Deanna Raybourn

A PERILOUS UNDERTAKING

This edition published by arrangement with Berkley, an imprint of Penguin Publishing Group, a division of Penguin Random House LLC.

Серия «#YoungDetective»

© Deanna Raybourn

© A PERILOUS UNDERTAKING

© All rights reserved including the right of reproduction in whole or in part in any form.

© Т. Артюхова, перевод на русский язык, 2019

© Shutterstock, Inc., фотография на обложке, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

Глава 1

Лондон, сентябрь 1887 г.

– Ради всего святого, Вероника, ты должна ранить или убить его, а не пощекотать, – ехидно заявил Стокер и протянул мне нож. – Попробуй еще раз.

Подавив вздох, я взяла нож и слегка сжала его так, как меня учили. Я повернулась к мишени и посмотрела на нее с таким напряжением, будто передо мной был разъяренный лев.

– Ты чересчур много думаешь. – Стокер скрестил руки на широкой груди и посмотрел на меня сверху вниз. – Весь смысл этих занятий – научить тебя быстро реагировать, а не думать. Когда жизнь в опасности, тело должно знать, что нужно делать, потому что в этот момент некогда задействовать мозг.

Не опуская клинка, я повернулась к нему.

– Позволь тебе напомнить, что я не раз и при разнообразных обстоятельствах оказывалась в смертельной опасности и тем не менее все еще стою перед тобой.

– Повезти может кому угодно, – холодно сказал он. – Подозреваю, что причина твоей удивительной живучести в сочетании счастливых случайностей и невероятной вредности. Ты слишком упряма, чтобы умирать.

– Кто бы говорил! – возразила я. – Можно подумать, этот шрам у тебя на лице – от игривого укуса котенка.

Он поджал губы. Меня неизменно забавляло, что этого закаленного в странствиях по миру человека, который был и ученым, исследователем, натуралистом, и хирургом на флоте, и таксидермистом, так легко могла вывести из себя женщина вдвое меньше него. Тонкий серебристый шрам с одной стороны лица, от брови до подбородка, совершенно его не портил. Даже напротив. Но он был для Стокера постоянным напоминанием о провале амазонской экспедиции, погубившей его карьеру и брак и чуть не стоившей ему жизни. С моей стороны было не совсем честно заговаривать с ним об этом, но в последние дни мы начали сильно трепать друг другу нервы, поэтому ему и пришла в голову идея обучить меня боевым искусствам – это должно было избавить нас от дурного настроения. И это почти подействовало, в немалой степени потому, что я притворилась, будто ничего не смыслю в этой материи. Я не раз убеждалась: ничто не может сделать мужчину счастливее, чем возможность поделиться своими знаниями.

Стокер соорудил мишень в саду у нашего друга и благодетеля, лорда Розморрана, и мы решили устроить себе небольшой отдых от многочисленных дел в Бельведере. Расположенный на территории имения лорда Розморрана в Мэрилебон, Бишопс-Фолли, этот Бельведер был совершенно удивительным зданием. Он был построен как отдельный бальный зал, а стал хранилищем сокровищ эксцентричных предков нынешнего лорда. Он также прекрасно подходил для нашей задумки. Все Розморраны были неутомимыми коллекционерами и доверху набили лондонское имение, охотничий домик в Шотландии и загородное поместье в Корнуолле богатствами самого разнообразного свойства. Предметы искусства, артефакты, естественнонаучные экспонаты, сувениры – все попадало в жадные аристократические руки Розморранов. Спустя четыре поколения накопительства нынешний лорд решил, что пришло время сделать официальную постоянную экспозицию, и мне со Стокером было поручено заниматься организацией музея. Нам было вполне по силам справиться с таким заданием (к тому же недавно мы оба остались без крыши над головой и без постоянной работы), и это вдохновило графа приняться за дело серьезно. Первым шагом должна была стать подробная опись всего, что успели собрать лорды Розморраны. Утомительная, тяжелая, нудная, но совершенно необходимая работа. Прежде чем заказывать витрины, планировать первую выставку или вешать таблички, мы должны были разделаться с учетом того, с чем нам предстоит работать.

Естественно, вместо этого мы начали планировать очередную поездку. Июль и август мы провели, обсуждая экспедицию на юг Тихого океана, сидели над картами и весело спорили о достоинствах разных мест с точки зрения моих интересов как лепидоптеролога и гораздо менее возвышенных интересов Стокера как охотника.

– Я стреляю зверей не ради собственного удовольствия, – возмущался он. – Просто собираю образцы для научного исследования.

– Это, несомненно, должно как-то утешать твои жертвы, – умильно заметила я.

– Твой моральный облик не намного лучше, моя маленькая убийца. Я видел, как ты сотнями убиваешь бабочек, прямо-таки голыми руками.

– Конечно, я могла бы сначала накалывать их на булавку, но я не сторонница пыток.

– Кто бы мог подумать, – пробормотал он. Я спокойно отнеслась к этой злой шутке, ведь я знала, на что дулся Стокер: наш патрон встал на мою сторону и выбрал для экспедиции острова Фиджи. Это место было истинным раем для лепидоптеролога, но не особенно интересным для того, кто изучает млекопитающих.

– Не ворчи. На Фиджи найдется немало образцов для твоего изучения, – сказала я Стокеру скорее из вежливости, чем потому, что считала это правдой.

Он смерил меня ледяным взглядом.

– Я был на Фиджи, – сообщил он мне. – Там летучие мыши и киты. Знаешь, кому интересны летучие мыши и киты? Абсолютно никому.

Я махнула рукой.

– Глупости. Местное население очень гордится милой маленькой летучей лисицей, она наверняка тебе понравится.

В приличном дневнике не стоит писать, что он мне на это ответил, но я будничным тоном добавила, что лорд Розморран собирается заскочить и в Саравак, раз уж мы будем в той части света. В отличие от Фиджи, в этом месте Стокеру найдется что изучать, от пантер до панголинов.

От этих слов он заметно повеселел, и к концу приготовлений любому стороннему наблюдателю уже вполне могло показаться, что направление для экспедиции выбирал именно Стокер. Он с большим энтузиазмом взялся за организацию, планируя все для собственного удобства (а я потом за его спиной переделывала все так, как было удобно мне). Все документы уже были в порядке, чемоданы собраны, и в Бишопс-Фолли воцарилась слегка беспокойная атмосфера ожидания. Нам осталось только отправиться в путь, и лорд Розморран начал долгую процедуру прощания с домом, детьми, сестрой, со штатом прислуги, с любимыми питомцами. Именно это занятие и привело нас к катастрофе.

Возвращаясь с прогулки из той части сада, где у него размещалась коллекция змей, его светлость умудрился споткнуться о гигантскую черепаху Патрицию, существо невообразимых размеров, которая так медленно ползала по саду, что ее уже не раз принимали за мертвую. Я так и не разгадала загадку, как можно было споткнуться о создание, чьим ближайшим родственником был разве что валун, но эта тайна была не главной нашей заботой. Лорд получил сложный перелом бедра, болезненную и совершенно отвратительную травму, на лечение которой, как уверил меня Стокер, уйдет много месяцев. Ему достаточно было лишь взглянуть на торчащую из раны кость, чтобы безошибочно определить дальнейшие действия, и он попросил меня проследить за распаковыванием чемоданов. Экспедиция Розморрана – Спидвелл – Темплтон-Вейна официально была отменена.

Стокер, как обычно, оказался совершенно незаменим в минуту кризиса, но вскоре личные доктора графа узурпировали право лечения его светлости, а нам оставалось только засесть в Бельведере и от разочарования подшучивать друг над другом. Мы так мечтали вновь оказаться на борту корабля, почувствовать, как морской бриз уносит вдаль скучный английский воздух, и ощутить призыв тропических морей, ветров, наполненных удивительными ароматами, и неба, усыпанного звездами. Но вместо этого оба, как глупые наседки, остались в курятнике, высиживать свои разбившиеся мечты. И возможность навести порядок в Бельведере не смогла вернуть нам доброе расположение духа, хотя, должна отметить, Стокер досадовал на обстоятельства гораздо дольше, чем я. Но по опыту я знала, что мужчины могут дуться бесконечно, если только не указать им прямо на то, как называется такое поведение. И вот именно в такую минуту сильного возмущения Стокеру пришло в голову обучить меня приемам самообороны (это было понятно, учитывая множество опасных ситуаций, в которых нам с ним довелось побывать).

– Замечательная идея, – с воодушевлением ответила я. – Из чего будем стрелять?

– Я не дам тебе огнестрельное оружие, – решительно отказался он. – Оно шумное, ненадежное, его легко вырвать из рук и обратить против тебя самой.

– Как и нож, – проворчала я.

Он сделал вид, что не услышал меня, и достал клинок, который обычно носил в сапоге. Поставил мишень – старый портновский манекен, который откопал где-то в недрах Бельведера, и со снисходительностью, ужасно меня раздражавшей, принялся учить, как его убивать.

– Всего одно плавное движение, Вероника, – в сотый раз повторил он. – Не сгибай запястье и думай, что нож – это продолжение твоей руки.

– Совершенно бесполезная информация, – сообщила я, в очередной раз наблюдая обычную картину: нож отскочил от живота манекена и воткнулся в траву.

Стокер достал его и снова протянул мне.

– Попробуй еще раз, – приказал он.

Я опять бросила нож, который теперь коснулся головы манекена, а Стокер в это время рассказывал, чем привлекательны разные части мишени.

– Шея – приятная, мягкая, но тонкая и не очень надежная цель. Если нужно обездвижить человека, лучше метить в бедро. Хороший удар в ногу задержит его, а если удастся задеть бедренную артерию, то он остановится раз и навсегда. Можешь попробовать попасть в желудок, но если парень будет тучным, нож просто застрянет у него в жировом слое и только разозлит его.

Он поучал меня не меньше часа, но я не особенно его слушала, больше предавалась собственным мыслям, снова и снова бросая нож с разной силой и степенью успешности.

– Вероника, – вдруг закричал он, когда нож пролетел и вовсе мимо манекена, – это еще что за чертовщина?!

Покраснев от возмущения, он поднял клинок и вручил его мне. Причиной его расстройства стало внезапное появление сестры его светлости, леди Корделии Боклерк. Я повернулась и помахала ей ножом.

– Простите Стокеру его несдержанность, леди К. Он сейчас в ужасном состоянии. Дуется с тех пор, как его светлость сломал ногу. Как сегодня себя чувствует пациент?

Заметив мрачный взгляд Стокера, я подчеркнуто осторожно опустила нож.

– Его немного лихорадит, но доктор говорит, что он крепок как бык, хотя по его внешнему виду этого не скажешь, – ответила она с улыбкой. И это была чистая правда. Его светлость выглядел как библиотекарь в последней стадии анемии: бледный и сгорбленный от долгих лет сидения над книгами. Но главное дело тут в наследственности, а она у Боклерков была отменной. От леди К. всегда веяло здоровьем: по-английски бледно-розовый цвет лица, стройная фигура. Но сейчас, присмотревшись к ней повнимательней, я заметила непривычно нахмуренные брови, да и щекам ее явно не хватало обычного здорового цвета.

– Кажется, вы совсем выбились из сил, ухаживая за ним, да еще и занимаясь хозяйством, – заметила я.

Она покачала головой.

– Конечно, сейчас все немного вверх дном, – призналась она. – Доктор вызвал нам профессиональных медсестер с проживанием, чтобы ухаживать за его светлостью, и, боюсь, миссис Баскомб не слишком по душе лишняя работа – присматривать еще и за ними.

Меня это не удивило. Экономка его светлости напоминала мне незрелую айву – пухлая, но кислая. А леди К. продолжала:

– К тому же сейчас как раз нужно собирать мальчиков в школу, а у девочек новая гувернантка, и ей нужно еще ко всему привыкнуть.

– Временно, – пробормотал Стокер.

Девочки из семьи Боклерков славились тем, что с легкостью прогоняли всех незадачливых гувернанток хорошо спланированными истериками или пауками в постели. Жаль, что никто не рассказал им, насколько эффективен может быть сироп из инжира^[1], добавленный в утренний чай, но я была не вправе учить их дурным манерам.

Леди Корделия улыбнулась своей доброй улыбкой.

– Временно, – согласилась она. – Но сегодня, кажется, все идет своим чередом – настолько, что я решила нанести визит в «Клуб любопытных».

Я вся обратилась в слух. Официально известное как клуб «Ипполита», это было удивительное место, созданное для свободного общения одаренных дам, чтобы общественные предрассудки не ограничивали им темы для обсуждения. И хотя основной смысл существования клуба заключался именно в этом, но, как и большинство благородных заведений такого рода, он был закрыт для внешнего мира из-за множества запутанных правил и законов. Леди Корделию допустили туда благодаря серии сильных статей по высшей математике, и было приятно видеть, что ее таланты (которые ей зачастую приходилось тратить на споры с миссис Баскомб о счетах из бакалейной лавки) смогли привести ее в круг общения с людьми, способными по достоинству оценить ее ум. Семья считала ее какой-то фокусницей, которая может показывать трюки с цифрами, в одном ряду с медведем, танцующим вальс. В ее серьезных, спокойных глазах никогда нельзя было прочесть разочарования, которое она, несомненно, чувствовала оттого, что ее так часто недооценивали и игнорировали, пусть даже по-доброму и не желая обидеть, но во мне было достаточно возмущения для нас обеих.

Леди Корделия ласково на меня взглянула.

– Вы очень мужественно держитесь, но я понимаю, как вы должны быть расстроены тем, что сейчас вы все не на полпути в экспедицию, – начала она.

– Ну что вы, – возразила я. Вообще-то, у меня не было привычки лгать, но ведь в том, что экспедиция не удалась, не было вины леди К., к тому же она всегда относилась ко мне с невероятной добротой. Я чувствовала в ней если не родственную душу, то, по крайней мере, дружественную.

– Прекрасно врете, – мягко заметила она. – Но вы исследователь, мисс Спидвелл. Я слышала, как увлеченно вы рассказываете о своих путешествиях, и понимаю, как вам нравится чувство охотника.

– Да, пожалуй, – неопределенно ответила я.

Она продолжала.

– Знаю, у вас здесь много работы, но я подумала, может быть, вам будет интересно посетить клуб в качестве моего гостя. Сменить обстановку, чтобы поднять себе настроение, – добавила она, взглянув на Стокера.

Я усмехнулась.

– Чтобы поднять всем настроение, гораздо полезнее было бы взять его. Но я признательна вам за приглашение. И буду рада пойти с вами.

Морщинка у нее между бровей разгладилась, хотя при этом мне показалось, что она даже более напряжена, чем до того, как я приняла приглашение.

– Что ж, прекрасно. Вам нужно немного времени, чтобы собраться. Я буду ждать вас на подъездной аллее.

Я удивленно заморгала.

– Сейчас?

– Да. Я подумала, что мы можем поехать туда на чай.

Затем она окинула взглядом мой рабочий костюм и мягко предложила:

– Может быть, вы захотите сменить наряд?

Я посмотрела на огромный холщовый фартук, закрывавший меня всю, от шеи до щиколоток. Это и правда был совершенно неподходящий предмет гардероба, к тому же со следами краски, крови, пыли и профитроля, которым сегодня запустил в меня Стокер. Я быстро сняла этот неприличный фартук и осталась в простом красном фуляровом платье. Его никак нельзя было назвать модным, но я готова была пренебречь любой модой, предпочитая заказывать себе одежду, соответствующую моим потребностям, а не капризам богатых бездельниц. Единственной данью новым веяниям была узкая юбка со скромным турнюром.

Леди Корделия рассеянно мне улыбнулась.

– Уверена, это прекрасно подойдет.

Она запнулась и посмотрела на мои волосы, будто собираясь сказать что-то еще, но ничего не добавила и ушла так же быстро, как появилась.

Я повернулась к Стокеру, заправляя непослушные локоны в пышный узел Психеи у себя на затылке. Злорадно улыбнувшись, я развернулась и одним быстрым движением запустила нож, который вонзился точно между глаз нашей мишени.

– Я отправляюсь пить чай в «Клуб любопытных», а ты уж, пожалуйста, позаботься тут о манекене.

Глава 2

Я удобно устроилась напротив леди Корделии в одном из городских экипажей Боклерков под пристальным взглядом ее камеристки Сидони, которая сердито смотрела на нас из окна верхнего этажа Бишопс-Фолли.

– Я думала, Сидони сопровождает вас во время всех выездов, – заметила я.

Леди Корделия разгладила черную шелковую юбку с подчеркнуто спокойным выражением лица.

– Сегодня мне не требуется помощь Сидони. Она временами ведет себя неосмотрительно.

Я с интересом приподняла бровь.

– А в «Клубе любопытных» нужно быть осмотрительными?

Кажется, сама того не желая, леди К. улыбнулась.

– Да, зачастую.

Мне показалась, что она не расположена к беседе, но я чувствовала себя обязанной обсудить с ней один вопрос.

– Не знаю, подумали ли вы о возможных последствиях появления со мной на публике, – начала я.

– А какие могут быть последствия?

Я подавила смешок.

– Мы обе знаем, насколько моя жизнь чужда всех условностей. Может быть, я говорю и выгляжу как леди, но мой образ жизни вывел меня далеко за рамки приличий. Я путешествовала в одиночку, не замужем, живу без компаньонки и сама зарабатываю себе на жизнь. Все это неприемлемо для леди, – напомнила я ей. В этом перечислении я опустила свои самые вопиющие прегрешения. Делом принципа для меня было выбирать любовников очень осторожно, совершенно не трогая англичан и развлекаясь только за границей. Таким образом, очень мало слухов о моем дурном поведении достигло Англии, но никогда нельзя быть уверенной, что один из этих милых ребят не падет жертвой неосмотрительности и не раскроет все.

– Общество ведет себя намеренно глупо, – ответила она, решительно вздернув подбородок. Я знала это выражение лица. Мы были знакомы всего несколько месяцев, но я поняла, что леди Корделия при желании способна проявить непреклонную решительность. А ее высокое положение, несомненно, могло оградить ее от самых ужасных сплетен.

Я устроилась поудобнее, а кучер умело вел экипаж по неожиданно потемневшим улицам. Начиналась уже совсем осенняя гроза, на город наползли низкие тучи, полил дождь, и, добравшись до «Клуба любопытных», мы с радостью взглянули на гостеприимно светящиеся окна. Это было скромное, высокое и изящное строение, стоящее в ряду множества подобных. С виду оно могло показаться просто жилым домом, но под звонком была прибита маленькая красная табличка с названием клуба и девизом: Alis volat propriis.

– «Она летает на собственных крыльях», – перевела я.

Леди Корделия улыбнулась.

– Подходящие слова, не так ли?

Не успела она коснуться двери, как та сама отворилась нам навстречу, и на пороге появилась привратница в одежде из красного плюша, с золотым шелковым платком на голове.

– Леди Корделия, – уважительно произнесла девушка. Она была африканского происхождения, с врожденной элегантностью движений, которые я всегда замечала в жителях во время путешествий по этому континенту, но речь выдавала в ней человека, родившегося и выросшего в Лондоне.

– Добрый день, Хетти. Это моя гостья, мисс Спидвелл.

Хетти поклонилась.

– Добро пожаловать в клуб «Ипполита», мисс Спидвелл.

Она вновь повернулась к леди Корделии, а служанка подбежала забрать наши мокрые плащи. Хетти открыла толстую книгу в кожаном переплете и протянула перо леди Корделии.

– Флорри позаботится о том, чтобы просушить и почистить ваши вещи, пока вы здесь. Леди Сандридж ожидает вас в курительной комнате.

Я вопросительно взглянула на леди К., но она быстро покачала головой.

– Не сейчас, – тихо сказала она. Я заключила, что на самом деле у нашего визита в клуб была некая определенная цель. Неожиданно у обещанных пирожных и чая прибавился новый вкус.

Девушка по имени Флорри быстро удалилась, бодро шурша накрахмаленными нижними юбками, а леди Корделия взяла ручку и одним росчерком пера внесла наши имена в книгу. Я осматривалась, чтобы получить первое впечатление от клуба. Он был меньше, чем я ожидала, почти домашний, обставлен в очень сдержанной манере, что должно было создавать ощущение расслабленности. На окнах – алые бархатные гардины почти такого же цвета, как красное плюшевое платье Хетти, на полу – ковры со спокойным орнаментом, турецкие, подобранные с большим вкусом, достаточно толстые, чтобы приглушать звуки шагов. Все стены увешаны фотографиями, картами, чертежами и памятными знаками, рассказывающими о достижениях членов клуба. Здесь был проведен газ, но, бросив быстрый взгляд в просторную гостиную, я заметила камин с весело потрескивающими поленьями. И услышала приглушенный гул женских голосов; шло обсуждение, то и дело прерываемое взволнованными восклицаниями и свободным смехом. Я не могла не удивиться такому поведению.

– Споры и живое общение приветствуются в «Клубе любопытных», – сказала мне Хетти, улыбнувшись. Но, несмотря на радушный прием, оказанный нам Хетти, настроение леди Корделии, казалось, изменилось в худшую сторону. Пока мы поднимались вверх по лестнице и потом шли по коридору к закрытой двери с надписью «Курительная комната», все ее обычное спокойствие куда-то улетучилось, а между бровей вновь залегла морщина.

Она тихо постучала и в ожидании ответа бросала на меня беспокойные взгляды, но вот мы услышали бодрое и властное «войдите».

Леди К. открыла дверь, и мы попали в небольшую красивую комнату, обставленную в том же стиле, что и передняя на первом этаже. По стенам были развешаны карты в рамах, полки уставлены книгами, а на столе под окном красовались глобусы небесной сферы и земного шара вперемежку с отборными орхидеями в горшках. По комнате было расставлено несколько удобных кожаных кресел, таких же, какие бывают в мужских клубах, и в одном из них сидела дама, одетая неброско, но очень дорого. Она медленно поднялась нам навстречу и остановила на мне откровенно изучающий взгляд.

Леди К. познакомила нас.

– Леди Сандридж, позвольте представить вам мисс Спидвелл. Вероника, это леди Сандридж.

Леди Сандридж долго ничего не говорила. Она просто стояла с невозмутимым спокойствием, будто фигура в живой картине. Но хотя тело ее и не двигалось, взгляд так и блуждал, переходя с моего лица на руки и обратно, будто в поисках чего-то, мне неизвестного.

Как человек более высокого положения она должна была сделать первый шаг. Ее задачей было как-то признать меня, и раз ей было приятно играть в молчанку, я была не против. Я спокойно смотрела на нее, отметив тонкие скулы и высокую стройную фигуру, которую она держала с большим достоинством. Ее руки были увешаны драгоценностями, камни постоянно сверкали в огненных бликах от камина.

Наконец она заговорила.

– Знаю, время суток обязывает пить чай, но я приготовила кое-что более бодрящее.

Она указала на низкий столик перед огнем. На нем стояла чаша с горячим пуншем, источавшая густой аромат рома и специй; и я взяла из ее рук предложенный мне бокал. Она смотрела, как я пью, одобрительно кивая.

– Вы не стесняетесь крепких напитков.

– Я почти ничего не стесняюсь, леди Сандридж.

Ее красивые глаза на секунду расширились.

– Рада это слышать. Я попросила леди Корделию привести вас в клуб, чтобы иметь счастье познакомиться с вами лично. В определенных кругах вы знамениты.

– Что же это за круги, миледи?

Если мое смелое обращение и удивило ее, то она быстро справилась с эмоциями и слегка пожала плечами, извиняя мое поведение.

– Конечно, лепидоптерологи. Знаю, вы торгуете бабочками и публикуете статьи, не афишируя этого, но если захотеть, несложно поднять эту завесу анонимности.

– А почему вы этого захотели? Вы коллекционер?

Она издала низкий гортанный смешок.

– Я многое коллекционирую, мисс Спидвелл. Но, увы, не бабочек.

– Наверное, людей?

Она развела руками.

– Вы меня поражаете, мисс Спидвелл. Уже составили обо мне свое мнение, – добавила она. Во время нашего разговора я обратила внимание на ее движения, изящные и продуманные, и на голос, мягкий, как медовый виски, с едва уловимым немецким акцентом. Мне подумалось, что она должна казаться мужчинам невероятно привлекательной и что прекрасно знает об этом.

– А почему бы и нет? Вы ведь тоже составили свое обо мне, – полушутливо ответила я.

Мы в некотором роде совершали легкие выпады, как фехтовальщики, осторожно касаясь противника, чтобы обнаружить слабые места в его обороне, но я никак не могла понять, зачем мы это делаем. Если только она не испытывала ко мне какой-либо профессиональной зависти, у нас с ней не было причин для спора. И все же было очевидно, что леди Сандридж пытается разобраться в том, кто я такая. То, что она занималась этим в присутствии леди Корделии, было еще удивительнее, а леди Корделия, явно ожидавшая такого развития событий, тихо сидела в кресле, потягивая пунш, пока мы с леди Сандридж ходили кругами, как пантеры, присматриваясь друг к другу.

– Вы очень прямолинейны, – сказала она наконец. – Это может быть неудобно.

– Только для тех, кому нужны уловки.

Я услышала какой-то приглушенный звук и поняла, что это леди Корделия закашлялась над своим пуншем, но была ли причиной тому крепость рома или моя откровенность, я не поняла.

Леди Сандридж внимательно посмотрела на меня взглядом, характер которого мне было сложно определить: оценивающим, неодобрительным, завистливо-уважительным?

Я глотнула еще пунша.

– Поздравляю вас, миледи. Я наслаждаюсь этой беседой гораздо больше, чем ожидала. Обычно я по возможности избегаю женских компаний.

– Вы считаете представительниц своего пола скучными?

– Несомненно. Наше воспитание лишает нас здравого смысла, любопытства и настоящего достоинства. Из нас делают красивые предметы, которые не стыдно выставить на обозрение, иногда мы бываем нужны для деторождения и добрых дел, но не более того.

– Вы к нам строги, – заметила леди Сандридж.

– Я ученый, – напомнила я ей. – И строю свои гипотезы на основе наблюдений.

Она неохотно кивнула.

– Да, вы к нам строги, но вы правы. Женщины часто бывают утомительны, но не в этом месте. Здесь вы найдете себе подобных.

– Я здесь всего лишь гостья, – сказала я.

– Да, конечно, – последовал ответ.

Я допила пунш и аккуратно поставила бокал обратно на стол, а затем заговорила.

– И как бы ни приятна мне была эта беседа, не кажется ли вам, что пора переходить к основной цели нашей встречи?

Леди Сандридж прищурилась.

– К какой цели?

Я слегка поклонилась.

– Думаю, вы хотите задать мне несколько вопросов, ваше высочество.

Глава 3

Тишину, повисшую в комнате, казалось, можно было потрогать руками. Потом леди Корделия вновь закашлялась и вскочила с кресла. Леди Сандридж повелительным жестом велела ей сесть.

– Все хорошо, Корделия. Не нужно было и пытаться обмануть мисс Спидвелл. Меня предупреждали, что ее нельзя недооценивать. А сейчас, я уверена, вам нужен стакан воды, чтобы унять кашель, а нам с мисс Спидвелл пора поговорить с глазу на глаз.

В тот же миг леди Корделия присела в глубоком реверансе и удалилась, успев перед уходом бросить на меня внимательный взгляд. Я сидела, ничего не говоря, используя молчание против леди Сандридж так же ловко, как она использовала его против меня в самом начале нашей встречи.

– Вы знаете, кто я? – начала леди Сандридж.

– Я знаю, что вы дочь королевы Виктории. Но не могу с уверенностью сказать, которая: у вас очень сильное сходство с сестрами.

Надежда этой леди сохранить инкогнито в данной ситуации была мне совершенно непонятна и казалась крайне наивной. Это была наиболее часто появляющаяся на снимках семья во всей империи, и буквально дня не проходило без того, чтобы их фотографии не напечатала одна из газет. К тому же они все были похожи друг на друга, и тем легче было понять, что это кто-то из семейства.

Она неожиданно улыбнулась.

– Угадайте.

Я задумалась, рассматривая ее изящное лицо, красивый костюм, сильные руки, сложенные на коленях будто в молитве.

– Луиза.

– С первого раза. Как вы узнали?

Я пожала плечами.

– Старшая – кронпринцесса прусская, вряд ли она сейчас в Лондоне. Принцесса Алиса умерла уже лет десять назад. Принцесса Елена часто болеет, а вы кажетесь совершенно здоровой. Принцесса Беатриса ждет ребенка в следующем месяце, а вы стройны как ива. Ну и ваши руки, конечно.

– Мои руки? – Она пошевелила длинными узкими пальцами, так что кольца снова засверкали в свете от камина.

– Я слышала, что ваше высочество – скульптор. У вас прекрасные руки, но на них видны следы работы с инструментами.

Она откинулась в кресле, соединив пальцы под подбородком.

– Я впечатлена.

– На это нет никакой причины, – возразила я. – Для человека моей профессии это немногим сложнее, чем обычный салонный трюк. Скажите, знаете ли вы, почему лепидоптерологам так важно научиться выслеживать птиц? – спросила я ее.

От неожиданности она заморгала.

– Птиц?

– Птицы – враги лепидоптерологов. Они съедают гусениц до того, как те успевают превратиться в бабочек, а нам этот процесс совершенно необходим, чтобы добывать образцы. Но мы научились играть в их игры лучше них самих. Было замечено, что некоторые виды птиц умеют выслеживать гусениц по объеденным листьям. Девиз лепидоптеролога: «Следуй за птицей – найдешь гусеницу». Тонкости и детали – самое важное в этом преследовании.

– И вы всегда добиваетесь успеха в такой охоте? – в голосе принцессы послышался вызов.

– Только дурак станет заявлять, что он всегда добивается успеха. Но я в этом деле лучше большинства.

– От этого многое зависит, – медленно сказала она и подалась вперед. – Мне говорили, что у нас свами есть общий друг – сэр Хьюго Монтгомери. Думаю, вы помните, что знакомы с этим джентльменом?

Я кивнула. Сэр Хьюго, глава Особого отдела Скотланд-Ярда, сыграл довольно важную роль в нашем со Стокером прошлом приключении.

– Да, конечно.

– Он тоже вас помнит. Прекрасно, я бы сказала. Кажется, в последней с ним беседе вы дали понять, что готовы оказывать помощь королевской семье, если нам таковая понадобится.

– У меня остались немного другие воспоминания, – резковато ответила я.

Сэр Хьюго пытался, попросту говоря, купить меня. Он предложил мне существенную сумму в обмен на мое молчание по вопросу, который мог принести ощутимую боль королевской семье и стать причиной скандала, если бы я решила сделать его достоянием публики. То, что ему было недостаточно моего слова, просто вывело меня из себя, и, естественно, я решительно отвергла эти деньги. Но сэр Хьюго предупредил меня, что в таком случае королевской семье в будущем могут понадобиться определенные доказательства моей благонадежности; оказывается, время уже пришло.

Ее высочество взмахнула рукой, и бриллианты на ней засверкали.

– Не так важно, как именно это формулировать, но я изучила вас, мисс Спидвелл. Кажется, я прекрасно понимаю ваш характер. На самом деле я могу пойти дальше и сказать, что у нас с вами много общего.

– Правда? Говорят, наследственность очень важна.

Она вздрогнула. Ей не понравилось, что я упомянула хранимый мною секрет. Она поджала губы и все-таки улыбнулась. Принцесс учат быть сдержанными и вежливыми, и она хорошо усвоила эти уроки.

– Мисс Спидвелл, если вы знаете, что я принцесса Луиза, то вы также должны знать, что я замужем за Джоном Кэмпбеллом, маркизом Лорном, наследником герцога Аргайла.

– Зачем же вам псевдоним, леди Сандридж?

Она пожала плечами.

– Вы и сами убедились на примере своей работы, что анонимность может быть полезна. Я хотела познакомиться с вами так, чтобы мое положение не оказывало на вас давления, по крайней мере, вначале.

Я посмотрела ей прямо в глаза.

– Положение принцессы или моей тетки?

Я не видела смысла в том, чтобы ходить вокруг да около. Я сдержала слово, данное сэру Хьюго: никому не открывать запутанную историю моего рождения. Но принцесса, очевидно, знала, кто я такая: непризнанная дочь ее старшего брата, принца Уэльского. Одно это уже могло стать оскорблением для королевской семьи; а тот факт, что в определенных кругах я вполне могла быть признана законнорожденной, и вовсе делал меня опасной. Насколько опасной, мне еще предстояло увидеть. С тех пор как мне открылись обстоятельства моего рождения, мы сохраняли позиции вооруженного нейтралитета, ни одна сторона не предпринимала действий против другой, но и не совершала шагов навстречу. Тот факт, что один из представителей семейства сделал первую попытку, давал мне преимущество, и я решила им воспользоваться.

Губы Луизы снова сжались.

– Ситуация крайне сложная, и я не имею к ней никакого отношения. Надеюсь, вы будете помнить об этом.

Принцесса сильно сжала руки и замолчала, и я вдруг поняла, в чем дело.

– Вам нужна моя помощь.

Она медленно кивнула и стала теребить украшение у себя на руке: золотой браслет с сердцем из черной эмали, на блестящей поверхности – жирные золотые буквы, увенчанные короной. Она заметила, куда я смотрю, и протянула руку. Я рассмотрела, что у черного сердца белая кайма, а на поверхности выгравированы две буквы «Л».

– Подарок от ее величества по случаю кончины моего брата Леопольда, умершего три года назад. Он был милым мальчиком, моложе меня на пять лет. К несчастью, с самого детства был очень болезненным. Сложно представить себе все его мучения – бедное хрупкое тельце! Но он переносил все это с такой добротой. Казалось, никогда не сможет вести жизнь обычного мужчины, но он нашел свое истинное счастье. Знаете, женился на германской принцессе, и у них были дети. Отцовство стало главной радостью его жизни. Он так надеялся, что сможет победить болезнь. Но судьба бывает жестока. Ужасно было потерять его таким молодым – ему было всего тридцать. Он был ненамного старше, чем вы сейчас, мисс Спидвелл.

О, это было прекрасно придумано. Даже не признавая обстоятельств моего рождения, она причислила меня к семье, взывая к жалости по отношению к дяде, с которым я даже не была знакома. По этой причине я и восхитилась ею, и возмутилась. И вдруг поняла, что совершенно не хочу играть в ее игры.

– Чего вы от меня хотите, ваше высочество?

Будто почувствовав мое настроение, она подалась вперед и вновь сжала руки.

– Я в отчаянии, мисс Спидвелл. И мне больше не к кому обратиться.

– В чем ваша беда?

Она развела руками.

– Не знаю даже, с чего начать.

Я ничего не сказала. Я могла бы подбодрить ее, попытаться вытянуть из нее рассказ, по крайней мере, вначале, но я странным образом ощущала некое возмущение, а потому держала язык за зубами, предоставив ей самой поведать мне свою историю.

– Одна из моих ближайших подруг мертва, – наконец выговорила она.

– Мои соболезнования, – начала я.

Она нетерпеливо махнула рукой.

– Я уже смирилась с ее смертью. И пришла сюда не ради нее.

Она замолчала, устремив на меня решительный взгляд.

– Вы знакомы с делом Рамсфорта?

Я совершенно не ожидала этого вопроса. Дело Рамсфорта волновало газеты вот уже несколько месяцев. Оно было простым, но скандальные обстоятельства гарантировали ему бурное обсуждение в прессе.

– Я знаю о нем очень мало.

– Тогда позвольте мне вам его вкратце изложить. Майлз Рамсфорт был обвинен в убийстве своей любовницы, художницы по имени Артемизия.

– Вашей подруги? – предположила я.

Ее губы задрожали, но она быстро справилась с эмоциями.

– Да. Она была блестящей художницей, и мистер Рамсфорт пригласил ее, чтобы создать настенную роспись в его имении Литтлдаун в Суррее. Они были знакомы и до начала этой работы, но, пока она жила в его доме, стали любовниками, и вскоре Артемизия забеременела. Она была уже на четвертом-пятом месяце, когда завершила роспись.

Она ненадолго замолчала, будто набираясь сил, чтобы закончить рассказ.

– Мистер Рамсфорт устроил торжественный прием по случаю окончания работы у себя в Литтлдауне и пригласил туда многих людей из мира искусства, в том числе и меня. Во время праздника Артемизия была убита. Мистер Рамсфорт первым нашел ее, но, к несчастью для него, его обнаружили в собственной спальне с мертвым телом на руках, его одежда вся пропиталась ее кровью. Она была мертва совсем недолго, может быть, полчаса. Он не смог обеспечить себе алиби, и этот факт в сочетании с беременностью Артемизии дал полиции основания полагать, что именно он лишил ее жизни.

– Но по какой причине? – спросила я, уже непроизвольно заинтересовавшись этой историей.

– Мистер Рамсфорт женат, – холодно ответила она. – Полиция считает, что он решил избавиться от нее и ребенка до того, как жена обо всем узнает. У защиты были буквально связаны руки, ведь он не готов был признаться, где находился в момент убийства, его сочли виновным и приговорили к смерти. Он будет повешен на следующей неделе.

Я поджала губы.

– Это, несомненно, очень захватывающая история, ваше высочество, но я никак не могу понять, какая роль в ней отведена мне.

– Майлз Рамсфорт не убивал Артемизию! – вскричала она; ее железное самообладание разом покинуло ее. Она сжала кулаки так, что все драгоценные камни вонзились ей в руки.

– Откуда вы знаете?

– Не могу сказать, – ответила она, упрямо наклонив голову. – Я разрушу несколько судеб, если не промолчу.

– Это важнее самой человеческой жизни? – спросила я.

– Я не стану слушать дерзких вопросов, мисс Спидвелл, – сказала она. – Никто лучше меня не знает, что нужно делать.

– И что же нужно делать?

– Вы должны найти убийцу.

Я уставилась на нее, на секунду задумавшись, кто из нас сошел с ума.

– Вы шутите?

– Нет, не шучу. Жизнь человека, невинного человека, находится в ваших руках.

– Ничего подобного, – решительно возразила я. – Если у него есть алиби, пусть он его предоставит. Если он действительно невиновен, то, какие бы ужасы ни открыла правда, ничто не может быть хуже смерти.

– Вы бы так не говорили, если бы знали, – сказала она, и внезапно ее глаза наполнились слезами. Я могла бы встать и откланяться, уйти из этой комнаты и из ее жизни так же быстро, как и пришла сюда, забыть то, о чем она меня попросила, и никогда больше о ней не думать. Если бы не эти слезы. Ее выдержка, ее королевская кровь, ее положение – ничто из этого ей сейчас не помогло, и теперь она была просто страдающей женщиной. Она стояла на краю какой-то невообразимой пропасти, и это я могла понять. Я тоже видела пропасть.

– Тогда расскажите мне, – надавила я.

– Не могу, – сказала она, покачав головой. – Мисс Спидвелл, я знаю, что зашла совершенно не с той стороны. Новы должны понять: я хочу справедливости для них обоих. Артемизия была моей подругой, и Майлз – мой друг. Она не была для него обузой, он любил ее! Но он скорее сойдет в могилу, чем расскажет правду и погубит еще несколько жизней, и это достойно уважения. Неужели вы не видите все благородство его поступка?

– Я вижу всю глупость этого поступка, – ответила я, но без прежней враждебности. Должно быть, она это почувствовала, потому что вдруг подалась вперед и накрыла мои руки своими. Ее руки, руки скульптора, были сильными и теплыми, и, посмотрев на них, я поняла, что впервые за мою сознательную жизнь до меня дотронулась моя кровная родственница. Я также поняла: она прекрасно осознает, что делает, и собирается сыграть на моем одиночестве, моей инаковости. Они никогда не признают меня одной из них, но она решила поманить меня этой возможностью, как будто карпа наживкой. Для меня это могло быть как соблазнительно, так и опасно.

– Мисс Спидвелл, Вероника, – мягко сказала она, – пожалуйста, сделайте это для меня. Я не имею никакого права вам приказывать, поэтому я вас прошу. Сэр Хьюго не станет меня слушать. Он знает, что расследование провели плохо. Но для столичной полиции будет оскорблением признать, что они ошиблись. Его вполне удовлетворяет то, что Майлза за это повесят, но если это действительно произойдет, случится ужасная несправедливость, которой вы в состоянии не допустить. Сможете ли вы спать спокойно, если даже не попытаетесь все исправить?

Я колебалась, а она, обладая безошибочным охотничьим чутьем, нанесла последний удар.

– Я не буду обижать вас разговором о деньгах. Сэр Хьюго рассказал мне, как вы горды, и я это понимаю. Но я все же могу кое-что предложить вам за ваши услуги.

– Что? – спросила я.

Она сильнее сжала мои руки.

– Вашего отца.

Я резко выдернула руки.

– Мне ничего не нужно от принца Уэльского.

– Я знаю, – сказала она мягко, но коварно, пытаясь убедить меня. – Но неужели вам даже не интересно? Вам не хотелось бы встретиться с ним лицом к лицу? Я могу это устроить. Он согласится на это ради меня. Подумайте: это шанс посидеть с ним рядом и спокойно поговорить – с отцом, которого у вас никогда не было. И это в обмен на то, что вы зададите разным людям несколько вопросов. Мне кажется, это честная сделка.

Я посмотрела на нее долгим испытующим взглядом. Я сделаю то, о чем она просит, – мы обе это знали. Она думала, что убедила меня разговорами о семье и моем отце, но я решила ей помочь не из-за этого. Ненависть, оказывается, может быть не менее сильным стимулом, чем более благородные чувства.

А потому я ей улыбнулась, скрыв в этой улыбке сотню разных смыслов, и откинулась в кресле.

– Ну хорошо, расскажите мне все подробнее.

Принцесса Луиза немного помолчала, и я ощутила ее облегчение. Теперь, когда я согласилась играть по ее правилам, она отбросила почти все притворство и заговорила искренне.

– Я всегда старалась исполнять свой долг по отношению к семье и стране, – медленно начала она. – Но как вы и сами заметили, я художник. И как художник я всегда настаивала на том, чтобы иметь право заводить друзей среди себе подобных. Клетка, в которой я жила всю жизнь, может быть, и позолоченная, но все же клетка, – продолжала она, скривив губы в тонкой невеселой улыбке. – И я не раз билась до крови о ее прутья. Со временем я добилась некоторых послаблений, среди них – моя работа и друзья. Артемизия была одной из самых близких подруг.

– Любопытное имя.

По ее лицу было видно, что она погрузилась в воспоминания.

– Это псевдоним. На самом деле ее звали Мод Эресби. Ей казалось, что оно слишком приземленное для художника, и она выбрала себе другое. Вы знакомы с творчеством Артемизии Джентилески?

– Нет.

Она пожала плечами.

– Мало кто знаком, и это очень печально. Она была художницей итальянской школы барокко, последовательницей Микеланджело. В своих работах она часто изображала женщин: Юдифь, Вирсавию, Далилу. От ее картин веет силой и решительностью. Моя Артемизия стремилась к тому же, потому и взяла ее имя.

– Как вы с ней познакомились?

– Полагаю, вам знакомо имя сэра Фредерика Хэвлока?

Едва ли во всей Англии был человек, не знавший этого имени. Самый утонченный художник нашего времени, прославленный изысканными композициями и свободным, неожиданным обращением с цветом. Он основал новую художественную школу, решительно английскую и абсолютно современную, с влияниями эстетизма и неоклассицизма. Он также был известен дурным характером и затворничеством, предпочитая обществу компанию преданных учеников, которые жили с ним в Холланд-парке, в особняке, построенном по его собственному проекту. Редко появляясь на публике, он совершенствовал свое мастерство и превратился из enfant-terrible, который когда-то пытался превзойти Данте Габриэля Россетти, в эксцентричного легендарного персонажа, стремящегося создать собственную утопию.

– Он почти так же знаменит, как ваша мать, – невежливо ответила я.

Принцесса Луиза не обратила внимания на мое замечание и продолжала.

– Артемизия была протеже сэра Фредерика. Она жила в Хэвлок-хаусе и встретилась с Майлзом Рамсфортом на одном из приемов, организованном сэром Фредериком. Эти джентльмены приходятся друг другу свояками, и Майлз всегда обращался к сэру Фредерику, когда хотел познакомиться с людьми искусства и, возможно, предложить им покровительство.

– Как именно связаны между собой джентльмены?

– Сэр Фредерик был женат на Августе Тройон, которая умерла несколько лет назад. А Майлз женат на ее младшей сестре, Оттилии. Они до сих пор довольно близки с сэром Фредериком, даже после смерти Августы Хэвлок.

– И полиция считает, что именно из-за брака с Оттилией Майлз решился убить Артемизию?

Она нетерпеливо махнула рукой.

– И они ужасно ошибаются! У Оттилии и Майлза очень благоразумный союз. Он основан на дружбе и в некоторой степени на партнерстве. Они поженились, потому что у Майлза был дом, разрушавшийся прямо на глазах, и родословная длиной в восемь веков. Оттилия принесла в этот союз состояние своего дяди, нажитое на производстве печенья. Они использовали ее деньги, чтобы перестроить Литтлдаун, путешествовать по свету и коллекционировать предметы искусства и всевозможные древности. Они прекрасно жили вместе, и Оттилия Рамсфорт – очень разумный человек, она не обращала внимания на периодические авантюры в личной жизни ее мужа.

– Периодические авантюры? – Я приподняла бровь в удивлении. – Значит, были и другие?

Ее губ коснулась легкая улыбка.

– Вы видели фотографии Майлза? Нет? Ну, в любом случае в газетных снимках это сложно передать. Он очень обаятельный мужчина, хотя и не красивый в классическом понимании. Для этого у него недостаточно правильные черты лица. Не хотела бы я изображать его в камне, – добавила она, нахмурившись. – В его лице есть что-то неуловимое, оно постоянно меняется. Но он прекрасный друг. Понимаете, он умеет слушать. Мужчинам это почти не свойственно.

Она отвела глаза и унеслась куда-то в мыслях – ее взгляд стал рассеянным. Мне было интересно, думает ли она сейчас о своем муже. Судя по всему, маркиз Лорн был не самым внимательным из мужчин.

– И Оттилия Рамсфорт не возражала, – напомнила я.

Принцесса Луиза вернулась к реальности и вновь сосредоточилась на нашей беседе.

– Нет, конечно, нет. Она занималась тем, чем мы все занимаемся: обставляла дом, покупала новые шляпки или отправлялась в Баден. Она достаточно умна, чтобы не относиться к этому серьезно, но ведь властям этого не объяснишь. Следователи из столичной полиции страдают отсутствием воображения. Они заключили, что такой человек, как Майлз Рамсфорт, должен был хотеть скрыть от своей жены Артемизию и ее беременность, и им вся история кажется простой и понятной. Они даже не удосужились рассмотреть другие варианты. И вердикт был точно таким, какого они ожидали.

Она замолчала, а когда вновь заговорила, в ее голосе явственно слышалась горечь.

– Я говорила с сэром Хьюго, по крайней мере, попыталась. Он считает, что все художники – моты и развратники. Конечно, он не мог этого сказать, не мне, по крайней мере, но его отношение было очевидно. Он не собирался тратить ресурсы на поиски человека, убившего ничем не примечательную девушку, ведь его заботам вверена вся империя, а для повешения уже имеется прекрасный подозреваемый.

Я подумала, что это можно назвать правдой лишь с большой натяжкой. Сэр Хьюго был лишь главой Особого отдела в Скотланд-Ярде, который занимался делами, связанными с королевской семьей. Но не нужно было обладать слишком живым воображением, чтобы поверить, что сам он видел свою роль гораздо более важной.

– Это он предложил вам прийти ко мне со своей проблемой?

Она медленно покачала головой.

– Сперва нет. Он пытался разубедить меня. Но я знала о ваших попытках… этим летом… выяснить правду относительно вашего происхождения. А также что сэр Хьюго считает, будто вы нам очень признательны.

– Признательна?! – возмутилась я.

– Обязаны, – сказала она более мягким голосом. – Он сказал мне, что, даже если я не собираюсь бросать это дело, я не могу позволить себе нанять частного сыщика. Это чрезвычайно опасно. Но он согласился с тем, что вы поймете необходимость быть крайне осмотрительной, может быть, лучше многих.

– У сэра Хьюго гораздо более утонченное чувство юмора, чем я могла предположить, – ответила я.

Я долго обдумывала все то, что она мне рассказала, и в комнате воцарилось молчание, нарушаемое только потрескиванием дров в камине и тиканьем часов на каминной полке. Я думала о матери, красивой актрисе, тайно вышедшей замуж и родившей ребенка – плод сильной любви, и о том, как после этого ее любимый женился на другой – женщине своего класса, которая наполнила ему детскую высокородными младенцами, в то время как его старшая дочь росла без родителей. Я подумала о том, какое отчаяние, должно быть, овладело моей матерью, когда она поняла, что осталась со мной совершенно одна, и какое ужасное горе должно было довести ее до такого печального конца.

– Хорошо, – сказала я наконец, поднимаясь. – Я свяжусь с вами, как только выясню все, что в моих силах.

На ее лице отразились непонимание и удивление.

– Но мы ведь еще не обсудили условия! – возразила она.

– Условия? Вот мои условия: я буду работать со своим напарником, Стокером. Вы можете найти его в справочнике Дебретта^[2]под именем «Достопочтенный Ревелсток Темплтон-Вейн, третий сын шестого виконта Темплтон-Вейна». Больше никого мы не будем посвящать в свои дела. И сделаем все, что в наших силах, чтобы решить эту загадку.

– Мне это не нравится, – сказала она, – но, боюсь, у меня не очень много выбора в этом вопросе.

– Совершенно никакого, – согласилась я.

Она гордо подняла голову и холодно посмотрела на меня сверху вниз. Я встретилась с ней взглядом, и мне было приятно, что она первой отвела глаза. Когда она заговорила, ее голос был немного теплее.

– Не считайте меня неблагодарной. Я понимаю, что прошу вас о чем-то совершенно необычном и, вероятно, опасном для вас.

Я пожала плечами.

– Мне не привыкать ни к тому, ни к другому. На самом деле некоторые считают, что меня особенно привлекает все необычное и опасное.

Принцесса внимательно посмотрела на меня.

– Я не могу вас понять, мисс Спидвелл.

– Даже и не пытайтесь, ваше высочество, – посоветовала я.

Глава 4

В завершение нашей встречи принцесса написала инструкции, как можно будет с ней связаться, когда мы выясним что-либо интересное.

– Думаю, нам лучше встречаться только в самом крайнем случае, – сказала она мне.

– Абсолютно согласна.

– Сегодня я ужинаю с сэром Фредериком и Оттилией. Я объясню им, что попросила вас заняться расследованием.

– Вы не спросили их до того, как встретиться со мной?

Меня немного удивил столь опрометчивый поступок, но, кажется, совершенно напрасно. Она надменно взглянула на меня.

– Я не привыкла спрашивать чьего-либо разрешения на свои действия, – сообщила она мне. – Несколько раз в месяц сэр Фредерик устраивает приемы у себя в доме, чтобы представить публике свой «выводок». Ближайший состоится завтра вечером. Думаю, там вам и следует начать свое расследование. Они с Оттилией будут вас ожидать, и я нисколько не сомневаюсь, что будут рады оказать вам всяческое содействие.

– Вы не будете там присутствовать?

Она вздрогнула, но постаралась это скрыть.

– Думаю, будет лучше, если формально я буду держаться на некотором расстоянии от этого дела.

Я направилась к двери, но меня остановил ее голос, повелительный, как у самой императрицы.

– Мисс Спидвелл!

Я обернулась.

– Да, ваше высочество.

– Если вы потерпите неудачу, Майлза Рамсфорта повесят через неделю. Не забывайте об этом.

Я не стала делать реверанс и думаю, что за время нашего общения она поняла, что его от меня и не следует ожидать. Я просто кивнула и вышла из комнаты.

В коридоре я увидела леди Корделию – она сидела в кресле с выражением искреннего огорчения на лице. Увидев меня, она встала.

– Наверное, мне стоит извиниться. Этот визит оказался настоящей засадой.

– Но довольно интересной. – Я улыбнулась ей, чтобы показать, что не держу на нее зла.

Мы спустились по лестнице, и из гостиной до нас донесся приятный гул беседы. Звон посуды перемежался смехом. Две женщины яростно спорили о том, какой раствор является лучшим фиксатором для фотографий, но в остальном обстановка была очень уютной.

Привратница принесла нам наши вещи, и, когда мы вновь устроились в экипаже Боклерков, я повернулась к леди Корделии.

– Знаете, почему она хотела поговорить со мной?

Она пожала плечами.

– Монархи всегда эксцентричны, и принцесса Луиза эксцентричнее многих. Ее непросто понять. Думаю, она заинтересовалась вами после нашего разговора.

– Вы рассказывали ей обо мне?

– Вчера. Она сказала мне, что слышала о планах моего брата устроить музей на основе своих коллекций, и спросила, каких специалистов мы пригласили для этого дела. Я рассказала ей о вас и о Стокере.

Неудивительно, что ее высочество не стала возражать насчет его кандидатуры. Очевидно, леди Корделия расхвалила его перед ней без всякой меры, ведь они были старинными друзьями.

Леди К. продолжала.

– Она подробно расспрашивала меня о вас, и, кажется, мои ответы все больше подогревали ее интерес. Она вынудила меня привезти вас туда сегодня, чтобы вы могли познакомиться, но дала ясно понять, что я не должна открывать вам ее личность. Она хотела встретиться с вами инкогнито.

– Она объяснила вам, почему?

Леди К. махнула рукой.

– Она часто прибегает к анонимности в кругу своих друзей-художников. Конечно, это бессмысленное притворство. В конце концов все догадываются, кто она такая, а если нет… В общем, когда к ней относятся без должного почтения, она может вести себя очень решительно.

– Прекрасно могу себе представить, – заметила я.

Потом леди Корделия замолчала, сама она ни о чем не стала меня расспрашивать, за что я была ей признательна. Я могла прекрасно лгать, если этого требовали обстоятельства, но все же предпочитала говорить правду.

Когда мы были уже недалеко от Бишопс-Фолли, леди Корделия вновь оживилась.

– Я вынуждена проститься с вами на несколько недель, мисс Спидвелл. Мне нужно проводить мальчиков в школу на осенний семестр. А потом я отправляюсь в Корнуолл, нужно помочь девочкам и новой гувернантке разместиться в Розморран-хаусе. Его светлость решил, что в Лондоне очень много отвлекающих моментов, и считает, то девочки будут лучше учиться в провинции, – сказала она мне.

Меня удивило не решение лорда Розморрана, а то, что он вообще утрудил себя мыслями о своих детях. Обычно его светлость (рассеянного и доброго человека) больше интересовали последние научные достижения, а не собственное потомство. Он практически передал все дела, связанные с детьми, своей сестре, ожидая, что все его прихоти будут выполняться без каких-либо усилий или волнений с его стороны. Но жизнь леди Корделии постоянно зависела от его потребностей. Ему просто не приходило в голову, что у нее могут быть собственные интересы.

– Когда вы вернетесь? – спросила я.

Она устало пожала плечами.

– Это полностью зависит от детей. Если Роуз будет хорошо себя вести и перестанет подкладывать лягушек в супницу, я, может быть, смогу приехать примерно в октябре. В противном случае мне придется жить там до тех пор, пока не настанет пора забирать мальчиков домой на Рождество. Мне не хочется оставлять его светлость в одиночестве сейчас, когда он болен, поэтому рада сообщить, что к нам на время приедет пожить родственница.

– Правда?

– Да, наша двоюродная бабушка, леди Веллингтония Боклерк.

Я приподняла бровь.

– Веллингтония?

– Она родилась в день сражения при Ватерлоо. Ее отец был адъютантом герцога Веллингтона. Она очень интересная старая леди… довольно эксцентричная.

– В чем это проявляется? – спросила я.

– Мне не очень хочется вам говорить, – уклонилась она от ответа. – Лучше вы сами составите о ней мнение.

Экипаж остановился, и леди Корделия протянула мне руку.

– До новых встреч, мисс Спидвелл.

Я обнаружила Стокера в Бельведере, он описывал содержимое одной из книжных полок. Вдруг он страстно застонал, как любовник на пике удовольствия.

– У его светлости есть «Естественная история» Плиния, все тридцать семь томов! – сказал он, поглаживая девятый том, по зоологии. Он поднял глаза и, вероятно, заметил что-то в моем выражении лица, потому что сразу же отложил книгу.

– Собирался предложить тебе чая, но кажется, нужно что-нибудь покрепче, – сказал он.

Мы поднялись в маленькую укромную комнату на втором этаже, когда-то служившую убежищем третьему графу Розморрану, который построил Бельведер, чтобы скрываться там от бесконечных требований жены и тринадцати детей, а теперь ставшую нашим пристанищем. Она пряталась среди книжных полок и разномастной мебели, там стояли удобный диван, кресло, изразцовая шведская печь, письменный стол, а также походная кровать, принадлежавшая некогда герцогу Веллингтону. К тому же за стеной был оборудован удобный ватерклозет, а потому мы спокойно останавливались здесь во время нашего прошлого приключения, и с тех пор у нас вошло в привычку приходить сюда всякий раз, когда хотелось укрыться от посторонних глаз. Старшие Боклерки с уважением относились к нашему уединению, но дети лорда Розморрана были крайне любопытны, и я постоянно натыкалась на кого-то из них в Бельведере. Эта комнатка была единственным местом без их отпечатков пальцев и ушек на макушке. На звук шагов Стокера сразу прибежали его бульдог Гексли и кавказская овчарка Бетани графа Розморрана. Сейчас она должна была лежать в ногах у хозяина, составляя ему компанию в печальный период выздоровления, но с тех пор, как Стокер поселился в Бишопс-Фолли, стала явно предпочитать его компанию, а также компанию Гексли, которого немного смущала такая преданность. Заворчав, Гексли устроился в своей обычной постели, перевернутой ступне слона, а Бет уложила свою внушительную тушу в подходящей для нее по размеру огромной корзине. Ее совершенно не волновал тот факт, что эта корзина на самом деле была гондолой, закрепленной под воздушным шаром, который, управляемый братьями Монгольфье, пролетел однажды над Версалем.

Стокер щедро разлил нам виски и протянул мне стакан. Прежде чем пуститься в свой рассказ, я подождала, пока он помешает огонь в камине и сядет в кресло. Он выслушал меня с подчеркнуто спокойным выражением лица до самого конца.

В его первых словах слышалось сочувствие, хотя сами они звучали грубовато.

– Ты что, черт возьми, совсем с ума сошла?

– Если собираешься меня оскорблять, то позволь мне сперва допить свой виски.

Стокер раздраженно вздохнул.

– Вероника, ты дала обязательство от нас обоих королевскому лицу, и это не какая-нибудь безделица. Ты обещала, что мы раскроем убийство.

– Да, именно об этом меня просили.

– Но мы же не следователи, – заметил он, теперь уже с заметной язвительностью в голосе. – Мы ученые-натуралисты.

Я махнула рукой.

– Именно. Мы обучены рассматривать жизнь во всех подробностях, собирать факты, строить гипотезы, делать выводы – все эти навыки необходимы и детективу. Мы неплохо справились прошлым летом, – напомнила я ему.

– За наши усилия нас несколько раз чуть не убили, – парировал он.

– Не ворчи, Стокер. Самой серьезной раной, полученной нами в ходе этого расследования, была та, когда ты пригвоздил меня ножом, и я тебя за это уже полностью простила.

– Это был несчастный случай, – ответил он, сердито цедя слова сквозь сжатые зубы.

– Ну конечно! Ты бы никогда не стал протыкать меня ножом намеренно, по крайней мере, сперва тебя нужно для этого хорошенько разозлить.

– Как сейчас, например? – спросил он.

– Не будь таким капризным, Стокер. От этого у тебя сжимаются губы, а ведь у тебя такой красивый рот.

Он спрятал обсуждаемую часть тела за стаканом, хорошенько глотнув виски, а я тем временем продолжала.

– Только подумай, – настаивала я, – мы двое где-то в огромном городе выслеживаем преступника на охоте, которую сами организовали. Не можешь же ты не согласиться, что нам нравилось наше прошлое приключение, а также не станешь возражать, что мы оба достаточно насмотрелись на коробки и упаковочные материалы, так что нам хватит до Нового года.

– Расскажи-ка мне все сначала, – велел он, и я рассказала, понимая, что на этот раз он внимательно прислушивается ко всему, что я говорю, с пытливостью ученого. Он закрыл глаза и запустил руки в волосы, пропуская свои длинные черные локоны сквозь пальцы.

Когда я закончила, он покачал головой, опустил руки и вновь потянулся к стакану с виски.

– Мне это не нравится.

– Да, убийство обычно бывает довольно неприятным делом, – ответила я.

– Нет, я имею в виду всю эту историю. Даже если одна половина Лондона хочет придушить вторую половину и подать ее к столу с петрушкой, меня это не касается.

– Глупости, – коротко возразила я. – У тебя очень сильно развито чувство справедливости, я такого прежде никогда не встречала. Ты ни за что не позволишь невинному человеку, такому как Майлз Рамсфорт, быть вздернутым за преступление, которого он не совершал.

Стокер подался вперед; его ярко-голубые глаза блестели.

– Но у нас есть лишь один аргумент в пользу того, что он этого не делал: слово принцессы.

– Думаешь, она лжет?

Противная змейка сомнений поползла у меня вверх по позвоночнику.

– Думаю, что это вполне возможно. Вероника, нужно посмотреть на это рационально. Если она располагает информацией, которая может спасти его жизнь, почему она ее не сообщает?

– Я спрашивала ее, – напомнила я ему. – Она ответила, что не может сказать, так как из-за этого разрушатся жизни других людей.

– Что может быть страшнее смерти невинного человека? – спросил он. – Вместо того чтобы соглашаться на ее предложение, ты должна была назвать ее обманщицей, настоять на том, чтобы она вернулась к сэру Хьюго и рассказала правду, чего бы это ни стоило.

Я ничего не ответила, просто смотрела на дно своего стакана, с удивлением обнаружив, что он пуст.

– Знаю, почему ты так поступила, – сказал он, и в его голосе вдруг послышалась теплота. – Думаешь, что если сделаешь это для нее, для них, то они каким-то образом тебя признают, и это будет тебе некоторой компенсацией за столько лет изоляции.

– Это самое абсурдное предположение… – начала было я, но он, не дослушав меня, продолжал, так же неумолимо и неостановимо, как несется река в половодье.

– Понимаю, ты думаешь, что должна им что-то доказать, но это не так. Ты сто́ишь тысячи таких, как они, Вероника. Но им никогда этого не понять. Если ты сейчас согласишься стать им лакеем в надежде на их одобрение, это никогда не прекратится. Тебе не выиграть в этой игре, так что даже и не пытайся. Уходи от них сейчас, пока они не засели у тебя в печенках, – предупредил он меня.

– Как у тебя твоя семья? – парировала я.

Я не собиралась этого говорить, но слова уже вылетели из моих уст и повисли в воздухе между нами, практически осязаемые, и я уже не могла забрать их обратно.

– Что ты имеешь в виду?

Голос его был тихим и спокойным, и именно поэтому я поняла, что он в бешенстве. Стокер, мечущий громы и молнии, рычащий и кричащий, – это счастливый Стокер. Ледяное спокойствие всегда выдавало в нем скрытую ярость.

Я встала и подошла к китайскому комоду в углу. Там лежал конверт, на который я и указала Стокеру.

– Это. Письмо от твоего брата, пришло две недели назад. Твой отец умер, а ты и слова мне не сказал. Ты никуда не отлучался, а значит, не был на его похоронах. Твой брат упоминает множество писем, написанных другими членами семьи. Я поискала в Бельведере и нашла одиннадцать. А еще были?

Мне хотелось, чтобы он выругался, грубо и так, как пристало бы бывшему моряку, но он просто сидел и слушал меня, желваки на его скулах яростно двигались.

– Если бы тебе действительно не было дела до семьи, ты бы не стал хранить все эти письма. Но ты их бережешь. И во всех них только один смысл: твоя семья хочет с тобой увидеться. Они просят тебя назвать время и место. Но ты не ответил ни на одно из них, и, кажется, семья уже просто в отчаянии. Здесь у тебя нет передо мной преимущества, Ревелсток, – спокойно заметила я. – Ты тоже играешь в сомнительные игры.

Он провел рукой по лицу, и от этого жеста его гнев, кажется, куда-то исчез.

– О боже, когда хочешь, ты можешь быть очень жестокой. У тебя язык острый как клинок и вдвойне опаснее.

Он налил нам обоим еще виски и быстро выпил свою порцию.

– Ну хорошо. Мой отец умер, и моя семья просит меня к ним явиться, но я не сделаю им такого подарка. Ты права. Я скрываюсь от них потому, что мне приятно думать, как они скрипят зубами от бессилия. Нельзя отказывать себе в подобном удовольствии, – заключил он. – Скажи Саксен-Кобург-Готам, чтобы катились ко всем чертям.

– Позже, – ответила я, и по одному этому слову он наконец все понял. Понимание разлилось по его лицу, как солнечные лучи на рассвете по полям, и он медленно покачал головой.

– Бедное дитя, – пробормотал он.

– Не смей. Я не позволю тебе меня жалеть, – предупредила я.

– Ты хочешь разгадать эту загадку не для того, чтобы они тебя полюбили, – сказал он, облачив в слова чувства, в которых я не смела признаться даже самой себе. – Желаешь сделать это, чтобы потом швырнуть им это в лицо.

Я осушила свой стакан и почувствовала прилив храбрости от обжигающего горло напитка.

– Что-то вроде того, – призналась я наконец.

Он надолго задумался, потом пожал плечами.

– Мотив не хуже прочих. Кстати, если спасешь жизнь человеку, а свою семью отправишь куда подальше, это может улучшить тебе настроение. Не думай, что я не заметил скрытого гнева, давящего на тебя в последнее время. И в этом я понимаю тебя лучше, чем кто бы то ни было. Ты была в ужасном настроении с тех пор, как мы раскрыли правду о твоем происхождении.

– Неправда! И, кстати, мы были знакомы всего несколько дней до того, как открыли правду. Откуда ты знаешь, какая я на самом деле? Может быть, это мое обычное состояние?

Он улыбнулся и сразу перешел к обсуждению деталей нашего расследования.

– Мы не можем забросить свои обязанности здесь, – предупредил он.

– Ну конечно, – согласилась я. – Нам просто придется работать быстрее и каждый день заканчивать дела по каталогизации до ланча. Тогда у нас будут вся вторая половина дня и вечер на расследование.

Он покачал головой.

– Ты сошла с ума. И я – тоже, раз позволяю тебе впутать меня в эту историю.

Я криво усмехнулась.

– Мы будем как Аркадия Браун и ее верный напарник Гарвин, – сказала я, вспомнив наших любимых детективных героев. Стокер утверждал, что не интересуется популярной литературой, но с тех пор, как я познакомила его с приключениями этой леди-детектива, он поглощал их одно за другим, продолжая делать вид, что ему чуждо подобное времяпрепровождение.

– Если надеешься, что я буду размахивать пистолетом и бегать за тобой как заяц с криками excelsior, то будешь ждать этого до Второго пришествия, – предупредил он. – Делаю это только потому, что знаю: я не смогу тебя отговорить, а тебе нужен человек, который бы прикрывал твой тыл, раз ты собралась иметь дело с убийцей.

Я улыбнулась и подняла свой стакан.

– Приключение начинается.

Глава 5

Будучи натуралистами, мы со Стокером подошли к вопросу расследования в сугубо академической манере. Во-первых, решили собрать как можно больше информации. Стокер должен был закончить чучело особо противного нильского крокодила, так что я, разобравшись со своими ежедневными обязанностями в Бельведере, воспользовалась случаем и погрузилась в изучение богатого собрания периодических изданий лорда Розморрана, по частичкам собирая все возможные сведения о деле Рамсфорта. На наше счастье, лорд Розморран был любителем газет и подписывался как на уважаемые широкополосные издания, так и на самые грязные таблоиды со всех уголков королевства, от Грейвсенда до Джон-о’Гротса. В более дешевых статьях ожидаемо нездоро́во смаковались все подробности, описывались потоки крови, которыми был залит убийца, а солидные издания высокомерно осуждали богемную жизнь и сопутствующее ей аморальное поведение. У нас не было возможности обследовать место преступления по свежим следам, но мы, во всяком случае, могли получить представление об этой истории со всех возможных точек зрения.

Я листала газеты до тех пор, пока у меня не заболели глаза, а пальцы не стали черными от типографской краски; важные пассажи я зачитывала вслух и конспектировала. Я убедилась, что Луиза сумела сообщить мне все неоспоримые факты в этой истории: Артемизия была мертва, а Майлз Рамсфорт, категорически отказавшись давать показания по этому делу, вскоре должен быть повешен за убийство. Все остальное могло стать предметом спекуляций. Одна скандальная газетенка называла его детищем Люцифера, а более качественная пресса, кажется, считала его щеголеватым, обаятельным джентльменом, который благородно предпочел хранить молчание и скорее пойти на виселицу, чем своим признанием спровоцировать дальнейшие скандалы. Беременность Артемизии обсасывалась, как мозговая косточка, неистовыми журналистами бульварных изданий и аккуратно замалчивалась их более образованными собратьями. Единственное, на чем все сходились: чем быстрее его повесят, тем будет лучше для всех.

Самое подробное описание обнаружилось в грязной газетенке под названием «Дейли Харбинджер», в специальном выпуске с цветными иллюстрациями места преступления, и я помахала им перед лицом Стокера.

– Прекрасное изображение Майлза Рамсфорта. В широкополосных изданиях он выглядит очень респектабельно, но «Харбинджер» представляет его настоящим злодеем. И все же я думаю, что он довольно красив или был бы красивым, если бы не такой подбородок.

Стокер подошел и заглянул через мое плечо.

– Слабый, – согласился он, – конечно, потому он и отрастил себе эти бачки.

Стокер погладил нижнюю часть лица с довольным видом и имел на это право: я редко встречала мужчин с такими решительными подбородками.

Я перевернула страницу и увидела кровожадное изображение места преступления – спальни Майлза Рамсфорта. В других обстоятельствах это была бы очень элегантная комната: обставленная в стиле Тюдоров, с обилием предметов из старого дуба, начиная от филенчатых стеновых панелей и заканчивая кроватью на четырех столбиках с балдахином, с длинным бордовым пологом. Я представила, какой уютной могла быть эта кровать с задернутыми занавесями, теплой красной норкой, в которой так и хотелось примоститься холодной ночью, и всмотрелась внимательней.

– Смотри, как ужасно. Они постарались изобразить кровь такого же цвета, как и полог, – заметила я, вздрогнув при виде красной лужи под кроватью. Эта лужица была неправильной формы, и, прочитав соответствующий фрагмент статьи, я поняла, почему.

– Здесь сказано, что убийца в какой-то момент ступил в кровь.

– Да с убийцы она должна была прямо-таки стекать, – заметил Стокер и вернулся к своей работе: ему нужно было аккуратно вставить глаз крокодилу. Он пустился в технические объяснения того, что из артерий кровь идет быстрым пульсирующим потоком, совсем не так, как из вен.

– Однажды я оказался рядом с парнем, которому ядром оторвало полголовы во время бомбардировки Александрии, – с воодушевлением закончил он. – Кажется, мы все просто купались в крови.

– Очевидно, именно поэтому полиция исключила всех остальных подозреваемых в убийстве, – заметила я, возвращаясь к статье. – Они осмотрели одежду и обувь всех присутствующих: и гостей, и прислуги. Тут говорится, что на Оттилии Рамсфорт, которая иначе могла быть вполне подходящим подозреваемым, было белоснежное платье, на котором не нашли ни капли крови. Только Майлз Рамсфорт был весь в крови.

– Если он не совершал этого преступления, как тогда он предлагает это понимать?

Я отложила газету.

– Он сказал, что наступил на кровь, когда обнаружил тело, и утверждал, что его одежда пропиталась кровью, потому что его так шокировало это происшествие, что он поднял убитую на руки.

– Довольно шаткие показания, – заметил Стокер, и я была с ним согласна.

– Кажется, именно после этого он и перестал общаться с полицией. Сначала он сделал заявление, утверждая, что невиновен, но, кроме этого, ничего не сообщал. Он не стал помогать даже своим солиситорам: сказал, что если они не могут спасти его без его собственных показаний, то, значит, он и не заслуживает спасения.

– Странно занимать такую позицию, когда на кону – жизнь, – вставил Стокер.

Только мы решили послать за рыбой и картошкой навынос, чтобы без церемоний поесть вдвоем в Бельведере, как из главного дома пришла записка. Я открыла ее грязными пальцами и, прочитав, громко выругалась.

– Что там? – спросил Стокер.

Я передала ему листок.

– Требуют нашего присутствия за поздним ужином. Кажется, леди Веллингтония прибыла раньше, чем ожидалось, и ей не терпится со мной познакомиться. Нас просят прийти вовремя.

Стокер взглянул на напольные часы и пробормотал что-то непечатное. У нас оставалось меньше четверти часа для того, чтобы привести себя в приличный вид, но у меня под рукой всегда было запасное платье, так что, наскоро умывшись здесь же, в туалетной комнате, и надев черный шелковый наряд, я смогла значительно изменить к лучшему свою внешность. У Стокера не было времени сбрить черную растительность на подбородке, но он тоже успел умыться и сунул руки в вечерний сюртук, а вокруг шеи вместо шейного платка повязал жалкий кусок черного шелка, и мы поспешили в дом. Собаки, привыкшие к тому, что Стокер всегда подкармливает их кусочками со стола, припустили за нами и отстали только в последнюю минуту, погнавшись за кроликом. Мы вошли в гостиную как раз под звук гонга, слегка запыхавшиеся и все еще немного чумазые для приличного ужина.

Когда мы вошли, в комнате было тихо, за исключением веселого гомона попугайчиков-неразлучников леди Корделии, сидевших в клетке в углу. Думая, что меня никто не видит, я поднесла руку к волосам, пытаясь закрепить шпилькой непослушный локон.

– Юная особа, вы выглядите как вакханка. Вы специально так нарядились, чтобы озорничать в кустах?

Пожилая женщина вышла из тени позади клетки. Она шла вперед медленно, крепко сжимая шишковатой рукой трость из слоновой кости; но мне почему-то показалось, что она использует ее скорее как символ власти, чем как предмет, поддерживающий ее ослабшие ноги.

Вопрос, очевидно, был риторическим, а потому я и не пыталась на него ответить, а просто стояла, опустив руки, и наблюдала, как она, приблизившись, принялась осматривать меня с головы до пят.

Я воспользовалась случаем и тоже рассмотрела ее. Она была выше остальных Боклерков, а спина ее была такой прямой, что никакому шесту и не снилось. Голова высоко поднята, и хотя возраст и склонность к полноте сгладили ее черты, это не коснулось глаз. Они были черными и все еще красивыми той красотой, какой славятся глаза у сокола: зоркие и неумолимые. Нос также напоминал клюв, а подбородок был немного острым для того, чтобы казаться красивым. Очевидно, она никогда не была красавицей, но я легко могла представить ее в роли обаятельной дурнушки, способной привлекать к себе внимание хотя бы своей живостью.

– У вас хорошая осанка, – сказала она наконец. – Это говорит о твердых основах. Кто бы вас ни воспитывал, они знали, что делали.

– Меня вырастили мои тетки, – сказала я ей, выбрав более простую, официальную, версию. – Одна из них была доброй, другая – нет. Вторая пришивала мне на воротник листья падуба, чтобы я не опускала подбородок.

Она кивнула.

– Меня каждый день на время уроков привязывали к доске. Мой отец считал, что учеба дает девочкам лишь скрюченную спину, так что такой своеобразный корсет был единственной возможностью для меня получать образование. Вот так я и выучила Горация, – сурово закончила она. – А вы дитя Спидвелл, правильно? Я леди Веллингтония Боклерк. Можете называть меня леди Велли. Я не люблю церемониться, как вы уже и сами, несомненно, поняли.

– Вы любовались птицами, – сказала я, чтобы завязать беседу. Я указала на клетку, в которой попугайчики-неразлучники леди Корделии, Кратет и Гиппархия, неразборчиво болтали, глядя на нас.

– Милые создания, – сказала леди Веллингтония. – Но они ни на минуту не прекращают этот адский шум. Я как раз собиралась открыть клетку и запустить туда кошку. Или это жестоко? Может быть, стоит просто их задушить и разом покончить с этим?

Я не знала, что ответить, но мне на помощь пришел Стокер.

– Добрый вечер, леди Велли, – сказал он, галантно склонившись к ее руке. Он коснулся руки губами, и старая дама жеманно улыбнулась.

Затем она подставила ему напудренную щеку.

– Привет, мой мальчик. Поцелуй старушку, теперь в другую и еще пожми мне руку, как ты умеешь.

Стокер подчинился, а затем отошел, улыбаясь.

– Рад снова видеть вас, леди Велли.

– Ах ты проказник, – сказала она, постучав его веером по костяшкам пальцев. – Мы не виделись больше шести месяцев. Мне нравится твой новый питомец, – добавила она, кивнув в мою сторону.

Стокер прыснул, а я больно ткнула его под ребра.

– Ну все, хватит, – сказала я и повернулась к леди Веллингтонии.

– Мы со Стокером вместе работаем над проектом его светлости – открыть в Бельведере музей, доступный для публики, – сказала я ей.

Она закатила глаза.

– Какая бесславная идея. Кому нужно, чтобы публика шаталась по саду, разбрасывая повсюду обертки от сладостей, пустые бутылки и бог знает какой еще мусор?

– Вы не считаете, что у людей должен быть доступ к экспонатам, представляющим достижения человеческого ума: собраниям искусства и результатам исследований?

На ее губах заиграла легкая улыбка.

– Думаете, простого человека волнуют подобные вещи? Нет, дитя. Ему нужны полный живот, теплые ноги и крепкая крыша над головой. Но мне нравится ваш идеализм. Это очень обаятельно, только обещайте от него избавиться к тридцати годам. Женщина за тридцать не может позволить себе быть идеалисткой.

– Мне кажется, это очень цинично, – ответила я.

Она скорчила гримасу.

– Стокер, девочка считает меня циничной.

Стокер спокойно взглянул на нее.

– Девочка будет думать о вас еще хуже, когда познакомится с вами поближе.

Я замерла от такой грубости, но леди Веллингтония запрокинула голову и громко рассмеялась.

– А теперь пойдем к ужину, потому что, если я сяду в одно из этих нелепых кресел, боюсь, уже не встану, – сказала она, строго взглянув на низкие кресла, и повернулась ко мне.

– В мое время кресла делались не для удобства. У них было одно предназначение – чтобы зад не касался пола, вот и все. Хорошо, что Корделии здесь нет. Она милая девочка, но мигом лишилась бы чувств, если бы услышала, что я в приличном обществе употребляю слово «зад». Знаете, это основное преимущество старости. Я могу говорить все, что заблагорассудится, и меня прощают, потому что я знала Моисея, когда он еще лежал в корзинке в камышах.

Она взяла Стокера под руку.

– Веди меня к ужину, мой мальчик. Мисс Спидвелл, боюсь, вам придется идти одной.

Стокер послушно проводил ее в маленькую комнату для ужинов, а не в большую столовую Розморранов. Стол был накрыт на четверых, и, когда мы уселись, я вопросительно приподняла бровь.

– Его светлость спустится к ужину? Или леди Корделия?

Прежде чем ответить, она внимательно проинспектировала холодного лосося под майонезом на приставном столике.

– Нет, дитя. Розморрана сегодня немного лихорадит, и я велела кухарке отправить ему наверх холодец и хороший бланманже. А Корделия с детьми уже уехала.

Она кивнула в сторону пустующего стула.

– Это для моей тени, если только он достаточно взбодрится для того, чтобы прийти. Он всегда опаздывает.

Только я начала подозревать, что пожилая леди немного не в своем уме, как дверь открылась и вошел священник; бормоча извинения и оттягивая воротник-стойку, он занял свое место.

Приставив к уху слуховой рожок, он кивнул леди Велли.

– Прости, Велли, но библиотека его светлости всегда так затягивает меня, что я просто забываю о времени.

Леди Велли вздохнула и заговорила с ним, возвысив голос и четко произнося каждое слово.

– Сесил, я видела, как ты забывал о времени, просто сравнивая длину шнурков на ботинках. Библиотека его светлости тут ни при чем. Тебе не хватает дисциплинированности, – проворчала она. Но в голосе ее слышалась нежность. Она махнула вилкой.

– Познакомься с мисс Спидвелл.

Священник повернулся ко мне.

– Я преподобный Сесил Баринг-Понсонби. Совершенно никак не связан с Бессбороу Понсонби, – строго добавил он.

Я напрягла память, чтобы припомнить, что Понсонби – фамилия семьи графов Бессбороу, семейства, известного своей эксцентричностью с начала века, когда одна молодая леди из этого клана стала любовницей лорда Байрона и посылала ему в письмах свои локоны, срезанные не с головы.

– Сесил, ты всем говоришь об этом еще с тех пор, как была жива леди Каролина Лэмб. Никому до этого нет дела, – строго сказала старая леди, подцепив на вилку еще один кусочек лосося.

– Стокер, ты помнишь мистера Баринга-Понсонби. Он все еще жив, как видишь. Сесил, – позвала она, возвысив голос, и он снова приложил к уху слуховой рожок. – Это Ревелсток Темплтон-Вейн. Вы с ним раньше встречались, но ты не вспомнишь, поэтому просто кивни, чтобы не казаться невежливым. Он, кстати, достопочтенный^[3]. Сын виконта, который никогда мне не нравился.

Джентльмены сердечно приветствовали друг друга, а затем Стокер повернулся к хозяйке.

– Леди Велли, что привело вас в Бишопс-Фолли на этот раз?

– Предполагается, что мы все должны развлекать беднягу Розморрана. Хотя, между нами, очень уж это глупо выглядит: споткнуться о собственную черепаху. Чудно́е создание. Такое массивное и с таким забавным лицом; черепаха, не Розморран. Кстати, Сесил, мне только что пришло в голову, что ты очень похож на Патрицию.

– Что такое? – спросил он, приставив руку к уху.

– Я сказала, что ты похож на Патрицию! На черепаху его светлости! – прокричала она. Теперь, когда она это сказала, я не могла отделаться от мысли, что она права: сходство было заметно. Я была почти уверена, что мистер Баринг-Понсонби оскорбится, но он только пожал плечами и вернулся к лососю под майонезом.

Леди Веллингтония повернулась ко мне.

– Мне непременно нужно зайти в Бельведер, пока я здесь. Я не была там уже лет сорок. Наверно, он все так же забит всяким мусором?

– В коллекции содержатся также редчайшие объекты искусства и естественной истории, – упрямо ответила я. Может быть, в этомсобрании и правда куча мусора соседствовала с редкими сокровищами, но я не могла позволить никому, кроме нас, думать о нем слегка пренебрежительно.

– Ничего себе! Ты слышал, Сесил? Меня отругали! Все в порядке, дорогая. Вы не должны обращать внимания на мои капризы. Я счастлива, что вы смогли сегодня со мной поужинать. Мне так хотелось увидеть вас и сопоставить наконец лицо с именем.

Она окинула меня долгим оценивающим взглядом.

– И правда мисс Вероника Спидвелл.

– Вы очень любезны, – ответила я.

Она разразилась громким грудным смехом, которого совершенно не ожидаешь обычно от дамы столь преклонных лет.

– Я совершенно не любезна. Спросите кого угодно.

– Да, я тоже так думаю, – сказала я ей. – Просто пыталась проявить вежливость.

К моему изумлению, она довольно отвратительно улыбнулась: стало видно несколько гнилых зубов. Она подняла бокал.

– Я решила, что мы станем прекрасными друзьями, мисс Спидвелл.

Я подняла свой бокал в ответном жесте и быстро осушила его, не вполне уверенная в том, польщена ли я такой перспективой или обеспокоена. В какие бы странные игры она нипыталась играть вначале, сейчас она их отбросила, и мы с удовольствием разговорились. Мистер Баринг-Понсонби время от времени вставлял очень разумные замечания, да и Стокер казался прекрасным рассказчиком, но более всего в этот вечер мне было интересно слушать леди Велли. Она была удивительной женщиной, и чем больше событий из ее прошлого мне приоткрывалось (места, где она побывала, люди, с которыми была знакома), тем сильнее мне хотелось узнать ее лучше.

– Вы прожили очень интересную жизнь, – заметила я после одной особенно занимательной истории с участием эрцгерцога Австрийского.

– Я вас шокировала? Не забывайте: я родилась совсем в другие времена, мисс Спидвелл. Девственность – это завет королевы Виктории. Мы были не настолько зашорены, – сказала она мне. – Послушайте моего совета и избавляйтесь от своей как можно скорее.

Меня позабавила мысль о том, что было бы, если бы я рассказала ей, что уже благополучно ее лишилась лет семь назад в очень приятных обстоятельствах, на живописном горном склоне в Швейцарии.

– И если вы достаточно благоразумны, то должны поручить это дело ему, – добавила она, бросив многозначительный взгляд через стол на Стокера, который что-то кричал в слуховой рожок мистера Баринга-Понсонби.

Как раз в этот момент Стокер повернулся и с любопытством посмотрел на нас.

– О чем это вы там говорите? Вы обе раскраснелись.

– Мы обсуждали лошадей, – сказала леди Веллингтония, – и как трудно порой найти хорошего жеребца для верховой езды.

Его ответ был трогательно наивным.

– Если вам нужна рекомендация, у меня есть пара знакомых по этой части.

Я подавила смешок, а леди Веллингтония наградила его очень мрачной улыбкой.

– Не сомневаюсь, мой дорогой мальчик, не сомневаюсь.

Затем она вновь повернулась ко мне, а он вернулся к разговору со старичком священником.

Мы беззаботно болтали до тех пор, пока не принесли пудинг. Леди Веллингтония передернула плечами в предвкушении:

– Яблочный снежок! – воскликнула она. – Мой любимый!

Она посмотрела на мистера Баринга-Понсонби, который задремал, еще когда подавали сыр. Стокер с аппетитом набросился на свою порцию, и суровые черты лица леди Велли смягчило выражение искренней привязанности.

– Я обожаю Стокера. Если бы я могла иметь сына, то хотела бы именно такого. Но все это деторождение – очень дурное занятие, – мрачно добавила она. – Избегайте его по возможности.

– Да, я так и собираюсь, – ответила я.

– Умница девочка.

Она кивнула и подмигнула мне, а я принялась за яблочный снежок. Я небольшой любитель сладостей, но кухарка превзошла саму себя, дополнив десерт кремом англез. О любви Стокера к сладостям можно слагать легенды: он уже дочиста выскреб свою миску и, как я с любопытством заметила, тайком поменял ее на нетронутую порцию дремавшего мистера Баринга-Понсонби.

Я повернулась к леди Велли.

– Вам нужно писать мемуары, – сказала я ей.

Она лишь отмахнулась.

– Если прожить с мое, обязательно будет что припомнить за столько лет. Дитя мое, я старше Нила. Кстати, о Ниле… – Она замолчала и отдала быстрое распоряжение дворецкому Люмли. На мгновение он изменился в лице.

– Не будь таким занудой, Люмли, – сказала она ему. – Я уже готова пить чай, и мне совершенно не интересно тащиться самой и тащить мисс Спидвелл обратно в гостиную и ждать его там. Мы выпьем чай здесь, пока джентльмены будут пить портвейн. Подозреваю, ради этого мистер Баринг-Понсонби даже проснется.

Люмли побледнел, но низко поклонился.

– Конечно, миледи.

Люмли, как обычно и бывает со старшей прислугой, крепче держался за традиции, чем семья, в которой он служил. То, что леди Веллингтония не захотела удаляться после ужина в гостиную, как положено дамам, шокировало его не меньше, чем если бы мы все начали срывать с себя одежду и танцевать на столе.

Но он не мог ослушаться приказа, а потому вскоре появился с графином портвейна для мужчин и чайным сервизом, подобных которому я еще не видела. От восторга я даже задержала дыхание, и леди Веллингтония посмотрела на меня одобрительно.

– Так и думала, что вам понравится. Это Веджвуд^[4], – сообщила она. Но такой Веджвуд не попадался мне никогда в жизни. Набор был выполнен в глубоком матовом бордовом цвете, стилизован под древнюю глиняную посуду, и по каждому предмету шел рельефный черный узор. И что это были за узоры! Сфинксы и различные животные перемежались с широко раскрытыми крыльями и шли по кругу на каждой чашке, а на чайнике ручка была сделана в виде крокодила.

– Его изготовилив честь победы Нельсона в Египетской кампании Наполеона. Забавный, правда?

– Потрясающий! – ответила я.

Пока мы пили чай, она вновь начала вспоминать людей, с которыми была знакома, совершенно не хвастаясь, а просто припоминая их странности и разные интересные истории. Не знаю, что на меня нашло, но я почему-то подумала, что она может быть нам полезна в нынешнем расследовании.

Мистер Баринг-Понсонби проснулся, когда внесли портвейн, и они со Стокером принялись за него, по достоинству оценив лучший тони^[5] лорда Розморрана.

– Интересно, леди Веллингтония, вы когда-нибудь встречались с сэром Фредериком Хэвлоком?

– Фредди? Сто лет его не видела! – сказала она, и ее глаза подернулись дымкой воспоминаний. – Знаете, он дважды писал меня. В первый раз это был милый портрет для Королевской академии, еще до того, как он взбесился и его вышвырнули оттуда за то, что он ударил президента на открытии. Тот позволил себе колкое замечание об одной из его работ, а Фредерик никогда не выносил критику. В чем-то похож на этого, – добавила она, кивнув в сторону Стокера. – Все сражается с ветряными мельницами. Его за это же выгнали в прошлом году из Королевского музея естественной истории.

Я уставилась на Стокера.

– Ты кого-то ударил?

Он пожал плечами, потягивая вино.

– Того, кто этого заслуживал.

Леди Велли издала свой хриплый смешок.

– Я в числе покровителей этого заведения, проще говоря, я даю им деньги, а они приглашают меня на все мероприятия. Стокер давно уже был в немилости, но я брала его в качестве своего кавалера на все торжества, и никто не смел даже пикнуть. Так бы и продолжалось, если бы Стокер не начал возражать против одной из экспозиций.

– А что в ней было такого спорного? – спросила я.

Стокер сжал губы, начиная злиться просто от воспоминания о прошлом.

– Директор выставил чучела высших приматов, чтобы продемонстрировать эволюцию человека согласно теории Дарвина.

– Звучит вполне разумно, – заметила я.

– В конце этого ряда он поместил живого африканца в львиной шкуре, в цепях, – сказал он в гневе, будто выплевывая слова.

– И все его старания привели лишь к тому, что ему выбили зуб, – напомнила леди Велли. Потом она повернулась ко мне.

– Четверо мужчин еле оттащили от него Стокера. А я тем временем выяснила, что этот молодой парень – квалифицированный кондитер в поисках работы, забрала его с собой и пристроилав мой любимый отель. Если будете обедать в Садбери, дорогая, не забудьте заказать на десерт крокембуш а-ля Боклерк. Это его фирменное блюдо, – посоветовала она мне.

Я представила себе, как Стокер нападает на директора академии, и с трудом сдержала улыбку.

– Вы сказали, что сэр Фредерик писал вас дважды, – напомнила я леди Велли. – Приятно было ему позировать?

– Приятно? Ни капельки. Он, кажется, взял себе за образец Караваджо. Ничего, кроме перегара и шаловливых рук. Я больше отбивалась от него, чем позировала. Но второй портрет был просто прекрасен, – задумчиво добавила она. – Я была совершенно обнаженной. Он, конечно, написал меня в маске, чтобы никто не узнал. Но портрет был потрясающим. Он висит на стене в баре клуба «Геликон».

Стокер вдруг сильно закашлялся и никак не мог прийти в себя.

– Я его видел, – выдавил он наконец.

– Неплохо, правда? – спросила она, подмигнув.

– Потрясающе, – с чувством ответил он, подняв за нее бокал.

Она вздохнула.

– Мне было чуть за сорок, когда Фредерик меня написал. Последний цвет красоты.

Она вновь посмотрела на меня.

– Дитя мое, непременно нужно, чтобы он и вас написал. Сейчас у вас лицо греческой богини, но однажды вся красота начнет сползать, и кончится все тем, что ваша грудь будет болтаться у талии.

Мистер Баринг-Понсонби поднес к уху рожок.

– А? Что такое?

Леди Велли повысила голос.

– Мы говорили про женскую грудь, Сесил.

– Грудь – это прекрасно, – пробормотал он и сразу же начал снова клевать носом, а через минуту послышался и приглушенный храп. Она посмотрела на него с обожанием.

– Он как комнатная собачонка, мой старичок. Приятная компания в моем старческом маразме. Но болтается как ослиные причиндалы.

Стокер снова зашелся кашлем над стаканом с портвейном, а я никак не могла придумать подходящего ответа. Леди Велли беззаботно продолжала.

– Дети, я старее Темзы и даже с этим смирилась. Но у меня в запасе есть еще несколько лет до того, как смерть пригласит меня на танец, и я собираюсь насладиться ими не меньше, чем всеми предыдущими. А теперь скажите-ка мне, зачем вам понадобился Фредди Хэвлок.

Не успела я придумать подходящего ответа, как заговорил Стокер.

– Работы Чарльза Уилсона Пила подали мне интересную идею: я хочу совершенно по-новому организовать экспозицию различных биологических видов в Бельведере у его светлости. Собираюсь поместить их в среду, приближенную к реальным условиям обитания. И если позади каждой экспозиции расположить соответствующую картину, детальную и написанную специально для этих целей, мы создадим таким образом эффект, которого еще никому до нас не удавалось достичь.

Я уставилась на него.

– Стокер, это же гениально!

Но тут я поняла, что мы должны быть заодно, а значит, я должна была знать об этом плане и не выдавать своего удивления.

И леди Велли было не провести.

– Вам был неизвестен этот замысел, правда, мисс Спидвелл?

– Впервые о нем слышу, – честно ответила я.

– А почему же тогда вы так хотели познакомиться с сэром Фредериком? – спросила она, испытующе глядя на меня. Уголки ее губ тронула улыбка, она будто чувствовала мое замешательство, и оно ее забавляло.

– Я хотел, чтобы это стало сюрпризом для мисс Спидвелл, – солгал Стокер не моргнув глазом, – но предложил ей познакомиться с сэром Фредериком, чтобы изучить его работы.

Она медленно кивнула, будто нехотя принимая такое объяснение.

– Да, Фредди уникален и когда-то по достоинству оценил бы этот проект, но не сейчас.

– Почему не сейчас? – спросила я.

Леди Велли развела руками.

– Фредди – практически калека, – решительно сказала она. – Несколько лет назад у него начались приступы дрожи в конечностях. У него хватало сил, чтобы заниматься повседневными делами: писать письма, бриться – но он не мог уже держать кисть больше нескольких часов подряд. Он сделал себе имя как раз на размере своих полотен: масштабные, огромные картины, больше самой жизни, вот они какие. Вам нужно посмотреть на мой портрет в клубе «Геликон», мой бюст там размером с младенца, – сказала она, хрипло рассмеявшись. – Но в нынешнем состоянии, когда он не может работать долго, полотно такого размера заняло бы у него годы. Он пробовал себя в миниатюрах, но для них нужна тонкость, на которую он больше неспособен. И он занялся дизайном мебели и перестройкой дома. Устрашающая громадина – внутри выглядит как Королевский павильон в Брайтоне.

– Хэвлок-хаус?

– Да, он, – кивнула она. – Ему от отца досталось приличное наследство. Вы слышали о Септимусе Хэвлоке?

Она поочередно посмотрела на меня и Стокера, и мы закивали.

– Да, Септимус был очень известным художником своего поколения. Портрет королевы Виктории в день коронации обеспечил ему попадание в Королевскую академию в беспрецедентно раннем возрасте, в семнадцать лет. Он написал всех коронованных особ в Европе, а закончил свои дни при дворе русских царей в качестве их личного художника. В общем, Фредди на жизнь вполне хватит его наследства.

Она замолчала и потянулась к миске с орехами и щипцам и увлеченно начала колоть орехи, а мы ждали, когда она закончит свой рассказ.

– Пока Фредди был молод, он не интересовался этим наследством. Хотел сам заработать много денег. Молодец, что тут скажешь. Нельзя полагаться только на семейные связи, – добавила она, многозначительно посмотрев на Стокера. – Если у человека есть таланты, нужно использовать их на благо королевы и страны.

Стокер рассматривал свои ногти и ничего не ответил.

– И сэр Фредерик сумел добиться успеха, – напомнила я.

– Да, это правда, – согласилась она. – Он был очень талантливым художником на своем уровне, но ему было не сравняться по гениальности с отцом, и это было для него болезненно, – сказала она мне, подтвердив свои слова уверенным кивком. – Когда тело Фредерика стало ему отказывать, он построил это удивительное монструозное здание на краю Холланд-парка, нечто среднее между жилым домом, студией и картинной галереей. Он хотел организовать клуб для поклонников искусства, чтобы они могли собираться там и устраивать дискуссии, а также пристанище для подающих надежды молодых художников.

– Очень великодушно с его стороны, – заметила я.

Леди Велли хмыкнула.

– Великодушно, да. Фредди может быть очень великодушным, но только когда ему самому это выгодно.

– А чем ему выгодно это предприятие?

– С ними он пытается играть бога. Он советует им, какую плату брать за свои работы, в какой художественной манере писать, с кем спать. Когда вокруг него толпятся все его юные протеже, он чувствует себя все еще важной персоной, этаким pater familias для этой перспективной молодежи. Он знакомит их с богатыми покровителями – у этих людей денег больше, чем вкуса, и они могут позволить себе платить много за то, чтобы их научили, что нужно любить.

Мое сердце взволнованно забилось. Я все гадала, как лучше подвести леди Велли к разговору о Майлзе Рамсфорте, но она и сама подошла вплотную к этой теме.

Я широко раскрыла глаза и придала лицу самое невинное выражение.

– А не связан ли сэр Фредерик с бедным мистером Рамсфортом?

Темные глаза леди Велли блеснули.

– Майлзом Рамсфортом? Да, связан. Но странно называть его «бедным», девочка моя, если он убийца, приговоренный к смертной казни, – мягко добавила она.

– А вдруг он невиновен? – заметила я. – Он не предоставил никакого алиби.

– Что как раз и указывает на его виновность, – возразила леди Велли. – Но я вижу, вы оптимистка, мисс Спидвелл. Я часто наблюдала эту черту в лепидоптерологах.

– Я тоже ей об этом говорил, – вмешался Стокер.

Леди Велли задумчиво посмотрела на меня.

– Да, охотники на бабочек любят сложную погоню за красотой, которая может ускользнуть прямо из-под носа. Но странное это занятие – охотиться на бабочек, а не на тигров, – тихо добавила она. – Вы собственноручно умерщвляете живые существа, правда, мисс Спидвелл? Интересно, сможете ли вы остановиться на бабочках?

Я потянулась к чашке и осторожно обхватила пальцами теплый фарфор.

– Смерть – это необходимый противовес жизни, леди Веллингтония.

Она вновь хрипло рассмеялась.

– Не стоило мне говорить об этом, мисс Спидвелл. Ведь я гораздо ближе к ней, чем вы.

В этот момент мистер Баринг-Понсонби громко всхрапнул и сам от этого проснулся.

– А? Что такое? Да, вот теперь я готов съесть пудинг, – сказал он, потирая руки. Он посмотрел в свою пустую миску с остатками крема англез на донышке. – О, кажется, я его уже съел. Какая жалость!

Стокер придал своему лицу выражение ангельской невинности, а леди Велли поднялась.

– Ничего страшного, Сесил. Ты и так толстый.

Стокер предложил ей руку, а мистер Баринг-Понсонби пошел со мной. Час был поздний, напольные часы в прихожей отбили четверть первого ночи, когда мы вышли из маленькой комнаты для ужинов.

– Я должна поблагодарить вас обоих за очень интересный вечер, – сказала леди Веллингтония. Стокеру она подставила щеку для поцелуя, а мне просто протянула руку. На ней были старомодные кружевные митенки, дорогие лоскутки, которые не могли скрыть дряблость ее рук и уж точно не грели ее, но она носила их лишь для того, чтобы показать: у нее достаточно денег на безделушки.

Я слегка коснулась шишковатой руки, осторожно, чтобы не дотронуться до пальцев с раздутыми суставами. Они были унизаны тяжелыми кольцами со старыми мутными бриллиантами.

Она медленно кивнула.

– Дайте мне знать, что у вас выйдет с Фредди, – сказала она, и мне показалось, что она при этом подмигнула. – Он не сможет написать вам ваши пейзажи, но, думаю, у него есть кто-то, кто на это согласится.

На этом она пожелала нам спокойной ночи, и из теплого и светлого главного дома мы вышли в темный сад с тяжелым от сгущающегося тумана воздухом. Для нас оставили фонарь, и Стокер нес его, освещая нам тропинку к Бельведеру, а собаки преданно бежали за нами. Не сговариваясь мы решили устроиться в нашем укромном уголке в Бельведере и пропустить по последнему стаканчику, вместо того чтобы расходиться на ночь по отдельным домикам, где обычно только спали.

Лорд Розморран великодушно обеспечил нас крышей над головой, разрешив нам выбрать себе для проживания по домику, из тех, что были рассеяны по всему имению; каждый был украшен в каком-нибудь причудливом стиле, но все снабжены современными удобствами. Большинство молодых англичан, отправляясь в Гранд-тур, тратили деньги на коллекционирование предметов искусства и социальных недугов, но мужчины из рода Боклерков приобрели целую коллекцию небольших домиков, потратив на их транспортировку в Лондон огромные усилия и целое состояние. Время от времени их использовали как домики для игр, купальни, летние дома, гостевые дома, а в одном примечательном случае даже как хижину отшельника.

Но когда там поселились мы со Стокером, от отшельников не осталось и следа. Он выбрал себе китайскую пагоду, а я – готическую часовню с маленькими милыми горгульями и сводчатым потолком, расписанным звездами. К большому счастью, там было проложено некое подобие водопровода и проведен газ, так что уровень жизни в наших небольших жилищах оказался весьма удовлетворительным.

«Эх, если бы и остальные уголки этого имения были бы так же хорошо обжиты», – думала я по пути к Бельведеру. По лондонским меркам это была очень большая усадьба, хоть и могла показаться довольно скромной человеку, владеющему тридцатью тысячами акров в Корнуолле. Но просторы, очень удобные для лордов со страстью к коллекционированию всего на свете, требовали также и постоянного ухода, и за этим было крайне сложно следить. Между нашими маленькими домиками и Бельведером располагался стеклянный дом – здание с чугунными литыми перекрытиями наподобие Хрустального дворца. Точнее говоря, это была его модель, построенная самим Джозефом Пакстоном, когда тот трудился над вариантами павильонов для Всемирной выставки. Когда-то он был потрясающей оранжереей для растений и птиц, которые коллекционировал отец нынешнего лорда, но сейчас стал просто бельмом на глазу: разбитых окон больше, чем целых, бурно разросшаяся вокруг здания сорная трава усеяна осколками стекла. Он был скрыт от главного дома зарослями граба, и наш покровитель, вероятно, из года в год просто не вспоминал о нем. Это было очень обидно. Строение являлось чудом современной инженерной мысли: в нем металл и стекло превратились в изящную кружевную конструкцию, неподвластную силе тяжести, парящую, будто хрустальный собор, ловящую и преумножающую любой солнечный луч. По крайней мере, такой она была, с грустью подумала я, до тех пор пока плохая погода и небрежение не сделали с ней своего черного дела. А теперь дом стоял сгорбленный и молчаливый, будто измазанный грязью, в тумане, как бы стыдясь своего изуродованного величия, как куртизанка в оспинах, случайно застигнутая при свете дня.

– Лорд Розморран должен что-то с ним сделать, – проворчала я. – Лучше уж вовсе снести его, а пространство использовать для чего-то более полезного.

– Типа теннисного корта? – с иронией спросил Стокер. Нас объединяло презрение к организованным видам спорта.

– Типа стрельбища, – возразила я. – Мне бы не помешало место, где можно спокойно практиковаться.

– Когда рак на горе свистнет, – ответил Стокер. Вдруг он остановился, а потом так резко дернулся назад, что я врезалась ему в спину – груду мышц, непроходимую, как стена. Собаки, почуяв его настроение, начали крутиться вокруг нас, обнюхивать землю и подвывать.

– Стокер, что случилось, черт возьми?!

Он остановился прямо перед входом в Бельведер, ничего не сказал, но высоко поднял фонарь и кивнул головой в сторону двери. Она была закрыта, так же, как после нашего ухода, но теперь к ней канцелярской кнопкой был прикреплен клочок бумаги.

Стокер оторвал записку и поднял фонарь так, чтобы нам обоим было видно. Это был простой листок писчей бумаги, и на нем жирными и грязными (явно писали плохо чиненным пером) заглавными буквами, почти насквозь продиравшими клочок бумаги, было написано:

Собаки, до того кружившие около нас и подвывавшие, вдруг сорвались с места и бросились вглубь сада, лая, как свора охотничьих псов, выследивших лису, а от задней стены стеклянного дома отделилась какая-то тень и пустилась бежать, полы черного плаща развевались у нее за спиной, как крылья падшего ангела.

Стокер сразу же помчался вслед за собаками, выхватив нож из голенища сапога. Подобрав юбки и высоко подняв их обеими руками, я побежала за ними, продираясь через живую изгородь и прислушиваясь к лаю собак. Никто из нас не подумал захватить фонарь, и в темноте я обо что-то споткнулась (опять эта несчастная Патриция, заметила я с некоторым негодованием) и упала, а к тому моменту, когда поднялась на ноги, преследование уже закончилось. Стокер вместе с собаками возвращался назад, мокрый от густого тумана и дрожащий от ярости.

– Поймали?

– Ушел, – с горечью ответил он, стягивая с себя промокшие сюртук и жилет. – Пролез в дыру в ограде в восточном углу, где осыпались кирпичи. Все, что мне оставалось делать, – не пускать собак следом.

– Бесполезные создания, – сказала я, запустив их внутрь и выдав каждой по мозговой косточке за труды. – Они могли как минимум добыть нам какую-нибудь зацепку.

Стокер снял рубашку, вытер ею мокрое лицо и сырые волосы и надел обратно.

– Но они добыли, – сказал он, победно улыбнувшись. Он протянул мне лоскуток, дюйм на два, не больше.

– Что это?

Я покрутила тряпочку в руках: простая шерстяная ткань, аккуратные стежки.

– Кто бы это ни был, он был в плаще. Гексли удалось ухватить его зубами за подол и оторвать кусочек, пока этот тип пробирался сквозь щель в стене.

– Хотя бы ты заслужил свою косточку, – сказала я Гексли, бросив осуждающий взгляд на Бет. Она радостно сопела, обгладывая свою совершенно не заслуженную награду.

– Можешь что-нибудь понять по ткани? – спросила я Стокера, возвращая ему лоскуток.

Он пожал плечами.

– Ничего особенного. Но все-таки это своеобразная подсказка. Интересно, что за злодей удирал от нас в тумане?

– А мы не сомневаемся в том, что причиной этому – дело, которое мне поручила принцесса Луиза? – спросила я.

Стокер закатил глаза.

– Ты часто получаешь записки с угрозами от незнакомцев?

– Ну не то чтобы часто… – с сомнением в голосе ответила я.

Он прищурился.

– Вероника…

– Понимаешь, среди коллекционеров встречаются очень упорные и злопамятные люди. Ведь бывают такие виды бабочек, которые стоят больше, чем все это имение.

– И ты владеешь такими экземплярами?

– Сейчас – нет, – просто ответила я.

Он на секунду задумался.

– Кажется, я выбрал себе неправильный раздел науки.

– Несомненно. Я взяла пять фунтов с лорда Боуэна за милый маленький экземпляр Euploea mulciber, который смогла найти для него на прошлой неделе.

Стокер приподнял брови.

– Это полосатая синяя ворона, – объяснила я. – Маленькая нимфалида, обитает в Индии. Я связала его с посредником в Мадрасе, у которого как раз оказалась особь мужского пола с удивительной мутацией…

– Вероника… – Его голос звучал тихо и сдержанно, это означало, что он изо всех сил держит себя в руках и буквально через несколько секунд лишится самообладания. Я поборола в себе искушение вывести его из себя: ничто так не возбуждало меня, как Стокер в ярости, но я давно поклялась себе никогда не спать с англичанами и, хоть Стокер довольно часто колебал мою решительность, пока держалась.

– Нет, Стокер. Я не знаю никого, у кого была бы причина нам угрожать.

– Нам? – удивился он.

– Она же не адресована мне лично, – заметила я. – И оставили ее там, где работаем мы оба. Не меньше вероятность, что она предназначается тебе.

Он отшатнулся с возмущением.

– Да кто может хотеть убить меня?!

– А ты подумай хорошенько. Мне кажется, у нас получится немаленький список, – мягко ответила я.

Стокер вздохнул.

– Я почти весь день провел, сражаясь с непокорным крокодилом, – сообщил он мне. – И мне совершенно не хочется бороться всю оставшуюся ночь с тобой. Пойдем.

Он свистнул собак, поднял фонарь и направился к выходу, потянув меня за собой другой рукой.

– И куда же мы идем? – спросила я.

– В постель.

Глава 6

Со смесью раздражения и облегчения я поняла, что приглашение в постель имело лишь буквальный смысл. Он накрепко запер нас в моей маленькой готической часовне и улегся спать рядом со мной, упершись головой в изножье кровати, а ноги положив мне на подушку. Мы уже не в первый раз спали таким чудны́м образом и, думается мне, не в последний. В моей голове роились сотни вопросов, но я все их прогнала, начала обратный отсчет от ста на тагальском языке и вскоре погрузилась в сон.

Наутро я смогла насладиться прекрасным зрелищем: Стокер, потягиваясь, надевал рубашку.

– Никакие злодеи больше не пытались что-нибудь нам написать? – сострила я.

Он сердито взглянул на меня.

– Кем бы ни был тот, кто оставил нам эту записку, он оказался достаточно дерзким, чтобы пробраться в частные владения графа, и довольно быстрым, чтобы уйти от преследования.

– Напрасно ты так высоко ценишь свой пол, – заметила я. – Наш злодей может быть и женщиной.

Он фыркнул.

– Неужели ты правда думаешь, что женщина может от меня ускользнуть?

Я осмотрела его с головы до ног: черные взъерошенные волосы, огрубевшие от работы руки, сильные мускулистые плечи и ноги.

– Не могу представить себе женщину, которая захотела бы это сделать, – ответила я, яростно хлопая ресницами.

– Прекрати флиртовать со мной, это не шутки, – велел он. – Ты согласилась оказать принцессе эту удивительную услугу, и буквально через несколько часов нам уже кто-то угрожает. Тебе не хочется после этого сразу все бросить?

– Нет, – медленно ответила я. – Наоборот, я теперь настроена решительнее. По одной простой причине.

– Чертово упрямство? – спросил он.

Я поморщилась.

– Мы еще палец о палец не ударили, чтобы начать это расследование, а у нас уже есть ключ. Кто бы это ни написал, он оставил нам доказательство того, что Майлз Рамсфорт действительно невиновен.

Улыбка расползлась по его лицу.

– А ты права. И, кто бы это ни был, он сейчас очень напуган. Но почему?

– Потому что знает, кто на самом деле убил Артемизию, – предположила я.

– И не хочет, чтобы правда открылась. Признаюсь, тут все очень логично. Но как они вообще о нас узнали? Мы пока еще не разворошили ни одного осиного гнезда.

Я немного подумала.

– Но принцесса Луиза уже разворошила. Она сказала мне, что собирается вечером за ужином поговорить об этом с Оттилией Рамсфорт и сэром Фредериком. Она хотела облегчить нам задачу: подготовить их к тому, что мы будем задавать вопросы по ее просьбе.

– И кому-то это совершенно не понравилось, – закончил он.

– Но ведь это его жена и его свояк! Они же непременно должны хотеть, чтобы его оправдали. И не забывай, Хэвлок-хаус – связующее звено в этой истории. Майлз Рамсфорт был покровителем этого места, а убитая женщина там жила. И, предположительно, все самые близкие ей люди тоже там живут. Оттилия Рамсфорт тоже переселилась туда, когда арестовали ее мужа. Так или иначе, но в этой своеобразной общине сэра Фредерика мы и должны искать ответы.

– И кто-то из них хочет, чтобы мы не будили спящих собак, – заметил Стокер.

Я улыбнулась.

– Невозможно придумать лучшего начала для расследования, чем угрозы причинить физический вред, – сказала я ему. – Аркадия Браун только об этом и мечтала бы.

Я хотела бы начать расследование с места преступления – спальни Рамсфорта в имении Литтлдаун, но прежде нужно было получить разрешение у Оттилии Рамсфорт, и, должна признаться, мне было очень любопытно узнать, что это за дама. Я провела день, распаковывая контейнеры из третьей экспедиции графа в Гималаи, а Стокер с воодушевлением занимался набивкой своего крокодила. Когда мое терпение окончательно иссякло, я оторвала Стокера от работы, заманив его обещанием свиного рулета и холодного мясного пирога, которые нам прислали из кухни в особняке, а потом отправила его приводить себя в порядок, чтобы он хоть приблизительно стал похож на человека, которого можно принять в Хэвлок-хаусе. Немногим позже восьми мы сели в наемный экипажи быстро покатили в сторону Холланд-парка.

Стокер вполне предсказуемо пребывал в мрачном настроении. Он наконец-то существенно продвинулся в работе с крокодилом, а я увезла его из мастерской туда, где могло не оказаться ничего стоящего. Я знала, что он не одобряет моей решимости докопаться до истины в этом деле, и то, что он был сейчас рядом, пусть и недовольный, было знаком его особого ко мне расположения.

– Там будет просто кучка скучающих аристократов и стремящейся к славе богемы, и не знаю даже, кто из них утомительнее, – предупредил он меня. – Они все готовы делать громкие заявления только для того, чтобы шокировать окружающих, но каждый в действительности испугается даже мыши.

Несмотря на плохое настроение, Стокер очевидно начал дрожать от нетерпения при приближении к Хэвлок-хаусу, как гончая перед тем, как ее выпустят на охоту. Он мог быть недоволен моей склонностью втягивать нас в непонятные расследования, при этом не меньше, чем я, любил погоню. Но даже он остановился на пороге, запрокинув голову и рассматривая Хэвлок-хаус.

– Ну и монстр, – выдохнул он. – Но какой величественный монстр!

И он был прав. В энциклопедии «Великие британцы», в статье о сэре Фредерике, был абзац, описывающий строительство этого здания: предприятие заняло чуть не целый десяток лет и стоило ему всего отцовского состояния. На первый взгляд казалось, что это простой и функциональный жилой дом с фасадом из красного кирпича и известняка, тут и там прорезанный окнами с частым переплетом в стиле Тюдор. Но при более внимательном рассмотрении открывались неожиданные элементы. Балкончики и бойницы, башня, вырисовывающаяся над остроконечной крышей, – своеобразная ведьмина шляпа, столь любимая эксцентричными французскими архитекторами. На небольшом прудике перед домом покачивалась миниатюрная гондола, а крытая галерея у входной двери вся была увешана китайскими фонариками.

Стокер восторженно осматривал здание.

– Забудь, что я говорил, – пробормотал он. – Здесь чувствуется рука гения. Теперь меня и силком не оттащишь от этого расследования.

Я улыбнулась, и мы вошли внутрь; вечер был уже в разгаре, чему мы совсем не удивились. У дверей не было привратника: видимо, сэр Фредерик не любил церемоний и был рад всем гостям. Но я совершенно не ожидала застать в доме такое настроение. Хоть там и были заметны некоторые траурные элементы, в целом все же царил карнавальный дух. Все внутренние двери были распахнуты, и люди переходили из комнаты в комнату, тихо беседуя и, что было совсем уж неожиданно, приглушенно смеясь. В центре здания располагался большой холл, украшенный восточными изразцами, посреди которого журчал фонтан, а над головами парил золоченый купол. Во все стороны от холла тянулись галереи к разным частям здания, каждая из которых была выполнена в своем цвете: здесь – красный, как в Помпеях, там – генуэзский зеленый. Зал для приемов отдавал дань Востоку – множеством сцен из «Тысячи и одной ночи» под арабским небом: купол был расписан лазурью и серебристыми созвездиями. В центре фонтана, может быть, слегка неуместно, была помещена статуя девушки, которая, приложив руки рупором ко рту и повернув голову, смотрела через плечо назад. На бронзовой табличке у ее ног было написано просто «Эхо»; я была поражена этой нимфой, тем, как переданы ее чувства, – настоящий шедевр.

Будучи не менее желанными гостями, чем все остальные, мы бродили по залу и заглядывали в разнообразные мастерские и студии, тянувшиеся в задней части Хэвлок-хауса; большие, от пола до потолка, окна были распахнуты в сад, откуда в дом лились аромат поздних роз и неожиданно дурманящий тяжелый запах туберозы. Огромные букеты лилий в вазахстояли у каждой двери, как ароматные стражники, а в главной столовой был накрыт стол с холодными мясными закусками и огромным выбором алкогольных напитков на любой вкус, и мы со Стокером налили себе по бокалу неожиданно изящного красного вина, продолжая рассматривать толпу.

Нокакая это была толпа! Я все не могла понять, что это за мероприятие: траурное или развлекательное. Жонглер соперничал за внимание с группой музыкантов, игравших невероятно трагичные похоронные мелодии, а акробатка складывалась совершенно причудливым образом совсем рядом с профессиональной плакальщицей, с головы до ног одетой в самый густой и непроницаемый траур, с вуалью на лице. Я замерла в восхищении, любуясь гибкостью акробатки, когда затылком ощутила, что ко мне кто-то приближается.

К нам подошла женщина, облаченная в дорогой траурный наряд. Ее лицо не было красивым, слишком уж неправильными были ее черты. Нос чуть длинноват, глаза сильно расставлены на молочно-бледном лице. Но руки красивые, с длинными и тонкими пальцами, как у скрипача. Темно-каштановые волосы, кое-где подернутые сединой, заплетены в косу и сложены на затылке в тяжелый узел, а единственными украшениями были тонкое золотое обручальное кольцо и пара блестящих гагатовых серег, которые дрожали, когда она поворачивала голову. Она приблизилась к нам, и ее тонкие губы изобразили слабую приветственную улыбку.

– Думаю (простите меня, если ошибаюсь), что вы, должно быть, мисс Спидвелл, не так ли?

Я поняла, что ее истинной красотой был именно голос: низкий и мягкий, привлекательно музыкальный.

– Да, это так.

После секундного колебания улыбка сделалась шире.

– Я Оттилия Рамсфорт. Ее высочество сказала, что мы должны ожидать вашего визита. И вашего друга, – добавила она, бросив на Стокера приветственный, но напряженный взгляд.

Он поклонился.

– Я Ревелсток Темплтон-Вейн, миссис Рамсфорт.

– Знаю. Мы долго обсуждали вас с принцессой.

Я подавила улыбку. Только заверения принцессы могли кого-либо убедить в том, что Стокер – не разбойник с большой дороги. Утверждая, что его глаз (в прошлом серьезно поврежденный) устал, он надел глазную повязку; он часто так поступал, но я подозревала, что это было своего рода озорством. В семействе Темплтон-Вейн Стокер считался паршивой овцой и старался держаться насколько возможно дальше от общества. Сейчас он по необходимости оказался в самом его сердце, и это должно было пробудить в нем самые худшие инстинкты и стремление к неповиновению. В данном случае это означало выставить напоказ свое удивительное сходство с преуспевающим пиратом, дополненное длинными локонами и свисающими из ушей золотыми кольцами. Без сомнения, его очень раздражало, что многочисленные татуировки, приобретенные в странствиях, были скрыты под одеждой, но некоторым утешением должна была служить прекрасная физическая форма, подчеркнутая костюмом. Кажется, все это очень нервировало миссис Рамсфорт, потому что во время нашего разговора она много раз бросала на него беспокойные взгляды.

– Я не ожидала, что это будет столь масштабное мероприятие, – заметила я. – Надеюсь, мы вам не помешали?

– Ну что вы! – искренне возразила она. – Сэр Фредерик любит устраивать подобные приемы несколько раз в месяц. Это хорошая возможность для художников и артистов продемонстрировать свои способности в неформальной обстановке, познакомиться с потенциальными покровителями или моделями. Здесь всем рады. Праздник продолжится до глубокой ночи и, боюсь, позже станет гораздо более буйным, – добавила она с некоторым осуждением в голосе.

– Вам неинтересны эти представления? – спросила я.

Она покачала головой, и маленькие черные шарики в ее ушах зазвенели, будто танцуя.

– Не совсем так, – возразила она. – Подобные мероприятия совершенно необходимы для такого дела, как то, чем занимается мой зять. Он оказывает большую услугу своим протеже, находит для них выгодные заказы. Просто время и тематика сегодняшнего вечера кажутся мне не очень уместными.

Посмотрев на задрапированные крепом зеркала и профессиональную плакальщицу, я готова была с ней согласиться. Очень сомнительная идея, учитывая, что Майлза Рамсфорта должны были через неделю повесить. Я заметила также, что плакальщица подвинулась к нам ближе, явно прислушиваясь к нашему разговору.

– Может быть, мы можем найти более укромное место для беседы? – спросила я.

На ее лице отразилось облегчение.

– Да, так будет лучше. Давайте поднимемся ко мне в комнаты.

Мы последовали за миссис Рамсфорт, пробиравшейся через толпу гостей. На середине лестницы она остановилась и указала на статую Эхо.

– Встав на любой ступеньке лестницы, можно услышать все, что говорится в холле, – сказала она нам. – Это странное свойство здания, фокус сэра Фредерика.

Я окинула взглядом толпу внизу, размышляя, может ли кто-то из них быть нашим ночным гостем.

– Скажите, миссис Рамсфорт, – спросила я обыденным тоном, – вчерашний ужин с принцессой Луизой был приватным?

Изящная рука замерла на перилах.

– Нет, что вы. Сэр Фредерик устроил ужин не менее многолюдный, чем сегодняшний прием.

Она повернулась и продолжила подниматься по лестнице, а мы со Стокером обменялись многозначительными взглядами у нее за спиной. Если кто-то подслушал беседу принцессы Луизы с сэром Фредериком, что казалось вполне возможным в суете Хэвлок-хауса, любой из гостей, присутствовавших вчера на ужине, мог спокойно ускользнуть и доставить нам записку с угрозой.

Миссис Рамсфорт повела нас в крыло дома, расписанное генуэзским зеленым; мы прошли в небольшие двери под стрельчатой аркой.

– Еще одно талантливое решение моего зятя, – сказала она, впустив нас внутрь и мягко закрыв за нами дверь. Мы оказались в небольшой гостиной, непримечательной по размеру, но совершенно не похожей ни на одну гостиную, в которых мне довелось побывать. Это вполне могло быть жилищем Титании: стены окрашены в градации зеленого, а потолок сине-голубой, задрапированный парящими облаками. Мебель причудливых форм из позолоченного дерева, с готическими арками в качестве рефрена, а все подушки сделаны из зеленого бархата, расшитого золотыми нитками.

– Как необычно, – выдохнула я.

Миссис Рамсфорт улыбнулась.

– Сэр Фредерик эксцентричен, но гениален. И он очень добр ко мне.

Не спросив, она налила каждому из нас понемногу прозрачной жидкости в изящные хрустальные стаканы.

– Пейте осторожно, – предупредила она.

Стокер сделал глоток, и по его лицу расползлась довольная улыбка.

– Ципуро!^[6] – сказал он.

Ее бледное лицо немного оживилось.

– Вы его знаете?

– Я несколько лет служил во флоте ее величества, – ответил он. – Мы возвращались домой через Грецию после операции в Египте.

Я осторожно сделала глоток. Этот напиток оказался похож на тот жидкий огонь, что я открыла для себя в Южной Америке, – агуардиенте, почти безвкусный и невероятно крепкий.

– А вы как узнали об этом напитке? – спросила я ее.

Себе она не взяла стакан и сидела, спокойно сложив руки на коленях, мраморно-белая кожа казалась еще бледнее на черном бомбазине платья.

– Мы с мужем часто путешествовали по тем краям из-за его интереса к древнегреческому искусству. Во время последней поездки купили там виллу, и я собираюсь уехать туда жить, когда… когда… – Она не смогла продолжить, чувства захлестнули ее.

Через минуту она собралась с силами.

– Простите меня. Мне сейчас очень тяжело.

– Невозможно и вообразить такое, – честно сказала я ей. – Но мы хотели бы вам помочь.

Она сжала руки.

– Да, так сказала принцесса. Простите меня, мисс Спидвелл, но мне кажется, это совершенно невозможно.

Ее голос звучал глухо, а весь ее облик говорил о волнении, о том, что она вот-вот сорвется. Я посмотрела на Стокера, и он еле заметно повел подбородком, показывая мне, что нужно применить другую тактику. Из нас двоих у Стокера было гораздо больше опыта в обращении с женщинами, поэтому я подчинилась.

– Действительно, очень великодушно со стороны сэра Фредерика пригласить вас пожить в этом доме, а какую доброту он проявляет, когда позволяет обитать здесь своим протеже!

От смены темы она заметно повеселела, и я заметила, что ее руки сразу расслабились.

– Он, несомненно, самый гостеприимный джентльмен из всех, кого только можно себе представить, – сказала она с твердостью, которую я прежде в ней не замечала.

– И именно здесь жила та несчастная молодая женщина, Артемизия, если не ошибаюсь?

– Да.

– Расскажите мне о ней, – попросила я.

Она немного помолчала, а потом медленно покачала головой.

– Даже не знаю, как ее описать. Я бы не сказала, что она была красивой. Но она была яркой. Очень высокая, статная, – добавила она. – Копна волос. Они были рыжими, говорят, это к несчастью, но она носила их распущенными, и ей очень шло. Жизнь всегда так и била из нее ключом, она ко многому проявляла живейший интерес.

Ее взгляд затуманился.

– Она была очень талантливым художником, мисс Спидвелл, очень талантливым. Особенно хорошо ей удавались фрески. Она как раз завершила одну для нас в Литтлдауне, когда ее… – ее голос сорвался, но вскоре она собралась с силами и заговорила решительнее: – У нее было множество талантов, и ее смерть шокировала всех.

– Наверное, сэр Фредерик особенно огорчился, – заметила я с подчеркнутой вежливостью.

Она поняла мой намек и строго на меня взглянула.

– Не думайте, что между ними было что-то дурное. Фредерик всегда питал слабость к молодым женщинам, но ограничивался простым флиртом с натурщицами. Он бы никогда не связался с художницей. Он считает, что сердечные дела могут помешать творчеству, прогнать музу, как он сам выражается.

– И ему никогда не хотелось немного отогнать музу Артемизии, эффектной молодой женщины, жившей с ним под одной крышей? – надавила я.

Она замотала головой так, что гагатовые шарики яростно зазвенели.

– Нет, не хотелось. К тому же здоровье не позволяет ему… как бы это сказать, – запнулась она и, покраснев, покосилась на Стокера: – Его натура теперь несколько ограничивает его желания. После смерти Артемизии он практически прикован к батскому креслу^[7]. Иногда я думаю…

Ее голос дрогнул, и Стокер подался вперед, с сочувствием глядя на нее.

– Да? – спросил он гораздо более ласковым голосом, чем обычно обращался ко мне. – О чем вы думаете, миссис Рамсфорт?

– Артемизия была немного похожа на мою сестру Августу. Знаю, это звучит странно, но иногда я думаю, может быть, интерес к ней сэра Фредерика был связан с тем, что она напоминала ему любимую женщину.

– Когда умерла ваша сестра? – спросила я. Кажется, мой вопрос ее немного расстроил. Она потянулась к Стокеру, как цветок к солнцу, но от звука моего голоса снова вся будто сжалась.

– Десять лет назад. В родах, – ответила она, вновь заметно нервничая.

– А ребенок выжил?

– Нет. Никто из ее детей не выжил. И из моих – тоже, – коротко ответила она. – Нашей семье не была послана плодовитость, мисс Спидвелл.

Я взглянула на Стокера. Мои навязчивые вопросы ее раздражали. Я надеялась, что Стокер сможет ее немного смягчить.

Он героически принялся за дело.

– Расскажите мне о леди Хэвлок, – ласково попросил он. – Думаю, она была удивительной женщиной.

– Да, это правда, – сказала миссис Рамсфорт, и ее глаза вдруг загорелись преданностью. – Она была старше меня всего на одиннадцать месяцев, и нас растили почти как близнецов. Няня одевала нас одинаково. Гувернантки учили нас вместе. И не было такого развлечения, которое бы я не делила с Августой, – добавила она, улетая мыслями в воспоминания. – Она была моей лучшей подругой. Потерять ее – да даже думать об этом было страшно.

Она замолчала, почти конвульсивно сжав руки.

– Конечно, сэру Фредерику пришлось еще хуже. Она была его женой, и он нежно любил ее, несмотря на все ссоры.

– А они ссорились? – задал следующий вопрос Стокер.

Легкая улыбка коснулась ее губ.

– Постоянно. Они ругались из-за денег, из-за его любовниц. Но они были по-настоящему близки и невероятно преданы друг другу. Они подпитывались ссорами, понимаете. Оба были очень страстными людьми.

При последних словах она вновь покраснела, будто устыдившись мысли о том, в чем еще эта пара могла быть страстной.

– Не знаю, что бы я делала после ее смерти, если бы не мой муж, – продолжала она.

– Он стал вам утешением в скорби? – ласково предположил Стокер.

– Он не дал мне замкнуться, – объяснила она. – Не позволил сидеть и тосковать. Он отправился со мной путешествовать. Мы два года провели в Греции, карабкаясь по камням и развалинам, изучая язык и погружаясь в мифы. Все это очень мне помогло. Вот почему теперь, – она замолчала и глубоко вздохнула: – Вот почему теперь я собираюсь туда вернуться. Он очень этого хочет.

– Мистер Рамсфорт сам сказал вам об этом? – вмешалась я.

Она дернулась как испуганная лошадь.

– Я не виделась с мужем уже несколько недель, – призналась она. – Он больше не позволяет мне себя навещать. Он передал сообщение через своего солиситора о том, что я должна уехать из Англии, чтобы избежать скандала. Я сопротивлялась как только могла, но теперь, когда конец близок… – Она снова прервалась на полуслове и прижала руку ко рту. В ту же секунду Стокер опустился перед ней на колени и протянул ей один из своих огромных алых носовых платков. Она взяла его и прижала ко рту, а ее плечи тихо вздрагивали от сдерживаемых рыданий.

Через некоторое время она попыталась отдать платок, но Стокер вложил его обратно ей в руки и накрыл их сверху своими.

– Простите мне эту вольность, миссис Рамсфорт, – сказал он наконец, выпустив ее руки и садясь обратно на свое место. – Не могу спокойно смотреть на даму в расстроенных чувствах.

Я чуть не закатила глаза от такой выдумки. Но миссис Рамсфорт проглотила наживку и одарила Стокера обезоруживающе нежной улыбкой. Стокер сразу же воспользовался случаем.

– Миссис Рамсфорт, мы совсем не хотим вас расстраивать, но очень желаем добитьсяправды в этом деле.

– Правды? – переспросила она с такой неприкрытой болью, переводя взгляд с меня на Стокера, что мне стало трудно дышать. – А разве вы еще не знаете правды, мистер Темплтон-Вейн? Вы не можете расстроить меня еще сильнее, потому что я уже живу с самой страшной болью.

– С самой страшной болью? – эхом отозвался Стокер.

– Вы пришли сюда потому, что хотите доказать, что мой муж невиновен. Но это невозможно.

Я уставилась на нее.

– Миссис Рамсфорт, вы хотите сказать…

– Да, мисс Спидвелл, – прервала она меня гораздо более резко, чем можно было от нее ожидать. – Он убил Артемизию, и очень скоро его за это повесят.

Глава 7

После заявления Оттилии Рамсфорт в комнате повисло напряженное молчание. И мне пришлось его нарушить.

– Но принцесса Луиза… – начала я.

– Ее высочество – друг, и она хочет помочь мне и моему мужу, – спокойно сказала миссис Рамсфорт. – Она хочет верить, что он невиновен, потому что не готова согласиться с тем, что кто-то из дорогих ей людей может быть способен на такую жестокость.

– А вы думаете, что он виновен? – быстро спросил Стокер. Оттилия Рамсфорт кивнула.

– Мистер Теплтон-Вейн, я знаю своего мужа уже много лет, мы познакомились задолго до того, как поженились. Я знала его и мальчиком, и мужчиной и, да простит меня Бог, могу вам сказать, что видела в нем слабости. Вы не можете даже и представить себе, как больно мне говорить правду, но я не могу лгать. Я защищала его во время его прежних прегрешений, совершенно безобидных, – сказала она, махнув рукой, будто боясь, что я ее перебью. – Неосторожное поведение, которое может расстроить только жену. Он часто мне изменял, и я с радостью это ему прощала.

– С радостью?! – воскликнула я. Мне трудно было представить себе женщину, которая была бы рада тому, что человек, которого она любит, согревает ложе другой женщины.

Она улыбнулась усталой улыбкой – такая усталость возникает с годами.

– Вы не были замужем, мисс Спидвелл. И даже не знаете еще, что это значит – любить другого человека больше, чем себя. У меня совсем не осталось ни гордости, ни стеснения. Я не могу их себе позволить. А потому скажу вам правду. Больше всего на свете я желала, чтобы он был счастлив. К сожалению, не оправдавшиеся надежды на мое материнство означали, что я не могла вполне удовлетворить его на супружеском ложе, – добавила она, старательно избегая взгляда Стокера. – Но его отношения с другими женщинами всегда были лишь временным увлечением. Только я была для него важна, а женщина многое может простить, если знает, что она – королева сердца своего мужа. Я всегда правила там безраздельно.

– Даже когда его вниманием завладела Артемизия? – спросила я. Это был ужасный вопрос, но я знала, что обязана его задать, и, к ее чести, она не дрогнула, услышав его, а ответила спокойно и с полной уверенностью.

– Артемизия была милой девочкой, но просто последней в длинной череде ей подобных. Майлз восхищался ее талантом, к тому же его привлекло симпатичное личико. Однако он устал бы от нее рано или поздно, как уставал от всех остальных.

– Но там был ребенок, – тихо заметил Стокер.

– Да, был, – согласилась она. – И мы бы честно обошлись и с ней, и с ее малышом. О них бы позаботились, как и положено поступать при подобных ошибках джентльмена.

– Но в чем же тогда дело? – спросила я. – Зачем ему нужно было убивать Артемизию?

– Не знаю, – прошептала она и сжала губы. – Как бы я хотела знать. Было ли это временное помутнение или какая-то глупая игра пошла не так? Шутка, обернувшаяся трагедией? Ах, если бы он только все рассказал…

– Но он не расскажет, – напомнила я ей.

– Нет, не расскажет, – выпалила она, – вот почему мне приходится думать, что он, вполне вероятно, виновен. – Она глубоко и судорожно вздохнула. – Он всегда рассказывал мне о своих похождениях. Мы обычно над ними смеялись. Он был похож на провинившегося ребенка, ищущего прощения. И никогда не мог полностью успокоиться, пока не расскажет мне обо всем, что натворил. Но об этом он не расскажет, пойдет на смерть с этим поступком на совести, и этот грех я не смогу ему отпустить. Только Бог может.

– А если нечего отпускать? – спросила я.

Она еще раз глубоко вздохнула, и дрожавшая на ее губах улыбка сделалась приторно-ангельской. Она встала, и я поняла, что наша встреча окончена.

– Можем ли мы посетить Литтлдаун? – спросил Стокер. – Наверное, стоит посмотреть на место, где все это произошло.

– Конечно. Только это может занять несколько дней, – сказала она извиняющимся тоном. – Я уехала оттуда очень поспешно. Сначала мне ужасно досаждали газетчики, потом начали прибывать зеваки – и все эти люди толпились за оградой. Некоторые пробрались даже на территорию усадьбы и липли к окнам. Это страшно меня расстраивало.

– Представляю себе, – сказал Стокер сочувствующим тоном.

– Уезжая оттуда, я закрыла дом – велела запереть ставни и задвинуть все засовы и отдала ключ солиситорам мужа. Они приставили к имению сторожа, всего-навсего местного старика с собакой, но это все же лучше, чем оставлять поместье совсем без присмотра. Мне нужно будет позвонить солиситорам и попросить их вернуть ключ. Они могут не сразу обратить внимание на подобную просьбу, а у Майлза осталось всего несколько дней до того… – она не смогла продолжить, но вскоре снова взяла себя в руки: – Я очень постараюсь.

Она проводила нас к двери и пожала нам обоим руки.

– Все это так странно. Прошу вас, поймите меня. Я искренне желаю вам успеха в ваших поисках, но не верю, что вы сможете доказать его невиновность, и даже не смею думать о том, что это возможно. Понимаете, надеяться – слишком больно. Я должна думать о нем как об уже умершем, потому что именно таким он вскоре и станет, и, боюсь, тут даже вы ничем не сможете помочь.

– Мы постараемся, – пообещала я ей.

Ее глаза вдруг наполнились слезами.

– Да поможет вам Бог, мисс Спидвелл, да поможет вам Бог.

– Очень интересная дама, эта миссис Рамсфорт, – заметила я, пока мы со Стокером неспешно спускались вниз по лестнице. В ответ он только хмыкнул, и мы не сговариваясь оба свернули в сторону гостиной, где были накрыты столы с угощением. Чтобы оправдать свое бесцельное блуждание по дому, мы наполнили тарелки едой и, принявшись за пирожки с лобстерами и холодную индейку, медленно шли по периметру комнаты и любовались произведениями искусства. Сперва мое внимание привлекла статуя Ахилла-ребенка, но потом мой взгляд обратился к огромному полотну, растянувшемуся на всю дальнюю стену: в нем чувствовался немалый талант художника, а витиеватая подпись золотой краской гласила «Артемизия».

Сюжетом картины была смерть Олоферна от рук Юдифи, и выполнена она была совершенно завораживающе. Руки жертвы свободно раскинуты во сне, голова откинута назад, и видно, что длинная шея абсолютно беззащитна. Напротив, руки убийцы напряжены, на лице решительность – глаза прищурены, между зубами зажат кончик розового языка, и она уже наклонилась над жертвой. Артемизия Джентилески тоже писала эту сцену, но, в отличие от нее, наша Артемизия выбрала момент непосредственно перед убийством. Никаких потоков крови и переплетенных в предсмертной борьбе рук, ни замершего на губах жертвы крика боли, ни страха. Это был момент, когда ничего еще не произошло, последний миг перед тем, как будет перейден Рубикон. Артемизия выхватила момент, когда Юдифь могла еще передумать, она не была пока убийцей. Эта возможность выбора делала картину более сильной и живой. Казалось, что зритель, осознав, в чем дело, может выхватить нож из ее руки и вывести ее из шатра, к спокойной жизни, к невинности. Ее глаза еще не были глазами убийцы.

Я рассматривала полотно от одного края до другого, снова и снова: плотные складки шатра в правом углу картины, затем фигуры в центре, потом пальцы Олоферна в левом нижнем углу, расслабленные во сне, чуть согнутый указательный направлен как раз на имя художницы – золотые завитки на белых простынях. Это был очень хитрый прием, он заставлял зрителя обратить внимание на подпись, но при этом она оказывалась частью всей работы. Артемизия аккуратно напоминала всем, кто смотрел на картину, что она сама является такой же ее частью, как Юдифь и Олоферн, что именно она, а не кто-то другой, наколдовала эту сцену.

– Потрясающе, – выдохнул Стокер, и тут я поняла, что мы не одни. Позади меня стояла девушка, миниатюрная, как эльф, ниже меня на голову. У нее были решительный подбородок и четко очерченные брови, какие не часто встретишь. Все это придавало ей вид почти воинственной самоуверенности.

– Мы здесь не церемонимся, – сообщила она мне, протягивая руку. – Я Эмма Толбот.

– Вероника Спидвелл, – представилась я, отвечая на рукопожатие. – Вы здесь живете, мисс Толбот?

– Да. Я скульптор под покровительством сэра Фредерика.

Она повернулась, чтобы поздороваться со Стокером, и в этот момент мне показалось, что меня просто не существует. Она смотрела только на него, что совершенно меня не удивило. Он старательно работал над внешностью пирата, и отдавая дань тому времени, когда служил во флоте ее величества, и в качестве средства для отпугивания нежелательного женского внимания. Бедняга никак не мог понять, что это оказывало на женщин прямо противоположный эффект. Когда джентльмен с хорошим воспитанием и идеальным произношением надевает на себя личину головореза, женщинам трудно бывает удержаться от влюбленности. Я уже много раз наблюдала этот остекленевший, удивленный взгляд в глазах женщин, в которых, иногда даже против воли, зарождается подобный интерес. Сам Стокер никогда не замечал этого, до тех пор пока я ему на это не указывала, отчего он неизменно заливался таким прекрасным румянцем, который лишь подчеркивал его привлекательность. К его чести следует сказать, что он никогда не злоупотреблял этим дарованием. Он мог бы заманить в постель чуть не половину дам из высшего общества этим неповторимым сочетанием красивой внешности и ужасного характера, но вел при этом совершенно аскетическую жизнь.

Я вздохнула в ожидании неизбежного и познакомила их.

– Мистер Темплтон-Вейн, – сказала мисс Толбот, сжимая его пальцы своими и положив свою изящную руку поверх его. – Счастлива с вами познакомиться.

– Польщен знакомством с вами, – последовал галантный ответ. Я закатила глаза, но ни он, ни она не обратили на меня никакого внимания. Мне показалось, я услышала легкий смешок, донесшийся от плакальщицы, стоявшей у стены, с лицом, скрытым под вуалью, но когда я бросила на нее удивленный взгляд, ее фигура не выражала ничего, кроме скорби.

– Что привело вас сегодня в нашу маленькую семью? – спросила она. – Вы были другом Артемизии?

На его лице отразилось страдание.

– Увы, не имел этого удовольствия. Но я понимаю, что эта художница обладала немалым талантом. Как же мы осиротели от этой утраты, а небеса должны ликовать сейчас, оттого что получили столь светлого ангела.

– О господи, – пробормотала я. Я подумала, что он слишком перегнул палку, и, к моей радости, мисс Толбот прыснула.

– Артемизия была таким же самобытным художником, как мелкий торговец, малюющий открытки к Рождеству – по два пенни за дюжину, – язвительно заметила она. – У нее были таланты, но самый сильный из них – очаровывать влиятельных мужчин, которые могли бы что-то из нее сделать.

В этот момент я подумала, что мне нравится мисс Толбот, но не успела даже ни о чем ее спросить, как она начала ходить вокруг Стокера, осматривая его со всех сторон, как заводчик на конной ярмарке, выбирающий себе коня.

– Вы прекрасно подойдете, – сказала она наконец. – Мне нужно посмотреть на ваши бедра, прежде чем принять окончательное решение, но мне кажется, вы правда прекрасно подойдете.

– Бедра? Прошу прощения? – выдавил Стокер, уставившись на нее.

– Не глупи, Стокер, – вмешалась я. – Очевидно, мисс Толбот хочет, чтобы ты для нее позировал, предполагаю, в полуобнаженном виде.

– Полу-? Дорогая мисс Спидвелл, я хочу изобразить его Персеем, побеждающим Горгону. Он будет совершенно обнаженным, – поправила она меня с серьезным выражением лица.

– Совершенно обнаженным? – удивленно повторил Стокер.

– За исключением обуви, – уточнила мисс Толбот. – У Персея были очаровательные крылатые сандалии.

– Мне это известно, – напряженно ответил он. – Меня мучили классическим образованием.

– Мне кажется, это прекрасная идея, – быстро сказала я, многозначительно взглянув на Стокера поверх головы мисс Толбот. Если я когда и сожалела, что не владею даром телепатии, то именно в тот момент. Если нам нужно было рыскать по Хэвлок-хаусу, как хорошо было бы иметь для этого оправдание – работу с одним из художников. Нам никак было не выяснить, кто из них знал о наших истинных намерениях, но чем более безобидным казались бы наши визиты, тем лучше.

Но не успел Стокер ответить, как воздух наполнился воплем, которому позавидовала бы и сирена. Мы все разом повернулись и увидели, что в дверях стоит мужчина, а я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам. На нем был пиджак переливчатого синего цвета – несомненно, чтобы привлекать внимание к его удивительным глазам, наполненным прозрачными слезами. Его волосы были не просто светлыми, а золотыми, будто написаны рукой художника эпохи Возрождения. Нежно очерченные скулы, будто у серафима, идеальный подбородок и губы, как розовые бутоны, просящие о поцелуе, а уши, слегка заостренные на концах, придавали ему облик юного сатира, в нетерпении ожидающего первой оргии. Он помахивал бутылкой, зажатой в руке (кажется, это был джин), и она была уже почти пуста. Под взглядом множества глаз прекрасные губы вновь раскрылись и издали вопль, еще более жалостный, чем первый.

Стокер больно ткнул меня под ребра.

– Господи, ты смотришь на него так, будто в стране уже года четыре голод, а в комнату зашла филейная часть теленка, – пробормотал он.

– Он такой… эффектный, – тихо ответила я.

– Чванливый петух, – мрачно заметила Эмма Толбот. – Он явно хочет устроить здесь представление.

Как и предположила мисс Толбот, стоны не затихали до тех пор, пока он не привлек внимание абсолютно всех присутствующих. По собравшейся толпе пробежал шепоток предвкушения. Оставшись доволен тем, что наконец на него смотрят все, он медленно пошел к столу, слегка покачиваясь.

– Снова пьян, – заметила мисс Толбот.

– А кто он такой? – спросила я.

– Джулиан Гилкрист, портретист и сволочь, – ответила она.

Недолго думая Джулиан Гилкрист прошел к обеденному столу и взобрался на него. Он пробрался на середину стола, наступая на посуду и подсвечники, влез в миску с пуншем и начал обозревать комнату. Его ботинки оставили грязные следы на белой узорчатой скатерти, будто отпечатки пальцев неряшливого великана.

– А вот и мы, – начал он, подняв над головой бутылку, как фонарь.

Стокер хмыкнул.

– Что, черт возьми, происходит? Ему нужна всего лишь славная женская грудь, а он изображает тут из себя «Свободу, ведущую народ»^[8].

Эмма Толбот грубовато рассмеялась, этот смех напомнил мне лай лисы, но сама я прикусила губу.

– Ш-ш-ш… – тихо сказала я. – Если он это услышит, то ужасно оскорбится. Он явно думает, что ведет себя очень эффекто.

– От эффектных людей у меня уже зад болит, – парировал он.

Без дальнейших проволочек мистер Гилкрист принялся произносить хвалебную речь Артемизии. По крайней мере, так она начиналась, но уже спустя несколько предложений превратилась в обличение девушки. Он бранил ее способности, вкус, моральный облик и, несомненно, пошел бы в этом и дальше, но тут Эмма Толбот выступила вперед.

– Да замолчи наконец, Джулиан, – велела она. – Видит бог, я не была в числе ее обожателей, но таланта и человечности у нее было в два раза больше, чем у тебя.

– Гадюка! – взревел он, указывая на нее пальцем. – Ты гадюка, пробравшаяся в этот дом, лучше бы ты оказалась на ее месте! А может быть, еще и окажешься, – добавил он, наклонившись вперед, и чуть не свалился (но все-таки не свалился) со стола. Плакальщица у стены громко вскрикнула от ужаса и пошла в нашу сторону, но взгляд Эммы Толбот остановил ее на полпути.

Женщина послабее могла бы побледнеть после явной угрозы Джулиана Гилкриста, но мисс Толбот лишь насмешливо скривила губы.

– Ты злишься на меня только потому, что все это правда. Тебе никогда не стать и вполовину таким хорошим художником, как она, ты – мелкий прыщ!

Гилкрист собрался спускаться, но споткнулся о вазу в середине стола, и на пол полетел настоящий водопад из лилий.

– Проклятая стерва, – выкрикнул он, указывая пальцем на Эмму Толбот.

Я многозначительно посмотрела на Стокера, и он, вздохнув, одним движением сбросил сюртук, подошел к столу, схватился за скатерть и резко дернул. Миска для пунша, блюда, подсвечники – все полетело в воздух вместе с мистером Гилкристом. Он упал, звонко ударившись о стол своей красивой головой, и сразу же лишился чувств.

Стокер потянулся к нему и с легкостью забросил молодого человека себе на плечо. Затем он повернулся к мисс Толбот, которая смотрела на него, открыв рот от изумления.

– Куда его положить? – спросил Стокер обыденным тоном.

Она встряхнулась, приходя в себя.

– У него есть комнаты наверху. Я вам покажу.

Она поспешила из зала, Стокер последовал за ней, и последнее, что мы увидели, – это безвольно болтавшуюся голову Гилкриста у него на спине.

Тишину нарушила плакальщица.

– Что-то здесь становится слишком весело, – сказала она, откинув с лица вуаль, и я увидела широкую улыбку. Потом она мне подмигнула. – Я Черри, работаю здесь горничной. Идем со мной, мисс. Пора познакомиться с хозяином.

Глава 8

Пока мы шли в зал для приемов, она обмахивалась концом вуали и стирала со лба капельки пота.

– Под этим нарядом изрядно жарко, – пожаловалась она. – Но хозяин специально попросил. Сказал, что от этого вечер станет более сол… Какое же там было слово? Похоже на «соленый».

– Солидным? – предположила я.

– Да, точно. Хозяин, он любит всякую такую обстановку, – сказала она с ласковой улыбкой. – И уж если он что делает, так делает все как положено. Мы взяли это напрокат у «Бантера и Видмана», – добавила она, указав на свой наряд. Я не слышала о таком заведении, но несложно было предположить, что это один из тех огромных складов-магазинов в траурном оформлении, что раскинулись повсюду, когда королева установила всеобщий траур после смерти своего мужа. Принц Альберт был мертв уже чуть не четверть века, но траурная индустрия и не думала идти на спад.

Горничная провела меня мимо статуи Эхо, и я увидела, что меня ждет джентльмен в батском кресле; в уголках его губ играла легкая улыбка. Хозяин дома сделал мне приглашающий жест рукой, и девушка удалилась на почтительное расстояние.

Как и было обещано, сэр Фредерик Хэвлок казался воплощением силы, даже в нынешнем непростом состоянии. Руки были скрючены, как ветви старого дуба, но весь внешний вид говорил об энергии, лишь немного ограниченной обстоятельствами. Волосы и борода срослись в единое целое, сквозь серебряные локоны тут и там все еще проглядывали черные пряди, а из-под нависших темных бровей смотрели ясные проницательные глаза. В нем было еще много силы, и я с удивлением поняла, что он разглядывает меня оценивающе – метким взглядом художника… и соблазнителя.

Кажется, выражение лица меня выдало, потому что он рассмеялся и махнул крючковатой рукой.

– Дитя мое, вы в полной безопасности. Я уже много лет не могу в полной мере совратить женщину. Но я все еще способен оценить работу Великого мастера, создавшего столь прекрасное лицо, – галантно добавил он. – Если бы я был в состоянии, то немедленно велел бы вам раздеться и изваял бы вас в роли Галатеи, только что вышедшей из-под моих рук.

– Если бывы были в состоянии, я бы вам позволила.

Он вновь рассмеялся и жестом указал мне на подушку, примостившуюся на бордюре у фонтана. После выступления мистера Гилкриста все гости, кажется, разошлись по разным комнатам, и мы остались совсем одни в этом большом зале.

– Дитя, скажите мне ваше имя.

– Вероника Спидвелл.

– Вы друг Луизы, – кивнул он. – Она предупредила нас, что вы придете и попытаетесь выведать что-то в связи с этим делом, с Майлзом Рамсфортом. Вы одна из этих редких птичек – леди-детектив?

– Нет, я профессиональный лепидоптеролог.

– Ничего себе! Образованная женщина. Вот уж точно интересное создание.

– Не более чем мужчина-художник, – ответила я.

– Полагаю, вы знаете, кто я такой?

В его ясных глазах блестел огонек, и я легко представила себе его юношей, росшим при дворе русских царей в пышности и лени. В свое время он, должно быть, разбил не один десяток сердец, но даже и сейчас он больше всего напоминал мне величественно поседевшего старого льва. Может быть, он и шел к закату, но у жизни явно еще были на него свои планы.

– Да, знаю. Вы – хозяин этого дома.

Он всплеснул руками в притворном ужасе.

– Дитя мое, никогда меня так не называйте. Это звучит так, будто я лишь функция. Можете звать меня Фредериком, – сказал он так, будто оказывал мне удивительную почесть. Мне стало интересно, насколько быстро он отказывается от церемоний с гостями мужского пола, но в общем это было не очень важно. Как и Стокер, я умела пользоваться преимуществами, которые дала мне природа.

– А вы можете звать меня мисс Спидвелл, – чопорно ответила я.

Он громко рассмеялся, а затем кивнул на статую Эхо.

– Видите эту милую маленькую нимфу? Я создал ее за два месяца, зимой 1859 года. В тот год было очень холодно – ничего не оставалось, как только запереться дома и проказничать.

– Я этого не помню, – заметила я, захлопав ресницами. – Меня тогда еще не было на свете.

– Какая жестокость! – проворчал он, а потом нагнулся вперед и похлопал меня по руке.

– Не отстраняйтесь, дитя мое. Теперь я могу только держать девушек за руки, но это мне очень помогает.

Он взял мои руки в свои и развернул их, внимательно осматривая мои ладони.

– Вы работаете этими руками.

– Изучение бабочек – довольно суровое занятие.

– Как и искусство, – заметил он, продолжая сжимать мои ладони в своих морщинистых руках.

Он вновь кивнул в сторону Эхо.

– Когда я создавал ее, то знал: для этой прелестной вещицы нужна особенная оправа. Сперва я не представлял, как можно это осуществить, потому что задал себе невозможную задачу – поместить мою маленькую Эхо в комнату, где действительно было бы эхо. Я годами возил ее туда-сюда, пока не оказался как-то в соборе святого Павла с жалобами на Бога. И вот тогда-то я и придумал ее – галерею шепота, – сказал он, обведя широким жестом окружавший нас круглый зал. – Теперь я слышу многое, что не предназначается для моих ушей, – признался он. Он поднял свои изуродованные руки, чтобы я могла их рассмотреть. – Я уже не в состоянии творить, так что приходится заниматься другими вещами, в основном сплетничать и совать нос не в свое дело.

Я пожала плечами.

– В бесписьменных обществах сплетни – единственный способ передачи важных новостей и информации.

– Эти все практически не владеют письменностью, – сказал он. – Но все они мои маленькие овечки, и пастух их нежно любит.

– Я была рада познакомиться с вашей свояченицей сегодня, – сказала я ему.

Он загадочно на меня посмотрел.

– Вы действительно были рады? Ладно, не отвечайте. Из вежливости вы можете и солгать.

– Она мне понравилась, – искренне ответила я.

– И неудивительно. Оттилию легко полюбить. Я думаю о женщинах как о базовых элементах, мисс Спидвелл. Их компания мне необходима как воздух, и я неплохо в них разбираюсь. Некоторые женщины – огонь, другие – земля, а Оттилия – вода, спокойная и вездесущая.

Своими скрюченными руками он указал мне на картину, висевшую под лестницей.

– Я писал ее один раз. Идите и взгляните. Как вам кажется, удалось мне передать сходство?

Я встала и пошла к маленькой нише под лестницей. Картина была плохо освещена, и казалось, что тени, танцующие на ней, поминутно меняют ее настроение. Она то озарялась таинственным светом, то погружалась во тьму. Одно в ней не менялось – восторженное выражение лица изображенной фигуры. Если бы Фредерик Хэвлок не сказал мне, что это Оттилия Рамсфорт, я ни за что ее не узналабы. На ней было свободное платье из какой-то темной материи, распущенные волосы рассыпались по плечам. Голова откинута назад, глаза широко распахнуты от чего-то, видного только ей, губы приоткрыты, будто во время вздоха. Одна рука изящно лежит на коленях, в складках платья, другая нащупывает золотую стрелу, пронзившую ее прямо в сердце. Все это в целом создавало впечатление запретного наслаждения, острейшего удовольствия – столь прекрасного и мимолетного ощущения, которое здесь было поймано и запечатлено навеки.

Я вернулась на свое место у края фонтана.

– Что вы об этом думаете? – спросил он, внимательно глядя на меня.

– Сложно сказать. Она напомнила мне моих бабочек, чья красота длится так недолго. Вы будто накололи ее на булавку и выставили на всеобщее обозрение, как я могла бы насадить одну из своих прекрасных бабочек.

Он одобрительно кивнул.

– Да, да. В этом суть живописи, дитя мое. Поймать что-то быстро проходящее и волшебным образом сделать его вечным. Это и есть дар художника.

Я вновь взглянула на картину.

– Еще, вероятно, талант художника в том, чтобы увидеть то, что не видят другие. Я и вообразить себе не могла, что миссис Рамсфорт может выглядеть так… так…

– Именно. Меня вдохновлял Бернини – его скульптура святой Терезы в момент сильнейшего исступления, когда ее сердце пронзило божественное копье. Это было очень сильным решением для юного художника. Я бы никогда не увидел в ней сходства с Оттилией, если бы однажды не поймал ее взгляда. Она была только что обручена с Майлзом Рамсфортом. Понимаете, они знали друг друга с детства. Это была хорошая партия. Имущество Тройонов наследовалось только по мужской линии, а потому ни моя жена, ни ее сестра не могли наследовать землю, но все остальное состояние перешло прямо в Литтлдаун, резиденцию Рамсфортов. В свое время это был блестящий дом, и Майлзу были необходимы деньги Тройонов, чтобы его перестроить. И еще ему нужен был кто-то спокойный и уравновешенный, чтобы сдерживать его. Оттилия казалась идеальным вариантом. Мы с Августой думали, что она станет морозцем для его огня.

– И она стала? – спросила я.

Он скривил губы.

– Не вполне так, как я ожидал. Во время праздника, на котором объявили об их помолвке, они ненадолго ускользнули, чтобы подарить друг другу несколько поцелуев в саду. Потом Майлзу пришлось от нас уйти, и я заметил, как она смотрела на него в тот момент. Тогда я и увидел сходство со святой Терезой – мученицей, только что узревшей ожидающие ее небеса. И понял, что должен ее написать.

Он замолчал, погрузившись в воспоминания, но вскоре я рискнула задать вопрос.

– Ей сейчас, должно быть, очень тяжело.

Он кивнул.

– Да, она хорошо держится, но думаю, что, когда все это закончится и она отправится жить в Грецию, там-то и случится ужасающий крах. Хотел бы я сказать, что Майлз Рамсфорт достоин того горя, которое она будет переживать из-за него, но не хочу оскорблять вас ложью. Это полностью сломает ее жизнь и станет еще одним трупом на его совести, – горько закончил он.

– А вам он не дорог?

Он покачал головой, тряхнув гривой волос.

– Я скорее готов подпалить себе бороду, чем провести час в беседе с этим типом, – сказал он мне. – Когда-то мы были приятелями, но я устал от него и его манер. В жизни не встречал более ребячливого взрослого мужчину. Его энтузиазм страшно утомителен, и он оптимистичен до глупости, к тому же всегда перескакивает с одного проекта на другой. Даже для Кандида^[9] это было бы слишком. Ему нравится быть в центре всеобщего внимания, он непоседлив, как бойкий малыш.

Я могла только заметить, что стремление оказаться в свете рампы было у него общим со свояком, поэтому просто промолчала. Выражение лица Фредерика Хэвлока стало более резким.

– Вы были знакомы с Артемизией?

– Не имела этого удовольствия. Но сегодня вечером я видела ее работы. Какая горькая утрата.

– Она была гением, – просто сказал он. – Но еще не знала об этом. Нет смысла раньше времени говорить им, на что они способны. Если они талантливы, то могут испортиться, стараясь быстро добиться успеха. А если особых талантов нет, то упадут духом, а на самом деле может быть так, что они все же способны на одну по-настоящему стоящую работу.

Для старого повесы это была на удивление проницательная речь. И я взглянула на него новыми глазами.

– Должно быть, вы прекрасный ментор.

– Ментор! Вы знакомы с греческой историей, дитя?

– Когда Одиссей отправился на Троянскую войну, он поручил заботу о своем сыне Телемахе своему другу Ментору, который и руководил мальчиком хорошо и мудро, – припомнила я.

– И, несомненно, к тому же постоянно крутился у Пенелопиной юбки, – закончил он.

– Несомненно, – с улыбкой согласилась я.

Он посмотрел на меня из-под густых бровей.

– Когда становишься таким же старым, как я сейчас, бывает забавно шокировать людей, но вас, кажется сложно чем-то взволновать. Буду называть вас «невозмутимая мисс Спидвелл».

– Убийство меня шокировало, – просто сказала я.

– Порядочных людей всегда шокируют непорядочные вещи, – заметил он. Вся его живость куда-то улетучилась, лицо стало бледным.

– Позвать кого-нибудь, сэр Фредерик? – спросила я.

Он только отмахнулся.

– Пока не нужно. Скоро придет Оттилия и начнет кудахтать надо мной, но пока еще не пора подтыкать мне одеяло.

– Вы пережили ужасную потерю, – сказала я.

– Да, так и есть, – ответил он горько. – Когда она умерла, я был еще на ногах, – добавил он, и я поняла, что он имеет в виду Артемизию. – Я угасал уже годы с этой ужасной болезнью, – сказал он, поднимая свои скрюченные пальцы, – но в день после ее смерти у меня случился приступ. Доктора сказали, это от шока. Я был без сознания несколько дней, а когда пришел в себя, понял, что ноги совсем меня не слушаются, да и от рук немногим больше пользы.

В его голосе не было жалости к себе, и мне это понравилось. Он рассматривал меня, наклонив голову.

– Я не жалею, что мои руки ослабли. Я много работал над тем, чтобы побороть эти сожаления. Но все еще бывают моменты, когда я злюсь на Бога за то, что больше не могу писать. Например, сейчас, когда смотрю на ваше лицо, – сказал он. – Какой редкий цвет глаз. Только раз прежде я видел фиолетовые глаза, но мне не удалось их написать. Я не смог бы правильно их изобразить, но, господи, как бы мне хотелось иметь возможность хотя бы попытаться.

– Вы очень добры, сэр Фредерик.

Он немного оживился.

– Вы должны звать меня Фредерик, – напомнил он мне.

Я улыбнулась.

– Тогда зовите меня Вероникой.

– Вероника Спидвелл! Ха! У кого-то хорошее чувство юмора, – заметил он. Мое имя было в некотором роде ботанической шуткой^[10], что не раз веселило людей, в этом разбиравшихся.

Он похлопал меня по руке.

– Вы милое создание. Сомневаюсь, что сумеете что-то выяснить в этой истории с Артемизией, но было очень мило с вашей стороны не разочаровывать Луизу и хотя бы попытаться.

– А вы не считаете, что Майлз Рамсфорт невиновен?

Он надолго задумался, а когда заговорил, было видно, как аккуратно он подбирает слова.

– Не думаю, что вы сумеете оправдать его.

– Но это разные вещи, – заметила я.

– Пожалуй, вы даже чересчур умны, – заметил он, проницательно глядя на меня. – Прошу вас, будьте осторожны. Убийство – опасное дело, милая Вероника. Тени повсюду.

Глава 9

Увидев, что к нам приближаются Стокер и мисс Толбот, я встала со своего сиденья на краю фонтана.

– Потрясающие новости, сэр Фредерик, – сказала она, остановившись рядом со своим наставником. – Это мистер Темплтон-Вейн, и он согласился мне позировать. С его помощью я завершу свою галерею греческих героев, мне не хватает только Персея.

Сэр Фредерик посмотрел на Стокера долгим взглядом.

– Это прекрасно, дорогая моя. Надеюсь, он сможет тебе в этом помочь, пока будет заниматься другими своими делами в Хэвлок-хаусе.

Эмма Толбот посмотрела на него заинтересованно.

– Другими делами?

– Да, девочка, – спокойно ответил сэр Фредерик. – Он пришел сюда с мисс Спидвелл, чтобы задать нам несколько вопросов о смерти Артемизии. Они считают, что сумеют оправдать Майлза Рамсфорта.

Я, конечно, слышала выражение «кровь отлила от лица», но никогда не видела, как это происходит в буквальном смысле слова. С лица мисс Толбот сошла вся краска, даже ее губы побелели, и казалось, что она лишилась дара речи.

– Мисс Толбот, с вами все в порядке? – спросила я.

Она резко и с раздражением затрясла головой.

– Оправдать Майлза Рамсфорта? Это невозможно, – выдохнула она.

Она сжала свои маленькие руки в кулаки и смотрела на нас с яростью зверя, загнанного в угол.

– Вы впервые слышите об этом? – спросил Стокер, несомненно, думая о принцессе Луизе и сообщении, которое она сделала накануне вечером здесь за ужином.

– Нет, я была здесь, когда принцесса Луиза рассказала нам об этом, но я думала, что она преувеличивает, – решительно сказала она. – Это невозможно.

В ее серых глазах светилось нечто, похожее на презрение.

– Если желаете мне позировать, то я жду вас в любой момент. В противном случае лучше уходите. Оставьте этот дом и забудьте, о чем вас просили. Это невозможно, – закончила она, повернулась на каблуках и быстро удалилась.

– Очень эффектный выход, – заметила я.

На лице сэра Фредерика появилась еле заметная полуулыбка.

– Очень люблю выводить их из себя. Они от этого делаются болтливыми, – сказал он как бы в оправдание и с восхищением взглянул на свои руки.

– Сейчас они уже почти ни на что не годятся, но по-прежнему неплохо дергают за нити своих марионеток.

Он подозвал Черри, которая уже направлялась к нам в своем траурном одеянии.

– Уже поздно, – проворчала она. – Миссис Рамсфорт сказала, что я должна уложить вас в постель, – сообщила она хозяину.

Он махнул рукой.

– Уложить меня в постель! Это звучит так, будто я кочан капусты.

– Кочан или не кочан, но ваше место в постели, – сказала она, подмигнув мне.

– Я пойду, но позже. Сначала я хочу, чтобы ты проводила мисс Спидвелл и мистера Темплтон-Вейна в комнаты Артемизии.

Она взглянула на него с каменным выражением лица.

– Эти комнаты закрыты.

– Но у нас есть ключ, – строго сказал он. – Ступай, девочка.

Ей это явно не понравилось, но она подчинилась: принесла откуда-то ключ и повела нас вверх по лестнице, которая шла по кругу под куполом, и в некоторых местах были сделаны галереи, каждая по-своему расписана золотом на голубом. Она провела нас на этаж над комнатами Оттилии Рамсфорт, там тянулся коридор, расписанный в венецианско-красных тонах.

– Вот, – сказала она, вставив ключ в один из замков и открывая дверь. – Мы не заходили сюда с ее похорон, – добавила она. Мы со Стокером медленно переступили порог, но девушка замешкалась снаружи.

– Боитесь заходить? – спросила я.

Она колебалась.

– Говорят, что души убитых не находят себе покоя, – признала она. – И думаю, что если мисс Артемизия вернулась, она, конечно, возвратилась именно сюда.

– Но почему не в Литтлдаун? – спросил Стокер. – Наверное, она должна посетить место преступления.

Черри поежилась.

– Об этом я ничего не знаю, но мне известно, что здесь она была счастлива.

– Правда? – спросила я. Это был просто риторический вопрос, и Черри так его и восприняла. Она продолжала топтаться на пороге, бросая любопытные взгляды на Стокера. Очевидно, не только мисс Толбот сочла его интересным. Я кивнула ему, указывая на дверь, а сама пошла вглубь комнаты. Он сделал, как я просила: нашел в кармане монетку и протянул ее девушке.

– Спасибо за то, что послужили нам проводником, – сказал Стокер, загадочно ей улыбнувшись.

– О, о… – пробормотала она. Потом подняла на него глаза и вопросительно указала пальцем на его глазную повязку. – Я знаю, что это не мое дело, сэр, но, право, мне так любопытно. Что случилось с вашим глазом? Вы потеряли его на дуэли?

Стокер был удивительно терпелив с девушкой.

– Я его не потерял, – сказал он, отодвинул повязку и показал ей глаз – целый и невредимый, за исключением тонкого серебристого шрама, который шел от брови через веко и вниз по щеке вдоль скулы.

– Зачем же вы тогда носите это?

– Потому что, хоть глаз и удалось спасти, но теперь он быстро устает. Если я долго занимаюсь какой-то мелкой работой, а это случается нередко с моей профессией, зрение в нем ослабевает. Ему нужен отдых, и в этом мне помогает повязка.

– Да что вы говорите… – прошептала она.

Стокер не стал придвигаться к ней еще ближе, но заговорил добрым, доверительным, почти чарующим голосом.

– Теперь, когда я ответил на ваши вопросы, может быть, вы будете так любезны ответить на мои.

– О, все что угодно, сэр! – ответила она.

– Спасибо. Мне кажется, вы очень умная девушка, Черри, и достаточно наблюдательная. Наверное, почти ничто в этом доме не может пройти мимо вас.

Она прищурилась.

– Но и из меня ничего не выходит. Спасибо за монетку, сэр, – добавила она и, поспешно поклонившись, ушла.

Я посмотрела на него с осуждением.

– Теряешь сноровку, раз не можешь вытащить хоть немного лишней информации из такой девушки, – сказала я ему.

Он пожал плечами и закрыл дверь, чтобы никто нам не помешал. Не сговариваясь мы решили разойтись по разным комнатам. Хотя оба по роду деятельности были учеными-натуралистами, но специализировались в совершенно разных областях. Мои интересы лежали в запутанном царстве чешуекрылых, а он занимался таксидермией, создавал чучела животных, как бы воскрешая умершие образцы и придавая им жизнеподобие. И то, и другое занятие требовало внимания к деталям, а также некоторой оригинальности мышления. Наши способности идеально дополняли друг друга.

Первая комната явно была студией-мастерской Артемизии: холсты в разной стадии завершенности, книги по искусству, наброски, кисти и какие-то непонятные инструменты. Огромные, обращенные на север окна (сейчас закрытые ставнями), должно быть, прекрасно наполняли помещение светом, но даже при неровном свете свечей (сэр Фредерик не стал утруждать себя тем, чтобы провести газ на верхние этажи) сразу становилось понятно, почему так много людей восхищалось ее полотнами. Она отдавала предпочтение крупным работам, фигуры на картинах были больше человеческого роста, а цвета – потрясающе яркими. Стокер подошел к одному из холстов, эскизу: Далила держит в руках остриженные локоны Самсона, а я прошла через полуприкрытую дверь в соседнюю комнату.

Это, очевидно, были жилые помещения: там были стол со стульями и кресло, придвинутое поближе к камину. Потрепанный, но яркий ковер оживлял простой дощатый пол, а кресло было завалено множеством небольших подушек, сшитых из ярких шелковых лоскутков. Каминная полка вся была уставлена разнообразными предметами: фотографиями в рамках, фарфоровыми зверушками, шкатулками из папье-маше. Стены оклеены яркими обоями в розочкии сплошь увешаны всевозможными картинами – от набросков, наскоро пришпиленных к стене булавкой, до законченных работ, должным образом оформленных в рамы из позолоченного дерева. Даже старенький деревянный стол был покрыт вязаной скатертью с веселыми полосками красного, зеленого и фиолетового цветов. За ширмой я обнаружила столик для умывания и узкую кровать, застеленную бельем из ирландского льна.

Я подошла к умывальнику и изучила стоявшие там предметы. Они лежали в удивительном порядке. Зубная щетка и порошок в стаканчике, маленькое зеркальце, несколько банок с кремами и пудрой и бутылка из зеленого стекла с именем аптекаря на этикетке.

– Что это, черт возьми, такое? – спросила я себя, взяла бутылочку и поднесла ее к свету. Она была почти пустой, только на дне оставалось несколько капель зеленовато-молочной жидкости. Этикетка кое-где размокла и слезла с бутылки, так что я смогла прочитать лишь часть имени и дату. «Мод Эр…».

– Мод Эресби, – вспомнила я настоящее имя Артемизии. А дата? За два месяца до ее смерти.

– Стокер, – позвала я, – подойди и взгляни.

Он появился с альбомом для набросков в руках. Я протянула ему бутылочку.

– Что ты можешь об этом сказать? Этикетка отклеилась.

Он открыл пробку и принюхался, потом наклонил голову, обдумывая, что это за запах. Затем перевернул бутылочку, и ему на руку выкатилось несколько капель. Он осторожно лизнул их, подержал на языке, чтобы распробовать, а потом проглотил.

– Лист малины, – произнес он наконец. – И несколько других ингредиентов, которые мне сложно определить.

– Лист малины? Для чего?

– Он укрепляет матку. Его дают женщинам с угрозой выкидыша, чтобы сохранить плод, – объяснил он.

Я с удивлением заморгала.

– Она была не замужем и ждала ребенка от женатого любовника. Большинство женщин в таких обстоятельствах были бы рады выкидышу, а она пыталась его предотвратить?

Он пожал плечами.

– Может быть, она хотела ребенка. Многие женщины чувствуют потребность в материнстве, – заметил он, тактично опустив упоминание о том, что у меня подобной потребности не было. – Или, может быть, она его не хотела, но не могла позволить ему умереть, если у нее была возможность этому помешать.

Вдруг он нахмурился.

– Но если у нее был риск выкидыша, почему же ее обнаружили в постели Майлза Рамсфорта в ночь, когда она умерла?

Я вновь заморгала.

– Неужели невозможно предаваться удовольствиям в постели во время беременности? И что же, все беременные женщины обходятся без этого? Девять месяцев без сексуальных отношений? Просто ужасно.

Стокер слегка покраснел.

– Если беременность проходит хорошо и плод надежно закрепился, считается, что подобные занятия безопасны. Но при малейшей угрозе для ребенка или матери это строжайше запрещается.

– Зачем же тогда рисковать потерять его таким образом и одновременно принимать лекарства, чтобы этого избежать? – закончила я.

– Прекрасный вопрос.

Я кивнула в сторону альбома у него в руках.

– Что у тебя там?

– Кое-какие объяснения, – ответил он и открыл альбом на одной из последних страниц. – Узнаешь этого человека?

Работа была без подписи, но очевидно авторства Артемизии. Даже и в маленькой картине узнавались те же смелые линии и изящная композиция, что и на больших холстах. Это был набросок: обнаженная мужская фигура, изящная и гибкая, растянулась на диванчике, ноги призывно раскинуты, на голове рожки сатира. А лицо Джулиана Гилкриста.

– Этот диван стоит в соседней комнате, – с воодушевлением заметил Стокер. – Наверное, она там и делала этот набросок.

– И, должно быть, очень хорошо была с ним знакома, – добавила я, заметив, с какой точностью было передано возбуждение его мужского органа. Я наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть рисунок. – И ее нельзя за это осудить, скажем прямо.

Стокер выдернул у меня альбом и решительно его захлопнул.

– Ты ведешь себя неприлично, – строго сказал он, холодно и повелительно, будто римский император.

Я прищурилась.

– Хоть ты и джентльмен высокого происхождения, но иногда так строго следишь за моралью, как сын простого купца, – сказала я ему.

– А уж это вообще низости, – в его голосе явно послышалась ярость. Иногда он очень сурово высказывался о своем сословии, его даже можно было счесть за радикала, но все-таки он был аристократом до мозга костей, а потому не выносил замечаний о том, что у него может быть что-то общее со средним классоми его показным морализаторством. Он не был снобом; с равной легкостью вращался и в высших кругах с их пышным упадком, и в низших с их вульгарным добродушием, не делая различия между герцогом и трубочистом, но чего он совершенно не выносил, так это назидательности торгового сословия.

– Ну хорошо, прошу прощения, но ты же нашел нам интересную улику, – задумчиво сказала я. – Очевидно, Артемизия была в очень близких отношениях с Джулианом Гилкристом. Может быть, в этом причина его дурного расположения к ней?

– Да, это подходит, – согласился он. – Особенно если она бросила его ради Майлза Рамсфорта.

– Что дает Гилкристу прекрасный мотив для убийства, особенно если Рамсфорта за это повесят.

Стокер в задумчивости почесал подбородок.

– По росту он похож на того злоумышленника, что подбросил нам вчера вечером записку с угрозами. Знал ли он, что мы собираемся заняться расследованием?

Я кивнула.

– Помнишь, что Оттилия Рамсфорт сказала нам о вчерашнем ужине? Очевидно, ее высочество не сочла нужным держать этот вопрос в тайне.

Я оглядела комнату. Здесь было тихо, как будто веселье в зале происходило где-то очень далеко. Тут же были только пыль, спокойствие и ощущение того, что время остановилось. Некоторым образом так и было. Сэр Фредерик запер дверь в эти комнаты после смерти Артемизии. Она больше никогда не переступит этот порог, не ляжет отдохнуть на этом стеганом одеяле, не заварит себе чая в этом чайнике с треснутой ручкой. Я затылком ощутила дыхание ледяного воздуха, легкое, но явственное, как будто кто-то коснулся меня пальцами. Я изо всех сил постаралась не вздрогнуть, но Стокер, кажется, что-то заметил.

– Что с тобой? – мягко спросил он.

– Ты веришь в привидения?

Его лицо сделалось вдруг очень суровым.

– С такой жизнью, какая была у меня, я не могу себе этого позволить.

Глава 10

На выходе из Хэвлок-хауса стояла Черри; в руках она держала корзину, накрытую простой черной материей. Увидев нас, она приподняла ткань; под ней оказалась гора поминального печенья, завернутого в бумагу по две штуки, с черной сургучной печатью сверху. К каждому свертку прилагалась изящно написанная эпитафия на смерть Артемизии: даты ее рождения и смерти и небольшое стихотворение.

– Каждый должен взять себе это печенье, – объяснила нам девушка, – в память о мисс Артемизии.

Мы послушно взяли себе пакетики.

– Пожалуйста, передайте завтра нашу благодарность сэру Фредерику, – сказала я ей.

– Да, мисс. Он уже уложен в кровать, ему давно пора отдыхать. Такие мероприятия слишком его утомляют, – сказала она, решительно вздернув подбородок.

– Вы очень преданы своему хозяину, – заметила я.

– Он добр ко мне, – просто сказала она. – И мне не хочется видеть его расстроенным.

– Как ему повезло: иметь такую защитницу, – сказала я ей.

Она вздрогнула и густо покраснела.

– Ну что вы! Я бы никогда не осмелилась…

Я тронула ее за рукав.

– Ему очень повезло, – повторила я. Краска гнева сменилась на ее щеках застенчивым румянцем.

– Спасибо, мисс.

Стокер обхватил меня за талию, направляя к выходу.

– Что это все значит? – спросил он.

– Чувствую, Черри нам может пригодиться в этом деле. Одному из нас нужно налаживать с ней отношения, а я подозреваю, ты очень скромен для того, чтобы соблазнить ее.

Он слегка побледнел.

– Однажды этот язык кого-то зарежет, Вероника.

– Искренне на это надеюсь.

На следующее утро я пришла в Бельведер рано, бодрая как никогда. Стокер остался дремать в моей кровати после еще одной целомудренной и бессмысленной ночи. Больше никаких угроз не поступало, но мы все равно засиделись вместе допоздна за стаканчиком спиртного (новая партия агуардиенте пришла от моего друга из Южной Америки) и сигаретами. Я наконец убедила Стокера бросить свои ужасные сигареты и перейти на более приятный аромат моих изящных сигарилл. Он съел свою порцию поминального печенья, радостно хрустя анисовыми вафлями, пока мы обсуждали подозреваемых и спорили по поводу возможных теорий, но в конце концов пришли лишь к тому, что у нас недостаточно информации, чтобы делать серьезные выводы. Хоть мы и составили некоторые впечатления о разных участниках этой драмы, было еще рано для весомых теорий, и эта неопределенность вызывала во мне чувство раздражения и недовольства.

Главная проблема была в том, что сейчас мы не могли понять, в каком направлении нам двигаться дальше. Я надеялась, что после изучения утренних газет у меня может появиться хоть искорка вдохновения, а потому и отправилась в Бельведер раньше, чем обычно. Младший лакей, Джордж (крепкий мальчишка одиннадцати-двенадцати лет), уже принес туда экземпляр «Дейли Харбинджер», и я как раз дочитала все до последней страницы, когда на пороге появился Стокер, промокший до нитки. Небеса вдруг разверзлись, дождь лил как из ведра, на земле повсюду появились лужи. Он попытался высушить волосы полотенцем и развел огонь в камине, а я вытерла собак и дала им кости, которые они радостно принялись глодать.

– Дьявольщина! Этот горб делал какой-то криворукий любитель.

Закончив работу над крокодилом, Стокер принялся за следующее задание – переделать плохо выполненное чучело верблюда, и теперь он красочно ругался, осматривая его.

– Ты только посмотри, какой он формы! – воскликнул он. – Такого точно не бывает в природе. Он больше похож на вдовствующую герцогиню, чем на бактриана.

Я промычала что-то в знак сочувствия и вернулась к газете. Стокер закончил распускать швы на шкуре зверя и осторожно стянул ее с основания. Неожиданно нам в ноздри ударила волна ужасного запаха: какая-то смесь плесени, пыли и еще чего-то гораздо хуже.

– Боже мой, Стокер, что это такое? – спросила я, прикрывая нос платком.

Он вытряхнул из горбов сгнившие опилки и вытащил оттуда какие-то маленькие трупики.

– Думаю, это мыши.

Он бросил их в огонь, а я всыпала туда горсть сухой лаванды, чтобы прогнать неприятный запах. Я уже успела убедиться на собственном опыте, что эксперименты Стокера зачастую отвратительно пахнут. Он вернулся к горбам, и ему пришлось достать оттуда еще несколько крайне неприглядных вещей, пока он вычищал все, вплоть до костей. Это было чучело старого образца: шкура натянута на набивку из опилок, а та закреплена на костях животного. В последние годы ученые изобрели новый метод – заменять кости искусственным скелетом из дерева или металла, а настоящий скелет экспонировать рядом, отдельно. Это было очень правильным решением, потому что позволяло изучать отдельно строение костей и внешний вид животного; кроме того, гораздо гигиеничнее, как заметил Стокер, но требовало от мастера навыков скульптора, чтобы правильно воссоздать форму животного.

Когда я подумала о скульптуре, то вспомнила о вчерашнем вечере.

– Когда ты собираешься позировать для мисс Толбот? – спросила я и сразу подалась вперед.

– Смотри, «Дейли Харбинджер» приводит здесь ретроспективу убийства Артемизии: каждый день новые подробности, вплоть до повешения. Как невообразимо отвратительно.

Вспотев от борьбы со шкурой верблюда, он снял рубашку, но это так часто случалось в нашей практике, что я уже почти перестала обращать внимание на его потрясающую мускулатуру. Почти перестала.

Он пожал плечами, аккуратно стягивая шкуру с задней части чучела.

– Не вижу смысла ей позировать.

– Стокер, мы это обсуждали. Смысл в том, чтобы провести больше времени с потенциальными подозреваемыми в убийстве Артемизии, – напомнила я ему, проглядывая статью. – О, новое описание места преступления. Во всех подробностях, со строгим предупреждением для чувствительных читателей, – сказала я, встряхнув газету.

Он подошел, встал рядом (его кожа блестела от пота и была вся покрыта опилками) и прочитал заметку вслух, заглядывая мне через плечо.

– «Мисс Мод Эресби была найдена в обескровленном состоянии в главной спальне поместья Литтлдаун. Она мирно лежала на кровати, но эта спокойная поза лишь подчеркивала всю жестокость преступления. Кровь промочила матрас насквозь и просочилась на пол, где навсегда осталось несмываемое кровавое пятно». – Он с усмешкой приподнял бровь. – И правда отвратительно.

Я откинулась в кресле и задумчиво посмотрела на него.

– Могло быть действительно столько крови или это преувеличение?

– В отчете о вскрытии, представленном на дознании, говорилось, что смерть наступила в результате единичного разреза гортани очень острым предметом, – спокойно сказал он тоном бывшего помощника хирурга на флоте ее величества. – Здесь свое дело сделала левая внешняя яремная вена – из нее вылилось столько крови, что сердцу уже просто нечего стало качать.

– А очень острым предметом, как было установлено, оказалась бритва Майлза Рамсфорта, взятая с умывальника в противоположной части комнаты, – добавила я. – Сколько силы нужно, чтобы осуществить убийство одним надрезом мужской бритвы?

Он пожал плечами.

– Судя по тому, что мы слышали и читали, Артемизия была молодой женщиной, в самом расцвете сил, да к тому же статной. Невысокий человек с этим не справился бы. Это был мужчина.

– Почему не женщина?

Он покачал головой.

– Маловероятно. Женщине, чтобы это осуществить, нужно быть выше и сильнее Артемизии, а это сразу исключает тех женщин, с которыми мы уже знакомы в связи с ее смертью. Оттилия Рамсфорт чуть выше среднего роста и стройная, а Эмма Толбот еще ниже.

Стокер вернулся к своему мерзкому верблюду, а я продолжала рассуждать.

– Я знаю одну женщину выше ростом… к тому же она скульптор, и у нее сильные руки, – медленно сказала я.

– О ком ты?

– О своей тетке Луизе.

Он замер, вокруг головы у него закружилось облако опилок.

– Ты шутишь?

– Но это же вероятно, – упорствовала я.

– Это невероятно. Она принцесса.

– А у особ королевской крови не бывает склонности к убийству? Почитай учебник истории, Стокер. Думаю, ты обнаружишь, что большинство из них стали королями главным образом благодаря убийствам.

– Я не это имею в виду, – возразил он. – Я гораздо лучше знаком с этой породой, чем ты. Так что поверь мне на слово: королевские особы никогда не станут марать руки, потому что множество подданных с радостью выполнит любое их поручение. Они не прикасаются к деньгам и не стучат в двери, Вероника. Сомневаюсь даже, что они вытирают собственные…

Я жестом остановила его.

– Я уловила мысль. Хорошо, хорошо. Но все же мне нравится эта идея.

– Не сомневаюсь, – заметил он, насмешливо скривив свои красивые губы. – Мало что так порадует тебя, как выставить их в дурном свете, и я не виню тебя за это. Но ты слишком высокого мнения о них. Им не хватит ума, хитрости или силы характера, чтобы совершить убийство.

– Может быть. – Я сложила пальцы домиком под подбородком. – А кто, по-твоему, подходит на роль убийцы?

– Джулиан Гилкрист, – ответил он, ехидно взглянув на меня.

– Ты говоришь это только потому, что ударил его головой о стол. Может быть, в качестве извинения стоит послать ему корзину с фруктами?

– Извинения? Этот ублюдок пришел в себя, когда я укладывал его в постель, и пытался меня укусить. По-моему, это совсем не по-джентльменски, – заметил он с обидой в голосе.

– Он был в высшей степени опьянения, – возразила я.

В этот момент появился лакей Джордж.

– Мисс, это опять я. Первая почта, – сказал он и вручил мне стопку конвертов. Я стала их просматривать, а он направился к Стокеру.

– Какая-то это глупая лошадь, с вашего позволения, сэр, – заметил он.

Стокер ответил что-то неразборчивое. Голова его была глубоко в задней части верблюда, откуда он выгребал кучи опилок.

– Это не лошадь, Джордж, – рассеянно заметила я. – Домашняя лошадь называется Equusferus caballus. А тот экземпляр, в который сейчас засунул голову мистер Стокер, называется Camelus bactrianus, верблюд-бактриан. Он обитает в степях Центральной Азии.

Мальчишка во все глаза смотрел на чучело, пока я не дала ему медовую конфету из слегка уменьшившихся запасов Стокера; тогда он умчался прочь, радостно посасывая леденец, а я занялась корреспонденцией. В основном это были рекламные буклеты и счета, а также несколько профессиональных журналов, не представлявших ни для кого из нас интереса. «Квартальный отчет общества по защите малых водяных жуков» был совершенно никому не нужен, и я бросила его в корзину с бумагами, которые мы использовали для растопки. Осталось два конверта, и оба были в равной степени занимательными. Один был адресован Стокеру; на нем красовался герб – корона, украшенная девятью серебряными шариками. Несложно было заключить, что это письмо – от брата Стокера, нового виконта Темплтон-Вейна.

Я помахала им перед Стокером.

– Тебе письмо. Кажется, от старшего брата.

Он ответил что-то, милосердно заглушенное верблюжьими опилками, но я услышала достаточно, чтобы понять: он явно заслуживал звания моряка, по крайней мере, в том, что касается разнообразия и живости ругательств.

– Что ты сказал? – вежливо переспросила я. – Не поняла, что куда катится.

Он вытащил голову из верблюда, и на пол посыпались опилки. Его длинные черные локоны все были покрыты пылью, и я чуть не рассмеялась, но вовремя заметила выражение его лица и успела сдержаться. Его губы побелели от гнева; не сказав ни слова, он вырвал письмо у меня из рук, не открыв, сразу бросил в огонь и вернулся к работе.

Тогда я открыла второе письмо, потому что оно было адресовано нам обоим. Можно было даже и не читать его. Я поняла, что там написано, сразу же, как увидела имя сэра Хьюго Монтгомери.

– Стокер, хватит нежиться с верблюдом. Скорее приведи себя в приличный вид. Нас вызывают в Скотланд-Ярд.

Мы почти не разговаривали по пути к штаб-квартире столичной полиции и вовсе молчали, пока дожидались приема у сэра Хьюго. Мне казалось, что глава Особого отдела продержит нас в приемной долго, но всего через несколько минут за нами явился его помощник, обаятельный и честолюбивый инспектор Морнадей.

– Мисс Спидвелл, – сказал он с широкой улыбкой, – никак не ожидал увидеть вас так скоро. В последнюю нашу встречу, кажется, вы собирались отбыть на юг Тихого океана.

Я слабо улыбнулась в ответ.

– К сожалению, наши планы изменились. Я задержалась в Лондоне на неопределенный срок.

Он оживленно приподнял брови.

– В самом деле? В таком случае, может быть, мы…

– Нас вызвали к сэру Хьюго, – решительно вмешался Стокер.

Морнадей сухо ему кивнул.

– Мистер Темплтон-Вейн, рад встрече.

Потом его веселые темные глаза опять задержались на мне, и мне показалось, он с трудом сдерживает улыбку.

– Сэр Хьюго ожидает вас.

Мы поднялись на один этаж, а потом пошли по длинным запутанным коридорам. Несмотря на свое высокое положение главы Особого отдела, сэр Хьюго предпочитал держаться в Скотланд-Ярде крайне незаметно.

– Я удивлена, что сэр Хьюго так легко сумел уделить нам время, – сказала я Морнадею. – Думала, он очень занят.

– Очень. – Ответ был краток, но Морнадей при этом улыбнулся мне через плечо. – Сами знаете, он не может позволить вам долго ждать внизу, среди всякого сброда: боится, что вы сболтнете лишнее.

Я прыснула. Сэр Хьюго всегда открыто выражал свое беспокойство на мой счет. Его все еще расстраивало, что я отказалась от щедрого денежного вознаграждения из рук королевской семьи, чтобы держать в тайне свое происхождение. По-моему, это пахло подкупом, и я не хотела брать у них ни пенса. Но для сэра Хьюго это означало, что ему придется верить мне на слово в том, что я никому не выдам эту тайну.

Морнадей подвел нас к двери сэра Хьюго и осторожно постучал.

– Входите! – прогремел сэр Хьюго.

Морнадей открыл для нас дверь и тихо закрыл ее за нами. Я подумала, что он, наверное, будет стоять в коридоре до окончания нашей встречи, как Цербер охраняя дверь от возможных посетителей – как для того, чтобы мы могли поговорить спокойно, так и для того, чтобы наш визит остался в тайне.

Сэр Хьюго сидел за своим изящным столом эпохи Регентства – элегантным предметом, совершенно не сочетающимся с весомостью положения его хозяина. Когда мы вошли, он поднялся и сурово посмотрел на меня.

– Мисс Спидвелл, не стану лгать, что совершенно счастлив вас видеть. Темплтон-Вейн, – добавил он, кивнув Стокеру.

Он указал на стулья напротив своего стола, и мы сели.

– Ничего вам не предлагаю, – сообщил нам сэр Хьюго, – потому что не хочу затягивать нашу встречу.

Я взглянула на него с легким упреком.

– Это совершенно негостеприимно с вашей стороны, особенно с учетом того, с какой готовностью я сотрудничала с вами.

Его брови взлетели в удивлении.

– Сотрудничали? Да вы ни разу не сделали того, о чем я вас просил. Почему вы вообще решили, что это можно назвать сотрудничеством?!

– Я делаю что-то по-своему, сэр Хьюго, но у нас с вами во многом общие цели, – мягко напомнила я ему.

Он вздохнул.

– Да, это похоже на правду. И вам удалось не раструбить эту историю во все газеты, так что, полагаю, я должен быть вам за это благодарен. Итак, думаю, вы знаете, почему я хотел повидать вас сейчас.

– Не имею ни малейшего представления, – ответила я, для достоверности широко распахнув глаза. – Стокер, ты случайно не ввязывался ни в какую преступную деятельность? Может быть, мы ограбили банк? Похитили герцогиню?

Мне не следовало испытывать терпение сэра Хьюго; он явно был не в лучшем настроении. Выражение его лица сразу сделалось угрожающим.

– Вы здесь по делу Рамсфорта. Мне дали понять, что ее высочество сочла необходимым вмешать вас в эту историю.

– Это вы сказали ей мое имя, – заметила я.

– Она и без меня знала ваше имя, – ответил он и сразу смутился.

Я в задумчивости наклонила голову.

– Неужели?

Он вновь вздохнул, и я забеспокоилась, уж не мучает ли его несварение.

– Прекрасно. Мне не стоило столь неосмотрительно говорить об этом, но да, она знала. Она близка с… ним, – сказал он, старательно избегая называть по имени моего отца. – Принцесса Луиза выступает в некотором роде… доверенным лицом своего брата. А ему нужно было выговориться после этой ужасной истории во время празднования юбилея, – добавил он, поежившись при одном воспоминании об этих событиях.

– Это вполне понятно, – сказала я, хотя на самом деле мне совершенно ничего здесь не было понятно. Если моему отцу действительно нужно было с кем-то поговорить после «этой ужасной истории», то самым логичным кандидатом для этого была я. Но он не предпринял попытки выйти со мной на связь, и я надеялась, что он понимает: сама я ни за что не сделаю первый шаг. Моя гордость значила для меня больше, чем признание принца.

– Так или иначе, но на него произвела большое впечатление та роль, что вы сыграли в этом деле. И вы, – добавил он, взглянув на Стокера. – Несомненно, по его рассказам и принцесса составила о вас интересное представление. А когда случилось это ужасное событие и ее высочество убедила себя, что Рамсфорт невиновен, она спросила меня о вас. Мне пришлось рассказать ей правду, но не я посоветовал ей обратиться к вам, – закончил он.

– Однако она все-таки обратилась. И я подумала, может быть, вы будете столь любезны поделиться с нами всей возможной информацией о смерти Артемизии – чем угодно, что по каким-то причинам так и не просочилось в газеты.

Он умел очень хорошо держать себя в руках и не открыл рот от удивления, но ноздри у него раздулись, и стало видно, что он изо всех сил сдерживается.

– Нет. Все значимые факты есть в прессе, потому что газеты передали верное заключение: убийство от рук Майлза Рамсфорта. Все остальное неважно. Это неприятно, и принцесса не хочет этому верить, но это так.

– И вы удовлетворены, потому что повесите виновного? – спросила я.

– Да, – ответил он резко и холодно. – Скотланд-Ярд провел подробнейшее расследование.

Я наклонила голову.

– В самом деле провел?

К моему изумлению, от этих слов он немного смягчился.

– Не настолько подробное, как мне бы того хотелось, если желаете. – Он замолчал, и я внимательно посмотрела на него, надеясь, что он продолжит. Он тяжело вздохнул. – Это поместье, Литтлдаун, находится в совершеннейшей глуши, в таком затерянном уголке в одном из Ближних графств^[11], где никогда ничего не случается. Когда там произошло убийство, вызвали местного констебля. Он уже пожилой человек, очень пожилой, честно говоря, и никогда не имел дела с убийствами, а потому совершенно с этим не справился. Каким-то образом он пустил туда газетчиков, и они шныряли по дому как стая бешеных волков. После них уже буквально нечего было осматривать.

– Так вот почему иллюстрации в газетах столь подробные: их делали не по описаниям, – сообразила я. – Они все действительно были в той комнате.

– И много часов, – пожаловался он. – Я уже проследил за тем, чтобы данного констебля принудительно отправили на пенсию, но если выяснится, как ужасно он провел это дело, бедный старик лишится содержания. Мне это кажется слишком суровым наказанием – отправлять человека в работный дом только потому, что ему не хватило компетенции в этом деле, – добавил он. Он явно чувствовал себя немного не в своей тарелке, показывая нам, что ему свойственно сострадание, а потому я не стала развивать эту тему.

– Но согласитесь, – начала я, – если убийство не смогли расследовать должным образом, будет несправедливо повесить за него Майлза Рамсфорта.

К нему вернулась обычная суровость, и он грозно помахал пальцем у меня перед лицом.

– Это не имеет никакого значения, ведь у Майлза Рамсфорта нет алиби!

– Кажется, принцесса убеждена в обратном, – начала я.

– Принцесса привыкла все делать по-своему! – резко ответил он и так решительно закрыл рот, что скрипнули зубы. Когда он вновь заговорил, его голос был уже спокойным, он снова держал себя в руках.

– Мисс Спидвелл, я знаю ее высочество лучше, чем вы. В конце концов, вот уже долгое время задача нашего отдела – обеспечивать ее безопасность и безопасность всей королевской семьи. Принцесса Луиза часто бывает взволнованной, даже нервной.

– Вы говорите о ней как о лошади, – вставил Стокер.

Легкая улыбка тронула губы сэра Хьюго.

– Ваш отец был наездником, Темплтон-Вейн. Уверен, вы понимаете, что такое беспокойный породистый жеребец. У принцессы легковозбудимый нрав, и ей всегда потворствовали: позволяли считать себя художником и водиться с некоторыми вульгарными личностями, – добавил он, поджав губы. – Ей это не всегда идет на пользу. Она упряма, сейчас закусила удила и на полном скаку мчится прочь от здравого смысла. Ей нужно время, чтобы признать, что совершил Майлз Рамсфорт и что ее суждение оказалось ошибочным.

– Почему так вышло? – спросила я.

Он пожал плечами.

– Она считала его другом, а он оказался недостойным ее дружбы. Такому человеку, как принцесса, привыкшему всем руководить, а также к тому, что все препятствия исчезают перед ней сами собой, еще тяжелее признать тот факт, что все пошло кувырком. Она несколько раз приходила ко мне по этому делу и каждый раз выглядела все хуже, более взбудораженной. Она хотела, чтобы я снова открыл дело – но такую возможность я совершенно не рассматриваю. Но я хотел ей помочь, – сказал он, и я вдруг заметила, что его глаза светятся добротой. Несмотря на все самохвальство, он действительно беспокоился о семье, которой поклялся служить.

– Принцесса просила пригласить частного сыскного агента, – продолжал он, – но я и этого не мог ей разрешить. К тому моменту, когда она заговорила о вас, я уже так много отказывал ее высочеству, что не смог разочаровать еще раз. В конце концов я сказал ей, как вас найти, но ясно дал понять, что у меня есть определенные условия, которые сейчас я сообщу вам, – сказал он, подавшись вперед и устремив на нас обоих решительный взгляд. – Вы не будете в это впутываться, говорить с прессой и оспаривать решение суда. Вы оба хорошо меня поняли?

Я поднялась.

– Как вам будет угодно, сэр Хьюго.

Он вскочил на ноги.

– О нет! Вы ничего не поняли! Я знаю вас достаточно хорошо, чтобы понять: это безропотное согласие – дурной знак.

Я пожала плечами.

– А я знаю мужчин достаточно хорошо, чтобы понять: бессмысленно спорить с тем, кто для себя уже все решил.

– Если вы продолжите в том же духе, имейте в виду, у меня есть средства, чтобы остановить вас, – сказал он, по-бычьи наклонив голову.

– Попробуйте, – спокойно сказала я.

Он повернулся к Стокеру.

– Вы можете ее вразумить?

Стокер взглянул на него с сочувствием.

– Если вы хотели, чтобы она перестала заниматься этим делом, то должны были приказать ей вести расследование, а потом еще предложить плату.

Мы оставили сэра Хьюго вне себя от ярости. Морнадей проводил нас через отдельный выход из его кабинета и подмигнул мне, закрывая за нами дверь.

– Мне не нравится этот тип, – сказал Стокер, когда мы вышли на улицу. Утренний дождь прошел, и над городом повисли низкие, давящие тучи.

– Который? Сэр Хьюго или Морнадей?

– Угадай. – Он рассеянно шарил по карманам в поисках чего-нибудь сладкого. Наконец выудил пакетик с мятными леденцами, развернул его и с довольным видом раскусил первую конфету. Резкий свежий аромат сразу смешался с другими запахами: лошадиного пота, гниющих овощей, немытых лондонцев. Над всем этим царил промозглый дух зеленоватых вод Темзы, и я вздрогнула, ощутив, как успела полюбить этот город, который уже стала считать родным.

– Мы и правда ужасно его расстроили, – начала я. – Если бы мы сказали ему, что кто-то нам угрожал, это могло убедить его в том, что они арестовали невинного человека.

Он пожал плечами.

– Иногда с него полезно сбивать спесь. Мне больше нравится мысль, что мы сделаем за него всю работу и принесем ему на блюдечке настоящего убийцу.

– Мне – тоже. Весь вопрос в том, куда нам дальше двигаться.

На обратном пути я все ломала себе голову, каким же должен быть наш следующий шаг, вспоминая различные дела, раскрытые Аркадией Браун.

Глава 11

Наконец мы добрались до Бишопс-Фолли, намереваясь выпить чая и вернуться к работе. Но, подойдя к Бельведеру, услышали тихие стоны в кустах.

Я взглянула на Стокера.

– Это снова Патриция.

– Проклятое животное, – зло ответил он, но все-таки пошел за мной к зарослям кустов, где беспомощно болтала лапами в воздухе и жалобно стонала исполинская черепаха.

– Как ей это удается?! – удивился он.

Действительно, это непросто было объяснить. Существо таких размеров, как Патриция, не должно было с подобной легкостью переворачиваться на спину, к тому же столь удивительно часто. И ее ничуть не останавливало даже то, что из такого плачевного положения она не могла выйти без посторонней помощи. А тот факт, что, по мнению ученых, женские особи исполинских сухопутных черепах должны быть немы, не мешал ей громко и безутешно стонать от отчаяния.

– Нельзя ее так оставить, – напомнила я. – Даже если бы это не было жестоко, не забывай: его светлость очень дорожит этой старушкой.

Я неспроста назвала ее «старушкой». Лет пятьдесят назад ее с Галапагосских островов привез сюда сам Дарвин. Знаменитый ученый подарил юную Патрицию дедушке нынешнего лорда Розморрана, и с тех пор она неспешно двигалась по просторам Бишопс-Фолли. Переваливаться на спину и звать на помощь было ее новым развлечением, и каждый раз, чтобы перевернуть ее обратно, требовалась не одна пара рук.

Стокер сбросил пальто, я попыталась соорудить какой-то рычаг, но в результате всех усилий мы лишь немного ее раскачали.

– Держи ее крепко, я попробую зайти с другой стороны, – распорядился Стокер и исчез в кустах. Кажется, он не подумал о том, что я вряд ли смогу удержать существо с габаритами Патриции своими скромными силами, но я старалась как могла. Я всем весом навалилась на нее с одной стороны, а Стокер толкал с другой, но она лишь стонала еще жалобнее, чем прежде.

– Ну хватит, мы и не думаем обижать тебя, глупое создание, – с возмущением сказала я.

– Простите, мисс, вы что, беседуете с черепахой? – вежливо спросил кто-то у меня за спиной. Я обернулась и увидела молодого священника со шляпой в руках, на лице – выражение вежливого недоумения.

– Вовсе нет. Я не беседовала, а говорила, и это не просто черепаха, а исполинская сухопутная, – поправила я его. – Галапагосская сухопутная черепаха по имени Патриция. Очень утомительное создание, сами видите. Она по собственной вине оказалась в таком плачевном положении и еще противится нашим попыткам ей помочь. Нам нужна еще одна пара рук.

Я многозначительно посмотрела на него, и он поспешил мне на помощь.

– Конечно! Что мне делать?

Я велела ему снять плащ, а потом объяснила, как лучше всего ухватиться, чтобы постараться наконец поставить Патрицию на лапы. Кажется, эта задержка рассердила Стокера, потому что я услышала, как он рычит.

– Бородатый Иисусе, что ты там копаешься?! – закричал он с той стороны кустов.

– К нам пришла помощь в лице священника, – прокричала я в ответ.

– Какого еще священника?

– Не знаю, – сказала я, бросив извиняющийся взгляд на обсуждаемого молодого человека. – Он не назвал своего имени, но мне кажется, формальности можно отложить до того момента, когда мы перевернем Патрицию.

Животное согласно вздохнуло, и мы все втроем стали толкать изо всех сил. Ставить Патрицию на ноги – приблизительно как выкорчевывать из земли огромный валун, такой же медленный, трудный, мучительный процесс. Когда дело наконец было сделано, она бросила на нас последний, полный ненависти взгляд и загромыхала по направлению к кухне, наверное, в надежде поживиться в огороде салатом. Я отряхнула руки и повернулась к пастору.

– Сэр, ваша помощь была как нельзя кстати, благодарю вас.

Он тщательно вытер руки носовым платком, прежде чем пожать мою.

– Счастлив был оказаться вам полезным, – сказал он, бросая беспокойные взгляды в сторону куста, за которым все еще был скрыт Стокер. Кажется, он не собирался называть мне своего имени и весь напрягся, когда из кустов наконец показался Стокер с растрепанными волосами, в которых застряли листья и веточки. Он бросил на молодого человека лишь беглый взгляд и тяжело вздохнул – покорно или с отвращением, я не смогла понять.

– Какого дьявола ты здесь делаешь? – спросил Стокер.

Я сердито прищелкнула языком.

– Стокер, этот молодой человек только что очень помог нам с Патрицией. Самое меньшее, чем мы можем отблагодарить его, – это быть вежливыми.

Он угрожающе посмотрел на меня.

– Тебе нужна вежливость? Прекрасно. Вероника, это Мерривезер Темплтон-Вейн, мой младший брат. Мерри, повторяю вопрос: какого черта ты здесь делаешь?

Молодой человек широко, но не очень уверенно улыбнулся, и, когда он заговорил, его голос немного дрожал:

– Ты не умеешь по-другому здороваться с братьями?

– Мне не о чем с тобой разговаривать, – решительно ответил Стокер.

К его чести, молодой человек не отступился, лишь нервно сглотнул, отчего кадык у него заметно дернулся.

– Но я хочу кое о чем поговорить с тобой.

– Тогда говори немедленно и покороче, мое терпение на исходе, – велел Стокер.

Юноша посмотрел на меня, и в его взгляде читалась просьба о помощи. Тогда я выступила вперед в надежде хоть немного улучшить ситуацию.

– Не обращайте внимания на Стокера. Он в ужасном настроении сегодня. Впрочем, он бывает таким почти всегда, так что не стоит ждать более удобного случая. Зайдете?

Как я и ожидала, приглашение войти, подкрепленное распахнутой дверью в Бельведер и гостеприимной улыбкой, стало неожиданностью для них обоих. Юноша с сомнением косился на Стокера, но должен был понимать, что, зайдя в Бельведер, он чуть больше продвинется к своей цели, нежели стоя на пороге. Я проводила его внутрь, включив при входе газовое освещение. Стокер плелся за нами, нахмурившись и засунув руки в карманы.

Я направилась к нашей комнатке наверху, на галерее, где все могли удобно расположиться, но не стала предлагать гостю напитки. Стокер явно был рассержен тем, что сюда явился его брат, и я знала, что мне придется потом ответить за то, что пригласила его войти. Умножать грехи мне не хотелось.

Я ласково взглянула на гостя. Он был одет как пастор, но очень небрежно. На голове – копна спутанных рыжих локонов, манжеты густо измазаны чернилами и еще чем-то, подозрительно напоминающим заварной крем. Очки низко сидели на носу, а он рассеянно смотрел поверх них, что придавало ему милое сходство с филином. Россыпь веснушек на щеках говорила о том, что он много времени проводит на улице. Взглядом знатока я оценила также, что под этой печальной одеждой скрываются широкие плечи и сильные ноги.

Он без стеснения изучал меня чуть ли не с открытым ртом, а я решила подождать и ничего ему не говорить; наконец он вздрогнул и пришел в себя, совершенно очаровательно покраснев.

– Простите, это было ужасно невежливо. Должно быть, вы… то есть я говорю с мисс Вероникой Спидвелл, не так ли?

– Совершенно верно, – подтвердила я.

– Мой брат, сэр Руперт Темплтон-Вейн, мне вас описал во всех подробностях, – заметил он сдавленным голосом.

– Да, я имела удовольствие познакомиться с сэром Рупертом несколько месяцев назад. Его профессиональные знания мне очень помогли.

– В самом деле? Он не упоминал об этом, – ответил молодой человек, и при этих словах я испытала некоторое облегчение. Мы со Стокером советовались с сэром Рупертом по делу невероятной важности и строгой секретности. Было приятно осознать, что и он воспринял эту беседу как сугубо конфиденциальную.

Младший Темплтон-Вейн вновь замолчал и уставился на меня, а я повернулась к Стокеру.

– Спросим, что ему нужно?

Стокер пожал плечами.

– Это ты его позвала. Так что он твой гость, а не мой.

Я наклонила голову, изучающе глядя на юношу.

– Это очень похоже на приступ амнезии. С ним такое случается? Во всяком случае, он выглядит слегка заторможенным.

И вновь наш визитер вздрогнул и покраснел.

– Прошу прощения. Просто я никогда прежде не видел дурной женщины.

Я не сдержалась и прыснула, но Стокер вскочил с места и за воротничок поднял младшего брата в воздух. Мерривезер болтал ногами в воздухе, вцепившись руками Стокеру в запястье, но это ему не помогло. Ростом Стокер был не намного выше его, но заметно превосходил в силе. Он поднял юношу с такой легкостью, будто тот был пушинкой.

– А ну-ка извинись, жалкий прыщ, – грозно велел ему Стокер. Послышался лишь сдавленный писк, и тогда Стокер встряхнул его.

– Мерри, я могу так стоять целый день. А ты, мне кажется, не сможешь.

Еще один неразборчивый писк, после которого юноша кивнул, насколько позволяло ему положение. Тогда Стокер просто разжал пальцы, и тот рухнул на стул и еще несколько минут хрипел и кашлял, пока наконец не смог заговорить. Но и тогда он делал это явно с трудом, в неподдельном ужасе косясь на брата.

– П-п-прошу п-п-прощения, – выдавил он наконец.

– Не беспокойтесь, – добродушно ответила я. – Но мне любопытно, откуда же у вас такие сведения.

– А мне – нет, – вставил Стокер. – Ни один пастор не может быть таким ханжой. Я чувствую, от этого замечания веет запашком нашего самого старшего брата.

Я повернулась к гостю.

– Правда? Новый виконт столь низкого мнения обо мне?

Пастор пытался расправить воротничок, но тот был, кажется, безвозвратно испорчен.

– Боюсь, у Тибериуса, нового лорда Темплтон-Вейна, очень своеобразное чувство юмора. – Он с удивлением смотрел на меня. – Надо же, вы так спокойно обо всем этом говорите.

Я пожала плечами.

– А его светлость может примирить две противоречащие друг другу теории эволюции, выдвинутые Дарвином и Ламарком?

Юноша в недоумении покачал головой.

– Нет, я уверен, что не может.

– Значит, для меня он самый неинтересный из братьев Темплтон-Вейнов. И поэтому его мнение мне совершенно безразлично, – уверила я его и слегка улыбнулась Стокеру. У него была статья как раз на эту тему – лучшее из того, что я читала. Хоть он и провел последние четыре года, главным образом пытаясь забыться в выпивке и таксидермии, но я все же питала надежду возродить его карьеру как многообещающего ученого-натуралиста, неважно, с его участием или без него.

Стокер не улыбнулся мне в ответ. Он погрузился в другое занятие: сверлил глазами младшего брата так, что испугалась бы и Медуза. Мальчишка это заметил и нервно сглотнул. Если так пойдет и дальше, у него просто сломается кадык. Я вздохнула.

– Стокер, прекрати его пугать. Неужели ты не видишь, как он боится? Сейчас же обещай, что не будешь больше мучить его из-за меня.

Он только хмыкнул в ответ, но этого оказалось достаточно, чтобы успокоить младшего брата, а когда Стокер сел, взгромоздившись на стул верхом и положив голову на руки, юноша заметно расслабился.

– Я правда прошу прощения, – сказал мне Мерривезер. – Я совершенно испортил все с самого начала и действительно очень сожалею. Ведь я столько раз репетировал эту встречу.

Я почувствовала, что мои губы расплываются в улыбке, но успела сдержаться. Он был так восхитительно серьезен, несмотря на юный возраст.

– Расскажите мне о себе, мистер Темплтон-Вейн.

– Я самый младший из сыновей шестого виконта Темплтон-Вейна, – с готовностью ответил он. – Посвятил себя пасторскому служению и проживаю в Чербойз.

– Чербойз? – переспросила я.

– Семейное поместье в Девоншире, – объяснил Стокер. – Соседняя деревня называется Дэрсли, вот там и живет Мерри.

– Как мило, – сказала я. – Звучит совсем как в романах Диккенса.

Мерривезер поморщился.

– Не сказал бы. Мне не очень нравится жизнь священника, понимаете. Но отец настоял. Перед смертью он назначил мне содержание, и теперь я понимаю, что ужасно влип.

– Почему? – спросила я.

– Тибериус как новый виконт и глава семьи даже и слышать не хочет о том, чтобы я оставил это место.

Я не смотрела на Стокера, но знала, что он сейчас закатил глаза.

– Господи, Мерри, ну он же не цепями приковал тебя к этой чертовой церкви! Просто уйди, и все.

Глаза Мерривезера округлились от удивления.

– Но я не могу.

– Почему? – спросила я. – Какие еще обязательства связывают вас с церковью?

– Что? Никаких иных обязательств. Я простой викарий, – ответил он с некоторым смущением.

– Значит, вы можете уйти, – заключила я.

– Конечно, не могу. Нельзя же просто так порвать с семьей, такой как у нас.

– Но Стокер же порвал, – напомнила я ему.

– Ну, Стокер… – начал он и прервался, слегка побледнев при взгляде на старшего брата.

– Ну давай, – мягко подтолкнул его Стокер, – скажи уж.

Он прикусил нижнюю губу.

– Я просто хотел сказать, что Стокер совсем другой, – сказал он, обращаясь ко мне. – И вообще я пришел сюда не для того, чтобы рассказывать о себе.

Он повернулся к брату.

– Его светлость желает тебя видеть. Но если ты не хочешь с ним встречаться, то он требует как минимум проявить учтивость и ответить на письма, которые посылают тебе семейные солиситоры.

Стокер привстал с места.

– Да мне гораздо интереснее ковырять прыщи на спине, чем общаться с Тибериусом.

На такое замечание викарий лишь широко распахнул глаза, но мужественно продолжал гнуть свое.

– Стокер, ты не можешь просто так…

– Могу, – спокойно ответил Стокер и, вздохнув, продолжал: – Мерри, ты хороший парень. Ты был чертовски груб с мисс Спидвелл, но сумел извиниться как джентльмен, и если она готова об этом забыть, то и я не против. Но Тибериусу не стоило отправлять тебя сюда как мальчика на побегушках. Если он хочет поговорить со мной, пусть приходит сам. А иначе все останется как есть.

В его словах совсем не было гнева, но было также совершенно ясно, что в этом вопросе он непоколебим. Переубедить его было невозможно, и плечи младшего брата поникли: он признал поражение. А в глазах у Стокера мелькнуло ехидство.

– Как Тибериус смог заставить тебя пойти ко мне? Вы тянули жребий?

Мерривезер вновь покраснел и потянулся к воротничку.

– Я проиграл ему в карты.

– Готов поспорить, что он, черт возьми, мухлевал, – дружелюбно заметил Стокер. – Неужели ты не слышал, что нельзя играть с Темплтон-Вейнами? Им чертовски везет, потому что старина Ник всегда заботится о своих людях. А уж о Тибериусе он должен заботиться больше, чем о других.

Юный пастор улыбнулся, а потом повернулся ко мне.

– Я правда чувствую себя очень виноватым. Сэр Руперт сказал нам, что Стокер приходил к нему в Судебные инны с другом, с дамой. И, боюсь, из того, как он вас описал, его светлость сделал вывод, что следует предполагать худшее.

– Худшее?

Он с опаской покосился на старшего брата, но все же продолжил.

– Что вы… м-м-м… если в библейских терминах, что вы – наложница Стокера. И его светлость беспокоится, что от этого могут возникнуть некоторые… э-э-э… осложнения.

Я засмеялась, но Стокер бросил на меня такой суровый взгляд, каким, наверно, главнокомандующие усмиряют целые армии.

– Мисс Спидвелл ничья не наложница, – свирепо сказал он брату. – И у нее очень современные взгляды на отношения…

– Стокер, – миролюбиво прервала его я, – не надо. Ты только разволнуешь его, а у него явно очень нежная психика.

Потом я повернулась к младшему брату.

– Вы доставили свое послание и посмотрели на меня, что, как я понимаю, и было второй целью вашего визита. Можете заверить его светлость, что я не вкушаю плодов супружеской неги со Стокером, и пусть он не опасается того, что я буду претендовать на его имущество: я не нахожусь в деликатном положении.

Мерривезер только открывал и закрывал рот, как рыба на берегу.

– Стокер, кажется, он снова разучился говорить.

Стокер пожал плечами.

– Ему достаточно помнить всего лишь два слова: «до свидания».

Он направился к брату, но не успел еще протянуть ему руку, как младший Теплтон-Вейн вскочил со своего места, наспех попрощался и исчез.

Стокер последовал за ним, чтобы убедиться, что он действительно ушел. По нему было видно, что он не хочет обсуждать со мной произошедшее. Он сразу вернулся к своему верблюду и погрузился в работу, но так лишь отсрочил неизбежное. Ему придется поговорить со мной о том, что сейчас случилось между братьями, и о том откровении, которое только что слетело с его языка. Но я готова была подождать.

Глава 12

Вскоре после ухода юного Мерривезера в Бельведер прибыла леди Веллингтония вместе с вечерней почтой – стопкой всевозможных конвертов и свертков, которые нес позади нее младший лакей. Джордж буквально согнулся под тяжестью одной из коробок; Стокер вынырнул из своего верблюда, надел рубашку и поскорей избавил мальчика от этого груза. Джордж поклонился леди Велли и поспешил обратно в дом, а Стокер принялся распаковывать посылку.

Леди Велли посмотрела на него с одобрением, издав при этом странный гортанный звук, похожий на рычание.

– Какой же привлекательный мужчина, – сказала она мне вполголоса. – Если бы мы с ним встретились, когда мне было шестьдесят… – и она многозначительно умолкла.

Я могла лишь догадываться.

– Как мило с вашей стороны было зайти к нам и занести почту.

Она только отмахнулась.

– Ну что вы, ничего тут нет милого. Просто мне было любопытно снова взглянуть на это старое местечко. Я не была здесь со своего первого бала в тридцать третьем. Ах, что это была за ночь!

Она огляделась, явно вспоминая приятные моменты. Затем тростью указала на галерею на верхнем ярусе.

– Там, в потайной комнатке, все еще стоит походная кровать? На ней я рассталась с девственностью. Он был очень энергичным мужчиной; шотландец, при полном параде. Мне нравятся килты, – нежно добавила она.

Стокер, который разворачивал посылку с видом ребенка, занятого рождественским подарком, вдруг издал радостный вопль.

– Они прибыли! – закричал он, показывая нам стеклянный ящик с нежностью, какая может быть только у молодого отца, держащего на руках новорожденное чадо. Он наклонился над ящиком и начал медленно опускать туда остатки засушенного кролика.

– Кто прибыл? – спросила я, приблизившись.

Леди Велли бродила по комнате, погруженная в свои воспоминания, трогала и щупала разнообразные предметы, бормоча что-то себе под нос.

Стокер издал вздох чистого наслаждения.

– Моя колония Dermestus maculatus.

Заглянув в ящик, я обнаружила массу черных жучков, набросившихся на несчастного кролика.

– Кожееды? Почему ты позволяешь им питаться кроликом обыкновенным?

– Я провожу эксперимент. У некоторых образцов скелет бывает ценнее кожи, а если пытаться вываривать кости, идет ужасная вонь. Поэтому, когда Гексли поймал этого несчастного зверя, я его высушил и заказал колонию этих трудолюбивых маленьких кожеедов. Если эти друзья хорошо справятся со своей работой, то он будет обглодан полностью, до белых блестящих косточек.

– Звучит совершенно отвратительно, – мягко заметила я.

Он отстранился с оскорбленным выражением лица.

– Вовсе нет! Это просто природа. Вот такая, с зубами и костями, – ответил он с осуждением. – Знаешь, они очень чистоплотные, как провинциальные домохозяйки.

Он снова наклонился над ящиком и стал внимательно смотреть, как жучки старательно принялись за высушенного кролика, очищая кости; я занялась менее противным делом – стала разбирать почту, а леди Веллингтония подошла к одной из витрин с экспонатами.

Она наугад взяла какой-то предмет и стала вертеть его в руках, внимательно рассматривая.

– Что это?

– Копролит, окаменелые экскременты, – с готовностью ответила я. Она с отвращением сморщилась и положила копролит на место, а я в это время разворачивала какую-то посылку. Она была намного меньше, чем та, в которой прибыли обожаемые кожееды Стокера, – небольшая картонная коробка, в которой оказался длинный металлический ключ.

– А это что? – спросила леди Велли, заглядывая мне через плечо. Я подняла ключ с ватной подстилки в надежде обнаружить внизу записку.

– Не могу сказать, – ответила я. – Здесь нет никакого сопроводительного письма. Он забавной формы, правда?

Это был черный ключ, в длину примерно с мужскую ладонь. По одному краю вырезаны замысловатые фигуры. Я вдруг судорожно вздохнула и потянулась за лупой.

– Что вы видите? – спросила леди Велли.

Некоторое время я молчала, рассматривая сложный узор. Вначале мне показалось, что это листья, но если внимательно вглядеться в переплетение веток, начинают проступать другие формы: ряд мужских и женских фигур, некоторые из них подчеркнуто мужские и женские, все изображены за впечатляюще распутными занятиями.

Я передала ключ и лупу леди Велли. Она внимательно все рассмотрела, пару раз хмыкнув в процессе изучения фигур, и вернула мне ключ.

– Это напомнило мне об одном человеке, с которым я познакомилась в Милане, он был иллюзионистом, с весьма впечатляющими бедрами. – Ее лицо приняло мечтательное выражение.

Я снова осмотрела коробку снаружи и внутри, но не обнаружила никаких надписей, говорящих о том, кто и зачем прислал нам этот ключ. Тогда я опять занялась ключом и увидела, что на нем выгравированы две буквы:

– «Е. Г.», – пробормотала я. – Черт, что же это значит?

Леди Велли удивленно моргнула.

– Ну конечно, это Елисейский грот, – сказала она так нарочито терпеливо, как обычно разговаривают с глупенькими детьми.

– Елисейский грот? Что это?

– Ох уж это молодое поколение, – простонала она. – Ума не приложу, на что вы тратили свою юность. Скажите, милое дитя, вы что-нибудь слышали о клубе «Хеллфайр» сэра Френсиса Дешвуда?

– Едва ли.

– Придется восполнить пробелы в вашем образовании. Лет за сто до моего рождения сэр Френсис Дешвуд, великосветский повеса, у которого денег было больше, чем хорошего вкуса, основал клуб специально для коллективных оргий. Он сам и другие члены клуба развлекались там с проститутками, прибегая также к оккультизму и другим сатанинским ритуалам.

Я в удивлении приподняла бровь, но она только отмахнулась.

– Говорят, это звучит страшнее, чем было на самом деле. Много песнопений и призываний дьявола, но в действительности не происходило ничего ужаснее оргий и еще, может быть, некоторых венерических заболеваний. Потом как грибы начали расти похожие клубы, одна из групп называлась «Елисейские гроты». И если члены клуба «Хеллфайр» больше интересовались темными силами, то елисейцы, скорее, думали об удовольствии. Они старались воспроизводить собрания гедонистов, предавались роскоши и наслаждению. Устроили несколько таких «гротов» по всей стране, чтобы забавляться с комфортом.

Я повертела ключ в руке.

– И сколько их было?

Леди Велли пожала плечами.

– С полдюжины, наверное… Никто точно не знает. Но они просуществовали недолго. Как выяснилось, гроты – не самые удобные места для того, чтобы предаваться удовольствиям; понимаете, там очень сыро. Кажется, все члены заработали себе ревматизм. Почти все в конце концов были засыпаны или переоборудованы под более приземленные цели. Сомневаюсь, что до наших дней сохранился хоть один, за исключением, может быть, того, что в Литтлдауне.

У меня сильно забилось сердце.

– Литтлдаун? Имение Майлза Рамсфорта?

Она кивнула.

– Именно. Забавное совпадение: мы только что о нем говорили, и вот уже кто-то прислал вам этот ключ.

– «Забавное» – не то слово, – мрачно ответила я.

– Мы не будем использовать этот ключ для того, чтобы проникнуть в Литтлдаун, – заявил Стокер, скрестив руки на груди.

Я сумела убедить леди Велли, что совершенно ничего не знаю о происхождении ключа (это было несложно, ведь я была в полном недоумении относительно того, кто и почему нам его прислал), и, предприняв множество хитростей, наконец выпроводила ее из Бельведера. Я заперла за ней дверь, чтобы нас больше никто не беспокоил, уговорила Стокера оторваться от кожеедов и изложила ему свой план.

– Конечно, будем, – решительно возразила я. – Мы должны. А что же еще нам делать с ключом? Мы хотим увидеть то место, где умерла Артемизия, а если будем ждать, пока солиситоры Рамсфорта ответят на просьбу Оттилии пустить нас в дом, то можем еще долго тут прохлаждаться. А так имеем возможность попасть внутрь сегодня.

– Артемизия умерла в самом Литтлдауне, в спальне хозяина дома, – напомнил он мне. – Этот Елисейский грот – совершенно другое место.

– Уверена, что так и есть, – примирительно ответила я, – но мы все-таки окажемся гораздо ближе к Литтлдауну, чем были до сих пор. Мы можем хотя бы осмотреться, когда будем там, вдруг у нас появится зацепка, которая поможет вычислить убийцу.

– Или вдруг нас там просто убьют, – возразил он, сурово глядя на меня. – Тебе не пришло в голову задуматься: почему этот ключ вдруг возник из ниоткуда? Боже мой, Вероника, у тебя незаурядный ум. Ты уж не ленись иногда использовать его по назначению. Это вполне может быть наживкой, чтобы выманить нас туда и как-то навредить нам. Нам уже один раз угрожали, но мы не бросили этого дела. Наоборот, мы заявились в самое сердце этого мирка со своим расследованием, задавали вопросы тем, кто был близок к Артемизии. Думаешь, это могло остаться незамеченным? Нет, не могло. Это не подарок от преданного почитателя, глупая женщина, а ловушка.

На этих словах я задумалась, сколько вреда могут причинить кожееды, если выпустить их всех из ящика на его кровать.

– Это уже не ловушка, раз мы о ней знаем, – холодно заметила я. – Нужно просто принять меры предосторожности.

Он взялся теребить руками волосы, отчего его длинные черные локоны сразу стали еще более взъерошенными, чем обычно.

– Вероника, буду говорить медленно и четко, так что даже ты должна понять. Я не повезу тебя в Литтлдаун, чтобы бродить там по Елисейскому гроту.

Я подошла и стала прямо перед ним. Он был намного выше ростом, и мне пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в глаза, но я постаралась, насколько возможно, не потерять при этом своего достоинства.

– А я еду в Литтлдаун, с тобой или без тебя.

– Без ключа ты не поедешь, – сказал он и уже протянул руку, чтобы забрать его у меня.

Я быстро спрятала ключ глубоко в вырез платья.

– Прекрасно. Тогда подойти и возьми его.

Он не мог решиться, его пальцы лишь слегка коснулись моей груди. Я задержала дыхание и посмотрела ему прямо в глаза, побуждая к действию.

– Черт бы меня побрал, – сказал он наконец и опустил руку.

Мы добрались до Литтлдауна в молчании. Стокер просто бурлил от возмущения и с трудом держал себя в руках, а я едва скрывала чувство полного удовлетворения. Я могла бы поиздеваться над его нежеланием ощупывать мой корсет ради того, чтобы достать ключ, но подумала, что дразнить волков – плохая идея. Никогда не знаешь, в какой момент они слишком яростно начнут щелкать зубами. Я переоделась в костюм для ловли бабочек, странный и в высшей степени удобный наряд моего собственного изобретения. Надела белую блузку и узкие брюки, аккуратно заправив их в прочные высокие сапоги на плоской подошве. На все пуговицы застегнула также удобный жакет, а поверх брюк надела длинную юбкус потайными разрезами и хитроумной системой пуговиц, что позволяло мне приспосабливать этот предмет гардероба под разнообразную деятельность. В моем костюме не была продумана конструкция для ловли убийц, но я решила, что мне вполне сгодится та, которая предназначалась для выслеживания бабочек. Я аккуратно убрала ключ в карман, но не стала говорить Стокеру, куда я его положила. Может быть, он и не был готов копаться в моем корсете, но я не сомневалась, что в случае необходимости он не колеблясь будет шарить у меня по карманам.

Поместье находилось в странном уголке Суррея: неподалеку от столицы, но, как правильно описал нам сэр Хьюго, там царило такое уединение и так силен был дух сельской глуши, что можно было подумать, будто мы оказались вдруг посреди Дартмура. Стокер прекрасно ориентировался в пространстве и хорошо разбирался в картах; он запомнил на память путь от станции, и мы долго шли пешком по проселочным дорогам и каким-то переулкам, так что мне наконец стало казаться, будто мы последние люди на земле. Монотонный и тихий треск сверчковто и дело прерывался хриплыми вскриками сипух, где-то в отдалении лаяла лисица. У наших ног начал клубиться туман; пока мы шли, он поднимался все выше и будто указывал нам дорогу к Литтлдауну своими дрожащими пальцами-клочьями. Как мы и ожидали, ворота поместья оказались закрыты и заперты на замок, но для нас это не стало препятствием.

Не сговариваясь мы со Стокером стали карабкаться по каменной стене, каждый по-своему. Он, при своем высоком росте и с развитой мускулатурой, просто подпрыгнул, подтянулся и оказался наверху; а я благодаря гибкости и легкости взобралась на стену, хватаясь за неровности и опираясь на трещины в кладке. Стокер легко спрыгнул со стены и повернулся, чтобы помочь спуститься мне. В этом был он весь: даже в ужасном гневе он ни за что не позволил бы мне упасть.

Мы вместе пересекли широкие лужайки, когда-то идеально ухоженные, а сейчас совершенно запущенные: сорняки тут и там прорывались сквозь аккуратную травку, а пруд весь затянуло тиной. Луны на небе не было, и только бледный свет звезд освещал нам путь; из-за него казалось, что каменный фасад дома переливается призрачным светом, наполовину скрываясь от нас в клочьях тумана. Ничем не примечательное здание, построенное в стиле королевы Анны^[12], очевидно, раньше было очень любимо хозяевами. Я подумала об Оттилии Рамсфорт, которая не могла теперь даже думать об этом доме, и вспомнила Майлза Рамсфорта, который умрет, если мы не сможем ничего изменить.

Я нащупала руку Стокера.

– Знаю, – сказал он и крепко сжал ее в ответ, затем порывисто вздохнул.

– Ты была права: мы должны это сделать.

Он повел меня вперед, предполагая, что грот должен находиться на некотором отдалении от особняка, скромно спрятанный от посторонних глаз, но не слишком далеко, чтобы гостям несложно было его найти. Мы описали круг по периметру поместья, пока наконец не увидели калитку.

Стокер выпустил мою руку и внимательно осмотрелся, чтобы удостовериться, что мы здесь одни. Нигде не было видно обещанного сторожа; ничто не нарушало торжественной тишины ночи, кроме легкого ветерка, шевелившего своим дыханием листья на деревьях, пробегавшего по траве и приподнимавшего на пути обрывки тумана.

Убедившись, что никого нет, Стокер зажег спичку и поднес ее к замку. Я достала ключ и аккуратно вставила его в замочную скважину. Он поворачивался медленно, скрипя и сопротивляясь. Я поняла, что калитку не открывали по меньшей мере несколько месяцев. Но кто бы ни был тут последним, внутри при входе он оставил фонарь, и Стокер поднес спичку к фитилю. Теплый янтарный свет наполнил эту странную каменную комнату.

– Это прихожая, – сказал он. Узкая комната заканчивалась проходом в следующее помещение, над ним в камне была высечена надпись:

– Ingredi deivoluptatis causa, – вслух прочитал он.

– Приглашение к удовольствию, – откликнулась я. – Как уместно.

Он даже не улыбнулся и, резко развернувшись, строго взглянул на меня.

– Я иду первым. Я часто тебе уступаю, но сейчас не буду. Если что-нибудь случится, ты убежишь, слышишь? Убежишь и укроешься в безопасном месте.

– Исключено, – ответила я.

Он наклонился ко мне так близко, что почти касался моего лица.

– Я сейчас не торгуюсь, Вероника. Хоть раз в жизни сделай то, о чем я тебя прошу. Обещай мне.

– Ну хорошо, обещаю, – ответила я, не забыв скрестить пальцы за спиной.

Казалось, он не поверил моим словам, но пошел вперед, повернувшись боком, чтобы протиснуться сквозь узкий ход в скале. Я пошла за ним, но мне можно было не поворачиваться, мои плечи просто слегка касались стен. Идти было недалеко – в самый раз для того, чтобы почувствовать себя отгороженным от внешнего мира, но проход шел заметно под уклон, и мы опускались все глубже под землю. Наконец оказались в довольно просторной комнате: из-за спины Стокера мне ничего не было видно, но я услышала эхо, которое может разноситься только по большому помещению. Он остановился и поднял фонарь высоко над головой, чтобы мы могли осмотреться.

Комната была пуста; по крайней мере, преступников в ней точно не было. Ни один злодей нас там не поджидал, никакой убийца не собирался бросаться на нас из темноты.

Это была естественная пещера, просторная, с высоким потолком, а по стенам в скале были выдолблены небольшие углубления с импровизированными ложами. Об их предназначении было несложно догадаться, но даже если бы это не было понятно с первого взгляда, то вся обстановка говорила об этом весьма красноречиво. Повсюду были ниши и полки, уставленные объектами искусства очень необычного свойства.

Стокер присел на корточки, чтобы зажечь вторую лампу, и, когда он поднял ее над головой, я поняла, что это волшебный фонарь: их делают так, чтобы они, светясь, отбрасывали тени разных форм на стену, с их помощью устраивают представления теневого театра, но я никогда еще не видела ничего подобного. От горячего воздуха картинки начинали вращаться, и на стенах плясали силуэты в виде совокупляющихся пар. Рассмотрев картины повнимательней, я поняла, что здесь были не только пары. Там оказалось все разнообразие поз в любовных соитиях, одна подробнее и невероятнее другой. Стокер в изумлении смотрел на эти изображения, а я занялась остальными предметами.

– Боже мой, в жизни не видела столько пенисов в одном месте! – вырвалось у меня, когда я рассмотрела содержимое ближайшей полки. Я взяла в руки один предмет – тяжелый, гладкий и стеклянный, закрученной формы и украшенный разноцветными полосками, как леденец. – Этот, наверное, венецианский, – предположила я.

– Без сомнения, – ответил Стокер сдавленным голосом. Кажется, его внимание привлек аппарат из дерева и кожи более внушительных размеров.

– А что скажешь про этот? – с любопытством спросила я. – Надпись на ручке вроде бы китайская. А этот, очевидно, из Занзибара. Очень интересная коллекция фаллосов, – заметила я. – Довольно любопытно с точки зрения этнографии.

– Этнография тут ни при чем, – поправил меня Стокер по-прежнему глухим голосом. – Это не фаллосы, по крайней мере, не те, что предназначены для научного исследования.

Я посмотрела на него с недоумением.

– Что ты имеешь в виду?

Он страшно покраснел.

– Это… господи, я даже не могу произнести этого слова.

– Какого слова?

– Дил… нет, не могу. Давай скажу тебе, как это называлось в Греции: олисбы, или, если ты предпочитаешь испанский, consoladores.

– В переводе это значит «утешители». Но как они могут утешить… О! О! – Я посмотрела на коллекцию новым взглядом. – То есть они не для изучения и не для ритуального использования, а для вполне практического применения. Как интересно!

Я провела пальцем по стеклянному образцу.

– Удивительно гладкий, но слишком холодный для того, чтобы быть привлекательным. Подозреваю, что сперва его нужно согреть в горячей воде или разогретом масле, чтобы он стал к тому же приятно скользким. Стокер, с тобой все в порядке? Минуту назад ты краснел, как майская роза, а сейчас вдруг страшно побледнел.

– Я просто думал обо всех странствиях в своей жизни и удивлялся, как мог оказаться сейчас здесь, с тобой и с этим всем, – сказал он, кивнув вглубь комнаты, где стояла статуя Пана, наделенного двумя достоинствами и обслуживающего одновременно нужды двух крайне ретивых женщин.

– У него защемит спину, если он продолжит делать это в такой странной позе, – заметила я и двинулась дальше по комнате, изучая эту странную коллекцию. Помимо фаллосов всевозможных форм из разнообразных материалов там были немаленькая подборка порнографии инесколько довольно милых гравюр с изображением амазонок, без стеснения использующих молодых пленников. Стены были завешаны бархатными шторами и настенными коврами, которые на первый взгляд казались обычными гобеленами, если не всматриваться в сюжеты картин с крайне откровенными сценами.

В центре комнаты стоял очень странный предмет мебели, я никогда не видела ничего подобного. Конструкция была обита черной тафтой и снабжена странным набором ручек и подставок под ноги. Когда я спросила, что это, Стокер бросил на него лишь беглый взгляд и не колеблясь ответил:

– Это siège d’amour.

– Сиденье для любви? Кресло, сделанное специально для того, чтобы облегчать соитие? – пробормотала я. – Очень умно и, наверное, довольно удобно.

Я забралась на это siège и взялась за ручки.

– Ага, здесь есть и подставки для ног, как интересно!

Я подняла было одну ногу, но тут Стокер издал очень странный звук, похожий то ли на рычание, то ли на стон.

– Вероника, ради всего святого и доброго, что есть у тебя в жизни, слезай оттуда! – сказал он глухим, хриплым голосом, которого я никогда раньше не слышала.

Я спустилась с кресла.

– Ты прав. Ведь мы должны искать зацепки.

Мы принялись обыскивать комнату и хорошо потрудились: оглядели каждую непристойную статуэтку и заглянули за все вызывающие гобелены. Оказалось, что за шторой позади статуи Пана скрывается какая-то калитка: решетка наподобие той, через которую мы попали в грот. Я позвала Стокера, мы проверили, не подходит ли и сюда наш ключ, но ничего не вышло.

Он прикинул в уме положение двери и направление прохода за ней.

– Этот коридор, несомненно, связывает грот с особняком.

– Еще один вход, но зачем?

– Возможно, чтобы не ставить хозяина в затруднительное положение. Подозреваю, что у всех членов есть ключ, такой же, как у нас, от главной двери, а этот вход может использовать только основатель клуба. Это дает ему свободу действий и обеспечивает некоторую безопасность. Если он нанимал профессиональных барышень для развлечений такого рода, – сказал он и кивнул в сторону одного из силуэтов, резвящихся на стене, – то, вполне вероятно, не хотел, чтобы у них был доступ в сам дом. А замки на дверях – это дополнительная предосторожность, чтобы Оттилия Рамсфорт не обнаружила случайно, чем он тут занимается.

– Думаешь, она действительно могла не догадываться о том, что у него здесь происходит?

– Ничто не делает человека настолько слепым, как брак, – сухо ответил он и сразу отвернулся, чтобы продолжить поиски.

Тогда я снова подошла к креслу и стала внимательно осматривать его снизу. Потом начала простукивать его, и вознаграждением мне стал глухой звук. Я взяла самый крепкий на вид фаллос и начала изо всех сил бить в основание сиденья.

– Вероника, – мрачно спросил Стокер, – что за чертовщину ты опять затеяла? Я просил тебя оставить кресло в покое.

– И упустить улику? – переспросила я с ухмылкой. Я расставила ноги и в последний раз посильней ударила фаллосом, отчего в основании кресла с громким щелчком открылся потайной ящик, а я от толчка не смогла удержать равновесие и рухнула на пол.

Когда я приподнялась и села, Стокер уже изучал содержимое ящика; в руке у него были остатки сломанного замка.

– Могла бы и меня попросить вскрыть этот замок, – заметил Стокер, но без злости, он даже протянул руку и помог мне встать. – Ого, – сказал он вдруг, – а это что такое?

Когда ящик открылся, из него выпала книга, и Стокер поднял ее. Черная сафьяновая обложка, украшенная серебром. С одной стороны изящно выгравированы фигуры, очень похожие на те, что обнаружились на нашем ключе, под ними надпись: «Елисейский грот». Стокер раскрыл книгу в случайном месте. Мы увидели список имен, напротив каждого – дата и перечень того, чем именно он занимался.

– Это же журнал учета, – воскликнула я, нагнувшись, чтобы лучше рассмотреть записи и в возбуждении схватив Стокера за руку. – Список гостей и членов Елисейского грота и описание того, какому именно разврату они здесь предавались.

Стокер тихо присвистнул.

– Очень опасная книга, – заметил он. – Если она попадет не в те руки, может развалиться множество браков, а уж сколько репутаций будет загублено! И здесь бывали не только мужчины, – добавил он, указывая на женское имя в списке.

Я покачала головой.

– Смотри, это было сорок лет назад. Уверена, сейчас уже никому до этого нет дела.

Он провел пальцем вверх по странице.

– Председателем на этом «собрании» был Десмонд Рамсфорт, наверное, это отец Майлза.

– Поищи что-нибудь поновее, – поторопила я его.

Он зашуршал страницами, продвигаясь к концу книги. Недавние записи были не столь впечатляющими. Во времена отца Майлза клуб посещали виконты, бароны и иногда даже герцоги, а под председательством самого Майлза обычно не развлекали никого значительнее рыцарей, да и тех было наперечет. На собрания приходило гораздо меньше людей, чем в прежние времена, и создавалось впечатление, что это место использовалось теперь скорее ради забавы для частных развлечений Майлза, чем для полноценных оргий.

– Ага! – воскликнула я. – Артемизия была здесь год назад. А незадолго до этого – Джулиан Гилкрист. Интересно, она не принимала участия в публичных сборищах, – заметила я. – Кажется, они приходили сюда наедине с Майлзом, а вот Гилкриста развлекало несколько наемных красавиц. Напротив имени каждой девушки стоит сумма, которую ей платили за ночь, а также перечислено, что именно она готова делать за деньги. Вот эта юная леди, кажется, была очень сговорчивой, – сказала я, пробежав глазами по списку ее сомнительных умений.

Но Стокер не слушал меня. Он смотрел на страницу невидящим взглядом и сам вдруг будто окаменел.

– Стокер, ты же весь белый, как ночная сорочка девственницы. Что случилось?

Он ничего не ответил, лишь указал пальцем на имя, которое я сама не заметила.

– «Достопочтенный Тибериус Темплтон-Вейн», – прочитала я вслух и вздрогнула. – Но не может же это быть…

– Это именно он, – сказал Стокер с кислой улыбкой. – Свежеиспеченный виконт Темплтон-Вейн. Мой старший брат.

Глава 13

Стокер захлопнул книгу.

– Мне нужно проветриться.

Он ринулся назад по коридору, которым мы сюда пришли, и мне осталось лишь погасить волшебный фонарь и пойти вслед за ним. Я не стала на него давить. У нас будет предостаточно времени, чтобы спокойно изучить этот журнал, когда вернемся в Бельведер. Что бы ни означало упоминание там имени виконта, Стокеру нужно было немного времени, чтобы свыкнуться с этим обстоятельством.

Он запер за нами дверь и аккуратно убрал ключ в карман, а потом коротко кивнул, увидев, что я жестом указала на дом. Как всякий охотник, он умел ходить совершенно бесшумно, но и меня годы, проведенные в погоне за бабочками, научили передвигаться незаметно. Пробираясь во все сгущающихся сумерках, мы наконец добрались до больших дверей, выходящих в сад, вероятно, из столовой или гостиной. Из широких окон по обеим сторонам от дверей в более счастливые времена, должно быть, открывался очаровательный вид на пруд, но сейчас все они были закрыты ставнями, и казалось, что дом слепо уставился на галерею и сад.

Стокер остановился перед дверью, прикидывая варианты того, как можно попасть внутрь, но я его опередила.

– Дай мне упаковку леденцов, – велела я.

– Откуда ты знаешь, что у меня с собой леденцы?

– У тебя всегда с собой леденцы.

– Не лучшее время для перекуса, – заметил он, но передал мне сверток без всяких возражений. Он был почти пуст, и я вытряхнула остатки (липкие крошки) на каменные плиты галереи. Затем аккуратно расправила упаковочную бумагу и протянула ему той стороной, где еще были следы леденцов.

– Оближи, – попросила я.

Уже догадываясь, что я собираюсь сделать, он подчинился и облизывал бумагу до тех пор, пока вся она не сделалась липкой. Я очень осторожно подошла к двери, намереваясь приклеить обертку к стеклу.

– На одну клетку выше, – мягко поправил он. – Замок должен быть там.

Я послушалась и прижала бумагу так, что она хорошо прилипла к стеклу. Я отступила назад и кивнула Стокеру. Он передал мне журнал. Сняв плащ, он намотал его на руку. Быстрый удар – и все было готово. Стекло тихо разбилось, осколки повисли на липкой бумаге. Я аккуратно сняла ее и хотела было положить рядом на траву, но Стокер меня остановил.

– Сюда может наступить животное, и будет плохо. Бумага липкая, как клей, и вся в осколках, – объяснил он, забирая у меня обертку с поблескивающим на ней стеклом. Он перевернул бумагу стеклом вниз, прижал камнем, после чего просунул руку в дыру, которую нам удалось проделать, и стал нащупывать замок. Это оказалось сложнее, чем мы думали, Стокеру пришлось достать один из своих ножей и подцепить защелку. Наконец раздался щелчок, и дверь распахнулась. Он остановился на пороге, убрал нож и надел плащ. Эти несколько секунд нас и спасли. Сложно сказать, что мы услышали сперва: слюнявое рычание мастифа или сонные крики сторожа, только что вылезшего из кровати. Когда тишину ночи прорезал этот беспорядочный шум, Стокер захлопнул дверь, и мы сразу бросились бежать.

Мы помчались по галерее за угол дома, а потом вокруг пруда. Закрытая дверь дала нам всего несколько секунд, и не успели мы еще оказаться на противоположной стороне пруда, как она снова с треском распахнулась, и из нее выскочил огромный пес. Посыпался град выстрелов, от стены полетели осколки камня, и нам пришлось бежать пригнувшись. Я обернулась и увидела в дверях фигуру пожилого человека; белая сорочка и ночной колпак были хорошо видны на фоне темного дома. Ему было вполне достаточно того, что он стоял там, стрелял из дробовика и выкрикивал ругательства, но его собака не была столь ленива. Зверюга гналась за нами, и вид у нее был ужасно разъяренный. Сильные лапы почти бесшумно отталкивались от земли, и с каждым прыжком дистанция между нами сокращалась.

– Стокер, – выдохнула я, – нам от него не убежать.

– Да, – согласился он и сунул руку в карман: – Но мы попробуем его задержать.

– Господи, ты же не хочешь его ранить? – выдавила я на бегу. Но можно было и не спрашивать. Он легко обращался с мертвыми животными, но питал неизменную слабость к живым. Достав из кармана маленький сверток, он потянул за веревку, бросил его за спину и попал псу прямо в морду. Пакет открылся, и из него вывалилось что-то кровяное.

– Что это?

– Говяжья печень, – сказал он, схватил меня за руку и улыбнулся в темноте. Я восхитилась его предусмотрительностью. Оттилия Рамсфорт упоминала, что дом охраняет собака, и Стокер позаботился о том, чтобы прихватить для нее угощение.

Я не знала, как и благодарить его за это, но нам оставалось только мчаться дальше; вскоре я поняла, что кусок печенки не может надолго занять такое огромное существо. Мастиф быстро проглотил его и снова бросился в погоню, не теряя нас из виду даже в густом тумане. У Стокера были длинные ноги, и он, конечно, обогнал бы меня, но не хотел оставлять меня одну и вместо этого сам подстраивался под мой бег. Зверюга уже почти догнала нас, я слышала за спиной ее рычание и клацанье зубов. Одним прыжком Стокер взлетел на стену и протянул руки, чтобы помочь залезть мне. На полном ходу я уперлась подошвой одной ноги в стену, оттолкнулась и подняла руки вверх, чтобы схватиться за Стокера.

Когда я поняла, что случилось, было уже слишком поздно: книга, громоздкая и скользкая, вывалилась и упала на землю.

– Нет! – закричала я, повернулась и хотела уже возвращаться за ней, но Стокер крепко обхватил меня за талию. Мастиф стоял на задних лапах, и его когти едва не касались наших сапог, хотя мы и были на самом верху стены.

– Журнал пропал, – объяснила я. – Я его выронила.

– Ну, пропал, так пропал, ничего не поделать, – ответил Стокер и кивком указал в том направлении, откуда мы сейчас прибежали. В тумане поблескивал огонек. Сторож шел по нашим следам, прислушиваясь к сердитому лаю собаки.

Я прикинула расстояние до земли. Мне было видно, куда именно упала книга. Меня от нее отделял мастиф, но я была настроена решительно: повернулась и уже собиралась спрыгнуть. Но тут прогремел еще один выстрел, и из-под ног Стокера посыпались осколки камня.

– Какого дьявола, – пробормотал он. Одним изящным движением он взял меня на руки и спрыгнул по другую сторону стены. Мы приземлились в заросли высокой травы. Я уперлась руками ему в грудь и резко оттолкнулась.

– Черт возьми, зачем ты это сделал?! – спросила я. – Я же собиралась вернуть журнал.

– Знаю, – холодно ответил он, перекатился на бок и застонал. – Боже, в следующий раз уж постарайся не давить мне так сильно на живот. Кажется, я сейчас опозорюсь.

Я открыла рот, чтобы отпустить какое-нибудь едкое замечание, но он с заметным усилием поднялся на ноги и поднял меня.

– Не сейчас, Вероника. Можешь издеваться надо мной сколько вздумается, но прямо сейчас нам надо поскорее уйти.

Мы слышали, как с другой стороны стены собака уже не лает, а подвывает от расстройства, а сторож призывает всевозможную кару на головы грабителей и разбойников, нарушивших ночной покой старика. Он опять разрядил ружье для пущей острастки, и я развела руками, признавая поражение. Мы могли прятаться здесь какое-то время, ожидая, пока старик вернется в постель, но он, вполне вероятно, оставит собаку в саду или просто сейчас найдет наш журнал.

– Пойдем, – сказал Стокер, сделал несколько шагов, остановился и повернулся в ожидании; у его ног клубился туман. Я вздохнула и постаралась смириться с поражением. Я могла ругать себя за то, что выронила книгу, но знала, что Стокер не станет меня за это попрекать. Мы вместе пошли по переулку и скрылись под покровом темноты.

Добравшись до Бишопс-Фолли, мы вошли через садовую калитку и направились к себе долгим кружным путем, через поместье, чтобы не побеспокоить обитателей особняка. Не сговариваясь мы направились к Бельведеру. Стокеру явно нужно было выпить, а я не хотела оставлять его наедине с бутылкой. Фонарь при входе в Бельведер не горел, и я споткнулась обо что-то, лежавшее на пороге.

– Что там такое? – с возмущением спросил Стокер.

– Какой-то сверток. Может быть, наш тайный благодетель опять проявился, – беззаботно ответила я. Не стала напоминать ему о том, что отправитель ключа, очевидно, не собирался нападать на нас, не запер в гроте и не оставил там умирать, но сама я об этом, конечно, подумала.

Я взяла сверток и вошла внутрь; Стокер сразу направился в комнатку наверху, развел там огонь и налил нам по доброй порции виски.

Я покосилась на стакан.

– Если хочешь быстро напиться, надо было брать агуардиенте, а не виски. А так это лишь пустая трата хорошего односолодового напитка.

– Не бывает пустой траты хорошего односолодового виски, – сказал он мне и одним глотком осушил свой стакан. Он налил себе еще одну порцию, а я стала развязывать бечевку на свертке. Он был упакован в простую коричневую оберточную бумагу; адрес написан неразборчивым почерком. Марки не было, значит, его доставил посыльный, поняла я, снимая упаковку. Внутри была простая картонная коробка, а в ней – гнездышко из ваты.

– Интересно, что там такое, – сказала я, копаясь в пушистой вате.

– Может быть, драгоценности от тайного поклонника? – язвительно предположил он.

Я вытащила остатки ваты и уставилась на дно коробки.

– Ну что? – спросил Стокер, выждав какое-то время. – Не украшение?

– Не совсем, – ответила я, заставив себя потрогать лежавший в коробке предмет.

– А что тогда? – спросил он со все возрастающим раздражением. Он не был расположен к загадкам, но я и не собиралась ему их загадывать.

Я вытащила предмети бросила ему прямо в руки.

– Это глаз.

К его чести, Стокер поймал глаз и даже не раздавил его от неожиданности. Аккуратно положив его на ладонь, он нагнулся к свету, чтобы получше его рассмотреть.

– Не человеческий, – быстро сказал он.

– Это любому дураку понятно. Он слишком большой, и зрачок у него вытянутый. Предполагаю, это от какого-то жвачного животного.

– Овечий, если быть точным, – сообщил он мне. – От самой простой домашней овцы, Ovisaries. Такие лежат у любого мясника, отсюда до Гебридских островов. Но что это значит?

– Это очередная угроза. По-моему, и так все понятно, но даже если бы мы не догадались, то вот записка, – сказала я, вытаскивая из коробки клочок бумаги. На нем печатными буквами была выведена надпись:

Я всмотрелась в слова.

– Кажется, это тот же почерк, что и в первой записке. Буква «Е» везде написана как-то странно.

Стокер надулся.

– Кажется, мы заслуживаем преступника классом повыше. Этот пишет с ошибками.

– Или хочет, чтобы мы так думали, – возразила я. – К тому же очевидно, что этот человек плохо нас знает, иначе бы он понимал, что нас не испугать глазом. Здесь десятки банок набиты добром и похуже, – сказала я, махнув рукой в сторону полок. У Стокера хранилось какое-то необъяснимое количество частей тела, рассованных по стеклянным коробкам и ящикам. Я запросто могла открыть ящик и обнаружить, что оттуда на меня смотрит глазное яблоко.

Я взяла стакан и села в кресло рядом со Стокером; он перекатывал глаз в пальцах.

– Свежий, – заметил он. – Иначе он был бы мягким. А этот крепкий и слегка пружинит при надавливании. Как виноград из оранжереи.

– То есть наш злодей – пастух или фермер? – предположила я.

Стокер покачал головой.

– Думаю, нет. У любого мясника может найтись свежий овечий глаз. Дело нескольких секунд – вырезать его; вообще-то, я думаю, что это и было делом нескольких секунд. Его не удаляли аккуратно, как сделал бы хирург или мясник. Его выдрали очень неуклюже. Видишь рваный край зрительного нерва? – Он указал на обрывок чего-то белого, свисающий с глазного яблока.

– Стокер, если я не падаю в обморок при виде глаза и не тянусь к флакону с нюхательной солью, это не означает, что я готова рассматривать его в подробностях, пока пью виски, – сказала я ему.

– Ты права.

Он бросил глаз обратно в коробку и стал изучать записку и упаковку.

– Ни марки, ни водяных знаков, ничего, заслуживающего внимания, кроме того, что эта записка похожа на вчерашнюю. Ее мог написать кто угодно.

– Даже твой брат, – сказала я, взяв в рот виски и перекатывая его на языке. Проглотив его, я ощутила, как обжигающая жидкость идет у меня по горлу в желудок, прогревая грудь своим обволакивающим теплом.

– Даже Тибериус, – согласился он.

– Ты меня удивляешь. Я думала, ты будешь изо всех сил сопротивляться, – сказала я ему.

Он пожал плечами.

– С какой стати? Его имя было в журнале. В лучшем случае он знает что-то о Елисейском гроте. В худшем… – Он не закончил предложения. Сама вероятность того, что Тибериус Темплтон-Вейн может быть как-то связан с убийством, которое мы расследуем, была слишком ужасной, чтобы всерьез о ней размышлять.

– А чем интересуется виконт? – спросила я обыденным тоном. – Он покровительствует искусствам?

– Театр, – сказал Стокер задумчиво. – Он не очень интересуется живописью и всем прочим. Предпочитает представления. А что?

– Да так… Просто мне только что пришло в голову, что все действующие лица, которые играют в нашей маленькой драме, – или люди искусства, или их покровители. Мы можем исключить его светлость из списка подозреваемых, если он не завсегдатай Хэвлок-хауса.

Ответом мне было лишь не поддающееся интерпретации ворчание, которое Китс назвал бы «бесшумным шумом». Разобравшись с упаковкой, Стокер вновь принялся за виски. Я подождала, пока он прикончит третью порцию, и решила, что теперь можно переходить к важной теме.

– Вероятнее всего, этот милый подарок нам послал кто-то из Хэвлок-хауса, – сказала я нарочито безразличным тоном, кивнув в сторону глаза. Стокер ничего не сказал, и я продолжила.

– Конечно, лучший способ доказать это – вернуться в Хэвлок-хаус и хорошенько там все обыскать. И, естественно, разумнее всего иметь какой-то предлог для очередного визита.

Стокер обреченно вздохнул и вновь осушил стакан.

– Прекрасно. Я сниму с себя эту чертову одежду и буду позировать Эмме Толбот, пока ты станешь изображать из себя детектива.

Я подняла стакан за его здоровье.

– Не сомневаюсь, из тебя получится прекрасный Персей, – сказала я с притворной скромностью. – Так хочется посмотреть на очаровательные крылатые сандалии.

Быстрым движением он схватил глаз и швырнул им в меня.

Стокер был человеком слова. На следующее утро он встал пораньше, чтобы проверить своих маленьких кожеедов и заодно написать записку Эмме Толбот, что он готов явиться к ней с целью позирования сегодня же. Но не успели мы отправиться в Хэвлок-хаус, как получили другое приглашение: немногословное, написанное властной рукой, на украшенной короной бумаге. Принцесса Луиза требовала отчета о ходе нашего расследования, и мы должны были нанести ей визит в Кенсингтонском дворце. Она объяснила, как во дворце найти ее апартаменты, и подчеркнула, что мы должны явиться ровно к одиннадцати.

Стокер был до крайности возмущен. Решившись позировать мисс Толбот, он думал уже только о том, как поскорее приняться за дело. На его лице было выражение благородного страдания, как у французского аристократа, взбирающегося в повозку для осужденных на казнь, но я не испытывала неудовольствия. Ничто не пробуждало во мне столько силы и решительности, как брошенный вызов, а ее высочество продолжала гладить меня против шерсти, может быть, и неосознанно.

Дворец располагался за высокими и внушительными позолоченными воротами, но сам был уютным, небольшим, из красного кирпича. В маленьком внутреннем дворе сложно было заблудиться, и, следуя указаниям в письме, мы легко нашли нужную дверь.

Нас встретил высокомерный дворецкий, но не успел он о нас доложить, как принцесса вышла сама.

– Я рада, что пунктуальность – одно из ваших достоинств, – сказала она вместо приветствия. Она была бледна, под глазами залегли темные круги, все движения, казалось, давались ей с трудом, будто она держала себя в руках исключительно благодаря силе воли.

Не успели мы ей что-либо ответить, как по лестнице спустился джентльмен в немного неуклюже сидящем дорогом костюме; он смотрел на нас, слегка улыбаясь, будто пытаясь понять, кто мы.

– Привет, Луси. Это твои друзья? – дружелюбно спросил он. Это был высокий мужчина с открытым лицом, взъерошенными волосами, довольно неряшливого вида, несмотря на явную дороговизну наряда. Он казался очень приветливым, но из-за некоторой неаккуратности выглядел не слишком подходящей партией для эффектной принцессы. Хоть она и была художником со всеми вытекающими обстоятельствами, я заметила, что она неизменно заботится об идеальном внешнем виде.

– Лорн… – пробормотала она. Она взяла мужа под руку и познакомила нас.

– Дорогой, это мисс Спидвелл и мистер Ревелсток Темплтон-Вейн, сын виконта Темплтон-Вейна. Мисс Спидвелл, мистер Темплтон-Вейн, это мой муж, маркиз Лорн.

Маркиз ответил на мой поклон и протянул руку Стокеру.

– Вы один из мальчиков старины Реджинальда Ти-Ви? Я несколько раз встречался с ним в палате лордов, когда там выступал мой отец. Всегда засыпал во время дебатов. У него устрашающе громкий храп.

– Все верно, – весело ответил Стокер.

– Скажите, – продолжал маркиз, – вы ведь не викарий?

– Нет, милорд, викарий – это мой младший брат, Мерривезер.

Маркиз сочувственно улыбнулся.

– Помню, ваш отец немало намучился, пока наконец его не пристроил. Кажется, он иногда любит поиграть на скачках, и с картами тоже у него не все гладко. Я слышал, этот парень что-то вроде паршивой овцы, но не сравнить с тем братом, который вечно шлялся… где же… в Южной Америке или Южной Африке? Там была какая-то жуткая история, – добавил он. – Кто же из братьев это был?

Стокер мрачно улыбнулся.

– Боюсь, милорд, я – самая паршивая овца из всех Темплтон-Вейнов.

Тонкие светлые брови маркиза высоко взлетели.

– Боже мой, как ужасно неловко вышло.

Другой человек мог бы действительно почувствовать себя от этого не в своей тарелке, но мне подумалось, что расстроить зятя королевы всего лишь промахом в светской беседе было непросто.

Чтобы сгладить неприятную ситуацию, в разговор опять вступила принцесса Луиза.

– Мисс Спидвелл и мистер Темплтон-Вейн связаны с сэром Фредериком Хэвлоком. Они пришли посмотреть мои работы в мастерской.

– А, опять народ из мира искусства! Вы, наверное, были знакомы с девушкой, которая там жила и которую потом убили? – сказал он и повернулся к жене. – Как там ее звали? Что-то очень диковинное.

– Артемизия, – напомнила она. – Нет, мисс Спидвелл и мистер Темплтон-Вейн не имели удовольствия ее знать.

– Ну, может быть, и к лучшему, что вы не были знакомы, – заметил он. – Убийство – грязное дело. Мне не нравится, что ты так расстроена, – нахмурившись, сказал он жене. Это было самое большее из того, на что способны английские аристократы в выражении своих чувств, но принцессе и этого было достаточно. Она сжала его руку.

– Дорогой Лорн, – только и сказала она.

К нам бесшумно приблизился дворецкий, подавая его светлости перчатки и шляпу.

– Я как раз собирался уходить, когда увидел вас. Сегодня я буду в клубе, к обеду вернусь. Ты не собираешься никуда уезжать, Луси?

– Вряд ли, – ответила принцесса. Он слегка поцеловал ее в щеку, вновь пожал руку Стокеру, милостиво кивнул мне и вышел. Как только за ним закрылась дверь, принцесса повернулась к нам.

– Пойдем. Мастерская – единственное место, где можно спокойно поговорить.

Ее высочество провела нас коридором, на стенах которого красовались очень приятные акварели, к запертой двери. Она достала из кармана ключ и открыла нам; мы прошли по внутреннему дворику и небольшому садику к отдельно стоящему зданию, сделанному, казалось, полностью из стекла. Отперев его, она зажгла газовую люстру, чтобы разогнать мрак серого туманного утра. Такого освещения было недостаточно, но огромные окна подсказывали, что в ясные дни помещение бывает залито светом.

– Моя мастерская, – сказала она нам. На полках по стенам лежали всевозможные инструменты, необходимые скульптору в работе, и вся комната – большое открытое пространство – была уставлена накрытыми тканью фигурами на постаментах, будто привидениями, терпеливо ожидающими своего часа.

Принцесса провела нас к одному из постаментов и потянула вниз скрывавшее фигуру покрывало. Оно будто сомневалось, падать или нет, но наконец сползло к ногам статуи, изображавшей молодую женщину. На ней было платье, спускавшееся изящными складками, какие могли быть в любой древней культуре. Но ее поза сильно отличалась от классических статуй, всегда спокойных и расслабленных, будто ожидающих восхищенных взглядов. Эту фигуру словно поймали в движении: полы одеяния облепляют ноги так, что видны напряженные мышцы, рукава развеваются, голова поднята, и незрячие глаза смотрят вдаль на что-то, чего никогда не смогут увидеть. В одной тонкой руке – пастуший посох, и мне легко представилось мраморное стадо где-то неподалеку, которое она сейчас пойдет собирать. Рот приоткрыт, а голова чуть повернута назад, будто ее запечатлели в мраморе именно тогда, когда она отвечала на какой-то не слышный нам призыв.

– Она восхитительна, – совершенно искренне сказала я.

– Это Артемизия, – ответила принцесса. – Вот почему я хотела, чтобы вы на нее взглянули. Я лепила ее с натуры, такой она и была: высокой, решительной, полной жизни и движения. Во время расследования вы услышите много версий того, какая она была. Художники – ужасные лгуны, – сказала она нам со слабой улыбкой. – Но это – правда о ней. Вы не должны этого забывать.

Мы все еще стояли и любовались статуей, когда дверь открылась, и в комнату вошла Оттилия Рамсфорт.

– Луси, дворецкий сказал, что ты здесь… – Она вдруг замолчала, наверное, увидев нас со Стокером, но потом я поняла, что она смотрит мимо нас, на статую.

Она подошла ближе, ее глаза сверкали от волнения.

– Луси! Ты закончила ее! Она восхитительна. Кажется, что она вот-вот заговорит, – воскликнула она дрожащим голосом.

Принцесса Луиза обняла ее, и так они стояли, прижавшись друг к другу. Затем Оттилия взглянула на нас и слабо улыбнулась, на ее ресницах дрожали слезы.

– Прошу прощения. Я не хотела снова лить слезы, – сказала она. – Просто когда я увидела ее здесь, такую очаровательную и такую живую… Иногда я по-прежнему не могу поверить, что все закончилось так ужасно.

Она не смогла продолжить и начала всхлипывать на плече у Луизы; наконец Стокер достал один из своих огромных носовых платков и подошел к ней. Она смущенно рассмеялась.

– Вы снова пришли мне на помощь, мистер Темплтон-Вейн, – сказала она ему, вытирая слезы. – Вы очень добры.

И, как всегда, когда кто-то делал ему комплимент, Стокер лишь покраснел и ничего не ответил. Принцесса сжала руку Оттилии.

– Тебе лучше?

Оттилия кивнула.

– Кажется, да.

– Ну хорошо, – решительным тоном ответила принцесса. – Потому что я позвала тебя сюда не только для того, чтобы посмотреть на статую. Я попросила мисс Спидвелл и мистера Темплтон-Вейна отчитаться нам о том, как проходит расследование.

– А! – На лице Оттилии Рамсфорт отразился живой интерес. – Вы что-то обнаружили?

– Не совсем, – быстро ответила я. Не хотелось вселять в нее ложные надежды, это было бы жестоко. Но можно было рассказать ей, что нам стало известно. – Первоначально мы склонялись к мнению, что ее высочество поддалась напрасным мечтаниям, что она просто не хочет верить в то, что Майлз Рамсфорт виновен в смерти Артемизии. Но теперь мы считаем, что она может быть права относительно его невиновности.

Оттилия слегка покачнулась, и Стокер поспешил подставить руку, чтобы поддержать ее.

– Благодарю вас, мистер Темплтон-Вейн, – пробормотала она. – Мне сложно в это поверить.

– Но это правда, – ласково сказал он ей. – Еще до того, как мы побывали в Хэвлок-хаусе, нам прислали записку с угрозой.

– С угрозой?! – воскликнула принцесса, широко открыв глаза от изумления. – И как же вам угрожали?

– Прикрепили к двери дома записку, в которой велели нам держаться подальше от этого дела. А иначе… – объяснила я. – А прошлой ночью, после того как мы пытались кое-что разузнать, получили еще одну угрозу.

Я вытащила из кармана коробочку и протянула ее принцессе.

– Только не показывайте миссис Рамсфорт, – сказала я ей.

Она высокомерно посмотрела на меня и открыла коробку. Ей достаточно было одного взгляда на ее содержимое. Она закричала, выронила коробку, и глаз покатился под стол. Оттилия вцепилась Стокеру в руку.

– Что это было?! – спросила она тихим дрожащим голосом. – Выглядело как…

– Ничего страшного, – сказал он ей успокаивающе. – Там не было ничего особенного. Достаточно сказать, что к этому была приложена записка, предупреждающая, что нас ждут определенные увечья, если мы продолжим расследование.

Принцесса Луиза не собиралась подбирать глаз, и я с раздражением полезла под стол. Я убрала глаз обратно в вату, а коробку положила себе в карман. Принцесса посмотрела на меня с откровенной неприязнью, но меня это совершенно не волновало.

– Могли бы предупредить меня, – сказала она холодно.

– Я думала, вы изучали анатомию, – ответила я. – Художники обычно в этом разбираются.

На это она ничего не ответила, а просто обратилась к Стокеру.

– И это все?

– Нет, – сказал он ей. – Кажется, у нас появился не только враг, но и своеобразный ангел-хранитель. Нам прислали ключ, который, как мы выяснили, открывает определенный замок в Литтлдауне. – Он пристально посмотрел на Оттилию, и она отодвинулась от него, слегка покраснев.

– От грота, – прошептала она.

– Вы о нем знаете? – спросила я.

Она пошарила рукой, куда бы присесть, и опустилась на краешек одного из постаментов, не заботясь о том, что белая пыль сразу испачкала ее черную юбку.

– Конечно. В конце концов, это часть истории Литтлдауна. Майлз так гордился… гордится, – яростно поправилась она, – этим поместьем. Первый человек из рода Рамсфортов упоминается уже в книге Страшного суда^[13], понимаете? Все Рамсфорты были безрассудными везунчиками, монетка всегда выпадала им нужной стороной, – сказала она со снисходительной улыбкой. – Они владели этим участком земли еще со времен Вильгельма Завоевателя. Здесь было построено по меньшей мере шесть домов. Последним был Литтлдаун, и Майлз так его любит. Невозможно передать, сколько это значило для него, для нас, – перестроить дом. Мы вернули ему былую красоту, – с гордостью сказала она. – И вот когда Майлз обнаружил грот и прочитал о нем, он решил, что будет очень забавно вновь обставить его соответствующе.

– Он выглядит так, будто его не просто заново декорировали, – мягко заметила я.

Оттилия снова покраснела.

– Думаю, можно больше не хранить секретов, раз вы видели грот, – сказала она с сухим смешком. – Я уже говорила вам, что мне нелегко давалось вынашивание детей. – Она взглянула на Луизу, которая чопорно стояла немного в стороне. – Дорогая, тебе знакома боль от поражения такого рода.

Луиза ничего не сказала, но ее глаза заблестели. Она тяжело сглотнула и коротко кивнула. Оттилия потянулась к ней и крепко взяла за руку.

– Да, тебе это знакомо. Это способна понять только женщина, которая отчаянно желает подарить своему мужу ребенка, но никак не может. – Она снова сжала руку Луизы и отпустила ее. – После последней неудачи доктора сказали Майлзу, что слишком опасно пытаться дальше и что нам придется спать в отдельных спальнях до конца дней.

Она замолчала, и мне показалось, будто она сейчас пробирается через заросли крапивы.

– Я хотела, чтобы он был счастлив. И тогда я подумала: ему будет не так тяжело, если у него будут грот и развлечения, связанные с ним. И я оказалась права. Это была просто игра, ничего более. Он как мальчишка носился с этой коллекцией, – вновь сказала она со снисходительной улыбкой. – Ему казалось, что все это так шокирующе нехорошо. Но я не видела в этом ничего плохого, правда. Женщины приходили туда добровольно, и им хорошо платили. Мужчины… Не знаю, что ими двигало, но могу предположить. Они, как и Майлз, просто искали свежих ощущений и находили их в гроте.

– В последние годы их было не так много, – заметила я.

Оттилия удивленно взглянула на меня.

– Откуда вы знаете?

– Потому что мы нашли журнал, – сказал ей Стокер, – своего рода гостевую книгу, которую вел ваш муж.

– К сожалению, – спокойно добавила я, – нам не удалось изучить ее как следует, но даже и беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что Майлз Рамсфорт вел точный учет всех посетителей и их предпочтений.

Оттилия побледнела.

– О, милый Майлз! Как же он мог поступить так глупо?!

Она снова потянулась к Луизе и нервно схватила ее за руку.

– Ах, Луси, что он наделал?!

– Он правда повел себя крайне неразумно, – решительно сказала Луиза, с осуждением поджав губы. – Очень опасно лгать о таких вещах.

– Действительно опасно, – подтвердила я. – Это может стать неплохим мотивом для того, чтобы желать его смерти, стараться сделать так, чтобы его повесили за убийство Артемизии, – заметила я затем. – Если кто-то, упомянутый в журнале, боялся разглашения его содержимого… – Я не договорила, но остальное должно было и так стать понятно.

Оттилия в ужасе посмотрела на меня.

– Не хотите же вы сказать, что думаете, будто Майлз мог кого-то шантажировать?

– Это возможно, – начала я.

– Нет, невозможно! – закричала она и вскочила на ноги. – Про моего мужа можно много чего сказать, мисс Спидвелл, но уж точно не то, что он шантажист! Обвинить его в таком подлом и грязном деле…

– Миссис Рамсфорт, – сказала я сурово, – сейчас он ожидает повешения за убийство. Мне не кажется, что рассматривать вариант шантажа – такое уж ужасное оскорбление в данной ситуации.

– Довольно, мисс Спидвелл, – сказала принцесса тоном ледяного высокомерия. – Где сейчас этот журнал? Вы же не оставили его лежать где попало?

– Честно говоря, – Стокер решил по-мужски принять удар на себя, – он оказался в неподходящем месте.

– В неподходящем месте?! – В голосе Луизы слышалось абсолютное непонимание, смешанное с яростью. – Из всех неосмотрительных, любительских…

– Кажется, ваше высочество, вы забываете, что мы и правда всего лишь любители, – ответила я. – Журнал выпал в саду Литтлдауна.

– И вы его не забрали? – спросила она, переводя взгляд с меня на Стокера и обратно.

– Понимаете, там была собака… – начала я.

Она повелительно махнула рукой, прогоняя нас.

– Уходите, сейчас же.

Я пожала плечами, мы развернулись и собрались уйти.

– Подождите, – сказала Оттилия, сделав шаг вперед; ее глаза блестели. – Когда Луси сказала мне, о чем она вас попросила, я не знала, что и думать. Сама мысль о том, что Майлз может оказаться на свободе, что весь этот кошмар может вдруг закончиться, была настолько невероятной, что казалась почти невыносимой. Я говорила вам, что мне больно даже надеяться на то, что вы можете доказать его невиновность. Но теперь все изменилось. Я хочу, чтобы вы это сделали. Теперь я вижу, что случится, если его повесят. Он лишится не только жизни, но и своего доброго имени. Люди будут думать, что он совершил это преступление. Они готовы будут поверить в любые ужасы о нем: что он был развратником, шантажистом, убийцей. – На последних словах ее голос сорвался.

– Миссис Рамсфорт, – начала я, но она резко прервала меня.

– Нет, мы уже достаточно сказали друг другу. Вы сделаете то, о чем вас просит Луси, и докажете, что он невиновен. И тогда, надеюсь, вам хватит совести извиниться за ваши грязные инсинуации.

Я взглянула на принцессу, но она ничего не сказала. Она молча стояла посреди комнаты, столь же холодная и неприступная, как статуи у нее за спиной.

– Прекрасно, – сказала я, слегка поклонившись. – В таком случае хорошего дня вам обеим.

Глава 14

Стокер заговорил, только когда мы устроились в кэбе.

– Все прошло чудесно, – заметил он веселым тоном.

– Я не в настроении, – предупредила я его. Упоминать о том, что гостевая книга пропала, было серьезной ошибкой, но что сделано, то сделано, и не было смысла копаться в том, чего уже не изменить. Мы молчали вплоть до Хэвлок-хауса, где его уже в нетерпении поджидала Эмма Толбот.

– Заходите! Мне лучше всего работается по утрам, а уже почти время обеда, – раздраженно сказала она. Она потащила его вверх по ступенькам в башню, бросив мне через плечо:

– Располагайтесь, мисс Спидвелл. Черри о вас позаботится.

Я бродила по залу, из которого уже исчезли все атрибуты праздника. Прошло несколько минут, Черри так и не появилась, и я подумала, что у меня появилось хорошее оправдание для того, чтобы рыскать по дому. Я начала обходить комнаты первого этажа, поочередно заглядывая в просторные гостиные. Многие были пусты, но в одной из них я увидела группу молодых девушек, усердно трудившихся перед мольбертами в попытках изобразить вазу с фруктами. Сэр Фредерик Хэвлок, одетый в блузу художника, передвигался между ними с помощью двух палок, одной советовал перехватить карандаш по-другому, другой – иначе провести линию. Увидев меня, он энергично кивнул.

– Нет, мисс Брикер, боюсь, так не пойдет, – сказал он одной из своих учениц. – Вы же рисуете персик, а не гиппопотама. Нужно приложить чуть больше усилий.

Со вздохом отвернувшись от ученицы, он двинулся ко мне, медленно, но уверенно.

– Мисс Спидвелл! Рад встрече. Присядем? – Он указал на небольшой диванчик у двери, и мы сели, вынужденно прижавшись друг к другу бедрами.

– Вы удивили меня, сэр Фредерик, – сказала я. – Я и не думала, что вы в состоянии передвигаться без кресла.

– Иногда, в хорошие дни, – ответил он. – Я стараюсь ползать тут хотя бы во время занятий, чтобы как-то оправдать те суммы, что платят матери этих неоперившихся птенцов. – Бедняжки, – сказал он мне на ухо. – Матери отправили их сюда, чтобы обучить зачаткам дамских навыков, но ни у одной из них нет художественных способностей. Их вазы с фруктами неизменно выглядят как кучи мусора.

– Удивительно, что такой талантливый художник, как вы, тратит силы на занятия с такими бестолковыми учениками, – сказала я.

Он трагически поднял брови.

– Конечно, они безнадежны, мисс Спидвелл. Но они платят, и неплохо.

Он наклонился ко мне и спросил еще тише:

– Как продвигается ваше расследование?

Я пожала плечами.

– Мы получили какие-то ответы, но от них лишь появилось еще больше вопросов. Боюсь, пока так.

Он проницательно посмотрел на меня, и я вновь ощутила удивительную энергию этого мужчины. От него исходил привлекательный аромат мужской плоти, чистого белья и грубый, металлический запах пигментов, которые он использовал для своих красок.

– Что за вопросы? – спросил он, его дыхание чуть шевелило локоны у меня на висках.

Я искоса взглянула на него и поняла, что он смотрит на меня напряженно. В его глазах читались настороженность и плохо скрываемое волнение. Его ноздри раздувались, а на лице отражалось беспокойное ожидание. Тогда я решила, что с ним эффективнее всего говорить напрямую. Я взглянула на него открыто.

– Такие вопросы, которые возникают при посещении Елисейского грота, – мягко сказала я, специально стараясь не повышать голоса, чтобы нас не услышали его ученицы.

Его губы тронула легкая улыбка.

– Вы были в гроте? Значит, вам известно, какая там интересная коллекция у Майлза.

– Очень содержательная, – согласилась я. – И мне было интересно обнаружить там следы вашего пребывания.

Улыбка стала шире.

– Уже несколько лет я не принимал активного участия в проводимых там мероприятиях, но да, признаюсь, что когда-то был большим любителем этих сборищ. Сейчас мне остается лишь смотреть.

– Я говорила о гроте с миссис Рамсфорт. Оказывается, она знала о его предназначении.

– Конечно, знала, – энергично подтвердил он.

– Она тоже в этом участвовала?

Он разразился смехом, отчего все ученицы подняли головы и удивленно посмотрели на него.

– К холстам, мои голубки. Здесь нет ничего интересного, – велел он им и весело взглянул на меня.

– Вы можете представить себе, чтобы Оттилия принимала участие в такого рода играх? – спросил он.

– Не могу, – признала я. – Но она так откровенно говорила о том, для чего ее муж использует это помещение.

Он пожал плечами.

– Дорогая моя Вероника, Майлз – как пух, сам не знает, куда занесет его ветер. Если бы его прибило к женщине другого склада, более сильной, она, вероятно, и смогла бы заставить его вести себя более сдержанно.

– Вы обвиняете жену в неверности мужа? – Мой голос зазвенел от недоверия.

Он коснулся моей руки скрюченным пальцем, будто делая мне выговор, а в его интонации послышалась строгость.

– Вероника, вы уже не дитя. Вам известно, что бывают мужчины, которые ведут себя точно в соответствии с тем, чего от них ожидают другие; мужчины с таким податливым характером, что просто нельзя сказать, хуже ли они или лучше, чем их близкие.

Я подумала о Стокере, непоколебимом как скала.

– А бывают такие, которых никто и ничто не может изменить, – возразила я.

– Конечно. Но Майлз не такой. Он плохо вел себя с Оттилией потому, что она ему это позволяла. Женщина, которая требовала бы от него верности, получила бы ее.

– Все не так просто, – сказала я.

Уголки его рта весело вздрогнули.

– Все именно так. Я знаю свой пол, девочка. И среди нас всегда есть те, кто будет настолько хорош или настолько плох, насколько от него этого ожидают. Оттилия ожидала от него худшего, да бога ради, она даже поощряла его в этом, тем, что терпела существование грота и всего, что там происходило. Она не только закрывала глаза на его распутство, но даже дружила с женщинами, с которыми он спал!

– Не верю, что она могла зайти так далеко, – возмутилась я.

– Я видел это собственными глазами, – ответил он. – Это повторялось снова и снова. Если даже женщина развлекалась с Майлзом, но была при этом подругой Оттилии, она не смела пойти настолько далеко, чтобы пытаться увести его. Да, она умная жена, но прежде всего она – друг Майлза. Она знает, что он любит ее так, как никогда не полюбит ни одну женщину из тех, с кем забавляется. Конечно, если бы она была другой, то просто вышвырнула бы его на улицу со всеми пожитками, и он бы полз обратно к ней на коленях по битому стеклу. Моя Августа говорила ей об этом сотни раз.

– А леди Хэвлок поступала так с вами? – спросила я.

Он снова рассмеялся.

– Раз пять, не меньше. Боже, как мы с ней ссорились! Это были битвы титанов, дорогая. – Его лицо смягчилось при воспоминании о покойной жене. – Августа не могла быть на вторых ролях, и я уважал ее за это.

– Но вы все равно ей изменяли.

Он покачал головой.

– Сердцем – нет. А тело… – Он снисходительно взмахнул рукой. – Тело состоит из желаний, которые нужно удовлетворять. Но сердце должно быть отдано единственному человеку. Это святое.

Я задумалась о том, что он сказал; теперь в комнате слышался только тихий скрип угля: ученицы пыхтели над своими вазами.

– Это кажется сильным упрощением, – сказала я ему наконец. – Хорошее оправдание для самых ужасных поступков.

– Это правда, насколько ее знаю я, милая Вероника. Мое тело желало сотен женщин и продолжает желать, – сказал он, окинув меня быстрым взглядом, задержавшимся на моих бедрах. – Но все эти сотни забывались сразу, как только утолялся голод. Ни одну из них я не помнил и не любил, кроме Августы. Даже после ее смерти все те женщины, кого я обнимал, целовал, ласкал, с кем занимался любовью, ничего не значили для меня, были незаметны, как привидения. И только призрак моей Августы для меня реален.

Его рассуждения об оправданности измен были чистой спекуляцией, но его чувства показались мне искренними. Я ласково накрыла ладонью его скрюченную руку.

– Думаю, я вас понимаю.

Он покачал головой.

– Нет, не понимаете, потому что свое сердце вы еще никому не отдали.

Я криво усмехнулась.

– Откуда вы знаете?

– Оттого что, дитя мое, в вас есть что-то нетронутое, несмотря на все ваши свободные манеры.

– Вас удивит новость, что я не девственница, сэр Фредерик?

– Я говорил не о теле, – ответил он. – Разве я не сказал? Тела совершенно ничего не значат. Душа – это нечто совершенно отдельное. Когда вы решитесь разделить ее с кем-то, тогда и поймете, что значит жить.

Я заерзала на диване.

– Мы ведь говорили о вас, а не обо мне, – мягко напомнила я емуи попыталась убрать руку, но он неуклюже сжал ее в своей.

– Посидите со мной еще немного. Я давно так нежно не держал женскую руку и не вдыхал запаха женщины. Я теперь совсем старик, – слегка улыбнулся он мне, – и не причиню вам вреда.

Я послушалась и оставила свою руку в его, размышляя, много ли вреда он уже успел мне причинить.

Как только мне удалось вежливо уйти, я оставила сэра Фредерика. С некоторым раздражением я поняла, что так и не спросила его об участии Джулиана Гилкриста и Артемизии в том, что происходило в гроте, хотя они и бывали там явно гораздо позже, чем он. Что-то в нем было, некое доминирующее начало в его личности, из-за чего в его присутствии у меня совершенно не получалось следовать намеченному плану. Я испытывала симпатию к этому старику, но еще более чувствовала всю силу его характера, способность притягивать к себе людей, будто магнитом. Сложно было вообразить, какой природной мощью он обладал в былые дни; но теперь, оказавшись снова одна, я вволю ругала себя за промах.

Дальше по плану у меня была комната Гилкриста, но я решила сперва заглянуть к Стокеру. Я обнаружила его в одиночестве в комнатах мисс Толбот; с ней самой я столкнулась в дверях. Она была в ужасном настроении, цветисто ругалась на то, что вынуждена отрываться от работы, а при виде меня лишь слегка фыркнула. Проскользнув к ней в мастерскую, я увидела, что Стокер сидит, с ног до головы укутанный в бархатный плащ.

– Что это на тебе такое? – спросила я. – Не очень-то героический наряд, особенно для Персея. Так ты больше похож на очень несчастную деву-весталку.

Он надулся.

– Здесь чертовски холодно, и мисс Толбот сказала мне, что я могу погреться, пока она ходит за очередной порцией угля. А ты чем занималась?

Я кратко пересказала ему свою беседу с сэром Фредериком, естественно, опустив все замечания старика о моих собственных сердечных делах.

– В общем, он не скрывает того, что бывал одним из посетителей грота, – заключила я.

– Распутник, – категорично заявил Стокер. Я ничего не сказала, но посмотрела на него так, что он покраснел до кончиков ушей. – Ну хорошо, не мне рассуждать о морали, я в этом тоже не эталон, – признался он.

– Есть еще кое-что, – быстро сказала я; мне как-то не захотелось открывать очередную корзину со змеями.

Я рассказала ему о том, что сэр Фредерик может передвигаться с помощью двух палок, а не только в батском кресле.

– Кажется, он более здоров, чем мы подумали вначале, – закончила я. – Как считаешь, он мог это совершить?

Мне не очень приятно было задавать подобный вопрос, но следовало рассмотреть и этот вариант. Он пожал плечами.

– Многое возможно, особенно в минуту сильных чувств. Я и сам не отказался бы кое-кого сейчас убить, – добавил он с горечью в голосе.

– Что тебя беспокоит, Стокер? – спросила я. – Ты хмуришься, как девица на первом балу, которую никто не пригласил на танец.

Он указал на свое покрывало.

– Это! Ты там носишься с подозреваемыми, а я тут заперт с женщиной, которая обращается со мной как с куском мяса.

Я строго на него взглянула.

– Ты должен допрашивать ее! – напомнила я.

– Это чертовски трудно, ведь она не разрешает мне говорить, – парировал он.

– Почему это?

Он нетерпеливо махнул рукой.

– Она что-то говорит про выражение лица, хочет, чтобы на нем отражались героизм и благородное страдание, а весь эффект теряется, когда я буднично болтаю с ней о погоде. Она и слова мне не дает сказать после того, как я принимаю нужную позу.

– Да, не повезло, – посочувствовала я. – Но она же должна давать тебе время размяться. Можно притвориться, что у тебя что-то защемило. Или скажи ей, что у тебя ревматизм, – предложила я.

– Ревматизм? Мне тридцать один! – сказал он обиженно. – Это пока не по возрасту.

– Неужели? – послышался голос из дверей. Я не заметила, как вернулась мисс Толбот; оставалось только надеяться, что она не подслушивала наш разговор. Но она выглядела совершенно спокойной, может быть, слегка задумчивой – такое выражение лица часто встречается у людей искусства, когда кажется, будто они слушают музыку, которую не могут уловить окружающие. Она торопливо зашла в комнату с пригоршней угля в руке.

– Вот, нашла. Этот дурак Гилкрист не постеснялся забрать себе весь мой уголь и думал, что я не замечу, – пробормотала она и повернулась к Стокеру. – На место, прошу вас. Мы потеряли минут десять, не меньше.

Стокер занял прежнюю позу на возвышении в центре комнаты, а она принялась так и сяк поворачивать его конечности, будто это был манекен. В одной руке он должен был держать меч, а в другой – мерзкую восковую голову. Она должна была напоминать нам о Медузе, побежденной Горгоне, убийство которой Персеем было славнейшим из его достижений.

Мисс Толбот обошла вокруг Стокера, несколько раз изменяя наклон его головы.

– Голова должна встать правильно, тогда за ней подтянется и все остальное, – сказала она скорее себе, чем кому-то из нас, остановилась и смерила его взглядом, а затем жестом подозвала меня к себе.

– Какая хорошая линия шеи, правда? – спросила она, но не стала ждать ответа. – Я чуть не пять лет трудилась над серией греческих героев, и сейчас мне не хватает только Персея. Не представляете, как долго я искала это идеальное сочетание – неистовой мужской силы и благородного страдания, соединенных в одном теле, – сказала мисс Толбот. У бедного Стокера вид был совершенно растерянный.

– Это очень мило. Но почему же Персей должен страдать? Он же одолел Медузу, разве нет? И довольно быстро, если мне не изменяет память.

– Но какой ценой?! – откликнулась она, разгорячаясь от этой беседы. Она подошла ближе к Стокеру и продолжала говорить, водя рукой по его мускулам. – Вы должны помнить, что он был принцем в Аргосе, зачатым с помощью золотого дождя, когда Зевс удостоил своей любовью прекрасную принцессу Данаю против воли ее отца, сурового Акрисия. Только вообразите себе эту ужасную сцену: разгневанный царь запирает собственных дочь и внука в деревянный ящик и велит бросить в море, опасаясь, как бы не сбылось древнее пророчество о том, что его ждет смерть от руки внука. Как долго мучились бедная Даная и ее ребенок, когда их носило по волнам, каждую минуту они ожидали смерти, пока их наконец не прибило благополучно к берегам острова Серифос! Такое страдание должно быть написано на лице, неужели вы не понимаете?

– Ах да, конечно, – протянул Стокер.

Художница восторженно продолжала.

– Представьте себе, как потом его, такого нежного и изящного, ведь он, в конце концов, был сыном Зевса, другой завистливый царь просит добыть голову Медузы. Только подумайте: вот он стоит перед ужасной пещерой Горгоны, зная, какое чудовище ожидает его внутри, и уже почти не надеясь вновь увидеть свой дом и родных. Я так ясно представляю себе эту картину!

Она поправила складку на плаще, накинутом Стокеру на плечи, и наткнувшись на крепкие мускулы, покрытые татуировками, крепко стиснула пальцы.

– Какие развитые бицепсы, – пробормотала она.

– Жаль, что это произведение не будет оценено по достоинству, – сказала я обыденным тоном. – По крайней мере, что его не сможет увидеть человек, который был вдохновителем всей серии.

Сначала мне показалось, что она меня не слышала, настолько погружена она была в мысли об искусстве. Но ее пальцы на плаще напряглись так, что на бархате остались следы. Потом она повернулась ко мне, и я поняла, что она побледнела.

– Мисс Спидвелл, благодарю вас за желание помочь. Но то, о чем вас попросила принцесса, просто жестоко.

– Жестоко спасти человека от виселицы? – спросил Стокер, не поворачивая головы.

Ее маленькие руки сжались в кулаки.

– Жестоко думать, что вы можете это сделать, – возразила она неожиданно хриплым голосом. – Майлза Рамсфорта вот-вот повесят. Все, кто знал его, кому он был дорог, уже так или иначе смирились с этим. Почему же Луси не может?!

– Потому что она не верит, что он виновен. Ведь есть же здесь место сомнению? – предположила я.

– Сомнению? – Ее серые глаза смотрели очень сурово. – Для вас это просто теория, фигурки, которые двигаются по доске с черными и белыми квадратами, отвлеченное упражнение, тренировка ума и изобретательности. Но на кону жизни, жизни реальных людей, ничего для вас не значащих. – Она была настолько напряжена, что казалось, если тронуть ее пальцем, она рассыплется на кусочки.

– Мисс Толбот, – сказал Стокер, спускаясь с возвышения, – если вы знаете хоть что-то, что может нам помочь…

– Я ничего не знаю! – закричала она. – Но правосудие признало его виновным. Кто мы такие, чтобы сомневаться в их правоте?

– Правосудие нередко ошибается, – сказала я ей. – Почему вы уверены, что Майлз Рамсфорт виновен?

Она сжала губы и ничего не ответила.

– Мисс Толбот, что вы знаете? – опять спросил Стокер.

Она расправила юбку и подвернула манжеты с раздражающей тщательностью.

– Я знаю, что правосудие признало Майлза Рамсфорта виновным и приговорило к повешению. И никто ни на земле, ни на небе не может этому помешать.

Она взяла уголь твердой рукой.

– Мистер Темплтон-Вейн, пожалуйста, займите свое место.

Стокер посмотрел на нее долгим, оценивающим взглядом, а потом сделал то, о чем она просила. Он бросил на меня быстрый взгляд, а я коротко покачала головой. Не было смысла продолжать эту беседу. Момент был упущен.

Я пошла к двери.

– Не хочу мешать вашему процессу. Оставлю вас одних.

– Хорошо, – сказала она. Не успела я еще закрыть за собой дверь, как она уже повернулась ко мне спиной. Я прислонилась к стене и несколько минут стояла, тяжело дыша; наконец я взяла себя в руки.

Глава 15

Стараясь не шуметь, я быстро направилась в комнату Гилкриста. Осторожно постучалась, но не получила ответа. Затаив дыхание, я толкнула дверь и проскользнула внутрь. Окна не были занавешены, и комнату заливал приятный свет, в длинных лучах кружились пылинки. Это помещение, очевидно, всячески сопротивлялось рукам горничной, и я подумала, не Черри ли досталась участь прибирать здесь. На незастеленной кровати в углу безошибочно угадывались следы недавних бурных занятий. До меня донесся соленый запах пота и кое-чего более интимного, и я заметила темную влажную полоску на белой простыне. С отвращением сморщившись, я начала медленно обходить комнату; оставив без внимания большое собрание полотен, я приблизилась к скромной книжной полке. Там было всего несколько книг, все – по искусству, как я выяснила, перебрав их одну за другой и быстро пролистав страницы. Поставив на место последнюю книгу, я услышала скрип половицы, обернулась и с бьющимся сердцем поняла, что в комнате не одна. В дверях стоял крупный мужчина; он молчал, а лицо его было в тени, и я не сразу поняла, что это Гилкрист. Кажется, он не собирался входить и словно размышлял, как поступить дальше.

Я всегда считала, что лучшая защита – это нападение, а потому вступила в разговор первой.

– Мистер Гилкрист, полагаю? Ну да, конечно. Мы с вами встречались внизу, в холле, недавно, во время приема, но сомневаюсь, что вы что-то помните об этом. Надеюсь, вы простите мне мое вторжение, но я совершенно заблудилась. А это ваша комната? – Я распахнула глаза с невинным видом и протянула ему руку. Она надолго повисла в воздухе между нами, но наконец он пожал ее, будто против воли. Он стиснул мою руку в своей горячей и влажной ладони.

– Мисс Спидвелл, не так ли? Какая неожиданность, – пробормотал он. Он долго не отпускал мою руку, внимательно глядя мне в глаза. Кажется, он неожиданно принял какое-то решение, потому что вдруг пошел вперед, не выпуская моей руки; затащив меня таким образом в комнату, он закрыл за нами дверь.

– Идите сюда. Хочу вам кое-что показать. – Он указал на картины. – Посмотрите и скажите, что вы о них думаете.

По собранию полотен я поняла, что мистер Гилкрист был исключительно портретистом. Все картины ограничивались строго одной темой: на них изображались женщины по плечи, все одного размера, и почти у всех одинаковые выражения лиц – блаженства и неги. Я подошла к ближайшей работе и рассмотрела ее на свету. На ней была блондинка, немного старше тридцати, как мне показалось, плечи укутаны в волны зеленого шелка, очень идущего к ее карим глазам. На коже играет чуть заметный румянец, вспыхнувший от какого-то напряжения, влажный локон спадает на обнаженное плечо. Не нужно было обладать богатым воображением, чтобы понять, чем она занималась непосредственно перед тем, как была написана картина, и я с осуждением взглянула на художника.

– Право же, мистер Гилкрист, – сказала я с некоторой строгостью в голосе, – я знаю эту даму. Она жена директора Королевского музея естественной истории и крайне уважаемая мать четверых детей.

– Не такая уж уважаемая, – серьезно возразил он.

В притворном гневе я погрозила ему пальцем.

– Не утруждайтесь делать вид, что вы смущены. Я все равно вам не поверю.

По его лицу расползлась улыбка. Это была улыбка ангела, но кого-то из младших, озорника, который мог таскать за локоны Люцифера или тыкать иголкой святого Петра.

– Ну хорошо, да. Я был с ней перед тем, как написал эту картину, дважды.

Я обвела жестом остальные картины.

– И с остальными вы тоже… были? Со всеми?

Он развел руками, изображая невинность.

– Нет, но почти.

Я с возмущением покачала головой, а он серьезно посмотрел на меня.

– Это не моя вина, мисс Спидвелл! Их мужья и отцы платят за то, чтобы я их написал, сделал из них богинь, увековечил на полотне! Если речь о светской красотке, ничего не может быть проще. Она уверена в себе, не сомневается в неотразимости своих чар. Тогда я нахожу в ней какой-то недостаток: говорю, что нос у нее слегка длинноват или подбородок слишком резкий. И вот от уверенности не осталось и следа, она смущена, а раз именно я стал причиной такого состояния, то только я и могу все исправить. Я делаю ей комплимент относительно чего-то, что никто до меня не замечал. У нее может быть ухо в форме раковины, нежное и изящное, или шея изгибается как у лебедя. И вот она уже расцветает.

– А как с дурнушками? – спросила я.

Довольная, ленивая улыбка вновь появилась на его лице.

– С ними еще проще. Они не привыкли к тому, чтобы их красотой восхищались, и сразу заподозрят фальшь, если идти напролом. А потому я убеждаю их, медленно, очень медленно. Говорю, как спокойно чувствую себя рядом с ними, и они расслабляются, потому что расслаблен я. Потом говорю, что никак не могу смешать нужный цвет для глаз, потому что никогда прежде не видел глаза такого цвета. Но постойте! Конечно, видел, – сказал он торжественно. – В игре солнечных лучей на поверхности изумрудного моря, или в пестрой зелени лесной долины, или в густом и шелковистом соболином меху.

Я хмыкнула.

– Неужели это работает?

– Как часы, – заверил он меня. – Будь то правда или лесть, но каждой женщине нужно делать комплименты: у нее обязательно есть что-то, чего никто никогда не замечал, но о чем она сама знает. И тогда ты становишься тем единственным, кто сумел оценить ее по достоинству. И вот она твоя.

Он сделал шаг ко мне. Я уловила теплый аромат постельных упражнений, исходивший от его кожи, влажный запах переплетенных рук и ног. Мне стало интересно, с кем он недавно здесь забавлялся.

Но он думал о другом.

– Знаете, какой комплимент я мог бы сделать вам, мисс Спидвелл? – спросил он ласковым, тихим голосом.

– Нет. Скажите, – велела я.

Он подошел еще ближе и сказал так, что его губы почти касались моего уха.

– Никакого.

Я приподняла бровь.

– Неужели?

Он поднял палец и очертил линию вокруг моих скул, почти касаясь моего лица, но все же не касаясь.

– Любой другой мужчина стал бы говорить о ваших глазах. Фиолетовые глаза – большая редкость, это настоящее сокровище, их нельзя не заметить. Разве мужчина устоит перед таким искушением? А губы: такие пышные и готовые к поцелую, как вишенки, упругие и сочные во рту. – Он останавливался взглядом на тех чертах, о которых говорил. – И остроумие ваше мне хвалить не стоит. Вы достаточно умны и знаете себе цену. Вы неустрашимы и неутомимы, и я не стану говорить об этих качествах, которыми вы так гордитесь, – добавил он, будто размышляя вслух, и стал медленно ходить вокруг меня, рассматривая всю, от мысков сапог до шляпки на голове. Он подошел ко мне сзади и заговорил в другое ухо, и на этот раз его губы коснулись меня, защекотали мочку, почти незаметно, неотличимо от теплого дыхания. – Да, правда, мисс Спидвелл, я отмечу в вас только одно – невероятное, несравненное любопытство. – Он щелкнул зубами у моего уха, почти укусив за мочку, и тихо, по-волчьи зарычал.

Рукой он обхватил меня за талию, не очень сильно, но так, чтобы притянуть к себе, прижал меня спиной к своей груди и зарылся носом мне в волосы, так что я почувствовала его жаркое дыхание. Он застонал.

– Вы пахнете розами, специями и чем-то еще, – пробормотал он; его губы двигались от крепко заколотых прядей к основанию шеи. – Кажется, это теплый мед. От этого запаха у меня кружится голова, – прошептал он, высвободил прядь моих волос и стал накручивать ее на палец.

– А меня поражает то, что вы пытаетесь соблазнить меня, когда в вашей постели еще не просохли следы упражнений с другой женщиной. Но попробовать стоило, – сказала я ему, аккуратно высвобождаясь из его объятий. Он опустил руку и с изумлением смотрел на меня, пока я закалывала выбившуюся прядь волос. Затем с раздражением прищурился, но я не стала обращать на это внимания.

– Да ладно вам, мистер Гилкрист, не дуйтесь. Уверена, что эти фокусы срабатывают со многими женщинами, но у меня гораздо больше опыта в соблазнении, чем у вас, и я с тридцати шагов вижу все уловки.

Он смотрел на меня с полным недоумением.

– И что же меня выдало?

Я сочувствующе улыбнулась ему.

– Когда мужчина действительно хочет женщину, ему бывает сложно это скрыть. А некоторые части вообще никак не спрятать, – добавила я, многозначительно посмотрев на его совершенно плоские брюки.

Я вышла, а он остался кипеть от возмущения.

Закрыв за собой дверь в комнату мистера Гилкриста, я спустилась по ступеням, чтобы расстояние между нами увеличилось, насколько возможно. Еще раньше я заметила под лестницей маленький чулан, отлично подходящий для того, чтобы вешать там верхнюю одежду и складывать зонты; идеальное место, чтобы скрыть плащ, в котором совершил преступные действия, решила я. Не прошло и минуты, как я нашла этот плащ. Кто-то спрятал его на вешалке под ольстером^[14] и ярко-зеленой шинелью. Я вытащила его с радостным возгласом. Я принесла с собой клочок ткани, который добыл Гексли, и сейчас мне не составило труда найти, откуда именно он выдран: он идеально подошел к рваному в одном месте подолу. Я стала тщательно осматривать плащ и нашла в капюшоне светлый волос – явно из золотых локонов Джулиана Гилкриста, отметила я с чувством удовлетворения.

Я взглянула на подкладку и сразу заметила надпись кириллицей. Я не удивилась. Он был слишком ярким для мужского плаща, не по цвету, конечно, но по пышности и исполнению. Как раз подходящий предмет гардероба для человека, выросшего, как сэр Фредерик, при богатом царском дворе. Сунув руку в карман плаща, я обнаружила там небольшую эмалированную пудреницу, из тех, что дарят дамам их обожатели. Это была милая вещица, и даритель озаботился тем, чтобы подписать ее.

– «Эмме», – пробормотала я. – Черт, это еще больше все запутывает.

Кто из них носил его последним? Но у меня, по крайней мере, теперь было доказательство того, что злоумышленник, оставивший угрозу у нас на двери, проживает в Хэвлок-хаусе. Перекинув плащ через руку, я выскользнула из чулана и прикрыла за собой дверь.

Проходя через зал Эхо, я увидела ее, юную горничную Черри. Она присела в быстром реверансе и свернула со своего маршрута так, что обошла с другой стороны фонтана, как бы держась от меня подальше.

– Похоже на защитную реакцию Phengaris alcon, – пробормотала я. У этой бабочки, голубянки алькона, было немало приемов, помогающих избежать рук охотника, но я знала их все наизусть. Я обогнула фонтан и бесшумно прошла за ней вниз по ступенькам в кладовую и прочие подсобные помещения. Она, не оглядываясь, зашла в одну из комнат. Я проскользнула вслед за ней, заставив ее вскрикнуть от неожиданности.

– Мисс! Что вы делаете в кладовке? – спросила она. – Кухарке это не понравится.

Я огляделась, заметив полки, уставленные всевозможными продуктами: здесь – головка сыра, щедро покрытого сине-зеленой плесенью, там – открытая банка с соленьями, рядом с ней – корзина яиц.

– Я хотела поговорить с тобой; главным образом потому, что ты так старалась этого избежать.

Она слегка покраснела.

– Не знаю, о чем вы, – сказала она, упрямо прикусив нижнюю губу.

Девушка очень мило общалась со мной при первом знакомстве, и сейчас я не могла понять, из-за чего она на меня рассердилась. Но вдруг мне пришла в голову мысль, и я выстрелила почти вслепую.

– Черри, ты была недавно в комнате мистера Гилкриста? А если конкретнее, ты была с ним в постели?

Она вздернула подбородок и решительно наклонилась вперед, как боксер, готовый к бою.

– А что, если так? Девушка имеет право повеселиться, – сказала она мне с некоторым жаром.

– Конечно, имеет. Я, кстати, большой защитник именно этой теории, даже более того: могу сказать, что очень завидую, ведь тебе только что удалось удовлетворить свои физические потребности. Мне уже очень давно не представлялось такой возможности, – с сожалением добавила я.

Черты ее лица заметно расслабились.

– То есть?..

– Да, дитя мое. Я твердо верю, что и для души, и для тела полезны регулярные занятия такого рода. А большинство людей не так просвещено, как мы с тобой. Но у меня есть правило: никогда не заводить интриги в Англии.

– Значит, вы с мистером Г., вы не…

– Мы – нет, – заверила я ее.

Она окончательно расслабилась и откинулась назад.

– Мне было любопытно. Я знала, что вы были в его комнате, а мистер Г. довольно… ну… скажем так, он ни за что не откажется от такого предложения и не будет особо разбираться.

Я слегка улыбнулась.

– Совершенно определенно я не делала ему никакого предложения. Мне было интересно взглянуть на его работы.

– Да, он прекрасный художник, это правда, – выдохнула она. – Но ему далеко до хозяина.

Ее глаза так блестели, когда она говорила о сэре Фредерике, что я сразу прониклась к ней за это теплотой.

– Ты очень предана сэру Фредерику, правда?

– Да я и умереть за него готова, – решительно сказала она.

– А может, и убить за него? – пробормотала я.

– Что, мисс? – Она отшатнулась, чуть не опрокинув тарелку с нарезанным окороком.

– Ничего, – Я махнула рукой. – Мне нужны ответы на несколько вопросов, и эти ответы могут помочь твоему хозяину, – сказала я, лишь немного покривив душой.

Она с сомнением взглянула на меня, но коротко кивнула: преданность хозяину победила природную осторожность.

– Да?

– Вот плащ, – сказала я, подняв руку с плащом. – Я знаю, что его надевал мистер Гилкрист, а также, думаю, мисс Толбот. Кому он принадлежит?

Она пожала плечами.

– Не могу сказать, мисс.

– Не можешь или не скажешь?

– Не могу, – повторила она. – Он висит в чулане под лестницей. Им пользуются все.

– Все? Не думаю. Он очень длинный, не всем подойдет. – Я вытянула плащ во всю длину.

– Мисс Толбот надевает его, когда на улице грязно, чтобы полностью прикрыть юбку. Мистер Гилкрист берет его, когда наносит визит даме, с которой ему не положено проводить время: он совершенно не похож на его обычное пальто.

– Ярко-зеленое, которое тоже висит в чулане? – спросила я.

– Да, оно. И мисс Артемизия тоже его носила. Ей он был не так длинен, как мисс Толбот, но ей нравилось, как он смотрится. Она говорила, что в нем у нее очень романтичный вид.

– А сэр Фредерик?

– Ну, вообще-то, это его плащ. Он его из России привез, представляете? – сказала она, подтверждая мои предположения.

– Я так и думала. А есть кто-нибудь в этом доме, кто не носил этот плащ?

Она опустила глаза.

– Я не должна была этого делать, – уклонилась она от прямого ответа.

– Но ты его надевала?

– Дважды, – сказала она, решительно вздернув подбородок. – Но вы же никому не скажете, мисс, правда? Я, конечно, не должна его надевать, но он такой теплый, а поход по магазинам иногда бывает таким долгим…

– Ничего страшного, – ответила я. Я не собиралась создавать девушке лишние трудности. К тому же с некоторым удовлетворением я осознала, что она сейчас подтвердила одну мою мысль: вероятнее всего, нашим злодеем был не виконт Темплтон-Вейн. Кто бы ни оставил записку у нас на двери, это был свой человек в Хэвлок-хаусе.

Просто чтобы убедиться, я задала еще один вопрос.

– А сюда когда-нибудь заходил джентльмен по фамилии Темплтон-Вейн? Не тот, что позирует сейчас мисс Толбот, – уточнила я. – Его брат. Он старше, и его зовут Тибериус.

Она в задумчивости сдвинула брови.

– Я такого не помню. И у него такое странное имя, я бы точно запомнила.

– Да, пожалуй, ты права. А теперь скажи мне, Черри, строго между нами. Я знаю, что Артемизия и Майлз Рамсфорт были любовниками. Предполагаю, ты тоже знаешь об этом.

– Да, мисс. Я несколько раз видела, как он выходил из ее комнаты рано утром.

– А ты знала, что она ждала ребенка?

Она опустила голову.

– Да. Я сказала ей, что знаю, как решить эту проблему, но она лишь рассмеялась. Призналась, что хочет малыша, хоть верьте, хоть не верьте. Вообще-то, – продолжала она тихо и доверительно, – она очень боялась. После третьего месяца начались кровотечения от любого напряжения. Она думала, что потеряет его, так-то вот. Не представляете, как она была расстроена!

– Но она его не потеряла, – подсказала я.

– Нет, мисс. Я ей рассказала о своей маме. У нее в каждую беременность такое бывало, и укрепляющий настой малинового листа всегда ей помогал. Она сохранила всех детей, хотя ей было бы гораздо легче, если б остались не все, это правда, – добавила она.

– А сколько детей у твоей матери, Черри? – спросила я.

– Тринадцать, и еще один родится в будущем месяце, – сказала она с кислой миной. – Почти все мое жалованье отправляется домой, а оно у меня и так маленькое, но не могу же я оставить крошек голодать.

Она тяжело вздохнула, а я достала из кармана монетку.

– Это тебе за помощь, – сказала я ей.

Она прищурилась.

– А это случаем не милостыня, мисс? Я милостыню не беру, умею сама зарабатывать деньги.

– Я в этом не сомневаюсь, но так принято – платить за информацию во время расследования.

У нее округлились глаза от любопытства.

– А вы расследователь, мисс? Настоящий?

– Нет, дитя мое. Можно сказать, совершенно ненастоящий. Но меня просили заняться смертью Артемизии и постараться убедиться, что человек, которого осудили на смерть, действительно виновен.

Она покачала головой, тихо охая.

– Бедный мистер Рамсфорт. Мне неприятно об этом думать. Как и всем нам. Всегда такой веселый и монеток за услуги не жалел. Некоторым жалко даже пенни, – сказала она мрачно, – но мистер Рамсфорт не такой. Грустный будет день, когда его повесят, даже не сомневайтесь.

– А ты думаешь, он виновен?

Она заморгала.

– Ну а как же, мисс. Ведь суд счел его виновным. А эти джентльмены уж знают свое дело, правда?

Меня восхитила ее трогательная вера в наше правосудие.

– Конечно, тебе естественно так думать, – ответила я.

Тогда она взяла у меня монетку и аккуратно опустила в карман.

– Черри, а тебе нравится мистер Гилкрист? Я имею в виду как человек?

Она задумалась.

– Он красивый, – сказала она наконец. – Конечно, монетки от него не дождешься, это правда, но на него так приятно смотреть. И у него такие мягкие волосы… – Она замолчала, и я почувствовала, что она что-то недоговаривает.

Я мягко подтолкнула ее.

– А что еще, Черри? Что тебе в нем нравится?

– Это не то, что нравится, – поправила она меня. – Это то, за что я его жалею.

– Жалеешь? Но ведь мистер Гилкрист наделен талантом и ангельской внешностью. У него хорошие связи и многообещающее будущее. Почему тебе его жалко?

– Ой, мисс, я не могу это объяснить! – Она в замешательстве умолкла, но потом ее лицо прояснилось. – Вы знаете, кто такие овцы, мисс? Ну вот, мой отец разводит овец, хотя дела у него идут не очень. Но он многому меня научил, и я вам скажу: в любом стаде всегда есть овца, которая не подходит. Паршивая овца, вот как ее называют. Она никогда не будет похожа на всех остальных.

– И мистер Гилкрист – это паршивая овца? – спросила я.

– Думаю, да. Я знаю, что такому человеку, как я, не пристало судить джентльмена, – поспешно сказала она, – но вы спросили, а я девушка честная.

– Да, ты честная, – сказала я. – Теперь я тебя оставлю с твоими делами.

Она поспешила из кладовой, ожидая, что я пойду за ней. Я уже собиралась выходить, но, повернувшись, краем глаза заметила какой-то предмет: на подносе лежало что-то большое и непонятное, прикрытое тканью.

Я осторожно приподняла эту материю, но уже заранее знала, что там увижу. На подносе лежала овечья голова, страшный предсмертный оскал обнажал все зубы. Один глаз, подернутый пленкой, слепо смотрел в потолок. Вторая глазница была пустая.

Придя за Стокером, я обнаружила его в скверном настроении. Наверное, битых два часа сидеть почти полностью раздетым в продуваемой комнате не очень-то весело, и я протянула ему кулек медовых конфет сразу же, как мы вышли из Хэвлок-хауса.

– Не могу поверить, что ты меня в это втянула, – проворчал он, благополучно забыв, что он тоже увидел в идее позировать мисс Толбот хорошую возможность проникнуть в дом.

– Только подумай, – попыталась приободрить я его, – ты будешь увековечен в мраморе!

Он хмыкнул и сунул в рот медовую карамельку.

– Надеюсь, это все не зря. Что ты выяснила?

По дороге в Бишопс-Фолли, в наш Бельведер, я рассказала ему все, что мне удалось узнать, а он время от времени заинтересованно мычал или что-то спрашивал.

– Итак, братец Тибериус попал у нас в список подозреваемых, и Гилкрист кажется прекрасным кандидатом в преступники, во всяком случае, в том, что касается присланных угроз, – заключила я. – Он часто носит плащ, тот самый, в котором был этот злодей у нас в саду, и у него был доступ к овечьей голове в кладовой.

– Как и у всех остальных, кто живет в Хэвлок-хаусе, – заметил он.

Я нахмурилась.

– У тебя есть идея получше? Тебе кто-то кажется более вероятным преступником?

Он медленно покачал головой.

– Сэр Фредерик – маловероятно, но не невозможно. И Черри очень уж с тобой разоткровенничалась. Может быть, чересчур. Вдруг она рассказывала тебе все это только для того, чтобы отвести подозрение от себя?

Я запротестовала, но он продолжал, не обращая на меня внимания.

– С Эммой Толбот тоже не все так просто. Там что-то происходит, под этой гладкой поверхностью. Она напоминает мне зимнюю реку: сверху толстый лед, но в темноте, на глубине, что-то движется.

– Очень поэтично, – сказала я. – Но у тебя нет доказательств.

Он победоносно взглянул на меня.

– Нет доказательств? – Он разгрыз еще один медовый леденец. – Пока ты рыскала по кладовым, выводила на чистую воду горничных и отбивалась от непристойных предложений Гилкриста, я обыскал комнату Эммы Толбот.

– Не может быть! – воскликнула я. – Когда же ты успел?

Он пожал плечами.

– Когда позируешь, вечно хочется пить. Я постоянно просил чая или воды. Когда она выходила, чтобы что-то мне принести, я надламывал несколько кусочков угля, чтобы он крошился, как только она возьмет его в руки, и ей приходилось идти за новым. И всякий раз, пока ее не было в комнате, я осматривал тот или другой уголок.

– Какая изобретательность! И что же ты нашел?

– Это, – сказал он, протягивая мне рисунок.

– Стокер! Но не стащил же ты это из ее альбома?! – укоризненно сказала я, заметив, что один край листа неровный – там, где его выдрали из переплета.

– Вообще-то, нет, – уверил он меня. – Его уже вырвали и скомкали: обрати внимание на эти заломы – и подозреваю, что это сделала Эмма Толбот. Она явно была очень зла в этот момент, – заключил он. – Но почему-то потом сменила гнев на милость и вновь расправила его. Он был зажат между двумя большими книгами.

Я изучила рисунок. Это был не шедевр. Выполнен в спешке, резкими длинными линиями. Но какая в них была сила! Они образовывали мужское лицо, и мне хватило одного взгляда, чтобы узнать его.

– Майлз Рамсфорт! – выдохнула я. – Она нарисовала Майлза Рамсфорта. – Я наклонилась, чтобы рассмотреть портрет поближе.

– Удивительно. Я знаю его только по газетным снимкам, а здесь она уловила нечто совершенно иное.

– Как это?

Я покачала головой.

– Не могу сказать, разве что… здесь он выглядит более благородным. Что-то очень изящное в профиле. И нижняя челюсть более решительная. Здесь не видно той слабости, которую я замечала прежде. Кажется, она изобразила его таким, каким он мог быть, а не таким, какой на самом деле.

– Ты фантазируешь! – сказал он неожиданно горячо, забрал у меня рисунок, сложил его и убрал себе в карман.

– Я верну его в следующий раз, когда окажусь в Хэвлок-хаусе. Если Эмма Толбот замешана в этой истории, ей лучше не знать, что мы установили связь между ней и Майлзом Рамсфортом.

В задумчивости я склонила голову набок.

– Стокер, как именно тебе удалось вынести этот листок из ее мастерской? Ты же должен был позировать совершенно обнаженным.

Он разгрыз очередную медовую конфету и загадочно мне улыбнулся.

– Тебе остается только гадать.

Глава 16

Мы вошли в Бишопс-Фолли через небольшую пешеходную калитку в дальнем конце поместья, пробрались через обширные сады, всевозможные искусственные руины и прочие причудливые строенияи оказались у Бельведера. Я толкнула Стокера локтем.

– У наших дверей визитер.

Стокер взглянул на нашего гостя и выругался.

– Черт бы тебя побрал… – начал он, но я остановила его, тронув за рукав, и приветствовала посетителя.

– Добрый день, сэр Руперт.

Сэр Руперт, второй из сыновей Темплтон-Вейнов, посвященный в рыцари барристер, снял передо мной шляпу, не обратив никакого внимания на младшего брата.

– Мисс Спидвелл, рад встрече.

– Рада вас видеть. Может быть, войдете?

– Черта с два он войдет, – возмутился Стокер.

Сэр Руперт с некоторым усилием подавил вздох.

– Как вижу, это будет утомительно. Да, мисс Спидвелл, я с удовольствием войду: не хочу выяснять семейные вопросы на улице при свидетелях, – сказал он, покосившись на шуршащие кусты.

– А, это? Это просто Патриция, не обращайте на нее внимания, – ответила я и рассказала ему о гигантской черепахе его светлости, когда мы вошли в Бельведер. Через несколько минут я уже достала коробку с печеньем и разлила виски по стаканам.

Сэр Руперт с видом знатока пригубил напиток и подержал его на языке.

– А это отлично. Я боялся, что вы предложите мне чай.

– Помню, в прошлую нашу встречу мы начали с крепких напитков, – сказала я ему. – В тех обстоятельствах это казалось уместным.

Мы обменялись многозначительными взглядами, а Стокер закатил глаза и осушил стакан.

– Руперт, зачем ты пришел?

Сэр Руперт продолжал потягивать виски, а я в задумчивости посмотрела на Стокера.

– У тебя и правда ужасные манеры, Стокер. Сэр Руперт, а он всегда был таким?

– Порывистым? Грубым? Думающим только о себе? Да, с колыбели. Его совершенно невозможно было исправить, хотя отец очень старался. Он еще и упрям как черт. Помню один случай, когда отец запретил ему участвовать в скачках у нас в имении, потому что он был еще недостаточно хорошим наездником.

– Представляю, как он разозлился. Это он умеет.

Сэр Руперт покачал головой.

– Нет. Все было еще хуже. Он украл лучшего отцовского скакуна, Теншебре, вскочил на него, даже не оседлав, и обогнал всех на поле.

– С тех пор отец никогда не отзывался плохо о моей езде, – с вызовом вставил Стокер.

– Этот конь уже никогда не был прежним, – сказал мне сэр Руперт. Я улыбнулась ему, а он с видимым удовольствием сделал еще один глоток.

– Вы добры ко мне, мисс Спидвелл, даже более, чем я того заслуживаю. Я услышал, что приключилось с Мерривезером, и теперь не знаю, как мне заслужить ваше прощение. Этого юнца надо просто выпороть за такое оскорбление.

– А откуда он узнал, что с мисс Спидвелл можно так обращаться? – спросил Стокер с явной грозой в голосе.

Сэр Руперт изящно покраснел: кончики ушей стали нежно-розового цвета.

– Боюсь, это моя вина. В тот вечер, когда похоронили отца, все мы, братья, собрались, чтобы выпить в память о нем последние запасы его наполеоновского бренди. И ты был приглашен на ту встречу, – добавил он, многозначительно посмотрев на Стокера. – Как бы то ни было, там оказалось гораздо больше бутылок, чем мы ожидали, и мы расправились со всеми. В какой-то момент я упомянул, что ты, может быть, не пришел из-за того, что у тебя встреча с мисс Спидвелл. Возможно, затем я даже заметил, что если бы у меня был выбор: выпить с братьями или провести вечер в такой очаровательной компании – я бы не колеблясь предпочел второй вариант, – добавил он, учтиво кивнув в мою сторону.

Стокер фыркнул с явным недоверием, но сэр Руперт продолжал.

– Естественно, за этим от обоих братьев последовали вопросы, и когда я попытался рассказать имо мисс Спидвелл, боюсь, немного разошелся в описании ее очаровательных черт.

Я широко ему улыбнулась.

– Не беспокойтесь, сэр Руперт, я все прекрасно понимаю.

– Я тоже, Рип, – вмешался Стокер. – Ты был пьян в стельку и делал о ней такие грубые замечания, что Мерри не мог найти себе места и при первой возможности притащился сюда, чтобы взглянуть на мисс Спидвелл собственными глазами. Более того, он заявлял тут, что она – моя любовница, – решительно сказал он.

Сэр Руперт закашлялся и начал бормотать извинения.

– Не стоит, – любезно сказала я. – Но память немного изменяет Стокеру. Мерривезер ничего не заявлял, он просто сказал, что был счастлив познакомиться с «дурной женщиной».

Сэр Руперт одним глотком допил свой виски, передернув плечами от крепости напитка.

– От всего сердца прошу меня простить.

Затем он повернулся к Стокеру.

– Брат сказал, что ты чуть не устроил ему взбучку, и я пришел извиниться перед мисс Спидвелл и сделать выговор тебе, но, кажется, вместо этого мне и самому сейчас достанется.

– Да что вы, сэр Руперт, мы, конечно, простим его, оправданием ему – горячность юности. Если я не готова справляться с недовольством, то вы имеете полное право мне его высказывать.

– Вы правда очень снисходительны, – сказал он мне и протянул свой стакан, чтобы я вновь наполнила его. Пока он пил, мы вели светскую беседу о состоянии дел на Самоа: немцы грозили усилить свое господство на островах, отрезав нам возможность вести там оживленную торговлю, о том, почему в саду его светлости не разрастается буддлея, и о предстоящем открытии театра «Хеймаркет» после реконструкции.

Мы все болтали, но тут начали бить часы, сэр Руперт вскочил на ноги, хотя не слишком уверенно, и воскликнул, что опаздывает куда-то на ужин. Я проводила его до двери, а Стокер с мрачным выражением лица остался сидеть, развалившись в кресле и вытянув вперед скрещенные ноги.

В дверях сэр Руперт тепло пожал мне руку.

– Вы очень любезны, мисс Спидвелл… А, да, я что-то хотел обсудить с Ревелстоком, но черт бы меня побрал, совершенно не помню, что именно… – нахмурился он.

Я высказала предположение.

– Может быть, что-то, связанное с отцовским наследством?

– О боги, конечно! – воскликнул он. – Вы чудо, мисс Спидвелл, действительно наследство. Но как же вы догадались?

– Мерривезер приходил с тем же поручением.

– А… ну что сказать… у него это получилось не лучше, чем у меня, – заметил он с печальной улыбкой, затем понизил голос: – Вы оказываете на него большое влияние, на Стокера. Я был бы очень благодарен, если бы вы попытались его убедить.

– Влияние! Дорогой сэр Руперт, вы ошибаетесь. Мы коллеги, наверное, даже друзья и вечно ссоримся, как кошка с собакой.

Он загадочно улыбнулся.

– Ну, как скажете. Хотя лично я замечаю… что-то совсем иное. В общем, если он наконец ответит солиситорам, это и правда очень облегчит нам жизнь. Понимаете, Тибериус, то есть новый лорд Темплтон-Вейн, начинает волноваться, а когда Тибериус волнуется, всем может не поздоровиться, – сказал он с содроганием.

Видя сэра Руперта в таком плачевном состоянии, я подумала, как нечестно с моей стороны было бы воспользоваться ситуацией, чтобы расспросить его о связи лорда Темплтон-Вейна с Елисейским гротом. И, конечно, не стала терять ни минуты.

Я одарила его самой обворожительной из своих улыбок.

– Интересно узнать что-нибудь о новом виконте, – сказала я ему. – Что он за человек?

– Властный, – не задумываясь ответил он. – Настоящий старший брат, воспитан, чтобы повелевать. Он был ужасно испорченным ребенком, но, к его чести, сумел избавиться почти от всех дурных качеств, хотя все-таки ждет, что все будут его слушаться.

– Настоящий капитан Блай^[15], – предположила я.

– Ну, не так все плохо, – поспешил он меня поправить. – Но он бывает очень требовательным. Сложность в том, что он очень остро чувствует свою ответственность во многих сферах и от этого порой становится невыносимым.

– А существует ли леди Темплтон-Вейн?

Он покачал головой и сразу потерял равновесие, но удержался на ногах.

– Сейчас – нет. Была когда-то, но эта девушка совсем ему не подходила. Он женился на ней только потому, что она была дочерью герцога, а он хотел еще больше очистить нашу кровь. Но ему повезло: бедная девочка умерла через два года.

– И он не женился повторно?

Сэр Руперт пожал плечами.

– Ему на это духу не хватает. Не поймите меня неправильно: ему нравятся хорошенькие пампушки, – сказал он, но сразу прикрыл рот ладоньюи пригладил усы. – Не стоило мне этого говорить. Простите меня, мисс Спидвелл.

– Ничего страшного, сэр Руперт. В конце концов, мы взрослые люди и, конечно же, можем обсуждать такие вещи без смущения. Было бы удивительно, если бы человек такого положения, как лорд Темплтон-Вейн, не предавался каким-нибудь развлечениям. Скажите-ка, а все его увеселения имеют общепринятый характер или он увлекается чем-то необычным?

– Необычным? Вы имеете в виду что-то вроде филателии? – спросил он, нахмурившись.

– Нет, сэр Руперт, что-то вроде оргий.

Он издал странный звук, а его глаза распахнулись так широко, что я увидела белые ободки вокруг зрачков.

– Моя дорогая мисс Спидвелл, сама мысль… Простите, кажется, мне нехорошо.

Его вывернуло наизнанку у ближайшего куста, после чего он вернулся ко мне, прижимая платок ко рту.

– Думаю, мне лучше сейчас уйти, мисс Спидвелл, – сказал он извиняющимся тоном. Он выглядел точно так же, как Гексли, когда вляпался в саду в какую-то невообразимую гадость.

– Вы уверены, что сможете добраться до дома, сэр Руперт?

Он поднял руку.

– Конечно. Свежий воздух, несомненно, пойдет мне на пользу, – заверил он, постепенно приходя в себя, надел шляпу и задорно постучал по ней сверху. – Всего хорошего, мисс Спидвелл! – закричал он уже на ходу и врезался всего в несколько кустов по дороге.

Естественно, вернувшись в Бельведер, я не стала сразу заговаривать со Стокером об отцовском наследстве. По опыту общения с мужскими особями нашего биологического вида я знала, что самый простой способ заставить их поступить по-моему – попытаться уговорить их сделать ровно противоположное.

– Думаю, ты совершенно прав, что не обращаешь внимания на требования своей семьи, – начала я, устроившись перед коробкой с унылыми бражниками Sphingidae.

Стокер в тот момент читал газету; он слегка опустил ее и уставился на меня с подозрением поверх страницы.

– Неужели?

– Конечно. Ты уже много лет спокойно обходился без них, никак не вступал в контакт. Так чего беспокоиться сейчас? Можешь смело и дальше бросать все их письма в огонь, не читая.

Он хмыкнул.

– Вероника, я вижу тебя насквозь.

– О чем это ты?

Отложив газету, он поднялся и подошел ко мне вплотную. Но я не отрывала взгляда от своей моли.

– Я вот о чем: напрасно ты думаешь, что можешь с такой же легкостью обвести вокруг пальца меня, как и всех своих безмозглых любовников.

Я вспылила.

– Никакие они не безмозглые! Уж поверь мне, Стокер. Я бы никогда не завязала интрижку с мужчиной, которого можно было так описать.

Он скрестил руки на своей широкой груди.

– Прекрасно. А какое слово подойдет мужчине, которым крутит женщина?

Я резко отодвинула стул и встала лицом к лицу со Стокером.

– Я никем не кручу.

– Конечно, крутишь, – ласково сказал он. – Пользуешься силой своего характера, чтобы сделать все по-своему, и совершенно не задумываешься о том, чего хотят другие.

– Это абсурд. Ничего подобного. Я никогда так себя не веду.

Он начал загибать пальцы.

– Ты втянула меня в расследование смерти барона, – сказал он.

– Это ты похитил меня, потому что думал, что я его убила! – возразила я. – Так что, кажется, вину за то, что мы занялись этим расследованием, можно полностью возложить на тебя.

– Но ты ни за что и сама от него не отказаласьбы, – напомнил он мне. – Далее. Ты убедила лорда Розморрана организовать экспедицию на Фиджи, а не в Африку, хотя знала, что я предпочел бы Конго.

Он продолжал в том же духе, припомнив не меньше дюжины подобных историй, а я слушала его с нарочито скучающим видом.

– Ты закончил? – спросила я ледяным тоном, когда он наконец прервался, чтобы сделать вдох поглубже.

– Закончил? Да я еще даже не углубился в эту тему.

– Неужели? Ну что ж, прекрасно, но раз уж ты готов обвинять меня во всем этом, не забудь, что и твои руки по локоть в грязи.

– Какого дьявола?!

Я начала составлять собственный список.

– Ты похитил меня и заставил жить в бродячем цирке, – сказала я ему. – Решил, что уже пора переделывать чучела из этой коллекции, хотя каталогизация еще даже не движется к завершению, просто потому, что не любишь «бумажную работу», по твоим же собственным словам.

Я, в свою очередь, нашла не меньше дюжины причин, в чем можно было его обвинить. Мы стояли уже совсем вплотную, превращая тихое недовольство в горячее взаимное обсуждение недостатков. Я припомнила ему сомнительную гигиену и нравственность, напала даже на его научные методы. Он ловко парировал, что в отношении морали ему до меня, конечно, далеко, а уж по тугодумию я дам фору любому девятилетнему ребенку.

В общем, ссора получилась прекрасная – мы оба взбодрились и быстро избавились от подступавшей хандры. Когда пыль улеглась и мы уже могли спокойно взглянуть друг на друга, Стокер задумчиво посмотрел на меня.

– Так что сказал тебе Руперт о Тибериусе?

Я даже не стала спрашивать, как он понял, что я разузнавала у сэра Руперта о виконте. Хотя мы были не так давно знакомы, между нами существовала некая ментальная связь, какой прежде у меня ни с кем не случалось. Это всякий раз выглядело как ловкий фокус: он часто мог предугадать мои действия и мотивы, но и у меня это получалось не хуже, а потому меня это почти не беспокоило.

– Ничего интересного. Я попыталась перевести разговор на то, участвует ли лорд Темплтон-Вейн в каких-то оргиях. Но это мне совершенно не помогло.

Губы Стокера слегка скривились, будто он с трудом сдерживал приступ смеха.

– Представляю себе. И что же он сказал?

– Почти ничего. Он был слишком занят: сдавал весь свой виски в ближайший куст.

Стокер выругался.

– В жизни больше не стану тратить на него хороший односолодовый напиток.

Я вздохнула и потянулась.

– Трудный был день.

– Но и не совсем бесполезный, – согласился он.

– Со стороны можно сказать, что мы сделали все, что могли, и даже больше, – сказала я.

– Да, сделали.

– А вечером пойдем еще куда-то?

– Конечно. Подозреваю, ты хочешь вернуться в Литтлдаун и проверить, не удастся ли нам пробраться в сам особняк. Или желаешь еще раз отказать Гилкристу, а заодно опять обыскать его комнату в Хэвлок-хаусе? Вероятно, его не будет дома вечером.

– Ни то, ни другое. – Я замолчала, позволяя ему самому догадаться, в чем дело.

– Вероника, нет, – сказал он решительно.

– У нас нет выбора. Это одна из нитей расследования, и мы должны ее проверить.

– Это не нить, – возмутился он. – Просто ты пытаешься влезть в мои семейные дела.

– И этому не было бы оправдания, если бы не тот факт, что имя Тибериуса Темплтон-Вейна мы видели в журнале, который вел Майлз Рамсфорт. – Я похлопала его по плечу. – Выше голову, Стокер. Я тебя об этом не просила бы, если бы от этого не зависела человеческая жизнь, но ведь зависит. К тому же, – сказала я, распахнув глаза с притворной невинностью, – если не пойдешь, я вынуждена буду заключить, что ты просто боишься встречи со старшим братом.

Следующие несколько минут Стокер упражнялся в грубости, припоминая все бранные слова, а я составляла в уме список бабочек, которых мне еще предстояло поймать, и уже дошла до Greta oto, стеклянной бабочки, когда он наконец успокоился.

– Все, закончил? – весело спросила я. – Так, ты говорил, что его светлость – поклонник театра. Значит, он точно не пропустит сегодня вечером открытие «Хеймаркета». Всегда можно в последний момент купить билеты в партер. Оденемся прилично, пойдем пить шампанское и «случайно» столкнемся с твоим старшим братом. Он так рвался с тобой поговорить, что точно предложит пообщаться с глазу на глаз, и тогда мы расспросим его о Елисейском гроте.

– Бесполезное занятие, – сказал Стокер сквозь сжатые зубы. – Судя по журналу, он не был там уже несколько месяцев.

Я смерила его долгим оценивающим взглядом.

– У нас не было возможности посмотреть последнюю страницу, а значит, мы не можем это утверждать с полной уверенностью. К тому же, Ревелсток Темплтон-Вейн, я отказываюсь верить, что ты позволишь умереть человеку только потому, что не хочешь говорить с братом.

Он заворчал, но не сказал ничего вразумительного, и я поняла, что бой окончен и победа осталась за мной.

– Мы должны перевернуть каждый камень в этом расследовании, и если это тебе неприятно, ну что ж, мне жаль.

Он закатил глаза.

– Все это расследование мне неприятно. Ты мило проводишь время с принцессой, а с меня сдирают шкуру и подают на блюдечке Эмме Толбот, как молочного поросенка.

– В следующий раз я лично вставлю тебе в рот яблоко и надену на шею ожерелье из веточек петрушки. А теперь поскорей приведи себя в порядок. У нас мало времени, – распорядилась я.

Я знала, что он согласился не из-за моих маленьких хитростей и колкостей. Стокер мог быть непоколебим как скала, если действительно чего-то не хотел. Все дело было в напоминании, что Майлза Рамсфорта могут повесить за преступление, которого он не совершал. Несмотря на все свои недостатки, Стокер был поборником справедливости, и мысль о том, что какой-то злодей пытается прикрыться Рамсфортом, толкала к действиям и его, и меня.

У меня было только одно платье, подходящее для посещения театра, – простого кроя, но эффектное, из лилового атласа, – и, убедив наконец Стокера поступить по-моему, я поспешила в свой домик, чтобы переодеться. Миссис Баскомб разрешила мне время от времени прибегать к помощи горничной, Минни, и вот сейчас она пришла ко мне, до зубов вооруженная разнообразным женским оружием. Она мечтала выучиться на камеристку, и миссис Баскомб сочла, что ей лучше потренироваться на мне, чем на дамах из семьи графа. Со своей стороны, Минни была так рада этой прекрасной возможности, что принялась за данное ей задание со страстью миссионера. Она сделала мне простую прическу: обошлась без обычных щипчиков для завивки и накладных локонов, лишь свободно собрала у меня на затылке мои собственные черные пряди, закрепив их каким-то поразительным количеством невидимых шпилек.

Я сама натерла себе лицо и декольте своим любимым розовым кольдкремом и воспользовалась французскими духами, но Минни дополнила эту картину, обильно припудрив меня, чтобы моя кожа засияла как персик. Она слегка коснулась моих губ розовой помадой собственного изготовления, нанесла понемногу мне и на щеки и сделала все это с таким мастерством, что стало казаться, будто все это очарование свойственно мне от природы, а вовсе не результат умелой работы. Затем в дело пошла тонкая, как карандаш, сурьма, и на этом уловки Минни закончились. Хорошенько затянув меня в корсет, она зашнуровала на мне лиловое платье, завязав ленты как можно туже, чтобы талия стала узкой, а зад поднялся вверх. В результате вид у меня получился необычайно соблазнительный, и я в очередной раз убедилась, что не зря я терпеть не могу модные аксессуары. Во время работы я всегда предпочитала простой, свободный лиф, в котором легко двигаться и совершать любые действия, но вечерний наряд обязательно предполагал настоящий корсет со всеми его ограничениями. С его помощью из любой девушки можно сделать что-то вроде беспомощной куклы, у которой талия неестественно тонка, а все остальные части фигурны до неприличия.

– Крайне неразумная одежда, – пробормотала я.

– Но в ней вы такая красавица, – выдохнула Минни.

Я улыбнулась, достала банкноту из своего ридикюля и вручила ей, а она аккуратно убрала деньги в карман.

Потом девушка с испугом уставилась на меня.

– Мисс, вы не надели свои драгоценности!

– У меня нет драгоценностей, – сказала я ей.

Она побледнела.

– Вы не можете выходить вечером в свет без украшений. Все подумают, что вы нищенка!

– Она будет оригинальной, – сказала леди Веллингтония, входя к нам без всяких церемоний. – Все остальные женщины будут увешаны бриллиантами. А у мисс Спидвелл не будет ни единого украшения, и этим она будет выделяться из всех.

Леди Веллингтония приблизилась и смерила меня долгим оценивающим взглядом с головы до пят.

– Очень эффектно, дорогая. Простите, что пришла без приглашения, но я услышала, как миссис Баскомб говорила Минни, что сегодня вечером вы собрались в театр, и я решила кое-что вам принести.

Она достала из кармана коробочку и вручила мне ее как сокровище.

– Это не подарок, – подчеркнула она. – Однажды я брала его с собой на бал в Букингемский дворец, – добавила она. Я открыла коробку и увидела там веер, покоящийся на дорогой подкладке. Когда я раскрыла его, Минни восторженно выдохнула; она смотрела на веер, как алтарник на святые мощи, а на губах леди Веллингтонии играла легкая улыбка.

Я стала рассматривать веер. Основа и гарды – из изящно вырезанной слоновой кости, а между ними – не ожидаемая шелковая ткань, а ряд черных гусиных перьев, таких гладких, что на них была изображена изумительная сцена с Пигмалионом и Галатеей. Художник запечатлел пару в тот момент, когда Пигмалион целует законченное создание и под его ищущими руками она обретает плоть и кровь. Я вспомнила комплимент Фредерика Хэвлока и удивилась, насколько уместный аксессуар одолжила мне леди Веллингтония.

– Как мило! – выдохнула я и слегка взмахнула веером.

– Я рада, что он вам нравится, дорогая. Мне всегда приятно бывать феей-крестной.

Она достала что-то из другого кармана.

– Смотрите, что тут еще у меня есть. Стокер сказал, что вы хотите купить в последний момент билеты в партер, но такое прекрасное платье жалко тратить на солиситоров, торговцев и их унылых жен. У меня есть ложа, которой я сейчас не пользуюсь. Его светлости сегодня получше, и он обещал спуститься вниз и после ужина сыграть со мной в немецкий вист. Он-то думает, что мы будем играть на деньги, но если я выиграю, то хочу заставить его выпустить этих проклятых неразлучников, чтобы я смогла наконец насладиться тишиной.

Она помахала передо мной билетами, и я взяла их с улыбкой.

– Вы очень добры, миледи. Спасибо вам.

– Дитя мое, как я уже сказала, мне всегда нравилось исполнять желания. А теперь, Золушка, пора на бал. Я заказала экипаж для вас на сегодняшний вечер, но, боюсь, у нас нет мышей, чтобы превратить их в лакеев. Придется вам обойтись самыми обыкновенными.

С этими словами она вышла, за ней засеменила Минни, а я постояла минуту, наслаждаясь ощущением, что я красиво одета и готова к выходу. В последний момент я открыла небольшую картонную коробку и достала бархатного мышонка. Честер был у меня, сколько я себя помнила, верный товарищ во всех приключениях.

– Может быть, у Золушки сегодня все-таки будет мышка, – пробормотала я, убирая Честера в ридикюль.

Я столкнулась со Стокером, когда он выходил из своей маленькой китайской пагоды, одетый строго, в черно-белых тонах, как того требовал от джентльменов вечерний этикет. Волосы блестели и были тщательно расчесаны, так что выглядели довольно аккуратно, несмотря на длину, а подбородок – чисто выбрит, и на нем даже не проступала обычная синева. На глазу – повязка, не обычная кожаная, а тонкая полоска черного шелка, так подходившая к волосам. Ногти вычищены, руки отдраены до первозданной белизны. Ни одна пылинка или морщинка не портила его идеального облика, и я не сразу осознала, что смотрю на него во все глаза.

– Что такое? – с подозрением спросил он.

– Никогда не видела тебя таким чистым.

– Проклятье, видела, конечно, – заспорил он. – Если мне не изменяет память, когда я был в купальной простыне.

Я улыбнулась при воспоминании о том, как мы жили в бродячем цирке.

– Это совсем не то. Тогда ты просто вылил на себя тазик теплой воды. А теперь ты просто весь блестишь. И выглядишь шикарно, – добавила я, обратив, однако, внимание, что под этим костюмом совершенно скрылись все его татуировки. Только золотые кольца в ушах и длинные волосы говорили о том, что он не совсем такой, как остальные высокородные джентльмены, готовые к выходу в свет.

– На себя посмотри, – сказал он, переводя взгляд с моей пышной прически на кончики туфель.

– А что я? Я всегда чистая, – возразила я.

– Да, но обычно ты не… – Он запнулся и не мог отвести взгляд от выреза у меня на платье.

– Да, кое-что приходится прятать, чтобы ты не терял дара речи, – ласково заметила я.

Он вздрогнул и поднял глаза, сердито двигая челюстью.

– Прошу прощения, – сказал он хриплым голосом. – Но в этой красоте души не чаем^[16].

Я улыбнулась цитате из Китса, взяла его под руку, и мы двинулись к подъездной дорожке, где нас должен был ждать экипаж.

– Стокер, помнишь, мы говорили с тобой о сексуальных отношениях?

– С болезненной ясностью, – ответил он, не глядя на меня.

Мне было легко обсуждать подобные вопросы, но Стокер бывал очаровательно скрытен в отношении своих низменных потребностей. Однажды мне удалось вытянуть из него признание, что последний раз у него была физическая связь несколько лет назад: дело было во время его разгульной жизни в Бразилии, о чем сейчас он старательно не вспоминал. С тех пор он был чист как монах, но я считала, что такое состояние и нездорово, и неестественно. Но так как я ограничивала все свои интрижки заграничными поездками, то и сама уже давно чувствовала беспокойство: мое тело настоятельно требовало разрядки. Стокер посоветовал мне плавать в холодной воде, но по страдальческому выражению его лица я заключила, что она так же мало помогала ему, как и мне.

– Думаю, тебе нужно найти себе милую, тихую горничную для удовлетворения своих потребностей, – сказала я ему. Должно быть, его нога попала в кроличью нору, потому что он оступился, а когда снова крепко встал на ноги и подал мне руку, его пальцы крепко сжали мои.

– Думаешь, мне необходимо кувыркаться в постели с горничной? – сухо спросил он.

– Ну, или с помощницей кухарки, или с молочницей. Точно, молочница! Знаешь, у них обычно крепкие руки. И вообще они мускулистые, здоровые девушки. Это как раз то, что тебе нужно.

Он немного помолчал, а потом заговорил каким-то чужим голосом.

– Мои дела – это моя забота, Вероника. Я разберусь с этим без твоего вмешательства.

Экипаж подкатил как раз в тот момент, когда мы вышли на подъездную дорожку. Мало того, что он был невероятно изящный, он еще и прибыл минута в минуту!

– Я просто хотела помочь, – сказала я ему.

– Мне не нужна твоя помощь, – отрезал он. – Особенно в этом вопросе.

Он еще раз взглянул на мое глубокое декольте, отодвинулся от меня как можно дальше на бархатном сиденье и стал смотреть в окно, сурово сомкнув губы и сжав руки в кулаки на коленях. Я дорого заплатила бы за то, чтобы узнать, о чем он думал. Но он ничем себя не выдал. А я не стала спрашивать.

Глава 17

Несмотря на сомнительное настроение Стокера, я решительно собиралась веселиться. Мы прибыли в «Хеймаркет» как раз вовремя, и, выходя из экипажа с его помощью, я успела подобрать юбки, чтобы не попасть в свежую кучу навоза, которую оставила чья-то невоспитанная лошадь. Перед театром были ужасная давка и громкий гул возбужденных голосов, будто кто-то разворошил пчелиный улей.

Мы устроились в бархатной ложе, которую предоставила нам леди Велли, и я поднесла к глазам небольшой театральный бинокль, хранившийся у меня в ридикюле.

– И как тебе реконструкция театра? – спросила я Стокера. – Какое обилие электрического света! Не уверена, что я это одобряю.

За этим последовал долгий спор о преимуществах и недостатках электрического и газового освещения, а также об опасностях, связанных с одним и другим. На самом деле меня совершенно не интересовала эта проблема, но Стокеру, как и большинству людей, очень нравилось иметь свое мнение по любому вопросу, и он с удовольствием делился им с окружающими. Он почти вернулся в свое обычное настроение к тому моменту, как свет в зале погас, занавес поднялся и начался «Странствующий поэт». Это была французская пьеса, адаптированная под английскую сцену, и мистер Бирбом Три, исполнявший главную роль, по совместительству – управляющий театра «Хеймаркет», явно рассчитывал на то, что постановка будет иметь большой успех. Он был очень трогательным в своей роли, щеголял в зеленом трико и глупой шляпе и с большим чувством декламировал балладу «Повешенный король».

– Прекрасно! – сказала я Стокеру, когда упал занавес после первого действия.

Он неопределенно кивнул.

– Я видел, как месье Коклин играл Грингуара в Театр-Франсе, и мне кажется, он был лучше, чем Бирбом Три. Но там и сама баллада была прекрасной, – добавил он и, понизив голос, начал декламировать:

Я поежилась.

– У меня мороз по коже при этой мысли. Мертвецы висят, будто фрукты на деревьях!

– Я такое видел, – сказал он, и его лицо мгновенно и необъяснимо изменилось.

– Стокер!

С видимым усилием он взял себя в руки.

– Ничего. Нам нужно искать Тибериуса.

Я хотела накрыть его руки своими, но не решилась его коснуться. Я знала, что он видел и совершал много страшного, что Бразилия все еще не отпустила его. Мы никогда об этом не говорили, но Стокера всегда преследовали тени прошлого, больше, чем кого бы то ни было из всех людей, кого я знала.

– Расскажешь что-нибудь об этом?

– Когда-нибудь, – ответил он. – Я никогда об этом не говорил. Но, может быть, однажды смогу кое-что рассказать, и если да, будь уверена, что только тебе.

Он крепко сжал мою руку, но сразу отпустил. Потом взглянул на ложи в противоположной стороне зала и резко поднялся.

– Вон там, – он указал мне подбородком. Я поднялась и увидела ложу, которую он имел в виду. Там в тени сидела одинокая фигура.

– Он один?

– В отличие от большинства людей, Тибериус ходит в театр не для того, чтобы себя показать. И в опере он бывает только с целью послушать музыку. Ненавидит разговоры во время представления.

– Тогда нам, наверное, нужно подождать. Сейчас начнется вторая пьеса, – засомневалась я.

Стокер улыбнулся мне с некоторым ехидством.

– Если мы собираемся испортить ему вечер, давай уж портить все по полной.

И он вышел из ложи, казалось, совершенно не интересуясь тем, пойду ли я вслед за ним. Он решительно шел через наводненное публикой фойе так, будто вокруг никого не было, ожидая, что все будут уступать ему дорогу, и все действительно расступались – такова была сила его личности, и так впечатлял всех его внешний вид. У входа в ложу Темплтон-Вейнов стоял щуплый билетер, но он отступил от одного взгляда Стокера (правда, и я помогла хорошей монетой).

Мы проскользнули внутрь как раз в тот момент, когда поднялся занавес и началось второе представление. Лорд Темплтон-Вейн обернулся, чтобы понять, кто его беспокоит, с возмущением приподняв бровь. Он выглядел моложе, чем я ожидала, но все же ему должно быть прилично за сорок, предположила я. Как и у остальных Темплтон-Вейнов, у него были каштановые волосы и серые глаза, но кости – такими же изящные, как у Стокера: несомненно, это досталось им от матери. Сэр Руперт отличался умом, а этот – властностью. Он медленно поднялся. Стокер, пожалуй, был выше его на пару дюймов, но они были одинаковой комплекции, сильные и мускулистые, а выражение лица у обоих – угрожающее.

– Ревелсток, – сказал он тихо, – какая неожиданность.

– Если ты не хотел меня видеть, не нужно было посылать ко мне Руперта и Мерривезера, – возразил Стокер.

Бровь снова приподнялась.

– Посылать их? Я не знал, что они взялись тебя беспокоить. Им не стоило утруждаться. У меня свои методы, но сейчас они уже об этом знают.

Он взглянул на меня.

– А это, должно быть, мисс Спидвелл.

К моему удивлению, он поднес мою руку к губам, изобразив легкий поцелуй.

– Рад с вами познакомиться.

– Как поживаете? – спросила я, слегка наклонив голову.

На сцене уже началось второе действие. Лорд Темплтон-Вейн указал на кресла в ложе.

– Я был бы счастлив, если бы вы составили мне компанию до конца представления, – сказал он мне, не обращая внимания на брата. Я села рядом с ним, а Стокеру пришлось устраиваться на одном из стульев позади нас.

Когда мы сели, его светлость наклонился ко мне, так что его дыхание защекотало мне ухо.

– Думаю, брат кипит от нетерпения, ведь ему придется ждать разговора. Но я надеюсь, вы не расстроены.

– Напротив, – спокойно ответила я. – Мне неважно, когда мы сможем поговорить, милорд. Знаете, я профессиональный охотник. У меня большой опыт – я могу долго ждать подходящего момента для убийства.

Я загадочно ему улыбнулась, и, к моему удивлению, он улыбнулся мне в ответ, и его белоснежные зубы заблестели в темноте театра.

Остаток вечера промелькнул быстро – и вот уже зажегся яркий электрический свет, и послышались аплодисменты. Вторая пьеса, «Красная лапма», была не особенно хороша, но мистер Бирбом Три, да и остальные актеры играли прекрасно. Виконт старался быть дружелюбным и гостеприимным. Когда занавес опустился и овации стихли, его светлость поднялся и поправил манжеты. Но он мог и не беспокоиться. Он выглядел таким же свежим и аккуратным, как будто только что вышел из дома.

– Мисс Спидвелл, Ревелсток, присоединитесь ко мне за ужином?

Он говорил вежливо, как с дальними знакомыми, в его голосе совершенно не было эмоций.

– Я пришел сюда не для того, чтобы есть, Тибериус, – ответил Стокер. Я слегка наступила ему на ногу, заставляя замолчать. Я знала, что ему была не очень приятна компания брата, но приватный ужин мог быть хорошим местом для откровенностей.

Он вытащил свою ногу из-под моей и сурово взглянул на меня.

– Будем очень рады, – сказала я виконту. Он подал мне руку и вышел из ложи, не оглядываясь. Он был совершенно уверен, что брат последует за ним, и, конечно, был прав, хотя Стокеру таким образом досталась роль упрямой собачонки.

В холле все еще было много народа, и среди представителей прессы я заметила знакомое лицо. Он вздрогнул, узнав меня, и быстро отвернулся, чтобы не встретиться со мной взглядом. Но от меня было не просто избавиться.

– Морнадей! – позвала я, не обращая внимания на неодобрительные взгляды публики.

Он подошел, изображая радостную улыбку.

– Мисс Спидвелл, какая приятная неожиданность!

– Да, я тоже удивлена. Как поживает мой любимый детектив из Скотланд-Ярда?

Он бросил на меня озорной взгляд и наклонился к моей руке.

– Любимый? Наверное, сэр Хьюго ужасно расстроится, если я ему об этом расскажу.

– Вряд ли, – ответила я.

Он слегка погладил пальцами мою руку, и у меня по спине пробежала приятная дрожь.

– Да, вряд ли, – согласился он.

– Лорд Темплтон-Вейн, это инспектор Морнадей из Скотланд-Ярда, Особый отдел. Морнадей, это виконт Темплтон-Вейн.

Они сдержанно поздоровались. Обычно виконтов не заставляют знакомиться с инспекторами полиции, и меня позабавила неуместность этой ситуации.

– Темплтон-Вейн? – спросил Морнадей. – Наверное, вы – брат Стокера? А где же ваш ручной волк, мисс Спидвелл?

– Позади вас, – холодно ответил Стокер.

Морнадей от неожиданности подпрыгнул чуть не до потолка, но быстро сумел взять себя в руки и поприветствовал его почти обыденным голосом.

– Приветствую, приятель. Я вас не заметил.

– Я так и понял, – ответил Стокер с ласковой улыбкой. К их чести, они пожали друг другу руки как джентльмены, хотя обоим это было очевидно неприятно. А жаль, ведь у них было много общего. Полисмен и ученый, они имели склонность к серьезным занятиям, у обоих были прекрасная память, стремление к справедливости, живой ум и большая привлекательность в глазах противоположного пола.

Но на этом сходство заканчивалось. Стокер был прекрасен своей мрачностью, рядом с ним всегда витало чувство опасности, а Морнадей – весел, как сверчок. Его карие глаза метко стреляли, а иногда игриво плясали, и мне он казался совершенно очаровательным. Хотя на Стокера он производил не такое приятное впечатление. Во время нашего прошлого расследования у этой парочки дело чуть не дошло до драки; Морнадей не раз оказывал нам добрые услуги, и думаю, больше, чем что бы то ни было, Стокера раздражало именно осознание этого неоплаченного долга. Он ничем никому не любил быть обязанным.

Я повернулась к Морнадею.

– Не обращайте на него внимания. Какая удивительная неожиданность – встретить вас в театре, – сказала я, слегка обмахиваясь веером. – Это может даже показаться подозрительным.

– Я большой поклонник театра, – ответил он с некоторым беспокойством в голосе.

– И вы не следите за мной и мисс Спидвелл по распоряжению сэра Хьюго? – спросил Стокер.

– Конечно, нет!

Я повернулась к Стокеру.

– Видишь, он говорит правду. Смотри, как красноречиво двигаются у него брови.

– Сэр Хьюго? – вступил в беседу виконт. – Вы говорите о сэре Хьюго Монтгомери?

– Да, о нем, – призналась я. – Ему чересчур интересны все наши дела, и время от времени он отправляет следить за нами какого-нибудь толкового инспектора.

Лорд Темплтон-Вейн вежливо улыбнулся.

– Как это, должно быть, вам утомительно. Прошу прощения. Посмотрю, можно ли уже отыскать мой экипаж в той давке, что творится на улице. – Он слегка наклонил голову в сторону Морнадея, в этом жесте чувствовалось продуманное высокомерие. – Инспектор.

– Милорд.

Я смотрела на его спину в идеально сидящем костюме, как он пробирался через толпу, никого не толкая, но тем не менее как-то освобождая себе проход.

– Почти как Моисей в Красном море, – пробормотала я и вновь повернулась к инспектору. – Жаль, я не знала, что вы будете следить за нами, Морнадей. Мы тогда могли бы совершить что-то более скандальное, а не просто сходить в театр с его светлостью.

Морнадей скривил красивые губы.

– А, так это просто милая семейная встреча? Никаких скрытых мотивов для того, чтобы провести вечер с его светлостью?

Я широко раскрыла одолженный мне веер и кокетливо посмотрела на него поверх перьев.

– Но, Морнадей, какие еще у нас могут быть мотивы? Ведь сэр Хьюго приказал нам не участвовать в расследовании. Конечно, если бы вы открыли мне какой-нибудь секрет, я была бы просто обязана отплатить вам тем же.

Я подалась вперед, готовая бережно собрать любые обрывки сплетен. Однажды Морнадей признался нам, что сэра Хьюго дергала за веревочки некая наделенная властью фигура, которая всегда остается в тени, притом фигура женская, отчего мне становилось еще любопытнее.

– Какой секрет? – спросил он.

– О том, кто кукловод у сэра Хьюго. Как противно с вашей стороны не говорить мне, кто она такая, – заявила я.

– Не помню, чтобы я что-то говорил об этом, – ответил Морнадей резко. – Я ничего не знаю.

– Чепуха, – настаивала я. – Вы сказали нам, что это женщина. Женщина какого рода?

Кажется, Морнадей пришел в полное отчаяние, так как с надеждой взглянул на Стокера, но в ответ тот только равнодушно пожал плечами.

– Вы знаете, как она ведет себя, когда ей нужно что-то узнать, – вот и все, что он сказал.

Морнадей прикусил губу.

– Любопытство кошку сгубило. Ну хорошо, да, это женщина и, насколько могу судить, со связями на высоком уровне. Очень высоком, – добавил он.

Я повернулась к Стокеру.

– Он снова шевелит бровями.

Морнадей залился краской – его лицо приобрело такой приятный розовый оттенок, что мне сразу захотелось ущипнуть его за щеку. В нем было какое-то мальчишеское очарование, но природа наделила его к тому же широкими плечами и прекрасными бедрами, как я успела заметить.

– Я правда не могу сказать больше ничего по этому вопросу, – строго заявил он.

– Мне нравится, когда вы так строги, – сказала я, чуть коснувшись его руки своей перчаткой.

– О господи… – пробормотал Стокер.

– Не обращайте внимания, – велела я Морнадею. – Он злится потому, что ему пришлось вымыться.

– Впервые за этот год? – спросил Морнадей с наигранной наивностью.

Стокер скрестил руки на груди и изобразил на лице скуку.

– Знаете, что мне больше всего в вас не нравится, Морнадей? – спросил он бесцветным голосом. – Ваша абсолютная предсказуемость.

– А мне больше всего в вас не нравится абсолютное и невыносимое высокомерие… – начал Морнадей.

Я аккуратно взяла его под руку, прерывая его тираду.

– Ну хватит, хватит, джентльмены. Так дело быстро дойдет до рукопашной, а я не позволю никому из вас лить кровь на мое лучшее платье. Стокер, может быть, ты будешь так добр подождать меня на улице вместе с его светлостью? Мне нужно минуту поговорить с Морнадеем.

Стокер пристально посмотрел на меня, а потом просто повернулся на каблуках и направился сквозь толпу к выходу. Я почувствовала, как рядом со мной Морнадей заметно расслабился, все напряжение мигом куда-то исчезло.

– Выразить не могу, как мне не нравится этот мужчина, – сказал он мне.

– Знаю, – мягко ответила я, увлекая Морнадея в укромный уголок позади пальмы в кадке. – И могу вас уверить: он не меньше вашего готов рассуждать о ваших недостатках. Подозреваю, что весь обратный путь он и будет их мне перечислять. Но обещаю: я не стану слушать, – заявила я. – Итак, я знаю, вам бы хотелось, чтобы я очень деликатно вела себя в связи с начальницей сэра Хьюго, и клянусь, я так и поступлю. Но мне будет гораздо проще помнить об этом обещании, если голова у меня не будет забита вопросами о смерти Артемизии… – Я замолчала и широко распахнула глаза, хлопая ресницами.

– Вот чертовка! – воскликнул он в восхищении. – Хотите обмануть меня своими коварными уловками и совершенно не думаете о моем положении в Скотланд-Ярде. Да вы просто монстр! – сказал он, улыбаясь.

– Да ладно вам, не упрямьтесь. Мне просто нужна кое-какая информация.

Он порывисто вздохнул.

– Ну хорошо. Что именно?

– Я хочу знать, обнаружилось ли что-то необычное при вскрытии или просто какая-то деталь, не попавшая в газеты. Это может быть что-то совершенно банальное, но мне все равно непременно нужно это знать.

Он снова прикусил губу.

– Если я скажу вам, это может стоить мне не только положения в Скотланд-Ярде. Не хочу даже думать, что со мной случится, если сэр Хьюго узнает о нашем сегодняшнем разговоре.

У Морнадея было такое удрученное выражение лица, что я сжалилась над ним и поцеловала его в щеку. Его глаза засверкали как никогда прежде.

– Было кое-что, – пробормотал он мне на ухо. – Я не могу сказать, что именно, хирурги тоже вам этого не скажут. Они слишком боятся сэра Хьюго. Но не бросайте поиски.

– Морнадей, вы душка.

Он сжал мою руку.

– Осторожней. Еще несколько таких слов – и я отправлю в «Таймс» объявление о помолвке!

Он наклонился ко мне, но я высвободилась и упорхнула от него, отправив ему на прощанье воздушный поцелуй.

Стокер ждал меня на улице у экипажа виконта.

– Я отпустил карету Боклерков. Мы можем потом добраться до дома и сами, – сказал он мне. Я многозначительно взглянула на него, и он понял, что я выудила у Морнадея что-то интересное.

– Что ты разузнала?

– При вскрытии обнаружили что-то необычное. Он не может сказать, что именно, но мне и этого достаточно для того, чтобы не бросать поиски.

Он коротко кивнул и помог мне сесть в экипаж своего брата; сам он устроился напротив нас, а мне досталось место рядом с его светлостью.

– Где мы будем ужинать? – просила я его светским тоном, когда возница поднял поводья.

– В Вейн-хаусе, – ответил он. – Это моя лондонская резиденция, там нас никто не станет подслушивать. Думаю, сегодня вечером нам понадобится некоторая приватность, – добавил он, бросив косой взгляд на брата.

Наш экипаж наконец пробрался сквозь прессу и уличную давку Ист-Эндаи направился в самое сердце Мейфэра. Мы подъехали к высокому внушительному зданию, стоящему особнякоми горделиво смотрящему на одну из самых впечатляющих площадей города. Должно быть, слуги его светлости были прекрасно вышколены, потому что он даже не сбавил шага на пороге. Дверь распахнулась при его приближении, и из просторного холла на улицу полился теплый янтарный свет. Открывший дверь дворецкий выглядел очень правильно: волосы с проседью, бесстрастное выражение лица, которое, правда, тут же улетучилось при взгляде на Стокера.

– Мистер Ревелсток! – сказал он, в его голосе послышалась теплая привязанность, а на лице появилась широкая улыбка. – Как я рад видеть вас, сэр.

– Коллинс, как жизнь? Все еще мучаетесь поясницей?

– Уже нет, с тех пор как последовал вашим советам, – сказал ему дворецкий. Потом он вопросительно взглянул на меня.

Его светлость передал ему шляпу и перчатки.

– Мисс Спидвелл, это Коллинз. Он присматривает за Темплтон-Вейнами дольше, чем я живу на свете. Коллинз, это коллега мистера Ревелстока, мисс Спидвелл.

– Как поживаете? – ответила я.

– Добро пожаловать в Вейн-хаус, мисс, – торжественно произнес он. Затем повернулся к виконту.

– Ужин готов, милорд. Прикажете подавать?

– Да, в малой столовой. Но дай нам еще полчаса. Мы будем у меня в кабинете.

Виконт провел нас через большой зал, увенчанный куполом и обшитый мрамором, затем по длинному коридору к закрытой двери, которую он решительно распахнул.

Комната оказалась не такой шикарной, как я ожидала, учитывая мраморное великолепие всего остального дома. Она была не очень большой, и хоть это слово и не слишком ей подходило, в своем роде даже уютной: стены уставлены книжными полками, которых мне так не хватало в других комнатах Вейн-хауса. Диван из красного плюша и пара кожаных кресел с глубокими сиденьями и мягкими подушками, в которых так удобно читать. Огромный дубовый письменный стол, резной, вероятно, тюдоровский, а на нем в привычном беспорядке разбросаны бумаги. Бюст Афины на постаменте занимал почетное место у больших окон, которые, кажется, поглядывали на общую небрежность, царящую в комнате; вероятно, это была схожая черта всех братьев из семьи Темплтон-Вейнов.

Виконт не стал церемониться. Его светлость занялся танталом^[17] и сифоном и разлил по трем стаканам виски с содовой. Передавая мне напиток, он оценивающе посмотрел на меня своими серыми глазами. И хотя он не сводил взгляда с моего лица, я каким-то образом поняла, что он изучает меня всю, с головы до ног. Но вот он заговорил низким голосом, похожим на голос Стокера, но чуть менее хрипло.

– Должен сказать, мисс Спидвелл, вы совсем не такая, как я думал.

Вспомнив красочные выражения его младшего брата, я одарила его нарочито приторной улыбкой.

– Кажется, ужасную репутацию я забыла в другом ридикюле.

Мои слова угодили прямо в цель. Он вспыхнул, его лицо приобрело бледно-розовый цвет, как бывало у Стокера, и опустил голову.

– Не знаю, что мог сказать вам Мерривезер, но догадываюсь. Хочу извиниться перед вами за любую нетактичность с его стороны.

Стокер уселся в ближайшее кресло, порывисто вздохнув.

– Вижу, ты неплохо вошел в роль главы семьи, – заметил он.

Его светлость указал мне на второе кресло, дождался, пока я сяду, и только после этого сам устроился на диване.

– Это моя обязанность, – напомнил он Стокеру. – И ты чертовски облегчил бы мне жизнь, если бы ответил хоть на одну мою попытку поговорить с тобой; простите за грубость, мисс Спидвелл.

Стокер пожал плечами.

– Видишь, я пришел.

Губы его светлости, такие же красивые, как у брата, сложились в ироничную улыбку.

– Не смею греть себя надеждой, что ты пришел сюда ради меня.

– Ну что ты, – заверил его Стокер, – исключительно из собственного интереса.

– Естественно. – Слово прозвучало резко, но я не услышала в его голосе настоящей холодности. Мне пришло в голову, что я наблюдаю обычную манеру общения между этой парочкой, которая не менялась даже из-за присутствия третьего лица.

Его светлость устроился поудобнее. Воспользовавшись случаем, он снова взглянул на меня, а потом опять обратился к брату.

– Что тебе нужно, Ревелсток?

– Информация. – Стокер тоже откинулся в кресле и положил щиколотку одной ноги на колено другой. – Расскажи мне о Майлзе Рамсфорте.

Выражение лица его светлости не изменилось.

– А что о нем рассказать?

– Что ты знаешь о его отношениях с женой, Оттилией? – Я удивилась тому, с какой стороны зашел в расспросах Стокер, и, чтобы скрыть это, сделала глоток виски. Я думала, что он сразу начнет с журнала, но потом поняла, что ему, конечно, виднее, как лучше обращаться со старшим братом. Виконт сохранял впечатляющее хладнокровие, и расколоть его было явно непросто.

Его светлость пожал плечами.

– Лишь немного. В конце концов, мы только дальние знакомые. Могу сказать, что это, кажется, был брак по любви. Детей нет. Они немного путешествовали, бродили по Греции, например, и другим подобным местам, но, кажется, их последним увлечением было искусство. – Он прищурился. – Я правильно понимаю, тебя интересует убийство?

– Да, – сказала я ему. – Мы считаем, что Майлз Рамсфорт, вероятно, не совершал того преступления, за которое его должны вот-вот повесить.

Он поджал губы.

– Но почему вы занимаетесь этим, как это вас касается?

– Нас просили провести собственное расследование, – сказала я. – А кто – это уже не касается вас, – добавила я едко.

Он слегка улыбнулся.

– Туше, мисс Спидвелл. Но, как я уже сказал, мы лишь дальние знакомые. Боюсь, я ничего не могу добавить к тому, что вам и так уже известно о Майлзе.

– А я уверен, что ты можешь припомнить что-нибудь интересное, если слегка напряжешь память, – с готовностью заметил Стокер. – Например, про Елисейский грот.

Выражение лица виконта не изменилось. Он не отшатнулся и даже не вздрогнул. Лишь легкий взмах ресниц выдал тот факт, что стрела Стокера попала в цель. Он в задумчивости сделал глоток.

– Елисейский грот? – спросил он скучающим тоном. – А что это? Какой-то клуб для любителей эллинизма? Ты же знаешь, я всегда предпочитал римское искусство.

Стокер улыбнулся ему тонкой зловещей улыбкой, обнажившей зубы.

– Ты всегда был изворотливым подонком, – тихо сказал он. – Но даже тебе никак не выкрутиться сейчас, ведь мы нашли твое имя в журнале у Рамсфорта.

Рука виконта крепче сжала стакан.

– В каком журнале?

Стокер подался вперед, чтобы нанести смертельный удар, но я испугалась, что такой грубый подход может нам все испортить, и многозначительно посмотрела на него.

– Милорд, Майлз Рамсфорт вел журнал, что-то вроде гостевой книги, куда он записывал всех, кто участвовал в увеселениях в гроте. И там было ваше имя.

– Мое имя… – Он откинулся на спинку дивана и покрутил виски в стакане, наблюдая за янтарным водоворотом, блестевшим в свете огня из камина. – Мое имя. Конечно, я мог бы соврать и сказать, что я ничего об этом не знаю. Ведь там же нет моей подписи, правда? И у вас было бы только его слово, подтверждающее, что я там был, а его скоро повесят. Да и кто ему поверит? – Он сделал большой глоток, подержал виски на языке и только потом проглотил. – Но мне кажется, сейчас не время увиливать. – Он внимательно посмотрел на брата. – Ну что ж, продолжай. Спрашивай все, что тебе нужно. Я скажу тебе правду. А ты делай с ней что хочешь.

Стокер взглянул на него с подозрением, как будто не вполне верил, что виконт сдержит свое слово.

– Слишком уж просто, Тибериус. Чего ты недоговариваешь?

Его светлость развел руками, красивыми, ухоженными, так не похожими на руки Стокера. Они были сильными и могли сделать многое, но никогда не знали физического труда идаже не держали поводий без перчаток. У него на мизинце сверкал перстень-печатка, герб Темплтон-Вейнов, почти стертый от использования многими поколениями лордов, носивших его до нынешнего виконта.

– Я дал тебе слово. Тебе этого недостаточно? Лучше поклясться на крови? – спросил он.

– Не искушай меня, – ответил Стокер голосом, больше напоминавшим рык.

Я снова вступила в разговор, пытаясь как-то утихомирить бурные воды.

– Милорд, вы бывали в гроте, не так ли? И участвовали там в увеселениях?

Он наклонил голову.

– Да, мисс Спидвелл. И должен сказать, надеюсь, что, какие бы подробности ни всплыли сегодня, они не слишком ранят ваши чувства.

– Мне особо нечего ранить, – честно сказала я ему.

Он улыбнулся ленивой, чувственной улыбкой, так, будто Стокера вообще не было в комнате.

– Как это прекрасно и загадочно звучит. Я непременно расспрошу вас об этом в более подходящей обстановке. Но сейчас, боюсь, мой брат просто взорвется, если я не удовлетворю его любопытства. – Он махнул стаканом в направлении Стокера. – Он уже дрожит от нетерпения, как гончая перед охотой. Ну давай, братик, задавай вопросы.

– Ты встречался там с Артемизией?

– Лишь однажды, – с готовностью ответил виконт. – Еще в начале их отношений с Рамсфортом. Он думал, что ей может быть интересно все происходящее, но оказалось, что ей все это совершенно не нравится. Она немного посмотрела на других и ушла. И больше я ее не видел. Она была слишком провинциальных взглядов для представителя богемы, – добавил он.

Я облизнула губы.

– Что именно «происходящее»?

Улыбка виконта стала шире.

– Рамсфорт всегда выбирал классические темы для своих мероприятий. Ему казалось, что это придает всем действиям дополнительную изюминку. Предполагалось, что все будут в масках различных персонажей греческой мифологии и в течение вечера станут играть выбранную роль.

– И какая же роль была у тебя? – спросил Стокер.

Виконт посмотрел на меня.

– Аполлона. Поэтому я развлекался с податливой Дафной; у нее на голове был венок из лавровых листьев, но я никому не советую это повторять, он очень колется, – добавил он.

– А потом? – спросила я.

Виконт глубоко вздохнул и уставился на дно своего стакана.

– А затем я участвовал в групповых занятиях и некоторых более жестких развлечениях, подробности которых я не хотел бы описывать, чтобы не смутить вас.

– Я же вам сказала, что на мой счет можно не беспокоиться, – напомнила я ему.

Он поднял на меня глаза и наклонил голову.

– Я говорил не о ваших чувствах, мисс Спидвелл. Я беспокоюсь за Ревелстока.

Он сказал об этом так же спокойно и бесстрастно, как и обо всем остальном, но я почувствовала в нем настороженность, скрытое напряжение: он ждал реакции Стокера.

– Групповых, – повторил Стокер. – То есть ты принимал участие в оргии?

– Какое пошлое слово, – заметил виконт. – С ним связано столько неприятных ассоциаций. Но мои вкусы не ограничены условностями. Некоторые из них даже почти легальны, но чрезмерная скромность кажется мне чересчур пуританской, и мисс Спидвелл, подозреваю, со мной согласится, – сказал он, бросив на меня одобрительный взгляд. – И, думаю, ты понимаешь, почему мои визиты в грот могут стать предметом неприятных инсинуаций, особенно в свете не сложившегося брака. В обществе и так ходит множество слухов о том, почему я не женился повторно. Причина, конечно, не в моих свободных нравах, но не вижу смысла намеренно разжигать здесь огонь.

Я пожала плечами.

– Ваша частная жизнь касается только вас, милорд.

Его брови приподнялись в изящном изгибе.

– Мисс Спидвелл, я счастлив, что мои представления о ваших либеральных взглядах оказались точны. Встретить даму, так широко мыслящую, – настоящая редкость. Стокер, если ты не собираешься жениться на мисс Спидвелл, то я – с удовольствием.

Он опрокинул стакан с остатками виски под сердитым взглядом Стокера.

– Тибериус, то, что ты старше меня и глава семьи, не значит, что я не могу отколошматить тебя до бесчувствия, так, чтобы Коллинз собирал твои останки по ковру.

Его светлость лениво и грациозно махнул рукой.

– Ты всегда думал, что насилие – подходящий ответ в любой ситуации.

Затем он повернулся ко мне.

– Он совершеннейший варвар, дорогая. Вы можете найти себе получше.

– Я никого не собираюсь искать, милорд, – сказала я ему самым решительным тоном. – И не выхожу замуж по собственному желанию. А вы очень мастерски уводите нас от темы нашего разговора – вашей связи с Елисейским гротом. Помогите нам наконец разобраться в этом, и идемте ужинать. Жареная утка пахнет потрясающе.

Его светлость одобрительно мне улыбнулся.

– Какая властность! Хотел бы я посмотреть на вас с кнутом в руках.

Стокер вскочил с места, но виконт выставил руку.

– Садись, Ревелсток. Я не хотел никого оскорбить, и мне кажется, мисс Спидвелл совершенно не обижена.

Стокер взглянул на меня и опустился обратно в кресло, а его брат продолжал задумчиво смотреть на меня.

– Я податлив как глина в ваших руках, мисс Спидвелл. Делайте со мной что хотите. Что еще вам нужно узнать?

Я не сомневалась, что целью его провокативных замечаний было вызвать ответную реакцию, поэтому я лишь холодно на него взглянула.

– Джулиан Гилкрист. Вы его знаете?

Он кивнул.

– В наших безумствах он изображал из себя крайне похотливого Эндимиона. У него был роман с Артемизией, длившийся несколько месяцев, но она порвала с Гилкристом, влюбившись в Рамсфорта.

– И как он это воспринял? – спросил Стокер.

Виконт пожал плечами.

– А как это воспримет любой мужчина? Он был страшно обижен и, чтобы поскорее забыть ее, не пропускал ни одной юбки.

– А сэр Фредерик Хэвлок? Ты видел его там?

Он откинул голову, и от нахлынувших приятных воспоминаний на его лице появилась улыбка.

– Да, видел. Очень эффектный Зевс.

– Он развлекался с милой юной Ледой или Данаей? – предположила я.

– Нет и нет. Все его внимание было обращено лишь на Геру, – поправил меня его светлость. – Августа Хэвлок всегда сопровождала его там, пока была жива. После ее смерти он продолжал посещать наши собрания, но лишь как зритель, больше не принимая в них участия.

– Его жена тоже в этом участвовала? – спросил Стокер полным недоверия голосом.

Его светлость пожал плечами.

– Некоторые пары считают, что подобные занятия способны подогреть их физический интерес друг к другу. Сэр Фредерик был не единственным, кто приезжал туда с женой.

– Вы тоже? – спросила я.

– Какая наглость! Мое восхищение вами все растет, мисс Спидвелл, – сказал он, улыбнувшись мне. – Я – нет. Моя жена была совершенно обыкновенной и на редкость непривлекательной; ее выбрал для меня отец. С такой женщиной, как вы, все было бы, конечно, иначе. – Он задержал взгляд на вырезе моего платья чуть дольше, чем это позволяли приличия.

Стокер резко перебил его.

– Хэвлок интересовался кем-то в гроте особенно? У него были какие-то связи, о которых стоит упомянуть?

– Нет, он приезжал пару раз в год, просто для развлечения.

– А Оттилия Рамсфорт появлялась хоть раз на этих сборищах?

– Господи, нет, конечно! – Казалось, лорд был неподдельно шокирован такой идеей. – Вы с ней виделись? Она же всегда смотрела только на своего господина и повелителя. Вот уж кого мне не пришло бы в голову приглашать на такие свободные собрания. Честно говоря, меня удивило даже то, что она согласилась смотреть на все это сквозь пальцы. Но она принадлежит к редкому виду, с очень трагичной судьбой: женщина, самозабвенно влюбленная в собственного мужа.

– А что вы можете сказать о связи Артемизии и Рамсфорта? – спросила я. – Как бы вы ее описали?

Он надолго задумался.

– Это была любовь. Казалось, они искренне привязаны друг к другу. Вообще-то, когда Артемизия выразила свое недовольство этими занятиями, Рамсфорт закрыл грот для групповых мероприятий, исполняя ее желание.

Я навострила уши, услышав такую интересную информацию.

– Значит ли это, что он и сам больше туда не ходил?

Он пожал плечами.

– Об этом надо спрашивать его самого. Я знаю только, что он больше не рассылал приглашений, и когда я его об этом спросил, он ответил, что это делается под ее влиянием и что теперь разрешены лишь частные визиты. Он сказал, что готов предоставить грот в мое распоряжение, но к тому моменту мой интерес к этому месту поугас. Я был и сам рад, что все закончилось. Помимо прочего это стало нам обходиться невероятно дорого.

– Дорого? – переспросил Стокер.

– Рамсфорт брал определенную сумму за участие, что-то вроде членского взноса, – объяснил ему брат. – По слухам, он потратил почти все деньги Тройонов, которые принес ему брак с Оттилией, на перестройку Литтлдауна. К тому же он всегда был очень щепетилен в том, чтобы нанимать для нас только профессиональных девушек из лучших борделей Лондона. А это тоже недешево стоит.

– То есть он никогда не приглашал туда каких-нибудь доярок или лакеев из Литтлдауна? – спросила я.

На лице виконта отразился неподдельный ужас.

– Боже упаси! Нет, только профессионалов. Он совершенно не хотел портить тех, кто не работал в сфере интимных услуг, – жестко сказал он. – Знаете, среди распутников тоже есть представления о чести. Кроме того, профессионал будет молчать о том, что там происходило. Деньги обеспечивают секретность в этом деле.

– Последний вопрос, если вы не против.

Его светлость смерил меня взглядом.

– Для вас, моя дорогая мисс Спидвелл, я располагаю всем временем на свете.

Стокер чуть не сплюнул от отвращения, но мы оба не обратили на него никакого внимания.

– Нам прислали ключ от Елисейского грота, – сказала я виконту. – Он пришел по почте, анонимно, вероятно, от человека, который хочет нам помочь. Это вы отправили его нам?

Он открыл ящик письменного стола и достал оттуда ключ, идентичный нашему.

– Как видите, мой ключ у меня. Рамсфорт не удосужился попросить его назад после того, как прекратил проводить мероприятия в гроте. Возьмите, если вам это поможет.

Мне сложно было вообразить, чем он может нам помочь, но все-таки взяла, поблагодарив виконта за щедрость.

Потом явзглянула на Стокера.

– Думаю, мы расспросили его светлость обо всем, что нам было нужно.

Он медленно кивнул, и тогда виконт поднялся с видом освобожденного из заточения человека и потер руки.

– Тогда к столу!

Глава 18

Ужин с его светлостью проходил в напряжении. Стокер очевидно жалел о том, что я приняла приглашение его брата. За едой он почти ничего не сказал, а мы с виконтом беседовали о театре, бабочках и моих путешествиях.

– Я вам завидую, – сказал он, наполняя вином мой бокал. – Всегда мечтал о путешествиях, но никогда не мог себе этого позволить из-за своих обязанностей здесь.

Говоря это, он не смотрел на брата, но я знала, что Стокер услышал в этом укол. Напряжение в воздухе возросло, и на минуту в комнате повисла полная тишина. Я ждала, надеясь, что сейчас наконец разразится ссора и они смогут высказать друг другу все накипевшее взаимное недовольство, но ни один из них так и не заговорил. Так, может быть, именно в этом и был корень всех их проблем? Зависть старшего брата по отношению к младшему, к тому, что он может не брать на себя никакой ответственности? Возможно, но не очень вероятно. Если посмотреть с другой стороны, я наверняка знала, что Стокер не завидует ни титулу старшего брата, ни лежащей на его плечах ответственности. Он не был амбициозен, не мечтал носить корону пэров и сидеть в палате лордов. Смешно было даже подумать о том, чтобы Стокер принимал участие в таких условностях. При взгляде на виконта, совершенно городского, ухоженного джентльмена, сложно было представить, чтобы он жаждал свободы младшего брата, вернувшегося в Англию с татуировками по всему телу, проколотыми ушами и повязкой на глазу.

Молчание тянулось, и я решила взять дело в свои руки. Я поднялась, и оба брата тоже вскочили на ноги. Несмотря на все их различия, они оба до мозга костей были английскими аристократами и все условности поведения впитали с младых ногтей.

– Уже поздно, – сказала я виконту. – Мне кажется, нам пора уходить.

Он взглянул на брата.

– Да, конечно. Но, Ревелсток, мы с тобой так и не поговорили о делах.

– Позже, – твердо сказал Стокер голосом, не допускающим возражений.

Но его светлость не сдался.

– Ты это уже говорил много раз. Хочу, чтобы ты встретился с солиситорами и мы могли наконец закончить дела по отцовскому наследству.

– Позже, – повторил Стокер.

– Мне нужно, чтобы ты дал слово, – сказал виконт, смерив его взглядом. – Несмотря на все твои грехи, твое слово по-прежнему чего-то стоит.

– Мое слово как Темплтон-Вейна? – спросил Стокер. Он зло улыбнулся одними губами. – Прекрасно. Даю тебе слово, что встречусь с ними, как Темплтон-Вейн.

Он повернулся на каблуках и быстро вышел из комнаты. Виконт посмотрел ему вслед, а затем обратился ко мне.

– Необычная у вас дружба, – заметил он.

– Это только дружба, милорд, – ответила я, старательно подбирая слова. – Уверяю вас, я не представляю угрозы для Темплтон-Вейнов.

В ответ он лишь загадочно посмотрел на меня.

– Приятно было с вами познакомиться, милорд, – сказала я, с удивлением осознав, что говорю правду.

Его губы тронула улыбка.

– Я не такой солдафон, как вы ожидали?

– Да, не такой, – призналась я.

Он взял меня за руку.

– Вы тоже очень удивили меня, мисс Спидвелл. По описанию сэра Руперта… Впрочем, не стоит опять об этом вспоминать. Достаточно сказать, что я уже очень давно не получал такого удовольствия от вечера. И… – Он ненадолго замолчал, глядя на мою руку, лежащую в его руке, на мою ладонь, маленькую на фоне его, гладкой и широкой. Пальцем другой руки он провел по тыльной стороне моей ладони с таким мастерством, что я сразу ощутила, как у меня по спине бежит волна чего-то темного и горячего.

– Пожалуйста, приходите сюда, когда только пожелаете. Если ждать, пока вас приведет Ревелсток, можно прождать до скончания века.

– Вероятно, – сказала я.

Он улыбнулся немного хищно, но все же совершенно очаровательно. Ужасно медленно и осторожно он наклонился и коснулся губами моей руки.

– Тогда до встречи, мисс Спидвелл.

– Милорд.

Стокер не сказал ни слова до тех пор, пока мы не вышли на улицу. Как только я появилась, он развернулся и пошел быстрым шагом, стремительно отмеряя землю своими длинными ногами. Я даже не пыталась идти с ним в ногу. Он очевидно был в дурном настроении, а я, конечно, могла и сама добраться до дома.

Но Стокер был слишком хорошо воспитан, чтобы так поступить, и к концу квартала притормозил и подстроился под мой шаг.

– Не нужно мне было отсылать экипаж Боклерков. Следующая улица – Оксфорд-стрит, там нам несложно будет найти кэб.

– А после нее уже и Мэрилебон. Сегодня приятная ночь. Давай пройдемся.

Он коротко кивнул, и мы перешли на другую сторону улицы, миновали яркие огни и оживленность Оксфорд-стрит и углубились в более тихий район, Мэрилебон.

– Мне было очень интересно узнать, что Майлз Рамсфорт нуждался в деньгах, – сказала я ему. – Тебя это наводит на какие-нибудь мысли?

Он был не расположен к беседе, но его живой и любопытный ум не мог устоять перед таким искушением.

– Конечно, – коротко ответил он. – Шантаж.

– Именно. Если Майлз Рамсфорт использовал этот журнал для того, чтобы кого-то шантажировать, этим людям было бы на руку, чтобы его повесили за преступление, которого он не совершал.

– Тогда Артемизия могла быть не истинной жертвой, а лишь пешкой в их игре, – добавил он.

– Вероятно. И это придает делу совсем иной оборот.

– Объясни, что ты имеешь в виду, – сказал он, взяв меня под локоть, чтобы помочь обойти лужу.

– Убить ее в момент горячности – это преступление на почве страсти, отчаяния, гнева или ревности. Но чтобы хладнокровно убить ее и ждать, что Майлза повесят, – для этого нужна потрясающая расчетливость.

– И тогда мы имеем огромное число подозреваемых, чьи имена были в той книге, – простонал он.

Я прокляла судьбу за то, что мы упустили журнал.

– Думаю, нет никакой надежды вернуть его, даже если мы снова поедем туда и попробуем его отыскать? – я спрашивала с надеждой, но уже и сама понимала тщетность этой мысли.

– У сторожа было предостаточно времени для того, чтобы самому отыскать его.

– Проклятье, – пробормотала я.

– Вот именно. Теперь нужно попробовать пойти другим путем, – сказал он. Мы замолчали и просто шли рядом через Мэрилебон к Бишопс-Фолли.

– А ты был очень удивлен? – рискнула спросить у него я. – Тем, что рассказал твой брат об увеселениях в гроте: оргиях, кнутах и прочем? Как думаешь, бывали ли там мужчины с мужчинами, а женщины с женщинами?

– Вероника, мы не обязаны это обсуждать.

Его профиль казался очень упрямым, а шаги – решительными. Я ласково посмотрела на него.

– Ты в некотором недоумении? Рада буду тебя просветить. Смотри, когда мужчины предпочитают компанию других мужчин…

– Ради всего святого, Вероника. Я знаю про теток. Господи, я же провел несколько лет на флоте.

– Теток? У тебя их было так много, что тебе пришлось придумать для них специальное название? – спросила я.

Он потер глаза рукой.

– Так их все и называют.

– Звучит довольно оскорбительно, – заметила я.

– Это наименьшее из зол, – возразил он. – Тебе больше нравятся «содомиты»?

– Не особенно. Это слово сразу отсылает к библейской истории, а ты же знаешь, я не люблю навязанную религиозность, – напомнила я ему.

Он покорно вздохнул.

– На флоте были такие люди, – сказал он мне. – Мы это не обсуждали. За это больше не грозит повешение, но все-таки можно получить десять лет тюрьмы. В некоторых континентальных странах ситуация другая – подобными вещами занимаются открыто, но на флоте ее величества всегда сохраняется маска благопристойности.

– То есть все совершается под прикрытием и покровом ночи? – предположила я.

– Именно. Во время долгого плавания люди начинают вести себя совсем не так, как на суше.

– Но ведь бывают такие парни, которые всегда предпочитают мужчин, – напомнила я ему. – Ужасное лицемерие – сажать их в тюрьму за безобидное, но неприличное мужеложство, в то время как в угольных шахтах по-прежнему голодают дети.

Я наклонила голову.

– Стокер, а пока ты был в море, ты когда-нибудь…

– Да, раз в день, по воскресеньям – дважды.

Я уставилась на него, открыв рот от изумления, а он разразился смехом – это случалось с ним так редко, что я не сразу поняла, что это за звук.

– Господи, ну и лицо у тебя, – выдавил он, утирая слезы.

Я поджала губы.

– Уверяю тебя, меня больше удивила твоя искренность, чем признание, что ты практиковал любовное искусство с представителями своего пола.

Он успокоился, но в глазах все еще плясали веселые огоньки.

– Нет, Вероника, такого не было. И я не лез в дела тех, кто этим занимался. Да и сейчас не лезу. Мне не очень нравится твоя привычка совать свой нос в чужие спальни, – добавил он с напускной суровостью.

Я пожала плечами.

– Но именно там обычно хранятся самые интересные секреты.

Он вскинул голову.

– Ну хорошо, раз уж мы принялись заглядывать в будуары к разным людям: ты когда-нибудь пробовала сапфические удовольствия?

– Что за вопрос! – воскликнула я.

– Это был выстрел из пушки по воробьям, – ответил он, слегка закашлявшись, – но вижу, ты покраснела. Наши друзья-художники назвали бы этот цвет cuisse de nymphe èmue.

– Цвет бедра возбужденной нимфы? – уточнила я голосом, не очень похожим на мой обычный.

– Да, – сказал он, явно наслаждаясь этим моментом. – Очевидно, имеется в виду тот нежно-розовый цвет, который приобретает кожа женщины в момент наивысшего сексуального возбуждения. Но вернемся к теме нашего разговора – позволь заметить, что ты так и не ответила на мой вопрос.

Он скрестил руки на груди и стал ждать ответа; в его глазах блестел зловещий огонек.

Я коротко кивнула.

– Ну хорошо. Была одна история с пастушкой на Сардинии. Очень миловидной: пухлые губы, глаза темные, как терн. Я поцеловала ее, вот и все – да и то исключительно из научного интереса.

– Научного интереса? Что это значит? – спросил он.

– До этого я была в постели с ее братом-близнецом, и мне стало интересно, одинаково они целуются или нет.

Я взяла его за подбородок и чуть подтолкнула вверх.

– Стокер, закрой рот. Сейчас ты похож на карпа.

Он сглотнул, и я убрала руку.

– Мы еще вернемся к рассказу о том, как ты находилась в объятиях пастушки, – предупредил он меня, – но сейчас нам стоит подумать о продолжении расследования.

Он сильно потряс головой, будто для того, чтобы в ней прояснилось.

– Ты правда не был удивлен тем, что открылось во время разговора с его светлостью?

Он пожал плечами.

– Это все не мое дело. Меня это не волнует, пусть сношается хоть со скотом.

Я повернулась и посмотрела на него. Уличный свет заливал одну половину его лица, а вторая оставалась полностью в тени.

– Ты ничего не понял, правда?

– Что именно?

– Его искренность была попыткой как-то залатать страшную дыру в ваших отношениях.

Стокер хмыкнул и развернулся, чтобы идти дальше. Я потянула его за рукав, заставив остановиться.

– Он не обязан был ничего нам рассказывать, – напомнила я ему. – Мог сказать, что мы просто выдумали, что видели там его имя. У нас же нет журнала, а значит, и доказательств. Он мог сказать, что был там лишь однажды или что кто-то подделал эту запись. Но он ничего из этого нам не сказал.

– И что? – спросил он резко и так холодно, будто доставал эти слова изо льда.

– Это значит, что он нам доверяет. Если бы мы решили донести на него в полицию, он оказался бы в тюрьме, Стокер. Ты же знаешь, что те древние обряды, которым предавались в Елисейском гроте, незаконны. Его бы приговорили к каторжным работам.

– Пэров не сажают в тюрьму, – заявил он, выпятив нижнюю губу.

– Не притворяйся циником. Это тебе не идет, и я все равно вижу тебя насквозь, – сказала я ему. – Это была оливковая ветвь, и неважно, готов ты в это поверить или нет.

– Правда? Вероника, он знает, что мы ничего не можем доказать. Он мог совершенно спокойно делиться с нами самыми непристойными подробностями своей жизни. Это ты ничего не понимаешь. Он же один из них: аристократ, неприкосновенное лицо.

Он снова развернулся и двинулся дальше, но мне показалось, что весь его гнев теперь улетучился. Несколько кварталов мы прошли в молчании.

– Интересно, а как мужчины, которые спят с мужчинами, решают, кто из них будет играть пассивную роль? – спросила я ни с того ни с сего.

Стокер издал какой-то странный звук, похожий на рык.

– Хватит, Вероника.

– Ну хорошо. Тогда я спрошу его светлость при нашей следующей встрече. Кажется, он не так стесняется подобных тем.

Стокер остановился как вкопанный.

– Какого дьявола ты говоришь «при следующей встрече»?!

– Виконт выразил желание продолжить наше знакомство.

– Ни черта он не получит! – взорвался Стокер.

– Боже, Стокер, ну какая тебе-то разница?

– Как это на него похоже: думать, что он может поступать как ему заблагорассудится только потому, что он лорд и хозяин поместья, – сказал он со злостью и отвернулся, а потом вдруг резко навис надо мной во весь свой внушительный рост.

– Никуда ты с ним не пойдешь. Ты не будешь наносить ему визиты. И принимать его у себя тоже не будешь.

Я так удивилась, что чуть не рассмеялась ему в лицо.

– Неужели ты правда думаешь, что я позволю тебе что-то мне диктовать? – начала я.

Он нагнулся еще ближе, так, что я ощутила у него изо рта запах дорогого виски из запасов его брата. Его губы шевелились прямо перед моим лицом, и он почти прижался ко мне всем телом. Я видела, как у него на шее тяжело бьется пульс.

– Я могу диктовать тебе эти условия, – сказал он голосом, очень напоминающим рычание. – И больше не позволю ему ничего у меня забрать.

– Я не «что-то твое», – напомнила я ему, окатив его презрением в голосе. – Меня не интересуют ваши взаимные обиды, и ты никогда не будешь указывать, с кем мне видеться. Ты мне не муж!

Я уперлась руками ему в грудь и попыталась оттолкнуть его, но он не пошевелился, поднял руки и крепко схватил мои запястья. На краткий миг мне показалось, что в его глазах промелькнула боль.

– Нет, – тихо сказал он, – я лучше, чем муж. Я – твой друг.

Мучительно медленно он отпустил мои руки и ушел.

Глава 19

На следующее утро я занялась делом, которое уже давно запланировала: разобраться с витриной американских бабочек, с ужасающей путаницей в подписях, ведь я надеялась провести вторую половину дня в Хэвлок-хаусе. Но пришедшее к полудню сообщение от Эммы Толбот нарушило мои планы.

– Сегодня она не может тебя рисовать, – сказала я Стокеру, показав записку, которую она прислала с четвертой за день почтой. – У нее давно уже что-то было запланировано на этот день. Проклятье! – пробормотала я, возмущенная такой проволочкой.

Стокер, внимательно следивший за работой своих кожеедов, только пожал плечами.

– Тогда мы просто займемся другой линией расследования.

Его голос звучал угрюмо, да и вообще за все утро он произнес не больше десятка слов. Большую часть времени он провел, завершая потрошение своего верблюда, и теперь руки и грудь у него были в прямом смысле сплошь покрыты клеем и опилками, а волосы блестели от пота. Обычно с помощью физической работы он успокаивался в сложные моменты, но сегодня это лишь служило ему оправданием для того, чтобы дать волю самым неприятным наклонностям. Верблюд теперь превратился в противную шкуру и кучку грязных костей. Шкуру Стокер аккуратно сложил. Ему предстояло еще почистить ее и просушить на специальной подставке его собственного изобретения, но сперва требовалось сделать много другой работы. Кости нужно было тщательно очистить от опилок и соединить шарнирами, а затем решить, монтировать ли шкуру обратно на скелет животного или же слепить для нее искусственную основу. Мне не хотелось думать, что он будет делать с глазами и языком.

– Что ты собираешься делать с этим беднягой? – спросила я, кивнув на кучку опилок и костей на полу.

Сначала мне показалось, что он не ответит, но он никогда не мог устоять перед соблазном поговорить о работе.

– Соберу скелет и выставлю отдельно. Потом слеплю основу для шкуры и смонтирую ее, если вообще мне удастся спасти шкуру. Мыши хорошо там постарались.

Работа была огромная; посредственный таксидермист натянул бы кожу на простую набивку, положенную на собственный скелет животного. Но Стокер не был посредственным таксидермистом. Он изобрел блестящий новый способ: выставлять скелет отдельно, а шкуру монтировать на металлический каркас его собственного изготовления. Но я ему, конечно, об этом не говорила. Ни к чему было подогревать в нем и так весьма здоровое чувство удовлетворения.

Но немного женского внимания и уважения ему точно не повредит и может улучшить его дурное настроение, решила я. Я наклонилась вперед, аккуратно сдувая пыль с нежного маленького экземпляра.

– И что ты предлагаешь в качестве новой линии расследования? – спросила я будничным тоном.

Он задумчиво потер подбородок, оставляя на лице темную полосу из влажных от пота опилок.

– Нам нужно выяснить, о чем именно говорил Морнадей: что было в отчете о вскрытии.

Он сел на край стола и стал шарить вокруг себя руками в поисках чего-нибудь съестного. У меня обычно бывала под рукой банка с медовыми леденцами для экстренных случаев, но сегодня она была пуста, и он начал возмущенно ворчать.

– Прости, я совершенно забыла купить еще конфет, но ты же все равно всегда съедаешь их в один присест, – сказала я со строгой ноткой в голосе. – Это банка для экстренных случаев.

– Сейчас экстренный случай. Я не завтракал. С утра я сразу приступил к работе, а полчайника чая совершенно недостаточно для мужчины, который занимается такой тяжелой работой, – сказал он мне, указав подбородком на верблюда.

– Подожди минутку, я что-нибудь для тебя найду. Эта противная Limenitis archippus маскируется под Danaus erippus, притом не очень умело. – Я исправила подпись и прикрепила на место правильный ярлычок, а Стокер радостно вскрикнул, что-то увидев среди утренних газет. С победным видом он вытащил сверток и помахал им в воздухе.

– Что у тебя там? – спросила я, пришпиливая на место Lamenitis со вздохом удовлетворения.

– Последние поминальные печенья, – сказал он, разрывая обертку зубами. Он достал два печенья и откусил одно с задумчивым видом. – Снова анисовые, – заключил он. – Я не очень их люблю, но тоже неплохо.

– Они просто отвратительные, – сказала я ему. – В этом необузданном культе смерти не может быть ничего хорошего. – Я подняла разорванную упаковку. Помимо обычных сведений о похоронном бюро там были краткая эпитафия Артемизии и рисунок, на котором над могилой склонилась плакучая ива. – Смотри, тут даже стихотворение, приторное до тошноты, – заметила я. – Просто чушь.

– Нет, – запротестовал он, со светящимися глазами забирая у меня упаковку. – Это же ключ!

Он перевернул упаковку, чтобы я поняла, о чем он говорит.

– «Месье Паджетт и Петтифер, похоронные услуги», – вслух прочитала я. – Ну конечно! Полицейские хирурги нам ничего не скажут, как и следователи. Сэр Хьюго внимательно за этим следит. Все те, кто занимался этим делом по долгу службы, сомкнут перед нами свои ряды. Нам не к кому обратиться, кроме похоронного агентства. Как это тебе только пришло в голову?

Он пожал плечами.

– Кто может больше знать о теле, чем люди, готовившие его к похоронам?

– Ревелсток Темплтон-Вейн! – закричала я. – Разрази меня гром, если я еще хоть раз усомнюсь в твоем прекрасном уме! Это просто гениальная идея.

Вид у него был гордый.

– Да? Мне тоже так кажется. Дай мне понаслаждаться этим моментом. Очень приятно осознавать, что ты прав.

– Ты невыносим, – сказала я, улыбнувшись.

– Только невероятное способно оценить невыносимое, – заявил он.

За четверть часа он сумел привести себя в порядок и нанять кэб. Мы оба подумали, что если ворвемся ни с того ни с сего в уважаемое похоронное агентство и начнем задавать нескромные вопросы, то нас просто вышвырнут на улицу и мы никак не сможем продвинуться в расследовании. Мы также поняли, что, если владельцы решат доложить об инциденте сэру Хьюго, это будет выглядеть очень странно.

– Пойдем под прикрытием, – предложила я.

Стокер слегка улыбнулся.

– Под каким еще прикрытием? Предупреждаю, на труп ты не тянешь: слишком разговорчива.

– Очень смешно. Мы сделаем вид, что недавно потеряли кого-то из близких и нуждаемся в услугах месье Паджетта и Петтифера.

Стокер поспорил со мной ради приличия, но за месяцы нашего знакомства я заметила, что он не меньше моего любит неожиданные повороты событий. Он дал извозчику адрес «Бантера и Видмана», магазина-склада, который упоминала Черри, где можно было взять напрокат любые траурные наряды; это было очень удобно для тех, кто не мог себе позволить сразу купить все это облачение. Со времен смерти принца Альберта безудержная скорбь была в порядке вещей, двери и окна домов, которые посещало горе, неизменно завешивались черным крепом. Даже бедняки могли себе позволить траурную повязку на рукаве, а люди со средствами только и думали о том, как перещеголять друг друга в атрибутах скорби: для похоронной процессии они нанимали черных как смоль лошадей, платили специальным людям, которые должны были идти за гробом, и плакальщицам, чтобы они становились подтверждением их ужасного горя. Можно было заработать приличные деньги, изображая скорбь, пуская слезы или помогая нести гроб на своих крепких плечах. После смерти принца-консорта траурная индустрия расцвела пышным цветом: цветы и украшения, ткани и перья, по всему городу появились магазины, дающие все это в аренду тем, у кого не было средств или желания покупать эти атрибуты. Нам было совсем не сложно одеться подобающе: черный костюм и высокая шляпа для Стокера, а для меня платье и накидка из черного как смоль бомбазина. Накидка спадала до пола, приглушая мои шаги, а плотная вуаль на шляпке скрывала лицо.

– Ты похожа на призрак невесты, – сказал Стокер, осматривая меня с головы до метущего пол подола.

– Если уж я буду когда-нибудь невестой, то только такой, – парировала я. Он надел на глаз повязку, и вид у нашей парочки стал совсем устрашающим.

Мое облачение в погребальный наряд заняло гораздо больше времени, и Стокер, чтобы не заскучать, в ожидании меня читал «Таймс». Теперь он указал на утренние некрологи.

– У наших друзей из похоронного бюро сегодня похороны во второй половине дня. Их не будет на месте еще несколько часов, – сказал он мне.

Я улыбнулась.

– Прекрасная возможность порыскать по их конторе.

Мы направились к месье Паджетту и Петтиферу. Они располагались в высоком здании на солидной улице, их заведение производило впечатление, что здесь все будет сделано как полагается. Дверь тихо отворил благообразный швейцар; он печально взглянул на нас и отступил назад, пропуская внутрь. Я сразу ощутила запах: смешанный аромат лилий, смерти и чего-то еще.

– Тут не обошлось без камфоры, – пробормотал Стокер.

Я прыснула. Он был прав. Траурную одежду часто убирали, прокладывая мешочками с камфорой, и снова доставали, когда того требовали обстоятельства; и тогда не избежать было шлейфа предательского аромата. По углам передней стояли огромные вазы с лилиями, все двери закрыты, над каждой – скромная табличка, указывающая на предназначение помещения. В одной были выставлены гробы, в другой демонстрировались ткани для траурных нарядов. Остальные мне были не видны с порога, но легко можно было предположить, что и они использовались приблизительно с теми же целями.

Швейцар низко поклонился с заученным выражением скорби на лице.

– Чем я могу вам помочь?

– Я сэр Хьюго Монтгомери, – не моргнув солгал Стокер. – А это леди Монтгомери.

Я закашлялась от неожиданности, но попыталась превратить это в подходящее всхлипывание.

– Как видите, моя жена совершенно убита горем, но сказала, что ей непременно нужно пойти со мной, – сказал Стокер с подобающей важностью в голосе. – Мы хотели бы побеседовать с мистером Паджеттом или мистером Петтифером о необходимых приготовлениях в связи с нашей недавней утратой. Это произошло совершенно неожиданно, – добавил он, горестно скривив рот.

Щвейцар с сожалением покачал головой.

– Простите, сэр Хьюго, миледи, но боюсь, что господа Паджетт и Петтифер в настоящее время проводят похороны в Хайгейте. Если вас не затруднит прийти позже…

– Мы подождем, – отрезал Стокер.

Швейцар засомневался.

– Это может занять некоторое время, – сказал он. – Думаю, вам будет лучше…

Чувствуя, что мы рискуем упустить такую прекрасную возможность, я издала стон.

– Десмонд! О Десмонд! Как рано ты нас покинул!

Стокер грозно посмотрел на швейцара.

– Ну что, теперь вы довольны? Смотрите, что вы натворили! Леди Монтгомери обезумела от горя!

Я слегка подогнула колени, и Стокер быстро обхватил меня крепкой рукой.

– Моей жене нужно присесть и прийти в себя. Без посторонних, – строго сказал он. Швейцар бросился вперед и открыл одну из дверей.

– Конечно, сэр Хьюго, миледи, мне ужасно жаль. Подождите здесь, пожалуйста. Я уверен, мистер Петтифер не станет возражать, если вы воспользуетесь его кабинетом.

Он проводил нас в комнату и указал на пару устрашающего вида стульев, затянутых в черный шелк.

– Могу я что-нибудь принести для леди? – спросил он Стокера.

– Благодарю вас, – ответил Стокер с холодной надменностью. – Я могу сам позаботиться о своей жене.

Швейцар наклонил голову.

– Конечно. В буфете есть бренди на случай, если ее светлости нужно будет взбодриться. Прошу вас, непременно звоните, если я смогу быть чем-то вам полезен.

Он удалился, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Стокер вопросительно приподнял бровь.

– Десмонд? Тысяча чертей, кто такой Десмонд?!

– Наш кот, – с готовностью ответила я. – Погиб под колесами фургона молочника.

– Бедняга Десмонд, – сказал он, снял шляпу и осмотрелся. – С чего начнем?

– С письменного стола, – ответила я. – Там должны храниться записи о телах, которые они готовили к погребению. Ты просматривай бумаги, а я попробую найти книгу учета.

Мы сразу принялись за работу, время от времени производя подобающие скорбные звуки на случай, если швейцар будет прислушиваться. Я стонала и не забывала громко сморкаться, когда Стокер пытался открыть замки и ящики письменного стола. Он легко справлялся с этой задачей, вооружившись парой моих шпилек. Мы внимательно искали, просматривая записные книжки и пролистывая книги на полках, методично переходили от ящика к ящику, но ничего не обнаружили. Единственным предметом, на который мы было понадеялись, был большой журнал в черной лайковой обложке с перечнем проведенных похоронв хронологическом порядке. Я быстро пролистала до того месяца, когда скончалась Артемизия, и нашла там всего одну строку:

– «Мод Эресби, не замужем, 26 лет. Подготовлена к погребению, тело отправлено для похорон в фамильное имение в Кенте. Счет полностью оплачен сэром Фредериком Хэвлоком», – прочитала я вслух. – Черт и проклятье, ни одного слова о ее состоянии и вообще о том, что она была убита.

– Это формальная сторона вопроса, – заметил Стокер, обыскивая последний ящик, совершенно пустой, за исключением жестянки с лакричными леденцами. – Может быть, мистер Петтифер занимается счетамии общением с клиентами, а заметки о бальзамировании и подобном могут быть в покойницкой.

Я вопросительно приподняла бровь, но он покачал головой.

– Абсолютно исключено. Это слишком рискованно.

Он открыл коробочку с лакричными леденцами и положил один себе в рот. Вдруг он закашлялся, выплюнул конфету в носовой платок, вытер рот и положил платок в карман.

– Кажется, это подметки с ботинок самого дьявола, – сказал он, все еще покашливая.

– Так тебе и надо, раз ты такое трусливое-претрусливое желе, – проворчала я. К моему изумлению, он клюнул на наживку.

– Ну хорошо. Давай обыщем покойницкую. Но если нас там поймают и арестуют за незаконное проникновение, ты будешь сама объяснять все сэру Хьюго, – предупредил он.

– По рукам, – ответила я. Мы тихо выскользнули из комнаты, замерев на пороге, чтобы убедиться, что швейцара поблизости не видно. Стокер пошел впереди, крепко держа меня за руку, и мы незаметно прокрались по коридору в заднюю часть здания. На единственной с той стороны двери была надпись «Покойницкая», и Стокер решительно направился к ней; он взялся за ручку, но не спешил открывать ее. Я переводила взгляд со Стокера на закрытую дверь.

– Ну, давай, – сказала я с нетерпением.

– Тебя это не слишком впечатлит? – спросил он.

– А тебя? – ответила я вопросом на вопрос, немного оскорбившись, что он усомнился в моей храбрости.

В ответ он лишь насмешливо хмыкнул и отодвинулся, пропуская меня вперед.

– Excelsior, – пробормотала я девиз нашей любимой героини детективных романов и толкнула дверь в покойницкую с уверенностью, присущей главнокомандующим на поле боя.

Нам сразу ударил в нос запах карболки и кое-чего похуже. Там витал дух смерти, сладкий и тяжелый, он буквально висел в воздухе и окутал нас сразу, как мы вошли. От этого зловония у меня закружилась голова, а Стокер, напротив, вдохнул поглубже. В конце концов, он постоянно имел дело со смертью. Здесь не было ничего такого, что могло бы взволновать или испугать его.

Мы остановились, чтобы осмотреться. Комната была просторной, вдоль одной из стен тянулись полки, уставленные баночками с растворами и разнообразными инструментами, которые я даже не стала рассматривать подробнее. Там были всяческие иглы и клочки набивки, а также горшочки с краской для лица и пудрой.

Стокер заговорил тихим шепотом.

– Иногда смерть совершает с человеком неприятные вещи. Задача похоронных агентов – их замаскировать.

Я перевела взгляд в дальнюю часть комнаты, где в холодном величии стоял ряд мраморных столов. В кафельном полу виднелись стоки, и я уставилась на них с ужасом и восхищением.

– Для чего они нужны? – спросила я. Стокер кратко рассказал мне о процессе бальзамирования и необходимости таких стоков: по ним стекают все миазмы.

– Но куда они потом деваются?

– В сточные трубы, – весело ответил он.

– Отвратительно, – сказала я, наморщив нос.

– Ну уж не хуже того, что и так там есть, – заметил он. – И, кстати, если уж эта мысль кажется тебе отталкивающей, тогда советую держаться подальше от нашего молчаливого друга, – сказал он, кивнув в сторону накрытой простыней фигуры, лежавшей на столе в углу.

Я подошла к ней и, поколебавшись лишь секунду, откинула простыню. Под ней было тело молодого обнаженного мужчины, кожа на груди и животе отогнута так аккуратно, будто это были полы рубашки. Я отшатнулась, но не успел еще Стокер придумать какую-нибудь шутку по этому поводу, как мы услышали шаги. Не задумываясь я схватила его и откинулась на соседний стол, потянув его за собой, так что он оказался сверху. Он успел схватить простыню и набросить на нас, хоть как-то скрыв от глаз вошедшего. Если нам повезет, то, кто бы это ни был, он просто сделает, что нужно, в этой комнате и уйдет.

В волнении и напряжении мы ждали, что будет дальше, и мне пришло в голову, что, если бы я легла на Стокера, нам сейчас было бы гораздо проще. Вес у него был внушительный, и хотя он изо всех сил старался не раздавить меня, но нам нужно было лежать как можно незаметнее, и потому наши тела переплелись в таком причудливом положении, что я знала: ни один из нас так долго не протянет. Он прижался щекой к моей щеке, и пробивающиеся волоски щекотали мне лицо. Он побрился только сегодня утром, но борода у него росла очень быстро, и уже к вечеру на подбородке и щеках появлялась тень. Взятый напрокат костюм пах лавандой и кедром (конечно, он в них хранился, чтобы не проела моль), но от него, как всегда, исходил его собственный странный аромат: смесь запахов мужского тела, выделанной кожи, белья и меда (он всегда пах медом). Один из его непослушных локонов щекотал мне нос, и я резко выдыхала, чтобы не чихнуть. Он боялся пошевелить руками, и они лежали как попало: одна держалась за мой бок, а вторая была у меня под головой, и он на нее опирался. А мои руки были прижаты к его груди, и через рубашку я ощущала медленные, спокойные удары его сердца. Мое собственное трепыхалось, как крылышки колибри, но он был совершенно спокоен, и по тому, как сокращались мышцы у него на животе, я поняла, что он с трудом сдерживает смех из-за абсурдности этой ситуации.

Мы лежали под простыней, прижавшись друг к другу, и не знаю, о чем думал Стокер, а я внимательно вслушивалась в шаги – человек двигался по комнате. Это был не швейцар: у того поступь гораздо тяжелее. Это были маленькие, тихие, еле слышные шаги. Кто-то шел по противоположной стороне комнаты, на некотором расстоянии от нашего импровизированного укрытия, и я начала расслабляться. Может быть, он и вовсе к нам не подойдет.

Вдруг у меня свело ногу, я вытянула ее, чтобы стало легче, но уперлась в икру Стокера. Он напрягся и сильнее сжал меня одной рукой. Я охнула и сразу же услышала торопливые шаги – кто-то подошел к нам и сдернул простыню. Я взглянула Стокеру через плечо: худой джентльмен во все глаза смотрел на нас со Стокером, на его лице читался неподдельный ужас.

– Но… но… кто, ради всего святого…

Потом к нам подошел тучный мужчина. Он внимательно рассмотрел нас, а потом у него по лицу расползлась широкая улыбка.

– Ну как же, мистер Петтифер, – сказал он невыносимой вежливостью, – неужели вы не узнаете наших гостей?

Он посмотрел на нас с усмешкой.

– Я мистер Паджетт, – добродушно сказал он. – Добро пожаловать в наше заведение, мисс Спидвелл и мистер Темплтон-Вейн.

Глава 20

Стокер не сделал попытки подняться, и я постучала по нему пальцем.

– Слезай, Стокер. Нас обнаружили.

Он скатился со стола и мягко приземлился на ноги, стащив меня вслед за собой. Я разгладила свой волочившийся по земле наряд, расправила плечи и вежливо улыбнулась.

– Мистер Петтифер, мистер Паджетт, счастлива с вами познакомиться.

Но мистер Паджетт явно не был так счастлив. Он сердито взглянул на меня и махнул подбородком.

– Прошу вас, в мой кабинет.

Я взглянула на Стокера, который лишь пожал широким плечом и жестом велел мне следовать за мистером Паджеттом. Мистер Петтифер замыкал процессию, но нельзя было сказать, что мы под конвоем, и, если бы захотели, могли бы броситься к двери и убежать, но я решила, что жест Стокера означал: мы можем попробовать выудить из них кое-какую информацию.

Мистер Паджетт прошел в комнату, соседнюю с кабинетом мистера Петтифера. Очевидно, он был старшим партнером, потому что его кабинет был гораздо солиднее и обставлен с такой старательностью, которая говорит о больших деньгах и отсутствии вкуса. Вся мебель была из эбенового дерева, а обивка – черная и серая, ковер – очень толстый, гардины – слишком плотные, а мягкая мебель – чересчур плюшевая. Казалось, обстановка была намеренно давящей, и я с опаской примостилась на край стула, на который указал мне мистер Паджетт.

Но, осмотревшись, заметила в комнате то, что искупало все остальные недостатки: бабочек. Они были искусно обрамлены черным шелком – таким же, как на стульях, а на буфете под стеклянным колпаком выставлена целая стайка Pholisora catullus. Но больше всего меня поразил другой экземпляр, да так, что я вскочила на ноги и вскрикнула от восторга: позади письменного стола висела огромная черная бабочка.

– Papilio deiphobus! – закричала я и подошла поближе, чтобы ее рассмотреть. Она была смонтирована брюшком наружу, так, что взору посетителей представала чернильно-черная внутренняя сторона крыльев, будто бархатная, почти однотонная, за исключением тонких серых полосок, окаймляющих их нижнюю часть.

Мистер Паджетт подошел ко мне. Он был тучным мужчиной, шесть-семь футов ростом, и на его лице вдруг отразилась неожиданная сердечность.

– Вам нравится мой «большой парусник»? Он красавец, правда?

– Я поймала одного несколько лет назад на Филиппинах, – сказала я ему. – И, наверное, продешевила с ним. Он был немного крупнее этого.

– Крупнее? – Он слегка надулся. – Вы меня обманываете.

– Вовсе нет. Я была в экспедиции в Азиатско-Тихоокеанском регионе, и у меня была задача поймать как можно больше «парусников». Этого большого хватило, чтобы оплатить мне обратный билет, но позже я поняла, что за него можно было просить и в два раза больше.

– Вы энтомолог? – спросил он с некоторым восхищением, наконец распознав во мне родственную душу.

– Да, сэр, и могу вас похвалить. Маленькие «парусники» такие предсказуемые, что почти не интересны, но этот экземпляр… – Я вновь повернулась к «паруснику», с восхищением глядя на тонкие изящные дуги его усиков и маленькие лапки, прижатые к брюшку для защиты.

Мистер Паджетт вздрогнул.

– Послушайте, а вы как-то связаны с В. Спидвеллом, написавшим интереснейшую статью в «Сассекс энд Кент баттерфляй обсервер» в прошлом месяце?

– Имею честь быть автором этой статьи, – сказала я ему.

Он взял мою руку и крепко пожал.

– Рад знакомству, – сказал он, лучезарно улыбнувшись.

Мы исключили Стокера и мистера Петтифера из дальнейшей беседы о чешуекрылых. Я надеялась, что, разделив с ним его увлечение, смогу надеяться на благосклонное к нам отношение; может быть, он решит закрыть глаза на то, каким способом мы попали в его заведение. После душевного обсуждения того, как тяжело бывает найти хорошие экземпляры, живя в городском окружении (неизменные жалобы любого лондонского коллекционера), мистер Паджетт вновь пытливо взглянул на нас.

– Наверное, вы удивляетесь, как я понял, кто вы такие, – сказал он, явно наслаждаясь моментом.

– Могу предположить лишь, что нас опередил сэр Хьюго, – ответила я.

Он моргнул, как мне показалось, немножко сбитый с толку тем, что ему не удалось меня удивить.

– Ну, да… Он прислал нам сообщение, что можно ожидать вашего визита, – сказал он нам строгим голосом, теперь включив в разговор и Стокера. Стокер зевнул и стал смотреть на свои ногти. Потом достал нож из голенища сапога и начал их чистить. Мистер Петтифер, стоявший в тени в углу, задрожал от страха как кролик.

– Стокер, прекрати размахивать лезвием. Ты напугал мистера Петтифера, это очень невежливо. Пожалуйста, простите его, мистер Петтифер. Он много лет провел в море и растерял все приличные манеры.

– Откуда ты знаешь? – лениво спросил Стокер. – Может быть, я был еще хуже до того, как надо мной потрудились во флоте?

Я признала, что это возможно. Но все-таки попытки запугать гробовщиков были недостойны джентльмена, и я пристально смотрела на него до тех пор, пока он со вздохом не убрал нож на место.

Мистер Паджетт набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул, заметно расслабившись, а мистер Петтифер достал носовой платок и вытер лоб. Я с улыбкой повернулась к мистеру Паджетту.

– Сожалею, что сэр Хьюго решил беспокоить вас по такому незначительному вопросу, – сказала я самым приятным голосом. – На самом деле нам нужен ответ на один-единственный вопрос, и мне показалось, что не стоит отнимать время у сэра Хьюго по этому поводу. Уверена, вы знаете, какими занудами бывают полицейские.

Я улыбнулась и похлопала ресницами, но на мистера Паджетта это не подействовало.

– Да, именно, я знаю и не собираюсь переходить дорогу сэру Хьюго Монтгомери. Нам с мистером Петтифером нечего вам рассказать, – сказал он, многозначительно взглянув на партнера.

Мистер Петтифер выпучил глаза, как испуганная лошадь, и я ему улыбнулась.

– Мисс Спидвелл, – резко сказал мистер Паджетт, заставив посмотреть на него, – я хочу, чтобы вы поняли серьезность моего заявления. У Паджетта и Петтифера всегда много работы благодаря нашим связям состоличной полицией и протекции сэра Хьюго. Я не могу этим рисковать. Мы не можем, – сказал он, опять сурово взглянув на партнера.

– Конечно, нет, – тихо сказал мистер Петтифер, не поднимая глаз.

Я с готовностью поднялась.

– Да, я вас понимаю. Но, может быть, из уважения к собрату – любителю бабочек вы хотя бы не будете говорить об этом визите сэру Хьюго? Ведь мы ничего не узнали, – поспешно добавила я, – а значит, вам даже не придется утаивать от него никакую информацию.

Мистер Паджетт, вежливо поднявшийся на ноги вслед за мной, внимательно и оценивающе посмотрел на меня.

– У меня дома обширная коллекция, но самый первый в ней экспонат, к тому же мой любимый, – траурница – начал выцветать, – сказал он. – Когда-то она была прекраснейшего лилового оттенка, как у весенних фиалок. Но ее неправильно смонтировали, и теперь она теряет свой блеск, а без нее у меня остается незавершенной группа лиловых бабочек. Если бы мне удалось его заменить… – Он замолчал, предлагая мне додумать остальное.

– Ах, мистер Паджетт, – сказала я, широко распахнув глаза, – прошу вас, позвольте мне найти для вас новый экземпляр! Я буду только рада помочь такому приятному джентльмену.

– Как я понимаю, средняя цена на них – что-то около трех фунтов, – вежливо сказал он.

Я махнула рукой.

– Нелепо говорить о деньгах с друзьями. Конечно, я сделаю вам такой подарок, – настойчиво сказала я.

Он подошел и пожал мне руку.

– Как это великодушно с вашей стороны, мисс Спидвелл. А люди, с которыми обращаются великодушно, склонны платить той же монетой.

Я слегка улыбнулась.

– Вижу, мы прекрасно понимаем друг друга, мистер Паджетт.

Мы со Стокером направились к двери, на ходу кивнув мистеру Петтиферу. И уже выходили, когда нас догнал мистер Паджетт.

– Мисс Спидвелл, когда вы зайдете занести мне траурницу, может быть, будете так любезны оставить своего сторожевого пса дома? – сказал он, кинув на Стокера взгляд, полный откровенной неприязни.

Вместо ответа Стокер щелкнул зубами и захлопнул за нами дверь.

Вернув в магазин костюмы, которые брали напрокат, мы возвратились в Бишопс-Фолли: мне нужно было заняться выполнением данного мистеру Паджетту обещания. После обеда стало не по сезону жарко: лето баловало нас последним теплом, перед тем как распрощаться надолго – и я заметила, что в глубине сада, за разваливающимся стеклянным павильоном и прудом, густо заросшим ряской и листьями кувшинок, в кустах порхает прекрасная траурница. Конечно, я не стала упоминать мистеру Паджетту, что траурницы водятся совсем поблизости. Гроша не стоит тот охотник на бабочек, который готов делиться с другими своими тайными местами.

– Завершить группу лиловых бабочек, – пробормотала я себе под нос. – Никогда не слышала ничего глупее. Подумать только, свести Nymphalis antiopa к милой расцветке.

Но все-таки я подумала, что охота на бабочку сможет немного успокоить мои нервы, ведь они уже совершенно расшатались от бесконечных сложностей городской жизни. Я взяла сачок и воткнула несколько минуций (специальных булавок без головок, которыми пользуются лепидоптерологи) в манжеты. Это очень удобный прием, позволяющий хранить все необходимое под рукой. Во время заграничных путешествий это помогало также держать на расстоянии загребущие руки непрошеных ухажеров. Морилку я решила не брать. Достаточно было быстрого укола в торакс, чтобы правильно умертвить насекомое. Стокер вышел вместе со мной, но дошел лишь до пруда.

– Ты останешься здесь? – спросила я, проверяя прочность булавок.

Он сбросил пиджак.

– Ага. А теперь отвернись. Не хочу, чтобы ты заставляла меня заливаться румянцем.

Не успела я повернуться, как он уже стянул с себя рубашку, снял сапоги и замер лишь перед тем, как начать расстегивать пуговицы на брюках.

– Или уходи, или оставайся и помогай, – сказал он, хлопая ресницами, как робкая лань.

– Дурак, – сказала я и быстро отвернулась. Пробираясь сквозь густую листву, я услышала его смех. Потом раздался громкий всплеск: он нырнул в зеленую воду пруда. Я занялась своим делом и прямо направилась к небольшой рощице, где в течение последних месяцев не раз видела порхающие стайки траурниц. Работа будет жаркой, подумала я. Казалось, будто лето, прежде чем полностью сдаться перед холодным очарованием осени, решило устроить последний лихорадочный танец. Мне не раз пришлось вытирать пот с висков, пока я, нагнувшись, высматривала яркое лиловое пятнышко на ветках сливового дерева.

И наконец вот она! Ленивое порхание лиловых крылышек говорило о том, что я нашла добычу. Я подобралась поближе, сжимая сачок натренированной рукой. Я увидела ее среди листьев сливы. Эта красавица только что вылупилась из кокона: крылья влажные и тяжелые, еще немного опущенные вниз из-за капелек воды. Она медленно расправляла их, то открывая, то закрывая, чтобы просушить на теплом воздухе. Это совсем юное создание, подумала я, оно еще не знает всех возможностей своих крыльев, только пытается понять, насколько они сильны. Оно еще не знает, что они умеют делать, как они могут нести его по ветру, мчать далеко над болотами и долинами, живыми изгородями и вересковыми пустошами. Вся Англия могла простираться под этими тонкими крылышками, а их владелица об этом еще не знала.

Обычно я не ловила только что вылупившихся бабочек, но сейчас случай был очень уж соблазнительный. Легкое движение запястьем – и я уже накинула на нее сачок. Мне показалось, что она слишком удивилась, чтобы сопротивляться, потому что лишь немного забилась и сразу замерла. Я просунула руку в сачок и зажала ее в кулаке. Ее крылья что-то шептали в моей ладони. Боролись? Уступали? Этого я не знала. Я приоткрыла левую ладонь и увидела, как она сидит там сжавшись. Большой и указательный пальцы правой руки сложились в щепотку, и я нашла глазами место, прямо под головой, куда нужно нажать, чтобы избавить ее от долгих мучений.

И тогда она завертелась и в последний раз расправила свои яркие крылья в знак протеста. Впервые на них упало солнце, наполняя теплом и жизнью сосудики толщиной с паутинку. Она показалась мне величественной, идеальным существом, невинным, полным скрытых способностей. Я коснулась пальцем края ее крыла, и она задрожала, а крылья затрепетали почти призывно.

– Лети, – прошептала я, – пока я не передумала.

Будто сомневаясь, она еще несколько раз взмахнула своими удивительными, драгоценными крыльями, затем вдруг резким движением сорвалась с моей ладони, брыкаясь совершенно неизящно, как новорожденный жеребенок. Но вот она уже летела, взбираясь ввысь, падая и снова поднимаясь, и скоро оказалась выше сливы, лишь лапками коснулась в полете верхних листков.

– Ну все, хватит, – сказала я себе, сглатывая комок в горле. – В науке нет места чувствам.

Совершенно расстроенная, я вернулась к пруду и увидела, что Стокер подплывает к одному из берегов, несомненно, успев уже несколько раз проплыть туда-обратно. Когда он делал гребок, его плечи высовывались из воды, а потом сильные руки толкали его вперед одним мощным рывком. Я села на берегу прямо на траву, сняла ботинки и чулки и опустила пальцы в зеленую воду. Она была бодряще прохладнойи пахла ряской и водяными гиацинтами. Стокер развернулся и поплыл на спине, его волосы, темные и гладкие, напоминали в воде шкуру тюленя. Увидев меня, он улыбнулся, протянул руку, набрал побольше ряски и прикрыл ею себе бедра.

– Пришла поглазеть на невинного юношу во время купания? Всякий стыд потеряла, Вероника, – весело сказал он.

– Я расстроена. Правда ужасно расстроена, – сказала я ему.

– Это меня задевает. Неужели я представляю такое печальное зрелище?

– Расстроена не из-за тебя, – огрызнулась я. – И не напрашивайся на комплименты, ты выше этого. Я нашла эту красавицу.

– Меня давно уже так не называли, но в общем я не против.

– Бабочку, дурак.

– Молодец, – сказал он, лениво двигая в воде руками; расходившиеся от него волны лизали мне ноги.

– У меня ее уже нет. Я ее отпустила, потому что не смогла заставить себя ее убить, – сказала я ему.

– И это тебя расстраивает? – Он закрыл глаза и подставил тело под теплые солнечные лучи. Ряска сползла набок, но я не стала ему на это указывать.

– Я ученый, – напомнила я ему. – Разве бывает такое, чтобы профессиональный лепидоптеролог не мог заставить себя убить бабочку? – спросила я с некоторым отвращением. – С тем же успехом я могла бы стать вегетарианцем и начать есть бобы и ореховые котлетки, – мрачно добавила я.

Он улыбнулся, не открывая глаз.

– Ты обещала мистеру Паджетту экземпляр. Что будешь делать?

– Да у лорда Розморрана в коллекции их несколько десятков. У нас нет места для всех, нам нужно лишь по несколько пар каждого вида, мужских и женских особей. Я выберу какой-нибудь симпатичный экземпляр и отправлю его мистеру Паджетту. А его светлости возмещу стоимость из своего жалованья.

Стокер пожал плечом, и к моим ногам опять побежали волны. На этот раз вода достала до голеней, и по ногам разлилась приятная прохлада.

– Кажется, ты придумала неплохое решение проблемы. Избавишься от лишнего экземпляра в коллекции его светлости и сумеешь выполнить обещание. Почему ты так сердишься?

– А вдруг я растеряла всю свою решимость? – тихо спросила я.

Он приоткрыл один глаз.

– Что-то непохоже. Решимости в тебе хоть отбавляй.

Я хлопнула рукой по воде, и брызги полетели прямо ему в лицо.

– Я серьезно. Вдруг я сейчас начну думать о них как о живых существах, наделенных чувствами, и больше не смогу заставить себя смотреть на них как на образцы для исследований?

Он поднял голову.

– Я больше не охочусь. Это изменило меня как ученого.

– Как это не охотишься? Конечно, охотишься. Его светлость рассчитывал, что ты будешь добывать для него образцы во время нашей тихоокеанской экспедиции.

– А я бы придумал, как этого избежать, – сказал он. – Предпочитаю изучать животных, сохранять их.

– Но ты не можешь ничего изучать, если прежде не добудешь себе объекты для изучения в дикой природе, – возразила я.

– Всегда бывают животные, для которых смерть – лишь избавление, – заметил он. – Старые, больные или те, которые начали нападать на человека. К тому же его светлость такой забывчивый, я запросто могу сказать ему, что кого-то подстрелил, он все равно забудет об этом, не дойдя до дома.

– Это жестоко.

– Это практично, – возразил он.

Я осмотрела его с головы до пят, внимательно изучив все, за исключением той части тела, которую все еще скрывала ряска, хоть уже и не идеально. На его теле все еще были видны шрамы, полученные в последней экспедиции, и я задумалась, это ли так его изменило. Я указала на тонкую белую линию, пересекавшую его лицо от брови до подбородка.

– Ты тогда перестал? Поэтому?

Он сделал глубокий вдох и опустил голову под воду. Провел там почти две минуты и наконец вынырнул с громким всплеском, шумно выпустил воду и поднялся как величественный сын Посейдона.

– Ну хорошо, да, – признал он. – Мне не очень-то хотелось расправляться с тем ягуаром, хоть он и собирался разорвать меня на куски. Одно дело – метить в животное с большого расстояния. Тогда не чувствуешь такой с ним связи. А это оказалось для меня слишком лично. С тех пор я не убил ни одного зверя и сомневаюсь, что смог бы, во всяком случае, не здорового и полного энергии, такого, у которого еще вся жизнь впереди.

Я вспомнила, как дрожали у меня на ладони влажные крылья, и прекрасно поняла, о чем он говорит.

– Нужно выбраться из города, – сказала я наконец. – Мне необходимо приключение.

Он уставился на меня с открытым от изумления ртом.

– Вероника, мы выслеживаем убийцу. Какое еще приключение тебе нужно?

– Не могу точно сказать, – с досадой ответила я. – Знаю только, что начинаю костенеть. Одним прекрасным утром я не приду работать, ты пойдешь меня искать и обнаружишь, что я полностью окаменела.

– Ты просто раздражена оттого, что хотела швырнуть разгадку этого убийства в лицо Луизе, но пока не смогла этого сделать. Боишься, что Майлза Рамсфорта повесят, и тебя волнует не то, что восторжествует несправедливость, а то, что в таком случае ты проиграешь.

– Как это низко – говорить мне такие вещи, – сказала я, собирая свои чулки и ботинки. – Думаешь, что ты чертовски умен, но знаешь, это совсем не так. Ведь ты не можешь даже уследить за своей ряской. Честно говоря, она уже давно уплыла.

Стокер чертыхался всю обратную дорогу до Бельведера.

Глава 21

К вечеру мы перестали ссориться или, по крайней мере, решили больше не обсуждать этот вопрос. Всю оставшуюся часть дня занимались работой и прервались только раз: поужинать рыбой с картошкой из ближайшего заведения. Потом уселись в нашем укромном уголке, чтобы выпить и покурить в миролюбивой тишине. Мы не стали зажигать свет в Бельведере; комната освещалась лишь небольшим огнем в камине да дрожащими огоньками на кончиках наших сигарилл. Лицо Стокера было погружено во тьму, мне был виден лишь четко очерченный профиль. Он повернулся ко мне правым боком так, что не было ни шрамов, ни глазной повязки, лишь прекрасные черты, которыми одарила его природа.

– Озимандия, – пробормотала я.

– Что это?

– Просто думаю об одном стихотворении, – сказала я ему, припомнив бессмертные строки Шелли. И правда, «обломок статуи распавшейся»^[18], подумала я.

Он задумчиво затянулся сигариллой.

– Вероятно, у нас есть еще один путь в расследовании, – протянул он. – И мы можем им заняться сегодня ночью – будет немного приключений для твоей беспокойной души, – добавил он с усмешкой.

– Что за путь? – Я в нетерпении наклонилась к нему.

Он покрутил стакан в длинных пальцах, глядя на золотые искры в янтарной жидкости.

– Мистер Петтифер.

Я вспомнила застенчивого тщедушного человечка, который сегодня днем не сказал нам и двух слов, и рассмеялась.

– Как тебе пришло в голову, что он может быть нам полезен?

Он испустил вздох глубочайшего удовлетворения.

– Потому что я знаю один его грязный секрет, о котором неизвестно его партнеру.

Он повернулся и посмотрел на меня своими сапфировыми глазами.

– Помнишь лакричную конфету из его письменного стола, которую я решил попробовать?

– И сплюнул в носовой платок? Да.

– Это была не лакрица, а опиум.

– Опиум! А откуда ты… Ну, неважно, – быстро сказала я, выставив вперед руку. – Иногда я забываю, что у тебя грехов не меньше, чем у меня.

– Может быть, у меня они даже разнообразнее, – добавил он, ухмыльнувшись. – Очевидно, что это был опиум, более того, опиум, приготовленный вполне определенным образом, – такой бывает только в одном месте в Лондоне, насколько я знаю.

– Стокер, ты меня удивляешь. Когда мы только познакомились, ты говорил мне, что курил опиум лишь однажды, и при этом можешь распознать конкретный способ приготовления, встречающийся в единственном месте одного из самых больших городов мира.

Он пожал плечами.

– У меня особый талант к кутежу. Вот почему я постарался с ним покончить. Какой интерес грешить, если у тебя к этому талант?

Я подняла стакан.

– Давай выпьем за это. И где же находится этотпритон: в доках на юге, или в Ист-Энде?

– Вообще-то, нет. Он расположен в Блумсбери, и им заправляет очень милый пожилой учитель из Манчестера.

– Манчестер? Значит, никакой восточной экзотики, – расстроилась я. В последнем приключении Аркадии Браун, леди-детектива, упоминался опиумный притон низшей пробы, где-то в публичном доме в Саутуарке, месте полного упадка и увядания, где самые жалкие представители человечества вращались в бедности и разврате. Я мечтала своими глазами увидеть подобное заведение, но район Блумсбери и манчестерский школьный учитель вряд ли смогут удовлетворить мое желание взглянуть на приятный упадок. Но все-таки это тоже было приключение, и я встала и затушила сигариллу.

– Ты куда? – спросил Стокер.

Я указала ему на свое скромное черное шелковое платье.

– Не могу же я пойти туда в таком виде, – сказала я ему. – Мне нужна маскировка.

– Боже, дай мне сил, – сказал он, но я заметила, что он улыбается.

На подготовку мне потребовалось около получаса. Я решила, что Стокер немного преувеличил светский характер опиумного клуба, а потому оделась подходящим образом для такого развратного места; во всяком случае, я на это надеялась. В коллекции лорда Розморрана нашелся мужской китайский халат, а в моем гардеробе – узкие брюки. Обычно я надевала их под мое экспедиционное платье, но они прекрасно смотрелись и с этим халатом. Пару восточных туфель (они лишь немного были мне велики) я набила газетой, а волосы распустила и расчесала так, что они стали прямыми и блестящими. Тогда я собрала их в один толстый хвост, спускавшийся по спине, а на голову надела небольшую шелковую шапочку неопределенного происхождения. Аккуратно нанесла немного сажи на скулы и виски, чтобы лицо приобрело более мужские черты, и, приладив последний штрих, улыбнулась себе в зеркале.

Но Стокер не был так доволен моим внешним видом, как я сама.

– Ради всего святого, Вероника, где ты взяла эти чертовы усы? Снимай скорей.

– Но они придают завершенность моему облику, – возразила я. – Я нашла их в коробке с аксессуарами для маскарада в Бельведере, и мне уже давно не терпелось их примерить.

Не говоря ни слова, он протянул руку, оторвал их и засунул эти длинные черные волосы из конской гривы себе в карман.

– Ты ханжа, – пробормотала я. – Это же настоящее произведение искусства.

– Они ужасно глупые, – огрызнулся он. – Ты же не хочешь, чтобы нас там убили?

– Ага! – воскликнула я. – Значит, этот опиумный притон – все-таки правда опасное и загадочное место!

Он закатил глаза и подавил вздох.

– Ну давай уже пойдем.

Еще с тех пор, как мы со Стокером впервые оказались втянуты в таинственные приключения, у нас выработалась привычка ходить по Лондону в основном с наступлением темноты. В это время он сильно отличался от той шумной, деловой столицы, каким был в дневные часы. Когда ночь набрасывала на город свое чернильное покрывало, обитатели теней вступали в свои права, и лунный свет начинал свою работу. Приличное общество держалось улиц, ярко освещенных газом или даже электрическими фонарями. Их театры и бальные залы сияли и сверкали, и они сами, как мотыльки, тянулись к этому свету. Но в остальной части города бурлила настоящая жизнь. Любовники, боявшиеся, что их увидят при дневном свете, теперь обменивались объятиями под шуршащим лиственным покровом парка. Проститутки и воры занимались своими делами в тенистых аллеях, шарманщики крутили ручки своих шарманок, наигрывая мелодии в ожидании случайных монет, а пьяницы шумно вываливались из пабов на каждом углу. Пары ссорились, дети плакали, а герцогини проплывали мимо них в обитых плюшем каретах. Потрясающая мешанина, жизнь разных людей, кишащих будто под микроскопом, и за время этих ночных вылазок я научилась любить город, который считала теперь своим домом.

Этой ночью мы довольно спокойно прошли по районам Мэрилебон и Блумсбери, представляя собой забавную картину: импозантный джентльмен и его китайский слуга. Я ничего не сделала со своим лицом, лишь попыталась придать ему больше мужественности, и оставалось надеяться, что мне поможет всеобщая привычка смотреть на слуг как на мебель.

Дом оказался сразу за тихой площадью, в ряду солидных домов на респектабельной улице. Сложно было себе представить менее подходящее место для организации развратного притона.

– А ты уверен… – начала я, когда Стокер поднял бронзовую дверную ручку, чтобы постучать. Он показал ее мне, и я увидела, что это массивный предмет в форме дракона.

– Вполне, – сказал он, усмехнувшись.

Не успел он даже отпустить ручку, как дверь перед нами распахнулась, и слуга с подчеркнуто безразличным видом пригласил нас в небольшую переднюю. С разочарованием я подумала, что этот дом ничем не отличается от любого другого лондонского особняка. В нем не было никаких экзотических черт, по которым можно было бы заключить, что здесь творится что-то незаконное. В комнате не было почти ничего, кроме мягкой мебели с набивкой из конского волоса и салфетками на спинках да одной книжной полки. Еще я заметила отвратительную тарелку с надписью «сувенир из Маргита».

Мы не прождали и минуты, как открылась другая дверь и из нее вышел благообразный джентльмен с густыми белыми бакенбардами. При виде его я слегка повеселела, потому что у него на ногах были ковровые туфли диковинного вида, а на голове, гладкой как яйцо, – изящная курительная шапочка оранжевого шелка.

– Дорогие друзья, добро пожаловать! – сказал он, подходя к нам с распростертыми объятиями, и внимательно посмотрел на Стокера. – По правилам я прошу рекомендательное письмо от друга, но вас я прекрасно помню, сэр, и рад вам. – Он изобразил поклон и помахал руками: – Так же как и вашему спутнику.

Он наклонился к Стокеру и чуть понизил голос.

– Мне несвойственно осуждать вкусы джентльмена, какими бы они ни были, но, думаю, вы меня поймете, сэр: вряд ли я смогу предоставить вам достаточно уединения для… вашей деятельности, – сказал он вопросительно и многозначительно повел бровями.

Если Стокера и удивили его предположения, то он не подал виду, а лишь вежливо улыбнулся.

– Все, что мне нужно, – это выкурить трубку да повидаться со знакомым, который, вероятно, сейчас здесь.

Затем произошел какой-то фокус. Стокер протянул руку учителю, а тот ее пожал. Но когда он убирал руку в карман, я успела заметить краешек банкноты и поняла, что Стокер только что щедро, но очень деликатно ему заплатил.

– Как зовут человека, которого вы ищете? – спросил учитель.

– Петтифер, – с готовностью ответил Стокер.

– Да, конечно. Он только что пришел. Вы как раз вовремя, сэр. Я сам вас провожу.

Он повел нас к двери, через которую вошел сам, и мы оказались в гостиной с низкими столиками, где, беседуя, сидели компании с чаем и короткими трубками. Но там мы не остановились. Учитель пошел к лестнице в дальней части комнаты, и, когда мы поднялись на второй этаж, я поняла, что весь он отведен как раз для любителей курить опиум. Когда-то здесь был ряд просторных комнат, но теперь все стены снесли, и образовалось большое открытое пространство с маленькими занавешенными нишами, создававшими некое подобие приватности. В воздухе висел густой фруктовый аромат опиумаи дыма, пахнущего заброшенным фруктовым садом и гумном после сильного дождя. Учитель, проходя, считал про себя ниши и остановился перед одной из них, задернутой зеленым шелком с пышным орнаментом с драконами.

– Мы пришли, – с поклоном сказал он и испарился, предоставив нам сообщить о себе самим. С удивительной деликатностью Стокер сперва тихо кашлянул, а затем осторожно отодвинул занавеску. Не знаю, что он ожидал там увидеть, но мистер Петтифер оказался прилично одетым: снял лишь пиджак, воротничок ровно сидел на своем месте, манжеты были чистые. Он наклонился к трубке и, что-то бормоча себе под нос, безуспешно пытался разжечь ее.

Когда свет из общей комнаты проник к нему в полумрак алькова, мистер Петтифер поднял голову, а затем поднес руку к глазам.

– Простите, кто это? Я вас не вижу.

Стокер сделал шаг вперед, я последовала за ним и опустила за собой штору. Ниша была обставлена длинными низкими диванами из зеленого атласа, стоявшими вокруг столика типа тех, что мы видели внизу: черный лакированный со всеми необходимыми принадлежностями, с миской с фруктами и чайным сервизом. На стенах виселидве тусклые лампы, и завершали обстановку несколько милых фотографий китайских пейзажей.

Пока я осматривалась, Стокер поздоровался с мистером Петтифером.

– Темплтон-Вейн. Мы виделись сегодня в вашей покойницкой в присутствии мистера Паджетта. А это, несмотря на мужской облик, мисс Спидвелл.

Бедняга так резко побледнел, что я испугалась, как бы он сразу не лишился чувств, но он быстро пришел в себя, хотя продолжал открывать и закрывать рот, будто задыхаясь.

– Стокер, не нужно нависать над людьми: это раздражает, – сказала я ему и указала на гору подушек на диване. – Вы позволите, мистер Петтифер? Думаю, нам всем будет лучше, если мы устроимся поудобнее.

Не дожидаясь ответа, я взяла две самые большие подушки и положила их на пол у стола. Мы со Стокером уселись по-турецки, удобно скрестив ноги, а мистер Петтифер продолжал молча смотреть на нас. В какой-то момент его взгляд скользнул к занавескам, но Стокер покачал головой.

– Прошу вас не поднимать паники. Я не собирался драться, но если вы меня вынудите, обещаю, что не упущу такой возможности, – сказал он, и его ленивый доброжелательный тон прозвучал гораздо страшнее любых угроз.

Мистер Петтифер напряженно сглотнул и вновь попытался разжечь трубку, но у него сильно дрожали руки. Трубка выпала, и содержимое рассыпалось по столу. Стокер протянул к нему руку, но мистер Петтифер отшатнулся так, будто боялся обжечься.

– Тише, старина, – миролюбиво сказал Стокер. – Я только собирался зажечь вам трубку. Думаю, пара затяжек пойдет вам на пользу. – Он достал все необходимые приспособления и принялся за работу. Через минуту у него уже была готова прекрасная трубка для мистера Петтифера, и он протянул ее с улыбкой. Тот набросился на нее, как голодающий – на хлеб, и начал так глубоко затягиваться, что я испугалась, как бы у него глаза не выскочили из орбит.

Но результат стал заметен почти сразу. Он расслабился, подобрел, волнение улеглось, и он даже сумел заговорить.

– Вы ведь им не расскажете, в похоронном агентстве? – спросил он, пристально глядя на Стокера.

Стокер пожал плечами.

– А нужно рассказывать? Вы приступаете к работе под действием этого вещества?

На лице мистера Петтифера отразилось искреннее возмущение.

– Никогда! Но моя профессия не всегда дается мне легко. И тогда трубка – единственное, что может меня успокоить.

– А эффект от нее совершенно такой же, как от настойки лауданума^[19], которую любой аптекарь пропишет жене зажиточного торговца, – заметил Стокер.

– Вот именно, – сказал мистер Петтифер, затянувшись с видимым удовольствием. – Зачем вы пришли?

Стокер тем временем приготовил еще две трубки и торжественно протянул одну из них мне. Мистер Петтифер к тому моменту снова пришел в нетерпение, и я поняла: Стокер специально тянет время, чтобы подогреть в нем страх, а накачать меня наркотиками – вовсе не основная его задача. Но все же с волками жить… – подумала я и вдохнула полные легкие едкого дыма. Задержала дыхание, медленно досчитала до десяти на мандаринском и выпустила воздух через ноздри.

Стокер тоже сделал затяжку и взглянул на меня. По дороге мы разработали план. Зная, что в официальном отчете не хватает какой-то информации, мы заключили: единственная возможность вытянуть эти сведения – расспросить застенчивого гробовщика и с таким заданием лучше справится женщина. Памятуя об этом, я повернулась к мистеру Петтиферу.

– Как вы, наверное, и сами догадались, мы пришли поговорить о смерти Мод Эресби, художницы, известной под именем Артемизия.

Его рука уже не дрожала, и на какой-то миг показалось, будто даже дым не хочет двигаться. Но вот он снова начал клубиться и поднялся у нас над головами, а мистер Петтифер медленно кивнул, и я заметила, что кончик носа у него совершенно белый и слегка приплюснутый.

– Понятно. А если я ничего вам не скажу, то вы доложите в похоронное агентство о моих сегодняшних занятиях. Такая у вас игра?

– Никакой игры, мистер Петтифер. Только честная сделка. Нам нужна информация, которой вы располагаете. Если будете так добры поделиться ею с нами, мы оставим вас в покое и пойдем своим путем.

– А если нет? – спросил он, затем быстро взглянул на Стокера, прикидывая, насколько тот выше и шире в плечах, и покачал головой. – Ну да неважно. Не хочу этого знать.

Он опять затянулся, довольно долго подержал дым во рту, потом выдохнул целое облако, наполнившее альков сладковато-гнилостным запахом. Стокер курил более расслабленно, медленно и ритмично вдыхал и выдыхал дым, так что тот все время клубился у него над головой, а я пускала тонкие серые струйки прямо в мистера Петтифера, как бы опутывая его.

Он начал говорить.

– Я ассистировал мистеру Паджетту, когда мисс Эресби прибыла в наше похоронное бюро. Он отправил меня с каким-то поручением, а сам стал говорить с человеком из Скотланд-Ярда, но мне удалось кое-что услышать из их разговора.

– Как выглядел этот мужчина из Скотланд-Ярда? – спросила я, вдруг почувствовав, как тяжело двигается мой язык, и ощутила некую уверенность в том, что сегодня мы непременно узнаем что-то очень важное.

Он закрыл глаза и описал детектива, вплоть до светло-карих глаз и беспечной манеры общения.

– Морнадей, – тихо сказала я Стокеру. Он кивнул, но ничего не ответил.

Мистер Петтифер снова открыл глаза.

– А что они обсуждали с мистером Паджеттом? – спросила я.

– Была одна деталь в связи с этой смертью, которую не упомянули в полицейских отчетах, – с готовностью ответил он. Когда он попытался продолжить, его голос сорвался, и он снова вцепился в свою трубку. Непонятно было, насколько это ему помогает. Стокер становился все более расслабленным, я же пока не чувствовала на себе совершенно никакого действия, а мистер Петтифер до сих пор был напряжен как струна. Он достал платок и промокнул им лоб.

– Мы знаем, что в ее смерти было что-то необычное, – сказал ему Стокер. Мистер Петтифер сразу немного расслабился. Очевидно, ему было приятно, что мы не вытаскиваем из него подробности насильно. Для гробовщика он излишне болезненно реагировал на разговоры о смерти.

– Вы скажете нам, что именно было необычного? – мягко спросила я.

Мистер Петтифер медленно кивнул, продолжая курить.

Я взглянула на Стокера. Он сжал губы и выпускал из носа огромные клубы дыма, почти как дракон. Я посмотрела на него сердито, чтобы он не задавался, и уголки его рта дрогнули: похоже, он пытался подавить улыбку. Я постаралась лучше раскурить свою трубку, подозревая, что с ней что-то не так, потому что я по-прежнему не замечала в себе никаких изменений, кроме разве что вялости, которую можно было списать на поздний час.

Мистер Петтифер заговорил отсутствующим голосом.

– Ее одурманили, – сказал он наконец.

– Одурманили? – Я буквально задрожала от возбуждения.

– Да, каким-то из опиатов, – сказал он, слегка покачиваясь, и я заметила, что глаза у него уже косят. – Вероятнее всего, настойкой лауданума.

– Но зачем? – спросила я. Он вздрогнул, и мне пришлось немного отодвинуться от него и говорить потише. – Зачем нужно было одурманивать ее, если убийца все равно собирался перерезать ей глотку?

– Так проще, – сказал он, и его глаза вдруг начали стекленеть. – Чтобы перерезать горло такой здоровой и крепкой девушке, как эта, нужен сильный, большой мужчина. Но если она была в бессоз… бессоз… – Он снова замолчал и сложил губы будто в беззвучном свисте.

Я опять взглянула на Стокера.

– Женщина? – спросила я одними губами. Я сразу подумала об Оттилии Рамсфорт и мотивах, которые могли скрываться под этой спокойной и нейтральной внешностью. Но она в ту ночь была одета в белый, и на ее платье не было ни капли крови Артемизии. Кто же тогда? Эмма Толбот? Юная Черри?

Я повернулась к мистеру Петтиферу.

– А зачем Скотланд-Ярду утаивать эту информацию?

Он посмотрел на меня пустыми глазами.

– А?

– Скотланд-Ярд, мистер Петтифер, – повторила я более резко. – Они скрыли эту информацию. Вы можете как-то это объяснить?

– Наверху от нас многое скрывают, – сказал он, медленно моргая глазами.

– Мистер Петтифер, вы что, подмигиваете мне?

– Да, да, – гордо ответил он.

– А вы понимаете, что закрываете сейчас оба глаза?

Он моргнул несколько раз подряд.

– Правда? Как любопытно.

Я повернулась к Стокеру, но он лишь пожал плечами.

– Боюсь, что от мистера Петтифера нам больше не будет пользы. Но он нам и не нужен. Совершенно очевидно, почему они решили не предавать эту информацию огласке.

– Чтобы Майлз Рамсфорт не сбежал из петли, – с горечью сказала я. – Они знают: если об этом услышат люди, их приговор сразу подвергнут сомнению, а они скорее отправят Майлза на виселицу, чем выставят на всеобщее обозрение свою паршивую работу.

Стокер покачал головой.

– Сомневаюсь, что они берегут от посторонних глаз именно свою работу, – сказал он мнеи, прижав губы к моему уху, добавил: – Луиза.

Я перешла на шепот.

– Ты правда так считаешь? Что они позволят повесить Майлза Рамсфорта за преступление, которого он не совершал, просто чтобы предотвратить возможный скандал, касающийся дочери королевы?

– Они делали вещи и похуже в менее страшных ситуациях, – с уверенностью сказал он. – Нет, я не утверждаю, что в Уайтхолле существует некий страшный заговор. Просто говорю, что, когда им представилось удобное решение проблемы, при котором удастся избежать скандала и предотвратить неприятные вопросы, они не преминули за него ухватиться. Вот и все.

– Тогда почему же они позволили принцессе обратиться ко мне? – спросила я.

– Подозреваю, потому, что просто не верили, что ты сможешь зайти так далеко, – сказал он ласковым голосом.

Я отвернулась и сделала затяжку, чувствуя, как на меня накатывает волна холодной ярости. Я курила до тех пор, пока трубка не опустела, наполняя себя запахами цветов, пороха и потной лошади, а закончив, достала из футляра визитную карточку и сунула ее мистеру Петтиферу в карман.

– Если что-нибудь еще вспомните, – жестко сказала я. Он вяло махнул рукой, и мы со Стокером направились к выходу, остановившись только для того, чтобы заплатить за свои трубки и трубку мистера Петтифера.

– Самое меньшее, что можем для него сделать, после того как запугали беднягу до смерти, – великодушно сказал Стокер, повернулся ко мне и сразу же нахмурился.

– Вероника, с тобой все в порядке? Тебя качает.

– Не качает, – ответила я ему. – Я стою совершенно спокойно. – Я сама не двигалась, это стены вдруг начали вращаться, странно, волнообразно покачиваясь.

– Ты пьяна, – сказал он.

– Ничего подобного. Вообще-то, никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо, – сказала я и развела руки в стороны, желая обнять весь мир.

– Черт побери, только этого мне не хватало, – пробормотал он. Он остановился и без всяких усилий закинул меня себе на плечо так, что моя голова свесилась у него за спиной, и я смогла вволю налюбоваться его арьергардом.

– Не ерзай, – велел он. – Я вынесу тебя на улицу и посажу в кэб через несколько минут. Постарайся не устроить из этого сцены.

Когда он двинулся с места, на меня накатил приступ смеха.

– Стокер, я когда-нибудь делала комплименты твоим задним частям? У тебя исключительно милая попка.

– Вероника. – Мне не было видно его лица, но могла поручиться, что он процедил это сквозь стиснутые зубы.

– Но это чистая правда, – сказала я, вытянула руку и схватила его за обсуждаемую часть тела.

– Ради всего святого! – сказал он и попытался закинуть вторую руку назад и ударить меня по пальцам. – Прекрати!

– Но она такая милая и упругая, – возмутилась я.

– Вероника, если не уберешь от меня руки… – начал он.

– Что? – спросила я. – Что ты тогда сделаешь?

Он не ответил, и я дотянулась еще подальше, отчего он взбрыкнул, как пугливая лошадка.

– Если еще раз так сделаешь, я сброшу тебя в ближайшую кучу угля, – пообещал он. – А теперь убери руку у меня из-под ног, – приказал он и пинком открыл входную дверь.

И тут он остановился так резко, что моя голова стукнулась о низ его спины и откинулась в сторону. Я инстинктивно схватилась за него покрепче, отчего он снова подпрыгнул и ударил меня по рукам.

– Добрый вечер, мистер Темплтон-Вейн, – сказал знакомый голос. – Предполагаю, что через ваше плечо перекинута мисс Спидвелл?

– Да-да, – откликнулась я. – Прекрасная дедукция, инспектор Морнадей.

Широко улыбаясь, он наклонился и изогнул голову так, чтобы увидеть, что творится между ног у Стокера.

– Ну-ну, интересное развитие событий, – сказал он мне. – Но, к сожалению, для вас сегодня не самая счастливая ночь. Мы проводим облаву в этом заведении. Вы оба арестованы.

Глава 22

Стокер выругался, а Морнадей продолжал тем же дружелюбным тоном:

– Мистер Темплтон-Вейн, будьте так любезны отпустить мисс Спидвелл, прошу вас. Она будет конвоирована отдельно.

Стокер наклонился и аккуратно поставил меня на ноги, но рукой продолжал придерживать за плечи.

– Мисс Спидвелл сейчас нехорошо, ее нельзя оставлять без присмотра.

Морнадей пристально взглянул мне в глаза.

– Кажется, мисс Спидвелл прогулялась по маковому полю, – поправил его Морнадей. – Но, уверяю вас, мы о ней позаботимся. И о вас – тоже, – пообещал он Стокеру.

Стокер вытянул вперед руки и подставил ему запястья.

– Ну хорошо, давайте.

Морнадей с веселым видом защелкнул на нем наручники и отступил, чтобы Стокером занялся один из его подчиненных. Громкий топот и изумленные крики в доме позади нас говорили о том, что коллеги Морнадея из Скотланд-Ярда устроили решительную облаву на остальных завсегдатаев этого опиумного притона.

Я посмотрела на него с презрением.

– Как вы отвратительны, Морнадей. Да если бы не вы, нам вообще не пришлось бы сюда идти.

Он ухмыльнулся.

– Знаю. Мне жаль. Но я не рассчитывал, что весть о вашем визите к мистеру Паджетту и мистеру Петтиферу так быстро достигнет ушей сэра Хьюго. Он сразу заподозрил меня в неосмотрительности, а потому мне пришлось показать, на что я способен, и поймать вас при компрометирующих обстоятельствах.

– Он уже знает о нашем визите в похоронное агентство? – спросила я, пытаясь уследить за ходом его мысли своим затуманенным сознанием. – Но мистер Паджетт обещал молчать! – Я была вне себя от ярости. А я приложила столько усилий, чтобы добыть для него хороший экземпляр, с горечью подумала я.

– Как же, получит он у меня теперь эту траурницу, – пробормотала я себе под нос.

Морнадей протестующе поднял руку.

– Это был не мистер Паджетт. Это их швейцар. Кажется, он неплохо кормится из кармана сэра Хьюго, но я и сам об этом не знал.

– И теперь сэр Хьюго хочет сделать нам выговор, – предположила я и вытянула вперед руки: – Ну что ж, прекрасно, можете и на меня надевать наручники. Подозреваю, вам это понравится.

Он посмотрел на меня с жалостью и ужасом.

– Мисс Спидвелл! Да я даже помыслить о таком не смею.

– Но Стокера-то вы заковали в кандалы, – напомнила я ему.

Он злорадно улыбнулся.

– Да, правда. Но вы – совсем другое дело. Стокеру не повредит прокатиться в полицейском фургоне. А вы поедете со мной. – Он отступил в сторону ижестом велел мне идти первой.

Я покачала головой.

– Это вряд ли, – медленно сказала я.

Он прищурился.

– Вы отказываетесь выполнять прямой приказ офицера?

– Конечно, нет. Я буду рада поехать с вами, Морнадей. Но, кажется, нижние конечности меня не слушаются.

Я посмотрела на свои ноги. Я прекрасно видела эти конечности, но совершенно никак не могла заставить их двигаться. Пока я смотрела на них, они вдруг начали куда-то ускользать, поплыли далеко по черному туннелю. Где-то снаружи слышался голос Морнадея, но в его словах не было никакого смысла, а я вдруг полетела, начала парить на черных мягких крыльях, которые обнимали и укутывали меня до тех пор, пока вокруг не наступила полная тишина.

Я пришла в себя на диване в кабинете сэра Хьюго, голова была очень тяжелой и будто набита ватой.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Стокер, напряженно всматриваясь в мои зрачки. Я не знала, как он сумел освободиться из-под ареста Морнадея, но меня это совершенно не удивило.

– Как вареная сова, – сказала я ему. – И рука болит, вот здесь. – Я указала на место, где было больно.

– Прости, – сказал Стокер и прижал к моей руке один из своих огромных красных носовых платков. – Подержи.

Я послушалась, с интересом глядя, как он откладывает в сторону шприц и пузырек.

– Что ты мне вколол?

– Слабый раствор кокаина. Ты была без сознания гораздо дольше, чем нам того хотелось бы, в таких ситуациях показаны стимулирующие вещества. – Он немного отодвинулся, и я увидела, что сэр Хьюго сидит у себя за столом, а Морнадей стоит спиной к двери. Они пристально на меня смотрели, и я широко им улыбнулась.

– Добрый вечер, джентльмены. Если вам не хватало женской компании, то вы придумали немного странный способ ее себе обеспечить. Но, во всяком случае, с вами не соскучишься.

Сэр Хьюго хлопнул рукой по столу так, что перо подпрыгнуло в чернильнице.

– Мисс Спидвелл, я рад, что вы в сознании, потому что сейчас вы должны выслушать все, что я собираюсь сказать…

Я осторожно села с помощью Стокера.

– Голова кружится? – спросил он.

– Немного, но, кажется, сейчас пройдет, – сказала я ему. – Твой кокаин действует очень хорошо.

– Он не мой. Его любезно предоставили мне из запасов столичной полиции. Смотри не вздумай пользоваться им часто, – предупредил он, – но для таких случаев, как этот, считаю…

Сэр Хьюго снова стукнул ладонью по столу.

– Давайте вернемся к нашей главной теме.

Стокер вздохнул и махнул рукой.

– Вы пыхтите, как каша в горшочке, сэр Хьюго, – заметила я. – Мы знаем, что вы хотите нам сказать, и нам совершенно не интересно это слушать.

Морнадей открыл рот от изумления, а сэра Хьюго, казалось, вот-вот хватит удар. Я встала на ноги и двинулась вперед, медленно и осторожно, проверяя, могу ли уже удержать равновесие; так я добралась до стола. Сэр Хьюго в гневе всегда представлял собой забавное зрелище. Очевидно, когда-то он был красивым мужчиной и до сих пор оставался приятным: привыкший повелевать, с решительным подбородком, соседствующим с парой изящно сложенных губ, которые он пытался скрыть под усами, дрожавшими всякий раз, как он злился. Мне хотелось протянуть руку и дернуть их за кончики, но я знала, что такой шаг – это слишком даже для меня.

Я терпеливо улыбнулась.

– Конечно, вы злитесь, сэр Хьюго, но должна заметить, у меня не меньше поводов злиться сейчас на вас, – сказал я ему.

Он не повышал голоса, но чувствовалось, что его прямо-таки трясет от ярости.

– Вы обещали не заниматься расследованием.

– Ну конечно, обещала, – ласково сказала я. – В противном случае вы меня отсюда просто не выпустили бы. Но я и не думала соблюдать обещание, а вам не следовало вытягивать его из меня под давлением.

С минуту он еще смотрел на меня сурово, краска прилила к лицу, глаза сверкали неподдельным гневом. А потом вдруг злость куда-то ушла, плечи расслабились, и линия рта стала мягче.

– Вы правы, – просто сказал он, воздевая руки к небу. – Я и сам должен был догадаться. Сказать вам, чтобы вы держались подальше от этого дела, было примерно то же самое, что махать красной тряпкой перед носом у быка, так ведь?

– Нет, не так. – Я повернулась к двум мужчинам, которые следили за нами молча, с открытыми ртами. – Джентльмены, оставьте нас, пожалуйста, наедине с сэром Хьюго.

Я явственно ощутила, как Стокер внутренне запротестовал, но все же указал подбородком на Морнадея.

– Я выйду, если он пойдет со мной. Нам не помешает поговорить с инспектором с глазу на глаз: нужно обсудить условия содержания арестованных в полицейских фургонах, – сказал он с ноткой угрозы в голосе.

В глазах у Морнадея явственно читался страх, но он все-таки широко улыбнулся.

– Я бы и сам с превеликим удовольствием, но, боюсь, меня сейчас ждет кипа бумажной работы. – Он выскочил из комнаты, оставив дверь за собой открытой.

Уже взявшись за ручку двери, Стокер на минуту остановился.

– Я буду здесь, рядом, – сказал он, и я не поняла, была ли это угроза сэру Хьюго или слова поддержки мне.

Когда дверь закрылась, я вновь повернулась к сэру Хьюгои заговорила как можно мягче.

– Сэр Хьюго, прошу вас, поверьте, у меня и в мыслях не было оскорбить вас или хоть в малейшей степени осложнить вам жизнь.

Он склонил голову набок и внимательно посмотрел на меня.

– Пожалуй, это первые искренние слова, которые я от вас услышал.

– Мы не враги, – настаивала я. – Знаю, вы можете мне не доверять, но, может быть, готовы хотя бы сомневаться?

– Хорошо, – сказал он таким голосом, какогояу него еще не слышала. – Ответьте, почему вы ввязались в это дело? Не может быть, чтобы вами двигало чистое любопытство.

Я тоже внимательно посмотрела на него, заметив морщинки в уголках глаз, серебряные пряди в волосах, появившиеся от многолетней огромной ответственности. Она давила на него всей своей тяжестью, и я вдруг осознала, что сэр Хьюго Монтгомери – человек самого благородного происхождения из всех моих знакомых, конечно, за исключением Стокера.

Самое меньшее, что я могла для него сделать, – это сказать ему правду.

– Я хотела хоть в чем-то добиться успеха, произвести на них впечатление.

Мне не нужно было ничего уточнять. Он прекрасно знал, кого я имею в виду. Его голубые глаза вдруг засветились добротой, когда он посмотрел на меня.

– Вы же знаете, что это ничего не изменит, – сказал он довольно ласково. – Даже если вы разоблачите тысячу преступников, их это не тронет. На них никто и ничто не может произвести впечатление.

– Я осознаю, – сказала я, стараясь говорить ровно, – глупая причина, и я должна быть выше этого, и пусть это убедит вас в моей искренности. Если бы я хотела вас обмануть, то придумала бы что-нибудь получше.

На последних словах мой голос зазвучал неожиданно тихо, и я закашлялась, прочищая горло.

Сэр Хьюго в порыве чувствительности, которой я от него не ожидала, отвел глаза в сторону. Минуту спустя он повернулся обратно.

– Она обещала познакомить вас с отцом? – спросил он.

– Обещала. Но не волнуйтесь, – быстро добавила я. – Знаю, что этого не случится: такое просто невозможно.

– Да, – согласился он, – невозможно.

Он надолго закрыл глаза, а потом наконец открыл со вздохом, признавая свое поражение.

– Ну хорошо.

Я даже вздрогнула.

– Как это «ну хорошо»?

– Это значит: продолжайте – но с некоторыми ограничениями, – сказал он, и в его голосе вновь послышались нотки закаленного металла. – Вы будете докладывать мне обо всем, заслуживающем внимания, и не инициируете никакого общения с ее высочеством. Если ей захочется узнать о чем-то, что вы обнаружили, я сам буду ей об этом сообщать. Я, конечно, не верю, что вы станете говорить мне всю правду, – добавил он с некоторой горечью.

– Я согласна, – с готовностью ответила я. – Мне нужно в этом поклясться?

К его чести, на это он лишь улыбнулся.

– Мы оба знаем, чего стоят ваши обещания.

– Клятвы, данные под давлением, – лишь ложные обещания. А это я даю вам по своей воле. Буду делиться с вами всем, что мы обнаружим важного.

Я протянула руку, и он ее пожал. Когда я уже собиралась убрать ее, он удержал мою руку в своей, мягко потянув меня к себе, так, что я нагнулась над его столом. Он подался вперед, и его лицо оказалось прямо передо мной.

– Не забывайте, мисс Спидвелл, что я должен вам выговор. В этот раз вы меня обошли, но я веду счет.

Сказав это, от резко отпустил меня, и я потеряла равновесие. И он имел на это полное право, подумала я, выходя из его кабинета.

Любезность столичной полиции не распространялась на то, чтобы доставить нас до дома. Выходя, мы прошли мимо Морнадея, и ему хватило благородства выглядеть слегка смущенным. Я вздернула подбородок и проследовала мимо него, даже не взглянув в его сторону, но успела заметить, как Стокер послал ему красноречиво неприличный жест.

– Ты научился этому на флоте ее величества? – спросила я, когда мы оказались на улице.

– Помимо прочего.

Он взял дело в свои руки, загрузил меня в экипаж и назвал извозчику адрес Бишопс-Фолли. Я была этому рада. После беседы с сэром Хьюго я почему-то чувствовала себя не в своей тарелке, но, может быть, виной тому была сильная смесь опиума с кокаином.

– Как долго я дремала в объятиях Морфея? – спросила я Стокера с гораздо большей самоуверенностью, чем ощущала в действительности. Я облокотилась на него, уютно уткнувшись щекой в его плечо.

– Гораздо дольше, чем всем нам хотелось бы, – сухо ответил он. – Сэр Хьюго уже собирался послать за полицейским хирургом, но я сказал ему, что прекрасно и сам могу привести тебя в сознание.

– Удивительно, что он согласился.

Стокер пожал плечами.

– Он предупредил, что снова арестует меня, если я тебя отравлю, но я сказал ему, что этого не случится никогда.

На его губах заиграла улыбка, и мне захотелось ткнуть его как следует, но я поняла, что это чересчур сложно. Я зевнула так, что в челюсти что-то хрустнуло.

Мы ехали в пятнах огоньков, кружившихся за окнами кэба, отсветы фонарей тянулись, и мелькали, и летели мимо нас. Мы будто двигались внутри калейдоскопа, и узоры в нем постоянно менялись.

– Щелк, щелк, щелк, – сказала я, каждый раз щелкая пальцами.

– Ты о чем? – услышала я голос Стокера, но его лицо было скрыто во мраке экипажа, а мой взгляд был прикован к симфонии света за нашими окнами.

– Я в калейдоскопе, – сказала я ему, чувствуя, как приятная усталость разливается по моим членам.

– Скоро приедем, – пообещал он, когда мы выехали на Риджент-стрит. Я смотрела, как высокие изящные дома мелькают в окнах будто в волшебном фонаре. Я привалилась к Стокеру, но вскоре кэб прибыл к задним воротам Бишопс-Фолли. Я хотела встать, но ноги меня не слушались, и даже голова откинулась, когда Стокер поднял меня на руки.

Потом я немного пришла в себя, только в тот момент, когда он положил меня в кровать. Я чувствовала, что его руки сжимают мои щиколотки, снимают с меня туфли, а потом стягивают маленькую шелковую шапочку у меня с головы и расплетают мне волосы. Эйфория от выкуренной трубки уже прошла, но, чувствовалось, проникла мне в самые кости, и мне померещилось, что я поднимаюсь, легкая как перышко. Казалось, все поры, все клеточки, все мои нервы были оголены и напряжены, будто чего-то ожидали.

– Действие кокаина заканчивается раньше, чем эффект от опиума, – сказал он мне. – Я мог бы вколоть немного атропина, но лучше всего тебе будет сейчас хорошенько выспаться. Я и сам все еще ощущаю его воздействие. К утру нам обоим станет лучше.

Он повернулся, чтобы уйти, но я ухватила его за рукав и дернула на себя, непроизвольно потянувшись к нему. Я ощутила под руками его крепкие плечи, потом запустила пальцы ему в волосы. Несколько секунд он колебался, всего несколько секунд. А потом его губы коснулись моих, и я услышала, что он бормочет стихи, строки из Китса, которые для меня еще никогда не звучали так прекрасно и настолько опасно. Он пах медом, табаком и желанием, настолько сильным, что я порвала рубашку у него на груди и вонзила в него ногти чуть не до костей. Он крепко обхватил меня, и все его мышцы дрожали, стараясь сдержать какие-то сильные эмоции. Я прижалась губами к его раскрытому рту, ощутила биение его сердца, а по его телу прошла дрожь, и его губы коснулись моего уха, а мои локоны он намотал себе на руку. Его рот вновь открылся, и из него вылетело слово, в котором было столько отчаяния и страдания, что я откинула голову и пристально посмотрела в глаза, в которых сейчас не было ничего, кроме боли утраты. Он не хотел этого говорить, я поняла это сразу же, как взглянула на него. Но оно было сказано, и одного этого слова хватило, чтобы прогнать окутавший нас морок чувств. Мне показалось, что моя душа вышла из меня наружу, потому что я будто со стороны увидела свое тело – я вздрогнула и громко зарычала, а потом провалилась в пустоту, вновь теряя сознание; мои руки сами разжались и выпустили его волосы. После этого начались уже настоящие видения: мне казалось, что разыгралась буря, уносящая нас друг от друга. Я видела над водой лишь его голову, а меня ужасные волны затягивали в беспросветную черноту.

Я проснулась несколько часов спустя. В моем доме-часовне все еще было темно и страшно холодно; Стокер спал на шезлонге в углу. Он не стал ложиться со мной в одну постель, поняла я, и ощутила сильный укол в сердце. В голове было ясно, опиумный дурман улетучился, как туман при сильном ветре. Я повернулась на бок и стала слушать, как козодой в саду поет жалобную песню.

После наркотика мне казалось, будто все мои кости налиты свинцом, и большинство воспоминаний о событиях этой ночи стерлось из памяти. Я пыталась собрать их воедино, будто неумело сшивая лоскутное одеяло: какие-то обрывки нашего посещения опиумного притона, а затем визита в Скотланд-Ярд. Я приложила палец к губам – они болели; когда позже я поднялась и рассмотрела их в зеркале, увидела, что они покусаны и распухли. Глядя на свое отражение в зеркале, я повторила слово, как стон вырвавшееся ночью у Стокера и сразу обратившее в пепел все, что вспыхнуло между нами.

– Кэролайн.

Глава 23

Проснувшись на следующее утро, я ощутила, что у меня в голове стучит небольшой кузнечный молот. Встала, умылась и неспеша оделась, стараясь двигаться очень осторожно. Я нашла Стокера в Бельведере; он с восхищением смотрел на своих кожеедов, дочиста обглодавших ребра кролика. Он бросил на меня взгляд поверх ящика.

– Выглядишь так, будто твое место – на каталке у Паджетта и Петтифера, – заметил он с раздражающим спокойствием. Но он не врал. Под глазами у меня залегли темные круги, а лицо было неестественно бледным.

– Как мило, что ты это заметил. А ты так разговариваешь со всеми дамами?

Вздохнув, он налил в стакан какой-то мерзкого вида отвар и протянул его мне.

– Держи. Я сварил кое-что, что должно помочь от твоей головной боли.

– Откуда ты знаешь, что у меня болит голова? – спросила я, с подозрением принюхиваясь.

– Вероника, у меня хорошее медицинское образование, а также обширный опыт в кутежах. Я прекрасно знаю, что человек, получивший вдобавок к полной трубке опиума еще и шприц кокаина, будет чувствовать себя наутро как в аду. Давай пей.

Он опять оказался прав. Жидкость пахла отвратительно, на вкус оказалась еще хуже, но я сумела выпить даже мутный осадок и почувствовала себя немного лучше, по крайней мере, чуть бодрее. Кузнечный молот превратился в маленький молоточек, а звон в ушах уменьшился до легкого шума.

– Что это было?

– Тебе лучше не знать, – сказал он, возвращаясь к завтраку. Вместо обычных кусочков хлеба, поджаренных на огне, сегодня утром на крышке саркофага был накрыт прекрасный стол. Меня не удивило то, что Стокер использовал этот предмет совершенно не по назначению: он с пренебрежением относился ко всему, что было сделано позднее Нового царства, а этот экспонат был явно эпохи Птолемеев. Но мне все-таки показалось слегка непочтительным использовать его в качестве обеденного стола, хотя запахи от него доносились очень заманчивые. С кухни в главном доме нам прислали ломтики ветчины, вареные яйца, баночку айвового варенья, пирог с телятиной и свежие булочки. Они были уже не горячими, виной чему – долгий путь до Бельведера, но свежими и прекрасно испеченными, и Стокер принялся за них со вздохом неподдельного удовольствия. Он взял горшочек с медом и начал рисовать на них узоры; так он поступал всегда, когда дело доходило до булочек, пышек или тостов. Не бывало такого, чтобы он позавтракал, не придумав сперва для еды какое-нибудь затейливое украшение.

Он нарисовал лодку на одной булке и как раз начал выводить кошку на другой, когда появилась леди Веллингтония.

– Доброе утро, дорогие! – пропела она и одарила нас ласковой улыбкой, излишне ласковой для этого утреннего часа, решила я. Стокер вскочил на ноги, но она махнула рукой, чтобы он сел обратно. Она миновала копролит, попавшийся ей во время прошлого визита, сурово на него покосившись, а затем с одобрением окинула взглядом булочки.

– Вижу, миссис Баскомб выполнила все, что я ей велела. Когда я расспросила ее, как организован ваш стол, она сказала мне, что вы сами заботитесь о своем завтраке, а к ланчу вам посылают холодные закуски. Этого больше не будет, – заявила она с удовлетворенным видом человека, вступившего в битву и выигравшего ее. – Каждое утро вам будут посылать блюда из буфета, который накрывают в главном доме, а в полдень – горячую еду. И в те дни, когда вас не приглашают обедать с семьей, обед вам тоже будут приносить.

– Вы очень добры, – ответил Стокер невнятно, потому что рот у него был набит булкой с медом.

Она благосклонно ему улыбнулась.

– Мне нравится изображать из себя леди Баунтифул^[20]. В моем возрасте это одно из немногих доступных удовольствий. Когда колени подводят, лишаешься сразу стольких радостей, – трагически заметила она, взглянув на меня. Стокер поперхнулся, но мы обе не обратили на него внимания.

Она протянула мне стопку конвертов.

– Я принесла почту. Признаюсь, могла бы поручить это лакею, но я непростительно любопытна.

Я взяла у нее конверты и сразу же заметила тот, что пробудил в ней интерес: из толстой бумаги, с королевской монограммой на обороте.

– Это от принцессы Луизы, – признала я. Казалось невозможным (и довольно бессмысленным) скрывать от нее этот факт.

Она приподняла брови.

– Неужели? В каких высоких кругах вы вращаетесь, мисс Спидвелл.

Стокер вновь закашлялся, но я послала ему испепеляющий взгляд.

– Тебе нужно что-нибудь выпить, – сказала я ему. – Будет глупо задохнуться от булочки.

Затем я повернулась к леди Веллингтонии.

– Мы познакомились с ее высочеством через сэра Фредерика Хэвлока. Вы же знаете, она скульптор, много общается с богемой.

– О да, знаю, – сказала она, задумчиво глядя на меня своими проницательными глазами. – Я часто жалею ее.

– Жалеете принцессу?

Она удивленно усмехнулась.

– Вы уже выросли из того возраста, когда верят в сказки, мисс Спидвелл. И, конечно, знаете, что жизнь королевской семьи совсем не такая, какой представляется нам. Это клетка, позолоченная, но все же клетка.

– Ее высочество говорила мне почти то же самое, – ответила я и сразу осознала свою ошибку, но было уже поздно.

Умные старые глаза сверкнули.

– Должно быть, вы очень сблизились с принцессой, раз она говорит вам такое. Об этом не беседуют с посторонними.

Я пожала плечами.

– Может быть, она просто была в таком настроении, что ей хотелось выговориться.

– Может быть, – сказала леди Веллингтония. – Царственные особы могут вести себя странно, а принцесса Луиза эксцентричнее многих. Она рассказывала вам о своем муже?

– Маркизе де Лорне? Мы виделись с ним мельком. Он мне показался очень приятным.

– Он известный дурак, – упрямо ответила она. – Но будет герцогом, а больше ничто не имеет значения. Лично я не встречала еще Кэмпбеллов, которые были бы благонадежны, но проблема Лорна не в этом.

– А какого рода проблемы у маркиза? – спросила я.

Она загадочно посмотрела на меня.

– Никаких доказательств, одни слухи, но очень настойчивые. Позволите сесть? – спросила она, указав на верблюжье седло, накинутое на специальную подставку.

– Может быть, вам будет удобнее в кресле? – спросила я, указывая на полуистлевший антикварный экспонат с широкой спинкой.

– Конечно, нет. На таком я преодолела всю Сирийскую пустыню. Оно навевает мне приятные воспоминания. Я хотела посмотреть на развалины Пальмиры, – сказала она мне, с потрясающей ловкостью устраиваясь в седле. – Представляла себя этакой Джейн Дигби. Вы знаете, кто это?

– Я слышала это имя, – ответила я. – Кажется, авантюристка?

Она строго взглянула на меня.

– Женщина, которая умела жить, – поправила она. – Имела четверых или пятерых мужей, последний был бедуинским шейхом. Мы были своего рода друзьями, я и Джейн, но она как-то неправильно восприняла мой роман с ее пасынком.

Я подавила смешок, а Стокер наклонил голову над булочками, покраснев до ушей. Леди Велли продолжила:

– Подобные истории могут повредить дружбе, понимаете? Бедняжка Джейн уже мертва: ушла лет пять-шесть назад. Она была лет на десять старше меня, но лично я собираюсь прожить до ста.

– Не сомневаюсь, что вам это удастся, – сказала я, а потом напомнила: – Вы говорили о маркизе Лорне.

Она задумчиво поджала губы.

– Да, так вот, ситуация здесь вышла очень неприятная. Луиза всегда была неугомонной, всегда выступала против правил и протоколов. Если вы спросите меня, я скажу, что она была ужасно избалована. Королева решила, что после свадьбы она как-то остепенится, и предложила ей несколько партий. Луиза выбрала Лорна – как меньшее из зол.

– Выглядит очень хладнокровным решением, – заметила я.

– Это просто королевская семья. Их союзы похожи не на браки, а на выведение породистых жеребцов. Но никакого выведения не получилось, у Луизы ничего не вышло. Ведь у них нет детей.

– Бесплодие – это трагедия для женщины, которая хочет иметь детей, – мягко заметила я.

Леди Велли постучала тростью по полу.

– Луиза не бесплодна! Просто у нее такой муж, который на нее даже и не смотрит.

– Маркиз к ней не расположен?

– Как изящно вы выражаетесь, девочка! В мое время мы говорили о таких вещах более открыто. Просто этот мужчина не вспахивает свою жену.

– Но почему нет? – спросила я. – Принцесса – приятная и красивая женщина. Она может принести на брачное ложе гораздо больше, чем многие другие принцессы.

– И этого было бы достаточно, если бы Лорн любил женщин.

Я заморгала.

– Вы говорите, что маркиз предпочитает мужчин в постели?

Она пожала плечами.

– Этого я не могу утверждать. Наверняка могу сказать лишь, что он предпочитает своей жене мужские компании. Распространяется ли это и на спальню, ведомо им одним. Когда она выбрала Лорна, поползли слухи. Принц Уэльский вспылил и сказал, что никогда не позволит своей сестре выйти замуж за этого мужчину, но не объяснил, почему. А без очевидной причины для разрыва помолвки королева предпочла сохранить все как есть. Кто-то говорил, что все возражения принца основывались как раз на наклонностях маркиза.

– Ведь это лишь домыслы, – возразила я.

– Но домыслы, которые никуда не деваются. Тлеет ли под всем этим дымом хоть одна искра настоящего пожара, – она пожала плечами, – кто знает? Может быть, проблема в том, что Луиза фригидна, или любит другого мужчину, или у Лорна дурной запах изо рта, или он слишком увлечен марками. Никто не знает, что на самом деле происходит под покровом брака. Но разговоры идут, ужасные сплетни. Говорят, Луиза приказала заложить кирпичами окна во дворце, чтобы помешать Лорну сбегать в Кенсингтон-гарденс на свидания с гвардейцами. Правда это или нет, но могу сказать вам, что Луиза не была с ним счастлива. А несчастливая жена – опасное создание.

Затем она замолчала, позволяя словам улечься. Но через минуту уже кивнула в сторону конверта.

– Почему бы вам не открыть его и не узнать, чего она хочет?

Не было смысла бороться с неизбежным. Я взяла рожок, который использовала вместо ножа для писем, и вскрыла конверт. Послание было написано решительным почерком на гербовой бумаге: «Приходите. Не медлите и никому не говорите. Л.».

Я убрала его обратно в конверт и широко улыбнулась леди Велли.

– Это лишь приглашение подписаться на пожертвования в благотворительной организации, которую она поддерживает.

Леди Велли в ответ натянула на лицо улыбку старого крокодила, много повидавшего на своем веку.

– Ну, раз вы так говорите, девочка моя, то кто я такая, чтобы сомневаться в ваших словах? – Она тяжело вздохнула и уперлась тростью в пол, чтобы спуститься с верблюжьего седла. Стокер тут же оказался рядом с ней, помогая ей встать на ноги.

– Спасибо, мой милый мальчик, – с нежностью сказала она. – Ты гордость своей матери или флота – никак не могу решить.

Он проводил ее до двери и вернулся, слизывая с губ остатки меда.

– А что на самом деле говорится в письме? – спросил он.

– Нас вызывают, – сказала я, протягивая ему конверт. Я склонила голову, пока он читал. – Стокер, меня не покидает странное чувство, что леди Веллингтония получает удовольствие от некой своей шутки, которая как-то связана со мной.

Он махнул рукой.

– Это просто ее манера общения. Она любит играть с людьми, а ты для нее – новый котенок.

– Котенок или мышка? – спросила я. Время покажет.

Мы прибыли в Кенсингтонский дворец, вновь следуя инструкциям, данным нам в прошлый раз. Принцесса появилась сразу же, как только дворецкий о нас доложил. Она не тратила времени на формальности, а спешно провела нас в свою личную гостиную, распорядившись по дороге, чтобы нас никто не беспокоил.

Она достала из рукава письмо и протянула нам.

– Прочтите, – велела она.

Оно было написано на простой бумаге, очень коряво, так, будто человек с хорошим образованием и красивым почерком тщательно пытался скрыть и то и другое. Один край листа сильно обуглился, и все письмо пахло дымом.

«Журнал у меня, – говорилось там без всяких приветствий. – Принесите в грот свои изумруды в полночь и ждите дальнейших инструкций. Никому не говорите – или я приму меры».

Я хотела отдать записку, но принцесса лишь отмахнулась дрожащей рукой: от гнева или страха – я не могла понять. Тогда я передала ее Стокеру, который молча ее рассмотрел. Мы не смотрели друг на друга, но я знала, что он думает о нашей неудачной поездке в Литтлдаун. Кто-то заполучил журнал после того, как я его выронила, и воспользовался случаем, чтобы извлечь из этого выгоду.

Мне не терпелось расспросить принцессу, но я понимала, в каком она состоянии. Она была натянута как струна, и от неловкого обращения с ней запросто могла случиться истерика. Поэтому я решила зайти издалека.

– Как пришла эта записка? – спросила я.

– С утренней почтой, среди других писем.

– А конверт?

Она поморщилась.

– Сожжен. Видите, я хотела уничтожить и письмо, поэтому все это бросила в камин. Потом поняла, что это глупо, и письмо успела вытащить. Но конверт уже было не спасти.

– Было ли на конверте что-то примечательное?

Она задумалась, у нее на лбу залегли складки.

– Почтовый штамп Центрального Лондона, но больше никаких пометок, кроме моего адреса.

– А надписано было правильно?

Она с горечью улыбнулась.

– Да, все нужные титулы были на нужных местах.

Я пока не хотела затрагивать вопрос с журналом, а она, очевидно, не собиралась сама об этом заговаривать. Я продолжала обходить эту тему стороной.

– О каких изумрудах идет речь в письме?

Она сцепила руки, крепко переплетя пальцы.

– У меня есть парюра^[21], составленная из свадебных подарков, в которой: тиара с изумрудами и бриллиантами, подаренная мне родителями мужа, герцогом и герцогиней Аргайл, браслет – изумруды в окружении бриллиантов, а также подвеска – тоже изумруд с бриллиантами. Их я надевала на свадьбу – это был подарок от ее величества. В наборе и другие, не такие значительные, предметы, но эти – самые важные.

– И этому преступнику все о них известно, – задумчиво сказала я.

– Это известно всем, – раздраженно поправила она. – Эти подарки были изображены в каждой иллюстрированной газете по всей Британской империи. Мои свадебные портреты продавались повсюду, и на них эта подвеска была отлично видна.

– Предполагаю, что они все прекрасного качества.

– Естественно.

Настроение у нее было совершенно ужасным, но в общем ее нельзя было в этом винить. Она жила будто в аквариуме, какой бы блистательной ни была эта жизнь. И я вдруг поняла, почему леди Велли ее жалеет. Просто ужасно, что миллионы посторонних людей знают очень личные подробности твоей жизни, словно копаются в груде костей за банкетным столом в поисках лакомых кусочков.

Будто прочитав мои мысли, она начала говорить, тихим и глухим от горечи голосом.

– Вы даже не представляете, насколько это ужасно – знать, что совершенно чужие тебе люди сидят у себя в домах, читают о тебе все, судят тебя, а иногда и ненавидят просто из-за твоего происхождения. Не уверена, смогу ли когда-нибудь почувствовать себя в безопасности, выходя из дома. Буду заглядывать в глаза каждому прохожему и думать про себя: «Это ты? Ты так меня ненавидишь?».

– Не думаю, что вам стоит бояться прохожих на улице, ваше высочество, – очень мягко сказал ей Стокер. – Это работа кого-то, хорошо с вами знакомого.

Она моргнула, на ее лице отразилось полное непонимание.

– Этого не может быть. Я этому не верю. Должно быть, это кто-то из слуг. Может быть, та девушка, что убирает в Хэвлок-хаусе, – начала она. – Вы вообще ее допрашивали или были слишком заняты этой игрой, чтобы нормально выполнять свою работу? Может быть, я зря вам доверилась, – выпалила она. – В конце концов, только ваша вина в том, что у этого злодея вообще оказался журнал. А что вам удалось обнаружить? Совершенно ничего. Столько дней потрачено, и вы ни на шаг не приблизились к спасению Майлза Рамсфорта.

Обычное хладнокровие покинуло меня при таком вопиющем проявлении несправедливости. Я совершенно невежливо вскрикнула, но Стокер бросил на меня предупреждающий взгляд. К его чести (за что я была ему бесконечно благодарна), он успел воспользоваться подходящим моментом. Проигнорировав запрет прикасаться к персонам королевской крови, он взял ее под локоть своей крепкой рукой и проводил в кресло. Когда она села, он встал перед ней на колени, изобразив абсолютную преданность.

– Ваше высочество, – сказал он с бесконечной добротой в голосе, – я понимаю, как это тяжело, ведь с вами никогда не происходило ничего подобного. Но мы делаем все, что в наших силах, чтобы помочь вам.

Она коротко кивнула.

– Я знаю, мистер Темплтон-Вейн. Но ожидание сводит меня с ума. А теперь еще и это – просто чудовищно.

Ее губы дрожали, будто она готова была расплакаться, и он вытащил из кармана один из своих огромных красных носовых платков.

– Возьмите, на всякий случай, – попросил он.

Она вновь кивнула, послушно, как ребенок, и он взял ее руку в свою с такой аккуратностью и нежностью, будто гладил крошечного раненого птенца.

– Расскажите мне все.

«Мне»! Я заметила, какое местоимение он использовал, а также то, что он слегка приподнялся с колен, чтобы своей спиной загородить меня от нее и создать ощущение приватности для них с принцессой. Он наглым образом исключил меня из разговора, но как только я открыла рот, чтобы возмутиться, поняла, насколько эффективен этот метод.

Я ожидала, что царственность принцессы будет оскорблена тем, что кто-то осмелился взять ее за руку, пусть даже и сын пэра, но она лишь промокнула глаза платком и начала говорить.

– Я была очень груба с мисс Спидвелл, – сказала она ему.

Он наклонился к ней ближе, пытаясь создать ощущение, что у них есть некая общая тайна.

– Должен сказать, она этого заслуживала.

Она непроизвольно улыбнулась, слабо, но все-таки улыбнулась.

– Все-таки я была неправа.

– Мисс Спидвелл – упрямая и вздорная женщина, – серьезно сказал он. И на этот раз улыбка стала шире.

– Подозреваю, что так оно и есть. Но я была излишне категорична с ней, сама того не желая. Я отчаянно нуждаюсь в ее помощи. И в вашей – тоже. Я так напугана, так ужасно расстроена…

– Вы беспокоитесь, и вам страшно, – сказал он. – Смею предположить, что и спите вы гораздо меньше, чем следовало.

Она закрыла глаза и согласно кивнула. Я открыла было рот, а он, хоть и не поворачивал ко мне головы, должно быть, почувствовал, что я хочу что-то сказать. И, прежде чем она открыла глаза, он успел покачать указательным пальцем, запрещая мне вступать в беседу.

– Это правда, – ответила она ему, наклоняясь вперед и указывая на свое лицо. – Должно быть, вы видите тени у меня под глазами. Ни одной ночи я не спала хорошо с тех пор, как началась вся эта история.

– Это совершенно понятно и естественно, что вас захватили сильные эмоции, – заверил он ее. – И вам тем более следует поделиться ими со мной. Людям, особенно дамам столь благородного происхождения, вредно держать в себе такие мощные переживания и не выпускать их наружу. Это опасно для здоровья, – добавил он с ноткой укора в голосе.

Это было удивительное представление. Всего несколькими словами ему удалось не только успокоить ее, но и заставить поверить, что она правильно поступила, обойдясь со мной так грубо. Осознав, что Стокер полностью владеет ситуацией, я откинулась на спинку стула и просто наблюдала, будто не существуя в этот момент для них обоих.

Она кивнула и коснулась платком порозовевшего носа.

– Да, конечно, вы совершенно правы.

– Конечно, прав. – Он говорил успокоительным тоном, как разговаривают с раненым зверем или капризничающим ребенком. Я задумалась, кем из них была принцесса. Стокер еще немного придвинулся к ней, добавив их разговору близости, и устроился на пуфике у ее ног.

– Я уже сказал, что помогу вам, но хочу придать вам еще больше уверенности в моих обещаниях. Даю вам слово как джентльмен, что сделаю все, что в моих силах, чтобы разоблачить преступника, и не только ради вас, но и ради Майлза Рамсфорта.

– О, вы так добры, – сказала она ему, а я с трудом сдержалась, чтобы не закатить глаза. – Знаю, что вы видели журнал. Я чуть не лишилась чувств, когда вы сказали Оттилии, что нашли его. И ужасно испугалась того, что вы могли увидеть там мое имя. – Ее голос сорвался, она залилась краской и стала дальше аккуратно подбирать слова. – Я должна вам объяснить по поводу грота, как так вышло, что я была там.

– Я знаю, для чего он используется, – мягко подбодрил он. – Видел это место во всей красе.

Она мрачно кивнула.

– Хорошо. Значит, мне не нужно его описывать. Представляете, как ужасно я чувствовала себя, зная, что существует подтверждение моего визита в грот, боясь, что его обнаружат и привлекут в качестве доказательства на суде. И тогда все узнают… – Ее голос вновь сорвался, и она прижала ко рту платок, будто пытаясь подавить подкатившую тошноту. – Я понимала, как плохо это все обернется для меня, как непристойно покажет это пресса. Газеты, первые полосы – мне это казалось настоящим кошмаром. А на самом деле все было совершенно невинно. Майлз просто был самим собой. Ему нравилось шокировать людей. Думаю, он ожидал, что я буду его осуждать, поведу себя, как повела бы моя мать. Она была бы в ярости, – сказала она, поежившись. – Но это было так безобидно. Он просто показал мне свою небольшую коллекцию, собрание предметов искусства, и дал взглянуть на журнал со всеми противными подробностями, которые там описаны, – искренне призналась она.

Тогда я подумала, что она, возможно, говорит правду. Если бы она закрутила любовную интрижку с мужем своей подруги, разразился бы невообразимый скандал, но даже любой намек на непристойное поведение мог вызвать такую же реакцию. Сам факт, что она была в гроте и видела всю коллекцию, мог привести к настоящей катастрофе как для нее самой, так и для королевского трона. Замужние женщины не должны вести себя подобным образом, а уж замужние принцессы, дочери королевы таких пуританских взглядов, обязаны были держать планку еще выше. Газеты по полной использовали бы это компрометирующее событие, чтобы устроить травлю на нее и всю ее семью, в этом я не сомневалась. А после этого, как и после каждого скандала, связанного с королевской семьей, снова начнут звучать вопросы, нужна ли вообще Англии монархия. Ужасно осознавать, что ты стал причиной таких плачевных последствий, даже и в случае вопиющей супружеской измены, но насколько страшнее думать об этом, если никакой измены на самом деле не было?! То же случилось и с женой Цезаря, которая пострадала из-за подозрения в дурном поведении, а не из-за настоящей измены^[22]. Какая жестокая ирония.

Стокер пробормотал что-то успокаивающе и похлопал ее по руке.

– Мой брак не вполне можно назвать счастливым, – продолжала она. – Мы небезразличны друг другу, поверьте. Но мы с мужем являемся предметом сплетен, жестоких сплетен, которые бесконечно ходят в высшем обществе. И они все сразу стали бы достоянием общественности, если бы меня сейчас уличили в подобном поведении.

– Понимаю, – стал утешать он. – Вы просто хотели безобидного развлечения, вы же имеете право посмеяться с близкими друзьями.

– Как прекрасно вы это представили! – сказала она. – Вы-то понимаете, но простой человек на улице прочитает это, эти ужасные пошлые слова, и подумает обо мне худшее. Я даже вообразить боюсь, что тогда станет с матушкой.

У нее побелели даже губы, и тогда я поняла, что королева полностью управляет всей своей семьей. Должно быть, у нее железный кулак Бисмарка, раз собственная дочь так сильно боится ее.

Принцесса продолжила.

– Я думала не о себе, а о Лорне, – убежденно сказала она. – Если дешевая пресса решит, что Майлз Рамсфорт был моим любовником, они выкопают самые ужасные истории о моем муже, то, как он пренебрегал мною, избегал моей компании. А это неправда, – добавила она с яростью. – Он по-своему любит меня.

Было ли это реальностью или лишь выставлением желаемого за действительное, не знаю. Думаю, об этом никто никогда не узнает. Но Луиза по-своему, хоть и необычно, любила своего мужа и, спасая Майлза Рамсфорта, на самом деле спасала его.

Стокер вновь похлопал ее по руке.

– Ну конечно, его светлость вас любит, – сказал он с уверенностью, не подразумевающей никаких сомнений. – И если бы он знал, сколько страданий вы пережили ради него, то стал бы ценить вас еще больше.

Затем он слегка изменил интонацию.

– А теперь, чтобы вам помочь, мне нужно узнать, что произошло в ту ночь, когда была убита Артемизия. Вы посетили грот, а Майлз записал ваше имя в журнале?

Она вцепилась в его руку.

– Да, ради шутки, раз уж я рассмотрела его коллекцию. А вы его там не видели? – живо спросила она.

Стокер покачал головой.

– У нас не было возможности подробно изучить журнал до того, как мисс Спидвелл его упустила, – сказал он ей, аккуратно переложив всю ответственность на меня. Я этого заслуживала, и принцесса, без сомнения, была совершенно убеждена в моей виновности. Но тем не менее было немного обидно.

Стокер продолжил успокаивающим голосом:

– Вы были с Майлзом Рамсфортом, когда была убита Артемизия?

Она кивнула, закрыв глаза и прижав к ним руки.

– Да, – прошептала она.

– Так вот почему у Майлза Рамсфорта нет алиби? Потому что он был с вами?

– Да, – ответила она чуть громче.

– Он отказывается признаваться в том, что вы были тогда вместе, чтобы защитить вас, – надавил Стокер.

– Да. – Ее голос сделался еще громче, и в нем зазвенели истерические нотки.

– Он скорее подставит шею под петлю, чем выдаст вас? Это говорит о более близкой связи, чем просто дружба, – вставила я.

Они оба повернулись и посмотрели на меня: Стокер – рассерженно, а Луиза – со смесью изумления и явной неприязни.

– А я и не ожидаю, что человек вашего класса способен это понять, – кисло заметила она. – Главное в жизни каждого – всегда сохранять верность своим правителям.

Я открыла было рот, но вдруг на меня обрушилось осознание тщетности любых слов в этой ситуации, и я промолчала.

А Стокер продолжал мастерски проводить свой допрос.

– А Майлз всегда хранил журнал в гроте? – спросил он.

Она покачала головой.

– Не знаю. Когда я пришла, он лежал на виду. Он пошутил насчет того, насколько это ценная вещь, сказал, что даже Оттилия не знает о его существовании, потому что, попади он в дурные руки, за него будут требовать тысячи и тысячи. Не думайте, что он был способен использовать его против своих друзей, – поспешила добавить она. – Майлз не такой. Даже если бы у него не осталось ни цента, он и тогда не стал бы доставать этот журнал. Для него он был этакой запиской на память, чтобы спустя много лет вспоминать грязные выходки молодости. Он не хотел никому вреда.

То ли принцесса не осознавала, что Майлз совсем недавно устраивал эти «выходки», то ли обманывалась относительно масштабов этих веселых кутежей, но мне подумалось, что она при этом правильно оценивает его характер. Если то, что сообщил нам виконт Темплтон-Вейн о пустующих закромах Рамсфорта, правда, это означает, что Майлз все время был обладателем золотой жилы и ни разу не попытался ею воспользоваться. Это говорило об определенной благонадежности этого человека, и мне было приятно это осознавать.

А Стокер продолжал, направляя разговор в нужное русло.

– Ну хорошо, но теперь кто-то нашел журнал и понял, что вы там были и дорого заплатите за то, чтобы сохранить эту информацию в тайне. И мы должны выяснить, кто этот человек. Очень вероятно, что этот злодей и убийца – одно лицо.

Она вздрогнула.

– Это ужасно. Мы все любим читать о сенсациях, нас манят кошмары, описанные в книгах, но когда все это становится реальным, приходит в твою жизнь и может ее совершенно разрушить…

– Мы вернем журнал, – пообещал ей Стокер, – и найдем убийцу.

– Ты не должен обещать того, чего мы на самом деле не можем гарантировать, – ласково заметила я. – И я совершенно не уверена, что мы – именно те люди, кто может здесь помочь.

– Вероника, – сказал он сквозь стиснутые зубы. Принцесса смотрела на меня с видимым отвращением, но мне было все равно. Я дерзко продолжала.

– До сих пор у нас было лишь ваше слово в подтверждение того, что полиция вынесла неправильный вердикт. Но это, – я подняла записку повыше, – доказательство шантажа. За такое преступление вешают. И его нужно отправить прямо сэру Хьюго Монтгомери.

– Сэру Хьюго! – принцесса Луиза буквально выплюнула эти слова, вскакивая на ноги. – От него не было совершенно никакого толка. Он даже не попытался вновь открыть дело, когда я его об этом просила.

– Думаю, сэр Хьюго пытался защитить вас, – возразила я, возмущенная тем, что она не выказывает никакого уважения человеку, который всю жизнь только тем и занимался, что пытался скрыть и исправить ошибки, совершаемые ее семьей.

– Защитить меня? – в ее словах слышалась издевка. – Но от чего?

– От любого намека на скандал, – предположила я. – Как вы сами сейчас заметили, если бы выяснилось, что вас связывают близкие отношения с человеком, чья любовница была убита в его же постели, разразился бы скандал невероятных масштабов. Подозреваю, сэр Хьюго прекрасно представлял себе, как все это будет выглядеть в глазах ее величества, – прямо сказала я.

Она скривила губы.

– Меня не интересует мнение торговцев чаем и портных, – высокомерно заявила она.

– Конечно, интересует, – сказала я, стараясь сохранять терпение. – Вас все это очень волнует, иначе вы не боялись бы газет. Но больше всего вы боитесь собственной матери, правда?

Она ничего не ответила, но несложно было предположить, как ей не понравилась моя откровенная речь.

– Мэм, – начал Стокер гораздо более почтительным голосом, чем я когда-либо от него слышала, – если вы так беспокоились из-за упоминания вашего имени в журнале, почему вы не рассказали нам об этом с самого начала? Если бы мы знали, что в вашей просьбе содержится больше, чем только желание спасти Майлза Рамсфорта от петли, это могло бы сэкономить нам много времени и избавить от лишних усилий.

Она надолго задумалась, прежде чем ответить. Единственным звуком, нарушавшим тишину в комнате, было тиканье множества часов.

– Я не знала, могу ли в полной мере положиться на ваше благоразумие, – сказала она наконец, и в ее голосе почти звучали нотки извинения. – Я рассказала вам все, что осмелилась. И надеялась на то, что журнал потерян или уничтожен. Никто не знал, где он его хранит, да и он не стал бы никому рассказывать. Казалось вполне возможным, что он вообще никогда не обнаружится и мой секрет не будет раскрыт. Затем, когда вы сказали Оттилии, что нашли журнал и вновь его потеряли, все, о чем я могла думать, – что в вашей власти уничтожить меня. Вот почему я сразу отослала вас. Мне нужно было подумать. И я решила, что, если затаюсь и не буду ничего предпринимать, вы, может быть, все-таки найдете убийцу и спасете Майлза.

– Мы не сможем спасти его, если не докопаемся до сути, – напомнила я ей с суровой решительностью.

Она ничего не ответила, лишь упрямо вздернула подбородок, а Стокер вернул беседу обратно к вопросу шантажа.

– Дайте их нам, – сказал он. – Мы передадим эти украшения вместо вас.

С минуту она колебалась.

– И никакой полиции?

– Никакой полиции, – пообещал он, а я задумалась, как можно будет совместить это с моим обещанием, данным сэру Хьюго.

Он продолжал.

– Мисс Спидвелл на несколько дюймов ниже вас, но будет темно. Если злодей затаится там, ожидая своей наживы, он почти наверняка решит, что это пришли вы.

Я скрестила руки на груди, слушая, что еще Стокер решил за меня, ведь сейчас я, очевидно, была лишь куклой в его прекрасной игре в детективов.

Принцесса задумалась.

– Это может быть опасно. Мисс Спидвелл могут ранить. – Но мне не показалось, что ее чрезмерно тревожит эта перспектива, и Стокер поспешил подбодрить ее.

– Лучше уж мисс Спидвелл, чем вы, ваше высочество!

Она медленно кивнула.

– Думаю, вы правы. В конце концов, она активная особа и имеет опыт в подобных делах.

– Да, это так, – согласился он. – Однажды я видел, как она спаслась с катера, битком набитого бандитами, которые хотели ее похитить.

Принцесса поднялась, чтобы взглянуть на меня, и стала рассматривать будто диковинку на ярмарке.

– Я могу в это поверить, – сказала она наконец. – У нее решительно мужские качества, – добавила она неопределенно.

– Именно, – сказал Стокер. – А для подобного мероприятия нужны именно они. Нежная и женственная дама, особенно из высшего класса, способна играть в этом лишь незначительную роль, – уверил он ее.

Она пристально на него взглянула.

– А что станет с моими украшениями? Если что-то пойдет не так, мне все же очень не хотелось бы их потерять. Как я смогу объяснить их исчезновение?

Ее тон изменился, и за ее вопросом я услышала некоторую расчетливость. Стокер этого не заметил или только сделал вид.

– Я все время буду рядом с мисс Спидвелл. Под моей защитой они будут в безопасности, – пообещал он.

Она неохотно кивнула.

– Ну хорошо. Думаю, это лучший план из всех возможных.

Стокер не стал больше на нее давить. Он снова похлопал ее по руке, вновь очень почтительно.

– Больше не беспокойтесь об этом, мэм.

Луиза кивнула и глубоко вздохнула.

– Ждите здесь, я принесу вам драгоценности.

Она вышла из комнаты, а я даже не взглянула на Стокера. Я была слишком возмущена, чтобы говорить, а потому повернулась к пейзажу авторства Луизы, висевшему на стене. Он был унылым и совершенно не вдохновляющим: Канада, или Сибирь, или другое, столь же холодное место, совершенно лишенное интересных бабочек. Так шли минуты. Стокер крутился у каминной доски, брал с нее разные безделушки и ставил на место, вытаскивал открытки из стопки писем и приглашений и читал без всякого стыда.

Наконец вернулась Луиза; она казалась гораздо спокойнее, и я уловила легкий аромат бренди в воздухе. Очевидно, она задержалась, чтобы немного успокоить нервы, и мне стало неприятно, что она не предложила нам выпить вместе с ней. В руках у нее была коробка, которую она передала Стокеру. Он вопросительно приподнял бровь. Она кивнула.

Это была ничем не примечательная синяя сафьяновая коробка. В ней могли быть письма, безделушки, вообще все что угодно. Но на самом деле в ней хранилось настоящее волшебство. На белой бархатной подкладке неземным светом светились изумруды, они сверкали, по поверхности камней бегали искры, то ныряя в самую глубь, то вырываясь наружу, будто взрываясь всполохами зеленоватого цвета. Тиара, вынутая из обрамления, будто обхватывала остальные украшения, желая защитить их, собирая в своих драгоценных объятиях все эти сокровища.

– Потрясающе, – выдохнула я.

– Невосполнимо, – поправила она, протянула руку и захлопнула коробку с громким щелчком. Потом она убрала ее в небольшую кожаную сумку и вручила Стокеру. – Если эти сокровища исчезнут, невозможно будет объяснить, что с ними произошло. Они просто бесценны.

– Как и человеческая жизнь, – напомнила я ей.

– Мы будем очень осторожны, – быстро вставил Стокер. – Не волнуйтесь, ваше высочество.

Она выпрямилась и подняла подбородок так, как ее, без сомнения, учили бесчисленные гувернантки и преподаватели хороших манер.

– Благодарю вас, мистер Темплтон-Вейн.

Она протянула ему руку для пожатия, а мне на прощание достался лишь отрывистый кивок.

– Мисс Спидвелл.

С этими словами она позвонила в колокольчик, и явился дворецкий, чтобы проводить нас к выходу из дворца.

Как только мы вышли за ограду королевского сада, яповернулась к Стокеру.

– Совершенно ужасное представление, – начала я.

Он весело мне улыбнулся.

– Да, мне тоже так показалось.

Я уставилась на него.

– Ты говорил все это не всерьез?

– Ни единого слова правды, и тебе следовало бы это знать, – ответил он немного сердито. – Вообще-то, меня очень расстраивает, что ты этого не поняла. Ты ведь знаешь, что я думаю о монархии и женской ранимости.

– Что монархию нужно упразднить и что женщины ни в чем не уступают мужчинам?

– Даже более того, – поправил он и склонил голову. – Мне не следует гордиться этим представлением, оно и правда было отвратительным. Но зато мы получили, что хотели. Теперь мы знаем, почему Майлз не может представить алиби. И нам поручили передать драгоценности, а пока это лучшая возможность раскрыть убийцу. Для получаса работы очень неплохо, мне кажется.

– Я все-таки не понимаю: откуда ты знал, что это сработает? Твоя лесть была шита белыми нитками.

Он посмотрел на меня с сожалением.

– Царственные особы не отличаются от аристократии, а ты забываешь, что я вырос среди таких людей. Я один из этого невежественного клана, хоть их и порицаю. Знаю, что они думают и даже как.

– Что же думает принцесса?

– Конечно, что она центр вселенной. Они все так считают. Бог – в своих небесах, королева – на троне, а все создания должны им поклоняться, да простит меня Браунинг^[23], – сказал он. – Для них не бывает слишком много лести. Они ничего не знают об истинных страданиях, лишениях и боли, а потому, если даешь им понять, что видишь, как они мучаются из-за своих переживаний, они сразу решают, что ты единственный, кто по-настоящему их понимает. При этом только попробуй заговорить с ними о бедственном положении на угольных шахтах в Йоркшире – и увидишь, сможешь ли сдвинуться с мертвой точки, – добавил он с отвращением.

– Ничего циничнее я никогда от тебя не слышала, – сказала я ему.

Он слегка улыбнулся.

– Тогда во что бы то ни стало оставайся со мной. Я тебя еще удивлю. Вообще-то, думаю, я смогу поразить тебя даже вот этим, – добавил он, доставая из кармана открытку.

– Что это?

– Вид на Борнмут, – ответил он. – Я украл ее с каминной полки принцессы.

– Как познавательно, – протянула я.

– Переверни же ее, мой недоверчивый друг.

Я сделала, как он просил, и вскрикнула от восторга.

– Стокер, ты просто гений!

Это был запоздалый ответ на какое-то письмо, всего несколько строк, набросанных в спешке, Луизе от друга на каникулах. Но этого было достаточно.

– Почерк Джулиана Гилкриста, – выдохнула я.

Стокер достал записку от шантажиста, и мы положили их рядом для сравнения.

– Он не слишком умный парень, правда? Ему удалось немного изменить написание букв, но его «Е» просто кричит нам правду.

– Так, значит, Гилкрист – это наш шантажист, а также автор записки с угрозами и, по всей вероятности, человек, приславший нам глаз. Всеми способами пытался помешать нам вести расследование.

– А в качестве убийцы как он тебе? – спросил Стокер с простительным удовлетворением в голосе.

– Это возможно, – протянула я.

– Возможно! – Он с возмущением поджал губы. – Вероника, я только что представил тебе доказательство, практически упакованное и перевязанное ленточкой, как рождественский подарок. Что еще тебе нужно?

Я медленно покачала головой.

– Не могу сказать. Нам нужно больше доказательств, чем эта открытка. Если пойдем к сэру Хьюго с каракулями на открытке и запиской с угрозами, он просто засмеет нас и выставит из своего кабинета. Может быть, Джулиан Гилкрист – действительно убийца, – быстро сказала я, заметив, как помрачнело его лицо, – но того, что у нас есть сейчас, недостаточно, чтобы связать его с преступлением. Он может не иметь никакого отношения к смерти Артемизии, но искренне желать, чтобы Рамсфорта повесили за это убийство.

– Почему, скажи на милость? – спросил он, сдерживая гнев.

– Из ревности, – ответила я. – Гилкрист наслаждался благосклонностью Артемизии до Рамсфорта. Может быть, ему была невыносима мысль, что он ее потерял или что ему пришлось делить ее с Рамсфортом. Возможно, эти чувства и не подтолкнули его к решительным действиям, но все-таки понятно, что он был бы чрезвычайно рад видеть, как Рамсфорта повесят за это преступление.

Он остановился посреди улицы и уставился на меня.

– Ты в это веришь? Считаешь, это возможно – быть настолько привязанным к кому-то, чтобы сама мысль о том, что ты его потерял, заставляла спокойно смотреть на смерть невинного человека и позволить ему умереть, не пошевелив и пальцем, чтобы помочь ему?

– Если бы я думала, что этот человек – действительно убийца, то да, – спокойно ответила я. – Я и сама сунула бы его голову в петлю. Неужели ты не поступил бы так же?

Он открыл было рот, но потом снова закрыл, ничего не сказав. Какое-то время мы шли в напряженном молчании.

– Как думаешь, Луиза все-таки вмешается, если мы не сумеем найти убийцу? – спросила я наконец. – Или она позволит Майлзу умереть, только чтобы избежать скандала?

– У нее не будет выбора, – сказал он, и его глаза злобно засверкали. – Если она не пойдет по доброй воле, мы отправимся к сэру Хьюго и расскажем ему всю правду.

– Опять-таки, это не сработает. Без журнала мы не можем доказать, что у Майлза Рамсфорта есть алиби. Это будет наше слово против ее, и нам совершенно никто не поверит. Я не уверена, что она готова пожертвовать своей репутацией ради его жизни.

– Проклятье, – пробормотал он, но то, что не стал спорить дальше, говорило, что он понял: я права. – Значит, нам придется схватить убийцу, – наконец сказал он. – Только так мы можем гарантировать, что Майлза Рамсфорта не повесят.

Мы долго шли в молчании.

– Стокер, Луиза ведь слышала, как мы рассказывали Оттилии Рамсфорт о журнале. Она не могла знать, что мы не видели там ее имени. Почему она не подозревает нас в том, что это мы организовали шантаж?

Он задумался, а потом пожал плечами.

– Может быть, она считает, что аристократ не может шантажировать принцессу, или думает, что человек наполовину королевской крови никогда не пойдет на такой бесчестный поступок.

Мы шли дальше, и я прикидывала в уме вероятность одного и другого варианта.

– А может быть, у нее просто настолько бедное воображение, что ей не пришла в голову такая возможность, – наконец сказала я.

Стокер хмыкнул.

– Вероника, твоя пристрастность в этом вопросе очевидна. Совершенно понятно, какого низкого ты о ней мнения.

Я пожала плечами.

– Она высокомерна и невыносима, и… Господи, она думает, что всегда права.

Стокер смерил меня взглядом с головы до ног и улыбнулся.

– Понятия не имею, о чем ты.

Я спихнула его с тротуара, но он все продолжал улыбаться.

Глава 24

Нам нужна была временная передышка, и мы, пройдя через Кенсингтон-гарденс, направились к югу.

– Конечно, – начал рассуждать Стокер, когда мы снова вернулись к обсуждению нашего дела, – может быть, Гилкрист действует не в одиночку. Вероятно, у него есть сообщник, кто-то умнее его, кто тоже живет и работает в Хэвлок-хаусе.

– Подозреваешь Эмму Толбот?

– Почему бы и нет? Раз теперь мы знаем, что это преступление вполне могла совершить женщина, она тоже попадает в список подозреваемых.

Я хмыкнула.

– Если действительно в это веришь, почему бы тогда не добавить к списку и Оттилию Рамсфорт? Или ты не подозреваешь преданных жен?

Я сразу поняла, что укол оказался более болезненным, чем я планировала, но было уже поздно. Он не стал трогать свой шрам и не издал ни звука, но я знала, что он думает о том времени, когда его жена чуть не стоила ему жизни в Бразилии. Кэролайн. Это имя укололо меня будто копьем, но я отказывалась произносить его вслух.

– Я извинилась бы, если бы знала, что от этого тебе станет легче, – сказала я, когда пауза затянулась.

Он попытался слегка мне улыбнуться.

– Я же не сахарный леденец, Вероника. Могу стерпеть любые твои уколы.

– Уверена, что можешь, – сказала я, но это была ложь, и, произнося это, я ощутила горечь на языке. Он любил ее когда-то и до сих пор ее любит, я была в этом уверена. Иначе почему бы он стал выкрикивать ее имя, когда на его губах еще сохранялся мой жаркий поцелуй? И это не был крик чистого блаженства, это я знала наверняка. А ничего не бывает больнее, чем любить человека и при этом изо всех сил стараться побороть в себе это чувство.

Я откашлялась и постаралась придать своему голосу бодрости.

– В любом случае Оттилия вне подозрений. Помнишь, той ночью она была в белом, и на ней не нашли ни одного пятнышка крови. Но если мы теперь решили рассматривать и женщин, то как насчет предположения Луизы о служанке, Черри?

– А мотив? – спросил он, и я с облегчением услышала, что его голос звучит почти обычно.

Я пожала плечами.

– Неудачная любовная история? Кажется, в Хэвлок-хаусе такие же запутанные отношения, как у олимпийских богов: все хотя бы раз предавались плотским утехам друг с другом.

Он покачал головой.

– Не могу себе этого представить. Майлз Рамсфорт – может быть, и сибарит, но богатым воображением точно не обладает. Он стремится к красоте, а эта девушка недостаточно яркая, чтобы привлечь его.

– А Эмма Толбот? – спросила я.

Он задумался, в уголках глаз появились морщинки.

– У нее есть определенная привлекательная живость. Этого может быть достаточно.

Я не заметила, как прикусила губу.

– А мы знаем, как она была одета в ночь убийства?

– В черное, – с готовностью ответил он. – По крайней мере, я так предполагаю. Когда я в последний раз ей позировал, пришла Черри, принесла, кажется, единственное вечернее платье Эммы и получила взбучку за то, что оставила на нем утюгом блестящий след.

– Черное, конечно, скроет кровь, – заметила я.

– Так, далее: что могла делать Черри на подобном мероприятии? Она же горничная в Хэвлок-хаусе, а не художница.

– Ее могли попросить помогать тем, кто накрывал на стол, и если она выполняла эту работу, то тоже, конечно, должна была быть в черном, – добавила я, щелкнув пальцами.

– Ну хорошо, пусть эта идея остается. Давай подумаем о мужчинах. Фредерик Хэвлок, – начал он. – Мне он очень нравится в качестве убийцы.

– Снова ты приплетаешь сюда этого очаровательного старика. Ты сошел с ума!

– Очарование – лучшее прикрытие для злодея, – сказал он мне.

– Злодей? Да он же в инвалидном кресле, – сказала я с насмешкой в голосе.

– В инвалидном кресле – да, но не прикован к нему, – поправил он. – Ты собственными глазами видела, что он может обходиться и без кресла.

– С помощью двух тростей!

– И в одной из них несложно спрятать нож. Нет, мне правда очень нравится эта теория.

– Это не теория, это несусветная чушь. Сэр Фредерик слишком слаб для того, чтобы бегать по дому и резать крепких молодых женщин.

– Сейчас, – добавил он. – Но каким он был до последнего удара? Он присутствовал на том вечере и вовсе не в кресле, а нам говорили, что после смерти Артемизии его состояние значительно ухудшилось. Нам никак не узнать наверняка, каким он был до того, как она умерла. Не нужно упускать и того факта, что она была под действием наркотика. Это могло быть на руку не только женщине, но и не слишком крепкому мужчине, – закончил он с удовлетворенным видом.

– Ну хорошо. – Мне не нравилась эта теория, но следовало признать, что она правдоподобна. – Но я не могу вообразить его в качестве злодея, который пришпилил записку с угрозами к нашей двери. Кроме того, – добавила я, постепенно разгорячаясь, – не думаешь же ты, что он сегодня ночью прискачет в Елисейский грот за Луизиными изумрудами. Даже если он замешан в этом деле, у него, конечно, есть сообщник.

– Черт побери, – выругался Стокер, – только я решил, что это хорошая теория. И все же, – добавил он радостно, – он может быть преступным умом. А в таком случае я предлагаю считать Джулиана Гилкриста его марионеткой, учитывая, что его почерком написана записка. Тебе казалось вероятным, что он лишь исполнитель, а не главный заговорщик. Может быть, художник и его покровитель оба замешаны в этом деле?

– Соглашусь с тобой, что Гилкрист хорош на роль исполнителя, но что в таком случае заставляет его подчиняться приказам сэра Фредерика?

Стокер пожал плечами.

– Может быть, сэр Фредерик обещал как-то способствовать его дальнейшей карьере. Или он владеет какой-то компрометирующей информацией на Гилкриста, например, связанной с их развлечениями в гроте, и грозит разгласить ее.

– Ему вряд ли удастся что-то об этом рассказать, не впутав при этом и себя в эту историю, – возразила я.

– Причина не так важна, – ответил он с раздражающим спокойствием. – Что связывает заговорщиков – это уже второстепенный вопрос, главное – что они как-то связаны.

– А если не Гилкрист на побегушках у сэра Фредерика, то это с легкостью может быть Черри или мисс Толбот, – сказала я то, что явно собирался сказать и он сам. – Единственная возможность разобраться в этом – снова проникнуть в Хэвлок-хаус и как следует там порыться. Если найдем там журнал, у нас наконец-то будут какие-то материальные доказательства.

Он вытащил из кармана конверт.

– Это пришло сегодня утром.

– Что это? – спросила я и открыла его. Записка была написана твердой мужской рукой, но, взглянув на подпись, я поняла, что она от Эммы Толбот. Она начиналась без всяких церемоний. «Приходите сегодня мне позировать, прошу вас. Мне отчаянно нужно закончить работу. Если нужно, приводите с собой Спидвелл».

– Какая наглость! – воскликнула я. – Ты все-таки готов снова ей позировать? Даже при подозрении, что она может оказаться убийцей?

– Ну, мне не очень нравится стоять там голым, – сдержанно сказал он, – но это дает нам доступ в дом, и, пока я буду с этой Толбот, ты сможешь сунуть свой нос туда-сюда, может, что-нибудь и разнюхаешь.

Я сглотнула. Мне трудно было описать чувство, поднявшееся во мне в этот момент. Это было похоже на благодарность, но гораздо сильнее. Я ожидала, что он захочет быть на первых ролях, стать главным в этом расследовании. А он оказался готов на такие жертвы: просто сидеть в тени, чтобы помочь мне.

– И давно пришла эта записка? – спросила я, когда мы добрались до дальнего края парка.

– Со второй утренней почтой.

– Ты собирался говорить мне о ней?

– Нет.

Я невесело усмехнулась.

– По крайней мере, честность – одно из твоих достоинств. И что же заставило тебя передумать?

Он остановился и посмотрел на меня так, что у меня перехватило дыхание.

– Я увидел, как обращается с тобой Луиза. Если мы не закончим это дело, ты всегда будешь об этом сожалеть, и не только потому, что твоя семья так обошлась с тобой, но и потому, что нам не удалось спасти Рамсфорта. А я знаю, что может сделать с человеком такой груз. Он разрушает душу, стирает ее в порошок так, что в какой-то момент начинает казаться, что ты превратился в отбросы. Не хочу, чтобы это случилось с тобой, и не допущу этого.

По меркам Стокера это была очень длинная речь, особенно учитывая, что она затронула те стороны его жизни, которых он всегда старался избегать в разговорах со мной. Смутившись, он отвернулся и быстро пошел вниз по улице. Я медленно двинулась вслед за ним, глядя на его широкую спину. Он странный герой, подумала я, но все-таки герой.

Вскоре мы добрались до Хэвлок-хауса. Черри встретила нас и сразу же проводила в студию Эммы Толбот. Художница сидела на нетронутой мраморной глыбе и дымила как паровоз. Увидев нас, она сразу вскочила на ноги и отбросила сигарету.

– Слава богу! – воскликнула она. – Я чуть с ума не сошла!

Она ласково улыбнулась Стокеру и даже со мной поздоровалась вполне сердечно.

Отправила Стокера за ширму превращаться в Персея, а сама стала суетиться, собирая бумагу, уголь и все необходимое.

– Сегодня вы выглядите какой-то расстроенной, – сказала я ей.

Она поморщилась.

– Я просто в отчаянии. Мне обязательно нужно закончить этот набросок до отъезда.

– Вы уезжаете из Хэвлок-хауса?

– Да, – с некоторой горечью ответила она. – Миссис Рамсфорт пригласила меня отправиться с ней в Грецию. Ей нужен тот, кто сможет там заняться декором дома, покупкой предметов искусства. А здесь меня уже ничто не держит, сейчас уже ничто.

– Сейчас? А что случилось?

Немного поколебавшись, она начала быстро объяснять.

– Гилкрист! Он знал, что я хочу получить заказ на скульптуру для частной галереи в Бирмингеме. И использовал меня, чтобы быть представленным комиссии, надзирающей за этим учреждением. Я думала, он просто хочет, чтобы они узнали о нем и имели его в виду при дальнейшей работе, но не успела я и глазом моргнуть, как он убедил их изменить свои планы и спонсировать живопись, а не скульптуру.

– И этой живописью будет заниматься он, – предположила я.

– Именно. Этот дьявол увел у меня хорошую работу прямо из-под носа. Никогда ему этого не прощу. Такое случается в наших кругах, но это не значит, что я должна терпеть такое неприемлемое поведение. Не хочу оставаться даже под одной крышей с этим нахалом.

– А что говорит об этом сэр Фредерик?

Ее лицо смягчилось.

– Я не смогла ему рассказать.

– Мисс Толбот, вы меня удивляете! Это же такой двуличный поступок! Нельзя скрывать от сэра Фредерика, что один из его подопечных так ужасно себя ведет!

– Да, наверное. Но проблема в том, что я испытываю слабость к этому доброму старику. Не могу заставить себя его разочаровать. Гилкрист – его любимый протеже. Он ужасно расстроится.

Она замолчала, будучи не в силах справиться с сильными чувствами, и я против воли ощутила, что сейчас рискую испытать к ней симпатию. Для возможного убийцы она была слишком очаровательна.

Но потом у меня по спине пробежал холодок: я осознала, что может быть и другая причина у ее рассказа о предательстве Гилкриста. Он служит прекрасным оправданием того, почему она собирается уехать из Хэвлок-хауса после казни Майлза Рамсфорта. Если это она так хитро спланировала его смерть, какой умный ход – сбежать, прикрывшись его же вдовой. Ей нужна будет убедительная история, чтобы объяснить, почему она решила уехать из страны, и рассказ о том, как Гилкрист увел у нее из-под носа хороший заказ – прекрасное оправдание, если не задумываться, почему она не хочет им делиться с сэром Фредериком Хэвлоком. Услышав о коварстве своего любимого ученика, он, конечно, захочет поговорить с Гилкристом, а Эмма не могда допустить такого развития событий, если это было ложью.

Это была интересная теория, и я запомнила ее, чтобы позже обсудить наедине со Стокером.

Я указала на мраморную глыбу.

– Потрясающе. Вы хотели его использовать для вашего Персея?

Она скривилась.

– Собиралась. Но у меня не будет времени. Придется делать статую уже в Греции.

– Завидую вам, мисс Толбот. Я никогда там не бывала, но миссис Рамсфорт так прекрасно отзывается об этой стране и почти убедила меня, что мне нужно восполнить этот пробел.

Она рассеянно улыбнулась.

– Да, меня она тоже в этом убедила. Не могу до конца поверить, что она действительно собирается ехать туда… без него. Для нее это будет ужасная потеря, – протянула она, и в ее темных глазах блеснула ярость. – Она будет ходить по этой вилле, вспоминая, как там ходил он. Будет сидеть на креслах, которые он выбирал. Будет любоваться закатами, о которых он мечтал. Она поедет не одна, понимаете. За каждым углом будет его тень. Мне кажется, ее там ждет безумие, а не спокойствие.

В ее голосе и во всей манере было столько чувства, что я не знала, как ей ответить. В ней была резкость, причину которой я не могла понять, но я также чувствовала, что в ней все напряжено, будто в согнутой ветке, которая вот-вот треснет.

– Только женщина, по-настоящему любившая мистера Рамсфорта, готова обречь себя на такое существование, наполненное воспоминаниями о нем, – тихо сказала я. – Но для вас это большая удача: сможете работать в том месте, где как раз и должны находиться все ваши статуи.

– Да, – сказала она, приходя в себя, – думаю, от этого изменится весь творческий процесс. У меня будет фигура, продуманная заранее, основанная на моей работе с мистером Темплтон-Вейном, но пейзаж и чувства… Я очень жду этого момента, хочу понять, как Греция повлияет на мою работу.

Вдруг она строго посмотрела на меня и громко сказала:

– Мистер Темплтон-Вейн, вы как настоящий джентльмен благородно дожидались окончания нашего разговора, но знаю, что не нужно так много времени, чтобы накинуть львиную шкуру. Выходите, пожалуйста.

Стокер вынырнул из-за ширмы с набедренной повязкой и крылатыми сандалиями на ногах. Я сразу поднялась.

– Пожалуй, оставлю вас. Спасибо за разговор, мисс Толбот. Он был очень познавательным.

Вполне вероятно, я оставляла сейчас Стокера одного, практически обнаженного наедине с убийцей, но меня утешало лишь то, что инстинкты самосохранения у него развиты не хуже, чем у бенгальского тигра. Я почти не сомневалась, что с его ростом и прекрасными реакциями он одолеет мисс Толбот, даже если она решит неожиданно напасть на него. Я перестала думать о Стокере и сосредоточилась на мыслях о комнате Джулиана Гилкриста, где собиралась искать журнал. Бесшумно двинулась по коридору (я научилась этому во время охоты на бабочек) и вскоре добралась до места, никого не встретив по пути. Войдя, я осторожно закрыла за собой дверь.

Время было послеполуденное, и в комнату проникал слабый солнечный свет. В его лучах кружился рой пылинок, и мне в голову неожиданно пришла мысль о Зевсе, посетившем Данаю в виде золотого дождя. Прогнав бессмысленную фантазию, я начала поиски с матраса на кровати Гилкриста, медленно прощупывая его по всей длине. Он был с комками, заляпан чем-то, о происхождении чего я предпочитала не думать. Но простыни были чистые, и мне стало интересно, как давно на них его ублажала Черри.

Матрас мне ничем не помог, и очередной просмотр единственной книжной полки тоже не раскрыл никаких секретов. На полу стоял открытый небольшой саквояж, куда были уложены одежда и кисти Гилкриста. Он, похоже, тоже собирался уезжать из Хэвлок-хауса, и я задумалась: уж не изумруды ли принцессы должны обеспечить ему новую счастливую жизнь за границей, не использовал ли он историю о работе в Бирмингеме, чтобы как-то объяснить свое исчезновение?

Все поношенное и испорченное он оставлял здесь, а в саквояж сложил только лучшие свои вещи. Я внимательно осмотрела комнату, но не нашла ничего интересного. Все его имущество состояло в основном из неряшливых, дешевых вещиц, купленных за бесценок и содержащихся в полном беспорядке. Только кисти и пигменты были отличного качества, но они не давали мне никакой зацепки. Я стала копаться в его одежде, обыскивая карманы и швы, и как раз, когда была уже готова признать свое поражение, нащупала его – ключ. Гилкрист плохо его спрятал, просто убрав в карман жилета какого-то особенно блестящего синего цвета. Ключ был маленький и тяжелый, из старой, потемневшей от времени бронзы. Я держала его на ладони и гадала, к чему же он может подходить; я встала посреди комнаты и медленно крутилась на месте. Ведь я же обыскала и кровать, и книжную полку, и вообще все места, где мог бы храниться журнал. Неужели мы ошиблись на его счет?

Я выставила ключ вперед как волшебную лозу, будто надеясь, что он укажет мне верный путь. Но в конце концов мне помогли навыки лепидоптеролога. Невозможно охотиться на бабочек, пока не научишься обращать внимание на детали. За долгие непростые годы я овладела умением различать виды по еле заметным признакам, потому что эти отличия могли на самом деле оказаться такими же существенными, как между ростбифом и консервированной фасолью. Я вспомнила милую Limenitis archippus из коллекции лорда Розморрана, притворявшуюся Danaus erippus, и задумалась, где в этой комнате могла скрываться замочная скважина.

Не прошло и двух минут, как я нашла ее: за одной из панелей в углу, так мастерски подогнанной, что я обнаружила ее только наощупь, а не глазами. Я нажала на нее пальцами, и она приподнялась, обнажив все свои секреты.

– Excelsior! – выдохнула я, вставляя ключ в замок. Он бесшумно провернулся, и дверца тихо открылась, даже петли не заскрипели. Сердце быстро стучало у меня где-то в горле – верный признак сильного возбуждения. Что я там найду? Журнал? Черновик письма с шантажом и угрозами? В чулане ничего не было видно, и я осторожно начала ощупывать его руками, с удовлетворением осознав, что они совсем не дрожат, несмотря на все возрастающий охотничий кураж.

Но я не проявила должной осторожности, и вдруг с тихим шепотом на меня набросилась какая-то темная тень, захватывая меня в свои объятия. Я вскрикнула и упала на пол, а это нечто свалилось на меня сверху. Лишь спустя несколько секунд я осознала, что мой враг – просто старинная шинель, пропахшая молью. Должно быть, я случайно сдернула ее с крючка, и она свалилась на меня, запутав в своих складках. Я выругалась не хуже Стокера, а потом обшарила шинель на предмет улик. Закончив, я отложила ее в сторону и, встав, продолжила ощупывать чулан, но нашла там только пыль и высохшую обыкновенную одежную моль.

– Tineola bisselliolla, – пробормотала я, – от тебя мне никакого толка.

Подняв с пола шинель, я собиралась вернуть ее на место. Уже сжав ее в руках, я поняла, что от падения сорвался и крючок. И неудивительно, подумала я, ведь шинель просто гигантская и тяжелая, как медвежья шкура, конечно, под ее весом крючок мог сломаться. Я пошарила по полу чулана в поисках крючка, аккуратно ощупывая поверхность пальцами, и обнаружила его в углу: до него было трудно дотянуться. С раздражением вздохнув, я подобрала юбку и поставила одно колено в чулан, чтобы наконец достать его.

Я уже зажала крючок в руке, но тут услышала громкий скрип, и половица под моим коленом куда-то исчезла. Я подалась назад, и вниз посыпались другие доски, открывая потайной отсек.

– Так вот где он хранит свое грязное белье, – пробормотала я и заглянула внутрь.

Места там было немного, но достаточно, чтобы поместилась картонная коробка. Я с нетерпением вытащила ее. На ней не было никаких опознавательных знаков; это могла быть коллекция непристойных писем или вообще обыкновенных открыток, напомнила я себе. Нет смысла сразу считать, что здесь должна быть улика.

И все же сердце бешено колотилось у меня в груди, почти так же, как в тот день, когда я впервые выследила голубую бабочку «морфо».

Я подняла крышку, заставила себя спокойно отложить ее в сторону и только потом принялась рассматривать содержимое. Там не было ни журнала, ни незаконченного письма с угрозами. Только пара женских танцевальных туфель. Они были прекрасного качества: лайковая подошва, а верхняя часть атласная. Расшитые бисером и кружевами, они казались хрупкими, прекрасными созданиями.

Или казались бы, если бы на них не было пятен крови. Одна была только слегка испачкана: тонкая полоска на стыке подошвы и верха, но лайковая подметка второй вся была пропитана кровью, теперь уже засохшей и задубевшей. Я держала их в руках, и сперва мне почему-то пришла в голову мысль о Золушке и ее злых сестрах, которые в кровь разбили свои ноги в надежде стать женами принца. Их выдали как раз окровавленные туфельки. А кого выдадут эти?

Я покрутила испачканную туфлю и получила ответ. На внутренней стороне – красиво вышитые голубым шелком инициалы, инициалы убийцы.

– Ну и хитрая лисица, – пробормотала я.

Глава 25

Я размышляла, слегка покачиваясь на каблуках и держа в руках заляпанные кровью туфли. Возможно ли, чтобы женщина, которой принадлежали эти туфли, совершила это ужасное преступление: перерезала горло Артемизии?

Я вернула туфли в коробку и поставила на место выпавшие половицы. Конечно, от внимательного взгляда не ускользнет, что их вынимали, но если кто-то просто заглянет в чулан, то ничего не заметит. Затем я как-то приладила крючок на место, повесила шинель и заперла чулан. Ключ я убрала себе в карман. Если повезет, Гилкрист просто решит, что положил его куда-то в другое место. Более осторожный человек, конечно, держал бы его всегда при себе, с неодобрением подумала я. А из этого вышел просто ужасный сообщник.

Но был ли он вообще сообщником? Может быть, это он совершил преступление, а владелица туфель лишь нечаянно попала в эту историю? А что он мог использовать, чтобы обеспечить себе ее сотрудничество? Вероятно, он спрятал туфли как раз для того, чтобы гарантировать ее молчание, угрожая ей доказательством ее причастности к убийству.

Чтобы не увязать в бесплодных размышлениях, от которых никому не будет толку, я пока прогнала все домыслы и пошла к мисс Толбот и Стокеру. Как я и думала, они все еще были в мастерской, и я остановилась на пороге, не убрав даже руку с дверной ручки. Как и ожидалось, она рисовала, а он позировал, но я не была готова к тому, что он предстанет передо мной в таком виде. Каким-то загадочным образом она убедила его полностью снять львиную шкуру, и сейчас на нем остались лишь шлем и крылатые сандалии, красиво обхватывающие щиколотки. Его тело и руки были густо усеяны татуировками, сделанными в долгих странствиях, но они не могли скрыть его прекрасно развитых мышц. Он стоял ко мне спиной, и я могла рассмотреть каждый сантиметр ничем не прикрытого тела: сильную шею, широкие плечи, напряженные оттого, что в правой руке он сжимал меч. Левая рука была согнута, и в ней он держал голову Медузы, мерзкую вещицу, обшитую шерстяными змеями с маленькими красными шелковыми языками, будто нацеленными на своего убийцу. Она застала его в минуту победы, это был Персей-триумфатор, с напряженными от тяжелой борьбы с Горгоной ногами и спиной. У него была невероятно красивая фигура: узкая талия, упругие ягодицы и мощные бедра – одновременно изящная и сильная. Я долго стояла в восхищении и любовалась им, не в силах заговорить.

– Ради бога, если собираешься войти, входи и закрой за собой дверь, дует, – вдруг сказал Стокер.

– Как ты узнал, что это я? – спросила я, закрывая дверь и проходя в комнату, чтобы не разговаривать с его спиной.

Он показал глазами на щит, прислоненный к его ноге.

– Таким же способом, каким, предположительно, сумел победить ее, – ответил он, слегка кивнув в сторону Медузы.

Щит был отполирован до блеска и стоял под таким углом, что Стокеру было прекрасно видно входную дверь.

– Ты сравниваешь меня с Горгоной?

– Я сравню вас с кем-нибудь похуже, если не прекратите отвлекать мою модель, – резко заметила мисс Толбот.

– Прошу прощения.

Я повернулась спиной к Стокеру, и мисс Толбот почти с остервенением рисовала еще какое-то время, затем с победным видом отбросила уголь. Она вся будто изменилась. Теперь, когда она закончила работу, в ее манере появилось что-то кошачье, чувство удовлетворения, подобное тому, что возникало у меня всякий раз с новым любовником. Она утолила свою жажду творчества и теперь с расслабленным видом вытирала руки.

Она посмотрела на листы с набросками.

– Спасибо, – сказала она Стокеру, как бы отпуская его.

Он сошел с постамента и скрылся за ширмой, чтобы одеться, а она повернулась ко мне.

– Вы его видели, – сказала она, кивнув в сторону теперь пустого постамента. Она говорила тихо и доверительно, это был разговор только для нас двоих. – Что вы думаете?

– Волшебно, – лишь одно слово показалось мне здесь уместным, а потому его я и произнесла.

Она склонила голову набок.

– Это будет мой шедевр! – сказала она решительно, на ее лице читался восторг. Наверное, так выглядел Моисей, когда увидел наконец Землю обетованную.

Мы замолчали, а через минуту появился Стокер, одетый и выглядевший настолько прилично, насколько возможно человеку с растрепанными волосами и ртом, набитым медовыми леденцами.

Мисс Толбот ничего не сказала, лишь улыбнулась, и мы направились к двери. Но я заметила, как она посмотрела на коробку у меня в руках, стиснула челюсти, отвела глаза и сжала кулаки. А когда она раскрыла ладонь, я увидела, что она сломала пополам палочку угля.

Как только мы покинули Хэвлок-хаус, Стокер спросил о коробке.

– Не сейчас, – ответила я и продемонстрировала ему свой трофей, только когда мы оказались в Бельведере, вдали от посторонних глаз.

Он беззвучно присвистнул и потрогал пальцем испачканную туфлю.

– Мы знаем, чьи они?

– Посмотри на внутренней стороне, – велела я.

Он так и поступил, а потом откинулся на кресле и в задумчивости прикусил губу.

– Этого недостаточно, – сказал он. – Ни один английский суд не приговорит ее к смерти только на основании испачканных туфель. Она могла быть совершенно невиновной и случайно наступить в кровь.

Я хмыкнула.

– И ты этому веришь?

– Во что верю я, не имеет никакого значения. Вопрос в том, во что защита заставит поверить суд. И не забывай: все судьи – мужчины, а ни один мужчина не готов с легкостью поверить, что женщина способна на такое злодеяние. Они схватятся за любые оправдания, чтобы не выносить обвинительного приговора женской особи, зная, что иначе ее ждет виселица. Вспомни о деле Мадлен Смит^[24].

– Черт, – пробормотала я. Смит просто напичкала своего бывшего любовника мышьяком (притом было доказано, что она его покупала), и все же суд не сумел вынести обвинительный приговор. Ее репутация была, конечно, подпорчена, но тем не менее она была освобождена.

– К тому же, – Стокер начал загибать пальцы, перечисляя следующие пункты, – Гилкрист написал нам записку с угрозами. Он же был автором шантажирующего письма принцессе, и он прятал у себя в комнате испачканные кровью туфли, несомненно, для того, чтобы контролировать свою марионетку. Должно быть, именно он заправляет всем предприятием.

– Опять ты туда же! Снова пытаешься сделать из него преступный ум. По моему опыту, – сказала я едко, – женские особи нашего вида гораздо опаснее. Готова спорить на деньги, что он лишь послушная овечка в этой истории. Она отдала ему туфли, чтобы он их спрятал, да и в остальном он, безусловно, слушался ее приказаний.

Стокер ничего не сказал, и я удивилась, почему он не готов сразу ухватиться за мою теорию. В конце концов, у него было больше поводов не доверять женщинам, чем у многих других мужчин; его собственная жена оставила его на верную смерть в джунглях Бразилии. То, что он не начал после этого из принципа ненавидеть мой пол, говорит о его врожденном благородстве, решила я и продолжила.

– Ты должен признать, что я лучше разбираюсь в мужских характерах, чем ты.

Он издал звук, который обычно не ожидаешь услышать за пределами скотного двора, какой-то лающий смех, больше подходящий обезьяне.

– Считаешь, что разбираешься в характере мужчин лучше, чем я? А не нужно ли напомнить тебе, что я и сам, вообще-то, мужчина?

– Мне прекрасно это известно, – ответила я. – И тебя ослепляет как раз слишком близкое знакомство с твоим полом. Тебе никогда не нужно было изучать мужчин, потому что ты и сам один из них, а я посвятила этому предмету долгие годы.

– Ты изучаешь мужчин? – Его рот слегка приоткрылся от удивления, будто он не мог поверить, что я говорю правду.

– Конечно. С не меньшими интересом и энергией, чем применяю в лепидоптерологии, – сказала я с некоторой гордостью.

– С какой целью?

– А почему мы вообще изучаем те или иные объекты? – спросила я. – Чтобы лучше их узнать. В данном случае достаточно чистого любопытства: я считаю, что человеческие мужские особи – это бесконечно интригующие создания. Но, как это обычно и бывает, у меня есть два более насущных мотива. Во-первых, мужчины мне требуются для того, чтобы удовлетворять физические наклонности, свойственные всем представителям вида Homo sapiens. Может быть, тебе и кажется, что найти себе партнера для этой деятельности проще простого, но, уверяю тебя, на самом деле это невероятно сложно. Мне важны настоящая чистота истинного джентльмена, привлекательность, образование, манеры и нравственность, но прежде всего – осмотрительность. Кроме того, мужчина должен аккуратно планировать все свои шаги: действия, предпринятые невовремя, могут привести к настоящей катастрофе.

– Могу себе представить, – сказал он слегка приглушенным голосом. Но он сам спросил, и я не могла остановиться в своих объяснениях.

– И второй повод для изучения мужчин – моя собственная безопасность. За последние семь лет я трижды обогнула земной шар и в каких только ситуациях не оказывалась: бывала в кораблекрушении, меня торжественно чествовали, за мной охотились, меня поили вином и угощали обедами и чуть не подали запеченной на вертеле ужасному людоеду, на чьем острове я оказалась, когда сбежала от тайфуна на Фиджи. В моей жизни были ураганы, землетресения, извержения вулканов, малярия, корсиканские бандиты, балканские таможенные офицеры и христиане-евангелисты, посланные на миссионерское служение, и во всех этих случаях я могла рассчитывать только на свой ум. Проще говоря, моя рассудительность не раз спасала мне жизнь. Я собираюсь положиться на нее и в этот раз. Джулиан Гилкрист – слабый, пустой человек. Он всего лишь пешка в этой неприглядной игре.

– Ну хорошо, – наконец уступил он. – Кто бы из них ни оказался автором преступления, нам нужно поймать их в тот момент, когда они будут забирать украшения. Если за ними придет она, то это обстоятельство, плюс запачканные туфли смогут подтвердить ее причастность. Но мне не очень-то верится, что все обстоит именно так, – холодно добавил он. – Совершенно очевидно, что Джулиан Гилкрист – ведущая фигура в этом деле.

Я указала на гинею, прицепленную к его цепочке от часов.

– Поспорим? – спросила я со зловещей улыбкой. Во время нашего прошлого расследования мы держали пари на гинею, и он не забывал регулярно напоминать мне, что обошел меня тогда. Я должна была отыграться, это было лишь делом времени.

– Давай. Но раз монета и так у меня, что ты мне дашь на этот раз, если я выиграю? – Он смотрел на меня напряженно, но даже если и пытался наполнить свой вопрос каким-то скрытым смыслом, я отказывалась его понимать.

– Придется тебе обойтись чувством удовлетворения от осознания своей правоты, – невозмутимо ответила я. А теперь у нас есть несколько часов, чтобы хорошенько подготовиться.

– Подготовиться? – он прищурился. – О какой еще подготовке ты говоришь?

– Пора пустить в ход огнестрельное оружие, – сказала я, потирая руки.

– Совершенно исключено, – ответил он тоном, не допускающим возражений. – Я возьму свои ножи, и этого достаточно. Ты знаешь, что я думаю об огнестрельном оружии. И если мне не изменяет память, в последний раз, когда ты вооруженной ступила на борт катера, ты просто потеряла этот чертов пистолет в водах Темзы, незадолго до того, как я чуть не утонул, спасая твою жизнь.

– Мне события помнятся немного иначе, – заметила я, – но если это тебя утешит, то хорошо, я не стану брать револьвер.

Но Стокер ничего не сказал о других предметах, причиняющих боль, и, зайдя в свою часовню, чтобы переодеться в походный костюм, я не преминула также наколоть на манжеты некоторое количество минуций. Маленькие энтомологические булавки были не толще ниточки, но мне посчастливилось однажды провести два дня на пароме в Желтом море с китайским джентльменом, который обучил меня, как можно эффективно использовать их на мягких тканях. Принципы, на которых он основывался, противоречат западным научным теориям, но никто не может отрицать, что они приносят заметный результат, если применяются опытным человеком. К сожалению, я таким человеком не была, и все, чего мне удавалось добиться, – это несколько капелек крови и уязвленная мужская гордость. Но все-таки они придавали мне уверенности, так же как и маленький бархатный мышонок Честер, о котором я вспомнила в последнюю минуту. Маленькая, но важная поддержка для меня в предстоящем приключении. Памятуя о нелюбви Стокера к огнестрельному оружию, я лишь положила нож за голенище сапога; против этого он, конечно, возражать не станет, ведь у него самого будет с собой не меньше трех клинков.

Я заплела волосы и скрутила их в удобный пучок на затылке; постаралась убрать их как можно лучше, чтобы противник в случае борьбы не смог схватить меня за волосы. На первый взгляд я казалась лишь аккуратно, чисто и просто одетой.

Собравшись, я присоединилась к Стокеру в Бельведере, и мы поужинали, подкрепив силы внушительной порцией ростбифа и добрым бокалом портвейна. Перед самым выходом, когда Стокер в двадцатый раз ощупывал драгоценности у себя в карманах, я написала короткую записку сэру Хьюго.

– Какого черта ты это делаешь? – спросил он.

– Я дала слово.

Я убрала записку в конверт и написала на нем адрес сэра Хьюго в Скотланд-Ярде. На прощание мы погладили собак, и Стокер отдал им остатки нашего ростбифа.

Мы вышли, когда начали сгущаться сумерки, и, открыв дверь, обнаружили перед ней леди Веллингтонию. Она стояла, подняв вверх руку, будто только что собиралась постучать.

– Здравствуйте, дети! – сказала она своим громовым голосом. – Я собиралась пригласить вас поужинать со мной в главном доме, но вижу, что у вас другие планы на вечер.

– Лекция, – без запинки сказал Стокер, – вакадемии.

Она прищурилась и скрестила руки на набалдашнике своей трости.

– В какой академии?

– Королевской, – ответил он, но я заметила, что у него слегка дергается глаз.

Она явно собиралась продолжить расспросы, но я выставила вперед руку с письмом.

– Леди Веллингтония, не затруднит ли вас оказать нам одну услугу? Это письмо, которое нужно доставить адресату. Не будете ли вы так любезны попросить лакея этим заняться? Но только завтра утром, – строго добавила я.

Она взяла письмо, не скрывая любопытства, затем вслух прочитала адрес со все возрастающим недоверием.

– Сэр Хьюго Монтгомери? Скотланд-Ярд? Какие дела у вас могут быть с главой Особого отдела? – спросила она.

– Он увлекается бабочками, – ответила я с улыбкой. – У него есть прекрасный экземпляр Teinopalpus imperialis, я очень хотела бы приобрести его для лорда Розморрана в его коллекцию непальских парусников.

– Teinopalpus imperialis, – повторила она, и буквально в каждом слоге сквозила подозрительность.

– Еще она известна как «парусник имперский», – постаралась помочь я. – У него женская особь, а у этого вида они крупнее, совершенно потрясающий экземпляр, правда, Стокер?

Стокер вздрогнул.

– Да, экземпляр совершенно потрясающий.

Я закатила глаза от такой неуверенности, но леди Веллингтонию эти слова, кажется, удовлетворили.

– Ну хорошо, – сказала она, милостиво кивнув. – Но все-таки я очень разочарована тем, что вы не сможете присоединиться к нам сегодня вечером. Тогда, может быть, завтра? Заодно и расскажете нам все о своей лекции, – добавила она, злорадно улыбнувшись, – в подробностях.

– Будем очень рады, а сейчас мы правда должны спешить, – сказала я, взяв Стокера под руку и увлекая его за собой. Когда мы уже отошли на безопасное расстояние, я повернулась к нему.

– Во имя всего святого, что так тебя беспокоит?

– Не могу врать пожилым дамам, – ответил он, вытирая пот со лба. – Они все напоминают мне мою бабушку, которая всегда безошибочно докапывалась до истины. Когда кто-то из нас, детей, затевал какую-либо шалость, она всегда с легкостью вычисляла виновника. Торквемаде^[25] стоило, наверное, у нее поучиться.

– Как ни познавательно для меня это погружение в травмы твоего детства, нам действительно стоит поспешить, – поторопила его я. – Хочу оказаться там и занять выгодную позицию задолго до назначенного часа. Нужно по полной использовать эффект неожиданности.

Путь до Литтлдауна мы проделали в молчании. Я не могла догадаться, о чем думает Стокер, но мои мысли обратились к принцессе Луизе. Я представила, как она совершенно одна сидит в роскоши Кенсингтонского дворца, зная, что судьба ее драгоценностей, так же как и ее репутация, находится полностью в наших руках. Но на кону было даже больше, и я стала размышлять о Майлзе Рамсфорте. Во время нашего расследования я мало думала о нем как о человеке. Он был для меня лишь неким символом. Мы сложили о нем свои впечатления, собрали взгляды разных людей, но я никак не могла составить о нем общего представления, будто кто-то написал его портрет, а потом разрезал на множество кусочков, предоставив нам самим находить и складывать их. Меня больше всего интересовали противоречия. Он был верным мужем и одновременно знатным распутником, покровителем искусств с прекрасным вкусом – и при этом устраивал совершенно непристойные развлечения в Елисейском гроте. Я задумалась, сумеем ли мы когда-нибудь понять, как примиряются между собой лики этого Януса, или не успеем и его все-таки повесят, несмотря на все наши усилия. Эта мысль меня слегка пугала, но я отказывалась отчаиваться в успехе нашего предприятия. Сколько бы ни имелось у него грехов, но убийцей он точно не был, и я поклялась, что не позволю, чтобы его казнили за преступление, которого он не совершал.

Мы приехали в Литтлдаун как раз вовремя. Оставался еще час до назначенной шантажистом встречи. Я шла так же быстро, как привыкла ходить в джунглях, следуя запутанными путями моих бабочек. Стокер не выказывал никаких признаков волнения от предстоящего поединка. Он шел обычным шагом, немного вразвалочку, той изящной, гибкой походкой, какая бывает у людей, проведших много времени в море или в седле. Руки расслаблены, плечи опущены, и даже брови ничуть не нахмурены, будто мы вышли на воскресную прогулку. Лишь легкая складка в уголке рта выдавала в нем напряжение.

Под покровом темноты мы взобрались на стену поместья, не желая пока никого извещать о своем присутствии. Держась в тени деревьев, мы направились к гроту, внимательно прислушиваясь к любым звукам, которые указывали бы на то, что сторож или его пес несут ночную вахту. До грота мы добрались беспрепятственно; я взялась рукой за решетку и потянула ее на себя. Она была заперта, и я победоносно взглянула на Стокера. Мы прибыли раньше противника, и теперь у нас было преимущество. Я вытащила из кармана ключ, вставила его в замок, приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы мы могли проскользнуть внутрь, и тихо закрыла ее за нами.

Мы стали пробираться внутрь в полной темноте, и, когда дошли до узкого туннеля, Стокер положил мне руку на плечо, не давая идти дальше. Он чиркнул спичкой и зажег лампу, жестом показав мне, что хочет пойти первым. Я сжала губы, забрала у него лампу и, подняв ее над головой, двинулась в узкий проход. Он с возмущением вздохнул, но не стал спорить, а пошел вслед за мной, стараясь держаться как можно ближе, насколько позволяло узкое пространство.

В туннеле все было так же, как и в прошлый раз: холод, скользкий камень под пальцами, запах сырости, но, в последний раз завернув за угол, я поняла: что-то не так. Впереди был какой-то свет, а в нос мне ударил резкий металлический запах.

У Стокера обоняние было лучше, и он сразу понял, в чем дело. Он попытался оттащить меня назад, но было поздно. Я вышла в большое помещение, и мой фонарь здесь стал совершенно бесполезен, потому что весь грот был освещен волшебными фонарями. Они отбрасывали на стены тени в виде совокупляющихся пар и групп людей, и казалось, что сам камень оживал от их движения.

Но я даже не замечала вращающихся картинок. Все мое внимание было приковано к siège d’amour в центре комнаты, креслу любви, которое должно было притягивать взгляды всех участников вакханалий. Сейчас на нем вновь была обнаженная фигура: голова закинута назад, руки и ноги разведены в стороны, будто в некой пародии на удовольствие. Губы приоткрыты, словно человек вот-вот заговорит. Но Джулиан Гилкрист больше не мог сказать ни слова: его горло было перерезано от уха до уха.

Глава 26

Река алой крови текла из ужасной раны на шее, скапливаясь в лужицы по бокам. Золотые волосы чуть всклокочены на висках, застывшие глаза широко распахнуты от изумления. Одна рука откинута в сторону, как у мучеников на картинах, пальцы слегка согнуты, а указательный отставлен и будто направлен на лужи крови на полу.

Рядом с креслом, на границе света и темноты, стояла Эмма Толбот, белая как полотно, невидящим взглядом уставившись на окровавленное лезвие у себя в руках.

– Не подходите ближе, – предупредила она, замахиваясь ножом. Стокер спокойно поднял руки, чтобы показать, что не хочет причинять ей вреда.

– Эмма, – мягко сказал он, – дайте мне нож. Вы ведь не хотите ранить меня и мисс Спидвелл тоже не желаете зла. Отдайте нож мне, – повторил он.

Он сделал шаг вперед, она отшатнулась и подняла нож, метя ему в грудь. Еще шаг – и она могла бы дотянуться до него клинком, но он даже не вздрогнул, когда она замахнулась, а продолжил говорить тем же спокойным голосом, каким, наверное, не раз усмирял возбужденных животных.

– Эмма, я хочу, чтобы вы отдали мне нож. Для вас самой будет лучше, если вы не станете оказывать сопротивления, – настаивал он.

Она, как слепая, затрясла головой, вновь вскинула нож и еще немного сократила дистанцию между ними.

– Эмма, – тихо, но четко продолжал он, – если не отдадите мне нож, я заберу его у вас. По тому, как вы его держите, я вижу, что у вас совсем нет опыта в таких вещах, так что поверьте: я с легкостью смогу его у вас взять, но если мне придется забирать его силой, это может быть больно. Возможно, мне придется сломать вам запястье просто потому, что вы нам сейчас угрожаете, а я не люблю, когда мне угрожают. Вы меня понимаете?

Ее глаза (в полумраке видны были лишь темные круги и яркие белки) расширились еще больше.

– Если вы хотите убить меня, давайте побыстрее, – сказала она, буквально выплевывая каждое слово.

– Почему вы думаете, что я хочу убить вас? Зачем мне вас убивать? – спросил он ее.

– А как же это? – воскликнула она. Она не смогла произнести имени Гилкриста, а лишь указала дрожащей рукой на ужасную картину на кресле. – Вы убили его, а теперь и меня хотите убить.

Я посмотрела на Стокера.

– Как думаешь, у нее истерика? Хочешь, я дам ей пощечину? Мне не сложно.

Он не повернул головы, но я увидела, что он сжал челюсти.

– Вероника, прошу тебя, не встревай.

– У меня нет истерики, – сказала Эмма дрожащим голосом. – Но если вы сделали такое с ним, то как можете оставить в живых меня, когда я обнаружила ваше преступление? Ведь я же свидетель убийства.

– Вы абсолютно никакой не свидетель, – сказала я ей. – И если не обратили внимания, вы первая здесь оказались. Я вот думаю, что это сделали вы и этот истерический припадок – лишь уловка, чтобы сбить нас со следа.

Она уставилась на меня.

– Неужели вы правда думаете, что я способна на такое? – спросила она. – Мне не нравился Джулиан, но боже мой!

По ее телу пробежала дрожь, а колени слегка подогнулись, и она выронила нож. Стокер оттолкнул его ногой и выставил руку, чтобы поддержать ее. Она почти конвульсивно схватилась за него, а он многозначительно взглянул на меня.

– Вероника, прекрати стращать мисс Толбот, ты же знаешь, что она невиновна.

Он повернулся к дрожащей женщине.

– Эмма, мы не убивали Гилкриста и, несмотря на то, как это выглядело, знаем, что и вы его не убивали.

Она вцепилась в его руку, ее пальцы казались совсем белыми на его черном плаще.

– Значит, я была права, – сказала она, с трудом выговаривая слова бледными губами. – Это сделала она.

– Да, мисс Толбот, – ласково ответила я, – Майлз Рамсфорт не убивал Артемизию. Это сделала Оттилия.

Тогда она разразилась рыданиями, сотрясавшими ее всю, с головы до пят. Стокер крепко обхватил ее, а я закатила глаза и вздохнула, ожидая, когда закончится этот припадок.

– Я все-таки должна дать ей пощечину, – предупредила я Стокера, но он лишь отмахнулся от меня и крепче прижал ее к своей груди, второй рукой нежно поглаживая по голове. Я с некоторым раздражением подумала, что он напоминает мне медведя с фарфоровой куклой, и решила тем временем сдернуть со стены одну из бархатных штор, чтобы прикрыть тело Джулиана Гилкриста. Я подумала, что это самое меньшее, что могу сделать, чтобы проявить хоть какое-то уважение к этому бедняге.

Удовлетворив этот неожиданный приступ хозяйственности, я вернулась к Стокеру на краткий военный совет.

– Вряд ли нам удастся довести до конца наш план, пока здесь мисс Толбот в таком состоянии, – заметила я. – Мы должны устроить ее где-то в безопасности до тех пор, пока не схватим миссис Рамсфорт.

Тонкие, артистичные пальцы мисс Толбот яростно вцепились в руку Стокера.

– Она не могла далеко уйти.

– Да, мисс Толбот, это очевидно: тело еще теплое и кровь почти не свернулась, – сообщила я ей.

Она побледнела еще сильней, и Стокер закатил глаза.

– Ради бога, Вероника, она и так еле стоит на ногах.

Я решила, что ему уж очень нравится роль героя-спасителя. Склонив голову набок, я внимательно посмотрела на мисс Толбот.

– Да, ты прав, она очень бледна. Как думаешь, может быть, лучше вырубить ее, чтобы спокойно закончить все дела? Достаточно одного удара в нижнюю челюсть, сразу под ухом, – сказала я и указала пальцем на нужное место.

Он сжал губы, а мисс Толбот еще раз содрогнулась, но затем осторожно отодвинулась от него.

– Спасибо, мистер Темплтон-Вейн. Но мисс Спидвелл права: я должна взять себя в руки, чтобы вы могли разобраться с этим делом. Нельзя позволить ей уйти.

Она выпрямилась. Было видно, что ей это дается с трудом, и я поняла, что мне в ней это нравится.

– Она от нас не скроется, – пообещала я ей. – Если понадобится, мы разберем этот дом по кирпичикам, чтобы ее найти.

– В этом нет необходимости, – сказал голос из темноты. Оттилия Рамсфорт вышла вперед, сжимая небольшой револьвер. Он был направлен в нашу сторону, и ее рука не дрожала.

– А мы как раз говорили о вас, – сказала я ей, слегка улыбнувшись. – Как это мило с вашей стороны – не заставлять нас повсюду вас разыскивать.

Она чуть приблизилась, но все же держалась от нас на расстоянии около двадцати футов; между нами было кресло любви и скрытое под шторой тело. Не глядя друг на друга, мы со Стокером быстро оценили ситуацию и поняли, что преимущество на нашей стороне. У нее, конечно, был револьвер, но нас было двое, а она – одна. Даже если она прекрасный стрелок (а этого мы не знали), все равно успеет выстрелить только в одного, и в это время второй уже схватит ее. Естественно, я не включала в свои расчеты мисс Толбот. Она, конечно, совладала с истерикой, но мне не хотелось испытывать ее храбрость в бою. Лучшее, на что мы могли надеяться, так это что она упадет на пол и не будет нам мешать.

Оттилия наводила револьвер то на меня, то на Стокера.

– Поосторожнее, мисс Спидвелл. И вы, мистер Темплтон-Вейн. Я довольно хорошо стреляю, а уж с такого расстояния точно не промахнусь. Майлз научил меня стрелять в Греции. Знаете, там встречаются бандиты. Я сумела неплохо попрактиковаться.

Она навела револьвер на меня, и я не мигая смотрела в черное дуло. Оружие было совсем небольшим, скорее, дамской игрушкой, но и такого будет достаточно, чтобы продырявить одного из нас или нас обоих.

– Если сделаете еще шаг, мисс Спидвелл, я буду стрелять не в вас. Я выстрелю в него. Мистер Темплтон-Вейн, вас это тоже касается. Если не хотите, чтобы мисс Спидвелл была ранена, стойте на месте.

Стокер поднял вверх руки.

– Как пожелаете, миссис Рамсфорт. Но мне просто интересно, каков ваш план, – продолжил он тоном светской беседы. – Ведь нас трое.

Оттилия Рамсфорт взвела курок и направила дуло револьвера прямо в лоб Эмме Толбот.

– Правда?

Мисс Толбот открыла рот, чтобы закричать, но никакого звука из нее не вырвалось. Ее ресницы дрожали, и она беззвучно открывала и закрывала рот, удивительно напоминая золотую рыбку в аквариуме, пока наконец не рухнула на пол без чувств.

– Это была случайность, – сказала миссис Рамсфорт с удовлетворением в голосе и вновь перевела оружие на Стокера.

– Думаю, ваш план состоит в том, чтобы убить нас и сбежать с изумрудами, – предположила я.

– Вообще-то, драгоценности меня не интересуют, – возразила она мне. – Это была идея Гилкриста, притом очень глупая, – добавила она с яростью, которой я не ожидала. – Но когда я узнала, почему Луиза так стремилась оправдать Майлза, я велела ему действовать.

– Да, должно быть, эта новость вас шокировала, – сказала я, стараясь придать голосу нотку сочувствия. – Это кого угодно выведет из себя: так хорошо спланировать убийство, и вдруг в последний момент все идет прахом, потому что в него вмешивается близкая подруга!

Она сжала губы.

– Убийство и так прошло прекрасно.

– Я говорю не о смерти Артемизии. Я имею в виду убийство Майлза Рамсфорта. Ведь в нем все дело, не правда ли? Вашей главной мишенью была не девушка. Ею был ваш собственный муж.

– Не судите меня! – закричала она, и рука, сжимавшая револьвер, немного задрожала. – Не думайте, что вы все обо мне знаете. Вы понятия не имеете, каково это было: столько лет закрывать глаза на все его похождения. Но я закрывала, ведь так он оставался рядом со мной. И знала: он никогда не оставит меня, у него просто не было на это причин. Я любила его. Я понимала его, а не они все.

– До тех пор пока не стали заканчиваться деньги, – вставил Стокер. – Именно тогда появился страх, правда? И начала расти неуверенность. Когда не будет денег, что же его здесь удержит?

– Он любил меня, – упрямо сказала она, нацелив револьвер Стокеру в голову.

– Но недостаточно, – уточнила я, вновь привлекая к себе ее внимание. Дуло револьвера замерло в точке ровно у меня между бровями. – Если ваши деньги не смогут больше поддерживать ваши отношения, что тогда станет вас связывать? Вы же не подарили ему ребенка.

Удар попал точно в цель. Рука с револьвером дрогнула, но она выставила вторую руку, чтобы поддержать ее.

– У него никогда не было детей, ни в одном романе. Я думала, может быть, это не только моя вина, но и в нем тоже причина. Но потом Артемизия сказала ему, что беременна, и это выглядело так, будто исполнилось самое заветное его желание. Посмотрели бы вы на него, такого гордого папеньку, – произнесла она, и ее рот скривился. – Он не мог скрыть восторга. И собирался признать его. Они спланировали все вместе: как мы поедем в Грецию, на нашу виллу, и там она родит ребенка. А знаете, кто должен был за ним присматривать? Я. Она стала бы жить с нами, подарила бы ему этого золотого младенца, а я была бы не более чем нянькой в собственном доме, которая довольствуется только теми крохами, что ей оставляют господа.

– Но больше всего вас мучило не ее предательство, правда? – предположил Стокер. – Вам было невыносимо его желание сломать все, что вы с ним вместе построили, и включить в ваш союз ее.

– Он выставил бы нас обеих на посмешище, – прошипела она. – А его это совершенно не волновало. Он был так счастлив. Думал, что я буду счастлива. – Она всхлипнула. – Вот когда я поняла, что он совсем меня не знает. Я все эти годы столько ему отдавала, а он не знал обо мне совершенно ничего.

– Тогда вы и решили, что он должен умереть, – заключила я. – А лучший способ отомстить ему – это убить его любовницу и ребенка и посмотреть, как его за это повесят.

– Это очень изящное решение, – сказала она. – Просто убить его – это было бы слишком быстро. И все равно тогда осталась бы Артемизия с их ребенком, ужасным напоминанием об этих днях. Я хотела от них избавиться, ото всех.

– А как Гилкрист оказался в этом деле? – спросил Стокер.

– Артемизия ушла от него к Майлзу. Мы утешали друг друга как друзья, – быстро уточнила она. – Мы никогда не были любовниками, хоть он и предлагал. – Ее губы скривились от отвращения. – Вот так я его сюда и заманила сегодня. Сказала, что согласна лечь с ним в постель, что это подходящий финал для нашего союза. Ну и дурак. Он разделся и залез в кресло без малейших колебаний. Я велела ему закрыть глаза, пока буду раздеваться. Сказала ему, что стесняюсь, – невесело рассмеялась она. – Он открыл их, когда я перерезала ему горло. И был так удивлен. Не то что Артемизия. Она даже не пошевелилась, когда я ее зарезала.

– Потому что вы сначала одурманили ее. Как вам это удалось? – спросила я.

Она пожала плечами.

– Порция лауданума у нее в пунше. Когда она сказала, что чувствует себя усталой, я проводила ее наверх, в комнату Майлза, чтобы она немного полежала. Той ночью был прием, и никто не заметил, как мы с ней проскользнули наверх по черному ходу. Я подвела ее к его кровати и помогла лечь, а когда она уснула, взяла его бритву с умывального столика и перерезала ей горло. Это оказалось гораздо легче, чем я ожидала.

– На вас было белое платье, – заметил Стокер. – Как вам удалось не залить себя кровью с головы до ног? Должно быть, убийство прошло совсем гладко.

– Нет, не в этом дело. Было грязно, ужасно много крови. Но я была к этому готова. Я была в вечернем платье, поэтому руки у меня были обнажены. Мне достаточно было просто встать за полог у кровати, руку просунуть внутрь и сделать все, что нужно. Шторы там толстые, бордового цвета, и хоть на них и брызнула кровь, но следов практически не осталось. По крайней мере, это было незаметно с первого взгляда. Я вышла из-за полога, и на мне не было ни пятнышка. Только туфли испачкались, когда я наступила в лужу крови.

– И вы сразу это заметили, а потому отдали их Гилкристу на хранение, – сказала я.

– Да, я положила их в ту коробку, в которой мне их доставили. Эмма Толбот видела меня с ней той ночью, но тогда ей это ни о чем не сказало. Но, увидев вас сегодня днем с той же коробкой под мышкой, она вдруг поняла, что могло произойти. Я сказала ей, что иду сюда, чтобы упаковать некоторые вещи для Греции. Она отправилась вслед за мной, чтобы предъявить мне обвинение. Я ответила ей, что это просто недоразумение и настоящий злодей – Джулиан. Сказала, что заманила его сюда, чтобы вывести на чистую воду, и что буду рада ее помощи. Затем я отправила ее в грот, якобы ждать его прихода, зная при этом, что она найдет его тут и тогда осознает всю правду. – Она помолчала. – Не самая приятная смерть, да? Никогда не забуду выражения ужаса у него на лице в ночь убийства, когда я отдала ему коробку с испачканными туфлями и рассказала, что сделала. Он думал, что, рассуждая об их смерти, мы лишь возводим замки из песка. Сказал, что не понимал, насколько серьезно я настроена. Но к тому моменту было уже слишком поздно. И он стал моим сообщником.

– Потому что, если бы он отказался выполнять все ваши приказы, вы просто рассказали бы полиции, что он вместе с вами планировал убийство. А он не смог бы выдать вас, не выдав при этом и себя, – заключил Стокер.

– Именно. Это чуть не сломало его. Мужчины не так сильны, как мы, мисс Спидвелл, – сказала она мне, заговорщически кивнув. – Они часто бросают нас именно в тот момент, когда особенно нам нужны. Но Гилкрист доставил записку с угрозой, которую я попросила его написать, и пытался соблазнить мисс Спидвелл, чтобы узнать, как много она уже успела обнаружить, хотя в этом он потерпел полную неудачу, правда? – спросила она.

Я пожала плечами.

– В этом в общем не было его вины. Я предпочитаю брюнетов блондинам. Кроме того, мне нужны более умные мужчины.

– Бедный Джулиан. Жадность его сгубила. Я знала, что журнал существует, но никогда не видела его. Майлз на удивление осторожно с ним обращался. Я не стала его искать после того, как моего мужа арестовали. Мне он был неинтересен. Я даже толком в него не заглянула, когда этот недотепа сторож мне его прислал. Вы порядком напугали его тогда, представляете? – добавила она с нотками одобрения в голосе. – Он обнаружил его в ту же ночь, когда гнался за вами. Аккуратно завернув, он отправил его мне в Хэвлок-хаус. Сказал, что боится, вдруг это какая-то очень важная хозяйская вещь, поэтому нужно передать ее мне. Я открыла его из праздного любопытства. Вообразите мое удивление, когда я прочла последнюю запись. Я никогда не понимала, почему Луиза настолько уверена в невиновности Майлза. Но теперь я смотрела правде в глаза. – Она резко оборвала себя, в ее глазах сверкал гнев. – Это худшее предательство, которое одна женщина может совершить по отношению к другой.

– Принцесса сказала, что они не были любовниками, – вставила я осторожно, но в ее глазах снова блеснула ярость.

– Это в общем не так важно, правда? Она пришла сюда с Майлзом. Она знала, как сильно я люблю его, как много значит для меня наша совместная жизнь. Но она все-таки пришла, несмотря на то, как неприлично это было, и одному Богу известно, куда это могло со временем привести. Когда я рассказала Джулиану о том, что имя Луизы есть в журнале, он практически ничего не ответил, просто ушел и заявил, что ему нужно о чем-то подумать. А сегодня сообщил мне, что отправил ей письмо, требуя ее изумруды. Он сказал, что ей придется заплатить, но я знаю, что его волнует не моя боль. Он просто увидел в этом возможность сделаться богатым и сбежать. Он собирался забрать драгоценности и уехать из Англии. Думал, что сможет спастись от меня, избавиться от всего, что натворил. Но спасения нет, правда? Ни для кого из нас.

Она говорила так, будто в заводной кукле раскручивалась пружина. Теперь она закончила, глубоко и решительно вздохнула и выпрямила руку с оружием, точно направив его на меня.

– Пора.

Дальше произошло несколько вещей одновременно. Воспользовавшись случаем, Стокер достал из сапога нож и с рычанием бросился вперед, вызывая огонь на себя. Оттилия повернула револьвер к Стокеру и не колеблясь спустила курок. Звук получился оглушительным, вновь и вновь отдавался от каменных стен и будто кружил по комнате. Он сильно ударил мне по ушам, но я успела нагнуться и вытащить ножи метнула его, пронзительно закричав от ярости. Он попал Оттилии прямо в грудь, она выронила револьвер и потянулась руками к рукоятке с изумлением на лице. Красное пятно начало медленно расползаться вокруг ножа, торчавшего у нее из груди, кровь потекла по ее бледным рукам. Не проронив ни слова, она сползла на пол.

Я повернулась к Стокеру; он шел ко мне с широко раскрытыми от удивления глазами. Потом вдруг молча рухнул на колени, а я никак не могла понять, что с ним не так, пока он не повернул голову. С той стороны лица рекой лилась алая кровь.

Я перескочила через недвижимую фигуру мисс Толбот, чтобы подхватить его, пока он не упал на пол. Крепко обняла его и сумела удержать, чувствуя, как мой рукав пропитывается горячей кровью. Он навалился на меня, но я подняла его голову.

– Не делай этого! – решительно сказала я. – Слышишь меня, глупый? Я не позволю тебе умереть!

Он открыл глаза, эти невыносимо голубые глаза, как кусочек джоттовского неба. В его взгляде была невыразимая нежность, и он сжал мою руку со всей силой, на которую был способен.

– Вероника, – сказал он тихим голосом, дрожащим от волнения.

– Да, Стокер?

Он сильнее сжал мою руку, и по его телу пробежала дрожь.

– Эта чертова стерва подстрелила меня.

Потом его глаза закатились, он наклонился вперед и потерял сознание.

Глава 27

Такая сцена могла присниться только в кошмарном сне. От фонарей на стенах продолжали метаться тени совокупляющихся пар, от их вращения начинала кружиться голова. Лицо Стокера оказывалось то на свету, то в тени, и его кровь казалась то бордовой, то черной, как чернила. От его крови мои руки были теплыми и липкими, и в какой-то момент единственное, чего мне хотелось, – это разрыдаться.

– Так не пойдет, – строго сказала я себе. Услышав сзади какой-то шорох и не успев даже подумать, быстрым движением вытащила нож из сапога Стокера. Не вставая, я повернулась и нацелила его как раз в изумленное лицо Эммы Толбот.

– Вы пришли в себя в очень подходящий момент, – сказала я ей.

– Я не приходила в себя, – холодно поправила она, – и не была в обмороке. Просто подумала, что это самый удобный способ исчезнуть с линии огня.

Я испытующе взглянула на нее.

– Не знаю, что лучше: ударить вас или поздравить, но вы можете склонить чашу весов в свою сторону, если поможете мне. Найдите что-то, чем можно перевязать ему голову.

Она не растерялась. Сразу же пошла к груде одежды, которую Джулиан Гилкрист сбросил в спешке, мечтая о предстояшем совокуплении, и достала оттуда его шейный платок и рубашку. Я воспользовалась ножом Стокера, чтобы разрезать ее на полосы, сделав что-то наподобие толстой повязки, обмотала сверху шейным платком, чтобы она лучше держалась, и закрепила его булавками из своих манжет.

– Так он должен продержаться до тех пор, пока мы не приведем помощь, – сказала я больше себе, чем Эмме Толбот. Ее рядом не было, я подняла голову и увидела, что она стоит над телом Оттилии Рамсфорт.

– Господи, – прошептала она, – вы попали ей прямо в сердце. Никогда прежде не видела ничего подобного.

– Она мертва? – бесцветным голосом спросила я.

– Да.

– Хорошо.

Я вытерла заляпанные кровью руки о юбку.

– Он слишком большой, мы не сможем его вынести и, боюсь, если все же попытаемся, он потеряет слишком много крови. Берите лампу и идите к главным воротам. Если хватит сил, перелезайте через них. Если – нет, постарайтесь открыть любыми подручными средствами. Сколько сейчас времени?

Она взглянула на небольшие часы, висевшие у нее на цепочке.

– Через двадцать минут будет полночь.

– Черт, очень долго, – пробормотала я.

– Что долго? – спросила она.

– Ждать прибытия подкрепления. На рассвете сюда приедут джентльмены из столичной полиции, если мы не объявимся раньше, но до утра еще далеко. В доме кто-нибудь есть? Может быть, сторож? Он все еще здесь?

Эмма покачала головой.

– Никого нет. Она сказала, что отпустила его, подозреваю, чтобы без свидетелей расправиться с Джулианом. И со всеми нами, – добавила она, содрогнувшись.

Я пристально посмотрела на нее.

– Не вынуждайте меня вас ударить, мисс Толбот. Искушение так велико, что я еле с ним справляюсь. Так вот, вы пойдете по улице до ближайшего дома: соседи нам тоже сгодятся. Разбудите их и спросите, где здесь полицейский участок, нам нужно вытащить отсюда Стокера. Если вдруг встретите по дороге дежурного констебля, сразу зовите его. В противном случае вы должны послать за сэром Хьюго Монтгомери, главой Особого отдела.

– Особого отдела! – Даже в полумраке было видно, как широко раскрылись ее глаза. – Какие интересные у вас знакомые, мисс Спидвелл.

– Идите! – сказала я ей. – И не смейте возвращаться без подмоги.

Она послушалась и быстро ушла, а я осталась одна с двумя трупами и со Стокером. В замкнутом пространстве стоял тяжелый запах крови; мне казалось, что я даже чувствую его вкус. Медленно текли минуты, а пары все упражнялись на стенах. Стокер дышал, медленно и совсем не так глубоко, как мне того хотелось бы. Через некоторое время (сколько минут или часов прошло, я даже не могла предположить) он слегка приподнялся.

Он вытянул вперед руку, и я схватила ее.

– Я здесь, – сказала я ему.

– Что случилось? Где мы?

– Ты попытался изобразить из себя героя и был вознагражден пулей в голову, – строго сказала я ему. – Твоя глупость не знает границ.

– Почему у меня мокрое лицо? Вероника, ты что, плачешь?

– Не говори глупостей. Это просто кровь, – резко ответила я. – Оттилия Рамсфорт пыталась тебя убить. Пока я тебя не перевязала, ты истекал кровью, как заколотый поросенок. У тебя рана на виске.

– Да, я чувствую, – сказал он. – Жжет как черт. Не помню, что было потом.

– И неудивительно. Ты повалился на пол как кегля.

– Не хочу показаться невежливым, – протянул он, – но позволь мне спросить: почему мы прохлаждаемся в этом ужасном гроте, вместо того чтобы пытаться получить медицинскую помощь?

– Ждем Эмму Толбот, она должна вернуться с подмогой, – заверила я его. – Но это проклятое место в такой глуши, что задача не из легких. Нам нужно просто держать тебя в тепле и спокойствии, пока не придет помощь.

– Черта с два я буду здесь лежать, – сказал он, попытавшись сесть.

Я уперлась ладонями ему в грудь и аккуратно подтолкнула обратно.

– Прекрати, иначе у тебя снова начнется кровотечение, а ты и так уже вылил на меня достаточно крови для одной ночи.

– Ну хорошо, – сказал он подозрительно смиренным тоном. – Но мне нужно по крайней мере оценить тяжесть ранения.

– Понимаю, – согласилась я. – Скажи, что мне делать.

Следующие несколько минут были не из приятных. Под его руководством я размотала повязку, осторожно, чтобы не задеть уже кое-где затянувшиеся края раны.

– Доставай свою фляжку с агуардиенте, – велел он. Я протянула ее ему, и он хорошенько смочил себе руку. Я в ужасе смотрела, как он ощупывал мокрыми пальцами края раны.

– Глубже, чем мне того хотелось бы, – пробормотал он, сильно побледнев. – Зашить будет сложно. Я не могу… – Он вдруг замолчал и стал делать глубокие вдохи, продолжая трогать висок. – Не могу нащупать осколки разбитой кости. Ты что-нибудь видишь?

Я попыталась успокоиться и заглянула в рану.

– Маленький кусочек, – сказала я ему.

Он протянул мне фляжку.

– Только, пожалуйста, побыстрее.

Я плеснула агуардиенте себе на руку и терла до тех пор, пока не заболели пальцы. Тщательно продезинфецировав пальцы, насколько позволяли обстоятельства, я запустила их в зияющую рану. Как можно осторожнее подцепила осколок раздробленной кости и вытянула его. Я показала его Стокеру, а он прикрыл глаза в знак одобрения.

– Умница, – пробормотал он.

– Что мне с ним делать? – спросила я, глядя на кусочек белой кости на своей окровавленной руке.

– Сохрани себе на память, – предложил он. – А теперь ты должна промыть рану. Боже, я бы все отдал сейчас за пузырек карболки. Но и агуардиенте тоже сойдет.

– Будет больно, – предупредила я его.

Он приоткрыл глаз.

– Буду утешаться тем, что тебе это приятно.

– Дурак, – ответила я.

Я стала лить агуардиенте тонкой струйкой, так, чтобы жидкость протекала от одного края раны до другого, стараясь очистить ее, насколько возможно. Снова пошла кровь, но почти сразу остановилась, и я завязала ему голову его рубашкой, вывернутой наизнанку, чтобы сделать повязку как можно чище. Он не издал ни звука, пока я возилась с ним, но его руки были сжаты в кулаки и костяшки пальцев побелели, а когда я закончила, он наконец вздохнул и расслабился.

– Я забыл спросить, ты-то ранена? – вдруг заволновался он и снова попытался сесть. Я надавила руками ему на плечи.

– Лежи, идиот, тебе нельзя двигаться. Если дашь мне свой носовой платок, я постараюсь хоть немного протереть тебе лицо.

Он указал на свой карман, и я принялась оттирать ему кровь с лица. Она уже засохла, и толку от этого было мало, но, по крайней мере, мне было чем заняться. Я сняла жакет и, свернув, положила его под голову Стокеру вместо подушки. Я постаралась устроить его поудобнее, и он долго смотрел на вращающиеся фигуры.

– Меня от них тошнит, – сказал он слабым голосом. Я поднялась и пошла на поиски лампы; в кармане у меня нашелся коробок спичек, так что было чем ее зажечь. Когда она хорошо разгорелась, я потушила волшебный фонарь, и пары наконец прекратили свое нескончаемое совокупление. Я вернулась к Стокеру с лампой в руке.

– Что это, черт возьми, такое? – спросил он.

– Гениталии очень здорового молодого мужчины, – ответила я, помахивая перед ним лампой в форме фаллоса.

Он начал смеяться, но его смех быстро превратился в сиплый кашель.

– Не хочу, чтобы это было последним, что я увижу в жизни.

– Но ты не умрешь, – решительно возразила я. – Я запретила тебе умирать.

– Я готов подчиниться, – послушно ответил он.

Однако мне очень не нравился цвет его лица. Он был мертвенно-бледен, даже губы побелели, а дыхание стало очень слабым. Я прикоснулась рукой к его щеке – она была холодной. Во всем был виноват каменный пол, на котором он лежал. Я не сомневалась, что холод от этих камней пробирает Стокера до костей, вытягивая из него все оставшиеся силы. Я снова отошла от него в поисках того, из чего можно было бы соорудить ему постель. Подошла к бархатным шторам, занавешивавшим проход в особняк. Сорвав их руками, дрожавшими от ярости, я взяла их в охапку и вернулась к Стокеру, чтобы устроить ему удобное ложе. Я намеренно избегала смотреть на распростертое на полу тело Оттилии Рамсфорт.

Стокер уже успел задремать и, когда я вернулась, проснулся с большим трудом и с непониманием в глазах.

– Что происходит? – спросил он.

– Ничего, ничего, – успокоила я его. – Просто нужно тебя согреть.

Я сложила бархатные шторы в несколько слоев, оставив свободным один край, чтобы укрыть его. Закончив, я уговорила его лечь на эту подстилку, правда, мне пришлось самой перетащить его, потому что двигаться он уже был не в состоянии. Затем я укрыла его и хорошенько подоткнула со всех сторон, чтобы тепло не уходило, а сама легла рядом с ним, прижавшись к нему покрепче.

Он опять задремал, но вскоре проснулся с чувством ужасной жажды. Я приложила фляжку с остатками агуардиенте к его губам, и он жадно все выпил. Я сомневалась в том, разумно ли подвергать его организм интоксикации, но он уже был настолько слаб, что это вряд ли могло сильно навредить. К тому же я подумала, что это может немного притупить ему боль в виске.

Он вновь закрыл глаза, но уже не заснул. Вместо этого стал выпутываться из бархатного покрывала, бормоча, что ему очень жарко.

– Тебе нельзя мерзнуть, – настаивала я. Я попыталась снова укутать его, но он протестующе застонал и крепко обнял меня.

– Не уходи, – пробормотал он. А я и не собиралась. И он прижал меня к своей груди, как ребенок сжимает в руках любимую игрушку, крепко, но и с некоторым благоговением.

Мне показалось, что сейчас подходящее время для откровений. Он не потерял сознания, лишь дремал, и я решила задать вопрос, во многом для того, чтобы как-то развлечь его, но и из собственного любопытства.

– Стокер, – начала я, – когда к нам приходил Мерривезер, у тебя с языка сорвалась одна фраза… Я даже не уверена, что ты сам это заметил, – мягко сказала я.

Он так долго молчал, что я уж было подумала, что он снова уснул, но наконец его грудь зашевелилась, и я услышала ответ.

– Я заметил. Сразу же, как у меня это слетело с языка.

– «Ты не должен играть с Темплтон-Вейнами, – повторила я его слова. – Им всегда чертовски везет». Им.

– Ты видела Руперта, – напомнил он мне глухим, тихим голосом. – И Мерри ты тоже видела. И даже Тибериуса. Все Темплтон-Вейны похожи как две капли воды. У всех них золотисто-каштановые волосы и серые глаза. Даже моя мать на них похожа. Она была их дальней родственницей, тоже из Вейнов.

Я посмотрела на него: глаза голубые, как экваториальное небо, а волосы цвета воронова крыла.

– И когда ты это понял?

– Кукушка, подброшенная в гнездо, всегда пищит немного по-другому, чем остальные птенцы. Всегда есть то, что указывает тебе на твои отличия. Его светлость, старый виконт, тот, кого они все называют моим отцом, – сказал он, скривив свой красивый рот, – поступил так же, как поступают они все. Он дал мне свое имя и сделал вид, что ничего не замечает. Но он все заметил. И тысячью разных способов показывал мне, что заметил.

Я ничего не сказала, и он продолжал; он говорил так, будто меня там вовсе не было, погружаясь в воспоминания. Я поняла, что у меня начинают подозрительно стучать зубы, но лишь покрепче сжала челюсти и внимательно слушала его.

– У них с матерью были неспокойные отношения. Это был брак по расчету, но ведь они все такие, правда? У нее были деньги, у него – имя и титул. Говорят, довольно долго они неплохо ладили. Родили наследника, Тибериуса, и про запас – Руперта. Но потом что-то произошло. Он начал пить. Она – тоже, если послушать, что говорит Рип. И они начали ссориться. У него родился ребенок от горничной, мать об этом узнала. Дела шли все хуже и хуже. Желая вернуть мир в их дом, он пригласил художника, написать ее портрет. Тот был родом из Уэльса. – Он замолчал и горько сам себе улыбнулся: – Ну и он не только написал ее. В результате в детской появился черноволосый ребенок, просто копия художника.

– В таких вещах никогда нельзя быть уверенным, – начала я.

Он попытался пожать плечами, но, поморщившись, передумал.

– В данном случае – можно. Виконт на некоторое время уезжал за границу. Когда это произошло, он был в тысяче миль от своей жены. Все знали, кто я такой, еще до того, как я сам все узнал, – просто добавил он. – Я с самого начала понимал, что я не такой, как все. Но почему – я не знал до тех пор, пока Тибериус милостиво не сообщил мне во время одной из детских ссор. Слово было не из приятных. Когда я спросил няню, что это значит, она вымыла мне рот с мылом, а его светлость высек меня. Но я не сказал им, где я его услышал. Хотя Тибериус думал, что расскажу. Я видел это по его лицу, когда виконт меня порол; его светлость всегда заставлял остальных смотреть, когда наказывал одного из нас. Он думал, это приучит нас к дисциплине. Но мы просто ненавидели его еще больше, и только я был достаточно честен, чтобы говорить об этом вслух. И за это меня тоже пороли.

– Но, конечно, твоя мать…

– Моя мать была очень красивой, слабой женщиной, которая потеряла бы все, что было ей дорого в этой жизни, если бы хоть раз осмелилась противиться ему. – Тут он прервался и застонал.

– Ты же вся дрожишь. Это от шока. Ты убила ее, да? Ты убила ее, защищая меня, но теперь тебе от этого дурно.

– Мне не дурно, – ответила я, крепче прижимаясь к нему.

– Это нормально, – сказал он прерывающимся голосом. – В первый раз это всегда так. Сражение – это совсем другое. Там ты готов к чему угодно. Ожидаешь, что будешь убивать. А это нечто совершенно иное. Откуда тебе было знать, что ты это сделаешь?

– Но я знала, – тихо ответила я.

– Ты не могла знать, – возразил он, – и сделала это ради меня.

– Ты ведь бросился на нее, чтобы спасти меня, – напомнила я ему. – Это самое безрассудное, необдуманное, ужасно глупое… – Я замолчала, не в силах договорить.

– Но ты сделала это вместо меня, и теперь тебе придется с этим как-то жить. Этот первый раз, когда лишаешь жизни человека, очень сильно меняет тебя. Мне жаль, что с тобой это произошло из-за меня, – сказал он.

Я прижалась лицом к его шее, спрятав глаза, и ощутила, как бьется его сердце.

– Это не первый раз, Стокер. Мне уже приходилось убивать. И я могла бы убить еще тысячу человек, если б знала, что этим спасу тебя. Но я не могу об этом рассказать. Не сейчас. Поговори со мной, чтобы я перестала об этом думать, – в отчаянии попросила я. – Расскажи мне о матери, о своей матери с прекрасными серыми глазами.

Я долго не могла понять, как он воспримет мое признание. Любой другой оттолкнул бы меня, отказался бы от меня из-за того, что на мне лежит печать Каина. Но Ревелсток Темплтон-Вейн не был любым другим. С невероятной нежностью он поднял руку, обнял меня и прижал к себе еще крепче.

– Знаешь, она не любила художника, – продолжал он. – Не думай, что я был зачат в безумной страсти или стал плодом бессмертной любви. Это была лишь неприглядная интрижка между мужчиной, стремившимся выбиться в люди, и женщиной, которой так не хватало немного нежности. Как это часто бывает, художник оказался пройдохой, чье молчание можно было купить и которому щедро за это платили.

Я почувствовала, как ослабевает дрожь в моем теле, когда поняла, что он не будет заставлять меня говорить о вещах, о которых я не могла говорить. Вместо этого он обнажал передо мной свои беды, чтобы как-то разделить мои. Это был жест истинной душевной щедрости. Он стал гладить мое лицо, то вытирая мне слезы, то позволяя им течь сквозь его пальцы.

– Твоя семья платила ему за молчание?

– Каждый месяц, до тех пор пока я не ушел из дома. После этого виконт умыл руки. Сказал, его не слишком заботит то, что может раскрыться тайна моего происхождения. Я был трудным ребенком и не приносил ему ничего, кроме горя, в то время как должен был быть безмерно ему благодарен, – последнее слово он буквально выплюнул. – Я сбегал. Часто. В первый раз моя мать еще была жива, и она заставила его пустить по моему следу детектива.

– Вот тогда-то ты и познакомился с сэром Хьюго Монтгомери, – вставила я.

– Да. Я скрывался от них шесть месяцев, и это были счастливейшие дни в моей жизни. Думаю, его светлость был готов отпустить меня с миром, но мать заставила его действовать. Они, кстати, помирились. После моего рождения они оба осознали, как близки оказались к тому, чтобы все разрушить. Развод и публичный скандал были для них просто недопустимы. Поэтому они сделали хорошую мину. Мерривезер стал результатом их примирения, воплощением их готовности забыть старые обиды. – Он надолго задумался. – Я много размышлял о том, важно ли это, как влияют обстоятельства зачатия на характер ребенка. Он всегда был таким солнечным мальчишкой, счастливым и веселым. А я всегда был… другим. Неужели это навсегда оставляет отпечаток на ребенке?

– Меня об этом лучше не спрашивать, – напомнила я ему.

– Проклятье, – пробормотал он, – я совсем забыл.

Я все еще не могла примириться с обстоятельствами собственного зачатия. И иногда мне казалось, что никогда не примирюсь.

– Да ничего, – сказала я. – Неважно.

– Конечно, важно. Это важнее всего прочего. Это то, что нас сформировало. Неужели ты не видишь?

Я отодвинулась, чтобы взглянуть на него. В его глазах была такая боль, какой я прежде никогда не видела. Я уже смотрела на него без одежды, но вот это была настоящая нагота. Я отвела взгляд и уставилась на свои ногти. Под ними запеклась его кровь тонкими красными полосками.

– Мы оба – дети безумства, – беззаботно сказала я. – Тем легче нам посылать к черту все их суждения. Какое нам дело до мнения других людей?

– Очень убедительно. Я даже поверил бы тебе, – сказал он, проведя пальцами по моей щеке, по которой текли слезы, – если бы не это.

– Я плачу не из-за твоего глупого брата, – сказала я ему, вытирая глаза рукавом. – Все из-за этой ужасной истории о твоем детстве. Порки, холодность и это чувство отверженности остальной семьей. У меня-то хоть была тетя Люси, теплая и настоящая.

– Но она же была не твоей, – мягко сказал он. – Она врала тебе так же, как они врали мне. А теперь мы освободились от них всех. Пусть их позор и секреты остаются с ними. Мы будем жить по своим правилам.

Я улыбнулась ему сквозь слезы.

– Есть такая старая испанская поговорка: «Бери все, что хочешь. Бери, – сказал Бог, – и плати».

– Мы заплатили за каждую минуту своей жизни. Пусть теперь платит кто-нибудь другой, – сказал он с жестокими нотками в голосе. – Если только мы отсюда выберемся, – добавил он.

– Мы выберемся, – пообещала я ему. Я не сомневалась в том, что Эмма Толбот выполнит мое поручение. Но в такое время суток поискихоть какого-то представителя власти могли занять у нее не один час. А потом ей еще предстояло убедить их в срочности нашего дела. И я не знала, как долго Стокер протянет на холодном каменном полу без нормального лечения.

Самый трудный урок, который я выучила за время своих путешествий, – это умение ждать. Бывают моменты, когда каждый мускул, каждый нерв мечтают о движении, все инстинкты велят бежать. Но желание спастись бегством не всегда самое безопасное. Случается, когда единственно верным решением остается затаиться и ждать. Я хотела только одного: поднять с пола распростертое тело Стокера, взвалить его себе на спину и вытащить отсюда. Но это было бы абсолютно неразумно; учитывая его размеры, я понимала, что не пронесу его больше нескольких сотен ярдов. И при этом могу нанести ему непоправимый ущерб, если в дороге повредятся те тонкие корочки запекшейся крови, которые хоть как-то защищают его рану. И именно из заботы о нем я подавляла в себе всякое желание действовать, вместо этого я просто покрепче обняла его, пытаясь отдать ему побольше своего тепла и в одиночку справляясь со своими худшими ожиданиями.

Наверное, я задремала, но меня разбудил звук шагов: кто-то вошел в грот. То, что случилось потом, я позже могла объяснить лишь двумя вещами: тем, что я провалилась в глубокий сон, окруженная трупами и ранеными, и тем, как неожиданно я проснулась. В голове у меня было мутно после сна, и я еще не вполне оправилась после борьбы не на жизнь, а на смерть с Оттилией Рамсфорт. Все, о чем я помнила, – это что я любой ценой должна защитить своего ослабевшего, тяжелораненого друга. Я схватила первое, что попалось мне под руку, и подняла свое оружие над головой как раз в тот момент, когда фигура появилась из темного узкого коридора. С криком, напоминавшим боевой клич маори (я упражнялась в нем в течение нескольких лет), я бросилась вперед и со всей силы обрушила свое оружие на голову вошедшего мужчины.

– Черт возьми, что вы вытворяете? – закричал Морнадей, падая на колени.

Сэр Хьюго Монтгомери зашел в грот и окинул взглядом представшую перед ним картину.

– Кажется, – ядовито заметил он, – мисс Спидвелл только что сбила вас с ног огромным мужским достоинством.

Только тогда я взглянула на свое оружие и поняла, что под руку мне попался один из коллекционных фаллосов Майлза Рамсфорта и я только что использовала его для нападения на сотрудника Особого отдела. Я протянула его сэру Хьюго. Он отшатнулся и жестом велел его забрать одному из своих бесчисленных помощников. Они наводнили помещение, целая толпа аккуратно одетых следователей Особого отдела; они не задавали вопросов, лишь исполняли любые приказания своего начальника с пугающей быстротой и точностью.

– Мисс Спидвелл поедет с нами, – сказал им сэр Хьюго.

– Мисс Спидвелл ничего такого не сделает, – возразила я. – Во всяком случае, пока мистеру Темплтон-Вейну не окажут медицинскую помощь.

Сэр Хьюго взглянул на лежавшего на полу Стокера. Несмотря на весь шум и суету, тот даже не пошевелился и не повернулся во сне.

– Что с ним, черт возьми, случилось?

– Оттилия Рамсфорт выстрелила ему в голову, – сообщила я. – И ему нужна квалифицированная помощь. Эмма Толбот должна была вам рассказать.

– Мисс Толбот поведала какую-то странную историю, в которую я не вполне посвящен, – сказал он мне.

Затем сэр Хьюго властно махнул рукой, подзывая одного из своих подчиненных, как выяснилось, полицейского-хирурга. Он быстро, но тщательно осмотрел Стокера, чтобы оценить его состояние.

– Пульс сильный, но замедленный. С первого взгляда я сказал бы, что он потерял много крови, но он поправится – нужны лишь время и покой. Пуля задела кость, – сообщил он сэру Хьюго.

Я вздохнула с облегчением, и Морнадей, который, вообще-то, должен был затаить на меня обиду, галантно подставил мне свою руку.

– Вы не злитесь на меня? – спросила я.

– У меня адски болит голова, – сказал он, – но вы выглядите как у черта на сковородке.

Я охотно ему поверила. Мои волосы растрепались, отдельные пряди свисали до пояса, а лицо и руки были измазаны кровью Стокера. Сажа из чадившей лампы тоже, конечно, оставила черные следы у меня на коже, и я была уверена, что от бессонной ночи у меня под глазами залегли темные круги.

– Не говорите глупостей, – отрезала я, пытаясь заправить волосы в пучок и распрямляя плечи. – Со мной все в полном порядке. А что же случилось с Эммой Толбот?

Мне ответил сэр Хьюго.

– Появление мисс Толбот в ближайшем полицейском участке вызвало там некоторый переполох. Старший офицер решил, что ее история совершенно неправдоподобна, и задержал ее по подозрению в том, что она сбежала из сумасшедшего дома. Ее только сейчас отпустили.

– Тогда как же вы узнали, что вам нужно приехать сюда? – спросила я.

– Боюсь, это я все устроила, – послышался из темноты голос леди Веллингтонии.

Глава 28

Через несколько дней Стокер оправился достаточно, чтобы мы все могли наконец собраться в гостиной лорда Розморрана и обсудить странное завершение дела Рамсфорта. Иногда его продолжали мучить головные боли, а волосы на виске (их пришлось сбрить, когда накладывали швы, причем он настоял на том, чтобы сделать это собственноручно) начали отрастать и были совершенно белыми, в отличие от остальных черных локонов. Он не снимал глазной повязки, чтобы хоть немного уменьшить головную боль, и выглядел в тот день как настоящий опасный преступник. Встречу организовала ее светлость. Явились сэр Хьюго, Эмма Толбот и сэр Фредерик Хэвлок в сопровождении горничной Черри. Она с очень торжественным видом везла его кресло и гордо вышагивала в накрахмаленной форме частной сиделки. Неизвестно, что заставило его повысить ее статус в доме, но она явно собиралась извлечь из этого всю возможную выгоду.

Однако леди Веллингтония оказалсь более осторожной, чем можно было о ней подумать. Она кивнула Черри, когда та устроила сэра Фредерика у камина.

– Спасибо, дорогуша. Миссис Баскомб будет рада составить вам компанию у себя в гостиной, – сказала она тоном, не допускавшим возражений. Черри удалилась, бросив через плечо взгляд, полный болезненного любопытства. Я могла ее понять. Тяжело смириться с тем, что знаешь столько подробностей этого дела, но не можешь послушать финал. Я лишь надеялась, что сэр Фредерик сжалится над ней и сам потом все ей расскажет.

После того как был подан чай и съедено немало прекрасных сэндвичей и пирогов, слово взяла леди Веллингтония.

– Мне следует начать с объяснения, которое, наверное, должно было произойти гораздо раньше, – сказала она.

– Совершенно верно, – ответила я намеренно сухо. Что бы там она ни собиралась объяснить в ночь, когда был ранен Стокер, все разговоры были отложены ради скорейшей медицинской помощи. И с тех пор нам оставалось только догадываться и строить предположения. Я не хотела оставлять Стокера надолго, даже чтобы дойти до особняка, и не отходила от него, как настоящая сиделка. В мои обязанности входило также следить за его жуками-кожеедами и читать вслух журналы различных зоологических обществ, членом которых он являлся. (Рада сообщить, что живой спор по поводу статьи о плюсах и минусах батавианского способа консервации образцов стал переломным моментом на пути его выздоровления.)

Губы леди Веллингтонии сложились в улыбку.

– Именно из-за меня вас привлекли к этому делу, мисс Спидвелл, ну а вместе с ней и тебя, Стокер. Но даже я не могла осознать всей опасности.

Она говорила почти извиняющимся тоном, но весь ее облик, казалось, изменился. У пожилой светской дамы вдруг появился авторитет, и со смесью восхищения и изумления я поняла, что ей подчиняется сэр Хьюго.

– В течение долгой жизни мне посчастливилось бывать в близких отношениях с королевской семьей, – сказала она. – Я не люблю этим хвастаться, ведь непременно найдутся люди, которым захочется как-то использовать эти связи, но меня всегда глубоко волновало их благополучие, а иногда я даже оказывалась посвященной в их секреты, – добавила она, бросив на меня многозначительный взгляд.

Я сразу покраснела и уставилась в чашку. Я прекрасно ее поняла, поняла также и причину того, почему она так неясно выражается. Каковы бы ни были грехи моего отца, она не собиралась делать их всеобщим достоянием.

А она без запинки продолжала.

– Когда произошло это ужасное событие, я была за границей. И почти ничего не знала о случившемся, но когда несколько недель назад вернулась в Англию, принцесса Луиза сразу нанесла мне визит. Она была в отчаянии. Сказала, что вот-вот совершится ужасная несправедливость: мужчину, ее очень хорошего друга, повесят за преступление, к которому он непричастен.

Она кашлянула.

– Время от времени с различными проблемами королевской семьи мне приходилось прибегать к помощи сэра Хьюго, – сказала она, кивнув в его сторону. – Но в данном случае его руки были связаны. Он не мог изменить решения британского суда, а британский суд счел Майлза Рамсфорта виновным.

Эмма Толбот поежилась и нервно сделала глоток из чашки. Леди Веллингтония задумчиво взглянула на нее.

– В графине на буфете стоит прекрасный виски, – сообщила она. – Добавьте его всем в чай, девочка, да побольше. Думаю, нам всем не мешает немного успокоиться.

Эмма встала, взяла графин и обошла стол, подливая в каждую чашку красивую янтарную жидкость. Когда она наконец снова сделала глоток и ее щеки опять порозовели, леди Велли вернулась к рассказу.

– Сэр Хьюго ничем не мог мне помочь, а Луиза была неспособна толком объяснить, почему она так уверена в невиновности Майлза, и мне пришло в голову, что принцесса в таком состоянии может совершить какой-нибудь необдуманный поступок. Например, нанять частного детектива, ненадежного и нечуткого человека. Тогда я уже не смогла бы ничего изменить. И вот я вспомнила о мисс Спидвелл, – сказала она, кивнув в мою сторону. – И, конечно, о мистере Темплтон-Вейне, с которым я давно знакома. Я знала, что он находчивый, умный и деятельный мужчина, и слышала, что мисс Спидвелл чертовски пытлива. Если существует способ как-то изменить решение суда, то они смогут его отыскать, решила я.

Меня немного задела характеристика «чертовски пытлива», а Стокер попытался скрыть усмешку за чашкой с чаем. Леди Велли продолжала.

– Тогда я предложила Луизе довериться мисс Спидвелл и поручить расследование ей. Тем временем я все устроила так, чтобы ненадолго переселиться в дом к своему племяннику, чтобы всегда быть в курсе дел и в случае необходимости оказывать небольшую поддержку.

– Например, снабжая нас некоторой информацией о сэре Фредерике и его доме, – вставила я.

Сэр Фредерик подал голос.

– Да, мы с леди Велли действительно старые друзья. Уверен, она может многое обо мне рассказать.

– Не так уж много, – поспешно возразила леди Велли. – Некоторые вещи не имели к нынешнему делу никакого отношения.

Стокер взглянул на меня.

– Той ночью вы, уходя, оставили мне записку для сэра Хьюго. Ее нужно было отослать ему только в том случае, если вы не вернетесь на следующее утро. Признаюсь, я поняла тогда, что вам без него не обойтись, и велела ему… посоветовала ему, – быстро поправилась она, – скорее прийти вам на помощь. Но этим мое вмешательство и ограничивается.

Я ей даже поверилабы, если бы не эта маленькая оговорка. Я поняла, что она ни за что этого не признает, даже если я попытаюсь открыто с ней поговорить. Но теперь у меня почти не осталось сомнений, что именно она была тем кукловодом, что дергал сэра Хьюго за веревочки. Я не могла даже вообразить, почему она играет роль защитницы королевской семьи, но стало очевидно, что именно она – этот серый кардинал. Я покосилась на Стокера и заметила, что он пристально смотрит на нее. Потом он быстро опустил взгляд в чашку, чтобы не встречаться с ней глазами.

– Я должна еще кое в чем сознаться, – сказала она усталым голосом. – Поначалу я думала, что Луизу это дело просто вывело из равновесия. Я не ожидала, что на свободе действительно разгуливает настоящий убийца, и, конечно, не рассчитывала, что кто-то из вас окажется в такой ужасной опасности. Главным образом мне казалось, что ее немного развлечет это расследование, она сможет успокоиться и перестанет устраивать из этого трагедию, как она любит.

– Знаете, – тихо сказал Стокер, – в Африке я встречал такой обычай. Если кто-то хочет поймать льва, он привязывает к дереву козу в качестве приманки, а сам лежит в засаде и ждет, пока придет его жертва. Думаю, что козе об этом не сообщают, но все равно это выглядит немного жестоко, правда?

Она вздернула подбородок, но кажется, у нее сейчас не было сил бороться.

– Я заслужила этот удар, мальчик мой, и принимаю его. Я совершила ошибку, а ты чуть не умер из-за этого.

Стокер сразу покраснел.

– Пустяки, – заверил он ее, – это просто царапина.

– Неправда, – возразила она с тенью своего обычного напора в голосе. – Но все-таки я ценю твои слова.

Она глубоко вздохнула.

– Вот в чем заключалось мое участие и вот какую ошибку я допустила. Завтра я уезжаю в свой охотничий домик в Шотландии, где собираюсь размышлять о своих грехах.

– Только не нужно из-за меня облачаться в рубище и посыпать голову пеплом, – сказал ей Стокер. Ее губы дрогнули, будто она сдерживала какие-то сильные эмоции, но она ничего ему не ответила.

Сэр Хьюго размешал виски в чашке с чаем.

– Все необходимые формальности улажены, – сказал он нам. – Расследование смерти Джулиана Гилкриста и Оттилии Рамсфорт завершено сегодня утром, и решение присяжных вынесено.

Я уставилась на него во все глаза.

– Но нас со Стокером не просили давать показаний. Как же тогда вы могли провести расследование?

Он мягко мне улыбнулся.

– Там и так все было совершенно очевидно. Джулиана Гилкриста убила Оттилия Рамсфорт, которая затем, раскаявшись в содеянном, сама лишила себя жизни.

– Лишила себя жизни? – у меня зазвенело в ушах.

– Да, – ответил сэр Хьюго. – Не было свидетелей, которые подтвердили бы иное.

– Но я была там! – возразила я.

– Правда? Не могу припомнить, что видел вас там. – Он смахнул с брюк пылинку.

– Там были мисс Толбот и мистер Темплтон-Вейн, – напомнила я ему.

– А мисс Толбот и мистер Темплтон-Вейн могут поклясться, что видели, что именно произошло тогда в гроте? – спросил он.

– Ну… не знаю… – отпрянула я. Я повернулась к ним обоим по очереди. – Мисс Толбот? Стокер?

Эмма Толбот пожала плечами.

– Я лежала на полу и не видела, что произошло, просто предположила, что вы убили ее. Но могу ошибаться.

Я уставилась на нее, а она мне улыбнулась, и это была первая искренняя улыбка, которую я у нее видела. Ее лицо сразу показалось мне очень красивым, и я вдруг поняла, что сегодня я впервые с начала этой истории вижу ее счастливой.

Я повернулась к Стокеру.

– Я был без сознания. Ничего не помню, – честно ответил он. – Я не могу давать показаний.

– Вы удовлетворены, мисс Спидвелл? – спросил сэр Хьюго. – Никто не может подтвердить, что клинок, обнаруженный в сердце Оттилии Рамсфорт, вонзил в нее кто-то другой, а не она сама.

– Но почему?..

– Так было нужно, – быстро сказал он. – Я представил на суде письменное признание, обнаруженное в ее комнате в Хэвлок-хаусе, в нем описаны все ее преступления, она подтверждает, что виновна в этих убийствах. Она взяла на себя ответственность за смерть Артемизии и Джулиана Гилкриста, а также созналась, что хотела, чтобы ее мужа повесили.

– Признание? – спросил Стокер.

Тут в разговор вступил сэр Фредерик.

– Почерк, пожалуй, немного отличался от почерка Оттилии, – сказал он намеренно спокойным голосом, – но меня просили подтвердить, что это написано ее рукой, и моему слову все поверили.

– Но кто… – начала я.

Эмма Толбот отставила чашку и разгладила юбку.

– У многих женщин бывает похожий почерк.

– Вы написали ее признание? – Я смотрела на нее в изумлении, потом перевела взгляд на сэра Хьюго, сэра Фредерика и леди Веллингтонию. – Вы все сговорились и подстроили это. Но почему?

Мне ответил сэр Хьюго.

– Это было целесообразно, мисс Спидвелл. Когда я представил суду это признание, все встало на свои места. Оттилию Рамсфорт признали убийцей, каковой она и была. Майлз Рамсфорт был полностью оправдан, и сегодня днем его отпустят, когда завершат все необходимые формальности. Журнал обнаружили среди вещей Оттилии Рамсфорт и уничтожили. Имущество принцессы возвратили ей в целости и сохранности, – сказал он, аккуратно напомнив мне о драгоценностях, – и ее имя не упоминалось в связи с этим делом.

Во мне зашевелились неприятные чувства.

– Мне нужно знать: она позволила бы, чтобы его повесили, или все-таки рассказала бы правду?

Он развел руками.

– Майлз Рамсфорт – неизлечимый оптимист. Он доверился ей и всегда надеялся, что она вознаградит его за преданность. И она ведь сделала это, по-своему, – напомнил он мне. – Она привлекла к расследованию вас и Темплтон-Вейна. Хотя мне и не по душе было это решение, но оно в конце концов привело к такому, вполне удовлетворительному, финалу. Все остались довольны.

– Кроме меня, – возразила я. – Ведь это неправда.

– Бывает разная правда, – строго ответила леди Веллингтония. – Для общественности такой правды вполне достаточно. Мы, все, кто присутствует в этой комнате, сделали все необходимое для того, чтобы в этом деле восторжествовала справедливость, и нам это удалось.

Мне не понравились ее слова, но ей нельзя было отказать в разумности. Мисс Толбот разлила всем еще виски, а когда и с этой порцией было покончено, мы все начали потихоньку прощаться. Сэр Хьюго отбыл первым.

– У меня дела, – сказал он, вставая и поправляя жилет. – До свидания, тетя Велли, – пробормотал он, целуя ее в дряблую щеку.

Когда он ушел, я вопросительно взглянула на нее.

– Тетя Велли?

Она махнула рукой.

– Это из уважения. Вообще-то, я его крестная.

– Помимо всего прочего, – тихо добавила я. Леди Велли улыбнулась своей крокодильей улыбкой.

Я подошла к сэру Фредерику, чтобы пожать ему руку до того, как за ним придет Черри.

– Девочка просто чудо, – сказал он мне. – Быстрая, как заяц, и веселая, как птичка. Прекрасная компания для меня. Я подумываю закрыть дом и отправиться с ней к морю. Думаю, все, что мне нужно, – это долгий хороший отдых.

– Спасибо за помощь, – сказала я, – за все, что вы сделали, – добавила я, многозначительно приподняв брови.

Сэр Фредерик улыбнулся.

– Когда вы догадались?

– Что это вы послали ключ, чтобы помочь нам в расследовании? Только когда нашла туфли, – призналась я. – Кто угодно мог быть нашим таинственным благодетелем, но, обнаружив туфли, я получила доказательство, что преступник жил под вашей крышей, что это была ваша свояченица. Тогда я вспомнила ее портрет, который вы написали, как вы поймали там в ней жестокость и сильные чувства. Тогда я подумала, что вы, наверное, подозревали ее и пытались по-своему направить нас на нужный след.

Он вздохнул.

– Оттилия не любила Майлза. Она сходила по нему с ума. Вам может показаться, что эти чувства похожи, но это не так, мое милое дитя. Это две стороны одной медали, и одна из них вас разрушает. Мне повезло. С Августой мы любили друг друга. Мы ссорились, смеялись и каждую минуту жили по полной. Но страсть Оттилии была иной. Я увидел это с самого начала. Она привязалась к нему так, как ни один человек не должен быть привязан к другому. Она была им поглощена, полностью уничтожена. Вот почему я изобразил ее именно такой. Я даже тогда это видел.

– В этом и была ее трагедия, – заметила я.

– И его. Но, подозреваю, теперь он сильно изменится. Беспечность, легкомыслие – все это исчезнет после такого ужасного опыта. Он выйдет из тюрьмы другим человеком.

– Изменившимся к лучшему, – добавила мисс Толбот, присоединяясь к нам. Счастье, которое я в ней сегодня заметила, все еще освещало ее лицо. Она выглядела усталой и чуть осунувшейся, но при этом вся просто светилась.

Она радостно посмотрела на меня.

– Мне удавалось отправлять письма ему в тюрьму, и он писал мне тоже. Как только он окажется на свободе, мы уедем из Англии, – сказала она.

Густые брови сэра Фредерика взметнулись вверх.

– Вы и Майлз?

За нее ответила я, а в это время к нашей маленькой компании присоединился Стокер.

– Мисс Толбот всегда была влюблена в него, правда?

Она кивнула.

– Да, и сама себя за это ненавидела. Он был воплощением всего, что я презирала: склонный к расточительству и изменчивый, как ветер. Но я ничего не могла с собой поделать. Даже в самые ужасные моменты он был невероятно мил, как своенравный ребенок. В нем никогда не было зла, да и настоящей слабости – тоже. Он был непостоянным, как флюгер, но всегда хотел видеть в людях только лучшее, даже когда они плохо с ним обходились. Он всегда верил, что все будет хорошо, как бы ужасно ни обстояли дела. И все ему потворствовали, будто это была такая прекрасная шутка, что он был совсем не таким, каким мог быть. Меня одну это злило. Я думала, что хорошо скрываю свои чувства. Как вы узнали? – Она с любопытством посмотрела на меня.

– Стокер нашел набросок с Майлзом, который вы нарисовали. Мы видели его фотографии в газетах, но на вашем рисунке он был совсем другим. Вы наделили его благородством, которого мы в нем прежде не видели, – осторожно ответила я ей.

– Я нарисовала его таким, каким хотела, чтобы он был, каким, я знала, он может быть. Я и вообразить себе не могла, что наши чувства когда-нибудь будут взаимны, но он говорит, что всегда считал, будто он меня недостоин, – сказала она, гордо вздернув подбородок. – Мы поклялись оставить все преграды в прошлом. Уедем в Грецию, как только сможем. Он хочет оказаться подальше от всех газет и длинных языков. Там мы обретем спокойствие.

– Мне будет вас не хватать, – сказал ей сэр Фредерик. – И не вздумайте перестать творить.

– У нас еще будет время попрощаться, – пообещала она ему. Нам она по очереди пожала руки и пошла за Черри.

Я повернулась к сэру Фредерику.

– Прощайте, сэр Фредерик, – сказала я. Поддавшись порыву, я поцеловала его в щеку, а он прижал мою руку к своим губам.

– Если бы я был помоложе… – сказал он задумчиво. Я резко развернулась и отошла, а Стокер стал с ним прощаться.

На этом моя история практически заканчивается. В тот вечер, когда все разошлись, Стокер свистнул собак и медленно направился к своей пагоде, а я осталась в комнате. Налила себе еще виски и подождала, пока мы с леди Веллингтонией останемся одни. Она подошла и села рядом со мной у камина; за нашими спинами в клетке щебетали Кратет и Гиппархия.

Я смотрела в свой стакан – в хрустальных стенках сверкали искры, а на поверхности плясал свет от огня в камине.

– Значит, все устроено, – сказала я. – Как аккуратно вы со всем разобрались. Должно быть, вы очень собой довольны.

Что-то в моем голосе задело ее светлость. Она пристально посмотрела на меня.

– Мы сделали то, что должны были сделать, мисс Спидвелл. Мне жаль, что Стокер был ранен. Но вы же не об этом сейчас, правда, дитя мое? Вы злитесь на то, что вас держали в неведении.

– Я злюсь, потому что оказалась пешкой, – возразила я. – Я не шахматная фигура, которую можно передвигать, куда вам вздумается, миледи. Меня втянули в это расследование не только потому, что вы хотели развлечь ее высочество или спасти от виселицы Майлза Рамсфорта. Вы меня проверяли.

Она слабо улыбнулась мне, но ее глаза были серьезны.

– И зачем, скажите на милость, мне это было нужно?

– Потому что, когда сэр Хьюго предложил мне содержание (деньги, которые они готовы были платить мне за молчание), я от него отказалась. И вы начали беспокоиться. Вы не знали, насколько можете мне доверять, и воспользовались удобным случаем, чтобы это проверить.

– Девочка моя, я уже стара. Жить мне осталось недолго, нужно с пользой прожить последние годы. Я воспользовалась случаем и попала в двух птичек одним метко брошенным камнем. Не вините меня за это.

– Я не буду играть в ваши игры, – сказала я ей. – Я объяснила сэру Хьюго, что мне ничего от них не нужно, а теперь повторяю это вам. Они для меня никто, и я им никто. Они ясно мне это показали.

То, что Луиза получила назад свои драгоценности и не утрудилась даже прислать пару строк благодарности, чрезвычайно меня разозлило, но то, что она не вспомнила о своем обещании познакомить меня с отцом, ясно показало мне, чего я стою в ее глазах.

– Вам нужен отец. – В ее голосе не было торжества, скорее, вызов на дуэль. – Дитя мое, вы испытываете мое терпение! – Она резко стукнула тростью о пол. – Думаете, кто настоял на том, чтобы сэр Хьюго на дознании устроил весь этот спектакль? Как считаете, кто потребовал, чтобы было написано и предоставлено суду это признание Оттилии Рамсфорт?

У меня по спине пробежал холодок.

– Если бы я стала давать показания, меня обвинили бы в убийстве Оттилии, – сказала я, наконец-то начиная что-то понимать. – А он не хотел, чтобы мое имя лишний раз появлялось на публике.

– Он не мог вынести мысли о том, что его ребенок будет страдать, – поправила она меня. – Он сделал это для вас.

Я не скоро смогла заговорить.

– Спасибо, что так тактично отвернулись, – произнесла я наконец, убирая носовой платок.

– Не люблю сентиментальных сцен, – сказала она, тоже вытирая глаза. В ее голосе вдруг зазвучала доброта. – Вы должны понять, что они связаны по рукам и ногам. Он не может вас признать и даже встретиться с вами. Но не проходит и дня, чтобы он о вас не думал.

Я поднялась.

– Мне ничего не нужно, – сказала я, на этот раз совершенно искренне.

Леди Велли наклонила голову и смерила меня внимательным взглядом.

– Если бы они сейчас видели вас, то возложили бы тиару вам на голову и даровали титул. Величественна, как герцогиня, а такому нельзя научить.

– Не сомневаюсь, вы хотели сказать мне что-то приятное, – заметила я. – Но мне сложно воспринимать эти слова как комплимент.

Она медленно поднялась, опираясь на трость.

– Знаю, вы презираете мои методы, мисс Спидвелл, но мои мотивы чисты. Куда движется королевская семья, туда идет вся Англия. А куда идет Англия, туда движется весь мир.

– Понимаю, интересы одного человека не должны становиться выше благополучия страны, – не очень уверенно сказала я.

– Тогда вы должны понять их. Хотите вы того или нет, теперь ваши судьбы связаны, – сказала она мне. И я не поняла, угроза это или обещание.

Глава 29

Неделю спустя мы со Стокером сидели в саду Бишопс-Фолли, наслаждаясь последним теплом. По календарю осень наступила еще две недели назад, но иногда еще бывало жарко, в саду алел шиповник и кружились в воздухе листья, ветки плодовых деревьев гнулись к земле под тяжестью спелых и привлекательных яблок и айвы. Где-то бродила Патриция в поисках поздних салатных листьев, а бока Бетани, ко всеобщему изумлению, округлились: она была беременна, и отцом не мог быть никто, кроме Гексли. Как ему это удалось, оставалось только догадываться – по дому слышались перешептывания, а горничные даже держали пари на эту непристойную тему. Леди Веллингтония, удалившаяся в охотничий домик в Шотландии вместе с мистером Барингом-Понсонби, уже заявила, что заберет себе одного щенка, как только они появятся на свет.

Мы со Стокером увлеченно спорили о происхождении следов, которые сегодня утром обнаружили в саду. Он утверждал, что тут пробегала лисица, а я не готова была признать, что лисы бывают настолько глупы, чтобы покуситься на территорию Гексли. Солнце бросало на нас свои послеобеденные лучи, и вокруг было так красиво, что Констебл, при виде такой картины, должен был сразу взяться за кисть.

От семьи Стокера пришло очередное письмо, вежливое приглашение от виконта, его старшего брата. Я ничего не сказала, но заметила, что на этот раз оно не отправилось сразу же в корзину для мусора, как все предыдущие. Стокер был непривычно задумчив, и мне показалось, что, может быть, дело идет к примирению. Я ничего не спрашивала его и о Кэролайн, имени, которое он прошептал, когда я целовала его в опиумном дурмане. Какой бы властью над ним ни обладала его бывшая жена, это чувство было в нем еще сильно, и это знание вставало между нами, невысказанное, но важное.

Кэролайн оставила на нем свои шрамы, а это расследование – свой, подумала я, посмотрев на его висок. Рана уже полностью зажила, но белая прядь на виске всегда будет напоминать ему (и мне), что ради меня он бросился под дуло пистолета. Кэролайн много для него значила, но и я что-то значила тоже, решила я. И мое влияние было сильнее, потому что я ничего от него не требовала, кроме дружбы. Я не касалась его души.

– Ты что-то задумчива сегодня, – лениво сказал он.

– Я всем довольна, – честно ответила я.

– Вероника, – это прозвучало нежно, как мольба. Я не повернулась к нему, знала, что это предложение поговорить начистоту, но пока не была готова к этому предложению.

– Еще не сейчас, – сказала я ему. Я знала, у него остались вопросы из-за того, что я рассказала ему в ту ночь в гроте: о моем прошлом и о том, как я лишила жизни человека. Но я пока не была готова на них отвечать. Я улыбнулась и повторила то, что он сказал мне как-то в «Хеймаркете».

– Я ни с кем не говорила об этом. Может быть, никогда не смогу. Но если кому-то и расскажу, то только тебе.

Он кивнул, а я стала смотреть на красивую траурницу, которая лениво порхала в воздухе, и, когда на ее крылышки падал свет, они казались фиолетовыми; вот она скрылась за живой изгородью. А где-то неподалеку послышался шум: удары молотков, звон разбиваемого стекла и оживленные голоса рабочих, принявшихся за какое-то дело.

– Что это за возня? У его светлости новое увлечение? – спросила я.

Недавно лорд Розморран решил, что подогреваемый плавательный бассейн – как раз то, что ему нужно для скорейшего выздоровления, и за баснословные деньги велел соорудить его в своем римском дворике. Но это предприятие было закончено уже пару недель назад, и, несомненно, наш благодетель теперь принялся за что-то новенькое.

– Его светлость реконструирует стеклянный дом, – сказал мне Стокер, почему-то пытливо глядя на меня.

– Для чего? – Меня посетило доброе предчувствие.

– Для разведения бабочек.

– Он хочет устроить виварий?

– Мы еще несколько месяцев не сможем отправиться в экспедицию, и здешнего сада, конечно, тебе недостаточно для охоты на бабочек. К тому же в виварии ты сможешь выводить собственных и изучать их. Он собирается посадить в оранжерее нужные растения и просит тебя составить список гусениц, которые тебе понадобятся для начала.

Виварий! У меня в голове сразу стали роиться планы. Стеклянный дом был огромным; его можно было наполнить сотнями крылатых сокровищ любого рода, смотреть, как они превращаются из скучных, непонятных гусениц в куколок, которые сплетают себе шелковые коконы, как потом оттуда появляются бабочки с влажными крыльями, в которых скрыто столько блестящих возможностей… Я не могла вынести такого счастья.

– Со временем он может стать хорошим дополнением к музею, – продолжал Стокер. – Люди будут любоваться бабочками, не пришпиливая их к стене, смотреть, как те летают, едят и отдыхают на листьях. – Он замолчал. – Вероника, почему ты молчишь? Ты счастлива?

Счастлива? Это было слишком слабое слово, чтобы описать захлестнувшие меня эмоции. Я потянулась к нему и изо всех сил сжала ему руку.

– Ну хорошо, – ласково сказал он, – ты, конечно, молчишь, но я тебя слышу.

– Это ты сделал, – сказала я наконец, когда смогла говорить. – Ты попросил его это устроить. Для меня.

Он лишь мгновение смотрел мне в глаза, а потом отвел взгляд и стал рассматривать траурницу, которая как раз присела на ягоду шиповника.

– Когда ты была мне очень нужна, ты не оставила меня одного. Не знаю, что это такое, что отличает нас от всех остальных, делает нас подобными ртути, когда все вокруг кажутся глиной, но именно это и связывает нас. Пытаться разорвать эту связь – значит воевать с природой.

На секунду он тоже сжал мою руку, а потом отпустил. На моей ладони осталось тепло его кожи. Он потянулся к цепочке от часов и снял с нее гинею.

– Кажется, на этот раз я проиграл пари, – начал он. Но я прижала монету пальцем к его ладони.

– Оставь ее себе. В следующий раз поспорим на две, – сказала я, усмехнувшись.

Я не знала, что нас ждет. Но была уверена, что у нас будет еще много приключений вместе, и мне хотелось, чтобы они поскорее начались.

А пока я повернула лицо к небу и закрыла глаза. Траурница порхала над живой изгородью в лучах заходящего солнца.

Благодарности

Пришло время для благодарностей. И я хотела бы от всего сердца выразить свою признательность следующим людям.

Прекрасным сотрудникам издательства Penguin – за поддержку и безграничный энтузиазм, особенно Крэгу Бёрку, Лорен Джаггерс, Клэр Зиони Каре Велш – за веру в Веронику. Я безмерно благодарна художественному отделу за блистательную работу, а отделам продаж, маркетинга, издательскому и рекламному – за самоотверженность. И, как всегда, особая благодарность Элен Эдвардс за то, что вернула Веронику домой.

За то, что всегда присматривала за Вероникой с добротой, мастерством и огромной изобретательностью, – моему издателю, Даниэлле Перес. Мою благодарсность ей невозможно описать словами.

Моему агенту, Пэм Хопкинс, за почти два десятилетия заботы, тяжелого труда и дружбы. Я не могу подобрать слова, но ты и так все знаешь.

За щедрость и экспертизу в различных сферах: Джен Стейрук, Мэри Уильямс, Сьюзан Эллингсон и Линдси Карлсон.

За поддержку, дружбу и полезные уроки: Блейк Лейерс, Бенджамину Дрейеру, Али Тротта, Джозелин Джексон, Ариэль Лохан, Делайле Доусон, Рис Боуэн, Алану Брэдли, Сьюзан Элайя Мак-Нил, Лорен Виллиг, Натану Данбару, Стефани Грейвз, Холли Фор и Кэрин Тумм – все они предлагали свою помощь и поддержку в самые трудные моменты. Джеффу Эбботту – за имя «Майлз Рамсфорт», пришедшее в прекрасном творческом порыве.

За административную работу и внимание к деталям я благодарна команде Writerspace. Особая благодарность незаменимой Джоми Вайлдинг за удивительно упорную работу.

За великодушие: Фернандо Веласкесу, чьи талантливые композиции постоянно звучали во время моей работы и добрые сообщения поддерживали мои творческие порывы.

Моей семье – за бесчисленные чашки чая, понимание, терпение и поддержку.

И, как всегда, за все – моему мужу.

1

Обладает слабительным и мочегонным действием. – Здесь и далее примечания переводчика.

2

Ежегодный справочник дворянства, который издается с 1802 г. Назван по фамилии первого издателя.

3

Почетное обращение к детям пэров, как наследственных, так и пожизненных.

4

Знаменитая торговая марка, британская фирма по изготовлению фаянсовой посуды, основанная в 1759 г. Она поставляла заказы, в частности, российской императрице Екатерине II. Многие сервизы имели греческую, римскую или египетскую стилизацию.

5

Портвейны «тони» производятся из красных сортов винограда; купажи разных лет урожая несколько лет выдерживаются в дубовых бочках.

6

Греческая виноградная водка.

7

Одноместный трех- или четырехколесный экипаж, которым часто пользовались инвалиды. В него могли впрягать лошадь или просто толкать сзади.

8

Картина французского художника Эжена Делакруа (1830). В центре картины изображена женщина, олицетворение Французской Республики, за которой следуют представители разных социальных классов.

9

Главный герой повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм» (1758 г.).

10

Спидвелл – английское название растения вероника.

11

Шесть графств, окружающих Большой Лондон: Мидлсекс, Эссекс, Кент, Суррей, Хартфордшир и Сассекс.

12

Один из архитектурных стилей Викторианской эпохи. Такие дома были популярны с 1870-х по 1900-е годы. Стиль королевы Анны характеризуется выразительным орнаментом, очень высокими крышами, верандами с декоративными фронтонами, эркерами и смелыми цветовыми решениями.

13

Свод материалов первой в средневековой Европе всеобщей поземельной переписи, проведенной в Англии в 1085–1086 годах по приказу Вильгельма Завоевателя.

14

Двубортное пальто с длинными полами, сшитое из грубой ткани. В качестве дополнительных элементов здесь часто использовались пояс и капюшон. Пальто получило свое название в честь ирландского города, где делали основной материал для его пошива.

15

Уильям Блай (1754–1817) – вице-адмирал Королевского флота Великобритании, губернатор колонии.

Наибольшую известность получил как «Капитан Блай» в связи с мятежом на Баунти, когда был низложен командой и с частью офицеров и не поддержавшей мятеж команды совершил плаванье на небольшом баркасе на Тимор.

16

Перевод Е. Фельдмана.

17

Тантал – специальная деревянная подставка для графинов с алкогольными напитками, например, виски. Она запиралась на ключ, чтобы, не открыв замок, невозможно было вынуть графин.

18

Строка из сонета Перси Шелли «Озимандия» (1817) в переводе Константина Бальмонта.

19

Опиумная настойка на спирту. В викторианскую эпоху считалась универсальным успокоительным, снотворным и обезболивающим лекарственным средством.

20

Персонаж комедии английского драматурга Джорджа Фаркера (1678–1707) «Уловка щеголей» (1707), богатая помещица, которая лечит всех своих соседей от всевозможных болезней.

21

Набор ювелирных украшений, подобранных по качеству и виду камней, материалу или единству художественного решения.

22

Речь идет о Помпее Сулле, второй жене Гая Юлия Цезаря, с которой он развелся после того, как в его дом в женском обличье прокрался Публий Клодий Пульхр. Вина жены не была доказана, но в качестве причины развода Цезарь произнес знаменитую фразу: «Жена Цезаря должна быть выше подозрений».

23

«Бог в своих небесах – и в порядке мир!» – строка из пьесы английского поэта Роберта Браунинга (1812–1889) «Пиппа проходит» (1841); перевод Н. Гумилева.

24

Речь идет о судебном разбирательстве 1857 г., когда 22-летнюю Мадлен Смит обвиняли в отравлении мышьяком Пьера Эмиля Л’Анжельера, охотника за богатыми невестами, с которым у нее был роман. Несмотря на улики против нее (в частности, покупку мышьяка), девушку полностью оправдали.

25

Томас де Торквемада (1420–1498) – основатель испанской инквизиции, первый великий инквизитор Испании; отличался особой жестокостью.