1

Рождение мессии

С трудом пробравшись по каменистому вади^[1], караван начал подниматься по тропе, что извивалась среди холмов. Усталые верблюды тяжело переставляли ноги, преодолевая очередные мили длиною в жизнь. Небольшой караван состоял из двенадцати измученных животных и шести изможденных людей.

Они уже приближались к цели своего путешествия, после недолгого отдыха в Эль-Аквиле намереваясь вновь пересечь Сахель ради новой партии соли.

За ними наблюдало девять пар глаз.

Сейчас верблюды несли на спинах сладкие финики, изумруды из Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени и реликты имперской эпохи, ценившиеся торговцами из Хеллин-Даймиеля. Платой за товары должна была стать соль, добытая из далекого западного моря.

Караван вел пожилой торговец по имени Сиди аль-Рами. Именно он возглавлял семейное предприятие, а спутниками его были братья, двоюродные братья и сыновья. Самому младшему, Мике, едва исполнилось двенадцать – это был первый его переход по семейному торговому пути.

Наблюдавших нисколько не волновало, кто они такие. Их предводитель назначил каждому свою жертву. Воздух дрожал от зноя, солнце обрушивало на них всю свою мощь. То был самый жаркий день самого жаркого лета на памяти всех живущих.

Верблюды ступили в узкое ущелье, ставшее для них смертельной ловушкой.

Бандиты выскочили из-за камней, завывая подобно шакалам. Мика тут же упал, заработав трещину в черепе. В ушах зазвенело, и он даже не успел понять, что происходит.

Повсюду, где проходил караван, люди говорили, что это лето несет в себе зло. Никогда еще солнце не палило столь обжигающе, и никогда еще оазисы так не пересыхали. И лето действительно стало зловещим, когда некоторые опустились до грабежа караванов торговцев солью. Древний закон и обычай защищали купцов даже от сборщиков налогов – узаконенных бандитов, грабивших от имени короля.

Придя в себя несколько часов спустя, Мика тотчас же пожалел, что не умер вместе со всеми. Боль он мог выдержать – все-таки он был сыном Хаммад-аль-Накира, а дети Пустыни Смерти быстро закалялись в ее огненном тигле. Но полная беспомощность вызывала у него желание умереть.

Он не мог даже отпугнуть падальщиков – настолько был слаб. Он лишь сидел и плакал, пока стервятники и шакалы раздирали мясо его родных, ссорясь из-за лакомых кусочков.

Погибли девять человек и верблюд. Мальчик тоже был обречен. В глазах у него двоилось, в ушах звенело при любой попытке пошевелиться. Иногда казалось, будто его зовет кто-то невидимый. Не обращая ни на что внимания, он упрямо ковылял в сторону Эль-Аквилы, и каждые сто ярдов становились маленькой изматывающей одиссеей.

Он то и дело терял сознание.

В пятый или шестой раз он очнулся в низкой пещере, в которой воняло лисами. Боль пронизывала голову от виска до виска. Он всю жизнь страдал головной болью, но никогда еще та не была столь невыносимой. Он застонал, и стон его превратился в горестный вой.

– Ага, проснулся? Хорошо. Держи. Выпей.

В глубокой тени присела сгорбленная фигура древнего старика. Сморщенная рука протянула оловянную кружку, на дне которой плескалась темная пахучая жидкость.

Мика выпил и тут же снова впал в забытье. Однако он слышал далекий голос, без конца бормотавший о вере, Господе и предначертанной судьбе детей Хаммад-аль-Накира.

Ангел заботился о нем много недель, продолжая читать нескончаемые литании о джихаде. Иногда безлунными ночами он сажал Мику на крылатого коня и показывал ему мир: Аргон, Итаскию, Хеллин-Даймиель, превращенный в руины Гог-Алан, Дунно-Скуттари, Некремнос, Троес, Фрейланд, саму пустыню Хаммад-аль-Накир, Малые королевства и многое другое. И ангел постоянно повторял, что эти земли должны вновь преклонить колени перед Господом, как это было во времена империи. Господь был терпелив. Господь был справедлив. Господь все понимал. И Господь страдал оттого, что его избранные отступили от веры, перестав нести народам истину.

Ангел не отвечал на вопросы, он лишь осуждал детей Хаммад-аль-Накира за то, что те позволили приспешникам Тьмы притупить их желание служить истине.

За четыре столетия до рождения Мики аль-Рами на земле был город под названием Ильказар, властвовавший над всем Западом. Но короли его были жестоки и слишком часто поддавались влиянию чародеев, которых интересовали лишь собственные достижения.

Над чародеями Ильказара висело древнее пророчество, утверждавшее, что империя найдет свою гибель из-за женщины. И мрачные маги безжалостно преследовали всех женщин, кто владел Силой.

Во время правления Вилиса, последнего короля, сожгли женщину по имени Смирена. У нее остался сын, но палачи не придали этому значения. Мальчик перебрался в Шинсан, Империю Ужаса, где учился у тервола и Принцев-Чудотворцев. А потом он вернулся, одержимый жаждой мести.

Он превратился в могущественного чародея и собрал под своим знаменем врагов империи. Последовавшая война стала самой жестокой из всех, что помнил мир. Чародеи Ильказара тоже были могущественны, а капитаны и солдаты империи – преданы ей и закалены в боях. Колдовство выходило на охоту бесконечными ночами, пожирая государства.

Война превратила когда-то богатое и плодородное сердце империи в обширную каменистую равнину. Русла великих рек засыпало безжизненным песком. Землю эту назвали Хаммад-аль-Накиром, Пустыней Смерти. Потомки королей стали мелкими главарями потрепанных банд, которые устраивали друг другу кровавую резню из-за жалких подобий оазисов.

Одно семейство, Квесани, установило номинальную власть над пустыней, принеся неустойчивый мир. Слегка утихомирившиеся племена начали возводить небольшие поселения и восстанавливать старые храмы.

Дети Хаммад-аль-Накира были религиозны. Лишь вера в то, что все их испытания насланы Господом, позволяла выносить зной, пустыню и дикость собратьев. Лишь непоколебимая уверенность, что Господь когда-нибудь смилостивится и вернет им законное место среди народов, поддерживала борьбу за жизнь. Но религия их имперских предков была рассчитана на оседлый народ, крестьян и городских жителей. Церковная иерархия не шла в ногу со светской. По мере того как сменялись поколения, но Господь не проявлял милости, простонародье все сильнее отдалялось от священнослужителей. А те чересчур закостенели, чтобы приспособить догмы к потребностям уже кочевого народа. Они слишком привыкли взвешивать все на весах смерти.

То лето было самым жарким после последовавших за Падением. Осень не обещала облегчения. Оазисы пересыхали, и порядок, который обеспечивали власти, постепенно ускользал из рук Короны и священнослужителей. Хаос нарастал, отчаявшиеся люди все чаще нападали друг на друга, а молодые священники спорили со старшими относительно религиозного значения засухи. Бесплодные холмы и дюны захлестывала волна народного гнева. В каждой тени таилось недовольство.

Земля вслушивалась в шепот нового ветра. И один старик услышал некий звук. То, как он поступил в ответ, прокляло его и одновременно сделало святым.

Для имама Ридии аль-Ассада лучшие дни остались в далеком прошлом. После пятидесяти с лишним лет служения Господу он почти ослеп, и теперь о нем должны были заботиться другие слуги Господни. Однако ему дали меч и поставили охранять склон холма. У него никогда не было ни сил, ни желания, чтобы владеть оружием. Если бы явился кто-то из клана эль-хабиб, желая украсть воду из источников и водохранилищ Аль-Габы, он ничего не смог бы сделать, и лишь плохое зрение оправдало бы его перед начальниками.

Старик был истинно верующим. Он считал себя братом всем людям во всем Краю Мира и верил, что выпавшим ему счастьем следует делиться с теми, кого Господь призвал вести за собой.

В храме Аль-Габы имелась вода. В Эль-Аквиле ее не было ни капли. Старик не понимал, почему его начальники готовы обнажить сталь во имя подобной несправедливости.

Эль-Аквила лежала по левую руку от него, на расстоянии мили. Убогое селение являлось центром жизни клана эль-хабиб. Позади аль-Ассада возвышался храм и монастырь, где он жил. В монастыре доживали остаток дней священнослужители из западной пустыни.

Звук доносился откуда-то снизу, из-под каменистого склона, который ему было поручено охранять. Аль-Ассад заковылял вперед, намного больше доверяя собственным ушам, чем почти ослепшим от катаракты глазам. Звук напоминал бормотание умирающего на дыбе человека.

В тени каменной глыбы он нашел лежащего мальчика.

На вопросы «Кто ты?» и «Тебе нужна помощь?» ответа не последовало. Старик присел и скорее ощутил, чем увидел, что перед ним жертва пустыни. Он вздрогнул, нащупав потрескавшуюся, покрытую струпьями, обожженную солнцем кожу.

– Ребенок, – пробормотал он. – И не из Эль-Аквилы.

Жизнь почти оставила юношу. Солнце выжгло большую часть его сил, иссушив душу так же, как и тело.

– Идем, сын мой. Вставай. Тебе теперь ничто не угрожает. Ты пришел в Аль-Габу.

Юноша не отвечал. Аль-Ассад попытался поставить его на ноги – мальчик никак ему не помогал, но и не сопротивлялся. Имам не мог ничего с ним поделать. В мальчике уже не осталось желания жить, и он лишь бессвязно бормотал странные слова: «Я шел с ангелом Господним. Я видел стены рая». Потом он впал в полное беспамятство, и аль-Ассад так и не смог снова привести его в чувство.

Старик проделал долгий и болезненный путь в монастырь, останавливаясь через каждые пятьдесят ярдов, чтобы обратиться к Господу с просьбой пощадить его жизнь, пока он не сообщит о находке настоятелю. Сердце его вновь билось с перебоями, и он понял, что недолог тот час, когда смерть примет его в объятия.

Аль-Ассад больше не боялся Темной Госпожи – на самом деле он даже ждал облегчения от страданий, которое принесет ему смерть. Но он просил о снисхождении, чтобы ему позволили совершить последний праведный поступок. Господь возложил на него и на храм определенные обязательства, приведя жертву пустыни к нему и на земли храма.

Смерть услышала его и остановила свою руку, возможно предвидя позднее куда более богатый урожай. Настоятель сперва ему не поверил и обругал за то, что он оставил пост.

– Это все проделки эль-хабибов. Сейчас они наверняка крадут нашу воду. – Аль-Ассаду все же удалось убедить настоятеля, хотя радости тому это нисколько не добавило. – Чего нам только не хватало, так это лишних ртов.

– «Имели вы хлеб, но не накормили брата вашего? Имели вы воду, но не напоили брата вашего? Тогда говорю я вам…»

– Избавь меня от цитат, брат Ридия. О нем позаботятся. – Настоятель покачал головой, предвкушая тот день, когда Темная Госпожа наконец заберет аль-Ассада. Старик со своими благими намерениями становился чересчур обременителен. – Смотри, его уже несут.

Братья опустили носилки перед настоятелем, который взглянул на измученного мальчишку, с трудом скрывая отвращение.

– Это Мика, сын торговца солью аль-Рами, – удивленно проговорил он.

– Но прошел месяц с тех пор, как эль-хабибы нашли их караван! – возразил один брат. – Никто не в состоянии столь долго выжить в пустыне!

– Он говорил, будто о нем заботился ангел, – сказал аль-Ассад. – Он говорил, что видел стены рая.

Настоятель хмуро посмотрел на него.

– Старик прав, – подтвердил другой брат. – Пока мы шли, он заговорил. Будто он видел золотые знамена на башнях рая. Он сказал, что ангел показал ему весь мир и что Господь велел ему снова привести избранных к истине.

По лицу настоятеля пробежала тень. Подобные разговоры внушали тревогу.

– Может, он и вправду видел ангела? – предположил кто-то.

– Не болтай глупости, – возразил настоятель.

– Но он жив, – напомнил аль-Ассад. – Вопреки всему.

– Он был с бандитами.

– Бандиты сбежали через Сахель. Их выследили эль-хабибы.

– Значит, с кем-то еще.

– Ангел… Ты не веришь в ангелов, брат?

– Конечно верю, – поспешно ответил настоятель. – Просто я сомневаюсь, что они показываются сыновьям торговцев солью. В нем говорит пустынное безумие. Он обо всем забудет, когда придет в себя. – Настоятель огляделся, и увиденное ему не понравилось. Вокруг мальчика собрался весь храм, и на многих лицах читалось желание поверить в услышанное. – Ахмед, позови ко мне Мустафа эль-Хабиба. Нет, погоди. Ридия, ты нашел мальчика – ты и пойдешь в селение.

– Но почему?

Настоятелю пришел в голову формальный повод, позволявший избавиться от хлопот, которые уже успел доставить мальчишка.

– Здесь мы не можем за ним ухаживать. Он не прошел обряд посвящения, а пока не выздоровеет, этого не сделать.

Аль-Ассад яростно уставился на начальника, а затем, позабыв в гневе о своих болях и слабости, отправился в селение Эль-Аквила. Глава клана эль-хабиб обрадовался не больше, чем настоятель:

– Ты нашел в пустыне какого-то мальчишку? И чего ты от меня хочешь? Это не моя проблема.

– Все, кого коснулось несчастье, – наша проблема, – ответил аль-Ассад. – Настоятель хотел бы с тобой о нем поговорить.

Настоятель начал разговор с подобного же замечания в ответ на подобное же заявление. Он процитировал Писание, и Мустаф возразил цитатой, которую до этого привел аль-Ассад. Настоятель с трудом сдерживал злость:

– Он не прошел обряд посвящения.

– Так проведите обряд. Это ваша работа.

– Мы не можем, пока он не придет полностью в себя.

– Для меня он ничего не значит. А вы – еще меньше.

Отношения между ними были не из лучших. Прошло всего два дня с тех пор, как Мустаф обратился к настоятелю с просьбой дать ему воды из храмового источника и настоятель отказал. Аль-Ассад же хитро повел главу клана через храмовые сады, где восхваляли Господа аккуратные пышные цветочные клумбы. Мустаф был не в том настроении, чтобы проявлять благотворительность.

Настоятель оказался в безжалостной ловушке. Высшим законом храма являлось свершение добрых дел, и он не осмеливался пренебречь им на глазах братьев, если хотел сохранить свой пост. Но он не был готов и к тому, чтобы позволить мальчишке бормотать богохульства там, где они могли возмутить разум его подопечных.

– Друг мой, немало тяжких слов прозвучало между нами по вопросу, который мы столь недавно обсуждали. Возможно, я принял чуть поспешное решение.

Мустаф хищно оскалился:

– Возможно.

– Двадцать бочек воды? – предложил настоятель.

Мустаф направился к выходу.

Аль-Ассад печально вздохнул. Похоже, они собирались торговаться, словно на рынке, пока мальчик умирал. Качая головой, он отправился в свою келью.

Не прошло и часа, как его приняла в объятия Темная Госпожа.

Мика внезапно проснулся с ясной головой, интуитивно догадываясь, что миновало немало времени. Последнее, что отчетливо помнил, – как он шел рядом с отцом, пока караван преодолевал оставшуюся перед Эль-Аквилой лигу. Крики, удар, боль, безумие… Они угодили в ловушку. Где он сейчас? Почему не умер? Ангел. Был какой-то ангел.

Вернулись обрывки воспоминаний. Ему сохранили жизнь, чтобы он стал проповедником для избранных. Учеником.

Он поднялся с тюфяка, но ноги тут же ему отказали. Несколько минут он лежал, тяжело дыша, прежде чем хватило сил доползти до клапана палатки.

Клан эль-хабиб уложил его в палатку, под карантин. От слов его, произнесенных в бреду, Мустафа бросало в дрожь. Глава клана чувствовал за его безумными виде́ниями кровь и страдания.

Мика откинул клапан. В лицо ударили лучи послеполуденного солнца. Он вскрикнул, заслонив рукой глаза. Дьявольский огненный шар снова пытался его убить.

– Идиот! – прорычал кто-то, вталкивая его обратно. – Ослепнуть захотел?

Он почувствовал прикосновение мягких рук, его снова вели к тюфяку. Пелена перед глазами рассеялась, и он увидел девочку примерно своего возраста. Вуали на ней не было.

Мика попятился. Что это? Искушение зла? Ее отец убил бы его…

– Что случилось, Мерьем? Я слышал, как он кричал.

Внутрь проскользнул юноша лет шестнадцати. Мика попытался вжаться в угол, но тут же вспомнил, кто он. Его коснулась рука Господа. Он стал Учеником. И никто не мог оспаривать его добродетельности.

– Наш найденыш насмотрелся на солнце. – Девочка дотронулась до плеча Мики, и он, вздрогнув, отстранился.

– Перестань, Мерьем. Оставь свои забавы до той поры, когда он наберется для них сил. – Он повернулся к Мике. – Она любимица отца, самая младшая. Он ее балует. Даже если она кого-то убьет, ей все равно ничего не будет. Мерьем, могу я тебя попросить… насчет вуали?

– Где я? – спросил Мика.

– В Эль-Аквиле, – ответил юноша. – В палатке за хижиной Мустафа абд-Расима ибн Фарида эль-Хабиба. Тебя нашли священники из Аль-Габы. Ты был почти мертв, и они отдали тебя моему отцу. Меня зовут Насеф, а это моя сестра Мерьем. – Он сел, скрестив ноги, напротив Мики. – Нам поручено о тебе заботиться, – без особого энтузиазма пояснил он.

– Ты был для них слишком большой обузой, – сказала девочка. – Потому они и отдали тебя отцу. – В голосе ее послышались горькие нотки.

– Что такое?

– Наш оазис пересыхает. В храме еще есть вода, но настоятель не хочет ею делиться. Храмовые сады цветут, в то время как клан эль-хабиб страдает от жажды.

Никто не упомянул о недавней сделке отца.

– Ты в самом деле видел ангела? – спросила Мерьем.

– Да, видел. Он нес меня среди звезд и показывал всю Землю. Он явился ко мне в час отчаяния и одарил двумя бесценными дарами: жизнью и истиной. И он велел мне нести истину избранным, чтобы они могли освободиться от оков прошлого и, в свою очередь, нести Слово неверным. – Насеф язвительно усмехнулся, глядя на сестру, и Мика сразу же это заметил. – Ты тоже познаешь истину, друг Насеф. Ты тоже увидишь расцвет Царства Мира. Господь вернул меня в мир живых, наделив миссией создать его царство на Земле.

В последующие столетия предстояли бесчисленные ожесточенные споры относительно слов Эль-Мюрида^[2] о «возвращении в мир живых». Имел ли он в виду символическое возрождение, или в буквальном смысле возвращение из мертвых? Сам он так никогда и не объяснил, о чем тогда говорил.

Насеф закрыл глаза. Он был на четыре года старше наивного мальчика, и через эти годы пролегла непроходимая пропасть пережитого опыта. Однако он был достаточно хорошо воспитан, чтобы тут же не расхохотаться.

– Приоткрой немного клапан палатки, Мерьем. Пусть понемногу привыкает к солнцу.

– Нужно принести ему чего-нибудь поесть, – сказала Мерьем. – Он пока не ел никакой твердой пищи.

– Только ничего тяжелого. Его желудок еще не готов.

Насефу уже доводилось видеть жертв пустыни.

– Помоги мне.

– Ладно. Отдыхай, найденыш. Мы сейчас вернемся. Попробуй вызвать у себя аппетит. – Он вышел из палатки следом за сестрой.

– Он ведь в самом деле в это верит? – тихо спросила Мерьем, остановившись в двадцати футах.

– В ангела? Да он сумасшедший.

– Я тоже верю, Насеф. В каком-то смысле. Потому что мне хочется верить в то, что он говорит. Думаю, многим хотелось бы услышать нечто подобное. Может, настоятель отправил его сюда, потому что боялся слушать? И потому отец не хочет пускать его в дом?

– Мерьем…

– Что, если многие начнут его слушать и поверят ему, Насеф?

Насеф задумчиво остановился:

– Пожалуй, над этим стоит поразмыслить.

– Да. Идем. Принесем ему чего-нибудь поесть.

Эль-Мюрид, который по большей части все еще оставался мальчиком по имени Мика аль-Рами, лежал, глядя в потолок палатки и позволяя солнечным лучам, просачивавшимся сквозь ткань, ласкать его глаза. Он чувствовал, как в нем нарастает неодолимое желание последовать своим путем, начать проповедовать, но подавил его, понимая, что до этого следует полностью выздороветь.

Но ему так не хватало терпения!

Теперь, когда ангел открыл ему глаза, он знал о грешных обычаях избранных и стремился как можно скорее принести им истину. Каждая жизнь, которую забирала Темная Госпожа, теперь означала еще одну душу, не спасенную ото зла.

Следовало начать с Эль-Аквилы и Аль-Габы. Когда эти люди обретут спасение, он пошлет их проповедовать соседям, а сам отправится в путешествие среди племен и селений вдоль пути отцовского каравана – если найдет какой-нибудь способ принести им соль.

– А вот и мы, – объявила Мерьем. В голосе ее звучали мелодичные нотки, показавшиеся Мике странными для столь юной девочки. – Снова суп, но на этот раз я принесла немного хлеба. Можешь его размочить. Сядь – на этот раз тебе придется есть самому. Не ешь слишком быстро, а то станет плохо. И не слишком много.

– Ты очень добра, Мерьем.

– Нет. Насеф прав – я плохо воспитанная девчонка.

– Но даже при этом Господь тебя любит.

Он тихо и убедительно заговорил, откусывая по кусочку хлеба, и Мерьем слушала его с видимым восторгом.

Первый раз он выступил перед публикой в тени пальм, окружавших оазис эль-хабибов. От когда-то надежного водоема почти ничего не осталось, кроме ила, и даже тот засыхал и трескался. Мика сделал оазис темой притчи о высыхающих водах веры в Господа.

Слушателей было не много. Он сидел с ними, словно учитель с учениками, убеждая их и обучая вере. Некоторые вчетверо превосходили его по возрасту, и их удивляли его познания и ясность мыслей. Они пытались подловить оратора, ставили на пути его рассуждений ловушки в виде утонченных вопросов на тему догматов, но он разбивал все аргументы, словно варварская орда, уничтожающая плохо защищенные города.

Он был куда лучше образован, чем предполагал сам.

Обратить в свою веру ему никого не удалось, но этого он и не ожидал. Ему хотелось лишь, чтобы они начали распространять слухи за его спиной, создавая соответствующую атмосферу для речей, которые действительно могли добавить ему новообращенных.

Пожилые мужчины ушли от него в страхе, почувствовав в его словах первую искру пламени, которое могло пожрать детей Хаммад-аль-Накира.

После Эль-Мюрид посетил Мустафа.

– Что стало с караваном моего отца? – спросил он главу клана.

Мустафа ошеломили его слова, ибо тот говорил с ним как с равным, а не как ребенок со старшим.

– Они попали в засаду. Все погибли. То был печальный час в истории Хаммад-аль-Накира. Не думал, что доживу до дня, когда люди станут нападать на соляные караваны!

Чувствовалось, что Мустаф недоговаривает. Глаза его бегали.

– Я слышал, караван нашли эль-хабибы. И еще я слышал, что они преследовали бандитов.

– Это правда. Бандиты пересекли Сахель, сбежали в страну неверных Запада.

Мустаф нервничал, и Мике показалось, что он знает почему. Вождь, по сути, поступил как человек чести, послав людей справедливо наказать тех, кто лишил жизни семью аль-Рами. Но все сыновья Хаммад-аль-Накира были немного разбойниками.

– Но там, снаружи, есть верблюд, который отзывается на кличку Большой Джамал. И еще один, по кличке Кактус. Может ли быть совпадением, что эти животные носят те же имена, что и верблюды моего отца? И случайно ли у них точно такие же отметины на шкуре?

Мустаф с минуту молчал, и на мгновение в его глазах вспыхнул гнев. Ни одному мужчине не понравится, что его призывает к ответу мальчишка.

– А ты наблюдателен, сын аль-Рами, – наконец ответил он. – Да, это действительно бывшие верблюды твоего отца. Когда пришло известие о случившемся, мы оседлали лучших коней и помчались по следу. Столь чудовищное преступление не могло остаться безнаказанным. Хотя люди твоего отца и не из клана эль-хабиб, они принадлежали к избранным. Они были торговцами солью, и защищающие их законы старше, чем сама империя.

– И конечно, была еще и добыча.

– Была и добыча, хотя твой отец не был богат. Всего его состояния едва хватило, чтобы возместить наши потери коней и людей.

Мика улыбнулся – Мустаф раскрыл свою стратегию ведения переговоров.

– Вы отомстили за мою семью?

– Да, хотя погоня занесла нас за пределы Сахеля. Мы поймали их у самых стен торговцев-язычников. Лишь двоим удалось пройти через ворота неверных. Мы люди благородные и не стали сжигать их деревянные стены. Мы не стали убивать мужчин и порабощать женщин. Мы обсудили случившееся с их советом торговых посредников, которые давно знали твою семью. Мы представили доказательства, и они, посоветовавшись, отдали бандитов нам на расправу. Мы не пощадили их – они умирали много дней, в назидание другим, кто нарушит законы, которые старше, чем сама пустыня. Возможно, стервятники до сих пор растаскивают их кости.

– За это я тебе благодарен, Мустаф. А что с моим наследством?

– Это мы тоже обсудили с торговыми посредниками. Возможно, они нас обманули – кто мы для них, как не невежественные песчаные дьяволы? А может, и нет. При нас были сабли, все еще обагренные кровью тех, кто причинил нам зло.

– Вряд ли вас обманули, Мустаф. Это не в их обычаях. И как ты говоришь, они были напуганы.

– Осталось немного золота и серебра. А верблюды их не интересовали.

– Скольких вы потеряли?

– Одного. И мой сын Насеф был ранен. Тебе стоило его видеть – настоящий лев! Моя гордость не знает границ. Я рад, что мои чресла породили такого сына! Мой Насеф – лев пустыни. Он станет могучим воином, если юношеский пыл его не убьет. Он лично прикончил троих! – Вождь прямо-таки сиял от гордости.

– А лошади? Ты говорил про лошадей.

– Три. Три наших лучших. Мы скакали, не зная устали. И мы послали гонца к родным твоего отца, чтобы те узнали о случившемся и могли предъявить свои требования. Он пока не вернулся.

– Ему предстоит долгий путь. Я оставляю все тебе, Мустаф. Прошу только дать мне коня и немного денег, чтобы я мог начать проповеди.

Мустаф удивленно посмотрел на него:

– Мика…

– Теперь я Эль-Мюрид. Мики аль-Рами больше нет. Он был мальчишкой, который умер в пустыне. Я вернулся из огненного тигля как Ученик.

– Ты серьезно? – (Эль-Мюрида удивило, что кто-то еще может сомневаться.) – Ради моей дружбы с твоим отцом выслушай меня. Не иди по этому пути. Он принесет лишь горе и слезы.

– Я должен, Мустаф. Сам Господь приказал мне.

– Мне следовало бы тебя удержать, но не стану. Да простит меня призрак твоего отца. Пойду выберу коня.

– Белого, если есть.

– Есть.

На следующее утро Эль-Мюрид снова проповедовал под пальмами. Он страстно говорил о едва сдерживаемом гневе Господа, который терял терпение, видя, как его избранные пренебрегают обязанностями. Аргумент в виде высохшего оазиса трудно было опровергнуть, как и сбросить со счетов невероятно жаркое лето. Несколько слушателей помоложе остались, чтобы задать вопросы и послушать ответы.

Три дня спустя у входа в палатку Эль-Мюрида послышался шепот Насефа:

– Мика? Можно войти?

– Входи. Насеф, можно попросить тебя называть меня Эль-Мюрид?

– Извини. Конечно. – Юноша расположился напротив Эль-Мюрида. – Мы с отцом поссорились. Из-за тебя.

– Печально слышать. В том нет ничего хорошего.

– Он велел мне держаться от тебя подальше, и Мерьем тоже. Так же собираются поступить и другие родители. Они все больше злятся – слишком много идей ты пытаешься оспорить. Тебя терпели, пока думали, что все это бред после пустыни, но теперь тебя называют еретиком.

– Меня? – ошеломленно переспросил Эль-Мюрид. – Меня, Ученика, обвиняют в ереси? Как такое может быть?

Разве он не был избран Господом?

– Ты бросаешь вызов старым обычаям. Их обычаям. Ты обвиняешь их. Ты обвиняешь священнослужителей Аль-Габы. Они привыкли к своим традициям, и вряд ли стоит рассчитывать, что они скажут: «Да, мы виновны».

Эль-Мюрид не предвидел, что зло может оказаться настолько коварным, чтобы отразить его собственные аргументы. Он недооценил врага.

– Спасибо, Насеф, что предупредил меня. Ты настоящий друг. Я запомню. Насеф, я не предполагал подобного.

– Я так и думал.

– Тогда иди. Не навлекай на себя недовольство отца. Поговорим позже.

Насеф встал и вышел, едва заметно улыбаясь.

Эль-Мюрид молился много часов, уйдя в глубины своего юного разума. Наконец он понял, какова воля Господа.

Эль-Мюрид смотрел вдоль длинного каменистого склона на Аль-Габу. Невысокий холм был полностью бесплоден, и казалось, окутавшая его тьма в любое мгновение могла сползти вниз, пожрав все окружавшее его добро. Именно здесь должна была состояться его первая и самая важная победа. Какой смысл завоевывать души клана эль-хабиб, если духовные пастыри вновь поведут их назад по пути зла, стоит лишь ему отправиться в путь?

– Я иду в храм, – сказал он сельчанину, пришедшему посмотреть, чем он занимается. – Собираюсь прочитать проповедь. Я покажу им истину, а затем позволю в лицо назвать меня еретиком, рискуя навлечь на себя гнев Господа.

– Разумно ли это?

– Это необходимо. Они должны объявить себя либо правоверными, либо орудиями зла.

– Я скажу остальным.

Эль-Мюрид начал свой путь.

В религии пустыни не водилось дьявола, пока его не назвал Эль-Мюрид. Зло было территорией демонов, призраков и падших духов, не имевших вождя. А патриархальный Господь Хаммад-аль-Накира был лишь главой семейства богов, подозрительно напоминавшего обширные семьи империи и пустынные кланы. Главным источником проблем Господа был его брат, черная овца в семье, который постоянно вмешивался в его дела, получая удовольствие от возникающего хаоса. Религия также хранила в себе следы анимизма, веры в переселение душ и поклонения предкам.

Ученые Ребсаменского университета в Хеллин-Даймиеле считали пустынных богов слабым эхом семейства, которое когда-то объединило изначальные Семь Племен. А потом возглавило их миграцию в земли, которым предстояло стать империей, а позднее Хаммад-аль-Накиром.

В своих проповедях Эль-Мюрид предавал анафеме анимизм, поклонение предкам и веру в переселение душ, возводя главу семейства до уровня всемогущего единственно истинного Господа, братья, жены и дети которого стали простыми ангелами. А лезущий не в свои дела брат стал злом, повелителем джиннов и ифритов, а также покровителем всех колдунов. Эль-Мюрид выступал против колдовской практики с непонятной для слушателей страстью. Главный его аргумент состоял в том, что именно колдовство принесло гибель империи. Слава Ильказара и надежда на его возвращение проходили основной темой во всех проповедях Эль-Мюрида.

Основным пунктом разногласий в Эль-Аквиле стал запрет на молитвы низшим богам. Слушатели Эль-Мюрида привыкли обращаться за помощью к «узким специалистам», в особенности Мухрайну, покровителю региона, которому были посвящены храмы Аль-Габы.

Путь, однако, привел Эль-Мюрида не в Аль-Габу, но на то место, где его нашел имам Ридия. Сперва он не понял, что́ его туда повлекло, но решил, что ищет нечто, когда-то здесь оставленное и полностью забытое. Нечто, спрятанное им в последний миг, прежде чем его оставил разум. Нечто, что дал ему ангел.

В памяти возникали обрывочные видения некоего талисмана – могущественного амулета в виде браслета с живым камнем. Ангел говорил, это доказательство, которое потребуется, чтобы убедить неверующих.

Но он не помнил, где спрятал амулет. Он рыскал в окрестностях высохшего вади, которое когда-то помешало ему самостоятельно добраться до Эль-Аквилы.

– Что ты там делаешь? – послышался сверху голос Насефа.

– Ты меня напугал, Насеф.

– Что ты делаешь?

– Ищу кое-что. Я спрятал его тут. Его ведь не нашли? Здесь вообще что-нибудь находили?

– Кто? Священнослужители? Только оборванного, истощенного сына торговца солью. Что ты спрятал?

– Теперь вспомнил. Под валуном, похожий на черепаший панцирь. Где он?

– Вон там есть похожий.

Валун обнаружился всего в ярде от того места, где аль-Ассад нашел мальчика. Эль-Мюрид попытался поднять камень, но ему не хватило сил.

– Давай помогу. – Насеф оттолкнул его в сторону, зацепившись рукавом за шип чахлого пустынного кустарника. – Ох… мать точно устроит мне выволочку.

– Помоги мне!

– И отец тоже, если узнает, что я тут был.

– Насеф!

– Ладно-ладно. – Он навалился на камень. – Как ты до этого его двигал?

– Не знаю.

Вместе они опрокинули валун набок.

– Ого, что это? – спросил Насеф.

Эль-Мюрид осторожно извлек амулет из каменистой почвы, стряхнув землю с изящного золотого браслета. Драгоценный камень светился даже на утреннем солнце.

– Мне дал его ангел. Как доказательство для сомневающихся.

Насефа амулет впечатлил, хотя и вызвал у него скорее тревогу, чем восторг.

– Тебе, пожалуй, стоит идти, – нервно посоветовал он. – Все селение собирается в храме.

– Они что, думают, их будут развлекать?

– Они думают, будет что-то интересное, – уклончиво ответил Насеф.

Эль-Мюрид уже замечал за ним подобную уклончивость. Насеф не хотел, чтобы его поймали на слове – на какую бы тему ни шел разговор. Они зашагали в сторону Аль-Габы. Друг постепенно отставал, и Эль-Мюрид прекрасно его понимал – Насефу еще предстояло жить с Мустафом.

В храме собрались все, как из Эль-Аквилы, так и из Аль-Габы. Атмосфера в храмовом саду напоминала праздничную, но Эль-Мюрид не встретил ни одной дружеской улыбки. Под покровом веселья скрывалась злоба. Эти люди пришли увидеть чью-то боль и страдания.

Он думал, что сможет преподать им урок, вступив в спор с настоятелем и тем самым вскрыв все недомыслие, присущее старым догмам и обычаям. Но он почувствовал охватившую их страсть и понял: она требует столь же страстного ответа, реально показывающего, на что способен Эль-Мюрид. Молниеносно приняв решение, он словно увидел себя со стороны, став лишь еще одним зрителем, наблюдающим за выступлением Эль-Мюрида.

– На меня снизошла сила Всевышнего! – воскликнул он, воздев к небу руки. – Дух Господень движет мною! Узрите же, идолопоклонники, погрязшие в грехе и слабой вере! Часы врагов Всевышнего сочтены! Есть лишь один Господь, и я его Ученик! Следуйте за мной или горите навеки в аду!

Он с размаху ударил оземь правым кулаком, и камень в амулете ярко вспыхнул. С неба, многие месяцы не видевшего ни облачка, ударила молния, выжигая неровный шрам поперек храмового сада. В воздух взлетели обгоревшие лепестки.

В голубом небе прогрохотал гром. Женщины закричали, мужчины закрыли уши. Одна за другой, подобно быстрым коротким копьям, ударили еще шесть молний, разнося и сжигая прекрасные цветочные клумбы.

В наступившей тишине Эль-Мюрид направился прочь размеренным и целеустремленным шагом. Сейчас он был не ребенком и не мужчиной, но воплощением стихии, столь же ужасной, как ураган. Он двинулся в сторону Эль-Аквилы, и толпа устремилась за ним, охваченная ужасом, но влекомая непреодолимой силой. За ним пошли даже братья из храма, никогда не покидавшие Аль-Габу.

Эль-Мюрид остановился возле высохшего оазиса, где когда-то чистая вода ударялась о подножия финиковых пальм.

– Я Ученик! – вскричал он. – Я орудие Всевышнего! Я воплощение славы и могущества!

Схватив весивший больше ста фунтов камень, он без особых усилий поднял его над головой и швырнул в засохший ил. В безоблачном небе продолжал грохотать гром. В песок пустыни ударяли молнии. Женщины вскрикнули, мужчины заслонили глаза. Внезапно спекшийся ил потемнел, наполняясь влагой.

Эль-Мюрид развернулся к Мустафу и настоятелю:

– Так вы называли меня глупцом и еретиком? Говорите, служители ада. Покажите мне силу, которая есть в вас.

В стороне собралась горстка новообращенных, души которых он завоевал раньше. На их лицах сиял благоговейный восторг и нечто похожее на почитание. Насеф держался где-то посередине, пока не решив, к какой группе примкнуть.

Настоятеля, однако, происходящее нисколько не впечатляло, и его вызывающая поза говорила о том, что никакие доказательства на него не подействуют.

– Это все спектакль, – проворчал он. – Сила того зла, о котором ты твердишь в своих проповедях. Ты не сделал ничего такого, чего не сумел бы любой достаточно опытный чародей.

Эль-Мюрид воспринял запретное слово будто удар железной перчаткой по лицу. В основе всех его проповедей лежала иррациональная, необъяснимая ненависть к колдовству. Именно эта часть его доктрины больше всего приводила в замешательство слушателей, поскольку, казалось, не имела отношения к другим поучениям.

– Да как ты смеешь? – Эль-Мюрид задрожал от ярости.

– Неверный! – крикнул кто-то, и его возглас подхватили другие. – Еретик!

Эль-Мюрид развернулся кругом. Неужели они насмехались над ним?

Но крики новообращенных были адресованы настоятелю.

Кто-то швырнул камень, разбив лоб священнослужителю, и тот упал на колени. Следом полетели еще камни. Большинство сельчан разбежались. Личные помощники настоятеля, двое умственно отсталых братьев, которые были моложе остальных, схватили его за руки и поволокли прочь. Новообращенные Эль-Мюрида последовали за ними, швыряя камни.

Мустаф преградил им путь, собрав группу людей. Воздух сотрясали гневные ругательства, замелькали кулаки. В руках появились ножи.

– Прекратите! – крикнул Эль-Мюрид.

То был первый из бунтов, которые в течение многих лет следовали за ним, подобно заразной болезни. Лишь его вмешательство не дало свершиться кровопролитию.

– Прекратите! – прогремел он, поднимая к небу правую руку. Амулет вспыхнул, освещая лица золотым сиянием. – Спрячьте клинки и идите по домам, – велел он своим последователям.

Снизошедшая на него Сила никуда не девалась, и он уже не был ребенком. Повелительный тон его заставлял повиноваться любого. Его последователи убрали ножи и попятились. Он задумчиво взглянул на них: все они были молоды, некоторые даже моложе его самого.

– Я пришел к вам не для того, чтобы вы проливали кровь друг друга, – сказал он и повернулся к главе клана эль-хабиб. – Мустаф, я приношу свои извинения. Я вовсе этого не хотел.

– Ты проповедуешь войну. Священную войну.

– Против неверных. Языческих народов, взбунтовавшихся против империи. Но не брата против брата. Не избранного против избранного. – Он снова посмотрел на молодежь, с удивлением увидев среди нее несколько девушек. – Не сестры против брата, не сына против отца. Я пришел объединить священную империю силой Всевышнего, чтобы избранные снова могли занять причитающееся им по праву место среди народов. Чтобы они возлюбили единственного истинного Господа, которому следует поклоняться, как подобает избранным.

Мустаф покачал головой:

– Полагаю, ты желаешь добра. Но куда бы ты ни шел, за тобой будут следовать мятежи и раздоры, Мика аль-Рами.

– Я Эль-Мюрид. Я Ученик.

– Вражда станет постоянной спутницей в твоем странствии, Мика. И странствие это уже началось. Я не потерплю подобного среди клана эль-хабиб, и ты навсегда изгнан с его земель. Строже наказывать не стану – из уважения к твоей семье и тем испытаниям, что ты пережил в пустыне.

И еще из страха перед амулетом Эль-Мюрида – но об этом он промолчал.

– Я Эль-Мюрид!

– Мне все равно, кто ты и что ты. Я не потерплю подстрекательств к насилию на моей территории. Я даю тебе лошадь и деньги, о которых ты просил, и все необходимое для путешествия. Ты покинешь Эль-Аквилу сегодня же вечером. Я, Мустаф абд-Расим ибн Фарид эль-Хабиб, все сказал. И не перечь мне.

– Отец, ты не можешь…

– Молчи, Мерьем. Что ты делала среди этого сброда? Почему ты не с матерью?

Девочка попыталась возражать, но Мустаф резко ее оборвал:

– Я был глупцом. Ты начинаешь мыслить как мужчина. С этим покончено, Мерьем. С этой минуты ты останешься с женщинами и будешь выполнять женскую работу.

– Отец!

– Ты меня слышала. Мика, ты тоже меня слышал. Уходите.

Его новообращенные готовы были снова ввязаться в драку, но он их разочаровал.

– Нет, – сказал он. – Царству Мира пока не пришло время бросить вызов неверным в светской власти, сколь бы порочны те ни были. Терпите. Наш час придет.

Мустаф побагровел:

– Не провоцируй меня, мальчик.

Повернувшись к главе клана эль-хабиб, Эль-Мюрид сложил перед собой руки, правую поверх левой, и камень в амулете ярко вспыхнул перед Мустафом. Молча и даже не дрогнув, он посмотрел главе клана в глаза.

Мустаф сдался первым, переведя взгляд на амулет. Сглотнув ком в горле, он направился в сторону селения. Эль-Мюрид неспеша последовал за ним. Приспешники окружили его, осыпая утешительными обещаниями, но он не обращал на них внимания. Мысли его были заняты Насефом, который все еще не сделал выбор. Интуиция подсказывала, что Насеф ему пригодится. Этот юноша мог стать краеугольным камнем его будущего. Прежде чем уйти, следовало завоевать душу Насефа.

Эль-Мюрида охватывали столь же двойственные чувства к Насефу, как и сына Мустафа – к Эль-Мюриду. Насеф был умен, бесстрашен, стоек и опытен. Но в нем была некая темная черта, которая пугала Ученика. В душе сына Мустафа таилось столько же потенциала для зла, как и для добра.

– Нет, я не стану бросать вызов Мустафу, – сказал Эль-Мюрид уговаривающим его спутникам. – Я излечился от немощи, и пришла пора отправиться в странствие. Когда-нибудь я вернусь. Продолжайте мое дело, пока меня не будет. И к моему возвращению покажите мне образцовое селение.

Он начал очередной урок, пытаясь дать им орудия, которые понадобятся, чтобы успешно нести его учение.

Выехав из Эль-Аквилы, он даже не оглянулся, сожалея лишь об одном: что ему не представилось возможности еще раз попытаться убедить Насефа. Эль-Аквила стала лишь началом пути, хотя и не столь удачным, как он надеялся. Он не сумел склонить на свою сторону никого из важных персон. Священнослужители и светские представители власти попросту отказывались его слушать. Следовало найти какой-то способ, чтобы открыть их уши и разум.

Он выбрал путь, обратный тому, по которому двигался караван отца. Ему хотелось задержаться там, где погибла его семья.

Ангел говорил Эль-Мюриду, что ему предстоит немалый труд и что он встретит сопротивление тех, кто не желал отказываться от старых обычаев. Тогда он не поверил – как можно отвергнуть истину? Она была столь очевидна и прекрасна, что могла потрясти любого.

Отъехав на две мили к востоку от Эль-Аквилы, он услышал стук копыт. Оглянувшись, он увидел нагонявших его двух всадников. Узнал их не сразу – до этого он видел их лишь мельком, когда те помогали побитому камнями настоятелю бежать из оазиса. Что они замышляли? Он попытался не обращать на них внимания, вновь глядя на восток, но тревога не отступала. Вскоре стало ясно, что его преследуют. Снова оглянувшись, он обнаружил, что их разделяет всего десяток ярдов. В руках всадников сверкнула сталь.

Он пришпорил коня, и белый жеребец устремился вперед, едва его не сбросив. Наклонившись, он прильнул к лошадиной шее, даже не пытаясь управлять конем. Всадники мчались следом. Только теперь он осознал страх, который не успел пережить, когда попал в засаду караван отца. Он не мог поверить, что зло столь скоро почувствует угрозу.

Бегство привело в ущелье, где погибла его семья. Он развернулся, обогнув груду причудливой формы валунов, и обнаружил, что всадники уже его ждут. Конь присел на задние ноги, пытаясь избежать столкновения, и Эль-Мюрид свалился с его спины. Перекатившись по твердой земле, он начал судорожно искать укрытие. Оружия у него не было – он поверил в защиту Всевышнего…

Он начал молиться. В ущелье прогрохотали копыта, послышались крики. Лязгнула сталь. Кто-то застонал. А потом все закончилось.

– Выходи, Мика, – позвали в наступившей тишине.

Выглянув из-за камней, он увидел двух лошадей без всадников и два лежащих на каменистой земле тела. Над ними возвышался Насеф верхом на большом черном жеребце, сжимая в руке окровавленный клинок. Позади него виднелись трое юношей из Эль-Аквилы, а также Мерьем и еще одна девушка.

Эль-Мюрид выполз наружу:

– Откуда вы взялись?

– Мы решили пойти с тобой. – Насеф спрыгнул на землю и с презрением вытер клинок о грудь мертвеца. – Священнослужители… Посылают полудурков убивать.

Сами братья не были священнослужителями, лишь храмовыми сторожами, о которых заботился настоятель взамен на черную работу в монастыре.

– Но как вы тут оказались? – спросил Эль-Мюрид.

– Мерьем увидела, как они выехали следом за тобой. Мы уже раньше обсуждали, что делать, но после этого решили окончательно. Через холмы, а не вокруг них ведет антилопья тропа, и я поехал по ней. Я был уверен, что они позволят тебе добраться сюда, а потом сделают вид, будто ты снова нарвался на бандитов.

Эль-Мюрид остановился над мертвыми братьями, и к глазам его подступили слезы – бедняги были всего лишь орудиями в руках зла. Присев, он помолился за их души, хотя особо не надеялся, что Всевышний проявит к ним милость. Его Господь был ревнив и мстителен.

– Что ты собираешься сказать отцу? – спросил он, закончив.

– Ничего. Мы идем с тобой.

– Но…

– Тебе нужен кто-то еще, Мика. Разве тому только что не было подтверждения?

Помедлив, Эль-Мюрид крепко обнял Насефа:

– Рад, что ты пришел, Насеф. Я за тебя беспокоился.

Насеф покраснел. Сыновья Хаммад-аль-Накира часто вели себя вызывающе, но нежные чувства проявляли редко.

– Поехали, – сказал он. – Нам предстоит долгий путь, если мы не хотим провести ночь в пустыне.

Эль-Мюрид обнял его еще раз:

– Спасибо, Насеф. Если бы ты знал, как много это для меня значит…

Он обошел остальных, пожимая руки парням и целуя руки девушек.

– А я не заслужила объятий? – поддразнила его Мерьем. – Ты что, больше любишь Насефа?

Эль-Мюрид смутился. Похоже, Мерьем не собиралась прекращать свои игры. Он решил вывести ее на чистую воду:

– Иди сюда.

Она подошла, и он обнял ее, что разозлило Насефа и повергло девочку в полное замешательство. Эль-Мюрид рассмеялся. Один юноша привел его коня.

– Спасибо.

Всемером они начали долгий путь, занявший годы. Эль-Мюрид считал число семь счастливым, но оно не принесло ему удачи. Ему предстояли бесчисленные ночи разочарований и уныния, прежде чем его проповеди принесли плоды. Слишком многие сыновья Хаммад-аль-Накира отвергали его или были попросту слепы к истине.

Но он был настойчив, и каждая проповедь приносила ему одну или две завоеванные души. Число последователей росло, и они разносили его проповеди дальше.

2

Семена ненависти, корни войны

Гаруну было шесть лет, когда он впервые встретил Эль-Мюрида.

Его брат Али забрался в пролом в старой стене сада.

– Во имя бороды Господней! – воскликнул Али. – Хеда, Мустаф, Гарун – идите взгляните!

Их учитель Мегелин Радетик хмуро посмотрел на него:

– Али, слезай оттуда.

Мальчик не обращал на него внимания.

– И как мне вбить хоть что-то в головы этим маленьким дикарям? – пробормотал Радетик. – Можешь хоть что-то с ними сделать? – спросил он их дядю Фуада.

На строгом лице Фуада мелькнула едва заметная улыбка, говорившая: «Могу, но не буду». Он считал своего брата Юсифа дураком из-за того, что тот тратит деньги на женоподобного иноземного учителя.

– Это же Дишархун. Чего ты ожидал?

Радетик покачал головой. В последнее время таким был ответ Фуада почти на все. И еще этот варварский праздник… Он означал потерянные недели в деле – и без того безнадежном – по обучению отпрысков валига. Им пришлось преодолеть почти три сотни миль от Эль-Асвада до самого Аль-Ремиша ради празднеств и молитвы. Глупо. Хотя за кулисами праздника наверняка решались некие важные политические дела.

Ученые из Хеллин-Даймиеля были известными скептиками, считая любую веру фарсом. И еще большим скептиком был Мегелин Радетик, что часто приводило к ожесточенным спорам с его работодателем Юсифом, валигом Эль-Асвада. В итоге на сцене появился Фуад, младший брат Юсифа и главный задира в семье, который всегда оказывался под рукой, чтобы защитить детей от ереси Хеллин-Даймиеля.

– Скорее! – настаивал Али. – А то всё пропустите!

Все, кто следовал через Королевский двор, от лагерей паломников до Святейших храмов Мразкима, вынуждены были двигаться по одной пыльной улице за стеной двора-класса Радетика. То был первый раз, когда кто-то из его учеников присоединился к отцам во время Дишархуна. До этого никто из них не видел ни Аль-Ремиша, ни его праздничных представлений.

– Великая Священная неделя, – мрачно пробормотал Радетик. – Весеннее причащение. И кому все это нужно?

Для него, однако, это тоже был первый визит, и в каком-то смысле он пребывал в не меньшем восторге, чем дети.

Должность учителя он занял для того, чтобы изучать примитивные политические процессы в Сахеле и его окрестностях. Беспрецедентный вызов, каковым стала мессианская фигура Эль-Мюрида, давала интересную возможность исследовать культуру, подвергшуюся серьезным испытаниям. Радетик занимался изучением эволюции идеального правления, в особенности – монолитного государства, пытающегося выжить, приспосабливаясь к меняющемуся восприятию подданных, считавших, что их лишили прав. То была весьма утонченная и непростая область исследований, и любые выводы становились объектом нападок.

Коллеги в Ребсамене считали его сделку с Юсифом немалым успехом. Скрытный народ Хаммад-аль-Накира всегда был девственной территорией для ученых. Радетик, однако, начинал сомневаться, что возможность стоила всех страданий, которые ему приходилось терпеть.

Лишь маленький Гарун не отвлекся от урока – все остальные толкались вокруг Али, ища место получше.

– Ладно, иди и ты тоже, – сказал Радетик оставшемуся ученику.

Гарун был единственным светлым пятном, которое сумел найти Радетик в этой невежественной пустыне. И Гарун был единственной причиной, по которой Радетик не стал посылать Юсифа в ад со всеми его суевериями. Мальчик выглядел крайне многообещающе.

Остальные? Братья и двоюродные братья Гаруна, а также дети сторонников Юсифа, пользовавшихся его покровительством? Они были обречены. Им предстояло стать копиями отцов – невежественными, суеверными, кровожадными дикарями, новыми меченосцами в бесконечной кавалькаде набегов и стычек, являвшихся для этих людей смыслом жизни.

Радетик никогда бы никому не признался, и меньше всего самому себе, но он любил маленького бесенка по имени Гарун. Он следовал за мальчиком, в тысячный раз размышляя над загадкой валига. Положение Юсифа примерно равнялось положению герцога. Он был двоюродным братом короля Абуда, и у него имелись все причины защищать сложившиеся устои, ибо любые перемены могли принести немало потерь. Однако он мечтал покончить с бесконечными убийствами, составлявшими часть традиционного образа жизни в пустыне, по крайней мере в своих владениях. В каком-то смысле, пусть и не столь агрессивно, он был революционером, как Эль-Мюрид.

Кто-то из мальчиков постарше подсадил Гаруна на стену, и тот уставился на открывшееся перед ним зрелище, словно пораженный невообразимым чудом. Любимец Радетика был строен и смугл, с темными глазами и ястребиным носом – уменьшенная копия отца. Даже в шесть лет он прекрасно понимал, какое положение занимает. Поскольку Гарун был лишь четвертым сыном, он был обречен стать главным шагуном провинции, командиром горстки солдат-чародеев, служивших в семейной коннице.

Валигат Юсифа был обширен, а войска многочисленны, поскольку формально включали всех мужчин, способных носить оружие. Гаруну предстояло взять на себя немалую ответственность, в полной мере овладев искусством чародея. Уже сейчас Радетик делил своего ученика с учителями-чародеями из Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени, Гор Тысячи Колдунов. Великие адепты начинали свое образование тогда же, когда учились говорить, но редко достигали вершин могущества раньше, чем вступали в пору расцвета сил. Юношеские годы решали, светит ли тебе самодисциплина, и достичь ее надлежало до периода созревания и всего, что вытекает из оного.

Радетик протолкался сквозь стайку детей:

– Будь я проклят!

Фуад оттащил его назад:

– Кто бы сомневался. – Он занял место Радетика. – Ох ты!.. Женщина с открытым лицом! Учитель, ты вполне можешь отпустить детей – они теперь ни за что не успокоятся. Пойду лучше скажу Юсифу, что они здесь.

Взгляд Фуада стал похотливым, словно у озабоченного самца. Радетик был уверен, что у него встало между ног.

«До чего же странные эти обычаи пустыни», – подумал он.

Слухи ползли по Королевскому двору уже много дней. Неужели Эль-Мюрид в самом деле осмелился явиться в Храмы?

Радетик снова протолкался к щели и уставился на идущих.

Женщина оказалась моложе, чем он ожидал. Она ехала на высоком белом верблюде, и впечатление, которое вызывало ее открытое лицо, полностью затмевало юношу с диким взглядом, сидевшего на белой кобыле. Вдобавок Эль-Мюрид казался совершенно неприметным на фоне еще одного мужчины, ехавшего на большом черном жеребце. «Это наверняка Насеф», – подумал Радетик. Драчун и скандалист, который командовал личной стражей Эль-Мюрида, носившей эффектное имя Непобедимых, брат жены Ученика.

– Эль-Мюрид… Ты отважный бандит, сынок, – пробормотал Радетик, вдруг обнаружив, что восхищается высокомерием юноши.

Любой, кто мог сунуть нос в дела священнослужителей, был на хорошем счету у Мегелина Радетика.

– Ребята, слезайте. Идите к отцам. Хотите, чтобы вас отхлестали плетьми?

Таково было наказание за взгляд на обнаженное лицо женщины. Ученики убежали – все, кроме Гаруна.

– Это правда Эль-Мюрид? Которого отец зовет Маленьким Дьяволом?

– Да, это он, – кивнул Радетик.

Гарун поспешил за братьями:

– Али! Погоди! Помнишь, когда Сабба пришел в Эль-Асвад?

Мегелин заподозрил неладное. Те рожденные под несчастливой звездой мирные переговоры с Саббой-и-Хассаном не принесли ничего, кроме дурной крови. Он последовал за учениками.

Он предупреждал Юсифа, составляя гороскоп за гороскопом, и каждый из них был чернее предыдущего. Но Юсиф отвергал научный подход к собственной жизни.

В сыновьях Хаммад-аль-Накира таилась врожденная, но невинная жестокость. В их языке даже не было слов, чтобы выразить понятие «жестокость к врагу».

Гарун оглянулся и помедлил, заметив, что Радетик за ним наблюдает. Но желание произвести впечатление на братьев превозмогло здравый смысл. Схватив набор юного шагуна, он бросился за ними на улицу.

Радетик пошел следом. Возможно, он и не мог помешать их проказам, но у него могла появиться возможность проникнуть за завесу тайны, окружавшей крах переговоров с Саббой-и-Хассаном.

И тайна эта оказалась до ужаса простой.

Шагун был в не меньшей степени фокусником, чем истинным чародеем. Гарун тратил по часу в день, тренируя ловкость рук, которая могла бы однажды повергнуть в благоговейный трепет чересчур доверчивых. Среди его простых инструментов имелась духовая трубка, которую он мог спрятать в кулаке и, изобразив кашель, выстрелить камешком в костер или стрелкой в ничего не подозревающего врага.

Гарун выбрал стрелку и дунул, целя в бок белой лошади.

Та заржала, встав на дыбы, и Эль-Мюрид свалился к ногам Гаруна. Взгляды их встретились. Вид у Эль-Мюрида был озадаченный. Попытавшись встать, он упал – у него оказалась сломана лодыжка.

Братья Гаруна начали насмехаться над пострадавшим юношей.

– Предзнаменование! – крикнул сообразительный священнослужитель. – Ложных пророков ждет неизбежное падение!

Его возглас подхватили другие, уже давно мечтавшие выставить Эль-Мюрида на посмешище. Между разными группировками завязалась толкотня.

Гарун и Эль-Мюрид продолжали смотреть друг на друга, словно предвидя будущее, и притом мрачное.

Насеф заметил духовую трубку, и его меч со звоном выскользнул из ножен. Острие оцарапало кожу в дюйме над правым глазом Гаруна. Мальчику грозила бы смерть, если бы Радетик промедлил. Сторонники роялистов взревели, в руках появилось оружие.

– Похоже, хлопот не оберешься. Пошли отсюда, дурачок ты этакий.

Подхватив Гаруна с земли, Радетик перебросил его через плечо и поспешил к шатру своего работодателя. Во время Дишархуна все – не важно, совершали ли они паломничество в Аль-Ремиш или нет, – жили неделю в шатрах.

На улице они встретили Фуада. До того уже дошли преувеличенные слухи об убийстве, и он был вне себя от гнева. Будучи рослым мужчиной с репутацией дикаря, Фуад в ярости превращался в настоящего зверя. В руке он держал боевой клинок, на вид достаточно большой, чтобы обезглавить одним ударом быка.

– Что случилось, учитель? С ним все в порядке?

– В основном перепугался. Поговорю лучше с Юсифом.

Он попытался скрыть кровотечение – Фуад куда меньше умел держать себя в руках, чем другие его земляки.

– Он ждет.

– Похоже, мне стоит брать на каждую встречу с ним какого-нибудь раненого мальчишку.

Фуад бросил на него полный яда взгляд.

Крики и звон клинков вокруг Эль-Мюрида становились все яростнее. Во время Дишархуна любые драки запрещались, но сыновья Хаммад-аль-Накира были не из тех, чьи порывы мог бы ограничить закон. Появились всадники с круглыми черными щитами, украшенными грубым изображением красного орла Королевского дома.

Радетик поспешил к шатру своего работодателя.

– Что случилось? – спросил Юсиф, как только понял, что рана Гаруна не представляет опасности, и отправил прочь многочисленных прихлебателей. – Гарун, рассказывай первым.

Мальчик был слишком перепуган, чтобы пытаться что-то сочинять.

– Я… я дунул из своей трубки. Хотел попасть в лошадь. Я даже не думал, что с ним может что-то случиться.

– Мегелин?

– Собственно, так и было. Дурацкая шутка. Я бы возложил вину на старших, которые подают молодым дурной пример. Однако я уже слышал про Саббу-и-Хассана.

– То есть?

– Насколько я понимаю – в контексте подобной же шутки. Ваши дети еще более примитивны и непосредственны, чем взрослые.

– Гарун? Это правда?

– Гм?

– Ты проделал то же самое с Саббой-и-Хассаном?

Радетик едва заметно улыбнулся, заметив, как мальчик сражается с готовой сорваться с губ ложью.

– Да, отец.

В шатер вернулся Фуад, уже успевший успокоиться.

– Учитель? – спросил Юсиф.

– Да, валиг?

– Какого дьявола они болтаются по улицам? Им положено быть на уроке.

– Будь серьезнее, Юсиф, – вмешался Фуад. – Только не говори, будто ты уже слишком стар, чтобы помнить молодость. – Валигу был сорок один год. – Сейчас Дишархун. Женщина была без вуали. Думаешь, твой учитель – чудотворец?

Радетика удивили слова Фуада. Ранее тот ясно дал ему понять, что если учитель не обучает владению оружием, в нем нет никакого смысла. Воину-вождю никакого другого образования не требовалось. Писцов и бухгалтеров можно было найти и среди рабов. К тому же Фуад недолюбливал Радетика. Что могло стать причиной столь хорошего его настроения? Радетик встревожился:

– Гарун!

Мальчик неохотно приблизился к отцу и без единого крика вытерпел заданную ему трепку. Впрочем, он нисколько не раскаялся, что разозлило Юсифа, который никогда прежде не наказывал детей при посторонних. И все же Радетик подозревал, что его работодатель не так уж и недоволен.

– А теперь иди и поищи братьев. Скажи, пусть немедленно идут сюда и держатся подальше от неприятностей.

Мальчик выбежал из шатра. Юсиф посмотрел на Фуада:

– До чего же дерзкий сорванец.

– Думаю, весь в отца. Ты сам был такой же.

Гарун был любимцем Юсифа, хотя валиг тщательно это скрывал. Радетик подозревал, что его наняли именно ради этого мальчика. Остальных швырнули на его уроки в тщетной надежде, что и к ним пристанет патина мудрости.

Гаруну наверняка бы понравилась жизнь ученого. Когда поблизости не было старших братьев, он не скрывал своей натуры. Собственно, он сам говорил Радетику, что, когда вырастет, хотел бы стать таким же, как учитель. Мегелина его слова обрадовали, но вместе с тем и смутили. Для шестилетнего мальчишки Гарун проявлял немалую решимость, следуя предназначению, данному ему по праву рождения, и вел себя так, словно был вдвое старше. Столь суровый и невозмутимый фатализм редко встречался у кого-либо моложе тридцати, и Мегелин всерьез беспокоился о судьбе мальчика.

– Юсиф, – продолжал Фуад, – это тот самый переломный момент, которого мы ждали. На этот раз у нас есть хороший, надежный как скала повод.

Радетик с удивлением понял, что Фуад говорит об Эль-Мюриде. Для него это стало откровением. Он не подозревал, что обладающие властью могут бояться Ученика – пятнадцатилетнего юноши, который, как и они сами, пришел в Аль-Ремиш, чтобы участвовать в праздновании Дишархуна и крестить новорожденную дочь в Святейших храмах Мразкима. Они лгали ему и, возможно, самим себе лишь ради того, чтобы скрыть страх.

И все из-за религиозной чепухи.

– Валиг, это выглядит глупо и варварски, – проворчал Радетик. – Даже трогательно. Парень сумасшедший. Он крестится каждый раз, когда проповедует. Вряд ли стоит в чем-то его обвинять. Пусть у него будет своя Священная неделя. Пусть говорит, если хочет. В Аль-Ремише его все равно поднимут на смех.

– Позволь мне дать хорошего пинка этому своднику с рыбьей физиономиею! – прорычал Фуад.

Юсиф умиротворяюще поднял руку:

– Успокойся. У него есть право на свое мнение. Даже если оно неверное.

Фуад замолчал.

Юсиф полностью подчинил себе младшего брата. Фуад, казалось, не обладал ни воображением, ни собственными стремлениями. Он был зеркальным отражением Юсифа, длинной правой рукой валига, молотом, ковавшим чужие мечты. Это вовсе не означало, что он всегда был со всем согласен. Иногда они с Юсифом яростно спорили, особенно когда последний проталкивал какое-либо новшество. Порой Фуад даже выигрывал. Но в любом случае, как только решение оказывалось принято, он готов был стоять за него насмерть.

– Валиг…

– Помолчи немного, Мегелин. Позволь мне объяснить, в чем ты ошибаешься. – Юсиф поправил подушки. – Разговор будет долгим. Устраивайся поудобнее.

По мнению Радетика, шатер Юсифа был обставлен в кричащем, варварском стиле. Сыновья Хаммад-аль-Накира, когда могли себе это позволить, окружали себя яркими красками. Радетик словно наяву слышал, как сталкиваются друг с другом красное, зеленое, желтое и голубое вокруг Юсифа.

– Фуад, поищи чего-нибудь выпить, а я пока начну наставлять нашего наставника. Мегелин, ты не прав, поскольку слишком убежден в правильности своей точки зрения. Оглядываясь вокруг, ты не видишь культуру. Ты видишь варваров. Ты слышишь наши религиозные споры и не можешь поверить в их серьезность. Да, многие мои соплеменники тоже в них не верят. Но большинство – верят.

Что касается Эль-Мюрида и его приспешника, – продолжал он, – ты видишь лишь безумного мальчишку и бандита. Я же вижу огромную проблему. Мальчишка говорит то, что каждый желает услышать и во что желает поверить. А Насефу, возможно, вполне хватит таланта, чтобы создать новую империю Эль-Мюрида. Вдвоем они могут выглядеть невероятно привлекательно для наших детей, у которых нет иной надежды возродить былое величие. Ты воспринимаешь Насефа как бандита, поскольку он грабил караваны. Но выдающимся и опасным человеком его делают не преступления, но та ловкость, с которой он их совершал. Если когда-нибудь он перейдет от грабежей во имя Господа к войне во имя Господа – да поможет нам Господь, ибо, скорее всего, нас уничтожат.

Мегелин, никто не собирается смеяться над речами Эль-Мюрида, – сказал Юсиф в завершение. – Никто. А речи его столь же опасны, как умение Насефа сражаться. Они творят оружие, в котором нуждается Насеф, чтобы стать кем-то большим, чем обычный бандит.

Вернулся Фуад с похожим на лимонад напитком. Мегелин и Юсиф взяли свою долю. Фуад молча уселся в стороне.

– И Фуад еще удивляется, почему я считаю вас варварами, – заметил сидевший на алой подушке Радетик, сделав глоток.

– Мой брат никогда не бывал в Хеллин-Даймиеле. Зато я бывал и могу поверить, что твои соотечественники уморили бы мессию смехом. Вы все циники. И вы не нуждаетесь в подобного рода вожде. Но мы нуждаемся в нем, Мегелин. Моя душа жаждет кого-то такого, как Эль-Мюрид. Он говорит в точности то, что моя душа желает услышать. Мне хочется верить, что мы – избранный народ. Мне хочется верить, что наше предназначение – править миром. Мне хочется чего угодно, лишь бы прошедшие после Падения столетия чего-то стоили. Мне хочется верить, что само Падение – дело рук зла. И Фуаду тоже хочется в это верить. Мой двоюродный брат-король тоже наверняка охотно бы в это поверил. Увы, мы слишком стары и можем понять, что все это – лишь воздушные замки. Смертельные воздушные замки.

– Мегелин, этот парень – торговец смертью. Он помещает ее в красивую обертку, но продает очередное Падение. Если мы пойдем за ним, если мы вырвемся из Хаммад-аль-Накира ради того, чтобы обратить в свою веру язычников и возродить империю, – мы погибнем. Те из нас, кто побывал на другом краю Сахеля, понимают, что тамошний мир – вовсе не тот, который завоевал Ильказар. У нас нет стольких людей, ресурсов, оружия и дисциплины, как у западных королевств.

Радетик кивнул. Этот народ безнадежно задавят числом в любой войне с Западом. Война, как и все прочее, эволюционировала. Но тот ее стиль, который знали сыновья Хаммад-аль-Накира, эволюционировал в направлении, подходящем лишь для пустыни.

– Но его джихад пока что меня не пугает, – продолжал Юсиф. – Меня пугает борьба, которая может начаться здесь. Сперва он должен завоевать собственную родину. А для этого ему придется вспороть брюхо Хаммад-аль-Накира. И потому мне хочется заранее вырвать ему клыки – любыми средствами, честными или нечестными.

– Вы живете по другим правилам, – заметил Радетик, для которого эти слова уже стали любимой фразой. – Мне нужно подумать о том, что ты сказал.

Допив напиток, он встал, кивнул Фуаду и вышел. Усевшись у входа в шатер в позе для медитации, он слушал, как Юсиф объясняет Фуаду, каким образом обратиться к королю Абуду с новостью о появившейся возможности. Мысль о глупости и несправедливости подобного поступка повергла его в такую тоску, что он полностью отвлекся от их разговора, созерцая окрестности.

Королевский двор занимал пять акров вдоль юго-западного края храмов Мразкима, религиозного сердца Хаммад-аль-Накира. Поскольку сейчас был Дишархун, двор кишел королевской родней, подхалимами и искателями монаршей благосклонности. Большинство капитанов, шейхов и валигов привезли с собой всех своих домочадцев. Торговцы и ремесленники, надеявшиеся добиться хоть какого-то преимущества над конкурентами, в буквальном смысле осаждали границы владений. Повсюду бродили послы и иноземные торговые посредники. Смесь всевозможных запахов сбивала с ног. Шум толпы людей, животных, машин и насекомых сливался в сплошной гул.

А за пределами этого безумного муравейника простирались обширные лагеря обычных паломников. Их палатки заполняли склоны долины, в которой стояла столица и Храмы. В этом году паломников было на многие тысячи больше обычного, поскольку слухи о визите Эль-Мюрида распространялись несколько месяцев. Люди пришли сюда, не желая пропустить неизбежное столкновение между несогласными и властью.

«Юсиф играет с огнем», – подумал Радетик, глядя, как Фуад направляется к похожему на дворец шатру Абуда. Эта монархия, в отличие от ее предшественницы в Ильказаре, не правила посредством указов. Сегодня даже самому несносному демагогу не могли отказать в праве высказаться перед судом в свою защиту.

Гарун робко подошел к учителю и сел рядом, вложив ладошку в руку Радетика.

– Порой, Гарун, твои проказы тебе только во вред. – В голосе Радетика, однако, не чувствовалось упрека, и слова его тронули мальчика, даже если и показались ему неискренними.

– Я что-то сделал не так, Мегелин?

– На этот счет есть разные мнения. – Радетик окинул взглядом толпу. – Тебе стоит сперва думать, Гарун, а потом уже действовать. Это самый большой недостаток твоего народа – вы поддаетесь порыву, даже не размышляя о последствиях.

– Мне очень жаль, Мегелин.

– Ну да, как же. Тебе жаль, что тебя поймали. И тебе совершенно все равно, насколько пострадал тот человек.

– Он наш враг.

– Откуда ты знаешь? Ты никогда его раньше не видел, никогда с ним не разговаривал. Он никогда не причинял тебе вреда.

– Али говорил…

– Али вроде твоего дяди Фуада. Он много чего болтает, и рано или поздно кто-нибудь, кто вообще не думает, запихнет ему кулак в глотку. Как часто он бывает прав? И как часто из его разинутого рта исходят одни лишь глупости?

Радетик не скрывал разочарования – он никогда еще не встречал столь неподдающегося ученика, как Али бин Юсиф.

– Значит, он не наш враг?

– Я этого не говорил. Естественно, он наш враг. Он твой самый заклятый враг, но не потому, что так заявляет Али. Эль-Мюрид – враг в идейном смысле. Вряд ли он причинил бы тебе физический вред, будь у него такая возможность. Он просто лишил бы тебя всего, что для тебя столь важно. Когда-нибудь, надеюсь, ты поймешь, сколь большой ошибкой стала твоя проделка.

– Фуад идет.

– Ну и ладно. У него вид как у старого кота, слизывающего сметану с усов. Все прошло хорошо, Фуад?

– Превосходно, учитель. Старый Абуд не настолько глуп, как я думал. Он сразу же увидел представившуюся возможность. – Улыбка исчезла с лица Фуада. – Тебя могут вызвать свидетелем.

– Возможно, в таком случае мы не сможем больше быть друзьями. Я из Ребсамена, Фуад. Я не умею лгать.

– А мы что, когда-то были друзьями? – бросил Фуад, входя в шатер.

По спине Радетика пробежали мурашки. Он отнюдь не считал себя смельчаком и теперь ненавидел сам себя, зная, что солжет, если Юсиф как следует на него надавит.

В соответствии с традициями Дишархуна собрался Суд Девяти, высший суд Хаммад-аль-Накира. Трое судей представляли Королевский дом, еще трое – священнослужителей Храма. В последнюю троицу вошли обычные паломники, случайно отобранные среди тех, кто прибыл на Священную неделю.

Суд был предвзятым. Против Эль-Мюрида высказались восемь голосов еще до того, как были представлены хоть какие-то доказательства.

Кто-то основательно забинтовал Гаруна и быстро его проинструктировал. Мальчик невозмутимо лгал, обмениваясь вызывающими взглядами с Эль-Мюридом и Насефом. Радетик едва не завопил от возмущения, когда суд проголосовал против перекрестного допроса.

Гаруна сменила череда паломников. Их показания имели мало общего с реальностью и, скорее, отвечали религиозным пристрастиям свидетелей. Никто даже не упомянул, что видел духовую трубку или дротик.

Радетику хорошо было знакомо подобное пустынное правосудие. Ему доводилось присутствовать на судебных заседаниях в Эль-Асваде, и, похоже, решение суда зависело от того, какая сторона соберет больше родни, которая солжет в ее поддержку. Мегелин боялся той минуты, когда ему самому придется выступить свидетелем. Его отчаянно мучили угрызения совести, и он опасался, что не сумеет солгать. К счастью, его избавили от необходимости нарушать собственные принципы, – судя по всему, Юсиф замолвил за него слово, и его не вызвали. Он сидел, беспокойно ерзая, и злился, глядя на разворачивающийся перед ним спектакль. В исходе суда можно было не сомневаться – решение было принято еще до того, как судьи услышали суть обвинений.

В чем, собственно, состояли обвинения? Радетик вдруг понял, что формально они вообще не выдвигались. Судили Эль-Мюрида, и обвинения не имели значения.

Эль-Мюрид встал:

– Вношу просьбу, уважаемые судьи.

Главный судья, брат Абуда, устало взглянул на него:

– Что на этот раз?

– Прошу разрешить вызвать дополнительных свидетелей.

Вздохнув, судья потер лоб.

– Так может продолжаться целый день, – пробормотал он, но многие отчетливо его услышали. – Кого?

– Мою жену.

– Женщину?

По рядам пронесся удивленный ропот.

– Она дочь вождя. Она из клана эль-хабиб, который той же крови, что и Квесани.

– И тем не менее она женщина. Причем отвергнутая собственной семьей. Ты что, насмехаешься над судом? Хочешь скрыть свои преступления, пытаясь превратить правосудие в фарс? Просьба отклонена.

Радетик был готов взорваться. И все же, к своему удивлению, он понял, что даже сторонников Эль-Мюрида ужаснуло предложение их пророка. Мегелин печально покачал головой – эти дикари были безнадежны.

– Сиди спокойно, учитель, – ткнул его под ребра Фуад.

Меньше чем через два часа после начала суда главный судья поднялся и, даже не посоветовавшись наедине с коллегами, объявил:

– Мика аль-Рами и Насеф, бывший ибн Мустаф эль-Хабиб. Вы признаны судом виновными. Соответственно, Суд Девяти приговаривает вас к пожизненному изгнанию из всех королевских земель без права на убежище, всех священных мест без права на убежище и лишению милости Господа – если будущий Суд Девяти не найдет оснований для смягчения наказания или помилования.

Радетик язвительно усмехнулся. Приговор сводился к отлучению от политики и религии – с возможностью его избежать. Все, что требовалось от Эль-Мюрида, – отречься от своей веры. Если бы речь шла о каком-либо реальном преступлении, приговор наверняка подвергся бы критике за чрезмерную мягкость. В этих краях с легкостью отрубали руки, ноги, яйца, уши, а зачастую и головы. Но приговор достиг цели, лишив Эль-Мюрида возможности проповедовать во время Дишархуна перед огромными толпами, которые собрала Священная неделя в этом году.

Радетик негромко рассмеялся, – похоже, кто-то смертельно боялся этого мальчишки. Фуад снова толкнул его в бок.

– Господа, за что вы так со мной поступаете? – тихо спросил Эль-Мюрид, склонив голову.

«У него неплохо получается, – подумал Радетик. – В словах его достаточно пафоса. Он наверняка завоюет новых сторонников».

Внезапно Эль-Мюрид гордо посмотрел главному судье в глаза:

– Твой слуга слушает и повинуется, о Закон. Ибо разве не сказал Всевышний; «Повинуйтесь Закону, ибо я – Закон»? Как только закончится Дишархун, Эль-Мюрид исчезнет в песках пустыни.

В толпе послышались вздохи. Похоже, старый порядок одержал победу.

Насеф бросил на Эль-Мюрида полный яда взгляд.

«Почему, – подумал Радетик, – Насеф не сказал ни слова в их защиту?» Какую игру он вел? И собственно, какую игру вел сейчас Эль-Мюрид? Похоже, он был полностью готов к дальнейшим унижениям.

– Суд Девяти приказывает привести приговор в исполнение немедленно. – Это никого не удивило – как еще запретить Эль-Мюриду говорить? – По прошествии часа королевские шерифы получат приказ схватить любого из объявленных вне закона или их родственников, обнаруженных в любых запретных для них пределах.

– Это уже чересчур, – пробормотал Мегелин.

Фуад снова ткнул его в бок.

Редко бывает, чтобы поворотный пункт в истории удалось привязать к вполне конкретной минуте, но Радетик понял, что именно сейчас эта минута настала. Толпа перепуганных людей пыталась отчаянно защититься от того, кого они ненавидели. Они пытались лишить Эль-Мюрида драгоценной возможности и неотчуждаемого права крестить ребенка в Святейших храмах Мразкима во время Дишархуна. Эль-Мюрид уже объявил, что посвятит дочь Господу в Машад, последний и важнейший Священный день. Радетику не требовалось быть магом, чтобы предсказать долговременные последствия. Даже самый кроткий из рожденных в пустыне почувствовал бы себя обязанным ответить.

Позже последователи Эль-Мюрида заявят, что именно в эту минуту мрачная реальность наконец прорвалась сквозь завесу идеалов, не дававших юноше увидеть всю лживость мира. Радетик, однако, подозревал, что подобное откровение снизошло намного раньше. Юноша, похоже, втайне был доволен услышанным. И тем не менее он покраснел, и мышцы на шее напряглись.

– Видимо, такова воля Господня. Да позволит Всевышний своему Ученику когда-нибудь выйти из его немилости.

Он говорил тихо, но в словах его чувствовались угроза, обещание и провозглашение раскола. С этого мгновения Царству Мира предстояло вести войну с еретиками и врагами будущего.

Радетик чувствовал запах крови и дыма, доносившийся из грядущих лет. Он не мог понять, почему враги Эль-Мюрида не в силах осознать того, что они совершили. Будучи старым циником, он пристально наблюдал за Эль-Мюридом. Несмотря на неподдельный гнев юноши, видно было, что именно этого тот и ожидал. Заметил он и едва сдерживаемое веселье во взгляде Насефа.

Эль-Мюрид послушно покинул Аль-Ремиш, но Мерьем распространила слух, что ее дочь не будет носить никакого имени, пока не получит его перед самими Храмами Мразкима.

– Женщины пытаются угрожать? – рассмеялся Фуад, когда об этом услышал. – Скорее верблюды станут летать, чем она снова увидит Аль-Ремиш.

Юсиф не был в этом столь уверен. От постоянного ворчания Мегелина в голову лезли разные мысли, и Юсифу они не нравились.

Беспорядки начались еще до того, как осела пыль на дороге, по которой уехал Эль-Мюрид. Погибли более сотни паломников. Еще до конца Дишархуна сторонники Эль-Мюрида осквернили стены Храмов.

Юсиф и Фуад пребывали в недоумении.

– Началось, – сказал Мегелин Юсифу. – Вам следовало их убить. Тогда на этой неделе все бы закончилось, а через год о нем бы забыли.

Несмотря на свои прежние слова об излишней эмоциональности его народа, Юсифа, похоже, ошеломили действия последователей Ученика. Он не мог понять, как его могут ненавидеть те, кто вообще его не знал. Такова человеческая трагедия – люди ненавидят, не пытаясь понять и не в силах понять, почему ненавидят.

Позже на той же неделе Радетик предупредил его:

– За всем этим стоит некий план. Они предвидели твои действия. Ты заметил, что никто из них на самом деле не пытался защищаться? Особенно Насеф? За все время суда он не произнес ни слова. Думаю, ты создал парочку мучеников, и, полагаю, именно этого они и хотели.

– Слышишь, Гарун? – спросил валиг, не отпускавший мальчика от себя. На улицах хватало желающих заполучить его в свои руки. – Насеф опасен.

– Беспорядки будут распространяться дальше, – предрек Радетик. – Бедные начнут выступать против богатых. Простонародье, ремесленники и торговцы – против священнослужителей и знати. – (Юсиф удивленно на него посмотрел.) – Может, я и не разбираюсь в вере, Юсиф. Но я разбираюсь в политике, интересах правящих кругов и обещаниях завтрашнего дня.

– Что они могут сделать? – бросил Фуад. – Горстка объявленных вне закона? Рассеянные повсюду приверженцы Маленького Дьявола? Мы можем выследить их всех, словно раненых шакалов.

– Боюсь, Мегелин прав, Фуад. Думаю, Абуд перестарался. Он лишил их гордости, а такого не стерпит ни один мужчина. Ему нужно каким-то образом сохранить лицо. Мы выгнали их прочь, словно побитых собак, и они обязательно будут огрызаться. По крайней мере, Насеф уж точно. Самолюбия ему не занимать. Подумай – что бы ты стал делать, если бы так же поступили с тобой?

– Понятно, – без долгих раздумий ответил Фуад.

– Думаю, мессии склонны пользоваться любой возможностью, – добавил Радетик. – Они воспринимают нанесенное им оскорбление как свидетельство своей правоты. Мне начинает казаться, что джихад, который проповедует Эль-Мюрид, – некая метафора, а не настоящие кровь и смерть. Не так, как это выглядит с точки зрения Насефа.

– И все же, – заметил Фуад, – нам достаточно их попросту убить, если они начнут что-то затевать.

– Что касается Насефа, в этом можно не сомневаться, – ответил Юсиф. – Нам нужно лишь оценить его силы и предвидеть действия. И естественно, попытаться его убить. Но я нутром чую, что он нам этого не позволит. Сегодня вечером у меня аудиенция у Абуда. Пожалуй, стоит его припугнуть.

Король, к несчастью, разделял мнение Фуада. Для него вопрос об Эль-Мюриде был закрыт.

Юсиф и Радетик не таили беспокойства и все же оказались не менее ошеломлены, когда обрушился удар.

Даже они серьезно недооценивали Насефа.

3

Мелкая стычка в другом месте и в другое время

Двадцать три воина, на плечах которых оседал снег, брели сквозь метель. На усах застывал лед. Впереди возвышались сосны, но здесь их окружали древние дубы, подобно присевшим на корточки рогатым лесным великанам с шишковатой кожей, мечтающим о крови и огне. Снег укрывал жертвенный камень, где жрецы старых богов вырывали сердца у вопящих девственниц. Двое юношей, Браги и Хаакен, поспешно прошли мимо, втянув голову в плечи.

Путники в полной тишине сражались с глубоким и мягким свежим снегом. Арктический ветер пронизывал ледяными кинжалами даже самую толстую одежду.

У Браги и Хаакена только что начала расти редкая борода. Волосы некоторых их спутников уже побелели как снег. У Гаральда Половины не было руки, которая могла бы нести щит. Но голову каждого украшал рогатый шлем. Все они были воинами – и старые, и молодые.

У них имелась цель.

Стон ветра смешивался с горестным волчьим воем. Браги вздрогнул. Некоторым его товарищам предстояло вскоре стать мясом для волков.

Его отец Рагнар поднял руку, и все остановились.

– Дым, – сказал тот, кого во всей Тролледингии знали как Волка из Драукенбринга.

Слабый запах дыма доносился со стороны сосен. Главный дом тана Хьярлма был совсем рядом. Все тут же присели отдохнуть.

Шли минуты.

– Пора, – сказал Рагнар, которого также звали Бешеным Рагнаром, ибо он был безумным убийцей, известным на тысячи миль вокруг.

Мужчины в последний раз осмотрели щиты и оружие. Рагнар разделил этих людей на две группы, которым предстояло пойти направо и налево. С ним коротко посовещались его сын Браги, приемный сын Хаакен и друг Бьерн. Юноши несли глиняные горшки с тщательно оберегаемыми тлеющими углями, и им было обидно, что отец приказал держаться подальше от драки.

– Хаакен, пойдешь с Бьерном и Свеном, – тихо проговорил Рагнар. – Браги, останешься со мной.

Последние полмили стали самыми медленными. Браги помнил и куда более дружественные визиты, а прошлым летом – горячие тайные объятия с Ингер, дочерью тана. Но теперь старый король умер, и шла борьба за его наследие. Хьярлм, чья сила повергала в благоговейный ужас большую часть соседей, объявил себя претендентом. Лишь Рагнар, Бешеный Рагнар, сохранял верность старой династии.

Тролледингию раздирала на части гражданская война. Друг убивал друга. Даже отец Рагнара служил претенденту. С другой стороны, семьи, в течение многих поколений готовые вцепиться друг другу в глотку, теперь стояли плечом к плечу в боевых рядах.

С тех пор как Браги себя помнил, отец каждой весной отправлялся на разбой вместе с Хьярлмом. Плавая борт о борт, их драккары обрушивались, словно бич, на южные побережья. Они не раз спасали друг другу жизнь и праздновали совместную добычу. И точно так же они делили все невзгоды плена у итаскийского короля. А теперь они стремились убить друг друга, движимые горькой жаждой крови, какую может породить лишь политика.

С юга на крыльях слухов пришло известие, что претендент захватил Тондерхофн. Старая династия рушилась.

Мужчины Хьярлма наверняка сейчас праздновали. Но отряд двигался осторожно – у этих мужчин имелись жены, дети и рабы, остававшиеся трезвыми.

Преодолев траншеи и частоколы, они миновали внешние постройки. В пятидесяти футах от главного дома Браги повернулся спиной к ветру, бросил в горшок сухого мха и древесной коры и осторожно подул. Его отец и несколько других воинов поднесли к огню факелы. Другие неслышно плеснули на стены дома масло. У каждого окна должен был встать человек, а лучшие бойцы – у двери. В задачу их входило убить пьяных мятежников, когда те попытаются бежать. За час до полуночи здесь, на широких, покрытых льдом северных склонах Крачнодьянских гор, должно было вновь возродиться дело старой династии.

Таков был план Бешеного Рагнара – столь же смелый и жестокий, как и все прочие, которые когда-либо задумывал Волк.

План должен был сработать. Но Хьярлм их ждал.

В любом случае бойня была страшная. Хьярлма предупредили лишь за несколько секунд до того, как на него обрушился удар. Его люди все еще пребывали в замешательстве, пытаясь отряхнуться от пьяного угара и найти оружие.

Из выбитых топорами окон ударило пламя.

– Оставайся на месте! – прорычал Рагнар Браги. – Ко мне! – рявкнул он остальным.

– Хей! Это же Рагнар! – завопили люди Хьярлма.

Светловолосый гигант атаковал с мечом в одной руке и топором в другой. Не зря его прозвали Бешеным Рагнаром. Он впал в смертоносное безумие, превратившись в машину для убийства, которую невозможно было остановить. Ходили слухи, будто жена, ведьма Хельга, заколдовала его, сделав непобедимым.

Под ударами каждого воина Рагнара падали по трое, четверо и пятеро пьяных, но он все равно не мог победить – слишком неравны были силы. Огонь превратился в помеху – если бы людям Хьярлма не приходилось спасать семьи, они могли бы сдаться.

Браги отправился на поиски Хаакена, и, похоже, их мысли совпали. Он уже успел обзавестись мечом – собственные им взять не позволили. Рагнару не хотелось, чтобы им в голову приходили опасные идеи.

– И что теперь? – спросил Хаакен.

– Отец не побежит. По крайней мере, пока.

– Откуда они узнали?

– От предателя. Хьярлм, видимо, подкупил кого-то из Драукенбринга. Смотри!

К ним полз выпотрошенный мятежник.

– Прикрой меня, пока я заберу его меч.

Они сделали то, что требовалось сделать, – и лишь потом вздрогнули от ужаса.

– Кто предал?

– Не знаю. И как – тоже. Но мы выясним.

Затем у них не осталось времени на разговоры – в их сторону ковыляли несколько мятежников, выбравшихся из окон, которые никто уже не удерживал. Главный дом был объят пламенем. Изнутри доносились крики женщин, детей и рабов. Воины Рагнара отступили под напором охватившей их паники.

В короткой стычке Браги и Хаакен зарубили из засады троих, четвертому удалось сбежать среди сосен. Тогда же они получили первые боевые ранения.

– Половина наших уже лежат, – заметил Браги, понаблюдав за боем. – Борс, Рафнир, Тор, Триггва, оба Харальда. Где Бьерн?

Рагнар хохотал и ревел, стоя над схваткой, словно осажденный гончими псами пещерный медведь. Его окружала груда тел.

– Нужно помочь.

– Как? – Хаакен не принадлежал к числу мыслителей, предпочитая следовать примеру других.

Он был крепким, невозмутимым и стойким парнем, в отличие от Браги, который полностью унаследовал ум матери, но почти ничего от безумной отваги отца. Происходящее потрясло его до глубины души. Он не знал, что делать. Хотелось бежать, но вместо этого он бросился в атаку, подражая реву Рагнара. Судьба решила за него.

И тут стало ясно, где Бьерн. Помощник Рагнара бросился на него сзади.

Никакое предостережение не смогло бы достичь опьяненного кровью мозга Рагнара. Все, что мог Браги, – попытаться нагнать Бьерна. Обогнать он его не сумел, но помешал изменнику нанести роковой удар. Отбитый клинок Бьерна вонзился в спину Рагнара на уровне почек. Рагнар взвыл и развернулся. Яростный удар рукояткой топора отшвырнул Бьерна в снег.

А потом колени Волка подогнулись.

Радостно взвыв, мятежники атаковали с новой яростью. У Браги и Хаакена не оставалось времени, чтобы отомстить за отца.

И тут двадцать мятежников завопили.

Рагнар поднялся, рыча, словно тролль с крачнодьянских вершин. Взгляды противников встретились, и наступила тишина.

– Сегодня мы потеряли здесь корону, – пробормотал Рагнар, с разума которого от боли спала пелена безумия. – Предательство всегда порождает еще большее предательство. Больше мы ничего не можем сделать. Соберите раненых.

Какое-то время мятежники зализывали раны и сражались с огнем. Но их противники, нагруженные ранеными, сумели отойти всего на несколько миль. Нильс Стромберг упал и не смог больше подняться. Сыновья, Торкель и Олаф, отказались его бросить. Рагнар зарычал на всех троих, но не смог их убедить. Они остались, глядя на пламя пылающего главного дома. Никто не вправе запретить другому выбрать свою смерть.

Следующим свалился тощий Ларс Грейхам, за ним – Таке Однорукий. В шести милях к югу от владений Хьярлма Андерс Миклассон поскользнулся и скатился с обледеневшего берега ручья, вдоль которого они шли. Он провалился под лед и утонул, прежде чем ему успели помочь. Впрочем, он все равно бы замерз: был страшный холод, и никто не осмелился бы остановиться, чтобы разжечь костер.

– Один за другим, – проворчал Рагнар, пока они складывали камни в грубую пирамиду. – Скоро нас останется слишком мало, чтобы отгонять волков.

Он имел в виду вовсе не людей Хьярлма – по их следу шла стая, добычей которой уже стал постоянно отстававший Ярл Кинсон.

Браги полностью вымотался. Ранения, хоть и небольшие, донимали его подобно мучениям от обдирочного ножа в руках опытного палача, но он молчал, не желая оказаться хуже отца, который был ранен куда серьезнее.

До рассвета дожили Браги, Хаакен, Рагнар и еще пятеро. Они сумели убежать от Хьярлма и отогнать волков. Опустившись без сил на землю в пещере, Рагнар послал Браги и Хаакена разведать близлежащий лес. Преследователи прошли мимо юношей, но даже не остановились. Браги посмотрел им вслед. Бьерн, сам тан и пятнадцать здоровых, разозленных воинов. На самом деле они никого не преследовали – они говорили о том, чтобы дождаться Рагнара в Драукенбринге.

– Хьярлм не дурак, – сказал Рагнар, узнав новости. – Зачем гоняться за Волком по всему лесу, если знаешь, что он рано или поздно вернется в логово?

– Но мама…

– Она справится. Хьярлм ее до смерти боится.

Браги пытался понять выражение отцовского лица, скрытого за густой бородой. Рагнар говорил тихо и напряженно, словно страдая от сильной боли.

– Война закончилась, – сказал он. – Ты должен это понять. Претендент победил. Старая династия закатилась. Больше нет никакого смысла сражаться. Лишь глупец бы так поступил.

Браги прекрасно понял слова отца – не стоило впустую тратить жизнь ради проигранного дела. Пятнадцать лет чтения мудрых мыслей в коротких замечаниях отца не прошли даром.

– Они покинут его столь же быстро, как к нему сбежались. Рано или поздно. Говорят… – Он вздрогнул всем телом. – Говорят, что на юге привечают тролледингцев. За горами, за краем лучников. За прибрежными королевствами. Назревает война. Отважным умным парням может неплохо повезти, пока они будут ждать возвращения прежней власти.

Под краем лучников подразумевалась Итаския, а под прибрежными королевствами – ожерелье городов-государств, опоясывавшее побережье до самого Симбаллавейна. В течение нескольких поколений, когда сходил лед в Тондерхофне и Торсхофне, тролледингские драккары отправлялись сквозь Огненные Языки, чтобы совершить набег на восточное побережье.

– Под сосновой доской, возле верхней петли. На северо-западной стороне. Место отмечено старым разбитым каминным камнем. Там ты найдешь то, что тебе потребуется. Отдай медный амулет человеку по имени Ялмар в таверне «Красный олень» в городе Итаския.

– Но мама…

– Я же сказал – она сумеет о себе позаботиться. Вряд ли она будет счастлива, но справится. Я лишь жалею, что не смогу отправить ее домой.

Браги наконец понял – отец умирает. Рагнар давно уже это знал.

В глазах Браги выступили слезы. Но на него смотрели Хаакен и Сорен, и он должен был показать им, что держит себя в руках. Особенно Хаакену, на чье мнение он полагался больше, чем сам готов был признать.

– Подготовься как следует, – сказал Рагнар. – Переправа через ущелье в это время года будет тяжелой.

– Что насчет Бьерна? – спросил Хаакен. Внебрачный ребенок, которого Бешеный Рагнар нашел в лесу, брошенного на съедение волкам, не скрывал своих чувств. – Рагнар, ты всегда относился ко мне как к собственному сыну, даже в голодные годы, когда слишком мало оставалось для родных детей. Я всегда почитал тебя и слушался, как родного отца. И сейчас я тоже тебя послушаюсь – но лишь после того, как умрет предатель Бьерн. Пусть мои кости растащат волки, пусть душа моя будет вечно обречена бежать с Дикой Охотой, но я не уйду, пока предательство Бьерна остается безнаказанным.

То была гордая и отважная клятва. Все согласились с тем, что она достойна сына Волка. Рагнар и Браги не сводили с него взгляда. Сорен восхищенно кивнул. Для Хаакена, никогда не отличавшегося многословностью, столь длинная речь означала полное обнажение души. Он редко произносил столько слов за целый день.

– Я не забыл про Бьерна. Именно его притворная дружеская улыбка, в то время как он брал плату у Хьярлма, поддерживает во мне жизнь. Он умрет раньше меня, Хаакен. Он будет нести факел, освещающий мой путь в преисподнюю. О, я уже вижу муку в его глазах. Я чувствую запах страха. Я слышу, как он просит Хьярлма поторопиться и подстроить ловушку в Драукенбринге. Волк жив. Он знает Волка. И его волчат. Он знает, что его преследует собственный рок. Мы уйдем утром, после того как похороним старого Свена.

Браги вздрогнул. Он думал, что старый воин просто спит.

– Печален твой конец, друг моего отца, – прошептал Рагнар, обращаясь к мертвецу.

Свен служил их семье, еще когда дед Браги был ребенком. Они дружили со стариком сорок лет. А потом расстались, ненавидя друг друга.

– Может, в Зале Героев они вновь помирятся, – пробормотал Браги.

Свен был крепким воином, который учил Рагнара владеть оружием и следовал за ним во время южных вылазок. Позже он стал учителем Браги и Хаакена. Все знали, что его будет не хватать, и его следовало оплакать, даже в тылу врага.

– Как Бьерн их предупредил? – спросил Хаакен.

– Выясним, – пообещал Рагнар. – Отдыхайте, ребята. Путь предстоит нелегкий, и некоторые не дойдут до конца.

До Драукенбринга добрались шестеро.

Рагнар обошел поместье далеко стороной, уведя всех в горы, а затем повел домой с юга, вниз с вершины, которую они называли Камер-Стротхейде. Путь был столь труден, что даже Хьярлму и Бьерну не пришло бы в голову за ним наблюдать. Хьярлм ждал – с горы они видели его дозорных.

Браги взглянул вниз лишь затем, чтобы убедиться: Хьярлм не позволил ничего разрушить. Похоже, колдовство матери Браги внушало ужас всем в окрестностях. Сам он не понимал почему – мать была полна понимания, сочувствия и любви, как никакая другая женщина.

Соскальзывая по камням, они спустились в долину, где летом пасся скот жителей Драукенбринга, а затем двинулись через лес и ущелье к главному дому. Остановившись в роще в ста ярдах от ближайшего строения, они дождались темноты, дрожа от холода. Бездействие больше всего сказалось на Рагнаре, который почти весь оцепенел. Браги забеспокоился, видя, как побледнел отец. Отчаяние сменялось надеждой, а потом снова отчаянием. Рагнар считал, что умирает, но продолжал цепляться за жизнь чистым усилием воли.

Стемнело.

– Браги, коптильня, – сказал Рагнар. – Посреди пола, под опилками, – металлическое кольцо. Потяни за него. Туннель ведет в дом. Не теряй времени. Я пошлю следом Сорена.

Держа наготове меч, Браги побежал к коптильне и разворошил жирные опилки. Кольцо было ручкой люка в полу, из которого уходила вниз лестница в туннель. Браги покачал головой – он ничего об этом не знал. У Рагнара имелись секреты, которые он хранил даже от собственных детей. Ему следовало зваться Лисом, а не Волком.

В коптильню проскользнул Сорен, и Браги все ему объяснил. Затем появились Хаакен, Сигурд и Стурла. Но Рагнар не пришел – Стурла передал последние распоряжения Волка.

Туннель был низким и темным. Рука Браги наткнулась на что-то пушистое, оно, пискнув, умчалось прочь. Позже он вспоминал этот проход как худшую часть путешествия домой. Туннель заканчивался за стеной пивного погреба – выход из него маскировала большая бочка, которую пришлось откатить в сторону. Именно эту бочку Рагнар всегда отказывался открыть, заявляя, что бережет ее для особого случая.

Лестница из погреба вела в кладовую, где свисали с балок овощи и мясо, недосягаемые для грызунов. Браги неслышно подобрался ближе. Кто-то, ругаясь, вошел в комнату над головой, Браги замер. Ругательство было адресовано матери, Хельге. Она не собиралась помогать людям Хьярлма и после всех тягот, которые им пришлось перенести в лесах, отказалась готовить еду.

Браги прислушался. В голосе матери не чувствовалось страха. Ничто не в состоянии было вывести ее из равновесия. Она всегда оставалась все той же спокойной, милосердной, а иногда властной женщиной – для посторонних. Даже по отношению к родным она редко проявляла иные чувства, кроме нежности и любви.

– Бандитизм тебе не к лицу, Снорри. Цивилизованный человек всегда ведет себя вежливо, даже в доме врага. Стал бы Рагнар грабить Хьярлма? – Теперь она стояла прямо над головой Браги.

Браги не смог сдержать улыбку. Само собой, Рагнар разграбил бы дом Хьярлма до последнего треснувшего чугунного котелка. Но Снорри лишь что-то проворчал и, топая, вышел.

Занавеска из оленьей кожи, закрывавшая вход в кладовую, еще покачивалась после ухода Снорри, когда крышка люка вдруг поднялась.

– Можешь выйти, – прошептала Хельга. – Поторопитесь, у тебя всего минута.

– Откуда ты знаешь?

– Тсс. Поспешите. Хьярлм, Бьерн и еще трое сидят у большого очага. Они пьют и ворчат, что твой отец так долго не возвращается. – Лицо ее помрачнело, когда Хаакен закрыл крышку люка. Браги видел, как с каждым поднимающимся в ее взгляде угасает надежда. – Еще трое спят наверху. Хьярлм послал остальных искать ваш лагерь. Он рассчитывает, что вы вернетесь перед самым рассветом.

Остальные приготовились к атаке. Хельга коснулась Браги, затем Хаакена:

– Будьте осторожны. Не лишайте меня всего.

Хельга была редкостью во многих отношениях – в числе прочего она родила только одного ребенка в краю, где женщины беременели постоянно.

Она на мгновение задержала Браги:

– Как он умер?

Браги терпеть не мог лгать:

– Его ударил в спину Бьерн.

Лицо ее на миг исказилось, и Браги вдруг увидел то, чего боялись другие. В глазах Хельги вспыхнул огонь.

– Иди! – приказала она.

С отчаянно бьющимся сердцем Браги бросился в атаку. Его отделяли от врагов пятнадцать футов. Троим мятежникам даже не представилось возможности защититься. Но Хьярлм был быстр, словно смерть, а Бьерн лишь на долю секунды медленнее его. Поднявшись, будто кит-убийца из морских глубин, тан опрокинул перед Браги стол и, бросившись туда, где висели боевые трофеи Рагнара, схватил топор.

Вскочив на ноги, Браги понял, что застать противника врасплох не удалось. Хьярлм и Бьерн были готовы к бою. Хаакен, Сигурд и Сорен уже умчались наверх. Лицом к лицу с самыми свирепыми бойцами Тролледингии остались только он и Стурла Ормссон, уже немолодой человек.

– Щенок такой же бешеный, как и его папаша, – заметил Хьярлм, с легкостью отбивая удар мечом. – Не дай себя убить, парень. Ингер никогда мне этого не простит.

То был мрачный комментарий по поводу человеческой натуры. Если бы не неожиданная смерть старого короля, Хьярлм стал бы тестем Браги. Обо всем договорились прошлым летом.

«Не думай, – убеждал себя Браги. – Не слушай. – Отец и старый Свен вбили в него этот урок тупыми мечами. – Не отвечай. Либо молчи, либо, как Рагнар, яростно рычи».

Хьярлму прекрасно был знаком стиль Рагнара – они много раз сражались бок о бок. И теперь он с легкостью замечал ту же технику у сына Волка. Браги не питал особых иллюзий – тан был крупнее, сильнее, ловчее и намного опытнее его. Единственной целью было остаться в живых, пока Хаакен не прикончит всех наверху.

Так же думал и Стурла, но Бьерн оказался для него чересчур проворен. Клинок предателя пробил его защиту, и он попятился. На Браги уставились две пары голубых, словно лед, глаз.

– Прикончи щенка! – прорычал Бьерн, в голосе которого отчетливо чувствовался страх.

Но тут, подобно величественной каравелле, что преследует драккары вдоль южного побережья, между ними скользнула Хельга.

– Отойди, ведьма!

Хельга взглянула тану в глаза, и губы ее беззвучно пошевелились. Хьярлм не отступил, но больше не атаковал. Она повернулась к Бьерну. Предатель побледнел, не в силах выдержать жуткого взгляда.

Сверху спрыгнул Хаакен, хватая копье с дальней стены. По лестнице столь же быстро спустились Сорен и Сигурд.

– Время вышло, – лаконично заметил Хьярлм. – Нам пора. – Он подтолкнул Бьерна к двери. – Мне следовало ожидать, что они проскользнут мимо часовых. – Он взмахнул топором рядом с Хельгой, выбив меч из руки Браги и оцарапав щеку юноши. – Веди себя приличнее, когда я вернусь, мальчик. Или умрешь.

Браги вздохнул, поняв, что смерть отступила. Хьярлм не посмел ничего больше сделать – ради старой дружбы.

Все это время в глазах Бьерна плескался страх перед Рагнаром. Он постоянно озирался, словно ожидая, что Волк материализуется из дыма очага. Ему не терпелось бежать отсюда как можно дальше. Они с Хьярлмом скрылись в ночи, где снова падал снег.

Хельга начала смывать кровь с щеки Браги, ругая его за то, что не убил Бьерна.

– Бьерн пока что не избежал бури, – сказал Браги.

Хаакен, Сорен и Сигурд притаились у двери, слегка ее приоткрыв. Женщины, дети и старики, изо всех сил старавшиеся остаться невидимыми во время стычки, перевязывали раны Стурлы или тихо оплакивали тех, кто не вернулся.

В главном доме Рагнара не было радости – лишь оцепенение, которое обычно следует за катастрофой.

Годы Драукенбринга подходили к концу, но никто еще этого не осознавал. Уцелевших ждало истребление, изгнание и преследование со стороны приспешников претендента.

Падающий снег заглушал крики и лязг оружия, но не до конца.

– Слышишь? – сказал Браги матери.

Ночь разорвал дикий вой – боевой клич отца. Вскоре в дверь ввалился и сам Рагнар, весь в крови – по большей части его собственной. Живот его был вспорот ударом топора. Дико хохоча, он высоко поднял голову Бьерна, словно фонарь в ночи. На лице Бьерна застыл ужас.

Еле слышно повторив свой боевой клич, Рагнар рухнул на пол. Браги, Хаакен и Хельга тут же оказались рядом, но было поздно. Сила воли наконец его оставила.

Хельга провела пальцами по его лицу, выбирая лед из волос и бороды. По щеке ее скатилась слеза. Браги и Хаакен отошли назад. Несмотря на потерю, невеста-пленница с юга хранила собственную гордость, не в силах выдать всей глубины чувств.

Браги и Хаакен присели возле очага, делясь болью и тоской.

Похороны организовали в спешке, недостойной умершего, но приходилось торопиться, поскольку Хьярлм мог вернуться в любую минуту. Воину полагалось огненное погребение, за которым следовала неделя траурных обрядов. Но вместо этого Браги, Хаакен, Сигурд и Сорен отнесли Рагнара на Камер-Стротхейде, где уже не росли деревья и не таял снег, и засы́пали камнями, усадив лицом в сторону как Драукенбринга, так и более далекого Тондерхофна.

– Однажды, – пообещал Браги, когда они с Хаакеном уложили последний камень, – мы вернемся и сделаем все как положено.

– Однажды, – согласился Хаакен.

Оба знали, что этого дня ждать придется долго.

Пролив в одиночестве слезы, они спустились с горы, чтобы начать новую жизнь.

– Вот как ему это удалось, – сказала Хельга, глядя, как сыновья рубят замерзшую землю возле расколотого очажного камня. В руке она держала золотой браслет, тонкий, но изящно украшенный. – Это один из пары. Другой был на руке Хьярлма. Каждый отзывался на близость другого. Когда подошел Бьерн, Хьярлм понял, что к ним идет Рагнар.

Браги что-то невнятно проворчал. Сейчас это уже не имело значения.

– Кажется, есть, – сказал Хаакен.

Браги начал копать руками и вскоре наткнулся на маленький сундучок. Появились Сигурд и Сорен с мешками за спиной. Четверо оставшихся в живых воинов намеревались двинуться на юг, как только разберутся с находкой. Сундучок оказался неглубоким и легким. Он не был заперт, и в нем лежало всего несколько вещей: мешочек с южными монетами, еще один с драгоценными камнями, кинжал с узорной рукояткой, маленький пергаментный свиток с поспешно нацарапанной грубой картой и медный амулет.

– Оставь ценности себе, – сказал Браги матери.

– Нет. У Рагнара имелись свои причины держать все это вместе. А сокровищ он мне оставил достаточно в другом месте.

Браги задумался. Отец был скрытным человеком, и в лесу вокруг Драукенбринга могла храниться кучка горшков с золотом.

– Ладно. – Он убрал вещи в мешок.

А затем наступил тот час, которого он так боялся, – пришла пора сделать первый шаг на юг. Он посмотрел на мать, и та посмотрела на него. Хаакен уставился в землю. Связь нелегко было разорвать, и впервые на памяти Браги Хельга проявила чувства на публике – хотя вовсе не расклеилась. Она привлекла к себе Хаакена и минуты две что-то ему шептала. Браги заметил блеснувшую на ее щеке слезу, которую она раздраженно смахнула, выпуская из объятий приемного сына. Браги в замешательстве отвернулся. Однако от слез было никуда не деться: Сигурд и Сорен тоже вновь расставались с семьями.

Мать заключила Браги в объятия, прижав к себе столь крепко, как он даже не мог себе представить, – она всегда казалась ему маленькой и хрупкой.

– Будь осторожен, – сказала она. Могли ли ее слова оказаться менее банальными? При подобном расставании, возможно навсегда, никаких слов не хватило бы, чтобы выразить истинные чувства. Язык был орудием торговли, а не любви. – И позаботься о Хаакене. Верни его домой. – Наверняка то же самое она говорила Хаакену. Отпрянув, она расстегнула цепочку медальона, который носила с тех пор, как Браги ее помнил, и повесила ему на шею. – Если у тебя не останется больше надежды – отнеси это в дом Бастаноса на улице Кукол в Хеллин-Даймиеле. Отдай привратнику, чтобы тот передал его хозяину дома, а тот передаст дальше. Выйдет его компаньон, чтобы тебя расспросить. Скажи ему: «Эльхабе ан дантис, эльхабе ан кавин. Ци хибде кларис, ельхзабе ан саван. Ци магден требиль, эльхабе дин бахель». Он поймет. – Она заставила Браги повторить эти строки, пока не убедилась, что он их запомнил. – Хорошо. Больше все равно ничего уже не сделать. Не доверяй никому из тех, кому не следует. И возвращайся домой, как только сможешь. Я буду ждать.

Она поцеловала его – при всех, чего не делала с тех пор, как он был малышом. Потом она поцеловала Хаакена, чего не делала вообще никогда. Прежде чем кто-то из них успел ответить, она приказала:

– А теперь идите, пока есть возможность. И пока мы не стали выглядеть еще глупее, чем сейчас.

Браги взвалил мешок на плечо и направился в сторону Камер-Стротхейде, вокруг подножия которой лежал их путь. Время от времени он бросал взгляд на каменную могилу Рагнара и лишь однажды оглянулся.

Женщины, дети и старики покидали селение, которое в течение многих поколений было их домом. Большинство искали убежища у живших в других местах родственников. Многим приходилось бросать родные дома в эти тяжелые времена. Оставалось надеяться, что они сумеют скрыться от злобы людей претендента.

Браги задумался, куда уйдет мать?..

После он постоянно жалел, что обернулся, в отличие от Хаакена. Иначе Драукенбринг остался бы в его воспоминаниях живым местом, последней надеждой и убежищем, ожидавшим его в северном краю.

4

Лязг сабель

Насеф оглянулся лишь раз. В дрожащем от жары воздухе Аль-Ремиш походил на палаточный лагерь, корчащийся под ногами пляшущих великанов. Со стороны долины доносился приглушенный рев.

– Карим, – улыбнувшись, тихо позвал он.

К нему подъехал крепко сложенный мужчина с изъеденным оспой лицом.

– Господин?

– Возвращайся туда и найди наших людей – тех, кто встретил нас, когда мы туда прибыли. Скажи им: пусть и дальше разжигают беспорядки. Скажи, что мне нужен отвлекающий маневр. И еще скажи, чтобы выбрали пять сотен воинов-добровольцев и послали следом за нами – небольшими группами, чтобы никто не заметил, как они уходят. Понял?

– Да, – улыбнулся Карим.

У него недоставало двух верхних зубов, и еще один был сломан наискось. Казалось, будто даже седину в бороде старый разбойник заработал в бою.

Насеф смотрел вслед Кариму, спускавшемуся по каменистому склону. Бывший бандит стал самым ценным его новообращенным. Насеф не сомневался, что ценность Карима возрастет, когда борьба распространится дальше, став еще ожесточеннее.

Развернув коня, он двинулся следом за сестрой и ее мужем. Свита Эль-Мюрида составляла почти полсотни человек – в основном телохранителей, одетых в белое Непобедимых, которым было гарантировано место в раю, если они отдадут жизнь за Эль-Мюрида. От них Насефу становилось не по себе – взгляд их был еще безумнее, чем у их пророка. Они были преданными фанатиками, и Эль-Мюриду пришлось приложить немало усилий, чтобы не дать им разгромить Королевский двор после суда.

Насеф поравнялся с Эль-Мюридом, расположившись по правую руку от него.

– Все вышло даже лучше, чем мы надеялись, – сказал он. – Этого мальчишку послал нам сам Господь.

– Воистину. Если честно, Насеф, мне не хотелось поступать по-твоему. Но лишь благодаря вмешательству Всевышнего все получилось так легко. Только он мог столь точно рассчитать время.

– Как твоя лодыжка? Сильно беспокоит?

– Жутко болит. Но я вытерплю. Ясиф дал мне снадобье от боли и наложил повязку. Если ее не напрягать, скоро буду как новенький.

– Во время того фарса, что назывался судом… мне на мгновение показалось, будто ты готов сдаться.

– Так и было. Я столь же подвержен соблазнам зла, как и любой другой. Но я нашел в себе силы им противостоять, а минута слабости сделала триумф еще слаще. Теперь понимаешь, как движет нами воля Всевышнего? Мы делаем его дело, даже когда думаем, будто повернулись к нему спиной.

Насеф долго смотрел на бесплодные холмы.

– Трудно признать поражение, надеясь, что когда-нибудь оно приведет к более великой победе, – наконец ответил он. – Мой друг, мой пророк – сегодня они подписали себе смертный приговор.

– Я не пророк, Насеф. Я всего лишь следую по пути Всевышнего. И я не хочу смертей, которых можно избежать. Даже король Абуд и верховные священнослужители могут когда-нибудь ступить на праведный путь.

– Конечно. Я выражался фигурально – в том смысле, что своими действиями они обрекли себя на поражение.

– Так часто бывает с приспешниками зла. Чем больше они сражаются, тем больший вклад вносят в дело Всевышнего. Что насчет погони? Ты уверен, что мы сумеем уйти?

– Я вернул Карима в Аль-Ремиш. Если наши люди сделают то, чего мы от них требуем, если будут поддерживать беспорядки и пришлют нам пять сотен воинов – сумеем. Никто не сможет нас остановить. Вся знать съехалась в Аль-Ремиш, чтобы увидеть наш позор. Беспорядки займут их до самого Машада. У нас неделя форы.

– Мне жаль лишь, что мы не смогли крестить дитя.

– Мне тоже. Мы еще вернемся, повелитель. В какой-нибудь Машад это обязательно случится, обещаю.

Впервые за долгое время в словах Насефа прозвучала искренняя убежденность.

Путь через пустыню был долгим, одиноким и медленным, особенно для того, кто отгородился от людей. Не было никого, кому Эль-Мюрид мог бы довериться, с кем мог бы помечтать, кроме Мерьем. Непобедимые слишком трепетали перед ним, чересчур ему поклонялись. Насеф и горстка его последователей были слишком заняты составлением планов на будущее. Всадники, которые нагоняли их, прибывая из Аль-Ремиша десятками и двадцатками, все были чужаками. Верные друзья, ставшие его первыми новообращенными, и другие, ушедшие с ним из Эль-Аквилы, обрели святость в смерти. Война, которую вел от его имени Насеф, собрала свою жатву.

Ученик ехал рядом с белым верблюдом, держа на руках ребенка.

– Она такая крошечная, такая спокойная, – проговорил он. – Настоящее чудо. Всевышний был добр к нам, Мерьем. – Он поморщился.

– Лодыжка?

– Да.

– Тогда лучше отдай малышку мне.

– Нет. Подобные мгновения и без того уже редки. И станут еще реже. – Он на минуту задумался. – Сколько еще пройдет времени, прежде чем я смогу отослать их всех прочь?

– Ты о чем?

– Как скоро мы добьемся успеха? Как скоро я смогу обосноваться на одном месте и вести обычную жизнь с тобой и с ней? Мы путешествуем по тайным тропам уже три года, и ощущение такое, будто прошло тридцать.

– Никогда, милый. Никогда. И мне, как жене, с трудом даются эти слова. Но когда с тобой заговорил ангел, ты стал Эль-Мюридом навеки. Пока Всевышнему угодно, чтобы ты оставался среди живых, тебе придется оставаться Учеником.

– Знаю, знаю. Во мне всего лишь говорит смертный, жалеющий о том, чему никогда не сбыться.

Какое-то время они ехали молча.

– Мерьем, – сказал Эль-Мюрид, – мне одиноко. У меня нет никого, кроме тебя.

– В твоем распоряжении половина пустыни. Кто приносит нам еду и воду из селений? Кто несет истину в провинции, которых мы никогда не видели?

– Я имел в виду друга. Простого обычного друга. Кого-то, с кем я мог бы играть, как в детстве. Кого-то, с кем я мог бы поговорить. Кого-то, с кем я мог бы делить страхи и надежды, а не того, кто всецело охвачен мечтами Эль-Мюрида. Наверняка ты чувствовала себя так же после того, как умерла Фата.

– Да. Быть женщиной Эль-Мюрида тоже одиноко. – Она помолчала. – Но у тебя есть Насеф.

– Насеф – твой брат, и я никогда не скажу тебе о нем дурного слова. Да, я люблю его как собственного брата. Я прощаю его как брата. Но нам никогда не стать настоящими друзьями, Мерьем. Мы лишь союзники.

Мерьем не стала спорить. Она знала, что это правда. У Насефа тоже не было никого, кому он мог бы довериться. И никакая дружба не могла расцвести между ее мужем и братом, пока они не до конца уверены друг в друге.

Путь был долгим и тяжелым. Под конец Насеф начал еще и подгонять спутников. Все основательно вымотались, кроме самого Насефа, которому, казалось, была неведома усталость.

– Вот он, – восхищенно прошептал Эль-Мюрид, забыв о боли в лодыжке. – Себиль-эль-Селиб.

Луна в третьей четверти освещала окруженную горами низину, занимавшую лишь второе место после Аль-Ремиша в душах сыновей Хаммад-аль-Накира, так же как когда-то она занимала второе место после Ильказара в душах имперских предков.

Над низиной возвышалась древняя крепость, внутри ее скрывались храм и монастыри. Нигде не было видно ни огонька.

Имя Себиль-эль-Селиб означало «Крестный путь», и возникло оно благодаря событию, в память о котором возвели храм. Именно в этой низине в первый день первого года по общему летоисчислению родилась империя. Первый император укрепил свою власть, распяв там тысячу противников. Обреченные представители знати вынуждены были нести орудия собственной казни по извивавшейся вдоль ущелья тропе. А та продолжалась дальше, соединяя старые внутренние провинции с городами вдоль побережья моря Котсум. Старая крепость времен первых лет империи охраняла ущелье, а не храм и монастыри, над которыми нависала.

– Здесь обрела жизнь наша мечта, – сказал Насефу Эль-Мюрид. – Здесь родилась первая империя. Пусть и наша испустит свой первый крик на той же простыне.

Насеф молчал, благоговейно глядя на пропитанное историей место, казавшееся слишком простым и банальным для своей значимости. Точно такие чувства вызывал у него и Аль-Ремиш – его удивляло, что столь обычные места могут со временем так поражать человеческое воображение.

– Насеф!

– Да?

– Мы готовы?

– Да. Карим сперва пошлет вниз Непобедимых. Они взберутся по стенам и откроют ворота остальным. Я пошлю отряды поменьше, чтобы захватить храм и монастыри.

– Насеф?

– Слушаю тебя.

– Я не воин и не генерал. Я всего лишь орудие Всевышнего. Но мне хотелось бы внести небольшую поправку в твой план. Мне хотелось бы, чтобы ты перекрыл дорогу к побережью и оставил мне один отряд. Я не хочу, чтобы кто-нибудь сбежал. – (Насеф решил, что неправильно его понял. Эль-Мюрид ведь всегда убеждал его щадить и прощать врагов.) – По пути сюда я все обдумал. У Всевышнего здесь нет друзей. Они – солдаты короля и приверженцы ложного пути. Более того, нужно послать недвусмысленный намек тем, кто поддался соблазнам зла. Прошлой ночью я молился о наставлении, и на меня снизошло, что наша вторая империя должна также родиться в крови ее врагов, на том самом месте, где родилась первая империя.

Его слова удивили Насефа, но не повергли в ужас.

– Как скажешь, так и будет.

– Убей их всех, Насеф. Даже младенцев. Пусть никто отныне не считает, будто может избежать гнева Всевышнего.

– Как скажешь.

– Можешь начинать. – Но прежде чем Насеф сделал десяток шагов, Эль-Мюрид позвал его: – Насеф!

– Да?

– С этой минуты, прежде чем началось сражение, назначаю тебя моим военным капитаном. Объявляю тебя Бичом Господним. Носи этот титул с честью.

– Так и будет. Не бойся.

Атака состоялась с быстротой и точностью, которыми всегда отличались набеги Насефа на караваны. Многие гарнизоны крепости умерли, не успев проснуться.

Эль-Мюрид остановил коня на возвышенности, ожидая беглецов или новостей. В душе его зародилось черное семя страха. Если он потерпит поражение, если защитники крепости прогонят его прочь, его миссия никогда не достигнет цели. Ничто так не впечатляло жителей пустыни, как отвага и успех, и ничто не приводило их в такое уныние, как поражение.

Беглецы не появились, как, впрочем, и новости. Лишь когда рассвет окрасил небо над вершинами гор, подъехал Карим, человек Насефа.

– Мой повелитель Ученик, – сказал Карим, – твой капитан послал меня доложить, что крепость, храм и все монастыри – в наших руках. Наши враги собраны в низине. Он просит тебя прийти и принять их как дар его любви.

– Спасибо, Карим. Скажи ему, что я иду.

Насеф ждал его на холме, возвышавшемся над пленниками, которых было не менее двух тысяч. Многие были из крепости, но большинство – из монастырей, невинные паломники, пришедшие сюда праздновать Дишархун.

Гарнизон крепости был достаточно многочисленным. Единственный другой доступный путь через Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени лежал в сотнях миль к северу – потаенные не пропускали никого в других местах. Приходилось держать большой гарнизон, поскольку пошлина за проход была весьма важна для короны. Защитники крепости обитали здесь всю свою жизнь – некоторые их семьи уходили корнями во времена империи. Женщины и дети жили в замке вместе с мужчинами.

Эль-Мюрид взглянул на пленников, и те посмотрели на него. Мало кто его узнал, пока к нему не подъехала Мерьем – без вуали, на белом верблюде. Послышался возбужденный ропот. Офицер гарнизона что-то умоляюще крикнул, прося освободить его солдат. Эль-Мюрид не сводил с него взгляда, ища милосердия в своей душе, но не мог его найти. Он дал Насефу сигнал.

Всадники окружили пленников и принялись рубить их саблями. Пленники закричали, пытаясь бежать, но бежать было некуда, кроме как карабкаться друг на друга. Кто-то вырвался из смертельного круга, но тут же пал под ударами ждавших снаружи. Несколько воинов бросились на всадников, пытаясь умереть достойно.

Случилось так, что человеку по имени Белул удалось избежать резни.

Он был младшим офицером гарнизона, примерно того же возраста, что и Насеф, и происходил из семьи, корни которой уходили далеко в имперскую эпоху. Сражаясь подобно демону, Белул завладел лошадью и мечом, а затем прорвался сквозь заставы, сделав вид, будто собирается атаковать Эль-Мюрида. Непобедимые бросились защищать своего пророка, а Белул умчался галопом через ущелье в пустыню. Насеф послал за ним четверых, но никто из них не вернулся. Белул принес известие о случившемся в Эль-Асвад. Из замка валига тотчас же выехали гонцы.

– Это в самом деле необходимо? – спросила Мерьем, когда резня свершилась наполовину.

– Думаю, да. Полагаю, мои враги, враги Всевышнего, сочтут это поучительным уроком. – Времени потребовалось больше, чем он предполагал, и в конце концов Эль-Мюрид не выдержал и отвернулся, когда Непобедимые спешились, чтобы оттащить трупы матерей и добраться до детей, которых те прикрывали своими телами. – Давай взглянем на храм, – сказал он. – Я хочу увидеть мой трон.

Пока он стоял на коленях, молясь перед Малахитовым троном, прибыл Насеф с докладом.

Древние мастера изваяли трон из каменного валуна, и на этом троне восседал первый император, наблюдая, как распинают его врагов. То был второй самый могущественный символ власти в Хаммад-аль-Накире. Лишь Павлиний трон, спасенный из руин Ильказара и доставленный в Аль-Ремиш, большее влиял на умы людей.

Насеф терпеливо ждал и заговорил, лишь когда Эль-Мюрид завершил молитвы.

– Все кончено. Я приказал людям отдохнуть. Через несколько часов начну похороны. Сегодня же ночью пошлю разведчиков в пустыню.

– Зачем? – нахмурился Эль-Мюрид.

– Мы во владениях валига Эль-Асвада. Говорят, что он решителен и умен. Он атакует нас, как только узнает о случившемся.

– Ты его знаешь?

– Я его видел, как и ты. Это его сын напал на тебя в Аль-Ремише. Именно Юсиф устроил над нами суд.

– Помню его. Худой, с жестким лицом. Глаза черные, как уголь, и твердые, как алмазы. Настоящий поборник зла.

– Мой повелитель Ученик, ты понимаешь, что мы сегодня совершили? – Голос Насефа внезапно преисполнился благоговейного трепета.

– Мы захватили Малахитовый трон.

– Не только. Намного, намного больше. Сегодня мы стали главной властью в Хаммад-аль-Накире – благодаря трону и его местоположению. Пока мы удерживаем Себиль-эль-Селиб, с нами придется считаться, принимая любое решение в Аль-Ремише. Пока мы удерживаем ущелье, мы, по сути, изолируем пустынные провинции от побережья моря Котсум. Мы лишили Абуда всех сил и богатств на побережье, в которых он нуждался, чтобы бросить вызов Всевышнему.

Насеф был прав. Морское побережье оставалось единственной частью империи, которая не пострадала во время Падения и не превратилась в пустыню. В нынешние времена его города оставались автономными, хотя имели общий язык и культурные корни с Хаммад-аль-Накиром. Они формально признавали короля Абуда и семейство Квесани, платя им дань в основном для того, чтобы дикие пустынные собратья оставили их в покое. Политически они мало что выигрывали, противостоя Эль-Мюриду, и наверняка многое бы потеряли, если бы его поддержали. Если бы он потерпел поражение, на них обрушилась бы ненависть правящего семейства Квесани. Если бы он добился успеха, им пришлось бы растратить свое богатство и людей на его священную войну против неверных государств, окружавших Хаммад-аль-Накир. Они могли лишь рассчитывать на то, что какое-то время смогут оставаться в стороне. Насеф сделал лучший выбор из возможных, избрав Себиль-эль-Селиб первой целью. Помимо геополитики и экономики, захват Малахитового трона должен был уподобиться молнии среди ясного дня, подтолкнув тысячи людей к тому, чтобы встать на сторону Эль-Мюрида. И еще тысячи охладели бы к роялистам.

– У меня есть один вопрос, Насеф. Мы сможем сохранить то, что завоевали?

– Эти люди готовы умереть за тебя.

– Знаю. Но это не ответ на вопрос. Вон там целое поле тех, кто умер за Абуда. Они не смогли удержать ущелье.

– Нас никто не застигнет врасплох.

Насеф оказался прав лишь отчасти. Ответ валига Эль-Асвада пришел быстрее, чем он ожидал. Заставы едва успели выехать, когда вернулся всадник на взмыленном коне, сообщив, что его преследуют несколько сотен. Удар обрушился с северо-запада. Насеф, ожидавший атаки со стороны Эль-Асвада, распределил заставы и цепи стрелков с юго-западной стороны. Но Юсиф узнал про Себиль-эль-Селиб, возвращаясь домой из Аль-Ремиша, и решил немедленно ответить, призвав на помощь свиту.

Быстрый удар с последующим отходом – традиционный метод войны в пустыне, основанный на веках межплеменной вражды. Юсиф прибыл задолго до того, как заставы успели отозвать, и таким образом лишил Насефа четверти сил. В ущелье и низине разразилось сражение. Солдаты Юсифа были опытными и дисциплинированными домашними войсками, посвятившими жизнь учениям и маневрам. Будучи мастером тактики легкой кавалерии, валиг вынудил более многочисленное войско Насефа отступить в крепость и монастыри.

Эль-Мюрид и его Непобедимые оказались изолированными в храме, обороняя Малахитовый трон. Как только Юсиф узнал, где Ученик, он сосредоточил все усилия на храме, желая заполучить голову змея.

– Мы умрем, прежде чем уступим хотя бы дюйм, служитель ада! – крикнул Эль-Мюрид, глядя на валига, стоящего в двадцати футах от него на окровавленном полу. – Пусть даже твой хозяин пришлет всех дьяволов из огненной обители… Да что там, пусть он бросит против нас все легионы проклятых, нас не охватит страх. С нами Всевышний. На нашей стороне вера в правое дело, уверенность всех спасенных!

– Будь я проклят, Юсиф, – обратился к валигу рослый мускулистый мужчина. – Он в самом деле верит в эту чушь.

– Конечно верит, Фуад. Именно вера в себя делает маньяка опасным.

Эль-Мюрид был озадачен – неужели они сомневаются в его искренности? Истина была истиной. Они могли принять ее или отвергнуть, но никогда – заклеймить как ложь.

– Убить их! – приказал он Непобедимым, хотя те и были в несомненном меньшинстве.

Что ж, Всевышний их поддержит.

Его фанатики бросились в атаку, словно изголодавшиеся волки. Воины Юсифа падали, будто колосья под серпом. Сам валиг рухнул на колени, получив жестокую рану. Его войска дрогнули, но Фуад подбадривал их боевым кличем. Его ятаган мерцал подобно миражу – столь быстро он колол и рубил.

Непобедимые выполнили приказ Эль-Мюрида – они удерживали каждый захваченный ими дюйм. Они не отступали, но умирали.

Осторожно, все еще веря в поддержку Всевышнего, Эль-Мюрид сошел с Малахитового трона и подобрал упавший клинок. Теперь уже Непобедимые падали, словно колосья под серпом. Эль-Мюрид засомневался на миг… но нет! Если ему предстоит стать мучеником, значит такова воля Всевышнего. Он сожалел лишь об одном: что может покинуть земные пределы, не увидев Мерьем и дочь. Те оказались в ловушке в крепости вместе с Насефом…

Но Насеф уже вырвался из ловушки. Атака Юсифа на храм дала ему время перестроить силы, и он перешел в нападение, рассеяв войско Юсифа по низине. Вместе с Каримом и парой десятков лучших солдат он ворвался в храм. Перевес сил изменился.

– Господь милостив! – прогремел Эль-Мюрид, осмелившись скрестить клинки с кем-то из солдат.

Враг выбил оружие из его руки, но Насеф в то же мгновение оказался рядом, отразив атаку. Фуад отшвырнул солдата в сторону и повернулся к Насефу:

– Посмотрим, какого цвета твои потроха, бандит.

Насеф атаковал с едва заметной жестокой улыбкой. Их клинки плясали смертельный мавританский танец. Никто не мог преодолеть защиту другого. Казалось, каждый ошеломлен искусством противника.

– Фуад, Фуад, – выдохнул Юсиф, которого поддерживали воины, – успокойся.

Фуад отступил на шаг, утирая пот с лица:

– Дай мне его прикончить.

– Нам нужно уходить, пока еще есть силы спасти раненых.

– Юсиф…

– Послушай, Фуад, они нас победили. Все, что мы можем, – умереть, а в том нет никакого смысла. Идем.

– До следующего раза, бандит! – прорычал Фуад. – Я заметил слабое место в твоем стиле. – Он плюнул Насефу в лицо.

Жители пустыни могли быть весьма убедительны, особенно когда дело касалось ненависти и войны.

– Ты до этого не доживешь, сын шакала. – Когда гнев Насефа достигал высшей отметки, на него накатывало ледяное спокойствие, как случилось и сейчас. – Карим, – сказал он, желая, чтобы его услышали все, – пошли в Эль-Асвад наемного убийцу, и пусть его целью станет эта куча верблюжьего навоза. Я про тебя, служитель ада Фуад. Подумай о том, когда он – или она – нанесет удар. – Он изогнул губы в жестокой усмешке. – Карим, они желают уйти. Пусть бегут, словно побитые псы, каковыми и являются. Позабавимся, глядя, как они убегают, поджав хвосты.

Едва враг ушел, Эль-Мюрид вздохнул и с трудом поднялся на Малахитовый трон.

– Еще немного, и нам бы пришел конец, Насеф.

– Да, почти. Почему ты не воспользовался амулетом? Ты мог уничтожить самого заклятого твоего врага.

Эль-Мюрид поднял руку, уставившись на сверкающий драгоценный камень, к могуществу которого он не обращался с тех пор, как продемонстрировал его в Эль-Аквиле. Эль-хабибы все еще говорили о том дне, когда он возродил высохший оазис.

– Мне это не пришло в голову. В самом деле не пришло. Полагаю, Всевышний коснулся меня, сообщив, что ты идешь. Я никогда не сомневался в нашей победе.

– Как ты и говоришь, все получилось. А пока ты не будешь пользоваться амулетом, никто им о нем не напомнит. Они не станут искать способ ему противостоять.

– Почему ты велел Кариму их отпустить?

– Мы слишком многих потеряли. Нет никакого смысла тратить впустую лишние жизни после победы. Они вернутся, будучи сильнее, и тогда нам потребуется каждый человек.

– А что насчет наемного убийцы?

– Просто игра. Пусть боятся показать друг другу спину. Пусть опасаются каждой тени. Пусть страх ослабит их силу и волю.

– Воистину. Но, Насеф, порой мне кажется, будто ты надо мной насмехаешься. Даже когда спасаешь мне жизнь.

Насеф уставился в пол:

– Прости меня, мой повелитель Ученик. Такова уж моя манера выражаться. Это мое проклятие. Когда я был маленьким, я не мог дразнить других детей, не мог пошутить. Меня всегда воспринимали всерьез. А когда я был серьезен, все думали, будто я насмехаюсь.

– Что будем делать дальше, Насеф? Малахитовый трон в наших руках, как и Себиль-эль-Селиб. И теперь на нас обрушатся все враги Всевышнего.

– Мы можем защитить себя и довериться Всевышнему. Я пошлю гонцов к нашим сторонникам с просьбой о воинах и оружии. Я усилю оборону. Мы возведем здесь еще одну крепость. Трон тоже нужно защищать.

– Ты прав. Насеф, я боюсь, что мы пробудем тут еще долго. Себиль-эль-Селиб – своего рода ловушка. Он подарил нам две впечатляющие победы, но, чтобы выжить, мы должны держаться за то, что у нас уже есть. Боюсь, нас здесь втиснут в бутылочное горлышко.

– Могут попытаться. Но полностью это им никогда не удастся. Против них будет работать их собственная система. Пока они призывают новобранцев из племен лишь на сорок пять дней в году, а все остальное время мы можем делать что угодно. Если на то будет твое благословение, я планирую создать из добровольцев-новообращенных партизанские отряды, которые станут наносить удары исподтишка. Регулярная армия будет занята в других местах, и у нас появится возможность здесь обосноваться.

Эль-Мюрид задумчиво посмотрел на него.

– Похоже, ты все тщательно продумал, – заметил он.

– Все эти три года я часто лежал без сна одинокими ночами, мой повелитель.

– Не сомневаюсь. Когда ты собираешься взять жену, Насеф?

Насефа вопрос застиг врасплох.

– Я об этом даже не думал. Может, после того, как мы построим Царство Мира.

Эль-Мюрид снова пристально на него взглянул:

– Насеф, я устал. Сегодня и завтра мы отдыхаем. Послезавтра мы снова беремся за дело. Ты занимаешься войной, а я – подготовкой к основанию Царства. Мне нужно, чтобы ты нашел писцов и архитекторов. Я хочу создать кодекс законов, и мне нужен особый дворец для Малахитового трона. И еще я хочу возвести в низине стелу, на которой напишу имена правоверных, павших во имя Всевышнего, чтобы обессмертить их как здесь, так и в раю.

– Как скажешь. Мне нравится твоя идея насчет стелы. Наверное, отведешь ее верхушку для Непобедимых?

– Да. Пусть останутся в памяти имена всех, кто здесь погиб. Их выбьют первыми.

Позже, прежде чем отойти ко сну, Эль-Мюрид отвел Мерьем и отнес дочь на самый высокий бастион старой крепости.

– Любимые мои, – сказал он, – крошечная частичка моей мечты воплотилась в жизнь. Царство Мира уже существует, хотя границы его не простираются дальше моего взгляда. Когда-нибудь вся земля признает Всевышнего.

Держа младенца на левой руке, он обнял правой Мерьем. Она прижалась к нему, дрожа на холодном горном ветру.

– Идем, – проговорила она какое-то время спустя. – Позволь мне напомнить, что ты еще и мужчина.

Она улыбнулась. Избалованная девчонка из клана эль-хабиб выросла, став женщиной, которая любила его как мужчину.

В ту ночь они зачали дитя – мальчика.

5

Крепость в тени

Мегелин Радетик шагал по каменистым склонам под старыми стенами Эль-Асвада, Восточной крепости. За ним неотступно следовал Гарун, постоянно отвлекаясь на новые впечатления, но держась единственного взрослого, у которого нашлось на него время. Их сопровождал покрытый шрамами старый ветеран, не выпуская из руки меча.

Гарун уже много дней молчал, полностью уйдя в себя. Но сейчас, когда Радетик остановился, чтобы взглянуть на иссохшую негостеприимную землю, он вдруг спросил:

– Мегелин, отец умрет?

– Не думаю. Врачи надеются на лучшее.

– Мегелин?

– Что? – Он присел рядом с мальчиком.

– Почему он их убил? Паломников в храме?

Радетик двинулся дальше.

– Не знаю. Может, приказ отдал не Эль-Мюрид, а кто-то другой – полагаю, со злости.

Они обогнули гору и на восточном ее склоне встретили брата Гаруна. Али сидел на валуне и смотрел на Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени, словно пытаясь силой мысли вызвать потаенных из тайных цитаделей. Радетик проследил за его взглядом, размышляя о том, что думают чародеи гор о недавних событиях. Вероятно, они последовали традиции, проигнорировав соседей. Они пребывали здесь с незапамятных времен и не беспокоили никого, кто не доставлял им хлопот. Даже могущественная империя не трогала их, и они остались в стороне от ее предсмертных судорог.

– Мегелин, я боюсь, – прошептал Гарун.

Али собрался было бросить язвительную реплику.

– Он прав, Али. Пришло время страха. Мы вынуждены опасаться Насефа из-за его меча и Эль-Мюрида из-за его слова. Вместе они – смертельная смесь. И нам приходится также бояться, что меч может возобладать над словом, а не наоборот. И этот смерч уже не укротишь.

Али нахмурился. Старый Радетик вновь пребывал в сомнениях. Али пошел скорее в дядю, чем в брата или отца, и к числу мыслителей отнюдь не принадлежал. Но Гарун ясно понял Радетика.

Юсиф добрался до Эль-Асвада всего через несколько часов после вернувшегося семейного каравана. Его войско понесло немалые потери, а сам он оказался на волосок от смерти. Караван тоже пострадал – Юсиф не оставил охраны, и банды Насефа попытались его ограбить. Даже Мегелину Радетику пришлось взять в руки оружие и вступить в бой.

Он потрогал левый бицепс, на котором остался легкий порез от сабли. Рана до сих пор болела. Улыбнувшись, он вспомнил, как удивил нападавшего контратакой.

Фуад все еще не мог примириться с тем, что домашний интеллектуал его брата знал, с какой стороны хвататься за меч. Не знал он и как относиться к тому, что учитель сумел взять на себя ответственность за стариков, мальчиков, женщин и погонщиков верблюдов, всыпав как следует крепким молодым воинам. Радетика же недоверие Фуада лишь забавляло.

– В Ребсамене мы изучаем не только цветочки, – сказал он в свое время, припомнив удивление Фуада, когда тот обнаружил, что Мегелин составляет каталог цветных рисунков пустынных цветов.

Али слез с валуна:

– Мегелин?

– Да?

– Мне тоже страшно.

– Нам всем страшно, Али.

Али яростно уставился на Гаруна:

– Если кому-нибудь расскажешь, я тебя поколочу.

Гарун схватил камень с зазубренными краями:

– Ну, давай попробуй, Али.

– Мальчики, оставьте свою злость для Эль-Мюрида.

– Он сам напросился, – ответил Гарун.

– Ах ты, маленький сопляк…

– Я сказал – хватит. Гарун, идем. Али пришел сюда раньше.

Али высунул язык.

Радетик зашагал дальше, гадая, чего мог бояться Гарун. Люди его нисколько не пугали.

– Давай вернемся в замок, Гарун. Пора немного позаниматься.

Название местности Эль-Асвад относилось также к ее главной крепости. Имперские строители изначально квадратной, лишенной каких-либо черт цитадели называли ее «Восточной крепостью». Во времена империи здесь находился главный штаб военного командования.

Замок теперь стал больше, хотя и утратил свое назначение. Каждое поколение делало его все более неприступным. К изначальным стенам добавились круглые башни. С северной стороны появилась дополнительная оборонительная стена и вспомогательные башни, окружив вершину горы. Еще дальше на север расположился массивный квадратный форт, соединенный с главным замком укрепленным переходом и охранявший самый пологий склон.

Остальные три склона были голыми, каменистыми и во многих местах обрывистыми. Каменная поверхность размягчилась и осыпалась под воздействием многовековой эрозии, которую можно было наблюдать по извилистым слоям осадочных пород. Дети придворных и солдат Юсифа обожали рыскать по склонам в поисках ископаемых, за что Радетик платил им сластями.

Радетик обнаружил, что жизнь в замке не слишком легка: в нем либо стоял холод и сквозняки, либо было жарко и душно. Во время редких дождей крыши и стены протекали. Удобства были примитивны, мебели почти не наблюдалось. Во всем замке не было ни единой ванной комнаты, в отличие от Хеллин-Даймиеля, известного своими общественными банями. Единственная закрывавшаяся дверь преграждала доступ в жилище женщин.

Он часто тосковал по уюту крошечной квартирки в университете.

Несмотря на все недостатки, замок вполне выполнял основную функцию. Его зернохранилища, резервуары для воды и арсеналы могли поддерживать гарнизон в течение неограниченного времени. Замок властвовал над огромной территорией, и ни одна осада или штурм не могли его завоевать.

Остановившись у ворот, Радетик окинул взглядом каменистую землю, простиравшуюся на мили вокруг крепости.

– Гарун, знаешь, что я хотел бы увидеть? Хотя бы однажды? Дерево.

Шли недели. Фуад объявил призыв в ополчение из племен. Утром, когда должны были собраться новобранцы, Гарун разбудил учителя.

– Чего тебе? – проворчал Радетик, щурясь на бьющие в окно лучи рассветного солнца. – Давай лучше по-хорошему. Ни один нормальный человек не должен быть в такое время на ногах.

– Дядя Фуад собирается встретиться с ополченцами. Я подумал, может, ты тоже захочешь прийти.

Радетик застонал, спуская ноги с постели.

– Хочу ли я? Нет. Если ты видел одну толпу феллахов^[3] – значит ты видел их всех. Но, пожалуй, лучше все же схожу, хотя бы затем, чтобы не позволить твоему дяде совершить что-нибудь, о чем он потом пожалеет. Сколько их там собралось?

Он сомневался, что призыв Фуада получит такой же отклик, как и призыв валига. Гарун разочарованно взглянул на него:

– Не так уж много. Но кто-то все равно приходит. Может, некоторые просто задержались.

– Гм? Плохо дело, говоришь? Подай-ка мне сандалии.

Ополченцы собирались на склоне, ведшем к главным воротам Эль-Асвада. Как и сказал Гарун, прибыли не все. И судя по скромным облакам пыли на дороге, Фуад вряд останется доволен ответом на призыв.

– Меньше трети от того, что он вправе ожидать, – заметил Мегелин.

– Некоторые пожиратели верблюжьего навоза перешли на сторону бандитов. – Фуад хмуро взглянул на собравшихся. – Трусость распространяется, подобно оспе.

– Не думал, что они настолько ненадежны, – ответил Радетик.

– Именно таковы они и есть, писака. А те, кто не дезертировал, прячутся по своим палаткам, словно старухи, боясь занять чью-то сторону. Перед моим братом они будут оправдываться тем, что он не объявил призыв сам. Мне следовало бы поехать и примерно их наказать. Проклятые ведьмы.

– Может, стоит несколько дней подождать? – предложил Радетик. – Послать еще гонцов, и пусть поговорят с ними как следует.

– Что толку? Если им хочется прятаться за юбками женщин – пусть. Я посмеюсь над ними, когда вернусь с головой Эль-Мюрида на копье. Белул! Собери шейхов.

Капитан Белул поклонился и спустился по склону, проехав среди собравшихся. Вожди поднимались по двое и по трое. Фуад не стал никого приветствовать, хотя знал всех и в течение многих лет ездил с ними бок о бок. Его мрачный взгляд заставлял всех держать язык за зубами и сохранять дистанцию.

Когда прибыл последний, заняв место в кругу Фуада, Радетика, Гаруна и офицеров Фуада, тот медленно повернулся:

– И это все? Только у вас хватило смелости противостоять мальчишкам-бандитам? Таха, Рифаа, Кабус и остальные – обещаю, мой брат этого не забудет. Так же как он не забудет лица тех, кого мы не увидели сегодня.

– Может, стоит дать им больше времени? – предложил кто-то.

– Больше времени, Ферас? Даст ли Ученик больше времени нам? Нет! Мы нанесем удар. Никаких игр и нежностей. Мы обрушимся на них словно молот. И мы принесем их головы, чтобы украсить наши стены. Всех, кого прокляли собственные матери.

– Что-то сегодня утром мы чересчур жестоки, – пробормотал Радетик.

Фуад бросил на него презрительный взгляд:

– Ты еще узнаешь, что такое жестокость, учитель. Можешь болтать дальше сколько влезет. Белул, выстрой колонну в соответствии с планом. Просто пропусти места тех трусов, что не явились.

– Фуад, – прошептал Радетик, – тебе в самом деле стоит еще раз подумать.

– Мы выступаем, как только сформируем колонну, – ответил Фуад. – Больше никаких дискуссий. Мы победим или потерпим поражение. Не хотелось бы мне оказаться на месте тех трусов, если мы проиграем, а я останусь в живых. Убирайся, учитель. Тебе больше нечего сказать.

Несколько часов спустя Мегелин смотрел, как колонна скрывается из виду.

– Я сделал все, что мог, Гарун. Но он дьявольски упрям, чтобы услышать голос разума.

– Ты сомневаешься, что он победит?

Радетик пожал плечами:

– Все возможно. Может, ему повезет.

Два дня спустя после ухода Фуада Мегелина нашел в его классе гонец.

– Господин Юсиф очнулся. Он просит тебя прийти.

Радетик был недоволен, что его прервали, но проигнорировать просьбу не мог:

– Али, оставляю тебя за главного, пока увижусь с твоим отцом. Продолжай урок.

– Строгого же наставника ты для них выбрал, – усмехнулся гонец, когда Радетик вышел на улицу.

– Знаю. Это единственный способ заставить его хоть что-то выучить. Он ни за что не захочет, чтобы ученики решили, будто они умнее его.

– Жаль, что у меня не было такой возможности в юности.

Радетик лишь едва заметно улыбнулся. Уловка Юсифа имела успех. Прежде чем учить чему-то детей, требовалось убедить родителей, что в образовании есть хоть какой-то смысл.

– Как он?

– Вполне неплохо, учитывая все прочее. Но он достаточно крепок, как и вся его семья. Пустыня никогда не отличалась добротой.

– Это я понимаю. – Мегелин слышал подобное замечание столько раз – даже там, где пустыня была вполне дружелюбна к людям, – что воспринимал его как поговорку.

Юсиф сидел в постели, споря с женщиной-врачом, которая хотела, чтобы тот лег.

– А, Мегелин. Наконец-то. Избавь меня от милостей этой старухи.

– Эта старуха знает, что нужно твоему телу, куда больше, чем ты сам, валиг.

– Вы что, все сговорились? Ладно, не важно. Иди сюда и возьми подушку. Всеми мне все равно не воспользоваться.

Радетик сел, не в силах скрыть, что ему неудобно, – он был уже слишком стар, чтобы приспособиться к пустынному обычаю сидеть на подушках скрестив ноги. Юсиф не обратил на это ни малейшего внимания.

– Слишком долго я отсутствовал в этом мире. В таком положении приходится верить другим. Понимаешь, о чем я?

– Думаю, да, валиг.

– Первая моя задача в этой второй жизни – сделать так, чтобы ты перестал вести себя словно слуга. Нам есть о чем поговорить, Мегелин. Думаю, в первую очередь – о дружбе.

– Валиг?

– Ты привел мой караван.

– Ерунда.

– Я говорил с Муамаром, так что не будем спорить. Я тебе благодарен. Мне не приходило в голову, что враг может притаиться за спиной.

– Моя жизнь тоже была в опасности.

– Можно считать и так. Но в любом случае мои жены и дети прибыли в целости и сохранности. Я считаю твой поступок проявлением дружбы. Я отношусь к другим так, как они относятся ко мне, Мегелин.

Радетик не смог сдержать кривую улыбку:

– Спасибо. – Благодарность принцев славилась недолговечностью.

– Мегелин, ты продемонстрировал свой опыт во множестве областей. Я ценю того, кто обладает умениями сверх тех, которые требует его профессия.

– Очередное очко в пользу образования.

– Воистину. Расскажи мне – что ты думаешь об экспедиции Фуада?

– Я не видел местность, лишь те куриные следы, которые вы называете картами. У него тысяча человек. Возможно, ему повезет.

– Он превосходит их втрое или вчетверо.

– Возможно, численности хватит, чтобы удар его молота оказался убедительнее изящества Насефа. Твой брат не мыслитель.

– Еще бы мне не знать. Скажи, почему тебя столь впечатлил Насеф?

– В нем есть искра гения. В понимании Запада его угроза послать наемного убийцу в Эль-Асвад была бы гениальным ходом. Но здесь это лишь впустую растраченное вдохновение.

– Мне этого не понять. Обычная болтовня того, кому плюнули в лицо.

– В этом и есть его слабое место.

– Что?

– Здесь никому не хватит ума понять последствия подобной угрозы. Убийца уже здесь или нет? Если нет, то как он сюда проникнет? И так далее.

– Вы, люди Запада, предпочитаете кружные пути. Мы намного прямее.

– Я заметил. Но Насеф и Эль-Мюрид действуют на ином уровне. Их поведение выдает тщательный расчет. Они захватили Себиль-эль-Селиб, зная о вашей силе и вероятном ответе.

– В смысле?

– В смысле – они уверены, что смогут его удержать. Зачем захватывать то, что не сможешь сохранить? По крайней мере, на данном этапе.

– Ты слишком их переоцениваешь.

– Это ты их недооцениваешь. Несмотря на все то, что говорил мне в Аль-Ремише, ты на самом деле вовсе не уверен, что эти люди – не более чем бандиты во главе с сумасшедшим. Помнишь свои слова? О том, что Эль-Мюрид продает фальшивое лекарство всем, кто хочет его купить? Я подумал над этим, и мне кажется, это еще в большей степени правда, чем сознаешь ты сам.

– И что ты мне предлагаешь?

– Возможностей достаточно. – Радетик предложил несколько вариантов, но Юсиф отверг их все как непрактичные или неосуществимые. – Тогда действуй прямо. Убей Эль-Мюрида. Люди поднимут вой, но достаточно скоро обо всем забудут. А Насеф не выживет без него. Не сейчас.

– У меня есть такие планы – на случай, если у Фуада ничего не выйдет. Так что ничего нового ты мне не сказал.

– Я знаю, что не придаю значения финансовым и политическим проблемам. Ты спрашивал о возможных вариантах, и я их тебе изложил. Проклятье, есть даже небольшая вероятность, что, если мы не станем обращать на них внимания, они попросту вымрут от безразличия к их персонам.

– Мегелин, мое выздоровление не столь неожиданно, как может показаться. Я лежал два дня, страдая скорее душой, нежели телом. Я все продумал. И единственный возможный вариант – сражаться и надеяться, что нам повезет. Если не повезет – тогда попытаемся сдерживать их любой ценой.

– Печально такое слышать. Мы убеждаем себя заранее признать поражение.

– Тогда не будем больше об этом. Мегелин?

– Да?

– Ты можешь сделать кое-что, чтобы моя жизнь стала светлее.

– Да, валиг?

– Оставайся, когда истечет твой контракт. Прежде чем все закончится, мне может крайне потребоваться взгляд со стороны.

Радетика удивили его слова – впервые за все время Юсиф отнесся к нему с уважением.

– Я подумаю, валиг. А сейчас я лучше пойду. Я оставил Али за главного в классе.

– Да уж, лучше иди, – усмехнулся Юсиф.

– Я занимаюсь политической историей, Гарун, – объяснил Мегелин. – Именно потому и намерен остаться. Разве я могу уйти, лишившись возможности наблюдать за величайшей бурей столетия? – Мальчик, похоже, был слегка разочарован. Радетик понимал его чувства, но ему не хотелось выкладывать всю правду о своих мотивах. Собственно, он и сам не до конца их осознавал. – Понимаешь, я единственный, кто оказался в самом центре событий. Те, кто пишет историю, всегда предвзяты, и обычно это победители. У меня есть уникальная возможность узнать правду.

Гарун искоса взглянул на него и весело улыбнулся. Мгновение спустя усмехнулся и Мегелин:

– Ах ты, дьяволенок. Да ты, похоже, меня насквозь видишь.

Впрочем, у него имелось оправдание, вполне подходящее, чтобы остаться здесь и дальше, пока мрачные недели складывались в месяцы и годы.

Гарун ворвался в комнату Мегелина, едва не растянувшись на пороге и не опрокинув столик, за которым сидел ученый, составляя послание другу в Хеллин-Даймиель.

– Что случилось, малыш?

– Дядя Фуад вернулся!

Вместо очередного вопроса Радетик лишь поднял бровь. Гарун понял:

– Нет.

Вздохнув, Радетик отодвинул бумаги:

– Так я и думал. Иначе уже явились бы гонцы, неся полные хвастовства известия. Пойдем к воротам.

Когда они добрались до ворот, в замок уже входили, волоча ноги, войска. Мегелин нашел среди них Фуада. Брат валига был вымотан и измучен, и от его обычного упрямства ничего не осталось. Он отрешенно и честно отвечал на вопросы, не волнуясь о впечатлении, которое производили ответы.

– Просто запиши все как было, учитель, – пробормотал он. – Просто запиши. Нам не хватило всего одного отряда. Одного вонючего отряда. Будь у нас в резерве всего один свежий отряд – и мы бы с ними разделались. – Он направился к жилищу брата. – Всего один отряд от тех сукиных шейхов, которые не явились на общий сбор. Похоже, в Эль-Асваде пора поменять кое-каких вождей.

Три месяца спустя Юсиф объявил собственный призыв, застав Мегелина врасплох.

– Зачем? – спросил он. – И почему ты мне ничего не сказал?

Его всерьез обидело, что валиг с ним не посовещался.

– Потому что, – злорадно усмехнулся Юсиф, – мне хотелось выслушать твои протесты только один раз, а не слушать их до бесконечности.

– Зачем нужен этот призыв? Вопрос серьезный, – спросил Радетик, которого нисколько не успокоили слова Юсифа.

– Затем, что мне нужно утвердить свое верховенство над племенами. Им следует показать, что я все еще силен и остаюсь у власти. Мы, дети пустыни, во многом похожи на ваших лесных волков, Мегелин. Я – вожак стаи. Если я оступлюсь, если проявлю слабость, если поколеблюсь – мне конец. У меня нет никакого желания нападать на Эль-Мюрида. Сейчас не время для этого, как ты наверняка бы мне твердил, знай об этом раньше. Но взгляды сотни вождей устремлены на Эль-Асвад, и они ждут ответа на мое ранение и поражение Фуада. Не говоря уже о новобранцах для его войска.

Мегелин вспомнил, что в последние недели постоянно приезжали и уезжали какие-то люди, чему он тогда не придал значения. Естественно, это были гонцы, но среди них он заметил и нескольких самых преданных капитанов Юсифа, ведших в пустыню достаточно многочисленные патрули. Никто из них пока не вернулся.

– Полагаю, твои представители будут на месте, когда призыв достигнет ушей некоторых шейхов, чья преданность под вопросом.

– Довольно-таки мягко сказано, учитель, – усмехнулся Юсиф. – Но верно.

– В таком случае, думаю, мне разумнее всего держать язык за зубами. Как гласит древний трюизм – то, что логично и практично, не всегда оправдано политически. И наоборот.

– В здешних краях это еще большая истина, чем где-либо, Мегелин. Еще большая. Как успехи у моего сына?

Он не стал уточнять, у какого именно сына, – оба друг друга прекрасно поняли. Радетик поискал подходящие слова и в конце концов решил, что, если ответит прямо, хуже не будет. Свидетелей не было, а наедине валиг относился к его мнению вполне терпимо.

– Если честно – мне жаль, что он родился не в цивилизованной стране. Он умен, валиг. Более чем умен. Увы, на него уже наложило отпечаток это дикое королевство. Он мог бы стать великим человеком – или великим злодеем. В нем это уже заложено, и наша задача – направить его в сторону величия.

Юсиф что-то пробурчал, глядя вдаль, и наконец ответил:

– Если бы не нынешнее положение, я бы подумал о том, чтобы отправить его в ваш Ребсамен. Возможно, позже так и удастся сделать – после того, как мы прикончим этого злобного Маленького Дьявола.

Радетик искоса взглянул на Юсифа. Валига словно окружал некий ореол судьбы, некая аура или запах, и Юсиф сам это чувствовал. Вся его поза говорила о том, что будущее, которое он видит для сына, не имеет ничего общего с тем, что он описывал.

Экспедиция Юсифа против узурпаторов Себиль-эль-Селиба, хотя и более многочисленная, чем у Фуада, разделила ее судьбу. Вновь оказалось, что роялистам не хватило всего лишь одного свежего отряда, чтобы вернуть Малахитовый трон. Полный решимости сохранить образ сильного и жесткого вождя, Юсиф продолжал атаку намного дольше разумного, даже когда стало ясно, что он проиграет.

Яростное сражение ожесточило как роялистов, так и мятежников. Исход его повлек последствия, лишь повредившие положению роялистов. По мере того как новости распространялись по пустыне, все больше сторонников Эль-Мюрида собиралось под его знамена. Насеф объявил призыв, и к нему рекой потекли новобранцы, которых он обучал своему дьявольскому стилю ведения войны.

Юсиф избрал обратную тактику, блокируя ведущие из Себиль-эль-Селиба пути и используя свое домашнее войско для преследования вражеских банд. Шпионы присылали тревожные донесения о новых укреплениях.

– Мы можем оставить всякую надежду, что нам когда-нибудь удастся истребить их под корень, – предрек Радетик через три года после потери ущелья.

Разведка только что донесла о быстром разрастании крепости-дворца, охранявшего Малахитовый трон. В донесении также говорилось, что у Эль-Мюрида теперь постоянная свита из тысячи воинов, половину которых составляли фанатики-Непобедимые. Насеф и его приспешник Карим совершали все более смелые вылазки, давая советы грабившим пустыню от имени Эль-Мюрида мародерам, а иногда и прямо их направляя.

– Они словно призраки, – пробормотал как-то раз Фуад. – Юсиф, тебе стоило позволить мне убить Насефа, когда была возможность. Он одновременно и повсюду и нигде, и мне не вызвать его на бой.

– Что за приступ меланхолии во время партизанской войны? – спросил Радетик. – Естественно, Насеф не будет оставаться на месте – иначе ему всыпали бы по первое число. Дай ему цель, против которой он не сможет устоять. Приготовь для него сюрприз.

– Шпионы предупредят его за два дня до того, как мы на это решимся, – ответил Юсиф.

– Знаю. Единственная надежда – что вам удастся вонзить ему или Эль-Мюриду нож в спину.

– Мы пытались, – проворчал Фуад.

– Пытайтесь дальше. С каждым днем мы понемногу отступаем. Они нас изматывают. Пока Абуд воспринимает происходящее как некую стычку между Юсифом и Эль-Мюридом, не понимая, что война может затопить все королевство, нам ничего не остается, кроме как держаться. И – молиться, что они совершат какую-нибудь роковую глупость раньше нас.

– Как идут дела с твоей монографией, Мегелин? – спросил Юсиф.

Именно незаконченная монография стала для Радетика поводом остаться. Покраснев и сжав плечо Гаруна, он ответил:

– Дьявольски медленно. Война постоянно мешает. Едва остается время преподавать, не говоря уже о том, чтобы писать.

Со временем Радетик стал кем-то намного большим, чем просто наставником. В каком-то смысле он занял властное положение за спиной валига. Юсиф все чаще обращался к нему за советами и все чаще им следовал.

Эль-Мюрид признал новую значимость Радетика в недавней проповеди, назвав его одним из тринадцати баронов ада на земле, приспешников зла, которых оно послало, чтобы надругаться над правоверными. Мегелин удивился, узнав о своем знатном титуле, – он думал, что его больше заслуживает Юсиф.

Радетик воплощал в жизнь политику Юсифа без особой спешки, давая валигу набраться сил и выиграть время. Он надеялся, что к Абуду наконец вернется здравомыслие или что Насеф собственными поступками сам обречет себя на поражение.

Он писал бесчисленные предостерегающие письма с печатью Юсифа всем, кто был близок к Абуду. Ему удалось найти нескольких сочувствующих, но кронпринц Фарид был единственным, кто мог хоть как-то повлиять на политику короля.

Юный Гарун взрослел, хотя скорее умственно, чем физически. Его отец начал опасаться, что он станет самым мелким в семье. Мегелин утешал его, замечая, что к некоторым пора расцвета приходит поздно. Он перестал делать вид, будто обучает кого-то еще, – у него больше не оставалось времени убеждать и нянчить более упрямых сыновей и племянников Юсифа. Сосредоточившись на одном Гаруне, он не приобрел новых друзей – ни когда отвлекал мальчика от регулярных шагунских занятий и прочих дел, беря его с собой в ботанические и геологические полевые вылазки, ни когда честно отвечал на вопросы о талантах других детей.

Кроме Юсифа и Гаруна, у Мегелина имелся в Эль-Асваде лишь один настоящий друг – его телохранитель Муамар, которому вылазки на природу и всевозможные исследования нравились даже больше, чем Гаруну. Для него это была словно игра – старый воин достиг того возраста, когда легче справляться с вызовами для ума, чем для тела. И в решение всевозможных загадок он вкладывал куда больше души, чем молодежь.

На четвертый год мятежники совершили небольшую ошибку. Фуад вернулся с триумфом, поймав в ловушку и убив почти три сотни мародеров. Победа гарантировала передышку от проделок партизанских групп. Юсиф объявил празднество в честь брата. Женщин позвали из их жилищ, чтобы танцевали для гостей. Юсиф, Фуад и большинство капитанов привели любимых жен. Зал наполнился музыкой канунов, удов, дарбуки и цимбал. Радетику она показалась чересчур резкой, грубой и нестройной.

Повсюду слышался смех. Даже Радетик рискнул рассказать несколько анекдотов, но слушатели их не понимали, предпочитая длинные, полные подробностей истории о негодяях, наставлявших рога напыщенным мужьям, и глупцах, веривших всему, что говорили их жены и дочери. Вина́, которое могло бы приукрасить веселье, не было, но в воздухе чувствовался аромат дурманящего дыма, доносившийся из специальных жаровен.

Гарун сидел рядом с Радетиком. Он смотрел на праздник круглыми глазами, но взгляд его ничего не выражал. Радетик подумал, что мальчик все больше превращается в пассивного наблюдателя.

– Эй ты, Мегелин, старая баба! – крикнул Фуад. – Встань и спляши нам какой-нибудь танец неверных!

Радетик бесстрашно забрал у музыканта флейту и неуклюже сплясал фламенко под собственный чудовищный аккомпанемент. Закончив, он рассмеялся вместе со всеми:

– А теперь ты, Фуад. Возьми цимбалы и покажи женщинам свое искусство!

Фуад принял вызов, обойдясь без цимбал. Он исполнил дикий танец с саблями, встреченный ревом аплодисментов.

Зал был набит торжествующими воинами. Засмотревшись на танцующих женщин, а потом на выступления учителя и брата валига, никто не обращал внимания на что-либо еще. Никто не замечал, как трое медленно подбираются к хозяевам вечера.

Пока те не прыгнули – на Юсифа, Фуада и Радетика.

Каждый занес над головой серебряный кинжал. Фуад остановил нападавшего саблей, с которой танцевал. Юсиф избежал гибели, кинувшись в вопящую толпу. Муамар бросился навстречу третьему убийце. Серебряный кинжал убийцы, отчаянно пытавшегося добраться до Радетика, порезал ему щеку. Рана сильно кровоточила, но вряд ли после нее осталось бы нечто большее, чем едва заметный шрам. Но старый воин вдруг замер, глаза его полезли на лоб, и с губ сорвался булькающий хрип. А затем он рухнул замертво.

Убийца снова метнулся к Радетику, отбиваясь от пытавшихся схватить его рук и рассекающего воздух оружия. Его кинжал вспыхнул голубым светом.

– Колдовство! – крикнула какая-то женщина.

Поднялся еще больший шум. Гарун пнул убийцу в пах изо всех сил, на какие был способен десятилетний мальчик. А тот не обратил на него внимания. Ни он, ни его товарищи, казалось, не замечали сыпавшихся на них ударов. Погибли шестеро людей Юсифа, прежде чем убийц удалось остановить.

– Никогда не видел ничего подобного, – весь дрожа, выдохнул Радетик. – Что это вообще за люди?

– Назад! Проклятье, разойдитесь! – взревел Юсиф. – Гамел! Мустаф! Белул! – рявкнул он троим капитанам. – Очистите помещение. Проводите женщин в их жилища. Этих не трогать! – прорычал он кому-то, пытавшемуся перевернуть убийцу на спину.

Три серебряных кинжала лежали на темном каменном полу, испуская голубое свечение. Фуад наклонился над своим несостоявшимся убийцей. Руки его дрожали, лицо побледнело.

– Насеф говорил, что пришлет наемного убийцу.

– Долго же он ждал! – прорычал Юсиф.

– Это не в стиле Эль-Мюрида, – пробормотал Радетик. – Тут какое-то колдовство. Не прошло и полгода с тех пор, как он прочитал ту проповедь против чародейства.

– Насеф. Это наверняка дело рук Насефа, – настаивал Фуад.

Что-то привлекло внимание Радетика. Опустившись на колено, он раздвинул разорванную одежду убийцы и взглянул на его грудь:

– Идите-ка сюда. Посмотрите.

Над сердцем убийцы виднелась крошечная татуировка, не слишком четкая, но напоминавшая две переплетенные буквы пустынного алфавита. Через мгновение татуировка потускнела и исчезла.

– Что за дьявольщина? – рыкнул Фуад. Бросившись к другому убийце, он вспорол на нем одежду. – У этого ничего нет. – Он перешел к третьему. – Эй, этот еще жив. – Он снова разрезал ткань. – И у него такая же отметина.

– Гамел, пошли за врачом, – приказал Юсиф. – Возможно, сумеем не дать ему сдохнуть, пока не получим ответы.

Пока они разглядывали татуировку, Гарун подобрал кинжал. Вокруг его руки возник голубой нимб. Он поднес клинок к светильнику.

– Что ты делаешь? – требовательно спросил Юсиф. – Положи.

– Это не опасно, отец. Свечение – лишь след слабеющего заклятия.

– Что?

– На этот клинок наложили заклятие. В нем – имя дяди Фуада. Если позволишь, я попытаюсь прочитать остальное. Это сложно – заклятие улетучивается, к тому же оно на языке Ильказара.

– Если тут еще и колдовство…

– Голубое свечение – это энергия распадающегося колдовства, отец. Оно распадается, потому что ножи порезали не тех людей. Теперь это просто кинжалы.

Слова Гаруна не убедили Юсифа.

– Положи эту проклятую штуку.

– Он только что умер, – сказал Фуад, глядя на третьего убийцу. – Ну вот… началось.

Татуировка на груди убийцы исчезла в течение полуминуты.

– Что все это значит? – спросил Юсиф в пустоту.

Пустота не ответила. Наставники, учившие Гаруна шагунскому искусству, подтвердили слова мальчика о кинжалах. На клинки наложили заклятия, делавшие смертельным даже самый слабый порез. Но насчет исчезающих татуировок они ничего объяснить не смогли, как и определить, откуда пришли убийцы.

Врач выяснил, что убийцы принимали наркотики. И все видели, что они туго перевязали руки, ноги и гениталии, сильно ограничив кровообращение. Атакуя, они не чувствовали ни страха, ни боли.

– Кто бы их ни послал, он обладает могущественным оружием, – заметил Радетик. – Юсиф, я бы посоветовал усилить охрану ворот.

Когда возбуждение прошло и ничто уже не могло помешать Мегелину, он опустился на колени возле Муамара и заплакал.

– Ты был настоящим другом, старый воин, – пробормотал он. – Спасибо тебе.

Фуад, от которого меньше всего стоило этого ожидать, положил руку ему на плечо:

– Он был хорошим человеком, Мегелин. Нам всем будет его не хватать. – (Подняв взгляд, учитель, к своему удивлению, увидел скатившуюся по щеке Фуада слезу.) – Он учил меня владеть оружием, когда я был в возрасте Гаруна. Как и его самого.

Похоже, подобного объяснения для Фуада было вполне достаточно.

Человек по имени Белул, который, казалось, вечность тому назад избежал гибели в Себиль-эль-Селибе, осмотрел мертвецов. Теперь он стал самым жестоким капитаном Юсифа. В свое время он также вернулся в Себиль-эль-Селиб как шпион валига.

– Это люди Эль-Мюрида, – сказал он. – Вот этот – Шехаб эль-Меди, капитан Непобедимых. Он был столь же безумен, как и Ученик.

– Что ж, – сказал Юсиф, – все становится еще загадочнее. Это особые силы Эль-Мюрида, которые не подчиняются никому, кроме него самого. И ведь прошло всего полгода с тех пор, как он объявил вне закона любое колдовство.

Ученик, по сути, вынес смертный приговор всем ведьмам, колдунам, шаманам, шагунам, прорицателям и прочим, кто хоть как-то занимался магией. Он поручил Насефу истреблять их, где бы бедолаг ни обнаружили его войска.

– Он сумасшедший, – заметил Белул. – Вряд ли стоит ждать логики в его поступках.

Радетик в свое время считал, что заявление Ученика несет в себе мрачный смысл. Царство Мира не сумело завоевать новообращенных среди магов. Те, кто владел Силой, всегда оказывались его врагами, при любой возможности помогая роялистам. Толку от них, правда, было мало, но это вполне соответствовало уровню чародеев Хаммад-аль-Накира. Всех талантливых истребили во время безумия, что наступило после Падения.

Радетик снова подумал о потаенных. Окажется ли Эль-Мюрид настолько глуп, чтобы попытаться изгнать их из Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени? Вряд ли стоило на это надеяться. Как и большинство сыновей Хаммад-аль-Накира, он, вероятно, не думал о них вообще.

Эль-Асвад похоронил мертвых и продолжил жить дальше, как и в течение многих лет до этого. Месяц спустя шпион принес известие, пролившее свет на покушение.

Эль-Мюрид приказал Непобедимым основать тайный орден среди его охраны. Известные подробности убедили Радетика, что это был тайный культ. Его последователей называли харишами, и всю их деятельность окружала крайняя секретность. Члены культа были организованы в виде пирамиды «братств», состоявших из троих человек, и лишь один знал кого-то, стоявшего выше в иерархии. Татуировка являлась личной печатью Эль-Мюрида. Она была образована из начальных букв слов «Возлюбленный Господа» и означала, что носящему ее гарантировано место в раю. Считалось, что татуировка исчезает, когда душа последователя культа возносится на небеса.

– Жуть какая-то, – заметил Фуад, готовый списать все на очередной пример безумия Эль-Мюрида.

– Да, – согласился Юсиф. – И если они все так же готовы умереть, как те трое, – они дьявольски опасны.

И это действительно было так. Заглянув в самые темные уголки собственного разума, Эль-Мюрид создал новое страшное орудие для продолжения своей миссии.

Девять недель спустя Радетик получил длинное письмо от старого школьного друга Тортина Пернтигана, который стал преподавателем теории коммерции, то есть прославленным учителем бухгалтерского дела.

Мегелин размышлял несколько дней, прежде чем пойти к Юсифу.

– У тебя странный вид, – сказал валиг. – Словно у человека, который только что увидел, как убили друг друга его лучший друг и заклятый враг.

– Может, и так. Я получил письмо из дома.

– Что-то срочное? Тебе ведь не придется уехать? – Похоже, Юсифа встревожила подобная мысль, и Мегелин невольно возгордился.

– Нет, я никуда не уезжаю. Письмо… тут нужно кое-что объяснить. – Мегелин быстро рассказал, что Пернтиган его давний друг и они поддерживают близкие отношения с тех пор, как поступили в Ребсамен почти тридцать лет назад. – Именно он столь дорого тебе обходится, когда я посылаю толстые пакеты с почтой. – (Юсиф был достаточно прижимист, как и все его пустынные собратья, и постоянно возражал против расходов Мегелина на общение с далекими коллегами.) – Я посылал ему фрагменты моей монографии в процессе ее написания, вместе с природными наблюдениями, заметками, мыслями, рассуждениями и прочим. Чтобы ничего не пропало, если случится трагедия. Знания чересчур ценны.

– Кажется, я уже слышал подобный аргумент.

– Да. В общем, Пернтиган, старый сплетник, в ответ снабжает меня последними новостями из Хеллин-Даймиеля.

– Я крайне рад, что ты можешь поддерживать старые связи, – кисло заметил Юсиф. – Хотя меня это разоряет. И какую же дурацкую сплетню принесли мне ваши драгоценные ученые беседы?

– Как тебе известно, Хеллин-Даймиель – финансовый столп Запада, хотя его положение оспаривают итаскийские консорциумы…

– Ближе к делу, Мегелин. Дурные новости подобны дохлому верблюду – оттого что дольше лежат, они не становятся приятнее.

– Да, валиг. Пернтигана крайне интересует некий феномен, который банкиры начали называть «золотым швом Каср-Хелал». Каср-Хелал – это укрепленное даймиельское торговое поселение на краю Сахеля. То самое, где, как я понимаю, отец Ученика обменивал товары на соль…

– Мегелин! Хватит ходить вокруг да около!

– Ладно. В последнее время в Хеллин-Даймиель через Каср-эль-Хелал начали в больших количествах попадать новые монеты. Отсюда и название «золотой шов Каср-Хелал». По словам Пернтигана, дом Бастаноса – крупнейший даймиельский международный банк – принял вкладов на сумму в миллион даймиельских дукатов. И это только один банк. Пернтиган прислал длинный список вопросов о том, что происходит в Хаммад-аль-Накире, оправдываясь тем, что занимается исследованиями по теории финансов. Естественно, настоящий его мотив – что-то с этого поиметь.

– Нельзя ли в конце концов перейти к сути? К чему ты клонишь? К тому, что деньги поступают из пустыни?

– Именно. В том и корень загадки. У торговцев есть поговорка, что монеты в пустыне столь же редки, как лягушачий мех. В этих краях долги всегда оплачиваются услугами или натурой. Разве не так? Все серебро и золото, что тут есть, склонно оставаться без движения. – Радетик показал на кольца и браслеты Юсифа, составлявшие немалую часть личного состояния валига. Жители Хаммад-аль-Накира обычно носили на себе или прятали любые драгоценные металлы, которыми владели, и расставались с ними лишь в самом крайнем случае. – Перемещение ценностей из пустыни в таких масштабах, как описывает Пернтиган, – крупная финансовая аномалия. Банкиры тревожатся, хоть и получают с этого прибыль. Они предвидят гигантскую экономическую катастрофу.

Юсиф озадаченно взглянул на него. Половину сказанного Радетику приходилось формулировать на языке Хеллин-Даймиеля – в пустынном языке недоставало финансового словаря. И хотя Юсиф немного говорил на даймиельском, торговый жаргон был ему недоступен.

– Пернтиган общался со знакомыми в банковских кругах, – продолжал Мегелин. – Он составил список имен, связанных с подозрительными вкладами, а также еще один перечень вопросов. И если сопоставить все это воедино, появляется немало поводов для беспокойства.

– Как я понимаю, кто-то посылает за пределы королевства громадные богатства?

Радетик кивнул – пусть и с опозданием на пять минут:

– Именно. Главный вопрос в том, кто и зачем это делает.

Немного подумав, Юсиф уже собрался ответить, но его потянул за одежду Гарун:

– Отец? Можно мне?

– Конечно, – улыбнулся валиг. – Посмотрим, стоит ли этот старый пройдоха своего жалованья. Покажи нам, чему он тебя научил.

Радетик тоже улыбнулся. Похоже, мальчик начал преодолевать врожденную сдержанность.

– Есть только двое, у кого может быть столько денег. Король и Эль-Мюрид.

– На чем основаны твои выводы? – спросил Радетик.

– Король – потому что он принимает деньги вместо услуг. И еще он берет ренту и торговые пошлины. А Эль-Мюрид – потому что он уже несколько лет грабит народ.

Юсиф взглянул на Радетика:

– Ну? Вижу по твоему взгляду, что он не прав. Объясни.

– Не совсем. Он просто не сумел сделать всех выводов. Тортин указывает, что семейство Квесани внесло крупный вклад и приобрело собственность на Ауссурском побережье. Это полоска берега к северу от Дунно-Скуттари, своего рода кладбище слонов для низложенных принцев. Создается впечатление, будто кто-то в Аль-Ремише пытается гарантировать Квесани безопасность.

– Только не Абуд. Он не настолько прозорлив.

– Может, Фарид? Не важно. Это лишь небольшая часть денежного потока, и не она беспокоит Тортина. У причины его тревоги два других источника. Гарун упоминал о добыче от грабежей, но не сумел сообразить, что грабежом занимается вовсе не Эль-Мюрид. Вкладчики – Карим, эль-Кадер, эль-Надим и остальная их банда.

– Бандиты-генералы Насефа. Это хорошая новость, Мегелин. Мы сможем доставить Бичу Господнему немало хлопот, распространив эти сведения. Собственно, сами Непобедимые могут с ним разделаться, если узнают, что он что-то утаивает от Эль-Мюрида.

Радетика подобный вариант нисколько не обрадовал.

– Наша сторона тоже может пострадать.

– Ты про деньги Абуда? Они принадлежат ему, и он может делать с ними все, что захочет. К тому же он не грабит королевство.

– Я не про Абуда, а про духовенство. Они посылают за пределы королевства столько же золотых слитков, сколько банда Насефа. А значит, они оскверняют святые места, переплавляя золото и серебро. Как поступят правоверные, если узнают, что их грабят собственные священники? Эль-Мюрид еще может как-то оправдать Насефа – солдаты грабят своих врагов. Но от священнослужителей нам никуда не деться. Многие уже проклинают Насефа, но не Эль-Мюрида. Насеф для них – некий компромисс, который Ученик вынужден был заключить с судьбой, и они полагают, что, когда Царство Мира Эль-Мюрида станет реальностью, Насеф просто исчезнет.

– Похоже, Насефа это тоже беспокоит. Он и его парни немного откладывают себе на старость.

– Тебе не кажется, что поведение духовенства приведет к появлению множества новых сторонников Эль-Мюрида?

– Безусловно. Я напишу Абуду.

– Который сидит под пятой священников и даст тебе тот же самый ответ, который дает с тех пор, как началась вся эта заварушка. Если вообще сочтет нужным ответить.

– Ты прав. Конечно. Нам лишь нужно припугнуть нескольких священников. И сохранить все в тайне. – Юсиф устало закрыл глаза. – Мегелин, что бы ты сделал, если бы твои союзники доставляли больше хлопот, чем враги?

– Не знаю, валиг. В самом деле не знаю. Глупость и некомпетентность приносят свои плоды. Все, что я предвижу, – все большее разложение, в основном моральное. Возможно, Хаммад-аль-Накир все же нуждается в очистительном пламени Эль-Мюрида.

Гарун схватил Радетика за локоть:

– Не сдавайся, Мегелин.

На лице мальчика застыла упрямая решимость, отчего он вдруг показался намного старше своих лет. Радетик с сожалением подумал, что этому ребенку предстоит расти в пламени столь хаотического костра.

6

В чужие королевства

Исхудавшие и продрогшие, Браги и Хаакен остановились на вершине последнего перевала.

– Там, внизу, уже весна, – заметил Браги, поддерживая брата. – Та зелень – вероятно, лиственный лес.

– Сколько еще? – прохрипел Хаакен.

– Три дня? Или пять? Недолго.

– Ха!

Бывали дни, когда им не удавалось пройти и мили – как, например, вчера. Похоронив в мерзлой земле Сорена, они сражались с заснеженным склоном, пока не рухнули от усталости.

Сигурд умер почти месяц назад. Переход занял два месяца.

– Я не смогу, – выдохнул Хаакен. – Иди дальше без меня.

Подобное он уже предлагал раньше.

– Все уже позади, Хаакен. Отсюда только вниз.

– Я устал, Браги. Мне нужно отдохнуть. Я догоню.

– Идем. Раз-два. Раз-два.

У подножия было куда теплее, чем в высокогорье. Юноши сделали привал на неделю, восстанавливая силы. Дичь встречалась редко. Они замечали следы местных племен, а однажды прошли мимо руин маленькой бревенчатой крепости, сгоревшей не более месяца назад.

– Похоже, мы недалеко от итаскийского герцогства Грейфеллс, – сказал Браги, обгладывая кроличью ногу. – Эта тропа должна вести к тракту, который отец называл Северной дорогой, – прямому пути к городу Итаския.

Королевство Итаския и его столица носили одно и то же имя, как и в нескольких других государствах, которые выросли вокруг сильного города, пережившего Падение.

– Я бы предпочел, чтобы ты не был столь дьявольским оптимистом, – проворчал Хаакен, вгрызаясь в кролика, словно изголодавшийся медведь. – Мы даже не знаем местного языка. И мы тролледингцы. Если нас не прикончат бандиты, это сделают итаскийцы.

– А я бы посоветовал тебе поменьше пессимизма. Будь я проклят, даже если мы найдем горшок с золотом, ты и тогда увидишь лишь повод заработать грыжу.

– Жизнь не проживешь, считая, что все всегда получится. Если ожидаешь худшего – ты готов ко всему.

– И что ты собираешься делать?

– Я перестал строить планы после того, как умер отец.

У Браги тоже не было никаких планов, кроме как следовать туманным советам отца. Что случится, когда они найдут этого Ялмара?

– Хаакен, я знаю лишь то, что говорил отец.

– В таком случае стоит этого и держаться, пока что-нибудь не произойдет.

И оно произошло – на следующее утро.

Хаакен остановился, чтобы отлить. Браги же ушел вперед, и на него из кустов выскочили жители гор. Копья скользнули по кольчуге, которую велел носить отец во время любых путешествий, но они повалили его на землю и вытащили ножи.

Появился Хаакен, размахивая топором, и успел прикончить двоих, прежде чем остальные его заметили. Браги отполз в сторону и, поднявшись, наконец схватился за меч. Оставшийся в живых попытался бежать, но его остановили меч и топор.

– Что за дьявольщина? – выдохнул Хаакен.

– Похоже, меня собирались ограбить, – весь дрожа, прохрипел Браги. – Еще бы немного – и конец.

– Я тебя предупреждал.

– Давай закопаем их, и убираемся отсюда.

– Слушай!

Послышался стук копыт.

– В кусты! – бросил Браги.

– На дерево, – возразил Хаакен. – Рагнар говорил, что люди никогда не смотрят вверх.

Минуту спустя они уже были высоко на старом дубе. Пока карабкались, их мешки казались почти невесомыми. Мертвецы все так же валялись на тропе.

Появились шестеро всадников: офицер, четверо солдат и один штатский.

– Итаскийцы, – прошептал Браги.

– Что за дьявольщина? – рявкнул офицер, сдерживая коня.

Юноши не понимали итаскийского, но о смысле догадались.

Солдаты вытащили мечи. Штатский спешился, оглядывая побоище:

– Это люди Майнерика. Подстерегли двух путников, не больше нескольких минут назад. Путники сидят на черном дубе примерно в тридцати футах левее.

– Кто стал бы тут болтаться, когда здесь орудует Майнерик?

– Вот сам и спросишь. Доставайте луки. Вряд ли они откажутся от приглашения.

– Выполняй, сержант.

Солдаты обнажили клинки и взяли на изготовку луки. Браги и Хаакен переглянулись.

– Никто никогда не смотрит вверх, да? – буркнул Браги, глядя на нацеленные на него четыре стрелы.

Разведчик поманил их к себе.

Браги спрыгнул на землю и обнаружил, что молочный брат уже стоит рядом – вызывающе и с топором в руке.

– Да это всего лишь щенки, – заметил сержант.

– Это те самые двое? – спросил офицер.

– Те самые, – ответил штатский. – Похожи на тролледингцев. Там их с детства учат убивать. – Лесной житель протянул раскрытые ладони. – Поговорим мирно, – произнес он на тролледингском с сильным акцентом.

– Что с нами будет? – спросил Браги, стыдясь собственной дрожи.

– Зависит от вас. Что тут произошло? Что привело вас на юг?

Браги все рассказал. Разведчик перевел.

Итаскийцы о чем-то коротко посовещались, затем переводчик сказал:

– Сэр Клив готов проявить щедрость. Из-за этих. – Он показал на мертвецов. – Мы преследуем их банду уже несколько недель. Отвезем их головы герцогу и на какое-то время отдохнем от патрулей. Но он ничего не знает про вашего претендента. И он хочет заглянуть в ваши мешки.

Хаакен негромко зарычал:

– Спокойно, сынок! Мы вас не ограбим.

– Делай, что он говорит, Хаакен.

– Хорошо, – последовал ответ минуту спустя. – Теперь отойдите на пять шагов.

Предводитель изучил их вещи, и фамильные ценности Браги тут же вызвали у него вопросы.

– Их дал нам отец перед смертью. Он сказал, чтобы мы отнесли их одному человеку в городе.

– Какому человеку?

– Кому-то по имени Ялмар.

– Думаешь, он говорит правду? – спросил офицер.

– Он слишком напуган, чтобы врать. Вероятно, этот Ялмар скупает краденое у разбойников с побережья. Похоже, их отец предвидел кризис с престолонаследием и обо всем заранее договорился.

– И что нам с ними делать?

– У нас к ним никаких претензий, сэр. К тому же они оказали нам услугу.

– Они тролледингцы, – заметил сержант. – Следовало бы их повесить в назидание тем, кто придет после.

– Разумно, – согласился офицер. – Но мне на это не хватило бы духу. Они же еще дети.

– Эти дети убили четверых людей, сэр.

– Людей Майнерика.

– Что вообще происходит? – нервно спросил Браги.

– Сержант Уэзеркинд хочет вас повесить, – усмехнулся разведчик. – Сэр Клив, с другой стороны, готов вас отпустить. При условии, что вы разрешите ему забрать тела.

– Нас это вполне устроит.

– Не спускай глаз с сержанта, – сказал Хаакен. – Из-за него нас еще вполне могут убить.

Солдат о чем-то спорил с командиром.

– Он хочет, чтобы сэр Клив конфисковал ваши мешки.

– Весьма дружелюбно с его стороны, ничего не скажешь.

– Он из Западного Вейпентейка, где первым делом наносят удар разбойники каждой весной.

– Осторожно! – Хаакен нырнул в ноги Браги, но стрела сержанта предназначалась не брату.

Дальше по тропе послышался вой, и из леса выбежали двадцать горцев. Юноши и разведчик приготовились к атаке, которая, к восхищению Браги, быстро захлебнулась под итаскийскими стрелами. То был урок, которого он так и не смог забыть.

У некоторых горцев были украденные кольчуги, щиты и оружие. Один такой первым добрался до Браги, замахнувшись клинком, но Хаакен спас брата – его топор со свистом опустился на противника, зарубив перед этим еще одного, вооруженного копьем.

Пока сэр Клив и его солдаты перестраивались, юноши и лесной житель завалили еще троих горцев. Остальные разбежались перед всадниками, которые погнали их в лес.

– Добейте раненых, пока не сбежали! – крикнул через плечо сэр Клив.

– Неплохая работа, – заметил разведчик, когда они покончили с неприятной задачей. – Четверть людей Майнерика погибли в течение часа. Вполне стоит той недели, что мы за ними гонялись.

– Почему? – спросил Браги.

– Что? А… сейчас в горах наступили тяжелые времена. Майнерик повел разбойников на грабеж в долину. Они пытаются заботиться о своих семьях – за счет наших. Мы поймали их недалеко от Мендалайи и убили десяток, после чего они разбежались. Мы начали за ними охоту. Этот набег должен дорого им обойтись.

Вернулись солдаты с переброшенными через седла телами и пленниками на привязи. Сэр Клив что-то сказал.

– Он благодарит за помощь. Некоторые из нас погибли бы, если бы не вы.

Даже сержант, похоже, пребывал в добром расположении духа.

– Самое время попросить его, о чем хотите. Он сейчас счастлив, что сможет снискать расположение герцога, когда тот обо всем узнает.

– Не мог бы он дать нам что-то вроде подорожной грамоты, чтобы мы смогли попасть в город?

– Хорошая мысль, парень. Посмотрим.

Получив бумагу, они двинулись дальше. Чуть позже, когда у Браги перестали дрожать губы, он начал насвистывать. Но Хаакен постоянно оглядывался. Он все еще опасался, что итаскийцы могут передумать, когда братья наконец добрались до столицы.

Таверна «Красный олень» напоминала трущобу – большая, построенная без какого-либо плана, шумная и, казалось, готовая в любой миг обрушиться. Вечерние тени скрывали углы, в которых творилось нечто подозрительное.

Когда вошли Браги и Хаакен, наступила тишина. На них уставились взгляды пятидесяти пар глаз – любопытные, настороженные, вызывающие, но ни одного дружеского.

– Не похоже, что нас здесь ждут, – прошептал Хаакен.

– Спокойно, – предостерег Браги, скрывая волнение. – Ялмар?

Ответа не последовало. Он попробовал снова:

– Есть здесь человек по имени Ялмар? Я от Рагнара из Драукенбринга.

Итаскийцы начали перешептываться.

– Иди сюда, – поманил его кто-то из тени в дальней части зала.

Ропот усилился. Браги избегал устремленных на него взглядов – этих людей им с Хаакеном лучше было не обижать.

– Сюда.

Перед ним стоял худой сутулый рыжий мужчина лет тридцати пяти. Он хромал, но выглядел столь же крепким, как и остальные.

– Я Ялмар. Говоришь, Рагнар из Драукенбринга? Ты про Волка?

– Да.

– И что?

– Он послал нас к тебе.

– Зачем?

– Откуда нам знать, что ты в самом деле Ялмар?

– Откуда мне знать, что вы в самом деле от Рагнара?

– Он прислал доказательство.

– Карту? Кинжал и амулет Ильказара?

– Да.

Ялмар улыбнулся, показав удивительно хорошие зубы:

– Ладно. И как там дела у бешеного зверюги? Мы с ним провернули кое-какие выгодные сделки. Я выбирал корабли, а он их захватывал, и я скупал товар.

Хаакен что-то угрюмо пробурчал.

– Что с ним?

– Рагнар умер. Он был нашим отцом.

– Печально известные Браги и Хаакен… Вы понятия не имеете, как он меня утомлял, постоянно вас расхваливая. Значит, умер? Жаль. И вовсе не из-за того, что я лишился выгодного партнера. Он был моим другом.

Юноши молчали. Браги не сводил взгляда с Ялмара. И это честный хозяин таверны? Насколько можно ему доверять?

Похоже, от их молчания Ялмару стало несколько не по себе.

– Ладно. Чего вы хотите? Или будете молчать как рыбы?

– Не знаю, – ответил Браги. – Отец умирал. Он сказал, чтобы мы нашли тебя и что ты перед ним в долгу. Мы пришли.

– Я заметил. Тогда лучше рассказывайте с самого начала. Может, сумею сообразить, что он имел в виду.

Браги все рассказал – теперь ему уже не было столь больно.

– Понятно, – кивнул Ялмар, когда Браги закончил. Почесав нос, трактирщик потянул себя за золотистую щетину на подбородке и нахмурился. – Чему-нибудь обучены? Плотницкому делу? Строительному? Кузнечному?

Браги покачал головой.

– Так я и думал. Все, что вы умеете, – драться. Не самый безопасный способ зарабатывать на жизнь. А тут у вас выбор небольшой – мы уже пятнадцать лет живем в мире. В моем деле от вас мало толку – слишком вы заметны. Телохранителей из вас тоже не выйдет – слишком мало опыта. Вот что, дайте мне подумать пару дней, а вы пока поселитесь наверху. Постарайтесь особо не попадаться на глаза. Я поставлю всех в известность, что вы под моей защитой, но это не помешает какому-нибудь пьянице вас прирезать или полиции – вломиться сюда с вопросом, почему я даю кров тролледингцам.

Браги и Хаакен согласились – все равно им ничего больше не оставалось.

Они провели в «Красном олене» неделю. Ялмар рассказывал им про Рагнара то, чего они никогда не слышали дома. Итаскиец оказался вполне приятным в общении, хотя и вел себя как истинный тиран, когда заставлял их учить его язык.

Ночами Ялмара посещали странные крепкие люди, хотя он упрямо отрицал это. В конце концов до Браги дошло, что Ялмар тоже им полностью не доверяет.

– Что насчет тех амулета, карты и кинжала? – спросил Браги однажды ночью.

Ялмар приложил палец к губам и проверил, закрыты ли все окна и двери.

– Именно из-за них я и в долгу перед вашим отцом. Если бы мне пришлось бежать, я точно знал, что он снабдит меня необходимыми средствами. А теперь забудь об этом. Братство может быть недовольно. Во Внутреннем кругу есть своя честь. И они боятся дружбы. А мы с твоим отцом были друзьями.

По прошествии нескольких дней он сказал обоим:

– Мне очень жаль, но для вас тут ничего не найдется. Я бы посоветовал отправиться на юг. Попытайтесь вступить в Гильдию наемников. Высокий Утес набирает новобранцев.

– Мне надоело бездельничать, Браги, – проворчал Хаакен на следующий день. – Что будем делать?

Браги дотронулся до медальона матери:

– Остается еще Хеллин-Даймиель. Я поговорю с Ялмаром.

– У меня есть для вас работа – охранять караван, который уходит завтра, – объявил на следующее утро Ялмар. – Заодно можете и оказать мне услугу. С караваном будет путешествовать человек по имени Магноло, который кое-что перевозит для меня. Я ему не доверяю. Последите за ним. – Он добавил некоторые подробности. – Если он попытается передать посылку кому-то, кроме Ставроса, – убейте его.

Браги мрачно кивнул.

– Браги? – спросил Хаакен.

– Гм? – Браги пошевелил угли в костре.

– Все-таки жаль, что мы прикончили этого самого Магноло.

Человек, следить за которым послал их Ялмар, доставил посылку из Итаскии в дом в самом роскошном квартале Хеллин-Даймиеля. Движимые стремлением исполнить данное им поручение, юноши не только разделались с Магноло, но также ранили господина, к которому тот явился, и убили телохранителя. Ошеломленные и охваченные паникой, они бежали из города.

– Есть хочу, – пожаловался Хаакен.

– Похоже, эти края не особо изобилуют дичью.

Они разбили лагерь на каменистом холме в восьми милях к северо-востоку от Хеллин-Даймиеля. Хеллин-Даймиель был старым городом, и земля в его окрестностях возделывалась в течение многих веков. Мелкую дичь, особенно сельских вредителей, давно истребили. Юношам уже три дня приходилось питаться одной рыбой, да и ее не так-то легко было добыть в оросительных каналах.

– Что будем делать? – Голос Хаакена звучал слегка испуганно, но Браги ничего не сказал брату – ему самому было страшно.

Они оказались предоставлены самим себе в чужой, безразличной стране.

– Не знаю. Правда не знаю.

– У нас не такой уж большой выбор.

– Знаю.

– Мы не можем тут больше оставаться – не только потому, что умрем с голоду, но и потому, что мы тролледингцы.

– Угу, знаю.

Им уже пришлось пережить несколько стычек – тролледингцы не пользовались популярностью нигде у побережья.

– Можем попробовать записаться в Гильдию наемников.

– Что-то мне это не по душе – постоянно маршировать и говорить: «Да, сэр, нет, сэр, с вашего позволения, сэр». Вряд ли я выдержу. Рано или поздно врежу кому-нибудь по сопатке, и меня повесят.

– А на мой взгляд – не так уж плохо. Можно попытаться. Говорят, если там не понравится, всегда можно уйти. Не то что вступить в регулярную армию.

– Может быть. Ладно… я все же предпочел бы что-нибудь другое.

Браги поднялся, подошел к большому валуну и оперся на него, глядя на окружавшую Хеллин-Даймиель равнину. Даже ночью заметно было, насколько тщательно всё планируют здешние своеобразные люди. Огни деревень, где жили сельчане, светили, словно в ячейках сети ухоженных дорог и оросительных каналов, более отчетливо различимой днем. Сам город казался галактикой на их фоне.

Где-то внизу слышались жалобные стоны козодоя. Издали ему ответил другой. Легкий ветерок доносил запах посевов, которым оставалось несколько недель, чтобы дозреть.

Огни гасли один за другим, пока Браги не оказался наедине с темнотой и звездами, образовавшими гигантский серебристый пояс над головой. Одна вдруг сорвалась и устремилась вниз, в сторону Хеллин-Даймиеля. Браги пожал плечами – предзнаменование есть предзнаменование. Вернувшись к тлеющим углям, он сел напротив брата, который, казалось, спал сидя.

– Интересно, где сейчас мама? – тихо проговорил тот.

Хаакен вдруг затрясся всем телом, и на мгновение Браги испугался, что с ним случилась беда. Хаакен был из тех, кто мог не сказать ни слова, даже если бы смертельно заболел. Но тревога оказалась недолгой – костер давал достаточно света, чтобы можно было увидеть стекающие по щекам Хаакена слезы.

Браги промолчал – он тоже тосковал по дому.

– Она дала мне этот медальон, – после некоторой паузы заметил он. – И сказала, что мы должны отнести его каким-то людям в Хеллин-Даймиеле. В дом Бастаноса.

– Это не люди. Это то, что называют банком. Где богатые одалживают деньги.

– Гм? – Браги на мгновение задумался. – Но ведь им кто-то заведует? Может, именно это она и имела в виду? В любом случае можно выяснить, прежде чем пробовать с Гильдией.

– Нет. Там, внизу, чересчур горячо. Нас повесят. К тому же вряд ли мама хотела, чтобы мы туда шли. Разве что если нам и впрямь некуда будет деваться.

– Там уже наверняка все успокоилось.

– Ты сам себя обманываешь, Браги. Я бы все же попробовал Гильдию.

– Тебя пугает Хеллин-Даймиель?

Браги самому было страшно. Город был слишком огромен, слишком чужд, слишком опасен.

– Да, и честно в том признаюсь. Он слишком… другой. Запросто можно ввязаться в какую-нибудь историю, не зная, что к чему. Потому я и выступаю за Гильдию.

Браги понял, что Хаакен прав. Гильдия могла обеспечить им безопасность на то время, пока они не узнают поближе обычаи южан.

Он дотронулся до подарка матери, подавив в душе тоску по дому, и, поколебавшись, объявил:

– Дождемся утра. А потом решим.

Спал он плохо.

7

Вади-эль-Куф

Эль-Мюрид расхаживал по Себиль-эль-Селибу, словно тигр в клетке. Неужели этому заточению не будет конца? Неужели злодей Юсиф так и не дрогнет? Если верить советникам, пустыня была на его стороне. Насеф заявлял, что ему достаточно топнуть ногой и тут же явятся двадцать тысяч воинов.

Тогда почему же Царство Мира все еще простирается не дальше его взгляда? Подобно самому Всевышнему, он терял терпение. Напряжение нарастало в течение многих месяцев. Эль-Мюрид становился все раздраженнее, и все больше росли подозрения в отношении Насефа и его банды самопровозглашенных генералов. Он никому об этом не говорил, даже Мерьем, но ему казалось, будто Насеф держит его здесь преднамеренно, отгораживая от народа. И он не мог понять, зачем это нужно Насефу.

Иногда он брал с собой на прогулку сына или дочь, объясняя им чудеса Господних творений. Вопреки возражениям Насефа, он велел привести нескольких ученых, чтобы те объясняли не столь очевидные тайны природы. И он также начал учиться читать и писать, чтобы провозглашать написанные собственной рукой законы.

Но обычно он бродил один, в сопровождении лишь Непобедимых. Без Непобедимых было не обойтись – приспешники зла уже десятки раз пытались его убить. Порой казалось, будто на стороне врагов больше людей, чем на его собственной.

Он приветствовал каждого солдата по имени, разглядывая растущий казарменный городок или расположившиеся на склонах холмов овощные грядки. Войско поглощало всю доступную часть равнины. Грядки не могли полностью обеспечить его провизией, но во многом помогали – каждый выращенный здесь овощ означал, что одним меньше придется покупать на побережье и доставлять через ущелье. А работа в поле не давала людям бездельничать, поддаваясь искушению зла.

В день, когда Эль-Мюрид решил покончить с заточением, лил дождь – не из тех приятных дождиков, что приносят избавление от жары, но жестокий ливень, способный сломить душу с той же легкостью, как он ломал ветви деревьев и стебли травы. Дождь прошел, но оставил после себя хмурое серое небо и столь же хмурое настроение, грозившее перерасти в весьма дурное.

Он позвал к себе капитанов Непобедимых.

Его охрана теперь состояла из трех тысяч человек, превратившись в личное войско, независимое от того, которым командовал Насеф. Молчаливые и по большей части безымянные, они образовывали абсолютно преданное ему и полностью неподкупное братство. За прошедший год они самостоятельно провели в пустыне несколько операций. В отличие от солдат Насефа, они не бросались атаковать и грабить роялистов. Они приходили на преимущественно дружественные территории и оставались там, беря на себя как административные, так и оборонительные задачи. Они говорили от имени Всевышнего, но сдерживали энтузиазм, обращая в свою веру собственным примером. Местных роялистов они не трогали, пока те вели себя мирно и занимались своими делами. Занятые ими территории в основном не омрачались раздорами. Несколько раз у них даже случались стычки с людьми Насефа, поскольку они никому не позволяли нарушать царящее на их землях спокойствие.

– Вернулся ли мой брат, Бич Господень? – спросил Эль-Мюрид, когда собрались все командиры.

– Прошлой ночью, Ученик.

– Он не пришел увидеться со мной. Приведите его.

Через полминуты после того, как посланник ушел, Ученик насмешливо добавил:

– Я был бы крайне признателен, если бы кто-нибудь одолжил мне кинжал-убийцу харишей. – Хотя Эль-Мюрид знал главных членов культа и некоторые стояли сейчас перед ним, он позволял им хранить свои тайны. Для него эти люди были крайне полезны. – Оставим его здесь как напоминание о том, в чьих руках в конечном счете находится власть.

Зал для аудиенций Эль-Мюрида, где стоял Малахитовый трон, подавлял размерами. Просители вынуждены были подниматься на некое подобие трибун и ждать своей очереди, прежде чем им дозволялось высказать просьбу вместе с аргументами в ее пользу. К двадцати двум годам, пройдя через личный ад нерешительности и сомнений, Эль-Мюрид стал жестким волевым диктатором, не терпевшим любого неповиновения. Мужчины и женщины Себиль-эль-Селиба жили в соответствии с буквой его законов.

Меньше чем через две минуты Непобедимый положил кинжал-убийцу на полку рядом с главной трибуной для просителей. Одобрительно улыбнувшись, Эль-Мюрид посоветовал чуть подвинуть клинок, чтобы его не было видно с Малихитового трона.

Они ждали.

В зал угрюмо вошел Насеф, плотно сжав бледные губы. Его сопровождал Непобедимый с надменной усмешкой на устах. Эль-Мюрид догадался, что они поспорили и Насеф был вынужден уступить.

Насеф приблизился к главной трибуне. Он был настолько зол, что даже не огляделся вокруг. Эль-Мюрид, словно наяву, видел собиравшиеся в его голове тучи. А потом Насеф заметил неподвижно стоявших в тени Непобедимых, и часть его гнева и высокомерия тут же улетучилась.

– Твой генерал к твоим услугам, мой повелитель Ученик.

Уверенность в себе еще больше оставила Насефа, когда он увидел кинжал-убийцу. Казалось, тот нес в себе некое личное послание от культа харишей, неизвестное даже самому Эль-Мюриду.

Между Насефом и Непобедимыми шла тихая борьба за власть. Эль-Мюрид, вовсе не будучи столь невежественным, как полагали некоторые его последователи, знал о ней и надеялся использовать ее, чтобы подавить стремление Насефа к независимости. Порой ему казалось, что шурин пытается создать собственную империю. Больше же всего Эль-Мюриду хотелось найти рычаг воздействия на Насефа, который позволил бы ему вырваться за пределы Себиль-эль-Селиба. Жизни в заточении он больше выносить не мог.

Однако он не стал упоминать о настоящих поводах для недовольства, которые давал ему военный генерал.

– Бич Господень, ты хвастался, будто можешь одним лишь словом собрать двадцать тысяч воинов?

– Именно так, о Просвещенный.

Эль-Мюрид с трудом подавил усмешку. Насеф преувеличивал, и ему предстояло за это поплатиться.

– Скажи свое слово, генерал. Собери своих воинов. Я решил двинуть войска на Аль-Ремиш.

Насеф помедлил, глядя на Непобедимых, но не нашел в их взгляде ни капли сочувствия. Это были преданные псы Эль-Мюрида, готовые исполнить любой его приказ. Он посмотрел на кинжал, затем на Эль-Мюрида:

– Как прикажешь, мой повелитель Ученик. Я сейчас же разошлю известие о призыве. – Он прикусил губу.

Эль-Мюрид слегка удивился – он не ожидал, что Насеф столь легко согласится.

– Тогда иди. Уверен, у тебя будет много работы. Я хочу начать как можно раньше.

– Воистину, о Просвещенный. Прежде чем двинуть войска на Аль-Ремиш, нужно основательно подготовиться. Пустыня недружелюбна к солдатам.

– Она – творение зла и, естественно, служит ему. Но ее можно победить, так же как и само зло.

Насеф молча поклонился и вышел.

Эль-Мюрид не упускал его из виду. Не все Непобедимые носили белые одежды и служили в отрядах. Некоторые оставались тайными членами братства, исполняя роль шпионов для командиров.

Насеф сдержал слово. Он послал гонцов и собрал капитанов, которые тут же занялись решением проблем, связанных с переходом большого войска через пустыню. Удовлетворенный, Эль-Мюрид почти о нем забыл.

Затем ему удалось провести редкий вечер в кругу семьи.

Личная жизнь Ученика потрясла бы консервативных Непобедимых. Но Эль-Мюрида многому научила попытка убедить Мерьем свидетельствовать в его пользу на суде. Их союз был союзом равных, но они скрывали его за запертыми дверями. Он обустроил себе роскошные покои в Новом замке. В них даже имелся большой бассейн для отдыха и купания, хотя во время осады он должен был играть роль резервуара для воды.

Мерьем встретила его с радостной улыбкой, столь многое для него значившей.

– Я боялась, что тебя задержат.

– Только не сегодня. Сегодня ты нужна мне куда больше, чем я им. – Он закрыл дверь и поцеловал жену. – Ты терпеливая женщина. Просто чудо. Ты так изменилась после Эль-Аквилы…

– Нас меняют мужчины, – улыбнулась она. – Идем. Сегодня не будет никого, кроме нашей семьи. Я даже сама готовлю ужин, чтобы обойтись без посторонних.

Он прошел за ней в следующую комнату – и замер.

С их сыном Сиди и все еще безымянной девочкой сидел Насеф, рассказывая им пугающую пустынную историю. Эль-Мюрид недовольно поджал губы, но, не говоря ни слова, расположился на подушке. Насеф был братом Мерьем, и дети его любили, особенно девочка. Иногда она выбиралась из дому и следовала за дядей по всей долине, не в силах поверить, что через нее до отца могут добраться враги.

– Придется немного подождать, – сказала Мерьем. – Почему бы тебе не расслабиться в бассейне? У тебя всю неделю не было такой возможности.

– Я тоже хочу! – крикнул Сиди.

– У тебя отрастет чешуя, как у рыбы, если будешь столько времени проводить в воде, – рассмеялся Эль-Мюрид. – Ладно, идем. Насеф, когда доберемся до моря, сделаем Сиди нашим адмиралом. Его не оттащить от воды.

Насеф встал:

– Пойду тоже с вами. Моя старая шкура грязна уже два месяца. Сиди, у меня для тебя есть дело – научи меня плавать. Возможно, мне это понадобится, раз уж твой отец собрался взять нас на море.

– А я? – требовательно спросила девочка.

Она терпеть не могла воду, но ей не хотелось терять из виду дядю. Отцу она напоминала собственную мать в детстве.

– Ты девочка, – сказал Сиди таким тоном, будто это было достаточным поводом, чтобы заковать ее в колодки, не говоря уже о том, чтобы запретить купание.

– Можешь растаять, сахарок, – улыбнулся отец. – Идемте, мужчины.

Лежа в прохладной воде, он наслаждался так, как не получалось даже в объятиях Мерьем. Он расслаблялся целых полчаса, пока Сиди и Насеф визжали, плескались, смеялись и топили друг друга.

– Ладно, Насеф, – наконец сказал Эль-Мюрид. – Пора.

Шурин не стал делать вид, будто не понял. Он подтолкнул Сиди к краю бассейна:

– Пора вылезать. Обсушись, оденься и иди помоги маме.

– Почему меня каждый раз гонят, когда кто-то хочет поговорить?

– Слушай его, сын, – сказал Эль-Мюрид. – И вытрись как следует, прежде чем одеваться.

– Я начинаю жалеть, что так и не женился, – вздохнул Насеф, когда Сиди ушел. – Мне не хватает своих детей.

– Ты не так уж стар.

– Да. Но у меня неподходящая работа. Взять жену – значит слишком искушать судьбу. Фуад захватил бы меня в плен в первом же сражении.

– Может, ты и прав. Возможно, солдату не следует жениться. Слишком тяжко для всей семьи.

– Мы одни, – помолчав, сказал Насеф. – Никто нас не услышит, и мы никого не оскорбим своими словами. Можем мы поговорить как братья? Как те двое, что вместе выехали из Эль-Аквилы и сражались бок о бок в пустыне? Просто как Насеф и Мика, у которых слишком много общего, чтобы ссориться?

– Сегодня мы в кругу семьи. Постарайся не касаться других тем.

– Хорошо. Ты женился на моей сестре, единственном моем друге в этом мире. Я твой брат. И меня мучает тревога. Мы беремся за предприятие, заранее обреченное на провал. Брат мой, говорю из любви к тебе, и никак иначе: мы не можем захватить Аль-Ремиш. Пока не можем.

Эль-Мюрид подавил гнев. Насеф следовал своим принципам, и ему следовало поступать так же.

– Не понимаю – почему? Я смотрю и слушаю. Я вижу проходящие через Себиль-эль-Селиб войска. Я слышу, что мы можем призвать под наши знамена орду. Мне говорят, что большая часть пустыни на нашей стороне.

– Совершенно верно. Хотя я не могу утверждать, какая часть пустыни на нашей стороне. Думаю, бо́льшая, чем на стороне врага. Но пустыня велика, и большинству людей попросту все равно. Все, чего они на самом деле хотят, – чтобы и мы, и роялисты оставили их в покое.

– Тогда почему ты настаиваешь на том, чтобы я не спешил? Ведь именно об этом ты хотел поговорить? И напомню твои собственные слова: мы одни. Можешь быть со мной сколько угодно откровенным.

– Ладно. Попросту говоря, двадцать тысяч воинов еще не становятся армией, собравшись в одном месте. Мои войска лишь начинают образовывать единое целое. Мои люди не привыкли действовать большими группами, как и Непобедимые. А жители тех территорий, которые давно уже под нашей властью, утратили боевой дух. Более того, среди нас нет никого, включая меня, с опытом командования большим войском.

– Ты утверждаешь, что мы потерпим поражение?

– Нет. Я лишь хочу сказать, что мы рискуем его потерпеть и что с каждым днем, пока мы не вступаем в бой на условиях противника, риск этот становится все меньше. И ничего другого нам не остается. Противник в любом случае будет знать о нашем приближении – у них есть свои шпионы. И у них есть те, кто умеет командовать армией.

Эль-Мюрид молчал минуту, пытаясь оценить искренность Насефа, в которой вряд ли мог усомниться. Не мог он и оспорить аргументы шурина. Но и заточения в Себиль-эль-Селибе он вынести тоже не мог и не желал терпеть ни минуты больше, чем потребуется, чтобы собрать войско.

– Моя душа убеждает меня атаковать.

– Таково твое решение? Окончательное?

– Да.

Насеф вздохнул:

– В таком случае сделаю все, что смогу. Может, нам все же повезет. Но у меня есть одно предложение: когда придет время, возьми командование на себя.

Эль-Мюрид, прищурившись, взглянул на шурина.

– Не потому, что я хочу избежать ответственности за любое поражение, но потому, что воины будут яростнее сражаться за Ученика, чем за Бича Господня. И одно лишь это может решить вопрос о победе или поражении.

И снова у Эль-Мюрида возникло ощущение, что Насеф говорит искренне.

– Что ж, пусть будет так. Пойдем посмотрим, готов ли у Мерьем ужин.

Семейный ужин прошел в молчании. В душе Эль-Мюрида боролись противоречивые чувства в отношении Насефа. Как всегда, Насефа сложно было поймать на слове. Насеф возражал ему не больше, чем мог бы любой человек с чистой совестью. Неужели Эль-Мюрид неверно оценил шурина и доходившие до него сведения исказились в восприятии Непобедимых?

По мере того как дни сменялись неделями, его раздражение росло все больше. Численность войска увеличивалась, но крайне медленно. Советники часто напоминали, что его последователям приходилось проделывать немалый путь, часто подвергаясь преследованиям со стороны роялистов. А приближаясь к Себиль-эль-Селибу, они вынуждены были вступать в сражения с патрулями Юсифа.

Но в конце концов наступило утро, когда он смог поцеловать Мерьем на прощание и сказать, что в следующий раз они встретятся в Святейших храмах Мразкима.

На призыв Насефа откликнулись больше двадцати тысяч человек. Их палатки стояли повсюду. Себиль-эль-Селиб напоминал Эль-Мюриду Аль-Ремиш во время Дишархуна.

Люди Юсифа никак себя не проявляли в течение девяти дней, прекратив препятствовать приходу воинов. Насеф говорил всем, кто готов был слушать, что ему это не нравится и наверняка у валига что-то припрятано в рукаве. А потом пришло известие, что Юсиф собрал всех, кого мог, около пяти тысяч человек, и расположился в оазисе возле Вади-эль-Куфа. Соседи одолжили ему еще две тысячи бойцов.

– Придется сражаться с ним там, – сказал Насеф Эль-Мюриду. – Выбора у нас нет. Нам не добраться до Аль-Ремиша, не запасшись водой в оазисе. Именно этого он ждал все годы – возможности втянуть нас в обычную битву. Похоже, ему настолько этого хочется, что его даже не волнует численное превосходство противника.

– Что ж, пусть получает то, чего хочет. Избавимся от него раз и навсегда.

Насеф часто оказывался прав, но он совершил ошибку, призвав всех сторонников Эль-Мюрида и тем самым лишившись разведчиков в пустыне. Они с Эль-Мюридом не могли узнать истинного положения дел у Юсифа, пока не стало слишком поздно.

Насеф отобрал двадцать тысяч человек. Эль-Мюрид взял две с половиной тысячи Непобедимых. Они оставили достаточно войска для обороны ущелья в их отсутствие.

Было утро, много дней спустя после того, как они отправились в путь. Солнце висело низко над горизонтом. Войско двигалось в сторону оазиса возле Вади-эль-Куфа – широкой долины в полутора милях к востоку от оазиса, заполненной причудливыми природными образованиями. То была самая дикая и бесплодная земля во всем Хаммад-аль-Накире.

Насеф и Эль-Мюрид поставили знамя Всевышнего на невысоком холме в миле к югу от оазиса и на таком же расстоянии от вади, глядя на противника, который ждал, сидя на лошадях.

– Похоже, их не особо впечатляет наша численность, – заметил Насеф.

– Что ты предлагаешь?

– По-моему, очевидно. Оставим Непобедимых здесь, в резерве, и пошлем остальных, чтобы сокрушить врага единой волной.

– Странные тут края, Насеф. Слишком уж тихо.

Тишина действительно казалась сверхъестественной. Тридцать тысяч человек и почти столько же животных стояли лицом к лицу, но даже мухи молчали.

Эль-Мюрид бросил взгляд на вади – тенистый лес гротескных песчаниковых образований, походивших на башни, пилоны и поставленные вертикально гигантские гантели. При мысли о том, что это некая площадка для дьявольских игр, он вздрогнул.

– Мы готовы, – сказал Насеф.

– Начинаем.

Насеф повернулся к Кариму, эль-Кадеру и остальным:

– По моему сигналу.

Капитаны рысью направили коней к отрядам, которыми они командовали.

Насеф подал сигнал, и орда устремилась вперед.

Люди Юсифа ждали, не двигаясь с места и держа наготове стрелы на тетивах седельных луков.

– Что-то не так, – пробормотал Бич Господень. – Я чувствую.

– Насеф? – неуверенно спросил Эль-Мюрид. – Ты слышишь бой барабанов?

– Это стук копыт.

Но Эль-Мюрид действительно услышал барабаны.

– Насеф! – Он вскинул правую руку, словно копье.

Дьявольские сады Вади-эль-Куфа принялись извергать из себя демоническую орду.

– О господи! – простонал Насеф. – Господи, нет!

Король Абуд наконец прислушался к настойчивым увещеваниям Юсифа и послал в Вади-эль-Куф принца Фарида с пятью тысячами лучших солдат пустыни. Многие были экипированы по образцу западных рыцарей. В качестве боевого командира Фарида сопровождал сэр Тури Хоквинд из Гильдии наемников, приведший тысячу собратьев, организованных по западному образцу в группы из тяжелого конника, оруженосца, двух легких и одного тяжелого пехотинца.

У Насефа еще имелось время подумать, как встретить гостей. Тяжелая конница не могла атаковать с головокружительной быстротой через милю пустыни и вверх по склону холма. А Хоквинд, несомненно, намеревался бросить в бой все силы.

– Что будем делать? – спросил Эль-Мюрид.

– Думаю, пришло время воспользоваться амулетом, – ответил Насеф. – Это единственное оружие, которое может теперь нам помочь.

Эль-Мюрид поднял руку, молча показав Насефу пустое запястье.

– Где он, дьявол тебя побери? – требовательно спросил Насеф.

– В Себиль-эль-Селибе, – тихо ответил Эль-Мюрид. – Я был настолько счастлив, что могу наконец двинуться дальше, что совсем про него забыл.

Он не носил амулет уже несколько лет, предпочитая хранить его в безопасном месте в храме.

Насеф вздохнул и устало покачал головой:

– Повелитель, выбери отряд Непобедимых и беги. Я постараюсь выиграть как можно больше времени.

– Бежать? Ты с ума сошел?

– Это сражение проиграно, повелитель. Все, что нам остается, – спасти то, что еще можно спасти. Если ты останешься, наше движение утратит всякий смысл к существованию.

– Я не вижу никакого поражения, – упрямо покачал головой Эль-Мюрид. – Лишь новые проблемы, которых мы изначально не ожидали. Мы все еще превосходим их в численности, Насеф. И в любом случае я не оставлю поле боя, пока за меня умирают другие. Они знают, что я – их командир. Что они подумают о моей отваге?

Насеф пожал плечами.

– В таком случае нам ничего не остается, кроме как умереть с честью. Предлагаю выстроить Непобедимых, чтобы встретить атаку. Интересно, что тут делает Хоквинд? – задумчиво пробормотал он, глядя на знамена противника.

– Доверься Всевышнему, Насеф. Он поддержит нас в бою. Нас больше, и он на нашей стороне. Чего нам еще нужно?

Насеф удержался от гневного ответа, помогая перестроить боевой порядок Непобедимых.

По крайней мере, в оазисе им показалось, что уверенность Эль-Мюрида имеет под собой основания. Войска Юсифа были окружены.

– Кто это – Хоквинд?

– Человек Гильдии. Возможно, лучший их генерал.

– Гильдии? – Познания Эль-Мюрида о мире за пределами Хаммад-эль-Накира были крайне скудны.

– Это братство воинов, вроде Непобедимых. Их называют Гильдией наемников. Они также в чем-то похожи на харишей, но совсем другие. Они никому не преданы, кроме как друг другу. Вероятно, они – самая могущественная военная сила на Западе после Итаскии. Но у них нет родины – лишь замок под названием Высокий Утес. Когда хмурятся их генералы, принцев пробирает дрожь. Порой хватает лишь одного их решения сражаться на чьей-то стороне, чтобы война прекратилась, не успев начаться.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я плачу другим, чтобы они узнавали для меня разные вещи. У меня шпионы по всему Западу.

– Зачем?

– Затем, что когда-нибудь тебе захочется отправиться и туда, и я готовлю путь. Но все это не будет иметь значения, если мы не выберемся отсюда живыми.

Войско Хоквинда уже было совсем близко и двигалось быстрее. Никто из Непобедимых не видел прежде рыцарей – они не понимали, с чем столкнулись, и в недостаточной степени его боялись. Когда повелитель дал сигнал, они бросились в атаку, веря во Всевышнего и собственное название.

Хоквинд двинулся еще быстрее.

Длинные копья и тяжелая конница обрушились на Непобедимых подобно каменной стене. Роялисты прокатились по ним, сокрушая, а десять минут спустя развернулись и перестроились для атаки на тылы осаждавшей Юсифа орды.

Ни Насеф, ни Эль-Мюрид не произнесли ни слова. Все оказалось даже хуже, чем ожидал Насеф. Валигу Эль-Асвада сперва было не позавидовать, но, как только пришла помощь, сражение превратилось в резню мятежников.

Хоквинд выстроил стену пехоты между собой и остатками Непобедимых и еще легкую конницу, между собой и оазисом, с развернутыми флангами. А затем он начал посылать в бой бронированных всадников. Атака. Схватка. Отступление. Перестроение. Атака.

Эль-Мюрид был слишком упрям, чтобы признать реальное положение дел. Войска Насефа, оказавшиеся в дьявольском котле, пребывали в полном замешательстве, не понимая, что происходит.

Хоквинд занялся их систематическим истреблением.

В какой-то миг Насеф разрыдался.

– Мой повелитель, – умоляюще проговорил он, – позволь, я пойду туда. Попробую прорваться.

– Мы не можем проиграть, – пробормотал в ответ Эль-Мюрид, скорее самому себе, чем генералу. – Численность на нашей стороне. С нами Всевышний.

Насеф тихо выругался.

Солнце клонилось к западу. Хоквинд развернул фланги, замкнув окружение, на которое беспорядочно наталкивались воины Насефа, словно мухи на стенки бутылки. Круг все больше сжимался, бросая вызов Эль-Мюриду и потрепанным Непобедимым. Люди валига выходили из котла, становясь частью круга.

Некоторые солдаты Насефа пытались сдаться, но принц Фарид приказал не брать пленных.

– Они лишили нас последнего выбора, – простонал Насеф. – Придется бросить в бой эти жалкие несколько сотен, чтобы дать остальным возможность спастись.

– Насеф?

– Что? – В голосе Бича Господня слышались одновременно тоска и гнев.

– Извини. Я ошибся, выбрав неудачное время. Я слушал себя, а не глас Господа. Бери командование на себя и постарайся спасти все, что еще можно. О Всемогущий, прости мне мое высокомерие. Прости мне мое тщеславие.

– Нет.

– Что? Почему?

– Я скажу тебе, что делать, но командовать будешь ты. Не время проявлять слабость. Сохрани хоть немного уважения к себе, и мы всегда сможем сказать, что нас обманули, что зло ослепило нас.

– Насеф! Конечно же, ты прав. Что нам нужно делать?

Пятнадцать минут спустя оставшиеся в живых Непобедимые обрушились на круг Хоквинда. Но нанесли удар не в центр, но по касательной, стремясь проделать в нем как можно более широкую дыру, через которую устремились воины Насефа.

Эль-Мюрид и его шурин возглавили атаку. Эль-Мюрид беспорядочно размахивал мечом. Лязг оружия, ржание лошадей и крики людей сводили с ума. Пыль набивалась в горло и жгла глаза. На его коня налетела какая-то лошадь, едва не выбив из седла. Удар меча, частично отраженный Насефом, рассек его левую руку, оставив неглубокую кровоточащую рану. На мгновение он удивился, что не сразу почувствовал боль.

Насеф сражался, словно выпущенный из преисподней боевой джинн. Непобедимые прилагали отчаянные усилия, чтобы защитить своего пророка, но…

– Отдай приказ бежать! – крикнул Насеф. – В вади! Мы можем затеряться среди камней!

Большинство людей Насефа уже вырвались из круга, который теперь сжимался вокруг Эль-Мюрида и Бича Господня.

Эль-Мюрид поколебался.

С безоблачного неба обрушился беспорядочный град стрел, одна воткнулась в глаз его коня. Тот заржал и встал на дыбы, вышвырнув Эль-Мюрида из седла. Земля устремилась ему навстречу, ударив, подобно летящему валуну. Чья-то лошадь наступила на правую руку, и он услышал на фоне собственного крика треск ломающейся кости. Попытавшись встать, он встретился взглядом с пехотинцем Гильдии, который спокойно пробирался через царящий вокруг хаос, разбивая головы раненым Непобедимым боевым молотом.

– Мика! – закричал Насеф. – Вставай! Хватайся за мою ногу! – Эль-Мюрид нашел в себе волю и силы подняться. Насеф двинулся прочь от побоища. – Держись крепче!

Позади них еще одна сотня Непобедимых отдала жизни, чтобы дать ему уйти.

Добравшись до вади, Насеф спрыгнул с коня и схватил Эль-Мюрида за руку:

– Идем! Нам нужно исчезнуть, пока они не перестроили ряды!

По мере того как они углублялись в гротескную дикую местность, звуки сражения становились все тише. Эль-Мюрид не знал, что тому виной – расстояние или окончательное поражение, – но опасался худшего. Они держались мест, где не могли пройти лошади. Противнику пришлось бы преследовать их пешком, поставь он себе такую цель.

Почти стемнело, когда Насеф обнаружил лисью нору. Там уже теснились двое тяжело раненных воинов, но и для них нашлось место. Насеф постарался избавиться от всех следов, которые могли остаться снаружи.

Вскоре появились первые охотники. Они спешили, преследуя убегающую дичь. В течение последующих часов их миновали еще несколько групп преследователей. По всему вади эхом отдавались крики и лязг металла.

Когда вновь наступала тишина, Насеф пытался помочь двоим воинам, хотя не рассчитывал, что кто-то из них выживет. В конце концов решив, что преследование закончилось, он занялся рукой Эль-Мюрида. Перелом оказался не столь опасным, как могло сперва показаться, – кость переломилась чисто, без обломков.

Была уже полночь, когда боль ослабла настолько, что Эль-Мюрид нашел в себе силы спросить:

– Что нам теперь делать, Насеф?

Голос его звучал слабо, голова кружилась от опиума, который дал ему шурин.

– Начнем сначала. Построим все заново, с нуля. Спешить не будем, – по крайней мере, нам теперь не нужно снова захватывать Себиль-эль-Селиб.

– А сможем?

– Конечно. Мы проиграли одно сражение, только и всего. Мы молоды, время и Господь на нашей стороне. Тихо!

Насеф лежал у самого входа в нору, закрывая остальных своим телом и темной одеждой. Среди камней мерцал свет факелов, за которым следовали люди.

– Я устал, – пожаловался один. – Сколько еще это будет продолжаться?

– Пока мы их не найдем, – ответил другой. – Они где-то тут, и я не намерен их упускать.

Насеф узнал голос второго – он принадлежал упрямому брату валига, Фуаду. И он был полон ненависти.

Один раненый выбрал как раз эту минуту, чтобы умереть. Его товарищ быстро заглушил предсмертный хрип краем одежды.

– Почему ты не взял с собой этот проклятый амулет? – раздраженно бросил Насеф, когда опасность миновала. – Все могло быть совсем иначе.

Из-за боли Ученик едва его слышал.

– Я оказался дураком, – проскрежетал он сквозь зубы. – Ангел дал мне его именно ради такого дня. Почему ты ничего не сказал, когда мы уходили? Ты же знал, что я храню его в храме.

– Просто не подумал. Да и с чего бы? Это же не моя вещь. Мы с тобой оказались парой полных идиотов, брат. И похоже, нам дорого придется заплатить за свой идиотизм.

Дьявол Фуад не сдавался еще четыре дня. Не проходило и минуты, чтобы в пределах слышимости от их норы не появлялся какой-нибудь охотник-роялист. Прежде чем их мучения закончились, Насефу и Эль-Мюриду пришлось пить собственную мочу в могиле, которую они делили с двумя разлагающимися трупами. Из-за ядов в моче им стало настолько плохо, что уже не осталось сомнений: они всего лишь променяли быструю смерть на медленную.

8

Непоколебимая твердыня

– В Себиль-эль-Селибе великое празднество! – прорычал покрытый толстым слоем дорожной пыли Фуад, направляясь к Юсифу, Радетику и капитанам валига. – Насеф и Ученик вернулись. Они выжили.

Жилы на шее Юсифа вздулись, лицо помрачнело. Медленно поднявшись, он неожиданно швырнул свое блюдо через всю комнату.

– Проклятье! – взревел он. – Будь проклят этот дурак Абуд! Когда они наконец захватят Аль-Ремиш и задушат его, надеюсь, я буду рядом, чтобы рассмеяться в его придурочное лицо.

Вади-эль-Куф являлся границей, до которой простиралась королевская помощь. Никакие слова и поступки Юсифа не убедили принца Фарида нарушить отданный ему приказ и двинуть войска дальше. Возможность вернуть Себиль-эль-Селиб имелась, но Фарид лишь тешил себя мыслью, что Эль-Мюрид и Насеф наверняка мертвы, и этого было ему вполне достаточно.

Отец Фарида был стар, толст и не слишком умен. Он любил уют, не смотрел дальше завтрашнего дня и не желал, чтобы его сын впустую тратил деньги или чьи-то жизни. Когда-то Абуд был прославленным воином и капитаном, изгнавшим троенцев со спорных территорий вдоль северного края восточного побережья. Но это было давно. Время, старый предатель, лишает силы и прыти всех мужчин, делая их менее склонными к риску.

– Хвала Господу за Фарида, – вздохнул Юсиф, постепенно успокаиваясь. – Никто больше не мог оказать нам помощь, в которой мы так нуждались в Вади-эль-Куфе. Мегелин? Что дальше?

– Возвращаемся на несколько лет назад и продолжаем.

– То же самое?

– То же самое. И не рассчитывай, что они снова совершат ошибку. Они уже один раз ошиблись и сумели остаться в живых. Эль-Мюрид усвоит урок наизусть. Теперь он станет слушать Насефа.

Из Вади-эль-Куфа удалось уйти почти восьми тысячам людей Насефа. Теперь они вернулись в пустыню, ошеломленные, но готовые вновь выступить в бой.

– Нам следовало атаковать Себиль-эль-Селиб, пока они еще не восстановились, – проворчал Юсиф. – Наносить удар за ударом, пока они бы не сдались. Никого из их предводителей там не было.

– Нанести удар? Чем? – язвительно спросил Фуад. – Нам еще повезло, что они не стали нас преследовать.

Войска Юсифа были основательно потрепаны и измотаны. Возвращение домой обернулось для них самой сложной задачей.

– А они стали бы, если бы кто-то подсказал им, что делать, – добавил Фуад.

Гнев Юсифа полностью прошел – от правды было никуда не деться. Годы взяли свою дань, и Эль-Асвад приближался к своему пределу. Юсиф делал все, что мог, но этого было недостаточно. После Вади-эль-Куфа стало ясно, что все катится под уклон. Последней его надеждой была гибель Эль-Мюрида и его генералов, но Фуад принес известие о последних пропавших без вести предводителях – все они оказались живы. Ад Вади-эль-Куфа поглотил лишь тех, кто не был незаменим.

– Мегелин, – сказал Юсиф, – что бы ты стал делать на месте противника?

– Не знаю, валиг. Говорят, Насеф мстителен. Вряд ли нас оставят в покое. Что касается всего остального – с тем же успехом можно читать по овечьим потрохам.

Юсиф несколько минут молчал.

– Я намерен снова уступить инициативу, – наконец сказал он. – Будем и дальше посылать патрули и устраивать засады, но по большей части избегать столкновений. Сосредоточимся на том, чтобы выжить. Постараемся заманить их в изнурительную осаду Восточной крепости. Абуд стар и страдает подагрой. Он не может жить вечно. Я говорил с Фаридом – он на нашей стороне, и он не намерен вести столь сидячий образ жизни. Он понимает, что к чему, и даст нам все необходимое, если наденет корону.

Но ни судьба, ни Насеф не оказались благосклонными к желаниям Юсифа. В течение года после Вади-эль-Куфа люди Юсифа редко видели своих врагов. Их не удавалось даже специально выследить – Насеф, похоже, забыл о существовании Эль-Асвада. За исключением охраняемой зоны сразу перед входом в Себиль-эль-Селиб, в валигате царили мир и безопасность.

Подобное спокойствие сводило Юсифа и Фуада с ума, внушая им постоянную тревогу. Что оно могло означать?

Гарун и Радетик впервые за два года отправились в полевую экспедицию. Мегелину хотелось поискать редкие дикорастущие цветы. Поиски привели их в каньон, который, извиваясь, уходил далеко вглубь Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени. Гарун опасался потревожить потаенных и пытался скрыть тревогу за несвойственной ему разговорчивостью, пробуя убедить Радетика пролить свет на поведение врага.

– Я не знаю, Гарун, – в конце концов раздраженно проворчал Радетик. – В нынешнее время меч правит словом. А Насеф – сам по себе большая загадка. Я не могу предположить, какими мотивами он руководствуется, не говоря уже о том, чтобы предсказать его поступки. Сегодня он выглядит самым преданным последователем Эль-Мюрида, завтра – грабящим пустыню бандитом, а послезавтра – человеком, тайно строящим собственную империю. Все, что я могу сказать, – нам остается лишь ждать. Когда-нибудь все станет до боли ясно.

Спокойную зиму уже омрачила неприятная новость: Эль-Мюрид назначил Насефа командиром Непобедимых на пять лет. Шпионы сообщали, что Бич Господень тотчас же устроил среди них чистку, перестраивая личную охрану по своему разумению.

Судя по всему, меч теперь полностью властвовал над словом.

Планы кампании Насефа стали менее туманными, когда Гарун и Радетик вернулись в Эль-Асвад. Им даже не дали возможности отдохнуть после тягот пути – стражники сразу отправили их к валигу.

– Что ж, он наконец сделал ход, Мегелин, – объявил Юсиф. – Он выложил карты на стол. И подобного от него меньше всего стоило ожидать.

Радетик осторожно опустился на подушку:

– Что он сделал?

– Со всем тем войском, которое он собирал? Которое росло столь быстро, что наши шпионы предполагали, что этим летом он ударит по нам? Он повел его в атаку на Восток.

– На Восток? Но…

– Сук-эль-Арба уже пала. Сейчас он осаждает Эс-Суанну. Его всадники добрались до Рас-аль-Джана. Сук-эль-Арба не сопротивлялась – они послали ему навстречу приветственную делегацию. Как сообщают шпионы, наши собратья на побережье сбивают друг друга с ног, страстно желая к нему присоединиться. Он обещает всем добычу из Аль-Ремиша и внутренних провинций.

– Иными словами, Восток решил связать свое будущее с Эль-Мюридом?

– У него было достаточно времени, чтобы проповедовать среди тамошних жителей и договариваться с ними. Абуд мало что сделал, чтобы сохранить их лояльность. Собственно, я лишь жду, когда Троес полностью нас отрежет.

Единственным путем, связывавшим Аль-Ремиш с его сторонниками на Востоке, было то же самое узкое северное ущелье, по которому пустынные торговцы попадали в Троес. И по расе, и по языку троенцы были родственны сыновьям Хаммад-аль-Накира, но не признавали ничьей власти извне со времен Падения. Их город был основан еще во времена Ильказара как морской и торговый порт. Им не приходилось сражаться уже много лет, но город продолжал заявлять права на северные территории восточного побережья. После Себиль-эль-Селиба Троес по кусочку отбирал земли, которые в молодости отвоевал Абуд. Все королевские пути теперь вели через края, патрулируемые недружественными войсками.

– Полагаю, они полностью займут проход, как только узнают, что случилось, – согласился Радетик. – Насколько сильный гарнизон оставил Насеф? Эль-Мюрид ушел с ним?

– Фуад сейчас это выясняет.

Фуад не только выяснял – он вел первую за многие годы атаку Эль-Асвада на ущелье. Доклады о его продвижении поступали каждое утро.

Гарун в очередной раз вытащил Радетика из постели:

– Идем, Мегелин! Дядя Фуад застиг их врасплох. Вставай! Отец хочет тебя видеть.

– Фуад… что? – Радетик сонно потер глаза и начал облачаться в пустынную одежду – последний его западный костюм превратился в лохмотья несколько лет назад. – Никогда не привыкну к этому женскому платью, – пробормотал он. – Может, стоило бы попросить прислать мне одежду. Хотя… тогда убийцам будет слишком легко найти свою цель.

– Идем! – торопил его Гарун. – Он застиг их врасплох. Проник через заставы и вырезал их, никто и не знал о его приближении. А потом вырезал целую кучу народу, работавшего в поле. Идем. Отец хочет знать, что, по твоему мнению, нам следует делать.

Гарун болтал не переставая, выложив большую часть новостей, прежде чем они с Радетиком нашли валига на парапете башни на северной стене. Юсиф смотрел на север, в сторону Себиль-эль-Селиба.

Отчасти благодаря везению, отчасти – планированию, а отчасти – хитрости Фуад обошел патрули Эль-Мюрида и вторгся в Себиль-эль-Селиб. Он убил или взял в плен сотни людей, прежде чем уцелевшие сумели запереться в двух крепостях, после чего убил и взял в плен еще сотни, поскольку охваченные паникой стражи закрыли перед ними ворота. Фуад и оставшиеся в живых смотрели друг на друга через стены замков, на штурм которых у него не было сил. Ожидая совета из дома, он уничтожал все, что мог: полагая, что Насеф скоро пришлет помощь, он не хотел ничего оставлять врагу при отступлении.

– Что, по-твоему, нам следует делать? – спросил Юсиф.

– Послать за помощью. Особенно к принцу Фариду. Объяснить положение. Сказать, что, если он поспешит, у нас появится возможность отрезать противника на побережье. Возможно, это ничем не хуже, чем убить их на месте.

– Я уже это сделал. Меня интересует, что мы можем сделать сами, пока будем ждать Фарида и Насефа?

Радетик задумался:

– Мне нужно лично взглянуть на те крепости. Возможно, я заметил бы слабое место, которое ты упустил.

Западный стиль ведения войны в значительно большей степени основывался на замках и осадах, чем стиль Хаммад-аль-Накира. Жители пустыни, оказавшись в меньшинстве, предпочитали бежать, а не прятаться в крепости. Большинство существующих укреплений относились ко временам империи и стояли давно заброшенные.

– В таком случае можешь ко мне присоединиться. Я выступаю через час, вместе со всеми, кто способен сидеть в седле.

– Отец?

Юсиф взглянул на сына. Он знал, чего хочет мальчик, но все же спросил:

– Что, Гарун?

– Можно мне с тобой? Если Мегелин тоже пойдет?

Валиг бросил взгляд на Радетика.

– Если ты не против – я тоже, – ответил тот.

– Иди собирайся, сын.

Гарун вихрем умчался.

– Пора бы ему начать реально воспринимать мир, – заметил Радетик.

– Потому я ему и разрешил. Сегодня утром он обвинял меня, что все удовольствие достается Али. Пусть сам увидит, насколько тот рад.

– Сколько еще солдат ты можешь дать Фуаду?

– Не много. Может, сотни три.

– Вряд ли этого хватит.

– Тогда остается надеяться, что моим гонцам повезет.

Два дня спустя Мегелин впервые в жизни увидел Себиль-эль-Селиб и немало удивился. Он слышал о Себиль-эль-Селибе уже восемь лет, но сложившийся у него образ лишь отдаленно походил на реальность.

– Насколько же легко его разрушить, – сказал он Гаруну. – Понимаешь, что сделал твой дядя? За несколько дней он уничтожил труды многих лет.

Поля были изрыты, террасы на склонах холмов обрушились. Люди Фуада заставляли пленных продолжать разрушения, не давая запертым в двух крепостях им помешать. Обширный казарменный городок к востоку от новой крепости Фуад пощадил, чтобы поджечь его к возвращению Насефа.

Несколько часов Радетик изучал общую картину, после чего отыскал Фуада и спросил:

– Эль-Мюрид здесь?

– Ушел вместе с Насефом проповедовать новообращенным. Хотя семью он оставил. Они в Новом замке.

Радетик взглянул на громадную крепость:

– Его нам не захватить, в отличие от старой цитадели. Но немного обстрелять можем – если найдем дерево для постройки осадных машин.

Фуад нашел дерево в казармах. Радетик собрал офицеров валига.

– Вряд ли у нас будет много времени до возвращения Насефа, – сказал он. – Но мы ничего не добьемся, если не попытаемся. – (Эти люди столь давно посвящали себя войне, что любой иной образ жизни казался им чуждым.) – Валиг хочет, чтобы мы штурмовали эти укрепления, но без особого риска. Вряд ли нам повезет с Новым замком – он более современный и хорошо укреплен, в отличие от Старого замка, который и станет нашей основной целью. Мы построим несколько осадных машин, начиная с катапульт и баллист. Прямо сейчас начнем собирать подходящие камни, дерево и прочее. Будем обстреливать стену Старого замка в нескольких ярдах левее от навесной башни – ее добавили недавно, при строительстве ослабив стену. Хотелось бы, чтобы несколько вещей происходило одновременно, особенно столь очевидных, как строительство лестниц, черепах, таранов и осадных башен. Черепахи соорудим сию же минуту и поставим их на лугу как можно ближе к Старому замку. Используем их, чтобы скрыть подкоп, который пророем под ослабленной частью стены. Землю вынесем ночью.

Осадная стратегия Радетика требовала всех доступных рук, включая пленников Фуада. Но когда он об этом сказал, лица офицеров Юсифа помрачнели – он требовал от воинов рабского труда, что было выше их достоинства.

– Гарун, – прошептал он, глядя на недружелюбные лица, – сбегай за отцом.

Валиг их убедил.

Юсиф пришел к Мегелину три дня спустя, когда тот надзирал над исполнением своего проекта.

– Скоро ты обрушишь стену, Мегелин? У нас мало времени. Насеф наверняка уже в пути.

Голос его звучал слабо, словно у смертельно уставшего человека.

– У меня проблемы – мягкая земля идет не до самого фундамента. Я веду подкоп и к Новому замку, но ни на что особо не рассчитываю. Эти стены строили жители Запада, что можно понять по выступу у основания.

– Что?

– По тому, как они отклоняются внизу, вместо того чтобы идти прямо. Это увеличивает толщину и прочность стены, усложняя подкоп.

– И все же, Мегелин…

– Да, валиг. Мы сделаем все, что можем. Есть новости из Аль-Ремиша?

Морщинистое орлиное лицо Юсифа помрачнело еще больше.

– Гонец вернулся час назад.

Радетик смотрел, как его поспешно сооруженные катапульты обрушивают шквал снарядов на Старый замок. Одна машина заскрипела и развалилась. Стена содрогалась от ударов камней. Зубец стены рухнул вниз, в ней появились трещины.

– Возможно, этих машин вполне хватит, если они будут работать и дальше. Что, дурные известия?

– Абуд говорит, мы должны прогнать Насефа с побережья. На этот счет он высказался вполне определенно.

– У него есть какие-нибудь предложения? Сколько помощи он собирается прислать?

– Нисколько. И никаких мыслей у него тоже нет. Только прямой приказ исполнить. – Радетик уставился на Юсифа. Лицо валига посерело от отчаяния. – Это начало конца, Мегелин. Если только ты не в состоянии совершить чудо. Нас бросили на произвол судьбы.

Радетику показалось, что он нашел выход.

– Можно сделать вид, будто ты не получал никакого письма. В конце концов, ты не самоубийца.

– Мегелин, я не могу. Я человек чести. Вряд ли я сумею объяснить это уроженцу Запада, даже тебе, столь долго прожившему здесь. Видишь тех моих людей? Они знают, что моя битва обречена на поражение, но год за годом остаются со мной. Они не видят иного выбора, как и я. Все мы принесли клятву чести, и приказ Абуда не оставляет мне пространства для маневра. Я вынужден попытаться победить Насефа, даже зная, что не могу этого сделать.

– Гарун? Ты слушаешь?

– Да, Мегелин.

Юноша, как всегда, следовал за Радетиком словно тень, с любопытством глядя вокруг круглыми глазами и записывая каждую подробность осады в свою феноменальную память.

– Запомни это. Слушай отца. Он говорит о том, какова цена понятия долга и чести. Никогда никого не загоняй в тот угол, в котором оказался отец, и не позволяй загнать себя. Юсиф, должен же быть способ избежать гибели из-за глупости Абуда?

– Таков наш обычай, Мегелин. Мой. Я должен сделать хоть что-то.

– А это разве не что-то? – Радетик обвел рукой все происходящее в Себиль-эль-Селибе. – Разве этого недостаточно? Мы полностью обескровлены. У нас больше нет сил. Юсиф?

Валиг слегка попятился, пораженный его напором:

– Что?

– Мне кажется, ты думаешь о том, как пройти через ущелье. Встретиться с Насефом и принести себя в мученическую жертву в последней большой битве. Не делай этого. Не трать впустую свою жизнь.

– Мегелин…

– По крайней мере, спланируй так, чтобы сперва закончить все дела здесь. Это ведь не нарушит дух приказа Абуда? Лишь глупец оставляет позади врага, который позже захлопнет вокруг него ловушку.

– Ты прав, конечно, – задумчиво проговорил Юсиф. – Как всегда. Сегодня у меня плохо работает голова. Я настолько устал от сражений и безразличия Абуда, что отчасти мне даже хочется приблизить собственный конец.

– Ты обследовал ущелье? Есть там узкий проход, где можно было бы устроить засаду на Насефа? Где ты мог бы сбросить сверху на него камни? Это наш последний боевой клич, Юсиф. Почему бы нам не остаться в памяти, не превращаясь в мучеников?

– Ладно.

Валиг ушел – похоже, уже не столь подавленный.

Радетик смотрел, как расчеты у катапульт вновь приводят рычаги машин в исходное положение. Все их движения были неуклюжи и медлительны.

– Проклятье! – пробормотал он. – Все бы отдал за отряд наемников из Гильдии.

Рядом с ним словно ниоткуда возник Фуад:

– Не знаю, что ты сказал Юсифу, но спасибо тебе. Он был готов броситься на меч.

– Собственно, ничего особенного.

– Он рассказал тебе новости?

– Что Абуд не собирается нам помогать? Да. Проклятый глупец. Я думал, Фарид убедит его прислать хоть что-нибудь.

– Кронпринц больше никого ни в чем не убедит. Юсиф тебе не говорил? Фарид мертв.

Осторожно, словно старый кот, ищущий место для лежбища, Радетик огляделся и выбрал камень, чтобы сесть.

– Мертв? Фарид?

Фуад кивнул.

– Ему кто-то помог? Хариши наконец до него добрались?

Последователи культа пытались истребить всю семью Квесани. Чаще всего им не удавалось добиться успеха, но одними своими попытками они нагоняли на семейство немало страха. Фарид стал их любимой целью, избежав опасности трижды.

– Не в этот раз. На этот раз Насеф послал собственного умельца, которому удалось тайно провести Карима и пару сотен Непобедимых в пустошь к северу от Аль-Ремиша. На прошлой неделе они подстерегли Фарида, когда тот охотился на льва. То была большая охота.

– Печально, ничего не скажешь. Порой мне кажется, что Господь действительно есть и он на стороне Эль-Мюрида.

– Ты даже сам не знаешь, насколько это печально. Они не просто убили Фарида – как я говорил, то была большая охота. Они прикончили большую часть его братьев, его свиту, несколько офицеров и министров Абуда, а также валига Эс-Софалы и множество его людей.

– Силы небесные. Настоящая катастрофа.

– С точки зрения Насефа – дьявольская победа. Он вырезал сердце Квесани. Знаешь, кто остался? Кто теперь наш любимый кронпринц? Ахмед.

– Ахмед? Я даже не знаю, кто это.

– Логично. Он никто. Я бы тоже предпочел его не знать. Если спросишь меня – он просто баба. Не удивлюсь, если он предпочитает мальчиков.

– Неудивительно, что Юсиф был столь мрачен.

– Мегелин? – вмешался Гарун. – Значит, все кончилось? Дядя Фуад? Мы что, проиграли войну, сами того не зная?

– Хорошая мысль, Гарун, – грустно рассмеялся Фуад. – Удачно ты выразился. Да.

– Нет, – возразил Радетик. – Ничего не кончилось, пока ты не сдался. В душе.

Фуад снова рассмеялся:

– Смело сказано, учитель. Красивые речи. Но реальности это не меняет.

Радетик пожал плечами:

– Гарун, пойдем посмотрим, готова ли катапульта.

Расчет заряжал машину для пробного выстрела. На глазах Радетика они подожгли охапку травы, уложили ее в ложку и зашвырнули пылающий снаряд через стену Нового замка.

– Она устроит пожар, Мегелин?

– Вряд ли. Но понервничать их заставит.

– Тогда зачем это?

– Сражения можно выигрывать в человеческих умах, Гарун. Именно это я имел в виду, когда говорил твоему дяде, что ничего еще не кончилось, пока в душе ты не сдался. Меч – не единственное оружие, которое может сокрушить врага.

– Гм… – Лицо Гаруна стало таким, как всегда, когда он хотел запомнить что-нибудь навеки.

Прошло два дня, но Насеф не появлялся. Мегелин кожей чувствовал исходившее от побережья презрение – Насеф не считал их опасными.

Ему предстояло узнать, насколько он ошибался.

Мегелин послал за Юсифом, который явился с радостной улыбкой. Похоже, валиг вновь обрел душевное спокойствие.

– Сейчас я ее обрушу, – сказал Радетик, давая сигнал. – Фуад, приготовь людей. Так, как мы репетировали.

Пробормотав что-то нелестное, Фуад ушел. В долине началась лихорадочная деятельность – воины Юсифа готовились к штурму. Катапульты перестали обстреливать Старый замок, стена которого держалась, но едва-едва. Расчеты разворачивали машины в сторону Нового замка. Прошел час. Юсиф начал терять терпение.

– Когда наконец что-то начнется? – спросил он.

Радетик показал на дым, идущий из трещин у основания стены:

– Когда делаешь подкоп под стеной, приходится укреплять его бревнами. Когда ты готов его обрушить, заполняешь пространство травой и поджигаешь. Бревнам требуется некоторое время, чтобы прогореть. Ага, есть.

Воздух содрогнулся от громоподобного скрежета. Трещины увеличились, от стены отвалились куски камня. И наконец часть стены шириной в двадцать футов обрушилась, по сути исчезнув в земле.

– Отлично! – радостно воскликнул Радетик. – Просто отлично. Фуад, в атаку! – Он повернулся к Юсифу. – Не забывай следить за возможной вылазкой из Нового замка.

На то, чтобы выпотрошить старую крепость, потребовалось около четырех часов. Исход их даже разочаровал – защитников оказалось недостаточно, чтобы замедлить атаку.

Радетик тотчас же переключил внимание на Новый замок Эль-Мюрида. Захват старого едва завершился, когда пришло известие о вражеской колонне в ущелье. Юсиф рявкнул, отдавая приказ захлопнуть ловушку, которую предложил Радетик.

Задержка и усталость колонны подкрепления лишь подчеркивали презрение Насефа к Эль-Асваду. Он не пришел сам, послав эль-Надима и две тысячи зеленых новобранцев с побережья, которых Юсиф вырезал подчистую.

Четыре дня спустя явился сам Насеф, приведя двадцать тысяч человек, жизней которых щадить не стал. Ему потребовалось всего восемь дней, чтобы окружить Эль-Асвад, поменяв стороны ролями.

Осада Восточной крепости продолжалась тридцать месяцев и четыре дня, оказавшись столь жестокой для врага, как и рассчитывал Юсиф. Эль-Кадер, командовавший осаждавшими, хотя и был так же опытен, как сам Насеф, попросту не справился с Юсифом, его окружением и свирепствовавшими в лагере болезнями. Самое могущественное оружие эль-Кадера, голод, так и осталось неиспытанным – Насеф не мог больше тратить силы на осаду.

Сам Насеф остался на побережье. После успехов в Эс-Суанне и Сук-эль-Арбе он обнаружил, что продвигаться дальше стало труднее. Узкая, богатая и густонаселенная береговая зона тянулась на четыреста миль, вдоль которых располагались города и селения, не питавшие симпатий к Эль-Мюриду и его учению.

И еще был Троес. Эль-Мюрид был вынужден вести войну на чужой земле до того, как завоевал сердца собственного народа. Но когда до этого дошло, оказалось, что троенские земли слишком обширны, а народ слишком дерзок, чтобы их можно было удержать силой. Любовь троенцев к своей земле, которую только обострили его действия, в конце концов вынудила его отступить.

Поскольку Насефу требовались солдаты на этом фронте, ему пришлось отозвать осаждающих из Эль-Асвада. Он оставил в провинции лишь тысячу человек под командованием Карима, которые должны были отвлечь Юсифа от Себиль-эль-Селиба.

Как только окружение было разорвано, Юсиф начал переписываться с соседями и роялистами, мысли которых сходились с его собственными. Возродился «золотой шов Каср-Хелал». Доверенные друзья и знакомые Мегелина Радетика заключали тайные договоренности на Западе.

В какой-то степени защитники Восточной крепости в душе уже сдались.

Юсиф стоял на продуваемом всеми ветрами парапете, глядя на пламя пылающего в двадцати милях от Эль-Асвада огромного пожара: Фуад загонял батальон Карима в смертельную ловушку. Гарун, получивший наконец возможность заняться шагунской практикой, был со своим дядей. После окончания осады юноша оказался невероятно полезен и всегда теперь сопровождал Фуада. Наставники, учившие его искусству шагуна, говорили, что у него громадный потенциал. Обучая его, они уже дошли до предела своих возможностей, но не исчерпали его собственных.

Валиг увидел приближающегося с северо-запада всадника. Еще одно плаксивое сообщение от Абуда? Спускаться и выяснять это он не собирался. Его родственник-король превращался в королевскую обузу – все его вспышки гнева, несбыточные желания и тщетные указы не меняли положение ни на йоту.

Через несколько минут к Юсифу присоединился Радетик. Вид у него был мрачный. По мере того как положение Эль-Асвада расшатывалось, ухудшалось и настроение Мегелина.

– Очередной приказ одержать победу? – спросил Юсиф.

– На этот раз, скорее, просьба. Но, похоже, до него начинает доходить, что происходит, пусть даже столько времени спустя. Речь о том, что Насеф – далеко не обычный бандит, если способен вести войну с Троесом. Ведь так?

– Гм? – Юсиф повернулся к нему. – Хочешь сказать, Абуд наконец намерен воспринять нас всерьез? Когда уже слишком поздно?

– Чуть-чуть. Чуть слишком поздно. Он снова нанял Хоквинда и посылает его к нам.

– Хоквинда? Наемника? Почему?

– Он не объяснил. Может, потому, что никто другой бы не пошел. По словам гонца, переговоры тянулись со дня смерти принца Фарида. Три года! Хоквинд не проявлял особого желания, но Абуд в конце концов сумел достаточно убедительно выступить перед генералами Гильдии и заплатил приличный аванс. А также объявил крупную награду за головы Эль-Мюрида, Насефа, Карима и прочих. Хоквинд уже в пути.

Юсиф прошелся туда-сюда по парапету:

– Сколько у него людей?

– Не знаю. Как мне сказали – прилично.

– Хватит, чтобы хоть что-то изменить?

– Сомневаюсь. Мы оба знаем, что побед, подобных Вади-эль-Куфу, больше не будет.

– Но почему Абуд не послал королевские войска?

– Думаю, в лагере короля дела обстоят не лучшим образом. Похоже, некоторые валиги отказываются посылать людей в этот дьявольский котел, предпочитая сидеть на месте, пока Эль-Мюрид сам к ним не придет. Если Абуд и собирался кого-то послать, то именно наемников. В данных обстоятельствах он сделал все, что мог.

– Но этого недостаточно. – Юсиф ударил по покрытому мхом камню парапета. – Никак недостаточно.

Радетик взглянул на дым пожара:

– Гарун там?

– Да. Фуад говорит, он неплохо справляется. Есть еще новости? У тебя был мрачный вид, когда ты пришел.

Радетик несколько минут молчал, о чем-то размышляя.

– Принц Хефни убит, – наконец сказал он.

– Жаль. Снова хариши?

– Да.

Хефни был последним сыном Абуда, не считая кронпринца Ахмеда. Во многом он был похож на своего брата Фарида. Ходили слухи, будто Абуд хотел сделать Хефни кронпринцем вместо Ахмеда, заставив того отречься в пользу брата.

– Похоже, род Квесани вымрет.

– Валиг…

Юсиф медленно повернулся:

– Только не говори мне больше дурных вестей, Мегелин. Вряд ли я вынесу то, что, как мне кажется, ты собираешься сообщить.

– Мне не хочется. Но рано или поздно придется.

Юсиф уставился на огонь.

– Тогда выкладывай, – буркнул он. – Лучше уж сейчас, чем потом расклеиться на глазах у всех.

– Твои сыновья, Рафи и Юсиф… они погибли во время нападения на Хефни. И они прекрасно себя показали.

Оба уже несколько лет служили королю в Аль-Ремише. Посылать сыновей ко двору было обычным делом для местной знати.

– Вот как… Теперь у меня остались только Али и Гарун. – Он снова посмотрел на пожар, и на миг показалось, будто ответом на его мрачный взгляд стало очередное облако дыма. – Отвернись, учитель.

Радетик повернулся спиной. Человек имел право уединиться, чтобы пролить слезы.

– Абуд наверняка совершит какую-нибудь глупость, – по прошествии некоторого времени заметил Юсиф.

Казалось, будто он говорит вовсе не об Абуде, а умоляет о помощи.

Радетик пожал плечами:

– Поступки других от меня никак не зависят. Увы.

– Пойду, пожалуй, скажу их матери. Задача не из приятных.

Мегелин нервно переступил с ноги на ногу и наконец решился:

– Может, сперва взглянешь на это?

Он протянул Юсифу схему, на которую были нанесены имена и титулы, соединенные ровными линиями, – своего рода описание, кто есть кто в Хаммад-аль-Накире.

– Схема престолонаследия?

В течение десяти лет Юсиф научился читать в достаточной степени, чтобы разбирать простые тексты. Имена он хорошо понимал.

– Да.

– И что?

Подобная схема имелась у любого представителя знати и становилась «решающим голосом» при определении старшинства и соответствующего протокола.

– Позволь мне. – Радетик положил схему на зубец стены и достал рисовальный уголь. – Давай вычеркнем тех, кого с нами больше нет.

Его рука быстро задвигалась, словно наносящая удары десница смерти.

– Так много? – уныло спросил Юсиф. – Я даже не знал. Похоже, и впрямь плохо дело.

– Видишь какую-нибудь закономерность?

– Вырезают самых лучших.

– Да. Но я не это хотел тебе показать.

Юсиф наклонился ближе и тут же снова выпрямился. У него слабело зрение.

– Понятно, – проговорил он еще печальнее. – Внезапно я оказался третьим. Если что-нибудь случится с Ахмедом…

– Некоторые наши самые преданные союзники могут ускорить его встречу с ангелами.

Кронпринц обладал всеми недостатками отца, но ни одним из достоинств, благодаря которым в свое время пользовался уважением король Абуд. Ахмеда никто не любил, а некоторые враги даже обвиняли в том, что он тайно поддерживает Эль-Мюрида. Жизни его предстояло лишиться всяческой ценности, как только у Абуда ухудшится здоровье. Тайные манипуляторы в Аль-Ремише позаботились бы об отречении с помощью кинжала.

– И, – добавил Радетик, – в соответствии с принятым у вас порядком, Али четвертый в очереди, Гарун – пятый, Фуад – шестой, а дальше идут его сыновья.

– Мегелин, я знаю, о чем ты думаешь. Тут и без того вдвойне запутанная загадка, а ты клонишь к чему-то еще. Не стоит – я сейчас не в настроении разгадывать загадки.

– Ладно. Если по какому-то стечению обстоятельств погибнет вся твоя семья – скажем, во время успешной осады, – право на престол перейдет к западным родственникам Квесани. Если конкретнее – к некоему Мустафу эль-Хабибу, который сейчас уже должен быть достаточно стар.

– И что?

– Данный господин – отец мятежника по имени Насеф.

Схватив схему, Юсиф уставился на нее:

– Будь я проклят! Ты прав. Как вышло, что никто не замечал этого раньше?

– Потому что на самом деле это не столь очевидно. Мустаф эль-Хабиб – весьма дальний родственник короля, а Насеф столь же хитер, как и зло Эль-Мюрида. Все его поступки полностью объяснимы с точки зрения его службы Ученику. С чего кому-то ожидать угрозы с этой стороны? Ты готов поспорить, что Эль-Мюрид не имеет ни малейшего понятия о том, что Бич Господень может стать королем?

– Нет. Проклятье, нет. Мегелин, его нужно убить. Он еще опаснее, чем Эль-Мюрид.

– Возможно. Он весьма сообразителен. До Вади-эль-Куфа Эль-Мюрид был готов натравить на него харишей. Полгода спустя он стал командиром Непобедимых.

– Что ж, у меня есть сюрприз для обоих. Это настолько их озадачит, что им потребуется полгода, чтобы понять, что к чему. Насеф даже может настолько испугаться, что откажется от восточных войн. – Юсиф рассмеялся, и в его смехе послышались безумные нотки. – Как скоро прибудет Хоквинд?

– Не могу даже предположить. Путь от Высокого Утеса неблизкий.

– Надеюсь, он скоро появится. Очень надеюсь.

9

Возмужание солдат

Высокий Утес, древнее и открытое всем ветрам каменное сооружение, возвышался над мысом, на который постоянно обрушивались шторма и волны.

– Врата преисподней, – выдохнул Браги, пока его учебный отряд быстрым шагом поднимался по склону к крепости.

Уже три месяца они с братом жили под пятой безжалостных ветеранов, и им редко доводилось побыть наедине.

Они нашли нового друга – единственного, кроме них, тролледингца в итаскийском отряде, называвшего себя Рескирд Драконобой.

– Это был совсем небольшой дракон, – любил говорить он. – С ним связана целая история.

Однако, хотя Рескирд почти не закрывал рта, историю эту так и не рассказал. Он был родом из Яндрифира, селения на тролледингском побережье напротив Огненных Языков, и столь же отличался разговорчивостью, как Хаакен – немногословием.

– Нет, – ответил Драконобой на замечание Браги. – Преисподняя по сравнению с этим не так уж плоха.

– Хватит болтать! – рявкнул сержант Сангвинет. – Раз уж у вас, варваров, остались силы – пошлю вас еще раз прогуляться туда-сюда.

Драконобой пришел на юг прошлым летом с разбойничьей флотилией – одной из немногих, отправившихся в плавание во время борьбы за престолонаследие. В окрестностях Либианнина их таранил итаскийский военный корабль, и Рескирду единственному удалось доплыть до берега. Нужда заставила его быстро научиться южным обычаям.

– Ну и сброд у тебя, Торк, – крикнул страж у ворот, когда они трусцой вбежали в цитадель Гильдии.

– Я еще не выполол все сорняки, Энди.

Они уже три месяца подвергались подобной «прополке», изматывавшей тело и душу.

– Вичард, похоже, все, – пробормотал Рескирд, когда итаскиец впереди него споткнулся.

Браги лишь неразборчиво буркнул в ответ. Они с Хаакеном неплохо переносили муштру – их подготовила Тролледингия. Хаакен, казалось, чувствовал себя как дома – упорядоченная военная жизнь вполне его устраивала. Браги было не столь уютно – ему попросту не нравились бесчисленные «Да, сэр», «Нет, сэр», «Есть, сэр».

– Ничего, мы ему поможем. Он парень крепкий, – прошептал Браги.

Несмотря на имевшиеся к нему претензии, его сделали рекрутом-капралом и поставили во главе отделения. Он подозревал, что подобное назначение – лишь повод помучить Сангвинета, хотя, по мнению сержанта, Браги получил свой пост за то, что умел орать громче всех.

Помывшись и побрившись, они направились в столовую для новобранцев – одно из немногих мест, где можно было отдохнуть и поговорить. Хаакен оказался необычно словоохотлив:

– Хочешь уйти, Браги?

– Уйти? Откуда?

– Из Гильдии.

Новобранец мог поступить так в любую минуту, решив, что подобная жизнь не для него. Гильдию мог покинуть каждый. Но мало кто из переживших обучение и муштру оставлял братство. Предварительная прополка велась весьма тщательно: Цитадели не нужны слабые – как физически, так и морально.

– Нет, дьявол тебя побери. Когда осталось всего шесть дней? Я доведу дело до конца, даже если мне придется ходить на руках.

Название «Гильдия», хотя и употреблялось повсеместно, не отвечало действительности. Данная организация гильдией вовсе не являлась. Это было братство воинов, которых связывали друг с другом честь, дисциплина и непомерное количество военных кодексов. В чем-то оно напоминало монастырь, хотя не кланялось ни богу, ни принцу. Их королевство охватывало десятки королевств, их подданные были жителями бесчисленных стран, но отказались от преданности кому-либо, кроме братьев по оружию.

Правящий совет состоял из девяти генералов, все они когда-то вступили в Гильдию новобранцами и справедливо заслужили свои посты. Одним из культурных водоразделов, отделявших Гильдию от остального мира, было полное презрение к чьему-либо происхождению. В рядах воинов Цитадели бок о бок шагали как принцы, так и крестьянские сыновья.

Гильдия держала в руках феноменальные рычаги влияния. Порой от решения Высокого Утеса принять или отвергнуть предложение работы зависели судьбы княжеств. Орден обладал огромным богатством – его услуги обходились недешево. Плата часто принималась землями и людьми. У Гильдии повсюду имелась собственность, приносившая доход. Если девять стариков в Цитадели были чем-то недовольны, принцы спешили выяснить, чем их обидели. Элитарная и могущественная, Гильдия не знала себе равных. Она привлекала юношей, искавших цель в жизни, место, где они могли бы найти себе достойное применение. Одна лишь принадлежность к Гильдии ставила человека чуть выше его современников, причисляя к лучшим.

Братство также являлось тайным культом с несколькими кругами посвящения. Чтобы получить должность определенного уровня, требовалось сперва войти в более ближний круг. Девять генералов относились к числу истинно просвещенных. Столь могущественная и тайная организация, естественно, не обходилась без очернителей, заявлявших, что истинная натура и цели братства известны лишь старым генералам в Цитадели. Подобные обвинения отчасти были правдой, но недостаточной, чтобы орден внушал ужас или ненависть.

Браги, Хаакена и Рескирда не особо интересовало, что думают о Гильдии другие. Для них она стала предметом гордости с той самой минуты, как они вошли в ворота Высокого Утеса.

Через шесть дней они должны были стать ее полноправными членами.

– Как думаете, куда нас пошлют? – спросил Рескирд.

Сразу после ужина всех отправили в казармы. Их товарищи шумно обсуждали беспрецедентный случай, пользуясь свободным временем, чтобы начистить медь и сапоги. Сержант Сангвинет был помешан на блеске.

– Все, чего мне хочется, – выбраться из этого болота, – проворчал Хаакен. – Ставлю пенни против фунта, что именно так выглядит преисподняя.

– Думаешь, нам повезет? – настаивал Рескирд, приглаживая непокорные рыжие волосы. – В какое-нибудь знаменитое подразделение? Мы не так уж плохо себя показали. – Драконобой не был похож на тролледингца – высокий, но худой, с утонченными чертами и женственными руками, свойственными, скорее, итаскийцу. – Хоквинд? Лаудер? Белый отряд? – продолжал болтать он.

Браги пожал плечами:

– У Вичарда есть возможность попасть в Белый отряд – если мы ему поможем. Когда он стреляет из лука, на него смотреть страшно.

– Вряд ли нам что-то светит, кроме обычных частей, – буркнул Хаакен. – Лаудер и Хоквинд не берут зеленых новичков.

– Думаю, отряд в Симбаллавейне, – сказал Браги. – Именно там сейчас назревает война.

– Это дальше на юг, – пожаловался Хаакен. – А сейчас еще лето.

– Что касается меня, – заявил Рескирд, – думаю, нам стоило бы поцеловать Сангвинета в зад, чтобы он рекомендовал нас в Октилию.

Сардиго, принц Октилии, держал личную охрану из Гильдии, состоявшую исключительно из тролледингцев.

В казарму ввалилось демонического вида существо, казавшееся на вид девяти футов ростом и семи в плечах.

– Можешь целовать что хочешь, парень. Все-таки я избавлюсь от тебя до того, как ты получишь щит.

– Смир-рно! – крикнул застигнутый врасплох Рагнарсон.

– А если у меня не выйдет, Драконобой, – отправлю тебя в наряд выносить горшки для всего замка.

Рескирд даже не дрогнул. Для сержанта подобные слова были лишь легкой шуткой.

Сангвинет прошелся по тесному помещению, которое занимало отделение Браги, суя пальцы в щели и ударяя кулаком по койкам, но не нашел ничего, к чему можно было бы придраться.

– Рагнарсон!

– Сэр?

– Издеваешься надо мной, парень?

– Сэр? Не понимаю, сэр.

– Ты, несомненно, ведешь какую-то игру. Слишком уж тут все в порядке. У твоего отделения всегда все в порядке. – Он зловеще ухмыльнулся. – Так что, пожалуй, поменяю правила.

В дверь заглянул капрал Трубачик:

– Сержант, старик хочет тебя видеть. Говорит, срочно.

– Что там еще?

– Прибыл очередной гонец. Похоже, спешит. Ждет известий из Цитадели.

– Будь оно все проклято! Слухи, похоже, оправдались. А у нас тут одни салаги!

Демон вышел следом за подмастерьем.

– Что это все значит? – удивленно проговорил Браги.

Хаакен и Рескирд пожали плечами.

– Нужно дать ему что-нибудь, во что он мог бы вцепиться, Браги, – сказал Драконобой. – Он исходит пеной изо рта, поскольку ничего от тебя не получил.

– И не получит. Мне не нравятся его игры. Но пока я здесь, я намерен его переиграть. В любом случае весь этот его рык – лишь показуха. Мой отец вел себя так же. Могу поспорить, как только мы получим щиты, от его крутости и половины не останется.

Хаакен лишь фыркнул в ответ.

За завтраком, подобно вспугнутым голубям, разлетелись слухи, будто старики в Цитадели приняли крупный заказ. Сержанты не отрицали, что в нем будет участвовать и отряд новобранцев. Младшие офицеры этого не отрицали и не подтверждали. Ждать можно было чего угодно. Сангвинет и Трубачик, похоже, знали правду, но ничего не говорили. Сержант был бледен и рычал сильнее обычного, добавив в программу тренировок больше практики с оружием и изучение боевых сигналов.

– Похоже, нас отправляют в бой, – предположил Браги, ощущая тяжесть в желудке. – И от нас ждут реальных действий. Враг не из тех, кто сразу же сдастся, лишь о нас услышав.

Хаакен что-то пробурчал в знак согласия.

– Сержанту страшно, – заметил Рескирд.

– Дьявол, вряд ли стоит его винить, – проворчал Браги. – От нас зависит его жизнь. А мы никогда не были в бою.

– Ему стоило бы больше в нас верить – он же сам нас тренировал.

– А ты стал бы верить на его месте?

– Нет, – пожал плечами Рескирд. – Никогда не знаешь, как кто-то поступит в настоящем бою. Мы – единственные, кто когда-либо сражался по-настоящему.

Официальных объявлений не последовало вплоть до вечернего построения, когда полковник из Цитадели обратился к собравшимся войскам – как ветеранам, так и новобранцам. Он подтвердил, что заказ принят и в его выполнении будет участвовать тысяча человек под командованием генерала Хоквинда. О подробностях он распространяться не стал, вероятно из соображений безопасности, и попросил всех, кто не участвует в операции, помолиться о войске Хоквинда.

– Хоквинд! – радостно заявил Рескирд. – Вот это новость! Первый раз идем в бой, и под командованием такого гроссмейстера! Слышали, что он совершил в прошлом году под Балевайном? Разбил все войско Кистена с пятью сотнями солдат!

– С пятью сотнями ветеранов и Белым отрядом, – буркнул Браги.

– Да ты ничем не лучше Хаакена. А что насчет Вади-эль-Куфа? Пятнадцать тысяч убитых со стороны противника! Он ни одной битвы не проиграл.

– Всегда бывает первый раз, – проворчал Хаакен.

– Ни за что не поверю. Как думаешь, скоро отправимся?

Тем же вечером в казармах сообщили, что отряд новобранцев завершит тренировки. Оставалось еще пять дней ада.

– Вот тебе и поход на войну, Рескирд, – прошептал Браги, когда погас свет. – Еще успеешь. А пока наслаждайся полосой препятствий.

Два дня спустя выступил в путь регулярный отряд, намеревавшийся встретиться с Хоквиндом где-то на юге. Вскоре стало известно, что отряд новобранцев должен будет нагнать его в пути. Многие помрачнели – идти предстояло быстро. Конец муштры не предвещал передышки.

– Вы же все молодые парни, – весело заметил капрал Трубачик. – Как я слышал – в превосходной форме. Да вы даже задом наперед сумеете.

В последующие несколько дней Браги почти все время молчал, тупо исполняя упражнения и приказы сержанта.

– С тобой все в порядке? – в конце концов спросил Хаакен. – Ты точно не хочешь все бросить?

– Я начал, и я закончу. Мне просто тяжело смириться с мыслью, что я могу погибнуть неизвестно где.

Им не сказали, куда они идут.

Браги не мог постичь всю суть братства Гильдии. Естественно, он ощущал солидарность со своим отделением и отрядом – к этому, в том числе, и сводилось их обучение. Их группа прошла через ад и научилась полагаться друг на друга. Но он так и не сумел заразиться чувством принадлежности к чему-то большему, составлявшему Гильдию как таковую. Понятия чести и благородства так и не стали для него осязаемыми, и это его тревожило, поскольку они были важны как для начальства, так и для товарищей. Именно на них держалась Гильдия. Он изо всех сил пытался завоевать авторитет, но все его попытки проваливались.

Казалось, День Щита не наступит никогда, но наконец он настал. Из Цитадели пришли все великие старцы, знаменитые генералы, чтобы провести смотр новобранцев и выступить с речами. К счастью, их замечания были весьма кратки. Кастелян, старший член нынешнего ордена, принес извинения за то, что новобранцы не получат традиционный отпуск по окончании обучения.

Затем последовала завершающая церемония, во время которой каждому новому члену Гильдии вручили щит пехотинца. Каждый должен был выйти перед строем и принять щит. Те, кто добился выдающихся успехов в обучении, получили вдобавок к щитам почетные ленты – в том числе Браги как командир лучшего отделения.

Награда повергла его в страшное замешательство, и он поспешил вернуться в строй. Его товарищи по-волчьи скалили зубы. Зная, что вряд ли сможет скоро об этом забыть, он посмотрел на щит и ленту, чувствуя, как к горлу подкатывает комок, а душа переполняется гордостью.

– Проклятье, – пробормотал он. – Все-таки они меня заметили.

– Подъем, парни, – взревел капрал Трубачик. – Подъем. Настал очередной день нашей славы. – Он сорвал одеяла с новоиспеченных солдат. – Встаем, встаем. Порядок все знают. Построение отряда через полчаса.

Он вышел, поярче подкрутив огонь в лампе.

– Вот дьявольщина, – буркнул Рескирд. – Ничего не изменилось. Я надеялся, нам хоть дадут выспаться.

Молча взяв мыло и бритву, Браги поковылял в уборную. Голова была словно ватой набита, настроение – отвратным. Он помылся и побрился, не отвечая на шутки о его ленте.

– Всем строиться! – рявкнул Трубачик на весь плац. – Командирам взводов – доложить о присутствующих!

Сержанты-взводные вышли вперед и, повернувшись, потребовали доклады от отделений. Браги, не проверяя, доложил, что все на месте, – еще ни разу не бывало, чтобы кого-то не оказывалось на поверке. Куда больше его интересовали несколько человек, стоявших позади Сангвинета в небрежных позах. Что они тут делали? Что им было нужно?

Несколько минут спустя он упал духом, – оказалось, это ветераны, назначенные командирами отделений. Хотя он и знал, что надежды напрасны, но все же втайне рассчитывал сохранить данный статус за собой.

Каждое отделение отправлялось в путь, как только получало нового капрала. В отделении Браги таковым оказался жилистый маленький итаскиец по имени Бердсонг, который повел их к интендантам. Сперва он молчал, лишь наблюдал, как интенданты меняют изношенное или поврежденное на тренировках снаряжение. Каждый новобранец получил дополнительную пару сапог.

– Не нравится мне это, – проворчал Рескирд. – Похоже, кто-то решил, что нам придется сносить кучу обуви.

Браги взглянул на Бердсонга. Маленький капрал улыбнулся, и его усы пошевелились, словно коричневая гусеница.

После интендантов пришла очередь оружейников – они заменили учебное оружие на боевое и выдали нагрудники. Браги и Хаакен вступили в спор с оружейником, который хотел забрать у них тролледингские мечи. В конце концов вмешался Бердсонг, понимавший всю важность фамильных клинков.

– Но они же нестандартные! – возразил оружейник.

– Зато сэкономишь, – сказал Бердсонг.

На этом спор закончился.

Последовали еще две остановки: на кухне, где им выдали пайки и Рескирд застонал, увидев их размер, а затем у казначея, где, как ни удивительно, никаких протестов со стороны Рескирда не последовало.

Рядовые члены Гильдии не получали особо высокого жалованья по сравнению с другими войсками – наградой для них являлась сама к ней принадлежность. Но сейчас старики в Цитадели выплатили им солидную компенсацию за отпуск, которого лишились новобранцы после повышения. Каждый также получил месячный аванс, как обычно бывало перед выступлением в бой.

Потом пришло время вновь собраться во внутреннем дворе – ту же процедуру предстояло пройти другим отделениям. Бердсонг воспользовался возможностью познакомиться с солдатами. Он оказался слегка напыщенным, но весьма застенчивым и даже неуверенным в себе – что, впрочем, было обычным делом для человека в новой для себя роли.

– Думаю, он мне понравится, – сказал Браги Хаакену.

Хаакен безразлично пожал плечами. Рескирд, однако, пригрозил выдрать капралу ноги из задницы, поскольку считал, что Браги должен был сохранить должность командира отделения.

– Только попробуй, и я тебе шею сверну, – заявил Браги.

На плац вернулся Сангвинет верхом на коне, в сопровождении Трубачика и других младших офицеров, командовавших отрядом во время обучения. Судя по новым поясам и нашивкам, их повысили в звании. Сангвинет стал лейтенантом.

– Строиться! – рявкнул сержант Трубачик. – Выступаем!

Через пять минут, когда солнце еще висело над самым горизонтом, начался их марш.

Марш оказался куда более изматывающим, чем во время тренировок. Они шли от рассвета до заката, преодолевая от сорока до пятидесяти миль в день, питаясь вяленым мясом, сушеными фруктами и жареным зерном, запивая все это водой. И лишь время от времени получалось разнообразить еду тем, что удавалось купить у придорожных крестьян. Воровать что-либо было строго запрещено – членов Гильдии учили благородству, не имевшему ничего общего с дикостью регулярных солдат. Драконобою это не нравилось – на севере обычаи были полностью противоположные.

День следовал за днем, миля за милей. Они шли все дальше на юг, во все более теплые края, постепенно нагоняя отряд ветеранов, хотя казалось, будто это никогда им не удастся. К юго-востоку от Хеллин-Даймиеля к ним присоединился эскадрон конницы, поднимая пыль, которая жгла легкие и горло, оседая коркой на сухих потрескавшихся губах.

– Не нравится мне это, – проворчал Хаакен, когда они достигли развилки и повернули на восток. – Там дальше ничего нет.

– А мне не нравится, что нам не дали отпуска, – буркнул в ответ Драконобой. – У меня были планы.

– Ты это уже сто раз говорил. Если не можешь завести новую песню, лучше вообще молчи.

– Мы всё наверстаем, – пообещал Браги. – После победы, когда станем героями. – Он невесело рассмеялся.

Этим утром Сангвинет назначил отделение Бердсонга на передовую.

– Вы отлично справляетесь, парни, – весело объяснил он. – Но стоит тяжко потрудиться, чтобы завоевать награду.

Так Браги понял главное: чем больше человек что-то делает и чем лучше он это делает, тем большего от него ждут. Награды и почести приходят либо намного позже, либо остаются морковкой, заставляющей старого мула идти вперед.

Браги не был трусом. Мало что могло его напугать. Но он не унаследовал боевого пыла отца, и ему вовсе не хотелось оставаться в первых рядах, принимавших на себя главный удар.

– Всегда есть и положительные стороны, – заметил Рескирд. – Сможем прохлаждаться в карауле, пока остальные будут рыть траншеи и разбивать лагерь.

– Ха! Хоть какой-то луч надежды. – Несмотря на всю свою лень, Браги не считал, что возможность избежать тяжелой работы компенсирует пребывание на передовой.

Бердсонг оглянулся, шевеля усами. Браги оскалился и зарычал. Бердсонг рассмеялся:

– Знаешь поговорку? Солдат, который жалуется, – счастливый солдат.

– В таком случае Рескирд – самый счастливый дурак на свете, – проворчал Хаакен. – Словно свинья по уши в помоях.

– Из каждого правила есть исключения, – усмехнулся Бердсонг.

– Куда мы идем, капрал? – спросил Браги.

– Мне пока не сообщили. Но мы направляемся на восток. К востоку отсюда ничего нет, кроме пограничных фортов на краю Сахеля.

– Сахеля? Что это?

– Внешняя граница Хаммад-аль-Накира. Что означает «Пустыня Смерти».

– Просто здорово.

– Вам понравится. Самая богом забытая земля из всех, что вы когда-либо видели.

Взгляд его затуманился.

– Ты там был?

– Я был в Вади-эль-Куфе с генералом. Тогда мы шли тем же путем.

Браги переглянулся с братом.

– Ха! – вдруг воскликнул Рескирд и начал радостно болтать о победе Хоквинда.

Браги и Хаакен слышали рассказы других ветеранов той битвы. И это была вовсе не веселая прогулка, как считал Рескирд. Так что Хаакен посоветовал Драконобою отправиться в пешее эротическое путешествие.

За день ходьбы до места сбора, укрепленного селения под названием Каср-эль-Хелал, они наконец нагнали другой отряд пехоты. Во время ночного привала ветераны то и дело ухмылялись – они специально сделали все для того, чтобы их непросто было догнать.

Хоквинд и его полк ждали в Каср-эль-Хелале. Готовы в путь были также несколько караванов, надеявшихся проскользнуть в Хаммад-аль-Накир под защитой полка, и две сотни воинов-роялистов, направленных в качестве проводников для Гильдии. Жители пустыни показались Браги и Хаакену невероятно странными.

Хоквинд позволил всем день отдохнуть в Каср-эль-Хелале, после чего изматывающий марш возобновился. Браги вскоре понял, зачем им выдали дополнительную пару сапог. По слухам, им предстояло пройти восемьсот миль до некоего места под названием Восточная крепость. На самом деле расстояние составляло, скорее, пятьсот миль, но все равно было достаточно велико.

Сперва они двигались довольно медленно, преодолевая дикие бесплодные холмы Сахеля. Пустынные всадники ушли далеко вперед. Колонна шла в полной боевой готовности – местные дикари были фанатичными сторонниками врага, некоего Эль-Мюрида. Однако солдаты Гильдии их так и не увидели – они вообще почти не встречали местных в первые двадцать семь дней пути через пустыню.

Во время марша Хоквинд постоянно тренировал солдат. Тяжелый обоз, которым они обзавелись в Каср-эль-Хелале, серьезно замедлял темп, но профессиональные повара и рабочие в значительной степени облегчали тяготы военной жизни. Хоквинд, однако, старался держать их поодаль, опасаясь, что те дурно повлияют на дисциплину солдат.

Юноши-северяне день за днем вглядывались в окружавшие их бесплодные земли.

– Никогда к такому не привыкну, – сказал Браги.

– Меня это пугает, – признался Хаакен. – Такое чувство, что еще немного – и свалюсь за край света. Или куда похуже.

Браги попытался найти хоть какую-то светлую сторону:

– Если кто-то решит на нас напасть, мы сразу их увидим.

Он был прав лишь отчасти. На двадцать седьмой день пути из Каср-эль-Хелала Рескирд внезапно крикнул:

– Тебе платить, Хаакен!

– Что?

– Авангард возвращается, – показал Драконобой. Местные сопровождающие спешили к колонне, словно подхваченные мартовским ветром листья. – Значит, будет бой.

Браги многозначительно взглянул на Хаакена:

– Что, продул ему месячное жалованье?

Час назад пришло известие, что они окажутся недалеко от цели еще до захода солнца. Услышав это, Хаакен радостно похвастался, как он побился с Рескирдом о заклад на тему: придется ли им вступить в бой до прибытия на место.

В ответ Хаакен предложил обоим совершить нечто сексуально неосуществимое.

– Эти Непобедимые никак не могли оказаться столь близко от замка, – проворчал он.

– Они между нами и крепостью, – сказал Рескирд. – Нам придется прорываться. Плати сейчас, Хаакен. Не так-то просто будет получить деньги, если тебя убьют.

– Ты вообще когда-нибудь заткнешься? Болтаешь без умолку.

– Тебе и впрямь лучше бы попридержать язык, Рескирд, – согласился Браги.

На возвышенности впереди появились всадники, неотличимые от тех, кто сопровождал колонну. Внимательно ее оглядев, они умчались туда, откуда пришли.

Хоквинд остановился. Офицеры посовещались и разошлись. Вскоре Браги и его товарищи уже спешили на свои места в строю – к широкой линии тяжелой пехоты с местными всадниками с флангов. Позади пехоты рассеялись лучники. За центром строя толпились тяжелые конники, надевая доспехи и готовя лошадей. Рабочие из обоза выстроили круг из фургонов, образовав импровизированную крепость, куда можно было отступить.

Бердсонг осмотрел свое отделение.

– Неплохо смотритесь, парни, – сказал он. – Это ваш первый бой. Покажите лейтенанту, на что мы способны. – (Сангвинет утверждал, что они не справятся даже со старухами.) – Взять щиты. Копья наготове. Третья шеренга – отойти назад.

Браги смотрел на возвышенность, беспокоясь, хватит ли ему смелости. Мужчина должен был сражаться вовсе не с таким настроем…

На холме появились всадники и устремились к солдатам Гильдии, грохоча копытами. Браги присел за щитом, ожидая приказ воткнуть копье в землю. Некоторые его товарищи, похоже, колебались, не зная, выдержат ли подобный натиск.

Всадники разделились и помчались к флангам. Стрелы из коротких седельных луков ударили в щиты, наперерез стрелам из более длинных луков Гильдии. Заржали лошади. Послышались ругательства и вопли. Браги не видел, чтобы с его стороны кто-то пострадал.

Стрела вонзилась в его щит, показав четверть дюйма вошедшей насквозь острой стали. Еще одна отскочила от макушки шлема, вызвав удивленное ругательство за спиной. Он присел еще на дюйм. Земля дрожала, сверху сыпалась пыль. Всадники, словно дразня их, промчались в тридцати ярдах.

Не в силах сдержать любопытства, Браги выглянул из-за края щита. Стрела ударила в лоб, смяв железо шлема, и он с размаху сел, потеряв щит. Еще одна стрела влетела в образовавшуюся в стене из щитов щель, оцарапав внутреннюю часть бедра.

– Проклятье, – пробормотал он, не чувствуя боли. – Еще на дюйм выше, и…

Рескирд и Хаакен сдвинули щиты, сузив щель, пока солдат из второй шеренги не занял место Браги. Чьи-то руки подхватили Рагнарсона и потащили назад. Мгновение спустя он уже ругался у ног лучников.

– Уходи к фургонам, парень! – крикнули ему.

Он не успел проделать и полпути, когда схватка закончилась. Враг попытался атаковать с флангов, но союзники из числа местных жителей оттеснили его назад. Прозвучали трубы, и Хоквинд повел тяжелую конницу сквозь промежутки в рядах пехоты, выстроившись для атаки. Противник бежал, скрывшись за холмами столь же быстро, как и появился. Враг помнил Вади-эль-Куф, и у него не было никакого желания снова вступать в бой с закованными в железо людьми.

Для Браги их беспорядочная атака выглядела бескрайней волной, но на самом деле всадников было не более пятисот. Учитывая численное превосходство дисциплинированного противника, они лишь совершили пробную вылазку. Но даже при этом несколько десятков их товарищей остались лежать на земле. Браги оказался в числе всего лишь четверых пострадавших со стороны Гильдии.

Обозники кинулись перерезать горла раненым и грабить. Солдаты Гильдии оставались в боевой готовности, пока их союзники из местных снова отправились на разведку.

Браги сидел, прислонившись спиной к колесу фургона, и ругал себя за глупость, из-за которой его ранили. Ему лишь следовало не высовываться, как его и учили.

– Некоторые готовы на что угодно, лишь бы не маршировать.

Он поднял взгляд, плотно сжав губы. Рана теперь сильно болела.

Сангвинет опустился перед ним на колено:

– Может, тебе будет интересно, что тебя ранили первым. Дай-ка взгляну. – Он ухмыльнулся. – Еще немного – и все, да? Впрочем, ничего страшного. – Он сжал плечо Браги. – Каждый урок чего-то стоит. Надеюсь, сегодня ты кое-чему научился. И достаточно дешево за это заплатил, – улыбнулся он. – Пришлю врача – тебе нужно наложить швы. Дальше поедешь в фургоне с провиантом.

– Мне что, придется работать при кухне, сэр?

– Нужно же тебе где-то набрать вес.

– Тогда лучше пойду со всеми. Останусь со своим отделением.

– Ты будешь делать то, что тебе сказано, парень. Лень – не слишком подходящее оправдание, чтобы лишиться ноги.

– Сэр…

– Выполняй приказ, Рагнарсон. Не усугубляй одну глупость новыми.

Сегодня Сангвинет разговаривал с ним, как солдат Гильдии с собратом, а не как унижающий достоинство новобранца инструктор на учениях.

В день, когда полк начал долгий подъем по склону, ведшему к Восточной крепости, Бердсонг разрешил Хаакену и Рескирду навестить Браги. Они помогли ему выйти из фургона, чтобы друг взглянул на замок.

– Боги, ну и большой же он, – сказал он.

– Его называют Восточной крепостью, – ответил Рескирд. – Он стоит тут уже восемьсот лет или около того, и его все время достраивали.

Браги огляделся. Как люди Хаммад-аль-Накира вообще выживали в такой пустыне?

Из замка им навстречу вышел гарнизон. Ряды молчаливых темнокожих и темноглазых мужчин, многие с орлиными носами. Они смотрели на них безучастно. Браги ощущал исходящее от них презрение – все они были старыми, закаленными в боях ветеранами. Он изо всех сил старался не хромать, надеясь, что сумеет произвести на них впечатление хотя бы размерами, – Браги был на шесть дюймов выше и на пятьдесят фунтов тяжелее самого крупного из них.

Нигде не было видно женщин, а дети встречались редко.

– И это, как говорят старики, тот самый прием, который оказывают пришедшим на помощь солдатам Гильдии? – пробормотал он. – Где цветы? Где радостные крики? Где девицы, готовые кинуться тебе на шею? Хаакен, вряд ли мне тут понравится. На похоронах я видал людей и то веселее.

Хаакен что-то согласно пробормотал, уныло сгорбившись. Колонна вошла в ворота замка, выглядевшего столь же спартански, как и его защитники. Все вокруг казалось высохшим и пыльным, тусклого бурого цвета. Отряды вступили один за другим в просторный двор под взглядами группы людей, наблюдавших за ними с внутреннего бастиона.

– Видимо, это те самые, что нас наняли, – предположил Браги.

Они ничем не отличались от своих подчиненных, что показалось ему крайне странным.

– Я бы отдал все, что должен мне Хаакен, ради того, чтобы увидеть две вещи: хоть одно дерево и хоть одну улыбку на их уродливых рожах, – пробормотал Рескирд.

Стоявшие на стене спустились и присоединились к Хоквинду. Шло время. Браги хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. После похода через пустыню он не желал ничего, кроме галлона пива и мягкой постели.

Наконец что-то произошло. Их лошадей увели, и передовой отряд миновал внутренние ворота. Браги вновь хмуро оглядел крепость, сильно сомневаясь, что тут окажутся сколько-нибудь удобные казармы.

Отряды уходили один за другим. Затем настала очередь новобранцев. Худой юноша из местных подошел к Сангвинету и коротко с ним переговорил. Лейтенант повернулся и заорал. Отряд направился к воротам.

Жилые помещения оказались еще хуже, чем предполагал Браги: двумстам людям приходилось тесниться в пространстве, рассчитанном самое большее на семьдесят. После отбоя наружу или внутрь могла бы проскользнуть разве что змея. Он попытался не думать о том кошмаре, который последует, если в ночи прозвучит сигнал тревоги.

Даже офицерам и капралам пришлось втиснуться в эту переполненную клетку. Для снаряжения места не хватило, и его оставили снаружи. Ворчание и ругательства несколько поутихли. Рескирд пробормотал, что он даже не сможет набрать воздуха в легкие, чтобы высказать все, что об этом думает.

– Приношу извинения от имени моего отца, – сказал юноша-проводник. – Вы прибыли раньше, чем ожидалось, и в то время, когда большая часть наших воинов сражается с Учеником. Вас переведут в помещения получше, как только их оборудуют, – некоторых, возможно, уже завтра. Ваш командир уже встречается с моим отцом, обсуждая расписание нарядов. Тех, кто назначен на посты далеко отсюда, незамедлительно переведут поближе к ним.

Он говорил по-итаскийски, в нос, но намного чище, чем Браги или его брат. Взглядом он встретился с Браги. Оба юноши мгновение удивленно смотрели друг на друга, будто увидев нечто, чего не ожидали. Браги тряхнул головой, пытаясь прочистить мозги.

– Что такое? – спросил Хаакен.

– Не знаю. Как будто я увидел… не знаю.

Он в самом деле не знал, но теперь отчего-то не сомневался, что этот стройный смуглый странный юноша сыграет весьма важную роль в его жизни.

Хаакен был заинтригован. Взгляд его оживился, чего не было уже много месяцев.

– У тебя такой вид, Браги… Что случилось?

– Какой вид?

– Такой же, как у мамы, когда ей является видение.

Браги фыркнул, не принимая всерьез способность матери якобы видеть будущее.

– Если бы ей и впрямь являлось видение, Хаакен, нас бы тут не было.

– Почему? Она вполне могла знать. Просто ничего не сказала, потому что все равно ничего нельзя было поделать. Разве нет?

– Все это чушь. Она притворялась, чтобы напугать других и заставить их поступать так, как хочется ей. Это всего лишь игра, Хаакен.

– Это как раз ты говоришь чушь. Мог бы и сообразить.

– Эй, Рагнарсоны, может, все-таки успокоитесь? – рявкнул Сангвинет. – Или, по крайней мере, говорите по-итаскийски, чтобы вас понимали!

Покраснев, Браги посмотрел на напряженное лицо лейтенанта и тут же снова перевел взгляд на юношу-проводника. Его вновь охватила дрожь, причем юноша, несомненно, ощущал нечто похожее. Браги подумал, что, возможно, ему все-таки кое-что передалось от матери.

– Меня зовут Гарун бин Юсиф, – сказал юноша. – Мой отец – валиг Эль-Асвада. У вас это называется «герцог». Пока вы здесь, я буду с вашим отрядом как переводчик и… который помогает людям общаться. Есть для этого слово по-итаскийски? – обратился он к Сангвинету.

Лейтенант пожал плечами – итаскийский тоже не был для него родным.

– Посредник, – подсказал сержант Трубачик.

– Да, теперь вспомнил. Посредник. Если у вас возникнут проблемы в общении с моим народом – обращайтесь ко мне, особенно по спорным вопросам. У нас слишком разные культуры, – возможно, мой народ кажется вам столь же чужим, как и вы нам. Но мы должны встать бок о бок против Ученика.

– Гип-гип-ура, – чересчур громко пробормотал Рескирд. – Какая радость. Почему бы ему не рассказать, что такого особенного в этом самом Эль-Мюриде?

– Четыре часа наряда вне очереди, Драконобой, – добродушно-медоточивым тоном бросил капрал Бердсонг. – Хочешь попробовать еще?

Рескирд судорожно сглотнул ком в горле и замолк.

– Я и мой наставник Мегелин Радетик, которого представлю вам позже, – единственные, кто здесь говорит по-итаскийски. Если у вас возникнет крайняя необходимость пообщаться и вы знаете даймиельский – попробуйте на нем. Многие из наших работали с караванами и немного говорят по-даймиельски. Но говорите медленнее и проявляйте терпение.

Хаакен поднял руку:

– Где тут можно чего-нибудь выпить?

– Есть резервуар с водой. – Гарун повернулся к Сангвинету, который тихо объяснил ему истинную суть вопроса. Он озадачился. – Спиртные напитки запрещены. Их не разрешает наша религия.

Послышался недовольный ропот.

– Проклятье! – заорал кто-то. – Что это за дьявольская дыра? Ни баб, ни выпивки, одна жара и грязь… И ради этого мы должны рисковать жизнями?

Юноша в замешательстве повернулся к Сангвинету, ища помощи. Браги толкнул в бок Хаакена, стоявшего ближе всего к громкоголосому жалобщику. Хаакен взял его за плечо и крепко сжал. Протесты смолкли.

– Если есть какие-то проблемы – обращайтесь ко мне или Гаруну, – объявил сержант Трубачик. – Вольно. Располагайтесь. Лейтенант советует побродить вокруг и познакомиться с обстановкой. Расписание нарядов будет завтра. Все.

– Уж точно пойду поброжу вокруг, – пробормотал Рескирд. – Тут настолько тесно, что аж дрожь пробирает, только даже места нет, чтобы дрожать.

– Угу, я тоже, – сказал Браги. – Идем, Хаакен. Поймаем этого Гаруна. Хочу с ним поговорить.

Им, однако, потребовалось десять минут, чтобы выбраться из казармы, и к тому времени юноша уже куда-то исчез. Братья поднялись на стену, глядя на бесплодную землю и гадая, зачем кому-то вообще сражаться, чтобы ее защищать.

– Я бы сразился за то, чтобы поскорее с нее убраться, – заметил Хаакен, невольно оказавшись провидцем.

– Вон он, там, внизу, – сказал Браги, заметив Гаруна. – Пошли.

Но они снова разминулись. И с этого началась их настоящая жизнь солдат Гильдии.

10

Встреча у соленого озера

Эль-Мюрид лег поздно, обсуждая прибрежную войну. У него болели ноги, и он вовсе не обрадовался тому, что его разбудили раньше обычного.

– Что такое? – рявкнул он настойчиво толкавшему его рабу. – Либо это впрямь что-то серьезное, либо… Ладно, выкладывай!

Раб судорожно сглотнул ком в горле. После Вади-эль-Куфа Ученик пребывал во все более скверном расположении духа.

– Повелитель… – быстро заговорил он. – Повелитель, тебя желает видеть Моваффак Хали. Он только что вернулся из патруля и не желает ждать.

– Хали? – хмуро проворчал Эль-Мюрид, не в силах вспомнить обладателя этого имени.

– Моваффак Хали, повелитель. Старший Хали. Непобедимый.

Раб посмотрел на него с любопытством, словно его забавляло, что господин не может вспомнить кого-то столь важного.

– Ладно, пусть войдет. И если речь об очередном споре о том, кто главнее – обычные солдаты или Непобедимые, оба окажетесь на кресте. – Он подозвал другого раба. – Одежду!

Он еще одевался, когда вошел Непобедимый, мрачнее грозовой тучи. Теперь Эль-Мюрид его вспомнил – то был его фаворит среди Непобедимых, один из самых лучших и преданных людей, а также, скорее всего, один из высших членов братства харишей.

– Моваффак, брат мой. Рад снова тебя видеть.

Хали остановился в нескольких шагах от него:

– Приношу свои извинения, повелитель. Я бы тебя не побеспокоил, если бы речь не шла о катастрофе.

Сухие губы Эль-Мюрида изогнулись в натянутой усмешке.

– Катастрофе? Что на этот раз?

– Слухи подтвердились. Абуд снова нанял Хоквинда.

В душе Эль-Мюрида все сжалось, и он изо всех сил пытался не показать страха. В Вади-эль-Куфе его побили как последнего пса, наполнив душу ужасом, о чем он не мог вспоминать без дрожи.

– Хоквинда? – прохрипел он.

– Я видел их собственными глазами, повелитель. Я вел Четвертый отряд через ущелье между Эль-Асвадом и Большим Эргом, и разведчики донесли о появлении большой группы чужаков. Я послал вперед батальон и вступил в короткий бой, но они прогнали нас прочь с такой же легкостью, как если бы отгоняли мух.

Перед глазами Эль-Мюрида возникли беспорядочные воспоминания о Вади-эль-Куфе, лишая способности ясно мыслить. Хали воспринял молчание как ожидание дальнейших подробностей.

– Их было около тысячи, повелитель, включая тяжелую конницу и большой обоз. Они, очевидно, собрались вести долгую кампанию. Мои патрули сопровождали их, пока они не вошли в Эль-Асвад, но я мало что сумел выяснить. Их колонну охраняла лучшая легкая конница Абуда. Надеюсь, наши шпионы в Восточной крепости сообщат больше.

Не в силах осознать услышанное, Эль-Мюрид наконец прохрипел:

– Это в самом деле был Хоквинд? Ты уверен?

– Я был в Вади-эль-Куфе, повелитель. Я не забыл его знамена.

– Я тоже, Моваффак. Я тоже. – Потрясение постепенно проходило. – Значит, Абуд достаточно напуган, чтобы нанять чужаков. Почему, Моваффак? Потому что Бичу Господнему хватает безрассудства, чтобы оборонять Хаммад-аль-Накир от троенских набегов?

– Вряд ли, повелитель. Думаю, король хочет мести, – напряженно проговорил Хали. Он, несомненно, на что-то намекал.

– У Абуда есть особый повод желать нам зла? Помимо желания продолжать свою династию тьмы?

– В том-то и суть, повелитель. Никакой династии быть не может. После смерти принца Фарида не осталось наследников, кроме Ахмеда. Как наши друзья, так и роялисты считают Ахмеда некоей дурной шуткой.

– Фарид умер? Когда?

– Давно, повелитель. Сам Карим ему в том помог.

– Так это дело наших рук? Карим? То есть его послал Бич Господень? – Он не слышал об этом ни слова. Почему от него утаили неприятное известие? – Чем еще занимается Насеф? Чего еще я не знаю?

– Он истребляет род Квесани, повелитель. В основном с помощью Непобедимых. Но возможно, он счел убийство Фарида чересчур важной задачей, чтобы поручить ее кому-либо, кроме личного наемного убийцы.

Эль-Мюрид отвернулся, пытаясь скрыть гнев на Насефа и недовольство политиканством Хали. Непобедимые ненавидели Насефа, будучи уверенными, что он тот самый бандит, каковым объявляли его роялисты.

– Бич Господень где-то возле Троеса. У него и без того хватает дел.

– Это задача для Непобедимых, повелитель.

– У нас столь много тех, кому больше нечем заняться, Моваффак? Как бы я ни ненавидел валига, его уничтожение – далеко не первое в списке неотложных дел.

– Повелитель…

– Этим займется твое братство, Моваффак. Эль-Надим – в долине. Пришли его ко мне.

– Как прикажешь, повелитель, – мрачно проговорил Хали.

Он хотел возразить против того, чтобы доверить столь важную задачу приспешнику Насефа, но передумал и, поклонившись, вышел.

Эль-Мюрид устало поднялся. К нему уже спешил слуга, протягивая руку, но Ученик лишь отмахнулся. Теперь он знал, что никогда уже не будет прежним: Вади-эль-Куф преждевременно его состарил.

В нем закипала злость. Юсиф! Хоквинд! Они украли у него молодость. Никакие года не могли смягчить гнев. Он должен был их уничтожить. Оба сейчас оказались в одном месте – все яйца в одной корзине. Он был терпелив, и Господь его вознаградил. Орел спустится с неба и растерзает добычу.

Один сокрушительный удар – и пустыня освободится. На этот раз никаких сомнений насчет Эль-Асвада не возникнет, несмотря на войну с Троесом.

Ногу пронзила боль – лодыжка так до конца и не зажила. Он взмахнул руками, чтобы удержаться, и у него заболело когда-то сломанное предплечье. Эль-Мюрид застонал. Почему кости не заживают? Почему не перестают болеть?

Слуга подхватил его, не дав упасть, и попытался препроводить к трону.

– Нет, – сказал он. – Отведи меня к жене. Пусть эль-Надим придет туда.

Забрав мужа у слуги, Мерьем проводила его к большой подушке и помогла лечь:

– Опять твои раны?

Он привлек ее к себе и крепко обнял:

– Да.

– Опять злился? Когда ты злишься, становится только хуже.

– Ты слишком хорошо меня знаешь, женщина.

– Что на этот раз?

– Ничего. Все. Слишком много всего. Ссора между Непобедимыми и солдатами. Насеф снова строит планы. Абуд посылает наемников, чтобы укрепить Эль-Асвад.

– Нет…

– Да. Целую тысячу. Под командованием Хоквинда.

– Того самого?

– Из Вади-эль-Куфа. Да. Некоторые говорят, он самый выдающийся тактик нашего времени.

– Значит, нам грозит опасность?

– Конечно! – бросил он. – Ты можешь представить, чтобы у Юсифа было подобное оружие и он им не воспользовался? – Он весь дрожал от страха, в который корнями уходил его гнев. Ему требовалась поддержка, помощь, чтобы развеять сомнения. – Где дети? Мне нужно увидеть детей.

Когда появился эль-Надим, он уже несколько успокоился.

Генерал выглядел столь же непривлекательно, как и все жители пустыни. Как и у всех приспешников Насефа, происхождение его было достаточно подозрительным. Непобедимые говорили, что он начинал вором-карманником, а затем перешел к более темным делишкам. Для Ученика он представлял загадку – в отличие от других приближенных Насефа, он не отличался командирским гением и, если верить скупым донесениям, был истинно верующим. Тем не менее он оставался фаворитом Насефа, которому тот доверял задачи, требовавшие не столько воображения, сколько точного исполнения приказов.

– Ты звал меня, повелитель?

– Сядь. – Ученик взглянул на посетителя. – У меня для тебя есть задание.

– Повелитель?

– Слышал новость? Что король посылает наемников в Эль-Асвад?

– Ходят такие слухи, повелитель. Говорят, их командир – Хоквинд.

– Так и есть. – Эль-Мюрид поморщился от внезапной боли. – Тысяча наемников и Хоквинд. Наверняка ты понимаешь, насколько это опасно.

Эль-Надим кивнул:

– Для валига удачное время, повелитель, – Бич Господень сейчас далеко, сражается с проклятыми троенцами.

– Я хочу победить Юсифа его собственным оружием. Выйти и встретить его.

– Повелитель? Боюсь, что…

– Я знаю все аргументы. Я размышлял над ними с тех пор, как пришло известие. Скажи мне вот что: насколько крупное войско мы сможем собрать, если отзовем все наши патрули, лишим Себиль-эль-Селиб гарнизона, призовем необученных новобранцев и вооруженных рабов, готовых сражаться в обмен на свободу? А что есть у тебя?

– Три тысячи. Может, четыре. В основном пеших. Вряд ли у них будет много шансов против конницы Гильдии.

– Возможно. Сколько из них конных ветеранов?

– Не больше трети, повелитель. И здешние гарнизоны состоят из стариков.

– Да, Бич Господень постоянно забирает лучших защитников Себиль-эль-Селиба. Собери разведчиков и диверсантов. Посмотрим, сколько людей ты сможешь вооружить.

– Ты все-таки настаиваешь, повелитель?

– Вовсе нет. Я настаиваю на том, чтобы оценить возможности. Не следует принимать решение, пока мы не поймем, сколько сил сможем собрать. Иди.

– Как прикажешь, повелитель.

Когда эль-Надим ушел, рядом с Эль-Мюридом села Мерьем.

– Разумно ли это? – спросила она. – В прошлый раз, когда ты поступил вопреки своим командирам…

– Я не собираюсь поступать кому-либо вопреки. Возможно – слегка их расшевелить. Изложить свои предложения. Но если здравый смысл подскажет им, что дело закончится катастрофой, – я не стану возражать.

– Ты хочешь повергнуть Юсифа и Хоквинда в такое же замешательство, в какое они повергли тебя?

Он вздрогнул – эта женщина обладала сверхъестественными способностями проникать в его душу, касаясь тайной истины, которую он сам в полной мере не осознавал.

– Ты слишком хорошо меня знаешь.

Улыбнувшись, Мерьем обняла его и прижалась щекой к груди:

– Как может быть иначе? Мы же вместе выросли.

– Мне так хотелось бы наконец найти отдохновение от своих трудов, – улыбнулся Эль-Мюрид.

– Пока силы зла не знают отдыха, не будет его и у нас, как сказал Ученик по случаю своего возвращения после величайшей катастрофы. Не сдавайся.

Приблизившись к Малахитовому трону, эль-Надим поклонился и бросил взгляд на прислуживавших Ученику Непобедимых. Лицо его было бесстрастно.

– Я собрал всех, кого мог, повелитель.

– Сколько?

– Три тысячи восемьсот. Можем собрать еще две тысячи, если подождем прибытия гарнизонов из ближайших прибрежных городов, о чем я отдал приказ. Но к тому времени, когда они к нам присоединятся, будет уже слишком поздно. Валиг не станет ждать, когда мы завершим подготовку. Скоро он воспользуется новыми силами.

Эль-Мюрид взглянул на Моваффака Хали. Тот кивнул. В приготовлениях эль-Надима невозможно было найти ни малейшего изъяна, находить которые Моваффак любил и умел. Эль-Надим стоял не дрогнув, хотя знал, что за каждым его движением тщательно наблюдают.

– Что насчет моих предложений? – спросил Эль-Мюрид.

– Они вполне осуществимы, повелитель. – Эль-Надим не смог скрыть удивления, что повелитель увидел военный потенциал, на который не обратили внимания его капитаны.

– Вопрос теперь в том, насколько быстро валиг перейдет в наступление, повелитель, – сказал Хали.

– Что насчет людей? Мы выкопали все до дна, вплоть до самых отбросов. Смогут они устоять в сражении?

– На этот вопрос можно ответить только в бою, – пожал плечами эль-Надим. – Хотя я боюсь ответа.

– Моваффак?

– Ты слишком многого требуешь. У них есть вера, но нет уверенности в себе. Их удержит вместе лишь быстрый успех с самого начала.

Эль-Мюрид сошел с трона и дохромал до сокровищницы, где лежал ангельский амулет. Схватив амулет обеими руками, он поднял его над головой. Зал осветился ярким сиянием драгоценного камня.

– На этот раз, господа, кулак небес ударит вместе с нами. Никакого Вади-эль-Куфа не будет.

Он увидел сомнение и недовольство на лицах: ни эль-Надим, ни Хали не хотели брать его с собой, опасаясь, что он станет скорее обузой, чем помощью. Но и случившейся в долине Вади-эль-Куф драмы они тоже не видели. Для них амулет был скорее символом, чем реальностью, никак не проявившим себя в деле.

– Никакого Вади-эль-Куфа не будет, – повторил он. – И я не стану обузой. Я не буду отменять ваших приказов и вмешиваться в ваши действия. Я буду солдатом. Просто оружием.

– Как пожелаешь, повелитель, – без особого восторга ответил эль-Надим.

– Значит, попытаемся? – спросил Эль-Мюрид.

– Либо мы сразимся с ними здесь, либо там, повелитель, – ответил эль-Надим. – Там у нас будет преимущество из-за неожиданности.

– Тогда хватит болтовни и переходим к делу.

Местность была дикой и безлюдной. По ней словно прокатился хаос, завалив холмы опасными каменистыми осыпями. Эль-Надим остановился на восточном краю белой равнины – единственного напоминания о древнем соленом озере, вдоль южного края которого тянулась дорога в Себиль-эль-Селиб. Генерал приказал разбить лагерь, а сам поехал вперед с Учеником, Хали и телохранителями Ученика, чтобы взглянуть на солончак.

– Ты был прав, повелитель, – помолчав, заметил он. – Хорошее место для встречи с ними.

Спешившись, Эль-Мюрид присел, послюнил палец, дотронулся до соли и лизнул:

– Как я и думал. Соль тут не добывали, потому что она плохая. В ней яд.

На мгновение нахлынули воспоминания детства, но он тут же отбросил их прочь. Сын торговца солью был совсем другим человеком, с которым его ничего не связывало, кроме памяти.

Он огляделся. Холмы были не столь высоки, как он представлял, и не столь богаты растительностью. А поверхность озера выглядела слишком подходящей для западной конницы. Эль-Мюрид высказал сомнения.

– Будем надеяться, что они увидят лишь то, что можно увидеть, повелитель, – ответил эль-Надим. – Они побьют сами себя.

Хали озадаченно взглянул на него, но ни о чем не спросил. Эль-Надим не стал его просвещать, и Эль-Мюрид подозревал, что он преднамеренно темнит. Когда осядет пыль, Непобедимые уже не смогут утверждать, будто каждая победа – их заслуга.

Они продолжали двигаться на запад. На дальнем краю озера эль-Надим сказал Хали:

– Выбери пятьсот Непобедимых и спрячься после захода солнца среди тех скал. Идите по противоположному склону, чтобы не оставлять следов. Возьмите с собой воды на пять дней. Не показывайтесь, пока пехота Гильдии не подойдет к моим позициям.

– А если не подойдет? – спросил Хали.

– Тогда мы все равно победим. Им придется или отступать, или прорываться. У них не будет воды, чтобы переждать нас. Так или иначе, мы спутаем им все планы.

Эль-Мюрид не скрывал тревоги: если у них ничего не получится, позор падет на него. В случае же успеха все заслуги соберет эль-Надим, что казалось ему нечестным. Он слабо улыбнулся, – похоже, он становился ничем не лучше своих последователей.

– Наши разведчики сообщают, что войско уже выступило, – заметил Хали. – Вряд ли нам придется долго ждать.

– Прекрасно. – Эль-Мюрид взглянул на солнце. – Время для молитвы, господа.

Хоквинд и валиг добрались до западного края солончака к середине следующего дня. Всадники Непобедимых перекрыли дорогу и вступили в схватку с конниками Юсифа, пока роялисты не разбили лагерь.

В лагере все были уверены в победе. Войско валига было многочисленнее и лучше. Он проявлял лишь необходимую осторожность, чтобы не допустить ночной атаки.

Эль-Мюрид в схватке не участвовал. Эль-Надим выделил ему небольшое войско, размещенное далеко к западу от войска Хали, там, где между крутыми холмами извивалась дорога к соленому озеру. Ученик подозревал, что генерал хочет попросту убрать его подальше, хотя его сопровождающие были сливками Непобедимых.

В ту ночь он не спал, не в силах отогнать призрак Вади-эль-Куфа, – хотя их нынешняя вылазка была далеко не столь масштабной, последствия ее могли оказаться куда разрушительнее. Себиль-эль-Селиб оставался уязвимым до прибытия войск с побережья и мог пасть под небольшим напором. Эль-Мюрид был вне себя от ужаса, понимая, что слишком многое поставил на единственный бросок костей. Но отступать было поздно.

Он молился часто и истово, прося Господа о помощи в самый отчаянный час.

Эль-Надим поднял солдат до рассвета. Пока они ели холодный завтрак, он обратился к ним со страстной речью, объявив, что все будущее движения зависит от их отваги. Затем он выстроил пехоту вдоль края озера, расположив всадников с флангов. Вперед он послал добровольцев из числа рабов, снабдив их не только оружием, но и лопатами. Когда наступил рассвет, его войско было уже на месте. За спинами поднимался легкий утренний ветерок.

– Поддержите боевой дух своих людей, – сказал он офицерам. – Подайте личный пример. Если Всевышний призовет нас сегодня к себе – умрем лицом к лицу с врагом.

То же самое он сказал солдатам, но велел им быть готовыми убить любого офицера, забывшего об отваге.

– Ветер поднимается, – сказал он командирам конницы. – Начинаем.

Несколько мгновений спустя всадники начали ездить вперед и назад перед линией пехоты. С запада подул наполненный щелочной пылью ветер. Вдали послышались горны и барабаны – враг выстраивал ряды. Эль-Надим улыбнулся – валиг решил бросить ему вызов. Послюнив палец, он подставил его под ветер – тот оказался не столь сильным, как он надеялся. Пыль несло не так густо, как он рассчитывал.

– Трубите в трубы, – бросил он. – Поторопите их.

Послышался трубный звук. Конники перешли на рысь, вздымая больше соленой пыли. Эль-Надим повернулся. Солнце поднималось над низкой далекой горой, светя в глаза противнику.

Он вгляделся в расположение войск валига. Пехота Гильдии – в центре, легкая конница – с флангов и с тыла, и тяжелая кавалерия – готовящаяся к первой атаке, вполне достаточной, чтобы смять его ряды. Что ж, неплохо. Они поступали очевидным образом, именно так, как он хотел.

Ветер больше не усиливался.

– Трубите в трубы! Поторопите их еще раз! Гонец, прикажи рабам начать копать!

Рабы-добровольцы взмахнули лопатами, вздымая к небу мелкую соленую землю. Пыли в воздухе стало еще больше. «Пусть надышатся, – подумал эль-Надим. – Пусть у них пересохнет горло и жжет глаза. Пусть им больше всего на свете захочется пить. – Он оглянулся. Солнце уже взошло. – Пусть подойдут поближе к раскаленной белой глади. Пусть люди в железе наполовину ослепнут…»

– Они идут, генерал, – объявил адъютант.

Вдали послышался барабанный бой. Под копытами устремившихся вперед всадников заклубилась пыль.

– Отходим, – приказал эль-Надим. – Пусть сами похоронят собственную пехоту.

Зазвучали барабаны. Конница передвинулась к флангам. Рабы-добровольцы отошли с передовой, образовав резерв.

Враг наступал, сверкая сквозь пыль доспехами под отважно развевающимися знаменами.

– Ты велик, Хоквинд, – пробормотал эль-Надим. – Но даже тебя может подвести чрезмерная уверенность в себе.

Сердце его колотилось в груди. Все шло именно так, как он хотел. Но будет ли этого достаточно?

Легкая конница валига последовала за тяжелой кавалерией, готовая обрушиться на рассеявшуюся, охваченную ужасом пехоту, оставшуюся в тылу атаки Хоквинда. Обе волны перешли на галоп. Враг преодолел две трети пути через высохшее озеро и угодил в ловушку эль-Надима – ловушку, которую предложил сын торговца солью.

Ловушка эта не была рукотворной – ее создала сама природа. В самом глубоком месте старого озера осталось немного воды, скрытой под коркой из соли и мусора. Глубина ее составляла не больше двух футов, но этого вполне хватило.

Атакующие кони, уже не слишком уверенно бежавшие по пыльному озеру, достигли воды и проломили корку. Наступление захлебнулось. Многие лошади упали или сбросили всадников. Легкая конница Юсифа налетела сзади, усилив всеобщее замешательство.

Эль-Надим дал сигнал наступать. Его солдаты ворвались в гущу хаоса. Часть ветеранов бросилась вперед, подрезая сухожилия лошадям и приканчивая выброшенных из седла всадников. Конники эль-Надима окружили людей Юсифа, атакуя их с флангов.

Враг был разбит. Всадники эль-Надима погнали его назад, убивая десятками, а затем вернулись на свои места с флангов пехоты, издавая победные кличи.

– Рано радуетесь, – пробормотал генерал. – Худшее еще впереди.

Историки впоследствии объявят, что сражение закончилось вничью, при почти равных потерях. Но солдаты Гильдии были отброшены, лишившись возможности провести новую массированную атаку.

Эль-Надим отошел от соленой лужи.

– Воды всем, – приказал он. – Лошадям тоже. Офицерам – выровнять строй. Каждый должен находиться на своем месте. Приготовить копья. Рабам-добровольцам – вперед с лопатами.

Ветер усилился. Солнце превратило поверхность озера в сверкающее зеркало, над которым поднималось марево. Эль-Надим сомневался, что враг его видит.

– Ну, давай же, Юсиф, – пробормотал он. – Не тяни.

Валиг решил атаковать, прежде чем пыль и жара полностью выведут из строя его людей. Пехота Гильдии начала наступать.

– Теперь посмотрим. – Эль-Надим переместился к краю лужи.

Когда враг оказался в пределах досягаемости, он велел метнуть копья. Солдаты Гильдии приняли их на щиты, почти не пострадав. Но копья упали в воду, наполовину всплыв и путаясь в ногах. Строй Гильдии становился все более неровным. Рабы-добровольцы с помощью пращей швыряли камни над головами товарищей, еще больше подрывая моральный дух врага.

– Давай, Хали, – пробормотал эль-Надим. – Пришло твое время.

Вдали среди скал возникла белая масса, которая устремилась на лагерь, коней и резервы противника. Непобедимые были в меньшинстве, но им помогал фактор неожиданности. Они прогнали большую часть лошадей и прикончили сотни ничего не ожидавших воинов, прежде чем Юсиф отправил их обратно в укрытие в скалах.

Эль-Надим был доволен. Все шло точно по плану, и еще оставалась угроза атаки с тыла. Но солдаты Гильдии уже выбирались из соленой лужи, а его собственные люди были готовы бежать. Он помчался галопом вдоль шеренг с тыла, крича:

– Держитесь! Жажда – наш союзник!

Ряды столкнулись. Его солдаты отступили на шаг, но затем остановились. Лишь немногие лишились былой смелости, и он загнал большинство обратно в строй, нанося удары плашмя клинком.

Солдаты Гильдии проявляли обычную для них стойкость. Если бы не жара, бьющее в глаза солнце, едкая пыль и жажда – силы были бы полностью неравны. Те, кому пришлось преодолевать самую глубокую часть лужи, теряли силы. Линия щитов распалась, и воины никак не могли вновь ее восстановить. Эль-Надим галопом помчался к добровольцам-рабам, приказав половине усилить собой эту часть фронта.

На врага обрушились копья и камни. Войска эль-Надима наступали, давя самим своим весом. Строй Гильдии выгнулся. Эль-Надим дал знак коннице.

Большинство вступило в схватку с людьми валига, все еще сражавшимися с Непобедимыми Хали. Небольшая горстка пересекла линию Гильдии, атакуя резервы Хоквинда и его самый нестойкий отряд.

Постепенно в рядах наемников образовалась щель. Эль-Надим радостно взревел и, собрав остатки резервов, бросился в бой.

Эль-Мюрид пытался наблюдать за сражением с отдаленной возвышенности, но мало что мог понять в пыли и жарком мареве. И тем не менее ему казалось, что все идет как надо. Он собрал офицеров и отдал приказ. Те начали приготовления.

Солдаты Гильдии сражались, как всегда, отважно, даже терпя поражение. Эль-Надим не сумел обратить их в бегство, но прогнал обратно в лагерь. А затем сделал передышку, чтобы дать отдых своим людям и напоить лошадей.

Победители смеялись и поздравляли друг друга, хоть и были основательно потрепаны. Они разбили войска самого Хоквинда! Эль-Надим отвел их на прежние позиции и попытался спровоцировать врага еще на одну попытку, но Хоквинд и валиг предпочли отступить. Один отряд Гильдии сдерживал Хали, пока основные силы уходили на запад.

В сумерках к Эль-Мюриду подошел какой-то человек:

– Они идут, повелитель. Эль-Надим заставил их отступить.

– Господь велик. – Ученик не смог сдержать улыбку. – Прекрасно. Пусть об этом знают все.

Темноту заполнил стук копыт и топот сапог. Ученик опустился на колени, чтобы помолиться, и тут же ощутил горечь разочарования – под ним прошло лишь небольшое подразделение, скорее всего авангард. Следовало дождаться главных сил…

Наконец время настало. На какое-то мгновение его охватил ужас – вновь нахлынули воспоминания о той лисьей норе. Никогда больше. Ни за что. Даже ради Всевышнего…

Вскочив, он закричал что было силы:

– Есть лишь один Господь, и это наш Всевышний! Приди же ко мне, ангел Господень!

Амулет вспыхнул, осветив склон. Эль-Мюрид резко опустил руку, и в стены каньона ударила молния. Во все стороны полетели каменные глыбы, словно игрушки в руках избалованного ребенка. Земля содрогнулась и затряслась. Дальний склон протестующе застонал, а затем обрушился.

Грохот падающих камней заглушил доносившиеся снизу крики. Когда все смолкло, Эль-Мюрид приказал Непобедимым спуститься и прикончить выживших.

Он сел на камень и зарыдал, дав выход всем страхам, мучившим его много дней.

11

Удар молнии

– Ну, давай же, Рескирд. Ты всех задерживаешь.

Гарун наклонил голову – говорил тот парень по имени Браги. Юноши-северяне постоянно спорили, и еще больше с тех пор, как их отряду пришлось отступать. Парня по имени Рескирд ранило, и друзья безжалостно его бранили, помогая идти.

Лязг оружия в арьергарде стал громче. Солдаты Ученика, похоже, полностью обезумели, радуясь успеху. Отстать бы и пустить в ход свои умения шагуна… Но отец настоял на том, чтобы Гарун оставался с подопечными из Гильдии.

Вражда между северянами его раздражала. Он спешился:

– Посадите его на мою лошадь. Тогда вам не придется его тащить.

– Этот придурок, похоже, никогда не учился ездить верхом, – буркнул парень по имени Хаакен. – Хоть раз сидел на лошади, Рескирд?

– По крайней мере, знаю, где у нее задница, – столь же язвительно бросил Драконобой.

Склон на юге осветился ярким сиянием. Раздался чей-то крик, но слов Гарун не расслышал. А затем ударила молния, и на колонну обрушился град камней. Лошади заржали, встали на дыбы, заметались. Закричали люди. Замешательство быстро переросло в панику.

Самообладание наконец вернулось к Гаруну. Обратившись к свету, он забормотал заклинание. В грудь ему ударил камень величиной с кулак, налетел порыв ветра. Он почувствовал, как трещат кости, и нахлынула волна боли. Чьи-то руки подхватили его, не дав упасть. Он застонал, а затем наступила тьма.

Низко на востоке висел лунный серп. Гарун ничего больше не видел, и все вокруг было словно в тумане.

– Он приходит в себя, – послышался голос кого-то из северян.

Заставив себя сосредоточиться, он повернул голову. Братья сидели рядом с ним. Рука Хаакена висела на легкой перевязи, и весь он, казалось, покрылся запекшейся кровью. Гарун различил и другие силуэты молчаливых людей.

– Что случилось?

– Какой-то чародей обрушил на нас гору, – ответил Браги.

– Это я знаю. А потом?

– Мы взвалили тебя на лошадь и бросились на чародея как раз в тот миг, когда нас атаковали его люди. Нам удалось пробиться, и мы оказались здесь, с генералом. Другие еще подходят. Твой отец ищет потерявшихся.

– Насколько все плохо?

Наемник пожал плечами – он еще сам не до конца пришел в себя. Собственно, все вокруг выглядели подавленными и угрюмыми. Похоже, дело действительно было плохо – рушились все надежды, возложенные на Гильдию.

Гарун попытался встать, но Хаакен заставил его снова лечь.

– У тебя ребра сломаны, – проворчал он. – Ты себе дыру в легком проделаешь.

– Но мой отец…

– Сядь на него, – посоветовал Браги.

– Твой старик до этого как-то без тебя обходился, – заметил Хаакен.

Гарун снова попытался встать, и грудь его пронзила острая боль. Побороть ее он мог, лишь лежа не шевелясь.

– Вот так-то лучше, – сказал Браги.

– Вам удалось пробиться? Через Непобедимых? – Он смутно вспомнил лязг оружия и силуэты в белом.

– Они не настолько круты, когда не верхом, – ответил Хаакен. – Спи. Если будешь волноваться, лучше тебе точно не станет.

Сам того не желая, Гарун последовал совету, впрочем его тело требовало того же.

Когда он проснулся, над ним стоял Юсиф с забинтованной левой рукой. Одежда его была порвана и покрыта кровью. С ним был Фуад, похоже невредимый, но Гаруну не хотелось смотреть на дядю. Отец устало допрашивал солдат Гильдии с помощью переводчика Мегелина Радетика.

Отец выглядел столь старым, столь усталым, столь полным отчаяния…

– Мегелин! – прохрипел Гарун, радуясь, что судьбе было угодно сохранить старику жизнь. Его смерть стала бы окончательной катастрофой.

Присев, отец сжал его плечо со всем чувством, какое только мог позволить себе мужчина. Потом дела позвали его куда-то еще, но Мегелин остался. Сидя скрестив ноги, он о чем-то тихо говорил. Гарун понимал лишь треть услышанного. Похоже, старый ученый рассказывал об экономических силах одного западного королевства, преднамеренно игнорируя все нынешние беды. На Гаруна вновь навалился сон.

Когда он проснулся, солнце уже взошло. Он лежал на покачивающихся носилках. Вокруг были только раненые. Его спасители-наемники куда-то исчезли.

Появился Мегелин, которого подозвали носильщики.

– Где все, Мегелин?

– Те, кто способен сражаться, пытаются задержать погоню.

– Она близко?

– Очень. Они чуют кровь. И хотят с нами покончить.

Но сэр Тури Хоквинд, даже потерпев поражение, проявил себя еще более впечатляюще, чем сэр Тури Хоквинд – победитель. Побежденная колонна целой и невредимой добралась до Эль-Асвада.

Врачи вправили и перевязали ребра Гаруна. Вопреки их советам, он вскоре поднялся на ноги, пытаясь осознать всю чудовищность катастрофы. Потери составили две трети войск. Большинство погибли во время обвала и последовавшей атаки.

– Но все это уже история, – сказал отец. – Теперь враг у ворот, а у нас не хватает солдат, чтобы поставить на стены.

Это действительно было так. Эль-Надим преследовал их до самых ворот, и, хотя у него не было достаточных сил для осады, он все же начал к ней готовиться. Разбил укрепленный лагерь и строил осадные машины. Его солдаты копали ров и возводили баррикады вдоль дороги. Все это походило на первый шаг к окружению замка.

– Что они замышляют? – спросил Гарун Мегелина. – Три тысячи солдат не смогут захватить Эль-Асвад.

– Ты забыл, что для истинно верующего нет ничего невозможного, – мрачно ответил Радетик.

– Но как?

– Вспомни ночную атаку.

– Молния… чародей, который обрушил гору. Но Эль-Мюрид терпеть не может колдовство!

– Верно. Но есть одно колдовство, которое вплетено в его легенду. Последний раз оно случилось вскоре после того, как он выбрался из пустыни.

– Амулет, который, как он утверждает, дал ему ангел? Я думал, это все выдумки.

– Но оно случилось. Судя по всему, он решил воспользоваться им снова. Полагаю, наши стены станут его следующей целью.

– Эль-Мюрид сейчас там?

– Да.

– Тогда отец должен устроить вылазку. Если мы его убьем…

– Ничто не доставит им большего удовольствия, чем подобная попытка.

– Но…

– Я обсуждал это с твоим отцом и генералом Хоквиндом. Они решили пожертвовать Эль-Асвадом. Пусть ломают стену. В ближнем бою амулет будет бесполезен.

Гаруну подобная стратегия не понравилась – она слишком зависела от ожидаемого поведения противника и от того, получит ли тот подкрепление. Но возражать он не стал. У него появились кое-какие идеи, и ему не хотелось, чтобы Мегелин о них догадался.

– Ты спрашивал отца про тех парней из Гильдии?

– Упомянул. Он обещал что-нибудь сделать, когда будет время.

Гарун удовлетворенно кивнул. Браги и Хаакен спасли ему жизнь, и они заслуживали награды.

– Спасибо.

– Ты закончил упражнения по геометрии? – Радетик не знал жалости.

Перерыв в учебе не предусматривался даже на период выздоровления.

– Я был занят…

– Занят тем, что притворялся больным? Возвращайся к себе и не выходи, пока не найдешь решения, которые сможешь доказать.

– Вон идет тот старик, – сказал Хаакен.

Браги повернулся, глядя, как Мегелин Радетик пробирается вдоль стены, останавливаясь, чтобы поговорить с каждым солдатом.

– Он тебе слегка не напоминает нашего деда?

– Не спускай глаз с тех придурков, – предупредил Хаакен. – Иначе Сангвинет тебя живьем сожрет.

О поражении отряда новобранцев в бою никто ничего не говорил. Никого не наказали и не отправили на тяжелые работы. Ходили слухи, будто Хоквинд не имел к новобранцам никаких претензий, учитывая местность и сопротивление, с которым они столкнулись.

Ветераны, однако, считали иначе. Пострадала репутация их генерала, и погибли сотни товарищей. Их не волновало, что соленая вода оказалась глубиной по колено и новобранцы приняли на себя главный удар войска Эль-Мюрида. Ветераны видели, что в живых новобранцев осталось больше, чем бойцов любого другого отряда, и это их нисколько не радовало.

Радетик остановился возле юношей, опершись о зубец стены. Внизу тяжко трудились люди эль-Надима.

– Уверены в себе, словно муравьи, да?

– Возможно, у них есть на то причины, – буркнул Хаакен.

Браги не ответил. Он не знал, как относиться к старику, – Радетик был здесь важной персоной, но редко вел себя соответственно.

– Как Гарун? – все-таки спросил он.

– Поправляется. Валиг передает вам привет. Он лично поблагодарит вас, когда у него выпадет свободная минута.

– Ладно.

– Что-то не слышу особого восторга. Он щедрый человек, и Гарун – его любимый сын.

– Единственное, что может вызвать у меня восторг, – возможность отсюда убраться.

– Гм? – задумчиво пробормотал Радетик.

– Тут жарко, сухо и ничего нет на мили вокруг.

– Я бы отдал все свое состояние за приличное дерево. Порой я чувствую себя точно так же. – Радетик похлопал Браги по плечу. – Скучаешь по дому, парень?

Браги хотел было возмутиться, но вместо этого вдруг выложил всю свою историю. Радетик с интересом его слушал, иногда поторапливая, когда тот запинался. Как бы Браги ни пытался убедить всех в обратном, он действительно тосковал по дому. Он оставался мальчиком, вынужденным взять на себя роль мужчины. И ему не хватало его народа.

Браги поделился переживаниями по поводу понесенного поражения. Радетик снова похлопал его по плечу:

– Стыдиться нечего. Генерал удивлен, что вы так хорошо держались. Если кто-то и виноват, то только он сам и валиг. Они повели себя слишком самоуверенно, за что пришлось поплатиться вам, солдатам. Ладно, я лучше пойду.

Браги не понял, что именно сделал старый ученый, но отчего-то вдруг почувствовал себя лучше. Да и Хаакен уже не выглядел столь мрачным.

Вскоре появился сержант Трубачик:

– Лейтенант хочет тебя видеть, Рагнарсон. Руки в ноги!

– Но…

– Пошел!

И Браги пошел. Его била дрожь, хотя жара стояла страшная. «Начинается, – подумал он. – Без последствий точно не обойдется».

Сангвинет расположился на складе рядом с конюшней – темном и заплесневелом, едва освещенном единственным фонарем. Браги постучал по дверному косяку:

– Рагнарсон, сэр.

– Входи и закрой дверь.

Браги послушался, изо всех сил желая оказаться где-нибудь в другом месте. Он пытался убедить себя, что сделал все, что мог, и совершенно не важно, что думают по этому поводу другие. Но на самом деле это было важно, и даже очень.

Сангвинет с полминуты смотрел на него, затем сказал:

– Сегодня утром умер Бердсонг.

– Мне очень жаль, сэр.

– Мне тоже. Он был хорошим человеком. Может, ему не хватало воображения, но отделение вполне на нем держалось.

– Да, сэр.

– Я готовлю доклад. Ты был там. Расскажи, как все случилось.

– Мы пробирались через соленую воду. Ему в локоть попал камень, и он выронил щит, но прежде, чем успел снова его поднять, в край нагрудника угодило копье. Оно вошло под мышку и, видимо, пронзило легкое.

– Ты взял командование на себя?

– Да, сэр. Парни уже привыкли к моему руководству. Еще со времен учебы.

– Кроме него, был еще один раненый?

– Драконобой, сэр: Рескирд нарушил строй, пытаясь добраться до кого-то из солдат противника, и поплатился за недисциплинированность.

– Отделением слева от вас командовал капрал Стоун. Он говорит, вы хорошо держались.

– Я пытался… мы пытались, сэр. Но мы не могли устоять, когда все остальные отступали.

– Да, не могли. Ладно, Рагнарсон. Возможно, у тебя есть задатки командира. Я представляю тебя к повышению. Полуторное жалованье с того дня, как был ранен Бердсонг.

– Сэр? – Ему показалось, будто он ослышался.

– Ты теперь командир отделения. Остается лишь получить одобрение генерала. Возвращайся к своим, капрал.

Несколько мгновений Браги ошеломленно стоял, желая возразить, протестовать… Подобного он совершенно не ожидал.

– Я сказал – свободен, Рагнарсон.

– Да, сэр.

Спотыкаясь, он вышел за дверь и вернулся на свой пост.

– Поздравляю, – сказал Трубачик и заковылял прочь.

– Что случилось? – спросил Хаакен.

Браги попытался объяснить, сам ничего не понимая. Он попросту не считал себя достойным.

Каждый день эль-Надим выстраивал своих людей, демонстрируя готовность к сражению. Каждый день защитники Эль-Асвада отказывались принять вызов. Ничем не отличался от предыдущих и этот день. Эль-Надим приблизился на расстояние выстрела из лука и послал гонца с требованием сдать Эль-Асвад. Валиг отправил того назад с пустыми руками.

Обычно после этого осаждавшие отступали на несколько сотен ярдов и, как только становилось ясно, что ответа не последует, возвращались к работе. Но на этот раз было по-другому. Эль-Надим не стал отступать. Он и Ученик вышли вперед, и Ученик поднял кулак к небу. Его амулет разгорался все ярче, пока Эль-Мюрид не стал напоминать лишь тень человека, охваченного ослепительным пламенем.

Ударила молния. Десятки тысяч каменных глыб подпрыгнули в воздух, обрушившись на Восточную крепость. Молния вспыхнула снова и попала в форт, обороняющий подход, и стены, соединяющие его с главной крепостью. Защитники выпустили град стрел, но ни одна не достигла цели. Из земли продолжал вырастать огненный столб. Открылись врата преисподней, извергая ярость десятка бурь. Часть стены обвалилась, камни покатились по склону, пропахивая борозды в рядах противника.

Издав боевой клич, Непобедимые устремились вперед, карабкаясь по грудам обломков. Продвигались они медленно – на них со стен летели стрелы, а нагроможденные камни осыпались под ногами.

Собрав войско внутри пролома, валиг позвал на помощь Хоквинда, лучше знакомого с подобного рода боевыми действиями. Ученик и большая часть армии эль-Надима двигались по склону, к западной стороне крепости. Непобедимые добрались до вершины каменной груды и ринулись вниз, под град стрел и копий. Они врезались в солдат валига, рассеяв импровизированный строй Юсифа. Началась резня. Войска Ученика все прибывали – за фанатиками-Непобедимыми последовали обычные солдаты. Один отряд принялся штурмовать ворота. Ученик вновь призвал гнев преисподней, и молнии обрушились на более высокую и прочную западную стену Эль-Асвада.

Северяне стояли на посту на северной стене главной крепости, там, где она соединялась с западной, вдали от сражения. К ним присоединился Гарун.

– Проклятье, – сказал он. – В уме им не откажешь. Они не дали отцу совершить вылазку.

Ни Браги, ни Хаакен не ответили, погруженные в собственные мысли. В любую минуту они ждали приказа Сангвинета вступить в бой. От каждого удара молнии они вздрагивали, хотя Ученик атаковал далекую от них цель.

Приказа так и не последовало.

Обрушилась большая часть западного крепостного вала.

Хоквинд начал контратаку из отрезанного форта. Подавив там врага, он ринулся на главную крепость, атакуя входящего через западную стену противника. Бой шел среди строений и сараев, без пространства для маневра. Царило полное замешательство и хаос.

Окружив кордоном пролом, Хоквинд постепенно выдавливал захватчиков. Последнего удалось изгнать еще до захода солнца. После дневного боя потери оказались примерно равны с обеих сторон. Защитники начали расчищать обломки и возводить дополнительный барьер позади пролома в западной стене. Форт решили бросить.

Час был поздний, но Браги оставался на посту – сменить его было некому. Хаакен дремал. То же было и по всей стене – каждый второй спал. В ночной тиши раздавались лишь звуки строительных работ.

Из темноты вышел Гарун.

– Завтра они будут отдохнувшими, а мы уставшими, – сказал он. – Отец считает, что завтра, возможно, наступит конец.

Браги мрачно буркнул в ответ. Эль-Надим оказался вполне сообразителен – достаточно было лишь измотать оборону. А поскольку люди валига убедились, что сражаться безнадежно, боевой дух падал и без того.

– Нам нужна помощь, – продолжал Гарун. – Но помощь не придет. Вожди племен нас бросят.

Браги снова лишь буркнул.

– Они встанут на сторону эль-Надима. Пустыня заполнится людьми, готовыми разграбить Эль-Асвад. Нужно что-то делать.

– Твой отец и так делает все, что можно.

– Не все. У меня есть способности, которые он не хочет использовать. Он боится, что я могу пострадать. Я все изменю, если он мне позволит.

– Как?

– Я пришел тебя поблагодарить. За то, что ты тогда сделал.

– Не стоит благодарности. И ты уже говорил мне спасибо.

– Теперь я перед тобой в долгу. Моя семья всегда платит по долгам.

Браги не стал спорить, хотя был невысокого мнения о людской благодарности. Достаточно было вспомнить отца и тана, – пожалуй, никто не был больше в долгу друг перед другом, чем эти двое.

Гарун с рассеянным видом ушел прочь. Их встреча несколько озадачила Браги, и он подумал, что Гаруну не помешал бы опекун. Гарун вернулся через час, принес веревку и маленький черный мешочек.

– Что ты задумал? – спросил Браги, когда Гарун привязал веревку к зубцу стены.

– Собираюсь отплатить Ученику той же монетой.

– Кто тебе приказал? Я не получал приказов насчет того, чтобы ты выбирался наружу.

– Я сам себе приказал. – Гарун сбросил веревку во тьму. – Я вернусь до того, как кто-то меня хватится.

– Проклятье, я тебе не позволю…

Гарун исчез. Браги наклонился вперед:

– Ты сам не знаешь, что делаешь. Посмотри на себя – ты даже по веревке спускаться не умеешь.

– Что за шум? – проворчал проснувшийся Хаакен. – Они уже идут?

– Нет. Это все Гарун. Только что перебрался через стену.

– Позови сержанта стражи. Не стой тут, кудахча, словно старая курица.

– Тогда у него будут неприятности.

– И что? Тебе-то что?

– Он мне нравится.

– Он что, решил сбежать?

– Нет. Он решил добраться до Эль-Мюрида.

Поднявшись, Хаакен уставился в темноту, где скрылся Гарун:

– По-моему, он полный идиот.

– Я пойду за ним.

– Что? Да ты с ума сошел. Тебя повесят за то, что оставил пост. Раз уж он настолько глуп, что решил туда отправиться, – пусть. Зачем совать нос не в свое дело?

Браги задумался. Гарун в самом деле ему нравился, но фантазии парня с легкостью могли его погубить.

– Он там один, Хаакен. Я пойду.

Он поправил оружие, чтобы не мешало спускаться. Вздохнув, Хаакен последовал его примеру.

– Что ты делаешь?

– Ты думаешь, я отпущу тебя одного? Моего брата?

Браги начал спорить, но Хаакен зарычал на него в ответ. Спор стал настолько ожесточенным, что явились товарищи по отделению, желая выяснить, в чем дело. Мгновение спустя все разговоры были только о том, чтобы пойти вместе с Браги.

Это дало ему некоторую передышку. Одно дело – рисковать собственной шкурой, и совсем другое – вести отделение на непонятную операцию, которую не одобрило бы начальство. Что, собственно, ими двигало? Он точно не знал – но, с другой стороны, он точно так же не знал, почему собрался пойти сам.

– Если про нас узнают, хлопот не оберешься, – сказал он. – Оставайтесь или идите – решать вам. – Схватив веревку Гаруна, он перемахнул через край стены и начал спускаться. На полпути веревка дернулась, и он увидел на фоне звездного неба человеческий силуэт. – Проклятый Хаакен, – пробормотал он и улыбнулся внезапному теплу на душе.

Он присел среди камней у подножия стены, пытаясь вспомнить, как легче всего подобраться к лагерю Ученика, и гадая, не примет ли кто-то его за врага, заметив сверху. К нему присоединился Хаакен, затем справа от него приземлился кто-то третий, за ним четвертый и пятый, пока не собралось все отделение.

– Идиоты, – прошептал Браги. – Ладно. Не шумите, если не хотите, чтобы кто-нибудь сверху вас подстрелил.

Он пробирался вперед, пытаясь следовать путем, по которому, вероятно, направился Гарун. Судьба была к нему благосклонна – стража на стене их не заметила. Поняв, что на этот счет можно не беспокоиться, Браги начал больше тревожиться о заставах противника. Он прошел на расстоянии полета стрелы от вражеского лагеря, но Гаруна так и не обнаружил.

– Он тебя одурачил, – сказал Хаакен. – Просто взял и сбежал.

– На него не похоже. Он где-то здесь, готовит какую-то проделку. – Браги обернулся, глядя на крепость с точки зрения противника. Ее огромные неприступные очертания выделялись на фоне звездного неба словно край гигантской зазубренной пилы. Нигде не виднелось ни огонька – строители завершили работу. – Разойдитесь в разные стороны. Подождем, пока что-нибудь не произойдет.

В лагере противника было тихо, лишь за частоколом светились костры. На фоне огня появился силуэт часового.

– Браги! – прошептал кто-то. – Вон там!

– Вижу.

Каменную глыбу на мгновение осветило бледно-фиолетовое сияние, и к ограде лагеря поплыла фиолетовая бусинка, вопреки всем законам устремляясь вверх. Часовой наклонился и свалился со стены, с мягким хрустом ударившись о землю.

– Что тут вообще происходит? – спросил Хаакен. – Это колдовство, Браги. Убийственное колдовство. Пожалуй, нам стоит вернуться.

Браги успокаивающе положил руку на плечо Хаакена. Снова возникло фиолетовое сияние, и очередная бусинка поплыла к лагерю. Еще один часовой свалился с ограды и умер в полной тишине.

Послышался шорох по камню. Пристально вглядевшись, Браги различил скользнувшую к стене тень:

– Это он. Он идет в лагерь.

Браги встал.

– Ты что, тоже туда? – прошептал Хаакен.

– Нет. – Это в любом случае было самоубийством. – Я собираюсь его догнать. Вот только, мне кажется, уже слишком поздно.

12

События ночи

Гарун присел у подножия частокола и прыгнул вверх, вложив в прыжок всю силу юных мышц. Пальцы его нашли опору, и какое-то мгновение он висел, прислушиваясь. Никакой тревоги, никого спешащего в его сторону. Он подтянулся и смог заглянуть за край. В лагере все еще горело несколько костров, вокруг которых сидели немногочисленные люди. Большинство готовили завтрак. Судя по всему, Эль-Мюрид намеревался начать с раннего утра. Часовых поблизости видно не было.

Он подтянулся выше, и часть стены осыпалась, как ему показалось, с невероятным шумом. Стена была сооружена из палок и камней, слепленных влажной глиной, которая теперь засохла и начала рассыпаться. Перекатившись через верх, он свалился на скрытые в тени хрупкие мостки и замер, ожидая тревоги и формируя в голове карту, которую ни за что не забыл бы даже в пылу сражения.

Шума никто не заметил. Как скоро хватятся часовых? Наверняка долго ждать не придется. Десять минут? Времени могло быть в обрез. Прежде чем нанести удар, нужно найти Ученика.

Перед тем как двинуться дальше, он воспользовался мелким заклинанием, отводящим взгляды, – оно делало его, по сути, невидимым, пока сам не совершит какую-нибудь оплошность. Опустившись на землю, он пополз вдоль стены и наконец проник в лагерь под прикрытием теней от палаток. Он прислушался к слабым шагунским чувствам, пытаясь обнаружить Ученика посредством ауры его амулета. Но в итоге ощутил лишь смутное направление к центру – чтобы это понять, никакого волшебства не требовалось. Он пожалел, что слишком мало времени проводил с наставниками, не имел возможности учиться у мастеров и достигнуть большего совершенства. Но ему столько всего требовалось изучить, а на учебу было так мало времени…

Там! В той стороне пульсация амулета была сильнее. Гарун двигался словно пантера, тенью в тени. Приключение вскружило ему голову, и он дал волю фантазии, воображая себя могущественным мстителем. Сколь бы опасным ни было его предприятие, он не боялся – подобное просто не пришло ему в голову. Его бесстрашие было бесстрашием глупца.

Центр лагеря обнаружился на «островке» голой земли, и топать до него надо было ярдов двадцать по открытому пространству. За ними расположились полдюжины палаток под охраной двадцати Непобедимых. Часовые стояли слишком близко, чтобы мимо них можно было проскользнуть.

Гарун не мог определить, какую палатку занимает Ученик. Шло время. В любую минуту могли хватиться пропавших часовых. Нужно было что-то делать.

Сотворив фиолетовую магию, он послал один за другим несколько крошечных смертоносных шариков. Другого выхода не было. Поднимется тревога, начнется всеобщая суматоха, и тогда, возможно, ему удастся подобраться достаточно близко, чтобы совершить задуманное.

Закричал кто-то из Непобедимых – естественно, не из тех, кого коснулась фиолетовая бусинка. Те уже никогда не издадут ни звука. Продолжая сотворять и выпускать смертоносные шарики, Гарун пробирался вперед. Внезапно он оказался лицом к лицу с гигантом в белой одежде, которого не сбило с толку слабое маскирующее заклинание. Сверху со свистом обрушилась кривая сабля. Гарун метнулся в сторону, налетел на низкую палатку и споткнулся, но сумел уползти в тень. Присев, он уставился на Непобедимого. Тот потерял его, но лишь на мгновение. Подняв саблю, он бросился в атаку.

Гарун обнажил клинок.

Лагерь оживал. Слышались крики, вопросы. В кругу, охраняемом Непобедимыми – десяток которых уже свалились замертво, – распахнулись клапаны палаток. Офицеры требовали докладов. Заметив человека, который наверняка был эль-Надимом, Гарун попытался выпустить еще одну фиолетовую бусинку, но гигант снова набросился на него.

Гарун парировал удар – столь сильный, что у него онемела рука. Непобедимый на мгновение оказался беззащитным, но у Гаруна не хватило сил нанести ответный удар. Гигант замахнулся снова, но Гарун успел уклониться, и противник отбил его оружие.

Его противнику что-то кричали. Тот кричал в ответ. Третий удар оказался столь же ошеломляющим, как и предыдущие. На этот раз, когда клинок Гаруна ушел в сторону, сам он выбросил вперед ногу и изо всех сил пнул гиганта, угодив в колено. Тот пошатнулся, и Гарун нанес удар прежде, чем противник опомнился.

Развернувшись, он побежал наперерез, расшвыривая в стороны ошеломленных солдат, и нырнул в тень позади палатки. Палатка оказалась пуста, и он скользнул внутрь.

Замешательство росло. Кто-то кричал, что их атакует валиг. Люди бросились к стене, другие в панике носились туда-сюда. Мало кто пытался искать незваного гостя, убившего стражей Ученика.

Шум удалялся. Выглянув из палатки, Гарун никого не увидел. Выбравшись наружу, он скользнул под покровом тени к палатке Ученика. Теперь он знал, где она.

За спиной вспыхнуло пламя – в панике кто-то разбросал костер. Часть палаток загорелась. Огонь быстро распространялся.

Погибших Непобедимых сменили другие. Гарун выругался. Теперь он никак не мог нанести удар, к которому готовился целый день. Нужно было использовать Силу, пусть ему этого и не хотелось. Он желал, чтобы Ученик увидел приближающуюся смерть, чтобы тот взглянул ему в глаза и узнал мальчика из Аль-Ремиша. Он желал, чтобы тот знал, кто его убьет и за что.

Фиолетового убийцы было недостаточно – он мог прикончить ближайшего Непобедимого, но не прячущегося в палатке человека. Требовалось что-то другое, но в магическом арсенале Гаруна оказалось мало подходящего. Он вновь обругал стечение обстоятельств, не позволившее ему стать полноценным шагуном.

Он выбрал заклинание, вызывавшее симптомы тифа. Тихо прочитал нараспев нужные слова, и, представив себе Эль-Мюрида, каким помнил его по Аль-Ремишу, он выпустил колдовство на свободу.

В ответ послышался мучительный вопль.

Часть Непобедимых бросилась к повелителю. А другая часть – к Гаруну.

– Что за дьявольщина там творится? – спросил Хаакен.

– Не знаю, – ответил Браги. – Но муравейник он точно разворошил.

– Может, надо помочь? Может, если они решат, что на них напали, он сумеет в суматохе выбраться?

Браги в этом сомневался. Он уже списал Гаруна со счетов и теперь раздумывал, стоит ли спешить в Эль-Асвад в надежде, что его еще не хватились. Но наверняка было слишком поздно, так что с тем же успехом он мог пригодиться и здесь.

Из лагеря разбегались люди, спасаясь от бушующего пламени. Панически ржали лошади.

– Ладно, пошли. Всыплем как следует тем, кто пытается сбежать. Эй, лучники, – подстрелите нескольких на стене!

Звуки тревоги разбудили Мегелина. С трудом соображая, он выбрался из своей каморки, волоча меч, который редко использовал. Ночная атака? Этого он не ожидал – для Ученика в том не было никакого смысла. Ему нужно было лишь изматывать обороняющихся, нанося удары вроде вчерашнего.

Он остановился, прислушиваясь. Вокруг с криками носились люди, но не было слышно ни грохота, ни треска ударяющих в крепость молний. Возможно, это все-таки не атака.

Но тогда что?

Добравшись до северного двора, он обнаружил толпы выбегающих из ворот людей. Он схватил за плечо солдата:

– Что происходит?

Тот вырвался, как и следующий, которого он поймал. Никто не хотел терять времени. Радетик устало потащился на крепостную стену.

Лагерь Ученика охватило пламя. Повсюду носились люди и животные. Шло сражение: защитники Эль-Асвада беспорядочной массой обрушились на врага. Происходящее напомнило муравейник.

– До чего же банально, – пробормотал Мегелин, и тут только до него дошло, с чего все началось. – Гарун! Совсем сдурел!

Радетика охватила паника. Его Гарун… Он едва не бросился со стены, спеша вниз. «Это же не твой сын, – удивленно возразил ему внутренний голос. – Его тебе лишь одолжили на время». Но все же сердце его разрывалось от страха, что мальчик погубил себя, следуя неким фантазиям, которые якобы должны были избавить отца от нависшего над ним злого рока.

Браги и его солдаты держались вместе, не давая себя сокрушить людской лавине. Вокруг лежало два десятка тел. Сейчас противник был легкой добычей.

Появилась толпа из крепости, столь же неорганизованная, как и враг, но жаждавшая крови. Вокруг лагеря началась бойня. Браги повел своих людей к воротам, войти в которые оказалось легко: враги попросту разбегались или карабкались на стену. За отделением Браги последовали солдаты Гильдии и воины валига.

Что теперь? Где искать Гаруна? Тому нужен был Ученик. Палатка Эль-Мюрида должна стоять в центре лагеря.

– Туда. Быстрее.

Хаакен остался с солдатами, а Браги побежал направо, огибая костры. Его отделение оставляло за собой след из раненых. Обезумевшие лошади были намного опаснее вражеского оружия.

Найдя не тронутый огнем проход среди палаток, Браги свернул к центру лагеря.

Гарун едва сдержал крик, когда Непобедимые швырнули его на землю к ногам Эль-Мюрида. Он плюнул в их вождя. Стражник ударил его по голове:

– Это отродье валига, повелитель.

– Уверен, Моваффак?

– Тот самый, который напал на тебя в Аль-Ремише.

– Но это же просто мальчишка.

– С тех пор прошло немало времени, повелитель. Похоже, он научился новым шагунским трюкам.

Гарун увидел, как помрачнело лицо Ученика. Сравнив его с тем человеком, которого запомнил, он понял, что вождь выглядит намного старше своих лет.

– Ты проклинаешь меня, но сам прибегаешь к куда худшему колдовству? – Непобедимый снова его ударил. Рот Гаруна наполнился кровью, и он сплюнул на одежду врага. – Пожиратель свиней!

– Ты заблуждаешься. Я не использую колдовство, – с чувством оскорбленного достоинства заявил Эль-Мюрид. – Я призываю могущество Всевышнего, которым наделил меня ангел.

Появился эль-Надим:

– Повелитель, в лагере полный хаос. Пожар разрастается. Солдаты Гильдии уже здесь. Думаю, пора уходить.

Лицо Ученика помрачнело еще больше.

– Нет.

– Повелитель! – бросил Моваффак. – Будь благоразумен. Этот сброд поверг наших людей в панику. Силы врага превосходят наши. Нужно уходить, или мы все погибнем. И поскорее, пока паника не передалась Непобедимым.

– Мы можем собрать выживших по дороге, а потом вернуться, – согласился Эль-Мюрид, переглянувшись с Непобедимым.

Гарун понял, что второй попытки атаковать крепость не будет. Эта ночь истощила их силы.

– Никому из вас не уйти, – прохрипел он. – Вы уже мертвецы.

Это были всего лишь слова. Но он надеялся, что враг все-таки будет уничтожен. Он уже слышал шум сражения.

Лицо Ученика исказила мучительная гримаса. К нему бросились телохранители, не давая упасть.

– Посадите его на лошадь! – рявкнул Непобедимый. – Соберите всех, кто способен сидеть в седле. Если потребуется – скачите галопом. – Он повернулся к Гаруну. – Что ты с ним сделал? – Гарун молчал. Непобедимый ударил его по лицу. – Что ты сделал?!

Гарун заскрежетал зубами, превозмогая боль. Удары сыпались один за другим. Непобедимый безжалостно пытал его, раз за разом повторяя, что боль прекратится, лишь когда он отменит заклятие. Минуты складывались в часы. Боль становилась все сильнее, и лишь упрямство не позволяло Гаруну сдаться.

К ним подбежал другой Непобедимый:

– Они идут сюда!

– Где они? Далеко?

– У меня за спиной.

Капитан рывком поднял Гаруна на ноги:

– Берем его с собой. Повелитель в безопасности?

– Они уходят через дальние ворота, господин. С ними генерал и часть его людей.

– Помоги мне его нести.

У Гаруна не осталось сил, чтобы стоять. Он повис между двумя мужчинами, волоча ноги по земле. Все вокруг расплывалось и двоилось, подсвеченное огнем пожаров. Он понял, что умрет. Они заставят его снять заклятие, а потом убьют. Но страха не было – несмотря на боль, он ликовал.

– Вон он! – крикнул Браги. – Его схватили те, в белых одеждах. Пошли.

Он устремился вперед, подняв над головой окровавленный меч. Один Непобедимый оглянулся, и глаза его округлились. Другой тоже повернулся и, оценив положение, выпустил на миг Гаруна и достал кинжал. Схватив юношу за волосы, он запрокинул его голову, намереваясь полоснуть по горлу.

Браги швырнул меч, и тот ударил человека в белом по плечу, не причинив вреда, но помешав совершить убийство. Браги кинулся Непобедимому в ноги. Хаакен взревел и замахнулся мечом, держа его двумя руками, но человек в белом швырнул перед ним Гаруна. Браги врезался в юношу, и Хаакен их перепрыгнул. Непобедимый подставил ему подножку, бросил сверху оказавшегося рядом солдата Гильдии и умчался в ночь. Товарищи Браги устремились за ним.

– Ну и заварушка, – пробормотал Браги, поднимаясь. – Хаакен?

– Я тут.

– Ты только погляди, как его обработали.

– Он сам напросился. Попробуем соорудить носилки.

– Сам напросился? Да в тебе, похоже, ни капли сочувствия.

– Только не к дуракам.

– Не такой уж он и дурак, если прекратил осаду.

Сражение в лагере угасало. Люди Ученика бежали. Если бы валиг мог организовать погоню, не ушел бы никто. Однако посреди всеобщего хаоса Хали и эль-Надим сумели собрать достаточно людей, чтобы прикрыть отступление Эль-Мюрида.

– Я в долгу перед вами обоими, – прохрипел Гарун.

Браги и Хаакен стояли над ним, разминая затекшие от тяжести носилок мышцы.

– Угу, – проворчал Браги. – Похоже, это входит в привычку.

– Вон идет старик, – прошептал Хаакен.

Тяжело дыша, подошел Радетик, лицо его казалось страшно осунувшимся в свете пожара. Он опустился на колени возле Гаруна.

– Не беспокойся из-за крови, – сказал Браги. – Его крепко избили.

Гарун попытался улыбнуться:

– Мне почти удалось, Мегелин. Я поразил его заклятием. Теперь ему придется пострадать.

Радетик покачал головой.

– Идем, – сказал Браги. – Бери его, Хаакен.

Подъехали двое всадников.

– Отец, – прохрипел Гарун.

– Гарун. – Валиг взглянул на Радетика. – Это он все устроил, Мегелин?

– Да.

Валиг сплюнул сквозь зубы:

– Понятно. – Он задумчиво посмотрел на Браги и Хаакена. – Не те ли это самые парни, что вынесли его из ущелья?

– Те самые. Похоже, делают карьеру.

– Похоже на то. Осмотри раны Гаруна, потом расспроси парней. Когда закончишь, хочу с тобой поговорить.

– Как скажешь.

– Фуад, идем. – Валиг и его брат двинулись туда, где продолжалась суматоха.

– Теперь нам можно идти? – спросил Браги.

– Конечно. – Мегелин взглянул на Гаруна, который не скрывал охватившей его тревоги. – Все будет хорошо, парень. Но ты поступил не слишком разумно. Как и тогда, в Аль-Ремише.

Гарун подавил смешок:

– У меня не было выбора.

– Спорный вопрос. В любом случае все закончилось хорошо – если тебе не выбили все зубы. Надеюсь, случившееся многому тебя научило и ты кое от чего избавился?

– От чего?

– От мятежного духа. От глупости. Ты молод, и впереди у тебя еще много лет, если не растратишь их впустую. А этих ребят рядом может и не оказаться.

Гарун закрыл глаза, его била дрожь. Он действительно повел себя как дурак, бросившись в бой, словно Непобедимый Эль-Мюрида, даже не подумав о том, как будет выбираться. Впереди у него было еще множество завтрашних дней, которых он по недомыслию едва не лишился. И он был в намного большем долгу перед северянами, чем осознавал сам.

Мегелин нахмурился.

– Ну? – спросил валиг.

Радетик посмотрел на Хоквинда. Обветренное лицо генерала оставалось бесстрастным. Он лишь обозначал свое присутствие, не более того. Мегелин взглянул на Фуада. Брат валига кипел от злости. У Мегелина был союзник, но они с Фуадом представляли собой жалкое зрелище.

Мегелин вспомнил наставника, который внушал ему в юности невыносимый ужас. Потребовалось десять лет, чтобы победить свой неразумный страх. Лишь тогда он смог понять того человека и теперь сам прибег к его методу.

– Уже не помню, сколько лет я пребываю в неблагодарном рабстве в этом захолустье. – Главное значение имели злость и напыщенность, сопровождавшиеся рьяной жестикуляцией, – именно они ввергали слушателей в детский страх. – Каждый раз ты просишь моих советов и каждый раз их игнорируешь. Каждый раз, стоит мне собраться домой, мои надежды разбиваются в прах. Я сражался ради тебя, я страдал ради тебя. Ради тебя я отказался от карьеры. Я подвергаюсь постоянному и бессмысленному унижению со стороны твоей семьи и твоих людей. И все ради того, чтобы спасти груду камней посреди пустыни, которая защищает забытую всеми бесплодную землю, населенную одними лишь варварами, от бандитских набегов, которых эта земля только заслуживает! – Он чувствовал, как кровь ударяет в голову, как гнев находит выход после стольких лет разочарований. – Сколько сотен… нет, сколько тысяч людей лишились жизни из-за этой мерзости на холме? Здесь я постарел не по годам. Здесь выросли твои сыновья в окружении нескончаемой ненависти, предательства и войны. А теперь ты хочешь бросить все, оставив его Ученику? Позор! – Радетик встал перед валигом, уперев руки в боки и зловеще улыбаясь. – Ради чего мы жили? Ради чего умирали? Если мы сейчас уйдем, не пропадут ли впустую все эти годы и жертвы?

– Мы сражались за идеалы, Мегелин. – Голос Юсифа звучал тихо и устало. – И мы проиграли. Ученик не одолел нас физически – мы вновь прогнали его прочь. Но идеалы мертвы, раздавленные его пятой. Племена бросают нас. Они знают, на чьей стороне Сила, на чьей стороне будущее, – на стороне того, кого мы не в состоянии убить. На стороне того, кто через несколько недель возглавит орды, готовые хлынуть через наши разбитые стены, чтобы грабить наши дома, бесчестить женщин и убивать детей. Мы ничего не можем поделать – если только не хотим доблестно погибнуть во имя заведомо проигранного дела, как рыцари в ваших западных романах.

Перед лицом правды гнев Мегелина несколько угас. Они с Фуадом сопротивлялись лишь из гордости и сентиментальных чувств, за что единственной наградой могла быть только смерть. Валигат проиграл, и от него осталось лишь название.

– На севере, однако, все далеко не так безнадежно, – продолжал Юсиф. – Абуд наконец достаточно прозрел, чтобы понять необходимость в генерале. Возможно, донесения от его людей, которые действительно видели врага, расширят брешь в стене, окружившей его разум. Он все еще воплощает в себе силу и веру королевства – если должным образом ими воспользуется.

Слова валига были полны муки, отчаяния и боли, в которых он никогда бы не признался. Решение бежать многого ему стоило и, возможно, сломило его как мужчину.

– Как тебе будет угодно, господин. У меня нет сил возразить. Но, боюсь, в Аль-Ремише тебя ждет еще большее горе. К этому мне нечего добавить. Мне нужно собираться. Будет тяжким грехом, если мои многолетние труды уничтожат невежественные глупцы в белом.

На мгновение на лице валига отразились все ужасы преисподней, но он тут же взял себя в руки, как и подобало властителю, каковым являлся.

– Иди, учитель. Прости, что я тебя разочаровал.

– Вовсе нет, валиг. Никогда так не считал.

Радетик взглянул на остальных. Хоквинд оставался по-прежнему невозмутим. Фуад боролся сам с собой, хотя и старался ничем этого не показать.

– Мегелин, – позвал Юсиф, когда Радетик был уже у двери, – поезжай с Гаруном. У меня почти ничего больше не осталось.

Радетик кивнул и тяжело вышел.

– Ну вот, – проговорил Драконобой. – Прошли форсированным маршем от самого Высокого Утеса, едва не погибли, чтобы спасти эту мусорную свалку, – и что теперь? Уходим. Почему военным планированием всегда занимаются болваны?

– Слушайте старого стратега, – усмехнулся Хаакен. – Ему даже не хватает ума, чтобы запомнить свое место в строю, но он во всем разбирается лучше генерала и папаши Гаруна, который командовал войсками чуть ли не с младенчества.

– Тише, – сказал Браги. – Нам велели отсюда выбираться без лишнего шума.

– Во всей этой суматохе? Да тех фургонов на четыре мили вокруг слышно.

Всадники валига выехали на закате солнца, несколько часов назад, надеясь очистить местность от вражеских шпионов. Теперь отправилась в путь главная колонна, тылы которой должны были охранять солдаты Гильдии. Валиг рассчитывал, что бегства никто не заметит до тех пор, пока их уже невозможно будет догнать.

– Рагнарсон!

Перед Браги возник лейтенант Сангвинет.

– Сэр?

– Слишком много от вас шума. Скажи Драконобою, пусть заткнется, или брошу его на корм шакалам.

– Да, сэр. Если потребуется – заткну ему рот кляпом, сэр.

На этом разговор вроде бы и закончился, но Сангвинет стоял, не сводя взгляда с Браги, которому стало слегка не по себе.

– Он знает, – сказал Браги Хаакену, когда лейтенант наконец ушел. – Он просто притворяется, будто ему ничего не известно, потому что иначе придется что-то предпринимать – даже если мы спасли сына валига. Нам придется ходить на цыпочках – он наверняка попытается поймать нас на чем-нибудь еще. Рескирд, лучше делай вид, будто никогда не учился говорить.

– Что я такого сделал? Только сказал то, о чем и так все думают.

– Всем остальным хватает ума держать язык за зубами. Пошли.

Браги ушел из Эль-Асвада, ни разу не оглянувшись. Взгляд через плечо стал бы для него взглядом в собственное прошлое, а ему не хотелось жалеть о решении стать солдатом. Да, это было решение глупца, но теперь он здесь. И он принадлежал к числу тех упрямцев, которые намерены сполна испытать все последствия своих поступков.

Он глядел вперед и не видел ничего многообещающего, ожидая пролить кровь где-нибудь в песках этой дикой, чужой и непостижимой земли.

Гарун смотрел назад – ему просто не оставили выбора. Носилки, на которых его несли, хотя он настаивал, что может ехать верхом, были повернуты лицом к замку.

Он плакал. Никакого другого дома он не знал и был уверен, что уже никогда его не увидит. Он оплакивал отца и Фуада, для которых Эль-Асвад значил еще больше. Он оплакивал всех доблестных предков, которые удерживали Восточную крепость, подтверждая оказанное им доверие. И еще он оплакивал свое будущее, первые намеки на которое уже начал осознавать.

Мегелин шел рядом, и его молчание значило больше, чем любые слова.

Еще до рассвета колонна скрылась в Большом Эрге, ни разу не попавшись на глаза врагу.

13

Ангел

Ошеломленный столь внезапным ударом судьбы, Эль-Мюрид укрылся в цитадели Себиль-эль-Селиб. Прежде чем полностью отгородиться от мира, он сделал лишь одно – отозвал Насефа с троенского фронта, послав ему однозначный и не терпящий возражений приказ. Насеф должен был появиться, иначе его ждал гнев харишей.

Насеф вернулся в рекордное время – на него подействовал скорее тон Ученика, нежели слова. Он опасался, что Эль-Мюрид может полностью сломаться, и увиденное по возвращении нисколько его не обрадовало. Шурин вел себя так, словно его не существовало.

В течение шести дней Ученик восседал на Малахитовом троне, не обращая ни на кого внимания. Он мало пил и еще меньше ел, блуждая в лабиринтах собственной души. И Насеф, и Мерьем не скрывали тревоги.

Насеф. Циничный Насеф. Недоверчивый Насеф. Именно он являлся половиной проблемы, будучи неверным на службе Господа. Эль-Мюрид молился, чтобы Господь простил ему компромисс, на который пришлось пойти. Следовало избавиться от этого человека еще десять лет назад. Но приходилось считаться также с Мерьем, к тому же никто не мог сравниться с Насефом-генералом. И наконец, существовала весьма мрачная вероятность, что некоторые Непобедимые теперь больше преданы своему командиру, чем пророку. Он совершил ошибку, передав их под начало Насефа.

Так или иначе, еретикам среди его приближенных предстояло подождать, пока он разделается с другими врагами Господа. Но Насеф… Он брал взятки от роялистов, готовых купить собственную жизнь. Он торговал помилованиями. Он присваивал чужую собственность для себя и своих приспешников. Он вербовал сторонников в свои ряды. Пусть и косвенно, он подрывал тем самым движение Эль-Мюрида, а когда-нибудь мог попытаться полностью захватить власть. Насеф был Учеником Зла в лагере Господа.

Однако вовсе не сомнения с самокопанием загнали Эль-Мюрида в пустыню собственной души и не разгром его войск у Восточной крепости. Поражение оказалось не столь уж страшным, каким оно тогда выглядело. Враг не спешил их преследовать, опасаясь очередной засады. Причиной же его ухода в себя стало отступление валига Эль-Асвада – слишком неожиданное и слишком для того несвойственное. Валиг был упрямым и стойким воином, который никогда не обратился бы в бегство. После столь яростного и долгого сопротивления оно не имело никакого смысла.

Уход Юсифа лишил Ученика цели. Упрямство одного человека слишком долго препятствовало реализации его планов, и теперь он даже не знал, что делать после поражения Юсифа. Юсиф ушел, но продолжал занимать главное место в мыслях Эль-Мюрида. Почему он ушел? Что он знал? В конце концов Ученик позвал Насефа и задал ему этот вопрос.

– Я несколько раз допрашивал эль-Надима и Хали, – ответил Насеф. – Я разговаривал с большинством их людей. Я из-за этого неделю не спал. Но я ничего не могу тебе сказать. Его не позвал Абуд – в Аль-Ремише ничего не происходит.

Ничто из происходящего в столице не могло ускользнуть от внимания Насефа – у него имелся шпион даже в Королевском шатре.

– В таком случае он знает только то же, что и мы, – задумчиво проговорил Эль-Мюрид. – Какие факты он интерпретирует иначе?

– За этим наверняка стоит иноземный дьявол Радетик.

– Возможно. Иноземные идолопоклонники наверняка меня ненавидят. Они чувствуют, что меня коснулась рука Господа, и в его гневе я стану орудием их кары. Они – рабы зла, пытающиеся продлить власть над порочными королевствами.

Мелькнула ли на губах Насефа усмешка? Или показалось?

– Папа?

Девочка не могла усидеть на месте. У него возникло желание отшлепать ее за неподобающее поведение в храме, но он уже забыл, когда уделял ей хоть сколько-нибудь внимания.

– Это дитя порой ведет себя как дикарь, – заметил Насеф.

– Разве детский смех может оскорбить Всевышнего? Оставь нас. – Он позволил девочке скользнуть ему на колени. – Что, милая?

Ей уже скоро двенадцать. Неужели прошло столько времени? Жизнь проносилась мимо, но он, похоже, так и не приблизился к тому, чтобы исполнить свое предназначение. Нечестивец Юсиф! Насеф добился немалых успехов, но они ничего не значили, пока валиг не давал движению выйти за пределы Себиль-эль-Селиба.

– Да ничего. Просто хотела узнать, закончил ли ты уже думать.

Она прижалась к нему, ерзая на коленях, и ему вдруг стало стыдно за мимолетное желание, которое наслало на него зло, подобно темнокрылому вампиру. Только не с собственной дочерью!

Еще немного, и она вступит в пору расцвета. Скоро набухнут ее груди, расширятся бедра, и девочка станет женщиной, готовой вступить в брак. Его последователи уже ужасались, поскольку он позволял ей бегать по Себиль-эль-Селибу без вуали и часто разрешал сопровождать Насефа в не слишком опасных поездках.

Он подозревал, что Насеф хочет ее для себя.

И у нее все еще не было имени.

– Знаешь, милая, отчего-то я тебе не верю. Тебя привело сюда что-то другое, а не твой ворчливый старый папаша.

Он остро ощущал неодобрительные взгляды священнослужителей, присматривавших за храмом.

– Ну…

– Я не могу сказать ни да ни нет, пока ты сама мне не расскажешь.

– Фатима пообещала, что научит меня танцевать, если ты не будешь против, – выпалила девочка. – Ну пожалуйста, папа, можно? Пожалуйста?

– Помедленнее, помедленнее.

Фатима была служанкой Мерьем и успешным примером силы убеждения. Бывшая проститутка стала живым доказательством, что любой, кто ищет истину, может оказаться достойным в глазах Всевышнего и Эль-Мюрида, даже женщина. В том заключалось самое большое отступление Эль-Мюрида от ортодоксальной догмы, и ему до сих пор было непросто убедить в этом других.

После Падения женщины оказались вдвойне бесправными, поскольку именно женщина привела народ к сегодняшнему отчаянному положению. Самые жесткие фундаменталисты из числа мужчин допускали к себе жен лишь с целью зачатия потомства. Даже относительные либералы, вроде Юсифа из Эль-Асвада, держали женщин взаперти, не позволяя им участвовать в жизни семьи. Дочерей бедняков иногда душили при рождении или продавали работорговцам, которые обучали их, а затем продавали как проституток. В обществе проститутка занимала положение настолько же ниже жены, как и жена ниже мужа.

Однако даже в Хаммад-аль-Накире в отношении юных девушек природа брала свое.

– Я серьезно.

Девочки редко интересовались танцами, если только не хотели заинтересовать мальчиков. И тогда они переставали быть девочками. Как и мальчики – мальчиками. Пора было поговорить с Мерьем о вуали.

– Время летит словно быстроногий скакун, малышка, – вздохнул Эль-Мюрид. – Все приходит и уходит – и глазом моргнуть не успеешь. – (Девочка надула губы, наверняка уверенная, что сейчас ей откажут.) – Дай несколько дней подумать, хорошо?

– Ладно, – весело бросила она, зная, что просьба об отсрочке – неизбежная прелюдия к тому, чтобы уступить.

Поцеловав отца, она спрыгнула с коленей и убежала – лишь замелькали худые руки и ноги. Священнослужители неодобрительно уставились ей вслед.

– Хадж! – позвал Эль-Мюрид главного телохранителя. – Мы отправляемся в путешествие. Подготовься.

Далеко к югу от Себиль-эль-Селиба, к югу от Эль-Асвада, возвышалась гора, слегка выделявшаяся на фоне горного массива под названием Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени. Она называлась Джебал-аль-Джинн, гора Демонов, или иногда Рогатая гора. Если смотреть с юго-запада, она напоминала возвышавшуюся над пустыней большую рогатую голову. Именно там Эль-Мюрид встречался с ангелом, когда чувствовал, что ему требуется совет. Он никогда не задумывался, почему посланник Всевышнего избрал для встреч столь отдаленное и пользовавшееся столь дурной репутацией место.

Вера Ученика в его ангела подверглась суровым испытаниям, пока он совершал долгий и мучительный подъем в гору. Ответит ли вообще посланник столько времени спустя? Эль-Мюрид не приходил к нему со времени своего злополучного визита в Аль-Ремиш. Но ангел дал ему обещание – хотя на горе Джебал-аль-Джинн подозрения вызывали даже обещания ангелов.

Гора считалась про́клятой – никто уже не знал почему, но обитавшее в камнях и деревьях зло никуда не делось, проникая в душу незваного гостя. С каждым визитом сюда Эль-Мюрид все больше жалел, что его наставник не выбрал место поприятнее.

Он набрался решимости – злу следовало бросить вызов. Как еще правоверный мог обрести силу, чтобы сопротивляться тьме, если не явиться в ее собственную цитадель?

Сомнения росли по мере того, как прошла ночь и бо́льшая часть дня, но от небесного собеседника не последовало никакого ответа. Наступал очередной вечер, и костер отбрасывал тени на бесплодные скалы.

Посланник явился в облике грома и молнии, видимых на многие лиги вокруг. Он трижды промчался на крылатом коне вокруг рогатых вершин, прежде чем опуститься в пятидесяти ярдах от костра Ученика. Эль-Мюрид встал, уважительно глядя под ноги, и ангел, неизменно принимавший облик маленького старичка, заковылял к нему по разбитому базальту. За его спиной висел инструмент, напоминавший рог изобилия и выглядевший чересчур массивным для его фигуры.

Сбросив свою ношу, он уселся на нее:

– Я думал, ты появишься раньше.

Сердце Эль-Мюрида затрепетало. Ангел внушал ему не меньше страха, чем много лет назад, когда он был мальчиком в пустыне.

– Не было нужды. Все шло как надо.

– Только не так быстро, да?

Эль-Мюрид робко поднял взгляд. Ангел, прищурившись, смотрел на него.

– Да, не так быстро. Но Вади-эль-Куф научил меня, что глупо пытаться ускорить события.

– И что случилось теперь?

Вопрос ангела озадачил Эль-Мюрида. Он рассказал о странном бегстве Юсифа после недавней осады и о сгущающихся тучах в его собственном доме, а затем попросил совета.

– Твои последующие действия вполне очевидны – я удивлен, что ты вообще меня позвал. Тебе все мог рассказать Насеф. Собери всю свою мощь и нанеси удар. Захвати Аль-Ремиш. Кто тебя остановит, если валига больше нет? Захвати Храмы, и твоя семейная проблема решится сама собой.

– Но…

– Понимаю. Обжегшись на молоке, дуем на воду. Никакого Вади-эль-Куфа не будет. Никаких сюрпризов от владеющих Силой детей. Скажи Насефу, что я лично за всем прослежу, а потом дай ему полную свободу. Его гения вполне хватит. – Он вкратце описал план, продемонстрировав знание происходящих в пустыне событий и ее героев, что несколько успокоило Ученика. – Прежде чем мы расстанемся, я дам тебе еще один талисман. – Старик соскользнул с рога, на котором сидел, и, встав на колени, подул в него, а затем поднял и встряхнул. Из рога что-то вывалилось. – Пусть Насеф передаст это своему шпиону в Королевском шатре. Остальное последует, если он нанесет удар неделю спустя.

Эль-Мюрид взял маленькую шкатулку из тикового дерева и ошеломленно уставился на нее. Старик вскочил на коня и взлетел. Эль-Мюрид закричал ему вслед – он еще многое хотел обсудить. Крылатый конь взмыл над рогатыми вершинами. Ударил гром, небо рассекла молния. Между рогами пронеслись огненные сгустки, которые, столкнувшись, образовали некий гигантский знак, который Эль-Мюрид не смог разглядеть, поскольку тот висел четко над его головой.

Ослепительный свет медленно угасал, а когда Эль-Мюрид снова обрел способность видеть, ангела и след простыл. Вернувшись к костру, он сел, бессвязно бормоча себе под нос и глядя на тиковую шкатулку. Несколько мгновений поколебавшись, он открыл ее.

– Цимбалы? – спросил он у ночи.

В шкатулке лежал изящный набор цимбал, вполне достойных женщины, танцующей перед королями. Что за дьявольщина? Но посланник Всевышнего не мог ошибаться. Или мог? Он снова взглянул на небо, но ангел исчез. Наверняка пройдут десятилетия, прежде чем он снова его встретит.

– Цимбалы, – снова пробормотал он, глядя на костры внизу, где ждали Насеф и Непобедимые.

Перед мысленным взором возникло лицо шурина. Что-то нужно было сделать. После захвата Аль-Ремиша?

– Насеф, помоги мне, – слабо позвал он, наконец добравшись до лагеря.

Было уже поздно, но Насеф не спал, изучая при свете костра и луны грубые карты. Шурин тут же оказался рядом. Все остальные, кроме главного телохранителя Ученика, отошли подальше.

– Ты ужасно выглядишь, – сказал Насеф.

– Это проклятие. У меня все болит. Лодыжка, рука, каждый сустав.

– Лучше поешь чего-нибудь. – Насеф, нахмурившись, взглянул на гору. – Да и поспать, пожалуй, не помешает.

– Не сейчас. Мне нужно кое-что тебе сказать. Я говорил с ангелом.

– И? – Насеф прищурился.

– Он рассказал мне то, что я хотел услышать. Что Аль-Ремиш – абрикос, который созрел, и его остается только сорвать.

– Повелитель…

– Слушай и не перебивай, Насеф. На этот раз никакого Вади-эль-Куфа не будет. Я не намерен задавить их чистым численным превосходством. Мы воспользуемся разработанной тобой тактикой. Выступим ночью по тропам, которыми шел Карим, когда ты послал его убить Фарида.

Если он ждал от Насефа удивления или испуга, то его ждало разочарование – тот лишь задумчиво кивнул. Эль-Мюрид до сих пор размышлял над тем, что тогда случилось. Истерика Абуда была вполне предсказуема, хотя никто не ожидал, что он обратится к наемникам. Хали представил подробный доклад – войско Карима понесло невероятно крупные потери. Ему следовало привести домой намного больше солдат. Но, с другой стороны, Карим был ставленником Насефа, а сопровождавшие его Непобедимые – нет.

– Но первым делом нужно доставить это твоему шпиону в Королевском шатре.

Насеф открыл шкатулку, затем взглянул на Рогатую гору. Только трое знали, кто тот шпион: Насеф и сам шпион, но третьим был не Эль-Мюрид. Насеф не сомневался, что Ученик до этого даже не знал, что шпион вообще существовал.

– Цимбалы? – спросил он.

– Мне дал их ангел. Наверняка они особенные. Исполни его распоряжение, Насеф?

– Гм?

– Какова ситуация на побережье?

– Все под контролем.

– Осмелимся ли мы атаковать Аль-Ремиш с одними лишь Непобедимыми?

– Попробовать можно. Это будет отважный и неожиданный удар. Вряд ли это осложнит ситуацию на Востоке. Там уже все успокаивается. Я передал командование Кариму, и он усмирит троенцев. Когда я уезжал, они уже были готовы к переговорам. Еще несколько недель внимания со стороны Карима, и они согласятся на любые условия. А эль-Кадер разбил последние очаги сопротивления на южном краю побережья. Эль-Надим удержит Себиль-эль-Селиб. После ухода Юсифа никакой угрозы со стороны Эль-Асвада можно не ждать.

– Наконец-то, – вздохнул Ученик. – Столько лет спустя. Почему Юсиф сбежал, Насеф?

Это был ключевой вопрос.

– Хотел бы я знать. Меня до сих пор не оставляют мысли о том, что он мог припрятать в рукаве. Да, мы попытаемся захватить Аль-Ремиш. Стоит попробовать, даже если ничего не получится. В худшем случае основательно их потреплем. Юсиф там будет опаснее, чем в Эль-Асваде, где его ресурсы были ограниченны.

Эль-Мюрид хранил при себе насмешливую записку Юсифа. Он перечитал ее в сотый раз, хотя каждое слово давно отложилось в памяти.

– «Мой дорогой Мика, – прочел он вслух. – Обстоятельства вынуждают меня временно покинуть дом. Прошу оставить его под твоим попечением, зная, что ты как следует позаботишься о нем в мое отсутствие. Можешь сколько угодно пользоваться всеми его удобствами. Пусть тебя ожидает столь же радостное будущее, какое ожидает меня. Твой покорный слуга, Юсиф Аллаф Сайед, валиг Эль-Асвада».

– Для меня это до сих пор загадка, – сказал Насеф.

– Он над нами насмехается, Насеф. Он убеждает нас, будто знает некую тайну.

– Или Радетик хочет, чтобы мы так думали.

– Радетик?

– Это наверняка писал чужеземец. Юсифу несвойственна подобная утонченность. Тут пахнет обманом.

– Возможно.

– Не стоит играть в его игру. Забудь про письмо. В Аль-Ремише он может шептать слова зла в ухо королю. Он может собрать против нас войско роялистов.

– Да, конечно. Нужно поступать так, как говорит ангел, и нанести удар по самому змеиному гнезду.

– Чем бы ни руководствовался Юсиф, я думаю, он совершил ошибку, повелитель. Дорогу теперь перекрыть некому, и вряд ли роялисты сумеют нас остановить – пока мы не встретимся с ними лоб в лоб, в открытом бою. Но у них остается преимущество, которое было и в Вади-эль-Куфе.

– Собери остальных Непобедимых. В этом году в Аль-Ремише, на Дишархун.

– С удовольствием, повелитель. Начну сейчас же. Передавай привет Мерьем и детям.

После ухода Насефа Эль-Мюрид долго сидел в одиночестве. Приближался решающий час. Ангел намекнул, что многие проблемы исчезнут после взятия Аль-Ремиша. И у Ученика уже появились мысли, как можно было бы поступить.

– Хадж?

– Да, повелитель?

– Найди Моваффака Хали. Пусть придет ко мне.

– Да, повелитель.

– Мой повелитель Ученик, – сказал подошедший Хали, – ты хотел меня видеть?

– У меня для тебя новости, Моваффак. И задание.

– Слушаю и повинуюсь, повелитель.

– Знаю. Спасибо. Особенно за твое терпение, пока Бич Господень в силу необходимости направляет клинки Непобедимых.

– Мы понимаем эту необходимость, повелитель.

– Ты видел свет на горе?

– Видел, повелитель. Ты говорил с ангелом?

– Да. Он сказал, что Непобедимым пришла пора освободить Святейшие храмы Мразкима.

– Значит, приход Царства Мира уже близок?

– Почти. Моваффак, мне кажется, что пока Непобедимыми командовал мой брат, в их ряды проникли недостойные. И сейчас у нас появилась возможность от них избавиться. Бой в Аль-Ремише обещает быть жестоким, и многие Непобедимые погибнут. Если те, кому можно доверять, окажутся в другом месте, с некоей тайной миссией…

Он не договорил, но Моваффак все понял – столь зловещей усмешки на его губах Ученик никогда еще не видел.

– Ясно. И в чем будет заключаться эта миссия, повелитель?

– Напряги воображение. Отбери людей и сообщи мне, какую задачу ты им поручил. И мы отпразднуем Дишархун в Аль-Ремише.

– Как прикажешь, – с той же усмешкой ответил Хали.

– Мир тебе, Моваффак.

– И тебе, повелитель.

Хали ушел, высоко подняв голову. Таким Эль-Мюрид не видел его уже давно.

– Хадж, – тихо позвал Ученик чуть позже.

– Да, повелитель?

– Найди врача.

– Повелитель?

– Гора меня доконала. Все болит. Мне нужен врач.

Врач явился мгновенно – судя по всему, его подняли с постели и он даже не успел толком одеться.

– Повелитель? – озабоченно спросил он.

– Эсмат, у меня все болит. Страшно болит. Лодыжка, рука, суставы… Дай мне что-нибудь.

– Мой повелитель, это все проклятие. Нужно его снять. Снадобье вряд ли тебе поможет – я и так дал тебе слишком много опиума. Рискуешь привыкнуть.

– Не спорь со мной, Эсмат. Я не смогу исполнять свои обязанности, если буду постоянно страдать от боли.

Эсмат уступил. Эль-Мюрид откинулся на подушки, погрузившись в теплые, словно в материнской утробе, волны наркотического дурмана. Он думал о том, что нужно будет найти врача, который избавит его от страданий и снимет заклятие, наложенное щенком валига. Приступы боли случались теперь ежедневно, и наркотик, который давал Эсмат, побеждал их со все большим трудом.

Пустыня была широка и безлюдна, как и во время давнего наступления на Себиль-эль-Селиб и бегства из Вади-эль-Куфа. Казалось, она утратила свое обычное безразличие, став по-настоящему враждебной. Но Эль-Мюрид отказывался ей подчиниться, наслаждаясь новыми видами и новыми дикими красотами.

Больше не нужно было ждать годы. Оставались лишь часы и дни до того мгновения, как Царство Мира станет реальностью. Через несколько часов и дней он мог полностью посвятить себя истинной миссии – восстановлению империи и объединению давно утраченных земель во имя веры. Дни и часы неверных были сочтены так же, как обречено на гибель зло, чье долгое господство близилось к концу.

Предвкушение победы сделало его другим человеком. Он стал более дружелюбным и общительным, разговаривал и шутил с Непобедимыми. Мерьем упрекала его, что он разрушает свой возвышенный образ.

Он узнавал места, которые видел много лет назад. Знакомая долина была неподалеку, но ни одна душа не попыталась бросить им вызов. Ангел был прав. И Насеф, как всегда, со свойственной ему опытностью провел их мимо застав роялистов, словно войско призраков.

Эль-Мюрид радостно рассмеялся, увидев вдали шпили Храмов, возвышавшиеся, словно серебристые башни в лунном свете. Час пробил. Королевство уже в его руках.

– Спасибо, Юсиф, – прошептал он. – На этот раз ты сам себя перехитрил.

14

Украденные мечты

Гаруну казалось, будто Аль-Ремиш нисколько не изменился: те же пыль, грязь, паразиты и шум, которые он помнил. От разогретых стен котловины, как всегда, исходила невыносимая жара. Среди скопления палаток расхваливали товары бродячие торговцы. Женщины кричали на детей и других женщин. Измученные зноем мужчины при первом же удобном случае срывали злость на посторонних. Разве что народу было несколько меньше, чем в прошлый раз. Однако он знал, что с приближением Дишархуна все станет иначе и по мере того, как столица будет заполняться людьми, возрастет и всеобщее напряжение.

В воздухе висело ощущение тревоги, непрекращающегося ожидания неприятностей. Никто не высказывал его словами, но появление валига Эль-Асвада с домочадцами и войском вызвало чувство вины и стыда у тех, кто ничего не сделал, чтобы помочь Юсифу или поддержать его во время долгой войны на юге. На столицу также пала бледная тень страха – реальность угрозы, которую представлял Эль-Мюрид, более невозможно было отрицать, если только упрямо не закрывать глаза.

– Именно так они и поступают, – сказал Гаруну Радетик. – Зажмуриваются изо всех сил. Такова природа человека – надеяться, что если на какие-то вещи не обращать внимания, то они исчезнут сами собой.

– Некоторые ведут себя так, будто это наша вина. Мы сделали все, что могли. Чего они еще хотят?

– И это тоже человеческая природа. Человек – прирожденный злодей, ограниченный, близорукий и неблагодарный.

Гарун искоса взглянул на учителя и язвительно усмехнулся:

– Никогда не слышал от тебя столь мрачных слов, Мегелин.

– Я успел выучить несколько горьких уроков. И боюсь, они в той же мере относятся к так называемым цивилизованным людям у меня на родине.

– Что там происходит? – Вокруг палатки отца возникла суматоха.

Гарун заметил людей с эмблемами Королевского двора:

– Давай выясним.

Возле палатки они встретили Фуада. Вид у него был озадаченный.

– Что такое? – спросил Гарун.

– Ахмед. Он попросил твоего отца и Али быть сегодня вечером его гостями. Вместе с королем.

– Ты удивлен? – усмехнулся Радетик.

– После того как они несколько дней делали вид, будто нас не существует, – да.

По спине Гаруна пробежали мурашки. Он окинул взглядом близлежащие холмы. Солнце уже садилось, и собирались тени, вызывая дурное предчувствие.

– Скажи Юсифу, пусть держит свои взгляды при себе, – посоветовал Радетик. – Сейчас общество их не приемлет. Абуд стар и медлителен, и ему нужно время, чтобы смириться с потерей южной пустыни.

– Он бы смирился с этим быстрее, не путайся у него под ногами этот идиот Ахмед.

– Возможно. Гарун, в чем дело?

– Не знаю. Что-то странное. Будто сегодняшняя ночь будет отличаться от любой другой.

– Если мыслить аллегориями – вне всякого сомнения. Берегись сегодняшних сновидений. Фуад, в самом деле, скажи валигу – пусть успокоится. Чтобы у него с Абудом что-то вышло, ему сперва нужно добиться уважения в обществе.

– Скажу. – Фуад ушел мрачнее тучи.

– Идем, Гарун. Поможешь мне с бумагами.

Гарун устало вздохнул. Бумагам и заметкам Радетика не было конца и края, и все они пребывали в полном беспорядке. Он мог потратить годы на то, чтобы их разобрать, – как раз к тому времени, когда накопится новая гора.

Он снова взглянул на холмы, показавшиеся ему недружелюбными, холодными.

Лала была жемчужиной гарема Абуда. Ей едва исполнилось восемнадцать, и она не обладала привилегиями жены, но это не мешало ей быть самой могущественной женщиной в Аль-Ремише. По всей столице звучали песни, восхвалявшие ее изящество и красоту. Абуд был от нее без ума, потакая любым капризам. Ходили слухи, что он собирается сделать ее женой.

Ее подарил королю много лет назад мелкий валиг на затерянном побережье моря Котсум, и до недавнего времени она не пользовалась вниманием Абуда. Абуд чем-то напоминал глупого влюбленного гордеца-мальчишку. Он пользовался каждым случаем, чтобы доставить себе удовольствие, похваляясь перед придворными любимой игрушкой. Каждую ночь он вызывал ее из сераля и заставлял танцевать перед собравшейся знатью.

Юсиф смотрел на ее гибкую фигуру. Лала ему нравилась, как и любому мужчине, но сейчас мысли его были далеко, пронизанные чувством вины. Душа его не принимала выводов разума, и он не мог избавиться от ощущения безысходности, с которой оставил всякую надежду, бросив родину предков.

Он и его сын Али были гостями кронпринца Ахмеда – единственного представителя двора, у которого еще не вызывали отвращения попытки начать крупную кампанию против Ученика. Юсиф не скрывал беспокойства – в Аль-Ремише назревало нечто дурное, хотя он и не мог сказать, что именно. Ощущение это росло всю неделю, а сегодня усилилось настолько, что у него побежали мурашки по коже.

Что-то не так было и с самим Ахмедом – особенно когда он смотрел на Лалу. Во взгляде его чувствовалась неприкрытая похоть, и он не мог сдержать неприятную алчную улыбку. Юсиф опасался, что улыбка эта предвещает горе.

Лала закружилась совсем рядом, покачивая стройными изящными бедрами в нескольких дюймах от него. Беспокойство слегка отошло на задний план – когда танцевала Лала, забывались любые тревоги. Ее красота одурманивала.

Как смотрел на нее Ахмед! Казалось, он уже попробовал ее прелестей и теперь готов убить любого, лишь бы она стала его собственностью. Во взгляде его мелькали безумные искорки, вызывая у Юсифа странное смятение. Он тут же упрекнул себя в чрезмерной паранойе – Ахмед был вовсе не единственным, кто на нее так смотрел. Судя по лицам десятка диких сыновей пустыни, они тоже готовы были убить любого ради юной танцовщицы.

Ему вновь становилось не по себе. Даже мелодичный звон цимбал Лалы не мог успокоить встревоженную душу. День не складывался. С юга наконец пришли известия, и в них не было ничего хорошего. Эль-Мюрид поднялся на Рогатую гору, и там произошло нечто чудовищное. Огонь в небе был виден на сотню миль. Спустившись с горы, Эль-Мюрид был полон решимости действовать. Он призвал пустынные племена под свои знамена, чтобы те помогли истребить роялистское зло. По слухам, на призыв откликнулись тысячи, вдохновленные зрелищем над зловещей горой.

Сообщалось также, что Бич Господень оставил свои войска на побережье, собрал Непобедимых и уже в пути. Лис орудовал в курятнике, но, казалось, никого в Аль-Ремише это не волнует. Магическая стена, возведенная на нежелании что-либо видеть дальше собственного носа, отгородила долину, в которой стоял Аль-Ремиш. И не позволяла реальности проникнуть за этот бастион принятия желаемого за действительное. Те, кто возглавлял во главе роялистов, удалились от мира, предаваясь удовольствиям. Даже самые жесткие и прагматичные из них становились столь же аморальными, как кронпринц.

Юсиф не мог поверить глазам. Многих из этих людей он знал десятилетиями. Тут, несомненно, не обошлось без неких темных сил – как еще объяснить происходящее? Казалось, они окончательно сдались, пытаясь насладиться всем тем, что им еще оставалось.

Но еще не все было потеряно, и это мог понять даже глупец. Здесь, на севере, имелось достаточно преданных воинов, способных дважды сокрушить Эль-Мюрида.

Юсиф тайком бросил взгляд на Ахмеда. Кронпринц не вписывался в атмосферу празднества. Почему Ахмед настоял на том, чтобы дальние родственники с юга сегодня стали его гостями? Почему он столь откровенно проявлял свое возбуждение и похоть?

Абуду можно было простить легкомысленный образ жизни. Ему осталось не так уж много лет, и мысль о Темной Госпоже внушала ему ужас. Он пытался вернуть призрак собственной молодости. Но Ахмед… Ахмеду не было никакого оправдания.

Юсиф успел пообщаться с более трезвомыслящими представителями роялистской знати. Его братья-валиги согласились с тем, что Ахмед – грядущая катастрофа. После смерти Фарида он опасно влиял на отца, и его советы привели к нескольким мелким поражениям партизан, действовавших в окрестностях Аль-Ремиша. Но те же самые трезвомыслящие отказались что-либо предпринимать, когда Юсиф предложил им взять инициативу в свои руки…

Королевство и корона гнили заживо. Страну наполнял запах разложения, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы остановить этот процесс. И что самое печальное – Абуд был намного сильнее Эль-Мюрида. Решительный и целеустремленный лидер с легкостью мог бы уничтожить Ученика.

Не в силах сдержать охвативший его гнев, Юсиф выругался:

– Пора с ним кончать!

Соседи косо посмотрели на него, как бывало уже не раз, – он успел заслужить репутацию чересчур прямолинейного деревенского грубияна.

– Юсиф, ну в самом деле, – тихо упрекнул его Абуд. – Не сейчас, пока танцует Лала.

Юсиф перевел взгляд с короля на его наследника. Ахмед неприятно улыбнулся и неслышно выскользнул наружу.

Юсиф удивился, но лишь на мгновение. Звенящие цимбалы, мерцающие вуали и блеск шелковистой кожи наконец всецело захватили его внимание. Лала танцевала исключительно для него.

– Может, хватит? – огрызнулся Рескирд. – Ты меня с ума сведешь.

– Что – хватит? – спросил Браги, останавливаясь.

– Расхаживать. Туда-сюда, туда-сюда. Будто ребенка ждешь.

– В чем дело? – соглашаясь с ним, буркнул Хаакен.

Браги даже не осознавал, что расхаживает вперед и назад.

– Не знаю. Просто нервничаю. У меня от этих мест мороз по коже.

Наемники разбили лагерь на западной стене котловины, в стороне от Аль-Ремиша, но недостаточно далеко, чтобы это всех устраивало. Между местными и пришлыми сложились напряженные отношения – солдаты Гильдии в основном держались сами по себе, излучая презрение к варварству Аль-Ремиша и его народа.

– Я слышал, мы тут недолго пробудем, – сказал Рескирд. – Вроде с нами собираются расплатиться и отпустить восвояси.

– Скорее бы, – проворчал Хаакен.

Браги сел, но вскоре снова начал ходить вокруг костра.

– Ну вот, опять, – буркнул Рескирд.

– На тебя поглядишь – сам начнешь нервничать, – сказал Хаакен. – Иди прогуляйся, что ли.

Браги остановился:

– Угу, может, так и сделаю. Может, найду Гаруна, узнаю, как у него дела. Я его не видел с тех пор, как мы сюда пришли.

– Неплохая мысль. Смотри, как бы тебе снова не пришлось спасать его задницу.

Рескирд и Хаакен рассмеялись. Браги окинул взглядом залитые звездным светом холмы, не вполне понимая, что ищет. В воздухе висело странное ощущение, словно где-то собиралась буря.

– Угу, так и сделаю.

– Долго не задерживайся, – предупредил Хаакен. – У нас полуночная стража.

Браги подтянул штаны и быстрым шагом направился прочь. Несколько минут спустя он уже шел среди палаток паломников, прибывших на Дишархун. Когда он добрался до города, тревога сменилась другой проблемой: как отыскать Гаруна среди людей, языка которых он не знал? Он понятия не имел, где валиг разбил лагерь.

Блуждания привели его к стене, окружавшей Святейшие храмы Мразкима. Забыв о поисках, он превратился в обычного путешественника, осматривающего достопримечательности. В городе он никогда раньше не был, и даже ночью чужая архитектура потрясала его до глубины души.

Гарун не мог заснуть, впрочем не он один. Беспокойство охватило весь Аль-Ремиш. Фуад с самого захода солнца точил меч. Мегелин непрестанно расхаживал туда-сюда. Гарун уже устал от ворчания старика: от обычной четкости мыслей Радетика не осталось и следа и он болтал на самые разные темы, перескакивая с одной на другую. Нервозность нарастала, не имея возможности найти выход.

Наконец раздались первые удивленные крики. Все выбежали из палаток в лунную ночь. Лагерь кишел Непобедимыми в белых одеждах.

– Откуда они взялись, дьявол их побери? – спросил Фуад. – Алтаф! Белул! Ко мне!

– Мегелин, что происходит?

– Эль-Мюрид здесь, Гарун. Похоже, снова вернулся на Дишархун.

Несколько минут спустя начался всеобщий хаос. Роялисты и Непобедимые сражались там, где сталкивались друг с другом, и вели себя так, словно единственная их цель – пережить атаку врага.

– Король мертв!

Деморализующий крик подхватили десять тысяч глоток. Некоторые роялисты бросили оружие и бежали. Теперь стало ясно, насколько подорвало их отвагу то разложение, запах которого ощутил Юсиф.

– Ахмед предал отца!

Заявление об измене сына подорвало боевой дух сильнее, чем новость о кончине короля. Как могли люди сражаться, когда наследник властителя перешел на сторону врага?

– Значит, отец теперь король? – спросил у Радетика Гарун.

– Однозначно. – Мегелин, похоже, был чем-то озадачен. – Но…

– Я его найду! – прорычал Фуад. – Я ему нужен. С ним нет никого, кроме Али, кто мог бы прикрыть ему спину.

Он обрушился на ближайших Непобедимых, словно ветряная мельница из наточенной стали.

– Фуад! – крикнул Радетик. – Вернись! Ты ничего не сможешь сделать!

Фуад ничего не слышал. Гарун двинулся за ним, но Радетик схватил его за руку:

– И ты тоже не делай глупостей!

– Мегелин…

– Нет. Это глупо. Сам подумай. Ты всего в нескольких шагах от трона. После твоего отца и Али – кто еще? Никого. Только не Ахмед. Ахмед – мертвец, кто бы ни победил. Насефу он нужен живым еще меньше, чем нам. – Гарун попытался вырваться, но Радетик держал крепко. – Стража! – крикнул он. – Останьтесь с нами. – Несколько людей валига подчинились, услышав Радетика. – Нужен претендент, Гарун. Иначе дело роялистов проиграно. Следующий после тебя – Насеф.

В Аль-Ремиш вливалась волна людей в белом, сея замешательство и панику. Мегелину и стражникам дважды приходилось отражать их атаки. Радетик продолжал собирать роялистов.

Появился отряд Непобедимых, преследовавших семью Юсифа. Они были полны решимости. Радетик сражался словно демон. Он демонстрировал владение мечом, редко встречавшееся за пределами учебных залов Ребсамена, и вдохновлял своей стойкостью тех, кого собрал. Гарун сражался рядом, пытаясь выиграть хотя бы минуту передышки, чтобы применить свои умения шагуна, но Непобедимые не давали ему ни малейшей возможности. Его товарищи начали отступать. Гарун все же попытался полезть в свой мешочек, но рядом с ухом просвистел меч, мешочек выпал из рук.

Непобедимых невозможно было остановить. Он понял, что умрет.

Ночь разорвал яростный рев. Размахивая зажатым в обеих руках мечом, на Непобедимых набросился с тыла Браги Рагнарсон. Несколько секунд спустя полдюжины врагов уже лежали мертвые. Некоторые пытались убраться подальше от его безумия. Северянин атаковал оставшихся, отбивая удары сабель тяжелым мечом. В конце концов позорно бежали и они.

Гарун истерически рассмеялся.

– Третий раз, – выдохнул он, глядя на Мегелина. – Третий раз! – Он заковылял к Браги.

Северянин размахивал мечом, называя Непобедимых трусами и призывая их вернуться. Гарун крепко обнял рослого парня.

– Не могу поверить, – проговорил он. – Опять?

Браги стоял, тяжело дыша и глядя на белые одежды:

– Все-таки я тебя нашел. Я за тобой охотился с самого захода солнца.

– Как раз вовремя. Как раз вовремя…

Браги вздрогнул:

– Не думал, что такое может со мной случиться. Мой отец мог обезуметь когда хотел, но… что, собственно, происходит? Как они тут оказались? Лучше вернусь в лагерь.

Он с трудом соображал, голос его срывался.

– Тебе туда не добраться, парень, – сказал Радетик. На склоне под лагерем наемников шел тяжелый бой. – Оставайся здесь. Гамел, найди королевский штандарт. Обозначим место сбора для наших.

Радетик старался как мог, сделав ставку на имя короля, но все вокруг продолжало рушиться. Аль-Ремиш был обречен. Даже отважные вылазки наемников из лагеря не могли остановить беспорядочного бегства.

– Мегелин, – всхлипывая, спросил Гарун, – как так вышло, что Аль-Ремиш столь легко удалось одолеть? Здесь же столько преданных людей…

– Большинство попросту сбежали, – ответил Радетик.

Появилась группа юношей во главе с раненым офицером.

– Это сыновья знати, ваше величество, – сказал он. – Позаботься…

Он рухнул без чувств. Гарун ошеломленно уставился на него.

– Ваше величество? – прошептал он. – Он назвал меня «ваше величество»?

– Новость расходится все дальше, – сказал Мегелин. – Послушай, наемники отступают. Пора и нам тоже. Эй, люди, – соберите всех животных и провизию, какую можете.

– Мегелин…

– Больше нет времени спорить, Гарун. – Радетик повернулся к Браги. – Следи за ним. Не дай ему совершить глупость, – сказал он по-тролледингски.

– Мне нужно к своим, – возразил Браги.

– Слишком поздно, сынок. Слишком поздно.

Радетик снова вступил в спор с Гаруном, который постепенно признал его правоту. Аль-Ремиш был потерян – вместе со всей его семьей. У него не осталось никого, кроме Мегелина и этого странного парня-северянина. Вне себя от злости, чувствуя, как ненависть обжигает душу, он позволил Радетику увести себя в ночь.

Ахмед ждал среди мертвецов, держа в объятиях напуганную, безвольно обвисшую Лалу. Его окружали телохранители, которые сохраняли ему верность, хотя и ненавидели за отцеубийство и предательство. За ними безразлично наблюдали около десятка Непобедимых. Сердце Ахмеда разрывалось на части, словно некое жуткое чудовище пыталось выдрать его из груди.

– Я сделал это ради тебя, Лала. Ради тебя.

Девушка не отвечала.

Непобедимые вытянулись в струнку, и вошел мужчина в темной одежде. Край его джабаллы скользнул по луже крови, и он что-то недовольно проворчал. Кровь была повсюду: на стенах, на полу, на мебели, на громоздящихся вокруг телах. Среди них больше было одетых в белое, чем в яркие одежды, которые предпочитали роялисты. Абуд бы взорвался от гнева, если бы это увидел. Ахмед усмехнулся, на мгновение забыв о том, кто умер первым.

Новоприбывший задал вопрос, который Ахмед не расслышал: все его внимание было занято плачущей Лалой. Тяжелая рука легла на плечо, и тело пронзила боль.

– Отпусти! – простонал он.

– Встань. – Пришелец сжал плечо еще сильнее.

Телохранители Ахмеда нерешительно наблюдали за происходящим.

– Ты не смеешь так поступать. Прикосновение к королю карается смертью.

– Не будь глупцом. Никакой ты не король. И никогда им не будешь.

– Кто ты? – Несмотря на страх, Ахмед продолжал вести себя со свойственным семейству Квесани высокомерием.

– Бич Господень. Тот, с которым ты переписывался.

– Тогда ты должен знать, что я король. Ты согласился помочь мне захватить трон.

Насеф едва заметно улыбнулся:

– Именно так. Но я не говорил, что оставлю его тебе. – Он повернулся к Непобедимым. – Заприте этого придурка, пока мы не решим, что с ним делать.

– Но ты же обещал, – ошеломленно проговорил Ахмед. – Лала…

Он предал семью и убил короля, чтобы самому стать королем и обладать Лалой. Изначально это была ее идея.

– Я ведь обещал тебе эту женщину? Заприте ее вместе с ним.

– Господин! – возразила Лала. – Нет! Я сделала все, что ты мне велел!

– Уведите их, – сказал Насеф. Он повернулся к человеку, вошедшему следом за ним. – Приберитесь тут до прихода Ученика.

– Нет! – закричал Ахмед.

Он ударил мечом ближайшего Непобедимого, затем, развернувшись, замахнулся на другого. К нему тут же присоединились телохранители. Ахмед сделал вид, будто бросается на Насефа. Бич Господень споткнулся, уклоняясь от удара, и Ахмед метнулся к выходу. Телохранители последовали за ним.

– За ним! – взревел Насеф. – Убить их! Убить их всех! – Он повернулся к Лале. – Заберите у нее цимбалы. Нельзя допустить, чтобы она сыграла какую-нибудь шутку и с нами. – Он зловеще улыбнулся. – Оставьте ее мне.

Гарун оглянулся, остановившись на середине восточного склона долины. Треть Аль-Ремиша была охвачена огнем. Сражение продолжалось, но вряд ли оно продлится долго. На дальнем склоне пылал лагерь наемников – Хоквинд бросил его на растерзание Непобедимым.

– Прости, – сказал он Браги. – Думаю, ты сможешь нагнать их позже.

– Угу. Жаль, мой брат не знает, что я цел.

– Не будем терять времени, Гарун, – поторопил Радетик. – Скоро они погонятся за нами.

– Слушайте! – вдруг проговорил Браги. – Кто-то скачет.

Судя по стуку копыт, к ним приближался всадник. Все обнажили мечи.

– Погодите! – приказал Гарун. – Это не Непобедимые.

– Это Ахмед! – прорычал кто-то.

– Убить его! – крикнул кто-то еще.

Мужчины окружили кронпринца. Послышались проклятия.

– Отойдите, – бросил Радетик. – Вы ничего про него не знаете. Слухи могли быть и ложными. Давай его сюда, Гарун. Пусть расскажет свою историю.

Впрочем, сам Радетик верил в худшее.

Ахмед едва успел признать свою вину – преодолев горный хребет, они оказались лицом к лицу с врагом.

– Это Эль-Мюрид! – крикнул Гарун. – Вперед!

Телохранители и свита Ученика намного превосходили их численностью, но охрана разбрелась по лагерю, а основная группа спешилась – все или сидели, или спали.

– Возможно, Господь все-таки есть, – пробормотал Радетик, пришпоривая коня.

Один лишь кровавый удар мог изменить исход войны. Без Эль-Мюрида его движение перестало бы существовать.

Гарун вместе с Браги прорвались через заставы Непобедимых, рубя незащищенные плечи и головы. Закричали женщины, люди разбегались. Ночь наполнилась боевыми кличами роялистов.

Телохранители-Непобедимые с безумной яростью набросились на них. Своего пророка они ценили намного больше, чем собственные жизни.

– Где ты, Маленький Дьявол? – крикнул Гарун. – Выходи и умри, трус!

Ахмед гнал коня рядом с Гаруном, по другую сторону от Браги, сражаясь с самозабвенностью, какую никто не мог от него ожидать еще час назад.

Перед ними среди камней пробежал мальчик. Гарун пришпорил коня, но на него сбоку налетела другая лошадь, и на миг он увидел перед собой глаза девочки. Взгляд ее пылал огнем и пронзал сталью, и ясно было: ничто не сможет ее испугать. И во взгляде этом было что-то еще… но что? А потом она исчезла, подхватив мальчика, и Гарун увидел женщину. К своему удивлению, он понял, что знает ее, – это была жена Ученика, снова без вуали. Он замахнулся мечом, и клинок нашел плоть. Женщина вскрикнула, а он промчался мимо. Где-то неподалеку должен быть сам Ученик.

Что-то врезалось в него. Он не почувствовал боли, но понял, что ранен. Браги зарубил Непобедимого, а Ахмед вступил в бой еще с двоими. Появился четвертый. Забыв об Ученике, Гарун сражался за собственную жизнь.

Прошло пять минут, показавшихся вечностью. Он слышал полный страданий крик Мегелина, который собирал роялистов, приказывая отступить, но ему хотелось сражаться дальше – подобную возможность нельзя было упустить. Однако он понимал, почему Мегелин хотел уйти. Оказавшись в меньшинстве, роялисты понесли тяжелые потери. Половина погибла, большая часть остальных была ранена.

– Гарун! – крикнул Мегелин. – Уходим! Это конец!

Оттолкнув в сторону чей-то меч, Браги схватил коня Гаруна за поводья. Гарун пошатнулся в седле – рана оказалась глубже, чем он предполагал. Тяжело ранен был и Радетик, но тем не менее он командовал отступлением.

– Захватите несколько лошадей! – бросил он. – Или верблюдов. Что угодно. У нас есть раненые, которым не на чем ехать.

Непобедимые вполне могли бы с ними расправиться, если бы их в намного большей степени не интересовало благополучие пророка и его семьи.

– Уходим, уходим, – ворчал Радетик. – Эй, помогите тем двоим забраться верхом!

Гарун оглянулся. Поле боя устилали мертвые и умирающие. Большинство были последователями Ученика.

– Мы с ним разделались? – прохрипел он, обращаясь к Браги. – Как думаешь?

– Нет, – ответил северянин.

– Проклятье! Проклятье, проклятье, проклятье!

– Если на его стороне не кто-то из богов, то сам дьявол, – устало усмехнулся Браги. – Едем. Они погонятся за нами, как только разберутся между собой.

15

Король без Трона

Караван состоял из двадцати одной лошади, двадцати трех человек и восьми верблюдов, которые брели через выжженную пустыню под яростным полуденным солнцем. Верхом ехали лишь серьезно раненные. Остальные шли пешком, ругаясь, подгоняли животных по каменистому, пыльному и продуваемому всеми ветрами руслу высохшего вади. Их спутниками были уныние, отчаяние и ожидание смерти. Предательство Ахмеда врезалось в душу каждого, причиняя мучительную боль, но никто не страдал от нее больше, чем сам Ахмед.

У каждого остались лишь воля к сопротивлению и желание выжить, чтобы отомстить. Они лишились королевства, но его кровь, его корона, продолжала жить, и ее следовало сохранить во имя будущего. Впрочем, сейчас они об этом не думали – настолько устали. Все мысли занимали лишь жара, жажда и изнеможение, а вскоре у них осталась только одна цель – сделать очередной шаг.

Вади сменилось бесплодной землей, уставленной валунами величиной с палатку.

– Вот подходящее место, – прохрипел Ахмед.

– Я запрещаю, – ответил Гарун. – Я теперь король. Ты должен мне подчиняться. Я запрещаю.

Ахмед махнул рукой, и люди заняли позиции среди камней.

– Да пребудет с тобой Господь, ваше величество.

– Будь я проклят…

– Гарун, – еле слышно простонал Радетик, – дай ему умереть той смертью, которую сам выберет.

– Он прав, – сказал Браги, собирая остатки воды, которые принесли те, кто намеревался остаться в засаде.

Гарун мучительно размышлял. Эти люди едва его знали, но не бросать же их умирать.

– Ахмед…

– Иди, ваше величество. Пыль от их копыт уже приближается. Мы умрем ради королевской крови. Это наш выбор. Иди.

Браги закончил собирать воду:

– Гарун, идешь? Или мне тебя тащить?

– Ладно-ладно. – Он тронулся с места.

Теперь их было шестеро, и все они шли пешком, кроме Мегелина. Радетик ехал верхом, и кишки постепенно вываливались из его живота на спину лошади, которую Гарун вел в поводу. Браги пытался удержать остальных животных и троих юношей.

«Я король, – думал Гарун. – Король. Как такое может быть?»

Али был мертв, как и Юсиф, и Фуад, и его сыновья. Ахмед выбрал для себя искупительную смерть. Остался лишь Гарун бин Юсиф. А после него – Бич Господень.

Он не мог допустить, чтобы Насеф завладел королевством.

«Собственно, от королевства не так уж много и осталось», – понял он. И даже на него он мог заявить права лишь ценой моря крови и слез – если попытается. Он оглянулся, но не увидел никаких признаков засады. Пусть с неохотой, но он все же молча отсалютовал Ахмеду.

В крайних обстоятельствах, в критическую минуту, Ахмед проявил больше мужества, чем кто-либо от него ожидал. Он обладал мафти-аль-хазид, той возвышенной гордостью, которая заставляла легионы Ильказара стоять насмерть даже перед лицом неминуемой гибели.

Облако пыли, поднятое погоней, приближалось. По их следу шел сам Насеф – никто другой не мог быть столь настойчив. Гарун увидел, как споткнулся Браги, пытаясь вернуть в строй непокорного верблюда. Юноши уже вымотались. Не осталось никакой надежды, – по крайней мере, если он попытается спасти всех.

«Все или никто, – подумал Гарун. – Все или никто». Хотя они с Браги вполне могли бы уцелеть, бросив остальных.

В воздухе кружили стервятники, терпеливо ожидая смерти. Насефу требовалось лишь наблюдать за ними… Гарун уставился в землю под ногами, раз за разом бормоча: «Шаг… еще шаг…» Постепенно он уводил лошадь Радетика в тень в русле очередного вади. «Как далеко еще до гор?» – подумал он. Слишком далеко. Его тело уже отказывалось подчиняться, готовое сдаться неизбежному.

Губы изогнулись в улыбке. Они ведь гнались за Учеником, словно бешеные псы? И почти до него добрались. Почти добрались до его жены. Почти захватили в плен жемчужину его сераля, дочь, которой предстояло наконец получить имя во время нынешнего Дишархуна. Гаруна преследовал ее дикий, пугающий взгляд, полный решимости спасти брата.

Улыбка его стала шире. Мерьем наверняка пострадала сильнее, чем он полагал. Насеф гнался за ними неумолимо и без устали, охваченный всепоглощающим желанием отомстить. Он готов был положить жизни своих людей, лишь бы настичь Гаруна.

Рана Гаруна на левой руке была неглубокой, но болезненной. Он гордился ею, словно символом собственной отваги.

Радетик застонал. Гарун взглянул на старика. Несчастный Мегелин побледнел и весь дрожал. Он слишком далеко зашел в поисках знаний, и его предала собственная душа. Ему следовало вернуться домой, как только истек контракт. Но привязанность к Гаруну оказалась сильнее, и теперь ему предстояло заплатить за свою опрометчивость крайнюю цену. Гарун бин Юсиф за несколько часов вынужден был стать мужчиной и воином. Теперь же его ждала судьба правителя, короля. Но пока что он блуждал по незнакомой пустыне, мучимый зноем и жаждой, имея в качестве помощника лишь одного сбитого с толку чужеземца, и за ним по пятам неслись шакалы Эль-Мюрида.

Он должен был выжить! Он должен был отомстить за отца и братьев, за дядю и даже мать. И за Мегелина. Прежде всего за Мегелина. Любимого Мегелина, который стал для него в большей степени отцом, чем Юсиф.

Гарун почти не обращал внимания на окружающее, следуя вдоль извивающегося вади, пока оно уходило на север, к горам Капенрунг и границе Хаммад-аль-Накира. Браги и юноши ковыляли позади. Стены вади давали хоть какую-то защиту от солнца и ветра.

Мысли Гаруна переключились на дочь Эль-Мюрида. Что он все-таки увидел в ее взгляде? Может, когда-нибудь он об этом узнает.

Падение Аль-Ремиша все же не означало полного краха надежд. Непобедимые понесли крупные потери, и Ученик не мог быстро воспользоваться преимуществом. Возможно, у роялистов имелось время, чтобы перегруппироваться и атаковать. Жертва Ахмеда вселяла веру в тысячи колеблющихся душ. Именно жесты такого рода пользовались уважением в Хаммад-аль-Накире.

Гарун пытался забыть о жаре и унынии, представляя себе более масштабную картину. Он подумал о тех, кто был предан короне. Часть из них должна была рассеяться в соответствии с планом, давно составленным отцом и Радетиком. И при необходимости они могли вновь собраться за пределами Хаммад-аль-Накира. Их освободительную войну могло поддержать золото из банков Хеллин-Даймиеля.

Если он примет вызов судьбы, если станет королем – сможет ли он собрать их и возглавить? Без Мегелина? Старик вряд ли долго протянет.

Гарун чуть не обезумел, когда Мегелин упал с коня. Старый чужеземец значил для него все. Юсиф дал Гаруну жизнь, но Мегелин воспитывал и любил его, сделав из него того мужчину, каким он стал. Он попытался поднять Мегелина, но обнаружил, что сердце старика перестало биться.

– Мегелин… только не сейчас! Не сдавайся! Мы уже почти пришли. Мегелин! Не умирай!

Но даже приказ короля не мог остановить Темную Госпожу. Смерть Радетика стала для него последней соломинкой, и он больше не мог сдерживать горя.

– Будьте все вы прокляты! – закричал он, глядя в сторону юга. – Насеф! Мика аль-Рами! За это вы умрете тысячей смертей! Моя месть будет столь жестока, что ее будут помнить тысячелетия!

Он кричал, словно безумный. Далекая холодная часть его разума подсказывала, что он выглядит полным глупцом, но он не мог остановиться.

Товарищи старательно не обращали на него внимания, сидя на камнях и дожидаясь, когда он успокоится. Браги все же попытался неумело его утешить, вспомнив свое горе после смерти отца. Гарун обругал его и тут же возненавидел себя, поняв, что приступ злобы наконец проходит. Северянин отошел, сел на камень и больше его не замечал, отчего Гаруну стало еще больнее: неужели в своем безумии он обидел единственного друга?

В наступившей тишине он услышал отдаленные звуки сражения. Люди дорого отдавали свою жизнь, и жертвы их не должны стать напрасными. Нужно было идти вперед и, если до этого дойдет, – умереть в пустыне, но не сдаться Бичу Господнему.

Все еще со слезами на глазах он поцеловал холодеющие щеки учителя:

– Мне так жаль, Мегелин. Эта пустыня – неподходящее место упокоения для ученого из Ребсамена. – Вдоль стен вади маячили призрачные тени стервятников. – Но мне придется тебя оставить. Надеюсь, ты меня поймешь. Ты всегда знал, что такое необходимость. – Он встал. – Браги! Идем. Через несколько минут они прорвутся через засаду.

Звуки сражения уже стихали.

Они ушли в ночь, зная, что темнота не остановит Насефа. Лишь сама Темная Госпожа могла помешать Бичу Господнему. Трое юношей продолжали слабеть. Лошади останавливались, отказываясь идти дальше. Верблюды все больше упрямились. Браги, не умевший обращаться с животными, всерьез забеспокоился.

Зарезав самую слабую лошадь, Гарун набрал горячей крови и раздал всем. Вода закончилась. Он молился некоему неопределенному богу о силе, о совете, о чуде. Его будущее королевство сузилось до бесконечного перехода через пустыню.

Глубокой ночью, в серебристом свете безразличной луны, они дошли до конца вади. Если бы Гарун прислушался, он бы различил вдали голоса людей и животных. Насеф снова их нагонял.

Вскоре после того, как они вышли из вади, он в замешательстве остановился. Перед ним возвышалась старая башня. Он узнал ее – императоры Ильказара возводили их сотнями, размещая в них местные гарнизоны. Их руины можно было найти везде, где проходили имперские легионы. И тем не менее Гарун не ожидал увидеть в пустыне следы человеческого жилья.

К нему подошел Браги:

– Что это?

Из башни послышался тоскливый стон.

Гарун покачал головой и обернулся. Юноши свалились без чувств.

Стон раздался снова.

– Это не животное, – сказал Браги.

– Ветер?

– Может, призрак.

Гарун напряг свои чувства шагуна, но ему не хватало опыта, к тому же он был голоден и измучен, и они ничего ему не подсказали.

– Ничего не чувствую.

– Смотри! – В слабом свете в амбразуре для лучника показалось чье-то лицо. – Это не призрак.

– Может, нам дадут воды?

– А если это бандитское убежище? Или логово демона? Или колдун прячется от Эль-Мюрида?

Но если там таилось нечто магическое или сверхъестественное, чувства шагуна наверняка бы его предупредили. Он прислушался. Голоса людей и ржание лошадей были еще далеко.

– Пойду разведаю.

– Насеф слишком близко.

– Может, найду что-нибудь. Хотя бы воды.

– Угу, воды.

– Идем. – Он с трудом заставил себя двинуться с места.

Все суставы болели, мышцы требовали передышки. От раны по плечу расползалась боль, и он боялся, что она загноится. Нужно было каким-то образом достаточно долго избегать Насефа, чтобы очистить ее и прижечь.

Подняв лошадей, верблюдов и юношей, Браги погнал их дальше. Держа в руке выщербленный меч, Гарун приблизился к башне, с трудом переставляя словно налитые свинцом ноги. Он пробирался вдоль стен в поисках входа.

– Нашел что-нибудь? – спросил Браги.

– Нет.

– Что собираешься делать?

– Поискать еще. Оставайся на месте.

– А как насчет Насефа?

– Я недолго.

Он снова обошел башню и на этот раз обнаружил с южной стороны черное отверстие, что сбило его с толку. Этой дыры тут раньше не было, но ничего магического он не ощущал. Неужели он настолько ослаб, что полностью лишился чувств шагуна?

Снова послышался стон, вызывая в воображении образ страданий целого народа и пробуждая внезапное сочувствие. Гарун судорожно вздохнул – на пороге башни стоял то ли ребенок, то ли бесенок, то ли херувим. Совершенно голый, он бесстыдно ухмылялся, уперев руки в боки.

– Чего ты боишься, кандидат?

В мыслях тут же возник обычный ответ, но Гарун подозревал, что бесенок имеет в виду нечто иное, пытаясь вызвать таящиеся в глубинах души ночные страхи. Со змеями, пауками, Эль-Мюридом и Бичом Господним можно было справиться с помощью каблуков и клинков. Но дьяволы души были куда опаснее.

Удивленный и озадаченный, Гарун никак не мог придумать подходящего ответа. Он взглянул на товарищей, но те спали, свалившись где стояли. Даже животные лежали без сил. Он прислушался – погоня, похоже, была еще далеко.

Бесенок снова ухмыльнулся, пожал плечами, отступил назад и исчез. Гарун с трудом смог прийти в себя. Это, несомненно, было какое-то колдовство, но его чувства шагуна ничего не обнаружили. Он последовал за бесенком.

Из входа в башню одно за другим вырвались разнообразные существа. Сначала – озадаченно моргающий лев, который помедлил, оценивая обстановку, и тут же пал под ударом клинка Гаруна. За ним последовали летучие мыши-вампиры, которые вцепились в него и несколько раз пустили ему кровь, прежде чем он прикончил последнюю. Их сменили змеи, скорпионы и пауки.

Гарун ни разу не подумал о том, чтобы бежать. Он отражал каждую атаку, собирая все свои силы, ярость и отвагу. Затем появилось некое туманное создание, настоящий враг – темный, меняющий форму силуэт, внушавший ужас самим своим видом. Тварь выпустила в стороны отростки, готовясь нанести удар сзади. Вместе с ней явились запахи и зловещий шепот, действовавшие на измученные нервы.

Он отступил и поднял раненую левую руку, пытаясь прикрыться. Издав хриплый злобный рев, тварь увеличилась вдвое. Гарун отчаянно взмахнул мечом. Его клинок встретил пустоту, но в ответ послышался полный боли вопль.

Усталость грозила свалить его с ног, боль стала невыносимой. Он знал, что обречен, но продолжал сопротивляться. Вопль убедил его, что единственная надежда – в нападении. Он шагнул вперед, яростно рубя создание ночи.

Темнота приняла его в нежные объятия. На мгновение показалось, будто он видит прекрасную плачущую женщину, и он понял, что увидел обличье смерти. Он вспомнил о приближающемся Биче Господнем, а потом все исчезло.

Гарун очнулся в тепле, при свете дня, прекрасно себя чувствуя. Над ним стоял сгорбленный старик, разглядывая его раны, а со стороны входа наблюдал бесенок. Гарун лежал внутри башни, которая ничем не походила на руины. Он попытался встать, но старик удержал его:

– Дай мне закончить.

Старик говорил с незнакомым акцентом. Несмотря на обнадеживающую улыбку, в голосе звучали печальные нотки.

– Который час? Как долго я здесь?

– Три дня. Тебе нужно было отдохнуть.

Гарун рванулся, но старик изо всех сил надавил ему на грудь.

– Мои люди…

– Они все живы и здоровы. Отдыхают и исцеляются у подножия башни. Твои враги их не найдут. Малыш!

Малыш-бесенок принес медное, потускневшее от времени зеркало.

– Посмотри в свои глаза, – сказал старик, сделав замысловатый жест пальцами.

Гаруна настолько потрясли перемены в собственном облике, что сперва он ничего больше не заметил. От юности не осталось и следа. Кожа потемнела, худое вытянутое лицо превратилось в изнуренную маску смерти. Ястребиный нос заострился, глаза ввалились. Гнев и боль прорезали на лбу глубокие морщины.

Но затем он начал различать в глубине собственных глаз охотников. Бич Господень и два десятка Непобедимых неумолимо шли по следу. Но что-то было не так. В их глазах пылало безумие, и они ни разу не взглянули в сторону башни, хотя их отделяло от нее меньше мили.

– Они идут по собственным следам вокруг Цитадели, – сказал старик и рассмеялся словно ненормальный. Гарун увидел в его взгляде злобу, которая тут же сменилась грустью. – Четыреста зим отчаяния, – замогильным тоном проговорил его спаситель. – И наконец ты пришел. Надеюсь, что это ты. Я молюсь, чтобы ты оказался тем единственным. Это бремя начало меня утомлять, и я тоскую по объятиям Темной Госпожи.

Гаруну казалось, будто старик обращается к некоей аудитории, состоящей из него одного. Но слова его ни в чем не убеждали.

– Где я? – спросил Гарун.

– Это место не имеет названия. Просто сторожевая башня. Когда-то у нее был номер, но я его забыл.

– Кто ты? – (Старик его словно не слышал.) – Почему ты мне помогаешь? Если помогаешь?

– Потому что ты тот, в чьих жилах течет Кровь. Потому что ты – кандидат.

– Кандидат? – нахмурился Гарун. – На что?

– На Невидимую корону.

Каждый ответ все больше сбивал Гаруна с толку.

– Почему ты тут прячешься? Это самая необжитая часть Хаммад-аль-Накира. – Унаследованные от Радетика пытливость и скептицизм не давали ему спокойно принять ответы старика. – Лучше расскажи историю получше, старик. Все это чушь и пустая трата времени. Мне нужно двигаться к границе.

Старик удивленно и вместе с тем разочарованно посмотрел на него:

– Я сын Этриана из Ильказара, мудреца, предсказавшего Падение. Он не сумел предотвратить катастрофу. Когда рушилась имперская столица, он, надеясь однажды возродить империю, тайком переправил меня и символы имперской власти через ряды осаждавших город. А затем поселил в этой башне, велев ждать появления подходящего наследника империи – того, кого пошлет судьба. Кого-то, в чьих жилах течет Кровь. Я должен испытать его и – если он окажется достоин – наделить его имперской властью. Мой отец собирался ко мне присоединиться, но его убили. Я оказался заперт здесь на четыре столетия, и за это время не появился ни один кандидат.

Рассказ старика вполне соответствовал известной истории и старой легенде. Но когда Гарун, уже представив собирающиеся под его имперским штандартом войска, задал конкретные вопросы и получил лишь уклончивые ответы, доверие к старику угасло.

– Будь серьезнее, старик. Ты все время увиливаешь, словно заяц, за которым гонится фенек. Либо отвечай, либо уходи.

Старик побагровел, выругался и вышел. Малыш-бесенок хихикнул, подмигнул Гаруну и вышел следом. Гарун уставился в бронзовое зеркало, глядя на идущего по нескончаемому следу Насефа. Ему хотелось спуститься, забрать Браги и двинуться дальше, но вместо этого он заснул.

Той же ночью старик вернулся.

– Идем со мной, – сказал он.

Озадаченный Гарун последовал за ним на парапет башни, освещенный призрачным лунным светом. Вдали виднелись человеческие фигуры, упрямо идущие по кругу.

В центре парапета покоился на треноге молочно-белый шар, испускавший мягкое свечение.

– Посмотри в него, – велел старик.

Гарун посмотрел – и перед ним возникло прошлое. Он увидел, как погибают отважной смертью его отец, брат, дядя и король Абуд. Он увидел стычку между Ахмедом и Насефом. И он не мог отвести взгляда, хотя каждая секунда казалась ему мучительной вечностью. Что-то заставляло его внимательно наблюдать за действиями Насефа.

Сцена изменилась. Он узнал пустыню возле руин Ильказара. Неподалеку кружила орда всадников.

– Это роялисты, – сказал старик. – Они начали собираться, как только разошлись известия из Аль-Ремиша. – Картинка мигнула, и время сменилось. – Сегодня же, но раньше. Это люди Эль-Мюрида, под командованием Карима и эль-Кадера. Они по собственной инициативе отправились следом за Насефом и Учеником.

Враг выследил войско роялистов и атаковал. Роялисты рассеялись, словно солома на ветру, и несколько минут спустя не осталось никакой основы, на которой могло бы возродиться их дело. Гарун вздохнул. В качестве таковой теперь могли послужить лишь лагеря за границами Хаммад-аль-Накира, о которых распорядились его отец и Мегелин.

Гарун предвидел унылое будущее – изгнание и войну. И постоянную угрозу со стороны кинжала-убийцы харишей.

Что-то прошептав над шаром, старик показал ему, как это могло бы выглядеть. Нескончаемое бегство и страх, частые минуты отчаяния. От подобной перспективы Гаруна пробрала дрожь.

– Но вовсе не обязательно должно быть именно так, – сказал старик. Картинка снова несколько раз мигнула. – Вот здесь… здесь… и здесь. Мы можем вернуться назад. Мгновение слепоты, неверный удар меча, лошадь, споткнувшаяся в неудачную минуту… Любая мелочь может изменить ход истории.

– Ты можешь это сделать?

– Если захочешь. – Вновь появилось сражение на фоне руин. – Вот здесь был неправильно понят приказ.

– Слишком уж просто, – пробормотал Гарун, хотя сам не был в том уверен. – Но соблазнительно.

Чему там учил его Мегелин?

– Какова цена?

Цена должна быть обязательно. Бесплатно ничего не происходило. И чем сильнее ему этого хотелось, тем больше он понимал, насколько дорого это обойдется, – возможно, цена будет намного более жестокой, чем та, которую он уже заплатил.

Неожиданно всплыло воспоминание из детства. Когда ему было четыре года, он разбил мамино зеркало. Отец заказал его в Хеллин-Даймиеле, потратив состояние. Гарун тогда шептал молитвы незримым силам: «Сделай так, чтобы этого не случилось».

В каком-то смысле в этом и заключалась магия – обойтись без платы, выбрав внешне легкий и бесплатный путь. Но на этом пути имелись ловушки и засады, хитро спрятанные и далеко не самые приятные. Ахмед попробовал легкий путь, и теперь он мертв и опозорен, а его имя стало проклятием для многих поколений.

Старик не ответил на вопрос, и Гарун посмотрел ему в глаза:

– Нет… прошлое уже свершилось и умерло. Пусть остается как есть. – Слова эти, однако, причинили ему боль. Старик хитро улыбнулся, и Гаруну показалось, что тот получил именно такой ответ, какой хотел. – И настоящее я тоже менять не стану. Я создам свое собственное будущее, каким бы оно ни было.

– Отлично. Тогда перейдем к испытаниям.

– Испытаниям?

– Конечно. Я же говорил, что кандидат должен пройти испытание. На смелость, на мудрость, на… со временем поймешь. Мой отец был уверен, что таких королей, как имперская династия Голмун, больше не будет. Идем со мной.

Гарун не мог понять, каковы на самом деле мотивы старика. Его история казалась все менее убедительной. Он словно преднамеренно лелеял хрупкую и, вероятно, тщетную мечту о возвращении роялистов и наверняка фантазировал о возрожденной империи. Подобное безумие с тем же успехом можно было оставить Эль-Мюриду.

Несколькими этажами ниже Малыш-бесенок зажег свечи и огонь в камине. Старик расположился на потертом халцедоновом троне. Гарун стоял напротив у покрытого пылью стола, на котором лежали три пурпурные подушки. На них покоились бронзовый меч, горностаевая мантия и нечто невидимое, но тяжелое, оставившее на третьей подушке глубокую вмятину. Меч позеленел от патины, а мантия стала домом для многих поколений моли.

– Начинаем, – сказал старик. – Возьми меч.

Озадаченный, Гарун схватился за потертую рукоять.

– Это выкованный Фаллентином Кузнецом меч Ашкерион, с помощью которого была одержана победа под Себиль-эль-Селибом. Человек, который носит этот меч, может не бояться врага. Меч отражает любую атаку. И он всегда побеждает.

Хотя Гарун слышал про меч Ашкерион, никаких доказательств его существования не имелось. Он вспомнил, что Фаллентин якобы бросил его в море после того, как завладел троном, поскольку боялся меча, который постепенно овладел собственной волей, и опасался, что тот может сам отдаться в руки врага.

Гарун положил меч:

– Нет. У Ашкериона предательская репутация. И человек может стать слишком зависимым от подобного оружия, чересчур зазнавшись от своего могущества.

Он представил себе, как кивает в ответ Мегелин. Мегелин наверняка сказал бы нечто подобное.

– Красивые речи, – проворчал Малыш-бесенок.

– Ты отвергаешь меч? – удивился старик. – Но ты должен его взять.

– Нет.

– Тогда возьми мантию. Вместе с властью, которую она представляет.

Гарун все еще сомневался, что этот человек ждал четыреста лет, чтобы короновать нового императора. Он подозревал, что стариком движут некие совсем иные мотивы, хотя и не мог даже предположить какие.

С другой стороны, почему бы и не доставить удовольствие старику? Возможно, это приблизило бы его к истине. Он набросил потрепанную горностаевую мантию на плечи.

Малыш-бесенок радостно взвизгнул:

– Она не рассыпалась в пыль! Он в самом деле единственный!

Старик, однако, вел себя куда сдержаннее.

– Теперь корона, – сказал он. – Невидимая корона, которая не придется впору никому, кроме единственного. Корона столь тяжела, что поднять ее может лишь тот, кто полон решимости исполнить все свои обязательства. Возьми ее, Гарун.

Гарун помедлил над третьей подушкой, слегка напуганный словами старика, но все же опустил над ней руку. Пальцы коснулись чего-то незримого, и он попытался это поднять. Оно поддалось лишь слегка, скользнув в сторону. Весило оно непомерно много.

– У тебя есть сомнения, – сказал старик. – Корона чувствует, что ты не вполне предан народу и империи.

– Нет, – возразил Гарун. – Я тебе не верю.

И это было правдой. Но старик тоже был прав. Гаруну предстояло принять непростое решение. Готов ли он заплатить страшную цену, требовавшуюся от короля в изгнании? Прежде он не задумывался над этим вопросом – его куда больше занимал другой: «Как остаться в живых?»

– Король должен нести ответственность, – сказал старик. – Он и есть его народ и королевство. Короли созданы для того, чтобы нести бремя.

Наверняка это был не лучший аргумент, чтобы убедить колеблющегося юношу, но Гарун сдался. Однако виной тому была не мечта старика, но его собственная, которую зародили в нем отец и Мегелин Радетик.

Он признал себя королем Хаммад-аль-Накира.

Для него это означало военные лагеря, множество мрачных деяний и убийств внешне без видимой цели, но всегда оставалась надежда, что он приведет народ к миру, единству и возрождению. Образ будущего повергал в уныние, но вместе с тем будоражил.

Он снова поднял корону, и на этот раз она показалась легкой, словно пушинка.

– Она ему впору! – взвизгнул Малыш-бесенок и закружился в диком танце.

Гарун опустил корону на голову, и она врезалась с такой силой, что он пошатнулся. Но внезапно она стала легкой, словно серебряный венок, а затем столь же неуловимой, как забытое обязательство.

Однако он чувствовал, что корона не позволит ему ничего забыть. Он продал свободу за мечту.

– Все, кого интересуют дела Хаммад-аль-Накира, будь то друг или враг, – сказал старик, – теперь знают, что коронован король Ильказара.

– Король без Трона, – нараспев произнес Малыш-бесенок. – Правитель в Тени.

Гарун почувствовал, как о нем узнаю́т сотни людей. Он ощутил ярость Эль-Мюрида и его капитанов, бурную радость, расцветающую в сердцах командиров-роялистов, только что пребывавших в полном отчаянии. Но никто и нигде не отвергал причитавшихся ему прав.

Мгновение миновало, и ощущение связи с тысячами людей исчезло.

– Ты отказался от Ашкериона, – сказал старик. – Так что будь осторожен и ни к кому не поворачивайся спиной. Выбери с умом преемника до того, как сам покинешь этот мир. Иначе корона уйдет вместе с тобой и снова окажется забыта. А меня призовут из тьмы, чтобы ждать очередного кандидата.

Гарун взглянул на древний бронзовый меч. Он протянул к нему руку, но тут же снова ее отдернул. Словно почувствовав, что его окончательно отвергли, меч исчез. Округлив глаза, Гарун повернулся к старику.

Тот, кто называл себя сыном Этриана Мудрого, тоже исчез. Лишь пыльные кости лежали на халцедоновом троне.

Малыш-бесенок с серьезным видом посмотрел на него:

– Спасибо тебе, что освободил старика. И меня тоже. Уводи отсюда своих людей. Твои преследователи вас не увидят.

Последовала вспышка и хлопок. Когда Гарун вновь обрел способность соображать, он обнаружил, что остался один возле костей и трех пустых подушек.

За окнами занимался рассвет. На мгновение ему показалось, что все это было лишь видением, но нет – все произошло на самом деле. Гарун полностью исцелился, и на его плечах лежала потертая горностаевая мантия, которую он снял. И он чувствовал потребность вернуть узурпированный трон, которого никогда не видел.

И ради этого он был готов на все.

Спустившись по пыльным ступеням, он вышел из башни, и вход тут же исчез за его спиной. Взглянув на север, он увидел освещенные первыми лучами солнца заснеженные вершины гор Капенрунг. До них был день пути, может, два. Он посмотрел на товарищей. Браги, юноши и все животные крепко спали возле наполненного водой пруда. Все выглядели намного здоровее, чем тогда, когда он видел их в последний раз.

У далекого горного хребта группа всадников остановилась, глядя вперед, а затем вновь двинулась по не имевшему конца следу.

– Просыпайся, Браги. Пора в путь.

Старик вышел из-за халцедонового трона, держа в руках громадный рог изобилия. Он начал бросать в него подушки, кости и прочее, бормоча себе под нос:

– Все заняли свои места на сцене. Борьба будет длиться целое поколение.

Метнувшись за трон, он вытащил из укрытия визжащего Малыша-бесенка:

– Ах ты, маленький хитрец. Думал, я про тебя забыл? – Он пинком загнал бесенка в рог. Тот попытался выбраться, но старик был неумолим. – Лезь, чтоб тебя! Лезь!

Бесенок жалобно пискнул и исчез.

Старик перегнулся через подоконник, глядя вслед уходящим беглецам, и зловеще усмехнулся.

– А теперь займемся Насефом, – сказал он, нацеливая палец на всадников в холмах.

– Что случилось? – спросил Браги. – Мне будто много дней снились сны.

– Вряд ли, – ответил Гарун и рассказал, что смог вспомнить. – Но я не знаю, было ли все это на самом деле. Я уже снова устал. – Остановившись на вершине хребта, они оглянулись. От сторожевой башни не осталось и следа. Гарун пожал плечами. – Было это или не было, но нужно идти дальше.

Ему показалось, будто на голову давит непомерная тяжесть. Яростно уставившись на горы впереди, он зашагал к ним, преисполненный мрачной решимости.

1

Ученик

Луна заливала пустыню серебристым светом. Низкорослые кусты отбрасывали длинные тени, напоминая сидящих на корточках джиннов. И – ни малейшего ветерка. В воздухе висел тяжелый запах животных и давно не мытых человеческих тел. Всадники остановились, но в ночи не было слышно ни звука – лишь дыхание людей и шорох песка под копытами переступающих с ноги на ногу лошадей.

Мика аль-Рами, прозванный Эль-Мюридом, или Учеником, завершил молитву и отпустил командиров. Его шурин Насеф, которого он наделил титулом Бич Господень, направился в сторону ближайшего горного хребта, за которым лежал Аль-Ремиш – столица пустынного королевства Хаммад-аль-Накир, где стояли Святейшие храмы Мразкима, сердце пустынной религии.

Мика подъехал к лошади, на которой сидела его жена Мерьем:

– Наконец-то настал этот миг. Столько времени спустя… Не могу поверить.

Двенадцать лет он сражался с приспешниками зла. Двенадцать лет он боролся за то, чтобы вновь разжечь веру народа Хаммад-аль-Накира, придав ей иную форму. Раз за разом служители Тени мешали основать Царство Мира, но он настойчиво следовал цели, данной ему Господом. И час торжества был уже близок.

Мерьем сжала его руку:

– Не бойся. С нами Всевышний.

– Я не боюсь, – солгал он, хотя на самом деле его охватил ужас.

Четыре года назад, в Вади-эль-Куфе, роялисты убили две трети его последователей. Они с Насефом чудом остались в живых, в течение нескольких дней прячась в лисьей норе и травясь собственной мочой, чтобы утолить жажду. А сам он в то время сражался с мучительной болью в сломанной руке. Боль, ужас и истощение наложили несмываемый отпечаток на душу. При воспоминании о Вади-эль-Куфе его до сих пор прошибал холодный пот.

– С нами Всевышний, – повторила Мерьем. – Я видела его ангела.

– Правда? – удивленно переспросил он.

Никто другой никогда не видел ангела, который избрал его орудием Господа в борьбе за истину.

– Несколько минут назад он промчался на фоне луны на крылатом коне, точно как ты его описывал.

– Всевышний был с нами и в Эль-Асваде, – сказал Эль-Мюрид, превозмогая горечь.

Всего несколько месяцев назад, во время осады крепости его самого яростного врага Юсифа, валига Эль-Асвада, он стал жертвой шагунского проклятия. Сын валига Гарун наслал на него заклятие, причинявшее боль. И он не мог от него избавиться, поскольку главным догматом его движения являлось полное отречение от любого колдовства.

– Дети тоже его видели, Мика.

Ученик взглянул на отпрысков. Сиди кивнул, как всегда делая вид, будто это его нисколько не впечатлило. Но у дочери, все еще не носившей имени, в глазах вспыхнули восторженные искорки.

– Он там, в небе, отец. Мы не могли ошибиться.

Эль-Мюрид слегка успокоился. Ангел обещал помочь, но он в этом сомневался… Он, сам посланник Всевышнего, – сомневался. Мрачные чувства терзали душу.

– Еще несколько дней, малышка, и ты получишь имя.

Ученик уже побывал в Аль-Ремише много лет назад, когда девочка была еще младенцем. Он намеревался провозгласить Слово Господне во время Священных дней Дишархуна и окрестить дочь в Машад, самый важный Священный день. Приспешники зла, правившие Хаммад-аль-Накиром роялисты, ложно обвинили его в нападении на сына Юсифа, Гаруна, и приговорили к изгнанию. Мерьем поклялась, что ее дочь останется безымянной, пока не сможет получить имя в другой Машад, в освобожденных от ереси Святейших храмах Мразкима.

До Дишархуна оставалось несколько дней.

– Спасибо, папа. Кажется, дядя Насеф возвращается.

– Да.

Насеф развернул коня рядом с Эль-Мюридом. Они были вместе с самого начала. Мерьем и Насеф стали первыми обращенными в его веру – хотя Насефом, похоже, двигало скорее тщеславие, чем преданность мечте.

– Их там полно, – сказал Насеф.

– Мы этого ожидали. Скоро Дишархун. Слышал что-нибудь от шпионов?

Бич Господень вполне заслужил свой титул. Тактика его была самой передовой, в бою его ярость не знала себе равных, и у него имелись шпионы в самом Королевском шатре.

– Угу. – Насеф развернул пергаментную карту. – Мы здесь, на восточном краю. – Столица стояла в центре большой котловины. – Люди короля Абуда разбили лагерь без особого порядка. Они ничего не подозревают. Вся знать собралась в Королевском дворе. Наши шпионы атакуют одновременно с нами. Змея должна лишиться головы в первые же минуты сражения.

Ученик прищурился, глядя при свете луны на карту:

– А эти твои пометки? Что там?

– На дальней стороне – лагерь Хоквинда. – (Ученик вздрогнул – наемник Хоквинд командовал силами противника в Вади-эль-Куфе, и имя его вызывало патологический ужас.) – Возле Королевского двора – лагерь Юсифа. Думаю, оба заслуживают особого внимания.

– Воистину. Поймай мне Юсифова щенка. Хочу, чтобы он снял с меня заклятие.

– Обязательно, повелитель. Я отправлю в лагерь валига целый отряд. Никто не сбежит.

– Мерьем говорит, будто видела моего ангела. Дети тоже. Сегодня он с нами, Насеф.

Бич Господень неуверенно взглянул на него. Ученик подозревал, что вера его существует лишь на словах.

– В таком случае мы никак не можем потерпеть неудачу. – Насеф на мгновение сжал его плечо. – Скоро, Мика. Скоро.

– Тогда иди. Начинай.

– Я пришлю гонца, когда мы захватим Храмы.

Звуки сражения отражались от стен котловины, и их не было слышно снаружи – голоса ночных птиц и то казались громче. Чтобы что-то услышать, требовалось подойти к краю, где сейчас стоял Эль-Мюрид, глядя на мягко светящийся амулет на левом запястье, который много лет назад дал ему ангел. С его помощью он мог вызвать молнию с безоблачного неба. Теперь он думал о том, потребуется ли применить силу амулета, чтобы помочь Насефу.

С того места, где он стоял, мало что было видно – лишь свет нескольких костров нарушали густую темноту внизу.

– Как думаешь, у них все в порядке? – спросил он Мерьем. – Скорее бы Насеф прислал гонца. – Ему было страшно – он слишком многое поставил на единственный бросок костей. Враг был намного сильнее. – Может, мне самому пойти туда?

– Насеф слишком занят, чтобы впустую тратить людей ради того, чтобы нас обнадежить. – Мерьем посмотрела на небо.

Войну ей уже доводилось видеть, и часто, но ангела мужа – никогда. До сегодняшней ночи она даже не до конца в него верила.

Ученик все больше не находил себе места, уверенный, что сражение складывается не в его пользу. Каждый раз, когда он ехал в одном строю с воинами, что-то шло не так. Вернее, не каждый раз – давно, когда его дочь была еще младенцем, они с Насефом захватили Себиль-эль-Селиб, во время такой же ночной атаки. Себиль-эль-Селиб считался важнейшим религиозным центром за пределами Аль-Ремиша. Из этой победы выросло все, что за ней последовало.

– Успокойся, – сказала Мерьем. – Ты все равно ничего не можешь сделать, только зря расстраиваешься.

Она повела его назад через ряды одетых в белое телохранителей-Непобедимых к скоплению валунов, где ждали слуги. Некоторые спали.

Как смели они спать? В любое мгновение, возможно, придется бежать… Он насмешливо фыркнул. Они спали, потому что знали: если бы ход сражения повернулся в пользу врага, им пришлось бы бежать уже давно.

Эль-Мюрид, Мерьем и Сиди спешились. Его дочь поехала проверить заставы.

– В ее жилах течет кровь эль-хабибов, – сказал он Мерьем. – Ей всего двенадцать, но она уже похожа на маленького Насефа.

Мерьем устроилась на тюфяке, который положил для нее слуга.

– Сядь со мной. Отдохни. Сиди, будь так добр, узнай, приготовила ли Альтафа лимонад. – Мерьем прижалась к мужу. – Прохладно сегодня.

Он улыбнулся, постепенно успокаиваясь:

– Что бы я без тебя делал… Смотри, котловина начинает светиться. – Он попытался встать, но Мерьем снова его усадила:

– Расслабься. Ты все равно сейчас ничему не поможешь. Как ты себя чувствуешь?

– В смысле?

– Болит что-нибудь?

– Не особо. Так, немного.

– Хорошо. Меня беспокоит, что Эсмат дает тебе снадобье.

Если что ему и не нравилось в Мерьем, так это ее постоянное ворчание в адрес врача. Но на этот раз он не стал обращать на него внимания.

– Поцелуй меня.

– Здесь? Люди увидят.

– Я Ученик. Я могу делать, что захочу, – усмехнулся он.

– Ах ты, зверюга. – Она поцеловала его и чихнула. – Ну и борода у тебя. Интересно, где застрял Сиди?

– Наверное, ждет, пока приготовят лимонад.

– Альтафа – ленивая шлюха. Пойду посмотрю.

Эль-Мюрид откинулся на тюфяк:

– Не задерживайся.

Он закрыл глаза и, к своему удивлению, не заметил, как заснул.

Его разбудили крики. Где? Как долго он спал? Сияние из котловины стало ярче… Слышались полные ужаса вопли. На фоне сияния виднелись силуэты атакующих всадников с мечами в руках, похожие на демонов из адского пекла.

Шатаясь, он поднялся, борясь со сном и пытаясь вспомнить, где оставил меч.

– Мерьем! Сиди! Где вы?

Врагов было человек пятьдесят, и все они мчались к нему. Даже Непобедимые не могли их остановить, и его слуги уже падали под ударами мечей.

Его охватил старый, хорошо знакомый ужас. Он не мог думать ни о чем, кроме бегства. Но бежать было некуда, так же как и после Вади-эль-Куфа, – от всадника не убежишь. Нужно было где-то спрятаться.

К нему с плачем бросился мальчик.

– Сиди! – заорал он, позабыв о страхе.

К мальчику резко свернул какой-то всадник. Сбоку возникла еще одна лошадь.

– Девочка! Да ты с ума сошла, – выдохнул Эль-Мюрид, глядя, как дочь преграждает путь вражескому всаднику.

На мгновение они замерли друг напротив друга, а Сиди метнулся в сторону камней.

– Мерьем! – (Его жена бежала сквозь гущу сражения следом за Сиди. Всадник скользнул мимо девочки и взмахнул мечом. Вскрикнув, Мерьем споткнулась и упала, а затем поползла к камням.) – Нет! – Не имея под рукой лучшего оружия, Эль-Мюрид швырнул камень, но промахнулся. Всадник, атаковавший Мерьем, взглянул в его сторону. – Гарун бин Юсиф! – Он выругался. – Хотя – кто же еще?

Его старые враги всегда оказывались рядом. Семья Юсифа была главным поборником зла. Этот юноша начал вредить ему в шестилетнем возрасте, из-за него лошадь сбросила Эль-Мюрида, и он сломал лодыжку, которая болела до сих пор. Его амулет вспыхнул, словно предлагая вызвать молнию и покончить с нескончаемым проклятием.

Непобедимые окружили Гаруна и его приспешников, постепенно приходя в себя и оттесняя их. Численностью они существенно превосходили противника. Около полудюжины остались возле Ученика и его жены.

Эль-Мюрид прижал к себе Мерьем, не обращая внимания на пропитывающую его одежду кровь. Он думал, что она умерла, пока не послышался слабый голос:

– На этот раз у меня все получилось, да?

Застигнутый врасплох, он рассмеялся сквозь слезы:

– Да, конечно. Эсмат! Где ты, Эсмат? – Он схватил кого-то из Непобедимых. – Приведи врача, быстро!

Эсмата нашли прячущимся в тени каменного уступа, за грудой скарба, и без особых церемоний швырнули к ногам Ученика.

– Эсмат, Мерьем ранена. Дьявольское отродье… Вылечи ее, Эсмат.

– Повелитель, я…

– Эсмат, молчи и делай, что тебе говорят. – Голос Эль-Мюрида звучал жестко и холодно.

Взяв себя в руки, врач повернулся к Мерьем. Он был ближе к господину, чем кто-либо, кроме Бича Господнего, – ближе во многих отношениях. Его господина могла полностью сломить потеря жены. Даже всей веры Эль-Мюрида, сколь бы велика та ни была, могло не хватить, чтобы его поддержать.

Насеф подъехал к зятю, нервно расхаживавшему туда и обратно.

– Мы победили, повелитель! – радостно объявил он. – Мы захватили Аль-Ремиш. Мы заняли Святейшие храмы Мразкима. Враг превосходил нас вдесятеро, но паника поразила их, подобно чуме. Даже наемники бежали. – Насеф взглянул на луну, словно размышляя, не вызвал ли панику некий небесный всадник от имени избранного орудия. Он вздрогнул – все сверхъестественное было ему противно. – Мика, ты можешь стоять спокойно?

– Гм? – Ученик впервые заметил Насефа. – Что такое?

Бич Господень спешился. Стройный, с жесткими чертами лица, обладавший мрачной привлекательностью тридцатилетний молодой человек, носивший множество боевых шрамов, был из тех генералов, что возглавляют атаку в первых рядах.

– В чем дело, Мика? Проклятье, да стой ты спокойно и ответь мне!

– На нас напали.

– Здесь?

– Отродье валига, Гарун. И чужеземец, Мегелин Радетик. Они точно знали, где искать. – Эль-Мюрид обвел вокруг рукой. – Шестьдесят два убитых, Насеф. Хорошие люди. Некоторые были с нами с самого начала.

– Удача – непостоянная сука, Мика. Они бежали и случайно наткнулись на вас. Неприятно, но на войне такое случается.

– Случайно ничего не бывает, Насеф. Всевышний и Тьма сражаются друг с другом, и мы лишь следуем их указаниям. Они пытались убить Сиди. Мерьем… – Он разрыдался. – Что я буду без нее делать, Насеф? Она – моя сила, моя опора. Почему Всевышний требует таких жертв?

Насеф его не слушал – он уже искал сестру. Шаг его был решителен, а в голосе звучала ярость. Ученик заковылял следом за ним.

Мерьем была в сознании. Она слабо улыбнулась, но ничего не сказала. Врач весь дрожал, пока Насеф его допрашивал, – Бич Господень отличался взрывным характером и пользовался дурной репутацией. Присев, Эль-Мюрид взял жену за руку. В глазах его заблестели слезы.

– Все не так плохо, – сказал Насеф. – Я видел многих, выживших и после худшего. – Он похлопал сестру по плечу, и та вздрогнула. От обезболивающих Эсмата она отказалась. – К тому времени, когда девочке придет пора получить имя, ты будешь уже на ногах, сестренка. – Он крепко сжал плечо Ученика, Эль-Мюрид едва не вскрикнул. – Они за это поплатятся, брат. Обещаю. – Он подозвал Непобедимого. – Найди Хаджа. – Хадж был главным телохранителем Эль-Мюрида. – Я дам ему возможность исправить ошибку. – (Непобедимый уставился на него.) – Ну же, давай, – негромко, но жестко бросил Насеф, и воин умчался. – Мы потеряли множество людей и преследовать врага не сможем, хотя мне и хотелось бы отправиться в погоню за наемниками. Мика, иди в город. К тому времени, когда ты туда доберешься, Храм и Королевский двор должны быть уже очищены.

– А ты?

– Погонюсь за Гаруном и Мегелином Радетиком. Это все, что осталось от семьи валига.

– А король Абуд и принц Ахмед?

– Ахмед убил Абуда, – усмехнулся Насеф. – Он был моим человеком. Как же он расстроился, когда я не позволил ему стать королем!

Ученик чувствовал скрытое за похвальбой Насефа тщеславие. Насеф не был истинно верующим – он служил только себе самому. Он был опасен – и вместе с тем незаменим. На поле боя ему не было равных, за исключением, пожалуй, сэра Тури Хоквинда – капитана наемников, который теперь лишился работодателя.

– Мне пойти с тобой?

– Я хочу сделать все сам. – Он снова зловеще усмехнулся.

Эль-Мюрид попытался возразить – ему не хотелось оставаться одному, если Мерьем умрет. Во время разговора появились его сын и дочь. У Сиди был скучающий вид, взгляд же девочки пылал от ярости. Она очень походила на своего дядю, но в ней было и нечто большее – сочувствие, полностью незнакомое Насефу. Насеф не признавал никаких ограничений или чувств, не присущих ему самому. Она молча взяла отца за руку, и на мгновение он почувствовал облегчение, словно Эсмат дал ему снадобье.

Он вдруг понял, что сегодня обезболивающие Эсмата ему не понадобятся, хотя волнение и тревога обычно лишь усиливали боль в старых ранах и от проклятия звереныша Гаруна. Валиг не довольствовался тем, что на десятилетие загнал их движение в бутылочное горлышко Себиль-эль-Селиба, – он еще и обучал своих щенков колдовству. Королевство следовало освободить от подобной ереси! И этого недолго осталось ждать – сегодня начнутся последние родовые схватки Царства Мира.

Эль-Мюрид посмотрел на отважно державшуюся Мерьем, подумав, не слишком ли велика цена рая.

– Насеф?

Но Насеф уже отправился в погоню за щенком валига, возглавив большую часть телохранителей. Сегодня ночью мальчишка стал последним претендентом из рода Квесани на Павлиний трон Хаммад-аль-Накира. Без него роялистские лакеи зла остались бы без объединяющей идеи.

В сердце Ученика гноилась мрачная, злобная и мстительная рана, хотя душой его послания к избранным всегда были любовь и прощение. В ночи слышался стихающий топот копыт всадников.

– Удачи, – прошептал Эль-Мюрид, хотя подозревал, что Насефом движет не одна лишь месть.

Девочка сжала его руку и прижалась лбом к груди:

– С мамой ведь все будет хорошо, да?

– Конечно, милая. Конечно.

Он послал в ночь безмолвную молитву.

2

Беглецы

Пустыня пылала, словно адская кузница, на которую солнце обрушивало раскаленный молот. Бесплодная земля яростно сопротивлялась, отражая жар и превращая его в мерцающие призраки древних океанов. На севере высились угольно-синие острова – горы Капенрунг, образовывавшие далекий берег реальности. На протяжении многих миль путников преследовали миражи и песчаные дьяволы-ифриты. Ветра почти не было, и не слышалось ни звука, кроме тех, что издавали животные и пятеро юношей, которые, спотыкаясь, шли в сторону гор. Не ощущалось и никаких иных запахов, кроме их собственных. Единственное, что они чувствовали, – жару и тупую изматывающую усталость.

Гарун заметил тень от каменного уступа, торчавшего из голой земли цвета охры и скопления плоских камней, словно корма гигантского корабля, медленно скользившего в готовую поглотить его волну. Подножие его огибало высохшее русло. Вдали, словно трубы сожженного и разграбленного города, виднелись четыре оранжево-красных каменных шпиля с темно-зелеными пятнами у подножия. Последние свидетельствовали о редких дождях.

– Там отдохнем. – Гарун показал на тень.

Его спутники даже не подняли взгляда.

Они двинулись дальше – крохотные фигурки на фоне бескрайней пустыни. Гарун шел первым, трое мальчиков ковыляли следом, а наемник по имени Браги Рагнарсон замыкал шествие, постоянно сражаясь с животными, которым хотелось лечь и умереть.

Где-то позади, подобно кошмарному зверю, по их следу шел Бич Господень.

Они ступили в тень, на еще не обожженную яростным солнцем землю, и тут же рухнули наземь, не обращая внимания на угловатые и острые камни. По прошествии получаса, в течение которых его разум то проваливался в сон, то пробуждался от множества не связанных между собой видений, Гарун поднялся:

– Возможно, там, под песком, есть вода. – (Рагнарсон что-то проворчал. Их спутники, старшему из которых было всего двенадцать, даже не пошевелились.) – Сколько у нас осталось?

– Может, две кварты. В любом случае мало.

– Завтра мы доберемся до гор. Там воды будет полно.

– Вчера ты говорил то же самое. И позавчера. Может, ты ходишь кругами.

Гарун, уроженец пустыни, умел в ней ориентироваться, но все же он боялся, что Браги прав: горы со вчерашнего дня нисколько не приблизились. Здесь, на севере пустыни, были странные края – безжизненные, словно древний череп, и населенные тенями и воспоминаниями давних темных дней. Возможно, некие темные силы сбивали их с пути. Полосу земли вдоль гор Капенрунг избегали даже самые отважные северные племена.

– Та башня, где мы наткнулись на старого чародея…

– Где ты наткнулся на чародея, – поправил Рагнарсон. – Я ничего не видел, кроме, может, призрака.

Вид у юного наемника был отстраненный, и он куда больше ушел в себя, чем того требовали их тяготы.

– Что с тобой? – спросил Гарун.

– Тревожусь за брата.

Гарун издал бледное подобие сдавленного смешка:

– Ему наверняка легче, чем нам. Хоквинд следует знакомым путем, и никто не попытается ему помешать.

– И все же хорошо бы знать, не случилось ли что с Хаакеном. И хорошо бы, если бы он знал, что со мной все в порядке.

Атака на Аль-Ремиш застала Браги вдали от лагеря, вынудив его связать судьбу с Гаруном.

– Сколько тебе лет?

Гарун знал наемника уже несколько месяцев, но не мог вспомнить его возраст. Многое за время их бегства улетучилось из памяти – разум хранил лишь необходимое для выживания. Возможно, что-то всплывет вновь, когда они доберутся до безопасного места.

– Семнадцать. Где-то на месяц старше Хаакена. Он на самом деле не мой брат – отец нашел его в лесу, где его бросили умирать. – Рагнарсон говорил, пытаясь выразить тоску по далекой северной родине.

Гарун, не знавший ничего, кроме пустынь Хаммад-аль-Накира, и не видевший растительности более впечатляющей, чем низкорослые кусты на западных границах Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени, не мог представить всего величия Тролледингии, которое хотел передать Браги.

– И почему же ты ушел?

– Потому же, что и ты. Мой отец не был герцогом, но он выбрал не ту сторону, когда старый король откинул копыта и началась драка за корону. Все погибли, кроме меня и Хаакена. Мы отправились на юг и записались в Гильдию наемников. Ну и сам видишь, где в итоге оказались.

– Угу. – Гарун не сумел сдержать улыбку.

– А тебе?

– Что?

– Сколько лет?

– Восемнадцать.

– Тот старик, который умер… Мегелин Радетик – он для тебя что-то значил?

Гарун вздрогнул – прошедшая неделя нисколько не смягчила боль.

– Он был моим учителем, с четырех лет. Для меня он стал в большей степени отцом, чем настоящий отец.

– Прости.

– Вряд ли он смог бы выжить, даже если бы не рана.

– Каково это – быть королем?

– Словно дурная шутка. Похоже, судьба надо мной насмехается. Мне, королю самой большой страны в этих краях, неподвластно даже то, что я вижу. Все, что я могу, – бежать прочь.

– Что ж, ваше величество, давай взглянем, есть ли там вода. – Поднявшись, Браги взял из навьюченной на верблюда сумки короткий широкий нож. Верблюды пока еще как-то держались. Гарун тоже снял с пояса нож, и они направились к песчаной полосе. – Надеюсь, ты знаешь, что мы ищем, – сказал Браги. – Мне известно лишь то, что я узнал от ваших воинов в Эль-Асваде.

– Если там есть вода, я ее найду. – В то время как Мегелин Радетик учил его геометрии, астрономии, ботанике и языкам, мастера куда более темных наук из Джебала обучали искусству шагуна, солдата-чародея. – Помолчи.

Гарун прикрыл глаза от яркого пустынного солнца, позволив себе впасть в легкий транс, и отправил свои чувства шагуна в странствие по сухому песку. Дальше, дальше, десять ярдов, пятьдесят… Есть! Под тенистым участком, который редко посещало солнце, в том месте, где высохшее русло уходило под каменный навес… Влага.

Гарун вздрогнул, почувствовав, как его на мгновение обдало холодом:

– Идем.

Они разрыли песок ножами, выгребая его руками, и на глубине двух футов обнаружили влагу. Они углубились в мокрый песок еще на фут, пока не наткнулись на камень, а потом наблюдали, как образуется небольшая лужица. Гарун окунул в нее палец и попробовал. Браги последовал его примеру:

– Слишком уж много мути.

Гарун кивнул:

– Не пей много. Пусть напьются лошади. Приводи одну за другой.

Дело шло медленно, но их это не особо беспокоило. Напротив – появился лишний повод подольше оставаться на одном месте в тени, вместо того чтобы страдать под испепеляющими лучами солнца.

После того как напились лошади, Браги привел верблюдов.

– Те парнишки едва шевелятся, – сказал он. – Совсем обессилели.

– Угу. Если нам удастся дотащить их до гор…

– Кто они такие?

Гарун пожал плечами:

– Их отцы были придворными Абуда.

– Не глупо ли? Спасать задницы тем, кого мы даже не знаем?

– Мегелин сказал бы, что это часть человеческой сущности.

Со стороны сбившихся в кучу мальчиков донесся крик. Старший показывал рукой вдаль, где вдоль красноватого склона скользнуло облако пыли.

– Бич Господень, – сказал Гарун. – Пора двигаться дальше.

Рагнарсон поднял мальчиков и собрал животных. Гарун забросал песком выкопанную яму, жалея, что не может ее отравить.

– Посмотрим, удастся ли сегодня добраться до старых гор, – усмехнулся Браги.

Гарун хмуро взглянул на него. Наемник отличался переменчивым настроением и порой мог веселиться в самую неподходящую минуту.

Горы оказались ничем не лучше пустыни. Единственными тропами были те, что протоптали звери. Путники теряли животных одного за другим. Иногда, пытаясь сохранить животных и из-за невероятной усталости, они проделывали за день всего четыре мили. Бесконечные дни, посвященные лишь усилиям выжить, складывались в недели.

– Сколько еще? – спросил Браги.

Прошел месяц после Аль-Ремиша и три недели с тех пор, как они последний раз видели преследователей.

– Не знаю, – покачал головой Гарун. – Извини. Мне лишь известно, что по другую сторону, – Тамериция и Кавелин.

Теперь они разговаривали редко. Бывали минуты, когда Гарун ненавидел спутников, но он отвечал за них и не мог сдаться, пока они живы.

Изматывающая усталость. Измученные судорогами мышцы. Дизентерия от чужой воды и плохой еды. Каждый шаг требовал невероятных усилий. Каждая миля превращалась в одиссею. Постоянный голод. Бесчисленные синяки и ссадины от падений. Время не имело конца и начала, прошлого или будущего – лишь бесконечное настоящее, в котором требовалось совершить очередной шаг. Гарун уже с трудом понимал, куда и зачем он идет. Мальчики уже давно об этом позабыли – их существование сводилось к тому, чтобы оставаться с ним.

Лучше всего переносил тяготы Браги. Он избежал мучений и позора дизентерии: выросший в диких предгорьях Тролледингии, он отличался куда большей выносливостью, если не большей силой воли. По мере того как Гарун слабел, главенство постепенно переходило к Браги, взявшему на себя еще больше физической работы.

– Надо бы остановиться и отдохнуть, – бормотал Гарун. – Надо бы где-нибудь прилечь и набраться сил.

Но Насеф снова вернулся, явившись словно природная стихия, столь же измученный, как и его добыча, но полный неумолимой решимости продолжать охоту. Почему Насеф так его ненавидел?

Заржала лошадь. Гарун обернулся, услышав крик Браги.

Потеряв опору, лошадь лягнула старшего мальчика, и оба рухнули с крутого, словно утес, склона. Мальчик лишь слабо вскрикнул, даже не пытаясь возражать против избавления от мук.

Гарун не смог найти сострадания в душе, – собственно, он ощутил неприятное удовлетворение. Одной бесполезной ношей меньше.

– Если мы и дальше будем тащить с собой животных, они нас погубят, – сказал Браги. – Так или иначе.

Гарун уставился на склон. Может, все же поискать мальчика? Как там, дьявол побери, его звали? Он не помнил.

– Тогда брось их, – пожав плечами, он зашагал дальше.

День тянулся за днем, ночи громоздились друг на друга. Путники все дальше углублялись в горы Капенрунг. Гарун не знал, когда они преодолели вершину, поскольку все вокруг выглядело одинаковым. Он уже не верил, что горы когда-нибудь закончатся. Карты лгали, и горы тянулись до края мира.

Однажды утром, проснувшись в полном унынии, он заявил:

– Сегодня я никуда не пойду. – Воля его была полностью сломлена. Браги удивленно поднял бровь и ткнул пальцем в сторону пустыни. – Они сдались. Наверняка. Иначе нас бы уже схватили.

Гарун огляделся. Странная, чужая земля, нисколько не похожая на Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени. Те горы были сухими и безжизненными, с округлыми вершинами. Эти же – намного выше, иззубренные и поросшие столь высокими деревьями, каких он даже не мог себе представить. В воздухе чувствовалась прохлада. В каждой тени таился снег, который он до этого видел лишь издалека. Пахло хвоей. Это была чужая территория, и он затосковал по дому.

Браги, однако, оживился. Казалось, он почувствовал себя как дома впервые с тех пор, как Гарун его встретил.

– Похоже на страну, откуда ты родом?

– Немного.

– Ты почти не рассказывал про свой народ. Почему?

– Особо нечего рассказывать. – Браги внимательно огляделся. – Если мы не собираемся идти дальше, нужно найти место, откуда можно наблюдать за тропой, не попадаясь никому на глаза.

– Разведай. А я пока умоюсь.

– Ладно.

Северянин исчез на четверть часа.

– Нашел. Сухое дерево чуть подальше. За ним мох и папоротники. Можно залечь в тени и все видеть. – Он показал направление. – Иди мимо тех камней, потом заберись на них сзади. Постарайся не оставлять следов. Я пойду последним.

Гарун провел подопечных в указанное место. Несколько мгновений спустя к ним присоединился Браги, осторожно опустившись на землю.

– Жаль, что у меня нет лука. Наблюдай за тропой. Думаешь, они и правда сдались? С чего бы, если они были готовы погибнуть в пустыне?

– Может, так и случилось.

– Думаешь?

– Нет. Только не Насеф. Со мной никогда не случается ничего хорошего. А это было бы лучшее из всего… – На глазах его выступили слезы, но он тут же их смахнул. Погибла вся его семья, умер Мегелин, но он не имел права предаваться отчаянию. – Расскажи про свой народ.

– Я уже все сказал.

– Расскажи.

Браги понял, что должен сказать.

– Мой отец был главой поместья, которое называлось Драукенбринг. Наша семья и несколько других собирались каждое лето и отправлялись на разбой… – (Гарун мало что понимал из рассказа юноши, но хватало и того, что он просто говорил.) – …Когда старый король умер, мой отец и тан оказались по разные стороны. Когда мы вступили в Гильдию, Хаакен нашел то, чего хотел.

– А ты нет? У тебя уже было свое отделение.

– Нет. Не знаю, чего мне хочется, но точно не этого. Может, всего лишь вернуться домой.

На глазах Гаруна снова выступили слезы, и он ударил кулаком по папоротнику. Ни о какой тоске по дому не могло быть и речи! Слишком поздно давать волю чувствам. Он перевел разговор на города, где бывал Браги. Мегелин Радетик был родом из Хеллин-Даймиеля.

На дне каньона уже сгущались тени.

– Не похоже, что сегодня нам стоит ждать гостей, – сказал Рагнарсон. – Пойду поставлю силки. Тебе ведь можно есть мясо белки?

Гарун слабо улыбнулся. Их запреты в еде приводили Браги в полное замешательство.

– Да.

– Аллилуйя. Почему бы тебе не поискать место для лагеря?

Не обращая внимания на его сарказм, Гарун оперся на упавшее дерево и поднялся. Перемены в жизни порой бывали удивительны – король вынужден был обслуживать себя сам, чего ему не приходилось делать, даже будучи четвертым сыном валига.

– Впереди люди, – сказал Браги. Гарун вопросительно поднял бровь. – Не чувствуешь запах дыма?

– Нет. Но я тебе верю.

Браги дважды обходил стороной горные деревушки, не доверяя местным жителям, но само их присутствие внушало оптимизм. Вряд ли до цивилизации оставалось далеко.

– Пойду разведаю.

– Ладно.

Они были совсем близко – но к чему? Решив, что Бич Господень окончательно сдался, они уже не столь спешили, но Гарун все равно чувствовал себя слишком усталым и подавленным, чтобы строить планы на будущее.

Убежать от Насефа. Перебраться через горы. Первое свершилось, а второе близилось к завершению. Смутно, словно в тумане: превратить идеалы роялистов в оружие, которое уничтожит Ученика и его бандитов-командиров. Но подробностей он не придумал, и никакого плана у него не имелось. У него возникло искушение последовать за Рагнарсоном, когда тот возвратится к собратьям-наемникам.

Браги наверняка чувствовал, что бегство подходит к концу. Он постоянно говорил о том, как вернется в отряд, к брату, или, по крайней мере, в штаб-квартиру Гильдии в Высоком Утесе, где наверняка знают, что случилось с отрядами Хоквинда.

Гаруну хотелось быть королем еще меньше, чем Браги – солдатом. Может, в самом деле стать наемником? Вести жизнь, очерченную четкими правилами, и знать свое место?

– Глупо, – прошептал он.

Судьба предназначила ему определенную роль, и он не мог отвергнуть ее лишь потому, что та ему не нравилась.

Вернулся Рагнарсон.

– Там около двадцати ваших. Такие же потрепанные, как и мы. Не смог понять, дружественно они настроены или нет. Сходи лучше сам взгляни.

– Угу.

Вряд ли это были враги: у сторонников Эль-Мюрида не было причин пересекать горы. Он двинулся вперед, прислушиваясь.

Это были роялисты. И они, так же как Гарун с Рагнарсоном, не имели понятия, где находятся. Но они знали, что неподалеку – лагеря беженцев, которые финансировали валиг Эль-Асвада и его друзья по предложению Мегелина Радетика, когда стало ясно, что Ученик представляет серьезную угрозу.

– Это друзья, – вернувшись, сообщил Браги Гарун. – Нам стоит объединить силы. – (Северянин с сомнением посмотрел на него.) – Нам больше не придется беспокоиться из-за местных.

– Возможно. Но после того, что мне пришлось пережить, я никому больше не доверяю.

– Я с ними поговорю.

– Но…

– Я пошел.

– Эй, – сказал Гарун. – Это же командир моего отца. Белул! Эй! – Он помахал мужчине с топором.

Они провели в лагере уже полчаса. Двое мальчиков свалились без чувств, и о них тут же забыли. Гарун бесцельно бродил вокруг, не в силах поверить, что все-таки добрался, и пытаясь найти кого-то знакомого. Рагнарсон следовал за ним, бдительно приглядываясь к каждому.

Человек по имени Белул отложил топор и уставился на Гаруна. Лицо его расцвело.

– Слава Всевышнему!

Гарун бросился к нему в объятия:

– Я думал, все погибли.

– Почти. Я боялся, что и ты погиб. Но я верил в учителя и оказался прав – ты здесь.

– Мегелин так и не добрался, – помрачнев, сказал Гарун. – Он умер от ран. Помнишь Браги Рагнарсона? Солдата Хоквинда? Который спас мне жизнь на соленом озере, а потом во время осады Эль-Асвада? Так вот, в Аль-Ремише он опять меня спас. Он отстал от своих. – Гарун никак не мог остановиться. – Браги, это Белул. Он служил в гарнизоне Себиль-эль-Селиба, когда их атаковал Эль-Мюрид несколько лет назад.

– Я помню, что видел его в Эль-Асваде.

– Он единственный, кто остался тогда жив. Он вступил в войско моего отца и стал лучшим его командиром.

– Как мне добраться отсюда до Высокого Утеса? – спросил Браги. – Немного отдохну и…

Но его никто не слышал.

– Все сюда! Все сюда! – крикнул Белул. – Король! Слава королю!

– Прошу тебя, не надо, – умоляюще проговорил Гарун. – Мы заблудились в горах, и я думал, никогда не доберемся.

Белул продолжал кричать. Вокруг собирались люди, но без особого энтузиазма. Усталое лицо каждого омрачала печать страха и отчаяния.

– Кто еще смог добраться, Белул?

– Слишком рано что-то говорить. Я сам тут недолго. Где учитель?

Гарун нахмурился – тот, похоже, его не слушал.

– Он не дожил. Все погибли, кроме пары ребятишек. Нас преследовал сам Бич Господень. Нам потребовался месяц, чтобы от него оторваться.

– Жаль. Совет старика нам бы пригодился.

– Знаю. Не слишком равноценный обмен – Мегелин на корону. Он спас меня ради того, чтобы я стал королем. Но королем чего? Не так уж и многого. Я самый бедный из всех когда-либо живших монархов.

– Вовсе нет. Скажите ему, – обратился Белул к беженцам.

Некоторые кивнули. Некоторые покачали головой. Все зависело от того, с кем они соглашались.

– Сторонники твоего отца основали десятки лагерей, господин. У тебя будет народ и армия.

– Армия? Ты не устал сражаться, Белул?

– Эль-Мюрид все еще жив. – Для Белула этого было вполне достаточно. Пока жил Эль-Мюрид, Себиль-эль-Селиб и его семья оставались неотомщенными. Он воевал уже двенадцать лет и собирался продолжать, пока жив Ученик. – Я сообщу в другие лагеря. Посмотрим, что будет в нашем распоряжении, прежде чем строить планы.

– Если пошлешь гонцов на запад, – сказал Браги, – позволь мне отправиться с ними. Хорошо?

Никто не ответил. Он раздраженно сплюнул.

– Сейчас я вполне рад тому, что я здесь, – сказал Гарун. – Я крайне устал, Белул. Найди мне место, где поспать.

Он спал и бездельничал три дня, а потом, с трудом переставляя ноги, выбрался из хижины и окинул взглядом свои новые владения. Лагерь разбили вокруг горной вершины в северной части Капенрунга. Сколько тут росло деревьев! Гарун никак не мог к ним привыкнуть. Глядя через прорубленные просеки, он видел бескрайние лесные массивы, которые повергали его в такое же смятение, как Рагнарсона – пустыня.

Наемник не попадался на глаза. Что с ним случилось?

– Сегодня прибыли сорок три человека, господин. Горы кишат беженцами, – сообщил Белул.

– Мы сможем обо всех позаботиться?

– Друг учителя знал, что делал. Он подготовил необходимые инструменты и полные склады.

– Но даже при всем этом часть придется отправить куда-то еще. Это всего лишь привал, а не конец пути. – Гарун взглянул на вершину, где Белул возводил складские помещения и ограду. – Где мой друг?

– Ушел с гонцом на запад. Весьма целеустремленный парень. Хотел вернуться к своим.

На мгновение Гарун почувствовал себя полностью опустошенным. За время их бегства они с Браги успели сблизиться, и он понял, что рослого северянина будет ему не хватать.

– Я трижды обязан ему жизнью, Белул. И я бессилен сделать что-либо в ответ.

– Я позволил ему взять коня, господин.

Гарун нахмурился – не столь уж великая награда. Затем он показал на укрепления:

– Зачем все это?

– Нам потребуются базы, когда начнем наносить удары по Хаммад-аль-Накиру. До Аль-Ремиша не так уж далеко.

– Если знать путь.

– Верно, – улыбнулся Белул.

Гарун посмотрел на деревья, на извивающуюся у подножия горы реку. Трудно было поверить, что его родина почти рядом.

– Здесь так мирно, Белул.

– Это ненадолго, господин.

– Знаю. От мира не отгородиться.

3

Толстый мальчишка

Толстый мальчишка обливался потом. Сидя в пыли, он осыпал беззвучными ругательствами своего хозяина. В это время года следовало быть на севере, а не в жаркой дождливой дельте реки Роэ. Некремнос нисколько не радовал весной, Троес месяц назад был еще хуже. Аргон летом превращался в ад. Старик, несомненно, сошел с ума.

Приоткрыв темный глаз, он склонил набок смуглое, похожее на луну лицо, внимательно разглядывая хозяина. Старик дремал. Рука толстяка метнулась к потрепанному кожаному мешку, выхватив похожую на камень булку.

Хозяин ударил тростью о землю, поднимая пыль:

– Неблагодарная тварь! Проклятый воришка! Красть у старика…

Да, лучшие годы старика остались позади. Когда-то добыть еду было куда сложнее. Лишь год назад для этого требовалось полное сосредоточение.

Старик попытался встать, но ноги его не слушались. Он опрокинулся назад, размахивая тростью:

– Я слышал! Ты смеялся! Ты пожалеешь об этом дне…

Прохожие не обращали на них внимания. И это тоже было дурным предзнаменованием – когда-то хозяин с легкостью подчинял их своей воле, трюками и шуточками выманивая деньги даже у самых сообразительных.

– Откинь вуаль, взгляни глазами времени, проникни сквозь туман, открой двери судьбы… – нараспев проговорил старик. Он попытался проделать фокус с черной тканью и хрустальным шаром, но у него ничего не вышло.

Толстый мальчишка покачал головой. Глупец. Он не мог признать, что ему уже пришел конец.

Толстяк ненавидел старика. Он путешествовал с бродячим шарлатаном всю свою жизнь и ни разу не слышал от него доброго слова. Старик постоянно изобретал для мальчишки все новые мучения и даже не позволил ему носить хоть какое-то имя. Однако толстяк не сбежал – до недавнего времени сама мысль о подобном казалась ему чуждой.

Иногда, когда старику удавалось заработать денег, он накачивался чудовищным количеством вина, а потом бормотал, будто когда-то был придворным шутом у некоего крупного вельможи. Отчего-то всегда оказывалось, что во всех их нынешних бедах виноват юный толстяк. И теперь он за это расплачивался, независимо от того, был ли на самом деле виновен или нет.

Старик сумел внушить спутнику глубокое чувство вины, считая, что это обезопасит ему жизнь на склоне лет.

Толстый мальчишка с лицом цвета уличной грязи потел, отгонял мух и боролся с искушением. Он знал, что вполне сможет выжить самостоятельно, – опыта ему хватало.

Иногда, когда хозяин дремал, он выступал с фокусами сам. Будучи превосходным чревовещателем, он говорил от имени реквизитов старика, обычно обезьяньего черепа или чучела совы. Иногда он использовал тощего шелудивого осла, таскавшего их пожитки. Порой, осмелев, он вкладывал слова в уста самого хозяина.

Однажды он попался, и старик избил его до полусмерти.

У старика была куча имен, менявшихся в зависимости от того, кто, как ему казалось, его преследовал. Самыми любимыми были Фейгер и Саджак. Мальчик не сомневался, что оба – фальшивые.

Он упрямо искал тайну истинного имени старика, – возможно, оно могло стать ключом к его собственной личности. Именно желание узнать правду о себе стало главной причиной, по которой он никак не пытался улучшить свое положение.

Толстяк точно знал, что не приходится родственником Саджаку. Старик был высок, худ и бледнолиц, с выцветшими серыми глазами и светлыми волосами – типичный уроженец Запада. Однако самые ранние воспоминания мальчика были связаны с Дальним Востоком: Матаянгой, Эскалоном, сказочными городами Джанин, Немик, Шустал-Ватка и Татариан. Они даже проникли за дикие Сегастурские горы, где с высоких утесов смотрели на погруженные в тень пределы Империи Ужаса – монастыри Теон-Синг.

Даже тогда он задумывался о том, почему они с Саджаком вместе и что заставляет того идти все дальше и дальше.

Саджак, похоже, снова заснул. Мальчик почувствовал, как голод когтями раздирает его внутренности. Он не помнил, когда не бывал голоден.

Рука его метнулась к мешку, но тот оказался пуст.

Старик оставил это без ответа. На этот раз он действительно спал.

Пришла пора пополнить опустевшие запасы. Заработать деньги честным путем было нелегко даже в лучшие времена…

Он бродил среди людей, стараясь казаться неуклюжим и медлительным. И хотя ему не хватало проворства, он был достаточно ловок – и дерзок. Он столь искусно забрал кошелек у капитана гвардии, что тот ничего не заметил, пока не зашел в раскаленную от жары таверну и не попросил вина.

К тому времени толстяк был уже в трех кварталах оттуда, покупая выпечку. Но у него имелся один недостаток – слишком запоминающаяся внешность.

Капитан гвардии, однако, совершил тактическую ошибку: он начал орать, что накажет преступника, еще до того, как его поймал. Толстяк взвизгнул и бросился прочь, зная, что его могут отдать в рабство, а то и изувечить или обезглавить. Ему удалось сбежать и вернуться к Саджаку, прежде чем тот проснулся.

Сердце его колотилось еще долго после того, как он отдышался. То был третий раз за неделю, когда он оказался в смертельной опасности. Судьба ему не благоволила. Вскоре люди начнут высматривать смуглого толстого мальчишку с ловкими руками. Пора было двигаться дальше.

Но старик никуда двигаться не собирался. На этот раз он намеревался пустить тут корни. Нужно было что-то делать.

Внезапно Саджак проснулся.

– Что ты на этот раз задумал? – бросил он. – Опять своровать у меня еду? – Он схватил трость и ткнул ею в мешок. – А?

Мешок был полон.

Толстяк улыбнулся. Он всегда покупал черствые булки, поскольку у старика были плохие зубы.

– Наверняка украл! – Саджак, пошатываясь, поднялся. – Я тебя проучу, маленький слизняк…

Толстяк, у которого не было сил бежать, жалобно заскулил. Старик начал лупить его тростью.

Нужно было что-то делать.

– Хозяин, – прохныкал он, когда его мучитель наконец устал, – какой-то человек хотел тебя видеть час назад.

Время пришло.

– Какой еще человек? Я никого не видел.

– Он приходил, пока хозяин медитировал. Какой-то большой человек из города. Предлагал тридцать оболов за гарантированное гадание на цыплячьих потрохах, чтобы выбрать между ухажерами дочери. Один бедный, другой богатый. Он предпочитает богатого, девушка любит бедного. Чтобы утаить все от дочери, он сказал прийти в полночь. Я сказал ему, что у хозяина есть средство, чтобы превозмочь любовь, и оно доступно еще за двадцать оболов сверху.

– Лжец! – Впрочем, трость на этот раз опустилась без особой силы. – Двадцать и тридцать? В полночь?

На эти деньги можно было купить множество вина и полностью забыться.

– Чистая правда, хозяин.

– Где?

– На Большой улице. У Передней дороги, возле Фадема. Он оставит ворота открытыми.

– Пятьдесят оболов? – Саджак зловеще усмехнулся. – Дай мне мои снадобья. Смешаю ему что-нибудь, от чего у лягушки волосы вырастут.

Толстяк обычно засыпал и в куда худших условиях. Но он глаз не сомкнул, дожидаясь полуночи.

Дождь начался, как всегда, через час после захода солнца. Старик кутался в плащ, толстяк – в свои лохмотья. Пришло время сознаться во лжи – или действовать дальше.

Он решил действовать дальше. Усадив хозяина верхом на шелудивого осла, он повел животное по безмолвным улицам, вверх и вниз по склонам холмов, то и дело сворачивая, чтобы запутать дорогу. Ни грабители, ни стражники их не беспокоили.

Они прошли мимо замка Фадем, где располагалось правительство Фадемы, и все так же никто не обратил на них внимания. Наконец они оказались в том месте, которое выбрал толстяк.

Аргон располагался на треугольном острове, соединенном с другими островами дельты плавучими мостами. Вершина треугольника указывала вверх по течению, где невидимые потоки были быстрее всего. Именно там древние инженеры построили самые высокие стены, подножие которых скрывалось в реке. В ста футах ниже по течению и в четверти мили к югу находился понтон, связывавший Аргон с пригородами на соседнем острове. Дальше, погруженные во тьму, простирались плодородные рисовые острова, основа богатства Аргона.

Толстяка все это не интересовало – экономика для него ничего не значила.

– Отсюда придется идти пешком, – сказал он. – Господин сказал – животное может испортить его сад.

Старик недовольно проворчал, но позволил мальчику помочь ему сойти с осла.

– Сюда. – Он взял Саджака за руку.

– Проклятье! – рявкнул старик минуту спустя, поднимаясь из дождевой лужи глубиной почти в четыре дюйма. – Уже во второй раз! – Он ударил мальчишку тростью. – Ты специально это подстроил! – Еще удар. – В следующий раз иди в обход.

– Мои искренние извинения, хозяин. Обещаю, что буду осторожнее. – Губы парнишки изогнулись в ухмылке. – Горе мне! Опять лужа на дороге!

– Иди в обход.

– Не получится – там по сторонам клумбы. Господин рассердится. – Он помедлил. – Хотя… она всего в четыре фута шириной. Я перепрыгну и поймаю хозяина, когда он прыгнет следом. – Он осторожно подвел старика ближе и преувеличенно громко крякнул, а затем услышал собственный голос: – Ха! Все просто, хозяин. Только прыгай дальше для надежности. – (Выругавшись, старик взмахнул тростью.) – Ну давай же, хозяин, пожалуйста. Господин рассердится, если предсказатели опоздают. Прыгай. Я поймаю.

У толстяка отчаянно колотилось сердце, кровь стучала в ушах. Казалось, старик тоже слышит этот оглушительный, словно топот марширующей пехоты, шум…

Выругавшись в последний раз, Саджак присел и прыгнул.

Закричал он, лишь когда пролетел полпути до реки.

Напряжение спало. Толстяк вскинул руки и пустился в пляс.

– Эй! Что там происходит?

По ведшим к крепостной стене ступеням спешил ночной стражник. Толстяк бросился к ослу, но животное не собиралось двигаться с места. Нужно было выкручиваться.

Стражник увидел перед собой рыдающего в три ручья парнишку.

– Горе мне! – плакал тот. – Какой же я глупец!

– Что случилось, сынок?

Толстяк продолжал рыдать – это у него получалось лучше всего.

– Мой дедушка, единственная родная душа, только что прыгнул со стены. Я идиот. Поверил, будто он хочет в последний раз взглянуть ночью на реку. – Он сделал вид, будто пытается взять себя в руки. – Единственный мой родственник. Он был смертельно болен, и у нас кончились деньги на опиум. Дурак, я дурак… мне следовало сообразить…

– Ну-ну, сынок. Все будет хорошо. Может, оно и к лучшему, а? Если он так страдал?

Стражник много лет патрулировал этот участок и видел самых разных людей, бросавшихся со стены: обманутых любовников, обесчещенных мужей, тех, у кого была нечиста совесть, и прочих. Большинство сводили счеты с жизнью днем, желая продемонстрировать хоть кому-то свою ненависть к миру. Но человеку, больному раком, незачем было злиться на весь мир – разве что на его богов, а эти маленькие извращенцы ночью видели не хуже, чем днем. Никаких подозрений у стражника не возникло.

– Идем в казармы. Устроим тебя на ночь, а утром решим, что с тобой делать.

Толстый мальчишка не мог остановиться. Он протестовал, рыдал, даже сделал вид, будто хочет броситься следом за покойным родственником. Стражник, решив, что стоит дать убежище ради безопасности мальчишки, потащил его в казармы городской стражи. Если бы парень не с таким энтузиазмом изображал отчаяние, он вполне мог бы пойти восвояси, и стражник вряд ли бы возражал – на своем веку он наверняка повидал немало мальчишек-беспризорников.

Тот же стражник разбудил мальчика после первой в его жизни ночи, проведенной в настоящей постели:

– Доброе утро, парень. Пора увидеться с капитаном.

У толстяка возникло дурное предчувствие. Сколько тут могло быть капитанов стражи? Вряд ли много, а встречаться с тем самым у него не было ни малейшего желания.

– Я есть хочу. Умираю от голода.

– Думаю, что-нибудь сумеем устроить. – Стражник бросил на него оценивающий взгляд.

Мальчик решил, что стоит показать побольше горя, и тут же разрыдался, словно вдруг поняв, что вовсе не пробудился после дурного сна.

Стражника, похоже, это вполне удовлетворило.

Толстяк наелся до отвала в столовой и, пока никто не замечал, набил карманы едой. А потом, когда больше тянуть стало некуда, последовал за стражником к капитану.

Ему велели подождать за дверью, пока патрульный докладывал офицеру. Мальчик узнал голос капитана – его предчувствие оправдалось.

Его едва не поймали в конюшне – осел не желал отходить от столь богатой кормушки. Но толстяк все же сдвинул животное с места, успев избежать встречи с капитаном.

Он решил покинуть Аргон насовсем. Капитан наверняка сообразил бы, что к чему, и объявил общий розыск. Саджак учил его, что самый лучший способ избежать стражи – оказаться подальше от города.

Сумел бы он обманом пробраться мимо стражников на понтонном мосту? Они могли не позволить мальчишке уйти из города одному. Но он был опытным лжецом, и у него все получилось.

Мальчишка-беглец из Аргона пополнил ряды тех, кто вроде бы нигде не работал, но при этом как-то выживал. Ему помогали сомнительные умения, которым он научился у Саджака и прочих ему подобных, которых встречал во время странствий.

В течение нескольких лет он бродил по той же дороге, по которой путешествовал с Саджаком, – от Троеса через Некремнос до Аргона и обратно, останавливаясь в попутных селениях. Одним летом он отправился в Матаянгу и Эскалон, а еще одним – к западному побережью моря Котсум, к нависающим утесам Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени. Но этот путь показался ему не слишком многообещающим – слишком уж дикими и неуравновешенными были жители внушающих ужас гор. Они делали из человеческой кожи пергамент, на котором писали колдовские книги.

Он научился еще нескольким языкам, хотя и не особо хорошо, – он нигде не задерживался достаточно долго, чтобы набраться опыта, а может, ему было все равно. И еще он нахватался дурных привычек – деньги утекали сквозь пальцы, словно песок. Девушки, вино…

Но пагубнее всего для него оказались азартные игры. Он не мог удержаться от того, чтобы не сыграть, и залез в долги. Перечень мест, которые ему приходилось избегать, вырос настолько, что их сложно стало запомнить. И он продолжал воровать, совершая тем самым двойной грех и наживая врагов по обе стороны закона.

Судьба настигла его в Некремносе, где по утрам и вечерам он расхваливал свои чародейские услуги.

– Хэй! Великая госпожа! Перед очами женщины, славящейся своей красотой и умом, сидит ученик знаменитого гроссмейстера Иштвана из Матаянги, который по приказу учителя отправился далеко на запад в поисках знаний великих мыслителей из-за гор М’ханд. Да, я молод, но обучен всем тайнам женской красоты. И еще я великий прорицатель. Могу показать, как завоевать любовь, или сказать, любит ли тебя уже мужчина. У меня имеются редкие и тайные зелья красоты, приготовленные лишь для жен наставника Эскалона, известных на всем Востоке своей девичьей красой, что сохраняется до пятидесяти лет.

С подобным призывом он обращался к любой женщине, проявлявшей хоть какой-то интерес. Он продал множество болотной воды, а также пахучих жидкостей и иных субстанций. Днем он бродил по рынкам, шаря по чужим карманам, а ночью проматывал добычу.

Однажды, когда он предавался своему более невинному ремеслу, его опознала жертва карманной кражи. Толстяк попытался соврать, одновременно собирая пожитки и нагружая осла, но, когда появился стражник, давший понять, что верит обвинителю, он сбежал.

Он так и не стал более ловким и проворным, чем был когда-то в Аргоне, полагаясь на собственную проницательность, которая стала его оружием против всего мира. Но проницательность его подвела – заведение, выбранное для ночлега, оказалось конторой игрока, которого он обманул прошлой осенью.

– Схватить его! – Эти слова стали первыми предвестниками катастрофы.

На него навалились двое громил: один – тощий и в шрамах, другой – жирный и тоже в шрамах. За ними толстяк разглядел человека, который в свое время пообещал, что живьем сдерет с него кожу. Его охватила паника.

Он вытряхнул из рукава нож, которым обычно срезал кошельки, и мгновение спустя у тощего под раскрытым в беззвучном крике ртом появился еще один, из которого хлестала алая жидкость. Толстяка залило горячей соленой кровью, и он лишился съеденного завтрака, пытаясь улизнуть от второго нападавшего, что оказалось куда сложнее, чем заставить старого дурака прыгнуть со стены.

Толстяк бросился на игрока, который уставился на него круглыми глазами. Жирный громила сделал ему подножку. Игрок юркнул в заднюю дверь. Вскочив, толстяк обнаружил, что его противник тоже достал нож.

Собиралась толпа. Пора было сматываться. Противник, однако, не давал ему такой возможности, желая задержать толстяка, пока его работодатель не приведет подкрепление. Сделав вид, будто хочет рвануться в одну сторону, толстяк метнулся в другую и выскочил через заднюю дверь, пока жирный пытался удержаться на ногах.

Ночь превратилась в ад. Он карабкался по крышам и полз по сточным канавам. Его преследовала половина города. Повсюду были стражники. Сотнями появлялись громилы, привлеченные объявленной игроком наградой.

Пора было поискать пастбище позеленее. Но теперь ему был открыт лишь один путь – на запад, куда он якобы давно уже направлялся.

Жизнь пока что ничему его не научила – он намеревался вернуться к своему обычному образу жизни, как только пересечет горы. Но он еще не знал, что даже там его будет преследовать злой рок, который он сам на себя и навлек.

Пока же, стоя в безопасном отдалении на вершине холма, он смеялся и выкрикивал издевательские реплики в сторону Некремноса.

«Я отличный насмешник, – продолжая ухмыляться, подумал он. – Лучший в мире насмешник. Величайший насмешник. Хорошая мысль. С этой минуты, сэр, – он ударил себя в грудь кулаком, – нарекаю тебя Насмешником».

То было самое близкое подобие имени, которое ему предстояло носить до конца своих дней.

Он путешествовал на юг по укромным тропам, пока не добрался до селения в окрестностях Троеса, где выпросил себе работу водоноса при караване, направлявшемся в Воргреберг в Кавелине, в Малых королевствах к западу от гор М’Ханд. Караван пересек обширные безлюдные равнины, обогнул руины Гог-Алана, а затем поднялся в горы, еще более высокие и негостеприимные, чем Насмешник видел на Дальнем Востоке. Тропа извивалась в узком ущелье Савернейк, мимо охранявшей его мрачной крепости Майсак, и спускалась к городу под названием Баксендаль.

Там, развлекшись с девушкой и выпив вина, Насмешник сел играть в кости с местными жителями. Его поймали на мошенничестве, и ему снова пришлось бежать, на этот раз в краю, где он не знал ни единого слова на местном языке.

В Воргреберге он задержался достаточно надолго, чтобы поверхностно освоить несколько западных языков. Он быстро учился, пусть познания его были и не слишком глубоки.

4

Святейшие храмы Мразкима

День за днем Эль-Мюрид сидел у постели Мерьем. Иногда к нему присоединялась дочь или Сиди, молившиеся вместе с ним. Туда же приходили и командиры, когда им требовались те или иные указания. Именно туда пришли к нему генералы Карим и эль-Кадер с радостным известием об ошеломляющей победе над войсками роялистов возле руин Ильказара. Исход этого сражения значил намного больше, чем захват Аль-Ремиша, сломив хребет сопротивлению роялистов. Хаммад-аль-Накир теперь принадлежал ему.

Он все так же сидел рядом с Мерьем, когда наконец появился измученный, высохший Насеф.

– Щенок Юсифа ускользнул от меня. Но Радетик заплатил свою цену. – (Эль-Мюрид лишь кивнул в ответ.) – Как она, Мика?

– Без перемен. Все так же без сознания. Столько времени спустя… Судьба жестока, Насеф. Она дает одной рукой и отбирает другой.

– Так, скорее, сказал бы я. Тебе бы следовало выразиться: «Господь дает, и Господь забирает».

– Да, наверное. Снова зло вползает в мой разум. Оно никогда не упускает возможности, верно?

– Такова природа Зверя.

– Всевышний уготовил мне тяжкий путь, Насеф. Хотел бы я понять, куда он меня ведет. Мерьем никому не причинила зла, а даже если и так, то заплатила стократ уже тем, что стала женой Ученика. Почему это должно было случиться сейчас, когда победа столь близка? Когда ее дочь вот-вот получит имя? Когда мы наконец можем начать хоть сколько-нибудь нормальную жизнь?

– Она будет отмщена, Мика.

– Отмщена? Кому еще осталось за нее отомстить?

– Сыну Юсифа. Гаруну. Претенденту на трон.

– Он в любом случае умрет. Хариши уже освятили его имя.

– Ладно, тогда кому-нибудь еще. Мика, у нас есть работа. Завтра начинается Дишархун, и ты не можешь сидеть взаперти. Собираются правоверные, которым мы обещали это празднество много лет. Придется на какое-то время забыть о личной боли.

– Само собой, ты прав, – вздохнул Эль-Мюрид. – Я жалел сам себя, просто чуть дольше, чем требовалось. Но ты… ты ужасно выглядишь. Все так плохо?

– Этого не описать словами. Они применили какое-то колдовство. Я единственный, кто остался в живых. И я не помню, что произошло. Я словно потерял там пять дней жизни. Была какая-то башня… – Но он не был в том уверен.

– Всевышний позаботился о тебе. Он понял мои нужды.

– Мне нужно отдохнуть, Мика. У меня не осталось сил. Вряд ли я сумею тебе чем-то помочь в ближайшие несколько дней.

– Отдыхай, сколько понадобится. Ты будешь нужен мне больше, чем когда-либо, если я потеряю Мерьем.

Когда Насеф ушел, Эль-Мюрид снова помолился. На этот раз он просил лишь о том, чтобы его жене было позволено увидеть крещение дочери.

Для нее это слишком многое значило.

То был самый большой, шумный и радостный Дишархун на памяти всех живущих. Из самых дальних краев Хамад-аль-Накира пришли правоверные, чтобы разделить празднование победы со своим Учеником. Некоторые шли столь издалека, что прибыли лишь в Машад, последний Священный день. Именно в этот день Эль-Мюрид должен был объявить о победе и провозгласить Царство Мира. И им посчастливилось оказаться здесь в самую важную дату в истории веры.

Толпа собралась столь огромная, что пришлось возвести специальный помост для выступающих. В сами Храмы разрешалось войти лишь немногим специально приглашенным гостям. Свидетелями же крещения предстояло стать только старейшим последователям Ученика.

Незадолго до полудня Эль-Мюрид прошел со стороны Храмов и поднялся на помост. Сегодня должно было состояться его первое ежегодное обращение к Царству.

– Эль-Мюрид! Эль-Мюрид! – скандировала толпа, топая и ритмично хлопая в ладоши.

Ученик поднял руки, призывая к тишине, и в лучах ослепительного солнца вспыхнул амулет, который дал ему ангел. Толпа заохала и заахала.

Религия менялась помимо желания Эль-Мюрида. Он считал себя всего лишь голосом, учителем, избранным для провозглашения нескольких истин. Но в умах и сердцах последователей он был чем-то намного большим. В отдаленных частях пустыни ему поклонялись как Всевышнему во Плоти, хотя сам он об этом ничего не знал.

В первой его речи в день Машад не говорилось ничего нового. Он провозгласил Царство Мира, повторил религиозные законы, объявил о помиловании бывших врагов и приказал всем трудоспособным мужчинам Хаммад-аль-Накира явиться следующей весной на военные сборы. А также он пообещал, что, если Господу будет угодно, неверные к тому времени будут покараны, а права империи восстановлены.

Те, кто уже бывал раньше в Аль-Ремише на праздновании Священных дней, удивлялись отсутствию иноземных торговцев и послов. Неверные не признавали притязаний Эль-Мюрида на светскую власть.

Спускаясь с помоста, Эль-Мюрид почувствовал слабость. Руку и ногу раздирала боль. Он позвал врача, и Эсмат дал ему желаемое. Со своим господином он больше не спорил.

На крещение пригласили сотню мужчин с любимыми женами. Эль-Мюрид хотел, чтобы церемония стала беспрецедентной. Его дочь должна была приблизиться к Святейшему алтарю в белом одеянии невесты, чтобы получить имя и стать супругой Всевышнего. Тем самым он намеревался объявить о выборе наследника, не подлежащем какому-либо сомнению.

– Она прекрасна, правда? – хрипло проговорила Мерьем, когда девочка приблизилась к алтарю.

– Да.

Его молитвы были услышаны. Мерьем вышла из беспамятства, но ее ноги парализовало. Служанкам пришлось одеть ее и принести сюда на носилках.

Эль-Мюрид вспомнил, как гордо она сидела на белом верблюде. Как отважно, прекрасно и вызывающе она смотрелась во время их первой вылазки в Аль-Ремиш!

Все вокруг словно окуталось туманом. Он взял Мерьем за руку и крепко держал во время всей церемонии. Девочка была уже почти взрослой, и родители мало чем могли помочь. Она вполне справится и сама.

– И каким же именем следует наречь это дитя Господне? – спросил только что назначенный верховный священнослужитель Храма, и Эль-Мюрид еще крепче сжал руку Мерьем.

Лишь она знала ответ, и именно ради этой минуты она жила.

– Ясмид, – ответила Мерьем. Голос ее звучал четко и ясно, словно мелодия колокольчиков. Эль-Мюрид ощутил внезапную надежду. Посмотрев на Насефа, он понял, что и тот чувствует то же самое. – Назови ее Ясмид, дочерью Ученика.

Она сжала его руку в ответ, и он почувствовал переполняющую ее радость.

Здоровье ее, однако, поправилось лишь на несколько минут – она вновь впала в беспамятство еще до того, как закончилась церемония, а под утро отправилась в рай. Смерть ее была столь неизбежна, что Насеф вскоре после захода солнца объявил в Аль-Ремише траур.

Эль-Мюрида настолько измотала постоянная тревога за жену, что ее уход он встретил почти безучастно, даже не смог пролить слез. Всю ту жизненную энергию, что у него еще оставалась, он посвящал Ясмид, Сиди и Насефу.

Случившееся полностью сломило всегда спокойного и выдержанного Насефа. Кроме Мерьем, у него в этом мире не было никого, и утешительные слова: «Теперь она спит в объятиях Всевышнего» – его нисколько не удовлетворяли. Насеф с удвоенной энергией взялся за дело, словно стремясь обрушить на мир все свое горе. Некоторыми ночами он вообще не спал.

Сиди попросту ушел в себя, а Ясмид стала больше похожа на мать в ее возрасте. Она была дерзкой и отважной девочкой, и ей нравилось повергать в замешательство товарищей отца. Она терпеть не могла помпезности, чрезмерного самомнения и тупого упрямства. В спорах же с отцом на тему его учения она достигла такого совершенства, что с легкостью его побеждала. Уже по одной этой причине новое духовенство постепенно смирялось с мыслью, что она станет наследницей отца.

Ясмид проводила немало времени в обществе дяди, корпевшего над картами и тактическими расчетами, и знала о его планах больше, чем кто-либо другой. Ходили полушутливые разговоры, что она унаследует и дело своего дяди.

Волна идеализма достигла наивысшей точки, но не собиралась отступать. Людей искренне волновали цели и чистота нового учения, и до неизбежного, как бывает после любой революции, прихода бюрократии было еще далеко. Ясмид никто не мог бросить вызов до того, как профессиональных революционеров сменят профессиональные администраторы.

Насеф взвалил бремя укрощения Хаммад-аль-Накира на эль-Кадера. Своего близкого друга эль-Надима он объявил сатрапом на восточном побережье и в округе Троес. Сам же он вместе с Каримом сосредоточил внимание на Сахеле, землях, которые Эль-Мюрид был полон решимости вернуть под власть империи. Они месяцами доводили до ума планы, которые Насеф разрабатывал несколько лет.

Порой на их собраниях присутствовал и Эль-Мюрид, иногда в сопровождении сына. У него не осталось ничего, кроме его миссии и семьи. Боль в руке и ноге не отступала, и он не мог больше притворяться, даже перед самим собой, что никак не зависит от снадобий Эсмата.

Хотя Насеф постоянно был на виду, Эль-Мюрида в отношении его разрывали все более неоднозначные чувства. Его шурин был своего рода химерой. Возможно, даже он сам не знал, какова его истинная цель.

Штаб-квартира Насефа заполнялась произведениями искусства. Несколькими годами ранее Бич Господень нанял искусных художников, отправив их в путешествие на Запад. И теперь он пользовался плодами их труда – подробными картами, рисунками и чертежами укреплений, набросками выдающихся жителей Запада с перечислением сильных и слабых сторон их личности, корректируя основной план по мере поступления информации.

– План таков, – сказал он Эль-Мюриду. – Вырываемся из Сахеля, на первый взгляд без какого-либо определенного направления. Затем формируем сильное войско, которое направляется в сторону Хеллин-Даймиеля. Когда они решат, что им ясна наша цель, разворачиваемся и захватываем Симбаллавейн, чтобы обеспечить себе тылы для атаки на север.

– Но Ипопотам…

– Мои шпионы утверждают, что тамошние жители готовы на все, лишь бы доставить нам удовольствие. Они будут сохранять нейтралитет, пока не станет слишком поздно. Захватив Симбаллавейн, мы повернем на Хеллин-Даймиель, но, когда они отступят за стены, снова обойдем их стороной, атаковав Скарлотти. Мы захватим броды и паромы, так что помощь с севера добраться не сможет. Все это время отряды налетчиков будут досаждать Малым королевствам, отвлекая их и не давая угрожать нам с флангов. А после того как внимание всех будет занято мной, эль-Надим пересечет троенскую территорию и атакует Кавелин через ущелье Савернейк. Если он прорвется, мы захватим Малые королевства в клещи, и они сдадутся. Собственно, если все пойдет как надо, все королевства к югу от Скарлотти будут в наших руках до конца лета.

Эль-Мюрид изучил карты:

– Это огромная территория, Насеф.

– Знаю. Риск есть. Все зависит от быстроты наших лошадей и замешательства врагов. Мы не можем сражаться с ними на их условиях – Вади-эль-Куф это доказал. Мы должны заставить их сражаться так, как выгодно нам.

– Ты генерал, Насеф. Тебе незачем передо мной оправдываться.

– До тех пор, пока я побеждаю.

Эль-Мюрид нахмурился, не вполне уверенный, что правильно понял шурина.

В тот же день он позвал к себе Моваффака Хали, старшего офицера Непобедимых, который проводил для него расследование.

– Ну, Моваффак? Приближается время сбора войска. Не стану ли я заложником в руках бандитов?

Хотя Хали и был фанатиком, он старался быть честным и не придумывал ответы в надежде, что именно это хочет услышать господин.

– Ничего угрожающего, повелитель. Они отказались от грабежа собственного народа, и я полагаю, это хороший знак. С глазу на глаз они только рады возможности пограбить неверных. Увы, я не смог проследить судьбу большей части денег, ушедших на запад. Часть, судя по всему, ушла на плату шпионам, часть на покупку оружия, часть остается в банках Хеллин-Даймиеля. И немалая часть исчезла бесследно. В общем – что я могу сказать?

– А как тебе кажется, Моваффак?

– Я в замешательстве, повелитель. Сегодня я склоняюсь к одним выводам, завтра – к другим. Хотя и пытаюсь отбросить личные ощущения.

– Со мной такое бывало десятки раз, Моваффак, – улыбнулся Эль-Мюрид. – И каждый раз все заканчивается одинаково: я позволяю событиям идти своим чередом, поскольку у меня есть столь полезный человек, как Насеф. Я позволяю событиям идти своим чередом и надеюсь, что Насеф в конце концов проявит истинную натуру. Я просто подумал, что независимый наблюдатель может заметить нечто такое, что я упустил.

– Мы не наказываем собственные руки, даже если они подводят нас, что-нибудь уронив. Мне не нравится Бич Господень, и я ему не доверяю. Но ему нет равных. Карим хорош, эль-Кадер хорош, но – они лишь тени по сравнению с ним. Я бы сказал, что Всевышний удачно поступил, сведя вас вместе. Пусть и дальше ему будет угодно, чтобы так и оставалось.

– И все же…

– Тот день, когда он станет помехой, станет последним днем его жизни, повелитель. Серебряный кинжал его найдет.

– Ты меня утешил, Моваффак. Порой я задумываюсь, заслуживаю ли я любви Непобедимых.

Моваффак удивленно взглянул на него:

– Мой повелитель, как иначе ты мог бы ее завоевать?

– Спасибо, Моваффак. Ты меня успокоил, хотя мое замешательство никуда не делось.

Приближался очередной Дишархун. С каждым днем Эль-Мюрид все больше нервничал. Точка невозврата приближалась стремительно, словно падающая звезда. Как только сыновья Хаммад-аль-Накира пересекут Сахель, станет слишком поздно. Великая война будет продолжаться, пока не возродится империя или ее народ не втопчут в пыль.

Воины уже прибывали, когда он спросил Насефа:

– Может, отложим на год? Чтобы у нас больше времени было на подготовку?

– Нет. Не стоит паниковать. Время – наш враг. Запад слаб и сбит с толку. Они не уверены в нашей атаке, но все равно к ней готовятся. Через год они уже будут достаточно организованы.

Эль-Мюрид произнес свою речь в день Машад перед собравшимся войском, численность которого его поразила: перед ним стояли пятьдесят тысяч человек, явившиеся по его приказу. И еще больше уже двигались в сторону Сахеля.

Вряд ли этим летом остался дома хоть один взрослый мужчина.

Дав им наказ нести Слово, он вернулся в Храмы, собираясь молиться возле Святейшего алтаря, пока не станет ясно, на чьей стороне перевес в кампании.

Первые донесения выглядели чересчур радостными, чтобы быть правдой. Ясмид сказала, что все идет намного лучше, чем рассчитывал Насеф. А затем к нему пришел Моваффак Хали:

– Повелитель, мне нужен твой совет.

– Какой же?

– Человек по имени Аллаф Шахид, капитан Непобедимых, совершил опасную ошибку. Вопрос в том, что нам теперь делать.

– Поясни.

– Отряд Непобедимых встретил во владениях Хеллин-Даймиеля генерала Гильдии Хоквинда. По глупости они вступили в бой, и Хоквинд разбил их наголову.

– И при чем тут Шахид?

– Он взял на себя командование выжившими. Во время отступления он случайно наткнулся на землевладение Гильдии и вырезал всех его жителей.

– И что?

– Мы не воюем с самой Гильдией, повелитель. Мы воюем с теми, кто нанимает солдат Гильдии. Это ключевая разница, и они требуют ее соблюдения.

– Требуют? От меня, Моваффак? Только Всевышний может что-то требовать от Эль-Мюрида, но не люди.

– Возможно, повелитель. Но следует ли нам без нужды навлекать на себя ненависть десяти тысяч человек, столь же преданных, как и наши хариши? Они уже дважды вводили в силу то, что именуют санкциями Нонверида, и отправлялись на войну как орден. И каждый раз они истребляли врагов под корень. Если они соберут все свои силы и выступят против Аль-Ремиша, даже Бич Господень не сможет их остановить.

– Думаю, ты преувеличиваешь. Моваффак. И я не допущу, чтобы мне диктовали условия неверные.

– Я всего лишь предлагаю не отягощать наше бремя, повелитель, и совершить некий жест, чтобы умиротворить стариков из Высокого Утеса. Гильдия по частям куда менее опасна, чем Гильдия как единое целое.

Эль-Мюрид задумался. В чем-то Хали был прав: Вади-эль-Куф в свое время немало впечатлил. Но, с другой стороны, обращение к Гильдии на любом уровне выглядело проявлением слабости.

А Всевышний не ведал слабости.

– Сними Шахида с поста и верни его в Аль-Ремиш. Ничего, кроме этого, не делай, но дай указание капитанам больше так не поступать.

– Как прикажешь, повелитель.

Моваффак побледнел – он пережил Вади-эль-Куф и надеялся, что никогда больше не станет свидетелем подобной резни. Целый день он боролся с собственной совестью, прежде чем решился ослушаться. Он послал трех гонцов по трем дорогам, и каждый нес письмо с просьбой о понимании и предложением возместить ущерб. Но Всевышний не был к нему благосклонен – все трое погибли в пути.

5

Тучи войны

Браги добрался до Высокого Утеса после четырехмесячного путешествия через разбросанные по Малым королевствам лагеря беженцев. Древний, продуваемый всеми ветрами замок располагался на вершине мыса, выступавшего с побережья к северу от Дунно-Скуттари. Браги взглянул на ворота в конце длинного склона, вспоминая те мучения, которые ему довелось пережить во время тренировок новобранцев, и едва не повернул назад. Лишь тревога за брата заставила его двигаться дальше.

Он представился часовому у ворот. Тот велел ему доложиться сержанту стражи. Сержант послал к лейтенанту, который передал его капитану, а тот в свою очередь отправил Браги ночевать в казарму, поскольку ему предстояло еще десяток раз рассказать свою историю, прежде чем кто-нибудь решит, что с ним делать. Он числился пропавшим без вести, предположительно убитым, и брату выплатили компенсацию за его смерть. Теперь эти деньги следовало вернуть.

– Меня это все не интересует, – сказал Браги. – Я просто хочу вернуться к брату и в свой отряд. Где они?

– Отряд Сангвинета? В окрестностях Хеллин-Даймиеля. Симбаллавейн договаривается о подкреплении для тамошнего гарнизона Гильдии. Ходят разговоры, будто Эль-Мюрид планирует священную войну. Хочет восстановить империю.

– Почему я не могу их догнать?

– Сможешь, как только пройдешь все необходимые процедуры.

Он застрял в Высоком Утесе на три месяца.

Хаакен ошеломленно уставился на брата:

– Откуда ты взялся, дьявол тебя побери? – Рослый парень, еще более крупный, чем раньше, осторожно обошел Браги кругом. – Это ты. Это в самом деле ты. Проклятье. Знал бы ты, как я страдал…

– Ах ты, лживый сукин сын! – послышался чей-то крик среди палаток, и на плац выскочил стройный загорелый рыжеволосый солдат. – Чтоб мне обделаться! Это и впрямь он! Что ты тут делаешь, дьявол тебя побери, Браги? – не умолкал Рескирд Драконобой, друг Хаакена и единственный, кроме них, тролледингец в отряде.

Хаакен заключил Браги в объятия:

– Это в самом деле ты. Будь я проклят! Мы были уверены, что ты погиб.

– Почему, дьявол тебя побери, ты просто не поехал дальше? – допытывался Драконобой. – Хаакен, как нам теперь вернуть деньги за его смерть?

– Похоже, он нисколько не изменился, – рассмеялся Браги.

– Слишком уж он глуп. Никак не удается вколотить в него хоть каплю ума. Иди и скажи парням, Рескирд.

– Угу. – Драконобой подмигнул Рагнарсону.

– Давай рассказывай, – потребовал Хаакен. – Как ты выбрался из Аль-Ремиша? Где ты был? Может, тебе и впрямь стоило отправиться куда-нибудь еще – нас, похоже, ведут в Симбаллавейн. Ученик что-то замышляет, и мы вполне можем оказаться в самой гуще. Ну? Скажешь что-нибудь?

– Возможно, – усмехнулся Браги. – Если ты наконец заткнешься. Ты хоть понял, что за последние пять минут произнес больше слов, чем обычно за год?

Появились товарищи Рагнарсона по отделению, бросая на него небрежные взгляды, словно их нисколько не мучило любопытство.

– Ох ты, – проговорил Хаакен. – Лейтенант Трубачик идет.

– Лейтенант?

– Повысили кучу народа. Сангвинет теперь капитан.

Браги нервно цыкнул зубом.

– Опаздываешь, Рагнарсон, – бросил Трубачик. – Ты должен был явиться на пост десять месяцев назад. – Он усмехнулся собственному остроумию. – Тебя хочет видеть капитан.

Прибыл гонец на взмыленной лошади. Сангвинет приказал закрыть ворота лагеря и выстроить войска.

– Началось, господа, – объявил он. – Мы направляемся в Симбаллавейн. Там к нам присоединится генерал Хоквинд.

Они провели в пути пять адских дней, маршируя по сорок или пятьдесят миль ежедневно. Затем их нагнал гонец с известием, что с Хоквиндом столкнулся отряд Непобедимых и последнему быстро пришел конец. Лишь горстке удалось бежать.

Впереди появились стены Симбаллавейна.

– Он не меньше Итаскии, – пробормотал Рагнарсон Хаакену.

– Пожалуй, даже больше. – У ворот их ждали радостные толпы. – Они думают, будто мы уже выиграли войну. Проклятье, этот город – словно ловушка без выхода.

– Мрак, отчаяние и благословенное уныние, – проворчал Драконобой. – Выгляни из тумана и оглядись вокруг, Хаакен. Посмотри на тех девушек, – похоже, они уже готовы атаковать. – Он помахал ближайшей.

– Сангвинет нас за это…

К Рескирду бросилась девушка. Она сунула ему в руки цветы и зашагала рядом, весело болтая. Драконобой болтал в ответ – незнание общего языка нисколько не мешало общению.

У Хаакена отвалилась челюсть. Изобразив болезненную улыбку, он замахал девушкам.

– Привет, привет, – прохрипел он.

– Будь свободнее, – посоветовал Браги. – Ты же умеешь красиво говорить, братишка.

Поправив мешок на спине, он постарался выглядеть привлекательнее, хоть и без особого хвастовства. Ему временно вернули должность командира отделения, поскольку Хаакен не собирался занимать его место. А значит, следовало смотреться соответственно.

Он заметил, что капитан, весело ухмыляясь, наблюдает за ним. По каким-то непонятным Рагнарсону причинам он стал любимчиком Сангвинета вскоре после того, как записался в Гильдию. Жизнь от этого, впрочем, слаще не становилась – Сангвинет требовал от него куда больше, чем от других.

Они шагнули в солдатский рай. Выпивка была бесплатной, женщины доступными, народ готов был доставить им любые удовольствия, а служба казалась легкой. Впервые за все время Браги обнаружил, что ему нравится быть солдатом.

Идиллия продолжалась две недели.

Горизонт затянуло дымом. Воины Насефа не были благородными завоевателями – все, что не могли угнать или унести, они сжигали или убивали. Бич Господень, похоже, преднамеренно создавал себе зловещий образ.

– Их там наверняка полно, – заметил Браги.

– Уж точно немало, – сказал Хаакен.

Бич Господень надвигался уже много дней. Лишь несколько отдаленных укреплений еще держались.

– Их наверняка сотня тысяч, – предположил Рескирд.

Он не слишком преувеличивал – вызванное войной всеобщее возбуждение и жажда легкой добычи охватили даже самые дальние пределы Хаммад-аль-Накира. Тысячи тех, кого нисколько не волновали откровения Эль-Мюрида, охотно откликнулись на его призыв к оружию. Возможно, они и сомневались в его религиозных идеях или проектах общественных изменений, но им нравилась мысль о возрождении и доминировании империи, о восстановлении исторической справедливости. Запад унизил Ильказар, и теперь молот оказался в других руках.

Рескирд с трудом скрывал дрожь.

– Палаток словно пены в море, – пробормотал он.

– Лошади не умеют карабкаться по стенам, – напомнил Браги. – Если нас попытаются штурмовать, мы их в фарш превратим.

Защитники Симбаллавейна насчитывали две с половиной тысячи солдат Гильдии и десять тысяч опытных воинов из числа местных. Большой Совет вооружил также орду городских жителей, но ценность их оставалась сомнительной. Но даже при этом генерал Хоквинд полагал, что сможет обеспечить безопасность города.

– Что-то обязательно пойдет не так, – предрек Хаакен.

На этот раз его пессимизм оправдался.

Насеф заранее подготовился к нападению, и его шпионы прекрасно поработали. Атака началась без предупреждения, сосредоточившись на южных стенах, которые обороняли местные войска и городское ополчение. Орды воинов пустыни погибали под бастионами. Как отметил Браги, они не умели воевать в подобных условиях. Те немногие осадные машины, которые они построили, выглядели до смешного грубыми и уязвимыми.

Но Насеф хорошо знал свои войска – именно потому он стал готовить основу для вторжения задолго до его начала. В Симбаллавейне, как и повсюду, имелась порода людей, преданных лишь золоту, и группа заинтересованных лишь в собственном продвижении. Шпионы Насефа создали из последних теневое правительство, поддерживавшее Эль-Мюрида. Изменники воспользовались золотом пустыни, чтобы нанять отчаянных, готовых предать собственный город. Они атаковали Южные ворота Симбаллавейна изнутри, пока защитники отражали атаки извне. И они открыли ворота врагу.

С воем ворвались всадники, размахивая саблями. Кованые копыта высекали искры из камней мостовых. Из седельных луков полетели стрелы. Им ответили стрелы и копья из окон и с крыш, но неопытные горожане не могли остановить вторгшуюся в город волну. Они запутались в противоречащих друг другу приказах от внедрившихся в их организацию заговорщиков. Поспешно собранные отряды бежали в более мирные части города. Паника ширилась. И все это время всадники вливались в ворота, распространяясь столь же быстро, как масло по воде.

Паника охватила весь город. Именно она стала любимым оружием Насефа во время восточных кампаний. Ею же он воспользовался и для захвата Аль-Ремиша. Теперь же он намеревался научить западные королевства тому, сколь ужасен может быть всадник, который движется с быстротой молнии, появляясь, и исчезая, и нанося удар там, где его меньше всего ждут.

Симбаллавейн напоминал динозавра, не способного умереть мгновенно в силу гигантских размеров.

Юноши наблюдали с северной стены за подсвечивающим облака пламенем пожаров, прислушиваясь к стонам рушащегося города.

– Похоже, они все ближе, – сказал Рескирд.

Они прекрасно понимали, что происходит. То была последняя ночь независимого Симбаллавейна. И им было страшно.

– Почему мы до сих пор тут сидим? – спросил кто-то из солдат.

– Не знаю, – признался Браги. – Капитан сообщит, что нам делать.

– Тут дьявольски жарко, – пробормотал Хаакен.

Жар пламени чувствовался даже отсюда.

– Не хотел бы ругать Хоквинда, но…

– Тогда не ругай, Рескирд, – проворчал Хаакен.

– Я лишь хотел сказать…

– Рагнарсон? – Лейтенант Трубачик осторожно перешагнул через ноги отдыхающих солдат. Стены были узкие.

– Я, сэр.

– Явись к капитану.

– Да, сэр.

Трубачик перешел к следующему отделению:

– Хавен?

Браги отправился на командный пункт Сангвинета.

– Подойдите ближе, – тихо сказал капитан, когда все собрались. – И говорите потише. В общем, так. Надежды удержаться нет. Положение хуже некуда. Генерал сообщил Большому Совету. В полночь мы отступаем.

Послышались удивленные голоса.

– Тихо. Возможно, там кто-нибудь понимает по-итаскийски. Господа, я хочу, чтобы вы поговорили со своими. Главные силы противника ушли на юг, но нам все равно придется сражаться на марше. И многое будет зависеть от дисциплины. Нам придется постараться. Мы зеленые новички. Перед нами и за нами будут ветераны, но мы все равно должны позаботиться о своей части строя. – (Браги это не понравилось. Хоквинд считал, что сумеет пробиться сквозь более крупное и мобильное войско?) – Главное – поддержание дисциплины. Мы берем с собой штатских – членов Большого Совета, их семьи и Тирана. Тиран возьмет с собой собственную свиту, но, если станет горячо, рассчитывать на них не стоит. Мы не можем рассчитывать ни на кого, кроме наших братьев.

Рагнарсон начал понимать, что значит быть солдатом Гильдии. И он также понял, каким образом Хоквинд мог обосновать отказ от порученного ему задания. Поскольку правители Симбаллавейна бросали свой народ, он попросту следовал за теми, кто его нанял.

– Марш будет недолгим. Мы направимся к заливу на побережье в двенадцати милях к северу отсюда. Там ждет флот, который нас заберет.

– Почему бы не уплыть прямо отсюда? – спросил кто-то.

– Портовый район в руках врага. Всё, парни. Времени мало. Объясните своим. Дисциплина и тишина. Дисциплина и тишина.

Все разошлись. Где-то неподалеку расходились подобные же группы.

– Это безумие, – запротестовал Рескирд. – Они всех нас погубят.

– И много у нас тут шансов? – спросил Браги. – Хаакен, найди грязный носок.

– Что?

– Найди мне носок. Запихну ему в рот и оставлю там, пока мы не погрузимся на корабль.

– Эй! – возразил Рескирд.

– Это последнее, что я хотел бы от тебя сегодня слышать. Собирайся. Вон идет Трубачик.

– Готовы, Рагнарсон?

– Готовы, сэр.

– Выводи всех на улицу. Капитан вас построит.

Ожидание на темной улице за воротами казалось вечностью. Даже Сангвинет терял терпение. Некоторые члены Большого Совета опаздывали.

То и дело подходили все новые солдаты из местных, присоединяясь к телохранителям Тирана. Солдаты Гильдии нервничали – расходились известия о предполагаемом прорыве. Враг давно мог о нем услышать.

Во время вынужденной задержки Хоквинд устроил смотр войскам. Невысокий и худой, лет пятидесяти с небольшим, он скорее напоминал безобидного лавочника, а не самого грозного командира своей эпохи – до тех пор, пока ты не посмотрел ему в глаза.

Браги видел в этом человеке неукротимую мощь. Неукротимую мощь и невероятную силу воли. Лишь сама смерть могла одержать верх над кем-то наподобие генерала сэра Тури Хоквинда.

Закончив смотр, Хоквинд сообщил Тирану, что больше не может ждать. Ворота открылись. Рагнарсона удивило, сколь тихо двигались створки.

Мгновение спустя он уже бодро шагал навстречу опасности. На холмах и равнинах образовывали созвездия сторожевые костры врага. Он крепко сжимал в руках оружие и снаряжение, чтобы те не бряцали, и изо всех сил старался не бояться. Но ему было страшно. Очень страшно, хотя после всего пережитого он считал, что его способность бояться несколько притупилась.

Они направились на север той же дорогой, которая привела отряд Сангвинета на юг. Позже им предстояло свернуть и двинуться в сторону побережья.

Первая стычка случилась совсем скоро – люди Насефа были настороже. Но они оказались не готовы к встрече с таким войском, и солдаты Гильдии с легкостью пробились сквозь них.

Браги внезапно понял, почему Хоквинд решил бежать в полночь. Темнота замедляла врага, снижала его маневренность – лишь самоубийца стал бы мчаться галопом, не видя ничего перед собой. И тем не менее люди Насефа продолжали попадаться им на пути. А когда они замедлили движение колонны, их собратья атаковали ее с тыла.

Сражение редко доходило до отряда Браги. Они с Хаакеном были заняты тем, что несли упавшего солдата Гильдии, который едва не остался на поле боя, и почти не разговаривали.

Прошел час, за который они преодолели несколько миль, за ним лег на полку на складе времени другой. Хоквинд двигался дальше. Врагу не удавалось бросить против него достаточно сил.

Часы превращались в мили. Небо начало светлеть.

– Слышу волны, – выдохнул Хаакен.

Их груз становился все тяжелее.

– Даже если мы недалеко, – усмехнулся Браги, – вряд ли ты мог услышать шум прибоя сквозь весь тот шум, что мы производим.

Но Хаакен оказался прав. Они прошли через оливковую рощу, и перед ними открылось море. Вода искрилась от множества корабельных огней.

– Корабли, – пробормотал Хаакен. – Вижу корабли.

Марш закончился десять минут спустя. Шлюпки начали переправлять членов Совета на корабли.

Флот был действительно велик. Часть кораблей бежала из Симбаллавейна, часть прислал Хеллин-Даймиель. Даймиельцы хотели спасти солдат Гильдии, которые могли укрепить их собственную оборону.

Люди Эль-Мюрида атаковали их, но без особого запала и организации – это были не фанатики, а грабители, не видевшие никакой пользы в том, чтобы пытаться уничтожить разбитого врага. Солдаты Гильдии легко отразили их натиск.

Отряд Браги погрузился на корабли в числе последних. Он вытаскивал наконечник стрелы из плеча Рескирда, когда послышался голос Сангвинета:

– Из вас, парни, может, что-то еще и выйдет.

Браги вздрогнул. Он не заметил, как капитан поднялся на борт.

– Сэр?

– Я видел, как вы подобрали человека и несли его до самого берега.

– Он один из наших.

– Ты еще станешь солдатом, Рагнарсон. Как и твой брат. Этот парень был мертв последние три мили.

– Что? Я даже не заметил.

– Что с вашим приятелем? Он не бывает столь молчалив, даже когда спит.

– Я велел ему заткнуться. Он действовал мне на нервы.

– Вот как? Что ж, может, из него тоже получится солдат Гильдии.

– Возможно. Можешь говорить, Рескирд. Ты его убедил.

Но Драконобой угрюмо молчал.

Три дня спустя флот добрался до Хеллин-Даймиеля.

Орда Насефа преследовала их с севера. Дороги из города были перерезаны. Петля быстро затягивалась. Через несколько дней море должно было стать для города единственным средством связи.

Хеллин-Даймиель ничем не напоминал Симбаллавейн. Сторонников Насефа схватили и повесили еще до того, как они успели причинить хоть какой-то вред. Отряд Браги провел там шесть недель, пока Хоквинд и правящий Совет не убедились, что городу ничто непосредственно не угрожает.

– Сбор отряда, – сказал однажды утром Рагнарсону лейтенант Трубачик. – Слухи оказались верны. Мы уходим.

Сангвинет был мрачен:

– Цитадель посылает нас в Малые королевства. Насефа сейчас не интересует Хеллин-Даймиель. Тем временем Итаския и другие северные государства поднимают войска. Нам поручено помешать Насефу расчистить восточный фланг, вынудив его оставаться на юге от Скарлотти до прибытия северной армии. Будет горячо, особенно если кавелинцы не удержатся в ущелье Савернейк. Мы идем в Алтею. Полагаю, это главным образом жест моральной поддержки. Один отряд вряд ли многое сделает. Мое мнение: мы впустую потратим людей и силы. Цитадели стоило бы собрать все братство и взять инициативу в свои руки. Но Высокий Утес не спрашивал моего мнения. Утром мы погрузимся на корабли, которые переправят нас в Дунно-Скуттари. Там мы пересядем на речные суда. Высадимся где-то в Восточной Алтее и будем наносить быстрые удары, тут же отходя назад. Господа, мы лучшие воины в мире. Но на этот раз мне кажется, что кто-то чересчур в нас уверен. Сообщите об этом как-то помягче своим.

Сангвинет выслушал несколько вопросов, на которые не нашел ответов. Рескирд прекратил утолять тоску в тавернах и борделях города, снова став прежним собой.

– Ты выглядишь словно сама смерть, – сказал он Браги. – Что случилось?

– Нас отправляют в Малые королевства.

– Гм?

– Если конкретнее – в Алтею. Одних. В общем, остается надеяться, что Сангвинет столь же хорош в роли капитана, как в свое время – сержанта.

Хаакен промолчал, лишь мрачно покачав головой.

6

Бродяга

Толстяк отчаянно работал руками и ногами. Ничего другого ему не оставалось – преследовавшие его парни слыхом не слыхивали о жалости. Осел, казалось, ему сочувствовал, семеня рядом и с несчастным видом закатывая глаза, будто спрашивая, выучит ли хозяин когда-нибудь свой урок. Перед ним маячила перспектива подхватить перерез горла – частую смертельную болезнь.

Насмешник катился под откос. Городок, из которого он бежал, назывался Линеке и напоминал, скорее, большую деревню, случайное скопление неотесанных мужланов. Но даже они поймали его на мошенничестве.

До него отчасти дошло, что с этой минуты следует поступать иначе – если, конечно, удастся уйти живым.

Парни из Линеке были решительны и настойчивы, но им не хватило выносливости, которой обладал Насмешник, сколь бы толст и ленив он ни был. Он продолжал молотить воздух руками и ногами, пока преследователи не отстали. Скрывшись с их глаз, он свалился без чувств на обочину и два дня не двигался с места. За это время он успел как следует подумать и наконец убедил себя, что прожить обманом ему не удастся.

Но что еще он умел, кроме того, чему научился от Саджака и ему подобных?

«Нужно найти покровителя, – подумал он. – Какого-нибудь дурака, унаследовавшего состояние». Криво усмехнувшись, он пообещал себе избегать азартных игр и неприкрытого воровства.

Его официальное занятие считалось в обществе вполне приемлемым. Конечно, он выманивал деньги под ложными предлогами, но его клиенты одурачивали сами себя. К нему относились достаточно терпимо, исповедуя принцип «покупатель рискует сам». Те, кто был достаточно легковерен, чтобы покупать его безумные советы и ядовитые средства для красоты, заслуживали того, что получали.

В конце концов он двинулся дальше, когда дали знать о себе голод и страх. Причиной страха стал проходящий через город отряд рыцарей. Он уже встречал похожих в окрестностях Воргреберга неделями раньше. Тяжеловооруженные воины избили его лишь за то, что он оказался чужеземцем. Побои он воспринял отнюдь не благосклонно, но это ему не помогло, хотя он становился отчаянным бойцом, когда его загоняли в угол. Нескольких он серьезно ранил, и его вполне могли убить, если бы не вмешался кто-то из рыцарей.

Кавелин считался типичным для Малых королевств государством – дикой мешаниной, где нормой был общественный хаос. То были земли слабых королей, сильных баронов и запутанной политики. Национальные границы редко определяли или ограничивали верность, союзы или заговоры. Войны между представителями знати были обычным делом. Неуправляемые феодальные порядки доходили до крайностей. Столь же обычной болезнью общества являлся барон-грабитель. Рыцарь с большой дороги с пустым щитом мало от него отличался.

Именно для подобных краев был создан Насмешник.

В Западном Кавелине сейчас царила суматоха. Тамошние бароны вцепились друг другу в глотку. Их небольшие войска чаще грабили невинных, чем сражались друг с другом. Вокруг полно было легкодоступной добычи.

Насмешник решил, что Дамхорст, выглядевший островком мира среди бурного моря, – идеальное место, чтобы начать свою наверняка недолгую карьеру.

Дамхорст, городок с населением в десять тысяч человек, оказался приятным, тихим и процветающим. Мрачный старый замок, возвышавшийся на утесе над городом, внушал достаточно страха, чтобы способствовать примерному поведению горожан, – барон Брейтбарт имел привычку жестоко расправляться с преступниками. Своим процветанием Дамхорст был обязан также отчасти тому, что сюда приходили с полей сражений солдаты, чтобы избавиться от добычи за низкую до смешного цену.

В окрестностях городской площади Насмешник обнаружил вполне репрезентативную выборку себе подобных, в которую успешно вписался, не выделяясь даже цветом кожи и акцентом.

Судьба незамедлительно подвергла испытанию его решимость. Его традиционный товар не особо годился для того, чтобы доить стремящихся убежать от вчерашнего и завтрашнего дня солдат. Лучше всего он умел обманывать тщеславных женщин. Но те, которых он встречал, в основном оказывались умудренными опытом дамами сомнительной репутации. Им вовсе не требовался его товар, чтобы продавать то, что от обычных клиенток Насмешника мало кто хотел даром.

Но судьба иногда проявляет жалость, порой предлагая взамен вереницы грязных усмешек единственный золотой шанс.

Стоял погожий день. Насмешник вынужден был признать, что в Кавелине большую часть времени стоит приятная погода. Лишь политики портили климат в этом маленьком королевстве.

Листья начинали менять цвет, что весьма его заинтересовало. В краях, откуда он был родом, деревья почти не росли. Глядя на яркие краски кавелинских лесов, он жалел, что не стал художником, чтобы запечатлеть навсегда их мимолетную красоту.

День был теплым и безветренным. Насмешник сидел на циновке посреди разложенного реквизита и вполглаза смотрел на мир. Даже тот печальный факт, что в кармане у него не было ни медяка, не приводил его в уныние. Он пребывал в мире с собственной вселенной, наслаждаясь редкой минутой идеальной легкости и гармонии.

А потом он увидел ее.

Она была прекрасна – молодая, красивая и преисполненная грусти. Она бессмысленно блуждала по площади, словно ей некуда было идти или она забыла, как туда попасть. Она выглядела хрупкой и крайне уязвимой.

Насмешник ощутил странное чувство – возможно, сопереживание, хотя подобного слова он не знал – само это понятие было ему чуждо. И тем не менее чувство это сподвигло его на определенные действия. Когда, продолжая случайным образом блуждать, она оказалась рядом, он тихо окликнул:

– Госпожа?

Взглянув на него, она увидела пару перчаточных кукол по обе стороны от круглого смуглого лица. Кукла на правой руке изящно поклонилась. Другая присвистнула.

– Где твои манеры, Поло, грубиян! – рявкнула первая и, метнувшись к свистевшему, с размаху ударила его по голове. – Веди себя прилично перед знатной дамой!

Насмешник подмигнул из-за руки и едва заметно улыбнулся. Девушка оказалась моложе, чем он сперва предположил, – не старше восемнадцати.

Первая кукла снова поклонилась и произнесла:

– Приношу тысячу извинений, о благородная госпожа. Крестьянин Поло родился в амбаре, и его воспитывал кот, лишенный хоть какой-то утонченности и морали. – Он еще несколько раз стукнул вторую куклу. – Варвар!

Когда первая кукла вернулась на свое место по правую сторону от Насмешника, Поло опять свистнул.

– Хэй! – простонала первая кукла. – Что мне делать с таким дикарем? Хочешь вбить манеры в его дурную башку?

– Думаю, он вполне симпатичный, – улыбнулась девушка.

Поло изобразил застенчивость, в то время как первая кукла в замешательстве воскликнула:

– Горе мне! Мне никогда не удастся его цивилизовать, если прекрасная госпожа вознаграждает грубость ослепительной улыбкой!

– Ты ведь тут новенький? – обратилась девушка к Насмешнику.

– Я пришел в город три дня назад, с востока, из-за гор М’Ханд.

– Так издалека! Я ни разу не была даже в Воргреберге. Думала, когда выйду замуж за Вульфа… Но глупо расстраиваться из-за того, что могло быть, правда?

– Воистину. Завтрашний день чересчур полон того, что может случиться, чтобы переживать из-за того, что могло случиться вчера.

Первая кукла закрыла лицо ручонками:

– Слышал, Поло? Великан снова несет философскую чепуху.

– Из него получится первоклассное удобрение, когда его разбросают по капустной грядке, Тубал, – ответил Поло. – Не будем обращать на него внимания, ладно? Эй, дамочка, слышала анекдот про священника и волшебный жезл?

– Поло, деревенщина вроде тебя даже самого дьявола заставит плеваться, – возмутился Тубал. – Веди себя прилично, или я попрошу большого парня скормить тебя черепу.

– Череп не кусается, – произнес третий голос, которым Насмешник наделил очередной предмет реквизита. – Он на диете. Нужно сбросить вес.

– Будучи простым уличным шутом, – сказал сам Насмешник, – я не вправе любопытствовать, но я чувствую большое горе госпожи, и это меня печалит. Сегодня слишком хороший день, чтобы горевать.

– О… мой муж, сэр Вульф Хеербот… он умер прошлой ночью. Я глаз не сомкнула.

Тубал и Поло переглянулись, а затем уставились на Насмешника, который растерянно пожал плечами:

– Весьма жаль, что такая красавица столь рано овдовела.

– Мы так мало времени пробыли вместе… да что я говорю? Я почти рада. Он был настоящим зверем. О нашем браке договорился мой отец, и для меня эти два года стали сплошной мукой. Теперь я свободна.

Насмешник начал соображать, что к чему. Она горевала отчасти потому, что так было положено, отчасти чувствуя себя виноватой в том, что ощутила себя свободной, а отчасти – опасаясь будущего без надежного защитника.

– Ты прекрасная женщина, достойная рыцаря… Гарантирую – пройдет траур, и благородные господа сами кинутся тебе на шею, в чем я уверен так же, как и в том, что я – маг первого уровня Окклидианского Круга. Не бойся, госпожа. И не стыдись своей радости по поводу того, что избавилась от рабства в плену злого мужа. Никогда не слушай того, что говорят тебе родные и друзья, – подобная дорога ведет лишь к страданиям. Ибо я точно знаю это по собственному опыту.

– Ну-ну, – буркнул Поло. – Пришло время для небылиц.

– Весьма глубокомысленные речи для юноши твоего возраста.

Насмешник сомневался, что она старше его больше чем на год, но возражать не стал.

– Великан родился в норе, – ответил Тубал. – И притом весьма глубокой.

– Ну… – улыбнулась девушка.

– И это тоже крайне глубокомысленная тема. Разной глубины. В Шустал-Ватке…

– Как тебя зовут, шут?

Не сумев ничего сочинить на ходу, он признался:

– Мне стыдно, но я не знаю. Сам я называю себя Насмешником.

– А твои родители?

– Я никогда их не знал.

– Ты сирота?

Он пожал плечами. Сам он так не считал – ему нравилось думать, будто Саджак забрал его у родителей вопреки их воле и они даже сейчас его ищут. Он вполне мог быть пропавшим принцем или сыном главы большого торгового дома.

– Может, и так.

– Ужасно. И у тебя никого нет?

– Когда-то был один старик. Я с ним какое-то время путешествовал. Но он умер.

Крохотная частичка его разума продолжала твердить, что он нарывается на неприятности. В его мире существовали две разновидности людей: потенциальные жертвы и те, с кем он предпочитал не связываться, поскольку хлопот с ними могло оказаться больше, чем хотелось бы. Эта женщина не подпадала ни под одну упомянутую категорию и оттого была вдвойне опасна. Он не знал, как поступить.

– Печально, – сказала она. – Мой отец все еще жив, и это тоже в каком-то смысле печально. Мне лишь известно, что он намерен наложить руки на все, что оставил мне Вульф.

«Дзынь!» – прозвучало в голове у Насмешника.

– Твой отец… суеверен? Будучи самым ловким обманщиком, я…

– Я ничего не посмею сделать собственному отцу! Даже если он выдал меня замуж, рассчитывая, что Вульф скоро умрет. Это нехорошо…

– Разве тут недавно не говорилось, что не следует слушать родных и друзей? – вмешался Тубал. – Великан близок к истине.

– Ты не знаешь моего отца.

– Воистину, – ответил Насмешник. – А он не знает дородного изрекателя мудрых мыслей. Так что, как говорится, – взаимно. Хэй! Госпожа, меня повергает в замешательство постоянная необходимость именовать собеседницу «прекрасная госпожа». Наверняка у тебя есть имя?

– Гм… да, конечно. Кирстен. Кирстен Хеербот.

– Кирстен. Прекрасно звучит – словно колокольчик. Вполне тебе подходит. Кирстен, может, договоримся? За небольшое вознаграждение я, могущественный инженер человеческих душ, берусь избавить тебя от пагубных посягательств родителя, а заодно и прочих ему подобных. Многого мне не требуется, ибо я путешественник, которому интересны иные края, и нуждаюсь лишь в постели и пище. Готов начать с последнего.

– Не знаю… как-то это… Ты вправду голоден?

– Голоден? – заявил Поло. – Великан уже положил глаз на коня на той стороне площади, призового скакуна главного судьи Дамхорста.

– Что ж, тогда идем. Вряд ли будет хуже, если я накормлю тебя ужином. Но тебе придется кое-что мне пообещать.

– И что же? – вздохнул Насмешник.

– Пусть Поло расскажет про священника и волшебный жезл.

– Отвратительно! – прорычал Тубал, пока Насмешник запихивал его в походную сумку. – Гадко! – пробормотала кукла уже изнутри.

Насмешник лишь ухмыльнулся.

Кирстен жила в небольшом доме на окраине Дамхорста, в тени мрачного замка барона Брейтбарта. Всю ее прислугу составляла старая горничная-кухарка. Сэру Вульфу, одному из тех самых рыцарей с большой дороги, не особо везло. Он оставил Кирстен дом, один золотой торговый нобиль и маленький кожаный мешочек с драгоценными камнями, который она нашла у него под рубашкой после того, как он умер у нее на руках. Золото могло прокормить ее месяц-другой, а драгоценные камни еще несколько лет, но жизни она, похоже, совсем не знала.

Насмешник вновь повторил, что главное ее богатство – красота.

Визит на ужин закончился тем, что он остался у нее на месяц. Днем Насмешник, настаивая на том, что у него есть собственная гордость, раскладывал на площади циновку и занимался своими обычными делами. Иногда ему удавалось заработать – людям нравилась развлекательная часть его надувательств. Часто и Кирстен приходила посмотреть. Казалось, Насмешник располагал нескончаемым запасом красноречия.

Вечерами он развлекал ее рассказами с Востока. Особенно ей нравились Тубал и Поло, знаменитые кукольные персонажи к востоку от гор М’Ханд. Соперничество городского щеголя с деревенским простаком, похоже, пользовалось всеобщей любовью. Традиционные сценки легко было приспособить как для сельской, так и для городской публики.

Время, близость и одиночество совершили чудо. Насмешник и Кирстен стали больше чем сообщниками, а потом более чем друзьями.

Чтобы справиться с отцом Кирстен, потребовалась определенная изобретательность. Насмешник воспользовался заработанным на площади для платы паре бандитов, которым поручил выпроводить старика за пределы города. До того без особого труда дошел смысл полученных им шишек и синяков, и он отправился восвояси.

Кирстен об этом, естественно, так и не узнала, постоянно удивляясь, что старик ни разу не нанес ей дружеского визита.

Насмешник слегка растерялся, – в конце концов, у него имелись свои планы, пусть и туманные, но тем не менее. И теперь все могло пойти прахом из-за случайно встреченной женщины. Впервые он связался с той, кто не была врагом или жертвой, и теперь не знал, что делать. Подобного с ним никогда не случалось.

Чем глубже он увязал, тем больше ему становилось не по себе. Его едва не охватила паника, когда однажды Кирстен упомянула, что встречалась со священником и священник хотел видеть его тоже. Он едва удержался от того, чтобы бежать без оглядки.

– Проклятье! – выругалась Кирстен несколько дней спустя. – У тебя есть какие-то деньги? Мои кончились.

– Была ужасная неделя, – солгал он, покачав головой. – Осенние дожди. Слишком холодно и грязно.

– Похоже, придется продать драгоценные камни. На прошлой неделе я говорила с Толваром, ювелиром с Главной улицы. Он сказал, что даст хорошую цену. Почему бы тебе не сбегать и не узнать, сколько он предложит?

– Одному? На ночь глядя? В городе, полном воров и бандитов? – У него отчаянно забилось сердце. Он не мог даже представить, что сумеет прожить хотя бы пять минут, имея при себе подобное состояние.

Его испортило собственное мировоззрение – он видел в каждом вора, такого же, как сам.

– Все у тебя получится, дорогой. Я тебя видела. К тому же кто будет знать, что у тебя с собой?

– Каждый. Я буду нервничать и слишком громко переживать.

– Не болтай глупости. – Она сунула в его пухлые руки кожаный мешочек. – Иди. Или завтра нам нечего будет есть.

И он пошел. Намерения его были вполне благими – все-таки Кирстен была его первой любовью. Искушение не мучило его, пока он не оказался на Главной улице.

Он замер, представив, сколько всего можно купить на эти драгоценности. Он подумал о Кирстен и неминуемом визите к священнику, о возможностях для азартных игр, которые открывали перед ним неограниченные средства. И еще раз о проклятом священнике…

Его охватила паника, и он бросился бежать, даже не сообразив, что оставил осла и инвентарь, пока не пересек границу королевства Алтея. К тому времени было уже слишком поздно – вернуться он не мог, навсегда прокляв себя в глазах Кирстен.

Ему было больно, и даже очень. На несколько недель он ушел в себя, что помогло ему избежать неприятностей. Но боль не проходила, и он начал пить, чтобы ее заглушить. А в Альперине, городке в Южной Алтее, он спьяну набрел на игроков в кости.

Ему страшно не везло – в подобном состоянии он попросту не мог играть разумно. Прежде чем ему дали уйти, он снова проигрался, благо хоть додумался до этого вновь обзавестись орудиями своего сомнительного ремесла.

Тяготы выживания алтейской зимой изгнали Кирстен из его мыслей – на нее уже не оставалось времени. Она покинула его навсегда, и с ней улетучилась его гордая решимость игрока и вора.

Он перестал задумываться о завтрашнем дне – будущее выглядело чересчур безрадостным, и он больше не пытался в него вглядываться. И чем меньше оно его волновало, тем более унылым оно становилось.

Насмешник угодил в парадоксальную ловушку: будучи полон жажды жизни и познания, он постоянно искоренял собственное завтра с помощью вина и дурацких преступлений.

Тамериция лежала к югу от Алтеи, втиснутая, словно длинная змея, между горами Капенрунг и алтейской границей. Насмешника занесло в Тамерицию весной, когда ему стало везти чуть чаще и заработанного хоть как-то хватало, чтобы душа могла удержаться в теле. Он потерял в весе, и у него начались приступы дрожи, которые иногда выдавали его, когда он пытался провернуть тот или иной сложный трюк.

Лучше всего его принимали, когда он опускался до развлечения других. Жителям Тамериции нравились сценки с Тубалом и Поло. Однако, движимый ложной гордостью или подсознательным желанием смерти, он исполнял их, лишь когда его вынуждал грызущий внутренности голод.

До городка Реймдук он добрался в день, когда туда прибыл карнавал, и разложил циновку возле дороги, по которой местные жители шли к полю, где для карнавала поставили шатры. Постоянное движение по дороге помогло ему немного заработать.

На третье утро, еще до того, как по дороге двинулись люди, к нему явился гость – высокий и худой, с темными проницательными глазами на суровом лице. «Стражник? Бандит?» – нервно подумал Насмешник.

Незнакомец сел напротив и с минуту молча смотрел на него. Насмешник дернулся, словно некий демон насыпал грубой соли на его нервные окончания.

– Я Дамо Спарен, – наконец объявил тот. Голос его был столь же холоден и суров, как и внешность. – Я хозяин карнавала, и я за тобой наблюдал. – (Насмешник пожал плечами. От него что, требовалось попросить прощения за то, что он присвоил себе крошечную долю доходов этого человека?) – Ты интересный тип. Самый отвратительный пример самоуничижения, что я встречал. Из тебя просто сочатся таланты, но ты до последней унции тратишь их впустую. Ты что, хочешь умереть молодым?

Насмешник судорожно сглотнул ком в горле:

– Может, и так. Через тысячу-другую лет. – Он слабо улыбнулся, не в силах сдержать страх. – А что?

– Хочу кое-что тебе сказать. Я не пророк, но для данного предсказания не требуется искусство мага. Ты умрешь, и скоро. Если не поменяешь образ жизни. – (Страх сжал горло Насмешника, словно петля.) – Если будешь и дальше срезать кошельки, кто-нибудь перережет тебе глотку. Еще до конца лета. Ты дьявольски неуклюж. – (Насмешник проглотил застрявший в горле комок. Слова Спарена полностью сбили его с толку – этот человек чем-то напоминал проповедника.) – Мой восточный друг, я хочу дать тебе возможность снова увидеть старуху-зиму. Мне нужен тот, кто обладает твоими талантами и не особо обременен совестью. У тебя есть опыт, но твоя форма оставляет желать лучшего.

– Не уверен, что верно расслышал. Объясни, прошу тебя. Мне предлагается работа?

– На определенных условиях. Мне требуется чревовещатель и фокусник. Мои исполнители обычно получают долю от общих сборов, но к тебе это относиться не будет, пока не войдешь в курс дела. Ты будешь получать еду и все необходимое, а также уроки в тех областях, которыми пока не владеешь, – например, искусстве гипноза. Даю тебе испытательный срок в три месяца – если перестанешь пить и красть. И не пытайся меня надуть, друг мой. Как я уже говорил – я за тобой наблюдал. Даже без общей доли это больше, чем ты имеешь сейчас. И опять-таки, как я уже говорил, так ты не протянешь и до конца лета.

Насмешник в ответ лишь промычал нечто невразумительное. Он не мог поверить, что собеседник говорит всерьез, и тем не менее решил рискнуть, поняв, что хуже все равно не будет.

Решение оказалось судьбоносным – Дамо Спарен быстро превратил податливую глину, каковой был Насмешник, в человека, каким он впоследствии стал.

Спарен был родом с Запада и старше Насмешника, но оказался его собратом по духу – душа его была столь же черной и ленивой. Надзирая за образованием Насмешника, Спарен стал первым его настоящим другом.

– Ты должен научиться главному, – с самого начала сказал Спарен. – Дисциплине. Корень всех твоих проблем – в отсутствии дисциплины. – Насмешник попытался возмутиться, но тот продолжил: – Я имею в виду самодисциплину, а не подзатыльники, что ты получал от Саджака. Это тоже часть твоих проблем – ты не знаешь, как распорядиться собственной свободой. Друг мой, тебе удавалось остаться в живых чисто благодаря своим талантам. Но тебе следует научиться тому, что не приходит инстинктивно. Пока что ты не хотел этому учиться и именно потому столь часто голодал. Итак!

Первый закон Спарена: всегда веди себя так, чтобы твоя жертва думала, будто она умнее тебя. Пусть считает, что это она пытается тебя обмануть. Остальное сделает ее собственная жадность.

Второй закон: не занимайся мошенничеством, когда воруешь, и наоборот. Я тебя уже предупреждал: не кради на ярмарке. Вчера ты срезал кошелек в ста футах от своего кукольного представления. Больше такого не делай и не испытывай мое терпение. Ты можешь развалить мне всю работу.

Третий закон: не зли преступный мир. С этими парнями приходится поддерживать хорошие отношения – они весьма неплохо организованы. Стоит тебе заработать черную метку у Трехпалого в Хеллин-Даймиеле и сбежать в Октилию, там тебя уже будут ждать люди Дракона с ножами. Они любят оказывать друг другу мелкие услуги.

Четвертый закон: не довольствуйся малым. Сидя на улице и продавая бутылочки с кошачьей мочой, будущего не обретешь. Тем же самым ты будешь заниматься и через пятьдесят лет, совсем как Саджак.

– Я умею делать только то, что знаю сам, – наконец перебил его Насмешник.

– Тогда, может, перестанешь обманывать и воровать и хоть чему-то научишься? Здесь тебе ничего не угрожает, и тебе незачем рисковать, так что лучше развивай вместо этого свои таланты. Взгляни на меня, Насмешник. Я начинал с того же, с чего и ты. Сегодня у меня вилла на Ауссурском побережье и сосед-герцог. У меня плантации копры в Симбаллавейне. У меня рудники в Анстокине.

– Хэй! И при всем при этом…

– И при всем при этом я путешествую с ярмаркой? Конечно. Это у меня в крови, как и у тебя. Мы не можем противостоять вызовам, которые дает нам ярмарка. Почему бы не обобрать очередного простака за алчную улыбку? Но этим я занимаюсь не как Спарен. Спарен и его ярмарка – лишь прикрытие. Спарен – честный и уважаемый делец. Люди в достаточной степени ему доверяют, чтобы одалживать деньги. – (Впервые в жизни Насмешник слушал внимательно.) – Когда ты завладел теми драгоценностями, у тебя было все необходимое. Начальный капитал. Даже больший, чем тот, с которого начинал я. Как, ради всего святого, ты умудрился его промотать?

– Я сам премного озадачен и фрустрирован. Пребываю в полном неведении, как такое могло произойти.

– Забавно изъясняешься. Продолжай в том же духе. Если тебя не сумеют понять, то вполне могут решить, что сами виноваты в собственных потерях. В худшем случае у тебя будет чуть больше времени, чтобы сбежать. И это поможет убедить их, что они умнее тебя.

– Первый закон?

– Именно.

Обучение Насмешника шло полным ходом. Он учился самообладанию, которого большую часть жизни ему не хватало. Спарен выделил ему в помощь рослого громилу по имени Гуч. И тот всегда оказывался рядом с дубинкой в руке, когда искушение бывало чересчур велико.

– Похоже, ты делаешь успехи, мой друг, – сказал Спарен в конце лета. Слово «друг» прозвучало не просто так – они стали настолько близки, насколько только могут двое мужчин. – Думаю, ты готов стать партнером.

– Хэй! Отлично. У меня есть идеи…

– Меня пугают слухи о войне, – продолжал Спарен, несколько остудив энтузиазм Насмешника. – Сейчас эти безумцы атакуют Троес. Если они захватят его и выйдут за пределы Хаммад-аль-Накира, то расползутся по всем Малым королевствам и разорят нас. Мне уже доводилось видеть, каковы бывают последствия войны для предпринимательства. К счастью, я не только хозяин ярмарки – у меня есть еще несколько профессий, лучше подходящих для военного времени. Пора начинать готовиться, на всякий случай. – Спарен отпил вина. – Знаешь, у меня никогда не было сына – по крайней мере, кого я мог бы признать за своего. И мне кажется, теперь я его нашел. – (Насмешник, прищурившись, взглянул на него. Что это – пьяная болтовня в приступе меланхолии или нечто большее?) – Ладно, не важно. Нужно придумать тебе псевдоним. Почему бы не Магелин Маг? Когда-то у меня был партнер с таким прозвищем, но я поймал его на воровстве денег, и пришлось отправить его душу на небеса, а плоть – на корм рыбам. Печальный случай. Я целый час проплакал – всегда считал его хорошим другом. Не поступай так со мной, слышишь?

– Гарантирую – даже в мыслях не было. Гуч научил меня уважению, хоть мне и пришлось испытать это на собственной шкуре. Я исправился.

Насмешник кривил душой – он научился у Спарена и Гуча многому, как чудесному, так и весьма коварному, но исправление в это число не входило. Он так и не сумел подавить неодолимое желание срезать чужой кошелек или промотать за игрой все деньги. Зато научился воровать с таким изяществом, что, даже если это происходило на глазах Гуча, никто ничего не замечал.

7

Изгнанники

Первые наемные убийцы добрались до лагеря в горах весной, когда начал таять снег.

– Они всегда ходят по трое, – прошептал Гарун, бледный и весь в поту. – Хариши всегда ходят по трое. Что ими движет, Белул? Они ведь знают, что умрут.

Белул пожал плечами и покачал головой:

– Они верят в достижение своей цели, повелитель.

Почти сразу же появилась вторая группа, а за ней – третья. Гарун представил себе бесконечную вереницу улыбающихся людей с пустыми взглядами, которые приходили умереть за своего пророка, уверенные, что немедленно попадут в рай.

В последовавшем среди беженцев хаосе стало невозможно отличить друга от врага.

– Белул, я не могу здесь больше оставаться, – объявил Гарун после третьего нападения, в котором погибло восемь его сторонников. – Для них я легкая мишень. Они не остановятся, пока известно, где меня искать.

– Пусть приходят. Я раздену догола каждого новоприбывшего и проверю, есть ли у него татуировка хариша.

Служители культа носили у сердца татуировку, которая исчезала после смерти, предположительно – когда душа отправлялась в рай.

– Они пришлют людей без нее. Я ухожу. Буду перемещаться от лагеря к лагерю. Так или иначе, должен же я показать свое знамя?

Зимняя скука действовала ему на нервы не меньше, чем постоянные атаки. Его охватила юношеская страсть к приключениям – хотелось куда-то двигаться, что-то делать. Выбрав полдюжины сопровождающих, он отправился в путь.

Положение в лагерях лишь еще больше его потрясло, подтвердив опасения. Разрыв с Хаммад-аль-Накиром означал разрыв с хрупкой культурой и не вполне устоявшимся прошлым. Кое-где вновь возрождались древние обычаи пустынных кочевников.

– Что плохого в том, чтобы грабить чужеземцев? – спросил кто-то из командиров в лагере, который возглавлял старый чиновник по имени Шадек эль-Сенусси.

– Это мы здесь чужеземцы, идиот! – Гарун яростно уставился на эль-Сенусси, лицо которого напоминало маску. – И местные проявили к нам куда больше понимания, чем проявил бы я сам на их месте. Вот что я тебе скажу, Шадек. Если твои люди снова будут досаждать соседям, я сам взмахну клинком палача. Закон Квесани действует даже в изгнании. Его защита распространяется на всех, кто принял нас в час крайней нужды.

– Слушаюсь, повелитель. – Старик едва заметно улыбнулся, и Гаруну показалось, что тот одобряет сказанное.

– Тогда на этом и закончим. Если вам не нравится – ничего не поделаешь. Относитесь к соседям как к равным. Нам нужна их помощь.

Среди людей эль-Сенусси назревал мятеж, и Гарун понял, что старика следует заменить кем-то другим: тот слишком полагался на личную преданность.

Мало кто из глав лагерей встретил Гаруна с радостью. Некоторые были братьями по духу генералов Эль-Мюрида – прирожденные бандиты, почуявшие возможность поживиться среди всеобщего хаоса. Другим не нравилось, что им приказывает неопытный мальчишка.

Он двигался все дальше на запад, в сопровождении лишь телохранителей. Встретив и должным образом оценив всех командиров, он начал искать союзников. Как оказалось, право на трон вовсе не открывало перед ним всех дверей.

– Что ж, – проворчал он после очередного отказа, – поглядим, как они запоют, когда Бич Господень обрушится на Малые королевства.

– Пусть горят огнем, – заявил один стражник.

– Уверен, что он в самом деле явится? – спросил другой.

– Кто-нибудь обязательно явится. Как говорил мой старый учитель – инерция истории. Ничто не может ее остановить, даже смерть Насефа и Эль-Мюрида.

– Тогда многие погибнут.

– Слишком многие, в том числе немало наших. Ученик сам не понимает, что творит.

Гарун старался изо всех сил, но нигде не добился поддержки. Однако он шел дальше, уверенный в успехе своей миссии. Его телохранители начали опасаться, что им овладела навязчивая идея.

В конце концов он признал поражение – пока Малым королевствам ничто напрямую не угрожало, помощи можно было не ждать. Он вернулся в лагеря.

В лагере эль-Сенусси его снова нашли убийцы-хариши. Три атаковавшие одновременно группы убили телохранителей, убили десяток людей Шадека и дважды ранили самого Гаруна, прежде чем эль-Сенусси успел его спасти.

– Уволь меня, повелитель! – умолял старик. – Мне ничем не загладить своей вины.

– Перестань. Ничего уже не поделаешь. Ох! Осторожнее! – Его раны перевязывал конюх. – Наш враг дик и полон решимости, Шадек. Это будет продолжаться, пока не перебьют всех нас либо мы не уничтожим его самого.

– Мне следовало предвидеть их появление, повелитель.

– Возможно. Но как? – Гарун задумался. Случившееся потрясло эль-Сенусси, но, похоже, его куда больше расстраивало, что это произошло в его лагере, а не с его королем. Гарун вспомнил, что эль-Сенусси – назначенец короля Абуда, десятилетиями сваливавший свою вину на других и приписывавший себе чужие заслуги. – Забудь про харишей, Шадек. Они словно дурная погода, и с ними придется жить. Пока же нужно погасить пожары.

Убийцы подожгли несколько строений, и к небу все еще поднимались клубы дыма. Бревенчатый сруб, ограждавший внутренний двор лагеря, и несколько хижин возле стены упрямо сопротивлялись пожарным. Пламя распространялось слишком быстро, что свидетельствовало о тщательной подготовке.

– Зачем им все это было нужно? – задумчиво проговорил Гарун. – Они вполне могли бы меня убить, если бы не потратили столько времени впустую.

– Не знаю, повелитель.

Ответ появился три часа спустя.

– Непобедимые! – крикнул часовой.

– Здесь? – удивленно спросил Гарун. – В Тамериции?

Он взглянул через стену. Со стороны близлежащего леса приближались всадники в белых одеждах Непобедимых.

– Их около сотни, повелитель, – оценил эль-Сенусси. – Вероятно, пожары стали для них сигналом.

– Похоже на то. – Гарун окинул взглядом лагерь.

Женщины и дети переносили припасы в бревенчатое укрытие. Вид у них был испуганный, но они не паниковали. Эль-Сенусси хорошо их обучил.

– Повелитель, беги, пока можешь. У меня всего восемьдесят три человека. Некоторые ранены.

– Я останусь. Что толку от короля, который все время бежит прочь?

– Зато он будет жив, когда придет его время.

– Пусть являются. Я обучен Силе, – с напускной бравадой заявил он, полный желания отразить атаку.

Эль-Сенусси попятился:

– Король-чародей?

В его глазах отразился страх королей Ильказара.

– Нет, вряд ли. Но, возможно, сумею пустить им пыль в глаза.

Непобедимые точно знали, что делать: их разведка работала идеально. Первая же атака одолела стену, несмотря на все шагунство Гаруна и яростную оборону.

– Они проходят там, где горели хижины! – крикнул Гарун, разворачиваясь.

Эль-Сенусси, рявкая, отдавал приказы. Схватив седельные луки, воины принялись стрелять в толпу в проеме, но Непобедимые все равно вторглись в лагерь.

– Иди в укрытие, ваше величество, – поторопил эль-Сенусси. – Здесь ты всего лишь лишний меч. А терзать их своим колдовством ты можешь и оттуда.

Гарун дал себя увести, поняв, что слова Шадека звучат вполне разумно. Из укрытия его магия в самом деле оказалась более действенной: проделав несколько трюков, он быстро застиг врасплох кучку врагов. Непобедимые отступили.

– Еще немного, и конец, – сказал Гарун Шадек эль-Сенусси.

– Ничего еще не закончилось. Они не собираются уходить и кружат вокруг лагеря.

Гарун взглянул за ограду:

– Некоторые кружат. Некоторые, похоже, намерены отправиться за подмогой.

– Тебе все же лучше уйти, повелитель.

То было практичное, логичное и прагматичное решение, но Гаруну оно не нравилось.

– Они будут ждать, когда я попытаюсь уйти. Или когда кто-то отправится за помощью.

– Само собой. Но станут ли они ожидать нашей атаки? Они верят в собственные силы. Если мы попробуем перейти в наступление, не пытаясь бежать…

– Это может сбить их с толку, поскольку выглядит не слишком разумно.

– Вполне разумно, если поможет тебе уйти, повелитель.

– Не понимаю тебя, Шадек.

– Не пытайся, повелитель. Просто иди. И пришли помощь.

Гарун сбежал во время третьей атаки эль-Сенусси. Пешком, крадучись, словно вор, и скрежеща зубами от боли в ранах, он упрямо брел через ночь, не обращая внимания на боль.

Рассвет застал его в пятнадцати милях к северо-востоку от лагеря – всего в двадцати от столицы Тамериции, Фейгенбруха. Ближайший лагерь беженцев стоял в сорока милях с лишним, и он решил попытать счастья в столице, хотя это было рискованно. Представители знати Тамериции могли оказаться столь боязливыми, что закрыли бы глаза на откровенное нарушение суверенитета королевства. Впрочем, попытайся они ему воспрепятствовать – стали бы независимыми свидетелями агрессии. Тамериция и ее соседи могли занять более воинственную позицию в отношении Эль-Мюрида. Так что рискнуть стоило – лагерь эль-Сенусси считался лишь временным, и его потеря вряд ли станет существенным поражением. Так или иначе, Непобедимые хотели уничтожить самого Гаруна, а не лагерь – крупные важные лагеря, атака на которые имела бы смысл, стояли далеко на севере.

Гаруна в Фейгенбрухе знали и не особо любили – он уже успел разозлить хозяев города своей назойливостью. Однако его раны, молодость и титул позволили добиться разрешения войти в столицу. Он весьма красноречиво объяснил ситуацию королевскому сенешалю и еще красноречивее – самому королю.

– Это произвол, ваше величество, – высказался сенешаль. – Мы не можем позволить, чтобы подобная самонадеянность осталась безнаказанной.

– Тогда собери рыцарей, кого сможешь. И сам их возглавь. Брат мой, – обратился король к Гаруну, – будь моим гостем, пока подобное безрассудство не получит достойный ответ.

– Благодарю тебя, брат, – слегка улыбнувшись, ответил Гарун.

Пусть и косвенно, но тот признал его право на Павлиний трон.

К концу недели пришло известие, что Непобедимые разбиты и изгнаны обратно в горы Капенрунг. Люди эль-Сенусси остались в живых.

Разошедшаяся после вторжения ударная волна со временем неминуемо должна была пройти по Малым королевствам, способствуя росту враждебности к Эль-Мюриду. Малые королевства были невелики и часто бессильны, но каждое ревностно оберегало свою независимость и суверенитет – намного ревностнее, чем более крупные государства.

Ожидая новостей, Гарун встретил незнакомца. Тогда это не имело особого значения, но со временем решило судьбы королевств.

Заскучав в убогом дворце Тамериции – тот выглядел хибарой даже по сравнению с домом детства Гаруна, – он начал захаживать на весеннюю ярмарку, что расположилась на лугу к северу от города. Наблюдая за шпагоглотателем, он вдруг почувствовал, как к нему приближается нечто непонятное, хотя никакой угрозы опознать не мог, и это его озадачило. Обычно его интуиция оказывалась намного точнее. Он огляделся.

Гарун пришел без охраны – если хариши собирались нанести удар, то сейчас была самая подходящая минута. Прокляв себя за ненужный риск, он призвал на помощь чувства шагуна.

Чудовищный дворец… Правители Тамериции были сущими варварами, неграмотными остолопами, скрывавшимися под масками знатных особ. Да что там – ему даже поговорить было не с кем, кроме чиновника казначейства, нанятого из Хеллин-Даймиеля.

Лишь один человек выделялся из толпы худых крестьян и рыжеволосых горожан – невысокий смуглый толстяк, на вид ровесник Гаруна, выглядевший здесь чужим. Чем-то он походил на жителей пустыни, но Гарун ни разу в жизни не встречал там толстых бедняков.

Он прощупал толстяка чувствами шагуна.

Именно от него исходило странное ощущение. «Да он с ума сошел, если думает, будто убийство сойдет ему с рук», – подумал Гарун. Проанализировав эту мысль со всех сторон, он понял, что толстый парень вовсе не охвачен безумием харишей, – это Гарун почувствовал сразу. Тот замышлял нечто иное.

Гаруну стало любопытно, и он позволил толстяку красться следом за собой. Этого парня он уже встречал – он был актером на ярмарке, исполнявшим вполне неплохие, хотя порой и не слишком понятные сценки.

Толстяк был проворен и ловок – Гарун хватился кошелька лишь через полминуты. Достаточно было на миг отвлечься, когда шпагоглотатель выдохнул пламя, и Гарун пытался разгадать механику фокуса.

Когда до него наконец дошло, он резко развернулся, но толстяк уже исчез.

Бин Юсиф мрачно усмехнулся. Вор был умелым, но дураком.

Поправив оружие, Гарун зашагал к палатке позади будки, где до этого выступал толстяк. Внутри палатки звякнули монеты.

Гарун заглянул сквозь прореху в ткани. Парень, ухмыляясь, считал деньги, повернувшись спиной к входу.

«Вдвойне дурак», – подумал Гарун, бесшумно, словно хорек, прокрадываясь в палатку. Он подождал, обнажив кинжал. Парень внезапно почувствовал его и развернулся, пытаясь встать.

Кинжал Гаруна коснулся его горла.

– Сидеть!

Тот плюхнулся на пол. Гарун выбросил вперед ладонь. Взгляд его был холоден, суров и безжалостен. Толстяк в страхе уставился на него.

– Мои деньги, – тихо и угрожающе произнес Гарун.

Вор хотел что-то сказать, но передумал и протянул Гаруну кошелек.

– Остальное. – Он видел, как исчезла золотая монета. Парень неплохо владел воровским ремеслом, но и Гаруну были знакомы их трюки. – Хорошо. А теперь объясни, почему мне не следует приказать тебя повесить. – Парень дернулся. Дернулась и рука Гаруна – кинжал снова коснулся смуглого горла. – Меня обучали Силе. Тебе не хватит ловкости, чтобы застичь меня врасплох. – (Парень уставился на него.) – Знаешь, кто я такой?

– Нет.

– Гарун бин Юсиф.

Вор озадаченно нахмурился:

– Которого называют Королем без Трона?

– Да.

– И что?

– То, что ты выбрал не ту жертву, господин Задница. Я мог бы приказать повесить тебя на королевской виселице, но это была бы пустая трата, а в моей стране мы приучены ничего не тратить зря. У меня возникла мысль, что ты можешь быть мне полезен, если мы направим твои воровские замашки в нужное русло.

– Все та же старая песня. Я глупец из глупцов! Никогда ничему не учусь. – Толстяк скрестил ноги и сложил руки на груди. – Политика мне полностью безразлична.

– Кинжал все еще в моей руке, Пузанчик. Так что подумай. Выбирай – работать или болтаться в петле. Будешь хорошо работать – получишь от меня плату.

Гарун уже несколько месяцев замышлял некий довольно странный план, и толстяк с необычными способностями мог помочь воплотить его в жизнь. А если даже ничего и не выйдет – какая разница? Мир избавится еще от одного бандита.

На лице воришки отразилась внутренняя борьба. Похоже, он рассчитывал сперва согласиться, а потом сбежать. Гарун мягко улыбнулся:

– Десять секунд. Потом я ухожу. Либо с тобой, либо чтобы позвать представителей закона.

– Горе мне! – воскликнул толстяк. – Передо мной стоит печально знаменитая дилемма молота и наковальни. Мой выбор – между дьяволом и бездной. Я пребываю в затруднительном положении эпических размеров. Мною движет глубокое, ни с чем не сравнимое отчаяние…

– Гм? – Гаруна чуть не сбили с толку его словоизлияния. – Время истекает, Пузанчик.

– Вот тебе и вся тактика увиливания и запудривания мозгов! Лишь одно остается мне – последнее убежище для неразумных, а именно здравомыслие. Хэй! Господин! У меня нет возможности оставить ярмарку. Я – партнер. Младший партнер, под строгим присмотром пагубного взгляда страдающего паранойей старшего партнера по имени Дамо Спарен и неподкупного громилы ростом с дом по имени Гуч.

– Вряд ли стоит его в том винить. Так ты идешь или в петлю?

– Хэй! Господин! Сжалься надо мной. Я всего лишь скромный болван…

– Только попробуй достать нож – и станешь скромным болваном с дырой в горле.

– Горе мне, – пробормотал парень. – Звезды пророчили дурной день. Стоило обратить внимание. – Он медленно поднялся на ноги. Гарун помогать ему не стал. – Мне нужно несколько минут, чтобы собрать имущество.

– Я не собираюсь покупать обоз.

– Я привык к обществу некоторых орудий – профессионал я или нет? Как плотникам нужны молотки, пилы…

– Поторопись.

К толстяку возвращалась прежняя уверенность в себе. Он понял, что Гарун вряд ли решился бы его ударить.

– Прояви хоть какие-то манеры, песчаная крыса. Может, я и угодил в переплет, но стоит мне заорать, и через минуту тут будет вся ярмарка.

– Включая твоего грозного старшего партнера? И насколько он будет рад, узнав про твое воровство?

– Он сам учил меня этому благородному искусству. – Впрочем, прозвучало недостаточно твердо, чтобы убедить Гаруна.

– Не сомневаюсь. Потому он за тобой и следит?

Парень пожал плечами и начал собирать вещи:

– Он порой бывает странным, этот Дамо Спарен. Сам его иногда не могу понять. Временами он словно отец, а временами словно тюремщик.

– Все отцы таковы. Как тебя зовут? Не могу же я все время звать тебя Пузанчиком.

– Мне все равно. Здесь меня иногда называют Магелин Маг.

Гарун вздрогнул:

– У меня был хороший друг по имени Мегелин. Слишком уж похоже. Попробуй что-нибудь другое.

– Я зову себя Насмешник. После не имевшего последствий давнего случая на далеком Востоке, еще до того, как обстоятельства вынудили меня отправиться в странствие на Запад.

– Странствие? Которое закончилось тем, что теперь ты развлекаешь народ на ярмарке?

– Все время забываю, что разговариваю с претендентом на трон, – слабо усмехнулся Насмешник. – Мне следует точнее подбирать слова, раз уж обо мне судят по стандартам благородных господ. Не странствие рыцаря. Не странствие паломника. Просто поиски места, куда не дотянулись бы вражеские мечи.

– Вот как? – Гарун провел большим пальцем по лезвию ножа. – В таком случае у тебя вошло в привычку совершать глупые ошибки.

Насмешник уловил исходящую от слов Гаруна опасность:

– Вовсе нет! Я перевернул новую страницу. Я наконец выучил урок. Ловушка, в которую я сейчас угодил и из коей невозможно убежать, пролила свет на великую истину, прежде ускользавшую от моей скромной глупой персоны. Истина такова, что ничто не бывает бесплатно. Если кажется, что достаточно лишь протянуть руку, – отвернись. Судьба ставит тебе ловушку.

– Надеюсь, ты это понял. Но на вид ты уже чересчур взрослый, чтобы чему-то научиться. Сколько тебе еще нужно времени, чтобы запихать свое барахло в мешок?

Насмешник медлил, пытаясь решить, не позвать ли на помощь. И оба это знали.

– Барахло? – возопил Насмешник. – Господин… – Он взглянул на Гаруна. Худой юноша с обветренной кожей внешне оставался полностью спокоен. Его уверенность в себе действовала Насмешнику на нервы, и он рывком затянул мешок. – Обойдусь и этим. Об остальном позаботится Спарен. А теперь мне нужно оставить ему записку с объяснением, иначе он пошлет по моему следу гончего пса Гуча. Горе тому, чьим врагом стал Гуч.

– Ты умеешь читать и писать?

Насмешник пошевелил пальцами – мол, немного.

– Я овладел данным умением благодаря любезности жестокого начальника, старшего партнера. Учеба, учеба. Все время учеба. Без конца.

– Давай быстрее. Только пиши честно – ты не сможешь вернуться через полчаса, чтобы порвать записку.

Гарун вполне мог посочувствовать толстяку, вспомнив, как Радетик гонял его на уроках чтения, письма и языков. Насмешник оказался достаточно сообразителен, чтобы не счесть его неграмотным. Он написал короткое письмо, в котором пообещал вернуться через несколько дней, рассчитывая воспользоваться замешательством на границе. Писал он на языке Хеллин-Даймиеля, на котором общались между собой жители Малых королевств и который Гарун знал лучше всего.

– Что-нибудь еще? – спросил Гарун.

– Ослик, мой старый друг. Он в загоне.

– Веди. Я пойду за тобой. – Он покачал головой и пробормотал: – Следовало догадаться. С кем еще можно было подружиться, как не с ослом?

Пропустив Насмешника вперед, он убрал кинжал в ножны. Снаружи ждали двое. Насмешник застыл, разинув рот. Казалось, его одолевают смешанные чувства облегчения и страха.

– Что такое? – спросил Гарун.

Насмешник обрел дар речи:

– Спарен… Гуч…

Гарун без труда понял, кто есть кто. Гуч напоминал гору мяса, преграждавшую путь мимо будки для выступлений.

– Убери это чудовище, – сказал он второму, сидевшему на ящике.

– Куда собрался, Насмешник? – поинтересовался Спарен, не обращая внимания на Гаруна. – Берешь что-нибудь с собой?

– Осла…

Гарун протолкнулся мимо толстяка.

– Подвинься, – приказал он Гучу.

Тот притворился глухим.

– Я не с тобой разговаривал, парень, – бросил Спарен.

– Я уже дважды сказал и повторять не буду.

– Что-то ты чересчур много себе позволяешь, парень. – Спарен уже не скрывал раздражения. – Гуч, заткни ему глотку.

Гуч двигался стремительнее атакующей змеи, но Гарун оказался еще быстрее, нанеся великану три не слишком серьезных ранения.

Насмешник бросился бежать, но Гарун подставил ему подножку и развернулся к Спарену:

– Полагаю, Гуч – достаточно ценное имущество. Либо ты его уберешь, либо его лишишься.

– Пожалуй, ты прав. Гуч, отойди. Я сам разберусь.

Гарун взял Насмешника под локоть и двинулся вперед.

– Я вовсе не говорил, что ты можешь идти, парень, – продолжал Спарен. – Я всего лишь решил сам тебя убить.

– Осторожнее, Дамо, – сказал Насмешник. – Он обучен Силе.

– Все они так говорят.

– Он полон высокомерия, но его знают как Короля без Трона.

Спарен сплюнул на землю:

– Ну да. А я – пропавший принц Либианнина.

Воспользовавшись тем, что Спарен отвлекся, Гарун нащупал духовую трубку. Он поднес ладонь ко рту и кашлянул. Спарен увидел летящий к нему дротик, но было уже поздно. Судорожно дернувшись, он рухнул на землю. На лице его застыла гримаса недоверия.

Гуч и Насмешник окружили Спарена.

– Что ты с ним сделал? – рявкнул Гуч, встряхивая Спарена. – Эй, господин Спарен, очнись! – Собственных ран великан, похоже, не чувствовал. – Скажи мне, что делать, господин Спарен. Переломать им кости?

– Идем, – буркнул Гарун, хватая Насмешника за плечо. – Великан, похоже, решил, будто это ты во всем виноват.

Он уже сомневался, что Насмешник принесет ему достаточно пользы, чтобы окупить все проблемы, которые успел создать.

– Спарен был моим другом, – чуть позже заметил Насмешник. – Не из тех, кому особо стоит доверять, но все равно лучшим другом.

Гарун услышал в его словах скрытую угрозу и увидел во взгляде жажду убийства.

– Я его не убил. Дротик был смазан нервным ядом из джунглей к югу от Хаммад-аль-Накира. Он вызывает временный паралич. Через пару часов твой друг будет в полном порядке, не считая головной боли и дурного настроения.

По крайней мере, он на это надеялся – последствия яда оказывались фатальными примерно в четверти случаев.

Чем больше Гарун наблюдал за спутником, тем больше убеждался, что Насмешник может стать опасным врагом. Под толщей жира и неизлечимого оптимизма скрывался тощий расчетливый убийца, лишенный угрызений совести.

Несколько дней спустя, на полпути к лагерю эль-Сенусси, они встретили беженцев. На этот раз это были не уроженцы пустыни, спасавшиеся от гнева Ученика, но местные жители, бежавшие от приспешников Эль-Мюрида.

Начались войны Эль-Мюрида, и войска пустынных всадников были уже в Тамериции. Толстяк больше не пытался сбежать от Гаруна, но идти дальше на юг не имело смысла. Гарун повернул назад, в сторону лагеря в Алтее. Патрули Непобедимых несколько раз вынуждали их скрываться.

К северу от Фейгенбруха они наткнулись на сожженные фургоны ярмарки Спарена. Среди убитых оказался и сам Спарен, но Гуч выжил. Они нашли его раненым, под грудой тел пустынных воинов.

Насмешник долго разглядывал Спарена:

– Может, порой он и бывал глупцом-параноиком, но был другом. В каком-то смысле даже почти отцом. Пролилась кровь, Гарун бин Юсиф. Кто-то должен заплатить за нее своей кровью. И теперь меня стала интересовать политика. – Он подошел к Гучу. – Эй, Гуч! Вставай, великан! Для тебя есть работа.

Сколь бы это ни казалось невероятным, Гуч поднялся из груды своих жертв.

– Они убили обоих моих отцов, – прошептал Гарун.

Прошло немало времени, прежде чем Насмешник понял смысл его слов.

Утешая плачущего Гуча и перевязывая его раны, он слушал, как Король без Трона объясняет ту роль, которую он мог бы сыграть в падении Ученика.

8

Опустевший город

В первое лето войн Аль-Ремиш опустел. Все сторонники Ученика покинули его, охваченные радостным возбуждением и предвкушением добычи от грабежа Запада. Он часто прогуливался по пыльным улицам вместе с детьми, не в силах примириться с судьбой и постоянно страдая от пустоты, оставшейся после смерти Мерьем.

Чувство одиночества лишь росло по мере того, как приходили известия о все новых победах. И радостная эйфория оставшихся дома сменялась благоговейным трепетом перед человеком, который осуществил мечту, полностью все изменив.

– Они пытаются сделать меня своим Господом, – сказал он детям. – И похоже, мне никак им не помешать.

– Кое-где тебя уже называют Всевышним во Плоти, – ответила Ясмид.

Она отличалась не только тем же бесстрашием, которое проявляла в юности ее мать, но и той же взрослой уверенностью в себе, которую обрел Эль-Мюрид после первой встречи с ангелом. Она казалась преждевременно повзрослевшим ребенком – проглядывавшим из еще не созревшего тела. Даже его самого порой тревожил ее чрезмерно взрослый взгляд на мир.

Сиди, с другой стороны, угрожал остаться ребенком навсегда.

– Я издаю указы, но их игнорируют. А те, кому я поручаю бороться с ересью, становятся худшими богохульниками.

Он подумал о Моваффаке Хали, которого поразила болезнь культа личности.

– Люди хотят чего-то осязаемого, отец. Чего-то, что они могут увидеть собственными глазами. Такова природа человека.

– А ты что думаешь, Сиди? – Ученик пользовался каждой возможностью, чтобы вовлечь Сиди в свои дела, понимая, что однажды Ясмид будет точно так же зависеть от брата, как он сам зависел от Насефа.

– Не знаю, – угрюмо ответил Сиди, которого нисколько не интересовало дело Господа. В него словно вселилось зло – он был полной противоположностью сестры, что причиняло отцу отчаянную боль.

Сиди вызывал у Эль-Мюрида смешанные чувства. Мальчик пока что не совершил ничего вопиющего, но Ученик чуял в нем нечто зловещее, примерно как верблюд чует воду. Однажды Сиди мог стать серьезной проблемой – если не для отца, то для Ясмид, когда она станет Ученицей.

Эль-Мюрид разрывался между верой и семьей, но вместо того, чтобы как-то решить этот вопрос, позволял событиям идти своим чередом, пока формировалась личность мальчика.

Он много молился. Каждую ночь он просил Всевышнего направить порочность Сиди в полезное русло, как он поступил с Насефом. И еще он просил прощения за молчаливый гнев, не покидавший его со дня безвременной кончины Мерьем. Место Мерьем заняла Ясмид, которой всегда можно было довериться и поплакаться на плече. Эль-Мюрид был силен в своей вере, но так и не смог избавиться от сидевшего в нем одинокого перепуганного мальчишки. И этому мальчишке был кто-то нужен.

– Папа, тебе нужно найти другую жену.

Они поднимались по склону котловины, в которой стоял Аль-Ремиш. Дважды в неделю Ученик совершал хадж к месту упокоения Мерьем – этот обычай стал частью его легенды.

– Твоя мать была единственной моей любовью. – Ему уже высказывали подобное Насеф и Моваффак Хали.

– Тебе незачем любить ее так, как ты любил маму. Все знают о твоих чувствах к ней.

– Ты говорила с Насефом?

– Нет. Он тоже думает, что тебе следует жениться?

– Тогда с Хали?

– Нет.

– Значит, с кем-то еще. Милая, я знаю, что ты хочешь сказать. Я все это уже слышал. Якобы мне следует жениться на женщине из знати, чтобы укрепить отношения с аристократией. И завоевать их доверие, чтобы наши лучшие люди перестали бежать к мальчишке-королю, Гаруну.

– Так и есть. Это только поможет.

– Возможно. Но я не намерен идти на компромисс с врагами Всевышнего. Я не имею дела с про́клятыми, кроме как для того, чтобы наказать их за порочность.

– Папа, рано или поздно с этим возникнут проблемы. Тебе придется уступить.

– Проблемы начались с того дня, когда я встретил твою мать. А сегодня я сижу на Павлиньем троне и никому не намерен его отдавать. Ты опять говоришь как твой дядя, заводишь речь о политике. А политика вызывает у меня лишь отвращение.

Ясмид вовсе не повторяла чужие слова, но не стала ему об этом говорить. В последнее время он постоянно возражал, а чье-то несогласие могло привести его в ярость.

– Политика – это то, с помощью чего люди реализуют свои планы.

– С ее помощью они добиваются превосходства друг над другом, строят заговоры и интриги.

Средоточием и источником всей власти являлся Всевышний, а Эль-Мюрид был его наместником на Земле. Он не видел нужды ни в какой политике, кроме монолита, на вершине которого стоял он сам, отдавая приказы избранным, которые те должны были беспрекословно исполнять.

Но так виделось лишь ему одному. Порочная новая политика овладела его движением, едва лишь оно достигло первоначальной цели. Его командиры сражались, словно изголодавшиеся псы, за те крошки власти, что просыпались сквозь его пальцы. Они готовы были вцепиться друг другу в глотку ради тех благ, что приносил новый порядок. Не бывало дня, чтобы ему не приходилось разрешать очередной спор насчет чьей-то ответственности или старшинства.

– Их куда больше интересуют они сами, чем наше движение. Даже старые правоверные попадают в эту ловушку. – Он помолчал, приводя мысли в порядок. – Возможно, наш успех стал слишком внезапным – по прошествии двенадцати лет победа сама прыгнула нам в руки. Теперь все идет настолько хорошо, что им нет нужды становиться плечом к плечу против всего мира.

Ему внушала ужас мысль, что интриги и махинации могут стать обычным делом, как это случилось с роялистами. В последние годы их правления они постоянно обвиняли друг друга и предавались личным порокам.

Он чувствовал себя бессильным. Семена зла распространялись все дальше, и он никак не мог этому помешать. Никакие молитвы не могли спасти того, кто не желал быть спасенным.

Эль-Мюрид повзрослел. Он замечал слабые места в своем движении, потенциал для зла, стоявшего вдоль каждого дюйма пути добродетели. Он начал понимать, что падение истинно верующего может стать быстрым и тяжким и, что еще хуже, оставаться незамеченным, пока не будет слишком поздно.

Знание это нисколько не облегчало той депрессии, в которую вгоняло его одиночество. Когда он не мог больше выдержать, всегда обращался к Эсмату.

Они дошли до места погребения Мерьем.

– Они вообще когда-нибудь закончат? – спросил Сиди, показывая на монумент, который приказал возвести Эль-Мюрид.

Памятник завершили лишь на четверть, и неиспользованный камень лежал бесформенными грудами.

– Даже наши каменщики хотели увидеть старые провинции империи. Мог ли я заставить их остаться, когда им хотелось нести истину неверным?

– Их не волнует истина, папа. Они просто решили, что грабить чужеземцев проще, чем работать.

Эль-Мюрид кивнул. Среди воинства света полно было тех, чьи умения больше пригодились бы дома. На мгновение его опутал холодными щупальцами черный страх. Хаммад-аль-Накир не мог похвастаться многими искусными ремесленниками. Военная катастрофа могла уничтожить их как класс, вновь столкнув народ в пропасть варварства. Прошедшие столетия не слишком изменили этих людей – они до сих пор предпочитали грабить, а не строить.

Он сменил тему:

– Куда больше, чем передышка в раздорах, мне нужна вода. Миллионы галлонов воды.

– Что? – Ясмид уже собиралась предложить, чтобы он велел Насефу прислать пленных ремесленников вместо ушедших воевать местных.

– Вода. Это самое большое сокровище, которое мы потеряли, когда пала империя. Не знаю как… Возможно, лишь Вартлоккур смог бы вернуть дожди… – Сиди слегка заинтересовался, и он продолжил: – В некоторых местах почва достаточно плодородна, но нет воды. И из-за этого растительности столь мало, что выпавшие дожди тут же испаряются… Во времена империи большую часть деревьев вырубали на строевой лес и дрова. Потом пришли варвары. Где-то они запахали в землю соль, где-то ее оголили скот и овцы. А потом чародей Вартлоккур прекратил дожди…

Ясмид смотрела на него, весело улыбаясь:

– Где ты все это узнал, папа? Тайком ходил в школу?

– Нет, читал кое-какие труды того чужеземца, Радетика. Я нашел их, когда мы захватили Аль-Ремиш. Любопытно – Юсиф разделял многие мои цели.

– Разве ты не говорил всегда, что приспешники зла иногда, сами того не зная, делают работу Всевышнего?

– Так и есть. Но ни слова об этом. Я намерен взять на вооружение идеи чужеземца, как только возродится империя, и у нас будут люди, чтобы этим заняться. Радетик считал, что прежнее процветание можно восстановить, хотя потребуется три или четыре поколения, чтобы повернуть реку жизни в иное русло. Его это повергало в отчаяние, но мне нравится. Я намерен дать избранным далекие цели. Иначе Царство Мира вновь погрязнет в прежних раздорах.

– Ты никогда об этом раньше не говорил.

Эль-Мюрид прислонился к подножию монумента, глядя на долину и пытаясь представить, как та выглядела в давние времена. Когда-то здесь было неглубокое озеро, а Святейшие храмы Мразкима стояли на рукотворном острове и пышные заросли цитрусов покрывали склоны, окружавшие озеро.

Завоеватели-варвары вырубили деревья на дрова.

– Когда-то это казалось чересчур далеким даже для того, чтобы мечтать. Теперь появилась надежда. Когда-нибудь… Что ж, все зависит от твоего дяди. Если он выиграет войну… Тогда можно будет начать. – Он посмотрел на бесплодную долину, на мгновение увидев былую красоту, которая могла появиться вновь. – Мы можем привести воду с гор Капенрунг. Там еще остались следы старых каналов… Но хватит об этом. – Он повернулся и опустился на колени, молясь о душе Мерьем. К нему присоединилась Ясмид, а затем с некоторой неохотой и Сиди. – Пойдем прыгнем в ведьмин котел и посмотрим, какие очередные глупости они замышляют, – сказал он, поднимаясь.

Ясмид восхищенно смотрела на отца, которого увидела совсем с другой стороны. В этом человеке таились такие глубины, о которых она никогда не подозревала.

Не обещавшее ничего хорошего утро превращалось для Ученика в радостный день. Он поделился самой тайной мечтой, и никто не стал над ним смеяться. Даже лишенный воображения Сиди сумел осознать все величие его замысла. Возможно, сегодня он смог бы обойтись и без Эсмата.

Вернувшись, он обнаружил Моваффака Хали, поспешно прибывшего с театра военных действий.

– Сперва приму тебя, поскольку знаю, что у тебя наверняка серьезное дело, Моваффак. Что случилось?

– Две вещи, повелитель. Не столь важная: мы потеряли след претендента, Гаруна бин Юсифа. После атаки на Тамерицию он ушел в подполье и выходил на связь лишь с несколькими предводителями мятежников. И он больше не бывает при дворах Малых королевств. Наши шпионы не могут его найти.

– Со временем мы все равно до него доберемся. Что еще?

– События принимают серьезный оборот. Я узнал об этом от моего человека из свиты Бича Господнего, который подслушал доклад шпиона твоего шурина. Итаскийцы и их союзники решили не ждать, когда мы к ним придем, и посылают войско на юг. Главнокомандующим они выбрали герцога Грейфеллса, родственника итаскийского короля. Говорят, он хороший солдат.

– Печально, Моваффак. Я надеялся завершить войну на юге до того, как нам придется иметь дело с Итаскией.

– Это самый сильный наш враг, повелитель. И самый богатый. Пожалуй, у них самые лучшие командиры, к тому же их поддерживают Ива-Сколовда, Двар и Прост-Каменец. Бичу Господнему нелегко придется к северу от Скарлотти.

– Возможно. Но я знаю Насефа. Если бы я делал ставки, как пристало лишь грешникам, поставил бы на то, что он планировал подобное еще до того, как пересек Сахель.

– Надеюсь, повелитель. Но меня пугает мощь врагов.

Своей репликой он выразил и страхи самого Эль-Мюрида, но Ученик не посмел поделиться ими с Хали. Лишь благодаря его абсолютной уверенности в себе Непобедимые были теми, кем они являлись. Любые сомнения могли все разрушить.

– Будем надеяться, что все наши друзья осознают опасность, Моваффак. Движение начинает спотыкаться о собственные успехи. Сообщи об этом всем.

– Как прикажешь, повелитель. – В голосе Хали прозвучала тень сомнения. – Могут ли Непобедимые каким-то образом искоренить угрозу, повелитель?

– Изучи как следует этого герцога, Моваффак. Насколько он компетентен? Выживет ли войско без него? Кто мог бы его заменить? И насколько компетентен этот другой? Понял меня?

– Вполне, повелитель. Учитывая, каковы порой бывают политики, его вполне может сменить полный невежда.

– Именно. И еще, пока ты здесь – мне нужен твой совет насчет восточного войска эль-Надима.

– Да, повелитель?

– Он обратился ко мне в обход Бича Господнего, попросив разрешения отказаться от попыток форсировать ущелье Савернейк. Однако Насеф сказал, что необходимо сдерживать угрозу прорыва.

– В чем проблема эль-Надима?

– Он утверждает, будто враги выкашивают его ряды с помощью колдовства, и его троенские новобранцы готовы взбунтоваться. Они составляют большую часть войска и считают, будто мы посылаем их на смерть, чтобы от них избавиться.

– Вполне возможно, повелитель. Бич Господень использует на востоке вспомогательные войска из местных. Я видел, как он бросал их в безжалостный бой. Но я согласен с ним в том, что нам следует сдерживать угрозу с востока, вынуждая противника использовать стратегию, которая оставляет инициативу в наших руках. Как только падут Кавелин и Алтея, это уже не будет иметь значения. Я могу собрать несколько отрядов Непобедимых и послать их на восток, чтобы поддержать эль-Надима.

– И полагаю, дать ему возможность действовать более гибко. Ему никогда не хватало воображения.

– Может быть. Но он вполне надежен и исполнит приказ даже ценой собственной жизни. И он единственный истинно верующий из числа наших командиров. Он поздно пришел к вере, уже после того, как стал помощником Насефа. И думаю, именно потому получил назначение в столь отдаленные края. Бич Господень больше не хочет, чтобы тот заглядывал ему через плечо.

– Опять ты политиканствуешь, Моваффак.

– Повелитель! – улыбнулся Хали. – В каком-то смысле так и есть. Полагаю, это часть человеческой натуры.

– Вероятно. Мы далеко не всегда отдаем себе отчет в том, что делаем. Что меня по-настоящему злит, так это вопиющее, преднамеренное предательство. Пошли эль-Надиму те отряды.

– Как прикажешь, повелитель.

– Скажи Ясиру, что он может отправлять туда всех недовольных.

Последующий месяц прошел спокойно. Усмирение захваченных территорий шло полным ходом. Завоевание Малых королевств неумолимо продолжалось, хотя Насеф выделил для этого Кариму минимум солдат. Броды и переправы через Скарлотти, вплоть до западной границы Алтеи, оказались перерезаны. Насеф пересек реку выше Дунно-Скуттари и завершил окружение города, опережая собственный график. Даже проблемы эль-Надима не повергали его в отчаяние – его успех или поражение имело лишь второстепенное значение для стратегии Насефа. Важно было лишь его присутствие.

Затем Эль-Мюрид получил письмо от шурина.

– Ясмид, Сиди, послушайте, что пишет ваш дядя. – Он еще дважды перечитал письмо. – Он хочет, чтобы мы прибыли принять капитуляцию Дунно-Скуттари. Говорит, она случится уже скоро.

– Папа, поедем! – радостно воскликнула Ясмид. – Ну пожалуйста! Скажи, что можно! Хочу увидеть Запад. И только представь, сколь многое это будет значить для солдат, когда они увидят тебя вместе с ними.

Эль-Мюрид рассмеялся:

– Это опасно, Ясмид.

– Можем сделать вид, будто мы совсем другие люди. Которые ни для кого не важны.

– Торговцы солью, – предложил Сиди.

– Торговцы солью как раз важны, – возразил Эль-Мюрид, поддерживая шутку. Торговцем солью был его отец.

– Точно, папа, – кивнула Ясмид. – Торговцы солью. Ты все про это знаешь. Мы можем переодеть наших телохранителей торговцами и ехать на верблюдах.

– Они все равно будут выглядеть словно бандиты.

– Но…

– Хватит. Твой дядя пока не захватил город, и вряд ли у него получится. Хеллин-Даймиель ему так и не покорился, а это далеко не столь крепкий орешек. Поживем – увидим.

– Папа, он просто придерживает Хеллин-Даймиель на потом.

– Поживем – увидим. Не забывай, сейчас для нас куда большая проблема – итаскийская армия. Мы не знаем, как они себя поведут.

Ясмид улыбнулась, зная, что уже наполовину выиграла сражение.

Эль-Мюрид криво усмехнулся, догадываясь, о чем она думает. Он решил, что ведет себя как слабовольный глупец: ему доставляла немало хлопот любая попытка отказать в чем-либо детям.

Одиннадцать дней спустя к нему пришел мрачный Эсмат.

– Что случилось, Эсмат? На тебе лица нет.

Врач судорожно сглотнул ком в горле:

– Повелитель, курьер из Ипопотама так и не прибыл. Он опаздывает уже на четыре дня.

По спине Эль-Мюрида пробежали мурашки.

– Сколько у нас осталось обезболивающего?

Он не мог заставить себя называть опиум как-то иначе.

– Скорее всего, хватит еще на два месяца, повелитель. В зависимости от размера и частоты доз.

«Что, в свою очередь, зависит от того, какое напряжение мне придется выдерживать», – подумал Эль-Мюрид.

– В таком случае пропажа одного курьера мало что значит. Если боишься, что твои запасы истощатся, – пошли другого. Или удвой следующую закупку.

– Я намерен сделать и то и другое, повелитель. Так или иначе, будет ответ на ключевой вопрос.

– Вопрос? Какой вопрос?

– Знают ли враги о нашей нужде в снадобье, и начали ли они перехватывать курьеров.

На этот раз по спине поползло целое стадо мурашек.

– Эсмат… это возможно?

– Все возможно, повелитель. И именно этого я боялся уже несколько лет. Наступила минута, когда отсутствие снадобья на какое-то время обезглавит движение. Чтобы преодолеть связанные с этим страдания, могут потребоваться месяцы.

– Все так плохо, Эсмат? – тихо спросил он.

– Более чем, повелитель.

– Эсмат, делай все, что можешь. Обеспечь поставки. Сейчас критическая минута, и я не могу позволить себе стать беспомощным. Тебе следовало сказать об этом раньше.

– Возможно. Я не хотел обидеть…

– Обижаться уже поздно. Снадобье ведь производят из какого-то растения? Из мака? Мы можем выращивать его сами?

– Я не садовод, повелитель. И они обладают монополией. Они тщательно оберегают семена и поля…

– Смогут ли они уберечься от воинства света?

– Нет, конечно. Но у нас с ними договор о дружбе, и мы не можем нарушить слово чести. Мы специально договаривались с ними, чтобы обеспечить себе доступ к наркотику. Если они решат, что это и есть причина нашего вторжения, могут и сжечь поля.

– Насеф договаривался с ними еще до того, как мы начали воевать. Значит ли это, что он знает?

– Многие знают, повелитель. Подобное невозможно долго держать в тайне.

Эль-Мюрид потупил взгляд – отчасти от стыда, отчасти от страха.

– Делай все возможное. А я буду делать то, что должен.

– Как прикажешь, повелитель.

9

Итаскийцы

Гарун расстался с Насмешником и Гучем в Северном Кардине, к востоку от границы этого королевства с владениями Дунно-Скуттари.

– Там полно патрулей, – предупредил он. – Будьте осторожны.

– Я буду настолько осторожен, – рассмеялся Насмешник, – что даже око парящего в небесах орла меня не заметит. Верно, я доблестный боец, способный превзойти в сражении целый отряд, но сомневаюсь, что смогу противостоять армии. Даже когда за моей спиной верный Гуч.

Бин Юсиф наблюдал толстяка в деле накануне, когда они наткнулись на патруль Насефа. Спарен великолепно обучил Насмешника – его стремительность, ловкость и владение клинком казались сверхъестественными. Он был прирожденным фехтовальщиком.

– Гуч, не давай ему ввязаться в неприятности.

– Обязательно, господин. Ты даже не представляешь, насколько хорошо он будет себя вести.

– И не позволяй ему выманивать у тебя деньги. – Гарун выделил великану некоторую сумму на расходы.

– Не беспокойся, господин. Я его знаю. Я наблюдал за ним, когда он работал на господина Спарена. Выполним задание и вернемся за следующим.

В Гуче чувствовалась простодушная уверенность в себе, которая и нравилась Гаруну, и в то же время его беспокоила. Мегелин учил его смотреть на мир словно на скользкую змею, постоянно меняющуюся и окрашенную во все оттенки обмана. Наивное мировоззрение Гуча было полной противоположностью мировоззрению Радетика.

– Надеюсь. Удачи.

Повернувшись спиной к ним и ослу, он направился к своему коню и спутникам.

– Думаешь, справятся? – спросил Белул.

Гарун оглянулся. Оба уже вперевалку шагали на юг. Походка толстяка объяснялась лишним весом, а Гуча – незажившими ранами.

– Кто знает? Если нет – мы ничего не теряем.

– Что ж, едем на север, – задумчиво проговорил Белул. – Уверен, что они будут ждать на другом берегу?

Он имел в виду войско роялистов, которое должно было собраться в Форхангсе, маленьком королевстве на другом берегу Скарлотти. Гарун предполагал, что на его призыв к оружию откликнется от тысячи до двух тысяч человек. Он благоразумно использовал их для поддержки западных войск и рассчитывал сделать козырной картой в переговорах о помощи в возвращении Павлиньего трона.

– Выясним, Белул.

Несколько часов спустя, пока они размышляли, как перебраться через Скарлотти, их нагнал гонец.

– Господин, – выдохнул он, – Бич Господень пересек реку.

– Что? – переспросил Белул. – Когда? Где?

– Чуть выше по течению от Дунно-Скуттари. Они начали переправлять лодки четыре дня назад, застигли скуттарийцев врасплох. Сейчас у него двадцать тысяч человек на северном берегу.

– Да он с ума сошел! – прорычал Белул. – Ему все еще угрожают Малые королевства, а с тыла на него обрушатся итаскийцы.

– Нет, – возразил Гарун. – Можешь называть сумасшедшим Эль-Мюрида, но не Насефа. Он даже не чихает без причины.

– Весь риск – на северном берегу, – заметил эль-Сенусси. – Никто на этой стороне не может бросить ему вызов. Лучше выясним, что он замышляет.

– Да. – Гарун повернулся к гонцу. – Возвращайся в свой отряд. Скажи своему командиру – пусть выяснит намерения Насефа. И сообщит мне в лагерь в Кенделе.

– Кенделе? – переспросил эль-Сенусси. – Мы идем так далеко на север?

– Я попросил о встрече итаскийского генерала. Лагерь в Кенделе у него на пути. Кто-нибудь – поменяйтесь с этим парнем лошадьми. Его лошадь не переживет обратной дороги.

– Спасибо, господин, – сказал гонец. – Вы о ней позаботитесь? Хорошая животина.

– Конечно.

– Не опасно ли это? – спросил Белул, едва гонец ускакал. – Как скоро хариши пронюхают, где ты?

– Думаешь, они заберутся столь далеко от дома?

– Хоть на край света, повелитель, если этого пожелает Эль-Мюрид.

– Да, пожалуй. Так что прикрывай хорошенько мою спину.

Они с трудом пересекли Скарлотти под покровом ночи. Мокрые и усталые, утром они присоединились к своим воинам. Гаруна не особо впечатлило свое войско – по сравнению с тем, которым командовал отец, оно выглядело толпой оборванцев. У этих людей имелось лишь одно выдающееся качество: они сумели остаться в живых.

– Можешь с ними что-нибудь сделать? – спросил он Белула.

– Само собой. Дома большинство из них были солдатами. И они остаются солдатами. Просто выглядят не очень.

– Они похожи на бандитов.

– Попробую привести их в надлежащий вид, – пожал плечами Белул.

Гарун позволил всем день отдохнуть, а затем повел потрепанное войско на север. Солдаты недовольно ворчали – многим пришлось проделать долгий путь на юг, к месту сбора. Самые большие лагеря беженцев стояли на окраинах городов, внешне защищенных от притязаний Бича Господнего.

Потребовалась неделя изматывающей езды верхом, чтобы добраться до лагеря Кендель. Их дважды путали с людьми Насефа, и они едва избежали сражений с союзниками. Насеф успел основательно запугать народы, жившие между Скарлотти и Портуной.

В лагере Гарун обнаружил, что итаскийский герцог не отозвался на его просьбу о встрече. Однако объединенные северные войска были уже на марше, постепенно двигаясь на юг, а главная их часть находилась всего в сорока милях от лагеря.

– Похоже, он не особо рвется встречаться с Насефом, – заметил Белул. – Даже самая крупная и тяжеловооруженная армия способна двигаться намного быстрее.

– Я чую запах прогнившей политики, Белул. Воняет, словно старый труп.

– Придется устроить им представление. Жаль, что мы проделали такой путь впустую.

– Так и сделаем. Завтра я отправляюсь к нему.

– Повелитель?

– Давай осмотрим лагерь, Белул. Люди должны знать, что нам не все равно.

Он уже успел увидеть больше, чем хотелось бы. Люди здесь жили в самых примитивных условиях, какие только можно было представить. Их жилища строились из груд палок, которые не пропускали лучи солнца, но не более того.

– Зимой здесь будет лагерь смерти, Белул. Это не Хаммад-аль-Накир – зимы бывают морозными. Люди замерзнут. Что с Гамилем Мегидом, который тут вроде как за главного?

– Он исчез, едва мы появились.

– Вот как?

– Да.

– Не спускай с него глаз.

– Можешь не сомневаться. Погоди… кажется, это он. С чужеземцем.

Мегид, нервный коротышка из Западного Хаммад-аль-Накира, был старым знакомым эль-Сенусси. Он постоянно размахивал руками, когда говорил, а левая щека все время дергалась. Присутствие короля повергло его в благоговейный трепет.

– Ваше королевское величество, – пробулькал он, – позволь представить графа Дикса Ронштадта, нашего соседа и благодетеля. Граф, это его пресветлое королевское величество…

– Хватит, Мегид. Ронштадт? Где-то я уже слышал это имя.

Граф был широкоплеч и мускулист, а его голову украшала впечатляющая грива седых волос. Гаруну казалось, будто взгляд темных глаз графа пронизывает насквозь мягкие белые закоулки его души. На бледных губах графа мелькнула мимолетная теплая улыбка, свидетельствовавшая, что ее обладателю нравится наблюдать за представителями человеческой породы.

– Возможно, парень. У нас был общий друг. Мегелин Радетик.

– Ну конечно! Его сосед по комнате в Ребсамене… Это ведь ты постоянно доставлял ему неприятности?

– И сам же его из них вытаскивал. Наивный мальчишка… Но умный. Просто гений. Он мог все. Без него я бы не выжил. Иногда мы обменивались письмами. Я был раздавлен, когда узнал, что с ним случилось.

– Мир обеднел без него, как и я сам. Я бы сделал его своим визирем, своим маршалом.

– Мегелин-воин – это нечто новое. Но если уж он за что-то брался, то всегда доводил до конца. Идем со мной. Гамиль хочет похвастаться нашим новым лагерем.

– У моего отца Мегелин исполнял обе эти должности, пусть они так и не назывались. Каким новым лагерем?

– Гамиль был уверен, что увиденное повергнет тебя в ужас, и испугался, что ты его прогонишь. Он примчался ко мне и спросил, нельзя ли показать тебе, чем мы занимаемся.

– Ладно, покажи. Он прав – мне тут даже противно находиться.

– Тогда следуй за мной. Мы строим лагерь в долине по другую сторону горного хребта. Там больше воды, земля ровнее и есть хорошая глина для построек.

Гарун пошел с ним. Белул, эль-Сенусси и остальные толпились рядом, положив руки на оружие.

– А ты как во всем этом участвуешь? – спросил Гарун Ронштадта.

– Это моя страна, мои владения. Она примитивна и малонаселенна. Так что я сочетаю услугу старому другу с пользой для себя. Мегелин написал мне несколько лет назад и предложил идею, которая мне понравилась.

Граф Ронштадт привел их на рукотворную поляну посреди обширной, густо поросшей лесом долины, на берегах небольшой медленной речушки. На поляне стояли десятки сооружений на разных стадиях постройки.

– В этом году наша главная задача – подготовиться к зиме. Ваш народ живет в основном охотой, но к следующей весне они должны бы заняться земледелием.

Гарун взглянул на несколько недостроенных домов из кирпичей из обожженной на солнце глины. Многочисленные бревна беженцы не использовали, их они распиливали на части и скатывали в реку.

– Мне нравится, друг моего друга, – сказал Гарун. – Вижу, тебе помогает твой собственный народ. Это в самом деле немало.

– Они только учатся. Скоро они вернутся к своей основной работе.

– Сколько людей можно здесь разместить?

Беженцы нигде не пользовались особой популярностью, но миграция из пустыни еще не достигла пика.

– Сколько здесь сейчас, Гамиль? – спросил Ронштадт.

– Почти пять тысяч, граф. Но по официальной переписи – около восьми.

– Мои объятия открыты, – сказал Ронштадт Гаруну. – Мои владения – девственная земля. Она сможет прокормить на много тысяч больше. Но король нервничает. Он приказал мне пересчитать всех по головам и больше никого не принимать – ему не хочется, чтобы я стал чересчур силен. Пришлось пойти на небольшой подлог. Я хочу облагородить всю эту долину, что невозможно без дешевой рабочей силы Гамиля.

– Таков твой договор с Мегидом?

– И достаточно щедрый по всем стандартам. Поскольку я не воинствен, феодальное бремя невелико.

– Ясно. А их обязанности передо мной как королем?

Ронштадт слегка потускнел:

– Они больше не живут в Хаммад-аль-Накире. Это Кендель.

Гарун с трудом подавил вспышку гнева. Белул мягко взял его под локоть:

– Его логика неоспорима, повелитель. Мы не можем рассчитывать что-то получить, ничего не отдав взамен. А этот господин, похоже, готов дать куда больше за меньшее.

– Я не стану препятствовать, если они захотят тебе помочь, – сказал Ронштадт. – До тех пор, пока это не делается за мой счет.

Гарун продолжал злиться. Роль Короля без Трона принесла ему куда больше разочарования, чем он ожидал. Слишком многое зависело от доброй воли тех, кто ничем не был ему обязан. Прежде чем жители Запада начнут воспринимать его всерьез, следовало создать нечто вроде политической валюты, которую им хотелось бы получить в обмен на то, что они могли дать.

Но прежде всего нужно было сохранить лояльность беженцев. Он не мог ни позволить им ассимилироваться, ни забыть об их обидах. Они должны были оставаться реальной силой, способной бороться за власть в Хаммад-аль-Накире.

– Гамиль говорит, что ты хочешь встретиться с герцогом Грейфеллсом, – сказал Ронштадт. – Могу я дать совет?

– Какой?

– Не трать зря время.

– Что?

– Он – не тот, кто тебе нужен. Он – креатура политики, приспособленец. Он стал командующим лишь потому, что итаскийской короне пришлось заключить сделку с оппозицией. С его амбициями ты ничем ему не поможешь. Он не уступит тебе ни пяди.

– Ты его знаешь?

– Он мой дальний родственник по линии жены. Как и другой человек, с которым тебе как раз следует встретиться. На севере все так или иначе родственники друг другу.

– И с кем же нам стоит встретиться? – спросил Белул. – Если от герцога никакого толку – тогда кто?

– Итаскийский военный министр. Он начальник герцога и его враг. И он пользуется благосклонностью итаскийского короля. Я дам тебе рекомендательное письмо.

На следующее утро, когда они ехали на встречу с Грейфеллсом, Гарун спросил:

– Что думаешь насчет нашего благодетеля?

– Время покажет. – Белул пожал плечами.

– Малообразованным его не назовешь, – заметил эль-Сенусси. – Мегид о нем хорошего мнения. И доверяет ему.

Все согласились с Белулом.

– О Грейфеллсе многое скажет его к нам отношение.

Найти герцога оказалось легко: за последние три дня его войско не преодолело и двадцати миль. Ронштадт оказался прав: Грейфеллс не пожелал иметь никаких дел с Гаруном. Бин Юсиф сумел добраться лишь до входа в шатер герцога, где ему пришлось ждать, пока адъютант доложит о его прибытии.

Радетик в достаточной степени обучил Гаруна итаскийскому языку, чтобы он сумел понять оскорбления, посыпавшиеся на голову адъютанта за то, что тот беспокоит его из-за «банды кривоногих угонщиков верблюдов».

Когда адъютант вернулся весь красный и начал извиняться, Гарун лишь сказал:

– Передай ему, что он еще пожалеет о своем высокомерии.

– Ну? – спросил Белул, когда Гарун вернулся к командирам.

– Граф был прав. Он не стал со мной разговаривать.

– Что ж, тогда последуем совету Ронштадта. Итаския не так уж далеко.

– Полагаю, несколько лишних дней ничего не изменят.

Три дня спустя они пересекли Великий мост, сопровождаемые раздраженным сержантом из местных.

– Былая слава, – нараспев проговорил эль-Сенусси. – Так выглядел Ильказар в дни расцвета империи.

Мало кто из них видел нечто похожее на здешнюю набережную. На реке царило невероятное оживление. Хеллин-Даймиель и Дунно-Скуттари все больше зависели от доставлявшихся по воде товаров. Река богатств текла из казны осажденных городов в сундуки итаскийских торговцев.

Сержант подгонял их, все время ворча, пока не привел в кремль в центре города. Он провел их в здание, а затем, поднявшись на несколько этажей, – в приемную, где хромой старик выхватил у Гаруна рекомендательное письмо и скрылся за украшенной причудливой резьбой дверью. Исчез он ненадолго.

– Его светлость сейчас тебя примет. Только тебя. – Он показал на Гаруна. – Остальные останутся здесь.

– Быстро, однако, – пробормотал Гарун, направляясь к двери.

Его спутники, которым старик преградил путь, неуверенно переминались с ноги на ногу.

Навстречу Гаруну вышел худой невысокий человек средних лет, протягивая руку:

– Мне говорили, что ты молод, но я не ожидал, что настолько.

– Мне посоветовал встретиться с тобой граф Ронштадт в Кенделе.

– Ты не только молод, но и прям. Мне это нравится, хотя вы, молодежь, порой с этим перебарщиваете. Как я понимаю, мой родственник тебя разочаровал?

– Герцог Грейфеллс? Он повел себя невежливо.

– Как обычно. Его забыли научить хорошим манерам. Не перестаю удивляться, как ему удалось стольких повести за собой. И еще больше я удивился, когда он добился поста командующего в обход меня.

– Я слышал, он хороший солдат.

– Когда это служит его целям. Полагаю, он попытается воспользоваться представившейся возможностью как очередной ступенькой к трону. Он не делает тайны из своих долгосрочных намерений.

Гарун медленно покачал головой:

– Какой в том интерес? Для меня это не более чем боль – как головная, так и душевная.

Министр пожал плечами:

– Сядь. Думаю, нам нужно кое о чем договориться.

Гарун сел, пристально разглядывая министра, который смотрел на него поверх сцепленных пальцев. Бин Юсиф видел перед собой человека, полностью подчинившего себе судьбу, столь же самоуверенного, как и Эль-Мюрид. Он мог стать опасным врагом.

Министр же видел мальчика, который был вынужден стать мужчиной. Груз свалившихся на него забот прибавил ему лет. Черты его лица выдавали зарождающийся в душе цинизм, от которого морщился лоб и кривились губы. И еще в нем чувствовалась жесткость и неумолимость, какие обычно предшествуют фанатизму.

– О чем договориться? – спросил Гарун.

– Прежде всего скажи мне, что ты думаешь о целях Эль-Мюрида. Его военных целях. На религиозные вопросы мне наплевать.

– Восстановление империи? Мечта идиота. Мир уже не таков, каким был вчера. Теперь существуют настоящие государства. И с геополитической точки зрения Хаммад-аль-Накир не подходит на роль великого объединителя.

Он изложил ряд мыслей Мегелина на этот счет, рассуждая о том, что на его родине нет традиций централизованного управления и образованного класса, способного управлять. В Ильказаре все это имелось, а народы, которые завоевывала империя, по большей части застряли на родоплеменном уровне.

– Сколько тебе лет?

– Девятнадцать.

– В таком случае у тебя были превосходные учителя. Я знаю людей с сорокалетним опытом государственного управления, которые не способны столь ясно это сформулировать. Но ты не сказал того, что я хотел узнать. Ты веришь в имперскую мечту?

– Нет. Мы с Учеником сходимся лишь в словах о том, что нужно восстановить достоинство и безопасность государства.

– Да, тебя действительно хорошо учили, – улыбнулся министр. – Пожалуй, соглашусь. Позволь мне признаться в собственной небольшой мечте. Мне хотелось бы сделать Итаскию господствующим государством на Западе. Мы уже сильнее всех, но завоевания – не мой идеал. Я больше склонен к моральному и торговому господству. Нынешние королевства слишком разные, чтобы пытаться их объединить.

Они говорили на даймиельском – языке, который Гарун знал лучше всего. После признания министра он твердо решил совершенствовать свой итаскийский.

– Полагаю, ты имеешь в виду гегемонию?

– Может, ты и прав, – снова улыбнулся министр. – А теперь к делу. Мы можем помочь друг другу.

– Я знаю, что ты можешь мне помочь. Потому я и здесь. Но что могу я сделать для тебя?

– Прежде всего – понять, что я воспринимаю Эль-Мюрида как главную угрозу моей мечте. Но от него есть и польза. Если он потерпит поражение до того, как успеет причинить достаточно вреда, мои надежды могут осуществиться сами по себе. Разрушения на юге и осада Хеллин-Даймиеля обеспечили Итаскии как моральное, так и военное господство. Экономическое господство уже не за горами, а за ним последует и культурное.

– Я могу помочь дать ему отпор. Но мне нужны деньги, оружие и место, где могли бы жить мои люди. Особенно оружие.

– И тем не менее послушай меня. У тебя есть враги, которые не враги мне. И у меня есть враги, которые не враги тебе. Именно в этом мы можем помочь друг другу. Что, если нам обменяться врагами? Понимаешь, о чем я?

– Не уверен.

– Человек куда больше уязвим для кинжала врага, которого он не знает, согласен?

– Понятно. Ты хочешь обменяться убийцами.

– Грубо, но верно. Я дам тебе оружие и деньги, если ты возьмешь на себя три обязательства. Первое – вступить в войну с Эль-Мюридом. Второе – покончить с его имперскими устремлениями в случае победы. И третье, если говорить прямо, – предоставить мне тайных убийц, или как они там у вас называются, когда мне потребуется совершить поступок, от которого я мог бы полностью отмежеваться.

«Классический заговорщик, – подумал Гарун. – Ему попросту нужна подпольная армия».

– У тебя самого есть планы на итаскийский трон?

– У меня? Ради всего святого, нет! Да и зачем это мне? Мне безопаснее и приятнее дергать за ниточки на нынешнем посту. Как я понимаю, у тебя есть возражения?

– Выглядит как полюбовная сделка. Чересчур хорошо, чтобы оказаться правдой.

– Может, с твоей точки зрения, и так. Но ты не знаком с итаскийской политикой. Или со мной. Я вовсе не говорю о том, чтобы завтра же кому-то перерезать горло. Я говорю о перспективе, о компромиссах, которые будут длиться всю жизнь. О вечном союзе. Наши проблемы не решатся за одно лето, и не за десять лет, и даже когда мы добьемся того, чего, как нам кажется, мы хотим. Понимаешь? Учти также, что я подставляю собственную шею. Я предлагаю тебе тайный договор, за который могу вылететь с поста, если об этом пронюхают определенные группировки.

Гарун понимал, что может потратить всю жизнь в погоне за недостижимой целью. Старый чародей в разрушенной сторожевой башне показал ему возможные варианты будущего. И он решил действовать так, как подсказывали ему интуиция и Невидимая корона.

– Рискну. Договорились.

– Раз и навсегда? Я слышал, твой отец был человеком чести.

– Да. И я – сын своего отца.

Министр встал и протянул руку. Гарун пожал ее в ответ.

– Это весь наш договор, – сказал министр. – Никто, кроме нас с тобой, не должен о нем знать.

– И я наверняка не смогу просить на его основании о неприкосновенности.

– Увы. Такова суть игры, в которой мы участвуем. Но не забывай – то же касается и меня самого.

Гарун в этом сомневался, но предпочел промолчать. Как и говорил министр, он не знал итаскийской политики. К тому же он объехал весь Запад, но никто не предложил ему вообще какой-либо сделки. Нищие не привередничают.

– Что тебе нужно прямо сейчас? – спросил он.

– Ничего. Только помочь остановить Эль-Мюрида. Сперва я должен пережить нынешний кризис. – Министр подошел к висевшей на стене огромной карте Запада и, быстро взглянув на нее, провел пальцем линию от Итаскии к Дунно-Скуттари. – Если приведешь сколько-то людей на Хемпстедскую пустошь, примерно в двенадцати милях к югу от Южных городских ворот на Октилианской дороге, тебя встретят мои люди с грузом оружия. Жест доброй воли с моей стороны. Как тебе?

– Опять-таки – чересчур хорошо, чтобы оказаться правдой. Ты даже не знаешь, какие разочарования нам довелось пережить.

– Как раз знаю. Почему, думаешь, тебе так быстро удалось ко мне попасть? Я изучаю положение уже восемь месяцев. Оружие будет не самое лучшее – старое, нестандартное и трофейное, наподобие того, что мы используем для помощи чужеземцам и вооружения ополченцев. Я могу разбрасываться им, ни перед кем не отчитываясь.

– Все лучше, чем с пустыми руками. Разве нет? Буду ждать.

Но сам он туда не поехал, отправив вместо себя эль-Сенусси.

Прибыл гонец из Дунно-Скуттари. И Гарун обнаружил, что предполагаемые планы Насефа куда менее интересны, чем привезенные гонцом сведения о герцоге Грейфеллсе, полученные благодаря счастливому стечению обстоятельств.

Гонец терпеливо, вероятно уже в десятый раз, рассказал свою историю:

– Повелитель, когда я проезжал мимо лагеря итаскийского войска – на что осмелился, желая увидеть ту армию, в которой все ожидают увидеть спасителей юга, – я заметил выезжающих всадников. Бежать незамеченным я не мог, и пришлось укрыться в лесу. Они проехали в десяти ярдах от меня, повелитель. Ими командовал тот бандит Карим, а с ним несколько высокопоставленных итаскийцев. Они перешучивались с людьми Карима, словно старые друзья.

– Карим? Ты уверен?

– Я несколько раз видел Карима, повелитель, и слышал его голос. Это тот самый человек. Несомненно, замышляется какое-то предательство.

– Тот герцог… Он не стал разговаривать с законным королем Хаммад-аль-Накира. Он не стал делиться мыслями с союзниками. Он выгнал меня из своего лагеря… Неудивительно. В то время там был Карим.

– Скорпион, – пробормотал Белул. – Ядовитая змея. У него общие цели с бандитами.

– Ха! Подумай, Белул. Скорпион погибает под сапогом того, кто знает его обычаи. Возможно, судьба подбросила нам скудный подарок. Шадек, встреться с теми людьми, что должны доставить нам оружие. Белул, собери наших воинов. Сообщи, что мы идем по следу злодея Карима и след этот свежий. Остальные тотчас же отправятся на его поиски. Если мы схватим его до того, как он вернется к своим… – Он зловеще рассмеялся.

Столь же зловещей была и улыбка Белула – у него были все основания ненавидеть Карима, одного из тех, кто устроил резню в Себиль-эль-Селибе.

– Как прикажешь, повелитель.

Судьба забавлялась с юным королем. Карим увел погоню на юг – старый бандит знал, что находится на вражеской территории, и не терял времени зря. Гарун нагнал его, лишь когда тот переправился через реку в Северо-Западной Алтее. Но – ему ничего не оставалось, кроме как ругаться вслух, глядя на выстроившихся на южном берегу шесть сотен воинов Карима.

Гаруну пришлось дожидаться Белула, прежде чем он смог форсировать переправу, бросив все силы против оставленной Каримом горстки солдат. К тому времени он отставал на день пути, а Карим прекрасно осознавал, насколько близок был от гибели.

10

Алтейские события

Стрелы со свистом пролетали над лодкой и глухо ударялись о борт. Обстрел выглядел полностью беспорядочным – расстояние было слишком велико для коротких пустынных луков.

– Похоже, они собираются преследовать нас до конца реки, – проворчал Хаакен.

Насеф затянул петлю вокруг Дунно-Скуттари еще до их отбытия. Им пришлось плыть под градом стрел, и атака с тех пор продолжалась каждый день. Никакого вреда она не причиняла, но вгоняла в тоску. Солдаты Гильдии понимали, что рано или поздно им придется сражаться, хотя бы для того, чтобы высадиться на сушу.

Лодка представляла собой небольшой вельбот, и большая часть его команды осталась на берегу. Солдатам приходилось по очереди садиться на весла. Исключений не делалось ни для кого, даже для сержантов и младших офицеров.

Тяжкий труд повергал Драконобоя в уныние.

– Если бы мне хотелось сделать карьеру гребца, я бы вернулся домой в Тролледингию, – ворчал он каждый раз, когда подходила его очередь.

– Скоро это закончится, – пообещал Браги. – Потом сможешь развлекать нас философскими рассуждениями о жизни пехотинца. Капитан говорит, нам предстоит тяжелый марш. – (Хаакен и Рескирд возмущенно забормотали.) – Тебе и так хватило развлечений. В Симбаллавейне ты гонялся за юбками. В Хеллин-Даймиеле ты гонялся за юбками. В Дунно-Скуттари ты ничем не занимался, кроме как доставлял радость местным девицам. А теперь вдруг ворчишь, что тебе приходится отрабатывать свое жалованье.

– Похоже, капральский ремень ударил ему в голову, – буркнул Рескирд.

– Я заметил, – усмехнулся Хаакен.

– Да ладно вам… Почему бы не привести в порядок снаряжение? Сегодня ночью мы высаживаемся на берег.

Они задержались в Дунно-Скуттари на пять недель – сперва не могли найти лодки, потом дожидались подходящей фазы луны. Первые несколько часов на суше были особенно важны – требовалось как можно больше света.

Темнота, восход луны и час опасности наступили слишком быстро.

– Вон там. – Браги показал на устье притока Скарлотти. – Через пятнадцать минут.

Они высадились у селения чуть выше по течению от места впадения притока, пока люди Эль-Мюрида метались в поисках брода. Капитан Сангвинет надеялся, что его отряд успеет скрыться в ночи, прежде чем их преследователи переправятся через реку.

Жители алтейского селения приветствовали их с не меньшим восторгом, чем народ Симбаллавейна.

– Не распускай руки, Драконобой! – прорычал Браги, выстраивая отделение. – У нас нет на это времени.

Хаакен слегка усмехнулся. В Дунно-Скуттари его брат заслужил репутацию самого заядлого в отделении любителя приударить за девочками.

– Профессиональная ревность, – заметил Рескирд.

– Оба хороши, это уж точно, – согласился Хаакен.

– Хватит вам, парни, – сказал Браги. – Похоже, мы угодили в переплет.

Он все больше нервничал, мучимый дурными предчувствиями по поводу алтейской кампании. В воздухе пахло неминуемой катастрофой. А тролледингцы придавали немалое значение предзнаменованиям и пророчествам.

– Готовы? – спросил Сангвинет.

– Готовы, капитан, – ответил Браги.

– Что там за крики? – спросил Рескирд, как только Сангвинет ушел. Он вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит.

Браги взвалил на спину мешок:

– Похоже, до них дошло, что мы не собираемся оставаться и защищать их. – Ему не требовалось знания языка, чтобы понять ярость старейшин селения. – Берите мешки.

Они двинулись в путь под проклятия мужчин и причитания женщин. Больнее всего Браги было от плача малышей, которые даже не понимали, в чем дело.

Сангвинет задал быстрый темп, направляясь на юго-восток. Останавливался он лишь на несколько минут, чтобы посовещаться с проводниками, которых выслала им навстречу алтейская монархия. До Бергвольда, леса, где они собирались разбить базу, было почти сто миль, и капитан хотел добраться туда без особых помех.

Когда наступил рассвет, отряд продолжил идти. Селения, фермы, поместья, небольшие замки возникали впереди, проплывали мимо и скрывались позади, словно медленные одинокие корабли. Нигде не было видно следов захватчиков, хотя крестьяне исчезали с полей, едва завидев усталых солдат Гильдии.

Время от времени Сангвинет обменивался новостями с хозяевами встречавшихся по пути поместий и замков. Скорее это были услышанные от соседей сплетни, чем конкретные факты. Карим пока что не обратил внимания на Алтею. Единственное полноценное сражение случилось у границы с Тамерицией – кронпринц Райтель отбил три скромные попытки вторжения.

Браги удивляло всеобщее спокойствие – он ожидал непрерывных боев. Во время их путешествия вверх по реке действия Карима в Малых королевствах были постоянной темой для разговоров. Из маленьких государств южнее Скарлотти оставались непокоренными лишь Алтея и Кавелин, который Алтея географически прикрывала. Браги ожидал, что для стремительного марша уже слишком поздно.

Происходило нечто странное, и весь народ Алтеи это чувствовал. Протеже Насефа был не из тех, кто с легкостью отказался бы от неудержимого натиска, которым славились его войска.

После двадцати восьми часов изматывающего марша отряд прибыл на северную окраину леса Бергвольд. Своим названием он был обязан близостью к замку Кольберг, разрушенной крепости, игравшей ключевую роль в ранней истории Алтеи. Алтейцы считали ее национальным памятником, но проходившие мимо солдаты Гильдии не увидели ничего, кроме осыпающихся стен, напоминавших призраков в лунном свете. Никто из них ничего не знал о королевстве, которое им предстояло помочь сохранить. На местном языке говорил лишь лейтенант Трубачик.

Мысли об этом не давали Браги покоя во время марша. Как заметил Рескирд, ремень капрала ударил ему в голову – он начал задумываться о том, чтобы всерьез взять командование на себя. Впрочем, думать все равно больше было не о чем. Даже капитан полностью вымотался, и в первую ночь отряд нарушил дисциплину – по периметру лагеря не выкопали ни одной лопаты земли.

Но так продолжалось только одну ночь. На следующий день Сангвинет углубился в лес и начал сооружать полупостоянный базовый лагерь. Разведчики связались с группой пустынных роялистов, использовавших Бергвольд для той же цели. Сангвинет заключил с ними не слишком обязывающий союз.

Несколько недель они ничем толком не занимались, кроме патрулирования окружавших лес сельскохозяйственных угодий, да и то без особого энтузиазма. Пустынные всадники быстрее преодолевали большие расстояния, а местная знать уступала им дорогу, одновременно держа в курсе событий Сангвинета. Такова была репутация Гильдии.

– Не так уж и плохо, – сказал Браги брату с глазу на глаз. – Хватило одного паршивого отряда, чтобы они решили, будто королевство спасено.

– А что будет, когда мы не оправдаем ожиданий? – проворчал Хаакен. – Может, потому нас сюда и послали – поддержать моральный дух. Высокий Утес знает, что делает.

– Может быть. – В голосе Браги прозвучал скепсис, с которым любой солдат на передовой глядит на коллег-интеллектуалов.

Большую часть времени они рыбачили и бродили по руинам Кольберга, ввиду отсутствия более интересных развлечений. Наконец пришло известие, что враг двинул войска. Их встретил принц Райтель, но потерпел поражение. Теперь он отступал на север, и ему требовалось подкрепление.

– Ну вот, опять, – буркнул Хаакен, взваливая на плечи мешок. – Почему бы нам не подождать, пока они сами сюда явятся?

– Слова мастера стратегии, – усмехнулся Рескирд. – Браги, назначь его в помощники капитану.

– Браги, если хочешь, у меня есть носок.

Рагнарсон не обращал на них внимания. Перебранки Хаакена и Рескирда уже превратились в некий ритуал, и в них не было злобы – лишь способ убить время.

Войско Райтеля они так и не увидели. Отряд столкнулся с противником в двенадцати милях к югу от Кольберга.

– Ого! – проговорил Рескирд тоном прорицателя. – Похоже, у нас неприятности.

– Ты что, теперь официальный провозвестник смерти? – спросил Хаакен.

– Совещание отряда! – крикнул Сангвинет, останавливая всадников. – Быстрее!

– Мы влипли, – прямо объявил капитан. – По проселочной дороге движется толпа людей Эль-Мюрида. Нам от них не убежать – они нас уже заметили. – Он показал на поросший кустарником холм в миле от них, вдоль его западного склона извивалась дорога. – Поднимемся на тот холм и окопаемся. Если кто верующий – молитесь изо всех сил. Этих уродов целая тысяча.

На самом деле он преувеличивал – врагов было всего пятьсот, но и этого более чем хватало. Отделение Браги стояло с оружием наготове, пока другие рыли окопы.

– Тоже мне друзья! – проворчал Хаакен, глядя, как галопом скачет прочь последний роялист. – С ними у нас еще бы был шанс.

– У нас пока остается дьявольски хороший шанс, – сказал Браги. – Мы ведь солдаты Гильдии, забыл?

Рескирд обернулся через плечо:

– Только взгляните, как они машут лопатами.

Второе и третье отделение вгрызались в землю.

– Ничто так не стимулирует человека, как вражеский меч, – заметил Браги.

Враг достиг подножия холма и остановился. Их командиры начали совещаться, – казалось, будто им совсем не хочется атаковать.

– Эй! – удивленно заметил Браги. – Некоторые из них – с запада. Хаакен, можешь разобрать их цвета? Не те ли самые, что у парней, которых мы встретили в Итаскии? Сразу после того, как спустились с гор?

Хаакен вгляделся внимательнее:

– Похоже, ты прав. Это люди Грейфеллса. Возможно, еще одна группа роялистов.

– Отчего тогда наши сбежали?

К Рагнарсону подошел Сангвинет и остановился рядом:

– Итаскийцы?

– Да, сэр. Это цвета Грейфеллса.

– Лейтенант Трубачик, возьми белый флаг и спустись к ним. Выясни, кто они такие.

Спор между командирами продолжался, пока к ним не подошел Трубачик и что-то не сказал. Слова его внезапно взбудоражили слушателей, и человек с густой гривой седых волос ударил Трубачика мечом. С подножия холма послышался рев множества глоток.

– Что-то мы сделали не так, – сказал Браги. – Но что?

– Об этом сейчас не думай, – ответил Сангвинет. – Думай о том, как остаться в живых. Они приняли решение и готовы к бою.

Всадник с седой гривой выстроил своих последователей для атаки.

– Всем в ров, – приказал Сангвинет. – Первое отделение – держать наготове копья и щиты. Лучникам – стрелять, когда они начнут продираться сквозь кусты. Если мы отразим первую атаку, возможно, наш блеф сработает.

Вражеский командир послал в бой большую часть воинов, оставив в резерве около восьмидесяти. Лошади сражались с кустарником и крутым склоном. Лучшие лучники Гильдии принялись выбивать их с дальней дистанции. По крайней мере полусотне не удалось добраться до рва, лежавшего над самым тяжелым участком склона.

Первые оказавшиеся на холме всадники пытались перепрыгнуть ров, но их лошади успели вымотаться, преодолевая склон. Лишь горстке удалось перескочить на другую сторону – у остальных застряли в траншее задние ноги, и лошади метались, преграждая путь тем, кто был позади. Копейщики Гильдии быстро заполнили ров мертвыми и умирающими животными.

Те, кто атаковал не столь быстро, завели лошадей в траншею и вывели их по другую ее сторону – прямиком под копья, свалившие еще больше животных. Лишь некоторым удалось с разгона прорваться через линию фронта Гильдии.

Стрелы Гильдии продолжали сыпаться на тех, кто оставался ниже. Всадники спрыгивали с седел и бросались на стену из щитов. Именно это и требовалось Сангвинету.

Отшвырнув окровавленное копье, Браги заработал мечом. Враг продолжал наступать. Тела убитых и раненых устилали склон и заполняли траншею.

Рагнарсон оттолкнул щитом нападавшего, но на его место прыгнули еще трое. Одного он свалил, но под их весом ему пришлось отступить на шаг. Хаакен и Рескирд придвинулись ближе, сомкнув с ним щиты.

Некоторые всадники ответили на стрелы Гильдии собственными, но никому не причинили вреда, поскольку второе и третье отделения выстроили из щитов «черепаху». Хотя атака продолжалась всего несколько минут, Браги показалось, будто прошла вечность, прежде чем воины Эль-Мюрида дрогнули. Погибла по крайней мере сотня их соратников и столько же лошадей.

Человек с седой гривой что-то крикнул, и они снова начали наступать.

Резня длилась без передышки. От меча каждого солдата Гильдии падали шесть, семь, восемь пустынных всадников, но командир продолжал гнать их вперед.

«Если этот придурок будет продолжать в том же духе, он лишится всех своих подчиненных, – подумал Браги. – Почему он так стремится нас уничтожить?»

Услышав позади крик Сангвинета, он не осмелился обернуться, но понял, что случилось. Воины, не участвовавшие в первоначальной атаке, обогнули холм и атаковали с тыла. Сангвинет пытался их остановить, и ему это удалось, но лишь ценой лучников, которых пришлось отвлечь с передовой.

Натиск усилился. Стена из щитов начала поддаваться, и пустынные воины устремились в появившиеся в ней просветы. Браги, Хаккен и Рескирд вскоре обнаружили, что их отрезало от остальных. Встав спиной к спине, они продолжали сражаться, пока мимо ковыляли измотанные лошади.

– Энди! Рауль! – крикнул Браги. – Пробивайтесь к нам и помогите! Хаакен, отойди на шаг, когда я скажу. Рескирд, будь готов их принять.

Он продолжил рубить и колоть мечом. Линия обороны Гильдии постепенно разваливалась.

Рагнарсон почувствовал приближение смерти, и его охватило странное бесстрашие. Разум словно отделился от сражающегося тела. Он понял, что нужно сделать, – и попытался.

Ему удалось вновь собрать свое отделение, потеряв лишь двоих. Спокойствие его передалось другим, и паника несколько спала. Все сосредоточились только на одном, сражаясь, как их учили, – чтобы выжить любой ценой.

Браги выстроил солдат в небольшой квадрат, по возможности включая в него других членов отряда и продолжая кричать:

– Атакуйте лошадей! С пешими мы сумеем справиться!

Человек с седой гривой, похоже, пришел к такому же мнению. Слишком многие его люди были вынуждены спешиться, и их сабли и маленькие круглые щиты мало что значили против тяжелой пехоты. Он видел, как его батальон гибнет под ударами противника, намного меньшего по численности. Войско Гильдии постепенно приходило в себя, что предвещало еще большие жертвы.

Сейчас он стоял выше по склону холма, собирая всадников для очередной атаки, которая должна была еще сильнее раздробить строй Гильдии, подставив отдельных пехотинцев под удар конников.

Воспользовавшись тем, что натиск несколько ослаб, Браги включил в свою небольшую фалангу еще несколько солдат и переместился с ними на каменное обнажение, которое можно было использовать как базу.

– Уложите раненых между камнями, – приказал он. – Хаакен, видишь тех парней? Возьми пару человек и попробуй помочь им перебраться сюда. Эй ты, с луком, – прикрой их.

Он кружил вокруг валуна так, словно это был его собственный отряд, собирая новых солдат, подбирая оружие и щиты и вполглаза наблюдая за всадниками, готовыми обрушиться в атаку вниз по склону. До начала ему удалось собрать около сорока солдат, способных держать оружие, и около десятка раненых. Несмотря на постоянные помехи, остальному отряду удалось сомкнуться в тугие узлы. Большая часть переместилась на ту сторону траншеи, что находилась ниже по склону.

– Вон они идут, – сказал Драконобой.

– Ладно. Рескирд, бери на себя левый фланг. Хаакен, ты берешь правый. Я останусь здесь. Эй, вы, – не позволяйте им себя обмануть. Им не хватит смелости проехать через нас в камни.

Вражеский командир добился своей атакой именно того, чего хотел, хотя снова заплатил ужасную цену. Ему удалось разбить все группировки Гильдии, кроме той, которой командовал Браги. На склоне завязалось множество яростных стычек один на один.

Шансы на то, что отряду удастся уцелеть, были ничтожно малы.

Всадники кружили вокруг группы Браги, пытаясь пробиться с флангов.

– Валите лошадей! – продолжал кричать он. – Кто-нибудь с луком, пристрелите седого сукина сына!

Этого никому не удалось, и Браги, схватив упавший лук, попытался сам, однако ему тоже не повезло. Но минуту спустя, когда седой, ругаясь, подъехал ближе, пытаясь заставить своих всадников идти напролом, Браги метнул копье в его коня и попал. Задние ноги животного подогнулись, и оно сбросило всадника.

– Хаакен! Хватай подонка!

Несмотря на сыпавшиеся вокруг удары мечей и стук копыт, Хаакен, извернувшись, схватил горсть седых волос и, метнувшись назад, швырнул ошеломленного вражеского командира к ногам Браги. Рагнарсон тоже не особо с ним церемонился – поднял пленника над головой, чтобы все видели, кого он захватил.

Солдаты Гильдии радостно закричали.

Браги не достиг желаемого – враг не сдался. Но многие отступили, чтобы посовещаться, дав солдатам Гильдии возможность перестроиться.

– Эти парни не намерены поджимать хвосты лишь оттого, что ты взял в плен их главаря, – заметил Рескирд.

– Стоило попробовать. Хотя, может, и зря. Возможно, у них теперь будет время подумать, как проще от нас избавиться. – Браги взглянул на седовласого, который больше не сопротивлялся. Губы его беззвучно пошевелились. – Эй, он молится!

– А ты бы не стал? Дьявол, я бы сейчас тоже молился, знай я бога, которому мог бы доверять.

– Я думал, ты веришь в Серого Ходока, – именно он спас твою задницу, когда таранили твой корабль.

– Угу, как же. Сам видишь, во что я в итоге ввязался.

– Браги, – позвал Хаакен, – иди сюда.

Рагнарсон протолкался к брату:

– Что?

– Вон там. Их еще больше. – Хаакен мотнул головой.

Всадников едва можно было различить – они ехали не по дороге, где пыль выдала бы их раньше. Разделившись на две колонны, они намеревались окружить холм.

– Проклятье! А ведь мы бы этого избежали, если бы нам помогли трусы-роялисты. Они могли бы не дать этим бандитам подобраться к нам с тыла.

– Они снова атакуют! – заорал Драконобой.

Вздохнув, Браги усилием воли заставил себя поднять меч и щит. Это был конец. И он даже не знал, за что умирает, – если речь не шла просто о братстве и чести Гильдии.

Что ж, Рагнар всегда говорил, что миг своей смерти нужно сделать запоминающимся. И если даже не останется друзей, которые тебя запомнят, ты должен оставить в памяти врагов историю, которую они будут рассказывать внукам долгими зимними ночами.

Атака обрушилась на них со всей силой, предвещая гибель отряду Сангвинета. Но почти сразу же она ослабла. Еще крича солдатам, чтобы те валили лошадей, Браги почувствовал неуверенность врага. Через несколько минут атака начала захлебываться, а вскоре враги обратились в бегство.

– Что за дьявольщина? – спросил Браги, ни к кому не обращаясь. – Они бегут. Бегут как про́клятые. Что случилось?

– Вероятно, те, что внизу, – на нашей стороне, – предположил Рескирд.

К этой минуте большинство солдат Гильдии уже падали с ног от усталости. Они рухнули на землю, не ожидая подтверждения, но Браги все же нашел в себе силы подняться на верхушку каменного обнажения.

– Эй, Рескирд! Впервые за свою ничтожную жизнь ты угадал! Хэй-хо! Только взгляни, как бегут прочь эти уроды!

С обеих сторон холма послышался стук копыт и пронзительные, повергающие в дрожь боевые кличи роялистов.

– Какого бога ты выбрал на этот раз, Рескирд? – спросил Браги. – Мы должны ему стадо овец. Ха! Вряд ли кто-то из них уйдет живым. – Он откинулся на спину и вытянулся на щите. – До чего же здорово.

– У нас все получилось, – проговорил Хаакен, падая рядом и сжимая его руку. – Не могу поверить. У нас получилось. – Он весь дрожал.

– Просто лежи и смотри в небо, – сказал Браги. – Смотри на облака. Разве они не прекраснее всего на свете?

– Угу, – пробормотал Хаакен, следуя совету.

Позволив всем несколько минут наслаждаться неожиданной жизнью, Браги с трудом поднялся на ноги:

– Ладно, если никто не ранен – давайте наводить порядок. Многие наши ранены, и многих разбросало кого куда. Попытайтесь собрать всех, а я найду капитана и узнаю, что делать дальше. Хаакен, возьми пару парней с крепкими желудками и добей их раненых.

Браги нашел капитана несколько минут спустя. Он все еще стоял на коленях над изуродованным телом Сангвинета, когда послышался крик Рескирда:

– Эй, Браги! Иди сюда!

Поднявшись, Рагнарсон увидел, что Рескирд стоит перед группой всадников-роялистов. Подобрав щит и меч, он заковылял назад.

– Сангвинет мертв, – сказал он по-тролледингски. – И Томас с Клаусом тоже. Кто теперь займет его место? – Он взглянул на всадников. – Будь я проклят!

– Что ж, один раз я тебе отплатил, Браги, – улыбнулся Гарун.

– Это не тот самый Гарун из Эль-Асвада, когда мы были там на задании? – прошептал Рескирд.

– Угу, – кивнул Браги. – Мы с ними справились, Гарун.

– Что ты тут делаешь?

– Высокий Утес отправил нас в Алтею. Оказать некоторую поддержку местным.

– Это все работа ваших? – спросил роялист постарше, показывая на побоище.

– Они никак не хотели оставлять нас в покое, – мрачно ответил Браги. – Мы бы с ними разделались подчистую, если бы ваши не струсили.

– Прошу прощения? – переспросил Гарун.

Браги объяснил, что группа роялистов бросила отряд на произвол судьбы. Гарун помрачнел.

– Мы встретили часть из них – думали, это гонцы. Я найду их командира и покажу ему все это. А потом повешу.

– Старика мне тоже прикончить, Браги? – крикнул Хаакен.

– Нет. Отдай его этим парням. Может, что-нибудь из него вытянут.

Хаакен вытащил пленника из-за камней, где тот прятался.

– Вах! – воскликнули всадники.

– Карим! – Гарун расхохотался.

Его примеру последовали остальные, колотя друг друга по спине, словно развеселившиеся мальчишки.

– Что такое? – спросил Браги.

– Вы поймали Карима. Великого Карима, второго после самого Бича Господнего. Весь мир обрадуется, услышав эту новость, и много слез прольется среди советников узурпатора. О, как же прогневается Бич Господень! Друг мой, ты подарил нам первую великую победу. Душа моя воспарила к небесам! Я уже вижу, как разворачивается ход событий! Судьба больше не строит козни против нас. Но что стало с предателями с севера, которые были с ним?

– Не знаю, хотя и желал бы знать. Мне бы хотелось до них добраться. Это они всему виной – этот самый Карим не хотел атаковать.

– Ты их узнал?

– Да. Сперва мы подумали, что это ваши. А потом Карим убил нашего лейтенанта.

– Им не нужны были свидетели предательства. Они собирались встретиться с Насефом, а затем предать северное войско. Мы преследовали их больше недели.

– Карим твой. Забирай его, если хочешь. А теперь прошу меня простить, но многие мои братья ранены.

Гарун улыбнулся Кариму:

– Белул, есть у тебя какие-нибудь особенные мысли?

– Повелитель, ты же знаешь. Все муки всех тех сотен, что погибли в Себиль-эль-Селибе…

Карим метнулся к Хаакену и, выхватив у него меч, пронзил себя, прежде чем ему успели помешать.

– Отважный поступок для бывшего бандита, – заметил Гарун.

Поскольку никто из выживших сержантов не проявлял особого энтузиазма, Браги начал снова собирать отряд. В живых остались сто двенадцать солдат Гильдии. Пятьдесят три чудом не пострадали.

– Мы будем долго проливать слезы по погибшим, – сказал Браги Хаакену. Вместе с юным королем они стояли перед длинным рядом могил, которые помогли вырыть роялисты. – Среди них были великие люди.

Гарун кивнул. Он знал, каково терять старых товарищей.

11

Дары победы

Эль-Мюрид со свитой покинул Сахель в Каср-эль-Хелале под видом каравана торговцев солью, отправившегося на поиски поставщика. Война угрожала уничтожить торговлю, и цены на соль взлетали до небес по мере того, как уменьшались ее поступления в пустыню.

Именно в Каср-эль-Хелале Эль-Мюриду, которого не узнал командир местного гарнизона, стало известно нечто любопытное: чтобы получить соль, торговцам придется иметь дело с Мустафом эль-Кадером, дядей генерала эль-Кадера из войска Насефа. Старший эль-Кадер избавлялся от запасов с захваченных даймиельских соляных копей.

Эль-Мюрид уже слышал о Мустафе эль-Кадере, имевшем дурную репутацию сводника и поставщика запрещенного религией вина. Как мог такой человек распоряжаться поставками соли?

– Хватит ныть! – бросил командир гарнизона, когда Ученик попытался протестовать.

– Но… иметь дело с сутенерами и ворами, по ростовщическим ценам…

– Тебе нужна соль? Вот и хорошо. Купишь ее у того, на кого мы укажем. Не нравится – возвращайся домой.

Эль-Мюрид повернулся к Хали, игравшему роль его бухгалтера:

– Моваффак?

Тот вполне держал себя в руках:

– Раз уж другого выхода нет – включим расходы в стоимость. Но вряд ли кто-то нас за это полюбит. Интересно, капитан, как бы отнесся Ученик к твоим способам заработать?

– Вряд ли он об этом узнает, но если хочешь – жалуйся. Он скажет, чтобы ты пошел и набрал себе песка. Это все делишки его шурина, и вряд ли он пойдет наперекор родственнику.

Обычаи пустыни были вовсе не таковы. Семья считалась чем-то вполне конкретным, в то время как истина, справедливость, а порой даже законы Господа носили абстрактный характер.

– Кто знает, что на душе у Ученика? – сказал Хали. – Уж точно не бандит под маской офицера воинства света.

– А, так ты истинно верующий? Проваливайте. Вы лишь впустую тратите мое время. И толку от вас, как от занозы в заднице.

– Насеф опять взялся за свое, – пробормотал Эль-Мюрид, когда они оказались достаточно далеко, чтобы капитан мог их услышать. – Не одно, так другое. Он меня с ума сведет.

– Нужно что-то предпринять, повелитель.

– Конечно. Как такое вообще возможно? Почему никто не пожаловался?

– Может, и жаловались, только жалобе не дали хода. А может, не представилось возможности. Наши самые надежные люди сейчас там, где идут тяжелейшие бои. У Насефа есть твой письменный приказ, дающий ему право командовать Непобедимыми. И он им пользуется, возможно, чтобы держать их подальше от свидетельств подобных злодеяний.

– Моваффак, послушай меня. Я говорю от имени Всевышнего. Выбери сотню человек с безупречной репутацией, которых невозможно обольстить или подкупить. Забери у них их белые одежды, и пусть вернутся к своим прежним занятиям. Их задача – путешествовать по всему Царству Мира, включая как Хаммад-аль-Накир, так и все новые провинции, и разоблачать злодеяния, подобные этому. Пусть не делают разницы между жалобами правоверных и неверных, уроженцев пустыни и чужеземцев, могущественных и слабых. Все должны быть равны перед судом. Я снабжу их письмами, дающими абсолютные полномочия в любых вопросах, и окажу полную поддержку, даже вопреки собственной семье. Даже если я буду не согласен с их суждением. Злоупотреблениям нужно положить конец.

– И кто станет стражами над ними? – пробормотал себе под нос Хали.

– Я, Моваффак. И я стану самым страшным судьей из всех. И еще, Моваффак, – когда будем уходить, забери этого варвара-капитана. Мы зададим ему порку, а потом отпустим, чтобы рассказывал повсюду, что Эль-Мюрид странствует среди избранных как один из них, преследуя угнетателей.

– Как долго еще ты собираешься терпеть Бича Господнего, повелитель? – спросил Хали, возвращаясь к дорогой его душе теме.

– Как долго будет длиться сражение? Как только мы начнем перековывать мечи на орала, военачальники мне больше не понадобятся.

И именно в Каср-эль-Хелале Эсмат сообщил ему, что не вернулся очередной курьер из Ипопотама. Пропали уже трое: двое обычных курьеров и специальный посланник, отправленный после исчезновения первого.

– Твои худшие опасения подтвердились, Эсмат. Трое пропавших – уже вряд ли случайность. Выбери шестерых воинов из числа моих телохранителей и пошли их, а следом других, чтобы выяснили, что с теми стало. Сейчас же, и пусть скачут галопом. Как долго мы еще можем протянуть?

– Возможно, дней сорок, повелитель. Если нам будет сопутствовать удача.

Эль-Мюриду хотелось упрекнуть Эсмата за языческое, по сути, замечание, но он не мог обратиться к Всевышнему, делая того соучастником своего тайного позора.

Из Каср-эль-Хелала Эль-Мюрид отправился на северо-запад, в сторону Дунно-Скуттари и зрелища, которое обещал ему Насеф. Он и его спутники часто останавливались, восхищенно глядя на то, что казалось им великими чудесами. Эль-Мюрид задержался у сооружений, завещанных нынешним временам строителями империи. В глазах его вспыхнуло пламя империи завтрашней, и Хали пришлось напомнить, что они путешествуют инкогнито. После Дишархуна у него было не много возможностей для проповедей, и слова переполняли его, ища выход.

Даже селения и небольшие города поражали красотой, несмотря на грабеж Насефа. Но Ученик и вообразить не мог того великолепия, которое предстало перед ним, когда он впервые увидел Дунно-Скуттари.

– О папа! – воскликнула Ясмид. – Какой прекрасный город! Такой большой и… и прекрасный!

– Твой дядя говорит, что собирается мне его подарить. Что мне делать с городом? Считаешь, он прекрасен? Я подарю его тебе – если, конечно, Насеф сумеет его захватить.

– Сумеет, папа. Я знаю, что сумеет.

– А как насчет меня? – угрюмо спросил Сиди.

– Есть и другие города. Какой хочешь? Хеллин-Даймиель?

– Я не хочу другой город. Я хочу…

– Пусть забирает этот, папа. Он прекрасен, но я лучше возьму Хеллин-Даймиель. Там столько всего интересного…

– Ясмид, он же сказал, что Хеллин-Даймиель могу взять я.

– Ремня ты получишь, Сиди, и ничего больше. Веди себя, как подобает твоему возрасту, – тебе уже не четыре года.

– Ну почему она всегда получает то, чего хочет? Когда мы увидим океан? Хочу увидеть океан.

Эль-Мюрид отвесил ему пощечину.

– Порой, Сиди, ты меня раздражаешь, – сказал он, пока мальчик потирал щеку, и взглянул на Моваффака Хали, который делал вид, будто его крайне заинтересовала река Скарлотти. – Порой меня так и подмывает отдать тебя беднякам из племен Сахеля, чтобы ты научился ценить то, что имеешь, и перестал ныть из-за того, чего у тебя нет. – Он замолчал, поняв, что мальчик его не слушает. – Моваффак, пусть кто-нибудь найдет Бича Господнего и сообщит ему, что мы здесь.

Насеф вскоре появился сам, переполненный эмоциями, словно подросток. Он радостно улыбался и крепко обнял каждого. Эль-Мюрид с легкостью опознал неизгладимые следы, которые оставило на лице Насефа одиночество, – он сам видел их каждый раз, глядя в зеркало.

– Как я рад, что ты пришел! – восторженно заявил Насеф. – На подготовку ушло столько труда, и было бы грехом с твоей стороны все пропустить.

Эль-Мюрид заметил знаки внимания, которые Насеф оказывал Ясмид шутками, поддразниваниями и притворным флиртом. Вернулись прежние мысли: неужели у Насефа имелись планы на девушку? Она как раз вступила в брачный возраст, и женитьба на ней стала бы весьма удачным ходом для того тщеславного Насефа, который иногда выставлял голову из тени, окружавшей нескольких известных Ученику Насефов. Некоторые бы косо посмотрели на мужчину, взявшего в жены племянницу, но подобное случалось и раньше. Многие императоры Ильказара женились на сестрах.

Несколькими месяцами ранее Хали принес Эль-Мюриду схему престолонаследия, найденную в жилище Мегелина Радетика в Эль-Асваде. Эту крепость валиг Эль-Асвада покинул незадолго до штурма Аль-Ремиша. Увиденное на схеме поразило Эль-Мюрида, оживив все призраки, преследовавшие его с тех пор, как он связал жизнь с шурином. Если предположения Радетика были верны, у Насефа имелись все поводы, чтобы добиваться руки Ясмид. На этой схеме между Насефом и троном стоял лишь Гарун бин Юсиф, и брак с Ясмид мог объединить Корону и Ученичество.

По пути на запад Эль-Мюрид посетил отца жены. Старик, в самом начале отрекшийся от детей, пребывал на смертном одре. Эль-Мюрид познакомил старого главу клана с внуками, и те сразу же покорили его сердце, заставив отказаться от клятвы. А потом последовали слезы, свидетельствовавшие о прощении и примирении.

– Насеф?

– Да, повелитель?

– Я побывал в Эль-Аквиле. – (На лице Насефа промелькнуло выражение едва сдерживаемой тоски.) – Да, я видел его. И эти двое его очаровали. Он сказал, что они очень похожи на тебя и Мерьем в их возрасте. Он простил всех нас. И он хотел, чтобы я тебе это передал.

На мгновение в глазах Насефа блеснули слезы.

– Значит, я могу поехать домой? И снова его увидеть?

– Нет. Сам знаешь – судьба никогда не бывает столь милостива. Когда мы пришли, он был уже при смерти. Мы оставались, пока за ним не явилась Темная Госпожа. Он умер спокойно и мирно.

– А моя мать?

– Она жива, но вряд ли надолго его переживет.

– Я побываю у нее, как только мы переберемся на зимние квартиры. Что он говорил обо мне?

– Молись за него, Насеф. Он так и не принял веру и умер неверующим. Но он гордился сыном и дочерью. Он постоянно рассказывал о твоих свершениях и говорил, что всегда знал: ты далеко пойдешь.

Насеф грустно улыбнулся. Моваффак Хали наблюдал за ними холодным взглядом хищника. Для человека, который терпеть не может политику, подумал Эль-Мюрид, Моваффак вел весьма искусную игру.

Насеф не стал терять времени, снова взявшись за подготовку события, которое привело Ученика в Дунно-Скуттари. На следующий день он переправил семью через реку и повел в шатер на вершине холма.

– Вряд ли вы многое сможете увидеть, – сказал он. – Но лучше всего будет видно именно отсюда. Утром.

– Что именно, Насеф? – спросила Ясмид.

– Сюрприз, голубка моя. Встань пораньше, и увидишь.

– А все-таки, Насеф? – выдохнула она.

Сама того не сознавая, она уже шла на маленькие женские хитрости, чтобы подчинить своей воле мужчину.

– Нет, не скажу. Даже тебе. Будешь ждать, как и остальные. – Он показал вниз по течению реки, в сторону восточного края острова, где стояла крепость. – Самым большим сюрпризом это станет для них.

Просьбы и заигрывания Ясмид ни к чему не привели. Насеф без слов дал понять, что предстоит его величайший триумф. То была его игра, которую он вел по своим правилам.

Насеф внезапно стал похож на неуверенного в себе повесу. Он будто преследовал девицу, которая отвергла притязания бесчисленных ухажеров, способных предложить куда больше, и не скрывал намерений использовать ее и передать дальше, но при этом поставил все состояние и самолюбие на успешный исход бессмысленной затеи.

А у Эль-Мюрида появилась возможность взглянуть еще с одной стороны на незнакомца, которого он столь давно знал. Казалось, личинам Насефа не будет конца.

В ту ночь Насеф стоял возле шатра, восторгаясь численностью воинства света, костры которого усеивали оба берега реки. Казалось, будто звездные скопления опустились на равнины и холмы.

– Как их много… – пробормотал он. – И их привели сюда мои мечты.

Насеф говорил, что набрал двадцать тысяч рекрутов с Запада. Слово, или хотя бы его часть, нашло отклик в некоторых западных душах. Новая империя пробивала себе путь из утробы.

Ясмид растолкала его еще до рассвета:

– Папа, ну пойдем. Пойдем и посмотрим, что сделал Насеф. Ты не поверишь, когда увидишь.

До времени его обычного пробуждения оставалось еще несколько часов. Он предпочитал и работать, и спать допоздна. В конце концов он понял, что бороться бесполезно, и, с неохотой признав поражение, встал, оделся и последовал за ней к выходу из шатра.

– Ладно, проказница. Покажи мне это чудо, и покончим с этим. Мне нужно поспать.

– Ты что, не видишь, папа? Оно прямо тут. Взгляни на реку.

Он уставился на Скарлотти, но реки перед ним не было. Когда-то обширный поток превратился в несколько озер, соединенных мутным ручейком шириной в десяток ярдов. Восходящее солнце освещало обнаженный ил. Ветер сменил направление, и в ноздри ударил отвратительный запах.

– Как, во имя…

К шатру направлялся Насеф. От усталости он едва волочил ноги, но, едва увидел зрителей, походка его сменилась, и он зашагал вприпрыжку, словно мальчишка. Лицо его озарила широкая улыбка.

– Что скажешь? – крикнул он.

Повеса наконец добился внимания девицы, подумал Эль-Мюрид. И теперь он пришел похвалиться перед всеми.

– Что ты сделал? – спросил Эль-Мюрид. – Как можно за ночь осушить реку?

– Никак. Но можно произвести впечатление на пару сотен тысяч людей и заставить их выкопать новое речное русло. Я начал, как только мы сюда добрались. Идея пришла мне из «Чародеев Ильказара», там, где поэт рассказывает, как Вартлоккур насылает землетрясение, чтобы разрушить стены, здание обваливается в реку Эос, перекрывает ее и затопляет часть города. Я подумал – почему они не перекрыли ее в верховьях? Тогда они могли бы проникнуть через шлюз. А потом я подумал: почему бы не изменить речное русло? Она просто перелилась бы через плотину.

Насеф продолжал болтать. Столь изобретательный ход значил для него нечто большее, чем еще один город – драгоценный камень в диадеме завоеваний. Он вложил в проект всю душу, словно ребенок, берущийся за некое амбициозное предприятие в надежде на одобрение родителей.

Эль-Мюрид вспомнил, как Насеф однажды упомянул о проблемах в общении с другими детьми, и понял, что своими прекрасно проведенными кампаниями, а в особенности этим завоеванием шурин пытался заявить о себе всему миру. Что именно? Всего лишь: «Я существую! Заметьте меня!»? Или нечто посложнее?

Наверняка нечто посложнее. Для Насефа не существовало ничего простого.

– Часть моих людей уже в городе, – сказал Насеф. – Они вышли ночью на лодках и дождались, пока уровень воды опустится ниже шлюзовых решеток, а потом заняли территорию за стенами. Другим я приказал проложить дощатые настилы через ил, пока обмелевала река. Сейчас они должны уже закончить, и воинство наверняка входит в город. Еще до захода солнца город должен сдаться.

Предположение Насефа оказалось чересчур оптимистично. Возглавляемые и запугиваемые упрямыми солдатами Гильдии, защитники оборонялись девять дней, сдавая позиции лишь под превосходящим натиском врага. На пятый день Насеф пришел в неистовство. Плотина из земли и камней, перекрывавшая Скарлотти, ослабевала, а ему еще предстояло захватить укрепленную дорогу, соединявшую с берегами реки внешний и внутренний острова. Вынудив работников совершить чудо, он сохранил плотину в целости. На седьмой день Непобедимые захватили дорогу, что определило судьбу города, в который Насеф получил неограниченный доступ.

На восьмой день прибыл гонец из Малых королевств.

Побледнев и весь дрожа, Насеф подошел к Эль-Мюриду:

– Мика… мой повелитель Ученик… Убили Карима. Отродье бин Юсифа и какие-то солдаты Гильдии. Они поймали его в Алтее. Карим… он был для меня как отец. Я послал его с крайне важной тайной миссией. Он уже возвращался, и, возможно, у него все получилось. Если так, у нас есть шанс закончить войну до зимы.

Эль-Мюрид хмуро его слушал. Мысли Насефа, казалось, пребывали в полном хаосе, и он озвучивал лишь некоторые. Эль-Мюрид никогда еще не видел шурина столь опустошенным, столь нерешительным, не знающим, что делать. Возможная смерть Карима не входила в его планы, да и привычка предполагать непредвиденные обстоятельства его подвела. Судьба нашла его слабое место. Он не принял в расчет, что сам он и его близкие друзья столь же смертны, как и любой другой.

– Люди гибнут во время войны, Насеф. И это вовсе не обязательно неизвестные солдаты, которых оплакивают лишь в далекой глинобитной хижине. Смерть Мерьем должна была тебя этому научить.

– Значит, урок не пошел впрок. Всего лишь один грязный трюк… Вся эта кампания теперь пойдет к дьяволу. Карим был единственным, кто понимал, что мне нужно. Единственным, кто знал весь план. Интересно, сумели ли они из него что-то вытянуть? О чем он договорился? Мне нужно самому отправиться туда. Только я могу продолжить начатое. Только я могу добраться до сына шлюхи бин Юсифа. Я оставлю здесь эль-Кадера. Он знает суть плана и сможет довести его до конца.

Прежде чем Эль-Мюрид успел что-то сказать или спросить, шурин поспешил прочь. Час спустя Моваффак сообщил, что Насеф уехал на восток с большим отрядом Непобедимых.

Эль-Кадер полностью взял на себя роль Насефа, вынудив Дунно-Скуттари сдаться на следующий день. Еще через день обрушилась плотина Насефа, и наводнение серьезно повредило дамбу, защищавшую внешний остров города. Местные жители что-то бормотали насчет дурных предзнаменований.

«В последнее время мы слишком много говорили о судьбе и предзнаменованиях, – подумал Эль-Мюрид. – И я виноват не меньше других. Пришло время для назидательной проповеди. Мы отступаем от веры».

Он готовил речь, когда Эсмат передал ему сообщение от наблюдателя, которого они послали в Ипопотам.

– Все убиты? Все шестеро? – переспросил Эль-Мюрид. – Трудно поверить, Эсмат. То были самые лучшие.

– И тем не менее, повелитель. Наш человек, к несчастью, не видел, кто их убил и как. Он нашел их мертвыми на дороге. Местные жители не стали ему рассказывать, что случилось, и он вернулся, прежде чем его постигла бы та же судьба.

– Ладно. Следующего курьера спасать уже поздно. Что у нас с запасами? Должно быть не так уж плохо – в последнее время я нечасто к тебе обращался.

– Верно, повелитель. Полагаю, на шестнадцать дней хватит. Если будем экономить – может, дольше.

– Вот как? Хуже, чем я полагал. На самом деле почти в обрез. – Его бросило в нервную дрожь. – Найди эль-Кадера.

Спор с эль-Кадером вышел достаточно ожесточенным.

– Оставить линию соприкосновения, повелитель? – переспросил генерал, ошеломленный предложением Ученика. – Когда вражеская армия уже в пути? Зачем? Какой в том смысл?

– Так угодно Всевышнему, – чувствуя себя несколько глупо, ответил Эль-Мюрид.

– Что? – язвительно бросил эль-Кадер. – В таком случае Всевышний за одну ночь утратил разум. И я в это не верю. Повелитель, у нас договор с Ипопотамом. Как мы можем соблазнить наших врагов, если не верим нашим друзьям?

– Так надо, – настаивал Эль-Мюрид, но ему не удалось вложить в слова ту пламенную убежденность, которая обычно подпитывала его заявления. Эль-Кадер не собирался уступать – ясно было, что требования пророка не имеют ничего общего с волей Господа. – Генерал, мои владения должны окружить владения Ипопотама.

– Вот как? – задумчиво проговорил эль-Кадер. – Твои владения? – И добавил уже громче: – Пожалуй, я понимаю, повелитель. И предлагаю тебе найти дипломатическое решение. Итаскийцы уже в пути, и их войско не сравнится ни с одним из тех, с которыми мы имели дело. Чтобы сражаться с ними, мне потребуется каждый солдат. Будущее Царства Мира решится на берегах Скарлотти, а не в Ипопотаме.

– Нет времени. Ты мне отказываешь?

– Прости, повелитель, но да. Я вынужден. Моя совесть не позволяет мне предпочесть прихоть одного человека благополучию воинства света.

– До чего же ты восхитителен, эль-Кадер! – взорвался Эль-Мюрид. – Я бы аплодировал, если бы не знал тебя как вора и спекулянта. Как я понимаю, твоя совесть не против того, чтобы твои родственники грабили соплеменников?

Лицо эль-Кадера окаменело, но он оставил реплику без ответа.

– Повелитель, если итаскийцы нас победят…

– Приказываю тебе выступить против Ипопотама! – С каждой секундой промедления ему становилось все страшнее.

– А я отказываюсь, повелитель. При всем к тебе уважении. Однако если ты убедишь Бича Господнего дать мне иные указания…

– На это нет времени! – Эль-Мюрид яростно уставился на богато украшенные стены помещения, которое еще несколько дней назад было личным залом для аудиенций короля Дунно-Скуттари. Развернувшись, он направился к высокой массивной деревянной двери и, толкнув ее, крикнул: – Моваффак!

Эль-Кадер замер. Ни для кого не было секретом, что Хали являлся посредником между Эль-Мюридом и культом харишей.

Вошел Хали. Взгляд его был холоден, лицо безучастно.

– Может, передумаешь, генерал? – спросил Эль-Мюрид.

– Я дам тебе западных новобранцев и десять тысяч наших. Не больше. Сам я не пойду. Я должен оборонять линию фронта на Скарлотти.

Эль-Мюрид стиснул зубы. Эль-Кадер был упрям – даже страх перед харишами не мог заставить его забыть о долге. Отступать дальше он не собирался. Генерал – ценный человек, и избавляться от него, поддавшись гневу, было вовсе ни к чему.

– Моваффак, назначаю тебя командиром только что созданного войска. Мы идем захватывать Ипопотам.

Бровь Хали едва заметно приподнялась.

– Как прикажешь, повелитель. Когда начнем?

Эль-Мюрид отвел взгляд, но эль-Кадер – нет. Хали пожал плечами, словно говоря: «Что я могу поделать?»

– Немедленно, Моваффак. И я буду тебя сопровождать. – Его охватила нарастающая, не поддающаяся объяснению паника, и он почувствовал, словно вокруг него смыкаются стены вселенной. – Все. Убирайтесь, оба. Отдайте приказы. У нас мало времени.

Два дня спустя после ухода Ученика на юг до Дунно-Скуттари добрались двое грязных, сбитых с толку итаскийцев, оставшихся в живых после разгрома Карима в Алтее. Их замешательство лишь усилилось, когда они не смогли найти никого, кто хоть что-либо знал о переговорах, приведших их на юг. Эль-Кадер приказал бросить их в темницу.

Генерал продолжал подготовку к приходу северного войска, не зная, что их командир и его собственный начальник – сообщники в одном и том же заговоре.

Сиди и Ясмид, оставленные отцом, сводили с ума перебранками опекунов-Непобедимых. В отсутствие отца они ссорились постоянно. Несмотря на юные годы, Сиди прекрасно осознавал, что его лишили отцовского наследства, и в душе росла острая, подобно грани алмаза, ненависть к сестре.

12

Конец легенды

Смерть Карима не остановила вторжения в Алтею. Воинство света продолжало продвигаться вперед, но наступление его стало неуверенным и лихорадочным, без определенной направленности. Банды солдат рыскали вокруг, убивая, насилуя и разрушая, – они попросту не знали, в чем состоит их цель.

– Я устал, Белул, – сказал Гарун. – Слишком уж их много. – Он лежал на спине на травянистом склоне холма, глядя на затянутое тучами небо. – То одна банда, то другая…

Белул устроился на траве рядом с ним, скрестив ноги.

– Мы все вымотались, повелитель. – Он выдернул стебелек травы и покатал его между пальцами, выжимая сок. – Нам не выдержать.

– Придется. Если они прорвутся… если они покончат с Алтеей и Кавелином, а потом приведут в исполнение свой предательский план с помощью итаскийского герцога… что останется? Со всем будет покончено.

– Сомневаюсь, повелитель. Гильдия продолжит свое дело. Мы будем сражаться дальше. А воры вскоре перессорятся друг с другом. Ты можешь представить, чтобы Эль-Мюрид удовлетворился половиной добычи, когда ему нужна империя, простирающаяся до исторических границ Ильказара?

– Меня преследует отчаяние, Белул. Вряд ли Эль-Мюрида удастся остановить. Он совершил невозможное.

– Ни одна война не закончена, пока не завершилась последняя битва, повелитель.

– Ты начинаешь походить на Радетика.

Белул пожал плечами:

– Мудрость приходит с годами, повелитель. А Радетик был как стар, так и мудр – для чужеземца. Лучше вновь вспомним наши победы, вместо того чтобы думать о будущих поражениях. Карима больше нет. Предательство герцога удалось предотвратить.

– Кто это там?

– Что?

– Кто-то едет сюда.

– Похоже, Шадек.

К ним легким галопом подъехал эль-Сенусси:

– Есть новости из Дунно-Скуттари, повелитель.

– Наконец-то. У тебя мрачный вид, Шадек. Все так плохо?

– Хуже, повелитель. Выражением лица этого не передать.

Гарун бросил взгляд на Белула – мол, я же тебе говорил.

– Ну?

– Бич Господень сдержал обещание. Он захватил город.

Гарун резко сел:

– Что? Не шути так, Шадек. Этого не может быть.

– И тем не менее, повелитель.

– Но как? Где он взял матросов и корабли? Как он преодолел внутренние стены?

– Бич Господень видит то, что скрыто от обычных смертных, повелитель. Он способен на то, что не придет в голову никому другому. Он и Ученик въехали в город, повелитель.

– Город сдался без боя? Не могу поверить, Шадек.

– Нет, они сражались, и отважно. Но Бич Господень изменил русло реки и атаковал их через городской шлюз. Помнишь огромный мост, который он строил с северного берега и про который инженеры говорили, что от него не будет никакого толку? Это был лишь отвлекающий маневр.

– Что теперь скажешь, Белул? – тихо спросил Гарун. – Ты понимаешь, какое впечатление это произведет на тех, кто севернее реки? Они сдадутся без боя. Его не остановить.

– Последняя битва еще не выиграна и не проиграна, повелитель.

– Да-да, знаю, Мегелин-младший. Но это лишь вопрос времени. Шадек, судя по твоему виду, это еще не все.

– Да, повелитель, не все. Бич Господень решил сам занять место Карима. Вероятно, сейчас он уже здесь.

– Я этого ожидал. Он принял поражение на свой счет. Что еще?

– Эль-Мюрид дал своему любимцу-Непобедимому, Моваффаку Хали, собственное войско. И приказал захватить Ипопотам.

– Ха! – широко улыбнулся Гарун. – Слышишь, Белул? Толстяк и его друг сделали свое дело. От отчаяния Эль-Мюрид готов на все. Это уничтожит всю убедительность его дипломатии – никто ему больше не поверит. Если только северное войско нанесет удар, пока его нет, а Насеф здесь…

– Вряд ли это поможет, повелитель, – возразил эль-Сенусси. – Воинством света командует эль-Кадер, а он далеко не дурак. В худшем случае он будет настаивать на своем, пока Бич Господень не вышвырнет его прочь.

– Ты готов погасить любую искру надежды, Шадек? – нахмурился Гарун.

– Прости, повелитель. Я лишь излагаю истину, которую вижу.

– Да, знаю. Итак, Бич Господень явился на нашу часть игровой доски. Постараемся доставить ему побольше неприятностей?

Как ни печально, но Гарун вынужден был признать: они мало что могут сделать. Его войско не обладало ни силой, ни способностью долго оказывать сопротивление. Нападения вооруженных мародеров сокрушили волю алтейцев. Единственной надежной местной силой оставалось войско кронпринца Райтеля, но и его люди полностью вымотались.

– Что насчет солдат Гильдии? – спросил эль-Сенусси.

– Все еще зализывают раны в Бергвольде, – ответил Белул. – Я был там несколько дней назад. Тот парень пытается собрать войско из отставших алтейцев – у него чуть больше двух сотен человек. Может, три.

– То есть особой помощи от них ждать не приходится?

– Только в качестве точки сбора. Сражение на холме нисколько не повредило их репутации.

– Возможно, всем нам в конце концов придется скрываться в Бергвольде, – заметил Гарун. – Шадек, найди Бича Господнего и не спускай с него глаз.

Насеф нашел принца Райтеля первым, всего в пятнадцати милях к западу от Кольберга, и разбил алтейское войско. Принцу едва удалось уйти живым, в отличие от двух третей его солдат. Затем Насеф бросил все силы против Гаруна, начав окружать роялистов со всех сторон.

Алтея, похоже, судорожно вдыхала последние глотки свободы. Незавоеванными оставались лишь Бергвольд и горстка укрепленных городов.

Толстяк внезапно проснулся. Каждый его нерв кричал: что-то не так. Застыв от страха, он, не шевелясь, приоткрыл веки.

Костер догорал, но все еще отбрасывал красноватое сияние. Он вгляделся в тень. Ничего.

Что случилось?

Ночь была пугающе тиха. Повернувшись, он различил громадный, завернутый в одеяло силуэт Гуча. По открытому глазу великана ползла муха. В ее крыльях отразилось мерцание углей, создавая жутковатое впечатление, будто глаз движется.

Насмешник бросился к великану:

– Гуч, проснись! – Пальцы его сомкнулись на похолодевшей руке. – Хэй, Гуч! Ну же, вставай. Меня пугает твоя игра.

Он уже знал, что это не игра, – всю правду выдала муха.

В последнем сражении Гуч получил страшные раны. Они прикончили шестерых Непобедимых, полдюжины самых непоколебимых бойцов в мире! Воистину это было нелегко. Чудо, что великан еще так долго протянул.

– Горе мне! Гуч! Прошу тебя! Не оставляй меня одного!

За прошедшие дни они успели сблизиться, и Насмешник, хотя и ожидал худшего, не мог с этим смириться.

– Я проклят, – пробормотал он. – Я несу смерть, словно чумной. Меня следует стереть с лица земли.

Какое-то время он сидел рядом с другом, проклиная себя, рыдая и думая, что ему теперь делать. Наконец он встал и начал собирать камни. Пирамида, которую он сложил, была невелика, но стала свидетельством того, что ему не все равно. Ни для кого другого он не стал бы тратить столько сил.

– Ничего у меня тут больше не получится, – бормотал он. – Враг все равно сообразит. Если ему хватит ума – в следующий раз пришлет побольше людей, которых уже не остановишь. Хочешь доставить хлопот этим религиозным болванам – нужно идти другим путем.

До рассвета он бродил вокруг лагеря, а потом нагрузил осла и двинулся на север, туда, где у него, возможно, более действенно получится вести личную войну. Он едва избежал столкновения с силами вторжения Эль-Мюрида, направлявшимися на юг.

Герцог Грейфеллс, который медленно продвигался на юг, ожидая подтверждения переговоров с Каримом, наконец узнал о смерти последнего, отчего сразу же пришел в ярость. Затем ему стало известно, что Насеф сменил своего подчиненного в Малых королевствах.

Алтея была отдаленным театром военных действий, и вряд ли кто-то мог его там заметить. Изменив внешность, под охраной самых преданных сторонников, он поехал на юг, чтобы заново обсудить предательство, обещавшее ему итаскийскую корону и участие в разделе Запада.

Второй человек в его армии, бывший его заклятым врагом, позволил ему уйти вперед, а затем бросил северное войско на Дунно-Скуттари. Оно встретилось с эль-Кадером и воинством света на равнине возле городка Пирчеан, в двадцати двух милях к северу от Скарлотти. Мелкие стычки между войсками продолжались в течение ясного осеннего дня – никто из командиров не был готов бросить солдат в реальный бой. На второй день столкновения стали более яростными, но тоже ни к чему не привели. Обе стороны заявляли о победе.

Ночью эль-Кадер отступил, но итаскийцы не стали продвигаться дальше к Дунно-Скуттари. Вместо этого они повернули на восток, надеясь форсировать реку Скарлотти где-нибудь подальше от наиболее обороняемых мест.

Эль-Кадер снова пересек реку и направился параллельно итаскийцам.

– Положение у нас не из лучших, – сказал Белул своему королю, держа в руках грубую карту местности к западу от Бергвольда. – Он нас окружил. Его солдаты тут, тут, тут… – Он показал местоположения восьми группировок, и каждая, по крайней мере, равнялась войску Гаруна. Роялистов окружили со всех сторон, кроме Бергвольда.

– Мы можем прорваться?

– Возможно. Но все выглядит достаточно мрачно.

Вздохнув, Гарун огляделся по сторонам. Противника нигде не было видно, но дверца клетки уже захлопнулась. Он взглянул на свои руки и увидел, что те дрожат. Гарун боялся, что у него не выдержат нервы. Он крайне нуждался в отдыхе.

– С какой он группировкой?

– Вот здесь. К югу от Бергвольда.

– Ладно. Там и попробуем прорваться.

– Но, повелитель… атаковать самого Бича Господнего?

– Да. Придется отчаяннее драться. И надеяться. Белул?

– Да, повелитель?

– Скажи людям, что единственная наша надежда – убить Бича Господнего. В том будет состоять вся цель атаки.

– Как прикажешь, повелитель.

С грустью и неуверенностью Гарун наблюдал, как его небольшое войско готовится к сражению, которое вполне могло стать последним. Собственно, чему удивляться? Казалось, каждая опасность, которой ему удалось избежать, приводила лишь к новой, еще худшей.

– Вперед! – Гарун вскочил в седло.

– Возможно, у нас все получится! – крикнул он час спустя.

Застигнутое врасплох войско врага, поддерживаемое лишь горсткой Непобедимых, не смогло организоваться. Гарун размахивал мечом, издавая боевые кличи роялистов. Его солдаты, чуя близкую победу, бросались на врагов с куда большей страстью, чем он предполагал. Некоторых отделяли от Бича Господнего лишь несколько ярдов.

Воздух словно раскалился от ненависти, когда Гарун и Насеф взглянули друг другу в глаза. Ненависть влекла их друг к другу, словно два мощных магнита. Но встретиться им было пока не суждено – водоворот сражения разбросал их еще дальше.

– Проклятье, – простонал какое-то время спустя Гарун, обращаясь к Белулу. – Слишком уж быстро они спохватились.

В ходе сражения произошел перелом, а разведчик принес известие, что приближается еще одна группировка.

– И все же Бич Господень остается уязвимым, повелитель. Смотри – Непобедимые все время сбиваются в кучу, пытаясь его защитить.

– Не смеши меня, Белул. У меня есть глаза.

Бой переместился в сторону Кольберга. Все мужество и самопожертвование сторонников роялистов оказались тщетны. Непобедимые смыкали вокруг них кольцо. На просьбу что-либо предложить эль-Сенусси смог лишь ответить:

– Может, нам удастся устоять среди руин, повелитель.

– Возможно. Где эта проклятая Гильдия? Ты послал гонца?

– Его послал Белул, повелитель. Не знаю, где они. Может, хотят свести с нами счеты.

– Только не Рагнарсон. Смотри – вон они.

Со стороны Кольберга мчался отряд пехоты.

– Ты прав, повелитель. Как раз вовремя.

– Они платят по долгам.

Рагнарсон открыл путь отхода для роялистов.

– Почему ты их не преследовал? – спросил бин Юсиф, когда Рагнарсон сопровождал его по пути к Кольбергу. – Мы могли разделаться с Бичом Господним.

– Опять ты ворчишь. Проклятье, откуда я мог знать? В твоем письме говорилось – стоять и ждать, на случай если придется вытаскивать тебя из переделки. Я едва успел вовремя добраться. Хаакен, да построй ты наконец этих алтейских клоунов как следует. Послушай, ваше величество, я только что спас твою задницу – в очередной раз. Хочешь, чтобы я послал тебя куда подальше? Или постоянно беспокоился о том, чтобы тебя выручать? Это не единственная их банда поблизости – есть еще одна, всего в четырех милях к северу отсюда.

– Повелитель, – возразил Белул, – этих бездомных псов стоит поучить хорошим манерам.

– Оглянись, Белул.

Самому ему вовсе не хотелось оглядываться. Оставшаяся часть его войска не превосходила по численности отряд, возглавляемый молодым солдатом Гильдии. Прочих разбросало кого куда, и требовалось несколько дней, чтобы собрать выживших.

– Эй, Браги, – крикнул кто-то из солдат, – нам лучше уйти в лес. Они готовы на нас накинуться.

Обернувшись, Гарун увидел приближающуюся вторую группировку противника:

– Твой солдат прав. Лучше поторопиться.

Им вовремя удалось скрыться в зарослях возле Бергвольда – всадники Насефа не проявляли желания их преследовать.

– Они уже пытались, – рассмеялся Рагнарсон. – Мы преподали им урок. Если они хотят сюда забраться, придется спешиться, а им это не нравится. Веди своих вперед. Я прикрою.

– Браги… похоже, они все же намерены попытаться.

Гарун прислушался к ругательствам солдат, которых Насеф загнал в лес:

– Ты прав. Им это не нравится.

– Скоро понравится еще меньше. Хаакен, Рескирд, устроим засаду в глубоком овраге.

Бой мало чем отличался от небольшой стычки. Люди Насефа быстро отступили к краю леса. На следующее утро они появились снова, на этот раз с серьезными намерениями. Бич Господень собрал для прочесывания леса всех солдат.

– Слишком уж много, – сказал Рагнарсон Гаруну. – Их хватит, чтобы занять весь Бергвольд. Мы не можем играть в прятки.

Гарун кивнул, разглядывая имевшиеся у Браги карты Бергвольда:

– Хороши, ничего не скажешь. – (Мегелин наверняка был бы доволен их качеством.) – Умеешь читать?

– Лишь немного, чтобы понимать карты. Это входит в обучение, но война началась до того, как мы добрались до чтения и письма. Их нарисовали капитан Сангвинет и лейтенант Трубачик, и они же научили всех младших командиров их читать.

– Друг мой, мы оказались в классической ситуации. Что бы мы ни делали, все будет неправильно. Мы не можем бежать, но и не посмеем сражаться.

– Как говорят у нас дома – между молотом и наковальней.

– Насеф желает твоей головы не меньше, чем моей. Он души не чаял в Кариме. Как, по-твоему, нам следует поступить?

– Это тебя готовили в предводители, – пожал плечами Рагнарсон. – Как раз самое время начать. Я взялся за эту работу, поскольку за нее не взялся бы никто другой. Все, что я могу, – решить, что делать с добровольцами, которые нам достались.

– Много их у тебя?

– Более чем. Твой приятель Насеф бесчинствует по всей стране. Большинство, похоже, даже не знают, куда еще податься.

Во влажный туманный лес уже просочились первые лучи солнца, когда появился брат Рагнарсона.

– Они идут, Браги. В две шеренги. Если они с нами столкнутся – у нас никаких шансов.

– Мы можем прорваться? – спросил Гарун.

– Думаю, именно этого они от нас и хотят. А потом – окружить всей толпой.

– А если мы побежим, они будут ждать на другом краю леса.

– Я бы сам так поступил.

– И все же попробуем. Найдем их, и я атакую со своими всадниками. Когда они бросятся в погоню за мной – побежишь в сторону Альперина. Это всего двенадцать миль. У него крепкие стены и собственный гарнизон. Я могу обойти кругом и нагнать тебя там.

– Не нравится мне это, – сказал Рагнарсон. – Что толку? Нас все равно окружат.

– Но нас защитит стена, и будет кому нам помочь.

– Бича Господнего пока что не пугали стены. – Тем не менее Рагнарсон уступил, не в силах придумать собственного плана. – Ладно, – проворчал он. – Знаешь, на меня все это свалилось как-то неожиданно. Я надеялся, что мне удастся показать себя до того, как Высокий Утес пришлет кого-нибудь на место Сангвинета. И думал, мне представилась хорошая возможность.

Гарун едва заметно улыбнулся:

– Только представь, что могу потерять я. Целое королевство. Настолько огромное, что до его края и камнем не добросишь.

– Угу. Хаакен! Рескирд! Пошли.

Гарун еще больше зауважал солдат Гильдии. Переход через лес занял день, ночь и большую часть следующего дня. Братья-воины редко отдыхали и часто тратили силы на помощь более слабым союзникам, обремененным ранеными. Он попытался расспросить Рагнарсона: почему они так поступают? Но юноша не смог ему ничего объяснить – так попросту принято в его братстве.

Однако Гарун заметил, что солдаты Гильдии устали не меньше других. Казалось, у них больше силы воли. А ведь это лишь дети Гильдии, подумал он. Неудивительно, что старых генералов, вроде Хоквинда и Лаудера, вместе с избранными последователями так боялись.

Солнце уже клонилось к западу, когда они добрались до нижнего края Бергвольда. Гарун подумал, как использовать оставшееся время дня.

– После захода солнца у нас будет больше шансов.

– Можем пока отдохнуть, – согласился Рагнарсон. – Пошли кого-нибудь из своих на разведку. Они опытнее моих. Мои никого не видят, а мне кажется, что это чересчур хорошо, чтобы быть правдой.

– Ты прав. Белул! – крикнул Гарун. – У меня для тебя есть работа.

Он объяснил задачу. Когда Белул вернулся, солнце уже зашло.

– Повелитель, он здесь, – сказал Белул. – Сам Бич Господень с Непобедимыми. Они прячутся в овраге возле дороги на Альперин. О том, что мы здесь, они пока не знают. И судя по тому, что я сумел подслушать, они крайне вымотались от поездки по лесу.

Гарун перевел его слова Рагнарсону, добавив:

– Подождем еще час. Потом я попытаюсь увести их на юг.

– Подожди два часа, и взойдет луна.

Время шло быстро. Луна стремительно ползла по небосклону. Внезапно Гарун вскочил в седло и пришпорил кобылу, не желавшую скакать при слабом свете. Слева упал его соратник, под которым споткнулась лошадь.

Насеф не был готов к появлению Гаруна, который с ходу врезался в его ряды, следом за градом стрел. Несколько минут Непобедимые растерянно моргали, но этого вполне хватило Гаруну, чтобы пробиться сквозь них со своим отрядом и умчаться в ночь.

А потом они бросились за ним. Он мало что мог видеть, оглядываясь в сторону северо-запада, но слышал грохот копыт и торжествующие боевые кличи.

Непобедимые, как и их противники из Гильдии, были весьма упрямы. Гарун не мог заставить их дрогнуть. Его успех заключался в том, чтобы оставаться на шаг впереди. Постепенно он свернул на север, описав круг в сторону Альперина.

– Зачем мы это делаем, повелитель? – допытывался эль-Сенусси. – Почему мы не бежим? В городе легко попасть в ловушку.

Какое-то время Гарун не отвечал, не зная, как облечь мысли в слова.

– У нас есть долг, Шадек. Ответственность. Как мне объяснить? Ты пытаешься спорить, но это бессмысленно. Радетик похвалил бы тебя, но мной движут исключительно эмоции. Возможно, даже не они, а рука судьбы. Но у меня такое чувство, что Рагнарсону предстоит сыграть решающую роль для моего будущего. Для будущего всех нас.

– Ты король, повелитель.

Гарун устало рассмеялся:

– Мне нравится твой энтузиазм, Шадек. Ты словно оазис после шести дней пути через бесплодную пустыню. Ты защищаешь меня от песчаных бурь завтрашнего дня.

– Спасибо, повелитель, – усмехнулся эль-Сенусси.

– Что-то не так, повелитель, – заметил несколько мгновений спустя Белул. – Они преследуют нас не столь настойчиво, как следовало бы.

– Я заметил. Похоже, мы ведем себя так, как хочется им.

– Я тебе говорил, повелитель, – сказал эль-Сенусси.

Взошло солнце, Гарун вернулся к стенам Альперина и понял, почему расслабились Непобедимые.

– Проклятье! Он снова нас перехитрил. – У городских ворот шел яростный бой. – Позволил пройти войскам Гильдии, чтобы захватить их врасплох при открытых воротах.

– Жаль, что в наших рядах нет кого-то столь проницательного, повелитель, – заметил эль-Сенусси.

– Наберись терпения, Шадек. Он дает мне урок.

– Воистину, повелитель. Что теперь?

– Как насчет наших приятелей? Похоже, они не особо спешат – пока мы не попытаемся вырваться? Попробуем подняться на тот холм и немного понаблюдать. Может, они настолько заинтересовались, что дадут нам возможность уйти.

Он старался говорить беззаботно, словно происходящее мало его волновало, но при этом не сомневался, что настал последний день его жизни.

Непобедимые позволили им подняться на вершину холма и не стали немедленно вступать в бой. Казалось, Бич Господень был не против оттянуть удовольствие, пока не разберется с войсками Гильдии.

– Кому-то из отважных ребят пришел конец, – тихо проговорил Белул.

Гарун взглянул на городские ворота, в которые хлынули фанатики в белом.

– Да. Жаль.

– Этот Насеф – хитрая сволочь, – сказал Хаакен Браги, когда оборонявшие ворота алтейцы сдались под натиском противника. Хотя достаточно долго отважно держались, даже понимая всю безнадежность положения.

– Он думал на ходу, – ответил Браги. – И он перехитрил нас, за что нам придется поплатиться. Остается лишь надеяться, что подобного трюка он не ожидает. Эй, Рескирд! – крикнул он. – Хватит болтаться без дела. Они уже идут.

С того места, где они находились, была видна большая часть кривой улицы, ведшей от ворот. И по ней, подобно внезапному весеннему паводку, хлынули всадники, на которых напирали сзади другие.

Альперин был типичным городом, просуществовавшим в течение столетий в окружении стен, – он рос ввысь, вместо того чтобы распространяться в стороны. Его мощеные улицы были узки и извилисты, и над ними нависали здания высотой в три-четыре, а иногда и в пять этажей. Не слишком подходящее место для схватки всадников с забравшимися на крыши лучниками.

На Непобедимых и их лошадей посыпались стрелы. Воины пустыни пытались отстреливаться из седельных луков, но почти не попадали в цель – солдаты Гильдии показывались лишь на то время, которое требовалось, чтобы выпустить стрелу.

Непобедимые продолжали входить в город, вытесняя товарищей на смертоносные улицы.

– Не останавливайтесь! – крикнул Браги, пробегая по крутой шиферной крыше. – У нас все получится, Хаакен! Все получится! Они не понимают, что происходит!

Он был прав. Непобедимые, полностью уверенные в победе и неспособные из-за извилистых улиц сообразить, что бойня не ограничивается одним местом, мчались под убийственный дождь.

– Хаакен, мне нужно найти того алтейского капитана. Как там его звали?

– Карафель.

– Угу. Может, ему удастся собрать своих и снова захватить ворота. Мы можем устроить им ловушку и перебить всех до единого.

– Браги…

– Что?

– Не искушай судьбу. Все может поменяться. Они все еще превосходят нас числом во много раз. Нам следует думать о том, как уйти живыми. Достаточно будет, если они просто отступят.

– Угу, ладно. – Браги, однако, его не слушал. Охваченный эйфорией, он даже не рассматривал возможность катастрофы. Как и Насеф, он думал на ходу, сумев превратить ловушку Насефа в капкан для него же. Мысль об успехе окрыляла. – Вернусь через несколько минут.

Он перебирался с крыши на крышу, двигаясь в сторону параллельной улице стены. Время от времени он останавливался, чтобы выпустить стрелу. Солдатам он приказал сосредоточить все силы на предводителях. С их сбитыми с толку последователями можно было разобраться и позже.

Ничто вокруг не подтверждало пессимизма Хаакена. Улицы были завалены мертвецами – стрельба велась весьма прицельно.

Вылазка Браги оказалась излишней – у них с Карафелем совпали мысли. Когда Браги добрался до места, уже вовсю шла контратака. Непобедимым у ворот приходилось тяжко.

Затем снаружи атаковали новые Непобедимые, отбросив алтейцев назад на глазах у Браги, беспомощно наблюдавшего за происходящим.

– Проклятье! – прорычал он. – Проклятье! Проклятье! Проклятье! До победы было рукой подать!

Он вспомнил предупреждение Хаакена. У Насефа в Алтее были тысячи людей, и, если они сойдутся, ничто не помешает их победе.

– Нам просто не хватает народа, – вздохнул он, глядя на людей Гаруна, столь же беспомощно наблюдавших с холма.

Внизу на превратившиеся в смертельную ловушку улицы хлынула новая волна Непобедимых. Пора было возвращаться к Хаакену. Если это – конец, ничего не оставалось, кроме как погибать вместе.

На его пути, однако, оказалась преграда – какой-то не слишком умный Непобедимый поджег здание, надеясь согнать с крыши солдат Гильдии. Но он не учел того, что огонь будет не менее опасен и для людей на узкой улице. Браги решил спуститься и обойти пылающий дом.

Он спрыгнул в тесный переулок позади длинного ряда лавок и домов. Не успел он сделать и десяти шагов, как его нагнали всадники. Развернувшись, он выпустил стрелу. Послышался стон. Над его головой встала на дыбы лошадь, и вторая стрела вонзилась всаднику под подбородок. Он нащупал третью стрелу, но выронил ее и схватился за меч, скованный страхом неминуемой смерти.

Третий всадник издал сдавленный вопль и бросился прочь, хотя ничто не мешало ему снести голову Браги саблей. Браги ошеломленно огляделся.

– Что за дьявольщина? – Он взглянул на упавших. Один был еще жив и стонал, второй умер. – Что за дьявольщина? – повторил Браги и пожал плечами. – Зачем смотреть в зубы дареному коню?

Он побежал дальше, пока оставалась возможность.

– Что-то случилось, – сказал Хаакен, когда Браги наконец его нашел. – Смотри, как они воют и разбегаются. И даже не пытаются сражаться.

Рагнарсон взглянул на улицу и выпустил еще одну стрелу:

– Такое впечатление, будто они все свихнулись. Не понимаю. Но продолжайте по ним стрелять.

– Мы не сможем долго продержаться. У нас кончаются стрелы.

– Используйте все. Потом будем думать, что делать дальше.

Нехватка стрел не сыграла никакой роли. Несколько минут спустя все Непобедимые, кто еще мог, мчались за ворота. А там солдаты Гаруна, пользуясь замешательством и отчаянием, не давали им спуску.

Час спустя Гарун въехал в ликующий город.

– Взгляни на его лицо, – прошептал Браги Драконобою. – Он весь сияет. Никогда не видел его таким.

– Не знаю, как у тебя это получилось, друг мой, – восхищенно проговорил Гарун. – Впрочем, мне все равно. Но сегодняшний день навеки останется в памяти.

– Что? Да ладно. Мы остались в живых, только и всего.

– Нет, вы сделали куда больше. Намного больше. Сегодня Эль-Мюрид проиграл войну. Непобедимые разбиты. Теперь лишь вопрос времени, когда будет уничтожен сам Ученик.

– Что ты несешь, дьявол тебя побери? Нам наконец удалось выиграть одно сражение, причем не такое уж большое. А через день-другой по нашу душу явятся остальные.

Бин Юсиф задумчиво взглянул на него:

– Ты в самом деле не знаешь? Все время забываю, что ты не настолько хорошо говоришь на моем языке. Послушай, друг мой. Там, снаружи, – песнь смерти, которую поют Непобедимые. А внутри – победная песнь моего народа. И поют они не о сегодняшнем дне, но о войне как таковой. Ты совершил две вещи. Ты уничтожил самую крупную банду Непобедимых из тех, что оставил Эль-Мюрид. И ты убил Бича Господнего. Ты. Лично.

– Это того, в переулке? – пробормотал Браги. – Но… – Он присел на каменное ограждение фонтана. – Что, правда?

– Правда. И это изменит весь ход войны.

13

Шут

Толстяк притаился в кустах, разглядывая вражеский лагерь. Пятьдесят Непобедимых охраняли двоих детей. Почему те были столь важны?

Он едва на них не наткнулся и едва успел спрятаться. И тем не менее его мучило любопытство. Двое детей!

До этого он направлялся на север, огибая Сахель и двигаясь в сторону Алтеи, где надеялся встретиться с бин Юсифом. Но теперь север его не интересовал. Похоже, у него появилась возможность нанести настоящий удар во имя памяти Спарена и Гуча.

– О мой толстый друг, – вздрогнув, проговорил он, – никоим образом тебе не превозмочь пятьдесят мечей врагов, столь же неумолимых, как сама Темная Госпожа смерть. Лишь дурак стал бы так поступать. – И тут же ответил сам себе: – Малодушный лицемер! Тебе представилась невероятная возможность. Нужно хотя бы разузнать, что к чему. Выяснить, кто эти дети. Может, они представляют огромную ценность, и их убийство станет могущественным ударом против империи зла безумца Эль-Мюрида.

Насмешника легко было напугать – Саджак держал его в страхе много лет. Пребывая под постоянным гнетом, он научился управлять собственными страхами, но все же перепугался не на шутку, когда привел осла в лагерь, притворяясь, будто хуже, чем на самом деле, владеет пустынным языком.

– Убирайся, бродяга, – сказал ему часовой.

Насмешник лишь озадаченно взглянул на него и на более ломаном, чем обычно, языке сослался на право воспользоваться источником, а затем предложил развлечь всех в обмен на ужин.

Он немного научился пустынному языку во время полузабытого путешествия вдоль побережья моря Котсум, а затем набрался новых знаний, странствуя с Гаруном. Большая часть разговоров была ему понятна, и вскоре после того, как командир Непобедимых разрешил ему расстелить спальный мешок, он выяснил, кем были дети.

Его охватила зловещая радость. Это оказалось отродье самого Ученика! До чего же странную шутку сыграла судьба! Генерал в Дунно-Скуттари эль-Кадер приказал переправить их в безопасное место в Сахеле, беспокоясь из-за приближения северного войска.

До чего же сладостная возможность! Дети Эль-Мюрида! Он позабыл о страхах, и в голове его, подобно рою комаров, заметались дьявольские мысли. Как лучше воспользоваться этой случайной встречей?

Прежде всего следовало втереться в доверие к детям и присоединиться к их компании. Но как? Непобедимые тщательно их оберегали, держа поодаль.

Когда наступил вечер, он открыл свои сумки и присел у костра рядом с несколькими Непобедимыми помоложе. Прикрыв глаза, Насмешник начал демонстрировать фокусы, которые заставлял его проделывать Спарен, за что он его столь часто проклинал. В основном они сводились к тому, что какой-нибудь обычный предмет – например, медная монета – появлялся и исчезал между пальцами.

– Колдовство! – пробормотал кто-то, и Насмешник услышал в его голосе страх.

Открыв глаза, он мягко улыбнулся:

– О нет, друг мой. Никакого колдовства. Простейшая ловкость рук. Видишь? Монета на тыльной стороне ладони. Игра пальцами. Смотри. – Он вытащил из костра короткую ветку и заставил ее появляться и исчезать, медленно и неуклюже, чтобы солдаты могли понять суть. – Видите?

Фокусники не были редкостью в пустыне, но не проявляли особого желания выступать с тех пор, как на трон взошел Эль-Мюрид. Последователи Ученика отличались весьма специфическим отношением к любому волшебству.

– Эй! Кажется, я понял, – сказал кто-то из солдат. – Можешь повторить еще раз?

Он присел на корточки, пытаясь разглядеть получше.

– Я всего лишь скромный артист, – ответил Насмешник. – Которого швыряют туда-сюда ветры войны.

– Все, понятно, – кивнул солдат. – Здорово. Можешь меня научить? Моему маленькому брату наверняка понравится.

– Могу попробовать, – пожал плечами Насмешник. – Но предупреждаю: это сложнее, чем кажется. Нужно много практики. Я профессионал, но вынужден практиковаться два часа в день.

– Ничего, хватит и трюка с монетой. Давай. – Солдат, который вряд ли был старше самого Насмешника, достал свою монету.

Несколько других заинтересованно столпились вокруг.

За двадцать минут толстяк обрел троих учеников и десяток зрителей. Вторые насмехались над первыми, когда тех подводили пальцы. Давая указания, Насмешник одновременно излагал свою выдуманную историю – эпопею о том, как война в облике мародеров из Гильдии лишила его поста шута у мелкого либианнинского аристократа-рыцаря. По его словам, солдаты Гильдии по ошибке решили, что тот сотрудничает с Бичом Господним, повесили его и сожгли поместье. Насмешник заявлял, что ему лишь чудом удалось избежать той же судьбы.

– До чего же нецивилизованные на этом Западе! Понимаю, война – одна из граней человечества. Я учился у ведущих философов и кое-что знаю. Но варварство, которое творят здесь солдаты… На этом краю света я утратил все иллюзии. Я полон решимости вернуться на Восток моего детства, где правит здравомыслие.

Непобедимые нисколько не обиделись, – похоже, он осуждал их врагов куда больше, чем их самих. Капитан слышал большую часть его повествования. Насмешник тайком не спускал с него глаз, но не понимал, что у того на уме. Его товарищи у костра, похоже, были довольны, но их мнение не имело особого значения – в отличие от мнения капитана.

Внезапно он заметил в тени чье-то лицо – лицо девушки. Как долго она за ним наблюдала? И слушала?

– Хватит учебы. Солдатам в глуши, наверное, скучно? Устрою представление. Если понравится – можете вознаградить мою персону парой медяков, чтобы скрасить тяготы путешествия на Восток.

Он достал остальные инструменты и реквизит. В основном он полагался на фокусы, но вскоре переключился на Тубала и Поло. Зрители не оценили: сыновьям Хаммад-аль-Накира не был знаком конфликт между городом и деревней. И они были чересчур консервативны, чтобы по достоинству оценить грубые шутки.

– Совсем не умеют веселиться, – пробормотал себе под нос Насмешник. – Никакого воображения. Люди моего друга Гаруна завывали от смеха, слушая те же истории.

Из тени за ним теперь наблюдали два лица. Он вернулся к фокусам, нацелившись на вполне конкретную аудиторию, и внимательно разглядывал детей, пытаясь найти к ним подход. Ему казалось, что, скорее, удастся завоевать внимание девушки: мальчик выглядел мрачным и угрюмым, и вряд ли что-то могло его впечатлить.

Однако он ошибся – именно мальчик, не обращая внимания на яростный взгляд капитана, подошел к костру.

– Можешь научить меня этим фокусам? – спросил он.

Насмешник взглянул на лица Непобедимых, но не увидел в них никаких подсказок. Пожав плечами, он развел руками:

– Может быть. Если веришь, возможно все. Покажи руки.

– Что?

– Руки. Мне нужно видеть руки, чтобы понять, можно ли научить кого-то истинному искусству. – Сиди протянул руки. Насмешник взял их и рассмотрел ладони, затем тыльную сторону. – Обучение возможно, – объявил Насмешник. – Пальцы достаточно тонки, но не слишком длинны. Будет проблема. Потребуется много практики. Бери монету. Начнем…

– Как-нибудь в другой раз, – сказал капитан. – Сейчас ему пора спать. Мы и так уже потратили слишком много времени.

– Прошу прощения, юный господин, – пожал плечами Насмешник.

Сиди яростно уставился на капитана, а затем развернулся и, топая, зашагал к сестре. Насмешнику показалось, будто он услышал шепот: «Мне никогда не получить того, чего хочется».

Насмешник расположился вместе с солдатами, но долго не мог заснуть. Что пошло не так? Не слишком ли поздно что-то предпринимать? Утром они должны были отправиться в путь, а ему останется лишь смотреть вслед исчезающей в пустыне возможности… Отважится ли он что-либо сделать прямо сейчас? Нет. Это будет самоубийством. Проклятый капитан прирежет его еще до того, как он выберется из спального мешка.

На следующее утро его разбудил капитан. Насмешник лежал в полудреме, пытаясь не обращать внимания на расшумевшихся солдат.

– Собирай вещи, шут, – приказал он. – Пойдешь с нами.

– Гм? Хэй! Только не в пустыню. Я направляюсь в…

Капитан бросил на него яростный взгляд:

– Значит, придется пойти кружным путем. Собственно, тебе ведь это и было надо, судя по вчерашнему представлению? Так что хватит притворяться. Собирай вещи. Ты нашел нового покровителя.

Насмешник уставился в землю, борясь со страхом. Этот человек оказался опасно проницателен.

Капитан наклонился ближе:

– Господин Сиди и госпожа Ясмид настаивают, чтобы ты остался. Я не стану им возражать, но буду следить за тобой, толстяк. Один неверный шаг – и ты труп.

Насмешник затрясся. Он и прежде не питал иллюзий, но, когда капитан озвучил подозрения, его охватил ужас, неведомый прежде. Он бросился к ослу.

Когда отряд отправился в путь, Насмешник еще больше разозлил капитана, оказавшись единственным, кто шел пешком. Сиди, однако, взял его под личную опеку, прикрывая от Непобедимого и ведя себя словно ребенок, у которого появился новый питомец.

– Я отплачу тебе сполна за подобное покровительство, юный господин, – пробормотал себе под нос Насмешник, изображая притворную улыбку.

Сахель ему понравился еще меньше, чем Сиди.

Между собственно Хаммад-аль-Накиром и владениями прибрежных государств простиралась полоса земли, по сравнению с которой внутренняя пустыня выглядела весьма привлекательно. Ширина этого наследия Падения, естественной зоны смерти, составляла от сорока до ста миль. Лишенная воды и жизни, она состояла из низких обрывистых гор и извилистых каменистых ущелий. Те немногие люди, что сумели здесь выжить, принадлежали к самым бедным и самым примитивным племенам, ненавидевшим чужаков.

И все они душой и сердцем принадлежали Эль-Мюриду. Большая часть нынешних Непобедимых была родом из Сахеля. Сыновьям Сахеля мечты Эль-Мюрида казались куда более многообещающими, чем жителям собственно Хаммад-аль-Накира.

Насмешник шагал по бесплодной земле, оплакивая собственную судьбу. Удастся ли ему найти путь назад через лабиринт мертвых холмов и невидимых часовых? Бдительные жители Сахеля были повсюду – худые оборванные дикари, повергавшие его в ужас каждый раз, когда они навещали соплеменников из охраны.

Он пытался выбросить их из головы – забот у него хватало и без того. Нужно было решать, как привести в исполнение зловещий план. После трех дней размышлений он выбрал главной целью девушку – движению Эль-Мюрида наверняка будет ее не хватать намного больше, чем Сиди. Вряд ли сердце безумного зверя дрогнет, если она займет место Ученика, когда придет его последний час. Мальчишка же был лишь бесполезным сопляком. Если у руля встанет он, движение отца быстро окажется на свалке истории.

Время от времени толстяк начинал рассуждать как политик – сделать первый шаг по этому пути ему помог Гарун бин Юсиф. Ему хотелось причинить врагам как можно больше страданий, и самый надежный способ состоял в том, чтобы убрать их будущую пророчицу.

К девушке ему было никак не подобраться. Похоже, его обычная методика обольщения на нее не действовала. Хотя она часто наблюдала за его представлениями, а иногда и за уроками, которые он давал Сиди, лицо ее не выражало ни веселья, ни удовольствия. Капитан Непобедимых и тот отзывался более живо. Казалось, будто она не человек, а некое чудовище. Даже взрослый бы на ее месте выглядел пугающе, ребенок же смотрелся до ужаса неестественно.

Насмешник тратил немало сил на Сиди. Мальчик не обладал особым талантом, зато ему крайне не хватало терпения. Чтобы заинтересовать Сиди, приходилось постоянно его хвалить. Сиди был для Насмешника единственным каналом связи с Ясмид.

– Я решил, – объявил он однажды утром, когда Непобедимые, преодолев Сахель, разбили более-менее постоянный лагерь. – Все-таки покажу любимому ученику секрет месмеризма.

Он принял решение последовать последнему, самому отчаянному и самому опасному плану. Естественно, к его воплощению в жизнь он готовился с самого начала, на всякий случай. Он вскользь упоминал о гипнозе, а потом оставлял эту тему под предлогом, что Непобедимые могут обвинить его в колдовстве. И естественно, имелась проблема в том, чтобы найти надежного, умеющего держать язык за зубами человека, на ком можно было бы практиковаться. На эту роль, едва Насмешник начал его соблазнять, Сиди предлагал сестру.

– Прямо сейчас? – спросил Сиди.

Ему не терпелось – Насмешник заметил, как его глаза вспыхнули зеленым.

Дамо Спарен определенно был знатоком человеческих душ, подумал он. И теперь он сам направлял сына Ученика в соответствии с принципами Спарена, позволяя мальчику сделать все самому. Тот был уже готов. В нем кипела жажда власти над людьми.

– Скоро, господин. Если сумею устроить все так, чтобы те дикари в белом ничего не заметили. Речь идет о простом умении, которому может научиться каждый, но оно может быть неверно понято суеверными людьми, так что мне лучше поберечься…

– Сегодня ночью. Приходи ночью в мою палатку. Моя сестра будет там. Обещаю.

Насмешник кивнул, но промолчал, позволяя мальчику действовать самому.

Сиди был идеальной жертвой. Чрезмерная алчность и самовлюбленность не оставляли ему времени даже на малейшие подозрения. Насмешнику стало стыдно – это было примерно то же самое, что ограбить слепого.

Но ставка в игре была велика. Очень велика.

Весь день он тревожился из-за капитана, который был прямо-таки квинтэссенцией бдительности. Именно ему предстояло умереть первым – Насмешник не осмелился бы оставить в живых подобного человека. Капитан был столь же терпелив, как и Белул, человек Гаруна. Он не успокоился бы, пока не отомстил.

Далеко не все Непобедимые оставались холодными и отстраненными. С некоторыми Насмешник даже подружился. Он обменивался с ними шутками и колкостями, развлекал бесконечными небылицами о своих злоключениях на Востоке. Такими же небылицами отвечали ему и они.

Наконец стемнело. Подождав еще несколько часов, он с отчаянно бьющимся сердцем пробрался к палатке Сиди. Никто ему не помешал.

Ночь была безлунная, но он знал, что стражник лишь сделал вид, будто его не заметил. Что, если у того проснется совесть и он доложит командиру?

– Господин? – прошептал Насмешник, чувствуя, как натянут каждый его нерв. – Это я. Можно войти?

– Давай! Давно пора. Где ты был?

Насмешник проскользнул в палатку:

– Ждал, пока в лагере все заснут.

Он улыбнулся, увидев Ясмид. С собой она привела служанку – непредвиденное осложнение. Сумеет ли он загипнотизировать сразу троих? Подобного он раньше никогда не пробовал. А ситуация, когда речь шла о жизни и смерти, не слишком подходила, чтобы это выяснять.

Словно пытаясь успокоить нервы, он вертел в толстых пальцах монету, она то появлялась, то исчезала.

– Все готовы? – спросил он. – Все согласны? Госпожа? Если кто-то против, я ничего не стану делать.

– Действуй, – улыбнулась Ясмид. – Шут, я пришла, потому что мне интересно. Но мы должны закончить до того, как сменится стража.

– Это не так просто, как ободрать козу, госпожа. Нужно все подготовить.

– Тогда готовь.

В том, кто тут главный, не было никаких сомнений. Уж точно не Сиди. Насмешник едва заметно улыбнулся. Не манипулировала ли Ясмид братом с самого начала?

Он принял позу лотоса:

– Не соблаговолит ли госпожа сесть лицом ко мне? Хорошо. Господин, и ты тоже? – Он похлопал левой ладонью по покрытой ковром земле и кивнул служанке. – А ты сядь здесь, пожалуйста. – Он похлопал правой ладонью. – Господин Сиди и ты, госпожа, внимательно смотрите на меня и на то, что я буду делать. Это невозможно объяснить, но легко показать. Госпожа Ясмид, сосредоточься на этой монете. Выброси из головы все остальное. Не своди с нее взгляда. Видишь, как она вращается в свете свечи? Светлая, темная, светлая как день, темная как ночь… – Голос его стал негромким и монотонным, так что девушке пришлось напрячься, чтобы его услышать. Он уставился в ее глаза, бормоча про монету и тайно молясь, чтобы остальные двое угодили в ту же ловушку. – А теперь наступит сон. Благословенный сон. Забудь обо всех испытаниях, что несет день. Спи. – Он продолжал намного дольше, чем считал необходимым Спарен. Ему требовалась надежность – слишком высока была ставка. – Веки тяжелеют, словно налитые свинцом. Ты не можешь открыть глаза.

Гипноз постепенно затягивал и его самого. Наконец он осмелился взглянуть на Сиди и служанку и понял, что все они у него в руках. Сердце отчаянно забилось. О чудо! Он быстро заговорил, сперва обращаясь к служанке, затем к Сиди, излагая то, что они должны были запомнить на случай, если им помешают извне.

Ясмид он велел обо всем забыть, а потом обратился к ней:

– Сейчас ты увидишь тучного дружка своего брата Сиди с лучшей стороны, и тебе захочется облегчить перед ним душу… Жди. – Помедлив, он пробормотал себе под нос: – Тот знаменитый случай, когда телегу ставят впереди лошади. Чтобы сделать все как надо, нельзя торопиться. Сперва нужно выяснить ее истинные чувства и естественные слабости, а уже затем построить из этих краеугольных камней надежное сооружение.

Он начал расспрашивать Ясмид о ее чувствах, обо всех и обо всем.

– Очень интересно, – пробормотал он полчаса спустя, выяснив, что, хотя она боготворила отца и его идею Царства Мира, втайне ненавидела войну, которую он вел.

Именно война забрала жизнь ее матери, что она считала чересчур большой ценой за мечту. Она восхищалась воинами отца, особенно Насефом, но рассматривала их лишь как орудия чрезмерного нетерпения. Ясмид была убеждена, что идеалы отца непобедимы сами по себе, что они способны завоевать мир за счет присущего им превосходства. Разве жители Запада не записывались в воинство света? Разве вера не нашла сторонников даже среди троенцев? Эль-Мюриду следовало лишь дать им время.

Но и пацифисткой она отнюдь не была. В ней чувствовалась дикая, мстительная жилка. Ей хотелось, чтобы всех роялистов выследили и перебили до последнего. Для нее они были нераскаявшимися орудиями зла и потому заслуживали лишь того, чтобы отправиться к своему темному господину.

Насмешник попытался укрепить ее антивоенные чувства, а затем снова принялся работать над ее отношением к самому себе. Хотелось убедить ее, что он хороший и надежный друг, что она может довериться ему, как никому другому.

Снаружи палатки послышались шаги.

– Господин? Уже пора сменять стражу.

– Одну минуту, – ответил Насмешник, изобразив хнычущий голос Сиди. Поспешно повторив троим то, что они должны были запомнить, он щелчком пальцев разбудил Ясмид и служанку.

– Что с Сиди? – спросила Ясмид.

Мальчик храпел.

– Горе мне! – проговорил Насмешник. – Он вскоре заснул, но я боялся его разбудить, чтобы меня не сочли преступником. На моей родине за прикосновение к королевской особе приговаривают к смертной казни. Будучи по своей природе осторожным, я счел благоразумным оставить его спать.

– Мы не королевские особы, шут. И никогда этого не заявляли. Мы всего лишь говорим от имени Всевышнего. Может, этот сорванец и хотел бы быть принцем, но вряд ли стоит обращать на него внимание.

Насмешник пристально посмотрел на нее. Присущая ей сдержанность, похоже, несколько прошла. Возможно, у него все-таки получилось.

– Может быть. И все же я вынужден попросить госпожу его разбудить – так мне будет спокойнее. Так или иначе, мне пора уходить. Уже пришло время менять стражу. Капитан разозлится, если ему попадется ночной визитер к прекрасной госпоже.

Уже собираясь уходить, он заметил, как на ее лице появился румянец, поднимаясь по щекам и выбиваясь из-под вуали. Покидая в темноте палатку, шут улыбнулся. Похоже, своих способностей он все-таки не утратил.

Два дня спустя он уже весело болтал с Ясмид, как со старой подругой. Она следовала за ним по пятам по лагерю, испытывая на прочность снисходительность капитана. Насмешник выслушал всю историю ее жизни, а также немало о ее страхах и мечтах.

По мере того как они сближались с Ясмид, от него отдалялся Сиди. Мальчик был самовлюблен и ревнив и не скрывал этого. Насмешник опасался, что Сиди рано или поздно отомстит за знаки внимания, оказываемые сестре.

На третье утро Ясмид пришла к нему с посеревшим лицом, полностью разбитая.

– Что случилось, госпожа? – мягко спросил он. – Дурные известия? Я видел, как час назад прибыл гонец. Жаль, если так.

– Бич Господень мертв.

– Гм? Тот самый прославленный Насеф, высокопоставленный генерал твоего отца?

– Да. Мой дядя Насеф. За которого я собиралась выйти замуж.

– Печально. Весьма печально. Я готов на что угодно, чтобы облегчить твою боль.

– Спасибо. Ты добрый человек, шут. – Похоже, ей хотелось еще раз проговорить все подробности. – Это случилось в маленьком городке в Алтее. Его убили те же солдаты Гильдии, которые убили Карима. Говорят, их было всего три сотни. Они убили моего дядю и больше тысячи Непобедимых, а сколько обычных солдат, никто не знает. Непобедимых не унижали так со времен Вади-эль-Куфа. Как такое может быть, шут?

Он взял ее бледные холодные руки в свои:

– Признаюсь, я не военный гений. Но знаю, что, когда люди сражаются, порой случается странное. Иногда…

Она его не слушала, полностью уйдя в себя, но ее душевная боль все же вырвалась наружу.

– Это безжалостная война, толстяк. В прошлом году она забрала мою мать. В Вади-эль-Куфе едва не унесла отца. Теперь забрала моего дядю. Кто следующий? Я? Снова мой отец? Сиди? Должен быть какой-то способ это остановить. Помоги мне. Придумай что-нибудь. Пожалуйста.

– Должен заметить – хотя бы только с философской точки зрения, – что эта война точно так же отразилась на тысячах других семей. Включая семью врага, Гаруна.

– Меня не волнуют…

– Я всего лишь скромный бродячий актер, госпожа. Простой шут. Но могу с уверенностью сказать: вся война на самом деле находится в руках двух человек. Первый – твой отец, который ее начал, а второй – главный враг Гарун бин Юсиф, который не позволит ей закончиться. – Он огляделся, проверяя, не подслушивает ли их кто, и добавил уже тише: – Мир между ними привел бы к миру в остальном мире столь же наверняка, как рассвет следует за ночью.

Ясмид нахмурилась, но замешательство одержало верх.

– Это невозможно. Слишком много пролилось между ними крови.

– Вовсе нет. Признаюсь, я не знаком близко с бин Юсифом. Но я видел его несколько месяцев назад, в замке бывшего моего хозяина, где он искал помощи. Он не знал, что я подслушиваю, как он жаловался на войну капитану по имени Беллус…

– Белул?

– Хэй! Именно так. Белул. Старый, седой, с неприятным характером. Гарун жаловался, что не может заключить мир, не потеряв лицо в своих глазах и в глазах Эль-Мюрида. Тем временем лучшие юноши пустыни умирают от рук друг друга, и скоро никого вообще не останется.

– Я слышала, как об этом говорил мой отец. И тоже плакал. Насколько мы стали бы могущественнее, если бы роялисты объединились с Царством Мира!

Насмешник снова огляделся – вокруг все так же никого не было.

– Саджак Мудрый, – прошептал он, и глаза Ясмид остекленели. Толстяк улыбнулся. – Спарен, ты был жестоким хозяином, но я наконец оценил ту пользу, которую от тебя получил. Госпожа Ясмид, послушай меня. Есть хорошая возможность остановить войну, встретившись с Гаруном. В ближайшее время, через час или два, позови меня и объяви, что я должен препроводить тебя к нему, – вероятно, он сейчас в Алтее. Тайно, ночью, так что преданные войне и твоему отцу стражники нам не помешают. – Он добавил еще несколько штрихов, затем сказал: – Теперь ты заснешь, госпожа. Проснешься, когда я спрошу тебя, что случилось, и ничего не будешь помнить, кроме горя из-за смерти дяди.

Подождав двадцать секунд, он театрально наклонился к ней:

– Госпожа! Скажи что-нибудь! Что случилось?

Ясмид открыла полные слез глаза:

– Что?

– Слава небесам! – Насмешник выругался. – Я уже испугался. Мне показалось, будто госпожа лишилась чувств.

– Я? – в замешательстве переспросила она. – Насеф… Я думала про своего дядю.

– Воистину это величайший позор великой войны. Он был гением, не имевшим себе равных. Возможно, его смерть – страшный удар для Ученика. – Довольный собой, он опустился на камень и тут заметил капитана, наблюдавшего за ним со стороны коновязи. Выражение его лица трудно было понять, но по спине Насмешника словно пробежались когти ледяного монстра. Взгляд Непобедимого просверлил его насквозь. – Тебя постигла великая трагедия, госпожа. Я бы предложил побыть в одиночестве, в палатке, наедине со своим горем.

Насмешник отошел в сторону, наблюдая за несколькими Непобедимыми, упражнявшимися в бое на мечах. Он не сводил с них взгляда, словно ему были непривычны блеск и лязг стали.

Непобедимые практиковались ежедневно, пешими и верхом, в одиночку и в строю. Решимости им было не занимать. И Насмешник наблюдал за ними постоянно. Дамо Спарен был жестоким учителем, чьи уроки пережили его смерть. Один заключался в том, чтобы заранее знать сильные и слабые стороны врага.

Насмешник теперь знал каждого в лагере, за исключением проклятого капитана. Он знал, что смог бы превзойти любого из них, за исключением, возможно, капитана. И близко с ним знакомиться он не собирался. Капитан должен был разделить судьбу Гуча – смерть во тьме ночи.

В тот же день Ясмид позвала его к себе. Он пошел с неохотой, уже сомневаясь, что готов собрать посеянный им урожай.

– Шут, ты мне друг? – спросила она.

– Несомненно, госпожа. – Он притворялся ошеломленным, с трудом скрывая радость, хотя и не был уверен, что у него все получится.

– В таком случае у меня к тебе просьба. Огромная.

– Что угодно, госпожа. Готов служить.

– Мы говорили о перспективах мира, и ты упомянул бин Юсифа. У меня вдруг появилась сумасшедшая идея, как можно покончить с кошмарной войной. Но мне нужна твоя помощь.

– Моя помощь? Чтобы покончить с войной? Я всего лишь шут и любитель-философ, госпожа, но не дипломат. Вряд ли я смогу…

– Я лишь хочу, чтобы ты поехал со мной. Как мой защитник.

– Защитник, госпожа? Когда у тебя есть пятьдесят самых отважных людей пустыни…

– Эти отважные люди полностью преданы моему отцу. Они никогда не позволят мне того, что я задумала.

– А именно?

– Тайком ускользнуть сегодня ночью и поехать на север, через пустыню и горы Капенрунг в Алтею, чтобы найти Короля без Трона и заключить мир.

Именно это он и хотел услышать, и изобразить потрясение на фоне охватившей его радости оказалось не так-то легко.

– Госпожа!

– Я знаю, это безумие. Именно потому я и думаю, что все получится. Ты сам говорил, что Гарун хочет мира так же, как и я.

– Воистину. Но…

– Молчи. Я знаю, это рискованно, но намерена попытаться. Единственный вопрос – ты поедешь со мной? Поможешь мне? Или мне придется одной?

– Одной, госпожа? В этом безумном мире? Было бы преступлением с моей стороны такое позволить, тем более что ты, несомненно, ищешь смерти. Да, должен признаться – я боюсь. Мне страшно. Я прирожденный трус. Но я стану тебя сопровождать. Ради тебя, госпожа, не ради мира. – Последняя фраза показалась ему весьма удачной.

– Тогда приходи к моей палатке после смены первой стражи. Я знаю стражника, и он будет делать все, что я скажу, пока не поймет, что происходит. Возможно, тебе придется его стукнуть. Будь с ним помягче, он хороший человек.

– Мне? Напасть на Непобедимого? Горе мне! Госпожа, боец из меня никакой.

– Знаю. Я вовсе не говорю, что ты должен с ним сражаться. Просто стукни его по затылку, когда отвернется.

Все, естественно, оказалось не столь просто, как надеялись оба.

Первым делом, прежде чем отправиться к палатке Ясмид, Насмешник подготовил почву для безопасного бегства. Начал он с капитана, поскольку не хотел, чтобы в лагере нашелся кто-нибудь, способный хладнокровно соображать, когда начнется погоня. Справиться с ним удалось до разочарования легко – словно сорвать спелую сливу. Капитан крепко спал и умер, не сопротивляясь и не издав ни звука.

По периметру лагерь охраняли шестеро. Насмешник разделался и с ними, бесшумно, как учил его Спарен. По-дружески подходя к каждому, он говорил, что не может заснуть, а потом внезапно убивал. Покончив с кровавым предательством, он занялся стражниками у палаток Сиди и Ясмид. Наконец он выбрал среди забеспокоившихся лошадей двух, оседлал, нагрузил припасами вьючные мешки и пошел забирать свою награду.

От волнения он совсем позабыл об осле и реквизите. Нервы его были натянуты, словно скрипичная струна. Каждый шаг требовал времени. Каждая прошедшая минута увеличивала риск, что его обнаружат. От страха он лишился способности соображать, действуя механически, по заученному сценарию.

Насмешник поскребся в палатку Ясмид:

– Госпожа?

Мгновенно высунулась голова, и он удивленно пискнул.

– Готов? – спросила она.

Он кивнул:

– Лошади готовы. Идем. Только тихо.

– Ты весь дрожишь.

– Признаюсь, мне страшно. Идем, пока не подняли тревогу.

– Где стражник?

– Я стукнул его по башке и затащил за палатку Сиди. Идем. Скорее.

Он не хотел давать ей время на размышления, на лишние вопросы. Ясмид вышла из палатки, и Насмешник уставился на нее, раскрыв рот. Она облачилась в мужскую одежду, так что ее вполне можно было принять за мальчика.

Из-за палатки ее брата послышался стон, и внутренности Насмешника словно стиснула железная лапа демона. Одна его жертва осталась жива!

– Быстрее, госпожа! – Он потащил ее к лошадям.

– Капитан! – разорвал ночь пронзительный вопль Сиди. – Капитан!

На пути Насмешника возник сонный Непобедимый. Толстяк свалил его с ног, схватил его меч и устремился дальше, не отпуская девушку.

– Зачем ты это сделал? – выдохнула Ясмид.

Насмешник толкнул ее в сторону лошадей.

– Садись! – рявкнул он. – Поговорим позже.

Развернувшись, он скрестил клинки с ближайшим из троих преследователей, в мгновение ока повалив одного, а за ним другого. Третий ошеломленно попятился. Насмешник вскарабкался на лошадь и, завывая, словно привидение, попытался разогнать остальных, но хорошо обученные животные не ушли далеко. Заорав, он пришпорил коня, увидев толпу Непобедимых, и хлестнул лошадь Ясмид, проносясь мимо.

Какое-то время Ясмид была слишком занята тем, чтобы удержаться в седле, но, когда преследователи отстали, у нее появилась возможность задать вопрос.

– Зачем ты это сделал? Никто не должен был пострадать.

Он оглянулся, ожидая увидеть орду Непобедимых, полных жажды мести.

– Думаешь, они стали бы играть по тем же правилам? Госпожа, мне стыдно. Признаюсь, я струсил. Запаниковал. И все же, по некотором размышлении, вынужден признать, что без этого было не обойтись. Иначе бы нам не удалось сбежать. Разве не так? Непобедимые прирезали бы меня как собаку. Разве нет?

Ясмид попыталась спорить, но без особого энтузиазма, понимая, что, если бы их поймали, с ним обошлись бы весьма жестоко.

Их путешествие превратилось в настоящую эпопею. Взятых Насмешником припасов хватило ненадолго. Ясмид взяла с собой деньги, но оставлять следы, покупая что-либо по дороге, было опасно.

Он не щадил ни себя, ни девушку, чувствуя на затылке дыхание смерти. Непобедимые никогда бы их не простили и никогда бы не сдались.

Чередой шли утомительные дни. Пустыня сменилась горами, которые поднимались все выше, а затем перед путниками возникли плодородные земли Тамериции. Измученная Ясмид ехала молча, тратя все силы на то, чтобы удержаться в седле. Несмотря на более дружелюбное окружение, Насмешник не сбавлял темпа, отчего она уставала еще больше. Ей начинало казаться, что он хочет лишить ее последних сил и воли для бегства.

Украв местную одежду, он заставил девушку ее надеть, чтобы меньше выделяться. На этот раз одежда снова была женской – Насмешник надеялся, что страх быть принятой за местную девицу заставит ее избегать соплеменников, страсть которых к насилию вошла в легенду.

Преодолевая первый высокий горный хребет на территории Алтеи, он оглянулся. На юге вздымалось тяжелое облако пыли. Всадники мчались слишком далеко, чтобы их можно было различить, но Насмешник не сомневался – это их преследователи.

Он начал расспрашивать местных жителей, не знают ли они, где скрывается бин Юсиф. Большинство отказывались что-либо говорить, и он едва не впал в панику. Нужно было найти Гаруна, и как можно быстрее. То небольшое преимущество, которым он располагал, вскоре могло улетучиться.

Словоохотливый крестьянин наконец поведал ему, что бин Юсиф в Бергвольде, где пытается вновь собрать войско роялистов, которое разбросал во все стороны Насеф, прежде чем умереть.

Ни в Тамериции, ни в Алтее им не встретились вражеские патрули. Насмешник не мог этого понять – кто-то же должен был держать в узде побежденных. Он ожидал, что им придется постоянно убегать и скрываться, и добавил эту загадку в копилку прочих тревог.

– Мы почти на месте, госпожа, – объявил он однажды утром. – Видишь холм с развалинами на вершине? Это знаменитый Кольберг, древний замок Алтеи. Рядом лежит лес под названием Бергвольд.

– Не знаю, радоваться мне или нет, шут. Но в одном точно уверена: я буду счастлива слезть с этой клячи.

– Не сомневаюсь. Я и сам не наездник и привык ходить пешком. Ближайшие две недели я намерен отлеживаться на мягкой подушке, каковой является мое брюхо. – Он оглянулся. – Хэй!

По зеленой равнине катилась белая волна. От преследователей их отделяло всего полмили. Ударив плашмя саблей лошадь Ясмид, он хлестнул свою, и началась гонка.

Непобедимые, верхом на животных посвежее, быстро приближались. Но впереди маячил лес, оставалось несколько сотен ярдов, и толстяку чудом удалось до него добраться. Спрыгнув с лошади, он стащил с седла Ясмид, схватил ее за руку и поволок в густой подлесок.

14

Конец лета

Моваффак Хали умело разбил войско Ипопотама, захватив маковые поля до того, как их успели уничтожить. Но теперь повсюду рыскали банды партизан.

– Они весьма упрямы, повелитель, – сказал он Эль-Мюриду. – И вряд ли согласятся на помилование.

– Мне не нужны оправдания, Моваффак. Мне нужно, чтобы ты прижал их к ногтю.

– Они используют ту же тактику, что и мы до того, как пришли к власти, повелитель.

– Не совсем. Есть разница, Моваффак. Люди Абуда не знали, кто их друзья, а мы знаем. Пока они не перестанут сопротивляться, убивай каждого встречного мужчину. Сжигай их селения. Уничтожай их поля. Загоняй их в леса. Разрушай языческие храмы. Истребляй их священников-дьяволопоклонников. А тех, кто сложит оружие, накорми и отнесись к ним по-доброму.

– Но они же не дикие собаки, повелитель.

– Я старею, Моваффак. Во мне больше не осталось ни капли жалости.

– У меня есть новости с севера, повелитель. Северное войско выступило против нас. – (По спине Эль-Мюрида пробежали мурашки, лицо помрачнело.) – Новости не столь плохи, повелитель. Эль-Кадер дал им отпор. А Бич Господень уничтожил войско Алтеи. Лишь вопрос времени, когда он захватит Кавелин и соединится с эль-Надимом.

– Эль-Кадер сумел победить без Насефа? Кампания этого года оказалась успешной?

– Похоже на то. Бич Господень занят бин Юсифом и солдатами Гильдии, убившими Карима. Он хочет им отомстить. И от твоего имени тоже, повелитель.

Эль-Мюрид задумался. Моваффак снова играл в политику.

– У меня есть свои обиды на бин Юсифа. Но он – лишь мелкая помеха. Насеф позволяет себе отвлекаться на второстепенные вопросы, хотя его солдаты нужны против северного войска. На потакание личным желаниям сейчас нет времени.

– Я думаю точно так же, повелитель.

Хали выдало выражение лица. Ипопотам был самым крупным второстепенным вопросом и потаканием собственным желаниям. Его покорение связывало руки тысячам воинов, требовавшихся в другом месте.

– Иди, Моваффак. Задай этим людям жару. Наведи порядок.

– Как прикажешь, повелитель.

Эль-Мюрид яростно уставился в спину Хали. Моваффак в очередной раз вынудил его сражаться с собственной совестью.

Моваффак был прав. Но сейчас, когда война требовала полного внимания, Эль-Мюрид не осмеливался вступить в моральный и духовный поединок со своим пагубным пристрастием. Сражение между душой и телом полностью бы его поглотило, став тотальным и беспощадным.

От печальных мыслей заболели старые раны.

Свита Ученика пребывала в тревоге. Их повелитель, казалось, утратил боевой дух, пыл и былую энергию. Он слишком часто уходил в себя, вместо того чтобы бросить вызов обстоятельствам, угрожающим Царству Мира. Некоторые, подобно Хали, умоляли о помощи Эсмата, но тот лишь разводил руками. Ему не хватало смелости, чтобы отказаться от роли поставщика одурманивающего снадобья.

И из-за этой слабости даже сам Эсмат презирал себя.

Альтаф эль-Кадер не отличался особой эмоциональностью. Его знали как человека, которого ничто не способно потрясти. И тем не менее он взорвался, когда из Алтеи прибыли вести о катастрофе. Даже самые отважные подчиненные не решались к нему приблизиться. Но когда буря миновала, эль-Кадер стал еще хладнокровнее, чем прежде. В каком-то смысле он родился заново.

– Господа, – обратился он к командирам воинства света, – вы слышали новость? Бича Господнего призвал к себе Всевышний, и виной тому те же негодяи из Гильдии, которые лишили нас победных песен Карима. Смерть этого человека, которого мы почитали и уважали…

Среди слушателей послышался рассерженный ропот.

– Спокойно! – бросил он. – Я не попаду снова в ту же ловушку. У нас в Алтее есть свои люди, и пусть они с этим разбираются. Нам же с вами следует доказать, что воинство света – не Бич Господень. Мы должны показать, что можем победить и без него, быстро и впечатляюще, как друзьям, так и врагам. Наш противник колеблется. Благодаря слову Ученика мы завоевали тысячи новообращенных. Мы не можем допустить, чтобы одни набрались мужества, а другие – страха. – Он помолчал, чтобы сказанное дошло до каждого. – Готовьтесь к маршу. Мы покажем, на что способны, уничтожив северное войско.

Крылья страха сдавили горло мужчинам, которых ничто не пугало, когда ими командовал Насеф. Эль-Кадер понимал, что творится в их душах, и знал, что в первую очередь должен доказать собственную ценность перед командирами.

– Вы все слышали, – закончил он. – Идите готовьтесь. Когда будет нужно – расскажу больше.

Он перенял подход Насефа, предпочтя ни с кем не делиться мыслями. Похоже, это приободрило его подчиненных, привыкших слепо повиноваться. Он выбрал цель и шел к ней с невиданной ранее решимостью. Но никогда еще вся ответственность не лежала на плечах Альтафа эль-Кадера. Теперь ему приходилось отвечать только перед самим собой, и он требовал от себя даже больше, чем когда-либо требовал от него Насеф.

Несмотря на заявление насчет Алтеи, он двинулся на восток, из чего можно было предположить, что он намерен наказать убийц Насефа. Это тоже было в стиле Бича Господня – говорить одно, но делать прямо противоположное. Он убедил свое окружение, а в то, во что верили сторонники, поверят и враги.

Он собрал в воинство все встречавшиеся по пути гарнизоны, включая тех, кто удерживал речные переправы. Северное войско тотчас же преодолело реку – на переправу ушло несколько дней. Узнав об этом, эль-Кадер улыбнулся.

Уединившись ото всех, он тщательно спланировал каждый свой ход. Требовался лишь минимум везения… но ему повезло больше. Судьба, достаточно долго служившая врагу, вновь стала благосклонна к воинству света. Герцог Грейфеллс, узнав о гибели Насефа, прекратил охоту за Бичом Господним и вновь вернулся к своему войску, пока то переправлялось через реку. Возникшая неуверенность в высших эшелонах позволила эль-Кадеру нанести удар по северным разведчикам.

Тотчас же повернув на запад, он быстрым маршем прошел южнее северного войска и направился назад к реке. Когда Грейфеллс двинулся в сторону Дунно-Скуттари, эль-Кадер уже ждал в засаде.

Он нанес удар в покрытой невысокими холмами местности, атаковав с флангов и не дав противнику времени перестроиться. Вся мощь северных рыцарей оказалась бесполезна. Смертоносных итаскийских лучников разбросало еще до того, как они успели достать оружие. Лишь упрямые отряды пикинеров из Ива-Сколовды и Двара устояли против первой яростной атаки, ненадолго оставшись живыми островками в водовороте смерти.

Рыцари севера повели себя как обычно в случае поражения – бросили пеших соратников на растерзание эль-Кадеру и бежали к переправам. Но враг этого ожидал, и его всадники оказались там раньше. До северного берега добралось меньше четверти.

Тем, кого они бросили, повезло больше. Пехота сражалась, не имея иного выбора. Разбившись на маленькие группы, безжалостно преследуемые, солдаты рассеялись по полудюжине Малых королевств. Потери их были не менее жестоки – лишь один из троих встретил зиму.

Десять дней спустя эль-Кадер прекратил охоту, собираясь уйти на зимние квартиры и позволить части солдат вернуться к семьям.

А потом пришло известие о пропаже Ясмид.

Все утро Хали пребывал в полной растерянности. Как рассказать о случившемся пророку? Порой он не доводил часть докладов до сведения Эль-Мюрида, не желая его расстраивать, но на этот раз выбора не оставалось, учитывая важность известия. Наконец он попросил аудиенции.

– Приветствую, повелитель, – поклонился он.

Ученик уже понял, что Моваффак явился с дурной новостью.

– Что такое? – бросил он.

– Дурные вести с севера, повелитель.

– Это я сообразил сразу же, едва ты вошел. Почему бы просто не сказать?

– Как прикажешь, повелитель. Пришел час мрачных испытаний для Царства Мира. Самых худших.

– Хватит уже играть со мной в прятки!

Хали, несмотря на всю преданность, понял, что тянуть больше нет смысла:

– Хорошо, повелитель. Убит Бич Господень. И похищена твоя дочь.

Эль-Мюрид даже не дрогнул, хотя и побледнел – на миг Хали испугался, что с ним случится удар.

– Я знаю, что в последнее время часто бываю вспыльчив, Моваффак. И иногда я поступал с тобой несправедливо. Но это не повод для столь жестоких шуток.

– Я был бы рад, окажись это шуткой, повелитель. Тогда мне было бы не так больно. Но шутку с нами сыграло зло.

– Значит, это правда?

– Каждое слово, повелитель. И мне не передать, как я страдаю, сообщая тебе об этом.

– Насеф убит. Как такое возможно? И Ясмид похищена. Как это могло случиться? Разве для того, чтобы до нее добраться, не требуется целое войско?

– В первом случае это дело рук солдат Гильдии. Тех же, которые убили Карима. Вместе с ним они отправили на тот свет тысячу с лишним Непобедимых. Для нашего братства это было тяжкое лето. Нас осталось не так уж много.

– А Ясмид?

– С ней не вполне ясно. Гонец, принесший известие, был при смерти и мало что мог рассказать. Он скакал во весь опор, его серьезно ранили. Эль-Кадер переправил твоих детей в Хаммад-аль-Накир, на случай если столкновение с северным войском пойдет не так, как предполагалось. Их охраняли Непобедимые. Отчего они не справились с задачей – мне неизвестно. Кто-то добрался до твоей дочери. Мои собратья, пережившие нападение, отправились в погоню.

– Маловато сведений, Моваффак.

– Знаю, повелитель. Но это все, что пока известно.

– Ты уже утихомирил местных язычников?

– Те, кто остался жив, ведут себя хорошо, – едва заметно улыбнулся Хали.

– Тогда не стану больше тебе докучать. Я возвращаюсь на север. Оставляю тебя и Ипопотам наедине друг с другом. Реши, сколько людей тебе понадобится, но чем меньше, тем лучше. Эль-Кадеру потребуется любая возможная помощь. Моваффак…

– Да, повелитель?

– Оставь меня. Я хочу побыть один.

– Как прикажешь, повелитель.

Хали помедлил на пороге, глядя на того, кого любил больше жизни. Эль-Мюрид сидел сгорбившись, словно от страшной боли, уставившись на мягко светящийся амулет на запястье. В глазах его стояли слезы, но лицо все так же ничего не выражало. Моваффак решил, что тот размышляет, стоит ли игра свеч.

Он печально покачал головой. Его пророк пожертвовал ради своего движения всем. Что у него еще осталось? Только он сам и сопляк Сиди, от которого все равно не было толку.

Душа Хали ожесточилась. После исчезновения госпожи Ясмид должно было слететь с плеч немало голов. Ничто не могло оправдать столь абсурдное злоупотребление доверием.

Вскоре он столкнулся с Эсматом:

– Доброе утро, доктор. У меня к тебе большая просьба: позаботься о нашем повелителе. Он пережил страшное потрясение.

Эсмат ошеломленно посмотрел вслед Непобедимому. От Хали никогда нельзя было услышать доброго слова. Что-то было не так. Он бросился к Ученику.

Два дня спустя Эль-Мюрид покинул Ипопотам, спеша на север – настолько быстро, насколько позволяли старые раны.

Ходили слухи, что алтейские солдаты Гильдии носили голову Насефа на пике, словно боевое знамя. В прочих местах Гильдия, казалось, никак себя не проявляла, но тот отряд в тылу напоминал каждому, что их братство ведет собственную войну.

Каким же жестоким был конец Насефа… Присоединится ли к нему в объятиях Темной Госпожи и его племянница? Или это уже произошло? Но если она жива, Ученик готов был бросить в бой всю мощь Хаммад-аль-Накира. Однако теперь, когда не стало управлявшего ими гения, – кто заменит Бича Господнего?

Эль-Мюрид насмешливо фыркнул. По крайней мере, он мог больше не беспокоиться из-за возможного предательства или измены. Теперь нужно было думать не о том, что делать с Насефом, а о том, что делать без него.

Кто сумеет одержать невероятные победы? Кто подарит ему завтрашние Аль-Ремиш и Дунно-Скуттари? Кто вновь захватит провинции к северу от Скарлотти?

– Повелитель! – крикнул кто-то из его лейтенантов. – Гонец с севера! Повелитель, эль-Кадеру удалось! Он уничтожил северное войско!

– Это правда? – спросил Эль-Мюрид.

– Полнейшая, повелитель! На послании стоит печать самого эль-Кадера.

– Найди бин Гамеля. Скажи, пусть остановит войско. Воздадим хвалу Господу, от которого исходят все победы.

Новость его ошеломила. Эль-Кадер? Одержал победу? Этот человек был лишь тенью Насефа, его закадычным другом, которого интересовала только возможность обогатить родственников в хаосе войны. У него же – никакого воображения… Но он выиграл битву на руинах Ильказара. Удивительно.

Когда Эль-Мюрид присоединился к эль-Кадеру, уже дули холодные осенние ветра, предвещая раннюю суровую зиму. Погода быстро менялась, словно объявляя, что первое яростное лето войны наконец закончилось.

Воинов в лагере эль-Кадера почти не было.

– Где все солдаты? – спросил Ученик. – Неужели твоя победа обошлась столь дорого?

– Нет, повелитель. Некоторые ищут твою дочь. Другие отправились домой, к семьям. Пока мало что удалось выяснить, но мы уверены, она все еще жива.

– Почему?

– Никаких других новостей не было. И мертвая она не представляет для бин Юсифа ценности. Мы надеемся, что он сохраняет ей жизнь, намереваясь использовать ее против нас. Если так, мы вернем ее.

– Она в его руках?

– Мы так считаем, повелитель. Мы проследили путь преследовавших ее телохранителей до самой Алтеи, где с ними расправились солдаты Гильдии, с которыми он связан.

– Солдаты Гильдии? Опять? Те самые, что убили Карима и Бича Господнего?

– Те самые, повелитель. Они становятся для нас все большей помехой.

– Мне они нужны мертвыми, генерал. Не хочу больше про них слышать, пока ты не сообщишь об их смерти.

– У них не так уж много шансов выжить, повелитель. Их ищут тысячи.

– Ищут? Ты не знаешь, где они?

– Нет, повелитель. Они исчезли. Они орудовали в лесу в Алтее, но, когда мы за ними погнались, они пропали. Как и бин Юсиф, который был с ними. Они сбежали примерно тогда же, когда до них должна была добраться твоя дочь.

– Ты должен их найти.

– Конечно, повелитель.

К эль-Кадеру подошел ординарец и что-то прошептал.

– Ты уверен? – спросил генерал.

– Полностью, господин.

– Интересно. – Он повернулся к Эль-Мюриду. – Некая делегация с севера просит разрешения переправиться через Скарлотти. Они хотят начать мирные переговоры.

– Мирные переговоры? О чем им договариваться? Они разбиты.

– Возможно, повелитель. Но послушать не помешает.

Когда прибыли делегаты, все стало несколько понятнее. Эль-Мюрид сразу же почуял запах предательской политики.

Были представлены почти все северные государства – лишь Тролледингия, племена Шары и королевство Фрейланд, не участвовавшие в сражениях, никого не прислали. И все делегаты разбились на две очевидные группировки. Миротворцы представляли мелкие государства между реками Скарлотти и Портуной – королевства, предвкушавшие власть света. Сторонники войны представляли Итаскию и ее северных союзников.

Эль-Мюрид приветствовал посланников благожелательными улыбками и рукопожатиями с миротворцами – на западный манер. Герцог Грейфеллс, похоже, был несколько озадачен тем, что его персона осталась без должного внимания.

Своих людей Эль-Мюрид представлять не стал, давая понять северянам, что лишь он один выступает от имени Царства Мира.

После он переговорил с эль-Кадером:

– Генерал, нам что-нибудь нужно от этих людей? Нечто такое, чего мы не можем просто забрать?

– Вряд ли, повелитель. Можно поддерживать существующий между ними раскол. И еще они могли бы помочь нам решить некоторые политические проблемы.

– Например?

– Например – с Гильдией. Они могли бы на нее надавить, чтобы она вернула госпожу Ясмид, если та действительно в руках Гильдии. И ты мог бы упомянуть, что недоволен лагерями беженцев в их владениях. Вне нашей досягаемости они остаются источником возможных неприятностей.

– Понятно. Не создаст ли это впечатления, будто мы не считаем, что способны справиться с ними сами?

– Справимся. Со временем. Но сейчас нужно усыпить их бдительность. Пусть думают, что для нас крайне важен мир. Если мы поднимем вопрос лагерей беженцев, возможно, наши враги сами выдерут себе зубы. Можешь также настоять, чтобы они при первой же возможности отдали нам бин Юсифа. Никому не помешает, если враги Всевышнего совершат угодное ему дело.

– Согласен. – Эль-Мюрид наградил эль-Кадера редкой улыбкой. – Ладно. Будем играть по их правилам. И переиграем их.

На следующее утро Эль-Мюрид угостил посланников роскошным завтраком, велев своим людям приготовить самую лучшую еду, все составляющие которой происходили из отвоеванных провинций. А на учебных полях, представавших взору завтракавших, офицеры эль-Кадера демонстративно муштровали новообращенных с запада.

Ученик завтракал на импровизированном троне, возвышавшемся надо всеми. Во время трапезы он по одному подзывал к себе посланников и спрашивал каждого: «Зачем ты пришел сюда?» и «Чего ты хочешь?». Переводчики переводили, а писцы записывали ответы, как могли быстро.

Большинство посланников признались, что пришли по требованию подданных, разными способами заявляя о желании покончить с кровопролитием.

– Мир? Есть простейшее решение – принять истину, – говорил каждому Ученик, после чего с улыбкой протягивал подготовленный договор, над которым всю ночь трудились все образованные члены воинства. – Выбирай – согласиться с ним или отвергнуть. Я – Рука Всевышнего и не стану торговаться, словно лавочник. Дай ответ к завтраку следующего утра.

Некоторые представители отдаленных королевств пытались спорить, но Непобедимые запугивали их, заставляя замолчать. Большинство молча вернулись на свои места, изучая предложенные условия, порой с некоторым удивлением.

Эль-Мюриду эта игра доставляла невероятное наслаждение. Иногда власть настолько развлекала… Нахмурившись, он упрекнул себя в не слишком подобающем Руке Всевышнего поведении.

По большей части его условия выглядели вполне либеральными, но он мог позволить себе расстаться с тем, чем не обладал, и давать обещания, которые не собирался выполнять. Защита закона не распространялась на неверных. Единственным, что имело для него реальное значение, являлся пункт, разрешавший миссионерам нести истину на незанятые территории.

– Ты видел? – смеясь, спросил он потом эль-Кадера. – Некоторые готовы были целовать мне руку.

– Да, повелитель. И если бы ты отвернулся, они бы ее укусили. Повелитель, среди них был один, который обратился ко мне лично. Он хочет поговорить с тобой от собственного имени. Думаю, мы можем от этого что-то поиметь.

– Кто?

– Грейфеллс. Итаскиец.

– Но зачем?

– Из-за политики. Он утверждает, что заключил соглашение с Каримом по требованию Насефа. По его словам, именно из-за этого убили Карима – он мог рассказать правду. То, что нам известно о действиях Грейфеллса, а также о действиях бин Юсифа и Карима, похоже, говорит в его поддержку.

– В таком случае мне стоит с ним увидеться. Это может быть интересно.

Он жалел, что оставил Моваффака в Ипопотаме. Сейчас вполне могло бы пригодиться мнение того, кому он полностью доверял.

Похоже, объявился след еще одной интриги Насефа, и участие Грейфеллса многое говорило о ее сущности. Неудивительно, что Насеф так стремился добраться до Алтеи после смерти Карима. Нужно было замести следы. К тому же там был бин Юсиф, преграждавший путь к Павлиньему трону…

– Насеф, Насеф, – пробормотал Эль-Мюрид, – ты уже мертв, но все равно поступаешь со мной по-прежнему.

Почему эль-Кадер вообще завел об этом разговор? Разве он не был ближайшим другом Насефа? Наверняка он боролся с искушением использовать все ту же интригу в собственных целях.

Грейфеллс был худощав и крепок, с хитрым взглядом и преждевременно поседевшими волосами. В нем чувствовалось что-то лисье, вкрадчивое.

– Приветствую, мой повелитель Ученик, – подобострастно поклонился он.

– Скажи ему, пусть переходит к сути, – сказал Эль-Мюрид переводчику. – Я не собираюсь играть словами. Если попытается – вышвырну прочь.

Грейфеллс выслушал его с преувеличенным равнодушием. Когда переводчик закончил, он засеменил к двери и выглянул наружу:

– Мне нужно быть осторожным. У меня есть враги.

– Почему бы мне не отдать тебя им? – спросил Эль-Мюрид.

Грейфеллс рассказал ему то, о чем уже рассказывал эль-Кадер, но с бо́льшими подробностями, и признался в решимости узурпировать итаскийскую корону, создав собственную империю.

Эль-Мюрид с трудом скрывал отвращение. Если смертная женщина когда-либо могла зачать дитя от зла, она была матерью этого человека.

– Все это новость для меня, герцог. У моего шурина, как и у тебя, имелись свои амбиции.

Герцог побледнел.

Эль-Мюрид улыбнулся. Коварный Насеф! Он не стал откровенничать с Грейфеллсом.

– Я командую войском союзников, повелитель. И только я решаю, где и когда ему сражаться, – быстро и нервно заговорил Грейфеллс, пытаясь спасти положение.

– В таком случае ты не так давно принял неудачное решение. – Эль-Мюрид едва сдерживал смех.

– Это был не мой выбор. Но политическая обстановка вынудила меня с ним смириться.

– У тебя не осталось войска.

– Его можно заменить на десяток таких же. У меня уже есть планы. – К нему возвращалась прежняя уверенность в себе. – Мы, итаскийцы, не совершаем одну и ту же ошибку дважды.

– Возможно. – Эль-Мюрид убрал руку, скрывавшую амулет. Живой камень ярко вспыхнул, и свет отразился в глазах герцога. – Но можно совершить новые. Не вижу никакой пользы от твоего предложения. Если позже решу иначе – я с тобой свяжусь.

– Польза в людях, которых ты не потеряешь. – В голосе Грейфеллса чувствовалось раздражение. – Ты получишь мир на то время, пока будешь переваривать свои победы. У тебя будет возможность навести порядок в Алтее, Кавелине и Хеллин-Даймиеле. И ты сможешь больше не беспокоиться из-за сбежавших на мои территории роялистов.

Слова герцога потрясли Эль-Мюрида. Его территории!

– Найди бин Юсифа. Доставь его ко мне живым, и я дам тебе все, чего ты попросишь, – солгал Эль-Мюрид, не чувствуя перед собой вины за то, что обманывает орудие великого обманщика. – Доставь мне то единственное, что мне больше всего нужно, и поговорим. Пока же ты лишь впустую тратишь мое время.

Грейфеллс уставился на него и на знаменитый амулет, поняв, что убедить Эль-Мюрида ни за что не удастся, и поклонился:

– Тогда лучше вернусь к себе, пока меня не хватились. Всего хорошего.

– Эль-Кадер, – спросил Эль-Мюрид по прошествии минуты, – что скажешь?

Генерал вышел из-за скрывавшей его занавески:

– По-моему, он выразился достаточно ясно, повелитель.

– Есть от него какая-то польза?

– Сомневаюсь. Он предаст нас в любую минуту.

– Пусть твои шпионы не спускают с него глаз, но во всем остальном не обращай на него внимания. Пока что.

– Как прикажешь, повелитель.

В последующую неделю Эль-Мюрид заключил договоры, гарантировавшие мир со всеми врагами, кроме Итаскии, Ива-Сколовды, Двара и Прост-Каменца. Каждый договор включал в себя пункт, гласивший, что подписавший его не позволит пройти врагам другого. У северян не получится до него добраться, не атакуя бывших союзников. Он не сомневался, что данный пункт, а также другой, гарантировавший свободу передвижения его миссионерам, будут нарушаться достаточно часто, чтобы стать поводом для войны, когда он возобновит наступление.

Ученик не желал долгого мира за пределами владений Царства. Он вел переговоры лишь затем, чтобы усыпить бдительность тех, кого собирался завоевать завтра. Иллюзий он не строил – другие подписавшие договоры лишь хотели выиграть время, чтобы укрепить оборону.

Настоящей загадкой оставалась искренняя воинственность итаскийцев. Почему они так жаждали войны, когда их территориям или людям непосредственно ничто не угрожало? Какая им была с того польза?

Так закончилось кровавое лето, известное в истории как Первая война Эль-Мюрида. Восстановление империи внезапно стало выглядеть весьма правдоподобным.

Ученик вернулся в Хаммад-аль-Накир – сперва в Аль-Ремиш, потом в Себиль-эль-Селиб, – где предался горю и воспоминаниям о былом. Он получал еженедельные доклады от эль-Кадера, который готовил очередное наступление в соответствии с тем, что ему удалось восстановить из планов Насефа. Но посланники генерала так и не принесли известия, которое столь хотел получить Эль-Мюрид. О Ясмид ничего не было слышно. Даже шпионы среди роялистов не смогли ничего выяснить, кроме того что девушка действительно появлялась в лагере Гильдии в Бергвольде в Алтее.

Сперва Ученик как-то справлялся, проводя бесконечные часы за молитвой. После, наделив Эсмата полномочиями бо́льшими, чем когда-то дал Насефу, он уединился в Святейших храмах Мразкима в Аль-Ремише, полный решимости побороть пагубную привычку.

15

Пленники

Четверо солдат Гильдии притащили пленников на заставу, действуя без особых нежностей. Толстяк все время пинался, его пришлось связать, заткнуть рот кляпом и несколько раз стукнуть по голове, хотя все видели, что он бежал от Непобедимых. Девушка хранила высокомерное молчание, на каком языке бы к ней ни обращались.

Пленников принял Драконобой, но ему было не до них – сперва следовало разделаться с Непобедимыми. Закончив, он выделил двоих, чтобы те сопроводили их в главный лагерь. Он выслушал рассказ толстяка, но предпочел не вникать в суть.

Толстяк ехал, перекинутый через спину осла. Кусты постоянно цеплялись за его одежду и кожу, и он не переставая ругался на десятке языков.

– Да заткнись ты! – наконец бросила Ясмид. – Это ты нас во все это втянул, так и веди себя по-мужски.

– Подобное невозможно, когда ты переброшен через спину животного, словно мешок с зерном. До чего же недостойная судьба для…

– Почему бы тебе снова не стукнуть его по голове? – спросила Ясмид солдата на языке Хеллин-Даймиеля.

– Оказывается, она умеет говорить, – пробормотал тот по-итаскийски.

– У меня есть идея получше, – ответил Ясмид второй солдат на выбранном ею языке. – Пусть идет пешком. Такая туша быстро выбьется из сил и заткнется.

– Ты удивишься, солдат.

– Лучше надень на него ошейник, Карл, – посоветовал первый. – Чтобы не смылся в лес.

В итоге Насмешник вошел в лагерь союзника словно собака на поводке. Какое унижение! Его пленница гордо шагала во весь рост, свободная и величественная, словно королева, в то время как он походил на раба.

Их провели внутрь бревенчатого частокола, туда, где солдаты Гильдии и роялисты играли в некую замысловатую азартную игру.

– Капитан, сержант Драконобой прислал пленников.

Рослый лохматый парень окинул их взглядом. Кто-то из роялистов постарше что-то сказал и бросился к покосившейся казарме. Лохматый пожал плечами:

– Придержи их, Уте. Белул хочет, чтобы Гарун на них взглянул.

Он вернулся к прерванной игре. Ясмид вздрогнула и побледнела. Итаскийского она не знала, но услышала имя. Белул! Самый опасный роялист, которым двигали ненависть и желание мести. Последние следы надежды умерли, сменившись страхом. Хорошего ждать не приходилось. Белул! Как она могла оказаться такой дурой?

К ним подбежал юноша в развевающейся темной одежде. Ясмид вспомнила его лицо, которое видела в ту ночь с холма над Аль-Ремишем. Он стал старше, повзрослел, ожесточился…

– Почему ты его не освободил, Белул? – спросил Гарун, разрезая путы на запястьях толстяка. Перейдя на итаскийский, он сказал Рагнарсону: – Этот человек – мой агент. Я послал его далеко на юг. С ним не было другого, великана?

– Только эта девица, – ответил их сопровождающий. – Мы не знали, кто он такой, а он не объяснил. Впрочем, вряд ли кто-либо сумел бы его понять.

– Ладно-ладно. Вытащите у него изо рта кляп.

Насмешник с трудом мог стоять. Схватившись за обширное брюхо, он пошатнулся и хрипло проговорил:

– Горе мне! Неужели я заслужил подобного, преодолев тысячи миль, рискуя жизнью и здоровьем на каждом шагу, постоянно осаждаемый ордами пустынных безумцев…

– Ты хорошо поработал в Ипопотаме, – сказал Гарун на языке пустыни, как и Насмешник. – В итоге отвлек от основных действий целое войско. Больше, чем я мог мечтать. Что случилось с твоим другом, человеком-горой?

– Не говори мне больше о нем. Он встретил слишком много Непобедимых. Теперь лежит похороненный далеко от дома, даже не зная почему. Бедный глупый Гуч. Хороший был друг. Спарен может покоиться с миром, зная, что тот за него отомстил.

– Мне очень жаль. Он был приятным человеком – пусть и по-своему.

– Шут! – взорвалась Ясмид. – Ты знаешь этого… этого… Ты на него работаешь?

– Истинная правда, госпожа, – улыбнулся Насмешник. – Я хитрый негодяй, и ловкость моя не только в пальцах. Порой и с девушками у меня выходит весьма неплохо.

– О чем она говорит? – спросил Гарун.

Насмешник поклонился, продолжая улыбаться:

– Приветствую тебя, могущественный король. Позволь представить тебе настоящую принцессу, перворожденную дочь заклятого врага Эль-Мюрида, Ясмид, которую я сам пленил, рискуя жизнью, и доставил сюда из сердца Пустыни Смерти. В качестве небольшого ответного жеста предлагаю могущественному королю назначить за нее крупную награду в золотых слитках, по одному за каждую рану, по одному за каждое понесенное оскорбление…

Глаза Гаруна становились все круглее и круглее. Он впервые внимательнее пригляделся к Ясмид:

– Это ты… Как же ты выросла…

Взгляды их надолго встретились, как и в ту далекую ночь в Аль-Ремише.

Ясмид издала столь пронзительный и гневный вопль, что на ее крики сбежались все солдаты. Мгновение спустя ее уже окружали две сотни человек.

Гарун повернулся к Рагнарсону:

– Толстяк привел к нам дочь Ученика. Не знаю, как ему это удалось… Ты можешь в это поверить? Невероятно.

Браги не разделял его восторга, но оценил представившиеся им возможности:

– Похоже, судьба невзлюбила этого человека. Еще месяц назад он был в зените славы. А теперь лишился почти всей семьи.

Ясмид не переставала кричать. Гнев ее сменился истерикой. Ее окружало море зловещих лиц, на нее словно обрушились легионы самого зла. Как поступит Гарун? Швырнет ее солдатам?

– Ого! – заметил Рагнарсон. – Похоже, она не собирается останавливаться.

– Она охвачена смертельным ужасом, – пояснил Насмешник.

– Заткнись, девчонка! – рявкнул Рагнарсон.

Но та, естественно, не замолкала. Он обращался к ней по-итаскийски, но даже если бы она его понимала, это мало бы что изменило. Браги пребывал в нелучшем настроении: ему не слишком везло в игре и он все время проигрывал. Но не только злость заставила его поступить так, как он поступил, – истерику следовало прекратить.

Схватив Ясмид, он повалил ее, перекинул через колено, задрал юбку и принялся лупить по обнаженной заднице. Сперва она дергалась и визжала, но потом затихла.

Рагнарсон не осознавал, какое оскорбление нанес, и не мог понять, какое унижение ей уже довелось пережить. Западные женщины не носили вуали, а девушки обычно только радовались, когда парни задирали им юбки.

Толстяк заставил ее переодеться в местную одежду и сжег вуаль. В течение многих дней ей пришлось путешествовать опозоренной. Теперь другой варвар обнажил ее женские достоинства перед всем лагерем. Его сторонники смеялись и шутили, бросая грубые замечания насчет похожего на ладонь родимого пятна на ее заду.

Из ее глаз катились слезы, но она не собиралась доставлять им удовольствия, крича или моля о пощаде.

Гарун, уроженец пустыни, побагровел. Оттолкнув Рагнарсона, он поднял девушку на ноги и толкнул ее себе за спину, затем шире расставил ноги, готовый к чему угодно. Ясмид присела позади него, дрожа от пережитого стыда.

Смех смолк. Взгляды солдат ожесточились. Рагнарсон медленно выпрямился, сжимая кулаки.

– Хэй! – крикнул Насмешник, врываясь между ними и взмахивая полами одежды. – Мне хотелось бы знать, когда начнется празднество. Проявленный мной героизм заслуживает почестей, песен и возлияний, увы, без женщин, но на радость всем.

Он попытался перекувырнуться, но рухнул на пыльную землю. Его нелепая выходка разрядила обстановку.

– Пожалуй, он прав, – заметил Рагнарсон.

– Белул, – сказал Гарун, – отведи госпожу Ясмид в мое жилище.

Белул удивленно поднял брови, но лишь ответил:

– Как прикажешь, повелитель.

– Тебе следует быть осторожнее с чувствами других народов, – сказал Гарун Рагнарсону, перейдя на другой язык. – Ты подверг ее непростительному унижению. Вероятно, придется теперь следить, чтобы она не лишила себя жизни.

– Что? – недоверчиво спросил Браги.

– Смешно, – бросил его брат.

– Для вас – возможно. Вы – дети другой страны, где поступают иначе. Моему народу ваши обычаи тоже порой кажутся странными.

– Хочешь сказать, она настоящая? – спросил Браги. – Не обычная бродяжка, которую твой друг подцепил по дороге?

– Да, это она.

– Тогда нам стоит кое о чем поразмыслить. От нее могут быть неприятности.

– Например?

– Можно подумать, раньше нам садились на шею люди Эль-Мюрида. Ты ничего не понимаешь. Если мы оставим ее в живых – а что толку с нее мертвой? – ее будут искать. Наверняка явятся эти с крючковатыми носами, в белых одеждах. А твой друг оставил достаточно следов. Так что нам нужно исчезнуть, и побыстрее.

– Вероятно, ты прав. Дай подумать. – Гарун направился следом за Белулом. Капитана он встретил возле своей хижины. – Как она?

– Страдает, повелитель.

– Гм… Белул, найди какую-нибудь ткань. Любую, достаточно длинную, чтобы она смогла сделать себе вуаль и приличную одежду.

– Повелитель?

– Ты все слышал. – Гарун шагнул в хижину, служившую ему домом и штаб-квартирой.

Ясмид сидела на земляном полу, опустив голову, и беззвучно плакала, дрожа всем телом. Она даже не подняла взгляда.

– Прошу прощения за моих друзей. Они родом из далеких земель, и у них иные обычаи. Они вовсе не хотели тебя унизить.

Ясмид не отвечала.

– Я велел Белулу найти что-нибудь, из чего ты могла бы сделать себе приличную одежду.

Все еще не поднимая взгляда, она еле слышно спросила:

– Что ты собираешься со мной сделать?

– Я? Ничего. Только спрячу тебя, чтобы доставить беспокойство твоему отцу.

– Ты меня не убьешь? Не бросишь своим варварам, а потом не перережешь горло?

– Зачем мне это?

– Я твой враг. Мой дядя и мой отец убили всю твою семью.

– Моим врагом был твой дядя. Мой враг – твой отец. Но не ты. Я не воюю с женщинами. Ты не…

– Ты убил мою мать.

– Шло сражение, – пожал плечами Гарун. – Могло случиться всякое.

Ясмид подтянула колени к подбородку и обхватила их руками:

– Он ведь меня обманул?

– Кто?

– Толстяк. – Естественно, она и так это знала, но хотела услышать еще раз, чтобы в меньшей степени чувствовать себя сообщницей обмана. – Он заставил меня пойти с ним. Я думала, что смогу заключить мир между тобой и моим отцом.

– Это было бы нелегко. Да, он тебя обманул. Такова его профессия. И он куда лучше с ней справляется, чем я подозревал.

Гарун сел на землю напротив Ясмид, удивляясь, почему она кажется ему столь исключительной. И дело вовсе не во внешности – в ней не было ничего потрясающего. Жизнь на открытом воздухе обострила черты ее лица в большей степени, чем могло бы понравиться мужчинам Хаммад-аль-Накира. И она выглядела чересчур уверенной в себе.

Ясмид уставилась в пространство.

– Интересная дилемма, – помолчав, пробормотала она.

– В смысле?

– Либо покончить с собой, освободив движение от тревог и беспокойств, либо сохранить себя вопреки его нуждам.

Культура, к которой принадлежал Гарун, не позволяла ему знать многое о женщинах. Он постигал их лишь в силу традиций и сплетен от столь же невежественных товарищей. Меньше всего он ожидал от женщины способности рассуждать, жертвовать собой, думать о завтрашнем дне – и потому лишь ошеломленно молчал.

– Полагаю, мне следует ждать некоего знака. Самоубийство – крайность. А если я буду жива, всегда есть шанс на побег или на спасение.

– Как бы сказал мой толстый друг – все возможно. – Но кое-что маловероятно, подумал он. – Попроси у Белула все, что тебе нужно для шитья.

Он вышел из хижины и отправился на поиски Рагнарсона.

– Нет, нет, нет, – говорил Браги алтейцу, только что пославшему стрелу в мишень. – Ты не помнишь, что я говорил о твоем локте.

– Но я же попал, господин?

– Угу, в этот раз. Но если послушаешь меня – будешь попадать все время.

– Прошу прощения, – вмешался Гарун. – Мне пришло в голову, что лучший выход для нас – уйти в горы Капенрунг.

– Что?

– Нам следует уйти в горы. Они больше приспособлены для войны, которую нам теперь придется вести. Больше места для маневра, и проще оторваться от погони. И достаточно близко от Хаммад-аль-Накира, чтобы ударить по югу. От гор до Аль-Ремиша всего несколько дней пути.

– Мы приписаны к Алтее.

– Именно к ней? Без возможности для командира принимать решение?

– Не знаю. Нам просто сказали, что мы отправляемся в Алтею. Может, Сангвинету сообщили больше, но его уже нет с нами.

– То есть послали вас сюда и забыли. Ты не заметил? Они не особо торопятся сменить вашего капитана, даже не прислали приказа. Вы предоставлены самим себе.

– Как ты предлагаешь добраться туда так, чтобы нас не вырезали под корень? У них повсюду свои люди.

– Не забывай про нашу пленницу. Они знают, у кого она в руках и где мы в последнее время были. В любом случае перебраться в другое место – твоя идея.

– Угу.

Рагнарсон не стал долго спорить, зная, что чудес, подобных Альперину, больше не будет. Первые группы ушли в тот же вечер.

Гарун убедил его посылать людей группами по четыре, разными путями, ночью, чтобы привлекать как можно меньше внимания. В каждую группу он назначил своего человека, чтобы тот провел их в старый лагерь беженцев Белула. Браги послал с первыми ночными путниками брата, а со вторыми – Драконобоя. В ту же ночь исчезли бин Юсиф, Насмешник и Ясмид. Гарун не сообщил ни слова о своих намерениях или месте назначения.

Рагнарсон покинул Бергвольд в последнюю ночь, вместе с Белулом и двумя молодыми роялистами. Никто из спутников не говорил на известном ему диалекте, а его язык хуже всего понимал Белул. Лишь один раз он оглянулся. Бергвольд клонился к нему, словно темная приливная волна, застывшая на середине броска. Браги внезапно пожалел о своем решении – лес успел стать ему домом.

У него было не так уж много счастливых минут с тех пор, как он бежал из Драукенбринга. Но они с Хаакеном все так же были вместе, живые и здоровые, и он никогда не просил у богов большего.

Белул был умелым проводником. Он вел их ночами в течение многих миль, ни разу не столкнувшись лицом к лицу с другими людьми. Казалось, он чуял приближение чужих, и они всегда успевали спрятаться, когда мимо проезжал ночной всадник. Впрочем, большинство из них оказывались людьми тех же убеждений.

Подобному умению следовало научиться и людям Рагнарсона. Как мог бы их найти Эль-Мюрид, если даже друзья не замечали? Жители пустыни обладали прирожденной хитростью, впитав скрытность и изворотливость с молоком матери.

Браги жалел, что ему сложно общаться с Белулом. Он давно пытался выучить пустынный язык, но не добился особых успехов. Правила этого языка отличались от любых ему известных, к тому же в нем имелось множество диалектов.

И потому, когда Белул нарушил собственные принципы, остановив встречного всадника, Рагнарсона ошеломила последующая оживленная и полная злости беседа. Ему потребовалось полчаса, чтобы понять, что эль-Кадер уничтожил северное войско.

Этим объяснялась внезапная спешка Белула. В этих краях вскоре должно было объявиться множество воинов, разыскивающих дочь пророка. Пора было найти нору и затаиться. Браги порадовался, что Гарун уговорил его покинуть Бергвольд.

Четыре дня спустя он крепко обнял Хаакена:

– Проклятье, до чего же я рад тебя видеть! И вообще кого-то, кто говорит нормально, а не кудахчет, как курица.

– Слышал про сражение?

– Угу. Но ты должен меня просветить. Я упустил бо́льшую часть подробностей.

– У нас с эль-Сенусси уже есть план. Мы полагаем, что нам следует собрать уцелевших, чтобы создать собственное войско.

– Расскажешь утром. Сейчас мне хочется одного – рухнуть лицом вниз и спать. Как ты собираешься набрать парней, если нам нечем платить? И даже еду мы им гарантировать не можем?

На это у Хаакена ответа не нашлось.

В конце концов Рагнарсон и Белул послали самых отважных сторонников, по одному и по двое, чтобы собрать не только выживших в сражении, но и всех, кто хотел записаться в тайное войско. По мере того как осень сменялась зимой, войско росло. Новобранцы учились обычаям Гильдии на ходу, избегая охотников эль-Кадера и устраивая на них засады.

Охотники эти так и не поняли, с кем вступают в стычки. Поиски Ясмид сосредоточились дальше на севере, ближе к Бергвольду, где они прочесывали всю Алтею.

Насмешник объявился месяц спустя, но Гарун оставался невидимым даже для лучших друзей. Он исчез столь надолго, что Белул забеспокоился, не придется ли искать нового короля.

Именно тогда Белул понял, что потомки Эль-Мюрида ближе всего к трону – по материнской линии. Зловеще улыбаясь, он подготовил специальные пакеты, которым предназначалось попасть в руки врага. В них содержались фальшивые планы избавления Сиди от бремени жизни, чтобы отец не выдвинул его на роль претендента на трон.

Цель Белула заключалась в том, чтобы сообщить Сиди о его положении. Сын Ученика был еще мальчиком, но, судя по словам толстяка, обладал качествами, которые вполне могли проявиться, узрей он возможность обрести власть.

Зима на истерзанных войной землях оказалась холодной и суровой, и мародерствующие войска с обеих сторон лишили крестьян продовольственных запасов. Гнев расползался по заснеженной земле, подобно голодному чудовищу из легенд.

Повсюду, в горах и в долинах, люди ждали весны, когда они наконец могли бы ухватить удачу за хвост и подчинить ее своей воле.

16

Промежуточные войны

В задачу историка не входит возлагать вину на кого бы то ни было, но ему не следует и отрицать таковую, когда ее наличие не вызывает сомнений. Позднее даже историк-шовинист вынужден был признать, что север в лице герцога Грейфеллса спровоцировал Вторую войну Эль-Мюрида.

Сторонники Итаскии указывали на Гильдию и роялистов Гаруна бин Юсифа, утверждая, что первое военное лето ничем не выделялось, поскольку воюющие стороны так и не заключили мир. Но Гильдия и роялисты вели разные войны, лишь иногда деля между собой поля сражений. Царство Мира заключило договоры с врагами, которые согласились на их условия, понимая, что иным вариантом станет лишь полное уничтожение. Даже высшее руководство Итаскии, несмотря на воинственность на словах, согласилось с перерисовкой карты Запада, начерченной Эль-Мюридом. С наступлением зимы Первая война Эль-Мюрида завершилась.

Главный вопрос состоял в том, где и из-за чего начнется следующая.

Никому, кроме самого Ученика, не были известны его намерения во второе лето завоеваний. Из своих домов и племен вернулись его воины, в еще большем количестве, чем прежде. Эль-Мюрид рассеянно и бессвязно благословил их в день Машад и послал к стоявшему на Скарлотти эль-Кадеру. Там к ним присоединились тысячи новообращенных и искателей приключений из отвоеванных провинций.

Эль-Кадер каждый день ждал из Аль-Ремиша приказа к наступлению, но никакие распоряжения не приходили. Эль-Мюрид утратил интерес к завоеваниям – навязчивой идеей для него стали озеленение пустыни и борьба с тягой к дурману. Среди правоверных ходили слухи, что в Аль-Ремиш явилось само зло и Всевышний во Плоти сражается с ним в пределах Святейших храмов Мразкима.

Эль-Кадер распределил воинство вдоль Скарлотти в соответствии с боевым порядком, о котором упоминал Бич Господень за несколько месяцев до смерти. Позиция эль-Кадера оставалась чисто оборонительной – он сидел и ждал.

Герцог Грейфеллс и союзники Итаскии запугивали мелкие государства, властители которых заключили договоры с Учеником. Под угрозой меча они вынуждали нарушать договор, пересекая территорию королевств, которые согласились не пропускать воюющие стороны. Они потворствовали дворцовым переворотам и бросали в тюрьму не желавших сотрудничать представителей знати. Столь нахальное поведение Грейфеллса привело к тому, что властители мелких государств попросту от него отвернулись.

К эль-Кадеру явились посланники, умоляя сдержать свой гнев. Некоторые сообщали ему секретные сведения, надеясь на милость воинства. Часть даже просила о защите от высокомерия и алчности герцога, который вовсе не скрывал желания создать собственную империю.

Эль-Кадер тянул время, ожидая воли Ученика и позволяя Грейфеллсу совершать еще более отвратительные деяния. Его обращения в Аль-Ремиш оставались без ответа – Эль-Мюрид продолжал сражаться со злом, не обращая внимания на действия противника на границе.

Наконец эль-Кадер взял инициативу в свои руки. Позвав командиров, он отдал им боевой приказ и сообщил, что, если не последует иного распоряжения, они должны за пятнадцать дней пересечь Скарлотти. Об этом плане они не могут никому говорить до последней минуты. К определенным королевствам следовало отнестись как к союзникам, а не как к врагам.

Он продолжал ждать, дойдя до того, что даже молился о каких-либо известиях из Аль-Ремиша.

Ответственность изменила Альтафа эль-Кадера. Пост, который он занимал, требовал слишком много сил, чтобы тратить время на поиски, где бы поживиться.

Наступил назначенный день, но приказа из Аль-Ремиша так и не поступило. Еще раз помолившись о том, чтобы Эль-Мюрид простил его за принятие самостоятельного решения, он покинул шатер и пересек реку.

Воинство света покатилось на север, словно цунами, неудержимое и никем не ожидаемое, погребая под собой врагов. Застигнутый врасплох Грейфеллс обнаружил, что его воссозданное войско дрейфует в водах противника. Вокруг кишели военные отряды, покусывая его со всех сторон. Все свои силы он тратил на то, чтобы сохранить армию и избежать сражения с воинством, но, даже отступая, показал себя с весьма успешной стороны.

Понеся незначительные потери, эль-Кадер захватил все территории к югу от реки Портуна. Хотя Бич Господень рассчитывал, что на это потребуется сезон, эль-Кадер завершил операцию к середине лета.

Не имея иных приказов и почуяв кровь дрогнувшего врага, эль-Кадер прорывал линию фронта, пока его союзниками оставались накопленная инерция и боевой дух. Некоторые его отряды дошли до самой Серебряной Ленты, далеко вглубь владений Итаскии. Большое войско разбило лагерь в пределах видимости городских стен и ушло лишь тогда, когда навстречу выступил местный гарнизон. Север охватила паника. Великий союз был готов рухнуть.

Запад вернулся в состав империи – от южных границ Ипопотама до Портуны. Остались лишь два небольших островка сопротивления. Упрямые солдаты Гильдии под командованием Хоквинда продолжали руководить обороной Хеллин-Даймиеля. Эль-Кадер обошел этот город стороной – расстроить планы воинства тот никак не мог.

К Высокому Утесу, однако, он относился не столь терпимо. Дом и сердце Гильдии следовало уничтожить – воинское братство стало опорой сопротивления во вновь занятых провинциях.

Еще до переправы через Скарлотти эль-Кадер вызвал из Ипопотама Моваффака Хали и поставил Непобедимым задачу сровнять Высокий Утес с землей. Хали взялся за нее с некоторой неохотой, сомневаясь, что она выполнима.

Моваффак Хали, имевший привычку тщательно и методично готовиться ко всему, не стал бросать остатки Непобедимых против древних стен Высокого Утеса. Собрав необходимые сведения и талантливых людей, а также имевшихся у него солдат, он приступил к медленному и систематическому разрушению крепости. Он построил громадные машины, нанял саперов – сделал все возможное, чтобы нейтрализовать преимущество противника. Возможно, у него бы получилось, если бы события, случившиеся совсем в другом месте, не вынудили его прекратить осаду.

Далеко на севере эль-Кадер, к своему несчастью, наконец настиг неуловимого Грейфеллса. Ближайший городок под названием Листон дал имя состоявшемуся сражению. Сражение было необычным: эль-Кадер впервые в истории воинства задействовал тяжелую конницу, а Грейфеллс, вопреки западной традиции, решил изменить задачи для рыцарей. Как только ловушка эль-Кадера захлопнулась и битва стала неизбежной, герцог приказал всадникам сражаться в пешем строю.

Грейфеллс занял позицию на склоне и вершине окруженного лесом каменистого холма, вместе с расположившимися перед лучниками пикинерами и рыцарями. Итаскийские лучники в очередной раз подтвердили свою славу: пока пикинеры, поддерживаемые недовольными представителями знати, отважно принимали на себя удар за ударом, лучники затмили небо стрелами.

Если бы не чрезмерный оптимизм эль-Кадера и его непомерная уверенность в себе, если бы он послушал советников и подождал несколько дней, пока соберется все воинство, то разбил бы северян наголову. Битва при Листоне вошла бы в историю как конец сопротивления Второй империи Эль-Мюрида.

Но он не стал ждать и не попытался зайти в тыл противнику. Даже при всем этом он оставался на волосок от успеха. В конечном счете у него закончились шедшие под стрелы врага люди, прежде чем противник полностью сломался.

Преимущество Грейфеллса заключалось в том, что его войска считали, будто им некуда бежать, полагая, что их выбор – победить или погибнуть. И они действительно победили, вынудив эль-Кадера отступить.

Важность событий при Листоне можно оценить лишь по его воздействию на души и умы людей. Число погибших в бою не имело значения, как и тот факт, что Грейфеллс после мог лишь зализывать раны. Все упускали из виду, что эль-Кадер не бросил в бой все имевшиеся у него силы.

Атаку воинства света отбили. Западные войска все же смогли ему противостоять. И Эль-Мюрида все же можно было остановить.

Эффект оказался магическим. Враги вдруг выросли как из-под земли. Некоторые союзники эль-Кадера вновь перешли на другую сторону. Повсюду нарастало сопротивление.

Сперва эль-Кадер как-то справлялся, сначала отступив через Портуну, затем призвав с юга всех, кого мог. Осаду Высокого Утеса, свой любимый проект, он приказал прекратить. Ему пришлось отвлечь войска от Хеллин-Даймиеля и командиров, преследовавших растущее партизанское движение в южных Малых королевствах.

Летняя компания угрожала закончиться крахом. Эль-Кадер вынужден был перебрасывать войска с места на место, подавляя внезапно возникавшие очаги сопротивления. У него не находилось времени на передышку, чтобы обновить воинство и повести его в завершающую атаку на север, хотя он знал, что итаскийцам против подобного удара уже не устоять.

Роялисты бин Юсифа лишь усугубляли ситуацию. Они переняли тактику, разработанную Бичом Господним в те дни, когда Царство Мира существовало лишь в мечтах. Теперь роялистов были тысячи, и вместе с союзниками из Гильдии они поддерживали хаос в провинциях. Их вылазки распространялись все шире, подобно раковой опухоли.

Лето принесло с собой и не столь печальные события. Эль-Надим и восточные войска, также не получившие распоряжений из Аль-Ремиша, прекратили тщетную осаду ущелья Савернейк и переключили внимание на старые провинции империи за горами М’Ханд. Эль-Надим включил в состав новой империи Троес, а также добился присяги на верность от старых восточных вассальных территорий, столь далеких, как Аргон и Некремнос. Его наместники собирали караваны дани и батальоны наемников. Его миссионеры несли в массы истину, получая благожелательный прием.

Успехи эль-Надима поражали правоверных – из всех созданных Насефом генералов его меньше всего воспринимали всерьез. Теперь же, имея в своем распоряжении всего тысячу человек из самого Хаммад-аль-Накира, он без боя вернул территории более обширные, чем весь Запад.

Некоторые перешептывались, будто эль-Надим добился успеха потому, что был истинно верующим и всегда поступал с врагами так, как учил Эль-Мюрид. Другие говорили, что все неприятности эль-Кадера – наказание Господне за то, что он связался с любителями легкой наживы.

Эль-Кадер не обращал на подобные слова внимания. Успехи эль-Надима его радовали. Дань с Востока можно было использовать на Западе. Два лета сражений оставили после себя немалое опустошение. Он тоже следовал принципам Эль-Мюрида – в той степени, насколько это могло ему помочь завоевать доверие среди народов покоренных провинций. Он требовал почти невозможного от воинов и союзников, уничтожая любое сопротивление, какое ему встречалось. Он вернул под свой контроль несколько переправ через Портуну, но противник сумел отвоевать некоторые ниже по течению. Обе стороны сохраняли за собой отдельные островки сопротивления внутри вражеской территории. Их союзники меняли сторонников, едва удача начинала благоприятствовать другим.

Наконец наступила зима, сезон мира. Она стала и сезоном переговоров, временем тайных соглашений и не столь тайных измен. Всегда находился агент итаскийского герцога, готовый предложить двойное предательство.

А эль-Кадер все так же не получал приказов из Аль-Ремиша – по крайней мере, тех, которые он считал подлинными. Ни один из них не был подписан рукой Ученика. Приказы поступали, но непонятно от кого, и он их игнорировал, поскольку они исходили не от пророка.

Смерть Насефа стала сигналом для новых политических маневров и для введения движения в законные рамки. Погиб самый великий, самый прославленный и героический революционер. Потенциальные преемники почувствовали вакуум власти и пытались его заполнить. Переворот был неизбежен, хотя Альтаф эль-Кадер не мог этого понять. Он видел лишь тех, кто пытался говорить от имени Ученика, извращая его идеальную точку зрения. И он считал, что знает против этого средство. Он переговорил с Моваффаком Хали, который ему не нравился, но владел средством против этой болезни. Хали согласился. Что-то нужно было делать.

Хали тоже не питал к эль-Кадеру особой любви, но сейчас им приходилось поневоле действовать сообща. Собрав несколько одетых в белое человек с татуировками, он поехал в столицу. Увиденное потрясло его. Ученик превратился в истощенный призрак, утративший всякую силу духа. Борьба со злом пожирала его изнутри.

Проведя день с любимым господином, Моваффак отправился в пустыню и долго плакал. А затем, отдав необходимые распоряжения харишам, вернулся на Запад, где с удвоенной силой продолжил молиться за того, кем когда-то был Ученик, в надежде, что тот станет им снова.

Третье лето сражений началось подобно второму, но эль-Кадер пытался избежать прежних ошибок. Вначале он продвинулся достаточно далеко, но застрял всего в тридцати милях от Серебряной Ленты и города Итаския. В течение четырех мрачных месяцев он маневрировал, сталкивался с врагом, снова маневрировал и устраивал небольшие стычки на территории в жалкую сотню квадратных миль. Грейфеллс готовился всю зиму, изучая подходы к Итаскии и Великому мосту с бесчисленным множеством препятствий и укреплений. Эль-Кадер не прорвался.

То было время самых яростных, долгих, смертельных и лишенных тактического воображения боев. Герцог не преследовал иных целей, кроме как замедлить эль-Кадера, – победа над ним полностью лишила бы его шансов извлечь хоть какую-то пользу от нависшей над Итаскией угрозы. Эль-Кадер же стремился обескровить север, пока тот в конце концов не сможет ему противостоять.

Оба генерала не щадили людских жизней, хотя герцог в этом отношении был куда расточительнее. Встревоженный король, резиденция которого находилась меньше чем в десяти лигах, с готовностью объявлял очередные призывы новобранцев.

Слабость эль-Кадера заключалась в том, что он не сумел приспособиться к перерождению его войска. Он был пустынным командиром, рожденным для войны в диких пустошах. Но воинство больше не было ордой конных кочевников, которые мчались, словно ветер, нанося удар и растворяясь в воздухе. Да, такие еще оставались, но на третье лето большую часть войска составляли жители Запада, не отличавшиеся подобной мобильностью, за что эль-Кадер их ненавидел, к тому же не понимал их тактику. Он подумывал о том, чтобы бросить некоторое количество соплеменников словно семена по ветру, который разнесет их за позиции Грейфеллса и вдоль берегов Серебряной Ленты, но не сделал этого. Он не доверял союзникам, и его все еще преследовали воспоминания о поражении у Листона.

Он продержался в течение четырех месяцев войны на истощение, и если показателями успеха считать надгробные камни – он побеждал. Но Великий мост, казалось, прогибался от бесконечных резервных батальонов.

К сожалению, эль-Кадер потерял связь со шпионской сетью Насефа. Новости о политической ситуации к северу от Серебряной Ленты наверняка согрели бы его душу. Крестьяне Итаскии были готовы восстать. Знать желала ухода Грейфеллса. Банкиры угрожали потребовать полного погашения предоставленных Короне займов. Купцы стонали о препятствиях для сухопутной торговли. Горожане злились из-за выросших цен на еду, которую теперь приходилось поставлять в Хеллин-Даймиель и производство которой сократилось из-за призыва крестьян в резервные войска. Отцы и матери оплакивали потерю сыновей.

Итаския напоминала туго натянутую, готовую порваться тетиву. Эль-Кадеру требовалось лишь слегка ее подтолкнуть.

Он совершил ошибку, выбрав подобный стиль ведения кампании. Позволив герцогу навязать свою стратегию, он встрял в войну, принципов которой не понимал.

А потом, ближе к осени, он совершил новую, самую страшную для любого солдата ошибку, шагнув в тень вытянутой левой руки судьбы.

Как обычно, он возглавлял атаку против не желавшего сдаваться укрепления из земли и бревен, когда случайная стрела угодила в глаз его лошади. Животное сбросило его под копыта и поволокло. Альтаф эль-Кадер, будучи упрямым по своей природе человеком, продержался четыре дня, прежде чем поддался обаянию Темной Госпожи.

Его смерть сломила волю войска, уже и без того лишившегося боевого духа. Все разваливалось на куски. Даже самых фанатичных правоверных охватила растерянность. На них пал гнев Господень, и сердца их захлестнуло отчаяние.

Воинство света больше не представляло собой жаждущую крови и завоеваний орду, превратившись в огромную толпу уставших от войны людей.

Командование взял на себя прибывший из Аль-Ремиша Моваффак Хали, который привез мандат самого Ученика. Но этому предшествовал месяц хаоса и безвластия. Воинство разваливалось и отступало, командиры ссорились между собой, вместо того чтобы сражаться с врагом.

Хали созвал совет, центральным пунктом которого стал внушающий страх кинжал-убийца харишей, воткнутый в дубовое бревно. Не дав никому задать ни единого вопроса, он сообщил, что будет жестким командиром. Он сказал, что им предстоит обратить ход кампании и что Господь был с ними даже в час отчаяния, ибо снизошел на Святейшие храмы Мразкима и Ученика, вновь смилостивившись над правоверными. Хали велел всем молчать, слушать и делать, что говорят. С каждой фразой он поглаживал кинжал-убийцу, и каждый раз серебристый клинок испускал мягкое голубое сияние.

Ему удалось донести до слушателей всю суть своих слов.

Хали методично изучал создавшееся положение и решал возникающие проблемы, отсекая куски северных войск и уничтожая их на месте. Его не посещало вдохновение, как эль-Кадера, и он не был гением, как Насеф эль-Хабиб. Он лишь знал свою цель и орудия для ее достижения, их ограничения и собственные слабые места. Вновь ожившее по его воле воинство перестало разваливаться на части и остановило врага у Портуны.

Снова наступила зима.

Эль-Мюрид одержал победу над вселившимся в него демоном. Борьба была долгой и изматывающей. Эсмат, бывший его глазами и ушами, оберегал господина от любых хоть сколько-нибудь тревожных известий. Даже после выздоровления Эль-Мюрида Эсмат ограничивал новости из внешнего мира ходом большого проекта по орошению, о котором господин объявил, прежде чем ушел в затворничество.

От прежнего энтузиазма Руки Всевышнего ничего не осталось. Эль-Мюрид знал, что врач чего-то недоговаривает, но не протестовал. Ему хотелось бежать прочь от своей роли Ученика, а Эсмат лишил его средства, позволявшего это сделать. Однако он убеждал себя, что может положить конец амбициям Эсмата, когда только захочет.

Он знал, что движение в его отсутствие наверняка пострадало. Группировки в Аль-Ремише вели сотни интриг, пытаясь заполнить вакуум власти, возможно, даже подкупить воюющих генералов…

Но и заставить себя что-то делать он тоже не мог. Ясмид пропала, о ее судьбе так и не появилось никаких известий, и ему незачем было больше жить.

Лишь на одном человеке держалась вера. Лишь один человек не давал заговорам и интригам превратиться в гниющую рану на теле движения. Лишь один человек сражался с силами распада и держал их в узде. И человеком этим был Моваффак Хали, глава наемных убийц.

Хали недолюбливал Эсмата, но доверял врачу – возможно, даже больше, чем следовало. Когда Эсмат сообщил, что Ученик все еще сражается с пагубным пристрастием, Хали поверил, что тот будет стоять на страже движения, ожидающего возвращения пророка.

Большую часть времени он пребывал в Аль-Ремише, в огромном белом шатре, из которого то и дело появлялись люди с мрачными лицами и яростными взглядами, державшие у груди серебряные кинжалы. Кинжалы эти имели привычку находить сердца самых опасных заговорщиков. Даже совсем незначительные люди переходили на другую сторону улицы, встретив на пути Непобедимого. Эсмата же они повергали в ужас.

Эль-Мюрид уединялся в обширных покоях, скрытых в глубине Храмов. Он велел Эсмату поставить в бывшей трапезной десяток столов, которые сдвинул вместе и застелил картами и грубыми изображениями Северного Хаммад-аль-Накира. Над ними он строил планы по возрождению мечты.

Он мог часами бродить вокруг них, делая пометки, перекладывая карты и строя свой образ пустыни завтрашнего дня. Рощи цитрусовых, озера, возрожденные леса – все это могла создать вода с заснеженных вершин гор Капенрунг, текущая по каналам, которые рыли пленные с запада.

В день, когда погиб эль-Кадер, амулет завибрировал и раскалился. Эль-Мюрид вскрикнул от удивления и боли. Свечение драгоценного камня усилилось, затем он вспыхнул столь ярко, что на мгновение ослепил Ученика.

По Храмам прокатился громоподобный голос:

– Мика аль-Рами, сын Сиди, которому мой ангел дал имя Эль-Мюрид, – где ты?

Ученик рухнул наземь, закрыв лицо руками и трясясь от страха.

– Я здесь, о Всевышний, – пискнул он, словно мышь.

– Почему ты меня покинул, избранник Господа? Почему ты оставил меня в канун моего торжества? Почему ты пребываешь в праздности, окружив себя богатством всех народов?

Страх лишил его дара речи. Он лишь ползал и скулил, словно щенок у ног жестокого хозяина. Голос грохотал, отчитывая его за леность, жалость к себе и потакание собственным слабостям. Ученик не мог вымолвить ни слова в свою защиту, лишь беззвучно шевелил побелевшими губами.

– Встань, Мика аль-Рами. Встань и снова будь прежним Эль-Мюридом. Сбрось с себя оковы бесчестия и продолжай проповедовать избранным. Царству Мира грозит огромная опасность. Твой слуга эль-Кадер убит.

Прошло пять минут, прежде чем Эль-Мюрид отважился убрать руки от глаз. Свет исчез, как и голос. Амулет вновь обрел обычный вид. Запястье покраснело от ожога.

Встав, он потрясенно огляделся вокруг. Он попытался позвать Эсмата, но с губ его снова сорвался лишь мышиный писк. А затем мышь взревела:

– Эсмат!

Тотчас же появился испуганный Эсмат. Взгляд его бегал от тени к тени.

– Эсмат, расскажи, что происходит в провинциях.

– Повелитель…

– Ты видел свет, Эсмат? Слышал голос?

– Я слышал гром, повелитель. И видел молнию.

– Ты слышал голос Владыки Грома, который говорил мне, что я его подвел. Ты слышал, как он вновь наставил меня на истинный путь. Расскажи все, что я должен знать, Эсмат.

Врач начал рассказывать.

– Спасибо, – кивнул Эль-Мюрид, когда тот закончил. – Все хуже, чем я думал. Неудивительно, что Всевышний разозлен. Где сейчас Моваффак Хали?

– Он в городе, повелитель.

– Приведи его. Мне нужно, чтобы он взял на себя командование воинством света.

Эсмат был озадачен, но вопросов задавать не стал. Он отправился за Хали, а по пути рассказал друзьям о происшедшем в Храмах. Мало кого это обрадовало.

Новость о смерти эль-Кадера достигла Аль-Ремиша через одиннадцать дней после отъезда Хали. Предвидение Ученика еще больше встревожило тех, кто извлекал пользу из его уединения.

Три недели спустя Эль-Мюрид передумал:

– Эсмат, найди гонца. Я хочу, чтобы на запад отправился эль-Надим. На востоке он уже закончил, а Хали нужен мне здесь.

– Как прикажешь, повелитель.

Эсмат вышел от него, побледнев. Похоже, прежним интригам пришел конец.

Эль-Мюрид не спешил с отзывом Хали. Одной лишь угрозы его возвращения было достаточно, чтобы избавить Аль-Ремиш от паразитов. Не спешил он и с переводом на запад эль-Надима, войска которого могли потребоваться только весной.

Ученик попросту объявил о своем возвращении. Он хотел, чтобы мир узнал: он снова стоит во главе, став прежним Эль-Мюридом, и с безвластием покончено.

Известие об этом распространялось по Второй империи, словно круги по воде, сопровождаясь подъемом боевого духа. Бесчисленные последователи Ученика вновь укрепились в своей вере.

Эпоха застоя завершилась. Движение обрело новую жизнь. Страх перед будущим исчез, словно туман, развеянный лучами жаркого солнца.

И тем не менее Ученик не мог изгнать из души мрачные воспоминания о прошлом. Понесенные им потери стали невыносимым бременем.

17

Партизаны

За три года Рагнарсон и бин Юсиф сумели набрать семь тысяч новых солдат. Враг больше не приходил в горы Капенрунг, преследуя их. Все они были закаленными ветеранами, которым нечего терять.

Гарун руководил боевыми действиями в Малых королевствах посредством двух десятков подчинявшихся ему командиров. Со многими он не был даже знаком – теми, кто стал его союзниками благодаря успехам в партизанской войне.

Он извлек уроки из кампании Насефа в Хаммад-аль-Накире. Теперь в Малых королевствах ночи безраздельно принадлежали ему. Гарун начал верить, что стал если не королем, то, по крайней мере, его тенью. Он выбирал цели и стрелков. Он руководил шпионами и наемными убийцами, повергавшими врага в ужас. Когда намечалась крупная операция, он брал командование на себя.

Его напарник Рагнарсон обучал новобранцев.

Происходящее не особо радовало Рагнарсона, который не видел настоящих боев уже два года. Мир забыл о существовании его самого и его солдат из Гильдии. Он трудился не покладая рук, создавая упрямых бойцов из голодных, оборванных и упавших духом выживших в проигранных сражениях, после чего Гарун посылал их тайно орудовать в лесах, подобно бандитам.

– Я больше не вижу от себя никакой пользы, – жаловался он. – Как и мои солдаты. Мы так долго не держали в руках заточенного меча, что уже позабыли, как им пользоваться.

– Угу, – проворчал его брат. – И не возвращали меч в ножны, достав его из плоти.

Женщины в горах были реже золота. Забредавшие иногда в лагерь дикие жительницы гор заботились о том, чтобы золото и серебро не задерживалось в солдатских карманах.

– Мы не готовы к открытому бою, – настаивал Гарун с самого начала, как только они пришли в горы. – Тебе все время кажется, будто мы должны сражаться одной большой массой. Может, когда-нибудь так и будет – если война продлится достаточно долго. Но, проклятье, не сейчас! Если мы так поступим, эта битва станет для нас последней.

– Мне надоело прятаться в кустах и предательски бить людей в спину, тем более что мне не позволяют даже этого. Так мы ни к чему не придем. Пройдет десять лет, а мы будем все так же прятаться в тех же кустах.

– У Насефа получилось, получится и у нас. Нужно лишь проявить терпение.

– Браги даже родиться не утерпел, – сказал Хаакен. – Мама говорила, что он появился на свет на месяц раньше срока.

– Заметно. Что ж, я подумаю. Возможно, ты увидишь реальный бой раньше, чем хотелось бы, друг мой.

– То есть? – оживился Рагнарсон.

Его брат и Драконобой тоже заинтересовались. Белул и эль-Сенусси по-прежнему не проявляли энтузиазма.

– Я собрал вас потому, что у меня есть кое-какие новости из Аль-Ремиша. Похоже, Эль-Мюрида посетил его ангел.

Рагнарсон вздрогнул. Ему каждый раз становилось не по себе при мысли, что за религиозной чепухой Эль-Мюрида может стоять нечто большее.

– И что в том хорошего для нас?

– Ничего. Мой шпион сообщает, что Ученик вышел из затворничества, изрыгая пламя. Он снова готов действовать. Он намерен отозвать Хали и заменить его эль-Надимом, отправив восточное войско на запад.

– Выглядит довольно мрачно.

– Хуже того. Это изменит ход войны. Некоторые считают, будто волна развернулась назад, но мы лишь обманываем себя. Мой друг, итаскийский министр, перепуган не на шутку. Грейфеллс не разбил воинство света, лишь впустую растратил жизни и средства. Союзники Итаскии поговаривают о сепаратном мире. Любая крупная неудача все разрушит. И Итаския не справится в одиночку.

Рагнарсон нахмурился и покачал головой:

– Мы считали, что одержали победу, когда покончили с Насефом и Каримом. А после смерти эль-Кадера уже не оставалось никаких сомнений. – Он угрюмо взглянул на Гаруна. – Теперь нам приходится иметь дело с их друзьями: Моваффаком Хали, эль-Надимом и…

– Я их уничтожу.

– Я так и думал, что ты это скажешь. А потом?

– В смысле?

– В смысле, что этот дракон отращивает головы быстрее, чем успеваешь их отрубать. Хочешь сказать, они будут у нас в руках, если мы избавимся от Хали и эль-Надима? А я говорю, что все это лишь куча конского дерьма. Всегда найдется следующий, точно такой же, как эль-Кадер, Хали или эль-Надим.

– Ты их переоцениваешь. Не настолько уж они хороши. Пока им просто везло, и им попадались не лучшие противники.

– Их всех выбрал Насеф, за исключением Хали. Кого ты пытаешься обмануть, Гарун? Ты знаешь своих людей и знаешь Запад. У воинства всегда было худшее оружие, и обучено оно хуже, и много раз его превосходили численностью. Дело не в везении. Единственный, кто может с ними справиться, – Хоквинд, но никто не даст ему достаточно солдат, чтобы из этого что-то вышло.

– Может, ты и прав, – пожал плечами Гарун. – И все же… Почему я, собственно, хотел с тобой поговорить. Я оставляю тебя здесь за главного. Насмешника я посылаю за эль-Надимом. Мы с Шадеком и Белулом на какое-то время отлучимся по личным делам.

– Гм?

– У Белула и Шадека есть план. Большего я пока сказать не могу, кроме одного: не верь ничему, что услышишь в последующие пару месяцев.

– Что мне тут делать? Сидеть и бить баклуши всю зиму?

– Моя шпионская сеть нуждается в руководстве. Партизанскими вылазками тоже нужно командовать. Кто-то должен этим заниматься. Не беспокойся, я в тебя верю. Ты справишься. – Гарун огляделся, убеждаясь, что никто не подслушивает. – Просто не обращай внимания на любые истории, которые услышишь обо мне, Белуле и Шадеке.

Потенциальный король погрузился в мечты о будущих, более радостных временах, как это бывало уже не раз. Не стоило забывать, что мрачное сегодня когда-нибудь закончится, оправдав все жертвы и лишения. Война приносила мало радости.

Гарун исчез в зимнюю ночь, взяв с собой Белула, эль-Сенусси и десяток самых надежных сторонников, не оставив даже намека на свои планы. Это было в его обычае: как и его заклятый враг Насеф, он не мог ни с кем делиться мыслями. Рагнарсон говорил, что Гарун сражался бы в одиночку, будь у него такая возможность.

Насмешник отбыл на той же неделе, ведя в поводу облезлого осла, нагруженного диковинным снаряжением. Чтобы собрать эту коллекцию хлама, люди Гаруна в течение полугода рисковали жизнью по всем Малым королевствам.

– Об этом парне я точно не стану жалеть, – заметил Драконобой. – Я сам бы его прикончил, если бы его не защищал Гарун. Он жить не может без обмана или воровства.

– От него есть своя польза.

Рагнарсону, скорее, нравился толстяк, который порой бывал забавен. Требовалось лишь достаточно здравомыслия, чтобы ему не доверять.

– Что будем делать? – спросил Драконобой. – Мы теперь предоставлены самим себе. Можем попробовать на свой лад.

– Сидеть на месте и ждать.

– Хочешь сказать – как и раньше?

– Пока что. Гарун прав. Иначе нас просто перебьют.

– Проклятье! Мы солдаты Гильдии или бандиты?

– Отчасти и то и другое. Не помню, чтобы в уставе Гильдии говорилось, что мы не можем поступать именно так, Рескирд. Помнишь нашу главную задачу?

– Остаться в живых. Ладно.

Два месяца Рагнарсон позволял организации Гаруна, в которой пехота Гильдии составляла лишь небольшую часть, действовать по инерции. Многочисленные отряды совершали беспорядочные набеги на дальние заставы, терроризируя сторонников Эль-Мюрида из числа местных жителей. Поверив Гаруну, Браги пытался не обращать внимания на слухи, что бин Юсиф и Белул убиты. Рассказывали страшное. Некоторые говорили, будто эль-Сенусси выступил против своего короля, заключив сделку с Сиди, сыном Эль-Мюрида.

– Заинтересовать этих парней становится все труднее, – сказал Драконобой о роялистах. – Они готовы разбежаться. Думаешь, эль-Сенусси действительно ведет двойную игру?

– Ничто, касающееся политики, меня больше не удивляет. Но я никогда не считал Шадека достаточно умным, чтобы разработать столь сложный план.

– Как нам убедить солдат?

– Даже пытаться не станем. У Эль-Мюрида и Сиди тоже есть свои шпионы. Нужно, чтобы они поверили в смерть Гаруна и Белула.

В штаб-квартиру брата, пригнувшись, вошел Хаакен:

– Хали уже в пути, Браги. Гонец говорит, до него дошли слухи про Гаруна, и он решил вернуться домой раньше. Он считает, что это какой-то трюк.

– Проклятье! Но ведь именно он обеспечивает моральную и политическую поддержку Ученика? Узнал что-нибудь еще? Вроде того, каким путем он идет?

– Нет. Ты же не думаешь, что нам нужно его остановить?

– Именно так я и думаю. Как раз то, что нам нужно. Растрясти старые кости…

– Но…

– Мы именно этого и ждали. Не понимаешь? Это возможность хоть что-то сделать.

– Если действительно хочешь что-то сделать, поторопись. Гонец опередил его всего на пару дней. Если уж Хали решил куда-то отправиться, то мешкать не станет.

– Принеси карты. Посмотрим самый быстрый путь в Хаммад-аль-Накир. Рескирд, скажи нашим, пусть приготовятся. Возьмем еды на две недели, в остальном отправимся налегке.

Хаакен разложил карты, и Браги задумчиво на них взглянул:

– Вижу лишь три дороги, о которых стоило бы побеспокоиться. Мы можем добраться до тех двух раньше его, но это будет настоящая гонка.

– Отправь к самой дальней дороге парней Гаруна. Они привыкли к долгим тяжелым походам.

– Они могут отказаться.

– Рискни. Ты же здесь главный.

– Кто их поведет? Кому ты доверяешь?

– Например, Метилле Амину.

– Ладно. Скажи ему, пусть выходят сегодня. Мы отправимся завтра.

– Ночью будет снег.

– Ничего не поделаешь. Пусть восточной дорогой займется Рескирд. Мы с тобой возьмем на себя среднюю.

– Это долгий марш. Давай возьму восточную.

– Нет, – усмехнулся Браги.

Весь день пути на них выходили посмотреть местные. Солдаты Гильдии медленно шли мимо, склонив голову. Зрители ничего не говорили, и мало кто улыбался. Дети швырялись снежками.

– Хаакен, Рескирд, лучше вести себя с этими людьми по-хорошему.

– Не особо-то они дружелюбны, – заметил Драконобой. – Полагаю, сейчас ты скажешь, что они не на нашей стороне.

– Пожалуй.

Когда они расстались с Драконобоем и его тремя сотнями солдат, пошел легкий снежок. К полудню следующего дня Браги и его трем сотням пришлось сражаться с метелью.

– Совсем как дома, – проворчал Хаакен.

– Как раз то, о чем я совсем не скучаю, – ответил Браги. – Никогда не видел столь сильных снежных бурь в этих краях.

– Никто не видел. Ничего удивительного, что мы угодили в самую гущу. Мы же сумасшедшие, знаешь?

– Скоро будем на месте.

– А что потом? Сидеть и морозить задницы, пока не окажется, что этому Хали хватило ума укрыться где-нибудь у костра?

– Рад видеть тебя в хорошем настроении, Хаакен.

– Хорошем?

– Всегда заметно – ты становишься разговорчивее. И не перестаешь ворчать.

Они наверняка пропустили бы нужную дорогу, если бы она не вела в город и об этом не знал один солдат.

– Это Арно, капитан, – сказал он. – Как раз то место, которое нам нужно.

– Вряд ли нас ждет теплый прием, – сказал Браги.

Так и вышло – после того, как он заставил горожан разместить их на постой. В Арно жила тысяча человек, и никто не принял солдат Гильдии с радостью. Ощущение было не из приятных.

Браги платил что мог и заставлял своих людей вести себя как подобает солдатам Гильдии, но толку от этого было мало.

Прошло четыре дня. Недовольство горожан росло: как и любые простые люди, они хотели, чтобы их оставили в покое.

– Всадники приближаются, – сообщил на пятый день продрогший разведчик. – Четыре или пять сотен. Похожи на Непобедимых.

Хаакен яростно уставился на брата.

– Что, я опять втянул нас в веселую заварушку? – спросил Браги. – Передай остальным. И скажи местным, пусть прячутся по подвалам.

У города Арно не было стен. «Самое подходящее место, чтобы умереть», – подумал Браги, спеша к церкви, с колокольни которой открывался хороший вид на местность. От заснеженных полей отражались яркие лучи послеполуденного солнца. Браги прищурился, но Непобедимых было нелегко разглядеть – они сливались с окружающим фоном. Они шли пешком, ведя лошадей в поводу.

Он заметил среди них одного, одетого в черное. Любопытно. Черный цвет не пользовался популярностью среди последователей Эль-Мюрида.

– И что мне теперь делать? – подумал он вслух. – Вряд ли они позволят нам устроить еще один Альперин.

Вперед вырвался всадник. Браги галопом сбежал по лестнице:

– Хаакен! Они посылают кого-то на разведку. Вели паре человек изобразить горожан. Пусть скажут ему, что все чудесно.

Хаакен помахал ему с чердака городского постоялого двора, и несколько минут спустя на дорогу вышли двое. К этому времени Рагнарсон уже вернулся на колокольню, гадая, удастся ли избежать сражения. На душе было до странного пусто – что-то шло не так. Вряд ли стоило рассчитывать на победу.

Северный ветер усилился, и Браги дрожал. Зима обещала быть суровой, а люди в этих краях не знали, как справляться с холодами и глубоким снегом, как и большинство его солдат. Он не мог даже представить, что они сумеют пережить долгое отступление, преследуемые врагом и обремененные ранеными.

– Но и Хали к такому тоже не привык, – напомнил он себе. – Его людям будет точно так же тяжело.

Сражение обещало быть яростным, и наградой в нем становилось спасение от непогоды. Проигравший в буквальном смысле оказался бы выброшен на мороз.

Браги увидел, как несколько Непобедимых собрались вокруг вернувшегося разведчика. К ним присоединился человек в черном, оживленно жестикулируя. Затем все разошлись. Непобедимые взяли оружие на изготовку и развернулись для наступления на город.

– Вся идея оказалась без толку, – проворчал Браги, снова сбегая по лестнице. – Они идут, Хаакен! – крикнул он, глядя на дорогу и окна, где ждали с луками наготове солдаты. – Проклятая погода. Может, они все же передумают? – Он снова взбежал на башню. – Нужно с этим кончать, – выдохнул он.

Непобедимые добрались до первых домов. Они шли осторожно, каждый с луком или арбалетом.

– Пожалуй, после наступления темноты пора уходить, – пробормотал Браги.

Ничего хорошего не приходилось ожидать с самого начала. Непобедимые действовали столь же решительно и методично, как и их командир, захватывая здания одно за другим. Хали не пытался никого убить, лишь завладеть теплыми жилищами. Он не стал окружать город, и его люди не мешали солдатам Браги бежать из домов, которые те не могли удержать.

Хали уже захватил треть Арно, когда на колокольню вскарабкался Хаакен.

– Похоже, этот бой мы проиграли.

– Неужели?

– У нас проблема.

– Кроме того что ночь обещает быть холодной – какая?

– Они используют колдовство.

– Ничего такого не видел. Да и с чего бы? Они же люди Эль-Мюрида.

– Да? Скажи это им. Везде, где у нас все хорошо, появляется тот, в черном.

– Гм… Ладно. Подготовь раненых. Уходим, как только зайдет солнце.

Хаакен с грохотом сбежал по лестнице. Браги посмотрел на дорогу. Несколько Непобедимых были совсем недалеко. Он выпустил пяток стрел, остановив продвижение врагов.

Появился человек в черном. Браги снова выстрелил, но промахнулся.

Человек в черном медленно повернулся, и взгляд его упал на вершину колокольни. Левая рука поднялась, выставив палец, и его окутало голубоватое сияние.

Колокольня наполнилась чудовищным ревом. Распластавшись на полу, Браги закрыл уши руками, но это не помогло.

Звук смолк. Там, куда падал взгляд человека в черном, все покрывал слой голубой дымки толщиной в четверть дюйма. Колдовство!

«Хаакен, ты меня убедил!» – подумал Браги.

Дымка исчезла. Браги взглянул на деревянный пол под собой, окрасившийся в серый цвет. Когда он дотронулся до древесины, та посыпалась хлопьями.

Он посмотрел на свой лук – тот, похоже, не пострадал. Выглянув наружу, он увидел, что чародей стоит лицом к постоялому двору, снова вытянув руку.

– Ах ты, сукин сын! Сам напросился. – Рагнарсон натянул тетиву до предела, но лук внезапно затрещал, и стрела пролетела слегка стороной, но все же пробила локоть чародея. – Будь прокляты мои глаза! Никогда еще не видел, чтобы кто-то так скулил и метался.

Несколько Непобедимых поспешно увели чародея в захваченный дом. Впрочем, это не помогло – солдат Гильдии продолжали вытеснять.

Браги не стал ждать. Из церкви ему пришлось выбираться с боем.

– Хватит глупостей, Браги, – заметил Хаакен. – Иначе раненых будет столько, что мы не сможем доставить их в ла-герь.

– Собери всю теплую одежду и одеяла, какие сумеешь. И инструменты для постройки укрытий. Найди каких-нибудь вьючных животных и повозки…

– Я об этом уже позаботился.

– Ты же не хочешь сказать, что занимался грабежом?..

– Об этом я буду думать, когда меня отдадут под трибунал, – пожал плечами Хаакен. – Какая разница? Эти люди в любом случае станут нас ненавидеть. Собственно, ты и сам наверняка это понял, иначе не стал бы отдавать подобного приказа.

– Я подстрелил того чародея.

– Шагуна.

– Что?

– Шагуна. Так они называют чародея-солдата.

– Вроде Гаруна? Что он тут делает? Да еще с Хали?

Хаакен снова пожал плечами:

– Он наверняка разозлится не на шутку. Кто сейчас в хорошей форме? Нужно сообщить Рескирду и Амину, что происходит.

– Я послал Чотти и Уте Хааса сразу же, как только появился Хали.

– С каждым разом все лучше соображаешь, дьявол тебя побери.

К ним подошел солдат:

– Капитан, они идут в этот квартал.

Как только зашло солнце, Рагнарсон отступил. Лишившиеся боевого духа солдаты угрюмо шагали из последних сил. Холод сковал их волю. Браги был вынужден напомнить, что они не кто-нибудь, а солдаты Гильдии.

Амин узнал, что Хали движется по средней дороге. Гонец принес запоздалое предупреждение и известие, что Амин уже идет на помощь.

– Снова беремся за дело, – объявил Браги. – Хаакен, возьми несколько человек в тот лес, и начинайте строить укрытия.

– Ты серьезно? – недоверчиво переспросил Хаакен.

– Проклятье, еще как серьезно. И первым делом разведите костры.

Хаакен ушел с солдатами, недовольно ворча. На мгновение Браги показалось, что они могут взбунтоваться, но дисциплина Гильдии оказалась крепкой.

Закончив разговор с гонцом, он присоединился к своим людям возле поспешно разведенных костров. Все сбились в кучу у огня, по очереди выбегая на холод, чтобы сложить укрытия из веток и спрессованного снега. Браги почувствовал, что уже достаточно отогрел бока, поднялся и тяжело зашагал в сторону Арно, чтобы собственными глазами увидеть, чем сейчас занят Хали.

Дважды ему приходилось прятаться от патрулей Непобедимых, не слишком многочисленных и не проявлявших особого энтузиазма. Далеко от города они не уходили.

Хали был занят лишь тем, что пытался согреться. Похоже, он решил дождаться, когда спадет ледяное заклятие. Ни его люди, ни его животные не были приспособлены к долгому пребыванию на холоде.

Ночь Браги провел в стоге сена. Вернувшись наконец в лагерь, он обнаружил, что Амин и солдаты с несчастным видом толпятся вокруг костров, и решил дать им день отдыха.

В ту ночь больше не холодало, а на следующий день потеплело. Снег быстро таял. К Арно они уже шли по раскисшей земле.

– Похоже, холод закончился, – заметил Браги.

– Угу, – ответил Хаакен. – Так что наш приятель Хали наверняка уже готовится выступить.

Хали действительно готовился, но не к выступлению. У него был шагун, а шагун мог видеть недоступное смертным. Непобедимые затевали небольшой сюрприз.

Браги угодил прямиком в их ловушку. Завязался яростный бой. Солдаты Амина были настроены весьма кровожадно, но люди Хали, поддерживаемые шагуном, выбили из них весь боевой пыл. К ночи, сумев отвоевать лишь несколько домов, Рагнарсон отправил обоз раненых в лесной лагерь.

– Это глупо, Браги, – заявил Хаакен. – Примерно как в тот раз, когда отец ввязался в драку с Олегом Соренсоном.

– Что? – переспросил Амин.

– Мой отец однажды подрался с одним человеком, – объяснил Браги. – Обоим гордость не позволяла сдаться, и ни у кого не хватало сил, чтобы повалить другого. В итоге они поколотили друг друга до полусмерти и неделю не могли подняться с постели. А после – снова начали драться.

– С этим шагуном нужно кончать, – сказал Амин. – Иначе они нас живьем сожрут. А если мы его убьем, то сами сможем их сожрать. Все просто.

– Так иди и попробуй.

– Шутишь? – улыбнулся Амин. – Ладно. Одолжи мне троих лучших лучников.

Браги пристально посмотрел на него:

– Сделай то, о чем он просит, Хаакен.

– Ты уверен?

– Он – уверен. Пусть попытается.

– Как скажешь. – Хаакен пошел искать солдат.

– Все еще меня испытываешь? – спросил Амин.

– Как всегда. Ты и сам знаешь.

Амин был одной из диковинок, что встречаются во время любой войны, – солдатом с шизофренической преданностью и идеалами. Ему было двадцать семь лет, и десять из них он провел в сражениях. Первые семь лет он служил Эль-Мюриду, занимая должность тысячника Бича Господнего, но разочаровался в товарищах-офицерах во время вторжения на Запад. Они насмехались над законом Ученика, и немногое говорило о том, что Эль-Мюрида это хоть как-то волнует. Когда Насеф погиб и командование взял на себя эль-Кадер, Амин решил, что в отвоеванных провинциях начнется всеобщий грабеж, и дезертировал. Время показало, что он ошибался, но для Метиллы Амина было уже поздно что-то менять. Он ушел в горы и поклялся в верности Королю без Трона. Его имя внесли в списки потенциальных жертв харишей.

Метилла Амин был несчастным человеком, и несчастье его усугублялось тем, что иной жизни, кроме жизни воина, он не знал. В истории войн Эль-Мюрида он не сыграл существенной роли, кроме того что символизировал все те тысячи молодых людей, для которых конфликт оказался убийцей, а не отцом их мечты.

Браги и его брат смотрели вслед скрывшемуся во тьме Амину.

– Этот человек ищет смерти, – заметил Хаакен.

– Для него это единственный выход, – ответил Браги. – Но и в решимости ему не откажешь. Он не может просто нарваться на смерть – он должен ее заслужить. Не спускай с него глаз. Если ему повезет – обрушимся на врага всеми силами.

Хаакен вернулся час спустя. Присев, он протянул руки к костру. Браги услышал нарастающий шум:

– Ну?

– Он заслужил свою смерть. Но и с задачей своей справился. Шагуна больше нет.

– Мертв?

– Как камень. Посмотрим, будет ли от этого толк.

Непосредственного толку оказалось мало – люди Хали были упрямы и готовы на все. На следующее утро вернулся Уте Хаас, которого Хаакен отправил к Драконобою, и доложил, что Рескирд уже в пути.

– Ха! – сказал Браги. – Теперь они у нас в руках.

Он послал еще одного гонца, чтобы тот велел Драконобою окопаться посреди дороги возле лесного лагеря. Затем он постепенно окружил Арно, продвигаясь на север достаточно неуклюже, чтобы привлечь к себе внимание. Когда на следующее утро он перешел в «неожиданную» атаку, Хали прорвался на юг, двигаясь по дороге в сторону Хаммад-аль-Накира и мнимой безопасности.

Погода оставалась теплой. Снег почти растаял, земля превратилась в кашу. Рагнарсон и его пехотинцы шагали медленно, останавливаясь каждые несколько шагов, чтобы стряхнуть с сапог грязь. Всякий раз, когда человек поднимал ногу, слышался глухой шлепок, с которым грязь неохотно отдавала добычу.

Роялисты и их враги время от времени обменивались стрелами, но почти не сражались. Сверху дорога выглядела неорганизованной муравьиной тропой. Колонны растянулись еще сильнее.

Браги обнаружил справа каменистую почву и повел людей туда, нагоняя Хали. Затем тропа внезапно нырнула в узкий ледяной ручей. К тому времени, когда Браги сумел его пересечь, Хали уже сражался с Рескирдом и роялистами. Солдаты Рагнарсона атаковали по грязи и сомкнули кольцо вокруг противника.

Здесь люди Хали потеряли преимущество против луков солдат Гильдии. Схватка была кровавой и длилась недолго. Уйти удалось лишь нескольким десяткам Непобедимых.

Рагнарсон прочесывал поле боя вместе с роялистами, пытаясь найти тело Хали. Наступила ночь, но он так и не понял, стоила ли игра свеч. Ничего не принесло и следующее утро.

– Проклятье, Хаакен. Все впустую.

– Возможно. А может, он умер в городе.

В течение нескольких месяцев Браги ничего не знал. К тому времени он вернулся в горы Капенрунг, занятый совсем другими делами, и судьба Хали стала ему безразлична.

18

Тайные убийцы

Гарун присел возле ручья, черпая воду ладонями и дрожа на прохладном горном ветру.

– Повелитель, что-то мне это не нравится, – сказал Белул.

– Рискованно, – согласился Гарун. – Белул?

– Да, повелитель?

– Прикрывай мне спину, да получше.

– Думаешь, Шадек?..

– Не знаю.

– Но…

– Когда речь заходит о политике, ничего нельзя знать наверняка. Он постоянно держал меня в курсе, но я до сих пор сомневаюсь. Вопрос в том, не ведет ли он себя так же с Сиди?

– Шадек – мой друг, повелитель, – едва заметно улыбнулся Белул. – Но даже я ни в чем не уверен. Кто может знать о чужих тайных амбициях?

– Именно. И в данном случае с этим приходится считаться. Он так все подстроил, что при желании может выбрать любой путь. Я на его месте поступал бы точно так же, за что им и восхищаюсь. Не думал, что у него хватает воображения. – (Белул снова улыбнулся.) – Интересно, смогу ли я когда-либо ему доверять – естественно, предполагая, что он все-таки на моей стороне?

– Нам некогда тратить время на пустое беспокойство, повелитель. Просто будь начеку. Мы все узнаем, когда для него уже не будет пути назад.

– Может быть. Думаешь, он настолько глуп, чтобы поверить в благодарность Сиди?

– Он наверняка позаботился о самозащите, повелитель.

– Угу. Я тоже так думаю.

На следующий день, когда они еще дальше углубились в горы, Гарун сказал спутникам:

– Я должен на несколько дней вас покинуть. Разбейте здесь лагерь и ждите меня, – объявил он не допускающим вопросов тоном. Затем отвел в сторону Белула и добавил: – Будь осторожен, друг мой. Большую часть этих людей выбрал Шадек.

– Знаю, повелитель. Знаю.

Вгорах Капенрунг лежал глубокий снег, и путь для Гаруна оказался тяжелым, тем более что идти приходилось в основном вверх по склону.

Хижину он нашел скорее по запаху дыма, чем по памяти, – она была столь же бела, как и все вокруг, и едва заметна. Завыла собака, встревоженная его появлением. Гарун осторожно приблизился ближе.

Прошли месяцы с тех пор, как он был здесь в последний раз. Могло случиться что угодно. Он напряг свои чувства шагуна, пытаясь почуять дурное. Самое подходящее место для харишей, чтобы устроить засаду.

Дверь, скрипнув, отворилась внутрь. Гарун уставился на светящийся прямоугольник, ожидая ловушки.

– Да входи же, дьявол тебя побери! Все тепло выпустишь.

В дверях появилось не закрытое вуалью лицо древней старухи. Гарун шагнул внутрь и захлопнул за собой дверь, положив ладонь на рукоять меча.

Ничего. Никакой опасности.

Он затопал, стряхивая снег с ног, пока не остался лишь тонкий слой, но и тот быстро растаял. После жгучего мороза казалось, что в хижине стоит невыносимая жара. Гарун быстро сбросил одежду, слегка закружилась голова.

– Как она? – спросил он.

– Неплохо, учитывая, что вокруг на сто миль ни единой живой души. – В старческом голосе женщины не чувствовалось ни капли почтения. – Сейчас она спит.

Гарун яростно взглянул на старуху. Это была мать первой жены его дяди Фуада, ближайшая живая родня. Она выглядела словно Темная Госпожа на картине художника-пессимиста: сморщенная, костлявая, беззубая, закутанная в черное. Чем-то она показалась ему похожей на ведьм, охранявших врата преисподней в версии Браги.

– До чего же я тебя люблю, Фатима, – тихо рассмеялся он.

По ее выцветшим губам пробежала тень улыбки.

– Раз уж пришел – займись чем-нибудь. Подбрось дров в очаг. Сегодня мне придется больше готовить.

– Так-то ты разговариваешь со своим королем?

– Королем? Чего? – презрительно фыркнула она.

С чердака послышался пискливый голос.

– Никто. Всего лишь твой дядя Гарун, – ответила старуха.

Из мрака появилось худое смуглое лицо, показавшееся в свете очага чуть ли не дьявольским.

– Привет, Сеиф, – сказал Гарун.

Сеиф был сыном племянника Фатимы, единственным оставшимся ее родственником. Он помогал ей в хижине.

Полумертвые губы Сеифа медленно растянулись в улыбке, и он начал спускаться по лестнице. Гарун не стал ему помогать – Сеиф настаивал, что будет все делать сам.

Спустившись, Сеиф направился к Гаруну, волоча ногу и прижимая к груди дрожащую от усилий руку со скрюченными пальцами. Голова его склонилась набок, из уголка рта стекала струйка слюны.

Ничем не выказывая отвращения, Гарун обнял юношу:

– Как дела, Сеиф?

– Ну? – рявкнула старуха. – Ты собираешься с ней увидеться или нет? Впрочем, ты удачно выбрал время.

Гарун отпустил Сеифа.

– Да, пожалуй. Собственно, за этим я и пришел.

– Давно пора. Что ты за мужчина? Прошел почти год.

– У меня хватает хлопот. Где она? Прячется?

– Я же сказала – спит. Иди к ней, дурачок.

Юноша что-то сказал, но Гарун не разобрал слов.

– А ты держи язык за зубами, Сеиф. Пусть сам узнает. В конце концов, это его вина.

– Узнаю что?

– Она в любом случае к тебе не выйдет. Так что ступай.

Склонившись перед ее мудростью, Гарун пробрался сквозь занавески, разделявшие хижину. Девушка лежала на спине на грубой кровати, которую с таким трудом соорудили они с Сеифом. Она спала, улыбаясь и закинув левую руку за голову, – прекрасная и беззащитная. Правой рукой она придерживала у груди месячного младенца и выглядела весьма безмятежно.

– Будь я проклят, – прошептал Гарун. Присев, он уставился на малыша. – Будь я проклят. Девочка или мальчик, Фатима?

– Сын, повелитель. Наследник. Она назвала его Мегелин Мика.

– Как прекрасно. Как мудро. Идеальнее некуда. – Протянув руку, он коснулся щеки девушки. – Милая?

Она открыла глаза и улыбнулась.

Они уже спустились с гор и приближались к пустыне. В тени деревьев лишь изредка встречались островки снега.

– Повелитель? – тихо спросил Белул.

– Да?

– Что случилось?

– Ты о чем? Не понимаю.

– Ты изменился. Когда ты вернулся, стал совсем другим – более собранным, я бы сказал, даже повзрослевшим.

– Понятно.

Белул подождал, не скажет ли Гарун что-либо еще, и наконец спросил:

– Могу я узнать?

– Нет. Прости, мой старый друг. Может, как-нибудь потом.

– Как пожелаешь, повелитель.

«Я и в самом деле изменился», – подумал Гарун. После того как у него родился сын, мир стал выглядеть иначе. Теперь он несколько больше заботился о собственной безопасности и три дня размышлял, не отменить ли вообще поход.

– Повелитель, – позвал эль-Сенусси из головы колонны, – мы на месте.

Гарун окинул взглядом склоны гор и каньон, но не увидел ничего необычного:

– Пора, Белул. Он выберет либо один путь, либо другой. Приготовься.

– Вон там, повелитель, – показал Белул. – Дым.

– Вижу.

Шадек вел их по крутой тропе. Гарун смотрел ему в спину, пытаясь догадаться, о чем тот думает. В любом случае, каковы бы ни были намерения Шадека, он понимал одно: когда он приведет в лагерь Сиди своего короля и Белула под видом простых солдат, передумывать будет уже поздно.

Если только он не доставлял их прямиком в руки врага.

Гарун напрягся – подобная мысль прежде не приходила ему в голову. Эль-Сенусси вскинул руку, давая знак остановиться. Гарун коснулся пальцами рукояти меча. Шадек подошел к ним:

– Повелитель, нам будет непросто. Я не знаю, что они замышляют. Возможно, это ловушка.

– Возможно. Возьми пару человек и выясни. Я подожду здесь.

– Как прикажешь, повелитель.

Эль-Сенусси выбрал двоих солдат, и они скрылись среди деревьев, откуда поднимался дым. Гарун и Белул ждали, положив мечи на колени. Остальные спешились.

Эль-Сенусси вернулся два часа спустя, поднявшись к ним, вместо того чтобы подать сигнал снизу.

– Мне кажется, мы можем на него рассчитывать, повелитель, – прошептал Белул.

– Посмотрим.

– Похоже, они играют честно, повелитель, – сообщил эль-Сенусси. – Их всего десятеро и сам Сиди.

– Тогда идем. Если они дернутся – постарайся, чтобы он умер первым.

– Можешь не сомневаться, повелитель. Слушайте все! Мы спускаемся. И я вырежу сердце каждому, кто по забывчивости выдаст нашего повелителя. Он – всего лишь солдат по имени Абу бин Кахед.

Они спустились по тропе. Стуча копытами, въехали в лагерь подозрительно наблюдавшего за ними Сиди. «Вряд ли это будет легкий союз», – подумал Гарун.

Лицо ожидавшего их сына Эль-Мюрида походило на каменную маску. Он даже не попытался их приветствовать. Война воистину забирает молодых, понял Гарун. Юноша напоминал жестокого скупого старика.

На следующее утро они выехали в Аль-Ремиш. Эль-Мюрид покончил с затворничеством и следил за каждым. У крадущихся в ночи харишей стало больше работы, чем когда-либо прежде. Сиди не хотелось, чтобы его затянувшаяся отлучка вызвала ненужные вопросы.

В пути обе группы не общались, не доверяя друг другу. Гарун и Белул играли роль обычных солдат, по очереди готовя еду, чистя лошадей и стоя на страже. Люди Сиди не обращали на них внимания, а солдаты Шадека, которых тот выбрал из числа хитрых и бдительных ветеранов, не оказывали им особого уважения.

Теплым зимним полднем Гарун снова увидел священный город, город его мечты, город королей Хаммад-аль-Накира. Ему с трудом удалось скрыть охватившие его чувства. Огромная котловина теперь выглядела совсем иначе. Там, где когда-то разбивали лагерь паломники во время Дишархуна, теперь плескалось широкое неглубокое озеро. Храмы и город стояли на острове, к которому вели шаткие деревянные мостки. Старые руины расчистили и на их месте возвели новые здания. Некоторые еще строились, включая гигантские сооружения, достойные столицы новой империи. Возле деревянных мостков виднелись каменные опоры постоянного моста.

Склоны котловины покрывала зеленая трава, на которой паслись верблюды, козы, лошади и коровы. По четырем сторонам света небольшие участки были огорожены заборами из обломков снесенных руин. На каждом росли прямые как стрела ряды саженцев деревьев. Со склонов из оросительного канала с журчанием стекала живительная влага. Гарун мог лишь догадываться, откуда берется вода.

Он переглянулся с Белулом.

– Здесь все основательно изменилось, – обратился Шадек к Сиди.

– Всего лишь глупое увлечение старого дурака, – ответил юноша. – Озеленение пустыни. Пустая трата денег и сил.

– Мне кажется, это достойная цель, господин.

Сиди жестко посмотрел на Шадека:

– Возможно. Но на нее уйдут труд и богатства десятка поколений, генерал.

Гарун знал цифры – Мегелин поделился когда-то, готовя предложения для его отца. Ему показалось, будто Сиди лишь повторяет сказанное кем-то другим, – слишком уж заученно прозвучала фраза. Какие низменные кукловоды забивали ему голову презрением к мечтам отца? И коварными планами убийства?

Наверняка Сиди верил, что сам принимает решение и руководствуется собственными амбициями. Бедный наивный мальчик… Сиди был бездушной марионеткой, но не знал об этом. Долго ли он проживет после того, как манипулировавшие им злодеи расправятся с Эль-Мюридом? Скорее всего, до первой же попытке воспротивиться их воле.

Пока он наслаждался привилегиями, которые давала власть, враги все глубже вонзали когти в ее орудия. Если бы Сиди попытался отстоять свои права, он тут же оказался бы в полном одиночестве. Стали бы Непобедимые поддерживать убийцу их пророка? Убийцу собственного отца? Никогда.

Гарун вдруг понял, что с радостью увидел бы, как Сиди угодит в алчную пасть судьбы, – настолько неприятное тот произвел на него впечатление.

Когда они ехали по шатким мосткам, Гарун взглянул на воду, в которой плавали крупные рыбы, и пожалел, что Эль-Мюрид – не в числе лояльных подданных.

Они проехали по улицам Аль-Ремиша, которые нелегко было узнать, но тяжело забыть. Вон там он свалил с лошади Ученика, когда ему самому было шесть лет. Вон там умер дядя Фуад. А за той стеной приняли бой отец, брат Али и король Абуд.

– Повелитель! – тихо предостерег Белул. – Осторожнее. Твои воспоминания тебя выдают.

Гарун подавил охватившие его чувства, превратившись в такого же зеваку, как и спутники. Увиденное ему совсем не нравилось – слишком много было вокруг белых одежд. Он понял, что выбираться отсюда будет непросто.

Сиди привел их в конюшню своего сторонника, велев эль-Сенусси ждать, пока его не позовут, и не выпускать людей на улицы. Они перебрались на чердак над конюшней.

– Не очень-то похоже на гнездо тайных убийц, – пробормотал Гарун.

Эль-Сенусси приложил палец к губам:

– В этом городе у стен есть уши. Слишком много интриг случилось за время затворничества Ученика.

– Когда начнем действовать? – спросил Белул.

– Ему нужно время, чтобы подготовиться, – пожал плечами Шадек. – Он хочет обеспечить себе железное алиби. И вероятно, он попытается устроить так, чтобы с нами что-нибудь случилось, независимо от результата. Мы слишком опасные свидетели. Возможно, он провозится месяц.

– Главное – веди себя подобострастнее, Шадек, – сказал Гарун. – Старайся его обольстить. Если потребуется – стань первым подхалимом пустыни. Но он должен поверить, что полностью нас завербовал и может не бояться.

– Именно таков мой план, повелитель. – Эль-Сенусси напоминал художника, наблюдающего, как любовно созданное им произведение искусства переделывает кто-то другой. – Я настолько вотрусь к нему в доверие, что, когда настанет день, он сам придет, чтобы мне об этом рассказать. Мы прикончим щенка, а затем вцепимся в глотку папаше. Надеюсь, ты это одобряешь, повелитель?

– Прости, Шадек, но меня слишком многое тревожит. Как насчет бегства? Если за нами погонятся, тот мост может доставить немало хлопот.

– Это непредвиденное осложнение, повелитель.

Гарун дал ему имя и адрес некоего человека, после чего велел привести его на чердак.

Прошло девять недель, и каждую их минуту Гарун и Белул провели в конюшне.

– Я схожу с ума, – простонал Гарун. – Скорее Ученик умрет от старости, прежде чем мы что-то предпримем.

Белул собрался ответить, но ему помешал шум внизу. Шадек что-то прорычал, и все забрались в укрытие.

– Сиди идет, – прошептал Белул.

– Очередная ложная тревога, – предположил Гарун. – Проверяет нас.

Парень навещал их раз в неделю, каждый раз становясь все смелее. Сейчас его сопровождали лишь двое телохранителей. Шадек встретил его внизу.

Остальные наблюдали за ними из тени. Сиди и эль-Сенусси о чем-то негромко заговорили. Шадек, похоже, все больше раздражался, Сиди был сбит с толку. Собственно, так происходило каждый раз.

Шадек ожесточенно размахивал руками. На середине фразы он вдруг что-то проворчал и принялся ковыряться мизинцем в ухе, а затем рухнул как подкошенный. Полетели стрелы. Сиди и его телохранители заплясали в смертельном танце, словно пьяные. Шадек скользнул в сторону, и его солдаты выскочили из тени, добивая жертв.

– Быстро и без шума, – сказал Гарун Белулу. – Лучшего и желать нельзя.

Спустившись, он присоединился к эль-Сенусси, который стряхивал с себя землю и солому.

– Запихните их под кучу сена, – приказал Шадек. – А вы оседлайте лошадей. – Он повернулся к Гаруну. – Повелитель, через час нас ждут в Храмах.

– В качестве кого?

– Делегации торговцев солью, с прошением о компенсации. Ученик неравнодушен к торговле. Предполагается, что мы должны устроить скандал по поводу чиновников, заправляющих даймиельскими соляными разработками. Сиди сказал, что у отца это любимая мозоль.

– Что ж, неплохо. Что угодно, лишь бы проскользнуть мимо Непобедимых.

Гарун потрогал большим пальцем кинжал. Все проверили спрятанные под одеждой клинки – более очевидное оружие им предстояло сдать, прежде чем предстать перед Учеником.

– Говорить буду я, – вызвался Шадек. – Я немного разбираюсь в торговле солью. Когда потребуется – снова почешу ухо.

Все побледнели, нервничая, – лишь солдат, которому Шадек поручил заняться лошадьми, похоже, облегченно вздохнул. Гарун окинул взглядом остальных спутников, выглядевших чересчур закаленными для обычных караванщиков. Никто не поверил бы в их историю.

С пересохшим горлом и трясущимися коленями они миновали ряды охранявших Ученика стражников. К удивлению Гаруна, люди в белых одеждах, казалось, ничего не подозревали. Спрятанное оружие прошло мимо них – видимо, потому, что сданное оружие скрывалось немногим хуже. А возможно, дело в том, что никто не осмеливался напасть на Ученика в священном Храме.

Гарун надеялся, что его собственные телохранители никогда не станут столь самоуверенными. Хариши уже и без того слишком часто пытались нанести удар.

Когда они вошли в тронный зал Эль-Мюрида, он слегка отстал, опустив голову. Белул замедлился вместе с ним. Остальные их прикрывали: Эль-Мюрид знал Гаруна и мог узнать Белула.

Гарун не удержался от алчного взгляда на Павлиний трон – именно тот был его самопровозглашенной целью… Трон назывался Павлиньим, потому как его высокая спинка напоминала развернутый хвост павлина. Двенадцатифутовые перья были сделаны из редкой древесины, и в течение столетий их украшали золотом, серебром, драгоценными камнями, слоновой костью, жемчугом и бирюзой, складывавшимися в яркие замысловатые узоры. В кричащую мозаику внесли свой вклад династии императоров Ильказара и поколения королей Квесани. Трон являлся сердцем и символом власти в Хаммад-аль-Накире, как и до этого в империи.

И теперь узурпатор, шакал без капли королевской крови, обесчестил кресло королей. Гарун с трудом подавил гнев. Этот зверь убил всю его семью. Чудовище уничтожило все, что было для него дорогим и ценным, спустив с поводка псов, которые преследовали его даже сейчас.

Он осторожно пересчитал телохранителей.

Шадек остановился в десятке шагов от Павлиньего трона и – после надлежащих придворных ритуалов – подошел чуть ближе и заговорил, негромко и убедительно. Эль-Мюрид наклонился вперед, слушая его и время от времени кивая.

Чего ждал Шадек? «Давай же!» – кричало все внутри у Гаруна.

Шадек взмахнул руками, оживленно жестикулируя, как до этого при разговоре с Сиди. Гарун попытался расслабиться, подавить страх. Нельзя, чтобы напряжение его выдало.

Распахнулась дверь, и, шатаясь, ввалился человек в лохмотьях, которого поддерживали двое Непобедимых.

– Нет, повелитель! – прохрипел оборванец. – Берегись!

На несколько мгновений все замерли, затем Эль-Мюрид вскрикнул:

– Моваффак! Что ты тут делаешь? Что с тобой?

– Убийцы, повелитель, – прохрипел Хали, вытягивая дрожащую руку. – Это убийцы.

Гарун схватился за кинжал.

– Хали! – сдавленно произнес Белул и бросился в атаку.

Все заметались. Эль-Сенусси кинулся на Ученика, но его оттолкнули в сторону. Гарун устремился за Шадеком, но путь ему преградили Непобедимые. Захваченные врасплох люди в белом падали. Вскоре они оказались в меньшинстве.

Разделавшись с преграждавшим ему путь, Гарун перешагнул через тело и двинулся к старому врагу. Во взгляде Эль-Мюрида не было страха.

– А ты отважный, – сказал Ученик. – Не ожидал тебя здесь увидеть.

Губы Гаруна изогнулись в едва заметной зловещей улыбке.

– Мне грустно оттого, что ты никогда не увидишь меня на Павлиньем троне, узурпатор. Если только с того света.

– Твои отец и дядя рассуждали в том же духе. И кто на кого теперь смотрит?

Гарун прыгнул.

Эль-Мюрид поднял левую руку, и сияние амулета ударило в глаза Гаруну. Он произнес единственное слово, и грянул раскат грома. Зал осветила яркая вспышка. Храмы содрогнулись до основания.

У Гаруна подкосились колени, в глазах потемнело. Он попытался закричать, но изо рта не вырвалось ни звука.

Эль-Мюрид даже не улыбнулся, и это привело Гаруна в ярость. Ученик был злодеем каких мало, а злодеям, когда они побеждают, положено торжествующе хохотать.

Чьи-то руки схватили его и подняли.

– Заберите его отсюда, – послышался далекий голос.

Гарун попытался встать, но ноги его не держали. Его поволокли подальше от возникшей суматохи, вдоль штормистого берега, на который с металлическим ревом накатывали волны, заглушая крики. Дважды его уронили, отражая натиск стихии.

Зрение его прояснилось, он вновь почувствовал ноги и начал осознавать происходящее. Люди Шадека пробивались к выходу. Это были хорошие, закаленные солдаты, но со своей задачей они не справились. И теперь не оставляли раненых, которых могли бы схватить и пытками заставить предать сбежавших. Все заранее понимали, что подобный исход вполне возможен.

После хаоса в Храмах город выглядел неестественно спокойным.

– Не будем спешить, – предупредил эль-Сенусси, помогая Белулу усадить Гаруна на лошадь. – Не стоит привлекать к себе внимания.

– Кто-то наверняка уже сообразил, что что-то не так, – усмехнулся Белул, показывая на двоих Непобедимых, завывавших у входа в Храмы.

Гарун попытался сказать Шадеку, что нужно уходить, но язык его не слушался.

Шадек повел их к пересекавшему озеро Эль-Мюрида мосту.

– У них нет поблизости лошадей, – сказал он. – И им потребуется время, чтобы сообщить другим. К этому времени мы уже далеко уйдем.

Но он ошибался.

В Царстве Мира наступил новый порядок. Эль-Мюрид тайно отменил запрет на темные практики, и несколько шагунов вступили под его знамена. Большинство из них были в столице вместе с Непобедимыми. Хоть они и не могли сравниться с шагунами былых времен, от них имелась своя польза, – например, они могли быстро отдать приказ защитникам моста.

Добравшись до окраины города, заговорщики обнаружили, что деревянные мостки обороняют два десятка разъяренных людей в белом.

– Что ж, в таком случае возвращаемся к Бассаму, – сказал Шадек эль-Сенусси.

К этому времени город уже охватило волнение. Первые дикие слухи, опережавшие не столь быстроногую правду, перепрыгивали от дома к дому, словно языки пламени в сухом лесистом каньоне. Люди на улицах растерянно метались, понимая, что случилось плохое, но не вполне уверенные, что именно. Стали заметнее и Непобедимые, хотя вопросов они пока не задавали.

– Шадек, нам лучше оставить лошадей. С ними мы слишком бросаемся в глаза.

– Да, повелитель. – Эль-Сенусси вернулся в конюшню.

Самое подходящее место, чтобы оставить животных.

Пора было перебираться в заранее подготовленное их агентом Бассамом место. Возникла проблема с ранеными – они еще больше бросались в глаза, чем любые лошади. Напрашивалось прагматичное решение – прикончить самых тяжелых и спрятать тела вместе с телами Сиди и его телохранителей. Имела значение судьба лишь двоих человек – тех, чьи жизни Гарун не хотел терять впустую. И так уже слишком многие бессмысленно погибли в этой жестокой войне.

– Шадек, мы притворимся прокаженными. Замотаемся в лохмотья и пойдем группами по двое-трое. Все будут убираться с нашего пути и вряд ли станут присматриваться.

– Отличная мысль, повелитель.

Гарун пошел вместе с человеком по имени Хасан, получившим удар саблей в бедро.

– Нечистые! – завывал он. – Прокаженные! – Он наклонился к спутнику и негромко заметил: – А мне это начинает нравиться.

Взволнованные толпы разбегались, осыпая их проклятиями. Некоторые бормотали, что Ученик покровительствует чересчур многим и прокаженным не следует осквернять город Всевышнего. Какой-то чересчур смелый мальчишка швырнул в них комом земли. Гарун потряс узловатой палкой и неразборчиво завыл. Мальчишка поспешно сбежал.

– Неплохая забава, – рассмеялся Гарун.

– Ты когда-нибудь был знаком с прокаженным, повелитель?

– Нет, а что?

– Для них в том нет ничего забавного. Они гниют, воняют, у них отваливаются куски плоти, но они ничего не чувствуют. Любая невнимательность может стоить им смертельной раны. Такое случилось с моей сестрой.

– Ох… прости, Хасан.

Что он еще мог сказать?

Бассам, давний агент роялистов, приготовил им укрытие в погребе своего дома. То была хоть какая-то перемена в жизни бедного лавочника – он начал копать в день их прибытия, даже не пытаясь скрыть работу и хвастаясь, что у него будет лучший погреб в городе. Стены погреба он выложил обожженным на солнце кирпичом, а затем возвел поперечную стену, скрывавшую небольшую часть подвала. Как только выжившие заговорщики оказались там, он заделал кирпичами дыру, через которую они вошли.

– Я сделал запас воды и еды на месяц, повелитель. Никаких деликатесов, но продержаться сможете. Полагаю, больше всего вас будет беспокоить запах – людям наверняка станет интересно, не выливаю ли я чересчур много ночных горшков. Свежий воздух будет поступать через ту деревянную решетку. Сквозь нее видна улица, но постарайтесь, чтобы никто вас не заметил.

Бассам оставил незакрепленным один кирпич, который можно было вынуть, чтобы пообщаться, но в следующий раз он появился лишь через четыре дня.

– Они обыскали дом, – объявил он. – Как и все остальные дома. Эль-Мюрид издал указ, что никто не может войти в Аль-Ремиш или покинуть его, пока вас не схватят. Моваффак Хали вчера умер, но вашей заслуги в том нет – гангрена. На него напали солдаты Гильдии, когда он возвращался домой. Тот же отряд, который прикончил Карима и Бича Господнего несколько лет назад.

– Проклятый Браги, – пробормотал Гарун. – Кто разрешал ему покидать лагерь?

– Прошу прощения, повелитель, – заметил Белул. – Думаешь, ты можешь приказывать солдатам Гильдии? Учти, что у них на это свой взгляд.

– Я все понимаю, Белул. Но мне это не нравится.

– Есть еще кое-что, повелитель, – сказал Бассам. – Эль-Мюрид отменил запрет на шагунство и признался, что пытался завербовать шагунов с тех пор, как его Господь посетил Храмы. Сегодня через Аль-Ремиш прошло первое подразделение войска эль-Надима. Он послал туда всех, кто у него был. К счастью для нас.

– Принеси вина, – пробормотал эль-Сенусси. – Отпразднуем смерть Хали и помянем всех остальных.

– Вино запрещено, – возразил Бассам. – Я в точности следую законам Ученика.

– У тебя вообще нет чувства юмора?

– Возможно, тебе придется здесь на какое-то время остаться, повелитель, – продолжал Бассам, не обращая внимания на Шадека. – Эль-Мюрид дьявольски разозлен. Непобедимые бродят вокруг днем и ночью. Ты и ста футов не пройдешь без того, чтобы тебе не задали вопросов.

Во второй раз Бассам нанес им визит еще через три дня. Непобедимые обнаружили тело Сиди.

– Ученик зол, как никогда. Он обезумел от горя и ярости, повелитель. Кто-то шепнул нужные слова в нужные уши. Известие о планах мальчишки дошло до него в тот же день, когда были найдены трупы, и теперь он готов разнести весь город в поисках заговорщиков. Они уже поймали нескольких, пытавшихся сбежать, и Непобедимые выбивают из них показания. Ученик считает, будто они укрывают вас.

– Желаю им удачи. Надеюсь, он их всех повесит! – зловеще рассмеялся Гарун.

– Какое-то время меня не будет, если только не появятся важные новости. Лавку ни на секунду не оставить без присмотра – половина добропорядочных граждан превратилась в воров.

Прошло девять дней. Жизнь в погребе начинала утомлять, нервы у всех были на пределе. Ничто не предвещало облегчения. Гарун собрал и сложил в углу оружие, которое по очереди охраняли они с Белулом.

Бассам появился посреди ночи:

– Безопаснее не становится, повелитель, – даже хуже. Начался настоящий террор. Непобедимые превратились в стаю бешеных псов, с каждым днем совершая все больше бессмысленных убийств. Не знаю, как долго это продлится. Люди голодают, наверняка вспыхнут бунты. И возможно, мои дни тоже сочтены. Если схватят кого-то из моих людей и он заговорит…

– В таком случае нам лучше уйти сейчас же.

– Вы и помолиться не успеете, вас зарежут еще до того, как моя лавка скроется с ваших глаз. Даже за прогулку по улице посреди бела дня можно поплатиться жизнью, повелитель. Сидите тихо и надейтесь, что все пойдет своим чередом. Или что народ взбунтуется раньше, прежде чем они до нас доберутся. Может, им даже самим в конце концов надоест.

– А если схватят тебя?

– Продержусь, сколько смогу.

– А мы так и будем тут торчать, ничего не зная, – проворчал эль-Сенусси. – Словно пойманные на гнезде сонные птички.

– Этот вопрос мы решим. Прямо сейчас.

Меньше чем через час Бассам соорудил колокольчик, который должен был зазвонить при рывке за спрятанные в лавке веревки. Для его установки потребовалось проделать небольшую дыру в новом дорогом деревянном полу. И все время, пока Бассам ее сверлил, он сокрушался на тему, какой вандализм приходится совершать.

– Звонить буду только в том случае, если меня схватят, – сказал Бассам. – Не уверен, что смогу даже тогда, – главное, чтобы звон вас не выдал. Если зазвоню – дальше делайте что хотите. Не знаю, сколько я смогу продержаться. Мне еще не приходилось всерьез подвергаться таким испытаниям на смелость.

– Естественно, приходилось, Бассам. Ни один трус не стал бы все это время прятаться в тени Ученика.

– И последнее, повелитель. Эль-Надим разбил лагерь за городом. Его солдаты – последнее подразделение восточного войска. Для врагов Ученика на Западе весна будет тяжкой.

– Похоже на то.

– Хороший человек, – сказал Шадек, едва Бассам ушел. – И напуганный. Он уверен, что долго не протянет.

– Он лучший из всех, – согласился Гарун. – Белул, думаешь, наш толстый приятель не справился?

– Похоже, его везению пришел конец.

В погребе стало хуже, чем в любой тюрьме, – у заключенного нет надежды на свободу, нет понимания, что он может выйти из темницы по своей воле. Дни казались нескончаемыми, ночи стали длиннее. Невыносимой, как предполагалось, стала и вонь. Гарун забеспокоился, не заболеют ли они, и заставил всех по очереди разминаться.

Бассам словно забыл об их существовании.

Дважды они слышали за фальшивой стеной шум обыска и, затаив дыхание, брались за оружие, готовясь к худшему.

Колокольчик тихо звякнул на восьмой день. Гарун даже не сразу понял, действительно ли услышал звон, или это нервы шалят.

– Они его схватили! – прорычал Шадек. – Проклятье!

– Как долго он продержится? – спросил Белул.

– Не знаю, – ответил Гарун. – В каком-то смысле он был прав: благие намерения мало что значат, когда в тебя вгрызается раскаленное железо. Поднимите меня к решетке.

Он выглянул на пыльную улицу и увидел, как люди в белом уводят Бассама, предварительно связав, чтобы он не смог сопротивляться, вынудив себя убить.

– Они его в самом деле схватили. Проклятье! Как бы ты ни был отважен в своей лавке и в Храмах – совсем другое дело, когда тебе ломают пальцы на руках и ногах.

– Пожалуй, нам пора уходить.

– Только после захода солнца. До этого мы и помолиться не успеем. Продолжайте разминаться. Слишком уж мы тут засиделись.

– Давай хотя бы выберемся туда, где сможем дать бой, если они вернутся, – предложил Шадек.

– Ладно. Разрушьте стену, только осторожнее и без лишнего шума. Потом сложим ее обратно. Пусть ломают, чтобы выяснить, сбежали мы или нет.

От дурного настроения и уныния не осталось и следа – теперь их сменила тревога.

Всю вторую половину дня они напряженно ждали появления Непобедимых, но никто так и не пришел. Белул и Шадек по очереди наблюдали за передвижениями патрулей на улицах. Гарун с остальными продолжали разминаться.

Вечер был безлунным – зимняя луна должна была взойти только ранним утром.

Они двинулись в путь сразу же после смены часовых. По словам Шадека и Белула, караульные офицеры не должны были появиться в течение часа. Куда большую опасность представляли патрули, бродившие где придется по двое и по трое.

– Будем надеяться, что они несколько расслабились. Не так-то просто столько времени оставаться начеку, когда каждый штатский чуть ли не целует тебе ноги.

– Угу, – проворчал Гарун. – Белул, действуй.

Белул должен был прирезать ближайшего стражника и облачиться в его одежду. Гарун – подкрасться к другому и проделать то же самое. Оба были мастерами бесшумного убийства. Затем им вместе предстояло разделаться с патрулем, расчистив путь и обеспечив маскировкой товарищей.

Если бы в небе светила луна, вряд ли бы им это удалось. Часовые стояли на виду друг у друга.

Белул не спешил, терпеливый и смертоносный, словно змея. Он отлично справился с задачей. У Гаруна проблем было несколько больше, но ему тоже удалось не потревожить врага.

Всего погибли четырнадцать Непобедимых. Отряд добрался до новой окружной улицы, которую Эль-Мюрид проложил вокруг своего острова. Между ней и краем воды располагался сад размером двадцать на пятьдесят футов. Тревогу никто не поднял.

Они обсуждали, как лучше всего переправить не умеющих плавать, когда появились двое Непобедимых.

– В чем дело? – спросил один.

Гарун начал спокойно отвечать, но человек Шадека запаниковал и замахнулся мечом. Его примеру последовали другие, однако было уже поздно. Одетый в белое успел поднести к губам свисток, прежде чем упасть замертво.

– В воду! – рявкнул Гарун. – Помогайте друг другу, как сумеете! – И тихо добавил, обращаясь к Белулу: – Я так и знал, что все шло чересчур хорошо. Проклятье! Я думал, у нас будет время, чтобы украсть лошадей.

Вода оказалась холодной. Ругаясь, Гарун потащил не умевшего плавать солдата через места, где тот не мог достать до дна. И он позабыл о холоде, услышав шум погони и увидев появившиеся на берегу факелы.

19

Чародей

С каждым днем мили становились все длиннее, холмы все круче. Насмешник опасался, сумеет ли пересечь Кавелин, не задержавшись ни в чьей памяти, но судьба была к нему благосклонна.

Хватало и погоды, повергавшей его в уныние.

Он особо не спешил, проводя самые тяжелые дни на придорожных постоялых дворах. Гарун дал ему денег, но, когда имелась возможность, он платил тем, что развлекал публику. Ему хотелось вспомнить прежние приемы – прошли годы с тех пор, как он выступал перед чужаками.

Но он ни разу не позволил втянуть себя в азартные игры. Три года в ведьмином котле закалили его сильнее, чем три года в сомнительной компании Дамо Спарена.

Зима, как и он сам, тоже не спешила. Он поднялся в восточные горы Кавелина и ущелье Савернейк в худшее время года. В последнем городе, Баксендале, его предупредили, чтобы он не шел дальше. Мол, перевал засыпан снегом, и одним лишь богам известно, что ждет его за последней королевской заставой, крепостью Майсак.

Но Насмешник помнил Баксендаль и боялся, что Баксендаль может вспомнить его. Добравшись до Майсака, он проклинал себя, что не остался. По сравнению с зимой в ущелье зима в горах Капенрунг выглядела достаточно мягкой.

Гарнизон Майсака не впустил его. Эль-Надим осаждал их сотнями всевозможных хитростей, и они предпочли не рисковать с неким толстяком. Сгорбившись, он зашагал на восток, а за ним следовал верный осел.

К востоку от гор зима была уже не столь суровой. Снег остался позади еще до того, как он добрался до руин Гог-Алана. Близлежащий торговый город превратился в селение-призрак, где обитали несколько оптимистичных душ, пытавшихся продержаться до конца войны. Там толстяк встретил радушный прием, выпивку и тепло.

Местные жители заверили его, что эль-Надим устроил штаб-квартиру в Троесе.

– Любопытно, – размышлял Насмешник, шагая по ведшей в тот город дороге. – Время и алчность превращают старых врагов в друзей.

Учение Эль-Мюрида поразило Троес, подобно чуме. Изменившиеся порядки сбили толстяка с толку – он вообще не разбирался в религии. Боги для него в лучшем случае были оправданием неудач.

Он застал Троес в радостном предвкушении – жители города уже готовы были тратить богатства, которые принесут с собой войска эль-Надима. Увиденное его потрясло. Воинство света вновь пребывало в зените славы.

И он должен был его остановить? В одиночку? Примерно то же самое, что остановить землетрясение голыми руками.

Тем не менее он взялся за дело.

Насмешник уже бывал в Троесе, и воспоминания о нем могли сохраниться у горожан. Он сменил профессию, став вместо мошенника, вора и уличного чревовещателя целителем.

Восточная часть империи Эль-Мюрида отличалась большей терпимостью. Эль-Надим не пытался истребить ее чародеев и оккультистов. Более того, он держал при себе личного советника-астролога.

Когда толстяк об этом услышал, в его маленьких глазках вспыхнул дьявольский блеск. Вот она, щель в окружающей власть стене! Если ему удастся избавиться от астролога и появиться в нужную минуту…

Но ему не хватало опыта. А восточная астрология отличалась от западной. Он нашел старуху, готовую обучать его в обмен на целительские фокусы.

Ему потребовалось три недели, чтобы овладеть профессиональным языком и набраться умений. Он начал опасаться, что не успеет вовремя подобраться к эль-Надиму. Части восточного войска уже шли на запад, в Хаммад-аль-Накир.

Оставалась проблема, как найти подход к военачальнику. Ни один уличный звездочет не смог бы пробраться мимо стражников эль-Надима.

О том, чтобы прикончить астролога – советника генерала, не могло быть и речи. Тот был загадочным человеком, и никто не знал, кто он такой и как выглядит. Казалось, само его существование – не более чем слух. Некоторые считали, будто его выдумали враги эль-Надима, чтобы дискредитировать того перед Эль-Мюридом.

Так или иначе, главной задачей стало подобраться к нему, и поскорее.

С болью, но Насмешник все же потратил часть денег Гаруна. Портной обеспечил его прекрасной имитацией одежды подмастерья чародея. А другой господин, не столь безупречной профессии, снабдил его поддельными рекомендательными письмами на некременском, с внушающей ужас подписью Ариститорна, некременского волшебника, пользовавшегося не лучшей репутацией. У эль-Надима должны были возникнуть слишком серьезные подозрения, чтобы обратиться к тому за подтверждением.

Все было готово. Никаких оправданий, чтобы тянуть дальше, не оставалось. Нужно было действовать или признаться в собственной трусости. Ему предстояло подойти к часовым у штаб-квартиры эль-Надима и соврать – или забыть о Дамо, Гуче и обещаниях Гаруну.

Он не поджал хвост и не сбежал. Он пошел.

Костюм впечатляюще подчеркивал округлые формы. Насмешник надменно шагал с высоко поднятой головой – казалось, возвышаясь над теми, кто был выше его ростом. Его преследовали любопытные взгляды – кто этот важный молодой человек?

Он надеялся на лучшее.

Представившись и показав письма, он сказал часовым:

– Меня зовут Небуд, и я подмастерье лорда Ариститорна, маг Первого Круга, принц Темного Пути, повелитель Нечистых холмов и мастер Девяти Дьявольщин. Меня послали к самому господину эль-Надиму, чтобы помочь ему в великом деле.

Он говорил со всей напыщенностью, на какую только был способен, боясь, что солдаты лишь рассмеются в ответ. Даже пальцы ног дрожали от страха.

Смеяться они не стали – с Ариститорном предпочитали не шутить. Но и впечатления его слова, похоже, не произвели. Их старший ненадолго исчез и вернулся с офицером, который задал множество вопросов. Насмешник выбирал наиболее подходящие из тщательно отрепетированного набора ответов. Офицер передал его своему начальнику, который тоже задавал вопросы. И так далее и так далее, пока толстяк не позабыл о страхах, полностью сосредоточившись на том, чтобы ложь его оставалась правдоподобной.

Он считал себя лишенным предрассудков относительно эль-Надима, но оказался не готов увидеть перед собой того, кто его принял. Почти карлика. Не старика, но настолько сгорбленного, что выглядел полководец дряхлым стариком. Постоянно дрожа, он отводил взгляд и заикался.

И это могущественный генерал? Гений, покоривший Восток? Да этот коротышка боялся собственной тени!

Но коротышка обладал умом, в который верил Бич Господень. И несмотря на всю робость, его разум совершил чудо, объединив Средний Восток почти без кровопролития.

Эль-Надима следовало воспринимать всерьез, вне зависимости от его внешности. То, что он совершил, говорило само за себя.

– Как я понимаю, тебя прислал печально знаменитый некременец Ариститорн?

Насмешник молчал, не уверенный, что это не очередной допрос.

– Меня не предупреждали о твоем появлении, и я тебя не звал. Тот чародей – не мой союзник. В таком случае – что ты тут делаешь?

Казалось, эль-Надим чуть ли не извиняется перед ним.

– Я сам задавал себе тот же вопрос с той минуты, как лорд Ариститорн сообщил, что мне следует отправиться в Троес. Чародей не был особо разговорчив, но приказ его был ясен: помогать эль-Надиму всеми возможными способами, как собственному учителю, в течение года, после чего вернуться в Некремнос. По моему мнению, учитель известен своим интересом к международным делам и не одобряет проблемы, порожденные ненужным конфликтом. И еще он поборник старой империи. Подозреваю, что мой господин задаст мне ряд вопросов, чтобы решить, достойны ли Эль-Мюрид и его движение стать наследниками королевской мантии Ильказара.

– Понятно. Некоторые мои собратья по вере сочли бы подобное оскорблением нашего повелителя. Некременский чародей пытается оценить, достоин ли тот основать новую империю? Более того, Ученик запретил любое общение с ему подобными.

– Что ж, думаю, пришло время признать реальность. Чтобы достичь временных целей, вне всякого сомнения, потребуется помощь чудодейственной природы. Собственно, западные короли и военачальники уже много лет обращаются с просьбами к западным чародеям. Теперь же те увидели в Эль-Мюриде неподдельную угрозу, ибо он – непреклонный ненавистник любой магии. Некоторые даже ратовали за то, чтобы на следующее лето вступить в союз с врагами Ученика и не дать воинству света добиться крупного успеха.

Эль-Надим загадочно улыбнулся, но тут же нахмурился, глядя куда-то за плечо Насмешника с удивленным и слегка озадаченным видом. Насмешник тоже слегка удивился, когда тот сказал:

– Мы слышали нечто подобное. Если честно, меня это беспокоит. Но Ученика – нет. Однако, возможно, твои источники среди магов лучше наших.

Насмешник судорожно сглотнул ком в горле. Неужели ему случайно удалось сочинить правду?

– Но чем ты можешь мне помочь? – спросил эль-Надим. – В том, на что не способны мои командиры и советник-астролог?

– Признаюсь, я всего лишь подмастерье. И все же у меня есть опыт во многих мелких колдовствах и разнообразных заклинаниях. Я мог бы помочь твоему советнику.

Эль-Надим прищурился.

– Лжец! – пискнул кто-то за спиной Насмешника.

Он обернулся, но было слишком поздно. Он вскинул руку, но чей-то удар отшвырнул ее к его же виску. У него закружилась голова, и он рухнул на колени, а затем упал к ногам эль-Надима.

Насмешник ничего не видел, не мог пошевелиться, едва мог что-то слышать. Он не мог даже проклясть судьбу, приведшую его к столь невероятному провалу.

– Хватит, Фейгер! – крикнул эль-Надим. – Объясни, что все это значит!

– Он не настоящий, – произнес бывший хозяин Насмешника Саджак, полуслепой астролог генерала. – Это все обман.

«Не может быть, – подумал Насмешник. – Старик не мог пережить падение. И тем не менее он остался жив. Но почему с ним не покончило само время?»

Насмешнику следовало бы сообразить, что такое крайняя нужда, – в каком-то смысле он и сам был ее созданием. После того как Саджак выполз из реки Роэ, побитый и потрепанный, не в силах более заставить кого-то о нем заботиться, ему пришлось как-то приспосабливаться, чтобы выжить. Нужда порой обладала удивительным омолаживающим и восстанавливающим действием.

– Объясни, – настаивал эль-Надим.

Насмешник не мог ни пошевелиться, ни пискнуть, но бессилие и боль не помешали понять, что Саджак его не выдаст. Иначе он выдал бы сам себя.

– Гм… – пробормотал Саджак. – Он раньше был моим помощником. И пытался меня убить.

– Это лишь часть правды, господин, – прохрипел Насмешник, приходя в себя. – Когда-то давно я странствовал с ним. Если честно, скорее, как раб.

Слова его стали началом состязания в остроумии и полуправде. Учитель и ученик изобретательно уклонялись от любой возможности выдать себя. И Насмешник постепенно одерживал в этом споре верх.

Он знал закон Эль-Мюрида, защищавший детей, и продолжал описывать все те унижения, которые пережил в руках Саджака. Старик мог отвечать на его обвинения лишь ложью, и эль-Надим это почувствовал.

– Хватит! – рявкнул генерал, впервые как подобает командиру. – Вы оба что-то скрываете. И никто из вас не говорит всей правды. Фейгер, я не намерен без нужды злить Ариститорна.

Насмешник облегченно вздохнул и улыбнулся – этот раунд он выиграл.

– Благодарю за доверие, господин. С радостью отплачу услугой за услугу.

Эль-Надим позвал слугу, который проводил Насмешника в самую роскошную комнату из всех, что он когда-либо видел. Оставшись один, он предался размышлениям, пытаясь понять, каким образом удалось выжить Саджаку и как ему самому закончить начатое, не оказавшись в шести футах под землей.

Нужно было действовать быстро, опережая старика на шаг.

Следовало давно послать все это подальше. Он уже выполнил порученные ему задания в Ипопотаме и с Ясмид. Что теперь с ней стало, дьявол ее побери? Наверняка Гарун отправил ее туда, откуда не возвращаются… Насмешник представил себе человеческие кости, разбросанные среди деревьев где-то у вершин Капенрунга.

На следующее утро его вызвал к себе эль-Надим.

– Мне нужно пророчество, – сказал ему генерал.

Насмешник озадаченно взглянул на него:

– Пророчество, господин? Какого рода? У меня мало опыта в некромантии, чтении по потрохам и тому подобном. Лучше всего я разбираюсь в звездах, Таро, палочках чин…

– Фейгер уже составил для меня расположение звезд, касающееся моего предприятия на Западе. Мне нужно другое мнение. Даже третье и четвертое, если ты готов использовать разные методы.

– Мне потребуется немало времени, чтобы надлежащим образом посоветоваться со звездами, – ответил Насмешник. – Я предпочитаю не полагаться на слова коллеги. Понимаешь? Так что, может, пока попробуем карты – самый быстрый и легкий способ в данных обстоятельствах?

Достав из-под одежды колоду карт, он протянул их эль-Надиму:

– Дотронься до них, господин. Возьми их и как следует перемешай, обдумывая вопросы.

Эль-Надим взглянул на стражников, бесстрастно выстроившихся вдоль стен зала. Никто не должен был видеть, как попирает закон тот, кто должен всецело его поддерживать.

Стражники уставились в пустоту, как и всегда.

Эль-Надим взял колоду, дотронулся до нее, перетасовал и вернул Насмешнику, который, присев, начал раскладывать карты у ног генерала.

Он выложил пять карт, сердце его бешено колотилось. Он долго медлил, прежде чем выложить шестую. Снова неудача. Он поднял взгляд. Хватит ли ему смелости начать сначала?

Последующие карты оказались еще хуже. Прямо солгать он не мог – эль-Надим, возможно, кое-что знал о картах Таро.

– Что, все так плохо?

– Хорошего мало, господин. Впереди ждут большие опасности. Может, они и преодолимы, но крайне непредсказуемы. Я бы предпочел составить гороскоп – звезды намного точнее.

– Настолько плохо? Ладно. Спрашивай.

Звезды предсказали эль-Надиму не лучшую судьбу, чем карты. Насмешник не сомневался, что столь же безрадостными были и предсказания Саджака. Эль-Надим это чувствовал и рассчитывал, что новое пророчество будет более обнадеживающим.

– И все же… – задумчиво проговорил эль-Надим, когда толстяк сообщил ему результат, – и все же мы выступаем. Завтра. Так приказал сам Эль-Мюрид.

Вид у него был столь печальный и обреченный… Насмешник даже на мгновение пожалел, что озвучил свое предсказание. И среди противников находились хорошие люди, а эль-Надим был лучшим среди его сегодняшних врагов. От него исходило ощущение неподдельной человеческой теплоты и заботы. Именно его человечность, а не военный гений объединила Средний Восток в подобие старой империи. Он искренне верил в закон Эль-Мюрида и обладал достаточной волей и могуществом, чтобы воплотить его в жизнь.

Зараза национализма пока не коснулась Востока. Созданный эль-Надимом образ империи находил здесь признание, давно забытое на разделенном Западе.

Насмешник это понимал, как, возможно, и сам эль-Надим. Но Аль-Ремиш – нет. Эль-Мюрид ожидал, что его генерал вторгнется в чужую цивилизацию, состоящую из десятков разнообразных культур и королевств, и повторит успех, которого он добился там, где существовали лишь три значительные культуры.

– Всему конец, – бормотал Насмешник, следуя по пятам за эль-Надимом через западные ворота Троеса.

Генералу предстояло убедиться, что за горами Капенрунг ценность любых уговоров и справедливости крайне невелика. Повелители Запада понимали только один язык и знали одну лишь реальность, символом которой был меч.

С каждым днем толстяк все больше нервничал. Саджак таился в тени, словно смерть, постоянно напоминая, что прошлое может вернуться. На Западе же были Непобедимые, которые могли его помнить и которым терять было меньше, чем старику.

Саджак нанес удар по прошествии убаюкивающей недели.

Насмешник отвел осла с тропы, спрыгнул на землю, подобрал одежду и присел. И пока он пребывал в этой неизящной позе, Темная Госпожа протянула руку и попыталась тронуть его за плечо.

Послышался хруст гравия под чьей-то ногой, и к нему, подобно пустынному призраку, метнулась тень. Толстяк, однако, оказался проворнее. Пригнувшись и перекатившись по земле, он вскочил с клинком в руке.

Убийца, молодой троенский солдат, уставился на него, раскрыв рот. Ни один человек не мог двигаться столь быстро, тем более толстяк.

Меч Насмешника блеснул в лучах солнца, и сталь пропела свою песню, ударившись о сталь. Солдат тупо уставился на пустую руку.

– Я озадачен, – сказал Насмешник, заставляя того сесть на камень. – Пребываю в эпическом недоумении. По всем законам мне следует убить напавшего в назидание мерзкому старикашке, который его подослал. Не так ли? Сразу же повергнуть нечестивца в ужас? Но я страдаю болезнью по имени милосердие. Я даже воздержусь от мщения… – По его круглому лицу пробежала зловещая улыбка. – Нет! Все-таки не стану воздерживаться.

Он принялся ухать, завывать и приплясывать, хотя острие меча по-прежнему целилось в кадык солдата. Жестикулируя так, словно призывал самих повелителей Тьмы, он пропел на гортанном алтейском пару непристойных кабацких песен.

– Все. Дело сделано. Я наложил на тебя проклятие проказы, друг мой, и притом весьма специфическое.

Солдат побагровел – худшей судьбы он не мог себе представить.

– Весьма специфическое, – повторил Насмешник. – Оно проявляется лишь тогда, когда человек лжет. – Он рассмеялся. – Понял? Стоит один раз соврать – и проклятие подействует. Через несколько часов пожелтеет кожа, а через несколько дней начнет отваливаться плоть. Ты станешь вонять, словно старый труп. Слушай же! Если господин генерал призовет несостоявшегося убийцу в свидетели – расскажешь в точности всю правду. Иначе…

Толстяк убрал меч в ножны, поймал осла, закончил свои придорожные дела и вернулся на место в колонне, то и дело хихикая. Дурак-солдат ему поверил.

Когда колонна приблизилась к Аль-Ремишу, толстяк начал бормотать и ругаться. Беспокоились и его спутники, которым не терпелось побывать в священном городе и Храмах. Насмешник постоянно потел, чувствуя, что настала критическая минута. Именно здесь он, вероятнее всего, мог встретить знакомое лицо. Именно здесь теперь обитал Сиди. Именно здесь Саджаку могла представиться лучшая возможность.

Войско эль-Надима собралось на краю котловины, глядя на Аль-Ремиш.

– Где подразделения, что я послал вперед? – спросил эль-Надим, ни к кому конкретно не обращаясь. Тех нигде не было видно, хотя предполагалось, что они будут его ждать.

Через мост и вверх по склону к ним подскакал галопом одинокий Непобедимый.

– Вам нельзя входить в Аль-Ремиш, – крикнул он. – Повелитель приказал передать, чтобы вы шли на запад.

– Но…

– Таков приказ Ученика. – Гонец чувствовал себя неловко, передавая распоряжение, которое не одобрял сам.

– Мы проделали долгий путь. И хотим воздать должное Храмам.

– Возможно, когда вернетесь.

– Что происходит? Что случилось? – требовательно спросил эль-Надим. – Ведь что-то случилось?

Гонец слегка наклонил голову, но лишь ответил:

– Ученик запретил входить в город посторонним. – Он показал на южный край котловины. – Даже паломникам – старикам, женщинам и детям.

– Даже своим генералам? Он меня примет?

– Нет. Могу лишь принести за него извинения и сказать, что со временем ты все поймешь. Он велел сохранять преданность вере и сказал, что тебя будут хранить его молитвы.

– На эту ночь мы разобьем здесь лагерь, – после долгой паузы ответил эль-Надим. – Возможно, он передумает.

Но Эль-Мюрид не передумал. Аль-Ремиш игнорировал войско.

Когда колонна вновь двинулась в путь через пустыню, Насмешник облегченно вздохнул. Опасность миновала, и теперь можно сосредоточиться на Саджаке.

Сумасшедший старик был осторожен. В Аргоне он получил весьма убедительный урок.

Насмешник нашел скорпионов у себя в сапогах, ядовитую змею в спальном мешке. В его осла едва не угодил камень, когда он преодолевал особо неприятный участок горной тропы. Он обнаружил отравленную воду в своей фляжке и опасался, что отравят и еду, если он перестанет есть из общего солдатского котла.

У Саджака имелись свои люди, заботившиеся о том, чтобы Насмешник не смог к нему даже приблизиться. Возникшая проблема вскоре стала для него вызовом. В качестве орудия справедливости Насмешнику лучше всего подошел бы яд, способный вызвать сердечный приступ…

Сердечный приступ. Саджак был стар, и, скорее всего, у него было слабое сердце. Напугать его до смерти? С помощью магии вуду, вроде той, что они с Гучем видели в Ипопотаме?

Мысли и планы порхали в его голове, словно пьяные бабочки. В конце концов, он чародей или нет? Почему бы не заставить старого подонка поверить, что он уже одной ногой в могиле? Откуда Саджаку в точности знать, что толстяк – вовсе не подмастерье Ариститорна?

Несколько минут спустя Насмешник уже говорил солдату:

– Я устал от постоянных покушений на мою жизнь. – О попытках Саджака его убить уже знали все. – Смотри! – Он показал жуткого вида ядовитую ящерицу, напоминавшую скорее примитивное творение из бисера, чем животное. – Я нашел ее спящей во вьюке моего осла. Терпение кончилось. Я налагаю заклятие, которому научил меня мастер Ариститорн, и оно сожрет сердце старого стервятника. Медленно – порой для убийства жертвы требуются месяцы. Вся красота в пытке ожиданием. Когда наступит конец? Сразу? Завтра? А если он поспешит разделаться со мной – не приблизит ли это его собственный конец? Хе-хе. Упомянутому заклятию крайне трудно было научиться, но сегодня я рад. Еще прекраснее, что сие заклятие можно в любое время ускорить, применив соответствующие каббалистические процедуры. Друг мой, я вовсе не жесток. Мне не нравится причинять вред даже чудовищам вроде этой маленькой ящерки. Но мне стыдно признаться, что я с радостью буду наблюдать за агонией мерзкого старого предателя.

Он бродил среди солдат, выступая с аналогичными заявлениями и давая волю воображению, пока не удостоверился, что Саджак обязательно об этом услышит из десятка источников. И перепугается так, что наделает в штаны.

И все же, возможно, никаких последствий бы это не возымело. Старый циник ни во что не верил. Первоначальный азарт сходил на нет, и Насмешник все больше ловил себя на мысли, что выбрал самый глупый способ нанести ответный удар.

Теперь, однако, Саджак начал следить за каждым его шагом, щуря близорукие глазки. Насмешник все время улыбался, интересовался вслух, когда наконец старику придет конец, даже организовал прием ставок на угадывание верной минуты. А иногда делал вид, будто ему надоело ждать и следовало бы ускорить развязку. Саджак все больше раздражался и дергался, и его предсказания для эль-Надима становились все бессвязнее.

– Видите? – шумно радовался Насмешник. – Проклятие пожирает старого мерзавца!

Эль-Надим стал критично относиться к работе Саджака, каждый раз спрашивая мнения Насмешника, отчего старик нервничал еще больше. Покушения на жизнь Насмешника прекратились, сменившись попытками переговоров и подкупа, которые толстяк отвергал, презрительно смеясь.

Внезапно Саджак полностью лишился зрения. Насмешник не отставал от него, продолжая мучить язвительными замечаниями. Защитники старика куда-то исчезли, почувствовав, что власть теперь не в их руках.

Впереди маячили горы Капенрунг. Когда эль-Надим позвал к себе Насмешника, он подавил зловещую улыбку и начал набираться смелости, которая требовалась, чтобы увести генерала по ложному следу. Слепой Саджак больше не мог оспаривать его предсказания.

Но генералу предсказание не требовалось.

– Я хочу, чтобы ты перестал преследовать старика, – сказал он. – Он и так уже достаточно намучился, тебе не кажется? Эль-Мюрид учит нас не отвечать жестокостью на жестокость, не издеваться над стариками лишь потому, что те слабы. Возможно, ты считаешь справедливым свой поступок в Аргоне – ты думал, что у тебя нет другого выхода. Но это больше не оправдание.

Насмешник протестующе фыркнул.

– Иди. И прекрати мучить несчастного старика.

Насмешник ушел. Несмотря на всю ненависть к старику, он подумал над словами эль-Надима. А потом взглянул на себя со стороны, и увиденное ему не понравилось. Он узрел жестокую тварь, ничем не лучшую, чем Саджак, которого он когда-то знал, удовлетворявшую собственное самолюбие за счет страданий более слабого.

Толстяк не был склонен к самосозерцанию, так что оно продлилось недолго. Он попросту решил сделать вид, что Саджак погиб после прыжка со стены в Аргоне.

Ощутив вкус прохладного горного ветерка, он улыбнулся и отправился изводить командира эль-Надима.

Когда он в очередной раз предстал перед генералом, чтобы сделать предсказание, при нем имелась грубая карта.

– Господин, – сказал он, – я немало потрудился, и теперь у меня есть план, как обойти ужасные пророчества прошлого. Он основан на весьма положительных качествах Хаммад-аль-Накира, благодаря которым можно обмануть судьбу. План этот все время ускользал от меня, но я его все-таки ухватил – и вуаля! Вот он, новый генерал на пастбищах врага. – Он яростно потряс картой. – Хэй! Империя одержала победу! Утомительная война закончена. И я, будучи гением, способным предложить данный план, получаю великую награду, после чего наконец могу оставить скупого чародея и заняться собственным делом.

– Покажи карту. И давай все же выслушаем твое предложение, а не похвалу в его адрес.

Насмешник отдал карту:

– Видишь, как горы Капенрунг уходят на запад, образуя барьер? Что, если удастся найти через них путь? Если воинство выйдет из гор в Тамериции и пересечет Алтею, оно сможет переправиться через Скарлотти и оказаться далеко на севере, прежде чем об этом сообразят шпионы врага. Они будут далеко на западе, следя за традиционными путями через Сахель. Разве нет? Так что…

– Через горы Капенрунг нет пути. А даже если бы и был, у меня здесь не все войско.

Силы эль-Надима, четверть войска, насчитывали двадцать тысяч человек.

– Последнее несущественно, – ответил Насмешник. – Шпионы могут обнаружить силы авангарда, думая, будто это все войско и с ними новый генерал. Что касается пути через горы – я кое-что обнаружил. – Он провел пухлым пальцем неровную линию. – Вот. – Это был тот самый путь, по которому в свое время шли они с Ясмид. И он проходил в пятнадцати милях от нынешнего главного лагеря Гаруна. – Прошлой ночью, пока все спали, мне пришла в голову мысль, и я бегал вокруг нее, словно глупый пес на привязи, путаясь и ворча. А потом решил взглянуть собственными глазами. Хэй! Покинуть свое тело не так-то просто – слишком уж оно объемистое. Но мне это удалось, и я полетел обозреть горы и обнаружил путь, который только что показал. Наверняка его нелегко будет преодолеть, но это вовсе не недостижимо.

Насмешник пришел к выводу, что ему самому никогда не удастся разделаться с эль-Надимом, оставшись при этом в живых. Соответственно, он решил привести генерала туда, где с ним справится Гарун. Если войско войдет в горы, его быстро заметят.

– Мне нравится суть твоей мысли. Что касается ее практичности… Подумаю.

Знал ли генерал, что те горы принадлежат Гаруну? Насмешник надеялся, что нет. Но эль-Надим ни разу не упоминал бин Юсифа – делал вид, будто Гаруна вообще не существует.

К тому же доходили до них дикие слухи о смерти Гаруна и Белула, которых предал Шадек эль-Сенусси… Если это правда, то, возможно, он вел эль-Надима в логово беззубого тигра, действительно позволяя совершить обещанный маневр с расчетом на неожиданность.

– Нельзя терять времени, господин. Вход в горы совсем рядом.

– Я умею читать карту. Уходи и дай мне подумать.

На следующий день авангард колонны повернул на север, а во главе ее оказался Насмешник, которому поручили показывать дорогу. И – предвидеть возможную опасность с помощью мнимых чудодейственных способностей.

Дни тянулись один за другим. Горы становились все выше, а воздух холоднее, по мере того как между вершинами просачивался ледяной северный ветер. Встречался снег. Нервы толстяка напряглись до предела.

За ними наблюдали. Он чувствовал взгляды, видел знаки, которых не замечал никто другой. Что ему делать, когда обрушится молот? Либо одна сторона, либо другая, либо обе сразу объявят его предателем.

Но даже его застигли врасплох каменные валуны, с грохотом повалившиеся со стен каньона.

Послышались крики. Лошади встали на дыбы и понесли. Камни сбивали людей наземь. В небе засвистели стрелы. Насмешник спрыгнул с осла и бросился в укрытие под каменный навес. Сжавшись в комок, он огляделся, а затем пополз дальше по каньону. Ему хотелось исчезнуть, прежде чем кто-нибудь его заметит.

Через триста ярдов он оглянулся.

В каньоне шла бойня, с каждой минутой становившаяся все кровавее. Однако солдаты эль-Надима двинулись в контратаку, двигаясь вверх по склону и перебегая от одного дерева к другому. Появился сам эль-Надим, который подгонял их, не обращая внимания на камни и стрелы.

Заметив впереди, между камнями Насмешника, он сообразил, что произошло.

Рука его с выставленным пальцем взлетела вверх, губы пошевелились. Десяток солдат устремились к толстяку.

Толстяк подобрал полы одежды и побежал.

20

Конец легенды

– Что, если они пройдут мимо Рескирда? – спросил Хаакен.

– Что, если… что, если… Все время «что, если», – проворчал Рагнарсон. – Если так – то мы зря потеряли время.

Его била дрожь, и он с трудом скрывал волнение. Глядя на войско эль-Надима, он уже сомневался, что ловушка сработает.

Драконобой, командовавший войском роялистов, должен был атаковать авангард эль-Надима в узком проходе в десяти милях к северу, используя валуны и стрелы, пока эль-Надим не поймет, что прорваться ему не удастся. Повернув назад, генерал должен был обнаружить, что путь к отступлению в Хаммад-аль-Накир для него отрезан. Рагнарсон собрал шесть тысяч человек, которых бросил в горы, едва успев разместить их в укрытиях до появления войска эль-Надима. Теперь они рыли окопы.

– Пойдем взглянем, как у них дела, – сказал Браги.

Он не мог сидеть спокойно, беспокоясь за Драконобоя.

– Они должны были добраться до Рескирда еще вчера, – сказал Хаакен, следуя за братом. – Мы бы наверняка уже что-нибудь услышали.

– Знаю. – Сгорбившись, Рагнарсон уставился в узкую траншею.

В этом месте каньон был двести ярдов в ширину, с относительно ровной поверхностью и отвесными гранитными стенами. На дне его протекал небольшой холодный ручей и росли густые сосновые рощи. Через поляну перед одной из них проходила линия обороны Рагнарсона, где он собрал пехоту при поддержке нескольких сотен роялистской конницы. Остальные либо были с Драконобоем, либо прятались в боковом каньоне чуть севернее.

– «Золотой мост», – пробормотал Хаакен. – Не говоря уже о том, что мы в меньшинстве.

– Знаю. – Рагнарсон продолжал беспокоиться.

Понятие «золотой мост» придумал Хоквинд – оно означало, что врагу всегда следовало показывать путь к отступлению. Солдаты, не видевшие выхода в неблагоприятной ситуации, сражались более упрямо.

Расположение войск Рагнарсона не оставляло эль-Надиму легкого пути к бегству. И на стороне генерала было численное преимущество.

– Вон едет гонец от Рескирда.

Гонец доложил, что Драконобой держится, но эль-Надим почуял ловушку. Четверть его войска направилась на юг, чтобы обеспечить отступление.

– Возможно, это переломный момент, – задумчиво проговорил Браги. – Если сумеем прикончить часть из них, прежде чем появится основная масса…

– Мы лишь раньше времени себя выдадим, – ответил Хаакен.

– Нет. Пошли кого-нибудь, чтобы сообщил роялистам: пусть не показываются на глаза, если только нам не придется по-настоящему тяжко от той первой группы.

Гонец Хаакена скрылся в боковом каньоне как раз вовремя – всего несколько минут спустя появились всадники эль-Надима. Солдаты Браги поспешили на свои места. Конники эль-Надима остановились, послав вперед небольшой отряд, но после того, как попытку атаки отбили, ничего больше не произошло.

– Послали кого-то за дальнейшими распоряжениями, – предположил Браги. – Может, расшевелить их?

– Не стоит самим нарываться на неприятности, – ответил Хаакен. – Слишком уж профессионально они выглядят.

Солдаты Востока разбили лагерь в имперском стиле, окружив его канавой и частоколом. Столь же профессионально они провели и утреннюю атаку, которую солдаты Запада с легкостью отразили. Противник вернулся в лагерь и оставался там до подхода остального войска эль-Надима.

– Похоже, они выяснили все, что хотели узнать, – сказал Браги, когда стало ясно, что новой атаки не будет.

Проклятые восточные солдаты прыгали с камня на камень, словно старые горные козлы. Нагоняли они его слишком быстро. Насмешник подумал, что он мог с тем же успехом сидеть на месте, не тратя зря силы, и встретить их свежим и бодрым.

Скользнув между двумя зазубренными гранитными глыбами, он направился к ближайшим кустам. Нужно было заманить их в засаду. Он ввалился в кусты с изяществом перепуганного медвежонка… и оказался лицом к лицу с солдатом-роялистом.

Солдат отбил меч Насмешника, и на его обветренном лице появилась зловещая ухмылка.

– Так это ты! – Он схватил толстяка за одежду и, швырнув лицом на землю, уселся сверху. Толстяк запротестовал, но не слишком бурно. – Очень уж много ты меня обманывал, жирдяй.

Появились гончие псы эль-Надима. Не видя добычи, они остановились и о чем-то заговорили.

Горло Насмешника пощекотал клинок.

– Только пискни, толстяк, и тебе конец.

Насмешник лежал не шевелясь. Солдаты прочесывали возможные укрытия.

От горного склона отскочила стрела, потом еще одна и еще. Солдаты сбежали туда, откуда пришли.

– А ну, вылезайте оттуда, – приказал кто-то с чудовищным акцентом.

Насмешник почувствовал, как пленивший его солдат напрягся, разрываясь между послушанием и желанием воспользоваться ножом. Жизнь Насмешника висела на волоске, и волосок этот нужно было упрочить.

– Хэй! – простонал он. – Я думал, что погиб, и ножи мерзких врагов наверняка напьются крови. Месяцы трудов, потраченных, чтобы заманить их в ловушку, пропадут впустую. Какой печальный конец для великого героя войны против безумца из пустыни!

В кусты шагнул тот, чей голос он уже слышал, и оседлавший его наконец слез с пухлого насеста. В бок толстяка уперся сапог, перевернув его на спину, и он увидел перед собой недружелюбную физиономию Рескирда Драконобоя.

– Хэй! Ты как раз вовремя, дружище. Люди эль-Надима мне больше не рады – с чего-то они решили, будто бывший мастер-чародей завел их в ловушку. – Он натужно рассмеялся.

– Я тебе не друг, толстяк. Вставай.

Насмешник поднялся. Драконобой наклонился и подобрал его меч. Насмешник потянулся к оружию, но тролледингец отказался его отдавать.

– Извини. Благодари небеса, что я поступил вопреки здравому смыслу и оставил тебя в живых. Идем, пока не явились с подмогой твои соперники по игре.

– Разумное решение, – согласился Насмешник. – Я близкий друг главы роялистов, Гаруна. Клянусь. – Он поднял два пухлых пальца. – Вряд ли он будет рад услышать, что его старый друг и главный шпион встретил несчастную судьбу от руки открытого союзника.

– На твоем месте я бы не особо рассчитывал на его защиту, – сказал Драконобой, бесцеремонно подталкивая его вверх по склону. – Последнее, что мы слышали, – его нет в живых. С тех пор прошло несколько месяцев, но других известий не поступало.

Толстяк вздрогнул, несмотря на охвативший его от волнения жар. Он понял, что ему придется вести себя тише воды ниже травы, – слишком многие люди искали повода, чтобы его поколотить.

Это было нечестно. Везде, где бы он ни оказывался, кто-то обязательно имел на него зуб. Казалось, против него обратилась вся вселенная.

Драконобой вел Насмешника все выше по склону, и вскоре толстяку показалось, что солдат пытается загнать его до смерти.

– Сядь, – внезапно сказал Рескирд, усаживая его на камень. – И оставайся тут.

Он оставался там последующие четыре дня.

С горного склона открывался хороший вид на каньон. Насмешник видел, как эль-Надим раз за разом отважно, но тщетно пытался прорваться. В конце концов генерал пришел к вполне разумному выводу, что толку от этого в любом случае не будет. Все знали, что проходимых путей через горы Капенрунг не существует, – какой смысл верить заявлению вероломного предателя?

Насмешник пытался узнать о судьбе Саджака, осматривая трупы после ухода эль-Надима, но не обнаружил следов старика. Пленные тоже не могли ничего ему рассказать, а роялисты не удостаивали его ответом на любые вопросы.

Но ему нужно было знать. Несмотря на все предостережения эль-Надима, он вовсе не хотел, чтобы эта мерзкая тварь – не важно, слепая или нет, – преследовала его по пятам.

– Горе мне! – пробормотал он, когда эль-Надим покинул поле боя. – Опять назад по той же старой дороге. Меня уже утомили бесконечные путешествия туда-сюда через горы. Моя душа жаждет новых приключений, и мне хочется увидеть новые земли. Собственно, именно это и привело меня когда-то на Запад.

Он остался без слушателей, даже не успев начать. А какой смысл распинаться, если тебя никто не желает слышать?

Войско Драконобоя последовало за арьергардом эль-Надима без особого энтузиазма. Солдаты считали, что четырех дней тяжелых боев вполне достаточно.

Четверо ехали верхом на спотыкающихся лошадях. Гарун и Белул шли пешком, то и дело падая и помогая друг другу подняться.

В живых остались лишь они, раненые и вымотанные до предела. Непобедимые были упорными и выносливыми охотниками, которые не отступали до сих пор, но людей в белом все же удалось слегка потрепать. Непобедимым требовался день-два, чтобы набраться сил перед броском во вражеские горы.

– Слышу звук рожка, – пробормотал ехавший верхом эль-Сенусси. – Где-то далеко.

– Может, это ангельские трубы, – ответил Белул. – В этих краях вряд ли кто слышал о подобном.

Эль-Сенусси, однако, оказался прав. Час спустя уже все слышали звуки рожков и нечто похожее на отдаленный шум сражения, которые разносил ветер в холодном мертвом каньоне.

– Что-то серьезное, – предположил Гарун. – Здесь, в горах? Как такое может быть?

– С тех пор как мы вошли в этот каньон, я видел немало конского навоза, – сказал Белул. – Многовато для наших.

Остальные тоже это заметили, но никому не хотелось первым упоминать о дурном знаке.

– Мы приближаемся, – предупредил эль-Сенусси чуть позже. – Может, кто-нибудь пойдет и взглянет, что там, прежде чем мы окажемся в самой гуще?

– Верно. Белул, возьми лошадь Хасана.

Белул застонал, но послушался. Вскоре он вернулся.

– Солдаты Гильдии и наши воины устроили ловушку части войска эль-Надима, – доложил он. – Заварушка еще та.

– Кто побеждает?

– Я не спрашивал.

Гарун со стоном поднялся на ноги. У него болело все тело.

– Завалиться бы сейчас спать на неделю, но, полагаю, лучше мне показаться. Одним небесам ведомо, что о нас думают после того, как мы пропали.

Вздохнув, его спутники с трудом взобрались в седла.

Потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы понять, что совершил Рагнарсон. Он провел смертоносную линию поперек пути солдат Востока и теперь пытался их полностью уничтожить.

– Все пошло не так, как я рассчитывал, – признался Рагнарсон, как только наступившая ночь дала возможность встретиться с Гаруном.

– То есть?

После возвращения Гаруна радости его сторонников не было предела, и он воспользовался встречей с Браги как поводом избежать их внимания.

– Та атака с тыла. Не знаю, то ли она была плохо продумана, то ли случилась слишком рано. Казалось, будто у нас все получится, но потом эль-Надим перешел в наступление. Теперь он устроил твоим солдатам ловушку в боковом каньоне. И, дьявол его побери, я ничего не могу поделать.

– Они могут бросить лошадей и выбраться из каньона, – ответил Гарун. – Если нет, значит они настолько глупы, что заслуживают чего угодно. Утром я сам туда пойду.

– Не знаю, сумеем ли мы удержаться здесь.

– Думай о лучшем. Ты добыл нам очередную победу, возможно самую важную после Альперина. Сам эль-Надим угодил в ловушку. Только представь, каковы могут быть последствия. Он – последний великий генерал Эль-Мюрида, герой Востока. Наследию Бича Господнего приходит конец. История Моваффака Хали тоже подошла к концу – он добрался до Аль-Ремиша, и там его убила гангрена. Ученик обезумел от ярости.

– Нам тоже было интересно, что случилось с тем сукиным сыном, – усмехнулся Рагнарсон. – Мы основательно потрепали его банду, но потом не сумели его найти. Расскажи про свое паломничество в священный город. Как я понимаю, твой план не сработал?

– Оставалось вот столько. – Гарун свел большой и указательный палец на расстояние в дюйм. – А потом Ученик воспользовался амулетом и, будь он проклят, едва нас не прикончил.

Он рассказал обо всем недоверчиво молчавшим слушателям.

– Иди поспи, – посоветовал Рагнарсон, когда Гарун закончил. – Если нам придется спасаться бегством – разбужу.

– Весьма любезно с твоей стороны.

Гарун и его спутники проспали большую часть случившегося на следующий день сражения. Роялисты дрались с новыми силами: вернулся их король, и судьба была на их стороне. Солдаты эль-Надима сражались не хуже, но им это не помогло – вырваться из окружения они не смогли. Рагнарсон уже заговорил о том, чтобы предложить эль-Надиму сдаться, но отдохнувший Гарун избавил его от иллюзий.

– Может, кто-то из его солдат и попытается пробраться к нам и сдаться, но на него не рассчитывай. Он истинно верующий и будет сражаться, пока мы его не убьем. Или пока он не победит.

– Не знаю, сумеем ли мы с ними разделаться, – ответил Браги. – Может, в итоге мы понесем больше потерь, чем они.

– Только от тебя зависит, сумеет ли он вернуться в пустыню, – пожал плечами Гарун.

Эль-Надим бросил свое войско в самую яростную атаку из всех, что были до этого. Ряды солдат Гильдии дрогнули, прогнулись и наверняка бы сломались, если бы не вовремя появившийся Драконобой, ударивший с тыла.

Измотанные солдаты Востока отступили в лагерь и несколько дней не показывались.

– Похоже, мы играем в игру, кто первый проголодается, – сказал Рагнарсон. – Будь я проклят, но я против них точно не пойду. Все глупенькие детки моей мамочки умерли во младенчестве.

Пять дней спустя появился троенский офицер с белым флагом и попросил встречи с бин Юсифом.

– Похоже, новости расходятся, – пробормотал Хаакен.

– Похоже, – кивнул Браги, глядя вместе с братом из-за спины бин Юсифа.

– Мы готовы обсудить условия, – сказал троенец Гаруну.

– Зачем? Вы пришли сюда, ища возможности сразиться. Вы ее получили, а теперь хотите сдаться?

– Какой смысл сражаться, если это ничего не даст? Если бы победили мы, вы скрылись бы в горах. Если бы вы победили, то впустую потеряли бы большинство солдат. Так что для всех будет лучше, если мы разойдемся по-хорошему.

Гарун перевел его слова Браги, не знавшему троенского диалекта.

– Этот парень опасен, – сказал Рагнарсон. – У него весьма своеобразный взгляд на вещи. Пусть говорит дальше.

Гарун задал несколько вопросов и перевел ответы.

– По сути, он все сказал, Браги. Мы прекращаем сражаться и расходимся восвояси.

– Какая с того польза? Для подобного у него должны быть серьезные причины. Скажем, если эль-Надим мертв или ранен. Надави на него.

– Не торопись. Численное превосходство пока на их стороне.

Но все-таки Гарун надавил на троенца.

– Приду через неделю посмотреть, как у вас дела, – ответил тот.

Гарун перевел.

– Похоже, я перестарался. Думаю, они сложили бы оружие, если бы мы отпустили их с миром.

– Что им мешает обойти горы Капенрунг вокруг и соединиться с остальным своим войском?

– Что тебе мешает уничтожить их, как только они сложат оружие?

– Мы солдаты Гильдии. Мы так не поступаем.

– Может, у них тоже есть свое понятие о чести. Послушай – они ведь собираются просто сидеть и испытывать наше терпение. Так?

– Похоже на то. И – да, мы бы лучше пригодились где-нибудь еще.

– Пусть дадут честное слово. Сложат оружие и пообещают больше не сражаться. Этого мне вполне достаточно.

Гарун планировал активную летнюю кампанию. Увидев царивший в Аль-Ремише хаос, он решил, что ход войны развернулся в обратную сторону. И ему хотелось оказаться в самой ее гуще, наделав столько шуму, чтобы о его притязаниях узнали все союзники.

– Ладно, – согласился Браги.

Гарун снова начал торговаться с парламентером.

На следующее утро войско эль-Надима покинуло лагерь, оставив оружие. Рагнарсон и бин Юсиф пристально наблюдали за ними, готовые к любому предательству.

– И снова мы ни к чему не пришли, друг мой, – уныло заметил Рагнарсон. – Когда мы наконец чего-то добьемся по-настоящему?

– Мы заложили очередной камень в надгробье Эль-Мюрида, – возразил Гарун. – Прояви терпение. Этим летом или, в крайнем случае, следующим его карточный домик рухнет.

Гарун не скрывал радости. Разве Вторая империя сможет долго продержаться, когда пал ее последний герой?

Рагнарсон, однако, считал иначе:

– Все не так просто, как кажется, Гарун. Говорю тебе – дело не всего лишь в нескольких людях. Но главное – мне не нравится, что стало с нами, пока мы пытались их остановить.

– С нами? Ничего не стало.

– Если ты так полагаешь, то еще более слеп, чем я думал.

– Что?

– Я не слишком хорошо тебя знаю – ты замкнутый человек и был таким всю жизнь. Но я вижу, что стало с моим братом. Хаакен – прекрасное зеркало, которое показывает, что происходит со мной. Мне двадцать, но я уже старик. Меня заботит лишь очередное сражение и волнует лишь, как остаться в живых. Но в этом мире есть и многое другое. Помню времена, когда я собирался следующим летом жениться, но уже не помню лица той девушки. Я забыл о мечтах, которые с ней связывал. Я живу сегодняшним днем и не вижу тому конца. Я не вижу, чтобы что-то становилось лучше. Знаешь, мне полностью наплевать, кто сидит на Павлиньем троне или какое божество объявят главным.

Гарун задумчиво взглянул на Рагнарсона, опасаясь, что он, возможно, прав. С ним наверняка согласился бы Мегелин, но не согласился бы отец – те, чьи призраки часто являлись к Гаруну, вызывая противоречивые воспоминания.

Да, подумал он, иллюзий они определенно лишились. Более того – возможно, они даже сами об этом не знали. Однако Браги был прав в одном: они выживали, пытаясь остаться в рядах уцелевших.

Но Браги не понимал, что конец войне не наступит, пока не будет свергнут Эль-Мюрид. Это чудовище никогда не прекратит сражаться. Эль-Мюрид готов был на все, лишь бы его миссия принесла плоды. На что угодно.

Войско Рагнарсона маршировало в сторону Хеллин-Даймиеля. На землях, через которые оно проходило, люди занимались весенними посевами. Война казалась неким давним и далеким кошмаром, с виду и не скажешь, что эти края захвачены Эль-Мюридом.

В каждом городе имелся свой миссионер, а в каждом округе свой имам, пытавшиеся обратить неверных в новую веру. Во многом им это удавалось – Браги видел десятки новых, построенных в пустынном стиле храмов.

Больше всего захватчики повлияли на местные власти. Последователи Ученика, начавшие с нуля в пустыне, принесли с собой новые понятия, вытесняя традиционные формы управления. Хотя феодальные структуры продолжали существовать, старая аристократия пришла в упадок.

Рагнарсон и его солдаты встречали по пути не слишком доброжелательный прием – пропаганда Ученика оказалась весьма успешной. Людей вполне устраивало Царство Мира Эль-Мюрида – или им попросту было все равно.

Рагнарсон приближался к границам бывших владений Хеллин-Даймиеля, когда вернулся посланный вперед всадник, сообщив, что сэр Тури Хоквинд согласился со стратегией Гаруна.

Гарун и его роялисты, двигавшиеся быстрее, были где-то на юге. Им предстояло нанести первый удар против осаждавших Хеллин-Даймиель, а Рагнарсон должен был обеспечить подкрепление с севера. Хоквинд в это время намеревался помочь им, совершив вылазку вместе с силами городского гарнизона.

Войско Эль-Мюрида в Хеллин-Даймиеле было невелико, и его составляли далеко не лучшие солдаты пустыни: местные наемники, старики, раненные в других сражениях воины. Годились они, скорее, для психологической атаки. Гарун рассчитывал, что последствия от их поражения намного превзойдут число погибших в сражении солдат.

Рагнарсон встретил первых беглецов в дне пути от города. Удара, который нанес Гарун, вполне хватило. Они с Хоквиндом прорвали осаду.

– Будь я проклят! – выругался Рагнарсон. – Мы спешили как могли и все равно опоздали. Где справедливость, дьявол ее побери?

Хаакен насмешливо улыбнулся:

– Радуйся, что нам хоть немного повезло, придурок.

– Как ты разговариваешь с командиром, парень?

– И долго тебе еще быть командиром? – усмехнулся Хаакен. – Стоит нам войти в город – и тебя понизят на ступеньку, а то и на все девять. Мы возвращаемся в настоящую Гильдию и к настоящим офицерам. Больше никакого полковника Рагнарсона.

Рагнарсон остановился, глядя, как его солдаты проходят мимо. Об этом он не подумал и теперь не знал, как пережить возвращение к прежнему званию капрала. Он слишком долго пробыл на свободе, предоставленный самому себе. Браги снова взглянул на своих солдат, Это были не настоящие солдаты Гильдии, несмотря на знамя во главе колонны. Вряд ли даже один из пятидесяти когда-либо видел Высокий Утес. Из его изначального отряда остались в живых лишь шестьдесят семь человек – офицеры и сержанты, скелет, но не плоть маленького войска.

– Собираешься сделать карьеру, перекрыв дорогу? – спросил Хаакен.

– До меня только сейчас дошло, сколько всего случилось с тех пор, как мы покинули Высокий Утес.

– Куча всего, – согласился Хаакен. Внезапно его осенило. – Нам же не заплатили жалованье за три года. Теперь повеселимся на славу!

– Если вообще заплатят. – Для Браги весь мир внезапно окрасился в мрачные цвета.

Однако он обнаружил, что никто не собирается лишать его импровизированного войска. Когда он добрался до Хеллин-Даймиеля, Хоквинд и бин Юсиф уже ушли на юг, намереваясь освободить Либианнин, Симбаллавейн и Ипопотам.

– Похоже, они пытаются отвлечь силы противника от сражений на севере, – предположил Браги.

Хаакена мало интересовало общее положение дел – все его внимание захватил город.

Осада была долгой и тяжелой. Казалось, некое всевластное чудовищное божество уничтожило под корень счастливых, добропорядочных и сытых горожан былых времен, заменив их ордой исхудавших нищих с ожесточенным взглядом. Богатые торговцы, гордые ученые, банкиры и ремесленники прежнего Хеллин-Даймиеля ушли в призрачную землю обетованную. И теперь вместо молочных рек и кисельных берегов здесь царили нищета, голод и отчаяние.

– Что случилось? – спросил Рагнарсон у девушки, не побоявшейся заговорить с чужаком.

После нескольких попыток наконец удалось объяснить, что́ его интересует: почему город оказался в столь безнадежном положении, хотя ему все это время оказывал поддержку итаскийский военный и торговый флот?

– У нас закончились деньги, – ответила девушка. – От нас потребовали еще и наших музейных сокровищ. Похоже, они забыли, кто мы, – высокомерно заявила она. Даймиельцы с давних пор приписывали себе роль собирателей и хранителей западного искусства и культуры. – Так что нам присылали лишь столько, чтобы мы не умерли с голоду.

– Спасибо. Я чувствую тут политику, Хаакен.

– Гм?

– Итаскийцы разрушили Хеллин-Дамиель в большей степени, чем могло бы осаждавшее его воинство света. Под маской благотворительности. Дьявольски жестоко и коварно.

– То есть?

– Помнишь, Гарун рассказывал про итаскийского военного министра? Он получил, что хотел, позволив осаде погубить Хеллин-Даймиель. И все это время, вероятно, напоминал их посланникам о том, сколь многое делает для них Итаския. Может, именно потому Грейфеллс так медлил.

– Политиканы, – с отвращением проговорил Хаакен.

– Именно, – с неменьшим негодованием кивнул Браги. – Поищем какое-нибудь место, где можно развлечься. После трех лет в лесу я уже с ума схожу.

Отпуск длился всего два дня – солдат Рагнарсона принес дурные известия:

– Эль-Мюрид покинул пустыню, полковник. Никто не знает, куда он отправился. Даймиельцы в панике – думают, что он идет сюда.

– Проклятье! Что ж, посмотрим, сумеем ли мы оказать ему теплый прием.

21

Половодье

Эль-Мюрид не сводил взгляда с каменных стел, на которых были выбиты имена погибших за веру. Их было много, слишком много. Из обелисков вырос каменный лес на южном краю котловины, в которой стоял Аль-Ремиш. И оттого, что были там и надгробия его семьи, становилось в разы хуже. Ему потребовалась немалая сила воли, чтобы похоронить Сиди рядом с матерью, поборов желание швырнуть изменника-отпрыска шакалам.

– Эсмат?

– Да, повелитель?

Врачу не нравилось, что господин возобновил паломничество к могилам родных.

– Всевышний повелел мне нести истину народам, но я поручал эту задачу другим. Вот почему погибло столько людей – Господь напоминает о моем призвании.

– Не понимаю тебя, повелитель.

– Я начинал в одиночку, Эсмат. Когда меня призвал Всевышний, я был ребенком, умиравшим в пустыне. Я вынес истину из бесплодных земель, и ей открылись многие души. Я использовал их в своих целях – и потратил впустую. Теперь я снова один. Если этим летом я вновь останусь здесь, то лишусь всего воинства света. Все больше банд наемных убийц будут напоминать, что время, отведенное мне, взято в долг и ограниченно. Этим летом, Эсмат, Ученик станет воином Господа, идущим во главе воинства.

– Повелитель, ты же поклялся, что никогда больше не пойдешь на войну.

– Нет, Эсмат. Я поклялся не определять стратегию воинства, передав руководство войной генералам. Собери мне сопровождение – мы выступаем.

– Как прикажешь, повелитель.

– Если Всевышний призовет меня к себе раньше тебя, Эсмат, похорони меня рядом с Мерьем. А если когда-нибудь найдут Ясмид – пусть покоится по другую руку от меня.

– Так и будет, повелитель. Разве в том могут быть сомнения?

– Благодарю тебя, Эсмат. Идем. Вооружимся, ибо настал час наших испытаний.

– Да раздавит твоих врагов Господь наш и повелитель воинств, о избранный! Да испьют они горького вина своего неверия и да будут они побеждены!

– Эсмат! Ты меня удивляешь. Я думал, тебе безразлично Учение. Не знал, что ты способен видеть несколько дальше мелких амбиций.

Врач вздрогнул – Ученик мягко намекал, что осведомлен о его прегрешениях и те прощены, но не забыты.

– Никто точно не знает, что в моей душе, а меньше всего я сам. Я настолько глуп, что пытаюсь быть тем, кем не являюсь.

– Таково проклятие человечества, Эсмат. Умный человек способен его обуздать, пока оно не заведет его туда, где любые притязания лишены смысла.

– Я словно дитя в свете твоей мудрости, повелитель.

Эль-Мюрид пристально взглянул на него. Не было ли в этой фразе едва заметной насмешки?

Его поход на Восток начался не сразу – причиной задержки стало известие о гибели эль-Надима.

– Всевышний вписал в свое послание последний абзац, Эсмат, – сказал он. – Теперь я один на поле боя, беззащитный перед злом, и должен сразиться с его приспешниками, как сражался с самой Тьмой в Храмах.

– Ты не один, повелитель. Воинство света сейчас многочисленнее, чем когда-либо.

– Кто его поведет, Эсмат?

– Созови совет командиров, повелитель. Пусть назовут кандидатов.

– Да. Хорошо. Собери нужных людей, Эсмат.

Он выбрал Саеда Абд-эр-Рахмана, наименее популярного среди тех, кто хотел видеть во главе генерала, которым можно манипулировать. Эль-Мюрид не помнил, чтобы когда-либо встречался с этим человеком или вообще о нем слышал. Но тот пользовался уважением среди военных.

Эль-Мюрид выступил на запад через два дня после того, как назначил командующего. Известие о его приближении распространялось подобно раскаленному вихрю. Враги в ужасе прятались в тень, а друзья выходили на свет. Его приветствовали радостные толпы. В каждом городе он задерживался, чтобы коснуться тянувшихся к нему рук правоверных, благословить их и их детей и освятить новые храмы.

– Не будем обращать внимания, – решил он, когда Эсмат принес известие о провале осады Хеллин-Даймиеля. – Пусть бин Юсиф мечется как безумный, пытаясь меня отвлечь. Его завоевания ничего не значат. Новых сторонников он не обретет. Мы уничтожим его бандитов после того, как расправимся с северными приспешниками зла.

Саед Абд-эр-Рахман с ходу взялся за дело, не тратя зря времени на разработку собственной стратегии. Он отделил восточное войско эль-Надима от западного, приказав ему наступать вдоль побережья от Дунно-Скуттари. Другое войско он направил в сторону Итаскии, собрав его в Малых королевствах. Между двумя войсками он разбросал десяток отрядов поменьше, поставив им задачу незамеченными продвигаться на север. Первое сражение он выиграл еще до того, как к нему присоединился Эль-Мюрид.

Как и многие до него, сражение ничего не изменило. Грейфеллс остановил западное воинство, но не стал его разбивать. Герцог еще не оставил надежду на удачную измену.

Именно на ограниченности политических взглядов герцога основал свою стратегию Абд-эр-Рахман. Едва Грейфеллс отразил удар со стороны суши, как ему пришлось мчаться на запад, чтобы опередить атаку с побережья. В его отсутствие Рахман подготовил западное воинство к очередному удару.

Как раз тогда к нему присоединился Эль-Мюрид. Он посещал все собрания, слушал все дискуссии и изучал все карты. Свое мнение он держал при себе – его до сих пор преследовал призрак Вади-эль-Куфа.

Пришло известие, что Либианнин сдался Хоквинду и бин Юсифу. Битва была тяжкой, но Эль-Мюрид лишь пожал плечами, узнав о поражении:

– Они понесли немалые потери. Пусть и дальше тратят силы. Если мы пошлем больше солдат, противник сбежит в горы. Для нас сейчас важнее всего покончить с Итаскией.

Грейфеллс остановил свою армию на побережье. Ему пришлось основательно поднатужиться: восточные войска хоть и были в меньшинстве, но война их пока не измотала, и офицеры страстно желали добыть славу в бою.

Абд-эр-Рахман снова двинулся на север.

В конце концов Грейфеллс понял, что оказался в ловушке. Две армии собирались швырять его туда-сюда, словно волан, пока не столь крупные подразделения Рахмана проскальзывали мимо, сея хаос в тылу. Если бы он отступил, заняв оборонительную позицию вдоль ведущих в Итаскию путей, либо то, либо другое войско обошло бы его и пересекло Серебряную Ленту. Если бы под угрозой оказался сам город, он лишился бы поста командующего и всех связанных с ним надежд.

Его уже загнали в угол, и он ступал по тонкому льду. Он больше не осмеливался бывать в городе – толпа насмехалась над ним и забрасывала камнями. Еще больше ухудшали его положение известия с юга о партизанах и солдатах Гильдии, освобождавших прибрежные города. Людям хотелось знать, почему бин Юсифу и Хоквинду удается захватывать крупные города, в то время как сам он ни на что не способен. Терпение союзников Итаскии истощалось.

Нужно было одержать крупную победу.

Эсмат подошел к своему господину, подозрительно озираясь. Похоже, их никто не видел.

– Повелитель, – прошептал он, – к тебе явилась вражеская делегация.

– Ко мне? – удивленно переспросил Эль-Мюрид.

– Да, повелитель. Те, кто связывались с тобой несколько лет назад.

– Тот герцог?

– Его люди.

– Пусть войдут.

Возможно, из этого могло что-то выйти. Если бы удалось как-то нейтрализовать упрямство Итаскии… От бесконечной войны никому не было пользы. Его мечта озеленить пустыню никогда не принесет плодов, если вся энергия империи уйдет на борьбу с непримиримыми врагами.

Предложения Грейфеллса оставались теми же, но мнение Эль-Мюрида изменилось, о чем свидетельствовало возвращение в войско шагунов.

– Я объявляю герцога вице-королем всех северных территорий, – сказал он посланникам. – Не только Итаскии, но и Двара, Ива-Сколовды, Прост-Каменца и Шары. Он будет обладать неограниченными полномочиями во всем, что касается империи и веры. Взамен он должен признать власть империи, позволить свободное передвижение миссионеров и делать скромный ежегодный взнос на восстановление великих свершений империи. Во время войны или беспорядков он должен объявлять призыв людей на защиту империи.

Посланники восприняли слова Эль-Мюрида с некоторым сомнением, хотя он фактически предлагал Грейфеллсу империю внутри собственной империи, и ответили, что передадут предложение герцогу.

Герцог отнесся к нему лучше, чем ожидалось. Он составлял ответное письмо с согласием, когда ему помешали непредвиденные события.

Абд-эр-Рахман догнал итаскийское войско у Пяти Кругов.

Пятью Кругами назывались остатки обширного доисторического сооружения, образовывавшие крест посреди поросшей травой равнины по обе стороны от главной дороги из Итаскии в Малые королевства. Равнину окружали лиственные леса. Местные жители избегали мегалитов – слишком здесь ощущалась Сила. Среди камней собирались ведьмы на полуночные ритуалы.

Ни Грейфеллс, ни Эль-Мюрид не могли помешать развитию событий, когда две армии увидели друг друга. Абд-эр-Рахману не терпелось сразиться с потрепанным итаскийским войском, зная, что хватит одного сокрушительного поражения, чтобы лишить их союзников. Он сам выбрал равнину в качестве поля боя, хотя Круги могли послужить противнику в качестве укреплений, если его строй будет сломлен.

Он нанес быстрый и мощный удар, бросив в бой сперва легкую кавалерию, а затем тяжелую конницу. Северные рыцари разбежались, и конники Рахмана обрушились на итаскийскую пехоту. Если бы не Круги, их бы попросту вырезали всех до единого.

Сражение продолжалось до захода солнца. Итаскийцам некуда было бежать, но солдаты Рахмана не могли преодолеть внешние Круги: каждый раз, когда они угрожали это сделать, войска из большого центрального Круга переходили в атаку, поддерживая товарищей.

Эль-Мюрид оставил любые мысли о переговорах. На вечернем совете он объявил:

– Завтра мы отречемся от сил земных. Завтра я призову могущество Повелителя Воинств и обреку северян на гибель, окончательно и бесповоротно.

На него с любопытством уставилась сотня глаз.

Эль-Мюрид взглянул на них в ответ. Эти люди были в первую очередь воинами и лишь потом его последователями. Вера не имела особого значения для их профессии, и их более не вдохновлял дух Всевышнего.

Нужно было зажечь в них новую страсть.

– Завтра я брошу вызов язычникам. Я покажу им, что такое гнев Господень. Я обрушу на них огонь возмездия и заставлю рыдать в поисках защиты у своего темного господина. Они побегут от меня, подобно побитым псам. Шагуны, помогите мне.

В войске Абд-эр-Рахмана имелась лишь горстка солдат-чародеев. Их было столь мало, а их способности столь жалки, что Рахман редко прибегал к их услугам. Эль-Мюрид провел час наедине с ними.

Наступило утро. Воинство выстроилось в боевой порядок, и вперед вышел Ученик в белых одеждах. Его сопровождали двое Непобедимых, неся знамена Всевышнего и Второй империи. За ними следовали одетые в черное шагуны. Эль-Мюрид остановился на холме на расстоянии полета стрелы от самого южного Круга. Шагуны образовали вытянутый полукруг вокруг него и его знаменосцев.

Над баррикадой из камней виднелись лица врагов. За ночь итаскийцы повалили мегалиты наземь. Ученик чувствовал охватившее их напряжение и страх.

Опустившись на колено, он склонил голову и произнес молитву. Затем он встал, окинул взглядом противника и поднял руки и лицо к небу:

– Услышь же меня, Господь, Повелитель Воинств! Слуга твой молит тебя обрушить чашу гнева твоего на тех, кто оскверняет истину! Одолжи слуге твоему безмерное могущество, дабы он мог воздать им должное за их бесчестие! Услышь меня, Повелитель Воинств!

Мало кто из врагов понял, кто он, или разобрал его слова. Но этого вовсе не требовалось, чтобы осознать нависшую над ними чудовищную угрозу.

Амулет Эль-Мюрида вспыхнул, окутав его ослепительным светом. Внутри Круга послышались отчаянные крики, к охваченному сиянием человеку устремились выпущенные в панике стрелы, но шагуны Ученика отразили их.

Эль-Мюрид резко опустил руки, и в небе прогрохотал гром. Земля содрогнулась. Расколовшиеся на части камни взлетели в воздух и вновь рухнули наземь. Над равниной сверкнула молния. Снова раздались крики.

Эль-Мюрид поднял руки и опустил их. Снова грянул гром и блеснула молния. Снова взлетели в воздух каменные обломки, превращаясь в груды гравия. Оставшиеся в живых итаскийцы, вопя и рыдая, искали укрытия.

Эль-Мюрид дал знак Абд-эр-Рахману.

Вперед устремился отряд легкой конницы, полностью очистив ближайший Круг. Прятавшиеся в других Кругах были слишком ошеломлены, чтобы поддержать товарищей.

Эль-Мюрид и его свита переместились на холм перед западным Кругом.

Прежде чем Ученик начал молитву, небо потемнело от стрел. Шагунам пришлось потрудиться, чтобы их отразить. Одна все же зацепила знаменосца, пока Эль-Мюрид воздевал огненные руки к голубому небосводу.

Воинство зачистило и этот Круг, и восточный, непрерывно прославляя своего повелителя. Наконец-то со столь упрямым противником удалось разделаться!

В северном Кругу некоторые пытались бежать, и Рахман бросил им вслед легкую конницу. Они погибли, не успев добраться до леса, на глазах товарищей, которые ничем не могли помочь.

Равнину охватил ужас. Воинство не щадило никого, даже отказывалось принимать ради выкупа рыцарей и знатных господ.

Воинство постепенно успокаивалось. Ученик обратил взгляд на центральный Круг, где ждала гибели половина северного войска. Он расположился на груде обломков, оставшихся после зачистки южного Круга. Воинство столпилось за его спиной, жаждая новой крови.

Герцог и его командиры ждали. Когда полетели стрелы и Ученика окутало сияние, десяток отважных рыцарей устремились в атаку. Рахман послал им навстречу своих солдат, но слишком поздно. Шагунам пришлось сосредоточиться на том, чтобы остановить атакующих. Последний упал в двадцати футах от Эль-Мюрида.

Пока шагуны отвлеклись, с неба, подобно густому зимнему снегу, обрушились стрелы. Рухнули оба знамени. Упали замертво двое шагунов. Дождь стрел стал еще гуще – оставшиеся шагуны не могли их отразить.

Огненное могущество Эль-Мюрида не защищало его самого. Он настолько сосредоточился, что удар первой стрелы показался ему не более чем пчелиным укусом. Он призвал с небес очередную молнию, и в Кругу погибла еще сотня человек.

Вторая стрела пронзила поднятую правую руку Ученика, и снова он обрушил небесный огонь. Взлетели каменные глыбы, закричали люди, заржали лошади. Всадники Рахмана уже были достаточно близко, чтобы воспользоваться короткими седельными луками.

Третья стрела попала Эль-Мюриду в левую грудь. Хотя она не задела сердце и легкое, сила удара развернула его и швырнула наземь в тот самый миг, когда очередная молния разбила последний мегалит, защищавший войско Грейфеллса. Абд-эр-Рахман незамедлительно бросился в атаку, надеясь покончить с врагом, прежде чем его собственные солдаты поймут, что случилось с их пророком. Воинство ринулось в центральный Круг.

Эсмат добрался до своего господина еще до того, как погасло сияние амулета, заслоняя глаза руками:

– Повелитель?

Эль-Мюрид застонал. Он наверняка был бы уже мертв, но его спасла та же жуткая живучесть, которая провела в детстве через пустыню и через адские последствия поражения при Вади-эль-Куфе. Возможно, помог и амулет. Подхватив упавшие знамена, Эсмат рявкнул шагунам:

– Помогите соорудить носилки! – (Чародеи тупо уставились на него.) – Снимите одежду с какого-нибудь трупа, придурки!

Он яростно уставился на центральный Круг, где шла дикая кровавая бойня. Солдаты воинства продолжали вливаться внутрь Круга.

– Ученик убит! – вопил сообразительный солдат противника.

Слишком многие видели бегущих с носилками Эсмата и шагунов и поверили его крикам.

Врач отчаянно пытался собрать телохранителей Эль-Мюрида, но лишь горстка Непобедимых не забыла о своей чести.

Воинство, уже стоявшее на пороге окончательной победы, охватила безумная паника. Победа ускользнула из рук.

Эсмат и его господин укрылись в хижине лесоруба в десяти милях к югу от Пяти Кругов. Их сопровождал десяток Непобедимых. Большая их часть осталась в лесу, где следила за вражескими патрулями. При себе он оставил двоих, самых мускулистых.

В наступающих сумерках беспорядочно бежало воинство. Небольшие группы солдат метались туда-сюда, спасаясь от итаскийцев, которые настолько были ошеломлены свалившейся на них удачей, что даже не пытались их преследовать.

– Держите его! – бросил Эсмат. – Забудьте о том, кто он такой. Мы пытаемся спасти человека, а не миф. – Поняв, что людей в белом убедить не удается, он добавил: – Если мы его не спасем, кто будет говорить от имени Господа?

Аргумент подействовал. Эсмат начал с наименее опасной раны.

Эль-Мюрид стонал и кричал. В хижину ворвался часовой:

– Можно его как-нибудь успокоить?

– Да будет на то воля Всевышнего, – вздохнул Эсмат, доставая из сумки снадобье, которого хотел избежать, – Ученик с таким трудом избавился от дурного пристрастия.

Эль-Мюрид потерял немало крови, но упрямо не желал умирать. Эсмат извлек из него четыре стальных наконечника.

– Как скоро он сможет двигаться? – спросил командир телохранителей.

– Вряд ли скоро. Его тяжело убить, но и вылечить не легче. Возможно, придется остаться здесь на несколько недель.

Человек в белом поморщился.

– Да будет на то воля Всевышнего, – прошептал он.

Они оставались там месяц. Дважды Непобедимые уничтожали мелкие итаскийские патрули. Ученик гнал прочь отчаяние, раз за разом притворяясь, будто ему жутко больно. Эсмат давал ему снадобье, боясь Непобедимых. Его господин вновь впал в зависимость от дурмана.

Воинство света распалось. Выжившие бежали столь быстро, что враги даже не могли их догнать. Не сумел их собрать и Абд-эр-Рахман. Но так случилось лишь с одним войском.

Там, где командиры обладали волей и энергией, правоверные держались вместе. Два небольших подразделения проникли во владения Прост-Каменца. Еще одно пересекло Серебряную Ленту и обрушилось с огнем и мечом на неохраняемые внутренние земли Итаскии. Армия на побережье, после яростной стычки с остатками войска Грейфеллса, ошеломила итаскийцев, двинувшись на север и заняв большой портовый город Портсмут. Другие подразделения устраивали засаду войскам Грейфеллса, преследуя их фуражиров.

Положение стало своего рода патовым. Грейфеллс не мог двинуться на юг, пока войска угрожали его родине, а правоверным не хватало воли, чтобы возобновить наступление.

На юге Гарун и Хоквинд брали очередные города и замки, вырезая под корень сторонников Ученика. Захватив Симбаллавейн, они ворвались в Ипопотам.

Военный губернатор захваченных провинций позволил им излить всю свою энергию и страсть, а когда они уехали, собрал разбросанные войска и вновь занял Либианнин, предав мечу всех неверных. Чересчур уверенный в себе Гарун уговорил Хоквинда совершить бросок на север, чтобы отвоевать город.

Ловушка захлопнулась в узкой долине в дне пути от Либианнина. Хоквинд и бин Юсиф оставили на поле боя восемь тысяч мертвецов – до этого у них было всего двенадцать тысяч человек. Выжившим удалось проникнуть за неохраняемые стены Либианнина, но их не встретили как освободителей. Враги сумели объединить жителей города против них.

– Известие о великой победе, повелитель, – сказал Эсмат, услышав о событиях на юге в селении, где он только что побывал. На юг постепенно двигались и они сами. – Войска Гильдии и роялистов почти уничтожены в сражении под Либианнином. Выжившие заперты в городе.

Ученик, к которому уже вернулась ясность мыслей, сразу же увидел открывшиеся перспективы. Но даже это не принесло ему радости. Он исполнил волю Господа, но Господь его предал, позволив пасть за мгновение до победы. Он пережил все возможные унижения, всю возможную утрату веры, труп которой остался лежать между телами его знаменосцев.

– Где мы сейчас, Эсмат?

– В Форхангсе, повелитель. Всего в нескольких днях пути от Дунно-Скуттари. Там мы можем набраться сил.

– Сообщи командиру гарнизона, что я жив. Скажи, пусть пошлет гонцов ко всем нашим командирам, чтобы те их об этом известили. Скажи, что я хочу объявить всеобщее перемирие. И пусть объявит о моем предложении провести всеобщие мирные переговоры в следующем месяце в Дунно-Скуттари.

– Повелитель? Мир? А как же новая империя?

– Ограничимся тем, что получим в ходе переговоров.

– У нас есть враги, которые не станут с нами мириться, повелитель.

– Гильдия? Бандиты бин Юсифа? Ты же говорил, что они почти уничтожены. В любом случае мы пригласим Высокий Утес. Они наверняка достаточно устали от войны, чтобы отказаться от санкций, которые объявили против нас, когда Непобедимые убили тех стариков. Но с роялистами никакого мира не будет. Никогда – пока живы бин Юсиф и я. Эсмат, сражение с ними – все, что у меня осталось. Все остальное погибло. Моя жена. Мои дети. Насеф. Даже моя вера в Господа и мое призвание.

Эсмат ответил цитатой из его Учения.

– Я был тогда наивен, Эсмат. Порой у человека не остается ничего, кроме ненависти.

Возможно, то же самое можно было сказать о каждом, кого он именовал прислужниками зла. Пьяница, игрок, сводник – быть может, каждый из них оказывался таковым не потому, что был предан злу, но потому, что некоторые желания способна удовлетворить лишь столь низменная жизнь. И возможно, некоторые не могут жить без презрения к себе самому.

Его появление в Дунно-Скуттари стало поводом для большого празднества. Его приветствовали тысячи правоверных, плача и радуясь, словно он принес известие о победе избранных. Карнавал не заставил себя долго ждать – появились костюмы и маски, на улицы пригнали быков. Верующие братались с неверными, проливая слезы счастья.

Эль-Мюрид благословил празднующих с высокого балкона, едва заметно улыбаясь. Эсмат вслух удивлялся их радости.

– Они радуются не за меня, но за себя, Эсмат.

– Повелитель?

– Они радуются не моим свершениям, не моему возвращению. Они радуются потому, что я, оставшись в живых, вновь надел маску на тайный облик завтрашнего дня. Я освободил их от неопределенности.

– В таком случае они будут разочарованы, когда узнают, сколь многим тебе предстоит поступиться ради мира.

Ученик решил бросить вызов Господу. Его миссия заключалась в том, чтобы основать Царство Мира, но он не смог этого добиться, посылая людей на войну…

– Как насчет обезболивающего? – будто невзначай спросил он. – Есть запас?

– Когда-то ты назвал меня озабоченной белкой, повелитель. Мы много лет владели Ипопотамом, и теперь у меня хватит снадобья на несколько жизней.

Эль-Мюрид рассеянно кивнул. Снадобье могло отвлечь его от мыслей об истинных мотивах, по которым он пошел против Господа, – чисто детской злости на стрелы измены, поразившие его у Пяти Кругов.

Он вернулся к предыдущей реплике Эсмата:

– Им все равно, какую маску носит неизвестность. Главное, чтобы была хоть какая-то.

Две недели спустя начали прибывать посланники союзников.

– Похоже, на этот раз они вполне серьезны, – заметил Ученик. – Особенно Грейфеллс.

– Возможно, они почувствовали твою решимость, повелитель, – ответил Эсмат.

– Сомневаюсь.

Они уже вовсю строили тайные планы, но Эль-Мюрид понимал, что ему предстоит иметь дело с людьми, способными честно брать на себя обязательства и ответственность, и все это на глазах публики. Даже Гильдия направила делегацию во главе с грозным генералом Лаудером. Итаскийцы прислали устрашающего военного министра, так же как и скользкого Грейфеллса. Что-то обязательно должно было решиться.

Формальная процедура не оставляла места для каких-либо конфликтов или маневров. Никто не пытался выступать с позиции силы.

– У нас все получится, – сказал Эль-Мюрид Эсмату неделю спустя. – Можем все закончить за месяц. Мы будем в Аль-Ремише, прежде чем твои старые приятели успеют вернуть все, что украли, услышав о моей смерти, – усмехнулся он.

Эль-Мюрид во многом изменился к лучшему, сбивая всех с толку своей открытостью и новообретенным цинизмом, в чем он находил некое юношеское удовольствие. Народ вспомнил, что он сын торговца солью, и перешептывался, что в нем заговорила кровь.

– Осталось совсем недолго, Эсмат. Единственные настоящие воры – итаскийцы, а они сами себя погубят, не в силах договориться друг с другом. Все даже лучше, чем я предполагал.

Он сразу же заключил тайное долгосрочное соглашение с герцогом Грейфеллсом. В личном общении герцог оказался прагматичным и честным, что Эль-Мюрид высоко оценил.

– А что со Второй империей, повелитель? Отказываемся от мечты?

– Не беспокойся, Эсмат. Не беспокойся. Мы всего лишь получаем передышку, за время которой мечта может набрать новую силу. Правоверные принесли Слово на берега Серебряной Ленты. Они посеяли бурю, и эти поля дадут немалые богатства, когда придут снимать урожай следующие избранные.

«Да, – подумал Эсмат, глядя на господина. – Но… кто станет их движущей силой? Кто зажжет искру божественного безумия, которое заставляет массы людей идти на смерть за то, чего они не могут постичь? Только не ты, повелитель. Не ты. Ты даже себя самого уже не убедишь».

Он смотрел на Ученика с великой грустью, словно у него отобрали нечто ценное, пока он на минуту отвлекся. Он не знал, что именно, и не вполне понимал свои чувства. Себя он всегда считал практичным человеком.

22

Последняя битва

Гарун и Белул не сводили взгляда с противника. Окружавший их лагерь с каждым днем увеличивался.

– Проклятье, все это может плохо закончиться, – заметил Белул.

– Из тебя получился бы великий пророк, Белул. – Гарун взглянул на рушащуюся стену Либианнина, которую без труда могли проломить тяжелые машины.

Но врагу на самом деле даже не нужно было тратить на них время – хватило бы атаки объединенными силами, чтобы снести стену. У Гаруна и Хоквинда не было солдат, чтобы ее защитить, а местные отказывались помогать.

– Что все это значит, Белул? Почему они не атаковали? Почему не появился итаскийский флот? Они должны знать, что происходит. Чего они хотят, если не вытащить нас отсюда?

У него уже несколько недель не было связи с внешним миром. Последнее, что он слышал, – Эль-Мюрид якобы погиб в жестоком сражении с итаскийцами. Надежды его воспарили, подобно ликующим орлам. Он посылал гонца за гонцом, пока это не начало напоминать нескончаемую процессию рыбацких лодок, покидающих гавань, чтобы никогда не вернуться.

– Мы отрезаны от мира, повелитель, – сказал Белул. – Мир занят своими делами и позабыл о нас. Возможно, преднамеренно.

– Но если Ученик мертв…

– Повелитель, всем, кроме роялистов, полностью наплевать, сядешь ли ты когда-нибудь на Павлиний трон. Итаскийцы? Они только рады, что мы производим тут столько шума, отвлекая солдат Ученика. Но готовы ли они отдать за нас жизнь? От этого им никакого толку.

– Сжалься, о убийца иллюзий, – слабо улыбнулся Гарун.

– Вон идет Шадек. Похоже, он готов покончить еще с несколькими мечтами.

Эль-Сенусси действительно был мрачен. Гарун вздрогнул, предчувствуя дурные известия.

– Прибыла лодка, повелитель, – запыхавшись, проговорил Шадек.

– И что?

– На ней приплыл представитель Гильдии, а не кто-то из наших. Сейчас он с Хоквиндом. Он так на меня посмотрел – с грустью и болью, словно палач, готовый опустить меч на шею собственного брата.

По спине Гаруна пробежали мурашки.

– Что скажешь, Белул?

– Думаю, нам стоит поостеречься, повелитель. Похоже, мы скоро узнаем, почему наши гонцы так и не вернулись.

– Я боялся, что ты это скажешь. Жаль, что я не освоил искусство шагуна до такой степени, чтобы предсказать будущее. Неужели они в самом деле обратятся против нас?

– Их интересы не совпадают с нашими, повелитель.

– И опять-таки – я боялся, что ты это скажешь.

У Хаакена и Рескирда был такой вид, будто они стояли на краю могилы внезапно убитого друга. Рагнарсон от злости даже утратил дар речи.

Поступил приказ. После стольких лет.

Браги заставил себя успокоиться.

– Кто еще об этом знает?

– Только мы и курьер. – Драконобой показал на человека, принесшего послание от генерала Лаудера.

– Рескирд, отведи куда-нибудь этого сукина сына и займи чем-нибудь. Хаакен, беги в казармы и собери всех, кто был в нашем отряде, когда мы уходили из Высокого Утеса. Уведи их подальше, а остальным скажи, чтобы через два часа были готовы к маршу с полной выкладкой.

– Что ты задумал? – подозрительно взглянул на него Хаакен.

– Скажем так: командирское звание – не слишком высокая плата за предательство друга. Делай, что я сказал.

– Браги, ты не можешь…

– Еще как могу, будь я проклят. Я подал в отставку из Гильдии за пять минут до появления этого типа. Вы с Рескирдом оба меня слышали.

– Браги…

– Не желаю больше об этом говорить. Собери солдат и веди их в Высокий Утес. Мы, не состоящие в Гильдии, отправимся в свой поход.

– Я лишь хотел сказать, что пойду с тобой.

Браги пристально посмотрел на него:

– Не в этот раз, Хаакен. Ты принадлежишь Гильдии, а я нет. Я долго об этом думал. Я для нее не подхожу, по крайней мере в мирное время. Я хочу слишком многого из того, чего Гильдия мне не позволит, – например, кучу денег. Нельзя быть одновременно богатым и членом Гильдии – все приходится отдавать братству. Тебе не нужно того, что нужно мне. Ты принадлежишь Гильдии и в ней останешься. Через пару лет у тебя будет собственный отряд. А когда-нибудь…

Голос Рагнарсона звучал все тише. Похоже, он ранил Хаакена, и сильно, – тот с трудом сдерживал слезы.

Они были братьями и никогда надолго не расставались. Теперь он говорил Хаакену, что пришло время каждому пойти своим путем. Хаакен понимал, что он больше не нужен, в нем нет необходимости, он стал слишком взрослым. Браги и самому было нестерпимо больно.

– Я вынужден так поступить, Хаакен. С Гильдией для меня будет покончено, но другого выхода нет. Я не хочу тащить тебя за собой. Когда все закончится, я вернусь.

– Хватит. Можешь не объяснять. Мы взрослые люди. Делай, как считаешь нужным. Просто иди… Ну же, уходи…

Браги пристально посмотрел на брата, понимая, что унизил гордость Хаакена. Скрывавшийся за внешностью неразговорчивого молчуна, тот никогда не забывал, что его усыновили, и никогда не считал себя лучше других. Все случаи, когда его хоть в чем-то отвергали, складывались воедино в мозгу… Лучше уж было покончить с этим сразу, пока они не наговорили друг другу слов, от которых могло стать по-настоящему больно.

– Собери солдат, Хаакен. Исполняй приказ.

Браги ушел, чувствуя, что на его глазах тоже выступили слезы.

Ему удалось собрать достаточное количество лошадей для своих солдат – скорее воровством, чем законными методами. Он поспешно вывел сбитое с толку войско из города, прежде чем их ушей достигло известие о предательском мире.

Его разведчики сразу же поймали вражеского гонца.

– Прочитай, – приказал Браги переводчику, протягивая перехваченную депешу.

– Посмотрим… обычные приветствия и любезности… капитану воинства света в Либианнине. От самого Эль-Мюрида. Суть в том, что Ученик направляется на юг, чтобы принять участие в окончательном решении проблемы роялистов. Это его собственные слова. Вероятно, он послал нескольких гонцов, на всякий случай.

– Гм? Он намерен опередить своего посланника? Парни, нам придется вдвойне спешить. Поглядим, удастся ли устроить сукиному сыну небольшой сюрприз.

Гарун мягко положил руку на локоть Шадека. Эль-Сенусси готов был в одиночку выступить против солдат Хоквинда.

– Это ничем не поможет, Шадек. У них есть приказ, нравится он им или нет.

Солдаты Гильдии грузились на корабли, прибывшие, чтобы забрать их из города. Смущенный и недовольный сэр Тури выставил охрану, чтобы не дать роялистам эвакуироваться. Стражники не могли взглянуть в глаза бывшим товарищам.

– Что ж, бывает, Шадек, – заметил Белул. – Темна вода политики. Порой приходится становиться жертвенным агнцем.

– Дьявольски удачное время ты нашел для философствований, Белул, – огрызнулся эль-Сенусси. – Хватит болтать, и подумай, как нам выбираться из этой передряги.

– Интересно, чем пришлось поступиться Эль-Мюриду, чтобы до нас добраться? – пробормотал Гарун.

– Наверняка он немало заплатил Гильдии и итаскийцам, повелитель.

– Не думал, что мы его все еще интересуем. В последнее время он не обращал на нас внимания.

– Возможно, после того, как он оказался на волосок от смерти, у него появились личные счеты, – предположил Белул.

– Не шути так.

Хоквинд нарушил собственный приказ, введя их в курс событий. Новости, которые услышали роялисты, не сулили им ничего хорошего.

Гарун взглянул на уходящий вдаль изгибающийся берег, где возвышались два надежно укрепленных холма. Их соединяла с городом длинная стена, защищавшая полоску побережья шириной в полсотни ярдов, где стояло на причале множество небольших кораблей. Солдаты Гаруна тайно захватывали их в надежде, что части роялистов удастся последовать за Гильдией в море.

– Сколько наших могут выбраться? – спросил Шадек.

– Может, тысяча, – ответил Белул. – Если отважные спасители из Гильдии не перекроют дороги, загнав нас в ловушку.

Гарун яростно взглянул на корабли с солдатами:

– Думаешь, предательство зашло настолько далеко?

– Время покажет, повелитель, – пожал плечами Белул.

Один за другим корабли выходили в море. Гарун, Белул и эль-Сенусси молча смотрели им вслед. Вскоре после того, как последний корабль отошел от пристани, появился гонец.

– Повелитель, – выдохнул он, – в канал готовы войти военные корабли.

– Хо-хо, – пробормотал Шадек, поздравляя себя с верным предсказанием.

Гарун почувствовал, как краска отливает от лица.

– Под каким флагом?

– Скуттари, повелитель.

– А Дунно-Скуттари, можно сказать, в кармане у Ученика. Белул, забудь про свой маленький флот. Похоже, нам ничего не остается, кроме как забрать с собой столько, сколько сумеем. Шадек, собери людей и отправь к стене. Вряд ли нам долго осталось жить.

– Может, удастся как-то договориться? – предположил Белул.

– Ты стал бы с ними договариваться, поменяйся мы ролями?

Белул коротко рассмеялся:

– Понимаю, повелитель.

Как ни спешил Рагнарсон, за Эль-Мюридом ему было не угнаться. Ученик добрался до Либианнина на пятнадцать часов раньше, но уже слишком поздно, чтобы начать атаку, которой ему так хотелось насладиться.

Разведчики Рагнарсона поймали гонца, который известил их об истинном положении дел.

– Будем идти и ночью, – объявил Браги. – Может, еще успеем хоть как-то пригодиться. Я поеду впереди.

Собрав небольшую группу, он устремился вперед, удаляясь от основного войска. Обследовав окрестности Либианнина, он нашел то, что хотел, и вернулся к отряду, когда небо начало светлеть.

Выбранный им холм возвышался над главным лагерем противника, и стоял он в миле от стены Либианнина, увенчанной остатками имперской крепости. В руинах расположилась небольшая группа пустынных разведчиков.

Рагнарсон послал вперед самых бесшумных солдат. Основное войско добралось до вершины холма четверть часа спустя. Все враги там были уже мертвы.

– Отлично. – Он собрал своих командиров. – Теперь мне нужно…

Все внимание Эль-Мюрида и его солдат было приковано к Либианнину. Солдаты Рагнарсона спокойно окопались на позициях – прошел час, прежде чем их заметили. К тому времени воинство света собралось для атаки на город.

Браги спустился по склону и, остановившись, сказал, уперев руки в боки:

– Ну, давайте, ребята. Не обращайте на нас внимания. – Никто, естественно, его не слышал, но в том не было необходимости. Вся суть слов выражалась в позе. – Но не советую поворачиваться ко мне спиной.

Вернувшись, он прислушался к ворчанию углублявших окопы солдат. Им не нравилось увиденное внизу. Численное превосходство было не на их стороне.

– Какое знамя нам поднять? – спросил офицер Рагнарсона, посвященный в суть дела. – Если мы представляем лишь самих себя – нужно что-то новое.

Несмотря на усталость и тревогу, Рагнарсон пребывал в хорошем настроении:

– Что-нибудь невиданное, да? Такое, что дьявольски их озадачит? Вот что – попробуй найти немного красной ткани. И немного черной. Сделаем флаг наподобие паруса моего отца. Они точно ошалеют.

Несколько офицеров взялись за дело, сооружая необычного вида знамена. Воинство света колебалось. Браги поднял знамя – черную голову волка на красном фоне. Озадаченный Ученик послал к ним делегацию – выяснить, что все это значит.

Услышав их вопросы, Браги рассмеялся, тщательно скрывая свои истинные силы.

– Насколько я понимаю, у вас есть три варианта, – заявил он. – Атаковать Либианнин, и тогда мы набросимся на вас с тыла. Атаковать нас, и тогда то же самое сделает Гарун. Или поступить по-умному и отправиться домой.

Один посланник взглянул на знамя и по крайней мере уже в пятый раз спросил:

– Кто ты?

– Вам стоило бы выяснить это на собственной шкуре. – Он больше не мог удержаться от похвальбы. – Рагнарсон. Браги Рагнарсон. Тот самый Рагнарсон, который прикончил Бича Господнего, Моваффака Хали и эль-Надима, не говоря уже о Кариме. В моем перечне осталось лишь одно имя. Скажите вашему придурку-начальнику, что я разделаюсь и с ним, если он отсюда не уберется.

– Тот самый солдат Гильдии из Алтеи? Гильдия заключила мир. Тебе тут нечего делать. Все решается между нашим повелителем и бин Юсифом.

– И мной тоже, червяк. И мной. Я больше не служу в Гильдии.

– Не раздражай их, – прошептал кто-то из офицеров Рагнарсона. – Может, они сами уйдут.

– Я передам твои слова повелителю, – сказал Непобедимый. – Пусть решает.

Развернувшись, он поспешил вниз по склону.

– Не нравится мне это, – пробормотал кто-то.

– Пожалуй, я слегка перестарался, – согласился Браги. – В перечне Ученика мое имя стоит сразу после Гаруна. Готовьтесь к бою. Проверьте стрелы.

– Можешь объяснить, что происходит, повелитель? – спросил Шадек. – Мои глаза уже не те, что были когда-то.

– Мои тоже не столь хороши. Похоже, кто-то окопался на том холме.

– Наверняка они на нашей стороне, – предположил Белул. – Иначе они уже бы нас прикончили.

– Но кто? У нас не осталось друзей.

Они ждали и наблюдали. Воинство света тоже ждало, поджариваясь под все более яростными лучами солнца.

– Ты не мог бы применить умения шагуна, повелитель? – спросил Шадек.

– Не знаю. Слишком давно ими не пользовался… Попробую.

Белул и Шадек отогнали прочь солдат. Гарун сел, наклонившись вперед и заслонив глаза от солнца, и забормотал полузабытые заклинания, которым его научили много лет назад. В памяти промелькнуло мимолетное воспоминание об Эль-Асваде. Неужели когда-то он был тем невинным ребенком? Казалось, будто совсем другой мальчик в совсем другом столетии путешествовал по пустынным холмам в обществе Мегелина Радетика, проводя унылые часы с мастерами тайных знаний из тенистых долин Джебал-аль-Альф-Дхулкварнени.

Постепенно заклинание обретало форму. Гарун повторял его раз за разом, пока не исчезло все, что отвлекало, и напрягся, мысленно вглядываясь в даль.

С застывших губ сорвался писк, похожий на мышиный.

– Есть. – Он поднял руку, и эль-Сенусси помог ему встать. – Будь я проклят, – пробормотал он. – Будь я проклят.

– Кто бы сомневался, повелитель, – проворчал Белул. – Но ты хоть что-то узнал?

– Да, Белул. Узнал. Там наш глупый приятель Рагнарсон. Он пришел, чтобы спасти нас от ярости пустынного безумца.

Шадек и Белул изумленно посмотрели на него.

– Рагнарсон? – переспросил Белул. – Но он же из Гильдии.

– Думаешь, нам стоит приказать ему уйти?

– Пока нет, повелитель. Он прекрасно украшает собой холм, а заодно и улучшает наши виды на будущее.

– Приятно знать, что есть те, на кого можно положиться, – добавил Шадек.

– Не забудь об этом, если мы останемся живы, Шадек. Мы будем обязаны ему как никогда. И пусть на нас тоже рассчитывают наши друзья.

– Не только друзья, но и враги, повелитель.

– Ученик сейчас наверняка нервничает, – заметил Белул. – Словно голодный пес, оказавшийся между двумя кусками мяса. На какой он набросится первым?

– Вот только эти два куска вцепятся ему в задницу, пусть только повернется спиной.

– Не слишком воодушевляйся, повелитель, – предупредил Шадек. – У Рагнарсона наверняка намного меньше солдат, чем у Ученика. И у Эль-Мюрида есть амулет.

Воинство света зашевелилось, разделяясь подобно некоему организму, порождающему себе подобных. Половина двинулась в сторону города, остальные развернулись и направились к холму Рагнарсона.

– Вот и ответ, – язвительно заметил Белул. – Пес превращается в двух псов.

– Скажи солдатам, пусть держатся, пока наши союзники не покончат со своей частью воинства, – велел Гарун.

– Позволь мне первым поздравить тебя с новообретенным оптимизмом, повелитель, – сказал Шадек.

– Сарказм ни к чему, Шадек.

– Есть добро и добро, господин, а кое-что может оказаться даже лучше, чем оно есть. Я поговорю с солдатами.

Кивнув, Гарун снова погрузился в транс, предположив, что в крайних обстоятельствах его небольшой талант чародея может оказаться более ценным, чем талант воина. Он попытался посеять едва заметное зерно сомнения в умах тех, кто собирался атаковать Либианнин.

Вверх по склону холма, где расположился Рагнарсон, устремились по крайней мере шесть тысяч всадников.

– Проклятье! – выругался он. – Я не рассчитывал, что они разделятся.

Он закричал и замахал солдатам, давая понять, что они могут стрелять сколько хотят. В сторону всадников унеслось облако стрел. Мало кто из них сталкивался с подобным обстрелом, столь часто виденным на севере, и для них это оказалось серьезным потрясением.

Лук имелся у каждого солдата Рагнарсона. Пикинеры и мечники из передних рядов выпустили по несколько стрел, прежде чем взяться за оружие и приготовиться к атаке. Обычные лучники не прекращали стрелять. Эти пехотинцы приняли на себя атаку конницы эль-Надима и остались в живых. Они верили в себя и своих офицеров и отважно противостояли людской волне.

Воинство света оставило на склоне холма тысячи убитых и еще больше – перед траншеями. Пикинеры отгоняли атакующих, пока лучники осыпали их стрелами. Однако натиск был столь силен, что линия обороны Рагнарсона начала прогибаться. Казалось, оставшиеся в живых конники еще могут одержать верх. Бросив в бой небольшой резерв, он бегал туда-сюда вдоль линии, ругая лучников за то, что не могут остановить атаку.

В течение получаса все висело на волоске. Затем противник, спешившийся после того, как Рагнарсон приказал лучникам обстреливать лошадей, начал отступать. Рагнарсон приказал флангам выдвинуться вперед, создавая впечатление, будто он намеревается окружить врага.

Солдат противника охватила паника, и они испарились, словно дым на ветру.

– Еще бы немного – и конец, – пробормотал Браги. Его солдаты полностью вымотались, но он не знал жалости. – Соберите раненых и отнесите в руины, – приказал он. – Лучникам – спуститься с холма и собрать стрелы. Ну же, быстрее! Офицерам – перестроиться для наступления. Нужно бросить им вызов, прежде чем они придут в себя.

Он заставил солдат бить в барабаны, извещая о своем приближении, и стучать мечами о щиты, надеясь, что у воинства не выдержат нервы и оно разбежится.

Но у Эль-Мюрида были иные планы. Он отвел часть солдат, штурмовавших Либианнин, и послал их в помощь тем, кто пережил первую волну, для второй атаки.

Рагнарсон поступил со второй волной так же, как и с первой, но более основательно. Конники уже не проявляли особого энтузиазма, осыпаемые дождем стрел. Им потребовалось больше времени, чтобы добраться до его пикинеров, и, соответственно, они больше пострадали от обстрела из луков. Те, кто шел в атаку пешком, так и не смогли приблизиться к линии обороны Рагнарсона.

Снова застучали барабаны, раздался звон мечей о щиты. И снова Эль-Мюрид не поддался страху, бросив в бой всех, кто осаждал город. На этот раз он сам возглавил атаку, осыпая холм призванными с безоблачного неба молниями.

Рагнарсон мог гордиться солдатами, которых колдовство не повергло в панику. Спрятавшись в укрытие, они пытались удержать позиции, а когда пришлось отступить, дисциплинированно ушли в сторону руин.

Пока хватало стрел, они сеяли смерть среди врага. Но их запас иссяк.

Браги услышал далекое ржание и стук копыт. Солдаты Ученика захватили его лошадей.

– Похоже, на этот раз я просчитался, – сказал он офицеру.

– Ты дьявольски спокойно об этом говоришь, полковник.

К своему удивлению, он понял, что действительно полностью спокоен, несмотря на сверкающие вокруг молнии.

– Возвращайтесь в руины. Им придется преследовать нас пешком, а в пешем бою они не особо хороши.

Он бегал туда-сюда, распределяя отряды среди каменных глыб. Большая часть солдат противника держалась позади, позволяя своему пророку планомерно уничтожать холм. Эль-Мюрид не отличался особой меткостью. Наконец удовлетворившись, Браги взобрался на самую высокую точку руин и уставился на город:

– Ладно, Гарун. Пришел твой час.

Гарун окинул взглядом своих солдат. Их лошади нетерпеливо приплясывали, словно им не терпелось броситься в бой. Воины улыбались, не веря внезапному счастью. Полная уверенность в неминуемой гибели сменилась шансом на спасение.

– Как скоро, повелитель? – спросил Шадек.

Гарун взглянул на холм. Рагнарсону приходилось тяжко.

– Еще несколько минут. Пусть еще несколько сотен останутся без лошадей.

Он посмотрел на улицу внизу. Белул завершил смотр рядов, энергично заявляя, что, поскольку Эль-Мюрид повернулся к ним спиной, о бегстве не может быть и речи. Им предстояло наброситься на Ученика с тыла.

Чем больше говорил Белул, тем меньше становилось улыбок.

– Давай, Шадек. Бери левый фланг. Белул пойдет на правый.

– Думаю, нам следует двинуться на восток, а потом на север, и чем быстрее, тем лучше.

– А как же наши друзья? – Эль-Сенусси пожал плечами. – Кто говорил о тех, на кого можно положиться? Порой я задумываюсь, осмелюсь ли я сам положиться на тебя, Шадек.

– Повелитель!

– Левый фланг, Шадек. Преследуй их, сколько сможешь. Не дай Эль-Мюриду снова ускользнуть от Темной Госпожи.

– А что, если он не даст тебе от нее ускользнуть?

– Шадек…

– Как прикажешь, повелитель.

Гарун вывел войско вперед, развернул и направил к холму Рагнарсона. Его появление не стало неожиданностью – многие всадники Ученика выехали ему навстречу.

Ряды смешались. Лошади ржали и вставали на дыбы. Послышались воинственные крики и стоны умирающих. Затрещали копья, лязгнули мечи, с яростным стуком столкнулись щиты. Сражающихся окутала пыль, окрасив цветастую одежду в единый оттенок охры. И конники Ученика отступили.

Гарун завывал и кричал, призывая солдат покончить с этим раз и навсегда. Кровь его кипела. Он никогда не задумывался о том, чтобы обратиться к своему народу с более убедительными аргументами, чем любовь к королю. Какая ему была разница, что смерть одного человека позволит им вернуться к любимым, которых они не видели годами? У него не было любимых, ждавших в Хаммад-аль-Накире. Какая разница, что смерть Эль-Мюрида позволит им избавиться от печальной роли нежеланных чужаков в землях с гротескными обычаями? Сам он оставался чужаком где бы то ни было.

Для Гаруна – и Белула – домом стала охота за ненавистным врагом. А семьей – те, кто охотился вместе с ним.

На поле боя словно упала тень страха. И сильнее всего ее ощутили избранные.

Издав ликующий вопль, Гарун бросил солдат вперед.

Враги дрогнули и побежали прочь, будто подхваченные порывом холодного ветра осенние листья.

Белул и Шадек атаковали с флангов. Гарун, даже раненный, показывал вдаль мечом, ругая солдат за медлительность.

На поле боя обрушились молнии, не разбирая целей и расшвыривая в стороны всадников. Гарун искал Ученика. Он разглядел большую группу Непобедимых, но не смог понять, есть ли среди них Эль-Мюрид, и попытался подобраться ближе.

Все больше всадников Ученика бежали прочь: некоторые – на восток, в сторону Хаммад-аль-Накира, а часть мчалась галопом через узкую равнину, прячась внутри незащищенных стен Либианнина.

Сражение катилось то в одну сторону, то в другую, вверх и вниз по склону холма Рагнарсона. От какого-либо порядка не осталось и следа. Наступила полная неразбериха. В пыли становилось невозможно отличить своего от врага. Ни одна сторона не могла понять, кто побеждает. Но чем дольше все это продолжалось, тем больше когда-то отважных солдат воинства выбирали иные ценности.

Ближе к вечеру большая группа Непобедимых не выдержала и разбежалась. Боевой дух воинства улетучился за несколько минут.

– Хватит, – сказал Гарун Белулу, который хотел пуститься в погоню. – Мы уцелели, и этого достаточно.

Он осторожно спешился. Ноги дрожали от усталости. Опустившись на землю, он осмотрел свои раны.

Еще через двадцать минут с холма, хромая, спустился Рагнарсон, весь в грязи и крови, частично его собственной. Откатив в сторону чей-то труп, он уселся на истоптанную землю и устало вздохнул:

– Похоже, я теперь неделю не сдвинусь с места. Если они вернутся…

– Не вернутся, – пообещал Гарун. – Они возвращаются домой, поняв, что с них хватит. Это наша последняя битва. – Душа его была полна отчаяния. – Последняя битва. Но пустыня все так же принадлежит им. – Стоны и крики раненых заглушали его тихий печальный голос. – Мне следовало понять это раньше.

– Что?

– Чтобы вернуть Хаммад-аль-Накир, мало убить Эль-Мюрида. – Он посмотрел на склон холма, где грудами лежали павшие, словно на людскую процессию обрушился громадный яростный смерч. К полю уже спешили жители Либианнина, чтобы присоединиться к грабителям. – Белул, гони их прочь. Можешь особо не любезничать. – Горстка роялистов, у которых, похоже, еще остались силы, уже обчищала мертвецов. Гарун повернулся к Рагнарсону. – Друг мой… что ты тут делаешь? Кто тебе приказал? Сэр Тури?

Рагнарсон обхватил руками колени и опустил на них подбородок:

– Какие еще приказы? Это мое войско. – Он попытался улыбнуться, что далось ему с немалым трудом. – Я теперь сам по себе.

Заходящее солнце окрасило небо над морем в кровавый цвет. С воды подул прохладный ветер. Появились отважные чайки, чье любопытство привлекли слетающиеся вороны.

– Вряд ли тебя сурово накажут, – предположил Гарун. – Ты победил, а победителей не судят.

– Я не хочу возвращаться. Я не рожден быть солдатом. По крайней мере, солдатом Гильдии.

– Что тогда, друг мой?

– Не знаю. Пока не знаю. Что-нибудь. А ты?

Гарун взглянул на Шадека и возвращавшегося через поле смерти Белула.

– На Павлиньем троне сидит узурпатор. – В голосе его звучала бескрайняя усталость. Он смертельно вымотался, и в ушах его все еще слышался шепот призраков: справа – отца Юсифа, слева – дяди Фуада, – которым возражал Мегелин Радетик. – И он остается узурпатором.

– И на моей родине тоже. Насколько я понимаю, его прикончат время и собственная глупость.

– Я не готов ждать.

– Это твоя жизнь, – пожал плечами Рагнарсон. – Кстати, что с тем толстяком? Он, конечно, странный, но мне понравился.

– С Насмешником? Я думал, он с тобой.

– Я не видел его с тех пор, как мы расстались. Я считал, что он ушел с тобой.

– Занятно.

– Может, он направился на восток. Он все время об этом говорил.

– Он много о чем говорил. Скорее всего, кто-то в конце концов его прирезал. – Рагнарсон снова пожал плечами.

Внизу раздавались стоны и крики. Все больше солдат не могли удержаться от того, чтобы обыскать карманы мертвецов.

23

Возвращение домой

Эль-Мюрид воздел к небу руки, призывая очередную молнию. Бандиты-роялисты не желали прогибаться перед его могуществом, и это сводило его с ума.

На него обрушился сокрушительный удар, от которого затрещали ребра. С губ сорвался стон, и земля устремилась ему навстречу. Он попытался смягчить падение, но рука не слушалась, и он тяжело рухнул наземь. Его телохранители закричали от ужаса.

Он еще успел услышать удаляющийся стук копыт и, с трудом приоткрыв глаз, увидел, как бегут прочь Непобедимые.

Наступила темнота.

А потом точно так же отступила.

Чья-то нога толкнула его под ребра, переворачивая на спину. Он с трудом сдержал крик, затаив дыхание, пока солдат обыскивал его одежду. Солдат выругался, не отыскав ничего ценного, но его глаза тут же вспыхнули – он обнаружил амулет. Быстро сняв его, солдат спрятал драгоценный камень в карман, так и не заметив слабого свечения.

Эль-Мюрид мысленно проклинал все на свете. Выбор был прост: амулет или жизнь. И теперь выбора не осталось.

– Нашел что-нибудь? – крикнул другой солдат.

– Два дрянных серебряных слитка и горсть медяков. Эти парни еще беднее, чем мы. Хотя у этого приличные сапоги. Вполне подойдут.

Ученик заскрежетал зубами, почувствовав, как солдат стаскивает сапоги с его ног.

К первому присоединился второй.

– Я нашел серебряный кинжал-убийцу. Наверняка он чего-то стоит.

– Гм? Дай взглянуть.

– А больше ничего не хочешь, дьявол тебя побери?

– Ладно-ладно. Эй, а у этого не такой уж плохой меч.

– Всяко лучше, чем зазубренная итаскийская жестянка вроде твоей.

Эль-Мюрид едва не рассмеялся. Оружие подарили ему всего несколько дней назад в Дунно-Скуттари, и он ни разу не вынимал его из ножен. Воистину ирония судьбы.

Когда солдаты ушли, он понял, что по еще большей иронии судьбы они даже не пытались выяснить, был ли среди павших он сам. Он не мог понять их безразличия к политике, хотя полностью находился в их руках.

И еще большей иронией стало бы, если бы его просто добили. А убийца так и не понял бы, насколько важен для истории нанесенный им смертельный удар.

Поле боя окутала темнота. Какое-то время упорные роялисты продолжали мародерствовать при свете факелов, но в конце концов даже самые алчные отправились спать. Постепенно наступила тишина. Эль-Мюрид ждал. Боль не давала ему потерять сознание. Убедившись, что ничем себя не выдаст, он пополз прочь.

Он не преодолел и десяти ярдов, когда наткнулся на своего врача:

– О Эсмат, как же так? Я думал, ты один из бессмертных, а ты меня покинул. Мой старый друг, мой последний друг… стал поживой для воронов. До чего же жестоко. Все, что мне остается, – возвести стелу в твою честь.

Чуть ниже по склону возникло движение. Эль-Мюрид замер и долго не двигался с места. Каким-то образом грабители не заметили сумку Эсмата, он забрал ее с собой и пополз дальше. Поняв, что ему уже ничто не угрожает, он схватился за дерево и поднялся на ноги, а затем заковылял на восток в свете луны, время от времени набираясь сил от снадобий из сумки Эсмата.

Ближе к рассвету ему встретилась лошадь без всадника. Поймав и успокоив животное, он забрался в седло и двинулся дальше на восток.

После двух недель мучений он прибыл в Сахель, где упал в объятия преданных сторонников. Те окружили его заботой, а потом перевезли в Аль-Ремиш, где он уединился в Святейших храмах Мразкима.

Все его прежние амбиции умерли – окончательно и бесповоротно.

Солдат-роялист, укравший амулет Ученика, продал его ювелиру в Либианнине после того, как оттуда ушли избранные. Ювелир, в свою очередь, продал его знатной женщине, возвращавшейся на юг, в семейные владения в окрестностях Симбаллавейна. Пробыв у нее два месяца, амулет внезапно ожил, ругаясь на чужеземном языке. Уверенная, что это жуткая колдовская игрушка, которую всучил ей нечестный ремесленник, она в страхе велела слугам швырнуть амулет в глубокий колодец, а потом засыпать его землей и засадить цветами.

Так амулет Эль-Мюрида исчез с лица земли, озадачив историков, правоверных, а в первую очередь того, кто подарил его Ученику.

Движение Эль-Мюрида лишилось какой бы то ни было магии – в буквальном смысле этого слова.

24

Откровение

Толстяк никогда еще не был столь осмотрителен. Он путешествовал по негостеприимному краю, кишевшему пиратствующими дезертирами как из итаскийского войска, так и из воинства света, которые охотились на всех подряд. Местные жители опасались любого чужака, боясь, что он может оказаться разведчиком одной из банд.

Хаос царил повсюду к северу от Скарлотти, до самой Серебряной Ленты. Толстяк сумел его пережить, неделю за неделей избегая возможных несчастий и пробираясь в сторону Портсмута, где еще ждали приказа Ученика остатки войска эль-Надима.

– Дурень я набитый, – обругал он себя на развилке в сорока милях от цели. – Надо было двигаться как можно дальше на восток, туда, где здравый смысл – скорее правило, нежели исключение, и где у человека с опытом и гением есть хоть какая-то возможность преуспеть.

В этом безумном краю его таланты пропадали впустую – местный народ был дьявольски подозрителен и чересчур беден. Передвижения войск уничтожили десятки тысяч крестьянских хозяйств. Все, что еще оставалось, забрали грабители. Местным жителям приходилось начинать все заново, без конца сражаясь за жизнь.

Он терял в весе – чудовищный голод пожирал его изнутри. И у него не было при себе реквизита, с которым он мог бы заняться прежней профессией, даже если сумел бы привлечь внимание потенциальных клиентов. А чтобы обзавестись новым инвентарем, не было ни времени, ни денег.

Толстяк постоянно задавал себе вопрос, что он делает в этой безумной стране, но все равно шел дальше. Нужно было добраться до восточного войска и узнать о судьбе Саджака. Насмешника не оставляли мысли, что тот ковыляет по его следу, полный решимости убить. Навязчивая идея гнала его вперед безжалостнее, чем любой бич рабовладельца.

Впервые в жизни он занялся самоанализом, пытаясь понять, почему все это для него столь важно, и углубляясь в самые потаенные закоулки своей души. Он не мог поверить, что в душе его сидит самое отвратительное чудовище – переплетение любви и ненависти к старику. Ему хотелось вообще ничего не чувствовать к Саджаку и просто раздавить эту тварь, словно вошь, каковой тот и являлся, – если был еще жив.

Насмешник предпочел бы, чтобы его заботила лишь собственная судьба.

Но заботила его судьба не только Саджака, но и друзей, которых он приобрел за время военных приключений. Ему нравились и Гарун, и Браги, которые хорошо к нему относились и с пониманием воспринимали его постоянные дурачества.

Часто он просыпался по ночам от страха – не обычного страха перед чужой страной или врагами, но перед тем, что у него нет больше цели и друзей и он остался совсем один. Страх этот ему не нравился – он не вписывался в его собственный образ человека, сражающегося со всей вселенной и раз за разом побеждающего благодаря остроте ума. Ему не хотелось ни от кого зависеть, особенно эмоционально.

По мере приближения к Портсмуту до него доходили известия о восточном войске. Последние остатки могущества Эль-Мюрида готовились к походу домой. Возле города расположилось войско итаскийцев, готовое взять на себя власть после ухода солдат Востока.

Новости запаздывали на несколько дней. Он прибавил шагу, не желая обнаружить по прибытии, что его добыча ускользнула другим путем.

Похоже, недружелюбная судьба наконец сжалилась над ним, и ему улыбнулась редкая удача – он добрался до города в то же утро, когда ушло восточное войско. Четыре долгих часа он прятался на крыше, наблюдая за воинством света.

Старого слепца нигде не было видно.

Желание отомстить осталось неудовлетворенным. Ему хотелось знать, где, почему и как старик распрощался с воинством. Ругая себя за глупость, он последовал за идущими домой солдатами Востока.

Трижды ему удавалось встретить одинокого солдата и расспросить его. Двое вообще не знали Саджака. Третий помнил астролога, но понятия не имел, что с ним стало.

Насмешник кипел от злости, ругая за несправедливость всех богов, которые вели с ним жестокую игру, и требуя от них, чтобы прекратили его мучить и позволили узнать желаемое.

Разочарование его было столь велико, что в одном из Малых королевств, после четвертой неудачной попытки расспросить солдата, он отправился за советом к священнослужителю. Тот ничем не смог ему помочь, поскольку Насмешник отказался подробно изложить свою историю, и лишь сказал:

– Ничто в этой жизни не предопределено, сын мой. Мы живем под покровом тайны, в мире, окутанном неопределенностью. Для тех, кто не верует, жизнь становится нескончаемым путешествием, полным опасностей. Идем, помолимся вместе. Доверься Всевышнему.

Насмешника нисколько не интересовало спасение души, и он покинул церковь, ворча, что никогда не поддастся самому древнему в мире обману. И – возмущаясь наглостью священника, пытавшегося перехитрить выдающегося мошенника.

Он следовал за восточным войском до самого Сахеля.

Насмешник стоял посреди болотистой низины, глядя на бесплодные холмы и вспоминая, как шел через них в пустыню с Ясмид и Непобедимыми. Он не мог проникнуть в эти пустынные земли, не привлекая внимания дикарей Сахеля.

– Горе мне! – воскликнул он после дня раздумий. – Я проклят. Я обречен оставаться напуганным бродягой, вынужденным постоянно оглядываться в страхе, не крадется ли кто-то за спиной.

Снова обругав всех известных ему богов и дьяволов, он повернул на запад, волоча ноги и опустив плечи. Он предполагал, что Браги и Гарун должны быть где-то на побережье.

Два дня спустя он вошел в селение, не тронутое войной. Собаки не рычали и не пытались напасть, лишь залаяли при его появлении. Местные жители не накинулись на него с молотами и ножами, угрожая превратить в собачий корм, если он немедленно не уберется.

Здесь жили последователи веры Эль-Мюрида. Он прибыл в час поклонения Всевышнему, пока муэдзин пел молитву с колокольни церкви, когда-то служившей другому богу. Когда молитвы закончились, местные жители оказали Насмешнику теплый прием, предложив еду и питье и попросив лишь отплатить за их любезность несколькими часами работы.

Работа? Для Насмешника? Это было столь же невероятно, как просить солнце остановиться. Но он все же взялся за работу, удивляясь самому себе, пока помогал чистить конюшню. Он попытался развлечь их несколькими фокусами, но его тут же предупредили, что от тех несет колдовством. Местные жители были консерваторами, которым не нравилось изменившееся отношение Ученика к темным практикам. Так или иначе, им уже показывал все эти фокусы живший в храме старик.

Насмешник выпучил глаза. Старик? Фокусы? Храм? Но… Неужели?.. Нет, не может быть. Такого не бывает. Не могут же боги безжалостно тебя мучить, а потом, когда ты утратил всякую надежду, бросить предмет твоих желаний в пыль у твоих ног? Или все-таки могут?

Он настолько нервничал, что пошел на крайность – принял ванну перед тем, как посетить очередное богослужение. Он выяснил, что старик слеп и еле держится на ногах. Храм принял его из милосердия, и он иногда помогал священнику, получив взамен постель, еду дважды в день и возможность быть похороненным после смерти.

Когда Насмешник об этом услышал, его охватило странное чувство, которое он сперва не мог опознать. Но потом он понял, что ему жаль неизвестного старика-калеку, умиравшего в одиночестве и без любви, которого содержали лишь из милосердия к чужакам.

Чувство это усиливалось, по мере того как приближался час молитвы. Попытавшись понять, откуда оно взялось и что означает, он пришел еще в большее замешательство и даже, как ни странно, испугался. И его не оставляла мысль: в самом ли деле это Саджак?

Он присоединился к двигавшимся к храму верующим. Некоторые отмечали, какой он чистый и опрятный. В ответ он лишь по-идиотски улыбался и отшучивался.

Чем ближе храм, тем сложнее идти дальше. Все больше жителей селения проходит мимо. В конце концов он остановился в шаге от дверей храма, замерев и думая о том, что увидит, когда перешагнет порог. Немощного Саджака, помогающего священнику? Или незнакомца?

Трижды он пытался сделать последний шаг, и трижды что-то его удерживало. А потом он повернулся и пошел прочь.

В конечном счете ему вовсе не обязательно было знать. Он мог спокойно уйти, позволив жалкому существу в храме быть тем, кем ему хотелось.

Больше ему ничего не требовалось. Сочувствие победило ненависть.

Он отправился дальше на запад.

25

Королевский финал

– Какой-то итаскиец хочет тебя видеть, повелитель, – объявил Шадек у входа в шатер Гаруна.

– Итаскиец? – Гарун переглянулся с Рагнарсоном. – Чего он хочет?

– Аудиенции, повелитель. Он не сказал зачем.

– Кто он?

– Некий знатный господин, – пожал плечами Шадек. – Пожилой.

– Гм… В таком случае пусть войдет, – устало проговорил Гарун.

– И что дальше? – вслух поинтересовался Рагнарсон.

– Кто знает…

Их лагерь расположился в сотне миль к северо-востоку от Либианнина – достаточно далеко для кого бы то ни было. Ближайшие известные им итаскийцы были в Дунно-Скуттари, еще не вернувшись на север после переговоров с Учеником. Судя по докладам, они, несмотря на условия мира, пытались пошатнуть власть правоверных над королевствами к югу от Скарлотти.

Гарун двигался к горам Капенрунг. Идти ему было некуда, кроме старых лагерей. По той же причине присоединился к нему и Рагнарсон, распустивший свое небольшое войско. Его солдатам не терпелось вернуться домой, к прежней жизни. С ним осталось меньше двадцати пяти человек, и никто не знал, что делать с собственным будущим.

Вернулся Шадек:

– Итаскиец, повелитель. – Он приоткрыл полог, впуская худого старика.

Гарун поднялся, побагровев.

– Господин министр, – прорычал он, с трудом сдерживаясь, – должен сказать, меня поражает ваша смелость – или глупость. Лишь отважный негодяй или полный идиот явился бы сюда после того, как ты с нами поступил.

Он представил посетителя Рагнарсону, перейдя на собственный язык.

– Я? – переспросил министр. – Отважный? Вряд ли. Скорее, я дрожу от страха. Мои советники удивлены, что нам удалось дожить до того, чтобы встретиться с тобой. Они не верят, что ты достаточно искушен, чтобы отличить одного итаскийца от другого.

– Зачем их различать? – проворчал Рагнарсон. – Один лжец ничем не отличается от других. Боги благословили тебя, Гарун, предложив тебе мир. Я знаю отличный способ избавиться от этого червяка.

Гарун смерил министра взглядом:

– Жду предложений.

– В Тролледингии мы возим предателей из города в город в повозке, слегка подвесив за шею, – так, чтобы они немного приплясывали. Когда предатель оказывается в Тондерхофне, мы потрошим его и четвертуем, а потом посылаем четверти туши на все четыре стороны в назидание другим.

– Интересный обычай. Я не стал бы возражать, будь у меня селения, через которые можно было проехать, и столица, которую я мог бы назвать своей. Если бы не предательство, у меня были бы и селения, и столица, но никого не пришлось бы убивать. Так что, боюсь, придется обойтись чем-нибудь не столь зрелищным.

Министр не дал себя запугать – и поза его, и взгляд говорили о немалой отваге человека, добровольно взявшего на себя опасную миссию.

– Я тобой недоволен, – сказал ему Гарун. – Но ты однажды помог, так что говори.

– Факты таковы: хочешь верь, хочешь нет, но во время переговоров в Дунно-Скуттари моему родственнику удалось достичь тайного соглашения с Эль-Мюридом. Меня и мою свиту изолировали на несколько дней, во время которых подписали мирный договор. Гильдия согласилась на позорные условия в ответ на гарантию сохранности ее владений и жизни ее людей к югу от Скарлотти. Затем мой родственник отдал приказ, вследствие которого ты оказался в ловушке в Либианнине. Я признаю позор, но снимаю с себя всякую ответственность.

Гарун яростно уставился на него. Старик никак не реагировал.

– И все же это твоя вина, – сказал Рагнарсон. – С самого начала войн было ясно, что Грейфеллс заодно с Эль-Мюридом. Но ты ему не помешал.

– А это еще кто? – спросил министр.

– Мой товарищ по оружию, – ответил Гарун. – Браги Рагнарсон. Мне хотелось бы, чтобы ты ему ответил.

– Рагнарсон? Прекрасно. Я хотел с ним встретиться. И я ему отвечу: он не знает итаскийской политики. Грейфеллса невозможно обуздать без гражданской войны.

– Хватило бы капли яда, – презрительно фыркнул Рагнарсон.

– Оставим это, – сказал Гарун. – Вернемся к сути. Чего ты хочешь?

– Подтвердить наш личный договор.

– Какой договор?

– Тот, который мы заключили четыре года назад. Не хочу, чтобы он улетучился без следа лишь потому, что закончилось сражение.

– Закончилась твоя война, но не моя. Продолжай.

– Эль-Мюрид остается Эль-Мюридом. Он вовсе не сдался, лишь отступил ради передышки. Он контролирует почти всю территорию к югу от Скарлотти и посеял свои идеалы в плодородную почву к северу от реки. Если попытается снова, он может нас завоевать.

– И что?

– Ты сказал, что твоя война не закончилась. Я предлагаю дальнейшую поддержку. Сильное роялистское движение сможет помешать Эль-Мюриду, атакуя его бастионы за пределами Сахеля. И я все так же нуждаюсь в тайном союзнике, о котором говорил раньше. Мой родственник намерен сменить стратегию. Случайный удар ножом впотьмах мог бы стать неоценимым орудием.

– И как я полагаю, этой помощи недостаточно, чтобы посадить меня на Павлиний трон. Ее хватит лишь для того, чтобы я оставался полезным инструментом.

– Становимся едкими и циничными?

– Не станем этого отрицать.

– У меня есть на уме одна операция. Она может принести тебе достаточно богатства, чтобы стать властью, с которой будут считаться.

– Говори. Я пока что не решил перерезать тебе глотку.

– Естественно, это вопрос будущего. Поскольку флот связан войной, на Красных островах обосновались пираты. Их предводитель – изменник-чародей. Нам нужно, чтобы кто-нибудь его убил. Если этот кто-то окажется достаточно ловок, он может сбежать с пиратским сокровищем до прибытия флота.

Гарун взглянул на Браги. Рагнарсон пожал плечами:

– Ты бы позволил этому сокровищу ускользнуть из рук?

– Оно принадлежало Хеллин-Даймиелю.

– Понятно. Шадек, отведи куда-нибудь этого господина и устрой со всеми удобствами.

Эль-Сенусси увел итаскийца.

– А он хитер, – заметил Рагнарсон.

– Гм?

– Он посветил тебе в глаза блеском золота, и ты забыл про Либианнин.

– Думаешь, он говорил правду?

– Все возможно. Даже такое.

– У тебя есть связи в Хеллин-Даймиеле. Выясни, теряли ли они корабли с сокровищами.

– Сейчас?

– Тебе есть еще чем заняться?

– Пожалуй, нет. – Браги поднялся, хрустнув суставами. – Будь с ним осторожнее, Гарун.

– С ним я закончил. Больше он меня не увидит. Я тоже ухожу. Белул! Часовой, найди Белула.

– Куда ты направляешься?

– Ничего особенного. Личные дела. Удачи.

В шатер протиснулся Белул.

– Я на какое-то время ухожу, Белул. Вы с Шадеком остаетесь за меня. Возвращайтесь в лагеря и поступайте так, как считаете нужным. Постарайтесь не привлекать особого внимания. Нам предстоят несколько тяжелых лет. Придется бороться за то, чтобы наше движение не развалилось.

– Как с тобой связаться, повелитель?

– Никак, Белул. Так что придется тебе обходиться самому.

– Надолго, повелитель?

– Не знаю. Зависит от обстоятельств.

– Понятно. – Судя по тону Белула, он ничего не понимал.

– Приготовь коня. И пришли кого-нибудь, чтобы помог мне собрать вещи.

Гарун осторожно поднимался в гору, преисполненный как радостного ожидания, так и чувства вины оттого, что оказался плохим отцом и мужем.

Старуха и ее племянник собирали на улице хворост, но, увидев его, тут же сбежали в хижину. Он приближался, не таясь и не спеша, чтобы его не приняли за хариша. Подойдя к хижине, он увидел темный прямоугольник открытой двери, за которой ждала неизвестность.

– Ясмид? – позвал он. – Ты там?

Несколько минут спустя он уже сидел рядом с женой, держа на коленях сына. На ближайшие часы, дни или недели он свободен, став мужем, а не Королем без Трона.

Он верил, что найдет в кругу семьи свое счастье, по крайней мере на какое-то время, пока его мысли вновь не обратятся к событиям внешнего мира. Он мог бы остаться насовсем, став просто мужем и отцом, но Павлиний трон звал его, приходя в сновидениях. И он знал, что когда-нибудь ему снова придется вступить в бой.

Ясмид и малыш Мегелин тоже это знали, но делали вид, будто он останется с ними навсегда, и готовы были прожить каждую минуту так, словно та была последней. И Гарун понимал, что иначе и быть не может.

– Здоровый крепыш. Ах ты, маленький негодник… – проговорил Гарун.

Крошка Мегелин схватился за пальцы отца и уставился на него умудренным взглядом младенца. Мягкие влажные губы малыша тронула улыбка.

Гарун зарыдал, проливая слезы за всех детей мира.

Предисловие

Мир Империи Ужаса с самого начала задумывался как место действия для многих, часто никак не связанных между собой рассказов. Предполагалось, что главными героями самых ранних историй станут Браги Рагнарсон, Насмешник и Гарун бин Юсиф. Большинство этих рассказов так и не были опубликованы. Некоторые довольно забавны, вроде короткой повести о конвенте чародеев, на которую меня вдохновило то безумие, которое я наблюдал на своем первом фантастическом конвенте, Уорлдконе 1969 года в Сент-Луисе. Со временем рассказов, действие которых происходило до событий, описанных в «Огне в его ладонях», а также в промежутке между «И не щадить никого» и «Тенью бесконечной ночи», набралось на несколько томов. Но лишь малая их часть легла на бумагу, и еще меньше увидело свет. Из тех же, что действительно были написаны, сейчас можно отыскать лишь немногие – об этом ниже.

Мир Империи Ужаса быстро разрастался и за десятилетие прошел через несколько реинкарнаций, прежде чем «Тень бесконечной ночи» нашла издательство, просуществовавшее достаточно долго для того, чтобы книга добралась до магазинов. Ее дважды принимали к публикации в начале 1970-х. Первое издательство обанкротилось. Во втором случился опустошительный пожар на складе готовой продукции, в результате чего оно вынуждено было отказаться от выпуска всех не являвшихся бестселлерами книг, запланированных на следующие два года.

В 1980 году, когда вышли первые книги, предполагалось, что цикл об Империи Ужаса будет состоять из четырнадцати томов и его ядром станет многотомный роман, действие которого разворачивается на протяжении жизни Браги Рагнарсона и Гаруна бин Юсифа. Семь книг действительно увидели свет. Последняя, продолжающая события, описанные в книге «Под знаменем злой судьбы», была завершена на восемьдесят пять процентов. Рукопись и все связанные с ней рабочие материалы пропали, – вероятно, их похитил некий посетитель моего дома, которому очень хотелось знать, что будет дальше. Не могу назвать никого, кого я бы подозревал в этом и нескольких других исчезновениях редких творений времен начала моей писательской карьеры.

Сохранилось примерно пятнадцать процентов третьей книги «Гнева королей» – фрагменты черновиков, затерянных среди домашнего хлама и случайно оказавшихся вне шкафов для документов; остальной же материал исчез. Несколько коротких произведений, часть которых впервые публикуется здесь, сохранились благодаря тому, что остались у моего агента, и вернулись домой к папочке после того, как агентство вынуждено было закрыться по причине смерти его главы. Среди них небольшая повесть «Похороны», которая должна была стать замыкающим камнем – или надгробием – для всего цикла. Я совершенно забыл о ней, пока не наткнулся на нее, составляя этот сборник.

Опубликованные рассказы представлены здесь в том виде, в каком они были изданы, за исключением исправленных опечаток, – как бы мне ни хотелось внести в них улучшения. Неудачная грамматика, затянутые фразы, ошибки пунктуации и все такое. Большая часть последних – вина не моя, но нескольких редакторов, отношения которых с надлежащей пунктуацией были весьма и весьма отдаленными. Лишь в «Серебропята» внесены косметические правки. Я счел это необходимым, чтобы продемонстрировать ту эволюцию моего творчества, которая, возможно, имела место.

Солдат империи, не знавшей поражений

Нижеследующая повесть – самое длинное из опубликованных произведений короткой формы, действие которых происходит в мире Империи Ужаса. Это как бы дополнение к нему, не включающее героев романов.

Возможно, из всех моих коротких вещей эта получила самый лучший прием, оказавшись в списке рекомендованного чтения журнала «Локус» и войдя в число пяти лучших повестей 1980 года по результатам читательского опроса «Локуса».

Мир Империи Ужаса, конечно, самый важный персонаж всего цикла. Он всегда присутствует, всегда на сцене, всегда сам является сценой – но его никогда нельзя принимать как данность.

I

Его звали Тэйн, и он принадлежал к числу тех, кого следовало опасаться. Во вьючных мешках его мула лежали лакированные доспехи Империи Ужаса.

Путь через ущелье, узкий и коварный, использовался редко. Усыпавшие его осколки сланца потрескивали под ногами, будто ударялись друг о друга фишки-пунджи из слоновой кости о доску для игры в сеньо. Осыпавшиеся с ненадежных склонов камни угрожали мгновенной лавиной. Будучи человеком осторожным, Тэйн шел пешком, ведя в поводу чалого мерина, к седлу которого были привязаны вожжи мула.

Усыпанная сланцем тропа закончилась, и Тэйн облегченно вздохнул, чувствуя, как болят измученные ходьбой мышцы.

Над ухом просвистела стрела с кремневым наконечником, задев седые волосы.

Черный длинный меч прыгнул в правую руку, столь же темный короткий меч – в левую. Тэйн скрылся среди камней еще до того, как смолкло эхо звона тетивы.

Тишина.

Не было слышно ни щебета птиц, ни шуршания бурундуков, спешивших по своим загадочным делам. Высоко на фоне ярко-голубого безоблачного неба величественно парил одинокий орел, тень которого скользила по иззубренному горному склону, словно неистовый дневной призрак. Ветер доносил лишь запах старого хрупкого камня.

Тишину прорезал человеческий крик.

Тэйн вытер короткий меч о засаленные шкуры своей жертвы. Темное блестящее лезвие казалось маслянистым на вид, в лучах солнца играли на нем тусклые отблески цвета индиго и пурпура.

Подобные клинки половине мира внушали страх.

Послышался голос, кого-то звали по имени. Другой ответил ему, и ответ, вероятно, означал «Заткнись!» – хотя Тэйн не был уверен. Язык горных племен оставался для него тайной.

Он сидел на корточках, весь обратившись в зрение и слух. На лицо мертвеца опустилась муха. Описав несколько сужающихся кругов, она принялась обследовать рот трупа.

Тэйн вскочил.

Следующий умер, не издав ни звука. Третий отпраздновал собственную гибель, покатившись вниз по склону под стук камней.

Тэйн снова присел, ожидая. Оставалось еще двое. Один обладал аурой Силы. Шаман. Он мог оказаться серьезным противником.

Над склоном пролетела еще одна тень. Тэйн едва заметно улыбнулся. Дети преисподней сегодня цеплялись за ее юбку.

Стервятник осторожно кружил в небе, не опускаясь ниже, пока к его мрачному танцу не присоединился десяток собратьев.

Достав из дорожного мешка сосуд, Тэйн зачерпнул часть содержимого двумя пальцами. В воздухе на мгновение повеяло ароматом корицы, который тут же сменился отвратительным запахом смерти. Он потер руки, пока они как следует не покрылись жиром, затем убрал сосуд и достал маленькую серебряную шкатулку, в которой хранилось нечто похожее на сушеный горох. Он покатал горошину по ладони, пристально глядя на нее, затем сложил руки лодочкой, сосредоточился на шамане и вздохнул.

Стервятники опустились ниже. На проходившую внизу тропинку выбралась собака – облезлая рыжая сука с отвисшими сосками. Подойдя к трупу, она обнюхала его, неуверенно тявкнула, а затем заскулила.

Тэйн мягко подул в лодочку.

Между его пальцами заструился бледно-голубой свет, который становился все ярче, пока не сравнялся по синеве с бескрайним небом. Сияние проникало сквозь плоть, очерчивая кости.

Глубоко вздохнув, Тэйн раскрыл руки. В сторону от него поплыл ослепительно-голубой шар. Он вытер ладони о горную траву, затем протер их землей, чтобы рукояти мечей не скользили в ладонях.

Взгляд его устремился на покачивающийся голубой шар, а мысли – на шамана.

Шар вплыл между грубо отесанными камнями конической формы.

Кто-то закричал. Тэйн поднял мечи.

Крики напоминали вой зверя, умирающего в муках. Они все продолжались и продолжались.

Тэйн вышел из-за валуна и посмотрел вниз. На земле перед ним корчился шаман. Голубой шар только что пожрал его правое предплечье и принялся за плоть выше локтя. Покрытый струпьями растрепанный мальчишка пытался сбить пламя рваным одеялом.

Тень Тэйна упала на шамана. Мальчишка взглянул в карие глаза, никогда не знавшие жалости, и лицо его побелело от ужаса.

Меч сверкнул, словно черный змеиный язык.

Тэйн поколебался, прежде чем прикончить шамана. Но вряд ли дикий колдун проявил бы к нему такую же милость.

Он разбил все амулеты шамана, сохранив лишь череп на копье, который поставил словно отметку на могиле. Народ из племени шамана наверняка правильно бы его понял.

Время посеребрило виски Тэйна, но он оставался человеком, которого следует опасаться. Когда-то он был претендентом-тервола и в течение десяти лет полностью посвящал себя изучению Силы. Тервола, великие маги родины, на чье звание он претендовал, объявили его кандидатом в возрасте трех лет. Но он никогда не проявлял необходимого хладнокровия и не выработал в себе неукоснительную дисциплину, требовавшуюся для получения статуса избранного. Он понял и осознал собственные недостатки и, в отличие от многих других, научился жить с пониманием того, что никогда не войдет в число властителей родины.

Вместо этого он стал ее солдатом, и обучение в качестве претендента сослужило хорошую службу.

Тридцать лет в легионах. И все, что он приобрел, – прекрасно обученный мерин, своенравный мул, знания, оружие и доспехи. Золотые знаки на лежавшем во вьючном мешке нагруднике свидетельствовали о его звании главного сотника гвардии Демона и о многих почестях, которых он удостоился.

Но дикий колдун с запада убил Принца-Демона. Гвардии некого стало защищать. Тэйну некем было командовать… И теперь тервола воевали друг с другом за трон Империи Ужаса.

Никогда прежде легион не сражался с легионом.

Тэйн ушел. Его утомила солдатская жизнь. Он видел слишком много войн, слишком много сражений, слишком много безжизненных взглядов с немым вопросом «Зачем?» в мертвых зрачках. Он совершил слишком много зла, не возражая и не требуя оправдания. Предел всему наступил, когда Шинсан обратился против самого себя, словно бешеный пес, не способный найти другую жертву.

Он не мог участвовать в самоуничтожении собственной родины. Он не мог поднимать священные мечи против тех, с кем делил поля сражений.

Он предпочел дезертировать.

Его нагрудник украшали многие почетные знаки. За тридцать лет он совершил множество ужасных и омерзительных поступков.

Солдаты Шинсана не ведали поражений. Они были лучшими в мире, непобедимыми, безжалостными, и у них всегда имелась работа. Их боялись далеко за пределами земель, где прошли их сапоги и раздавались боевые сигналы барабанов.

Тэйн надеялся на новую жизнь в краю, не знавшем подобного страха.

Он продолжал углубляться в горы.

Один за другим дети преисподней спускались на пиршество.

II

Свеча цвета слоновой кости освещала безликую келью. Перед ней в позе лотоса сидел на голом гранитном полу человек в черном. Глаза его за маской пантеры из кованого золота оставались закрытыми.

Он не спал, но слушал, и никто не обладал подобным слухом, кроме повелителей Силы. Он занимался этим уже много месяцев, чередуясь с таким же, как он сам, претендентом, и уже слегка подустал.

Его звали Кай Лин, и он был кандидатом-тервола. Он выполнял задание, которое могло ускорить его повышение до избранного. Он боролся за свое продвижение десятилетиями, твердо решив добиться того, что, казалось, постоянно от него ускользало.

Тело его содрогнулось, затем напряглось, наклонившись вперед. По рукам и ногам пробежала легкая дрожь.

– Запад, – пробормотал он. – Далеко-далеко на западе.

Он напряг слух, анализируя и определяя точное место.

Прошел час.

Наконец Кай Лин встал и, надев черный плащ, висевший возле едва заметной двери, слегка улыбнулся под маской. Бедный Чон. Чон не узнает, кто победил, пока не придет черед его вахты.

III

Тэйн отдыхал и наблюдал.

Казалось, перед ним спокойная и мирная деревня посреди мирного и спокойного края. По грунтовой дороге, извивавшейся среди зеленых низин в сторону далекой сторожевой башни, шагал десяток крепких лошадок. Приземистую крепость можно было разглядеть только с самой высокой горы. Вокруг были разбросаны одиночные пастушьи хозяйства, – судя по их количеству, они в основном и кормили жителей.

С востока эту землю заслоняли горы, которые пересек Тэйн. На севере сквозь туманную дымку виднелись белые зубья еще одного гигантского горного массива. Тэйн пустил своих животных пастись, гадая, не тот ли это край, который он искал.

Он сидел на склоне холма, глядя вниз. Спешить было некуда. Не имея ни хозяина, ни определенной цели, он не чувствовал нужды куда-то торопиться. Он медлил еще и потому, что контакт с людьми означал окончательное принятие решения, к которому он пришел много месяцев назад в Шинсане.

Умом он понимал, что уже слишком поздно, но сердце твердило: еще можно передумать. Лишь неизбежная встреча могла оборвать последние ниточки, связывавшие его с домом.

Ему было… страшно одному.

Солдату часто приходилось действовать в одиночку. Но раньше ему приказывали куда-то идти, что-то делать, и его всегда ждал легион или гвардия. Легион был для него семьей и домом. Хотя сотник был ключевой фигурой армии, отец-тервола выбирал ему товарищей и по большей части принимал решения и думал за него.

Тэйн боролся с собой год, прежде чем оставить гвардию Демона.

Губы изогнулись в легкой улыбке. Все эти тысячи людей, которые рыдали, услышав отдаленный бой барабанов, – что бы они подумали, увидев, как солдат Империи Ужаса трясется от страха и неуверенности?

– Можешь выйти, – негромко позвал он мальчишку, наблюдавшего за ним из кустов на обочине. – Я все равно никуда не уйду.

Тэйн надеялся, что выбрал правильный язык. Он не был уверен в том, где именно вышел из Зубов Дракона. Судя по всему, вершины на севере – Крачнодьянские горы. Значит, он в той части Шары, что примыкает к Восточной пустоши. Кочевники-шаранцы не строили домов и не пасли овец, так что эти люди, скорее всего, пришельцы с запада и должны говорить на языке Ива-Сколовды – одном из четырех западных языков, которыми он овладел, когда Принц-Демон смотрел на запад, предвкушая расширение Шинсана.

– За много лет я не сожрал ни одного пастуха.

Мальчишку выдало оставленное без присмотра стадо.

Парнишка осторожно, но с напускной храбростью вышел из укрытия. В правой руке он держал наготове пращу. У него были длинные, аккуратно подстриженные светлые волосы и огромные голубые глаза. На вид ему было лет восемь.

Тэйн напомнил себе, что этот мальчик – вовсе не новобранец легиона, которому предстоят годы обучения, тренировок и дисциплины, прежде чем он станет солдатом Шинсана. Это был настоящий ребенок с запада, свободный, как дикий пес, и, вероятно, столь же непредсказуемый.

– Привет, пастух. Меня зовут Тэйн. Что это за селение?

– Привет. – Мальчик подошел на несколько шагов ближе, неуверенно поглядывая на мерина.

– Осторожнее с мулом. Он норовистый.

– Ты смешно говоришь. Откуда ты? И кожа у тебя смешная.

Тэйн улыбнулся. По его мнению, все было с точностью до наоборот. Но это – земля круглоглазых, а он здесь чужак, гость, о чем забывать не следовало. Чувство собственного превосходства настолько вколачивали в солдат Шинсана, что оставаться скромным было нелегко, особенно в подобных обстоятельствах.

– Я пришел с востока.

– Но люди с гор… они всех грабят и убивают. Так говорит папа.

Мальчик придвинулся ближе, зачарованно глядя на мечи Тэйна.

– Иногда им не столь везет. Имя у тебя есть?

Мальчишка несколько успокоился:

– Стебан Клекла. Это мечи? Настоящие?

– Длинный меч и короткий меч. Я был солдатом. – Он поморщился от душевной боли при воспоминании о прошлом.

– У моего дяди Миклы есть меч. Он тоже был солдатом. Он прошел весь путь до Хеллин-Даймиеля, во время войн Эль-Мюрида. Он герой.

– В самом деле? Надо будет познакомиться с твоим дядей.

– Ты был героем, когда был солдатом? Ты видел войны?

– Не много. В них нет ничего веселого, Стебан.

Как он мог что-либо объяснить мальчику из далекой земли, все познания которого были из вторых рук, от дяди, чьи рассказы за годы обросли множеством преувеличений?

– Но ты много где бывал и многое видел.

– Бывал там, где вовсе не хочется бывать, и видел такое, что никому не захочется увидеть.

Мальчик отступил на шаг.

– Я буду солдатом, – заявил он, упрямо выпятив нижнюю губу.

Тэйн решил, что лучше сменить тему:

– Где твоя собака? Мне казалось, у пастухов всегда должны быть собаки.

– Она умерла.

– Понятно. Извини. Можешь сказать, как называется деревня? Я не знаю, где я.

– Втоцталиш.

– Втоцталиш, – повторил Тэйн, запинаясь на незнакомых слогах, и улыбнулся.

Стебан улыбнулся в ответ и подошел ближе, глядя на мечи Тэйна:

– Можно посмотреть?

– Извини, нет. Такова клятва. Я не могу обнажать их, если не собираюсь убивать.

Поймет ли мальчишка, если попытаться ему объяснить, что такое священный клинок?

– Э…

– В ручье есть рыба?

– Что? Конечно. Форель.

Тэйн поднялся:

– Пойдем. Посмотрим, сумеем ли поймать себе обед.

Глаза Стебана расширились.

– Ого! Ты ростом с Гримнира.

Тэйн усмехнулся. В гвардии Демона его считали коротышкой.

– Кто такой Гримнир?

Лицо мальчика помрачнело.

– Один человек. С Башни. А что будем делать с твоим конем?

– Он останется здесь.

Тэйн знал, что мерин будет спокоен, как во время битвы магов, по сравнению с которыми весенние грозы казались детскими капризами. А мул никуда от него не уйдет.

Стебан лишился дара речи, когда Тэйн небрежным движением руки, по-медвежьи, выловил трехфунтовую рыбину. Старый солдат действительно был удивительно ловок.

– Разведи костер, а я ее почищу.

Увидев восхищение Стебана, Тэйн просиял. В Империи Ужаса нужно было приложить немалые усилия, чтобы завоевать чье-то расположение. Он с трудом подавил искушение похвастаться перед мальчишкой.

Именно в этом таилась опасность. Он мог переоценить свои способности, а потенциальный враг, напротив, должным образом их оценить. Так что он просто приготовил форель на костре, приправив ее щепоткой пряностей из товаров на обмен во вьючных мешках мула.

– Ух ты, ну и вкуснятина! – Расслабившись, Стебан стал еще более болтлив. Он уже успел задать Тэйну сотню вопросов, не давая ему возможности ответить. – Лучше, чем у мамы или Ширл.

Тэйн снова просиял. Умение готовить в полевых условиях было предметом его гордости.

– Кто это – Ширл?

– Так звали мою сестру.

– Звали?

– Она покинула нас.

Судя по тону, которым Стебан произнес эти слова, речь шла о смерти, а не о длительной отлучке.

IV

Стебан погнал стадо домой. Тэйн, осторожно ступая, последовал за ним. Мерин шел рядом, время от времени пощипывая траву и поглядывая на мула. Впервые Тэйн не сожалел о решении покинуть родной дом.

Маловероятно, что этот край станет новым домом, но ему уже нравился здешний народ, мнение о котором он составил, глядя на Стебана Клеклу. Они с мальчиком успели подружиться.

Стебан резко остановился и, выронив посох, поднес руку ко рту. Лицо его побледнело.

Тэйн ощутил, как встают дыбом волосы, – знакомое каждому претенденту чувство опасности. За тридцать лет оно ни разу его не подводило. Осторожно, словно избегая нападения кобры, он повернулся, проследив за взглядом Стебана.

На вершине холма неподалеку виднелся силуэт лошади и всадника, похожий на вырезанную из черной бумаги фигуру. Тэйн мало что мог различить в сгущавшихся сумерках, но, похоже, у всадника были рога.

Тэйн зашипел, подзывая мерина, и прислонился к седлу, на котором висело оружие.

Всадник спускался с дальней стороны холма. Стебан погнал овец быстрее. Он не произнес ни слова, пока впереди не показался дом Клеклы.

– Кто это был? – рискнул спросить Тэйн, решив, что близость огней и родителей придаст мальчику духа.

– Кто?

– Тот всадник. На холме. Ты, похоже, испугался.

– Ничего я не боюсь. Я на прошлой неделе волка убил.

Он избежал ответа. Историю про волка он уже рассказывал дважды, и все с бо́льшими подробностями. В первый раз Стебан хвастался, будто прогнал хищника. Потом заявил, что перебил зверю плечо камнем из пращи.

– Значит, я не так понял, извини. Но всадник все-таки был. И ты, похоже, его знаешь.

Огни дома Стебана становились все ближе. Мальчик и овцы снова ускорили шаг. Они опаздывали – Стебан чересчур увлекся, вытягивая увлекательные истории из нового друга, и не слишком следил за временем.

– Стебан? Это ты, малыш?

Перед ними появился покачивающийся фонарь. Державший его мужчина, несомненно, был отцом Стебана – те же глаза, те же волосы, но от беспокойства его лоб прорезали глубокие морщины. В левой руке он держал неприятного вида дубину.

К нему подошла столь же встревоженная женщина. Когда-то, понял Тэйн, она была очень красива – с точки зрения круглоглазых. Вне всякого сомнения, здешняя жизнь быстро превращала девушек в старух.

– Мама, папа, это мой новый друг. Его зовут Тэйн. Он был солдатом. Как дядя Микла. Он пришел из-за гор. Он поймал рыбу руками, а его конь может делать всякие штуки, но мул кусается, если подойти слишком близко. Я пригласил его на ужин.

Тэйн наклонил голову:

– Господин Клекла, госпожа. Да снизойдет на вас милость небес.

Он не знал, как правильно приветствовать людей на языке Ива-Сколовды, и его слова, несомненно, выглядели странно.

Муж и жена холодно смотрели на него.

– За нами наблюдал кайдаровец, – добавил Стебан и начал заманивать овец в загоны.

Старший Клекла окинул взглядом темноту:

– Недобр тот день, когда на нас падает их взгляд. Добро пожаловать, путник. Мы мало что можем предложить, кроме ночлега.

– Спасибо, господин. Я заплачу, так что ваши средства не понесут невосполнимой утраты.

В позе Клеклы чувствовалась некая напряженность, и Тэйн понял, что формальный подход здесь не приветствуется.

– Это Земстви, путник. Титулы, даже «господин» и «госпожа», не имеют здесь никакого значения. Их место в покоренных и управляемых краях, в Ива-Сколовде и центральных провинциях. Зови меня Тома, а мою жену Рула. Идем, я покажу, где разместить животных.

– Как пожелаешь… Тома. – Он слегка поклонился женщине. – Рула.

Та чуть нахмурилась, словно не зная, как отвечать.

Все оказалось сложнее, чем он ожидал. На его родине у всех были звания и титулы, а еще – запутанные, ритуальные протоколы и почести, которыми следовало обмениваться при общении.

– Еда им не нужна. Они паслись весь день.

Грубо сколоченный хлев семьи Клеклы занимала единственная костлявая молочная корова. Мул Тэйна ей не понравился. Сам же мул делал вид, будто ее вообще не замечает.

Другой скотины, кроме овец, у Томы не водилось, но и бедняком его нельзя было назвать. С коровой и овцами, он был богаче большинства мужчин. Богаче в некотором смысле даже самого Тэйна, чье состояние сводилось к металлу с меняющейся стоимостью и нескольким фунтам редких пряностей. И у кого из них было больше за душой?

– Тебе придется спать на улице, – сообщил ему Тома. – У нас нет места…

Тэйн сразу же почувствовал ложь в его словах:

– Понимаю.

Его озадачило слово «Земстви», имевшее общие корни со словами «граница» и «дикая местность». Теперь он, кажется, понял.

– Ты новый кайдаровец? – выпалил Тома, но тут же раскаялся в сказанном. – Прости. Расскажи мне про человека, которого ты видел.

Видя настойчивость Томы, Тэйн отключил все внешние раздражители и тщательно воспроизвел увиденное в памяти, как его учили. Хороший разведчик должен был помнить каждую мелочь.

– Крупный мужчина на крупной лошади, пестрой, лохматой. Мужчина с бородой. И с рогами.

– Проклятый Торфин. – Тома выплеснул злость, разбрасывая сено. – Это не рога. Это его шлем.

Тэйн подумал, что ему еще многое предстоит выяснить. Это была дивная земля, не похожая на спокойную, расчетливую Ива-Сколовду, какой он ее знал.

Он обвел взглядом маленький хлев. Его строители не обладали большим опытом. Он сомневался, что сооружению всего два года, – оно уже разваливалось.

– Можно пойти поесть. Правда, мы мало что можем предложить. Вареная баранина с капустой и луком.

– Баранина? Как я и надеялся, – ответил Тэйн и, видя удивление Томы, объяснил: – У нас на родине баранина – редкость. Только богатые ее едят. Мы, обычные солдаты, обходимся кашей и свининой. В основном кашей.

– На родине? Где это?

– На востоке. За Зубами Дракона.

Тома предпочел уклониться от дальнейшего разговора:

– Мы лучше пойдем в дом. Рула сердится.

– Идите. Мне надо еще кое-что сделать. Не ждите меня. Обойдусь объедками или тем, что останется.

Тома уставился на него, хотел что-то сказать, но передумал.

– Как пожелаешь.

Едва Тома ушел, Тэйн совершил солдатский вечерний ритуал, очистив душу от бремени пережитого за день. Он предпочел сокращенный полевой ритуал часу медитации и упражнений, которые проделывал в мирное время, решив, что займется этим позже.

Он направился к двери.

И волосы на затылке встали дыбом. Остановившись, он медленно повернулся и призвал на помощь чувства претендента-тервола.

Человек в рогатом шлеме наблюдал за домом из рощи, окружавшей владения семьи Клеклы. Тэйна он не видел.

Поразмыслив, Тэйн пожал плечами. В конце концов, это не его проблема. Он решил, что расскажет Томе, когда они останутся одни. Пусть сам думает, что делать.

V

Солнце висело высоко над горизонтом. Отпустив мула и мерина пастись, Тэйн окинул взглядом зеленые холмы.

– Прекрасная страна, – пробормотал он, гадая, что принесет ему дальнейшее путешествие, и не спеша направился к дому, где Рула готовила завтрак.

Эти люди вставали поздно и никуда не торопились. Он уже успел совершить утренний ритуал, проверить походное снаряжение, умыться и прогуляться вокруг источника. Затем он присоединился к Томе, когда тот вышел, чтобы приглядеть за овцами.

Увидев Тэйна, Тома облегченно вздохнул, но вид его становился все озабоченнее, и он не произнес ни слова. Тэйн сдержал любопытство. Солдаты умели не задавать лишних вопросов.

– Доброе утро, Стебан.

Мальчик стоял в дверях дома, сонно потирая глаза.

– Доброе утро, Тэйн. Мама варит овсянку.

– Гм?

– Очень вкусно, – пояснил Тома. – Мы добавляем к ней немного меда.

– Так вы держите пчел? – Он не видел ни одного улья. – У меня был друг, который держал пчел… – Он не договорил, предпочитая не вспоминать.

Кай Лин был ему словно брат, и они вместе были претендентами. Но Лин не сумел поверить, что у него нет таланта, чтобы стать тервола, и до сих пор пытался взобраться по неприступной лестнице.

– Дикий мед, – сказал Тома. – Люди с холмов собирают его и выменивают у нас на железо.

– Понятно. – Тэйн во второй раз за утро взглянул на дом Клеклы, и тот его не впечатлил: обложенное дерном строение размером четыре на шесть шагов, мало чем разнившееся от соседнего хлева.

Даже новобранцы его легиона во время первых полевых учений и то отличались большим мастерством.

Рядом строился второй, постоянный дом. Выглядел он куда амбициознее, и каждое бревно провозглашало его домом мечты. Вечером, после ужина, Тома обсуждал его с блеском в глазах. Это был символ Грааля, который он принес в Земстви.

И все же выглядел он столь же неказисто, как и хлев.

Рула с болью во взгляде молча смотрела на мужа, пока тот все дальше углублялся в мечты и фантазии.

Прежде Тома служил счетоводом в конторе Перчева в Ива-Сколовде. Измученный и лишенный перспектив, он переводил в цифры перемещения мехов, шерсти, пшеницы и металлических болванок. Дни его были долгими и утомительными. Летом, когда ходили баржи и караваны, он не мог позволить себе даже выходных.

Все это было до того, как его посетила дикая надежда, слабая мечта о Земстви, которая нашла здесь лишь грубое свое выражение. Но вряд ли кто-то мог сказать, что он не пытался сделать все возможное, воплощая ее в жизнь. Достаточно было взглянуть на Рулу, чтобы понять: их прежнее существование порой было похоже на ад, но, по крайней мере, жилище оставалось теплым, и крыша не протекала. Жизнь была предсказуемой и безопасной.

В доме Клеклы шла война двух мировоззрений, хотя женщина признавала традиционную правоту мужа и лишь молчаливо его обвиняла. Будучи женой Томы, она вынуждена была переехать в Земстви, став невольницей его грез – или кошмаров.

Магия чисел сломала запоры на дверях души Томы, позволив просочиться сквозь них свету мечты. Свобода, интеллектуальная химера, за которой гнались многие соседи, ничего не значила для Клеклы. Его соседи предпочли опасность колонизации Шары, поскольку им гарантировали защиту со стороны Короны.

Тома, однако, безгранично верил в гармонию. Числа доказывали, что сообщество, которое занимается овцеводством и производством шерсти, не может не процветать среди плодородных холмов. Но Тома не понимал того, что видел Тэйн, – числа были безлики или чересчур примитивны. Они не брали в расчет человеческий фактор.

Тома был обречен на неудачу. Он не учел, что у него нет опыта, необходимого для жизни на пограничье. Шара была ничейной землей. Ива-Сколовда претендовала на нее в течение многих веков, но так и не включила в состав своих владений. Шара изобиловала опасностями, незнакомыми родившемуся в городе мелкому служащему.

Увы, такие, как Тома, часто становились жертвами Земстви. В гнезде его мечты появилось яйцо близящейся катастрофы, и кто знает, не подбросила ли его кукушка судьбы?

Никакими числами нельзя было описать невежество, разбойников, волков или душевные страдания, о которых не говорилось в многочисленных обещаниях политиков. Никто еще не сосчитал жертв болезней и дурной погоды.

Весь вид хозяйства Томы говорил о том, что он не знает самых простых вещей. А у тех немногих, кто разделял его мечту и пытался помочь, знаний и опыта было ничуть не больше. Все они тоже были голодными писарями и счетоводами, пошедшими за ложным пророком с горящими глазами, не ведавшим о реальностях новой земли. Все, кроме черной овцы Миклы, который ушел на восток, чтобы не позволить Томе стать жертвой его собственной глупости.

Большинство последователей Томы думали так же, как Рула. Они в итоге признали поражение и снова отправились на запад, по дорогам, усеянным высохшими костями утраченной надежды.

Тома был упрям. Тома настоял на своем. И его кости рано или поздно должны были лечь рядом.

Все это Тэйн успел узнать к тому времени, когда спросил:

– Если ты не позволяешь мне заплатить, может быть, хотя бы позволишь помочь с новым домом?

Во взгляде Томы блеснула сталь.

– Я учился строительному делу в армии.

Глаза Томы сузились. Гордости ему было не занимать.

Тэйну много лет приходилось иметь дело с упрямыми начальниками. Он снова повторил свое предложение, ничем не высказывая недовольства, и вскоре Тома расслабился.

– Взгляни после завтрака, – ответил он. – И скажи, какие у тебя мысли на этот счет. У меня проблемы с тех пор, как ушел Микла.

– Да, я тоже о нем думал, – заметил Тэйн. – Но из слов Стебана мне показалось, что твой брат живет здесь. А расспрашивать не хотелось.

– Он ушел. – Тома сердито зашагал к дому, но успокоился еще до того, как они вошли внутрь. – Полагаю, я сам виноват. Дурацкая ссора. Овцеводство не приносит такого дохода, как мы ожидали. Он хотел взять на обмен несколько ножей и наконечников стрел для здешних племен. Они платят шкурами. Но когда мы сюда пришли, барон это запретил.

Тэйн не ответил. Тома раздраженно пожал плечами и снова направился к выходу, но неожиданно остановился и повернулся.

– Он брат Рулы, – тихо сказал он. – И я говорил неправду. Я выгнал его, потому что поймал с наконечниками для стрел. Просто побоялся.

Он снова повернулся, собираясь уйти.

– Тома, подожди, – негромко произнес Тэйн. – Я никому не скажу. – На лице Клеклы отразилось облегчение. – И тебе следует кое-что знать. Тот человек с рогами… кайдаровец? Он наблюдал ночью за домом из рощи.

Тома промолчал. Вид у него был рассеянный. Он молчал и за завтраком. Судя по всему, он был чем-то крайне встревожен. Хорошее настроение вернулось к нему лишь после того, как они с Тэйном несколько часов потрудились над новым домом, но и тогда разговор шел ни о чем. Тома, несомненно, что-то скрывал.

Тэйн не стал ни о чем спрашивать.

Ни Тома, ни Рула не намекали, что ему следует уехать. Тома мрачнел при каждом предложении насчет строительства, но в конце концов обрадовался, когда одно удалось реализовать. К концу дня сооружение несколько уменьшилось, зато выглядело оно куда лучше. Тома был вне себя от счастья.

VI

Тэйн случайно толкнул возившуюся у очага Рулу.

– Извини, – сказал он. – Могу я чем-нибудь помочь? Мне нравится готовить.

Женщина удивленно на него посмотрела. Перед ней был рослый мужчина, мускулистый и жилистый, который двигался словно тигр, производя впечатление постоянно сдерживаемой огромной силы. Кожу его испещряли сотни шрамов. Ни в его внешности, ни в поведении не чувствовалось мягкости, но пальцы оказались весьма ловкими, а их прикосновение нежным, когда он взял у нее нож и сковороду.

– Ты не против?

– Против? Ты шутишь. Я уже два года не знаю ни минуты отдыха, а ты хочешь знать, не против ли я?

– О, есть один секрет, когда у тебя слишком много работы и не хватает времени. Он состоит в организации и в том, чтобы соответствующим образом настроиться, прежде чем начать. Большинство людей разбрасываются, пытаясь делать все сразу.

– Чтоб мне провалиться. – Рула, относившая воду в загоны для овец, остановилась и заглянула через плечо Тэйна.

– Я люблю готовить, – сказал Тэйн, переворачивая подрумянившуюся баранину. – Для меня это возможность показать себя. – Он взял из пакета щепотку пряности. – Рула, если поджарить овощи, вместо того чтобы их тушить…

– Чтоб мне провалиться, – снова сказала Рула.

Устроившись на полу, Тэйн подвинул к себе кувшин с пивом.

– Нужно стремиться к тому, чтобы набраться как можно больше опыта, – заметил он. – Опыт, может, никогда и не понадобится, но, с другой стороны, никто не знает, что ждет в будущем. Завтрашний день таит в себе ловушки для самых могущественных магов. Новый опыт – новая защита от превратностей судьбы. Что здесь случается с солдатами, когда они теряют руку или ногу?

– Они становятся нищими, – ответила Рула. – Тома, помнишь, как было сразу после войны? И квартала нельзя было пройти…

– В том-то и дело. А я мог бы стать поваром. Или переводчиком. Или кузнецом, или латником, в зависимости от увечья. Так что я всегда сумею прожить. Где Стебан? Я просил его собрать грибов – для последнего штриха. Но чудес не ждите, я никогда не добавлял грибы к баранине… Рула? Что случилось?

Тома вскочил и выбежал на улицу. Жена последовала за ним.

– Стебан. Он беспокоится за Стебана.

– Можешь сказать, в чем дело?

– Кайдаровцы… – Она побледнела, от ее прежней оживленности не осталось и следа.

– Кто они такие?

– Люди барона Кайдара.

Не сказав больше ни слова, она прислонилась к дверному косяку и уставилась в сумерки. Мгновение спустя вернулся Тома:

– Все в порядке. Он уже идет. Похоже, провел весь день с мальчишкой Коску. Я вижу и его стадо.

– Тома… – В голосе Рулы чувствовался страх.

– Мальчик может сам выбирать друзей, женщина. Я не настолько слаб, чтобы мои дети избегали друзей из-за моих страхов.

Тэйн слушал, помешивая овощи и пытаясь понять происходящее. Тома был чем-то напуган – это заметно по голосу.

Они с Рулой больше не говорили на эту тему, словно она повергала их в ужас.

Стебан собрал хорошие грибы. Тэйн слегка беспокоился из-за них – он не слишком доверял тем, кто не прошел обучения в легионе.

– Отлично, Стебан. Думаю, нам всем понравится.

– Ты готовишь?

– Я тебя не отравлю. Рыба ведь была вкусная?

Стебан неуверенно повернулся к отцу:

– Уэс сказал, что с них требуют дань: пять овец, пять коз и десять гусей. И его отец говорит, что платить не собирается.

На лицах родителей отразились страх и тревога.

– Тома, будут неприятности. – Руки Рулы дрожали, словно взволнованные голубки.

– Они не могут себе этого позволить, – ответил Тома. – Им не пережить зиму.

– Иди и поговори с ним. Попроси соседей помочь.

– Похоже, дело идет к концу, Рула. – Он повернулся к Тэйну. – Король послал барона Кайдара, чтобы защитить нас от племен. У нас было намного меньше хлопот, когда нас никто не защищал.

– Тома!

– Племена никому не досаждают, Рула. И никогда не досаждали. Хайвел изо всех сил старается избежать неприятностей. Лишь из-за того, что убили тех королевских чиновников… Они сами нарвались, пытаясь заставить Хайвела и Стояна преклонить колени.

– Тома, они с нас тоже возьмут дань.

– Им придется сперва выслушать меня.

– Им все известно. Люди доносят друг на друга. Ты же знаешь…

– Потому что боятся. Рула, если эти бандиты продолжат донимать нас, нам будет все равно, страшно или нет.

Тэйн поставил еду на стол.

– Кто такие кайдаровцы? – спросил он. – Тот, кого я видел, был не из Ива-Сколовды.

– Наемники, – сплюнул Тома. – Король не позволил бы Кайдару привести регулярные войска. Он нанял тролледингцев, которые сбежали, когда претендент на престол сверг старую династию. Это сборище бандитов.

– Понятно.

Проблема обретала зримые очертания. Барон Кайдар, несомненно, был политическим изгнанником, оказавшимся здесь по воле врагов, которые рассчитывали его уничтожить. И какое имело значение, если пострадают несколько жалких колонистов?

Враги родины Тэйна называли ее Империей Ужаса не без причины. Тервола делали что хотели, где хотели и когда хотели, благодаря магии и легионам, не ведавшим поражений. У Шинсана была своя политика и политики, но они никогда не относились с презрением к народу. Тэйн в свое время изучал странные обычаи Запада, но ему требовалось время, чтобы по-настоящему их осознать.

После ужина он помог Томе принести воды.

– Это лучшая еда, которую я ел за многие годы, – заметил Тома.

– Спасибо. Мне было приятно ее готовить.

– Я хотел сказать… я был бы рад, если бы ты больше этого не делал.

Тэйн задумался. Тома хотел немного побыть вместе с ним:

– Рула. Если у нее появится свободное время, она начнет беспокоиться.

– Понятно.

– Я ценю помощь, которую ты мне оказываешь…

– Ты мог бы не таскать воду, будь у тебя ветряная мельница.

– Знаю. Но никто здесь не может ее построить. Да и я в любом случае не могу много заплатить. Разве что частью овец. Если бы ты остался…

Тэйн посмотрел на восток. Закат окрашивал горы в кровавый цвет. Он надеялся, что это не дурное предзнаменование, но ему внушала страх мысль о том, что сию минуту легионеры умирают от рук других легионеров.

– Ладно. Ненадолго. Но скоро мне нужно будет идти дальше.

Возможно ли убежать от собственного прошлого? Друг говорил ему, что человек несет свою боль, словно черепаха панцирь. Тэйн подозревал, что аналогия куда глубже, чем предполагалось. Люди не только несли боль-панцирь, но и прятались в него в случае угрозы душевному спокойствию.

– Ты нам нужен. Ты сам поймешь. Я был слишком упрям, чтобы признать это только сейчас…

– Упрямство – само по себе добродетель. Не стоит лишь упрямиться, когда приходится учиться…

На Стебана, который носил с ними воду, их разговор, похоже, произвел немалое впечатление.

– Расскажи нам про войны, на которых ты был, Тэйн, – попросил он, когда они вернулись домой.

Рула нахмурилась.

– Их было не так уж много. Сплошные кровь и грязь, Стебан. Куда хуже, чем при стрижке овец.

– Да брось, Тэйн. Ты всегда так говоришь.

– Микла сделал из войны прекрасную сказку, – сказала Рула. – Ты бы решил… в общем… что лучшей жизни и быть не может.

– Возможно, для Миклы это действительно было так. Но войны Эль-Мюрида отгремели давно и далеко, и, надо полагать, он был тогда очень молод. Он помнит хорошие времена и видит лишь тусклые краски сегодняшнего дня.

– Возможно. Ему не следовало забивать Стебану голову чепухой.

И Тэйн повел рассказ о городах, которые видел, описывая необычные одежды и обычаи. Рула, как он заметил, наслаждалась его повествованием не меньше, чем сын.

Позднее, после вечернего ритуала, он провел несколько часов, знакомясь с окрестностями. От солдатских привычек нелегко было избавиться.

Дважды он обнаружил бродивших вокруг кайдаровцев. Его же никто не заметил.

На следующее утро он рано встал и объехал ту же территорию верхом.

VII

Рула наведалась в импровизированную кузницу Тэйна на третий день – принесла кувшин холодной родниковой воды.

– Ты работаешь уже много часов, Тэйн. Выпей.

Он улыбнулся, отложив в сторону молот:

– Спасибо.

Тэйн принял у нее кувшин, хотя пить не хотелось. Он привык к долгим часам на жаре в доспехах. Прихлебывая воду, он смотрел на Рулу, у которой было что-то на уме.

– Я хочу тебя поблагодарить.

– Гм?

– За то, что ты делаешь. За то, что ты сделал для Томы. И для меня.

– Я не так уж много сделал.

– Ты показал Томе, что у человека есть повод гордиться и без ненужного упрямства. Но, возможно, ты этого не замечаешь. Тэйн, я прожила с этим мужчиной восемнадцать лет и слишком хорошо его знаю.

– Понимаю. – Он слегка коснулся ее руки, сознавая, что для женщины, не привыкшей с кем-либо советоваться, она сказала много и с чувством.

Однако он не знал, как ей помочь. Холостяцкая солдатская жизнь не подготовила его к тому, что слова женщины могут тронуть больше, чем он предполагал, по непонятным для него причинам. Отчасти он понимал, что женщины тоже люди и ведут себя так же, как и мужчины, но отчасти считал их чуждыми, загадочными, порой даже пугающими.

– Если я сделал хорошее дело – то оказал честь этому дому.

Он усмехнулся, сознавая неуклюжесть фразы. В языке Ива-Сколовды не хватало необходимых тональных нюансов.

– Ты дал мне надежду впервые с тех пор, как Ширл… – выпалила она и тут же запнулась. – Я хотела сказать, теперь я понимаю, к чему все идет. И вижу, что Тома тоже это понимает. Тэйн, я никогда не хотела приезжать в Земстви. Я его ненавижу. Я ненавидела его еще до того, как покинула родной дом. Возможно, я настолько его ненавидела, что из-за меня Тома не смог ничего добиться. Я прогнала Ширл…

– Да. Понимаю. Но не стоит ненавидеть себя за то, что ты такая, какая есть.

– Его мечты умирали, Тэйн. А я не смогла дать ничего взамен. И потому я себя ненавижу. Но теперь он возвращается к жизни. Ему больше не нужно упрямиться лишь ради того, чтобы доказать что-то мне.

– Не нужно никого ненавидеть, Рула. Это заразно. В конце концов ты начнешь ненавидеть всех, и все станут ненавидеть тебя.

– Я никогда не смогу полюбить Земстви. Но я люблю Тому. И пока ты здесь, словно скала, он становится больше похож на того парня, за которого я вышла замуж. К нему возвращается прежняя смелость. И надежда. Мне это тоже дает надежду. Потому я и хотела тебя поблагодарить.

– Скала?

– Да. Ты просто здесь. Ты не критикуешь, не споришь, не судишь, не боишься. Ты просто знаешь. С тобой становится возможно… Не знаю, как сказать. Думаю, самое главное – страх. Он больше не давит на нас.

– Вряд ли все это только из-за меня, Рула. Ты тоже внесла свою долю.

Ему все больше становилось не по себе.

Она коснулась его руки:

– Ты сильный, Тэйн. Сильный и уверенный. Мой брат Микла… он был уверен в себе, но не всегда силен. Он все время ссорился с Томой.

Тэйн посмотрел на юг, через зеленые холмы. Тома ушел в деревню, надеясь получить металл, необходимый для ветряной мельницы, которую собирался построить Тэйн. Его не было уже несколько часов.

На далеком склоне появилась крошечная фигурка. Тэйн вздохнул со смесью разочарования и облегчения. По крайней мере, он избавился от необходимости наблюдать за обуревавшими Рулу чувствами.

Ветряная мельница Томе очень понравилась, и ему хотелось, чтобы она заработала как можно быстрее. Тэйн намекнул, что, проявив некоторую изобретательность, можно обеспечить дом проточной водой. Рула была бы этому только рада. Подобную роскошь могли себе позволить лишь высокопоставленные господа и богатые торговцы.

Рула проследила за его взглядом, и ее охватило замешательство. Тэйн отдал кувшин и посмотрел ей вслед.

Вскоре послышался голос Томы:

– Все в порядке, Тэйн! У Бриона оказался старый фургон. Он продал мне достаточно железа, чтобы хватило на всё.

Он поспешил к кузнице, нагруженный мешком, полным ржавого металла. Тэйн внимательно изучил его ношу:

– Неплохо. Для втулок вполне хватит. Если их постоянно смазывать, мельница проработает очень долго.

Мальчишеское лицо Томы помрачнело.

– Что случилось? Тебя долго не было.

– Пойдем в дом. Выпьем пива.

Тэйн отложил инструменты и последовал за Томой. Посмотрев на восток, он увидел белое пятно: стадо Стебана спускалось по далекому склону, возвращаясь домой. Позади Стебана, чуть южнее, возвышалось гротескное каменное образование, которое местные жители называли Жабой. Шаранцы верили, что это обитель злого божества.

Тома передал ему пиво.

– Кайдаровцы снова побывали у Коску. Он не собирается отдавать им животных.

Тэйн промолчал, все еще ничего не понимая.

– Они этого не потерпят, – сказала Рула. – Будут неприятности.

Тома пожал плечами:

– Неприятности есть всегда. В этом суть жизни. – Голос его звучал по-философски беззаботно, но Тэйн почувствовал тщательно скрываемый страх. – Вероятно, сегодня вечером они снова явятся…

– Ты пьян, – бросила Рула. – Ты никуда не…

– Рула, пора с этим кончать. Кто-то должен им показать, что всему есть предел. Для нас он уже настал. Коску следующие. Остальные не могут…

– Тэйн, скажи ему.

Тэйн смотрел на них, чувствуя в воздухе ощутимый запах страха. Молча посмотрев в глаза Томы, он протянул ему пиво, проигнорировав просьбу Рулы. Затем он вернулся в кузницу, вложив всю энергию в накачку мехов и удары молотом по раскаленному железу. Он не мог позволить себе вмешаться в спор, касавшийся только их самих.

Но он не мог отключить мысли и чувства. Он все сильнее стучал молотом, охваченный внезапным гневом.

Тэйн колотил по железу, пока, казалось, не зазвенели холмы вокруг. Как бы он ни пытался оставаться безучастным, ответственность лежала и на нем. Нужно было защитить Тому от последствий его напускной бравады.

– Тэйн?

Грохот молота прервался.

– Стебан? Так рано?

– Уже почти темно.

– Похоже, я потерял счет времени. – Он посмотрел на свою работу, которая почти подошла к концу, пока он был занят собственными мыслями. – Что случилось?

– Ты научишь меня быть солдатом?

Тэйн вонзил щипцы в кучу углей, словно в сердце врага.

– Вряд ли. Твоя мать…

– Ей все равно. Она все время говорит мне, чтобы я чему-нибудь научился.

– Она вовсе не имеет в виду, чтобы ты стал солдатом. Она имеет в виду уроки твоего отца.

– Тэйн, учиться писать и считать скучно. И что хорошего принесло это умение папе? Все равно он учит меня только потому, что его заставляет мама.

«В каком мире живет Рула и что скрывается под ее маской?» – подумал Тэйн.

Вряд ли это был счастливый мир. В нем умерло слишком много надежд. Время не пощадило ее. Она превратилась в деревянную куклу, проживающую каждый день с наименьшими хлопотами.

– Скучно, но важно. Что толку от солдата, который не умеет читать или писать? Все, что он может, – держать копье.

– А ты умеешь читать?

– На шести языках. Каждый солдат в моей армии учит не меньше двух. Стать солдатом в моей стране – примерно как стать священником в твоей, Стебан.

«Рула, – подумал он. – Почему я считаю тебя единственной в своем роде, когда ты всего лишь одна из миллиона одинаковых сестер, разбросанных по феодальному Западу?» Весь субконтинент распростерся под пятой угнетения и отчаяния, тягостного постоянства и неизменности, словно высохший лес, который могла воспламенить малейшая искра, брошенная несущим надежду мессией.

– Подготовка солдата заключается не только в том, чтобы научить его обращаться с мечом, Стебан. Я могу обучить тебя фехтовать, но мастером ты никогда не станешь. И точно так же не научишься дисциплине, образу мыслей и жизни, которые нужны, чтобы…

– Собираешься болтать всю ночь, малыш? Заводи овец в загоны.

Тома прислонился к дверному косяку, с кувшином пива в руке. В душе Тэйна нарастал гнев, столь же непредсказуемый, как летняя гроза.

– Займись овцами, Стебан. Потом помогу их напоить.

Он прибрался в кузнице, привел себя в порядок, а затем носил воду, пока Рула не позвала их ужинать.

Напряжение висело над столом, словно густой туман над зловонным болотом, и средоточием ее был Тэйн. Рула хотела, чтобы он сдерживал Тому. Тома хотел, чтобы Тэйн его поддержал. А Стебан хотел получить магический доступ в волшебный мир, который его дядя создал из самой кровавой, самой бездарной и самой бессмысленной войны недавних времен. Тэйн ел молча.

– Я почти закончил втулки и подшипники для вала, – наконец сказал он. – Завтра можем строить башню.

Тома что-то проворчал.

Тэйн пожал плечами. На настроение Томы невозможно было повлиять.

Он бросил взгляд на Рулу, в глазах которой все так же читалась немая просьба. Поднявшись, он взял кувшин с пивом, сломал печать и отхлебнул:

– За мельницу. – Он передал пиво Томе. – Стебан, пойдем принесем оставшуюся воду.

За время ужина поднялся легкий ветерок. Приятный и влажный, он предвещал дождь. В сторону гор по небу быстро ползли тучи, заслоняя звезды. Возможно, подумал Тэйн, погода даст Руле то, чего не мог обеспечить он.

– Мама с папой злятся друг на друга, да?

– Похоже на то.

– Из-за Коску?

– Да. – Путь от источника словно стал длиннее.

– Папа боится. Кайдаровцев, – разочарованно проговорил Стебан.

– Полагаю, на то есть причины.

Тэйн не встретил ни одного наемника барона. Не встретил он и никого из соседей. Никто не приходил к ним, и сам он не наносил никому визитов во время своих вылазок.

– Солдатам никогда не страшно.

– Неправда, Стебан, – усмехнулся Тэйн. – Солдатам всегда страшно. Но мы учимся преодолевать страх. Твоему папе не приходилось этому учиться, когда вы жили в городе, и теперь он пытается наверстать упущенное.

– Я бы показал этим кайдаровцам. Так же как и тому волку.

– Волк был только один, Стебан. Кайдаровцев много.

– Всего семеро. И ведьма.

– Семеро? И ведьма?

– Ну да. Торфин. Бодель. Гримнир. Олаг. Остальных не помню.

– А ведьма? Кто она?

Стебан ответил не сразу.

– Она велит им, что делать. Папа говорит, что с бароном было все хорошо, пока она не пришла в Башню.

– Вот как?

Еще один кусочек головоломки. Кто бы мог подумать, что этот спокойный зеленый край, столь малонаселенный, окажется настолько пугающим и загадочным?

Тэйн попытался вытянуть из Стебана хоть что-то еще, но про барона мальчик не сказал больше ни слова.

– Думаешь, папа трус, Тэйн?

– Нет. Он пришел в Земстви. Нужна немалая смелость, чтобы бросить все ради призрачной надежды на то, что где-то может оказаться лучшая жизнь.

Стебан остановился и уставился на него.

– Как ты? – сдавленно проговорил он.

– Да. Как я. Я долго об этом думал.

– О…

– Пожалуй, воды хватит. Давай вернемся в дом. – Он посмотрел на небо. – Собирается дождь, – сказал он, когда они пришли назад.

– Угу, – буркнул Тома. Он уже прикончил один кувшин и принялся за второй.

Тэйн едва заметно усмехнулся. Ясно было, что Клекла никуда сегодня не пойдет. Повернувшись, он улыбнулся Руле.

– Может, тебе лучше лечь здесь? – улыбнулась она в ответ. – Хлев протекает.

– Все в порядке. Я вчера утром заделал крышу.

– Ты вообще когда-нибудь спишь?

– Старые привычки тяжело умирают. Ладно, овцы напоены, пойду спать.

– Тэйн?

Он остановился в дверях.

– Спасибо.

Он нырнул в ночь. На щеки упали капли дождя. Усиливающийся ветер шумел листьями в роще.

Совершив солдатский ритуал, он лег на соломенный тюфяк, который соорудил для себя. Но сон не шел.

VIII

Конь вздрагивал под ним, пока они спускались с холма, и вовсе не из-за ветра или холодного дождя. Животное чувствовало тревогу и неуверенность всадника.

Тэйн направил коня в поросший кустами овраг, спешился и велел ждать. Пройдя пятьдесят ярдов вниз по склону, он сел, прислонившись к большому валуну, и застыл, словно слившись с камнем.

На первый взгляд хозяйство Коску выглядело совершенно мирно – тихий деревенский дом, погруженный в сон. Но Тэйн чувствовал: там не спят. Кто-то наблюдал за происходящим в ночи. Он кожей чуял их страх и решимость.

Кайдаровцы появились час спустя. Их было трое, с факелами. И им было все равно, увидит их кто-нибудь или нет. Они спустились с холма позади Тэйна и прошли в пятидесяти ярдах от него. Никто его не заметил.

В рослом всаднике в рогатом шлеме на пестрой лошади Тэйн узнал Торфина, которого уже видел раньше. Второй был намного крупнее. Между ними ехала стройная невысокая женщина в черном.

Ведьма. Тэйн понял это еще до того, как она появилась в поле его зрения, – за несколько минут почувствовал неприкрытую, необузданную Силу. Теперь же он ощущал страх ее спутников.

И страх этот был вполне обоснован. Она чем-то походила на необученного слона, не осознающего собственной мощи. Способная злоупотребить Силой, она была намного опаснее для себя самой, чем для любого, кому угрожала.

Тэйн не сомневался, что ее власть над бароном и его людьми держится в первую очередь на страхе. Она могла капризничать, дуться и делать больно, словно избалованный ребенок…

Она действительно очень молода. Тэйну показалось, что она еще девочка.

Мужчина в рогатом шлеме спешился и постучал в дверь Коску рукоятью кинжала.

– Коску, открывай – именем барона Кайдара.

– Иди к дьяволу.

Тэйн едва не рассмеялся.

Ответ, вполне спокойный, прозвучал из уст человека, не ведавшего страха. Кайдаровец тоже это почувствовал и, похоже, разозлился, что также позабавило Тэйна.

– Коску, с тебя причитается штраф в три овцы, три козы и пять гусей за подстрекательство к мятежу. Мы пришли, чтобы их забрать.

– Воры теперь уже торгуются? Вчера вы требовали пять, пять и десять.

– В таком случае пять овец, пять коз и десять гусей, – недовольно ответил Торфин.

– Убирайся к дьяволу с моей земли.

– Коску…

Судя по голосу, Торфин был приличным человеком, попавшим в ловушку обстоятельств. Торфину не хотелось лишних проблем.

– Давай сюда животных, – сказал второй мужчина. – Или я сам их заберу.

Этот не относился к числу приличных людей. Тон его голоса прямо-таки кричал о том, что он головорез и садист. Этому как раз очень хотелось, чтобы Коску сопротивлялся.

– Что ж, давай, Гримнир. Вперед. – Дверь дома распахнулась, и на пороге появился старик, опиравшийся на длинную тяжелую дубину. – Иди ко мне, троллендингское дерьмо собачье, охотник за юбками шлюх.

Тэйн решил, что Коску отнюдь не из бывших служащих. Он был стар, но за его сединой стояла жесткость, свойственная человеку действия. В нем чувствовалась сила, и он умел обращаться с дубиной.

Гримнир не был склонен с ходу проверять, на что тот способен.

Ведьма выехала вперед.

– Тебе меня не запугать, маленькая сучка. Я тебя знаю и не намерен удовлетворять твою алчность.

Она подняла руки в черных перчатках, с извивающимися, словно змеи, пальцами, между которыми проскочили изумрудные искры.

Коску рассмеялся.

Он молниеносно взмахнул дубиной, и ее окованный железом конец ударил лошадь ведьмы между ноздрями.

Лошадь заржала и встала на дыбы. Женщина свалилась в грязь. По темной одежде зигзагами метались зеленые искры. Из нее, словно из разорванного мешка, градом сыпались проклятия.

Торфин замахнулся факелом на старика.

Конец дубины угодил ему точно в лоб, и он обмяк.

– Коску, тебе не стоило этого делать! – прорычал Гримнир.

Спешившись, он вытащил меч. Старик скрылся в доме, захлопнув дверь.

Подобрав факел Торфина, Гримнир швырнул его на соломенную крышу дома Коску, помог взобраться на лошадей ведьме и Торфину, после чего бросил и свой факел.

Тэйну очень хотелось помочь старику, но он не двинулся с места. Оружие он оставил, как раз на случай, если возникнет подобное желание.

Ему и не требовалось оружие, чтобы сражаться и убивать, но он подозревал, судя по действиям Коску, что Гримнир хорошо владеет мечом. Маловероятно, чтобы невооруженный человек с ним справился.

И была еще ведьма, чьих способностей самоучки он не мог оценить.

Ей, похоже, хватило приключений. Несмотря на протесты Гримнира, она двинулась назад, откуда пришли.

Тэйн смотрел, как они проходят мимо. Ведьма бросила взгляд в его сторону, но ничего не увидела и расслабилась. Прежде чем подняться, Тэйн дождался, пока стук копыт не смолкнет за горным хребтом.

Сырая солома горела плохо, но горела. Сбежав вниз, Тэйн наполнил ведро из поилки для овец и выплеснул воду в огонь. Еще несколько ведер полностью погасили пламя.

Дождь усиливался. Тэйн вернулся к коню, сознавая, что вслед ему смотрит пара глаз. Взобравшись на мерина, он шепнул ему на ухо, и конь двинулся по следу кайдаровцев.

Они не спешили. Прошло два часа, прежде чем Тэйн различил сквозь дождь темные очертания Башни. Те, кого он преследовал, скрылись внутри, так и не позволив ничего о себе узнать. Он объехал вокруг сооружения.

Приземистая квадратная Башня в высоту была лишь чуть больше, чем в ширину. Она была очень старой, старше самой Ива-Сколовды. Тэйн предположил, что ее возвели строители Империи, когда Шарой правил Ильказар, в качестве сторожевой башни для пограничных патрулей.

Шара всегда была пограничьем. Подобные ей сооружения усеивали весь Запад. По их архитектурным стилям можно было составлять хронику продвижения Ильказара.

IX

На следующее утро Тома пребывал в дурном настроении, и вовсе не из-за похмелья. Около полудня он отложил инструменты, надел куртку и, взяв посох, направился в деревню.

Едва он скрылся из виду, к Тэйну подошла Рула.

– Спасибо за прошлый вечер, – сказала она.

Тэйн развел руками, словно говоря «не за что».

– Вряд ли тебе стоило беспокоиться.

– Что?

– Ничего. – Он смущенно отвел взгляд.

– Он пошел выяснить, что случилось.

– Знаю. Он чувствует ответственность.

– Он не обязан отвечать за прегрешения Коску.

– Мы все отвечаем друг за друга, Рула. И чувства его неподдельные. Мне кажется, он хочет сделать то, что нужно, только не по тем причинам, по которым бы следовало.

– По каким?

– Думаю, он хочет что-то доказать. Не могу точно сказать зачем. Или кому. Может быть, самому себе.

– Лишь потому, что они обвиняют его…

Взгляд ее метнулся вверх, в сторону родника. Тэйн медленно повернулся. По склону спускался кайдаровец на пестрой лошади.

– Торфин? – Сегодня на нем не было шлема.

– Ох! – судорожно вздохнула Рула. – Похоже, Тома вчера чего-то наговорил.

Тэйн чувствовал ее безрассудный страх, мешавший воспринимать кайдаровца иначе как воплощение зла.

– Иди в дом. Я с ним разберусь.

Она убежала. Тэйн отложил инструменты, вытер руки и не спеша направился к роднику. Кайдаровец вошел в рощу и стал поить лошадь.

– Доброе утро.

Кайдаровец поднял взгляд:

– Доброе утро.

«Он молод, – подумал Тэйн. – Лет девятнадцать или двадцать». Но у него были шрамы.

Юноша оценил взглядом рост Тэйна и его кошачьи движения.

Тэйн отметил бледно-голубые глаза кайдаровца, длинные светлые волосы и силу, заключенную во внешне непримечательной фигуре. Он был высок, но не столь массивен, как Гримнир.

– Торфин Хакессон, – представился юноша. – Служу барону.

– Тэйн. Имени отца я не знаю.

По губам Торфина пробежала легкая улыбка.

– Ты тут недавно?

– Проездом. Клекле нужна была помощь в постройке дома, а у меня есть опыт. Он попросил меня ненадолго задержаться.

Торфин кивнул:

– Это у тебя крупный чалый конь? Я видел тебя на днях.

Тэйн улыбнулся:

– А я тебя. Несколько раз. Как ты оказался столь далеко от дома?

– Мой отец разорился, и я ушел из дома. Барон предложил работу, и я пришел в Земстви.

– Я слышал, что тролледингцы – немногословный народ. Но никогда не слышал столь краткого жизнеописания.

– А ты?

– Примерно так же. Оставил позади несчастливую жизнь и ищу то, чего, возможно, вообще не существует.

– Барон мог бы взять тебя на службу.

– Нет. Наш образ мыслей слишком во многом различается.

– Когда-то я тоже так думал. В каком-то смысле думаю так и сейчас. Но когда твой единственный талант – владение мечом, выбор невелик.

– Горькая правда. У тебя здесь какое-то дело?

– Нет. Просто патрулирую. Остановился напоить лошадь. У них, – он кивнул в сторону дома, – все в порядке?

– Да.

– Хорошо. – Юноша окинул взглядом хозяйство. – Похоже, ты сдвинул дело с мертвой точки.

– Немного. Томе нужна была помощь.

– Да. Он не слишком продвинулся с тех пор, как ушел Микла. Что ж, удачи тебе, Тэйн. До встречи.

– Удачи, Торфин. И пусть небеса будут к тебе благосклонны.

Садясь на лошадь, Торфин посмотрел на него, удивленно приподняв бровь.

– Ты странно говоришь, – ответил он, затем пришпорил лошадь и двинулся наперерез по склону.

Тэйн смотрел ему вслед, пока юноша не скрылся за невысоким хребтом.

Он нашел Рулу у очага, где она готовила обед.

– Чего он хотел? – спросила она.

– Напоить лошадь.

– И все?

– Ну и еще, наверное, взглянуть на меня. А что?

– Он опасный человек. Гримнир рослый, громкоголосый и злобный. Другие тоже ему под стать. Но Торфин… Он молчалив и быстр. Однажды он убил троих воинов Стояна, когда те пытались украсть лошадей из конюшен Башни.

– У вас из-за него бывали неприятности?

Она поколебалась. Тэйн понял: она что-то скрывает.

– Нет. Пожалуй, ни у кого. Но он всегда где-то рядом. Наблюдает, слушает. Потом приходят другие со штрафами, которые на самом деле не более чем оправдание грабежа.

Ей было очень страшно. Тэйну хотелось ее поддержать, сказать, что все будет хорошо.

– Мне нужно возвращаться к работе. Сегодня я должен закончить каркас. Если Тома не забудет поискать бревна, завтра можно начать строить резервуар.

Он выскользнул из дома, прежде чем успел совершить какую-либо глупость.

Тэйн не мог понять, что с ним происходит. Он был главным сотником гвардии Демона, тридцатилетним ветераном. Юношеские страсти давно должны были утихнуть. Особенно по отношению к женщине возраста и с внешностью Рулы…

Он трудился изо всех сил, но это не помогало. Чувства и желания никуда не девались. За обедом он постоянно отводил взгляд.

– Тэйн… – начала Рула.

– Да?

– Ничего.

Он поднял взгляд. Она смотрела куда-то вдаль, в сторону Башни.

После обеда он оседлал коня, взял мула и отправился в короткую поездку. Один раз он заметил вдали Торфина, который что-то высматривал с вершины холма. Развернувшись, Торфин проехал несколько миль на запад, пока впереди не появилась Башня, затем снова повернул в сторону дома, миновав хозяйство Коску. Кто-то чинил соломенную крышу.

Рула ждала Тэйна, не в силах скрыть тревоги.

– Где ты был? – спросила она.

– Прогуливал животных. Что случилось?

– Ничего. Нет, ничего. Я просто терпеть не могу оставаться одна.

– Извини. Не подумал.

– На самом деле нет. Какое я имею право на твое время? – Она немного успокоилась. – Просто тревожусь по пустякам.

– В следующий раз подожду, пока не вернется Тома.

Он расседлал коня и начал его чистить. Мул пасся неподалеку. Рула молча наблюдала за ними. Тэйн чувствовал, что она не сводит с него взгляда. Десять минут спустя она спросила:

– Откуда ты явился, Тэйн? Кто ты?

– Я пришел ниоткуда и иду в никуда, Рула. Я лишь бывший солдат, который бродит без цели, поскольку ничего больше не умеет.

– Ничего больше? Похоже, ты умеешь всего понемногу.

– Я учился многие годы.

– Расскажи мне о местах, где ты бывал. Я никогда нигде не была, кроме родного города и Земстви.

Тэйн грустно улыбнулся. В голосе ее звучали те же благоговение и жажда знаний, что и у Стебана.

– Однажды я видел Эскалон, еще до того, как его разрушили. Это была прекрасная страна.

Он описывал красоту Эскалона, не упоминая о том, что сам участвовал в его уничтожении. Предаваясь воспоминаниям, он продолжал трудиться над мельницей.

– Пожалуй, начну готовить ужин, – наконец сказала Рула. – Тома возвращается. И с ним кто-то еще.

Тэйн посмотрел ей вслед, вновь обругав себя за недостойные помыслы. Когда-то она была красавицей и оставалась бы ею, если бы не убожество жизни.

Вернувшись, Тома косо посмотрел на него, и Тэйн испугался, что тот отгадал его мысли. Но Тома лишь сказал:

– Кайдаровцы ночью приходили к Коску. И этот старый пройдоха прогнал их прочь.

– Гм? – фыркнул Тэйн. – Неплохо. У тебя дела? – Он взглянул на пришедшего с Томой человека. – Или все-таки поможешь мне поставить опоры?

– Конечно. Через пару минут. Тэйн, это мой шурин.

– Микла? – Тэйн протянул руку. – Рад познакомиться. Я много о тебе слышал.

– Уверен, что ничего хорошего, – рассмеялся Микла, отчего в уголках его глаз появились морщинки. Он был худощав и жилист и, судя по всему, привык к тяжелым погодным условиям.

– Больше хорошего, чем плохого. Стебан будет рад тебя видеть.

Рула выглянула из дверей и тут же бросилась к брату, едва не запутавшись в юбке.

– Микла! – Она заключила его в объятия. – Где ты был? Я страшно за тебя волновалась.

– Общался с нашими врагами. Пытался убедить Стояна, что не все мы – кайдаровцы.

– Даже кайдаровцы не все похожи на кайдаровцев, – заметил Тэйн, ставя на место балку.

Микла наблюдал за тем, с какой легкостью он поднимал тяжелый брус.

– Может, и не все. Но когда летят стрелы, кто думает о душе их посылающих?

– Да, верно. Стебан говорил, ты ветеран?

– Стебан преувеличивает то, что я уже по глупости преувеличил, – ответил Микла, словно защищаясь.

– Честный человек – в наше время редкость. Тома, ты говорил, что Коску прогнал кайдаровцев? Стоит ли из-за этого ждать новых неприятностей?

– Проклятье, еще как стоит! – прорычал Микла. – Именно поэтому я и вернулся. Когда расходятся подобные слухи, все в Земстви готовы встать на свою защиту. А люди из Башни готовы на все, чтобы этому помешать. Честно говоря, у меня смешанные чувства на этот счет. Я говорил, что нужно действовать, с тех пор как ведьма заморочила голову барону. Но теперь я думаю, стоит ли оно того. Речь идет уже не просто об избиениях и узаконенных ограблениях. Кто-то наверняка умрет. Вероятно, Коску.

– Не думал, что может зайти столь далеко, – с болью в голосе пробормотал Тома. – Я полагал, она поймет, к чему идет дело…

– Хватит каркать! – крикнул Микла, заключая Рулу в крепкие объятия. – Что на ужин, сестренка?

– То же, что и каждый вечер. Вареная баранина. А чего ты ожидал?

– Там я видел недурного мула. Пара бифштексов из него вполне бы вышла.

– Да тебе за одни только такие мысли следовало бы по башке дать, – заявила Рула. – Это самое злобное животное из всех, которых я видела. Оно могло бы преподать урок самому Гримниру. Но, возможно, тебе удастся уговорить Тэйна приготовить ужин. Он уже это делал, и у него отлично получается.

Тэйну показалось, что за усталой маской мелькнул образ девушки, когда-то вышедшей замуж за Тому.

– Он тоже умеет готовить? Помилуй, Тома, может, тебе стоит на нем жениться?

Тэйн внимательно наблюдал за Миклой. Не было ли в его шутливой болтовне скрытых мотивов? Но лицо Миклы оставалось непроницаемым.

Рула вернулась в дом, под предлогом, что ей нужно присмотреть за очагом.

– Та история, что рассказывает Коску, расходится как круги по воде, – заметил Тома, вновь бросая косые взгляды.

«Вот как? – подумал Тэйн. – Коску рассказывает про таинственного человека, который погасил горящую солому на крыше? Не это ли привело сюда Торфина?»

– Тут неподалеку останавливался кайдаровец, – сказал он Клекле. – Торфин. Он поил лошадь. Мы немного поговорили.

– Чего он хотел?

– Насколько я понял – ничего. Разве что интересовался лично мной. Мне он показался приятным парнем.

– С ним нужно быть начеку, – заявил Микла. – Он молчалив и смертоносен. Как змея.

– Рула говорила мне про людей Стояна.

– Про них? Они получили то, чего хотели. Стояну это не понравилось, но что он мог поделать? Торфин зарезал их внутри конюшни барона. Двоим он позволил уйти, чтобы предупредили остальных.

– Вряд ли Стояна бы волновало чье-то мнение, если на его пути стоят всего семеро.

– Клан Стояна и клан Хайвела не слишком многочисленны. За год до нашего появления у них была эпидемия оспы. Стояну и двадцати воинов не собрать.

– Стебан наверняка слышал новость, – заметил Тэйн. – Он возвращается раньше обычного.

Мальчик быстро шагал впереди стада. Тома поспешил ему навстречу.

Тэйн и Микла шли позади него.

– В каком войске ты служил? – спросил Микла.

Тэйн не раз сталкивался с этим вопросом с тех пор, как появился здесь. Но никто еще не формулировал его столь прямо. Нужно было сказать правду или солгать. Уклончивый ответ мог показаться подозрительным.

– Некременском. – Он надеялся, что Микла незнаком с народами бассейна реки Роэ.

– Ага. – Микла продолжил задавать конкретные вопросы.

Прошло несколько напряженных минут, прежде чем Тэйн понял, что шурин Томы не пытается что-то выяснить, а просто любопытствует.

– Твоя сестра… она несчастлива здесь.

– Знаю. – Микла пожал плечами. – Я делаю для нее что могу. Но она жена Томы.

И это, подумал Тэйн, полностью объяснялось обычаями Запада. Вряд ли жизнь женщин его собственного народа была намного легче. Но их подчиненная роль подкрашивалась и подслащивалась.

Тома поравнялся со Стебаном и крепко обнял его. Микла зашагал быстрее.

Тэйн шел не спеша. Ему хотелось незаметно понаблюдать за Миклой. Микла выглядел мужской копией Рулы: та же худощавая фигура, те же темно-каштановые волосы, та же угловатая голова. Он был несколько старше сестры, лет тридцати шести. Вряд ли ей самой было больше тридцати трех, несмотря на столь долгое замужество.

«Мир жестоко и быстро расправляется с нами», – подумал Тэйн, неожиданно почувствовав себя древним стариком.

Тома и Микла бежали ему навстречу.

– Стебан видел дым, – тяжело дыша, проговорил Тома. – В стороне дома Коску. Мы идем туда.

Они побежали дальше, к дому. Тэйн пошел за ними.

Войдя в дом, он обнаружил, что Тома размахивает дубиной, а Микла соскабливает комья земли с меча, который выкопал из-под пола.

X

В душе Тэйна поселилась грусть, от которой он никак не мог избавиться. Она не давала покоя, пока он помогал Стебану поить овец, и стала еще сильнее, когда он сидел с Рулой, ожидая возвращения мужчин. Прошло несколько часов, прежде чем он понял, что главная ее причина – тоска по дому.

– Я устал, – пробормотал он. – Пойду, пожалуй.

Во взгляде Рулы читалась немая мольба. Но Тэйн понимал, что не может больше ждать вместе с ней, ибо совершенно несвойственные солдату чувства готовы были его предать.

Солдатские ритуалы ничем не помогли, лишь напомнили о жизни, которую он оставил позади. Он больше не был солдатом. Он избрал другой путь, другую жизнь. И часть его жизни сосредоточилась в этом убогом жилище, которое, возможно, могло бы стать и домом, стоило лишь попросить.

– Я человек чести, – пробормотал он, чувствуя, как от отчаяния перехватывает горло.

И снова душу потянуло на родину.

Вздохнув, он полез во вьючные мешки мула, нашел набор оружейника и начал смазывать оружие. Но бесконечные мысли дразнили его, словно черная бабочка. Родина. Рула. Родина. И снова Рула.

Тщательно, предмет за предметом, он смазывал доспехи. Этим давно пора было заняться. Лакированное покрытие требовало постоянной заботы. Он трудился с прилежностью новобранца, которого предупредили о неожиданной проверке, загнав все, что могло его отвлечь, в самые дальние уголки разума.

Он протирал окуляры маски, когда послышался сдавленный вздох.

Тэйн поднял взгляд. В хлев вошла Рула. Он не слышал ее легких шагов.

Она уставилась на маску со смешанным выражением восхищения и ужаса. Губы ее шевелились, но она не произносила ни звука.

Тэйн не двигался.

«Это конец, – подумал он. – Она знает, что означает маска…»

– Я… Стебан заснул… я думала… – Она не могла отвести взгляда от жуткой металлической личины.

Она сделала несколько шагов, собираясь уйти, но тут же вернулась.

Тэйн с обреченным видом полировал ажурный золоченый узор.

– Ты… это правда?

– Да, Рула. – Он снова прикрепил маску к шлему. – Я был главным сотником гвардии Демона. Личным телохранителем Принца-Демона.

Убрав маску и шлем во вьючные мешки, он начал собирать остальные доспехи. Нужно было уходить.

– Но как?.. Как это может быть? Ты не…

– Мы всего лишь люди, Рула. Не дьяволы. – Он подвел мула к мешкам и набросил попону на его спину. – У нас тоже есть слабости и страхи.

Он забросил на спину мула первый мешок и поправил его.

– Что ты делаешь?

– Я не могу больше здесь оставаться. Ты знаешь, кем я был. Это все меняет.

– О… – Она наблюдала за ним, пока он не закончил. Но когда он подозвал коня и начал его седлать, она прошептала: – Тэйн?

Он повернулся. Их разделяло меньше двух футов.

– Тэйн, это не важно. Я никому не скажу. Останься.

Ему показалось, будто некий злой дух проник в его живот и медленно выкручивает внутренности окровавленными когтями. Не требовалось особого опыта, чтобы понять, о чем говорил взгляд Рулы.

– Прошу тебя, останься. Ты нужен мне… нам.

Помимо воли он протянул руку и коснулся ее щеки. Она вздрогнула, сжавшись, словно от холода, и прижалась щекой к его пальцам.

Он изо всех сил пытался сохранить хладнокровие:

– О нет. Только не сейчас.

– Тэйн, не уходи. Пожалуйста.

Взгляд ее упал на солому, и неожиданно все ее тело сотряслось от рыданий. Бросившись к Тэйну, она обхватила его за шею и уткнулась лицом в грудь. Он почувствовал сквозь одежду теплую влагу слез и понял, что не может ее оттолкнуть.

– Нет, – сказал он.

И она поняла – он не уйдет.

Мягко отстранившись от Рулы, он снял мешки со спины мула. Оба избегали взгляда друг друга.

Он повернулся к мерину, и тут со стороны дома Коску послышались ругательства Миклы.

– Лучше вернись в дом. Я сейчас приду.

По лицу Рулы промелькнула смесь разочарования, боли, гнева и страха.

– Да, хорошо.

Тэйн не спеша расседлал коня, затем провел короткий ритуал. Может быть, позже, ночью, когда она не будет стоять у него на пути…

«Ты обманываешь сам себя, – подумал он. – Уже слишком поздно».

Он вошел в дом. Тома и Микла вернулись и открывали кувшины с пивом.

– Это был дом Коску, – сказал Тома, дрожа от ненависти и злости. Он был готов совершить какую-нибудь глупость.

– Он ушел, – добавил Микла. – Теперь на него охотятся, как на зверя. Они убьют его.

– Он пойдет к Паликову, – сказал Тома, и Микла кивнул. – Они старые друзья. Паликов столь же упрям, как и он сам.

– Они могут сделать тот же вывод, что и мы. Ведьма… – Микла бросил взгляд на Тэйна. – Она им расскажет.

Он допил пиво и взялся за новый кувшин. Тома последовал его примеру.

– Мы могли бы добраться туда первыми, – предположил Тома.

– Слишком далеко. Шесть миль. – Микла осушил кувшин и схватил следующий.

Тэйн заглянул в кладовую – запас пива быстро таял. И это был достаточно крепкий напиток, который варили кочевники из зерна и меда, обменивая его на овечьи шкуры и баранину.

– Паликов, – сказал Тэйн. – Это тот, кто живет возле Жабы?

– Он самый? – Микла не удостоил Тэйна особым вниманием.

Тома посмотрел на него, словно спрашивая, почему он интересуется.

– Мы не можем так этого оставить, – прорычал Клекла. – Только не убийство. С нас хватит. Этим утром они до полусмерти избили дочь Аримкова.

– Ох, – вздохнула Рула. – Она всегда ревновала Лари. К этому парню, Лейфу.

– Рула…

– Прости, Тома.

Тэйн посмотрел на мужчин. Оба были злы и напуганы. Они решились на серьезный поступок, не зная, чем все закончится, и чувствуя, что слишком много наговорили, чтобы отступать. И прежде чем отправиться в путь, они намеревались влить в себя еще не один кувшин пива.

Тэйн вышел в ночь.

XI

Потратив четверть часа на осмотр тлеющих руин дома и хлева Коску, он нашел кое-что, чего не заметили Тома и Микла.

Тело ребенка настолько обгорело, что он не мог понять, мальчик это или девочка.

Ему доводилось видеть и худшее. Он был солдатом Империи Ужаса. Вид обгоревшего трупа тронул его не больше, чем ужас, который он увидел в загонах для овец. На животных поупражнялись в стрельбе. Налетчики даже не позаботились о том, чтобы прикончить раненых.

Тэйн сделал то, что следовало сделать, и куда лучше стал понимать Тому и Миклу, перерезая горло ягнятам и козлятам. Беспричинному разрушению не было никакого оправдания. Хотя их иногда в том и обвиняли, легионеры никогда не убивали и не разрушали ради удовольствия.

Здесь оставил след дикий зверь.

Вскочив на коня, Тэйн направился к Жабе.

Позади него обрушилась стена. Огонь вновь ожил, осветив склон тускло-красным сиянием. Тень Тэйна вытянулась вперед, мерцая, словно неверный черный призрак.

Примерно в миле к востоку от дома Клеклы он увидел ночных путников.

Тома и Микла шли медленно, пошатываясь и то и дело останавливаясь, чтобы опорожнить мочевой пузырь. С собой они взяли пиво.

Тэйн объехал их стороной. Они его не заметили.

Они ошиблись, предполагая, что могут опередить направлявшихся к дому Паликова кайдаровцев. Ведьму сопровождали Гримнир и еще четверо. Тэйн не увидел среди них Торфина.

Всадники стояли, наклонив друг к другу голову. Они только что пытались поджечь дом факелами, но им это не удалось. Между домом и всадниками лежала стонущая лошадь с торчащей из бока стрелой. Слышался приглушенный голос Коску, осыпавшего проклятиями ведьму и кайдаровцев.

Спешившись, Тэйн двинулся вниз по склону и оказался в тени рядом со всадниками. Присев, он стал ждать.

На этот раз он взял оружие.

Каменная Жаба возвышалась за домом Паликова, словно зловещее божество, насмехающееся над мелкой человеческой драмой.

Тэйн коснулся рукояти меча, превозмогая искушение. И все же… ему не хотелось чьей-либо смерти. Не здесь. Не сейчас. Нужно было вывести противников из строя, хотя бы для того, чтобы Тома и Микла не оказались в безвыходной ситуации.

Возможно, он сумеет обойтись без кровопролития.

Достав из дорожной сумки кремень и огниво, он закрыл глаза, опустив подбородок на грудь, и прошептал несколько слов. Это не был язык его детства, и он не понимал слов. Он заучил их в юности, готовясь на роль претендента.

Мир вокруг сжался, и в нем не осталось никого, кроме Тэйна. Он больше не ощущал ни легкого ветерка, ни земли под ногами. Он ничего не слышал, свет факелов не проникал сквозь веки, обоняние не улавливало отвратительный запах дыма.

Он парил в пространстве.

Представив себе местонахождение врагов и продолжая шевелить губами, он ударил кремнем об огниво и вызвал искру.

Шесть пар глаз повернулись в его сторону.

Вокруг искры возникло яркое сияние, словно застывшее во времени, не увеличивавшееся и не угасавшее. Развернув прозрачные крылья, оно поплыло вверх, будто гигантская ночная бабочка.

Ведьма закричала. Крик ее был полон страха и ярости.

Тэйн послал бабочке мысленный приказ, и крылья ее затрепетали, словно шелк. Ведьма размахивала руками, но тщетно. Когтистые лапы бабочки пронзили ее капюшон, вцепились в волосы.

Вспыхнуло пламя. Женщина завопила.

Вспорхнув, бабочка полетела в сторону Гримнира.

Охваченный ужасом кайдаровец не двигался с места, пока не вспыхнули его волосы. Завизжав, он кинулся к лошади.

Мгновение спустя бросились бежать и остальные. Тэйн поджег еще одного, затем отозвал стихию.

Это была лишь малозначительная магия, не более чем фокус, но вполне действенная в качестве неожиданного сюрприза. И никто не умер.

Один кайдаровец оказался совсем рядом.

Из дома с ревом выскочил старик Коску, выпустив стрелу. Стрела попала кайдаровцу в плечо. Коску наверняка бы убил «гостя», если бы Тэйн не припугнул его бабочкой.

Тэйн снова отозвал искру. На этот раз она вернулась туда, где находилась, когда ожила бабочка, и погасла, не успев коснуться земли.

Тэйн вышел из транса. Даже подобное использование Силы требовало немалого сосредоточения и эмоционального напряжения, и он не был уверен, сумеет ли добраться домой. Но он был солдатом Империи Ужаса и не поддавался слабости.

XII

Дым пожара неподвижно висел в густом воздухе. Не осталось ничего, кроме углей, под которыми лежал толстый слой пепла. Слабый свет отбрасывал призрачные тени на конусообразные скалы.

Кай Лин крепко спал. Он пребывал здесь столь давно, что его тело знало каждую острую грань под ним.

Жители холмов наблюдали за ним, словно часовые, сменяя друг друга. Им хорошо было знакомо грозящее бедствие, и они больше не беспокоили Кая Лина. Все, что от него требовалось, – предупреждение, чтобы их женщины и дети успели убежать.

Кай Лин резко сел. Взгляд его обратился на запад, голова наклонилась вперед, ноздри дернулись, словно у сделавшей стойку охотничьей собаки. Губы его изогнулись в улыбке, и он надел золотую маску пантеры.

Часовые побежали сообщить своему народу, что человек-смерть пробудился.

XIII

Тома и Микла проспали полдня. Тэйн трудился над мельницей, затем над домом. После обеда, когда он вернулся к работе, Рула последовала за ним.

– Что с ними случилось? – спросил он.

– Они вернулись почти на рассвете и ничего не рассказывали.

– Они не пострадали?

– Все закончилось еще до того, как они туда добрались. – В голосе ее снова звучал страх, но на этот раз она держала себя в руках.

«Похоже, я взвалил на себя гору ответственности», – подумал Тэйн.

Какое-то время она наблюдала за его работой, любуясь, как он ловко укладывает на место бревна.

Вскарабкавшись наверх, чтобы проверить работу Томы, он по привычке окинул взглядом горизонт. Возле соседнего холма за домом наблюдал всадник. Тэйн выпрямился на бревне. Всадник помахал ему. Тэйн ответил тем же.

Внутри земляной хижины кто-то начал ругаться. Рула поспешила туда. Тэйн вздохнул. По крайней мере, ему не требовалось объяснять, почему он приветствует врага.

Несколько минут спустя на улицу вышел похмельный Микла. В левой руке он держал кувшин с пивом.

– Добрый день! – крикнул Тэйн.

– С какого дьявола он добрый? – Микла подошел и прислонился к опоре. – Где ты был прошлой ночью?

– Спал в хлеву, а что?

– Не знаю. Тома!

Вышел Тома. Он выглядел еще хуже, чем его шурин.

– Что?

– Что там говорил старик Коску?

– Понятия не имею. Старый пройдоха болтал всю ночь. Я еще в прошлом году перестал его слушать.

– Насчет бродяги, который прогнал кайдаровцев?

– А… Не помню. Про черного великана-колдуна? Ему уже много лет видится всякая чушь. Не думаю, что он когда-либо бывает трезв.

– Прошлой ночью он был трезв. И в первый раз, когда его пытались поджечь, он рассказывал то же самое.

Тома пожал плечами:

– Можешь верить, во что хочешь. Он сумасшедший.

Однако он все же подозрительно посмотрел на Тэйна.

– Кто-то идет, – сказал Тэйн.

Со стороны дома Коску кто-то бежал. Вскоре Тома и Микла тоже увидели гостя.

– Это Уэс. Младший сын Коску, – сказал Тома. – Что на этот раз стряслось?

Мальчик подбежал к ним и проговорил, тяжело дыша:

– Папа… пошел за Олагом.

– Успокойся, – сказал ему Микла. – Сперва отдышись.

Мальчик не стал долго ждать:

– Мы вернулись в дом посмотреть, не осталось ли чего. Мы нашли Мари. Мы думали, она убежала к Йески… Она вся обгорела. Потом пришел Ивон Пилсуски. Он сказал, что Олаг в городе и болтает насчет того, чтобы преподать папе урок. И папа пошел в город. Чтобы его убить.

Тэйн вздохнул. Казалось, этому не будет конца. И рано или поздно прольется кровь.

Тома посмотрел на Миклу. Микла на него.

– Ну? – спросил Тома.

– Вероятно, уже слишком поздно.

– Ты пойдешь?

Микла потер лоб, откинув волосы с глаз:

– Ладно. Пойду.

Он направился к дому, Тома – за ним.

Когда оба вернулись, у Миклы был меч, а у Томы – посох. Обойдя вокруг дома, они молча направились в сторону деревни.

Из дома выбежала Рула:

– Тэйн! Останови их! Их убьют!

Он схватил ее за плечи, удерживая перед собой:

– Я не могу.

– Нет, можешь. Ты… ты просто не хочешь.

Что-то в ней сломалось, вернулся прежний страх. Нападение кайдаровцев подействовало на нее так, как, по их планам, оно должно было подействовать на всех жителей Земстви.

– Я просто не могу. Я сделал все возможное. Но теперь без крови не обойтись.

– Тогда иди с ними. Чтобы с ними ничего не случилось.

Тэйн печально покачал головой, чувствуя, что его загнали в угол.

Нужно было идти – чтобы защитить мужчину, заявлявшего права на женщину, которая нравилась Тэйну. Если он не пойдет и Тома погибнет, он всю жизнь будет задавать себе вопрос, не хотел ли он сам, чтобы это случилось.

Он ненадолго закрыл глаза, а затем посмотрел на небо, избегая взгляда Рулы. Безоблачное и голубое, оно напомнило день, когда он в последний раз убил человека. Вдалеке, в стороне дома Коску, кружили стервятники, предвещая новые смерти.

– Ладно. – Он подошел к сынишке Коску, который сидел возле нового дома, опустив голову на колени. – Уэс, мы идем в город. Ты останешься с госпожой Клекла?

– Хорошо, – ответил мальчик, не поднимая головы.

Тэйн направился к хлеву:

– Позаботься о нем, Рула. Ему сейчас нужна материнская ласка.

Тома и Микла шли быстро, и Тэйн не смог их обогнать, пока они не оказались рядом с деревней. Держась поодаль, он въехал в поселок следом за ними и оставил коня возле первого дома.

В поселке были две лошади, и обе принадлежали кайдаровцам. Тэйн сделал вид, будто их не заметил. Коску и кайдаровец стояли посреди дороги, о чем-то ожесточенно споря. Весь поселок наблюдал за ними. Коску размахивал ножом.

Тэйн заметил второго кайдаровца. Гримнир стоял, прислонившись к стене между домами, и ухмылялся. Большая шляпа скрывала его лысину.

Тэйн двинулся в сторону Томы и Миклы, продолжавших наседать на Олага.

Олаг что-то сказал. Коску бросился на кайдаровца. Блеснуло лезвие, и Коску упал. Олаг пнул его и рассмеялся. Старик застонал.

Микла и Тома кинулись вперед. Кайдаровец вытащил меч.

Гримнир, продолжая ухмыляться, направился к ним.

Тэйн схватил его за левую руку:

– Нет!

Гримнир попытался вырваться, но тщетно. Он попытался ударить Тэйна, но тот блокировал удар, стукнув Гримнира по лицу.

– Я сказал – нет.

Гримнир помедлил. Глаза его округлились.

– Не двигайся, или я тебя убью.

Гримнир потянулся к мечу.

Тэйн сильнее сжал его руку.

Гримнир заскулил.

А на дороге становилось реальностью пророчество Тэйна.

Микла был когда-то солдатом, но теперь он столь же состарился, как и его меч. Олаг отбил удар его меча, сделав на нем зазубрину. Тома замахнулся посохом, целя в голову кайдаровца, но Олаг с легкостью оттолкнул его.

Тэйн печально вздохнул:

– Гримнир, выходи на дорогу, садись на лошадь и возвращайся в Башню. И побыстрее, иначе не увидишь захода солнца.

Он отпустил руку кайдаровца, положив ладонь на рукоять меча.

Гримнир ему поверил и бросился к лошади, придерживая шляпу.

Олаг взглянул в его сторону, улыбнулся и крикнул:

– Давай присоединяйся, верзила!

Мгновение спустя он озадаченно смотрел вслед удирающему галопом Гримниру.

Тэйн направился к Олагу. Тома упал, раненный в плечо. Микла получил десяток порезов. Олаг с ним забавлялся, и по испуганному виду Миклы было видно, что еще немного – и он бросится бежать.

– Прекрати! – приказал Тэйн.

Олаг отступил на шаг, разглядывая его из-под рыжих бровей на бородатом лице. Он облизнул губы и улыбнулся:

– Еще один?

Он вонзил меч в живот Миклы.

Мечи Тэйна со свистом вылетели из ножен. Вечернее солнце отбрасывало на клинки отблески цвета пурпура и индиго.

Олаг перестал улыбаться.

Он был хорошим воином. Но кайдаровцу никогда еще не приходилось сражаться с человеком, вооруженным двумя мечами.

Двадцать секунд спустя он упал.

Жители поселка в ужасе наблюдали за происходящим. Послышался ропот, кто-то заговорил о таинственном великане, про которого рассказывал Коску. Тэйн не обращал на них внимания.

Он опустился на колено.

Для Миклы все было кончено. Жизни Томы ничто не угрожало, но ясно было, что плечо будет беспокоить его до конца дней.

Тэйн перевязал рану Клеклы, затем свистнул, подзывая коня. Усадив Тому в седло, он уложил позади него Миклу, затем вытер клинки об одежду мертвого кайдаровца и двинулся в сторону дома.

Тома потрясенно смотрел на горизонт, не говоря ни слова.

XIV

Рула выбежала им навстречу. Тэйн не мог понять, откуда она обо всем узнала.

Наступила темнота.

Стебан шагал позади матери, бледный, с застывшим лицом. Взглянув на отца и дядю, он словно ушел в свой неприступный внутренний мир.

– Прости, Рула. Я не успел. Человек, который это сделал, мертв – если это может хоть чем-то помочь.

Охваченный неподдельным горем, он обнял ее за талию.

Стебан скользнул под его другую руку, и они направились к земляной хижине. Конь следовал за ними, держа нос в дюйме от правого плеча Тэйна. Старый солдат был рад, что животное тоже ему сочувствует.

Они положили Миклу на тюфяк, а Тому в постель.

– Как он? – спросила Рула.

Она двигалась и говорила словно живой мертвец.

Тэйн уже видел подобное. Ей нужно было расслабиться, иначе горе ее убьет. Он слегка коснулся ее руки:

– Он будет жить. Рана чистая. Главная проблема сейчас – потрясение, скорее эмоциональное, чем физическое.

Стебан смотрел на них круглыми и полными тоски глазами.

Тэйн присел рядом с Томой и снова начал обрабатывать рану:

– Принеси нитки и иглу, Рула. Так быстрее заживет.

– Ты еще и хирург?

– Я командовал сотней человек. И отвечал за их жизни.

Пламя в очаге неожиданно заплясало, и порыв ветра взмахнул закрывавшим дверной проем одеялом. В дом ворвался холодный воздух.

– Опять дождь, – сказала Рула.

– Похоже, гроза. Иголку?

– А… да.

Он взял иглу и нить.

– Стебан, иди сюда.

Мальчик двинулся к нему, словно погруженный в наркотические грезы.

– Садись. Мне нужна твоя помощь.

Стебан покачал головой.

– Ты хотел стать солдатом. Сейчас я начну тебя учить.

Стебан опустился на пол.

– Самые печальные уроки – самые тяжкие. И самые важные. Солдату приходится смотреть, как умирают друзья. Положи сюда пальцы, вот так. Прижми. Нет, мягче. Просто держи рану закрытой.

Тэйн вдел нить в иглу.

– Дядя Микла… Как это случилось? – Мальчик до сих пор не верил в происшедшее. Его дядя мог все.

– Он забыл об одной заповеди солдата – выступил против врага, которого не знал. И еще забыл о том, что прошло немало времени с тех пор, как он в последний раз пользовался мечом.

– О…

– Держи крепче, Стебан. Я начинаю.

Тома дернулся, когда игла вошла в плоть, из его горла вырвался стон.

– Микла! Нет! – С воспоминанием к нему вернулся рассудок.

– Тома! – резко бросил Тэйн. – Лежи смирно. Рула, помоги нам. Он должен лежать не двигаясь.

Тома продолжал сопротивляться. Пошла кровь.

Стебан судорожно закашлялся.

– Держись, Стебан. Рула, встань на колени рядом с постелью. Тома, ты меня слышишь?

Клекла перестал сопротивляться. Взгляд его встретился со взглядом Тэйна.

– Я пытаюсь тебя зашить. Лежи спокойно.

Рула провела пальцами по лицу Томы.

– Хорошо. Постарайся расслабиться. Это недолго. Да, хорошая мысль, Стебан.

Мальчик выбежал наружу и вернулся с полными горстями шерсти. Тэйн использовал ее, чтобы стереть кровь.

– Держи края раны, Стебан.

Пальцы мальчика дрогнули, когда их коснулась кровь, но он стойко держался.

– Хорошо. Солдат должен делать то, что следует делать, нравится ему это или нет. Тома? Я начинаю.

– Угу.

На то, чтобы наложить шов, потребовалось меньше минуты, и еще столько же, чтобы забинтовать рану.

– Рула, приготовь бульон. Ему он понадобится, и немало. Я пойду в хлев, найду что-нибудь обезболивающее. Стебан, вымой руки.

Мальчик не отрываясь смотрел на кровь отца на своих пальцах.

Порыв холодного ветра пошевелил огонь и занавеску на двери, и тут же хлынул дождь. Сквозь шум падающих капель послышался удар грома.

– Град, – сказала Рула.

– Мне нужно завести коня внутрь. Что с овцами?

– Стебан ими займется. Стебан?

Над Земстви снова громыхнул гром, и ночь прорезала молния. Овцы заблеяли.

– Стебан, прошу тебя! Пока они не перепугались!

– Еще один урок, Стебан. – Тэйн вывел мальчика за дверь. – Нужно делать свое дело, что бы ни случилось.

Дождь был холодным и пронизывающим. Громадные капли и градины обжигали кожу. Гром и молнии усилились. Ветер вцеплялся ледяными когтями в прорехи в одежде Тэйна. Он завел коня в хлев, и возвращение мерина успокоило мула и корову. В свете молний Тэйн обыскал свои мешки.

Стебан тоже загнал овец в хлев. Здесь было тесно, зато безопасно.

Тэйн подошел к нему, желая помочь, и вдруг увидел среди вспышек молний быстро приближавшегося всадника, который лежал на шее лошади, прячась от ветра. Он направлялся к дому.

– Отнеси эту сумку матери, – сказал Тэйн Стебану. – Скажи, пусть подождет, пока я не приду.

Стебан выбежал из хлева. Тэйн отступил в тень, дожидаясь всадника, который только что миновал родник.

– Торфин, сюда!

Пестрая лошадь сменила направление, и юноша спрыгнул на землю рядом с Тэйном:

– Ну и ночка. Что ты тут делаешь, приятель?

– Загоняю овец внутрь.

– Не против, если кайдаровец зайдет тоже?

– Ты выбрал неподходящее время, Торфин. Но заходи. И лошадь заводи.

Сверкнула молния, и ударил гром. Юноша окинул Тэйна взглядом. На поясе у бывшего солдата по-прежнему висел короткий меч.

– Что случилось?

– Ты не был в Башне?

– Уже несколько дней.

– Торфин, скажи, почему ты постоянно здесь крутишься? Почему ты все время наблюдаешь, как Стебан пасет овец?

– Гм… Клеклы заслуживают лучшего.

Тэйн помог ему расседлать лошадь.

– Лучшего, чем что?

– Понятно. Они тебе не рассказывали. Но они ведь скрывают свой позор, верно?

– Не понимаю.

– Та, которую называют ведьмой, – их дочь Ширл.

– Силы небесные!

– Вот почему у них нет друзей.

– Но ты их не обвиняешь?

– Когда дети преисподней налагают на кого-то проклятие Силы, разве это вина родителей? Нет, я их не обвиняю. Не за это. За то, что позволили ей стать вздорной, избалованной маленькой воровкой, – да. Про́клятые Силой выбирают путь в соответствии со своей личностью. Разве не так?

– Сомнительно. Судя по тому, что они говорят, ее нет в живых.

– Они лишь делают вид. Прошло чуть больше года с тех пор, как она наложила заклятие на барона. Она думала, что он заберет ее в Ива-Сколовду и сделает знатной дамой. Но она ничего не понимает в политике. Барон не может вернуться назад, а она теперь не может вернуться домой и пытается купить себе будущее, занимаясь кражами.

– Сколько тебе лет, Торфин?

– Девятнадцать. Я слишком стар?

– А говоришь так, будто ты намного старше. Кажется, ты мне нравишься.

– Я стал кайдаровцем случайно, а не потому, что мне этого хотелось.

– Похоже, и это тоже причиняет тебе боль.

На губах Торфина заиграла легкая улыбка.

– Ты читаешь мысли? Кто ты, с таким мечом? – Тэйн не ответил, и он с горечью добавил: – Да, Торфину Хакессону до сих пор больно. Я был влюблен в Ширл, а она мной воспользовалась, чтобы попасть в Башню.

– Печально. Войдем лучше в дом. Но будь осторожен – вряд ли там будут рады тебя видеть. Кайдаровцы сожгли дом Коску. Погибла его дочь.

– Проклятье! Но это ведь должно было рано или поздно случиться, верно?

– Да. И это было только начало. Коску напал на Олага и Гримнира. Его тоже убили.

– Кто это сделал?

– Уже поздно. Олаг, но он тоже мертв. Хотя сперва он убил Миклу и ранил Тому.

– Помоги мне оседлать лошадь. Я не могу здесь оставаться.

– Останься. Возможно, вместе мы сумеем прекратить кровопролитие.

– Я не могу. Они меня уже ненавидят. Из-за Ширл.

– Останься. Завтра мы пойдем в Башню. Встретимся с самим бароном. Он сможет это остановить.

– Микла жил с дочерью Стояна. Старик наверняка захочет за него отомстить.

– Тем больше причин прекратить все это.

Торфин снова подумал:

– Ладно. Ты не стал меня убивать. Возможно, в твоей душе есть что-то человеческое.

Тэйн улыбнулся:

– Я буду прикрывать твою спину, тролледингец.

XV

Рула и Тома о чем-то тихо и печально разговаривали. Когда в дверях появился Тэйн, наступила тишина, и взгляд их стал полон ненависти.

– Торфин останется у нас на ночь. Утром мы поедем в Башню поговорить с бароном, – решительно заявил Тэйн.

Тома попытался приподняться:

– Только не в моем доме.

– Ложись, дьявол тебя побери. Твоя гордость и страх и так уже доставили немало хлопот.

Тома промолчал. Рула подобралась, словно готовая к прыжку кошка.

– Тэйн! – жалобно проговорил Стебан.

– Торфин рассказал о себе кое-что и готов взять на себя часть ответственности, чтобы попытаться хоть как-то все исправить. Ни в одной известной мне стране отец не позволяет дочери сбежать, а потом лишь рыдает от горя. Мужчина ответствен за своих детей, Тома. Ты мог отправиться за ней, но проще делать вид, будто она умерла и ведьма из Башни не имеет к тебе отношения. Ты просто сидишь тут, ненавидя барона, и отказываешься признать, что и сам отчасти виноват в том, что случилось…

Он замолчал, поняв, что говорит голосом командира. Бесполезно. Новобранцы должны были слушать, отвечать. Поправлять. У этих же жителей Запада не было традиции личной ответственности. Круглоглазые винили во всех несчастьях внешние силы…

Обвинял ли Тома Миклу? И обвиняла ли Тому Рула?

– Всё. Устраивать скандал я не собираюсь. Торфин переночует здесь. Рула, Стебан отдал тебе сумку?

Она молча кивнула.

– Спасибо.

На мгновение он испугался, что она его не поняла. Но она тут же еле слышно прошептала:

– Все в порядке. Буду сдерживать чувства.

– Бульон готов?

Она наполнила до краев деревянную миску.

– Тэйн…

– Да?

– Не рассчитывай, что я могу вообще перестать чувствовать.

– Вовсе не собираюсь. Я сам сейчас слишком многое чувствую. Сегодня я убил человека. Человека, которого я не знал. И – лишь потому, что дал волю чувствам. И мне это не нравится, Рула.

Она понимающе потупила взгляд.

– Но ты же был солдатом… – пробормотал Стебан.

– Стебан, предназначение солдата – поддерживать мир, а не начинать войны.

Он понимал, что сказал не совсем правду, и это лишь добавило горечи его словам. Империя Ужаса следовала данному кредо весьма вольно, но Тэйн верил, что живет в соответствии с ним, маршируя от завоевания к завоеванию. Лишь когда Шинсан обратился против самого себя, Тэйн усомнился в словах его командиров.

– Тэйн… – В голосе Стебана звучала безграничная боль.

– Если мы это не остановим, людей продолжат убивать, Стебан. – Тэйн бросил травы в бульон Томы. – Твоих друзей. Возможно, кайдаровцев всего шестеро, и пастухи способны их победить. Но что случится, когда барону придется бежать?

Он надеялся, что его слушает хотя бы Тома. Стебана не интересовало отдаленное будущее. Взгляд Томы оставался жестким, но он слушал Тэйна. Похоже, он все-таки добился некоторого уважения.

– Правительства не терпят мятежа, не важно, оправдан он или нет. Стоит вам сбросить барона – и в Земстви придет армия.

Тома застонал.

– Тэйн! – вскрикнула Рула.

Быстро развернувшись, он в мгновение ока обезоружил Стебана. Торфин уважительно кивнул:

– Спасибо.

– Стебан, – тяжело дыша, проговорил Тома, – иди сюда.

– Папа, он кайдаровец!

Тэйн оттолкнул от себя мальчика, в глазах которого пылала обжигающая душу ненависть. Стебан яростно уставился на Миклу, Торфина и Тэйна, который неожиданно почувствовал себя очень старым и уставшим. Что он делает? Какое это имеет для него значение? Это не его война.

Взгляд его встретился с взглядом Рулы. Несмотря на душевную борьбу, в нем промелькнули те же чувства, что и вчера. Он вздохнул. Все-таки это его война.

Он убил человека. На его руках кровь. И убежать от этого он не мог.

XVI

– Я хочу увидеть Ширл, – заявила Рула на следующее утро. – Я пойду с вами.

– Мама! – Стебан до сих пор ничего не понимал. Он не разговаривал с Тэйном, а на Торфина смотрел, словно мясник на тушу.

– Сперва мы позаботимся о Микле, – ответил Тэйн. – Стебан, лучше выведи овец на пастбище. – Он повернулся к Томе. – Придется построить сарай, в этом хлеву слишком тесно.

Тома не ответил, хотя за завтраком без всякого труда глотал бульон. Наконец он заговорил, когда Стебан отказался идти пасти овец:

– Иди сюда, малыш.

Стебан подошел, опустив голову.

– Перестань. Ты ведешь себя как Ширл. Иди и паси овец, или я всыплю тебе пару ласковых по заднице.

Стебан заскрежетал зубами, яростно посмотрел на Тэйна и вышел.

Рула настояла, чтобы Миклу похоронили у порога нового дома. Тэйн и Торфин по очереди копали могилу.

Тэйн вошел в дом:

– Мы готовы, Тома. Хочешь выйти?

– Я должен. Это моя вина… Я должен видеть, как его опускают в могилу. Чтобы запомнить.

Тэйн вопросительно поднял бровь:

– Я думал о том, что ты говорил. Мне это не нравится, но ты прав. Четырех мертвецов более чем достаточно.

– Хорошо. Торфин! Помоги мне вынести Тому.

Похороны прошли в молчании. Рула тихо плакала. Тома без слов смотрел, как его шурина засыпают землей. Молчали и Торфин с Тэйном, не в силах подобрать подходящих слов.

Тэйн оседлал коня и, набросив на мула попону, успокаивающе поговорил с ним. Потом, пока Торфин готовил лошадь, он присел рядом с Томой:

– Как ты?

– Просто оставь мне пива. И супа с хлебом.

– Ладно.

– Тэйн?

– Да?

– Удачи тебе.

– Спасибо, Тома.

Мул позволил Руле сесть на него, хотя и не слишком любезно. Тэйн прикрепил к поясу оружие. Все молчали. Тэйн провел утренний ритуал, на который раньше не нашлось времени. Торфин наблюдал за ним. Они с Рулой не в состоянии были разговаривать – слишком много барьеров их разделяло.

Башня выглядела большим приземистым темным сооружением, внушавшим страх. Над ее бастионами развевался единственный флаг цвета киновари. Из невидимой трубы поднимался дым.

– Что-то не так, – заметил Торфин, когда их отделяло от Башни четверть мили. – Я никого не вижу.

Тэйн огляделся.

В примыкавших к Башне загонах теснились овцы и козы. Свободно бегали куры и гуси. Неподалеку паслись худые коровы, мул и лошади.

Нигде не было видно ни одного человека.

– Должны быть женщины и дети, – сказал Торфин. – Присматривать за скотиной.

– Давай остановимся.

– Зачем? – спросила Рула.

– На расстоянии полета стрелы. Торфин, иди вперед.

Юноша кивнул и осторожно двинулся вперед. Чем ближе он подъезжал, тем ниже пригибался в седле.

– Рула, останься здесь.

Пришпорив коня, Тэйн начал рысью объезжать Башню. Торфин оглянулся. Остановившись у ворот Башни, он заглянул за них, спешился, вытащил меч и вошел.

– Тпру! – Конь остановился. Тэйн спрыгнул на землю, разглядывая следы. – Шесть лошадей, – пробормотал он. – Одна поменьше. – Вскочив на коня, он галопом поскакал к воротам Башни. – Торфин! – Он помахал Руле.

Торфин его не слышал. Тэйн спешился и заглянул сквозь ворота в небольшой внутренний дворик, вдоль стен которого тянулись казармы для гарнизона.

– Что такое? – спросила Рула.

– Утром отсюда уехали шесть всадников. Вероятно, ведьма и еще пять кайдаровцев.

Щека Рулы дернулась, и она сплела пальцы:

– А как насчет тех, которые там?

– Давай найдем Торфина.

Юноша появился наверху.

– Они здесь, – мрачно сказал он.

Тэйн помог Руле подняться по крутой лестнице. Торфин встретил их перед дверью:

– Здесь. Они видели, как мы пришли.

Тэйн услышал приглушенные рыдания.

– Дело плохо, – объяснил Торфин. – Очень плохо.

– Я видел следы.

– Хуже. Она действительно может натворить дел… – Юноша толкнул дверь.

На Тэйна уставились перепуганные люди.

Три женщины не были тролледингками. А их дети были слишком взрослыми, чтобы отцами могли быть наемники.

Тэйн видел подобные лица бессчетное множество раз, в бесчисленных лагерях. Женщины с детьми, без мужей, связавшие жизни с солдатами-оккупантами. Это всегда были уставшие, побитые, перепуганные создания.

Матери и дети отступили в угол спартанского помещения. Одна женщина держала мясницкий нож. Тэйн показал открытые ладони:

– Не бойтесь. Мы пришли встретиться с бароном Кайдаром.

Рула попыталась улыбнуться. Торфин согласно кивнул:

– Все в порядке. Они никому не причинят вреда.

Женщина с ножом отступила в сторону, и Тэйн впервые увидел Кайдара.

Барон лежал на тюфяке в углу – худой, невысокий, лысый, с неопрятной бородой. Он был стар, и он умирал.

Именно это имел в виду Торфин, когда говорил, что дело плохо. После смерти барона ничто не остановит ведьму.

– Торфин, пусть они отойдут. Посмотрим, удастся ли что-нибудь сделать.

Барон закашлялся, и по подбородку потекла кровавая пена.

Торфин махнул людям из Башни, и они покорно подошли к нему, словно побитые собаки. Тэйн присел возле старика:

– Давно он болеет?

– Постоянно. Он редко выходил из этой комнаты. Что с ним?

– Рула, в левой седельной сумке – та же кожаная сумка, которая была у меня, когда я лечил Тому. – (Она вышла.) – Вероятно, он умрет еще до захода солнца. Но я сделаю, что могу.

– Тэйн, если он умрет… Гримнир и остальные… они скорее перейдут в подчинение ведьме. Ее стиль им больше подходит.

Тэйн осмотрел глаза и рот барона, вытер кровь, ощупал грудь. От Кайдара мало что осталось.

– Торфин, у кого-нибудь еще проявлялись такие симптомы?

– Вряд ли.

– Значит, проявятся. Вероятно, у девушки, если она была с ним близка.

Вернулась Рула и услышала его слова.

– Что с ним?

– Туберкулез.

– Нет… Тэйн, она же еще ребенок.

– Болезнь не выбирает. И ты могла бы сказать, что она это заслужила.

– Нет. Это несправедливо.

– Ничто не справедливо, Рула. Ничто. Торфин, выясни, куда она отправилась.

Взяв у Рулы сумку, Тэйн сосредоточился на Кайдаре.

Полчаса спустя он вышел из комнаты, поднялся по лестнице на бастион и, сложив руки за спиной, уставился на зеленые луга Земстви.

«Прекрасная страна, – подумал он. – Которую скоро зальет кровь». Судьба со зловещей ухмылкой отобрала у этой земли последнюю надежду.

Торфин последовал за ним:

– Они точно не знают. Она просто увела их за собой.

– Вероятно, это уже не важно. Слишком поздно. Если только…

– Что?

– Если только мы не раздавим голову змеи.

– Что? Он умрет? И ты не можешь ничего сделать?

– Нет. И остается только Ширл.

– Ты имеешь в виду то, о чем я думаю?

– Она должна умереть.

Торфин слабо улыбнулся:

– Друг, она тебе не позволит. А если она не остановит тебя с помощью Силы, мне придется сделать это с помощью меча.

Тэйн пристально посмотрел на юношу. Торфин не отвел взгляд.

– Она слишком много для тебя значит, да?

– Я до сих пор ее люблю.

– В таком случае… – пробормотал Тэйн. – В таком случае… Ты смог бы поставить ее на место? Ты смог бы заставить остальных вести себя как следует?

– Могу попробовать.

– Так попробуй. Я слишком глубоко в этом увяз, парень. Если ты не сможешь с ней сладить, я остановлю ее единственным известным мне способом.

Он снова повернулся, глядя на Земстви.

Хотя Башня была не слишком высока, с нее открывался вид, который мог сравниться только с видом с Жабы. Последняя отчетливо виднелась вдали в очистившемся после дождя воздухе.

Кто-то бежал в сторону Башни. Позади на фоне Зубов Дракона к небу поднимался столб дыма.

Вдали раздался приглушенный грохот.

– Это твой дом, – тихо сказал Торфин.

XVII

Человек в черной одежде и золотой маске обогнул небольшой холм и остановился над участком Паликова. Каменную Жабу окутывало кровавое рассветное зарево, которое осветило и его самого, когда он присел, касаясь руками земли. Маска его выглядела еще более зловеще – казалось, будто в граненых рубиновых глазах отражается огонь.

Тонкие пальцы ощупывали воздух, пока не повернулись на запад. Человек в черном поднялся и пошел туда, куда вели его пальцы.

Он продвигался медленно, чуя след добычи. След остыл, и временами он его терял, из-за чего приходилось кружить, пока тот не обнаруживался снова.

Солнце стояло уже высоко, но Кай Лин продолжал идти. На его губах под маской играла едва заметная, полная предвкушения улыбка.

Его чувства обострились. Оставалось уже недалеко. Он почти сделал дело. Через несколько часов он будет дома, и тервола определят величину его награды.

Он пересек невысокий холм и остановился.

Внизу лежало пастушеское хозяйство. Он потянулся к нему силой мысли…

Один человек, раненый, лежал внутри убогого строения из дерна. Вторая жизненная искра таилась в рощице, окружавшей близлежащий родник.

И еще были шесть всадников, двигавшихся с юго-запада.

Один привлек его внимание – женщина, излучавшая дикую, необузданную Силу.

– Силы небесные, – прошептал Кай Лин. – Она почти так же сильна, как Принцесса-Демон.

Он присел, слившись с кустами.

Пятеро всадников спешились и побросали хворост вокруг бревен недостроенного дома.

Из земляного сооружения шатаясь вышел мужчина.

– Ширл! – закричал он. – Ради всего святого…

Один налетчик сбил его с ног и воткнул нож в спину.

Кай Лин слегка вздрогнул, когда внизу последовали две вспышки эмоций.

Из рощицы выбежал мальчик и с криком бросился к убийце. Дикая ведьма ударила лежащего хлыстом, и он закричал еще громче, чем мальчик.

Кай Лин понял, что она действительно столь же сильна, как и дочь Принца, но очень молода и необучена.

Он встал.

Последовала немая сцена.

Мальчик оказался сообразительнее всех. Он застыл лишь на секунду, затем повернулся и бросился прочь.

Остальные с полминуты разглядывали Кая Лина. Потом ведьма развернула лошадь в его сторону, и он почувствовал растущую неуверенность девушки.

Кай Лин обследовал весь участок чувствами претендента-тервола. Среди всех строений выделялся хлев. Там обитал тот, кого он искал. Но сейчас его не было.

Граненые рубины посмотрели вслед убегающему мальчику. Губы под маской изогнулись в улыбке.

– Приведи его ко мне, малыш, – прошептал он.

Налетчики выстроились в ряд, прикрывая женщину. Появились мечи. Кай Лин взглянул на мальчика, продолжая ждать.

Он понимал, что она ощущает его. Она знала, что в Земстви есть колдовство, и наверняка у нее возникали мысли…

Один налетчик неожиданно повернулся. Кай Лин мог представить себе его слова.

Его узнали.

Он сложил руки на груди.

Что она попытается сделать?

Огонь пожирал новый дом. Ввысь уносился дым. Кай Лин посмотрел на запад. Мальчик исчез.

Ведьма выбросила в его сторону правую руку, и между кончиками ее пальцев вспыхнуло бледное пламя.

Он забормотал в маску, приводя в готовность защиту.

Это была дикая, необученная ведьма. Она лишь интуитивно владела Силой, действуя под влиянием эмоций. Он оставался спокоен, несмотря на ее силу.

Но Кай Лин недооценил силу ее страха. Выпущенный ею огненный шар едва не расплавил его защиту.

Он упал на колени, заставив себя сложить вместе руки.

Над Земстви прокатился удар грома. Бревна горящего дома подпрыгнули в воздух и обрушились, словно дождь из факелов. Земляная хижина содрогнулась и обрушилась. Хлев опасно накренился. Внутри замычала корова.

Ведьма свалилась с лошади, крича и зажимая руками уши. Она билась и вопила, пока налетчик не оглушил ее рукояткой меча.

Кайдаровцы посмотрели на склон холма. Кай Лин, хотя и без сознания, все еще стоял на коленях. На месте его лица пылал золотой огонь. Бросив ведьму на лошадь, они помчались прочь.

Кай Лин в конце концов упал лицом вниз в кусты и скрылся из виду.

Лишь языки пламени плясали над участком Клеклы, отбрасывая танцующие отблески на человека, чьи мечты умирали вместе с ним.

XVIII

Тэйн поторопил коня. Стебана он встретил в миле с лишним от Башни. Мальчик выбился из сил, но продолжал бежать.

– Тэйн! – крикнул он. – Тэйн, они убили папу!

Мальчик тяжело дышал.

– Беги к матери. Она в Башне. Быстрее.

Он пришпорил коня, пустив его галопом.

Стебан не успел добежать до Башни. Его встретила Рула, сумев справиться с мулом Тэйна. Посадив сына сзади, она двинулась к дому.

Тэйн увидел на юге кайдаровцев, но не сменил направления. Он знал, что все равно найдет их, когда придет время.

Было уже поздно. Слишком поздно. Он уже не думал о мирной жизни, только о крови. Он должен был убить их, и ведьму – последней, после того как она увидит гибель своих покровителей. После того как поймет, что такое страх.

Злость и безрассудство полностью овладели им. Остались лишь ловкость и хитрость.

Он знал, что не сможет противостоять ее дикой магии, вооружившись лишь длинным и коротким мечами. Нужно было стать тем, кем он был прежде, – солдатом Империи Ужаса. Доспехи сотника обладали сильной защитной магией.

Какой ошеломляющий ужас пронесется над Земстви!

Спустившись с вершины последнего холма, он остановился.

Вокруг дома витал едва заметный запах колдовства. Знакомая вонь Империи Ужаса превосходила ту, что оставила после себя ведьма…

Спрыгнув с коня, он бросился в кусты. Мечи словно сами собой возникли в руках. Все эмоции исчезли, словно захлестнутое потопом пламя. Он напряг свои чувства претендента.

Они все-таки пришли. Из-за гражданской войны он не верил, что они до этого снизойдут, но обманывал сам себя. Они никак не могли отпустить его – сотника с таким опытом. Он мог стать чересчур большим благом для потенциальных врагов.

Наследники Империи Ужаса – как Принцесса-Демон, так и Принцы-Драконы – устремились на завоевание западных земель.

Тэйн нахмурился. Здесь встретились колдовские силы, и восточные одержали победу. Что же стало с победителем?

Он ждал почти четверть часа, пока не убедился, что ловушки нет, и лишь тогда вошел во двор. Он не мог добраться до Томы – пламя было чересчур жарким. Впрочем, Клеклу уже ничто бы не спасло.

Тэйн был спокоен, и мысли его четко работали. Сам того не сознавая, он оказался в тисках безжалостного зла.

С одной стороны, он был полон решимости избавить Земстви от ведьмы и ее воров. С другой – его преследовал охотник с родины, который был сильнее, – высокопоставленный кандидат или избранный.

Где он? Почему не делает ход?

Еще оставалась возможность уйти. Если тщательно скрыть следы и не пользоваться Силой, он мог навсегда забыть о прошлом. Но если бы он рискнул вернуться к Башне – никаких шансов у него не осталось бы. Ему все равно пришлось бы воспользоваться Силой. А охотник выследил бы Тэйна и явился к нему, окончательно обессиленному…

Жизнь была намного легче, когда не приходилось самому принимать решения. Тогда не имело значения, если задача оказывалась опасной или невыполнимой. Все, что ему следовало делать, – выполнять приказы.

Тэйн выпустил старую корову, забрал вьючные мешки. Он долго смотрел на них, словно их содержимое могло помочь принять решение.

Послышался какой-то звук. Руки метнулись к мечам.

С холма спускались Рула, Стебан и мул. Тэйн облегченно вздохнул.

Рула окинула взглядом руины:

– Такова цена примирения. – В голосе ее не слышалось гнева.

– Да. – Он взглянул в ее равнодушное лицо, пытаясь разгадать ход мыслей, но ничего не увидел. – Рула, они послали кого-то за мной. С востока. Он сейчас в Земстви. Я не знаю, кто это, не знаю, что у него на уме. Но я знаю, какова его задача. Забрать меня домой.

– Я его видел, – сказал Стебан.

– Что?

– Я видел чужака. Там. Он был весь в черном, в такой уродливой маске…

В душе Тэйна вспыхнула искорка надежды.

– Маска – как она выглядела? На что была похожа одежда?

Стебан недовольно надул губы:

– Я видел его всего секунду, а потом испугался и убежал.

– Постарайся вспомнить. Это важно. Солдат должен все помнить, Стебан.

– Вряд ли я теперь захочу стать солдатом.

– Ну, давай же, – мягко уговаривал его Тэйн и через несколько минут вытянул из Стебана все, что тот знал.

– Кай Лин. Никем другим наш гость быть не может. – В голосе его звучала грусть.

– Ты его знаешь? – спросила Рула.

– Знал. Он был моим лучшим другом. Очень-очень давно. Когда нам было столько же лет, сколько Стебану.

– Значит…

– Ничего не значит. Он все еще претендент-тервола. Ему дали задание, и ничто ему не помешает. Потом он, может быть, прольет слезу над нашим детством. Он всегда был чересчур впечатлителен для того пути, который избрал.

Она посмотрела на его снаряжение, пока он помогал Стебану слезть с мула.

– Хочешь сказать, что тебе придется уйти?

– Да.

– Тогда иди. В любом случае все, что ты сделал, теперь не имеет никакого смысла.

– Нет. Речь идет о солдатской чести. Отказаться от задания перед лицом опасности – значит изменить закону, который составлял мою жизнь. Я солдат и не могу перестать им быть. А солдаты Империи Ужаса не отступают. Мы не бежим перед лицом поражения. В самопожертвовании тоже может быть своя цель. Мы отходим лишь тогда, когда получаем приказ.

– Здесь некому приказывать. Можешь идти. Теперь ты сам себе командир.

– Знаю. Вот почему это так тяжело.

– Я ничем не могу помочь тебе, Тэйн. – Она больше не могла сдерживать охватившего ее горя.

– Можешь. Скажи, что ты собираешься делать дальше?

– В смысле?

Он показал на руины:

– Здесь ведь ты оставаться не можешь, верно? – (Она пожала плечами.) – Ты пойдешь со мной?

Рула снова пожала плечами, вне себя от горя. Она его не слушала.

Тэйн потер виски, пытаясь унять боль, затем начал распаковывать доспехи.

Надев их, он снова стал главным сотником гвардии Демона. Стебан вовсю на него таращился. Он узнал эти доспехи – легионы были известны далеко за пределами земель, по которым они прошли неудержимой волной.

Тэйн надел шлем, подвесил к поясу мечи и колдовскую сумку. Он помедлил, держа в руке маску. Рула молчала, не отводя взгляда от останков Томы.

Тэйн тряхнул головой, надел маску и, сев на коня, направился в сторону Башни.

Он не оглядывался.

Доспехи снова удобно сидели на нем. Конь быстро скакал, радуясь, что вновь несет на себе солдата. Тэйн чувствовал себя почти как дома…

Смысл его слов дошел до Рулы вскоре после того, как он скрылся из виду. Она в панике огляделась вокруг. Мул остался на месте, так же как и все имущество Тэйна, кроме оружия и доспехов.

– Он оставил вещи!

На глазах Стебана выступили слезы.

– Вряд ли он рассчитывает вернуться, мама. Он думает, что умрет.

– Стебан, мы должны его остановить.

XIX

Тэйн подъехал к темной Башне на закате. На ее бастионах стояли кайдаровцы. Упавшая с неба стрела просвистела рядом с его доспехами.

Торфин стоял рядом с ведьмой. Тэйн услышал ее голос:

– Это не он. На том была мантия, и он шел пешком.

– Это Тэйн, – с благоговейным страхом ответил Торфин. – Человек, который жил у твоего отца.

У старого солдата не было никаких мыслей. Он был машиной, которая пришла, чтобы уничтожить Башню. Им руководили лишь десятки лет боевой выучки.

Он начал с ворот.

Из колдовской сумки он достал короткий гладкий стержень и маленький стеклянный флакон. Он опустил стержень во флакон, удостоверившись, что тот весь покрылся жидкостью, и произнес слова, которые выучил много лет назад.

В руке вспыхнуло пламя, и он швырнул вперед огненный дротик.

Дротик летел ровно, словно на него не действовала сила тяжести, и ударился о ворота со звуком, напоминавшим медный гонг.

Во все стороны полетели бревна, ворота разлетелись на куски.

Кайдаровцы начали спускаться с бастионов.

Тэйн достал из сумки кувшин и серебряную шкатулку, которыми уже пользовался до этого. Смазав руки, он извлек смертоносную горошину, сосредоточился и выдохнул. Вспыхнул голубой огонь, и Тэйн подбросил вверх ярко светящийся шар.

Шар медленно поднимался, плывя, словно паутина, в сторону бастионов.

Ведьма не осознавала грозящую ей опасность, пока не стало слишком поздно. Шар прыгнул к ней, окутав левую руку.

Она закричала.

Торфин взревел и бросился следом за сообщниками вниз.

Тэйн спешился и быстро зашагал к воротам.

Гримнир встретил его первым. В глазах великана стоял страх. Он сражался отчаянно, но это его не спасло. Он умер, так же как и его товарищи, хотя они пытались объединиться против человека в черном.

Тролледингцев боялись на всем Западе. Они были беспощадными бойцами, несшими смерть. Эти же удивляли слабостью. Но они никогда прежде не сталкивались с солдатом Империи Ужаса, не говоря уже о главном сотнике гвардии Демона.

Когда упал последний, Тэйн повернулся к Торфину.

– Сдавайся, парень, – сказал он, нарушая все правила боя. – Ты единственный приличный человек в этом змеином гнезде. Уходи.

– Отпусти ее. – Юноша показал на бастион.

Крики девушки сменились стонами. Она сражалась с огненным шаром. Тэйн знал, что у нее хватит сил с ним справиться, если сумеет его обуздать.

Он улыбнулся. Если ей это не удастся, она умрет. И даже если удастся, она никогда не будет прежней. Что бы ни случилось с ним впоследствии, он уже кое-чего добился. В ее возрасте боль могла стать могущественным очистительным средством ото зла.

И тем не менее нужно было попытаться довести дело до конца.

– Не вмешивайся, Торфин. Тебе меня не победить.

– Придется попробовать. Я люблю ее, Тэйн.

– Ты ничем ей не поможешь, если она умрет.

Торфин был тролледингцем и, подобно Тэйну, не мог поступить иначе, кроме как оставаться самим собой. Тролледингцы были упрямы, непоколебимы и все споры в конечном счете решали с точки зрения силы.

Торфин слегка присел, осторожно выписывая клинком восьмерку.

Тэйн кивнул и зашептал слова боевого ритуала. Нужно было расслабиться, полностью взять себя в руки. Торфин был опытнее сообщников, будучи моложе и быстрее.

Крикнув, он устремился вперед.

Тэйн молча отразил удар. Солдаты Шинсана сражались и умирали, не издав ни слова, ни крика. Их молчание лишало присутствия духа и более опытных бойцов, чем Торфин.

Торфин отступил на шаг, потом еще и еще. Со лба его струился пот.

Сверкнув в воздухе, короткий меч Тэйна окрасил в кровавый цвет левую руку Торфина и выбил из нее клинок. Юноша искусно владел оружием, и именно его и намеревался нейтрализовать Тэйн.

Торфин отпрыгнул, прижав рану к губам. Взглянув в граненый кристалл, он понял, что старый солдат говорил правду, когда заявлял, что его не победить.

Оба посмотрели вверх. Стоны Ширл становились все тише.

Тэйн напирал, делая выпады длинным мечом и вынуждая Торфина отступать перед коротким. Торфин добрался до ведшей на бастион лестницы и начал карабкаться наверх.

Тэйн безжалостно преследовал его, несмотря на то что оказался в невыгодном положении. Юноша был прирожденным фехтовальщиком и даже против двух мечей сумел выстроить непробиваемую защиту.

Тэйн продолжал наседать. Торфин рассчитывал на юношескую выносливость, надеясь, что противник устанет.

Но Тэйн не уставал. Он до сих пор мог провести день в жарких доспехах, обмениваясь ударами с врагом. Он не пережил бы проведенные в легионе годы, если бы поддался усталости.

Тэйн шагнул на зубчатую стену Башни. Торфин лишился последнего преимущества. Тэйн помедлил, глядя на ведьму. Голубой шар наполовину поглотил ее руку, но она почти справилась с ним. Лишь несколько искр вгрызались в ее изуродованную плоть.

Она выглядела очень юной и ранимой.

Торфин тоже посмотрел на нее.

Тэйн сделал ложный выпад длинным мечом и нанес удар коротким.

Это был его лучший удар.

Меч Торфина улетел во двор. Кровь теперь текла по обеим его рукам.

Быстро попятившись, он схватил кинжал с пояса любимой.

Тэйн вздохнул и снова нарушил правила боя.

– Ты слишком упрям, парень.

Он убрал мечи в ножны, сбросил пояс и, сняв шлем, положил его между мечами, затем подошел к Торфину.

Юноша дважды попытался проткнуть доспехи Тэйна, прежде чем солдат забрал у него кинжал и зашвырнул далеко в траву Земстви.

Торфин все еще не сдавался.

Тэйн сбил его с ног и ударил ребром ладони сбоку по шее.

Отойдя, Тэйн взглянул на себя. Кинжал Торфина все же нашел щель в доспехах. По блестящему черному нагруднику стекала красная струйка. Поврежденное ребро болело.

Подобрав короткий меч, он подошел к ведьме. Еще несколько секунд – и она окончательно победит его магию. Еще несколько секунд – и она сможет его уничтожить.

Но он все еще колебался.

Он подумал о ее юности, ранимости и красоте и понял, каким образом она смогла очаровать Торфина и барона.

– Мама! – жалобно проговорила она.

Тэйн быстро повернулся.

На бастион шагнула Рула:

– Тэйн, не надо! Пожалуйста!

Шли секунды.

Тэйн убрал меч в ножны.

Ширл вздохнула и лишилась чувств.

– Тэйн, я привезла твои вещи. И твоего мула.

Рула шагнула к дочери.

– Огонь прижег рану. О кости я позабочусь.

– Ты сам ранен. Позаботься о себе.

– С этим можно и подождать.

Десять минут спустя он закончил обрабатывать рану Ширл, затем снял нагрудник и позволил Руле заняться его раной. Рана оказалась небольшой, и шрам от нее с легкостью затеряется среди своих предшественников.

– Лучше уходи, – сказала Рула, закончив. – Охотник…

– Ты остаешься?

Охваченный бескрайней тоской, он отвел взгляд и посмотрел на Земстви. Где-то там был Кай Лин. Он ничего не чувствовал, но это не имело значения. Тот, кто за ним охотился, мог оказаться хитрее его. Возможно, ловушка уже захлопнулась.

– Она моя дочь. Я ей нужна.

Тэйн мрачно собрал пожитки и направился к лестнице.

Торфин застонал.

Отложив вещи, Тэйн присел рядом с юношей:

– Знаешь, такой упрямец, как ты, как раз ей под стать.

Он снова собрал вещи и на этот раз, не задерживаясь, спустился с Башни.

Солдаты Империи Ужаса редко давали волю чувствам.

Он положил руку на плечо Стебана, пытаясь придумать, что сказать на прощание, когда к нему подошла Рула:

– Тэйн, я с тобой.

Он посмотрел ей в глаза. Да, подумал он. Она бы пошла с ним. А он бы осмелился?

Иногда солдаты все-таки сдавались.

– Стебан, иди и найди лошадей для себя и для матери. Рула, возьми какие-нибудь припасы из Башни: еду, утварь, одежду. Все, что может понадобиться. И поторопись.

Он окинул взглядом горизонт. Где Кай Лин?

– Где ты, старый друг? – прошептал он.

Даже ветер не ответил ему. Он лишь насмехался, словно собирающиеся над Башней дети преисподней были грандиозной шуткой.

Тени стервятников нетерпеливо кружили над старой цитаделью.

Они проехали сотню ярдов по дороге в никуда.

– Тэйн!

Он развернул мерина. Торфин перегнулся через стену Башни, держась правой рукой за шею, затем поднял левую:

– Удачи тебе, сотник.

Тэйн помахал ему, но ничего не ответил. У него слишком болели ребра, чтобы кричать.

День подошел к концу. Тэйн не останавливался, пока солнце не село за горизонт. Рула ехала слева от него, Стебан – справа. Мул тащился позади, пытаясь укусить новоприбывших за хвост.

Тэйн оглянулся лишь однажды. Дети преисподней уже спустились на пиршество. Уголки его губ печально опустились.

Его звали Тэйн, и он все еще был из тех, кого следовало опасаться.

XX

Хлопанье темных крыльев разбудило Кая Лина. Дети преисподней кружили точно над ним. Черный стервятник опустился в нескольких футах от его вытянутой руки.

Он пошевелился, и стервятник взлетел.

Кай Лин медленно поднялся. Его терзала боль. Он посмотрел на дымящиеся руины дома и все понял. Он совершил ошибку, но выжил. Ему повезло.

Он очень медленно повернулся, нащупывая путь в сумерках.

Туда. На запад. Сотник снова призвал себе на помощь Силу.