Книга: История с лишайником



История с лишайником

Джон Уиндем

История с лишайником

Похороны поражали своей помпезностью. Небольшой хор — в белых одеждах, со стянутыми золотыми сетками волосами — пел так жалобно, словно то молились грешные ангелы.

Когда пение стихло, в переполненной часовне воцарилась, такая тишина, что, казалось, было слышно, как в тяжелом воздухе колышутся ароматы тысяч цветов.

Гроб покоился на вершине пирамиды из цветов, у основания которой стоял почетный караул из неподвижных, будто статуи, часовых в традиционном одеянии из пурпурного шелка, с золотыми прозументами поперек груди и золотыми сетками на головах. Каждый из них держал в руке, позолоченную пальмовую ветвь.

Епископ бесшумно поднялся по ступеням на небольшую кафедру, аккуратно развернул перед собой на пюпитре Библию и обвел взглядом присутствующих.

«…отошла возлюбленная сестра наша Диана… остался ее незавершенный труд, который она уже не доведет никогда до конца. ирония судьбы — недосказанное слово, когда говорится про волю господню… В силе господа дать и., взять. Он отбирает свой дар — оливковое дерево — еще до того, как дозреют его плоды… нам остается только покориться его воле. Она была сосудом его восхищения… безраздельно отданная своей цели, смелая… стремилась изменить развитие человеческой истории… Тело рабы твоей Дианы…»

Взоры всей паствы — нескольких сотен женщин и немногих мужчин — обратились к гробу, который уже начали бережно снимать с возвышения. Сорвались и упали на дорожку несколько цветов. Гроб медленно пополз вниз. Тихо заиграл орган. И снова звонкие, чистые голоса хора устремились ввысь. Опустилась крышка и закрылся гроб.

Послышались сдержанные всхлипывания, замелькали носовые платки.

Выходя из часовни, Зефани и Ричард оставили отца одного. Оглянувшись, Зефани увидела его в нескольких метрах позади, перед боковым алтарем. В толпе женщин он показался ей выше, чем был на самом деле. Его красивое лицо ничего не выражало. Он выглядел усталым и, должно быть, полностью не осознавал, что происходит вокруг него.

Снаружи находилось еще больше женщин — сотни тех, кто не смог попасть в часовню. Многие из них плакали. Принесенные ими цветы были, разложены яркими дорожками по обе стороны двери, и каждый, кто выходил из часовни, должен был пройти между ними. Кто-то держал большой крест, сделанный из одних лилий, перевитых черной шелковой лентой.

Выйдя на посыпанную гравием дорожку, Зефани, вытянув Ричарда из толпы, стала наблюдать за происходящим со стороны. Глаза ее были влажные, а на губах блуждала какая-то горькая улыбка.

— Бедная, милая Диана, — прошептала она. — Подумать только, как бы все это ее утешило.

Быстрым движением она вынула платок и прижала его к глазам. Потом сказала уже несколько бодрее:

— Пойдем. Найдем отца и заберем его отсюда. А похороны и в самом деле удались.

Газета «Ньюс рекорд» писала: «Женщины разных социальных слоев, со всех уголков Британии съехались сюда, чтобы отдать покойной последнюю дань уважения. Многие из них прибыли еще ночью и стали лагерем у ворот кладбища. А когда, наконец, их долгое ожидание было награждено появлением похоронной процессии, они едва не смели полицейское оцепление, бросая цветы под колеса катафалка. Во время, медленного продвижения печального кортежа по щекам женщин текли слезы, и звуки, похожие на улюлюкание, тут и там вырывались из их рядов. Лондон не видел такого проявления уважения женщин к своей сестре со времени похорон Эмилии Дэвидсон». А внизу, как всегда опасаясь, что читателям не все будет понятно из напечатанного, редакция поместила две сноски:

1. Улюлюкание — завывание.

2. Похороны Эмилии Уилдинг Дэвидсон состоялись 14 июля 1913 года. Она была участницей женского движения суфражисток. Умерла от сильных травм, полученных вследствии того, что в знак протеста она бросилась под копыта королевского коня во время дерби — 4 июля.»

Часть первая

1

Паркет в зале был натерт до блеска. Кому-то пришло в голову кое-где украсить стены темными веточками вечнозеленых растений. Кто-то оживил эту темную зелень маленькими блестками. Столы, расставленные вдоль стены, представляли собой импровизированную буфетную стойку, на которой вперемешку с чистой посудой и цветами громоздились подносы с сандвичами, пирожками, запеченными в тесте колбасками, кувшины с лимонным и апельсиновым напитками.

Остальная часть зала создавала впечатление движущегося конвейера. А ухо, даже на незначительном расстоянии, улавливало звуки, похожие на возню скворцов в сумерках.

Мисс Бенбоу, учительница математики, выслушивая нудные умозаключения соплячки Авроры Трегг, блуждала взглядом по залу, отмечая тех, с кем ей надо будет хоть несколькими словами перекинуться на протяжении этого вечера. Диана, безусловно, одна из первых заслуживает ее поздравлений. И, воспользовавшись паузой в беспрерывном потоке Аврориной болтовни, мисс Бенбоу бросила ей несколько похвальных слов и, пожелав ей всего хорошего в будущем, поспешила навстречу Диане.

Пересекая зал, она вдруг глянула на Диану глазами постороннего человека. Перед ней стояла уже не школьница, а симпатичная молодая женщина. Возможно, причина этого — платье. Простое платье синего цвета, не броское, но привлекающее внимание какой-то особой изысканностью. Мисс Бенбоу была почти уверена, что платье не дорогое, но оно отличалось каким-то особым стилем или, может, ей так казалось? Диана всегда отличалась хорошим вкусом в выборе одежды и каким-то особым умением носить ее.

Восемнадцать — да, именно восемнадцать лет было тогда Диане. Довольно высокая, хорошо сложенная и стройная; ее темно-каштановые волосы отливали красноватым оттенком. Ее профиль не совсем отвечал классическому образцу, однако что-то античное в нем все же было. Губы слегка подкрашены, ибо на такой вечер никто не идет без этого. Но в сравнении с губами других женщин, напоминающими розовые лепестки или же похожими на открытые раны, цвет ее губ как раз и подходил для данного случая. Эти губы были красивы от природы, хотя их прелесть проявлялась в очаровательной улыбке, которой Диана не так уж часто баловала окружающих. Но самым удивительным в этой девушке и надолго приковывающим ваше внимание, были ее большие серые глаза. И не потому только, что глаза эти были красиво посажены, но и из-за того, что взирали они на все вокруг с каким-то необыкновенным спокойствием. К своему удивлению (ибо она привыкла ценить Диану за ее ум, а не за внешность), мисс Бенбоу вдруг поняла, что Диана стала той, кого прежде было принято называть «красавицей».

Эти размышления вызвали у мисс Бенбоу приятные чувства, так как в школе св. Меррин приходилось не только воспитывать детей, но и управлять их переходом через своеобразные джунгли, и, чем красивее внешность вашей ученицы, тем меньше у нее шансов выстоять — бездельники и повесы так и шныряют на этом пути.

Рядом с вами тайком обделываются разные темные делишки, тут же порхают бабочки с крыльями в виде радужных банкнотов, искушая ваших воспитанников гнаться за собою; вокруг дороги развешана липкая паутина ранних браков, из-за кустов внезапно вываливаются на ваш путь мамаши с их куриным умом; неуверенно бредут по нему, поминутно спотыкаясь, и близорукие папаши; в сумерках гипнотично подмигивают жадные глаза, в лунном свете тамтамы выбивают призывную мелодию, а над всем этим висит в воздухе крик пересмешника: какое это имеет значение, раз она счастлива?.. Какое значение?..

Так что вы, безусловно, имеете полное право с гордостью смотреть на тех, кому помогли пройти через все эти опасности. Однако, надо отдать ей должное, мисс Бенбоу тут же укорила себя за чрезмерное честолюбие. Диана, откровенно говоря, не причиняла особых хлопот. К искушениям она относилась с таким равнодушием, словно их и вовсе не существовало на свете.

Поэтому остается только радоваться, что Диана оказалась способной ученицей, и не следует приписывать себе слишком много заслуг. Она работала упорно и заслужила этот успех. Единственное, что можно было бы еще ей пожелать, — чтоб не была она такой уж необычной.

В этот момент мисс Бенбоу подошла почти вплотную к Диане, и та заметила ее.

— Добрый вечер, мисс Бенбоу! — Добрый вечер, Диана. Как я рада поздравить вас!

Это чудесно, просто прекрасно. Помните: мы все верили в ваш успех и были б очень огорчены, если бы у вас вышло хоть немножко не так.

— Большое спасибо, мисс Бенбоу. Но в этом не только моя заслуга. Разве достигла бы я чего-нибудь без помощи, советов всех вас, воспитателей?

— Именно для этого мы и здесь, однако и мы перед вами тоже в долгу, Диана. Даже в наши дни хорошие знания приносят честь школе, а такие, как у вас, — это одно из лучших достижений нашего коллектива. Думаю, вы это понимаете?

— Мисс Фортиндейл, кажется, по-настоящему рада?

— Она более, чем рада, она в восторге. Мы все восхищены.

— Спасибо, мисс Бенбоу.

— И, конечно, ваши родители тоже очень довольны?

— Да, — сдержанно кивнула Диана, — отец очень рад. Ему понравилась моя мысль о Кембридже, ибо он сам когда-то мечтал там учиться. Однако, если бы я не заслужила стипендии, о Кембридже не могло быть и речи — это был бы только Лон… — тут она вспомнила, что мисс Бенбоу окончила Лондонский университет, и сразу же поправилась, — … один из обычных провинциальных колледжей.

— Некоторые из провинциальных колледжей дают неплохие знания, — сказала мисс Бенбоу с едва заметным оттенком осуждения.

— Конечно. Однако изменять свои планы — это равносильно неудаче, с какой стороны не посмотри.

Мисс Бенбоу не дала перевести разговор на эту тему. — А ваша мать? Наверное, — тоже безгранично гордится вашим успехом? Диана устремила на нее взгляд своих удивительных серых глаз, проникающий, казалось, в самую душу собеседника.

— Конечно, — ответила она без энтузиазма. — Как же иначе.

Мисс Бенбоу чуть приподняла брови.

— Я хочу сказать, что у мамы есть причины гордиться моим успехом, — пояснила Диана.

— Однако она, несомненно, гордится? — запротестовала мисс Бенбоу.

— По крайней мере, пытается. И это в самом деле очень мило с ее стороны, — сказала Диана, внимательно посмотрев на мисс Бенбоу. — Почему некоторые матери все еще считают, что куда пристойнее быть просто самкой, чем интеллектуалкой? — спросила она. — Я думаю, что вы об этом думаете совсем иначе?

Мисс Бенбоу захлопала глазами. Какая-то недоговоренность ворвалась в их разговор, но она приняла вызов.

— Мне кажется, — ответила она задумчиво, — что стоило бы заменить слово «пристойнее» словом «понятнее». Кроме того, сфера интеллекта для большинства матерей — тайна за семью печатями, сталкиваясь с которой они чувствуют себя не совсем уверенно. Диана задумалась.

— И все же «пристойнее» здесь больше подходит, хоть я и не в силах объяснить, почему, — сказала она слегка насупившись.

Мисс Бенбоу покачала головой.

— А не смешиваете ли вы пристойность с ортодоксальностью? — спросила она. — Ничего удивительного, если родители хотят, чтобы их дети жили по устоявшимся и понятным для них канонам. — Немного поколебавшись, она продолжила. — Или вам никогда не приходило в голову такое: когда дочка наперекор матери выбирает свой собственный путь, то она как бы. заявляет этим: «Способ жизни, бывший для тебя, мама, хорошим, мне не подходит.» Поэтому матерям, равно как и другим людям, это мало нравится.

— Вы имеете в виду, что в душе матери надеются, что когда их дочери потерпят фиаско на пути к карьере, то это станет доказательством того, что они, матери, в свое время были правы?

— А не чересчур ли вы категоричны в своих выводах, Диана?

— Но они же вытекают из всего сказанного, мисс Бенбоу, разве не так?

— Думаю, мы больше не будем делать никаких выводов. Где вы собираетесь провести каникулы, Диана?

— В Германии, — ответила Диана. — Правда, я мечтала съездить во Францию, но Германия мне будет полезнее.

Они еще немного поговорили о планах на будущее, затем мисс Бенбоу еще раз поздравила Диану и «пожелала ей успехов в университетской жизни.

— Я очень признательна вам за все. Я так рада, что вы все довольны мной, — заявила, Диана. И добавила задумчиво. — Мне надо было сказать несколько иначе, ибо, по правде говоря, каждая женщина может стать респектабельной самкой, если приложит хоть немного усилий и напряжет свои умственные способности. Поэтому не понимаю, почему…

Но мисс Бенбоу не захотела продолжать этот разговор.

— А вот и мисс Теплоу! — воскликнула она. — Я знаю, ей тоже не терпится сказать вам несколько слов. Пойдемте!

Она весьма удачно выполнила этот маневр, и, когда мисс Теплоу начала приветствовать Диану, мисс Бенбоу, повернувшись, оказалась лицом к лицу с Брендой Воткинс. Здороваясь с Брендой, новое обручальное колечко которой, несомненно, значило больше, нежели стипендия какого-либо университета, она услышала позади себя голос Дианы: «Знаете, быть только женщиной и больше никем, это для меня равнозначно тому, словно навсегда закрыть перед собой мир. Я хочу сказать, что в этом положении не бывает никакого роста, разве не так, мисс Теплоу?»

* * *

— Я никак не могу понять, от кого она это унаследовала, — проговорила раздраженно миссис Брекли.

— Только не от меня, — ответил ей муж. — Мне иногда хотелось, чтобы наша семья была немного интеллектуальнее, но, насколько я знаю, этого не произошло. Так какое имеет значение, от кого она это унаследовала?

— А я совсем не имела в виду интеллект. У отца, конечно, была голова, иначе он ничего не добился бы в своем бизнесе. Нет, то, как она подвергает сомнению общепринятые понятия, можно назвать независимостью… Понятия, которые для всех стали каноническими.

— И которые она истолковывает совсем неординарно, — сказал мистер Брекли. ;

— Это какая-то неугомонность, — настаивала на своем Мальвина Брекли. — Конечно, молодые девушки бывают неугомонными, но не до такой же степени.

— И никаких парней, — глухим голосом заметил муж. — Однако — не накликать бы беды, дорогая, ведь все еще впереди.

— Но это было бы естественно. Такая красивая девушка, как Диана…

— Она бы имела парней, если б захотела. Ей нужно только научиться хихикать и не говорить им таких вещей, от которых им тут же хочется бежать куда глаза глядят.

— Но Диана ведь уж никак не самодовольная мещанка, Гарольд.

— Я знаю. Но ее считают таковой. В нашем обществе множество условностей. Здесь различают только три типа девушек: спортсменки, хохотушки и самодовольные мещанки. Плохо, что нам приходится жить в такой провинции, я уверен, что тебе не хочется, чтобы Диана увлеклась одним из этих неотесанных парней?

— Ну, конечно же нет. Именно поэтому…

— Я знаю: так было бы нормальнее. Дорогуша, когда мы в прошлый раз разговаривали в школе с мисс Патисон, она напророчила Диане блестящее будущее. Она сказала «блестящее», а это означает — необычное. Блестящее будущее не может быть обычным.

— Для нее важнее быть счастливой, чем знаменитой.

— Моя дорогая, ты склонна допускать, что счастливы только те люди, которых мы считаем обычными. А это очень запутанная проблема. Ты только приглядись к ним… Нет, будем же рады, безгранично рады, что она не влюбилась а одного из этих необразованных шалопаев. Тогда не существовало бы для нее никакого блестящего будущего, и подумать только — из-за кого? Из-за какого-то там неуча! Да не волнуйся, она найдет свой собственный путь. А для этого ей надо предоставить свободу выбора.

— Кстати, припоминаю, у моей матери была младшая сестра, моя тетка Энн, — проговорила миссис брекли. — Она была не совсем нормальной.

— А чего же ей не хватало?

— Нет, я не в этом смысле. Ее посадили в тюрьму, где-то в 1912 или 1913 году. За то, что она бросала на Пикадилли петарды.

— Ради бога, зачем?

— Она швырнула их под ноги лошадям, вызвав такое замешательство, что уличное движение остановилось от Бонд-стрит и до Эдгар-стрит. Затем она залезла на крышу автобуса и стала выкрикивать: «Право голоса для женщин», пока ее оттуда не стащили. За это она получила месяц заключения. Чем навлекла позор на всю семью. Вскоре после освобождения она кинула кирпич в окно на Оксфорд-стрит, и получила еще два месяца. Из тюрьмы она вышла уже не совсем здоровой, так как пережила там голодовку, и бабушка забрала ее в деревню. Но она сбежала оттуда и успела влепить бутылкой чернил в мистера Бэлфора, за что ее снова арестовали, и на этот раз она чуть не сожгла целое крыло в Холлоуэйской тюрьме.

— Энергичная особа, эта твоя тетка. Но я не совсем понимаю…

— Как видишь, она не была обычной женщиной. Значит, Диана могла унаследовать эту свою неугомонность от сестры моей матери.

— Я не знаю, что именно унаследовала Диана от твоей воинственной родственницы, и, честно говоря, меня совсем не волнует, откуда это у нее появилось. Для меня главное одно: Диана такая, какой мы ее воспитали.



— Твоя правда, Гарольд. И мы имеем полное право гордиться ею. Тревожусь только: даже самая блестящая жизнь не всегда — самая счастливая, как ты думаешь?

— Трудно сказать, но думаю — можно быть счастливым, не будучи знаменитым. А о том, что чувствуют знаменитые люди и что им нужно для счастья — не имею ни малейшего представления. Однако я уверен: слава может сделать счастливым. Меня, например, — только в одном случае и по весьма эгоистичной причине, еще тогда, когда Диана еще была маленькой девочкой, меня постоянно мучила мысль, что я не смогу послать её в первоклассную школу. О, я знаю, что в школе св. Меррин — хорошие учителя, Диана это уже подтвердила своими успехами, но все равно это не одно и то же. Когда умер твой отец, я думал, что нам удастся осуществить мою мечту. Я пошел к нотариусам и выложил им все. Они посочувствовали, однако остались непреклонны. Указания полностью ясны, сказали они. Деньги будут лежать до двадцатипятилетия. Согласно завещанию их нельзя брать, и вкладывать во что бы то ни было, даже в образование Дианы.

— Ты мне никогда про это не говорил, Гарольд.

— Не имело смысла говорить, ибо я не знал, чем все закончится. И так ничего не вышло. Понимаешь, Мальвина, я считаю, что это была самая большая подлость из всех, что твой папочка сделал нам. Не оставить тебе ничего — это как раз в его манере. Но оставить нашей дочке сорок тысяч фунтов и так ограничить свободу действий, чтобы в самые критические, переломные годы своей жизни она не могла ими воспользоваться!.. Хотя в отношении Дианы это оказалось к лучшему. Она сама достигла того, чего я не мог ей дать, и чего не дал бы дед. Она утерла нос старому жулику, даже и не подозревая об этом.

— Извини, Гарольд…

— Хорошо, дорогая, хорошо… Ведь… я изо всех сил старался не вспоминать про старого скрягу все это время, но как вспомню…

Он умолк и обвел взглядом маленькую прихожую: «Не такая уж и плохая, немного уже обшарпанная, но все еще имеет приличный вид. Однако этот домишко-близнец среди целой улицы таких же домишек грязной окраины… Тяжелая жизнь. Каждодневная борьба, чтобы прожить на заработок, который постоянно отстает от роста цен… Так мало из того, о чем, должно быть, мечтала Мальвина, и что она должна бы иметь…»

— Ты по-прежнему ни о чем не жалеешь? — спросил он ее.

Она улыбнулась в ответ.

— Нет, любимый, ни о чем. Он взял ее на руки и отнес к своему креслу. Она положила голову ему на плечо.

— Ни о чем, — повторила она спокойно. Потом добавила — я, например, не стала бы счастливее, если бы получала проценты.

— Любимая, не все люди одинаковые. Я прихожу к выводу, что мы с тобой немножко исключительные. Разве много тебе приходилось в жизни встречать людей, которые чистосердечно сказали бы: «Я не о чем не жалею»?

— Такие должны быть.

— А мне кажется, что такие не часто попадаются. И, как бы тебе не хотелось, ты, конечно, не сможешь заставить других думать иначе. Более того, Диана не очень похожа на тебя, непохожа она и на меня. Один бог знает, на кого она похожа, потому не стоит волноваться о том, что она не хочет делать так, как делала бы ты на ее месте — в восемнадцать лет. Они говорят — блестящее будущее. Пусть будет так. Единственное, что осталось нам, — это наблюдать за тем, как наша дочка сама его добивается, и, конечно, поддерживать ее.

— Гарольд, она ничего не знает про деньги?

— Почему же, знает, что есть какие-то деньги. Но она никогда не спрашивала, сколько. И мне не пришлось врать. Я лишь стремился создать впечатление, словно их там не так уж и много, ну, скажем, три-четыре сотни фунтов. Мне кажется, что так было разумнее.

— Я в этом уверена, и буду помнить на случай, если она спросит.

Через минуту она спросила:

— Гарольд, хоть я и чувствую, что покажусь тебе дурой, но скажи мне: чем именно занимаются химики? Правда, Диана уже объяснила мне, что химик — не то же самое, что аптекарь, и я этому рада, но мне все-таки еще не все ясно.

— Мне тоже, дорогая. Лучше мы спросим ее еще раз. Вот такие дела. Цыпленок уже оперился, и мы дожили до того времени, когда он будет учить нас.

* * *

Но вышло так, что для семьи Брекли перестало иметь значение, чем занимается химик, ибо Диана переменила свое намерение, решив стать биохимиком, а чем занимается биохимик — этого ее мать уже никак бы не смогла понять. Причиной такой перемены послужила лекция на тему «Некоторые тенденции эволюции в современном представлении», прочитанной в научном обществе. Тема не вызывала у Дианы особого интереса, и она сама не смогла бы ответить, что именно привело ее на лекцию. Как бы там ни было, она пошла и тем самым сделала тот шаг, который определил всю ее дальнейшую жизнь. Лекцию читал Френсис Саксовер, доктор наук, член Королевского научного общества, ранее профессор биохимии Кембриджского университета, которого еще считали отступником-интеллектуалом. Он происходил из семьи, проживающей на юге Стафордшира. Занимаясь из поколения в поколение мелким гончарством, она где-то в середине восемнадцатого века заразилась ярко выраженным вирусом практичности. И этот вирус, так подходивший к атмосфере того века индустриализации, привел Саксоверов, начиная от новых методов обжига, использования силы пара, через реорганизацию производства и использование преимуществ навигации по каналам, к торговле в мировых масштабах и большому семейному имуществу.

Действие этого вируса не ослабло и в генах последующих поколений. Саксоверы никогда не стояли на месте. Они всегда были первыми в применении новых методов и технологий производства и даже перешли на изделия из пластмассы, когда увидели в ней конкурента для глины. Во второй половине двадцатого века их дела все еще шли хорошо.

Френсиса этот дух предпринимательства привел на совсем иной путь. Он с удовольствием передал родительское дело в руки двух старших братьев, а сам пошел по своему пути — на университетскую кафедру. Ему казалось, что в этом его призвание

Но случилось так, что здоровье Джозефа Саксовера, его отца, с годами пошатнулось. Поняв это, Джозеф, как предусмотрительный человек, немедленно передал все свои акции двум старшим сыновьям, сделав их полноправными хозяевами семейного бизнеса.

В результате происшедших событий Френсис получил большее нежели надеялся, наследство, и это обстоятельство вывело его из равновесия, словно саксоверский ген практичности снова проснулся, обеспокоенный тем, что капитал не используется. После года все возраставшего беспокойства Френсис оставил кафедру.

С несколькими верными ассистентами он основал частное научно-исследовательское заведение и начал внедрять на практике свое утверждение о том, что научные открытия, в противоречие общепринятому мнению, отнюдь не являются исключительно компетенцией больших групп учёных, работающих на промышленные концерны в полувоенных учреждениях.

Научно-исследовательский центр Дарр-хауз, так называлось это заведение от названия имения, приобретенного Френсисом, к тому времени работал уже шестой год. Хотя прошедшие пять лет оказались тяжелыми, они принесли неплохие результаты: учреждение имело уже несколько важных патентов, вызвавших интерес тузов химической промышленности и зависть его прежних коллег. И, конечно, было немного злости в их допущении, что приезд Френсиса с лекцией в свои старые пенаты был вызван не столько потребностью нести знания, сколько желанием завербовать новых сотрудников для своего заведения.

Как ни странно, Диана никогда не могла припомнить этой лекции детально. Она только помнила, что в самом начале Френсис заявил, скорее как очевидный факт, нежели как предположение: если главной фигурой вчерашнего дня был инженер, сегодняшнего — физик, то завтрашнего — будет биохимик. Услышав подобное утверждение, Диана пожалела о том, что эта идея не пришла ей в голову раньше. Взволнованная необычным открытием, она впервые в жизни ощутила всепобеждающее значение слова «призвание». Начиная с этого момента Диана целиком положилась на слова лектора, собственно, она думала, что полагается на них, и что они, казалось, переплавились в своеобразную основу понятия «призвание».

Френсису Саксоверу было тогда под сорок. Худощавая фигура и орлиный профиль создавали впечатление, что он немного выше шести футов, хотя на самом деле был на полдюйма ниже. Его волосы все еще были черными, за исключением едва-едва поседевших висков. Брови, хоть и не очень густые, нависали, немного затемняя глаза, которые из-за этого казались глубоко посаженными. Он говорил легко, без напряжения, просто вел разговор, а не читал лекцию, меряя шагами возвышение и жестикулируя смуглыми руками с длинными пальцами, чтобы подчеркнуть свои положения.

Все, что Диана вынесла с этой лекции, — был образ самого лектора, сильное впечатление от его целенаправленного энтузиазма, ну и, конечно, чувство того, что только посвященная труду жизнь чего-то стоит…

А отсюда — смена химии на биохимию; а отсюда — много упорного труда; а отсюда, через некоторое время, — диплом с отличием.

И наконец — вопрос будущей работы, Диана выразила желание: Дарр-хауз. Ее идея не сразу, была одобрена.

— Возможно, если вы сами там отрекомендуетесь… — сказала руководительница.

— Саксовер очень привередливый. Он может, конечно, позволить себе это, ибо платит он, да и штат там, говорят, довольно часто меняется. Но почему бы нам не подумать о лучшей фирме? Широкие возможности, стабильность, ничего показного и, я ручаюсь, хорошая, солидная работа, которая в конце концов окупается.

— Хорошо, — сказала руководительница с теплотой в голосе. — В вашем возрасте я была такою же. — Только ведь родители будут против.

— Мои не будут, — заверила Диана. — Если бы я была парнем, они, очевидно, захотели бы, чтобы я пошла в одну из больших фирм. С девушками дело обстоит иначе. Их увлечения, по мнению родителей, быстро меняются. Так что они не будут особенно препятствовать.

— Ну что ж, — ответила руководительница, — в таком случае я напишу несколько слов о вас Саксоверу. Думаю, там вам будет интересно. Вы, может, слышали, что он выделил сейчас вирус, который вызывает стерильность у самцов саранчи? Высказывают предположение, что самка саранчи может продолжать воспроизводство самок на протяжении ряда поколений без помощи самцов, но понятно, что раньше или позже это на чем-то скажется, иначе не имело бы такое большое значение разделение на полы…

* * *

— Безусловно, я верю, что ты получишь это место, если захочешь, дорогая, но что это за место, этот Дарр-хауз?

— Научно-исследовательский центр. Частное заведение; которым руководит доктор Саксовер, мамочка. В парке стоит большое здание восемнадцатого века. Доктор Саксовер купил его лет десять назад. Он и его семья живут в одном крыле этого здания, остальное переделано в служебные помещения, лаборатории и так далее. Прежние помещения для карет и конюшни перестроены в жилье для персонала. Кроме того, в имении есть еще несколько коттеджей. Позднее он достроил еще помещение для лабораторий и несколько новых зданий для семейных сотрудников. Все это в комплексе представляет собой что-то вроде общины.

— Тебе тоже придется там жить?

— Да, или где-нибудь поблизости. Кто-то говорил мне, что там теснота, и только если мне повезет, я получу одну из маленьких квартир. В главном корпусе есть столовая для персонала, которой при желании можно пользоваться. Ну и, конечно, оттуда можно выезжать на уикэнд. Говорят, что это очень красивое место, расположенное на лоне природы. Но там нужно не просто работать, а быть увлеченным своей работой. Саксовер не любит тех, кто работает только за зарплату.

Миссис Брекли сказала:

— Хоть мы и немного в этом понимаем, я уверена, милая, что это очень хорошее место. Единственный аспект, который нас волнует, это то, что мы, в сущности, не знаем, чем же там занимаются?

— Фактически там ничего не производят. Они выдвигают идеи и дают возможность другим людям претворять эти идеи в жизнь.

— Однако же — если это хорошие идеи, то почему они сами их не претворяют?

— Это уже не их дело. Понимаешь, Дарр-хауз — не фабрика. Вот как оно выглядит на практике… У доктора Саксовера есть, окажем, идея относительно термитов — белых муравьев, съедающих дома и все другое в тропиках…

— Дома, милая?

— Да, их деревянные части, а тогда все остальное обваливается. И вот доктор Саксовер и его сотрудники занялись этой проблемой. Как известно, термит пережевывает и проглатывает дерево, однако сам его переварить не может, как и человек. Но у него внутри живет особый паразит, который расщепляет целлюлозу, входящую в состав древесины, и только тогда термит может эту древесину переварить и усвоить. Так вот, сотрудники Дарр-хауза изучили этого паразита и начали искать химические вещества, которые были бы для него смертельными. Наконец они нашли эффективный яд и, главное, безопасный в употреблении. Его дали термитам; термиты продолжали грызть дерево, но без паразита они не могли его переварить и сдыхали. В Дарр-хаузе это вещество назвали «АР-91», потом запатентовали, и доктор Саксовер предложил его «Национальному химическому концерну», заявив, что оно будет иметь большой спросив тропических странах. Концерн опробовал это вещество, подтвердил его эффективность и дал согласие на его производство. И теперь его продают в тропиках под названием «Терморб-6», а доктор Саксовер Получает проценты с каждой проданной банки. Только одно это приносит ему тысячи в год, а ведь есть еще множество других таких патентов. Вот тебе общее представление о том, что там делается.

— Белые муравьи! Как страшно! — сказала миссис Брекли. — Я не хотела бы работать с муравьями.

— Но это только одна из проблем, мама. Одновременно исследуется много других.

— Интересное место. А много ли там сотрудников?

— Точно не могу сказать. Я думаю, где-то около шестидесяти.

— И много среди них девушек?

— Конечно, мама. Но правила приличия не нарушаются. Я слышала, что там довольно часты случаи свадеб. Хоть я совсем не знаю, как ты смотришь на это. Но не волнуйся, пока что я не имею ни малейшего желания пополнить ряды замужних.

— Дорогая моя, такие слова всегда означают…

— Знаю, мамочка, знаю… О! Ты еще не видела моего нового платья, специально купленного для предстоящего разговора в Дарр-хаузе. Пойдем наверх, я покажу тебе его…

2

Диана никогда не подумала бы, что из-за своего нового платья чуть не потеряет перспективу устроиться на работу.

И не потому, что с платьем было что-то не в порядке, как раз наоборот — оно было пошито из тонкой материи светло-зеленого цвета, так гармонирующего с ее каштановыми волосами, и, как большинство ее платьев, выглядело гораздо дороже, чем это было на самом деле. Как известно, не существует специальной формы для молодых ученых, поэтому они делятся на две категории: те, которые одеваются в не очень хорошо скроенную, но опрятную одежду, и те, одежду которых опрятной не назовешь. Диана же явно не принадлежала ни к одной из этих категорий. Ее внешний вид вызвал у Френсиса Саксовера недоверие. Квалификация Дианы его удовлетворила, люди, которые ее рекомендовали, да и сами рекомендации — солидные; ее собственное письменное заявление произвело на него позитивное впечатление. И можно было сказать, что все данные свидетельствуют в ее пользу, пока ее личный приезд не насторожил его.

Дело в, том, что почти десятилетнее руководство Дарр-хаузом наложило на Френсиса определенный отпечаток: он стал весьма осторожным. Он, организатор рискованного замысла, не мог предвидеть, что сложившиеся обстоятельства сделают его в какой-то мере патриархом созданной им самим общины. Это положение заставляло его пристально изучать каждого кандидата, и вот сейчас этой процедуре подверглась привлекательная и необычная мисс Брекли.

Что же касается Дианы, то ее удивляло, почему после таких хороших предсказаний й многообещающего начала ее личная встреча с Саксовером не принесла ожидаемого успеха. Конечно, ситуация стала бы для нее куда яснее, если бы она имела возможность хоть одним глазом взглянуть на своих предшественниц, воспоминание о которых промелькнуло в голове ее нанимателя. Он вспомнил некоторых менее необычных, нежели Диана, которые, как выяснилось позже, стали бурлящим порошком в спокойных водах общины.

Например, мисс Трегарвен — с глазами, как терновые ягоды, и весьма горячим темпераментом. Она была способным биологом, но, на беду, еще и девушкой, использующей в качестве украшения для своей комнаты гирлянду небольших сердец из китайского фарфора, которые она разбивала одно за другим. Была и мисс Блю, куклоподобное существо с задатками талантливого химика и насквозь фальшивым выражением ангельской невинности «а лице. Всеобщее ухаживание за мисс Блю наконец достигло своего апогея в поединке, который состоялся одним росистым утром, на опушке, между химиком и биологом. Во время дуэли химик ранил биолога в левое плечо, что вызвало у последнего страшный приступ гнева, и он, отшвырнув оружие, начал лупить противника своим честным кулаком. А мисс Блю, выскочившая прямо из постели в одном белье, чтобы понаблюдать за дракой из кустов, сильно простудилась… Была еще и мисс Котч. Непревзойденный мастер в работе с аминокислотами, она оставалась совершенно беспомощной в личных делах. Имея чересчур чуткое сердце, она была абсолютно неспособна причинить душевную боль кому-либо и ухитрилась каким-то образом тайно обручиться с тремя своими сослуживцами одновременно. А потом, не найдя иного выхода из этого положения, исчезла.



Принимая во внимание этот горький опыт, подозрительность Френсиса можно было признать полностью оправданной. Но в пользу Дианы свидетельствовало то, что, как он заметил в ходе беседы, она высказывалась достаточно откровенно, не пытаясь создать впечатление увлеченного только работой человека. Справедливости ради он решил спросить у кого-нибудь совета, например, хотя бы у своей жены. Поэтому, вместо того, чтобы отрекомендовать Диану персоналу в столовой, он пригласил ее на ленч в собственную квартиру.

Во время ленча все его опасения рассеялись. Диана проявила такт и непринужденность в беседе с хозяином и хозяйкой, обменялась некоторыми мыслями с двенадцатилетним Полем относительно возможной даты успешной экспедиции на Марс, и сумела добиться нескольких слов от Зефани, рассматривавшей ее округлившимися от удивления глазами, почти онемев от восхищения.

Когда они остались вдвоем, он спросил у Каролины: Рискнем, или, может, не стоит снова вызывать неприятности?

Каролина взглянула на него с укором.

— Френсис, милый, ты должен отказаться от мысли, что Дарр может или должен работать, как машина. Этого никогда не будет.

— Я начинаю это понимать, — признал он. — Но…

— Мне нравится эта девушка. Она необычная. Она интеллигентна и, я сказала бы, умна, а это не одно и то же. Так что, если у нее есть нужные тебе знания и способности, то бери ее.

Диана получила место и влилась в коллектив Дарр-хауза.

Ее появление вызвало повышенный интерес как у самоуверенных, так и у осторожных. Те, которые привыкли к молниеносным действиям, попробовали счастья сразу же, но… только попали впросак. Более тонкие стратеги установили кольцо систематической осады, однако потерпели поражение еще на начальной стадии. Исходя из этих фактов, Дарр начал формировать свое мнение о Диане.

— Красивая, но немая, — заметил печально один из химиков.

— Немая? О боже! — запротестовал биолог. — Разве это было когда-нибудь препятствием? Наконец, она говорит не так уж мало, но все впустую…

— Именно это я и имел ввиду! — пояснил терпеливо химик. — Она немая тогда, когда не должна быть. Именно тогда, когда почти каждая смазливая девчонка не должна быть немой, — добавил он для полной ясности.

Женщины и заинтересованные девушки с осторожностью позволили себе некоторые соображения.

— Холодная, — говорили они одна другой, многозначительно и не без нотки удовлетворения, однако и не без некоторой манерности: предположение, что кто-то из них может быть абсолютно равнодушной к мужчинам, почти не находило веры. Но большинство поверило в эту характеристику, хоть и с некоторой сдержанностью, главным образом из-за одежды Дианы. Трудно было поверить в то, что можно так много думать и мечтать о морских волнах, довольствуясь лишь возможностью наблюдать за тем, как они бесследно исчезают…

Когда Хелен Дейли, жена биохимика Остина Дейли, который был едва ли не вторым по старшинству в Дарре, начала разговор об этих сплетнях, ее муж высказал иную точку зрения.

— Каждый раз, как здесь появляется кто-то новый, выплескивается поток подобных умозрительных измышлений. И я не понимаю, почему, — жаловался он. — Молодежь привыкла порхать вокруг да около, возомнив, что они необычные, что с них начинается мир, как в свое время считали и их отцы, и деды. Потом они попадают в такой же круговорот, демонстрируют такие же привычки и продолжают делать такие же ошибки, как и их предки. Обычнейшая банальность: все они, в конце концов, переходят в один из четырех или пяти типов, и самое интересное случается тогда, когда кто-то из них пытается вернуть себе молодость — что запрещено богом.

— А если приспособить твою теорию к нашим условиям, то к какому типу в конце концов придет наша последняя новобранка? — спросила жена.

— Юная Диана? Об этом еще рано говорить. Она принадлежит к тем, кого в наше время принято называть человеком с запоздалым дозреванием. А на данном этапе она пылает любовью школьницы к нашему Френсису.

— Я так не думаю.

— А я в этом и не сомневаюсь. Френсис, может, не твой тип, но он является хорошим образцом патриарха для других. Я заметил это давно. Он сейчас, конечно, этого не понимает — впрочем, как и всегда. Все, что я могу сказать, она не обычная молодая женщина. И я не отважился бы побиться об заклад, какой путь она выберет, когда пройдет этот процесс.

Был Остин прав или нет, но на протяжении первых недель пребывания Дианы в Дарре в ее характере не замечалось никакой эволюции. Она просто продолжала идти своим путем, демонстрируя дружелюбную независимость. Ее отношения с мужчинами — коллегами по работе — приобретали либо товарищеский характер, либо становились достаточно официальными. И этот ее принцип не заходить в чужие владения привел к восстановлению дружеских отношений со многими молодыми женщинами, в глазах которых она постепенно превратилась в чудачку. Упорство, с каким Диана следила за своим внешним видом, стало рассматриваться, правда, с некоторой осторожностью, как проявление этого чудачества, что-то вроде увлечения, скажем, икебаной или рисование акварелей, — то есть, что-то такое, чем Она занималась ради собственного удовольствия. Этому еще в большей степени способствовало то, что в ответ на их просьбы она охотно давала полезные советы из области своего хобби. Увлекательная форма развлечения, невинная до тех пор, пока ее держать под контролем. Однако и дорогая. Согласно общему мнению, весь ее заработок, очевидно, тратился на одежду и украшения.

— В общем, странная девушка, — заметила Каролина Саксовер. — Ее ум приспособлен к одной сфере жизни, а остальное — совсем к другой. Сейчас она, кажется находится в положении полного равновесия этих сфер и не стремится из него выйти. На мой взгляд, она вскоре внезапно пробудится к жизни.

— Ты имеешь в виду, что однажды мы сможем познакомиться еще с одной формой чувственного дивертисмента и утратим еще одну сотрудницу? — спросил хмуро Френсис. — Я становлюсь старомодным. Не понимаю, зачем молодым женщинам средних способностей позволяют тратить время на высшее образование. Это стало одной из самых дорогостоящих статей нашего национального бюджета. И я считаю, что даже специальный тест на тупость не даст полной гарантии. И все равно я не перестаю надеяться, что когда-нибудь мы сможем собрать вместе нескольких девушек, личные устремления которых будут отличаться от их стадных инстинктов.

— Может, лучше сказать — не стадные инстинкты, а сексуальные? — запротестовала Каролина.

— Лучше? Я не уверен. Что касается молодых женщин, разве здесь есть какая-то разница? — пробормотал Френсис. — Во. всяком случае будем надеяться, что эта выдержит больше, чем месяц или два.

* * *

Миссис Брекли, разговаривая с мужем, придерживалась однако противоположного мнения.

— Диана, кажется, довольна своим местом; хотя это и не такая уж приятная новость, — заметила она после того, как дочка побывала дома. — Но все равно возможно, что она там долго не задержится. Диана не такая девушка.

Такое утверждение не требовало комментариев, и мистер Брекли ничего не ответил.

— Диана, видимо, очень увлечена этим доктором Саксовером, — добавила его жена.

— Не больше, чем другие, — ответил мистер Брекли. — У него солидная репутация среди ученых. Люди, у которых я спрашивал о нем, были просто поражены, узнав, что Диана там работает. А это уже что-то да значит.

Он женат и имеет двух детей. Двенадцатилетнего мальчика и десятилетнюю девочку, — сообщила миссис Брекли.

— Тогда все хорошо. Или ты считаешь, что нет? — спросил он.

— Не будь смешным, Гарольд, Он почти вдвое старше ее.

— И в самом деле, — согласился он. — Но о чем это мы говорим?

— Именно о том, что ей сейчас там нравится. Но из того, что она рассказывает, я делаю вывод: это не то место, где такая привлекательная девушка, как Диана, должна запрятать себя надолго. Именно о ее будущем и следует подумать.

Мистер Брекли снова промолчал. Он не мог понять, то ли это решение Дианы найти общий язык с матерью ввело на самом деле последнюю в заблуждение, то ли женское представление, что каждая дочь является чем-то вроде конвейерной куклы, осталось просто непоколебимым.

Тем временем Диана осела в Дарре. Френсис Саксовер, не заметив у нее никаких признаков стадного инстинкта, вздохнул с облегчением. Одним словом, в ней было какое-то сдерживающее начало — словно прочно поставленное ограждение; замаскированное так искусно, что оно могло в одинаковой мере быть и декорацией и неотъемлемой деталью всего пейзажа.

— С нами, однако не одна из нас, — заметил про нее Остин Дейли под конец ее двухмесячного пребывания в Дарре. — В этой девушке есть что-то большее, нежели то, что проявляется внешне. Она имеет привычку смеяться не тогда, когда это надо, Рано или поздно она себя еще покажет.

* * *

Однажды утром, уже почти после восьмимесячного пребывания Дианы в Дарре, дверь в комнату, где она работала, резко отворилась. Подняв голову от микроскопа она увидела, что в дверях стоит Френсис Саксовер с тарелочкой в руке.

— Мисс Брекли, — начал он недовольно, — мне говорили, что вы проводите опыт с кошкой Фелицей во время ее ночной деятельности. Если в этом и в самом деле есть нужда — хоть я и сомневаюсь, ибо она даже и не коснулась вашего угощения, — то, будьте добры, в будущем ставьте тарелку не там, где ходят люди. Это уже в третий раз я спотыкаюсь, пытаясь обойти тарелку.

— О, извините, доктор Саксовер, — смутилась Диана. — Я, конечно, помню, что ее надо убрать. Кошка обычно выпивает молоко. Возможно, это буря, разыгравшаяся прошлой ночью испугала ее.

Диана взяла тарелку с молоком у него из рук и понесла, чтобы поставить ее на стол.

Я, понятное дело, буду следить, что-бы… — Диана поставила тарелку и начала внимательно разглядывать жидкость.

За ночь почти все молоко скисло, кроме небольшого пятна примерно с полдюйма диаметром, которое сконцентрировалось вокруг темного ядра. Казалось, что в этом молоко не прокисло.

— Странно, — заметила она.

Френсис тоже, заинтересовавшись, взглянул на тарелочку, а затем присмотрелся внимательнее.

— С чем вы работали вчера перед тем, как налить молоко? — спросил он.

— С новой партией лишайников. От Макдональда. Ими я занималась почти целый день, — ответила она.

Френсис нашел чистое предметное стеклышко, выловил пятно и поместил его на стекло.

— Вы можете определить, что это такое? — спросил он.

Диана положила стекло под микроскоп. И какое-то время Френсис рассматривал переплетения серо-зеленых листочков.

— Это из той партии, — сказала она, показывая на кучу сухих веточек, по краям которых виднелись желтые пятнышки. — Пока что я назвала этот лишайник «Лихенис Тертиус Монголенсис Секундус Макдональди».

— Неужели? — удивился Френсис.

— Знаете, — сказала она, оправдываясь, — это не так просто. Почти все лишайники так или иначе являются «имперфекти», а это уже третий такой, который я добыла из партии Макдональда.

— Ну хорошо, но мы должны помнить, что название это временное, — сказал Френсис.

— Антибиотик, как вы считаете? — спросила Диана, всматриваясь еще раз в пятно.

— Возможно. Немало видов лишайников имеют особенности антибиотиков, так что подобное вполне возможно. Сто против одного, что это не полезный антибиотик. Но все же не стоит упускать возможности удостовериться в обратном. Я заберу его и проверю, после чего дам вам знать.

…Он взял пустую колбу и наполнил ее лишайником, кипой сваленным на полу под покрывалом. Потом повернулся, собираясь покинуть лабораторию. Но не успел он дойти до двери, как голос Дианы остановил его. — Доктор Саксовер, как сегодня чувствует себя миссис Саксовер? — спросила она.

Он оглянулся и ей показалось, что перед ней совсем другой человек — словно кто-то сорвал с его лица маску, обнажив скрывавшееся под ней отчаяние.

— В больнице сказали, что сегодня утром она была довольно бодрой. Надеюсь, что это правда. К сожалению, это все, что они могут сказать. Она же ничего не знает, вы понимаете? Она все еще уверена, что операция прошла удачно. Я думаю, что так и лучше.

И он вышел, прежде чем Диана успела что-нибудь сказать.

Каролина Саксовер умерла несколько дней спустя. Френсис ходил словно в трансе. Приехала его овдовевшая сестра Ирен и взяла на себя часть домашних забот. Френсис почти не замечал сестру. Она попыталась уговорить его уехать на какое-то время. Однако он не согласился и на протяжении нескольких недель слонялся по дому как тень, казалось, тело его было здесь, а душа словно в другом месте. Затем он внезапно заперся в своей лаборатории. Сестра посылала ему туда еду, но он часто даже не касался ее. Он почти не выходил на протяжении нескольких дней, а его постель стояла нетронутой.

Остин Дейли, который чуть ли не силой вломился в лабораторию, рассказал, что Френсис работает, как безумный, причем над несколькими проблемами одновременно, и предположил, что это может закончиться нервным расстройством.

В тех редких случаях, когда Френсис появлялся за столом, он казался таким отчужденным и сдержанным, что дети даже пугались его. Как-то после обеда Диана натолкнулась на горько плачущую Зефани. Она попыталась успокоить девочку, а затем забрала ее в лабораторию и разрешила поиграть микроскопом. На следующий день, а это была суббота, она взяла ее с собой на прогулку.

Тем временем Остин прилагал все усилия, чтобы жизнь в Дарре не останавливалась. К счастью, он был в курсе нескольких проектов Френсиса, и смог развернуть работу над ними. Изредка ему удавалось заставить Френсиса подписать тот или иной документ. И все же, несмотря на все его усилия, в Дарре появились признаки упадка, персонал начал беспокоиться.

Но Френсис не сломался. Его очевидно, спасло от этого воспаление легких. Он перенес его достаточно тяжело, но, когда понемногу начал поправляться, оказалось, что он уже преодолел свою душевную травму и постепенно возвращается в нормальное состояние.

Однако это его нормальное состояние было уже несколько другим.

— Папа стал спокойнее, чем был всегда, — рассказывала Диане Зефани, — какой-то ласковый. Порой это доводит меня до слез.

— Он очень, очень любил твою маму и, наверное, почувствовал себя страшно одиноким без нее, — сказала Диана.

— Да, — согласилась Зефани, — теперь он начал говорить о ней, а это куда лучше. Он любит рассказывать о маме, несмотря на то, что это причиняет ему боль. Зато очень много времени проводит просто так, сидя и обдумывая что-то, и тогда совсем не грустный. Кажется, что он постоянно занят какими-то вычислениями.

— Допускаю, что именно этим он и занят, — сказала ей Диана, — Ты не представляешь, сколько нужно расчетов, чтобы работал Дарр. А дела были немного подзапущены за время его болезни. Так что он именно об этом и думает, чтобы все вошло в норму.

— Надеюсь, что это ему удастся, — сказала Зефани.

За разными хлопотами вопрос о возможных свойствах антибиотика в «Лихенис Тертиус» как-то забылся, и только через несколько месяцев Диана вспомнила о нем. Она была почти уверена, что дело с лишайником также выпало из внимания Френсиса, иначе он уже что-нибудь ей сказал бы. Ибо одним из основных правил педантичного Френсиса было — не перехватывать чужих заслуг. Открытия, патенты, авторские права становились собственностью Дарра, в то время как заслуги принадлежали отдельным людям или группам исследователей. «Наверное, Френсис отложил колбу с лишайником еще тогда, когда умерла Каролина, и содержимое ее сгнило», думала Диана. Но с выздоровлением Френсиса ей пришло в голову, что должна же существовать какая-то запись относительно природы особенностей «Тертиус» — хотя бы и отрицательным результатом. Она решила при первом же удобном случае напомнить об этом Френсису. Наконец, такая возможность представилась во время одной из вечеринок, которые для сближения всех сотрудников Дарра начала проводить еще покойная Каролина.

Френсис, теперь уже почти в своей обычной форме, разговаривал, по старой привычке, то с одним, то с другим сотрудником. Подойдя к Диане, он поблагодарил ее за доброту, которую она проявила к его дочери.

— Это ее очень изменило. Бедный ребенок, в те дни ей так была нужна женская ласка и поддержка, — сказал Френсис Диане. — Для нее это много значило, и я вам безгранично благодарен.

— О, не стоит благодарности. Общение с вашей дочерью доставило мне большое удовольствие, — ответила ему Диана. — Мы подружились, как две сестры. Я всегда жалела, что у меня нет родной сестры, и, возможно, сейчас я, наконец, вознаграждена.

— Я очень рад. Вы так ее расхвалили. Но вы не позволяйте ей быть слишком навязчивой.

— Не буду. — заверила его Диана. — И не потому, что в этом есть какая-то нужда. Вы знаете, она чрезвычайно чуткая девочка.

И через минуту, когда он уже собирался продолжить обход гостей, она вдруг спросила:

— О, кстати, доктор Саксовер, я уже давно хотела спросить вас: помните тот случай с лишайником Макдональда — одним из «Тертиус» — в июне-июле? Он оказался интересным?

Она была почти уверена: он ответит, что забыл о лишайнике. На какой-то миг — нет, она не ошиблась, — он показался ей захваченным врасплох. Но быстро овладел собой, хоть какое-то замешательство все же осталось в его взгляде. Немного поколебавшись, прежде чем ответить, он сказал:

— О, моя дорогая! Как некрасиво с моей стороны. Я должен был сказать вам об этом уже давно. Нет, боюсь, что я ошибся тогда. Оказалось, что это не антибиотик.

Через несколько секунд он уже двигался дальше, перебрасываясь словами то с одним, то с другим гостем.

В этот момент Диана лишь подсознательно почувствовала, что в этом ответе что-то не так. Только позднее она поняла, что такой ответ был для Френсиса просто глупым. Но тогда она была склонна объяснить это перенапряжением и болезнью, которую он перенес. Однако ее мозг постоянно сверлила одна и та же мысль. Если бы он сказал ей, что забыл про лишайник, ибо был занят другими делами, или — что действие этого лишайника оказалось чересчур токсичным и не стоило проводить дальнейшие исследования, либо же, наконец, привел бы ей с полдесятка каких-нибудь еще причин, то в каждом отдельном случае это ее удовлетворило бы. Но по неизвестным причинам ее вопрос вывел Френсиса из равновесия, вызвал непродуманный ответ, который если здраво рассуждать, абсолютно не касался вопроса. Почему он хотел уклониться от прямого ответа?

Ей почему-то казалось, что его фраза — «оказалось, что это не антибиотик» — была просто попыткой вывернуться из неприятного положения. Такой попыткой, к какой прибегает очень правдивый человек, захваченный врасплох и не способный быстро придумать какую-нибудь ложь… Лишайник «Тертиус», конечно, имел особенности, напоминающие антибиотик; однако — раз это не антибиотик, то что же это такое?

И почему Френсис стремился это скрыть?..

Диана никак не могла понять, почему этот вопрос продолжал — как бы подсознательно — мучить ее. Затем она попробовала объяснить это противоречием — явная попытка Френсиса вывернуться никак не вязалась с ее представлением о нем и требовала проверки…

Несколько лет спустя она говорила: «Тут не было ни интуиции, ни здравого смысла. Все началось с логического вывода, едва не отброшенного предубеждением, а затем спасенного системой. Я легко могла пропустить это и на протяжении месяцев работать совсем в другом направлении, поэтому считаю, что тут есть и элемент удачи. Даже перепроверив несколько раз, я все еще не могла поверить — я была в каком-то шизофреническом состоянии: мое профессиональное «я» приняло существование этого вещества и не могло принять противоположного, значит, оставалось в это поверить; однако мое неслужебное «я» было не в состоянии воспринять это в такой степени, скажем, как воспринимают положение, что Земля круглая. Думаю, именно это заставило меня так упорно молчать. Длительное время я совсем не понимала значения того, с чем мне пришлось столкнуться. Это было просто интересное научное открытие, которое я намеревалась доработать до стадии практического использования, поэтому я сконцентрировала внимание именно на выделении активного агента и даже не допускала мысли о возможных последствиях…»

Работа стала для Дианы поединком. Она поглощала все ее свободное время, и нередко Диана работала далеко за полночь. Ее поездки к родителям во время уикэндов стали нерегулярными, и, даже бывая дома, она всегда оставалась задумчивой. Зефани, которая уже училась в пансионате, жаловалась, что редко видит Диану во время своих каникул.

— Вы вечно работаете. И выглядите утомленной. — Думаю, что скоро все закончится, — отвечала Диана. — Если не случится ничьего непредвиденного, я должна завершить исследования через месяц или два. — А в чем они заключаются? — хотела знать Зефани.

Однако Диана только покачала головой. — Это чересчур сложно, — ответила она. — Я просто не могу объяснить это тому, кто мало знает химию.

Свои эксперименты Диана проводила главным образом на мышах, и поздней осенью, больше чем через год после смерти Каролины Саксовер, она стала по-настоящему доверять полученным результатам. Тем временем она наткнулась на группу животных, которых Френсис использовал для своих опытов, и то, что она получила возможность наблюдать за ними, еще больше подбодрило ее. В этот период настоящая работа была уже позади. Результаты, несомненно, были самым лучшим доказательством. Оставались только эксперименты и эксперименты, которые предоставили бы достаточно данных для надежного и точного контролирования процесса, — обычная работа, отнимающая немного времени и позволяющая Диане немного отдохнуть. И только во время этой передышки она начала задумываться: а что же она, собственно открыла?..

На начальных стадиях своей работы Диана время от времени задумывалась над поведением Френсиса и удивлялась: что он собирается делать со своим открытием? Теперь же этот вопрос занимал все ее мысли. Ей было нелегко смириться с тем, что в своей работе он опережает ее, должно быть, месяцев на шесть. Он, наверное, еще летом получил полную уверенность в результатах своих экспериментов и их практическом применении, но не обмолвился об этом ни словом. Уже само по себе это было удивительным. Френсис доверял своему персоналу. Он сохранял подобную секретность до тех пор, пока это было достаточно необходимым, не снижало трудоспособности и не противоречило принципу общих усилий. Его персонал понимал возможность таких мер, и редко информация, касающаяся проводимых исследований просачивалась из Дарра. С другой стороны, это не означало, что в самом Дарре редко удавалось получить сведения о работе, которой кто-либо занимался. Но о проводимых Френсисом опытах — не было слышно ничего, ни единого звука. Насколько знала Диана, Френсис все делал сам, и результаты сохранял в тайне. Возможно, он собирался провести переговоры с промышленниками относительно производства вещества в широком масштабе, но ей как-то не верилось — это чересчур серьезное дело, чтобы дать ему обычный ход. Наконец она пришла к выводу, что Френсис, очевидно, сделает доклад о проведенной работе в научном обществе. В этом случае ей тоже пришлось бы немедленно опубликовать результаты своих собственных исследований. Однако, если он и в самом деле намеревался так поступить, то она совсем не видела необходимости в том, чтобы держать в такой секретности это открытие даже от собственного персонала, особенно на той стадии, когда все его эксперименты должны были бы быть уже полностью выполнены.

И Диана решила ждать… Ее кроме того волновало и собственное положение — с точки зрения этики оно казалось более чем шатким. Это не касалось чисто юридической стороны, которая явно складывалась в ее пользу. По условиям подписанного ею контракта каждое от-крытие, сделанное в стенах Дарр-хауза, становилось собственностью заведения. Все это так. Но с другой стороны… Если бы она случайно не уронила лишайник в молоко — не было бы никакого открытия. Да и она первая заметила действие растения… Во всяком случае, она не крала открытия у Френсиса. И, по сути, можно считать, что ее собственное любопытство заставило ее заняться исследованием явления, которое она же и заметила. Она упорно работала над этим и добилась результатов самостоятельно. И пока в этом деле не было нужды — ей было бы очень тяжело все это отдать. Так что она выжидала, наблюдая за тем, какой шаг собирается сделать Френсис.

Ожидание давало больше времени для размышлений, а размышления — больше причин для предчувствия чего-то неприятного. Теперь у нее появилась возможность как бы отойти немного в сторону и взглянуть на все это с такого расстояния, с которого отдельные деревья сливаются в сплошной лес. и, как оказалось позже, в зловещий лес. Действительное содержание того, что произошло и о чем она никогда раньше не задумывалась, тяжелым грузом легло на ее плечи. Постепенно она поняла, что Френсис тоже, наверное, чувствует это, и мотивы его поведения перестали быть для нее загадкой.

И так, день за днем, она продолжала ждать, понимая, что они держат в руках один из самых ценных, но и самых взрывоопасных секретов мира.

Спустя несколько лет она говорила:

«Теперь мне кажется, что тогда я ошибалась, ничего не предпринимая, а только выжидая. Как только я начала осознавать возможные последствия, я должна была бы пойти к нему и рассказать обо Всем, что мне удалось открыть. Это, по крайней мере, дало бы ему понять, что он может с кем-то поделиться, — и, возможно, помогло бы ему решить; как поступить с открытием. Но он был известным ученым и моим руководителем. Я нервничала, ибо положение, в котором я оказалась, становилось, говоря деликатно, двояким. А самое худшее то, что я была чересчур молода, чтобы устоять перед возможным контрударом».

Это и выступало, должно быть, главным препятствием. Еще на школьной скамье Диана поверила в то, что знания не меньше, чем и сама жизнь, дар божий; отсюда вытекало, что скрывать знания — грех против света. Искатель истины не ищет ее для себя; он действует под влиянием особого завета: донеси до людей все, что тебе самому удалось открыть.

Мысль о том, что один из ее наставников хочет нарушить этот завет, пугала ее, а то, что им может быть Френсис Саксовер, перед которым она преклонялась и Которого считала образцом профессиональной честности, поразило ее так глубоко, что она вконец растерялась….

«Я была слишком молодой даже для своего возраста — бескомпромиссной идеалисткой. Френсис был моим идеалом, и вдруг выяснилось, что он уж никак не похож на того, за кого я его принимала. Виной всему — мой собственный эгоцентризм. Я не могла простить его: мне казалось, что он предал меня. Я была в страшном смятении, которое вдобавок усложнялось моим негибким характером. Это был сущий ад. Один из тех ударов, сильнее которого мне еще не доводилось переживать, — когда кажется, что словно что-то утрачено и мир уже никогда не станет прежним, — и, конечно, он уже не такой…»

В результате пережитого она стала более решительной и теперь даже не помышляла о том, чтобы рассказать Френсису о своей работе над лишайником. Он совершил преступление, скрыв знания, так пусть это останется на его совести: она вовсе не собирается быть его соучастницей. Она еще немножко подождет — может, он все-таки передумает и опубликует свое открытие, а если нет, то мир узнает о нем, благодаря ей…

Но когда Диана начала более анализировать все детали, оказалось, что перед ней стоят одни лишь препятствия. Чем больше внимания она уделяла этому делу, тем большее беспокойство охватывало ее — из-за целой вереницы различных неблагоприятных факторов, связанных с веществом, добытым из лишайника. Оказалось — и совсем неожиданно, — что здесь не может быть односложного выбора — объявлять или не объявлять об открытии. Теперь она начала яснее понимать дилемму, перед которой Френсис оказался еще полгода назад. Однако это ее понимание было далеким от сочувствия, наоборот, это был вызов: если он не сможет сделать свой выбор, то это сделает она…

Всю зиму Диана обдумывала сложившуюся ситуацию, а когда наступила весна, она поняла, что не приблизилась к развязке ни на шаг.

В день своего двадцатипятилетия Диана вступила во владение оставленным дедом наследством и удивилась, ощутив себя достаточно состоятельной. Она отметила это событие тем, что купила себе некоторые туалеты в известных домах моды, куда еще недавно даже и не мечтала когда-либо попасть, а также небольшой автомобиль. К удивлению своей матери, Диана решила не покидать Дарра.

— Ну почему я должна оставить Дарр, мамочка? Чем я буду заниматься? Мне там все нравится — и местность, и моя интересная, полезная работа, — сказала она.

— Но у тебя же целиком независимый доход, — запротестовала мать.

— Я понимаю, мама, — разумная девушка оставила бы работу и постаралась бы купить себе мужа.

— Я, конечно, так не сказала бы, милая… Но в конце концов, женщина должна выйти замуж, только тогда она будет счастлива. Тебе уже, как ты знаешь, двадцать пять. Если ты не будешь серьезно заботиться сейчас о создании семьи, то помни — время не стоит на месте. Ты даже оглянуться не успеешь, как тебе стукнет тридцать, а там и сорок. Жизнь не очень долгая, особенно ясно это понимаешь, когда начинаешь глядеть на нее с противоположного конца. Не так уж и много времени нам отпущено.

— Я не уверена в том, хочу ли я создать семью, — ответила ей Диана. — И так уже на свете довольно много семей.

Миссис Брекли встревожилась.

— Но ведь каждая женщина в глубине души хочет иметь семью, — не отставала она. — Это же совершенно естественно.

— Это — обычно, поправила ее Диана. — Один бог знает, что случилось бы с цивилизацией, если бы мы всегда делали то, что естественно.

Миссис Брекли нахмурилась.

— Я тебя не понимаю, Диана. Неужели тебе не хочется иметь собственный дом, свою семью?

— Не горю желанием, мамочка, ибо иначе я еще раньше предприняла бы что-нибудь в этом направлении. Возможно, я и попробую, но только не сейчас. Возможно, мне и понравится. У меня еще есть время.

— Не так уж и много, как ты думаешь. Время всегда действует против женщин, не надо об этом забывать.

— Верю, что ты права, дорогая. Но не кажется ли тебе, что, даже в том случае когда, казалось, ты все прекрасно понимаешь, не всегда можно повлиять на последствия?

— Не волнуйся обо мне, мамочка, я знаю, что делаю.

Итак, Диана пока что осталась в Дарре. Зефани, Приехавшая домой на каникулы, жаловалась, что Диана все еще задумчивая.

— Вы не выглядите такой утомленной, как тогда, когда так много работали, — признавалась она. — Но вы чрезвычайно много думаете.

— А как же, моя работа требует того, чтобы много думать. В этом она и заключается главным образом.

— Но ведь не все же время.

— Это, по-видимому, относится не только ко мне. Скажем, теперь ты уже не думаешь так много, как раньше, когда ты пошла в школу. И если ты и дальше будешь воспринимать то, что тебе говорят, не обдумывая, то превратишься в рекламную куклу и кончишь жизнь домохозяйкой.

— Но ведь большинство женщин и становятся ими, — сказала Зефани.

— Я знаю, что становятся — домохозяйками, экономками, домоправительницами и так далее. Ты этого хочешь? Все эти слова — ложь! Скажи женщине: «Твое место в доме», или: «Занимайся своей кухней», это ей не понравится, но скажи ей, что она образцовая хозяйка, что означает в сущности то же самое, она и дальше будет тянуть это ярмо, сияя от гордости. Моя двоюродная бабушка несколько раз попадала в тюрьму за участие в борьбе за женские права, и чего она достигла? Смены техники принуждения обманом, и еще того, что поколение ее внучек не знает, что их обманывают, а если бы и знали, то, очевидно, не очень бы и прониклись этим. Наше самое слабое место — это ортодоксальность, а наша самая большая добродетель — это восприятие вещей такими, какими они есть…

Зефани выслушала тираду молча, а затем спросила:

— Но вы же не счастливы, Диана? Я имею в виду, что вы не об этом думаете все время?

— Слава богу, нет, малышка. Это просто задачки.

— Подобные геометрическим?

— Да, думаю, что-то вроде человеческой геометрии. Плохо, что тебя не это тревожит. Я постараюсь на какое-то время забыть про эти задачки. Давай возьмем автомобиль и съездим куда-нибудь, хорошо?

Но задачки остались задачками. И чем больше Диана утверждалась в мысли, что Френсис капитулировал и все забросил, тем большую решительность проявляла она в поисках развязки. Настало лето. В июне она с товарищем по Кембриджу поехала на каникулы в Италию, откуда возвратилась в Дарр за две недели до того, как у Зефани снова окончились школьные занятия и она приехала домой на каникулы.

Как-то вечером гуляя по большому, только что скошенному лугу, они уютно примостились под одним из стогов сена и Диана начала расспрашивать Зефани об ее успехах в учебе.

Зефани скромно заверила, что они не так уж и плохи в том числе рукоделье и теннис; однако этого нельзя сказать про крокет.

— Очень нудная игра, — согласилась Диана насчет крокета. — Это еще одна дань эмансипации. Свобода для девушек означала тогда делать то, что делают парни, каким бы нудным это занятие не оказалось.

Зефани еще какое-то время продолжала давать отчет о своих делах, разбавляя эти сведения размышлениями о школьной жизни. Наконец Диана похвалила ее, кивнув головой:

— Что ж, кажется, они не готовят вас исключительно на роль домохозяек.

Зефани немного подумала над сказанным Дианой.

— А вы не собираетесь выходить замуж, Диана?

— Может, когда-нибудь и выйду, — высказала предположение Диана.

— А если не выйдете замуж, то что собираетесь делать? Или вы хотите стать похожей на вашу родственницу и бороться за женские права?

— Ты немного запуталась, малышка. Моя родственница, как и родственники других людей, завоевали все права, которые были нужны женщинам, еще столетие назад. С тех пор единственное, чего нам не хватает — это гражданской смелости, чтобы пользоваться ими. Моя родственница и ей подобные считали, что можно добиться победы одним лишь разгромом мужских привилегий. Они не понимали, что самым основным врагом женщин являются вовсе не мужчины, а сами женщины: глупые женщины, ленивые женщины, самоуверенные женщины. А самые опасные — это самоуверенные: их профессия — быть просто женщинами, они ненавидят любую другую женщину, которая достигла успехов в какой-то иной профессии. Это создает у них двойной комплекс: неполноценности и превосходства.

Зефани какое-то время, казалось, переваривала услышанное.

— Мне кажется, что вы не в восторге от женщин, Диана, — пришла она к выводу.

— Слишком общий вывод ты делаешь, малышка. Чего я не люблю в нас, так это нашей готовности покориться, легкости, с которой нас заставляют не желать ничего лучшего, кроме — стать просто женщинами и гражданками второго сорта, и учат нас проходить сквозь жизнь как какой-то придаток, а не как человек со своими собственными правами.

Зефани снова задумалась, а потом сказала;

— Я рассказала мисс Робертс — она преподает нам историю — о ваших рассуждениях относительно замены техники принуждения техникой обмана, чтобы заставить женщину выполнять те же обязанности.

— Неужели? И что она сказала?

— Представьте себе, она согласилась. Однако добавила, что на этом стоит мир, в котором мы живем. В этом мире очень много всего плохого, а жизнь чересчур коротка, и самое лучшее каждой женщине смириться с тем, что есть, и делать все, чтобы сохранить свой собственный образ жизни. Она сказала, что все могло бы сложиться совсем иначе, имей мы больше времени в запасе, но временной интервал сейчас, очень ограничен, чтобы успеть изменить что-либо в этом направлении. К тому времени, когда подрастут ваши дети, вы постареете, потому и не стоит чего-либо начинать; а затем, в следующие двадцать пять лет то же самое будет с вашими детьми и… Так что же делать Диана?

Диана ничего не ответила. Она сидела, словно зачарованная, глядя прямо перед собой своими серыми, широко раскрытыми глазами.

— Диана, вам плохо? — Зефани потянула ее за рукав. Диана медленно повернула к ней голову.

— Так вот оно что! — сказала она. — Боже мой, именно это! Вот в чем суть, которая все время находилась так близко, а я никак не могла ее уловить…

Она приложила руку ко лбу и прислонилась спиной к стогу. Зефани со страхом наклонилась к ней.

— Диана, что случилось? Чем я могу вам помочь? Ничего плохого, Зефани, милая. Абсолютно ничего.

Просто я, наконец, поняла, что мне делать.

— Что вы имеете в виду? — удивленно спросила Зефани.

— Я нашла свое призвание.

Диана произнесла это каким-то странным голосом. Ее смех был настолько необычен и скорее напоминал истерику, что Зефани перепугалась…

На следующий день Диана добилась разговора с Френсисом и уведомила его о том, что хотела бы покинуть Дарр в конце августа.

Френсис глубоко вздохнул. Он поглядел на ее левую руку и удивился.

— О! — воскликнул он. — Значит, это не из-за банальной причины?

Она заметила его взгляд.

— Нет, — ответила она.

— Вам следовало бы взять у кого-нибудь взаймы обручальное кольцо, — сказал он. — Это дало бы мне возможность поспорить с вами.

— Я не хочу спорить, — ответила Диана.

— Но вы просто обязаны. Меня знают, как такого, который всегда спорит с ценными работниками, когда Гименей стоит у них на пороге. И когда его нет, я тоже спорю. Так что же случилось? Что же мы такого сделали, или же — не делаем?

Этот разговор, который, как надеялась Диана, будет чисто формальным, немного затянулся. Диана объяснила, что получила небольшое наследство и хочет совершить кругосветное путешествие.

— Хорошая мысль, — похвалил он ее. — Даю вам возможность увидеть собственными глазами действие некоторых наших тропических препаратов в натуре. Не спешите. Возьмите годовой отпуск. Считайте это своего рода перерывом в работе.

— Нет, — решительно заявила Диана. — Не этого я хочу.

— Вы не желаете сюда возвращаться? А я хотел бы, чтобы вы вернулись. Нам будет не хватать вас, понимаете? Я имею в виду не только профессиональные интересы.

— О, не в этом дело, — проговорила она с несчастным видом. — Я… я… — в горле у нее пересохло, и она замолчала, глядя ему прямо в глаза.

— Или кто-то предложил вам лучшую работу?

— О, нет, нет. Я бросаю работу.

— Вы имеете в виду — исследовательскую работу? Она кивнула.

— Но это, же абсурд, Диана. С вашими способностями, почему… — он продолжал еще что-то говорить, но вдруг замолчал и, взглянув в ее серые глаза, понял что она ничего не слышала из сказанного им. — Это совсем не-похоже на вас. Тут должна быть какая-то очень важная причина, — высказал он догадку.

Диане стало нехорошо, она завoлновaлась, почувствовав опасность, словно оказалась на краю пропасти. — Я… — начала она снова; и тут же замолчала, словно задохнувшись.

Он заметил, что она вся дрожит. Пока он раздумывал, чем помочь, какая-то болезненная гримаса пробежала по ее всегда спокойному лицу, словно состоялась жестокая, страшная внутренняя борьба.

Он попытался обойти стол, но она уже частично овладела собой. Почти задыхаясь, она проговорила:

— Нет, нет! Вы должны отпустить меня, Френсис. Вы должны меня отпустить!

И выскочила из комнаты, прежде чем он успел задержать ее.

Часть вторая

1

— Я рад, что вам обоим удалось вырваться, — сказал Френсис своим детям.

— Я мог бы и не приехать, но ведь ты придаешь этому такое значение, — заметил Поль.

— Несомненно дело очень важное, а насколько срочное — об этом еще можно поспорить. Что касается меня, то я в этом не имею никаких сомнений, но вот четвертый член нашего квартета опаздывает. Не знаю, помните ли вы ее. Она покинула Дарр примерно четырнадцать лет назад. Ее зовут Диана Брекли.

— Я, кажется, помню, — сказал Поль. — Высокая, элегантная, правда?

— Я, конечно, помню очень хорошо, — вставила Зефани. — Я была влюблена в нее. Всегда думала, что она самый красивый и самый умный после тебя, папочка, человек на всем, белом свете. Я очень по ней скучала, когда она уехала из Дарра.

— Прошло столько времени. Не понимаю, о чем она так срочно хочет сообщить нам? — поинтересовался Поль.

— Тут необходимы некоторые пояснения, ответил ему Френсис. — Поэтому, может, и к лучшему, что она задерживается.

Он критично посмотрел на сына и дочь. Полю теперь двадцать семь лет, он инженер, но вид у него все еще мальчишеский, несмотря на бороду, при помощи которой он стремится придать себе солидности. Зефани выросла гораздо более красивой женщиной, чем можно было предполагать. У нее такие же, как и у матери, золотые курчавые волосы, его собственные черты лица, только смягченные женственностью, темно-карие, неизвестно от кого, глаза. Теперь, когда она сидела в его кабинете, в ситцевом летнем платье, со сбившимися, еще с дороги, волосами, — она больше напоминала девочку, заканчивающую школу, нежели аспирантку одного из университетов.

— Вы, наверное, подумаете, что я должен был бы рассказать вам об этом гораздо раньше. Возможно, оно и так, но мне казалось, что имеется немало причин препятствовавших атому. Я надеюсь, вы поймете, когда хорошенько все это обдумаете.

— О, папочка, это звучит как-то зловеще. Мы, случайно, не подкидыши или что-то в этом роде? — спросила Зефани.

— Да нет, ну, конечно же, нет. Однако это длинная история, и, чтобы она стала понятнее, я начну с самого начала и постараюсь остановиться на главном, не вникая в подробности. Это началось в июле того года, когда умерла ваша мама…

Он коротко рассказал им, как было найдено пятно лишайника в тарелочке с молоком, а потом продолжил:

— Я взял посудину с лишайником в свою собственную лабораторию, чтобы исследовать его позднее. Вскоре после этого умерла ваша мать. Я тогда чуть не сошел с ума. Проснувшись однажды утром, я вдруг понял: если не возьмусь за какую-нибудь работу, способную полностью захватить меня, то совсем пропаду. И я пошел в лабораторию. Там меня ожидали десятки дел, и я работал дни и ночи, чтобы голова моя была все время занята. Среди прочих дел был и лишайник, который я принес от Дианы.

— Лишайник — удивительное растение… Лишайники не являются единым организмом. Это фактически две формы жизни, существующие в симбиозе, — плесень и водоросль. Они зависят друг от друга. Долгое время считалось, что от лишайников нет никакой пользы, разве только то, что один их вид служит кормом для оленей, а другие дают краски. Однако сравнительно недавно открыли, что некоторые из них обладают свойствами антибиотиков, но над ними еще нужно много работать.

Конечно, я сначала считал, что ищу именно такой антибиотик. И, казалось, что в какой-то степени этот лишайник имел такие свойства; но об этих деталях — как-нибудь в другой раз, дело в том, что немного погодя я убедился, что это не антибиотик, а что-то совсем другое. Что-то такое, что еще не известно науке и не имеет названия. Поэтому мне и пришлось его придумать. Я назвал его «антигероном».

Поль был удивлен. Зефани сразу же спросила:

— Что это означает, папа?

— Анти — против, герон — старец. Кажется теперь никто не обращает внимания на смешивание латинского и греческого корней, поэтому — антигерои. Можно было бы дать более точное название, однако и это не плохо.

Активный концентрат, выделенный из лишайника, я назвал просто «лейкнин». Физико-химические параметры его действия на живой организм чрезвычайно сложны и требуют еще дополнительного изучения, однако его общий эффект явно выражен — это вещество задерживает обычную скорость обмена веществ в организме.

Его дочь и сын все это время, пока он говорил, молчали и внимательно слушали, пытаясь понять суть. Первой нарушила молчание Зефани.

— Папочка, папа, ты хочешь сказать, что ты нашел — о нет, этого не может быть!

— Однако это так, дочка. Именно так, — подтвердил он.

Зефани сидела неподвижно, устремив взгляд на отца, не в состоянии высказать то, что она чувствовала.

— Ты, папочка, ты… — проговорила она все еще не веря.

Френсис улыбнулся.

— Я, моя дорогая, но ты не должна приписывать мне слишком много заслуг. Рано или поздно, но кто-то должен был наткнуться на это. И случилось так, что этим кем-то стал я.

— Так просто и стал, сказала Зефани. Именно так, как тем кем-то Флемминг в случае с пенициллином. Ох, папочка, мне как-то странно…

Она встала и немного неуверенным шагом подошла к окну. Там она и остановилась, прижавшись лбом к холодному стеклу и глядя в парк.

Поль взволнованно сказал:

— Извини, папа, но боюсь, что я чего-то не понял. Это известие, кажется, совсем ошарашило Зеф, значит, тут что-то должно быть, но я только обычный инженер-строитель, не забывай.

— Не так уж и тяжело это понять, тяжелее в это поверить, — начал объяснять Френсис. — Возьмем процесс деления и роста клеток…

Зефани возле окна как-то внезапно напряглась. Она резко повернулась. Ее взгляд прикипел к профилю отца, затем она перевела его на большую, оправленную в рамку фотографию отца, висевшую рядом с фото Каролины, сделанным за несколько месяцев до ее смерти, потом снова на Френсиса. Глаза ее расширились. С интересом наполовину проснувшегося человека она подошла к зеркалу на стене и стала в него всматриваться.

Френсис прервал изложение своих мыслей Полю на полуслове и повернул голову, следя за Зефани. И он и она замерли на несколько секунд. Глаза Зефани немного сузились. Однако она заговорила, не отрываясь от зеркала.

— Как долго? — спросила она.

Френсис не ответил. Он мог и не слышать вопрос. Взгляд его оторвался от Зефани и переместился по стене, к портрету жены.

Зефани внезапно задержала дыхание и со злостью обернулась. Напряжение всего ее тела передалось и голосу.

— Я спросила, как долго? — повторила она. — Как долго я буду жить?

Френсис ответил ей взглядом. Их глаза на миг встретились, и затем он отвел взгляд, Несколько секунд внимательно изучал свои руки, потом снова поднял глаза. Казалось голос его потерял эмоциональную окраску, когда он ответил:

— Согласно моим расчетам — двести двадцать лет. Во время паузы, последовавшей за этим заявлением, раздался стук в дверь. На пороге появилась мисс Бирчет, секретарша Френсиса.

— Мисс Брекли из Лондона на линии, сэр. Она хочет сообщить что-то важное.

Френсис кивнул и вышел за нею из комнаты, оставив внимательно смотревших ему вслед детей.

— Неужели правда то, что он сказал! — воскликнул Поль,

— О, Поль! Разве можно представить себе, чтоб отец сказал нечто подобное, если бы это не было правдой.

— Думаю, что нет. — И добавил в замешательстве. — И я также?

— Конечно. Только немного меньше, — ответила ему Зефани.

Она подошла к одному из кресел и резко села.

— Не понимаю, как это ты так быстро все поняла, — проговорил Поль с нотками подозрения.

— Пока что не совсем. Все это здорово напоминает головоломку. Он сделал определенные намеки, и все вдруг стало на свое место.

— Что стало на свое место?

— О, детали, много отдельных деталей.

— Но я не понимаю. Все, что он сказал…

Поль замолчал, ибо открылись двери, и Френсис вернулся в комнату.

— Диана уже не приедет, — сказал Френсис. — Опасность миновала.

— Какая опасность? — спросила Зефани.

— Я еще толком не знаю, в чем там дело, только ей казалось, что сведения относительно лейкнина могут просочиться, и она хотела меня предупредить. И потому я решил, что настало время рассказать вам все.

— Однако я не понимаю, какое отношение к происходящему имеет Диана? Она что твой агент? — спросила Зефани.

Френсис покачал головой.

— Она не мой агент. Еще несколько дней назад я не имел ни малейшего представления о том, что еще кто-то, кроме меня, знает об открытии. Однако она заявила достаточно ясно, что все знает и уже много лет.

Поль насупился:

— И все же я… Ты хочешь сказать, что она украла твое открытие?

— Нет, — ответил Френсис, — я так не думаю. Она говорит, что проводила все исследования сама и в доказательство может показать мне свои заметки. Я склонен верить ей. Но даже в случае ее самостоятельного открытия, вопрос законной принадлежности его касается совсем иной сферы.

— А что за опасность там возникла? — спросила Зефани.

— Насколько я понял, она использует лейкнин. Случилась какая-то неприятность, и на нее подали в суд, чтобы она компенсировала нанесенный вред. Она боится, что, когда дело дойдет до суда, все откроется.

— А она не может или не желает платить, и хотела занять у тебя денег, чтобы не доводить дело до суда? — высказал предположение Поль.

— Мне хотелось бы, чтобы ты не делал поспешных выводов, Поль. Ты не помнишь Диану, а я помню. Прежде всего, к суду привлекают не ее лично, а фирму, с которой она связана. Они могут заплатить, безусловно, однако, по ее собственным словам, они попали в ловушку. Требование оплатить убытки чересчур высоко и равнозначно шантажу. Если они заплатят, то дадут шантажистам возможность требовать еще более немыслимых сумм; если не заплатят — то дело получит публичный резонанс. Очень неприятная ситуация.

— Я не понимаю, — начала было Зефани и замолчала. Ее глаза расширились. — Ты хочешь сказать, что она давала это вещество.

— Лейкнин, Зефани.

— Лейкнин. Она давала его людям без их ведома?

— Наверное, давала. Не считаешь ли ты, что в случае, если бы они об этом знали, то эта новость не обошла бы мир за пять минут? Как ты думаешь, почему я был так осторожен, что ничего не сказал даже вам обоим вплоть до сегодняшнего дня?.. Чтобы иметь возможность использовать это вещество в полной безопасности, я должен был прибегать ко всяким хитростям; очевидно, и она также вынуждена была поступать подобным образом.

— Наша иммунизация! — вдруг воскликнул Поль. — Так вот что это было!

Он вспомнил день вскоре после своего семнадцатилетия, когда Френсис достаточно подробно рассказал ему, что некоторые бактерии выработали себе иммунитет к обычным антибиотикам, и убедил его воспользоваться преимуществами нового препарата, который станет доступным для массового использования только через несколько лет. Поль не видел никаких причин, чтобы отказаться, и они пошли в лабораторию. Там отец сделал ему небольшой разрез на руке, и поместил туда пилюлю в форме маленького веретена, потом зашил ранку несколькими стежками и наложил повязку. «Этого хватит на год,» — сказал он, и с тех пор такая процедура повторялась каждый год, обычно сразу после дня рождения. Позднее, когда Зефани минуло шестнадцать, отец сделал ей то же самое.

— Верно, — согласился Френсис. — Имеется в виду эта иммунизация.

Они оба сидели какое-то время молча, внимательно глядя на отца.

— Все хорошо, папа. Мы, — это мы, а ты — это ты, в этом нет ничего удивительного. Но совсем другое дело с Дианой. Каким образом она могла?..

Зефани вдруг Замолчала, сраженная воспоминанием о том, как Диана, прислонившись спиной к стогу сена, истерично смеялась. Что она тогда сказала?.. «Я поняла, наконец, что мне делать!..»

— А что за фирма у Дианы? — спросила она. Френсис точно не знал.

— Какое-то странное название, — ответил он. Что-то египетское, но не «Клеопатра».

— А, случаем, не «Нефертити»? — подсказала Зефани.

— Да, именно так. «Нефертити»!

— Боже мой! И Диана… Не удивительно, что она тогда так смеялась! — воскликнула Зефани.

— Фирма под названием «Нефертити» звучит для меня скорее абсурдно, чем смешно, — сказал отец. — Чем занимается эта фирма?

— О милый папочка, где ты живешь? Это же один из известных салонов красоты в Лондоне. Страшно дорогой и фешенебельный.

Смысл сказанного не сразу дошел до Френсиса, но когда он его осознал, на его лице отразилась такая борьба чувств… что он на какое-то мгновение замер, безмолвно глядя на дочку, словно потеряв дар речи. Наконец отвел взгляд. Вдруг наклонился вперед, закрыл лицо руками и, конвульсивно всхлипывая начал смеяться.

Зефани и Поль встревожено поглядели друг на друга. Поль заерзал. Потом подошел к отцу и положил ему руку на плечо. Френсис, казалось, ничего не заметил. Поль нажал сильнее и немного потряс.

— Папа! — сказал он. — Успокойся!

Зефани подошла к буфету и дрожащей рукой налила в бокал немного бренди. Она протянула его Френсису, теперь уже сидевшему прямо, по его щекам текли слезы. Он взял бокал и выпил одним глотком почти половину его содержимого.

— Извините, — сказал он. — Но ведь смешно же, правда? Все эти годы… Все эти годы сохранять в тайне… Величайшее открытие столетия… Ничего никому не говоря… И вдруг такое! Забота о красоте… Смешно, правда? Как вы думаете, смешно? — он снова начал смеяться.

Зефани обняла его и прижала к себе.

— Тс-с, папа. Ляг и попробуй расслабиться. Вот так, милый. Выпей еще глоток. Тебе станет лучше.

Френсис откинулся на спинку дивана. Поглядел на дочку. Потом поставил пустой бокал на пол и взял руку Зефани, какую-то минуту рассматривал ее, потом поднес к губам и поцеловал. И сразу же перевел взгляд на портрет жены.

— О боже! — проговорил он и зарыдал.

Спустя полтора часа, после сытного ленча, Френсис полностью пришел в себя и повел своих детей снова в кабинет, чтобы рассказать им о своих исследованиях.

— Как я вам уже говорил, — начал он, — я внес в открытие лейкнина немного. И помог этому случай, и Диана, как выяснилось, тоже сумела воспользоваться им. Самое трудное началось тогда, когда я понял, что именно открыл.

Сейчас на научном горизонте намечается с полдесятка важнейших открытий, но ничего не делается, чтобы подготовить к ним человечество. Идея антигерона, того или иного типа, наверное, уже давно возникла, однако я не слышал, чтобы кто-нибудь серьезно задумывался над теми проблемами, которые он с собой принесет. У меня самого не было ни малейшего представления, как поступить с антигероном, и, чем больше я думал над этим, тем больше меня охватывала тревога, ибо я начал осознавать, какой колоссальный диапазон действия у этого вещества. Оно не дает такого яркого эффекта, как атомный взрыв, но, уверен, гораздо взрывоопасней, и, одновременно, — куда важнее и потенциально благотворнее…

Но представьте себе, какая будет реакция при публичном обнародовании… реакция на то, что существуют способы удлинения человеческой жизни. Это будет то же самое, что пожар в прериях. Подумайте, как будут расписывать это газеты. «Одно из самых заветных мечтаний человечества наконец осуществилось!» Представьте себе двадцать миллионов экземпляров газеты «Ридерз Компект», что провозглашают на десятках языков: «Ты тоже можешь быть Мафусаилом!». Хитрости, интриги, подкупы, возможно даже драки — вот к чему придут люди, чтобы иметь возможность первыми урвать хоть несколько добавочных лет, и хаос охватит весь мир, и так уже перенаселенный в результате высокого процента рождаемости. Перспективы были и есть — ужасными. Три или четыре столетия назад мы, возможно; могли бы противостоять и овладеть ситуацией, но теперь в современном мире… Все это вызвало у меня ночные кошмары. Еще и теперь вызывает иногда…

Но это еще не самое худшее. Сделать открытие не в том столетии — это плохо, но я сделал еще хуже: я открыл не тот антигерон.

Я уверен, если уже существует одно такое вещество, то могут быть и другие, более или менее эффективные, однако они должны быть, Основные трудности, связанные с лейкнином заключаются в том, что он является производным особого вида лишайника, который нам присылает путешествующий ботаник Макдональд. Но, насколько мне известно, этот вид растет только небольшими колониями на территории в несколько квадратных миль. Иными словами, количество его мизерное. Согласно моим данным, урожая с него хватило бы для лечения, скажем, трех или четырех тысяч человек и не больше. Учитывая это, мы должны очень бережно, относиться к лишайнику: то, что есть, надо законсервировать, и нельзя чересчур часто собирать урожай.

Таким образом, теперь вы понимаете, что может случиться, или, по крайней мере, имеете об этом представление. Вы заявляете об открытии, а затем уточняете свое заявление, что только три или четыре тысячи избранных могут им воспользоваться. Боже мой! Это станет делом жизни или смерти. Кто будут те счастливцы, которые смогут жить дольше? И почему? Более того, цена на лишайник подскочит до астрономических цифр. Паника будет напоминать «золотую горячку», только куда больших размеров. За неделю-две, может, даже за несколько дней, весь лишайник будет уничтожен, стерт с лица земли. А это означает конец лейкнина. Finita la comedia.

Чтобы получить, хотя бы и приблизительна, необходимое количество лейкнина, нужно культивировать лишайник на площади большей, чем тысяча квадратных миль, но даже этого будет не достаточно. Кроме трудностей с поисками такой площади земли, пригодной для выращивания лишайника, есть еще одна — никогда никому не удалось бы его вырастить из-за невозможности охраны.

Уже на протяжении пятнадцати лет я вижу только один выход — найти метод синтезирования этого вещества, но мне никак не удается это.

Конечно, можно положиться на счастливую случайность, что кто-то когда-то наткнется на еще какой-нибудь вид антигерона, который можно будет получать из более богатого источника. Однако это может произойти как завтра, так и через много лет…

Так что же я должен был делать? Мне очень был нужен человек, на которого я мог бы положиться. Мне нужны были ассистенты, которые помогали бы работать над синтезом. Но кому я мог довериться? Как найти людей, которые устояли бы перед искушением — искушением заработать миллионы только за несколько слов, которые дали бы ключ к разгадке. Но даже если бы такие и нашлись, все равно будут существовать десятки других способов просачивания тайны — достаточно всего лишь одного-двух неосторожных слов, даже обычного намека на то, что мы занимаемся чем-то подобным, чтобы кое-кто начал делать определенные предположения, а затем и выводы… А потом — преждевременное разглашение, и, разумеется, как я Вам уже сказал, конец лишайника!..

Так я пришел к выводу что существует только один-единственный человек, которого я смогу удержать под полным контролем, — это я сам. Пока все находится только в моей власти, я могу быть уверенным, что ни одно, слово никому не будет сказано, ничто никогда не раскроется…

А с другой стороны, если никто не воспользуется открытием, это будет равносильно тому, что его вообще не было. Я был полностью удовлетворен исходом моих опытов над животными. А следующим шагом было испытание на себе. Я провел его и результаты оказались успешными. Тогда назрел вопрос о вас двоих.

Если кто и имел право воспользоваться моим открытием, то, это прежде всего, вы, мои дети. Но и тут снова возникла все та же опасная проблема. Единственный возможный выход — сделать все без вашего ведома.

Затем пришло понимание того, что все это так или иначе обречено на самораскрытие. Неминуемо настанет время, когда вы сами — либо кто-то другой — заметите последствия и начнете увязывать концы с концами. Ибо, хоть уже и прошло десять лет с тех пор, как я сделал Полю первую подсадку, но за все это время я не достиг какого-либо прогресса — все осталось на той стадии, на какой было с самого начала.

Вот состояние дел на сегодня. Я сделал все, что в моих силах, однако этого оказалось недостаточно. Что касается Дианы Брекли, то уже не имеет большого значения, покончено со всеми этими ее неприятностями или нет. Уже не так много осталось времени до того момента, когда кто-нибудь скажет: «Странно, как молодо для своего возраста выглядят эти трое Саксоверов». Так что, считаю, настало время и вам узнать об этом. Тем не менее лучше для нас всех сохранить все в тайне настолько долго, насколько удастся. Может, что-то за это время изменится, и ситуация станет менее критической. Остается — выиграть время. Зефани молчала несколько минут, потом сказала:

— Папа, как ты на самом деле относишься к Диане и ее делу?

— Это очень сложный вопрос, доченька.

— Мне кажется, ты воспринял все абсолютно спокойно, но только до тех пор, пока я не сказала тебе про «Нефертити»?

— Думаю, я никогда еще спокойно не реагировал на необычные развязки. И я очень сожалею о том, что так открыто проявил свои чувства. Кроме всего прочего, сначала это меня просто рассердило. Но я взял себя в руки. С ее стороны здесь только нарушение условий, но не кража — и я рад этому. Я имел целых пятнадцать лет, чтобы решить, как поступить, — и потерпел поражение. Поэтому, думаю, это справедливо. Так что я не имею ни малейшего понятия, чем занимается сейчас Диана, но ей как-то удается сохранить эту тайну. Но теперь… Как я уже говорил, так долго продолжаться не может. Нет, я не сержусь, — я даже чувствую облегчение от того, что я уже не один. Но все ж таки хочется как можно дольше оттягивать время, когда тайна раскроется…

— Если сообщение Дианы правдиво, если она счастливо выберется из этого положения — в таком случае ничего не изменится, разве не так?

Френсис покачал головой.

— Три дня назад я был один. Теперь я осведомлен, что и Диана знает, и мы, по сути, удвоили количество посвященных в тайну людей.

— Но это только мы, папа, — Поль и я. Если, конечно, Диана не рассказала еще кому-нибудь.

— Она заверяет, что нет.

— Тогда все в порядке. И в самом деле, ничего ведь не изменилось.

Поль подался вперед в своем кресле.

— Все это очень хорошо, — вставил он. — Возможно, для вас и ничего не изменилось, но не для меня. Я ведь женат.

Отец и сестра удивленно посмотрели на него. А он продолжал:

— Пока я ничего не знал — то не знал. Но теперь когда я знаю, моя жена тоже имеет право знать.

Эти двое не ответили. Зефани сидела неподвижно, ее волосы поблескивали на фоне темной спинки кресла. Казалось, что в данный момент ее интересует только узор на ковре. Френсис тоже старался не смотреть сыну в глаза. Молчание становилось гнетущим. Наконец Зефани нарушила его.

— Ты не должен говорить ей сразу, Поль. Нам самим нужно время для того, чтобы свыкнуться, освоиться с этим, представить себе все перспективы.

— Попробуй поставить себя на ее место, — предложил Поль. — Что бы ты подумала про мужа, который скрыл бы от тебя подобную вещь?

— Подобных ситуаций не бывает, — ответила Зефани — Это особый случай. Я же говорю, что ты можешь подождать, пока мы не придумаем какой-нибудь план.

Однако Поль настаивал на своем:

— Она имеет право рассчитывать на откровенность мужа.

Зефани повернулась к Френсису:

— Папа, прикажи ему подождать хоть немного… Френсис ответил не сразу. Он до блеска начистил трубку и рассматривал ее со всех сторон на протяжении некоторого времени, и затем, наконец, поднял глаза, чтобы встретиться взглядом с сыном.

— Именно это, — сказал он, — и висело надо мной на протяжении четырнадцати лет. Я никому не раскрыл тайну, ибо не имел никого, кому мог бы полностью довериться, никого с тех пор как умерла ваша мать. Если уже посеяна какая-то идея, то никто не сможет сказать, когда и где она перестанет развиваться. Как я и думал, единственный надежный способ удержать ее под контролем — это совсем не сеять ее и тем самым не давать ей возможности размножаться. И это, как выяснилось, гораздо разумнее, чем я даже предполагал.

Он поглядел на часы.

— Прошло только три с половиной часа с тех пор, как я вылущил эту идею из стручка и доверился вам, А она уже развивается и стремится разрастись все дальше…

Он замолчал на минуту, а потом сказал:

— Если бы я только мог апеллировать к трезвому разуму, то не думаю, что здесь возникли бы какие-нибудь трудности. К сожалению, мужья редко когда проявляют рассудочность в отношении жен, а жены еще менее рассудочны, если говорится о мужьях. Ты не думай, что я не понимаю твоего положения. И все же я должен тебе сказать: если ты хочешь рисковать ответственностью, за всю бездну несчастий — в масштабах, каких ты себе никогда не представлял, то ты пойдешь и сделаешь то, что, как тебе кажется, должен сделать; но если у тебя есть разум, то ты не скажешь никому, никому абсолютно.

— И все-таки, — сказал Поль, — ты только что вспомнил: если бы мать была жива — ты доверился бы ей.

Френсис ничего на это не ответил. Он продолжал внимательно рассматривать сына.

— Хорошо. Я понял. Не надо мне больше ничего говорить, — задиристо сказал Поль. — Я знаю, что вы никогда не любили Джейн, никто из вас. А теперь вы заявляете мне, что не доверяете ей. Разве не так?

Зефани переменила позу, словно собиралась что-то сказать, но, видно, передумала. Френсис тоже промолчал.

Поль встал. Не глядя на них, он вышел из комнаты, с треском захлопнув за собой дверь. Через несколько минут они услышали шум отъезжавшей машины.

— Не удался мне этот разговор, — сказал Френсис. — Думаю что он расскажет ей.

— Боюсь что так, папа. И он будет прав. Кроме того, он боится, как она это воспримет, когда узнает, что он знал и ничего ей не сказал.

— И что будет? — спросил Фрейсис.

— Думаю, что она придет к тебе просить для себя курс лейкнина. Не думаю, чтобы она могла до этого что-либо разгласить, так что пока опасности нет.

2

Зефани вышла из лифта и, раскрыв сумочку, начала искать в ней ключ от квартиры. С кресла жуткого вида, предназначенного скорее для заполнения пустоты на лестничной площадке, нежели для сидения, поднялся высокий человек. Увидев Зефани, приближающуюся к дверям, он пошел ей навстречу. Выражение ее лица изменилось за какой-то миг от полной отчужденности — через попытку вспомнить — до страха.

— О, милый! — проговорила она голосом, который абсолютно не отвечал содержанию сказанного.

— Неужели милый? — иронично спросил молодой человек и нахмурился. — Фактически еще час назад я должен был зайти к тебе. И я зашел.

— Я страшно провинилась перед тобой, Ричард. Я очень…

— Но, оказывается, что ты просто забыла об этом.

— О нет, Ричард, нет, — я помнила об этом еще сегодня утром. Но с тех пор так много всего произошло. И это — ну, просто выскочило у меня из головы.

— Неужели — выскочило? — передразнил ее Ричард Треверн. Этот высокий, крепко сложенный, довольно красивый молодой человек стоял и внимательно смотрел на нее, несколько успокоенный откровенностью ее волнения. — Так много чего? — спросил он.

— Семейные дела, — Пояснила Зефани рассеянно. Она положила руку на лацкан его пиджака. — Не сердись, пожалуйста, Ричард. Я ничего не могла сделать. Мне пришлось внезапно выйти из дому. Это одно из таких дел… — Она снова пошарила в сумочке и, наконец, нашла ключ. — Заходи и садись. Дай мне всего десять минут на ванну и переодевание, и я буду готова.

Он пробурчал, заходя вслед за ней в комнату:

— В эти десять минут входят, и те пять, на которые мы уже опаздываем в театр. Если б это было только десять!

Зефани молчала, неуверенно смотря на него. — О, Ричард! А ты не очень рассердишься на меня, если мы вообще не пойдем? Может, просто пообедаем где-нибудь? Я понимаю, что веду себя по-свински, но сегодня я не в состоянии пойти в театр… Если ты сейчас позвонишь туда, то они еще смогут продать наши места…

Он уставился на нее.

— Семейные дела? Кто-то умер? — спросил он. Зефани покачала головой.

— Просто небольшой шок. Это скоро пройдет, если ты мне поможешь, Ричард.

— Хорошо, — согласился Ричард. — Я позвоню в театр. Так что нет поводов для волнения кроме одного — я начинаю чувствовать голод.

Она положила ему руку на плечо и подставила щеку для поцелуя.

— Милый мой Ричард, — сказала она и направилась в спальню,

Однако после такого неудачного начала вечер уже не удалось повернуть в другое русло. Зефани как-то искусственно стремилась разрядить атмосферу. Она выпила два мартини еще перед тем, как они вышли из дома, и столько же уже в ресторане. Увидев, что это не дает желаемого эффекта, она начала настаивать на том, что, кроме шампанского, ничто не поправит ее настроения, и, хоть это немного волновало Ричарда, шампанское действительно сделало свое дело на какое-то время. В конце обеда ее требования, чтобы принесли двойное бренди, стали такими настойчивыми, что он пересилил себя и заказал его. На этом приподнятость настроения Зефани, вызванная вином, пропала. Она начала хныкать, плакать, требуя еще бренди. Когда он отказал, ей показалось, что с ней плохо обошлись, и она попыталась слезными мольбами вызвать сочувствие у метрдотеля, который в данном случае проявил большой такт, помогая Ричарду осуществить маневр «покидания» ресторана. По возвращении домой, Ричард помог Зефани снять пальто, затем усадил ее в уголке дивана в столовой. Она свернулась калачиком и тихонько заплакала. Он вышел в кухню и вскоре вернулся с кофейником крепкого черного кофе.

— Пей. Все до дна, — сказал он ей, когда она на минуту перестала пить.

— Не насилуй меня, Ричард.

— Пей, — настаивал он, стоя над ней до тех пор, пока она не выпила до конца.

Она снова умостилась в уголке дивана, перестала плакать, успокоилась и через минуту на ее лице не осталось даже следов недавних слез. Только глаза все еще блестели, веки были слегка покрасневшими, а все остальное исчезло бесследно, как бывает только на детском лице. "И правда, — думал он, глядя на нее, — это лицо ребенка. Тяжело поверить, когда она сидит вот так сгорбившись и теребит свой носовой платок, стараясь не смотреть тебе в глаза, что ей уже больше двадцати пяти лет."

— Итак, в чем дело? — проговорил он с теплотой в голосе. — Что случилось? Какая беда?

Она только покачала годовой, ничего не ответив.

— Не будь глупышкой, — мягко сказал он. — Такие, как ты, не стали бы напиваться без причины. А тем, которые имеют привычку напиваться, нужны куда большие дозы, чем та, от которой ты опьянела.

— Ричард, ты думаешь, что я пьяная? — проговорила она обиженно.

— Конечно. Ты и есть пьяная. Выпей лучше еще одну чашечку кофе, — сказал он.

— Нет.

— Да, — настаивал он. Насупившись, она выпила полчашки.

— Ну, а теперь выкладывай, — сказал он.

— Нет. Это секрет, — ответила Зефани.

— К черту секреты! Я умею хранить их. Как я могу помочь тебе, когда не знаю, в чем же дело?

— Ты не сможешь помочь мне. Никто не сможет. Это секрет с большой буквы, — сказала она.

— Часто уже то, что ты с кем-то поговоришь, приносит облегчение, — сказал Ричард.

Она долго и внимательно смотрела на него. Затем глаза ее заблестели, наполнились слезами, и она снова начала плакать.

— О боже! — проговорил Ричард и сев рядом с нею на диване, взял ее за руку.

— Послушай, Зеф, милая, — сказал он, — временами вещи приобретают жуткие очертания, а особенно тогда, когда ты остаешься один на один с ними. Давай разберемся во всем вместе, чтобы там ни было, и подумаем, что делать. Это не ты, Зеф, это совсем на тебя не похоже.

Она схватила его за руку, и слезы закапали из ее глаз.

— Я боюсь, Ричард. Я не хочу этого. Я не хочу.

— Чего ты не хочешь? — спросил он, глядя на нее. Она покачала головой,

Вдруг его поведение резко изменилось. Он хмуро взглянул на неё, а потом спросил:

— И ты только сегодня об этом узнала?

— Сегодня утром, — ответила она.. — Но сначала — как бы тебе сказать… сначала это показалось мне чем-то заманчивым.

— О! — простонал он.

Почти минуту они молчали. Потом он внезапно повернулся к ней и взял ее за плечи.

— О боже, Зефи… О Зеф, дорогая… Почему же ты не подождала меня?

Зефани глянула на него каким-то задурманенным, жалобным взглядом.

— Ричард, милый, — проговорила она печально.

— Кто он? — допытывался Ричард с гневом. — Ты только назови мне его, и я, я… Кто это сделал?

— Как кто? — папа, конечно, — сказала Зефани. — Он хотел как лучше, — добавила она миролюбиво.

У Ричарда от удивления открылся рот и опустились руки. Какую-то минуту он стоял ошарашенный, словно его ударили молотком по голове. А когда пришел в себя, хмуро проговорил:

— Кажется, мы говорим о совсем разных вещах. Давай разберемся. Что же оно такое, чего ты так страшно не хочешь?

— Ох, Ричард, не будь злым, — жалобно попросила она.

— К черту все это! Нет, я добрый. Но у меня тоже шок. И теперь единственное, чего я хочу, — знать, о чем это мы, черт возьми, говорим?

Она рассеянно Посмотрела на него:

— Обо мне говорим, Конечно. Обо мне и о том, как я живу, живу, живу. Только подумай, Ричард. Все старятся, дряхлеют и умирают, и только я живу… живу… живу… совсем одна, и все живу… живу… живу… Теперь это уже не кажется мне заманчивым, я боюсь этого. Я хочу умереть, как другие люди. Не просто жить и жить — а любить и жить, и постареть, и умереть. Это все, чего я хочу.

Она закончила, и слезы еще сильнее потекли у нее из глаз.

Ричард внимательно слушал ее.

— Ну, а теперь у тебя какое-то болезненное, состояние, — сказал он.

— Так это и есть болезнь — жить, жить и жить. Чрезвычайно тяжелая болезнь. — согласилась она. Он решительно приказал ей:

— Хватит, Зеф. Время кончать с этим бесконечным «жить…жить». Тебе уже пора ложиться. Постарайся утешить себя мыслью о печальной стороне жизни — утром все зеленеет и растет, а вечерней порой — вянет и засыхает. Что касается меня, то я желал бы немного больше этого «жить… жить», чтобы оттянуть увядание и старость.

— Но двести лет ведь слишком много, чтобы жить… жить… жить…, я думаю. Такую длинную-длинную дорогу пройти совсем одинокой. Двести лет это… — Она вдруг замолчала, глядя на него широко открытыми глазами. О милый! Я не должна была этого говорить. Ты должен все это забыть, Ричард. Секрет. Очень важный секрет, Ричард!

— Хорошо, Зеф, милая. Я сохраню его. А теперь ложись спать.

— Не могу встать. Помоги мне, Ричард! Он поднял ее, провел в спальню и уложил в постель. Она крепко обвила руками его шею.

— Останься, попросила она. — Побудь со мною. Прошу, Ричард.

Он попытался разнять ее руки.

— Ты немного пьяна, моя милая. Попытайся успокоиться и заснуть. Завтра будешь здорова.

— Но я же такая одинокая, Ричард. — Снова потекли слезы. — Я боюсь. Совсем одна. Ты умрешь, все умрут, а я буду жить… жить… и жить…

Ричарду удалось освободиться от ее объятий. Он силой опустил вниз ее руки. Она отвернулась и заплакала в подушку. Он постоял с минуту возле постели, наклонился и нежно поцеловал ее за ухом.

Оставив дверь в спальню слегка приоткрытой, он вернулся в гостиную и закурил сигарету. Не успел он еще докурить ее до конца, как всхлипывания стали раздаваться реже, и, наконец совсем утихли. Он подождал еще какое-то время, потом на цыпочках вошел в спальню. Выключая свет, он слышал ее равномерное дыхание. Ричард осторожно закрыл двери, взял свои пальто, шляпу и вышел из дому.

* * *

Оказалось, что рассказать обо всем Джейн было намного сложнее, чем представлял себе Поль. Сначала он совсем забыл, что в этот вечер они были приглашены на коктейль, очень для нее важный. Его поздний приезд она встретила ледяным молчанием, а его предложение не пойти на этот коктейль грубо отвергла. Потом сам коктейль, который, вместе со скромным ужином, продолжался целый вечер. И, наконец, легкий ужин дома, который дополнил мизерную закуску в гостях и не предоставил возможности для сообщения такой новости. И Поль решил подождать, пока они не лягут спать. Но Джейн сразу же закуталась в одеяло, демонстрируя свое намерение тут же уснуть. Пришлось перенести откровение на следующий день.

Характер Джейн формировался в условиях, совершенно чуждых для Саксоверов, и. самыми важнейшими из них были финансовые дела, ибо, если в семье Саксоверов деньги составляли лишь побочный «продукт», который, казалось, вырастал сам по себе, то постоянной, заботой ее семьи, сколько она себя помнила, были проценты с капитала, который постоянно уменьшался.

Хоть Джейн и не была такой женой, какую Френсис хотел для своего сына, и он прекрасно понимал, что блестящее положение Саксоверов сыграло определенную роль в ее выборе, он, вспомнив все предшествующие варианты, которые его бы еще меньше удовлетворили, сделал хорошую мину. Кроме красивой внешности, Джейн была присуща и самоуверенность. Ее манеры и поведение были именно такими, каких и стоило ожидать от молодой женщины ее положения. И социальные инстинкты ее были хорошо развиты. Не могло быть сомнения в ее способностях: она могла стать весьма приличной женой и способной хозяйкой. К тому же она всегда знала, чего хочет — что тоже говорило в ее пользу.

Несмотря на это, Поль имел все основания, когда говорил, что ни отец, ни сестра не любят Джейн. Хотя они стремились не показывать этого. Но Зефани как-то призналась:

— Извини, папа, я сделала все, что в моих силах, но кажется, будто она и я из разных миров и по-разному смотрим на одни и те же вещи. У меня такое чувство, что она совершенно не думает, а делает все согласно программе, так, словно она не человек, а электронно-вычислительная машина. Она слушает и воспринимает, затем отбирает, соответственно срабатывают барабаны — клац-клац — и ответ готов в виде специального кода, который понятен людям, использующим тот же код.

— Разве это так уж плохо, — заметил Френсис. — В конце концов, разве все мы не такие, если говорить честно?

— До определенной степени, — согласилась Зефани. — Но есть люди, которые всегда ведут нечестную игру, любыми способами пытаясь добиться своей цели…

Френсис задержал испытывающий взгляд на дочери.

— Думаю, лучше оставим этот разговор, — сказал он. — Я верю, что мы сделаем все возможное, чтобы сохранить в нашей семье цивилизованные отношения.

— Конечно, — согласилась Зефани, а потом добавила: — Хоть слово «цивилизованные» и есть одним из тех, которые она расшифровывает совсем иначе, чем мы.

С тех пор Зефани, начала медленно отдаляться от своего брата, что ужасно раздражало обе стороны.

«И это, — думал Поль, ещё раз прикидывая, как подойти к жене, — не воспрепятствует тому, что Джейн воспримет эту новость с удовольствием.»

Поль понимал, что утро не самое идеальное время для решения такого важного вопроса.

С другой стороны, нельзя было откладывать этот разговор: в этот вечер они снова куда-то собирались, так что завтра он снова будет в подобной ситуации. Но он также понимал и то, что чем дольше будет откладывать, тем сильнее позиции будут у Джейн. Наконец он отважился и за второй чашкой кофе все ей выложил.

Вряд ли существует традиционный ответ для молодой женщины, муж которой за завтраком вдруг сообщает, что он проживет двести лет.

Джейн Саксовер взглянула на Поля абсолютно равнодушно.

— Что ж, — сказала она спокойно, — жизнь намного удлинилась за последние пятьдесят лет, возможно, жить до ста лет не будет чем-то чрезвычайным уже для следующего поколения.

— Я не сказал сто лет, — подчеркнул Поль. — Я сказал: двести.

Джейн испытывающе посмотрела на мужа:

— Поль, а ты хорошо себя чувствуешь? Я же просила тебя вчера не смешивать напитки. Это всегда на тебя плохо действует…

Обычное хладнокровие покинуло Поля.

— О боже! — воскликнул он. — Разве не я тебя привез домой? Неужели у тебя нет ни капельки воображения, чтобы понять это?

Джейн начала выбираться из-за стола.

— Если ты нарывается на ссору…

— Сядь! — резко проговорил он. И отбрось это стандартное поведение и стандартные фразы. Сядь и слушай. То, что я хочу рассказать, касается и тебя.

Джейн понимала, что, по неписанным законам стратегии и тактики, она должна следовать намеченной линии. Но Поль выглядел по-настоящему взволнованным, не похожим на себя… и она подчинилась.

Когда он снова крикнул «сядь», она села.

— Так вот, — сказал Поль, — если ты будешь внимательно слушать и на минуту удержишься от глупых заявлений, то поймешь, что то, о чем я должен тебе рассказать, имеет большое значение.

Джейн выслушала. А потом сказала:

— Поль, неужели ты ив самом деле надеешься, что я в это поверю? Это фантазия. Твой отец, наверное, пошутил.

Поль стиснул пальцы. Он с тревогой взглянул на нее, но быстро успокоился.

— Очевидно, они были правы, — сказал он утомленно. — Лучше бы я совсем не говорил тебе об этом.

— Кто правы?

— Отец и Зефани, конечно.

— То есть, они сказали тебе не говорить мне ничего?

— Да. Но в чем же дело? Все это шутка. Ты так сказала.

— А по-твоему — нет?

— О боже! Во-первых, ты уже достаточно долго знаешь моего отца, чтобы понять, что он не станет шутить в таких делах; во-вторых, шутка должна вызывать смех. Я хотел бы услышать, что же ты нашла смешного в моем сообщении?

— Но почему же они не хотели, чтобы я знала об этом?

— Это не совсем так. Они хотели, чтобы я не говорил тебе ничего, пока не будет выработан какой-то определенный план действий.

— Несмотря на то, что я твоя жена и член семьи?

— Но ведь отец не сообщал об этом даже мне и Зефани вплоть до вчерашнего дня.

— Но ты должен был сам догадаться. Как долго все это уже продолжается?

— С тех пор, как мне исполнилось семнадцать лет, а Зефани — шестнадцать.

— И ты на протяжении десяти лет так и не догадался?

— Все, что случилось, было…

Он рассказал, как его отец придумал историю про новый способ иммунизации и закончил:

Ранка быстро заживала не оставляя ничего, кроме небольшой шишечки под кожей. С тех пор это повторялось ежегодно. Откуда я мог знать, что это не то, что он сказал.

Во взгляде Джейн появилось сомнение: — Но это должно было как-то проявиться. Ты так ничего и не замечал?

— Нет, — ответил Поль. — Я заметил, что не так часто простужаюсь. У меня лишь дважды за десять лет был легкий грипп. И что порезы и царапины редко когда гноятся. Но все это я замечал лишь потому, что следил за своим здоровьем. Следить за чем-то другим у меня не возникало потребности.

Джейн минуту молчала.

— А почему двести лет? Почему так точно? — спросила она.

— Потому, что такое действие у этого вещества. Я еще не в курсе всех деталей, но из рассказанного нам отцом вытекает, что оно замедляет скорость деления клеток и весь обмен веществ на одну треть от нормального, а это означает, что с тех пор, как мне было введено это вещество, я старею только на один год за каждые три года.

Джейн на миг задумалась.

— Понимаю. Значит, теперь твой фактический возраст двадцать семь лет, а физический — немного больше двадцати. Ты это имеешь в виду?

Поль кивнул:

— Именно так я понимаю.

— А ты никогда не замечал этой разницы?

— Конечно, я замечал, что выгляжу моложе своего возраста, вот почему я отпустил бороду. Однако много людей кажутся моложе, чем есть на самом деле.

Джейн скептически посмотрела на него.

— Чего ты хочешь? — спросил он. — Стремишься убедить себя, будто я скрывал это от тебя? Теперь, когда мы обо всем знаем, конечно, легко найти доказательства. Почему, черт возьми, ты сама никогда не замечала, как редко я бреюсь и сколько нужно времени, чтобы выросла борода. И как редко я обрезаю ногти? Почему же ты не сделала из этого никаких выводов?

— Ну, — сказала Джейн задумчиво, — если ты не догадался, то Зефани, наверное догадывалась…

— Не понимаю, почему она должна быть более догадливой, чем я. У нее даже меньше фактов: ей не нужно бриться, — ответил Поль.

— Дорогой, — въедливо сказала она, — не пытайся хитрить со мной.

— Я не… о, я понял, что ты имеешь в виду, — сказал Поль. — Все равно я не думаю, что она догадывалась, хотя она и более сметливая. Если бы это было так, она каким-нибудь образом выдала бы себя.

— Она должна была догадаться, — повторила Джейн. — Она часто бывает в Дарре. И даже если бы она сама ничего не заметила, то могла услышать от кого-то, кто подумал бы, что она в курсе.

— Но ведь я уже сказал, — объяснил терпеливо Поль. — Никто, кроме нас, ничего не знает об этом. Отец думает, что так будет вплоть до того времени, пока все само не раскроется.

— Как ты можешь быть таким наивным, Поль? Мне кажется, что ты даже не представляешь себе, что это означает. Это стоит миллионов. Сотни мужчин и женщин охотно бы платили тысячи в год, чтобы таким образом удлинить жизнь. Это то, чего никогда за всю историю мира не могли купить даже самые богатые люди. И теперь ты хочешь, чтобы я поверила в то, что твой отец так ничего и не предпринял за те четырнадцать лет, кроме того, что ввел свой препарат вам обоим?

— Но ты же ничего не понимаешь. Совсем не в этом дело. О, я не скажу, что отец совсем равнодушен к славе или к большим деньгам. Но не это волнует его сейчас. Во-первых, это дает ему много времени…

Внезапно Джейн перебила его.

— Ты хочешь сказать, что он и себя омолаживает?

— Конечно. Уж не думаешь ли ты, что он ввел бы нам препарат без предварительной проверки на себе?

— Да, — Джейн так стиснула кулаки, что косточки на руке побелели, — но не хочешь ли ты сказать, что он собирается жить двести лет? — допытывалась она упрямо.

— Да, но, может не все двести. Он начал эту процедуру уже в зрелом возрасте..

— Но он же может прожить больше ста лет?

— Думаю, что да. Джейн поглядела на своего мужа. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, но замялась и промолчала. А Поль продолжал:

— Теперь главная проблема в том, что он не знает, как это вещество пустить в ход— как воспользоваться им, не вызвав особых осложнений.

На это Джейн сказала:

— Но ведь я не вижу здесь никаких трудностей. Покажи мне. хоть одного богатого человека, который не отдал бы все свое богатство за такую возможность омолодить себя и не держал бы все это в секрете, исходя из своих же собственных интересов. Кроме того, я могу побиться об заклад, что именно так уже не один и делает.

— Намекаешь на то, что мой отец поступает как какой-нибудь шарлатан?

— Глупости. Он тонкий бизнесмен в своих контрактах — ты всегда сам это говорил. И я опрашиваю тебя, разве же может деловой человек допустить, чтобы такие возможности не использовались на протяжении четырнадцати лет? Это же нонсенс!

— Но разве из того, что это вещество, которое нельзя выкинуть на рынок, как обычный лечебный препарат, вытекает, что он вынужден заниматься нелегальной торговлей?

— А какая польза от него, если его нельзя продавать другим способом. Раньше или позже его будут продавать. Очевидно, единственное, что здесь можно выиграть, если это вещество не продавать сразу же открыто, — это высокая цена за него. И какая высокая! Предоставь только убедительные доказательства, и тебе будут предлагать взять за него полкапитала.

Спустя минуту она продолжила:

— В чем ваша выгода? Он все это время кладет в карман прибыли, а вы ничего и не подозревали — до тех пор, пока где-то что-то не раскрылось, и он понял, что все самое лучшее уже позади, а вы даже не догадываетесь, потому и рассказал вам об этом сам. Он уже, наверно, нажил на этом миллионы, — и держит их только для себя… Как долго еще придется ждать, пока хоть один из этих миллионов достанется нам, — столетие или больше?

Поль взглянул на свою жену с тревогой. Она, поняв его состояние, сказала:

— Нужно смотреть фактам в глаза, ведь, это вполне естественно, что старики умирают, а молодые наследуют их состояние.

Но Поль думал совсем о другом.

— Но ты же ведь все поняла неправильно, — запротестовал он. — Не богатство, а труд— вот что больше всего на свете интересует и интересовало всегда отца. Его волнуют последствия этого открытия. Даже само предположение, что он мог бы действовать, как какой-то подпольный акушер с темной улицы, есть ничто иное, как несусветный вымысел. Ты должна думать о нем лучше.

— Каждый человек имеет свою цену, — начала Джейн.

— Смею сказать, что это не всегда деньги. — Если не деньги, то власть, — стояла на своем Джейн. — Деньги это власть. Много денег — это неограниченная власть, так что по сути это одно и то же. — У него нет также и мании величия. Он просто очень взволнован действием этого вещества. Если бы ты поговорила с ним…

— Если бы… — передразнила она. — Мой милый Поль, я и сама намереваюсь это сделать. У меня есть что ему сказать. Хотя бы спросить, для начала, почему мы были исключены из этого бизнеса, пока не появились признаки краха. И не только это. Ты, кажется, не желаешь задумываться над тем, как он поступил со мной, твоей женой и своей невесткой. Если все, что ты сказал, правда, тогда он сознательно позволил мне постареть на два года, в то время как я могла стать старше лишь на восемь месяцев. Он хладнокровно обманул меня на шестнадцать месяцев жизни. Что ты на это скажешь?..

3

— Я хотел бы, все-таки, попробовать. Там есть что-то стоящее внимания. Уверен в этом, — сказал Джеральд Марлин.

— Какое-то нечистое предприятие, эта «Нефертити».

Твои доказательства мне кажутся убедительными, черт возьми, — ответил редактор «Санди проул».

— Конечно, это первоклассный материал о скандале в высших сферах.

— М-м, — неуверенно пробормотал редактор.

— Послушай, Билл, — настаивал Джеральд. — Эта Уилбери выжала из них пять тысяч. Пять тысяч! Она с радостью бы взяла всего пять сотен, если бы дело дошло до суда. Они, конечно, срезали сумму. Предыдущий ее иск составлял десять тысяч. Здесь чем-то пахнет.

— Шикарные заведения вроде этого дорого платят, лишь бы не доводить дело до суда. Боятся разглашения.

— А пять тысяч?

— Входят в статью потерь. Он промолчал.

— Говоря откровенно, Джеральд, я сомневаюсь, что там что-то не в порядке. У этой Уилбери оказалась аллергия. Такое может случиться с каждым. Подобные случаи довольно часты. Было время, когда стало популярным требовать возмещения убытков у парикмахеров — за аллергию от краски для волос. Один бог знает, что они кладут в кремы, лосьоны, туалетные воды и прочую ерунду, которыми пользуются в таких заведениях. Всякое может случиться. Представь, что у тебя аллергия от китового жира.

— Если бы у меня была аллергия от китового жира или ворвани, я не пошел бы в дорогой салон красоты, дабы установить это.

— Я имею в виду такой случай, когда кто-то появляется и говорит: «Вот последнее достижение науки красоты! Чудесное вещество и редкостный дар Природы — оно изготовляется в левом желудочке рабочих ос только в июле, откуда эта драгоценность добывается капля за каплей опытными специалистами, чтобы сделать вас неотразимыми!» Ну и как ты будешь знать, не вызовет ли у тебя эта липкая дрянь аллергию? Большинство переносит такие вещи нормально, но ведь всегда найдется один клиент на сто тысяч, которому это повредит. Если таких окажется много, то необходимо придумать новую липучку, ну, а один-два — время от времени — это просто издержки производства И эта Уилбери именно одна из них. Она предусмотрена в убытках, так же как и усушка, утруска и тому подобное. Но, конечно, никому не хочется скандала, особенно если его можно избежать,

— Да, но…

— Мне кажется, дружище, что ты даже не представляешь, какие прибыли загребают в таких первоклассных салонах, как этот. Я не поверил бы, если бы мне сказали, что в среднем выходит меньше чем три сотни с клиента в год.

— Что ж, возможно, что мы взялись не за то дело, Билл. Но все равно в этом заведении есть что-то подозрительное. Эта Уилбери с радостью согласилась бы на три или даже на две сотни, но ее адвокат настаивал на пяти тысячах и получил их. Для такой расточительности должна быть какая-то причина, — но наркотики исключаются. В частности, Скотленд-ярд не имеет никаких доказательств, а ты Ведь знаешь, как они внимательно следят за подобными заведениями.

— Но, если полиция ничего не имеет…

— Но ведь, кроме наркотиков, может быть что-то другое.

Они какое-то время обдумывали план действий.

— Кроме всего, есть что-то загадочное в самой Брекли, женщине, которая руководит этим бизнесом. У меня на нее имеется подробное досье.

Он пошарил в кармане, вытянул несколько сложенных листков и передал их через стол.

Главный разгладил их. Заголовок гласил: «Диана Присцилла Брекли — предварительные данные». Текст был отпечатан на машинке кем-то, кто больше заботился о скорости, чем о точности. Не обращая внимания на орфографические и стилистические ошибки, пытаясь разобраться в неправильных сокращениях, редактор прочел:

«Д.П.Брекли, 39 лет, однако, как говорят, выглядит гораздо моложе (проверю, правда это или выдумка, может, просто профессионально «сделанная» внешность). Прекрасно выглядит. Пять футов с лишним, темно-каштановые волосы, правильные черты лица, серые глаза. Прекрасно водит чудесный роллс — говорят, стоит семь тысяч. Живет в Дормигтон-менсон, 83, рента астрономическая.

Отец — Гарольд Брекли — умер, банковский клерк, Уэссекский банк. Женат на Мальвине, второй дочери Валентина де Траверса, зажиточного подрядчика, тайное бегство. Валентин де Траверс — строгий отец: «Никогда не переступите моего порога, не получите ни пенни», и т. д.

Брекли жили на Деспенд-роуд, 43, полуособняк. Д. Б. — единственный ребенок. Местная частная школа до одиннадцати лет. Потом средняя школа св. Меррин. Закончила успешно. Кембриджский стипендиат. Диплом с отличием и рекомендациями. Биохимия. Три с половиной года работала в Дарр-хаузе, Окинхейм.

Тем временем В.Д.Т. умер. Дочь и зятя не простил, но наследство оставил внучке. Д. Б., как считают, в возрасте 25 лет владела сорока-пятьюдесятью тысячами фунтов… Проработала в Д.Х… еще 6 месяцев после этого. Построила дом для родителей около Эшфорда, Кент. Совершила кругосветное путешествие — один год.

Вернувшись, стало совладелицей небольшого салона красоты «Фрешен»-на Мейфере. Через два года выкупила у компаньона, За год превратила «Фрешен» в новое предприятие — «Нефертити» (деталь ном. капитал 100 фунтов). С тех пор занимается красотой только самых привилегированных из привилегированных.

Данные о личной жизни чрезвычайно скупы несмотря на скандальный характер такой профессии. До нынешнего времени, насколько это известно не была замужем — естественно, что везде фигурирует под девичьей фамилией. Живёт богато, но не экстравагантно. Много тратит на туалеты. Никакого побочного бизнеса — хоть и проявляет интерес к Джоннингам, химическим промышленникам. Ничего подозрительного в заведении не замечено. Кажется прямолинейной. Деловая репутация безукоризненная. Весь персонал «Нефертити» тщательно подобран, подозрительные лица не принимаются. Чересчур уж все безукоризненно, чтобы быть чистой правдой. Как вам кажется? Очень дорожит репутацией. Даже игнорирует сплетни конкурентов.

Любовные отношения: никаких данных. Создает впечатление не такой, как все, несовременной, но сбор информации продолжается».

— Та-ак, — сказал редактор, дочитав до конца. — Вырисовывается не совсем женский портрет, правда?

— А это лишь приблизительные, черновые данные, — сказал Джеральд. — Добудем еще больше. Мне это кажется очень интересным. Например ее пребывание в Дарр-хаузе, Там работают только самые способные — это равнозначно титулу рядом с вашей фамилией. И везде открыты двери.

И потому я спрашиваю себя: что заставило человека такого калибра уйти из первоклассного научно-исследовательского центра и заняться старомодным бизнесом красоты?

— И на этом фоне роллс-ройс и соответствующие туалеты, — добавил редактор.

Джеральд покрутил головой:

— Что-то тут не так, Билл. Если основной ее целью было выставлять себя напоказ, то про нее было бы больше известно. Настоящие продавцы красоты обычно любят выглядеть королевами — это составная часть рекламы. Посмотрим на это с другой точки зрения. Она, которая не принадлежит к этому кругу, идет на рынок, где торгуют красотой, — в окружение людей с улыбкой на губах и камнем за пазухой. И Какой результат? Она не только выживает; а и добивается успеха. Каким образом? Здесь может, быть лишь один ответ, Билл, — какой-то трюк. У нее есть что-то, чего нет у других, Информация из досье наводит на мысль, что, занимаясь научными исследованиями в Дарре, она натолкнулась на что-то и решила этим воспользоваться в своих собственных целях. Чистое это дело или нет, — уже другой вопрос, но считаю, что этим стоит заняться.

Редактор некоторое время раздумывал. Затем кивнул в знак согласия.

— Хорошо, Джери. Займись этим. Но будь осторожен. Услугами «Нефертити» пользуются много представительниц высокопоставленных кругов. Если ты найдешь что-то, что может вызвать грандиозный скандал, то в нем будет замешано множество известных леди. Помни об этом.

* * *

— Я передам мадам, что вы пришли, мисс, — сказала служанка и вышла, прикрыв за собой дверь.

Комната показалась Зефани немного старомодной. Зефани подошла к окну. За стеклянной дверью на нескольких квадратных метрах был разбит небольшой сад. Карликовые тюльпаны цвели на маленьких грядках. На краю, в тени изящно подстриженных кустов, росли фиалки. В углу миниатюрного лужка был сооружен фонтан в виде античной головки. Большие щиты из стекла, выступавшие из углублений в нижней стене, защищали с одной стороны сад от ветра. Если посмотреть на запад, поверх невысокой железной изгороди, то можно было увидеть парк, казавшийся сплошным массивом вершин деревьев, покрытых молодой зеленью, а за ним неясно просматривались контуры зданий,

— Какая красота! — воскликнула Зефани в искреннем восхищении.

Услышав, как дверь открывается, она обернулась. Перед ней стояла Диана в скромном платье. Из украшений на ней были только простой золотой браслет на запястье, золотая шпилька на лацкане и ажурное золотое ожерелье.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга.

Диана почти не изменилась и была такой, какой Зефани помнила ее. «Теперь ей должно быть, — думала Зефани, — где-то около сорока, она же вы глядит — ну, может, на двадцать восемь, не больше.» Какая-то неуверенная, невыразительная улыбка появилась на губах Зефани.

— Я чувствую себя снова маленькой девочкой, — проговорила она. Диана тоже улыбнулась ей в ответ.

— Тебе даже удается выглядеть девочкой-подростком, — сказала она Зефани.

И они продолжали рассматривать друг друга.

— Значит, это правда. Значит, оно действует, — прошептала Зефани скорее сама себе.

— Ты только посмотри в зеркало, — сказала Диана.

— Со мною все проще. Но вот вы — вы и сейчас так прекрасны, Диана, как были когда-то, и совсем не постарели.

Диана притянула Зефани к себе и обняла. — Чувствую, что такая новость немного ошеломила тебя, — сказала она.

Зефани кивнула.

— Особенно сначала, — призналась она, — я почувствовала себя страшно одинокой. Но сейчас я понемногу прихожу в себя.

— Твой голос звучал по телефону как-то напряженно. Я подумала, что нам лучше встретиться у меня, где мы сможем спокойно поговорить, — объяснила Диана. — Но об этом потом. Сначала я хочу услышать, как дела у тебя, у твоего отца и, конечно, все про Дарр.

Они разговорились. Постепенно Диана сумела побороть нервозность и чувство нереальности, охватившие Зефани. А после ленча Зефани почувствовала такое облегчение, какого незнала с того самого момента, когда Френсис сразил ее своей новостью. Очутившись снова в гостиной, Диана повела разговор о причине визита Зефани.

— Ну а теперь, чем я могу помочь тебе, моя дорогая? Что там у тебя за беда?

Зефани неуверенно начала:

— Вы уже и так много сделали. Вы вернули мне покой. У меня было ощущение, что я какая-то ненормальная. Но я хочу понять, Что происходит. Я в таком смятении. Отец сделал открытие которое — ну, как бы вам сказать — знаменует собой поворот в истории человечества. Я думаю, что это поставит его наравне с Ньютоном, Дженером и Эйнштейном. И вместо того, чтобы огласить его и стать признанным во всем мире первооткрывателем, он все держит в секрете. Кроме того, он считал, что это только его тайна, а тут оказывается, что и вы знали о ней на протяжении многих лет, — но тоже хранили молчание. Я ничего не понимаю. Отец говорил, Что не хватит лейкнина, но ведь так всегда бывает с чем-то новым. Раз уже известно, что такое возможно, это уже половина дела: все начинают бешено исследовать, и появляются люди с аналогичными открытиями. И, в конце концов, если этого лишайника мало, то не такая уж и беда: почему бы не сообщить об этом и не натолкнуть людей на поиски другого антигерона, как отец это называет? И последнее: я начала задумываться о побочном действии антигерона, как, например, можно ли иметь детей, если принимаешь его, и так далее.

— Можешь быть абсолютно спокойна в этом отношении, — заверила ее Диана. — Никакой разницы нет, но ведь ты же, конечно, не захочешь быть беременной так долго, как слониха. В этом случае откладывается прием лейкнина, и все возвращается к старой норме. Скрытых побочных эффектов я пока что не заметила. Правда, наступает незначительное замедление быстроты реакции, которую можно обнаружить только с помощью специальной аппаратуры; но это явление куда слабее того, что наступает после двойной порции джина. Все остальные последствия видишь перед собой.

— Хорошо, — сказала Зефани, — одной заботой меньше. Однако, Диана, все это дело с лишайником здорово напоминает лабиринт, в котором я словно блуждаю в темноте. Кстати, мне ничего не известно и про то, как вы пришли к этому открытию, и про «Нефертити», и про бизнес на красоте, и про ваши неприятности и их устранение, и так далее.

Диана вытащила сигарету и посмотрела на нее в задумчивости.

— Хорошо, — сказала она. — Знать что-то наполовину, до какой-то степени, небезопасно. Я лучше расскажу с самого начала.

Она зажгла сигарету и рассказала о том, как Френсис принес тарелочку с молоком, и к каким последствиям это привело.

— Таким образом, юридически, — сделала она вывод, — я правонарушительница, а морально — я имею такое же право на открытие, как и твой отец, но сейчас это не имеет значения. Главным — и на этом мы завязли — было внедрить данное открытие. Чтобы понять это понадобилось немного времени. Я надеялась вскоре найти выход, но чем больше я об этом думала, тем больше возникало трудностей. И как раз тогда ко мне пришло понимание того, насколько важно открытое нами вещество. Я не знала, как применить его на практике, но внезапно то, что ты сказала во время одной из наших бесед, навело меня на этот путь.

— То, что я сказала? — переспросила Зефани.

— Да. Мы говорили о том, что женщин обманывают, помнишь?

— Припоминаю. Это была ваша любимая тема, — сказала Зефани с улыбкою.

— И сейчас есть, — ответила Диана. — Ты сказала тогда, что рассказала об этом одной из своих учительниц, и она ответила, что нужно как можно лучше приспосабливаться к условиям, в которых оказываешься, ибо жизнь чересчур коротка, что бы наводить в мире порядок, или что-то в этом роде.

— Я не уверена, что помню это.

— Не имеет значения. Но суть такова. Конечно, подсознательно обо всем этом я знала. Действительно, то, что открыли твой отец и я, — коренным образом изменит всю будущую историю человечества. Я представила себе, как женщины начнут новую долголетнюю жизнь, поначалу и не подозревая об этом. Конечно, спустя какое-то время они узнают, но к этому моменту, я надеюсь, их будет уже достаточно, причем самых достойнейших, для того чтобы оказать влияние на общество. А для этого необходимо собрать группу людей — любую группу, — убедить их, что долголетняя жизнь абсолютно реальна и заставить их бороться за «хомо супериор» (совершенного человека). И вдруг я поняла, как это сделать. Люди, которым будет дана долгая жизнь, не смогут от нее отречься. Они будут упорно бороться за право сохранения ее, Зефани нахмурилась.

— Я, кажется, не все понимаю, — сказала она.

— Ты должна понять, — ответила Диана. — Сейчас ты немного взволнована и расстроена, но ведь ты же не собираешься отказываться от долгой жизни, правда? И ты будешь отстаивать свое право на нее, если кто-то захочет отобрать ее у тебя?

— Да, думаю, что так. Но я знаю, что не хватит сырья. — О, вскоре здесь что-нибудь придумают, как ты уже сама говорила. Главное, что положено начало. Нужны только деньги, чтобы посадить за работу достаточное количество людей, и больше ничего.

— Но согласно отцовскому прогнозу — настанет хаос. — Конечно, хаос будет. Невозможно создать «хомо супериор» без родовых мук. Но это не столь важно. Самое важное — не дать ему задохнуться при рождении. Вот в чем проблема.

— Это мне не понятно. Как только люди узнают, они начнут бороться, чтобы добыть это вещество и продлить свою жизнь.

— Ты говоришь об отдельных индивидах, моя дорогая, но индивиды подчиняются общественным законам.

Трудность состоит в том, что, как мне кажется, как раз законы и станут у нас на пути, вернее, учреждения, оберегающие эти законы.

Дело в том, что большинство учреждений существуют: во-первых, для осуществления администрирования в широком масштабе, и, во-вторых, для сохранения непрерывности своих функций, что дает возможность избежать трудностей, которые возникают вследствие недолголетней жизни членов общества. Наши учреждения — это продукт наших условий, и они призваны пережить наши собственные ограниченные возможности с помощью постоянной смены отработанных частей, или, другими словами, здесь действует система продвижения по службе.

Поняла? Хорошо. Тогда спроси себя, сколько людей поддержит перспективу долгой жизни, скажем, в две-три сотни лет, будучи на положении подчиненных? Будет ли кто-нибудь приветствовать идею о бессменном директоре, президенте, судье, руководителе, партийном лидере, папе, шефе полиции на все двести лет? Обдумай это хорошенько и ты увидишь, что наши учреждения работают так, как они организованы, ибо в основе их лежит положение, что продолжительность нашей жизни составляет где-то около шестидесяти-семидесяти лет. Ликвидируй это условие, и они перестанут функционировать, большинство из них даже утратит основы для своего существования.

— Ну, это все слишком обобщенно, — сказала Зефани с сомнением.

— Подумай еще раз хорошенько. Вот пример. Ты мелкий служащий, конечно, ты захочешь долго жить, пока не поймешь, что это означает протирание штанов на том же месте мелкого служащего и в следующие 50–60 лет, тогда ты не будешь уже уверена, что долголетие нужно.

Или, скажем, ты одна из тех девушек, что выскакивают замуж при первой же возможности, и перед тобой перспектива семейной жизни в течение двухсот лет с партнером, подхваченным еще в юности.

Или возьмем образование. Те поверхностные знания, что удовлетворяют нас сейчас, когда мы живем 50 лет, абсолютно не пригодны для двухсотлетней и более продолжительной жизни.

Таким образом, нас ждет борьба не на жизнь, а на смерть между человеком-индивидом и казенным человеком, в результате же следует ожидать высокого уровня шизофрении.

И это не может быть также делом личного выбора, хотя бы только потому, что каждый, кто выберет долгую жизнь, закроет тем самым продвижение по службе людям, не сделавшим этого.

И поскольку учреждения есть нечто большее, чем сумма их слагаемых, а каждый индивид является одновременно частью какого-либо общественного или профессионального учреждения, то из этого вытекает, что те учреждения, которые постоянно работают над тем. чтобы выжить, всячески будут требовать отказа от лейкнина. Зефани покрутила головой:

— Нет, я не могу в это поверить. Это полностью противоречит нашему природному инстинкту самосохранения.

— Это почти не берется во внимание. Один бог знает, от скольких инстинктов пришлось уже отказаться цивилизованному обществу. Мне думается, что отказ от лейкнина вполне возможен.

— Но даже если бы и существовал официальный запрет, он оказался бы нежизнеспособным, ибо сотни тысяч людей стремились бы обойти закон, — настаивала на своем Зефани.

— Я в этом совсем не уверена, Может, возникнет своеобразный черный рынок, где небольшая группа привилегированного класса за большие деньги будет покупать себе долголетие. Но я не, думаю, что это продолжалось бы долго — власти вмиг ликвидировали бы такое беззаконие.

Зефани повернулась к окну. Несколько минут она наблюдала за маленькими, освещенными солнцем облачками, плывущими по голубому небу.

— Я пришла сюда, немного испуганная за себя, — сказала она, — А также и взволнованная, ибо считала, будто начинаю понимать, что открытие отца — ваше и отца, конечно, — приведет нас в чудесную эру истории человечества. Однако папа думает, что люди будут драться друг с другом за него, а вы думаете, что они будут бороться за его запрещение. Какая же тогда от него польза? Если оно не принесет ничего, кроме борьбы и несчастья, тогда лучше, чтобы этого открытия вообще не было.

Диана поглядела на нее и задумалась:

— Ты не должна так думать, милая. Ты, точно так же, как и я, хорошо знаешь, что в мире господствует все увеличивающийся о каждым днем беспорядок. Мы не держим крепко в своих руках даже те силы, которые сами же и освобождаем, и пренебрегаем проблемами, которые необходимо разрешать. Погляди вокруг — каждый день тысячи новых людей… Приблизительно через сто лет мы очутимся в объятиях голода. Мы будем стремиться отодвинуть самое худшее на день-два, а когда настанет катастрофа, то она будет настолько страшной, что водородная бомба в сравнении с ней покажется благодатью.

Я не преувеличиваю, я говорю о том неминуемом времени, разве что-то будет сделано, чтобы остановить его? — когда человек будет охотиться на человека в поисках еды. И мы позволяем человечеству плестись в этом направлении с животной безответственностью, ибо наша короткая жизнь избавляет нас от возможности дожить до такого. Разве наше поколение волнуется о страданиях наших потомков? Нисколько. «Это их забота, — говорим мы. — Черт побери детей, наших детей — лишь бы нам было хорошо».

Мне думается, что избежать катастрофы можно лишь в том случае, если хоть некоторые из нас смогут жить так долго, чтоб самим испугаться этого. И еще мы должны жить дольше, чтобы получить как можно больше знаний. Мы продолжаем учиться вплоть до старости. А нам нужно время, чтобы добыть мудрость и использовать ее для наведения порядка в мире. Иначе, словно сверхплодовитые животные, мы вымрем с голоду; будем умирать миллионами в самый черный из всех черных веков человечества.

Таким образом, долгая жизнь нам нужна — пока еще не поздно, — чтобы успеть поумнеть — для контроля над своей судьбой; чтобы подняться над поведением высших животных и чтобы цивилизовать самих себя.

Она замолчала и грустно поглядела на Зефани.

— Извини За такую выспренную исповедь, моя милая — такое блаженство, когда можно с кем-то поделиться. На деле это, означает; какой бы хаос это не вызвало сейчас, альтернатива будет куда худшей. Выбора нет.

Зефани помолчала несколько минут, а потом спросила:

— А вы видели все в таком свете еще тогда, когда были в Дарре?

— Нет, я только теперь пришла к этому. В те дни я считала, что это дар, который мы обязаны использовать, ибо он казался мне, как я уже говорила, знаменательным шагом в эволюции, новым этапом, который поднимет нас на еще более высокую ступень в сравнении с животными. Только позже я начала понимать всю своевременность и настоящую значительность данного открытия. Если бы я поняла это раньше, то возможно и действовала бы иначе. Очевидно, стремилась бы опубликовать его, как общепринято, и, думаю, потерпела бы поражение… Но в той ситуации я не видела нужды спешить. Самым важным для меня было организовать группу людей-долгожителей, которые бы ничего об этом не подозревали до определенного момента, а узнав, проявили бы интерес к борьбе за долгую жизнь и смогли бы оказать достаточно сильное влияние на общество.

Она снова чуть-чуть улыбнулась.

— Я знаю, что способ, с помощью которого я это осуществила, кажется смешным. В глазах твоего отца он даже глуп, это все равно, что наполнить чашу святого Грааля обыкновенной шипучкой… но я и сейчас не вижу иной возможности действовать. Я собрала уже около тысячи женщин, которые либо замужем за влиятельными людьми, либо за родственниками таковых. Как только они осознают свое положение, горе тому, кто попытается лишить их долгих лет жизни.

— Как вам это удалось? — спросила Зефани.

— Как только у меня появилась идея, я долго обдумывала, каким наилучшим образом осуществить ее. Я вспомнила, историю о том, что когда-то. поймали контрабандиста, перевозившего настоящие жемчужины в одной партии с искусственными…

Кроме того, каждое издание для женщин пестрит призывами «Заботьтесь о своей молодости», «Берегите свой молодой силуэт» и так далее. Никто, конечно, не воспринимает их всерьез, но это своего рода костер, который постоянно поддерживается горением человеческих мечтаний, и люди, кажется, выработали у себя стойкую привычку пробовать и надеяться. Таким образом, если бы я могла показать результаты, то женщины, конечно, пришли бы в восторг, однако их уже столько раз обманывали, что они никогда бы по-настоящему не поверили в это как во что-то реальное… Они будут поздравлять друг друга с тем, что им повезло больше, чем другим. Они будут приписывать это диете. Они даже пойдут дальше, допуская, что у меня, наверно, лучшие средства, чем у моих конкурентов. А чтобы вправду поверить, что это действие реально существующего вещества после сотен лет фальшивых рецептов сохранения молодости…. — нет, нет, они не поверят!

Я не могу не признать, что и сама сначала была шокирована такой идеей. Но я сказала себе: «Это открытие стоит двадцатого века. Это не век рассудительности, и это даже не девятнадцатый век, — это эра глупостей, время хитростей. Рассудительность осталась где-то на задворках, где она производит приспособления, с помощью которых заставляют людей реагировать заданным способом. И когда я говорю «для людей», то имею в виду женщин. К черту рассудительность! Дело в том, чтобы заставить их, тем или иным способом, покупать то, что захотите вы…» Таким образом, оказалось, что я иду в ногу с современным искусством торговли. Как только я увидела, что мой замысел может быть осуществлен, прежде всего я решила удостовериться в запасах сырья. Мне нужно было знать, буду ли я иметь постоянный запас того, что твой отец называет лейкнином, а я назвала терцианином. Поэтому я объявила всем, что собираюсь в кругосветное путешествие.

Я и в самом деле осуществила это путешествие, хотя почти все время, по сути, провела в Восточной Азии. Сначала я поехала в Гонконг, где наладила контакт с агентом твоего отца. Этот агент познакомил меня с неким мистером Крейгом. Мистер Крейг был другом того мистера Макдональда, который присылал нам лишайник «Тертиус». Но этот Макдональд умер еще за год до моего приезда, Однако мистер Крейг свел меня с несколькими людьми, в свое время сотрудничавшими с Макдональдом, и, наконец, я встретила некоего мистера Макмерти, который был именно в той экспедиции, которая нашла лишайник. Я наняла мистера Макмерти, он сделал несколько попыток и получил каким-то образом разрешение от Китая.

Надеюсь, отец уже говорил тебе, что я выкинула слово «Монголенсис» из названия, которое дала первой партии лишайника, так как оказалось, что это неверно. Лишайник на самом деле происходит из Хокьянга, одной из провинций Маньчжурии, расположенной к северу от Владивостока. К счастью, разрешение было получено весной, и мы смогли выступить немедленно.

Мистер Макмерти привел нас на то место без особых трудностей, но нас ждало разочарование: лишайника «Тертиус» там было немного. Он рос небольшими кучками вокруг озера, на площади около тысячи акров. На деле все оказалось гораздо хуже, чем я предполагала. Мы нашли семью, которая собирала и высылала этот лишайник, и, поговорив с ними, я выяснила, что лишайника осталось очень мало и он совсем исчезнет, если мы решим и дальше собирать его в этом месте. Однако они считали, что это не единственное место, и мы организовали поиски на достаточно большой территории — никто нам в этом не препятствовал. Это была болотистая, поросшая мхом местность, с участками, пригодными для пастбищ. Всего мы открыли пять колоний лишайника «Тертиус» в радиусе приблизительно двадцати пяти миль.

Это уже было лучше, но даже если выяснится, что лишайник растет еще где-нибудь, все равно нет сомнения в ограниченности его запасов. Однако я составила договор с местными жителями на годовой сбор определенного количества лишайника, а мистер Макмерти организовал доставку его в Дайрен, а оттуда кораблем, через Нагасаки, к месту назначения. Я произвела тщательные расчеты, пытаясь определить то оптимальное количество лишайника, которое мы могли собрать, не опасаясь, что этим уничтожим колоний, но «Тертиус» так медленно растет, что даже такие предосторожности особой погоды не делали. К сожалению, я не имею надежных источников, чтобы получить достоверную информацию, в каком состояний он там сейчас, и не имею ни малейшей возможности поехать туда, чтобы увидеть все своими глазами. Мы не можем надеяться на увеличение поставок, пока не найдем еще каких-нибудь других колоний или не откроем какой-нибудь другой вид, из которого можно будет получать вещество, подобное лейкнину.

Фактически положение с поставками лишайника меня никогда полностью не удовлетворяло. Пока что поставки возможны, но только благодаря тому, что кроме нас им никто не интересуется. Но любые волнения в тех краях могут полностью прекратить их.

Чтобы скрыть источник, я использую целый арсенал камуфляжа, который при необходимости введет всех в заблуждение. Я уверена, что у твоего отца также есть такие способы. Что касается тебя: если тебя будут когда-нибудь расспрашивать, то, во-первых, ты ничего ни про какой лишайник не знаешь, во-вторых, у тебя нет ни малейшего представления, откуда он берется. Еще раз напоминаю про жизненную необходимость сберечь источник поставок в тайне, однако в одинаковой степени важно и то, чтобы сведения об этом источнике не пропали. И я, и твой отец, либо оба сразу, станем, без сомнения, главной мишенью — и все может случиться… Это будет делом жизни и смерти, если ты понимаешь…

— Начинаю понимать, — ответила Зефани.

— Так вот, как только я уладила с поставкой сырья, — продолжала Диана, — я вернулась, назад и принялась за дела. И, — добавила она, окинув взглядом комнату и сад, — сделала довольно много. Как ты считаешь?

Зефани не ответила. Она сидела, углубившись в собственные мысли, и тупо смотрела на висевшую на стене картину. Наконец, словно очнувшись, она повернулась к Диане.

— Лучше бы вы не рассказывали мне об этом — я имею в виду источник, из которого вы получаете лишайник.

— Если бы ты знала, сколько раз и мне самой хотелось, чтобы я никогда в жизни не слышала ни про какой лишайник, — с грустью в голосе ответила Диана.

— Нет, не в этом дело, — мне нельзя доверять, — ответила Зефани и рассказала ей всю историю с Ричардом.

Диана внимательно выслушала ее.

— Конечно, у тебя был шок, и довольно сильный. Я не думаю, чтобы что-то подобное случилось во второй раз.

— Нет. Сейчас я уже все лучше понимаю. Тогда я была в таком смятении… Мне казалось, что я совсем одна… Я одна стою перед таким будущим. Я была перепугана, а сейчас, когда я узнала, что не одинока, что нас таких много, я чувствую себя совсем иначе. Но все равно мне нет оправдания — я выдала тайну.

— А он поверил этому, или же просто подумал, что ты мелешь языком?

— Я… я не уверена. Он мог подумать, что в этом что-то есть.

Диана немного поразмыслила.

— Этот Ричард — что за человек? Ты ему веришь?

— Я собираюсь за него замуж, — резко сказала Зефани.

— Это не ответ. Женщины всегда выходят замуж за тех, кому они не доверяют. Чем он занимается?

— Он юрист.

— Тогда он должен иметь понятие о том, как сохранять чужие тайны. Если ты доверяешь ему, отведи его к своему отцу и там введите его в курс дела. Если нет, скажи мне об этом сейчас.

— Я доверяю ему, — ответила Зефани.

— Очень хорошо. Тогда постарайся опередить его и проинформируй еще до того, как. он сам начнет искать огонь вслед за дымом, на свой страх и риск.

— Но…

— Что значит «но»? Или вы ему скажете все, или заставьте его молчать.

— Хорошо, — согласилась Зефани покорно.

— Чудесно, — проговорила Диана с чувством выполненного долга. — А теперь я хочу знать немного больше о тебе. Какой коэффициент использовал отец для тебя?

— Какой что?

— Коэффициент. Во сколько раз он продлил тебе жизнь? В три, четыре, пять?

— Понимаю. Он сказал, что в три — для меня и для Поля.

— Ясно. Очевидно, соблюдает по отношению к вам осторожность. Могу побиться об заклад, что для себя он взял больший коэффициент.

— А разве может быть еще больший? Я не знала.

— Я сама применяю пятикратный. А клиентам «Нефертити» обычно удлиняю жизнь в два, два с половиной, или три раза.

— И все ж таки, как вам удается это делать без их ведома?

— О, это совсем просто. Чего только не делают ради красоты. И кто может определить, какие последствия от чего? И кто об этом волнуется, пока все хорошо? — Диана нахмурилась. — Кого я по-настоящему боюсь, так это тех несчастных, которые сразу не сообщают нам, что они беременны, чтобы мы могли своевременно приостановить введение им лейкнина, и, таким образом, избежать разительной разницы в сроках. Я всегда переживаю, что в один прекрасный день несколько врачей обменяются, мыслями, а какой-нибудь пройдоха, обратившись к статистике, начнет доказывать, что в среднем у клиенток «Нефертити» беременность продолжается дольше нормального. Это было бы ужасно, а главное — очень сложно придумать какое-либо правдоподобное объяснение этого явления. К счастью, такого пока еще не случалось… В общем, дела у нас шли гладко, пока мы не нарвались на эту миссис Уилбери с ее проклятой аллергией. Ей просто не повезло. Аллергия в очень сильной форме. Она, бедняжка, страшно опухла, по всему телу появилась сыпь, воспаление дыхательных путей затруднило дыхание. Без сомнения, ей было очень плохо, но она с радостью согласилась бы и на несколько сотен, если бы ее адвокат не повлиял на нее. Он подбивал ее на десять тысяч! Десять тысяч за незначительный рецидив симптомов после очередного употребления грибов. Ты веришь?! И он уперся, как мул, на пяти тысячах, — что тоже не малая сумма. Грибы, о боже!

Диана немного смутилась, но только на минуту.

— С этим мы как-то справились, — сказала она — но все равно, стена начинает рушиться и очень долго нам уже не продержаться…

4

Секретарь перехватил Поля, когда тот уже выходил из кабинета.

— Доктор Саксовер просит вас к телефону, сэр. Поль вернулся обратно и взял трубку.

— Это ты, Поль? — В голосе Френсиса не было приветливости.

— Да, папа.

— Сегодня утром твоя жена нанесла мне визит, Поль. Думаю, что ты мог бы оказать любезность предупредить меня о том, что ты ей все рассказал.

— Я тебе говорил, что должен рассказать ей, папа. Я объяснил ситуацию так, как сам ее понимаю. И сейчас уверен в том, что был прав.

— Когда ты ей рассказал?

— На следующее утро.

— Пять дней назад, так? А говорила ли она, что пойдет ко мне?

— Да, говорила. Но я сомневался в том, что она это сделает. У нас — ну, мы говорили тогда на несколько повышенных тонах. Потом, когда она сразу же не пошла в Дарр, я подумал, что она изменила свое намерение и решила немного подождать.

— Недолго же она ждала.

— Чего она хотела?

— В самом деле, Поль, как ты думаешь, чего она требовала?

— Ты сделал?

— Да, сделал. И подумал, что тебе лучше знать об этом.

В телефоне послышался щелчок: на противоположном конце положили трубку. Поль еще с минуту держал свою в руке, а затем медленно положил ее не аппарат.

Когда он пришел домой, Джейн еще не вернулась. Она появилась в половине десятого, прошла прямо в спальню, и сразу же послышался шум воды в ванной. Спустя полчаса она вошла в гостиную, одетая в белый стеганный халат. Поль, перед которым стояло уже третье виски, бросил на нее недружелюбный взгляд, которого она сочла нужным не заметить.

— Я была в Дарре, — сказала она вызывающе.

— Я уже знаю. Почему ты не сказала мне, что собираешься туда?

— Я сказала.

— Ты же не сказала, когда.

— А разве это что-то изменило бы?

— Я мог бы предупредить его о твоем визите.

— Я не хотела, чтобы он был предупрежден. Зачем давать ему возможность придумать еще больше причин и не допустить меня до всего этого, оставив мне одной короткую жизнь, в то время, как все вы будете жить долго. Я знала, что мне нужно, и получила это.

— Понятно. Он был довольно лаконичен, когда говорил со мной по телефону,

— Я не думаю, чтобы это понравилось ему. А как ты считаешь, мне понравилось то, что он исключил меня?

— Все это совсем не так, как ты думаешь. Неужели ты не можешь понять, что ему надо соблюдать осторожность, чтобы не просочилась даже малейшая информация. Он боится того хаоса, который наступит только при одном намеке на подобное открытие. Ответственность. А почему ты на меня так смотришь? Это совсем не смешно, Джейн.

— А я считаю все-таки, что немного смешно. Наивно и даже сентиментально. Послушай, милый, мне кажется, что ты и в самом деле веришь всему, что говорит твой знаменитый отец. Да? А не пора ли тебе повзрослеть, мой котик? Или, может, это вещество так влияет на разум, что он также не дозревает?

Поль уставился на нее.

— О чем, черт возьми, ты говоришь?

— О твоем отце, мой милый, и его ответственности, и его совести, и его обязанностях перед человечеством. Ты не удивишься, если я скажу тебе, что твой известный папочка законченный лицемер?

— Послушай, Джейн, я не хочу…

— Да, я вижу, что это вещество и в самом деле влияет….

— Джейн! Я не собираюсь…

Но Джейн, не обратив внимания на его слова, продолжала:

— Ты просто принял на веру все, что тебе сказали. Тебе даже не пришло в голову спросить, кто такая Диана Брекли и чем она занимается?

— Я знаю. Она управляет салоном красоты «Нефертити».

Джейн на минуту смешалась:

— Ты никогда не говорил мне об этом.

— А почему я должен был говорить? Она внимательно посмотрела на него:

— Действительно, я думаю, что твой отец загипнотизировал тебя или что-то еще. Ты знал об этом, однако ты никогда даже не мог допустить, что она не выставляет его под названием антигерон. Она просто ведет чрезвычайно процветающий бизнес. Она определяет любую цену за лечение — и получает ее. Вот что на самом деле стало с секретом, который так опасно разглашать! И они уже годами делят между робой немалые денежки.

Поль продолжал рассматривать ее:

— Я не верю. — Тогда почему же он не опроверг этого?

— Он сделал это в разговоре с Зефани. Когда она спросила, не является ли Диана его агентом, он категорически откинул ее подозрение.

— Но ведь передо мною он не опроверг.

— Что он сказал?

— Ничего особенного он не сказал. И, наконец, его опровержение было бы напрасным. У меня достаточно доказательств.

— Так. Теперь я начинаю понимать, почему он так думал, — медленно проговорил Поль. — Что он сделал?

— Сделал то, о чем я просила. — И, словно припоминая, положила правую руку на левое плечо — А он и не смог бы отказаться, как ты думаешь?

Поль некоторое время раздумывал, глядя на нее.

— Я лучше позвоню ему, — сказал он.

— Зачем? — спросила она резко. — Он только подтвердит то, что я сказала.

Поль ответил:

— Как только мне самому стало известно обо всем, я тут же рассказал тебе, считая, что как моя жена ты имеешь право знать об этом. Ты хорошо понимала, что я на этом не остановился бы. Я проследил бы за тем, чтобы он дал тебе антигерон в нужное время. Ты могла бы подождать еще несколько дней, вместо того, чтобы прибегать к шантажу…

— Шантажу?! Знаешь, Поль…

— Именно так. Это был шантаж. Кто знает, какие предположения могут вызвать твои расспросы о Диане.

— Я не такая дурочка. Поль.

— Но ведь ты же кого-то расспрашивала, а твоя фамилия, как на зло, Саксовер. Лучше позвонить в Дарр.

— Я уже рассказала тебе, как все было. Он встретил меня холодно, подчеркнуто вежливо — однако сделал мне, что следует.

— Это ты так думаешь, что он сделал. А я хочу знать, что именно он сделал.

— Что ты имеешь в виду?

— Послушай, если кто-то приходит ко мне с требованиями и угрозами, то я не совсем уверен в том, что сделаю именно то, что от меня требуют, тем более когда я знаю, что нет возможности проверить результаты в течение определенного времени. Совсем легко заменить…

Он замолчал на полуслове, удивленный тем, что она вдруг побледнела.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Я не думаю, чтобы это было что-то вредное.

— Как… как я об этом узнаю? — закричала она. — А если он действительно поступил так… Но у него не было времени. Он же не знал, что я приду, — добавила она неуверенно.

Поль встал.

— Очевидно, я смогу сказать, похоже ли это на настоящую подсадку, — сказал он. — Дай мне взглянуть на разрез.

— Нет! — вскричала она таким голосом, что он испугался.

Поль насупился.

— В чем дело? — спросил он. — Разве тебе не хочется знать, какое вещество тебе дали?

Поль протянул к ней руку. Она забилась в кресло.

— Нет! — повторила она. — Тут все хорошо. Отойди от меня! Оставь меня одну!

— Ничего не понимаю, — сказал он удивленно. — Чего ты испугалась?

Он все еще смотрел на нее. Она продолжала:

— Мне все надоело. Я рассказала тебе обо всем, что произошло, а теперь я очень устала. Пожалуйста, не задерживай меня. Я хочу спать.

Но Поль приблизился еще на шаг:

— Джейн, ты говорила неправду. Была ли вообще какая-нибудь подсадка?

— Конечно была.

— Тогда я хочу взглянуть на нее. Она покачала головой.

— Не сейчас. Я страшно устала.

Раздражение Поля достигло апогея. Быстрым движением он схватил и так рванул рукав ее халата, что, разорвав его, увидел аккуратную белую повязку на левом предплечье. Поль внимательно посмотрел на нее.

— Ясно, — сказал он.

— Жаль, что ты не веришь мне на слово, — сказала Джейн холодно.

Поль покрутил головой.

— А тебе нельзя верить, — ответил он. — Я прекрасно знаю, как мой отец накладывает повязку. Это не его работа.

— Нет, — согласилась она. — Кровь просочилась насквозь, и мне пришлось поменять повязку.

— И ты сумела одной рукой наложить такую аккуратную повязку? Какая же ты проворная, — он замолчал, а потом продолжил более твердым голосом. — Слушай, с меня достаточно. Что ты еще выкинула? Что ты так стараешься скрыть?

Джейн попыталась продолжать разговор в том же тоне, но вышла лишь бледная имитация. Она никогда не видела, чтобы Поль смотрел на неё с таким выражением лица, как сейчас, и ее самоуверенность исчезла.

— Скрыть? — повторила она обижен но. — Не понимаю, что ты имеешь в виду, Я же тебе только что сказала…

— Ты только что сказала, что угрожала моему отцу.

Теперь я хочу знать, на что ты еще способна… И я выясню, — сказал Поль.

* * *

Наверху, на Пятом этаже малозаметного здания, чуть в стороне от Керзонстрит, где обосновался салон «Нефертити», на письменном столе Дианы тихо прогудел коммутатор. Она щёлкнула выключателем, и секретарша глухим голосом сообщила:

— Мисс Брекли, тут у меня мисс Брендон со второго этажа. Ей просто не терпится увидеться с вами. Я сказала ей, что к вам лучше всего попасть через мисс Роулридж, но она настаивает на немедленной встрече по частному делу. Она приходила сегодня уже дважды.

— Она сейчас у тебя, Сара?

— Да, мисс Брекли;

Диана задумалась. Она пришла к выводу, что Сара Толвин не сдается и с третьего визита, так что дело наверное действительно важное.

— Хорошо, Сара. Я приму ее.

Вошла мисс Брендон. Она оказалась симпатичной, невысокого роста девушкой, с золотыми волосами и голубыми глазами немного походившей на куклу, но это первое впечатление было обманчивым. Присмотревшись вы замечали волевой подбородок, и линию рта, предполагающую упрямый характер.

Диана внимательно изучала ее, а она почти с такой же прямотой изучала Диану.

— Почему вы не передали суть дела через мисс Роулридж? — спросила Диана.

— Я поступила бы так, если бы это было административное дело, — ответила ей девушка. — Но поскольку вы мой наниматель, то я подумала, что вы должны знать. Кроме того…

— Что — кроме того?

— Ну, я подумала, что лучше будет, если другие не будут знать об этом.

— Даже начальник отдела?

Мисс Брендон несколько заколебалась. — Люди у нас любят много говорить, — сказала она. Диана согласилась. Девушка начала:

— Вчера я пошла на вечер, мисс Брекли. Просто танцы с ужином в клубе. Нас было шестеро. Единственным человеком, которого я знала, был тот, кто пригласил нас. Во время ужина они начали говорить о миссис Уилбери. Один из мужчин сказал, что он интересуется аллергией и удивляется, что именно могло ее вызвать. Мой друг, который привел меня туда, сказал, что я работаю в «Нефертити», так что должна знать об этом. Конечно, я ответила, что ничего не знаю, да так оно и есть. Но тот, другой, продолжал разговор об этом словно ненароком, задавая вопросы. Вскоре, не знаю, почему, у меня возникло чувство, что весь этот разговор о миссис Уилбери возник не случайно. Тот, другой, на протяжении целого вечера оказывал мне всяческие знаки внимания и, наконец, предложил провести с ним и сегодняшний вечер. Мне не очень хотелось с ним встречаться, поэтому я сказала, что не смогу. Тогда он предложил перенести встречу на завтра. Я пообещала перезвонить, надеясь, что по телефону будет удобнее отказаться. — На какую-то минуту она замолчала. — Я, кажется, выгляжу немного «зеленой», неопытной, но на самом деле это не так. Меня удивило его поведение. Я проанализировала еще раз все вопросы, которые он ставил мне о «Нефертити». И постаралась кое-что выведать о нем. Оказывается, что он журналист и достаточно известный, его фамилия, кажется, Марлин. Он работает для «Санди проул».

Диана в задумчивости качала головой, не сводя глаз с лица девушки.

— Я согласна с тем, что вы не такая «зеленая», мисс Брендон. Надеюсь, что вы здесь никому об этом не говорили? — спросила она.

— Нет, мисс Брекли.

— Чудесно. А теперь я считаю, будет самым лучшим — если вы, конечно, не имеете ничего против — встретиться с мистером Марлином завтра вечером и рассказать ему то, о чем он так хочет узнать.

— Но ведь я не знаю, о чем…

— Ничего. Я поручу мисс Толвин проинформировать вас.

Мисс Брендон казалась удивленной. Диана спросила:

— Вы у нас не так давно работаете, правда?

— Меньше года, мисс Брекли.

— А до этого?

— Я училась на медсестру, но умер мой отец. У матери не было денег, поэтому мне пришлось искать средства для существования.

— Понятно. Когда вы лучше ознакомитесь с вашей работой, то увидите, какая она захватывающая. Никто, конечно, здесь не перегрызает друг другу горло, но почти девяносто пять процентов из нас охотно бы наполнили спасательные пояса других камнями, или продали бы своих собственных бабушек в Южную Америку, если бы это принесло, прибыль. И теперь если вы не захотите поговорить с мистером Марлином, то у бедняги будет много хлопот, чтобы наладить контакт с кем-то другим из нашего персонала. Поэтому лучше знать, что именно ему скажут. Кроме того, если он осторожен, то будет искать связи не только с вами. Он захочет перепроверить. Поэтому надо позаботиться, чтобы наши сведения выглядели достоверными. Интересно, как нам вывести его, не вызывая ни малейших подозрений, на еще один контакт?

Во время обсуждения вопросов тактики напряженность мисс Брендон исчезла. Под конец разговора она даже развеселилась.

— Все хорошо, — подвела итог Диана. — Желаю вам хорошо провести время. Помните, что наша профессия требует максимального использования существующих возможностей; мы никогда не выбираем дешевых снадобий — это было бы подозрительно и ниже нашего уровня; кроме того, чем экзотичнее будут эти снадобья; тем скорее он поймет, что информация обойдется ему недешево, и, если он все же ее заполучит, она будет казаться ему более правдоподобной. Когда же он предложит вам деньги, удвойте сумму, а потом согласитесь на сумму пятьдесят процентов выше предложенной вам. Это своего рода условность, которая еще больше удержит его.

— Поняла, — сказала мисс Брендон, — но что я должна делать с деньгами, мисс Брекли?

— Дай тебе бог счастья, девочка! Делайте с ними все, что вам захочется, мисс Брендон. Вы их заработали. В общем, с вами все выяснено. Обратитесь к мисс Толвин после закрытия салона, и она проинструктирует вас. Потом дайте мне знать, как идут дела.

Как только она вышла, Диана нажала клавишу коммутатора.

— Сара, принесите мне, пожалуйста личное дело мисс Брендон.

Сара Толвин зашла тут же, держа в руках тонкую папку.

— Красивая девочка… Перемена в лучшую сторону, — заметила Диана.

— Способная, — согласилась мисс Толвин. — Одна из тех, что со временем становятся настоящими матронами. Плохо, если и с ней такое случится.

— Дорогая Сара, у нее есть чувство меры, — сказала Диана, перелистывая находящиеся в папке бумаги.

* * *

— Это все? — спросил Ричард.

Он посмотрел на повязку на левой руке, потом осторожно коснулся ее пальцем.

— Ничего драматичного, само собой. В фильмах такие вещи изображены куда лучше, — сказал Френсис. Потом продолжил: — Капсула постепенно будет рассасываться и усваиваться организмом. Можно, конечно, делать инъекции, но это куда неприятнее и менее удобно. Они вызывают озноб, а при подсадках весь процесс проходит спокойно и равномерно.

Ричард еще раз посмотрел на повязку.

— Тяжело поверить. Я даже и не знаю, что сказать, сэр.

— Не нужно. Смотрите на это с практической точки зрения: как только я узнал, что вы обо всем проинформированы, то нашел необходимым предложить и вам это благо. Кроме того, Зефани уже давно на этом настаивала. Единственное условие — вы должны сохранять все это в строгой тайне.

— Обещаю. Однако, — он немного заколебался и продолжил — вы не рискуете, сэр? Я хочу сказать, что мы встречались с вами всего три-четыре раза и вы обо мне почти ничего не знаете.

— Вы будете удивлены, дружище. В Дарре, — пояснил он, — всегда работают над рядом проектов большого потенциального значения. Естественно, что наши конкуренты заинтересованы в том, чтобы выведать о них все, что только удастся. Некоторые из них не очень разборчивы в средствах. Не колеблясь, они использовали бы любое из них, лишь бы достичь своей цели. А когда вы имеете привлекательную дочку, то вашей — правда, не очень приятной, — обязанностью становится сбор информации обо всех ее друзьях, их окружении и связях. И если выясняется, что они на службе у тех, кто субсидирует большие химические предприятия или имеет родственников в правлениях промышленных концернов, то этого вполне достаточно, чтобы их спровадить. Кстати, мне придется прибегнуть ко всем возможным приемам, чтобы мистер Фериер ничего не заподозрил.

Ричард удивился.

— Тот Фериер работает где-то в рекламном бюро. Я знаю его еще со школы.

— Возможно, однако совсем недавно вы встретились с ним снова и познакомили его с Зефани, не правда ли? А знали ли вы, что его мать вышла во второй раз замуж три или четыре года назад, и ее муж — главный редактор исследовательского центра какого-то химического концерна? Нет, я вижу, что вы об этом не знали. О, этот мир очень запутанный, парень. Пойдем вниз. Не думаю, что о Фериере следует говорить Зефани. Это, как я уже сказал, неприятная но очень необходимая мера предосторожности.

— Ну как, Ричард? — сказала Зефани, когда они вошли в гостиную. — Немного пощипывает, да? Но это скоро пройдет, и ты даже перестанешь чувствовать, что там что-то было.

— Буду надеяться, — ответил Ричард с некоторой иронией. — Однако меня несколько волнует такая штука: один день моей жизни будет равняться сейчас трем дням, так что и питание свое я должен довести до одного раза в день. Не понимаю, почему на деле это не так?

— Потому, что пока твой организм не в состоянии спячки или оцепенения, он Для поддержания физиологических процессов потребует и в дальнейшем такого же количества калорий, как и раньше, — ответила Зефани как будто о чем-то вполне очевидном.

— Хорошо, я поверю тебе на слово, — согласился Ричард. — Фактически, если бы не имя Саксовер… — Он передернул плечами, нахмурился и продолжил. — Извините меня, доктор Саксовер, но трудней всего понять, зачем такая… секретность. Вы оба уже чрезвычайно терпеливо объясняли мне, я знаю. Возможно, пройдет какое-то время и я свыкнусь с этим, но сейчас не могу избавиться от ощущения, словно я вдруг очутился среди алхимиков. Надеюсь, что это не звучит обидно, я не хотел бы этого. Но ведь это же двадцатый век, и наука не ведёт себя так — собственно, мне казалось, что не ведет, — словно она боится, что ее осудят за жульничество, — закончил он и неуверенно посмотрел на них.

— Да, наука не любит вести себя подобным образом, я вас уверяю, — ответил Френсис. — И, если бы мы имели достаточно источников сырья, или нам удалось бы синтезировать это вещество, она бы поступала иначе. Вот в чем точка преткновения. Ну, а сейчас извините, но у меня еще кой-какие дела до обеда, — сказал он и вышел.

— Надеюсь, — сказал Ричард, когда за Френсисом закрылась дверь, — надеюсь, что когда-то я, может, и на самом деле поверю в это, но сейчас я застрял на стадии чисто интеллектуального восприятия.

— Надеюсь, что так будет, но это не легко. На самом деле, это куда тяжелее, чем я думала. Это означает полный крах всей основной модели семьи, к которой мы привыкли еще с детства. Ее схема — дети, родители среднего возраста, старики и старухи — и чересчур фундаментальным нам кажется представление о том, что смена поколений происходит именно таким образом. А сколько еще других понятий нам нужно будет просто откинуть. Большинство существующих эталонов и критериев окажутся непригодными в новых условиях.

Ее лицо стало серьезным.

— Десять дней назад я была бы на седьмом небе от одной только мысли прожить с тобою пятьдесят лет, Ричард, правда, при условии, что мы были бы счастливы. Может, я так себе и не говорила, а просто думала о нашей, совместной жизни. А сейчас я не знаю… Разве можно прожить с кем-то сто пятьдесят-двести лет? Смогут ли двое любить друг друга так долго? Что будет? Насколько каждый из них изменится за столь длительный промежуток времени? Мы не знаем. И никто не сможет нам этого сказать.

Ричард сел рядом с ней и обнял ее.

— Милая, за пятьдесят лет всего не узнаешь. И не потому ли остается так много неизведанного, что нет следующих пятидесяти лет?

— Этого мы также не знаем. Нам, конечно, придется иначе планировать свою жизнь, однако — зачем волноваться на сто лет вперед? А что касается всего прочего, то разве оно так уж плохо? Мы не могли знать нашего будущего десять дней назад, но мы все еще не можем знать его и теперь — разве лишь то, что оно, возможно, станет значительно дольше, нежели мы надеялись. Так почему же не начать с того, с чего мы и начали бы — с хорошего или с плохого? Именно так я хочу поступить, а ты?

— О, конечно, Ричард, конечно, только… — Только что?

— Я не совсем уверена… Крах схемы, модели… Скажем стать бабушкой, когда тебе двадцать семь лет, или прабабушкой в тридцать пять… Все еще иметь возможность родить ребенка после девяноста лет, и так далее. И это только при коэффициенте три. Тут возникнет такая удивительная путаница. Я на думаю, что я хочу этого, однако и не уверена, что не хочу.

— Милая, ты говоришь так, словно у всех людей с нормальным периодом жизни — эта жизнь спланированная. Это не так, я знаю. Люди сначала должны научиться, как прожить жизнь, а к тому времени, как они чего-то достигнут, жизнь уже проходит. Нет времени, чтобы исправлять ошибки. У нас будет время, чтобы научиться жить, а затем и наслаждаться самой жизнью. Хоть это все еще не представляется мне реальным, но должен признать, что твоя Диана оказалась права. Людям нужно больше времени. Если мы будем жить дольше, мы лучше научимся искусству жить, и сможем понимать гораздо больше. Жизнь станет полнее, богаче; словом такою, какою и должна быть. Невозможно заполнить все двести лет той рутиной, которая была хороша для тех, кто жил пятьдесят лет…

Вступим в новую жизнь, милая. Не стоит так волноваться. Ее нужно прожить. Это будет своеобразный подвиг. Мы будем наслаждаться, познавать эту жизнь вдвоем. Вперед, будем…

Зефани повернула лицо к нему. Выражение взволнованности исчезло, она улыбнулась.

— Конечно, Ричард, любимый. Мы будем, будем…

5

Из всей утренней почты, беспорядочно разбросанной по всему журнальному столику Френсиса Саксовера, выделялся пухлый конверт, наспех надписанный незнакомой ему рукой. Френсис разорвал его и увидел помимо основного содержания — газет — еще и короткое сопроводительное письмо:

«Дорогой Френсис! Вспомнив, что в Дарре читают только прилизанные странички «Обсервера» или «Таймса», я подозреваю, что высылаемые мною материалы могли пройти мимо вашего внимания, в то время, как я думаю, Вам надо было бы с ними ознакомиться.

Дело в том что определенные хитрости моей защитной системы заслуживают наивысшей похвалы. А задание облегчается еще тем очевидным фактом, что левая рука на Флит-стрит не знает, что делает правая, и «А» явно разошлось с «Б».

Извините за поспешность.

Ваша Диана Брекли».

Удивленный, Френсис развернул лист. Как оказалось, это была страничка из газеты «Санди радар», отдельные места ее были отмечены красными крестиками, а наверху помещены четыре пары фотографий и заголовок:

«Секрет красоты открыт читателям «Радара».

Под этим Френсис прочитал:

«Неслыханная новость для всех, всех, всех. Подтверждается истина, что за деньги не купишь всего. Существуют вещи, как, например, улыбка любимой, утренняя или вечерняя заря, да еще много-много чего, на чем нет ярлыка с ценой, и именно в этом их ценность. Но всем известно, что в нашем современном мире деньги намного облегчают жизнь…

Взгляните-ка только на фотографии красавиц, помещенные вверху, и вы поймете, что я имею в виду. Каждое верхнее фото показывает, как она выглядела десять лет назад, а соответствующее нижнее — как выглядит сейчас. А теперь сравните свое фото десятилетней давности со своим отражением в зеркале. Ну и как? Куда большая разница, нежели при сравнении фотографий на этой странице?

А разве трудно высокопоставленной особе добиться того, чтобы и десяток лет не оставил на ее внешности никакого следа? Наши леди считают, что заплатить за это в салоне красоты на Мейфере триста-четыреста, а то и больше фунтов в год нисколько не повредит.

Однако большинство наших читателей задумается и скажет, что надо иметь большое счастье, чтобы позволить себе подобное. Но на этот раз они не правы. Благодаря «Радару» каждый — да, каждый — может достичь этого»!

Дальше статья объясняла, что специалисты «Радара» открыли секрет сохранения красоты, который используют в этом салоне, и это стоит совсем не триста фунтов в год, а легко может уложиться в триста пенсов. И теперь они хотят рассказать об этом своим читателям.

«Серия специальных статей, которую «Санди радар» начнет публиковать со следующей недели, откроет все секреты и расскажет каждой читательнице о том. что ей нужно знать, чтобы сберечь свою молодость.

Итак, следите за газетой на протяжении следующей недели — и мы откроем вам, то, что вы хотите знать!»

Френсис с чувством обманутого человека, отложил газету в сторону: интересно, сколько еще статей выпустит «Радар», прежде чем дойдет до сути?

Он развернул другую статью — немного скромнее, всего на две колонки. Она тоже открывалась контрастными фото, но тут были лишь две пары лиц меньшего формата. И это были не те леди, что в предыдущем квартете из «Радара»…

На этот раз заголовок был такой:

«Старости не будет!..»

А ниже, сбоку — подпись: «Джеральд Марлин». Статья начиналась:

«Нет никакой тайны, что некий салон красоты на Мейфере скорее согласится щедро заплатить компенсацию за принесенный ущерб, чем раскрыть свою деятельность перед судом. Итак, честь высших сфер и на этот раз спасена.

Аллергия — неприятная вещь — возникает внезапно, иногда она очень болезненна. Поэтому наши симпатии должны быть на стороне леди, которой пришлось страдать физически, к тому же — в одиночестве, без поддержки мужа, ибо неотложные дела еще год назад отозвали его в Южную Америку и лишили возможность находиться в критический момент возле постели жены, не говоря уж о том, чтобы вернуться навсегда. Однако она заслуживает не только наших симпатий, но и поздравлений: ведь все это пошло ей на пользу.

Но аллергия поражает не только того, кто имеет к ней склонность: виновник ее возникновения тоже чувствует себя плохо, особенно, если им является фирма со стойкой и солидной репутацией, помогающая знатным дамам скрывать их возраст, и, как об этом красноречиво свидетельствуют помещенные вверху фотографии, весьма успешно. От несчастных случаев, конечно, никто не застрахован, но в элегантных салонах стремятся, чтобы все, что там происходит, становилось известным как можно меньшему количеству людей. С одной стороны, лучше не волновать щедрых клиентов, а с другой — все профессии имеют свои секреты, и было бы безумством публично признать, что источником немалых прибылей является не экзотичный продукт из Аравии или какое-то другое редкостное вещество, а что-то совеем обычное, что растет буквально возле вашего дома».

Френсис Саксовер, устав немного от высокопарного стиля мистера Марлина, пропустил часть текста й остановился на последнем абзаце.

«Причина аллергии осталась неизвестной для клиентки. Кажется несправедливым, что женщину оставили в состоянии постоянного беспокойства, ведь в любой момент она может снова натолкнуться на вещество, которое вызовет аллергию, причем на этот раз болезнь окажется не такой уж легкой. И вот из сочувствия к страданиям этой женщины мы можем посоветовать ей: если придется бывать в бухте Голвей, пусть избегает купания там, или, вернее, — остерегается одного вида растущих там морских водорослей. Эти простые приемы полностью оправдают себя — если, конечно не случится так, что другие косметологи не поддадутся искушению добывать свои богатства из какой-нибудь другой магической водоросли…»

После завтрака Френсис не пошел, как обычно, в свою лабораторию, а направился в кабинет. Положив руку на телефон, он минуту раздумывал и, предположив, что Диана, очевидно, уже на работе, набрал номер. Он не ошибся.

— Спасибо за газетные вырезки, Диана, — сказал Френсис. — Если принять во внимание, что никто до сих пор еще не поинтересовался, почему у миссис Уилбери аллергия на грибы в результате лечения водорослями, то, по-видимому, все сделано чисто.

— А никто и не собирался интересоваться — ответила Диана. — Аллергия — слишком удивительное и загадочное явление, чтобы наш случай вызвал какое-нибудь подозрение. Но я не согласна со словом «по-видимому». Это прозвучало, как бомба. Все мои ненавистные конкуренты провели вчера целый день у телефонов, пытаясь разузнать как можно больше. Мистеру Марлину предлагают, конечно, целые состояния за подробности. Меня в приемной ждут представительницы почти всех женских газет, а девушка на коммутаторе говорит, что нам следовало бы купить попугая, который отвечал бы «никаких комментариев» на все звонки. Мне известно, что есть запрос из министерства сельского хозяйства и рыболовства — имею ли я разрешение от министерства торговли на импорт водорослей из Ирландской республики.

— Интересно, — проговорил Френсис. — Вряд ли они имели время развернуть такую деятельность, исходя только из сообщений воскресных газет. Должно быть, об этом еще откуда-то узнали.

— Конечно, — согласилась Диана. — Еще неделю назад я постаралась, чтобы соответствующая информация под величайшим секретом дошла до ушей трех моих самых болтливых девушек. К этому времени слухи могли уже разойтись. Кажется, все обстоит весьма забавно.

— Послушайте, Диана, — сказал Френсис, — боюсь, что здесь я с вами не согласен. Но думаю, что лучше по телефону об этом не говорить, ибо я собираюсь сегодня в Лондон и считаю, что нам нужно было бы встретиться. Вы согласны пообедать со мной? В 8.30 у Клериджа вам подойдет?

— Время — да, место — нет. Сейчас очень важно, чтобы ваше имя не связывали с моим. Я становлюсь заметной женщиной из-за поднявшейся шумихи, поэтому вам лучше не появляться в таком бойком месте со мной. Я предлагаю встретиться в небольшом ресторане «Антониум» на Шарлотте-стрит. Вряд ли нас там кто-нибудь увидит.

— Вы правы, — согласился Френсис. — Итак, «Антониум», 8.30.

— Хорошо, — сказала Диана, — с нетерпением жду встречи. Ведь прошло столько лет. Мне так хочется поговорить с вами и многое объяснить. — Она помолчала и затем добавила. — Ваш голос… Это очень серьезно, Френсис?

— Да. Боюсь, что так, — ответил он.

* * *

— О, это ты? — спросил редактор. — Ты, кажется, весьма доволен собой?

— Так и есть, — ответил Джеральд Марлин.

— Тут Уилкинз из «Радара» страшно ругался по телефону. Ты расстроил все его планы.

— Очень плохо, очень плохо, — бодро проговорил Джеральд.

— Что случилось?

— Как я уже тебе говорил, учитывая сумму, — которую они заплатили этой Уилбери, там было что-то, чего они не хотят разглашать, и я не удивляюсь. Невероятно, но это заведение и в самом деле творит что-то необычайное со своими клиентками. Во всяком случае я установил контакт с девицею, невинной на вид, которая очень любит икру и шампанское, но торгуется как барышник. Я подумал, что ресторанчик Квоглино — наиболее соответствующее место, но когда мы туда зашли, я увидел молодую женщину, сидящую в кресле и, мне кажется, испугавшуюся при виде моей спутницы, а потом притворившуюся, что не заметила ее. Моя девица тоже немного смешалась, и я спросил ее, в чем дело. Она как раз объясняла мне, что та другая тоже из «Нефертити», когда к той подошел… Френди Рамер из «Радара». Я отвернулся, чтобы он не узнал меня. И когда они спокойно прошли в зал, мы решили пообедать в другом месте.

Из слухов, дошедших до меня, я узнал, что «Радар» планировал серию статей о том, как самостоятельно стать королевой красоты, и я сразу же понял, в чем дело. Это был почти удар. И имею в виду, что неплохо было бы подождать с этим еще немного и поглядеть, а нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы получить разрешение на сбор водорослей в бухте Голвей. Но ждать было невозможно, и, дав делу ход, я позвонил другу в Дублин, чтобы он разузнал о существующих порядках относительно водорослей согласно с ирландскими законами.

Редактор покачал головой.

— Тебе, очевидно, придется послать петицию на имя папы, — сказал он. — С ирландцами договориться будет весьма тяжело. Они же едят эту гадость.

— Они — что?

— Едят ее. Они считают эту водоросль съедобной.

Джеральд тоже покачал головой — то ли удивляясь, то ли сочувствуя ирландцам.

— Во всяком случае, — продолжал он, — было уже поздно. Мне оставалось либо позволить «Радару» обойти нас, либо сорвать их планы. Моего несчастного друга там, в Ирландии, должно быть, уже растоптали. Я не единственный, кто догадался сделать заявку на водоросль как можно быстрее. Можешь представить себе, какое зрелище сегодня утром представляет собою Дублин, вконец забитый транспортными средствами, что рвутся из города, направляясь на запад.

— Что ты мелешь, черт возьми? — воскликнул редактор.

— «Золотая лихорадка», дружище. — И он тихонько замурлыкал себе под нос: «О, мне говорили, много золота есть на берегу бухты Голвей, о!» Могу тебе сказать, — продолжал он, — что имею пай в нескольких процветающих предприятиях. Почти все косметологи королевства, за исключением, ясное дело, «Нефертити», звонили мне вчера, стремясь получить информацию. Я сделал все возможное, чтобы остаться в выигрыше, но боюсь, что это довольно рискованно. Единственное, что не дает мне спать, — признался он, — это то, что я не имею ни малейшего представления, которая из доброго десятка разных водорослей у берегов Голвея чудодейственна. А это как раз самое важное. Если «Радар» установил уже нужный вид, они обойдут нас.

Редактор «Санди проул», подумав минуту, сказал: — Нет. Уилкиз не разволновался бы так, если бы знал… Он, возможно, тоже думает, что мы уже все раскрыли и держим наготове. Во всяком случае, лучше попробовать. Первое, что нам нужно сделать — это разузнать, где обрабатывают сырье и определить нужный вид водоросли. Стоит рискнуть, Это многое даст нашим читательницам…

* * *

Диана отодвинула в сторону грубую красную свечку, стоявшую между ними, в мерцающем свете которой они изучали друг друга. И вдруг почувствовав, что ее лежащая на столе рука дрожит, спрятала ее, чтоб этого не заметил Френсис. Затем с некоторым усилием она спросила:

— Вы сердитесь на меня, Френсис?

— Уже нет. Теперь мне даже стыдно. Это навсегда останется пятном на моей совести. Нет, я не сержусь, я чувствую себя виноватым. Да не только…

Он замолчал, почувствовав прикосновение к своей руке.

— В чем дело? Официант протянул меню.

— Ох, немного позже, — сказал Френсис раздраженно. — Принесите, хересу, сухого. О чем я говорил? — обернулся он снова к Диане.

Диана не смогла ему помочь. Она не слышала почти ни слова из того, что он сказал. Они продолжали смотреть друг на друга. Наконец он спросил:

— Вы не замужем?

— Нет, — сказала она.

Френсис удивленно глянул на нее.

— Я должен был подумать… — начал он и осекся.

— О чем вы должны были подумать?

— Я не совсем уверен… я считаю…

— Я знала только одного мужчину, за которого действительно хотела выйти замуж, — сказала она, и затем, словно абстрагируясь от личного, продолжила: — Меня все время интересует, насколько изменится супружество в новых условиях. Считаю, что немного людей смогут любить друг друга на протяжении двухсот-трехсот лет.

Френсис улыбнулся.

— Диана, милая, — сказал он, — поговорим о вас… Диана замерла. Она быстро захлопала ресницами.

— Я… — начала она и вдруг резко встала. — Я вернусь через минутку.

И когда Френсис пришел в себя, она была уже на полпути к выходу.

Он сидел, пил херес, уставившись невидящими глазами на накидку, висевшую на спинке пустого стула. Снова подошел официант и бесшумно положил перед ним и рядом с тарелкою Дианы меню. Френсис снова заказал херес. Через десять минут вернулась Диана.

— А не сделать ли нам заказ, — предложил Френсис. Официант, закрыв свой блокнот, ушел. Наступило молчание, которое угрожало затянуться. Диана повернула красную свечку так, чтобы воск начал капать с другого бока. Потом проговорила более оживленно:

— Вы слышали последние новости? Френсис не слышал.

— В таком случае, чтоб вы знали, министерство сельского хозяйства Ирландии опубликовало указ, запрещающий экспорт водорослей, если нет лицензии…

Она промолчала. — Лицензии, — добавила затем, — будут выданы, очевидно, тогда, когда установят наивысшую пошлину на этот вид торговли. И снова начнется забава…

— Кроме, разве, несчастных женщин, которые находятся в состоянии крайнего возбуждения, ожидая чудес от этой водоросли, — вставил Френсис.

— Они тоже не очень удивятся, — заверила его Диана. — Мои конкуренты весьма доверчивые люди. Пока они по-настоящему удостоверятся, что в водорослях нет ничего, клиенты будут делать заявки на крем из водорослей, лосьон из водорослей, завтрак из водорослей и так далее, так что прибыли потекут в их карман. Я приготовила несколько рекламных статей для газет. В Одной из них говорится, что красота из водорослей — это, по сути, старинное средство, заново открытое; сам миф о богине любви и красоты Афродите, рожденной из пены морской, свидетельствует об использовании водорослей еще в древней Греции. Неплохо, правда? Я считаю, что пройдет самое меньшее два года, а может даже и четыре, пока кто-нибудь поймет, что полученные результаты совсем не такие, как у «Нефертити». А тогда выяснится, что «Нефертити» использует абсолютно новый электронный прибор, который благодаря ультразвуковой стимуляции деления клеток под эпидермою обновляет упругость ткани, что и является секретом настоящей красоты. О, мне Хватит таких штучек на десятки лет, если в этом будет нужда. Не волнуйтесь, настоящий источник раскроется не так скоро.

Френсис медленно покачал головой.

— Гениально придумано, — согласился он, — но боюсь, что все это напрасно, Диана.

— О, нет! — воскликнула она, заметив что-то в его тоне. — Френсис, что случилось?

Френсис оглянулся. Уверившись, что их никто не сможет услышать, он начал:

— Так вот, то, что я вам хотел сказать, касается моей невестки.

— Знаю. Зефани говорила мне о ней. Вы имеете в виду, что Поль все же отважился рассказать ей?

— Да, — подтвердил Френсис. — Он посчитал это своей обязанностью. Как я понял, разговор состоялся не в особенно дружеской атмосфере. Они оба были раздражены, и в результате Поль не может вспомнить, как много он ей сказал. Но он назвал «лейкнин» и вспомнил о вас.

Диана сцепила пальцы.

— Это, — сказала она едва сдерживаясь, вряд ли было необходимым.

— Вся эта история с ними была лишней. Но, очевидно, раз он уже начал, то считает, что опирается на мое решение рассказать ему и Зефани обо всем.

Диана передернула плечами.

— А что случилось потом?

— Джейн несколько дней все обдумывала, а потом заявилась в Дарр, чтобы встретиться со мной.

Френсис рассказал. Диане про визит Джейн. Диана нахмурилась.

— Иначе говоря, она предприняла штурм. Не очень приятная молодая особа.

— Да, — честно признал Френсис. — Главное, против чего она, может, и справедливо, взбунтовалась, то, что ее, как жену моего сына, безосновательно лишили этого дара: но ее поведение было… э… э… далеким от тактичного.

— И вы удовлетворили ее требование? Дали ей лейкнин?

Френсис кивнул.

— Конечно, совсем легко ей можно было подсунуть нечто совсем другое, — сказал Френсис, — однако это немного принесло бы пользы. Через какое-то время мне пришлось бы либо самому признаться, либо она что-нибудь заподозрив вынудила бы меня сделать этот шаг. Во всяком случае, это привело бы только к обострению отношений. Главная беда уже случилась, и я подумал, что она все равно уже обо всем знает. Потому и ввел ей лейкнин. Вы, кажется, используете инъекции, а я подсаживаю ампулы, которые потом рассасываются. Так я делал и Полю, и Зефани, О, как бы я хотел, чтобы всевышний надоумил меня тогда сделать ей инъекцию.

— Не понимаю, что это изменило бы?

— Изменило бы. Когда она вернулась домой, то рассказала Полю, что была у меня, считая, что так будет лучше, ибо он и сам мог спросить о причине повязки на руке. Поль догадался, как она вела себя со мною, и сильно рассердился. А когда он увидел повязку, то сразу понял, что это не моя работа. У него еще раньше возникло подозрение… Он настоял на осмотре разреза. ну, и таблетки лейкнина там не оказалось. Джейн упрямо твердила, что лейкнин, очевидно, выпал, когда она делала новую повязку. Сущая глупость — разрез, конечно, был вскрыт заново, таблетка вынута, потом ранка зашита несколькими стежками. Но Джейн держалась своей версии, наконец бросилась в спальню и заперлась там. Поль провел ночь в гостиной. Когда он проснулся утром, она уже исчезла с двумя чемоданами… С тех пор ее никто не видел.

Диана немного подумала.

— Вряд ли можно допустить, что это была случайность? — опросила она.

— Ни в коем случае. Два стежка были сняты и заменены другими. Разумнее было бы ввести какую-нибудь безвредную таблетку подобной формы — дополнительная гарантия. Пусть бы тогда и украли ее.

— Вы думаете, что она передала лейкнин кому-то другому?

— Несомненно. Очевидно, ей Пообещали ввести его снова, как только раскроют секрет.

— И невероятно большую плату только за одно ее слово. А как много можно узнать из этой таблетки?

— Гораздо меньше, чем они думают, так мне кажется. Ни вы, ни я не смогли синтезировать лейкнин за все это время. Однако же, надо думать, она рассказала им все, что знала. Это даст им, несомненно, исходные данные для поисков.

— Она знает, откуда он происходит?

— Нет. К счастью, я не сказал об этом Полю.

— Каким будет их следующий шаг, как вы думаете? — Думаю, что они поинтересуются нашим импортом и попытаются выловить что-то там. Диана усмехнулась.

— Если им удастся пролезть ко мне таким путем скорее чем за год или два, я очень удивлюсь, — сказала она. — А что касается Дарра, то вы тоже постоянно получаете самые разнообразные посылки со всего света.

— Но на беду не многие из них, — лишайники, — ответил Френсис. — Конечно, я был осторожен и применил все возможные средства защиты против разных случайностей, но кто знает, не раскроют ли они чего-нибудь, — он неуверенно пожал плечами.

— Даже если так, — сказала Диана, — кто сможет установить именно тот вид лишайника? Мы дали ему красивое длинное название, но единственные люди, которые могут сказать, какое растение скрывается под ним, есть мы — вы и я.

— Если они выйдут на сборщиков, им нетрудно будет определить, какой вид лишайника те собирают, — заметил Френсис.

Они сидели, углубившись в собственные мысли, пока официант подобострастно наполнял их бокалы.

— Все шло к этому, Диана. Раньше или позже, но так должно было случиться.

— Я хотела бы, чтоб позже, — ответила Диана недовольно. — Черт побери эту Уилбери с ее аллергией. Если бы это была обычная аллергия, или если бы я встретилась с нею раньше… Но все равно, теперь уж ничем не поможешь.

Помолчав минутку, она продолжила:

— Мы постоянно говорим «они». Но имеем ли мы представление, кто скрывается под этим «они»?

Френсис пожал плечами.

— Ни одна солидная фирма не возьмется за такое дело в сложившейся обстановке. Но имя Саксовера открыло перед Джейн двери всех торгашей.

— Да, Думаю, что именно торгашей.

— Наверное, так. Трудно представить, чтобы Джейн платила комиссионные посреднику.

Диана нахмурилась и сказала:

— Мне это все меньше и меньше нравится, Френсис. Поскольку они убеждены, что средство от старости реально существует, то будут стремиться получить его любыми путями. А это означает: либо украсть, если удастся, вещество и технологию его производства, либо, что даже лучше, выкрасть одного из нас или даже обоих сразу.

— Я об этом уже подумал, — ответил Френсис. — В Дарре сейчас ничего не найдешь, а в случае моего исчезновения, в прессе сразу же появится соответствующая публикация. Надеюсь, вы тоже предприняли что-то подобное?

Диана кивнула.

Они долго смотрели друг на друга поверх чашек с кофе.

— О, Френсис, — сказала она после паузы. — Это очень безумно и смешно. Все, что мы хотели, — подарить людям молодость. Осуществить старинную мечту: предложить людям жизнь и время, чтобы жить, вместо кратковременной борьбы за существование и смерти. Время, чтобы стать достаточно мудрыми и построить новый мир. Время, чтобы стать настоящими мужчинами и женщинами, а не детьми-переростками. А в результате — вам подрезала крылья перспектива хаоса, мне — уверенность, что, с целью избежания хаоса, на лейкнин будет введен запрет. Мы оба все еще на своих старых позициях.

Диана налила себе еще кофе. Почти минуту она сидела, уставившись на чашку. Потом подняла глаза.

— Все это зашло слишком далеко, Френсис. Мы не можем и дальше держать свое открытие а тайне. Собираетесь ли вы оглашать свои исследования?

— Еще нет, — ответил Френсис.

— Я предупреждаю вас, что начинаю подготовку своих дам.

— Вы, конечно, можете, — согласился он. — Это не то, что сделать заявку на научное открытие, которое заведомо не может быть использовано.

— Может быть использовано, если подойти серьезно. — Она помолчала. — Да, вы правы, Френсис. Все это получит больший эффект, если вы выступите потом, но я сделала вам предложение.

— Я не забуду, Диана.

— Через какое-то время я проинструктирую своих девяносто восемь леди более детально и предоставлю им свободу в борьбе. И я не думаю, что их будет легко испугать поражением. — Она снова замолчала, а потом рассмеялась. — Как жаль, что нет моей воинственной родственницы Энн. Она была бы в своей стихии. Молотком по витринам, огонь — в почтовые ящики, сцены в парламенте! О, это ей понравилось бы!

— Вы этого ожидаете с нетерпением, — сказал Френсис неодобрительно.

— Конечно, — ответила Диана. — С точки зрения стратегии надо было бы еще подождать, но лично — о, если бы вы прожили двенадцать лет в тюрьме с пурпурными занавесками, среди ковров, шелков, в сказочном царстве, заселенном злопамятными ведьмами, которые промышляют тем, что помогают другим женщинам использовать их сексуальные данные, вы бы тоже желали любой перемены.

Френсис рассмеялся.

— Но ведь мне говорили, что вы неплохой бизнесмен, — заметил он.

— Эта сторона дела еще терпима, порой даже интересна, — признала Диана, — а также полезна. И поскольку я делаю то, о чем мои соперники еще только мечтают, то вряд ли я прогорю, не правда ли?

— А будущее? Оно у вас такое долгое. Диана тихонько ответила:

— У меня есть планы — план «А», план «Б», план «В». А теперь хватит обо мне. Я хочу знать, как жили вы и весь Дарр все эти годы.

Часть третья

1

Диана прошла через приемную комнату и остановилась перед дверью своего кабинета.

— Добрый день, Сара. Есть сегодня что-нибудь особенное?

— Из почты — ничего, мисс Брекли, — ответила мисс Толвин. — Однако вот здесь. Думаю, что вы этого еще не видели.

Она держала развернутый экземпляр газеты «Рефлектор». Реклама на четверть страницы, на которую указывала мисс Толвин, была довольно заметная.

«— Красота! — сообщала она. — Красота, которая вечна. Красота, которая есть нечто большее, чем простой уход за кожей. Из глубин моря, великой матери всего живого, дадим вам таинственную красоту — красоту из «Глямур»! «Глямур» — это чары, доставленные из глубин моря на ваш туалетный столик. Настоящий, особенный, необычайный крем из водорослей — крем «Глямур»!

Только одно особенное морское растение выбирает и абсорбирует из всех веществ, растворенных в море, именно те, которые скрывают секрет настоящей красоты. Благодаря труду опытных химиков, известных косметологов чудесный экстракт этого вещества, который до сих пор был дорогой привилегией одного из широко известных салонов красоты, стал доступен и вам».

— Ох, достаточно, — сказала Диана. — Уже почти месяц, как они танцуют от фонаря. Дела идут совсем не плохо.

— Согласно с имеющейся у меня информацией, вывоз всех водорослей из Голвея запрещен до тех пор, пока Ирландское правительство не установит какой именно вид и не решит, какую пошлину наложить на него, — сказала мисс Толвин.

— Хорошо. Что еще?

— Мисс Брендтон хочет видеть вас. Диана не протестовала.

— Передайте, чтобы она поднялась ко мне, как только освободится.

— И леди Тьюли просит назначить аудиенцию.

— Но… как, со мною лично, вы имеете ввиду? Зачем?

— Она сказала; что это сугубо конфиденциальное дело. И очень настаивала. Предварительно я назначила аудиенцию на три часа, но могу отменить, если вы захотите.

Диана запротестовала.

— Нет. Оставьте так, Сара. Леди Тьюли никогда бы не позволила побеспокоить меня без уважительной причины.

Диана вошла в свой кабинет. Там она занялась письмами, которые мисс Толвин подготовила для нее. Минут через пятнадцать вошла мисс Брендон.

— Доброе утро, Люси. Садитесь. Как идут дела секретной службы Брендон?

— Однако же, мисс Брекли, одним из самых интересных открытий этой службы является то, что она не единственная секретная служба, которой вы здесь управляете. Мне кажется, что вы могли бы и предупредить меня о них, либо их обо мне. Несколько раз возникала весьма неприятная ситуация.

— О, вы столкнулись с разведывательной миссией Тани, не так ли? Не волнуйтесь, моя милая. У них совсем другая функция, нечто похожее на уголовный розыск. Но я поговорю с Таней. Нежелательно, чтобы вы теряли время, изучая друг друга. Что еще?

Мисс Брендон немного насупилась.

— Нелегко во всем разобраться, — сказала она, — так много людей кажется заинтересованными. Например, этот Марлин из газеты «Проул». Он снова объявился и предложил мне пятьдесят фунтов, если я достану ему образец той водоросли, которую мы используем…

— Он становится неосторожен, — заметила Диана. — А почему бы ему не узнать, что это обычный вид?

— На его месте я стремилась бы выяснить, какие виды водорослей растут только в бухте Голвей, что ограничило бы поиски до нескольких видов. А если я начну фантазировать по этому поводу, то он сразу обнаружит обман.

— Хорошо. Я подумаю об этом. Продолжайте, — попросила Диана.

— Потом, я узнала от него, что полиция тоже заинтересовалась нами. Его посетил инспектор и расспрашивал о нас и о той женщине с аллергией, миссис Уилбери. Инспектора зовут Аверхаус, и, по словам репортера газеты «Проул», ведущего криминальную хронику, он всегда занимается делами, связанными с наркотиками. Его сопровождал сержант Мойн, — и надо было же такому случиться, что Аверила Тода, который работает у нас на первом этаже, однажды задержал молодой человек по фамилии Мойн, и Аверил подтверждает, что Мойн работает а полиции.

— «Проул» и полиция. Что еще? — спросила Диана.

— Френди Рамер из «Радара» все еще бьется над Бесси Холт, которая ничего не может ему сказать, но продолжает водить его за нос, получая за это бесплатные обеды. Несколько других девушек приобрели себе новых друзей, большинство из которых, несомненно, связаны с парфюмерными фирмами.

— Каким клубком загадок кажемся мы для всех, — сказала Диана. — И все стремятся установить какой-то определенный вид водоросли?

— Очевидно, да, — ответила мисс Брендон. — Но я не понимаю, почему вмешивается полиция. И, кстати, через день или два после визита Аверхауса миссис Уилбери была вызвана на Харли-стрит, безусловно, для свидетельских показаний.

— Бедная полиция, ничего нового. И мне кажется — нет необходимости волноваться из-за наркотиков. Мы привили своим девушкам страх перед ними, как вы знаете, а Танина компания внимательно следит за этим не только среди персонала. — Диана замолчала. — Но с другой стороны, возможно, что сейчас они подозревают что-то другое, а не наркотики. Если вам удастся установить, что именно они ищут, дайте мне знать.

— Я сделаю все, что в моих силах, мисс Брекли, — ответила мисс Брендон, вставая.

Диана остановила ее движением руки. Она долго и внимательно смотрела на девушку, отчего та покраснела.

— Если больше ничего нет… — начала она. Диана прервала ее.

— Есть, Люси. Нечто очень важное. Наступают времена, когда мне необходимо иметь рядом человека, которому я могу довериться. Я хочу вам кое-что предложить. Я знаю о вас очень много, гораздо больше, чем вы предполагаете. Вы рассказали мне, о причине вашего прихода сюда, и мне кажется, что я хорошо знаю, что вы думаете об этом месте. Теперь я хочу рассказать вам нечто, чего здесь не знает ни один человек, никто кроме меня, а затем сделать вам предложение.

Диана встала и закрыла все двери. Потом подошла к столу и взяла трубку.

— Пожалуйста, Сара, сделаете так, чтобы меня никто не беспокоил, — сказала она и положила трубку.

— Итак… начала она.

Ровно в три часа мисс Толвин открыла дверь и сказала:

— Леди Тьюли, мисс Брекли. Вошла леди Тьюли. Высокая, стройная и элегантная, в костюме из мягкой светло-серой кожи. Все, от носков ее туфель до верхушки маленькой шляпки, было продумано в мельчайших деталях.

Диана подождала, пока закрылась дверь. Потом сказала:

— Жанет, милая, вы лишаете меня спокойствия. Достаточно мне увидеть вас, как я начинаю думать, а способствую ли я в какой-то степени усовершенствованию такой идеальной художественной формы.

Леди Тьюли наморщила носик.

— Слышать это от вас — похоже, что вы напрашиваетесь на комплимент. Но все равно, это действительно чудесно. — Она с явным удовольствием осмотрела себя. — Ну и, в конце концов, безработные тоже должны чем-то заниматься.

Она грациозно села. Диана протянула ей портсигар и щелкнула настольной зажигалкой. Жанет Тьюли выпустила струйку дыма и откинулась на спинку кресла. Они поглядели друг на друга, Жанет Тьюли весело рассмеялась.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, и очень приятно, что вы так ревностно следите за этим.

Диана усмехнулась. Она и в самом деле вспомнила их встречу десять лет назад. Леди Тьюли, была совсем другой. Высокая, нервная девушка лет двадцати, миловидная, стройная, одетая безвкусно, с неумело нанесенным макияжем на лице, с прической, которая совсем не шла ей, и с вертлявой походкой шестнадцатилетнего подростка. Она глядела на Диану серьезно и внимательно, и, наконец, проговорила удивленно: «О, как великолепно!» Уголки губ Дианы едва заметно поджались, и она вопросительно подняла брови. Девушка смутилась. «Извините, — сказала она. — Я не хотела обидеть вас. Но мне никогда раньше не приходилось бывать в таком месте, — добавила она простодушно. — Я представляла себе, что управлять таким заведением должна особа лет шестидесяти, с крашеными волосами, выбеленным лицом, в тугом корсете, кто-то типа королевы Виктории, какой ее изображают на портретах».

— «И, несмотря на это, вы пришли сюда, — сказала Диана. — Я рада, что сняла тяжесть с вашей души. А теперь — чего вы хотите от меня?» Девушка на минуту заколебалась, а потом ответила: «Чего-то подобного тому, что происходит в «Пигмалионе». И доверчиво продолжила: «Понимаете, я… я взяла на себя обязанность быть леди Тьюли, и вполне естественно, чтo мне хотелось бы выполнять ее как следует. Я никогда в жизни и не помышляла о таком, и мне нужна помощь. Я… — заколебалась она снова, — я не верю в искренность той помощи, которую мне предлагают. Вот я и решила, что лучше получить ее от профессионала, незаинтересованного…» — предложение осталось незаконченным.

Диана тут же представила себе всех ее своячек и родственниц, которые замучили ее советами, проявив при этом очень мало такта. Девушка добавила: «Я послушная ученица, и, мне кажется, что смогу одолеть науку выглядеть хорошо, просто меня этому никогда не учили. У меня и времени никогда не было думать об этом».

Диана ответила ей откровенно: «Вы, конечно, можете хорошо выглядеть. Я об этом позабочусь. Я порекомендую вам также хороших руководителей и наставников. А чему вы научитесь от них — это уже зависит только от вас». «Я смогу научиться, — повторила девушка. — Что мне нужно теперь — это знание основ этой науки. И если я вскоре не разобью этих недотеп в задуманной ими игре, то я, действительно, буду заслуживать того, что получу».

В голосе девушки послышалась боль. Диана заметила, что глаза ее заблестели. Она спросила заинтересовано: «А что вы делали до этого?» — «Шесть месяцев назад я была студенткой-медичкой четвертого курса, снимала угол в Блюмсберри», — ответила леди Тьюли. Диана некоторое время раздумывала над тем, что привело к такой радикальной перемене в жизни девушки. Потом откровенно заявила: «Я не вижу причин, которые воспрепятствовали бы вашему успеху. Наоборот, я уверена в нем, если вы как следует возьметесь за дело. Однако это не так дешево…» — «Другого я и не предполагала, — ответила леди Тьюли. — Это один из моих первых уроков: тратить много денег на себя — значит иметь чувство собственной гордости, не делать этого — значит быть мещанкой». «В таком случае все в порядке,» — согласилась Диана. И они принялись за работу.

И вот сейчас, видя перед собой безукоризненно одетую, уверенную, с чудесными манерами, леди Тьюли, Диана усмехнулась, вспомнив девушку, которая приходила к ней за помощью.

— Ревностно — не то слово, — сказала Диана. — Восхищенно — будет точнее.

— Хорошо, согласилась леди Тьюли. — И все же не для этого я пришла к вам. Допускаю, что вы еще не слышали о моих приключениях с мистером Смелтоном?

Диана подтвердила, что не слышала. Жанет покопалась в сумочке, которая так подходила к ее костюму, вынула из нее гибкий браслет, усыпанный — бриллиантами, и положила его на стол перед Дианой.

— Красивый, правда? Гораций Смелтон подарил мне его в день рождения. Это то, что рыбаки называют «блесною», я хочу сказать: «наживкою». Во всяком случае, это одна из тех вещей, которую заглатывают. Забавная история, — продолжала она, — хоть, собственно, Гораций и подарил браслет мне, но купил его мой муж. Я случайно узнала об этом. К вышесказанному добавлю, что именно муж познакомил меня с Горацием несколько месяцев назад… Я не буду вдаваться в подробности и отнимать у вас время, а остановлюсь на главном: уже почти три года наш брак носит чисто формальный характер. Я и мой муж только создаем видимость семьи… Вот почему его поступок очень удивил меня.

— Можно было бы подумать, — продолжила она через минуту, — что муж хотел найти веский предлог развода. Он не очень корректный человек, хочу вам сказать. Но после тщательной проверки, мое предположение не подтвердилось. Поэтому я во чтобы то ни стало решила найти настоящую причину. Мне казалось, что есть нечто такое, о чем он хочет дознаться, но поскольку мы, фактически, никогда не разговариваем с глазу на глаз, с его стороны было бы напрасным делом спрашивать о чем-то непосредственно меня. Итак, Гораций — очень привлекательный человек, хоть и гадюка в траве, — и я приняла эту игру: не подавала много надежд, но и откровенно не отталкивала.

Жанет Тьюли положила окурок сигареты в пепельницу и зажгла следующую.

— Короче говоря, — продолжила она, — Я заметила, что время от времени, словно случайно, темой наших разговоров стала «Нефертити». О, Гораций весьма хитер, но меня насторожило, когда он, словно случайно, неоднократно, возвращался к одной и той же теме. Он играл тонко. И не сказал сразу, что весь этот шум вокруг водорослей — самое обычное очковтирательство, к этому он подошел позднее. Вскоре мы с мужем получили предложение: если нам удастся достать образцы всех тех разнообразных веществ, которые вы используете в «Нефертити», особенно для инъекций, то он знает людей, которые не задумываясь дали бы нам за них большею сумму. Если бы мне удалось уговорить хотя бы одну из ваших девушек рассказать что-нибудь о вашем сырье, это тоже было бы очень ценным. А если бы она смогла достать мне хоть немножко, даже крохотный кусочек сырья, похожего на лишайник, то они заплатили бы за это просто немыслимую сумму.

— Проанализировав все это хорошенько, — продолжала она дальше, я вспомнила, что у Алена, моего мужа, есть старый друг, директор химической корпорации «Сандворст Кемикл Продакс, лимитед».

Жанет снова замолчала, а потом добавила:

— И в самом деле, Диана, у меня сложилось такое впечатление, что настало время дать ответ.

Диана внимательно глянула на нее.

— Ответ? — переспросила она.

— Моя милая, — сказала Жанет, — Мы знакомы уже на протяжении десяти лет. За это время ни одна из нас не изменилась, это ж правда? Кроме того, как вы помните, я четыре года изучала медицину. Наверное, из всех ваших клиентов только я одна с нею знакома. Интересно, если мои предположения верны, то смогла бы ли я продолжать обучение? Приятно иметь красивые платья и все прочее, но для этого нужны деньги и еще раз деньги. И кроме того, было бы ужасно скучно заниматься этим всю долгую жизнь, как вы считаете?

Диана продолжала смотреть прямо и внимательно:

— Как долго вы уже над этим думаете, Жанет? Леди Тьюли пожала плечами.

— Трудно вспомнить, моя милая, ведь все это настолько необычно. Единственное, что могу вам сказать: мои подозрения переросли в уверенность где-то года три назад.

— И вы никому об этом не сказали?

— Нет. Я хотела увидеть, чем это кончится. Если я права, то у меня будет еще достаточно времени для ожидания, а если ошибаюсь, то это, в общем, не имеет никакого значения. Я знаю вас, Диана. Я вам доверяю. У меня не было причин вмешиваться в происходящее вплоть до сегодняшнего дня. А теперь они у меня есть и я хочу о многом расспросить вас.

Диана взглянула на нее.

— Хорошо, — согласилась она и бросила взгляд на часы, — но только у меня очень мало времени — не больше, чем полчаса.

— Сначала основной вопрос, — начала Жанет. — Не настанет ли за процессом замедления старости соответствующее ускорение ее, если лечение прекращается?

— Нет, — ответила Диана. — Обмен веществ возвратится в норму.

— Это уже легче. А то меня немного мучила мысль, что вдруг на протяжении пяти минут я превращусь из женщины средних лет в старуху. Теперь что касается побочных эффектов и реакции на стимуляторы. Мне интересно, не обнаружила ли я…

Полчаса уже давно минули, а вопросы все продолжались сыпаться, пока их не прервал телефонный звонок. Диана подняла трубку. Послышался голос мисс Толвин:

— Извините, мисс Брекли. Я знаю, что вы запретили беспокоить вас, но мисс Саксовер звонит уже третий раз. Она говорит, что у нее очень важное и срочное дело.

— Хорошо, Сара. Соедините меня с нею. Диана махнула рукой леди Тьюли, которая собиралась выходить, чтобы та подождала.

— Алло, Зефани. В чем дело?

— Это про Дарр, Диана, — услышала она голос Зефани. — Папа говорит, что разумнее будет, если он сам не будет звонить вам.

— Что случилось?

— Там был пожар. Крыло, где расположены жилые помещения, почти полностью сгорело. Отцу едва удалось спастись.

— А с ним все хорошо? — спросила Диана взволновано.

— Да. Ему удалось выбраться на крышу и перейти в главное здание. Огонь в крыле посчастливилось погасить и он не распространился дальше, но папа очень хотел сообщить вам, что, по мнению полиции, пожар возник не случайно.

— А кому это было нужно? Ведь нет причин…

— Он говорит, что полиция считает, что сначала была совершена кража со взломом, а потом уже, с целью замести следы, устроен пожар. Невозможно, конечно, узнать, что они могли взять. Но мне велено сказать, чтобы вы не волновались — знаете о чем. Там не было ничего, что имело бы к тому хоть какое-то отношение.

— Понимаю, Зефани, Это очень хорошо. Но твой отец? Ты абсолютно уверена, что с ним все в порядке?

— Абсолютно, Диана. По его словам, у него поцарапано плечо и разорвана пижама — вот и все.

— Слава богу, — сказала Диана.

Обменявшись еще несколькими предложениями, Диана положила трубку. Ее рука заметно дрожала. Несколько минут она смотрела в одну точку отрешенным взглядом, пока Жанет Тьюли не вывела ее из этого состояния.

— Многие из них подкрались к нам уже чересчур близко, — сказала Диана, скорее самой себе. — Время действовать… Нет, не уходите, Жанет. У меня есть для вас работа. Минутку…

Она снова взяла трубку.

— Сара, вы видели тот пакет в углу большого сейфа? — Да, этот. В нем вы найдете много писем. На них уже надписаны адреса и наклеены марки. Проследите, пожалуйста, за тем, чтобы их немедленно отнесли на почту. Они должны уйти еще сегодня вечером.

Потом она снова повернулась к Жанет Тьюли.

— Вот тут мы и откроем секрет. Письма (а их было больше тысячи) — это приглашения всем моим клиентам и некоторым представителям прессы на встречу, которая состоится в следующую среду. Я хотела, чтобы эти письма выглядели очень важными и срочными, но, к сожалению, их придется отослать, как обычные, циркулярные. А это означает, что одни не обратят на них внимание, а другие подумают, что они разосланы с целью рекламы. Так вот, вы знаете многих моих клиенток из своего круга. Я хотела, чтобы вы распространили слухи, которые подтверждали бы содержание писем и способствовали организации этой встречи. Я привлеку также к этому мероприятию всех своих девушек. Но если слухи будут идти извне они будут иметь больший вес.

— Хорошо, — согласилась Жанет. — Но какие именно слухи? Вы же не собираетесь раскрыть все еще до этой встречи, правда?

— Конечно, нет. Пока что нам лучше держаться водорослей. А что — если заявить, что наша работа под угрозой срыва, и клиентки могут быть лишены наших услуг, так как ирландцы наложили такую большую пошлину на наше основное сырье — водоросли, что министерство торговли отказывается санкционировать оплату по такому грабительскому курсу? Это будет митинг протеста, направленный против необъективного решения, поддерживающегося конкурирующими концернами и направленного на лишение клиентов «Нефертити» их особых привилегий. Вы улавливаете мою идею? Жанет сказала:

— Думаю, что да. Тут достаточно простора для домыслов. Как вот — что министерство торговли, английский банк или другие учреждения подкуплены конкурирующими предприятиями. Все это дело черного заговора людей, которым все равно, что станется с вашей клиентурой, если они установят контроль над «Нефертити» и вашими профессиональными секретами, Да, я думаю, что все это должно вызвать чувство негодования.

— Тогда все отлично, Жанет. Беритесь за работу. Я организую «утечку» информации среди своего персонала— это будет гораздо эффективнее, чем просто сказать им о чем-то прямо, и будем надеяться, что в среду зал будет полным.

2

Черный автомобиль промчался мимо них и резко затормозил впереди. Зажглась табличка с надписью: «Полиция». Из окна кабины высунулась рука и сделала им знак остановиться.

— Что за черт?.. — выругался Ричард, снижая скорость.

— Разве мы нарушили правила? — спросила Зефани удивленно.

Через минуту подкатил еще один автомобиль, небольшой фургон без надписи. Дверцы отворились с их стороны, и из фургона вышел человек. Он оглянулся назад.

— Все в порядке, Чарли? — спросил он.

— Да, — ответил голос.

Человек засунул руку в карман. В тот же миг он резко отворил, находящуюся со стороны Ричарда, дверцу и наставил на него пистолет.

— Выходи! — скомандовал он.

Дверца с противоположной стороны автомобиля распахнулась так же внезапно, и кто-то приказал Зефани:

— Выходи!!!

— В фургон, — добавил первый, выставляя пистолет вперед. Послышался резкий щелчок затвора пистолета.

— Видишь? Он работает. Ну, быстрей! — приказал человек.

Ричарда и Зефани, с приставленными к спине пистолетами, оттеснили назад и втолкнули в фургон. Двое сопровождавших залетели вслед за ними и захлопнули дверцы. Все произошло буквально за полминуты.

* * *

Комната была просторная, со старомодной, удобной, но уже изрядно потертой мебелью. Человек, который сидел за столом, оббитым кожей, повернул лампу так, что она светила прямо в глаза Зефани, в то время как его собственное лицо, находившееся в тени, казалось бледным, размазанным пятном. Рядом стоял Ричард, его руки были связаны за спиной, рот заклеен пластырем. Второй человек внимательно следил за ним.

— У нас нет никакого злого намерения, мисс Саксовер, — сказал человек за столом. Я просто хочу получить от вас некоторые сведения и думаю, что добьюсь этого. Для всех нас будет лучше, если вы, не теряя зря времени, правдиво ответите на мои вопросы. — Он замолчал, давая Зефани возможность обдумать сказанное. — Итак, — продолжил он, — ваш отец сделал выдающееся открытие. Я уверен, что вы знаете, какое именно я имею в виду.

— Мой отец сделал много важных открытий, — сказала Зефани.

Сидящий — левой рукой постучал по столу… Тот, что стоял, сжал кулак и нанес Ричарду короткий сильный удар в живот. От неожиданности тот согнулся, хватая ртом воздух.

— Не будем терять времени, — сказал тот, что за столом. — Вы сами скажете какое открытие я имею в виду.

Зефани безнадежно оглянулась вокруг и вскочила, но едва она сделала шаг, как две сильные руки сжали ее, как тисками. Она попыталась вырваться и ударила мучителя каблуком. Тот вмиг наступил ей на другую ногу. Не успела она прийти в себя, как он сорвал с ее ног туфли и отбросил их прочь.

Тот, что за столом, снова постучал левой рукой. Тяжелый кулак обрушился на голову Ричарда…

— Мы нежелаем причинить вам зло, и попытаемся избегнуть этого, мисс Саксовер, — проговорил тот, что сидел, — но мы не даем никаких гарантий в отношении вашего друга. И если вас не тревожит его судьба, то можете продолжать молчать, но в таком случае ему придется тяжело, а потом мы вынуждены будем применить эти методы влияния и к вам лично. А если вы будете продолжать упираться, нам придется убедить вашего отца помочь нам. Как вы думаете, не станет ли он сговорчивее, когда получит этот перстень, конечно, вместе с вашим пальцем. — Он немного помолчал. Ну, а теперь, мисс Саксовер, вы уже готовы рассказать мне об открытии, которое я имею в виду?

Зефани сцепила губы и помотала головой. Сперва послышался удар, а потом крик. Зефани задрожала. Еще удар.

— О господи! Прекратите это! — закричала она.

— Это в ваших руках, — сказал тот, что сидел за столом.

— Вы имеете в виду удлинение жизни, — проговорила она жалобным голосом.

— Это уже лучше, — ответил он. — А препарат, который он использует, это экстракт из… чего? Пожалуйста, не говорите, что это водоросль. Вы лишь повредите вашему другу.

Зефани заколебалась, но тут же увидела, что левая рука снова готова подать знак.

— Лишайник… Это лишайник, — с трудом произнесла она.

— Очень хорошо, мисс Саксовер. Как видимо, вы все-таки в курсе дела. А теперь — как называется этот лишайник?

— Я не могу вам сказать, — ответила она. — Нет, нет, не бейте его. Я не могу вам сказать. Он не имеет точного названия. Он еще не классифицирован!

Человек за столом подумал и решил поверить в это.

— Как он выглядит? Опишите его.

— Я не могу, — сказала Она. — Я его никогда не видела. — Она содрогнулась от звука еще одного удара. — О, не нужно, не нужно… Я не могу сказать вам. О, прекратите это. Вы должны мне поверить. Я не знаю!

Человек поднял левую руку. Удары прекратились, и стали слышны только стон и прерывистое дыхание Ричарда. Зефани боялась посмотреть на него. Она стояла лицом к столу, и слезы бежали по ее щекам. Человек выдвинул ящик стола и вынул из него грубый листок. На нем были наклеены образцы более чем десятка разных лишайников.

— На какой из этих классов он более всего похож? — спросил он.

Зефани безнадежно помотала головой.

— Я не знаю. Я же сказала вам, что никогда его не видела… не видела. О, Ричард! Боже мой! Прекратите! Прекратите это! Он сказал, что это один из «имперфекти». Это все, что я могу сказать вам.

— Есть сотни видов «имперфекти».

— Я знаю. Но это все, что я могу сказать. Клянусь!

— Хорошо. Тогда оставим это на какое-то время и перейдем к другому вопросу. Мне бы хотелось, чтобы вы, помня тот факт, что вам неизвестно, насколько я уже проинформирован в этом вопросе, и какие последствия ваша ложь может иметь для вашего друга, сказали бы, откуда ваш отец получает лишайник?

* * *

— Нет, с физической стороны с ней все хорошо. Они ничего ей не сделали, — послышался голос Френсиса. — Но, конечно, у нее сильный нервный стресс.

— Бедная Зефани, — сказала Диана в трубку. — А как тот молодой человек — Ричард?

— Боюсь, что очень избит. Зефани говорит, что когда она пришла в себя, они лежали на краю клумбы, рядом с машиной, которая так и стояла там, где они остановились. Уже светало. Бедняга Ричард очень плохо выглядел. Подошел какой-то фермерский работник, и они вместе с Зефани посадили Ричарда в машину. Зефани сама отвезла его в больницу. Там сказали, что все это не так уж страшно, как выглядит. У него выбито несколько зубов, но серьезных повреждений нет, насколько они смогли установить без рентгена. Зефани вернулась в Дарр одна. Вся беда в том, что она чересчур близко приняла к сердцу все происшедшее. Но что она могла сделать? Каждый раз, когда она говорила неправду, Ричарда били. Я не сомневаюсь, что если бы она держалась до конца, ее ожидала бы та же участь.

— Бедное дитя. А как много она им сказала? — спросила Диана.

— Все, что знала, я думаю, за исключением того, что о вашем участии в открытии разговора не было.

— Знают ли они теперь, откуда мы получаем…

— Да, боюсь, что знают.

— О дорогой Френсис! Это моя вина. Я не должна была рассказывать ей. Надеюсь, что это не станет началом серьезных неприятностей. Ничего не поделаешь теперь. Постарайтесь успокоить ее, насколько это возможно. Думаю, что вы не имеете представления, что за компания это была?

— Не знаю, что и подумать, — ответил Френсис.

— Вряд ли это друзья вашей невестки? Если бы это были они, мое имя всплыло бы непременно. Это мог быть кто угодно. Кажется, уже с полдесятка различных искателей идет по следу, не считая газет и полиции. Я буду выступать перед клиентурой и прессою в среду. Но мне кажется, что это задержит развитие событий не больше, чем на несколько дней.

На другом конце провода наступило молчание.

— Вы еще возле телефона? — спросила Диана.

— Да, — послышался голос Френсиса.

— Послушайте, Френсис, я не хочу присваивать все себе. Вы об этом знаете. Мы оба открыли антигерон. Так не разрешили бы вы мне сказать им это?

— Я все-таки думаю, что лучше не надо, не сразу…

— Но…

— Моя милая, теперь это вопрос тактики. Честно говоря, то, что вы сейчас делаете, умные люди воспримут как рекламу вашей фирмы, этакий рекламный трюк.

— Возможно — сначала, но ненадолго.

— Я все-таки думаю, что лучше оставить меня в резерве.

Диана немного помолчала.

— Хорошо, Френсис. Но я бы хотела… Ну, хорошо.

— Диана, будьте осторожны… я имею в Виду вас лично. Многие будут возбуждены этим.

— Не волнуйтесь за меня, Френсис. Я знаю, что делаю.

— Я не совсем уверен, что знаете, моя дорогая.

— Френсис, это то, к чему я так стремилась все время. Идея антигерона должна захватить людей. Они должны потребовать, чтобы…

— Хорошо. Теперь уже поздно, нельзя остановить рухнувшую лавину. Но я повторяю, будьте осторожны, Диана…

3

В четверг утром Диана накинулась на кипу газет с жадностью новоявленной звезды после премьеры. Но ее запал угасал по мере того, как она их просматривала.

В «Таймс» не было ничего — вряд ли можно было ожидать каких-нибудь необычных высказываний от пожилых, респектабельных людей. Не было ничего ни в «Гардиане», ни в «Телеграфе». Это казалось немного странным: почему тогда, черт возьми, так много представителей этих газет пришло на встречу в среду? Небольшая заметка на странице для женщин в «Ньюз-Кроникл» сообщала, что известный специалист косметического салона на Мейфере объявил о новом, необычайно эффективном способе омоложения.

Газета «Мейл» сообщала такое:

«Если все последуют примеру одного известного уестендского косметического салона, который оповестил о своем новом способе сохранения красоты и юности со всем блеском художника-модельера, рекламирующего моды сезона, то недалек тот день, когда наши косметологи будут выставлять напоказ будущие моды на весенние и летние лица».

Газета «Экспресс» заметила:

«Скромность никогда не была характерной чертой косметического бизнеса, поэтому естественно, что нельзя было и пытаться прервать заявление, сделанное вчера известным экспертом на встрече женской элиты в Мейфере. Конечно, многое из того, что сделано и делается для сохранения женской красоты, украшает землю, однако многообещающие заявления могут вызвать лишь волну разочарования, которая обернется против тех, кто их делает.»

Абзац из статьи в «Миррор», озаглавленной «После водорослей» комментировал:

«Те, из наших читателей, которые разочаровались в чудодейственной силе, которую приписывали водорослям и которая пока еще себя не проявила, не должны терять надежду. Вчера получена ещё одна, самая свежая информация (из того же салона красоты) о несомненном эффекте лечения водорослями. Но еще большего ожидают от нового метода, но это уже будут не водоросли, правда, чтобы испытать его действие на себе, нужно заплатить двести — триста фунтов.»

Газета «Геральд» проявила свое беспокойство в следующих строчках:

«Подросток в сорок лет? Женщины, которым посчастливилось выйти замуж за людей с большим состоянием, будут необычайно довольны. С ароматной Мейфер приходят приятные новости, что двери в вечную молодость будут открыты всего за триста — четыреста фунтов в год. Безусловно, при современном распределении богатств в нашей стране капиталисты, которые запустили это предприятие, тоже будут радоваться. Но многие подумают, что существует возможность принести за восемь фунтов в неделю больше пользы обществу, чем эта. Но пока нынешнее правительство тори…»

И «Скетч»:

«Говорят, что мы бываем молодыми лишь раз. Но, согласно с заявлением эксперта в делах красоты, это утверждение устарело. Современная мисс может быть молода два, три раза, если пожелает. Единственное, что она должна сделать — призвать на помощь науку, конечно, заплатив при этом солидный гонорар. Что касается нас, то мы считаем, что подобное уже делали задолго до того, как начали думать о науке и, наверное, на тех же самых условиях».

— Не очень утешительно, — сочувственно сказала мисс Толвин, — жаль, что вам не удалось придать этому сообщению ранг сенсации, — добавила она.

Диана внимательно посмотрела на нее. — О боже, Сара! О чем вы говорите? Это же самая большая новость со времен… Адама! Мисс Толвин покачала головой.

— Новость и сенсация не одно и тоже, сказала она. — Боюсь, что они восприняли это как рекламный трюк. А ничто так не пугает британскую прессу, как риск выступить с нечаянной рекламой.

— Они намеренно прикидываются, будто ничего не поняли. Ведь клиенты, по крайней мере большинство из них, поняли прекрасно. И, слово чести, я объясняла все достаточно доходчиво, — запротестовала Диана.

— Вы уже свыклись с тем, что это реально. А они — нет. Что касается клиентов, то да, многие из них, должно быть, уже давно хотели об этом узнать; так или иначе, но они были готовы услышать ваши объяснения, фактически желали их. А журналисты? Поставьте себя на их место, мисс Беркли. Их послали написать обзор о том, что на первый взгляд казалось лишь рекламной лекцией на тему, как сохранить красоту, лекцией, пригодной только для одного — пары заметок на странице для женщин. Я не хочу сказать, что вы не заставили некоторых из них задуматься, и, возможно, подготовили почву для этого. Но как вы думаете, каким образом корреспонденты должны были выложить все то, что вы сказали, перед твердолобым редактором? Мне это знакомо. Было, время, когда я сталкивалась с этим. Сейчас нам нужно только что-то сенсационное…

— Ради бога, Сара. Если то, что я сказала, не есть…

— Сенсационное в газетном понимании слова, я имею в виду. Надо ударить с чувствительной силой на внешние эмоции. А то, о чем вы сообщили, содержало много подтекста, для восприятия которого требовалось время.

Диана ответила более уверенно.

— Возможно, и наивно было ожидать немедленного взрыва. Но впереди еще много воскресений. У них будет еще достаточно времени, чтобы все понять, — это уже находится в их руках. Для меня не имеет большого значения, как они трактуют этот факт, главное состоит в том, что пока они его не игнорируют. А кроме того, есть еще еженедельные и ежемесячные журналы для женщин… Некоторые из них кое-что выудят из этого…

Но события развернулись таким образом, что Диане не пришлось ожидать ни воскресных, ни еженедельных изданий, ибо в тот же день, в четверг, после закрытия биржи, страховая компания «Треднидл и Уэстерн» объявила об отсрочке, до специального уведомления, оплаты ежегодной ренты и гарантированных прибылей. Они объяснили этот шаг как «чисто временное средство, примененное, к сожалению, в ожидании узаконенного решения относительно обязанностей компании в том случае, если деньги были использованы для удлинения нормальной продолжительности жизни».

По мнению многих, особенно акционеров этой и других страховых компаний, прибегать к таким средствам, пусть и временно, было весьма неразумно. «Зачем, — слышались возмущенные голоса, — зачем нужно было этим дуракам в правлении распускать публично свой языки. Если даже в этом и есть нечто такое, этим идиотам надо было молчать до тех пор, пока не станет известным мнение Совета».

В пятницу акции компании упали на пять шиллингов. На Биржах прошел слух, что какой-то королевский адвокат твердил накануне вечером в национальном клубе либералов, что, поскольку поддержание угасающей жизни есть одна из самых важнейших и повседневных обязанностей врачей, то он не усматривает в этом проблемы.

Курс страховых акций падал все ниже.

Споры о том, есть ли и в самом деле какой-то смысл в этом «бизнесе удлинения жизни», то разгорались, то угасали. И в результате у многих начало появляться чувство, что вся эта возня вокруг так званного «элексира молодости» значительно преувеличена.

Курс страховых акций уравновесился.

Три менее известные компании по примеру «Треднидл и Уэстерн» тоже огласили мораторий. Очевидно, во всем этом было нечто большее, чем казалось на первый взгляд.

Курс страховых акций снова начал падать.

Где-то около двух часов дня вышла вечерняя газета, поместившая на страницах городских новостей такое сообщение:

«Вчерашнее заявление о временном моратории на определенные платежи компании «Треднидл и Уэстерн» обусловило сегодня неуверенность на Лондонской бирже. Курс страховых акций какое-то время держался на одном уровне, но вскоре начал падать. Затем наступило некоторое оживление, и появилась слабая надежда на какое-то повышение. Но она не оправдалась. Вскоре он начал падать снова.

Необычный шаг, сделанный компанией «Треднидл и Уэстерн», приписывают заявлению мисс Дианы Брекли, руководящей известным салоном красоты «Нефертити» в Уест-Энде, в котором говорится о достижении определенных успехов в замедлении природного процесса органического старения, что приведет к значительному повышению показателя возможной продолжительности жизни.

Тот факт, что это заявление привлекло к себе более серьезное внимание в кругах страховых статистов, нежели можно было ожидать от сообщения, исходящего из подобного источника, нужно, очевидно, объяснить тем, что мисс Брекли получила диплом с отличием по биохимии в Кембриджском университете; несколько лет занималась научно-исследовательской работой в области биохимии, — до того как направила свой талант на развитие отрасли, в которой наблюдается чрезвычайно высокая конкуренция, клиентура очень непостоянна..»

Какой-то молодой человек указал на эту статью своему коллеге:

— Иначе говоря, она на что-то наткнулась. Фраза «значительное повышение продолжительности» — не говорит слишком много, но оказалась достаточною, чтобы напугать «Треднидл» и ей подобных. Я считаю, что нужно продать эти акции до того, как начнутся трудности.

Такое решение не было единственным.

Трудности начались.

* * *

Газета «Таймс» ограничила свои комментарии финансовой стороной и тем, что произошло со страховыми акциями. Не называя причин, она укоряла тех, кто позволил непроверенным слухам повлиять на страховые компании и тем самым поддержать панику в самой стойкой до сего времени отрасли.

Газета «Файненшл таймс» оперировала большим количеством фактов, но была также осторожна. Она не только осуждала результаты, возможно, безответственного заявления, но и обращала внимание на заметное повышение курса акций химических компаний, которое началось приблизительно в то же время, когда акции страховых компаний начали падать во второй раз. Газеты «Экспресс», «Мейл», «Ньюс-Кроникл» все упоминали о заявлении мисс Брекли, однако не вдаваясь в подробности. Например, не сообщалась возможная цифра продолжительности жизни, а делалось только незначительное предположение, что люди смогут жить немного дольше, и в каждом случае это сообщение помещалось не на видном месте, а рядом с второразрядными заметками на странице для женщин.

Газета «Миррор» пошла немного дальше. Она выяснила, что миссис Джозеф Мак-Мартин (или фамильярнее — миссис Маргарет Мак-Мартин, как газета считала лучшим называть ее), супруга председателя правления «Треднидл и Уэстерн», уже на протяжении восьми лет является постоянной клиенткой «Нефертити». Газета поместила фотографию миссис Мак-Мартин рядом с другой, которая была сделана около десяти лет назад. Отсутствие разницы было удивительным. Процитировали и ее слова: «Я ни на минуту не сомневаюсь в честности заявления мисс Брекли. И не я одна придерживаюсь такой мысли. Сотни женщин, жизнь которых коренным образом изменилась, благодарны ей так же, как и я». Но даже и здесь заметно было нежелание вдаваться в подробности такого заявления.

Газета «Телеграф» взяла интервью у леди Тьюли, которая, кроме всего прочего, сказала и такое: «Природа не справедлива к женщинам. Период нашего цветения трагически короткий. До сих пор наука пренебрегала нами. Но вот появилась мисс Брекли, словно посланница с Олимпа, и предложила нам то, о чем мечтает каждая женщина, — долгое, полное цветов лето. Вполне возможно, что это приведет к уменьшению количества разводов».

Диана начала субботу с того, что давала свое согласие на многочисленные интервью. Но желающих было так много, что ей пришлось отказаться от индивидуальных бесед и организовать грандиозную пресс-конференцию, к сожалению начавшуюся с циничных замечаний и злословья. Что ужасно рассердило Диану, и она, прервав свое вступительное слово, сказала:

— Послушайте, не я добивалась организации этой встречи. Вы сами изъявили желание побеседовать со мной. Я не собираюсь ничего вам продавать. Мне абсолютно все равно, верите ли вы в то, что я говорю, или нет. Это не изменит создавшегося положения. Если вы хотите уйти — пожалуйста, хоть краснеть придется вам, а не мне. А сейчас продолжим нашу встречу. Вы задавайте вопросы, на некоторые из них я отвечу.

Нельзя убедить сборище газетчиков в чем-то на все сто процентов, и шансы станут еще меньше, если при этом отказаться отвечать на отдельные, самые существенные вопросы. И все же, когда корреспонденты расходились, некоторые из них имели более задумчивый вид, чем тогда, когда пришли сюда.

Трудно сказать, какая из воскресных газет отбросила заявление Дианы, а какая решила, что не стоит переверстывать готовый номер. Некоторые осторожно вспомнили о выступлении, и лишь «Проул» и «Радар» не сомневались в том, что заявление будут читать, поэтому они изменили верстку в последнем выпуске газеты.

«Хочет ли женщина жить двести лет?» — спрашивала газета «Проул». «Сколько лет проживете вы?» — вторил ей «Радар».

«Наука, которая не помешала политическим деятелям мира размахивать водородной бомбой. Теперь ставит человечество перед самой большой проблемой всех времен, — продолжала газета. — Из лабораторий приходят обещания новой эпохи для всего человечества (эпохи, которая для кое-кого уже началась) с открытием антигерона. Как антигерон будет действовать на вас?» — и так далее. Заканчивалось все абзацем с требованием немедленного правительственного заявления относительно пенсионеров по старости в новых условиях.

«Антигерон, — писала «Проул» — это, без сомнения, наибольшее достижение медицины после открытия пенициллина… Антигерон обещает вам долгую жизнь в расцвете сил. Вполне возможно, что он повлияет и на возраст супружества. Имея перед собой долгую жизнь, девушки не будут стремиться выйти замуж в семнадцать лет. Семьи в будущем тоже, наверное станут большими, разрастутся. Многие из нас будут иметь возможность подержать на руках своих праправнуков и даже их детей. Женщина в сорок лет уже не будет человеком среднего возраста, а это, в свою очередь, сильно повлияет на моду…»

Диана с горькой улыбкой просматривала колонки газет, когда вдруг зазвонил телефон.

— Мисс Брекли, это Сара, — сказала мисс Толвин немного задыхающимся голосом. — Вы не слушаете последние новости по стране?

— Нет, — ответила Диана. — Я проглядываю газеты. Мы на верном пути, Сара.

— Я думаю, что вы должны послушать радио, мисс Брекли, — сказала мисс Толвин и повесила трубку.

Диана включила радио и услышала:

— …вышла за рамки своей компетенции, осуществила агрессивный акт в той области, которая принадлежит только Всемогущему Богу. К другим грехам науки которых немало, добавилась еще гордость и злобное противопоставление воле господней. Разрешите прочитать вам еще раз этот отрывок из девяностого псалма: «Дней нашей жизни три раза по двадцать и десять; и пусть люди будут такими сильными, что доживут до четырех раз по двадцать, но их сила тогда обернется в страдания и тяжкий труд, и вскоре она оставит нас и мы умрем». Это Закон Божий, ибо это закон бытия, которое он нам дал. «Дни человека — трава; ибо человек цветет, как цветок полевой», говорится в сто третьем псалме. Запомните это: «как цветок полевой», а не как цветок, полученный от вмешательства ученого садовника. И вот наука в своей нечестивой гордыне посягает на замысел творца Вселенной. Она выступает против образа человека, сотворенного Богом, и говорит, что может сделать лучший. Она предлагает себя как идола взамен Бога. Она грешит, как грешили дети Израилевы, когда про них писали: «И так они осквернили себя своими собственными словами и занялись блудом со своими собственными выдумками». Даже преступления и грехи физиков можно простить перед бесстыдством людей, которые настолько забыли о Боге в своих душах, что осмелились предать сомнению милость Божию. Это дьявольское искушение, которым нас теперь испытывают, будет откинуто всеми, кто боится Бога и уважает его законы, и обязанность этих благоверных защитить слабовольных от недоумия…»

Диана внимательно выслушала все до конца. И как только после этого обращения заиграл гимн, снова зазвонил телефон. Диана выключила приемник.

— Алло, мисс Брекли. Вы слушали? — спросила мисс Толвин.

— А как же, Сара. Сентиментальные глупости. Интересно, а лечение больных тоже греховное вмешательство в природу человека? Не представляю, чтобы кто-то мог все это откинуть теперь. Спасибо, Сара, что сказали мне. Больше мне не звоните. Я выхожу. Не думаю, чтобы появилось еще что-нибудь новое раньше завтрашнего выхода газет.

* * *

Диана так развернула свой роллс перед Дарр-хаузом, будто это была потерявшая управление огромная яхта. Занятая своими делами, она забыла о здешней беде, и теперь в замешательстве смотрела на крыло, где когда-то находились жилые помещения. Большая часть интерьера уже была очищена от обломков, а штабели строительных материалов указывали на начавшееся восстановление, так как ни одно из сохранившихся помещений, не годилось для жилья. Диана снова включила мотор и поехала к автопарку. Там стоял лишь один-единственный автомобиль с открытым капотом, и симпатичная молодая женщина колдовала над мотором. Диана почти бесшумно остановилась рядом с нею, только тихо зашуршал гравий. Молодая женщина вздрогнула и удивленно посмотрела на роллс. Диана спросила о докторе Саксовере.

— Доктор временно перебрался в общежитие, — ответила девушка. — Думаю, он сейчас там. О, какая машина! — добавила она с откровенной завистью, наблюдая за тем, как Диана выходит из автомобиля. Потом внимательно присмотрелась к Диане. — Послушайте, не ваше ли фото я видела сегодня утром в «Санди джадж»? Вы мисс Брекли, правда?

— Да, — призналась Диана и помрачнела. — Но я была бы вам очень благодарна, если бы вы сохранили это в тайне. Я не хочу, чтобы кто-то знал, что я была здесь; думаю, что и доктор Саксовер попросит вас о том же одолжении.

— Хорошо, — ответила девушка. — Это не мое дело. Только, пожалуйста, скажите мне одну вещь: этот антигерон, о котором сообщали газеты… он в самом деле представляет то, что о нем пишут?

— Я еще не видела, что написано в «Джадже», — ответила Диана, — но думаю, что в основном они все изложили верно.

Девушка хмуро посмотрела на нее и покачала головой.

— В таком случае я вам не завидую, несмотря на роллс. Желаю вам успеха. Вы найдете доктора Саксовера в четвертой квартире.

Диана пересекла двор, поднялась знакомыми ступеньками наверх и постучала в дверь. Открыл сам Френсис и тут же уставился на посетительницу.

— Боже мой, Диана! Что вы здесь делаете? Заходите. Она зашла в гостиную. Несколько воскресных газет валялось на полу. Комната показалась ей большей, чем она ее помнила, и не такою спартанской.

— Она всегда была белой и чистой. Мне так больше нравилось. Знаете, Френсис, когда-то, давно, это была моя комната, — промолвила она. Но Френсис не слушал.

— Моя дорогая, — начал он, — я рад вас видеть, но ведь мы до сих пор так остерегались, чтобы не раскрыть наших связей… а теперь, именно когда… Вы, конечно, просматривали сегодняшние газеты? Это неразумно, Диана. Кто-нибудь видел вас?

Диана рассказала ему о девушке в автопарке и о том, что она уже предупреждена. Френсис выглядел взволнованным.

— Я лучше сам пойду и поговорю с ней, чтобы убедиться, что она все поняла верно, — сказал он. — Извините, я на минутку.

Диана, оставшись в комнате одна, подошла к окну, пробитому в задней стене общежития, из которого открывался чудесный вид на парк. Нахлынули воспоминания. Она все еще стояла в задумчивости у окна, когда вернулся Френсис.

— Я думаю, с ее стороны нам ничего не угрожает. — сказал он. — Хорошая девушка, химик, очень трудолюбива. Такая, какой были вы. Считает Дарр местом, где нужно серьезно работать, а не ловить женихов.

— Вы думаете, я была такою же? — спросила Диана.

— Конечно. Вы были одной из самых трудолюбивых, — вдруг что-то в ее тоне поразило его и он замолчал, глядя на нее. — Что вы имеете в виду?

— Теперь почти ничего. Это было так давно, — ответила она.

Она отвернулась и устремила взгляд в окно, затем перевела его на дверь, ведущую в маленькую спальню.

— Странно, — сказала она. — Я должна была бы ненавидеть Дарр, а я люблю его. Нигде я не была так счастлива, как здесь. Вон там, — она показала рукой на дверь, — я обычно плакала перед тем, как лечь спать.

— Дорогая моя, я ничего не знал. Я всегда думал… но почему? Или, может, это запретный вопрос? Вы были очень молоды…

— Да, я была очень молода. И никогда как следует не могла разобраться в своих чувствах. Но лучше оставим эту тему.

— Хорошо, — согласился Френсис. — Вряд ли именно это привело вас сюда.

— Как ни странно, в некоторой степени — да. Но сейчас я приехала потому, что у меня почти не останется шансов сделать это позднее. Я, кажется буду очень занята в самом ближайшем будущем.

— Конечно, будете. По сути, слово «занята» — довольно слабо, когда речь идет о том, чтобы разворошить осиное гнездо.

— Вы все еще считаете, что способ действий, избранный мною, дешевый и непристойный, Френсис?

— Я признаю, что такой способ мне не нравится. А вы разве удовлетворены этим? — он махнул рукой в сторону разбросанных газет.

— В основном и как для начала — да, — ответила Диана. — Я выпустила свои войска — свои живые примеры. Следующий шаг — довести все до сознания масс, пока еще на все это не успели наложить вето. И если такой метод окажется непристойным и неразумным, тогда мнение редакторов о своих читателях справедливо.

— Интересно, — сказал Френсис, — почти во всех случаях они допускают, во-первых, что все читатели — женщины; во-вторых, что только они одни воспользуются этим открытием.

Диана согласилась.

— Мне кажется, это отчасти потому, что все вышло из стен моей «Нефертити», а отчасти из расчета психологии и еще немного из-за осторожности: статью предназначенную для женщин, значительно проще отбросить, чем ту, цель которой — сообщить мужчинам о чем-то важном. А с точки зрения психологии — реакция женщин куда быстрее.

— Если вы считаете, что только женщины хотят жить дольше, а мужчины к этому равнодушны, то я совсем с этим не согласен, — запротестовал Френсис. — Я не думаю, что им больше хочется умирать, нежели женщинам, как это ни странно.

— Конечно, нет, — согласилась Диана. — Мужчины трчно также боятся смерти, но, в целом, они не так беспокоится о приближении старости, как женщины. Похоже на то, что женщина/находится… в более интимных отношениях с жизнью, лучше знает её, если вы меня понимаете. И еще мне кажется, что мужчину не преследует так сильно мысль о времени и возрасте, как женщину. Конечно, это обобщение, но довольно точное. Меня не удивит, если выяснится связь между этим и склонностью женщины к мистицизму и религии, обещающей хотя бы потустороннее будущее. Во всяком случае, фактор беспокойства старостью и смертью силен, и потому дает возможность использовать любое оружие в борьбе с ними. Все это хорошо служит моей цели. Армия моя состоит из женщин, которые будут бороться за право пользоваться антигероном. Теперь об этом знают уже миллионы женщин, которые будут требовать его, и любая попытка отказать им в этом вызовет желанное чувство протеста, что «они» — правительство мужчин — пытается ущемить женщин, отказывая им в долголетии. Может, это не логично, но я думаю, что логика здесь немного весит. Вот почему я говорю «да», — закончила Диана

Френсис горько сказал:

— Я не могу подробно вспомнить эту сказку, но попытаюсь пересказать основное: когда-то один кондитер показал своим соплеменникам необычайно вкусный пирог, потом; сам съел кусок, а им сказал, что ему очень жаль, однако все не смогут попробовать пирога, ибо всем не хватит. И тогда разозленная толпа разорвала этого человека на части.

— Но люди все же хотели пирога, — продолжила Диана, — и они пошли к королевскому дворцу и кидали камнями в окна до тех пор, пока не вышел на балкон король и не пообещал, что он национализирует всех пекарей в королевстве и обеспечит каждого из своих подданных постоянной порцией пирога.

— Что, однако, не воскресило первого кондитера, — добавил Френсис, повернув к Диане свое взволнованное лицо. — Вы решили идти своим собственным путем, дорогая. Теперь вас ничто не остановит, но будьте осторожны, очень осторожны… Интересно, не придется ли, в конце концов, и мне…

— Нет, — сказала Диана, — пока что нет, Френсис. Вы были правы тогда. Еще не создана оппозиция. Подождите немного, посмотрим, что произойдет на поле боя. Если фортуна отвернется от меня, тогда вы сможете применить свое научное оружие, чтобы стрелять с высоты.

Френсис помрачнел.

— Я не совсем понимаю ваши намерения, Диана. Неужели вы представляете себя во главе удивительного полка женщин? Или оратором на массовых митингах? Или, может, воинственный дух вашей пратетки вынуждает вас сесть на передней скамье в парламенте и положить ноги на пюпитр? Такой власти вы добиваетесь?

Диана пожала плечами.

— Вы смешиваете цель и средства, Френсис. Я не хочу вести всех этих женщин. Идея долголетней жизни имеет для них чисто внешнюю привлекательность. Большинство из них не имеет ни малейшего представления о том, что на самом деле это означает. Они еще не понимают, что это заставит их вырасти, что они просто не смогут жить двести лет пустой, ненужной жизнью, как многие из них делают сейчас; этого никто долго не выдержит…

Они думают, что я предлагаю им продолжение такой же жизни, какую они знают» А это не так. Я обманываю их.

Всю свою жизнь я наблюдала за тем, как у потенциально выдающихся женщин погибал ум и талант. Я оплакивала утраты, каждый раз жалея о том, кем они могли бы стать и что сделать… А дайте им двести-триста лет, и желают они этого или нет, но вынуждены будут найти применение своим талантам, хотя бы для того, чтобы не сойти с ума или не наложить на себя руки от скуки.

И это в такой же степени касается и мужчин. Я сомневаюсь, в состоянии ли даже самые выдающиеся из них полностью развить свои способности только за семьдесят лет.

Способные бизнесмены, делающие деньги, за шестьдесят-семьдесят лет просто устанут делать их только для самих себя и, может, направят свой способности на что-то более полезное. И жизнь приобретет смысл. Они будут иметь время — время для того, чтобы вершить великие дела.

Вы ошибаетесь, Френсис, когда думаете, что мне нужна власть. Единственное, чего я хочу, это видеть, что родился, наконец, «хомо диутуриус». Меня не заботит, что он такой неспокойный и необычный; он должен появиться. И если для его рождения понадобится кесарево сечение, пусть будет так. А если хирург не поможет, то я сама стану главной акушеркой. Наибольший прогресс за миллионы лет, Френсис! Нельзя позволить его задушить, чего бы это ни стоило!

— Теперь нам это уже не угрожает. Даже если бы сейчас антигерон уничтожили, то все равно его вскоре открыли бы и начали бы использовать снова. Вы уже сделали свое дело. Нет нужды подвергать себя опасности, Диана.

— Мы снова вернулись к нашему основному разногласию, Френсис. Вы считаете, что все произойдет само собой, а я — что придется встретиться с противодействием. Вот только сегодня утром я слушала по радио проповедь… — она пересказала ему ее суть. — Больше всего я боюсь тех учреждений, которые будут бороться за свое сохранение, — добавила она. — Они могут сопротивляться на протяжении столетия и даже дольше.

— Вы многим рискуете — сотнями лет своей жизни, — заметил Френсис.

— Зачем вы так, Френсис? С каких пор риск стал измеряться годами жизни, которую нам предназначено прожить? Если бы это было побочным последствием, то лучше бы мы сами уничтожили лейкнин. Но я не думаю, что это так.

Френсис уставился на свои скрещенные пальцы,

— Диана, с тех пор, как я основал Дарр, через него прошло много людей, наверное, сотни. Они приходили и уходили. Большинство из них не оставило после себя никаких воспоминаний. Кое-кого — трудно забыть. Одни были самоуверенны, за других я чувствовал ответственность. Конечно, тут отвечаешь за каждого, но по отношению к большинству это просто обязанность, в то время как есть люди, к которым у тебя особое отношение. И если появляется такое чувство ответственности, оно не исчезает даже тогда, когда нет непосредственной зависимости… Именно такое чувство у меня, сейчас.

Диана, задумавшись, посмотрела вниз, на носки своих туфель.

— Я не вижу для этого причины, — сказала она. — Конечно, если вы знали, что мне что-то известно про лейкнин, тогда понятно. Но ведь вы же не знали.

— Не знал, — согласился Френсис. — Но в этом чувстве не было ничего сознательного. Оно касалось лично вас; что-то, казалось, случилось с вами, пока вы были тут. Я не знал, что именно, но почувствовал это.

— Но вы никак не проявили этого чувства за все прошедшие годы, не так ли?

— При ваших успехах — вам вряд ли была нужна чья-нибудь помощь или совет, — подчеркнул Френсис.

— А теперь, вы считаете, нужна?

— Я только беспокоюсь о вашей личной безопасности.

— За которую вы чувствуете себя ответственным после всех этих долгих лет, — резко проговорила Диана.

Френсис покачал, головой.

— Извините, если вы считаете это вмешательством в ваши дела. Думаю, что вы понимаете.

Диана вопросительно посмотрела на него.

— Я понимаю, — проговорила она с сожалением в голосе. — Я все чудесно понимаю. Вы отец, чувствующий ответственность за свою дочь, — ее губы задрожали. — К черту, к черту, Френсис, все к черту! О боже, я не знала, что мне нужно держаться подальше от этого места.

Она встала и подошла к окну. Френсис смотрел ей в спину. Морщинки между бровями обозначились еще. резче; Наконец он сказал:

— Я был намного старше вас.

— Будто это имело какое-то значение, — ответила Диана, не оборачиваясь. — Будто это когда-нибудь имело значение!

— Старше настолько, что мог быть вашим отцом…

— А теперь? Неужели вы не понимаете, Френсис, — между нами изменилось даже и это. Насколько вы теперь старше меня?

Он подошел к ней, все еще глядя ей в спину, однако каким-то новым, взволнованным взглядом.

— Я не знаю, — сказал он невнятно и остановился. — Диана… — начал он.

— Нет! — воскликнула она и повернулась. — Нет, Френсис, нет! Я не дам вам воспользоваться этим. Я… я…

Она вдруг замолчала и выбежала в другую комнату.

4

Воскресные газеты прорвали сеть молчания. И в понедельник газеты вышли под заголовками: «Все еще волшебная в восемьдесят лет!» («Миррор»). «Места для сидения — подросткам» («Скетч»). «Стоячие места для стариков» («Мейл»). «Антигерон ставит моральные проблемы» («Ньюс кроникл»). «Никаких привилегии для богачей» («Трампитер»). «Новый подход к возрасту» («Мейл»).

Только газета «Таймс» продолжала хранить молчание, словно решив хорошо подумать, прежде чем сделать выводы.

Без какой-либо причины, просто потому, что она оказалась под рукой, Диана взяло «Трампитер» и начала читать передовицу.

«Если правительство тори позволит частным фирмам разрабатывать величайшее открытие века и выпускать его по цене, доступной лишь богатым дармоедам, то это вызовет самое меньшее национальный скандал. Такая постановка вопроса, когда тег кто способен платить, будут иметь возможность жить дольше, чем те, кто не может платить, является насилием над демократией и над понятием блага государства в целом. «Трампитер» от имени народа требует, чтобы правительство немедленно национализировало антигерон. Он не должен ни на минуту остаться привилегией меньшинства. Мы призываем к справедливому разделу, на равных условиях. Запасы антигерона должны быть конфискованы; при больницах необходимо организовать соответствующие центры; население должно получать карточки, которые будут давать право на бесплатное омоложение согласно декрету национальной охраны здоровья. Девизом в этом деле должно стать равенство для всех. И только семьи рабочих, создающих материальные блага страны, имеют право пользоваться преимуществами…»

Газета «Мейл» писала:

«Наша первая забота — старые люди. Они должны пользоваться преимуществами, что даст им возможность прожить еще несколько лет! Честь нашей страны будет запятнана, если молодым разрешат использовать это чудо-лекарство для себя, в то время как старые люди будут преждевременно умирать из-за его отсутствия. Необходимо немедленно установить строгий приоритет, начиная от пожилых людей, независимо от богатства и власти…»

И газета «Телеграф»:

«Ни принцип «Кто первый пришел, тот первый получил», ни желание угодить отдельным сословиям общества не могут стать ответственным критерием в подходе к разрешению проблемы новейшего научного чуда, которое, если верить репортерам, стало знамением нашей эпохи. Оно должно быть доступным для всех. Но Рим строился не один день, и проблема распределения препарата таким образом, чтобы это полнее всего отвечало интересам нации, пока его запасы не смогут полностью удовлетворить потребность всех, требует серьезного рассмотрения. Нет сомнения, что судьба народа в значительной степени зависит от мудрости и опыта тех, кто руководит нашей экономической политикой и направляет нашу промышленность. Они имеют возможность проявить дальнозоркость, которая, преимущественно, и приводит их к высокому положению, но даже эта возможность должна как-то контролироваться сознанием того, что очень часто они не доживают до того времени, чтобы увидеть плоды своей деятельности. Но когда продолжительность жизни увеличится…»

Газета «Миррор»:

«Что, — задают себе сегодня вопрос женщины по всей стране, — что это будет за ощущение оставаться в шестьдесят-семьдесят лет молодой не только душой, но и лицом и фигурой?

Во-первых, это будет означать долгие годы, на протяжении которых вы сможете рассматривать себя в зеркале без постоянного страха: «А не теряю ли я его любовь так, как теряю свою красоту?»

Во-вторых, это будет означать больше уверенности в самой себе. Как часто вы говорили себе: «О, если бы я молодою знала то, что знаю сейчас?» Так что в будущем, если оправдаются обещания антигерона, вам больше не придется этого говорить: у вас будет молодость плюс опыт и привлекательность…»

«Газета» писала:

«Долгая жизнь для вас — бесплатно!.. Шесть счастливых читателей «Газеты» будут среди тех, кто первыми вступит в новый век. Вы можете стать одним из них и получить антигерон абсолютно бесплатно… Единственное, что вам нужно сделать, это ввести…»

Диана быстро пересмотрела остальные газеты и на минуту задумалась. Потом сняла трубку и набрала номер.

— Доброе утро, Сара, — сказала она.

— Доброе утро, мисс Брекли. Очень хорошо, что вы позвонили по внутреннему телефону. Коммутатор занят, с того момента как только начал работать. Бедная Виолетта просто сходит с ума. Каждая газета, каждый журналист в стране и, фактически, каждый профсоюз стремятся связаться с вами немедленно.

— Велите ей, чтобы на коммутаторе не принимали больше вызовов, — сказала Диана. — Кто сегодня дежурит в холле?

— Кажется, Хиксон.

— Хорошо. Прикажите ему закрыть все двери и не впускать никого, кроме клиентов с назначением на сегодня и наших работников. Он может, если захочет, взять себе помощника. А если на улице соберется большая толпа, он может позвонить в полицию. Поставьте кого-нибудь из шоферов и грузчиков возле дверей склада и черного хода. Оплата сверх нормы.

— Хорошо, мисс Брекли.

— И еще, Сара, позовите, пожалуйста, мисс Брендон к телефону.

Вскоре послышался голос мисс Брендон.

— Люси, — сказала Диана, — я просмотрела газеты. Все они подходят к этому вопросу фактически с одной точки зрения. А я хочу знать, что на самом деле говорят и думают об этом люди. Я хочу, чтобы вы отобрали пять или шесть интеллигентных девушек из нашего персонала и дали им задание. Они должны походить по кафе, коктейль-барам, столовым и другим публичным местам, словом, везде, где собираются люди, и разузнать, что они на самом деле думают по этому поводу. Постарайтесь равномерно разделить между собой районы, чтобы не пропустить ни единого. Доложите не позже половины пятого. Постарайтесь, чтобы среди отобранных вами девушек не оказалось таких, которые любят выпить. Я договорюсь с мисс Трефорд, чтобы выдали каждой из вас по четыре фунта на расходы. Все ясно?

— Да, мисс Брекли.

— Хорошо. В общем, приступайте, только сначала тщательно отберите людей, на которых можно положиться. А теперь попросите, пожалуйста, мисс Толвин соединить меня с мисс Трефорд.

Диана уладила несколько финансовых дел с мисс Трефорд, а потом снова позвонила мисс Толвин.

— Я думаю, что мне лучше исчезнуть на сегодня.

— Я тоже так думаю, — согласилась мисс Толвин. — Хиксон говорит, что уже несколько человек отказываются покинуть зал до тех пор, пока не увидят вас. Это становится похожим на осаду. Мне кажется, что трудности начнутся во время ленча.

— Подумайте, нельзя; ли устроить так, чтобы наши работники входили и выходили через двери соседнего дома. Я не хочу отсылать их домой, ибо когда кто-нибудь из клиентов каким-то образом прорвется к нам, он должен убедиться, что с нами все в порядке, несмотря на распространяющиеся слухи. До тех пор, пока это будет возможно, всё должно оставаться по-старому.

— Да-а, — сказала мисс Толвин с сомнением в голосе. — Я сделаю все, что от меня зависит.

— Я полагаюсь на вас, Сара. Если л буду нужна, позвоните мне по внутреннему телефону.

— Я думаю, что будут попытки пробраться к вам и на квартиру, мисс Брекли.

— Не бойтесь, Сара. У нас там два здоровенных, хорошо оплачиваемых швейцара. Всего вам самого лучшего.

* * *

— Это аморально, — пожаловался главный управляющий. Он оглядел группу коллег, собравшихся на обычную утреннюю планерку в конторе фирмы «Искусство привлекательности». — Четыре раза я пытался убедить эту женщину открыть общий с нами счет; и каждый раз ответ был один и тот же: она не собирается создавать большое предприятие; массовый рынок ее не интересует, она зависит от частных рекомендаций. Я сказал, что в один прекрасный день она будет вынуждена расширить свое предприятие и мы с радостью поможем провести ей рекламную кампанию. Я нарисовал перед ней возможную перспективу — расширение или разорение, но она все равно отказалась. А теперь посмотрите на это! Кто завладел ею? Кто торгует ее делами? Торгует — так я сказал? Просмотрите сегодняшние газеты. Какая глупость!

— Кто бы это не сделал, он попрал интересы своей отрасли, сказал заведующий финансами.

— Нам надо бы найти его и заставить замолчать, — предложил кто-то. — Он не дурак, надо сказать и умеет создавать впечатление.

Главный управляющий фыркнул.

— Все это может подорвать веру в честность рекламы. Вселять надежду и веру — это одно дело; претендовать на чудеса — совсем другое.

Самый младший из присутствующих несмело прочистил горло. Он не так давно окончил Оксфорд и стал акционером фирмы не далее как год назад. Но он приходился племянником управляющему, поэтому все лица повернулись в его сторону.

— Меня удивляет, — начал он, — я хочу сказать, кажется, все мы уверены в том, что это сплошной обман. А фактически каждая утренняя газета… — Он не закончил, удивленный выражением их лиц. — Лишь идея… — добавил он тихо.

Управляющий сочувственно покачал головой. — Невозможно, конечно, разобраться во всем за несколько месяцев, Стефан. Мне все равно, кто это делает, но это аморально!

* * *

Телеграмма министру внутренних дел.

«Сэр, на экстренном совещании Всеобщего совета британских владельцев похоронных бюро, которое состоялось сегодня, единогласно принята такая резолюция. Совет высказывает правительству свое серьезное беспокойство по поводу препарата под названием «антигерон». Разрешение пользоваться им неминуемо приведет к падению спроса на услуги наших бюро, а это в свою очередь, вызовет рост безработицы среди членов союза. Союз настойчиво просит немедленно предпринять меры, согласно которым производство и употребление антигерона будут объявлены вне закона».

* * *

— Я… э… я… я хочу знать вашу мысль о моем возрасте, доктор.

— Мадам, я здесь не для того, чтобы льстить своим пациентам или разгадывать шарады. Если вы не имеете свидетельства о рождении, я предлагаю вам обратиться в Сомерсет-хауз.

— Но могло же случиться недоразумение. Я хочу сказать, что бывает путаница, разве же не так? Это может быть и не мое свидетельство, либо кто-то мог ошибиться, записывая в книгу, правда?

— Но это почти невозможно.

— Все равно, доктор, Я кочу удостовериться. Если бы вы могли…

— Если это какая-то игра, мадам, то я не принимаю участие…

— Нет, прошу вас, доктор…

— Я уже тридцать пять лет занимаюсь врачебной практикой, мадам. И за все это время ни один из моих пациентов, разве что совсем старый, ни разу не сомневался относительно своего возраста. И вдруг сегодня утром ко мне приходят две леди и требуют определить, — сколько им лет. Это же абсурд, мадам.

— Но… я хочу сказать… Это стечение обстоятельств..

— Кроме того, это невозможно. Самое большее, что я могу сделать, это сказать приблизительно.

— Именно так вы сказали той первой леди?

— Я… з-э. да, очень приблизительно.

— Тогда, пожалуйста, не откажите и мне, пусть будет также очень приблизительно. Это так важно для меня…

* * *

Три кофе, пожалуйста, Крис. Послушайте, парни, дела на бирже не улучшаются. Знающие люди говорили, что до конца недели все устроится. В субботу утром многие газеты удивлялись, почему в пятницу они впали в такую панику.

— При открытии все оказалось на прежнем уровне. Но это продолжалось минут десять, а потом снова началась паника. Цены падали вниз, как осенние листья.

— Однако — о, спасибо, Крис, — вот так девочка! Нет Крис — кстати, если ты будешь пренебрегать мною, я пожалуюсь лорду-мэру, и он устроит тебе выволочку! Да, на чем это я остановился?

— Вы сказали «однако».

— Неужели? Странно, почему? Если в этом антигероне что-то есть, почему же никто не подтверждает либо не отрицает этого официально? Тогда бы мы знали, что делать.

— А вы сегодня читали газету?

— В газете не сказано ни слова об этом.

— Послушай, дружище, у некоторых высокопоставленных лиц высокопоставленные жены посещают салон «Нефертити». В парламенте ходят слухи, будто они так глубоко в это верят, что убедили и своих мужей — вот где кроется причина.

— А теперь обдумайте все трезво. Это очень серьезно. Я думаю, что слухи верны. Если бы там ничего не было, они давно бы уже развеялись. Этот антигерон уже вызвал замешательство, не удивлюсь, если биржа прекратит операции, — вплоть до какого-нибудь официального заявления.

— Разве такое возможно?

— А почему бы и нет, если это в ее интересах? Во всяком случае, могу побиться об заклад, что дело с этим антигероном никогда не зашло бы так далеко, если бы, черт их всех побери, о нем написали правдивую статью.

— Ну и что?

* * *

— Теперь самое время покупать — все летит вверх тормашками.

— Что покупать, бога ради?

— Хорошо. Только держите язык за зубами. Универмаги.

— Универмаги?!

— Тише, друг. Теперь слушайте. Это же ясно, как белый день. Знаете ли вы, что семьдесят пять процентов женской одежды в нашей стране покупается женщинами в возрасте семнадцати — двадцати пяти лет?

— Правда? Звучит немного неправдоподобно, но я не понимаю…

— Однако это так. Что означает, если даже этот антигерон не такой необычайный, как его описывают, — пусть он, скажем, только удваивает продолжительность жизни, — выходит, вдвое больше женщин будут считать, что они в возрасте от семнадцати до двадцати пяти; значит, они будут покупать вдвое больше одежды, чем сейчас. Верно я говорю?

— Но разве не всем им понадобится вдвое больше одежды,

— Тем лучше. А если эффект антигерона постоянный, то совсем хорошо, ибо увеличение оборота на сто процентов — это не мелочи. Займитесь мануфактурой, и вы не ошибетесь.

— Но я все еще не понимаю, при чем здесь семьдесят пять процентов…

— Не имеет значения; Подумайте над всем этим, дружище. Я исчезаю, чтобы вложить свои денежки в женское белье…

* * *

— Спилер! Спилер! Где вы?

— Я здесь, сэр Джон.

— Почти впору. Спилер, вы знаете что-нибудь об этом антигероне?

— Только то, что писали в газетах, cэp Джон.

— И что вы об этом думаете?

— Я ничего не могу сказать, сэр Джон.

— Разговаривал со своей женой. Она верит в него безгранично. Уже годами она посещает «Нефертити». Должен согласиться с нею. Можно сказать — ни на один день не постарела с тех пор, как мы поженились.

— Леди Четерхзм прекрасно сохранилась, сэр Джон.

— Черт побери! Взгляни на это фото. Сделано девять лет назад. Теперь выглядит такой же молодой и красивой, как тогда, когда ей было двадцать один.

— И в самом деле, сэр Джон.

— Я хочу; чтобы вы связались с женщиной, которая руководит этим заведением, какой-то мисс Брекли. Договоритесь немедленно про курс омоложения. Сию же минуту. Если она не будет соглашаться из-за перегруженности клиентами, предложите ей двадцать пять фунтов сверх обычной платы.

— Но, сэр Джон, я понял, что леди Четерхзм уже…

— О боже! Спилер, так это же не для моей жены, это для меня.

— О… э-э… да. Понимаю. Хорошо, сэр Джон.

* * *

— Это дело в стадии подготовки, инспектор. Все идет к тому, что нам придется, раньше или позже, арестовать ее, хотя бы ради ее собственной безопасности. Как вы думаете, можно обвинить ее в торговле опасными лекарствами, что карается законом?

— Старший инспектор и я уже обговорили этот вопрос, сэр. У нас нет доказательств применения любого из известных наркотиков, и вся беда в том, что никакие лекарства не считаются опасными, пока они не квалифицированы как такие.

— Тогда подозрение в незаконном владении?

— Слишком рискованно, сэр. Я уверен, что ничего запрещенного мы не найдем.

— А как насчет бродяжничества?

— Бродяжничества, сэр?

— Она говорила им, что они будут жить двести лет. Это же гадание, да? А это делает ее мошенницей или гадалкою, словом той, которая подпадает под закон о бродяжничестве.

— Вряд ли это возможно, сэр. Она ведь на самом деле не занималась гаданием. Насколько я понимаю, она просто заявила, что существует средство, увеличивающее продолжительность жизни.

— Все равно это может быть жульничеством.

— Может; сэр. Но в том-то и суть — является ли им на самом деле? Никто этого не знает.

— Но мы же не можем ждать двести лет, чтобы убедиться в этом. Мне кажется, самое лучшее, что можно сделать, это найти повод квалифицировать ее поведение, как такое, что ведет к нарушению спокойствия, и придерживаться данной версии до тех пор, пока в ней будет необходимость.

— Я очень сомневаюсь, что это подтвердится во время сегодняшнего допроса, сэр.

— Возможно, Аверхаус, возможно. И все же нам нужны доказательства…

— Да, сэр. Я их добуду.

* * *

«Королева и антигерон. Газета «Ивнинг Флэг» не сомневается в том, что высказывает чувство подавляющего большинства своих читателей, заявляя, что приоритет в использовании результатов самого великого открытия должен принадлежать первой леди в нашей стране…»

* * *

— Берт, слышишь, Берт, включи пожалуйста Би-Би-Си! Вот так, милый. Будет говорить та женщина, которая знает, что нужно делать, чтобы прожить двести лет. Не скажу, чтобы мне хотелось жить так долго. Временами мне надоедает жизнь. Но неплохо знать, как…

«Добрый вечер, леди и джентльмены. Наш выпуск новостей за эту неделю, без сомнения, привлек всеобщее внимание… Мисс Диана Брекли… Мисс Брекли дает интервью Руперту Пиджену…»

— Итак, мисс Брекли, ваше заявление на прошлой неделе вызвало целые волнения.

— Этого и нужно было ожидать, мистер Пиджен.

— Не могли бы вы для тех, кто не читал последних газет, в очень простой форме изложить основное содержание вашего заявления?

— А оно и так совсем просто: «Если люди хотят дольше жить, то для этого сейчас есть средства».

— Понятно. Это, конечно, очень просто. Вы заявляете, что разработали такой способ омоложения, который гарантирует это?

— Я не думаю, что есть необходимость усложнять вопрос, мистер Пиджен»

— Не понимаю.

— Заявляете ли вы, что вы уже завтракали сегодня, или вы на самом деле уже сегодня завтракали, мистер Пиджен?

— Но, я…

— Тенденциозно, мистер Пиджен, что?

— Э;.. э… ваше заявление. Я имею в виду то, что вы заявили, будто много людей прошло у вас курс омоложения, результатом которого будет долголетие?

— Да, заявила.

— Сколько приблизительно?

— Семьсот лиц.

— И все женщины?

— Да, но это только результат стечения обстоятельств, средство одинаково эффективно и для мужчин.

— И как долго проживут эти люди?

— Этого я не могу вам сказать, мистер Пиджен. А сколько лет проживете вы?

— Но я же понял, что вы заявили… вернее вы сказали…

— Я сказала, что возможная продолжительность их жизни увеличилась, и если не прерывать курса, станет вдвое или даже втрое больше обычной. Это зависит от количества принятого препарата. Однако это совсем не означает, что все эти годы они проживут сполна. С одной стороны, если вы удваиваете продолжительность жизни, вы одновременно удваиваете шансы фатальных случаев и, возможно, увеличиваете вдвое склонность к заболеваниям.

— Из этого вытекает, что та женщина, возможная продолжительность жизни которой утроилась, не осознает этого — точно так же, как она не осознает своей нормальной продолжительности жизни?

— Конечно.

— И, откинув несчастные случаи и серьёзные заболевания, она может дожить до своего двухсотлетия.

— Да.

— Далее, мисс Брекли, много газет твердило, будто никто из тех, кому вы вводили ваш антигерон, верно я называю?

— Верно — антигерон.

— … что никто из них и не подозревал, что прошел такой курс, пока вы об этом не заявили несколько дней назад?

— Я думаю, что отдельные лица догадывались. — Значит, вы не отрицаете этого?

— А зачем мне отрицать?

— Гм, я считаю это одним из самых серьезных обвинений. Все эти люди приходят к вам и доверяют вам себя, а вы вводите им этот антигерон, который даёт возможность прожить двести лет, даже ничего не сказав им об этом. Мне кажется, что это может иметь серьезные последствия.

— Да. Если перед человеком двести лет жизни, то…

— Я имел в виду… э элемент обмана, на который указывается в сообщениях.

— Обмана? Что вы имеете в виду? Не было никакого обмана, как раз наоборот.

— Боюсь, что я не совсем…

— Очень просто, мистер Пиджен. Я руковожу заведением, которое мы не имеем права называть по радио. Эти люди пришли ко мне как клиентки и сказали, что хотят сохранить свою молодость и красоту. Это, конечно, образное выражение, ибо никто не может сохранить их. Но я сказала, что могу продлить их. Они ответили, что именно это и имели в виду. Я так и сделала. Разве это обман?

— Hу вряд ли они на это надеялись, мисс Брекли.

— Вы хотите сказать, что они надеялись, что их непременно обманут, и я повинна в том, что ввела их в обман, на самом деле дав им то, что они просили, вместо лжи, на которую они рассчитывали? Именно это, вы хотели сказать, мистер Пиджен? Я не уверена, что в этом заявлении вы твердо стоите на ногах. Сама суть моей профессии состоит в продолжении молодости и красоты. Я единственный ее представитель, который делает то, о чем его просят, делает хорошо, а вы говорите о каких-то «серьезных обвинениях». Я вас не понимаю, мистер Пиджен.

— Вы заяв… я хочу спросить, омоложение антигероном всегда ли надежно на сто процентов?

— Из моих семисот клиентов была только одна неудача. Леди, которая перенесла редкостную, неожиданную форму аллергии.

— Итак, вы не можете сказать, что антигерон абсолютно надежен?

— Конечно нет. Но на девяносто девять процентов — полный успех.

— Мисс Брекли. Говорят, если антигероном будут пользоваться широко — если им вообще будут пользоваться — он окажет огромное влияние на нашу социальную систему. Вы согласны с этим?

— Конечно.

— Какое именно влияние вы предвидите?

— Мало ли что изменится, когда у нас появится возможность прожить двести лет?

— Мне кажется, мисс Брекли, пока что нет научного исследования вашего заяв… э… собственно антигерона?

— Вы ошибаетесь, мистер Пиджен. Я сама, как биохимик, исследовала его очень детально.

— Я… Э мы хотим сказать независимого исследования.

— Нет, пока что нет.

— Вы приветствовали бы такое исследование?

— Почему я должна приветствовать его? Я полностью удовлетворена действием антигерона.

— Но вы не будете иметь ничего против такого исследования?

— И снова — почему я должна быть против? Говоря откровенно, мистер Пиджен, мне все равно. Единственное, что можно сказать в пользу исследования, это то, что оно, возможно, приведет к открытию других, лучших видов антигерона. Это химическое вещество, очевидно, из класса тех, которые имеют свойство задерживать отдельные процессы обмена. Оно имеет некоторое химическое сходство с антибиотиками.

— Понятно. А не могли бы вы назвать нам источник этого вещества?

— Я желаю пока что ничего не разглашать,

— Вам не кажется, мисс Брекли, что когда бы вы дали нам некоторые сведения, это… э-э вселило бы больше уверенности.

— Мы, кажется, не понимаем друг друга, мистер Пиджен. Почему вы считаете, что я хочу вселить уверенность? Я не обращаю в веру и не занимаюсь политикой. Антигерон существует. Результаты его действия так же не зависят от веры, как и движение планет. Верят ли в него люди или нет, это ни в какой мере не влияет на его особенности.

— Э, переведи на другую станцию. Берт. Она не собирается ничего нам сказать. Можно было ожидать, что это все будет напрасно. Так лучше…

5

— Где вы? — спросила леди Тьюли.

— Здесь. Идите сюда, Жанет, — послышался голос Дианы.

Жанет Тьюли подошла к окну.

— О, Диана! Какой чудесный садик. Никто, наверное, и не догадается о его существовании.

— Я люблю свой сад, сказала Диана, снимая рукавицы. — Я рада, что вам удалось прийти сюда.

— Моя дорогая, без вашего специального разрешения я даже и близко не смогла бы подойти. Такое впечатление, что здесь размещен целый полк специального назначения, охраняющий вас.

— К сожалению, это необходимо, — ответила Диана. — Мне пришлось выбираться отсюда тайком в фургоне для промтоваров — чтобы попасть в понедельник на радиостанцию, а свою машину с манекеном поставить возле парадного входа, чтобы вернуться целой и невредимой домой. С тех пор я пленница. Проходите и садитесь. Будем пить кофе, а вы тем временем поведаете мне, что творится вокруг.

— Я не могу оставаться долго. Я чрезвычайно занята.

— Все идет хорошо?

— Вы спрашиваете про Лигу? Да. Лидию Вашингтон избрали председателем. Она осторожна, готова работать как дьявол, не боится никого и ничего. Она уже организовала неплохое ядро Совета, и все это ей очень нравится.

— И вам тоже, Жанет, если судить по вашему виду?

— О, да. Единственная беда в том, что не остается времени на сон. Но ничего, потом отосплюсь. Да, Диана, милая, я удивляюсь вам. Теперь, когда мы перебрали всех, то оказывается, что мы жены и дочери доброй половины представителей государственной власти. Мы замужем за четырьмя министрами, двумя епископами, тремя графами, пятью виконтами, за десятком компаний, полдесятком банков, двадцатью тремя членами правительства, восемью членами оппозиции, и так далее. Кроме этого, мы имеем влиятельных родственников. Так что, так или иначе, мало есть такого, о чем бы мы не знали или не могли узнать.

— Именно то, что мне нужно. За последние три дня я не получала никакой информации, кроме сообщений из газет и Би-Би-Си. И кое-каких известий от Сары из офиса. Kaк я поняла, больше всего хлопот причиняет «Трампитер».

— Да, там был веселенький скандал. В понедельник они вдруг поняли, что просчитались насчет линии партии, и бедному редактору перепало на орехи. На следующий день они поддержали линию оппозиции. Эксплуатация рабочих… В перспективе три долгих жизни, проведенные за фабричным станком. Невозможность выплаты соответствующей пенсии, даже когда пенсионный возраст увеличивается на сотни лет. Отсутствие продвижения по службе. Преимущества богачам. Преимущества интеллектуалам. Преимущества всей высшей администрации и аппарату управления. Усиление власти монарха. (Это оказалось не очень удачной мыслью, и они быстро откинули ее). Отсутствие возможностей для молодых. Ни в чем нет свежей струи. Повышение цен — вследствие повышения спроса со стороны взрослого населения. Бессилие национальной Службы здоровья в условиях перенаселенности, и тому подобное. Призывы ко всем профсоюзам объявить массовый протест. Намеки на всеобщую забастовку в том случае, если использование антигерона не будет признано уголовным преступлением.

По дороге сюда я проходила мимо стены где-то в районе Нотингема, на которой была надпись: «Запретить А-Г. Все на демонстр. Трафальг. Воскресенье!»

Они могут получить значительный перевес голосов. Вы же знаете, как делаются подсчеты. Кроме того, кто захочет стать объектом угроз или нападений? Не существует тайного голосования, их чартистские предки проливали за это кровь, а они…. Но это еще ничего не значит. Женщины против запрета, что бы они там не говорили своим мужьям. Во-первых, была допущена ошибка с королевой; во-вторых, им абсолютно все равно, что их мужья собираются голосовать за короткую жизнь для них.

— А церковь? Я слышала проповедь в воскресенье…

— Нет причин для волнения. Бредут не в том направлении: Кентуар — за; Эбор — за; Бат за; Уэлс — за; фактически, они все, в большей или меньшей степени, — за, хоть Лендаф и Ньюкалс еще колеблются. В конце концов, быть против — равносильно самоубийству вследствие пренебрежения возможностью жить, правда? Но существуют некоторые небольшие секты, которые придерживаются, как они заявляют, фундаментальной линии. Рим, кажется, все еще раздумывает, а наша информационная служба там не очень хорошо налажена по известным причинам. Биржа пока что не работает и вынуждена закрыться на некоторое время, но, я думаю, вы об этом знаете. В целом, как мне кажется, дела не так уж плохи. Члены нашей Лиги ведут большую разведывательную работу, внутреннюю и внешнюю, и хоть мы не можем выступить как большая партия Новой Жизни, но мы на это и не претендуем. Как я уже вам говорила, Лидия Вашингтон создает специальную организацию на случай, если в ней будет нужда.

Мы слышали, что наш член парламента очень несчастен, бедняга. Если он санкционирует использование А-Г, это вызовет хаос по всей стране, а также бунт левых. Когда же он попытается его запретить, это снова приведет к такому же протесту, чуть ли не к революции, — и наша партия Новой Жизни займет передовые позиции на другой уже день. Уже теперь в клубах ставят четыре к одному, что он санкционирует А-Г на том оснований, что раньше или позже это надо будет сделать, ибо зачем позволять иностранцам первыми использовать это средство? Возможные последствия — это население с большим жизненным опытом и, вместе с тем, с большими возможностями, таким образом, мы только выиграем, если будем первыми.

— Естественно, они начинают понимать, что все это означает, — сказала Диана.

— Если он согласится санкционировать, основным вопросом станут отношения с Китаем,

— Китаем?! — воскликнула Диана изумленно и взволнованно.

— Моя милая, вам не следовало бы так удивляться, — сказала Жанет.

— Но я все-таки удивлена, — ответила Диана. Она вдруг вспомнила, что недавно пережили Ричард и Зефани. Зефани вспоминала, что, ее рассказ об источнике сырья, слышало три человека. Информация могла просочиться от любого из них.

— Ну так что с Китаем? — спросила она.

— Говорят, что это единственный источник поставки того вида лишайника, из которого получают антигерон, — сказала Жанет, внимательно наблюдая за Дианой.

— Понятно, — голос и лицо Дианы выражали полное равнодушие.

— Итак, если китайцы узнают, зачем мы покупаем лишайник, это будет конец всему. Они захотят воспользоваться им сами, а если нет, то он попадет в длинный список служащих таможен…

— Так или иначе, но похоже на то, что мы не получим его, — продолжала Жанет. — И что тогда? Есть ли вообще смысл вести кампанию за антигерон?

Диана медлила с ответом.

— Я не согласна, что это единственный источник, — проговорила она наконец.

— Хорошо. В таком случае будьте осторожны. Я просто рассказала вам, что говорят, будто этот лишайник импортируется из Китая и обрабатывается для вас в Дарр-хаузе.

Диана вдруг встала.

— Но это же абсолютный абсурд, Я сама получаю лишайник и сама его обрабатываю, и это не имеет никакого отношения к Дарр-хаузу. Это полнейшая выдумка.

— Моя милая, не смотрите на меня с такой ненавистью, не я это придумала.

— Нет, конечно, нет, Жанет. Но из всех самых мерзких и самых безумных речей, которые будут вестись… О Жанет, задержитесь на несколько минут. Я должна подумать.

Диана подошла к окну, а затем, будто передумав, вышла в сад. Она провела там почти десять минут, глядя на вершины деревьев, и, наконец, вернулась назад;

— Жанет, я хочу выступить по радио, — сказала она живо. — Мне все равно, по какой программе, но именно в субботу вечером. Всего десять минут. Даже пять. Я хочу рассказать им все об антигероне. Ответить на те вопросы, которые я раньше оставляла без ответа. Можно ли это устроить, как вы думаете?

Жанет усмехнулась.

— В сложившейся ситуации отказ любой службы радиовещания казался бы невероятным. Но я не вижу, каким образом то, что вы собираетесь сказать, может изменить положение. Разве, что вы имеете какой-то другой источник сырья?..

— Не думайте сейчас об этом. Устройте мне выступление. Это очень важно. И сообщите о выступлении публично — непременно сообщите.

— О, об этом широко сообщат… Но я не вижу…

— Все хорошо, Жанет. Я знаю, что делаю. Устройте это для меня и продолжайте организацию Лиги, Кажется, ей придется заявить о себе гораздо раньше…

Как только за Жанет Тьюли закрылись двери, Диана связалась по телефону со своим офисом.

— Сара, разыщите, пожалуйста, мисс Брендон и пришлите ее сюда. Дайте ей пропуск… Да, это чрезвычайно важно. Я не могу объяснить сейчас, но кое-что произошло, Мы должны все предвидеть. Да, думаю, что так, но времени не так уж и много. Вот почему она нужна мне немедленно…

— Хорошо, мисс Брекли. Кстати, я получила телеграмму из Америки. Адресована «Нефертити». В ней сообщается: «Задержите все дела, делаем семизначное предложение делу антигерона». Подпись: «Бен Линделбаум, президент корпорации…»

— Мне?..

* * *

Грузовик свернул с дороги возле самого края газона и погасил фары. Из него вышли друг за другом несколько человек и остановились, осматриваясь вокруг еще непривыкшими к темноте глазами. Послышался тихий, но выразительный голос:

— Все готовы? У всех есть смесь? Пронесся утвердительный шепот.

— О'кзй. А теперь запоминайте как следует. Одиночный крик совы означает, что Джимми перерезал телефонные провода — они все выйдут из строя, так что все будет изолировано. Потом ждите. Если вас кто-то увидит, обезвредьте его, прежде чем он поднимет тревогу. Затем, когда услышите тройной крик совы, делайте свое дело, но не раньше. Поняли? Хорошо. И запоминайте местность, по которой мы идем. Вы сами должны будете найти дорогу обратно — но мы не будем долго ждать тех, кто опоздает. А теперь двинулись…

6

Диану разбудил звонок стоявшего рядом с ее постелью телефона. Она неохотно сняла трубку.

— Слушаю, — проговорила она. Послышался голос телефонистки.

— Доброе утро, мисс Брекли. Извините, что беспокою, но вас вызывает какая-то мисс Саксовер. Она в вашем списке и настаивает на том, что дело очень важное.

Диана мгновенно проснулась.

— Да, да, соедините, пожалуйста.

— Диана? Это Зефани.

— Слушаю, Зефани. В чем дело?

— О Диана! Снова Дарр. Весь сгорел на этот раз — сгорел до тла. Отца забрали в больницу и…

Сердце Дианы в один миг как-то словно оборвалось и защемило.

— О Зеф! Что с ним? Что… что?

— Ничего страшного. Он получил не очень много ожогов. Ему пришлось прыгать из окна, и у него небольшое нервное потрясение. Он жил в общежитии для персонала, вы помните…

— Да, да. И это все? Больше ничего с ним не случилось?

— Нет, только несколько синяков — так в больнице говорят.

— Слава богу за это… А что же там произошло, Зефани?

— Мы не совсем уверены, но вероятно, что это было организованное нападение, в котором принимало участие много людей, одновременно во всех концах имения. Один сотрудник говорит, что он не спал, но не слышал ничего до тех пор, пока не прозвучал звон разбитых стекол. Должно быть, они кидали в окна бутылки с горючей смесью. Не с бензином, а чем-то гораздо более сильным. Фактически одновременно занялись и жилые помещения, и главное здание, и блоки лабораторий. Телефоны не работали. И тогда Остин вывел свою машину, чтобы позвать на помощь, но наскочил на натянутый поперек дороги возле сторожки трос, и разбил машину, загородив ею дорогу. Сейчас он тоже в больнице. У бедняги много глубоких, порезов и сломано ребро. А милый старый мистер Тимсон — вы помните старого сторожа Тимми? Eго тело нашли возле ограды. Полиция говорит, что его убили кастетом. Одним ударом! Бедный старик. Он даже не пикнул. Все сгорело, кроме нескольких служебных помещений. Ничего не удалось спасти. Еще до того, как выяснилось, что случилось с Остином, все фактически уже было кончено. Отцу как-то удалось отползти в сторону, а то его, наверно, придавило бы, когда завалился дом.

— Слава богу, что этим обошлось, сказала Диана. — А есть ли у полиции какие-нибудь предположения относительно того, кто это сделал?

— Я не думаю. Они сказали Райкесу, который пока что руководит Дарром, что «у них есть основания полагать», будто это сделала банда гангстеров, прибывшая откуда-то на грузовике. Райкес ответил, что это образец необычайной дедукции.

— Зеф, ты уверена, что с отцом ничего особенного не случилось?

— Он вывихнул левую руку, а про все остальное нельзя ничего сказать с уверенностью, пока нет рентгеновских снимков. Я боюсь сейчас, Диана, не затянется ли его выздоровление — из-за того, что он принимал… Ну, вы знаете, что?

— Я не могу сказать тебе, Зеф, наверняка. Рука будет дольше заживать, синяки тоже, и порезы, если они есть. А что касается общего нервного потрясения, может, даже шока, этого я просто не знаю. Не думаю, что будет какая-то заметная задержка с выздоровлением. Именно это тебя тревожит?

— Не хочется, чтобы она вызвала заинтересованность врачей.

— Само собой. Нам надо проследить за этим. Вернее, тебе. Передай ему мои самые лучшие пожелания скорого выздоровления.

— Передам. Кстати, Диана. Почему говорят, что вы будете выступать по радио еще раз завтра вечером? Это правда?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Сообщение об этом втиснули перед последними новостями сегодня утром. Оно произвело впечатление. Что вы собираетесь сказать им?

— Всё, Зеф. Если я не скажу сейчас публично, то дождусь того, что мне пришлют повестку в суд, и тогда придется говорить в более интимной обстановке. Но я считаю лучше сделать это публично.

— А об отце ничего?

— Можешь спросить его, но, я думаю, ты сама убедишься, что он все еще считает, что его авторитет скажет больше потом; кроме того, у него сейчас и так хватает забот.

— Хорошо, я спрошу его. И дам вам знать.

— Договорились. Да не забудь передать ему… — сказать ему… я оч….

— Я не забуду, Диана. До свидания.

Диана поискала в газетах сообщение о несчастье в Дарр-хаузе, но, очевидно, оно пришло поздно даже для лондонских изданий. Зато в газетах было много заметок об антигероне.

«Таймс», наконец, посвятила ему еще одну передовицу и во второй раз непечатала с десяток писем, в которых высказывалось серьезное беспокойство. «Гардиан», казалось, разрывался между либеральным преклонением перед любым достижением науки и страхом перед его последствиями. «Трампитер» не изменил своего тона, но чувствовалась некоторая перемена в самом отношении ко всей проблеме.

Для Дианы самым интересным и самым приятным было то, что, по сути, ни одна газета не пробовала подвергнуть сомнению особенности антигерона. Все складывалось гораздо лучше, чем она надеялась: там, где предполагались первые баррикады, почти не было никакого сопротивления.

Диане вспомнились два фактора, к которым, как она думала, она отнеслась не очень серьезно. Первый из них — нервно-психический: сопротивление перспективе чересчур долгой жизни, заполненной монотонным трудом, находилось в конфликте с сильным желанием индивида, выжить любой ценой, ив результате — полная нерешительность. Второй — фаталистический: ощущение того, что достижения науки в такой степени вышли из-под обычного человеческого контроля и каждое новое открытие настолько подпадает теперь под категорию стихийной беды, что не стоит, в общем, что-либо предпринимать.

Какая бы ни была поичина, Диана поняла, что будущая битва не будет напоминать обычную драку, как ей раньше казалось, а скорее будет носить характер турнира с громадным количеством зрителей, симпатии которых будут колебаться то в одну, то в другую сторону..

Но какой бы радостной не была победа на первой стадии, давшая возможность выявить некоторые слабые стороны противника, она нарушила точный расклад. И теперь наступила та тревожная интерлюдия, когда не

знаешь, не время ли уже выставлять резервы, чтобы воспользоваться преимуществом.

И, читая в каждой газете объявление, что субботний концерт по радио перенесен с 9.15 на 9.30 — с целью дать возможность мисс Брекли сделать заявление об антигероне, Диана поняла, что теперь начинается вторая стадия борьбы…

* * *

Двери лифта открылись, и небольшая группа людей вышла в холл. Впереди была Диана в вечернем платье жемчужно-серого цвета, в белых длинных перчатках с изумрудным колье на шее и меховой накидкой на плечах. За нею шли Люси Брендон и Сара Толвин. Первая — одета несколько проще, но соответственно случаю, на второй строгое темно-синее платье, полностью соответствовавшее лицу, несущему ответственность за все предстоящее мероприятие. И, наконец, Отилли, служанка Дианы, которая сопровождала их.

Швейцар вышел из-за стола и поспешил на встречу. — На улице толпа, мисс Брекли, — сказал он. — Мы можем поставить стулья в фургоне и вывезти вас таким образом, если желаете?

Диана посмотрела сквозь верхние стеклянные филенки дверей. «Toлпa насчитывает примерно с сотню людей, — подумала она, — большинство женщин, среди которых есть и человек двадцать мужчин, из них два фоторепортера с камерами.» Машина стояла возле самого тротуара.

— Мы немного задержались, сержант Трент. Поэтому, думаю, воспользуемся автомашиной.

— Хорошо, мисс.

Сержант прошел через холл к дверям и вышел на улицу. Повинуясь его жесту люди неохотно расступились, освободив узкий проход на лестнице.

— Слава богу, что нам не всегда оказывают человеческие почести, — прошептала мисс Брендон, наклонившись к мисс Толвин. — Представьте себе — проходить через такое по нескольку раз в день…

Сержант грозным взглядом обвел толпу, которая снова стремилась сомкнуться, и широко открыл двери. Три леди во главе с Дианой прошли вперед, а Отилли задержалась в холле. Швейцар услужливо открыл дверцы автомобиля. До Люси долетел голос: «Говорят, ей сорок, а выглядит как девушка».

Диана начала спускаться по ступеням вниз. Оба фоторепортера застрекотали своими камерами.

Прогремели один за другим три громких выстрела. Диана покачнулась и схватилась рукой за левый бок. Толпа окаменела. Красное пятно появилось под ее рукой. Кровь сочилась между пальцами в белых перчатках. Ярко-красное пятно, расползаясь, окрасило жемчужно-серый шелк. Диана отступила на полшага назад, упала и покатилась по ступеням…

Снова заработали фоторепортерские камеры. Швейцар оставил автомобиль и кинулся к Диане. Сержант, оттолкнув Люси Брендон, побежал вниз по ступеням, Диана не двигалась, ее глаза были закрыты. Двое швейцаров хотели поднять ее, но послышался уверенный, спокойный голос:

— Не трогайте ее! Сержант оглянулся й увидел молодого человека в очках в роговой оправе, в хорошо сшитом темном костюме.

— Я врач, — сказал он. — Вы можете повредить ей. Лучше, не теряя времени, вызвать скорую помощь.

Он наклонился и взял руку Дианы, чтобы нащупать пульс. Сержант снова побежал наверх, но его уже опередили Отилли стояла возле стола с телефонной трубкой в руке.

— Скорую помощь, да, да. быстрее, — говорила она.

— Это скорая? Приезжайте немедленно в Дарлингтон-менсонс, да, застрелили леди.

Она положила трубку.

— Вы схватили его? — спросила она требовательно.

— Кого? — спросил сержант.

— Человека, который это сделал, — ответила Отилли нетерпеливо. — Маленького человечка в плаще и зеленой фетровой шляпе. Он стоял слева, — говорила она сержанту, быстро направляясь к дверям, а потом — вниз, к Диане и врачу.

Сержант вышел вслед за ней и оглядел людей. В толпе не было заметно какого-то особенного переполоха. Человек, очевидно, исчез еще до того, как все поняли, что случилось. Врач, стоявший на коленях над Дианой, поднял голову.

— Неужели вы не можете разогнать этих людей? — сказал он раздраженно.

Швейцары принялись расталкивать людей, расчищая пространство. Диана открыла глаза. Губы ее шевельнулись. Врач ниже наклонил голову, чтобы уловить то, что она говорит. Но глаза ее снова закрылись. Врач снова поднял голову, вид у него был мрачный.

— Эта скорая… — начал он.

Звук сирены оборвал его. Машина въехала на большой скорости и затормозила позади роллса. Вышли санитары, вытянули носилки и начали протискиваться сквозь толпу. Через полминуты Диану перенесли в машину, мисс Брендон поднялась за ней, и карета с резким завыванием помчалась вперед.

* * *

В девять пятнадцать диктор сообщил: «С сожалением сообщаем, что изменений в программе не будет. На мисс Диану Брекли, которая должна была сейчас выступать по радио по поводу открытия антигерона и его значения, было совершено покушение по дороге на студию. Убийца застрелил ее тремя выстрелами. Мисс Брекли умерла в карете скорой помощи по дороге в больницу».

* * *

Понедельник был чрезвычайно тяжелым днем на Боу-стрит.

* * *

Похороны состоялись в среду. Когда все закончилось, огромная толпа рассеялась. Усиленный наряд полиции, который оказался там без дела, порассаживали по машинам и увезли.

Остались только горы цветов.

Но через два часа многих из тех, кто был на похоронах, можно было снова увидеть на Трафальгарской площади, постепенно заполняющейся людьми, большинство из которых были женщины.

Полиция рассыпалась вокруг и предлагала собравшимся разойтись, что они и делали, но только для того, чтобы через минуту собраться снова. Около семи часов появились транспаранты — «Лига борьбы за новую жизнь» и плакаты только с аббревиатурой «ЛНЖ».

Молодых женщин поднимали высоко над толпой, и они пригоршнями разбрасывали значки — белые диски с блестящими желтыми буквами — «ЛНЖ».

Каким-то чудом был поднят громадный, закрепленный с четырех сторон транспарант, с темно-черным обрамлением и венком цветов сверху:

«В память убитой Дианы Брекли. Ее труд — жизнь. Ее награда — смерть».

Над головами людей показались несколько больших портретов Дианы и одно увеличенное фото, сделанное уже тогда, когда она лежала на ступенях.

Было заметно, что полиция приводится в готовность. Полисменов расставляли так, чтобы они блокировали дорогу вверх к Уайт-холлу.

Толпа вздрогнула и двинулась дорогой с южной стороны. Уличное движение в этом месте остановилось. Полиция остановила транспорт перед Уайт-холлом и стала цепью поперек улицы. Толпа густым потоком растеклась по проезжей части, тротуарам, между неподвижными автомобилями, автобусами, пока не подошла к оцеплению.

Полисмены, взявшись за руки, пытались отбросить толпу назад, но она все разрасталась. Цепь полисменов, которые крепко упирались ногами, прогнулась дугой и, наконец, не выдержав напора, прорвалась. Послышались радостные крики, и толпа двинулась к Уайт-холлу с развевающимися знаменами и плакатами.

Вдруг передние ряды начали скандировать, слова были подхвачены и задними.

«Тело замученной Дианы Брекли лежит в могиле.

Тело замученной Дианы Брекли лежит в могиле.

Тело замученной Дианы лежит в могиле.

Но дело ее живет и с нами в ногу идет!»

Когда толпа миновала площадь, в нее влились еще люди с боковых улиц. Пассажиры сходили с автобусов и тоже присоединялись к ней.

Скандирование стало еще мощнее, когда процессия ступила на Даунинг-стрит:

«Стреляйте в нас, если хотите,

Так, как застрелили Диану,

Но труд ее будет жить!»

В самом конце Уайт-холла выстроилось еще одно полицейское заграждение, более сильное, чем предыдущее, но и оно не выдержало натиска и отступило. Толпа растеклась по парламентской площади

Какое-то время ревел громкоговоритель:

«Мы хотим антигерона!»

Толпа подхватила это, и многоголосое скандирование разносилось громким эхом от Вестминстерского аббатства до правительственных зданий, и от Центрального холла до парламента:

«Мы хо-тим ан-ти-ге-рона!»

«Мы хо-тим ан-ти-ге-рона! — а-а!»

* * *

— Член парламента был поражен. Он сам признал это, — сказала Лидия Вашингтон Жанет Тьюли. «Все было сделано в традициях классических демонстраций, — признался он.» — Тогда я сказала ему: «Это верно, Уилли. Но что вы собираетесь делать?» — «Наша партия, надо признать, далеко не единственная в этом вопросе. Многие из нас, кажется, еще даже не усвоили простейшие истины: когда отворачиваешься от науки, она дает тебе хорошего пинка под зад. И, несмотря на это, если бы нам предложили выбор, то мы были бы «за», но я сомневаюсь, в силах ли мы сделать это сейчас».

Жанет нахмурилась.

— Что он имел в виду?

— Он получил письмо и показывал его мне — написанное в больнице каким-то доктором Саксовером, который, по его словам, является известным биохимиком. Письмо датировано последним понедельником, то есть через два дня после смерти Дианы. Этот доктор Саксовер заявляет, что знает все про антигерон, получал его на протяжении многих лет, но не для Дианы. Все это он держал в тайне, так как надеялся найти заменитель природного сырья. «Антигерон добывают, — говорит он, — из лишайника, растущего, насколько ему известно, в Северной Маньчжурии.» Член парламента сказал мне также, что его собственные сведения подтверждают это. При этом добавив, что утром получил письмо авиапочтою от своего агента из Гонконга, сообщающего, что китайские власти организовали новую большую коммуну в районе, который включает всю известную до сих пор лишайниконосную зону, и что ее уже начали перепахивать.

Доктор Саксовер глубоко убежден, что лишайника там было не больше, чем нужно для Получения антигерона для трех-четырех сотен человек. Теперь же и вообще ничего нет, так что дальше получать антигерон просто невозможно.

«Простодушный человек, этот доктор Саксовер, — сказал член парламента. — Выходит, что он рассматривает развитие как случайное стечение обстоятельств.» — «А вы думаете иначе?» — спросила я. — «Еще до сих пор, — заметил он, — никто в мире не воспринимает этого серьезно. Но китайцы очень хитрый народ. Кроме того, у них хорошая секретная служба. Поглядите, как все естественно у них вышло. Волею случая весь лишайник, который мог бы причинить столько хлопот, исчез. Нет необходимости что-либо говорить, хроме «оцень плохо». Итак, зачем поднимать шум из-за того, что больше не существует? И более того: их собственная проблема перенаселения становится все более серьезной; если добавить долголетие к их плодовитости, то вскоре вся страна затрещит по швам. Есть, однако, сомнения, добавил он, — весь ли лишайник погиб. Интересно проследить, не будет ли кто-нибудь из их лидеров выглядеть моложе своего возраста в течение ближайших лет, Но, как: бы там ни было, сейчас для нас лишайник не достижим. И, таким образом, мы остаемся с неразвязанными проблемами».

— Это, конечно, так, Уилли, — согласилась я. — Фактически сейчас это очень кстати для вашего правительства, правда? Настолько кстати, что даже трудно поверить. Однако это не принесет никакой пользы никому: ни вам, ни вашей партии и ни любому из нас.

Он согласился и сказал: «Ну, и что вы предлагаете? Мы же сами не можем вырастить этот лишайник. Даже если бы этот Саксовер дал споры лишайника — ведь лишайники размножаются спорами? — и их можно было вырастить, то нужно много лет, чтобы начать производство, и даже тогда неизвестно, удастся ли получить это вещество в достаточном количестве».

— Не смотря на это, — сказала я ему, — что-то надо сделать, Уилли. В этом случае совсем не пригодна пословица, что не можешь почувствовать того, чего у тебя никогда не было. Теперь, когда мы всех взбудоражили, им его, наверное, будет не хватать. Захотят воевать с китайцами, что вполне вероятно. Поднимут такой крик, как ребенок, у которого забрали игрушку… В чем дело? — спросила я, так как он вдруг широко раскрыл глаза.

— «Вы, Лидия, попали в цель», — сказал он мне с сияющим лицом.

— Я только сказала…

— «Что вы обычно говорите, успокаивая ребенка, который потерял свою любимую игрушку?»

— Ну… не плачь, милый. Я куплю тебе другую.

— «Именно так», — ответил он сияя.

* * *

— Как вам уже известно, — обратился премьер-министр к Палате вчера вечером по поводу антигерона, — правительство на протяжении всего последнего времени уделяло этой проблеме очень серьезное внимание. Если наши сообщения показались публике немного запоздалыми, то это необходимо отнести на счет огромного желания не давать фальшивых обещаний. Но дело сейчас в таком положении, когда желательно, чтобы люди ознакомились с фактами, А они таковы. Открытие антигерона было научной победой, которая снова продемонстрировала всему миру, что британская наука идет в авангарде. Но, к сожалению, если даже открытие сделано, то это еще не означает, что вы вдосталь сможете пользоваться его плодами. Наоборот, многое получают сначала с величайшими трудностями и дорогой ценой. Например, алюминий после открытия был гораздо редкостнее и дороже, чем платина. То же самое и с антигероном. На сегодняшний день его получают в минимальных количествах из чрезвычайно редкого вида лишайника. Правительство советовалось со многими известными учеными относительно методов производства антигерона в таком количестве, которое удовлетворило бы всех. Но ученые не видят сейчас никаких перспектив в решении этого вопроса. Несмотря на такое состояние дел, правительство твердо намерено исправить создавшееся положение как можно быстрее и не сомневается в том, что британские ученые добьются успеха — и к тому же в самом ближайшем будущем — в производстве запаса антигерона для каждого мужчины и каждой женщины в стране, для каждого, кто захочет воспользоваться им.

7

Френсис Саксовер остановил машину в том месте, где от главной магистрали ответвлялась узкая дорога, перегороженная белым шлагбаумом. На верхней перекладине было аккуратно написано: «Гленфарм». Свернув немного влево, он увидел дом. Этот тихий домик славно вписывался в окружающий пейзаж. Построенный из серого камня, должно быть, лет триста назад он, казалось, вырастал из склона горы, удобно расположившись на небольшом выступе, а его блестящие окна выходили на озеро. Перед самим домом раскинулся небольшой сад, где сейчас цвели хризантемы. За ним круто поднималась гора. С северной стороны несколько низких строений соединяли дом с небольшим сараем. Без сомнения — это ферма, и, без сомнения — заброшенная.

После нескольких минут, проведенных за изучением местности, Френсис вышел из машины, поднял шлагбаум и медленно въехал на площадку перед домом. С минуту посидев в машине, он вышел. Но не сразу подошел к дому, а медленно приблизившись к краю выступа, остановился, задумчиво осматривая сад и спокойную гладь воды за ним. Так он простоял некоторое время, а затем повернулся, собираясь идти к дому, как вдруг его внимание привлекло пятно лишайника под ногами. Несколько секунд он присматривался, после чего нагнулся. Оторвал кусочек и… Внезапно уголки его губ задрожали. Он отбросил лишайник и направился к дому.

Сельская девушка с невыразительным лицом открыла дверь.

— Мисс Инглес? — спросил Саксовер.

— Кажется, она где-то в сарае, сэр. Я скажу ей. Как о вас доложить?

— Скажите, что я из налоговой инспекции, — ответил он.

Френсиса провели в большую, низкую, но уютную гостиную: серо-белые стены, несколько прекрасных картину с изображением цветов, красные угольки, тлеющие под блестящим медным куполом камина. Не успел он как следует все рассмотреть, как за его спиной открылась дверь.

— Доброе утро, — послышался знакомый голос. Френсис повернулся,

— О! — воскликнула она. Потом тише: — 0! — и зашаталась…

— Это совершенно безумно, — сказала Диана опомнившись. — О боже, я сейчас заплачу, — и… она заплакала.

— Я не плакса, нет, — сказала она сквозь слезы. Никто и никогда не смог бы заставить меня плакать, кроме вас.

Спустя десять минут она полностью пришла в себя и спросила почти спокойно:

— А как вы вообще догадались, Френсис? И как узнали где искать?

— Моя милая, я, как говорят, не вчера на свет родился. С вашим спектаклем все обстояло хорошо. Прекрасный обман. Но я догадался сразу: ваш внезапный приезд в Дарр, ваше поведение, отдельные фразы… Отыскать миссис Инглес было куда труднее, и усложнялось еще и тем, что я ошибочно искал безымянную леди, которая недавно выехала за границу.

— Были кое-какие трудности, и пока миссис Инглес здесь устроилась, — сказала Диана. — Но все бы обстояло куда сложнее, если бы я не была миссис Инглес. Френсис удивленно посмотрел на нее.

— Это не пришло мне в голову. Вы говорили, что не замужем… А он?..

— Когда я говорю, что я миссис Инглес, то это означает, что могла быть ею, хотя должна добавить, что практика развода с мужем при сохранении его фамилии довольно спорна. — Она немного помолчала и потом продолжила. — Это было давно. Когда вы перенесли тяжелое моральное потрясение, когда то, о чем вы мечтали, стало недостижимым, вы начинаете отчаянно искать новый способ жизни. А это не служит хорошей основой для брака. Он был коротким и… несчастливым… Потому я и не хотела выходить замуж во второй раз… Я нашла себе работу… и полюбила ее, она поглощает меня полностью…

— А вы довольны тем, что сделали? — спросил Френсис.

Она посмотрела на него своими серыми глазами.

— Я знаю, что вы не одобряете моих поступков. «Обман», как вы только что сказали. И я понимаю, что это очень мягко и вежливо по сравнению с тем, что говорили бы другие люди, узнав правду… Согласна. Это, действительно, была далеко не деликатная манипуляция. Мне все равно, как ее назовут. Бывают такие моменты в жизни, когда перестаешь обращать внимание на условности, стоящие на твоем пути. И это был именно тот момент. Я не горжусь средствами, но я удовлетворена результатом — пока что. Могло бы произойти кровопролитие, даже что-то похожее на гражданскую войну, но нам удалось избежать этого. Если у людей будет время разобраться, то все, возможно, и обойдется. Но сейчас уже поздно что-то менять — детям обещали сахарок, и они поднимут страшный крик, если не получат обещанного. Американцы и русские ассигновали на научные исследования гораздо больше средств, чем мы; хоть нам это не нравится, но мы первооткрыватели, и отечественной науке придется сейчас идти в ногу с ними. Настоящая беда придет потом. Нам, возможно, удастся обойтись без кровопролития, но это будет нелегко. Если бы мы уже сейчас здраво посмотрели на проблему голода, если бы мы сейчас разработали способы увеличения количества продуктов питания, если бы сейчас было что-нибудь сделано для снижения уровня деторождения, то мы могли бы справиться со всем этим, пережив лишь временные трудности из-за уменьшения нормы пищевого рациона. Будет видно. Главное, о чем я думаю сейчас, это то, что мы дошли до стадии «хомо диутуриус», или «хомо вивакс» (человек-долгожитель), и замерли, словно ожидая чего-то.

Она замолчала. Почти минуту всматривалась в лицо Френсиса, потом заговорила снова:

— Вы… растеряны! — воскликнула она. — О боже! Неужели вы собираетесь заставить меня сказать это, Френсис?..

* * *

Солнце уже садилось за окружающие горы, а автомобиль Френсиса все еще стоял возле Гленфарм. В доме были приняты очень важные решения; и теперь на диване перед камином продолжалось обсуждение менее важных вопросов общего характера.

— Эти десять миллионов, — сказала горько Диана. — Я не доверяю политикам.

— Я думаю, все будет хорошо, — сказал Френсис. — С одной стороны, можно добыть несколько неплохих индивидуальных премий. Но самое важное то, что Лидия Вашингтон ввела себя и Жанет Тьюли в Комитет. И я думаю, что ни одна из них не допустит обмана.

— Кстати, есть ли у вас какие-нибудь запасы лейкнина?

— Лишь столько, чтобы какое-то время поддерживать Зефани, Поля, Ричарда и себя самого. А у вас?

— Совсем мало. Найдется немного для Сары, Люси и еще кое-кого. Однако есть ведь также Жанет, Лидия и другие, с которыми придется тоже что-то делать, пока в результате наших опытов мы не получим что-то новое. Я не могу подвести их — ни в коем случае.

— Это означает, что вы сообщите им о том, что вы живы?

— Раньше или позже они все равно должны будут об этом узнать.

— А когда вы собирались сообщить мне?

— О, Френсис, перестаньте! Это было самое трудное… Не думаю, что я продержалась бы слишком долго.

— А если за три года мы не сможем добиться нужных результатов, у вас найдется новый запас? — спросил он.

— О, вы заметили, правда? Кажется, он здесь неплохо приживается. Но, конечно, получать вещество можно будет лишь в малых дозах — все та же старая проблема.

Они сидели, глядя, как пламя лижет поленья. Френсис сказал:

— За все это время я не слышал от вас про другие сроки удлинения жизни, только двести лет. Почему вы настаиваете на этом?

— А почему вы используете коэффициент три для Зефани и Поля?

— Главным образом потому, что больший коэффициент, что вполне понятно, скорее вызвал бы подозрения. Со временем, если бы мне удалось синтезировать антигерон и опубликовать результаты, я бы увеличил его.

— Почти с такой же целью я снизила коэффициент для своих клиентов. И если бы дошло до публикации, то двести лет показались бы убедительной цифрой. Довольно чувствительный результат, чтобы вызвать искушение, но не настолько, чтобы испугаться.

— А вас это не пугает, Диана?

— Иногда — да. Но не сейчас. Теперь меня ничего не пугает, Френсис, кроме перспективы не очень долгой…

Френсис взял ее за руку.

— Это не будет легко, вы знаете, — сказал он. — После всего, что произошло, вы не можете просто так объявиться снова. Один бог знает, чем могло бы закончиться подобное решение. Даже если бы я заново отстроил Дарр, мы бы не смогли жить там. Единственный выход — это выехать куда-нибудь за границу…

— О, я уже все устроила, — сказала Диана. — Мы можем остаться здесь. Дом неплохой. Вы женитесь на миссис Инглес. Сделаете это тихонько, чтобы не дознались, что миссис Инглес — младшая сестра Дианы Брекли, ибо в прессе будет много шума, которого никто из нас не хочет. По этой причине вы решите на протяжении нескольких лет продолжать спокойно жить здесь. Тут много комнат, Френсис. Я покажу вам их после обеда. Я часто думала, что над столовой могла бы чудесно разместится детская комната… И когда вы снова станете общественным деятелем, нам придется только придерживаться версии о «младшей сестре бедной Дианы», Люди привыкнут к этому и…

— Кстати, Диана была убита тремя выстрелами. А как же ее раны?

— Никаких ран, милый. Небольшое устройство, которым иногда пользуются киношники. Его кладут под одежду, и когда нажимаешь на него, то бьет струя жидкости красного… Но — о чем это я говорила?..

— Вы говорили, Диана, о том времени, когда я снова стану «гражданским деятелем…» Однако, во-первых, насколько я помню, я никогда им не был…

— Но вы же очень знамениты, Френсис. Мне следовало сначала подумать — но не будем ссориться из-за этого. Дело в том, что мы оба не сможем сидеть здесь и ничего не делать на протяжении двухсот-трехсот лет, как вы думаете? Это ясно каждому. В сущности, это основное содержание всего нашего исследования, главная цель всей нашей деятельности. Я оборудовала прекрасную лабораторию в сарае, так что мы сможем работать там. Именно там вы должны будете определить основную молекулу антигерона; что, конечно, и сделает вас известным общественным деятелем… Пойдем, любимый, я покажу тебе…


на главную | моя полка | | История с лишайником |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 7
Средний рейтинг 3.6 из 5



Оцените эту книгу