Книга: Эта жизнь неисправима
Эта жизнь неисправима
Владимир Рецептер
"Эта жизнь неисправима..."
Записки театрального отщепенца
Оказалось, что проза растет из того же "сора", что и стихи, не поддаваясь запретам или понуканиям, а повесть "Прощай, БДТ!" и гастрольный роман "Ностальгия по Японии" не исчерпали превратного опыта артиста Р.
Оказалось, что он помнит больше, чем ему хотелось бы, и с помощью доморощенного автора продолжает тщетные попытки избавиться от прошлого.
Петровский, тринадцать
Навещать Дом ветеранов сцены имени Марии Гавриловны Савиной, что расположен на Петровском проспекте под убедительным номером 13, автор рекомендовал бы всем идущим в гору молодым знаменитостям, звездам средних и выше средних лет, а особенно, педагогам и студентам театральных академий для воспитания актерского характера и художественного сознания.
Прекрасные условия, прекрасные...
Огромный парк, почти регулярный и ухоженный, с прогулочными аллеями, ботаническими табличками, дубами, яблонями и множеством цветников, с бронзовым бюстом самой Марии Гавриловны, выходом на берег Невки и волшебными видами на ее другую сторону; тут тебе и огражденная смотровая площадка с чистыми скамейками, и надеющиеся рыбаки у воды, и характерный деревянный мост, ведущий в новые парковые заросли на том берегу, и широкое небо, полное облачных декораций к любимым спектаклям смелого воображения.
Радует глаз и само старинное усадебное светло-желтое здание с белыми ампирными полуколоннами и балюстрадами, с парадным крыльцом и не по нынешнему шаблону дверьми и окнами, а еще то, что здесь не одно только центральное строение, а несколько таких же желтокрашеных домиков, включая медкорпус, каретники, гараж и пристройки для челяди.
И зелень, зелень кругом...
Или желтизна с красными вкраплениями...
Или уж белила зимние сплошь...
Прекрасные условия, чудные!..
И накормят тебя, и напоят три раза в день, и костюм дадут, и халат, и сменную обувь, и тапочки. И при каждой комнате своя ванная-туалет, а супружеским парам могут отвести и целых две комнаты.
А если вдруг давление подскочит, то медсестра зайдет столько раз на день, сколько потребуется до полной нормализации давления. И врачи к услугам, лечащие и консультирующие - и окулисты, и отоларингологи, и прочие; если что направят и в хорошую больницу и на бесплатную операцию...
Как с деньгами? Берут три четверти пенсии, а четверть - тебе на карман, живи - не хочу, совершенно санаторные условия...
Кроме общих бывали здесь у автора и сольные представления для ветеранов, благодарнее которых не встретишь зрителя, особенно если говорить погромче и с классической артикуляцией, посылая упругий звук в когда-то чуткие раковинки...
Бывал здесь Р. и безо всяких шефских обязательств, а просто в гостях, и не только у Нины Флориановны Лежен, современницы Блока, или Тамары Ивановны Горской, нашего знатного суфлера и "Заслуженного донора республики", но и у других, а недавно и у своей ташкентской партнерши, Нины Петровны Алексеевой, которая и на восемьдесят седьмом году оказалась светлей, моложе и памятливей многих, включая, разумеется, и сонного автора...
Смолоду она артисткой быть и не собиралась, а, закончив школу и поступив в политехнический в Саратове, стала летней практиканткой в пароходстве и начала плавать то на одной, то на другой волжской посудине. К капитану или к штурману назначат помощницей, а чаще всего - чалку бросать и ловить; и вот она стоит, шестнадцатилетняя волжаночка, в сбитой набекрень капитанской фуражке, так что на солнце рыжие волосы горят.
Так бы ей и выплыть на широкий простор социалистической индустрии - с математикой, с техникой у Нины отлично ладилось, - но тут ее с берега усмотрел сын местного антрепренера красавец Димка Алексеев и чуть ли не в день знакомства объявил:
- Ты будешь моей женой.
- Ладно, - сказала Нина, недолго думая.
И они поженились.
Тут же замаячило расставание, так как Дима уезжал на два месяца в город Вольск, на актерскую практику.
Старший Алексеев, то бишь тесть ее и антрепренер, говорит:
- Нехорошо, Нина, молодым расставаться, не успев пожить. Вот что я тебе предложу. Съезди-ка на два месяца в Вольск с Димитрием, выйди на сцену разок-другой. Режиссер скажет, годишься ты в артистки или нет, он - товарищ мой, скажет правду, а там и решишь, кем тебе становиться...
- Ладно, - сказала Нина, недолго думая.
И они поехали в Вольск.
В первый вечер снарядили ее пятой княжной в "Горе от ума", ушив перед выходом чужое платье чуть ли не вполовину.
Рядом гримировались опытные актерки: они кладут румяна, и она. А румяней ее от природы никого рядом не найдешь, щеки сами горят.
Нина смотрит, актерки белила кладут, и она белила. Те поверх белил - опять румяна, и она. Пока ей гример не сказал:
- Ты, девушка, стирай все, тебе до грима еще далеко, милая.
Она все и стерла.
Толкнули ее на сцену, там стежки на платье разъехались, и Нина все старалась не поворачиваться к публике спиной, чтоб не опозориться. Так и сошло.
На другой вечер - массовочка в "Интервенции" Льва Славина, с пятью переодеваниями - то баба-беженка, то дама в ресторане...
А на третий вечер и рольку дают, это уже со словами, в "Чужом ребенке" Виктора Шкваркина... Этот Шкваркин, между прочим, больше ничем не прославился, а "Чужого ребенка" играли много лет во всех театрах страны. Однажды его за рюмкой коллеги спрашивают:
- Виктор Батькович, вы почему пьес больше не пишете?
А он показывает на свою голову и говорит:
- Лампочка перегорела...
Да. Тут, значит, Нина шкваркинский текст выучила к вечеру, вышла, ее куда-то понесло, понесло до счастливого головокружения, ей все нравятся, она всем нравится, а после спектакля и сам режиссер похвалил.
- Молодец, - говорит, - живая...
Через два месяца вернулись в Саратов, старший Алексеев спрашивает:
- Ну что, Нина, - в политехнический или как?..
- Нет уж! - отвечает Нина. - Что мне делать в политехническом, когда я артистка!
- То-то, - говорит Алексеев. - Сцена - дурман, раз попробуешь - ничего другого не хочу.
Так и стали они с Дмитрием ездить по разным театрам, искать судьбы, то в Казань, к знаменитому Ивану Васильевичу Ростовцеву, то еще куда. Много было в России антрепренеров, но таких, как Ростовцев и Собольщиков-Самарин, больше не было. Они сперва дружили между собой, а потом - вдрызг рассорились!..
Позвал мужа как-то и сам Собольщиков-Самарин в Нижний Новгород, то есть в город Горький, чтобы посмотреть, на что Дмитрий годится.
Приехали в Нижний, вышел молодой муж на сцену, говорит, движется, а Нине плохо: не нравится ей, что Дима делает.
Тут рядом и актеры сидят, на Собольщикова косятся, что скажет?.. И вот знаменитый Николай Иванович медленно так поворачивает голову и говорит, чтобы все слышали, медленно, внятно и с удовольствием:
- Ка-кой кра-си-и-вый!.. А-а?.. Какой красивый!..
И все. Тут - решение. Это для настоящего антрепренера и было главным. Мужчиной должны все женщины из зала любоваться, а женщиной, разумеется, остальные, то есть брючные зрители. Таков старинный закон антрепризы.
А наша Нина хоть не очень и красивая, но в ней и юмор, и огонь, и правда, и заразительность, начнет в комедии играть - всех наповал!..
Но мудрость жены в том и состоит, чтобы не подчеркивать свое первенство. Ну и что, что он - только заслуженный, а она - уже народная Узбекской ССР (ведь двадцать лет в Ташкенте прожито!), он - мужчина, он - красавец, он профсоюзный деятель, он муж, значит, главный. Он скажет, а она - послушается. Пятьдесят два года вместе, как один день, без всяких там эпизодов, понимаете? А вы говорите: "театр", мол, "артисты" - они "такие", и тому подобное. Кому как повезет.
За те три года, что Р. прослужил в Ташкентском Русском театре имени М. Горького, не один раз играл он и с Алексеевыми. То Дмитрий - в роли Свидригайлова, когда Р. - Раскольников, то он - Клавдий, когда Р. - Гамлет. А Нина Петровна - то ему добрая сестра, Дуня Раскольникова, то - обворожительная любовница во французской комедии М. Эмэ "Третья голова", где у Р. этакая хлестаковская роль эстрадного любимца публики, то - мать в драме "Потерянный сын" Алексея Николаевича Арбузова...
И как-то так получилось, может быть, почти естественным образом, что в отношениях с Дмитрием Алексеевичем возникло у Р. некоторое отчуждение, тот все врагов его играл и в жизни держался с известной долей высокомерия, а в отношениях с Ниной Петровной, наоборот, - приязнь и родственность. Ну, как же, - и "сестра", и "мать", и "любовница", это все без настоящего доверия и нежности не сыграть.
И расстались: Р. - к Товстоногову, в Питер, а Алексеевы, после Ташкентского землетрясения шестьдесят шестого года, - в Казань.
А из Казани - на раннюю пенсию.
Нина Петровна была в самом зените и могла бы еще звенеть и звенеть, но Дмитрий Алексеевич, как видно, утомился, расхолодел и стал ее убеждать, что пора, мол, и для себя пожить, а ведь он - муж, он - главный, ему решать, а ей - слушаться...
Был еще до Ташкента эпизод, когда знакомый казанский директор попал в Ленинград, к Акимову, и устроил Алексеевым свидание с самим Николаем Павловичем: не подойдут ли они ему. Как бы показ. А у Алексеевых, вот грех, нет совместных сцен, всё в разных спектаклях заняты...
Ну, Нине Петровне Дмитрий Алексеевич просто реплики подает, а она играет, а Дмитрию кто-то из акимовских женщин подыгрывает...
Посмотрели высокие зрители, пошли совещаться, а Дмитрий, как чувствовал, глядит из окна на Невский проспект и говорит:
- Да, Нина, ехали-то далеко, а приехали, видно, на конфуз...
Выходит Акимов с директором, и Николай Павлович объясняет, что квартиры пока театр дать не может, а в гостинице поселить - в их возможностях. А дальше, мол, будет видно. И еще:
- Знаете, - говорит, - что вам мешает, Дмитрий Алексеевич? То, что вы такой красивый. Вам как будто этого достаточно... Вот жена ваша, Нина Петровна, нельзя сказать, что красивая, скорее обаятельная, а что ни скажет мне все понятно, что она думает, что чувствует, что хочет передать. Понимаете? А на вас смотрю, вижу, что вы красивый, а что вы хотите и чувствуете, не пойму. Тем не менее насчет гостиницы вы подумайте, а завтра мне скажете...
Видно, что-то изменилось на театре по отношению к тем законам, которые действовали при Николае Ивановиче Собольщикове-Самарине. Или так показалось, никакой перемены не было?..
Подумали Алексеевы, подумали и отказались от Ленинграда, поехали в Ташкент к режиссеру Ридалю, знакомому им еще по Куйбышеву.
- И хорошо, что отказались, - рассказывала Нина Петровна, - потому что Акимова через несколько месяцев сняли с Комедии. Куда бы мы тогда?.. С Ридалем тоже случай был еще в Куйбышеве, связанный с его мужскими особенностями, а точнее - импотенцией. Жена от него ушла, а он стал вставлять в спектакль такие разные сценки, очевидно, его возбуждающие, как две молодые женщины хлещут друг друга плетками. И поехал, понимаешь, на Волгу, с двумя молодыми артистками, эту самую сценку репетировать. Начали репетировать, а он им говорит: сильней, мол, сильней хлещите, а то не верю. Тоже, Станиславский. Они - сильней хлестать. А тут, между прочим, проплывает на лодочке одна отдыхающая героиня из театра и видит эту репетицию. И без остановки доплывает она до обкома партии и все виденное рассказывает в лицах и с темпераментом... Сняли Ридаля, посадили ненадолго, потом отпустили, и он - в Ташкент. Нет, режиссер он был толковый, лучше других, одна беда - такие мужские странности. И сейчас подобные режиссеры есть, свои комплексы на артистах вымещают... Это, что ни говори, все-таки трагедия...
Ну вот. А в Ташкенте у нас другие хорошие режиссеры работали: и Бондарев, и Иоффе Юрий Самойлович, и Головчинер из Белоруссии, и Сергей Микаэлян, который потом в кино ушел, в Ленинград уехал, и Маршак Николай Яковлевич, брат Самуила Маршака, и Михайлов Александр Семенович с "Гамлетом", и Гинзбург Александр Осипович, отец телевизионного Евгения Гинзбурга. Так что наигрались мы от души...
Здесь же и немедленно автор просит прощения у тех, кто в перечислении Нины Петровны упомянут лишь вскользь, а особенно у режиссера Ридаля Арсения Георгиевича, которого не имел случая знать, вне зависимости от того, на этом или том свете он проживает.
Вероятнее всего, речь идет о мастере своего дела и человеке непростой судьбы, достойном отдельного рассказа, тогда как эпизод, простодушно изложенный Ниной Петровной, представляет его с известной односторонностью. Но мог ли автор подвергать цензуре и купировать живой рассказ, затрагивающий вечно актуальную тему взаимоотношений режиссера и актрис в процессе творчества? Вспомним великий пример Федерико Феллини и страстную откровенность фильма "8 1/2", где альтер эго художника в исполнении Марчелло Мастроянни входит с плеткой в помещение воображаемого гарема. Может быть, что-то подобное виделось и бедному Арсению Георгиевичу, когда он велел оставшимся неизвестными молодым актрисам вдохновенно хлестать друг друга плетками?
Кроме того, описание Нины Петровны Алексеевой так выразительно передает ее житейский юмор и здоровое, сострадательное отношение к оступающимся творцам, что у нее есть чему поучиться иному литератору.
И что поделать, если жизнь каждой отдельной и всей театральной семьи целиком так трагически прозрачна, что не всякому ее члену дано сохранить в тайне свои случайные слабости...
Выйдя на пенсию в Казани, то есть в Российской Федерации, и обеспечив себе таким образом право на проживание в Доме ветеранов сцены, супруги Алексеевы выбрали местом жительства небольшой украинский городок Коростень, где никакого театра не было, и оказались там персонами важными и отчасти таинственными.
Принадлежность к искусству Мельпомены, присвоенные им высокие узбекские звания и неожиданное предпочтение, которое было отдано украинскому Коростеню перед всеми остальными городами Советского Союза, произвело неизгладимое впечатление на многих, в особенности же на областных деятелей профсоюзной организации под вывеской "Облсовпроф".
Сюда Дмитрий и Нина Алексеевы явились в лучших костюмах, с красивыми значками и светлыми улыбками и сообщили профсоюзным лидерам области, что теперь они не прочь и попутешествовать, так что если окажутся подходящие туристические путевки со скидками или вообще бесплатные, за счет советских профсоюзов, то вот вам супружеская пара, с настоящими заслугами, которая ни в коем случае не подведет и лишнего за рубежом не скажет.
Дмитрий Алексеев не зря много лет посвятил профсоюзной деятельности, постоянно входя в начальственный треугольник - парторг, директор, профорг - он хорошо знал не только свои права, но все и советские привычки и правила...
Представление сработало, как хорошая премьера: с тех пор то и дело раздавались у Алексеевых областные звонки: не хотите ли, мол, заглянуть в государство Шри Ланка, например, вместе с республикой Индия?.. Или там прокатиться по Дунаю сверху донизу, через все прилегающие к реке гостерритории?..
- Хотим, благодарствуйте!..
Нина Петровна вместе с мужем посетила четырнадцать различных интереснейших стран, а Дмитрий Алексеевич, как бывший профсоюзный лидер, без жены - еще шесть...
Даже когда освободились места в московском Доме ветеранов сцены, Алексеевы не сразу все бросили, а сказали: погодите, мол, еще у нас не все дела закончены, и - снова в загранку!
А уж когда открылись места в Ленинграде, у Марии Гавриловны Савиной, тут пришлось распрощаться с городом Коростень и местным Облсовпрофом, продав квартиру и все ненужное, нужное погрузить в контейнер и выехать в Ленинград, на Петровский проспект в дом, под номером тринадцать, что, как ни крути, а все же - чертова дюжина...
Дмитрий Алексеевич и здесь повел себя солидно, а Нина Петровна, не чинясь, обворожила обитателей и обслугу своею легкостью и золотым характером.
И тут Дмитрию пришло на ум оставить по себе добрую память; он выбрал место в чудесном савинском парке и, сговорившись с администрацией, посадил на этом прибрежном месте молодой дубок, за которым и ухаживал, как за родным сыном; не помню, говорил ли я об этом, но детей у Алексеевых не было...
И дальше все бы шло так же складно и удачливо, но после пятидесяти двух лет совместной счастливой жизни Дмитрий Алексеевич Алексеев приказал долго жить, и Нина Петровна осталась на свете одна.
Характер ее не изменился, и людям с ней по-прежнему легко, но ей самой стало тяжелее.
Тут же нашлась и доброхотная соседушка, которая обещала сдать в музей и лучшие алексеевские фотографии, и оба красивых значка "Заслуженный" и "Народный артист Узбекской ССР", и Нина Петровна ей доверилась.
А когда спросила в музее, нельзя ли одолжить свой почетный значок на время, поношу, мол, и обратно отдам, выяснилось нехорошее: соседка и не сдавала значки в музей, а, видно, продала за хорошие деньги собирателям разных наградных редкостей. Так и пропали.
И все-таки, все-таки. Вместе с Ниной Петровной не устанет и автор повторять, что условия в Доме ветеранов сцены прекрасные и даже завидные. Сосед ее, например, оркестровый музыкант из оперы, перед вселением продал свою петербургскую квартиру за двадцать тысяч долларов, и хотя десять из них пришлось внести в администрацию Дома ветеранов, но десять-то осталось ему, и теперь он живет припеваючи, добавляет к четвертой части пенсии, сколько ему потребуется, и празднует каждый день...
- Прекрасные условия, чудные!.. Ты подумай, Володенька, хотя тебе еще рано, но поимей в виду, и ванная отдельная, и удобства, и вид из окна настоящий, парковый... Одно тяжело: видеть, когда все уходят один за другим. В этом коридоре уже никого нет из тех, с кем я когда-то встретилась. Всех проводила и навидалась тут всякого. Уйдет человек, и если остается от него что-нибудь ценное, так провожатые заберут себе. А письма, рецензии, фотографии - все на помойку, сколько раз я это видела. И решила, что не хочу оставлять на чужой произвол наше прошлое, а хочу сама им распорядиться. Собрались мы с другой моей соседкой - Евгения Владимировна Лисецкая всю жизнь безвыездно в Казани прослужила, теперь и ее нет, - собрали весь архив наш с Димочкой, все письма, афиши, фотографии, все-все, вынесли по частям на берег в хорошую погоду и стали жечь. Три часа жгли. Много всего было. Письма чудные были, с юмором, с похвалами, сравнениями. Фотографии тоже. Помнишь, в "Трех сестрах" на пожаре Федотик. или это Родэ говорит?.. Нет, Федотик. "И гитара сгорела, и фотография сгорела, и все мои письма. И хотел подарить вам записную книжечку тоже сгорела" Видишь, помню!.. Я ведь Наташу в "Трех сестрах" играла. Ну, вот. Сами сожгли, собрали пепел и закопали его под тем дубом, который Дима посадил. Он уже и вырос теперь...
Хроника юбилейного спектакля
(Перед премьерой)
Она переоделась в нарядное платье и выставила на столик чай с печеньем, а Р., кроме коробки конфет, приволок здоровенный и неуклюжий магнитофон советского производства, - кажется, он назывался "Вега", - выданный завлитом БДТ Д. М. Шварц, а ею, в свою очередь, полученный от заведующего радиоцехом Юрия Изотова.
Свидание состоялось в отдельной уютно обжитой комнате второго этажа, в главном корпусе ДВС имени М. Г. Савиной.
Мотив у Р. был железный: блоковский юбилей и три репетиции, которые провел в театре сам Александр Александрович. Но прежде чем перейти к Блоку и репетициям "Розы и Креста", в которых принимала участие сама Нина Флориановна Лежен, они обсудили некоторые текущие события и ряд театральных новостей, без чего встреча носила бы слишком прагматический характер и подчеркнула бы невоспитанность визитера.
- Вчера был Сережа Карнович, поздравлял с именинами, - сообщила Нина Флориановна и шепотом добавила: - Побежал в театр, принимать Чурсину, он теперь ею восхищается. Он ведь всегда был большой аматёр по части женщин. А Чурсина, конечно, хорошая киноактриса, но в театре ей не играть.
По поводу Чурсиной Р. хотел было возразить, но хозяйка, переменив тему, стала хвалить Карновича, и он не посмел перебивать.
- А как Сережа у нас в "Трех толстяках" играл Раздватриса, учителя, это я вам передать не могу, он был великолепный актер! Почему он у вас не "заслуженный"?
Это и вправду было несправедливо, но переменить ситуацию Р. не мог, так как ни в каких комитетах, худсоветах, а тем более в наградных органах не состоял.
- Это он у них не "заслуженный", - бодро сказал Р., - а у меня - очень даже "заслуженный". Вот с ним вместе мы и приедем поздравлять вас с юбилеем.
27 июня 1980 года Нине Флориановне исполнялось восемьдесят лет; в одной из первых постановок Большого драматического "Царевич Алексей" по пьесе Мережковского она сыграла Ефросинью, почему и помнила дату смерти царевича, совпадающую с днем ее рождения.
Чай был хорош, и гость не преминул его похвалить.
Прекрасная хозяйка объяснила ему, что Блок и Бенуа старались пьесу переосмыслить, "одобряя" реформатора Петра и "осуждая" царевича Алексея в соответствии с духом времени, но Алексея играл Николай Федорович Монахов, и сочувствие публики оказывалось почему-то на стороне консерватора-сына, а не реформатора-отца. Да и пьеса сопротивлялась революционной трактовке. И во время сцены допроса Алексея заполнявшие зал матросы, не сдержавшись, выкрикивали ей то есть не ей, а предавшей царевича Ефросинье: "Стерва!" - и другие военно-морские слова.
Нет, Нина Флориановна была недовольна тем, как в кинофильме "Петр I" режиссер Петров и артистка Зарубина обошлись с Ефросиньей, потому что ее героиня вовсе не была безграмотной распустехой, а отличалась умом и начитанностью. Недаром Александр Николаевич Бенуа показывал на репетициях написанные ее четким почерком грамотные, рассудительные и внятные письма...
25 марта 1920 г. Первое представление "Царевича Алексея". Мое интервью по этому поводу в "Жизни искусства" запрещено М. Ф. Андреевой.
А. А. Блок, "Записные книжки"
- А постановка "Розы и Креста" была решена?
- Нет...
- Что же это были за репетиции?
- Официальных назначений не было. Это, как у нас теперь называется, был встречный план...
- Вот как! - сказал Р. - Внеплановая постановка?..
- Внеплановая, - подтвердила Нина Флориановна и повторила популярный в тридцатые годы термин: - Встречный план... Всех обманул, по- моему, Гришин, управляющий, но обманул совершенно сознательно, чтобы успокоить Блока, утешить его, чтобы Александр Александрович ждал и надеялся. Не сегодня, так завтра, понимаете?..
- Да-да, - сказал Р., - не сегодня, так завтра. Это я понимаю....
- Ему старались внушить мысль, что он нужен театру, что он - сама совесть. Чистота. Ведь то, что он нам твердил, было как покаяние... Что мы обязаны работать, работать... И он обязан... Я не вру, когда разгружали дрова, он на себя эти ледяные бревна взваливал... Мы отнимали, а он сердился... Он считал, что в долгу перед народом, говорил: "Как бы я ни страдал, мне хорошо...Чем больше я страдаю, тем больше понимаю, что я отдаю долг за то, что когда-то получил". Вы понимаете?.. Ведь это он нам на всех собраниях внушал...
- Понимаю, - сказал Р. - Это - из Достоевского: "Пострадать надо..." И это поет Гаэтан: "Радость-Страданье одно..."
- Да, да, - сказала Нина Флориановна, - да, да... "Радость-Страданье..."
- А Гришин все-таки обманул? - спросил Р.
- Ну, конечно! Это же он сказал, что надо ставить, вы понимаете?.. "Александр Александрович, вот мы с вами поставим "Розу и Крест"... Во МХАТе не удалось, потому что в это время началась революция, и так далее, и так далее... А сейчас - самый момент. Это ведь - двадцатый год, после "Царевича Алексея"... Гришин сказал Блоку... А Мичурин Геннадий был страшным его проповедником, и был влюблен в него, как безумный... И когда он случайно услышал об этом, он сейчас же побежал к Блоку, и Блок подтвердил, что Гришин действительно обещал...
Какую силу имеют в театре руководящие обещания, Р. хорошо знал. Вот и ему через шестьдесят лет после описываемых Ниной Флориановной событий пообещали дать возможность поставить к юбилею Блока "Розу и Крест", однако безо всяких дополнительных затрат, то есть на костюмном "подборе" и "за ту же зарплату".
Это был все тот же неистребимый "встречный план", но Р. проникся надеждами и воспрял духом.
Между тем Нина Флориановна продолжала:
- Мичурин спрашивает: "Александр Александрович! А у вас есть какие-нибудь мысли о постановке?" А Блок ему отвечает: "Знаете, теперь, когда я хорошо узнал труппу, у меня не просто отдельные мысли, я даже себе представляю, как пьеса замечательно расходится..." И сказал: такой-то - такой-то, и так далее, и так далее...
- Нина Флориановна, дорогая, - взмолился Р., - но это же блоковское распределение, о котором никто не знает!..
- Как же никто? - спросила Нина Флориановна. - Ведь я же вам рассказываю, значит, теперь мы оба... Да, он сам распределял, а вот кто - кого и кто какой... Я вам сейчас скажу... Потерпите... Ну, Изора - конечно, Женичка Вольф-Израэль... Это понятно... А вот Алиса, представьте себе, - моя светлость...
- Вот оно как! - восхищенно сказал Р., чтобы еще больше воодушевить прекрасную даму, и она действительно воодушевилась.
- Ну, да, да, - с горделивым кокетством сказала она. - Хотя мне только двадцать лет было, и это был мой первый сезон в Большом драматическом...
- Поразительно, - сказал Р.
Оценив произведенное впечатление, Нина Флориановна продолжила:
- Вот я сыграла Ефросинью в "Царевиче Алексее" и была совершенно свободна... Так, теперь вот интересно, что он говорил, вот я вас заинтересую. Бертрана мечтал играть, конечно, Геннадий, то есть Мичурин, и вместе с Музалевским получил в очередь... А короля...
- Графа?..
- Ну да, графа, но он же там почти король, - это Голубинский, очень хороший артист... Теперь вот этого рыцаря, рыцаря-несчастье...
- Мичурин и Музалевский, - повторил Р., - Бертран - это и есть "Рыцарь-несчастье".
- Нет, другого, который поет, этот, идеальный, седой...
- Гаэтана?
- Да, конечно... Так вот, Блок мечтал, чтобы этого Гаэтана сыграл Максимов Владимир Васильевич... Но боялся, что он откажется... Максимова обожали девочки, он снимался в кино и немножко любил покрасоваться... Он ведь был очень много занят... Вы знаете, МХАТ-второй целый год играл в Ленинграде, в помещении Суворинского театра, закрытого тогда, то есть в вашем теперешнем помещении, на Фонтанке, и актеры Больдрамта пригласили Болеславского и Сушкевича к нам, в Оперную студию Консерватории, напротив Мариинского театра, где Большой драматический открывался... Так вот, Болеславский ставил "Рваный плащ", Сушкевич - "Разбойников", а Максимов играл и у того и у другого, потому что его очень любили... Монахова тоже любили, но по-другому...
- А кто должен был быть вашим партнером - Алисканом? - спросил Р.
- Алисканом должен был быть Коханский, Орест, очаровательный был... Он потом перешел в Ленком... Потом был несколько раз арестован... За педерастию... Кстати, вы таких Ниве не знали?..
- Нет...
- Ну и хорошо... Он женился на этой Ниве... Но это был такой брак... Условный... Обоюдно условный... Уже после войны... Потом он нигде не работал... Потом умер...
Она опять примолкла.
- Нина Флориановна, - спросил Р., - значит, Блок сделал распределение ролей, а актеров подговорил и собрал Мичурин, это была его инициатива?
- Да... И начались интимные репетиции...
- Репетиций было...
- Их было три... Сначала сказал Блок, что он благодарен всем и ему бы очень хотелось, чтобы пьеса пошла в Большом драматическом... Потом Мичурин сказал, я помню, что "Розой и Крестом" продолжится чистая романтическая линия...
- Видимо, он должен был помогать Блоку?
- Да, Блок пробовал себя, может ли он быть режиссером, это была проба, а Геннадий вызвался ему помогать...
- Поэтому он и получил роль Бертрана не один, а вдвоем с Музалевским?..
- Да, скорее всего так... Это должна была быть постановка совершенно реалистическая, знаете, в стиле МХАТа: настоящий сад, настоящие костюмы, все настоящее... Один раз собрались у него дома, на Пряжке... Один раз почитали по ролям...
Несмотря на дразнящую новизну обаятельного свидетельства Н. Ф. Лежен, а может быть, именно благодаря ему, артисту Р. хотелось кое о чем переспросить самого Александра Александровича, и, на свою беду, он знал, как это сделать. С отвратительным филологическим занудством, от которого не сумел избавиться с университетских времен, он швырнул себя в библиотечные закрома (в том числе и в библиотеку самого БДТ, на его глазах не раз униженную неоправданными списаниями старинных книг и журналов, которые тут же утаскивал домой один трудящийся у нас "книголюб") и столкнулся с обилием материала, лежащего на поверхности, но не использованного. Ни один блоковед, критик или аспирант искусствоведения не поднял безусловно диссертабельной темы "Эстетические, культурные и этические противоречия между Александром Блоком и Большим драматическим театром в 1919-1921 гг.".
И вправду, картину почти принудительного сотрудничества (Блок отказывался, Андреева заставляла) столько раз подчищали, лакировали, населяли подтасовками, а в конце концов так извратили, что она превратилась в сиропную легенду, к которой добавил свой штришок и лично Р., готовя юбилейное представление через шестьдесят лет после блоковской попытки: все, мол, хорошо, что хорошо кончается...
Но А. А. Блок, отдававший театру остатки своего времени и сил, с легендой был не согласен и, предавая огню большую часть записных книжек, позаботился, чтобы часть заметок о его взаимоотношениях с новорожденным БДТ все же осталась.
Поэтому, преодолевая природную тупость и лень, Р. в период летнего отпуска 1980 юбилейного года сделал ряд выписок из писем, дневников и записных книжек Александра Александровича, полагая, что и эта хроника существенна для прояснения предлагаемых обстоятельств. Дурак-то он дурак (время от времени у автора возникает неодолимое желание польстить себе, величаясь "дураком", не станем отказывать ему в тихом удовольствии), но все же допер, что речи и реплики покойного Блока по определению не могут быть менее интересны, чем сценки, почему-то запомнившиеся артисту Р.
18 июля 1919 г. Объяснять Гришину "Розу и Крест".
А. А. Блок, "Записные книжки"
А. И. Гришин - тот самый управляющий театром, который в 20-м году давал Блоку пустые обещания, а в 1921-м сбежал за границу, оставив людей без зарплаты. Этот факт засвидетельствовал в своих воспоминаниях артист Геннадий Мичурин.
Разговорцы с откладываниями пожирают на театре беспримерное время и тянутся бесстыдно и утомительно...
Вот, к примеру, Гришин, которого, по замечанию Блока, "тянет на второй сорт":
- Простите, не успел, замотался, сами понимаете, какая жизнь, не до жиру, быть бы живу, жалованье обеспечить и так далее!.. Ради Бога, не сердитесь, Александр Александрович, через неделю непременно прочту... Ах, ах, не успел, каюсь!.. Ну еще денечка два, будьте великодушны...
- Прочел, прочел, Александр Александрович, дорогой! Какая поэзия! Как высоко!.. Но вы уж простите меня, дурака, не все понял, ну, просто-таки ничего не понял... Вот если бы нам встретиться... Дней через несколько... И вы бы мне объяснили, Александр Александрович, что там все-таки содержится, и для чего это все, и кто кому, как говорится, дядя...
Объяснять Гришину "Розу и Крест"...
Оставалось следить, как развивались интересующие нас события, которые никак не развивались, потому что данные Гришину объяснения не помогли.
10 апреля 1921 г. Я пробовал навести Лаврентьева и Гришина на "Розу и Крест". Лаврентьев отмычался, Гришин, подумав, сказал: "Может быть, после Кальдерона"...
А. А. Блок, "Записные книжки"
Стало быть, до самого конца его не оставляла надежда.
К сведению студентов, аспирантов, диссертантов, докторантов и книголюбов. Размышляя о судьбе "Розы и Креста" в Больдрамте, не худо понимать, что окончательное решение репертуарных и прочих вопросов было все-таки не по силам ни управляющему Гришину, ни главрежу Лаврентьеву. Окончательное решение принципиальных вопросов не выпускала из своих цепких большевистских ручонок Комиссар отдела театров и зрелищ Союза коммун северных областей (кажется, так называлась ее должность) Мария Федоровна Андреева.
А эта дама еще в 1913 году, возражая против постановки в Свободном театре, писала: "Они хотят ставить пьесу (мистическую пьесу!) Блока - "Роза и Крест" это просто плохая пьеса, написанная плохим языком, искусственная и фальшивая, а я должна буду играть в ней графиню Изору..."
Да не играй ты, Бог с тобой, другим не мешай!..
7 февраля 1920 г.
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29
XML error: XML_ERR_NAME_REQUIRED at line 29