Рильке Райнер Мария

Сказка о руках Господних

Рильке - поэт, собиравший тишину в противовес всем крикам XX века. И из тишины, этой росла внутренняя сила, которая была тем более необходима, чем страшнее и разнузданнее становилась сила внешняя. О Рильке известно, что он мистик. Но что это значит? Мистик в подлинном значении этого слова - человек, причастный тайне бытия. Не мистификатор, не маг, владеющий какими-то недоступными нам секретами, а тот, кто проник в нашу общую всем тайну, в предельную глубину жизни, в которой все сопряжено со всем.

"Бог - мой сосед", - говорит Рильке в "Часослове". Бога он знает изнутри. Иными словами, произошло воссоединение с самим собой.

Он и с - ц е л и л с я, стал цельным, тем самым микрокосмом, - подобием макрокосма. А подобие познается только подобием. Надо самому стать чудом, чтобы познать чудо. Иначе будут не чудеса, а выдумки, не приближающиеся к тайне бытия, но отвлекающие от нее.

Вот почему герой самой большой прозы Рильке - Мальте Лауридс Бригге говорит, что в детстве не любил сказок, сказки были ему скучны, ибо они неживые и бескрылые рядом с действительностью, с тем, что Рильке называет безграничной Действительностью, которая всегда непредсказуема; ее нельзя знать наперед.

Чудо творчества тоже непредсказуемо. И Бог не знает, что творят его руки; правая рука не знает, что делает левая, как сказано в "Сказке о руках Господних". Во всяком случае, суть творчества такова. И ангел, заранее восхваляющий всезнающего Бога, - помеха творчеству, отвлечение от напряженного внимания к непостижимому. Если кто-то творит нечто живое, оно само становится сопричастным творчеству и может в любой миг ускользнуть из рук, а Творец будет в растерянности разводить руками, не понимая, в какой миг творение стало независимым.

Тот, кто хочет хоть чуточку приблизиться к творчеству, говорит нам Рильке, пусть заранее откажется от своих представлений о Творце, о художнике, не слушает даже ангелов. Иначе чудо ускользнет от его рассеившегося внимания...

3. МИРКИНА

И по-прежнему длится день седьмой

Недавно поутру мне повстречалась госпожа соседка. Мы поздоровались.

- Какая осень! - сказала она, помолчав, и взглянула на небо.

Я тоже. Утро и вправду было очень ясным и ласковым для октября. Меня вдруг осенило:

- Какая осень! - воскликнул я, взмахнув руками.

И госпожа соседка согласно покивала. Я глядел на нее. Ее славное здоровое лицо так мило поднималось и опускалось. Оно было светлым, только в уголках губ и на висках лежали тени морщинок. Откуда они у нее? И тут я неожиданно спросил:

- А ваши девчушки?

Морщинки на секунду исчезли с ее лица, но сразу же прорезались еще глубже.

- Они, слава Богу, здоровы, только...

И соседка двинулась вперед, а я зашагал, как полагается, по левую руку.

- Дети, знаете ли, в том возрасте, когда целый день задают вопросы. Ну просто весь божий день до самой ночи.

- Да, - пробормотал я, - настает время...

Но она не позволила себя перебить:

- И не такие, как, скажем: куда ведет эта конная тропа? сколько звезд на небе? что больше - много или десять тысяч? Совсем-совсем другие! Например, говорит ли Бог и по-китайски? Как Бог выглядит? Все время про Бога! Кто же может знать такие вещи?

- Ну, положим, - заметил я, - предполагать кое-что можно...

- Или о руках Бога, что тут скажешь?

Я посмотрел соседке в глаза:

- Позвольте, - вежливо молвил я, - вы только что говорили о Боженькиных руках, не так ли?

Соседка кивнула. Кажется, она слегка удивилась.

- Вот, - поспешно продолжал я, - о руках мне кое-что известно. Случайно, торопливо пояснил я, увидев, как округлились ее глаза, - совершенно случайно... В общем, - закончил я довольно решительно, - я расскажу вам, что знаю. Если у вас есть немного времени, я провожу вас до вашего дома.

- Очень приятно, - ответила она, все еще удивленная, когда ей удалось наконец заговорить. - Но, может быть, вы сами расскажете детям?..

- Мне самому рассказывать детям? Нет, милостивая государыня, это невозможно, никоим образом. Видите ли, я мгновенно смущаюсь, когда заговариваю с детьми. В этом нет ничего дурного, но дети могут понять мое замешательство так, будто это оттого, что я лгу... А мне очень важно, чтобы моей истории поверили. Вы перескажете детям, у вас это выйдет гораздо лучше. Вы все в ней свяжете и украсите как следует, а я только изложу простые факты в самом кратком виде. Так?

- Ладно, ладно, - рассеянно обронила соседка.

Я задумался.

- В начале... - но тут же перебил себя. - Полагаю, госпожа соседка, вам известно кое-что из того, что следует прежде рассказать детям. Например, творение...

Возникла весьма долгая пауза.

- Ну да, а на седьмой день, - продолжала соседка высоким, насмешливым голосом.

- Постойте, - перебил я, - нам придется остановиться на предыдущих днях, потому что в них все дело. Стало быть, Господь приступил к работе, сотворив Землю, отделив ее от воды и приказав, чтобы стал свет. Потом он с поразительной быстротой вылепил вещи, то есть большие настоящие вещи, такие, как скалы, горы, дерево и по его образцу много деревьев.

Я уже некоторое время слышал позади шаги, не обгонявшие нас, но и не отстававшие. Это меня смущало, и я путался в легенде о творении, продолжая свой рассказ:

- Эту быстроту и плодотворность можно объяснить, лишь предположив, что после долгого и глубокого раздумья у него все уже сложилось в уме, прежде чем он...

Тут шаги наконец поравнялись с нами, и к нам прилип не слишком приятный голос:

- О, простите, вы говорите, должно быть о господине Шмидте...

Я рассерженно взглянул на подошедшую женщину, соседка же чрезвычайно смутилась:

- Гм, - кашлянула она, - нет, то есть да, мы как раз говорили, в общем-то...

- Какая осень! - сказала вдруг вторая женщина как ни в чем не бывало, и ее красное личико засияло.

- Да, - услышал я голос своей соседки, - вы правы, госпожа Хюпфер, на редкость чудесная осень!

Потом женщины распрощались. Госпожа Хюпфер хихикнула напоследок:

- И поцелуйте от меня ваших деточек!

Моя добрая соседка уже не обратила на это внимания; ей не терпелось дослушать мою историю. Однако я с непостижимой твердостью заявил:

- Так вот, я уже не помню, на чем мы остановились.

- Вы что-то говорили о его уме, то есть... - соседка совсем покраснела.

Мне стало ее искренне жаль, и я поторопился продолжить:

- Ну что ж, вы сами понимаете, что пока делались вещи, Богу не было необходимости постоянно смотреть на Землю, ведь там ничего не могло случиться. Ветер, правда, уже носился над горами, которые были так похожи на давно знакомые ему тучи, но верхушек деревьев он с некоторым недоверием избегал. И это Бога вполне устраивало. Вещи он создал, можно сказать, в сонном состоянии; но когда дело дошло до зверей, работа начала его занимать; он склонился над ней и только изредка поднимал широкие брови, чтобы бросить взор на Землю. Он совершенно забыл о ней, принявшись за человека. Не знаю, до какой сложной части тела он дошел, когда раздался шорох крыльев. Мимо пролетел ангел с пением: "О, всевидящий..."

Бог испугался. Он ввел ангела в грех, потому что только что тот пропел ложь.

Бог-отец быстро поглядел вниз. И что же, там действительно уже произошло нечто труднопоправимое. Птичка металась, видно перепуганная, над Землей, а Бог не в состоянии был помочь ей найти дорогу домой, потому что не знал, из какого леса вылетела бедная пичуга. Он вконец рассердился и сказал: "Птицам полагается сидеть там, куда я их посадил". Но тут он вспомнил, что дал им по просьбе ангелов крылья, чтобы и на Земле было что-то похожее на ангелов, и это обстоятельство его еще больше огорчило.

В подобном расположении духа нет ничего полезнее работы. Занявшись конструированием человека, Бог снова развеселился. В глазах ангелов как в зеркале он рассматривал свои черты и медленно и осторожно лепил из шара у себя на коленях первое лицо. Лоб ему удался. Гораздо труднее оказалось сделать симметричные ноздри. Он все ниже склонялся над работой, пока над ним снова ни пролетело дуновение. Он посмотрел вверх.

Тот же ангел кружил над ним; звуков гимна на этот раз не было слышно, потому что у мальчика от лжи пресекся голос, но по губам Бог разобрал, что пел он все то же: "О всевидящий!" В тот же момент к нему подошел святой Николай, который пользовался особым уважением Бога, и проговорил сквозь густую бороду: "Твои львы сидят спокойно; они, надо сказать, очень надменные создания! Но по краю Земли бегает щенок, вот тот терьер, он того и гляди свалится". Бог и вправду увидел нечто веселое, белое, пляшущее, как пятнышко света, в окрестности Скандинавии, так опасно начинающей круглиться. Он всерьез разозлился и заявил святому Николаю, что если тому не нравятся его львы, пусть попробует сам сделать других. На что святой Николай ушел с неба, хлопнув дверью так, что одна звезда упала вниз, прямо терьеру на голову. Это довершило неприятности, и Бог вынужден был сознаться себе, что сам во всем виноват, и решил больше не сводить с Земли глаз. Так все и случилось. Он отдал работу своим достаточно мудрым рукам, и хотя был очень не прочь узнать, как выглядит человек, не отводил взгляда от Земли, где теперь, как нарочно, ни травинка не шевелилась.

Чтобы доставить себе хоть какое-то удовольствие после всех треволнений, он повелел рукам показать ему человека, прежде чем они отдадут его на волю жизни. Как дети, играющие в прятки, он то и дело спрашивал: "Все?" Но в ответ слышал только, что руки разминают глину, и ждал. Время тянулось долго. Вдруг он увидел, как что-то темное падает в пространство, причем оно только что было вблизи него. Предчувствуя недоброе, он призвал свои руки. Они явились, перемазанные глиной, разгоряченные и дрожащие. "Где человек?" - закричал он на них. Тогда правая накинулась на левую: "Ты его упустила!" "Что же, раздраженно сказала левая, - ведь ты все хотела сделать сама, мне ты не давала и слова сказать". "Ты должна была его держать!" И правая замахнулась, но потом одумалась, и обе руки заговорили, перебивая друг друга: "Он оказался таким нетерпеливым, этот человек. Он так спешил жить. Мы ничего не могли поделать, правда, мы обе не виноваты".

Однако Бог не на шутку рассердился. Он оттолкнул обе руки, потому что они загораживали ему вид на Землю: "Знать вас больше не хочу, делайте, что угодно". Руки пытались чем-то заняться, но они умели, как им и полагается, только начинать. Без Бога ничего не завершишь. Наконец им это надоело. Теперь они весь день стоят на коленях и каются - так, по крайней мере, рассказывают. Нам же кажется, будто Бог отдыхает, потому что сердит на свои руки. И по-прежнему длится день седьмой.

Я помолчал. Госпожа соседка разумно воспользовалась паузой:

- И вы полагаете, они никогда не помирятся?

- Ну что вы, - ответил я, - я, по крайней мере, надеюсь.

- А когда?

- Ну когда Бог узнает, как выглядит человек, которого руки отпустили против его воли.

Соседка задумалась, потом рассмеялась:

- Но для этого ему достаточно поглядеть вниз.

- Простите, - вежливо сказал я, - ваше замечание свидетельствует об остроумии, но моя история еще не кончена. Итак, когда руки отступили в сторону, и Бог снова оглядел Землю, прошла еще минута, или, вернее, тысячелетие, что, как известно, одно и то же. Вместо одного человека там был целый миллион. Но все люди уже носили одежду, а так как мода тогда была отвратительная и сильно искажала лица, у Бога сложилось совершенно превратное и, не скрою от вас, очень неблагоприятное представление о людях.

- Гм, - промолвила соседка и хотела что-то сказать.

Я, не обратив на это внимания, с нажимом заключил:

- И оттого настоятельно необходимо, чтобы Бог узнал, каков человек на самом деле. Остается радоваться, что находятся те, кто рассказывает ему об этом...

Но госпожа соседка не спешила радоваться:

- И кто же это, по-вашему?

- Просто дети, а иногда и люди, которые пишут картины, стихи, строят...

- Что строят, церкви?

- Да, и всякое другое вообще...

Соседка медленно покачала головой. Кое-что казалось ей довольно странным. Мы уже прошли мимо ее дома и теперь не спеша поворачивали обратно. Неожиданно она развеселилась и засмеялась:

- Что за чепуха, Бог ведь всеведущ. Он наверняка должен был знать, откуда, например, вылетела та птичка.

В ее взгляде светилось торжество. Должен сознаться, я немного смутился, но овладел собой и сумел изобразить крайнюю серьезность:

- Милостивая госпожа, - наставительно заметил я, - тут есть одно очень важное обстоятельство. И чтобы вы не вообразили, будто я вынужден оправдываться, объясню вам вкратце: Бог, разумеется, обладает всеми свойствами. Однако прежде чем он смог найти им всем сразу применение в мире, все они, вместе взятые, казались ему одной большой силой. Не уверен, понятно ли я говорю, но с появлением вещей его способности обособлялись и превращались до известной степени в обязанности. Ему не без труда приходилось все их учитывать. Ведь случаются и конфликты (между прочим, я только для вас об этом упоминаю, ни в коем случае не рассказывайте этого детям).

- Ну что вы! - заверила меня собеседница.

- Понимаете, если бы пролетавший ангел пел тогда "О всезнающий!" все обошлось бы хорошо.

- И эта история не случилась бы?

- Конечно, - подтвердил я, собираясь проститься.

- И вы все это наверное знаете?

- Я знаю это наверное, - почти торжественно отвечал я.

- Ну мне будет что рассказать сегодня детям!

- Я с удовольствием послушал бы. Всего вам доброго!

- Всего вам доброго! - отозвалась она.

Но тут же она обернулась ко мне:

- А отчего же тогда этот ангел...

- Госпожа соседка, - перебил я ее, - я вижу, что ваши славные девчушки вовсе не потому задают так много вопросов, что они дети...

- А почему же? - с любопытством спросила соседка.

- Врачи вот считают, что есть некая наследственность...

Соседка погрозила мне пальцем. Но мы расстались добрыми друзьями.

Когда позже, хотя и довольно нескоро, я вновь повстречался со своей милой соседкой, она была не одна, и я не смог узнать, рассказала ли она своим девочкам мою историю и с каким результатом. Все сомнения развеяло письмо, которое я вскоре получил. Поскольку я не заручился позволением его автора опубликовать его, ограничусь сообщением о том, как оно заканчивалось, из чего будет без объяснений понятно, кто его написал. Оно завершалось словами: "Я и еще пятеро детей, потому что я вместе со всеми".

Я незамедлительно ответил следующим: "Дорогие дети, я не сомневаюсь, что вам понравилась сказка о руках Бога, мне она тоже нравится. Но прийти к вам я все-таки не смогу. Не обижайтесь на меня. Неизвестно, понравлюсь ли я вам. Мой нос не отличается красотой, и если на нем, что порой случается, вскочит красный прыщик, вы все время будете рассматривать его и удивляться и пропустите мимо ушей то, что будет звучать чуть пониже носа. Этот прыщик может вам даже присниться. Все это меня никак не устраивает. Поэтому предлагаю другой выход. У нас (кроме мамы) много общих друзей и знакомых, которые уже не дети. Вы сами узнаете, каких. Им я стану время от времени рассказывать какую-нибудь историю, и через них она дойдет до вас еще более интересной, чем вышла бы у меня. Ведь среди этих наших друзей есть большие поэты. Я не скажу вам сейчас, о чем будут эти истории. Но раз вас больше всего интересует и волнует Бог, я при всякой удобной возможности буду передавать вам то, что я о нем знаю. Если вам что-то покажется неподходящим, напишите мне письмецо или скажите через маму. Ведь я могу в чем-нибудь ошибиться, потому что самые чудесные истории я узнал давным-давно, и потому, что с тех пор вынужден был запомнить множество не столь уж хороших. Так бывает в жизни. Но все-таки жизнь совершенно замечательна, и об этом часто будут рассказывать мои истории. Итак, я прощаюсь с вами.

Я только потому один, что вместе со всеми".

1904 год.