Книга: Сны мегаполиса (сборник)



Сны мегаполиса (сборник)

Анна Бялко

Сны мегаполиса

Образ мысли

Вы, конечно, читали в детстве сказку про Золушку? Она вам нравится? Вы хотели бы – пусть иногда, пусть ненадолго – оказаться в ней на месте героини? Наверное, девяносто девять процентов молоденьких девушек, зажмурив от предвкушения глаза, ответили бы на этот вопрос горячим: «Да!»

Ася принадлежала к тому последнему, оставшемуся, проценту. Потому что совершенно точно знала: принц и фея, они то ли будут, то ли нет, и вообще еще ничего не известно. А вот мачеха с сестрами – это зато каждый день и в больших количествах. И даже при том, что сестра у Аси была всего одна, а мачеха, в общем, не злая, да и отец работал совсем не лесничим, радости от этого всего было немного.

Когда домашняя жизнь совсем уж ее доставала, Ася уходила в свою комнату – была у нее такая в огромной отцовской квартире – закрывала дверь поплотнее, садилась за письменный стол, накрывала ладонями уши и изо всех сил говорила сама себе, что все происходящее – ее собственный выбор, самостоятельное взрослое решение, во всех отношениях совершенно правильное, она сама его приняла, и вообще... Что уж теперь...

Все это было чистой правдой. Пять лет назад, когда Ася заканчивала выпускной школьный класс, собиралась поступать в Университет и переживала свою самую первую любовь, ее родная мать, с которой они счастливо жили вдвоем в своей небольшой квартирке, собралась замуж. В этом не было ничего ни страшного, ни необычного. В самом деле, асина мама была еще достаточно молодой, всегда считалась красавицей, и сама Ася, купающаяся в радостных волнах первой любви, горячо поддерживала ее матримониальные планы. И мамин жених – отличный дядька, оказавшийся по совместительству американцем, Асе был очень симпатичен. Он был чистым до скрипа, всегда и категорически трезвым, приятно пахнущим, прекрасно одетым и радостно улыбающимся. В асину жизнь он не вникал, отчасти, возможно, из-за наличия языкового барьера, и, тем самым, никаких отрицательных эмоций вызвать не мог. До поры до времени.

Пора настала, когда Ася внезапно выяснила, что после свадьбы мать собирается ни много ни мало, как уехать в Америку, штат Висконсин, по месту жительства нового мужа. Вместе с ней, Асей, соответственно.

Это было решительно невозможно. Это противоречило всем ее планам и представлениям о дальнейшей жизни. До сих пор она рисовалась Асе простой, радостной и ясной – последний звонок, Университет, факультет ВМК, счастливая студенческая жизнь, озаренная девичьей любовью, веселая мама с ее новым мужем... При чем тут какая-то дурацкая Америка? И даже, в конце концов, если маме для счастья так уж необходимо туда уехать, то при чем тут она, Ася? Не помогали ни слезы, ни уговоры, ни радужные описания прекрасных американских вузов и не менее прекрасных американских парней – Ася стояла на своем.

После долгих разборок, раздумий, выяснений всех отношений и переговоров всех сторон решение было принято. Ася оставалась жить с отцом.

Отец у Аси был не хуже других, а во многом даже и лучше. Он был доктор экономических наук, профессор, преподавал в том же Университете, жил в большущей квартире в центре города, имел другую жену и дочь от второго брака. После давнего развода с асиной матерью отношения, тем не менее, поддерживал ровные, виделся с Асей достаточно регулярно, словом, был вполне идеален. От асиного решения он в восторг не пришел, но возражений тоже не выдвигал. Договорился с женой, выделил Асе в квартире комнату и помог перевезти вещи. Асину же квартиру коллегиально решено было сдавать, чтобы будущая студентка могла иметь независимый доход и не сидеть на отцовской шее.

Жизнь с отцовской семьей получилась у Аси достаточно ровной, но очень прохладной. Как с соседями. Пришла – ушла. Захотела – поела, хоть вместе, хоть сама, никто не приставал и не спрашивал. Отец почти всегда был на работе, а мачеха, хоть и сидела дома, старалась Асю особенно не замечать. Ее, естественным образом, гораздо больше занимала родная дочь. Эта самая дочь, сводная асина сестрица, младше Аси на семь лет, бывшая для отца и для мачехи поздним ребенком, была, на асин взгляд, не в меру глупа и выше меры избалована. Никто, впрочем, асиным мнением на сей предмет не интересовался, поэтому вслух она его не высказывала. Но отношения своего, впрочем, никак специально не скрывала. Поэтому контакты с сестрицей (а она поначалу очень активно пыталась интересоваться асиной жизнью) со временем сошли практически на нет, ограничиваясь взаимным скорчиванием страшных рож при случайной встрече в коридоре.

Итак, мама уехала в свою Америку, квартиру сдали. Учеба на ВМК, которая занимала такое важное место в асиных девических мечтах, на поверку оказалась достаточно трудной и нудной, первая любовь через полгода незаметно закончилась и рассосалась, даже вспоминать было как-то не о чем – осталась только жизнь в чужой квартире с посторонними мачехой и сестрицей. Ася даже стала задумываться, не сваляла ли она дурака, отказавшись уехать с матерью, не ждало ли ее там настоящее заоблачное чудо... Но потом, съездив на летние каникулы в гости навестить мать, поняла, что все-таки нет – заштатный городок в Америке, штат Висконсин, оказался дыра дырой, дом тамошний хоть и большой, с двумя ванными, но картонный, всех развлечений – магазин, кинотеатр на соседней улице, да пара китайских ресторанчиков. С учебой тоже было бы несладко – ближайший университет находился в пяти часах езды на машине, да и тот был вполне так себе. К тому же совершенно непонятно, смогла ли бы она вообще туда поступить со своими русскими отметками и весьма сомнительным знанием английского языка. Не говоря уж о плате за обучение – она показалась Асе непомерно большой, и мамин новый муж это мнение вполне разделял. Да, и прекрасные американские ковбои тоже толпами по улицам не ходили – во всяком случае, в штате Висконсин. Так что, вернувшись осенью в Москву, Ася вздохнула даже вполне с облегчением, распрощалась с очередной порцией иллюзий и принялась за учебу.

Год, еще год, еще немного – и с учебой было закончено. Новоиспеченный программист с университетским дипломом, Ася устроилась работать в редакцию крупной столичной газеты – не без помощи отца, конечно, но это совершенно неважно. В сущности, настоящему программисту – а Ася считала себя программистом именно настоящим – на самом деле неважно, где работать, был бы компьютер понавороченней, да задачи поинтереснее. В газете и с тем и с другим было средненько, зато кругом вертелась очень сложная, насыщенная жизнь, то и дело мелькали разные интересные личности, да и среди сотрудников вполне было, на кого посмотреть. И хотя Ася не призналась бы в этом никому на свете, ей это очень нравилось.

Особенно же ей нравился один журналист из отдела политики. Впрочем, не ей одной. Сергей Таковецкий, маститый политоботзреватель, ведущий постоянной колонки, красавец, мачо, плейбой и донжуан отвечал за повышенное сердцебиение всей женской половины газетного штата, начиная с семнадцатилетней курьерши Людочки и заканчивая семидесятилетней вахтершей тетей Марусей. В промежутке между ними двумя находилось примерно тридцать дам различнейших возрастно-весовых категорий, и некоторые из них могли заслуженно похвастать вполне выдающимися женскими достоинствами, такими, как красота, социальное положение и высокий интеллектуальный коэффициент.

Ася на фоне всех этих выдающихся во все стороны разнообразных достоинств всегда – и небезосновательно – чувствовала себя серой мышью. Поэтому ни о каких знаках внимания со стороны прекрасного Таковецкого даже и не мечтала. Сидела себе спокойно в закутке за компьютером и не проявляла никакой излишней активности. Разве что... Ну, верстку статьи готовую отнести показать – так это ее прямая служебная обязанность. Или почти прямая... Ну, постараться запомнить, когда кумир ходит выпить кофе в кафетерий и сходить туда в это же время... Она тоже человек, а кофе – хлеб для программиста... Ну, начала курить и стала наведываться в курилку... Она взрослая девушка, в конце концов, не приставайте к ней с глупостями. Таковецкий... Ерунда какая. Она не маленький ребенок, и прекрасно понимает, что тут для нее никаких шансов нет, да и не надо ей этих шансов. Тоже мне радость – даже если удастся как-нибудь, изловчившись, этот самый невероятный шанс внезапно сорвать – и что дальше? Ну, переспит он с ней, как со всеми прочими, может быть, даже не один, а пару раз, если повезет, и потом благополучно забудет – радости-то от этого... Ей так не надо, ей надо – чтоб родство душ, чтоб вместе и надолго, если не навсегда, а уж на это у нее никаких шансов с гарантией нет, даже и надеяться незачем.

А надеяться все равно очень хотелось. Да еще тут некстати настала весна, ранняя, глупая, с просветами голубого неба, хлюпаньем под ногами и запахом талого снега с оттенком грядущих приключений... В поисках которых в курилку отчего-то хотелось заходить все чаще.

Но приключение все равно застало Асю врасплох, причем совсем с другой стороны. В ее, вернее, отцовском доме этажом выше жил сосед-старичок. Ася заметила его почти сразу по переезде – худенький, седой, сгорбленный – кажется, в чем душа держится. Она вскоре с ним и познакомилась – случайно, пока лифт вместе ждали. Старичок улыбнулся ей, сказал что-то вроде, что вот-де, новенькая у нас в подъезде, симпатичная такая – и Ася, которой так не хватало в то время человеческого тепла, не могла не быть ему благодарна. Теплое слово, в конце концов, и кошке приятно. К тому же старичок был вознагражден за свою теплоту сторицей – Ася с тех пор на правах соседки доставала ему газету из ящика, возвращаясь домой из университета, помогала донести при случае тяжелую сумку или просто бегала в магазин за кефиром и прочими мелочами. Дружбой это нельзя было назвать, но так – добрососедские отношения. Обоих это, по всей видимости, устраивало даже больше, чем казалось на первый взгяд. Во всяком случае, в асиной девичьей жизни было не так уж много добрых отношений, а про старичка ничего известно не было.

И вот, возвращаясь как-то с работы, переполненная расплывчатыми мыслями о мимолетной встрече с Таковецким в курилке, Ася автоматически, как всегда, проходя мимо, выдернула из старичкового ящика свернутую в трубку газету и поднялась к его двери, чтобы отдать. Позвонила. Старичок открыл, поздоровался, поблагодарил как обычно, но, вместо того, чтобы тут же попрощавшись, дверь и закрыть, вдруг отступил назад и тихо сказал Асе:

– Зайди-ка на минутку.

Ася слегка опешила. Такого в заводе не было. Она даже встряхнулась и отвлеклась от своих расплывчатых, но таких заманчивых мыслей, но, секунду поколебавшись, все же последовала приглашению. Почему бы и нет, в конце концов? Старичка она знает не первый год, да и потом... Что она теряет? Альтернатива у нее все равно лишь одна – спуститься на этаж в свою квартиру и варить там себе кофе в лучшем случае в одиночестве, а в худшем – в компании мачехи с сестрицей. Лучше уж старичок... Может, он тоже кофе заварит... Мачеха категорически не одобряла асину способность пить кофе в любое время суток в любых количествах, и хоть и не говорила ничего, но так смотрела, что половина кайфа терялась тут же на месте.

Итак, она вошла в квартиру и замерла у порога в нерешительности. Старичок же, сделав ей знак рукой в сторону вешалки, мол, раздевайся, зашаркал куда-то вглубь и исчез за поворотом коридора. Ася повесила куртку и двинулась за ним.

Квартиры в этом доме были генеральские, огромные, с высоченными потолками и множеством комнат, раскиданных в произвольном порядке вдоль длинных извилистых коридоров. Когда Ася нашла, наконец, своего старичка, он обнаружился не иначе, как в кабинете – просторной комнате, все стены которой были уставлены высокими, в потолок, шкафами с книгами, а посередине громоздился – именно так, иначе и не сказать, здоровенный письменный стол. Не стол даже, а целый катафалк – со множеством ящиков, резными ножками и колонками, да еще сверху весь заваленный книгами и прочей заумной рухлядью, так, что хозяин, усевшийся за ним в кресло, и виден-то был с трудом.

– Садись, – снова махнул старичок Асе из своей ниши. Ася повертела головой, обнаружила у одной стены затерявшийся среди шкафов зеленоватый кожаный диванчик и послушно села.

– Села? Тогда слушай, – проскрипел старичок из-за стола. Ася кивнула. Дело явно пахло не кофе, скорее керосином, да что уж теперь... Интересно, надолго все это? И вообще – зачем?

– Я скоро умру, – еще тише, чем раньше, проскрипел старичок. Ася испугалась. Господи, он что, хочет оставить ей какое-нибудь старье в наследство? Вот не хватало. Она начала было сбивчиво нести что-то такое общеуспокоительное, но старичок только резко отмахнулся, и она смолкла на полуслове.

– Слушай, – сердито цыкнул дедок. – Не надо мне твоих... Этих... Я дело говорю.

Ася только кивала со своего диванчика.

– У меня нет никого. Нехорошо, конечно, но так уж вышло. А чтоб совсем все пропало – не хочу. Решил – оставлю тебе. Я на тебя глядел, девочка ты неплохая, и голова есть. Жаль, конечно, не мальчик ты, да что поделать-то...

Ну точно, сейчас про завещание скажет – решила Ася. Она попыталась снова открыть рот, но старичок, очевидно, уловив ее намерение, так зыркнул из-под нависших на глаза седых бровей – будто молния по комнате сверкнула – и Ася осеклась, не начавши.

– Я хочу оставить тебе Дар, – со значением произнес старичок. И замолчал, будто ожидая асиной благодарной реакции. Не дождавшись, он вздохнул и продолжил.

– Я волшебник. Старый, опытный волшебник. Мне, по-хорошему-то, ученик был бы нужен, знания передать, да, видишь ты, не пришлось. Теперь пропадут они, знания-то... Их так в одночасье не отдашь, тут надо годами учить... Да... Жалко. Но это – это Дар. Его я могу просто так передать, вот тебе и передам.

Ошарашенная Ася молчала. Просто, что называется, потеряла дар речи от всех этих неожиданных даров. Ясно, старичок спятил. Уйти бы теперь потихоньку, врача, что ли, вызвать, да только как... Обидится ведь. Еще тяжелым кинет, с него станется, с психа-то... А с другой стороны – он пока мирный. Может, если его не раздражать...

– Зря боишься, – перебил ее мысли старичок. – Я не спятил и не рехнулся. Я, может, за сколько лет только-только за ум взялся... Эх, да поздновато пришлось... Мне б тебя еще когда позвать, глядишь, чему бы и научилась...

– А почему – поздно? – Неожиданно для самой себя спросила вдруг Ася. – Может, попробуем?

Говоря все это, она сама не понимала – то ли безумие оказалось заразным, то ли ей хочется просто успокоить соседа...

– Да сказал же – время мое истекло, – досадливо вздохнул старичок. – Ухожу я. Умираю, по-вашему. Ты вот что, не болтай-ка давай, а слушай меня. Он хоть и Дар, а тоже дело не простое.

Он вышел из своего укрытия за столом и встал перед Асей, словно лектор на кафедре.

– То, чему я хочу тебя научить – Дар – это способность проникать в чужие мысли. Очень важная, нужная вещь. Ценнейшая вещь. С нею, если умеючи взяться, можно многое что натворить...

– Как это – чужие мысли? – не поняла Ася. – И зачем они мне?

– Зачем? – всплеснул руками старичок. – Эх, ты...

Ася вдруг ощутила, как с нею что-то произошло. Казалось, словно кто-то вошел в ее мозг – не в голову, где расположен тот, что с извилинами, а будто бы в душу, в самую ее суть. Но и в голову одновременно тоже. Потом по душе будто бы провели мягкой рукой, собрали в клубочек, ласково так погладили. Ощущения были довольно приятными, но очень странными, непохожими ни на что – и как вести себя, было совершенно неясно. Вдруг оттуда, из ее собственной головы – или души, понять и различить это было уже невозможно – ей зазвучали слова, явным образом ее собственные, хотя она могла бы поручиться, что никакого отношения к ним не имеет.

– Завладевая образом мысли, ты можешь любому человеку оставить мысли свои. Это – ценнейший из всех Даров. Но полезен он лишь при условии, что они – свои мысли – у тебя есть. Если сумеешь понять это – будешь счастливой. И помни – Дар нельзя использовать во зло. Ты добрая, умная девочка, ты разберешься...

Поток мыслей тек, завораживал. Вдруг – Ася почувствовала, что ее как будто встряхнули – мягкие руки отпустили ее мозг. Внутри сразу стало как-то пустовато и слегка неуютно.

Старичок, вновь возникший прямо перед ней – а может, он и не исчезал никуда – ласково улыбался.

– Ну, теперь поняла?

– К-кажется. Д-да, наверное. – Спорить с ним казалось невозможным, особенно сейчас. В голове еще отдавались, звучали мягкие движения рук. – А как вы это делаете?

– А это и есть – Дар. Я передам его тебе, и ты тоже так сможешь. Конечно, нужна какая-то тренировка, но ничего сложного нет, я объясню, у тебя все получится. Надо только поначалу человека правильно выбрать, присмотреться к нему, понять, какой у него мыслеобраз...

– А это что?



– Ну, как он думает, каким образом мыслит.

– А как же это понять?

– Присмотреться внимательней, какой человек, что он видит, чего он хочет. Образ мышления его уловить. Да ты научишься – будет легко. С ходу будешь такие вещи видеть. Сначала так кажется – сложно, а там привыкнешь... А потом, как мыслеобраз-то разглядишь, надо вот этак расслабиться, – старичок раскинул во всю ширь руки, и они взметнулись возле него легкими крыльями, – мысли свои отпустить, и слиться ими с его-то мыслями... Поняла? Сперва – копируешь тело, потом – мысли. Так и проникаешь к нему во внутрь.

Старичок явно сопровождал слова действиями, хотя уловить их невооруженным взглядом Асе как-то не удалось. Просто она вдруг снова ощутила мягкое вторжение в собственную душу. Мгновение – и снова перед нею был старичок.

– А после, внутри, – продолжил он свою лекцию, – вот так, вот так...

Его руки словно бы собирали из воздуха мягкий шар.

– Мысли-то тамошние сдвигаешь, собираешь их все, только ласково, и в сторонку, в сторонку, а на их место – свои. Вот и готово дело.

– Но у меня не выйдет, – с ужасом прошептала Ася.

– Потренируешься – выйдет. Для начинающих свои приемы есть. Трепет воды, например, хорошо мысли отражает. Весенней воды особенно. Вверх если двигаться – тоже. А вот с детишками поначалу не пробуй, детишки – они такие, у них мысли беглые, за ними не угонишься, это только с опытом можно, да и то не всегда.

– И еще, – старичок посерьезнел и поднял наставительно палец вверх. – Имей в виду. Когда ты в мыслях – тебя здесь, – он обвел вокруг себя рукой, – нет. Ты транс-, – он запнулся, борясь с мудреным словом. – Видимость твоя отсюда исчезает. Поэтому – входить и выходить в мыслеобраз можно только наедине с тем, в кого ты хочешь проникнуть. Он этого не заметит, ясное дело, а вот если рядом кто попадется – те могут. Нельзя этого. Следи, смотри – аккуратно. Впрочем, – он оценивающе поглядел на Асю, – и не выйдет у тебя, на чужих-то глазах. Но все равно смотри.

– И что же, – Ася, несмотря ни на что, не могла воспринять происходящее до конца. – Это любого так можно?

– Умеючи – да, любого. Дело, конечно, житейское, с одними – легче, с другими – возиться надо. Но в принципе, да, любого. С детишками только осторожней. Опять же, если что – заходи, спрашивай. Но не тяни сильно, я долго-то не дождусь.

Тут он протянул руку и коснулся двумя пальцами асиного лба. Она почувствовала будто бы легкий ожог, перед глазами мелькнула вспышка света, в ушах прогремел отдаленный гром. В воздухе явно запахло озоном. Как оказалась на лестничной площадке, она не помнила.

Ася медленно, придерживаясь рукой за стену, направилась по лестнице вниз. Кружилась голова, и в ушах гудело, как после ночной работы за компьютером. Что такое случилось с ней, может, это все сон...

А может, вовсе даже и нет. Может, как раз...

Пару дней Ася ходила, как в тумане, так и сяк осмысливая новые возможности и примеряя их к своей жизни. Варианты получались – зашибись. При условии, конечно, что она не сошла с ума, не ударилась головой и не увидела чудный сон. Скорее всего, конечно, было-то именно так, но если на секундочку поверить... Или проверить...

На третий день – он пришелся на субботу – Ася решила сходить к старичку еще раз. Удостовериться. Если не прогонит ее, как ненормальную, значит, все правда. И тогда...

Ася взлетела по ступенькам, нажала звонок на старичковой двери. Тот как-то печально тренькнул и быстро замолк. Никто не отзывался. Ася подождала минутку, опять нажала...

– Дедушку ищешь? – раздался вдруг голос за ее спиной.

– Да. – Ася повернулась. Из соседней двери на нее смотрела женщина средних лет.

– Нету дедушки.

– А где же он? Я совсем недавно заходила...

– Увезли дедушку.

– Да кто? Он одинокий был, он мне сам говорил.

– А не знаю. Только вчера, уж к ночи, слышу – на лестнице шум. Я выглянула – а там дедушка уходит. В пальто, с чемоданом. И двое с ним каких-то было. Я подумала – может, в больницу, или еще что... Не знаю. Только нету дедушки, увезли.

– Спасибо...

Ася повернулась и медленно пошла вниз по ступенькам. Ну вот. Не успела. Не узнала. И что же теперь? А ведь старичок предупреждал, чтоб она не тянула, чтоб поспешила... А она, балда, все сомневалась. Вот и досомневалась...

Домой возвращаться не хотелось. Надо погулять пойти, что ли. Дойдя до своей квартиры Ася тихо, стараясь не шуметь, приоткрыла дверь, вошла, тут же в прихожей сунула ноги в сапоги, сдернула с вешалки куртку и снова вышла, стараясь не щелкнуть замком.

Что теперь делать? Забыть весь разговор с дедушкой, как будто его и не было, и жить дальше? В конце концов, ничего не мешает ей сделать именно так. И ничего в ее жизни не изменится, все так и будет двигаться дальше по накатанной колее... Да, но это-то и обидно. За прошедшие два дна она не то чтобы поверила в чудесный дар, но все же успела приложить его к себе в достаточной мере, так что перспектива утраты ничуть не радовала. А если все было взаправду, а она из трусости и по глупости возьмет и откажется, утратит, потеряет чудесный дар... И дедушку подведет. Он так хотел, чтобы дар сохранился, не ушел вместе с ним... Как там было? Расслабиться, увидеть чужие мысли... Нет, сперва постараться увидеть, потом расслабиться, потом сделать так как-то руками...

За всеми этими размышлениями Ася не заметила, как вернулась к своему дому. Сколько она прогуляла – неизвестно, часов с ней не было. Наверное, все же долго, потому что выходила она с утра, а сейчас день чуть-чуть, но начинал клониться к вечеру. Еще не сумерки, но легкая сиреневатая дымка уже повисла в воздухе.

Перед Асей метрах в десяти по дорожке к подъезду шла девушка. Ася вдруг поняла, что это ее сестрица. Невольно замедлив шаг – не хватало еще в лифте с ней вместе ехать, Ася пристально смотрела сестрице в спину. До чего походка смешная – подпрыгивает, руками машет... Интересно, зачем это она? Думает что ли, что красиво? Впрочем, может, это она просто через лужу прыгает – под ногами действительно разливалось море разливанное. В весенней воде отражалось чуть темнеющее весеннее небо, крыши домов, легкие перья облачков, еле заметная рябь...

Ася тоже прыгнула через лужу, взмахнула руками... Вдруг ее охватила какая-то легкость, голова закружилась, вся она будто-бы понеслась куда-то с захватывающей и слегка пугающей скоростью, догоняя сестрицу, сливаясь с ней... В ушах свистел ветер, перед глазами стоял легкий трепет воды...

Вокруг нее стояла мягкая полутьма. Рядом и вокруг шевелилось нечто, похожее на мягкие полупрозрачные нити. «Мысли», – почему-то догадалась Ася, и тут же, как учили, мягкими ласковыми движениями рук стала собирать их в комок. Сестрицыны мысли нисколько не противились. Ася собрала большой шар, ласково погладила его напоследок, отложила в сторонку.

– Так, – вспоминала дальше Ася. – На их место надо положить свои. Интересно, как можно положить мысли – вообще хоть куда-нибудь? Наверное, их просто надо думать. Какие мысли можно думать для сестрицы?

Тем временем сестра – и Ася с ней вместе – зашла в подъезд, поднялась в квартиру. Открыла дверь, разделась.

– Мама, – Асе было так странно слышать сестрин голос изнутри, как свой. – Ты дома?

– Дома, дочка, – ответила из кухни мачеха. – Раздевайся, сейчас будем кушать.

– А Ася?

– Я понятия не имею, где она. – В голосе мачехи звучало легкое раздражение. – Ушла с утра, ни ответа, ни привета. Мы ее не ждем.

– Мам, – сестра (или Ася?) прошла в кухню, села за стол, поглядела мачехе в глаза. – Я давно хочу тебе сказать. Мы, наверное, неправильно себя ведем с ней.

– Почему? – Мачеха тоже села за стол, напротив.

– Ну мам, ну ты подумай – она тут одна совсем.

– Лена, – Ася чуть заметно вздрогнула. – Она взрослая девушка. И потом – почему одна? Она с папой, он ей родной отец, и мы тоже...

– Папы и дома-то никогда нету, а мы... Ты сердишься, я ее дразню. А это нечестно. Ну и что – взрослая, а все равно. Вот я была бы без тебя, а, мам? И потом – когда она стала у нас жить, ей сколько лет было? Семнадцать? Подумаешь, чуть больше, чем мне сейчас...

Ася – или Лена? – даже не заметила, когда мачеха успела подойти, обнять сзади, погладить по голове.

– И потом, мам, – продолжала она говорить куда-то в складки халата, – она мне очень нравится, Ася. Такая серьезная, взрослая. Работает. Я бы тоже хотела быть такой, когда вырасту... Давай будем с ней дружить, да?

– Конечно, девочка, ты права. По крайней мере, мы постараемся.

– Правда? Спасибо, мам. И давай – подождем ее с обедом?

Мачеха кивнула, соглашаясь. Лена – или Ася – вскочила со стула, выбежала из кухни. В темной прихожей Ася, сама не зная почему, вдруг сделала в своем укрытии резкое движение, будто бы падая назад – и оказалась тут же, в прихожей, среди сапог и пальто.

– Аська! – зазвенел ей настречу радостный сестрицын голос. – Ты чего свет не включаешь? А мы тебя ждем, обедать не садимся. Пойдем скорее, раздевайся же...

Так Ася начала свои эксперименты. Старалась, чтобы в поле действия была вода, сначала весенняя лужа, потом – хоть струя из крана. В ванной проникать в мыслеобраз было особенно удобно – и вода присутствует, и интимность соблюдается. К сожалению, объектов для эксперимента немного – ну кого позовешь в ванную? Мачеха, отец, сестрица – вот вам и все. Зато отношения в семье наладились накрепко.

Потом она вдруг открыла, что действие хорошо получается в лифте, идущем вверх. Воспаряющее движение как-то так удачно отзывалось во всем теле, надо было только поддаться ему, чуть-чуть потянуться – даже лучше, чем с водой. И потом – это заметно расширило сферу деятельности. Лифты встречаются везде и там легко можно оказаться вдвоем с кем угодно.

А потом она поняла, что ей уже не нужны никакие вспомогательные средства. Просто – приглядеться к человеку, подметить в его глазах некую специальную особенность, встать рядом, принять такую же позу, повторить движение, сделать легкое усилие – и раз! все получалось, как по маслу.

Естественно, мастерство пришло к ней не сразу. Так, чтоб моментально и безо всякого лифта, стало получаться у Аси только к концу лета. Конечно, бывали и промахи. Однажды, например, во время летнего дождя она неизвестно зачем влезла в мысли случайного прохожего – и совершенно не знала, что с ними делать. Ну что ему такое внушить? Она туда и влезла-то лишь потому, что забыла зонтик. Ну, и попрактиковаться, конечно. А потом вокруг образовалась толпа народу, и выйти обратно не было никакой возможности. Ася даже слегка испугалась, и прошло не так мало времени, пока она догадалась заставить объект зайти в ближайший подъезд... И еще какие-то неувязки случались, но разве это было важным... В целом-то все получалось так, как надо!

В общем, как-то однажды по осени Ася, оказавшись в курилке наедине со своим кумиром, плейбоем и асом отечественной журналистики Сергеем Таковецким, решила – чем черт не шутит! Подошла поближе, взглянула в глаза, подстроилась – ...

Мысли Таковецкого, по сравнению со всеми остальными, показались ей необычными даже наощупь. Они как будто были плотнее, гораздо менее охотно собирались в шар и слегка покалывали пальцы. Впрочем, может быть, это оттого, что Ася просто нервничала. Погладив шар таковецких мыслей особенно ласково, Ася отложила его и распустила ковер мыслей собственных...

– Она забавная девочка, эта Ася-компьютерщица, – думал Таковецкий, задумчиво гася окурок в банке из-под чешского пива, служившей пепельницей. – Что-то в ней есть такое... Надо бы приглядеться повнимательнее. Но, пожалуй, слишком серьезна. В том смысле, что легкой интрижкой тут не отделаться... Ну и что за беда? Это тоже может быть интересным... В конце концов, не все же ерундой заниматься, можно когда-то и о будущем задуматься. Нет, определенно, при случае пригляжусь к ней повнимательнее, есть, есть в ней нечто...

Надо ли говорить, что случай не замедлил представиться... Ася давно заметила, что после вторжения в мыслеобраз объект – любой объект – продолжал некоторое время жить, используя внушенные асины мысли, но если следующего вторжения не происходило, влияние потихоньку угасало и сходило на нет. Поэтому для создания устойчивого эффекта вторжение нужно было производить хотя бы раз в два дня. Она удвоила старания застать Сергея наедине в курилке или попасть с ним в лифт – и уже через неделю ее настойчивость была вознаграждена. Теперь Таковецкий приходил к ней сам – звал выпить кофе, покурить или пройтись подышать свежим воздухом. В редакции его новый интерес, естественно, незамеченным не остался, хотя большого любопытства тоже не вызвал – эка невидаль, в самом деле. Подумаешь, Таковецкий программисточку клеит.

Как-то они стояли с Таковецким в курилке – вернее, Таковецкий стоял, Ася-то как раз проводила очередное вторжение, и поэтому ее зримый образ в собственно курилке отсутствовал, – и в кармане журналиста зазвонил мобильник. Тот ответил на вызов, и Ася услышала в трубке противный голос Ниночки, секретарши главного редактора:

– Сереженька, ты там все бегаешь где-то, а тебя Игорь Петрович обыскался. Давай, ноги в руки – и к главному!

– Есть! – по военному гаркнул Таковецкий и – Ася не успела шевельнуться – выскочил на лестницу и слился с толпой народа, вечно снующей по ступенькам вверх и вниз.

Ася оказалась арестованной. Ее это не напугало – не привыкать, скорее, заинтересовало. Шутка ли – попасть к начальству, да еще и послушать, как оно общается со своим ведущим пером. Слегка напрягало, что ее могли за это время хватиться на рабочем месте, но – подумаешь, совру, что живот заболел, побежала в аптеку, – сказала она себе и успокоилась.

Таковецкий бодрым маршем вошел в редакторский кабинет, чмокнул противную секретаршу по-приятельски в щечку. «Только ли по-приятельски?» – мелькнуло у Аси в голове, и шар таковецких мыслей мягко шевельнулся у нее за спиной. – «Плевать мне,» – тут же оборвала Ася сама себя, чтобы не отвлекаться, погладила шар на всякий случай еще раз и сосредоточилась на происходящем.

– Садись, Серега, – указал на кресло главный редактор, гладкий седеющий джентльмен в безупречном костюме от Хьюго Босс. – Дело у меня к тебе есть.

– Я – всегда пожалуйста, – ухмыльнулся Таковецкий в ответ.

Дело состояло в том, что газете, которой до зарезу не хватало собственного корреспондента в Европе, удалось наконец отыскать где-то фонды на это дело. Где именно – редактор предпочел умолчать. Так и сказал: «Предпочитаю умолчать», – и Таковецкий понимающе кивнул. Но суть была не в загадочном происхождении вновьобретенных фондов, а в предложении редактора Таковецкому стать этим самым европейским корреспондентом. Со всеми вытекающими фондовыми последствиями.

– Надолго ли, Серега, не скажу, – пожимал плечами редактор. – Но на полгода – точно. Столько нам средства и сейчас позволяют, а уж что дальше будет – поглядим, поглядим...

– Спасибо, конечно, за ценное предложение, – был ответ Таковецкого. – Но я бы, пожалуй, остался бы пока тут. Если, конечно, начальство не возражает, – и хитро подмигнул.

Редактор даже опешил.

– Серег, да ты что? Нет, я, конечно, собкором в Брюссель всегда найду, кого послать, но я-то думал... Ты ж у нас, блин, звезда! Тебе и карты в руки. Тем более, я помню, у нас и разговор такой был...

– Все верно, я и не спорю. В другое бы время я – с дорогой душой, но сейчас...

– А что у нас сейчас...

– Выборы будут, – ответ был, прямо скажем, не очень-то, но Асе впопыхах ничего лучшего просто в голову не пришло.

– Выборы! Ты сказал! до них еще целый год, ты и вернуться успеешь двадцать раз...

– Не скажите, Игорь Петрович. Год годом, а сани готовь с лета. Сейчас самая страда, если всмотреться по-честному. Так что – рад бы в Брюссель, да не могу! Родина в опасности. – и Таковецкий снова подмигнул.

– Ну, как скажешь. Не ожидал я, что ты такой патриот. – главный не скрывал удивления. – Ассистанс какой бует нужен, на отечественной-то ниве?

– Ну, если только аккредитацию в Думу подновить, а так, думаю – справлюсь. Разрешите идти? – Таковецкий поднялся и дурашливо отдал редактору честь.

– Ступай, – и Игорь Петрович, продолжая недоумевать, откинулся в кресле...

Ася и сама бы недоумевала, услышь она такое в качестве сплетни... Чтоб Таковецкий, да отказался за кордон поехать, да на полгода... Но не отпускать же его было вот так, когда дела столь явно пошли на лад, так далеко, так надолго... И потом еще неизвестно, вернулся ли бы он оттуда вообще. Но она все равно чувствовала себя виноватой, загубив журналисту такую блестящую перспективу. Надо было как-то исправлять положение, и она решила во что бы то ни стало найти какой-нибудь способ загладить вину.

Чем можно компенсировать такое? – думала она, сидя вечером у себя в комнате перед компьютером. Сделать его звездой журналистики? Он и так... Заработать кучу денег? И на это он вроде не жалуется. Создать репутацию... Смешно. Хотя... Смотря какую... Ведь, если репутация достаточна впечатляюща, из журналистов рукой подать куда и повыше... Что ж, может быть, это идея. И Ася нырнула в Интернет – где еще прикажете программисту искать нужную информацию, не за газетой же в киоск бежать?




На следующей неделе Ася провернула на работе сложную многоходовую операцию. Сначала под каким-то дурацким предлогом, вроде потерянной верстки, навестила в неурочное время секретаршу главреда Ниночку. В результате этого визита ей была назначена встреча с главным редактором – событие, если вдуматься, из разряда почти невозможных. Главный редактор себя уважал и абы с кем просто так не встречался. Но с Асей – встретился.

Встреча прошла, что называется, тет-а-тет, за закрытыми дверями. Ее немедленным результатом стало для Аси повышение в должности – с младшего программиста до старшего, соответствующая прибавка к зарплате, а главное – получение новых служебных обязанностей. Ася теперь поступала в единоличное распоряжение политобозревателя Таковецкого – для необходимой компьютерной поддержки. И им для этих целей выделялся отдельный кабинет – оснащенный по последнему слову информационных технологий, никак иначе. Подобных прецедентов редакционный мир еще не знал. По всей газете тут же прокатилась волна слухов – Таковецкий-де задумал новый проект, не меньше, чем свержение действующего кабинета министров, он-де и за границу потому не уехал, а что он бабу свою заодно продвигает – в этом-то как раз ничего удивительного нет, не впервые, видали и не такое. Редакционные женщины, впрочем, были недовольны.

Но Асю это мало волновало. Она и раньше-то с дамами на работе не много общалась, а теперь ей и вовсе было не до того. Отдельный кабинет был просто спасением – в новом режиме работы с мыслеобразом Таковецкого надо было контактировать постоянно – и обстановка политическая слишком часто менялась, и свои мысли то и дело ценные возникали... Курилкой раз в день тут точно было бы не обойтись...

Результат, надо заметить, стоил всех интриг. Уже через две недели не только редакционные дамы, но даже и конкурирующие издания отметили, что стиль политобозревателя весьма заметно изменился к лучшему. Статьи его стали не то, чтобы резче – этого добиться было бы трудно – но как-то глубже. Расследования проводились тщательнее, а прогнозы сбывались с большей точностью. В общем, из-под шкуры активной газетной моськи все больше проглядывали черты реального политического слона.

Успех надо было развивать, и Ася взяла себе за практику не только «прочищать сережины мозги», как она это теперь называла, непосредствено перед выходом «на дело», но и самой ходить вместе с ним. Или вместо него, или не ходить, а ездить – она давно перестала мучиться с определениями своих действий. Важно было, чтобы в решающий момент она находилась там, где надо – и с готовыми мыслями. Слегка раздражало одно – что с собой в мыслеобраз нельзя захватить подключенный к интернету лэптоп. Иногда это было бы настолько кстати, особенно когда по ходу дела требовалась какая-нибудь статистика, но дареному коню в зубы не смотрят – и Ася заучивала наизусть те статистические данные, которые, по ее мнению, могли пригодиться в текущем интервью.

Тогда же она сделала еще одно открытие. Оказалось, что уже будучи там, внутри, в сережиной голове, она с легкостью могла переместиться в мыслеобраз его собеседника. Причем для этого даже не требовалось уединения – переход из одних мыслей в другие происходил совершенно незаметно для посторонних глаз. Впервые она обнаружила этот эффект во время интервью с министром... В общем, с очень важным министром, силовым министром – не надо излишних подробностей. Как всегда, сережины вопросы были блестящи и остры, и картина формировалась абсолютно однозначная, но министр по причине, так скажем, невысокой культуры языка блеял было нечто невнятное и портил впечатление от собеседника. Ася слушала, слушала, давя изо всех сил в себе раздражение, потом вдруг не выдержала, резко дернулась – и вдруг вместо уже привычного шара сережиных мыслей обнаружила вокруг себя плавающие незнакомые обрывки. И только автоматически собирая их в аккуратный клубок осознала, чьи именно это мысли это были.

Это интервью получилось совершенно блестящим. О нем долго говорилось и в публике, и в кулуарах, а Таковецкого пригласили выступить в прямом эфире одной политической передачи. Он выступил с присущим блеском – и получил предложение попробовать себя в качестве ведущего...

Подумав, он ответил согласием, хотя Асе было тяжеловато разговаривать сразу за нескольких человек, да еще перед камерой. Хотя на что не пойдешь ради чувства...

С чувствами тоже все было очень хорошо. Постоянная совместная работа, она, знаете, как-то настолько сближает... Тут вам и родство душ, и общность мышления... В общем, когда Таковецкий под Новый год предложил Асе переехать жить к нему, она согласилась, не раздумывая. Да и что тут было раздумывать – это предложение абсолютно совпадало с ее собственными соображениями на этот счет. Она даже отца с мачехой предупредила заранее, что скоро, мол, съедет. Так что когда это наконец состоялось, те не удивлялись и уж конечно не возражали.

В конце января Ася уволилась из газеты. Совместного домашнего общения ей хватало выше головы, да и, кроме того, она все равно ничего не теряла. Разве что перешептывания редакционных дам – так этого как раз ничуточки не жалко. А зарплата... В конце концов, то, что она делала сейчас для Сережи, было важнее и оплачивалось в конечном итоге гораздо выше.

Ася была очень довольна своей жизнью. Она жила для любимого человека, да что там, жила просто им, была – им. Его успех был ее успехом, и наоборот. Наоборот, собственно, было даже точнее. Жалко только, что никому не объяснишь. Ася вообще-то излишним тщеславием не страдала, когда при случае на каких-нибудь цеховых сборищах – а на светские мероприятия они ходили вдвоем, это Ася могла себе позволить – там думать не надо, так вот, когда на подобных сборищах кто-нибудь начинал курить фимиам сережиным талантам, она воспринимала это как должное, радовалась и гордилась, причем искренне – за него. Свой вклад могла оценить только она сама, и этого было вполне достаточно для счастья. При условии, конечно, что Сережа тоже понимал ее и ценил, но тут по-другому ведь и быть не могло...

Как-то раз на тусовке по поводу, кажется, грядущего наступления восьмого марта (или дня Святого Валентина, подобных праздников в наше время развелось столько, что их уже никто не различает, главное, повод для радости есть) Ася отошла из общего зала в туалет. И там, находясь за тонкой дверью кабинки, вдруг услышала дамский разговор.

Беседовали две журналисточки из несерьезных изданий – светские сплетницы, желтые комментаторши. Но предметом их разговора был не кто иной, как Таковецкий, и Ася невольно прислушалась.

– А ты не знаешь, он все еще с этой своей? – Спрашивала одна.

– Ну да. Уже полгода, как пришитый. – Отвечала другая.

– Только подумать. И что он в ней нашел, мышь белая...

– Не говори. И это Сережа, такой мужик классный... Не понимаю, не понимаю... У него всегда были такие девушки интересные. А эта... Ни рожи, ни кожи. Молчит вечно – дура дурой.

«Интересно, о ком это они?» – подумала Ася. И вдруг с ужасом поняла, что о ней.

– И одета всегда, как я не знаю что.

– Да это-то ладно... И с лица, знаешь, тоже, как говорят, не воду пить. Но хоть бы она на самом деле умной была, а то же ведь нет... Не работает, сидит у него на шее... Образования, хорошо если классов десять...

– Где он только ее подобрал...

– Да знаешь, говорят, чуть ли не из жалости. Там такая вроде была история романтичная, идем, я тебе по дороге расскажу...

И куколки удалились. Ася вышла из кабинки. У нее тряслись руки и дрожали колени. Она подошла к раковине, открыла холодную воду, плеснула себе в лицо. В зеркале напротив отразились ее глаза – несчастные, в самом деле какие-то неяркие, в белесых ресницах.

– Мышь белая, – с отвращением сказала Ася сама себе и заплакала.


Она ехала домой на такси, одна. В голове судорожно вертелись, путаясь, обрывки давешнего подслушанного разговора и свои собственные некультяпые мысли. Конечно, все это глупости. Она – это Сережа, и все, что есть сейчас – это тоже она. Да, но об этом никто не знает. А что все знают? А вот это самое – что она никто, живет у него на шее из жалости. Ни профессии, ни работы, даже одеться толком не может. Но она-то знает, что она – все! А что толку. Но ведь и он это знает. Стоп. А что, собственно, он знает? Только то, что ему внушит она, Ася. Да перестань она входить в мыслеобраз, он забудет ее через три дня, если не раньше. Выходит, и это знает не он, а она... Да, но как же любовь? Родство душ... Опомнись, дуреха, какое родство – ты сделала все это своими собственными руками от начала и до конца. Но ведь все вышло, как ты хотела? Да, но почему-то – хотелось не этого. Не этого... А чего? Того, чтобы он сам, чтобы не я... Что же выходит? Стоит желаниям сбыться, как оказывается, что они были нам не нужны? Или нужны – но только не в таком виде? И если мы что-то делаем сами вместо того, чтобы дождаться подарка от вышних сил, это что-то получается вовсе даже не тем, чего нам хотелось...

– Навязался мне тогда со своим Даром, – злобно вспомнила Ася старичка. – Вся жизнь из-за него поломалась.

И тут же устыдилась. Вспомнила, как говорил, предупреждал старичок: «Не используй во зло. Думай, прежде чем сделать.» А она? Сама во всем виновата, нечего теперь злиться. Но ведь она не хотела зла – хотела как лучше. В первую очередь себе самой, конечно, но все равно... Что-то, значит, она недоглядела, недодумала...

– Ну ничего, – горько усмехнулась Ася сквозь слезы. – Возможностей для медитации у меня теперь будет выше головы.

В квартире Таковецкого она быстро покидала в сумку свои вещи, поразившись попутно, насколько их оказалось мало – а ведь она прожила здесь несколько месяцев... Аккуратно собрала и упаковала компьютер. Никаких записок писать не стала. Положила на зеркало в прихожей ключи и мобильный телефон, захлопнула за собой дверь, вышла на улицу в сырую темноту – и только тут поняла, что идти ей, собственно, некуда.

Пробродивши по холодным улицам с полчаса – а может быть, и дольше, на часы она не глядела, промерзшая насквозь Ася поймала такси и поехала к родителям.

Мачеха, несмотря на поздний час и появление без предупреждения встретила ее неожиданно радушно. Ни о чем не расспрашивая, помогла поставить вещи, загнала под горячий душ и заварила кофе. Когда Ася потом зашла в свою бывшую комнату, там ее ожидала расстеленная постель.

На следующее утро, оставшись с мачехой наедине, Ася – снова неожиданно, теперь уже для самой себя, не стала проникать в ее мысли, а просто по-человечески рассказала ей свою историю. Не всю, конечно, а в сильно упрощенном виде, но тем не менее. Так откровенничать с мачехой ей до сих пор не приходилось. Та слушала, согласно кивала, а под конец сказала:

– Асенька, детка, я понимаю, это тяжело и неприятно, но мне кажется, зря ты так-то уж убиваешься...

– Да как же, – вскинулась Ася. – Что у меня осталось? Жить негде, работы нет, денег тоже, любовь... – Тут она заплакала.

Мачеха помолчала, подождала, пока Ася затихнет.

– Ну, жить ты всегда можешь здесь. И деньги у тебя есть...

– Откуда? – подняла глаза Ася. – Я ваши не возьму.

– Не наши, дурочка. Свои. За твою квартиру. Она же как сдавалась, так и сдается, а ты с нами сколько уж не живешь. Я все складывала. Можешь взять. Там не так много, но на первое время тебе хватит, а там ты на работу опять устроишься, специальность у тебя никто не отнимал.

Ася задумалась.

– Скажите, а квартира... Я бы могла сама в ней жить?

– Конечно. Надо только жильцам за две недели сказать, чтоб съехали, и пожалуйста. Уж две-то недели ты с нами проживешь?

Две недели растянулись на месяц, но и он в конце концов прошел, и Ася впервые в жизни зажила совершенно самостоятельно. Это оказалось гораздо сложнее, чем она себе представляла – надо было думать о множестве совершенно неожиданных вещей. И вещи эти, даже будучи совершенно незначительными, требовали заботы и внимания. Казалось бы, такая мелочь – перегоревшая лампочка в прихожей. Ася никогда в жизни нее обращала на нее внимания, а тут оказалось, что если не купить ее вовремя и не вкрутить при свете дня, вечером будет трудно раздеться, войдя в квартиру. Все это, безусловно, отвлекало от грустных мыслей. Да и вообще, жизнь брала потихоньку свое. Пришел момент, когда Ася созрела для поисков новой работы.

Ася начала с покупки газет с объявлениями. Вообще-то можно было поискать в интернете, но Асе почему-то было противно. Газеты, в общем, тоже были противны, но как-то меньше. А вот компьютер и все с ним связанное вызывало сильное раздражение.

Может быть, именно поэтому она не стала читать в газете объявления про работу для программистов, а уткнулась в первое попавшееся место. Приглашали поваров, парикмахеров, психологов. Ася поморщилась, перевернула газетный лист. Нуждались в услугах шофера с машиной, няни, психотерапевта. Опять перевернула – психотерапевт, психолог, менеджер по персоналу. Господи, да что все, с ума посходили, сколько же нужно этих психологов? И тут ее осенило.

А она сама-то? Со своим Даром? Ну, чем не психолог. В крайнем случае – психотерапевт. Своя жизнь не вышла, надо чужие попробовать починить.

Ася, как человек обстоятельный, подошла к делу серьезно, купила и прочла штук пять книжек по нужной теме. Неожиданно легко преодолев отвращение, залезла-таки в интернет и почитала всякого там. Решившись, дала объявление в ту же газету. И стала ждать.

Первым ее клиентом стала молоденькая девица холеного вида, жалующаяся на постоянные ссоры с мужем. Девица не работала, отчаянно скучала, мужа видела редко, от скуки устраивала ему скандалы, при том страшно боясь, что он не выдержит и уйдет от нее, от страха скандалила еще сильнее...

Ася выслушала все это, вздохнула, привычно взглянула клиентке в глаза, настроилась, расслабила мысли... Через полчаса заметно успокоенная девица направлялась к выходу, оставив Асе стодолларовый гонорар и строгое указание явиться через три дня на повторный сеанс.

Через три дня клиентка вернулась, как на крыльях. Это были три первые спокойные дня в их семейной жизни. Она отрекомендовала Асю своим подругам – просто удивительно, сколько в мире оказалось скучающих дамочек с дурной головой... Клиентки пошли косяком.

Через месяц за дамочками потянулись уставшие от жизни солидные бизнесмены – асина репутация росла и крепла. За бизнесменами встали в очередь звезды эстрады – Ася попала в модные врачи. За визит она брала теперь не меньше пяти сотен, и более двух клиентов в день не принимала. Естественным образом, расписание у нее теперь было составлено на месяцы вперед.

Раздался очередной звонок. Ася подняла телефон – надо бы, наверное, секретаря взять, звонков одних – никаких сил нет. В трубке мужской усталый голос сквозь неясное потрескивание – с мобильника звонил, не иначе – спросил, когда можно записаться к ней на прием.

– Что вы, – вежливо ответила Ася. – У меня на три месяца все занято.

– Мне очень нужно, – сказал мужчина. – Мне вас рекомендовал Такой-то, говорил – вы чудеса творите.

– Спасибо, конечно, но правда – совсем нет времени.

– Вы были моей последней надеждой, – вздохнул мужчина.

Асе стало его жалко.

– А что с Вами? Может быть, вам ко мне и не надо? Или я кого-то еще посоветую, – предложила она.

– У меня ушла... мм-м... ну, в общем... жена, – был ответ. – Больше, чем полгода назад. И я до сих пор не могу прийти в себя. Понимаете, – голос заторопился, видно было, что тема крайне болезненна для собеседника. – Мы жили с ней душа в душу, просто, как один человек. Не ссорились никогда, ничего. Она для меня была – все. И вот, в один прекрасный день, я прихожу домой – а ее нет. Ни записки, ни слова. Только телефон и ключи.

– Какой телефон? – Не поняла Ася.

– Ну, знаете, мобильный. Она нарочно его оставила, чтобы я не звонил. И пропала. Ни слова, ничего. Мне очень плохо. Я ходил уже и к врачам, пил таблетки дурацкие, и к этим... Экстрасенсам, черт их дери. Мне про вас говорили – чудо. Помогите мне, я не могу больше так.

Надо же, какая любовь, – подумалось Асе. – Бывает же у людей. Даже завидно, надо помочь человеку. Заодно хоть поглядеть, как такое бывает. В сущности, найти время для одного – не проблема. Ну, придет завтра три клиента, ничего страшного.

Вслух же она сказала:

– Хорошо. Я поглядела расписание – у меня, кажется, есть возможность принять вас через три дня. Это будет пять вечера, вам удобно?

– Конечно, – обрадовался голос. – Спасибо вам большое. Я непременно приду.

– Скажите мне, как вас зовут, – потребовала Ася. – Я должна записать.

– Сергей Таковецкий, – ответил ей голос в трубке.

Старый дом

Игоря Мальцева погнали со съемной квартиры. Не в первый раз погнали, в третий за полтора года. Пришла, как водится, хозяйка за деньгами, он ей отдал чин чином, а она – глазки в пол, и пожалуйста. Мол, дети внезапно приезжают, селить совсем негде, она извиняется, но нельзя ли к концу месяца квартиру освободить. А то он, Игорь, первый день на свете живет. Знает он, какие дети к ней приезжают, да еще так внезапно. Стерва. Он, конечно, тут же предложил ей квартплату прибавить, но она ни в какую. Освободите, говорит, мне пожалуйста квартиру к концу месяца, и все тут. И что будешь делать?

Игорь в принципе понимал, что жилец он, мягко говоря, неидеальный. Ради свободы и самовыражения, и чтобы воспитывали меньше. Он взрослый человек, как хочет, так и живет. Да, убирается редко, даже очень редко – так что? Ему так удобно, а тараканов он прокормит, чай, не чужие. Да, приходит поздно с работы, да, музыку по ночам слушает громко. А когда ему еще ее слушать? Пока пришел, пока то-се, что же – и не расслабиться после рабочего дня? И девушек он водит, это естественно. Нормальный, здоровый тридцатилетний мужик, а что бы вы хотели? Чтоб он мужиков водил? Еще неизвестно, что лучше. Зато он платит аккуратно, день в день. И не так уж мало, между прочим – три сотни в месяц за эту халупу. Вообще-то глупо, если вдуматься, деньги просто так расшвыривать, давно надо было свою хату купить. Тем более – если с квартиры все равно раз в полгода сгоняют.

Игорь все это и раньше понимал, и на квартиру понемножку копил. Даже специальный счет в банке держал накопительный. Но получалось именно что понемножку – деньги так и норовили проскользнуть мимо счета и раствориться. Хотя, конечно, сколько-то все равно оседало. Если, в крайнем разе, еще машину продать... Машина у Игоря была хорошая, почти новая – он за нее двадцать штук выложил, как копеечку, не пожлобился. Если продать, конечно, столько не получишь, но все-таки. Хотя и жалко до ужаса. Но ничего, думал Игорь, надо зайти в агентство, поговорить, может, еще и так обойдется. А идти так и так придется – по любому надо новую хату искать.

Не обошлось. В агентстве Игоря не обрадовали. Во-первых, цены на съем за последнее время резко подскочили, и теперь за такие деньги снять можно было только где-нибудь уж совсем на окраине, у кольцевой дороги. А если ближе к городу, то только комнату, в крайнем разе – однушку без мебели, что Игоря категорически не устраивало. Он не студент убогий, а приличный человек, может и жить по-человечески. С покупкой было и того хуже – даже если продать машину, даже если набрать долгов, все равно купить что-то божеское за выделенный хозяйкой месяц не удавалось никак. Либо ту же халупу на окраине, либо сильно дороже – ни то, ни другое Игорю не канало. «Если б полгода, – уныло говорила девица в агентстве, – еще можно было бы что-то поискать». Но на лице ее читалась такая тоска, что видно было – дело безнадежное. Комиссионные при этом агентство брало вовсе не шуточные.

Игорь, слушая все это, тоже затосковал. От тоски не стал пока заключать договор на поиски квартиры. Может, в другом агентстве повеселее пойдет, а может – еще хозяйка уговорится, сменит гнев на милость. Ну, пообещает он ей не шуметь вечерами, ну, уборщицу какую-нибудь наймет – может, полгода еще и выторгует. А там посмотрим.

Но обломалось и то, и другое. Хозяйка отказалась наотрез, а в другом агентстве и комиссионные были выше, и девица еще тоскливее. Она на Игоря смотрела вообще как на нищего, даже в базу данных не взглянула. В довершение всего Игорь, расстроенный всеми этими жилищными проблемами, отвлекся на дороге и неудачно вписался в поворот. В результате – разбитая фара и мятое крыло. На работе упорно зависал новый проект, начальство от злости бегало по потолку и грозило всех уволить к черту. За это, допустим, Игорь не очень переживал, но то, что ни премии, ни прибавки в ближайшее время не предвидится, было ясно. На улице стоял ноябрь со своей унылой погодой, с неба сыпался не то дождь, не то снег...

Игорь курил уже третью сигарету подряд, стоя в курилке под лестницей. Курить на рабочих местах программистам запрещало начальство – выпендривалось перед иностранными партнерами. Настроение было поганым; возвращаться к компьютеру не хотелось – скажи ему кто-нибудь неделю назад, что его будет тошнить от вида любимых прежде расчетов на экране, он бы послал такого, и долго смеялся, а вот поди же... Закурить, что ли, еще одну? Игорь глянул – в пачке оставалось две сигареты. Докуришь сейчас – придется на улицу в киоск скакать. Час от часу не легче.

Сверху по лестнице бодро зацокали каблучки, и в курилке появилась Ленка, девчонка из соседнего отдела. Симпатичная девчонка, Игрь даже клинья к ней подбивал пару лет назад, когда она только на работу пришла. Но что-то там не срослось, и с тех пор они просто приятельствовали, что, кстати, делало Ленке честь. Игорь вспомнил, что у Ленки была отдельная квартира, и в мозгу тут же заворочалась пакостная мыслишка, дескать, женился бы тогда, жил бы сейчас без проблем, как за пазухой...

– Привет, Игорек, – поздоровалась Ленка. – Как делишки?

Игорь скорчил неопределенную гримасу.

– Закурить есть?

Игорь протянул ей пачку с двумя сигаретами. Ленка фыркнула.

– Фи, «Кэмел». Я лучше свои.

Вытащила из сумки длиную «Еву», затянулась.

– Так как дела-то? Ты болеешь, что ли?

– С чего ты взяла?

– Да ты мрачный такой все время. Я тебя третьего дня видела – ты даже не поздоровался. Случилось чего?

– Ну-у...

Сперва неохотно, а потом как-то все больше втягиваясь, Игорь начал ругать судьбу. Сперва рассказал о проекте – и тут Ленка его активно поддержала, так как в ее отделе занимались логистикой и маркетингом, и проект мимо них не прошел. От работы разговор плавно перетек в жилищные сферы. Игорь расписывал свое бедственное положение, а Ленка согласно кивала. Почему-то от разговора с ней Игорю становилось легче. С умным-то человеком всегда приятно поговорить. «Зря я на ней не женился. – Снова всплыла в голове та же мысль. – А может, еще не поздно? Тем более – подружки постоянной в текущий момент вроде не наблюдается. А Ленка – ничуть не хуже многих, и даже гораздо лучше...» Но тут Ленка, потушив окурок об перила, сказала:

– Я, конечно, ничего не обещаю, но мне кажется, твоей проблеме можно было бы помочь...

– Как? – Вскинулся Игорь, тут же позабыв о всех своих матримониальных планах.

– Понимаешь, у меня есть подружка, мы с ней в школе учились, а у нее мама...

– Я готов, – отозвался Игорь.

– Да ну тебя. Вечно вы об одном и том же... – отмахнулась Ленка, и продолжила. – Так вот, эта алкина мама, она занимается квартирами...

– Риэлтор, что ли? – сник Игорь. – Эка невидаль...

– Нет, ты дослушай. Она никакой не риэлтор, в том смысле, что она нигде не работает. Просто она это дело любит. Хобби у нее такое, понимаешь?

– Нет. Как это – хобби?

– Ну, она любит квартиры искать. И у нее классно получается. Она в свое время их с Алкой трешку паршивую, когда Алка замуж выходила, на две такие двушки разменяла – закачаться.

– Подумаешь. Если с доплатой, каждый дурак сумеет.

– Я про доплату не знаю. Если там и была, то небольшая совсем, у них с деньгами-то не особо. Она эти квартиры целый год искала.

– Ну, видишь – год. А у меня меньше месяца осталось.

– Так она за этот год научилась, и потом одним знакомым квартиру за месяц нашла. И мне тоже – недели за три.

– Подожди, ты что – переехала что ли?

– Ну да. Уж полгода.

– А новоселье зажала?

– Угу. Муж нервный, ревнивый, я решила не связываться.

– Погоди-погоди. Какой муж? Ты что, замуж вышла, что ли?

Вместо ответа Ленка неприлично громко заржала. Что, очевидно, означало утвердительный ответ.

– Ну ладно, кончай ржать-то. Ну, не уследил, бывает. Что там с этой мамой-то твоей?

Кончив ржать, Ленка пожала плечами и продолжила, как ни в чем не бывало.

– Да, собственно, все. Если хочешь, могу позвонить ей и спросить про тебя. Может, что и получится.

– А сколько она берет?

– Не знаю.

– То есть – не знаю? Она же тебе помогала.

– С меня она нисколько не взяла. Говорит – я тебя с детства знаю, я рада тебе помочь. А ты человек посторонний, так что неизвестно. Но в любом случае, наверняка меньше, чем в агентстве. Что ты теряешь-то? Так я Алке звоню?


Спустя три дня Игорь стоял на лестничной площадке аккуратного кирпичного дома сталинской застройки в Сокольниках, и, слегка волнуясь, нажимал на кнопку звонка. Под мышкой у него торчала большая коробка конфет, а в голове вертелись нужные слова:

– Я Игорь, от Лены, подружки вашей дочери. Она говорила, ее дочка с вами разговаривала...

Все эти дочки с подружками почему-то так и норовили перепутаться друг с другом, и Игорь сбивался. От этого он злился, а от этого сбивался окончательно. А самое глупое было то, что он все эти слова уже говорил – в телефон, когда договаривался о встрече, и невидимая собеседница тихим голосом ему тогда же объяснила, как сюда попасть. Так что сейчас, по идее, говорить надо было бы совсем другие слова, а в голову лезли только эти, и... Какие к черту дочки, ему квартира нужна, а он тут время теряет...

Послышался звук шагов, скрип замка, дверь открылась. Появилась пожилая, невысокая, какая-то очень уютная тетенька с пуховой шалью на плечах. На специалиста по недвижимости, каким его представлял себе Игорь, она не походила ни в малейшей степени.

– Здравствуйте. Вы Игорь? Я Ольга Петровна. Проходите, пожалуйста.

Усилием воли подавив в себе желание соврать, что он ошибся дверью, развернуться и убежать, Игорь послушно зашел, разделся, впихнулся в тесные войлочные тапочки, вручил хозяйке опостылевшую коробку конфет, выслушал ее смущенные охи и ахи...

– Ну что вы, ну зачем вы... Пойдемте тогда пить чай.

И Игорь шел на кухню, послушно ждал, пока через сто лет закипит не электрический, а самый обычный жестяной чайник на газовой плите, отвечал на дурацкие расспросы о Леночке и работе, выбирал к чаю лимон с вареньем, и злился, злился.

Наконец чай был выпит. Ольга Петровна убрала со стола, протерла клеенку тряпочкой, села напротив, устроила подбородок в ладошку, внимательно помотрела на Игоря и сказала каким-то совсем другим, строгим и деловым голосом:

– Ну ладно, давайте приступим. Какие ваши условия?

– Чего? – не понял Игорь. Перемена, произошедшая в Ольге Петровне, случилась как-то очень уж неожиданно.

– Какую квартиру вы хотите? – пояснила она все тем же тоном. – Сколько комнат, метров, в каком районе, почем...

Игорь, который все не мог поверить, что скромная тетушка может вот так, за минуту, превратиться в деловую даму, попытался ответить. Беда была в том, что он и сам не очень-то понимал, что ему надо. Квартиру, двухкомнатную, недалеко от работы, чтоб езды даже по пробкам минут двадцать, чтоб недорого. Хотя, если машину продавать, то пробки – это неважно, а важно, чтоб рядом было метро, пусть хоть и с пересадкой. В общем, Игорь сбивался, путался, но Ольга Петровна не фыркала, как девицы в агентстве, и не смотрела, как на убогого, а спокойно и доброжелательно его слушала, не торопила, даже записывала что-то в невесть откуда взявшуюся затрепанную ученическую тетрадочку. В результате у Игоря наконец получилось описание желаемой квартиры, да так ясно, как он, пожалуй, до сих пор и сам себе не представлял.

Двухкомнатная небольшая квартирка, в северном конце Москвы, но не очень далеко от центра, хорошо бы, чтоб от метро – пешком, а дом чтоб лучше кирпичный, но это не так уж и важно, и главное – чтоб уложиться в бюджет, и хорошо бы, чтоб машину все-таки не продать, и... Главное, Ольга Петровна не только добилась от него подробного описания, она заставила его еще и лестницу приоритетов выстроить – что важно, а что не очень, и чем можно пожертвовать, если что.

Потом она покивала головой, что-то еще покалякала в своей тетрадочке, хмыкнула.

– Так, так. Ну что же. Все мне понятно. Сейчас будем смотреть.

Интересно, как она собиралась смотреть? Никакого компьютера с базами данных Игорь поблизости не находил. Впрочем, больше его удивило даже не это, а то, что Ольга Петровна вовсе не считала его вариант чем-то несбыточным.

– А что? – даже переспросил он. – Такое можно найти?

– Вполне, – спокойно отозвалась Ольга Петровна.

– А мне в агентстве сказали – такого не бывает, – не выдержал Игорь.

– Они вам скажут, – Ольга Петровна чуть презрительно махнула рукой. – Им просто возиться неохота. Квартира небольшая, денег у вас лишних нету, значит, много не переплатите, квартирку искать надо – вот им и неохота. Но это даже и неплохо, что они отказались, а то стали бы вас таскать по адресам, то, что нужно, все равно бы не нашли, вы бы устали, и купили, что попало. Ладно, что тут говорить – давайте лучше вашу квартирку смотреть.

Ольга Петровна встала, вышла из кухни и вскоре вернулась, неся с собой пачку газет с объявлениями и толстенный потрепанный том, оказавшийся при ближайшем рассмотрении подробным атласом московских улиц. Ольга Петровна зажгла маленькую лампочку над столом, придвинула к себе атлас...

Казалось, книга сама знает, чего от нее хочет хозяйка. Страницы раскрывались в нужном месте еще до того, как она начинала их листать. Ольга Петровна ласково проводила пальцем по ниточкам улиц, бережно касалась отдельных домиков и тихонько приговаривала себе под нос:

– Так, вот место неплохое, но на эти дома цены сейчас сильно выросли... Тут можно было бы, но дом старый, через пару лет капремонт начнут делать, да с выселением... Это хороший дом, там только над вторым подъездом трещина по фасаду до крыши, а в третьем мусоропровод всегда забитый. Здесь на четвертом этаже пожар был, не годится... А вот здесь ничего... И это можно... Так, все понятно. Теперь посмотрим, что же у нас в наличии...

Ольга Петровна отодвинула книгу подальше, взяла кипу газет и зарылась в нее, зашуршала страницами.

Игорь смотрел на нее во все глаза. Куда только делась уютная старушка! Сейчас перед ним сидела даже не бизнес-вуман, нет, эту женщину можно было бы назвать ведьмой – мешало только то, что они злые, а Ольга Петровна даже сейчас оставалась доброй. И колдовского, в общем-то, ничего не было, просто... Не ведьма, не колдунья, а... Как же это называется, когда человек вот так... В памяти всплыло откуда-то почти неизвестное слово «волхв». Точного значения его Игорь не знал, но по общему смыслу оно очень подходило к наблюдаемой им картинке. Ольга Петровна была волхвом! Точно.

Пока Игорь боролся со своим словарным запасом, Ольга Петровна закончила волхвование, вернее, чтение газет. Отчеркнула ручкой парочку объявлений и вытащила откуда-то из-под платка маленькую трубку радиотелефона.

– Смотрите, Игорь, вот и вот, какие квартирки симпатичные. Мне кажется, примерно то, что нужно. Сейчас прозвоним, и можно будет поехать посмотреть.

– Как, уже? – не поверил Игорь. – Так вот сразу?

– Конечно. А чего тянуть? Есть время – поехали, посмотрели. А если тянуть – квартиру другие уведут.

– А что потом?

– Потом, если квартира вам нравится, оставляете хозяину залог, вроде аванс, и начинаете готовить бумажки на оформление. Потом можно к нотариусу идти, а можно – без него, в жилрегистрацию. Это дольше, но зато дешевле.

– А дольше – это сколько?

– Оформление примерно месяц, да пока бумажки соберешь.

– А какие нужны бумажки?

– Вам-то никаких, только деньги. Это хозяин квартиры собирает бумажки, а вы просто своему риэлтору говорите.

– Риэлтору? – Испугался Игорь, успевший решить, что этих вредных стяжателей в его жизни больше не будет. – А зачем?

– Ну как же? Надо же проверить, чтобы с квартирой все в порядке было, все выписались, ни детей, ни пенсионеров не осталось. Это, конечно, и самим можно, через милицию, через ЖЭК, но с риэлтором – проще. У меня девочка есть знакомая, я всегда к ней обращаюсь. И потом с деньгами, когда отдаешь, с ячейкой банковской. Но вы не волнуйтесь, – Ольга Петровна улыбнулась. – Это уже совсем другие деньги стоит, гораздо меньше. Просто сумма фиксированная, а не процент. И в любом случае, когда квартиру сам находишь и с продавцом договариваешься, ножниц же нет.

– Ножниц?

– Ну это когда для продавца в агентстве одна цена, для покупателя – другая. А разница идет агентству. Бывает, тысяч до десяти получается. Если, конечно, квартира дорогая. Но это не про нас. Ладно, давайте звонить? У вас, если что, деньги-то с собой?

– Сразу все? – испугался Игорь.

– Нет, конечно. Залог оставить, тысячи две-три.

– С собой нет. А вообще есть, конечно. Только в банк надо будет по дороге заехать. Ольга Петровна, – Игорь никак не мог поверить в происходящее. – Так что же, прямо может быть, я сегодня уже и договорюсь?

– Вообще-то, – вздохнула Ольга Петровна, – у меня газета позавчерашняя. Вполне может быть, что уже и ушли наши квартирки. Но это не страшно. Я тогда завтра прямо с утра пойду, куплю новую газету, и буду звонить. И послезавтра. Так что найдем, не волнуйтесь.

– Ольга Петровна, – Игоря посетила гениальная, на его взгляд мысль. – А можно, чтобы вы тоже... Ну, посмотрели со мной эти квартиры? – Тут его посетила другая мысль, и он поправился. – В смысле, что я, конечно... Все затраты... И вообще – сколько я вам буду за все должен? Я все заплачу.

– Ну, пока вы мне ничего не должны, – спокойно ответила Ольга Петровна. – Газета у меня своя была. Вот куплю новую, она рублей пятнадцать стоит, захотите – вернете. А ездить я, извините, не смогу, мне тяжело. Тем более – в северный конец с пересадками. Если б еще тут, рядышком... Вот когда подберете, тогда да, один раз я могу с вами съездить, а все смотреть – это уж нет. Да справитесь, ничего страшного тут нет. Ну что, звоним?

И хотя обе квартиры оказались, как Ольга Петровна предупреждала, уже снятыми с продажи, Игорь совсем не огорчился. На улицу он выбежал радостным и легким, каким давно себя не чувствовал.

– Вот покончу с квартирой, – говорил он себе. – Куплю Ольге Петровне что-нибудь... Что-нибудь классное! Это надо же, лапочка: «За газету отдашь». Да я... Да я... Вот будет хата – Ленку спрошу, что ей лучше купить.

В том, что квартира у него будет, он почему-то теперь ни капельки не сомневался.


Ольга Петровна перезвонила через два дня, и Игорь съездил посмотреть пару квартир. Первая ему не понравилась, вернее – понравилась, но не очень. Район был какой-то грязноватый, и стоянки удобной возле дома не было, и алкаши подозрительные у подъеза сидели. Этак оставишь машину на ночь, а к утру ее разденут догола. Хотя сама квартира была ничего, и цена вполне подходящая, и предложи ее Игорю любое агентство неделю назад, он ухватился бы обеими руками. А теперь – нет, решил подождать, поприглядываться.

Другая квартира была лучше, и всем Игорю подходила, но тут он сам свалял дурака. Смотреть поехал прямо с работы, денег на залог с собой не взял, договорился с хозяевами, что подвезет завтра. Но пока он до завтра бегал, появился другой, более предусмоотрительный покупатель, и квартира ушла к нему. Игоря эта история слегка обескуражила, но Ольга Петровна нисколько не расстроилась.

– Ничего страшного, это бывает, бывает. Обидно, конечно, квартира, значит, и правда неплохая была, раз так быстро улетела, но что ж поделать. Другой раз будете знать. И потом, я всегда считаю: не вышло – значит, не судьба, значит, не моя была. Не огорчайтесь, будем еще смотреть.

Потом она несколько дней не проявлялась, а потом позвонила Игорю на мобильный, прямо посреди рабочего дня, во время совещания по проекту. Игорь пытался было сказать, что занят и перезвонит попозже, но обычно деликатная и вежливая Ольга Петровна проявила несвойственную ей настойчивость, так что Игорю пришлось, извинившись, выходить в коридор.

– Игорь, вы извините, что я так врываюсь, – голос Ольги Петровны прямо звенел от гордости. – Но у меня обнаружился совершенно исключительный вариант! Тут нельзя ни минуты терять. Вот послушайте – двухкомнатная, почти центр, у метро Белорусская, кирпичный дом, потолки три двадцать, кухня большая – и всего тридцать две тысячи!

– Ольга Петровна, тут что-то не так. Наверное, какая-то ошибка, или еще чего хуже.

– Нет, никакой ошибки, я говорила с хозяйкой. Это молодая женщина, у нее какие-то семейные трудности, ей надо очень срочно продать, поэтому такая цена. Игорь, это просто фантастическая удача! Я и объявление-то совершенно случайно увидела, я эти районы вообще не просматриваю, там слишком дорого, а тут просто взгляд зацепился. Смотрю – глазам не верю. Я скорей звонить – да, говорит, приезжайте, она сегодня целый день дома. Игорь, мне кажется, вам надо срочно ехать, и с залогом, и до конца рабочего дня не ждать, а то не успеете.

– А не может так быть, что это жулики какие-нибудь, например?

– Все может быть, но это мы можем проверить. По голосу вроде порядочная женщина, но так, конечно, не определишь. Мне почему-то кажется, это ваша квартира, Игорь. Послушайте меня, поезжайте. Посмотрите на месте, будет виднее. Записывайте адрес.

Игорь, слегка взбудораженный такими новостями, вернулся в зал, отсидел совещание, как на иголках, и сразу отпросился на весь остаток дня, вызвав у начальства сильное удивление, смешанное с легким неудовольствием. Но Игорю было наплевать. Вскочив в машину, он дернул по записанному адресу, и уже минут через двадцать был на месте, да и то только потому, что проскочил разворот, не встав вовремя в нужный ряд, да еще вокруг дома пришлось поплутать. Чистой же езды от работы было, пожалуй, минут десять. Без пробок, конечно.

Дом Игорю понравился сразу. Семиэтажный, кирпичный, с одним подъездом – видно было, что построен он основательно, пожалуй, еще до войны. Дом стоял посреди скверика, который, в свою очередь, находился во внутреннем дворе другого дома. Попасть туда можно было только через две боковые арки – что, собственно, и объясняло, почему Игорю пришлось столько плутать.

И двор, и скверик были основательно ухожены. Даже в ноябрьскую слякоть детская площадка, песок, дорожки были относительно чистыми. Вдоль тротуаров были размечены места для стоянки машин – видно было, что население здесь серьезное и зажиточное, чужих нету.

Игорь подошел ближе к дому. Странно, но у него был почему-то печальный вид. То ли мокрые стекла, то ли голые ветки кленов и ясеней, покрытые каплями, то ли легкое марево – что-то в пейзаже неуловимо наводило на грустные мысли. Такая чистая, аккуратная, ухоженная грусть – глупость какая, подумал Игорь. И набрал на домофоне – импортном и новом – номер квартиры.

Домофон тихонько заверещал. Один звонок, другой, третий... Наконец, верещание сменилось легким потрескиванием, и женский голос, который почему-то показался Игорю испуганным, спросил:

– Вы к кому?

– Я по объявлению, – бодро ответил Игорь. И на всякий случай добавил. – Вам Ольга Петровна звонила.

– Да-да, конечно, – обрадовался голос. – Проходите. Пятый этаж.

Игорь вошел в подъезд. Изнутри дом понравился ему еще больше. Полутемное, но чистое парадное, широкая лестница, высокие пролеты. Солидные деревянные перила. Шахта лифта была встроена в середину лестничной шахты, а сам лифт был почти доисторическим – с двумя – внешней и внутренней – дверцами, круглыми ручками, похожими на ракушки, и большими кнопками. Ездил, впрочем, достаточно тихо.

На площадке пятого этажа уже была приоткрыта одна из дверей. Игоря ждали.


Хозяйкой квартиры была молодая, примерно игоревых лет или чуть моложе, женщина Маша. Невысокая, пухленькая, с карими глазами, она была бы довольно симпатичной, если бы не казалась такой нервной. Было впечатление, что она все время к чему-то прислушивается, ожидает чего-то неприятного и пытается сжаться в комочек. Это как-то настораживало, и Игорь решил на всякий случай усилить бдительность.

Но, несмотря ни на какую бдительность, квартира ему ужасно понравилась. Две комнаты, одна побольше, другая поменьше, но обе при этом немаленькие, просторная светлая кухня, большие окна, выходящие во двор, высокие потолки, просторный коридор, балкончик... Квартира была чистой, по Игорю – так даже чересчур, то есть даже ремонт делать было бы необязательно. А ванная! Игорь просто влюбился в эту ванную. Старинная, большущая – он мог бы в ней вытянуться во всю длину, и еще осталось бы место. Не то, что эти современные итальянские корытца, в которых и сесть-то трудно. И то, что санузел был совместным, ему понравилось. Гораздо удобней, когда все под рукой. Живет он все равно один, толкаться задами по утрам не с кем. Словом, квартира, по его представлениям, была роскошной.

И даже такому профану, как Игорь, было совершенно ясно, что цена, которую назвала ему Ольга Петровна, ничего общего с реальностью иметь не могла. Ну не может такая квартира стоить эти смешные копейки. Да если цену увеличить в два раза – и то, по справедливости, будет мало.

Тут Игорь догадался, что нервность хозяйки Маши, скорее всего, именно этим и вызвана. Написала по дурости одну цену, поговорила потом с понимающими людьми, осознала свою ошибку. Надо теперь повышать, а она стесняется. Ожидает неприятного разговора. Ну что ж, поторгуемся, решил он про себя. За такую квартиру и тачку продать не жалко. Долгов можно будет тысяч на десять набрать, больше не потянуть. Раз хозяйка стесняется, значит, не все еще потеряно, может, уступит побольше. Хотя в целом предприятие казалось ему почти безнадежным – не поднять ему такую квартиру.

– Ну что ж, квартира ничего себе, – сказал он, вернувшись после обхода в большую комнату. – Вполне ничего. И сколько вы хотите?

Хозяйка Маша подняла на него круглые глаза.

– Вам правда нравится? – Она, казалось, была удивлена. – Я говорила цену Ольге Петровне. Тридцать две тысячи.

Цена, действительно, была та самая, детская. Странно. Игорь помолчал немного, пытаясь определить, в чем же подвох. Маша смотрела на него вопросительно.

– Ну что ж, мне походит, – выдавил он наконец. Дальше молчать было трудно. – Сколько хотите получить в залог?

– Я не знаю. Мне все равно, я же не передумаю. Сколько обычно бывает?

Насчет «обычно» Игорь ничего не знал, а Ольга Петровна говорила – тысячи две, три. Две у Игоря с собой было, но он решил подстраховаться.

– Ну, где-то тысяча, – ответил он Маше.

– Меня устраивает, – быстро кивнула она.

Игорь вытащил из внутреннего кармана доллары, отсчитал тысячу, положил перед Машей. Та, не пересчитывая, робко накрыла пачку ладонью, словно боясь, что та куда-нибудь растворится.

– А теперь что надо делать? – спросила она.

Игорь слегка растерялся. Попытался вспомнить, что говорила об этом Ольга Петровна.

– Теперь вам надо документы на квартиру собирать, – неуверенно начал он. – Свидетельство, кажется... Я не знаю точно, я в первый раз квартиру покупаю, вы лучше своего риэлтора спросите. У вас ведь есть риэлтор?

Маша, казалось, не слышала его вопроса. Ее глаза раскрылись, будто она испугалась еще больше.

– А Ольга Петровна? – спросила она побелевшими губами, шепотом. – Или вы просто ей покупаете?

– Я себе покупаю, – ответил Игорь, слегка раздраженный ее реакцией. В конце концов, ей-то что.

– И жить тут тоже вы будете? – продолжала шептать Маша.

– Естественно.

– Но Ольга Петровна... Я думала... Я специально спросила... Господи, а я так надеялась...

Машу как будто ударили. Она сгорбилась, съежилась, будто из нее вышел весь воздух, закрыла лицо руками и замерла.

Игорь растерялся. Попалась же психопатка на его голову. То дергалась, теперь вообще в ступор впала, сейчас еще в обморок грохнется. И чего делать? Он встал, подошел к ней, похлопал по плечу.

– Маша... С вами все в порядке? Может, воды?

Маша убрала руки, встряхнулась, обняла себя за плечи.

– Извините, пожалуйста. Со мной все в порядке, я просто очень расстроилась. Я так поняла, что это Ольга Петровна себе покупает квартиру. Обрадовалась уже, а тут... Извините.

– Ну так и что? Какая разница, кто покупает? Я же не отказываюсь... – Не понял Игорь.

Маша как-то странно на него посмотрела.

– Но вы сказали – вы себе покупаете.

– Да.

– И жить будете сами?

– Да, я же сказал.

– Ну так и не выйдет ничего.

– Да почему, господи?

– Потому что вы – мужчина.

– И что?

– Мужчинам же нельзя.

– Господи, Маша, – не выдержал Игорь. – Я ничего не понимаю. Что у вас тут за шовинизм наоборот? Я всегда считал, что мужчинам всегда можно больше.

Маша раскрыла глаза еще шире.

– Так вы ничего не знаете? Совсем ничего? Я говорила Ольге Петровне...

– Ну, она обмолвилась, что у вас там какие-то сложности... С семьей что-то...

– При чем тут я? То есть да, у меня да, сложности, но дело совсем не в этом. Дело в этой квартире, даже не в квартире, в доме... Он же проклятый... Вы что, правда совсем ничего не знаете? Понмаете, тут такое дело...


История оказалась следующей. Собственно, даже истории-то никакой не было, просто набор разноречивых фактов, складывающийся, тем не менее в картинку весьма несимпатичную. В доме умирали люди. Не все подряд, а исключительно лица мужского пола, причем не младенцы и не совсем старики, а именно мужчины, находящиеся, так или иначе, в пределах половозрелого состояния. Умирали все от естественных, совершенно нормальных причин, если, конечно, смерть здорового нестарого мужчины можно вообще отнести к категории нормальных событий. Кто-то погиб во время несения армейской службы, кого-то сбила машина, кто-то был забит насмерть в пьяной драке, кого-то разбил инфаркт... В общем, цепь совершенно не связанных, казалось бы, между собой скоропостижных смертей, если бы не то, что все это постигало обитателей одного дома. Опять же, случается всякое, но было замечено – как поселяется в доме мужчина (подросток, юноша), так – в скором времени жди беды. Цепочка тянулась издавна, и, собственно, замечена-то, наверное, была не сразу, о начальных ее этапах расспросить было некого, потому что люди, по понятным причинам, в доме старались надолго не заживаться. Никто из нынешних жильцов не жил тут дольше пяти-шести лет, кроме бабки Матвевны с первого этажа. Та, одинокая бездетная вдова, жила давно, еще с конца пятидесятых, потому что бояться и терять ей, по ее же словам, было некого. Собственно, от Матвевны все новопоселившиеся и узнавали о проклятье, лежащем на доме. Матвевна же и отслеживала с несколько жадным интересом судьбы новых жильцов мужского пола, передавая и разнося очередные печальные новости со скоростьью звука. Естественно, что каждая новая трагедия только усиливала отток жильцов со злого места. Обмены, отъезды, а в последнее время – продажи следовали одна за другой, так что контингент обитателей постоянно обновлялся, новых желающих въехать в дом становилось все меньше, а цены на квартиры неуклонно падали.

Причина же такого несчастья до конца была неясна. По словам вездесущей Матвевны выходило, что раньше, когда-то давно, то ли еще до войны, то ли сразу же после, жившая в доме девица наложила на себя руки от несчастной любви. Что-то она с собой такое нехорошее сделала – то ли повесилась, то ли из окна сиганула. Да еще, как оказалось – беременная. Никаких больше подробностей – ни как страдалицу звали, ни даже в какой именно квартире случилось несчастье – Матвевна не знала, так как сама свидетельницей не была – переехала в дом уже после, но слышала якобы от не уехавших тогда еще изначальных жильцов, что перед смертью несчастная прокляла все мужское племя от мала до велика. Отчего, собственно, все и беды.

Нельзя сказать, чтобы все уж жильцы воспринимали свалившуюся напасть как данность. Некоторые, особенно прогрессивные в смысле наметившегося в последнее время поворота в сознании масс к корням и истокам, думали, что освящение дома поможет избавиться от проклятья. Два года назад приглашали в дом батюшку из Елоховского собора. Но дело не заладилось. С самого начала не желали разгораться в доме церковные свечи – чадили и гасли, затем разлилась святая вода, а в довершение всего сам батюшка поскользнулся на лестнице между вторым и третьим этажами и вывихнул ногу. На этом все дело было закончено. Впрочем, всезнающая Матвевна потом говорила, что все равно бы из этого ничего путного бы не вышло – надо было не лестницу святить, а служить заупокойную, а этого сделать нельзя, так как имени-то несчастной все равно никто и не знает. Ровно через неделю после описанных событий новый жилец из верхней квартиры, поехав в командировку в Америку, зашел по делам в офис фирмы, располагавшейся на сотом этаже одной из башен-близнецов. Надо ли говорить, что это случилось в аккурат одиннадцатого сентября? После этого семья погибшего выехала из дома, кажется, вообще бросив квартиру пустой, а следом за ней уехали соседи со второго... В общем, проклятый дом, и только.

Игорь не знал, что и думать. Бредовая история, нечего больше сказать. Впрочем, и сама-то Маша не производила впечатления душевно крепкой особы... Кстати, а как она сама оказалась в таком проклятом доме? Именно этот вопрос Игорь ей и озвучил.

Все оказалось банально донельзя. Маша вышла замуж, жила у мужа. Сама она из Подмосковья, у мамы там сельский дом, жить в нем семьей несподручно, если только летом, и вообще – Москва есть Москва. Родился ребеночек, мальчик. Стали ругаться. Год так ругались, ругались, потом – как бывает, не сложилось, подали на развод. В деревню Маша с ребенком ехать отказалась, пришлось разменивать мужнину квартиру. Разменом занимался сам муж, оно и естественно – мужское дело. Он и нашел эту квартиру для Маши. Неизвестно, был он в курсе проклятия, или нет, Маша только помнит, как он радовался – еще бы, за три комнаты выменял четыре, им с сыном эту, и себе где-то в Измайлово. И она тогда рада была – в Москве осталась, в своей квартире, да еще место такое хорошее...

Матвевна, конечно, к ней в первый же день притащилась, стала пугать. Ну да Маша особо-то не верила, мало ли, что темная бабка порасскажет. Несколько лет она так спокойно жила. Да, при ней на шестом мальчика в армии убили, а сосед с третьего под машину попал, ну да с кем не бывает... После истории с освящением Маша, конечно, тоже струхнула, но, подумав, совсем уж было решила списать свой страх на массовый психоз от терроризма...

И тут у нее мальчик начал болеть. Ему уж семь лет исполнилось, в первый класс пошел. Он и в садик ходил, и все нормально было, болел, конечно, как все – ветрянка, грипп там. А тут – одна болячка на другой, просто как сглазили. Ангина, скарлатина, потом – мононуклеоз, и не выговоришь. Полгода почти болел, синий весь стал, прозрачный. Тут, хорошо, лето началось, Маша его в дервню увезла, он там выправился. Вернулись осенью – и снова та же история. Ни с того, ни с сего началась аллргия какая-то, кашель жуткий. Врач говорит – астма. Тут уж Маша перепугалась вконец, сгребла ребеночка, увезла к маме совсем. Там – опять все прошло, но больше она рисковать не будет. Черт с ней, с квартирой, с Москвой, не надо ей ничего, был бы сыночек здоровый. Стала продавать – ни в какую. В агентствах как услышат, что за дом – просто трубку бросают. Вот она мыкалась, мыкалась, а тут ей Ольга Петровна звонит. Маша ей все рассказала в общих чертах, но потом поговорила, смотрит – пожилая женщина, живет одна, если придет кто – так только дочка. Вроде бы так – не страшно, вот как Матвевне. Решила, что можно будет избавиться наконец. Рада была. А тут – Игорь. И что ей делать теперь? На что надеяться? А совсем историю не рассказывать тоже нельзя, грех такой на душу брать. А может, Ольга Петровна все же сама надумает? Она бы еще цену сбавила...

– Н-да. – Игорь покачал головой. – Ольга Петровна вряд ли чего надумает, она и своей квартирой довольна. И цену сбавлять не надо – куда уж ниже-то. Риэлтора, я так понимаю, своего тоже нет? Ну ничего, у Ольги Петровны есть знакомый, сделает за двоих. В общем, Маша, будем оформлять сделку.

– Да вы что? – У Маши аж дыхание перехватило. – Да нельзя же вам!

– Не знаю ничего. – фыркнул Игорь. – Квартира мне нравится, цена подходит, с условиями я ознакомлен. Если других возражений нет – чего тянуть-то?

– Да я... Да вы... – Маша совсем растерялась. – Спасибо вам конечно, но только... Если вы из-за меня, так я не затем... В смысле, меня не надо жалеть... Я не потому...

– А кто жалеет-то? Меня, знаете, не так-то легко разжалобить, я сам кого хочешь разжалобить могу. Мне просто квартира нужна, я разные видел, эта мне больше всех нравится. А проклятие – мы еще посмотрим, кто кого. В общем, я назавтра с риэлтором договариваюсь? А то мне скоро жить негде будет.


Оформить все удалось на удивление быстро. Правда, когда знакомая Ольги-Петровнина риэлторша узнала, в каком доме Игорь покупает квариру, она раскрыла глаза на пол-лица, и разговаривала с Игорем осторожно, словно с больным. Но дело свое делала ловко. Да и Маша, избавившаяся ввиду скорой продажи квартиры от своих страхов, проявила неожиданные для Игоря деловые качества и житейскую сметку. Документы у нее все были в порядке, ребенка она ухитрилась то ли заранее выписать, то ли вообще не прописывать, в общем, оформить все удалось меньше, чем за три недели. Кваритрная хозяйка, услышав красочный рассказ об игоревых подвигах на жилищной ниве, смилостивилась и разрешила ему дожить оставшиеся до переезда дни, хотя они и перебирали немного отмеренный ею самою же месячный срок.

Оформив все до конца, получив на руки нужные бумажки и деньги, Маша в тот же день отдала Игорю ключи.

– На всякий случай, – сказала она. – Чтобы вещи завозить понемногу, то-другое.

– А вы как же?

– А я завтра съезжаю. Уже и машину заказала. Да у меня и вещей-то немного.

– А как же... Где же вы теперь жить будете? – Игорь и сам не понял, чего он лезет не в свое дело, но Маша ничуть не обиделась и не удивилась.

– А я пока у мамы поживу. В деревне. Там ничего, можно, и до Москвы всего полтора часа на электричке. Я и работаю не каждый день, так что справлюсь. А потом погляжу – может, куплю что-нибудь маленькое, деньги-то есть теперь. Но не сразу, надо в себя прийти.

Игорь вдруг поймал себя на мысли, что ему интересно, кем именно работает Маша. Но этот вопрос задавать было уж совсем не по делу, и он промолчал. Стали прощаться.

– Я там свой телефон оставила, на подоконнике, на бумажке, – сказала Маша. – Мало ли, звоните, если что. Спасибо вам еще раз. – И ушла.


Игорь на радостях пригласил Ольгу Петровну в шикарный ресторан. Специально у Ленки спрашивал, какая кухня той нравится, столик заказывал за неделю. Купил ей букет цветов и кофту шерстяную, дорогую – тоже Ленка помогала выбирать. Вечер, как говорится, прошел успешно. Ольга Петровна пришла в темном платье с кружевным воротничком, всем восторгалась и ахала, как девочка. Выпили за квартиру, за удачу... Под конец вечера Игорь с легкой неуверенностью, но все же рассказал Ольге Петровне про проклятье и спросил, что она обо всем этом думает.

Ольга Петровна помолчала немного, склонив голову по-птичьи набок, и сказала так.

– Ты сам-то доволен?

– Ну... В принципе – да. – Ответил Игорь. – Нет, да что там – я просто очень доволен.

– А Маша? Она рада была?

– Она-то? Еще как!

– Ну вот видишь. Тебе хорошо, Маше хорошо – значит, все правильно. И потом, в любом случае, если ты женщине с ребенком помог – это доброе дело. Как ни повернись, оно тебе где-нибудь, да зачтется. Так что все правильно, Игорь, живи на здоровье. Все будет хорошо.


Все события, так или иначе связанные с переменой мест, даже радостные, вроде долгожданного переезда, неизбежно приносят с собой суету и хлопоты. За всею этой возней Игорь и думать забыл о подступающих новогодних праздниках, а их, тем не менее, никто не отменял. Так что переездная суета незаметно и плавно перетекла в суету новогоднюю, новоселье слилось с рождеством, никто не работал – что, впрочем, было честно заслужено, так как проект, несмотря на все препоны, был успешно проведен – все отдыхали и праздновали, и так, в легком (а порой и не очень) угаре прошли примерно две недели нового года.

Жизнь потихоньку вошла в привычную колею. Игорь обживался и обустраивался на новом месте, открывая в нем (месте) все новые и новые плюсы. Так, например, выяснилось, что до работы он добирается отсюда всего за десять (!) минут, так как движение происходит в антипробочную сторону. Это автоматически увеличивало время утреннего сна минут на сорок, и мало что могло быть более ценным приобретением. Тем более, что спалось на новом месте неважно. И не то чтобы плохо, а как-то... Странно.

Поначалу Игорь, естественно, ничего такого не замечал. Да и странно было бы, согласитесь, просыпаться после бурных празднований свеженьким и с ясной головой. Хорошо, если вообще удавалось проснуться хоть засветло. И обнаружить, что в холодильнике осталось с вечера пиво. Или хоть рассол.

Но праздники, как уже было сказано, прошли, а ощущение мутности в голове по утрам осталось. Мутности, и какой-то слабости, и разбитости, что ли. Игорь был не силен в этих определениях. Ему по утрам было совершенно не до того, чтобы пристально вглядываться в капризы организма. Начальство в своем желании во всем равняться на иностранных партнеров неуклонно требовало появляться на работе не когда кому хочется, а всем к определенному часу, по игореву представлению, безобразно раннему. А что потом кто-то засиживается на работе допоздна, его (начальство) ничуть не волнует. Так что с утра все было по военному. Убил будильник, встал, душ, кофе – и на выход. Так что лишние сорок минут в это критическое время были ох, как нелишни.

И все равно. Хоть, казалось бы, высыпаться в новых условиях стало легче, на деле выходило наоборот. Если раньше Игорь, дотянувшись головой до подушки, отключался мгновенно, и следующее, что он слышал, был только противный грохот будильника, теперь изменился сам характер сна. Так, ему часто казалось во сне, что он просыпается, но это пробуждение тоже было сном, и он просыпался снова, и ему чудилось какое-то движение вокруг, но и это был только сон, и так до бесконечности. А с утра – пожалуйста, мутная голова и вялость, как с похмелья.

Немного помаявшись, Игорь решил, что переутомился со всеми этими праздниками и переездами, и даже пару дней возвращался с работы пораньше. И спать ложился, даже не дожидаясь одиннадцати, что вообще-то ему было крайне несвойственно – он всю жизнь был, что называется, совой и раньше полуночи к кровати просто не подходил. Не помогло. Даже, пожалуй, наоборот – ощущение слабости по утрам стало как будто сильнее. И вставать не хотелось, и просыпаться было противно.

В ближайшие же выходные Игорь решил поставить эксперимент и проспать столько, сколько душа захочет. Никуда нарочно в пятницу не пошел, лег пораньше, даже кофе вечером не пил, как дурак. Будильник – на всякий случай – уволок с вечера в ванную и зарыл там под кучу полотенец. Будильник был английский, навороченный, и Игорь никогда не был уверен на сто процентов, что его удалось отключить, и он точно не зазвонит. Так что патент с полотенцами был проверенным средством.

Получилось отвратительно. Да, он проспал в субботу часов до двух, даже до полтретьего, если честно, но никакой бодрости и свежести не приобрел. Просыпаться и вставать не хотелось совершенно, тело было вялым, как будто его долго били по голове пыльным мешком, и больше всего на свете хотелось закрыть глаза и снова заснуть. Меж тем будильник, большим усилием воли вновь выкопанный на свет божий, показывал уже три часа. Это означало что он, Игорь, проспал без просыпа почти пятнадцать часов, и этого должно было с лихвой хватить для ликвидации любой усталости с недосыпом.

Игорь с недоверием вслушался в организм – может, это грипп такой начинается? Но нет, температуры вроде не было, в горле не чувствовалось никаких болезненных явлений. Странно.

Он выпил кофе, пожарил яичницу. В морозике валялась еще пачка пельменей, но возиться было лень, и потом – пельмени на завтрак? Почитал вчерашнюю газетку, ткнул пультом в телевизор. Смотреть, как и ожидалось, было совершенно нечего. Игорь и сам не заметил, как перебрался обратно в постель, сперва с книжкой – надо было наконец дочитать заумный роман Кундеры про что-то такое связанное с бытием – потом книжка куда-то завалилась, глаза закрылись, закрылись...


Он проснулся оттого, что в комнате кто-то был. Кто-то стоял над ним, вот только что, может быть, даже касался сквозь одеяло рукой. Игорь поднял голову. Никого.

Но в комнате явно ощущалось чье-то присутствие. То ли легкий звук дыхания, то ли шелест одежды. Игорь прислушался, закрыв глаза – нет, ничего. Совершенно все тихо.

Но ощущение не покидало. Впрочем, может быть, это опять такой сон? Надо расслабиться, перевернуться на другой бок – должно пройти. Так и вышло, все было правильно, он спал, и это присутствие ему просто приснилось. А сейчас он проснется по-настоящему...

Игорь проснулся. За письменным столом у окна сидела еле различимая в полутьме светлая фигура. Мягкие линии, струящийся, мерцающий силуэт... Страшно не было. Скорее, красиво... Да, красиво – такая изящная фигура, на фоне окна особенно хорошо, как декорация. Игорь не был любителем театра, и в декорациях был небольшой знаток, так что, может быть, фигура напоминала ему что-то другое, занавес, например... Интересно, откуда она здесь взялась? Не иначе, опять сон...

Игорь сделал над собой усилие, пытаясь очередной раз проснуться, зажмурил и открыл глаза, но фигура не исчезла. Даже наоборот, стала, пожалуй, порезче и почетче. В мерцающих чертах обозначились светлые струи волос, прозрачное чистое лицо в профиль, тонкие руки...

Девушка повернулась, вздохнула – и поднялась. Ни звука, ни шороха... Она приближалась к Игорю, словно плыла в темноте комнаты, белели развевающиеся одежды, волосы, она взмахнула руками...

И тут Игорь снова проснулся. На этот раз, похоже, окончательно и по-настоящему, потому что за окном белел день, со двора доносились крики детей, верный будильник показывал двенадцатый час. Под головой жестко прощупывался вчерашний недочитанный Кундера...

Спать, пожалуй, больше не хотелось. Но вставать тоже. Игорь потянулся, жмурясь. Интересно, что бы девушка сделала, подойдя поближе? Красивая такая, вся легкая... Вот всегда так – просыпаешься на самом интересном месте. Может, если закрыть глаза и попробовать заснуть, она приснится снова? Просыпался же он в ночи... Или ладно, надо и честь знать. Нельзя спать два дня без просыпу, как медведь. Так и впрямь зарастешь... Вот только чем...

Голова, тем не менее, все равно была мутной. Слегка познабливало. И, может, поташнивало. По крайней мере, кофе показался противным и затхлым. Ни яйца, ни пельмени не привлекали. Взяв себя в руки, Игорь все же оделся и вылез на улицу – последний выходной, нужно поехать в магазин, затариться продуктами на неделю, заправиться заскочить... И к родителям давно не заглядывал.

На улице светило низкое по зимнему солнышко. Ребятня из соседских домов радостно кучковалась вокруг деревянной горки. Машина будто помигивала ему недавно замененной фарой. На улице Игорь, похоже, развеялся – по крайней мере, куда-то девались мутность и тошнота, воспоминания о загадочном сне совершенно стерлись из памяти, и выходной день потек, как обычно...

Вечером, ложась спать, Игорь и думать забыл о недосмотренном сне. Он только что посмотрел по ящику классный боевичок, заедая его куриными ножками-гриль, закупленными по поводу выходного в изрядном количестве. Как всегда, поминая начальство недобрым словом, завел будильник на полдесятого, натянул одеяло до ушей. И мгновенно, как всегда, заснул.

И она появилась снова. Не сразу, сперва мелькала просто какая-то бессвязная хренотень, как и всегда бывает, когда людям, спящим без снов, вдруг да вздумает что-то присниться. А потом – раз, как толчком – Игорь вроде бы вновь не спал, но девушка сидела на том же месте, у окна, в точности как тогда. Значит, все-таки снилась.

Вот она повернулась, поднялась, поплыла... Подошла близко-близко, провела рукой вдоль игорева тела под одеялом – он явственно ощутил какое-то движение воздуха, будто дуновние холодка, снова повернулась, отступает... Игорь только глаза таращил, изо всех сил стараясь получше разглядеть загадочную гостью.

Девушка была красива. Пожалуй, даже очень красива, только какой-то странной, несовременной красотой. Ни косметики, ни укладки. Просто рассыпанные волосы, бледное лицо, огромные, широко раскрытые глаза с темными кругами внизу. Странным образом это ее не портило, даже наоборот. Тонкие бледные губы. Надето на ней было что-то широкое и светлое, то ли летнее платье, то ли просто такой балахон – Игорь в этом не разбирался.

Девушка тем временем снова вернулась к окну, выглянула, чуть постояла, отводя рукой занавеску, развернулась, стала приближаться опять. Чуть-чуть не дойдя до кровати, почему-то застыла в полушаге, и тут Игорь, устав разбираться сам с собой в том смысле, спит он все-таки, или нет, не выдержал и спросил:

– Ты кто?

Девушка не шелохнулась, не двинулась – было неясно, услышала ли она вопрос. Но вдруг раздался тихий, немного будто свистящий, но в целом довольно мелодичный голос:

– Я никто... Просто...

– А что ты тут делаешь? – спросил в лоб нетактичный Игорь.

Девушка как будто слегка удивилась.

– Я здесь живу. – И тут она, повернувшись, плавно опустилась в кресло у дальней стены.

– Нет, это я здесь живу, – гнул свое Игорь.

– Ты здесь живешь совсем недавно, – мягко, точно ребенку, но с легким укором зашелестел голос. – А я – всегда.

– Как это – всегда? – Не понял Игорь.

– Так – всегда. Ну, может, не совсем уж всегда, но гораздо раньше тебя, это уж точно. А какая разница? Я же тебе не мешаю. Пожалуйста, живи и ты, если хочешь. И я буду.

– Ну ладно, – с сомнением согласился Игорь. И тут незнакомка словно бы рассмеялась тихим свистящим смехом, поднялась с кресла, взмахнула рукой, будто приветствуя Игоря – и растаяла, как растворилась. Только смех остался шуршать в воздухе.

И шуршал, и шуршал, с каждой минутой становясь как будто все громче. Тьфу ты, да это же проклятый будильник. Игорь спросонок ударил по нему рукой, не попал – пришлось все же просыпаться окончательно.

По дороге в ванную его слегка пошатывало – незачем так резко вскакивать, сам виноват. От горячей воды почему-то прошиб озноб, а на кофе даже глядеть не хотелось. Больше всего хотелось плюнуть на все, и пойти досыпать. Интересно, незнакомка так резко исчезла – это ее будильник спугнул, или она на Игоря обиделась? Может, не надо было дурацкие вопросы задавать? Ну ничего, он завтра извинится...

Кофе Игорь все-таки усилием воли проглотил, и слегка полегчало. На улицу он вышел почти бодрым, а на работу приехал и совсем молодцом.

Ближе к вечеру он почему-то повел себя странно. Не стал дожидаться, когда программа, над которой два дня бился весь отдел, наконец выдаст долгожданный результат, хотя до этого, по общей оценке, оставалось всего ничего – жалкая пара часов. Но Игорь поднялся и ушел, несмотря на дружные уговоры всей компашки, и уже в девять часов был дома.

Оказавшись в своей квартире, он наскоро поужинал оставшимися со вчера куриными ногами, не стал ни смотреть новости, ни слушать музыку, разделся и залег в постель. Посмотрел с сомнением на будильник, но все же, вздохнув, завел треклятого друга. На без пятнадцати десять.

Ночная гостья не долго заставила себя ждать. Даже наоборот – казалось, будто она сама ждала Игоря, так быстро она появилась в пространстве комнаты – или сна – на этот раз.

Она снова сидела за письменным столом, спиной к Игорю, оперши подбородок на ладони обеих рук. Он не успел понять, видит она его, или нет, как раздался ее голос, тихий-тихий, почти шепчущий.

– Хорошо, что ты пришел...

– Почему? – растерялся Игорь.

– Так... Мне грустно было... И страшно...

– Чего страшно?

– Вообще... Быть... Знаешь, как страшно бывает быть?

– Нет. Почему?

Девушка горько вздохнула, пожала плечами, обняла сама себя руками крест-накрест и повернулась к Игорю лицом.

– Потому что все злые, все меня ненавидят. Очень страшно...

– Да с чего ты взяла-то? – По-дурацки продолжал упираться Игорь. Впрочем, справедливости ради, и сцена была достаточно дурацкой. – Кто тебя ненавидит? Вот я например – вовсе нет.

– Ты – нет, – грустно прошелестела девушка. – Ты просто пока не знаешь...

– Чего не знаю?

Вместо ответа она поднялась, выпрямилась, а потом внезапным резким движением как-то так дернула и натянула свое платье-балахон, что оно плотно облегло всю ее фигуру. Фигура была что надо. Сперва Игорь все равно ничего не понял. И только потом, приглядевшись, заметил, что живот как-то непропорционально велик и слишком выдается вперед для такого стройного тела. Девушка была беременна.

– Теперь видишь? – Нетерпеливо и даже как-то резко, почти зло, просвистела она.

– Ну... Вижу.

– И что?

– А что такое? – Снова не понял Игорь.

– Ну как же? – Она, казалось, растерялась. – А вот это? – Кивок на живот.

– Ну и что тут такого-то?

– Такого? – Шепот внезапно сорвался на какой-то затравленный писк. – Такого? А то такого, что я не замужем, вот что такого! – И гостья горько заплакала, закрыв лицо руками.

Игорь совсем растерялся. Он и по жизни-то никогда не знал, как вести себя с плачущими женщинами, а уж в такой абстрактной ситуации. Он попытался встать, чтобы подойти к ней и как-нибудь успокоить, но обнаружил, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Очевидно, это тоже были причуды сна. Приходилось действовать словами.

– Ты подожди... – Игорь тщетно пытался вклиниться между приступами плача. – Ты не плачь, подожди. Ну что тут такого уж страшного... Дело какое... Не плачь... – Тут он вспомнил, что не знает, как зовут незнакомку. Ситуация сложилась довольно глупая. С одной стороны, они явно обсуждали какую-то интимную личную жизнь, с другой – надо было спрашивать имя, что, согласитесь, слегка нарушило бы близость общения. Но все равно от этого, кажется, было не уйти. – Давай лучше поговорим. Тебя как зовут?

При этом немудрящем вопросе девушка вдруг перестала плакать, отняла от лица руки и с подозрением поглядела на Игоря. Хотела что-то сказать – и тут зазвонил будильник.

Гостья исчезла. Игорь открыл глаза.

И вдруг понял, как это бывает, когда говорят – не было сил подняться. Их именно не было. Даже пошевелить чем-нибудь было трудно – как во сне.

Игорь так испугался, что со страху вскочил и пронесся в сторону ванной, как будто за ним гнались. И только там вдруг рухнул на стиральную машину – так закружилась голова. В зеркале напротив отражалось его собственное лицо – бледное, мятое, с кругами под глазами.

Как ему удалось доехать до работы без происшествий, он и сам не знал. Добравшись до своего стола, он рухнул и замер, пытаясь совладать с дрожащими от слабости коленками. Сосед, взглянув на него, притащил ему кружку с кофе и недоверчиво прижал руку ко лбу.

– Эй, Игорек? Ты чего? Ты в порядке?

– А черт его знает, – честно ответил Игорь.

– Ты небось гриппер какой-нибудь подцепил. Сейчас пол-Москвы болеет. Лежал бы дома, чего приперся заразу сеять?

Но после кофе как-то полегчало. Голова перестала кружиться, а коленки – дрожать. День вроде бы вошел в свою колею, и ближе к вечеру Игорь уже был практически в полном порядке. Но домой ушел все же пораньше – на всякий случай.


Сегодня девушка во сне не уже плакала. Сидела в кресле и грустно смотрела на Игоря. Живота снова не было видно.

– Привет, – поздоровался он первым.

– Здравствуй, – прошелестела она. – Ты все еще хочешь со мной разговаривать?

– А почему нет? – удивился Игорь.

Она пожала плечами.

– Никто обычно не хочет. Особенно когда узнает, – она кивнула вниз, на живот.

– Ну и козлы они, твои знакомые, – фыркнул Игорь. – Как тебя зовут-то? – вспомнил он.

Девушка отпрянула, сощурилась.

– Зачем тебе?

– Как то есть зачем? – Не понял Игорь. – Мы же с тобой общаемся. Дружим. Нельзя же, если без имени... Меня вот, например, Игорь зовут.

– А-а. – Девушка кивнула. – Красивое имя.

– А тебя как?

Она снова пожала плечами. Игорь решил обидеться и отвернуться. Последнее не получилось – правила сна, очевидно, остались те же. Но собеседница все равно как-то догадалась.

– Не сердись. Видишь, уже и ты на меня злишься.

– Я не злюсь, – буркнул Игорь.

– Не надо, – грустно кивнула она. – А то мне совсем не с кем будет разговаривать. Знаешь, как это тяжело?

– А с кем это – не с кем? – Решил Игорь зайти с другого конца. – Кто тебя обижает?

– Ты всерьез спрашиваешь? – Девушка будто обрадовалась. – Тебе интересно? Я могу рассказать. А ты не будешь потом меня презирать?

– Не буду, – твердо пообещал ей Игорь. Ему и в самом деле было ужасно жалко несчастную. Видишь, как влипла, дурочка, и, похоже, сама себя затравила. Надо ей объяснить, что подумаешь – беременная, ничего страшного. Сейчас толпы девчонок без мужа рожают. Он сам, правда, таких не знал, но слышал не раз. Интересно, какие сволочи не хотели с ней за это разговаривать... Давить бы таких.

Рассказ ночной гостьи оказался крайне печальным. Единственная дочка в приличной семье, красавица-умница, папа с мамой с нее пылинки сдували, жила в шоколаде, ни в чем отказу не знала. Поступила в хороший институт, без всякого даже блата. Потом с родителями что-то случилось, Игорь толком не понял – что, но вроде бы папа куда-то то ли исчез, то ли ушел, а у мамы случилось что-то вроде сердечного приступа. Короче, девушка осталась совсем одна. Жила она вот в этой самой квартире.

На фоне всех этих семейных событий у нее в институте протекал, как это и положено юным красивым девушкам, бурный роман. Его, вернее, ее герой обладал, как ей тогда казалось, всеми мыслимыми достоинствами. Красивый, высокий, умный. Комсомолец, спортсмен, отличник и общественный деятель. Это у него было наследственным, так как его отец – и об этом было известно всем на курсе – тоже был довольно выдающимся общественным, вернее, партийным деятелем. Тогда это называлось – второй секретарь райкома.

Игорь, честно говоря, не мог до конца оценить высоту этого положения, но, судя по тому, с каким придыханием об этом рассказывалось... Ну да фиг бы с ним, с положением.

Короче, роман был в расцвете. Ночные прогулки по городу, поцелуи в подъездах... У родителей героя тоже была большая отдельная квартира, и еще дача, куда они так любили уезжать по летнему времени... Все было просто прекрасно, и тут...

Тут, собственно, как раз и случились все эти непонятные семейные несчастья. И папа, и мама... Все произошло очень быстро, буквально в течение месяца. Девушка осталась совсем одна. Вернее, не совсем... Потому что примерно как раз тогда она поняла, что беременна.

Но поняла она это совсем не сразу, и драгоценное время прошло. Момент, пока можно было бы что-то исправить, был упущен. Молодой же ее человек то ли на фоне ее семейных несчастий, то ли сам по себе, но проявил полнейшую незаинтересованность в будущем младенца. Несчастная пыталась настаивать, выяснить отношения, добиться справедливости...

Но добилась только всеобщего осуждения на комсомольском собрании и отчисления из института за аморальный образ жизни. И оказалась, в конце концов, вот в этой самой квартире, одна-одинешенька, всеми покинутая и презираемая, совершенно без средств к существованию и с неуклонно растущим свидетельством своего позора в животе...

Игорю было безумно жалко несчастную. Ну что это, в самом деле, такое. Он и представить себе не мог, чтоб за ребенка могли из института попереть. У них в свое время на курсе была одна беременная, так она ходила со своим животом, как со знаменем, и преподы только что пылинки с нее не сдували, а уж чтоб тройку поставить, и речи не было. Они всей группой карячились над каким-нибудь сопроматом, а она приходила, ничего не уча, и отбывала с четверками, летя на своем пузе, как на воздушном шаре. А тут такое...

И парень этот – да хрен бы с ним совсем. Такая красивая девчонка, да со своей квартирой, да что ж она, другого бы себе не нашла? Ну и что, что беременная, большое дело. Он бы, Игорь, и сам...

Он только хотел высказать все это своей безутешной гостье, как их беседу прервал какой-то непонятный ритмичный звук. Что за черт? Игорь мог бы поклясться, что в этот раз не ставил будильника, но все равно было поздно. Девушка исчезла.

А звук остался. Он трещал и трещал, пока наконец Игорь не вернулся в себя настолько, чтобы сообразить, что это. Телефон. Телефон на столике рядом с кроватью звонил, как заведенный. Чертыхнувшись, Игорь снял трубку.

Звонило начальство. Узнать, почему, собственно Игорь не на работе. Пришлось вяло промямлить что-то про плохое, нет, просто ужасное самочувствие.

Начальство сочувственно согласилось. Да, в самом деле, и ребята говорили, что он еще вчера приходил больным. Ну что ж. Пусть поправляется, проект идет вполне удачно, на работе пока справятся без него. Только – добавило начальство под конец – пусть не забудет получить бюллетень. И с пожеланиями скорейшего выздоровления распрощалось.

Игорь повесил трубку. Н-да, интересно, и где брать этот самый бюллетень? Хотя... Самочувствие и вправду было поганым донельзя. Слабость, и тошнота, и голова гудит... И отлично – сейчас вызовет врача и отдохнет свою законную неделю.

Но с этим возникли новые сложности. Откуда звать этого самого врача? В последний раз он это делал, еще учась в институте, лет десять, если не больше, назад. Тогда он жил дома, и вообще звонила-то мама. В районную поликлинику, кажется. А какой у него сейчас район? И где тут, к чертям, поликлиника, не говоря уж о ее телефоне?

Можно, конечно, было бы позвонить сейчас маме, и попросить ее вызвать врача. Но Игорь тут же сообразил, несмотря на тяжесть в голове, что мама этим не ограничится, а тут же примчится сама, и будет его лечить, тыкать градусником, охать и варить на кухне ненавистный смородиновый кисель – вернейшее, по ее мнению, средство от всех болезней.

При мысли о киселе внутренности скрутились в тугой узел, а к горлу подступил комок. Нет. Только не кисель. Значит, мама отпадает.

Игорь мысленно перебрал в памяти знакомых, к которым можно было бы обратиться с подобной просьбой. Сознательные товарищи, у которых под рукой мог оказаться телефонный справочник, среди них попадались, но в данный момент – Игорь скосил глаза на будильник: полдвенадцатого – все поголовно были на работе. И тут его осенило – Ольга Петровна! Вот кто и поможет, и приставать не станет.

Ольга Петровна не обманула его ожиданий. Во-первых, оказалась дома, во-вторых – быстро и без причитаний нашла и продиктовала нужный телефон. Спросила, не надо ли еще чем помочь, но этим и ограничилась.

Дальше было просто. Игорь быстро дозвонился до поликлиники, вызвал врача, и, утомленный всей этой деятельностью, снова задремал.

Своей приятельницы, правда, он не увидел, хоть и очень на это надеялся – жалко было, что такой важный разговор оказался прерван дурацким телефонным звонком. Но, наверное, сон был некрепким, или вообще был не сном, а просто болезненным забытьем. Оно снова было прервано звонком – на этот раз в дверь.

Пришел врач. Симпатичный такой средних лет дядечка в белом халате из районной поликлиники. Долго осматривал Игоря так и сяк, то заставляя присесть, то нагнуться до полу, то стуча по коленке. Мерял температуру, которая оказалась не то что повышенной, а наобоот, еле-еле набралась на тридцать пять, слушал сердце и замерял давление, неодобрительно качал головой. Вердикт, в конце концов, вынес следующий:

– Честно говоря, молодой человек, я ничего специального у вас не нахожу. Никаких особенных отклонений, никаких признаков заболевания. С другой стороны, здоровым вы себя, безусловно, чувствовать не можете – при таких-то сердечных показаниях. Я бы сказал, что у вас наблюдается значительный упадок сил, вызванный, очевидно, сильным переутомлением или стрессом. Странно, конечно, в вашем возрасте, но при современных ритмах жизни, знаете, все бывает... Надо поберечься. Полежать, отдохнуть. Бюллетень выпишу на три дня, больше не могу – температура у вас не повышена. Придете потом ко мне, или снова вызовете, если лучше не станет. Питаться надо регулярно, пища – горячая, легкоусвояемая. Бульончик там, котлеты паровые. Витаминчики попейте, хотите – рецепт выпишу? И главное – отдых, отдых.

Врач ушел, после чего Игорь с легкой совестью и сознанием выполненного долга выключил телефон, устроился в постели поудобнее, и приготовился к продолжению захватывающей беседы.

Беседа у них и впрямь получилась. Незнакомка жаловалась на жизнь, а Игорь ее утешал, чувствуя себя при этом просто героем и спасителем утопающих. Он объяснял ей, что все не так страшно, и он ей поможет, и они вдвоем со свем справятся, все получится и будет замечательно. Она слушала, приоткрыв рот, согласно кивала и иногда смахивала слезы с ресниц – но уже другие, радостные слезы. Иногда, впрочем, к ней возвращались сомнения, и тогда она пугалась и спрашивала Игоря, не обманет ли он ее, как все остальные, и он спешил ее разуверить, и она снова слушала, и беседа лилась, лилась, и никакой будильник с телефоном им не мешали.


Маше понадобилось подписать у Игоря справку. Дурацкую справку для прописки ребенка – потребовали на новом месте в сельской районной управе. Маша долго не могла взять в толк, зачем там Игорева подпись, но чем спорить, дешевле было договориться и подписать.

Она позвонила по своему старому телефону. Трубку никто не брал. Маша подождала до вечера и позвонила снова. То же самое. Она повторила попытку на следующее утро, а потом, не выдержав, позвонила Игорю на работу. Там сказали, что он болеет третий день.

Маша ужасно встревожилась и испугалась. Уехав из проклятого дома, она как-то очень быстро отвлеклась от своих прежних страхов. С сыном было все хорошо, у мамы жилось совсем не так плохо, с работой – а Маша была медсестрой в маленькой частной больничке – тоже устроилось благополучно. Она договорилась – и дежурила сутки через трое, а потом еще день – и, если нужно, ночевала прямо на месте. Все, словом, складывалось нормально, и Маша примерялась уже потихоньку купить какое-нибудь маленькое жилье в Москве, поближе к работе, и уже забыла совсем про пережитый кошмар.

И тут опять. Когда она поняла, что Игоря три дня никто не видел, а трубку он не берет, все старые страхи снова ожили. Наверняка с ним что-нибудь случилось. Да не что-нибудь, а то самое, что со всеми в этом доме случается, только в этот раз виновата она, Маша. Знала же, что нельзя ему туда ехать, а согласилась, поменялась. И вот пожалуйста.

Маша была человеком совестливым и ответственным, поэтому, несмотря на свой страх, решила, что надо немедленно туда ехать. Еще одни ключи от квартиры у нее были. Оставались у мамы с незапамятных времен. При переезде она забыла, а потом решила не суетиться. Неохота было к человеку приставать с пустяками. А вот – и пригодилось. Может быть, еще не поздно. Может, удастся что-нибудь сделать. Узнать. Может, еще вообще все в порядке, а просто человек уехал отдыхать. В больнице, в конце концов, лежит. Тут до нее дошло. На работе могут не знать, но надо позвонить кому-нибудь, кто знает, и все еще разъяснится. Выбор у нее был невелик. Никакого, собственно, выбора не было. Из всех игоревых знакомых у нее был только номер Ольги Петровны. Маша туда и позвонила.


Прекрасная незнакомка назвала наконец Игорю свое имя. Собственно, она его не то что назвала, просто, расказывая в лицах очередную сцену выяснения отношений со своим негодяем, она вдруг обмолвилась:

– И тут он кричит: «Зина, Зина...»

– Тебя, значит, Зина зовут? – поймал ее Игорь на слове.

Та видимо растерялась, сбилась и замолчала. Потом, взвесив про себя что-то, явно решила, что ничего страшного не случится, махнула рукой и согласилась:

– Ну да. Зина.

Игорь промолчал, но в глубине души был ужасно доволен оказанным доверием. Он уже понял, что вопрос имени был почему-то для Зины страшно важен, и то, что она наконец назвалась, показалось ему большим шагом вперед в их отношениях. Теперь все будет еще лучше, – подумалось ему, хотя что именно и как лучше он, пожалуй, объяснить бы не мог.

И как раз тут, на этом важном месте, что-то произошло. Свет вокруг него стал быстро меркнуть, пготом, наоборот, засиял чем-то ярким и белым, возникло какое-то движение, будто его несли, потом все стало стихать, стихать...

– Зина! Зина! – Закричал он, что было сил.


Маша, которая сидела рядом с Игорем в машине скорой помощи, услышала его шепот. Наклонилась пониже, чтоб разобрать. Игорь звал какую-то Зину. На секунду Маше стало обидно. Как же так – спасла-то его она, Маша. Она пришла, наконец, в эту свою бывшую квартиру, и нашла Игоря в постели без сознания, и вызвала скорую, и еще до ее приезда сделала ему укол стимулирующий – сердечные лекарства и шприц у нее всегда с собой, она же медсестра – а где эта самая Зина таскалась? Следила бы лучше сама за своим мужиком.

Но после ей стало совестно. Какое ее дело? Ей бы радоваться, что успела вовремя, да и то неизвестно – успела ли. Может, еще и в больнице не спасут, врач вон сказал – сердечная слабость, отсутствие тонуса... Ничего, Зина придет его навестить, Маша ей все расскажет. А может, найти эту Зину, рассказать, что случилось. Точно. Так и надо сделать, а не обижаться тут попусту.

Но странно: когда Маша просмотрела игореву записную книжку – она вместе с другими документами была в барсетке, которую Маша захватила с собой для больницы – никакой Зины там не нашлось. И вообще никого на «З» не было, даже по фамилии. Может, так его маму звали? Хотя вряд ли. Если б мама, человек так и звал бы: «Мама». Нет, это что-то не то.

Маша опять позвонила Ольге Петровне. В конце концов, она не знала больше никого, с кем можно было бы посоветоваться про игоревы дела. А Ольга Петровна – явно не чужой ему человек, к тому же она и ей, Маше, очень симпатична. Эх, если бы Ольга Петровна тогда в ее квартиру переехала...

Они сидели у Ольги Петровны на кухне и пили уже по третьей чашке чая. Маша рассказывала, как она нашла Игоря, и что врач говорит – ему уже сильно лучше, и что завтра он, наверное, придет в себя, потому что пока его нарочно не будят, и Маша тогда туда поедет и будет за ним ухаживать, она уже договорилась на работе про подмену, и про Зину неизвестную потом рассказала.

– Зина? – удивилась Ольга Петровна. – Странно.

– Да, – горячо согласилась Маша. – И мне странно. Он ее в бреду зовет, а она и носу не кажет. Как так вот можно? И в книжке телефонной ее нету.

– Да нет, – покачала головой Ольга Петровна. – Имя какое-то... Несовременное. Вы знаете хоть одну Зину?

– Нет.

– Вот и я тоже. То есть – среди молодых. Так называли моих ровесниц, может, чуть раньше. В сороковые годы была мода на Зин. Хотя, конечно, мода на имена возвращается. Что с вами, Машенька?

Маша сидела, замерев, как громом пораженная.

– Ольга Петровна, – пролепетала она наконец. – Вы говорите, в сороковые... А ведь она... Ну, эта девушка из нашего дома... Ведь, может быть...


Игорь Мальцев возвращался домой. После больницы, в которой он провалялся почти месяц, по настоянию родителей пришлось отправиться в дорогущий и, по его мнению, бессмысленный южный санаторий, и валяться еще и там. Хорошо еще, начальство на работе восприняло с пониманием. Стояла середина апреля. На кленах и тополях вокруг дома распускались самые первые листики, отчего дом будто плыл в зеленоватой дымке. То ли от этого, то ли от блеска свежевымытых по-весеннему окон, вид у него был легкий и радостный.

Маша, аккуратно припарковав у подъезда его машину – оказывается, она здорово умела водить, эта Маша, – помогла ему выйти. Всю дорогу из аэропорта она, не закрывая рта, взахлеб рассказывала ему историю о том, как нашла в церкви батюшку, и рассказала ему обо всем, и заказала заупокойную по рабе божьей Зинаиде, и как потом пришли освящать дом, и свечки сперва дрожали, а потом, словно решившись, загорелись ровным чистым огнем. А с крыши дома, по словам все той же Матвевны, в ту же минуту взлетела большая птица, вроде как аист, вся белая, только на крыльях черное, покружила немного, вскрикнула и улетела. Хотя, наверное, старухе просто почудилось – откуда бы взяться аисту весной в Москве?

Чертова бабушка

С внешностью Анечке Лыковой не повезло. Имеется в виду, с той, изначальной, которая дается от папы с мамой или от Бога. Тут то ли Бог не захотел, то ли папа с мамой плохо старались, но своя родная, внешность досталась ей, мягко говоря, неудачной. Глазки узенькие, носик остренький, а рот – наоборот, большой, да еще передние зубы слегка выдаются вперед, так, что и улыбаться толком не будешь. Волосы темные, тонкие, слабые – такие хоть два раза в день мой, они все равно мгновенно пачкаются и торчат во все стороны сальными прядями. И кожа... Бледная, с изысканным зеленоватым оттенком... Глаза б не глядели. Фигурка сама по себе была бы еще ничего, даром что маленького роста, а кривоватые ноги совершенно необязательно выставлять напоказ, но с таким лицом... Про кого скажут – «миниатюрная куколка», а про Анечку – «тощая мымра». Вот вам и вся любовь.

Но Анечка не сдавалась. Может, другой бы кто с такими внешними данными вообще застрелился, но она – никогда. Ей в качестве компенсации достался от того же Бога (или от папы с мамой) замечательный бойцовский характер. Сколько себя помнила, она всю жизнь боролась. А так как лет с четырнадцати ей стало совершенно ясно, что главный враг ее – собственная внешность, то и боролась Анечка именно с ней.

Маленькие глаза? Французская тушь, умело наложенные тени – и вот противные щелки уже раскрылись до вполне приличного размера. А хитрая Анечка еще и очки в изящной оправе догадалась подобрать. Без диоптрий, зрение у нее было отличным, но зато стильно. Унылый цвет лица? Это вообще в наши дни не проблема. Основа, крем-пудра, нежные румяна – и вот налицо, то есть на лице – нежная розовая бархатистость. Слабые волосы? Пусть им же и будет хуже. Короткая, почти наголо, маленьким ежиком смелая стрижка, так, чтоб оставить только узкую, в три рваных пряди челку, да по острой пряди над ушами, и те смазать гелем, чтоб не висели как попало, а изображали закрученную стрелу. Фигурка? Одеть ее в черное, узкое, резаное – пусть не на ноги косятся, а потрясаются необычностью стиля.

И работало! Знакомясь с Анечкой, неискушенный обыватель редко думал про себя: «Страшненькая, бедняжка», гораздо чаще: «Стильная девушка! Может, слегка чересчур, но ей положено – у нее работа такая». Потому что работа анечкина, и тоже не случайно, была подобрана так, чтобы способствовать успехам в ее главной борьбе. Тут устроилось и сложилось настолько удачно, что казалось – как будто само собой.

Упорно рисуя красавицу на собственном лице, Анечка незаметно выучилась рисовать вообще и подбирать косметику в частности. Так что, завалив конкурс в Строгановское художественное училище, она, не сильно расстраиваясь, поступила в парикмахерский техникум, потом окончила курсы визажистов, потом, поработав и обрастя полезными связями, пошла учиться в частную Высшую Школу Эстетики и Дизайна, благо их, таких, пооткрывалось во множестве. Это, конечно, стоило денег, но Анечка к тому времени и сама неплохо зарабатывала, да и мама, всегда желавшая иметь высокообразованное чадо, на институт не скупилась. После трех лет обучения, закончив с отличием, Анечка получила диплом с гордым названием «стилист-дизайнер», распрощалась с салоном красоты, где зарабатывала на жизнь и учебу, и в новом качестве ринулась постигать новые горизонты.

Горизонты представлялись безоблачными и безграничными. Двадцать пять лет, стильная внешность, модная профессия, почти отдельная квартира... Эта небольшая поправочка объяснялась так – в анечкиной кварире вместе с ней жила еще бабушка, мамина мама. Сама же мама, нестарая еще совсем дама, бухгалтер по образованию и практикующий экстрасенс-психолог «по зову души», жила сейчас у своего очередного кавалера, встречалась с Анечкой примерно раз в месяц в модных кафе, и вообще принимала в ее жизни достаточно виртуальное участие, особенно после того, как отпала необходимость в оплате высшего образования. Что же касается папы, то самым большим его вкладом в анечкину жизнь была, пожалуй, та самая «неудачная» внешность. Папа исчез из виду в анечкины года три, и с тех пор ни разу не появлялся. О нем уж все и думать забыли, кроме, может быть, бабушки. Она, когда ругалась на Анечку за неподобающий, по ее мнению, образ жизни, всегда в конце добавляла: «Ну, ясное дело, чего ж еще ждать с тебя, с безотцовщины-то».

Подобные воспитательные эксцессы случались, правда, нечасто, в основном благодаря пресловутому анечкиному образу жизни. Они с бабушкой, хоть и жили в одной квартире, виделись хорошо если раз в неделю. Когда Анечка возвращалась, старушка уже спала. Сон у нее был крепкий, что означало, что приходить можно когда угодно и даже не одной. С утра же – а просыпалась Анечка не рано – всегда тоже можно было выбрать момент, чтобы бабушка вышла в магазин или на прогулку. Вот и получалось, что квартира почти отдельная. Даже немножко лучше – несмотря на редкость встреч, бабушкино присутствие давало себя знать общей чистотой в квартире, вовремя купленным хлебом и кастрюлей супа в холодильнике, что при внучкином образе жизни было, согласитесь, крайне удобно.

Образ жизни, конечно, давал себя знать. После диплома, отдохнув, как полагается, пару месяцев, Анечка довольно легко устроилась работать стилистом в небольшую телекомпанию, жена заместителя главного продюсера которой регулярно приводила себя в порядок в анечкином бывшем салоне. Работа была суетной и для Анечки непривычной. В салоне она в основном сидела на месте и делала клиентам макияж, а тут макияжем занимались гримеры, а она создавала (или помогала создавать) собственно имидж. Надо было придумывать, как будут выглядеть в камере артисты, ведущие и другие участники съемок, подбирать им костюмы, прически и прочие детали. Часто за придуманными костюмами надо было обращаться куда-нибудь в спонсорский магазин или фирму, сперва выпрашивать, а потом привозить добытое... В общем, приходилось побегать. Денег за эту работу платили не очень много, но зато Анечка перезнакомилась там со многими деятелями теле– и киноискусства, артистами, певцами и, что гораздо важнее, продюсерами и владельцами других медиа-заведений. Так что через год она успешно сменила работу, уйдя из этой телекомпании в другую, покрупнее. Здесь суеты было больше, но работа оказалась уже знакомой, а платили чуть лучше. Пообвыкнувшись на новом месте, Анечка снова раскинула сети, знакомясь все с большим количеством нужных людей, а попутно нашла себе небольшой приработок.

Некое печатное издание, нечо среднее между газетой и журналом, выходящее раз в неделю и пишущее о жизни разнообразнейших теле-, кино– и просто светских звезд, предложило Анечке не то чтобы писать, но делиться с редакцией различными сведениями об этой самой звездной жизни. Заметочка там, вставочка тут – анечкина информация оплачивалась, но главным было даже не это, хотя деньги играли в анечкиной новой жизни заметную роль.

Надо сказать, гораздо более заметную, чем в жизни прошлой, когда она работала в салоне и училась по вечерам. Казалось бы, после того, как отпала необходимость оплачивать ежемесячно недешевый учебный процесс, денег должно было прибавиться, но нет. Почему-то их стало меньше. Может быть, в абсолютном исчислении сумма осталась той же, что раньше, может быть, она даже прибавилась – но денег, тем не менее, стало катастрофически не хватать. Поддержание стильного образа требовало все больших финансовых вливаний, и это понятно – работая пусть и в хорошем, но все же салоне красоты, произвести ввпечатление на окружающих своим внешним видом все же несколько проще, чем работая на телевидении. Там таких стильных хоть пруд пруди, это еще в детской книжке про Карлсона написали. И косметика тоже не дешевеет. Наоборот. Годы идут, качество макияжа повышается... А еще тусовки...

Тусовки – это и было то главное, ради чего Анечка согласилась сотрудничать с отчетливо желтоватым журнальцем. Ей надо было ходить на тусовки – там, как нигде, было удобно налаживать связи, заводить знакомства, высматривать и узнавать что-то полезное, и показывать себя другим. Тусовки, то есть клубные вечера, показы мод, презентации и хэппенинги бывают часто делом закрытым, лишь для своих. Достать туда приглашение часто бывает непросто, ну кто будет заботиться, чтобы на звездной тусовке оказалась скромная стилистка? Там и без нее народу полно, для журналистов-то часто мест не хватает. Собственно, журнальчик и предложил Анечке, кроме оплаты ее скромных наблюдений, сделать пресс-карту. Настоящую пресс-карту, журналистское удостоверение, с которым пускают – это называется красивым словом «аккредитация» – на самые разные, очень крутые и абсолютно закрытые светские тусовки. Так бы попасть – никаких шансов нету, а с пресс-картой – пожалуйста. Заранее звонишь и договариваешься, тебе еще и место оставят. Пресса! Кого еще на эти сборища пускать...

Конечно, не все было так просто в этой жизни, и журнальчик не сам собой на Анечку вышел, и за пресс-карту пришлось побороться, но это все дело прошлое, зато теперь... Редкого дня не обходилось у нее без тусовки в забойном месте, и знакомых было теперь полно, и ее частенько узнавали... Даже приглашать кой-куда стали персонально. Так дело пойдет – можно будет свое ток-шоу открыть, правда, не сразу, тут без спонсоров не обойдешься, ну да это – дело наживное, главное – позиции не сдавать.

Анечка очень старалась, тусовалась и отсвечивала, как могла, и забота об имидже стояла у нее в этих стараниях на первом месте. Модно, стильно, своеобразно – и каждый раз по-новому, чтоб не в том же, чтоб что-то другое, не как у всех... Денег летела – уйма. Конечно, другие девицы в ее статусе легко решали эту проблему, заводя состоятельного бойфренда из новых русских, но у Анечки с этим не клеилось. Конечно, она не была старой девой, конечно, найти партнера на ночь или две не составляло никакого труда, но вот с постоянным бойфрендом... То ли они умудрялись все-таки разглядеть Анечку получше с близкого расстояния, то ли она сама, изнуренная борьбою с собой и внешним миром, как-то отпугивала их, но постоянные отношения не складывались. Анечка не запаривалась на этом, нет – и не надо, некогда сейчас, вот станет сама звездой – все будет, а сейчас с кем-то сживаться, притираться, влюбляться – только время терять. А время – деньги. Как же их не хватает, черт подери. Вот новую сумку купила к лету – дорогая, от Москино – теперь бы туфли, чтоб в стиль, брюки, может, с прошлого сезона и сойдут еще, но туфли – никак. Разве что есть идея...

С этой идеей она и отправилась на охоту за туфлями к новому образу. Образ был шикарный – в стиле милитари, который сейчас в жуткой моде, но в черном варианте – Аня, как все стилисты, вообще редко носила какой-нибудь другой цвет. Брюки-карго, все в карманах и ремнях, майка, сверху бомбер внакидку, сумка... А туфли нужны были совершенно особенные, чтобы не столько модно, сколько индивидуальность подчеркнуть, она даже сама толком не знала, какие именно. Идея же состояла в том, чтобы купить их непременно в дорогом магазине – иначе некруто – но добиться при этом изрядной скидки. Конечно, время для скидок сейчас неудачное – май, только-только новый сезон настал, а что делать? Она, в конце концов, журналист – им полагается скидка, они, в конце концов, всю рекламу этим магазинам делают. А если что, можно, между прочим, и наоборот... Идея была непроверенной, того хуже – сомнительной, мы не в Чикаго живем, нашего бизнсмена на понты не возьмешь, но что же делать, когда зарплата почти вся кончилась еще вчера (хорошо, успела бабушке на продукты оставить), завтра – крутейшая клубная вечаринка, а туфель нет как нет.

Вся в таких мыслях, Анечка добралась до Столешникова переулка, где сосредоточены во множестве модные бутики, и приступила к поискам. Один магазин, другой, третий... Вот так всегда – когда что-нибудь нужно, нипочем не найдешь. Нет, туфель-то было во множестве, но все не те. То каблук слишком высокий, то нос слишком короткий, то цвет не тот, то по сезону не подходят... Черт знает что! Наконец, почти совсем отчаявшись, она вдруг заметила на нижней полке двадцать последнего магазина что-то, кажется, подходящее. Странно, она вроде только что смотрела сюда, ничего похожего не было. Хотя, конечно, запросто могла и не заметить, у нее от этих туфель уже голова кругом идет. Не веря удаче, она вытянула находку на свет.

Черная туфля, с открытым задником и острым, длинным, чуть загибающимся вверх носом. Низкий каблук, удобный окат. Хм. Материал такой... необычный... Вроде бы ткань, вроде и кожа. Легкий. Нет, определенно то, что нужно. Гляди, и размер ее.

Анечка присела на скамечку, примерила туфлю. Она подошла, как родная.

– Девушка, – окликнула Анечка продавщицу, которая, впрочем, как и полагается в дорогих магазинах, стояла над ней наизготовку. – Вторую можно померить?

Продавщица метнулась в подсобку. Через пару минут она, слегка растерянная, подошла к Анечке.

– Что-то не могу найти. Разрешите, я не артикул взгляну.

На туфле не было никакого артикула. Анечка это точно знала, потому что уже втихаря успела обсмотреть туфлю сверху донизу в поисках наклейки с ценой. Там вообще никаких бумажек не было.

– Странно, – пожала плечами продавщица. – У нас все отмаркировано. Сейчас узнаю.

Она снова скрылась, унеся с стобой туфлю, а Анечка, глядя от нечего делать по сторонам, вдруг обнаружила искомую вторую туфлю рядом с собой, на той же полке, где была первая. При этом она была уверена, что раньше туфля там стояла только одна.

– Девушка, девушка! – Закричала Анечка продавщице. – Несите сюда мою туфлю, я сама нашла пару.

Вторая туфля сидела ничуть не хуже первой, более того – надетые вместе, ттуфли производили дивное впечатление. Надо было брать. Приготовившись ко всему, Анечка поинтересовалась ценой.

Продавщица снова впала в растерянность. Попросив у Анечки обе туфли, она внимательно оглядела их в поисках ценника, зачем-то пошарила на полке и наконец удалилась вместе с туфлями в поисках менеджера.

Менеджером оказался шустрый чернявый молодой человек. Поздоровавшись с Анечкой, он снова вручил ей туфли и одновременно назвал цену, превышающую все разумные обувные пределы даже не в два, а примерно в четыре раза.

– Да вы с ума сошли! – вырвалось у нее. – Откуда вы такие цифры берете? Их и в природе нет!

– В природе нет, – менеджер ласково улыбнулся. – Но это ручная работа, изысканный дизайн. Эксклюзивная модель.

– Вы мне про дизайн не рассказывайте, – Анечка была тверда. – Я сама профессиональный дизайнер. Стилист. И уровень цен знаю. Сейчас хоть и не конец сезона, но все равно у вас что-то не то. Вы уточните, а то вон девушка даже артикул найти не могла.

– И не могла, – молодой человек был по-прежнему лучезарен. – Единственная пара. Уникальная модель. Итальянская фирма, – тут он поднес туфлю к носу и прищурил глаз, заглядывая ей внутрь, – «Дьяболико». Малая партия поставок. Мы – эксклюзивный импортер.

– Все равно, – не сдавалась Анечка. – Они даже не кожаные.

– Уникальный природный материал, – пел свое менеджер. – Чертова кожа. Посмотрите, какая легкость. Они же дышат!

– Все равно дорого! Сделайте мне скидку!

– А это мы с удовольствием, – менеджер лукаво посмотрел на нее, и глаз его вдруг взблеснул красной искрой. – Как коллеге. Останетесь довольны.

С этими словами он подвел Анечку к стойке, на которой размещался кассовый аппарат, вытащил калькулятор и выбил на нем бойкую цифровую дробь.

– Вот, поглядите. Такая цена Вас устроит? – повернул он к Анечке экран калькулятора.

На нем стояла совершенно нормальная, не очень большая даже обувная цена. Надо было, конечно, соглашаться и уходить, пока не передумали, но что-то дернуло Анечку изнутри.

– Вообще-то, – бойко выдала она, – пристально глядя менеджеру в глаза, – Я журналист, сотрудник ХХХ. – Она назвала свою желтую газетку. – Вы могли бы в качестве рекламной акции...

Она даже не договорила, подавившись собственной наглостью, но менеджер ее понял.

– Вообще-то, – ответил он ей в тон. – Вы не поверите, но у нас специально предусмотрена квота для таких случаев. Реклама, знаете, паблик релейшнс. Очень Вас понимаю. Как коллега коллеге, – и снова застучал на калькуляторе.

Анечка не очень поняла, какие они с шустрым менеджером коллеги, но новая цифра, предложенная ей в окошечке, была настолько симпатично невелика... Совсем то есть почти незаметна. Пусть будет коллегой, если хочет.

– Спасибо, коллега. – Кивнула она с искренней благодарностью. – Можно платить?

– Безусловно, – расплылся в улыбке менеджер. – И еще: распишитесь мне в ведомости, как получатель.

С этими словами он пододвинул к ней по стойке разграфленную бумажку и толстую черную ручку в золотом колпачке. Это, конечно, было что-то странное: какие еще ведомости в магазине? Но туфли-то, считай, даром достались, что ей – подписи жалко?

– Где расписаться? – Спросила Анечка, пытаясь снять с ручки колпачок. Он оказался тугим и заедал.

Менеджер ткнул в ведомость длинным тонким пальцем. Анечка глянула, отвела взгляд от ручки, дернула одновременно колпачок сильнее, он соскочил, освободив наружу острый перьевой оконечник. Тот дернулся от рывка и вонзился Анечке в подушечку указательного пальца левой руки.

– Ой! – Красная капля упала на бумагу. Анечка быстро сунула палец в рот.

– Что же вы так неосторожно? Сильно поранились? Возьмите, – менеджер протянул Анечке бумажный платок, будто нарочно наготове держал.

Замотав платком раненый палец и неловко прижимая к груди другой рукой коробку с заветными туфлями, Анечка покинула магазин. Только у метро она вспомнила, что в суете вообще забыла заплатить, и так и не расписалась в загадочной ведомости.


Туфли оказались – отпад. Удобные, легкие. И смотрелись стильно, и к остальному подошли. А если еще учесть, что задаром... Об этом, впрочем. Анечка никому не рассказывала – зачем? Наоборот, когда на на другой день на работе вся навороченная ведущая Таковойнич спросила ее, дернув плечиком: «Какие у вас туфельки милые, Анечка. Где вы купили?» – Анечка, не моргнув глазом, рассказала ей, где. И что модель эксклюзивная, рассказала, и что экземпляр был единственный. И цену назвала, ту самую, изначальную. Еще даже немножко прибавила. Так что та вся даже передернулась, только протянула: «Надо же, как дорого. А простенько, и не скажешь...» – и отошла.

А вечером Анечка зажигала в них на вечеринке в клубе. Целый день отработала, работка не из сидячих, потом еще весь вечер проплясала – а ногам хоть бы хны. Как новенькие. Вот они, туфельки – и видно, что дорогие. На обуви экономить нельзя.

Этот месяц вобще такой выдался – у Анечки вечера свободного не было. То презентация, то показ, то так – в ресторанчике посидеть. А тут вообще накладка получилась.

Анечку пригласили в новый клуб на открытие – чудная тусовка, народ знакомый, все артисты, ее сам хозяин приглашал – она с ним случайно на презентации в одном бутике познакомилась. Тоже не случайно, конечно – попросила, кого нужно, чтоб представили, ну да неважно. А тут, ближе к вечеру – звонок из журнальчика. Слезно просят пойти на презентацию новой коллекции в одном бутике. Не просят даже – велят. Там-де будет Таковский, да еще Растаковский, да его новая пассия... Анечка и вообще против презентаций ничего не имела – там интересно, и покормят, и подарочки дадут – только это в другом конце Москвы. Бутики нынче не только в центре открываются, досада какая. Ей оттуда, чтоб в клуб успеть, сильно напрягаться придется. Потому что к началу опоздать, это, конечно, святое, но к самому шапочному разбору приходить – никакого интереса. А хотелось и там потусоваться. И что делать?

На презентацию, она, конечно, пошла – с этими, в журнале, только связываться. Все чин чином, походили, поглядели, фуршетик, то-се, на выходе подарок вручили, все замечательно. Вышла, глянула на часы – никак ей уже в клуб не успеть. Даже тачку ловить, и то без мазы. На тачку, впрочем, и денег нету. От досады Анечка топнула ногой в новой туфле:

– Вот черт побери, совсем на тусовку не успеваю.

И тут что-то случилось. Ж-жих, – засвистело в ушах. Р-раз – будто ветром подуло. Анечка от страха зажмурилась, а когда открыла глаза, вдруг оказалось – стоит она в новом клубе, кругом музыка и лампочки мигают, в двух шагах от нее хозяин с бокалом шампанского.

– Привет, Анюта. Рад тебя видеть. Проходи, расслабляйся.

Она, конечно, совета послушалась, расслабилась на всю катушку. Но девушка была умная, голову совсем напрочь не теряла, и поэтому, выйдя из клуба, снова решила попробовать. Топнула ножкой и сказала:

– Черт побери, устала, хочу домой!

Ж-жих – и оказалась у себя в комнате.

С тех пор у Анечки началась просто другая жизнь. То есть жизнь-то осталась как раз та же самая, только она гораздо интенсивней пошла. С туфлями своими она, понятно, не расставалась. А у них и еще одно чудесное свойство обнаружилось – с ними и приглашений не нужно было. Захотела, топнула ногой, р-раз! И готово. Любое секьюрити с фейсконтролем отдыхают. Не было тусовки, на которую Анечка б не попала.

Она, попрвыкнув и обнаглев, и на работу так путешествовала. И от бабушки пряталась. Проснется утром, услышит – бабушка за стеной шуршит, значит, дома. Анечке неохота с ней встречаться, она оденется тихонько, ноги в туфли сунет, скажет:

– Пора на работу, черт побери! – и была такова.

Не то чтоб она бабушку свою не любила, просто никаких сил нет с утра нравоучения слушать. А бабушка, та известно – чем дольше не видит, тем больше ругает, чтоб сразу уж за все, и еще с запасом на будущее хватило.

А тут как-то на тусовке очередной расстроилась она. Не то чтобы что, мелочь, в общем-то, а обидно. Анечка с мальчиком познакомилась, симпатичный такой, одет пристойно, крутой как надо. Кажется, оператор на какой-то из студий, хотя кто-то говорил ей, что вроде бы – педераст. Но все равно – прикольно. Какая ей разница, кто – мальчик все равно симпатичный. Все на мази было, но Анечка решила подстраховаться лишний раз. Только отлучилась на секунду носик попудрить, вернулась – глядь, а мальчика уже зараза Таковойнич клеит. Рюмкой чокается, в глаза глядит. А мальчик рад, конечно, еще бы – ему телезвезда улыбнулась.

Анечке досадно стало, да она еще, как и положено, перед тем выпила слегка. Развернулась, дернула к выходу. А кто-то ей вслед кричит:

– Анютка, ты куда?

– Куда-куда! – огрызнулась она. – К чертовой бабушке!

И даже ногой специально не топала, так, шагнула очередной раз – а в ушах сразу как засвистит!


Анечка открыла глаза и огляделась. В этом клубе она еще не была. Да и вообще, пожалуй, это не клуб. Народу никого, воздух чистый. И тихо. И светло. Мебель кругом приличная. В том смысле, жилая мебель, не клубная. Интерьерчик такой интересный... Нехилый, прямо сказать, интерьерчик. Антиквариат сплошной кругом, да похоже, родной, а не новодел итальянский.

Зеркало, портьеры, ковры. Кресло на гнутых ножках. Куда ж она попала, в конце концов?

Анечка подошла к здоровенному, во всю стену окну, выглянула. Э, а это и не квартира – коттедж. Домик-то прям на земле стоит. И садик цивильный такой. Бассейн вон виднеется, розы растут. Дорожка песочком посыпана. У кого это, интересно, в гостях?

Тут она услышала шум – словно что-то рычало и гремело в розовых кустах. Анечка отпрянула от окна. Гром нарастал, приближался – и вдруг иза кустов вылетел здоровенный красный мотоцикл, сверкающий хромом и сталью. Резко затормозил, слегка развернувшись – песок брызнул из-под колес – и замер.

С мотоцикла легко спрыгнула стройная фигурка в черной косухе и красном блестящем шлеме.

«Девица», – с легкой завистью подумала Анечка, глядя на высокие каблуки-шпильки и голубые джинсы в обтяжку. «И фигура ничего себе. А что это у нее сбоку такое интересное?» Действительно, на боку, словно из-под ремня, у девицы свисал то ли хлыст, то ли пояс – длинный, кожаный, будто плетеный, с кисточкой на конце. «Надо будет разглядеть получше и идею притырить», – решила про себя Анечка, в то время как лихая наездница направлялась к дому.

Девица уверенно подошла к окну, дернула в сторону раму – та послушно отъехала. Мотоциклистка шагнула в комнату. Рывком сорвала с себя куртку, швырнула в сторону Анечки. Та рефлекторно поймала, автоматически отметив про себя мягкость кожи.

– Повесь там, – раздалась команда. – Где тебя носило так долго?

Оторопев, Анечка сделала шаг назад, обернулась и действительно увидела вешалку для одежды – круглую, деревянную – за выступом стены. Ничего не понимая, она послушно повесила куртку и вернулась на старое место, горя желанием выяснить наконец, где она, кто тут командует, и что вообще происходит.

Девица, полуотвернувшись к окну, расстегнула и сняла шлем. Освобожденные из-под него, волной упали на плечи золотистые кудри. «Не узнаю», – сказала себе Анечка, и тут хозяйка кудрей повернулась...

Ей было лет семьдесят. Нет, наверное, сто. Джинсы в обтяжку, стройные ноги, золотистые кудри – и надо всем этим абсолютно старое, отжившее, умершее лицо. Запавшие щеки, тусклые глаза, и на всем этом толстый слой макияжа. Но розовый тон и яркие румяна с помадой не оживляли лицо, а, пожалуй, делали его еще страшнее. Общий контраст был так силен, что Анечка перепугалась насмерть.

– Чего застыла? – обратилась к ней эта... это существо. – Шлем убери. Тебя хоть как звать-то?

– Аня, – выдавила Анечка дрожащими губами. И тут же поправилась. – То есть Анна.

– Пошло и коротко. Мне не нравится. – был ответ. – Тебя пока будут звать Анамалия. Или Аннунциата. Потом, если захочу, придумаю еще что-нибудь.

Анечка и сама раньше не была в большом восторге от собственного имени – оно казалось ей простоватым, но это уж было слишком.

– Меня зовут Анна, – заявила она гадкой старухе. – А не нравится – не надо.

– Ах так? – удивилась та. – Тогда ты будешь Фроська. Я хотела по-хорошему...

– А сами-то вы кто? – Анечка пришла в себя настолько, чтобы начать задавать вопросы.

– Конь в пальто, – невозмутимо ответила жуткая старуха. – Шлем прибрала? Достань обратно. Я совсем забыла, мы сейчас уезжаем, у меня встреча.

– У вас встреча, вы и поезжайте. А я при чем? – не сдавалась Анечка.

– Ты при мне. Давай быстренько шлем и вперед.

Окончательно растерявшись от такого обращения, Анечка сомнамбулически подала старухе шлем. Та удовлетворенно хмыкнула и стала водружать егона голову. Откинула от лица кудри – из золотистой копны вдруг высунулось что-то такое маленькое, остренькое... Рожки! На голове у старухи торчали аккуратные, почти козьи, черненькие рожки. В обалдении Анечка отвела глаза, взгляд упал на замеченный ею раньше хлыстик с кисточкой. Да это же хвост! Рожки, хвост, а каблуки-шпильки вполне могут сойти за копыта... Страшная морда...

– Да вы черт! – завопила Анечка, позабыв о приличиях.

– Скажешь тоже, – фыркнула старуха. – Во-первых, я – это она, то есть в лучшем случае чертовка. Я она и есть. Агриппина Вампирелла Тринадцатая. А черт – это мой внучек. Он тут, между прочим, самый главный. Так что изволь слушаться, а то...

Что именно а то, она не договорила. Анечка, пребывая в ошарашенности от собственной догадки, послушно вышла вслед за чертовой бабушкой из окна, подошла к мотоциклу. Так же послушно уселась позади нее на кожаное сиденье. В голове прыгали дурацкие мысли.

«Ну да, я же сама сказала – к чертовой бабушке! И вот – пожалуйста. Значит, туфли... Хотя это бред, такого не может быть, я просто выпила чего-то не того, вот и мерещится... Да, а как ты в этих туфлях по всей Москве носилась, куда хотела – тебя не волновало? Вот и допрыгалась. И этот, в магазине...» Тут Анечка вспомнила в подробностях сцену покупки туфель и перепугалась окончательно. «Я же палец тогда... И кровью... А денег не заплатила. Так и во всех сказках было – черт велит подписаться кровью. А я еще радовалась, как дура... И что теперь делать? Как отсюда выбираться? Отсюда... Интересно, я уже в аду или где?»

Как должен выглядеть ад, Анечка, впрочем, никакого представления не имела. Некогда ей было задумываться о таких вещах. Вроде бы, там должны быть какие-то котлы, где черти грешников жарят... Анечка оторвалась от раздумий и огляделась – чтобы сориентироваться на местности.

Никаких котлов, жаровен и грешников в обозримой близости не наблюдалось. Наоборот – все было исключительно прилично, если не считать их с бабушкой и мотоциклом. Они неслись с дикой скоростью и не менее диким ревом, насколько Анечка успела разглядеть, по чистым и аккуратным улочкам чего-то вроде коттеджного поселка где-нибудь на Рублевском шоссе. Светлые домики, зеленые садики, черепичные крыши... Дорогие машины на улицах... Все было исключительно благообразно.

«Нет, не похоже на ад, – решила она. – Уж, скорее, Америка какая-нибудь». Тут, словно в подтверждение, на горизонте замаячили силуэты высоченных домов. «А вот и небоскребы», – обрадовалась Анечка своей догадке.

Небоскребы приближались, нарастая. И что-то было в их силуэтах такое, мучительно знакомое. Анечка пригляделась...

– Да это же Близнецы! – вдруг осенило ее. Действительно, кому теперь незнакомы очертания двух башен-близнецов, бывших символов американского величия, погибших в огне... И тут она испугалась по-настоящему.

В состоянии ступора Анечка не заметила, как мотоцикл замедлился, развернулся, затормозил. Чертова бабушка соскочила с него и, не снимая шлема, кинулась куда-то вперед и вбок. Поневоле проследив за ней, Анечка успела заметить, как та исчезает в стеклянных дверях стоящего неподалеку здания, до боли напоминающего своим видом обыкновенное городское кафе.

Оставаться в этом странном пугающем месте с близнецами на горизонте совершенно одной было немыслимо, и Анечка кинулась вслед единственному знакомому существу, будь то хоть чертова бабушка.

За дверью действительно оказалось кафе. Бабушка сидела за столиком неподалеку от двери и мило чирикала с еще какой-то старушенцией в темно-коричневом шерстяном пиджаке, тоже, наверное, чьей-нибудь бабушкой. Кудри у той были иссиня-черные, а на носу красовались солнечные очки, но возраста вся эта красота не скрывала.

«Очочки – от Ральфа Лорена, а пиджачок – Шанель», – автоматически оценила Анечка новенькую, подходя к столику и вежливо кивая старухам. Почему-то встреча с произведениями знакомых дизайнеров ее несколько успокоила. Наверное, и тут можно жить, если даже старухи вон как одеты.

– Так, – вдруг услышала она резкий голос «собственной» бабушки. – А тебя кто сюда звал?

Анечка не нашлась, что ответить.

– Иди к мотоциклу и жди меня там, – был приказ.

Анечка безотчетно повернулась и направилась к выходу. На пороге ее охватила такая злость, что даже давешний страх позабылся.

– Какого черта! Чего ради я должна слушаться дурацкую старуху? Жди ее! Возьму и уйду – что меня держит? Как-нибудь и без нее не потеряюсь.

Но не тут-то было. Выйдя на улицу, Анечка попыталась направиться в противоположную от мотоцикла сторону, но с удивлением обнаружила, что собственные ноги не слушаются ее. То есть ну абсолютно. Не идут. Не двигаются с места. Она развернулась – и о чудо: идти к мотоциклу оказалось ничуть не сложнее, чем всегда. Анечка развернулась снова – история повторилась.

Очевидно, дело было в проклятых туфлях. Мерзкая парочка выполняла приказ хозяйки. «А вот я вас сейчас», – Анечка тряхнула правой ногой, пытаясь скинуть предательский башмак. – «Хоть босиком, но уйду». Туфля не стряхивалась. Анечка дернула ногу сильнее – эффект тот же. Левую – то же самое.

– Ну ладно! – Она подошла к мотциклу, оперлась о седло и взялась за туфлю руками. Тщетно. Туфля, казалось, приросла к ноге, так, что когда Анечка попыталась сдернуть ее, приложив все возможные усилия, между туфлей и пяткой выступила капелька крови, а ногу пронзила резкая боль. Снять туфли было невозможно. Анечка стала пленницей.


Так она и осталась в плену – то ли у чертовой бабушки, то ли у туфель, то ли у собственной дурацкой судьбы. Жизнь получилась несладкая – прелестная Агриппина гоняла ее в хвост и в гриву, заставляла выполнять миллион дурацких требований, из которых одно часто исключало другое, изводила издевками и попреками, называла обидными прозвищами и почти никогда не оставляла одну. Анечке приходилось сопровождать ее практически повсюду – а чертова бабушка вела исключительно активный образ жизни. Встречи с разнообразными приятельницами, многочисленные посиделки в кафе, все и всяческие приемы... А парикмахерская, массажный кабинет, маникюрный салон... Анечка ожидала хозяйку, сидя под дверью на мотоцикле, или где-нибудь в уголке незнакомой прихожей, и искренне недоумевала, ну почему нельзя было оставить ее просто дома. Пусть даже заставить, как Золушку, разбирать какой-нибудь горох...

Но гаже всего были здешние вечеринки. «Парти», – так это здесь называлось. Это значило, что где-нибудь в баре, или зале, или другом заведении, собиралось под сотню-другую всевозможнейших – а уж у Анечки была возможность наглядеться – существ и воплощений. Музыка – гулкая и одуряющая, выпивка, танцы – такого и во сне не приснится, любой Босх отдыхает. Вот уж действительно когда поверишь в адские кошмары. На фоне всего этого бабкины домашние заморочки были просто детскими играми. Отсидеться на мотоцикле тут не получалось – Анечка непременно должна была принимать участие в развлечении. Обнести гостей подносом с бокалами, подать очередному монстру пальто, а то и сплясать порой с каким-нибудь подвыпившим гостем... После подобных «парти» Анечка несколько дней чувствовала себя разбитой и как бы несуществующей, а повторялись вечеринки раза по два в неделю. Как-то, не выдержав, Анечка попросилась все же остаться дома, и получила в ответ:

– Не сочиняй! Устала она! Можно подумать, ты у себя чем-то другим занималась... Я наоборот стараюсь тебя развлечь, так что быстренько – собралась и поехали!

Единственные передышки выпадали Анечке только тогда, когда в гости приходил внук. Да-да, тот самый, из главных чертей. Это случалось нечасто, сопровождалось старухиным радостным возбуждением и вдесятеро больше обычного суетой по дому. Зато потом, когда долгожданный гость наконец приходил, Анечку туряли с глаз долой, и она могла тихо посидеть в каком-нибудь дальнем уголке дома, размышляя о своей жизни и отковыривая туфли от ног. Оба занятия, впрочем, были в равной мере бесперспективны.

Внук же чертовой бабушки, надо заметить, был достатчно симпатичным для своего происхождения и занимаемой должности. Особенно если сравнивать со всем тем, что приходилось на тусовках встречать... Анечка еще в самый первый его приезд, снедаемая любопытством – интересно же, в конце концов, ради кого старушка так суетилась, это ей было свойственно мало – не ушла сразу с глаз долой, а подглядела из-за двери.

Внук приехал на изящной спортивной машине-кабриолете. Был одет в костюм светло-серого цвета. Росту был небольшого, сложения хрупкого. Хищный нос с горбинкой, очки в тонкой оправе, бородка-эспаньолка. Аккуратные руки с длинными пальцами и ухоженными ногтями. Вообще, если бы не хвост, который изящно висел вместо трости на сгибе локтя, да не рожки, торчащие среди кудрявой темной шевелюры, черт был бы похож то ли на бизнесмена-олигарха, то ли на мафиози из высших кругов, что часто, впрочем, бывает одним и тем же. Правда, приглядевшись внимательнее, Анечка заметила, что глаза за стеклами очков были черными и сплошными. В этой черноте только иногда просверкивала красная искра, освещая все лицо зловещим отсветом. А так – вполне обычный чувак, даже и не скажешь, что черт.

С бабушкой черт разговаривал тихо и ласково, соглашался со всеми ее требованиями и придирками, уговаривал не волноваться. Она и к нему прдиралась, воспитывала, ругала за что-то – это было ее натурой. Что были у них за дела, Анечка не вникала. Слушая краем уха отголоски родственных бесед, она вдруг вспомнила собственную бабушку – было что-то общее в этом воспитательном тоне. Чуть не заплакала – как там она? Ведь переживает, наверное, за внучку, плачет ночами. И денег – она мало оставила в последний раз, хорошо бы, мать догадалась подвезти. И вообще, черт возьми, фиг ли она возится здесь с посторонней бабушкой, когда у нее есть своя. Пусть тут внучек старается! Так бы ему и сказать...

Сказать внучку хоть это, хоть что другое никакой возможности не было. Чертова бабушка почему-то старательно оберегала его от прямых контактов с Анечкой, отправляя ту из комнаты всякий раз, когда машина внучка только появлялась в садовом проеме. Разве что иногда удавалось столкнуться в прихожей – черт принципиально не пользовался окном, но и там было не до разговоров, вежливый кивок под пристальным бабушкиным надзором, и все. Но однажды, когда дорогой внучек уже пришел и сидел за чаепитием, заверещал бабушкин мобильник, и оказалось, что она записана на прием к специалисту, на это самое время, и доктор ждет... Очевидно, речь шла не иначе как о подтяжке лица, потому что вздорная старушка не стала спорить и переносить консультацию на другой день, чего вполне можно было от нее ожидать, а скоренько подхватилась, чмокнула внука, велела Анечке во всем ему угождать и скрылась за окном, только мотоцикл заревел.

Анечка вошла в комнату. Черт, продолжавший пить чай, скосил на нее глаз, но, явно решив, что большего внимания она не стоит, от чашки не оторвался. Анечка подошла к столу, уселась напротив и уставилась на внучка во все глаза. Почему-то, хоть она и знала, что он тут главный, страшно ей не было. Черт вблизи был даже, пожалуй, симпатичнее, чем из-за двери. Не было в нем ничего ни страшного, ни отталкивающего, скорее наоборот. У него был мягкий, интеллигентный вид. Анечка вздохнула – и решилась.

– Почему я здесь? – спросила она в лоб.

– Я тебя бабушке подарил, – ответил черт, даже бровью не шевельнув.

– Как то есть подарил? – Анечка, хоть и не пила чай, чуть не захлебнулась от возмущения. – А я? А меня спросить? Я не живая?

– Живая, – согласился с ней черт. – Потому и живая, что – подарок. Тут таких, заметь, не так много.

Анечке некогда было вдаваться в рассуждения.

– А как же можно живых дарить, – продолжала возмущаться она.

– А мертвых-то какой смысл? – хмыкнул черт. – Их тут и так полно.

До Анечки стало что-то доходить.

– Так я умерла, что ли?

– Ты – нет. Потому что я тебя решил так подарить, – терпеливо повторил черт. И поглядел ей в лицо – первый раз.

– А почему именно меня? – Анечка слегка сбавила тон.

– Не знаю. Бабушке хотелось чего-то... Забавного... Но не вредного. Праведника сюда не затащишь, грешников своих девать некуда, а ты... Впрочем, ты просто вовремя подвернулась.

– Так это ты мне туфли в магазине подсунул? – Анечка пристальнее вгляделась в лицо собеседника. И правда, было в нем что-то знакомое.

– С ума сошла? – Возмутился черт. – Я – в магазине! Ну, подшустрил там кто-то... Из молодых... У меня, знаешь, посерьезнее дела есть.

Они помолчали.

– А обратно мне можно? – Спросила Анечка, выдержав паузу.

– А зачем?

– Ну... У меня там жизнь... Работа... Друзья в конце концов.

– Подумаешь, друзья, – фыркнул черт. – И работа... Знаю я твою работу. Тут – ничуть не хуже. А друзья так даже и симпатичнее будут.

Спорить Анечке не хотелось, да как-то и аргументов подходящих не было. Она решила попробовать другой путь.

– Устала я тут, понимаешь, – произнесла она жалобно. – Тяжело мне.

– Это да, – согласился с ней черт. – Бабуля, она с характером, с ней не расслабишься. Я сам-то за час устаю, а уж если все время... Страшно подумать.

– Вот видишь, – обрадовалась Анечка такому пониманию. Кажется, дело тронулось. – А я все время. Помоги.

– Я даром не помогаю, – качнул головой ее собеседник. – Должна бы уж знать.

– Какое ж даром? – вскинулась Анечка. – Я сколько, считай, тут отпахала? Это авансом выходит.

– Н-да? – В голосе черта прозвучало сомнение. – А как ты попала-то сюда?

– Ты ж сам сказал – бабушке подарил.

– Это я знаю, – он досадливо махнул рукой. – Я спрашиваю – каким способом?

– Так вот же! – Анечка указала на свои туфли. Черт скептически оглядел их.

– Ну так что сложного? Сними их – и ступай себе на здоровье.

– Так они не снимаются.

– Ну покажи...

Анечка протянула в его сторону ногу. Черт брезгливо, кончиками пальцев, потянул туфлю за носок – она сошла с ноги так легко, будто и не прирастала никогда. Черт бросил ее на пол и вопросительно взглянул на Анечку – во второй раз.

– В чем проблема, я не понял?

– А вторую? – обрадовалась Анечка, почуяв близкую свободу. – Помоги вторую снять, а? Сделай доброе дело...

Это была ошибка. При упоминании доброго дела черт как-то весь напрягся, поджался и нахмурился. Туфля сделала скачок по полу и снова оказалась у Анечки на ноге.

– Нельзя. Мы этим не занимаемся. И вообще мне пора, засиделся я тут с тобой.

– Подожди! – Анечка вскочила вслед за ним. – Не уходи, не оставляй меня тут. Бабушка велела, чтоб ты ее дождался, – схватилась она, как за соломинку, за последнее средство.

– А, ну да, – черт снова уселся за стол. – Действительно, она просила. Бабушку нельзя огорчать. И поэтому – он махнул в анечкину сторону длинным пальцем, – я тебя отпустить не могу. Ты только подумай – она вернется, а я тут добрыми делами занимаюсь! Да она мне знаешь, что устроит!

Анечка судорожно соображала, что бы такое ему сказать, чтоб он все-таки снял с нее проклятые туфли. Надежда на избавление, несмотря ни на что, все-таки не покидала ее. Мысли скакали, как бешеные.

– Между прочим, – осторожно начала она, искоса следя за выражением чертова лица. – У меня тоже бабушка есть. Тоже, между прочим, строгая. А я ее так давно не видала. Да я появлюсь – она мне такое устроит за пропадание – почище твоей! Так что, если вдуматься, никаким добрым делом тут и не пахнет! И потом – твою бабушку нельзя огорчать, а мою можно, что ли?

– Ну я не знаю, – в голосе черта прозвучало что-то вроде неуверенности. – Бабушка, конечно... Но я так тоже не могу. Вот если б ты хоть душу заложила, что ли...

– Какую душу? – Анечка поняла, что надо ковать железо, пока горячо. – Давай, я не против.

– Да где она у тебя, душа-то? – Черт сморщился, как от кислого. – Ты и так, почитай, в аду. Будь у тебя душа приличная, ты б так легко сюда не попала.

– Ну, знаешь! Всему есть предел. Я тебе не навязывалась, ты сам меня со своими туфлями заморочил, а теперь душа моя ему, видите ли, не нравится! Не нравится – отпусти!

– Да не могу я так, – черт прямо взвыл. – Ты – бабушкина. Я тебя ей подарил. Подарки не отпускают.

– А если как будто я сама...

– Что – сама?

– Сама убежала...

– Умная такая. Чего ж ты раньше сидела? Бабушка нервная, но ведь не дура же. Я тут сидел, а ты сама вдруг убежала. Можно подумать! Вот если бы она – сама, тогда – да.

– Она сама убежала?

– Сама бы тебя отпустила. А так она обидится, а бабушку нельзя обижать.

Анечка погрустнела. Черт, похоже, оказался крепким орешком, не хуже бабушки.

– Отпустит она, как же. Она меня дома лишний раз одну не оставит.

– Вот видишь, ты ей нравишься.

– Мне от этого не легче.

– Конечно, не легче. Не нравилась бы ты ей, она бы тебя прогнала. Но меня, между прочим, она и вовсе любит – представляешь, каково приходится?

Снова наступила пауза. Анечка, почти простившись с желанной свободой, даже не знала, что теперь делать или говорить. И надо ли? Ей снова вспомнилась своя родная бабушка, почему-то не грустная, а сердитая. Вспомнилось, как бабушка воспитывала ее за очередную провинность:

– Вот, безотцовщина, опять поздно приходишь, опять пальто не одела. И вообще ты одеваешься черт-те как, на что это похоже?

Анечка тогда еще огрызнулась, дескать, нормально она одевается, и это вызвало новый поток бабушкиных эмоций:

– Я и смотрю – нормально! То-то тебя замуж никто не берет. До стольких лет дожила, а все одна да одна.

– Я не одна. У меня мальчик есть.

– Видела я! Разве ж это мальчик? Стыд один!

И что за мысли дурацкие в голову лезут? Ладно бы про бабушку, но про занудство ее... Хотя... Может, что-то в этом и есть. Бабушки-то действительно у них похожие...

– Слушай, а ты женат? – спросила она у черта.

Тот прямо-таки подскочил.

– Нет. А что? Тебе какое дело?

– А бабушка что говорит?

– Говорит, что пора уже. Что надо род продолжать, что, – тут он опомнился. – Нет, но тебе-то какое дело? Ты чего лезешь? Думаешь, я на тебе женюсь?

– А что? – хмыкнула Анечка. – Отличная идея.

– Совсем рехнулась? – завопил черт, утратив свое интеллигентное спокойствие. – Чего это я буду на тебе жениться? Ты на себя-то посмотри!

– Ну, – фыркнула Анечка, попав на привычную почву. – Ты, допустим, тоже не красавец, но это ладно. Я и сама, если хочешь знать, не больно-то и хотела, дело не в этом.

– А в чем? – подозрительно прищурился черт.

– Ты когда-нибудь с бабушкой кого-то знакомил? Ну, в смысле из девушек своих, или как они там у вас называются. Кто тебе, может, нравился, и вообще?

Черт заметно погрустнел. Анечка, похоже, попала в точку.

– Нет. Да. Один раз. А что?

– Она ей понравилась? Бабушке?

Черт промолчал, но видно было, что вспоминать об этом ему неприятно.

– О! – воскликнула Анечка. – Отлично!

– Не вижу ничего отличного.

– Да ты не обижайся. Смотри, что я придумала. Бабушка придет, а ты ей скажешь, что хочешь на мне жениться.

Черт заметно побледнел.

– Я? Жениться? На тебе?

– Да успокойся ты! – Анечку начала раздражать его недогадливость. – Сказала же – не собираюсь я за тебя. Ты ей скажешь – что она сделает?

– Я не хочу об этом даже думать! – твердо ответил черт.

– Ну, тебе она вряд ли что-нибудь страшное сделает, – махнула рукой Анечка, – сам говоришь, она тебя любит. А меня выгонит.

– Ну и что?

– Ну и то! Выгонит! Сама выгонит! Ты же говорил...

Черт начал вникать в ситуацию.

– Но это обман.

– Кто бы говорил, – усмехнулась Анечка.

– Хм. Да. Ну, вообще. А ты точно не...?

– Точно, точно, – успокоила его Анечка. – Мне еще карьеру делать, не беспокойся.

– Только ты сама ей скажи.

– Да легко, но мне она может не поверить. Ты тогда хоть головой кивай, что ли.

Видно было, как страх борется у черта с желанием поставить эксперимент на любимой бабушке. Все-таки, похоже, у них были какие-то свои, неведомые Анечке счеты.

– А что я получу от всего этого? – с сомнением спросил черт еще раз, скорее даже не Анечку, а будто бы сам себя.

– Избавишься от меня навсегда! – ответила Анечка твердо. И добавила со значением, – А то я еще и передумать могу...

Черт быстро закивал головой, соглашаясь. Издалека послышался рев мотоцикла.


Бабушка ворвалась в комнату через окно.

– Ну, как ты тут, дорогой? Не скучал? Видишь, а я быстренько. Фроська, – кивок в сторону Анечки, – не докучала тебе?

– Нет. – Черт встал. – Бабуль, я должен тебе сказать...

– Что, дорогой?

– Бабуль, я тут... Мы тут... – Он беспомощно оглянулся на Анечку. – В общем...

Анечка пришла ему на помощь.

– Ну, понимаете, мы с вашим внуком... Мы решили...

Глаза бабушки начали зловеще сужаться, и Анечка, чтобы успеть, бухнула, как в воду прыгнула:

– Он сделал мне предложение, и я согласилась!

– Это правда? – Бабушка гневно воззрилась на внука.

Тот, несколько изменившись в лице, неуверенно, но все же кивнул из-за анечкиного плеча.

И тут началось. После, с прошествием времени, Анечка даже не могла толком припомнить, что именно происходило в этой комнате. Сквозь зажмуренные от страха глаза она чувствовала, что над ней бушуют буря, молнии, гром и землятрясение, мебель летает по комнате, норовя спрятаться по углам, а стены трясутся. Отчетливо раздавались лишь вопли оскорбленной в лучших чувствах бабушки:

– В моем доме! Моего внука! За спиной! Мерзавка! Вон отсюда немедленно!

После последних слов Анечка ощутила, как воздух вокруг привычно завибрировал, раздалось знакомое: Ж-жж! на секунду заглушив другие звуки, а потом все вокруг загремело опять с новой силой. Выждав минуты три, она отважилась все-таки открыть глаза.

Кругом была полутьма, перебиваемая здесь и там разноцветными вспышками. Гремящий шум постепенно сложился в ритм – это была музыка. Воздух был сизым от дыма, пахло потом, табаком и чем-то дурманяще-сладким. Ногам было холодно. Глянув вниз, она поняла, что стоит на бетонном полу. Босиком. А кругом колышется, мечется, извивается в танце густая масса различных двуногих существ.

– Господи, опять парти? – пронеслось у Анечки в голове. – Только не это! Выходит, все было напрасно, и я...

Она не успела додумать. Чья-то рука хлопнула ее сзади по плечу. Она обернулась, предвидя худшее...

– Анька, привет! – Перед ней в полутьме всплыло отдаленно знакомое, слегка пьяное, радостно улыбающееся лицо. Она точно встречала этот персонаж раньше, но сейчас, оглушенная, не могла с ходу вспомнить, кто это – то ли оператор, то ли педераст. – Классно выглядишь! А без бареток – это сейчас самый отпад, да?

Так значит, все получилось! Она здесь, на земле, дома! Ура-ура-ура! От восторга Анечка подпрыгнула, обняла псевдооператора за шею и крепко расцеловала.

– Миленький! Ты! Как классно!

Тот ошарашенно пялился на нее, пытаясь проморгаться. Но Анечке было не до него. Она вернулась! Надо плюнуть на все, бежать скорее домой, к бабушке. Милая бабушка, ведь это она навела Анечку на спасительную мысль. И вообще – бабушка часто бывает права. Теперь она знает, теперь она будет внимательнее к старушке. Скорей, скорей...

Анечка завертела головой, пытаясь сориетнтироваться и найти выход. Где-то в дальнем углу мелькнуло что-то, похожее на свет выхода, она направилась было туда...

– Анька! Стой! Ты куда?

Она только рукой отмахнулась.

– Да постой ты! Я хотел тебя позвать – там, за столиком, все наши тусуют. Пошли, оторвемся.

Анечка остановилась Замерла на секунду, терзаемая сомнениями. Снова махнула рукой, повернулась и пошла с оператором к столику.

Фея молчания

Жил-был бизнесмен. Жил он с полной нагрузкой,

Прибавочной стоимостью озабочен.

Достаточно новый, достаточно русский.

Как все бизнесмены, затраханный очень...

Фрустрации, стрессы, налоги, проплаты,

Пахал, как верблюд, через день напивался.

Других разбивают инсульты, инфаркты,

А с этим недавно случился катарсис...

Тимур Шаов.

Четверг, тринадцатое ноября, у Гриши Разуваева конкретно не задался с самого утра. В самом этом факте совершенно ничего сверхъестественного не было. И неудачная дата никакого значения не имела. Когда просыпаешься с такого бодунища, какой получился у Гриши, трудно ожидать, как говорится в рекламе, удачного начала дня. И не надо было, конечно, вчера так надираться в «Кристалле» с пацанами, знал ведь, что среда – не пятница, что завтра еще пахать и пахать, и, более того, подписывать серьезную сделку с партнером. Знал, но – забыл. Не то чтобы забыл, но решил – плевать, обойдется. Не в первый раз.

И, в общем-то, обошлось. Кроме досадных, но естественных мелочей вроде небольшой царапины при бритье, пролитого кофе, разбитой чашки и сорванной вешалки для полотенец – Гриша схатился за полотенце, обжегши руку – никаких несчастий с ним не случилось. Если, конечно, не считать отсутствия в холодильнике целебного капустного рассола, которым так хорошо снимается любая утренняя слабость, или хоть, на худой конец, водки. Но, рассудил Гриша, пусть это будет не его несчастье, а Марь Иванны, домработницы, не озаботившейся вовремя наличием целебных средств в доме.

Выйдя наконец из дому, Гриша впихнулся в свой джип, не без труда завел мотор – трясущаяся рука никак не хотела попадать ключом в скважину зажигания, – и покатил на работу, наивно полагая, что со своими незадачами на сегодняшний день он мужествено разделался. За рулем Гриша всегда чувствовал себя отлично. Особенно в джипе. Эта машина нравилась ему больше всех предыдущих. Если бы можно было садиться в джип сразу после подъема с постели, у Гриши и вовсе бы не было никаких утренних проблем.

По крайней мере, так ему тогда показалось. Но эйфория, возникшая у него, когда он услышал уверенный рокот мотора, по мере продвижения по московским улицам все рассеивалась, рассеивалась, а когда он выкатил на Садовое, влился в поток и вместе с ним замер напрочь, покинула его окончательно. Гриша влип в здоровенную, безнадежную, совершенно мертвую пробку. Будь он хоть в каком-нибудь крайнем ряду – можно было бы встать на тротуар, выскочить на разделительную или рвануть по встречке – но он, как назло, влился в самый центр потока, и теперь безнадежно завяз, возвышаясь горой над крышами легковушек. Больше ничем ему даже верный джип помочь не мог.

Когда через полтора часа Гриша попал все-таки к себе в контору, до которой и всей-то езды было от силы минут двадцать, настроение у него было не то чтобы плохим, а прямо-таки угрожающим.

Он с порога наорал на секретаршу – ни за что, а просто, чтобы выпустить пар – швырнул пальто куда-то в угол – ничего, подберет, протопал к себе в кабинет и что было сил хлопнул дверью.

Но чертова итальянская, а может, английская – черт ее разберет! – дверь была так изощренно подвешена турецкими мастерами на таких хитроумных шарнирах, или пружинах, или других каких-то приспособлениях, что хлопка не получилось. Другая дверь, может, вообще бы с петель слетела, а эта ласково загасила весь гришин богатырский размах, мягко подъехала к косяку и тихо защелкнулась, ехидно причпокнув напоследок магнитным фиксатором. Грише стало обидно.

Еще обидней ему стало через полчаса, когда в кабинет без стука вошел гришин партнер и заместитель Саня. Собственно, это Гриша считал его своим заместителем. При этом никогда не исчезала противненькая мыслишка о том, что Саня может иметь – и непременно, сволочь, имеет – по этому поводу свое мнение, несколько от Гришиного отличное. Время от времени, особенно под горячую руку, Гриша не выдерживал и пускался с Саней в пространные выяснения отношений, на тему, кто кому теща. Ничего, кроме горького разочарования и бодуна наутро, эти выяснения обычно Грише не приносили. Оставалось только надеяться, что у Сани голова болит в таких случаях по утрам ничуть не меньше. Но в данный момент это, кажется, было неважно. Похоже было, что причина для головной боли появилась у них обоих совершенно независимо и сама по себе.

Вошедший без стука Саня плюхнулся без спросу в Гришино кожаное кресло – сам Гриша как раз в этот момент встал, чтобы налить себе водички из графина, мрачно воззрился на Гришу и процедил сквозь зубы:

– Ну, с-суки.

Поскольку в этот момент гришино собственное мнение об окружающем мире в общем и целом совпадало с саниным определением, он согласно кивнул и подтвердил:

– Точно.

Саня слегка опешил. Но не потому, что подобное согласие было совсем уж редким явлением в их отношениях. На самом деле они вполне успешно вместе работали, и их строительно-торгово-закупочная фирма неплохо процветала, а разногласия – да у кого их нет, особенно в бизнесе. Но Саня, тем не менее, слегка изменился в лице, и как-то нервно переспросил:

– А ты-то откуда знаешь? Я думал тебе первый сказать.

Теперь пришла гришина пора удивляться.

– О чем тут, блин, говорить-то? И так все ясно.

Как выяснилось, ясно Грише было ох, как далеко не все. Оказывается, партнеры, сделку с которыми их фирма готовила последний месяц, на которую сильно рассчитывала и решающий договор по которой они с Саней должны были сегодня подписать, кинули их. Вот так просто, взяли и кинули. Раздумали. Отказались. Нашли, собаки, других партнеров – и как не было. Псу под хвост пошел месяц переговоров, и все обеды в дорогих кабаках, и сауна с телками, и несколько других инвестиций. А главное, Гриша с Саней, в расчете на этот контракт, уже успели отказать нескольким другим потенциальным партнерам, и фирма теперь, пока склеится что-нибудь новое, рискует оказаться в простое, а это по нынешним временам и вовсе нехорошо.

Перед лицом грозящей внешней опасности Гриша и Саня, забыв на мгновение о междоусобных неувязках, больных головах и прочих несовершенствах мира, объединили усилия в обсуждении, велика ли дыра и какими средствами ее можно будет если не закрыть совсем, то хоть заштопать. Спустя час такого мозгового штурма Гриша откинулся в кресле и вытер вспотевший лоб. Гадость, конечно, но пережить, кажется, удастся. Прорвемся.

– Ладно, Санек. – Выдохнув, кивнул он партнеру. – Прорвемся. Не на тех наехали. В общем, все ясно, будем действовать. Завтра начнем. А сейчас, знаешь, пожалуй, поеду я. Башка со вчера раскалывается, и настроения нет.

Саня согласно кивнул. Распрощался и вышел. Гриша потянулся в своем кресле, расправив затекшие плечи, и честно собрался закончить такой неудачный день каким-нибудь вкусным обедом и легким отдыхом. Но день явно имел на этот счет свои планы.

В дверь – на этот раз предварительно постучав – вошла секретарша. Приблизилась к столу и положила перед Гришей аккуратно отпечатанный листок бумаги. Гриша, еще расслабленный мыслями, в какой ресторан бы пойти, небрежно взял его и кинул взгляд.

Это было заявление об уходе.

Гриша моментально взвился. Секретарша работала у него уже года три, и он был ею доволен. Она не была блондинкой, не имела ног от ушей, и лет ей было за сорок. Зато она печатала, как пулемет, и притом без ошибок, разбиралась в компьютерах и прочей технике, знала английский, варила вкусный кофе и умела вежливо разговаривать. Да, и никогда не забывала, кто из них двоих настоящий начальник. Перед ней у Гриши с интервалом в два месяца сменилось примерно четыре секретарши – все, как одна, длинноногие блондинки. Они не умели почти ничего из вышеперечисленного, кофе готовили растворимый, да и тот плохо, через неделю оказывались у Гриши в койке, а через две начинали воображать, что заняли в его сердце какое-то значительное место и теперь могут если не выйти за него замуж, то позволить себе халтурно относиться к служебным обязанностям. Приходилось увольнять. Поэтому когда в конце концов в приемной вместо всех этих ног и кудрей появилась разумная толковая тетка, Гриша, наконец, вздохнул с видимым облегчением. На целых три года.

И вот теперь – пожалуйста! И день надо же ей было выбрать такой неудачный. И завтра тоже – дел будет выше крыши, самим бы прорваться, а он еще к тому же без секретарши останется. Да одних бумажек придется писать миллион – что ему, самому их выдумывать? И адреса, и реклама... Нет, невозможно. Даже если быстро нанять другую – где гарантия, что это не будет опять бестолковая светловолосая кукла? И даже если нет, то пока ее всему научишь... И кто будет это делать? И вообще, он привык именно к этой.

Да, конечно, он наорал. Зря. Был груб и виноват. Извиняется. Да, и вчера орал, и неделю назад. Все время. Но он не со зла. У него нервная жизнь. И ей не в первый раз, могла уже и привыкнуть. Можно дать премию. Можно прибавить зарплату.

Но секретарша была неумолима. От премии отказалась. Понесла какую-то чушь о принципах и уважении. Зачем-то приплела каких-то внуков и человеческое достоинство. Гриша осатанел. Он всегда терялся, когда слышал слова, понять смысл которых на сто процентов был просто не в состоянии. Ну вот как это, что не все, дескать, можно купить за рубли. Он так и не въехал, просила ли она платить ей в баксах, или имела в виду что-то другое, вроде того, о чем талдычили когда-то в детстве на уроках этой... литературы...

В конце концов они договорились, что секретарша останется на две недели – помочь разгрести бедлам. А там посмотрим – решил про себя Гриша. Может, еще передумает. А может, я сам передумаю – и правда уволю старую грымзу.

Но настроение, естественным образом, от этого всего не улучшилось. Гриша с сопением взялся за телефон – позвонить текущей телке, чтоб собиралась. Ему нужно расслабиться.

Но поганка оказалась занятой. Это представить только – голова у нее болит. На лекцию ей, видите ли, необходимо. Студентка хренова.

– И черт с тобой, – думал Гриша, набирая следующий номер. Но и эта девица отказалась. Определенно, дурацкий день.


Со зла Гриша вылетел на машине на улицу, не очень понимая, куда именно он собрался. Развеялся только, снова выехав на Садовое кольцо. И тут оказалось, что если он хочет попасть в любимый ресторан, ему надо ровно в другую сторону. А разворот он, как дурак, только что проскочил.

Гриша плюнул и выматерился. Хрен бы с ним, с рестораном, решил он про себя, чтоб еще из-за такой ерунды напрягаться. Поеду в другой, куда поближе. Что тут у нас? Калининский проспект? Отлично, клуб «Метелица», казино «Черри». Пусть так и будет – и резко крутанул руль.

Гриша уже тормознул перед хлипким шлагбаумом на въезде в казинную парковку, как из будочки выскочил хмырь, подбежал на рысях к боковому стеклу, стал делать непонятные знаки. Гриша опустил окно.

– Мы извиняемся, – дребезжал хмырь. – У нас парковочка полная. Вы вот чуть-чуть проехайте, до следующего въезда, там у них есть местечки.

Выдохнув все, что думает, Гриша, не глядя, резко дернул руль и сдал назад. Развернуться в узком проеме было просто негде, да он и не собирался карячиться.

Гриша почувствовал, что любимый джип задним концом явно уперся в какую-то помеху. Тут же послышался противный звон и дребезг. В зеркальце, впрочем, ничего явного заметно не было.

– Твою мать, – подумалось Грише. – Твою мать! Еще фонарь рассадить об ограду мне не хватало.

Он выскочил из машины. Фонарь, и действительно, был рассажен в дым – грязная каша раскляклого снега была усыпана блестящими осколками. Правда, не от его машины.

Сдавая назад, Гриша не доглядел, и со всей дури вмазался задом в маленький опелек вишневого цвета, припаркованный у самого въезда в парковку, рядом с бетонным бортом ограждения. Разбитая фара, помятый бампер... Гришин джип, похоже, промял все это одним своим колесом, потому что на нем не было ни царапины. По крайней мере, не видно было. Из машины неловко вылезла телка. Или тетка – Гриша толком не разобрал. Вылезла и горестно застыла над осколками.

– Ты что, в натуре! – заорал на нее Гриша. Он хоть и знал, что виноват, по-хорошему, сам, но знал и другое. Кто в таких ситуациях громче орет, тот меньше платит. Поэтому, не желая уступать преимущество, он и завелся. Тем более, что весь предыдущий день прямо-таки располагал.

– Глаза твои были где? – Бушевал он. – Да ты знаешь, сколько моя тачка стоит? Да ты понимаешь, что сделала! Да ты... Да я...

Так продолжалась минут пятнадцать. К концу этого срока Гриша вдруг осознал, что распинается в пустоту. Ну, или почти в пустоту, потому что его собеседница, вопреки ожиданиям, не произнесла ни слова. Просто стояла и молчала, будто и не ее машину тут кракнули.

После того, как Гриша это уловил, его словесный поток как-то сам собой потихоньку сошел на нет. Он выдохнул и замолчал, переводя дух.

– Видите ли, – сказала тут девушка очень тихим и спокойным голосом. Несмотря на тихость, голос был очень мелодичным и каким-то серебряным, как плеск ручья. – Видите ли, моя машина никуда не ехала. У меня и мотор холодный. Я просто стояла, ну, как бетонный столб. – Она кивнула на блоки ограждения. – Он бы тоже был виноват?

В ее голосе не звучало ни издевки, ни злобы. Вообще Грише почему-то очень понравилось ее слушать. Собственно, он даже этого не понимал, пока она не замолчала, а просто слушал, и ему впервые за весь день было как-то хорошо на душе.

Когда голос смолк, он впервые за все время посмотрел на его обладательницу.

Никакая она, конечно, была не тетка. Пожалуй, что даже и не телка. Что-то было в ней такое... Особенное какое-то, но какое именно – Гриша определить затруднялся.

Среднего роста. Худая такая. Но не как банальная моделька, а по другому. Прозрачная, что ли. Не в том смысле, что кожа да кости, а наоборот, красиво. Без шапки – светлые волосы копной до плеч. Глазищи на пол-лица. Пальтишко такое серенькое. Очень, очень конкретная девочка. И голос этот... Зря, пожалуй, он на нее так уж сразу покатил. Тем более, что, конечно, сам виноват.

– Ну... Это... – промямлил Гриша. – Извиняться напрямую ему не хотелось, а что сказать другое – он с ходу придумать не мог. – Я... Да, ну типа того...

Иногда действовать лече, чем говорить. Вспомнив этот спасительный совет, Гриша полез в карман, вытащил бумажник, кинул еще один оценивающий взгляд на разбитую фару. Отсчитал три зеленых купюры, протянул девушке.

– Так нормально будет? Сколько этот твой фонарь стоит?

Она молча взяла деньги, кивнула головой и пожала плечом. Гриша как-то сразу понял, что на первый вопрос ответ – «да», а на второй – «не знаю». Казалось бы, инцидент был исчерпан. Но ему почему-то до зарезу хотелось снова услышать серебряый голос. И не хотелось, чтобы девушка исчезла.

– Слушай, ты это... – Начал было Гриша, и тут ему в голову пришла блестящая мысль. Недаром он все-таки был удачливым бизнесменом. – Сейчас вон, темнеет уже. Как ты без фары поедешь? Тебе ехать-то далеко?

Девушка снова ничего не произнесла, но поглядела на него вопросительно.

– Я что прикинул-то? – Отчего-то заторопился Гриша. – Я тут покушать шел, вон – в ресторан, – кивнул он в сторону «Метелицы». – Пойдем со мной. Посидим, отдохнем, а после я сам тебя отвезу. А машину завтра, уже по свету, в сервис оттащишь. Лады? Пошли, я приглашаю.

В глазах девушки на секунду отразилось сомнение, но потом она, словно что-то про себя решив, тряхнула головой – отчего копна волосы взметнулась светлой волной – кивнула и повернулась в сторону ресторана. Слегка опешивший от такой лаконичности Гриша последовал за ней.

Они прошли вход, кассу, секьюрити на входе, гардероб. Под пальто на девушке оказалось серенькое же, очень с виду простенькое платьице. Эдакий воробышек. Но что-то было в нем такое, что почему-то даже Грише, который в женских тряпках был ни бум-бум, и знать не хотел, было ясно, что простенько-то простенько, а все-таки, пожалуй... Да и девушка из гардероба так смотрела...

Их усадили за хороший столик в уголке зала. Мгновенно, как это принято в таких заведениях, возник накрахмаленный официант, разложил меню, налил воды в бокалы и замер наизготовку, ожидая заказа. Гриша, как настоящий кавалер, предложил даме начать.

Девушка, которая даже не раскрыла тяжелый кожаный том меню, покачала головой.

– Спасибо. Стакан воды – и достаточно.

– Да ну ты что? – возмутился Гриша. – Сказал же – я приглашаю. Ты выбирай, ешь, не стесняйся. Они тут вкусно готовят, нормально.

– Да? – девушка посмотрела не на меню, а на Гришу. – Ну что ж...

Официант тут же подскочил и склонился над ней со своим блокнотом.

– Салат, пожалуйста, – сказала она ему своим серебряным голосом. – Только не режьте его, и не заправляйте ничем. Просто листья. Лучше, если маленькие. И... – тут она сделала паузу. – И немного меда. Отдельно, в блюдечке. Хорошо?

Каким бы странным ни был этот заказ, особенно для такого места, голос ее был таким волшебным, что официант не только что не удивился, а, едва не уронив свой блокот и напрочь забыв про гришин заказ, согласно закивал и едва ли не бегом умчался на кухню – за салатом. Впрочем, там он, должно быть, быстро опомнился, потому что через несколько секунд уже вернулся.

– Сейчас все сделают, как Вы просили, – отчитался он девушке, и обратился к Грише. – Извините. Что будете кушать?

Гриша заказал, что хотел – и поесть, и выпить. Официант записал и удалился, тоже быстро, но далеко не с тем рвением.

В ожидании еды делать было нечего – оставалось только поговорить. Собственно, этого Грише и хотелось, и, может быть, именно на это он внутри себя и рассчитывал, приглашая девушку в ресторан. То есть – чтобы она поговорила. Но она молчала. Сидела и спокойно смотрела на Гришу своими огромными глазищами. Гриша попытался понять, какого они хоть цвета – но в полутьме зала разглядеть не получалось. То ли серые, то ли зеленые...

– Нравится тебе здесь? – Поневоле Гриша сам начал светскую беседу.

Девушка неопределенно пожала плечом. Не вышло.

– А как тебя зовут? – Уж на этот-то вопрос ей точно придется ответить.

– Ольга. – Имя прозвучало короткой колокольчиковой трелью.

– А меня Григорий. Гриша, – представился Гриша. Девушка кивнула – но опять молча.

Больше Грише ничего светского на ум не пришло. Но тут, к счастью, уже возник официант с салатами, захлопотал вокруг стола. В основном, почему-то, с Ольгиной стороны, хотя салатов было больше гришиных. Ну да ладно – Гриша мог, в общем, его понять. Да и есть, понял он вдруг при виде готовой пищи, хотелось ужасно.

Где-то посередине трапезы, утолив первый голод, Гриша поднял глаза на свою сотрапезницу Она сидела, задумчиво купая салатный листик в блюдечке с медом. Заметив гришин взгляд, легко поднялась.

– Я уже сыта, спасибо. Вы ешьте спокойно, а я пойду, погуляю здесь. Хорошо? – Это был, в общем, даже не вопрос. Грише ничего не оставалось, как только буркнуть: «Угу», и продолжать есть.

Странным образом, он не рассердился и не обиделся. Казалось бы – хамство, и приличная телка так себя вести за столом не должна, но... То ли дело было в волшебном голосе, то ли в том, что странная Ольга в категорию телок совершенно не вписывалась, но почему-то было ясно, что она не пытается его обидеть, а просто действительно наелась и хочет осмотреть окрестности. Тем более, место-то неплохое.

– Стой, погоди! Ольга! – Вспомнил Гриша.

Девушка, успевшая отойти шагов на двадцать, обернулась и вопросительно поглядела.

– У меня же тут эти... – Гриша шарил в кармане. – Фишки эти казинные, на входе дают. Забыл совсем. – Он наконец нашарил горсть пластиковых кругляков и высыпал на стол перед собой. – Ты возьми с собой, может, поиграть захочешь. Ты играла когда-нибудь в казино-то?

– Нет. – Ольга вернулась к столику.

– Ну так поиграешь. Ты ставь, не жалей. Выиграть, конечно, все равно ни фига не выйдет, но – развлечешься. А я доем – с утра сегодня не жравши, очень есть хочется, – и тебя там найду. А как играть – спроси у крупье, они тебя научат.

– Спасибо. – Голос прозвучал слегка задумчиво, но потом Ольга, похоже, что-то решив про себя, аккуратно собрала со стола фишки узкой рукой и добавила уверенно: – Я справлюсь. – И ушла.

Гриша поел, заказал еще рюмку коньяку, перекурил – прошло минут двадцать, а девушка все не возвращалась. Мысли, что она могла сбежать, у него почему-то не было. Не похожа она была на простую динамку, которая только и хочет поесть нахаляву. Да и что она там ела-то? Два листа салата? Гриша глянул на Ольгину тарелку – салат, заботливо принесенный официантом, остался почти нетронутым, так же, как и мед на блюдечке. Фишки тоже были копеечными... Нет, надо пойти поглядеть, может, ее там обидел кто – не может же она столько времени просто по залу ходить, или – как это у них называется – нос пудрить. А играть она вряд ли станет – не похоже.

Он встал, не спеша прошел по залу, поглядывая на всякий случай по сторонам. Ольги не было видно. Гриша перешел в зал казино. Народу по раннему времени было немного, часть столов была вообще пуста, за другими сидело по два-три человека. Ольги не было и там. Вдруг Гриша заметил еще один стол, в глубине зала. Вокруг него почему-то роилась толпа. Ну, не толпа, конечно, человек десять – но для такого пустого зала было вполне заметно. Ольги, впрочем, не наблюдалось и там.

Гриша подошел чуть поближе – было интересно, что же там происходит. Сам он не был лихим игроком – так, случалось иногда бросить фишку-другую, не больше. Выигрывать не выигрывал, хорошо хоть, умел много не проиграть. И вообще Гриша, как человек частично с высшим образованием – было когда-то и такое в его жизни, после армии, правда, не очень долго, хотя сейчас и в это поверить трудно – знал, что выиграть в такие вещи практически невозможно. Но даже его опыта общения с казино хватало, чтобы понять – за столом наверняка кто-то срывает большой куш. А это всегда интересно.

Итак, он подошел поближе. Стол был рулеточный – поле, барабан. Среди толпы не было игроков, только зрители. Игрок был один, он сидел, и рассмотреть его из-за спин стоящих вокруг не получалось. Грише видна была только куча фишек – дорогих фишек – на ближнем к игроку конце стола. Как раз делалась очередная ставка.

Узкая рука протянулась над столом, поставила стопку фишек на отдельное число. По толпе прошел ропот.

– Пятый раз на число ставит.

– На то же самое?

– Нет, на другие. Но выигрывает, как одно.

– А перед тем на цвет ставила. И тоже – черное шесть раз кряду.

– А перестала – и красное пошло.

– Сколько играю – такого не видел.

– Главное – девчонка совсем.

Гриша протиснулся ближе к столу, вытянул голову, заглядывая кому-то через плечо. Смутная догадка, зародившаяся в нем, не обманула – игроком была не кто иная, как Ольга. Маленькая, худенькая, как воробышек – сидела себе спокойно за огромным столом среди тысячной кучи фишек и возбужденной толпы и, казалось, даже ухом не вела.

– Ставки сделаны, ставок больше нет! – провозгласил крупье. Вид у него был какой-то бледноватый. Он крутанул барабан и запустил шарик. Толпа в ожидании втянула в себя воздух. Только Ольга казалась совершенно спокойной, будто на пляже сидела.

Шарик побежал с тихим звоном по колесу, отсчитаывая ямки, потом чуть замедлился, словно задумался, потом еще – и, словно решив, плюхнулся крепко в одну из них и застыл. Колесо продолжало крутиться.

Толпа дружно выдохнула – номер был Ольгин. Крупье, закусив губу, пододвинул к ней выигранные фишки. Гриша протиснулся ближе.

– Ну ты даешь! – радостно завопил он. – Молодец! Сильна – я в жизни такого не видел. А говорила – не играла никогда!

– Новичкам всегда везет. Такое только в первый раз и бывает, – загомонили в толпе.

Ольга обернулась на голос, увидела Гришу, улыбнулась, кивнула ему – и поднялась от стола.

– Да ты не вставай. Давай еще поиграем, – стал уговаривать Гриша. – Такая пруха – куда ты?

– Нет. – Она была совершенно безмятежна, будто и не выиграла тут кучу денег. – Теперь уже хватит. – Что я теперь должна с этим делать? – обратилась она к крупье.

– Можете пройти в кассу, – промямлил тот неуверенно. – Но лучше – не уходите. Вам так везет сегодня, надо обязательно продолжить игру, – голос его все креп, хотя в нем звучали истерично-умоляющие нотки.

– Нет, спасибо. – Ольга собирала жетоны. – Я чувствую, мне сегодня больше не нужно играть.

– Вот и напрасно, – пытался настаивать крупье. – Вам очень везет, сегодня ваш вечер.

– Кончай, мужик, – сурово произнес Гриша. – Видишь, дама устала. – Крупье метнул на него взгляд, полный бессильной злобы.

Злобься-злобься, подумал про себя Гриша. Еще бы – такие бабки без отыгрыша отпустить – да тебя начальство заживо съест. А Ольга-то молодец. Встала и ушла от такой игры – не каждый мужик сумеет. Он приобнял ее за плечи, как бы прикрывая рукой от ненавидящего взгляда крупье, и повел в сторону кассы.

Девушка поражала его все больше. Любая из его знакомых, независимо от воспитания и статуса, визжала бы в такой ситуации от счастья и прыгала до потолка. В кассе выяснилось, что Ольга выиграла сумму, достаточную не то что для ремонта – для покупки другой, небольшой, правда, но новой машинки. Кассир, меняющий жетоны на деньги, был очень недоволен, и тоже все уговаривал Ольгу вернуться к игре. Та молча качала головой. За спиной уже начинали маячить мальчики из охраны. Вечер, как говорится, переставал быть томным. Надо было собираться на выход. Гриша прямо там же, у кассы, попросил принести счет за еду, не пожлобился на чаевые – и они, наконец, снова оказались на улице.

Продолжая придерживать за плечо, Гриша не бегом, с достоинством, но достаточно быстро повел девушку к своей машине. На всякий случай – место, конечно, тут приличное, но – чем черт не шутит, лучше не подставляться лишнего. Ольга слушалась, следовала за ним, глупых вопросов не задавала. Сторого говоря, она вообще все время молчала – и сейчас Гриша, пожалуй, мог это оценить.

Только выехав с парковки и откатившись на Гоголевский бульвар, Гриша ткнулся к обочине и тормознул.

– Фу, ну – погуляли! Класс, а? Тебя куда отвезти-то?

– Домой. – Ольга назвала адрес. Выходило – где-то на Соколе.

– Сейчас подброшу. Но классно ты им вмазала. Теперь на машину новую хватит.

– Кстати, машина. Я как раз хотела спросить – может, мне лучше за ней вернуться? Другая фара-то ведь работает, я бы доехала.

– Да брось ты. Не будет ничего с твоей машиной. Завтра разберешься. А хочешь – дай мне ключи, я тебя отвезу – и вернусь, гляну, что можно сделать.

– Спасибо. Наверное, не стоит. Вы и так со мной целый вечер возитесь. И, вот еще – девушка полезла в сумку и протянула Грише его три сотенные долларовые бумажки. – Мне же теперь хватит на ремонт, это ваши.

– С ума сошла? – Гриша искренне обиделся. Он уже напрочь забыл, как орал на нее после аварии, желая сэкономить эти самые три сотни. – При чем тут? Это одно, это другое. Я виноват был. Да хрен с ним, лучше скажи – как это у тебя получилось, в рулетку-то?

– Нельзя ничего сказать, – улыбнулась Ольга. – Получилось, и получилось. Удача.

– Ну да – удача. – не поверил Гриша. – Удача – когда один раз угадаешь, ну – пару, но чтобы так... Не верю я тебе.

Ольга промолчала.

– Но ты мне все равно нравишься. Телефончик оставишь?

Он довез ее до дому, проводил до подъезда. Зайти она не пригласила. Гриша и не набивался, почему-то ему самому было ясно, что пока – не стоит. Пока.

Он не ушел сразу же, постоял у подъезда еще какое-то время, сам не понимая – зачем. И лишь потом, увидев, как вспыхнул свет в окне третьего этажа, понял. Теперь он знает ее окна.


С утра на работе Гриша первым делом вызвал мальчика-шофера – был у них такой в конторе, для представительности в основном, потому что и Гриша, и Саня предпочитали ездить на своих машинах, – и велел ему срочно ехать на Калининский, забрать там маленький вишневый «Опель» с разбитой фарой, сгонять его живым духом на сервис, починить, что нужно – и к обеду чтоб стоял перед офисом. Мальчик кивнул, взял ключи и отбыл. Толковый был мальчик, шустрый – Гриша даже не сомневался, что с опельком все теперь будет, как надо.

Уйдя с работы непоздним вечером, Гриша с кряхтением втиснулся в опелек – и как только люди на таких крошках ездят, не машина, а чемодан – и поехал по вчерашнему адресу. Припарковал аккуратненько машинку под нужным окном, чтоб сразу видно было, поднялся на третий этаж, позвонил.

Дома никого не было. Гриша подождал, позвонил для проверки еще раз – то же. Спустился вниз и сел на лавочку перед подъездом.

Он был в легкой растерянности. Как-то неожиданно получилось. Хотя – времени только-только семь часов, по-московски – еще даже не вечер, ничего удивительного. Но он-то так хорошо все придумал: как придет, позвонит, скажет: «Хозяйка, машину заказывали?» И Ольга обрадуется, засмеется, зазвучит серебряный голос. Может, и чайку бы попили. Ну, и вообще. А тут вот. И что теперь делать?

Гриша вытащил трубу, набрал номер. Противно запикали длинные гудки. Ясен пень – номер-то домашний. Дурак, ругал себя Гриша, что не записал вчера ее мобилу. Она сказала домашний, он и обрадовался. А что толку – раз ее все равно дома нет. Хоть обзвонись.

Ждать перед подъездом на лавочке было глупо. Он, в конце концов, не мальчик, а серьезный бизнесмен. Это – не по понятиям. А уходить – куда? И с машиной тоже все по-дурацки вышло. Он без своей, а опелек тоже так не бросишь. И потом – куда девать ключи?

– Вы ко мне? – раздался над ним перелив колокольчика.

Гриша поднял глаза. Ольга стояла рядом, и откуда только взялась. Причем – он заметил – не в пальто, а в одном платьице, будто только что выскочила на минутку из дому. Но он-то точно знал, что пять минут назад ее там не было. Впрочем, он так обрадовался, что не стал заморачиваться на эти мелочи.

– Хозяйка, – вытащил он из кармана ключи от опелька. – Машину ждете?

Ольга и впрямь обрадовалась, и засмеялась – как он и надеялся. И в дом пригласила, и чаю обещала налить.

Квартира у нее была... Странная. Небольшая – две комнатки, кухонька. Мебель вся какая-то старая, шторы неказистые. Не то что евроремонт, тут и обычного-то явно сто лет не было. Даже обои кое-где от стен отставали. В общем, бедненько. Но...

Отчего-то здесь было хорошо. Не просто уютно, а именно хорошо. Хотелось войти, сесть на продавленный диванчик, и остаться навсегда. Этот дом был каким-то... добрым, что ли. Как в детстве, если у кого такое было. Гриша в таких понятиях был не силен. Он вспомнил свою квартиру. В евроремонт деньжищи вгроханы – вспомнить страшно. Дизайнера нанимал, тот ему все перепланировал. Свет, игра пространств... Получилось, конечно, стильно и пафосно, все знакомые, кто видел, были в отпаде – но как-то безжизненно. Голые стены, жалюзи на окнах, металлическая мебель, стеклянный стол. Чуть коснешься рукой – и пятно, оттирать надо – домработница МарьИванна вся изругалась. А жить все равно не очень-то уютно, как в гостинице. Здесь вот – совсем другое дело, сразу видно, что дом.

И Ольге этот дом как-то ужасно подходил. Или она ему. Так все вокруг нее было ловко – и чайник закипал на плите, свистя, и чашки были удобные – толстые, красные, и чай с немудреным, но самодельным кексом – Гриша давно ничего вкуснее не пробовал. В общем, уходить не хотелось.

Хотя, конечно, потом все равно пришлось. Часов в десять Гриша неохотно поднялся и стал прощаться. Приличия требовали, и вообще. Еще мотор ловить, в контору скакать за своим-то джипом, то, се... Но, прощаясь, он почти вытребовал себе новое приглашение в гости. Ольга засмеялась – и пригласила.


Гриша стал к ней приходить. Не каждый день, конечно, тем более, что и дел по работе в связи с давешним крризисом теперь было невпроворот, но достаточно часто. Нет, они не все только пили чай, они и куда-то в более парадные места выбирались – клубы, рестораны, – но Ольга, чудная, похоже, в большом восторге от светской жизни все-таки не была. А что до самого Гриши, то лучше, чем на продавленном диванчике в Ольгиной кухне, ему нигде не было. И они наконец перешли на ты. То есть Гриша-то с ней сразу был на «ты» – а Ольга нет. Она его еще примерно с неделю на «вы» звала, только потом привыкла. Странная, вообще, девушка. Но с ней было хорошо.

И разговаривать она стала больше. Сперва все молчала, молчала – тоже ничего, Гриша уже и привык почти, но как-то не выдержал.

– Оль, ты бы рассказала что-нибудь о себе, что ли? А то мы сколько знакомы, а что я про тебя, кроме имени, знаю? Никогда не скажешь, не спросишь сама ничего. Нехорошо даже.

Ольга призадумалась будто немного, голову наклонила – была у нее такая манера – и согласилась.

– Да, наверное. Ты прав. Нехорошо. Только ты мне тоже что-нибудь расскажи.

– Типа? – не понял Гриша. В рассказах он был не силен.

– Ну, о работе своей, например. Или о себе. Вот – что ты сегодня делал?

Гриша сперва замялся, а потом стал вспоминать, что он, собственно, сегодня делал – и постепенно разговорился. Про завал на работе, про новых клиентов, которых, во-первых, хрен найдешь, а потом еще фиг уломаешь, про секретаршу тоже. Все-таки хочет уходить, старая стерва, никак не уломаешь. А некстати – ну просто ни в какую.

Ольга слушала, в основном молча, конечно – но иногда что-то такое замечала, и ясно было, что слушает, даже больше того, что все понимает. Про секретаршу так просто сказала:

– Она не хочет уходить, Гриш, ты не переживай так.

– А что ж она тогда, зараза, хочет? – завелся Гриша. – Все нервы измотала, каждый день ее уговариваю.

– Она покоя хочет, – тихонько сказала Ольга. И повторила: – Покоя.

– Какого еще покоя? – не понял Гриша.

– Ну, стабильности. Она же, как я поняла, не молодая совсем. Сам говоришь – внуки.

– Ну да.

– Вот. А должность у нее – девчачья. И с той, того гляди, выгонят.

– Да кто ее гонит? Я без нее, как без рук. Она же сама...

– Она боится. Ты на нее кричишь, ей кажется – недоволен, сейчас выгонишь. А ей страшно – возраст, да еще если выгонят – кто ее потом на работу возьмет? Ну и обидно, конечно. Вот она и говорит, что сама уйдет.

– И чего делать?

– А ты скажи, что без нее – никуда. Что на ней – вся контора. И должность как-нибудь по другому назови.

– Как еще по-другому?

– Я не знаю, как это тут называется. Начальник канцелярии там, или менеджер по оргработе. Что-нибудь, чтобы звучало солидно. Все и будет у вас хорошо.

Гриша, не веря, а скорей от отчаяния, но все же послушался совета. Прочтя очередное заявление об уходе, он не стал орать, умолять и приказывать, а спокойным голосом изложил ольгину программу. Случилось чудо. Непреклонная секретарша вдруг всхлипнула, достала платочек и со слезой призналась, что работу свою любит, лично к Грише очень привязана, уходить никуда по своей воле не хотела, а только боялась, что не справляется, и что Гриша ее уволит без рекомендаций. Конфликт, к обоюдному удовольствию, исчерпался, секретарша с удвоенным рвением накинулась на работу, и Гриша хоть тут вздохнул спокойно.

Точно так же, в другой беседе, Ольга несколькими словами ухитрилась разрулить его ситуацию с Саней. Гриша пришел, взмыленный после очередной разборки, кто из них главнее, попросил вместо чая водки, и начал изливать душу. Водки у Ольги не оказалось, она просто заварила чаю покрепче, и тихо, как всегда, спросила:

– А почему ты решил, что ты главнее?

– Как то есть, почему? – взвился Гриша. – Потому что!

– ?

– Ну, когда мы начинали, у меня доля была больше, и идея моя, и контакты... Ну вообще все.

– А Саня об этом знает?

– Знает он все прекрасно! Он, скотина, нарочно выставляется.

– А он и правда твой заместитель?

– Да нет, – слегка выдохнул Гриша. – Вообще-то, конечно, мы партнеры. Только я – как бы – старший. Значит – главнее. А он – второй. Значит, зам. Все ясно. А как до дела доходит – начинается выпендреж. Ненавижу!

– А этот твой Саня – он дурак?

– Почему? Вовсе нет, – опешил Гриша. – Санька – совсем не дурак, он толковый мужик. Скотина просто, а так – нет.

– Вот ты умный, Гриш, – Ольга ласково посмотрела на него, и Гриша с ней согласился. – А простую вещь как будто не видишь. Саня – он же знает, что он второй. Если он не дурак. Правильно?

– Ну да, – опять согласился Гриша, толком, впрочем, не понимая, в чем дело.

– Он знает, и ты знаешь.

– Угу.

– Ты знаешь, что ты – главный.

– Угу.

– И он это знает, твой Саня.

– А фиглишь он тогда всякий раз вылезает?

– А это потому, Гриш, – Ольга говорила ласково-ласково. – Это потому, что ты все время говоришь, что ты – первый.

– Ну и что? Это ж так и есть!

– А если есть, и все об этом знают – то чего разговаривать?

– Не понял! – не понял Гриша.

– Саня согласен с тем, что ты первый. Он боится, что ты решишь стать единственным. Теперь понял?

– Ну, вроде, – неуверенно протянул Гриша. На самом деле он понял как-то не очень, но признаваться не хотелось. – И чего делать-то?

– А ты просто скажи при случае, что вы – равные. Вот и все.

Грише идея не понравилась. Как это, на хрен, равные, если он первый. Но доверие к Ольгиным идеям после случая с секретаршей у него было довольно высоким, и поэтому на следующий день в разговоре с Саней (с глазу на глаз, без свидетелей, на всякий случай – а то наговоришь лишнего, потом не отмажешься) он по ходу дела ввернул ненавязчиво фразочку, что, дескать, мы с тобой, Санек, как равные партнеры... Эффект был потрясный.

Саня покраснел, сбился с фразы, и стал мямлить что-то невнятное.

– Да я... Гришань, да ты... Мы, конечно, партнеры, но разве я без тебя... Я только если с тобой, это ты у нас – глава фирмы. – И еще минут пять распинался, запинаясь, в таком духе. Куда только все амбиции делись. Фантастика.

Грише и самому стало неловко. Одно дело ругаться, раздирая на груди рубаху с майкой, кто тут старший, а совсем другое – когда тот же Саня тебе чуть руки не целует из благодарности. Он попытался его унять – вышло еще хуже. В конце концов они оба расплылись, обнялись, побратались – и все равно пришлось идти выпивать для успокоения нервов.

Но Ольга-то какова!


Гриша привязывался к ней все больше. Если несколько дней подряд встретиться не получалось – а бывало, то дела в конторе закрутят, то еще что – Грише начинало словно чего-то недоставать. Поселялось внутри какое-то неуютное чувство, вроде как ты голодный, но не в животе, а где-то выше. И свербело, и нудело, и подсасывало. И только если он находил минутку, и брал телефон, и дозванивался, и слышал в трубке журчащее: «Конечно, хорошо. Приходи вечером. Я буду дома.» – немножечко отпускало. А уж вечером, в ольгиной кухоньке, и совсем проходило. До следующего раза.

На новогоднюю пьянку в конторе Гриша пришел вместе с Ольгой. Она имела среди сотрудников и подчиненных бешеный успех. Можно сказать, произвела фурор. И опять непонятно – чем.

Платьице на ней, как и всегда, было самое вроде простенькое. Не длинное, так, чтоб в пол. Не короткое, когда мини до выше некуда. Без вырезов и декольте. Разве что чуть более голубое, в отличие от обычных сереньких. Остальные девушки в конторе были гораздо выразительнее и ярче. И это не говоря о косметике и прическах.

И вела она себя, как всегда. То есть тихо, практически молча. Сколько Гриша ни находил ее взглядом в толпе – в праздничной суете им, естественно, приходилось временами разделяться – она явно не была вовлечена ни в какие оживленные беседы. Нет, конечно, она не стояла букой в углу, и тем более – как девушке босса, естественно, по паре слов ей пришлось, наверное, каждому сказать, тут уж ноблесс, что называется, оближ, но все равно...

Потому что контора гудела на эту тему даже после всех длинных выходных. Какая, дескать, у шефа на этот раз очаровательная, милая, замечательная девушка. Даже всем девицам, и то понравилась. Саня, уж на что критикан, ни одна гришина девушка его никогда не устраивала, хотя какое его вообще дело, но и тот был в полном восторге. А секретарша гришина, та и вовсе чуть не слезами потом обливалась, все рассказывала Грише, как ему необыкновенно повезло.

Он, конечно, и сам боль-менее понимал, в том смысле, что Ольга ему и самому нравилась, но чтобы уж что-то такое сверх-замечательное и необыкновенное... Тем более – на новогоднем вечере. Когда там чего разглядеть-то успеешь... Хотя, что ни говори, пустяк – а приятно.


После Нового года гришино желание – остаться в ольгиной квартире на диване и больше не уходить – отчасти реализовалось. Не вдруг, конечно, не единым махом. Просто как-то однажды он остался на ночь. Потом – еще раз, потом – на пару дней. Потом еще. Зубную щетку и тапочки Ольга ему организовала, но бритвы и прочих удобных мелочей продолжало недоставать. Немного поразмышляв на эту тему, Гриша понял, что абсолютного счастья в мире нет, совместить все – уютность продавленного диванчика на кухне и свой привычный холостяцкий обиход – невозможно, и... Предложил Ольге собрать вещи и перебраться на его территорию. Формальным поводом было наличие там большей площади. Ольга подумала, потом молча кивнула, достала откуда-то средних размеров сумку и стала укладывать вещи.

После ее переезда гришина стильная квартира стала все больше и больше терять свой холодный гостиничный лоск и приобретать уютный жилой вид. Стеклянный стол Ольга накрыла яркой скатертью в цветах, на металлической мебели откуда-то возникли разные подушки и валики, очень удачно смягчающие торчащие углы, с окон исчезли плоские жалюзи, их место заняли плотные шторы. По углам и на подоконниках появились растения в пестрых вазах и горшках. Домработница МарьИванна влюбилась в новую хозяйку через полчаса после знакомства. В общем, дом согрелся и задышал. В кухне пахло ванилью, а может, корицей, а может, чем-то еще, но запах был домашним и вкусным. И если рабочие совещания, даже очень нужные, вдруг затягивались допоздна, Гришу это почему-то теперь раздражало. И он сидел на своем главном месте, и сурово кивал, делая вид, что вникает в производственные проблемы, а сам думал тихонько: «Интересно, чем Ольга там занимается без меня?»

Мысли эти носили скорее отвлеченный, чисто умозрительный характер. Несмотря на новую близость и совместную жизнь, Гриша все равно не знал про свою подругу практически ничего. То есть он знал, конечно, как она улыбается, хмурится, ходит и говорит, и все это ему очень нравилось, он знал, какие цветы она любит, а точнее – что она не любит срезанные, неживые, цветы, он узнавал «в лицо» ее платья, которых было совсем немного, любовался ее смешными голубыми домашними туфельками на шелковых завязках и помнил, что в ее опеле надо бы сменить масло – но чем Ольга занимается в то время, когда его не рядом, он знал не больше, чем в момент их первого знакомства. И почему-то, когда она рядом была, это казалось совсем не важным.

Но все-таки он как-то спросил. Уже вечером, перед сном, когда они пили чай с кексом в уютной кухне, и вокруг пахло ванилью (или корицей), и все было так просто и ясно. И он спросил.

– Скажи, Оль, я вдруг понял, что не знаю – а ты вообще кто? В том смысле – чем занимаешься? Я имею в виду – по жизни-то?

Ольга вдруг как-то напряглась и поглядела на него чуть ли не испуганно, что ли. Гриша стал исправляться.

– Ты не подумай, мне вообще-то все равно, ну, не то чтобы все равно, а просто неважно. Ты – это ты, но я подумал... В конце концов, мы ж не чужие, мне интересно. Про мою же работу мы говорим...

Ольга кивнула.

– Ты прав. Да, я думаю, сейчас уже можно сказать. Я – фея.

– Как это – фея? – Не понял Гриша. – Ночная бабочка, что ли?

В голове его бились две, казалось бы, никак не связанные и, более того, никак не складывающиеся друг с другом мысли. Первая была: «Как она может ей быть, когда она вечерами дома?» И вторая: «Наплевать, кто бы ни была, я все прощу. Она все равно хорошая». Гриша все только не мог решить, какую мысль озвучивать первой. Но тут Ольга рассмеялась, покачав головой.

– Какая бабочка? Совсем не бабочка, фея. И не ночная вовсе. Ты из-за крылышек?

– При чем тут крылышки? – Совсем запутался Гриша. – Так ты в этом работаешь, что ли... В салоне красоты?

– Да нет же. – Ольга выдохнула. – Ну фея. Обычная фея. Ты сказки в детстве читал?

Детство? Сказки? А это еще тут при чем? В гришином детстве сказки как-то не играли заметной роли. Когда его мать, замордованная собственным одиночеством, какими-то проблемами на работе или головной болью после выпитого вчера, вообще вспоминала о гришином существовании, то это было отнюдь не за тем, чтобы рассказать ему сказку. Подзатыльник – вот это было ближе к реальности. Хотя была еще бабушка...

Она жила в деревне, и маленького Гришу иногда привозили к ней летом. Бабушка была старой, сморщенной и доброй, поила его парным молоком по утрам, а вечером, взяв к себе на лежанку, рассказывала перед сном... Действительно, сказки. Сказки... Там еще эта была... Премудрая, как ее...

– Баба Яга, что ли? – ляпнул Гриша. И сам уже сказанному не обрадовался.

Но Ольга совсем не обиделась, а наоборот, просияла.

– Вот видишь. Все-таки знаешь. Баба-Яга. Она тоже фея, как раз ночная... Только такая... Из бывших.

– То есть?

– Ну, из разжалованных. Про которых все знают. Вот ведь и ты тоже.

– Оль, я ничего не понимаю. Ночные, дневные. Объясни толком.

– Да нечего тут объяснять. Я – фея. Нас вообще много, фей. Как людей. Только это тайна. Люди про нас не знают, и не должны. А то ничего хорошего не выйдет.

– А я? Почему ты тогда мне сказала?

– Потому что ты... Ну, мы с тобой... Ну, в общем, потому что раз так получилось, ты теперь тоже как бы приобщенный. Через меня. В тебе тоже теперь немножко нашего есть, и тебе можно. Но это – страшный секрет, и если другие люди узнают...

– Что тогда?

– Тогда? – Ольга задумалась, погрустнела. – Тогда... Не будет никакого тогда. Ты же не скажешь?

– Ясен пень, не скажу. Но все-таки, тогда – что?

– Тогда со мной будет то же, что стало с Бабой-Ягой. Ничего хорошего, можешь мне поверить. Даже еще хуже. Я молодая совсем, да из дневных... Я тогда совсем пропаду.

– Тогда я молчу, как рыба, – засмеялся Гриша. – Еще не хватало, чтобы моя жена стала Бабой-Ягой.

– Не жена, – поправила его Ольга – Этого нам нельзя. А остальное, – она улыбнулась. – Правильно. Молчи. Это вообще хорошее дело – молчать.

– Почему?

– Ну, может, конечно, не всем нравится, но мне – очень. Я же и фея – Молчания.

– А это еще как?

– Каждая фея – она должна чем-нибудь заниматься. У нее своя работа. А я – Фея Молчания.

– И что ты делаешь? Ты поэтому все время молчишь?

– Я, между прочим, совсем не все время молчу. Я очень даже много говорю, потому что с тобой. А что я делаю? Ну, как бы тебе объяснить? Что ты про молчание вообще знаешь?

– Ну... – Гриша задумался, потом вспомнил. – Молчи – за умного сойдешь.

– Правильно, – кивнула Ольга. – А еще?

Еще Гриша не знал.

– А вот: слово – серебро, молчание – золото, – подсказала она. – Промолчишь – не соврешь. И еще есть много разного. Но даже и этого хватает, если умеючи пользоваться. Очень полезная вещь – молчание.

– Подожди-подожди, – начал соображать Гриша. – Так ты поэтому тогда в казино выиграла? Из-за молчания своего?

Ольга кивнула.

– Да. Молчи – повезет. Удача, я ее знаю, Фею Удачи-то фартовой, она любит молчание. Где одно, там другое. Да ты увидишь, я тебя научу...


И она действительно его научила. Вернее, ничему специальному Ольга не учила его, да и к разговору такому они больше не возвращались, но все в конторе заметили, что орать Гриша стал гораздо меньше. Да и вообще, можно сказать, перестал. Теперь, если он и был чем-нибудь недоволен, он не кричал, так, что уши закладывало, не швырял вещами – а раньше бывало и такое, а просто молчал, сурово глядя на провинившегося исподлобья. И это, надо заметить, действовало гораздо сильнее. Дисциплина вокруг заметно повысилась.

И дела сами собой как-то так пошли хорошо... Главное, с партнерами у Гриши стало получаться. Раньше он каким только соловьем не разливался на переговорах, как они с Саней не выдрючивались – и на обед, и в сауну, а сделки все равно, нет-нет, да срывались. Теперь же Гриша на любых переговорах говорил крайне мало, все только необходимое, больше по существу – цифра да факт, никого ни в чем не убеждал, сидел и молчал, как глыба. Партнеры заметно терялись – и сделки подписывали. Года не прошло, а в деловых кругах у Гриши уже сложилась репутация человека, который говорит мало – а дело делает хорошо. Фирма процветала. Они расширились, набрали новый, утроенный, штат, переехали в новое, большое, целиком свое здание из стекла и бетона, и даже выиграли правительственный тендер на... Впрочем, об этом будет лучше промолчать. Большой правительственный тендер и госзаказ. Кто знает, тот поймет. Молча. А дальше – тут уж такое дело – то ли деньги – к деньгам, то ли репутация сама за себя говорит – заказ за заказом, проект за проектом... В общем, большими делами занялся Гриша, высоко поднялся.

Собственно, тогда в сауне они как раз обмывали подписание очередного контракта. Народ весь соответственный подобрался – Гриша, да смежник его, да из правительства пара мужиков, да замминистра по отрасли, да еще кто-то. Люди все не сказать, чтоб сильно молодые, но и не так, чтоб старые, серьезные, деловые. Повод, опять же, хороший был – большое дело спихнули. Выпили, это понятно, расслабились в баньке, разговор повеселее пошел. А о чем таком повеселее могут говорить мужики в баньке, даже если они очень серьезные и деловые? Ну и понятно, в конце концов все равно перешли на баб.

– Я тут недавно такую модельку завел, – начал один из правительства. – Тонкая, звонкая – у-ух! Черненькая вся из себя, цыганочка. А уж что вытворяет...

– Да ладно, – отмахнулся другой. – Рассказывай. Я вот негритянку нашел, из ансамбля тут одного, это, скажу вам, мужики, темперамент. Все-таки не зря говорят – южная кровь.

– Интересно, – тут же поддел его кто-то, – как ты с ней общаешься, с негритянкой, на каком языке? Или с вами переводчик все время?

– Для этого дела язык не нужен, – вставил кто-то еще.

– Да она русская, мужики. Здесь выросла. И мамаша у ней русская.

– Так она не настоящая негритянка... Делов-то...

– Ну ты не говори, не видавши...

– А ты бы показал...

В общем, пьяные разговоры текли по обычному руслу. Гриша сидел в уголке, тянул холодное пиво, молчал и прикидывал про себя, сколько еще нужно проваландаться, чтоб было прилично уйти. Ему, если честно, хотелось скорее домой, к Ольге. Чтоб застать ее чтобы она не легла еще спать, и чтобы можно было рассказать ей про сегодняшнюю удачу... Он так задумался, что даже не услыхал обращенного к нему вопроса.

– Эй, Гриш, да ты заснул, что ли?

– Он замечтался...

– Да бросте вы, мужики, о чем ему мечтать... Гриша у нас святой. У него третий год, как жена – и всех разговоров.

– Гриш, да серьезно? И не скучно тебе так? А то поехали на выходных со мной в клуб, там такие девочки будут...

– Брось, оставь его, все равно не поедет. Он праведный...

В конце концов то ли пиво ударило в голову, то ли дурацкий треп задел его наконец, за живое, но Гриша не выдержал.

– Да понимали б вы что...

– А что? Что тут понимать? Ты расскажи.

– Расскажи... Что вам рассказывать? Для вас негритянка – верх экзотики.

– А ты интересней, что ль, видел? Твоя Ольга красивая, конечно, но экзотичной ее, извини, не назвать...

– Ты Ольгу не трожь! Да она... Она... Она вообще – фея!


После этих слов пьяный угар у Гриши как-то очень быстро пропал, словно бы его чем-то сдуло. Может, и сдуло, потому что в жару сауны он совершенно ясно почувствовал дуновение чего-то холодного, вроде ветра, по голой спине. Он молча встал, вышел из парилки и стал одеваться. Никто его не останавливал.

В машине Гриша, нещадно давя на газ и срезая повороты где только можно, изо всех сил уговаривал себя, что ничего не случилось, и не могло случиться, что это просто пьяный треп и потому не считается, что он ничего, в сущности, не сказал и поэтому ничего быть не может, что сейчас он доедет, успеет и вообще... Все будет хорошо.

Он только на секунду тормознул у метро, выскочил, не запирая машины, и купил самый большой, какой только увидел, букет цветов. Так, с букетом, не дожидаясь лифта, н взлетел по ступенькам, сунул в дверную скважину ключ, распахнул дверь, ворвался в квартиру...

И застыл, ошарашенный и как-то сразу убитый свалившимся на него несчастьем. Ольги в квартире не было. Почему-то это было совершенно понятно, точно так же, как и то, что она не вышла на минутку за хлебом, не задержалась на работе, не пошла погулять – а именно исчезла. Ее именно не было. И вместе с ней... Вместе с ней из квартиры исчезла жизнь и испарилась радость. Все было совершенно нетронутым, точно таким же, как вчера, как тысячу лет назад – и одновременно пустым и мертвым.

Гриша прошел по квартире. Не зная, зачем, к чему. Искал ли он что-то, надеялся ли – было неясно. В спальне его встретило распахнутое настежь окно. На подоконнике, то ли зацепившийся случайно за ручку окна, то ли оставленный там нарочно, как знак ли чего-то, или как символ прощания, трепетал на сквозняке шелковыми ленточками голубой ольгин башмачок.

Малая Мстя

Он был Большим. Сильным. Очень Сильным. Сила была в нем всегда, если не с рождения – этого он по понятным причинам помнить не мог – то с детства. С самого детства. Он понял это очень рано, лет в десять. Уже тогда он мог заставить других выполнять то, что хотелось ему. И однажды, сделав это в очередной раз – что именно, он уже не помнил, это было совсем неважно – он встретил случайный взгляд отца, который всегда был для него первым авторитетом, и прочел в этом взгляде одобрение, тайную гордость – и его всего как будто окутало теплым плащом. Отец тоже обладал силой – и, признав силу в нем, как будто поделился своей.

Он рос, и вместе с ним росла его сила. Он пользовался ей, стараясь, впрочем, всегда делать это разумно. И люди слушались его. В школьном классе он был заводилой, неформальным лидером, как это называют теперь, в институте неформальное лидерство уже сочеталось с формальным – староста группы, отличник и надежда курса, дальше – больше. Сейчас он был почти без дураков лидером довольно крупной политической партии, можно сказать, народным вождем и всеобщим любимцем. Впрочем – любимцем ли? Люди слушались его и шли за ним, это да, но вот – любили... Это было неочевидно. Может быть – просто боялись. Хотя – совершенно неважно. Главное, чтобы послушание было беспрекословным, а оно таким было. Всегда. И тогда, когда он был простым студентом, и теперь, когда в его подчинении находились покорные тысячи. А любовь – это в данном масштабе становится вторичным. Впрочем... Она тоже, конечно, была. Вот женщины, например, безусловно его любили. Верно, преданно и с готовностью услужить. Все, как одна. Вернее, кроме одной.

Эта одна была его первой женой. Мало того, что она в свое время ушла от него – бросила, пренебрегла – она к тому же посмела потом быть счастливой. Без него, сама по себе. Это было возмутительно и обидно. Он старался не вспоминать о ней. Очень тщательно старался забыть ее и все, что было с ней связано. Потому что эти воспоминания – а они отчего-то так и норовили прорваться откуда-то в сознание, даже без всякой связи с сюжетом – всегда огорчали. А огорчаться было нехорошо. На это тратилась сила, а сила всегда была нужна для другого. Жена же – да пусть ее. Ушла, живет себе где-то там – и ладно. У него давно уже есть другая. У него все есть. Нельзя тратить силу по пустякам, особенно сейчас. Сейчас наступает такое время, когда сила нужна ему вся целиком, до последней частички. Не тратить по ерунде, вспоминая о бывшей жене, а наоборот, собирать, собирать отовсюду, черпая из подвластных людей, направляя на достижение большей власти... Если у тебя есть власть – ты можешь забирать у других их силу. Потому что Власть – это Сила. А Сила – новая Власть. И сейчас ему нужны они все...

Между прочим, бывшая жена – раз уж она так упорно лезет ему в память – тоже может здесь пригодиться. Какая б она ни была – Сила в ней тоже есть. И тоже немаленькая. Он и выбрал ее в свое время именно из-за этого...

Он вспомнил, как вошел тогда в институтскую аудиторию – и прямо замер на месте. На скамье наверху сидела девушка – а вокруг нее ярко светилось, играло и переливалось огнями облако Силы. Легкой, прекрасной, еще совершенно незамутненной и ясной, как у ребенка. Это облако было такой красоты и притягательности, что оставалось только удивляться, как все остальные умудрялись его не замечать. И не было никаких сомнений – эта девушка со своим облаком должна принадлежать ему, и только ему.

Впрочем, наверное, остальные тоже что-то замечали – не отдавая отчета, подспудно. Эта девушка вечно была окружена какой-то толпой. Если не поклонников, которых, как он выяснил, было немало, то каких-то нелепых подруг... Душа компании, наше солнце – вот как называли ее эти идиоты. И стоило, право, немало труда – и силы тоже – поразогнать их всех. Правда, это можно было рассматривать, как выгодное вложение капитала. Силы. Стоило только представить себе этот факел – в собственной власти – и руки сжимались, а внутри что-то замирало в предвкушении...

И он приложился, и попробовал, и вдоволь попил этой силы... А потом что-то случилось – и она перестала течь, и жена стала жесткой и злой, и сила не только не шла к нему, а даже наоборот – он отдавал жене свою силу... Не желая того, отчаянно сопротивляясь каждому шагу, но отдавал... А потом она ушла, унесла силу, увела дочку... Нет, он не будет сейчас вспоминать, это нельзя. Хотя силы там много, и если при случае присмотреться... Есть методы, есть возможности... Но это потом, потом...


Марина положила кисть, отступила на шаг. Осторожно, локтем, стараясь не испачкать и без того забрызганное краской лицо, вытерла лоб, отбросила с него непослушные колечки рыжих волос. Посмотрела внимательно на результат своих недельных трудов.

Картина не получилась. Нет, внешне все казалось очень даже неплохо. Безусловно, в ее привычном, легком, ненавязчивом полупрозрачном стиле. Очень узнаваемо. Вполне продаваемо. Но – все равно не то. В картине не хватало чего-то такого неуловимо-трепетного, почти незаметного для постороннего глаза, чего-то очень родного и обязательного... Наверное, это нечто и зовется – душа. Души не хватало в этой новой ее картине, души...

Марина отошла в угол комнаты, присела на стул, уронив руки на колени. Исписалась? Или это кризис среднего возраста, извечный жупел, которым соврменные психологи пугают всех подряд, накатил и на нее тоже? Она вспомнила, что и предыдущая картина, благополучно проданная месяц назад, тоже была инвалидом в смысле души. Да и та, что перед ней, в общем, не многим лучше... Но эта, именно эта... Она не торопилась ее начинать, она ходила с ней и вынашивала ее, как желанного ребенка, она ждала, пока придет, захлестнет веселая волна вдохновения и желания работать, и ей казалось, что она дождалась, что все было хорошо... И вот – пожалуйста.

Она вообще последнее время не в себе. Ходит по дому целыми днями, сама не своя. Нервы, усталость, домашние тут же лезут не в лад. И не надо бы начинать работать в таком состоянии, это и кошка знает, но ведь хотелось... Она всегда отдыхала в своей работе, всегда оживлялась, дышала полнее, и это было видно в картинах. Глядя на них, хотелось смеяться и петь. Раньше. А теперь – нет.

Наверное, это оттого, что год выдался такой трудный, сказала она себе. Еще бы не так – Марьянка заканчивает школу, готовится поступать. В Университет, и факультет не простой, филфак, там конкурс, желающих всегда выше головы. Марьянка, конечно, умница, она поступит, она и в школе прекрасно учится, и на курсы ходит, и репетиторов полон дом... Кстати, и из-за них еще приходится писать быстрее, чем хотелось бы, денег все это дело жрет – уйму. И все равно, от нервов куда деваться... «Чтоб дети ваши учились в последнем классе», – не зря же так говорят. А она тут со своими никчемными страданиями по поводу неправильно легших слоев краски... Да просто дура!

Вот пройдет наконец это чертово лето со всеми экзаменами, вот поступит Марьянка на свой филфак... А она поступит, непременно поступит, ведь, помимо всех курсов и репетиторов, которые, хоть и дорогие, но есть у всех, у Марьянки есть еще один козырь, похвалиться которым может совсем не каждый. Да, можно сказать, козырный король, и Марина, скрепя сердце, сама сделала это для дочки, хоть и не хотелось, и не лежала душа – но, когда речь идет о будущем ребенка, разве можно держаться за старые, пожелтевшие от времени дурацкие амбиции и никому не нужные принципы?

Марьянкин отец, Маринин же бывший муж, стал теперь страшной шишкой на московской политической арене – шутка ли, второе – да говорят, почти первое – лицо в одной из крупных партий... Неважно, что пока в оппозиции, место все равно недетское, да и выборы не за горами... И, говорят, это его второе место лучше иного первого – ближе к финансам, а у нас ведь, кто правит деньгами, правит всем. И если такой человек, да позвонит куда следует, чтобы его ребенка приняли в Университет? Ну, или чтобы хотя бы отнеслись со вниманием... Это же шанс? Наш шанс. Марьянкин шанс. Ну и какая тут разница, что она с бывшим мужем уже десять лет не разговаривает?

Неужели уже десять, на самом деле? Нет, даже больше. Вот ведь, как время-то летит... Вообще-то да, если вспомнить, сколько всего за это время с ней послучалось... Как растила Марьянку, крутясь на двух работах, чтобы в доме было хоть что-нибудь, как вышла потом второй раз замуж – и так хорошо получилось, кто бы ожидал, как бросила работу и начала рисовать всерьез, как родила еще сына – и правда, десять с лишним лет наберется... Но все равно, когда вспоминаешь, как уходила тогда с пятилетней Марьянкой из этого дома, в ночь, в никуда...

Они поженились так рано, такими молодыми и глупыми... Марина до сих пор не понимает, что дернуло ее выйти замуж за этого Мишу, она и не знала его совсем. Он учился на другом курсе, на другом факультете. Появился внезапно возле нее – и больше не уходил. Разогнал постепенно всех прочих мальчиков, и даже ее подружкам от него доставалось. Он ревновал ее, а ей, молоденькой дурочке, тогда это льстило. И внимание льстило, и вечные эти розы зимой. И то, что уже через два месяца знакомства он настойчиво стал звать ее замуж. Вот только зачем она согласилась... Хотя... Там был такой роскошный дом, и очаровательная мама, и папа – генерал. Марина никогда раньше не видела такого блеска, в ее семье все были скромными инженерами... Огромная квартира, шикарная мебель, отдельная ванная для них с Мишкой – это в московской-то квартире, в доевроремонтные времена... Конечно, все равно дура была, это теперь она знает, что свободу нельзя менять ни на какие житейские блага, но тогда...

А именно свободой ей пришлось заплатить за все обретенное внешнее великолепие. Нет, ее никто ни в чем не притеснял, и мама, и папа-генерал были с ней очень ласковы, называли доченькой, а Мишка – тот вообще только что не на руках носил. Но почему-то ей было так трудно там находиться, даже дышать. До замужества она ощущала себя такой легкой, веселой, заводной – а тут ее сразу как подменили... Ей не хотелось больше ни петь, ни смеяться. Она стала одеваться в какие-то серые, бесцветные вещи, и даже рыжие кудри, казалось, выцвели и поблекли. У нее было все – а счастья не было.

Ей было страшно стыдно – ее так все любят, так заботятся, а она тоскует. И главное – о чем, с чего? Она и сама не могла бы ответить на этот вопрос. Возможно, конечно, причина крылась в ее самочувствии – она забеременела через три месяца после свадьбы, ее постоянно мутило в дополнение к уже привычной душевной тоске, и даже мишкин восторг слабо скрашивал общую поганость.

А Мишка действительно был в восторге. Он вообще был в каком-то непреходящем восторге с самой свадьбы, но тут его радость стала зашкаливать за все мыслимые покзатели. Марина сказала ему о своей беременности с самого первого дня, как только сама поняла – и он тут же решил, что это будет сын, и обнимал ее, и гладил все время пока еще совершенно плоский живот, и прижимался ухом – слушал, как там малыш. Уверял, что слышит какие-то позывные... Марина про себя думала, что это, наверное, на самом деле бунтует ее измученный желудок – тошнота не прекращалась ни на минуту, а от мишкиных прыжков вокруг только усиливалась.

Так продолжалось до шести месяцев – а потом Марина упала. Была зима, мороз, гололедица... Они вышли с Мишкой погулять вечерком, «Подышать маленького», как называл это Мишка, он вел ее под руку по дорожке – и вдруг нога у нее подвернулась, ступив на присыпанный снегом лед, она не удержалась, он не сумел ее подхватить...

Все кончилось через два дня в больнице. Роскошный закрытый генеральский госпиталь, отдельная палата, ласковые врачи... Ей сказали, что это и в самом деле был мальчик... Сказали, что она молодая, что все обязательно будет в порядке, надо лишь подождать полгодика... Цветы, фрукты...

Эти полгодика она вообще не жила. Страх и тоска стали только сильнее, и тошнота, казалось, никуда не ушла. И почему-то она не могла отделаться от бредовой мысли, преследующей ее и наяву, но чаще во сне – о мишкиной руке, нарочно толкающей ее на этот проклятый лед. Абсолютное безумие, днем она хотя бы могла прогнать эти мысли, сама себе ужасаясь, но ночью они возвращались к ней в снах. И с утра было горько во рту и совестно перед таким ласковым, таким всепонимающим Мишкой...

Он действительно все понимал. Временами ей казалось – даже больше, чем все. Он все знал за нее, иногда раньше, чем она понимала что-то сама. И все решения принимал тоже он, превращая Марину в прелестную беззаботную куколку, предупреждая – или направляя – любую ее потребность, особенно в каком-либо общении с внешним миром. Внешний мир был вытеснен им из марининого образа жизни. Никаких подруг, не говоря уже о поклонниках, которые когда-то вились вокруг нее толпами, не было уже и в помине. Миша не любил даже, когда она о них вспоминала. Марина иногда думала – вот тоже бредовая идея – что он умеет читать ее мысли, так иногда точно он реагировал на какие-то еще невысказанные ею слова. Это было и лестно, и почему-то страшно. Тем более удивительно было то, что следующую свою беременность ей все же удалось от него скрыть.

Она сама не знала, почему. Говорила сама себе, что это глупое суеверие, что никакого сглаза нет в природе, и что уж тем более те, кто ее так любят, сглазить не могут – и все равно, молчала, как партизан, зажимая по утрам рот, незаметно убегала в ванную, симулировала месячные в нужный срок... И так полгода, до того самого, страшного, срока... Потом открылась – ко всеобщему, несколько ошарашенному, впрочем, восторгу... Миша снова был счастлив – Марине казалось, впрочем, что меньше, чем в прошлый раз. Во всяком случае общаться с ребенком до родов он не пытался. Самым ярким проявлением отцовских чувств было его желание присутствовать на родах, и это было бы вполне реально – в госпитале готовы были пойти навстречу желаниям генеральского сына – но Марина отказалась наотрез, сама не понимая, почему.

Марьянка родилась – все в том же роскошном госпитале – совершенно здоровая, абсолютно прекрасная, точно в срок. Взяв дочку на руки в первый раз, Марина почувствовала какой-то совершенно небывалый прилив сил, спокойствие и счастье просто переполняли ее – и никуда не исчезли потом. Даже когда она вернулась с Марьянкой домой, легкость и радость, вопреки ее опасениям, остались с ней.

А вот отношения с мужем испортились. Он явным образом ревновал ее к дочке, отказывался хоть как-то помочь в непрекращающейся возне вокруг ребенка, был сумрачен и часто зол. Его всепонимание загадочным образом куда-то исчезло, и после разговоров с ним – а они все чаще происходили на повышенных тонах, Марина уставала и не всегда сдерживалась – ей все чаще казалось, что она живет в одном доме с совершенно чужим человеком. И вообще непонятно, зачем она тут оказалась...

Утешала только свекровь. После рождения Марьянки их с Мариной отношения, и без того неплохие, переросли в полное душевное родство. Свекровь обожала внучку, тетешкалась с ней, и помогала Марине, чем могла. Иногда, когда ночной детский плач продолжался дольше обычного, она забирала малышку по ночам к себе, давая Марине поспать лишние два часа. Перед уходом на работу – свекровь была достаточно молода для бабушки и преподавала историю в педагогическом институте – подкладывала спеленутый сверток Марине под бок и уходила, окинув спящего у стенки Мишу неодобрительным взглядом.

А вот Марина бросила учебу окончательно. После рождения Марьянки она ушла в академку, потом, через год, продлила ее еще на год, потом забрала документы совсем. Мысль о том, что ради какой-то дурацкой деятельности ей придется оставлять дочку с чужими людьми – свекровь продолжала работать, а на Мишу даже рассчитывать не приходилось – была ей невыносима. Свекровь уговаривала ее не бросать и получить диплом, а Миша отнесся к ее решению индиффирентно – они вообще не много разговаривали в последнее время. Можно сказать, почти не разговаривали. Они и встречались-то не часто. Миша уже работал, приходил поздно, Марина, замотанная возней по дому, с трудом дожидалась его, клюя носом, кормила ужином и уходила спать. На разговоры не было сил. Да и желания, если честно, тоже. А с утра, известное дело, не до разговоров... Но, несмотря на все это, Марина ощущала себя гораздо счастливее, чем в первый совместный год.

Марьянке было пять лет, когда Марина, позвонив по какой-то бытовой надобности мужу на работу, вдруг случайно попала на параллельный телефонный разговор... Муж к тому времени уже был начальником, и не самым маленьким, телефон в его кабинете был оснащен сложной системой переключения разных звонков, система давала сбои... А может, это секретарша ошиблась, включив ее куда-то не туда, теперь и не важно... А тогда Марина попала на середину чужого разговора, из которого поняла – впрочем, покольку одним из говорящих был ее муж, разговор не был совсем уж чужим – а вторым собеседником, вернее, собеседницей, была ее бывшая подруга, так что разговор, можно сказать, был ей и вовсе близок...

И даже очень близок, как оказалось... Муж Миша объяснял подруге Нине (бывшей подруге, но какая разница), что вряд ли сможет на выходных поехать с ней за город, потому что Она (Марина с ужасом догадалась, что речь о ней самой) требует развлекать ребенка, ребенок-де не видит родного отца, а он, то есть отец, так и вообще бы их в глаза не видел, но, поскольку приличия требуют...

Марина, не дослушав, тихонько положила трубку. День клонился к вечеру, за окном висели зимние (дело было в конце декабря) сумерки, дом, кроме них с Марьянкой, был пуст. Марьянка спала – досыпала последние минуты дневного сна.

Марина чувствовала себя в эту минуту пловцом, который, вынырнув из подводной глубины наружу, на воздух, в первый момент задыхается от этого самого воздуха, которого так не хватало там, в глубине... Тихо-тихо, чтобы не разбудить дочь раньше времени, она открыла шкаф, выдернула оттуда большую сумку... Подумав, подошла к телефону и заказала такси...

Уже потом все как-то утрясалось, улаживалось... Сперва она с дочкой жила в крошечной однокомнатной квартирке у своих родителей, потом мишин отец-генерал помог ей получить отдельную квартиру... Без диплома она смогла устроиться только на секретарскую работу, платили там копейки, приходилось подрабатывать перепечаткой каких-то текстов по вечерам. Но, что интересно, именно в это, такое трудное, время она начала рисовать. Для себя, по ночам, вместо сна – и картины получались легкими и счастливыми... Одну из них ее мама как-то отнесла на работу – показать подругам, все были в восторге, попросили устроить выставку там же, в этом самом НИИ, кто-то что-то купил – и завертелось...

С Мишей она больше не встречалась и даже не разговаривала – в суд, который их разводил, он не пришел. От всех претензий, в том числе и на ребенка, отказался в письменном виде. Почему-то Миша совершенно не хотел ни видеть, ни общаться с Марьяной, и Марина, хоть ей и было чисто по-матерински обидно за дочь, настаивать не стала. Глупо было-бы как-то, и потом – обида обидой, но и облегчение какое-то в этом было. Стыдное, как из ее прошлой жизни с Мишей, но такое спасительное чувство. В остальном Миша вел себя очень достойно, алименты, вполне приличные, по тем временам, выплачивал как часы. Деньги Марине передавала свекровь. Она-то как раз не перестала общаться с Мариной, приезжала к ним, привозила деньги и подарки, иногда помогала сидеть с Марьяной. Когда Марина снова вышла замуж, бывшая свекровь стала приходить реже, общение стало в большей степени телефонным, но все же не прекратилось. От свекрови же Марина узнавала какие-то подробности из жизни своего бывшего мужа. Тихим, немного виноватым голосом, свекровь рассказывала, что тот женился снова... Нет, не на Нине, на другой, совсем молоденькой девочке... Хорошая девочка, вот только детишек что-то нет... Потом, какое-то время спустя, там все же родился мальчик, Марина даже видела фотографию. А года два назад свекровь печально рассказала, что у мальчика проблемы со здоровьем, какая-то загадочная болезнь, анемия, врачи не могут понять... Марина слушала и сочувствовала, но как-то вчуже... Это все ушло от нее настолько далеко – совсем чужая жизнь, другие люди. Ей это не нужно, у нее своя жизнь, Марьяна, муж, сын... Да, ведь сын бывшего мужа получался практически ровесником ее собственному... Забавно все же...

Но теперь, когда встал вопрос о Марьянкином поступлении, Марина перешагнула через себя. В конце концов, так было надо. Еще осенью, в самом начале марьянкиного последнего класса, она узнала у свекрови нужный телефон, позвонила... Бывший муж, сперва явно удивившийся ее звонку, вел себя крайне достойно. Понял проблему, обещал всемерно помочь, назначил встречу для выяснения подробностей.

Они встретились все втроем – бывшие супруги и их дочь, посидели в кафе. Миша очень мало изменился за эти годы, был все также моложав, худощав и подтянут, одет в прекрасно сидевший на нем и очень дорогой костюм, выглядел ухоженно и гладко. Марине даже как-то неловко было в глубине души – по ее мнению, она сама сохранилась гораздо хуже. Зато Марьянка явно произвела на отца впечатление – он смотрел на нее с интересом и даже восторгом, разве только чуть-чуть смущенно. «Жалеет, наверное, что столько лет не видел,» – немного мстительно подумала Марина. В целом же встреча прошла прекрасно. Миша понял проблему, записал про Марьяну все до мельчайших подробностей, посулил непременно все уладить – по его словам, у него был отличный выход на нужного декана, так что сложностей не представлялось.

И действительно, через неделю он позвонил и объяснил Марьяне, на какие именно курсы ей следует записаться. По его словам выходило, что связи связями, но чисто формально на эти курсы нужно ходить. Познакомиться с преподавателями, и вообще. Что приятно – он же и предложил эти курсы сам оплатить. Марина, впрочем, на это пойти не могла – ей, как успешной художнице, гордость не позволяла, и оплата пошла из расчета напополам.

Потом, в течении года, они встречались еще несколько раз по разным, связанных с Марьяной и ее поступлением, поводам. Миша был неизменно прекрасен. Его дела, которые и всегда шли неуклонно в гору, в последнее время были хороши, как никогда. Талантливый руководитель, финансист и бизнесмен, сейчас он активно занимался политикой, входил в партийную верхушку какой-то очень заметной партии... (Какой именно – Марина не вникала, она всегда была крайне далека от всевозможной политики, ясно было только, что большой и хорошей). Все было очень мило и крайне корректно, вот только... Или это ей все же казалось, на фоне всеобщего маразма, но в Марине снова завелась давешняя тоска. Не сильная, не тяжелая, но постоянно сосущая где-то внутри... Или казалось... Картины эти туда же... А может, в них все и дело. Потому что трудно вот так взять и вычленить – тоска, не тоска... Может, просто усталость... Или возраст, опять же, который зачем-то так и дает себя знать...


Он сидел у себя в кабинете за рабочим столом, сжимая ладонями виски. Еще один этап борьбы был позади, еще один рубеж взят. Но, кто бы знал, сколько же на это надо Сил, с каждым разом – все больше и больше. Он почти на пределе, а до конца еще далеко... Нужны резервы. Силу можно брать у других. Ее и нужно брать у других – тогда они становятся слабыми и начинают тебе подчиняться. Беда только в том, что и у других-то ее осталось немного. Он выбрал всю. Он все равно победит, он всегда побеждал, и тогда у него будет много Силы, он восстановит все потраченное даже с лихвой, если сумеет удержаться теперь. Что у него осталось?

Проклятое время, если хотя бы на несколько месяцев больше, он бы успел, нашел бы ресурсы и победил. Но все так скоро, так скоро. Тут нужно не собирать по крохам, а найти какой-нибудь новый, богатый источник, выпить его весь – он представил, как вливается в него чужая, свежая сила, расходится внутри, наполняет теплом... Зажмурил от удовольстия глаза... И вспомнил.

Вот точно таким источником стала для него в свое время бывшая жена. Стерва. Он встретился с ней недавно – и Сила там вся на месте, только ее уже не попьешь в свое удовольствие. Жесткая стала, сторожкая – не дает. Ну, много не дает – сколько-то он у нее все равно взял, грех было не использовать такой случай, раз уж сама пришла, сама попросила, подставилась... Но это все равно уже не то, и Сила стала другая, не такая свежая, как была – жена и сама ей пользуется немало. Но рядом была другая, совсем молодая – и в той Сила пылала огнем, была ясной и нетронутой, совсем как раньше в жене. Да и понятно – дочка. Между прочим, и его дочка тоже. Значит, он имеет свое право.

Он снова зажмурился, представив, как вся эта новая, кипящая молодостью и не испорченная злобой Сила вливается в него... Вот только как подобраться... Так просто не заберешь, тут нужен какой-то повод, контакт. Зря он, наверное, не пригляделся еще тогда, в младенчестве. Хотя жена сторожила, стояла стеной... Да и сейчас стоит. Значит, надо найти способ, предлог – чтобы сама пришла, чтоб попросила о чем-то... Чтобы была расстроенная – когда человек огорчен, Сила сама из него выходит... А главное – чтобы не было рядом этой ведьмы, бывшей жены... Но он придумает... Уже придумал...


Наконец наступило это проклятое лето, накатили экзамены. Марина переживала, наверное, больше самой Марьянки, все две недели была просто сама не своя. Но Марьянка – молодчина – сдавала все просто прекрасно, на одни пятерки. Да по другому, если задуматься, и быть не могло – зря, что ли, было затрачено столько стараний...

Последним было сочинение. К этому времени Марина уже почти успокоилась – писала Марьянка прекрасно, темы знала, ошибок в принципе не делала. Вышла с экзамена веселая, сказала – все было легко, она даже не сомневается в успехе. В эту ночь Марина впервые заснула спокойно и проспала крепко, без снов, до самого утра.

Марьянка получила тройку. Это было невозможно, немыслимо. По многим причинам – и потому, что с тройкой шансы на поступление рушились, и потому, что Марьянка не могла наделать столько ошибок, и потому, что отец просил, и вообще. Этого. Не могло. Быть. Все. Точка. И, значит, надо было идти разбираться.

Когда Марина, отстояв три с лишним часа в суетливой толпе нервных абитуриентов, тоже, как и они, рвущихся подать апелляцию, вошла, наконец, в прокуренную насквозь аудиторию и попала пред светлы очи комиссии, волоча за собой почти отчаявшуюся Марьянку, она понимала одно. Без пересмотра оценки она не уйдет.

И когда она вышла оттуда еще через час, оценка была-таки пересмотрена. После бесконечных споров со всеми членами комиссии по очереди, призывания в свидетели гг. Ожегова и Розенталя, стучания кулаками по столу, просьб, мольб, посул, угроз и прочих унижений, тройка была заменена на четверку с минусом. В ведомость, таким образом, шла четверка, и это можно было считать победой. Ну, или почти победой, потому что четверка в сумме давала Марьянке только полупроходной балл. Хотя, конечно, лучше, чем ничего...

Переводя дыхание, они выпали в коридор. Обессиленная Марьянка тут же припала спиной к стенке и съехала по ней на пол, где и замерла, сидя на корточках и закрыв глаза. Видно было, что бедная девочка измотана до предела. Марина и сама была не лучше. Ей хотелось только одного – скорее домой и в горячую ванну, но она понимала, что надо дать Марьянке отдышаться. Спасибо, что она там в аудитории хоть в обморок не грохнулась, так что пусть посидит, отдохнет.

Обводя глазами коридор, Марина вдруг наткнулась на табличку с надписью: «Декан факультета». Фамилия была ей чем-то знакома... Стоп, да это же про него говорил Мишка, дескать, все замечательно, все договорено, тра-ля-ля... Ну и какого же... Дверь в кабинет была чуть приоткрыта.

– Здравствуйте, – мягко сказала Марина, заходя в кабинет. – У меня тут вопрос по воду абитуриентки Такой-то...

– Апелляционная комиссия дальше по коридору, – не поднимая на нее глаз, буркнул сидящий за столом маленький человечек с длинным носом и в очках.

– У меня вопрос лично к вам, – жестко отрезала Марина, уселась на стул напротив и закинула ногу на ногу.

– Слушаю, – ответил человечек, все так же не глядя на нее.

– Видите ли, – Марина чуть-чуть замешкалась. Она ожидала хоть какого-то внешнего сопротивления, а не этой полной пассивности. Но ничего, счас она его встряхнет. – Видите ли, с вами разговаривали по поводу этой девочки. Вы должны знать.

– Ничего подобного, – все то же спокойствие и опущенные глаза. – Вы ошиблись.

– Ни в коем случае. Это было прошлой осенью, вспомните. Марьяна Такая-то. И говорил с вами ее отец, Михаил Максимович Такой-то. Теперь вспомнили.

Человечек впервые посмотрел Марине в лицо. За стеклами очков его глаза оказались совершенно никакими, мог бы и не прятать – никакой разницы.

– Повторите еще раз.

Марина повторила.

– Михаил Максимович? Такой-то? Подождите, это из... – Человечек назвал Мишкину партию.

– Именно.

– И вы хотите сказать – его дочь? Поступает к нам?

– Поступала. И получила тройку за сочинение.

– Этого не может быть. – В глазах человечка блеснуло что-то похожее на сталь. – Покажите бумаги.

Марина протянула ему марьянкины экзаменационные листы.

– А где тут написано, что она его дочь? Фамилия не такая уж редкая, знаете...

Марина, стиснув зубы, вытащила из сумки марьянину метрику.

– Он должен был вам сказать. Он говорил с вами, осенью. Вы нас еще на курсы направили...

– Голубушка, – человечек теперь разговаривал с ней ласково, как с больной. – Я действительно хорошо знаком с Михаилом Максимовичем. Неужели вы думаете, что если бы он сказал мне, что его девочка поступает к нам на факультет, я бы об этом забыл? Такого просто не было, вы что-то путаете. На курсы мы направляем абсолютно всех, но, – Он рукой остановил вскинувшуюся было Марину.

– Вы только не волнуйтесь, я посмотрел бумаги, – он протянул Марине все обратно. – У вашей девочки все в полном порядке. Она непременно поступит, у нее высокий балл...

– Полупроходной, – выдохнула Марина.

– Этого совершенно достаточно. С ее данными, с фамилией, со всем остальным... Можете быть совершенно спокойны. Я только не совсем понимаю, почему Михаил Максимович раньше мне не сказал... Вам бы не пришлось столько нервничать. В любом случае передавайте ему мои наилучшие пожелания. – И человечек наклонил голову, как бы прощаясь и давая Марине понять, что ей пора.

Марина в каком-то полусне вышла из кабинета, молча взяла за руку замотанную Марьянку, подняла ее с пола и повела домой. Голова гудела. На душе было тошно. Пока они ждали автобуса, ее вырвало прямо на остановке.

Через два дня в университете вывесили списки. Марьяна поступила.


Вот и опять эта дрянь ему помешала! В который раз... Ну почему она вечно считает возможным мешать ему, отнимать нужное, влезать со своими... И это вместо того, чтобы помогать и поддерживать в трудную минуту... А так хорошо все было придумано... Дочка приходит к папе за советом, расстроенная, в слезах... Нет, надо было вмешаться. Понятно, что она может. Она и не такое может, с ее-то задатками... Но кто ее просил? Не поступила бы сейчас, поступила бы через год, она не мальчик, ей в армию не идти... А ему нужно именно сейчас, вчера уже было нужно... И вот – вместо прилива Силы – одно расстройство. Не то, что новой получить, какую есть свою тратить приходится...

А время совсем поджимает. Теперь, даже если придумать что-то еще, если найти способ пить эту свежую Силу, все равно можно не успеть. Вот если бы выпить сразу всю...

И опять – виновата эта стерва. Не пустила его тогда на роды... Окажись он там, он получил бы все сразу, при родах Сила разлита прямо в воздухе... Она сама виновата. Ему не остается ничего другого. Ему нужна эта Сила. Роды... Если не роды, тогда... Конечно, Сила будет подпорчена страхом, но лучше так, чем никак. Она сама виновата...

И потом – мелькнула радостная мысль – и потом она тоже мне заплатит... Тут-то уж никуда не денется... Вот так. Одним движением – и обе будут мои. Решительно, дело стоит того. Только не опоздать...


Казалось бы, Марьянка поступила, все хорошо и волноваться больше не о чем, а долгожданное спокойствие не наступало. Марина продолжала не находить себе места. Нервничала, грустила, ни с того, ни с сего срывалась на всех домашних. Не могла заснуть по ночам, а если и засыпала, то видела во сне какую-то пакость... Про работу уж никто и не говорит, тут жить-то, и то не выходит. В довершение всего спустя три дня после зачисления позвонил бывший муж, как ни в чем не бывало, узнать, как у Марьянки дела. Марина даже не стала с ним ничего выяснять, разговаривать было настолько противно, что она, едва поздоровавшись, сунула скорее трубку Марьянке, а сама пошла в ванную – рвать. Вернувшись, услышала дочкин радостный щебет.

Скоро та договорила и кинулась Марине на шею.

– Мамочка! Представляешь, папа хочет повезти меня на море! За то, что я поступила! В Египет, представляешь! На Красное море, нырять и смотреть рыбок! Мамочка! Ур-ра-а!

Марина рухнула в кресло.

– Какое море? Ты с ума сошла?

– Ну мама! Это же классно! Я всегда мечтала! А тут – я поступила, и мне надо отдохнуть, и вообще – я заслужила. Разве же нет?

Внутри у Марины что-то сжалось. Ревность, наверное. Вот где ее достали. Через все эти годы... Как она может, с ним, после всего этого... Хотя – она же не знает. Марина так и не смогла рассказать дочке, что распрекрасный папа так и не помог ей ничем. Сказать теперь? Как-то гнусно... Девочка так рада. И потом – может, черт с этим морем, пусть съездит. Она и впрямь измоталась за год. А у нее, у Марины, сейчас просто нет сил ни на какие поездки...

Вечером, на даче, гда спасалось от летней городской пыли и марининых нервов остальное семейство – маринины родители, муж и восьмилетний Андрюша – на семейном совете было сообща решено Марьяну на море отпустить.

– А ты, Мариш, – вдруг сказала мама, положив руку ей на плечо. – Ты бы тоже куда-нибудь съездила.

– С ними, что ли? – огрызнулась расстроенная Марина. Все-таки ей почему-то не нравилась эта поездка.

– Ну зачем с ними? Сама. Взяла и поехала куда-нибудь отдохнула. На тебе тоже лица нет. Прямо непонятно, кто из вас экзамены сдавал.

– И верно. Марин, – подхватил муж. – Тебе надо расслабиться, отдохнуть. Иначе с тобой в одной комнате находиться невозможно – ты как грозовая туча все время.

– Ну, договорились, – слабо улыбнулась Марина. – Туча. С градом. А кто будет за хозяйством следить?

– Да мы справимся. Отлично справимся, – замахали руками домочадцы. – Ты нам нужна здоровая и отдохнувшая.

– Интересно, и куда же я поеду? – Использовала Марина последний козырь. – У меня-то нет богатого папочки, а свои деньги еще на репетиторах кончились. Тут до осени бы дожить...

– А знаешь что? – вдруг сказала мама. – А поезжай-ка ты к тетке Маше. Она давно звала, и про тебя все спрашивала. Развеешься, заодно и старушку навестишь. Там у нее лес, грибы, ягоды. Ты любишь грибы-то собирать, вот и отдохнешь. И это не дорого совсем, да и ехать недолго.

Тетка Маша, мамина то ли двоюродная, то ли троюродная сестра, жила где-то, как говорили в семье со смехом, чуть ли не в Муромских лесах. На самом деле, чтоб быть точным, то во Владимирской области, под Александровом, в деревушке со смешным названием Малая Мстя. Ни к Мурому, ни к лесу это отношения не имело, но, наверное, эта самая Малая Мстя и навевала по созвучию ассоциации с Муромскими лесами. Марина никогда в жизни там не была, да и саму тетю Машу видела, может, раз десять. Но почему-то идея поехать к ней в гости внезапно показалась ей такой симпатичной...


Она выехала на следующий же день, с утра. Ну, не совсем с утра, прямо сразу не получилось, пришлось еще заезжать в Москву, собирать вещи... Хотя какие там вещи, она и едет-то на неделю, в деревню... Малая Мстя... Смешно. Джинсы да свитер, пара маек, резиновые сапоги и куртка, вот и все вещи. Ну там – хорошего чая и конфет для тетки, несколько банок мясных консервов – за всем этим пришлось бежать в магазин. Еще Марьяна прицепилась, как банный лист, заставила идти с ней выбирать купальник. В старом никак нельзя ехать на Красное море... Марина нарочно купила самый дешевый из тех, что понравились дочке.

– А не подходит – пусть тебе отец там другой покупает, – мстительно сказала она.

И тут же устыдилась. Ну что, в самом деле, чего она цепляется к девочке, зачем вся эта глупая ревность. Марьяна уже взрослая, она вообще скоро выйдет замуж и уйдет из дому, и уж точно все понимает, и не перестанет любить ее, Марину, и вообще... Это хорошо, что в Мишке наконец проснулись отцовские чувства, от него все-таки может быть какая-то польза Марьяне, он большой человек... «Не смей! – Взвыла в ней при этой мысли старая сирена. – Не моги продавать свободу за жизненные блага!»

В общем, прощались в расстроенных чувствах. Уже перед самым выходом, у двери, Марина обняла дочку, прижала к себе. Худая, длинная, как жеребенок... Глупая совсем, ну куда едет, какое море... Посадить бы сейчас с собой в машину и увезти.

– Будь умницей, – сказала, стараясь казаться строгой. – Не хулигань там. – И тут ее прорвало.

– И, пожалуйста, осторожнее там со всеми этими рыбами. Я буду волноваться.

Марьяна только засмеялась.

– Мам, перестань. Едь себе спокойно. А когда вернешься, я на другой день тоже вернусь, так что тебе и волноваться будет некогда. Спеки мне к приезду тортик.

Она должна была улететь на следующий день. А вернуться – через неделю, как раз после марининого возвращения. Все казалось очень хорошо и разумно, отчего только так неясно и тоскливо свербило где-то внутри?

Подгоняемая этим неясным чувством, Марина домчалась до Александрова на час быстрее, чем намечала. Ей повезло, шоссе в середине рабочего дня было практически пустым, и она быстро поняла, что скорость как-то снимает напряжение и тоску. За рулем было легче, и поэтому, когда впереди замаячил белый колокол башни над слободой, Марина почувствовала что-то вроде даже легкого разочарования. Но тут же пришла в себя – некогда рефлексировать. Надо искать нужный поворот, съезжать с большой дороги, а с указателями тут не очень-то, зазеваешься – и привет, сгинешь в этих самых лесах...

Проплутав по проселкам еще часа полтора, Марина въехала наконец в Малую Мстю. Теткин дом, как объясняла ей мама, должен быть самым дальним по правой стороне на главной улице. Улиц Марина насчитала всего одну. Справедливо решив, что она и есть главная, Марина поехала по ней до конца, вертя головой и считая, какой из домов последний.

Но что-то не получалось. Последним на улице стоял двухэтажный кирпичный особняк качественной современной застройки, и это совершенно не совпадало с мариниными представлениями о теткиной собственности. Она решила, что ошиблась, что мама просто не знала о новых застройках, развернулась, доехала до предпоследнего дома. Пришлось, между прочим, порядочно так вернуться – у особняка был здоровенный участок, прямо пустошь, вся огороженная высоким забором из железных прутов. Потом шел какой-то заброшенный сад, и только потом – дом. Марина остановила машину, вышла, зашла во двор. Там на крыльце сидел противного вида пьяный в доску мужик, который на ее вопрос: «Мне б тетю Машу», только замотал головой и ткнул пальцем в сторону, откуда она только что вернулась...

Чертыхнувшись, Марина вернулась в машину, опять развернулась и поехала... Куда...

– Что я вообще здесь делаю, кой черт мне сдалась эта Мстя? – задала она себе резонный вопрос.

И тут ее по имени окликнул с обочины женский голос.

Марина от неожиданности чересчур резко тормознула, так, что завизжали тормоза. На обочине стояла женщина среднего роста, не молодая, но и не то, чтоб старая, очень складная, в темных брюках и кофточке. Длинные волосы были уложены в мягкий узел. Лицо ее было безусловно знакомым Марине, она бы сказала, что женщина очень похожа на тетю Машу, вот только... По марининым представлениям, тетя Маша заведомо была маминой старшей сестрой, причем заметно старшей, а эта женщина казалась в лучшем случае несколько старше самой Марины. Может, у тети Маши есть дочь? Но мама никогда не говорила...

Женщина между тем подошла, открыла дверцу машины, села рядом.

– Здравствуй, племяшка. Чего язык проглотила?

– Здравствуй... те. Тетя Маша?

– Она самая. Не узнала?

– Нет, – честно и с облегчением призналась Марина. – Не узнала. Вы отлично выглядите, теть Маш. Просто моложе меня. Это у вас тут воздух такой?

– Воздух... – Как-то задумчиво согласилась тетя Маша. Вроде согласилась, а вроде и нет. – Ну чего на дороге стоим, поехали домой.

Дом оказался тот самый, большой и новый, который Марина отвергла с самого начала. Это было еще одной загадкой – Марина всегда считала тетю Машу кем-то вроде бедной деревенской маминой родственницы, а тут такое имение... Интересно, а чего еще она не знала?

Машину поставили посреди двора под навесом, вынули из багажника сумки и прошли в дом. Внутри он оказался еще лучше, чем снаружи. Стены были обшиты светло-медовым деревом и, казалось, дышали, мебель была тоже деревянной и простой, но очень удобной и какой-то ловкой, на полу лежал яркий ковер. В дальней стене – камин, перед ним два кожаных кресла. На стенах висело несколько картин, Марина узнала одну свою.

– Да, это мне мама твоя подарила, – кивнула тетка, перехватив ее взгляд. – Хорошая картинка.

Маринина комната была на самом верху, под крышей. В доме оказалось даже не два, а три этажа, третий – чердак, или, вернее, мансарда. Большая, почти во всю площадь дома, комната, залитая светом из двух окон в скатах крыши, зеркало в полстены, низкая удобная кровать – назвать это помещение чердаком язык просто не поворачивался. Но чудеса на этом не кончились. Тетя Маша толкнула незаметную дверку сбоку, она открылась – там была ванная. Настоящая ванная, душ, туалет – на чердаке дома в деревне Малая Мстя! Фантастика... Марина потеряла дар речи.

– Располагайся пока, устраивайся, – кивнула ей тетка и пошла вниз.

Марина присела на краешек кровати. Матрас мягко спружинил. Ничего себе, деревенский домик... А она-то, городская штучка... Интересно, это прилично – ходить тут целую неделю в одних джинсах? Сейчас Марина, пожалуй, совсем не удивилась бы, выяснив, что тетя Маша ведет бурную светскую жизнь... В сумке тяжело стукнули консервные банки... Господи, и это еще... Чай в пакетиках... Неудобно как вышло... Может, не отдавать? Такой даме, как ее тетка, честное слово, больше бы подошел хороший коньяк. Но совсем без ничего тоже нехорошо.

Марина все-таки взяла свои кульки и банки, спустилась вниз. Тетка на кухне – на современной, отделанной светлым же деревом кухне – накрывала стол к чаю. Марина смущенно вручила ей приношения.

– Спасибо, детка. Чай – очень здорово, у меня как раз кончался. И тушенка – вечером сделаем с картошечкой, да под рюмочку, с огурчиком. – И тетка дружески подмигнула ей.

А она, пожалуй, все-таки и впрямь старше мамы, – поняла вдруг Марина. – Выглядит совсем не по-старушечьи, подтянутая, а глаза выдают. Глаза у тетки были светло-светло серые, холодные и какие-то очень уж мудрые. Старческие глаза. Не в смысле старые, а в смысле...

– Ведьму бы с нее написать, – мелькнула вдруг в голове шальная мысль. – Современную такую, моложавую изящную ведьму.

«Уймись, это в тебе художник колобродит», – одернула Марина сама себя, и стала помогать накрывать на стол.

Остаток дня прошел тихо и... «Благолепно», – почему-то лезло Марине в голову слово. «Сплошное благолепие тут кругом». Они погуляли по окрестностям – недалеко, лес начинался прямо в конце теткиного участка, прекрасный, березовый светлый лес. Тетка провела Марину самым краем. В лесу уже чувствовалась подступающая осень, листья были тронуты желтизной и в воздухе стоял чуть заметный, горьковатый запах увядания. Под ногами шуршала сухая трава. Марина нашла два подберезовика. Впервые за долгое время она почувствовала – нет, ощутила всем телом – нет, просто окунулась в покой и тишину.

Вечером тетя Маша приготовила ужин – обещанную картошку с тушенкой, достала откуда-то маринованные грибы, соленые огурчики. Марина не могла оторваться.

– Ешь, ешь, свое, домашнее, – приговаривала тетка.

На столе появилась и водка, но Марина почти не притронулась к ней – ей и без того было хорошо и пьяно. От воздуха, от покоя ли – но она действительно расслабилась, внутри отпустило давно и плотно зажатый ком, ей хотелось одновременно и есть, и спать, и чтобы этот вечер не кончался.

После ужина тетя Маша зажгла камин, они перебрались в кресла у огня, устроились там уютно. Разговор тек какой-то плавный и ни о чем – так, вспоминали какие-то давние истории, Марина рассказывала о своей городской жизни. Маша больше слушала. Она вообще была не болтлива, тетя Маша. Даже на маринины расспросы – а было очень интересно, откуда, собственно, такая роскошь у сельской дамы – отвечала уклончиво и немногословно. Марина, впрочем, не очень-то и пыталась влезать тетке в душу – не то было настроение. Захочет – сама потом объяснит, да и какая разница, в сущности, живет, хорошо – и ладно.

Зашел разговор и о Марьянке. Марина с удовольствием рассказывала о дочке, об ее успехах, о том, что та поступила, как было трудно и вообще.

– А что с собой не привезла? – спросила вдруг Маша.

– Так она же на море собралась, – вздохнула Марина. Эта мысль даже среди общего благодушия снова показалась ей неприятной.

– Какое море? – не поняла тетка.

Марина рассказала. Заодно – так уж как-то к слову пришлось – рассказала и историю с поступлением, вернее, о роли в истории бывшего мужа. Она никому пока этого не рассказывала, и сейчас, поделившись, испытала даже некоторое облегчение.

– Представляешь, ведь гадость же. И зачем это ему, я только понять не могу, – закончила она.

– Так-таки и не можешь? – сощурилась на нее тетка.

– Нет, – несколько оторопев – что-то странное было в этом прищуре – подтвердила Марина.

– А ты подумай, подумай получше. – Тон у Маши тоже был странный, даже слегка угрожающий.

– Да я уж думала, теть Маш. И так, и эдак. Тошно ужасно, а смысла все равно понять не могу. А ты можешь?

– Я-то могу, – вздохнула тетка печально. – Но и ты должна.

– Ну, не знаю.

Обе помолчали.

– И ты ее еще потом с ним отпустила? – резко спросила вдруг Маша. – И не боишься?

– Ну, отец все-таки... – неуверенно протянула Марина. – Вообще да, боюсь.

– А чего? – вопрос прозвучал так же резко. – Быстро, говори – чего боишься?

Ошарашенная Марина попыталась было выполнить эту не то просьбу, не то приказ, но не смогла. Почему-то внутренний ее протест никак не хотел оформляться в слова.

– Боюсь, и все, – тряхнула она наконец головой. – Не могу сказать. Да что ты вдруг, тетя Маша?

– Смотрю я на тебя, дочка, – сказала вдруг тетка печально. – И не пойму, то ли ты впрямь дурочка, то ли прикидываешься. Если так, то не надо, меня можешь не бояться, говори смело.

– Да что говорить-то? – возопила испугавшаяся Марина. – Чего ты от меня хочешь-то?

– Марина. – Голос тетки звучал как-то издалека. – Я – Своя. Ты должна это знать. Я все понимаю. Говори. Это не шутки уже.

– Но я правда не знаю, – Марина чуть не плакала.

– Горе мое, – тетка выдохнула и как-то смягчилась. – Что, и правда ничего не знаешь?

– О чем?

– О Своих. Должна же знать. С твоей-то Силой...

– С какой Силой?

– Ну, Воля Твоя... Это надо же... Тебе сколько лет?

– Тридцать восемь.

– До сорока почти дожила, столько повидала, и дура-дурой. Хорошо, я тебе расскажу.

Тетка встала, прошлась по комнате, остановилась у Марины за спиной – та чуть шею не вывернула, пытаясь смотреть ей в лицо. Тетка, еще помолчав, наконец спросила:

– Скажи, вот ты замечала, что когда тебе чего-то очень надо, у тебя все получается?

Марина задумалась.

– Ну, пожалуй, да. – Подумала еще. – Точно, да. По большому счету.

– Только по большому?

Марина опять задумалась. На ум приходили какие-то бытовые мелочи, вроде зеленой волны светофоров, когда куда-то торопишься, выигранных пари, пойманных на лету падающих чашек...

– Да нет, и по мелочи, наверное, тоже...

– А когда дети болеют?

Марина ненавидела, когда болели ее дети. Каждую детскую болезнь она почему-то всегда воспринимала как собственный недосмотр. Сидела с больным ребенком неотлучно, вскакивала на каждый шорох даже ночью, про себя уговаривая негодника выздороветь поскорее. Как правило, так и случалось – а сама она была после этого уставшей и еле живой. Что и понятно, после бессонных ночей-то...

– Угу. – Тетка удовлетворенно кивнула. – А вот скажи... – Она снова помолчала, явно подбирая слова.

– А что ты чувствовала, когда они родились?

Вопрос был странным, но почему-то Марина ответила на него без малейшей запинки.

– Счастье. И силу.

– О! – Тетка подняла указательный палец. – Силу! Все правильно – в ней все и дело!

– В чем? – Снова не поняла Марина.

– В Силе. Она у тебя есть. У тебя есть Сила. У меня есть. Мы – Свои. Что тебе? – недовольно спросила она, заметив, что Марина рвется задать вопрос.

– А у мамы?

– У мамы нет. Она просто человек.

– А откуда это берется?

– Это с рождения. У человека или есть Сила, или нет. Если есть, если он обладает этим с рождения, он может накапливать Силу, может забирать ее у других, а может – отдавать. Вот когда твои дети болеют, ты отдаешь им свою – и они поправляются. А ты чувствуешь себя плохо, пока не наберешь новой.

– Откуда?

– Как поведется. Можно в себе вырастить, можно у других забрать. Ты, я думаю, растишь. Еще от новорожденных детей идет Сила... Сама говоришь. Там – много Силы идет. Если Своя рожает, она тогда много сильней становится. Так с тобой было?

– Так...

Звучало все это каким-то бредом, но почему-то затягивало. Поддаваясь этой непонятной пока игре, Марина спросила:

– А что с ней можно делать, с этой Силой?

– С Силой можно делать все.

– Как это – все?

– Да так.

– Ну вот ты, например, что делаешь?

– Я? Живу... – Тетка неспешно оглядела комнату вокруг себя. Марина проследила ее взгляд – деревянная обшивка, мебель, камин, картины на стене... – А вообще можно, как я сказала, абсолютно все. Все, что захочешь. И все будет получаться. Ты вон детей своих лечишь и картины рисуешь, муж твой бывший – во власть пошел...

– Как, а он, что ли, тоже? – удивилась Марина.

– Он-то? Да еще как. Сама, что ли, не видишь? Он очень Сильный. Очень Большой. Только злой.

– Кто – Мишка злой? – Снова не поверила Марина. – Да ну, он просто... – И замялась.

Чтобы перевести разговор – почему-то не хотелось углубляться – она спросила про своего нынешнего мужа.

– Он – нет, он простой, – был ответ. – Оно и лучше так.

– Почему?

– А нам, Своим, с простыми людьми всегда лучше жить, – засмеялась тетка. – Нам хорошо, и им хорошо.

– Да почему?

– Ну как же – мы о них заботимся, помогаем, а они нас любят. Без претензий, без захвата – любят, и все.

– Мишка меня тоже очень любил, – вырвалось у Марины.

– А как же. Не только любил, но и ел, – усмехнулась тетка.

– Ел?

– Ну да. Силу твою сосал. За версту видать было. А ты что ж, не понимала ничего?

Марине вспомнились вечная слабость и тошнота, которые не оставляли ее в той жизни. Ел? Сосал? Бред, конечно, но вообще так похоже...

– А почему все не высосал?

– Так ты ж Марьянку родила. Родила – и стала сильнее него. Он не мог больше. Тогда уже не он тебя, ты его ела.

– Да? А почему он ушел?

– Это не он, ты ушла. А бабу другую он нашел, чтоб ее есть, раз ты больше не давалась. Уйти по своей воле он бы не смог.

Марина снова задумалась. Абсолютно сумасшедшие и несвязанные между собой детали под теткиным управлением складывались в безумную же, но совершенно связную и логичную картину. Оставалось, правда, несколько неясных мест...

– А Марьяна?

– Марьяна тоже Своя. Только молодая еще.

– То есть?

– Ну, она не знает, что в ней есть Сила. Ты ж вон – тоже не знала. Пользовалась, правда, но вслепую. А она и не пользуется пока – детеныш, что взять.

– А потом?

– Вырастет – поймет. Научится. Если вырастет.

– Что ты говоришь такое?! – испугалась Марина.

– То и говорю. Ты ее с кем отпустила? Чем думала?

– Он же ее отец!

– И что? Ему Сила нужна. А это дело такое, тут на кровь не смотрят. А своя – оно еще и способнее. Ближе.

– Ты же говорила – он и так сильный, – в ужасе прошептала Марина.

– В этом вся и беда. Силы – ее не бывает достаточно. Всегда нужно больше. Как власти. Есть – а тебе нужно еще, еще, и наступает момент, когда тебе уже не нужно ничего больше. Только Сила. Только Власть. И тогда ради нее можно сделать все, что угодно. Вот твой бывший – он этот предел перешел. Он и твою Силу брал, и марьянкину хочет. Потому и с поступлением так сделал.

– Я не понимаю...

– Ну, смотри. Силу – ее по-всякому забирать можно, но надо человека себе подчинить. Или он что-то попросит, или ты его опечалил... Он склонился, твой верх – вот и берешь его силу.

Бред, полный бред! Но кусочки вставалти на место один за другим, объясняя непонятное, заполняя пробелы... Вот она пришла к бывшему спустя десять лет, вот попросила – и началась тоска, перестали получаться картины... Вот Марьянка, завалив экзамен, пришла бы плакаться к отцу и просить помощи... Вот она едет с ним на море, одна, без нее... Марине стало нехорошо.

– И что теперь?

– Кто ж его знает... – Тетка села напротив Марины, взяла ее за руку. – Может, и обойдется...

– Это как?

– Ну, отъест, сколько надо, и успокоится. Она ж детеныш, что она может. И не поймет ничего... Вернется потом, поболеет, пройдет...

– Это – так – обойдется?! – Марина уже не помнила себя. – А как тогда – нет?!

Тетка молчала.

– Говори! – Накинулась на нее Марина. – Говори!

Та вздохнула.

– Сила – она не только при рождении человека появляется. Когда наоборот – тоже... Хуже, конечно, испорченная она тогда, но все равно...

– То есть ты хочешь сказать...

Тетка молчала.

– Я иду спать. – Марина резко поднялась и пошла к лестнице. – Я устала.

– Спокойной ночи, – выдохнула вслед тетка.


Марина, не шевелясь, лежала в темноте, глядя сквозь наклонное окно в крыше на черное небо над головой. Сон не шел. И куда только делось все благолепие. Ее почти трясло. Мысли стучались молоточком в висок.

Успокойся. Взгляни на вещи здраво. Старая деревенская тетка – ну и что, что она хорошо выглядит, суть от этого не меняется – выпила вечерком лишнего, разболталась с заезжей племянницей. Деревенские сказки! Свои, чужие... Хочется ей считать себя местной ведьмой – да на здоровье! Пусть живет, как хочет. И неплохо живет, тут же подсказала старательная память. Вон какой домик нажила, куда как неплохо. И потом, откуда она знает, как мы жили с Мишкой, отчего разошлись? И очень просто – ей мама рассказывала. И остальное... Нет, все равно чушь. Полный бред. Да, но ведь сходится... А собственно, что сходится – то? Она снова – в который раз – начинала перебирать подробности, и снова – в который раз – с ужасом убеждалась, что сходится – все!

Ее тоска и ощущение тяжести все время, что она жила с Мишей. Само его внезапное появление в ее жизни, то, что она вышла за него замуж, сама того не желая... Да как же не желая – попыталась она возразить сама себе – я хотела... И тут же сама же себе ответила: нет. И с каким облегчением она ушла от него – в нищую, трудную жизнь. И как начала потом рисовать... И как у нее – никогда этому не учившейся – сразу все получилось... И успех...

Да нет, оборвала она сама себя. Это все ерунда, простое совпадение. Мы же современные люди, а это что – ведьмовство какое-то. Сила... Пустое... А память тут же снова услужливо подсовывала разные эпизоды из ее собственной жизни. Она опаздывает, безнадежно опаздывает на поезд – и поезд задерживают, так, что она успевает; свекор после развода сам предлагает оформить для них с Марьяной квартиру; давешняя борьба за марьянину оценку в комиссии... И Марьяна, и Андрюшка – и ведь действительно всякий раз после родов она чувствовала себя гораздо сильнее и счастливее... После Марьяны их семейная жизнь с Мишкой действительно изменилась, после Андрюшки она буквально через неделю написала то, что потом называли лучшей ее картиной...

А сам Мишка? Действительно, как объяснить его феноменальный успех? Он же совсем молодой – а уже лидер партии, можно сказать – почти кандидат в президенты на будущих выборах... Стоп! Тут ее как подбросило. Выборы! Через полгода! Власть! И у него в партии – что-то такое она читала недавно в газетах – тоже идут местные выборы, праймериз... Ему нужно победить – и вот зачем ему Сила.

Марина уже не пыталась спорить сама с собой – теперь она только лихорадочно думала, выуживая из сознания все новые и новые факты, которые услужливо складывались в готовый узор. Она пришла к нему осенью – и с осени же заболела, перестала писать. Попросила – и он начал сосать ее силу. Вдруг вспомнились давнишние сны – как мишкины руки толкают ее, беременную, на засыпанный снегом лед. Роды. В родах высвобождается Сила... Он загубил тогда ее младенца раньше времени, не дотерпел до родов, чтобы забрать эту нарождающуюся Силу внутри нее... И именно поэтому он так хотел присутствовать во время рождения Марьянки... А она не дала... И Сила досталась ей... И Марьянке. Потому он и Марьянку видеть всегда не хотел.

Но все-таки, он же не может сделать ей зло? Ну, отсосет Силу, но ведь и только... Он же ее отец... И снова – из памяти – рассказ свекрови о том, что новый мишкин мальчик тяжело болеет непонятной болезнью... Когда это было? Ах да, ровно в тот год, когда Мишка выбился в партийные лидеры... Незадолго до того...

Значит, все правда? И этот... Эта... Пожирает своих же детей? Ради Силы? Власти? Но нет – со своими он волен делать, что хочет, Марьянку она ему не отдаст. Не бывать этому!

Марина физически почувствовала – или увидела, трудно было понять в такой темноте – как ее ярость собирается в ослепительный, ярко-белый сияющий шар, как этот шар отделяется от нее, подымается вверх и плывет, плывет в ночном небе, становясь все меньше, превращаясь в далекую звезду...

– Спокойной ночи, – прошептала она ему вслед.

И уснула.


Он лежал, откинувшись на подушку, расслабленный и спокойный. Завтра. Уже завтра. У него все получилось. Они полетят в самолете, подойут к морю, погрузятся в теплую соленую воду... Он умеет и любит нырять, старый аквалангист. Он сделает все, чтобы спасти девочку, но море бывает суровым... Очень суровым... Несчастный случай, плохой контакт, порванная кислородная трубка... Мало ли что бывает... Он сделает все, что возможно, хотя он не волшебник... Все кругом люди. И техник, подготавливающий акваланги, может ошибиться и просмотреть дефект... И, собственно, не обязательно акваланг. Вполне может случиться и автокатастрофа. По пути из аэропорта в гостиницу, например. Эти египетские водители, известное дело. Зазевался, крутанул руль не туда... Большое, большое несчастье... Бедная девочка, такая молодая... Мать будет уничтожена... Из уничтоженных людей Сила уходит сама.

Но это потом, после. А завтра... Нет, все-таки лучше море. Море – тоже сила, сама в себе. Это символично. Теплые волны моря снаружи, теплые волны Силы внутри... И он представил себе волны этой силы, бьющие из замирающего тела, и как он пьет их, и свежая сила входит в него, бежит по жилам, наполняет волшебным теплом... Еще... Еще...

Внезапно он на самом деле почувствовал прилив чего-то теплого... Даже горячего... Обжигающе-нестерпимого... Ему как-то вдруг, очень сразу, стало тесно и больно изнутри, члены сковал леденящий страх... Он еще успел подумать – как странно, леденящий страх и обжигающая боль одновременно... И на глаза навалилась тьма.


Марина проснулась. На циферблате электронных часов, стоящих на прикроватной тумбочке, горели цифры: 5-55. Она потянулась. В теле просыпалась забытая легкость. На душе было тоже легко и свободно, как давно не бывало. Надо вставать. Пора ехать домой.

Тихо, стараясь не шуметь, Марина оделась, спустилась вниз. Тетка Маша не спала – так и сидела в кресле, как Марина оставила ее вечером. Марина молча кивнула ей – та, тоже молча, махнула рукой, прощаясь, отпуская, желая счастья.

Утренняя пустая дорога, казалось, сама наматывалась на колеса. Марина жала на газ и пела. Бессмысленные, но радостные утренние песни. В какой-то момент она решила – пусть музыки будет больше, и повернула рукой рычажок радиоприемника. В салон ворвался бодрый дикторский голос:

– Лидер партии... известный предприниматель господин Такой-то... сегодня ночью доставлен в городскую больницу... Тяжелый инфаркт миокарда... Критическое состояние... Напряженная работа... Предвыборная кампания... Борьба...

Марина кивнула, на секунду удовлетворенно прикрыла глаза, усмехнулась уголком рта. И переключила радиоприемник на другую волну.


на главную | моя полка | | Сны мегаполиса (сборник) |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 1
Средний рейтинг 5.0 из 5



Оцените эту книгу