Книга: Счастливый слон



Счастливый слон

Анна Бялко

Счастливый слон

Что будет делать мирный городской обыватель, случайно увидев стадо бегущих слонов в центре города в третьем часу ночи? Испугается до потери пульса? Убежит в дальний угол дома, запрется на все замки и спрячется под кровать? Запишется на внеочередной прием к психоаналитику? Даст себе слово не пить ничего крепче колы?

Ничего подобного. То есть ну просто ни капельки. Он страшно обрадуется и тут же сам помчится за этим стадом – разглядеть слонов поподробнее. Да еще детей разбудит и с собой позовет.

По крайней мере так выглядело то, чему мы сами стали невольными свидетелями. Причем мы-то с Ником вообще не пили. Так, по рюмке шерри после спектакля.

Посидев после бродвейского мюзикла в баре и обсудив постановку, мы направились пешком через Манхеттен к одной из дальних парковок, где оставили машину. Суматоха театрального разъезда схлынула, до моего домика на Лонг-Айленде доберешься за час, не больше. На улице тепло для конца марта. Можно и пройтись. Но вместо размеренной прогулки мы с Ником неожиданно для себя вдруг оказались затянутыми в водоворот толпы, высыпавшей из ресторанов и театров в предвкушении невиданного зрелища. Она разделила нас, закрутила и повлекла туда, где, собственно, само зрелище и происходило. Вовлеченные в этот круговорот, мы потеряли друг друга, но зато почти немедленно увидели причину окружающего переполоха. Во всяком случае я увидела.

По тридцать четвертой улице, окруженные держащими натянутые веревки униформистами, шли слоны. Дюжина, не меньше. Шли быстро, почти бежали, гуськом, в цепочку, и каждый слон старательно держался хоботом за хвостик того, что был впереди. Так маленький ребенок, боясь потеряться в толпе, держится за мамину юбку. А толпа вокруг была будь здоров. Народ, вывалившийся из баров и ресторанов. Люди с детьми на плечах. Влюбленные, туристы.

На самом первом слоне была переливающаяся красная попона с надписью «Люблю Нью-Йорк!» на одном боку и «Барнум» – на другом. На голове у него стояла прелестная юная девушка, похожая на фею в своем наряде из блесток и кисеи, и жонглировала сверкающими булавами. Как она там держалась при такой скорости, да еще с булавами – непонятно. Время от времени слон подымал ввысь хобот и громко трубил.

Толпа была не столько плотной, сколько суетной. Все старались поглядеть на слонов как можно дольше и бежали вслед за ними вдоль тротуаров, хаотически сталкиваясь друг с другом. Мне, тем не менее, все же удалось пробраться в первые ряды, к самому краю тротуара, и еще застать проходившего мимо то ли восьмого, то ли девятого слона. Нас разделяло пространство не более вытянутой руки. Слоновий бок был серо-шершавым, толстым и кожаным. Немного грязноватым, как запыленным, немного потрескавшимся. От него пахло теплом и прелым сеном, совсем не противно, очень по-домашнему. Как осенью на даче.

Девятый слон, качая бедром, прошел мимо. Десятый, держащийся хоботом за его смешно замотанный в петельку хвост, шумно выдохнул, подступая. Меня обдало горячим слоновьим дыханием. Честное слово, это было практически чудо. И это, похоже, ощущала не я одна.

– Эт надо же, – сказал явно подвыпивший дядечка, стоящий рядом со мной, – такое только в Нью-Йорке увидишь. Выйдешь вот так среди ночи, весь хмель сразу слетит, считай, виски даром пропало.

– Они в Мэдисон-Гарден идут, – пояснил кто-то. – Цирк Барнума приехал. Для них даже Мидтаун-туннель перекрыли, это и газетах вчера было.

– Ну, если в газетах... – Дядечка удовлетворенно вздохнул и стал протискиваться из толпы наружу. Наверное, допивать.

А мне захотелось немедленно, ну просто сейчас же все бросить, убежать из дому, пойти в бродячий цирк и наняться к ним работать – кем угодно, хоть уборщицей, лишь бы взяли. Работать там и каждый день видеть слонов. Я бы с ними подружилась, слоны добрые и умные, я носила бы им яблоки и мыла щеткой, а они дышали бы мне за шиворот мягкими хоботами, вот и было бы счастье. Интересно, зачем им в этом цирке столько слонов? И где они их берут? Ловят в какой-нибудь саванне? Вот тоже классное занятие – ловить слонов. Выслеживать их, долго прячась за колючими кустами, выжидая удобного момента, чтобы потом... Что, собственно, потом? Накинуть лассо? Куда, интересно, слону можно накинуть это самое лассо? Или сетку?

Не надо на слона ничего накидывать. Слоны умные и добрые. К ним надо подойти, уважительно представиться, протянуть руку и доходчиво все объяснить. И тогда он сам с тобой пойдет куда хочешь.

А еще лучше – выращивать себе слонов прямо на месте. Столько, сколько нужно, и таких, каких нужно. И дрессировать их сразу в процессе роста. Тоже ничего себе работка – вон, небось, как у той девушки наверху. А что? Одеваться в блестки, командовать всеми слонами и ездить у них на голове. Можно только позавидовать.

Стоп. Не надо никому завидовать. И убегать никуда не надо, хватит уже. И вообще надо перестать думать на эту тему. Сейчас слоны пройдут, я выберусь из толпы, отыщу Ника, мы сядем в машину и поедем ко мне, в домик на Лонг-Айленде. Может быть, прогуляемся перед сном вдоль моря. Потом заснем, потом проснемся. Пробежка, завтрак, еще одна неспешная прогулка по берегу – привычный уикенд, завершаемый привычным же ужином в ресторане. Потом Ник уедет, потом... Ничего интересного. Нет, я не жалуюсь, в обычное время я очень даже люблю свою размеренно-предсказуемую житейскую рутину, не зря же я так старательно ее выстраивала все это время. Просто пройдет вот так мимо слон, вспомнятся невольно «русские горки»...

В кармане тоненько заверещал мобильник. Ну, так и есть, это Ник меня ищет, чудо кончилось, добро пожаловать в обыденную жизнь.

Но чудо, как ни странно, решило продолжиться. Хотя, возможно, это было совсем другое чудо – мы же не можем досконально разбираться в ходе чудес. Так или иначе, оно случилось.

На следующее утро мы почему-то не пошли, как обычно, на море – ночью штормило, а я не люблю гулять среди груд гниющих водорослей. Вместо этого мы решили прогуляться по окрестным городским улочкам, и на одной из них, довольно далеко от моего дома, не уверена даже, что я когда-то раньше сюда доходила, я заприметила раскинувшийся ярдсейл.

Я страшно люблю ярдсейлы, эти субботние мини-распродажи, которые люди устраивают у себя во дворе. Кто-то переезжает, или делает ремонт, или просто вдруг решает избавиться от накопившегося с годами барахла. Тогда он пишет несколько объявлений, развешивает их в округе, а в выходной день вытаскивает это самое барахло на лужайку перед домом. И все желающие или просто проходящие мимо могут от души копаться в заманчивых кучах, покупая за гроши что-нибудь прекрасное. По-моему, замечательный обычай.

И тут я, конечно, тоже не смогла удержаться, попросила недовольного Ника подождать минуточку и пошла исследовать россыпи. Они, правда, были не такими уж большими, время давно перевалило за полдень, и ярдсейл явно подходил к концу, но сбоку, в дальнем углу, я вдруг заметила прислоненную к дереву картину...

Вернее, она буквально прыгнула на меня. То ли, как у бывшей охотничьей собаки, сработали старые инстинкты, то ли в ней на самом деле была та самая притягательная сила, присущая настоящим работам, но, едва заметив ее краем глаза, я больше не могла оторваться. Так и косилась туда все время, неторопливо шагая по двору, нагибаясь то тут, то там и небрежно оглядывая остальные выставленные вещи.

Наконец, выдержав положенно-незаинтересованную паузу, я наклонилась к картине и взяла ее в руки, подымая на свет.

Городской, немного наивный пейзаж. Яркие пятна желтоватых домиков с красными крышами и чуть-чуть нарочито скошенными стенами, на которые чем дольше смотреть, тем прямее они будут казаться. Солнечные, теплые краски, многослойные смелые штрихи, «подвешенная» перспектива. Легкий, воздушный, необязательный пейзаж, от которого невозможно отвести глаза. Трудно не узнать этот почерк, слишком уж характерный. Я точно знаю эту манеру. Хорошая подделка. Даже копия, можно сказать. Только если...

Я посмотрела на подпись в углу. Внимательно посмотрела. Заглавная буква Р, потом Ф, потом несколько черных толстых закорючек, потом хвостик чуть тоньше... «Фальковский», или «Фалькович», или... Надо же, и фамилию похожую сочинили, и манеру передать удалось, чистая работа, прямо хоть в салон отдавай. Очень чистая... Но ведь такого же просто не может быть.

– Почем это? – небрежно спросила я у хозяйки ярдсейла. Собственно, это была даже не настоящая хозяйка, а девочка лет тринадцати, которую родители оставили надзирать за оканчивающейся распродажей. Ей явно все это сидело глубоко в печенках, она раскачивалась на гнутом стуле довольно древнего вида и жевала резинку.

– Пятнадцать баксов, – ответила она, не переставая жевать. Разговор наш, естественно, шел по-английски. – Fifteen bucks.

– Are you sure? Ты уверена? – чуть не ляпнула я, но, вовремя прикусив язык, спросила гораздо более небрежным тоном: – Она что, старая?

– Yep. Ага. – И, видимо, все же почуяв во мне покупательский интерес, девочка добавила чуть более оживленно: – Это дедушкина картина. Он привез ее с собой из этого... Как его... Ну, вроде Святого Ленингрэда, еще давно. А сам он умер уже. На ней рама такая красивая, вы поглядите. Правда, мама говорит, к ней вся пыль прилипает...

Я поглядела на раму.

– Ну да. – И добавила, исключительно из чувства порядочности: – Ты не хочешь уточнить у мамы цену?

– Нет! – уверенно ответила девочка. Взглянула на меня и хитро улыбнулась: – О’кей, я расскажу. Мама сказала, что красная цена ей – десятка. А еще сказала, что все, что я наторгую, я могу оставить себе. Мы с девочками собирались в кафе-мороженое...

Я рассмеялась, вытащила из кармана джинсов смятую двадцатидолларовую купюру и протянула девочке.

– Сдачи не надо. Я тоже люблю мороженое, а мне уже вредно. Будь здорова.

– Спасибо, мэм! – радостно отозвалась она.

Так я, переплатив буквально вдвое, стала обладателем картины Фалька за двадцать долларов. Изо всех сил сдерживая дыхание и рвущуюся наружу дрожь удачи, я ничего не сказала об этом Нику на обратном пути, даже несмотря на все его сетования по поводу моего пристрастия ко всякому хламу. Преодолевая зуд в руках, я честно продержалась до вечера, и только проводив Ника, разложила картину на столе в гостиной и разыскала в чулане фонарик, светящий черным светом. Такие продаются за пять долларов в любом хозяйственном, дети часто покупают их для хеллоуинских праздников. Среди прочего они отлично годятся для определения фальшивых купюр – в их луче начинают светиться синтетические частицы современных красителей.

Выдохнув, я выключила верхний свет и направила луч фонарика на подпись в углу картины. Мамочки! Светится! Подпись светится! Не вся – с буквами Р и Ф ничего не произошло, а вот дальше, где она закругляется к концу в неразборчивый хвост... Хвост. Чем бы нам его теперь? Скипидаром, что ли? Нет, лучше льняным маслом сначала или даже слегка влажной салфеткой – вдруг это темпера густая на дописи? Что-то такое у меня стояло в чулане...

Чуть-чуть смочив вонючей жидкостью ватку, я осторожно потерла сверкающий хвостик подписи на холсте. Стирается! Еще немного, и весь «овский» с легкостью отвалился, явив взору подпись мастера в ее первозданном виде. Я сидела над картиной с трясущимися руками. Одно дело – предполагать, и совсем другое – убедиться воочию.

Пожалуй, я навскидку могла бы воссоздать историю этой картины с точностью до мелочей. Дедушка, уезжающий из Питера, не пожелал расставаться с ценнейшей картиной. Очень его понимаю. Разрешение на вывоз картины Фалька, представляющей, как писали в декларациях, «историческую и культурную ценность», никто бы ему, естественно, не дал. И дедушка, судя по всему, призвал на помощь простую народную смекалку, скумекал, дописал к подписи длинный хвост и получил разрешение на вывоз работы никому неведомого автора, с экспертизой на которую никто даже связываться не стал. А то и просто – положил себе картину в чемодан и поехал.

И было это, скорее всего, в самом конце восьмидесятых. В семидесятые в Америку не очень-то и пускали, а тех, кто все-таки умудрялся выехать, обшманывали на таможне до последней нитки, и мастера там тогда работали высочайшего класса. А потом, на заре перестройки, на обломках железного занавеса, среди бардака, творившегося в стране, никому уже не было дела до каких-то картин.

Дедушка приехал, пустил корни, сын – или дочка – выросли уже здесь, укоренились окончательно, родили внучку, которая не говорит ни слова по-русски и не помнит, кто откуда приехал... Что им какой-то дедушкин Фальк? Пыль собирать по стенам? Странно, конечно, картина-то стоит многие и многие тысячи, казалось, должны были бы все-таки знать... Дикие люди. Да даже если б не знали, если б она и не стоила ничего – она же такая милая, эти кривые солнечные домики, на них же просто смотреть, и то радостно, а они ее на ярдсейл. Не говоря уже о дедушкиной памяти.

Слабые угрызения совести, подсказывающие мне пойти и вернуть картину незадачливым владельцам, окончательно растворились. Не буду я им ничего возвращать. И деньги на ней делать тоже не буду, мне и так хватает. Повешу у себя в спальне, буду смотреть по утрам и радоваться.

Фантастическая история. Да еще слоны эти вчерашние, одно к одному. А самое смешное, что все это ведь уже было однажды в моей прошлой жизни. В одной из прошлых. Пусть не совсем так, и скорее, совсем не так, а почти с точностью до наоборот, но ведь было. И совсем не так давно, сколько там прошло, если мерить не жизнью, а реальным, фактическим временем? Три года? Да, как раз три, сейчас ведь тоже весна. Надо же, и всего-то. А казалось – ужасно давно, да к тому же еще и неправда. Потому что поверить в то, что там, в Москве, была та же самая я, и занималась всем тем, чем мне пришлось там заняться, тоже я, отсюда, из домика на Лонг-Айленде около моря, где все так тихо, размеренно и предсказуемо на неделю вперед, практически невозможно. Хотя, может быть, это только так кажется, оттого что я усилием воли запретила себе даже вспоминать ту историю. И думать себе на эту тему запретила. Разве только иногда, краешком мозга, сочинять от нечего делать какие-то нелепые полухудожественные сказки на основе пережитого... Но когда на тебя внезапно напрыгивают слоны одновременно с картинами Фалька, не начать вспоминать довольно трудно... А уж начнешь – не удержишься, чего только себе не насочиняешь, было, не было, уже не разберешь. Да и надо ли?


Знаете ли вы что-нибудь про фей? Кто они такие, где водятся и все остальное? Конечно, вы думаете, что знаете. Кто из нас в детстве не читал сказок. Всем известно, что феи маленькие, полупрозрачные, с крылышками, посыпаны радужной волшебной пыльцой, живут где-то в лесу, в своей волшебной стране, и целыми днями поют и пляшут. Иногда они появляются среди нас, машут волшебной же палочкой, превращают тыквы в кареты и делают другие добрые дела. Да, еще феи иногда бывают злыми, особенно если они старые, и тогда они могут всех вокруг усыпить на сто лет или сделать еще какую-нибудь подобную гадость. Все правильно? Я угадала?

Ничего вы не знаете. Все ваши сказочные сведения уже устарели. Современные феи давным-давно вышли из лесу и живут себе прекрасненько прямо тут, среди нас, в городских комфортабельных квартирах. И уж тем более у них нет никакой отдельной страны. Она им и не нужна – феи абсолютно космополитичны. Говоря по-человечески, им все равно, где жить и на каком языке разговаривать, поэтому они довольно легко перемещаются по миру и могут, в принципе, с одинаковой вероятностью обнаружиться где угодно. Что правда, то правда. А в остальном они так же, как и мы, ходят по улицам, сидят в ресторанах и кафе, иногда ездят на работу, кто на своем авто, а кто так даже и вовсе на общественном транспорте, хоть и редко. Ходят по магазинам, посещают выставки и музеи, покупают себе наряды и забегают в парикмахерскую.

Единственное, чем они в этом плане отличаются от простых смертных, так это тем, что наряды сидят на них чуть-чуть лучше, чем на обычных девушках, парикмахер никогда не портит им прически, продукты им всегда достаются самые качественные, а машина, в которой едет фея, никогда не попадает в пробку. Ну, или же пробка немедленно чудесным образом рассасывается. Проекты, которые феи ведут на работе, почти всегда бывают исключительно удачными, а если что-то и не выходит, то виноваты бывают не они, а другие, обыкновенные, сотрудники. В общем все, как у людей.

С одной небольшой только разницей. Феи – не люди. Несмотря на все кажущееся внешнее сходство, это не более чем успешная мимикрия. По сути же своей феи являются существами принципиально другой природы, нежели человеческая. Феи эгоистичны и аморальны. Это, конечно, тоже вполне себе человеческие качества, пусть и не лучшие, но у людей они происходят от внешней испорченности, а феи заполняют ими внутреннюю пустоту – они просто такими созданы. Кроме того, у фей нет ни совести, ни памяти. Зато они могут быть исключительно, просто нечеловечески обаятельны.



Помимо этого обаяния, а, возможно, как раз даже и благодаря ему, феи обладают отлично развитым умением манипулировать людьми. Ну и еще, само собой, они умеют творить чудеса, как это им и положено. Тут, правда, не все так просто, как рассказывается в сказках. Чудеса, как и все в этой жизни, штука далеко не бесплатная – закона сохранения энергии никто не отменял даже для фей. Соответственно, вместе с чудесами на сцене должно появиться и платежное средство. В этом качестве современные феи прекрасно научились использовать обычные человеческие деньги.

Поскольку чудеса все же время от времени приходится совершать хотя бы для поддержания статуса, денег тоже требуется не так уж и мало. Да к тому же феи – существа изнеженные, они любят всевозможный комфорт, что тоже, как известно, способствует. В общем, деньги, и особенно крупные их скопления, могут служить замечательной приманкой для фей.

Точнее было бы, наверное, сказать, что фей притягивают не столько деньги – и вообще не столько материальное, сколько внутреннее, метафизическое, проявление любого успеха. Власть, сила, статус, радость, удовольствие – вот та подлинная валюта, которую принимают и ценят феи внутри себя. Заходя чуть дальше, можно было бы предположить, что феи некоторым образом всем этим питаются.

Но сегодня, в нашем мобильном мире, полном информации, почти все из вышеперечисленного, включая даже самый примитивный житейский комфорт, сводится к тем же самым банальным деньгам, вернее, с легкостью выражается в их исчислении. Так, возможно, было и не всегда, но сейчас трудно представить себе на этом месте что-либо иное, ведь это просто удобно, не говоря уже ни о чем другом. Поэтому получается, что феи любят деньги, и если даже не питаются ими напрямую, то все равно нуждаются в них – образ жизни, который ведут сегодняшние феи, крайне недешев в этом общем эквиваленте. Где же сегодняшние феи берут нужные им средства?

Конечно, как я уже упоминала, некоторые феи работают. Работают они, естественно, только в охотку, но им за это заодно и платят, и платят немало, иначе у фей не бывает. Работающие феи, как правило, преуспевают, я и об этом уже говорила, но работать хотят не все. А жить нужно каждой фее. Конечно, необходимые для этого материальные средства любая мало-мальски способная фея могла бы, что называется, наколдовать, взмахнув современным эквивалентом волшебной палочки, но это тяжело, и непросто, и требует неоправданных затрат ограниченного ресурса волшебства, что, в свою очередь, может привести к преждевременному старению... Ведь фея имеет силу лишь до тех пор, пока она молода – только до тех пор сохраняется ее волшебство, не осыпается радужная волшебная пыльца. Конечно, в крайних случаях фея именно так и поступает, но ради такой банальности, как деньги... Деньги можно добыть гораздо более легким способом. Потому что управлять людьми, а не предметами, у фей получается гораздо лучше.

Например, мне случилось однажды наблюдать прелестную фею, сидящую в модном московском кафе. Откуда я узнала, что это именно фея? Ну, во-первых, я все-таки немножко научилась их узнавать, а во-вторых, фея выдала себя, совершив на моих глазах акт добычи денег из воздуха, о котором я и собираюсь вам рассказать.

Заказав, как и полагается, нечто прелестно-воздушное, наша фея внезапно обнаружила нехватку материальных средств. Вполне возможно, конечно, что никакой внезапности не было, как, впрочем, и собственно нехватки, об этом нам знать не дано, да это и не главное. Обнаружив досадное обстоятельство, фея, нимало не смутившись, достала мобильный телефон (конечно же, современные феи совершенно не чужды прогресса), потыкала пальчиком кнопочки и мило зачирикала в трубку.

– Дорогой, представляешь, тут получилась такая забавная ситуация. Я сижу в кафе (последовало название и адрес), и вдруг оказалось, что у меня нет с собой денег. Пожалуйста, миленький, выручи меня (тут фея назвала сумму, равную приблизительно двум средним зарплатам обычного человека). Ну да, в течение часа, если можно. Очень жду, миленький.

Нехитрый процесс был повторен пять раз. Заинтересовавшись, я нарочно решила дождаться конца представления. И что же? Из пяти обзвоненных на призыв феи явилось трое. Наверное, это была не самая опытная фея, я полагаю, что от более сильной не ушел бы вообще никто. Но даже эти трое, явившиеся, надо отметить, в разное время и покорно принесшие в зубах конверты с материальными благами, обеспечили проказнице не только сегодняшний обед. Не знаю, было ли в этом процессе непосредственно задействовано какое-нибудь волшебство, но результат впечатляющий, согласитесь.

Кстати, в подтверждение своих предыдущих выводов хочу указать вам на один момент, который, возможно, не все из читателей успели отметить. Как вы думаете, чем пообедала фея в рассказанной выше истории? Тем, что заказала и что лежало перед ней на тарелке? Отнюдь. Если она вообще к этому притронулась, то съеденного количества было бы недостаточно для насыщения даже крохотного цыпленка. Вовсе нет, на самом деле фея получила необходимый ей прилив энергии как раз оттого, что по одному ее свисту к ней прибежало несколько человек, готовых к исполнению самого пустячного ее желания. А то, что желание было выражено – ну это-то вы не могли не заметить – в денежном эквиваленте, является подтверждением тезиса о ведущей роли денег в современном мире.

В общем, если грубо называть вещи своими именами (ох, как не любят этого все те же феи, к примеру), феи не являются ничем иным, как определенного рода паразитами. Фу, как это гадко, неизящно и совершенно несвойственно волшебным созданиям, может воскликнуть мой трепетный читатель, и...

Нет, не окажется прав. Я не хотела никого обижать или разочаровывать, я просто применила к воздушным созданиям банальный научный термин. Именно так в биологии называются существа, живущие за счет продуктов жизнедеятельности кого-то другого, не прилагая к этому никаких ответных усилий, только и всего. Что делают наши прелестные феи? Потребляют совершенно определенного рода продукты человеческого труда. Дают ли они при этом что-нибудь взамен? Я как-то не замечала. В конце концов, если название «паразиты» совсем уж не ложится в ваше утонченное восприятие, предлагаю заменить его термином «комары». Они, в конце концов, тоже воздушны и утонченны, а их способ добывания пищи похож на действия фей даже в несколько большей степени.

Еще одним косвенным доказательством обозначенного выше факта может послужить следующее наблюдение. Вы не обращали внимания – вот все те люди, которые добились в жизни определенных вершин успеха – олигархи, политики высокого ранга, звезды шоу-бизнеса и прочее, что только приходит вам в голову, – они счастливы? Казалось бы. Так ведь нет. Предоставленные сами себе, вдалеке от света софитов и восхищенных глаз публики, эти люди всегда нервны, озабочены, напуганы, злобны, подавлены – в общем, подвержены различного рода депрессиям, которые они с большим или меньшим успехом лечат у многочисленных врачей-психотерапевтов (тоже, кстати, одна из любимых феями областей деятельности). Почему это происходит? Да потому, что таких людей почти всегда окружают привлеченные запахом успеха феи (это бывает заметно даже самым невооруженным глазом) и начисто съедают у них все те положительные чувства и эмоции, которые составляют успех в его, если можно так выразиться, внутреннем применении, относительно себя самого.

Еще можно отметить тот забавный момент, что феи, как подлинные паразиты, предпочитают успех, если можно так выразиться, «с душком». То есть полученный каким-нибудь не совсем честным, или очень уж быстрым, или даже, возможно, купленным, украденным – в общем, любым не совсем праведным или достойным способом. «Быстрые деньги», «из грязи в князи», «кто смел, тот и съел» – вот что в первую очередь привлекает фей, как мух на варенье, и вот где они любят собираться особенно быстро и в наибольших количествах.

Кстати, тут же кроется ответ на вопрос, почему феи, как правило, принимают облик прелестных девушек. То, как это происходит, я опишу чуть позже, пока упомяну лишь сам факт. Так как успешны в нашем мире чаще всего мужчины, именно девушке бывает легче приблизиться к жертве на расстояние, с которого можно вести отсасывание эмоций вместе с деньгами. В последнее время, когда и женщинам удается достигать определенных вершин, появилась, кстати, небольшая пока популяция юношей-фей. Они крайне немногочисленны и редки, но, тем не менее, ясно отражают намечающиеся тенденции развития общества.

Феи, в любом своем обличье, действительно могут быть злыми или добрыми, но это не постоянно присущее им качество, а, так сказать, фактор везения. Не их, естественно, везения, а вашего, то есть того, кто с феей непосредственно сталкивается. У каждого может быть плохое настроение, ведь правда? Ну, или характер попасться неважный. То есть я хочу сказать, что каждая фея может быть злой или доброй, это уж как повезет. От столкновения со злой феей, то есть с феей в плохом настроении, действительно могут произойти всякие неприятности, от маленьких до очень даже крупных.

Не помню, упоминала ли я о том, что вообще-то феи, поддаваясь своим минутным настроениям, не могут испытывать обычных человеческих эмоций или привязанностей? В принципе, это логично вытекает из всего того, что я уже успела о них рассказать, но тем не менее. Дело в том, что у фей нет сердца. И никаких других, гораздо менее романтичных внутренних органов у них тоже нет, но в данном случае это для нас неважно. Феи не то чтобы совсем бесплотны, они состоят из некоторой специальной субстанции сродни эфиру и воздуху, а человеческие (или какие угодно другие) очертания им придает тонкий поверхностный слой радужной волшебной пыльцы. Эта пыльца и есть самое главное, что делает фею феей. Некоторые современные источники полагают, что эта пыльца есть не что иное, как тот самый печально известный гламур, про который многие слышали, но никто не может толком объяснить, откуда он взялся и для чего предназначен. Вполне может быть, что этот слух распустили сами феи для какой-то собственной надобности. Я не буду оспаривать эту версию, и, возможно, какая-то доля истины в ней на самом деле присутствует, хотя мне лично она не кажется ни симпатичной, ни достоверной.

Пыльца вечна. Она никогда не исчезает бесследно и ниоткуда не появляется вновь. В мире постоянно находится строго определенное количество волшебной пыльцы, распределенной в пространстве тем или иным образом. В основном, конечно, она служит именно для образования фей.

Ведь феи не размножаются. У них нет пола и, соответственно, ничего, что так или иначе было бы с ним связано. Новые феи возникают внезапно и сами по себе там, где скопилось необходимо-минимальное количество волшебной пыльцы. Поскольку такая пыльца – субстанция чрезвычайно мощная, природа чувствует такие скопления, и в воздухе возникают определенного рода колебания, завихрения, сгущения, пыльца вовлекается в эти потоки, распределяется нужным образом – вот и получается фея. Чем большее количество пыльцы было задействовано в изначальном процессе, тем могущественнее будет новообразованный экземпляр. Откуда берется свободная пыльца и почему она собирается в одном месте, до конца неизвестно, но можно предположить, что она в определенных ситуациях и просто даже со временем осыпается с уже существующих фей. Ведь феи, хотя и не умирают в нашем понимании этого процесса, тоже не вечны. По мере осыпания с них волшебной пыльцы они блекнут, стареют, теряют свои магические свойства и в конце концов, судя по всему, просто растворяются в воздухе, исчезая, тем самым, безвозвратно. Никто никогда не помнит о бывших феях.

Хотя мне приходилось слышать и другую версию. Согласно ей, феи, утратившие свою пыльцу, не растворяются, а наоборот, обретают другую, плотную и постоянную оболочку. Беда заключается в том, что оболочка эта, как правило, стара, сморщенна и отнюдь не красива. Воздушный характер феи, попавшей в такую телесную тюрьму, неминуемо портится, она ненавидит и проклинает все окружающее, но сделать ничего не может и продолжает жить, вернее, существовать, отравляя заодно существование тем, кто волей или неволей оказался в зоне ее досягаемости. Такие бывшие феи, по слухам, обладают даром предсказывать будущее, особенно если в нем намечается что-нибудь неприятное. Говорят даже, что это именно они, бывшие феи, превращаются в тех теток без пола и возраста, которыми так густо населены любые, особенно низкого уровня инстанции, вроде собеса и диспетчерской службы, – согласитесь, подобные экземпляры обладают удивительнейшей способностью в мгновение ока испортить настроение. Может быть, противный голос в телефонной трубке, сообщающий вам, что ваше дело бессмысленно и безнадежно, в какую бы инстанцию вы не звонили – это тоже какая-то бывшая фея, лишившаяся пыльцы, а вместе с ней и осязаемой внешней формы...

Внешняя же форма настоящей, действующей феи... Внешность феи редко поддается детальному описанию, можно сказать лишь одно – любая фея всегда выглядит хорошо. Причем не просто хорошо, а именно так, как было бы лучше всего в данной конкретной ситуации. Феи среднего уровня силы, как правило, не умеют изменять облик, в том смысле, что фея не может по желанию превратиться в кошку или птицу, это доступно лишь очень сильным индивидуумам, и их обычно называют по-другому. Но каждая мало-мальски способная фея умеет в мгновение ока менять свой имидж. Вопреки навязшему в зубах слогану (который, кстати, тоже почти наверняка придумала какая-нибудь фея – они очень любят при случае морочить людей), имидж в нашем современном мире – все. И феи пользуются этим на всю катушку.

Дело здесь не только и не столько в цвете волос, размере губ и выражении контактных линз – для этого совсем не нужно быть феей, на такие-то превращения при сегодняшнем развитии косметической индустрии способна любая колхозница. Настоящая фея способна стать такой, какой от нее требуют текущие обстоятельства, и идеально вписаться в любую ситуацию, оставаясь при этом сама собой и совершенно не изменяя свои основные черты лица.

Некоторые, совершенно не понимая его происхождения и внутренней природы, называют это фейское свойство обаянием. Другие – актерским мастерством. Третьи – вообще нецензурно. Но на самом деле эта способность безоговорочно нравиться тем, кому нужно, и тогда, когда нужно, – просто еще одно рабочее качество каждой приличной феи, и они могут, по желанию, включать и выключать его с той же легкостью, с какой мы сами, заходя в темную комнату, щелкаем электрическим выключателем.

Очень многие обыкновенные человеческие девушки, наглядевшиеся на эти жизнеутверждающие примеры, мечтают стать похожими на фей. Нет, больше того, они мечтают не только стать похожей, но полностью превратиться в такую фею. Возможно, это происходит от непонимания внутренней их природы, возможно, даже несмотря на него, но факт остается фактом. Юные особы подвергают себя жестоким процедурам, направленным на изменение внешности, убийственным диетам в целях достижения кажущейся воздушности, перенимают манеры, повадки, поведение фей...

И совершенно, совершенно зря. Человек все равно никогда не сможет стать полноценной феей. В отличие от фей, у человека всегда есть душа, которую можно, конечно, изуродовать и измельчить, но совсем уничтожить нельзя. А вот лишиться в этой погоне за недостижимым человеческого облика можно запросто. И что может быть ужаснее вот такой миловидной, пусть даже не очень умной девушки, изуродовавшей свою душу и потерявшей человеческий облик?

Кроме того, человеку для жизни всегда будет нужно чуть больше материального, чем лист салата, а одними эфирными волнами, исходящими даже от самого головокружительного успеха, он долго не проживет. Да ведь этого и не нужно, если вглядеться. Способность любить, не пожирая, – на мой взгляд, совсем не худшее из возможных природных умений, и уж в любом случае не стоит завидовать тому, кто даже не может вспомнить свой собственный вчерашний день.

По каким внешним признакам человек может узнать фею, случайно встретив ее на улице? И может ли он это сделать вообще? Феи очень не любят, чтобы их вот так вот прямо узнавали среди бела дня, и весьма талантливо маскируются. Иногда только, задним числом, внезапно сопоставив все факты, вдруг возьмешь и догадаешься, что вон та заносчивая красотка, соседка по лестничной клетке, от которой в лифте вечно пахло незнакомыми духами и которая на прошлой неделе вдруг переехала в неизвестном направлении, была самой настоящей феей. Была и нету. Теперь не найдешь. Да и зачем, в сущности? Личный контакт с феей не является гарантией счастья. И часто вовсе даже наоборот.

Конечно, то, что феи любят делать добрые дела, не является совсем уж полной выдумкой – иначе откуда в сказках взялась бы такая идея. Очень возможно, что феи тех, незапамятно-сказочных времен на самом деле получали удовольствие, делая жизнь какого-нибудь несчастного чуточку лучше. Но современные феи в этом никакого специального смысла не находят. Они, конечно, совершают и добрые дела тоже, но не специально, а так, невзначай, для собственного удовольствия. Ведь это иногда бывает приятно – доставить удовольствие ближнему. Вот попробуйте, например, сводить как-нибудь провинциальную родственницу на тематическую вечеринку в стриптиз-клуб... Уверяю вас, вы тоже неплохо развлечетесь. И даже почувствуете себя немножко феей.



Собственно, если как следует вглядеться с нашей, сегодняшней точки зрения – что сделала фея в той самой, набившей всем оскомину сказке про Золушку? Отправила ничего не видевшую в жизни, кроме кухни, замарашку в королевский дворец, заложив в ее эфемерные наряд и карету мину замедленного действия и не дав бедняжке даже наручных часов. Наверняка среди гостей к полуночи затесалась парочка-другая фей, заранее предупрежденных изобретательной подружкой и ожидавших препотешного зрелища. Ну да, не вышло, у всех бывают осечки. Пришлось, чтоб не ударить лицом в грязь, на месте неудачного розыгрыша создать красивую легенду. На это, кстати, феи тоже большие мастерицы. Не из этого ли выросла вся наука современной рекламы и пиара? На этой ниве, кстати, трудится очень большое количество различных фей, которые, как вы уже, наверное, и сами поняли, являются настоящими специалистами там, где нужно запудрить кому-нибудь мозги и отвести глаза.

Но, если все эти мои разумные и почти научные доводы вам не нравятся и ни в чем вас не убеждают, и вы все равно хотите верить в фей как в неземных созданий – извольте. Я вам их покажу. Ну, или по крайней мере постараюсь – как я уже говорила, феи не любят, когда посторонние люди пялятся на них ни с того ни с сего. Поэтому мы будем подсматривать исключительно аккуратно. У меня есть на примете одна фея – не то чтобы хорошо знакомая, но та история, которая с ней случилась, и о которой, собственно, я и хочу рассказать, позволила мне ее заметить. Кстати, имейте в виду – эта история совершенно не характерна и почти уникальна. В ней фея, попавшая в неблагоприятные обстоятельства, начала испытывать нечто, максимально приближенное к человеческим чувствам. Собственно, именно поэтому мне удалось ее разглядеть. И на этом примере мы и попробуем проникнуть в такой, как вам кажется, загадочный мир фей. Кроме того, рассказанная история случилась если и не в далеком, то все равно в прошлом, давно кончилась и позабылась, если вообще я все это не придумала или, скажем, не увидала во сне. В любом случае теперь это уже не может никому повредить.

И еще несколько условий. Я не называю никаких имен, включая свое собственное. Все имена, употребляемые по ходу рассказа, не имеют ни малейшего отношения ни к кому из присутствующих, даже невзирая на личные местоимения. Имя – вообще очень тонкая и сложная субстанция, играющая огромную роль даже в обществе обычных людей, а уж для фей это вообще что-то вроде священной коровы, и последствия могут быть какими угодно, так что я не хочу рисковать. Впрочем, нормальное фейское имя так и так почти невозможно выговорить человеческим языком. Оно больше похоже на дуновение ветра или на шлейф запаха хороших духов, разных для каждой феи. Наверное, лучше всего удалось бы озвучить подобное имя на каком-нибудь экзотическом языке вроде китайского или вьетнамского, с их мяукающими протяжными звуками, но тут уж, извините, – увы. Меня в детстве ничему такому не обучали. Но, впрочем, я отвлеклась.

Собственно, это и есть мое второе условие – я буду часто отвлекаться. Это нужно и для маскировки, чтобы наблюдаемая фея не заметила наших охотничьих попыток, и просто для отдыха. Думаете, это легко – отслеживать фею в движении? Ну и, кроме того, во время этих отвлечений я буду, если нужно, пояснять что-нибудь еще, важное для понимания образа жизни наблюдаемого объекта, то есть все той же феи.

Если вы согласны – договор будем считать составленным. Я рассказываю и показываю картинки, вы слушаете, смотрите и стараетесь все понять. За неверно понятые сюжеты автор ответственности не несет – на каждый чих не наздравствуешься. Договорились? – Отлично. Садитесь поудобнее, открывайте первую страницу... Занавес поднимается.

ЧАСТЬ 1. Распад

Elephants can remember.

(Слонывсепомнят)

Агата Кристи

Человечество когда-нибудь вымрет, придавленное не в меру разросшимся научно-техническим прогрессом. В лучшем случае это случится не одномоментно, в результате, например, какой-нибудь глобальной техногенной катастрофы, а незаметно, по частям, посредством множества маленьких, локальных, домашних таких катастрофочек. Они происходят ежедневно и ежечасно, практически в каждой по-своему счастливой семье. Причиной их является отнюдь не всемирный злой умысел, а простое человеческое бытовое разгильдяйство. Помноженное, естественно, на этот самый прогресс. Справедливости ради надо признать, что этот локальный вариант конца света в одной отдельно взятой ячейке общества гораздо предпочтительнее, потому что все-таки оставляет надежду выжить наиболее прогрессоустойчивым особям.

Моя личная катастрофа случилась в один ничем не выдающийся солнечный майский день, когда ничто, как говорится, не предвещало... Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что, конечно, еще как предвещало, очень-очень даже предвещало, и надо было быть просто идиоткой... Но все мы умные задним числом, да по прошествии времени, да по зрелом размышлении, да глядя с нейтральной территории, а вот непосредственно тогда, солнечным майским днем...

В тот солнечный майский день мой муж, собираясь на работу, в суматохе унес с собой мой мобильник вместо своего. Дело в том, что они у нас одинаковые. Это я, желая сделать ему сюрприз, купила полугодом раньше пару совершенно одинаковых, блестящих, удобных телефончиков, умеющих делать какое-то огромное количество бесполезных вещей. Конечно, надо было выбрать разные цвета, и о своей ошибке я пожалела буквально в тот же день, когда мы их перепутали в самый первый раз, но... По какой-то причине менять их сразу было некогда, сама модель мужу очень понравилась, а потом я просто купила для своего кожаный чехольчик, чтобы не путать... В общем, так и осталось.

Но накануне я пролила в сумке неплотно закрытый флакон духов. Зачем я вообще потащила с собой в сумке этот флакон и куда? Теперь даже толком не вспомнить, кажется, мне дали в магазине пробничек, а я его не закрыла, да это не так уж и важно в ходе повествования, существен лишь сам факт. Я пролила духи. Сумка и все ее содержимое провоняли, и мне пришлось долго просушивать и проветривать свое хозяйство на заднем дворе, подальше от дома. В том числе пострадал и телефонный чехол. А сам телефончик я вытащила и бросила под зеркало в прихожей, рядом с ключами, чтобы потом не искать.

Там муж его и подцепил. Главное, я ведь даже рассказала ему накануне за ужином о происшествии в сумке, но он, естественно, слушал меня вполуха, а уж связать в утренней суете мой вчерашний рассказ с наличием телефона у зеркала – задача, непосильная даже для многих женщин. Я и сама-то хватилась телефона только пару часов спустя, собираясь в магазин за продуктами на неделю. Но, в отличие от мужа, у меня был запасной вариант. Не найдя своего телефона и сообразив, в чем тут дело, я поднялась к нему в кабинет, и – вуаля! – вот он, его телефончик, точно такой же, прямо на письменном столе. Недолго думая, я сунула его в карман джинсов.

У меня мелькнула, конечно, мысль позвонить мужу, рассказать о подмене и даже предложить подвезти ему телефон. Мне, строго говоря, наплевать, я пользуюсь своим мобильным весьма условно и вожу его с собой больше на всякий случай, потому что все равно почти никогда не слышу, как он звонит у меня в сумке, но мужу могут быть нужны какие-то номера, записанные в память мобильника, да мало ли что еще. Там много функций, в этом телефоне. Между нами говоря, я считаю это идиотством – записывать всю нужную информацию в телефон. Вот ты его забыл, или там намочил – и что? Остался без грана информации. Я сама записываю все в книжку или, если ее не оказывается под рукой, – на листочек. Ну и что, что у меня в сумке вечно скапливается куча этих листочков? Зато когда надо – любой телефон находится на ура. И потом, я иногда перетряхиваю свою сумку. Вот как вчера. Правда, часть листочков намокла, но, значит, они и вовсе не были нужными.

Немного подумав, я не стала звонить мужу. Если спохватится – сам позвонит. Может, и вообще обойдется. А то я из лучших побуждений позвоню, а он опять начнет ворчать, какой глупостью было покупать одинаковые аппараты, и почему вечно все не на месте, и для чего... Нет уж. В конце концов, я тоже человек и могу перепутать. И не заметить. И вообще.

Я снова спустилась в прихожую, стала обуваться, и тут телефон внезапно противно завибрировал без всякого звука у меня в кармане. То есть я сначала даже не поняла, что это телефон, и прямо подскочила от неожиданности. Мало приятного, когда что-то под тобой начинает мелко дрожать с неестественной частотой. Ну да, вы угадали, я не сторонник и вибраторов тоже, сейчас все с ума посходили с этими вибраторами, а я так всегда была уверена, что есть вещи, где лучше обходиться без бытовых электроприборов, своими, так сказать, силами, и чем натуральнее – тем лучше.

Придя в себя и сообразив, в чем дело, я вытащила телефон. К тому времени он перестал трястись, потому что это был, собственно, не звонок, а простая смс-ка. Забыв с испугу, что телефон не мой, я ее прочла.

«Morning, sweet banny» – «С добрым утром, сладкий зайчек!» Вот прямо так, на чистом английском языке, да еще с ошибкой. Забавно. Кто это, интересно, со мной здоровается с утра пораньше? Да еще так по-дурацки? Неужели муж, обнаружив свою телефонную ошибку, таким образом издевается? Нет, номер отправителя совсем незнакомый...

И тут до меня дошло! Это же не мне! И не муж! Это, наоборот, ему. Это он – зайчик! Нет, зайчек! Сладкий! Черт!

Телефон, который я все еще сжимала в руке, словно в подтверждение моей догадки, затрясся опять.

«Почему молчишь? Твоя пусси на тебя обидится». Вот буквально, слово в слово. Это ж надо! Гадость какая. Я б скорей умерла, чем такое написала. Да еще мужу. Да и он тоже, как мне казалось, был вполне разумным человеком, не способным на такое отвечать. Может, все-таки какая-то ошибка?

Я еще раз посмотрела на номер. Нет, незнакомый. Мобильный. Местный. В каком-то ступоре я нажала клавишу «ответить».

Гудок, еще гудок – и игривый девичий голос: «Да, котик?»

Я нажала отбой.


Как очевидец и непосредственный участник я могу со всей ответственностью заявить: когда у тебя внезапно солнечным майским днем рушится жизнь – ты воспринимаешь это как катастрофу и, несомненно, испытываешь шок. Вот только что у тебя были любящий муж, прекрасный дом, сын, учащийся в университете, симпатичный счет в банке и, возможно, немного скучное, но обеспеченное и гарантированное будущее, ты собиралась в магазин за продуктами на неделю и переживала из-за пролитых в сумке духов – и внезапно, в одну секунду, ты понимаешь, что ничего этого нет, все только иллюзия и ложь, кругом темно, и вообще неясно, на каком ты свете.

Почему-то я сразу, буквально одним махом, поняла все. Что это не ошибка, что это серьезно, что да – мой муж, в которого я верила, как в каменную стену, то есть настолько верила, что даже никогда не задумывалась ни о малейшей возможности чего-то подобного, несмотря на множество обратных примеров из жизни и литературы, мне изменяет. Как будто с глаз упал глухой занавес, хотя в них при этом, наоборот, почему-то потемнело, все вокруг одним движением перевернулось и закружилось в воздухе, одновременно непостижимым образом встав на свои места. В общем, жизнь рухнула.

Справедливости ради, нужно заметить – жизнь никогда не рушится внезапно. Всегда потом, оглядываясь назад, вспоминаешь множество непонятных случайностей, странных совпадений и прочих неприятных мелочей, каждая из которых сама по себе не значит вроде бы ничего, но все они, взятые вместе, выстраиваются в нерушимую цепь. На одном конце ты, а на другом, как ядро, висит твоя сегодняшняя катастрофа, и все вместе вы летите в тартарары. И ты понимаешь, что легко могла бы, тысячу раз могла хотя бы заметить эту цепь, не говоря уж о том, что, взявшись за любое из звеньев как следует, ее вполне можно было бы разорвать, не дожидаясь конца, но всегда что-то мешало, что-то останавливало, закрывая глаза мягкой лапой, застилая волю. Ведь всегда проще – не заметить и промолчать, не затевая скандала, не задавая вопросов, полагаясь на общее доверие... Всегда проще. Почти всегда.

Меня с моим мужем Колей, или Ником, как все называли его здесь, в Америке, связывали двадцать лет совместной счастливой жизни, из них пятнадцать лет в этой сытой благополучной стране, из них десять – в обеспеченности и достатке, из которых восемь – в достатке сильно выше среднего. У нас была своя прибыльная компьютерная фирма, двухэтажный дом в дорогом пригороде города Бостона с выплаченным кредитом, две машины, каждую из которых мы меняли в среднем раз в три года. Наш сын учился в университете, принадлежащем к десятке лучших в стране. Мы, черт возьми, даже купили совместную, между прочим, могилу на престижном кладбище. Все в жизни было гладко и благостно – и это самое отсутствие проблем нас и погубило.

Мы с Колей очень любили друг друга. Мы поженились по этой безумной любви совсем юными, студентами второго курса Московского физтеха – Колька был самым умным на нашем курсе, а я... На физтехе легко считаться красоткой, там учится слишком мало девушек, но я бы выдержала этот конкурс и в любом другом месте. Тоненькая, рыжая, с кудрями до плеч, с глазами то ли темно-зеленого, то ли светло-кофейного цвета... Я говорила, что они у меня чайные, а Колька называл их отчаянными, что тоже, в общем, было недалеко от истины. Мы поженились вопреки воле всех родителей со всех сторон и жили в общаге на полуптичьих правах, потому что ездить на физтех, находящийся за городом, из Москвы было сложно. Там же, в общаге, мы родили сына, с которым сидели по очереди – один бежал на семинар, другой к коляске. А по ночам корпели вместе над конспектами и проектами, прерываясь на поцелуи и поочередные скачки к детской кроватке...

Потом был отъезд в Америку в самом конце восьмидесятых – очереди в посольство, безумная дорога, снова бесприютные углы, копейки аспирантской стипендии, создание самой первой фирмы буквально отверткой на коленке... Муж придумал и сделал ее с самого начала, объединившись еще с одним нашим бывшим однокурсником. Днем они бегали по интервью, надеясь найти стационарную работу, а по ночам писали свои программы на купленном в кредит старом компьютере, а я заваривала им чай, жарила картошку огромными сковородками и колдовала над очередным супом из топора, зубря попутно английские глаголы...

Потом мы потихоньку встали на ноги. Фирма заработала, вышла на рынок, программы стали покупать, в доме было уже три новых компьютера, а Ник с партнером сняли нормальный офис и ходили на ланч в соседний ресторан. Расцвет хайтека пришелся как раз вовремя, мы успели поймать волшебную волну американской удачи, программный продукт купили, фирма вышла на биржу, создалось несколько филиалов, которые, в свою очередь, тоже были удачно проданы. В общем, к моменту, когда в начале века хайтековский биржевой пузырь с треском лопнул, мы успели полностью выкупить свой дом, отложить денег на образование сына, обеспечить всем родителям жизнь во Флориде и имели существенный запас на счету. Со всем этим мы могли, строго говоря, вообще расслабиться и почивать на лаврах. Но муж, привыкший вертеться волчком в волнах бизнеса, основную фирму все равно сохранил, и она работала несмотря ни на что, и акции ее в последние годы снова поползли вверх...

Но главное – все это время мы были всегда рядом, всегда помогая друг другу, обсуждая все, что происходило в нашей жизни, вдвоем находя единственно правильное на тот момент решение, будучи вместе настолько, насколько это возможно. Не знаю, можно ли назвать эти наши отношения любовью, потому что любовь как таковая есть нечто эфемерное и парящее в воздухе, а мы крепко стояли на земле всеми четырьмя на двоих ногами, но хорошей дружбой – безусловно. Да нет, пожалуй, больше, чем дружбой. Это было... Не знаю... Мы просто были – семья – один организм.

В последние годы, пожалуй, особенно после отъезда сына в университет, этот организм слегка ослаб и, может быть, как-то разленился... Мы были вдвоем в огромном доме, который, если честно, всегда был великоват даже для нас троих, а уж теперь и подавно. Я вяло порывалась его продать, но каждый раз, собираясь позвонить в контору по недвижимости, жалела. Он и вправду был очень хорош, этот дом, со своими башенками и такой специальной чешуйчатой деревянной бостонской обшивкой из кедровой дранки снаружи, делающей его похожим на огромную шишку. Я влюбилась в него сразу, как только увидела. Мы искали свой первый дом. Этот, на двенадцать комнат, не считая подвала, с осыпающимися викторианскими витражами и провисшими водостоками, был нам слегка не по средствам. Он стоил полмиллиона, тогда это было страшно даже выговорить. Я не хотела, боялась думать о колоссальных долгах, но Коля, увидев, как дом мне нравится, решил рискнуть. Мы выплатили все кредиты уже через три года, а сейчас дом вырос в цене больше чем вчетверо, но главное – это был мой дом, наш дом, любимая и прекрасная крепость. Правда, мы иногда могли за целый день так и не встретиться в ней, проживая каждый в своем независимом расписании, но это обстоятельство не казалось чем-то особенным теперь, когда все было так хорошо и гладко. У него работа, у меня моя жизнь... Во всяком случае, проблемы я здесь не видела. Как не видела ее и в том, что иногда, когда мы все же встречались, например, за ужином, и Ник начинал рассказывать мне о том, как идут на фирме дела, я вежливо кивала, про себя с легким раздражением думая, что завтра надо будет сделать то-то и то-то, и кажется, кончился йогурт, и маме надо бы позвонить, и как можно так долго рассказывать об одном и том же, я все это уже знаю, а чего не знаю, о том могу догадаться, если захочу... Краем мозга я понимала, что, наверное, это неправильно, что когда семейные разговоры о делах кого-то одного становятся скучными для другого, это все-таки проблема... Теперь-то я знаю точно, что это не проблема, а катастрофа, и надо бежать, кричать, стучать, делать что-то немедленно, но тогда, честно говоря, так не хотелось... Все хорошо, все спокойно, вот мы сидим в своем доме за своим столом, а потом пойдем вместе в свою спальню, и даже, может быть, поговорим там потом о чем-нибудь, интересном для нас обоих. О том, как дела у сына, например.

Чем длиннее список проблем, окружающих партнерскую пару в житейском море, и чем значительнее эти проблемы, тем крепче приходится держаться друг за друга, тем больше находится животрепещущих тем для разговоров по вечерам, тем нужнее и ближе вы становитесь один другому. Потому что каждый из двоих знает – их только двое против всего на свете. Они, сцепившись, несутся в бушующем море, выныривая из-под налетающих волн, уворачиваясь от новых и новых подводных скал. Расцепишься – пропадешь. И даже если сказать проще, без излишнего пафоса, то вдвоем легче. И дело не только в этом. Вдвоем интереснее. Житейские задачи в самом деле интереснее решать вдвоем. Наличие этих задач само по себе очень сближает.

Выплывая в жизненных бурях и уворачиваясь от внезапно падающих на голову неприятностей, ты обучаешься понимать партнера как вербально, так и без слов, ты узнаешь про него совсем все, даже то, что он сам может до конца о себе не знать. Ты привыкаешь к нему. Ты начинаешь доверять ему, спокойно поворачиваясь спиной или подставляя под локоть мягкое брюхо. Ты знаешь, что этот человек – свой. Немного больше, чем свой. Он – ты. И это связывает накрепко, надежно, как самый лучший цемент.

Но, привыкая, доверяя, находя в нем себя, ты зачастую перестаешь видеть в нем отдельное существо. Ты забываешь, что где-то там, внутри, есть другой. Что у него, другого, могут появляться какие-то новые мысли и желания. Они, эти мысли, бьются и дрожат незаметно в каждом из вас, своей мелкой вибрацией разрушая цемент изнутри. И если внешние бури уже поутихли и не оказывают прежнего объединяющего воздействия, то этот связующий цемент выкрашивается, осыпается от времени, вас уже не притягивает друг к другу, как раньше, возникают пустоты, требующие, наверное, чего-то нового, чего-то, что не заставит себя долго ждать...

Такие конструкции, впрочем, способны простоять довольно долго. Они могут годами выкрашиваться, рассыпаясь потихоньку в мелкую пыль, но сохраняя стояки основы, а могут от случайного внешнего воздействия рухнуть внезапно. Не считая, опять же, всей предыстории. И тогда это можно считать катастрофой. Как у меня. Несчастье ворвалось в мою жизнь, огромное, как слон, и страшное, как разверстая пропасть.

Наверное, у меня все же закружилась голова, и я инстинктивно, чтобы не упасть, схватилась за полочку у зеркала. Как и когда я это сделала, и сколько я так простояла – не помню. Помню, что, когда я открыла глаза, на меня близко-близко выплыло из полутьмы мое же лицо – и я себя не узнала. Бледные губы, широко раскрытые слепые глаза – это я? Или тоже очередная фикция, нелепая чужая утопленница, случайно выжившая после катастрофы?

Я отпустила спасительное зеркало, сделала шаг назад и села, вернее, рухнула на стул, все еще держа злополучный телефон. Потом, спохватившись, резко отбросила его в сторону, как ядовитое насекомое. Он бренькнул, ударившись обо что-то. Надеюсь, разбился. Так тебе и надо, мерзкая гадина!

Впрочем, что же я тут сижу?! У меня такая беда, а я сижу. Надо скорее бежать, что-то делать, может быть, все еще можно как-то спасти?!

Я неловко вскочила, впопыхах ударилась плечом о дверцу обувного шкафа, шкаф распахнулся, оттуда высыпались коробки с обувью. Из ближайшей ко мне выпала пара золотых босоножек на высоченном каблуке с двадцатью тоненькими ремешочками, каждый из которых застегивался на отдельную пряжку. Такие, знаете – то ли гладиатор, то ли свиноматка.

Никогда, никогда, даже в глубочайшем шоппинговом помрачении рассудка, не купила бы я себе подобной пары! Даже если бы меня на коленях умолял об этом сам Маноло Бланик. Босоножки, кстати, и были его творением. Их мне год назад прислала в подарок любимая свекровь, насмотревшись, очевидно, «Секса в большом городе». Ну, или «Отчаянных домохозяек». Что самое обидное, по застарелой советской привычке она не вложила в коробку чек – так что я их даже вернуть никуда не могла, и они все это время валялись в шкафу, дожидаясь отправки в какую-нибудь «Армию спасения».

Но теперь, будучи в совершенно невменяемом состоянии, я схватила золотые босоножки, натянула на ноги и судорожно начала их застегивать. Какая разница, что надевать, главное – скорее. Выпали, попались под руку – ну и замечательно.

Руки у меня тряслись, ремешки не желали попадать в пряжки... Застегнув на правой ноге штуки четыре, а на левой и вовсе, кажется, два, я решила, что сойдет и так, вскочила и рванулась к двери.

Но не успела я сделать и шага, как моя нога, непривыкшая к каблукам, да еще и плохо пристегнутая, подвернулась, я закачалась, теряя равновесие, споткнулась о другую коробку и позорно рухнула посреди прихожей, больно ушибив локоть.

Собственно, эта резкая боль в локтевом суставе и привела меня в чувство. Или, возможно, наоборот – я окончательно потеряла сознание, оно отделилось от меня, всплыло куда-то кверху и смогло поглядеть оттуда сторонним взглядом на открывающуюся ему картину.

Картина, надо сказать, была та еще. В темной прихожей посреди раскиданных коробок сидит такое растрепанное нечто в золотых босоножках и с зареванной мордой, держится одновременно за локоть и за щиколотку и причитает о конце жизни.

Здравствуйте, приехали! Александр Македонский был, конечно, великим человеком, но зачем же стулья ломать?! Жизнь, может, и пытается закончиться прежде времени, но если ты еще и сама будешь устраивать вокруг себя разруху, она сделает это гораздо быстрее. Да и надо еще проверить, сколько там осталось до этого конца.

Я, даже будучи рыжей с соответствующим цвету волос темпераментом, в сущности, довольно рациональный и трезвый человек. Нет, конечно, увидев мышь, я завизжу и вскочу на стул, без этого нельзя, реноме собственной женственности надо всецело укреплять и поддерживать, но если опасность, грозящая мне, будет хоть немного более серьезна – никакого визга, я буду спокойна, как камень. Сяду, упрусь и начну вычислять свои ходы, чтобы ни одного движения даром не пропадало. То есть, если у моего ребенка, к примеру, насморк – я могу суетиться и хлопать крыльями, а если ангина с осложнениями – буду действовать совершенно спокойно, как безупречный медицинский автомат, до тех пор пока не поправится. Кстати, насчет мышей тоже – визг визгом, но, слезши со стула, экстерминатору я все-таки позвоню.

В итоге мое сознание, погуляв по потолку и насладившись видом, все-таки решило дать мне шанс и вернулось ко мне. Поэтому я, отложив побег неизвестно куда и поездку за продуктами, сгребла себя с полу в прихожей, отцепила чертовы босоножки, запихнула в шкаф все коробки, перебралась на кухню, заварила чашку чая, насыпала туда в виде исключения три ложки сахара для лучшего соображения, зажала волю в кулак и начала работать головой, то есть думать, а не метаться в эмоциях.

Собственно, что я так уж распсиховалась? Ну смс-ка, ну бабский голос в трубке... А если кто-то ошибся номером? А другой раз? Ну и другой раз ошибся, все бывает. И вполне естественно, что там отвечает какая-то киска, кому ж еще, если это ее телефон? А Ник тут даже вовсе ни при чем.

Да, но как бы это проверить? Не у Ника же спрашивать. А проверить нужно непременно, потому что я теперь все равно не смогу жить нормально, пока не убедюсь... Не убежусь... Короче, пока точно не выясню!

Стоп-стоп-стоп! Но ведь существует такая штука, как распечатки с мобильного телефона. И там-то мы сейчас и проверим, случайно нам пишут или нет. Благо, оба телефона оформлены на меня, хотя в данном случае это вообще никого не волнует.

Я бегом ломанулась в свою комнату, дернула ящик, куда скидывала все бумаги по хозяйству... Так, счет за воду, письмо от садовника, отчет по кредитке... Черт, где же телефонные распечатки? Ведь приходили же, каждый месяц приходят... Куда б им деваться? Или Ник их забрал к себе? Это уже хуже.

Полная дурных предчувствий, я направилась в мужнин кабинет. Если он действительно забрал к себе никому на фиг ненужные распечатки, это не к добру, не к добру... Один ящик, другой... Вот они!

Да, и что же день грядущий нам готовит? Где наш зайчик? Какой там хоть номер был? Да, вот он, этот номер, и вот еще, и вот... Да их тут целая куча! Целое стадо зайчиков. Два раза в день, три раза в день, и входящий, и исходящий... И так минимум три месяца, за больший срок я распечаток не подымала...

И это было еще не все. В том же ящике, под телефонными распечатками, лежала целая пачка распечатанных банковских отчетов по тратам с кредиток Ника, которые банк высылает каждый месяц. Естественно, я тут же в них вцепилась.

Посмотрим-посмотрим... Так... Ничего... Ничего... Ага! Счетик из ресторана... «Эвелина». Я-то не ходила с ним ни в какую «Эвелину», это уж точно. Может, правда, то был бизнес-ланч? Нет, это же ночной клуб... А это что? «Шривс, Крамп энд Лоу», ювелирный. Цепочка золотая, тра-пам-пам... Интересно-интересно... Правда, недорого, всего-то сто пятьдесят долларов... Хиловатый зайчик попался. Так, а это? Счет из мотеля? Интересно, каким надо быть идиотом, чтобы, идя в мотель с бабой, платить там своей кредиткой?! Только наличными!!! Это так глупо, что просто не может быть. Нет, я, наверное, все же чего-то не понимаю...

Строго говоря, даже это пока не доказывает, а был ли зайчик? Может, я все выдумываю, злобная баба? В сущности, и ресторан, и цепочка, и даже мотель – все можно как-то разумно объяснить. Самое смешное, что еще вчера я бы легко поверила в подобные объяснения. Да что там! Вчера я сама бы придумала себе целую кучу убедительнейших объяснений, случись мне вот так напороться случайно на эти распечатки. Вдруг никакого кошмара все-таки нет? Да, но не приснились же мне смс-ки от зайчика... И разговоры по телефону. Нет, все тут, все документально подтверждено...

Меня затошнило. Господи, гадость какая! Значит, все правда. Оказывается, я все это время внутри себя надеялась, что, может, и в самом деле произошла ошибка, что так не может, просто не может быть. Может. И было. И уже давно. А я все это время, как дура... На глаза навернулись слезы. Прекратить немедленно, потом будешь реветь, сейчас некогда. Чтобы успокоиться, я стала аккуратно складывать в стопку злосчастные распечатки, и тут, словно судьба решила добить меня окончательно, я обнаружила это письмо...

Оно выпало из пачки банковских распечаток и лежало себе тихонько на ковре. Я подняла его и обратила внимание, что оно не из нашего банка, а из совсем другого, с незнакомым мне названием. В любое другое время я бы и думать не стала – мало ли, где какой мусор валяется, но, поскольку сегодня на мою долю уже выпало столько внезапных открытий, я его развернула. И тут...

В общем, все, что я обнаружила до того, были цветочки. Потому что сейчас я держала в руках отказ банка выдать моему мужу кредит под залог нашего дома в связи с тем, что он находится в нашей совместной собственности, а моей подписи под заявлением нет.

Вот тут-то я и осознала, что значит – утратить почву под ногами. Хорошо, что я уже сидела, а то прямо страшно подумать, куда бы я рухнула на этот раз. Дом! В залог! Без моего ведома...

Нет, на самом-то деле, чтобы было понятно, в этом нет ничего необычного. В Америке все то и дело покупают дома в кредит, берут под них залог, перезакладывают, получают новый кредит, покупают на него следующий дом и так далее. Некоторые даже делают из этого вполне успешный бизнес. Это нормально – брать залог под стоимость дома, дело не в этом.

Дело было в том, что как раз мы с Ником в эти игры не играли принципиально. Когда нам удалось так быстро выкупить дом, я сочла это подарком небес и всерьез озаботилась, чтобы наш дом с тех пор оставался полностью свободным от любого рода долгов. Убедить в этом Ника стоило некоторых трудов, но тут я была как скала. Позже, в разгар компьютерного кризиса, когда многие из наших знакомых, в одночасье потеряв все доходы, были вынуждены расставаться с домами, не в состоянии выплачивать за них кредиты, я стократно убедилась в правильности своего решения, и Ник был вынужден со мной согласиться. С тех пор разговоры о закладе дома если и возникали, то, скорее, как шутка, и вот теперь... То, что он пошел на это, причем без моего ведома, свидетельствовало о катастрофе похуже «Титаника».

И это означало, что я в любой момент могу остаться не только без мужа, но и без дома. То, что этот конкретный банк ему отказал, не значит ровным счетом ничего. Существует масса гораздо менее щепетильных контор, и при желании найти такую – только вопрос времени. Ну, возможно, еще и каких-то условий кредита, что для меня совершенно непринципиально.

А принципиально... Ой, господи, ну о чем я таком думаю? Какие, к едрене матери, принципы? У меня вот только что, буквально в одночасье, рухнули семейное счастье, основа благосостояния и вера в человечество, а я сижу и размышляю о принципах? В то время как нужно бежать, что-то делать и спасать, что осталось. Если вообще еще хоть что-то осталось.

В общем, я снова оказалась за кухонным столом со спасительной чашкой чая в руках. Все эмоции я железным усилием воли сгребла в кучу и засунула... Ну, в общем, туда и засунула. Сейчас не до них, ну вот нисколечки. На войне, как на войне. А в том, что у меня тут война, я больше ни на копейку не сомневалась. Более того, война, оказывается, у меня уже давно, а я только что об этом узнала.

Итак, если отбросить эмоции – всякую там любовь, разбитое сердце, грядущее одиночество, предательство и бесцельные причитания типа: «Как он мог?!», а это обязательно нужно сделать, потому что иначе ничего не получится, – что будет в остатке? Дети. Деньги. Образ жизни. Вот три кита, на изменения положения которых нужно глядеть, чтобы правильно оценить свое нынешнее состояние. Значит, начинаем гадать по китам.

Итак. Дети. Собственно говоря, сын. Он уже большой, ему девятнадцать. Он не живет с нами больше трех лет и навряд ли все это как-то сильно на нем отразится. Нет, конечно, он, наверное, расстроится и будет переживать, но... До тех пор, пока его учеба в университете оплачена, и будущее, тем самым, минимально гарантировано, все остальное, честное слово, не критично на фоне других событий.

Деньги. Деньги у нас есть, и это хорошо. Даже поделив их пополам, каждый из нас совершенно не пропадет в этом мире, оставшись вполне обеспеченным человеком. Цинично утверждать, что деньги решают все, но Боже мой, сколько решений они на самом деле упрощают. Тут, правда, есть один существенный момент – нужно позаботиться, чтобы моя половина досталась мне, а не пропала неизвестно куда. Муж мой, конечно, приличный человек и не станет... По крайней мере, так я думала о нем предыдущие двадцать лет. Но в свете последних событий... И вообще – мало ли как бывает, если подумать, я могу вспомнить много случаев трагического раздела имущества, когда любовь была до гроба, а в дураках остались... Нет, не оба, а только жена, и не в дураках, а в дурах без копейки денег, потому что в этой ситуации мы имеем дело не столько с собственным мужем, сколько с теми, кто идет после нас, а все эти «зайки» и «киски»... Господи, ну как он только... Стоп. Не начинать. Лучше разобраться с деньгами, пока не поздно. Деньги – это сбережения, текущие счета, кредитки, фирма и дом. Все это у нас находится в совместной собственности. Фирму можно пока не трогать, дом пойдет на продажу – нефиг делать «киске» в моем доме, но продажа – это не быстро, а вот счета... С этим нужно как-то поторопиться. Иначе... Я уже была бедной, спасибо. Ну, пусть не очень долго и пусть даже не самой бедной, но мне все равно хватило, и больше я не хочу. Тогда мы с Колькой хоть вместе были бедными, а сейчас что? Я буду одна, без дома и без денег, а он на мою долю будет с зайчиком кайфовать? Только не это, нет. И вообще хватит про зайчиков.

Образ жизни. Положение. Статус. Все это замечательно, то есть было замечательно, но – что я теряю? Сына мы вырастили, и он в любом случае не пропадет, а жить с мужем, который роет тебе яму за твоей спиной, и все время ждать, что вот-вот в нее свалишься? Да, но я же не ждала... Ну, так я ничего и не знала, а падать от этого ничуть не мягче, и потом, теперь-то я знаю... В общем, счастья не будет все равно...

Как же это нечестно, мамочки! Я старалась, я ему помогала, мы так дружили... Стоп! Прекрати немедленно! Сейчас не время. Думай о чем-нибудь конструктивном, дура!

Ну да – конструктивно. Если я правильно решу финансовый вопрос... Так, чтобы все было совсем правильно, мне одной не справиться. Там все непросто, Ник разбирается в делах гораздо лучше меня, я даже могу не знать всех подробностей. Я вон про собственный дом не знала, а сколько всего еще... Мне будет нужен совет профессионала. Так, а где его взять? Нанять бухгалтера? Да нет же, глупости какие. Все гораздо проще, это называется адвокат по бракоразводным делам... Конечно. Как ни печально, но уже очевидно, что этого не избежать. А они как раз отлично умеют находить и делить имущество по справедливости.

Но где берут таких адвокатов? И хорошо бы это была женщина... Мне кажется, с ней мне будет легче и понятнее. Стоп-стоп-стоп, что-то я такое слышала совсем недавно... Точно. На благотворительном вечере в Музее изящных искусств. Там меня познакомили с этой теткой, как ее звали... Марсия... Говорили, она одна из лучших в городе, и у меня даже где-то визитка должна была остаться. Надо пойти и найти. Назначить встречу сегодня же, немедленно. Да, прямо сейчас, чтобы что-то делать, а не сидеть тут, как дура, на кухне...

Тут я поняла, что мне на самом деле совершенно не хочется никуда идти и тем более что-то делать, особенно разговаривать с посторонними, а хочется, во-первых, немедленно позвонить мужу и спросить у него, что происходит, и чтобы он мне сказал, что все неправда, а если вдруг и правда, то все равно пусть скажет сам, честно и открыто, ну хоть это-то я заслужила, и тогда я наору на него от души и заплачу, и он же будет меня утешать. А во-вторых, и это даже сильнее, мне хочется просто стукнуться об стену и завыть. Вот так вот взять и завыть, громко, в голос и с переливами. Потому что так нельзя, и я так не могу! У-у-у!!!

А лучше всего – позвонить мужу и завыть. Одновременно. Может, легче станет?

Может. Но вряд ли. Станет не легче, а только хуже, а силы кончатся. Потому что выть – вообще всегда неконструктивно, а с мужем на такие скользкие темы лучше разговаривать, хорошо подготовившись. Потому что это больше не мой муж, не тот Колька, Колян, которого я знаю как облупленного и который просто часть меня, а какой-то посторонний, неизвестный мне человек, переписывающийся идиотскими смс-ками с мерзким зайчиком. И от него, в принципе, можно ждать совершенно чего угодно. Собственно, я уже дождалась. И раз уж мне повезло (вот ведь везение, да?!), что так получилось и у меня есть небольшое преимущество в виде куска времени сроком в полдня, я должна использовать его по максимуму. А значит, некогда выть, надо искать адвоката.

Интересно, куда я могла засунуть эту визитку? В моей вчерашней сумке ее не было, я бы заметила, когда перетряхивала залитый духами бардак. Господи, неужели это было только вчера? Да. А адвокатесса – в музее, на приеме. В прошлом месяце, точно. Вот как хорошо, что я три года назад вступила в этот благотворительный клуб. Колька еще смеялся, что мне делать нечего. Потому что ему жертвовать на музей не хотелось, я знаю. А я не послушалась. Я люблю наш бостонский музей. И взнос, кстати, не такой уж большой, и заседания всего раз в месяц, иногда их можно и прогулять. Хотя, даже если не прогуливать, дамы там все очень симпатичные, я вполне с удовольствием общалась. И с некоторыми даже вполне подружилась. Нэнси вот, хозяйка картинной галереи. Я потом к ней ходила, у нее отличные картины, я купила пару, и мы просто так встречались, кофе пили. Или Келли, которая из старой бостонской семьи, еще с «Мейфлауэра»... Нет, все очень милые дамы, и знакомства полезные. Собственно, ради знакомств я в это и ввязалась с самого начала. Для Кольки же, по большому счету, просто он этого не понимает. И потом – члены клуба могут ходить в музей бесплатно, и там бывают большие светские приемы дважды в год. Не то чтобы я люблю такие приемы, с ними столько мороки, но вот и пригодилось. Потому что добрые дела всегда окупаются.

Через двадцать минут я отыскала-таки нужную мне визитку. В вечерней сумочке. Можно было бы, конечно, и раньше сообразить, но голова от расстройства плохо работала. Зато хорошо, что я не пишу ничего в телефон – а то пришлось бы звонить мужу с просьбой, что было бы довольно глупо. «Ники, дорогой, ты не поищешь у меня там в списке телефонов бракоразводного адвоката, а то на твой телефон приходят записки от зайчика, меня это нервирует...» Кстати, о зайчиках – придется же, все равно придется с ним говорить. Можно, конечно, подождать, сделать вид, что ничего не происходит. Но нет. Уж себя-то я знаю – я не смогу молчать, я все равно сделаю это сегодня, у меня не получится притворяться, что все осталось, как было. А это значит, я должна знать, что делать и как себя вести, и с адвокатом, тем самым, железно нужно все выяснить до мужниного прихода.

– Здравствуйте, вы позвонили в адвокатскую контору «Голдман, Фридман и сын». Чем я могу вам помочь?

– Добрый день, я бы хотела назначить встречу с госпожой Марсией Грин. Сегодня. Это очень срочно. Безотлагательно.

– Прам-пам-пам... Занята... В лучшем случае через неделю.

– Могла бы я переговорить с ней лично?

– Прам-пам-пам. Очень сожалею. Правила компании...

– Послушайте. Мы с ней хорошо и давно знакомы. Мы состоим в одном благотворительном клубе. Я могла бы позвонить ей на мобильный, но, поскольку у меня чисто деловой вопрос, предпочла сделать это официально. Соедините меня с ее офисом. Прямо сейчас.

Некрасиво, конечно. Почти невежливо. Называется «как бульдозер». А что делать?

– Марсия? Добрый день. Это Лиз Будберг, мы с вами знакомы, помните вечер в Музее изящных искусств? Я бы хотела с вами проконсультироваться... Это очень важно, да, я понимаю, что ваше расписание... Но, может быть, я могла бы сегодня угостить вас ланчем? Когда вам удобно, любое время. В два? В ресторане отеля «Бристоль»? Спасибо, я немедленно закажу столик. Марсия, вы просто ангел. До встречи.

Фф-ухх. Сделано. Столик заказала, встречу назначила. Это есть. А что делать теперь?

Время, остающееся до встречи, надо как-то занять. Желательно чем-то умственным, чтобы некогда было думать про Ника и остальное. Понятно, что никакие отвлеченные вещи мне все равно в голову не полезут. И тут я случайно заметила, что на визитке, которую я все еще держала в руке, был, кроме телефона, указан еще и адрес сайта в интернете. Очень удачно. Вот как раз подходящее занятие. Загляну туда – и отвлекусь, и к грядущей встрече получше подготовлюсь.

Это оказалось прямо сокровище, а не сайт. Марсия, будучи бракоразводным адвокатом, явно предпочитала иметь в качестве клиентов именно женщин, и сайт ее адресовался таким, как я. Это была, можно сказать, просто памятка по оказанию первой помощи несчастным, попавшим в аналогичную ситуацию.

Ну, во-первых, хотя бы даже понимание того, что ты не одна такая на свете, уже сильно поддерживало. Выходит, я не самая большая идиотка, такое может случиться с каждым. Для таких, как мы, даже разработана целая система, что нужно делать. Пошагово.

Шаг первый. Постарайтесь успокоиться. Возьмите себя в руки. Вам сейчас очень тяжело, но, если вы не будете вести себя правильно, вам будет гораздо тяжелее. Сделайте над собой усилие – вы же сильная женщина – и предпримите следующие шаги. После этого нам с вами будет гораздо легче вам помочь.

Надо же, какая я умная – сама догадалась. Хоть что-то хорошо.

Шаг второй. Не говорите ничего вашему партнеру. Не бросайтесь выяснять отношения, как бы вам этого ни хотелось. Пусть он пока не догадывается, что вы в курсе событий. Если это необходимо, постарайтесь не встречаться с ним какое-то время. Действуйте, не теряя времени. Свяжитесь с кем-нибудь, кто, по вашему мнению, может оказать вам необходимую помощь. Лучше, тем не менее, не беспокоить и не расстраивать близких людей, а воспользоваться помощью профессионалов. Позвоните своему психологу. Обратитесь к адвокату.

Нет, я просто Сократ какой-то. Все делаю, как по писаному. Честное слово, от этого становится легче.

Шаг третий. Если у вас есть совместные банковские счета и накопительные программы, перекройте их немедленно. Сделайте это первой. Вы имеете на это полное право. Перекрыть совместный счет юридически гораздо проще, чем доказывать в суде, после того как это сделает ваш партнер, сколько там было денег и какая их часть принадлежала именно вам. Доказать же, что вы не имеете представления, куда исчезли деньги, часто вообще невозможно.

Вот так все просто?! Взять и перекрыть совместный счет? Хотя... Действительно, а почему бы и нет? А то доказывай потом...

Шаг четвертый. Обратитесь к социальному работнику вашего округа. Запишитесь на внеочередной визит как можно скорее. Расскажите ему, что ваш партнер не оказывает вам содействия в воспитании детей, не уделяет им достаточно времени и внимания. Приведите сравнительные цифры. Поделитесь с ним своими опасениями. Убедитесь, что ваш визит зафиксирован официально. Помните, что установление опеки над детьми – один из самых тяжелых и болезненных моментов бракоразводного процесса.

Шаг пятый...

Господи, какое счастье, что Женька уже вырос, и мне не придется делить с Ником опеку над этим девятнадцатилетним младенцем. Вот ведь что страшнее всего, на самом-то деле. Дети – это такое слабое, такое уязвимое место... Они ведь живые. И мы живые.

А деньги... Это на таком фоне почти ерунда. Им хотя бы не больно, когда их делят. Кстати, о дележе. Надо, пожалуй, не откладывая, воспользоваться третьим пунктом ценной инструкции. Все равно Марсия при личной встрече, скорее всего, посоветует мне сделать то же самое, а так я хоть время терять не буду. И вообще – как же хорошо, когда в трудной ситуации есть, кому о тебе позаботиться. Когда кто-то говорит – делай так, так и так, я тебе помогу. Даже если за деньги. Хотя почему – даже если? За деньги – это, выходит, как раз самое надежное. Вон, и инструкция говорит – не беспокойте близких, обратитесь к профессионалу. Хотя я всегда раньше предпочитала обратное. Допредпочиталась.

Очень удобно, что с банковскими счетами теперь все можно сделать, буквально не вставая с места. Банк у меня давным-давно весь в компьютере. То есть – в интернете. Вот он, вот он – технический прогресс в действии! А то бы пока туда, пока сюда, да везде очередь – как бы я все успела? Так, и что мы имеем с этого гуся?

Закрытый счет, еще один, сберегательный, мой, его, общий, текущий, моя кредитка, его кредитка, две совместных... Все замечательно, все так, как и должно быть по моим представлениям. Значит, ни зайчик до денег пока не добрался, ни Ник ничего с ними не сделал. Вот и славно, трам-пам-пам. Теперь уже и не доберутся, по крайней мере, до моих.

Я перевела деньги с закрытых совместных счетов на свой персональный. Вот так. Теперь все правильно. Почти. Неправильно то, что я скинула оттуда все деньги, а не половину, но закрытые счета нельзя перевести по-другому. И так-то пришлось банку штраф отстегивать. Ничего, тут уж не до процентов, дело того стоит, а отдать Нику его половину я всегда успею. Хотя еще подумаю, да. Смотря как он будет себя вести и что будет с домом. А уж открытые счета я, так и быть, опустошать не буду, честно возьму оттуда только половину. И кредитку Колину трогать не стану, не зверь же я какой. Да я и не могу ничего оттуда взять, да мне и не надо...

Мне не надо вашего, у меня все есть... Мое бы не трогали. Но ничего. Вот я только с домом еще разберусь, вернее, мой адвокат разберется... Ой, кстати, мне же уже пора. Надо же, как быстро время прошло, в делах-то. Ну что же, по крайней мере, все с толком. Теперь собраться, ничего не забыть... Эти зайчики у меня еще попляшут!


Я уже сидела за столиком в ресторане, когда ровно в два, секунда в секунду, появилась Марсия. Седоватая, коротко стриженая, в прекрасном брючном костюме, она, пожалуй, являла собой истинное воплощение «настоящего адвоката». По крайней мере, именно так я себе его, этого абстрактного «настоящего адвоката», и представляла. По книжкам и фильмам, смешная дурочка. А теперь вот, пожалуйста, сама сижу на бизнес-ланче с настоящим адвокатом, все по делу, как у больших.

Марсия поздоровалась со мной – рука у нее была сухой и твердой, тоже очень настоящей. Мы обменялись парой каких-то светских любезностей, сделали заказ. Официант ушел, и Марсия, после легкой паузы, кивнула мне.

– Как я поняла, Лиз, у вас был ко мне какой-то вопрос?

– Да, Марсия. Спасибо. Дело в том, что я... Что мой...

Оп-па. Оказывается, я не могу выговорить это вслух. Слова застряли в горле тяжелым комком, а к глазам подступили дурацкие слезы. Совсем не дело. Я сжала под скатертью руку в кулак, так что ногти больно впились в ладонь.

– Я думаю, что мой муж мне изменяет. Более того, я этом уверена. У меня есть... Неважно. В общем, я хотела бы понять, какие я могу предпринять в связи с этим легальные действия. Ну, чтобы... Вы меня понимаете...

Марсия снова кивнула. На лице ее не отразилось никаких эмоций. Ни сочувствия, ни злорадства. Хотя и с чего бы? Это ее работа, она таких, как я, сотнями видит.

– Вы давно женаты?

– Двадцать лет.

– Дети?

– Да. Сын. Но он уже взрослый.

– Вы работаете, Лиз?

– Нет. И никогда не работала. По крайней мере, официально.

Это правда. Я никогда, ни дня, не работала в Америке за зарплату. Когда мы только приехали, оба поступили в аспирантуру – Колька в знаменитый Массачусетский технологический, а я в Бостонский университет. Мне платили там какую-то стипендию, но она была такой крошечной, что почти не считалась. Собственно, поэтому я и ушла оттуда через год. На няню нам не хватало, а в садике, который тоже был почти не по деньгам, Женька отчаянно болел. И потом, нелегально мне удавалось заработать заметно больше. Конечно, я подрабатывала – мыла где-то полы, пасла заодно с Женькой чужих детей, без этого мы бы не справились, но это ведь нельзя считать настоящей работой. А потом, когда Коля доучился, и уже появилась фирма, и с ней какие-то деньги, я с облегчением оставалась дома. Помогала Женьке делать уроки, готовила еду повкуснее, обеспечивала тылы. Домохозяйка... Хозяйка дома – разве это работа? То есть для того, кто знает, какие силы на все это нужны, ведение хозяйства – одна из самых нелегких работ, но так, со стороны... Когда фирма расширилась и встала на ноги, сколько я проводила дома разных приемов. Фуршет в стиле рюсс на полсотни гостей – но кто, на фиг, будет это считать? Я уж не говорю про многочисленные ремонты и работы по переделке дома... Он, хоть и красавец, имел все же весьма солидный возраст, что не лучшим образом сказывалось на качестве всех труб и перекрытий. А иметь дело с местными ремонтными подрядчиками... Честное слово, после этого вся моя благотворительная деятельность в том же музее казалась мне детским садом. Из которого, заметим, все-таки выросла польза, сидящая напротив меня за столом.

– На чье имя оформлена ваша с мужем собственность? – продолжала Марсия. – Ну, недвижимость, банковские счета, что-то еще?

– Насколько я знаю, все находится в совместной собственности. Дом точно, и счета, и на мое имя записана часть пакета акций фирмы...

– Хорошо. Как вы узнали о происшедшем? От мужа? Он сам вам рассказал? И как долго это происходит?

– Нет. Я узнала... Случайно. Понимаете, мы перепутали телефоны, и я...

– Понимаю. Он сам вам ничего не сообщал. Есть ли у вас какие-то прямые доказательства? Ну, например, доступ к распечаткам его телефонных разговоров?

– Есть. Я уже их смотрела. Судя по ним, все тянется как минимум три месяца.

– Снимите с них копии, если можно.

– Конечно, можно. Более того, я уже их сняла.

– Замечательно. И проверьте, если вы этого еще не делали, все банковские счета – нет ли там каких-нибудь странных трат, доказывающих его поведение.

– Я проверила счета, Марсия. И там действительно есть эти, как вы говорите, странные траты. Рестораны, мотель, драгоценности. Конечно, это может ничего не значить...

– Может, Лиз. Но вы же понимаете, что может быть и наоборот. И лучше об этом знать.

Официант принес нам нашу еду, и мы прервались. Оказывается, все это время я сидела, сжимая кулак под столом и глядя вниз, куда-то себе на колени. Тут я наконец сумела поднять глаза и взглянуть на свою собеседницу. Лицо ее было теплым и немного грустным, и смотрела она сочувственно. Причем это было очень правильное сочувствие – не назойливое, не чрезмерное, а какое-то как будто чуть-чуть отстраненное, но именно такое, как надо. Оно не обижало, а приглашало к беседе, если вы понимаете, что я имею в виду.

Мы приступили к еде, и Марсия улыбнулась мне через стол.

– Не волнуйтесь. Все будет в порядке. Пока то, что я слышу, очень благоприятно для вас. Учитывая, естественно, паршивость всей ситуации в целом. А как вы видите для себя выход из этой ситуации, Лиз? Что вы хотите получить? Развод?

Я задумалась. Честно говоря, я и сама пока не знала ответа на этот вопрос. Мне и подумать-то толком было некогда. Уверена я была только в одном – я не хочу оставаться идиоткой. Из меня и так, как выяснилось, слишком долго ее делали. А уж как это будет называться с точки зрения закона...

Так я и решила сказать. В конце концов, я же для того и пошла к адвокату, чтобы он мне советовал.

– Понимаете, Марсия, я не знаю точно, чего хочу. Я пока знаю только, чего не хочу. Я не хочу, чтобы меня считали дурой. Я не хочу остаться без копейки. Я не хочу судиться с мужем из-за денег. Я не хочу, чтобы у меня были проблемы с оплатой образования сына. Я не хочу потерять свой дом. Что касается мужа... Я всегда доверяла ему, а вот теперь... Я больше не могу на него рассчитывать. Кто знает, что еще может случиться? И потом, если есть другая женщина, мне придется иметь дело не столько с мужем, сколько с ней... Я не уверена, что мне так уж нужен развод. Если честно, я не задумывалась об этом как следует. Может быть, мы сумеем все уладить, а может быть – нет. Мне пока слишком больно об этом думать. Но в любом, понимаете, в любом случае я хочу обезопасить свое будущее. С точки зрения закона. Я понимаю, это звучит сумбурно и нелепо, но, может быть, вы все же сумеете мне что-то посоветовать?

– Конечно, – снова улыбнулась Марсия. – И поверьте мне, Лиз, то, что вы говорите, не сумбурно, а очень осмысленно. Я бы сказала, что вам не нужен адвокат, но это противоречит нашей корпоративной этике. – Она подмигнула мне. – А теперь к делу.

– Да. Я слушаю.

– Я думаю, Лиз, то, что вам может понадобиться в данной ситуации, это не развод, а раздельное проживание. Legal separation. Это, естественно, в случае, если вы не уладите все между собой. При таком статусе супруги официально полностью разъезжаются, проживают отдельно, счета ведут раздельно, воспитывают детей... Впрочем, к вам это не относится, в вашем случае никакой опеки над детьми нет, и это к лучшему. Этот статус оформляется гораздо проще, чем развод, тут нет судебного заседания, вам нужно будет просто поручить адвокату все оформить и один раз подписать бумаги. Дальше все будет согласовано между юристами обеих сторон, и статус легализуется. А по прошествии двух лет Legal separation почти автоматически переходит в развод. Если, конечно, нет никаких осложнений.

– А какие могут быть осложнения?

– Ну, если кто-то из супругов не соглашается на условия Legal separation. Споры из-за имущества, из-за детей. Впрочем, дети, как я уже сказала, к вам не относятся. А вот имущество... Но в случае совместной собственности больших проблем, как я понимаю, быть не должно. Еще может встать вопрос алиментов. Вы знаете, что вам будут полагаться алименты как неработающей жене? Причем такие, чтобы вы могли вести привычный вам образ жизни.

Этого я не знала. Хоть что-то позитивное.

– Марсия... Я еще хотела спросить... Я, перед тем как идти на нашу встречу, прочла вашу инструкцию на сайте. И... Ну, в общем, я последовала ее совету... Насчет совместных счетов. Это правильно?

– Конечно. Вы их заморозили?

– Не совсем. Я просто перевела все деньги с наших совместных счетов на свое имя. Это нехорошо, да? Но я испугалась, заморозить – это как-то непонятно... А так, в принципе, все обратимо. Я могу вернуть половину...

– Это... Хм... Ну, это, в принципе, может быть при желании истолковано не в вашу пользу, Лиз, но с другой стороны... Все легальные процессы – дело небыстрое. Допустим, ваш муж захочет отсудить у вас эти деньги, или не согласится на выплату алиментов, или будет оспаривать что-то еще... Вы будете отвечать, время будет идти... Я бы на вашем месте не очень торопилась с возвратом, если вы меня понимаете... Заметьте, я не спрашиваю у вас деталей. А что у вас с недвижимостью?

– Дом. Он записан на нас обоих. Теперь его, конечно, придется продать, но это, как я понимаю, дело небыстрое.

– Продажа – да. Может и год занять. Он ведь у вас в кредит?

– Нет. Он свободен от кредитов. Мы полностью все выплатили. Наоборот, когда я обнаружила, что муж втайне от меня пытается получить под него кредит...

– Лиз, а вы сами совсем не думали о том, чтобы его заложить? В подобном случае – я имею в виду поступок вашего мужа – вы совершенно спокойно и законно можете сами открыть кредитную линию на половину стоимости дома, вынуть эти деньги и предоставить окончательную продажу мужу. Ну, или наоборот – отдать деньги ему, а себе оставить дом. Если, конечно, вас это устраивает. Любой агент по кредитам сделает вам это за два часа. Да вы и сами можете это сделать.

– Нет, я не думала об этом. Но это интересно. Спасибо, Марсия. И за идею, и вообще за все. Вы на самом деле мне очень помогли. Как мне оплатить ваше время?

– Оставьте, Лиз. Мне было приятно вам помочь. Мы, женщины, все должны помогать друг другу.

– Да, но все-таки. Это ваша работа. И, кроме того, я все равно должна это узнать, если я все-таки решу начать этот процесс... В общем, сколько мне будет стоить ваша помощь?

– Здесь есть два варианта. Или почасовая оплата, или же процент от выигранной вами суммы. Я бы рекомендовала вам, Лиз, именно второй вариант. В этом случае, как вы понимаете, я буду лично заинтересована в разрешении дела к вашей максимальной выгоде. Я не могу, Лиз, пообещать вам, что, когда все закончится, вы будете так же счастливы, как раньше, но то, что вы будете хорошо обеспеченной женщиной, я вам практически гарантирую. Пожалуй, я взяла бы с вас даже меньший процент. Обычно я беру пять, но ваш случай настолько чистый и речь идет о таких значительных суммах, что пусть будет три. Три процента по полном завершении процесса. Никакого аванса не нужно.

– Спасибо, Марсия. Я, наверное, так и сделаю, в смысле, выберу именно этот вариант. Но... Я должна еще подумать. Марсия, а вы уверены, что не обижаете себя?

– Перестаньте. Подумайте, Лиз, и если решите оформлять Legal separation, вы знаете, как меня найти. У вас есть мой мобильный телефон?

– Нет.

– Вот, возьмите визитку. Здесь есть этот номер, для близких клиентов. И знаете что, Лиз?

– Что?

– Я хочу сказать, что вы потрясающе держитесь. Поверьте, я знаю, что говорю. Мне приходится видеть всякое, но вы молодец. Ситуация сама по себе очень противна, но далеко не каждая женщина ведет себя с таким достоинством.

– Да ну, Марсия. Спасибо, конечно, но это незаслуженно. Я, право же... Я просто не успела выйти из шока.

– То есть?

– Я узнала обо всем сегодня утром, и...

– Сегодня утром? Лиз, повторяю, я видела многое, и меня нелегко потрясти, но вам это удалось. Вы потрясающая женщина.

– Честное слово, Марсия, я предпочла бы в этом месте не выделяться, и уж тем более никого не потрясать. Если честно, я и с вами лучше бы встретилась по другому какому-нибудь поводу. Но – что поделаешь?

– Держитесь. У вас все будет очень хорошо, я в этом уверена. Звоните мне, если что. Берегите себя.

Она ушла, а я еще какое-то время посидела за своим столиком в одиночестве. Отрадно было узнать, что я все сделала правильно. Всегда уважала себя за способность и умение мыслить. Надо будет обдумать как следует этот вариант с закладом дома, тут есть рациональное зерно. Взять деньги и уехать, и пусть разбирается, как хочет. Пусть хоть полный дом зайчиков наведет!

Мой дом? Зайчиков? Нет, ни за что! Хотя... Какой он теперь, к черту, мой? Я все в нем делала для семьи, для нас, для него, для мужа, который был – я, а что теперь? Теперь, даже если мы и помиримся, и останемся в нашем доме, все равно ничего не будет, как раньше. Потому что я всегда буду знать...

Ладно, не раскисай. Еще не время. Успеешь наплакаться позже, потом, когда все кончится уже совсем-совсем. Ну, или хотя бы на сегодня. А пока нам еще предстоит беседа с непосредственным участником событий, и силы для этого ой как нужны. Да и слезы, наверное, тоже.


Придя домой, я сразу автоматически отправилась на кухню. Я люблю свою кухню, она большая, светлая и удобная, а главное – как раз такая, как нужно именно мне. Я перестраивала ее три раза, с каждым ремонтом все больше подгоняя под себя, и теперь могу делать в ней все, что угодно, не совершая ни одного лишнего движения, хоть с закрытыми глазами. Даже теперь, когда Женька уехал, и мне не нужно каждый день готовить свежий обед, я все равно провожу здесь много времени. Пью чай, читаю газеты, просто сижу в углу на диванчике, иногда что-нибудь пеку...

У меня хорошая плита, правда, не профессиональная с восемью горелками размером с вечный огонь, а человеческая. Но главное, у меня есть пара встроенных на уровне пояса духовок для выпечки и мраморный прилавок, как в старой Филипповской булочной, для раскатывания теста. Пока в одной духовке томится начиненная яблоками, орехами и черносливом индейка ко Дню благодарения, в другой можно с легкостью изготовить сотню-полторы пирожков для приема человек на пятьдесят «для своих». Не удивительно, что самые удачные сделки Ник совершал именно у нас дома, с набитыми по самые уши пирогами партнерами, а приглашение к нам в гости приравнивалось сотрудниками фирмы к ордену Славы.

Я люблю печь. Пироги, сладкое печенье, даже просто хлеб. Мне нравится, когда в доме пахнет свежей выпечкой, это так уютно. Так тепло. Мне кажется, в такой дом хочется возвращаться, и из него не хочется уходить. С этим, впрочем, я, похоже, ошиблась. Ну что ж. Жалко будет продавать. Для продажи, кстати, было бы как раз лучше, если бы здесь стояла здоровенная профессиональная плита или какая-нибудь АГА, готовить на которой так же удобно, как на полевой кухне. Это сейчас в моде. А сама кухня должна быть вся отделана в стиле хайтек – стальные поверхности, хромовый блеск и куча неизвестных науке сложных технических гэджетов, как в космическом корабле. При последнем ремонте мой прораб изо всех сил меня агитировал сделать именно так, и даже свозил на экскурсию в дом, который ремонтировал перед этим. Все было стерильно, блистало и сияло, как новая прозекторская. Беда была только в том, что сама хозяйка заходила в эту кухню раз в полгода, и явно не за тем, чтобы готовить. А я в своей кухне живу. Жила. Может быть, в своем новом доме я и сделаю этот модный аналог операционной – все равно буду жить одна, кому мне будет готовить... Хотя зачем мне одной – целый дом?

Лучше пойду отсюда, слишком тошно. Не буду же я сегодня готовить ему ужин, в конце концов. Пойду наверх, в кабинет, посижу в интернете, пока Ник не вернется. Кстати, нужно еще перебраться из спальни куда-нибудь в гостевую комнату. Или выселить его? Я так плохо сплю на непривычном месте... Хотя, наверное, по большому счету все равно – какой уж тут сон.

Ник вернулся около десяти вечера. В последнее время он всегда возвращался поздно, говорил – много работы, и я еще жалела его, как идиотка, и уговаривала не надрываться. Работа! Все-таки удивительно, как долго и счастливо можно пребывать в состоянии слепой дуры и как все становится очевидно, лишь только дашь себе труд открыть глаза. Ну, или если тебе их откроют насильственным образом. Но больше я из себя делать дуру не дам.

Я спустилась вниз. Ник успел переобуться и пройти в кухню, где и оглядывался в недоумении, не обнаружив привычно накрытого ужина на столе.

– Привет, дорогая. – Привычным жестом он чмокнул меня в щеку. Я непроизвольно откачнулась в сторону, но он не заметил. – А что, еще не готово?

– Что не готово?

– Как что? А ужин?

– Я поела в городе.

– А я?

– Я не знаю, где ты ел. Возможно, на работе? В любом случае, мне все равно.

Тут он наконец заметил, что в датском королевстве что-то неладно.

– Лиза, ты что? Что-то случилось? Ты плохо себя чувствуешь?

Я вдохнула поглубже и кинулась, как с обрыва в воду.

– Да. Я чувствую себя очень плохо.

– Что с тобой случилось?

Тон, вроде, обеспокоенный. Звучит, правда, некая нотка докуки, дескать, что там еще у нее, но очень слабая, надо отдать должное. Вполне можно было бы не заметить... Ник никогда не любил, когда я болею, хоть это и случалось нечасто. Мои болячки воспринимались в доме, как посягательство на личный комфорт моих мужчин, и я старалась не залеживаться.

Забавно, что этот разговор, которого я так боялась, получался у меня пока легко, словно бы сам собой, и – совершенно отстраненно. Как будто это не я, и все не со мной, а просто я смотрю какой-то дурацкий спектакль, и при этом мне ясны не только слова актеров, но даже их внутренние мысли. Даже забавно, честное слово. Вот только знать бы, чем кончится.

– Случилось не только со мной, Ник. Случилось с нами. Может быть, ты знаешь, что я имею в виду?

– Понятия не имею.

Я молча протянула ему на ладони его телефон. Он быстро схватил его, но потом, спохватившись, явным усилием воли небрежно сунул в карман.

– Ну да, мы сегодня перепутали телефоны. Я тебе еще когда говорил, что покупать одинаковые было идиотизмом. Но ведь ничего страшного не случилось, правда?

Ох, Коленька, как же тебе хочется, чтобы ничего не случилось... И ты ведь прекрасно знаешь, что именно страшное может произойти, уж настолько-то я тебя понимаю. Но нет, голубчик, сегодня у сказки не будет хорошего конца.

– Страшного, может, и не случилось... Но мерзкого – пожалуй.

– Ты о чем, Лиза? Я устал, не морочь мне, пожалуйста, голову. Лучше дай что-нибудь поесть. Я, между прочим, с работы.

Ну да. Лучший способ защиты – нападение. Ты еще не знаешь, от чего защищаться, а весь арсенал уже пущен в ход. «Ничего не знаю, ты сама дура, займись лучше непосредственными обязанностями, отвлекись, может, пронесет. К тому же я тебя кормлю, если ты забыла, и надрываюсь для твоего же блага». Нет, милый, не пронесет.

– А что же, твой зайчик тебя так и не покормила? Или как ее там – котеночек?

В глазах – мгновенный испуг.

– Что ты несешь? Какой еще котеночек?

Держится. Не сдается. Стойкий оловянный солдатик.

– Который весь день писал тебе смс-ки. Честное слово, замучилась читать всю эту пошлятину. К тому же неграмотная, через слово ошибки. Неужели тебе это нравится?

Получи, фашист, гранату!

– Господи, Лиза, какая ерунда! Это ошибки провайдера, такое бывает по сто раз в день. И ты из-за этого устраиваешь мне идиотскую сцену ревности?! Честное слово! Все, я пойду тогда спать!

Ага, наорать несуразицы и бежать скорее с поля боя, пока не разобрались. А там – голову в песок, утро вечера мудренее, трава не расти. С утра слинять скорее на работу, а к вечеру, глядишь, дура-жена все забудет и образумится. Как ребенок, честное слово. Ведь столько лет вместе прожили, мог бы начать хоть что-то понимать. Даже жалко его, убогого, но делать нечего, надо учить.

– Нет, Ники, подожди. Присядь, пожалуйста. Я, конечно, домохозяйка, но далеко не идиотка. Хотя, согласись, было бы удобно, правда? Провайдер может ошибаться, кто ж спорит, и смс-ки приходят не туда, бывает и такое, но зачем ты часами разговариваешь с их автором? Убеждаешь, что он, вернее, она, ошиблась номером?

Он еще не до конца понял, что попался, но в глазах уже металась неуверенность.

– Я не понимаю, Лиза?

– Я думала, ты умнее, Ники. Или хотя бы честнее. Мне казалось, мы вполне можем доверять друг другу. – С этими словами я положила перед ним на стол пачку распечаток телефонной компании, где старательно выделила маркером его разговоры с известным номером.

– Вот, вот и вот. Каждый день. По нескольку раз. И так три месяца – дальше я не стала распечатывать, мне было противно, но, думаю, и этого вполне хватит. Может, теперь ты мне что-нибудь объяснишь?

Он замолчал. Сидел, опустив голову, глядя в одну точку где-то на распечатке. Думал. Я почти физически видела, как быстро-быстро крутились шарики у него в голове. Знает ли она еще что-нибудь? Уже признаваться или можно как-нибудь отмотать? И если признаваться, то в чем и сколько? Нет ли где-нибудь щелочки увильнуть? Я могла бы ему помочь, если бы хотела. Сказать про мотель, про банковские счета. Но пока ждала. Молчала. Тянула паузу. Мне было интересно. Больно, но одновременно интересно. Пожалуй, через собственную боль я даже получала какое-то извращенное удовольствие от этого спектакля. Доктор, это садизм или мазохизм? Что с нами будет, доктор?

Он внезапно встал, отошел к стене. Достал бутылку, стакан. Щедро плеснул себе виски. Залпом отпил. Я с трудом подавила в себе невольный порыв закричать, чтоб не пил натощак, будет язва. Вовремя сдержалась. Какое мне, в сущности, теперь дело до его язвы? Сегодня наша язва – это я. И потом – пусть зайчик корячится с его больными кишками, я за это больше не отвечаю.

Ник снова сел, допил виски, налил еще, поменьше. Поглядел на меня искоса, исподлобья. Взгляд был жалобный и одновременно наглый. Я молчала. Пауза висела. Наконец он не выдержал.

– Ну да, Лиза. Ты была права. Да, я разговаривал. Это девочка, китаянка, она была у нас в конторе, типа практикантки, младший программист. Пробовалась к нам на работу, но не прошла испытательный срок. Ужасно расстроилась. Я ее жалел, принимал в ней участие. Поддерживал немного. Потом привязался незаметно. Но мы только разговаривали, ты не подумай. Я знаю, что это неправильно, но в этом нет ничего уж такого плохого... Ты мне веришь?

Врет, опять врет, мамочка дорогая, ну когда ж это кончится-то. Противно как... В мотеле он с ней разговаривал, утешитель хренов.

Я покачала головой.

– Я, Ники, конечно, тебе верю. Куда ж мне деваться? Я тебе всю дорогу верила, пока ты девочек успокаивал, поверю и сейчас. Вот только что мне со счетами делать?

– С какими счетами?

– С банковскими, Ники. С отчетами по твоей кредитке. Я их проглядела сегодня, ты уж извини. И вот они-то, Ники, не хотят тебе верить. Прямо, ты понимаешь, в голос кричат. И про ресторан, и про мотель. А я что? Я и не такому могу поверить. Но почему-то не хочу. Не хочу! Понимаешь, Ники? Я не хочу больше быть идиоткой, которая верит каждому твоему слову! Тем более что я тоже вижу, что это – вранье! Ты мог бы меня хоть в этом не унижать.

И вот тут он понял, что сгорел совсем. И, кажется, в первый раз испугался по-настоящему. Но и я к этому моменту заметно поутратила прежние спокойствие и отстраненность, так что мы, пожалуй, были на равных.

– Прости, Лизка, я... Я дурак, мог бы догадаться, что ты все знаешь. Но мне так не хотелось тебя огорчать...

Я горько усмехнулась.

– Ну да. Отрубим хвостик по частям, чтобы собачка не мучилась. Но черт с ним, с хвостиком, Коля, это, в сущности, мелочи. Ты мне три месяца врал... Или больше? Сколько это все у тебя продолжается?

– С Рождества примерно, чуть раньше, – ответил он, не глядя на меня.

– Значит, почти полгода. Что уж значит на этом фоне еще какое-то малозначительное вранье? Я вообще не понимаю, как ты мог? Как ты жил-то все это время, разговаривал со мной, целовал, спал... И все время врал?! И в Новый год?!

Я задохнулась и замолчала. Меня снова накрыло горячей волной возмущения и жалости к себе. Новый год... В этом году Женька первый раз не приехал на Рождество домой, решив встретить его с университетскими друзьями, а точнее, как я понимала, с девушкой, и мы остались вдвоем. На само Рождество мы съездили в гости к друзьям, а Новый год, который для меня все эти годы оставался все-таки более важным из этих двух праздников, решили встречать дома. Я нарядила елку, приготовила традиционный стол с салатом оливье и селедкой под шубой... Вдвоем, без Женьки, без гостей, шума, радостных криков и праздничной суеты, было слегка непривычно, но неожиданно хорошо. Почему-то романтично и слегка таинственно. Коля разжег камин, мы сели прямо на полу возле елки, пили красное вино вместо шампанского, разговаривали, целовались... Я даже пробку потом нашла и сохранила, на счастье. И выходит, все это время он знал... Вспоминал и думал о какой-то другой девице?! Может быть, даже жалел, что на моем месте не она? Мерзость, мерзость.

Мне снова захотелось закричать, даже ударить его, сказать ему что-нибудь гадкое, такое, чтобы он взвыл от боли, чтобы ему стало так же, как мне сейчас, чтобы он... Но я сдержалась, досчитала про себя до десяти и только спросила сквозь зубы:

– Что ты собираешься со всем этим делать?

– То есть – что делать? – не понял он. – Сейчас?

– Я не знаю, сейчас, вчера, вообще! – не выдержав, закричала я. – Неважно! Так же дальше не может оставаться!

– Да, наверное, – неуверенно сказал Ник.

– Вот я и спрашиваю – что ты собираешься делать?!

Он посмотрел на меня затравленно, как будто это я все устроила. Ужас, ужас. Где-то в голове промелькнула вереница подходящих к случаю советов из какого-то бабского журнала. «Не давите на него, дайте ему время, дайте ему шанс...» Наверное, я делаю глупости, но я тоже так больше не могу.

– Я хочу знать, что – ты – собираешься – делать? Я хочу это знать сейчас, здесь, немедленно! Я тоже живой человек!

– Да, Лиза, конечно... Я понимаю... Я постараюсь что-нибудь... Но, видишь ли, дело в том... В общем, я не могу вот так сразу. Она... Я... Она очень тонкая, ранимая, я не могу ее обидеть. Мне было с ней хорошо. Это тоже стало частью моей жизни, и прямо так... Она мне тоже нужна. Дело в том... Со временем я как-нибудь...

Это было слишком. То есть вообще все это было слишком, но уж его последнее заявление... Я разозлилась до белых пятен в глазах, и это, наверное, меня спасло, потому что от ярости я вновь обрела способность четко формулировать свои мысли и видеть ситуацию как бы со стороны.

– Очень хорошо, Коля, то есть Ник. Я все понимаю. Ты свободный человек, немножко женатый, правда, но тем не менее. У тебя, как у любого человека, есть право выбора, ты можешь им воспользоваться, и никто не в силах тебя этого права лишить.

– Я не собираюсь... Не выбираю... Ты пойми...

Я сделала ему знак рукой, чтоб замолчал. Собьет еще сейчас с мысли своими блеяньями.

– Не перебивай. У тебя есть право решать, я или она, и есть право жить так, как ты хочешь, и выбирать самому. Я на твои права не посягаю. Но у меня – у меня! – тоже есть право выбора. Понимаешь? Я тоже могу выбирать, как мне жить, и я тебе говорю совершенно четко, что я с этой мерзостью жить не буду. Ни дня, ни секунды. Хватит! Ты можешь выбирать, разбираться и вообще делать, что хочешь, вы все тут такие тонко чувствующие люди – но я в этих ваших играх не участвую. Я выхожу!

Он пялился на меня, не моргая, явно ошарашенный моим выпадом. Потом опомнился, замахал руками.

– Лиза, Лиза, ну что ты говоришь? Куда ты пойдешь? Я же не к тому, я без тебя не могу, я никогда и не помышлял... Нет, ты неправильно поняла, ты моя жена и ей останешься, просто мне надо время...

– Время?! – заорала я. – Бремя, блин, стремя! Как ты себе это все представляешь? Я – твоя жена, без нее ты не можешь, без меня – тоже! И при чем тут время? Мало тебе полгода было? Какого черта ты вообще все это начинал, если я тебе так нужна?

– Я не начинал... Не думал... Оно так получилось, постепенно... Черт, ну я не знаю, как тебе объяснить...

– Да что тут объяснять? «Не виноватая я, он сам пришел!» В общем так, Коля. Я больше не могу это обсуждать. Завтра я звоню своему адвокату, она пришлет тебе все бумаги. Меня вполне устроит половина всего имущества, и разойдемся друзьями. Кстати, чтобы ты не переживал об имуществе – я перевела все наши закрытые суммы на свой личный счет. На всякий случай, знаешь ли. А то кругом все такие тонкие, нервные, мало ли что...

Это, конечно, был удар ниже пояса. Мой муж может очень любить меня, или сына, или свою загадочную китаянку с заячьими ушами, но главным для него всегда останется его благосостояние. Свои деньги он все равно любит больше всех. Наверное, это рефлекс, подкорка, в конце концов, он тоже был в свое время бедным вместе со мной, а для мужчин это, наверное, еще тяжелее, и он страшно гордился своими успехами в бизнесе, и фирмой, и особенно ее доходами, и зримым их выражением... В общем, если я и хотела попасть куда-нибудь побольнее, мне это наконец удалось.

– Что-о ты сделала? – взревел мой муж.

– Не ори. Я открыла счета – да, пришлось, конечно, заплатить банку штраф, не без этого, но я не стала мелочиться. И перевела все деньги на свой, на мое то есть имя открытый счет. Вот так. Взяла и перевела, всего делов-то было на полчаса. Кстати, твою кредитку я не трогала – надо же и зайчику немножко капустки оставить. Оцени мое благородство. По крайней мере, я тебе сама об этом говорю.

Но Ник не оценил. И намека тоже не понял.

– Да уж, куда как благородно. И что ты собираешься делать с моими деньгами?

– Ну, во-первых, там половина моя. А может быть, даже больше, я еще точно не подсчитывала. Делать пока ничего не собираюсь – пусть полежат, есть не просят. А дальше все будет в зависимости от того, как мы с тобой разойдемся. Может, верну тебе твою половину, может...

Он перебил меня:

– Лиза, ты ведь шутишь? Ведь это все не так, правда? Ну скажи, что ты пошутила...

Жалобно так...

– Да нет, дорогой, какие уж тут шутки. Мне, знаешь, как-то не до шуток теперь. И еще. Завтра я позвоню агенту, выставим дом на продажу...

Ник взревел.

– Я не дам продавать дом! Это мой дом! Ты сошла с ума! Я вообще не желаю говорить на эту тему!

Я пожала плечами.

– Как хочешь. Мне эта беседа тоже специальной радости не доставляет. К счастью, адвокат мне сказал, что все можно будет оформить без личных переговоров и обсуждений, даже встречаться больше не обязательно. Завтра я пришлю тебе все бумаги.

С этими словами я поднялась на ноги и, плавно покачивая бедрами, не спеша вышла из кухни. Скрывшись из его поля зрения, быстро-быстро взбежала на второй этаж и заперлась в гостевой спальне, куда еще раньше перенесла свою постель. Прижалась спиной к двери, выдохнула... Постояла так чуть-чуть – и наконец позволила себе разреветься. Потому что уж теперь больше не было никаких причин откладывать это дело. Господи, как же я ждала этого момента.

Слезы, весь день сдерживаемые титаническим усилием воли, хлынули, как из какой-то бочки. Я тряслась, всхлипывала, подвывала, причитала что-то тоненько себе под нос, оплакивая и Колю, и себя, и всю нашу бывшую прекрасную жизнь. Не переставая рыдать и не раздеваясь, я забралась в постель и натянула на голову одеяло. Кажется, Коля пришел и стучался в дверь. Кажется, он стоял там какое-то время, уговаривая меня открыть и перестать. Не знаю. Не помню. Мне было все равно. Я спряталась, я не виновата.


Проснулась я очень рано – за окнами только-только начинал брезжить день. Собственно, я не была до конца уверена, что проснулась, потому что не знала, спала я вообще или просто лежала в полузабытьи, доведя себя слезами до отключки, но это было и неважно. Важно, что я проснулась и пришла в себя. Глаза видели свет, а голова снова была в состоянии действовать. Говорят, когда просыпаешься после тяжелых потрясений, первое ощущение – как будто все плохое только приснилось. Я ничего подобного не почувствовала – все мое плохое никуда не делось. Но так, наверное, даже легче. По крайней мере, не надо привыкать к нему заново. Просто встаешь – и тащишься дальше со своим камушком на шее. А потом и совсем, поди, с ним сроднишься, и замечать перестанешь...

Тащиться-то мне, собственно, в буквальном смысле было некуда. Встречаться с мужем совершенно не хотелось, надо просто дождаться его ухода. Эх, дура, не сообразила вчера компьютер сюда притащить, залезла бы сейчас в интернет, и время бы прошло с пользой, ну да ладно. Он все равно скоро уйдет. Дождусь. Подремлю.

Я слышала шаги Ника в коридоре. В одну сторону, в другую... Чего он там разгуливает? Неужели вещи собирает? Интересно, это хорошо или плохо?

Я не успела решить, рада я буду, если он уйдет-таки с вещами, или же огорчусь. Шаги затихли у моей двери. Ник тихо поскреб дверь со своей стороны.

– Лиза? Лиза, ты спишь? Ты там жива?

Молчу. Вообще-то трудно придумать более идиотский вопрос. А отвечать на него было бы с моей стороны еще глупее.

Ушел. Спустился вниз по лестнице. Интересно, он еще завтракать будет или прямо так уйдет? Обычно-то завтрак готовлю я, и вовсе не факт, что прекрасный Ники сумеет самостоятельно отыскать в холодильнике свой любимый йогурт. Тем более что он вчера закончился, а в магазин я так и не попала. А уж чтобы он себе хлопья в шкафу нашел – это и вовсе утопия.

Выждав еще с полчаса, я осторожненько открыла дверь, на цыпочках подошла к лестнице и прислушалась. Тихо. Похоже, ушел.

На кухонном столе сиротливо темнела кучка просыпанного кофе, и лежали рядышком два одинаковых мобильных телефона. На, дескать, проверяй! А то я такая дура, и впрямь поверю, что он зайчику хвоста еще вчера не накрутил, чтоб не слал свои записочки, куда не надо.

Я вытерла со стола, налила себе апельсинового сока. Есть не хотелось, но я сделала над собой усилие и против воли запихнула в организм пару сухариков с джемом. Больше я и никогда-то не ем, но совсем отказываться от еды не дело, организм должен функционировать. У нас с ним на сегодня дел полно.

Так, дела. Первое – позвонить Марсии, сказать про бумаги. Но сейчас еще рано, это можно сделать часа через два. Второе – дом. Позвонить агенту, выяснить, сколько он будет стоить и как его продавать. Говорить он, видите ли, об этом не хочет! В смысле, не дом, а муж... Ну и не надо. Продадим без разговоров. Хотя, если он заупрямится и не подпишет бумаги на продажу... Тогда ему же хуже – сделаю, как говорила Марсия: открою под дом кредитную линию, свою половину заберу, и пусть дальше разбирается, как хочет. Но агенту все-таки позвонить надо.

Интересно, для этого любой сгодится? Хотя зачем мне любой? Я лучше позвоню той агентше, которая в свое время нам этот дом продавала. По крайней мере, не придется объяснять все заново. Помнится, это была забавная тетка, русская – тогда нам это казалось надежнее, и у нее еще фамилия такая смешная, и глаз один косил... Как же ее звали? Хромая? Кривая? А, точно – Косая. Полина Косая. То есть, она, конечно, называла себя на здешний манер – миссис Коссой, но суть-то от этого не менялась.

Найти в справочнике телефон нужного агентства недвижимости и попросить к телефону миссис Коссой было минутным делом.

– Полиночка? Здравствуйте. Вы меня, наверное, не помните, меня зовут Лиза Будберг, и мы у вас покупали дом примерно лет десять назад.

– Это какой дом? – бодро переспросили меня в трубке.

– Ну такой, двухэтажный, в... – я назвала наш пригород.

– Виктория, кедровая дранка, два этажа, три с половиной спальни, полторы ванны, старые трубы, пятьсот двадцать тысяч? Как же не помню, прекрасно помню, здравствуйте, Лизочка. Чем могу вам помочь?

Я, слегка обалдев от такой профессиональной памяти, промямлила ей пару комплиментов, и только потом, придя в себя, смогла перейти непосредственно к делу.

– Полиночка, я, собственно, хотела у вас поинтересоваться – а сколько, к примеру, мог бы этот дом стоить теперь?

– Лизочка, а вы что – хотите продавать?

Если возможно в принципе представить себе акулу, учуявшую дичь и вставшую в охотничью стойку, то это было как раз то, что при моем невинном вопросе случилось на другом конце трубки.

– Мы думаем, – ответила я уклончиво. – Хотелось бы представить себе состояние рынка.

Но акулу так легко не собьешь.

– Давайте я к вам приеду, я через десять минут смогу быть у вас, и мы на месте все посмотрим, и договорчик я прихвачу, и...

Но вынести в своем доме мадам Косую прямо вот так, без специальной подготовки, я не могла.

– Нет, Полиночка, милая, это пока рановато, вы мне на словах скажите, я должна еще с мужем обсудить.

– Ну, если на словах, тот дом, что я помню, будет сейчас стоить миллиона два, два с небольшим. Сейчас еще и рынок вялый, вот если бы год назад, тогда другое дело, тогда любую рухлядь, как пирожки, разносили, а у вас еще и район такой хороший, самый дорогой почти район, но спроса почти нету, только если подешевле поставить или уж сентября подождать, тогда тоже поживее будет, а так – дом старый, ремонта в нем... Лизочка, вы с ним что-нибудь делали?

– То есть?

– Ну, какой-нибудь ремонт?

– А как же, Полиночка, он же старый был, конечно, делала. Все время какой-то ремонт делала, и проводку всю поменяли, и трубы, и чердак, и лестница новая, и две ванные достроили, и кухню. Кухню я вообще три раза перестраивала, и в комнатах весь ремонт, и потолки, и полы, и обои, и окна новые, и витражи восстановили. В подвале я прачечную новую сделала, и еще бильярдную комнату...

– Так это же совсем другое дело, Лизочка, что же вы мне голову морочите? Если и ремонт, и трубы, и кухня... Нет, конечно, я все равно должна сама все посмотреть, отделка там, материалы, но если все, как вы говорите, то это примерно... Миллиона три с половиной, я думаю, легко можно взять. Ну там, конечно, плюс-минус сто тысяч, а может, даже и побольше, особенно если вам не к спеху, так можно цену немножечко и поднять. Лизочка, может, я все-таки подъеду? Я бы посмотрела и сразу вам все точненько бы сказала...


Три с половиной миллиона??? Три! С половиной! Миллиона! Я обалдела от этой суммы. Нет, теоретически, конечно, я знала, что дом у нас дорогой, он и был дорогой, а за пятнадцать-то лет цена его естественным образом выросла в несколько раз, это тоже не тайна, но все равно, когда тебе это говорят вот так, сразу... Три с половиной миллиона! И если даже я возьму только половину, то все равно буду миллионершей... Ой, мама дорогая, это, пожалуй, становится даже забавным. Интересно, Ник хоть представляет себе, сколько стоит наш дом? Хотя что это я – конечно, представляет, он же перед закладом тоже должен был пройти тот же самый путь...

Я несколько резковато распрощалась с Косой-агентшей, сказав, что должна еще раз все обдумать, посоветоваться с мужем (ха-ха), и повесила трубку.

После этого разговора я окинула свои владения новым взглядом. Надо же, три с половиной миллиона. А я жила себе и ничего не знала. Даже обидно, что так скоро придется со всем этим расстаться, а то бы пожила миллионершей. Как все-таки по-дурацки иногда устроена жизнь.

Я позвонила Марсии, и она обещала мне подготовить все документы к завтрашнему утру. Мы назначили встречу для подписания бумаг на двенадцать, после чего, обещала мне она, я смогу больше не беспокоиться о своем статусе и считать себя морально свободной. Дальше моими делами будет заниматься она. Я взглянула на часы. Они показывали половину второго. Существованию моего замужества оставалось меньше двадцати трех часов. Я решила подождать, когда их останется двадцать, и что-нибудь выпить в честь нашего двадцатилетнего брака. Двадцать лет, Боже ты мой, двадцать лет. Даже несколько больше, потому что мы поженились в конце осени, а сейчас почти лето, но не будем цепляться к мелочам. Двадцать – красивое круглое число. Мелькнула мысль позвонить Нику и предложить ему отметить вместе, в конце концов, он тоже имеет право, но я ее – мысль – отвергла, как излишне сентиментальную.

До знаменательного момента оставалось, тем не менее, часа два, и я решила, последовав совету Марсии, разобраться более детально с условиями получения кредита под мой теперь уже почти бывший дом. Ну, хотя бы чтобы посмотреть, что же там Ник такое хотел сделать...

Я достала письмо-отказ из банка, внимательно изучила все формы. Так, по заявлению... Владелец... Такого-то числа (месяц назад почти, между прочим)... Дело номер такой-то... Личный код... В случае изменения обстоятельств оговоренные условия сохраняются в течение месяца... Обращайтесь по адресу...

Я набрала в компьютере указанный адрес, вышла на вебсайт банка, ввела код. Условия, то есть сроки и проценты по кредитам, были очень симпатичными. Если бы чертов Ник спросил бы меня... Хотя нет – никогда бы я на это не согласилась, тем более, если бы он мне про зайчика рассказал. Я б его лучше честно убила на месте... Хотя... Тоже своего рода вариант... И я, не очень-то и всерьез, а больше из любопытства – получится или нет – кликнула мышкой по строчке «запросить новую форму для заполнения».

И они мне ее прислали. Очень быстро, буквально через десять минут. Я посмотрела – анкета для меня, как второго совладельца недвижимости, была крайне несложной. Еще через четверть часа я заполнила нужный бланк и отослала его. Мне пришел ответ: «Ваши данные проверяются, наше решение относительно кредита будет сообщено вам в течение сегодняшнего дня». Опаньки. И всего-то? Дня не пройдет, а мне, может быть, дадут денежку? И просила-то я у них (вернее, Ник просил, но это теперь неважно) всего ничего, каких-то два миллиона (число было такое красивое, круглое, ну и что, что больше половины, это же все равно понарошку), и пожалуйста – в течение дня?! Ну и порядочки у них в этих банках.

Если честно, я ни секунды не верила в то, что мне дадут эти деньги, я вообще с самого утра как-то всерьез не задумывалась над собственной судьбой, перемещаясь в пространстве как бы в слегка зомбированном состоянии после ночной истерики. Голова была пустой и легкой, только в висках слегка поламывало, да глаза болели от света. На душе было... Никак. Ни плохо, ни больно... Радость, естественно, тоже отсутствовала, с чего бы ей взяться. Наверное, мои действия, хотя я и старалась изо всех сил придать им оттенок отчетливости, квалифицировались бы, если бы хоть кому-то пришло в голову их квалифицировать, как состояние аффекта.

Вот так, в состоянии аффекта, не приходя в сознание, вступила во владение двумя миллионами американских долларов...

Время подошло, и я спустилась вниз, налила себе полстакана виски – не люблю виски, оно горькое, но тут уж что под руку пришлось. И потом, у меня и повод нерадостный, так что правильно, что гадость – выпила залпом. Подавилась, конечно, закашлялась, чуть вообще не захлебнулась.

«Миллионерша покончила с собой в собственном доме, утопившись в виски!» Какие были бы заголовки газет, а? Наверное, я неправильно жила, нужно было ярче. Тогда, глядишь, и муж бы не ушел...

Внезапно я поняла, что не хочу сидеть больше одна дома, а хочу к людям. К тому же мог прийти Ник, пришлось бы опять с ним ругаться, а мне не хотелось. Ну что я ему скажу, что он мне скажет? Только расстроит опять, опять буду плакать, а зачем мне все это? Лучше пойду гулять.

Или нет. Гулять скучно. Лучше позвоню Нэнси, зайду к ней в галерею. Там хорошо, красиво, картины на стенах висят. Можно было бы купить в дом пару картин подороже, я ведь теперь миллионерша. Правда, у меня и дома-то нет, ну да неважно. Решено – пойду к Нэнси.

Садясь за руль, я немного струхнула, потому что, несмотря ни на что, понимала, что изрядно пьяна. Ну ладно, пусть не пьяна, но выпивши, а поскольку я делаю это редко, то, наверное, лучше было бы взять такси... Нет, доеду. А если и не доеду, может, будет только лучше...


Я люблю заходить к Нэнси в галерею. И ради самой Нэнси, и галерея мне ужасно нравится. В самом центре Бостона, в изящном колониальном особняке, несколько просторных залов, большие окна на сквер. Много света и воздуха, изящный дизайн интерьера – достаточно современный, но вместе с тем классически-уютный. Все так легко и очень-очень дорого. И картины подобраны потрясающие. В свое время я купила у Нэнси несколько, и с удовольствием купила бы еще, если бы не цены. Цены у нее соответствующие. Наверное, картины того стоят, Нэнси утверждает, что это прекрасное вложение денег, потому что все они с годами только дорожают в цене, но все же... Мне кажется, что пять, а то и все десять тысяч долларов за картину, пусть даже очень хорошую, пусть даже музейного качества – слегка многовато. Хотя, наверное, я просто не понимаю.

Я, если честно, на самом деле не очень понимаю в картинах. Для меня существует один критерий – нравится она мне или нет. То есть – хочу ли я видеть ее каждый день, просыпаясь с утра, и жить с ней в одном доме. А нужно учитывать, говорит Нэнси, еще направление и школу, технику художника и манеру письма, период и моду на тематику, а самое главное – спрос. Причем даже не тот, что есть сегодня, а тот, который может быть послезавтра. Ну, или через несколько десятков лет. Мне это кажется китайской грамотой, но она, безусловно, права. Иначе бы ее галерея так не преуспевала.

В какой-то момент я, под впечатлением от цен на картины в галерее Нэнси и в стремлении приобрести не хуже за меньшие деньги, попыталась искать и покупать картины сама. Для этого я, недолго думая, залезла на всемирный интернетовский аукцион е-бэй – там можно купить все, что угодно, к тому же сама Нэнси как-то обмолвилась, что иногда находит там потрясающие экземпляры. Если она находит, то и я смогу, подумала я. Тем более, у меня и запросы меньше, мне ведь не нужно учитывать дальнейший спрос.

В общем, из этого мало что вышло. За месяц, перекопав дикое количество всего ненужного и купив попутно по дешевке двадцать две серебряные ложки, я нашла на аукционе примерно с десяток картин, которые мне были симпатичны. Треть из них стоила ничуть не меньше, чем у Нэнси, и я их немедленно отвергла. Четыре из оставшихся у меня перебили в результате ожесточенных торгов, причем три – один и тот же персонаж.

Трансвестит – я выяснила это, разозлившись и поглядев в расстройстве его личные данные: кто он такой и что вообще покупает и продает. Кроме картин этот тип продавал и обменивал книги и альбомы соответствующей тематики. «Третий пол – история транссексуалов», «Не в своем теле – операции по перемене пола с фотографиями до и после», «Drag Queens – искусство трансвеститов в развитии моды и поп-арта», «Сравнительные особенности психологии гермафродитов и транссесуалов» – одни названия чего стоили. Просто удивительно, сколько может сказать о человеке список его покупок.

А возвращаясь к картинам – те три, которые я все-таки купила и за пересылку которых заплатила в конечном итоге едва ли не вдвое от стоимости собственно картин, в реальности оказались далеко не так хороши. Ведь фотографию для аукциона можно высветлить фотошопом. А потом получишь ночь в Крыму и жалуйся на монитор. Профессиональная чистка дорога, да и заметно снижает ценность картин. То есть я, конечно, все равно развесила их на стены, постаравшись выбрать незаметные места в комнатах для гостей, но в целом опыт самостоятельного приобретения художественных ценностей, не считая ложек, меня разочаровал. Для этого, очевидно, нужно иметь какие-то специальные таланты, которыми я, увы, не обладаю, в то время как Нэнси, напротив – весьма и весьма.

Нэнси вообще молодец. Фантастическая женщина. Я ей всегда восхищалась. Вчуже, конечно, то есть совершенно абстрактно, не завидуя и даже не примеряя ее жизнь к своей, но абсолютно искренне. Ну, как можно восхищаться, например, произведением искусства, той же античной вазой в музее. Пускай она потрясающе хороша, но ведь ее даже на секунду нельзя представить стоящей в углу собственной квартиры.

После смерти мужа – кажется, третьего, у Нэнси было несколько мужей, и каждый, как понимаю, был лучше, то есть богаче предыдущего... Так вот, овдовев в последний раз, Нэнси унаследовала не только дом и состояние, но и большую коллекцию картин. Выходить еще раз замуж ей не хотелось, а отвлечься чем-то в одиночестве было нужно – и она стала заниматься этой коллекцией. Что-то докупила, что-то продала, обменяла, увлеклась, втянулась – и в конце концов открыла свою галерею. Как я уже говорила, чутье и художественный вкус у Нэнси потрясающие, так что неудивительно, что ее предприятие процветало. Когда мы с ней познакомились, я была уверена, что она родилась в этом бизнесе, и с удивлением узнала, что ее галерее немногим меньше пяти лет. При этом сама Нэнси всегда выглядит так, что и ее можно принять невзначай за один из экспонатов. Стройная до сухости, изящная, одетая всегда в безупречно классическую Шанель. Нитка жемчуга, кольца... Словом, вам и не снилось. Я всегда, глядя на нее, изо всех сил заставляла себя помнить о том, что рот должен быть закрыт, но мне это не всегда удавалось.

Очевидно, мой искренний восторг вызывал в Нэнси какие-то ответные чувства, потому что она тоже ко мне благоволила. Мы с ней даже подружились – в американском, конечно, понимании этого слова. Помимо встреч в музее, где мы, собственно, и познакомились, мы раза три-четыре в году выбирались вместе на ланч или на послеобеденный чай где-нибудь в изящном ресторанчике, сидели, как две цыпочки, и щебетали о светских сплетнях. Ну и еще я, естественно, заходила время от времени к ней в галерею, где что-то иногда покупала. Этот факт, я полагаю, тоже в известной степени способствовал теплоте отношений.


Нэнси оказалась в своей галерее – где бы ей еще быть? – и была рада меня повидать. Она встретила меня в первом же зале, как только я вошла. Вообще-то в галерее всегда сидит какая-нибудь девочка, но к любимым клиентам Нэнси всегда выходит сама. Вот и ко мне тоже – очень мило. Мы расцеловались в воздухе и обменялись приличествующими любезностями. Нэнси, кстати, сказала мне, что я заметно похудела и чудесно выгляжу. Забавно. Вообще-то я стараюсь свой вес отслеживать, причем в другую сторону, чтобы не рос, но за последние дни мне было не до взвешиваний. Хотя, конечно, если учесть все нервы... Это способствует.

Нэнси, естественно, провела меня по всей галерее, показывая новинки. Они и в самом деле были хороши, особенно одна, небольшая картинка в таких смугло-розово-золотистых тонах. Молодая девушка сидит, облокотившись о подоконник, над ней свисает ветка березы, за окном какие-то поля, поля. И что-то во всем этом такое безмятежное, с легкой грустинкой...

– Когда я ее только увидела, Лиз, – защебетала Нэнси, заметив мое внимание к картине, – ты не поверишь, я тут же подумала о тебе. Она даже чем-то на тебя похожа, не замечаешь? Что-то такое в глазах, в выражении лица. Это, кстати, русский художник, может быть, поэтому? И настроение здесь такое – я всегда именно так себе Россию и представляла. Девятнадцатый век, конец. Русская пастораль – сейчас исключительно входит в моду. Я даже хотела специально тебе позвонить.

Да, Нэнси умеет продавать свои картины. Хотя я в других обстоятельствах и так бы задумалась – картина действительно пришлась мне по душе. Я бы повесила ее в своей спальне, чтобы видеть, только проснувшись... Да что уж теперь... Но надо отдать Нэнси должное – она ведь и в самом деле угадала, что мне понравится. Из вежливости я спросила о цене.

– Вообще-то она стоит пять с половиной тысяч, дорогая, это же позапрошлый век, и очень хороший художник, обрати внимание на технику, но тебе – только тебе, потому что вы с ней так похожи, и я хочу, чтобы она попала в хорошие руки, – тебе я отдам за четыре. Даже за три восемьсот, потому что еще не успела сделать новую раму.

– Спасибо, Нэнси. Она и в самом деле мне очень нравится, но...

– Подумай, милочка. Через два года она будет стоить все семь, и я сама куплю ее у тебя за пять, если...

– Я понимаю, Нэнси, но я должна подумать. Вглядеться в себя, знаешь? Ну, и посоветоваться с Ником.

– Конечно, дорогая. А еще лучше – приходите ко мне вдвоем. Я могу даже пометить на ней, что она продана.

– Пока не стоит. Знаешь, эти мужчины, пока их уговоришь выйти из дому... Я просто не хочу тебя обязывать.

Еще бы. Приди я к ней с Ником, у картины не было бы ни малейшего шанса остаться некупленной. На мужчин Нэнси действует, как отбойный молоток. Он бы и опомниться не успел, как его рука сама выписала бы Нэнси чек. Не то чтобы я была против, но... Впрочем, это сейчас неактуально.

– Нэнси, на самом деле я хотела пригласить тебя выпить со мной чаю. Или даже чего-нибудь покрепче, – тут я подмигнула ей, и мы захихикали, как старые подружки. – Ты скоро сможешь освободиться?

Мы замечательно провели вместе вечер в прелестном маленьком кафе за бутылкой итальянского вина и французскими пирожными. Нэнси доверительно сказала мне, что они такие легкие, что даже ее диетолог позволяет себе одно в неделю. В общем, за увлекательной беседой я почти забыла о своих заботах. И даже когда у меня в сумке звонил телефон (строго говоря, они звонили несколько раз оба – и мой, и Ника, по очереди), я сделала вид, что не замечаю этого.

Домой я вернулась немного после девяти вечера. Было темно, в окнах горел свет – Ник вернулся с работы неожиданно рано. С чего бы это, а?

Я не успела даже толком войти, как он выскочил из кухни мне навстречу и закричал:

– Где ты была?

Ошарашенная таким приемом, я хотела было честно ответить, что сидела с Нэнси в баре, но, к счастью, быстро опомнилась и спросила холодным тоном:

– А что, собственно, происходит?

Он, не заметив моего холода, продолжал орать.

– С утра ты не откликаешься, на звонки не отвечаешь, ушла, не предупредила, дома тебя нет, что я должен думать?!! Ты совсем сошла с ума, Лиза, так дальше продолжаться не может.

– Не может, – ответила я с достоинством. – Оно и не продолжается, как ты сумел заметить. Я живу своей жизнью.

– Где ты была? – завел он снова свою шарманку.

– А какое тебе, собственно, до этого дело? – огрызнулась я. – Я же тебя не спрашиваю, где ты был?

– Я работал, и ты это прекрасно знаешь.

– Ага. Над зайчиком своим ты работал, теперь-то знаю.

– Как тебе не стыдно?

– Мне? Это мне должно быть стыдно? По-моему, ты что-то перепутал. Из нас двоих стыдиться должна уж никак не я. На твоем месте я бы вообще на эту тему молчала.

– Так ты же это и начала.

В общем, мы опять поругались. Грубо, глупо и совершенно бессмысленно.


Кончилось это тем, что я, как вчера, выбежала из кухни, поднялась наверх, в свою вчерашнюю комнату, и снова спряталась в кровать. Плакать. Но второпях забыла запереть дверь. Через какое-то время Ник пришел ко мне, раскопал из-под одеяла, не говоря ни слова, обнял, прижал к себе...

Это был наш самый потрясающий секс если не за всю семейную жизнь, то за последние несколько лет уж точно. Мы рычали, вцепившись друг в друга, как будто бы от этого зависела наша жизнь, мы стонали и, возможно, даже плакали. Все чувства и ощущения – от любви до ненависти – были настолько яркими, бурными и острыми, что, кажется, не было никаких сил это перенести, но мы справлялись, глотали воздух и снова вцеплялись друг в друга, и это длилось и длилось, бесконечно, как в первый раз... Или в последний. Собственно, с очень даже немаленькой вероятностью это и был наш последний раз.

Мы так и заснули, не расцепляясь, на этой узкой кровати в гостевой комнате. И утром проснулись одновременно. Это было прямо как раньше, давным-давно, когда мы жили в институтской общаге и спали на узенькой койке, уместиться на которой вдвоем можно было, только крепко обнявшись. Тогда мы тоже просыпались вот так – одновременно, нос к носу, глаза в глаза. И это было здорово.

– Привет, – прошептали мы друг другу одновременно.

Может быть, если бы никто не стал больше ничего говорить, все сложилось бы по-другому. Как маятник, который можно, остановив, запустить в другую сторону, и он снова начинает отсчитывать свои секунды в заданном ритме, словно ничего не происходило. Но людям, увы, далеко до невозмутимости часовых механизмов.

– Дуреха ты, – шепотом сказал мне Ник. – Видишь же, как нам с тобой хорошо.

И даже это утверждение, несмотря на некоторые его сомнительные пункты, было еще терпимым. Если бы он этим и ограничился в смысле слов и лучше бы сделал что-нибудь руками, я бы, размягченная последними – самыми последними – событиями, тоже не стала начинать ссору. Но мужчины, очевидно, устроены так, что для них обладание – синоним полной капитуляции противника, то есть, вернее, партнера. Заткнуться в нужном месте они просто не в состоянии.

– И чего ты себе напридумывала каких-то глупостей? – продолжал мой муж.

Тут уж я не выдержала.

– Ничего себе глупости, – ответила я слегка ворчливым, но еще достаточно миролюбивым тоном. – И потом, если уж говорить о глупостях, ты первый начал. Какого черта ты завел шашни с дурацкой китаянкой? Ну ладно, я еще понимаю, трахнуть ее разок – экзотика, туда-сюда, мерзко, конечно, но как-то объяснимо, но чтобы полгода? Так что не надо мне тут...

В общем, подача, конечно, была почти не берущейся, но если бы Ник все же сумел сдержаться... Не факт, что это помогло бы ему в итоге, но хоть какие-то шансы на примирение могли бы, наверное, остаться. Но он не выдержал.

– Между прочим, зря ты так про нее, – заявил он уже в полный голос. – И вовсе она не дура. У нее образование вполне приличное, и программирует она ничего себе.

– За это ты ее и полюбил, – вставила я.

– И семья у нее очень пристойная, – Ник, разогнавшись, уже не мог затормозить. – Она мне рассказывала. Мама – университетский профессор в Пекине, славист. И сама она тоже русский знает.

– Ну конечно! – взвилась я уже куда-то под потолок. – Именно этого тебе и не хватало в твоей нелегкой жизни – по-русски было не с кем поговорить! И в мотеле вы с ней, обнявшись, наверное, все время напролет исполняли хором «Подмосковные вечера»! Или что там – «Русский с китайцем братья навек»? «Сталин и Мао слушают нас»! Хинди, руси, бхай-бхай!

Ну и после этого, конечно, все началось снова. С выдумкой и энтузиазмом мы проорали друг на друга еще с полчаса, после чего Ник хлопнул дверью и убежал на работу, даже не побрившись.


После его ухода я еще немного повалялась, даже, похоже, слегка задремала. Во всяком случае, голова снова стала вялой и сонной, как бывает, когда не проснешься толком, а спать как следует не выходит. Мысли путались, но разбираться в них и что-то соображать не хотелось. Впрочем, возможно, это была такая защитная реакция организма – завернуть мозги в вату. Поднявшись и даже не одеваясь, я зачем-то отправилась бродить по всему дому босиком. Проходила по комнатам, гладила рукой стены, ловила ненужные мысли. Удивительно, как за такое короткое время дом успел не то чтобы совсем запаршиветь, но как-то... Как будто скиснуть, что ли. То ли дело было в пыли, которая успела осесть там и тут на мебель, то ли в общей неубранности, то ли... То ли из дома просто ушла любовь. Ведь для того, чтобы дом был живым, надо, чтобы живущие в нем люди любили. И дом, и друг друга. Хотя не знаю. Я ведь люблю своего мужа, да и он, наверное, меня по-своему тоже. Ведь двадцатилетняя связь не может исчезнуть в несколько дней. Или может?

Внезапно я ощутила резкий приступ нахлынувшей тошноты. В глазах потемнело, голова закружилась, и я еле успела добежать до ближайшего туалета, где меня жестоко вырвало несколько раз. Хорошенькое дело – не хватало мне только желудочный грипп подхватить.

Вообще-то у меня, что называется, «железный» желудок, и последний раз меня рвало тысячу лет назад, во время беременности... Так... А если? Но нет, это абсолютно исключено. Очевидно, таким буквальным образом у меня происходит расставание с прежней прекрасной жизнью. Ну что ж, очень характерно – полный отрыв от реальности...

Спустившись наконец в кухню, я, пошатываясь, налила себе сока, включила чайник. Ну, если ближе к делу... Какие у меня сегодня дела? Встреча с Марсией и... И, кажется, все. Надо же. А что я буду делать весь оставшийся день? А что я делала раньше, до всего этого, меньше недели назад? Ведь тогда, я помню, у меня минуты свободной не было, по крайней мере, вопросов, чем занять день, не возникало никогда.

А действительно, чем я таким занималась? Нет, когда Женька жил дома и ходил в школу, все было ясно. Проводить, покормить, приготовить ланч с собой, отвезти в школу, купить продуктов, встретить, отвезти на один кружок, на другой, в бассейн, к приятелю... В промежутке приготовить ужин, встретить Ника с работы, обсудить, посмотреть новости... Это ладно. Когда Женька уехал в университет, стало свободнее, но все равно. Сделать очередной ремонт, сменить трубы, вызвать садовника, заполнить налоговую декларацию, купить еды, поехать навестить родителей... Кстати, я опять забыла позвонить маме. Это большая ошибка, у моей мамы чутье, как у легавой собаки, она моментально догадается, что со мной происходит... Правда, если я позвоню ей в таком состоянии, она догадается еще быстрее. Пожалуй, с этим я подожду.

Ну да, после Женькиного отъезда у меня появилось, конечно, какое-то время на себя, но чтобы оно было лишним... Я стала успевать что-то читать, выбираться в кино, даже ездить в Нью-Йорк, в театр. Записалась в тренажерный зал. Правда, ходить туда часто у меня все равно не получалось, но это уже от внутренней лени. Я не люблю эти истовые прыжки на тренажерах, липкие потные тела, идиотские мышцы. Мне жалко тратить на это жизнь. Говорят, конечно, что спорт ее удлиняет, но, если вдуматься как следует, он удлиняет ее как раз на то время, которое мы тратим на занятия этим самым спортом. Лучше я спокойно проживу это время сама, пусть даже со своими лишними килограммами. Кстати, я не считаю лишней ни одну часть своего тела. Оно мне нравится, и я его люблю. Потому что тот, чье мнение мне важно, тоже его любит. Любил.

Не буду сейчас об этом думать, а то опять начнется. Буду думать о другом. Чем же я там еще занималась? Ах да, как же я позабыла. В последние годы я освоила интернет, и это оказалось вполне себе времяпожирающим занятием. Нет, я, конечно, и раньше умела им пользоваться, но исключительно в утилитарных целях – оплатить счет и заказать гостиницу, а тут я научилась с помощью него развлекаться. Взять хотя бы тот же е-бэй. Кстати, надо бы пойти и проверить почту. Что-то было такое важное, что я...

Я не спеша поднялась к себе в кабинет, включила компьютер, открыла почтовый ящик. На меня высыпалось с десяток новых сообщений, половина из которых оказалась, естественно, рекламным спамом. Я стала вытирать его, и тут...

«Мы рады сообщить вам, что сообщенные вами сведения были признаны удовлетворительными, в связи с чем наш банк счел возможным открыть для вас кредитную линию на запрошенных вами условиях...» Что за черт? Какую кредитную линию? Ну-ка, ну-ка... Трам-пам-пам... Выделены в счет указанной недвижимости... По оценкам наших экспертов... за будущим вычетом процентов... при условиях... сумма к выплате... Два миллиона долларов США!

В голове немедленно прояснилось. Расплавленные мозги щелчком вернулись на место. Это же мой кредит! Который я вчера запросила, кажется, в полной невменяйке. Они его утвердили! Под стоимость дома! И открыли кредитную линию. Или все-таки еще нет?

Я лихорадочно перечитала сообщение еще раз. Нет, пока все-таки не до конца открыли, ждут моего последнего подтверждения с номером счета. Но все уже согласовано. Мамочка! Что я наделала! Что мне теперь делать? Ник меня убьет. Это же кошмар, это не шутки, это... Это очень серьезно и почти необратимо, и...

Я вскочила из-за стола и постаралась успокоиться. Не убьет. В конце концов, он сам первый начал, так ему и надо. Побегав по комнате, я снова села и перечитала еще раз. Нет, все точно. Я подняла свою вчерашнюю переписку. Это надо же! Все заполнила и не ошиблась ни разу. Даже банк счел меня благонадежной личностью, достойной выдачи кредита. Между прочим, не хухры-мухры. Два миллиона долларов.

Вот только теперь надо понять, что с ними делать. Прежде всего – брать или не брать. Но вообще-то, как говорится, «the harm was done», дело сделано, вред совершен, и хуже уже не будет. Что толку, если я их не возьму и мои два миллиона зависнут неизвестно где? Может, это все была и глупость, но так Ник... В отличие от него я, по крайней мере, никого не предаю. Я ему сказала, что дом надо продать, но он сам отказался. И его подпись стоит на этом кредите раньше моей. И уж всяко то, что я делаю, не хуже того, что сделал он. Я ведь не таскалась по мотелям с гадкими зайчиками. И не говорила ему в лицо, что мне нужен другой человек. А дом, в конце концов, и мой тоже.

С отчаянной мгновенной решимостью я проверила цифры номера счета и кликнула на строчку «Подтвердить». Все. Рубикон перейден.

А теперь надо быстро-быстро решить, что мне делать. Оставаться здесь больше нельзя, это ясно. Но вот куда мне деваться? Уехать? В гостиницу, в другой город, в другую страну? А как же тогда развод? Хотя что я, дурочка, мечусь, у меня же сейчас встреча с моим адвокатом, у нее и спрошу. Как же хорошо, что у меня есть Марсия. Надо скорее ехать к ней.

С несколько даже панической скоростью я собралась, похватала бумажки и выкатилась из дому, как будто за мной гнались. За рулем, правда, мне удалось слегка успокоиться, так что в офис Марсии я вошла уже почти человеком, а не испуганным кроликом. Тьфу. Вообще никаким не кроликом, не желаю иметь ничего общего с отрядом зайцеобразных.

Я приехала немного раньше назначенного времени, но Марсия приняла меня сразу. Усадив меня в удобное кресло, она, не спрашивая, велела секретарше принести мне чай, а сама села напротив и протянула мне стопку бумаг.

– Вот, Лиз, прочтите все внимательно. Это черновой проект вашего соглашения о Legal separation. Естественно, мы сейчас вместе впишем везде нужные данные, но, если у вас есть еще какие-то вопросы и дополнения, мы должны обсудить их сейчас.

Я начала читать, но текст был изощренно сложным, как и все юридические тексты, а у меня из головы почему-то начали выпадать английские слова, и я не могла связать в уме даже двух строчек. Перевернув страницу и убедившись, что там все ничуть не легче, я отложила бумаги в сторону и виновато поглядела на Марсию.

– Марсия, я... Я прошу меня извинить, я только ваше время зря трачу, но... Я не понимаю ни слова, я слишком волнуюсь и, наверное, вообще никуда не гожусь.

Марсия восприняла мои слова так, как будто ничего другого и не ожидала от меня услышать. Она кивнула, взяла с подноса как раз вошедшей секретарши чашку с чаем, не спрашивая, высыпала туда пару пакетиков сахара, размешала и протянула мне.

– Все в порядке, Лиз. Выпейте это, вам станет легче. И расскажите, что именно вас волнует. Я думаю, мы сумеем все решить.

Отхлебнув чай, который и впрямь обладал успокоительным действием, я рассказала Марсии о том, что Ник отказался обсуждать продажу дома и что я, не поставив его в известность, получила под дом кредит.

– Но в этом нет ничего страшного, – кивнула Марсия. – Кредитная линия под стоимость чистого от залогов дома – это ваше право. Кроме того, вы не сделали ничего, что бы могло повлечь возражения со стороны закона. Ведь на заявлении с просьбой о кредите стоит подпись вашего мужа. Значит, все в порядке. А в ситуации, когда другая сторона отказывается разделить собственность путем продажи, я бы сказала, что это вообще единственный возможный путь. Более того, это единственный способ вынудить противную сторону к продаже. Вы понимаете, что, когда вы будете пользоваться деньгами с кредита, все процентные выплаты будут приходить на адрес заложенного дома? И, поскольку дом общий, оплачивать их придется вашему мужу? И это, в принципе, должно очень быстро изменить его точку зрения на продажу.

– Да, это я понимаю. Наверное, если бы это было не так, мне не удалось бы получить кредит так быстро. Но меня волнует, как бы сказать... человеческая сторона вопроса. Мой муж не знает о кредите, а дом ведь совместная собственность, а я ему даже не сказала ничего. Мне все время кажется, что я его обманула.

– Нисколько. Ведь это он сам заполнил заявление о кредите. Вы только не дали ему обмануть себя. Строго говоря, вы вообще почти ничего пока не сделали. И потом – проценты по кредиту начинают считаться с того момента, когда деньги оттуда потрачены, а пока их не трогают, и выплат-то никаких нет. Раз банк предложил открыть вам кредитную линию, значит, с вашей стороны все абсолютно чисто, иначе бы вам отказали. Банк ведь все проверяет, ему не нужны неприятности.

– Банк открыл мне кредит на два миллиона, это больше, чем половина цены, которую мне назвал риэлтер.

– Это несущественно. У банка свои оценщики. Значит, они просто оценивают ваш дом дороже, чем риэлтер. Это вполне понятно, банк ведь на самом деле хочет дать вам кредит, и ему выгодно, чтобы ваша залоговая собственность была дороже. Но вам это тоже выгодно, вы понимаете, Лиз? В той ситуации, которая сложилась на данный момент, это просто ваша страховка, запас, накопления на черный день, понимаете? Ну, и немножко способ давления. Вот у вас в руках бумаги, там это изложено черным по белому. Половина стоимости дома. Накопления. Алименты. Все в рамках закона, и уверяю вас, Лиз, что вы еще обходитесь с ним исключительно мягко, если учитывать, что именно вы являетесь пострадавшей стороной. Если бы у вас, скажем, были маленькие дети, то вы бы легко могли получить весь дом. Я бы и сейчас за него поборолась, но, если вы считаете свою часть достаточной... Кроме того, вы не обязаны сами добиваться, чтобы ваш муж одобрил это соглашение. Оно будет отослано ему с уведомлением о вручении, и как только он распишется в получении, автоматически пойдет исчисляться срок, в течение которого он имеет право что-то оспорить. Тогда он или начнет встречный процесс, и мы будем это обсуждать с его адвокатом, или же согласится на ваши условия, и тогда вы...

Я перебила ее.

– Но, Марсия, вы же сами сказали, что дети не имеют отношения... А почему тогда алименты?

– Вы не работаете и не работали. Вы женаты более десяти лет. По законам нашего штата и по федеральным законам тоже, он обязан, расставаясь с вами, обеспечить вам тот же уровень жизни, который вы вели в браке последние пять лет. Кстати, какую цифру мы с вами поставим в этом месте? Десять тысяч в месяц?

В испуге я замахала руками.

– Что вы, что вы. Это почти весь наш месячный доход. Нет, мне столько не нужно, тем более, еще этот дом... Я думаю, тысячи три...

– Вы абсолютно неправы, Лиз. Он же наверняка будет оспаривать алименты. Я почти не встречала случаев, чтобы этого не происходило. Просите больше, получите столько, сколько нужно. Ну, пишем десять.

– Нет, это все равно слишком. Давайте напишем шесть. На самом деле, Марсия, мне ведь столько не нужно, я одна... Если мальчик будет обеспечен... Там ведь есть пункт об оплате его обучения?

– Это в любом случае оговаривается отдельно, – кивнула Марсия.

– Ну вот. Это самое главное. А я проживу. Я бы могла и сама...

– Я поняла. Предоставьте это мне. Что-нибудь еще?

– Да нет... Впрочем, может быть, еще акции?

Марсия сделала стойку.

– Какие акции?

– Ну, мой пакет акций в фирме мужа. Двадцать процентов. Они записаны на меня давным-давно, я их и не касаюсь, муж все делает сам, а я просто каждый год оформляю на него доверенность на управление.

– Так. Это очень интересно. Лиз, вы не помните, когда истекает срок последней доверенности?

– Точно не помню, но я могу дома посмотреть. Месяца два, три...

– А сколько партнеров в фирме вашего мужа? И как распределены остальные акции?

– Два. Ну, если без меня. Он и его компаньон. И все остальное поровну, по сорок процентов каждому.

– В таком случае, Лиз, вы должны понимать, что ваши двадцать процентов являются определяющими в смысле составления контрольного пакета акций. То есть пока ваш муж распоряжается вашим пакетом, именно он, грубо говоря, принимает все решения относительно политики фирмы.

– Конечно, Марсия, я это понимаю. Собственно, именно поэтому муж и выторговал для меня эти двадцать процентов в самом начале. Я только не вижу, что конкретно для меня за этим стоит.

– За этим стоят ваши деньги, Лиз. Ну, или, по крайней мере, дополнительный, но очень сильный способ воздействия на вашего мужа в смысле принятия им решений относительно условий вашего разделения. Имейте это в виду. Вообще, Лиз, чем больше я углубляюсь в ваше дело, тем больше оно мне нравится. Просто образцово-показательный процесс, одно удовольствие работать. Итак, продолжим...

Через два часа я вышла из адвокатской конторы в гораздо более бодром состоянии духа. Я полноправный американский гражданин, и мои права должны соблюдаться в любом случае, пока я сама не попираю чужих прав и не нарушаю законов. Что же касается мужа, то мои действия не приносят ему никакого ущерба, во всяком случае морального, так как это он первый нарушил супружеские соглашения и должен понести штрафные финансовые санкции, предусмотренные...

В общем, все это было, конечно, правильно, хотя мне и казалось, что как-то слегка не про нас. Это же мы, я и Ник, живые обычные люди, а не ходячие циркуляры американского кодекса. Впрочем, осознание того, что ты находишься под защитой закона, в значительной мере укрепляет моральный дух.

Времени было три часа. Домой идти не хотелось. Я зашла в ближайшее кафе и заказала дежурный ланч. Мне принесли какую-то еду на тарелке, я съела немного, совершенно не чувствуя вкуса, расплатилась и вышла. Села в машину и медленно поехала, сама не очень зная куда.


Я не помню, как именно и куда я ехала, помню только, что на одном из мостов – в Бостоне много мостов, высоких дорожных развязок, парящих одна над другой и заворачивающихся в огромные воздушные белые дуги, – я, разогнавшись, вдруг почувствовала, что лечу, что ухожу куда-то в высоту по гибкой параболе, и что стоит мне вот сейчас только закрыть глаза, отпустить чуть-чуть руль, немного сильнее нажать ногой на газ, и я воспарю, уйду прямо в это открытое небо, и мне будет там так легко и хорошо...

Я затрясла головой, крепче сжала руль и сняла ногу с педали газа. Нет уж. Не дождетесь!

Что-то, наверное, все же вело меня куда надо, потому что спустя полчаса я с легким удивлением обнаружила, что еду по хайвэю, ведущему в Рокпорт. Это небольшой городишко на самом берегу океана, очень красивый, его обожают туристы, его улицы сплошь застроены художественными галереями, а в его маленьких ресторанчиках готовят самых вкусных на свете лобстеров, потому что их только что выловили из воды. Мы с Ником тоже иногда выбирались туда на выходных, гуляли по скользким камням и покупали у рыбаков свежую рыбу.

Ехать до Рокпорта чуть больше часа. Бросив машину на стоянке в центре города, я прошла мимо всех галерей и туристов окольными дорожками к океану, пробралась к самому берегу между оградами частных владений, села на скользкий здоровый камень, стала смотреть на белые хвостатые волны и стараться ни о чем не думать.

В общем, у меня получилось. Когда вокруг начало слегка смеркаться, а океан посерел, я поднялась, отряхнула слегка подмокшую юбку, обнаружила, что жутко закоченела, и бодрой рысью потрусила к машине.

Ник снова вернулся раньше меня. Он сидел в кухне, опершись руками о стол, на котором стояла яркая коробка с взятой на вынос едой из китайского ресторана, которому мы оба симпатизировали. Сегодня он не спрашивал, где я была, и вообще не кричал, а молча поднялся, кивнул мне, указывая на стол, и пошел доставать тарелки. Я тоже кивнула и села, ничего не говоря в ответ. Из коробки пахло китайскими сладковато-кислыми резкими специями, и я вдруг поняла, что страшно голодна.

Мы так и ели в молчании, быстро и даже, пожалуй, жадно. Возможно, мы просто оба были действительно голодны – я, во всяком случае, точно, а возможно, набитый рот был просто удобным предлогом, чтобы не начинать никаких бесед. Что для меня, опять же, являлось правдой.

Но еда кончилась, и все предлоги для молчания тоже. Я поднялась из-за стола, вышла в прихожую, где бросила, войдя, свою сумку, вынула из нее папку с бумагами и вернулась к столу.

Несмотря на все уговоры Марсии отправить Нику документы для Legal separation официальной почтой, я все же решила сперва сделать это самостоятельно. По крайней мере попытаться.

Все так же молча я протянула ему эту папку со штампами юридической конторы. Он взял ее у меня, автоматически открыл и произнес первые за весь вечер слова.

– Что это?

– Это документы, о которых я говорила. Я подала на Legal separation. Посмотри.

Он захлопнул папку и бросил ее на стол.

– Я тебе уже говорил, что ты спятила. Я не буду ничего смотреть и ничего подписывать. Я ни с кем не развожусь.

Я снова села за стол напротив него, поглядела внимательно ему в глаза.

– Ты – там – все закончил?

Ник не понял.

– Закончил – что?

– Свои отношения с этой... как ее... китайской прос... практиканткой? – пояснила я.

– Нет. Я тебе уже говорил, мне нужно время.

– А я тоже тебе говорила, что так я жить с тобой не буду, мне противно. Собственно, даже если бы ты все закончил, я не уверена, что смогла бы оставить все, как было, а уж так нам с тобой вообще нечего обсуждать. Если ты еще не понял – это не ты, это я с тобой развожусь. Вернее, легально разделяюсь. Вот документы. Хочешь – смотри, не хочешь – мой юрист вручит их тебе официально чуть позже. Меня это больше не касается. Я устала.

Я начала подниматься из-за стола, когда Ник, преодолевая видимое отвращение, снова взял папку, раскрыл ее и начал читать. Я снова опустилась на стул – чтобы не бегать туда-сюда двадцать раз, когда у него возникнут вопросы или возражения.

И они возникли, будьте спокойны.

– Алименты? – возопил он, перевернув очередную страницу. – Какие еще, к черту, алименты?! У нас и детей-то нет!

– У нас с тобой сын, – вежливо напомнила я.

– Это я знаю, – нелогично огрызнулся он. – Про оплату университета я уже прочитал, с этим я и не спорю. Я имел в виду – маленьких детей нет. Какие могут быть алименты?

– Ты невнимательно читаешь. По закону, принятому в штате Массачусетс, в случае, если один из супругов не работает и не работал на протяжении более чем десяти лет пребывания в браке, второй, работающий, супруг обязан при расторжении брака обеспечить ему уровень жизни, адекватный тому, который первый супруг вел в течение жизни совместной. Там же все это изложено. Очень правильный закон.

Ник снова уткнулся в бумаги.

– Шесть тысяч в месяц? Нет, ну ладно, я еще понимаю, что в принципе это может иметь какой-то смысл, но чтобы столько? Нет, ты определенно спятила! Совсем совести нет! Я не согласен!

А я еще за него заступалась. Права Марсия, надо было все десять просить. И это он еще про дом не прочитал.

– Не согласен – оспаривай. Имеешь право. Хотя это меньше, чем половина твоего среднего заработка.

– Моего! Моего – заметь – заработка. Я на этой фирме сутками гроблюсь, а ты, между прочим, все это время на моей шее сидишь и палец о палец не ударила!

Вот, значит, как оно бывает. Я, конечно, слышала о случаях попрекания куском хлеба, но представить себе, чтобы вот так... Чтобы меня... Чтобы Ник...

Но, с другой стороны, я, хотя и была, безусловно, неприятно удивлена и обижена, но, как ни странно, далеко не так сильно, как могла бы, если бы... В общем, скажи Ник мне что-нибудь подобное, скажем, неделю назад – я бы его убила. Или, как вариант, умерла бы сама. Просто тут же, на месте. А сейчас... Даже странно. Нет, в первый момент вдохнула, конечно, глубоко, но уже во второй – выдохнула, собралась и была готова к отражению атаки.

– Ну, насчет суток напролет ты явно преувеличиваешь, времени заводить романы и шляться по мотелям тебе все-таки хватает. И силы, что очевидно, еще на многое остаются, не прибедняйся. Да и насчет меня ты, по-моему, слегка зарываешься. Тебе самому-то не стыдно, Ник?

– А тебе? Устроила тут, понимаешь, энтерпрайз! Адвокат, договор! Бегаешь, сама не знаешь, чем заняться. Я это не подпишу и делать ничего не буду, так и знай.

– Сколько влезет. И без тебя все сделают, я тебе уже говорила.

– И денег я тебе не дам ни копейки! Плати своему адвокату, чем хочешь.

Ладно, Ники. Сам нарвался. Я хотела по-хорошему.

– Очень хорошо, – насколько могла ласково сказала я. – Не давай. Не плати мне алиментов, попрекай меня деньгами, трать отнятое у меня на зайчиков, закладывай мой дом, сколько тебе угодно, замечательно. Кстати, обрати внимание – дом я теперь заложила сама, и кредитная линия будет оформлена на мое имя.

– Что-о? – взревел Ник. – Дом? Да как ты посмела?

– Это не я посмела, Ники. Ты вспомни получше. Я только подтвердила свое согласие на твоем заявлении.

– Это... Да это... Это тут вообще ни при чем! – захлебнулся он.

– Да? Очень странно. А я-то думала... Нахожу, понимаешь, твои телефонные разговоры неизвестно с кем, и тут же залоговое письмо лежит... А оно, оказывается, и ни при чем совсем...

– Ни при чем! – Ник, кажется, обрел возможность разговаривать. – Это у меня на фирме... Для дела... Надо было быстро перехватить денег, там по контракту дыру заткнуть...

– Так что же ты мне не сказал? Про дыру?

– Чтобы ты крик подняла? А то я не знаю, как ты над этим домом тряслась. Все равно бы ты не согласилась.

– И поэтому ты заложил его втихаря. Сюрприз такой, да?

– Я ничего не закладывал! Они же мне отказали! А потом я перекрутился и думать про это письмо забыл, замотался, а ты, за моей спиной...

Интересно, врет он или нет? Может ли быть, что нет? Что действительно надо было для дела, что замотался... Хотя – какая разница? Закладывать мой – наш – дом за моей спиной все равно мерзко, и одного этого достаточно, а уж в сочетании с зайчиком... Не верю! Не могу, не буду больше верить. Единожды совравший... И не единожды. Как я могу теперь верить хоть чему-то, что ты мне говоришь?

– Ну извини. За спиной. Это потому, что твой перед был так прочно занят разными зайчиками, мне было не подступиться.

– Это твои проблемы. Ни копейки ты от меня не получишь!

Ну конечно. Мой дом, моя жизнь – и твои драгоценные деньги. Фиг тебе.

– Да не надо мне твоих копеек, успокойся, Ники. Только напомни мне, пожалуйста, сколько процентов акций компании записано на меня? Двадцать, правильно?

– Ну... да, – согласился он. – Дурак я был, что на тебя их оформил.

– Когда ты это делал, ты рассуждал слегка по-другому, – улыбнулась я. – Ты хотел, чтобы твой пакет был больше, чем у твоего компаньона. А так как я участвовала, можно сказать, в процессе зарождения фирмы буквально и непосредственно, в виде супов и жареной картошки, да и не только, и все это сознавали, тебе удалось его уговорить принять меня в учредители. Но это неважно, Ники. Акции записаны на меня, и у меня, тем самым, есть право голоса в совете директоров?

Это, в общем, был даже не вопрос, и Ник только мрачно кивнул.

– И я каждый год выписываю тебе доверенность на управление от моего имени, – продолжала я. – Срок последней доверенности истекает в сентябре, Ники, я проверила. Сейчас у нас май. Ты можешь не давать мне ни цента, Ники, но будь уверен – следующую доверенность я не подпишу. И делай тогда, что хочешь.

– Дура! – закричал он. – Что тебе толку с этих акций, ты не сможешь их продать, ты же все равно ни черта не понимаешь в этих делах. Ну даже если ты явишься на совет директоров, что ты будешь там делать-то?

– А это уже неважно, Ники. Я ничего делать не буду, но и ты без моей подписи много не сделаешь. Вы без моего согласия ни одного решения провести не сможете, ни одного финансового мероприятия провернуть. Фирму можно будет продавать, а вернее, объявлять банкротом, только я и на это могу не согласиться. Кроме того, я же могу еще проще. Просто выдам такую же доверенность, но не тебе, а твоему партнеру, вот и все дела.

– Ты совсем спятила! Он же идиот! Вы все дело угробите! Я и кредит на дом запросил, потому что этот козел не мог понять... И ты еще туда же!

– Очень может быть, Ники. Все кругом идиоты, один ты умнее всех. Вот ты, раз такой умный, и подумай про мои алименты, Ники, и хорошо подумай. Время у тебя пока есть. Мой адвокат с тобой свяжется.

С этими словами я встала, ушла в свою комнату и заперла за собой дверь. Впрочем, я не ожидала, что после этого нашего разговора Ник будет делать попытки ко мне прийти. Разве только чтобы придушить меня во сне. В шутку подумав об этом, я вдруг испугалась всерьез. Фирма для Ника всегда значила очень много, а еще и дом, и счета... Это он подзабыл про них в горячке ругани, но скоро вспомнит, Ник далеко не дурак, а уж когда речь заходит о деньгах... До удушения, конечно, вряд ли дойдет, но дело явно вышло из разряда шуток и развлечений. На всякий случай я еще раз проверила дверь. Заперто. Тогда я заперла еще и ставни на окне, вздохнула и стала ложиться спать.

Измотанная всеми предыдущими переживаниями и полубессонными ночами, я заснула неожиданно быстро и крепко, как выключилась. Собственно, наверное, так и было – организм просто дошел до предела физических возможностей, послал на фиг мозги с сознанием и потушил свет. Проснулась я от стука в дверь и голоса Ника, кричавшего за дверью:

– Открой! Лиза! Открывай немедленно, иначе я взломаю дверь! Вызову полицию! Сейчас же открой!

Голос у него при этом был не взволнованный, а очевидным образом злой, то есть он явно не беспокоился о моем состоянии, а чего-то от меня хотел, причем немедленно.

В комнате было темно, и я не сразу вспомнила, что закрыла вечером ставни. До того как сообразила взглянуть на часы, я была уверена, что все происходит глубокой ночью. Представляете, вы просыпаетесь среди ночи от того, что к вам в комнату ломится с криками практически бывший муж, с которым у вас был накануне тяжелый разговор с финансовыми последствиями? Ну, и что с вами будет? Правильно, то же самое почувствовала и я. Я дико испугалась. До дрожи. До потери способности не только что-то делать, но даже соображать. Собственно, я и на часы-то посмотрела только после того, как Ник перестал орать и биться за дверью, затих и – я сильно на это надеялась – ушел. Все-таки ему хватило ума не ломать дверь и не врываться ко мне. Потому что это – уже совсем другая статья, в максимально буквальном смысле этого слова. Да и двери, к счастью, у нас такие, что их так просто не высадишь.

В общем, я довольно долго приходила в себя. В конце концов, конечно, справилась кое-как, но все равно было неприятно. Главный вывод, который я, успокоившись, сумела для себя сделать, – надо уходить. Совсем. То есть не уходить, конечно, а уезжать из этого дома, всерьез и надолго, но при этом очень-очень быстро, прямо сегодня же, не дожидаясь возвращения Ника. При условии, конечно, что он вообще ушел, а не подстерегает меня где-нибудь внизу, вооружившись кочергой или каминными щипцами. При этой мысли, которая, при всей ее глупости, показалась мне в тот момент вполне реалистичной, меня снова затрясло.

Я встала и оделась, но из комнаты решила пока не выходить – на всякий случай. Думать я могу и здесь, а чаю мне что-то не хочется. Сейчас главное – понять, куда я могу уехать. Вариантов, собственно, было не так уж и много. Стоящих, строго говоря, ни одного.

Близких друзей, таких, к которым можно вот так, ни с того ни с сего уйдя из дому, свалиться на голову с чемоданом в зубах, у меня нет.

Вариант уехать к родителям во Флориду вообще не рассматривается. Во-первых, они пожилые люди, и их нельзя пугать, а во-вторых, родители Ника живут там же, через квартал, и это совершенно не то, чего хотелось бы измученной душе. Не говоря уже о том, что и моя собственная мамочка в этой ситуации, мягко говоря... В общем, я и при более благоприятном раскладе с трудом у них в гостях неделю выдерживаю.

Гостиница. Можно, конечно, и я, скорее всего, так и сделаю, но только... Как-то это уж очень неопределенно. Сколько я там проживу? Если долго, то это чертовски дорого, проще уж тогда снять квартиру или даже что-нибудь купить, но тогда непонятно – где? Тут же, в Бостоне, наверное, не подойдет – ради этого можно было бы и не дергаться, а больше я ничего не знаю. То есть, конечно, где-то я бывала и что-то видела, но вот так, чтобы жить... Короче, никакой ясности нет, кроме одной – из дому нужно сваливать.

Я внезапно ощутила себя голым человеком на голой земле и, чтобы успокоиться, попыталась найти в этой позиции свои преимущества. Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног. Возьму чемодан, сяду в машину и поеду, куда глаза глядят. Где захочу – там и переночую. Стану вольной птицей, начну радоваться настоящему, жить сегодняшним одним днем, будет день, будет пища и так далее. Почему-то, однако, эта перспектива меня не вдохновила. Наверное, старая стала, обуржуазилась, не могу быть перекати-полем. Хочется, знаете ли, какого-то уюта, определенности, привязанности к корням... Я и так уже однажды в жизни все бросала.

Стоп! К корням! А если вдуматься, то корни-то мои где? Они ведь в Москве, откуда, собственно, я и уехала однажды, все бросив. И, между прочим, прекрасную двухкомнатную квартиру в кирпичном доме, на Ленинградском шоссе, прямо около метро «Аэропорт», предмет моей тогдашней гордости и повод для неоднократно пролитых горьких слез уже тут, в Америке, в нашем первом полуподвале. Потом-то, конечно, это все как-то подзабылось, отошло...

Но ведь квартирка-то осталась! Ни я, ни родители так и не стали ее продавать, и рука как-то не поднялась, и хотелось оставить за собой что-нибудь такое, основательное, на черный день. Мама, уезжая, оформила доверенность на имя своего племянника, моего двоюродного брата, который и по сей день жил в Москве со всем своим семейством. Я сама время от времени отправляла им туда с оказией какие-то подарочки, поддерживая родственную связь. Квартиру же, насколько я знаю, он сдавал, обеспечивая своей семье прожиточный минимум, но главное – она цела! И она моя. Или, если уж быть совсем точной, то мамина, потому что записана квартира всегда была на ее имя, но все равно в глобальной перспективе моя. И это значит – у меня есть, куда преклонить колено, то есть главу, то есть все равно что. И, между прочим, не такая уж плохая идея – прокатиться в Москву. Я там сто лет не была, вернее, целых пятнадцать, это даже просто интересно, и Ник останется в другом полушарии, и я развеюсь, и время пройдет, и что-нибудь образуется. И потом, это просто классика, буду, как та сестра – в Москву, в Москву. Нет, очень правильно я все сообразила. Теперь только надо выяснить все подробности.

В радостном оживлении я побежала в кабинет, к телефону, даже забыв про возможную опасность в лице Ника с кочергой. Впрочем, его нигде и не оказалось. Я схватила телефон и стала набирать длинный международный номер. И только набрав половину, вспомнила про разницу во времени. Сколько у них там, в Москве? А то перебужу всех среди ночи. Впрочем, нет. Там еще только вечер. Очень удачно.

– Алло. Миша? Привет! Узнаешь меня? Это Лиза, из Америки. Ну да, ну да! Сколько лет... Как у вас там дела? Как ваши? У нас нормально. Да, и мама хорошо. Тепло, да, у них там всегда тепло. А как у вас? Уже картошку на даче сажали? Здорово! Мишенька, а я ведь на самом деле по делу. Да. Я тут собралась в Москву выбраться. Надолго? Еще не знаю пока точно, не решили, может быть, на месяцок примерно, как получится. Когда? Да скоро, может быть, дней через несколько. Конечно, а я-то как рада, я же сколько лет не была, все уж и позабыла. Мишенька, у меня вот какой вопрос – что там с моей квартирой? Ну, в смысле с маминой, на Ленинградке? Сдаете? Нет, это понятно, я знаю, что сдаете, а можно ли как-нибудь сделать, чтобы и мне в ней пожить? Я понимаю, что можно у вас, но если я задержусь, мне бы не хотелось вас стеснять. Я понимаю, и все-таки? Жильцов же можно попросить уехать, нет, я понимаю – не сразу, но сколько на это нужно времени? Две недели? Очень хорошо, Мишенька, ты им уже сейчас скажи, предупреди, а там я как раз и приеду. Миш, ну я же не маленькая, я понимаю, что это деньги, мы как-нибудь решим уж этот вопрос. Я очень тебя прошу. Конечно, мама в курсе, ты хочешь, чтобы она тебе позвонила? Ладно, я передам. Но вообще, Миш, я не вижу в моей просьбе ничего уж такого. Естественно, что я хочу жить в своей квартире, а как же? Ладно, договорились. Спасибо, Мишенька. Конечно, обязательно позвоню, когда уже буду точно знать. Спасибо. Привет девочкам, пока-пока.

Ф-фух. С родственниками разговаривать, это я не знаю, чего надо... А если с ними еще и жить придется... Понятно, что он не хочет жильцов выселять, это же деньги, но, с другой стороны, квартира-то моя. Они и так с нее сколько лет живут, им никто и слова не сказал. Да. Но маме, между прочим, звонить придется. Причем немедленно – с Мишки станется от жадности нажаловаться, и тут уж я кровь из носу должна успеть раньше. Впрочем, чему быть, тому не миновать. Застать бы ее только дома, а то как убежит в бассейн с самого утра...

– Алло? Мама? Привет, привет, как у вас дела? Ага, и у нас тоже. Почему не звонила? Извини, мам, я забегалась тут как-то последние дни, и потом – я звонила, тебя просто никогда дома не застать. И на мобильник звонила, ты его просто не слышишь. Ну, не знаю. И потом – вот же я тебе звоню, а ты со мной не разговариваешь, а только все про мобильник какой-то... Да, нормально, я же тебе сказала. И у меня нормально. И у Женьки. Недавно разговаривала, да. Нет, тоже нормально. Какой у меня голос? Обычный, как всегда. Не знаю, мам, погоди, у меня к тебе было дело. Мам, я тут собралась съездить в Москву. Взяла и собралась, а что такого-то? Я там сто лет не была, мне интересно. Мишку с семьей навещу. Да, именно об этом я тебе и хочу сказать, про квартиру. Я бы хотела пожить в ней, а не у Мишки на голове, мне кажется, это будет лучше. Вот я так ему и сказала – согнать жильцов на время, ничего страшного. Мамуля, ты у меня просто гений. Если он тебе позвонит, ты ему подтвердишь? Спасибо, я так и знала, что могу на тебя рассчитывать.

И тут моя мать в очередной раз доказала мне и миру свою гениальность. Я, не очень-то рассчитывая так легко получить ее согласие согнать Мишкиных жильцов, от успеха слегка расслабилась и, не ожидая больше никаких сложностей, чуть не пропустила решающий удар.

– Что у тебя случилось с Колей? – без всякой паузы спросила у меня мать тоном, не допускающим никаких уклонений.

Я сперва даже не поняла, думала – ослышалась.

– Чего-чего, мам?

– Что у вас там происходит с Колей? – повторила она, чтобы у меня не оставалось больше уж никаких сомнений.

– Да все нормально, мам, с чего ты взяла? – неубедительно промямлила я, проклиная свою расслабленность. Моя мать из тех, кто способен видеть сквозь камни, и я совершенно напрасно так быстро решила, что обошлось. Нет, куда там... Придется отдуваться.

– Вот только не надо делать из меня идиотку. Сперва ты не звонишь неделю, потом ни с того ни с сего срываешься в Москву и хочешь, чтобы я все это проглотила? Вы поссорились? – Это был даже не вопрос.

– Ну... В общем, да.

– Настолько серьезно?

– Насколько настолько, мам? Ну да, мы поссорились, уже несколько дней как, и я решила отвлечься, уехать ненадолго, на какое-то время, чтобы остыть и осмотреться. А что, нельзя? Чем Москва хуже любого другого места? Почему бы мне не отдохнуть?

– Москва не хуже, а лучше, хотя бы потому, что у тебя там квартира. Ты, конечно, могла бы приехать и к нам, но я не думаю...

– Мам, я обязательно к вам приеду, но...

– Не перебивай! А насчет Коли – я так и знала, что этим кончится, не переживай из-за этого слишком сильно, я всегда говорила, что он того не стоит. И если хочешь знать...

– Ма-ам! Перестань! Ну при чем тут Коля? Что кончится? Поссорились, с кем не бывает, как поссорились, так и помиримся. Не надо только мне рассказывать, что он меня не стоит, и как ты всю жизнь была против этого брака. Мы, между прочим, двадцать лет вместе прожили.

Вот всегда так. Двадцать с лишним лет, и она, как в первый день, не перестает мне рассказывать, какой мой муж козел. Почему-то ничто за все это время так и не смогло убедить ее в обратном – ни внук, ни успехи в бизнесе, ни дом – ничего. У меня уже выработался условный рефлекс защиты собственного мужа от собственной матери, в рамках которого я и включилась, хотя это и глупо до ужаса. Защищать мужа, от которого бежишь на край света. Может быть, сказать ей все, как есть, пусть порадуется, что была права все эти годы? Но нет, ни фига. Зная мать, можно быть уверенной – не будет она радоваться, а услышав, что я наконец развожусь, станет объяснять мне, какой он хороший. Этого я уж точно не вынесу. Лучше попытаться перевести стрелки на какую-нибудь безопасную тему.

– Да ладно, мам, что мы будем всякую ерунду обсуждать? Я сама справлюсь, ты не волнуйся. Скажи лучше, как там у папы дела? Выиграл свой турнир по гольфу? Нет? Ну ничего, передай, пусть не расстраивается. А как ты? Помирились с соседкой Фридой?

Мама и в самом деле отвлеклась на обсуждение своих отношений с соседями, которых она не любила, пожалуй, все-таки больше, чем моего мужа, потому что они жили в непосредственной близости. Опасность временно миновала. Через полчаса, дав двадцать клятв, что я непременно буду держать ее в курсе всех дел и звонить хотя бы раз в два дня, я повесила трубку, выдохнула и, совершенно измотанная этой беседой, пошла на кухню, чувствуя неодолимую потребность немедленно что-нибудь съесть. Нервное, не иначе. Беседы с мамой всегда на меня так действуют. Проведя, к примеру, у нее в гостях три дня, я обычно поправляюсь на три килограмма. Потому что она меня все время воспитывает, а я все время ем, от нервов. Хотя в других обстоятельствах, вот как сейчас, я от тех же, казалось бы, самых нервов худею. Или это другие какие-то нервы?

Но это ладно. С квартирой я выяснила, с мамой тоже, это замечательно, но расслабляться рано. Нужно собрать вещи и заказать билет. Вернее, в обратной последовательности.

Открыв в интернете нужную страницу и просмотрев несколько сайтов продажи авиабилетов, я выяснила, что прямых рейсов из Бостона в Москву не существует, а надо лететь с пересадкой либо в Милане, либо в Лондоне, либо во Франкфурте и так далее. Почему-то мне в корне не понравилась идея всех этих пересадок – то время было неудобным, то стыковка слишком длинной, и вообще я не люблю лишний раз взлетать. В результате получасовых переборов удалось выяснить, что прямой рейс все-таки существует – из Нью-Йорка. Ну и отлично. Улечу из Нью-Йорка, подумаешь, большое дело, пять часов езды. Зато потом без лишних посадок.

Билет мне удалось забронировать только на следующий понедельник, но это как раз меня не слишком огорчило. Наоборот, мои планы обрисовались яснее – уеду сейчас, как и хотела, а эту неделю проживу в Нью-Йорке в гостинице. И квартира московская тем временем освободится, и я сама все-таки не сразу улечу в другое полушарие, а то мало ли что... Да, точно, все очень грамотно.

Я заплатила за билет, попросив прислать его для меня прямо в аэропорт Кеннеди, но компьютер нагло ответил мне, что этого вовсе не нужно, билет электронный. Вот тебе, Лиза, номер, распечатывай и лети. Мне это показалось сомнительной идеей, но спорить я не стала – в конце концов, наверное, так тоже можно, прогресс – штука неуловимая, мог и до этого дойти.

Покончив с билетом, я снова погрузилась в интернет и нашла себе симпатичную гостиницу в центре Нью-Йорка, недалеко от Пятой авеню. Дороговато, конечно, по двести долларов за ночь, но не ютиться же мне целую неделю в сарае. А тут до всего пешком – и в музей, и в театр, и по магазинам. Миллионерша я или кто?

Билет, гостиница, что еще? Паспорт! У меня сохранился российский загранпаспорт, уезжали мы на учебу, и гражданства нас не лишали. Более того, все эти годы я аккуратно раз в пять лет ездила в российское посольство обменивать паспорта. Коля ворчал, потому что каждый новый паспорт стоил все дороже и дороже, а пользы от них не было, но я ездила. И стояла в очереди, и общалась с чиновниками, стиснув зубы, заодно получая прививку от тоски по родине. Но паспорт у меня оставался действительным. И сейчас должен быть, хотя я не помню, когда меняла его в последний раз. Нет, пяти лет еще не прошло, так что все в порядке.

Вытаскивая паспорт из сейфа в кабинете Ника, я бросила взгляд на коробочки с драгоценностями, хранившиеся там же. Взять их тоже? Они ведь мои, все это Ник дарил мне время от времени по всяким-разным поводам, вроде двадцатилетия свадьбы, которое мы отмечали всего лишь в прошлом году. Можно взять, только вот зачем? Держать в чемодане в гостинице и трястись, чтобы горничная не стянула? Носить их все равно практически некуда, как-то не принято расхаживать средь бела дня по городу увешанной бриллиантами, а больше я ведь никуда и не хожу. И даже та хилая светская жизнь, которую мне удавалось вести, была вся так или иначе связана с Ником и, соответственно, теперь тоже канула. Тем более что происходила она исключительно в Бостоне, из которого я уезжаю. Да, но если я их не возьму, Ник может отдать их зайчику? А и черт с ним. Хватит совести – пускай отдает, мне все равно.

Подумав, я все же взяла оттуда одну коробочку. Кольцо, которое Ник подарил мне как раз на эту последнюю годовщину, было очень красивым. Огромный, квадратный, темно-зеленый изумруд не в белом, как это обычно принято, а в желтом золоте, тяжелый, массивный, какой-то даже языческий. Ник говорил мне, что это кольцо похоже на меня. Наверное, что-то в этом было, потому что кольцо нравилось мне самой просто до дрожи, и не носила я его только потому, что боялась повредить в ежедневной домашней возне.

А теперь вот возьму и надену. Больше ничего брать не стану, а его возьму. И буду носить просто так, каждый день. Небольшую экстравагантность может себе позволить каждый!

Кольцо удобно село на средний палец правой руки, как будто там родилось. Чего я, дура, раньше его не носила, кому берегла? Хорошо, что хоть сейчас догадалась. Я покрутила кистью, любуясь, а потом, опомнившись, быстро заперла сейф и вышла из кабинета. Собираться, собираться, время идет.

Собиралась я всегда по одному и тому же методу. Раскрывала чемодан, вынимала из шкафа все вещи и распределяла их по мере надобности на две порции – одну в чемодан, другую обратно в шкаф. Обычно получалось очень быстро, но сейчас я, вывалив одежду кучей на кровать, забуксовала. Что брать, что не брать? Что может мне пригодиться в дальней дороге? Сейчас весна, почти лето, а если я задержусь до зимы? Нужны ли мне шуба и сапоги? А свитера? Когда мы уезжали, в Москве было невозможно купить ничего приличного, так что все может пригодиться.

А с другой стороны – путешествовать надо налегке! Особенно начиная новую жизнь. И потом, Москва, по слухам, теперь самый роскошный и богатый город мира, найду уж я себе там какую-нибудь шубу.

Я решительно покидала в чемодан вещи, руководствуясь девизом: «Умеренность и аккуратность. Остальное – купим!» Как раз уместилось все необходимое, и чемодан застегнулся. Отлично. Я еще в Нью-Йорке неделю проведу, так что, если что-то забылось, можно будет исправить.

Потом, подумав, я снова зашла в кабинет Ника и упаковала маленький ноутбук. Я бы лучше взяла свой собственный компьютер, но куда мне такой большой. А этот будет в самый раз. У Ника он все равно не один, переживет.

Довольная, я сволокла чемодан и сумку с компьютером в гараж и засунула в багажник машины. Тут до меня дошло, что ведь надо будет что-то решать и с ней. Хотя чего, собственно, решать-то? Она, в сущности, даже не моя. Машины в нашей семье менялись часто, и год назад Ник наконец уговорил меня, что покупать машину всего на три года – глупость. Гораздо удобнее заключить с дилером договор долгосрочной аренды. Платишь себе несколько сотен в месяц – и горя не знаешь. Сломалось что-нибудь – машину чинят бесплатно. И с продажей возиться потом не надо – сдал, взял новую. Вот и наклеечка с телефоном на стекле.

– Шон Маклорен? Лиз Будберг. Шон, скажите, могу я к вам пригнать машину на профилактику? Да я что-то в тормозах не уверена. Мягкие они какие-то, да и масло пора менять, и инспекционная наклейка вот-вот истечет... Ну не могу же я так ездить. Давайте я вам ее пригоню на несколько дней, а вы мне пока в соседнем Рент-а-каре организуйте что-нибудь.

Вот и славно. Пускай Коленька потом ее и забирает, а арендованную я по приезде в Нью-Йорк сдам в такое же агентство Рент-а-кар. В Нью-Йорке все равно лучше передвигаться на такси.

Вернувшись в дом, я огляделась. Что я могла забыть, что нужно сделать напоследок? А, еще нужно предупредить Марсию, что я уехала. Я набрала номер.

– Марсия? Добрый день, говорит Лиз Будберг. Марсия, я попыталась вчера вручить мужу бумаги. Вы были правы, ничего хорошего из этого не вышло. В общем, мы только поссорились, и я решила на время уехать из дома, чтобы не усложнять обстановку.

Марсия совершенно спокойно подтвердила, что я приняла правильное решение и поинтересовалась, не применял ли муж ко мне какого-нибудь физического воздействия.

– Нет, этого не было. Абсолютно нет.

– Лиз, если все-таки что-то было, не надо это скрывать. Это только будет говорить в вашу пользу.

– Нет, нет. – Ведь стук в дверь не является физическим воздействием, правда?

– Лиз, но я вижу, вы напуганы, – настаивала Марсия. – Что же тогда? Он вам как-нибудь угрожал?

Я подумала, прежде чем ответить.

– Нет, Марсия, пожалуй, что и угроз прямых не было. Просто я показала ему бумаги, объяснила про алименты, про дом и про пакет акций, он, естественно, рассердился, вышел из себя и сказал, что не заплатит мне ничего. Мы покричали друг на друга, и я заперлась в спальне. Разговор так и остался незаконченным, и я уезжаю, потому что мне как-то не хочется его продолжать. Это неправильно?

– Это совершенно правильно, – сказала Марсия. – Вам незачем трепать себе нервы, Лиз, и я говорила вам, что и бумаги вы понесли сами зря. Все должно происходить по установленной законом процедуре, и так всегда лучше для всех.

– Марсия?

– Да?

– Скажите, пожалуйста, а все-таки... Может быть, то, что я сделала... Я до сих пор не уверена, что все это было правильным. Понимаете, муж... он говорил, что я его предала, что я трясу грязное белье, что мы могли все решить сами... Я думаю, может быть, он был прав? Ну, если не с точки зрения закона, то как-то... по человечески, что ли? Мне и самой кажется, что это не очень этично...

Марсия рассмеялась в трубку.

– Это фантастика, Лиз. Знаете, когда еще давно, в колледже, я читала Достоевского, это же ваш, русский, писатель, я совершенно не понимала характеров его персонажей. Мне постоянно казалось, что они делают что-то не то, особенно женщины, их поступки лишены всякой логики. Он ее бьет, а она на него молится. Но потом, когда я стала работать... У меня бывают и русские клиенты, и, глядя на них, я понимаю, что Достоевский был прав. Мне все равно это недоступно, но я вижу, что именно русскую душу он понимал очень правильно. Русским, особенно женщинам, так свойственна эта... Как бы сказать? Самопожертвенность. Вас обидели, унизили, обманули, вы убегаете из собственного дома, за который вам предстоит борьба – и вы спрашиваете меня, справедливо ли вы поступили с вашим обидчиком? И я вам скажу, Лиз, что ваш случай, к счастью, еще очень благоприятный, вы уходите не нищей с маленьким ребенком, и далеко не нищей, а бывает ведь и такое. И все равно – вас волнует, справедливо ли вы поступили? Поезжайте спокойно, Лиз, постарайтесь отвлечься и ни о чем не волнуйтесь. Все будет в порядке. Оставьте мне только на всякий случай свой телефон.

– Он не менялся.

– А вот это я посоветовала бы вам обдумать. Может быть, имеет смысл взять новый номер. Муж обязательно будет вас искать, зачем вам новые неприятности? Смените номер, скажите его мне, и вы будете в безопасности. В случае необходимости я сама вас с ним свяжу.

Я обещала ей обдумать этот вопрос, поблагодарила и распрощалась.

Ну вот. Теперь уж точно все. Я выкатила машину из гаража, вышла, чтобы закрыть за собой тяжелую дверь, обернулась на дом в последний раз. Неужели, действительно, в последний? А кто знает? Может быть, я и в самом деле больше сюда не вернусь. Жалко? Конечно. Тут прошло много моих лет, и все они были счастливыми до последнего времени. Но, может быть, это правильно – жизнь меняется, и мы должны не застывать в своих скорлупках, а меняться вместе с ней?

На ум пришли строчки откуда-то из русской литературы: «Прощай, дом! Прощай, старая жизнь! Здравствуй, новая жизнь!» Откуда это? Кажется, из какой-то пьесы Чехова. Ну, я сегодня вся такая литературная – то Чехов, то Достоевский. Что характерно, и классики-то все русские. Значит, так тому и быть. В Москву, в Москву! И уж точно я постараюсь построить себе новую жизнь. Для начала постараюсь как можно меньше думать о старой. Даже если это будет нелегко.


Неделя в Нью-Йорке прошла одновременно и спокойно, и суетно. Я, словно оставив в Бостоне вместе с прежней жизнью и все эмоции, к ней относящиеся, как-то отстранилась, отключилась, расслабилась и просто жила, как будто у меня отпуск. Спала до полудня, гуляла в Центральном парке и кормила уток, сидела в кафе. Ну, и делала попутно какие-то дела. Открыла несколько новых счетов в разных банках, перераспределив все деньги наиболее разумным, как мне казалось, образом и вернув Нику его часть с наших совместных счетов. Проконсультировалась у биржевого маклера и заложила для себя инвестиционный портфель. Может, это и была глупость, но мне хотелось, чтобы деньги не лежали совсем уж мертвым грузом, а как-то работали, а акции я постаралась выбрать с минимальным риском.

Номер телефона я так и не поменяла, но Ник за все время не позвонил мне ни разу, Марсия тоже, из чего я поняла, что процесс идет своим ходом. Зато я восполнила пробел разговорами с мамой и с Женькой. Поговорить с сыном, правда, удалось только один раз, во время которого он сообщил мне, что у меня кризис среднего возраста (спасибо, хоть не климакс), он все понимает и надеется, что это быстро пройдет. Интересно, а про отца своего он что-нибудь понимает? Надо еще разобраться, у кого из нас этот самый кризис. Но мужикам все можно, ясное дело, у них групповая солидарность, а я, значит, и слова не скажи. Хотя я как раз и не сказала. Я не рассказывала Женьке деталей – ни про зайчиков, ни про то, как я все узнала. Пусть уж это будет на совести Ника.

Зато с мамой мы общались каждый день, и иногда по два раза, хорошо, что в гостиничном номере не было никакой еды.

Еще я пару раз сходила в театр на Бродвей, совершенно не запомнив, что именно смотрела. Обошла бесконечное количество магазинов, почти ничего не купив, кроме подарков московским родственникам. Хотя нет, себе я тоже купила подарок, правда, не в магазине. Зайдя в интернет со своего ноутбука, я обнаружила на е-бэе роскошную сумку – «Гермес Биркин» (для тех, кто понимает), на которую безнадежно облизывалась в течение нескольких последних лет. Ну не могла я, будучи в здравом уме, выложить за сумку несколько тысяч долларов. Это безумие. А тут... Сумка продавалась прямо здесь, в Нью-Йорке, доставить ее обещали на следующий же день. В конце концов, миллионерша я или кто? Могу позволить себе хоть какую-то безответственную выходку? Я все равно столько всего натворила, и если не сейчас, то когда же... Волна экстравагантности захлестнула меня, я кликнула мышкой, отправила требуемую сумму...

Наутро на стойке портье меня ждала тщательно упакованная роскошная оранжевая коробка с сумкой моей мечты. Я давно не испытывала такого удовольствия от покупки, так, чтобы руки тряслись, пока открываешь коробку. Даже денег было не жалко, честное слово, хотя безумие, безумие! Такая прекрасная, светло-золотисто-коричневая, а кожа! И даже то, что она была не совсем новой, ее не портило. Во-первых, гермесовские сумки все равно вечные, во-вторых, никто, кроме меня, не знает тайны ее происхождения, в-третьих, за новой надо много лет в очереди стоять, а мне на следующий день привезли. Я тут же переселила в нее все свои пожитки и больше с ней не расставалась.

Так, с сумкой на локте и чемоданом, скачущим за мной на колесиках, я и вступила в аэропорт. Отстояла длиннющую очередь на безопасность, разулась, обулась, подошла к стойке регистрации. Все совпало – рейс, направление, место. Снова контроль безопасности, бесконечные коридоры, магазины дьюти-фри... В сумке зазвонил телефон. Я поглядела на номер. Ник.

Немного испуганно – хотя, казалось бы, чего мне теперь было бояться – я нажала «ответ».

– Привет, – сказал мне муж и замолчал.

– Привет, – ответила я.

– Ты хоть где есть-то? – голос у него был странный – смущенный и сердитый одновременно.

– В аэропорту.

– В каком еще аэропорту? – голос приобрел оттенок ярко выраженного недовольства. Очевидно, он хотел поговорить о своем, а я сбила его своим аэропортом с заготовленной фразы.

– Джи-Эф-Кей. Я улетаю в Москву.

– Ты с ума сошла, Лизка! – ахнул муж, теперь уже вполне искренне.

– Может быть, – согласилась я. – Но уже поздно.

– Это опасно! Ты... Нет, я не знаю, что с тобой делать! А я тут...

– Ничего не надо делать, Ник. Да и не успеть уже, слишком поздно... Мне пора. У меня посадка начинается.

– Да... Но ты это... Я даже не знаю... Ты не пропадай.

– Вот это я тебе точно могу обещать, – твердым голосом сказала я. – Чего другое, не знаю, а это точно – я не пропаду!

И повесила трубку.


Фея прилетела в Город ранним утром, на самом рассвете. Город, уставший за бурный день и не менее, а то и более, бурную ночь, крепко спал и не заметил ее прилета. Потянувшись от долгого сидения в тесном самолетном кресле, фея...

Минуточку. А почему, спросит меня мой въедливый читатель, фея вообще летает на самолете? Фея должна перемещаться в пространстве сама по себе, одною силою мысли или уж что у них там... Все верно. Так они, то есть феи, тоже умеют. Но делают это исключительно редко, в самых особых случаях, потому что – зачем? Зачем напрягаться и тратить волшебные силы и не дай бог запасы пыльцы на ерунду, когда существуют вполне исправно работающие средства передвижения? Попасть в самолет, летящий в нужном тебе направлении, для любой феи гораздо проще, чем многое другое.

Фея вышла из здания аэропорта, огляделась вокруг, прищурилась, словно что-то соображая про себя, затем быстро сделала шаг с тротуара и изящно взмахнула тоненькой ручкой. Тут же, словно по мановению волшебства (а может быть, даже и не словно), перед ней мягко затормозила длинная черно-блестящая машина престижной марки.

Фея элегантно и легко впорхнула в автомобиль, удобно устроилась на заднем сиденье и пристроила рядом свою сумочку. Никакого багажа у феи, естественно, не было, поскольку никакие феи не нуждаются в этом дополнительном бремени – зачем? Все, что ей может понадобиться, она с легкостью организует на месте. Сумочка же – сосем другое дело. Сумочка для феи – совершенно культовая вещь, своего рода знак, опознавательный символ, визитная карточка.

Феи – существа иерархические и к нюансам статуса очень чувствительны. Сумочка же – удобный внешний атрибут, прекрасно выражающий тончайшие градации фейской табели о рангах. Поэтому сумочка феи никогда не бывает простой или дешевой, доступной каждому и продающейся в обыкновенном магазине на углу, отнюдь. Сумочка эта, притом что она относится к разряду предметов совершенно материальных, то есть не обладающих даже капелькой каких-то волшебных свойств, тем не менее всегда бывает исключительно дорогой, редкой и выдающейся. Такие сумки, чтобы было понятно, можно увидеть в уважающих себя толстых журналах мод. Там же, если вам повезет, вы можете найти и фотографии некоторых фей, которых как раз и можно узнать по сумочкам. Причем чем выше ранг и статус феи, тем дороже и знаменитее будет и ее сумочка. Те же феи, которые поднялись по этой лестнице на окончательную ее вершину, ознаменовав это приобретением самой лучшей на свете сумки, начинают их коллекционировать. Этому процессу, как вы понимаете, уже никакого предела нет. Потому-то, встречаясь где-нибудь ненароком, две феи первым делом оглядывают сумочки друг друга, мгновенно определяя свой сравнительный статус.

Что использовалось для обозначения этого статуса раньше – конный выезд, высота и изощренность парика, количество рабов или размеры левреток, – мне неизвестно. Но в наше время именно сумочка у фей прочно занимает в этом качестве свое почетное место.

– Куда едем? – спросил у феи водитель с переднего сиденья. Машина легко и плавно скользила по утренне-пустому шоссе в направлении Города. Фея задумалась.

Причин ее раздумья было несколько. Во-первых, она пока и сама не знала, где именно суждено ей найти себе временное пристанище. Насколько временным оно окажется, она даже и думать пока не хотела. Феи вообще – исключительно внезапные создания, живущие текущим моментом.

Второй же причиной было то, что феи никогда и никому не открывают местоположение своего логова, даже несуществующего. Логичными существами их тоже назвать нельзя.

– В центр, – небрежно выдохнула наконец фея. – А там я скажу, где остановить.

Водитель, завороженный волшебными переливами этого голоса, не стал ни спорить, ни уточнять.

В центре Города фея, как и собиралась, остановила машину. Выйдя из нее и отпустив водителя с миром, она направилась... Нет, вовсе не на поиски жилья, как мог бы, возможно, вообразить себе читатель, незнакомый с образом жизни фей. Фея направилась позавтракать в кафе. А то, что она покинула машину как раз неподалеку от одного из самых модных кафе города, можно считать совпадением.

Вообще-то феи, как я уже замечала, практически не едят. Будучи существами эфирной природы, они вполне довольствуются в качестве ежедневного пропитания каким-нибудь листком салата (лучше модной рукколы, конечно же), ложечкой нектара и несколькими чашками зеленого чая. Жизненную силу, как мы знаем, феи черпают совсем в другом. Но завтраки, так же как и ланчи, причем непременно в кафе, имеют под собой несколько иную цель, нежели пошлое поглощение материальной пищи. Это – ритуал, а феи, при всей своей внезапности и нелогичности, а может быть, как раз благодаря им, к ритуалам относятся с уважением. Наградой за скрупулезное соблюдение этого и некоторых других ритуалов, которых у фей на самом деле немало, им служат те встречи и то небесполезное общение, которые в процессе этих ритуалов неизбежно проистекают.

Так вышло и на этот раз. Войдя в кафе и присев там за лучший столик, который, естественно, оставался свободным в ожидании нашей феи, она немедленно заметила одну из своих многочисленных подружек-фей.

Отношения между феями несколько своеобразны. Они могут быть как знакомы между собой, так и нет – это совершенно неважно. С одной стороны, феи все равно не помнят таких мелочей, а с другой – все они, будучи образованы из одного и того же всемирного запаса волшебной пыльцы, находятся между собой в своеобразном родстве. Поэтому, встречаясь, феи тут же, одним взглядом на сумочки, определяют свой взаимный статус. Затем они немедленно вступают в дружескую, но соответствующую статусу болтовню, в процессе которой каждая из участниц может получить какие-нибудь ценные для себя сведения. И можно с удовольствием отметить, что в данном случае наша фея оказалась выше другой на несколько порядков, явным свидетельством чему являлись различия в сумочках.

В результате беседы, приводить которую здесь как невозможно, так и бессмысленно, потому что разговоры фей цитированию практически не поддаются, более того – сторонним слушателям они зачастую кажутся бессодержательными, так как идут на сплошном подтексте, наша героиня узнала много полезного о Городе, в котором оказалась. Она выяснила, сколько в нем приблизительно фей, какие места считаются среди них модными и интересными, велики ли запасы свободной пыльцы и прочие значимые для фей подробности.

Уже к вечеру этого дня наша фея, обогащенная новыми знаниями, устроилась в Городе наилучшим возможным образом. Никаких подробностей по этому поводу мы, конечно, узнать все равно не сможем, но они, в сущности, не так уж важны. Тот из читателей, кому совсем уж не терпится хоть одним глазом взглянуть на фейский домашний быт, может пролистать странички по интерьеру все в тех же толстых журналах мод – впечатление, я думаю, будет примерно правильным. А фея, решив текущие вопросы жилья, немедленно занялась обустройством своей светской жизни.

Это не совсем верно. Это мы назвали бы подобную жизнь светской – для фей же не существует никакой другой. Фея должна порхать, обвораживать, обольщать, щебетать и вызывать зависть у окружающих, неважно, какой природы. Они, то есть феи, в основном для этого и существуют. Они, конечно, при желании могут заниматься в процессе этого чем-то еще, но это «что-то» всегда будет для них вторичным, и это нужно воспринимать, как данность. На то они, знаете ли, и феи.

ЧАСТЬ 2. Москва

Россия – родина слонов.

Народное

Наконец, после бесконечного многочасового перелета, скорченного сидения без сна в узком самолетном кресле, очередей в тесный туалет и суетливого толкания в проходе, утомительного ожидания в очереди на паспортный контроль, общения с неулыбчивыми суровыми пограничниками и отвратительно долгого получения багажа, аэропорт «Шереметьево-2» выплюнул меня, одуревшую, изрядно помятую и почти побежденную, в толпу нетерпеливых встречающих, где я немедленно угодила в объятия двоюродного брата Мишки.

Я с раннего детства не люблю, когда меня тискают, целуют и вообще трогают, и делаю исключения разве что только для самых близких людей, а Мишка еще курит, как паровоз, вся его одежда пропахла застарелым табачным дымом, и усы у него колючие. Но я все стоически вытерпела, и даже улыбаться не перестала (спасительная американская выучка – что бы ни случилось, keep smiling, держи улыбку – за пятнадцать лет, оказывается, въелась в меня глубже, чем я могла ожидать), и задавала нужные вежливые вопросы, и слушала его пространные суетливые ответы, и весело щебетала, и наконец мы подцепили мой чемодан и повезли его к выходу, на стоянку, и вышли за расползающиеся двери аэропорта, в подмосковное раннее утро, и я вдохнула поглубже, желая получить в измученные легкие порцию свежего воздуха...

Не получилось. То есть вдохнуть-то, конечно, получилось, а вот с воздухом вышла заминочка. Удивленная, я вдохнула еще раз, полным ртом, что было совсем уж напрасно: дым, углекислый газ, никотиновые пары, бензин, асфальтовые испарения, выхлопы машин – все что угодно попало в мой несчастный организм, кроме вожделенного кислорода. Так бывает высоко в горах, где воздух сильно разрежен, – дышишь-дышишь, а толку чуть. Но в горах хотя бы все остальные компоненты натурального происхождения и пахнут свежестью. Н-да. А еще говорят: волшебный воздух родины, сладкий и приятный дым отечества... Интересно, они это самое и имеют в виду или все-таки что-то другое? Может, у них какая-то другая родина? Хотя почти наверняка та же самая, потому что очень многие в своих описаниях трогательного момента упоминают о том, что у них перехватило дыхание. Ну точно, как у меня. Вот оно, оказывается, как бывает-то. Будем считать, что и я приобщилась к благодати.

Мишка тем временем, не замечая моей борьбы с окружающей средой, бодро потрусил куда-то вдаль, волоча за собой подпрыгивающий всеми колесиками на неровном асфальте чемодан. Он явно направлялся к выходу с парковки и никакого намерения сесть в машину не проявлял. Я, сделав усилие и окончательно запыхавшись, догнала его.

– Миш, а куда мы идем-то? Ты разве не на машине?

– На машине, конечно. Как еще?

– А где же она? С парковки-то мы вышли...

– Не волнуйся, Лизка, все будет. Что же я, лох какой, на этой парковке вставать? Тут они, знаешь, какие деньги лупят. Я там вон встал, не доезжая чуток, две минуты – и будем в машине.

Я покорно потелепалась за ним, и действительно, не так уж и далеко, за петлей поворота, на выезде, у обочины стояла целая вереница запаркованных машин. Мишка, очевидно, был здесь не единственным умником. Мы подошли к небольшому пикапчику неопределенного зеленоватого цвета, и Мишка достал ключи.

– Садись, устраивайся, я пока сумку твою в багажник закину.

Я села. Сиденье подо мной как-то подозрительно скрипнуло. Мишка, справившись с моей сумкой, сунул ключ в замок зажигания, повернул его там со скрежетом, мотор заскрипел, зачихал, завелся – и мы поехали.

Потом я привыкла, конечно, но тогда, в первый раз, это показалось мне чудом. В смысле то, что мы вообще могли как-то передвигаться на этом агрегате. Но ведь ехали. Машина тряслась, дребезжала, вибрировала и скрипела разными местами, пытаясь, очевидно, развалиться на ходу, и я искренне не могла понять, какая, собственно, сила заставляет ее детали держаться вместе. Да еще и перемещаться при этом в пространстве.

– Миш, – осторожно спросила я, – это у тебя какая машина?

– «Девятка», новая совсем, год назад взял, – гордо ответил он. – Нравится?

– Девятка – это что? – не поняла я.

– Ну «Жигули» же, ВАЗ, – пояснил Мишка. – Скажи, как хорошо делать стали, не хуже иномарки.

– Д-да, – вежливо согласилась я, покрепче вцепляясь в сиденье. Очевидно, главной движущей силой здесь была любовь.

Чтобы не зацикливаться на машине, я стала смотреть в окно. Березки там, лесочки, все такое милое, зелененькое. А там, глядишь, и доедем с божьей помощью. В конце концов, приехал же Мишка на ней в аэропорт.

Но березок вокруг было как-то маловато. Вдоль дороги торчали все больше рекламные плакаты с непонятным мне содержанием, а скоро их сменили какие-то огромные строения, судя по всему – магазины. Когда мы уезжали, ничего этого и близко не было, надо же, как отстроились. Я увидела знакомый сине-желтый значок «Икеи». Здорово.

Нет бы мне продолжать любоваться красотами, но я случайно перевела взгляд на дорогу и чуть не завизжала. Прямо на нас пер сбоку огромный джип. В последнюю секунду Мишка подал чуть вправо, джип тоже выровнялся и проскочил. Я перевела дух.

– Ты видел, Миш? Кошмар какой!

– Что кошмар? – не понял Мишка.

– Ну, джип-то! Он же нас чуть не снес.

– Да ты чего, Лиз? Нормально мы с ним разъехались. Ну, подрезал он меня чуток, но это ж джип, что с него возьмешь. А так – нормально. Ты прям как первый раз в машине едешь, а ведь сама сколько лет за рулем.

– Да, но у нас... Ой, смотри, смотри!

Справа нас обходил еще какой-то длинный блестящий монстр. Он просвистел мимо, едва не сбив нам зеркало, и тут же метнулся прямо перед нашим носом на два ряда влево. В Бостоне за такое лишили бы прав на месте.

– Миш, и ты хочешь сказать, что это вон – тоже нормально?

– Конечно. Это что, цветочки – утро, едем в противотоке, и дорога пока пустая. Ты бы видела, что у нас в центре делается, да если еще в час пик...

Пустой я бы эту дорогу не назвала. Четыре ряда, все довольно плотно заняты машинами. Поток, правда, не стоял, скорость была довольно приличной, но езда...

– Миш, а почему они все между рядами едут? Тут что, разметка идет по осевой?

– А черт их знает. Разметка нормальная, между рядами просто так едут. Я не задумывался. Подумаешь, осевая – это ерунда, вот когда они по встречке начинают...

– Ты это серьезно?

– Абсолютно. Когда пробки-то? Только так. У нас говорят – вот когда, проезжая по встречке, получаешь удар в зад, тогда да, уже, значит, лишнего немного, а осевая – что. На нее и не смотрит никто.

Я замолчала, проверила под собой сиденье и закрыла глаза. Только бы доехать живыми, а там уж я больше вообще никогда ни в какую машину не сяду. Буду ездить на метро, как человек.

Дома у Мишки нас встретила его жена Надя, захлопотала, забегала, потащила меня одновременно умываться, раздеваться и за стол. Стол, несмотря на раннее время суток, она собрала такой, что ого-го! И салаты, и пироги, и колбаса копченая. Мне казалось, я с дороги, не выспавшись и сбив себе из-за разницы во времени весь внутренний режим напрочь, не смогу проглотить ни куска, но Надя, не слушая, усадила меня за стол и решительно наложила на мою тарелку всего понемногу, так что получилась целая гора еды. Не желая ее обижать, я взяла вилку, попробовала немного с краешку...

Все было чертовски вкусно. Просто ужасно, потрясающе вкусно. У продуктов был настоящий, свой, живой запах, овощи благоухали, копченая колбаса... Нет, колбаса – это вообще поэма, любые слова тут бессильны. Незаметно я смела с тарелки все дочиста.

– Ну вот, а говорила – не можешь, – улыбнулась Надя. – Покушать-то, оно всегда хорошо. Я там еще блины поставила, скоро напеку. Да и Дашку надо будить, хватит ей дрыхнуть, когда гости приехали.


Мишка старше меня на семнадцать лет. Сын маминой старшей сестры, по возрасту он попадал примерно посередине между мной и моей мамой, и хотя до нашего отъезда мы довольно много по-родственному общались, я всегда относилась к нему скорее как к старшему родственнику, вроде дяди. С братом, даже двоюродным, как-то предполагается быть на равных, а Мишка всегда казался мне сильно взрослее, солиднее и умнее. Вот с моей мамой они как раз дружили, особенно после смерти тети Светы. Собственно, поэтому при отъезде и не возникло никаких вопросов, что делать с квартирой. Все годы жизни в Америке мы, естественно, так или иначе поддерживали родственные связи, главная заслуга принадлежала, конечно, маме, она постоянно и писала, и звонила. Мишка даже приезжал несколько раз к ней в гости, а уж подарки мы собирали всей семьей пару раз в году. Так что, в общем и целом, все мы были более-менее в курсе взаимных семейных жизней.

Мишка работал чиновником среднего уровня где-то в министерстве энергетики, или того, во что оно трансформировалось в результате всех реформ. Он как-то объяснял мне это во всех подробностях, но я не смогла детально постичь, да, если честно, не очень и старалась. Главное – работал, получал зарплату, на жизнь семье хватало – и слава Богу. Надя, его жена, была учительницей, преподавала историю, и сейчас работала в каком-то очень крутом колледже, где ей тоже неплохо платили. Плюс еще они сдавали нашу квартиру и на все это жили, как я могла понять, совсем неплохо. Их собственная трехкомнатная квартира явно была не так давно после ремонта, с мебелью если не шикарной, то очень и очень приличного качества, еда... Еда вообще была на мой вкус роскошной. Машина, опять же, Мишка говорил, у него новая. Н-да. Интересно, нужно ли платить за Дашкин университет или образование так и осталось тут бесплатным?

Не видя ничего ужасного в таком вопросе – все то же самое мы только что обсуждали применительно к другим членам семьи, – я тут же его и озвучила.

– Кстати, Надь, где у вас Дашка-то учится? Вы за это что-нибудь платите?

Мой вопрос неожиданно ввел хозяев в смущение и тоску. Вместо того чтобы бодро начать рассказывать об успехах любимой дочки, как это сделала бы в ответ на такой вопрос я, Надя погрустнела, махнула рукой и отвернулась, поправляя что-то на столе, Мишка крякнул и потянулся за сигаретой. Происходило явно что-то не то. Я растерялась.

– Миш, вы чего? Надя? Что случилось? Я что-то не то сказала? Вы извините, если что, я же не знала...

– Да нет, Лиз, ты тут ни при чем, – с досадой ответил Мишка. – Просто... Больная тема. Она же не учится нигде у нас.

Дашка была на полгода младше моего собственного сына Женьки. Когда Мишка с Надей поженились, обоим было за тридцать, с детьми они тогда не спешили, я же, наоборот, выскочила замуж, едва-едва отпраздновав восемнадцатилетие, и родила меньше, чем через год. Собственно, вполне возможно, что Дашка появилась на свет потому, что Мишке стало обидно хоть в чем-то уступать сестре-сопливке.

В общем, Дашке сейчас должно быть примерно девятнадцать, и что же ей делать, как не учиться. Школу кончают в семнадцать, ну, может, годом больше-меньше... Не поступила с первого раза? Бывает, обидно, конечно, но ничего ведь страшного. Значит, сейчас должна готовиться вовсю. Все равно непонятно, чего они так уж убиваются. Может быть, институт стоит каких-то безумных денег? Вряд ли уж настолько безумных, какой бы он тут ни был, хоть МГИМО, это же все-таки не Гарвард. Мишка сказал бы маме, мы бы что-нибудь придумали всей семьей... Непонятно.

– Миш, – спросила я осторожно, – а куда она поступала-то? Что вообще происходит?

– Да никуда она не поступала! – Мишка в сердцах раздавил в пепельнице окурок. – Кончила школу, и сидит, фефела. Занимается неизвестно чем...

– Ну тише, тише, – замахала на него рукой Надя. – Не начинай. Хотя, конечно, мне тоже до слез обидно – так хорошо училась, головка ясная, аттестат без единой троечки, и поступила бы легко. А нет! Не хочет она, видите ли. Я уж договорилась даже, у меня в педагогическом и знакомые есть, а она: «Зачем я буду свою жизнь в пыли гробить?» Я, говорит, радоваться хочу, пока молодая.

– И что же она делает?

– Да что делает? Пошла в какую-то школу моделей, что ли. Я не очень понимаю, что они там делают, чему их учат. И учат ли вообще? На Дашку поглядишь – она спит, бывает, до полудня, потом приходит за полночь. «В школе была, у нас кастинг». Не знаю, что за школа такая. Даже уж и не спрашиваю.

– Распустила ты ее потому что, – вставил Мишка. – «Не спрашиваю». А я бы спросил!

– Ой, ну не надо только, – снова замахала на него Надя. – Он уж однажды спросил, – пояснила она мне. – Орал, орал на нее. И Дашка хороша – за словом в карман не полезет. Ругались так полдня, потом она дверью – хлоп. И три дня носу не казала. Я думала, с ума сойду. С тех пор уж не трогаем. И то, я уж думаю, бог с ним, с институтом, выйдет, может, замуж, как-нибудь обустроится. Она у нас девочка красивая...

– Кто красивая? – раздался сзади молодой свежий голос. – Ой, тетя Лиза! С приездом!

Мы обернулись. В дверях дальней комнаты, до того плотно закрытых, стояла прелестная высокая кукла с соломенными волосами ниже плеч и яркими голубыми глазищами. Коротенький халатик в розовую клеточку не скрывал ни сантиметра растущих, казалось, от самых ушей роскошных ног. Дашка. Я помнила ее примерно трехлетним пупсом, ковылявшим с мамой за ручку и пытавшимся отнять у Женьки какой-то совок. Потом Мишка еще присылал фотографии невыразительного подростка с блекло-серыми косичками, а тут – такая красотка! Вот ведь как чужие дети-то растут.

– Кто тут красивая, никаких вопросов быть не может! – ответила я. – Привет, Дашуня! Ну ты и выросла – не узнать. Я бы точно не узнала. Вот какие тут в Москве невесты-то ходят!

Последнее замечание было, конечно, несусветной глупостью с моей стороны, объяснимой только долгим перелетом и дурной головой. Женька, услышав, убил бы меня за такое на месте, чтобы не нарушала его privacy (как, кстати, это сказать по-русски?) и не вторгалась в личную жизнь. Но на Дашку, которая, очевидно, не отличалась такой суровостью нрава, мои сопливые восторги произвели неожиданно благоприятное впечатление.

– Ладно тебе, теть Лиз, – заулыбалась она, явно довольная. – Какая там красивая, я только встала, у меня и морда не накрашена, я и не причесалась-то толком.

Дашкино лицо больше всего напоминало яркий свежий персик, а волосы лежали по плечам блестящей волной. Я, честно говоря, не понимала, зачем вообще красить такую морду, но на всякий случай просто еще раз сказала девочке, что она чудесно выглядит.

– Хватит уже, будет тут задницей вертеть, – шуганула Дашку Надя. – Иди уже крась свою морду, да умывайся, я блины буду печь. Тебя только ждали, человек с дороги некормленый сидит, а ты все об одном.

Дашка фыркнула и исчезла в ванной. Я посмотрела на брата с женой.

– Слушайте, но какая у вас девица роскошная выросла! Просто обалдеть! Чего вы ее так шпыняете, я не пойму. С такими глазами она куда угодно поступит, как делать нечего.

– Поживешь тут с ней – поймешь, – перебил Мишка. – Именно что делать нечего. Ладно, хватит про Дашку, давай лучше мы вещи твои пока разберем.

– Ой, я же вам подарки привезла, – спохватилась я. – Где там мой чемодан?

– Успеешь с подарками-то, – Мишка встал и пошел в прихожую за чемоданом. – Жильцы твои уедут через неделю, раньше не получается. Пока у нас поживешь. Диван вот этот разложим, он широкий, тумбочку Надя поставит...

– Миш, да не беспокойся ты, я отлично размещусь. А с квартирой так. За сколько она сдавалась?

– Шестьсот долларов.

– Вот, Миш, я тебя выставила, я тебе эти деньги отдам. Пока за месяц, а там видно будет, как поживу. Договорились?

– Да ты что, Лиз! – замахал на меня руками Мишка. – С ума ты сошла! Какие деньги? Это твоя квартира, ты и живи, мы и так вам за нее благодарны...

Я в это время успела вынуть из кошелька шестьсот долларов и аккуратно засунула их за стеклянную створку шкафа. Очень хорошо. За месяц я ему отдам, а там действительно видно будет. Главное, он сейчас сам все сказал – и что квартира моя, и что благодарны... Всегда проще, когда человек сам понимает, как обстоят дела, и отношения меньше портятся, и вообще. А теперь можно приступить к раздаче подарков.

С подарками Мишке и Наде у меня при выборе никаких вопросов не возникало. Мишке я купила пару галстуков и тонкий пуловер, Наде – пару кашемировых свитеров. Все хорошее, дорогое, из магазинов на Пятой авеню, выбирала, как себе, и ни секунды не сомневалась в результате. А вот с подарком Дашке пришлось помучиться. Одежда и обувь отметались сразу, потому что я не знала ее размеров, украшения дарить как-то пошло... В конце концов я поймала молоденькую продавщицу в «Бергдорф Гудмане» и заставила ее выбрать нечто, что бы она сама хотела получить в подарок. Она, недолго думая, притащила мне здоровую сумку ярко-фиолетового цвета, всю в карманчиках, пряжечках и свисающих отовсюду ремешках, утверждая, что именно это и есть мечта всех прогрессивных девушек Нью-Йорка и окрестностей. Стоила эта девичья мечта, прямо скажем, немало, но я все равно ее купила, потому что мне надоело метаться в бесплодных поисках, хотя сомнения оставались. И теперь, при виде Дашки, такой розовой и белокурой, они проснулись и зашевелились снова. Вдруг ей не понравится? Я сама, например, не вышла бы с такой сумкой на улицу ни за какие коврижки, а тут ведь ее не обменять... Дура я все-таки, зачем послушалась глупую продавщицу...

Мои сомнения прервал восторженный девичий визг.

– А-а-а! Тетя Лиза! Какая сумка-а! Вау! Настоящий «Моторсайкл Ледикс»! «Баленсиага»! Это твоя? Можно потрогать?

Я не поняла, при чем тут ледяной мотоцикл, но на душе полегчало.

– Нет, Дашунь, это не моя. Это я тебе привезла. Нравится?

– Нравится! Ты что! Это же... Да это же отпад! Я ее обожаю! Это сейчас самый писк, такой ни у кого нет, ее только недавно в самом «Глянце» напечатали! Девчонки поумирают! Ой, я с ума сойду! Спасибо, спасибо огромное!

Дашка схватила сумку и унеслась к себе в комнату – крутиться перед зеркалом. Ну ладно, продавщица, не даром свой хлеб ешь. Угодила.

Потом мы опять что-то ели, потом Надя принесла блины и мы ели их, а потом я почувствовала, что если сейчас же не лягу, то усну прямо сидя с блином во рту. Дашка благородно (или благодарно) уступила мне свою изолированную комнату, чтобы мне не лежать на проходе. Я, качаясь, добрела туда, рухнула на всклокоченную девичью постель, покрытую каким-то розовым пледом, и основательно отключилась.

Когда я проснулась, в комнате было полутемно, и я не сразу сообразила, где нахожусь. Щеку что-то колет, вокруг пахнет сладкой гадостью, обстановка незнакомая. Не сразу, но все же удалось вспомнить, что я в Москве, у Мишки, и сплю, обожравшись блинов, на кровати собственной племянницы. Какая все-таки Дашка красавица выросла... А ведь ничто, как говорится, не предвещало. Здорово, наверное, когда у тебя такая дочка. Жалко, что у меня не девочка. Вернее, жалко, что у меня, кроме Женьки, еще и девочки нет. Хотя при вновь открывшихся обстоятельствах это, скорее всего, только к лучшему.

Вспомнив окончательно обо всех своих обстоятельствах, я сделала вялую попытку почувствовать себя униженной и оскорбленной, но у меня как-то не получилось. Американская жизнь со всеми ее проблемами ушла куда-то далеко-далеко, осталась в другом полушарии и выплывала, как нечто отвлеченное, произошедшее не со мной, а с кем-то другим, вроде книжного персонажа. Ну да, жила-была одна такая тетка, муж ее обманул, а она, не будь дура, наняла адвоката, оттяпала у мужа кучу денег, чтоб неповадно было, и удрала на край света навещать родственников. Хорошо, но при чем тут я? Я, такая вся из себя прекрасная, богатая и благополучная американская тетушка, просто соскучилась и приехала в Москву погостить у давно не виденного двоюродного брата с семьей...

Кстати, где родственники-то? И вообще, что здесь у нас происходит, утро или вечер? Я поднесла к глазам руку с часами и с трудом разглядела в полутьме стрелки на циферблате. Половина восьмого. Половина восьмого – чего? Нет, наверное, все равно надо встать и разобраться на месте.

Я осторожно – вдруг все тоже спят – высунулась за дверь. Там располагалась гостиная, в которой мы ели блины, или как уж они эту комнату называют, но в ней тоже было темно и, похоже, пусто. Интересно, куда все подевались?

Медленно, плохо ориентируясь в чужой полутемной комнате, я пошла на поиски жизни. Не сделав и трех шагов, наткнулась на что-то жесткое, не иначе, стул. Он с грохотом упал, я чертыхнулась. Тут же послышались шаги, и надо мной вспыхнул свет.

– Теть Лиза, что с тобой?

Дашка.

– Да нет, ничего особенного. Налетела, как дура, на стул в темноте. Я вас разбудила?

Она рассмеялась.

– Да ты что? У нас вечер только, до сна еще далеко. И потом, мамы с папой вообще нет, они на дачу уехали, я одна на кухне сижу.

– На дачу?

– Ну да, сегодня же суббота, они всегда на выходные ездят, а вчера остались, тебя ждали. А потом ты заснула, и мама говорит, ты устала с дороги, все равно спать будешь, а там у них картошка не посажена или огурцы какие-то, а если не посадить, то все завянет, а на той неделе у мамы в школе экзамены начнутся, не выберешься. В общем, я не очень поняла, почему надо срочно на дачу, но они завтра вечером вернутся. А тебя пока буду я развлекать. Ты чего хочешь?

– Писать, – честно ответила я. – Потом умыться. Потом... кофе, наверное. Или не знаю, если вечер, то для кофе вроде поздно... Но главное – писать и умываться.

Дашка была явно обескуражена моим ответом.

– Нет, я имела в виду – может, мы пойдем Москву смотреть. Кремль там, еще чего-нибудь.

– Мы обязательно пойдем Москву смотреть, только я сначала умоюсь.


Приведя себя в порядок и все-таки выпив щедро разведенного Дашкой растворимого кофе, без которого организм ни в какую не желал просыпаться и функционировать, я более-менее пришла в себя.

– Ты правда можешь со мной по городу погулять? – спросила я Дашку.

– Конечно, – с готовностью согласилась она. – Я все тебе покажу. Я и маме обещала.

При этом Дашка искоса поглядела на лежащий перед ней на столе мобильный телефончик.

– Даш, ты имей в виду – я вообще-то тут родилась и выросла, кое-чего помню. А не помню, так знаю, как спросить. В общем, не потеряюсь. Это я к чему? Если у тебя какие-то свои дела есть, или просто неинтересно малознакомую тетку по городу таскать только потому, что мама поручила, ты спокойно можешь не напрягаться, ладно? По-честному. То есть я с удовольствием с тобой бы походила, но усложнять тебе жизнь мне совершенно не хочется. Я прекрасно понимаю, что тебе и без меня есть, чем заняться. А маме я сама, если надо, объясню.

– Да нет, теть Лиз. Ничего такого даже. Я тоже с большим удовольствием с тобой пойду. Только... Давай завтра, ладно? А то сегодня девочки потанцевать собирались, и я...

– Господи, Даш, да конечно. Я так и так сегодня никуда идти не хотела, поздно ведь.

– Ну и чудненько. Тогда я побегу. Ты ведь тут справишься?

– Справлюсь, конечно. Только простыню с полотенцем мне выдай. И покажи, как диван раздвигать.

– А не надо диван. Мама сказала, чтобы ты, пока их нету, у них в комнате спала. А то я приду, разбужу тебя на этом диване.

Тут до меня дошло, что девушка собирается уходить из дома на ночь глядя, а Москва, как всем известно, город, небезопасный даже днем.

– Даш, а как ты-то сейчас пойдешь? Поздно ведь, вон, почти стемнело. Ты тоже на машине?

– Если бы. От моих дождешься... Нет, я тачку поймаю. Теть Лиз, а Женька ваш машину водит?

– Конечно. В Америке без этого нельзя. Как шестнадцать исполнилось, так и водит.

– Круто. И машина у него своя?

– Ну да. Не на моей же ему ездить.

– И у тебя своя? И у дядь-Коли?

– Да. Но, Даш, это не роскошь, это просто жизнь. Там без машины вообще никуда не доберешься.

– А какая у Женьки машина?

– Я и не помню уже. «Тойота»? Или «Хонда»? Японская какая-то, а что?

– Так... Здорово. Я бы тоже от машинки не отказалась... Сесть так – ж-жж! Круто. Особенно если бы джип...

– Да ну. Они здоровые, неудобные. Это если детей много или дороги плохие, а в городе-то... Только с парковкой мучиться.

– Нет, ну ты что... Джип – это классно. У нас у одной девочки есть... Она даже на тротуар въезжает, как нефиг делать. Кайф. Все, я побегу, мне еще собираться...

Через сорок минут Дашка, одетая в короткие джинсы, открытую майку, усыпанную блестками, и босоножки на таких шпильках, что непонятно было, как она на них стоит, направилась на выход. На боку у нее висела новая сумка, а лицо она накрасила так, что выглядела старше лет на десять. С волосами она тоже что-то сделала, и они не лежали больше по плечам шелковой волной, а топорщились какими-то прилизанными прядями. Но мое-то какое дело? Что я вообще понимаю? Я не стала ничего ей говорить, а просто пожелала удачного вечера.

– Ага. Спасибки. Я побежала, целую.

На пороге остановилась и стала копаться в сумке, что-то вспомнив.

– Теть Лиз, вот на всякий случай мой номер. Если что – звони.

Вытащила листочек, поскребла по нему карандашиком, сунула мне в руку. И исчезла.


Оставшись одна, я побродила по квартире, приглядываясь к обстановке. Кухня, прихожая, гостиная со смежной Дашкиной комнатой, из прихожей – отдельная родительская. Тесновато, конечно. То есть втроем-то нормально, а вот еще один человек – и уже не повернешься. Хорошо, что я через неделю переберусь к себе.

Пользуясь временным одиночеством, я залезла под душ, вымылась, раскопала в чемодане свой халат и какие-то житейские мелочи. Разбирать все вещи мне не хотелось, попробую пожить в походном режиме.

Потом я постелила себе в Мишки-Надиной комнате, пожевала на кухне салатиков прямо из банки (хорошо, что Надя не видит), нашла в шкафу детективчик в мятой яркой обложке, забралась в кровать и стала читать. Сюжет был острый, но какой-то рваный, отовсюду почему-то ни к селу ни к городу падали трупы и вылезали дурацкие мопсы, странице на тридцатой я окончательно запуталась, кто кого убил и кто кому теща, и незаметно для себя снова заснула, даже не выключив лампочку над головой.

Таким образом, благодаря детективу следующее мое пробуждение состоялось при свете. На часах было без четверти четыре, но, поскольку за окном явно наблюдалась темнота, я быстро догадалась, что это ночь. Погасила лампочку, закрыла глаза и попыталась заснуть снова. Не вышло. Нечего было спать весь день, так тебе и надо.

Вдруг я услышала тихий металлический звон и шорох открывающейся двери. Под дверью в щелке появилась полоска света, и зацокали каблучки. Дашка вернулась со своих танцулек. Ничего себе. Пожалуй, Мишка с Надей не зря переживают... Хотя чего страшного-то, одернула я себя. Взрослая девушка, девятнадцать лет, живет, как хочет. Кого она должна спрашивать, до которого часу ей можно танцевать? Женька вообще уже несколько лет, как поступил в университет, живет в другом городе, я его и вижу-то, хорошо, если три раза в год, какие уж тут поздние возвращения. Но какой-то странный осадок остался.

Терзаемая то ли загадочным осадком, то ли банальным джет-лагом, я проворочалась с боку на бок еще часа три и совсем уж было собралась вставать, как почему-то неожиданно снова заснула. То есть это стало понятно потом, когда я открыла глаза, а на часах было без двадцати двенадцать, и в комнату светило яркое солнце. Елки-палки, Дашка, небось, меня ждет, мы же собирались Москву смотреть.

Я поднялась и поскакала в ванную. Попутно выяснилось, что никто никого не ждет, потому что Дашка спит себе в своей комнате сном младенца, что, впрочем, неудивительно. Так что в ванной я уже не спешила.

Когда я допивала свою первую чашку кофе – растворимого, гадость страшная, надо непременно купить нормального кофе, – на кухню выползла помятая Дашка в халатике. Впрочем, она даже после бурной ночи выглядела на зависть. Легкие синяки под глазами – и все, если не знать, когда она легла, так и не догадаешься. Эх, где мои девятнадцать лет?

– Доброе утро, теть Лиз, – Дашка ухитрялась зевать и улыбаться одновременно.

– Привет. Кофе будешь?

– Не, спасибо, я лучше чаю. Вот только умоюсь.

Дашка скрылась. Я включила чайник, достала еще одну чашку. Вернувшаяся Дашка взяла с подоконника маленький чайничек, заглянула в него, долила кипятку, взболтала и наклонила над чашкой. Из чайничка полилась тоненькая светло-желтая струйка.

– Даш, что ты делаешь? Давай я тебе нормальный чай заварю?

Она махнула рукой.

– Да он хороший, теть Лиз. Я только вчера вечером заварила.

Жидкость в ее чашке напоминала цветом что угодно, только не чай.

– Да где он хороший, смотри – и цвета-то нет.

– Так это ж зеленый чай, он всегда такой.

Посрамленная, я замолчала. Налила себе вторую чашку кофе. Зеленый чай. А я тут лезу, как из деревни, так мне и надо. Не то чтоб я никогда не видела зеленого чая, я просто не понимала, как его можно пить. Особенно с утра. Бурда бурдой. В нем, говорят, и кофеина-то никакого нет.

Дашка тем временем вытащила откуда-то длинную пачку сигарет и блестящую зажигалку.

– Я покурю, ничего, теть Лиз?

Я обреченно кивнула. Вообще-то я терпеть не могу табачного дыма, но не говорить же девочке в ее собственной кухне, что лучше не надо. Переживу как-нибудь. Я тоже в ее возрасте курила. Или нет – в ее возрасте я, пожалуй, уже была беременна, и как раз на этом мое курение кончилось раз и навсегда. Беременность, маленький ребенок, а потом Америка с ее стерильностью, там не покуришь, вот и отвыкла. Надо привыкать взад, ничего не поделаешь, это наша родина, сынок. Досюда, похоже, волна борьбы с курением в американских масштабах не докатилась, потому что еще в самолете я успела заметить, вернее, почуять, что мои соотечественники курят почти все и практически везде. Может, самой тоже начать? Говорят, от этого худеешь, здоровье мое никому на фиг не сдалось, а дышать будет заметно легче. Надо попробовать, и я попросила у Дашки сигаретку.

Она с готовностью протянула мне пачку. Я зажала тоненькую палочку во рту, чиркнула зажигалкой, затянулась и зверски закашлялась. Нет, пожалуй, эксперимент придется пока отложить, до большей акклиматизации.

Залпом допив свой кофе, я бросила сигарету в пепельницу.

– Извини, Даш. Хотела молодость вспомнить, не получилось. Так мы с тобой идем?

– Идем. Сейчас только докурю, потом лицо нарисую – и можем выходить.

Я пошла собираться. Выглянула в окно, оценила погоду и, резонно рассудив, что ходить придется изрядно, надела джинсы, простую майку и полуспортивные туфельки-тапочки без каблуков. Подумала – и накинула на плечи тоненький кардиган на всякий случай. Готово. Хотя нет, не все. Я взяла свою замечательную сумку и, чтобы не таскать с собой лишних тяжестей, вытащила из нее все то, что не могло пригодиться на городской прогулке – американский паспорт, бутылку воды, косметичку, пакет с основными денежными запасами. Между прочим, денег надо бы поменять. Под руку попался телефон. Вот черт, я же его так и не включила после самолета. Ник, небось, волнуется, куда я девалась. Хотя, конечно, мог бы и сам сюда позвонить, если б захотел. Да и мама в курсе, что я живой долетела, ей-то мы с Мишкой сразу отзвонились, тут попробуй не позвони... Так что ничего, информация есть, если хотел – разобрался.

Я нажала кнопку включения, телефон вроде ожил, но ничего внятного на экране не отобразил. Я еще потыкала в разные кнопки, и только потом сообразила, что мой телефон в Москве вообще работать не будет, стандарт не тот. Есть телефоны и с двойными стандартами, но мой не из них. Ну и ладно, значит, куплю просто новый, и все.

Вот и цели для прогулки обозначились – поменять денег и купить телефон. Ну и зайти куда-нибудь за продуктами, чтобы не обжирать хозяев. Кофе купить, апельсинового соку. Колбасы!!!

Готовая к выходу, я пошла к Дашке в комнату. Она, тоже в джинсах и яркой маечке, сидела перед зеркалом и тоненькой кисточкой сосредоточенно рисовала что-то вокруг правого глаза. Заметив меня в зеркале, она махнула рукой в сторону дивана.

– Садись, теть Лиз, я сейчас.

Это был процесс. Нет – Процесс. Я наблюдала за ней, как завороженная. В свои без малого сорок я, конечно, умела пользоваться косметикой, и на лице время от времени что-то себе рисовала, но как-то никогда не относилась к этому слишком серьезно. Нет, крем для лица я покупала и выбирала с интересом, не жалея на это денег, но вот чтоб краситься... Ну да, помада нейтрального цвета, немного пудры, чтобы нос не блестел, чуть-чуть теней в цвет одежды, тон для маскировки каких-то вопиющих дефектов – но это и все. Да и то скорее по большим праздникам, а они у меня случались не часто. Такого, как говорится, чтобы не выйти в булочную, не накрасившись по полной, за мной никогда не водилось. Да и знакомых у меня таких не было. В Америке вообще мало красятся.

Тут же передо мной было Мастерство, возведенное в ранг Искусства. То, что, наверное, и называется гордым словом Макияж. Основу Дашка, похоже, уже успела намазать раньше, потому что теперь она наносила сверху завершающие штрихи. Перед ней лежало несколько распахнутых ящичков, баночек и тюбичков – ни дать ни взять палитра художника, и она, придирчиво выбирая то одну, то другую кисточку разной толщины, окунала их в краски, подносила к лицу, жмурила старательно глаз, чуть-чуть касалась, наносила мазок, оценивала эффект, иногда что-то подправляла пальцем, брала следующую... Я просто оторваться не могла.

Закончив, Дашка позакрывала свои баночки, опылила себя сладким облаком из розового флакона, повернулась ко мне и кокетливо похлопала ресницами.

– Ну как?

Я не сразу нашлась. Мастерство было, конечно, несомненным, и результат на Дашкином лице был, пожалуй, достойным самой высокой оценки, вот только... Это лицо совершенно не нуждалось ни в каких ухищрениях, оно было прекрасным само по себе, от природы. После же кропотливой разрисовки оно стало... Не то чтобы даже старше, но как-то... Искушеннее, что ли. Более порочным, да. И почему-то более потрепанным. Хотя макияж отнюдь не был вульгарен, цвета мягкие, переходы ровные, черты лица подчеркнуто четкие... Не знаю. Наверное, я не понимаю ничего...

– Очень красиво, Дашунь, – в конце концов сказала я. И честно. Действительно, красиво. – А что, мы с тобой куда-нибудь идем?

– Ну так гулять же, – непонимающе ответила она.

– Нет, ты так собираешься торжественно, я думала, может, мы заходить куда-то будем...

– Да ну, торжественно, – махнула она рукой. – Где ж тут торжественно? Немножко морду освежила, и все. Эффект свежеумытого лица, утренний ненавязчивый макияж. По-моему, получилось неплохо.

Я снова не нашла слов.

В прихожей Дашка села на стул и стала застегивать свои вчерашние блестящие босоножки на высоченной шпильке. Тут я, как дура, опять не выдержала.

– Дашунь, – я очень старалась не звучать, как зануда, – мы же, наверное, ходить будем много.

– Ну да, – она потянулась за второй туфелькой.

– А ты выдержишь на таком каблуке?

– Да конечно, легко, – она поднялась и цапнула сумку. – Я готова, идем?


Мы вышли из дому. Я повернула было в сторону метро – Мишка живет в двух шагах от метро «Сокольники», – но Дарья решительным шагом направилась куда-то вбок.

– Ты куда?

– Тачку ловить, – ответила она так, как будто ничего другого и быть не могло.

– Мы же с тобой в центр едем.

– Ну да.

– Так тут на метро пятнадцать минут. Или я чего-то не так помню?

– Теть Лиз, ну на метро одни лохи ездят. Ну что это? Там грязно и воняет. Я в один момент поймаю тачку, и доедем нормально.

Я, вспомнив свои вчерашние впечатления от езды по Москве «на тачке», моментально внутренне сгруппировалась и выдала вполне убедительную, на мой взгляд, версию. Дескать, я за все годы отрыва от родины так стосковалась по любимому московскому метро, что только спала и видела, и что пусть уж мы хотя бы разок потешим капризы старой тетки... Не знаю, что Дашка об этом подумала, но, пожав плечиком и скорчив гримаску, все же повернула в нужном направлении.

Метро! Как много в этом звуке... В Бостоне тоже есть метро, но оно больше похоже на трамвай, да, собственно, и называется так же. А тут настоящее, с хлопающими стеклянными дверями, надписями «Входа нет», турникетами, характерным запахом креозота, эскалаторами. На меня нахлынула сладкая ностальгическая волна. Сколько раз в юности мне приходилось уворачиваться от Колькиных попыток прищемить меня метрошной дверью в его неуклюжих стремлениях быть галантным... Как я боялась, что меня прищемит турникетом, когда мы, экономя несчастный пятак, проскальзывали, тесно прижавшись, вдвоем на одну монетку... А как целовались на эскалаторах... Самые длинные, помнится, были на метро «ВДНХ».

Поток воспоминаний был прерван сердитым Дашкиным возгласом.

– Черт! Ну так и знала... Твою мать!

Ее тонкая шпилька застряла в рифленом покрытии эскалатора, и в попытках освободиться она, резко дернув ногой, ободрала тонкую кожу с каблучка.

– Ну вот. Убила туфли к черту. Говорила же, что это идиотство – на метро! А они новые, жалко так...

– Подожди убиваться-то, – урезонивающе сказала я. – Дай, я погляжу, может, еще ничего...

– Да где там ничего, – Дашка пыталась прыгать на одной ноге, задрав другую и оглядывая каблук. – Вон, полкаблука ссадила. Чтоб я еще раз...

Я подвела ее к скамейке, велела сесть и снять босоножку. Полоска кожи, примерно в полсантиметра, была содрана сбоку каблука и болталась, присборенная в гармошку. Я аккуратно разгладила ее, порылась в сумке, вытащила тюбик сухого клея. Нельзя сказать, чтобы получилось уж совсем незаметно, но если не приглядываться... Дашка глядела на меня, раскрыв рот.

– Ну ты даешь, теть Лиз, – выдохнула она, застегивая босоножку и осматривая результат.

– Не рассказывай никому, – посоветовала я. – И сама забудь, никто и не заметит. А на эскалаторе, если на каблуках едешь, нужно на цыпочках стоять.

– Откуда ты знаешь-то? И где так чинить научилась?

– А ты думала! Ездили когда-то и мы в метро. И шпильки носили, не без этого.

– А клей у тебя в сумке зачем?

– На всякий случай. Вот, видала – и пригодился, да мало ли, что еще.

– Ну ты даешь, – повторила она задумчиво. – Но на метро все равно лучше не ездить. Босоножек не напасешься. А если б я вдруг у матери на «Маноло Бланик» выклянчила? – осенила ее новая мысль, и она явно пришла в ужас. – Да я бы умерла! «Маноло Бланик» так бездарно загубить!! Нет, не уговаривайте даже со своим метро. Никогда в жизни! Теть Лиз, а у вас есть «Маноло»?

Мы успели сесть в поезд, и он вез нас, тарахтя и раскачиваясь в темном туннеле. Я глядела на белую надпись «Не прислоняться» на дверях. «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Копенгаген», – вспоминалась мне какая-то чушь из детства. Дашка снова меня отвлекла.

– Что? «Маноло»? Нет, на кой они мне черт? Они неудобные.

– Как это неудобные? Самые лучшие туфли в мире! За такие деньжищи! У нас в Москве бутик открыли, они там меньше тысячи не стоят. Обалденные туфли. Теть Лиз, а правда, что в Нью-Йорке их можно всего долларов за пятьсот купить?

– Не знаю, Даш. Наверное. По-моему, это все равно безумие – туфли за пятьсот долларов. Никакие туфли столько не стоят, будь они хоть из золота.

И тут меня осенило.

– Стой, Дашка. Есть ведь у меня эти «Маноло». Я забыла совсем, – и красочно описала ей золотой гибрид гладиатора со свиноматкой в пряжечках, свалившийся мне на голову в момент жизненной катастрофы.

Я-то в своем описании старалась ей показать, какой это на самом деле безвкусный кошмар, но, похоже, добилась совершенно обратного эффекта.

– Золотые... С пряжечками... На шпильке... – Глаза Дашки мечтательно затуманились. – Теть Лиз, а какой у тебя размер?

– Седьмой. То есть тридцать седьмой на ваши деньги.

– И у меня тридцать седьмой. А ты их с собой привезла? – оживилась Дашка. – Дашь померить?

– Да ты что, Даш? Чего бы я их в Москву поперла? Я ж тебе говорю – в этом ходить невозможно.

Дашка разочарованно выдохнула. Но тут же снова воспряла.

– Теть Лиз, значит, ты их совсем не носишь?

Я кивнула.

– Совсем-совсем? А тогда... Я нахалка, конечно, но... Не могла бы ты их отдать мне?

– Да могла бы, конечно. – Мысленно я выругала себя за недогадливость. Привезла бы ребенку босоножки, вот было бы радости. – Дашунь, я, честное слово, просто не сообразила, дура. И потом, я размера твоего не знала.

– Ну ничего. Ты мне в другой раз привезешь, не забудешь ведь? А может быть, дядю Колю попросить? Ну, если он вдруг приедет? Или оказия там какая?

– Вряд ли он скоро приедет, Дашунь. Но я спрошу.

Я внутренне рассмеялась, представив себе, как звоню Нику с указанием немедленно отправить мне в Москву золотые босоножки «Маноло Бланик». Интересно, что бы он подумал? Кстати, я ж ему так и не дала знать, что жива. Наверное, надо бы. Вот сейчас куплю телефон...

– Дашунь, а мы с тобой куда едем?

– В центр. Ты же сама сказала.

– Ну да, а куда именно-то?

– Мне все равно. Ты-то куда хотела?

– Да я даже не знаю... Ну, на улицу Горького, наверное.

– Куда? Это где такая?

Я растерялась. Как это – где улица Горького?

– Ну, там метро «Пушкинская». Где памятник Пушкину, знаешь?

– А, на Тверскую, – облегченно выдохнула Дашка. – А то я не поняла.

– Ну да, на Тверскую. – Спятишь с этими переименованиями, я и так-то все нечетко помню, а теперь еще разбирайся, что куда переназвали. – Даш, а телефон там можно будет купить? И денег мне надо бы поменять.

– Это где угодно можно, – отмахнулась Дашка. – Приехали, нам выходить.


Мы вышли на улицу Горького, то есть Тверскую, но не на Пушкинской площади, как мне думалось, а напротив «Националя». Я восторженно огляделась вокруг. Все было таким... Таким огромным, и забытым, и родным, и знакомым, и совершенно другим одновременно. Перед Историческим музеем... Стоп, а где гостиница «Москва»? Мамочки! А перед Манежем какой-то глобус торчит... Хорошо хоть, «Националь» на месте, тоже вон вокруг лесов полно. И куда теперь идти? Хотелось сразу всюду.

В конце концов, помаявшись и помявшись, я определилась, и мы тронулись вверх – или вниз? – по Тверской. Вверх – это к центру, а мы пошли от. Я пялилась по сторонам, как трехлетний ребенок, приехавший из деревни, и озвучивала свои восторги вслух. Бедная Дашка.

Огромные стеклянные витрины, яркая реклама, магазины, рестораны, Центральный телеграф, а где кафе «Космос», тут магазин «Сыр» раньше был, я там в очереди стояла, ой, у вас и «Зару» открыли, пошли зайдем, нет, лучше потом, а что это?

В общем, со мной бывает тяжело, особенно когда я впадаю в восторги. Но это случается, к счастью, не слишком часто, так что можно и пережить. К тому же все и в самом деле было очень здорово. Так чисто, и красиво, и цветочки в горшках понатыканы, и люди кругом нарядные. Правда, люди слишком нарядные, женщины все на каблуках и накрашены, как Дашка, у нас так только в оперу ходят. Я вдруг поняла, что обращаю внимание на то, что на ком надето, со мной такого сто лет не случалось. А потом поняла, что и на меня то и дело бросают со всех сторон оценивающие взгляды. Такого тоже не случалось сто лет. В Америке никто ни на кого не смотрит, это не принято, это нарушает права личности, ходи в чем хочешь, никого не волнует, на улице ты незаметен. А тут... Вон опять тетка мимо прошла и окинула взглядом с головы до ног, такое впечатление, что успела до копейки оценить, что почем. Может, это все-таки на Дашку смотрят, она красивая, а я что? Нет, на меня. Наверное, веду себя, как идиотка, вот люди и оглядываются.

Мне стало неприятно, и я решила спросить свою Ариадну.

– Даш, я заметила – на меня люди смотрят. Я чего-то не так делаю?

– Ну-у... – Дашка задумалась. – Ну, в общем, ты, конечно, выделяешься. Я бы тоже на тебя внимание обратила.

Я совсем испугалась.

– А что со мной не так-то?

– Да нет, – она успокаивающе махнула рукой. – Все нормально. Просто... Ну, как сказать... Ты не вписываешься. Одета, к примеру, не так.

– Господи, чего ж тут не так? Джинсы и майка.

– Вот именно. Так девочки одеваются, а ты, хоть и выглядишь неплохо, все равно видно, что... Ну, в общем, большая уже.

– Даш, не надо. Говори ты нормально – старая тетка.

– Нет, ты не тетка. В этом и дело. По возрасту, может, и годишься, а ведешь себя не так. И что-то в тебе еще есть такое... Иностранское... Я вижу, а сказать не могу. И потом, главное – сумка твоя.

– А что сумка?

– Ну как что? Это же у тебя «Биркин»? Настоящая?

– Ну да.

– Ну вот. Тут, если кто до «Биркин» дожил, она не будет вот так в метро ездить и по сторонам пялиться. Она будет на машине с шофером рассекать, и с ней телохранитель будет сзади ходить. А ты тут возле «Зары» в восторге прыгаешь. Вот все и думают – что это с ней? И настоящий ли «Биркин»?

– Дашка, ты это серьезно? Что, вот так вот на улице прям всем есть дело, кто я да какая у меня сумка? Скажи, что ты шутишь, а?

Она пожала плечами.

– Ну ты же сама меня спросила. Значит, заметила. Я тебе и объясняю. Да плюнь ты, – добавила она, заметив мое расстроенное лицо. – Не бери в голову. На меня вон тоже часто пялятся, что же, из дому не выходить? Наоборот, теть Лиз. Ты знаешь, что классно выглядишь, и пусть себе смотрят. Даже приятно.

– Это тебе, может, и приятно. А мне как-то не по себе. Да и выгляжу я совсем не классно.

– Да брось. Ты у нас тоже красавица. Нет, серьезно. Мы тебе тут еще кавалера найдем, пусть дядя Коля там волнуется. Может, возьмет тогда, бросит свой бизнес, да и приедет. Правда-правда.

Я подумала – может, и в самом деле? Чего я так взбаламутилась? Подумаешь, смотрят. В конце концов, есть на что – я и сама люблю свою сумку. И себя, в общем, тоже. Пусть Коля волнуется. Взяла Дашку под руку и гордо зашагала по Тверской.


По дороге мы успели и деньги поменять, и телефон выбрать, только вот до Пушкина все равно не добрались. Потому что по пути я завернула в книжный и в очередной раз потеряла там самообладание. Мне хотелось купить все и сразу. Столько книжек, и все по-русски, и стоят смешные копейки. Я было нагребла себе стопку, но здравомыслящая Дашка сказала, что если мы все это купим, то никуда больше пойти не сможем, а придется немедленно брать тачку и ехать домой. Слово «тачка» меня отрезвило. Я неохотно оставила книжки, успокаивая себя тем, что непременно приду сюда снова. Уже без Дашки. Очень скоро приду.

Потом мы почему-то не пошли больше по Тверской, а свернули в Столешники и двинулись в сторону Петровки. Я только головой вертела. Ну и магазины у них тут! «Луи Вьютон», «Шанель», «Гермес» (привет, сумка), «Вивьен Вествуд». И все это в Москве! Кто бы мог подумать пятнадцать лет назад.

– Подумаешь, – фыркнула Дашка, с которой я поделилась своими восторгами. – Это разве магазины. Вот в Третьяковском проезде – там да! Там еще и не то есть!

– Даш, – возник у меня вдруг вопрос, – а кто же туда ходит? Они же все безумно дорогие. Мне вот, например, слабо в таких закупаться, а зарплаты в Америке все-таки, наверное, повыше здешних-то будут.

– Ну, ты не прибедняйся, во-первых, – Дашка кивнула на мою сумку. – А потом – что ты! Да полно народу ходит. Все новые коллекции знаешь, как быстро раскупают, только привези.

– То есть – это все новые русские, да? Как это – олигархи?

– Ну почему? Не только. И у нас некоторые девочки тут покупают. Не все, конечно. Но – ничего такого.

– Даш, а у вас – это где?

Она слегка замялась. Или мне показалось только?

– Ну, подружки мои. Из модельной школы. Не все, конечно, а те, которые известные, снимаются много. Они вполне даже могут себе позволить. И я тоже смогу. Вот еще немного подымусь...

– Как это – подымусь?

– Ну, раскручусь. Выиграю кастинг, попаду в рекламу хорошую. В ролике, например, снимусь. Так, чтобы все видели, чтобы узнавать стали. Тогда уже больше приглашать начинают. Ну и вот.

– Слушай, а это вообще – как? В смысле – интересно?

– Ну, еще бы! Это класс! Совсем другая жизнь. В рестораны всякие можно ходить, на показы, в клубы. Тебя везде знают, приглашают. Тряпок можно каких угодно купить. Если повезет, даже машину...

– А говорят, это тяжелая работа...

– Работа как работа. Зато интересно. Теть Лиз, ты есть не хочешь?

Я вгляделась в себя.

– Пожалуй, хочу. Давай в какую-нибудь кафешку сядем? Ты здесь знаешь что-нибудь хорошее?

– Да конечно. Тут полно разных мест.

– Пошли в самое лучшее.

– Самое лучшее? Ну, это тогда «Эль-кафе». Ты уверена?

– В чем?

– Ну, оно вообще-то дорогое... И такое, знаешь... Очень модное.

– Ну и что? Как раз и хорошо, я посмотрю, мне интересно. А денег нам уж как-нибудь хватит.

– Ну, как хочешь. Я предупредила. Ты вон на улицах пугаешься, что на тебя смотрят, а там уж точно будут смотреть. Если нас туда вообще пустят.

– Как это? В кафе могут не пустить?

– Там у них вообще-то фейсконтроль. Но мы вроде ничего. Сегодня еще воскресенье, и у тебя сумка... В общем, шанс есть. Пошли.

Идея идти в кафе не чтобы там просто поесть, а чтобы на меня за мои деньги еще и смотрели, мне не понравилась. А уж то, что туда могут за мои же деньги не пустить – и вовсе. По-хорошему, надо было бы и плюнуть, но я завелась. К тому же Дашка явно относилась к этому дурацкому кафе с большим пиететом, а мне не хотелось в ее глазах... В общем, идея понятна. Мы пошли.

Светлое здание, большие окна, вывеска-финтифлюшка. Оно, оказывается, «Elle-кафе». Как журнал. А я подумала, это что-то арабское...

У двери, слегка ее загораживая, стоял здоровенный амбал в светлом холщовом пиджаке. Мы были уже совсем близко, но он не проявлял никакого стремления освободить проход, и наоборот, кажется, стал нависать еще больше. Запоздало поняв, что это, наверное, и есть страшный фейсконтроль, я вопросительно взглянула на него сверху вниз, слегка приподняв одну бровь.

Это роскошный жест. Вернее, гримаса. Нет человека, на которого она бы не подействовала. При условии, конечно, что вы ее правильно изобразите. Это не так-то легко. Для начала попробуйте поглядеть на амбала, который выше вас раза в два, сверху вниз. Но я умею, у меня богатая практика. А сам фокус с гримасой я подцепила у собственного мужа Кольки. Уж у него это дело получалось органичнее некуда – он, похоже, просто родился с такой гримасой. Так, приподняв одну бровь и сверху вниз, он смотрел на всех, кто, по его мнению, говорил какую-нибудь чушь. Причем это мог быть кто угодно, от студента-младшекурсника до декана нашего факультета. И все без исключения, встретив этот Колькин взгляд, терялись, как дети, и начинали лепетать совсем уж что-то невнятное. Я и сама в первый раз растерялась. Я у него, как у самого умного, спросила, верно ли, что интеграл определенной функции в таких-то пределах равен... Дальше неважно, я действительно тогда глупость спросила, а он на меня как посмотрел... Я почувствовала себя не просто идиоткой, а каким-то прямо ничтожеством. Потом, придя в себя и разозлившись, я, естественно, решила познакомиться с умником поближе... Так оно все и началось.

Да, а гримасу, уяснив себе ее полезность после полугода совместной жизни, я специально разучила в ванной перед зеркалом. Часа два убила. Но зато и применяла потом с неизменным успехом везде, где мне пытались хамить – от магазинов до детской поликлиники. Очень удобно. Один взгляд – и все сразу строятся по местам. В Америке, правда, необходимость в таких суровых мерах как-то отпала, я уж и думать забыла про эту возможность...

А тут надо же – само вспомнилось. Мастерство-то, его не задушишь, не убьешь. И ведь подействовало, что характерно. Амбал, уловив мой взгляд, как миленький тут же отошел в сторону, одновременно кивая и неловко пытаясь открыть мне дверь. Я пожала плечом и, убедившись, что Дашка не осталась на улице, шагнула внутрь.

Светлый же интерьер, нарочито простые столики, обтянутые холстиной кресла... Симпатично, но чтобы уж как-то особенно... И народу совсем немного. К нам мгновенно подошел метрдотель, спросил, где мы хотели бы сидеть...

Дашка потянулась было к окну, но я уперлась и решительно направилась на диван в углу. Я всегда предпочитаю диван, да и угол к тому же – более уютное место. Слегка надувшись, моя кукла опустилась на стул напротив.

– Ну и чего мы сюда забились? Отсюда ничего не видно.

– А что должно быть видно-то?

– Не что, а нас тут не видно.

– Ну и отлично. За это и боролись, разве нет?

– Ну, знаешь... Раз уж мы сюда пришли... Впрочем, ладно, все равно никого особенно нет, день-то не рабочий.

Так и не поняв сути ее недовольства, я раскрыла меню, которые нам успели принести.

Салаты, закуски, многочисленные креветки, какие-то названия закрученные... А, вот раздельчик японской кухни. Очень мило. Мы с Ником любили японскую кухню, она простая и полезная. И самой приготовить легко. Я насобачилась делать японские блюда в домашних условиях, и мои суши-парти славились среди знакомых, благо со свежей качественной рыбой в Бостоне проблем нет. Интересно, откуда же они завозят рыбу в Москву? Впрочем, какая разница... Я заказала себе сашими из тунца и лосося. Дашка попросила салат «Цезарь», а горячего мы решили не брать.

В ожидании еды я оглядывалась по сторонам, стараясь понять, что же именно должно быть всем видно и чем это место так замечательно. Не поняла. Ну да ладно.

Дверь распахнулась, впустив стайку девушек. Собственно, их было всего три (три – это куча?), но почему-то казалось, что их много. Чирикая и хихикая, грации опустились за столиком у окна, тем самым, куда тянула меня Дашка. Загорелые до смуглоты (интересно, где в Москве можно так загореть, когда и лето еще не началось?), светлоглазые, в джинсах и солнечных очках, воздетых на лоб. Все – на шпильках, а одна при этом в белых сапогах до колен. Все три – блондинки, с длинными прямыми волосами, лежащими по плечам, как у Дашки. Этакие русалки.

Русалки сделали заказ и продолжали взахлеб обсуждать что-то свое, явно животрепещущее. Я заметила, что Дашка при их появлении как-то напряглась, замолчала, сидела, держа спину и явно прислушиваясь к их щебету. Впрочем, слышно с нашего места было немного, только смех и отдельные бессмысленные слова типа «вау!».

– Ты их знаешь, что ли? – спросила я.

Дашка только головой мотнула.

Нам принесли еду. Сервировано все было с несказанной красотой и изяществом, но, несмотря на всю внешнюю роскошь, тунец в моем сашими оказался не свежим, а размороженным, что драматически влияет на его вкус. Но это бы ладно, тунца я еще могла бы простить, в конце концов, рыба океанская, пока ее еще довезешь до Москвы, а вот то, что размороженным оказался лосось, было уже возмутительно. У себя в Бостоне я бы немедленно вернула это безобразие на кухню, но тут решила для первого раза не связываться. Да и Дашку огорчать не хотелось. Она и так что-то сникла, сидела притихшая и вяло ковыряла в своей тарелке салатные листья.

Утвердившись в правильности идеи не брать горячего, мы попросили чай, к которому я заказала вишневый штрудель. Штрудель, надо отдать должное, оказался прекрасным, и я уже собралась было поставить заведению честную четверку с минусом, когда нам принесли счет. Счет меня поразил. Я, грешным делом, уже довольно давно отвыкла внимательно смотреть на цифры в меню, что есть, то есть, но чтобы за вот такой легкий ланч с размороженным лососем брали под сотню долларов! Однако! Я молча протянула официанту кредитку, но про себя немедленно снизила общий балл до трех с минусом. Или даже до двух с плюсом.

Пока мы ждали кредитку обратно, в зале произошел легкий инцидент. Одна из трех русалок – та, которая в сапогах, – поднялась и медленно куда-то поплыла, очевидно, в туалет. За столиком чуть подальше сидели два мужика средних лет, я, собственно, их до тех пор и не замечала. Русалка же, сделав плавный пируэт по залу, продефилировала мимо их столика, отошла на шаг, как-то всплеснулась, ойкнула, схватилась за щиколотку...

Джентльмены, естественно, повскакали с мест, подхватили поврежденную фемину, усадили на стул... Тут к нам вернулся официант, я расписалась, и мы направились к выходу, лишившись возможности наблюдать дальнейшее развитие событий.

– Видела? – довольно мрачно спросила у меня Дашка, когда мы с ней оказались на улице. – Вот так по-простому, раз – и срубила. В наглую. Работают, не стоят...

– Ты о чем? – не поняла я.

– Да ты не видела, что ли? Как она мужика склеила?

– Склеила?

– Ну, устроила, понимаешь, сцену с падениями. Дураку же все ясно. Ах, у меня нога! Ах, я у вас посижу! Ах, не могу идти, довезите домой... Самое смешное – все эти дурацкие приемчики на самом деле у них работают. Ладно, хоть мужики были так себе, ничего особенного. Выходной...

– Даш, я ничего не понимаю. При чем тут выходной?

– Ну потому что, если бы был рабочий день, там бы другого класса мужики сидели. Это же «Эль», сюда все олигархи ланчеваться ходят, известное дело. А это так, случайная шелупонь.

– Ну и что, что олигархи? Ты хочешь сказать, что она...

Я, в общем, уже, конечно, понимала, откуда тут ноги растут, просто не хотелось как-то верить, что вот так вот, среди бела дня...

– То есть она – проститутка на работе, ты это имеешь в виду?

Дашка возмущенно фыркнула.

– Да ну нет, конечно, какая проститутка, они все на Тверской стоят. Так, просто девочка. Я их знаю немножко, эта, в сапогах, она модель в «Олигархе», это агентство такое, крутое довольно, кстати, ну и остальные где-то там рядом ошиваются. Нет, это личное дело каждого, просто зло берет, что вот так...

– Модель? А чего же она...

– Ну как чего? Она познакомилась, теперь мужики им за коктейль заплатят, потом, может, еще куда-нибудь вместе пойдут, потом по клубам... Приятно провели день. А там – кто знает, может, они окажутся приличней, чем с виду казались. Я толком не разглядела.

– Как это – приличней?

– Ну слушай, они ж не в костюмах сегодня были. Это по костюму сразу понятно, чего мужик стоит, а так, когда в кежуеле... Надо уже на часы смотреть, на обувь там. А из нашего угла...

– Даш, при чем тут часы? Я, наверное, идиотка...

Она посмотрела на меня, как на младенца.

– По часам всегда видно, сколько у человека денег.

Я не поняла. Мне всегда казалось, что функция часов – показывать время. Для этого они должны достаточно точно ходить. Я лично еще не люблю, когда они тикают. Часы в пределах ста долларов с моими потребностями отлично справлялись. Насколько мне было известно, сходного мнения придерживалось большинство моих знакомых, а среди них встречались люди с очень приличным состоянием. Я даже не имею в виду разбогатевших программистов вроде нас с Ником, но в Женькиной частной школе учились мальчики, предки которых приплыли еще на «Мейфлауэре». И их родители, с которыми я достаточно близко общалась, наследники так называемых «старых денег», прекрасно носили восьмидесятидолларовый «свотч». По крайней мере, на воскресный бранч в городе. И состояние их счетов эти часы никак не отражали. Но, с другой стороны, Дашка тоже явно знала, о чем говорила. Я только решила уточнить.

– И сколько же должны стоить приличные часы?

– Это по-разному, конечно, зависит. Но если меньше, чем десять штук, то вообще разговаривать не о чем.

– Десять штук – это десять тысяч? В смысле – долларов?

– Ну не рублей же.

Так. Десять тысяч долларов часы. Фигасе. А там ведь еще очки, запонки, трусы в конце концов. Да. А если меньше, то и разговаривать не о чем. А Мишка за мои квартирные шесть сотен убивается.

– Ну, допустим, часы правильные. И тогда что?

– Тогда, значит, человек в порядке. С деньгами у него нормально, и жлобиться по мелочи он не будет. Если такому понравишься, он и подарки будет дарить, и отдохнуть куда-нибудь свозит в нормальное место. У нас одна девочка так в Эмираты скаталась. Тряпок там накупила фирменных, золото у них дешевое. А другой машину подарили. Но у нее, правда, с этим челом уже год роман.

– Даш, ты меня прости, конечно, – не выдержала я, – но если это не проституция, то я не знаю...

– Да ерунда, – отмахнулась она. – Ты тоже, как мать моя прямо. Проститутка – это когда ты стоишь на улице, ну или где-то специально, и кто к тебе подходит, с тем и идешь. И известно, почем. А это же совсем другое. Тут девушка выбирает, понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Ну это же она смотрит и решает, хочет она с ним знакомиться или нет.

– Ну да. Подходят ли ей часы.

– И не только часы, на все смотрит.

– Ну ладно. А если часы ей нравятся, а она сама при этом мужику – нет? Тогда кто решает?

– Так редко бывает. Все-таки это же не просто девочки, не с улицы же. Они красивые, ухоженные. Модели. Как это – чтобы они не понравились? С ними все хотят познакомиться. Да если хочешь знать, там целая база есть, ее только чтоб посмотреть, несколько тысяч отдают...

Тут Дашка осеклась, как будто сказала что-то лишнее. Мне не хотелось на нее давить, чтоб не спугнуть, но и оставлять тему просто так не стоило. Уж больно все это было неприглядно. Вляпается ведь во что-нибудь, дуреха. Как бы ее так спросить...

– Знаешь, Даш, я, наверное, ничего в вашей жизни не понимаю. У нас все как-то по-другому. Может быть, ты и права. А мама-то тебе что говорит?

– Мама? – Дашка округлила на меня глаза. – Мама? Ты что? Я с ней об этом и не разговариваю. Это совершенно невозможно. Она и так-то, чуть что, сразу орать начинает. Поступай в институт, поступай в институт! Как будто больше в жизни места нет.

– Ну, – осторожно начала я, – может быть, она в чем-то и права?

– Да в чем? – снова завелась Дашка. Похоже, я задела больную мозоль. – В чем она права? Ну поступлю я в этот тухлый институт, ну закончу, и буду всю жизнь учить придурков истории? И сидеть в нищете, как родители, и света белого не видеть?!

– Ну, слушай, мне казалось, твои родители вполне прилично живут...

– Это смотря с чем сравнивать, – ответила она уже спокойней. – Нет, они, конечно, не голодают, но тысяча долларов для них – уже проблема, нереальные деньги.

– Тысяча долларов – это, вообще-то, не так мало. Это и для нас вполне заметно.

– Я про вас не говорю. А тут есть люди, которые эту тысячу могут за вечер в ресторане оставить, да не одну, могут... ну я не знаю что... Да хоть выкинуть – и не заметить даже.

– Ну, Даш, в жизни все бывает, только...

– Да что только? Знаю я, что ты мне хочешь сказать. Только это все скучно. Понимаешь, теть Лиз, – она взглянула на меня слегка снисходительно, – сейчас у нас тут такие возможности разворачиваются, главное только – не зевать. Если ты красивая, умная, молодая – всего можно добиться.

– Дашунь, да я с тобой согласна. Только чего – всего?

– Да можно даже замуж выйти за такого олигарха, если повезет. Я сама не знаю, но девочки рассказывали, одна так вот познакомилась с мужиком чуть не на улице, и с виду-то так себе, а у него нефтевышка своя оказалась, а она даже не знала. Ходила, ходила с ним, а потом он предложение сделал. Она согласилась, и только уж потом поняла. Живет теперь в Лондоне, он ей дом купил. Ребеночка недавно родила. Да Лондон – это ерунда, можно и здесь прекрасно жить, туда только отдыхать выбираться. Важно – чтоб человек был правильный.

Это было даже почти забавно. В сущности, если не все, то многие ее фразы, взятые отдельно, сами по себе были совершенно верными и разумными, не возразишь. Да, молодая, умная и красивая может всего добиться. Да, замуж нужно выходить за правильного человека. Я и сама под этим тысячу раз подпишусь. Я только никак не могла уловить, где же находится то самое кривое зеркало, отражаясь в котором, все эти правильные тезисы теряют свою суть и превращаются в совершенно кошмарные по смыслу идеи. Вот если бы мне удалось его, это зеркало, обнаружить и развернуть под нужным углом...

– Знаешь, Дашка, я тебе могу сказать совершенно точно, что просто выйти замуж, даже за правильного человека – мало. Надо еще прожить с ним правильно умудриться...

– Это точно. Я тебе скажу – только, теть Лиз, ты, наверно, и сама понимаешь, моим об этом ничего знать не надо, они не поймут, – даже замуж можно не выходить. И так тоже живут, и тоже очень неплохо. Жена отдельно, а ты отдельно, ему на всех хватает.

– Даш, естественно, что я ни с кем это обсуждать не буду. Мне просто... Мне как-то обидно, что ли... Ты такая красивая, молодая...

– Вот именно. Не такая уже и молодая, кстати. Мне двадцать скоро, а тут есть и по шестнадцать сопливки. Всем хочется. Я, конечно, пока еще ничего, но за собой уже очень следить надо, а это все таких деньжищ стоит. У родителей много тоже не возьмешь, вертеться приходится, я еле укладываюсь...

– Дашка! Ты хочешь сказать – ты тоже...

Она вроде бы возмутилась, но как-то не очень горячо, скорее для порядка.

– Ну нет, чтобы вот так, в ресторане... Так я не могу. Мне за показы какие-то немножко платят, и однажды я в рекламе снялась. Без спонсора плохо, конечно. Но, между прочим, я тебе честно скажу – если меня прилично с кем-нибудь познакомят и он мне понравится, я не думая соглашусь. Потому что это – реальный шанс. Тут уж совсем полной дурой надо быть, чтоб отказываться.

– А как это – прилично познакомят?

– Ну я ж начала говорить, есть такой человек один, у него база собрана на всех моделей. Кто хочет познакомиться, приходит к нему, смотрит базу, и потом девочку, которая ему понравилась, с ним как-нибудь случайно знакомят. Ну там, на вечере, в баре где-нибудь, неважно. То есть тебя уже заранее выбрали, ты не можешь не понравиться, понимаешь?

– Ну вот. А ты говоришь – девушки выбирают.

– Но я-то могу отказаться.

– И много ты таких знаешь, чтоб отказывались?

– Ну-у... Я слышала, одной девушке кто-то вроде бы не понравился, старый был... Он ей потом бриллиантовое кольцо купил и шубу шиншилловую.

– И тогда понравился.

– Наверное. Я не помню. Но это неважно. Главное – попасть в струю, там уже разберешься.

– Ну хорошо. Попадешь. А что потом?

– А что потом? Живешь, как человек, что еще?

– Нет, я имею в виду – совсем потом? Сама же говоришь, молодые в затылок дышат. Ну, надоела ты своему олигарху, он себе моложе нашел – тогда что?

Дашка впервые за всю нашу содержательную беседу не нашла с ходу, что сказать. Задумалась. Похоже, эта простая мысль ей в голову не приходила. Я затаила дыхание, надеясь, что, может быть, смогла задеть нужную струну, уловить, удержать невинную душу...

– Скажи, Лаура,

Который год тебе?

– Осьмнадцать лет.

– Ты молода и будешь молода

Еще лет пять иль шесть... —

всплыли у меня памяти строчки из пушкинского «Дон-Жуана». Как же там дальше-то было? Ну, да неважно. Все, все, что с нами происходит, уже однажды, и даже не раз, кем-то прожито, осознано, записано... Дашке я, конечно, вслух никаких стихов зачитывать не стала, чтобы совсем не напугать, но все же, все же... Мысль неустанно крутилась. А, вот. Что-то такое, и потом:

– Как станут называть тебя старухой,

Тогда что скажешь ты?

– А не знаю я, что, – вдруг бодро откликнулась Дашка. – Да и какая разница-то? Оно еще когда будет, до тех пор как-нибудь образуется. В крайнем случае учиться пойду, чтоб мама была довольна. Это уж я точно всегда успею, а до тех пор – поживу, как получится. Хоть день, да чтобы мой.

– Тогда?

Зачем об этом думать?

Не вышло из меня ни ловца человеков, ни спасителя детских душ. И домой мы добирались на тачке.


Оставшуюся неделю житья у родственников (моя квартира освобождалась в четверг) я провела, стараясь как можно меньше попадаться хозяевам на глаза. Не люблю мешать людям в их привычной рутине, пересекая своим присутствием годами натоптанные муравьиные тропы ежедневного распорядка. Собственно, это было совсем несложно. Мишка с Надей работали и уходили из дому довольно рано, тут от меня требовалось только не высовывать носа из-под пледа на диване в гостиной, если они заходили туда за чем-нибудь. Потом, когда за ними захлопывалась дверь, можно было встать, быстренько привести себя в порядок и отвалить до того, как проснется Дашка. С ней мы после давешней откровенной беседы оставались не то что в натянутых или неловких, но каких-то осторожных отношениях, с поверхности очень душевных, а где-то внутри все же горела некая лампочка стоп-сигнала, по крайней мере у меня. Что было внутри у Дашки, оставалось для меня загадкой, потому что внешне она неизменно представляла собой эталон наивной безмятежности, обрамленной золотистыми локонами. В тихом омуте... Может быть, вовсе и не нужно в него соваться, в этот омут, достаточно просто гулять по бережку и наслаждаться пасторальным пейзажем? Я и сама-то, в конце концов, тоже с виду такая благополучная, а ведь ношу какие-то скелеты за душой...

Если же считаться, чьи скелеты страшнее... Не знаю. Прожить всю жизнь так, как я, с одним мужем в любви и доверии, а на склоне, можно сказать, блаженных лет обнаружить в его постели мерзкую китаянку и остаться сиротой без гроша в кармане... Нет, ну со мной, допустим, последнего не случилось, но ведь могло бы. С легкостью могло, это мне просто, можно сказать, повезло, что я сумела вовремя спохватиться. И потом, в моем случае деньги – это не главное. Все равно, даже со всеми деньгами, я чувствую себя обманутой, преданной, вывалянной в грязи.

А если так, как Дашка? Чтобы самой, с младых ногтей, сознательно выбрать эту самую грязь, пройти через нее, получить то, что хочется... Собственно, эти же самые деньги и получить, что уж там говорить о высоком, и жить потом, выражаясь Дашкиными же словами, «в свое удовольствие», не рефлексируя по поводу пережитого. По большому счету, получается, что мы идем по одному и тому же кругу, начиная его с разных сторон. Сможет ли она жить «в свое удовольствие» и забыть о пройденном пути, получив то, что хочет? А я могу? То есть забыть я точно не могу, и удовольствия, если честно, у меня немного. Да, но Дашка может не получить совсем ничего, и этот риск достаточно велик... Хотя в другом варианте он тоже, похоже, не меньше, и никакой закон сильно не помогает, если нет денег на адвоката.

Любовь? Семейные ценности? Верность до гроба? Где они все? И опять же, ничего не мешает той же Дашке, если она выиграет, найти и построить все эти ценности, только уже с открытыми глазами, зная, что почем в этой жизни. Будут ли они от этого менее ценными? Или, может быть, наоборот?

В общем, ни понимания, ни четкого ответа у меня не было. А противно на душе было. И за себя, и за Дашку, и, наверное, за многих других таких же. Ясно только одно – ничего из этого не должно стать известно Дашкиным родителям. Я могу ходить и пережевывать свою рефлексивную жвачку на тему «хорошо или плохо», но Мишка с Надей просто такого не выдержат. Это был лишний повод держаться по возможности подальше от их дома. На всякий случай.

И я целыми днями гуляла по Москве. На самом деле это было совсем не плохо, я не уставала и не раздражалась, а наоборот, вполне получала удовольствие. Я вспоминала свой город и знакомилась с ним заново. Потому что за пятнадцать лет разлуки он стал совершенно другим. Как и я, наверное. И теперь мы прислушивались, приглядывались и приспосабливались друг к другу. Это очень странное ощущение – находить что-то новое и неожиданное в тех местах, которые, казалось бы, знаешь, как узор собственной ладони.

Я бродила по широким проспектам и узеньким переулочкам, заходила в роскошные бутики и крохотные магазинчики с полуслепыми стеклами, ела в дорогих ресторанах и покупала чебуреки у теток на улице... Москва просто жила. А я пыталась жить в ней. Я пока не понимала ее до конца, не чувствовала, удается ли мне раствориться в ней, или же я так и останусь отторгнутым чужеродным телом. Для всего нужно время.


Но мое время наконец пришло. Вечером в четверг мы с Мишкой поехали водворять меня во владения. Во дворе Мишка долго искал место, чтобы приткнуть машину, а я, не в силах дольше сдерживать нетерпение, выскочила чуть ли не на ходу и побежала к подъезду. Это же мой дом. Я тут с самого детства жила, каждый камушек знаю, каждую выщербинку на асфальте. И вот я сюда вернулась. Спустя...

Забавно... На самом деле я оставила этот дом не тогда, когда уезжала в Америку, а выйдя замуж за Ника. Поскольку, как я уже говорила, родители его не одобряли, речи о том, чтобы жить с ним в их доме, идти не могло. Ситуация с его стороны была симметричной. А так как учились мы оба на физтехе, где всем дают общежитие, вопрос места для семейного гнезда решился автоматически. Там мы и прожили все годы нашей учебы, там и Женьку родили. А потом, закончив и устроившись на работу, уже могли позволить себе снимать квартиру, что и делали вплоть до самого отъезда.

Так что с домом мы попрощались больше двадцати лет назад. И то, что, потеряв Ника, я снова вернулась сюда, наверное, было по-своему символично. Впрочем, искать символы и знаки в каждом своем движении – унылое занятие для старых дев и безнадежно влюбленных дурочек. Я же, какая ни есть, все же не отношусь ни к тем, ни к другим, хотя бы потому что...

Мишка нашел, наконец, парковку и уже вез мой чемодан в сторону подъезда. Оставив праздные рассуждения, я поскакала вперед, чтобы открыть ему дверь.

Оп-па! На двери оказался кодовый замок. Я растерянно замерла. Вот так, стоит ненадолго отлучиться, уже и домой не войдешь. Подошедший Мишка подмигнул мне, вытащил из кармана связку ключей, приложил к замку магнитную пимпочку – дверь распахнулась.

А пахло в подъезде точно так же, как и всегда, – летней пылью и старым деревом. И желтый фанерный шкаф неизвестно с чем стоял на том же месте, и решетка лифта выкрашена мутно-зеленой масляной краской, и те же самые буквы так же стерты на жестяном плакатике о противопожарной безопасности. Все на месте. Вот и я вернулась.

Квартира на первый взгляд тоже показалась мне совершенно не изменившейся. Та же самая знакомая с детства мебель на тех же местах. Ну, или почти на тех же. Обои... Нет, обои, кажется, все же были другие.

– Я здесь ремонт делал! – гордо сказал мне Мишка. – Да не один. С последнего раза двух лет еще не прошло. И кухню поставил новую, под итальянский орех.

По мне, так мамин старый буфет был в двадцать раз лучше этих его орехов, которые уже начали облупливаться по уголкам, но вслух я ничего говорить не стала. То есть стала, конечно, – какой он молодец и как замечательно за всем следил. Большое-большое спасибо.

– Да что спасибо-то, – отмахивался Мишка. – Не за что тут спасибо. Это ж все для сдачи нужно – и кухня, и ремонт. Оно все в момент окупается. Вот еще бы мебель сюда новую купить в «Икее», так вообще раза в два можно было б цену поднять, руки только все не доходили. И книжки ваши Лена строго-настрого просила не выбрасывать.

Книжки! Действительно, вот же они, все наши книжки, настоящая библиотека, которая должна быть у каждого. Как я скучала по ним в Америке, как радовалась, особенно в первые годы, когда любыми правдами-неправдами удавалось купить или выпросить у кого-нибудь для Женьки русскую книжку, правильную, из детства. В последние годы с этим, конечно, стало гораздо лучше, пооткрывалось много русских книжных, да только Женьке они уже... Впрочем, грех жаловаться, русский язык у него отлично сохранился, он и читает, и писать умеет, и даже курс какой-то взял по славистике, как хвастался мне недавно.

Я зарылась в книжный шкаф, как в сундук с сокровищами, трогала корешки, перечитывала названия. Ой, и это. И это. Мишка кашлянул у меня за спиной.

– Лиз, я пойду уже. А то пока доеду. Смотри, вот я тебе на стол ключи положил, а вот тут документы твои. Ты с паспортом не тяни, с этим лучше сразу разобраться.

Я оторвалась от книг, закивала, пообещала немедленно со всем разобраться, еще раз за все поблагодарила и проводила Мишку до двери.

Закрыв за ним, сбросила в прихожей туфли и прошлась еще раз по всей квартире. Да, многое изменилось, конечно. И на всем есть какой-то налет... Не то чтоб нежилости, как бывает в совсем уж заброшенных домах, а какой-то бесхозности, что ли. Ненужности и неприкаянности. Вроде даже и чисто, а все равно как-то не так. Но с этим-то я поборюсь.

Следующие несколько дней прошли в составлении списков необходимых закупок, освоения близлежащих торговых точек, доставки промышленного количества моющих средств и уборки, уборки, уборки. Окна, полы, шкафчики на кухне, потолки влажной тряпкой, пока не закружится голова. А, ну и еще был визит в паспортный стол.

Об этом стоит вспомнить отдельно. Вместе с ключами Мишка отдал мне кучу разной нужности документов, первым среди которых был, конечно же, мой советский паспорт. За время моего отсутствия страна не только поменяла название, но и провела всеобщую паспортную реформу. Так что мой главный документ советского, то есть российского гражданина, был безнадежно просрочен и имел теперь разве что историческое значение. Мишка настоятельно советовал мне пойти в паспортный стол и добиться там обмена на более современную версию.

– Они, конечно, поорут на тебя, но обменять должны, куда денутся, – напутствовал он меня. – В крайнем случае, дашь им денег.

– Как это?

– Да так. Даже лучше с этого прямо начать. Дашь паспортистке, она тебе все и сделает.

– А сколько?

– Долларов пятьдесят. Я думаю, нормально будет.

Все это казалось мне крайне сомнительным, да и вообще лишним, но Мишка упорно настаивал, что без паспорта в Москве жить нельзя даже две недели. Поскольку я пока не знала, как долго мне придется это делать, я решила послушать его советов.

Паспортный стол меня, прямо скажем, не вдохновил. Не знаю, чего я от него ожидала, но то, что мне там открылось, превосходило любые ожидания. Для начала, там была очередь. Огромная и злая. Прямо как в лучшие годы моей юности.

Стоять мне совсем не хотелось, поэтому я, немного пораскинув мозгами, списала на бумажку расписание работы стола и перечень документов, необходимых для получения паспорта. К счастью, половину из них выдавали тут же в столе. Не задаваясь вопросом, зачем органам власти нужно выдавать бумажки самим себе, я собрала остальное, и на другой день пришла сильно заблаговременно, оказавшись в очереди первой.

В тесненькой комнатке за канцелярским столом восседала тетенька неопределенного возраста и вида. Увидев мой раритетный паспорт, она долго проводила со мной воспитательную работу. Я не могла постичь всего смысла ее проникновенной речи, да и не сильно старалась, потому что была занята внутренней борьбой на тему: давать деньги или нет. И если давать, то когда? И как именно? И что со мной будет, если Мишка все же не прав? Это ведь будет взятка лицу при исполнении служебных обязанностей, а у меня даже паспорта нет. В конце концов, когда в тетенькиной речи стали явно прослеживаться тенденции выгнать меня из кабинета раз и навсегда, с тем чтобы таким, как я, вообще паспортов никогда не давать, я решилась. Выудила из сумки заготовленные пятьдесят долларов одной бумажкой и распластала их перед тетенькой на столе.

– Что это? – сурово спросила она, не делая никакой попытки их взять.

Так я и знала!

– Это... Ну, я... Мне казалось... – залепетала было я, не зная, куда деваться.

– Вы меня прямо обижаете! Да за такие деньги я вам только половину обложки могу сделать! – тетенька была явно возмущена до глубины души.

Выдохнув и буквально не веря своим ушам, я вытащила вторую такую же бумажку и положила на первую.

– Другое дело, – проворчала тетка, ловко утягивая бумажки куда-то к себе на колени. – Давайте фотографию и что там у вас еще... Через три дня после обеда зайдете ко мне за паспортом. Да в очереди не стойте, просто заходите, и все.

Через обещанный срок я была полностью восстановлена в своих гражданских правах, о чем свидетельствовал новенький бордовенький документ с российским гербом, моей фотографией и надписью черным по белому: «Новинская Елизавета Дмитриевна, Россия, Москва, дата рождения, дата выдачи, ж». Графы о замужестве и наличии детей сияли девственной чистотой. Я была вновь пригодна к употреблению.

Довольно странно было смотреть на свою девичью фамилию в официальном документе. Строго говоря, она не совсем девичья, в браке я официально фамилию не меняла, но потом, в Америке, я как-то сама собой утратила свою автономность, став для всех «миссис Будберг». Собственно, началось все с того, что еще при отъезде мой загранпаспорт был то ли случайно, то ли по каким-то высшим соображениям выписан на фамилию мужа. Мы все выезжали по его приглашению, и я в целях экономии времени и уменьшения бумажной суеты не стала настаивать на исправлении ошибки. В Америке это постепенно перебралось в другие документы, сперва в малозначимые, потом в более существенные, вроде кредиток и водительских прав, потом на эту фамилию я оформила себе грин-карту и все страховые бумаги... В общем, когда дело дошло до получения гражданства, вопроса, какая у меня фамилия, как-то не возникало. И, естественно, все загранпаспорта при обмене оформлялись на нее же, чтобы не нарушать единообразия в документах.

А тут – все, как положено. Новинская, будьте любезны. И никаких гвоздей. Что, впрочем, тоже очень своевременно и символично. Девичья фамилия. Родительский дом. Новая жизнь. Все, что в промежутке, – зачеркнуть. А можно и так – единственная своя фамилия, свой законный дом... И жизнь – она тоже одна. Какая уж есть.

Дом сиял чистотой, на кухне булькала в кастрюльке молодая картошка с рынка, экранчик компьютера подмигивал свежепроведенным интернетом. Благолепие. Тишина и покой. Как на кладбище.

И я зачем-то решила позвонить Кольке. То есть я, конечно, имела в загашнике разумное объяснение этому своему деянию, да даже и не одно. Ну, надо же было ему наконец сказать, что я долетела, что у меня все в порядке, что вот живу там-то, и телефон свой оставить – мало ли что. И вообще – мы цивилизованные люди, вполне себе можем общаться даже и после развода. Или как ее – Legal separation. Да. Разумное объяснение, конечно, имелось, и, как и полагается, при всей разумности оно не имело ни малейшего отношения к тому, чего мне хотелось на самом деле. Ведь было, было в его голосе, когда он звонил мне в аэропорту, что-то такое человеческое... Ведь мне не показалось...

Я быстро набрала знакомый номер после длинного международного кода. Бросила взгляд на часы – как раз нормально, в Бостоне восемь утра, уже проснулся, но еще не убежал на работу. Гудок. Еще гудок. Интересно, где он там, провалился, что ли? Щелчок соединения...

– Хел-лоу?

Мерзкий мяукающий женский голос с явным восточным акцентом! От негодования я просто остолбенела, потеряв не только дар речи, а вообще все на свете.

– Хел-лоу? – повторил голос. – Кен ай хелп ю, пли-из?

Я швырнула трубку на рычаг. Руки тряслись, поэтому попасть удалось не с первого раза. Дрянь! Нет, ну какая все-таки дрянь! Это китайский зайчик! В моем доме! Только я за порог, и вот – пожалуйста! Суки! И никакого стыда – она там уже и трубку поднимает! А я еще звоню, как дура, хочу там что-то человеческое найти... Соскучилась, блин! На, получи себе прививку от ностальгии.

Я заметалась по комнате. Под руку мне попалась тряпка, оставшаяся от уборки. Я схватила ее и стала, как идиотка, по двадцать пятому разу вытирать несуществующую пыль на книжном шкафу. Гад, гад, гад! А я-то хороша...

Мне было дико обидно. И страшно тоже, потому что я, пожалуй, только в тот момент как-то окончательно поняла, что наша с Ником общая жизнь действительно кончилась. Утлый кораблик моих иллюзий нормальной жизни в отпуске, который я изо всех сил мастерила все это время, налетев на проявления жизни реальной, немедленно кильнулся и затонул. А я оказалась безнадежно захлебывающейся в море житейских ужасов. Может быть, понимание этого пришло ко мне и не впервые, такое достаточно трудно вычленить в нагромождении общих чувств и эмоций. Наверное, нечто подобное уже было в самом начале, когда я только все обнаружила, но потом, в рутине будней, оно как-то затерлось, а переезд в другое полушарие и вовсе заслонил ясность ощущений, так что действительность снова обрушилась на меня с пугающей остротой...

Нет, ничего не будет, все взаправду – и развод, и самостоятельность с девичьей фамилией, и отдельная жизнь в родительском доме. Все, что я примеряла на себя все эти дни, словно играя сама с собой, как в детстве, когда надеваешь бабушкино платье из сундука и считаешь себя княжной Таракановой в мокром каземате, оказалось ничем иным, как моей единственной реальностью. И, хоть ты вся обкричись из последних сил, стуча кулаками по кирпичной кладке: «Я не хочу-у-у!!» – все равно ничего не поможет.

Наверное, я опять разревелась. И, наверное, ревела довольно долго, оплакивая свою несчастную девичью судьбу, потому что очухалась я от жуткого запаха гари. Кинувшись на кухню, я, естественно, обнаружила там в кастрюльке на плите дочерна сгоревшие остатки молодой картошки. Мой ужин... Черт бы побрал Ника с его зайчиком, мало мне было всего, так из-за них теперь еще и голодной сидеть!

Я собралась было заплакать снова, теперь уже от злости, но у меня не получилось. Более того, я почему-то начала смеяться, как идиотка. В общем, классическое проявление постшоковой истерики, как в аптеке. И то сказать, имею право, когда же мне еще истерить? Исключительно подходящий момент.

В общем, наревевшись и нахохотавшись, как гиена, я поняла, что, несмотря ни на что, дико хочу есть. Картошка погибла безвозвратно, наковырять из обугленных в кастрюле остатков хоть что-то съедобное возможным не представлялось. Другой осмысленной еды в холодильнике не наблюдалось, да и исстрадавшаяся душа просила сладкого – все было за то, чтобы идти в магазин.

Сполоснув морду под холодной водой, я поплелась в ближайший супермаркет. Там, очевидно впав в подобие амока, я накупила копченой колбасы, икры, рыбы, экзотических фруктов, разных навороченных пирожных, шоколадных конфет и бутылку коньяку в придачу. Последнее было совсем уж необъяснимо – я вообще практически не пью, а коньяк не выношу дополнительно, но сделанного не вернешь.

Дома, выложив добычу на столе, я с ужасом поняла, что всего купленного мне не съесть и за месяц, не говоря уж о сроках хранения. И тогда я позвонила единственному человеку, с которым я могла здесь разговаривать, то есть Дашке, и зазвала ее в гости. Формальный повод – отметить мое, так сказать, новоселье. Не про зайчика же было ей объяснять. По телефону, во всяком случае.

Дашка, лапочка, тут же ко мне прискакала – и двух часов не прошло. Я как раз успела минимально изящно накрыть на стол и максимально привести себя в порядок, положив на распухшую внешность холодный компресс. Глаза, конечно, все равно больше напоминали заплывшие щелочки, но, будем надеяться, юность не будет так уж пристально вглядываться в мои черты лица.

И она, похоже, действительно не вглядывалась. Прилетела, защебетала, оглядела всю квартиру – «Как просторно», села за стол – «Ой, сколько вкуснятины», цапнула кусок рыбы – «Я такая весь день голодная», хряпнула с налету фужер коньяку...

Чтобы не отставать, я налила себе тоже. Зажмурилась, постаралась не дышать – ну не люблю я коньяк, гадость такая, – выпила. По жилам, как пишут в литературе, побежало живительное тепло...

Ну, тепло не тепло, а на душе, конечно, стало легче. После второго бокала мы с Дашкой весело обсуждали превратности современной моды и безумие московских цен, а после третьего или четвертого – кто же считает? – я возьми и ляпни ни с того ни с сего:

– А что, Дашунь, как ты думаешь – слабо мне здесь себе тоже какого-нибудь олигарха подцепить?

– Да как нефиг делать! – махнула рукой Дашка. – Ты у нас красавица, только захотела – и все твои. А как же дядя Коля?

И тут я ей рассказала. И про зайчика, и почему я сюда приехала, и про последний звонок... Девочка слушала меня, раскрыв рот, и даже хмель, похоже, с нее слетел.

– Ой... Бедная, бедная тетя Лиза... Как же ты теперь будешь?

– Как-как... Я же не одна такая. Как-нибудь... Справлюсь.

– На что же ты будешь жить?

Даже под коньячными парами я понимала, надо отдать мне должное, что бахвалиться перед ребенком своими финансовыми операциями совершенно незачем. Поэтому, вздохнув, я ответила:

– Ну, Ник будет, конечно, давать мне какие-то деньги на жизнь, – умолчав о том, что делать это он будет под прицелом американских законов. – По крайней мере, пока я сколько-то здесь на ноги не встану.

Вот откуда, убей меня Бог, взяла я про эти ноги? Не собиралась я никуда вставать, ежу же ясно, что мне это экономически невыгодно, да и вообще. Спустя пятнадцать лет – на ноги! Только спьяну такое и ляпнешь. Но Дашка, наивная душа, восприняла это, как что-то совершенно естественное.

– То есть ты будешь себе что-то искать? А кто ты у нас по образованию будешь?

Дожились. Собственная племянница, недавно школу закончившая, спрашивает меня про образование. Надо же, знает все-таки, модель фигова, что и оно бывает зачем-то нужно. Спасибо, хоть резюме не просит.

– Я, Дашунь, по образованию физик. И программист заодно. Правда, это давно очень было, но, наверное, нужно будет – что-то смогу вспомнить. Но это не так важно. Вряд ли кому-то здесь нужно мое образование. И даже то, что у меня английский почти родной...

– Ой, да, у тебя же еще английский. Это гораздо лучше, с языком всегда можно устроиться...

– Да Бог с ним, с языком. Я лучше на самом деле замуж выйду. Найду вот олигарха поприличней...

В общем-то, я скорей хотела сбить ее с темы собственной профпригодности, которую сама же сдуру и начала. Ни о каком замужестве я, ясен пень, и думать не собиралась. Но Дашка, впечатленная, очевидно, моей горькой судьбой, озадаченно нахмурилась и очень серьезно сказала.

– Теть Лиз. Ты только на меня не обижайся, но лучше, наверное, я тебе сразу все объясню. Чтобы ты понимала и потом не расстраивалась. Тут у тебя никаких шансов нет с самого начала, лучше даже время не тратить.

– Как это? – удивилась я. – А что же ты говорила?

Еще раз. Я ни сном, ни духом не собиралась никуда замуж вообще, но когда тебе вот так прямо заявляют, что ты ни на что не годишься, трудно не возмутиться. В конце концов, я человек или где? Ну и пьяный кураж, конечно, тоже способствовал.

– Ой, ну мало ли – говорила, – фыркнула Дашка. – Я же не знала, что вы с дядей Колей... Ну, что ты всерьез.

– А то бы? – влезла я.

– А то бы не стала. Потому что шутки шутками, а это совсем другое.

– Да почему, Даш? – не унималась я. – Что уж тут такого запредельного-то?

– Да лет-то тебе сколько? – не выдержала Дашка.

– Тридцать де... Ну, почти сорок, а что?

– Ну и все. Вот тебе и запредельно. Те, кому больше тридцати, вообще не котируются.

– Глупости какие. Да сами они, олигархи эти твои, тоже ведь не мальчики. Там кому за полтинник, кому и больше.

– А это как раз неважно. Даже наоборот. Чем ему больше, тем ему более молоденьких надо.

– Ну, это я понимаю. Но это одно, а бывает, и поговорить с кем-то хочется, и вообще.

– Это я не знаю. И потом, ты меня, конечно, извини, теть Лиз, дело же не только в возрасте. Ну, допустим, ладно – но ведь ты и выглядишь совершенно не так.

– Как это – не так?

– Нет, так-то ты ничего выглядишь, для своих лет очень неплохо даже, но не для олигархов же.

– А для них как-то особенно надо?

– Ну конечно. Надо, чтоб и красиво, и ухоженно, и морщинок чтоб не было, и фигура вся в порядке. Целлюлит там убрать, всякое такое.

– Даш, ну кого волнует этот целлюлит? С ним в последнее время все вообще как с ума посходили! Он же на жопе! Его не видно. И морщинки – они у нормальных людей и в двадцать могут появиться.

– Я про нормальных не знаю, а вообще-то за кожей надо следить. Маски делать, пилинги. Ботокс очень хорошо помогает. А уж когда после тридцати, там, конечно, делать нечего – только пластика.

Ботокс. Помнится, мои знакомые дамы в Бостоне (господи, а было ли это? – совершенно другая жизнь) как-то приглашали меня поучаствовать в такой ботокс-сессии. Дело в том, что этот ботокс – на самом деле токсин ботулизма, который, будучи вколот в мышцы лица, парализует их, отчего кожа, становясь неподвижной, действительно разглаживается, – так вот, ботокс продается в ампулах, которые почему-то делаются такой величины, что их содержимого хватает на троих, если не четверых. Поэтому желающие омолодиться дамы в целях экономии собираются группками, приглашают хирурга, вскрывают ампулу на троих – и получают свое омоложение. Я, будучи приглашенной на это дело, в целях маркетологического исследования нашла в интернете кучу всякой информации на тему, перечитала и поняла – не мое. У меня подвижное лицо, я выразительно разговариваю и при этом много кривляюсь. Другими словами, у меня ярко выраженная мимическая активность, и если мне насильственно остановить какие-то мышцы, это будет выглядеть хуже, чем Джим Керри в фильме «Маска». Какой ботокс, если я глаза накрасить никогда не могла – обязательно забуду, полезу туда рукой и все размажу. Кроме того, я никогда не понимала смысла вышеуказанных процедур. Впрочем, я, как выясняется, много чего в этой жизни не понимала.

– Даш, ну что ты говоришь-то? Какая пластика в тридцать лет? Это тем, кому за полтинник, и то, если ты кинозвезда...

– Если ты кинозвезда, то ты и в двадцать сделаешь. Какой смысл быть красивой, если тебе пятьдесят? В этом возрасте как раз можно уже расслабиться. Как раз, пока молодая, пока в этом какой-то еще смысл есть... Да вообще, что я тебя уговариваю-то? Я тебе сказала, как это работает, а ты сама смотри. Не хочешь меня слушать, не надо. Потом не расстраивайся.

– Даш, Даш, не злись. Ну я правда не понимаю. А как это работает?

– Я тебе уже говорила. Человек – не обязательно олигарх, кстати, – смотрит на девочек.

– А чем олигарх отличается от неолигарха?

– Олигарх – это у кого совсем много денег. Ну, за миллиард когда. А лучше, чтоб несколько. Хотя сейчас все поспуталось, олигархом уже кого угодно считают, да это неважно. Ну вот, он смотрит на девочек, выбирает, если кто нравится – знакомится с ней, приглашает куда-нибудь. Если она и потом ему нравится – будет какое-то время с ним. Он может подарки делать, машину даже купить. Если в постоянные любовницы выйти – то и квартиру.

– А жениться?

– Очень редко. Они же обычно все женатые. А те, кто нет, тоже хотят, чтобы жена была высший класс. Это другие девушки. Дочки тех же олигархов, например. Хотя по-всякому бывает. Если не первый раз или еще что...

– А где с ними знакомятся?

– Ну, в ресторанах, конечно. Потом еще, говорят, в фитнес-клубах неплохо, если в крутых. Только туда не попадешь, абонемент таких денег стоит... Еще база данных есть, там модели. Показы всякие. Да мало ли, что еще. Но, теть Лиз, я тебе говорю, расслабься ты на эту тему. Это несерьезно, ты пойми. Все только ржать будут.

– А если бы я сделала эту... как ее? Пластику?

Дашка задумалась.

– Тебе много пришлось бы делать. На лице круговую подтяжку, и веки поднять, и пилинг обязательно, и липосакцию... Это дикие деньги. И долго.

– Ну а все-таки? – не сдавалась я.

– Ну, не знаю... Может, какой-то шанс и был бы. Хотя, если не по самым-самым олигархам искать, то, может быть, и получится... Но ты же это не всерьез?

– Да нет, конечно, – успокоила я ее. Я и в самом деле спрашивала об этом скорее для оживления разговора. Ну какая операция, в самом деле, просто смешно. Да и вообще, сама идея обольщения мною олигарха в целях дальнейшего замужества... Пьяный бред, не больше. Хотя... В жизни всякое может случиться.

Но неуемная Дашка, восприняв, как я уже говорила, все мои излияния гораздо более серьезно, чем их воспринимала я сама, не хотела остановиться. И с места в карьер, желая продемонстрировать свою правоту, предложила немедленно поехать куда-то в ночной клуб, чтобы «я все увидела там своими глазами». Честно говоря, я не хотела ничего видеть глазами, я хотела уже поскорее закрыть их и уйти спать, но Дашка не слушала мои вялые отговорки, что уже поздно, и все закрыто, и вообще. Оказалось, что время детское, что все интересное только-только начинается, что клуб, куда мы поедем, самый крутой и там полно олигархов, и что мне надо втягиваться в нормальную жизнь, если я вообще чего-то в ней хочу. Почему все это должно происходить среди ночи, я так и не уяснила, но поехать в конце концов зачем-то согласилась. Очень вреден мне проклятый коньяк.

По Дашкиному наущению я натянула джинсы и выбранный ею темный свитерок, который мне самой не слишком нравился – узкий, и вырез слишком большой, но спорить было неохота. К счастью, никакой обуви на каблуках у меня не водится в принципе, а то бы эта садистка меня туда засунула, но пришлось обойтись простыми черными лодочками. Потом – стремительный вылет на улицу, тачка – мне спьяну даже страшно почти не было, или, может, я уже начала «втягиваться» – и большое здание, сияющее огромными голубыми буквами в темноте. «Айсберг», елки-палки. Айзенберг!

Мы вошли внутрь, миновав фейсконтроль в лице двух мрачных амбалов и миноискателя. Внутри, наоборот, никаких огней не сияло, а было вполне темновато. Впереди просматривался большой зал с народом, полускрытый синей табачной завесой.

– А, это у них казино, – небрежно махнула рукой Дашка.

– Пошли посмотрим? – предложила я. – Никогда не была в казино, интересно.

Воображение тут же услужливо нарисовало мне кавалеров в смокингах, дам с голыми плечами в бриллиантах, сверкающие бокалы, вертящиеся рулетки, кучи разноцветных фишек и... «Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд». И я, тоже в платье, с узким мундштуком, вся прекрасная без операции...

– Да ну, – отмахнулась Дашка, – там скучища. Совершенно нечего делать. Пошли наверх.

Наверху, куда нас привез маленький эскалатор, она толкнула вертящуюся дверь, и мы оказались в ресторане. Впрочем, я поняла это далеко не сразу – в зале было абсолютно темно, только впереди мерцало зловещим красноватым светом что-то вроде сцены, на которой извивались причудливые силуэты, да ярко-белые химические всполохи время от времени прорезали пространство, высвечивая вокруг столы и сидящих вокруг людей. В этих безумных отблесках все белое, включая лица, казалось мертвенно-синим, а если еще добавить, что вокруг с дикой громкостью орала какая-то безумная музыка, то станет ясно, что больше всего это место напоминало ад.

Я офигела и страшно пожалела, что у меня нет с собой темных очков и затычек в уши. А еще больше – что я вообще не осталась дома спать. С другой стороны, было интересно и даже как-то волнительно – вдруг я уже прямо сейчас, здесь, в этой кошмарной обстановке встречу своего принца, то есть, пардон, олигарха, с которым у меня случится счастье, решающее все мои проблемы назло Нику с его китаянкой. А что вокруг так ужасно, так это по контрасту, это предзнаменование удачи, вроде того, что из дома хорошо выходить в плохую погоду. А он сидит тут, такой интеллигентный, чуть седоватый с висков, очень непонятый и одинокий, и тоже мучается, и вот сейчас я...

– Отличный вечер! – проорала мне в ухо довольная Дарья. – Столько народу правильного, очень удачно пришли!

Она что – сумела в этом аду кого-то разглядеть? Неужели сбывается?

Оказалось – не только сумела и не только разглядеть, но даже и полностью сориентироваться. Через минуту она уже подволокла меня к дальнему угловому столику, за которым сидела довольно большая компания, состоящая, как я успела разглядеть, из мужчин примерно моего возраста или чуть постарше и девиц примерно Дашкиного. Причем мужиков навскидку было больше.

– О-о, Дашуня, привет, лапуля, – оживилась публика.

– Привет-привет, – Дашка со всеми здоровалась, к кому-то наклонялась, кого-то целовала. – А это Лиза, – кивнула она на меня.

Хорошо, что не стала уточнять: «тетя Лиза». Впрочем, с умственными способностями у моей племянницы был порядок. В определенной области точно.

Мы куда-то сели, перед нами поставили тарелки, в руки сунули бокалы с выпивкой. В моем плескался сомнительный сладкий коктейль, но я в любом случае на сегодня выпила достаточно, мне бы коньяк пережить. Я отставила бокал на стол и, в поисках своей судьбы, огляделась более детально.

Пожалуй, насчет моего возраста – это я, не разобравшись, погорячилась, изрядно польстив мужикам в темноте. Приглядевшись получше, я поняла, что возраст у них был несколько выше, по крайней мере у тех, кто сидел в обозримом пространстве. Компания все время менялась, кто-то подходил, кто-то уходил, кто-то перемещался, но все персонажи имели довольно несимпатичный вид. Не спасали ни хорошего покроя костюмы, ни дорогие часы. То есть это я думаю, что их часы были такими, как надо, – дорогими, сама я в такой обстановке понять, естественно, не могла, но я решила – Дашка знает, что делает. Но часы часами, это я бы пережила – у мужиков, как на подбор, были какие-то крайне неприятные лица. Практически рожи. Обрюзгшие, невнятные, с мутными глазами. Все были толстыми. И довольно старыми – в среднем за пятьдесят, не меньше. И потасканными, несмотря на все часы с костюмами. И как минимум половина из них были не русскими – какие-то черные, то ли кавказцы, то ли казахи. Нет, поймите меня правильно, я никоим образом не расистка, это первое, что выбивает из человека американская жизнь, но... Почему-то мне это не понравилось. То есть как-то отдельно не понравилось, помимо всего прочего. А уж если прислушаться к шуточкам, которые они отпускали... Нет, если это и судьба, то, наверное, еще не моя. В той мере, в какой каждый кует свое счастье.

В общем, если без экивоков, то все было отвратительно. А самым отвратительным было то, что никто из них, этих убогих мужиков, на которых я лишний раз и смотреть бы не стала, даже со всеми их деньгами, не замечал меня в упор. То есть совсем. Я, похоже, в принципе не была для них заслуживающим внимания предметом. И не потому, что они не хотели ничего от жизни – на Дашку они смотрели, даже очень, и на других девиц тоже, и приглашали их танцевать, и сажали к себе на коленки, гладя при случае по заднице... А меня просто не существовало. Я сидела там, со своей тарелкой и бокалом, как в вакууме, и только иногда кто-нибудь проскальзывал по мне равнодушным стеклянным взглядом, с головы до ног, которых было не видно под столом, и отворачивался снова, тут же позабыв обо мне навсегда. Я даже подумала – интересно, а если я покажу язык, скорчу страшную морду или дерну кого-нибудь из них за нос, они обратят на меня внимание? Нет, ну правда? Может, попробовать? Хотя нет, за нос лучше не буду дергать, они такие все противные тут, только руки марать. Да и рожу корчить, наверное, лучше не стоит, кто их знает, что им может в голову прийти. Еще перевозку вызовут. И я продолжала сидеть, будто накрытая стеклянным колоколом, под который не пробивались человеческие взгляды.

Повторю – мне не нужно было никаких восторгов. И светских бесед, и шуточек, и похоти этой тоже не нужно. Ни от них, ни от кого-либо еще, кроме, конечно, моей отсутствующей судьбы. Более того – вздумай кто-нибудь из этих погладить меня по заднице, я бы, пожалуй, огрела его сумкой. Но то, что меня вообще не замечали, было ужасно. Потому что совершенно прозрачно и однозначно подтверждало Дашкины слова. После тридцати ты здесь не человек. Ты не котируешься. Тебя нет. И даже если бы мой олигарх зашел сегодня случайно на огонек, у нас бы все равно не сложилось. Потому что он бы меня не увидел, даже сидя напротив через стол. Я никогда до этого момента не ощущала себя вот так – никем. Я даже не знала, что такое бывает.

Вообще-то я считаю себя красивой. Вернее – я точно знаю, что я красивая. По крайней мере – была. Это-то уж совершенно точно. Всю мою молодость – и школу, и институт – я была красавица. Чтобы знать это, мне не требовалось никаких доказательств, хотя их в моей жизни было больше, чем нужно. Наоборот, мне всегда хотелось, чтобы меня считали умной, невзирая на внешность. Это тоже получалось, но сознание того, что я красавица, было всегда со мной, и если я не носила его напоказ, как знамя, то ощущать эту уверенность где-то внутри, как кошелек с крупной суммой, сформировалось в устойчивую привычку. Настолько устойчивую, что ни замужество, ни рождение ребенка, ни переезд в Америку, где общественное сознание не позволяет людям на улице оборачиваться в восхищении тебе вслед, не лишили меня этого полезного знания, разве что заставили спрятать его немного подальше. Ну и, конечно, счастливая семейная жизнь способствовала. Хотя... Не факт, что абсолютная уверенность в мужниной любви так уж шла на пользу моему внешнему виду. Да, я не любила физические упражнения и позволяла себе не корячиться до одури в гимнастическом зале. Я спокойно могла съесть десерт после обеда, если хотела. Я начисто отвергала идею коллективного ботокса, а у косметолога была, по-моему, только однажды, и то за компанию. Но, встречаясь с собой в зеркале по утрам, я неизменно радовалась увиденному, и шагала дальше в спокойной убежденности, что выгляжу очень даже. Конечно, я не застилала себе глаза розовыми соплями и вполне сознавала, что талия уже не та, что была в двадцать лет, что лицо изменилось, что волосы нужно стричь короче, а вырез выбирать поменьше, не говоря уже о каблуках, но что вы хотите? Я же не девочка, мне не нужно дешевых эффектов, моя ценность, слава Богу, несколько в другом...

И вот теперь все мои убеждения были снесены одним махом, за несколько минут в темном, мерзком помещении, похожем на ад. Под невыносимую музыку.

Я – старая. Просто старая. Старуха Изергиль. И никого в этом своем качестве не интересую и интересовать не могу. И ни в каком другом тоже. С чего ты взяла, дура, что хорошо выглядишь? Забудь! Это было в прошлом веке! А сейчас ты – старая невнятная тетка, на которую даже поглядеть лишний раз лень, потому что скучно, ни красы, ни радости, ни уму, ни сердцу. Нет, позвольте, но ум-то тут при чем? С умом у меня все нормально... Да и шла б ты в жопу со своим умом, кого он волнует, если там ни рожи, ни кожи, сто лет в обед и всякое такое...

Я тихонько встала, выбралась из-за столика и направилась к выходу. Моего маневра никто, как и следовало ожидать, не заметил. Я благополучно спустилась вниз, вышла на улицу, остановила «тачку». Смотри-ка, ведь я обучаемая... Хотя это тоже никого на фиг не трясет.

Ничего никого не трясет. Слазь, кончилось ваше время. В утиль. И ведь, в сущности, тот факт, что мой собственный муж тоже нашел себе помоложе, это только подтверждает. Ах, вах, высокие мотивы... Дура! Просто ты состарилась, и даже паршивая китаянка показалась ему на твоем фоне лучше. Потому что – молодая, морда гладкая. А ты – списанный материал.

Дома я мрачно подошла к зеркалу в ванной. Морда. Черты лица. Нос, опять же. Нет, ну нос-то как раз еще ничего, недлинный, прямой и аккуратный, а вот мешки под глазами никуда не годятся. И морщины, морщины! Вот здесь, на лбу, и у переносицы – говорила мне мама в детстве, не морщи лоб, а я все не слушалась. И подбородок, конечно, уже не четкий, и вот тут на щеках неровно... Сороковник, чего ж вы хотите-то...

Нет, чего вы хотите, как раз понятно – чтоб двадцать лет, чтоб жопа в обтяжку и кожа персиком. Только умище, умище-то куда девать? Я не хочу в тираж! Я не хочу быть незаметной за столиком, я хочу обратно в свои двадцать, чтобы все бегали вокруг и смотрели в глаза, я хочу...

Стоп! А чего ты, собственно, рыдаешь? От этого только мешки под глазами больше станут. Нет ничего невозможного. Сказано ж тебе – пластика творит чудеса. Деньги у тебя есть, вот и потрать их на компенсацию ущерба собственной внешности. Подтяжка, ботокс, что там еще Дашка говорила – липосакция? Можно и липосакцию! Слепим из себя картинку, да ладно, не картинку, себя же двадцать лет назад – пускай тогда утрутся, гады, локти все обкусают. А я себе молодого найду! Решено – сейчас спать, а с утра, на свежую голову, будем заниматься своей красотой. И то сказать – пора и в нее чего-нибудь инвестировать, не все же ей на собственном ресурсе пахать. А потом посмотрим, кто лучше выглядит.


С утра... Утро, впрочем, было весьма относительным, часы на кухонной стене бодро показывали половину второго, а за окном шумел белый день. Ну да чего хотеть после таких ночных загулов? Голова болела, как чугунная, лицо в зеркале не порадовало ну совершенно – и я решила не откладывать претворения в жизнь актуальных ночных решений. Где-то в глубине копошился крошечный червячок, тихо подсказывающий, что издевательство над внешностью не есть верный путь к разрешению внутренних проблем. Зачем тебе все это? Даже если все получится, что это изменит? Ты действительно хочешь нравиться уродам в ресторане? Тут же некстати всплыло, что да, в самом деле, вот уже сколько лет все друзья и знакомые мужеска полу обращались со мной хоть и хорошо, но совершенно безлично, не как с женщиной, а как со старым товарищем. Ни флюидов тебе, ни этакого растворенного в воздухе легчайшего кокетства, которым в лучшие времена было пронизано, казалось, все вокруг, ни взглядов искоса, якобы в глубокой задумчивости, а на самом деле в направлении то ли бюста, то ли ног. Не говоря уж о том, что на улице никто, ну никто сто лет уже внимания не обращал. Я-то думала, это оттого, что они ценят мои высокие моральные качества или, по крайней мере, на них так Америка действует, а оказывается, это я просто уже старая была. А-а-а!

И я, движимая обидой как минимум на половину человечества (и притом, надо заметить, далеко не лучшую половину), задавила червя сомнений в зародыше. Я это делаю для себя. Для се-бя! И точка. Чтобы быть красивой, да, и чтобы нравиться, и чтоб они все сдохли, и чтоб Ник увидел меня, помолодевшую, вспомнил прошлое и все локти себе пообкусал. Потому что так, как вчера, я больше не хочу! И вообще не хочу! И если для этого придется немного потерпеть, я готова.

Поиск в Интернете выплюнул мне целую кучу координат богоугодных заведений, то есть мест, где за мои же кровные из меня снова слепят красавицу. «Дорого!» – кое-где услужливо предупреждали рекламные фразы. Ничего, сдюжим. Главное, чтоб красиво. Почитав, я выбрала для себя пяток предложений, ориентируясь, в основном, на грамотно и осмысленно составленные фразы. Ну, и на адреса, естественно, – хотелось бы поближе к дому, на всякий случай.

Остаток дня я посвятила отмоканию в ванной, детальному изучению собственного организма и составлению перечня деталей, которые хотелось бы «уточнить». Звонила Дашка – узнать, куда, собственно, я вчера подевалась. Я, объяснив свой внезапный уход столь же внезапной мигренью и поздним временем, заверила ее, что в остальном вечер был просто чудесным. В текущие же планы свои посвящать благоразумно не стала. Пусть для нее потом тоже будет сюрприз.


Первая из выбранных мною клиник, где обещали задорого вернуть прежний облик, мне не понравилась. Меня там как-то не ждали. Нет, я заранее не записывалась – еще чего, но, как говорил Карлсон, они должны были надеяться! А они – нет. И место было какое-то унылое, даром что на соседней улице, даже ехать не пришлось. Кафельный подвальчик, зеленые колючие коврики, пластмассовый мрамор и унылая девица в белом халате за столиком регистрации.

«А врача нет... Когда будет, не знаю... Вы без записи? Ах, только на консультацию... Ну, не знаю. Вот наш прейскурант, посмотрите, что вас интересует».

«Прейскурант», представляющий собой несколько распечатанных листов в пластиковой обложке, я даже смотреть не стала. Брезгливо отодвинула, повернулась и вышла. Нефига. Если хотят получить моих денег за мое же лицо, пусть пляшут. А не хотят плясать – пойду к другим.

Другие были не прочь. И сплясать, и спеть, и денег моих огрести. В их конторе, находившейся ближе к центру, за Белорусским вокзалом, и места было побольше, и отделка дороже, и персонал поуслужливей. Меня усадили на кожаный диванчик под фикусом, налили чаю, принесли красивых картинок и предложили в ожидании доктора, который «вот-вот будет», сделать пока что-нибудь прекрасное, да хоть маникюр. Я, поддавшаяся общему, особенно по контрасту с предыдущим, обаянию места, расслабилась и согласилась. Это их и сгубило.

Маникюр мне сделали, и сделали в общем неплохо, порезав только два раза, но денег за это захотели... Нет, они хотели не просто так, они мне долго объясняли, не жалея при этом красивых слов, какая у них элитная, эксклюзивная и вообще особенная методика, но ведь глаза-то мне еще не зашили. Слова словами, а я же вижу, что они делают. Пусть будет дорого, но ведь не за слова же... В общем, с этим местом я тоже рассталась без сожалений.

Удача настигла меня, как в сказке, на третий раз. Там, в заведении неподалеку от Маяковки, в тихих Ямских переулках, врач-кудесник случайно оказался на месте. Вообще-то он страшно занят, доверительно объяснила мне хорошенькая сестричка, но мне так повезло, так повезло... У доктора есть лишних полчаса, вот он как раз меня и посмотрит. И тогда сразу назначит. У него золотые руки, к нему запись идет за полгода, пол-Москвы желающих, а мне вот обломилось... Задрожав от нетерпения и страха, я шагнула к доктору в кабинет...

Доктор оказался достаточно молодым, восточной внешности, в очках и белом халате. Он предложил мне сесть, узнал, чего я хочу... Это, кстати, было не так просто, потому что я растерялась и бормотала что-то невнятное, но он терпеливо слушал и делал вид, что понимает. Впрочем, это, наверное, наработанная годами профессиональная практика. В общем, смысл был в том, что я хочу выглядеть моложе на двадцать лет, а что для этого нужно, пусть он, как специалист, мне и скажет. После чего доктор довольно противно крутил мое лицо туда и сюда, дергал за нос, поднимая его кверху, щупал под челюстью и мял щеки. Я чувствовала себя куском мяса и хотела его укусить. Наконец, закончив экзекуцию, он вернулся к себе за стол, скрестил длинные изящные пальцы и обратился ко мне с речью.

– Ну, можно сказать, что вам повезло.

Опять! Просто праздник какой-то. Впрочем, я еще не отошла от ощущения себя мясом и была внутренне взъерошена. Зато то, что я услышала потом...

– Я бы не советовал вам делать обычную круговую подтяжку. Это стандартное решение, его вам предложат в девяноста пяти процентах мест, банальная операция, их тысячами делают. Но вам, если честно, это уже поздновато.

Ох, и ни фига ж себе. Поздновато. Это, выходит, лет в тридцать надо начинать, что ли? Но я промолчала, а он продолжал.

– Что предлагает эта устаревшая методика? Разрез за ухом, отслоение кожи, ее натяжка и закрепление швом, идущим вот тут, за ухом. – Он показал на себе пальцем, где именно. – Что мы имеем в результате? Лицо утрачивает естественность, меняется разрез глаз, ползет линия рта, появляется шов за ухом, в зоне которого часто выпадают волосы. Кроме того, эффекта от такой операции хватает максимум лет на десять, а гораздо чаще на пять, после чего ее необходимо повторять. Тем более, в вашем возрасте, когда кожа уже истончается и становится суше, сам видимый эффект может быть не столь заметен...

Вот и опять он про возраст. Кошмар. К чему он все это клонит – я такая старая, что мне даже подтяжку поздно делать?

– И даже если мы прибегнем к усовершенствованной, более глубокой операции, с подтяжкой не только кожи, но и подкожной клетчатки, я бы не поручился за результат.

– А в чем же тогда мое везение, доктор? – не выдержала я.

– Я к этому подхожу. Везение заключается в том, – тут он сделал значительную паузу, – что только в нашей клинике мы делаем пластические операции омоложения по совершенно уникальной, новой, лично мной запатентованной методике. Мы делаем эндоскопические операции. Они дают мгновенный эффект, убирая лет пятнадцать, не оставляют шрамов, не требуют последующих переделок... Знаете, у меня женщины, сняв повязки, прямо в зеркале себя потом не узнают.

– И я... Мне такое сделать не поздно?

– Нет. Такие операции, конечно, тоже лучше сильно не затягивать, но вам пока не поздно. Может быть, придется совместить со шлифовкой кожи или с пилингом, это мы уже в процессе посмотрим... Кожа у вас неплохая, ее только оживить чуть-чуть нужно, пятнышки почистить, пигментацию убрать...

Ну, хоть что-то неплохо. Я готова была его прямо расцеловать за то, что он счел меня достойной, но что-то отвлекало... А, вот.

– Доктор, а скажите, пожалуйста... Вот вы говорите – эндоскопическая операция. Это значит, если я правильно понимаю, что вмешательство будет... Минимальным, да? И вообще, можно подробнее рассказать?

Он нахмурился. Чуть-чуть, но все же. Я что-то не то спросила?

– Вы имеете отношение к медицине?

– Никакого.

– Тогда я объясню в двух словах. Видите ли, эндоскопическая – это в данном случае означает, что мы не иссекаем, не разрезаем кожу перед натяжкой. Эта операция проводится на более глубоком уровне. Делаются проколы, сквозь них вводятся инструменты, которыми мы отделяем ткани от кости и поднимаем наверх.

– Ткани?

– Да. Мы отделяем не только кожу и клетчатку, как при обычных подтяжках, мы снимаем все мягкие ткани лица, вплоть до кости. Лицо, как и все на свете, подвержено действию силы тяжести, оно со временем обвисает, а мы его поднимаем, поправляем. Как... Ну, как пальто, которое съехало с вешалки.

Мне стало нехорошо. У меня, наверное, воображение очень живое.

– То есть я правильно вас поняла – вы все лицо от кости отслаиваете?

– Именно так. Кожа не растягивается, все черты лица сохраняются. Просто поднимаем на место – и все.

– А если оно того... Не прирастет?

– Это исключено. Наоборот, поскольку мы снимаем все ткани, вплоть до надкостницы, приращение происходит мгновенно. Это же не жир к жиру, это ткани к кости. Процесс сращения начинается уже через два часа после операции. Наоборот, если что-то получилось не так, трудно бывает потом исправить, через двое суток все уже склеивается окончательно.

– И часто получается... не так?

– Не волнуйтесь. Это филигранная работа, но у нас высочайший профессионализм, уникальная методика, мы делаем не одну такую операцию в год, все будет хорошо.

– А потом? Долго надо... в себя приходить?

– Ну, вы же понимаете, эта операция глубже, чем просто подтяжка, соответственно, и реабилитация требует больше времени. Мы сначала закрепляем, фиксируем ткани такими шурупчиками к черепной кости, потом, примерно через две недели, их удаляем... Это совершенно не больно, в костной ткани нет нервных окончаний... Потом не остается совершенно никаких рубцов... А швы на проколы накладываем такими скобами специальными, они потом рассасываются. Мы их в Америке заказываем...

Мне предстало мое лицо как большой лоскут кожи и мяса, отделенный от кости и прихваченный шурупчиками и скобами. Глаза болтались на ниточках, нос повис. Стало плохо. То есть просто физически начало тошнить. Сделав над собой усилие, я дослушала доктора, говорящего еще что-то про нижнюю челюсть, мешки под глазами и компрессионные повязки, поблагодарила его за все, обещала подумать и вернуться, встала и, держась за стенку, вышла на улицу. Отошла от страшного дома сколько могла, прислонилась к удачно подвернувшемуся фонарному столбу и долго хватала ртом насыщенный бензином воздух, стараясь отдышаться.

Нет, ребята. Этого я просто не выдержу. Никакой наркоз не спасет. Придумать же такое – для моего же счастья лицо целиком с кости срезать! При этой мысли мне снова стало нехорошо, я вспомнила пальцы доктора, сжимающие мои щеки, щупающие кожу – глубоко ли придется резать? Нет, не могу. Этот чудесный метод не для меня. Да, если подумать, и обычная подтяжка, пожалуй, тоже – чем она лучше? Слой срезанной кожи будет тоньше?

К тошноте добавилось головокружение. Чтобы не грохнуться в обморок тут же, на улице, надо бы зайти куда-нибудь, выпить водички. Напротив, через Тверскую – когда я успела к ней выйти-то? – мелькнуло слово «ресторан». Удачно. Сейчас сяду, отдышусь, соберу мысли в кучку. Где тут был переход?


Ресторан изнутри оказался несколько мрачноватым, но мне было все равно. Я прошла по полутемному залу с колоннами красного мрамора, нашла себе столик с угловым диваном, забралась в самый угол и раскинулась в облегчении, сразу же сказав официанту, маячившему возле, принести мне водички с лимоном. Пока он ходил, огляделась. Большой зал, несмотря на обеденное вроде бы время, был практически пустым. Только какая-то парочка миловалась на диване за три столика от меня, одинокий мужик сидел у барной стойки, да две миловидные дамы щебетали у окна. Мне даже немного завидно стало – такие они были легкие, беззаботные, какие-то воздушные... И вдвоем. Мне бы сейчас ну хоть кого-нибудь, с кем можно было бы обсудить свою незадавшуюся судьбу.

Потому что с судьбой ну совсем нехорошо получалось. Панацея в виде пластической операции мне очевидным образом не светила. А без нее, соответственно, не будет никакой триумфальной личной жизни, красавца-олигарха на лихом коне и вообще ничего. Будет тусклое угасание в качестве тетки без лица... Или, вернее, с лицом, но которое все равно никто не замечает. Может, все-таки ничего, сделать это самое, как оно... Эндоскопию...

Меня передернуло. К счастью, стакан с водой уже стоял передо мной на столе, я схватила его и залпом отпила половину. Нет. Не будем мы лицо соскабливать. Поживем с тем, что есть. Перемелется как-нибудь.

Я откинулась на спинку дивана и, чтобы расслабиться и сбить тошноту, закрыла глаза. Но тут со мной случилось что-то загадочное – то ли я случайно села в какую-то специальную асану, открыла себе все чакры и угодила прямиком в нирвану, то ли просто тихий ангел мимо пролетел – в общем, на меня внезапно снизошла благодать. Это было совершенно физическое явление, честное слово. Я почувствовала, как будто поток теплого воздуха дунул мне в затылок, слегка взлохматил волосы, мягко пробежал мимо ушей к плечам, словно приобнимая... Как будто кто-то большой и добрый сильно выдохнул у меня за спиной. И одновременно с этим чудесным дыханием такой же теплой волной меня окатило счастье. Вот буквально, никогда раньше такого не ощущала, разве что в ранней юности, после удачного секса с любимым человеком – стало легко-легко и празднично изнутри, как будто меня всю наполнили пузырьками шампанского. Хотелось прыгать, смеяться и петь, и одновременно не двигаться с места, и я как будто растворилась сама в себе и летала, не вставая с дивана... Жизнь мгновенно окрасилась в радужные тона, а проблемы исчезли сами собой.

Операция? На кой она мне хрен? Я и так красавица и умница, у меня за плечами замечательно прожитая жизнь, а впереди будет еще одна, только лучше. Олигархи? Уроды в ресторане? И так полюбят, а не захотят – им же хуже, пусть общаются с китаянками или идут в жопу, я переживу. И, если вдуматься, зачем мне вообще нужна эта болячка на шею, я богата, привлекательна и довольна жизнью, передо мной открыты все дороги, и я могу делать все, что захочу, никого не спрашивая и уж точно не издеваясь над собственной природой. С какого перепугу мне вообще взбрела в голову эта дурацкая идея? Мужики глазами не косят? И слава Богу, наконец-то можно расслабиться, вести себя естественно, так, как хочется, говорить то, что думаешь на самом деле, а не то, что кому-то хотелось бы от тебя услышать, и не стараться понравиться всем подряд. Это же долгожданное счастье, а я морду себе зачем-то кромсать собралась.

На этом радужном фоне я поняла, что зверски хочу есть. Открыла лежавшее на столике меню и тут же нашла себе замечательный суп – овощной, протертый, с сухариками и еще чем-то замечательным, прямо как в детстве, когда мы ездили с родителями в дом отдыха под Москвой. Я немедленно его заказала, а про остальное – второе или десерт – решила подумать потом. Официант принес мне корзиночку с хлебом и мисочку с маслом, в корзиночке оказались чудесные рогалики, сухарики и горячие пампушки, масло цеплялось на них сливочными завитками и таяло во рту, жизнь была прекрасна, я сидела счастливая, как слон, а сейчас еще суп принесут...

И тут в нее вперся он. Вернее, нет. Не так. Сначала явился официант с подносом, на котором не было ничего, кроме салфетки. Он аккуратно положил ее передо мной на столике и тут же исчез. В недоумении я взяла салфетку в руки – на ней синей ручкой было написано число 200. И что бы это значило? Я завертела головой в поисках официанта, но он, похоже, нарочно прятался от меня за колонной, потому что обнаружить его не удавалось. Ну и ладно. Я совсем было собралась кинуть салфетку куда подальше и вернуться к своим рогаликам, как вдруг на меня напал чих. Раз, и два, и еще три раза – просто беда. Глаза тут же заслезились, нос наполнился соплями, бр-р. Наверняка у них тут жутко пыльно, не чистят свои диваны, паразиты. Отчихавшись, я автоматически поднесла к носу все еще зажатую в руке салфетку и высморкалась в нее. Вот зачем она была нужна – что ж, очень кстати, только все равно лучше бы пылесосили.

Кинув салфетку в пепельницу, я вернулась к еде. Тут же вернулся и официант, причем не просто так, а с моим супом. Он был совершенно правильный, точно такой же, как в детстве, бархатистый и ароматный, я окунала в него рогалик и ела, причмокивая от счастья. Этот-то момент он и выбрал, чтобы вломиться в мою жизнь, как слон в посудную лавку.

Мужик, сидевший до этого за стойкой бара. Приперся, навис над моим столиком и воззрился на меня вопросительно. Невысокого роста, в темно-сером костюме, рубашка светлая. И галстук. Галстук был вообще зашибись. Светло-салатовый, в диагональную сиреневую полоску, и еще какие-то собачки там бегали. Отпадный галстук, жалко, я часы не разглядела. Но все равно – я не люблю, когда мне мешают есть, даже если я в нирване, а мужик в галстуке, поэтому я отложила ложку и подняла на него мрачно-выразительный взгляд.

– Ну? – спросил меня человек-галстук слегка раздраженно, как будто я была ему должна.

– Что ну? – огрызнулась я в том же тоне.

– Я ж там написал, – пояснил он, как будто муху отгонял.

– Вы о чем? – Привязался же псих на мою голову, а официанта опять как ветром сдуло. Этак и суп остынет.

– Так я не понял, – на лице у мужика проступило какое-то даже будто обиженное выражение. – Так да или нет?

И тут до меня дошло. Мама дорогая, это ж он мне оказывает внимание. Или – как это называется – снимает. Вот так, средь бела дня, при всем честном народе, пытается купить мои, можно сказать, личные услуги. А эта чертова салфетка – так на ней, оказывается, было написано его щедрое предложение. Сколько там было? Двести? Интересно, рублей или долларов? Наверное, все-таки долларов, рублей как-то совсем уж смешно. Да-да-да, кажется, Дашка рассказывала что-то такое, как снимают в ресторанах, это надо же, вот и я удостоилась, черт побери, а я-то тут сижу... И ради вот этого я хотела себе всю морду искромсать?

Я разозлилась. Не всерьез, а даже как-то весело, но тем не менее бурно. Те же пузырьки, что наполняли меня легкой радостью, теперь словно вспенились и выплеснулись за край, как бывает, когда в шампанское кидают кислую ягоду.

– Мужик, – спросила я его ядовито, как только могла, – ты на себя в зеркало сегодня смотрел?

Мужик, похоже, опешил.

– Ну да, – ответил он, но как-то неуверенно. – Смотрел, а что?

Я прищурилась и окатила его оценивающе-презрительным взглядом.

– Не, а что, что не так-то? – мужик занервничал еще больше. – Галстук, что ль, к костюму не очень? Так мне его стилист подбирал.

Я не выдержала. Меня, можно сказать, прорвало. И в четком соответствии с недавними своими мыслями о счастье я честно сказала ему все, что думала.

– С галстуком у тебя все в порядке, классный галстук, и стилист замечательный, но ты же мне не его предлагаешь, правда? И не кошелек, с которым у тебя, похоже, тоже все хорошо. Про кошелек с галстуком я бы, может, еще и подумала, но ты же мне не их суешь – себя, любимого. А на себя, на себя-то ты как следует поглядел? Ты же ростом, елки, с сидящую собаку, у тебя ногти обгрызенные, а все туда же. Я тут ем! У меня суп стынет, а ты пристаешь со своими салфетками! Дожились, вообще! Что за манеры-то у публики? В ресторан женщине сходить нельзя! Все! Отстань от меня! Не хочу больше разговаривать!

Я схватилась за ложку. Хотела было кинуть в него сгоряча, но все-таки удержалась. Мужик постоял пару секунд, шевеля губами, как рыба, вытащенная на берег, повернулся и направился к бару. Дошел, присел, снова поднялся, повернулся и медленно пошел обратно, то есть ко мне. Пока я судорожно думала, надо мне пугаться или нет (а официанта как будто в природе не существовало), он приблизился, протиснулся на мой диванчик, уселся там основательно, положил руки на стол и уставился на меня во все глаза.

– А ты ничего, забавная.

Как будто я мартышкой в цирке работаю.

Пока я подбирала с полу упавшую от изумления челюсть и подыскивала нужные слова, он сделал в воздухе неопределенный жест рукой, и официант сгустился перед ним прямо из воздуха.

– Это... Ты... Принеси сюда, что я там заказал. Я с дамой пообедаю.

Официант кивнул и потрусил выполнять. Я обрела дар речи.

– Я ясно сказала, что не желаю с вами разговаривать. Наглость какая! Я вас сюда не звала! Официант! Перенесите мою еду за другой столик!

Но официант, собака, естественно, всей спиной сделал вид, что не слышит. Тогда я вскочила, схватила одной рукой сумку, другой тарелку с супом – не оставлять же врагу – и стала выбираться из-за стола.

Стол с диваном, за которым я сидела, был угловым и прямоугольным. Я сидела почти в самом углу дивана, с длинной стороны стола, а мой непрошеный сосед сел с короткой и тем самым закрыл мне удобный выход. Пока я пробиралась, зажатая между диваном и столом, с занятыми руками (причем в одной из них была, на секундочку, почти полная тарелка супа – вы представьте себе эту картину), он, конечно, успел вскочить, обойти стол и встретить меня на выходе.

– Ну, не сердись, что ты какая горячая-то... Садись обратно, счас пообедаем...

И еще улыбался, едва смех даже сдерживал, подлец.

Я совершенно не собиралась ни садиться обратно, ни делить с ним трапезу, ни даже вообще разговаривать, поэтому на это издевательское предложение смогла только прошипеть что-то почти нецензурное... Он сделал еще шаг в мою сторону, мы оказались почти вплотную, я шарахнулась...

И, конечно, случилось неизбежное. Мой суп выплеснулся (вообще удивительно, что он раньше-то этого не сделал) – и оказался на дорогом пиджаке моего визави. Не весь, конечно, но вполне, вполне достаточное количество. И даже на галстук попало. А на мне, поскольку я вся такая нервная и двигаюсь быстро, не оказалось ни капельки.

После кульминационной сцены, по всем законам жанра, происходит затишье. Мы оба застыли, взирая на последствия битвы. Злость моя сама собой прошла. Даже, наоборот, было как-то неловко. Не каждый день все-таки обливаешь человека супом. И потом, за мной, никуда не денешься, стоят поколения интеллигентных предков, для каждого из которых подобный инцидент стал бы если уж не причиной уйти в монастырь от позора, то поводом принести искренние извинения – точно. Инстинкты сработали и во мне. Я быстро поставила злополучную тарелку на стол, схватила салфетку (другую) и стала смахивать остатки супа с лацканов пиджака, причитая что-то про ужасную неловкость и нелепый случай. Причем в другой руке, как дура, продолжала сжимать свою сумку, которой время от времени задевала несчастного по разным частям тела.

Мужик же, отдать ему должное, перенес катастрофу достаточно спокойно. Во всяком случае не орал и не возмущался, а ведь мог. Но нет, просто стоял и наблюдал за мной, а минуты через две пресек мои прыжки.

– Да ладно, не стоит беспокоиться, оставьте вы этот пиджак в покое.

Надо же, мог бы убить, а он на «вы» перешел. Я остановилась и замерла с грязной салфеткой в руке. Он смотрел на меня и улыбался. Не такой уж и противный. Да и росту не такого уж низкого, все-таки с меня, а не с собаку. Зря я его так. Я тоже смущенно улыбнулась.

– Ну уж теперь-то, может быть, вы присядете пообедать со мной?

Я послушно присела на краешек дивана. Прислушалась к своим ощущениям и поняла, что есть совершенно не хочу. О чем тут же зачем-то и сообщила. Наверное, не пришла еще в себя от потрясений.

Мужик реагировал стоически.

– Ну, если не пообедать, то, может быть, поужинать? Я все-таки вам обед испортил, с меня, так сказать, причитается. И... Это... Я тоже должен извиниться...

– А вы-то за что? – нелепо вырвалось у меня.

– Ну, за салфетку эту... Честное слово, не нарочно. Не разглядел. Перепутал. Думал, девочка скучает, время раннее... А потом гляжу на сумку на вашу – вижу, ошибся. Извините.

Пока я судорожно пыталась решить про себя, хорошо или плохо то, что он перепутал меня с девочкой, мужик осторожно порылся в мокром кармане, вытащил визитку, написал на ней что-то и протянул мне.

– Вот. Я там мобилу записал, это моя прямая. Василий.

– А почему Василий? – Я какая-то уж совсем была плохая, мне отчего-то показалось, что он так называет эту самую мобилу. Собственно, меня удивил даже не сам факт, а то, что мобила – это же она, а Василий – имя мужское.

– Зовут меня Василий. А что? Нормальное русское имя.

– Да-да, конечно. Извините. А меня – Лиза.

– Очень приятно. Так вы позвоните мне, Лиза. Сходим, в оранжерее посидим. Прям хоть сегодня.

– Спасибо, Василий. Я подумаю. Может быть, на днях. До свидания.

Я повернулась и вышла из ресторана, на ходу ошалело размышляя, при чем же тут, к черту, какая-то еще оранжерея. Других проблем у меня на тот момент в жизни не было.


Влившись «в струю» и ознакомившись с особенностями Города, наша фея в компании своих подруг завертелась в радужном хороводе мест и событий, составляющих основу регулярных будней каждой приличной феи. Помимо уже описанных выше ритуалов, таких как обязательное посещение кафе и ресторанов, причем каждого заведения – в строго определенное время, у фей есть еще некоторое их количество. Я имею в виду – ритуалов, связанных с посещением феей определенных мест.

Скорее всего, с полным перечнем подобных мест нам ознакомиться все равно никогда не удастся, сколько не подсматривай за тайной жизнью волшебных созданий, но за то, что к таким местам можно смело отнести фитнес-центры и салоны красоты, я могу практически поручиться.

Чем феи занимаются в фитнес-центрах, я, если честно, не знаю. Мало того, что они не выносят над собой никакого насилия, включая физические нагрузки, им еще и достаточно неприятен тесный физический контакт с обычными людьми, избежать которого даже в самом лучшем фитнес-центре довольно сложно. Может быть, фитнес – это своеобразная епитимья, которую феи накладывают сами на себя за какие-то неведомые нам грехи. В любом случае, подсматривать за феей в таком состоянии мне кажется неоправданно рискованным занятием. Лучше понаблюдать за чем-нибудь более безопасным.

Каждая уважающая себя фея обязательно посещает салон красоты. Делает ли она это в одиночку или же в компании с подругами, в данном случае не так уж и важно, этот ритуал предназначен не для обмена информацией, а для несколько иных целей. Зачем фее нужно непременно посещать заведения, цель которых – создание и поддержание физической, или телесной, красоты, остается загадкой. Как мы уже знаем, феи – существа далеко не телесные, и кроме того, обладают красотой изначально, по определению, что не мешает им проводить в указанных салонах довольно много времени. Впрочем, не надо искать здесь логики, феи, как мы тоже уже не раз замечали, создания нелогичные.

Я где-то слышала, что среди фей, тем не менее, существует поверье, что неукоснительное соблюдение данного ритуала способствует более длительному сохранению покрывающей тело феи волшебной пыльцы. Дескать, все эти притирания, намазывания, массирования, обертывания и прикладывания каким-то образом делают пыльцевой покров более липким и плотным, отчего он начинает держаться прочнее и дольше не осыпается. Не знаю, насколько это достоверно с точки зрения химии, поскольку состав волшебной пыльцы вообще никаким анализам не поддается, мне бы лично во всем этом виделась простая материальная опасность, что уплотненный слипшийся покров начнет, в случае чего, отваливаться прямо кусками, но, возможно, я просто злобствую от зависти, а феям в этом месте виднее.

Из аналогичных соображений – заботы о сохранении пыльцы – феи так любят приобретать всевозможные парфюмерно-косметические средства. То и дело среди них проходит слух, что вот такой-то крем, созданный в зарубежной лаборатории (уж не знаю, какой именно смысл феи вкладывают в слово «рубеж», ведь никаких земных границ для них изначально не существует), включает в себя совершенно магические ингредиенты, если уж не саму волшебную пыльцу, то ее искусственный аналог или даже натуральные выжимки из пыльцы использованной (хотя такой как будто в природе нет), и если намазать его в полной темноте при низкой температуре... В общем, феи радостно делятся друг с другом новостями, массово обзаводятся новым чудесным средством, быстро разочаровываются, но тут же ловят новый слух, что вот на сей-то раз... И все повторяется сначала. В чем-то прелестные феи до милоты наивны и доверчивы, как малые дети. Впрочем, эта доверчивость может быть связана с другой особенностью мировосприятия фей, о которой мы поговорим несколько позже.

Кроме парфюмерно-косметических магазинов феи очень любят магазины одежные. Судя по всему, эта любовь, вернее, привязанность (феи не способны любить) вполне взаимна, и очень многие магазины, особенно те, что подороже, зачастую ориентируются в подборе своего ассортимента именно на вкусы фей. Ничем иным я не могу объяснить засилье в этих самых магазинах совершенно неносибельной в условиях реальной человеческой жизни нарядов – всех этих ленточек, сеточек, неровных, словно ободранных, подолов, струящихся линий, тоненьких лямочек, прозрачных лифчиков и бессчетного количества блесток. Что, с другой стороны, неизбежно должно производить впечатление именно на фей, у которых существует свой, достаточно странный с привычной точки зрения, дресс-код. Сюда же, кстати, можно отнести и высоченные, тонкие как иголки каблуки, на которых любая человеческая особь не в состоянии сделать даже двух шагов, без того чтобы, в лучшем случае, не подвернуть себе какую-нибудь конечность. Иное дело фея. Будучи воздушно-эфирной по своей природе, она вообще при желании могла бы летать, не касаясь ногами земли, так что никакие каблуки ей для этого не помеха. Кроме того, многие феи убеждены, что с плотно закрытых участков тела пыльца никак осыпаться не может. Этим я объясняю пристрастие фей к высоким, едва ли не до колен, сапогам при любой погоде, включая и летнюю жару. Ну, а желание юных человеческих девочек во всем подражать тем, кто считается общепризнанным эталоном... Оно ведь вполне понятно, хоть и наводит порой на печальные мысли.

Может быть, кстати, я и ошибаюсь в этих своих рассуждениях, и очевидное ориентирование модной индустрии в сторону фейских интересов объясняется вовсе не этим, а просто-напросто тем, что в течение последнего времени феи просто занимают большинство ключевых позиций в данной промышленной области, в процессе управления изменяя ее в соответствии с собственным вкусом. Эта версия, если вдуматься, ничуть не хуже предыдущей, и я могу обнаружить здесь лишь одно небольшое противоречие. Занятие ключевых позиций где угодно, даже в такой «легковесной» сфере, как модная индустрия, неизбежно связано с постоянным выполнением тяжелой работы на износ. Феи же, как мне кажется, не то чтобы совсем не способны работать – они просто, насколько я могла заметить, предпочитают обходиться без этого. Но это исключительно мое личное мнение, которое все равно не поддается никакой проверке реальностью, так что читателю ничего не остается, кроме как выбрать, доверять ему или же нет.

Но самое главное, чего удалось добиться нашей вновь прибывшей фее в самые же первые дни ее появления в Городе, было, конечно, не посещение салона красоты и не исполнение каких-то иных ритуалов. Хотя вполне возможно, что все это так или иначе способствовало...

В общем, наша фея, проявив неземную ловкость, буквально в самом начале своего пребывания в Городе ухитрилась каким-то невероятным образом раздобыть себе слона. Не просто какого-то там обычного слона, каких полно в любом зоопарке, а... В общем, тут надо объяснять подробно.

Прежде всего, слон был волшебным. У слона было имя. Полностью оно произносилось примерно как Хамти-Мурапи. Это важно. Собственно любое имя очень важно, а в нашем случае эта важность усугубляется еще и тем, что его обладатель был, строго говоря, не совсем слоном, и даже не просто волшебным слоном, а Волшебным Невидимым Слоном, приносящим счастье.

Знаете поговорку: «Я довольная, как слон»? Вот в ней как раз и идет речь об этом самом слоне.

Само понятие слона может и должно пониматься достаточно условно. Слон, как я уже успела сказать, невидим. А также неосязаем и невесом. Объема он тоже никакого не занимает, что, учитывая средние слоновьи габариты, является крайне удачным обстоятельством для его эфирной хозяйки. Она водит его за собой, так чтобы слонотело более-менее постоянно находилось где-то у нее за спиной, создавая своего рода защитную ауру немедленного исполнения всех желаний. На самом деле это для нас, людей, слон невидим, а феи все же способны различать некоторую эфирную дымку, такое своего рода слабо мерцающее сгущение в форме слона, передвигающееся в пространстве где-то в непосредственной близости от той феи, с которой он в настоящее время связан. Причем чем лучше слон себя чувствует и мироощущает, тем заметнее и как бы плотнее становится его туманная слоноформа, тем больше от нее исходит потоков счастья и тем легче ее заметить не только непосредственной хозяйке, но и другим окружающим феям. И напротив, в расстроенных чувствах слон бледнеет, меркнет, растворяется и может даже совсем испариться и исчезнуть, чего, конечно, никакая рачительная хозяйка не допустит.

Такие волшебные слоны – очень, очень ценная и исключительно полезная штука. В природе они встречаются крайне редко и откуда вообще берутся, никому неизвестно. Поэтому, став единожды обладателем такого слона, его берегут, как зеницу ока. Вообще-то слон – довольно самостоятельное существо, поэтому об обладании говорить не совсем корректно, но, с другой стороны, слоны миролюбивы, довольно пассивны и по своей воле хозяев меняют нечасто. Опять же, если они это все-таки делают, то как раз исключительно по своей воле, потому что такого слона нельзя ни к чему принудить, но – понятно... В общем, обращаться со слоном, если уж тебе так повезло его заиметь, нужно исключительно бережно.

Ценность же такого животного для кого угодно вполне очевидна. Слоны исполняют желания и способствуют достижению счастья. В случае с феями они даже помогают сохранению волшебной фейской пыльцы, а некоторые источники сообщают, что могут даже ее приумножать. Эти сведения, впрочем, никем не проверены.

В общем, даже для феи, а возможно, для феи особенно, обладание Волшебным слоном – большая удача. Почти такая же, как приручение Белого единорога, дающего вечную молодость, или дружба с Огненным драконом, олицетворением власти, или поимка Золотого тельца... Все это удается лишь очень немногим счастливицам, и такими удачами не разбрасываются.

Всем, конечно, немедленно захотелось узнать ответ на самый важный вопрос – где? Где именно нашей шустрой фее удалось добыть такую сверхценную штуку? Увы. Если бы я сама знала... Возможно, ей было известно заранее, что в Городе обретается ничейный Слон, не исключено, что она долго подстерегала его, затаившись в кустах, а может быть, он сам подошел к ней, плененный ее изяществом и нездешностью... Нельзя исключить, что и сам визит феи в Город был не так уж спонтанен, а вызван вполне конкретными намерениями, основанными на тщательно добытой информации. Феям, как правило, не свойственно стратегическое мышление, но в таком важном деле, как поимка слона, все средства хороши. Но точно так же вероятно, что слон просто проходил-проплывал мимо нее по улице, может быть, даже и не сам по себе, а вполне себе с кем-нибудь, а она взяла и назвала вслух его имя, которое перед этим подслушала неизвестно где. Гадать можно до бесконечности. Потому что, поверьте, этот секрет наша, да и любая другая на ее месте, фея будет хранить гораздо крепче, чем какой угодно другой. Еще бы! Ведь сам факт наличия подобного артефакта настолько возвышает фею в глазах ее соплеменниц, что даже сумочка начинает играть здесь некую вторичную роль. Слон с легкостью может обеспечить своей хозяйке любую сумочку, на которую только упадет ее капризный взор, не говоря уже обо всем другом, так что какой идиоткой надо быть, чтобы... А феи, как вы уже, наверное, догадались, могут быть какими угодно, но до идиотизма им далеко.

В общем, все складывалось прекрасно. Фея исполняла ритуалы, слон исполнял желания, жизнь текла и бурлила, а может быть, вилась и клубилась – трудно сказать, как именно происходит жизнь фей. Но главное, все было совершенно идеально, пока в один прекрасный день... Потом-то, конечно, выяснилось, что ничего прекрасного в нем с самого начала не было, но феи не всегда обладают даром предвидения, во всяком случае, значительно реже, чем это может показаться, и потому все то, что произошло, собственно, и получило этот самый шанс... Но я опять увлеклась.

Итак, в один кажущийся прекрасным день (феям все дни кажутся одинаково прекрасными, и по другому тут быть просто не может) наша фея в компании своей подруги, другой феи очень близкого (но все же чуть-чуть, на самую-самую – такую слоновидную – капельку немножко пониже) уровня, зашли на ланч в один из ресторанов, находящихся в центре Города. Тем самым они, надо сказать, слегка нарушили один из основных фейских ритуалов – ланчеваться феям полагается исключительно в кафе, потому что ресторан – это место для ужина. Сейчас, между прочим (вы не обращали внимания?), некоторые рестораны даже специально включают в свое название слово «кафе» – именно для того, чтобы феи могли заходить туда и в дневное время, не рискуя нарушить правила, которые в этом месте довольно суровы. И дело не только в названии. Другое различие между этими местами состоит в том, что в кафе фее полагается встречаться с подругами, а в ресторане – с поклонниками. В кафе, как я уже объясняла, феи получают необходимую для себя информацию, а в ресторане... Ну, в общем, тоже что-то такое да получают, сейчас мы не будем задерживаться на этих подробностях.

В общем, две феи зашли на ланч в ресторан. Возможно, они сочли, что, раз они сразу вдвоем, то это не будет таким уж большим нарушением – они честно собирались обмениваться там интересными сведениями, а может быть, они просто утомились от шоппинга, день был жаркий, а ресторан оказался как раз по пути... Но вышло, как уж вышло.

В ресторане феи уютно пристроились за столиком у окна, заказали, как полагается, зеленый чай и по листку салата и защебетали. Темой их беседы стало на этот раз то, как разные другие феи умеют находить в условиях этого Города свое место в жизни, и какие они выбирают себе для этого занятия.

Так, например, одна фея, знакомая знакомой подруги, занимается организацией знакомств, приводящих к браку, проще говоря – сватовством. Для этого она открыла себе настоящее агентство, или бюро, которое пользуется исключительным успехом.

Надо заметить, что ничего удивительного в этом нет. Некоторые феи благодаря своей эфирной природе действительно способны улавливать колебания каких-то невидимых струн человеческой души и по их созвучиям-сочетаниям определять, будет ли этим конкретным особям хорошо в компании друг друга. Так что организация браков на этой основе – очень правильное и даже отчасти благородное занятие для феи.

Другая знакомая фея, по слухам, тоже занималась похожим бизнесом, с той лишь разницей, что в ее агентстве, где оказывались услуги только и исключительно девушкам, этих девушек учили себя вести, представлять свою внешность в максимально выигрышном виде, подбирать правильные наряды – и действительно, никто не научит таким вещам лучше, чем фея, вспомните пример той же Золушки (агентство, кстати, именно так и называлось). После чего учениц выводили «в свет», где показывали заранее по определенным признакам отобранным кавалерам – и это еще большой вопрос, кого кому показывали. После чего... Феи умеют не только слушать струны человеческих душ, у них еще отлично получается наводить на людей некий морок, под влиянием которого... В общем, ученицы «Золушки» тоже весьма успешно выходили замуж, а уж были ли эти браки счастливыми... Проверка данного качества по контракту не входила в изначальную гарантию, предоставляемую агентством.

Еще кто-то из фей, по слухам, весьма успешно подвизался в области психологии и психотерапии, кто-то осваивал новую модную профессию под загадочным названием «коучинг», что бы это ни значило. В общем, более-менее ясно, что в подобной области даже не очень высокого уровня фее достаточно несложно снискать если не славу, то уж как минимум устойчивый успех.

Но бывали случаи и забавней. Еще одна фея, о которой слышала чья-то подруга, открыла бутик, где продавалась людям бывшая в употреблении одежда фей. Казалось бы, такое немудрящее занятие, но, по слухам, предприятие пользовалось бешеным успехом. Дело в том, что, с одной стороны, феи совершенно не дорожат своей бывшей одеждой. Они не привязываются к вещам, с той же легкостью меняя одни на другие, как бабочка, вылупившись из куколки, забывает о своей прежней оболочке – при условии, естественно, что новые оболочки, то есть наряды, будут лучше. Но это, в свою очередь, очевидный путь развития каждой феи. Таким образом, у магазинчика, торгующего фейскими сброшенными шкурками, не возникало никаких проблем с добычей товара.

С другой же стороны наряды фей кажутся обычным людям страшно привлекательными. Секрет тут кроется не только и не столько в фасоне и покрое этой одежды – он, как я уже говорила, как раз весьма сомнительно-специфичен, сколько в том, что на одежде, которую хоть раз надевала фея, остаются почти неразличимые следы, буквально тонкая аура этой самой волшебной пыльцы. И тот, кто надевает на себя такую одежду, даже не будучи феей, тоже ощущает ее воздействие. Ему, вернее, ей, тут же начинает казаться, что в этом наряде она выглядит гораздо стройнее и красивее, чем даже могла себе представлять – а за одно за это уже не жаль отдать любые деньги. Эффект воздействия пыльцы, надо заметить, исчезает уже после первой стирки, но, поскольку это происходит уже после того, как деньги за волшебный наряд заплачены... И, кроме того, никто никого не обманывал, разве не так?

Подруги достаточно дружно одобрили вышеописанную идею, придя к единодушному выводу, что кто-то же должен, безусловно, заботиться о том, чтобы феям было куда девать старые облачения, а если силы кого-то другого хватает как раз на это, то это может быть только прекрасно, тем более, если у нее хорошо получается. Тут же по ходу дела они упомянули, что, кажется, кто-то из фей, согласно все тем же слухам, стал искать себя на ниве кулинарии, и то ли открыл свой ресторан, то ли устроился руководить чьим-то, занимается там изящной сервировкой и пытается приучить людей есть цветы. Но это занятие обе феи столь же единогласно признали скучным и совсем не изысканным, что в глазах фей есть один из почти самых страшных грехов. А наилучшее занятие, сделали вывод воздушные создания, это, конечно же, телеэфир. В самом деле – ну что может лучше отражать фейскую суть? Ведь это почти те же самые волны, и воздух, и – эфир. Разве для феи может быть что-то более естественное, чем появляться в эфире? Вот только жаль, что туда не так-то легко попасть, все уже занято или другими феями, или даже и вовсе бесполезными людьми, в то время как каждая из них... Впрочем, ничего невозможного ведь не существует, особенно для феи. Ну, несколько завтраков в нужных местах, пара походов на ужин, может быть, немного фитнеса и волшебный крем... Каждая фея при желании способна построить собственное счастье.

«Особенно если у тебя есть для этого волшебный слон», – подумала при этом наша героиня с милой потаенной улыбкой.

ЧАСТЬ 3. Орлов

По улицам слона водили,

Как видно – напоказ.

Известно, что слоны

в диковинку у нас.

Так за слоном толпы зевак ходили

И.А.Крылов

Я долго думала, идти мне в эту оранжерею с мужиком или нет. Правда долго. Весь остаток этого дня и еще целый следующий. То есть сначала-то я об этом не думала, потому что чего тут думать-то, мне было совершенно ясно, что никуда я не пойду, еще чего, но время шло, делать было особо нечего, а тут все-таки развлечение, да еще в оранжерее.

Почему бы, строго говоря, и нет? Под конец этот самый Василий вел себя вполне прилично, разговаривал вежливо, а перепутать каждый может, там темно было, в этом ресторане... Кстати, кто он хоть такой-то?

Порывшись в сумке, я вытащила визитку. На карточке скромным золотым шрифтом с завитками было вытиснено: «Редькин Василий Сергеевич. Каппа-банк». И несколько телефонов с адресами. Подумаешь, тоже мне, банковский работник. По виду больше на начальника охраны похож. Или на хозяина автобазы. Хотя, конечно, что я понимаю в этой их современной жизни, кто на кого похож. Главное, что не похож на мужчину моей мечты. С другой стороны, такого, может быть, и вовсе не существует. А если существует, то как, интересно, он должен при этом выглядеть?

Я задумалась. Как-то раньше мне не приходила в голову эта мысль. Сосредоточившись, я попыталась представить себе нужный экземпляр. Джеймс Бонд с седыми висками. Ну ладно, а если всерьез? Внешность, в конце концов, не главное. А что главное? Чтоб был умным. И не пошлым. И все же не отвратительным с виду, моего возраста или чуть постарше, лучше, если высокий, в приличной форме... не в военной, естественно, а в физической. Но главное – чтоб не дурак. Чтоб с ним разговаривать было можно. Образование не помешает, опять же... Ну, и с деньгами, а то ему же самому неудобно будет. В общем, все вместе получалось подозрительно похожим на моего собственного мужа. Бывшего, можно сказать, мужа. Стоп. Перестать об этом думать сейчас же. Подумать о чем-нибудь приятном.

Интересно, зачем этот далекий от идеала мужик приглашал меня в какую-то оранжерею? Что он хотел там делать? Нетривиальная, между прочим, идея – оранжерея. Это любопытно хотя бы из чисто этнографических соображений – узнать, зачем в современной Москве приличные люди ходят в оранжереи и чем там занимаются. Цветочки нюхают для поднятия аппетита? О, загадочная русская душа. Теперь, кстати, и моя снова тоже. Так что надо разобраться. Хотя бы ради науки. Я совершенно не вкладываю в это никаких других смыслов, кроме этнографического. А что Василий смотрел на меня, как на человека... Как на женщину... С интересом. Он ведь смотрел? Да, и даже говорил что-то по этому поводу. Впрочем, неважно. То есть важно, конечно, но не определяюще. Или определяюще? Пошла бы я изучать с ним оранжереи, если бы он на меня вообще не смотрел?

Фу, дура какая! Да если бы он не смотрел, он бы меня и не позвал, облей я его хоть двадцать раз супом. Просто я ему понравилась, вот тебе, выкуси. Потому что я прелестная. И вообще. Почему бы мне не выйти в люди, как человеку? Ничего в этом такого нет. Я перевернула визитку, которую до сих пор держала в руке, и набрала номер, написанный на обратной стороне.

Трубку сняли на втором гудке.

– Слушаю!

Нет, противный все-таки мужик. Чего он так гавкает? Может, бросить к черту трубку? Нет, назло не буду. Я ему не девочка.

– Добрый день, Василий. Это Лиза. Ну, помните, из ресторана? Я еще вас супом облила?

Да, не возьмут меня в дипломаты. Ну кто так разговаривает? Вспоминать лишний раз про этот злосчастный суп было невежливо и вообще идиотство. Хотя про суп я сказала, чтобы как-то замазать «Лизу из ресторана». Вот что было действительно ужасно, и я это поняла, только выговорив, и что мне оставалось делать? Но мой собеседник, кажется, не уловил моих душевных терзаний.

– А, да-да. Добрый день, Лиза, конечно, помню, рад слышать.

И что я должна говорить? Сама напрашиваться в эту клятую оранжерею?

– Я вас ни от чего не отрываю? Я просто подумала...

– Да нет, все нормально. Просто я работаю тут немного. Есть планы на вечер?

Он меня приглашает или что? Как это понимать-то?

– Нет, никаких определенных не было. Я...

– Тогда как насчет оранжереи? С меня причитается.

Наконец-то. Родил.

– Ну... В принципе, наверное, можно было бы...

– Тогда в девять жду на месте. Раньше я не успею.

Да что же это такое? Что я ему – солдат на плацу? И где оно, это место?

– Василий, а где это?

– Ну как? Оранжерея-то, она ж одна. Там, прямо у входа, я подъеду.

– Василий, извините, но я не знаю, где это.

– То есть как не знаю? Совсем?

– Совсем.

– Не москвичка, что ли?

Это-то тут при чем? Неужели загадочная оранжерея – новая московская примечательность, которую стыдно не знать? Надо будет срочно спросить у Дашки.

– Ну... Москвичка, но все равно. Допустим, я отстала от жизни. И что теперь делать?

Правильно, так его. Надо самой задавать вопросы, пусть он корячится.

– Ну, чего делать? Давай тогда без четверти у Пушкина на Тверской. Его знаешь?

Так. Кажется, он издевается. Сейчас вообще никуда не пойду.

– Знаю.

– Ну вот. Мобила твоя у меня определилась, не потеряемся. До встречи.

В трубке запищали хамоватые гудочки отбоя. Я скептически поглядела на экран телефончика. Н-да. Поговорили. Назначили романтическую встречу. Дура ты, Лиза, куда ты лезешь, на фиг тебе все это надо, включая оранжерею. Кстати, оранжерея. Надо все-таки выяснить, что это такое.

Я набрала Дашкин номер и спросила без предисловий, как только она промурлыкала в трубку свое «аллоу».

– Что это за оранжерея у вас тут?

– Это ресторан, самый крутой в Москве, – ответила она, нисколько не удивившись. – Страшно модное место, там вся тусовка сейчас собирается. Без записи ни за что не попадешь, да и так тоже... А что? Почему ты спрашиваешь?

– Да нет, просто услышала тут... Спасибо, Даш.

И я, не вдаваясь в дальнейшие подробности, отключилась.

Ресторан. Фу-ты, всего-то делов... А я себе навыдумывала... Спокойно можно не ходить, хватит мне уже приключений в ресторанах-то. Ну чего я там не видала?


Интересно, и что мне надеть? Брюки с черным шелковым свитером? Это всегда была моя стандартная униформа для выхода средней парадности, а поход в ресторан, даже самый крутой, безусловно, ничем иным считать нельзя. Но, с другой стороны, если это и в самом деле такое пафосное место, как говорит Дашка, и там все на всех смотрят, как тут принято... Маленькое черное платье с жемчугом, в котором я всегда ходила в оперу... Не будет ли чересчур торжественно? Быть переряженной гораздо глупее, чем недонарядиться. Интересно, в чем они тут ходят в рестораны? Дашка всегда, как я успела понять, ходила по подобным местам в джинсах и открытых майках, но у нее были шпильки. И блестки. И девятнадцать лет, что украшает гораздо лучше всего остального. А нам, солидным дамам, а проще говоря, теткам в возрасте, надо как-то выкручиваться. Впрочем, как ни выкручивайся, жемчуга все равно с собой нет, остался в сейфе. Зря, кстати, он там остался. Мне, глядишь, и пригодился бы тут, а так все равно, считай, пропал. Хотя кто же знал, что эта китайская...

Не буду начинать, а то расстроюсь. И вообще, чего я так напрягаюсь с этой одеждой, как будто и правда на свидание собираюсь. Подумаешь, в ресторан поужинать пойти. Ну, в хороший ресторан, и что такого-то? С мужиком, всего-то делов. Он мне еще, между прочим, супчик должен, а я тут напрягаюсь, как девочка.

Проще надо быть, вот что. Черные брюки, темно-серо-коричневая шелковая майка, а сверху любимый шанелевский пиджак. В свое время мне повезло, и я купила его на каком-то ярдсейле за сущие копейки, что, честное слово, ничуть его не портило. Простенький, серенький такой, но кто понимает, тот догадается. И платок привязать поярче, чтоб майки из-под пиджака не было видно. Чудненько. Простенько и со вкусом. Заодно и недешево получилось, да. Ну тут уж что поделать. Темненькие туфельки с носиком, любимая сумка. Цыпочка. Еще если причесаться и морду сверху заменить...

Впрочем, нет, не дождутся, пусть любят, как есть. Мне и своя хороша. Столько лет вместе с ней прожили, а кому не нравится, пусть отдыхает.

Так, бодрая и воинственная, я и выскочила из дому. До Пушкинской добралась на удачно подошедшем троллейбусе, на месте оказалась ровно без четверти девять, как договаривались. Это неправильно, конечно, приличная девушка должна на встречи опаздывать, но я никогда этого не умела, так что не стоит и начинать.

Без десяти девять у меня в кармане заверещал телефон.

– Алло? Лиза? Ну и где вы тут?

– Стою возле Пушкина, как договорились.

– А. А я напротив припаркнулся, поглядите, видите джип черный, большой такой? Подходите давайте, и едем.

Я глянула напротив. Там и в самом деле среди тучи машин торчало несколько джипов. Я спустилась в переход, протолкалась там к другому выходу, поднялась, стала оглядываться в поисках...

– Да вот он я! Садитесь.

Я заглянула в распахнутую дверь машины. Сплошная черная кожа и стальной блеск. За рулем впереди торчал плечистый затылок. Карабкаться внутрь было высоко и неудобно. У меня был как-то однажды джип, не такой, а поменьше, еще когда я возила Женьку в школу, мне и тогда не нравилось, что в него нужно залезать, как по лестнице. А сзади, оказывается, это особенно неудобно.

Василий, дождавшись, пока я заберусь внутрь, и захлопнув за мной тяжелую дверцу, сам довольно ловко плюхнулся на сиденье впереди. Еще бы.

– В «Оранжерею» теперь, – коротко указал он шоферу.

Машина фыркнула и резко, почти перпендикулярно ввинтилась в поток на улице Горького, то есть, пардон, на Тверской. Я инстинктивно вжалась в сиденье.

– Странная ты все-таки, как будто все же не из Москвы, – обернулся ко мне Василий.

Я вздохнула и стала смотреть в окно, размышляя попутно, в каком регистре нам с ним общаться – на «ты» или на «вы». То есть относительно себя у меня вопросов-то не было, я со всеми малознакомыми людьми разговариваю на «вы» без вариантов, а вот Василий то и дело перескакивал с одного на другое. И можно было бы его одернуть, когда он в очередной раз переключится, а можно – оставить как есть. Но тогда надо быть готовой смириться с тем, что через какое-то время он окончательно меня «затыкает», и тогда мне тоже надо будет называть его соответственно, а то получится глупо. Хочется ли мне этого, вот что? В конце концов я решила, что человек, которого ты обливаешь супом при первом же даже еще не знакомстве, имеет право на некоторую душевную близость, и решила, что смирюсь. Примерно в то же время машина остановилась. Мы приехали.


Знаменитая оранжерея, которая на самом деле была рестораном, находилась совсем недалеко от Пушкина, тут же в переулках. Большая угловая стеклянная веранда, парадный подъезд со ступеньками. Метров на пятьдесят в обе стороны не припарковаться – все заставлено напрочь огромными блестящими машинами. Тут тебе и джипы разных сортов, тут и лимузины. Возле некоторых тоскливо топтались плечистые молодые люди.

Наш джип остановился вторым рядом, шофер выскочил, обежал и открыл дверцу сперва мне, а потом хозяину. Мы выгрузились и прошествовали в заведение.

У входа нас встретил элегантный метрдотель, учтиво поздоровался по имени – не со мной, естественно, а только с Василием – и вызвал официанта, который проводил нас к столику в центре зала, во втором ряду от окна. Надо сказать, народу в заведении было немало, свободных столиков я заметила только два или три, да и свободными они оставались недолго. Контингент, насколько я смогла понять во время короткого дефиле, был примерно тем же, что и в недоброй памяти ночном клубе – несимпатичные мужики в дорогих костюмах, разбавленные прелестными блондинистыми русалками. Все явно были знакомы со всеми. Василий, проходя, здоровался то с одним, то с другим, а русалки посылали ему воздушные поцелуи. Меня же, что неудивительно, окатывали суровыми взглядами прищуренных в скрупулезнейшей оценке глаз, от которых, честное слово, хотелось прикрыться сумкой «Биркин», как щитом.

Я и без того любила свою сумку – она знаменовала собой мою новую жизнь. Можно сказать – почти заменила. Была жизнь, осталась сумка. И я уж точно ценила ее (сумку, а не жизнь) – еще бы, за такие-то деньги. Но теперь, в Москве, я оценила ее стократ. Здесь это было больше, чем деньги, больше, чем новая жизнь. Это явно был Символ. Вроде тайного масонского знака. Только вот я еще не понимала, что конкретно это должно символизировать. Но, усаживаясь за столик, я не стала запихивать сумку вниз, а аккуратно посадила ее на соседнее кресло. Вынудив тем самым Василия сесть не рядом со мной, а напротив. Что тоже было само по себе неплохо. На всякий случай.

На нашем столике стояло несколько цветов в изящной вазочке – очевидно, символизирующих собственно оранжерею. Загадочное название, из-за которого я, можно сказать, тут и оказалась, пока оправдывало только это, да еще плетеные спинки стульев, обтянутых холстиной. Ну и, с натяжкой, большая стеклянная веранда с видом на забитый машинами тротуар. Оглядевшись, я заметила еще несколько букетов на стенах. Ну что ж.

Нам принесли меню. Официант, уже другой, интимно наклонившись к моему спутнику, что-то обсуждал с ним вполголоса. Не иначе, согласовывали напитки. Поскольку я все равно решила ничего спиртного не пить, то и не пыталась вникнуть в эту беседу, а раскрыла кожаную папку со «списком блюдей», то есть меню. С «блюдями», не включенными в список, здесь все, как я уже успела заметить, обстояло отлично.

Меню было, мягко говоря, эклектичным. Набор классических салатов, включая непременный «Цезарь» и креветки с рукколой, какая-то фуа-гра в трюфелях и крутонах, что-то еще непроизносимо французское... И тут же, рядышком, в горячих закусках – драники из кабачков и картошки. Рядом с супом прентаньер мирно соседствовала похлебка из молодого щавеля. Почему-то это было трогательно.

Я задумалась. Охоту к экзотике и изыскам мне вполне отбил эксперимент в предыдущем хваленном Дашкой кафе. Если у них считается возможным даже лосося подавать размороженным, то страшно подумать, что эти люди могут сделать с гусиной печенкой. Заказывать суп по понятным причинам мне показалось неэтичным. Плотно наедаться каким-нибудь мясом, которое было представлено в изобилии, не хотелось, учитывая позднее время. А просить драники было как-то обидно. Ну в самом деле – стоило идти в самый модный ресторан, чтобы есть драники. Драники надо жарить дома на кухне, брызгаясь маслом во все стороны, и поедать тут же, с пылу с жару, чтобы сметана текла по подбородку...

Я вздохнула и выбрала креветки с рукколой. Проверенная классика никогда никого не подводила. Возьму потом еще штрудель на десерт, вот и будет мне счастье.

Закрыв меню, я положила его на стол и увидела, что мой кавалер с неподдельным интересом наблюдает за мной со своей стороны стола. Я ответила ему вопросительным поднятием бровей – дескать, что, мол? Он пожал плечами.

– Забавная ты все-таки ужасно. Совершенно ни на кого не похожа.

Ага. Экзотическое животное. Обезьяна редкого вида. И опять на ты. Впрочем, да, на это я же уже согласилась, пусть живет.

– Что же во мне такого забавного?

– Да вот я сам стараюсь понять. Но не могу. Ты чем занимаешься-то?

– В смысле?

– Ну, по жизни что делаешь?

– А, это. Ничего. Я домохозяйка. А вы кто?

– Вот те раз. Я ж визитку давал – там все написано.

Упс. Там, конечно, было написано про банк, но чтоб я знала, что это значит. Банк, насколько мне известно, предприятие крупное, там тьма народу работает.

– Да-да, конечно. Я помню – банк. Вы работаете в банке. А чем конкретно вы занимаетесь?

– Да неважно. Ну там, всякое помаленьку, долго рассказывать. А что ты в кабаке тогда делала?

Интересно, это допрос или такая манера поддерживать светскую беседу? В Америке я бы точно проголосовала за первое, но тут, наверное, надо быть проще. Тем более, что и сама не очень-то красиво выступила с этой визиткой... И я ответила правду.

– От пластической операции отходила.

Василий чуть не подавился куском рогалика.

– Не понял. Это как?

– Да вот так, – и рассказала историю в подробностях.

К концу рассказа он откровенно ржал в голос. За это время у нас успели принять заказ, принести бутылку вина, графинчик водки и нечто загадочно-корявое на маленьких блюдцах. «Комплимент от шеф-повара».

– Ну ты даешь, – махал руками Вася, слушая мои мысли по поводу салфетки. – А тут еще я с этой... В жилу попало... Мне еще, можно сказать, повезло, что ты меня только супом... А могла бы ведь и чем покруче приложить...

Я вежливо улыбнулась. Пусть опасается.

Нам принесли заказ. Салат, вопреки моим опасениям, оказался совсем неплох, креветки отчетливо различались, и я было погрузилась в еду, как вдруг...

Подняв случайно глаза от тарелки, я увидела прямо напротив себя, в глубине зала, Дашку собственной персоной. Она стояла, прислонившись к стене, и глядела на меня в упор. Заметив, что я тоже ее зафиксировала, она резко мотнула головой в сторону, явно делая мне знак, и ушла. Посмотрев, куда она направилась, я обнаружила там характерный указатель с дамской фигуркой. Я с сожалением отложила вилку, взяла сумку и поднялась.

– Я сейчас... На минуточку.


В туалете Дашка накинулась на меня прямо у двери.

– Ну ты даешь! Это надо же! И молчала, главное! Как тебе хоть это удалось-то? – она почти кричала, но при этом почему-то шепотом, и это слегка пугало.

– Даш, да подожди ты. Что удалось?

– И еще скромничает! Да Редькина подцепить, вот что! А я еще думаю, что ты меня спрашиваешь про «Оранжерею»? И тут как раз возможность подвернулась, дай, думаю, схожу. И точно! Ну рассказывай!

– Да нечего рассказывать, Даш. Ну мужик, познакомились в ресторане, я его супом облила, он меня поужинать пригласил... В каком-то банке работает.

– Да неужели? И в каком же? – спросила Дашка как-то уж больно язвительно.

Я выкопала в сумке визитку.

– Вот, смотри сама. Каппа-банк какой-то, – пожав плечами, я протянула Дашке карточку.

– Балда ты, – горячо вскинулась Дашка в полный голос, но тут же осеклась и снова зашептала. – То есть, извини, конечно, теть Лиз, но на самом деле. Это не какой-то, это огромный банк, очень известный. А он – его хозяин. По крайне мере один из. Вполне так себе средний олигарх, без дураков. Да у нас каждая девочка за честь считала бы. Он еще и широкой души к тому же... Что ты там про суп сказала?

– Да неважно, – отмахнулась я. – Я же не знала. Ну и что теперь?

– Как то есть что? – удивилась Дашка. – Уж поймала удачу, так держи. И пойдем лучше отсюда куда-нибудь, а то, знаешь, тут у каждой стены три уха.

Я обернулась и только тут заметила, что небольшое помещеньице туалета и в самом деле было, пожалуй, перенаселено русалками. Кто-то не спеша красился у зеркала, кто-то плавными движениями, как в замедленной съемке, расчесывал белокурые пряди, кто-то курил, кто-то задумчиво сушил под феном ладошки с длинными ногтями – и все напряженно вслушивались.

Мы вышли за дверь и забились в какой-то закут между кухней и мужским сортиром.

– Ну так что, Даш?

– Что-что. Повезло тебе, даже удивительно. Ты давай, не упускай. Главное, веди себя правильно.

– Правильно – это как?

– Ну – как? Я ж тебе не расскажу тут, у туалета. Это долго, это мы потом. Но главное – ты с ним не спорь. Соглашайся со всем, улыбайся и кивай.

– Ну вот еще. А если он будет какую-нибудь чушь пороть?

– Ну и что? Какая разница-то? А ты кивай и думай о своем.

– Да ну еще. Я не могу всякий идиотизм молча слушать.

– Ну и зря. Учиться надо. Я тебе скажу, что, к примеру, если в ушах будут серьги с брюликами карата в четыре, то отлично можно и не слышать кое-чего.

– Даш, что ты несешь? При чем тут серьги?

– При том. Этот твой Редькин одной из наших девочек такие подарил. За один вечер, представляешь? Так что слушай меня, молчи, не раздражай, не выясняй ничего. Будь вежливой и приятной. Пусть он тебя хотя бы еще раз куда-нибудь пригласит, а там уж мы все обсудим, подготовимся. Так что – давай, старайся. А я пойду, девкам мозги задурю, а то они тебя и так порвать готовы.

И с этими обнадеживающими словами мой Вергилий скрылся в дебрях женского туалета.

Я еще немного постояла, размышляя над полученной информацией. Почему-то тот факт, что облитый супом Василий оказался почти настоящим олигархом, высоко котирующимся на внутреннем русалочьем рынке, меня тронул мало. А вот Дашкины рекомендации вежливо кивать на каждую глупость – задели. Точнее разозлили. Вот еще тоже! Буду я со всеми подряд соглашаться. Салфетки подбирать, еще только не хватало. Нашли себе девочку. Пусть засунут свои караты куда подальше. Я, между прочим, и сама миллионер. Никто, допустим, этого не знает, но я-то не никто. Не буду кивать! Наоборот, буду перечить, где только смогу, – так им и надо. Меня охватила какая-то веселая злость. Сейчас они у меня попляшут. Кто «они» – я при этом даже не конкретизировала.

Обуреваемая нехорошим азартом, я вернулась в зал. И тут меня ждал сюрприз. У меня действительно появились «они» для плясок – за нашим столиком наблюдалось пополнение. Рядом с Василием сидела юная фемина все того же белокуро-русалочьего облика, а стул, на котором раньше сидела моя сумка, занимал мужик в костюме. Поскольку сидел он ко мне спиной, ничего больше я пока разглядеть не могла.

Я подошла к столику и, прежде чем сесть, обвела присутствующих вопросительным взглядом. Василий радостно закивал.

– Вот, это она и есть – Лиза. Лиза, я им как раз рассказывал, как мы познакомились. Лиза, это мой давний партнер и хороший друг, Александр, а это...

Он как-то замялся, то ли пытаясь вспомнить имя русалки, то ли соображая, как лучше ее представить. В это время мужик поднялся со стула и протянул мне руку со словами:

– Очень приятно. Саша.

– Мне тоже. Лиза. Впрочем, вы и так уже знаете.

На общем фоне этот Александр, он же Саша, показался мне неожиданно симпатичным с виду. Мне прямо самой было удивительно, насколько. Открытое лицо, улыбка, теплая сухая рука. Высокий, плечистый, костюм, опять же, сидел хорошо... Возраст я определить не могла, но явно моложе Василия, а может быть, даже и меня. По ухоженному спортивному мужику трудно так прямо сказать, это вам не женщина. Сорок, плюс-минус. Главное, у него были живые, выразительные, быстрые глаза. И он смотрел ими прямо на меня. В смысле не вскользь, не мимо, а именно на меня. Причем с интересом. Не мужским, а таким отвлеченным интересом, без симпатии. Как смотрят, например, на экзотическую жабу в зоопарке. Что ж им Вася тут такого успел про меня наплести?

Отпустив мою руку, Александр галантно подвинул мой стул, опередив идущего к нам с той же целью официанта, и я села. Так и оставшаяся непредставленной девица в это время шептала что-то на ухо Василию, время от времени кидая на меня исподлобья вороватые взгляды. Тот кивал и посмеивался. Я взяла вилку и задумчиво ткнула ей креветку в своей тарелке.

– А чем вы, Лиза, занимаетесь? – спросил меня мой сосед. Тон у него был... Галантный, даже немного излишне галантный, и от этого как бы слегка издевательский одновременно. Совсем слегка, но мне не понравилось. Хотя, вполне возможно, я все придумала. С чего бы ему надо мной издеваться? Мы ведь и десяти минут не знакомы. – Вы, наверное, дизайнер?

Нет, все-таки, кажется, не придумала. Есть в этом тоне что-то не то... Какая-то ненужная, чрезмерная гладкость. Так разговаривают, когда тебе хотят указать твое место, но сделать это незаметно для окружающих. Особенно хорошо это умеют делать аристократичные бостонские дамы. У них это получается так ласково и задушевно, что ты иногда сам не понимаешь, куда тебя отправили. Я такое проходила. Но Александр явно к бостонским дамам не относился. Выучка все же не та. И последняя фраза прозвучала почти откровенно издевательски. Но у меня-то как раз бостонская выучка, хоть и не врожденная, и поэтому я сделала вид, что ничего не замечаю.

– Нет, – светски улыбнулась я в ответ. – Совсем даже не дизайнер. А почему вы так решили?

– Ну как же, – ухмыльнулся он. – Сейчас ведь так принято: у вас, кто не модель, тот дизайнер. А на модель вы, Лиза, никак не тянете. Или все-таки?

Тут уж я вызверилась по-настоящему. Какой там Бостон, это уже какое-то открытое хамство. Ну ничего, голубчик, будет тебе сейчас.

Я снова улыбнулась, еще слаще, чем раньше, и, честно глядя ему в глаза, пропела:

– Да ну что вы, Александр, какая уж из меня модель. А тем более, как вы говорите, дизайнер. Этим нужно родиться. А я просто так, поссать вышла.

Они все дружно остолбенели, явно не зная, что и подумать. Я, не переставая улыбаться, обвела всю компанию невинным взором.

– Ну как же, это как в том анекдоте. Не слышали? Странно. Я давно его знаю, и он всегда мне нравился. Гуляют две собачки: одна такая беленькая, пушистая, а другой – простой кабысдох. Кабысдох спрашивает: «Ты кто?» «Я – мальтийская болонка!» – гордо отвечает собачка. «Это надо же, – удивляется кабысдох. – А я просто так, поссать вышел».

Я неплохо умею рассказывать анекдоты, а сейчас к тому же все явно обрадовались разрядке и дружно рассмеялись. Вася, простая душа, по-моему, даже совершенно искренне. Потом мы еще немного довольно мирно и очень светски побеседовали о чем-то вроде погоды. Но потом Александр снова взялся за меня.

– Что вам налить, Лиза? – И опять этот голос, гладкий до скользкости.

– Спасибо, ничего.

– Ну как, совсем ничего? Это не дело. Так не бывает, чтобы такая дама совсем ничего не пила. Может, вам не нравится это вино? Мы сейчас закажем другое. Или, может, что-то покрепче?

– Нет. Спасибо, я действительно ничего не хочу. У меня есть вода, я совершенно счастлива.

– Нет, ну так не бывает. Просто, наверное, Вася плохо за вами ухаживает. Он...

Как бы в подтверждение этих слов Вася поднялся и, неотчетливо что-то буркнув, удалился вместе с так и оставшейся безымянной девицей, висящей у него на локте. Не зная, как надо на это реагировать, я не стала реагировать вообще и продолжала жевать салат.

– Так это правда? – спросил Александр. Тон его мгновенно переменился, и всю наносную любезность как рукой сняло. Сейчас он говорил довольно резко, зато, похоже, не притворялся.

– Что именно?

– То, как вы с ним познакомились?

– Откуда же я знаю?

– То есть? Вы не знаете, как познакомились?

– Я не знаю, что он вам рассказал.

– Хм. Действительно, вы правы. Он рассказал, что это было в ресторане. Он сперва вас с кем-то перепутал и написал записку на салфетке, а вы вместо ответа в нее высморкались.

– Это – правда. Почти.

– Я никогда о таком не слышал. Это потрясающе. А почему вы так сделали?

– У меня зачесался нос. Я расчихалась.

– Фантастика. Вы действительно любопытный экземпляр. То есть вам не понравилось, и вы таким образом дали ему это понять?

– У меня зачесался нос. При чем тут – понравилось, не понравилось? Что именно мне не понравилось? Мой нос?

– Нет, сумма на салфетке. Ну, или сам Вася. А если бы такую салфетку прислал вам я?

Я отложила вилку и, слегка повернувшись, внимательно на него посмотрела. Интересно, что ж мужику неймется-то? Прямо обидно. Первый раз увидала хоть сколько-то симпатичного мужика, и тот оказался каким-то говнюком. Сперва галантно издевается, потом, без перехода, хамит прямо вот так, в открытую... Что он хочет всем этим сказать? Или, может, я дура, а он таким образом пытается меня склеить? Это вряд ли – молодой, красивый мужик, тут вон русалок полно, с чего бы ему? Нет, просто господин так развлекается. Как ребенок в зоопарке тычет прутиком в клетку с мартышкой. Забавный зверек, пусть еще и попрыгает немножко. Сейчас сам запрыгаешь у меня.

– А какая разница? – вежливо улыбнулась я ему. – Вы, Вася... Нос – это только нос. Они у всех одинаковые. Как, впрочем, и другие органы.

Он не сразу, но все-таки понял. И разозлился – глаза слегка прищурились. Ну что ж, хотя бы сообразительный.

– То есть – тоже не согласились бы? А если бы цифры были другие?

Я беззаботно пожала плечами.

– Вот уж это мне абсолютно все равно. Если носы и хм... прочее... еще можно было бы как-то сравнивать, то детали почерка мне уж точно без разницы. А сморкаться лучше вообще в чистые салфетки. По крайней мере, лично мне это больше нравится.

– Ну, не скажите. Впрочем, я думаю, что вы кокетничаете. Набиваете цену.

Я ласково посмотрела ему в глаза.

– Александр, я не кокетничаю. Ни с кем вообще и уж точно не с вами в частности. Мне это, знаете, уже как-то не актуально. И поэтому я могу вам сказать совершенно ответственно, что все ваши цифры меня абсолютно не волнуют. Так же, впрочем, как и носы.

Надо же, как мало мужику нужно-то... Александр явно завелся.

– Вы так уверены?

Я вздохнула.

– Ну, видите ли, на свете есть некоторое количество вещей, в которых, по достижении определенной позиции, можно быть уверенным почти абсолютно. Вот вы сами – вы же можете быть совершенно уверены, что не окажетесь, допустим, на торжественном приеме в обосранных штанах? То есть, если даже с вами вдруг и случится какая-нибудь такая неприятность, вы мгновенно сможете ее каким-то образом исправить, и все равно в конечном итоге не окажетесь в указанном виде в названном месте. Я говорю о ситуационном раскладе в целом, вы понимаете?

Александр озадаченно смотрел на меня, открыв рот. Не знаю, нашаривал ли он под столом выпавшую челюсть, но в его мозгу явно шел лихорадочный мыслительный процесс. Я улыбнулась ему своей самой милой и приветливой улыбкой людоедки.

– Так и со мной. Есть вещи, в которых я могу быть уверена. Даже если кто-то считает возможным начать со мной переписку на нестандартных предметах. Это его идея, не моя. И проблема, если возникнет, тоже будет – его. А за себя я в любом случае спокойна.

Александр обрел наконец дар речи.

– Н-да. Вася говорил, что вы ни на кого не похожи, но такого я как-то не ожидал... – Прозвучало это неожиданно довольно мирно. Неужели я его уделала? Вот так вот просто, всего со второго раза? – Логика у вас – не подкопаешься... И на язык вам тоже лучше не попадать. Где вы этому научились?

Я злорадно фыркнула.

– Думать, Александр, научиться в принципе невозможно. Тут уж либо можешь, либо нет. Так же, как и логике, собственно. Хотя... Мне в самом деле однажды довелось прослушать курс логики, правда, математической, если вы знаете, о чем я. Это, правда, не совсем то же самое и не имеет отношения...

Он перебил меня:

– Матлогику? Где это вы ее слушали?

– Ну, на физтехе, курсе на втором или третьем, кажется, читали нам... Какая разница?

– Вы учились на физтехе? Нет, правда? Не может быть! – Он страшно оживился. Глаза впервые за всю нашу содержательную беседу зажглись подлинным человеческим интересом, голос потеплел. Контраст был просто поразительный. Может, не такой уж он и говнюк?

– Ну да, училась. А что такого-то?

– Да я же тоже закончил физтех! А когда вы учились?

– Да давно уже.

– А все-таки? Я тоже ведь не вчера...

– Ну-у... Я закончила в девяностом году. А поступила, соответственно, в восемьдесят четвертом. Говорю же – давно.

– Ну да? Здорово! А я в восемьдесят пятом! Ты... Вы на каком факультете учились?

– Общей физики. Можно, кстати, и на ты, раз уж мы оба физтехи.

– Не может быть. Ты что-то путаешь.

– Вот еще. Почему это? Что ж я, собственного факультета не знаю?

– Я тоже на нем учился. Я бы тебя помнил.

– Ну так и я тебя не помню, это еще ни о чем не говорит.

– Очень даже. Я же мальчик, а на физтехе, как известно, что ни плюнь, то мальчик.

– А что ни девочка, то плюнь, – подхватила я старую институтскую шутку. – Но бывают и исключения. Вот я, например, была из таких исключений.

– Постой-постой... – он смотрел на меня прищурившись, явно что-то соображая. – Рыжая. Восемьдесят четвертый год... Не может быть! Хотя... Тебя же Лиза зовут, да? Точно. Ты – Лиза. Лиза Новинская?

– Да. Она – это я.

Он смотрел на меня сияющими глазами. В них горел прямо неземной восторг.

– Фантастика! Это надо же – так вот встретиться! Та самая Лиза Новинская! Да про тебя такие легенды ходили... Только ты потом куда-то пропала, вот я сразу и не вспомнил.

– Ну извини. Я не виновата. И никуда я не пропадала, просто замуж вышла, с ребенком сидела, на лекции не ходила. Хотя мы все равно в общаге жили, там же крутились.

– А муж твой тоже, что ли, из наших? А кто – может, я его тоже знаю?

Я чуть было не ляпнула на радостях, что моим мужем был Коля Будберг, но вовремя успела подумать о последствиях и прикусить язык. Конечно, он его знал, Кольку все знали, он был звездой физтеха, а уж про наш факультет и говорить нечего, так что если назвать его, то тут же придется рассказывать, что да как, а потом неизбежно всплывут подробности нашей личной жизни, а зачем это мне. Я еще не научилась спокойно рассказывать об этом первому встречному. Поэтому я неопределенно махнула рукой.

– Из наших, да, только еще на пару лет старше, вряд ли ты его знаешь.

Этот ответ совершенно удовлетворил моего собеседника.

– Нет, ну здорово! Через столько лет, вот так, в кабаке... Ну а ты сейчас где, что вообще?

– Вообще... Да как-то... Мы же сразу после института в Америку уехали. Муж в аспирантуру там поступил. Так и остались. Живем, работаем.

– Здорово! А ты приехала, значит. Надолго?

– Как получится, – неопределенно ответила я. В детали мне, по понятным причинам, вдаваться опять не хотелось. И, чтобы не пришлось, я, согласно всем правилам, перешла в наступление и начала спрашивать сама: – А ты чем занимаешься? Между прочим, я-то тебя так и не припомню. Ты вообще кто?

– Я Сашка Орлов, – радостно засмеялся он. – Ясно, что ты меня не помнишь, я на год младше учился, ты на таких салаг и не смотрела. Но я-то теперь тебя вспомнил. Ты же у нас первая красавица считалась...

Получи, фашист, гранату. Заслужила.

– Что ж, выходит, были когда-то и мы рысаками... То-то ты меня не узнал.

Он опомнился.

– Я болван. Конечно, ты и сейчас красавица. Просто изменилась, повзрослела... И потом – я же не ожидал тебя здесь встретить. Вася говорит – такая женщина редкая...

Я не выдержала и засмеялась.

– Что ты смеешься? Я серьезно.

– Я тоже. Редкая, как гремучая змея.

– И это тоже есть. Не без того.

И мы хором захохотали.


В общем, все получилось очень славно. Мы болтали взахлеб, вспоминая «минувшие дни» и то и дело обнаруживая общих знакомых, которых оказалось поразительно много, что было одновременно естественным и немного странным. Столько лет бродить в одной толпе по тем же коридорам и так и не познакомиться? Зато сейчас все к лучшему. Надо сказать (еще одно забытое ощущение, на этот раз из приятных), давно я не помнила себя настолько в центре сосредоточенного мужского внимания. Ну, когда каждое твое слово интересно, и ты знаешь, что не можешь сказать глупость, даже если вслух произносишь и не одну... Но, если честно, тут было не только это. К сладостному дыму воспоминаний тонкой струйкой примешивалось что-то еще... Ну, или мне очень хотелось, чтобы оно примешивалось, настолько, что я его, это что-то, здесь увидела, а увидев, тем самым превратила в реальность, и тогда Саша увидел его тоже, и от этого оно стало реальным на самом деле...

Короче говоря, похоже, я ему нравилась не только и не столько в качестве бывшего однокашника. По крайней мере мне так казалось. Потому что мне этого очень хотелось, на самом-то деле. Настолько, что я не могла себе в этом признаться. Впрочем, возможно, тут в мою пользу просто сработала магия времени, когда он вдруг увидел во мне не сорокалетнюю бабу, приставшую в ресторане к его приятелю, а красотку-второкурсницу, познакомиться с которой, будучи новичком-салагой, даже не мечтал. И вот – алле-гоп, мечты сбываются! Весь вечер на арене звезда балета!

Все дело-то, конечно, просто в том, что стереотипы, запавшие в душу с юности, могут жить там, законсервированные в рутине будней, почти вечно. И, если их случайно расковырять, окажутся такими же свежими, как в первый день. Но какая разница, что за чем стоит? Главное – вот он, сидит напротив, смотрит, не отрываясь, за каждым случайным жестом с готовностью видит красоту, за каждым словом – залежи ума... И я, со своей стороны, окунувшись в этот фимиам, пусть даже несколько залежалый, тоже расцветаю навстречу и действительно с каждой минутой становлюсь все больше похожа на себя ту, которую он вспоминал...

В общем, как бы там ни было, над нашим столиком в воздухе густо замешивалось то, что называется «химией». Хотя к реальной науке эта деликатная субстанция не имеет никакого отношения, уж кому бы это и знать, как не нам, выпускникам лучшего технического института страны. Наш купидон Василий, кстати говоря, так и пропал со своей девицей, но мы и не вспомнили о нем ни разу до того момента, как я, случайно глянув на часы, не увидела на них только одну стрелку вместо двух.

– Мама дорогая! Это что же – уже двенадцать? Мне пора...

– Да ладно, – махнул рукой Саша. – Чего пора, время детское. Посидим еще, хорошо ведь...

– Хорошо, правда, но все равно поздно. Метро скоро закроется, и вообще...

– Чего? Какое метро, ты о чем?

– Обычное. Буква М такая, знаешь? И поезда под землей.

– Да знаю я метро, но при чем тут оно?

– Я на нем езжу.

– Лиза, – он взял меня за руку, – ну какое метро? Если ты без машины, я тебя отвезу, не вопрос. Где ты живешь?

– На «Аэропорте». Тут недалеко. Но я сама отлично доеду.

– Аэропорт? Это «Шереметьево», что ли? Так туда метро не ходит, что ты мне голову морочишь?

– Это метро «Аэропорт», ты сам все перепутал. Нет, я пойду. Я спать хочу, поздно уже.

– Ну ладно. Я тебя провожу, а потом вернусь. Наш вечер только начинается. А может, останешься? Надоело здесь, поедем куда-нибудь в клуб посидим?

При мысли о клубе я решительно бросила на стол салфетку и поднялась.

– Нет, спасибо. Я не любитель клубной жизни. Мне и здесь достаточно накурено.

– Правда? – он с изумлением обернулся по сторонам. – А я и не замечал никогда...


Мы вышли на улицу. Накрапывал дождик. От одной из машин в нашу сторону шагнул плечистый молодой человек с раскрытым черным зонтом наготове.

– Спасибо. – Саша взял у него зонт и поднял надо мной.

Я вертела головой по сторонам.

– Так. Это бульвар, это... Петровка, кажется. Значит, к «Пушкинской» – мне туда?

– Наверное. Но зачем? Ты что – пешком, что ли, идти собралась?

– Ну да. К метро же. Да чего тут идти-то? По бульвару десять минут, меньше даже.

– Да я тебя отвезу.

– Не надо. Отлично я дойду, не выдумывай.

– А дождик?

– А знаешь, мне даже нравится... Дождь, ночной бульвар, листья шуршат, капли стучат... Как будто я снова студентка, буду идти по бордюру и прыгать через лужи. Класс!

Меня до сих пор не отпустило то восхитительное, давно забытое, пьяное ощущение собственной абсолютной красоты и уверенности, что можно делать и говорить что угодно, все будет услышано и воспринято именно так, как надо. Саша посмотрел на меня как-то странно, но протянул руку.

– Ну пошли, студентка.


На бульваре было почти сухо. Кроны старых лип, перехлестнувшись где-то в вышине, не пускали вниз слабенькие струйки дождя, но воздух был влажным и свежим. Пахло почему-то скошенной травой. Мы, не закрывая зонта, шли под руку, и я боком чувствовала твердый локоть. Хотелось ткнуться головой в плечо, и пусть бы меня вели, вели... От плеча слегка пахло табаком, и мне почему-то это нравилось. Привыкаю?

Мы шли молча, но это не мешало, наоборот. Бывает такое хорошее молчание, когда понимаешь, что молчишь вместе. Практически хором. Не потому, что не о чем говорить, а потому, что слова как-то не нужны, и без того славно. Хотелось идти и идти, но бульвар быстро кончился. Впереди появились огни Пушкинской площади. Я свернула с главной аллеи налево, к переходу.

– Пойдем лучше справа перейдем, – остановил меня Саша.

– Почему?

– Потому что вдоль бульвара движение одностороннее.

– Ну и что? – не поняла я.

– Так слева – встречка, – пояснил он.

Я все равно не поняла.

– Машина там не проедет, по встречке-то.

– Да какая машина? Ты о чем?

Он подвел меня к краю бульвара. Там, на проезжей части, метрах в пяти от нас, прижавшись почти вплотную к левой кромке, то есть к самой бульварной ограде, стоял здоровенный джип.

– Что это? Он что, за нами едет?

– Ну да. Это моя машина, там ребята. Куда я – туда и они. А ты их хочешь на встречку загнать.

– Извини, я не знала... Давай, я дальше уж сама. А то неудобно. Я гуляю по ночному бульвару, а за мной таскается сто человек.

– Ну, не сто. Водитель и два охранника.

– И еще ты. Ты такая крутая шишка, да?

– Ну, не такая уж и крутая. Просто порядок такой.

За время этой беседы мы дошли до самой площади. Впереди ясно горела красная буква М. Джип перебрался от левого края дороги к правому и медленно крался в пяти метрах за нами. Я чувствовала себя, как под прицелом. Все очарование ночной прогулки рассеялось. Уже не хотелось никуда идти, хотелось нырнуть в метро и избавиться от этого хвоста. Я ускорила шаг.

– Все. Я пришла. Вот метро.

– Может, все-таки подвезти?

– Да нет, спасибо. Тут две остановки, я быстрее доеду.

– А от метро?

– И там два шага.

– Лиз, знаешь что? Если ты такая самостоятельная, возьми зонтик. У тебя своего нет, чтобы ты там не намокла.

– Ну спасибо. А как я тебе его отдам?

– А ты мне позвони, и мы договоримся. И вообще не теряйся. Я страшно рад, что мы с тобой встретились.

– Я, в общем, тоже. Спасибо за зонтик. Ну, я пошла.

Я повернулась и толкнула тяжелую стеклянную дверь. Обернувшись, я еще успела увидеть, как Александр захлопывал за собой дверцу огромной черной машины. Спускаясь по эскалатору, я внутренне улыбалась сама себе. Хорошо.


Все это происходило в пятницу. А позвонила я ему в воскресенье – не на следующий день, чтобы не мельтешить, а через один, чтобы повод совсем уж не смылился. Мне же нужно было вернуть зонтик, а как же? Нам чужого не надо.

Выждала время, чтоб не с утра, чтоб наверняка не разбудить, не мешаться. Три часа дня – вполне по любым меркам прилично для умеренно-делового звонка.

– Саша? Привет, не помешала? Это Лиза Новинская.

– Лиза! Привет. Рад тебя слышать. – Голос слегка заспанный, хотя довольно бодрый.

– Я тебя, похоже, разбудила?

– Нет-нет. Все нормально. Ты позвонила через три минуты после будильника. Просто военная точность.

– Все равно извини. Я как-то не рассчитала. А почему у тебя будильник? Сегодня же выходной.

– Вот чтобы весь его не проспать, потому и будильник.

– Понятно. То есть непонятно, но все равно здорово. Я, собственно, что звоню-то? Я должна вернуть тебе зонт.

– Зонт. Точно. Без зонта мне никуда. Давай так – я сейчас тут встану-умоюсь, и через пару часов тебя подхвачу. Придумаем что-нибудь. Ты где живешь?

– «Аэропорт». Который не «Шереметьево», а станция метро. На Ленинградке.

– Классно. Значит, где-то в районе пяти. Я, как буду выезжать, тебе звякну. Созвон?

– Созвон.


И действительно, через два часа, как и было задумано, я села к нему в машину на Ленинградском шоссе. Машина в этот раз была другая – узкая серебристая двухместная сосиска, сидеть в которой, прямо скажем, не очень удобно. Зато отсутствовали шофер с охранниками, и это радовало. Я начала с того, что вручила пресловутый зонт владельцу.

– Вот. Возвращаю в целости и сохранности.

– Класс. Спасибо. Особенно Витек как рад будет... – Саша, не глядя, кинул зонт на заднее сиденье.

– Какой Витек?

– Да шофер мой. Это ж его зонт. То есть представительский, но он его блюдет, как родной.

– Ах вот оно что. Ты, значит, передо мной чужими зонтами выпендривался. Знала бы – не взяла б.

Ответом мне был непонимающий взгляд. Значит, надо тоньше.

– Ну, или вернула бы прямо завтра, то есть вчера еще. Тебе хиханьки, а человек над казенным имуществом убивается. Он, может, ночь не спал, твой Витек...

На этот раз подействовало. Засмеялся.

– Н-да. Витек, не спящий над зонтом... Трагический образ. Куда поедем?

– Откуда ж я знаю. Я тут, можно сказать, гость столицы. Погулять куда-нибудь... А знаешь что, – посетила меня идея, – поедем храм Христа Спасителя посмотрим. Который вместо бассейна «Москва». Я его и не видала толком еще.

– Нет, поедем, конечно, – голос звучал как-то озадаченно. – Но я, вообще-то, имел в виду покушать...

– Ну, съедим там чего-нибудь по дороге, если надо.


Храм Христа Спасителя, возле которого мы запарковали машину с такой легкостью, как будто это было не в самом центре мегаполиса, меня поразил. Нет, подавил. Собственно, мельком и издали я видела его и раньше, и впечатление было примерно тем же – подавляющим, но когда вот так, вблизи... Огромный. На язык навязчиво просилось слово «монструозный», но про храм так говорить нельзя. Очень значительный. Из-за этой его величины даже нельзя было понять, красивый ли он. Почтительно задирая голову и глядя снизу вверх, мы обошли его по периметру. Это заняло у нас минут пятнадцать, потому что с задранной головой быстро ходить не получается. Завершив круг почета, я, потирая шею, решительно направилась к переходу, на Гоголевский бульвар.

– Ты куда? – остановил меня Саша. – Мы же покушать хотели...

– Да? Я вроде не хотела, но даже если и так? Я хотела по Гоголевскому пройти. Это противоречит?

– Нет, нисколько. Просто вон там, – он махнул рукой в сторону Остоженки, – ресторанчик есть неплохой.

– Да ну. Опять эту вашу фуа-гра перемороженную за бешеные деньги жрать? Пойдем, дойдем до Арбата, там чего-нибудь перекусим. А если не найдем, вернемся сюда. Машину-то ты все равно тут оставил.

– Ну пойдем, пойдем, – вздохнул он сокрушенно. – Я уже понял: ты любишь гулять по бульварам. Пойдем.

– Я просто гулять люблю, – возразила я. – Хотя по бульварам – тоже. А Гоголевский – вообще мой почти самый любимый.

– Почему почти?

– Потому что самый – Тверской. И еще Никитский.

– Я же и говорю – любительница гулять по бульварам.

– Ну и что – мне теперь взять вот так и признать, что ты прав?

– А почему нет? Кроме того, я всегда прав.

– Глупости, – фыркнула я. – Так не бывает. А если вдруг, то тебе же хуже.

– Почему? – искренне поразился он.

– Потому что хуже нет человека, который всегда прав. «Бойтесь того, кто скажет: я знаю, как надо!»

– Почему – бойтесь? Кого я должен бояться?

– Никого. Это цитата. Но если ты всегда прав, бояться тебе надо себя самого.

Он озадаченно замолчал. Потом вдруг спросил:

– Лиз, а ты кем работаешь?

– Я? Никем. Я домохозяйка. А чего вдруг?

– Ну, я просто подумал – если что, тебя же никакой начальник не вынесет.

– Видишь, как всем повезло? У меня нет начальников.

– А муж? В смысле, он разве тебе не начальник?

Мне не хотелось вдаваться в подробности этой скользкой темы. Лучший способ перевести разговор – увести мяч на поле собеседника. Все так любят говорить о себе, что могут и не заметить неловкого перевода.

– Ну, а сам-то ты? Судя по всему, большой начальник? И кем ты командуешь?

Саша внезапно смутился. Совсем слегка, но тем не менее.

– Ну, я так... Ерунда... Небольшой заводик...

– А! – несколько преувеличенно обрадовалась я. – Ты не начальник! Ты у нас владелец заводов, газет, пароходов! Давай подробности!

Собственно, я просто молола всякую ритмичную чушь, чтобы сбить его с темы моей семейной жизни, но неожиданно задела какую-то важную точку. Он весь подобрался и враз из расслабленного стал закрытым и колючим. Почти как тогда, в ресторане, когда Вася нас познакомил.

– Откуда ты знаешь?

– Что? Что я такого знаю?

Господи, как же трудно с этими... Новыми русскими... Слова уже не скажи.

Он смотрел на меня с подозрением, сквозь прищур.

– Про пароход? Откуда? Я только в пятницу контракт подписал, еще и сделка-то не объявлена.

Я заржала в голос.

– Сашка, может, у тебя и есть пароход, но ты все равно балда! Это стихи! Детский стишок, Маршак написал, не помнишь, что ли? Их еще в школе учили.

И я процитировала:

Мистер Твистер, бывший министр,

Мистер Твистер, миллионер,

Владелец заводов, газет, пароходов,

Едет туристом в СССР.

Он заметно расслабился уже на фамилии Маршака, а к концу четверостишия тоже смеялся.

– Надо же. Действительно забыл. Забавно. Тогда казалось – буржуйская жизнь такая, а теперь слушаешь – как прямо про нас он писал.

– Почему про нас?

– Ну как же? Я – владелец, а ты вот – турист.

– Ну, если так... Может, у тебя еще и газета есть для полного сходства?

Спросила, чтобы поддержать шутку, и опять попала. Он снова слегка застеснялся, как с заводиком.

– Ну есть. Небольшая.

– Как заводик?

– Типа.

– Газетка, заводик, и теперь еще – пароходик? А министром ты, случайно, не был?

– Лизка! Перестань издеваться! Может, я сейчас копну поглубже, и окажется, что это ты – никакой не турист, а бывший министр.

– Нет, – ляпнула я в запале. – Я не министр, тем более бывший, я просто миллионер.

И сразу осеклась. Потому что – ой, не надо было. Ой, нельзя.

Но он, к счастью, принял это за удачное продолжение шутки. Обошлось.


Потом мы еще долго гуляли по Арбату, и Сашка, очевидно, вдохновленный моими литературными реминисценциями, зачем-то рассказывал мне историю своей жизни. Вернее, не всей жизни, а ее части, связанной с трудовыми подвигами. Как он, закончив физтех, сразу решил забросить науку и пошел заниматься только-только зарождающимся в стране бизнесом. В то время как мы с Ником поступали в аспирантуру и уезжали в Америку, Сашка стал хозяином небольшой фирмы, занимающейся всем на свете, но в основном, конечно, так называемым «купи-продай». Потом ему пришло в голову организовать частный банк, потом – небольшую, почти карманную биржу... А поскольку с головой у выпускника физтеха, в отличие от многих конкурентов, было все хорошо, то дело пошло на лад, да еще как пошло.

Конечно, я не наивная девочка, и прекрасно понимала, что он не рассказывал мне всех подробностей, среди которых наверняка были и не очень приглядные, и не все в его жизни шло так гладко, как в этой немудрящей изустной истории, но масштабы содеянного все равно потрясали. Мы с Ником и сами, в общем-то, не сидели все это время на жопе и кое-чего достигли, но это было совершенно ничто в сравнении с... Ну и, конечно, мужчине, рассказывающему мне о подобных бизнес-подвигах так вот запросто, с полусмущенной-полуторжествующей улыбкой на лице, трудно было не вырасти в моих глазах.

А в остальном, прекрасная маркиза... Да и в остальном все было хорошо. Мы бродили себе так, бродили, потом ужинали в маленьком грузинском подвальчике с замечательными шашлыками, потом, часам к девяти, Сашка отвез меня домой. Намекал на зайти выпить кофе, но я решительно заявила, что у меня не убрано. Хлопнула дверцей машины и зацокала к подъезду. Да, между прочим – я же весь вечер проходила на каблуках.

Он позвонил через час. То есть я не знала, что это он, просто в сумке зазвонил телефон, я побежала в прихожую, долго не могла его там нашарить, наконец исхитрилась.

– Ну, как уборка?

– Какая уборка?

– Ты же сказала – не убрано. Я подумал, может, ты уже прибралась?

– С ума сошел? Я прибираюсь по средам, а сегодня что?

– А-а. Значит, нельзя зайти? А то я тут недалеко.

– Нет, пока нельзя. Спокойной ночи.

Я улыбнулась и повесила трубку. Из зеркала напротив в полутьме прихожей на меня смотрело мое старое фото в полный рост. Глаза сияют, волосы вьются кольцами. Восемнадцать лет.


Весь следующий день я прыгала вокруг телефона, как ненормальная. Как будто мне и в самом деле восемнадцать. «Может, не надо было вчера выпендриваться, а просто позвать на кофе-то, – лезли в голову умные мысли. – А то так и все, с концами». Просто дура. Единственным разумным действием, которое я сумела в этот день предпринять, было прогнать Сашкины имя-фамилию через интернетовский поисковик. И найденные результаты меня так впечатлили даже на фоне уже имеющихся сведений, что мысли заметались как-то еще нервнее. Поймите меня правильно, не то чтоб я была корыстной – я, в конце концов, и сама неплохо обеспечена, но когда понимаешь, что твой новый знакомый – владелец не только заводов, газет, пароходов, но и много-много чего другого, и вообще – фигура, как-то трудно оставаться совсем равнодушной. А я и до того находилась в растрепанных чувствах. В общем, подавив в себе судорожный позыв утащить мобильник вечером в ванную на время душа, я поняла – так дальше нельзя.

И поэтому, как только наступило очередное утро, я вышла из дома, зашла в ближайшее турбюро и купила себе горящую путевку в Турцию. Вылет через три дня. На неделю.

Следующие три дня у меня были плотно заняты делом. Оформить в агентстве загадочный ваучер, купить и поставить автоответчик на телефон, чтоб без меня был порядок, объяснить маме по телефону же, почему мне приспичило ехать на море... Оказалось, что мне еще купальник надо купить... Не так, кстати, просто было найти в Москве подходящий симпатичный купальник. В общем, думать глупости мне было просто некогда, мобильник болтался забытым в сумке, в конце концов он там разрядился и бесславно сдох. А заряжать его до отъезда я не стала, так и бросила дома незаряженным, и в Турцию с собой не взяла. Отчасти из высших соображений, отчасти же и потому, что мне надоело дергаться на Дашкины бесконечные звонки. Она мне трезвонила еще с субботы после вечера в «Оранжерее», но я не отвечала, потому что мне как-то не хотелось пока ей ничего рассказывать. Хотя и рассказывать толком-то было нечего, но почему-то тем более не хотелось. Свинство, конечно, но ведь не очень большое... Я твердо пообещала себе потом исправиться и все загладить.

Да, и отчасти поэтому я сообщила Мишке, что улетаю на неделю, в самый последний момент, уже выходя из дома с чемоданом. Позвонила на работу, быстренько сказала – и была такова. И только уже садясь в самолет, я поняла, как ужасно хочу на море, и как мне нужен был этот отъезд. Вот нипочему, просто нужен просто мне, и все.

Так оно всю неделю и было. Я и море. Мой отельчик оказался самым крайним в череде других отелей на пляжной полосе, и каждый день с утра я уходила далеко-далеко вдоль берега, на совсем дикий пляж, где была одна. Там не было ни лежаков, ни серфингистов, ни прочих купальщиков, только песок, серая мелкая галька и редкие жестковатые кустики полыни. И море, конечно же. Бросив полотенце на песок, я заплывала подальше и лежала там на прозрачной упругой воде, раскинув руки и ноги, как морская звезда. И это было замечательно, особенно потому, что при этом мне еще удавалось ни о чем не думать. То есть ни – о – чем, абсолютно. Счастье. Как будто мозг взял и выключился из действительности на неделю. Да так оно, строго говоря, и было.


Когда я вернулась домой, на моем автоответчике было шестнадцать звонков. Десять – от Ника (интересно, что ему вдруг понадобилось?), два от Дашки, один неизвестно от кого, и три – Сашиных. Проигнорировав пятнадцать, на один я перезвонила. Трубку на другом конце взяли практически сразу.

– О-о! Какие люди! Куда ты пропала?

– Ездила отдыхать. А что?

– Отдыхать? От чего? Ты же сюда за этим приехала?

– От жизни, Сань. Это никогда не мешает.

– Эт-точно. И как? Отдохнула?

– Вполне.

– Так жизнь, значит, теперь кипит? Может, и уборка тоже наконец сделана?

Я деланно вздохнула. На самом деле, если кто-то считает, что меня в принципе хоть как-то волнует вопрос пыли на полу или еще где-то, он будет сильно разочарован. Человека, прожившего какое-то время в общаге физтеха, такие вещи волновать не могут в принципе. То есть я не против чистоты, но чтоб хоть в малейшей степени менять из-за этого планы по приглашению гостей...

– Ну, в общем, можно считать. Меня не было, гадить в доме вроде некому было. Ты хочешь зайти в гости?

– А то! Надо же мне посмотреть, как ты живешь.

– Ну приходи. Когда?

– Часа через два. Закончу тут кое-что, и мигом к тебе.

– Договорились. Только учти – я сама недавно вернулась, поэтому разносолов особенных на ужин не ожидается.

– Лиз, да ты что? Какой ужин? Мы в ресторан куда-нибудь сходим, у меня, кажется, даже столик был где-то заказан...

– А это дудки. Если уж ты идешь ко мне в гости, то никаких ресторанов. Хозяйка я у себя дома или как?

– Ну все, заинтриговала окончательно. Жди.

Повесив трубку, я отправилась инспектировать съестные припасы. Выпендриваться каждый может, а вот как придется варить сейчас кашу из топора. Не то чтоб я не умела, мне в принципе не слабо бывает при случае и «судачки а-натюрель» в лучшем виде состряпать, но надо же, чтоб было из чего... Пятница, вечер, даже купить мало чего удастся, не говоря уже о том, что не побегу ж я по магазинам прямо вот так. Я, в конце концов, только с самолета...

Но среди запасов оказалось вполне достаточное количество картошки, что само по себе было хорошо, а уж когда на нижней полке буфета я обнаружила банку тушенки, то и совсем успокоилась. Лук-чеснок тоже имелись, так что все в порядке.

Вареная картошка с тушенкой – офигенная еда. Не было в студенческие годы ничего вкуснее, как сварить котелок картошки, слегка размять, опрокинуть туда баночку тушенки, покрошить лучку, перемешать... Особенно если все это дело происходило где-нибудь на природе, в походе, после долгого дневного пути... Не то чтоб я была такой уж заядлой походницей, но приходилось. Да и без похода, в общаге вечером, тоже бывало хорошо... Собственно, из соображений побаловать эту свою ностальгию я и держала в доме тушенку. А фуа-гра пусть в другом месте подают. Вот к этому делу еще бы водочки...

Преодолев природную лень, я все же спустилась в ближайший магазин. К бутылке водки, лучшей из имеющихся в наличии, по заверениям продавщицы, мне удалось еще, проходя мимо метро, купить у кстати стоящей там бабульки пакетик соленых огурцов и пучок укропа. Теперь моя экипировка была полной. Гряди, олигарх!

И грянул, грянул, двух часов не прошло. Как цыпочка, нарисовался у меня на пороге с огромным букетищем темно-бордовых роз, штук двадцать пять, не совру, бутылкой дорогого вина и коробкой конфет. Насколько они были дорогими, я оценила только сильно потом, когда, уже после его ухода, вытряхнула из пакета случайно завалявшийся там чек. Честно говоря, слегка вызверилась. Даже если ты миллионер, все равно глупо так бездарно тратить деньги на то, что можно купить дешевле. Но я не об этом.

Сашка вошел, вручил мне свои дары, и сделал слабую попытку разуться. Я замахала на него рукой, после чего он попытку оставил и двинулся в глубь квартиры, с интересом изучая интерьер. Уж не знаю, волновал ли его вопрос чистоты и гигиены, но в целом, похоже, ему понравилось. Что он тут же искренне и озвучил.

– Хорошо у тебя тут, Лиз. Книжек много, и вообще. Дом у тебя такой... необычный.

– Что ж в нем необычного? Квартира как квартира.

– Нет, не скажи. Она у тебя настоящая какая-то. И... Я не знаю, как сказать даже, но в общем...

У тебя какой-то очень добрый дом. Правда.

Забавно слышать такое от олигарха, наверняка живущего в хоромах из стекла и бетона, спроектированных по лучшему дизайну бла-бла-бла... Можно себе представить. Хотя, возможно, как раз именно поэтому... Я не стала с ним спорить. Мне, честно говоря, и самой нравится мое жилье. Я в нем, в конце концов, выросла.

– Да, мне тоже нравится. Это, собственно, родительская еще квартира. Я тут и не меняла ничего почти, все так и осталось, как было.

– А сами родители где?

– Во Флориде. Они немного позже нас уехали, когда мы устроились уже. У них домик там, климат теплый, они довольны...

– А тебе самой там нравится? Я был, мне всегда казалось, там скучища такая...

– Это как посмотреть. Одно дело, когда на экскурсию съездить, а другое, если живешь.

Жизнь, знаешь, она ведь нигде не скучная, если делом заниматься.

Под все эти разговоры мы перебрались в кухню, где ждал накрытый стол, а на плите бодро булькала в кастрюльке картошечка. Я ткнула ее вилкой, проверяя на готовность, и, прежде чем потащить кастрюльку к раковине – слить воду, вручила Сашке банку тушенки и консервный нож.

– На, поработай.

Он уставился на меня с таким видом, будто перед ним разверзлась земля.

– Лиз, что это? Не может быть! Тушенка?! Настоящая?! Господи, я сто лет ее не ел! Слушай, но к ней хорошо бы водки, чтоб уж все было правильно, а я вино притащил... Кто ж знал-то...

Я с торжествующим видом открыла дверцу морозильника и выставила на стол успевшую запотеть бутылку.

– Вот. Я правда не знаю, насколько она хорошая, но думаю, что сойдет. А еще у меня соленые огурцы есть, настоящие, из бочки.

– Вот это да! Класс, Лизка! Я только сейчас понял, как давно тушенки не видел. Здорово ты придумала.

– Ага! Только, знаешь, придумывать ничего особо не пришлось. Что нашла в доме, то и сделала. А тушенку нашла, потому что специально ей все шкафы набила. Я же тоже ее сто лет не ела. Соскучилась страшно. Но я, как в том анекдоте, понятно, а ты-то что? Это у нас там ее нету, а тебе что раньше мешало?

Он даже нож положил.

– Да черт его знает... Я как-то не задумывался. В кабаках, знаешь, тушенку особенно не подают.

– Ну а дома?

– Дома? Да я не помню, когда вообще дома ел-то в последний раз. Ну, в смысле, нормально ел, кроме завтрака...

– Интересное дело. А ты женат?

– Да. Но она тоже как-то дома не готовит...

Я вывалила содержимое банки в кастрюльку с картошкой и быстро перемешала. Запахло так, что я еле удержалась, чтоб не набить себе тут же полный рот. Глотая слюнки, я быстро покромсала на доске луковку и пучок укропа, кинула в кастрюльку, размешала. Сашка, внимательно наблюдая за моими манипуляциями, разлил водку по рюмкам.

– Все, давай быстро, пока горячее. Держи.

Я отпила глоток. Бр-р. Наверное, все-таки это хорошо, но я пока не понимаю. Оно жжется. Сашка свою рюмку опрокинул залпом, быстро закусил огурцом.

– Хо-ро-шо! – И запустил вилку в гору дымящейся картошки.


Под картошку с соленым огурцом я незаметно допила свою рюмку водки, потом еще одну... Намечающуюся идиллию прервал раздавшийся некстати телефонный звонок. Чертыхнувшись – почему телефона никогда нет под рукой? – я побежала отвечать. Еще думала, пока бежала, кому это я могла понадобиться в пятницу вечером. Оказалось, Нику. От неожиданности я даже не выдала ему с ходу, что именно я думаю о нем и о том, кого он там напустил в мой дом без меня, а просто поздоровалась. Я поздоровалась, он поздоровался, а потом в трубке повисла невнятная пауза (вот как я люблю эту мужскую манеру – звонить и молчать). Чего звонил-то? Вполне вежливо осведомилась, чего ему от меня надо. В трубке раздался вздох.

– Да нет, ничего, собственно. Я просто так. Как ты?

– Я? Отлично. Почему тебя это интересует?

– Лиз, ну не надо так. Я... Мы... Ну, мы же не чужие люди. И вообще...

– Да?

Я, главное, еще все время помнила, что через стенку у меня сидит другой мужик, на которого мне не совсем наплевать, и который, вполне вероятно, слышит мою сторону этой содержательной беседы. Ну и поэтому, конечно, тон у меня получался несколько более резким, чем, наверное, был бы без этого обстоятельства. Кто его знает, может, без рюмки водки и Сашки за стенкой я вообще бы расхлюпалась.

– Я, собственно, хотел тебе сказать... – продолжал в трубке мой без малого бывший муж. – Я тут тебе денег перевел, чтобы ты не волновалась.

– Я нисколько не волнуюсь. Хотя спасибо, конечно. Сам перевел, или тебе Марсия напомнила?

– Какая Марсия?

– Мой адвокат. Там как раз подошло время первой выплаты алиментов, насколько я помню.

– А-а. Ну да, – согласился он как-то разочарованно, как будто рассчитывал, что я разрыдаюсь от его доброты. – Но я и сам помнил. Я хотел сказать, ты об этом не волнуйся.

Хотел – и сказал. Уже два раза.

– Как ты вообще? – все допытывался Ник. – У тебя все в порядке?

– Вполне.

Я старалась отвечать как можно короче, чтобы он скорей понял, что я, во-первых, страшно на него зла из-за последнего своего звонка, а во-вторых, мне действительно не хотелось с ним разговаривать в данных обстоятельствах. Да и вообще, если подумать. Но он почему-то не понимал.

– А чем ты там занимаешься?

– В данный момент? Или в целом?

– И в данный, и в целом.

– В целом особенно ничем. Так, гуляю, смотрю. А в данный момент я ужинаю, а ты меня отрываешь от полной тарелки. И не одна, между прочим, – мстительно добавила я, хотя это прозвучало как-то не очень к месту. Но Ник понял. И резко сник. Ник – сник. Стихи. Так ему и надо.

– А-а. Понятно. Ну извини. Я просто думал... В общем, Лиз, ты имей в виду, я по тебе вообще-то соскучился, если что. – И повесил трубку.

И что он хотел всем этим сказать? Что много думал? Хорошее дело, полезное, только не поздновато ли?

Я вернулась на кухню и налила себе еще одну рюмку водки. Пожалуй, заслужила. Сашка сидел над своей уже почти пустой тарелкой с невозмутимым видом. Похоже, не слышал ничего. Я машинально нагребла ему добавки из кастрюли и села рядом.

От выпитой водки и дурацкого звонка я не то чтобы обнаглела, но как-то расхрабрилась.

– Саш, можно, я тебя спрошу? Только не обижайся.

– Не буду. Спрашивай.

– Вот ты, говоришь, женат. А почему тогда ты, такой весь из себя прекрасный, в пятницу вечером сидишь не дома с женой, а у какой-то малознакомой бабы на кухне?

Он посмотрел на меня, как на больную мозгом.

– Лиз, ты что, думаешь, моя жена сама сидит дома в пятницу вечером?

– Это же неважно – где. Дома, не дома... Почему ты не с ней-то, где бы там она не была?

Он, казалось, задумался...

– Ну, знаешь... Как-то так уж сложилось... Не в жилу оно, понимаешь? Мне ее тусовка неинтересна, ей – моя. У нее там какие-то вечные бабы, тряпки, танцульки, а ей с моими мужиками скучно. Она, вообще-то, моложе сильно, ей еще и тридцатника нет.

– Н-да. Давно вы женаты?

– Года три. Это у меня вторая жена.

– А дети у вас есть?

– Нет. У меня есть дочка, там, от первого брака...

– Ты с ней общаешься?

– Я им помогаю, деньги там, все такое, квартиру купил, школу частную... А видеться – нет, не получается у меня часто. Конечно, на праздники там всякие, день рождения обязательно, подарки, но чтобы часто – нет, не выходит.

– Понятно. Большая дочка-то?

– Четырнадцать лет.

Я вздохнула.

– Помню. Самый возраст такой, вредоносный, трудный. Подросток. С виду большой, внутри – ребенок ребенком. На самом деле, зря ты это.

– Что – это?

– Что у тебя на своего ребенка времени нет. Ей сейчас самое важное, чтоб родители были поблизости. Особенно девочке – папа. Говорят, мальчикам нужен отец, а на самом деле – девочкам нужнее. И ты тоже... Что может быть важней своего ребенка-то?

– Да она и сама не хочет особенно, – Сашка взъерошился, но как-то неубедительно. – И с Леной, ну, новой женой моей, у них не сложилось.

– Почему меня это не удивляет? Сколько дочке было, когда вы с первой женой развелись?

– Десять.

– А сейчас четырнадцать. А женаты вы года три... Небось, и до этого были знакомы.

– Ну, были.

– Ну так что ж ты хочешь? За что ребенку ее любить, твою новую жену? Дети – они, между прочим, совсем не дураки, дважды два сложить – как нефиг делать. А уж подростки... И потом, они только с виду такие колючие, как будто взрослые, а на самом деле все равно дети. В общем, я не буду тебя грузить, ты сам большой. Но только я все равно не понимаю... С дочкой ты не общаешься из-за новой жены, с женой новой не общаешься, потому что тебе неинтересно...

– Ну, не то чтобы вообще... Но хотя да... Она другая совсем. Вот мы с тобой треплемся и о том, и об этом, ты все понимаешь, а там... Нам как-то разговаривать не о чем. Кто что купил, какой подружке что подарили – у меня от скуки челюсти сводит.

– Слушай, я заранее прошу прощения, но ты что – перед тем как жениться, вообще что ли с ней не разговаривал? Или тогда она говорила о сравнительных достоинствах Канта и Кьеркегора, а после свадьбы внезапно изменилась? Как-то я этого не понимаю – не о чем говорить. Ну и хрена было тогда жениться?

Он выглядел смущенным.

– Знаешь, вот ты сейчас говоришь, и я, чесслово, не знаю, что тебе сказать. Вот не помню, чего я тогда думал. Она красивая очень была, она и сейчас красивая, а тогда моделью работала – ну, знаешь, ноги от ушей, грудь, все такое... На нее все мужики оборачивались. И в койке тоже... А с Веркой – первая жена моя – мы уже больше десяти лет женаты были, привычка, то-се, потом разругались... В общем, глупо, наверное, если, как ты говоришь, вдуматься... Но мне казалось, я тогда ее любил...

– Ну да. У нас это называется trophy wife – трофейная жена. Первая жена – для души, а вторая – чтобы перед партнерами выпендриваться.

– Как-как? Жена-трофей? А знаешь, в этом даже что-то есть...

– Даже и не что-то. Только с ней потом еще и жить ведь приходится, вот в чем штука-то. Что мы, собственно, на твоем примере и наблюдаем.

Сашка задумчиво наклонил голову, а мне стало совестно. Ну и чего я завелась? Сижу тут, распинаюсь, учу жизни взрослого мужика, как заядлая сивилла, а сама-то, можно подумать...

– Да ладно, Сань, не бери в голову... Я ж тебя не воспитываю... Мне, наверное, просто хочется вас, мужиков, понять. Потому что... Ты, может, думаешь, я вся из себя такая благополучная тут сижу, а на самом деле...

И я, хлебнув очередную рюмку, поведала ему свою прекрасную душещипательную историю. Не всю, конечно, а с купюрами в нужных местах. В основном относящихся к вопросам благосостояния.

Но Сашка про купюры не знал и слушал мою сагу, раскрыв глаза и затаив дыхание.

– Ну и вот, – закончила я. – Вот я и приехала домой. Отдышусь, осмотрюсь... А там видно будет.

– Ну и дурак же он! – выпалил Сашка.

– Кто?

– Да мужик этот твой! То есть так-то он, может, и умный, я не знаю, но тут – дурак.

– Почему же это? – скептически спросила я. – Я – старая, он со мной двадцать лет прожил, привычка, то-се, а там – молодая, да еще, знаешь, китаянка. Экзотика. Трофей, опять же.

– Ну и что он будет делать с этой экзотикой? Любая экзотика через год знаешь, где сидеть будет? Да раньше даже. Он еще пожалеет, приползет к тебе.

– С чего бы? – Я всем своим видом выражала сомнение. Надо сказать, почти искреннее. Хотя, конечно, этот звонок...

– Да потому что ты... Ты... В общем, если б ты была моей женой, я б тебя ни за что не отпустил.

– Ты, Сань, только так говоришь, потому что тебе здесь и сейчас меня жалко, а на самом деле... Что-то мне сомнительно... То есть полгода назад я, может быть, в такое бы и поверила. Да что там – полгода назад, меньше даже, у меня и мыслей никаких не было. А теперь... Нет, вам, мужикам, только жопа гладкая нужна, ноги да морда двадцатилетняя.

– Лиз, ты, конечно, в чем-то права. Мужик всегда будет смотреть и на ноги, и на, как ты говоришь, жопу. Тут ничего не поделать. Но жить-то, жить потом ведь с человеком хочется...

– Особенно если это человек с модельной фигурой... Не уговаривай меня! Все равно моя жизнь бесплатная! Я себе даже операцию на морде сделать не смогла!

Он, конечно, не перестал меня уговаривать. И утешать тоже отнюдь не перестал. И это, надо заметить, было отрадно. Подо все эти душеспасительные беседы уровень водки в бутылке заметно снизился, и Сашка начал вполне прозрачно намекать, что в таком состоянии он просто не в состоянии садиться за руль, а потому из соображений гуманности и человеколюбия я просто обязана оставить его ночевать... Но тут я была, как скала.

– Сашечка. Ты, конечно, да. И я, конечно, тоже. Но ночевать ты поедешь домой. Не хочешь садиться за руль – могу вызвать тебе такси.

Весь этот диалог происходил уже более-менее в прихожей, куда мы плавно переместились спустя какое-то время после того, как я решила, что вечер должен двигаться к завершению.

– Лиза, ну что ты, как я не знаю... Как маленькая прям, честное слово. Ну какое, к чертям, такси? Мы же взрослые люди...

– Вот именно. Именно что не маленькая. Мы взрослые люди. Ответственные. Так я звоню?

– Куда?

– В такси.

Он, кажется, даже слегка протрезвел от изумления.

– Лиза, ну ты... Ты уж вообще. Не надо мне никакого такси. Если уж ты такая взрослая, то вот я тебе прямо говорю – я хочу ночевать у тебя.

– А я не хочу, чтобы ты тут ночевал.

– Я тебе не нравлюсь? – Глаза такие круглые, обиженные.

– Санечка, ты мне очень нравишься. Но это еще не повод. Мы взрослые люди. Взрослые люди не ночуют, где попало, а возвращаются домой и спят там, как порядочные. Тебя жена ждет.

Он глупо присвистнул.

– Тю-ю! Вот еще тоже придумала! При чем тут моя жена? Ее и самой дома нет. Это по пятницам-то! Она не заметит, даже если я и завтра весь день не приду.

Тут я разозлилась, причем всерьез и совершенно по-честному.

– Знаешь что? Твои отношения с твоей женой – это твоя проблема. Но я к этому отношения иметь не буду. Не хочу. И ночевать не оставлю, и вообще. Я в эти ваши игры не играю, мне и так хватит. Собирайся и поезжай. И кстати... – Я выбежала в комнату и вытащила там из вазы принесенный им букетище роз. Потом подумала – и отделила от него половину. – Вот. Отвези жене. Можешь не говорить, что от меня. Можешь вообще ничего не говорить. Но, поверь мне, так будет правильно.

Это потрясло его настолько, что он оставил все дальнейшие попытки напроситься ко мне на ночлег. Взял цветы, со стеблей которых ему на брюки капала вода, тряхнул головой, повернулся и направился к двери. Я, прислонившись к косяку, стояла в проеме, дожидаясь, пока придет лифт. Сашка, словно вспомнив что-то, обернулся ко мне.

– Лиза! Ты... – Он сделал паузу, подбирая нужные слова, но тут пришел лифт, и он, так и не договорив, шагнул в его коробку, закрыл за собой дверцу и ухнул в шахту. Но я его примерно поняла. Вернулась в квартиру, выдохнула и, борясь с подступившим неизвестно откуда дурацким счастьем, приступила к мытью посуды.


Следующий раз Сашка пришел ко мне в гости снова в пятницу, через неделю. На неделе мы несколько раз созванивались и пытались как-то повстречаться, но не получалось. То у него были какие-то дела, то у меня. У меня, строго говоря, никаких специальных дел не было, но не признаваться же... И потом, я все равно не скучала. Встретилась наконец с Дашкой, сходила с ней в ее любимое кафе. Дашка немного дулась за мое молчание и внезапный отъезд на море, но тот факт, что из знакомства с банкиром Редькиным у меня ничего не вышло, ее вполне утешил. Она каким-то образом проглядела, что я познакомилась с Сашкой, и поэтому была совершенно не в курсе моих новых жизненных реалий. Ну, я и не стала ее вводить.

Еще я получила деньги от Ника. Вернее, Ник перевел их на мой специальный алиментный счет, а написала мне об этом Марсия, мой адвокат. Еще она писала, что процесс идет успешно, противная сторона (в смысле Ник) никаких препятствий не выдвигает, и она надеется на успешный исход. Было немного странно читать этот отчет, который был настолько далек от моей сегодняшней жизни, как будто пришел не из другого полушария, а с того света. Я задумалась, обрадовали меня эти известия или огорчили. Радостно было то, что все получается, а огорчительно – что Ник не сопротивляется нашему разделению, как будто ему безразлично. Но на самом деле по-настоящему я не испытала ни того, ни другого. Мне было все равно. Вернее, не то чтобы совсем все равно – я механически отметила в себе и радость, и огорчение, но именно отметила, зарегистрировала, совершенно вчуже, без эмоций, как будто все это не имело ко мне прямого отношения. Прочитала, отметила, подумала, выключила компьютер и пошла в магазин за продуктами.

Потому что мне на самом деле нужно было много чего купить. К следующему Сашкиному приходу я решила выступить более торжественно, чем в первый раз, и испечь пироги. Я считаю, это очень правильно – печь пироги. Во-первых, они чертовски вкусны в моем исполнении, а во-вторых, когда в доме пекут пироги, весь дом начинает как будто дышать и пахнуть свежим живым тестом, выпечкой и уютом.

В общем, когда Сашка в пятницу вечером позвонил в мою дверь, я как раз только что вытащила из духовки один противень пирожков (с капустой), засунула на его место другой (с мясом) и занималась разделкой яблочного пирога. Поэтому руки у меня были в тесте, а сама я – по уши в муке.

– Что это с тобой?

Оценив мой вид, он было засмеялся, но почти тут же перестал, начав напряженно втягивать в себя воздух.

– Что это? – повторил он. – Чем это таким пахнет? Я еще с лестницы чуял чертовски вкусный запах, а я голодный, как волк. Это у тебя? Не может быть!

– Ну почему не может? Это я пироги пеку.

– Пироги? Сама печешь пироги? Да ладно, не свисти. Так не бывает.

Вместо ответа я просто ушла на кухню, взмахом руки предложив ему следовать за мной.

Уже позже, убедившись в моей правоте, для чего ему потребовалось срубить половину капустных пирожков и утащить прямо с противня пару слегка недопеченных мясных, Сашка признался.

– Ты знаешь, это было чудо. Ну вот, знаешь, бывает так, что идешь где-нибудь, и там чем-нибудь вкусно пахнет... И засада в том, что это всегда у чужих. То есть ты сам, может, и вкуснее где-то поешь, но пахнет всегда у других. Завидно страшно. А сегодня я иду, нюхаю, завидую – а потом выясняется, что это как раз у тебя. То есть там, куда я иду. Кайф.

Я засмеялась.

– Ну, это несложное чудо. Невелика хитрость – пирогов напечь.

– Ну, я не знаю, – не согласился он. – Я, если честно, вообще не помню, когда последний раз домашние пироги видел. В детстве, когда еще бабушка была жива, она, бывало, пекла...

– А я часто пекла. Дома... – Мне вдруг стало грустно.

– А я тебе и говорю, что ты – нечто! Кстати, – сказал он мне каким-то вдруг заговорщическим голосом. – Моя жена вчера улетела. На курорт. На Лазурный берег.

– Ну и что? – довольно резко спросила я. Как-то мало меня волновала его жена, разве что она бы улетела вообще на фиг. Да и момент был неподходящий.

– Ну и то! – торжествующе ответил он. – Не будет у тебя в этот раз повода выпереть меня домой одного! Не отболтаешься. Я остаюсь здесь!

Прозвучало это так гордо, что я не выдержала и заржала.

– Это мы еще посмотрим.

– На что это мы будем смотреть?

– На твое поведение. Будешь хорошо себя вести, может, и оставлю.

– Я буду. Буду очень хорошо, – сказал он и цапнул с противня очередной пирожок.


Он сдержал слово, и, когда дело подошло к вечеру, то есть собственно к делу, я в ответ на невысказанный вопрос – да, собственно, даже вопроса тут почти никакого не было, так, формальность – только кивнула.

– Ладно, так и быть. Оставайся. Комнат у меня две, в большой диван раскладывается, я тебе там постелю. Ночуй.

Сашка попытался было что-то такое мне возражать, дескать, зачем же такие ненужные хлопоты, но я снова была сурова и непреклонна, как скала.

– Знаешь, не нравится – не оставайся. Я это даже обсуждать не буду.

Он сдался, ворча себе под нос что-то вроде: «Глупости, все равно только возня лишняя», и явно не веря до конца в мою решимость. Так, с недоверием в глазах, он и ходил за мной по квартире, наблюдая весь процесс – как я убирала на кухне, как раскладывала в гостиной тяжелый диван, как рылась в шкафу в поисках постельного белья, расстилала простынь и натягивала наволочку на подушку, доставала полотенце...

Закончив, я обернулась к нему.

– Вот. Вроде все. Только зубной щетки у меня лишней нет. Но ты можешь воспользоваться моей, я ее с мылом помою.

Он недовольно пожал плечами.

– Сурово. Я уж и не помню, когда в последний раз сталкивался с таким уровнем сервиса.

– А вот тут ты обсдался, дружок, – отрезала я. – Это не сервис, это – дружеская услуга. И тебе с этим сильно повезло. Я боюсь, если бы это таки был сервис, тебе не хватило бы всех твоих миллионов, чтобы расплатиться со мной по тарифам, существующим на сегодняшний день.

Надо сказать, прозвучало это достаточно резко, я и сама понимала. Может, немного даже излишне резко, но я-то тоже живая и была на некотором взводе. Сашка явно обиделся и только хотел что-то такое нелестное мне ответить, как я его опередила.

– А если тебя что-то в происходящем не устраивает – так ты же свободный человек. То есть даже некоторым образом женатый и не обязан все это терпеть. Выход – вон, в пяти метрах за твоей спиной. Спокойной ночи, – бросила я через плечо, уходя в ванную и закрывая за собой дверь.

Эту тираду я постаралась произнести мягче, чем предыдущую. Суть ее, впрочем, от этого все равно сильно не изменилась. Ну и ладно. Решит уйти – пусть уходит, так оно и проще. Расхлебывать потом не придется.

Но, когда я, выйдя из ванной, осторожно заглянула краем глаза в большую комнату, он оказался там. Сидел боком на расстеленном диване и смотрел в пол. Его почему-то было жалко, и я, позабыв про все принципы, чуть было не ломанулась его утешать, сдержав себя буквально последним усилием воли. Услышав мои шаги, Сашка поднял глаза, увидел меня в проеме двери и улыбнулся.

– Спокойной ночи, Лизка-скандалистка. Щетку-то хоть помыла?


Заснула я на удивление легко и быстро, а вот проснулась рано. Во всяком случае мне так показалось – из-за плотных штор в спальне было почти темно, а вставать и смотреть на часы мне не хотелось. Из-за двери, насколько я могла различить, никаких посторонних звуков не доносилось. Заснуть снова не получалось, вставать не хотелось, так что других вариантов, кроме как лежать и размышлять о бренности всего сущего, тоже не представлялось.

Интересно, чего ради и зачем я устроила вчера весь этот концерт с раскладыванием дивана? Я ведь не девочка и прекрасно все понимаю. Более того, я даже, наверное, догадываюсь, что все равно так или иначе этим же все и кончится, если, конечно, он раньше от меня не сбежит. Но почему-то я была уверена, что не сбежит. По крайней мере до тех пор, пока этим не кончится. И главное, я ведь в принципе и сама была не против. Сашка мне нравился, во всяком случае никаких негативных эмоций не вызывал, люди мы оба взрослые, некоторым образом почти свободные, хоть оба и женаты, дело естественное... Так чего ж меня вчера так расколбасило?

Так. Попробуем разобраться. С ним, по крайней мере на первый взгляд, все понятно. Я сама, по внутренним ощущениям, тоже не против. Не против. Но и не за, вот что главное. Так, казалось бы, вчера все было просто и ясно – приятный вечер, совместный ужин, плавно перетекающий в еще более совместное продолжение вечера... Я привлекательна, он – чертовски привлекателен... Но нет. Именно, что когда все так вот планово-гладко, почти механически – пришел, поел, потрахался, сказал спасибо... Этого-то я и не хочу! Не потому, что я замшелая ханжа, готовая умереть, чтобы не дать поцелуя без любви... Целуется, кстати, он неплохо. И любви я никакой не жду, дело совсем не в этом. Интересно, как он выглядит, когда с утра?

О! Похоже, в этом-то все и дело. Утро вечера мудренее, вот ведь в чем штука. Не хочу я спать с человеком, с которым не факт, что захочу потом просыпаться. А как узнать, захочешь ты этого или нет, пока не проверишь? Так что это у меня сейчас, можно сказать, разведка боем. Вот проснемся и посмотрим, что будет дальше.

Не слишком ли сложно? Подумаешь, ресторанный роман, да стоит ли он вообще таких развесистых умопостроений? Ты же не замуж за него собралась? Или как? Нет, замуж точно нет. Да и вообще ничего серьезного, конечно, я здесь не вижу. Симпатичный мужик, да в придачу олигарх и все прочее, такой новый интересный по-человечески экземпляр, у которого к тому же вполне понятный бэкграунд. Как это, интересно, сказать по-русски – происхождение? Неважно. Повышает помятую было самооценку. Вызывает приятные эмоции. Будет ли мне обидно, если я узнаю, что он крутит роман с китайской аспиранткой? А правда – будет ли?

Я изо всех сил попыталась представить себе эту картину. Получалось ничуточки не обидно, а просто смешно. Хотя, конечно, для того чтобы все правильно представлять, нужно знать более интимные подробности, которых я пока не знаю. Вопрос – а надо ли тогда так стремиться их узнать, эти подробности? И вообще – получается, если ты не привязываешься сильно, тогда не страшно и потерять? Собственно, это то, о чем говорит Дашка. Выходит, она права? А деньги – так, просто побочное следствие... В общем, опять все одно и то же, из пустого в порожнее. Надо лучше вставать, начинать новый день, а там разберемся.

И вдруг мне стало страшно. Не так, чтобы уж очень, до дрожи в коленках, но как-то не по себе. Вот выйду сейчас, а там чужой мужик со своими привычками... Зубы, бритва, кофе... Может, яичницу придется жарить... Хотя нет, вроде он говорил, что по утрам не ест. Все равно. Не хочу я, чтоб на меня вот так обрушивалась чужая посторонняя жизнь. И разговаривать придется, а все разговоры, такие интересные вечером, с утра кажутся пустыми и нелепыми...

Как бы отвертеться, прям хоть сбежать... И тут внезапно мне в голову пришла совершенно нелепая, безумная, просто блестящая в своем безумии идея. Мы поедем на пикник! Вот так вот соберемся и поедем куда-нибудь в лес на природу. Точно! Хочу в подмосковный лес. Сто лет не была.

Я бодренько вскочила с кровати и рванула в ванную, потом на кухню собирать провизию. Пирогов осталось вполне достаточно, еще я навертела бутербродов, нашла термос для чая. И тут вспомнила, что мой компаньон пришел ко мне вчера в виде, мало подходящем для завтрака на пленэре. Н-да. Костюм и рубашка, не говоря уже о щегольских летних миллионерских ботинках, никакого пленэра не переживут. Обидно...

И я тут же придумала выход. Часы показывали десятый час – все-таки, выходит, не так уж рано я и проснулась. Рынок под окном должен уже открыться. Я быстренько подхватилась, выскочила из дому – и через каких-то полчаса уже возвращалась, неся в пакетах немудрящие мужские джинсы, майку и самые простые кроссовки. Надеюсь, мне удалось угадать размер... Собственно, с кроссовками было все просто, я поглядела размер ботинок и взяла чуть больше, майка тоже не большой фокус, а вот штаны... Но я всегда покупала одежду мужу и сыну, так что глаз был более-менее наметан. Если и не попаду, потеря невелика.

Когда я вошла в квартиру, в большой комнате все еще было тихо. Я быстро сварила кофе и пошла на разведку, взяв с собой большую кружку.

Шторы в этой комнате остались вчера незадернуты, и было отлично видно, как Сашка спит, обняв подушку и зарывшись в нее головой. Было в этом что-то такое трогательное... По крайней мере не страшно. Я осторожно поставила кружку с кофе на пол рядом с диваном и мягко потрясла его за плечо.

– Угм-гу?

– Сань, проснись, а? Ну пожалуйста.

– Ну что еще? А? Кто тут?

Он вдруг вскочил, сел в постели и уставился на меня непонимающими глазами. Я на всякий случай сделала полшага назад.

– Лиза? А ты... А я...

Он явно потихоньку осмысливал проступающую реальность. Интересно, а если сейчас попытаться втулить ему, что все уже было, он это съест? Не исключено ведь, хотя зачем? Но забавно, как вариант.

– Просыпайся. Нас ждут великие дела. Я принесла тебе кофе.

С этими словами я протянула ему кружку. Он автоматически взял ее, принюхался, сделал глоток. Потом еще один...

– Какая гадость. Я никогда не пью черный. Сахар и сливки. Рум-сервис у вас тут, я смотрю, тоже не ахти. Впрочем, чего было и ожидать...

Мы посмотрели друг на друга и хором заржали. Нет, ничего, значит, и по утрам можно жить.


Самое смешное, что мы все-таки действительно потом поехали в лес. Идея, как и ожидалось, привела Сашку в состояние, близкое к шоку. Он попытался было отговориться неподходящей одеждой, но купленная мной экипировка добила его окончательно, хотя все, между прочим, оказалось ему как раз. Он долго вертелся, озирая себя со всех сторон и пытаясь посмотреть себе на спину.

– Нет, ну я не знаю... Ну как...

– Саш, джинсы – они джинсы и есть. Тебе ведь как раз?

– Великоваты чуть-чуть.

– Это не страшно. Сидеть удобно? Машину вести сможешь? А то я сама поведу.

– Да, конечно, но с рынка... А если меня кто-нибудь увидит?

– Например?

– Ну я не знаю... Партнеры какие-нибудь... Знакомые.

– В лесу? Как ты думаешь, сколько там будет сумасшедших миллионеров, в этом лесу? А если у вас тут есть какой-нибудь специальный миллионерский лес, я не знаю, где они ходят толпами, так давай мы поедем в другой. Я не думаю, что прямо уж все подмосковные селянки знают тебя в лицо. Или настолько разбираются в джинсах.

– Да-а... А там ведь еще кроссовки, – простонал он, но в целом вопрос был решен.

– Зато носки тебе остались твои собственные, – успокоила я его, когда мы уже спускались по лестнице. – Можешь утешаться мыслью, что они, наверное, стоят больше, чем вся остальная твоя одежда, так что сегодня ты, как подлинный аристократ, сияешь внутренней ценностью. Для разнообразия.

И показала язык.


В лесу было совершенно замечательно. Мы, правда, довольно долго туда ехали, потому что сначала вообще не знали, где можно найти приличный лес, а потом Сашка вспомнил, что вроде знает один, и мы поехали, но дорога заняла часа два. Сперва по Ленинградке, потом по кольцу, потом по еще какому-то шоссе, по какой-то местной дороге, по проселкам, а под конец уж совсем неизвестно где. Если б не джип (Сашка в этот раз был на джипе, правда, не на том, громадном, а на таком вполне средненьком – интересно, сколько у него вообще машин?), мы бы и совсем туда не добрались, завязнув гораздо раньше. А так мы доехали почти до самого леса и, оставив машину у обочины того, по чему ехали – ну не дорога же это, – вытащили сумку с провизией и пошли искать подходящую поляну.

Сам лес был просто волшебным. Смешанный, такой, где растут одновременно и березы, и настоящие елки с соснами. Не все сразу, конечно, а купами, перемежаясь. И поэтому ты идешь то по темно-сыроватому ельнику, где ноги окунаются в толстый мох, как в ковер, то, без предупреждения, по солнечному березняку по колено в траве с ромашками и колокольчиками. От всего этого великолепия я как-то совершенно разомлела и расслабилась.

В Америке, конечно, тоже есть леса, более того, они там сказочно красивы. Виды можно встретить такие, что только на фотообои. Но при всей этой несказанной красоте американский лес по сути своей человеку не то что недружествен, но, можно сказать, просто опасен. Среди березок и травок прячется масса ядовитых растений, незаметных глазу. В листве живут зловредные клещи, вызывающие довольно неприятные болезни, а невинной ягодой земляники можно отравиться насмерть. Не пейзаж, а минное поле. Поэтому, если нелегкая заносит тебя в американский лес, там не то чтобы расслабляться – защитную одежду лучше не снимать.

А тут... Теплое солнышко, мягкая трава... И идти можно куда хочешь – хоть по тропинке, хоть прямо так, хоть вообще босиком, и ветки руками трогать, и цветочки рвать. И знать при этом, что никто не свалится тебе на голову и не укусит за ухо. А воздух... Густой, прогретый солнцем, пахнущий травами, его, кажется, ножом можно резать. В памяти всплыло слово «духмяный». Я даже не знаю толком, что оно значит, но этот воздух именно такой и был – духмяный.

Вот только с полянами в этом лесу было как-то не очень, но зато мы довольно скоро нашли толстый ствол упавшей березы, на котором расположились ничуть не хуже. А уж еда на свежем воздухе пошла в ход просто на ура. Впрочем, может быть, дело было не только в воздухе, а просто пришла пора обеда. Как бы то ни было, все привезенное мы умяли практически мгновенно, запивая по очереди теплым чаем из крышки термоса.

После обеда незаметно потянуло в сон. Я устроилась, привалившись спиной к стволу и вытянув ноги, Сашка просто растянулся рядом, положив голову мне на колени. Где-то наверху свиристели птицы. Я подняла глаза, пытаясь их разглядеть, и тут же в них сквозь кружево березовой листвы попал луч солнца. Я зажмурилась и засмеялась.

– Ты чего? – Сашка приподнял голову и поглядел на меня.

– Ничего. Просто – хорошо.

И целоваться в лесу под березами тоже – хорошо. И... Не знаю, чем бы все это кончилось, вернее, знаю, конечно, ибо большого ума тут не надо, но только вдруг, когда моя голова случайно оказалась повернутой под каким-то загадочным углом, я уронила взгляд на ближние кусты, а там...

Там рос гриб! Здоровенный, настоящий, прекрасный гриб-подберезовик с коричневой бархатной шляпкой.

Вырвавшись от Сашки, я метнулась к грибу, стала его восторженно рвать и нюхать, и в этот момент заметила неподалеку еще один, потом еще... Сашка, сперва обескураженно наблюдавший мои манипуляции, тоже, очевидно, нашел свой гриб, потому что с радостным криком прыгнул куда-то рядом.

Это было какое-то волшебное место, ведьмин круг. Где-то за полчаса, не отходя дальше, чем на десять метров, мы набрали штук тридцать, если не больше, замечательных подберезовиков, крепких и упругих, как на подбор. Сперва, не вдаваясь в детали, мы просто складывали их в кучу возле березового ствола, но, когда прошел первый восторг, задача встала перед нами в полном объеме.

– Интересно, как мы их потащим? – озвучил ее Сашка, с сомнением озирая грибную кучу. – В руках нам это не донести.

– А если с тебя майку снять? – предположила я.

– Нет уж. На такие жертвы я не готов. То есть я, конечно, снял бы ее с удовольствием, и не только ее...

Я замахала на него рукой.

– Не отвлекайся. Первым делом – самолеты, то есть грибы. Джип нам прямо сюда не подогнать...

И тут меня осенило. Балда, что ж я морочусь, я же с сумкой, и она достаточно большая. Аккуратно застелив ее внутренности разорванным бумажным пакетом от пирожков и остатками салфеток, в которые я заворачивала бутерброды, я уложила туда почти все грибы. Оставшиеся шесть штук уже можно было донести в руках. Сашка смотрел на меня, как на фокусника в цирке.

– Да. Я многое в жизни видел, но чтобы женщина с сумкой «Биркин» ходила в лес за грибами... Я уж прямо как-то загадывать боюсь, что ты можешь еще придумать.


По дороге домой нас угораздило еще попасть в пробку на Ленинградке, так что вернулись мы совсем к вечеру. Лесную добычу нужно было разобрать и сварить немедленно, есть нам обоим снова хотелось чертовски, картошка жарилась, грибы тушились в сметане, мы оба по очереди отмывались под душем, в общем, вечер прошел динамично, в бодрой суете. После всего этого было бы как-то неестественно затевать ненужную возню с раскладыванием гостевого дивана.


Ну, что я могу сказать? Секс – если это просто секс – всегда есть только это и ничего больше. Если за ним не стоит это самое «больше». Тогда... Тогда, впрочем, весь процесс называется другим словом.

В нашем случае этого самого «больше» хватило очевидным образом ровно на то, чтобы собственно секс состоялся. Да, он был, и был если не прекрасен, то вполне на уровне, особенно для первого раза. Все старались, все показывали себя с лучшей стороны, все думали о партнере. Но, в конце концов, «даже самая лучшая девушка не может дать больше того, что у нее есть». Классический состав команды, классические действия, классический результат... Изящный гимнастический этюд для физиологической разрядки.

Сашка заснул, а я тихо, не шевелясь, лежала рядом и размышляла. Нужно ли было мне все это? Вот это? Именно это? Нужно ли мне что-то большее, или того, что есть, уже через край? Хорошо это или плохо? И для чего именно?

Понятно, что это не любовь, и ничего сколько-нибудь серьезного из этого не вырастет, да и расти не будет. Утешить свое самолюбие? С удивлением я призналась себе, что оно, судя по всему, не очень-то и страдало, по крайней мере я об этом сейчас не помню. Я имею в виду – всерьез, не считая дурацкой вспышки в ночном клубе с уродами. Во всяком случае сейчас я не могла сказать, что ощущаю себя как-то уж принципиально лучше. Нет. Не хуже, да, но чтоб уж так как-нибудь особенно хорошо... Интересно, а случилось бы все то же самое, если бы мы с Ником до сих пор были вместе? Ну, если бы я просто приехала сюда в гости? Приехала, познакомилась, пошла в лес погулять...

Странно, я даже не могу себе представить, что могла бы до сих пор ничего не знать... Я имею в виду – про Ника. Что могла бы жить себе спокойно, довольно и счастливо, в своем неведении. Что у меня могла бы быть другая – да нет, какая другая, моя же старая – жизнь. Выходит, все к лучшему? И то, что происходит, – правильно? Впрочем, почему бы и нет?


Утром я проснулась первой, тихонько встала, убежала в ванную. Сварила кофе, выпила чашку сама, налила в кружку – с сахаром и молоком вместо сливок – и пошла в спальню. Традиция однако?

Сашка проснулся сам. Увидев меня, подошедшую к кровати, разулыбался, потянулся, обхватил. С чашкой в руках я и сопротивляться-то толком не могла.

Он распахнул мой халатик и вдруг фыркнул.

– Ой, какие у тебя трусы...

– Какие?

– Не знаю. Неправильные. Смешные. Как у маленькой девочки.

– Да что смешного-то?

– Лиз, да ты не обижайся. Ну... такие простые, ни кружев, ни розочек. И цвет такой... В общем, ни разу не секси. Но ты не подумай...

– Да что тут думать-то? У меня отличные трусы. Очень удобные. Чистый хлопок, трикотаж, прекрасного серого цвета и без дурацких кружавчиков. Они не кусают задницу, их можно стирать в машинке, хоть кипятить, им ничего не сделается. Продаются в «Костко», оптовый такой магазин, упаковка десять штук – восемь долларов. Я очень их люблю.

– И я. Мне очень нравятся твои трусы.

– Ты – балда. Но я открою тебе страшную тайну. – Я нагнулась, поставила чашку на пол и дальше уже шептала ему на ухо, щекоча волосами шею и щеку. – Трусы тут ни при чем. Это фигня – трусы. Тебе нравятся не они, а то, что в них. То есть – я. А трусы вообще не могут быть секси. Ни разу. Потому что во время секса их снимают. Совсем. Я тебе сейчас покажу.

И показала.

Но всю дорогу и даже немножко после я не могла отделаться от навязчивой мысли, что как хорошо, что я – это я, такая, как есть, и мне пофиг, какие на мне трусы и что это может кому-то показаться смешным. А вот будь на моем месте кто-нибудь другой, та же Дашка, к примеру, она бы могла умереть от стыда за неправильные трусы. Впрочем, Дашка, наверное, не умерла бы. И потом, у Дашки наверняка все трусы правильные, какие нужно – секси, в кружевах и розочках. Интересно, сильно ли это украшает ее интимную жизнь?


Так оно и текло, это странное лето. Даже теперь, оглядываясь назад, я вспоминаю его именно так – как странное лето. Особенно теперь. Странным, если задуматься, было все – странный город в странной стране, странная жизнь на переломе, когда одна жизнь уже кончилась, а началась ли другая – еще неясно, странные отношения со странным мужчиной, странные люди вокруг, и среди всего этого я, непонятная и незнакомая сама себе, совершающая странные поступки и говорящая странные слова. А самым странным, на мой теперешний взгляд, было то, что мне все это удавалось. У меня почему-то сбывались, как заговоренные, все, даже самые мелкие и несущественные желания, окружающая действительность будто стелилась мне под ноги, как никогда раньше и, к сожалению, уже никогда потом. И волшебное ощущение легкости, как будто ты полна пенящейся радостью шампанских пузырьков и можешь взлететь в любую минуту по собственному желанию, не покидало меня. Я постоянно жила с ним, с этим ощущением, и такого тоже не случалось со мной никогда, ни до, ни после этого лета. Любому нормальному человеку все это неизбежно показалось бы удивительным, необычным и даже, возможно, пугающим, но тогдашняя я просто не обращала на это внимания, воспринимая все как должное, и счастливо растворяясь в окружающих меня странностях. Только тогда я не думала о странностях, я просто жила с ними и, наверное, сама незаметно превращалась во что-то такое же странное, по крайней мере для себя самой, предыдущей.

Вот, например, странность наших отношений с Сашкой – вполне возможно, с точки зрения постороннего человека, они даже не казались бы странными. Мы встречались два или три раза в неделю, иногда ходили куда-нибудь в ресторан, хотя чаще, даже встретившись в городе, просто ехали ко мне домой. Готовили ужин, разговаривали, занимались сексом, не без того. В общем, относились друг к другу. Легко и приятно.

Странным же в этом во всем – по крайней мере для меня – было то, что легкость этих отношений как будто обтекала меня сверху, не задевая ничего внутри. Да, мне нравилось все происходящее, но я из-за этого не переживала. Встретились, поговорили – хорошо, не получилось – тоже неплохо, встретимся завтра, а сегодня я просто схожу погулять, почитаю или посижу в интернете. Правда же, совершенно неправильное отношение к бурно развивающемуся роману? Переживала бы я, если бы в один прекрасный день все кончилось насовсем? Не знаю. С другой стороны, именно эта внешняя легкость и неправильность с моей стороны явно притягивали Сашку, настолько, что это было заметно даже моему незаинтересованному глазу. И так как я продолжала их в себе культивировать, то, значит, тем самым хотя бы подспудно никакого конца не хотела. Вот и ответ.

Но все это, повторю, было для меня странным. Настоящая, правильная, нестранная я привыкла любить близких людей. Привычка любить – какое бессмысленное, нет, даже больше – губительное сочетание слов. Оксюморон. Любить нельзя привыкнуть, любовь – это всегда пожар и глобальные катаклизмы. Возможно, именно эта привычка и поломала наши отношения с Ником. А с другой стороны – невозможно же двадцать лет прожить на вулкане и не привыкнуть к нему.

Впрочем, в Сашкином случае отгадка была намного проще – он не стал мне близким человеком, только-то и всего. Я не подпускала его к себе на расстояние близости и не собиралась делать этого в будущем – ни в ближайшем, ни в отдаленном. Мне этого было не нужно. Я больше не хотела никаких близких отношений – ни с кем, никогда. И, очевидно, не лукавила в этом даже сама с собой. Именно отсюда, скорее всего, росла эта новая для меня сказочная легкость. Именно это и было странным – и для меня, и просто само по себе.

Свободного времени было много – собственно, все мое время было свободным, вернее, я сама была свободна в своем времени – и я снова стала много гулять по Москве. Интересно, что теперь я не столько рассматривала город, сколько прислушивалась к нему. Я подхватывала обрывки людских разговоров, препирательства в очередях, какие-то отдельные фразы, объявления из громкоговорителей, кусочки случайных мелодий... Из всего этого складывался и сплетался голос города. И мне все чаще удавалось начать с ним диалог.

Я вступала в случайные разговоры со случайными людьми, делала какие-то замечания, спорила за место в очередях... Почему-то у меня часто спрашивали на улицах, как пройти туда или сюда. Меня начали узнавать продавцы в магазинах возле моего дома, они приветливо здоровались, и я стала задерживаться на минутку у прилавка, перекидываясь с ними парой слов. Я научилась разговаривать с официантами в кафе, по-настоящему разговаривать, а не просто делать заказ. Я могла, только глянув на официанта, найти такие правильные слова, что официанты становились милыми, как домашние котята, и начинали доверительно шептать мне на ухо: «Не берите сегодня жульен, он какой-то странный, лучше я вам блинчики принесу». После чего действительно приносили мне самые вкусные блюда сегодняшнего меню, и я, обласканная, чувствовала себя принятой и своей.

В общем, было похоже, что город признал меня. Впустил. Забавно, что для этого мне, похоже, потребовалось «впустить» в себя хотя бы одного его представителя. А может быть, это было здесь совсем ни при чем. Кто знает, уместен ли торг в таких интимных делах?

Не могу сказать, что я за это время научилась понимать Москву с полуслова и что вообще научилась ее понимать. Впрочем, наверное, как и она меня. Все-таки пятнадцать лет – слишком долгий срок, чтобы изменениями, произошедшими за это время в каждом из нас, можно было бы пренебречь. Но хотя бы внешний контакт был налажен. Мы наблюдали друг за другом вполне заинтересованно, возможно, даже с симпатией, хотя при этом истинные причины и мотивации каких-то взаимных действий были нам до конца неясны. По крайней мере, мне точно. Вместе с тем жизнь в этом городе у меня получалась, и получалась неплохо. Мы, что называется, притерлись друг к другу. Еще одна малоприличная ассоциация.

И никто не знал, была ли я на самом деле счастлива или несчастна. Я и сама этого не знала. С одной стороны, я перестала метаться и успокоилась, а с другой – в этом спокойствии я как бы и не жила, наблюдая за своими перемещениями в пространстве будто со стороны. Эти перемещения казались иногда забавными, иногда приятными, у меня все получалось, мне было легко и светло, но можно ли это называть счастьем? Из прошлой жизни я знала, что счастливым бываешь тогда, когда тебе удается сделать нечто, чего ты давно хотел, к чему стремился и над чем долго и трудно работал. Мои желания исполнялись, но это происходило так быстро, что я даже не успевала к ним привыкнуть, осознать их как свои желания, и оттого настоящего удовольствия эта скоростная «сбыча мечт» не приносила. Да и можно ли было все это назвать мечтой? Или даже желанием?

Я не знала, чего я хочу. Не в сиюминутном смысле: «хочу мороженого», а по-настоящему, всерьез. Вернуться к Нику? Остаться в Москве и выйти замуж за Сашку? Он не предлагал мне этого, но я как-то не сомневалась, что если я захочу как следует... Остаться просто так? Уехать еще куда-нибудь? Заняться каким-нибудь делом? Вся беда была в том, что я сама не понимала, чего мне хочется. Еще хуже было то, что я не могла понять, хочется ли мне чего-нибудь вообще? Мы живем, пока нам чего-нибудь нужно, а я, судя по абсолютному отсутствию серьезных желаний, перестала жить совсем, почти растворившись... В чем растворившись? Похоже было, что в собственном счастье. Потому что, когда у тебя нет желаний – тебе нечего хотеть, а это значит, что у тебя все уже есть, и следовательно, ты достиг внутренней и внешней гармонии с собой и с окружающим миром, и тем самым – что? Наверное, стал счастлив, ведь ничего другого просто не остается, правда? Забавно – исчезнуть, растворившись в собственном счастье... Веселая сказка с печальным концом. Или просто разжижение мозга. Нет, определенно пора было заканчивать растительно-счастливую жизнь и придумывать себе какое-нибудь осмысленное занятие.


Вскоре выяснилось, что все было вовсе не так прекрасно! Уже даже в тот самый момент, возможно, все было не так – теперь этого не установить. В общем, после того как наша фея покинула ресторан, оказалось, что ее гордости, ее славы, ее волшебного слона больше нет с нею.

Собственно, она не сразу это заметила. Слон невидим, и когда у хозяина нет в нем непосредственной нужды, он никак себя не проявляет – просто находится незаметно где-то за плечом, своим присутствием образуя для хозяина некий счастливый фон. Но поскольку это именно фон, к нему привыкаешь и довольно скоро перестаешь его замечать. Равно как и самого слона, да. Он есть и есть, и ты не помнишь о нем постоянно – счастливые ведь часто эгоистичны и невнимательны, разве не так?

Так или иначе, наша фея, выпорхнув из ресторана на улицу, сперва совершенно не заметила пропажи. Она, весело щебеча, распрощалась с подругой, у которой были какие-то другие дела, прошлась немного по улицам, глядя на витрины и любуясь, в основном, своим в них отражением, и только потом подумала о том, что неплохо было бы оказаться дома – отдохнуть и переодеться для дальнейших свершений. Тут-то она и вспомнила про слона – для организации удобного перемещения.

– Хамти! – позвала фея. – Я хочу домой.

Ничего не произошло.

– Но я правда хочу, – повторила фея капризно. – Я устала! Хамти-Мурапи!

Снова ничего.

– Я устала, мне плохо! – произнесла фея почти со слезами на глазах. – Ну Хамти же!

Когда и тут ничего не случилось, фея заволновалась. Вернее, до нее наконец стало доходить, что в окружающей вселенной что-то не так. Она начала нервно озираться – не в целях увидеть слона, она-то уж как никто знала, что он невидим, но, может быть, в надежде заметить хоть какие-нибудь свидетельства его существования... Тщетно. Ни слона, ни его следов. Фее стало по-настоящему страшно.

Впав в некоторое подобие паники, она даже пробежала немного назад, по направлению к ресторану, думая, что слон, возможно, затерялся где-то по дороге. При этом фея не переставала повторять вслух слоновье имя. Не громко, конечно, но все же достаточно различимо.

Но результатов это не принесло. Оказавшись у ресторана, фея даже прижалась на секунду лицом к стеклянному окну-витрине, пытаясь заглянуть внутрь. Это было совсем уж бесполезным, и даже, может быть, несколько вредным действием, и фея довольно скоро одернула сама себя. Что толку пялиться в дурацкое стекло? Если Хамти даже случайно и там, она все равно его не увидит, а нелепые движения и метания по улицам могут привлечь совершенно ненужное в данной ситуации внимание посторонних. И не столько даже людей, потому что их мнение, как правило, мало волнует фею в любой ситуации, а уж особенно в такой критической, но ведь в толпе могут случайно оказаться другие феи. А уж вот их-то пристального внимания нашей фее в любом случае хотелось бы избежать.

И потом, это ужасно нелепо. Некрасиво, глупо, неприлично – прилюдно оказаться в состоянии такого несчастья. Можно себе представить, какая волна радостно-возбужденного смеха и щебетания поднимется в среде фей! Но это даже не главное. Главное в этом случае то, что другие феи, осознав потерю слона нашей героиней, немедленно сообразят, что где-то поблизости, тем самым, совершенно само по себе гуляет неприкаянное волшебное животное, приносящее счастье. И тоже устремятся на поиски. И совершенно не факт, что нашей фее посчастливится найти своего слона первой. И вообще когда-нибудь снова посчастливится.

В общем, печально-неприличный факт утраты слона нужно сохранить в тайне как можно дольше. Лучше всего – до момента возвращения заблудшего животного. Ну куда, куда он мог подеваться? Передумал, бросил ее и ушел к кому-то еще? Украли? Сманили? Если и так – а ничего другого и быть не может, – то, скорее всего, это случилось во время ланча. Но странно, каким образом подобное могло произойти? Подруга все время была у нее на глазах, а других фей, которых можно было бы обвинить в покушении на чужую собственность, в ресторане не было. Какие-то люди сидели, да, но они совершенно не в счет. Люди уж никак не могут воздействовать на волшебного слона. А никаких фей там не появлялось ни на секунду. Во-первых, они с подругой их бы заметили, а во-вторых, феи не ходят на ланч в ресторан...

Точно! В этом-то все и дело! Она нарушила священный ритуал, и наказание немедленно воспоследовало! Потеря слона – кара. И как теперь быть? Может быть, если как можно быстрее наложить на себя добровольную епитимью...

Фея немедленно покинула место злосчастного происшествия – да, пришлось, конечно, самой останавливать какую-то машину, но тут уж было не до мелочей – и устремилась в фитнес-центр. Но даже двойная епитимья, даже последующий визит в салон красоты для укрепления остающейся пыльцы не оказали желанного воздействия. Слон не находился.

Расстроенная и напуганная, фея забилась в свою квартирку и, сказавшись больной и отказавшись от выходов в свет в течение ближайших трех дней, предалась тягостным раздумьям.

Тягостны они были по двум причинам. Первая – та, что повод для этих раздумий был неприятен сам по себе, ну а вторая – феям вообще крайне тяжело напрягать мыслительный орган. Они существуют не для этого, а для другого. Тем более, когда еще и результат оказывается столь неутешительным.

А утешаться было ну совсем нечем. Появляться в обществе без слона теперь практически невозможно. Ну, может, еще разок-другой это бы и сошло, но потом неизбежно поползут слухи. Она со своим слоном уже успела изрядно засветиться в Городе и как следует намозолить всем глаза. Да. А слухи, что совершенно очевидно, могут привести к самым нежелательным последствиям, наихудшим из которых может стать то, что слона подцепит какая-нибудь другая шустрая фея. А если не появляться нигде совсем, то как тогда тут жить? Единственным разумным выходом при таком раскладе было бы немедленно сменить среду обитания, переместившись куда-нибудь еще.

Но, с другой стороны, покидать этот постылый Город, в котором с ней случилось такое несчастье, пока ни в коем случае нельзя. Ведь слон, ясное дело, где-то здесь! Ходит по улицам, грустит и, наверное, тоже ищет ее, свою несчастную хозяйку. А значит, надо остаться и непременно найти его. И как же тут быть? Как остаться, одновременно исчезнув с глаз вездесущей фейской тусовки? Как исчезнуть, будучи в состоянии продолжать тщательные поиски утраченного слона?

Фея поняла, что ей придется пойти на крайние меры. Она решила спуститься в Метро Памяти.


Здесь, я чувствую, нам совершенно необходимо будет сделать очередное отступление и подробно разъяснить читателю сущность упомянутого выше явления. Его существование обусловлено очередной особенностью устройства фей, и не имеет ничего общего с известным каждому средством городского передвижения. Ну, или почти ничего. Но лучше объяснять по порядку.

Дело в том, что у фей, как мы уже упоминали, нет возраста. Продолжительность их жизни связана только с количеством волшебной пыльцы, что не имеет отношения ко времени. Соответственно, нет возраста – нет и прошлого. Оно им и не нужно, потому что они живут исключительно сегодняшним днем. Каждая действующая фея всегда молода и никто, даже включая собственно фею, не может точно сказать, чем она занималась вчера, месяц назад или в прошлом году. В отсутствие прошлого, у фей не существует и памяти. Вернее, не совсем так. Какая-то память у них есть, но это память, если можно так выразиться, вещественная, а не событийная. Феи помнят вещи или сплетни о них, но никак не действия или события.

Как это работает? Попробую объяснить на примере. Конечно, это сравнение будет очень и очень приблизительным, только чтобы создать общее представление, но выглядеть это может примерно так. Вспомните – у вас бывает, что вы, случайно найдя какую-нибудь старую вещь из своего прошлого, внезапно погружаетесь в воспоминания, с этой вещью связанные? Ну, скажем, обнаружив случайно где-нибудь в чемодане на антресолях старое платье, в котором вы семнадцатилетней девчонкой бегали на первое свидание, вы внезапно, на какую-то крошечную долю секунды, почувствуете на лице дуновение того самого, летнего ветра юности, а на губах – отзвук тех самых поцелуев. Или, скажем, взяв в руки старую же бабушкину шаль, которой вас укрывали в детстве во время болезни, вы ощущаете напряжение в горле, температурное гудение в голове и запах клюквенного киселя. Вот как-то примерно так...

С каждой вещью могут быть связаны определенные воспоминания, воспоминания-ощущения, такие как запахи, звуки, чувства и мысли. Если вещь в свое время тем или иным образом оказалась в своего рода эпицентре, точке скопления этих ощущений, то она как бы пропитывается ими. Они прячутся где-то глубоко в этой самой вещи и могут пролежать там очень долго, практически вечно, столько, сколько проживет сама вещь.

Мы, люди, в силу общей ограниченности своего восприятия мира, не всегда можем услышать и почувствовать то, что лежит, сохраняемое, внутри предметов – как правило, это удается нам только в том случае, если ощущение, спрятанное в предмет, было нашим собственным. Феи же, будучи гораздо более тонкими и чувствительными существами, видят подобное с легкостью. Именно поэтому, кстати, феи не любят пользоваться и даже прикасаться к старым, бывшим в употреблении вещам. И напротив – некоторые вещи, которые фея почему-либо запомнила, могут усилием ее воли быть извлечены из недр забвения в их настоящем, материальном, виде даже после того, как вещь на самом деле перестала существовать. В общем, память в применении к феям тоже становится странной и может приобретать необычные формы, не всегда доступные нашему пониманию.

Еще одна особенность этого явления заключается в том, что запас памяти не принадлежит какой-либо определенной фее и не находится в ее владении постоянно – память, если можно так выразиться, обобществлена для всех фей, то есть каждая может воспользоваться памятью любой другой или всех остальных, хотя для этого нужно предпринимать очень конкретные, достаточно сложные действия, причем далеко не бесплатно. Поэтому феи редко прибегают к подобному. Память не нужна им в их ежедневной жизни, к тому же воспоминания могут попортить пыльцевой покров, а этого феи по естественным причинам не любят и стараются всячески избегать. И только в очень, очень серьезных случаях, когда обращения к этой всеобщей памяти избежать совсем невозможно, феи решаются на эту суровую меру. Тогда-то они спускаются в Метро Памяти.

Метро Памяти – это, как уже, возможно, догадался мой сметливый читатель, и есть то самое хранилище обобществленной памяти фей. Попав туда, фея получает возможность прикоснуться к самым разнообразным предметам, несущим в себе мириады различных ощущений и воспоминаний, принадлежащих всем существующим или существовавшим ранее феям. Как правило, если грамотно поискать, среди них можно найти ответ практически на любой, даже самый сложный вопрос – все в мире так или иначе повторяется, вращаясь по кругу, и мир фей в этом смысле не исключение.

Такой поиск, бесспорно, может оказаться достаточно долгим, а иногда найденный ответ может не совсем соответствовать действительности, поджидающей спрашивающего наверху, за пределами хранилища, потому что ощущения, в конце концов, часто недостоверны и вполне обманчивы. Так же, как и воспоминания, впрочем. Они имеют свойство отражать былую реальность, как правило, несколько более радужной и легковесной, чем она была в свое время, и уж наверняка – чем она существует (если еще существует) сейчас. Но, если ваш вопрос действительно для вас важен – а с другими, как правило, в Метро Памяти не спускаются – такой ответ все равно лучше, чем никакого.

Да, кстати – почему все это называется Метро? Может быть, потому, что вход туда на самом деле сопряжен со спуском в некоторые глубины, а может быть, потому, что кому-то из фей в свое время просто полюбилось модное слово. Вполне возможно, что этим словом феи просто маскируют настоящее название своего хранилища памяти – это было бы очень в духе и привычках фей. Часто, кстати, сам вход в такое хранилище происходит через обычный вход в самое обычное городское метро, но я не думаю, что название пошло именно оттуда. Да, в общем, и какая нам разница? Ни вас, ни меня все равно никогда не впустят в это волшебное место, как бы оно на самом деле не называлось. Мы не феи и нам нечем платить за вход.

В качестве платы за вход в Метро Памяти взимается, как несложно догадаться, некоторое количество волшебной пыльцы. Каким именно оно будет, зависит от того, сколько времени проведет фея в метро и сколько воспоминаний оттуда вынесет. Поскольку заранее этого не знает никто, в том числе и сама фея, плата за вход всегда бывает достаточно номинальной, и уж во всяком случае она гораздо меньше платы за выход. Именно на выходе фея расплачивается за все сполна. Иногда случается даже так, что фея, заплатив на выходе за обретенные воспоминания, остается совсем без пыльцы – и тут же, в соответствии с законами своего существования, исчезает.

Память – дорогая и совсем небезопасная вещь. Всегда лучше трижды подумать, так ли тебе нужно то, что ты хочешь найти в ее глубинах – и это, между прочим, справедливо не только для фей.

ЧАСТЬ 4. Галерея

Слона-то я и не приметил!

И.А.Крылов

В один из последних дней августа Сашка предложил мне составить ему компанию на светском мероприятии. Кто-то, то ли приятель его, то ли партнер, я не стала в это вникать, устраивал то ли выставку, то ли презентацию чего-то прекрасного – я не стала вникать и в это. Мы очень редко выбирались вместе куда-нибудь на люди, заведомо предпочитая вечеру в каком-нибудь пафосном ресторане спокойный ужин дома. И дело вовсе не в том, что Сашка, как можно было бы предположить, не хотел светиться на публике с любовницей, нет, он-то как раз об этом, похоже, и не задумывался. Идея такого тихого, домашнего вечера исходила, как правило, от меня. В конце концов, сидели-то мы в моей квартире. Кто хозяин, того и идеи, да. Чем мы занимались этими домашними вечерами? Ведь это же со скуки можно сдохнуть, дома-то все время сидеть... Мне так и виделась моя красотка Дашка, произносящая, презрительно надув губки, какую-нибудь такую или похожую сентенцию.

Но мы как-то совсем не скучали. И даже не потому, что проводили время в занятиях каким-то изысканно-бурным сексом, отнюдь. Мы в основном разговаривали. Нет, секса это не исключало, что уж греха таить, но это было... Не главным, что ли. Мы делали это – и разговаривали, потом пили чай, или вино, или пиво – и разговаривали, я готовила какой-нибудь ужин – и мы разговаривали. Иногда мы даже, не прерывая разговора, выходили пройтись вокруг квартала. О чем были все эти бесконечные разговоры? Как водится, обо всем и ни о чем конкретном. Я рассказывала Сашке о жизни в Америке – конкретно нашей и человеческой вообще, и о том, что видела в городе, и о прочитанных книжках, и что я обо всем этом думаю, а он мне – о чем-то своем. Мы вспоминали, как оно было раньше, когда мы учились на физтехе, и как стало потом, то есть сейчас, и хорошо все это или плохо. Иногда он приоткрывал мне, как краешек занавеса, свои «этапы большого пути» из грязи в князи, то есть из физиков в олигархи, и я, хоть и слушала, затаив дыхание, потому что это звучало, как инопланетный детектив, но никогда не была уверена, что хочу знать об этом больше. Мне все время казалось, что еще чуть-чуть, и за этим занавесом окажется что-то такое, после чего будет совершенно невозможно... Что невозможно, я даже додумывать не хотела.

В общем, жизнь – она ведь большая, и каждый из нас прожил ее уж как минимум до середины, причем абсолютно по-разному, так что при желании нам нетрудно было найти тему для разговора. А желание было, потому что – снова ссылаясь на Дашку – чем еще заниматься вечером дома-то? Мне же всегда хотелось возразить на это – а чем можно заниматься где-то еще? И не потому, что я такая уж домоседка, мне просто не нравились эти модные московские рестораны, пафосные клубы, тусовки и прочие места, куда ходят не для того, чтобы поесть или провести время, а для того, чтоб на тебя смотрели. Я не люблю, когда на меня смотрят во время еды, да и еда к тому же, как правило, не оправдывала надежд. А выйти в свет, если мне вдруг приспичит, я могу и самостоятельно.

Но в этот раз я почему-то согласилась на совместный выход. Гулять так гулять. Черное платье, яркий шарф на шее, узенькие туфельки на маленьком каблуке, большая – самая большая Сашкина машина с неизбежными шофером и телохранителем, – и вот мы с ним входим под руку в нелепое здание на каких-то нелепых задворках, но при этом в центре Москвы. Очень, что называется, в последнем тренде.

В прежней жизни это была то ли ткацкая фабрика, то ли недостроенный завод. Красная кирпичная кладка, коряво оштукатуренные стены с дырками тут и там, из которых торчит все тот же красный кирпич, очень большое пространство, которое кажется тесным из-за дурацкого освещения, столики, накрытые крахмальными скатертями, что-то вроде импровизированной сцены посередине, на которой – о ужас – топтались какие-то люди в блестящих пиджаках, извлекающие мерзкие звуки из блестящих же инструментов, и очень много народу. Не просто народу, естественно, а лучшего, избранного народу, специально приглашенного посредством билетов на матовой шершавой бумаге с золотым обрезом в кремовом конверте с золотой же надписью – я видела, как такой конверт торчал у Сашки из нагрудного кармана. Тусовка. Creme de la creme. Да.

В зале, что, как я уже успела понять, было совершеннейшей нормой для всех московских сборищ подобного рода, примерно две трети публики составляли прекрасные блондинистые русалки с ногами и в блестках. К некоторым из них – особо удачливым – прилагались кавалеры, очевидно, олигархи того или иного масштаба. Я так и не научилась определять размер капитала по правильности костюма или часов, но, судя по общей омерзительности внешнего вида, с капиталом там должно было быть все нормально – иначе просто непонятно, что заставляет этих холеных красоток так судорожно цепляться за мужиков ростом им по плечо, возрастом старше раза в два и с лицами сомнительной национальности, не отмеченными, что называется, печатью ни мудрости, ни благородства.

А они цеплялись. Причем в буквальном смысле этого слова. Если русалке удавалось прибрать к рукам кавалера, то она уж держала его как следует, не только продев свою мраморную ручку с блистающим маникюром на пятисантиметровых ногтях под локоть дорогого пиджака, но и крепко вцепившись всеми пятью пальчиками в обшлаг рукава, для верности, чтобы не оторвали. Потому что кто их знает, русалок, как уж у них там принято – может, ты только захочешь, к примеру, поправить прическу, подымешь руку, отпустишь на секунду своего олигарха, а уж глядь, место твое и занято. Причем другую русалку, повисшую на заветном локте, от первой-то и не отличить... Страшное дело, если вдуматься.

Мы лавировали, таким образом, между всех этих блесток, длинных белокурых волос, пиджаков с руками на обшлагах, дурацкой музыки, столиков и официантов во фраках, разносивших бокалы с шампанским, и я тщетно пыталась сообразить, чему же посвящено мероприятие, как вдруг перед нами возник, собственно, главный виновник торжества. К этому моменту я уже успела достаточно устать от происходящего, поэтому его лицо как-то не отпечаталось в моем помутненном сознании. Зато из отрывков его беседы с Сашкой мне удалось уяснить, что здесь происходит не что иное, как презентация выставки картин из коллекции хозяина под условным названием «Русские мастера». Ни больше, ни меньше.

Я воспряла духом. Не то чтоб я была таким уж большим знатоком или даже любителем изобразительного искусства, но просто идея рассматривать картины, которые, в отличие от всей этой толпы, молчат и не движутся, показалась мне тогда настолько привлекательной, что я, невежливо перебив мужскую беседу, завопила дурным голосом: «А где? Где же, собственно, ваши прекрасные картины?»

Удивленный взгляд, кивок головы, взмах руки – и вот уже один из мальчиков в черном фраке оттранспортировал меня по хозяйскому указу куда-то за сцену, в сторону, в дальний закуток, где на стенах, действительно, висело десятка три слабоосвещенных картин. Я обрадовалась, тоже закивала, махнула рукой – и мальчик удалился, оставив меня, наконец, в тишине и покое.

И то, и другое было, конечно, весьма и весьма относительным. Музыка, безусловно, доносилась и сюда, но народу вокруг не наблюдалось, да и освещение показалось мне вполне щадящим. Я привалилась к стенке, зажала уши и блаженно постояла так с закрытыми глазами минуток несколько. Придя таким образом в себя, я выдохнула и огляделась по сторонам.

Вокруг меня и в самом деле висели картины. От нечего делать – уж коли выпал такой благовидный предлог спастись от бешеной толпы – я начала неторопливо рассматривать их, перемещаясь по ходу от одной к другой вдоль стены. Картины были... Я не разбираюсь в картинах – то есть я могу понять, нравятся они мне или нет, но и только. Это мой единственный критерий. Конечно, есть градации – нравится ли мне картина просто так, или я готова за нее заплатить, и сколько именно, – но это уже детали. Картины, висящие здесь, мне, пожалуй, нравились, но так, бесплатно. Пейзажи, русские леса, дороги и небо, милые деревенские домики вдоль обочин, полевые цветы – мило, но за душу не брало.

Оглядев все скопом, я стала переходить от одной картины к другой, рассматривая их подробно и читая подписи. К каждой раме была аккуратно пришуруплена бронзовая табличка с выгравированным названием картины, причем даже на двух языках, по-русски и по-английски, а вот фамилия художника не сообщалась. Догадайся, мол, сама. Ну и ладно. Почитаю хоть названия.

А названия были – отпад. Вернее, их английские версии. Вообще меня давно удивляли причудливые приключения английских слов в новом русском языке – войдет этакое абсолютно невинное английское словцо в русский, а выйдет абсолютно неузнаваемым уродцем. Куда там наивному эмигрантскому «послайсать или одним писом» до аттрактивного эксклюзива-люкс!

Так и тут. С самого начала меня что-то смутило в этих названиях, вернее, как-то влет удивило, я сосредоточилась, стала переводить с английского обратно на русский и внезапно развеселилась. Безыскусная «Рыбалка на закате» звучала в английском эквиваленте как «Вечер рыбы». (А день – курицы!) «Руины замка» превратились во «Вконец испорченный замок». (Пить надо меньше, кавалеры!) «Дама с мопсом» стала «Леди со швабрами». Ой! Я переходила от картины к картине, читала и хохотала в голос.

И вдруг одна из картин меня зацепила. На ней был изображен песчаный обрывистый берег, кусочек мутной воды внизу и сосновая роща чуть вдалеке. Солнце золотило стволы, кроны прорезали синее небо, но дело было не в этом... Картина почему-то казалась мне жутко знакомой. Где-то я ее уже видела, причем не просто так, но вспомнить в упор не могла. Иллюстрация из какого-то школьного учебника? Экспонат из Третьяковки, запомнившийся с детства? Нет, все не то. И оригинальное название – «Пейзаж с лодкой» – ни о чем мне не говорило. Интересно, чья это работа? Я не искусствовед, чтобы знать наперечет всех художников, да и память на имена у меня плоховата. Вот если бы кого-нибудь спросить...

Словно в ответ на мои безмолвные вопросы где-то у меня за спиной возникли Сашка с хозяином. Оживленно переговариваясь, они подошли ко мне и тоже уставились на картину. Сашка полуобнял меня за плечи.

– Что, Лиза, нравится она тебе?

– Д-да, – неуверенно ответила я. – Мне кажется, я ее знаю. Не могу только вот вспомнить, откуда...

– У вас прекрасный вкус, – бодро вмешался хозяин. – Тонкое художественное чутье. Для женщины – просто потрясающе. Вы специалист?

Я отрицательно качнула головой. Он, казалось, обрадовался, во всяком случае, воодушевился и затоковал, как весенний тетерев.

– Это Шишкин. Работа конца девятнадцатого века. На мой взгляд, она малоизвестна, это, знаете ли, скорее этюд, разработка. Именно поэтому картина не подписана. Но у нас есть заключение эксперта, это Шишкин, никаких сомнений тут быть не может. И потом, вы же видите, вы, несомненно, узнали его характерный стиль, не могли не узнать. Поздравляю. Редко можно встретить такого ценителя нашей русской живописи, достойной...

И в таком духе он продолжал говорить еще минут пять. Это тоже мне что-то напоминало, и тоже почему-то в шаржированном, гротескном варианте. Но я не стала на этом концентрироваться, а за отпущенное время попыталась собрать в кучку все, что знала на нужную тему, раз уж у меня оказался такой вкус. Имя Шишкина, собственно, ассоциировалось у меня только с одной вещью – оберткой от конфеты про медведей. Да, там тоже были какие-то сосны... Собственно, она так и называется – «Утро в сосновом лесу», так что сосны там просто обязаны быть. Может быть, это и имелось в виду под «стилем»? А что с другими его картинами? «Золотая нива»? Нет, это тоже, кажется, конфеты. Не знаю я никаких других картин Шишкина. Если это вообще Шишкин. Хотя, строго говоря, почему бы и нет? К тому же эксперт подтвердил. Но если это и правда Шишкин, да еще малоизвестный, он должен стоить хренову тучу денег. А главное – где, где я могла видеть его раньше? Я определенно видела эту картину. Вот только вспомнить бы наконец...

Моим терзаниям положил конец Сашка. Ему, наверное, надоело стоять тут, пялясь в мутную стенку. Он мягко, но решительно развернул меня и повел, продолжая обнимать за плечи, назад, к свету, музыке и людям. Хозяин шел за нами, продолжая токовать об искусстве вообще и достоинствах этой картины в частности, но в шуме и блеске я уж и тем более не могла выступать достойным собеседником, так что все как-то замялось. Остался только невнятный осадок. Мы еще немного пофланировали в светской толпе, но скоро свет в зале притух, зато замигали со всех сторон яркие сполохи, а музыканты на сцене подсобрались и вдарили вовсю. Началась дискотека. Вполне возможно, устроители вечеринки имели в виду что-то другое, например, концерт авангардной музыки, но мы с Сашкой так этого никогда и не узнали, потому что не выдержали и ушли.


На следующий день настырный звонок в дверь оторвал меня от прогулок по интернету. Чертыхаясь и спотыкаясь о тапки в темной прихожей (откуда, интересно, берется такое количество обуви на полу, если живешь одна?), я распахнула дверь. На площадке стоял молодой человек в синем комбинезоне и с сумкой через плечо.

– Новинская? Елизавета Дмитриевна?

– Да.

– Вам открытка. Распишитесь.

Он сунул мне какой-то замусоленный блокнот, и я, не приходя в сознание, поставила свою подпись в месте, отмеченном корявой галочкой. Молодой человек удовлетворенно кивнул, вытащил у себя из-за спины огромный сверток в серо-коричневой бумаге и торжественно вручил его мне.

– Что это? – в ужасе спросила я.

– Открытка, – радостно ответил мне молодой человек, повернулся и исчез в лифте.

Сверток был немаленький, хотя довольно плоский. Размером больше полуметра в длину и почти столько же, чуть меньше, в высоту, но, когда я взяла его в руки, оказался неожиданно легким. Поскольку молодой человек уже смылся и допрашивать все равно было некого, я вернулась в квартиру. Зажгла в прихожей свет, присела тут же на табуреточку и попыталась расковырять обертку.

Под ней прощупывалось что-то твердое, но плотно завернутая бумага не поддавалась. Еще раз ругнувшись, я решительно встала и пошла на кухню, где у меня жили хозяйственные ножницы.

Раз-два, раскуроченная бумага отползла в стороны, и оказалось, что я держу в руках... Вчерашнюю картину с выставки! Да-да, ту самую, с соснами и кусочком воды. Шишкина! Сашка! Ненормальный! И ведь вот партизан, ни ухом не повел, ни словом не обмолвился. Когда только все успел?

Глупо, но я страшно обрадовалась. Хотя – почему глупо? Получать подарки, тем более неожиданные, тем более желанные, всегда приятно. Не то чтоб я уж очень хотела именно эту картину, но я на нее смотрела, а он заметил, и запомнил, и не поленился... Да еще ведь надо было хозяина уговорить... Нет, очень и очень приятно.

Вот только денег они, наверное, с него за это содрали... Шишкин, да с экспертизой, да... Внезапно я осознала, что именно мне напоминали вчерашние токования хозяина выставки о роли личности в искусстве. Да это ж один в один Нэнси, уговаривающая очередного клиента! Значит, он, в смысле хозяин, с самого начала хотел эту картину продать? И еще неизвестно, кто кого уговаривал. Выходит, вся эта выставка из частного собрания – тоже такой вариант галереи, что ли? А почему же тогда картины висели где-то в глубине, так, что их нужно было специально искать?

И тут же сама себе ответила – а вот именно для того, чтобы искали. Чтобы искали, и спрашивали, и думали, что это не для продажи. Как лучше всего впарить что-то русскому человеку? А сказать, что это не продается! Ну сильны! А какой маркетинг!

Но Бог с ними, в конце концов, не так уж это и важно. Важно, что Сашка подумал, и купил это для меня, и... Надо ему позвонить, поблагодарить. И, может быть, тоже купить ему какой-нибудь подарок. Что можно подарить миллионеру?

Тут мое лучезарное настроение слегка подпортилось. Сашка не в первый раз порывался мне что-нибудь подарить, но обычно делал это напрямую, спрашивая, хочу ли я то или это, и мне удавалось отбояриться. Все-таки подарки – это что-то очень обязывающее. И привязывающее. И сближающее, да, а мне этого не хотелось. Вот и сейчас, пожалуйста, – налицо и радость, и признательность, и желание сделать что-то в ответ, а зачем мне все это? Надо как-то с этим покончить. То есть картину я, конечно, возьму, и поблагодарю, и радоваться буду, но в будущем лучше все-таки как-то без этого...

Я так и не успела набрать Сашкин номер – он позвонил мне сам. Очевидно, бодрый молодой человек успел отчитаться ему о выполненной работе.

– Привет! Получила открытку?

– Получила, Саш. Спасибо тебе огромное! Но...

– Тебе понравилось?

– Ну еще бы! Только...

– Я еще вчера, там, заметил, как ты на нее смотрела! И этот – он не зря говорил, что у тебя художественный вкус. Вот я и подумал – куплю ее тебе! А то ты вечно от всего отказываешься.

– Саш, но это же, наверное, безумно дорого. Не надо было...

– Лиз, перестань говорить ерунду. И вообще – ничего не говори. Я скоро приеду. У меня, знаешь, возникла тут в связи с этим одна идея... Сейчас буду, жди.

Вот только идей мне не хватало для полного счастья. С подозрением я отношусь ко всему этому. Идеи, сюрпризы – знаем мы вас, лучше бы без этого. Я выдохнула, повесила трубку и пошла на кухню – сообразить какой-нибудь еды. Идеи и картины – это прекрасно, а кормить мужика все равно надо.


Сашка появился меньше, чем через час, – бодрый, веселый и голодный во всех отношениях. Какое-то время мы потратили на разнообразные развлечения, включая ужин, но потом, когда я уже начинала убирать со стола, он внезапно посерьезнел, вытащил сигареты, закурил и воззрился на меня с важным видом. Надо же, а я надеялась, что мне все-таки удалось его отвлечь. Но нет.

– Так вот, Лиз, я все хотел тебе сказать... С картиной с этой...

– Саш, спасибо тебе. Правда, я... В общем, мне очень-очень приятно. Кстати, давай, ты мне поможешь ее повесить, а то у меня тут стенки кирпичные, гвоздь не везде вобьешь.

Отвлекающий момент был явно хиловат, оттого и не сработал.

– Помогу, Лиз, не вопрос, только потом. Я тебе хотел другое сказать.

Я снова выдохнула и покорилась судьбе.

– Я тут подумал... Посмотрел на тебя вчера – ты же действительно во всем этом разбираешься.

– В чем я разбираюсь, Саш?

– В искусстве. Картины, то-се.

– Да с чего ты взял? Я полный дилетант в этом деле. У меня, если помнишь, техническое образование.

– Не надо, Лиз. Не скромничай. Я же сам видел, и потом, Валька тоже зря не скажет, а он сразу заметил. И картину ты выбрала лучшую. Но это тоже неважно, я не о том.

Ага. Лучшую. Этот Валька, он чего только тебе не скажет, чтобы товар-то сплавить. Небось, сколько денег лишних содрал за комплименты. Но ведь не объяснишь.

– Тут у меня, знаешь, – продолжал тем временем Сашка, – помещеньице одно было. В центре, в хорошем месте, на Кузнецком. Я его давно еще дуриком прикупил, сдавал там одному. А недавно оно освободилось, он аренду не потянул. Я хотел снова сдать, а тут подумал – давай сделаем тебе там галерею.

– Чего? – от неожиданности я чуть тарелку не уронила.

– Ну, галерею там, художественный салон, не знаю, – пояснил Сашка. – Будешь сама заниматься этими картинами. Покупать, продавать. Этим многие занимаются. По-моему, у тебя не хуже получится. И дело будет, и интересно. Как тебе такая мысль?

Я ошарашенно молчала, не зная, что сказать. С одной стороны, это, конечно, просто смешно, я – и художественный салон. Я разбираюсь в этом, как свинья в апельсинах. Я не знаток искусства и не умею ничего продавать. Это гиблое дело. А с другой... Все когда-то начинают, и это дело, действительно, не хуже, чем любое другое. И даже лучше. Я же не совсем идиотка, я научусь. И такой шанс... Может быть, стоит попробовать?

– Я... Я даже не знаю, Саш, – промямлила я наконец. – Это так неожиданно. Ты правда думаешь, что у меня может получиться?

– А че тут думать-то? Конечно, получится.

– Ну-у. Я торговать не умею.

– А тебе и не надо. Уж продавцов-то мы тебе наймем, не вопрос.

– А что же тогда буду делать я?

– Осуществлять общее руководство, – он подмигнул мне. – Обаять... Или обаивать? В общем, общаться с клиентами. Рекламу мы тебе устроим, все как надо, это ты не волнуйся. Все будет ладушки.

Оптимизм был заразен. Я собралась с мыслями и попыталась прикинуть концы к концам.

– Саш, а как это все будет... Ну, в смысле, а как с деньгами? Там ведь нужно... Если бы я и правда согласилась, и мы с тобой, скажем, вошли бы в долю, то сколько примерно...

Он посмотрел на меня с удивлением и искренне заржал.

– Лиз, ну ты что, маленькая? Какая доля? То есть ты, конечно, не подумай чего, я все понимаю, но это же несерьезно. Ну откуда у тебя такие деньги? Не парься ты из-за этого, я сам разберусь. Ты просто мне говори, когда сколько надо, и все будет.

Такой вариант, несмотря на всю его заманчивость, мне почему-то не нравился. Но я решила пока не вдаваться в детали, а, разжившись дополнительной информацией, подсчитать на досуге самостоятельно, с чем имею дело, и разложить все по полочкам соответственно. Мы же не подписываем никаких бумаг прямо сейчас. И вообще интересно, какие бумаги оформляются в таком случае? Об этом я немедленно спросила у Сашки. Он только хмыкнул.

– Ну там, не знаю, ООО какое-нибудь. Или ЧП. Или просто юрлицо. Лиз, да я еще раз тебе говорю – не парься ты с этим, это я все улажу. Мы с тобой лучше съездим туда, ну, скажем, завтра, ты посмотришь, какой ремонт нужен, с дизайнером там поговоришь. А оформить-то – дело плевое.

– Нет, Сань, если уж я возьмусь, то я буду, как ты говоришь, из-за этого париться. Я хочу понимать, что вокруг меня происходит. Извини, но я так привыкла.

Он только рукой махнул.

– Ну, хочешь париться – будешь париться, нет проблемы. Я тебе тогда ближе к делу скажу, как чего. Но только это правда все ерунда. Ты лучше про сами картинки подумай. И кого мы на презентацию позовем.


Сашка не остался ночевать и уехал, а я никак не могла заснуть, все пытаясь одним махом придумать, как можно, не имея ни навыков, ни знаний, собрать из кусочков с нуля успешную художественную галерею. В том, что моя галерея должна быть непременно успешной, я ни на секунду не сомневалась, хотя, по правде говоря, не очень себе представляла на тот момент, в чем именно эта успешность должна заключаться. Проворочавшись так и эдак и осознав, что заснуть мне в ближайшее время все равно не удастся, я вылезла из кровати и, завернувшись в плед, переместилась к письменному столу – чтобы было удобнее записывать все пришедшие мне в голову гениальные планы.

Но планы не желали не только записываться, но даже толком составляться. Что, в общем-то, было неудивительно, учитывая полное отсутствие у меня как какой-нибудь конкретной информации, так и общих знаний по предмету. Ну, с информацией можно только ждать, а вот что касается общих знаний... Меня внезапно осенило, где можно было бы припасть к источнику этих самых полезных знаний. Нэнси! Конечно же, Нэнси! Напишу ей письмо, расскажу, что со мной случилось, и попрошу совета. Ведь в этом же не будет ничего неприличного – спросить совета. Тем более, что я со своей будущей галереей нахожусь вообще в другом полушарии, и, следовательно, ей даже не конкурент. И наоборот. Мы можем в дальнейшем развить какое-нибудь взаимовыгодное международное сотрудничество, если только такие вещи приняты среди успешных галеристов, то есть галеристок...

В общем, я влезла в почту и стала сочинять «спаслание». Но дело и тут шло довольно туго – получалось, что надо рассказывать Нэнси все с самого начала, то есть с моего развода, вернее, не развода, а расставания с Ником, а это повергло меня в ненужные воспоминания, которые пошли глубже и глубже, а потом вообще зачем-то скатились к воспоминаниям о моей совсем уж прошлой жизни, когда я, такая из себя счастливая, сидела себе, ничего такого не знаючи, ходила к Нэнси в галерею и покупала картины по интернету.

Стоп. Картины. По интернету. Стоп. Я подняла голову и увидела стоящего прямо перед собой Шишкина. То есть не самого Шишкина, естественно, а картину с соснами, которую, так никуда и не повесив, поставила до поры, прислонив к стене, на письменный стол. И тут я вспомнила, где именно я видела эту картину раньше.

Да в интернете же и видела. На е-бэе. И не просто так видела, а даже хотела купить, и торговалась за нее, помнится, как ненормальная, и все равно ее увел у меня из-под носа какой-то паршивый трансвестит. Я, помнится, даже еще стишки тогда сочинила в досаде и декламировала их Нику за ужином, рассказывая, как прошел мой день.

Меня в сети обидел трансвестит.

Пускай за это Бог его простит.

Ведь я ее уже почти купила,

А он увел картину, паразит.

Точно-точно. Вот эта самая картина там и была. И сосны, позолоченные солнцем, и глинистый обрыв, и кусочек воды... Только это был, естественно, никакой не Шишкин, а просто неизвестный художник какого-то нордического, то есть скандинавского, происхождения. Конец девятнадцатого века, это верно. То ли Швеция, то ли Дания – продавал его большой аукционный дом, у них там много было похожих картин. И стоили они совсем недорого, то есть относительно, конечно. Торги за «Шишкина» начинались, помнится, долларов с двухсот, а где-то на семи сотнях трансвестит меня и уделал. Да. Интересно, что теперь делать с этим моим открытием? И еще интересно, сколько все же они слупили вчера с Саньки за эту картину? Спросить? Впрочем, какая разница, сколько бы ни заплатил, в любом случае вряд ли семь сотен долларов, уж больно торжественно все было обставлено. Сказать ему, что его, выражаясь современным русским языком, развели и кинули, как лоха? Наверное, все-таки не стоит, даже если это и подтвердит лишний раз мою компетентность в области современного искусства. Сашка огорчится и расстроится, начнется какой-нибудь скандал...

Хотя... Может быть, все в порядке, а я просто мнительная идиотка с амбициями? Этот хозяин – как его, Валя, что ли – говорил ведь, что у него есть экспертиза. Может быть, это и в самом деле Шишкин? А в интернете висела какая-нибудь похожая картина или даже копия?

Я возбудилась и полезла на е-бэй – проверить собственные догадки. Нашла нужную страничку, отыскала того самого продавца. Он, к сожалению, не предлагал в данный момент ничего на продажу, но на своей собственной странице мне удалось найти отложенное когда-то описание лота, за который я торговалась. Совершенно та же самая картина, насколько можно разглядеть по интернетской фотке. И сосны, и кусочек воды. Неизвестный скандинавский художник. Пейзаж. На Шишкина ни намека. Странно. Или – наоборот.

На всякий случай – сама не понимая толком, зачем – я еще раз сохранила и убрала в отдельную, специально заведенную папку описание этого лота. Сюда же попали и данные на продавца, и – совсем уж неизвестно, для чего – данные на купившего загадочную картину трансвестита. После чего выключила компьютер, так и не написав Нэнси никакого письма, и, непонятно чем удовлетворенная, отправилась спать.


Если бы мне пришлось самой выбирать помещение под будущую успешную галерею, навряд ли я нашла бы что-нибудь лучше. Кузнецкий мост, пешеходная торговая улица, да еще здание, соседнее с Домом художника – что может быть удачнее? Помещеньице было небольшим, две комнаты, туалет и крошечная подсобка, но зато с огромной стеклянной витриной, выходящей прямо на Кузнецкий. А зачем мне большое? Я же не торговый центр собираюсь открывать. А для небольшой, изящной, успешной галереи – в самый раз.

Раньше здесь, очевидно, располагался магазин то ли пряностей, то ли индийских товаров, то ли еще чего-то столь же экзотического, потому что все помещение было насквозь пропитано характерными удушливыми ароматами. Я сама в буквальном смысле на дух не выношу индийских курений и благовоний, и даже представить себе не могу, что кто-то по доброй воле мог часами просиживать в подобной атмосфере, а уж тем более зайти туда что-нибудь купить... Вот ведь они и разорились, не так ли? И в конечном итоге все оказалось к лучшему. Для меня.

Если не считать этого запаха, все остальное было довольно симпатично, и я подумала, что можно будет, наверное, обойтись вполне поверхностным ремонтом. Ну там, освежить потолки, покрасить заново стены или, может быть, даже оклеить их чем-нибудь, разобраться с полами. Полы, кстати, были неплохими, дощатыми, выкрашенными в специфический темно-красно-коричневый с матовым блеском цвет. Наверное, это подходило магазину пряностей, или чем они там торговали, но мне казалось мрачноватым. Я бы постелила тут какой-нибудь светло-серый ковролин, например. С другой стороны, люди будут ходить, а в Москве всегда грязно, даже летом, страшно подумать, во что это превратится зимой. Линолеум выглядит слишком просто, так что, может быть, лучше всего будет отциклевать эти же доски заново, перекрасить их во что-нибудь посветлее и лаком покрыть...

Я бродила по комнатам, размышляя и прикидывая так и эдак, когда Сашка, наблюдавший мои движения, окликнул меня.

– Ну что, осмотрелась? Нравится?

– Ужасно нравится, Саш. Чудесно. А уж location – вообще лучше не придумаешь.

– Что лучше не придумаешь?

– Location. В смысле, извини, месторасположение. Неважно.

Я, в общем, редко сбивалась на английский и специально старалась за этим следить. Эта привычка образовалась у меня еще в Америке, в попытке сохранить сыну Женьке нормальный русский язык. А уж тут, в Москве, это было более чем естественно, но иногда вот пропирало некстати. Некоторые фразы как будто специально созданы для произношения по английски. А в результате – в лучшем случае недоуменные взгляды.

– Я тут тебе телефончиков накопал, – продолжал тем временем Сашка. – Специально у помощника своего взял для тебя. Держи. Эти люди мне и офис, и квартиру оформляли. Ничего так сделали, стильно. Ты скажи, что по моей протекции, пусть прикинут, что здесь и как. Смету потом мне отдашь.


Молодые люди, пришедшие из прекрасной фирмы, специализирующейся на художественном оформлении интерьеров, мне как-то не полюбились. Один был весь вертлявый и цепкий, и в своих узких джинсах, черной обтягивающей рубашке и почему-то кедах больше всего напоминал некрупную бесхвостую обезьяну. Впрочем, сам он совершенно отчетливо считал себя большим художником и творческой личностью вообще. Другой был в нормальном костюме, но зато с хвостиком. В смысле, у него были длинные волосы, завязанные сзади шнурочком, и вся эта конструкция живенько так свисала над воротником пидажка. На визитках у черного было написано: «Дизайнер», а у хвостатого: «Архитектор». Хвостатый довольно быстро вытащил рулетку и стал везде бегать, прикладывая ее туда и сюда, при этом поминутно роняя, а черный взял на себя миссию общения с заказчиком.

Со мной он разговаривал «через губу», поминутно употребляя слова «пространство» и «перспектива», и всем своим видом показывая, что такой пожившей и даже вообще отжившей свое тетке, как я, пристало открывать в лучшем случае прачечную, но уж никак не художественную галерею.

Устав слушать про «преломление света на призмах откосов», я попросила его не париться, быть проще и вообще нарисовать мне картинку. Он обиженно замолчал, вытащил из сумки тоненький ноутбук, присел на корточки у стены и защелкал клавишами. Его хвостатый товарищ убрал рулетку, подошел и навис над ним в скорбной позе. Весь вид этой скульптурной группы красноречиво говорил: «Вот, что приходится выносить творческим людям по капризу тупых толстосумов». Мне было, конечно, интересно, что же они сумеют в итоге изобразить, работая в такой позе, без стола и мыши, но затягивать эксперимент бесконечно тоже не хотелось, поэтому я вытащила из своей сумки лист бумаги, карандаш и твердую папку. Да, я специально завела себе такую твердую папку формата А-4, на которой гордо написала слово «ремонт». Как взрослая. Впрочем, я всегда так поступаю, когда мне нужно делать какое-то большое грязное дело. Папку, а в ней тетрадочку, а туда записывать все-все-все, что относится к делу. Очень удобно. Подрядчик тебе: «А вот я там еще то-то и то-то», а ты открываешь папочку и в ответ: «Нет, голубчик, вовсе даже не то, а вот это, тогда-то и тогда-то, и уже оплачено, вот у меня и ресипт сохранился». То есть, пардон, расписка. Ему и крыть нечем.

Мальчик-обезьян, он же дизайнер, презрительно взглянул на протягиваемый ему карандаш с листком, но спорить не посмел. Минут через двадцать на листке среди резких штрихов и прочих каракулей стало проступать нечто вроде контуров моего помещения, там и сям перегороженного какими-то дурацкими арками, гнутыми проемами и ломаными углами. Я смотрела на это с грустью.

– Знаете, – не выдержала я наконец, – мне бы хотелось... Э-э... Как-то не загромождать пространство, что ли. Оно у меня, сами видите, и так-то не очень большое. Кроме того, весь свет идет из окна, а если вы его отгородите аркой, то у дальних стен вообще темно будет.

Художник окинул меня огненным взглядом.

– Преломление света, – был мне ответ, – создает дополнительное разбиение пространства на сложные зоны. Это добавляет интимности и изолированности, и в конечном итоге приводит к удлинению перспективы, тем самым заставляя пространство растягиваться. Это его увеличивает, а никак не уменьшает. Кроме того, сейчас в моде такие вот раздробленные линии, все только их и просят исполнить.

Я вздохнула. Ну что мне, спорить с ними, что ли? Объяснять, что у меня тут будет галерея, а не интимный салон? Себе дороже, только время ведь терять. Я притворилась, что он меня убедил, и еще немного побеседовала с ребятками про покрытия стен и пола. На пол мне были предложены, кажется, итальянские кафельные плитки под каррарский мрамор и крокодиловую кожу, «чтобы создать различные зоны в интерьере», а на стены – то ли дамасский шелк, то ли лионский бархат. А, да, и еще зеркала. Половину помещения предлагалось вымостить зеркалами, опять же с целью смещения перспектив. Как среди всего этого предполагалось развешивать какие-то картины, ради которых, собственно, все и затевалось, мы не обсуждали.

Через два дня из фирмы с курьером прислали эскизы дивной нечеловеческой красоты. Шелк, бархат, зеркала и шкуры фаянсовых крокодилов сливались на глянцевых рисунках в один сплошной восторг. Перспектива была невыразимой. К этому великолепию на двух листках, скромно сколотых скрепочкой, прилагалась специально запрошенная мною смета. Верхний листок я перевернула, не вчитываясь, сразу отыскивая глазом конечный результат. Сто двадцать тысяч долларов. Ни много, ни мало. За перспективу в турецком борделе.

Вечером, в порядке юмора и смеха, я показала все это Сашке. К моему ужасу, он воспринял все совершенно серьезно, внимательно рассмотрел эскизы, пробежал глазами по смете, кивнул и собирался было засунуть все это куда-то к себе, когда я, осознав, что тут происходит, выхватила злосчастные бумажки у него из рук.

– Сань, ты что? Ты всерьез собрался им это заказывать? С ума сошел?

– Ну а что? – он поглядел на меня прозрачными глазами младенца. – Они нормальная фирма, серьезная. Я с ними работал. Смету, конечно, можно слегка подсократить, это уж мой финдиректор разберется, я ему покажу. Но она все равно потом распухнет, и в конечном итоге так и получится.

Я не могла поверить своим ушам.

– Сань, я чего-то не понимаю. Ты ведь меня разыгрываешь, правда? Шутишь, да?

Он пожал плечами.

– Да нет. Чего тут шутить-то?

– То есть ты действительно собирался заплатить им сто двадцать штук вот за эту херню?

– Ну да. Нормальный ремонт столько примерно и стоит.

Я не выдержала и завизжала. Хорошо, что мы были у меня дома, а не где-нибудь на публике.

– Нормальный ремонт столько не стоит! Ничего нормальное столько стоить вообще не может! Я за вдвое меньшие деньги себе целый этаж к дому пристроила, да еще все трубы поменяла! И ванную лишнюю сделала, вот. А у вас тут работа должна дешевле стоить, я смотрела по интернету. И материалы тоже. И вообще. То, что они нарисовали, – это просто идиотство, это не галерея, а турецкий бордель! В лучшем случае – итальянская гостиница, три звезды! На кой черт мне там фальшивый бархат и зеркала?! Чтобы картины сами в себе отражались, а клиенты с ума сходили, даже не зайдя? Или чтобы денег слупить, а дальше трава не расти? Я бы этих дизайнеров, елки, за одни эскизы вообще на фиг поразгоняла бы, не говоря уж про смету. Ты бы видел, как они разговаривали со мной! Да они чертить с трудом умеют, у них рулетка из рук падает. И ты таким собрался деньги платить? Я вообще не понимаю, почему ты до сих пор не разорился с такими замашками?

Сашка, слегка охренев, наблюдал за моими прыжками и воплями, даже не делая попыток меня перебить. Когда я выдохлась, он осторожно начал:

– Ну ладно, Лиз, чего ты так-то уж убиваешься? Ну, не понравились тебе эти ребята, давай наймем других. В чем проблема-то? А про деньги ты зря, они лишнего не берут, я их знаю. Я в свое время с другой фирмой дело имел, так там еще дороже было. И сделали они все красиво. Хочешь, я тебя к себе в офис свожу, сама посмотришь.

– Не хочу. Только расстраиваться. Ты мне потом скажешь, сколько это стоило, я вообще с ума сойду. Знаешь, Саш, давай пока не будем никого нанимать, я хочу сама попробовать.

– Что попробовать? Сделать ремонт?

– Ну, не прямо сам ремонт, конечно. Красить и клеить обои я не буду. А вот эскизы нарисовать, стенки померить, материалы купить – это я могу. И рабочих, наверное, могу найти. По крайней мере попытаться. Ты мне машину сможешь дать дня на два?

Он посмотрел на меня с еще большим ужасом.

– Лиз, ты уверена?

– В чем? Что приличных рабочих получится найти?

– Да нет, вообще. Что надо прямо вот так?

– Да как так-то, Сань? Чего тут особенного? Подумаешь, косметический ремонт в двух комнатах сделать. Я свой дом почти полностью перестраивала. И подвал, и чердак, и кухня. А трубы менять? Вот это, знаете ли, была водяная феерия! И уж точно здесь все обойдется дешевле.

– Да не в деньгах дело, Лиз. Денег не жалко, сделать надо хорошо.

– Как это не жалко? Очень даже. Чего их зазря выбрасывать, идиотов-халтурщиков кормить? Хорошо – это когда все, что нужно, и все работает, а не когда в двадцать раз дороже. Это как раз плохо.

– Ну уж и в двадцать? Это ты хватила.

Я взяла со стола листок со сметой.

– Знаешь, я думаю, тут примерно в двадцать как раз и получится. Я, конечно, в московских ценах не очень ориентируюсь, но что-то мне подсказывает, что тысяч в десять я уложусь. О'кей, не в двадцать раз будет дешевле, а только в двенадцать, но все равно.

Сашка хмыкнул с сомнением.

– Нет, ну развлекайся, конечно. Дело хозяйское.

– Вот и чудненько. Так дашь машинку-то?


Мы договорились, что Сашка пришлет мне машину завтра прямо к галерее. К машине в нагрузку прилагался еще и шофер. От телохранителя мне удалось отбиться, хотя Сашка очень настаивал, что мне при закупке материалов понадобится мужская сила. Вполне возможно, что в этом было рациональное зерно. Я, честно говоря, не очень представляла себе, куда мне нужно ехать и что именно там закупать. Но именно поэтому мне и не нужны были лишние свидетели моего возможного позора.

Вечером я позвонила брату Мишке. Он, как человек, сделавший несколько ремонтов, должен был, по моему представлению, иметь каких-то знакомых рабочих или кого-то в этом роде.

Предчувствия меня не обманули. Мишка, конечно, был страшно удивлен моему внезапному порыву сделать ремонт и долго объяснял мне, какой во всех отношениях выдающийся ремонт он сделал в моей квартире совсем недавно, трех лет еще не прошло, но в конце концов выдал мне искомый телефон, предупредив, что этот мастер, Леша, очень ценный специалист и наверняка будет страшно занят, потому что к нему всегда в очередь все стоят.

Это меня расстроило, потому что ждать какой-то очереди мне не хотелось, но я все равно решила позвонить. В конце концов, может, этот Леша тоже мне кого-нибудь порекомендует. Но все оказалось проще. Ценный специалист Леша, услышав от меня примерное описание фронта работ, страшно обрадовался и выразил желание прямо завтра с утра встретиться со мной непосредственно на «объекте» и даже, может быть, вместе проехать посмотреть материалы.

Дальше все завертелось. Мастер Леша, который оказался приземистым таким деловым мужичком в надвинутой на глаза кепке и золотым зубом спереди, оглядел помещение, сказал, что работы немного и что за неделю можно управиться, если я не буду требовать построить дворец. От дворца я решительно отказалась, и мы довольно быстро договорились, что же именно мы будем тут делать. Я хотела отциклевать и перекрасить полы, побелить потолки и обновить стенки. Возможно, даже не оклеивать их обоями, а попытаться обтянуть чем-то вроде холстины, по крайней мере те, что находятся ближе к окну. Леша сказал, что нет ничего невозможного. Кроме того, я придумала сделать несколько своего рода ширм, или стеллажей, вроде передвижных легких стенок, обтянутых той же холстиной. Я бы вешала картины на них и двигала туда и сюда по мере необходимости. Леша слегка удивился этой идее, но сказал, что, если я нарисую, чего хочу, и укажу все размеры, то проблем тоже быть не должно. Он самолично обмерил помещение и прикинул, чего и сколько примерно необходимо купить. Дополнительным бонусом для меня стал тот факт, что его расчеты довольно точно совпали с теми, которые я производила самостоятельно. Во-первых, потому что, выходит, я правильно все подсчитала и, следовательно, не идиотка, а во-вторых, это значило, что он меня не обманывает. Вроде и пустячок, а приятно.

Под конец я спросила у Леши, почем будет стоить похоронить, в смысле, сколько денег он хочет за всю работу. Он помолчал, покачал головой, зажмурился и выдал – пять тысяч долларов. Немного поспорив, мы договорились на трех. Про себя я решила, что, если он сделает хорошо и действительно за неделю, как обещал, я заплачу ему и все пять, но озвучивать это благоразумно не стала.

Закупка материалов заняла у нас два дня и обошлась практически без приключений, если не считать кучу времени, потраченного на стояние в пробках. Рынки материалов все, как один, находились за кольцевой дорогой, но при этом в разных концах Москвы. Конечно, все можно было купить и на одном, но мне хотелось разнообразия и выбора. Оттенок краски для пола, качество обоев для стен... Мне удалось найти холстинку, как раз такую, какую нужно, и бумажные обои точь-в-точь к ней в тон. Доски для стеллажей, плинтуса, колесики, что-то еще, еще, еще... Хорошо, что ангел Леша согласился сопровождать меня в этом анабасисе. Хорошо, что Сашка все же не послушал моих феминистических порывов и отрядил мне шофера. Было очень удобно ходить по рядам в сопровождении двух крепких товарищей и не таскать самой ведра с краской и прочее, а только деньги отсчитывать.

Кстати, когда я по завершении закупок аккуратно сложила в стопочку все чеки, записала покупки в тетрадочку и подвела итог, оказалось, что в пересчете на условные единицы мои закупки встали мне в две с половиной тысячи. Всего навсего. Что, с учетом Лешиной работы, давало итоговую сумму порядка шести. Как я и говорила – в двадцать раз. Вуаля!


Процесс приведения моей будущей успешной галереи в надлежащий внешний вид был запущен и шел полным ходом. Я проверяла это, заезжая туда каждый день и неизменно находя золотого Лешу в каких-нибудь праведных трудах. Он то белил потолки, то, покрикивая на свою помощницу, неопределенного возраста и вида тетку, стоял на стремянке и клеил на стены обои – в общем, честно старался и не отлынивал. Комнаты под его стараниями с каждым днем все ближе подходили к нужному виду, и на третий день я почти перестала волноваться за их судьбу. Теперь пришла пора подумать о ее внутреннем, то есть, так сказать, духовном содержимом. С ним было сложнее. С духовностью и внутренним миром, впрочем, всегда морока. Внутренность состояла как бы из двух частей – собственно картин, которые надо было развесить по свежеоклееным стенам, и узаконивания моих со всем этим отношений. Поскольку с картинами дело обстояло не так просто, а для придания законности мне нужен был только Сашка, к нему я, улучив нужный момент (он пришел ко мне в гости, поел и немного расслабился), и пристала.

– Сань, я давно хочу тебя спросить – что мы будем с галереей-то делать?

– В смысле? Ты же говоришь, у тебя ремонт идет, все в порядке.

– Ремонт в порядке, я имела в виду, ее же оформить как-то нужно.

– Лиз, да не думай ты об этом. Это ерунда. Если денег нужно, скажи, я тебе выдам, и все.

– Денег нужно, наверное. Но дело не в этом. Саш, я хочу, чтобы все было оформлено по закону. Мне так спокойнее. И потом, там к моим рабочим уже участковый приходил, домогался, что и откуда.

(Это я, допустим, придумала тут же на месте, для убедительности. Ничего невозможного, в принципе, в этом ведь не было. Когда я в Бостоне только начинала хоть какой-нибудь малюсенький ремонт, муниципальный инспектор появлялся у меня в тот же день, как по мановению волшебной палочки.)

– Участковый? – Сашка, казалось, ничуть не взволновался.

– Ну, я не знаю. Они сказали, вроде участковый. Или кто-то в этом роде.

– Наплевать. Вот, возьми визитку, дай своим рабочим. Это моя служба безопасности. Если еще появится, пусть сразу им и звонит.

Это был несколько не тот результат, которого я ожидала. Пришлось заходить с другой стороны.

– Сань, безопасность – это, конечно, замечательно, но я хочу, чтобы все было в порядке.

– А все и так в порядке.

– Я хочу, чтобы все было по закону. Как полагается. Мне так спокойней, понимаешь?

Он громко выдохнул.

– Вот ведь неуемная, честное слово. Ну какого тебе закона? Я тебе говорю: все будет нормально, живи спокойно, работай – чего тебе еще? Ну хочешь, я скажу там, запишем твою галерею куда-нибудь на баланс, что тебе-то от этого?

Я немного подумала.

– Нет. К тебе куда-то на баланс, пожалуй, не хочу.

– А чего тогда?

Я снова подумала. Чего, действительно? Как же тут все трудно – ни закона, ни порядка, ни ясности, ничего. И как среди всего этого вертеться, когда даже не знаешь, в какой момент ты можешь нарушить что-нибудь, и во что это может вылиться, и от чего конкретно мне поможет Сашкина безопасность. Не хочу я зависеть от ничьих милостей, я хочу, чтобы все было четко записано.

– Саш, я хочу, чтобы все было оформлено, как полагается. Что вот есть фирма, то есть галерея, она делает то-то и то-то, продает свои картины, у нее на все есть разрешения, все законно, все налоги платятся, управляют такие-то люди. И, кстати, мне бы хотелось, чтобы мы в этом деле были... Ну, партнеры, что ли. Чтобы я тоже была как человек, а не как бесплатная добавка. Я в этом смысле подумала, что я могу...

В этом смысле я, на самом деле, думала довольно долго. Вкладывать в галерею свои деньги, добытые из продажи американского дома, мне не хотелось по ряду причин. Во-первых, страшновато было нести в дело с неясными перспективами свое единственное золотое яичко. Во-вторых, мне казалось ненужным, чтобы хоть кто-нибудь в этой стране вообще знал о моих деньгах. В-третьих... Не хотелось, и все. А кроме них и алиментов от мужа, на которые никакого серьезного дела не построишь, у меня почти ничего не было. Почти – потому что все-таки была еще московская квартира. Она должна была что-то стоить. И если ее не продать, а каким-нибудь хитрым образом щадяще заложить, скажем, тому же самому Сашке, то, думала я, долю в партнерстве я могла бы за это иметь совершенно честно.

Вот это я ему и высказала, стараясь донести идею как можно понятнее. Поскольку я сама не очень ясно представляла, как именно это следует сделать, получилось довольно путанно. Сашка некоторое время смотрел на меня, сперва недоверчиво, потом удивленно, а под конец – почти восторженно. Когда я закончила, он искренне заржал.

– Ну, Лиз, ты даешь! Я давно в бизнесе, но таких предложений, честно говоря, не упомню. Ты это всерьез – про квартиру-то?

– Да, вполне. А что такого? У меня больше ничего нет. Ну, в смысле, чтобы для бизнеса. Но зато я, как выяснилось, умею считать и экономить. Я думала...

– То, что ты думала, я уже понял. Я только не могу уяснить – на кой тебе все это?

Тут уже не поняла я.

– То есть как это – на кой? Мы с тобой начинаем дело. Вместе. Мы – партнеры. Значит, я тоже должна что-то туда вложить, иначе это несправедливо. Я так не хочу, я хочу на равных, по-честному.

– А то, что я тебе предлагаю, – не по-честному, что ли?

– По-другому. В том виде, что ты предлагаешь, я получаюсь какая-то содержанка на жалованьи. Мне так не нравится. Это бизнес, а не бордель. Партнеры так партнеры.

Он только пуще заржал.

– Ну да, ну да! «Я не халявщик, я партнер!» Ой, Лизка! Давно я так не радовался. А уж чтобы от бабы... Главное, ты же ведь это все и правда всерьез. Я уж и забыл, что такое в природе бывает. Слушай, – он внезапно посерьезнел, – а если бы вдруг я... В общем, если бы я тебя по-настоящему позвал в партнеры? Не по бизнесу, а вообще, по жизни? То есть – вышла бы за меня замуж?

Каким неожиданным ни был этот переход, я не могу сказать, что очень уж удивилась. В жизни бывает всякое, уж это я теперь знала совершенно точно. Если гадости происходят, то почему бы и не случаться чему-то наоборот? Но дело даже не в этом. Главное, для себя я, похоже, давно определилась с ответом на этот потенциальный вопрос. Что, впрочем, не означало, что я готова была его озвучить тут же на месте. Приличная девушка должна пытаться кокетничать в любой ситуации.

– Шуточки у тебя, Саш. Главное, нашел место и время.

– Ну, в каждой шутке есть доля шутки. А все-таки?

– Что – все-таки?

– А если бы я не шутил?

– Если бы ты не шутил, ты для начала не был бы женат, – огрызнулась я. – Многоженство тут у вас еще не разрешили, а у тебя уже есть одна жена, Лена зовут, remember?

– Это вопрос решаемый.

– В этом я не сомневаюсь. Но, на самом деле, если уж ты действительно всерьез, то, Сань, я не могу. Рада – но не могу.

Такого он явно не ожидал. Видно было, что обиделся и разозлился, хотя изо всех сил старался этого не показать.

– А можно узнать, почему? Раз уж мы так тут шутим?

– Очень просто. По моему соглашению с мужем он платит мне алименты только до тех пор, пока я снова не выйду замуж. Ну, или пока не найду работу с зарплатой, эти алименты превышающей. Алименты приличные, мне на жизнь их вполне хватает. Прямой резон.

Сашка выдохнул с явным облегчением.

– Ну и балда ты, Лиз. Неужели ты думаешь, если б я на тебе женился, у тебя были бы хоть какие-то проблемы с деньгами? Да тебе эти алименты – тьфу!

– Ты сам балда, Санечка. Так эти деньги, пусть они кому-то и тьфу, но мои, а если бы я вдруг вышла за тебя замуж, то своих у меня бы не было, все деньги были бы твоими. Почувствуйте, как говорится, разницу. А если потом ты решишь со мной развестись, а у вас тут, я смотрю, это еще проще, чем в Америке, хрен я у тебя что по закону получу, вот и останусь на бобах, как дура. У вас тут и законов-то толком нет. А если б и были, все равно. Детей-то у нас с тобой тоже бы не было...

– А если бы, – он взглянул на меня как-то искоса, снизу вверх, очень серьезно и одновременно неуверенно, – а если бы мы вдруг взяли и завели, а? Можем мы с тобой родить ребенка?

У меня словно сжалось что-то внутри. Быстро, больно, как ножом резануло. Я неожиданно для себя самой испугалась. И разозлилась.

– Если б да кабы, Сань, то сам знаешь. Пошутили и будет. Не смешно. И потом, все равно, не только ты один тут женатый. Я тоже еще, между прочим, не развелась. И дети у всех уже свои есть.

– И то правда, – согласился он. – Пошутили и будет. Так что там с твоей галереей, партнер?

В конце концов мы решили, что оформим ее как отдельное частное предприятие, в равноценном партнерстве, пополам. Стартовый капитал, включая и помещение, обеспечит Сашка, а моей долей будет считаться рабочее участие – то есть я буду заниматься всем процессом от начала до конца, не получая за это никаких денег. От моей квартиры Сашка благородно отказался, что меня, если честно, в глубине души не могло не порадовать. Прибыль же, если таковая появится, мы будем делить пополам. Пакет акций, если такие появятся, тоже. Вот как-то примерно так. Оформление всех надлежащих бумаг, по Сашкиным же словам, было делом совершенно несложным. Просто покупается уже зарегистрированная маленькая фирмочка, каких везде полно, подписывается передача прав или что-то такое, и все – празднуется рождение нового юридического лица. Сашка обещал, что даст нужное указание, и все будет оформлено в ближайшие дни.

Казалось бы, все устроилось. По крайней мере с легальной стороной бизнеса. Я не сомневалась, что Сашка оформит все в лучшем виде. Но прощались мы как-то неловко, да и после Сашкиного ухода все оставался и грыз, грыз меня какой-то нехороший осадок.

Собственно, даже не какой-то. Шуточки, шуточки эти – вот что не давало мне покоя. И даже не сами шуточки, потому что, действительно, в каждой шутке есть доля шутки, и я ни на секунду не поверила, что отсюда могло бы и в самом деле вырасти что-то серьезное. Нет, еще раз – я не собиралась за Сашку замуж. Совершенно честно и искренне, этого не было даже в самых моих глубоких ночных мечтах, но вот когда он сказал эту фразу – про ребенка, где-то в глубине так схватило... И на какое-то дурацкое мгновение ведь мелькнула, мелькнула сумасшедшая мысль, что и действительно, мы же еще не старые, ведь можно же, наверное, наплевав на все, подхватиться, схватить, успеть... Мне же сорока еще нет, в Америке многие только начинают в этом возрасте заводить семью, современная медицина творит чудеса, особенно если помочь ей в этом деньгами, можно же было бы, наверное, прожить еще одну, совсем новую счастливую жизнь... И нужно-то для этого так немного... И он, Сашка, не придуривается на самом-то деле, ему ведь тоже хочется, среди всех его миллионов, просто нормального человеческого тепла, дома с запахом пирогов, разговоров за столом, детского смеха. И я могу ему все это дать. Он ведь хороший, нормальный мужик, он же, в сущности, не виноват, что, пока он наживал свои миллионы, ему было просто некогда жить по-человечески, строить не империю, а семью, он же... Как он посмотрел на меня, когда говорил про ребенка-то, а... Жалко ведь мужика...

Жалко, да. Вот это-то и плохо. Самое страшное оно и есть. Известное дело, русская бабья любовь. Сперва пожалеть, потом привязаться. А там и не заметишь, как тебя – уже без всякой жалости – снова спишут в утиль.

Но совесть снова лезла и все говорила, все шептала своими нелепыми горячечными губами, что вот зря я так, что так нельзя, что он всерьез, что замуж ведь звал, по-настоящему, что у нас все могло бы быть по-другому, не как у всех...

Пришлось ее как следует одернуть, да и себя заодно. А то не оберешься ведь потом. Замуж звал? Хорошенькое дело – звать замуж уже замужнюю женщину, будучи при этом отчетливо женатым. Даже, можно сказать, очень хорошее дело, выгодное, практически беспроигрышное. И волки, как говорится, и овцы, всем сестрам по серьгам. Но что-то мне подсказывает, что порядочные люди с серьезными намерениями так не поступают.

Но хорошо. Допустим, развод в такой ситуации действительно не проблема. А что тогда, позвольте спросить, остановило его, когда я объяснила – и очень четко ведь объяснила – финансовые причины своего отказа? Если ему так уж приспичило на мне жениться? Существует масса способов решения этой немудрящей финансовой проблемы, было бы, как говорится, желание. Брачный контракт, закрытие определенной суммы на мое имя, трастовый фонд... И не надо мне объяснять, что простой российский миллионер может ничего этого не знать. Все он прекрасно знает. И еще много такого, о чем я даже догадываться не могу. Захотел бы – все бы как следует решил, не такой уж непреодолимой высоты были возводимые перед ним бастионы.

Так что – давайте-ка без этих вот сентиментальных глупостей, уважаемая Лизавета Дмитриевна. Живешь, радуешься, занимаешься делом – и продолжай себе на здоровье. Очень хорошо. Дурака только валять не надо.


Таким образом, худо ли, бедно, но внутренне-технические вопросы можно было считать решенными. Оставалась духовная пища, то есть искусство в чистом виде. Где мне набрать содержимое моей галереи?

Я, конечно, об этом думала. И какие-то предварительные идеи у меня были. Замечательный виртуальный е-бэй в Москве не работал, так что первым делом я отправилась к Центральному дому художника на Крымском валу.

И, наверное, не зря. Там почти на всю набережную простиралась известная всей Москве то ли постоянная выставка, то ли перманентная ярмарка художников и их произведений. Вернисаж, в общем. Я больше двух часов бродила там между рядами, разглядывая картины и лица, но... Результат меня как-то разочаровал. Вернее, не было его, результата-то.

Мне там ничего не понравилось. Ни одну из этих картин, а посмотрела я не одну сотню, мне не хотелось бы повесить у себя в комнате. Возможно, для будущего продавца картин этот критерий не является единственно верным, но других-то я пока не выработала. Как я могу продавать кому-то картины, которые не нравятся мне самой? А то, что я увидела, мне не нравилось. Сплошной кич, яркая мазня, лубки и коньюнктурное подхалтуривание. В общем, одно расстройство.

В расстройстве я пошла собственно в здание ЦДХ. Выпила кофе в буфете, чтобы передохнуть, и пошла осматривать тамошние галереи. Не для того даже, чтобы что-то там выбрать, но, скорее, чтобы присмотреться, с чем работают так называемые коллеги по цеху. Или будущие коллеги.

Этот поход оказался более плодотворным. Во-первых, я поняла, что настоящие, приличные картины все-таки существуют. А там, на вернисаже, очевидно, стоят те, которые никуда не берут. Это немного утешало. Раз что-то в принципе существует, значит, его можно где-то найти.

Во-вторых, мне удалось выработать у себя примерное представление о том, как выглядит средняя галерея изнутри. Как угодно. Были галереи, выставляющие только работы нескольких определенных художников, были те, что специализировались на каком-то отдельном жанре, скажем, пейзаже, некоторые выставляли только антиквариат, некоторые ограничивали себя какими-то другими временными рамками, то есть выставляли, к примеру, только советское искусство тридцатых годов, и так далее. А некоторые представляли собой, без затей, простую сборную солянку. И эта концепция, если честно, была мне наиболее близка. В самом деле, если так можно, то начинать, наверное, надо именно с этого, а уже потом, разобравшись, как говорится, в теме, можно будет выбрать более узкую специализацию.

Ну и, в-третьих, разговорившись там и сям с продавцами, которые легко вступали в беседу, я узнала несколько полезных адресов. Вернее, не адресов, а так, скорее, наметок. Например, мне сказали, что по субботам тут же, в фойе, многие галереи, расположенные в городе, распродают какие-то свои то ли остатки, то ли не вписывающиеся в концепцию работы. В общем, стоит прийти посмотреть. Еще я уяснила, что имеет смысл прогуляться по художественным училищам, посмотреть работы начинающих художников. Ну и еще другого-разного, по-мелочи. Но всякое лыко вставляется в строку, а десять старушек, как известно, рубль.

В общем, через пару дней я, снова стрельнув у Сашки машину, отправилась в экспедицию. Машина мне на этот раз досталась без шофера, в личное пользование, чему я была страшно рада. Хотя и нервничала немного из-за того, что на мой вопрос: «Надеюсь, она у тебя застрахована?», Сашка громко расхохотался и дал мне еще одну визитку своей службы безопасности. «Вот твоя страховка». Я бы, если честно, предпочла бы нормальный страховой полис.

Но дареному, а уж тем более одолженному, коню в зубы не смотрят, и я, стараясь быть предельно аккуратной, накручивала километры по Ярославскому шоссе. Я ехала в Хотьково и Загорск, где, согласно моим изысканиям, должны были во множестве водиться выпускники художественных училищ, не сильно избалованные вниманием столичных галеристов.

И, в общем, все примерно так и оказалось. Поворот на Хотьково я, правда, с налету проскочила, так что первым пунктом моего маршрута оказался именно Загорск, который теперь назывался не Загорск, а вовсе даже Сергиев Посад, отчего я его тоже едва не проехала, но в итоге все вышло к лучшему. Запарковавшись в самом центре города, перед монастырем, я отправилась бродить по окрестностям, задавая прохожим разные нелепые вопросы, и уже очень скоро нашла на одной из боковых улочек небольшой и неприметный художественный салончик. Из примерно полусотни вывешенных там картин – ничего экзотического, те же пейзажи, натюрморты, виды монастыря и цветы – я выбрала около десятка таких, которые могла бы купить немедленно, не вступая в конфликт со своими представлениями о прекрасном.

Казалось бы, странная штука. Ну пейзаж и пейзаж, не говоря уж о натюрморте, чего бы тогда было не купить все то же самое на ярмарке в Москве? Но нет. Почему-то здешние картины виделись мне гораздо более настоящими, что ли. Это были честные добротные работы, может быть, не гениальные, но уж в любом случае не халтура, не кич. И, что было дополнительно приятно, цены здесь были просто на порядок ниже, чем в Москве. Картина среднего размера стоила от двух до трех сотен долларов, что, конечно, не могло не радовать начинающего успешного галериста.

Приглядевшись повнимательней, я поняла, что из десятка понравившихся мне работ четыре явно принадлежали руке одного человека, а еще две были тоже очень похожи. В разговоре со смотрительницей салона – язык как-то не поворачивался назвать эту серьезную тетеньку в синем деловом костюме продавщицей – моя догадка полностью подтвердилась. Да, это один и тот же художник, Исаев, а это – его сын. У них есть еще один брат, и тоже художник, только его картины как раз раскупили. И живут они тут неподалеку, и есть телефон, и они, наверное, будут рады, если возможный покупатель приедет к ним прямо на дом.

Я страшно обрадовалась, записала дрожащей рукой телефон и купила не десять, а только семь картин, три из которых были исаевскими.

Дойдя со всем эти грузом до машины и обругав себя за недогадливость – чего было таскать, когда можно было подъехать, я, наконец отдышавшись, вытащила из кармана телефон и набрала заветный номер.

Художник – отец семества, старший Исаев – оказался дома, согласился меня принять и вполне толково (я заблудилась по дороге всего два раза) объяснил мне, как и где их найти. Во время своего визита я не сказала ему, что у меня открывается галерея, а просто притворилась почитательницей семейного таланта. Впрочем, почему притворилась? Мне и в самом деле очень нравились их работы. В них была какая-то легкая прозрачность, но без приторности, без желания во что бы то ни стало «сделать красиво»... В общем, я пока не профессионал, чтобы это описывать, но картины и вправду были хороши. Я бы даже у себя дома с удовольствием повесила несколько. Хотя, запросто ведь может случиться, что еще и повешу, если дело не пойдет. Ну и что, по крайней мере, все будет не совсем зря.

В общем, в Москву я возвращалась, имея в багажнике уже не семь, а пятнадцать картин, ни за одну из которых мне было не стыдно. А цены у самого художника были еще приятнее, чем в салоне. Я как-то слегка печалилась в душе, терзаясь сомнениями, что, может быть, надо было сказать ему все как есть, в смысле, про галерею. Ну, если вдруг мне предстоит с ним потом долго сотрудничать, то начинать с обмана... И всякое такое. Но я решила, что большой беды в этом все-таки нет, и обмана тоже – в конце концов, я же пока не начала свою деятельность, так что, выходит, и не соврала, и потом, купив у него картины, я взяла на себя весь риск, так что ничего страшного. А выгорит дело – рассказать никогда не поздно, решила я и успокоилась.

Несколько городских видов и маленьких акварелей я удачно купила на ближайшем субботнем развале в ЦДХ, парочку ярких абстракций, скрепя сердце (или скрипя сердцем?) и поторговавшись, все же приобрела на вернисаже... В общем, три с лишним десятка картин у меня так или иначе набралось и галерею уже было, с чем открывать. Для полного спектра не хватало разве что нескольких портретов, но ими, с другой стороны, можно было и пренебречь. Я отдала часть картин в багетную мастерскую, удачно находившуюся по соседству, и сказала Сашке, что открытие вот-вот состоится, можно думать о презентации. На следующий же день он прислал мне страшно деловую даму-пиарщика, которая уже за первый час нашей встречи выпила у меня почти всю кровь.

Строго говоря, эта дама на самом деле была довольно юной девушкой, лет этак двадцати пяти, ну, может, немного старше. Но она была настолько преисполнена сознанием важности своей миссии и собственной в ней роли, что иначе, как «дама», и именно как «дама-пиарщик», называть ее было невозможно даже про себя. Она, собственно, так мне и представилась: «Я ваш пиарщик». Моя пиранья. Да.

Пиранья хотела узнать от меня, что я собираюсь выставлять и продавать в своей галерее, как именно я собираюсь это делать и какая у меня концепция. Это вообще было одно из ее любимых слов – концепция. И еще – проект и конкретно. Узнав, что никакой конкретной концепции ни у меня, ни у галереи нет, она заметно разочаровалась во всем проекте и, будь ее воля, наверное, послала бы меня куда подальше, но конкретно-концептуальная Сашкина тень вставала за мной стремительным домкратом, и просто так уйти она не могла. В общем, о чем-то таком мы договорились, дама обещала «сделать, что сможет» и «действовать на свое усмотрение», на чем мы и распрощались.

Мне было немного стыдно. Понятно же, что все это затевалось для моей же пользы, и что правильная «раскрутка», для чего, собственно, и нужна презентация, гораздо важнее всего того, что я собираюсь продавать, и «концепция галереи» – не просто красивые слова, а двигатель торговли, и все такое... Но все равно, когда я начинала об этом думать, мне становилось мутно. Слова, слова, слова... Важные, нужные, конкретные слова, а по сути-то... Пшик. Ну какой из меня галерейщик, да еще «с концепцией». Но рефлексировать было особенно некогда, и я постаралась отвлечься на более конкретные, то есть, тьфу, серьезные дела.

Среди прочего пиранья велела мне срочно придумать название для галереи. Без этого, сказала она, вообще никуда. Недолго терзаясь, я решила назвать все это дело «Новины». Главным образом, это название было образовано от моей фамилии, но и старорусское что-то тоже в нем звучало. Я сообщила его пиарщице, а та в ответ сказала мне изготовить побольше визиток.

Еще забавно получилось у нас с банковским счетом. Сашка сказал мне, что откроет для галереи счет в каком-то филиале то ли собственного, то ли какого-то дружественного банка, а я, руководствуясь соображениями удобства, уже успела присмотреть себе банк в соседнем с галереей здании, и мы с Сашкой довольно долго препирались, пока случайно не выяснили, что говорим об одном и том же. Надо сказать, что уже в банке я оценила, насколько удобно быть «своей». Никакого ожидания в очереди, девочки улыбаются и щебечут, отвечая тебе на самые дурацкие вопросы. Почему-то здесь система банковского учета оказалась не такой, к которой я привыкла в Америке, а гораздо более сложной. Когда я при случае сказала об этом Сашке, он почти в приказном порядке посоветовал мне «не париться», нанять бухгалтера и – до кучи – хотя бы одного продавца. Но я, боясь, что мне нечем будет на первых порах платить им зарплату и не желая глубоко вгрызаться в начальный капитал, отказалась наотрез. И если насчет бухгалтера у меня и были какие-то основания – что там поначалу считать-то, уж разберусь я как-нибудь со счетами, поставлю нужную программу в компьютер и справлюсь, всяко это будет не сложнее, чем годовая налоговая декларация в Америке, которую я с успехом заполняла много лет, что, учитывая всякие сложности с фирмой Ника и постоянными ремонтами дома, было не так-то просто, – то с продавцом я, конечно, с разгону погорячилась, но поняла это только потом.

Ремонт, тем временем, подходил к концу. Передвижные стенки уже были готовы, и я несколько вечеров подряд развлекалась, развешивая на них картины так и эдак и катая всю конструкцию из угла в угол, добиваясь наилучшего освещения. Я купила в галерею письменный стол для себя, несколько рабочих стульев, и, зажмурив глаза от расточительства, изящный итальянский столик и пару кресел к нему в антикварном салоне на Арбате. Электрический чайник, красивый сервиз, чай-сахар. Телефон и интернет подключили на прошлой неделе. Для оживления обстановки я еще скаталась в оранжерею и привезла несколько кадок с живыми растениями – пальма и вьющаяся ампельная роза. Пожалуй, все готово. По крайней мере, с фасаду. Окончательную дату презентации назначили через две недели.

Дама-пиранья, то есть пиарщик, назначила мне очередную встречу «для согласования списка гостей и меню фуршета». На меню я даже смотреть особенно не стала, а вот список гостей меня, если честно, потряс. Он состоял из ста с лишним человек и занимал три страницы. В легком ужасе – куда я впихну столько народу, они же все разнесут – я пробежала глазами по листам, но кроме слов «пресса», «ВИП», и «специалисты» больше никаких знакомых слов не обнаружила.

– Скажите, пожалуйста, кто все эти люди? – робко спросила я у пираньи. – Нет, пресса, я понимаю, журналисты и прочее, а остальные? Зачем они нам?

Дама посмотрела на меня, как на имбецила.

– Чтобы журналистам было, о чем писать, – сказала она тоскливо.

– А разве... Разве они про галерею писать не будут? – я понимала, что наверняка несу что-то ужасное, но удержаться не могла.

– Будут, – вздохнула дама. – Это информационный повод. Но должно же быть и содержание. Вот его мы и обеспечиваем посредством ВИПов. А специалисты – это чтобы придать вашей галерее общественный и культурный вес.

– А-а, – кивнула я. На самом деле я, конечно, все равно ничего не поняла, кроме того, что пиранья не выдержит еще одного вопроса в том же духе. – Но почему они все сюда придут? То есть, опять же, журналисты-то понятно, почему, и специалисты, худо-бедно, тоже, а вот все эти, – тут я запнулась. – ВИПы? Им-то какой интерес? Вряд ли их так уж волнует мир искусства, чтобы ходить во все галереи подряд, и фуршетом их, наверное, не удивишь, а меня-то ведь они не знают.

– Им любопытно, – быстро ответила моя дама, и внезапно так смутилась, что даже я это заметила. Она покраснела, опустила глаза и из пираньи превратилась в почти нормального человека. – Ну, в смысле, мы же их приглашаем, и стараемся..., – начала мямлить она.

И тут до меня дошло, что именно она ляпнула. «Все эти люди» придут, потому что хотят посмотреть, что из себя представляет та самая фря, которой удалось так лихо олигарха «на галерею развести». Вот же ведь оно в чем дело. Конечно, я сама по себе никого не волную. Но в качестве сашкиной «серьезной» любовницы – очень даже. Мне стало противно. А потом почему-то весело. Пусть смотрят, пусть удивляются. И старая, и не модель совсем, и морда без подтяжки – и все равно. Пожалуйста. Нате вам!

Не переставая злорадно веселиться, я добавила к перечню ВИПов Дашку плюс два человека (на случай, если Мишка с Надей тоже захотят прийти) и окончательно утвердила список гостей.


Дашка, узнав от меня о предстоящем событии, пришла в восторг. Она немедленно потребовала, чтобы я тут же позвала ее в гости, прямо сейчас же, примчалась в течении получаса и не слезала с меня до тех пор, пока не вытрясла достаточно полного отчета о произошедших событиях. Конечно, какие-то подробности (и не такие уж несущественные) я все равно не озвучила, но даже того, что она сумела узнать, Дашке вполне хватило. Она сидела у меня на кухне, глядя на меня во все глаза и нервно прихлебывая шампанское, которое сама же и притащила, чтобы «отметить».

– Ну теть Лиза, ну ты даешь! – время от времени пораженно восклицала она. – И, главное, ведь ни слова, вот тихоня. А я все думала – куда ты пропала. А ты вот что. Ну, конечно, тут еще лето, я тоже отдыхать ездила, туда, сюда, некогда было... А то бы я тебя раньше расколола. Но все равно! Отпад! Орлов! Это подумать только. Как тебе удалось?! О нем все наши девочки мечтают! Молодой, красивый! И ты! С ума сойти! Жалко, что у тебя квартира своя...

– Это еще почему?

– Ну как же! Так бы он тебе снял квартиру! Так полагается. В новом доме, с евроремонтом. У нас одна девочка тоже... Ну, в общем, она теперь в доме на набережной живет.

– Ну какой же он новый, этот дом? Его еще при Сталине построили.

Она поглядела на меня с удивлением.

– Да нет же! Какой еще Сталин? На Космодамианской набережной, высотка такая стильная! Там так шикарно! Но я тебя знаю, ты из своей норы ни за что не уедешь. Тогда пускай хоть машину тебе купит.

– Даш, ты сошла с ума. Какую машину? С какого перепугу?

– Ну так в подарок же! Всем всегда что-нибудь дарят. Такой порядок. Ну, или там кольцо – скажем, Граф с брюликом.

– Нет, я не понимаю. При чем тут какой-то граф? И вообще. Зачем, с чего? Не надо мне никаких подарков. Лучше послушай, какое мы новое дело затеяли.

Рассказ о будущей галерее Дашку тоже ужасно вдохновил.

– Нет, теть Лиз, ну какая же ты молодец! Это надо же так здорово придумать. Галерея! Класс! Это еще лучше, чем машина, я понимаю. Я бы ни за что так не догадалась.

– Даш, ну что ты привязалась к этой машине? И потом, это же не подарок, это совместный проект. Мы партнеры. Я буду там работать, в этой галерее.

Она недоверчиво покосилась на меня, не совсем понимая, что я имею в виду. Но потом, тряхнув кудрями, явно решила не напрягаться и снова заверещала.

– О, теть Лиз, а давай я тоже у тебя там буду работать? Тебе же нужно, наверное, чтобы у тебя кто-то работал? Продавцом или еще как. Ты уже себе кого-нибудь взяла? А это очень стильно – в галерее работать.

Я задумалась. Наверное, вопреки моим утерждениям, что я сама справлюсь, кого-то брать все равно придется. Почему бы не Дашку? Красивая, болтливая и лояльная, что очень ценно. Правда что ли взять ее в продавщицы? С одной стороны, это, конечно, свой человек, а с другой – ну какой из нее работник? Толку не будет, а уволить потом тоже не выйдет, именно потому, что «своя». Нет, не возьму, потом не оберешься. Надо только сказать ей так, чтобы не обиделась.

– Ты понимаешь, Дашунь, – осторожно начала я. – Я пока никого не беру. Мне надо понять, осмотреться, что и как, и только потом... И вообще – зачем тебе в продавщицы? Это же надо там постоянно сидеть, не отойти никуда. А много платить я все равно не смогу. Давай мы лучше сделаем вот что. Давай, ты у меня будешь пиар-агент.

Вот честное слово, сама только что придумала, а какая идея богатая!

– Как это? – не поняла Дашка.

– А вот так. Ты много где бываешь, всех знаешь. Вот и будешь всем рассказывать про мою галерею, как там хорошо. Координаты давать. Или зайдешь туда с кем-нибудь при случае. И если твой клиент, ну, то есть тот, кого ты привела, что-нибудь купит, я тебе буду какие-нибудь комиссионные платить. Годится?

– Здорово! – просияла Дашка. – Отлично ты придумала, теть Лиз. Я даже знаю, кого я тебе приведу. Вот прямо на презентацию и приведу, точно. Ты мне там как раз два места оставила, очень кстати.

– А мама с папой? Я думала, ты их позовешь. Вернее, позову-то я сама, но вы вместе придете.

– Да ну ты что, теть Лиз? Ну куда им в такую тусовку? Совсем этого не надо, даже и не выдумывай.

– Ну как же, Даш? Как я могу их не звать? У меня же больше в Москве и нет никого.

– Ну... – Дашка задумалась, но тут же прояснилась. – А ты их потом как-нибудь позови, отдельно. Все им покажешь, чин чином, вот и нормально. А на тусовку не надо, правда. Так лучше будет.

В другое время я бы, конечно, не стала слушать вздорную девицу, но в данном случае решила с ней согласиться. Меня саму, несмотря ни на какое веселье, все же немного нервировала перспектива оказаться под прицелом лорнетов московской тусовки в качестве любовницы олигарха. Так что, может, при таком раскладе родственников и правда лучше не звать.

За несколько дней до собственно презентации Сашка тоже невольно добавил масла в огонь.

– Знаешь, Лиз, – небрежно заметил он, сидя у меня на кухне. – Ты это... К презентации купи себе что-нибудь такое.

– В смысле? – не поняла я, что он имеет в виду.

– Ну, в смысле тряпок. Я не знаю, платье там вечернее какое-нибудь.

Я мгновенно взъелась. Что он хочет этим сказать?

– Я что, плохо одета?

– Да нет, не плохо, что ты, – успокаивающе хмыкнул Сашка. – Но, знаешь, как-то... Не так. Тут дело такое, народ придет. Надо что-то такое поярче, что ли.

– Вот еще! – фыркнула я. – Что я – попугай?

– Но Лиз, – Сашка посмотрел на меня. – чего ты злишься-то? Это ж, сама понимаешь, ноблесс, который облиз. То есть оближ. В общем, ты теперь будешь фигура публичная, надо соответствовать.

– Ага, оближ. Облиз. Не хочу я, чтобы меня всякие там глазами облизывали. И соответствовать никому не хочу. И потом, раз уж мы заговорили про соответствие, ответь мне пожалуйста, что уж там у нас намечается такое, чему не соответствует мой шанелевый пиджак?

– Какой пиджак?

– Шанелевый. В смысле, от Шанель. Мне казалось, уж с ним-то все должно быть в порядке.

Сашка покосился на меня недоверчиво.

– Это который у тебя пиджак от Шанель? Я его видел?

– Видел, конечно. У меня их, знаешь, не сто. Серый такой. Я в нем довольно часто хожу.

– Так это что – Шанель? Настоящий, в смысле – родной? А стоил он сколько?

– Роднее не бывает. А стоил не помню сколько. Делать мне нечего, такие глупости помнить.

Ну да, если я тебе сейчас скажу, что он с помойки за десять долларов, ты же ведь не поймешь... Хотя Нику я бы, пожалуй, сказала, мы б вместе поржали. Впрочем, не будем о грустном.

Сашка пожал плечами.

– Надо же. А по нему и не скажешь. Он скучноватый какой-то, серый. Нет, ну если правда Шанель... Тебе виднее, конечно.

– Ради тебя я на него бантик привяжу, – хмыкнула я. – С блестками. Поярче будет. Но вообще, Сань, если честно, ты меня сейчас просто потряс.

– Чем это?

– Ну как же? Для выпускника Физтеха и делового человека ты просто отлично разбираешься в женской моде. Я прямо не ожидала.

То ли я действительно попала в правильное, то есть чувствительное, место, то ли мне просто повезло, но, отдать Сашке должное, ему хватило совести смутиться. Ну, или сделать вид, что смутился. Для олигарха это, в общем, нетипично. Смущенный олигарх – в наше время это почти оксюморон.

– Да ладно тебе, Лиз. Я не думал, что ты так... воспримешь. Поступай как хочешь, ты все равно всегда красавица.

Я приняла эту пальмовую ветвь. Или что там полагалось протягивать в знак примирения? Оливу?

– Ты мне лучше скажи, Сань, на картины же, наверное, надо какие-то цены придумать? Ну, в смысле, уже к презентации, да?

– Обязательно. Там наверняка кто-нибудь чего-нибудь захочет купить, ну, из вежливости, ради парада. Так часто делают.

– Вот. А какие цены писать? Если я в два раза подыму от того, что сама платила, нормально будет?

– Смотря сколько ты платила.

Я сказала. Сашка посмотрел на меня недоверчиво.

– Ты их что, с помойки взяла? Что это за картины за такие деньги?

– Нормальные картины. Недорого, да. Художник неизвестный, и не из Москвы. Я не считаю, что это плохо.

– Ну да, – с сомнением согласился Сашка. – Тебе видней. Но меньше штуки никаких цен быть не должно, это вообще неприлично. А лучше несколько.

– Чего несколько? – не поняла я.

– Штук. Тысяч то есть. За картину.

– Да кто ж их тогда купит-то? – испугалась я.

– Их у тебя по двести долларов никто не купит, – пожал плечами Сашка. – А так – есть шанс. Если сумеешь красиво выступить и слова правильные рассказать. И пиджачок поярче не помешает, – поддел он меня напоследок.

Пиджачок я, конечно, менять не стала, не на ту напали, но в день накануне презентации меня, тем не менее, пробило на легкий мандраж. Вообще-то я довольно спокойно, если не сказать равнодушно, отношусь ко всякого рода публичным событиям. Не то, чтобы их в моей жизни было очень много, но те, что все-таки были, я встречала с невозмутимым спокойствием. Во-первых потому, что всегда знала – я красавица, а во-вторых – мне, в общем-то, было наплевать на то, что обо мне думают, подумают или могут подумать посторонние люди. Исключением были только различные массовые мероприятия в Женькиной частной школе, и то лишь потому, что там дело касалось не столько меня, сколько моего сына, и любой мой промах мог отразиться на нем. А уж сейчас, с учетом того, что Женька благополучно находился в другом полушарии, а я не могла перестать думать о том, что я завтра буду говорить или делать, выходило, что нервы у меня изрядно расшалились.

Для их успокоения я села и написала себе завтрашнюю торжественную речь. Вряд ли, конечно, кто-то там будет ее внимательно слушать, особенно ввиду грядущего фуршета, но тем не менее. Я постаралась и сочинила что-то максимально полезное и нескучное на заданную тему, добавила пару анекдотов, несколько пафосных общих фраз... Должно сойти. Мелькнула мысль, не отослать ли набросок пиранье для цензуры, но я вовремя взяла себя в руки. Что это я в самом деле? Спокойно, Лиза. Не дергаться. Крысы придут, понюхают и уйдут прочь. Никого не волнует твоя драгоценная персона, можешь расслабиться. Строго говоря, с самого начала не надо было напрягаться.


Это было правильно. Напрягаться было совершенно незачем. Все действие прошло гладко и весело, как по нотам, причем я подозреваю, что даже если бы я вообще в этом не участвовала, все равно все было бы точно так же. Для этого там был ведущий. Как я поняла, какой-то известный шоумен. Для меня, конечно, они все были на одно лицо, вернее, все – без лица, потому что я не смотрю телевизор, но судя по тому, с каким придыханием закатывала глаза моя пиранья... Про то, во сколько это обошлось, я благоразумно спрашивать не стала.

Ведущий скакал и прыгал, приветствовал гостей, улыбался, болтал в микрофон какую-то немыслимую чушь, иногда, будто что-то припомнив, совал этот микрофон мне, и я, растянув американскую улыбку, выдавала очередной кусочек своей речи. Гости, кстати, явились не все сразу, а текли равномерным потоком – одни появлялись, другие уходили. Из соображений тесноты помещения это было довольно удачно, но осмысленность каких-то речей от этого резко снижалась. Впрочем, какая там осмысленность, просто тусовка. Почему-то среди гостей опять оказалось много блондинистых русалок. Среди них ярко выделялась одна – действительно очень красивая, высокая златовласая богиня, всюду ходишая под руку с очень, очень товарного вида мужиком, правда, восточной внешности. Но зато высоким, нестарым и неотвратительным. В ушах красавицы сияли бриллианты такого размера, что у меня невольно мелькнула мысль – это сколько же херни пришлось ей выслушать за такие камни? Потом, кстати, пиранья объяснила мне, что это была не кто-нибудь, а сама Ирина З., первая леди московского полусвета и глава всех русалок, и что ее появление на нашем мероприятии само по себе большая честь. Я не стала уточнять у нее, была ли она, да и все прочие русалки, в изначальном списке приглашенных. Интересно, а если они все-таки там были, то как ВИПы или как журналисты? Хотя я бы лично занесла бы их в перечень специалистов, if at all. Пару раз в толпе гостей мелькнуло Дашкино личико. Официанты в черных фартуках разносили подносы с фуршетной закуской и бокалы с шампанским, гости толпились, ведущий верещал что-то свое, я скалилась прилипшей к зубам улыбкой... Всем было ужасно весело.

Время от времени пиранья толкала меня в бок, и я по этой команде выборочно подходила к гостю, на которого мне было указано. Это были полезные связи. Здрасьте-здрасьте, как приятно, очень интересно, счастлива познакомиться, вот моя визитка, приходите еще. При этом я протягивала свою карточку, достав ее из кармана пиджака, где у меня была запасена их целая колода. В ответ мне тоже протягивали картонный прямоугольничек визитки, который я, не глядя, засовывала в другой карман пиджака. В целом все это немного напоминало детскую игру «в пьяницу». Твоя карта, моя карта, у кого старше, тот и победил. В конце концов в одном кармане карточки у меня почти кончились, зато в другом набралась целая колода. Надо надеяться, в ней найдутся какие-нибудь тузы и короли, может быть, даже козырные.

Загадочным образом во всей этой неразберихе выкристаллизовалась не только грядущая, в виде визиток, но и непосредственная материальная польза. В какой-то момент ведущий объявил аукцион на одну из картин – два официанта выкатили ее на стеллаже поближе к народу. Начальную цену объявили в две тысячи (я зажмурилась от стыда – этот пейзаж обошелся мне долларов в сто). Народ неожиданно оживился, замахал руками, начал делать ставки. Ведущий умело подзуживал публику, и в конце концов картина ушла за пять с половиной тысяч, причем деньги мне вручили тут же наличными. Улыбаясь и кивая, я затолкала их все в тот же многострадальный карман. Хорошо, что надела пиджак. Но этим дело не кончилось, потому что до конца вечера у меня купили еще две картины – уже по скромной цене две и полторы тысячи. В карман больше не лезло. Пришлось уходить в уголок и перекладывать деньги в сумку.

Сашка появился ближе к концу вечера. Мы с ним так и планировали, что он не будет светиться с самого начала. Я вообще не хотела, чтобы он приходил, но он сказал, что это не обсуждается. Войдя, Сашка прошелся по галерее, сопровождаемый любопытными взглядами, поздоровался с какими-то из гостей, взял с подноса бокал. Я не знала, подходить к нему на публике или нет, но он, заметив меня в толпе, сделал это сам. Подошел, поцеловал, громко – чтобы все слышали – поздравил с успехом. Тут же к поздравлениям присоединились и все остальные, так что я не успевала благодарить и кланяться. Вечер закончился при полном единении сердец.

На самом деле для меня он окончательно закончился только после двух рюмок водки за поздним ужином в ресторане, куда утащил меня Сашка после презентации. Оказывается, я все-таки изрядно нервничала. Я поняла это только по тому, как быстро и неожиданно побежала по венам горячая волна алкоголя, как сразу легко задышалось и как захотелось петь от радости. Получилось! Все у меня получилось! То ли еще будет!


После праздника, как и положено, наступили будни. Я приходила с утра в галерею, открывала ее, поливала цветочки, немного переставляла стеллажи с картинами... А дальше ничего не происходило. После двух первых дней, которые были довольно плотно заняты оформлением проданных на презентации картин, упаковкой, отправкой покупателям с курьером и вложением денег на текущий банковский счет, никакой деловой активности в моей жизни пока не наблюдалось.

С улицы заходили время от времени какие-то люди, проходили по галерее, мельком оглядывая картины и уходили, не вступая со мной в разговор. Сперва я решила, что их пугали цены. После презентации я уменьшила их, но они все равно оставались малоприличными даже на мой заинтересованный взгляд. Когда, не произнеся ни слова, из галереи ушел третий визитер, я вообще отцепила ценники от картин. Пусть лучше спрашивают, подумала я, это хоть как-то поможет наладить контакт. Но ошиблась. Они все равно все молчали.

В некоторых газетах появились статейки о моей галерее. Пиранья прислала мне небольшую подборку вырезок, из которой я узнала много нового. Оказывается, я активно занимаюсь современным искусством, не чуждаясь антиквариата (стол они, что ли, имели в виду?) и вообще открыта всему новому, что следует даже из названия галереи. Не то, чтобы все это привлекло ко мне толпы посетителей, но все равно было довольно забавно.

Не могу сказать, что я совсем уж бездельничала, несмотря на такую вялую торговлю. Сидя в галерее, я написала, наконец, Нэнси письмо, рассказав о своих подвигах на ниве культуртрегерства и прося у опытного товарища советов. Разобрав колоду визиток, я разложила из нее на столе пасьянс и обзвонила своих тузов и королей. Оказалось, что некоторые из них даже помнили, кто я такая, в результате чего я получила пару приглашений на светские мероприятия. Кроме того, начитавшись в интернете, что так положено, я начала составлять каталог – каталог! – картин своей галереи, что, конечно, было смешно, но нем не менее создавало иллюзию занятости. И еще я искала продавца.

То, что мне понадобится продавец, я поняла уже после первого дня своей работы в галерее. В самом деле, находясь там в одиночку, я не могла даже в банк сходить. То есть могла, конечно, но галерею для этого приходилось запирать, а это совсем уж не дело. Ведь как раз в это время ко мне мог прийти выгодный клиент! И потом, часть картин у меня уже купили, а при том, что их и было немного, надо же где-то брать новые. Для этого тоже нужно куда-то ходить или ездить, а кто же в лавке останется? В общем, продавец был решительно необходим.

Обсуждать это с Сашкой я не хотела. И чтобы по мелочам его не дергать, и потому, что он мне раньше про это говорил, а я отмахнулась. Надо было искать самой. Где? Недолго думая, на следующий же день по дороге на работу я купила любимую газету частных объявлений.

Это великая вещь – такая газета. Мало того, что в ней можно найти все, что угодно, она еще и является точнейшим индикатором тех процессов, что происходят на текущий день в обществе. Я до этого время от времени покупала ее, просто чтобы лучше понять город, в который вернулась через пятнадцать лет, и читала, как детектив. Нет, как сагу. И одновременно как деловую сводку. И как сборник анекдотов тоже.

Но теперь я купила ее по делу. Буду искать работника. Кто мне нужен? Женщина, средних лет, с образованием, на чистую, культурную работу с людьми на неполную ставку. Или даже на полную, но не очень дорого. И таких на рынке было вполне достаточно. Прошерстив раздел «Ищу работу», я наковыряла оттуда примерно с полтора десятка объявлений, которые показались мне подходящими. Я обзвонила их, не сходя с места, и восьми женщинам (остальные мне не понравились по голосу) назначила встречу для интервью.

Маша пришла пятой. Говорят, что при приеме на работу все решается в первые десять секунд – и это, пожалуй, правда. Маша понравилась мне сразу – как она вошла, как осмотрелась, как поздоровалась. А когда выяснилось, что по образованию она не просто искусствовед (как было указано в объявлении), но специалист по живописи и при этом согласна на любой график работы, все остальные сомнения, которых и было-то немного, окончательно отпали.

Работать вдвоем оказалось гораздо веселее. Теперь я могла отлучаться туда и сюда, ходить спокойно в банк (хотя пока было незачем), ездить искать новые картины, да и вообще. Даже пить чай вдвоем с кем-то было гораздо интереснее. Да и просто сидя в галерее было, о чем поговорить. Я честно призналась Маше, что в галерейном деле абсолютный новичок, и она, насколько могла, вводила меня в курс если не профессии, то отрасли в целом. Я узнала кучу новых слов – кракелюр, например. Так называются трещинки, покрывающие картину с течением времени. Правда, применять свежеобретенные знания было все равно некуда, потому что все наши картины были слишком свежими, чтобы иметь хоть какой-нибудь кракелюр. Да и покупатели как-то не рвались о них послушать. Но, как говорится, век живи, век учись, знания лишними не бывают.

А вот торговать Маша умела примерно так же, как я. То есть никак. В конце концов мы с ней, подумав, решили сменить тактику. Не ждать, пока зашедший галерею в человек о чем-нибудь нас спросит, а начинать разговор первыми. Поздороваться, улыбнуться, то-се. Это оказалось верным решением. Таким способом Маше удалось продать еще одну картину. И это был наш самый большой торговый успех с момента открытия.

Как-то утром, когда я сидела в галерее одна – Маша в этот день работала после обеда – ко мне внезапно забрел редкий посетитель. Я, вооруженная новой техникой продаж (страшно хотелось перекрыть Машино достижение) поздоровалась с ним, улыбаясь до ушей, и стала рассказыать, что-де у нас вывешены далеко не все картины, и что если ему интересно, пусть он спрашивает, я могу достать другие и так далее. Посетитель слушал меня с видимым интересом, (клюет!) и кивал головой.

Это был довольно пожилой, очень симпатичный дядечка. Такой подтянутый и очень аккуратный, «отмытый». Какой-то очень настоящий, такой, про которых говорят: «из бывших», имея в виду дворянское происхождение. И разговаривать с ним было почему-то приятно, причем настолько, что, когда он попросил меня сказать ему по два слова о каждой из картин, я совершенно забыла о своей сверхзадаче и стала честно рассказывать их немудрящие истории.

Так, слово за слово, мы разговорились настолько, что я предложила ему чаю. Он согласился, заметив при этом, что если уж мы собираемся сидеть за столом, то он прежде должен представиться даме. Мы познакомились.

Николай Михайлович оказался антикваром и коллекционером. Настоящим, не мне чета. Все-таки приятно, что интуиция меня не подвела, действительно ведь «из бывших». А с другой стороны —стыдоба-то какая – как я ему тут про мои картинки рассказывала. Эту последнюю мысль я озвучила, на что получила совершенно неожиданный ответ.

– Вы совершенно напрасно стесняетесь, Елизавета Дмитриевна. Напротив, мне очень понравилось, как вы рассказывали. Вы не пытались меня обмануть, чего я, если честно, тайно ожидал. Сейчас, знаете ли, это принято. А то, что ваши картины новые – так вы и сами, как я понимаю, только начинаете, в этом нет ничего стыдного. И вы очень удачно оформили галерею – у вас просторно и нет этого загромождения, когда картину невозможно разглядеть. Очень разумная мысль.

– Ну, у меня и картин пока мало, загромождать нечем.

– Вот и не загромождайте. Картин в экспозиции не должно быть слишком много, они должны быть интересными и хорошо сочетаться. Кстати, этот ваш Исаев, который сын, – вполне неплохой художник. Лет через двадцать его картины могут оказаться в цене, если, конечно, повезет. Я, кстати, посмотрю – может быть, и возьму у вас парочку, как задел на будущее. Вы собираетесь как-нибудь его продвигать?

– Продвигать? Как это, Николай Михайлович? Простите, я совсем дилетант в этом деле.

– Ну как же? Вы галерист, значит, вы не только продаете картины, то есть берете их у художников на реализацию. Вам интересно, чтобы эти картины росли в цене. Для этого их нужно показывать, выставлять.

– Я же и выставляю?

– Нет, я имею в виду – организовывать большие выставки, за пределами своей галереи. Куда-нибудь возить, пропагандировать. Ну, кто сейчас знает вашего Исаева? А если художник неизвестен, так будь он хоть Бенуа, он все равно не вызовет большого интереса. Сперва выставки, потом аукционы... Так и выращивается спрос. Конечно, это все очень условно...

– Я понимаю. Николай Михайлович, простите мою навязчивость, но не могли бы вы рассказать мне об этом побольше? Так сказать – краткий курс молодого бойца? Если это не будет уж очень нахально с моей стороны...

– Да ну почему же, Елизавета Дмитриевна. Напротив, я с удовольствием. Живу я неподалеку, так что, если позволите, буду к вам заходить. А про Исаева вы подумайте. Мне кажется, там определенно есть некий потенциал.

Так у меня завязалось знакомство с ветераном искусства. Николай Михайлович сдержал слово и действительно впоследствии купил у меня несколько картин, но мой выигрыш от нашей встречи был несоизмеримо большим.

С помощью Николая Михайловича я разжилась не только знаниями, но, главное – полезными связями и контактами. Он представил и отрекомендовал меня своим знакомым из «бранжи», отчего приток картин в мою галерею заметно возрос.

Во вторую же нашу встречу – он зашел навестить меня в галерею на следующей неделе и удивился, что у меня не появилось новых работ. Тогда я и посетовала ему, что вот-де, будучи в деле совершенным новичком и вообще в Москве без году неделя, никого не знаю, связей нет, и где искать достойные работы, я не представляю.

– Ну, Елизавета Дмитриевна, голубушка, – улыбнулся Николай Михайлович. – Думаю, что тут я смогу вам немного помочь. Вот, запишите-ка телефончик.

Он вынул из кармана записную книжку в кожаном переплете и не спеша раскрыл на нужной странице.

– Пишите. Кацаруба Григорий Петрович. Позвоните ему, опишите вашу ситуацию, скажите, что я рекомендовал. Думаю, он что-нибудь для вас придумает.

– Кто же он такой? И фамилия такая странная...

– Он-то? – усмехнулся Николай Михайлович. – Фамилия, конечно. Украинская фамилия, да. Но человек ценнейший. Во-первых, он преподает живопись в художественном училище девятьсот пятого года. Ну и еще работает в Грабаревском Центре. Вообще начинал-то он как художник, но, знаете, это дело такое. Не знаю, пишет ли он сейчас сам, но что касается картин... Вы бы знали, голубушка, в какие запасники он имеет доступ...

– Ну, Николай Михайлович, я боюсь, запасники мне и не потянуть...

– А вы не бойтесь, душечка, с запасниками и без вас есть, кому разобраться. Вы просто ему позвоните, а там видно будет.

Григорий Петрович, которому я позвонила в тот же день, был весьма деловым человеком. Когда я, отрекомендовавшись, изложила суть своей проблемы, он хмыкнул, коротко сказал: «Понял», и назначил мне встречу на завтра же.

Встретились мы, как и полагается по-московски, в ресторане. Григорий Петрович оказался здоровенным мужчиной-богатырем. Разговаривал он гулким басом и за обедом заказал графин водки.

Сделав заказ, мы от обмена любезностями перешли прямо к делу. Уяснив, что я не гонюсь за громкими именами и стариной, огромных денег тратить не могу и вообще толком не знаю, чего мне надо, кроме картин, и побольше, он задумчиво хмыкнул, но уже через минуту лицо его просияло.

– Точно! Знаю я, что вам нужно. Останетесь довольны. У меня есть работы ученические, летние, я им на лето задание даю, вот они и рисуют. Пейзажи на пленере, натюрморты, стилизованный жанр. Штук триста у меня их лежит, если не больше. Возьмете все оптом, сделаю скидку.

– Но это... Это картины, или так... упражнения?

– Да нормальные картины, я ж говорю – летние работы. Они ж стараются, я оценки ставлю. Ну, может, не на холсте, больше фанера, оргалит, да вам-то что? Я дешево отдам, а там уж сами будете смотреть, что вам подходит. Что не понравится – выкинете, в конце концов.

– А студенты не будут возражать?

– Чего? – он расхохотался. – Да они счастливы будут, что их работы кому-то пришлись. Я им отстегну по полтиннику, всего и разговору. Так как – берете? Я вам дело говорю.

Меня, конечно, терзали смутные сомнения, но, поскольку других вариантов было не больно-то много, я согласилась. Мы сговорились на трех тысячах, и через три дня Григорий Петрович лично подогнал к галерее, по его меткому выражению, «машину дров».

Несколько дней мы с Машей безвылазно разбирали свалившееся на нас богатство. К моему удивлению и облегчению, картины действительно оказались в большинстве своем очень пристойными. В основном это были пейзажи, хотя попадались и натюрморты, и жанровые сценки. Но написано все было очень старательно, и техника, как сказала Маша, была приличной. Странным образом, некоторые из картин мне неуловимо что-то напоминали. Когда я сказала об этом Маше, она засмеялась.

– Так Лиза, конечно же. Это же подражания. Вот это, – она протянула руку к одной из картин. – Типичные малые голландцы. – Видите, все такое темное, нарочито тесное. Как будто электричества еще не изобрели. Тени – как от свечи. Вон то – это русская академическая школа, Х!Х век, реализм, а это под итальянцев написано. Романтический пейзаж. Естественно, что вы их узнаете.

– Простите, Маш, я не поняла, так это копии?

– Да нет же. Это ученические работы. Он им, наверное, давал задания – напишите в такой-то манере, или в такой-то. Стандартное упражнение. Я не думаю, что это можно считать плагиатом, и уж тем более – копией. Честная работа, только в определенном стиле.

– Надо же. Вот бы не подумала. Впрочем, почему бы и нет. А «свои» работы тут есть?

– Да конечно. Вон та и вон та, например. Видите – совсем другая манера, гораздо более современная. Все резче, смелее, и прописано не так тщательно. Мазки крупные, палетным ножом, а то и пальцами. Мне, если честно, классическая, академическая манера нравится больше.

– Мне, если честно, тоже. Давайте мы с вами и тех и тех поровну вывесим. У нас теперь выбор-то огромный, все, как у больших.

– Лиза, а что с ценами? Какие мы будем цены ставить?

– Ох, Маша, это всегда такой мучительный вопрос. Давайте поставим умеренные и поглядим, что выйдет. Или, лучше, прикинем для себя, на картинах ничего писать не будем, и посмотрим на интерес публики.

В знак признательности я пригласила Николая Михайловича в ресторан. Старик с удовольствием согласился, и мы провели исключительно приятный вечер за беседами об искусстве. Слушать его было страшно интересно – он был ходячей энциклопедией, при этом горячо любил в свое дело, а мое неподдельное любопытство еще больше подогревало его. За этим ужином последовал другой, потом еще один, а потом это стало почти доброй традицией.

Николай Михайлович, как и полагается настоящему коллекционеру, был одинок и действительно жил совсем недалеко от галереи. Так что, когда у меня намечался свободный вечер – это теперь бывало не каждый день, потому что работа требовала от меня активного участия в светской жизни а ведь еще был и Сашка, но раза два в неделю я все же оказывалась предоставлена сама себе – так вот, в такие дни я, закончив работу, просто звонила ему и мы шли куда-нибудь вместе поужинать, совмещая приятное с полезным. Однажды я даже удостоилась приглашения в гости, а это, когда имеешь дело с коллекционером, по-настоящему большая честь и высокое доверие. Коллекция, как и следовало ожидать, оказалась блестящей, причем настолько, что это было ясно даже такой идиотке, как я.

С его подачи я приобрела несколько «настоящих», как он выразился, картин, и он же посодействовал мне в выгодной перепродаже одной из них.

– Если вы хотите, деточка, заниматься делом серьезно, то к вам должны ходить серьезные люди, – учил он меня. – А серьезные люди никуда не ходят просто так, на это у них нет времени. Значит, вы должны их заинтересовать. Эти ваши студенческие работы, может, и хороши на первое время, но вы должны расти, думать, искать что-то новенькое. А это новенькое, как вы понимаете, должно на самом деле быть старым, причем не абы каким. А чтобы такое найти, надо потрудиться. И делать это надо с умом, с умом.

Так Николай Михайлович ввел меня в мир антиквариата. Он не только объяснил мне, что настоящие деньги в этой области делаются именно на старых картинах – это-то было, в общем, и так понятно, но и рассказал, какие именно картины в цене сейчас и какие, скорее всего, будут завтра. А правильное предвидение грядущего спроса – залог успеха любого бизнеса в сфере искусства.

Про сам бизнес он тоже мне многое рассказал. Как устроен этот мир изнутри, откуда берутся и куда уходят картины, что делают грамотные галеристы, дилеры, аукционные дома и частные коллекционеры, из чего складывается цена картины, как прослеживается ее история, которую настоящие профессионалы со стажем называют аттрибуцией, а те, кто в деле недавно – «провенанс», где проводятся экспертизы и многое другое. Только в результате этих бесед я начала осознавать, какое передо мной раскинулось бушующее море. И страсти, и деньги, и тайны, и обман... А я стою себе на бережку и пробую ногой воду.

Иногда я задавалась вопросом – чего ради старик делает мне столько добра – ясно же, что я все равно не подымусь выше своего дилетантского уровня, и для меня все это не более, чем интересные игрушки. Ответ, конечно, напрашивался сам собой, но... Но гораздо удобнее было делать вид, что наши отношения основаны исключительно на общих увлечениях.

Именно Николай Михайлович впервые подал мне мысль, что картины конца прошлого, вернее, даже уже позапрошлого века гораздо выгоднее и интереснее покупать за границей. В аукционных домах и антикварных лавках Парижа, Вены, Амстердама и других европейских стран пока еще можно найти стоящие вещи за гораздо менее страшные деньги, чем в Москве. Причем вероятность купить подделку гораздо меньше. Похожие советы давала мне и Нэнси в своих посланиях. Более того, она даже рекомендовала обратить большее внимание на такие малоизученные города, как Прага и даже Братислава. В общем, по всему выходило, что мне надо собираться в Европу.

Сашка, с которым я поделилась этой мыслью, ее одобрил. Он вообще считал, что я в развитии своего дела топчусь на месте, занимаюсь какой-то мелочевкой, не оправдываю даже стоимости аренды, и мне давно пора менять масштаб в сторону роста. Мы с ним еще не начинали по-настоящему ссориться на эту тему, но тучи уже сгущались. Так что выход на международную арену и тут оказался как нельзя кстати.

– Тебе, небось, виза Шенгенская будет нужна? – спросил он в числе прочего, когда мы обсуждали технические (вернее, финансовые) детали поездки. – У тебя паспорт-то есть?

Паспорт у меня, естественно, был, потому что иначе как бы я приехала сюда полгода назад? (Мамочки, всего полгода, а кажется – целая жизнь прошла, да даже и не одна). Более того, в этом паспорте даже стояла действующая многократная Шенгенская виза, которую мы с Ником получили в одной из позапрошлых жизней, собираясь в Швейцарию по делам фирмы. То есть это Ник – по делам, а я просто так. Виза была пятилетней и срок ее еще не истек. Но этот паспорт, как и американский, был у меня на мужнину фамилию, то есть Будберг. А галерея, и все документы, и прочее, было оформлено на мою собственную фамилию, и я подумала, что если она не будет совпадать с фамилией в паспорте, то мало ли, какие сложности могут возникнуть... Я не стала объяснять Сашке все это, а просто ответила вопросом на вопрос.

– А долго это – паспорт сделать?

– Да ерунда, – отмахнулся он. – Позвони завтра моему помощнику, через неделю у тебя паспорт будет.

Я так и сделала. И действительно, через десять дней у меня на руках был новенький паспорт с новенькой же многократной Шенгенской визой, въезд через Австрию. Что характерно, и то, и другое было выписано на имя Елизаветы Дмитриевны Новинской.

Из первой своей поездки – в Вену – я не привезла ничего, кроме каталогов аукционных домов и ощущения, что мне нравится такая жизнь. Было очень здорово ходить по галереям и лавочкам, присматриваться, прицениваться, разговаривать с людьми не просто так, а «по делу». И неожиданно для самой себя вдруг осознавать, что ты, то есть я, действительно делаешь серьезное, настоящее дело, в котором даже что-то понимаешь. Еще я успела открыть счет в одном из венских банков – мне казалось, что при покупке картин (если до этого дойдет) удобнее будет расплачиваться не через русский, а через европейский банк, чеком. Я честно попыталась открыть служебный счет, на галерею, но это оказалось такой морокой, что я не стала связываться и сделала это, как частное лицо.

Уже вторая поездка оказалась результативной – я привезла три неплохие работы, которые одобрил даже Николай Михайлович. Более того, две из них мы выгодно продали в течении первой же недели. Довольно скоро я поехала опять, и потом еще...

Это было очень здорово. Совсем скоро у меня образовался даже определенный уклад таких поездок, как у бывалого путешественника. Изучаешь по Интернету предполагаемый район поисков, берешь билет, три часа лету – это вам не Америка, в старушке-Европе до всего рукой подать – прилетаешь, если надо – берешь машину в аэропорту, приезжаешь на место. Раз, два, три – пришел, посмотрел, закупил – и летишь обратно. Два-три дня посреди недели, очень эффективно.

Вообще жизнь в нашей галерее заметно оживилась. То ли принесли, наконец, свои плоды предпринятые рекламные усилия, то ли дала себя знать моя светская жизнь – зря я, что ли, улыбалась как проклятая всем этим тузам с королями, то ли просто должно было пройти какое-то время – но работы нам с Машей теперь вполне хватало. А уж после того, как про нас рассказали по телевизору...

Это, в общем, вышло почти случайно. Как-то в конце ноября, непоздним по московским понятиям утром, часов в двенадцать, к нам в галерею впорхнула миловидная девушка. Непохоже было, что ее в какой-то степени интересовало искусство, скорей, ее цели были гораздо более земными. На улице шел дождь, плавно переходящий в снег, и было похоже, что она заскочила просто так, обсохнуть и отряхнуться. Мы с Машей как раз в отсутствии посетителей занимались в подсобке очередной инвентаризацией имущества и готовились поменять экспозицию. Я бы не обратила на посетительницу большого внимания, если бы не Маша, которая, выглянув в зал, не замерла столбом, пялясь на нашу гостью во все глаза.

– Что с вами, Маша? – прошептала я, незаметно толкая ее локтем.

– Так это же... Это же Нина Кандат, – прошептала она в ответ, не отрывая глаз от посетительницы. – Просто поверить не могу.

Я, честно говоря, все равно не поняла ее восторгов. Девушка была симпатичной, даже, пожалуй, красивой – характерной московской, то есть русалочьей красотой. От стандартных русалок она отличалась, пожалуй, только копной темно-каштановых кудрей вместо ровно-блондинистых прядей. Наверное, решила соригинальничать. А так все было на месте – ноги от ушей, сапоги на шпильках, узкие джинсы и коротенькая пушистая курточка. Отчего Маша впала в подобный ступор, было непонятно.

– Ну пойдите, спросите, может быть, ей чем-нибудь помочь? – предложила я Маше. – Предложите ей купить картинку.

– Нет-нет, – замотала она головой в священном ужасе. – Я не могу. Я боюсь. Это же Нина Кандат.

– Да кто она такая, эта ваша Нина? – спросила я, начиная слегка раздражаться. – Что в ней такого ужасного?

– Да нет же, наоборот, – экстатически прошептала она. – Это телеведущая такая замечательная, она ведет «Пустяшки», и вообще известная персона. Правда, какая красавица? Неужели вы про нее не слышали?

Я только пожала плечами, махнула рукой и сама вышла в зал. Биг дил, телеведущая. Сейчас разберемся.

Мило улыбаясь, я подошла к посетительнице.

– Здравствуйте. Я могу вам чем-нибудь помочь?

Девушка, разглядывающая картины на боковом стеллаже, обернулась и одарила меня сияющей улыбкой.

– Да нет, спасибо. Я просто так зашла. Там такая погода кошмарная, а за мной машина не приехала – водитель в пробке застрял. Я тут у вас погреюсь, хорошо?

Все это было сказано таким очаровательно-легким тоном, который даже не подразумевал никакой возможности отказа. Я и не собиралась ей отказывать.

– Да конечно. Ужас, а не погода. Может быть, хотите чаю? – предложила я, стараясь, чтобы это прозвучало с той же легкостью.

– Ча-аю? Да нет, спасибо. Я просто подожду. Он уже недолго.

– Вам понравилось что-нибудь из наших картин? – светски спросила я, указыввая на стеллаж.

– Картин? – переспросила красавица, как будто только что их заметила. – Ах да, картины. Конечно. А вы их что – продаете?

– Ну, вообще-то и продаем тоже, – с материнской лаской улыбнулась я. – Но вообще у нас – галерея, мы как бы занимаемся развитием искусства, выставляем молодых художников. Вот, например, – подвела я ее к соседнему стеллажу. – Это Алеша Петров, очень способный мальчик. Поглядите, какая работа, сколько воздуха, света.

Честно говоря, картину я выбрала совершенно наугад. И имя автора назвала лишь потому, что оно было меленько так написано внизу картины. Но получилось удачно. Я вспомнила Нэнси с ее приемчиками.

– Мне даже кажется, – продолжала я, добавив голосу задушевности. – В этой картине есть что-то общее с вами. Ну, вернее, с тем впечатлением, которое вы производите. Та же легкость, тот же полет. Да, думаю, мне не случайно захотелось показать вам именно ее. Вы не находите?

Дева, приоткрыв рот, переводила глаза с меня на картину.

– Я как-то никогда не задумывалась, – сказала она. – А что, картины действительно могут быть похожи на людей?

– Конечно. Ведь, когда картина пишется, художник о чем-то думает. У него фантазия, вдохновение, оно может быть вызвано чем угодно. Он вкладывает в работу кусочек души. И картина, если художник талантлив, выходит живая. И даже похожая на какого-нибудь человека, родственная ему. Такая картина обязательно находит свой отклик.

– Да-а, – протянула кукла в ответ. – Ну надо же... Вот бы не подумала.

И посмотрела на соседние картины более заинтересованным взглядом.

– А скажите, – немного помолчав, обратилась она ко мне. – А вот этот художник, он как – его можно считать популярным?

А я-то ей все о душе... Хотя, похоже, все равно клюет потихоньку.

– Честно говоря, – снова натянула я на лицо ласковую улыбку. – Я как-то никогда не задавалась этим вопросом. Искусство не может быть модным. Только настоящим или нет. То есть, конечно, время от времени определенные течения или имена вырываются на поверхность, но это ведь ничего не значит. Популярность – явление сиюминутное, вы согласны?

– Н-ну, – с сомнением кивнула моя красотка. – Н-ну, в общем, как бы да...

– А подлинная красота – она навсегда, – с убеждением добавила я. – Я сама вот, например, всегда выбираю картины только по принципу – нравится ли она лично мне, или нет. А все остальное уже вторично. Важен сам человек, его уникальный вкус, вы понимаете?

– Да, да, – моя собеседница оживилась и горячо закивала. – Вот тут я с вами согласна. Как вы правильно и интересно все рассказываете. А то я вечно так скучаю в этих музеях. Мне говорят – ах, красота, ах, вечность – а мне скучно, понимаете? Вот Джоконда эта, например – она же уродина. Сама какая-то кривая, губы тонкие. Почему я должна ей восхищаться?

В кармане у нее колокольчиком зазвонил телефон. Она вытащила его, бросила в трубку отрывистое: «Я занята!», и снова обратилась ко мне.

– Вот я перый раз слышу, как человек так правильно объясняет. А то все считают – раз положено, значит, должно нравиться. А у меня, может быть, свои представления. Скажите, а вы давно тут работаете?

– Совсем недавно. Это моя галерея, мы только в сентябре открылись.

– Ваша? Ах, как интересно. Значит, вы сами их выбираете?

– Ну, в общем, да.

– А как вы думаете – а в подарок такая картина подойдет?

– Конечно. Особенно если вы выберете ее так, чтобы она подходила тому человеку. Ну, как вы себе его представляете. Очень хороший подарок может выйти, настоящий, вы понимаете?

В общем, кончилось все это тем, что прелестная Нина Кандат не только купила у меня две картины – себе и кому-то в подарок, но еще и рассказала про нашу галерею в одной из своих ближайших передач. Об этом мне с восторгом поведала Маша, не пропускающая их ни одной. Сама Нина после этого время от времени заходила навестить меня и побеседовать о роли личности в искусстве. Очевидно, слухи о продвинутости нашего заведения разошлись в соответствующих кругах, потому что поток покупателей светско-тусовочного вида стал заметно гуще. Вот что значит – ловкость рук и правильный подход к потенциальному клиенту.

Хотя, конечно, отнюдь не к каждому посетителю хотелось искать этот самый подход. Среди них попадались очень разные экземпляры. Некоторые, вопреки логике, пытались занести в список своих клиентов – меня. По крайней мере, так мне потом объяснили, сама-то я в нужный момент ничего не поняла. Просто появился в галерее такой невысокого роста и невыразительного сложения товарищ в кожаной куртке, которого сопровождали сразу две прелестные русалки, причем каждой из них он доставал примерно до подмышек. Впрочем, это не мешало девам относиться к нему с видимым почтением.

Товарищ, важно откинув голову, походил по галерее, глянул туда-сюда, хмыкнул пару раз с выражением знатока. Я, честно говоря, даже особенно к нему не приглядывалась, поскольку уже наработанным чутьем продавца сразу поняла, что никакого навару тут ждать не приходится. Завершив обзорный круг, он подошел ко мне и поздоровался. По его тону можно было подумать, что мы знакомы с ним, по меньшей мере, лет сто.

– Добрый день, – вежливо, но сухо ответила я. – Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Мне никакая помощь не требуется, – бодро ответил он. – Я и сам могу помочь кому угодно.

И уставился на меня, будто на что-то намекал. И взгляд у него был при этом не то, чтобы сальный, а какой-то оценивающий. И вообще он мне не нравился, хотя, объективно говоря, лицо-то у него было даже довольно интеллигентное. Тонкие очки в золотой оправе, острые усики, залысины ото лба, легкий загар. Такой загар посреди московской зимы – верный признак финансовой состоятельности. Он означает, что его владелец либо ездит куда-то на курорты, либо торчит в солярии. И то, и другое, в общем, говорит о лишних деньгах, и я уже научилась распознавать подобные симптомы. Но все равно, это же не повод.

А может, он просто псих? Такие ведь тоже встречаются. Хотя нет, непохоже. Русалки эти опять же. Чего он от меня-то хочет?

– Ну как дела-то, неплохо идут? – тем временем продолжал беседу странный товарищ.

– Да не жалуюсь, – ответила я, стараясь сохранять нейтральный тон.

– И правильно, – радостно кивнул он в ответ. – Чего жаловаться, все равно никто не поможет. Кроме меня, конечно. А так – искусство сейчас в ходу. На подъеме, я бы даже сказал. А я такие вещи нюхом чую. Я ужи сам подумываю – не переключиться ли мне на чистое искусство, а, девочки?

Девочки радостно захихикали, будто он им анекдот рассказал.

Я ничего не понимала. И как себя вести – в том числе. Поэтому просто стояла и молчала, а странный тип рассматривал меня, как картину на стенде.

– Вот, между прочим, – назидательно сказал он своим русалкам. – Смотрели бы лучше, как одеваться надо. Черное, серое – европейский стиль. А вы понавесите на себя блесток в розовом и ходите, как лохушки.

Русалки снова захихикали. Я разозлилась. То есть, по сути сказанного я вообще-то была с ним согласна, но внешнее оформление было явно хамским.

– Дом моделей, – сказала я ядовито-вежливо. – У нас вообще-то тут напротив, через дорогу. Может быть, вам лучше туда?

– Как же туда, когда мы только что оттуда? – с невинным и радостным изумлением ответил мне этот тип. Модели опять засмеялись.

– Да вы не сердитесь, Елизавета Дмитриевна, – умиротворяюще продолжил он. – Я же ничего такого, я просто поглядеть на вас зашел. А то, знаете, слышать-то слышал, вот и захотел сам взглянуть.

– Мы с вами знакомы?

– Ну, не знакомы, так познакомимся. – и тип вытащил и с видом благодетеля протянул мне визитку. Я взглянула. «Гарри Кисельштейн, агентство „Элита“». Бред какой-то. Я положила карточку на стол.

– Спасибо.

– Что спасибо, спасибо некрасиво, – был ответ. – Вы лучше вечером на тусовку ко мне заходите, Елизавета Дмитриевна. Там и познакомимся.

– Непременно. Только в другой раз.

– Дело хозяйское. Только сильно-то не затягивай, годы у тебя уже не те, – с этими словами господин Кисельштейн подхватил своих русалок под руки и наконец скрылся за дверью. Я с облегчением выдохнула.

Я, конечно, легко забыла бы этот эпизод, несмотря на его противность – мало ли, кто ходит по улицам. Но когда я, в порядке юмора и смеха, рассказала эту историю Сашке, случайно зашедшему ко мне тем же вечером, он неожиданно встал в стойку.

– Как ты сказала?

– Кисельман. Нет, кажется, Кисельштейн. Дурацкая такая фамилия. Да какая разница-то, Сань?

– Фигасе разница. Да ты знаешь, кто это был?

– Да нет, конечно. А что – ты знаешь, что ли?

– Да кто ж в Москве не знает Гарика Кисельштейна? Это ж, можно сказать, тут первый человек. Через кого все с девочками знакомятся? У кого можно моделек на вечер найти? Или на неделю, чтоб на Карибы там съездить? Все у него. У него такая база на всех красоток, что ты!

Я вспомнила, что, кажется, уже слышала от Дашки о чем-то подобном.

– Надо же. А от меня-то ему чего надо было? Я, вроде, не красотка, на Карибы не езжу, для базы уже не гожусь.

– Да это мне и самому интересно. Я тебе только скажу, Гарик, он так просто не зайдет. Что-то, значит, его зацепило. Ты уверена, что ничего такого не делала?

– Чего – такого? Ты спятил, Сань? Как ты себе это конкретно представляешь?

Он хмыкнул.

– Ну, я не знаю. Значит, ты у меня теперь не просто так, а, можно сказать, от Гарика. Полный фарш.

– Полный – что?

– Ну, так говорят, когда круто очень. Буду гордиться.

– А-а. Ну ладно, гордись. И, кстати о фарше – пойдем на кухню, я чего-нибудь пожрать приготовлю.


В общем, повидать выдавалось разного. Яркие персонажи, конечно, появлялись не каждый день, но нам было вполне достаточно и рядовых покупателей. Бывали дни, когда нас с Машей уже едва хватало для всей работы. Клиентов было немало – и просто любопытствующие с улицы, и те, кто где-то про нас услышал, да и Дашка, наконец, активизировалась в своей «рекламной» деятельности, и несколько раз приводила в галерею мрачного вида персонажей с толстыми кошельками. Были и более серьезные клиенты, те, которые уже приходили специально ко мне, по предварительной договоренности. С такими было гораздо больше возни, потому что их надо было встречать и уговаривать лично, но зато они почти всегда что-нибудь покупали, и не из дешевок. Наш каталог, который Маша вела теперь по всем правилам, разросся уже до вполне приличных размеров и я, не стесняясь, возила его с собой по европам, демонстрируя всем желающим. Пару наших картин удалось пристроить на выставки, я получала приглашения на аукционы то здесь, то там – в общем, деятельность была бурной и разнообразной. И это не считая моих регулярных поездок за добычей, которые казались мне самыми полезными из всех – и на все требовалось время. А ведь надо было еще и рынок изучать, и в интернете держать руку на пульсе, и бухгалтерию вести... Но как-то все пока получалось. И к Новому Году я, глядя на цифры, могла с гордостью сказать, что по уровню доходов галерея начинает выходить на самоокупаемость – даже с учетом аренды, которую я Сашке не платила и расходов на билеты. Я, правда, всегда старалась покупать их подешевле и гостиницы выбирать попроще, а иногда даже платила за это своими деньгами, но все равно, все равно. Учитывая, с чего я вообще начала – не в смысле вложенных денег, с этим, нельзя не признать, все сразу было более чем благополучно, но с моего уровня компетентности, который изначально был ниже пола, дело можно было с полным правом считать успешным.


Вход в Метро Памяти в этом Городе находился за самым обычным турникетом самой обычной станции обыкновенного человеческого метро. Это не была никакая определенная станция, станция могла быть совершенно любой, да и станцией-то ей было быть даже необязательно. Просто здесь, в Городе, с его развитой системой метрополитена удобнее было – так. А если бы не это, то с легкостью нашлось что-ниубдь другое. Пещера, катакомбы, да хоть глубокий погреб, если уж нет ничего более изящного. Также и турникет – простая условность, определяемая внешними же условиями, дело тут совсем даже не в нем, а в том, что расположено дальше. Искомый турникет обычно расположен в самом дальнем конце шеренги всех турникетов, так, что люди проходят через него нечасто и только в час пик. Впрочем, и это необязательно, он может оказаться хоть в самой середине ряда, все равно об этом никто, кроме посвященных, не знает. Обычные люди, даже пройдя через магический турникет, все равно окажутся на обычной станции обычного метро. А фее достаточно вместо проездного документа просто поднести к окошечку турникета открытую ладонь, прижать ее на секундочку поплотнее – необходимое количество волшебной пыльцы стечет с пальцев, турникет откроется. Шаг – и она окажется там, куда стремилась.

Да, еще одно, чуть не забыла, самое важное – в тот момент, когда рука прижимается к окошечку турникета, нужно сосредоточиться (не самая простая вещь для феи) и очень четко произнести – не обязательно даже вслух, здесь важна именно четкость, а не уровень звука – четко произнести вопрос, ответ на который вы собираетесь отыскать в Метро Памяти. И тогда, пройдя через турникет, вы окажетесь в том самом месте, где вас уже заранее будет ждать необходимый ответ.

Сразу за турникетом в Метро Памяти находится некоторое подобие эскалатора, медленно ползущего вниз, так, что если ступить на него – а деваться все равно больше некуда, потому что ничего другого в метро Памяти просто нет – вы тоже медленно поедете вниз, опускаясь все глубже и глубже, а мимо, подымаясь, наоборот, все выше и выше, будут скользить разнообразные предметы, которые общая память всех фей по какой-то причине сочла так или иначе относящимися к решению заданного при входе вопроса.

Фея спускалась по эскалатору и разглядывала проплывающие мимо предметы, которые почему-то не имели никакого отношения к слонам и потерям, а, наоборот, все так или иначе принадлежали к области дома, домоводства, домашнего уюта и даже почему-то приготовления пищи. Огромный оранжевый абажур из плотной материи, весь в бахроме и нелепых кругленьких бомбошках, покрытый ржавчиной серый чугунный утюг, из тех, которые полагалось разогревать на газовой плите, тут же шелковый пионерский галстук, который как раз и гладили с утра подобными утюгами, намочив под краном и расстелив на сложенном байковом одеяльце, само это одеяльце, мутно-зелененькое с белыми зайчиками, синяя эмалированная миска с облупленным краешком, чайник с крышечкой, увенчанной низенькой твердой пупкой, граненый стакан в подстаканнике с торчащей из него звонкой чайной ложечкой, даже на вид осклизлые алюминиеые вилки с погнутыми зубцами, взлохмаченная измятая газета, картонный ящик, из которого выглядывали бананы в полиэтиленовом покрывале с сине-прозачными буквами – не те, привычные желтые бананы, продающиеся теперь на каждом углу, но другие, по два советских рубля, зеленые и твердые, за которыми нужно было отстаивать часами в очередях и потом мучительно дозревать их, кутая в свитера и пряча на верхние полки, почему-то пара лайковых бальных перчаток до локтя, с темным пятном на левом мизинце, малиновая вязаная шапочка из поредевшего мохера, пара полусношенных туфель на «школьном» каблучке, деревянная доска для разделки мяса, луженый рукомойник с дрожащей пимпочкой на длинном штырьке и многое, многое разное, казавшееся внимательно смотревшей на это фее не только на редкость бессмысленным, но даже и не вызывающее никакого желания дотронуться ни до какого из названных предметов, чтобы оживить воспоминания, спрятанные внутри каждого из них.

В этом, собственно, и состоит секрет, или принцип работы обобществленной памяти. По запросу, как карточки в каталоге хорошо организованной библиотеки, перед глазами возникает определенный набор предметов – именно предметов, сугубо бытовых вещей, которые феи в связи со своим внутренним устройством единственно способны по-настоящему воспринимать. Дотрагиваясь до предмета, фея вызывает перед собою связанные с ним воспоминания, которые тянут за собой какие-то другие скрытые в памяти мысли, к которым, в свою очередь, может быть привязано что-то еще. Разматывая весь клубок, можно отыскать в нем все, что угодно, но наша фея пока не видела, не чувствовала той нужной ниточки, которая могла превратиться для нее в путеводную. Сковорода с длинной покривившейся ручкой, мужской тапочек без задника, заколка для волос в виде цветка ромашки, темно-зеленая подушечка с натыканными в нее иголками, все пустое, пустое, пустое, и вдруг...

Мимо нее плыла черная бархатная вечерняя сумочка с бронзового цвета замочком и короткой, немного облезлой кожаной ручкой. Фея, даже не отдавая себе отчета в своем поступке, внезапно протянула руку и схватила ее. Мгновенно она поняла, что такие сумочки раньше носили только по самым парадным случаям, в театр, и сумочка кокетливо висела на сгибе локтя, а в ней, рядом с накрахмаленным и отутюженным белоснежным батистовым платком, в кожаном, бархатом выстланном же футляре прятался перламутровый театральный бинокль. После, когда сумочка слегка потерлась, выбросить ее было совершенно невозможно, и в ней хранили какие-то небесполезные в хозяйстве мелкие вещи. Даже сейчас, не открывая ее, фея знала, что внутри лежит исписанный крупным летящим почерком блокнот на колечках, с разлинованными листками. Зачем ей эта сумочка и что написано на листках блокнота, она пока не понимала, но что-то внутри нее говорило, что ответ получен, подсказка дана, и ничего другого сказано в этот раз не будет.

Нужно было уходить, причем делать это как можно быстрее, потому что каждая минута, проведенная в хранилище чуждых воспоминаний могла на поверку обойтись ей потом слишком дорого. Фея, торопясь, побежала по движущейся лестнице вниз, стуча каблучками и больше не отвлекаясь на изучение посторонних предметов. В руке она крепко сжимала бархатную черную сумочку.

Казалось бы, может возникнуть в этом месте резонный вопрос, почему – вниз? Почему не обратно, наверх, к выходу на свет и свободу? Устройство Метро Памяти таково, что двигаться в нем можно только вниз, и никакого обратного эскалатора, ведущего наверх, не существует. Впрочем, и никаких станций с рельсами, как в обыкновенном метро, не существует тоже, и поезда никуда не ездят, да и туннелей-то, строго говоря, кроме того, в котором спускается эскалатор, тоже нет. Собственно, все сходство с человеческим метро ограничивается единым входом, системой турникетов и единственным эскалатором. Впрочем, возможно, что если какая-нибудь рассеянная фея, спустившись до самого низа и не найдя по пути ничего полезного для себя, там же сообразит, что не сумела правильно сформулировать важный вопрос, к ней подъедет некое подобие поезда, с тем, чтобы перевезти ее на другую «станцию» в соответствии с заново перефомулированной задачей... Но, поскольку сама я далеко не фея и уж точно никогда не опускалась до таких глубин, ничего определенного я об этом рассказать не могу. Строго-то говоря, и предыдущий мой рассказ можно считать высосанным из пальца – нужно же было хоть что-то в этом месте вообразить...

Спустившись вниз, наша фея снова увидела перед собой турникет, и снова, теперь уже с гораздо большим ощущением страха —плата за выход, как я уже объясняла, бывает гораздо больше платы за вход – прижала ладонь к окошечку, положив рядом сумочку, как свидетельство достигнутого результата, и покорно зажмурила глаза. Момент был исключительно неприятным – вдруг плата окажется равной всему ее запасу волшебной пыльцы, она стечет с нее, засасываемая неведомым вихрем в жерло жадного турникета, а сама фея... Исчезнет? Растворится? Или просто окажется навсегда запертой теперь уже в мире обычного человеческого метро, оказавшись в каком-нибудь сморщенном безобразном обличьи чело...

Она не успела додумать, турникет, открываясь, звякнул, фея поспешно шагнула вперед, и оказалась... На станции человеческого метро, чего она и опасалась с самого начала. Кругом нее взад и вперед сновали люди, с обеих сторон время от времени доносился гул прибывающих поездов, после чего толпа снующих людей заметным образом уплотнялась... Немного придя в себя, оглядевшись по сторонам и как-то сориентировавшись, фея обнаружила надпись «Выход в город», стрелку и где-то там, в указанном направлении, далеко-далеко виднеющийся эскалатор на выход. Со всею доступной скоростью фея устремилась к нему. Лишь бы добраться, подняться, снова оказаться на вольном свету, а там уж она разберется.

Эскалатор неторопливо полз кверху. Зажатой в толпе людей фее ничего не оставалось, как нетерпеливо отсчитывать секунды и, чтобы отвлечься, разглядывать окружающий пейзаж. Ее внимание почему-то привлек молодой человек в джинсовой куртке, спускающийся по встречному эскалатору. В руках у него была книга в ярко-красной обложке, и фея вдруг каким-то седьмым, десятым или еще более сложным и загадочным чувством с пугающей точностью поняла, что молодой человек не просто так едет себе по лестнице, но тоже выходит из метро Памяти, и книга в его руках совершенно точно взята оттуда же, однозначно являясь ответом на мучающий его вопрос.

Молодой человек тоже заметил ее, и тоже, без сомнения, опознал, потому что, когда их эскалаторы поравнялись на секунду между собой так, что их лица оказались на одном уровне, он подмигнул ей, как тайной сообщнице. Фея кивнула ему в ответ, эскалаторы разъехались, и молодой человек канул вниз и навсегда. Фея в мужском обличье – довольно редкое явление, заслуживающее, безусловно, гораздо более детального изучения даже без объединяющего момента в виде похода по памятным местам, но наша фея, даже не задумываясь, позволила редкому явлению исчезнуть с миром, поскольку все силы ее были настолько на исходе, что даже додумывать эту мысль до логического конца показалось ей теперь почти непосильной нагрузкой. На этом визит в Метро Памяти для феи и завершился.


Вернувшись домой, фея долго не могла прийти в себя и вернуться в свое нормальное, звонко-щебечущее фейское состояние. Соприкосновение с памятью, даже с чужой, даже с обобществленной, оставило на ней весьма ощутимый след, словно кто-то проехался по ней тяжелой рукой, убранной в металл и кожу старинных доспехов. Впрочем, может быть, это был результат расставания с частью пыльцы.

Фея чувствовала себя – чего в принципе не бывает – больной и даже – не произносить, не произносить этого вслух! – постаревшей. Чтобы избавиться от этого ощущения, она два часа пролежала в ванне, наполненной ароматной пеной и намазала на себя тройное количество снадобий самых последних разработок. Все это вместе с двумя чашками зеленого чая немного помогло, и фея оклемалась настолько, что нашла в себе силы приступить к детальному изучению своей добычи.

Вынув из сумочки сморщенный блокнот, она внимательнейшим образом перечитала все записи, покрывающие его хрупкие страницы. Рецепты. Сплошные кулинарные рецепты, ничего другого. Ничегошеньки, что могло бы иметь хоть какое-то отношение к ее проблеме.

«Стакан овсяных хлопьев залить двумя стаканами молока (или с водой 1:1), ложка сахара, соль по вкусу. Варить до загустения, непрерывно помешивая».

«Две ст.л. меда, две ст.л. масла, ч.л. соды, растопить на вод. бане. 1 яйцо и стакан сахара перетереть. Добавить. Вспенится. Высыпать два ст. муки. Раскатать на три части и печь на листах. Поллитра сметаны и стакан сахара. Прослоить.»

И в таком духе на двадцати с лишним листках. Ну и что это такое? При чем тут ее слон, ее счастье? Да в жизни она – как и любая другая фея – не имела с этим ничего общего. И что теперь делать? Зачем, за что она отдала туда свою драгоценную, неповторимую пыльцу?

Фея чуть не заплакала от досады. Потом, решив все-таки не сдаваться, перечитала блокнот еще раз. И еще раз – теперь уже задом наперед. Снова заглянула внутрь сумочки, где больше ничего не было. Осмотрела ее со всех сторон. Пересчитала жемчужинки и блестки. Должен, должен в этом быть какой-нибудь смысл.

Вечерняя бархатная сумочка. Блестки. Кулинарные рецепты. Стряпня. Что все это означает, что зашифровано в этом послании? Блестки – это гламур. Сумочка – вечер. Еда... Еда, которая спрятана в вечернем блеске. Которую едят вечером и с блеском... Да это же ресторан!

Слон пропал в ресторане. Значит, там и надо его искать. Вот и ответ! Все правильно. Еще бы понять, в каком именно рестране? В том же самом? Но там она была днем, и, значит, этот вариант не подходит. Сумочка ей досталась совсем маленькая и недорогая, значит ли это, что ее рейтинг настолько упадет, или же ресторан должен быть маленьким и незаметным? Сумочка не ее, так что скорее второе. Рецепты... Неужели она должна сама будет заниматься готовкой? Какое ужасное, невозможное занятие для феи. Впрочем, ради слона... Только нужно, чтобы никто ничего не узнал, иначе потом не расхлебаешь.

Фея определилась. Ей нужно пойти, найти небольшой ресторан и ждать там, даже если в это время придется что-то готовить. Подобный вывод может показаться читателю несколько поспешным, странным и безосновательным, но феи ведь рассуждают по-другому. Собственно говоря, они даже не рассуждают, а чувствуют, проникая в природу вещей и полагаясь на свою интуицию. В любом случае, повлиять на решение феи мало кому удается, потому что любая логика тут бессильна.


Немного побродив по Городу, фея нашла себе подходящий ресторан. При выборе его она тоже полагалась в основном на свою интуицию, которая говорила ей, что место должно быть достаточно центральным, недалеко от ее собственного дома и при этом совершенно незаметным, чтобы ни у каких других фей не возникало даже малейшего желания зайти туда и провести там вечер. И это должен быть обязательно ресторан, ресторан в чистом виде, к которому бы не примешивалось никакое коварное «кафе». Названные условия должны выполняться аккуратнейшим образом, и никаких отклонений позволить себе было нельзя. Оказалось, что всем перечисленным требованиям в Городе соответствует не такое уж и большое количество мест. Всего одно, чтобы быть совсем точными. Небольшой, затерянный и зажатый между домов укромный ресторанчик, находящийся, тем не менее, на расстоянии пешей ходьбы от всех стратегически важных в фейском понимании точек и выглядевший при этом так, что туде не захочется сунуть нос не только что фее, но даже просто избалованной человеческой девушке. Восприняв все это, как дополнительное подтверждение верности толкования полученного ею ответа, фея, зажмурившись от предстоящей задачи, потянула на себя замызганную входную дверь и шагнула внутрь.

Поймите меня правильно – фею нисколько не волновало, может ли у нее не получиться найти для себя предлог остаться в нужном ей месте. Это было бы просто смешно – в конце концов фея, даже утратившая волшебного слона, все равно остается феей, для которой не составляет никакой сложности добиться от окружающих ее людей совершенно чего угодно. Ведь слон, как мы неоднократно упоминали, достается далеко-далеко не каждой фее, и тем не менее все они без исключения отлично справляются с задачей обворожения людей. Нет, если она чего и опасалась, то только того, что, наоборот, ее усилия могут оказаться напрасны, и время, проведенное в этом несимпатичном месте, будет потрачено зря.

Конечно, она немедленно, только взглянув своими глубокими прозрачными глазами на человека, принимающего решения, получила возможность оставаться в ресторане столько, сколько она захочет. Люди называли эту возможность «работой». Конечно, ей было предложено выбирать, какой именно «работой» она захочет заниматься. Слегка поколебашись – не будет ли это нарушением условий – фея все же отказалась от работы на собственно кухне. Запахи и шумы там были совершенно невыносимы для эфирного существа, а вид пищи в промышленных количествах казался ей отвратительным. Кроме того, она при всем желании не могла бы придать этой пище лучший вкус, чем тот, который был заложен в ней изначально. В феях нет ничего телесного, а древний, священный процесс еды, причем как приготовления, так и поедания ее, не только глубоко телесен и осязателен, но и требует непременного вложения определенной толики вполне материальной любви. У фей таковой просто нет. Но феи, вместе с тем, вполне не чужды того, что у людей называется перфекционизмом, то есть они любят делать то, чем все-таки занимаются, на максимально высоком уровне. Было бы жаль, таким образом, растрачивать силы впустую, и фея добровольно приняла на себя обязанности общего распоряжения процессом – встречи гостей, усаживания их за столик, обеспечения общего уюта и создания надлежащей атмосферы. В этом феи как раз большие мастера.

Несколько приветственных слов, кивок прелестной головы, легкое движение руки – и человек, попавший под воздействие умело наложенных чар, уже чувствует себя на седьмом небе, и ему совершенно безразлично, что именно будет положено в его тарелку. Ничем, буквально ничем ему уже не испортить хорошего настроения. Фее же это не стоит буквально ничего – чары, необходимые для достижения подобного эффекта, настолько легки, что даже не требуют от феи никаких внутренних затрат и вложений, связанных с потерей пыльцы.

Подобных занятий, в которых феи могли бы преуспевать, не испытывая ни малейшего напряжения, как можно легко догадаться, существует превеликое множество, и феи, как правило, не занимаются ими только лишь потому... В общем, потому, что это – феи, и существуют в основном не для этого.

Но наша несчастная фея, которую сама судьба вынудила найти подобное применение своим способностям и талантам, не имела возможности выбора. Она должна была «работать» в противном ресторане, принимая и привечая всех приходящих гостей без разбора, улыбаясь им и окружая их утонченной заботой, не зная ни отдыха ни срока и ежесекундно опасаясь, что вот откроется дверь, и на пороге возникнет другая фея, скрыться от которой будет невозможно, после чего ее печальный секрет немедленно станет достоянием всего фейского общества, и тогда... Что будет тогда, наша фея предпочитала даже не представлять. Гораздо приятнее было думать о том, что, может быть, вот сейчас откроется дверь, и ее слон, ее любимый Хамти-Мурапи снова окажется рядом с ней, они уйдут из этого обрыдлого ресторана, и из этого негостеприимного города, и она снова будет счастлива, и тогда...

Дверь неизменно открывалась, и на пороге возникали новые гости, и их надо было встречать, и усаживать, и обхаживать, и создавать им надоевший уют, для каждого свой, и фее уже казалось, что она никогда не занималась ничем другим, и никогда больше ничего другого не увидит, и вся ее жизнь пройдет именно тут, в этом непритязательном ресторане, и стоит ли ради этого так уж трястись над драгоценной пыльцой...

Гостей же, привлекаемых неожиданным уютом незаметного места, становилось все больше и больше, и ожидание того, что ресторан вот-вот станет модным, а значит, появление в нем других фей превратится в неотвратимость, нависало все ниже, и на все это уходили все новые и новые силы, и некогда было даже выбраться в салон красоты, чтобы поддержать пыльцу в правильном ее состоянии, и было непонятно, нужно ли это делать вообще, а время шло, а слона все не было...

Постепенно фея не то чтобы смирилась со своей новой жизнью – у фей нет никакой другой жизни, кроме сиюминутной, они не думают ни о завтрашнем, ни о вчерашнем дне, и, возможно, именно эта легкость и позволяет им, как каждому приспособленцу, выживать в не совсем благоприятных условиях, – но стала находить в ней что-то такое... Запах, доносящийся из кухни, со временем стал для нее более привычным или, по крайней мере, менее отвратительным, а однажды фея, принюхавшись, вдруг отчетливо поняла, что в готовящемся блюде определенно не хватает...

Чего именно, она точно не знала, но, войдя в кухню, немедленно обнаружила этот самый недостающий ингредиент стоящим в дальнем углу шкафа для пряностей. Стоит ли говорить, что он украсил блюдо наилучшим образом? Расцветая от потока похвал, обрушившимся на нее как со стороны поваров, так и со стороны посетителей (вы не забыли, что феи даже в самом бедственном положении не перестают нравиться окружающим людям), фея решилась на повторение эксперимента, потом еще раз и еще...

Надо сказать, что область кулинарии, как мало какая другая, является исключительно благодарной в смысле восприятия любого, даже самого маленького обращенного к ней волшебства, а уж если за дело берется фея... Да и сама фея, как это ни было странно и неожиданно, начала находить своего рода удовольствие в том, чтобы, почувствовав характер готоящегося блюда, быстро сообразить, что именно нужно было бы туда добавить или изменить в рецептуре, чтобы оно засияло новыми оттенками вкуса. В общем, фея почти забыла о том, что когда-то считала пищу мерзостью, и стала находить в ней величие почти подлинного искусства. Если бы еще все эти кастрюли не были бы столь неизящными... Но даже и так, как есть, она начала было продвигаться с немеряной скоростью к вершинам кулинарного мастерства.

А если не забывать про фейские способности в деле созидания уюта, то легко можно себе представить, откуда еще даже у древних римлян взялось такое замечательное понятие, как Фея Домашнего Очага...

ЧАСТЬ 5. Конец

Слоны хорошо приручаются, их используют как транспортное средство в труднопроходимой местности, для переноски брёвен, а также в цирке.

Википедия

Новый Год, как водится, подкатил неожиданно. Такой уж это праздник – казалось бы, его приближения нельзя не заметить еще издали. Все украшается блестящей мишурой, город начинает пахнуть хвоей и мандаринами, на площадях вырастают елки, над окнами загораются лампочки, а магазины начинают сходить с ума. И ты, увлеченная этой безумной кутерьмой, тоже носишься вместе со всеми, покупаешь подарки, слушаешь до боли знакомые мелодии, доносящиеся из каждого угла, судорожно доделываешь старые дела, чтобы не тащить их с собой в новую жизнь, которая непременно начнется с боем курантов, и все это время напряженно ждешь, ждешь, ждешь – ну когда же? И, несмотря на все это – наступает Новый Год всегда неожиданно. Просыпаешься однажды утром и чувствуешь, что все – праздник пришел. Он стоит у тебя за порогом, и обещает всякого-разного, и вот-вот уже наступит, такой прекрасный, что ты, в своей утренней тишине, в близком к отчаянию состоянии немедленно понимаешь, что все равно к нему не готов.

Новый Год всегда был для меня самым главным, самым любимым праздником. Все остальные праздники, которые отмечались в нашей семье и которые мы увезли с собой в Америку, были исключительно личными – дни рождения и годовщина свадьбы. Ну в самом деле, не Седьмое же ноября с Перым мая нам было везти с собой? Но даже и они со временем как-то поистрепались – собственный день рождения после двадцати пяти лет радовал не сильно, сын Женька довольно скоро стал отмечать свой праздник с друзьями, а уж про годовщину свадьбы в свете прошедших событий вообще лучше не вспоминать. Американские же праздники, хоть и прижились у нас в доме в виде традиционных блюд, настоящими праздниками тоже не стали. Так, положено отметить – отмечаем, чтоб как у всех. А вот Новый Год, во всем своем блеске и величии, остался.

За всю свою довольно уже долгую жизнь мне приходилось встречать его по-всякому. С родными, одной, уложив наконец спать больного ребенка и рухнув рядом, интимно, с мужем вдвоем, и в шумной дружеской компании – но общим во всех этих случаях, всегда, за очень редким исключением, было одно – я встречала Новый Год дома. Собственно, таких исключений было два – в мои пятнадцать лет, когда я зачем-то поперлась на встречу праздника в какой-то дом отдыха, и в восемнадцать, когда мы встречали его в общежитии на Физтехе. Собственно, именно тогда Колька и сделал мне предложение. Ну, и с учетом всех последних событий, ничего хорошего в оба эти раза не вышло. В доме отдыха-то хоть просто тощища была, без далеко идущих последствий.

В общем, на этот раз я со всей определенностью собиралась отмечать дома. У меня было несколько приглашений куда-то в тусовку, но что же я – больная? К себе я никого не ждала, Новый год – дело семейное, и никаких переживаний по этому поводу у меня не было.

Из надлежащих атрибутов праздника у меня были елка, наряженная моими детскими игрушками, салат оливье, селедка под шубой, запеченный кусок мяса, пироги с капустой и телевизор. Еду я готовила тридцать первого почти весь день, в основном потому, что так полагается – шансов съесть все это в одиночку у меня не было. В галерее мы объявили новогодние каникулы на три дня, а второго января вечером я должна была лететь в Копенгаген. И подарков себе я тоже покупать не стала. Лучший мой подарочек – я сама.

Я собиралась сесть за стол часов в десять – чтобы к двенадцати все закончить, выслушать президентские поздравления под бой курантов и лечь спать. Немногим раньше в телевизоре мне посчастливилось найти «Иронию судьбы» – именно посчастливилось, потому что я довольно долго шарилась по всем каналам, где крутились в каком-то адском карнавале одни и те же жуткие морды с песнями. Возможно, это были какие-то знаменитые артисты, но мне они были незнакомы, а знакомиться как-то не хотелось, потому что все они были одинаково отвратительны.

Сашка появился в без малого десять, одновременно с Ипполитом. Мы с экранной Наденькой хором услышали звонок в дверь, охнули и побежали открывать. Вот только у нее было заранее приготовлено парадное платье, которое она не успела надеть в суете, а у меня-то нет. Но зато у меня не было и пьяного Жени на диване.

Обняв меня на пороге, Сашка сообщил, что вырвался забежать ненадолго, по пути в ресторан. Я обрадовалась – в последнее время мы вообще как-то редко виделись, что было, в общем неудивительно. Я совсем закрутилась в галерейных делах, а уж у него работа была и вовсе не чета моей. Тем более замечательно.

Плюнув на парадный вид, чтобы не терять времени, я потащила его за стол. Накрыть стол в комнате, как полагается, я тоже не успела, так что мы, как всегда, оказались на кухне. Сашка запустил ложку в миску с салатом, цапнул пирожок, под рюмочку зацепил вилкой кусок селедки под шубой...

– Господи, Лиз, как у тебя все вкусно! Честное слово, моя бы воля – никуда б я не поперся, остался бы тут. Глаза мои уже на эти рестораны не смотрят. Фуа-гра с омарами, мать их так. А я селедки под шубой сто лет не видел. Мама тоже вот на Новый Год так делала. И еще эти ведь будут на голове орать.

– Кто эти?

– Да артисты же, господи. У них эта ночь золотая. Так и едут чесом по всем кабакам. В одном отпели – и в другой. А мы сидим, как лохи, слушаем эту их бодягу. Еще потом знакомым звонишь, которые в другом кабаке – ну что, у вас уже этот отпел? Нет? А у нас уже. Ну ждите, едет. Ты себе не представляешь, Лиз, какая тощища навязшая. Одно и то же, одно и то же, каждый раз.

– Ну что же делать, Санечка, – улыбнулась я. – Ты олигарх, терпи. Такая твоя судьба. Меня тоже куда-то звали, но я, как видишь, по-стариковски...

– Да я всегда знал, что ты здесь самая умная, Лизка. Кстати, чуть не забыл – я же тебе подарок принес!

– С ума сойти! Дед-Мороз ты мой! Спасибо. А я, как дура, и не подумала...

– Вот и не выдумывай, – он вышел в прихожую, искать подарок в пальто.

В голубой тиффаниевской коробочке оказалась серебряная лупа на цепочке. Я засмеялась.

– Спасибо, Сань. Очень кстати – буду теперь на картины смотреть, как белый человек. Ты здорово придумал.

Он вздохнул.

– Да не за что тут спасибо. Это же – так, тьфу, ерунда. Заехал вот по дороге, выбрал, что было, думал – может, тебе по делу пригодится. Я уж просто знаю, что ты дорогого не возьмешь, вот и... А так, чесслово, мне самому неудобно.

– Да ты что, Сань? Ты еще извиняться начни... Мне очень нравится. Это же Тиффани. Куда дороже-то?

– Ой, Лиз, ты просто не знаешь, что говоришь. С этими подарками всегда головная боль одна. Тут не только, куда дороже, тут же еще в ранжир уложиться надо.

– Какой ранжир, Сань, ты о чем?

– Жене на подарок, вот какой. У них же там все посчитано, все расписано. Жене полагаются подарки – на рожденье, на Новый год, на годовщину свадьбы. Это крупные. Ну, еще на ребенка, если есть, так у нас по счастью нету. И помельче – на восьмое марта там, валентина еще теперь дурацкого придумали. На крупные праздники – чтобы тысяч на тридцать, машину там, или бриллиант, не меньше, на мелкие – пятеркой можно отделаться. И потом, в кабаке, все эти бабы будут друг к дружке бегать и сравнивать, у кого дороже. И подружкам звонить, кто в другое место пошел. А у кого самый дешевый подарок – тот муж, значит, из лохов.

– Да ты серьезно что ли, Саш? Не может быть.

– Да чего не может, все так и есть. И ладно бы только бабы, на них-то наплевать, но и мужики тоже присматриваются. Ага, этот жене на подарок пожмотился, значит, видно, дела неважно идут... И пошло, и поехало. Так что тут хочешь не хочешь, марку надо держать. Еще ладно, хоть последнее время она сама себе подарок выбирает, мне об этом хоть думать не надо. Она выбирает, помощнику говорит, где отложено, я еду, забираю. Или того же помощника даже шлю. И все довольны, а то ведь еще бывало – ей не понравится, так крику потом не оберешься.

Я вздохнула.

– Бедный ты, бедный. Тяжелая какая у вас жизнь.

Главное, ведь даже и не шутила.

– И не говори, – он взглянул на часы. – Ладно, пора. Потащусь на эту свою голгофу, пока еще доеду по пробкам-то. Я к тебе завтра выберусь, можно, Лиз? Салатик весь не съедай, он назавтра только вкуснее будет.

– Я его, даже если захочу, весь не съем. Только как ты завтра приедешь?

– Так и приеду.

– А жена? Ты же знаешь, я не люблю...

– Да она ж завтра и улетает. В Куршевелевку свою, на лыжах кататься. Чтоб ей до Нового Года полететь, так нет. Так мы на завтра договорились?

Сперва я даже не поняла, что речь идет о модном курорте во французских Альпах. Сколького я еще не знаю об этой жизни.


Саша уехал. Я как-то раздумала накрывать в комнате стол. Поесть я уже с ним поела, а возиться ради себя одной лень. Возьму вот разве еще салатику на тарелочку и пойду посмотрю, как там у Наденьки-то дела. От претворения симпатичной идеи в жизнь меня оторвал телефонный звонок. Ну вот, а я все на одиночество сетую. Интересно, кто бы это? Родственников я всех уже поздравила, Сашка тоже отметился...

Это оказался Ник. Честно говоря, услышать его я ожидала меньше всего. В последнее время я, поглощенная своей разнообразной бурной деятельностью, не то, что не переживала из-за него, но как-то и вовсе не вспоминала. Совсем. Даже для себя, внутри. Все ушло и оказалось где-то совсем далеко от меня, настолько далеко, что не всплывало даже в разговорах с Женькой и мамой. С ними-то я поддерживала более-менее регулярную связь. Моей маме попробуй, не позвони. Она всегда живо интересовалась моими делами, в отличие от сына, который явно жил своей собственной жизнью. Но Ник... От него, правда, на мой счет с потрясающей регулярностью поступали алиментные деньги, но так ведь и должно быть, разве нет? И вот теперь – пожалуйста, звоночек. Из прошлой жизни.

– Привет, – сказал мне Ник.

– Привет, – ответила я.

– Поздравляю тебя с Новым Годом.

– Спасибо, и тебя так же.

Повисла пауза. Вот что я люблю в общении с бышим мужем – так эти паузы. Есть что сказать – говори. Так нет же, он будет ждать и тянуть до последнего, как будто это мне от него что-то нужно.

– Ну, как ты там, вообще-то? – наконец прорезался Ник.

– Вообще-то нормально.

– Тебе денег хватает?

– Вполне, спасибо.

Хотя, если вдуматься – за что спасибо?

– Я тебе несколько раз звонил, – внезапно заторопился он. – И утром звонил, и вечером. Тебя очень трудно застать.

– Да, – согласилась я. – В последнее время я была... Хм... Несколько занята.

– Я слышал, ты там бизнесом занялась?

Интересно, откуда это он такое слышал?

– Ну, можно сказать и так.

– Лиза, я тебя умоляю, ты там осторожнее. Ты себе не представляешь, насколько все это опасно.

Ага. А ты представляешь.

– И вообще, может быть, ты перестанешь валять дурака?

Я – перестану что?

– Что ты имеешь в виду? Если конкретно?

Какое слово-то, оказывается, полезное.

– Ну, я думал... Может быть, ты вернешься? Нам тебя не хватает.

Интересненькое дельце.

– Нам – это кому? Вам с зайчиком? А мне казалось, вы прекрасно справляетесь.

Надо же, оказывается, все я прекрасно помню, только шевельни.

– Лиза, ну зачем ты? Я имел в виду Женьку. Он тоже переживает. Он приезжал тут на Рождество, мы с ним посидели вдвоем, нам было грустно. Мы очень по тебе скучаем.

Это называется – удар под дых. Нечестный прием. Давайте приплетем детей, чтобы ей было стыдно. Хорошо, что ребеночек-то уже совершеннолетний, а то бы и правда...

– Странно. С Женькой-то я как раз регулярно общаюсь, он мне ничего такого не говорил. Но я так и не поняла – а зайчик-то, зайчик куда девался?

– Ой, Лиза, ну что ты все, а? Нет давно никаких зайчиков. Да и не было ничего такого.

Ага. Мне все приснилось.

– Конечно, я тоже, может быть, ошибался, но мне кажется, ты уже достаточно... Может быть, сейчас, под Новый Год... Мы могли бы... Если бы ты одумалась и вернулась...

Может быть, ты и ошибался, Ники, но я сейчас никак не могу. Мне послезавтра в Копенгаген. По делу срочно.

О чем я ему и сообщила.

– Нет, если так, то конечно... – Тяжелый вздох. – Но ты все-таки подумай... И осторожнее там, я тебя очень прошу.

Я пообещала быть осторожной, и повесила трубку.

Ф-фух. Это надо же. Вот так взять и расстроить человека в новогоднюю ночь. И «Ирония судьбы» почти кончилась. Сейчас Женя вернется домой, Надя привезет ему веник, они будут жить долго и счастливо, а мне начнут бить куранты. Вот и встретили очередной Новый Год. Дома, как и положено. К большому, надо думать, счастью.


Второго января вечером я улетала в Копенгаген. Там я еще некоторое время назад «пристреляла» себе по интернету любопытное место – некий антикварный даже не салон, а так, что-то вроде аукционного склада. Картинки, которые они выставляли на продажу на Ебэй, казались мне интересными и стоили относительно немного, а добраться до них у меня все не получалось. И вот, наконец. Начало января, как я поняла, в Москве время абсолютно глухое, все равно все клиенты разъезжаются и гуляют от рождества до рождества, а в Европе, наоборот – вполне активное время.

«А он так разволновался, что уехал в Копенгаген», – бормотала я про себя, привычно собирая сумку на три дня. И чего ко мне приязалась эта фраза? Ну все же не так. И не в Копенгаген, а в Баден-Баден, и я не он, а она, а «он» – это, кажется, Тургенев, и при чем тут вообще Тургенев, и совсем даже я не волнуюсь, и вообще. Но фраза не отязывалась. «И уехал в Копенгаген», – так и бубнила я себе под нос до самого самолета.

В Копенгагене было сыро и промозгло. И еще темно. И вечером, когда я прилетела, было темно, и утром не сильно посветлело. Север, что возьмешь. «Вреден север для меня», – тут же привязалась другая фраза из классики.

Гулять по городу и знакомиться с ним в такую погоду мне не хотелось. Так что прямо с утра, не откладывая, я позвонила и назначила встречу. Хозяин, насколько мне удалось понять – по-английски он разговаривал с жутким акцентом, как будто во рту у него была горячая картофелина – сообщил, что он открыт и пригласил меня заходить в любое время. Я взяла такси и поехала.

Нужное мне место находилось в припортовом районе, а само здание по виду больше напоминало сарай или какой-то склад. Это не сильно меня напугало: во мне, как и каждом собирателе, жила непреходящая мечта – найти однажды свое, самое настоящее сокровище, о котором никто не знал, или все позабыли, а я со своим опытом и везением, оказавшись в нужное время в нужном месте, вдруг раскапываю из кучи мусора... ну, не жемчужное зерно, но, скажем, с учетом своей специализации, картину Коро. Или Курбе. Ну, или хоть Констебля, на худой конец. При этом понятно, что чем неказистее с виду место возможных поисков, тем выше мои шансы отыскать там что-то ценное.

Хозяин, похожий на добродушного гнома с бородой, в полосатой рубашке и кожаном жилете – не хватало только колпачка с кисточкой – был само радушие. Тут же, с порога, он налил мне стакан чего-то горячего (оказалось весьма кстати) и повел показывать мне свои владения.

Основной его специализацией, как выяснилось, был коллекционный королевский фарфор. Он не только торговал этим самым фарфором, но и любил его от всей души. Идя за ним по узким проходам мимо разнообразных полок и витрин, заполненных изящными фигурками и посудой, я от души жалела, что не занимаюсь фарфором сама – а то бы поняла наконец, что почувствовал Алладин, попав в пещеру с сокровищами. Хозяин, идущий передо мной, то и дело восторженно указывал то на одну, то на другую вещицу, и радостно рассказывал что-то по датски в полной уверенности, что говорит на английском. Фарфоровые статуэтки и в самом деле были хороши. Может быть, стоит купить парочку – так, для себя, думала я. Но сначала – к делу.

Когда мне все же удалось донести до гнома, что меня больше интересуют картины, он заметным образом огорчился. Поскучнел, перестал рассказывать про фарфор и быстрым шагом отвел меня в дальний конец пещеры. Там был целый отдельный закут, где вдоль стен плотными рядами стояло и висело довольно много картин.

Тут оживилась я. Начала разглядывать картины, быстро перемещаясь от стенки к стенке, то присаживаясь на корточки, то приподымаясь на носках. Освещение было не самым ярким, а некоторые картины были довольно темными – то ли от потемневшего со временем лака, то ли посто колорит у них был такой. Никаких выдающихся работ на первый взгляд тут не наблюдалось, но картины в основном были не новыми, какие-то, похоже, можно было даже отнести к началу двадцатого века, если не к концу девятнадцатого. Пейзажи, натюрморты. Купить, почистить, сделать новые рамы. Нет, определенно, тут будет, чем поживиться, и приехала я не зря.

Наметив несколько интересных для меня работ, я, не проявляя явного энтузиазма, завела с хозяином разговор о цене. Нет, ну не прямо так, конечно, о цене, этому я уже научилась. Я начала рассказывать о своих интересах, расспрашивать о происхождении картин, об их примерном возрасте, о возможной оценке специалистов... Словом, выразила начальный интерес.

Думаю, если бы речь зашла о фарфоре, беседа наша была бы гораздо более оживленной. Но о картинах гном говорил без огонька, скучновато. Да еще этот его акцент сильно мешал пониманию. Ну, да, вот, конечно, очень хорошие работы. А сколько я хотела бы купить? Пока я, отвлекшись от его монотонных речей, раздумывала над ответом, он продолжал что-то вяло мне излагать. Я не прислушивалась, пока несколько раз у меня на слуху не мелькнуло слово «коллекция». Извинившись, я попросила повторить.

Насколько мне удалось понять, речь шла о том, что буквально в последнюю неделю перед Рождеством аукционный дом купил некую коллекцию, оставшуюся в наследство от кого-то, кого именно, мне разобрать не удалось. Этот человек, доживший до преклонных лет, вместо того, чтобы покупать ценные картины, отдавал явное предпочтение простым северным пейзажам, и наследники, не обнаружив после его смерти в коллекции ничего драгоценного, продали все пейзажи скопом на аукцион. И, если мне интересно, он может отдать мне всю коллекцию целиком – просто потому, что ждет на днях новую партию фарфора и не хочет начинать возню с картинами. На коллекцию существует описание, сделанное владельцем, и если я соглашусь, он просто отдаст мне все как есть. Конечно, с учетом своих комиссионных, но тем не менее, если работы поступят на аукцион... Я попросила посмотреть описание. Гном, покопавшись в ящиках стола, стоящего тут же в углу, протянул мне толстую картонную папку.

К счастью, написано было по-английски. Я бегло просмотрела здоровенную пачку листов. Ну да – какой-то Юргенсен, какой-то Иогансен. 1896, 1897, 1910... Надо же, как я здорово определила время, ай да я. Дюссельдорфская школа живописи, какие-то итальянцы... Ничего особенного, но вполне добротные работы. На самом деле про себя я почти сразу решила купить коллекцию, так что просто тянула резину, пытаясь выиграть на грош пятаков.

В конце концов сделку мы заключили и я стала обладателем коллекции, в которой оказалось тридцать семь работ. Гном обещал мне запаковать картины, оформить на них документы для таможни и сегодня же к вечеру доставить все в отель. В крайнем случае, завтра ранним утром. Но никаких скидок мне добиться не удалось. Напрасно я причитала о вторичности и отсутствии художественной ценности работ, напирала на оптовую закупку и приводила прочие аргументы. Гном стоял на своем, как скала. В подтверждение своей правоты он только бубнил сквозь бороду, что цена и без того хороша, что ему нужно жить, и что у нас в России сейчас явно наблюдается повышенный спрос на пейзажи, так что я в накладе не останусь. На мой вопрос, с чего он это взял, он ответил, не шевельнув и бровью, что я не первый русский покупатель, и что даже на эту коллекцию среди моих соотечественников уже находились желающие, так что мне просто повезло, что я оказалась у него первой. В общем, проявил себя настоящим троллем. Впрочем гномы тоже, как говорят, скуповаты. За это я в качестве компенсации не стала покупать у него фарфоровые статуэтки.

Ну и ладно, думала я, возвращаясь в отель. В общем, действительно в конце концов не проиграла. Тридцать семь картин, в итоге получилось чуть меньше, чем по четыреста каждая, уж отобью я на них свои затраты. И выгодно отобью, это не без того. Зато купила все сразу, и с оформлением сложностей не будет. Правда, денежный лимит, отведенный на поездку, исчерпан до дна, но, с другой стороны, и план по закупкам тоже перевыполнен. Оставшиеся два дня – обратный билет у меня был только на послезавтра – можно будет не бегать по антикварным подвалам, а провести приятно и с пользой. Шоппингом, например, заняться. Может быть, посмотреть себе шубу?

С шубой у меня были сложности. Вернее, с ее отсутствием. Вернее, шуба-то у меня была, чудесная бежевая шубка из щипаной норки, легкая, как пух, но она – да только ли она одна – благополучно осталась висеть шкафу в Бостоне, в то время как я... Ну не думала я тогда, что все так затянется. Я изругала себя последними словами, но толку от этого не было никакого, а просить Ника или хотя бы маму прислать мне мои вещи... Я думала, что в крайнем случае с легкостью куплю себе шубу в Москве, но выяснилось, что такая же, и даже худшего качества, шубка там стоила настолько несусветные деньги, что мысли не только покупать ее, но даже выпросить в подарок от Сашки у меня не было и близко. Кроме того, я вообще никогда не просила у него подарков, а уж теперь, когда он рассказал мне про ранжир, и подавно не буду. Пока зима была не очень холодной, я ходила в удачно купленном осеннем кашемировом пальто, поддевая под него свитер, но в январе ожидались морозы. Может быть тут, в Копенгагене, дела с шубами обстоят чуть получше?

Но мне снова не повезло. Чертов гном завозился с доставкой, и вместо шоппинга я просидела в номере весь вечер и все следующее утро, ожидая, пока мне привезут мою коллекцию. Ее доставили только к обеду, и, учитывая, что выбор шубы дело серьезное, найти ее в незнакомом городе без языка непросто, а улетаю я завтра с утра, шансы мои были невелики.

Злая как черт, я сидела в гостиничном ресторане, ковыряя тефтели в сметанном соусе, когда меня неожиданно окликнули.

– Госпожа Новинская?

Я кивнула, от неожиданности не сразу сообразив, что со мной говорят на чистом русском языке.

Ко мне обращался молодой человек несколько странного, даже специфического вида. Я, пожалуй, не могла четко сформулировать, в чем именно заключалась его странность, но то, что она присутствовала, сомнениям не подлежало. Вроде бы все было на месте – лоб, глаза, рот. Аккуратная, стильная, даже немного слишком, одежда. Ну, нос несколько кривоват, но дело не только в этом. Молодой человек сам был как будто кривоватым – каким-то извилистым, излишне жеманным. Что-то в нем было неуловимо женское, парфюмерно-парикмахерское, причем достаточно противное. В общем, он мне не понравился. Впрочем, я в принципе не люблю, когда мне мешают за едой посторонние люди.

– А в чем, собственно, дело? – хмуро спросила я, не поворачивая головы. Подумаешь, соотечественник. Это еще не повод приставать ко мне за обедом. Сейчас я тебя отправлю.

– Слава богу, что я вас нашел! – воскликнул молодой человек. Он, не спрашивая и уж тем более не дожидаясь разрешения, уже отодвигал стул, собираясь сесть за мой столик. – Вы позволите?

– Не позволю, – буркнула я, но молодой человек уже уселся.

– Позвольте представиться, – радостно продолжал он, протягивая мне визитку. – Ваш коллега, Олег Белоподольский.

Я автоматически взглянула на карточку. Волнистые края, шершавая бумага с золотыми блестками, золотые же завитушки имени. Специалист по вопросам искусства. Только этого не хватало. Да к тому же голубой, не иначе. И что ему от меня нужно?

Собственно, это можно и вслух спросить.

– Что вам от меня нужно?

– Сейчас, сейчас, – всплеснул руками господин Белоподольский. – Сейчас я вам все объясню. Только минуточку. Вы позволите, я попрошу попить? Я так рад, что мне удалось вас застать.

Я отложила вилку, подперла голову рукой и уставилась на него в мрачном ожидании. Все равно – невозможно обедать в такой обстановке. Пусть говорит, чего ему нужно, и отваливает.

Но моя неприветливость, казалось, нисколько его не смущала. Он, махая, подозвал официанта, бодренько заказал ему кофе, и воду, и что-то еще, и при этом все время слащаво улыбался, как будто ему ириска к зубам прилипла.

– Госпожа Новинская! – наконец, закончив суетиться, обратил он внимание на меня. – Вообще-то у меня к вам, не буду скрывать, важное дело.

Я скептически подняла одну бровь.

– Да-да, – подтердил он. – Важное дело. Скажите, это же вы приобрели вчера коллекцию Свенсона?

Так его звали Свенсон, этого любителя пейзажей. Или Свенсон – это жадный гном? Впрочем, какая разница.

– Приобрела, – пожала я плечами. – И что с того?

– Я хотел бы купить ее у вас, – заявил товарищ Белоподольский.

– Пожалуйста, – улыбнулась я. – Вот вернемся в Москву, я приведу ее в порядок, оценю, экспонирую – и милости прошу. Всегда рады понимающим клиентам. Вам, как коллеге, скидка.

Он снова всплеснул ручками.

– Ой, ну вы же все шутите, а я вам серьезно говорю. Важное же дело. Я предлагаю вам выкупить эту коллекцию сейчас, на месте. И заплачу хорошо. Сколько вы хотите?

– Нисколько не хочу. Я вам уже сказала.

– Ну Елизавета Дмитриевна! – Надо же, и имя узнал. Хотя это, конечно, тоже не фокус. – Ну что вы упрямитесь? Зачем вам эта коллекция? Ведь, между нами-то говоря, там ничего пристойного-то и нет.

– Во-первых, откуда вы знаете? – отрезала я. – А во-вторых, чего тогда так за нее бьетесь?

– Я, между прочим, – обиженно ответил Белоподольский, – раньше вас обнаружил эту коллекцию. Я еще перед Рождеством про нее узнал. И приехал, а мне говорят – поздно. Упаковывают ее уже. И хозяин этот, противный, никак не соглашался ни показать, ни уступить. Еле-еле его уговорил сказать, кто покупатель. Вот и пришлось к вам мчаться, хорошо, что застал.

Так вот, оказывается, почему мне доставку задержали. Но гном-то, каков молодец, даром что жадина.

– Вы мне не ответили, – напомнила я. – Вам-то она зачем, эта коллекция?

– Да не мне, – ручки снова заплескались в воздухе. – Если бы мне, стал бы я к вам приставать. Мне она и даром не нужна. Ерунда одна. Но клиент! – он сделал значительную паузу. – Клиент. Уперся – подавай ему эту коллекцию, и все. А я что – я человек подневольный. Есть заказ – надо обеспечить.

– А он-то откуда узнал? – не поняла я. – Она только-только в продаже появилась.

– Так я же говорю, – Олег прижал руки к груди, демонстрируя отчаяние. – Я ее обнаружил под Рождество. У меня сеть в интернете раскинута, ну да вы знаете. И рассказал. А он, клиент-то мой, как загорелся! Вынь да положь ему коллекцию! Вот я и поскакал прямо на праздниках. Елизавета Дмитриевна! Уступите, будьте такой душечкой. Я вам тридцать процентов сверху дам. Даже тридцать пять!

Если бы он не был так изначально несимпатичен мне с виду, я бы, наверное, не стала упираться. В конце концов, бизнес есть бизнес. Накрутила бы его, конечно, не на тридцать процентов, а на все пятьдесят – полторы цены – и продала. Какая мне разница – была бы прибыль. Но тут на меня как нашло что-то.

– Уж извините, Олег, – в притворном огорчении покачала я головой. – Но не могу. У меня на нее свои планы. Вы скажите своему клиенту, пусть недельки через две зайдет в «Новины». Всего хорошего.

И попросила счет у удачно проходившего мимо официанта.


Вернушись в номер, я довольным взглядом окинула стопку упакованных картин – повезло, оказывается, вовремя успела. И гном, выходит, не врал про конкурентов. Вот ведь пустяк, а приятно. Молодец, Лиза. Сейчас еще шубу купить – и вообще будет красота.

Но сразу после обеда выходить на улицу не хотелось. Посижу чуть-чуть, решила я, устраиваясь на кровати. Чуть-чуть, полчасика, а потом вызову такси и отправлюсь по магазинам.

Разбудил меня телефонный звонок. Чертыхнувшись, я схватила трубку гостиничного аппарата, спросонья не сообразив, что звонить-то мне сюда некому. Те, кому нужно, знают мой мобильный. Но было поздно.

– Елизавета Дмитриевна? – заструился в трубке противно-знакомый голос. – Я вас ни от чего не отрываю?

Свободной рукой я нашарила выключатель прикроватной лампочки, жмурясь от вспыхнувшего света, кинула взгляд на часы. Половина пятого. Если поторопиться, по магазинам еще можно успеть.

– Я собиралась уходить, – сообщила я в трубку. – Вы поймали меня буквально на выходе.

– Не могу ли я случайно составить вам компанию? – спросил меня этот нахал. – Дело в том, что я неплохо знаю город, и мог бы...

– Навряд ли, – оборвала я его излияния. – Я собиралась пойти купить себе нижнее белье.

Вот тебе! Получи, фашист, гранату.

Но его и это не смутило.

– И прекрасно, – застрекотал он в трубку. – Со здешними магазинами я тоже неплохо знаком, и думаю, что сумею помочь вам в выборе. Вы предпочитаете Агент Провокатер или местный лен и батист? Скаген Линте – настоятельно рекомендую. Они еще шьют копии исторического викторианского белья и ночных рубашек и держат небольшой музей оригиналов – очень интересно.

Ну точно, голубой. Но слов у меня больше не было. Один – ноль, ничего не скажешь.

– Так я подымусь за вами? – он явно принял мое молчание за согласие. – Буду через десять минут.

За отведенное время я, проявив чудеса собранности, успела окончательно проснуться, умыться и даже кое-о-чем подумать.

Мне не нравилась эта навязчивость. Чем она вызвана? Ну не желанием же помочь мне в покупке исторически достоверных трусов. Чего ему так сдалась эта старая коллекция? Может быть, она представляет из себя какую-то ценность, которую не уловили ни я, ни наследники, ни старый гном-антиквар? Тем более не следует ее продавать. Впрочем, этого я не собиралась делать в любом случае.

Чем мне может все это грозить, помимо общения с искусствоведом? Может ли он, к примеру, сейчас стукнуть меня по голове, сбросить в море и прибрать коллекцию к рукам? Навряд ли. Коллекция и таможенные бумаги оформлены на мое имя, гном его видел-знает, так что незамеченным все это не пройдет. И потом, это все-таки Европа, а не Москва, тут действуют какие-то нормальные законы. А вот когда я вернусь на родину... Впрочем, напомнила я себе, там за мной стоит Сашка с его службой безопасности, так что тоже можно не беспокоиться.

На этой оптимистической ноте мои рассуждения были прерваны стуком в дверь. Вздохнув, я пошла открывать.

Войдя и едва поздоровавшись, мистер Белоподольский уставился на стопку картин. Ее, конечно, было трудно не заметить в крошечном номере. Пауза затягивалась.

– Хочу напомнить вам, – ядовито произнесла я наконец. – Что собиралась уходить.

– Да-да, конечно, – опомнился он. – Простите, я отвлекся. Просто, сами понимаете... Вы случайно не передумали?

– С чего бы? – пожала я плечами.

– Ну, я не знаю, – ответ прозвучал как-то неопределенно. – Мало ли, всякое ведь бывает. Мой клиент, как вы понимаете, он ведь не очень простой человек. Вы женщина, работаете в Москве, это непростой город. Возникают разные проблемы...

О, так это он, кажется, меня запугивает! Здорово! Все-таки я – голова!

– Проблемы, конечно, возникают, – ласково улыбнулась я в ответ. – Это жизнь. Но моя служба безопасности отлично с ними справляется. Мне в свое время рекомендовал ее господин Орлов. Не желаете ли получить визиточку для своего клиента? Ну, на случай, если вдруг будут какие-нибудь вопросы?

Никаких вопросов, как я и ожидала, больше не оказалось.

– Конечно-конечно, – озарился улыбкой мой милый собеседник. – Я и не сомневался, Елизавета Дмитриевна, что у вас дело поставлено на серьезной основе. Ни на секунду не сомневался. Вы готовы? Куда прикажете вас сопровождать?

– Готова, – кивнула я. – Вот только обуюсь.

– А не могли бы вы тогда дать мне на секундочку описание коллекции? Хоть одним глазком заглянуть? Я вас не задержу, клянусь, только гляну разочек. Пожалуйста, Елизавета Дмитриевна?

Просьба звучала так жалостно, что я, решив, что в этом не будет большой беды, достала из шкафа папку и протянула ему. Он коршуном кинулся на нее и зашуршал страничками. Но, как только я, надев пальто, заявила о своей окончательной готовности к выходу, покорно все закрыл и с улыбкой вернул папку мне. Бросив папку на постель, я погасила свет и вышла из номера.


Никогда в жизни я не думала и даже предполагать не могла, что мужчина может быть таким полезным спутником при походе по магазинам. До сих пор жизнь упорно убеждала меня в обратном. Все знакомые мне мужчины, с которыми мне доводилось попасть в магазин, вели себя одинаково, то есть отвратно. Но нынешний мой спутник оказался просто подарком небес.

Он знал, где находятся лучшие магазины города, что именно в них продают и какой там ожидается уровень цен. Он был в состоянии на глаз определить не только мой размер, но и пристрастия, а также соответствующие им фирмы. Он мог объясниться с продавцами на их языке, его не раздражало, когда я не могла определиться с выбором, он искренне давал мне довольно толковые советы и с интересом наблюдал за процессом примерки – с внешней стороны кабинки, естественно. В общем, до белья дело не дошло, но результатом двухчасовой прогулки по магазинам стала покупка исключительно удачных черных брюк, кашемирового свитера и замечательной теплой куртки, в которой, по уверениям продавцов и обещаниям производителя, мне были не страшны никакие морозы. И стоило все это весьма умеренно, особенно на московский масштаб.

За ужином в маленьком ресторанчике, который мы выбрали по рекомендации Олега, я выразила ему свое восхищение вместе с горячей благодарностью.

– Да что вы, Елизавета Дмитриевна, – улыбнулся он. Эта улыбка уже не казалась мне такой противной. – Совершенно не стоит. Я и сам получил большое удовольствие, честное слово. У вас прекрасный вкус.

– Спасибо, но тем не менее – вы же не обязаны были таскаться со мной целый вечер.

– А что бы я делал? Сидел в гостиничном номере, как сыч, и размышлял о провалившейся поездке? Кстати, вы не...

– Нет, – быстро ответила я. – И давайте лучше не будем начинать снова. Все было так хорошо.

– Не будем, – кивнул он, грустно улыбаясь. – Клянусь вашим новым нарядом.

Мне стало его жалко. Тоже ведь – поехал человек, на праздниках, не по своей воле, да еще оказалось – совершенно напрасно. И кто его знает, может, этот клиент и правда жутко противный – а это я легко могла себе представить, успела сама повидать всякого. Я-то сама себе хозяйка, а он еще будет теперь выслушивать... Может, и правда уступить? Вот только если бы не эта его настойчивость... Я страшно не люблю, когда на меня давят. Все-таки за этим может что-то стоять. Нет, подожду по крайней мере до Москвы.

Нам принесли еду, которая действительно оказалась выше всяких похвал. Мы мирно болтали о том, о сем, обсуждая каких-то обнаружившихся общих московских знакомых, тенденции развития рынка, предстоящие выставки и антикварный салон. Уже под конец, когда нам принесли кофе, Олег вдруг посмотрел на меня печальными глазами.

– Елизаета Дмитриевна! Я уже все понял про коллекцию и уважаю ваше решение, но поймите и вы меня. Я живу от клиента до клиента, и рекомендации для меня – больше половины дела. А этот, сволочь, еще такой вредный попался. Может быть, вы все же могли бы хоть немного пойти мне навстречу? Ну не коллекцию, но, может быть, хоть пару картин из нее? Чтоб мне не совсем уж с пустыми руками возвращаться? Как вы смотрите на такой вариант?

Такой вариант был вполне созвучен моим собственным мыслям. Кроме того, отказывать человеку, который только что проявил себя почти ангелом, протаскавшись с тобой пару часов по магазинам и накормил вкусным ужином, гораздо труднее.

– Я подумаю, – сказала я благостно. – А вы прямо знаете, какие именно картины понравятся этому вашему клиенту?

– Конечно, – встрепенулся Олег. – Пятая и восьмая в перечне по описанию. Так вы правда подумаете? Елизавета Дмитриевна, душечка! Спасительница моя!

Расставаясь с ним перед входом в отель, я в очередной раз заверила Олега, что буду думать всю ночь, и пообещала сообщить, как только.

– Даже среди ночи звоните, если что! – умолял он меня. – Прямо в любое время! Я глаз не сомкну.


В номере, умывшись и надев халат, я села на кровать и раскрыла папку с описанием. Пятая и восьмая? Ну и что там такого особенного?

Ничего не то, что особенного, там и интересного-то особо не было. Обе картины принадлежали кисти некоего Юргена Иогансена, чье имя мне лично не говорило ни о чем. На обеих были изображены пейзажи, зимний и осенний. К описаниям прилагались маленькие фотографии картин. Снег, березки, неяркие цвета, серое небо... Да, прошлый век, да, симпатично, но не более того. Из-за чего такие страсти? Может, я чего-то не понимаю? Я внимательно прочитала аттрибуцию, то есть историю картин. Иногда бывает, что за работу одного художника принимают работу другого, гораздо более знаменитого, но это был не тот случай. Обе картины были куплены у самого автора, так что никаких разночтений тут быть не могло. Странно.

На всякий случай я решила позвонить Николаю Михайловичу. В Москве, конечно, поздно, но я знаю, что старик любит засиживаться заполночь. Я набрала на мобильном знакомый номер.

– Николай Михайлович? Добрый вечер. Это Лиза, я вас не разбудила? Простите, что так поздно.

– Лизонька? Здравстуйте, дорогая. Нисколько не разбудили. Рад вас слышать.

– Николай Михайлович, у меня к вам несколько странный вопрос. Дело в том, что тут у меня...

Я постаралась изложить происходящее по возможности внятно и кратко. Николай Михайлович внимательно слушал, и я прямо чувствовала за трубкой, как коллекционер встает в охотничью стойку.

Я прочла ему описание с аттрибуцией, несколько раз назвала фамилию художника, все даты, какие могла найти. Старик какое-то время раздумывал, потом спросил:

– Сами картины сейчас у вас?

– Да.

– Вы можете на них посмотреть?

– Могу, но что я должна там увидеть?

– Иногда бывает, что под одной картиной написана другая, более старая. Холсты были дороги, начинающие художники их перегрунтовывали и писали поверх...

– И как я могу это увидеть?

– Да пожалуй, что никак. Это может увидеть только реставратор или эксперт. Но, честно говоря, Лизонька, я думаю, что там ничего и не будет. Ведь антиквары ее уже смотрели?

– Смотрели. И наследники смотрели. Николай Михайлович, кто он такой-то, этот Иогансен?

– Да никто. В смысле, имя этого художника мне ни о чем не говорит. А в коллекции есть еще его работы, кроме этих двух?

Я сверилась со списком. Всего работ Иогансена было четыре.

– Да, есть еще две.

– Попробуйте предложить вашему покупателю другие работы того же художника вместо этих. Если он откажется наотрез, значит, дело в холсте. Но, честно говоря, я все же сомневаюсь.

– А чем тогда может быть вызван такой интерес?

– Ой, Лизонька, да тысячи причин. У коллекционеров столько разных причуд, тут ведь не угадаешь. Как, вы сказали, покупателя вашего зовут?

– Белоподольский. Олег Белоподольский. Такой, странноватый какой-то.

– Да, есть такой. Я о нем слышал. Сам дела с ним не имел, но слышал. Он из молодых, не так давно работает, но, говорят, неплохой мальчик, старательный.

– Да, это как раз заметно. Даже, я бы сказала, навязчивый.

– Ну так Лизонька, он же посредник, дилер, что же вы хотите? Его, как волка, ноги кормят. У него работа такая. Он ведь под заказ просит, не для себя?

– Нет, говорит – для какого-то клиента. Прямо из кожи вылезает.

– Ну вот видите. А клиенты – они же разные бывают. Коллекционеры – народ непростой. Может быть, его, этого клиента, бабушка дружила с художником лично? Да мало ли что еще. Когда вы возращаетесь в Москву?

– Уже завтра.

– Когда будет минутка, позвоните мне, расскажите, чем кончилось. Или, возможно, я сам к вам загляну, посмотрю на вашу коллекцию.

– Договорились, Николай Михайлович. Спасибо вам.

– Не за что, голубушка. Доброй ночи.


После беседы с Николаем Михайловичем я разворошила стопку картин и раскопала те, о которых шла речь. Это оказалось несложно. Гном, отдать ему должное, отлично упаковал работы, обернул картины в плотную бумагу и специальную пленку с пузырьками, проложил чем-то жестким, заклеил и надписал на каждой название, автора и порядковый номер. Вскрывать такую красоту страшно не хотелось – мне в жизни потом так не завернуть.

Поколебавшись, я все-таки вскрыла одну из работ. В конце концов, если я решу продать ее Олегу, он сам и будет возиться с упаковкой. Картина далась мне не так-то легко, я два ногтя сломала, пока вытащила ее из всех шкурок. И, главное, похоже, что напрасно.

Ну, пейзаж. Ну снег, ну березка на первом плане, вороны на ветках. Подпись художника в правом нижнем углу. Иогансен. Трещинки, краска потемнела – все как положено. Я немного поскребла краску ногтем, пытаясь определить толщину слоя – ничего. Перевернула картину – холст, подрамник, гвоздики. Нет, ничего не вижу. Я вам и не эксперт.

И что с этим делать? Главное – продавать или нет? Так, в галерее, я выручу за нее тысячи три. Да еще рама, которую надо сделать, да еще налог... Да еще непонятно, купит ли кто-нибудь ее вообще. У меня таких тридцать семь, не считая тех, что уже висят на продажу.

Я позвонила по номеру, который мне оставил Олег. Он схватил трубку на первом гудке.

– Олег? Добрый вечер. Вы знаете, я, пожалуй, соглашусь.

– Ангел! Ангел Елизавета Дмитриена!

– Подождите, это не все. Я соглашаюсь частично. Я не хочу продавать вам восьмую картину. Только пятую. Согласны?

Пятая была та самая, которую я распаковала.

– А восьмую никак?

– Нет. Я вспомнила, что у меня тоже есть клиент, которому нравятся именно такие пейзажи.

Это я, конечно, прямо на месте соврала, и, прямо скажем, довольно по-дурацки, но это было неважно.

– Ужасно жаль. Елизавета Дмитриевна, а не могли бы вы тогда уступить мне еще двадцать четвертую картину?

Я схватилась за описание. Двадцать четвертой была картина вообще другого художника, правда, тоже северный пейзаж. Ерунда какая.

– Возможно, Олег. Я подумаю и над этим. Но мы не обсудили вопрос цены.

– Это не вопрос. Сколько вы за них хотите?

– По пять тысяч евро за каждую, – ответила я, зажмурившись от собственной наглости.

– По три. Ну хорошо, с половиной.

– Ничего себе. Я иду вам навстречу, а вы еще со мной торгуетесь?

Сговорились на четырех. С четвертью.


В Москву мы с Олегом возвращались вместе. Поскольку все картины были оформлены на меня, мы решили, что проще будет так и вывозить. Олег не отходил ни на шаг, оказыая мне всевозможную и даже несколько утомительную помощь. Все прошло гладко, хотя я и раньше не стречалась в этом месте с какими-то сложностями.

Олега встречала машина. Я еще не успела сообразить, не опасно ли мне садиться в чужую машину на родной территории, а уже весь багаж был погружен, и Олег услужливо открывал передо мной дверцу. «Ладно, не пропаду», – решила я, садясь.

Меня довезли до галереи, помогли выгрузить все картины и отпустили в лучшем виде, очередной раз рассыпавшись в благодарностях. Деньги Олег отдал мне наличными, а от официального оформления продажи отказался, заверив меня, что клиенту это не важно. Единственное, о чем он меня попросил – отдать ему листы с описанием этих картин из коллекции. Но отдавать нумерованные листы, нарушая порядок бумаг, я решительно не захотела. Тогда он попросил сделать хотя бы ксерокс с описания этих двух картин, что я тут же и произвела. На этом наше общение с господином Белоподольским, специалистом по вопросам искусства, оказалось завершенным. Я вернулась к своей обычной суетной светско-торговой жизни и, признаться, довольно быстро забыла об этом эпизоде.


В конце февраля в ЦДХ проходил очередной антикварный салон. Я пришла туда в самый первый день работы, когда простых посетителей еще мало, а экспозицию изучают в основном свои, такие же интересанты, как я. Не то, что я всерьез рассчитывала найти там что-то для себя, в смысле, для галереи, но всегда интересно посмотреть на достижения коллег.

Я пробродила по выставке около часа, и в глазах у меня начинало слегка рябить от изящных безделушек, драгоценностей в старинных оправах и мебели на выгнутых ножках. Картин было немного, впрочем, на антикварных салонах их много и не бывает. Я встретила нескольких знакомых, поболтала о том-о сем, и уже почти собралась уходить, когда увидела на стенде крупного антикварного магазина еще несколько картин. На автомате я подошла поближе – посмотреть, и среди прочего увидала знакомую вещь.

Это была моя картина. Ну, не моя конечно, но лично мной купленная, а потом проданная еще тогда, в Копенгагене. Та самая, из коллекции, по которой так убивался знаток искусства Олег Белоподольский. Сперва я как-то глупо обрадовалась, точно встретив старого знакомого, и только потом удивилась, вспомнив, что он вымаливал ее у меня для злобного клиента. Недолго, однако, клиент наслаждался трофеем. Хотя – мне-то какая разница, я свое заработала. Кстати, интересно, за сколько они тут ее продают?

Я зашла на территорию стенда и небрежно спросила у девушки-продавца, указывая на картину:

– А вон тот пейзажик почем у вас?

Девушка как-то слегка дернулась, пробормотала: «Минуточку, пожалуйста», и скрылась за ширмой ар-нуво, которая отгораживала от посетителей внутреннюю часть стенда. Через секунду она появилась оттуда в компании вальяжного господина с бородкой, очевидно, владельца.

– Вот, – указала она на меня. – Дама картиной интересуется.

Немного удивленная всей этой возней, я, тем не менее, снова задала свой вопрос, адресуясь уже к господину.

– Сколько у вас стоит эта картина?

– Эта? – как-то с придыханием переспросил господин. – А вы в качестве кого интересуетесь?

Что за чертовня? Что за театр они мне тут устраивают?

Я извлекла из сумки визитку и протянула ее вальяжному мужику.

– Будем знакомы, коллега. Меня зовут Елизавета Новинская, галерея «Новины».

Мужик, не моргнув глазом, тоже извлек визитку откуда-то из кармана.

– Очень приятно. Иван Демидов. Проходите, коллега, присядем.

Мы действительно сели тут же, не заходя за ширму, за старинного вида стол. Я в изумлении пялилась на происходящее.

– Честно говоря, Иван, – я глянула на визитку. – Павлович, я как-то слегка не понимаю, что происходит. Я просто хотела узнать цену, потому что эта картина мне... Скажем так, немного знакома.

Он засмеялся мне в ответ бархатным смехом.

– Ну, я бы удивился, коллега, если бы вы ее не узнали. Но просто, видите ли... Вы же понимаете, что просто так тут разговора быть не может. Честно говоря, если у вас нет для нее серьезного клиента, а вы интересуетесь в общем плане, то, я боюсь, наша беседа окажется беспредметной.

Я вообще перестала что-либо понимать. Кто из нас двоих сумасшедший?

– Иван Павлович, дорогой. Вы меня прямо пугаете. Ну, давайте будем считать, что я справляюсь о цене просто из дамского интереса. Так сколько же у вас стоит эта картина?

Он, слегка прищуришись, посмотрел мне прямо в глаза.

– Ну, скажем так, в расчете на любопытство, девятьсот тысяч.

– Чего? – ахнула я.

– Не рублей, естественно. Будем так считать, условных единиц. А уж каких конкретно, решится в более конкретной беседе.

– Не может быть! – я никак не могла прийти в себя.

– Ну почему же? – забулькал Иван Павлович. – на передвижников сейчас большой спрос, он только растет и еще будет расти. А такая прекрасная работа Саврасова не может стоить меньше. Я понимаю, что цена подскочила быстро, но ничего не поделаешь, рынок есть рынок. Конечно, – с ударением произнес он, – если вы придете прямо со своим интересом, мы сможем немного договориться, но в целом...

– Могу я посмотреть аттрибутировку на эту картину? – хрипло спросила я пересохшими губами. Здесь происходило что-то совершенно бредовое, такое, чего просто не может быть.

– Провенанс? Таня, принеси провенанс на Саврасова, – велел Демидов девушке. Та метнулась за ширму. – Но вы не беспокойтесь, картина чистейшая, с экспертным заключением, все, как положено. У нас серьезная фирма.

Девушка Таня появилась из-за ширмы с папочкой, наклонилась и прошептала что-то Демидову на ухо.

– Ах, да, – обратился он ко мне. – Легенды-то мы пока не подвезли. Первый день, знаете, суета. Но вот копия экспертного заключения, можете ознакомиться.

Как во сне, я раскрыла папку. На листочках с шапкой Грабаревского центра действительно было настоящее экспертное заключение. Техника... Краски... Холст... Временные рамки... Кракелюр, характерные черты, подпись, Саврасов. Все так. Внизу стояли оттиск печати и подпись эксперта: Кацаруба Г.П.

Совершенно убитая, я закрыла папку, положила ее на стол и поднялась.

– Благодарю, Иван Павлович. Очень интересно. Я... Я подумаю. До свидания.

Я не помню, как спустилась в гардероб, как оказалась на улице. Мне хотелось выть, рыдать и биться головой о стену. Идиотка! Нет, хуже. Раздолбайка! Раз... Даже слов таких трудно найти! Держать в руках картину миллионной цены и своими руками отдать ее задаром, да еще радоваться удачной сделке! Не узнать, прошляпить Саврасова! Да если бы я... Да ведь... Это можно было бы вообще... И главное, никто не виноват, все сама, сама! Зачем, зачем я не послушалась своей интуиции? Ведь не хотела же иметь с ним никакого дела, ведь с самого начала не понравился мне этот Белоподольский. Мерзкий трансвестит! Как я могла так облажаться!

Шатаясь, я побрела по Крымскому мосту. Внизу вяло перекатывалась грязно-серыми волнами Москва-река. Прямо хоть утопиться! Взять вот и прыгнуть через перила. Лю-уди! Я идиотка! И нельзя, нельзя мне вообще было в это лезть. Какой из меня, к чертям, знаток искусства? Так прошляпить, так...

Возле метро «Парк Культуры» меня слегка отпустило. Я перестала внутренне завывать и начала снова обретать способность к соображению. Интересно, можно ли что-нибудь с этим сделать? Как-то попытаться восстановить свои права? Продажу мы не оформляли, тут ничего не докажешь. А что у меня есть? У меня есть описание коллекции, и в нем осталось описание этой картины. И договор на покупку от копенгагенского гнома... Наверное, этого мало, но можно попытаться...

Я выскочила на проезжую часть и отчаянно замахала руками, останавливая машину. Скорей, в галерею. Мы еще повоюем!

Из этого, конечно, ничего не вышло. Когда я, держа в руках описание проклятой картины (художник Иогансен, зимний пейзаж, 1897 год) дозвонилась, пылая гневом, со своими праведными, но плохо сформулированными претензиями до господина Белоподольского, он не рассмеялся мне в лицо только потому, что мы разговаривали по телефону.

Ну в самом деле, смешно. Какая картина, какой Саврасов? Кто это может доказать? Он вообще не понимает, о чем идет речь, а если я, как владелец галереи, не могу узнать среди купленных мной картин уникальных работ, знакомых любому школьнику по картинке в букваре, то он сожалеет, но помочь мне ничем нельзя. В общем, не брала я твоей кастрюли, и вернула я тебе ее без трещины...

Я бросила трубку и снова затряслась от злости. Конечно, теперь никому не докажешь. Страна чудес! Нет, это поле чудес в стране дураков, а главный дурак тут я! Но как, как я ее просмотрела?! В отчаянии я снова уставилась в описание, которое продолжала держать в руках.

Ну вот же, все черным по белому. И никакого Саврасова. И подпись – Иогансен, даже на плохонькой фотке просматривается. Березки, снежок грязноватый. И гном ведь смотрел, и наследники. И я. И еще Николай Михалычу звонила. И он сказал... Главное, картина – та же самая, без изменений, только подпись. Как такое может быть? Это что же – безвестный Иогансен в своей Дании ездил в Россию, скупал там картины тоже не больно известного на тот момент Саврасова, замазывал его подпись и сверху рисовал свою? И продавал потом за копейки местным коллекционерам? Ну бред какой-то. Но даже если предположить нечто подобное, как об этом стало известно подлецу Белоподольскому? Ведь он в глаза не видел картины, он за нее бился практически вслепую. И потом – ему было почти все равно, которую брать. Их что, все переписывали?

– Маша! – закричала я.

Испуганная Маша прибежала с вопросом, что случилось.

– Маша! Вы профессионал, скажите мне – вы смотрели на скандинавскую коллекцию? Ну, что я последний раз привезла?

– Конечно смотрела, Лиза. Я же ее в каталог вносила.

– Вы там видели что-нибудь... Ну... Скажем так, более ценное, чем оно кажется на первый взгляд?

– Я не совсем понимаю, как это...

– Я тоже. Но, может быть, какие-нибудь известные картины, классиков там? Среди этих работ вдруг не было, к примеру, Айвазовского?

– Ну что вы, Лиза? Ну какой Айвазовский? Это уж, скорее, тогда про итальянскую школу живописи можно сказать, а тут все северная Европа. Это уж, если с чем-то сравнивать, тогда ближе к нашим передвижникам, которые...

– Вот-вот. А передвижников этих самых вы там не видели?

– Да нет конечно. Я бы вам сразу сказала. В принципе, конечно, вы же понимаете, Лиза, их было много, целая школа, строго говоря, эти работы тоже можно отчасти к ней отнести, с учетом того, естественно, что автор был не из России. Но и это не так существенно, потому что, к примеру, даже Репин жил тогда в Финляндии, в Куоккале, тогда это считалось русской территорией, а сейчас – Скандинавия, так что границы в данном случае провести... Лиза, да что случилось? На вас лица нет...

– И не будет, – застонала я, кладя голову на стол. – И не будет. Я его потеряла.


Ближе к вечеру, немного успокоившись и отправив Машу, которой я так и не смогла рассказать о своем позоре, домой, я позвонила Николаю Михайловичу.

Он выслушал мою трагическую историю, поцокал языком в трубку, помолчал и начал говорить мне что-то успокоительное в том духе, что история кажется маловероятной, что я, скорее всего, что-то не так поняла, перепутала, ошиблась и так далее. Мои доводы – я согласна, звучащие не очень вразумительно, его не убедили. Но в конце концов, для моего спокойствия, мы договорились, что он сходит со мной на выставку и посмотрит на все своими глазами. На завтра у него уже были назначены какие-то дела, но вот послезавтра – первым делом. И да, он сначала изучит описание, и посмотрит на другие работы, и мы во всем разберемся. А пока мне нужно идти домой, поужинать и ложиться спать. Утро вечера мудренее.

До послезавтра я дожила, исключительно сконцентрированным усилием воли застаив себя не думать ни о картинах, ни о художниках, ни даже о деньгах. Что, учитывая род моих занятий, было не так-то просто.

Но я дожила, и послезавтра настало, и Николай Михайлович, подтянутый и свежеыбритый, пришел ко мне в галерею. Я тут же, почти не здороваясь, сунула ему проклятое описание.

– Ну что? Что? – в нетерпении подпрыгивала я у него за спиной, пока он неторопливо читал текст, известный мне теперь почти наизусть.

– Да ничего, – невозмутимо пожал он плечами. – Вы успокойтесь, Лизонька, возьмите себя в руки. Совершенно невинная работа, все с ней нормально, никаких следов Саврасова я здесь не вижу. Ну, пейзаж, ну природа схожа, техника, так такого кто только не писал. Я все же считаю, вы что-то перепутали. Конечно, жаль, что я не видел оригинала, но вряд ли это что-то бы изменило.

– Сейчас я вам покажу оригинал, – сказала я, и мы понеслись в ЦДХ.

Но когда мы, сдерживая волнение и стараясь выглядеть спокойно и невозмутимо (то есть это я старалась, Николай Михайлович и был совершенно спокоен) подошли к нужному стенду, искомой картины на месте не оказалось. Господин Демидов, вышедший нам навстречу из-за своей античной ширмы и радостно приветствовавший нас, как старых знакомых, немедленно подтвердил мои опасения.

– Так продал я его, вашего Саврасова, – улыбка не сходила с его лица. – В тот же день буквально и продал. Неудивительно – такая редчайшая работа. Боюсь, я еще и потерял на нем – передвижники сейчас в таком спросе.

– А кому? – чуть не закричала я в голос.

Николай Михайлович поглядел на меня укоризненно.

– Работа ушла в частную коллекцию, – с легким нажимом ответил Демидов. – Больше никаких подробностей я вам сообщить, увы, не могу.

– А она уже ушла? – не могла успокоиться я. – В смысле, вы ее уже отправили? Окончательно? И увидеть больше нельзя?

– Абсолютно окончательно, – заверил меня Демидов. – Конечно, – продолжал он, ласково глядя на Николая Михайловича, с которым они, как выяснилось, были давно знакомы. – Если бы я знал, что это вы интересуетесь, я бы его придержал. Но девушка, – кивок в мою сторону, – все секретничала, ничего ведь конкретно не говорила. Да и, между нами-то говоря, Николай Михайлович, дороговато. То есть оно, конечно, и еще выше пойдет, но если для себя брать, как вы – дороговато. Это олигархам самое оно, в залу вешать да хвастаться, а не тем, кто в самом деле разбирается. Я вам, как своему человеку скажу, вы не огорчайтесь уж слишком. Пейзажик-то на самом деле простенький был. Этюдик даже, можно сказать. Так, руку набивал мастер. Всей и чести, что имя. Не вашего, в общем, калибра вещь. А вот, если позволите, я хотел кстати у вас спросить...

И они завели свой отдельный, совершенно не относящийся к делу разговор. Антиквар хотел купить какую-то картину из николаймихалычевых, тот возражал и отказывался. Все это заняло едва ли не полчаса. Я стояла рядом, как сирота, погруженная в свои печальные мысли.

– Не огорчайтесь, Лизонька, – бодро уговаривал меня Николай Михайлович, когда мы с ним спускались по лестнице в вестибюль. – Я почти уверен, что ничего не произошло. Все-таки вы, скорее всего, ошиблись. Я знаю Демидова, он опытный специалист. Хитрец, конечно, старая лиса, но никаких паленых картин у него быть не может. Вы устали, замотались, вот вам и померещилось. Все-таки вы же совсем недавно в деле, вам хочется каких-то находок, сенсаций...

– Ага, – я не смогла сдержать раздражения. – Николай Михайлович, у нас с вами получается, как в том анекдоте, только наоборот. Знаете: «Мой дядюшка ослеп, а не охренел». Так вот – я, может, и охренела, но я не слепая. Это была та же самая картина. Не могла я их перепутать.

– Ну, значит, – Николай Михайлович тоже не выдержал и обиделся. – Значит, случилось то, что случилось. И в этом, могу я вас заверить, тоже нет ничего сверхтрагичного. Такие ошибки, Лизонька, – продолжал он более уже мягким тоном. – Случаются с каждым, кто серьезно занимается этим делом. Без этого нельзя стать специалистом. Можете считать, что вы получили боевое крещение. Приглашаю вас по этому поводу на обед. Тут, на Остоженке, неподалеку, есть симпатичный ресторан.

Но я, пребывая в расстроенных чувствах, отказалась от обеда и, сославшись на срочные дела, распрощалась с Николаем Михайловичем у выхода из ЦДХ. Старик был очевидным образом обижен, но я решила, что об этом подумаю завтра.

А сегодня... Сегодня я плюну на все, поеду домой, буду злиться и страдать. Никто мне не верит, никто меня не понимает и все держат за идиотку. Идиотка и есть – просрать миллион за так. От этого было еще обидней.

Вернувшись домой, я плюхнулась на диван, завернувшись в плед, и стала перебирать свои огорчения, как костяные бусы. Все обижают бедную Лизу. И Демидов, гладкий эксплуататор, и Николай Михайлович, неверующий Фома, и, главный гад, Белоподольский, мерзкий обманщик и вообще трансвестит. Что с него и взять-то, с урода!

В голове сама собой откуда-то всплыла стихотворная строчка: «Меня опять обидел трансвестит. Его за это Лиза не простит». Знакомое что-то... Что-то ведь уже такое было... Откуда я могу знать эту чушь?

И вдруг я вспомнила! Я ведь однажды уже сочиняла такие стихи. И повод, между прочим, был схожим! Это было еще в Америке, когда у меня перебили картину на Ебэе. И эта картина...

Отбросив в сторону плед, я вскочила с дивана. И эта картина сейчас висит у меня над столом. Называется Шишкин! Куплен Сашкой за бешеные деньги! Это все уже однажды было!

Я кругами заметалась по комнате. Так! Что мы имеем? Маловыразительные пейзажные картины никому неизвестных североевропейских художников покупаются в Европе за смешные деньги, а потом в России внезапно появляются очень похожие на них работы знаменитых художников. Чистые, несомненные, прошедшие экспертизу... Стоп! Эксперт, подписавший акт на Саврасова – Карацуба! Или Кацаруба. Я ведь и его знаю, эту фамилию ни с чем не спутаешь. Это же он с подачи Николай Михалыча продал мне студенческие работы за бесценок. Спасибо ему большое, но он и сам неплохо заработал на бедных студентах. Интересно, сколько денег он им отдал, if at all? А еще интереснее, как звали эксперта, который подписывал акт экспертизы на моего Шишкина?

Сашка подарил мне картину, но никаких бумаг на нее я не видела. Тогда я и не знала, что нужны какие-то бумаги, а потом было не до того... Значит, они должны быть у Сашки. Я схватилась за телефон.

– Сань, это я, – затараторила я без всяких приветствий. – Мне срочно нужно...

– Я занят, – в трубке раздались короткие гудки.

Черт! Сволочь! Чем он таким там занят? Я посмотрела на часы. Три часа дня. Вообще-то, может, и правда. Придется подождать.

Я включила компьютер и отыскала там старые данные с Ебэя. Ага-ага. Теперь вот если бы доказать, что транвсеститов было не два, а один и тот же... Интересно, это как-то можно обнаружить? Если посмотреть регистрацию по ай-пи, идентификационному номеру компьютера...

От интернетных изысканий меня отвлек телефонный звонок. Сашка.

– Что у тебя стряслось?

– Санечка, ты помнишь картину, которую мне подарил? Ну, в сентябре еще?

– Помню.

– Сань, мне нужны бумаги на нее. Срочно.

– Лиз, ты сошла с ума. Какие бумаги? Ты что, ее продаешь?

– Нет, что ты. Просто надо кое-что проверить. Так, по мелочи. Они у тебя?

– И ты из-за этого меня на работе дергаешь? Нет у меня никаких бумаг. Мне предлагали, но я даже брать не стал, заморачиваться.

– Сань, а где же они тогда? Это важно, Сань.

– Откуда я знаю? Я ее у Вальки купил? Вот у него если только. И то, сколько времени прошло...

– Саш, а телефон этого Вальки у тебя есть? Мне правда нужно...

– Нет, ты у кого хочешь душу вынешь. Мне некогда, Лиз. Я тебе вечером позвоню.

Ну вот так. Вот вам и здрасьте. Главное, и вечером нифига ведь не позвонит. Сколько раз уж так было. Вообще мы как-то последнее время стали страшно редко общаться. У него все дела, дела...

Да, но у меня тоже. И сейчас первым делом надо найти этого чертова Валю. А про отношения с Сашкой я тоже буду думать потом. Если вообще буду.

В общем, к семи часам вечера Валю я отыскала. Два десятка телефонных звонков, лесть, посулы, небольшой скандальчик и легкий шантаж... Хорошо считаться подругой олигарха.

– Здраствуйте. Валентин?

– Да. С кем имею?

– Вы вряд ли меня помните. Меня зовут Лиза Новинская, мы с вами познакомились в конце лета, на презентации вашей коллекции, я была с Сашей Орловым...

Пароль сработал.

– Да-да, как же, почему, я вас отлично помню. Так чем могу?

– Видите ли, Валя, Саша тогда купил у вас картину, пейзаж Шишкина...

– Да? – голос заметно напрягся.

– И я хотела узнать – на нее сохранились какие-нибудь документы? Ну там – аттрибуция, акт экспертизы, выписки из каталога? Саша куда-то задевал все это и не может ничего найти...

– У него их и не было. Я предлагал оформить, но он отмахнулся... К сожалению, я не уверен, что смогу вам помочь. Время прошло, знаете... Я вообще этим сейчас не занимаюсь...

– И что же – совсем ничего нельзя поднять?

– Ну я не знаю. Да вы не волнуйтесь, Лиза, с картиной все в порядке. Если хотите, можете позвонить моему эксперту, он на нее посмотрит. Он же, кстати, ей и первое заключение делал. Может быть, между прочим, что как раз у него что-то и сохранилось. Вы скажите, что по поводу Шишкина, от меня.

– Спасибо вам огромное. А как вашего эксперта зовут?

– Записывайте телефон. Не волнуйтесь, это высочайшего класса эксперт, он в самом Грабаре работает, лучше не бывает. Записали? Зовут его Кацаруба Григорий Петрович.


Так. Все сошлось. Последний кусочек пазла встал на свое место и картинка замкнулась. Я, хоть и ожидала, вернее, очень хотела, услышать именно эту редкую фамилию, не могла поверить сама себе. Похоже, очередная мечта сбылась. Я все-таки нашла свое сокровище, жемчужное зерно в навозной куче. Ну, или скорее, кучу навоза в шкатулке для драгоценностей. Дешевые картины за границей, шустрый трансвестит, авторитетный эксперт с хохляцкой фамилией... Приятно понимать, что я не идиотка, а жертва банального организованного обмана. И явно не единственная при этом. Впрочем, почему жертва? Я-то как раз почти не пострадала. Мне честно заплатили за копеечную картину, и хорошо заплатили. Вот чего он так рвался купить у меня все именно в Копенгагене – чтобы картина не засветилась здесь, в России. А Кацаруба ведь не только эксперт, у них же там еще и реставрация...

Изменить подпись, написать новую легенду – для профессионала не вопрос. Холсты старые, способы растяжки и грунтовки, краски, техника – все соответствует указанному периоду. Все почти готово, и работы-то никакой, особенно если продавать не специалистам. Да и сколько их, специалистов-то этих... Все же ведут себя, как Сашка – купил картину, все отлично – дорого, экспертиза, слова правильные, имя громкое, заплатил, повесил в зале и хвастайся, а что там с ней как – трава не расти. Вот только мне-то что теперь делать со всем этим? Оставить и забыть? Или все же... А может быть, я все-таки идиотка и навыдумывала себе невесть что? Потому что вот так, среди бела дня, внаглую... Честно говоря, в голове не укладывается.

Что у меня на самом деле есть? Ведь все, что я знаю, доказать почти невозможно. Несколько совпадений и принцип бритвы Оккама, как говорится, к делу не подошьешь. Да и к какому делу? Ведь не судиться же мне с ними? Не за что, да и незачем. Но что-то же сделать нужно? Вот только что?


В общем, единственным действием, которое я все-таки предприняла, оказалось разболтать все Сашке. Зря, наверное, но уж не удержалась – больно соблазн был велик. Так хотелось, чтобы хоть кто-то оценил мою догадливость, я же, можно сказать, раскрыла международную аферу. А Сашка как раз взял и перезвонил мне вечером, как обещал, что тоже на самом деле редкое совпадение. Ну, на радостях я с ним и поделилась.

– Знаешь, Сань, у меня тут такое... Я тут такую штуку нашла, если честно, сама не пойму, чего с ней делать. Помнишь, я после Нового года в Копенгаген поехала?

Уже начав рассказывать, в процессе я сообразила, что, наверное, не стоит сообщать Сашке, что его подарок оказался фальшивкой. На всякий случай. Поэтому часть истории про трансвестита и Ебей пришлось скомкать прямо на ходу. Получилось не очень гладко, но вроде сошло, хотя Сашка слушал меня очень внимательно. Как-то, я бы сказала, даже слишком внимательно.

Когда я закончила, он спросил:

– И ты все это знаешь совершенно точно?

– Ну, что значит точно, Сань? Никаких доказательств у меня нет. Просто некий набор фактов, самое простое объяснение которым – вот такое. Про бритву Оккама помнишь?

– Какая еще бритва?

– Принцип. Что если есть простое объяснение, не надо искать сложного. Так и тут. Получается логичная цепочка, которая на раз объясняет все совпадения. Можно, конечно, придумать что-то еще, но это получается сложнее и более длинно, а короткая...

– Подожди, Лиз. Тут все серьезно, а тебе лишь бы ерунду болтать.

Я обиделась. Ерунду. А кто все придумал?

– Сам ты ерундой болтаешь. Я тут, может, уже неделю из-за этого лимона страдаю.

– Не надо страдать. Надо думать. Скажи, а мы можем с ним встретиться?

– С трансвеститом? То есть, тьфу, с этим дилером?

– Да нет, на фига он нам? С этим твоим экспертом.

– Ну, можем, наверное. Сань, а зачем нам это?

– Так надо. Значит, Лиз, ты созвонись с ним и назначь встречу на той неделе, где-нибудь в обед. Пусть в Пушкин подъедет, что ли.

– А что мне ему сказать? Ну, зачем нам эта встреча-то?

– Ну, придумай сама. Картины, искусство, то-се. Ты же, говоришь, с ним знакома? Вот и сочини, чтоб пришел. А уж дальше я разберусь.

Я испугалась. В сашкином голосе прозвучало что-то такое... А вдруг он, как Робин-Гуд, решит сам наказать Кацарубу за ложные экспертизы... Хорошо, я хоть про Шишкина не сказала.

– Сань, но ты же не будешь делать ничего... Ничего страшного? В смысле, плохого?

– Плохого? – Он хохотнул. – Да нет, с чего ты взяла? Если там все так, как ты говоришь, то будет очень хорошо, просто классно.

– Саш, я серьезно. Я не хочу никакого насилия.

– Никакого насилия. Все исключительно добровольно. Да расслабься ты, Лиз. Все будет опаньки. Ты, главное, договорись.


Терзаемая смутными сомнениями, Кацарубе я все же позвонила. Напела что-то такое, вроде того, что мне и моему клиенту была бы нужна его консультация, так не мог бы он... Он, бедолага, с такой легкостью согласился, что мне стало еще более неловко. Да, во вторник, чудесно. Два часа дня, кафе «Пушкинъ». Договорились, будем ждать.

Ждать не пришлось. Все участники исторической встречи собрались исключительно вовремя. Сашка явился в полном боекомплекте – на джипе и с охраной. Я было снова испугалась, но он оставил их всех на улице, и у меня немного отлегло. Поднялись, встретились, всех друг другу представили, уселись в отдельном кабинетике-закуточке среди замечательных интерьеров, сделали заказ. И приступили к делу.

– Я так понял, – рокотал румяный Григорий Петрович, обращаясь к нам с Сашкой. – Что у вас были ко мне вопросы консультационного плана? Чем могу помочь?

Я хотела было открыть рот, но Сашка глянул на меня боком исподлобья, и я передумала.

– Были, – ответил он сам после здоровенной паузы. Слова его чугунно рухнули на стол, и, кажется, остались там лежать. – Были у нас вопросы. Сейчас мы их озвучим.

– Так я слушаю, – ответил Кацаруба. Он, кажется, слегка сбледнул с лица, но марку держал.

– Про Саврасова были у нас вопросы. Русского художника Саврасова, в девичестве Иогансена.

Накануне мы с Сашкой часа полтора потратили на изучение и запоминание им всех подробностей дела, включая фамилии потерпевших и участников.

– Я вас не понимаю, – заерзал на стуле эксперт.

– Дак что ж тут непонятного? – у Сашки вдобавок к чугунности прорезался какой-то простонародный говор. – Экспертизу на Саврасова ты подписывал? В январе месяце?

– Ну, кажется, да, – с легким сомнением согласился Кацаруба. – Я много работаю и не могу быть уверен...

– Все ты можешь, – перебил его Сашка. – Еще б ты был не уверен. Саврасов. Зимний пейзаж. С подписью справа в углу. Так?

– Н-ну...

– Ну так вот. Вот эта самая картина – узнаешь?

И Сашка вытащил из кармана сложенный вдвое лист с описанием из коллекции. Я внутренне сжалась и зажмурила глаза. Сейчас Кацаруба глянет и скажет, что мы идиоты, можем своим описанием подтираться, что это две большие разницы, что только такой дилетант...

Ничего подобного не случилось. Бородатый красавец сидел, тупо уставившись на лист описания, который держал перед собой в руке. Рука слегка дрожала. Все молчали. В полной тишине официант принес закуски.

– Н-ну вообще-то, – тихо проблеял Кацаруба, когда официант ушел. – Сходство... Возможны ошибки... Каждый эксперт, будучи человеком, имеет право на ошибку. – его голос слегка окреп. – Так и в экспертизе говорится. Я могу признать...

– Некоторые ошибки, – мрачно заметил Сашка. – Слишком дорого обходятся. Эта вот конкретно, знаешь, сколько стоила? Такое не списывается...

Он снова сделал паузу.

– Я готов признать, – зачастил, не выдержав ее веса, несчастный эксперт. – Сделать заявление, объявление, что угодно. Стоимость, конечно, нет, но если вернуть...

– Ты знаешь, сколько она конкретно стоила? Ты будешь это возвращать? Или Пушкин?

– Н-нет, я не в состоянии, но... Моя репутация, я могу...

– Понятно. – Сашка поднялся с места. – Поехали.

Эксперт с готовностью вскочил, уронив на пол салфетку. Я тоже в неуверенности поднялась. Уже на выходе, когда Сашка задержался возле официанта, я успела спросить его шепотом:

– Куда ты его везешь? Что вообще происходит?

– Как куда? – посмотрел на меня Сашка ясными глазами. – В галерею, естественно.

Естественным мне это не показалось. Что он собирается там с ним делать? Куда я потом дену труп, если что?

– Зачем ко мне-то? – в ужасе спросила я.

– А куда? Ты что, дома их держишь?

– Кого – их?

– Остальные картины из этой шведской коллекции.

– Сань, я ничего не понимаю, – простонала я.

– Я тебе сейчас все объясню, – пообещал он, полуобнимая меня за плечи и подталкивая в сторону лифта.

На улице ясности не прибавилось. По сашкиному знаку его ребята, ожидашие в припаркованном джипе, приняли обмякшего эксперта и уверенно затолкали в машину. Мы с Сашкой остались вдвоем.

– Так, – деловито сказал он, обращаясь ко мне. – Тут все аккуратно. Ты сейчас быстро едешь в галерею. Где твоя машина?

– Сань, ты что? Какая машина? У меня ее отродясь нет. И вообще – ты обещал объяснить, что происходит.

– Нет? – он, казалось, был искренне озадачен. – Ну да. Тогда бери тачку и дуй в галерею. Мы будем через полчаса. Ты за это время ее закрой, что ли, чтоб там лишнего народу не было, лады?

– Никуда я не поеду, – уперлась я. – Не желаю быть пешкой в чужой игре. И вообще – я против насилия. И уж точно не в галерее, только этого мне не хватало.

– Какой чужой, Лиз, ты что, совсем? Ты же все и придумала, тоже мне пешка. И никакого насилия не будет, он сам все сделает. Давай, давай скоренько, некогда же. Раз, два. Через полчаса в галерее.

И исчез в своем бронетранспортере.

Мне ничего не оставалось, как выполнять ценные указания. Никакой машины я, конечно, ловить не стала, еще чего, по пробкам-то. Тут на метро одна остановка. В общем, через пятнадцать минут, запыхавшись вусмерть, я была на месте.

За оставшееся до назначенного срока время я успела уговорить озадаченную Машу уйти с работы, вывесить на дверь табличку: «Закрыто», налить себе чашку чая и немного сосредоточиться. Но, как я ни напрягала мысли, разгадать сашкин замысел до конца мне не удавалось. Допустим, он дал понять Кацарубе, что сам купил фальшивую картину и хочет вернуть деньги. Ну, и куда они после этого дружно отправились? К тому антиквару, что продавал? Но он-то ведь знает, что это был не вовсе не Сашка. И потом – при чем тут моя галерея и коллекция, которая, между прочим, вовсе не шведская? Для чего нужно было выгонять Машу, если все будет добровольно?

Минут через двадцать напротив двери затормозил черный джип. Из него вышли четверо, двое направились ко мне в галерею. По крайней мере, на своих ногах идет, успела я порадоваться за Кацарубу, и дверь распахнулась.

– Проходите, Григорий Петрович, – пригласил Сашка.

С ним произошла разительная перемена. Он был весел и легок, обращался к своей жертве на вы и источал любезность. Эксперт казался слегка помятым, но жизнеспособным.

– Так вот, чтобы не терять времени даром, – продолжал Сашка свою загадочную мысль. – Сразу и приступим. Лиза, – обратился он ко мне тем же бодрым тоном. – Где у нас скандинавская коллекция?

– Что-то висит, – указала я рукой на стеллажи. – А что-то у меня в подсобке.

– Покажи все Григорию Петровичу, будь любезна.

Следующий час прошел в таком же бреду. Григорий Петрович рассматривал коллекцию, от которой у меня на тот момент осталась тридцать одна картина. Он брал их по очереди, подносил то к окну, то к лампе, скреб ногтем, переворачивал, в общем, осуществлял какую-то загадочно-бурную деятельность. Сашка, усевшийся за мой стол, с удовлетворением наблюдал за этим процессом, а я не знала, куда деваться, пытаясь при этом казаться в курсе событий.

Наконец Григорий Петрович указал на отложенную им в сторону стопку картин.

– Вот. С этим можно работать.

– Сколько тут? – лениво поинтересовался Сашка.

– Восемь, – ответил эксперт, пробежав по стопе пальцем. – И, в принципе, вот еще две, которые можно под вопросом.

– Хорошо, – кивнул Сашка. – Значит, десять. Забирай. Я скажу ребятам, они проводят.

По его знаку вошедшие ребята забрали отобранные картины и исчезли вместе с экспертом. Закрыв за ними дверь, страшно довольный Сашка обернулся ко мне.

– Класс! Ты видишь – целых десять штук! Отлично вышло! Лизка, ты – гений! Я всегда в тебя верил.

– Ну, может быть, хоть теперь-то я могу узнать, что здесь произошло? – не разделила я его восторгов. – Потому что я, хоть и гений, но не могу постичь происходящего.

– Да что ж тут непонятного?

– Да все! Что ты ему сказал, что ты с ним сделал, куда вы мои картины потащили? Какой-то театр абсурда, честное слово.

– Ну Лиза! Ну ты же сама мне все это рассказала. Русское искусство сейчас в моде, цены растут каждый день выше потолка. Эти ребята смекнули и устроили бизнес – привозили картинки, подмалевывали где надо, ставили нужную подпись, тут же делали экспертизу и сливали задорого. «Русификация» – вот как это у них называется.

– Это понятно. До этого я и сама доперла. А дальше-то?

– А дальше я ему сказал, что надо делиться. Ты же видела – я его пугнул. Он подумал, что это я купил тот фальшак и хочу бабки обратно. А у него таких бабок, ясное дело, нет, потому что там все лаве накручивают по дороге.

– Ну, допустим.

– Ну и все. Лаве нет, он зассал и готов был с руки у меня есть, лишь бы не тронули. Я ему сказал, что раз он такой эксперт, у меня есть еще картины на экспертизу, и привез сюда. Это ты видела.

– Так зачем он их взял-то?

– Он взял те, которые можно довести. На них даже подписи нет, с такими, он говорит, лучше работать. Он их там у себя доведет, поправит и мне вернет. Вернее, не мне, а тебе, сюда, в галерею. И клиенты, говорит, у него есть. Мы все оформим, ну, может, отстегнем ему за труды. И с цифрами ты правильно сказала – лимон не лимон, но около того за штуку пойдет.

Мне стало как-то не по себе. Может, я чего-то все же не поняла в этом потоке жаргона? И вообще, это надо же – Сашка ведь прекрасно может нормально разговаривать, почему из него попер этот поток какой-то приблатненной речи? Оттого, что деньгами запахло? Как все это на самом деле неприятно.

Хотя сама история – простая, как апельсин. Русское искусство стало подниматься в цене, шустрые ребята сообразили, что чем искать по старушкам, которых всех уже успели окучить до них, или заниматься прямыми подделками с нуля, проще пошарить где-нибудь в той же северной Европе. Период тот же, холсты и краски по времени соответствуют, природа вообще не отличается – просто бери, делай новую экспертизу и продавай. Передвижников было хоть пруд пруди, все работы учесть невозможно, а эксперт, в случае чего, имеет право на ошибку. То есть тут даже преступления, в сущности, большого-то нет. Особенно, если картина еще и не подписана с самого начала – многие художники ведь ставят только дату, в крайнем случае инициалы, в таких случаях ничьих подписей исправлять не нужно, то есть никакого мошенничества формально не происходит. Все красиво и просто. Конечно, такая работа, без подписи знаменитого художника, стоит меньше, но с учетом практически полного отсутствия риска этим стоит поступиться... В общем, афера действительно получается почти идеальной. Да, я, конечно, сильна – такое раскусить, ничего не скажешь, можно гордиться. Но это совсем не значит...

– Саш, подожди. То есть ты хочешь сказать, что эта Кацаруба сейчас взяла у меня картины, которые можно будет «русифицировать», то есть подделать под передвижников?

– Ну да, или как они там у вас зовутся. В общем, он их посмотрит, подмажет там, что надо. Бумаги на них выправит – и вернет.

– И что? Мы их что – будем продавать? Вот за эти бешеные деньги?

– Точно!

– Сань! Но это же – обман. То есть – мошенничество. Меня же саму только что так обманули, я же сама по стенке ходила. Я так не могу.

– Лиза. Не говори ерунды. Какое мошенничество? Это бизнес. Нормальный бизнес, он только так и делается. Этим, если хочешь знать, почти все антиквары промышляют, он мне сейчас сам рассказал. Жить-то всем хочется, тем более хорошо. Тебе, можно сказать, повезло, ты врубилась, расколола их влет, золотую жилу нарыла. Можешь сама тоже в дело войти. Что теперь – не могу? А как ты вообще хочешь деньги зарабатывать?

– Я хочу честно, по закону.

– Нет никакого закона, Лиза. Вернее, есть – кто смел, тот и съел. А это – чистое, верное дело. Сама же говоришь.

– Я ничего такого не говорю. Какое ж чистое, когда воровство и обман.

– Ты сама говорила, что нет доказательств. Не ловится, понимаешь?

– Но мы же поймали.

– Нет. Мы его на пушку взяли, мужика этого. Если б я его не напугал, ничего бы не вышло. И это-то потому, что ты все просчитала, и мы прямо в точку попали. И еще свезло, что так все сложилось. А так вообще тут все чисто, он мне тоже порассказал – их не светят, привозят тихо, продают еще тише. Тот, кто покупает, он ведь фишку-то не сечет. Купил, повесил – и ладно. А даже и просечет, так не пойдет заводиться, позору больше – лохом себя выставлять.

– Нет, Саш, я так не могу. Я не буду.

– Значит, я сам буду. Тут все серьезно, Лиз. Десять лимонов за так лежат – что ж, отказываться? Мы с тобой, между прочим, партнеры на равных, забыла? Если хочешь, потом, как сделаем, можем закрыть бодягу, она себя тогда по-любому окупит. Но по-моему, зря ты, Лиз. Ты подумай.

Я слабо улыбнулась.

– Я попытаюсь.

– Вот и ладненько. А сейчас, знаешь что – пойдем съедим чего-нибудь, а? Я жрать хочу, как не знаю кто. Мы же со всем этим делом пообедать-то так и не успели.

Мне не хотелось никуда идти, и вообще ничего не хотелось, но я подумала, что, возможно, на сытый желудок все окажется как-то симпатичнее, и согласилась. Заперла галерею, взяла Сашку под руку и мы пошли.

Здесь, на Кузнецком мосту, одной из центральных торговых московских улиц, как вы понимаете, нет ни малейшей проблемы с поиском приличного места для еды. Тут полно самых разнообразных кафе, на любой вкус и толщину кошелька, но мне отчего-то казалось, что идем мы бесконечно долго.

Мы брели, спотыкаясь и поскальзываясь на оледеневших сугробах, потому что улицы в Москве даже в центре чистят отвратно. Если бы я не держалась за Сашку, то наверняка упала бы раза три, да и он время от времени чертыхался, теряя устойчивость на ходу. Уже смеркалось, хотя времени было не много, уже зажглись фонари, которые здесь были не белые дневные, а мутно-желтые, под старину. Обычно мне это даже нравилось, но сегодня этот жалобно-желтый свет, смешиваясь с серо-сиреневыми сумерками и отблесками витрин, в которых торчали неестественно подсвеченные и наряженные манекены, создавал какую-то фантасмагорическую картину роскоши и уныния одновременно. Вот именно так – роскоши и уныния. Улицы были забиты народом, одетым почему-то исключительно в мутно-черное, мы то и дело с кем-то сталкивались, в лицо дул промозглый ветер, пахло жженым бензином, горелым салом и почему-то сладкими духами «Шанель». И среди всего этого мы, вцепившись друг в друга, как каторжники, приязанные к одному и тому же ядру, тащились сквозь сумрачные кварталы в поисках еды.

И когда мы наконец зашли куда-то, лучше не стало. Все-таки, очевидно, дело было все-таки в моем внутреннем состоянии. Мне не хотелось отдавать гардеробщику куртку, как будто это была моя последняя броня. Кроме того, почему-то все время казалось, что дама-метрдотель, или, как это теперь называется, хостесс, которая объективно была исключительно миловидной особой в кудрях и кружеве, смотрит на меня со злобной радостью, как ведьма в сказке, предвкушающая грядущий ужин, на мальчика-с-пальчик вместе со всеми братьями.

К еде я не притронулась. Так и сидела весь вечер, вяло ковыряя вилкой в тарелке, и даже не пыталась понять, что именно там лежит. Только по сашкиному настоянию выпила единственную рюмку чего-то крепкого, но и оно пошло так неудачно, что, казалось, тут же застряло где-то в верхнем дыхательном горле, отчего не только дышать, но и разговаривать стало еще труднее. Сашка, заметивший эту мою подавленность, изо всех сил старался меня развлечь.

– Вот честное слово, Лиз, – несколько раз за вечер начинал он так и этак. – Я тебя не пойму. То есть я в жизни не видел, чтоб человек так реагировал. Главное – на что? А то ведь мы, можно сказать, удачную сделку тут с тобой обмываем.

– Да, и что мы сделали-то? – мрачно отзывалась я.

– Ну, ладно, допустим, не сделали еще, это верно, сделка будет, когда бабки получим, но – кое-чего ведь добились? Можно сказать, тендер выиграли. Лизка! Да очнись же ты наконец! Ты понимаешь, какой это класс?! Я сам, между прочим, такие дела не каждый день проворачиваю. Все-таки я не зря, не зря в тебя верил. В тебе всегда что-то такое было... Девушка, а что, кстати, вы делаете сегодня вечером?

Я пробурчала в ответ что-то неразборчивое.

На самом деле плохо мне было почти физически. И мутно, и муторно, и почему-то страшно, и как-то противно и тяжело. Никакому разумному исчислению эта внутренняя тяжесть упорно не поддавалась, хотя я и пыталась в рамках самопсихогигиены уговорить себя, что ничего страшного, что пока, вообще-то, совсем ничего не произошло, что я могу в любой момент встать и уйти, хлопнув дверью, а могу и не хлопать, что никакие картины пока не проданы и, скорее всего, даже еще не подделаны, что все можно остановить, если не повернуть вспять, что Сашка... И все равно, все равно. Мутная тяжесть скручивала меня изнутри в я уж не знаю чей рог с такой силой, что я в какой-то момент подумала, не подцепила ли я желудочный грипп.

– Знаешь, Сань, – подняла я на него первый раз за все время больные глаза. – Чего-то мне совсем не по себе. Я, похоже, какую-то заразу подцепила. Прямо ломает всю. Отвези меня домой, а?

– Вот так? – искренне опечалился он. – Вообще да, я и смотрю, на тебе всю дорогу лица нет. Обидно, конечно. То есть я бы тебя так и так бы отвез, и вечер у меня сегодня нарочно свободный, я думал, мы с тобой вместе поедем... У меня настроение такое классное. Я прямо будто собственную молодость вспомнил.

Надо полагать, его молодость так и проходила – в непосредственных занятиях вымогательством и шантажом.

– Нет, – покачала я головой. – Тебе точно сегодня ко мне не стоит, еще сам заразишься. Да и от меня, прямо скажем, сегодня толку не много.

Сама идея его визита ко мне домой вызвала у меня приступ холодной дрожи вдоль позвоночника.

– Ну, допустим, как раз сегодня от тебя будь здоров, сколько толку, – ответил Сашка. – Такое дело провернули! Но, я согласен, несколько не в том смысле. – Он вытащил телефон, ткнул кнопку, проговорил несколько быстрых фраз. – Все нормально, ребята уже здесь, сейчас подъедут, и мы тебя в лучшем виде доставим. Ты только не разболейся мне совсем. Нас же, понимаешь, ждут великие дела!

Оказавшись дома, я рухнула, не раздеваясь, в постель и долго лежала, пытаясь согреться и как-то успокоиться. Потом усилием воли заставила себя встать, пойти в душ и залечь уже по-человечески, все это время искренне надеясь, что в конце концов у меня подымется температура и начнется обычный грипп. Ну и конечно, ничего подобного не оказалось – с утра меня больше не трясло и вообще я чувствовала себя отвратительно здоровой, как слон, а муторность в душе все равно никуда не делась.

Никуда не делась она и в последующие дни. В конце концов я потихонечку к ней привыкла, затолкала куда-то поглубже в душу и стала жить, будто так было всегда. В сущности, уже через неделю я сама не была уверена, было ли когда-нибудь по-другому, и только смутные воспоминания о каких-то бабочках и радужных пузырьках, порхающих в том месте, где теперь сидел тяжелый мутный ком, вносили некоторый диссонанс. Ведь они же были, эта блаженная легкость и незамутненная радостность, ведь я же прожила с ними целое лето, ведь я... Куда все делось? В довершение всего на меня свалилась какая-то дурацкая полоса невезения – у меня все валилось из рук, нужные бумаги терялись, автобусы уходили из-под носа, пойманные машины намертво застревали в пробках, ручки пакетов, нагруженных едой в магазине, рвались в самый неподходящий момент, а на любимой (и единственной) сумке обнаружилось грязное пятно. И даже успешно проведенная первая крупная продажа из так называемой «русифицированной шведской коллекции» – к ней почему-то теперь намертво прилипло это название – меня не обрадовала.

Более того, услышав от Кацарубы о том, что одной из картин серьезно заинтересовались – подозреваю, что он, замаливая перед Сашкой свои грехи, делал коллекции усиленную «внутреннюю» рекламу – я снова впала в состояние дрожи и ступора. Так, более-менее не приходя в сознание и действуя, как манекен, я проводила, сперва по телефону, а потом лично, переговоры с клиентом, торговалась о цене, расписывала всеобщие достоинства, делая честные глаза, упоминала о каких-то несуществующих сложностях, возила туда-сюда всяческие документы и контролировала поступление денег в банк. Картину вместе со всеми экспертизами отправили клиенту прямо от Кацарубы, из центра Грабаря, что только «повышало серьезность сделки». Получили мы за нее шестьсот тысяч евро, и оправившийся от потрясения Кацаруба прожужжал мне все уши, что, если бы не мои капризы, то можно было бы «взять больше», потому что Маковский сейчас в цене и стоит гораздо дороже, зря что ли он старался? И если бы я согласилась сделать подпись, было бы под лимон, а так, без подписи, естественно, получалось дешевле. Но тут я уперлась совершенно намертво, и картину продали так, как есть.

Моя чистая прибыль составила полмиллиона. Полмиллиона. Строго говоря, моими из этих денег была только половина, но тем не менее. Легче от этого не было. Было страшно, тяжело и почему-то стыдно. Сашка снова потащил меня в ресторан – на сей раз отмечать сделку «по-настоящему». Сцена и диалоги повторялись относительно прошлого раза с почти комической точностью.

– Не, Лиз, ну что ты как в воду-то опущенная, – тормошил меня Сашка. – Радоваться надо. Слушай, давай тебе, может, машину купим? Сейчас мерсы новые поступили, я слышал. Ну, или бэху-кабриолет?

– Вот только кабриолета зимой мне не хватало, – огрызнулась я. – И вообще мне машина не нужна. Зачем она мне? Я одна, от дома до работы мне на метро четыре остановки, и все через центр. Только в пробках торчать, а больше я все равно никуда не езжу. Только возни не оберешься.

– Ну я не знаю, – растерялся Сашка. – Все девушки всегда хотят машину и страшно радуются.

– Я не девушка. Я... Я вообще не знаю, кто, а теперь еще и бандерша вдобавок.

– Тогда давай купим тебе каких-нибудь бриллиантов. Хочешь? Как раз у нас восьмое марта скоро.

Эта идея тоже не вызвала во мне энтузиазма. Кроме того, восьмое марта я вообще терпеть не могла.

– Я уж тогда и не знаю, чем тебя развлекать. Все у тебя, не как у людей. Машина тебе не нужна, бриллианты тебя не радуют. Ну хочешь, бандерша, я у тебя сам картину куплю?

Такой поворот сюжета меня, надо сказать, если не порадовал, то удивил.

– Ты? У меня – картину? За полмиллиона, что ли?

– Ну, не за пол-лимона, конечно. Но тысяч за пять могу. Хочешь?

– Да зачем тебе это, Сань? Ты с ума съехал?

– Ну, во-первых, если это доставит тебе удовольствие... А во-вторых, мне на самом деле все равно нужно Ленке, ну, жене, на праздник что-то дарить. Куплю ей картину – пусть приобщается к искусству. Одним ударом – двух зайцев, а? Какая идея?

– Зашибись. Так вот раз – и сразу без яйцев. Но на самом деле, Сань, если тебе правда надо, какие тут деньги? Еще с тебя я буду брать, чего не хватало. Ты скажи только, какую, я тебе завтра отправлю.

– Ты лучше сама на свой вкус подбери. Тысяч на пять. А деньги я тебе переведу – праздник все-таки. – Он хитро подмигнул.

Смешным образом, эта нелепая продажа – не продажа на самом деле меня развеселила. То есть это было уж настолько ни в какие ворота – чтобы мой любовник покупал подарок для своей жены, переплачивая в два раза в наполовину принадлежащей ему же самому галерее, да еще сразу после того, как мы с ним заработали тучу денег на поддельных картинах... И все довольны, как будто так и надо. Сплошной сюр, да и только. А может быть, это правильно, в жизни действительно так и надо – не пытаться навести порядок там, где все и так стоит на голове, а усугубить бардак, доведя все до полного абсурда, в надежде... Вот только на что? Что все образуется само собой? Что бардак, доведенный до крайности, сам собой превратится в порядок? Или что мы сами раньше забудем, как должно было быть на самом деле? Или просто не доживем?

Я схватила и залпом выпила бокал шампанского. В голове тут же зашумело, по телу побежали воздушные пузырьки, ноги стали легкими... Сашка налил мне еще. Да какая, в сущности, разница – живем себе, вот и ладно. Что я все парюсь? Надо просто идти танцевать! Вот только еще шампанского сейчас выпью...

Остаток вечера, по смутным воспоминаниям очевидцев, прошел почти так же весело и успешно, как в старые добрые времена.


Но даже эта продажа, так поднявшая мне настроение, на поверку оказалась неудачной. Через несколько дней после столь всеми любимого женского праздника в галерею явилась недовольная клиентка, желающая вернуть картину.

Я, собственно, не видела ее появления. Я сидела в подсобке и, полная тяжелых дум, перекладывала бумажки на столе, делая вид, что поглощена работой. Так что вздорная покупательница сперва накинулась со своими претензиями на Машу. Та, бедная, не ожидав такого напора, позорно ретировалась в подсобку и кинулась ко мне за спасением.

– Простите, Лиза, но там, – пролепетала Маша, опасливо поглядывая в зал. – Там дама хочет вернуть картину. Я прямо не знаю, что и сказать. Мы же никогда такого не делали, а она кричит...

– Ничего, Маш, я разберусь, – пообещала я, подымаясь. – Посидите, успокойтесь, выпейте чайку. Посмотрим сейчас, что там за страшная дама.

Дама оказалась вовсе не такой страшной, по крайней мере с виду. Яркая, холеная, дорого одетая, с полным набором русалочьей атрибутики – все это позволяло безошибочно определить принадлежность к определенному слою московского общества, правила обращения с которым я выучила более-менее назубок. Вот только я не помнила, чтобы она что-то у нас покупала.

– Добрый день, – улыбнулась я. – У вас какие-то проблемы? Чем могу помочь?

– Это у вас сейчас будут проблемы, – огрызнулась русалка. Стало видно, что не так уж она и молода. Тридцатник там, пожалуй, уже набежал. Может, она от этого и злится?

Я улыбнулась еще ласковее.

– Вы не волнуйтесь. Будут проблемы – мы их решим. Что у вас все-таки случилось?

– Мой муж купил у вас тут картину, – вызывающе, но уже чуть менее агрессивно заявила русалка. – Мне в подарок. А я хочу ее вернуть, потому что она мне не нравится. А эта ваша, – она сделала неопределенный жест в сторону машиного убежища. – Заявляет мне, что это невозможно. Как это невозможно! Я хочу свои деньги обратно, и попробуйте только не вернуть!

Я покачала головой.

– Вы совершенно правы. Ничего невозможного нет. Сейчас мы все выясним. Какую именно картину приобрел ваш муж?

Дама, явно не ожидавшая столь быстрой победы, слегка растерялась...

– Ну... Она у меня, естественно, не с собой... Такая... – она показала руками в воздухе примерный размер. – Там еще розовое такое нарисовано... Типа восход, что ли...

И тут до меня наконец дошло, с чем я имею дело. Точно. Восход над рекой – именно эту картину я сама выбрала и отправила Сашке, в качестве подарка жене Лене на восьмое марта. Так вот ты какой, северный олень!

Я еле сдержалась, чтобы не захихикать вслух. Почему-то меня страшно это развеселило. Собравшись, я изобразила серьезное лицо.

– Да, конечно, я помню эту картину. И что же – она вам действительно не понравилась? А ваш муж так старался, так выбирал...

По лицу Сашкиной жены пробежала тень сомнения.

– Вы хотите сказать, – неуверенно начала она. – Что он сам ее выбирал?

– Да, конечно, – кивнула я. – Я прекрасно его запомнила. Такой солидный господин. Был у меня в конце февраля, кажется. Он еще советовался со мной по поводу сюжета, чтобы понравилось именно женщине...

– Че, серьезно? – никак не могла поверить несчастная. – Вот так прямо советовался?

– Ну да, – пожала я плечом. – А что вас так удивляет?

– Да нет, просто... – неопределенно ответила она. – А сколько он за нее заплатил? – В ее голосе пробудился новый интерес.

– Четыре с половиной тысячи долларов, – ответила я, не моргнув глазом. – Недорого для такой картины, между прочим. Это конец позапрошлого века, североевропейский мастер, очень хорошая работа.

На Лену это впечатления не произвело. Она стояла, погрузившись в глубокую задумчивость, и явно что-то вычисляла.

– Действительно, недорого, – сказала она, закончив свои подсчеты. – Не разорился он на подарке. И что, вы можете все-таки вернуть мне деньги?

– Конечно, – улыбнулась я. – Никаких сложностей. Оплата была переведена мне на банковский счет, поэтому как только картина окажется у меня, я просто отправлю обратный платеж. Все очень просто.

Но Лена так не считала.

– А наличными нельзя получить? Я не хочу с безналом связываться.

Я снова улыбнулась.

– А вот это, извините, никак. Деньги так пришли, только так и могут уйти. И потом, у меня и нет здесь столько наличными. Очень сожалею.

Она снова задумалась. Честное слово, мне прямо было ее жалко. Несильно, конечно, но так, слегка. Как жалеешь кошку, из-под носа которой упорхнул наглый воробей.

– Не хотите чашку чая? – предложила я ей на волне сочувствия.

– Хочу, – как-то слегка растерянно кивнула она.

За чаем мы познакомились и разболтались. То есть я-то с самого начала знала, кто она, но теперь знакомство перешло в очно-взаимную фазу. Вот убей бог, она была мне симпатична. Вернее, интересна. Это был несколько странный, скорее этнографический, чем общечеловеческий интерес, и я совершенно не испытывала того негатива, который, по идее, могла бы питать к жене своего любовника. Фу, как гадко получается, если грубо называть вещи своими именами. На самом-то деле ведь все это было не так. И я – почти не любовница, и она, насколько я знала, почти не жена. Ну, то есть, конечно, да, и жена, и любовница, но... В общем, не знаю. Мы были слишком разные, чтобы воспринимать друг друга по настоящему всерьез. И, кроме того, хотелось надеяться, что по крайней мере она про меня ничего не знает.

Болтовня наша между тем носила исключительно бабско-светский характер. Я рассказала, что у меня покупает картины Нина Кандат, а Лена поведала мне про нее последнюю сплетню. Потом мы обсудили наряды еще одной московской звезды, потом Лена рассказала, что у нее тут поблизости есть чудный мастер в салоне красоты, к которому она сегодня и заходила, потом разговор снова перетек на злосчастную картину.

– Может, и правда, оставлю ее тогда себе, – задумчиво сказала она. – Если уж он сам выбирал...

Мне стало неудобно.

– Главное, если заплатил по безналу, так все равно никакого толку нет, – продолжала Лена. – Так бы я хоть эти деньги получила, а так-то что?

Моя неловкость прошла.

– Ну да, – горячо добавила она. Очевидно, я не до конца справилась с лицом. – Эти мужики, с их подарками вечно одна морока. Вот ваш муж – что вам на восьмое марта дарит?

Я даже растерялась.

– Мы не отмечаем восьмое марта. Я как-то с детства не люблю, а муж... Э-э... Он у меня вообще американец, – ловко нашла я удобную формулу.

– Да? Ну ладно, а на другие праздники?

– По разному бывает, – неопределенно пожала я плечами. – Я даже как-то и не вспомню так сразу.

– Ну, может, в Америке все по другому, – согласилась Лена. – Но у нас тут – ну прямо беда. Если пустить на самотек, они такого надарят! Главное, им некогда как следует выбирать, а сэкономить тоже хочется. Еще ладно, если где в нормальном месте купили, пойдешь потом и сдашь. Но ведь они чего только не устраивают. Тут года два назад было – один барыга драгоценности из Италии попривез, такой кошмар – грубые, вульгарные. Дизайнер какой-то местный. А мужикам-то он втулил, что это самая мода! Они и понакупали у него. А сдать-то потом нельзя! Ух, как мы с девочками переживали. Потом даже договорились, чтоб подарки самим выбирать. Так оно надежней. Сюрприз, конечно, пропадает, но по крайней мере, тебе хоть нравиться это будет потом. И мужикам возни меньше – мы выбрали, отложили, им только заплатить заехать. И чего мой вот опять за самодеятельность взялся... Прямо не знаю. Обидно ведь, понимаешь? И подарок дурацкий, и деньги пропали...

Странно – я уже слышала от Сашки другую, встречную версию этой же самой подарочной эпопеи, и тогда мои симпатии совершенно однозначно лежали не на стороне корыстных жен (если тут вообще можно было говорить о каких-то симпатиях), но теперь, когда я слушала эту Лену... Корысть корыстью, но в ее словах определенно был свой практический смысл. Да я и сама, между прочим, тоже предпочитала на всякий случай заранее одобрить выбор «сюрприза», приготовляемого Ником на какое-нибудь торжество... И менять, было дело, случалось, и...

– Ну почему – пропали? – я, если честно, не знала, что тут сказать. – Картины со временем тоже дорожают. Ее потом можно будет продать, и даже еще дороже.

– Правда? – Лена несколько оживилась. – И сильно дороже?

– Ну, я не могу так точно сказать, это зависит... Но, в принципе...

– Тогда точно подожду, – решительно кивнула она. – Пусть на черный день повисит. Слушай, – пришла ей в голову новая мысль. – А они все у тебя тут дорожать будут? Может, мне тоже стоит еще прикупить?

Я с легкостью могла бы тут же на месте раскрутить ее еще на пару картин, но – не стала. Все-таки всему есть предел. Исключительно из уважения к Сашке спустила это дело на тормозах. Еще немного поболтав, мы расстались, очень довольные друг другом. Лена пообещала заходить.

– Надо же, бывает ведь, – сказала она напоследок. – Зашла подарок вернуть, сама ухожу без денег, и все равно довольная. Редко встретишь человека, с которым так приятно поговорить.

И ведь трудно было с ней не согласиться.


Несмотря на мое унылое состояние, наш картинный бизнес шел на удивление хорошо. А может быть, так получалось именно потому, что мне этого не хотелось, и достигнутые результаты совершенно не радовали. А они были впечатляющи. «Шведская коллекция» расходилась, как горячие пирожки – уже к середине апреля из десяти картин, взятых Кацарубой на перелицовку, было продано шесть, и еще про одну шли интенсивные переговоры. На счету галереи в банке уже лежало больше трех миллионов в твердой валюте. Казалось бы – вот она, сбыча мечт, все, как мечталось, финансовая независимость, деловой успех, всем все доказано и бизнес процветает, жить бы да радоваться... Но у меня не получалось. Радоваться не получалось никак, да и жить, в общем, тоже не очень. Мне было чертовски стыдно и страшно, как будто эти деньги, обращенные в золото, лежали у меня на спине и я вынуждена была таскать их на себе, будто позорный горб, а каждая следующая сделка только добавляла тяжести к этому грузу.

Поговорить об этом ни с кем было нельзя. Единственный сколько-то близкий мне человек, бывший в курсе всего, то есть Сашка, мои «говнострадания», как он их называл, понимать решительно отказывался. Для него это был бизнес, бизнес удачный, малозатратный, сильно прибыльный и к тому же без всякого риска. Точка. Не о чем говорить. Мы и не говорили. Да и вообще мы с ним нечасто пересекались, и то в основном по каким-нибудь деловым поводам и в основном по телефону.

Больше собеседников не было. Поэтому я проводила терапевтические беседы сама с собой, в тысячный раз повторяя одни и те же сашкины аргументы, слегка их расширив и усовершенствовав. Мы никого не убиваем, не грабим и даже почти не обманываем. Наоборот – мы, можно сказать, несем людям радость. Вот хочется богатому человеку иметь у себя перед глазами картинку, запомнившуюся еще со школьных времен по мутной репродукции на форзаце учебника «Родная Речь». У него есть деньги, почему он не может себе позволить простого удовольствия? Духовного, между прочим, это вам не в кабак сходить. А что картинок такого уровня на всех не хватает – так тут мы ему и поможем. Духовность, как известно, дорогого стоит. И что, было бы лучше, если бы он ее из музея купил-украл? У нас тут, как известно, при сильном желании, подкрепленном большими деньгами, возможно все. Только и ему бы, между прочим, дороже вышло, и простой народ лишился бы последней возможности приобщиться к искусству. А так – всем хорошо, у человека есть картина мечты, музей не обеднел, да еще и мы не в обиде. Можно сказать, красота и всеобщее благолепие.

Но как-то не утешало.

– А как ты хотела? – пыталась я зайти с другого конца. – Бизнесом в белых перчатках не занимаются. Или ты, или тебя съели, ничего третьего нет. Деньги даром не достаются, особенно когда они немаленькие. Скажи спасибо, у тебя все на самом деле тихо и мирно, ни крови ни грязи особенной. Это тебе не крупный бизнес, так, ерунда. И потом – шел в ход самый любимый аргумент – в том, что ты вытворяешь, в сущности, нет никакого обмана. Ну, почти никакого. Ты ничего не подделываешь, кроме экспертизы, которую подделывает эксперт Кацаруба, который имеет право на ошибку. Картина-то ведь на самом деле хороша. И на самом деле настоящая – холст, краски, пейзаж, даже время... Ну какая, сущности, разница, кто уж там именно ее рисовал? У человека есть деньги, ему приятно заплатить подороже, ты предоставляешь ему такую возможность, практически ничего не меняя в картине мироздания. Ну, да, чуть-чуть при этом лукавишь, так что же тут такого? И это ведь везде так, не только тут. И Ник твой любезный в своей конторе тоже будь здоров, небось, как партнерам хвосты накручивал, просто ты сидела дома со своим ремонтом, и знать ничего не хотела. А больше так не выйдет, голубушка, ты теперь сама большая, вот и давай. Ничего, не ты одна такая, все денег хотят.

Да, не я одна – и я не понимаю, как они вообще тут живут. Сперва воруют, и это еще в лучшем случае, а потом – едят, пьют, веселятся до поросячьего визга, покупают яхты и самолеты, устраивают сафари у черта на рогах и радуются жизни. Как? Хотя, очень может быть, что как раз это неудержимое стремление радоваться жизни изо всех сил как раз и происходит от сознания неохватности всего того, через что пришлось переступить для достижения цели. Способ закрыть, залить, затуманить себе глаза, чтобы не думать, а только радоваться, радоваться, радоваться изо всех сил. Вот предлагал же мне Сашка купить машину, бриллиантов, еще чего-то там...

Я пыталась применить к себе испытанный метод шоппинг-терапии, но меня отчего-то начинало тошнить и укачивать уже только на входе в московские роскошные магазины для богатых. Гермес, Шанель, Вивьен Вествуд... Да есть у меня все это, я больше не хочу. А самое смешное, что оно и раньше у меня было, еще до всего. Ради этого не стоило и заморачиваться, то есть мараться.

Да, вот мараться – было правильное слово. Я так себя и ощущала – замаранной. Не убитой, не оскверненной настолько, что невозможно смотреть вперед, – замаранной. Жить с этим вполне было можно, это не мешало заниматься привычными делами, про это иногда даже можно было забыть – только осадок всегда оставался. Как легкий запашок, идущий от подметки ботинка, которым ты наступил в собачье дерьмо. Не видно, и ходить не мешает, только противно, да того и гляди – поскользнешься.

Казалось бы, если все так – почему бы мне было не закончить со всем этим делом, не выйти из игры, не... А что – не? Вернее, что у меня тогда останется? Я думала и об этом тоже, и тоже получалось не очень. Сказать, что больше не хочу и отвалить, получив свою долю – уж сколько-то мне Сашка насчитает – было как-то глупо и в любом случае нелогично. Нечестно заработанные деньги все равно останутся при мне вместе с угрызениями совести, а тогда – какой смысл в этом даже не безумно красивом жесте? Уйти совсем, не взяв ни копейки – обидно. В конце концов, я положила на это много сил, я полгода больше ничем не жила, и что? А главное – куда я пойду-то? Ни денег, ни Сашки, ни работы... Сидеть куковать в родительской квартире, перезваниваясь по праздникам с родстенниками? Или уехать обратно, чтобы делать там то же самое, только в квартире съемной? Нет, конечно, я не останусь совсем безо всего, у меня есть деньги от дома, и Ник переводит мне алименты, но... Но, если честно, возможность собственного заработка, ощущение своей независимости и, если угодно, самореализованности, оказались, пожалуй, более сильным наркотиком, чем я могла предполагать. Даже с учетом всех побочных эффектов. Так что тут все было не так просто.

А когда не знаешь точно, что тебе надо делать – лучше не делать ничего. Именно этим я и занималась. То есть, конечно, я все равно что-то делала – дни мои были наполнены разнообразными движениями и суетой, не то, чтобы я сидела, сложа руки – но глобально я ощущала себя залегшим в спячку медведем. Этаким усталым и совершенно неправильным медведем – на дворе стояла весна.


Сашка с Кацарубой – в основном Сашка, конечно, стала бы я слушать одного Кацарубу – уже несколько раз намекали мне, что было бы неплохо как-то озаботиться пополнением внутренних резервов. Картины-де скоро кончатся, надо бы привезти откуда-нибудь новых, у тебя так хорошо получается. Я не спорила, но и ехать никуда не собиралась, отбояриваясь тем, что не нахожу пока в интернете ничего интересного, а ехать наобум неохота. Тем более, что мне сейчас и в лавке оставить некого.

Это была правда. Свою Машу я в начале апреля отправила в отпуск, потому что Кацаруба решительно потребовал забрать у него из мастерской перелицованные картины. Надеяться, что Маша не поймет, что с ними произошло, было бы глупо, а посвящать ее в детали этого бизнеса мне не хотелось. Не потому, что я как-то боялась за нее или за себя – мне было банально стыдно. И я уговорила ее поехать отдохнуть куда-нибудь в теплые края, мотивировав это тем, что летом хочу уехать сама и замазав свою нечистую совесть непропорционально большими отпускными и премиальными.

Так что теперь я действительно хозяйничала в полном одиночестве. Ввиду «работы с коллекцией» это было гораздо удобнее, а поскольку основной доход галереи теперь не зависел от случайных продаж, я, не мучаясь, открывала и закрывала ее, когда хотела. При этом, если у меня не было неотложных дел, я все же предпочитала находиться именно там. Когда покупателей не было – это получалось реже, чем мне хотелось бы, кто бы мог подумать об этом полгода назад – я вяло шарила по интернету или мудровала с каталогами. Кацаруба в какой-то момент рассказал мне, что, раз новых работ из-за границы не поступает, с теми, что есть, можно будет поработать другим путем. Одним из самых надежных способов установления подлинности работ является внесение их описаний в архивные музейные каталоги. У него был доступ к некоторым таким архивам, и теперь я думала, что конкретно можно было бы сделать, чтобы... Но занималась я этим не всерьез, а скорее как решением абстрактной задачи, без всякого азарта, и поэтому ничего серьезного из этого тоже не выходило.

В один из таких псевдо-прекрасных дней ко мне снова пришла сашкина жена. Вообще-то она забегала время от времени, и если у меня было время-желание, то мы пили чай и трепались. Не то, чтобы я получала от этого большое удовольствие, но странным образом это меня развлекало. Поскольку мои грехи перед ней лежали совершенно не в той области, которая напрягала меня постоянно, эти беседы как-то отвлекали меня от происходящего. Вот и сегодня, радостно закрыв страницу компьютера с обрыдлыми каталогами, я поднялась ей навстречу.

– Леночка! Привет, отлично выглядишь. Что новенького?

– Привет. Ну что может быть новенького? Все то же самое. Хотя...

Мы обменялись несколькими незначащими фразами. Я пошла было ставить чай, но Лена остановила меня.

– Не, не надо чаю. Я только что из салона, они в меня там и так этого чаю зеленого залили литра два, наверно. Ты мне лучше вот что скажи.

– Да? – что-то в ее голосе мне слегка не понравилось. Я внутренне напряглась.

– У тебя работает тут такая девица, ну, знаешь...

– Маша что ли? Да ты ее видела, только она в отпуске сейчас.

– Да нет, – досадливый взмах руки. – При чем тут твоя Маша, мышь библиотечная. Я про другую. Такая, знаешь, блонда модельного вида.

Я пожала плечами.

– Да нет. У меня вообще кроме Маши никто не работает. Да к чему ты это вообще?

– К тому. Мне тут сказали, одна такая с моим мужем сейчас шашни крутит. Он с ней по кабакам ходит, водит ее чуть не в открытую. А она всем рассказывает, что работает в твоей галерее.

Я зажмурилась. В голове меленько застучали молоточками одновременно несколько мыслей. Мы с Сашкой сто лет не были нигде вместе. Я не рассказываю про галерею. Откуда она узнала? При чем тут блонда с ногами? Кто-то притворяется мной? Зачем?

Честное слово, вот едва-едва не прокололась. Страшно хотелось сказать вслух какую-нибудь глупость, типа: «Я тут ни при чем, это ошибка. Я Сашку почти месяц не видела». К счастью, мне все же хватило ума не раскрыть рот.

– Рассказывает, и приглашает заходить, – продолжала Лена, не замечая моей неловкости. – Типа она тут пиар-менеджер. Я теперь думаю, что он и картину-то мне ту самую с ее наводки купил.

Пиар? Что-то такое знакомое... Дашка?! Не может быть!

– Да не может быть! – вырвалось у меня вслух. – Лен, ты не путаешь? Как, ты говоришь, она выглядит?

– Я сама не видала, – фыркнула она. – Ну как – как все они, профурсетки. Модель хренова. Ноги, волосы, линзы синие вставит, юбка до пупа... Девчонки говорили – такая, лет двадцати. Ты ее знаешь?

Честно говоря, это описание почти во всем, за исключением возраста, с тем же успехом подходило и к ней самой. Но я почему-то, едва только вспомнив про Дашку, сразу поверила в происходящее.

– Ну, – осторожно начала я. – В общем, действительно, я, когда только начинала, попросила нескольких девочек меня пиарить... Ну, чтобы рассказывали всем про это место, чтоб приглашали... Но если честно, Лен, я даже представления не имела...

– Да ну при чем тут ты, – снова отмахнулась она. – Я же не к тому. Это без разницы, где уж там он ее подцепил, эти профурсетки на мужиков на каждом углу прыгают. Не первая, знаешь, и не последняя, я уж привыкла. Дело-то не в этом... Я, если честно, даже и переживаю-то не сильно. Просто думала – сказать тебе, чтоб ты знала. И потом – вот ведь скажи, как мне эта картина сразу не понравилась, а? Я прям как чувствовала...

Я сочувственно закивала. Да, да, конечно, вот ведь существует что-то такое, интуиция, потусторонние силы... Через полчаса Лена наконец ушла, и я оказалась предоставлена сама себе.

Н-да. Забавно, иначе не скажешь. Дашка... В общем, все сходится – и Сашка стал какой-то почти посторонний, и Дашку я, между прочим, сто лет не видела. То она, было дело, чуть не раз в неделю забегала, а тут как отрезало. Да, пожалуй, это давно уже, чуть не с Нового года. Когда, интересно, это у них началось?

А впрочем, разве это имеет значение? Хоть какое-нибудь, кроме чисто академического? Что вообще я чувствую по этому поводу? Нет, поставим вопрос по-другому – чувствую ли я что-нибудь вообще? Ответ, прямо скажем, получался какой-то странный, потому что то ощущение легкой досады, которое я испытывала от осознания собственной слепоты, вряд ли тянуло на категорию «серьезного чувства». А если пойти еще дальше – когда я в последний раз чувствовала хоть что-нибудь по-настоящему?

Нет, конечно, когда я получила ту СМС-ку про Ника... Да, тогда все действительно было всерьез. И потом... И еще потом тоже, и когда улетала в Москву... И в Москве тоже, особенно первое время... А потом перестала. Вот примерно когда с Сашкой все началось, тогда и перестала. Потому что – ведь не было же этого, такого, чтоб голова кружилась, чтобы руки тряслись, чтоб эмоции через край... Да и сейчас тоже. Ни напиться, ни убиться, ни криком кричать – совсем ничего не хочется. Пожать плечами и пойти дальше. В сущности, я даже не удивилась особенно сильно. И глядя на Сашку, можно ведь было что-то такое понять. Можно – если бы мне хотелось об этом думать. А мне не хотелось. Да и сейчас, если честно, не хочется. Единственный вопрос – надо ли как-то им показать, что я что-то знаю? Нет, есть еще один – знает ли Сашка, что Дарья моя племянница? Почему-то теперь, когда я об этом задумалась, это казалось мне самым существенным во всем раскладе.

Решив выяснить это, не откладывая, я набрала Дашкин номер.

– Ой, тетя Лиза...

Мне показалось, или голосок действительно звучит слегка смущенно?

– Привет, Дашунь, вот решила тебе набрать, а то что-то сто лет тебя не видела.

– Ой, да, я тут закрутилась совсем, все дела, дела, столько бегаю...

– Ты бы забежала ко мне как-нибудь, что ли.

– А что такое?

Теперь в голосе совершенно отчетливо прозучала настороженность.

– Да ничего, я просто тут кой-какие итоги у себя подводила, оказалось – я тебе денежку должна. За картины, которые мы с твоей подачи продали, еще зимой. Ты сейчас в городе? Может, заскочишь?

Приманку я выбрала верно. Олигархи олигархами, но никакие деньги Дашке лишними не бывают. Особенно нахаляву. Настороженность исчезла.

– Ну, я даже не знаю... В принципе... Ты до скольких там будешь?

– Часов до пяти посижу точно, а может, и дольше. Постарайся, Даш, а то мне финансовый отчет надо закрыть. Не списывать же мне их.

– Нет-нет-нет! Не надо ничего списывать! Я зайду. У меня там как раз встреча будет недалеко. Я часика через полтора постараюсь.

– Ну и чудесно. Жду.


И действительно прилетела, куколка, и двух часов не прошло, сияющая, хлопающая ресницами, стучащая каблучками. Я внимательно оглядела ее, пытаясь обнаружить следы – чего? – я и сама не знала. Так же, как и не знала, зла я на нее, или нет. Впрочем, когда такие вещи есть, не знать о них невозможно, значит, злости не было. Но интерес определенный был.

Я отдала ей приготовленный заранее конверт с деньгами, усадила выпить чашку чая, стала расспрашивать, как дела, как мама-папа. Справедливости ради, я на самом деле довольно давно не общалась со своими родственниками – было некогда, а в последнее время вообще не хотелось ни с кем разговаривать, так что мои вопросы имели не только отвлекающий внимание смысл, но были вполне искренними. Дашка сперва чуть-чуть ерзала, поглядывая на крошечные часики на запястье и порываясь уйти, но потом явно расслабилась и уже сама стала рассказывать какие-то байки про свою девичью жизнь.

– Ну а что, Дашунь, – спросила я ее как бы между прочим. – С Орловым-то у тебя что-то всерьез получается, или так только?

Она автоматически начала было что-то отвечать, потом осознала вопрос, осеклась на полуслове и посмотрела на меня широко открытыми голубыми глазами. Я ласково улыбнулась.

– Так ты... Ты знаешь? – Дашка почти шептала.

Я полупожала плечом.

– Москва – город небольшой.

– И что... И ты... Ты меня... Ты что, на меня не сердишься? Теть Лиза?

– Ну, а за что мне на тебя сердиться? Я тебе не мама.

– Да, но... Ты не думай, – зачастила она с видимым облегчением. – Я это совсем не нарочно, не чтобы тебе как-то... Просто так само вышло, и я... Но там у нас уже почти все, и это на самом деле несерьезно, и я вообще не хотела... А ты правда-правда на меня не сердишься? Совсем-совсем?

Я не выдержала и рассмеялась.

– Да пожалуй, что совсем.

– Ты... Ты просто потрясающий человек, теть Лиза! А я так переживала, и мне было стыдно, я даже старалась не заходить на всякий случай...

– Это я как раз заметила. Давно эта история началась?

Дашка задумалась.

– Ну... После Нового года где-то... Точно, я его еще тогда на празднике в ресторане увидела, и поздоровалась, потому что мы же были знакомы через галерею, а потом мы еще где-то пересеклись, а потом... Но я, между прочим, не забывала, и все равно всегда всем про галерею рассказывала, вот. И знаешь еще, теть Лиз, он мне тоже про тебя часто говорил, что вы с ним прямо партнеры, и ты потрясающая женщина, и что у тебя дела идут – просто зашибись, и что он таких вообще не видел. Знаешь, мне кажется, – она посмотрела на меня как-то хитро. – Мне кажется, ты правда могла бы его на себе женить. Я-то нет, а вот у тебя могло бы получиться, потому что...

Я не дала ей договорить. Во-первых, незачем развивать эту тему, а во-вторых, момент показался мне подходящим.

– А он знает, что ты моя племянница?

– Да ты что! – Дашка чуть не подпрыгнула. – Что же я – совсем дура, что ли? Да нет конечно! Зачем это я буду такое говорить? – она немного подумала и еще более определенно заключила. – Нет, ничего он такого не знает. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, – неопределенно ответила я. – Интересно было. Именно потому, что мы, как ты говоришь, партнеры. Ты молодец.

– Ну уж и молодец, – смутилась Дашка. – Ладно тебе. Это ты у нас... Я просто не знаю даже. Я так рада, теть Лиза.

– Чему? – не поняла я.

– Ну, что мы с тобой помирились, и вообще. – тут она снова глянула на свои часики и охнула. – Ой, мне пора. Я правда должна бежать. Я тебе позвоню!

Расцеловала меня и упорхнула. Действительно, глупая бабочка. Крылышками бяк-бяк-бяк-бяк. Фантастика.

Но позитив во всем этом был. По крайней мере, кровосмешение не было осознанным – я имею в виду, с сашкиной стороны. Потому что о какой-то дашкиной сознательности в этом месте думать было бы, пожалуй, слегка наивно. Да и в каких-то других, наверное, тоже. У мотыльков очевидные проблемы с мозгами. Зато никаких других, кажется, больше нет. Может быть, так и надо?

Но вот чего точно, похоже, не надо делать – обсуждать все это с Сашкой. Раз он не знает про родственные связи, то пусть оно все так и остается. Зачем тут чего-то выяснять? Кто я ему? В общем, с учетом интенсивности нашего общения в последнее время – действительно, похоже, только партнер. Которого, он, впрочем, судя по дашкиным словам, очень уважает. Тем более, что НЕ выяснять чего-то в сложившейся ситуации гораздо проще, чем наоборот.


Но я и тут попала пальцем в небо. Говорят – на ловца и зверь бежит, да? А если наоборот? Сашка сам позвонил мне тем же вечером, прямо так, ни с того, ни с сего.

– Привет! Как поживаешь, сто лет не слышал, соскучился.

– Да вроде все путем, как-нибудь, – осторожно ответила я, борясь с соблазном. Очень хотелось все-таки ввернуть ему какую-нибудь гадость по свежим впечатлениям. Но все-таки мне удалось себя победить.

– Я тут подумал – надо бы нам выбраться куда-нибудь, что ли? – продолжал тем временем Сашка.

– Да можно, конечно. Только чего ты это вдруг?

– А что такое?

– Да нет, ничего. Просто – слегка неожиданно.

– А. Ну да. Конечно. Лиз, я тут хотел с тобой проконсультироваться...

С этого бы и начинал, Дизраэли. А то...

– Чего такое?

– Тут, понимаешь, под майские праздники Президент устаривает ежегодный... Ну, не прием, а как бы встречу с трудящимися. С деловыми людьми. Приглашает бизнесменов, разных серьезных людей, всякое такое...

– Угу. И что?

– Ну. И в этом году я тоже получил приглашение на такой прием. Это, вообще-то, страшно круто, понимаешь?

– Угу.

На какую-то долю секунды я подумала, что он сейчас попросит меня сопровождать его на этот прием. «Откажусь», – успело мелькнуть в голове. Но мысли мои никого тут не волновали.

– Ну вот, я и подумал, что на такое дело хорошо бы прийти с подарком. И подарок, сама понимаешь, должен конкретно соответствовать. Я тут прикинул – картина, это ведь самое оно. И строго, и по деньгам нормально. Интеллигентно так.

– Да, Саш, это конечно, но наши картины, сам понимаешь...

– Да это-то я понимаю, конечно, не дурак. Лиз, я тут подумал... А вот тот Шишкин, который... Ну, которого я... Он-то ведь без дураков подходящий.

Ах вот оно в чем дело! Ой, Саня, Саня. И ладно бы, что это был твой подарок, этот факт можно было бы оставить в стороне со всей его красотой, но только Шишкин-то твой, можно сказать, из той же бочки разлит... Я тебя берегла, как дура, не говорила... Досекретничалась.

– Саш... Я даже не знаю... Я не уверена...

– Лиз! Ну правда, ну выручи ты меня! Я свинья, конечно, но ты не думай, я тебе потом еще лучше что-нибудь подарю. Просто тут так приперло! Лиз! Очень надо, правда. По-другому я бы не стал!

– Да дело не в этом, Саш. Картины-то не жалко. Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь, – не удержавшись, ввернула я. – Вот только... В общем, на нее же и бумаг никаких нету, ты же сам знаешь.

Ну не могла я ему сказать, что его драгоценный Шишкин – тоже фальшак. Не могла.

– Да? – он слегка озадачился. – А они что, эти бумаги, так вот правда очень нужны?

– Ну конечно! Если речь идет о серьезной картине, о серьезном подарке... Куда ж без бумаг? Помнишь, я еще тогда тебя спрашивала?

– Да помню я. Счас, погоди, мне надо сообразить.

Ой, может, все-таки обойдется? Здорово я сообразила про эти бумаги.

– Алло! Лиз? Ты тут?

– Да-да, конечно.

– Я все придумал! Ты скажи этому своему, Кацарубе – пусть сделает все бумажки! Какая ему фиг разница – одно, другое? Заплати ему там, что положено, только пусть быстро. Скажи, что для меня, так что чтоб в лучшем виде. Лады, Лиз? Черт, у меня другая линия. – Да? Алло? – И снова мне. – В общем, договорились, да, Лиз? Я тебе еще позвоню.

Опаньки. Такого варианта я как-то не ожидала. И что теперь делать?

А ничего не делать. Вернее, делать, как он сказал. В конце концов, кто я ему? Партнер? Вот пусть и получит, что заказывал. Кацаруба, так Кацаруба. Что мне, больше всех надо, что ли? Надоели эти игры дурацкие. Вернее, если они все играют без всяких правил, почему я должна быть честнее всех?

На следующий же день я сняла со стены пейзаж «Шишкина» и отвезла его Кацарубе. Сказала, что для Сашки, по спецзаказу, чтоб сделал в лучшем виде. Уже через три дня все было готово, и сашкин шофер забрал у Кацарубы упакованную и оформленную картину со всеми бумагами.


На майские праздники я оказалась предоставлена сама себе. Праздники эти тоже наступили как-то неожиданно, хотя и совсем по-другому, чем, скажем, тот же Новый год, потому что их-то как раз я действительно не ждала. Но поскольку меня в этом месте никто не спрашивал, делать было нечего.

Делать было нечего совершенно во всех отношениях. Город опустел, люди разъехались по загородам и заграницам, трудящиеся солидаризировались я уж не знаю, с кем и как, магазины зачем-то позакрывались... Я запоздало жалела, что не присмотрела себе какого-нибудь симпатичного аукциончика ну хоть где, все было бы лучше, чем сидеть в четырех стенах...

Нет, я, конечно, не сидела на одном месте, куда-то выбиралась, ходила гулять, читала какие-то книжки, много думала. Но радости все это не приносило. Прогулкам не благоприятствовала погода, чтению... С чтением было странно. Попервости, только приехав в Москву, я, соскучившись по кириллице в свободном доступе, скупала книжки тоннами и читала взахлеб. Все казалось мне если не новым словом в литературе, то интересным чисто этнографически, я глотала серьезные романы, перемежая их дамскими детективами и получала искреннее удовольствие от всего. Теперь же почти каждая книжка, попадающая мне в руки, раздражала меня своей бессмысленностью. И это спустя всего год... Мама дорогая, неужели я прожила здесь целый год? И правда, по крайней мере почти – я приехала в конце мая. Однако. Так, не успеешь обернуться, и жизнь закончится. Мне ведь тоже стало на год больше... Среди всего этого я умудрилась забыть про собственный день рождения. К тому же, кажется, круглый. Но это-то как раз даже и хорошо, с тех пор, как мне исполнилось двадцать пять, я больше не люблю этот день, пусть лучше мне навсегда останется тридцать девять. А вот почему про него забыли все остальные?

Хотя кто – остальные? Московские родственники имеют полное право вообще ничего не знать. То же самое относится и к Сашке... Я, слава богу, не внесена у него в подарочный реестр. Мама знает, как я отношусь к дням рождения, Женька мог с легкостью забыть, если ему никто не напомнил, а вот бывший муж...

Ник позванивал мне время от времени, но разговоры у нас получались малосодержательными, грустными и, наверное, обидными для него. Потому что я, во всяком случае, никогда не упускала возможности сказать что-нибудь неприятное. А как же – так ему и надо, пускай знает. Это в случае, если ему вообще удавалось мне дозвониться. Из-за разницы во времени поймать меня дома было не так-то легко, а на мобильном я научилась разпознавать американские звонки и просто не брала трубку. Может, он как раз и звонил... Даже наверняка... Хорошо бы – и вправду, а то обидно как-то... Хотя – какая мне разница? Совсем уж с ума сошла – заедаться на бышего мужа за непоздравление меня с чем-то там, да еще сама вспомнив об этом с изрядной задержкой во времени... Вообще непонятно, чего я на него заедаюсь, и зачем я вообще о нем думаю, делать мне больше нечего...

В этом-то, похоже, главная и беда. Нечего. Только сиди и думай, да еще мысли такие странные попадаются.

Вот, например, про деньги. Нет, даже про Америку. Вернее, про то и другое сразу.

Конечно, до того, как началась вся эта история, мне очень даже нравилось жить в Америке. Я привыкла к ней, прижилась и вполне полюбила, но, если смотреть на какие-то глубинные процессы, то как бы... Как бы не приросла. Конечно, спустя пятнадцать прожитых лет эта страна совершенно не была мне чужой, может быть, только слегка чужеватой, как, например, грушевая ветка, привитая на яблоню-дичок. Ну, или, для большего сходства – наоборот, если бы такое пришло в голову какому-нибудь безумному садоводу.

Конечно, срастание происходило не сразу. Сперва мы были бедными, и оттого совершенно чужими. Бедняки ведь всегда и везде чужие, потому что далеки от праздника жизни, в какой бы стране он ни происходил. Да, тут можно долго размышлять о бедности и богатстве духа, но это мало меняет суть, и в любом случае я сейчас не об этом.

Потом, уже даже разбогатев, мы все равно продолжали оставаться другими. Не потому, что нувориши, не такие уж мы были и нувориши, обычный средний класс, и не потому даже, что эмигранты, просто – другие. Мне самой, честно говоря, было бы на это наплевать, мне хватало для жизни той маленькой вселенной, которую я построила сама в собственном доме, но были муж и сын. С мужем было проще, поскольку взрослый человек может заботиться о себе сам, но я честно помогала ему, устраивая домашние приемы и изучая предпочтения деловых партнеров. Но сын... Сначала все было еще ничего, но когда он поступил в одну из лучших бостонских частных школ... Вот где, я вам скажу, начинается кастовое общество. Индия отдыхает. Все, до малейших деталей, было поделено на узенькие ниши с жесткими стенками, и мы, такие, как есть, не влезали ни в одну из них. Пришлось на месте изобретать свою собственную – «Ах, русское происхождение, загадочная душа, Толстоевского читали?» – и расталкивать под нее место в обществе. Мне пришлось, ведь не ребенку же. Но ничего – познакомилась, изучила, поняла. Растолкала. Вписалась. Сказать, что от этого прибавилось любви?

И тогда, конечно, да и в других каких-то ситуациях, как в розовой заре, вспоминалась юность и родина. Вот, мы были на месте, мы были такие, мы были равные и даже немножечко равнее... Возможно, именно потому, когда что-то произошло, я и кинулась спасаться, припадая, как говорится, к корням.

Вернулась. Припала. И что? Ведь снова не приросла, если использовать те же садовые аналогии. Все то же самое, в том смысле, что все – другое, в той же степени чужое и непонятное, и законы – не то, что волчьи, а просто никаких нет. Но ничего, справилась вроде и тут, вросла в непонятную жизнь, добилась каких-то сомнительных результатов. Даже гораздо быстрее получилось, когда без правил-то. Но счастье, счастье где взять?

В деньгах оно почему-то находится плохо. С деньгами тоже загадка. Здесь те же деньги – имеется в виду по масштабу величины – вызывают совсем другие эмоции. Когда в Америке я поняла, что я миллионер, то, помнится, радовалась и гордилась, несмотря даже на внешние обстоятельства, при которых я об этом узнала. И эти миллионы я храню бережно, как зеницу, не тратя и не касаясь, и даже думать о них стараюсь пореже – чтобы не сглазить. Ими я горжусь, но тихо-тихо, сама с собой. А те же, или даже большие деньги, заработанные здесь, почему-то вызывают в лучшем случае чувство стыда, и хочется потратить их побыстрее, как выбросить, но чтоб при этом было ярко и шумно, чтобы все видели эту позорную гульбу. И даже если не поддаваться соблазну и ничего такого не делать, все равно начинаешь понимать, откуда берутся раздутые цены, нелепые наряды, безумные ресторанные кутежи. Очевидно, избавиться от стыдных денег хочется не только мне. Если в Америке птица финансового счастья напоминает скучную тушку индейки, которую прячут до поры в морозильную камеру, то здесь это – яркий фазан, и даже не сам фазан, а только пестрые перья, жесткие и несъедобные, хотя и притягательные на первый взгляд. Впрочем, доморощенный экономист и финансовый аналитик из меня никакой.

На улице распогодилось и я, чтобы отвлечься, выбралась погулять. Центр города, как я поняла, был закрыт для проезжего транспорта, и оттого людей на улице толпилось раза в три больше обычного. Пытаясь скрыться от толчеи, я нырнула в устье Тверского бульвара. Не то, чтобы там было пусто, но все же по боковой дорожке можно было идти, не сталкиваясь с посторонними телами.

– Дочка, постой, – окликнули меня откуда-то снизу. – Погоди, чего добренькое скажу.

Я обернулась. Цыганка – не цыганка, смуглая, сморщенная, странного вида старуха сидела на скамейке бульвара. Длинная, взлохмаченная юбка, пестрые тряпки, седые пряди из-под надинутого на лоб цветастого платка – старая ведьма, и только. При этом она не была похожа просто на бомжиху – при всей пестроте и разрозненности ее наряда она не казалась ни грязной, ни опустившейся. В ней, скорее, было что-то немного злобно-волшебное. Так в старых фильмах изображали бабу-ягу. Я невольно сделала шаг в ее сторону, скорее привлеченная видом, чем заинтересованная в ее сообщении.

– Вижу-вижу, – зашептала она себе под нос, поглядывая на меня исподлобья. – Было, голубушка, у тебя счастье немеряное, да вот раз – и все вышло! Чужое, чужое было счастьице, да к чужому же и ушло!

– И что теперь? – зачем-то спросила я. Глупо, конечно. Типичная ведь была разводка, но было что-то в этой старухе такое, отчего даже мои рациональные мозги заволокло на секунду дурацким туманом.

– Тепе-ерь? А вот позолоти ручку, я тебе все, как есть, расскажу. Все расскажу, чем помочь, научу. Позолоти ручку!

Тут я наконец опомнилась. Тряхнула головой, отмахнулась от назойливой бабки, повернулась и пошла по бульвару вниз.

– Ну иди, иди! – разочарованно кричала она мне вслед. – Будет тебе дальняя дорога, а то и казенный дом! Иди, поспешай!

Прелестно. А самое смешное было, что я отчего-то на самом деле расстроилась.

Дом. Что дом – он у меня и так казенный. Немногим лучше. А дорога – куда ни иди, как далеко ни улетай, все равно от себя-то никуда же не денешься. Так что – пугай меня, не пугай, та же фигня. Сбыча мечт, несбыча, что воля, что неволя – все одно.

Неправильно как-то все это. Не так я живу. Надо уже как-то собраться, волю в кулак, деньги на бочку – и начать жизнь по-новому. Завести собаку, чтобы любила и ждала вечерами, купить машину, чтобы кататься с ней в лес, построить нормальный дом... Хотя нет – дом у меня уже был. В эти игры мы уже играли.

Нет, не буду связываться с домом. Лучше... Возьму вот и позвоню этому... Как его там звали... Кисельбергу. Встречу через него какого-нибудь приличного обеспеченного человека, познакомлюсь, подружусь, привяжусь... Тьфу, черт, это ведь мы тоже уже проходили. Нельзя ни к кому привязываться, да и вообще это не вариант.

«Мужа – не нужно, спасибо, было

Друга – не нужно, спасибо – есть.»

Вспомнились откуда-то дурацкие строчки. Все у меня было. Ничего, в общем-то, сильно хорошего. Ну и что теперь – вообще не жить больше, что ли? Так ведь тоже нельзя. Нет, определенно, все, решено – надо будет завязать потихоньку мошеннический бизнес, того что есть – вполне хватит, жить себе потихоньку, покупать-продавать красивые картинки. Историю искусств пойти куда-нибудь изучать. В свет выходить. Светская жизнь, конечно, тошнотная, но можно же будет, наверное, потихоньку привыкнуть... Да, так и надо. Потихоньку. Вот с понедельника. Хотя, черт, с этими праздниками вся неделя сбилась, не разберешь. Ну ничего – вот кончатся праздники, сразу начну строить очередную новую жизнь...


Но всерьез заняться налаживанием новой жизни мне не пришлось. Не успела толком восстановиться нарушенная праздничным перерывом рутина рабочей жизни, не успела я толком приступить к реализации своих поэтапных планов, на первом месте которых стояла окончательная реализация последышей из «шведской коллекции», чтобы уж начинать все с чистого листа – я подозревала, что начинать беседу с Сашкой о моем выходе из «дела» лучше с полного подведения итогов и подсчета прибыли, в конце концов мне же надо было решить вопрос аренды, которую я до сих пор благополучно не платила... Навряд ли это счастливое состояние удастся сохранить и после того, как я откажусь заниматься «коллекцией» дальше, но лучше, чтобы урон был минимальным, а он будет обратно пропорционален той ярости, в которую Сашка неизменно придет, когда узнает...

Он неожиданно позвонил мне сам. Поздно вечером девятого числа, в последний день праздников, почему-то на домашний телефон, и уже сразу в состоянии полной ярости.

– Что ты себе думаешь?! – зарычал он в трубку, хотя я даже «алло» не успела сказать, а не то что какими-то мыслями с ним поделиться. – Что ты себе позволяешь вообще?

Я не люблю, когда на меня кричат. Никто не любит, но я как-то особенно нервно отношусь к мужским воплям. С какого праздника я должна их слушать в собственном телефоне? Поэтому я просто аккуратно повесила трубку на место и задумалась, не выдернуть ли заодно и шнур из розетки. Но не успела. Телефон задребезжал снова.

– Ты мне только попробуй еще раз трубку швырнуть, – орал Сашка. – Я тогда такое....

– Даже и пробовать не буду, – холодно ответила я. – Еще одно слово в таком тоне, я и вовсе телефон отключу.

– Да иди ты со своим телефоном, – чуть тише огрызнулся он. – Я вообще не об этом! Что ты мне подсунула?

– А именно? – уточнила я. – Я тебя вообще не видела две недели, ты отдыхать уезжал на праздниках, remember? Ты где сам-то сейчас?

– Да здесь я, в Москве уже, – ответил он спокойно.

– А чего орешь?

– Я про картину чертову! – выдохнул он и снова начал орать. – Картину, которую я у тебя для президента попросил! Какого дьявола ты со мной-то свои штучки крутишь? Не хотела отдавать, так бы и сказала по-человечески. Я из-за тебя в такое влип! Сама будешь расхлебывать!

Сказать, что у меня похолодело все внутри, было бы слишком банально. Но тем не менее, что-то примерно в этом роде я и почуствовала. Как будто нечаянно проглотила кусок льда размером с кулак, и теперь он болтался тяжелым узлом где-то между желудком и горлом.

– Так. Спокойно, Сань, – произнесла я ледяным голосом. – Я тебе чем хочешь клянусь, что я ничего не меняла, картина была та самая, которую ты мне подарил. А теперь расскажи внятно, что происходит.

Судя по всему, голосок мой произвел на Сашку какое-то впечатление, потому что орать он перестал.

– Мне сегодня звонили из ФСБ, – тоже спокойным каменным голосом произнес он. – Прямо на отдыхе дозвонились, у бассейна, мать их, последний день испоганили. Я прям не знаю, как долетел. В общем, картина, которую я подарил президенту, оказалась фальшивой. Они возбудили дело и интересовались, где именно я ее приобрел. Еще завтра с ними общаться.

– И что ты им ответил? – живо поинтересовалась я. – И каким образом они выяснили, что это фальшивка?

– Да глупость получилась, – ответил Сашка на мой второй вопрос. Никогда не надо задавать важные вопросы по несколько сразу. – Она ему страшно понравилась, в смысле картина, и ее вывесили в каком-то парадном зале, это еще при мне было, тут же на месте. А потом под праздники он еще какого-то хмыря принимал, иностранного, их много понаезжает в это время, и похвастался ему, дескать, вот, а тот, сволочь, разбирался в картинах, и говорит – при всем, такскать, моем уважении, это у вас не Шишкин. Подпись его, грит, у вас подделана. Ну и завертелось... Я думал, это ты фокусы крутишь...

– Да нет, какие тут фокусы... – я судорожно пыталась переварить информацию. – Говорила ведь, нельзя было дарить картину без истории. Она мне... Кстати, а как они узнали? Может, там какая-то ошибка? Знаешь, ведь там бывает...

– Да что, нафиг, бывает, – возразил Сашка. – Когда на ней подпись стоит – свежак. Они тут же экспертизу провели, все обнаружили. Нет, эти ребята, когда хотят, серьезно работают, без ошибок.

– Подожди-подожди, – не поняла я. – Какая подпись? Не было там никакой подписи. Картина же не подписана, мы ее так и купили с тобой. Это вообще эскиз был.

– Не знаю я ничего про ваши эскизы. Мне четко сказали – подделана подпись. И вообще все фальшивое, никакой это не Шишкин, хотя картина и правда старая.

И тогда я все поняла. Жадный идиот Кацаруба, которому я сказала, что картина нужна для Сашки, решил, наконец, оторваться и показать, на что он способен. И из лучших намерений подделал не только экспертизу, но еще и подпись. А я, отдав ему Шишкина, больше этой картины не видела, потому что забирал Сашка ее напрямую, без меня. И ему, естественно, было совершенно не до какой-то там закорючки в углу. И, если б не это, нипочем бы никто ничего бы не доказал, потому что сама-то картина, хоть и фальшивая, была чистой. Но теперь, с этой подписью... Действительно, все очень нехорошо. Но я тут пока ни при чем. Не могу же я отвечать за все кацарубины фантазии.

– И что теперь? – спросила я в трубку.

– Откуда ж я знаю? Я просто хотел тебя предупредить – они к тебе тоже придут.

Черта лысого – предупредить. Когда добра желают, так не орут.

– Так что ты им сказал-то? – вспомнила я свой вопрос. – Откуда картина-то взялась?

– Я сказал, что купил ее у тебя в галерее, – ответил Сашка.

Я задохнулась. Это было... Это было так... Так мерзко, и страшно, и... И главное – это была неправда!

– Но это же неправда! – выдохнула я, когда снова обрела голос.

– Ну... Правда, неправда... Разницы-то особой нет. Бумаги все равно на тебя были сделаны.

Это действительно было так. Но разница все равно оставалась.

– Сань, но какого черта! Бумаги это одно, но ты же сам ее покупал, осенью, и не у меня, а у этого своего... Так и сказал бы! У меня и галереи-то тогда никакой еще не было!

Кажется, ему хватило-таки совести смутиться.

– Ну... В общем, Лиз, так уж вышло. Я тоже, если честно, сразу не очень сообразил. ФСБ, знаешь, не очень приятная штука. Бумажки на тебя были, это я помнил... А Валька этим делом и не занимается уж давно, я его впутывать не хотел... Решил, чем короче веревочка...

– Но ты вообще понимаешь, что ты наделал? – от осознания огромности свалившегося на меня камня начинала кружиться голова. – Как я-то из этого вылезу? Они же все подымут, и тогда...

– Да ты подожди еще... Может, ничего они не подымут. Сколько там у тебя осталось?

– Три штуки, но какая разница-то? Теперь все полезет. Это только начни...

– Ну, в общем, Лиз, я не знаю. Ты преувеличиваешь. Короче, я тебе сказал, и мне надо уже бежать. Я и так из автомата тебе звоню.

– Почему? – тупо спросила я.

– Сама подумай, – и трубка запищала гудками.

Заглянув в нее для верности, я положила ее на рычаг и тихо сползла вниз по стенке. Все. Допрыгалась. То, что с ФСБ здесь не шутят, мне было ясно даже не с самого начала, а гораздо раньше, все-таки росла я еще при советской власти, а уж если замешан сам президент... Теперь, конечно, все свалят на меня – очень удобно. Я одна, у меня никого нет, Сашка меня кинул, взятки давать никто не будет. Но они же меня посадят – внезапно стукнула в голову очень ясная и страшная мысль. Всерьез и надолго. Это совершенно точно. Все очень просто и хорошо.

Я вскочила и заметалась по комнате. Что делать, что делать? Бежать? Куда? Куда можно убежать от всесильной службы безопасности? Наверняка меня уже – как это называется – объявили в розыск, границы перекрыты, телефон прослушивается. Да, ведь недаром же Сашка из автомата звонил... Сейчас за мной придут.

Продолжая носиться из угла в угол, я судорожно пыталась найти хоть какой-нибудь выход. Если рассказать все, как есть? Про этого Валю, и пусть они с ним разбираются. Да, но кацарубина экспертиза написана на меня... Хотя... Я купила, то есть Сашка мне подарил, и мне было интересно... Но они в любом случае выйдут на Кацарубу, если уже не вышли, и надеяться, что он о чем-нибудь умолчит, было бы наивно. Разве что это займет какое-то время... А Валя скажет, что ничего не знает, а картина все равно была у меня...

Нет, ждать и каяться глупо. Все равно все повесят на меня. Ведь говорил, говорил же мне Колька, чтоб я не ездила в дикие страны, чтоб не связывалась, дура, с жуликами... Колька... Всегда был такой умный. Вот если б сейчас...

Стоп. Что-то такое мелькнуло разумное... Прекрати метаться, сядь и подумай. Что это было? А – точно. Колька. И я – его жена. Американская гражданка. Нет, не то. Это никого не волнует – тут-то я по русскому паспорту живу. Паспорт. Паспорт. Ну конечно – у меня же есть паспорт на колькину фамилию. Будберг! Действительный паспорт, по которому я въезжала...

Я кинулась к ящику буфета, где лежали все документы. Ну вот же они – и синий американский, и красненький, выданный мне в русском посольстве... Будберг. Да еще имя стоит – Лиза. Не Елизавета, а просто Лиза. То есть даже инициалы не совпадают. Милые посольские тетечки.

С этим можно попробовать выехать. Неважно куда, главное, чтобы отсюда. Если сделать это прямо сейчас... Я глянула на часы. Половина первого ночи. Интересно, в аэропорту работают какие-нибудь билетные кассы? Или это будет казаться подозрительным?

Идиотка! Какие тебе еще кассы? Совсем одичала тут. Не нужно никаких касс, все билеты есть в интернете. Привыкла, понимаешь, чтоб вокруг тебя люди прыгали. Ну-ка, шевелись!

Дрожащими руками я стала набирать в интернете билетные сайты. Буквы прыгали, и я никак не могла сосредоточиться, ввести нужные цифры и понять, что говорит мой электронный оракул. Но, наконец, я справилась. Из Москвы, начиная с пяти утра, вылетала масса различных рейсов. Вот, пожалуйста. Нью-Йорк, шесть тридцать утра. А вот еще раньше – Торонто. Эр Кэнада, свободные места в наличии. Торонто – прекрасное место, всегда мечтала там побывать. Я забронировала билет, ввела нужные данные с кредитной карточки и получила подтверждение и электронный номер билета. Ф-фу. Теперь заказать такси, доехать в аэропорт, миновать таможню...

Службы заказа такси ночью работали как-то непроворно. По одному телефону вообще никто не отвечал, по другому мне сказали, что нет свободных машин и в аэропорт сейчас никто не поедет. Я разозлилась. Какого черта – самолеты летают, а они не хотят? В конце концов, конечно, наплевать на них, я могу просто выйти на Ленинградку, поймаю же я какую-нибудь машину, вещей у меня немного. Кстати, надо бы их собрать.

Я вскочила, побежала в спальню, вытащила из шкафа сумку и стала лихорадочно собираться. Взять нужно только самое необходимое, чтобы быть налегке. Какая там хоть погода, в этой Канаде? Впрочем, неважно, будет нужно, я все куплю на месте. Хотя ведь вот я уже так думала однажды, улетая из Америки, а потом сколько жалела... А тут я вообще, можно сказать, буду жить на нелегальном положении, придется экономить. На одни алименты на голом месте, без жилья, не очень-то разживешься. Наверняка придется расковырять кредит, полученный за дом. Конечно, глупо ужасно, но, впрочем, вполне по-русски – наворовать миллионы, и бежать среди ночи без копейки в кармане, потому что тебя вот-вот арестуют за преступление, которого ты на самом деле не совершал. Достойный финал безумного спектакля в театре абсурда! Вот только почему я-то играю в нем главную роль? Казалось бы, я только посмотреть пришла, даже ведь и билет покупала. Когда все успели поменяться ролями?

После того, как я купила себе билет, мне, честно говоря, стало уже не так страшно, и ко мне постепенно вернулась способность мыслить логически. Если до сих пор не пришли и не арестовали, так, наверное, ночью-то все-таки уже и не придут. И времена нынче, в общем, не те, да и я, прямо скажем, не такого уж высокого полета птица, чтоб среди ночи сто тысяч одних курьеров... Часа полтора до выхода из дома у меня есть. Можно даже кофейку заварить.

За чашкой кофе я всегда успокаиваюсь. Кроме того, кофе служит отличной смазкой для мозгов – они словно согреваются и начинают вращаться. То, что надо отсюда сматываться, и как можно быстрее, это, в общем-то не вопрос. Игры играми, но всему есть предел. Но вот то, что по Сашкиной милости я остаюсь без копейки денег, ну, то есть, буквально, уезжаю, с чем приехала, хотя, казалось бы, кое-чего заработала тут, было довольно обидно. Да, мне не нравился этот способ заработка, я предпочла бы, чтобы все было в рамках закона, но, тем не менее, раз уж оно все равно так получилось, то пусть бы уже и было. Я как-то уже привыкла к этим деньгам. Можно сказать, сжилась. А уж в том, что теперь случилось, я вообще виновата меньше всех.

Я вообще, строго говоря, ни в чем не виновата! Я ничего никогда не подделывала, у меня все было чисто и аккуратно, и максимум, что мне можно было вменить – ошибку эксперта. Да, я покупала и привозила картины, да, я имела право заподозрить в них работы передвижников – это не преступление. Я делала экспертизы, а эксперты – тоже люди, и все у нас было красиво и благородно. Надо же было этим козлам вмешаться и все испортить! Картину президенту! Славы ему не хватало! А другому – денег. Как же – с подписью ведь дороже пойдет. И вот теперь, из-за жадности и идиотизма двух придурков я должна тут страдать?!

И тут я разозлилась, да так, что даже бояться на секундочку перестала. Что же это выходит? За мной охотятся власти, я в лучшем случае отправлюсь в бега, а про худший мне даже думать не хочется, а все то, за что я, собственно, и буду наказана – оно куда денется? Все эти чертовы миллионы? Что же выходит – как страдать и платить, так пожалуйста, а как воспользоваться неправедно заработанным? Куда оно все денется, когда меня тут не будет?

Хм. А ведь и правда – какой интересный вопрос. Мы с Сашкой оформляли все это дело в партнерстве, счета были общие, на двоих, в родственном ему банке. Заложив меня, он ведь тем самым закладывал и себя, и вообще – он, казалось бы, завязан здесь точно так же. Но тогда почему? Нет, что-то тут не складывается. И закавыка именно в деньгах. А когда не складывается в финансовом смысле, это значит, что-то здесь очевидным образом не так.

Что мы имеем? Владение галереей на паях. Я – он. Его – уставной капитал, мое – руководство и управление. Все прибыли пополам. И они, эти прибыли, уже хорошо перекрыли все то, что изначально было вложено в это совместное предприятие. Если, конечно, не делить их при этом пополам.

Может ли быть так, что никакого ФСБ нет вообще, а просто Сашка решил убрать меня с игрового поля? Он не дурак, и ему известны мои страхи, и просчитать, что именно я сделаю в такой ситуации – дело не очень сложное. Я убегаю, все остается ему.

А если про ФСБ все правда? Ну, или хотя бы что-то? Он валит все на меня, меня сажают, имущество галереи конфискуют... Казалось бы, никакого резона нет... Если только не подчистить документы, вовремя отмазавшись от всякого участия в деятельности галереи... Возможно ли такое? В принципе, ничего невозможного нет. Имея свою руку в банке, совместные счета, наверное, можно как-нибудь разделить... Так, чтоб и деньги с них пошли куда надо. А если я еще и сама исчезну с горзонта, чтобы никому возиться не пришлось, так это, в принципе, только удобнее. В общем, тоже получается ничего.

Есть, конечно, и третий, самый простой вариант – что все так, как Сашка и говорит. Испугался, растерялся, ляпнул не то, решил меня по-честному предупредить... Но как-то... Как-то... Не знаю.

И, наверное, никогда не узнаю – свобода дороже. Хотя, конечно, ох недешевая она выходит, эта свобода... Или все-таки рискнуть посмотреть... А может быть, даже не только... Что мне для этого надо будет сделать? Между прочим, не так уж и много. Ничего невозможного нет.

Немного поколебавшись и покрутив так и эдак, я все-таки решила отложить побег до завтрашнего утра. Даже не самого раннего. Чем бежать, сломя голову, лучше, немного этой самой головой поработав, кое-в-чем как следует разобраться. За мной до сих пор не пришли, утро вечера мудренее, колхоз – дело добровольное, а кто не рискует, тот сидит в заднице. К тому же побег – это как признание вины, особенно вот так – ночью. А если все сделать днем, то можно будет, если что, сказать – летела по делам, как обычно. Хотя, конечно, если я ошиблась в расчетах, и у меня ничего не получится, это мне все равно не поможет. Да. Ну поживем – увидим. А пока... Пока надо подготовить другие, более достойные пути отступления.

Я снова нырнула в интернет, погуляла еще немного по билетным сайтам и купила себе еще один билет – на сей раз в Париж. Мне бы, конечно, по уму надо было бы в Вену, но рейса удобного не попадалось – то слишком рано, то слишком поздно. А в Париж – как раз вовремя. И то пришлось покупать билет в бизнес-класс, потому что дешевых не было. Значит, будет Париж. Европа маленькая, там все рукой подать. Вот только билет в Торонто, увы, отменить не удалось, он так и пропал, но тут уж ничего не поделаешь – за все в этой жизни приходится платить, а если у меня все выйдет, как я задумала, то это будет не такой уж и дорогой платой. В конце концов, он свое дело тоже сделал – я, как его купила, хотя бы соображать начала.


В восемь утра я в последний раз захлопнула за собой дверь собственной квартиры. Ключи и записку для брата Мишки я оставила на кухонном столе. Если все обойдется, я позвоню ему уже из аэропорта. Впрочем, если не обойдется, то тоже, наверное, позвоню... Из мест не столь отдаленных.

Из подъезда я вышла, неся в руках свою обычную сумку, а на плече – дорожную сумку «на три дня». За собой я катила небольшой чемоданчик на колесах. Сперва я вообще хотела обойтись только сумкой – в нее как раз влезал мой ноутбук и немного одежды, но потом решила оставить врагу как можно меньше. Впрочем, только дойдя до метро, я уже раскаивалась в собственной жадности. Таскаться теперь с этим чемоданом... Да и выглядит это подозрительно. Но не относить же его теперь – вдруг днем, когда я явлюсь его забирать, меня будет ждать засада? Впрочем, я все равно захлопнула дверь квартиры, так что и чемодан, и засада могут ждать меня в лучшем случае на лестнице. На засаду-то наплевать, ничуточки, что называется, не жалко, а вот чемоданчик, пожалуй, лучше без присмотра не оставлять, может и не дождаться.

Внезапно меня осенило. Я зашла в булочную, расположенную в соседнем доме, и попросила продавщицу:

– Марьиванна, голубушка, выручите меня пожалуйста? Можно я у вас тут на полдня сумочку оставлю? А то собралась в отпуск, а надо еще на работу забежать, возвращаться не хочется, а с ней тоже не потаскаешься... Будьте ангелом!

Продавщица, с которой мы были шапочно знакомы, молча кивнула, и я с облегчением засунула чемодан в уголок сбоку от прилавка. Одной заботой меньше.

Добравшись до галереи и отперев ее, что сопровождалось бесконечными озираниями по сторонам и прочими шпионскими страстями – даже понимая, что это, наверное, выглядело глупо и мелодраматично, я ничего не могла с собой поделать – я обнаружила там полную тишину и покой. Никто не проводил в мое отсутствие обысков, никто не прятался за стеллажами и под столом. Даже повестки никакой пока не прислали. Ну и хорошо. Значит, у меня есть небольшое пространство для маневров.

Я включила офисный компьютер. Немного подумав, напечатала себе пару нужных документов, после чего стерла оттуда начисто папку с каталогами и оформлениями продаж. Копии есть у меня в ноутбуке, а тут им незачем оставаться. Толстую амбарную книгу, в которой мы вели записи, я, не глядя, сунула в свою сумку. Потом открыла сейф и вытащила из него запас наличности. Не больно-то густо, конечно, перед праздниками я сама, как хорошая девочка, отнесла в банк все, что было. Но тем не менее, на первое время мне в крайнем случае хватит.

Еще в сейфе лежала машина трудовая книжка. Не особенно, конечно, ценный документ, но все-таки. Если сюда придут, я бы не хотела, чтобы у Маши были из-за меня неприятности. Я отыскала конверт, засунула туда книжку и сколько-то денег и написала записку, в которой просила Машу не приходить больше в галерею и по возможности не хвастаться никому своей работой на этом месте. Брошу в какой-нибудь почтовый ящик, авось дойдет. И позвоню еще из аэропорта. Скольким же людям я должна буду позвонить – это прямо список пора составлять.

Оглядев галерею напоследок – вроде, ничего важного я не забыла – я заперла ее и отправилась в небольшое кафе напротив. До открытия банка оставалось двадцать минут – как раз хватит на чашку кофе для бодрости.


В банке я оказалась первым клиентом. Не то, чтобы это имело большое значение – меня все равно тут обслуживали без очереди, по знакомству, но тем не менее. Подлетев к окошку девушки, которая занималась моими счетами, я сунула ей принесенные ведомости и затараторила.

– Леночка, миленькая, выручайте! Только что узнала, у меня тут такой интересный аукцион, филиал Сотби, знаете, безумно ценные вещи, а я недоглядела, мне непременно, обязательно надо успеть, прямо сегодня вечером, сколько у меня там денег на текущем валютном счету?

Девушка, постучав по клавишам, озвучила мне ответ.

– Ой, боюсь, не хватит! Леночка, голубушка, а на рублевом? А ведь у нас там еще и уставные деньги есть? И закрытые, отложенные счета? Скажите, миленькая, а мы же можем их снять, хотя бы временно?

– Можем, конечно, – вежливо улыбнулась мне девушка из окна. – До половины суммы уставного капитала можем снять просто немедленно, а если больше – нужно письменное разрешение совета директоров.

Это мне не понравилось. Особенно вот последнее, про директоров. На всякий случай я решила уточнить.

– Сейчас-сейчас, Леночка, но мне казалось, наши прибыли в последнее время... Я не помню цифр, но... То есть, я же не все начисто снимаю, собственно уставной капитал можно и не трогать. При чем тут совет директоров?

– Порядок такой. Так в уставе записано, и при этом неважно, сколько там остается. Я понимаю, что в вашем случае это простая формальность, вам совет любую сумму утвердит, но – так уж положено. Если хотите, можем до завтра подождать, сегодня-то, конечно, с подписью уже не успеть.

Ну конечно. Вот так всегда. Ты трудишься, трудишься, а как забрать свои денежки, так нате вам – мешают простые формальности. Развели бюрократизм! Но что ж поделать, нам, как говорится, не до жиру.

– Да нет, ну что вы, какое там до завтра. Я же говорю – прозевала, мне сегодня нужно было аукционный взнос уплатить, даже вчера еще! Леночка, миленькая, выручайте, черт с ним, с советом, может, мне и так хватит, давайте снимем все, что только можно, и поскорей, поскорей. И еще все это надо в евро перевести. И срочно кинуть на наш европейский счет, и я помчусь, может, еще успею. Мне ведь этот залог дурацкий платить, аукционный взнос, я так волнуюсь, вдруг все-таки не получится, опоздаю, скажите, если мы сейчас отправим перевод, когда он будет на месте?

Девушка подумала, постучала по своим клавишам еще немного.

– Ну, это же не только от нас зависит, мы-то сразу все переведем, но там корреспондентский счет есть. Все проводки через него идут, мы с ними уже ничего поделать не можем. Но это обычно недолго – если сегодня к вечеру не пройдет, то завтра после обеда точно будет. Да вы не волнуйтесь, мы-то вам что можем, все сделаем.

– Ой, правда? Спасибо, Леночка. Вы прямо ангел. А то я сама опоздала, не сразу узнала, а хочется же успеть. Так давайте тогда мы с вами сейчас все и оформим, а вы уж тогда постарайтесь. Я буду на вас рассчитывать. Что где я тут должна указать?

Так, болтая какую-то чушь и не замолкая ни на минуту, я под леночкиным наблюдением заполнила бумаги, необходимые для перевода средств из рублей в евро, а евро – на счет в венском банке, открытом на мое имя. В общем, все за все, получилось около двух с небольшим миллионов евро. Неплохо, конечно, но это примерно половина вырученного за «шведскую коллекцию», а я, как говорится, была достойна большего. Леночка в окошке все продолжала петь мне что-то такое, что им очень жаль, и вообще-то конечно, но вот порядок, мне нужно так срочно, а сейчас, после праздников, никого и на месте-то нет, может быть, я... Да, и еще им в налоговую придется сообщить, по закону, потому что все равно очень большая сумма. Я, не снимая с лица улыбки, кивала, как автомат, и на все соглашалась. Процесс занял около получаса, и я вышла из банка, сопровождаемая обещаниями, что деньги ни в коем случае не опоздают, что в крайнем случае завтра...

Ну что ж, завтра так завтра, если я до него доживу... По крайней мере, будет хотя бы не так обидно – я сделала все, что могла. Хорошо быть на привелегированном положении, да и вообще не зря я старалась быть с девочками милой изо всех сил. Одних конфет к чаю сколько перетаскала, комплиментов сколько навешала...

И все, можно сказать, псу под хвост. Ну, не совсем, конечно, но все равно. Потому что – это же как получается? Что с любимым мужем, все по-честному, можно сказать, по закону, справедливей некуда, что – с нелюбимым, не-мужем, и нечестно, закон никакой рядом не ночевал, несправедливо как все, а результат все равно один и тот же. Два миллиона, что тут, что там, хоть тресни. Я прямо какая-то Лиза-два-лимона у них выхожу. Обидно даже.

Так, а теперь, лимонная моя Лиза, как раз нужно быстренько поворачиваться и ножками, ножками до Тверской. Можно, конечно, машину прямо тут поймать, но по этим переулкам пока прокрутишься, пешком быстрее будет. Билетик у нас заказан, номерок записан, самолетик в Париж вылетает в три часа дня. Жалко, жалко в Вену не было рейса, туда-то мне ох как надо, ну да ладно. Ладно, ладно. Хорошо хоть так получилось. Прорвемся. Европа невелика, да и банки везде понатыканы. Разберусь как-нибудь. Если уж я тут разобралась...

Ох, не говори, не говори, моя радость, гоп, не проехав Чоп. Причем во всех, во всех смыслах – Чоп. Вот когда – если – выберешься отсюда целая, тогда и будешь хвалиться, какая ты крутая. А поразмыслив немного, лучше и там помалкивать. При желании кого угодно можно хоть со дна моря поднять. Или, по крайней мере, на это самое дно засунуть.

Интересно, будет ли у Сашки такое желание? Станет ли он искать меня по всей Европе? Не ради моих прекрасных глаз, конечно, а ради собственных денег. Два лимона, как это тут называется, деньги без дураков серьезные. Для меня. А для Сашки? Владельца заводов, газет, пароходов? Стоит ли из-за них ловить по миру сбежавшую от него бабу? Это ведь, если подумать, какая неловкость может выйти – похлеще, чем на подарке жене сэкономить. Вдруг до партнеров дойдет? Тем более, если уж это только половина всех денег, то она все равно по-хорошему моя. Вопрос – станет ли он мараться из-за этой моей половины? В сущности, теоретически я, хоть и не жена, тоже ведь с легкостью могла натрясти из него на ту же сумму разных подарков. Так что можно считать, что я просто взяла их под конец оптом. В качестве, можно сказать, морального ущерба. Нечего было на меня ФСБ натравливать на ночь глядя. Так ему и надо.

Ему-то да, а вот мне? Как бы так половчее, не рассчитывая на чужие благородство и щедрость, отрубить на всякий случай за собой все хвосты? Счет в Вене прослеживается на раз, и все движения кредитной карточки с этого счета, соответстенно, тоже. Значит, надо будет как можно быстрее деньги оттуда забрать и переложить. Куда? Куда-то, где счета анонимны, и имени не найти. Швейцария? Это хорошо, но, как мне кажется, долго и муторно, а мне нужно быстро. Быстро, быстро. Ладно, проблемы – в порядке поступления, пусть деньги сперва в Вену поступят, а уж куда их девать, я еще успею придумать, а сейчас мне вообще в аэропорт бы добраться.

Хорошо, что в бизнес-класс регистрация проходит без очереди, меньше придется болтаться в аэропорту, рискуя нарваться на нежеланную встречу. Кто его знает, это ФСБ. И ладно бы только оно, а то если вдруг руководство дружественного банка, паче чаяния, вдруг да узнает как-нибудь преждевременно о моих последних финансовых операциях, да предпримет какие-нибудь соответствующие оргвыводы, так на этом фоне встреча с ФСБ покажется мне радостным избавлением. Нет, пожалуй, лучше даже я и там, за границей уже, до вылета вообще где-нибудь в туалете на всякий случай посижу.

Лихорадочный взмах рукой в потоке машин на Тверской, удачно пойманное такси... Не забыть тормознуть возле булочной, подхватить чемоданчик. Спасибо вам, Марьиванна, выручили, вот вам за услугу, нет-нет, не отказывайтесь, вы мне правда очень помогли. Хорошо, ватрушку в дорогу – с удовольствием. Спасибо еще раз.

В середине дня пробок на вечно загруженной Ленинградке было относительно немного, и нам без особых проволочек удалось миновать окружную дорогу и вырваться на загородный простор. Я сидела на заднем сиденье, вцепившись в сумку, и то и дело проверяла, на месте ли мои паспорта. Мне казалось, что я довольно спокойна, и только руки у меня мелко тряслись, что было заметно по беспокойному шороху перебираемых бумажек.

Остающаяся позади Москва горячо и влажно дышала мне в спину, словно большой, хищный, неповоротливый зверь, который еще не решил, схватить ли ему в последний момент убегающую добычу, или все же, сославшись на сытость текущего момента, отпустить с миром.

Рекламные плакаты, огромные магазинные ангары, зеленые кусты, березки, щит с пожеланием счастливого пути, отблески приближающихся строений аэропорта... Кажется, уже почти. Еще немного...

Регистрация и прочее прошли совершенно спокойно – никто не удивлялся, не хватал меня сзади за плечо, не задавал ненужных вопросов и никак не рвался меня задерживать. Все было тихо и мирно, но почему-то от этого мне становилось только страшней. Естественно, я уже не стала никому звонить. Я бы при всем желании не смогла бы этого сделать, потому что дрожь в руках, начавшаяся еще в машине, не только не проходила, но даже наоборот – к моменту посадки собственно в самолет меня трясло мелкой дрожью всю, да так, что это заметила приветствующая пассажиров стюардесса бизнес-класса.

– Боитесь летать? – сочувственно спросила она, помогая пристроить в ящик наверху мою сумку с компьютером. Я только кивнула, стуча зубами. – А ничего, вы садитесь, пристегивайтесь, вот я вам сейчас коньячку принесу, сразу полегче станет, сами увидите.

Время шло, самолет наполнялся, мимо меня проходили все новые и новые пассажиры. Не знаю, взаправду ли коньяк оказал на меня свое магическое воздействие, или же дело было в чем-то еще, но внезапно меня снова слегка овеяло теплым воздухом, как будто кто-то большой и добрый выдохнул мне в затылок. Мне стало легко-легко и я снова почувствовала в себе давно забытые воздушные пузырьки радости, как будто наполняющие меня изнутри своим светом. Ощущение было страшно приятным и отчего-то знакомым. Когда-то такое уже было... Все будет хорошо...

Самолет тихонько качнулся и начал двигаться. И тут же, как нарочно, у меня в кармане зазвонил телефон. Я быстро вытащила его, чтобы стюардесса не рассердилась, и случайно глянула на экран. Американский номер. Ник. Сама не зная, зачем, я нажала кнопку соединения.

– Господи, Лиза, опять ты пропала. У меня насчет дома вопросы, а тебя нет. Там покупатель появился, серьезный. Я тебя обыскался со вчерашнего дня. Ты где?

– Я? В самолете. Лечу в Париж.

– Однако. Надолго ты?

– Пока даже сама не знаю...

– Извини. Я так понимаю, ты не одна...

– Да нет, не за что. Пока одна.

Ник, похоже, погрузился в одну из своих любимых пауз. Но, не успела я ему заметить, что мне пора отключать телефон, он снова ожил.

– Послушай. Дурацкий вопрос, но если... Если бы я тоже прилетел в Париж?

Я пожала плечами, хотя он, конечно, не мог меня видеть.

– Париж большой.

– Но у нас были бы шансы там встретиться?

– Шанс есть всегда. Нет ничего невозможного.


Я выключила телефон. Бросила его в сумку, закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. И неожиданно для себя самой поняла, что радуюсь этому звонку, как радуются возвращению домой после долгой командировки. И если Ник на самом деле возьмет и прилетит в Париж, то и я ему тоже обрадуюсь. Причем искренне. Он в общем-то, неплохой мужик, Колька. Не без недостатков, конечно, но кто же без них. Главное, он привычный и удобный, и я его сто лет знаю, и, в общем... Если он будет себя хорошо вести...

Самолет, неуклонно набирая скорость, катился по взлетной дорожке.


Однажды, темным промозглым зимним вечером, когда никто не ждал ни доброго, ни худого... Собственно говоря, фея, поглощенная своими обязанностями и хлопотами, забегавшись между кухней и гостевым залом (кстати, а как звучит – поглощенная обязанностями забегавшаяся фея!), даже не сразу это поняла, и не в самый первый момент обнаружила. Просто в ресторан среди прочих посетителей зашла пара, мужчина и женщина, и у женщины была ну очень приличная сумка, то есть просто даже одна из лучших, даже по самым строгим фейским критериям, не новая, конечно, но тем не менее... Фея и внимание-то обратила в основном на сумку, и только потом уже заметила, что женщина находится в крайне мрачном настроении, настолько мрачном, что на нее даже не действуют стандартные уютонаводящие чары, и нужно применять что-то более сильное, и только она, то есть наша фея, собралась это что-то более сильное применить, как неожиданно (то есть, конечно, ожиданно, только этого она и ждала все это невыносимое время, но вот как раз в эту минуту совершенно случайно совсем об этом не думала) почувстовала где-то сзади себя, сзади и немного сверху, такое родное теплое дыхание, и такое привычное счастье, которого совсем не замечаешь, когда оно есть всегда, но которого так не хватает, если вдруг оно...

– Хамти! – выдохнула фея, не веря сама себе и мгновенно забывая про ресторан, про посетителей, про мрачную женщину, и даже про ее сумку. – Хамти! Ты вернулся! – И добавила с новой, не свойственной феям кротостью: – Как же я хочу, чтобы это на самом деле было так!

И невидимый слон, которого наконец-то назвали по имени, от чего он уже успел слегка отвыкнуть, и который дейстительно стоял в этот момент у нее за спиной, немедленно исполнил это ее желание, тут же вернушись к ней на самом деле и окончательно. Наверное, волшебным слонам, так же, впрочем, как и другим волшебным животным, тоже приятнее, понятнее и проще жить именно с феями, которые, не являясь волшебными в полном смысле этого слова, все же, будучи эфирными созданиями, находятся гораздо ближе к волшебству, чем обычные люди из плоти и крови. По крайней мере феи гораздо лучше понимают и умеют ценить находящихся рядом с ними волшебных слонов, исполняющих их желания.

Впрочем, все это было уже совершенно неважно. Слон вернулся, и это значило, что фея снова была свободна, что ей незачем было больше ни на секунду оставаться в этом темном противном зале с запахом, идущим из кухни, в этом ресторане, в этом городе... Она и не осталась.

Хотя, если уж быть точным, не совсем так. В ресторане она, конечно же, не осталась – выпорхнула оттуда в ту же секунду, позабыв даже о собственной сумочке, а уж тем более обо всех этих очагах, и только постоянно проверяя, следует ли за ней так счастливо вернувшийся слон, а вот что касается Города... Ну нельзя же, просто совершенно нельзя, практически невозможно было исчезнуть оттуда прямо вот так немедленно – нужно же было попрощаться со всеми другими, остающимися там феями, и появиться, и показать им себя, а, главное, слона, чтобы ни у кого не могло сложиться ни крошечки впечатления, что, может быть, она...

В общем, прощание с городом несколько затянулось. Встречи, тусовки, завтраки и ланчи в кафе, ужины в других, строго определенных различными ритуалами местах... Несколько раз фее даже удалось мелькнуть в телевизионном эфире, этом единственно стоящем пристанище настоящих фей, за одним приглашением последовали другие, и этим тоже нельзя было пренебрегать.

Но все подходит к концу, и вот пришла пора окончательного расставания с Городом, и фея в сопровождении слона поднялась по трапу самолета – феи, как я уже говорила, несмотря на свою близкую к волшебной природу, предпочитают, по возможности, перемещаться в пространстве вполне традиционными, очень даже человеческими способами, не требующими от них никаких затрат в отношении волшебной пыльцы.

И вот, уже в самолете фея, усаживаясь в свое кресло в салоне первого класса – а феи, как я тоже, впрочем, уже говорила, совершенно не чуждаются комфорта и любят получать его во всех доступных им формах – внезапно почувствовала, что слон у нее за плечом совершает какие-то странные и казалось бы, ненужные в данный момент перемещения. После пережитого фея, надо сказать, очень внимательно следила за всеми передвижениями слона в пространстве. И вот теперь этот слон, ни с того ни с сего, по совершенно собственной инициативе вышел у феи из-за спины и направился к соседнему ряду кресел, где фея тут же, проследив направление его движения, с несвойственным для себя ужасом узнала ту мрачную женщину из уже забытого ей ресторана, с которой ее слон провел столько потерянного времени... То есть, конечно, сперва фея узнала не женщину, а ту самую сумку из очень приличных, и только потом уже собственно женщину, и даже не узнала, а, скорее, догадалась, что это та самая женщина, потому что никакой памяти на человеческие лица у фей, естественно, нет, да и способностей к дедукции, в общем, тоже. Но в таких непредвиденных, если не сказать – совершенно кошмарных обстоятельствах даже у фей просыпается, очевидно, не только несуществующая память, но и какие-то иные внутренние резервы.

У феи внутри замерло отсутствующее сердце. Слона, если ему что-то придет в его невидимо-счастливую голову, нельзя заставить, нельзя вернуть, нельзя переубедить. Вот он решит сейчас по каким-то неведомым никому причинам уйти от нее, своей феи, и остаться жить с этой человеческой женщиной в кресле – и все, и она ничего не сможет с этим поделать, разве что самой стать невидимой, превратиться в незримого близнеца этой женщины и существовать с ними втроем, всегда втроем, всю жизнь, как Орест с Пиладом и Ифигенией. Впрочем, совершенно неясно, при чем вообще тут какая-то Ифигения, ну разве что только для того, чтобы подчеркнуть общую нелепость происходящего...

Но ничего не произошло. Слон постоял немного у женщины за спиной, подышал своим счастливым теплом ей в затылок, взъерошил невидимым хоботом ее темно-рыжие волосы – и, оставшись незамеченным, вернулся обратно к фее, в свой привычный волшебно-эфирный мир. Фея, у которой в этот момент заметно отлегло от того, что можно было бы назвать сердцем, не будь она существом эфирной природы, рухнула в кресло и со счастливо-изнеможденным облегчением закрыла глаза. Самолет выруливал на взлетную дорожку.


Вот такая фее-рическая история. Самое главное, чего мне, похоже, удалось достичь в процессе ее рассказа – это окончательно запутать доверчивого читателя, так, чтобы он уже совершенно не понимал, при чем тут фея, зачем кому-то сдались волшебные невидимые слоны, кто, наконец, украл у президента картину, была ли она украдена вообще, и, строго говоря, был ли мальчик.

Я не сильно покривлю душой, если признаюсь, что в этом, отчасти, и заключалась моя цель. Не главная, конечно, самую главную цель я, может, и сама себе не могу отчетливо сформулировать, и даже не вторая по старшинству, а так, просто так, одна из... Мне хотелось поделиться с вами чем-то таким на заданную тему, но, поскольку рассказывать все совершенно четко и ясно, как на духу, в сегодняшней жизни как-то не слишком принято – многие могут обидеться, другие совсем не хотят, чтобы про них вообще что-то было рассказано, а уж феи бывают какими скрытными... В общем, я честно старалась. Что-то из всего этого, безусловно, можно извлечь. С другой стороны, ничего однозначного сказано не было. Но вдумчивый читатель, если захочет и задастся целью извлечь отсюда что-то такое, важное для себя... Надеюсь, у него все получится. Даже если ему нужно было что-то, чего в этой басне по определению нет. В конце концов, разве не в этом кроется великая сила искусства?


Воспоминания, собственно, тоже на этом почти кончаются. Нет, остаются, конечно, разного рода подробности и детали, вроде перевода денег из венского банка и их дальнейшей судьбы, выяснения отношений с Ником и последующего условного примирения, возвращения в Америку и покупки домика на Лонг-Айленде. Очень удобно – до центра Нью-Йорка рукой подать, и Женьке, который тем временем поступил в аспирантуру в Принстон, удобно навещать меня, и Ник из Бостона приезжает на выходные с немеряной частотой. Даже чаще, чем хотелось бы, если честно, но это неважно. Много чего остается, кто ж спорит, но это, извините, уже никакая не история, а самая настоящая жизнь. Моя жизнь. И ни в личные, ни в финансовые ее подробности я никого посвящать не хочу. Даже фей с их волшебными слонами. Впрочем, что касается слонов... Пожалуй, я выпишу чек на некоторое количество американских долларов для покупки яблок слонам, бегущим ночью по улицам Манхэттена.


на главную | моя полка | | Счастливый слон |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 3
Средний рейтинг 4.0 из 5



Оцените эту книгу