Глава 1

Понедельник, 16 сентября

— Ну и что, пусть даже и убийство! — нагло заявила я. — Мне-то какое дело?

— В принципе вы правы… — не очень уверенно проговорил мой собеседник. — Но… но нам хотелось бы знать и вашу точку зрения.

— Моя точка зрения — вот, — ткнула я пальцем в окно, — то, что у меня перед глазами в буквальном смысле. Озеро да лесочек. А все остальное я предпочитаю видеть исключительно в рабочее время. И потом, расследование убийств — это не моя специальность.

— А никто и не говорит о расследовании, — тут же подхватил мои слова собеседник. — Давайте назовем это как-нибудь по-другому.

Наша беседа длилась уже полчаса и изрядно начала мне поднадоедать. Но я чувствовала, что просто так отбиться от чересчур назойливых предложений мне не удастся. Слишком велико было желание господина Михайленко впрячь меня в чужую повозку, да еще во время моего законного отпуска.

И зачем только черт понес меня сюда? Махнула бы лучше на какой-нибудь отдаленный островок вроде Тенерифе или Мадагаскара, где меня ни одна собака не знает, и нежилась бы себе на песочке.

Так нет же! Поманили меня полосатые родные березки на свою голову!

Теперь вот расплачивайся, Женя Охотникова, как знаешь, и винить тут некого.

— Почему, Женя, там, где вы появляетесь, непременно что-нибудь происходит? — хитро прищурившись, спросил меня Михайленко.

— Вы путаете причину со следствием, — нехотя пояснила я. — Просто обстоятельства, которые вы так скромно обозначили как «что-нибудь происходит», заложены в мое появление. Я появляюсь где-либо именно потому, что там что-то может произойти. И за это мне платят деньги.

Я повернулась к Михайленко и внимательно посмотрела ему в глаза.

— Вы-то ведь мне не заплатите, правда? — ехидно поинтересовалась я.

— Естественно! — нагло кивнул он. — Нельзя же быть такой меркантильной.

— Можно, — буркнула я себе под нос. — Вы, судя по костюмчику, не бедствуете.

Михайленко придирчиво оглядел свой новенький пиджак и смахнул с рукава приставшую пылинку — в номере еще не проводилась утренняя уборка.

Впрочем, если бы информация о том, что произошло здесь сегодня утром, просочилась наружу, работникам пансионата вообще не пришлось бы убирать номера — все постояльцы мгновенно бы съехали.

Кому охота отдыхать в санаториях, где хладнокровно убивают людей?!

Глава 2

Пятница, 13 сентября

Все. Я больше не могу. Не могу и не хочу. Не хочу и не буду.

Эта логическая цепочка показалась мне вполне убедительной. В конце концов, я тоже человек, а не машина, и имею право на отдых. Даже роботы проходят профилактику, во время которой им что-то там внутри подправляют и обновляют. А я уже третий год без отпуска.

И поскольку никто, кроме меня, мне его не предоставит, то…

То почему бы и нет?!

«Слава богу, мы живем не в Америке, — зачем-то повторяла я вслух, упаковывая вещи в дорожную сумку. — В том смысле, что никакого начальства над душой не висит и коллеги-трудоголики косо не посмотрят. Хочу — работаю, хочу — отдыхаю».

Мой взгляд упал на видеомагнитофон и кучу кассет, возвышающуюся возле «Панасоника».

«И от этого тоже надо отдохнуть, — твердо сказала я себе. — Ты становишься зомби, Женечка. Днем — работа, вечером — фильм по видику, вот и вся твоя жизнь. И так уже не первый год».

Впрочем, если взять в качестве примера мою тетушку Милу, то ее такое размеренное и упорядоченное существование вполне устраивало.

Вот только на работу она уже не ходила, так как была на пенсии, а вместо видеоряда перед ней ежевечерне раскрывался новый том детективного романа, обещая новую порцию книжного наркотика.

Действительно, в этом есть что-то общее. Человек на некоторое время полностью выключается из реальности, и на пару-тройку часов ему обеспечено увлекательное путешествие в иной мир.

У меня что-то подобное намечалось с видео, — кассеты летели одна за другой, — хотя в отличие от моей дорогой тетушки я продолжала себя контролировать. Ведь если выдавался ужасный вечер, когда у нее под рукой не было нового романа, тетушка испытывала самую настоящую ломку. И начиналось такое!

Милое и доброе существо превращалось… ну не то чтобы в фурию, но в свою прямую противоположность. Мила слонялась из угла в угол и поносила погоду, правительство, докторов и соседей на чем свет стоит.

С трудом выдержав пару таких вечеров, я предусмотрительно стала делать запасы «криминального чтива», предвидя возможное оскудение тетушкиных закромов. Наверное, точно так же в семьях запойных алкоголиков всегда есть спрятанная на черный день бутылочка…

Я бросила взгляд в угол, где лежала нераспакованная пачка книг из серии «Кровавый след», полученная мной вчера по почте. Пожалуй, на две недели этого хватит, и я могу уезжать со спокойной совестью.

Уезжать…

Черт, а я ведь еще даже и не решила, куда собираюсь отправиться!

Кризис, говорите? Ну и что? Можно подумать, первый или последний раз!

Сбережения, говорите? Да, проблемы есть. Но в отличие от сограждан, слепо веривших тому или иному банку (даже наверняка не самому банку, а роскошным зданиям и мраморным колоннам их офисов), я всегда кое-что откладывала «в чулок». Проценты — процентами, но и неприкосновенный запас наличности дома не помешает.

Так что деньги у меня имелись.

В принципе я могла бы раскрутить глобус, будь он у меня под рукой, и с закрытыми глазами кинуть в него стрелку с заостренным концом из игры «Дартс». Ведь по деньгам в настоящее время я не могла бы себе позволить разве что полет на Луну.

Обзвонив несколько туристических фирм, я задумалась. Конечно, выбор был огромен. Конечно, я могла бы поехать в любую точку земного шара.

Но… но пришлось бы немного подождать. Как минимум неделю.

Дело в том, что фирмы эти закрывались одна за другой — на дворе дефолт, реструктуризация ГКО, кризис неплатежей и свободное падение рубля — очевидно, к центру Земли с ускорением девять целых восемь десятых метра в секунду.

А я хотела именно сейчас. «Сейчас» же было возможно только на территории РФ.

Почему бы и нет? Почему надо ехать именно за границу? Я даже в принципе не особо хочу и на море. Меня вполне устроит тихий отдых где-нибудь поблизости, недалеко от города. Ну, например, в каком-нибудь пансионате или доме отдыха. А что, это идея!

И вот через полчаса я получала на руки путевку в санаторий «Отрада». Заселяться я могла бы уже сегодня — меня ждал одноместный двухкомнатный люкс в главном корпусе.

Я решила не откладывать путешествие и, благо сумка уже была собрана, кинула ее в свой «Фольксваген»-жук и отправилась прочь из города.

Местечко было выбрано на славу — старый дом отдыха недавно перестроили, подогнав внутренность и наружную отделку корпусов к более-менее европейским стандартам. Цены были подняты раз в десять, но отдыхающий народ по-прежнему оказывал внимание санаторию, и помещения не пустовали ни летом, ни зимой.

А сейчас у нас стояли теплые сентябрьские денечки, изнуряющая жара уже спала, но холода еще не наступили — в общем, благодать, да и только.

В первый день моего пребывания в «Отраде» я начала думать, что урвала-таки себе кусочек этой благодати. Удивительно, но я смогла очень быстро переключиться с нервного городского режима на замедленный ритм жизни пансионата и теперь кайфовала, предвкушая еще целых девять дней такого же блаженного ничегонеделания — «дольче фар ниенте», как говорят итальянцы, которые с давних времен — и как никто — понимают толк в отдыхе.

Впрочем, не подумайте, ради бога, будто я только и делала, что дрыхла круглые сутки у себя в номере. Я, разумеется, не оставляла свои гимнастические упражнения, каждый день купалась в озере, несмотря на температуру воды плюс шестнадцать, и совершала ежеутренние двухкилометровые пробежки по сосновому лесу.

Лес был расположен в северной части санатория и тянулся на километр-полтора, заканчиваясь бывшими колхозными владениями — обширными полями, на которых теперь теснились двух— и трехэтажные особняки новых хозяев жизни; колхозные же строения, располагавшиеся неподалеку, превратились в продовольственные и промтоварные магазинчики, обслуживающие жителей этого микрорайона.

А с юга змеилась узкая тропа, которая через двадцать минут неспешной ходьбы приводила к загнутому подковой озеру с пляжем и лодочной станцией. Купаться народ уже не решался, в отличие от меня, и предпочитал сидеть в шезлонгах и смотреть на воду, потягивая из высоких пластмассовых стаканов пивко местного розлива.

Конечно, меня пытались «клеить», а как же без этого? Пару раз на пляже, трижды — на территории пансионата, во время вечерних прогулок.

Но делалось это как-то вяло, без особой инициативы, с ленцой. Когда мужик одновременно пытается хлебать свое пиво и говорить тебе избитые комплименты — это не впечатляет. А если и производит впечатление, то скорее резко отрицательное.

— Вам не холодно? Хотите погреться? Вы, наверное, спортсменка?

Трижды оброненное мною «нет» сбивало весь напор. Пиво для ухажера оказывалось гораздо важнее нового знакомства, по крайней мере, оно не говорило ему «нет»…

Корпус, в котором я поселилась, стоял несколько на отшибе и в советские времена явно считался привилегированным — наверное, сюда селили больших шишек, которым вздумалось отдохнуть на родных просторах.

Мой двухкомнатный люкс располагался на третьем этаже здания. Все оно было практически заселено, и с соседями я по три раза в день встречалась в столовой, находившейся в этом же помещении.

Все прочие отдыхающие пользовались общей столовой, расположенной в самом центре пансионата. В назначенное время к центральному корпусу со стеклянной крышей быстро стекался изголодавшийся народ, и несчастный отдыхающий, опоздавший больше чем на час, получал в лучшем случае нагоняй от поварих и свой остывший обед. В худшем случае оставался голодным.

А мы, жильцы корпуса номер один, могли вкушать пищу в любое удобное для нас время и даже заказывать обеды, завтраки и ужины в номера.

Соседи, как мне показалось сначала, оказались очень милыми и симпатичными людьми. Я, честно говоря, немного побаивалась, что мое окружение окажется, что называется, «типичными отдыхающими», но времена, видимо, изменились, и тот традиционный контингент, что населял пансионаты в советские времена, то ли куда-то переместился, то ли претерпел необратимые внутренние изменения.

Раньше ведь как было? Пьянки да блядки — вот и весь отдых. Ну на лодочке покататься, ну грибочков собрать. Танцплощадка опять же.

А сейчас все чинно. Если кто и пил — то под сосенками не валялся, романы если и завязывались, то не под ближайшим кустом. А что касается танцплощадки, то она была переоборудована в крытое помещение для дискотек с присовокуплением зала игровых автоматов.

Конечно, финансовый фактор сыграл тут не последнюю роль. Цена за две недели отдыха в двадцать раз перекрывала минимальную месячную зарплату и, само собой, была уже не по карману простым смертным.

Впрочем, каков бы ни был статус моих соседей по корпусу, вели они себя достаточно скромно и прилично. Кроме разве что семейной пары, обитавшей на втором этаже. Если вспомнить анекдоты про «новых русских», то начинало казаться, что их герои — рядом со мной.

Чета Волковых представляла собой довольно анекдотический симбиоз. Семен Александрович — стриженный под бобрик толстяк — ходил вразвалку и то и дело «качал права», как будто насмотревшись под завязку телепередачи «Впрок». Казалось, что отдых для него заключается именно в этом постоянном давлении на окружающих.

Его супруга Милена — тридцатилетняя крашеная брюнетка — была тихим и забитым существом. Она не перечила супругу в отстаивании им своих прав отдыхающего, но предпочитала не встревать в разборки, которые он то и дело порывался устраивать.

— Почему мне принесли полуостывшую цветную капусту?! — доносился до моего балкона крик Волкова со второго этажа. — У вас что, печка отказала?

Разносившая пищу работница пыталась оправдываться и что-то такое говорила про загруженность поваров. Но Волков не унимался.

— А при чем тут я?! — резонно задавался он вопросом. — Я приехал сюда отдыхать. А значит, все должно быть тип-топ, разве нет?

Работница не находила возражений. Тогда удовлетворенный Волков требовал:

— Коменданта сюда!

Приходила старушка, которая управляла корпусом, и, выслушав очередную порцию брани, извинялась перед привередливым клиентом.

«Чего он тогда тут торчит, если все так плохо? — удивлялась я. — Ехал бы на Галапагосские острова, там бы его персонал на руках носил».

Но, очевидно, вкусивший прелестей западного сервиса, господин Волков намеревался личным примером воспитать коллектив пансионата и добиться уважительного к себе отношения любой ценой.

Рядом с неугомонными Волковыми на втором этаже обитала еще одна семейная пара. Контраст, что и говорить, был потрясающим.

Двухкомнатную секцию занимала чета Капустиных с ребенком, они въехали в тот же день, что и я, только с утра. Муж и жена были почти «невидимками» и большую часть времени отсутствовали в номере, предаваясь активному отдыху на все сто процентов.

Казалось, Капустины всем довольны и счастливы — их исполненные покоем лица рядом с хмурым Волковым и его затюканной женой были лучшей рекламой душевного здоровья и адекватного отношения к окружающим.

Единственный источник шума, который исходил из их номера, — сын Капустиных Вячик. Этот двенадцатилетний мальчишка не находил себе места в тихом и уютном пансионате и постоянно стремился к новым впечатлениям.

А на моем этаже находилось еще три номера. Соседи подобрались достаточно приличные и интеллигентные — молодой светловолосый человек, который жил в двухкомнатном номере, печальный майор со смешной фамилией Голубец и строгая сосредоточенная дама лет сорока.

Первый этаж занимала столовая, огромный холл, библиотека, комната, в которой жила старушка комендантша, и еще один пустовавший номер.

Вся эта леденящая кровь история началась в тот день, когда в корпус въехал еще один постоялец — пожилой седовласый человек.

Такси, которое привезло гостя, остановилось возле центрального входа в корпус. Водитель распахнул дверь автомобиля и помог выйти приехавшему. Мужчина с трудом выбрался из салона и, пока пыхтящий от натуги шофер вынимал из багажника его тяжеленный чемодан, стоял, опершись на открытую дверцу — видимо, пассажира слегка укачало за время дороги до пансионата.

Он поселился на первом этаже и, несмотря на то, что столовая была расположена в двух шагах от его двери, редко выходил к общим трапезам. Ему носили еду в номер, откуда по вечерам раздавался стук пишущей машинки. Я про себя прозвала старичка «профессором».

В первый же день моего приезда я смогла увидеть всех постояльцев корпуса за ужином. Подавали какой-то умопомрачительно вкусный салат из мидий и морских гребешков вперемешку с солеными огурчиками.

Народ сосредоточенно жевал под стук пишущей машинки, глухо раздававшийся из-за стены. Я сидела за столом с молодым человеком и военным, которые жили на одном этаже со мной. Два стула пустовали.

— Антонина Платоновна скоро подойдет. Ее номер рядом с вашим. Может быть, видели ее в читальне? Такая статная строгая дама, похожая на учительницу… А моя жена должна подъехать завтра, — пояснил белокурый мужчина в легком сером свитере, поймав мой взгляд. — Вера задерживается на работе, у нее очередной аврал с отчетом, и ее обещали отпустить утром. С первым же автобусом она присоединится ко мне.

— Ваша супруга бухгалтер? — поинтересовалась я у соседа.

— Угу, — кивнул он, подцепив вилочкой непослушное тельце мидии.

— Считать чужие деньги — неблагодарное занятие, — проговорил военный.

— Вы полагаете?

Завязался беспредметный вялый спор между Артемом Погодиным — так звали ожидавшего супругу молодого человека — и майором Голубцом.

— В такие времена, как наше, — сетовал майор, — нужно быть очень уверенным в себе человеком, когда приходится работать с чужими деньгами. Слишком велик бывает соблазн. Вы почитайте газеты…

— Работа как работа, — пожал плечами Погодин. — А деньги — они ведь на бумаге. Отчетность и все такое. Она же не кассир…

Майор тяжело вздохнул.

— Когда получаешь микроскопическую пенсию, вот как я, например, читать, что люди ворочают миллиардами, как-то противно…

— Да вам-то что за дело до их миллиардов? — с улыбкой спросил Погодин.

— Вам этого не понять, молодой человек, — обиженно отозвался майор. — Я двадцать лет проработал на это государство, и что же я имею в результате? Шиш с маслом! А кое-кто…

— Однако вы отдыхаете в дорогом санатории, — возразил ему Артем. — Да и, судя по вашему внешнему виду, не скажешь, что вы бедствуете или недоедаете. Подложить вам еще салатика?

Военный хотел было что-то возразить, но Артем уже наполнил его тарелку очередной порцией «морской карусели» и поднял бокал с белым вином.

— За отдых!

Майор тост поддержал, вино выпил, но все время ужина оставался по-прежнему грустным. Он напоминал мне ослика Иа из сказки про Винни-Пуха — такой мизантропический взгляд на мир при, казалось бы, внешнем благополучии не редкость в наши времена.

Впрочем, как шепнул мне на ухо Артем, у майора были причины предаваться унынию.

— Наш сосед недавно овдовел, — поведал мне Погодин. — Очень скорбит, приехал сюда немного развеяться и остыть от грустных мыслей.

— А-а, вот как… — сочувственно кивнула я. — Тогда все понятно.

— А мне непонятно! — раздался негодующий голос Волкова из-за соседнего столика. — Мне непонятно, почему в меню прописан лангет с грибами, а вы приносите нам обыкновенную отбивную!

— Но… — возражала пожилая разносчица, — но в меню сказано, что мы можем заменять блюдо в том случае, если клиент не находится на специальной диете. У вас в карточке нет такого показания и…

— Заранее надо предупреждать! — ворчал Волков. — Я уже настроился на лангет. А что касается диеты, то не исключено, что от вашей кухни у меня скоро начнется несварение желудка!

Его жена, сидевшая рядом, беспомощно посмотрела на Волкова и положила ему на руку свою ладонь. Лицо женщины выражало какую-то нечеловеческую усталость. Она попыталась урезонить мужа.

— Сема, ведь мы приехали сюда отдыхать, правда? Ну стоит ли тратить свои нервы по пустякам? Я хочу, чтобы ты за эти десять дней отдохнул, набрался сил и вернулся к работе посвежевшим…

— К работе… — мрачно фыркнул Волков. — Что ты понимаешь в моей работе, Милена?

— Кое-что понимаю, Сема, — тихо сказала она. — И, возможно, больше, чем ты думаешь.

— Вот я и хочу отдохнуть по-людски! — рявкнул на нее Волков.

— Все-все, молчу…

Бумс!

Это полетела на пол ложечка, которую Вячик — так звали сына четы Капустиных — использовал в качестве рычага для запускания мидий в направлении собственного рта. Угол был выбран неверный, и серебряный прибор вместе с его содержимым оказался под столом.

— Дора! — укоризненно посмотрел на свою супругу Максим Капустин. — Он у тебя совсем распустился! Как так можно, солнышко?

— Весь в папу, — с улыбкой мгновенно парировала Дора, вытирая масляные брызги со своей блузки. — А как ты хотел, дорогой? Надо почаще бывать дома. Думаешь, я могу за всем уследить?

— Я знаю, что ты это можешь, — ласково ответил ей Максим. — Вячик, конечно, резвый мальчуган, но… но не за столом же…

— Ты прав, — спокойно согласилась Дора. — Давай поговорим об этом после ужина.

— Хорошо, — так же спокойно согласился Максим. — Что с твоей блузкой?

— Боюсь, что это не отстирается, — развела руками Дора.

— Жалко, она тебе очень идет, — покачал головой Максим и почему-то вдруг улыбнулся. — Неужели придется выбросить?

— Да, — сокрушенно ответила Дора. — Такая жалость, просто слов нет…

И, заметив улыбку мужа, вдруг тоже рассмеялась, прыснув в кулак.

«Какая странная реакция! — отметила я про себя. — Во-первых, что смешного в том, что испорчена вещь? И, во-вторых, почему Капустин делает замечания за поведение сына жене, а не самому Вячику?»

А младший Капустин даже не обратил внимания на собиравшиеся было над его двухмакушечной головенкой тучи. Теперь он жадно набросился на десерт, заявив, что мясом он в этом пансионате сыт по горло, а вот сладостей тут явно маловато.

Но Максим вдруг посерьезнел. Его внимание привлек человек, появившийся в дверях столовой. Выражение лица Капустина было крайне удивленным, он даже приоткрыл рот, как будто перед ним возник призрак.

Но это была лишь всего женщина. Зато какая! Хоть сейчас в американский сериал про скучающих миллиардерш бальзаковского возраста.

— Прошу извинить меня за опоздание, — раздался невероятно томный голос подошедшей к нашему столику Антонины Платоновны. — Я читала журналы и так увлеклась, что задержала закрытие библиотеки на пятнадцать минут. Бедняжка Белла сказала, что ей не хотелось меня тревожить, а сама она чуть не опоздала на ужин.

Поведение библиотекарши Беллы вовсе не показалось мне удивительным.

Рядом с такими женщинами, как Антонина Меньшикова, мужчины обычно распрямляли спины и искали случая продемонстрировать лучшие свои качества, а женщины — те, что послабее духом, — сразу стушевывались. Красота ее была неброской, но какой-то стильной, может быть, даже несколько чересчур…

— Прошу вас, — майор вскочил со своего места и отодвинул для Меньшиковой стул.

— Спасибо, — подарив ему удивленно-благодарный взгляд, ответила Антонина Платоновна и с лебединой грацией уселась за стол.

За все время ужина она не произнесла ни слова, только изредка поднимала глаза, чтобы быстро и внимательно посмотреть на кого-нибудь из присутствующих. Затем снова опускала взор в тарелку и предавалась созерцанию мидий или розовых волокон отбивной.

Ела она не торопясь, очень церемонно и аккуратно, нарезая пищу малюсенькими кусочками. Майор вежливо обращался к ней время от времени, предлагая специи или вино, но Антонина Платоновна так и не удостоила его больше ни одним словом — только кивала головой либо едва качала ею из стороны в сторону.

— Из-за таких раньше стрелялись, — кивнул мне Артем в сторону уходящей к себе после трапезы Антонины Платоновны. — Роковая женщина!

— Пожалуй, вы правы, — согласилась я. — У нее такое выражение лица, как будто она только что окончила пансион для благородных девиц. Интересно, чем она занимается?

— Загадка! — пожал плечами Артем. — Но, судя по тому, что у нее надето на пальчиках, наша соседка не из бедных. Довольно крупный рубин, вы обратили внимание? Да и сережки очень ажурной работы.

От меня не укрылось, что майор пристально смотрел вслед Меньшиковой. Его лицо было очень сосредоточенно, выражало решимость и вместе с тем какую-то не совсем уместную деловитость.

— Похоже, наш вояка запал на аристократку, — пошутил Погодин, когда Голубец направился в холл и уселся в кресло возле аквариума.

— Совет да любовь, — рассеянно проговорила я, прихлебывая кофе.

— А какое сегодня число? — раздался звонкий голосок Славика Капустина.

— Тринадцатое, — ответила ему мама. — Тринадцатое сентября.

— У-у! — поежился Славик. — Да еще и пятница! Мертвецы из гробов вылезать будут?

— Обязательно будут, — засмеялся старший Капустин. — И отнимут у тебя эклер, если ты его не доешь за пять минут. Время пошло.

Славик выпучил глаза и впился зубами в пирожное, которое умял за несколько секунд.

— Мальчик не в школе? — с улыбкой кивнула я на Славика, когда наши с Дорой взгляды встретились. — Решили устроить отдых?

— Да, знаете ли, — участливо ответила мне Дора. — У детей сейчас такие нагрузки. А наш вроде успевает по всем предметам.

— А тут путевка подвернулась, — встрял ее супруг. — Ну мы и решили, раз уж все так совпало, отдохнуть всем вместе…

— Мертвецы-ы! — соскочил со стула Славик и с диким криком понесся по темному коридору к лестнице. — Мертвецы встают из могил!!

Дверь номера, в котором остановился профессор, отворилась, и в проеме показалась увенчанная сединами голова постояльца.

Старичок с тяжелым вздохом проводил глазами улепетывающего Славика, удрученно покачал головой и снова скрылся в своем обиталище.

Капустин же лишь улыбался, глядя вслед непослушному чаду, но мне показалось, что его улыбка была несколько вымученной.

Не исключено, что Максим уже начал слегка уставать от совместного отдыха…

Глава 3

Понедельник, 16 сентября

Михайленко был не прав. Обычно мое присутствие диктовалось именно возможностью непредвиденных происшествий. И меня нанимали для того, чтобы этих происшествий не случалось.

А уж если они все же происходили, то в мои функции входило устранение их последствий.

Казалось бы, сугубо четкие обязанности, не правда ли? Но мало-помалу они начали как бы «размываться», и я принимала на себя не свойственные мне поначалу обязательства. А дальше — больше.

Если сейчас вспомнить, как все начиналось, то становится просто смешно.

Когда я, перебравшись из столицы, осела в городе, где проживала моя тетушка, то первое время давала уроки английского.

Впрочем, это продолжалось совсем недолго. Вскоре возникла одна неприятная ситуация, в которой мне пришлось применить приемы, усвоенные мной за время пятилетнего обучения в спецшколе разведки. Этот факт не остался без внимания, и вскоре мне представилась возможность поработать телохранителем.

Потом к этому приплюсовалось сопровождение грузов. Затем обстоятельства сложились так, что я не могла не вмешаться в одну ситуацию — из разряда тех, которые имел в виду Михайленко, — и сумела проявить еще кое-какие свои полезные качества.

И вот я уже не только сопровождаю грузы и охраняю живые тела, но и работаю частным детективом — выполняю сугубо конфиденциальные поручения весьма и весьма личного свойства. Впрочем, все три направления моей работы подчас пересекаются, и тогда я беру тройной тариф.

А Михайленко мне действительно не заплатит, даже если бы захотел. Ведь он состоит на государственной службе, а в спецотделе УВД, занимающемся расследованием особо опасных убийств, не было фондов для «оплаты услуг частных лиц».

Михайленко являлся в этом отделе весьма влиятельной фигурой, имел прямой выход на самую верхушку администрации и обладал солидными полномочиями. Я познакомилась с этим человеком, когда работала на Пыжова, делавшего бизнес на транспортировке цветных металлов в областной центр. Однажды Пыжову позвонили и предупредили, что на автомобиль, который повезет из города в район деньги, готовится нападение. Пыжов был в шоке — информация о дате выезда машины хранилась в строгой тайне, и он стал подозревать утечку информации от кого-то из своего окружения.

Бизнесмен решил перехитрить предателя. Пыжов навел справки в городе, выяснил, что я — подходящая кандидатура, и нанял меня для охраны.

Пыжов сообщил своему коллеге, что изменил дату выезда машины. Автомобиль поехал пустым, деньги остались в городе, а вместо сумки с наличными в фургоне сидела я и ждала нападающих.

Коммерсант рассчитал все как надо, и нам удалось не только отбить нападение, но и вычислить человека, который поставлял информацию криминальным группировкам. Так что у Пыжова я была на хорошем счету, и когда он в приватной беседе узнал от Михайленко о чрезвычайном происшествии в пансионате «Отрада», — к тому времени он уже оставил бизнес и перешел на службу в органах, — то, просмотрев список отдыхающих, который показал ему Михайленко, сразу же ткнул пальцем в мою фамилию и сказал:

— Обратитесь к ней. Охотникова может все. Если захочет, конечно…

Вопрос был в том, что я не хотела. Ну никак не хотела в отпускное время заниматься расследованием. Но Михайленко тоже был не лыком шит.

Он прекрасно знал, что я не стану сидеть здесь сложа руки, когда произошло ТАКОЕ!

Нет, не то чтобы Михайленко взял меня «на слабо», отнюдь. Просто…

Просто я решила немного расширить свою квалификацию. Создать для себя, так сказать, «новый уровень компетентности». А именно — впервые произвести самостоятельное расследование преступления.

Я подумала — почему бы, Женя, тебе не воспользоваться возможностью, которую предоставляет судьба? Ведь это — вызов, а меня учили, что нужно принимать любой вызов и быть на высоте.

Более того, можно было воспринимать это в качестве учебы на курсах, за которую не надо платить. Любой практикант просто мечтал бы о такой ситуации!

Частный детектив… Что сегодня понимается под этим заманчиво звучащим определением?

Смею заверить — совсем не то, что мы привыкли встречать в книгах столь читаемых и почитаемых моей тетушкой западных авторов.

Ну, во-первых, никакой серьезной работой тут за версту не пахнет.

Так, одна мелочевка… Неверные мужья и жены, слежка за «изменщиками», фотографирование и прочая лабуда. Одним словом, рутина.

Ну, бывает, конечно, и что-то более заманчивое. Например, пропавшая ценная вещь или украденные бумаги. Короче, нечто такое, чем милиция заниматься не будет, а на укоры потерпевшего предъявит статистику по нераскрытым серьезным преступлениям против личности.

И потерпевшему станет неловко. Действительно, в стране черт-те что творится, а я тут со своими микроскопическими проблемами…

В худшем случае пострадавший махнет рукой и постарается забыть о неприятностях, в лучшем — обратится в частное сыскное бюро.

Бывают, конечно, и ситуации, для «разруливания» которых милицию беспокоить просто-таки не хочется. Потому что знаешь — себе дороже.

Это те случаи, когда пострадавший… Ну не то чтобы преступник или не в ладах с законом, но, скажем так, «чуть-чуть нарушил» и сам.

Например, N страстно хочет узнать, кто же из коллег стукнул на него в налоговую полицию. И тут частный сыск — именно то, что ему нужно.

Более серьезные случаи, когда частный детектив сам нарушает закон и занимается шантажом, промышленным шпионажем и прочими безобразиями, мы вообще не рассматриваем и даже считаем, что само словосочетание «частный детектив» сюда абсолютно не подходит.

…Итак, Михайленко предложил мне произвести самостоятельное расследование.

Разумеется, милиция вполне могла бы справиться с этим сама, не прибегая к моей скромной помощи. Но хитрый следователь прекрасно знал, как велика цена взгляда на ситуацию изнутри, да еще если человек умеет правильно смотреть и правильно видеть.

В том, что именно я была этим человеком, Михайленко не сомневался.

— Мы собрали кой-какую информацию, — говорил он мне, стоя возле наглухо закрытой балконной двери, — мы ее, разумеется, обработаем. Но…

Тут он поднял вверх палец.

— Но временной фактор, дорогая Евгения Максимовна, в данном случае требует куда более спешных действий. Дело в том, что «наверху» обсуждается возможность перепрофилировать «Отраду» в специальный пансионат, в котором могли бы отдыхать от забот насущных работники областной администрации. Вопрос должен быть решен в следующем месяце, понимаете, какая штука…

Ежу понятно, что район, в котором находился пансионат, был крайне заинтересован в подобной передаче своего имущества под крыло области.

Это значительно подымало статус района и обещало приток немалых средств, не говоря уже о личном интересе местных чиновников.

А тут, понимаешь, возникла такая незапланированная неприятность. И не просто ерунда какая-нибудь, а самое настоящее убийство!

Вдруг областное начальство передумает? Покривит носом какая-нибудь шишка и «прикроет перспективу». Останется лишь кусать локти и пить горькую, сожалея об упущенных возможностях.

Так что районные власти были крайне заинтересованы в скорейшем расследовании происшествия. Местному руководству предстояло сгладить неприятный эффект от инцидента быстротой принятых мер — иначе Михайленко не приперся бы сюда и не стал со мной беседовать.

А проявленная оперативность, в свою очередь, должна была убедить вышестоящее начальство в четкости и слаженности работы правоохранительных органов на местах и вселить в души больших людей уверенность в том, что тут умеют справляться с самыми сложными задачами.

И Михайленко понял, что за меня надо хвататься обеими руками.

Мне в этой игре предлагалась особая роль: ни у одной из сторон как бы не предполагалось никаких обязательств… и все же…

— Просто вы сумеете узнать больше, — внушал мне Михайленко. — Пока мы будем поднимать дела, наводить справки, вы успеете тут все разнюхать и составить свое мнение о том, что же здесь произошло.

— Разнюхать… — скривилась я. — Я что вам, сеттер какой-нибудь?

— А потом мы сопоставим факты с нашей стороны и анализ ситуации с вашей, — Михайленко не обращал внимания на мои ворчливые реплики. — И думаю, что это значительно упростит работу.

— Хорошо, — решилась я. — Но вы тоже должны будете оказать мне услугу.

— Да, пожалуйста, — кивнул Михайленко. — Излагайте ваши условия.

Этот человек привык торговаться. Работа следователя предполагает наличие такого ценного качества, и Михайленко обладал им в полной мере.

Я захотела того, что мне и так полагалось. Не по закону, но по здравому смыслу.

Если уж я занимаюсь таким бизнесом, как охрана и расследования, то хочу иметь в своем распоряжении несколько большую свободу, нежели человек, обладающий обыкновенной лицензией на такой род деятельности. Короче, я захотела «крышу».

— Ситуации возникают самые разные, вы должны хорошо это понимать, — объясняла я.

— Да, мне в принципе известно о затруднениях, с которыми сталкиваются люди вашей… э-э… специализации, — подтвердил Михайленко.

— Лицензия у меня есть, само собой, налоги я плачу, — заверила я собеседника. — Но я хочу иметь возможность нормально и продуктивно работать, а не находиться в такой ситуации, когда из-за несовершенства законов я не могу помочь людям, — а помощь эта подчас заключается в спасении их жизни. Пока я буду думать, не уклоняюсь ли я от буквы закона, все может решиться самым неприятным для моего клиента образом. Вот мне бы и хотелось немного расширить поле моих действий, получить больше свободы. В разумных, как вы сами прекрасно понимаете, пределах.

— Продолжайте, продолжайте, — кивал Михайленко, — я вас внимательно слушаю.

— Работать в такой обстановке, когда шаг вправо, шаг влево считается преступным превышением полномочий, я не могу, — заявила я непререкаемым тоном. — Разве нельзя пойти мне навстречу? Ведь, прошу это особо заметить, за все время моей деятельности на меня не было никаких нареканий. Я чиста перед органами, как ангел!

— Насчет этого я тоже в курсе, — снова и снова кивал Михайленко, едва двигая при этом головой.

— Более того, — продолжала я, — с моей стороны имел место ряд весьма ценных услуг. Помните, наверное, дело Рифмача? Или дело Штайнера?

— Да, разумеется, — подтвердил Михайленко. — Знаете что, я думаю, этот вопрос можно решить. Скажем, в случае успеха нашего с вами совместного предприятия можно было бы выйти прямо наверх с бумагой, где органами обосновывалось бы предоставление вам, Евгения Максимовна, некоторых расширенных полномочий.

— Этого мало, — заявила я. — Нужна еще «горячая линия».

— То есть?

— Понимаете, мне приходится бывать в разных местах, где случаются различные события. Иногда мои объяснения с милицией занимают чересчур много времени, — пояснила я. — Так вот, мне нужен телефон, позвонив по которому я могла бы урегулировать подобного рода проблемы за считанные минуты. На другом конце провода должны очень хорошо знать — кто я и что из себя представляю. Вы можете предоставить мне такую возможность?

— Безусловно, — заверил меня Михайленко. — Я думаю, мы сработаемся.

— Итак, я приступаю к делу с этой минуты, — констатировала я. — Будем считать, что в вашем лице меня наняло государство.

— Н-ну, можно сказать и так, — улыбнулся Михайленко. — Считайте, что Российская Федерация находится теперь в числе ваших клиентов.

— Пока что я хочу от вас только одного, — продолжала я. — Сохраняйте полное статус-кво. Никакой информации в газетах и по телевидению.

— Разумеется, — согласился со мной Михайленко. — Убийца должен думать, что он в безопасности. Пусть все продолжают считать, что жертва скончалась в результате несчастного случая.

— И тогда никто не станет спешно уезжать, и я смогу повариться с постояльцами корпуса в одном котле. Кстати, какую официальную версию вы предложите обществу? Может быть, не несчастный случай, а что-нибудь более рядовое. Скажем, сердечный приступ?

— Да, пожалуй, это сойдет, — согласился Михайленко. — Такой банальностью, как инфаркт, сейчас никого не удивишь. Но будьте осторожны, Женя, убийца очень хитер и коварен. Если он смог провернуть такой трюк, то, заподозрив опасность… Кто знает, что он придумает в следующий раз? А мне бы очень не хотелось, чтобы следующей жертвой оказались вы, госпожа Охотникова, поверьте!

* * *

Из широкого окна спальни мне было хорошо видно, как служебная машина с Михайленко уезжала с территории «Отрады», быстро пропадая из виду в перспективе центральной аллеи пансионата.

Я осталась одна в номере. Вечерняя прохлада уже понемногу подступала, и, закутавшись в шаль, я вышла на балкон покурить.

Высокий сосновый лес на горизонте в закатных лучах солнца казался слегка красноватым, как будто на каждое дерево вылили сверху ведро крови.

«Кровь на сосновых иглах, — усмехнулась я про себя. — Вот тебе и отдых, Евгения Максимовна, вот тебе и родные просторы».

Как там кричал этот мальчишка после ужина в первый день? «Пятница, тринадцатое! Мертвецы выходят из гробов! Сегодня ночь ужаса!»

Забавно, но впоследствии оказалось, что ребенок был совершенно прав…

Что ж, придется начинать работу. Для начала неплохо бы восстановить картину тех двух с половиной дней, которые прошли со времени моего приезда в «Отраду» до утра понедельника.

Хм, вот ведь что интересно — когда я сейчас начинаю вспоминать события этих выходных, мне совершенно четко видно, что за это время произошло очень много странных вещей.

Ведь не случись в пансионате убийство, я бы не стала так внимательно присматриваться к незначительным вроде бы происшествиям…

Но теперь, так сказать, «задним числом», я видела все в новом свете. Смерть бросала свой кровавый отблеск на любые мелочи, многие из которых сейчас казались мне зловещими и исполненными тайного смысла.

Такой прием частенько используют в кино. Сначала идет обыкновенное действие, а потом происходит нечто из ряда вон выходящее. И режиссер снова прокручивает перед настороженным зрителем начало ленты, дабы он убедился в том, что событие, перевернувшее привычный ход вещей, исподволь готовилось с первых же кадров.

Потрясенный зритель давится леденцом и теперь — уже во второй раз — видит все в новом свете: в свете обратной перспективы.

Глава 4

Суббота, 14 сентября

Эту ночь я спала как убитая. Странно, почему в русском языке такое блаженное состояние отдыха сравнивается со смертью, да еще и с насильственной? Загадка русской души, право слово…

Впрочем, под утро, начиная часов с пяти, сквозь сон до меня то и дело доносились какие-то звуки снаружи — щебет птиц, шуршание сосновой хвои.

Я плавала в этих звуках, включая их в свой сон, не желая просыпаться вместе с пробуждающейся ни свет ни заря природой, как вдруг…

Меня словно подбросило на кровати — такой силы был этот женский крик.

В одном громком и протяжном звуке слились боль и ненависть, ужас и отчаяние. Так можно кричать, лишь глядя в глаза смерти…

Я второпях набросила легкий халатик, на ощупь сунула ноги в шлепанцы и выбежала из своего номера. Судя по хлопающим на всех этажах дверям, был потревожен не только мой утренний сон.

— Что случилось? — высунулось из-за двери заспанное лицо Артема.

— Еще не знаю, сейчас посмотрю… — быстро проговорила я, сбегая вниз по лестнице.

Вслед за мной стал медленно спускаться майор Голубец в синей полосатой пижаме. Он тяжело шагал со ступеньки на ступеньку, то и дело останавливаясь и вытирая пот — очевидно, раздавшийся крик вклинился в какой-нибудь дурной сон отставного военного. А может, и сердечко у Голубца временами пошаливало…

Судя по высыпавшим в холл обитателям второго этажа, которые в недоумении переглядывались, источник звука располагался этажом ниже.

Чета Волковых, до смерти перепуганная, жалась возле двери своего номера. Бритоголовый Сема, казалось бы, должен был привыкнуть ко всякого рода крикам и воплям — наверняка ему приходилось отжимать деньги с непокорных должников и, кто знает, может быть, и применять к ним соответствующие меры устрашения. Растрепанная Милена выглядывала из-за квадратных плеч мужа, и ее бледные тонкие губы заметно подрагивали.

Что касается Капустиных, то Максим и Дора отнюдь не были напуганы. Капустин скорее был заинтригован случившимся и уже намеревался спуститься вниз. А Вячик… Вячик, наверное, продолжал мирно спать — ребенок проводил дни в таком бешеном ритме, что его вряд ли смог бы разбудить и пушечный выстрел.

Когда я наконец добралась до первого этажа, то увидела беспомощно раскинувшуюся на кожаном диване холла комендантшу корпуса.

Старушка с трудом дышала, испуская хрипы, а стоявший рядом профессор обмахивал ее иллюстрированным дамским журналом. Увидев меня, он облегченно вздохнул и указал на сидящую женщину:

— Вот… я проснулся от крика, постучал в ее комнату. Она сидела на кровати с расширенными глазами, как будто увидела призрак.

Профессор раздраженно пожал плечами — мол, возраст, конечно, что тут скажешь. И все-таки мы же приехали сюда отдыхать…

— С вами все в порядке? — нагнулась я над старушкой. — Может быть, «Скорую»?

— Нет-нет, — едва слышно проговорила комендантша. — не беспокойтесь, ради бога, мне уже лучше. Просто… очень душно…

— Это сердце? — склонилась над комендантшей с другой стороны невесть откуда появившаяся Меньшикова. — Принести вам валидола?

Но старушка отрицательно замахала руками. Она уже окончательно пришла в себя и была явно смущена тем обстоятельством, что из-за нее произошло столько беспокойства для постояльцев.

— Я пойду к себе, — твердо сказала она. — Проводите меня до кровати, а больше ничего не надо. Я посижу еще немного, и все пройдет.

Все восприняли такой вариант с облегчением, особенно профессор. Он тут же скрылся в своей комнате, оставив комендантшу на мое попечение.

Я взяла старушку под руку, и мы прошли в ее каморку. Комендантша осторожно опустилась в кресло напротив окна и виновато улыбнулась.

— Ох, я ведь даже не попросила прощения, — проговорила она. — Как неловко…

В ответ я только развела руками — с кем, мол, не бывает, ничего страшного…

— Дурной сон, — продолжала оправдываться старушка. — Слишком дурной, чтобы быть просто сном… Впрочем, это все пустое…

— Ну и славно, — согласилась я. — Постарайтесь снова заснуть и хорошенько выспаться. А с утра сходите в лес на прогулку.

Старушка закивала, но продолжала сидеть в кресле, с отчаянием глядя в окно.

Я тихонько прикрыла за собой дверь и вернулась в коридор. Меньшиковой там уже не было, а дверь номера профессора была закрыта.

«Интересно, а откуда взялась на первом этаже Меньшикова?» — машинально подумала я.

Я была уверена, что моя соседка — наши номера располагались дверь в дверь — не могла спуститься сюда раньше меня.

А когда я уже находилась на первом этаже, лестница была у меня перед глазами, и Антонина Платоновна не могла по ней спуститься так, чтобы я ее не заметила. Выходит, она уже находилась здесь, когда мы с профессором хлопотали возле комендантши.

Но в холле ее тоже не было, я могла бы дать голову на отсечение. Значит, она находилась в одном из двух номеров — в комнате старушки или в комнате профессора, ведь доступа в остальные помещения в ночное время не было — отсек запирался.

На лестнице я встретилась с Капустиным и поведала ему о том, что произошло.

— Оказывается, нашу Олю по ночам мучают кошмары! — улыбнулся Максим.

— Олю?

— Ну да, — пояснил он, — так все зовут комендантшу. Просто Оля. Интересно, а старушка не говорила, что именно ей привиделось?

— Вы спрашиваете просто так? — удивилась я его веселой улыбке.

— Конечно, — так же беззаботно ответил Максим. — Просто любопытно знать, какие нынче в моде фобии и кошмары у наших дорогих сограждан — исключительно для общего развития.

Капустин пожелал мне спокойной ночи и вернулся к себе в номер.

А майор Голубец так и не рискнул спуститься вниз. Осторожный военный благоразумно остался стоять на площадке, не дойдя даже до второго этажа, — наверное, поджидал моего возвращения.

— Что там стряслось? — неуверенно спросил он. — Надеюсь, ничего серьезного?

— Если не считать серьезным возрастной фактор, то действительно ничего не стряслось, — ответила я. — Просто нашей комендантше приснился дурной сон. Она очень извиняется за беспокойство…

Услышав приемлемое объяснение события, которое прервало его отдых, майор Голубец тотчас же успокоился, повеселел и поднялся в свой номер в обычном режиме — без кряхтений и остановок.

Весь остаток сна мне мерещились падающие деревья и летящие с неба камни — наподобие града. Только это были не льдинки, а самые настоящие увесистые булыжники. И все постояльцы моего корпуса бежали по открытой местности, прикрыв голову руками.

Я твердо знала, что камень упадет на кого-то из нас, но кому проломит голову метеорит, так и осталось для меня в то утро загадкой — я проснулась, так и не узнав, кто стал жертвой камнепада.

После утренней пробежки и купания в озере, — там я встретила Максима Капустина с сыном, которые катались на лодочке, — я вернулась в номер и постучала в дверь к Погодину, чтобы узнать, во сколько обычно подают завтрак. Но мне никто не открыл.

Странно, ведь, поднимаясь по лестнице, я отчетливо слышала в номере его голос, а пока я была у себя — буквально пять минут переодевалась после прогулки, — по лестнице вниз никто не спускался.

Я-то думала, что приехала его жена, которую он вчера с таким нетерпением ожидал, но за завтраком стул возле нашего столика по-прежнему оставался пустым. Хм, с кем же он тогда разговаривал? И почему не открыл? Впрочем, какое мне до этого дело?..

Утром все собрались в столовой. Комендантша Оля сочла своим долгом выйти к отдыхающим и присоединиться к общей трапезе — ее столик стоял сбоку возле раздаточной, там, где питались работники пансионата.

— Оля-то наша оклемалась, — кивнул в ее сторону Максим, обращаясь к нам из-за соседнего столика. — Наверное, профессор ее утешил. Как вы думаете, Антонина Платоновна?

Меньшикова улыбнулась уголками губ и едва пожала плечами — похоже, эта шутка показалась ей не очень пристойной. Или вопрос Капустина таил в себе двойной смысл? Может быть, он тоже знал, что Меньшикова провела эту ночь вместе с профессором?

— Утешение? — медленно проговорила она. — Может быть, это то, чего нам так не хватает в жизни. Как вы думаете, Дора?

Дора никак не думала. Вопрос Меньшиковой застал ее врасплох, и, пока она размышляла, требует ли он серьезного ответа, нить беседы перехватил Сема Волков. Шумный постоялец, как обычно, стал зудеть на свою излюбленную тему. Широко размахивая вилкой с насаженным на зубчики кружочком салями, Волков вещал:

— И ночью тут одно беспокойство, и днем. Вот вчера, скажем, взяли лодочку прокатиться. На час, как полагается. И чуток задержались. Так на станции говорят, что возьмут как за два часа. А у нас — полтора без пяти минут. Ну?! Разве это сервис?

— У них просто нет секундомера, — спокойно заметил Капустин.

— Секундомера? — не понял иронии Волков. — Зачем им секундомер?

— Да так, — пожал плечами Максим. — Для точности. Слушайте, коллега, а чего это вас сюда понесло, если тут все так погано?

— Погано? — переспросил Волков. — Я не говорю, что погано, просто…

— Здесь очень тихо и спокойно, — вклинилась в разговор его жена. — Мы тут очень хорошо отдыхаем. Тут намного лучше, чем в городе…

Поскольку на слова Милены никто не прореагировал, она решила немного заострить тему.

— Хотя вот в Германии…

Волков поперхнулся и, отложив вилку в сторону, с неудовольствием посмотрел на жену.

— В Германии все было по-другому, — твердо сказала Милена, выдержав взгляд супруга.

— Вы отдыхали в Германии? — осведомилась Дора. — Там действительно чудесно…

— Да-да, в прошлом году, — быстро заговорила Милена. — В Дрездене. Там такие замечательные гостиницы, такие чистые озера…

Она полезла в сумочку и, достав оттуда фотографии, протянула их Капустину.

Тот с интересом просмотрел снимки и, поблагодарив, вернул их Милене.

— Это вид отеля с улицы, — пояснила Волкова, — а на другой — номер, в котором мы останавливались. Очень изысканно, правда?

— О да! — с грустью кивнул Максим. — Хотелось бы там побывать…

— Подкопим денежек и съездим, милый, — дотронулась до его локтя Дора. — Тебе вроде обещали повысить оклад, правда?

— Обещать-то обещали, — неуверенно проронил Максим. — Кто их знает…

Славик все это время молчал, так как его рот был занят ванильным пудингом. Но, едва десерт был уничтожен, мальчик соскочил со стула и, увидев кошку, которая нежилась на солнышке в коридоре, стремглав подскочил к животному и стал дергать ее за хвост.

Не привыкшая к такому фривольному отношению, Мурка дико взвыла и пустилась улепетывать вдоль по коридору. Бедняжка ожидала, наверное, что ей почешут шейку или ласково погладят, а тут такое безобразие! Славик, довольный произведенным эффектом, с воинственными криками стал преследовать кошку и загнал ее в угол.

Мурка, прижавшись к ребристой батарее, выгнула спину и принялась злобно шипеть, обнажив мелкие зубы. Славик бухнулся на четвереньки и, имитируя ее движения, тоже оскалил пасть, рискуя получить лапой по носу. При этом он рычал, зверски выпучив глаза.

Дверь в коридоре приоткрылась, и оттуда выглянул профессор. С невыразимой тоской посмотрев на беснующегося Славика, он отыскал взглядом за столом Капустиных и попытался безмолвно, одним своим видом привлечь внимание к поведению их сына.

Безрезультатно. И Максим и Дора внимательно слушали рассказ Милены о германском уровне сервиса, и до сына им не было никакого дела.

Я заметила, что Капустины позволяют своему чаду делать все, что он захочет, и практически не ругают его, что бы он ни творил.

Скажем прямо — довольно редкая воспитательная метода, но и она имеет некоторое право на существование. Правда, от нее страдают окружающие, но педагогический принцип есть педагогический принцип…

Поняв, что помощи от Капустиных он не дождется, профессор окликнул комендантшу:

— Оленька! Распорядитесь, чтобы у меня убрали посуду и принесли какао!

— Иду-иду, Алексей Данилыч! — засуетилась старушка. — Валя, обслужи!

Толстая раздатчица поспешила с тележкой к номеру профессора.

— Как трогательно! — заметил Артем Погодин. — Прямо сердце сжимается…

— Трогательно? — переспросила я. — Что вы имеете в виду?

— Вы обратили внимание, как наш старикан позвал комендантшу? «Оленька»! — с улыбкой проговорил Артем. — Когда очень пожилые люди называют друг друга по именам, они как бы снова обретают молодость.

— Вы полагаете?

— Конечно! — подтвердил Погодин. — Именно такая форма обращения характерна для детей и стариков. А стоит человеку чуть-чуть повзрослеть, и ему сразу же хочется перейти со всем миром на «вы» да еще по имени-отчеству — вроде как значительности прибавляет. Зато потом, когда годы берут свое и гонор заметно поубавится, снова идут в ход уменьшительные имена. И хочется называть вот это милое сморщенное яблочко Оленькой.

Я не разделяла умиления Артема. Тем более что форма уменьшительного обращения в данном случае прозвучала только с одной стороны.

И потом, тут был еще один момент, которого Погодин не уловил. Профессор Алексей Данилович обращался к комендантше не просто как постоялец к обслуге. В его голосе явственно звучали нотки человека, который умел, любил и привык приказывать.

На голос профессора, в отличие от Капустиных, обернулась Милена Волкова, прервав свой увлекательный рассказ о прелестях объединенной Германии. Она скользнула по нему взглядом, потом снова повернула голову, внимательно вгляделась в обрамленное благородными сединами лицо и тихонько ахнула.

— Сема… — едва слышно прошептала она, толкая мужа локтем в бок.

— Чего?

— Это же Шмаков, — проговорила Милена, вытягивая свой пухлый подбородок по направлению к уже закрывшейся двери.

— Какой еще Шмаков?

— После расскажу, — дрогнувшим голосом пообещала Милена.

— Старичок оказался вашим знакомым? — поинтересовался Максим Капустин.

Милена молча кивнула и углубилась в вымачивание «суворовского» печенья в ван-гуттеновском какао. Кажется, ей было не очень приятно, что она обронила эту фразу при посторонних.

— Мир тесен, — тихо произнесла Дора. — Может быть, даже слишком.

Это глубокомысленное замечание было тотчас же подтверждено вновь прибывшим постояльцем. Правда, весьма своеобразным способом.

Входная дверь корпуса громко хлопнула — как будто раздался пистолетный выстрел, — и все сидевшие в столовой вздрогнули.

Обычно дверь аккуратно придерживали, зная за ней такое свойство, но новый гость, очевидно, был не в состоянии справиться с пружиной. Наверное, у него были заняты руки. Ну да, ведь следом раздался звук бухнувших на мраморный пол чемоданов.

— А вот и я! — Штора, скрывавшая вход, откинулась, и на пороге возникла молоденькая симпатичная девушка лет двадцати пяти.

— Вера! — обрадованно выдохнул сидевший рядом со мной Артем. — Ну, наконец-то! А я ждал тебя только к обеду! Какой приятный сюрприз!

— Всем привет! — помахала рукой Вера и быстро оглядела зал.

Ее лицо вдруг резко изменилось, с него мигом исчезла доброжелательная улыбка, а рот в ужасе приоткрылся. Вера поднесла дрожащую руку ко лбу, как будто хотела смахнуть с него невидимую прядь.

Удивленный Артем уже вставал из-за стола, чтобы подойти к жене, но Вера взяла себя в руки и, снова изобразив на лице улыбку, — вернее, ее жалкое подобие, — попыталась сделать несколько шагов.

— Тут так душно… — извиняющимся тоном проговорила она. Затем пошатнулась и стала медленно оседать на пол, уцепившись рукой за скатерть на журнальном столике перед телевизором.

Артем Погодин не успел подхватить ее в падении, и Вера распростерлась перед всей честной компанией на мраморном полу столовой, сдернув скатерть и свалив на себя ворох старых газет.

К Артему бросился майор. Он помог Погодину переложить Веру на диван, стоявший у соседней стены, и вместе со взволнованной комендантшей сбегал за нашатырем в ее комнатку, где находилась аптечка.

Все сидевшие за соседним столиком остались на своих местах. Сема Волков удивленно качал головой — ну, мол, бабы какие развелись чувствительные! Его жена сочувственно вздыхала. А вот Капустин почему-то улыбался и смотрел на Дору, которая задумчиво разглядывала суету остальных постояльцев возле Веры.

Наконец Погодина пришла в себя. Дернув головой после того, как к ее носу дважды поднесли флакон с нашатырем, Вера с трудом открыла глаза.

Артем помог ей приподняться, и Вера, опомнившись, одернула задравшееся платье.

— Так неудобно, — быстро говорила она, обращаясь к присутствующим. — Приехала — и сразу в обморок. Подумаете обо мне бог весть что.

Вера почему-то решила, что ей нужно немедленно оправдаться перед отдыхающими.

— Просто меня укачало, — торопливо продолжала она. — Я по гороскопу Рыба, с моим знаком это бывает… И потом, ведь я не поехала на такси, а решила добраться автобусом. В салоне было так душно… У меня в глазах все время плясали цифры… Ведь я закончила отчет только вчера за полночь… Когда я открывала дверь корпуса, у меня уже кружилась голова. И вот…

Присутствующие молчали, вяло заканчивая свой завтрак. Только Меньшикова сочла нужным поддержать супругу Артема Погодина:

— Наверняка сегодня какая-нибудь сильная магнитная буря, — предположила она.

— Скорее всего, — оживилась Вера. — По телевизору говорили, что Плутон неблагоприятно влияет на мое созвездие… А потом я вошла, и тут… ваш рубин!

— Мой рубин? — удивилась Антонина Платоновна и посмотрела на свою руку.

— Да-да, — затараторила Вера. — Он так сверкнул в солнечном луче, что у меня в глазах запрыгали какие-то точки, и я…

— По-моему, тебе нужно полежать, — резко оборвал ее Артем. — Давай я помогу тебе добраться до номера.

— Но там вещи… — робко напомнила ему Вера. — Два чемодана в коридоре…

— Я спущусь за ними попозже, — заверил ее Артем. — Ну, вставай же, пойдем.

И они медленно направились вверх по лестнице. Артем придерживал Веру за талию и вел ее под руку. Напоследок, перед тем, как исчезнуть за мраморной колонной на повороте, Вера еще раз посмотрела на сидящих в столовой и, улыбнувшись, пожала плечами.

Через несколько минут Артем спустился за чемоданами и молча отволок поклажу наверх. Вскоре он снова спустился и, о чем-то переговорив с комендантшей, вернулся к столику и объявил:

— Придется Вере походить на массаж. Я попросил Оленьку, чтобы она поговорила с доктором. Знаете, эта бухгалтерская работа так утомляет. И потом, жена так верит во всякие гороскопы…

— Ваша супруга — бухгалтер? — поинтересовалась Меньшикова.

— Да-да, в центральном ювелирном магазине на Московской, — проговорил Артем. — Скажите, а правду говорят, что у них здесь неплохой специалист по массажу и что раньше он работал в правительственном санатории, расположенном на главной даче в ущелье?

— Да-да, растирают, массируют, все как положено у людей, — сухо подтвердил майор, пожирая влюбленным взглядом Меньшикову. — Вы ведь тоже бываете на лечебных процедурах, Антонина Платоновна?

— Процедурах… — недовольно отозвалась та. — Это звучит как-то уж слишком по-стариковски. А на массаж я действительно хожу. Да вы это прекрасно знаете, майор, обычно я вижу вас возле лечебного корпуса на лавочке с журналом. Вам не надоедает все время читать один и тот же номер «Нового мира»?

И она чуть повернула голову к Голубцу, подарив ему одну из тех улыбок, после которых мужчина окончательно теряет дар речи.

* * *

Промежуток между завтраком и обедом все отдыхающие используют по-своему: кто валяется у себя в номере, кто бродит по лесу, пробираясь к «своим» грибным местам, которые держатся от коллег по отдыху в строжайшем секрете. Самой большой популярностью пользуются библиотека, расположенная в нашем корпусе, и кабинет лечебных процедур. Так что обычно образуются две очереди — у отдельного входа читальни с торца первого корпуса и к физиотерапевтам в корпус с круглой крышей.

Вера Погодина с помощью небольшой мзды смогла миновать томительное ожидание и была определена на ежедневный получасовой массаж с последующими процедурами аутотренинга. Она, кстати, нашла с медиками общий язык — те тоже были повернуты на астрологии. Мне об этом доложил майор, который действительно подкарауливал Меньшикову возле корпуса.

Я встретила его во время прогулки по периметру пансионата. Дорожка была усыпана красным вдавленным в грунт щебнем и снабжена клумбами по правую и левую стороны — получалось, что идешь словно по цветнику.

— Похоже, у вас появился конкурент, — кивнула я Голубцу на смазливого бесшабашного пьянчужку, который театрально ахнул, когда Антонина Платоновна появилась в дверях лечебного корпуса.

— Вот гад, — процедил сквозь зубы майор. — Не переношу эту породу.

Пьянчужка действительно был довольно своеобразен — очевидно, из полувымершей гильдии итээровских работников, раз и навсегда усвоившей повадки и приемы разгульной студенческой юности.

Так, увидев красивую женщину, человек подобного склада не мог не оказать ей соответствующих знаков внимания. Соперник грустного майора, недолго думая, наклонился к клумбе, сорвал самую большую красную розу и, пошатываясь, приблизился к Меньшиковой.

— Этот цветок прекрасен, но вы еще прекраснее, — заплетающимся языком проговорил он.

— Пить с утра вредно, — улыбнулась ему Антонина, отстраняя руку с цветком.

Расстроенный отдыхающий зашвырнул розу в кусты — и очень своевременно, так как на горизонте показался спешащий по делам завхоз пансионата. Если бы он увидел такое отношение к вверенному его заботам цветнику, то немедленно поднял бы скандал и незадачливого рыцаря как минимум бы оштрафовали.

— Меня зовут Егор, — крикнул пьянчужка вслед удаляющейся Антонине. — Пятый корпус, шестнадцатый номер. Вы оставите мне хотя бы малюсенькую надежду еще раз увидеть вас, мадам?

— Мадемуазель, — машинально поправила его Меньшикова. — Постарайтесь для начала протрезветь, а то у вас будет двоиться в глазах, и вы совсем одуреете от счастья. И закусывайте, закусывайте…

Бросив через плечо это шутливое напутствие, Меньшикова подошла к Голубцу и, улыбнувшись майору, кокетливо поинтересовалась:

— Решили сменить периодику? Проводите меня до корпуса, если нам по пути.

Обрадованный майор немедленно предложил даме руку, и парочка неспешно отправилась по усыпанной зеленым гравием дорожке, которая пересекала территорию пансионата по диагонали.

— А вы, мадам, нынче тоже без партнера? — поинтересовался у меня Егор, глядя, как ускользает от него добыча. — И чего это женщины так любят военных, а? Не просветите меня на этот счет?

— Загадка, — пожала я плечами. — Должно быть, у нас это в крови. А вот почему мужчины так много пьют, как вы думаете?

— А я вам сейчас все расскажу, — немедленно предложил Егор. — Давайте пойдем ко мне в номер, возьмем по маленькой и обсудим этот вопрос.

— О, нет, — решительно покачала я головой. — Найдите себе кого-нибудь еще. Я совершенно не в настроении. Попытайте удачи вечером на дискотеке, думаю, что вам непременно повезет.

— До вечера еще надо дожить, — философски заметил Егор. — А этой дамочке вы передайте, что она непременно будет моей.

— Вот так и передать?

— Вот так и передайте. Если я чего захочу, так это, считай, уже сбылось, — гордо заявил Егор и, подняв голову, направился к мини-маркету, расположенному в ста метрах от главных ворот пансионата.

В самом санатории «Отрада» спиртное не продавали, разве что в нашем строении — в баре, расположенном в столовой, и этой привилегией могли пользоваться лишь жильцы первого корпуса.

Остальной контингент отдыхающих вынужден был довольствоваться не столь уж разнообразным ассортиментом коммерческого ларька, переделанного недавно под скромных размеров магазинчик.

Глядя на нетвердую походку Егора, я покачала головой, — в городе, что ли, ему не пилось? Стоило ли тащиться сюда, чтобы продолжать квасить «на природе»? — и направилась к себе в корпус.

На веранде первого этажа сидел в кресле-качалке Капустин и читал газету.

— Евгения Максимовна! Вас просили зайти к поварам и просмотреть меню, — завидев меня, оторвался от своего занятия Капустин.

— Это еще зачем?

— Ну, у них с сегодняшнего дня новый порядок. Теперь вы можете выбрать себе еду по индивидуальному заказу, — пояснил он, — иначе вам будут подавать так называемое дежурное блюдо.

— Вот как? Очень мило, — откликнулась я. — Сервис может совершенствоваться бесконечно, так же, как человеческая природа.

— Эту практику решили ввести по очень простой причине, — опустил газету Максим. — Несчастные повара устали от скандалов моего соседа по этажу.

— Ах вот оно что! — улыбнулась я. — Ладно, до обеда я к ним заскочу.

Визит к поварам занял минут двадцать. Я спустилась в цокольное помещение, где «люди в белых халатах» предложили мне выбор из десяти блюд — на весь срок пребывания. Собственно, хитрость была невелика — определенное на десять дней меню просто перетасовали.

Я сказала, что в принципе мне безразличен порядок и что качество еды меня вполне устраивает, за что и получила в подарок благодарную улыбку.

Поднимаясь к себе, я застала на своем этаже Дору Капустину и Антонину Меньшикову.

Дамы сидели в холле в глубоких кожаных креслах и покуривали сигареты, мирно беседуя. Пока я шла к номеру, до меня долетели несколько фраз из их неторопливого тихого разговора:

— Видите ли, Дора, я могла бы кое-что вам рассказать, но, право же, не знаю, стоит ли затевать эту беседу, — говорила Меньшикова, глядя не на свою собеседницу, а куда-то в окно.

— Не могу вам ничего посоветовать по этому поводу, — так же тихо отвечала ей Дора.

— Жизнь сейчас очень трудная, — продолжала Меньшикова, стряхивая длинный столбик пепла в керамический горшочек на журнальном столике. — А для нас, женщин, она трудна вдвойне. И подчас вместо того, чтобы поддерживать нас на этом пути, наши избранники ведут себя по отношению к нам не очень честно.

— Которого из своих избранников вы имеете в виду? — ехидно спросила Дора.

— Вы прекрасно понимаете, кого я имею в виду, — пристально посмотрела на Дору Меньшикова. — То, что я могу вам рассказать, вряд ли сделает вашу жизнь счастливее. Но правда, как бы она ни была горька, — всегда лучше, чем приятная ложь.

Я кивнула беседующим дамам и, повернув за угол по коридору, вошла в свой номер. Приняв душ, я взяла со стола кипятильник и начала греть воду для растворимого кофе.

Дверь я не захлопнула, так что она чуть приоткрылась, и мне было явственно слышно окончание их разговора, пока я колдовала с сыпучим «Нескафе».

Я как бы и не подслушивала их, просто слова сами собой залетали мне в уши и без всякого участия и усилия с моей стороны фиксировались в сознании. Меня этот звуковой фон слегка раздражал, но я не могла подойти к двери и захлопнуть ее, так как вода должна была закипеть с минуты на минуту, — а вернее, с секунды на секунду, — и я рисковала залить стол кипятком.

Вины моей тут не просматривалось ни с какого бока. Посудите сами — кто же велел этим дамочкам беседовать именно возле моей двери на моем этаже? Шли бы на второй, там бы и откровенничали сколько влезет. Или прогулялись бы по дорожкам санатория. Хоть по периметру, хоть по диагонали.

— То, что вы мне сейчас рассказали, — чуть громче, чем раньше, говорила Дора, — меня не волнует ни в малейшей степени.

— Позвольте вам не поверить, — возражала Меньшикова. — Вы просто притворяетесь.

Тональность беседы, пока я плескалась под теплыми струями воды, то доводя их почти до кипятка, то резко вырубая горячую воду, претерпела существенные изменения. Дора говорила гораздо увереннее и была вроде бы даже весела и настроена на ироничный лад. А вот Меньшикова была явно раздражена и пыталась на чем-то настаивать.

— Думайте что хотите, это ваши проблемы, — отвечала ей Дора. — Как бы там ни было, наш разговор закончен. Хотя нет, напоследок я дам вам хороший совет. Как-никак, вы все же намеревались мне помочь. Так вот — не теряйте времени понапрасну. Ваш ухажер с погонами — это совсем не то, что вам нужно. Переключитесь лучше на профессора, это я вам говорю.

Последовала пауза.

— Вы хотите сказать… — медленно начала Антонина Меньшикова.

— Только то, что я вам сказала, — поднялась с дивана Дора. — И хватит об этом.

По коридору послышались шаги, и голос Капустиной прозвучал уже на расстоянии:

— Пойду к мужу, посмотрю, как он там. А вы дерзайте, голубушка. Бизнес есть бизнес.

И каблучки застучали по ступеням. Я слышала, как Меньшикова дважды глубоко затянулась и, резко выдохнув табачный дым — до меня даже долетел его запах, — затушила сигарету.

Я полностью переключилась на свой кофе и, включив телевизор, просмотрела краткую сводку новостей по первому каналу и местные новости по телетексту. Как я и думала, ничего особенного ни в мире, ни в моей губернии не произошло.

Обычно, когда человек надолго выключается из привычной обстановки, ему начинает казаться, что за время его отсутствия произошли какие-то грандиозные перемены. Ну, например, он пробыл неделю в Объединенных Эмиратах, плавал в заливе, катался на верблюде, завел роман, шатался по базарам — масса событий и впечатлений. Возвращается — а дома то же самое, как будто он никуда и не уезжал. Внутри себя он разогнался на продолжение приключений на своей территории — ан нет, фигушки, и приходится срочно перестраивать жизненный ритм.

Время между тем приближалось к обеду, и я переоделась, выбрав из не столь уж разнообразного гардероба длинное платье с серым цветочным орнаментом — к нему хорошо подходила серебряная цепочка, которую я непременно хотела сегодня надеть.

Зеркало в стенном шкафу послушно отразило привлекательную женщину, которая оценивающе осматривала свою фигуру, поворачиваясь к амальгаме то боком, то спиной, рискуя вывернуть шею.

Платье сидело отлично, складки лежали там, где им и положено лежать, а вдобавок к цепочке был присовокуплен еще и тоненький браслет.

Удовлетворенная увиденным, я поправила прическу и спустилась на веранду с намерением прогуляться возле корпуса — до обеда оставался еще час с небольшим, и хотелось немного размяться.

Капустин по-прежнему продолжал сидеть в своем кресле, теперь изучая «Деловой мир». Рядом с ним сидела Дора вместе с сыном, который нервно листал подшивку комиксов, взятую в библиотеке.

Тут же, на другом конце веранды, прогуливалась Антонина Платоновна, куря одну сигарету за другой и заполняя пепельницу смятыми окурками.

Внезапно раздался шум подъезжающего автомобиля. Обычно на территории пансионата стоит тишина и машины почти не передвигаются, за исключением служебных автобусиков, подвозящих питание.

Но для подкатившего мотора было сделано исключение из правил. Я видела, как к воротам медленно подрулил девятьсот шестидесятый «Вольво» с затемненными стеклами. Его, само собой, остановили у импровизированного шлагбаума, и после недолгих переговоров машине разрешили-таки въехать на территорию «Отрады».

Машинка, что и говорить, выглядела зловеще. Огромное ее туловище медленно-медленно продвигалось по центральной аллее, задевая боками розовые кусты. И направлялся этот блестящий темным металлом крокодил именно к нашему первому корпусу.

Красота этого «средства передвижения» (оно же — несомненная роскошь) была довольно противоречивой. С одной стороны — дизайн и свидетельство материального благополучия ее владельца вызывали естественное уважение. С другой — понятного рода страх.

На центральных улицах Москвы, да и нашего областного центра такое четырехколесное диво не привлекло бы особого внимания. Но в районе, да еще на территории пансионата, да еще и в виде исключения из правил… Попробовал бы въехать сюда какой-нибудь «Запорожец»!

Я увидела, как мгновенно побледнело лицо Максима Капустина, когда он увидел этот автомобиль. Газета едва не выпала из его рук, кулаки непроизвольно сжались и побелели от напряжения.

— Черт возьми! — бессильно процедил он сквозь сжатые зубы. — О боже, нет! Только не это! Дора, ты видишь, что творится?!

— Что? — подняла глаза Дора. — Ах это… Должно быть, за тобой. Ну что же, сам виноват, голубчик, я тебя предупреждала…

— Замолчи, — резко оборвал ее Максим. — Не хватало еще твоих поучений.

Дора скривила рот и пожала плечами. Посмотрев на часы, она еще раз взглянула на автомобиль и, поднявшись с кресла, велела Вячику никуда не отлучаться и сидеть тут, пока не позовут обедать. Сама же она вошла в корпус и стала быстро подниматься по лестнице.

Глядя на аккуратно притормозившую возле центрального входа в наш корпус машину, я подумала о том, что отражение уровня комфорта в современном массовом искусстве отстает от жизни.

Еще не так давно столь горячо любимая нашим губернатором Вика Цыганова (прошу понять меня правильно — горячо любимая исключительно как певица) возглашала со сцены нашей филармонии куплеты своего хита, переработанного из народной песни: «Цыгане любят „Вольвы“, да „Вольвы“ не простые! Цыгане любят „Вольвы“ девятьсот сороковые!»

Уже давным-давно проехали, Вика! Теперь у нас девятьсот шестидесятые в ходу! Так что нужно спешно перестраиваться, а то лучше позвонить в Швецию, узнать, какая модель в ближайшее время должна сойти с конвейера, да и вставить ее в новую песенку.

Луч солнца весело играл на эмблеме фирмы — темной надписи в эллипсе на фоне нескольких вертикальных полосок и двух диагональных.

«Вольво», — подумала я, — а ведь это что-то по-латыни. А ну-ка, Женя, давай вспоминай, чему тебя учили в «ворошиловке».

Закрытые московские спецвузы давали хорошее образование, и я быстро припомнила, что «Вольво» в переводе с языка древних римлян обозначает «я верчусь». А еще слегка поднапрягшись, даже смогла восстановить в своей памяти страничку из учебника по страноведению, где было сказано, что раньше на эмблеме «Вольво» присутствовал еще и круг со стрелой — как бы знак мужского начала, планеты Марс и, одновременно, символ железа — шведской сталелитейной промышленности.

Забавно, что в детстве, которое я провела во Владивостоке, я, в отличие от своих ровесников в других городах Союза, могла свободно различать «Тойоты» и «Ниссаны», колесившие по Приморью, в то время как в прочих областных центрах встречались разве что «Шкоды» да «Татры». А теперь ребятишки навскидку определят фирму иномарки со ста метров, и в диковинку им уже не «Мерседесы» и «Фольксвагены», а разве что четыреста двенадцатые «Москвичи»…

Глаза Максима Капустина с ненавистью смотрели на выходящих из автомобиля людей.

Их было двое — квадратный широкоплечий бугай с золотой цепью на шее и столь же неизменной золотой печаткой с алмазиком на мизинце; следом за ним из машины вылез мордоворот в костюме, тщательно двигающий челюстями, как на рекламе жевательной резинки.

Характерная выпуклость под мышкой человека в костюме не оставляла сомнений — там находится кобура с огнестрельным оружием.

Эта парочка, оставив дверцу автомобиля незапертой, — что было совершенно естественно, хотела бы я посмотреть на дурака, который рискнет угонять такой автомобиль, — медленно направилась к веранде.

Увалень с золотым ошейником выглядел очень озабоченным, и забота его была явно не из приятных — он направлялся прямиком к Капустину, и его лицо не выражало ничего хорошего для Максима. Охранник четко следовал за ним по пятам, то и дело озираясь по сторонам.

Капустин продолжал сидеть на своем кресле, тяжело дыша. Наконец он поднялся и, велев Вячику никуда не уходить, сам направился к приехавшим.

— Пришлось тебя побеспокоить, — процедил обрамленный цепью бугай, не подавая руки Максиму. — Сам понимаешь, ждать мы не можем. Так что поговорить надо. Найдется минутка?

— Ну, пошли, — коротко бросил Капустин и, обреченно махнув рукой, направился вместе с «гостями» куда-то в сторону леса.

Поникший Максим шагал, заметно сутулясь, и был явно не в своей тарелке. За ним, засунув руки в карманы, шел главный «гость», а замыкал шествие охранник, не перестававший жевать резинку и вертеть головой.

— Вот как жизнь поворачивается, — проговорила Меньшикова, гася очередную сигарету и с интересом глядя вслед удаляющейся троице. — Что ж, каждому свое. Лови день, как говорили древние!

С этими словами она решительно подошла к номеру профессора. Сосредоточившись, постучала, приложила ухо к панели и, проговорив «можно?», резко распахнула дверь и вошла внутрь.

Оставив Вячика Капустина сидеть на пустой веранде и перелистывать очередной комикс в ожидании возвращения папы или мамы, я решила снова подняться к себе в номер — стоять здесь и смотреть на «Вольво» было как-то неуютно. Слишком уж не гармонировал этот автомобиль со спокойной и размеренной жизнью пансионата.

Когда я поднималась по лестнице, то на втором этаже из-за двери номера Погодиных явственно раздавались чьи-то стоны. Стоны, надо сказать, вызванные не болью, а наслаждением.

Мне показалось, что я различаю в этом голосе какие-то знакомые интонации. Неужели это Дора? И в то время, как к ее мужу приехали какие-то подозрительные типы на навороченной тачке?

А Артем? Тоже хорош гусь! Пока его супруга поправляет здоровье в лечебном корпусе, он развлекается с женой соседа.

Кстати, а в прошлый раз не эти же самые голоса я слышала, когда не застала Дору у нее в номере? Да-да, ведь в то время Максим с сыном мирно плавали на лодочке по озеру, а Вера Погодина еще не приехала.

Что ж, курортный роман есть курортный роман. По мне, так скучно, а кому-то, наверное, очень даже нравится. Как говорится, о вкусах не спорят: кому мил арбуз, а кому и свиной хрящик…

Ну конечно, это была Дора!

Когда я, накинув короткую шаль, вышла на балкон покурить, то на расположенной как раз подо мной лоджии эта парочка сидела на полу и отдыхала после бурной любви — я видела только вытянутые ноги Доры с Артемом, и до меня явственно доносились их утомленные голоса.

— А ты уверена, что твой не придет? — вяло спрашивал Артем.

— На все сто, — спокойно отвечала Дора. — Да если бы и пришел — велика беда?

— Ну да, ведь мы же в моем номере, — хлопнул себя по лбу Артем.

— Так что беспокоиться надо тебе, — со смехом говорила ему Дора.

— Мне позвонят из лечебного корпуса после того, как закончатся процедуры, — ответил Погодин. — Я должен выйти и встретить Веру, так что мне-то как раз беспокоиться не о чем.

— А вот и звонок, — раздался голос Доры. — Хорошо, что мы управились.

— Алло? — Голос Артема стал чуть глуше, так как он прошел к комнату. — Да-да, я уже выхожу. Большое спасибо. Буду через минуту-другую.

— Идем, да?

Дора, насвистывая, стала одеваться, и вскоре я услышала звук захлопывающейся двери.

* * *

К обеду публика стекалась неравномерно. Вера с Артемом какое-то время задержались у себя в номере, майор тоже запоздал.

Первыми посетителями столовой стали Капустины в полном составе. Максим выглядел усталым, измученным, но все же довольным. Очевидно, ему удалось как-то разрулить свои проблемы с неожиданными визитерами и теперь он отходил после встряски.

«Может быть, он ходит у них в должниках?» — подумала я, осторожно цепляя ложечкой холодную творожную массу с клубникой.

Антонина Меньшикова сидела рядом со мной, лениво потягивая апельсиновый сок и изредка поглядывая в сторону двери профессора.

Майор Голубец изнывал от резкой перемены отношения к собственной персоне и пытался понять, чем вызвано такое охлаждение. Он то и дело пытался заговаривать с Антониной, но она отвечала невпопад и всем своим видом давала военному понять, что устала от его ухаживаний и не намерена поощрять их впредь.

Наконец подошли Вера с Артемом. Погодина выглядела посвежевшей и уже не напоминала ту до смерти перепуганную девушку, которая еще сегодня утром при всех присутствующих бухнулась в обморок.

— Вы пришли в норму? — ласково проговорила Антонина, приветливо глядя на соседку. — Я очень рада. Оставьте все свои недуги в пыльном и суетливом городе. Здесь нужно отдыхать и расслабляться.

— Конечно, — бодро ответила Вера. — О, как тут хорошо кормят! М-м… Клубника в сентябре — это кайф! Да какая вкусная!

— И красная, — добавил Артем. — Наверняка парниковая, а не мороженая.

— Да-да, сверкает, как драгоценный камень, — восхитилась Вера. — Прямо как ваш огромный рубин, Антонина Платоновна!

Меньшикова мило улыбнулась и едва кивнула соседке по столу.

— Спасибо, мне очень приятно, что вам понравился мой камень.

— Неужели он действительно так повлиял на тебя, что ты потеряла сознание? — спросил Артем. — Какой-то особый магнетизм?

— Да что ты! — усмехнулась Вера. — Никакого магнетизма. Я же говорила — устала, укачало… А просто лучик сверкнул в камне, вот я и…

— А можно посмотреть на этот рубин? — попросил Артем, обращаясь к Меньшиковой.

Та взглянула на свою руку, потом подняла глаза на Погодина.

— Я не надела его сегодня. Искала-искала в номере… Наверное, куда-то засунула.

— Как же так?! — всполошилась Вера. — Это же стоит кучу денег!

— Да? — равнодушно отозвалась Антонина Платоновна. — Никогда не интересовалась. Камень достался мне в наследство от бабушки.

— Тем более нужно искать! — беспокойно проговорила Вера. — Уверяю вас, это целое состояние. Теперь такие камни — редкость.

— Найду, — спокойно заверила ее Меньшикова. — Я просто очень рассеянная.

— Да-да, настоящая редкость, — не унималась Вера. — Сейчас в продаже нечасто можно встретить настоящие камни, по большей части на прилавках — исключительно промышленный ширпотреб.

— Сама-то ты не приобрела себе никаких драгоценностей, несмотря на то, что работаешь в Ювелирторге, — пошутил Артем.

— Ну да, — с готовностью согласилась Вера. — Просто я хорошо разбираюсь в камнях и считаю, что платить большие деньги за вещь среднего качества просто глупо. Вот взять хотя бы алмазы…

И Вера в продолжение всего обеда оживленно рассказывала о качествах камней, пробах золота и платины, турецком и греческом импорте драгметаллов.

Тем временем в столовую вошли Волковы. Семен вытирал пот со лба — он тоже торопился после процедур к обеду и был очень сердит на жену.

— Кой черт тебя понес на базар в эту деревню? — ворчал он, переступая порог.

— Так яблочек…

— За каким тебе яблочки понадобились? — не унимался Семен.

— Так Шмакову!

— Какому еще Шмакову? — разозлился Семен. — Что за Шмаков?

— Да Алексей Данилыч же! — терпеливо поясняла ему супруга.

— Никак не врублюсь! Что ты несешь, старая? Крыша, что ли, у тебя едет?

— Да я тебе еще не рассказала! — тихо проговорила Милена, косясь на дверь номера профессора. — Сейчас нельзя, тут люди…

— Люди… — передразнил ее Семен. — Вечно у тебя какие-то тайны!

— Успокойся, Сема, — ласково, но твердо урезонивала мужа Милена. — Сядь, покушай пока. А я быстренько заскочу к Алексей Данилычу и присоединюсь к тебе. Вот супчик, что ты заказывал…

— Так ты что, будешь этому хрычу носить яблочки? — дошло наконец до Семы. — С какой это радости? Мы что, перед ним в долгу?

— Да, — просто ответила Милена. — А долг, милый мой, платежом красен.

И, подхватив под мышку тяжелый целлофановый пакет, Волкова подошла к номеру Шмакова, постучалась и, дождавшись ответа, скрылась внутри.

Милена Волкова не появлялась оттуда до самого конца обеда.

Сема явно нервничал и даже один раз порывался встать и разобраться, в чем тут дело.

Но привезли на тележке второе, и он углубился в двойную порцию котлет по-киевски с грибами, которые немного притормозили его порыв. А заказанные сто пятьдесят коньячку под кофе и вконец разморили Сему Волкова. Он раскинулся в кресле и принялся что-то мурлыкать себе под нос, ожидая возвращения супруги.

Уже и тележка с переменой блюд дважды вкатывала в номер Шмакова, а Милена все не появлялась среди обедающих. Наконец она вышла в столовую, довольная и почему-то раскрасневшаяся.

— Ну что, отнесла… яблочки? — икнул Сема. — Сама-то есть будешь?

И он вяло кивнул на стол, уставленный кушаньями, дожидавшимися Милену.

— Попроси, чтобы разогрели и принесли мне в номер, — предложила Милена. — Пойдем наверх, я тебе сейчас все подробно расскажу.

— Н-ну пошли, — с трудом поднялся Сема. — Он что, твой любовник?

Милена засмеялась, прижимая руки к лицу. Она была смущена и взволнована.

— Ладно уж тебе, — махнула она рукой на мужа. — Ты как был дуб дубом, так и остался. У меня с Алексей Данилычем особенное, давнее…

Все, что происходило после обеда, ничем выдающимся не отличалось.

Вялый сон после сытной еды, неторопливые прогулки, библиотека и кегельбан в здании бывшей танцплощадки, игровые автоматы для тех, кто побогаче, — вот, собственно, и все, что можно припомнить.

Хотя…

Да-да, ведь именно в этот день запойный Егор предпринял новую атаку на Антонину Платоновну — «мадемуазель Меньшикову», как он выражался.

— Мадемуазель! — раздался зычный голос Егора, когда я шла по аллее, направляясь в сторону главных ворот — хотела заскочить на почту, чтобы отправить тетушке телеграмму, в которой уточнила бы дату своего возвращения. — Можно вас? В смысле — на минутку?

Вопрос был обращен именно к Меньшиковой, с отсутствующим видом сидящей на лавочке рядом с майором Голубцом.

Военный, как и полагается военному, не терял надежды взять неприступную крепость и утвердиться в ней в качестве полноправного хозяина. Голубец с удвоенной энергией шел на штурм и время от времени даже порывался схватить Антонину за руку, но та ловко уворачивалась от него, словно от назойливой мухи.

— Вы что-то хотите мне сказать? — Меньшикова решила уделить толику своего внимания столь решительному и последовательному ухажеру.

— Да!!! — обрадованно проговорил Егор и бухнулся рядом с ней на лавочку.

Недовольный Голубец вынужден был чуть-чуть потесниться и теперь сидел на самом краю. Майор казался крайне раздраженным, но покамест молчал.

— Вам случалось влюбляться без оглядки? — сразу взял быка за рога Егор.

— Н-ну…

— Молчите! — оборвал ее Егор. — Не отвечайте! Лучше послушайте, что я вам скажу! Это чувство ни с чем нельзя спутать. Кажется, что самое невозможное и невероятное, небывалое и немыслимое — произошло. И не с кем-нибудь, а с тобой! Представляете?

И снова, не успела Меньшикова ответить, как Егор затараторил, стараясь не упустить инициативу, которая пока что была в его руках.

— Вы видите свое отражение в глазах любимого человека! И вы сами, такой, как есть — пьяница, бабник, безалаберный бродяга, — отражаетесь в них преображенным! Вы хотите быть лучше, уже в ту самую секунду, когда видите объект своего поклонения!

Егор, оказывается, был не чужд вдохновения. Его буквально «несло». Несмотря на изрядную степень подпития, поэтические образы и сравнения так и сыпались из него.

— Эти глаза! Эти прекрасные алмазы! Эти драгоценные рубины!

При слове «рубины» Меньшикова недовольно поморщилась и с подозрением посмотрела на Егора. Она скривила рот и с издевкой спросила:

— Рубины, мон ами, красного цвета. Если чьи глаза и можно сравнить с рубинами, так это ваши в данную минуту. И, пожалуйста, отодвиньтесь немного, от вас несет перегаром. Почему вы пьете такое плохое вино? Вы настолько горький пьяница, что вам уже все равно?

— Рядом с вами — весь мир одно серое пятно! — не очень удачно оправдывался Егор. — А что я пью… Так кто же не пьет? Вот вы, например, майор, тоже небось не дурак выпить, а?

Голубец презрительно посмотрел на красную рожу Егора и четко произнес:

— Я знаю, когда, с кем, что и сколько можно пить. В отличие от вас…

— Хм! — взъерепенился Егор. — А я тоже, между прочим, имею чин. Хоть и поменьше, но все равно. Лейтенант запаса, кажется. Старший, что ли… Черт, что же нам присваивали после сборов?..

Голубец сокрушенно покачал головой — мол, что с тебя взять, раз даже звания своего не помнишь.

— Вот вы в каких войсках служили? — спросил Егор. — Часом, не по части снабжения?

— Нет, — сухо ответил Голубец. — Вам-то что за дело, молодой человек?

— Да так, просто интересуюсь, — Егор понял, что майору неприятно говорить на данную тему, и это разогрело его интерес. — И все же?

— Пойдемте, Антонина Платоновна, — поднялся со скамейки майор. — Что-то ветер поднимается… Мы можем опоздать к полднику.

— Я бы предпочла прогуляться к озеру, — сказала Меньшикова.

— И я с вами! — мгновенно вскочил со скамейки Егор. — Черт, как штормит-то…

Он покачнулся и, чтобы не упасть, схватился за ветку дерева, которая с хрустом обломилась. Бедный борец с зеленым змием рухнул на землю и, чтобы как-то исправить впечатление, прокричал:

— Вот видите, мадемуазель Меньшикова, я уже у ваших ног!

— Пойдемте, майор, — Антонина Платоновна взяла Голубца под руку, и они стали не спеша удаляться по центральной аллее по направлению к корпусу.

— Служу Советскому Союзу! — проорал им вслед распростертый на земле Егор. — Враг не пройдет, и победа будет за нами!

Медленно начинало смеркаться. Солнце плавно уходило за горизонт, зависнув над лесом и раскинув свои лучи между сосновыми деревьями.

Суббота подходила к концу — второй из десяти дней, которые я намеревалась провести в «Отраде». Отдыхать тут мне нравилось, я научилась ловить кайф от отсутствия дел, городской беготни и чужих проблем, в которые я должна была вникать по долгу службы.

Тетушка ответила мне пространной телеграммой в тот же день — я ведь включила в стоимость оплаченный ответ. Моя дорогая родственница извещала меня о том, что я могу не волноваться за нее и отдыхать «на всю катушку».

Далее тетушка заверяла меня, что книг у нее хватит еще на неделю с небольшим, так что к моему приезду нужно будет спешно озаботиться покупкой новой партии детективов, если не придет посылка по линии «Книги — почтой»: тетушка заказывала в книготорговых организациях около сотни книг в год, предпочитая объемные собрания сочинений иностранных авторов.

Ну вот, теперь моя душа была спокойна и не болела о том, что у тетушки не хватит чтива на время моего отсутствия. Кстати, а как же я второй день подряд обхожусь без видеомагнитофона?

Я покачала головой, удивляясь такому редкому в своей жизни событию. Обычно я находила время просмотреть хотя бы один фильм в день, если работа не затягивалась на круглые сутки.

Когда этого не происходило, я начинала ощущать что-то вроде кинематографического голодания. Которое, конечно же, не сравнить с голоданием кислородным, но тем не менее нехватка впечатлений воспринималась мною довольно болезненно. И я успокаивалась, только включив кнопку «play» на панели своего магнитофона, устроившись перед ним прямо на полу, среди разложенных диванных подушек.

А тут — никакой тебе ломки. Вот что значит здоровый образ жизни!

Хотя, если говорить по совести, больше десяти дней я здесь, конечно, не выдержу.

На то он и отдых, чтобы быть емким и коротким. Ведь что такое отпуск? Восстановительный период перед новым рабочим годом.

А полдник я умудрилась пропустить, провалявшись на кровати в своем номере и позабыв о времени. Так что, когда я спустилась к ужину, меня уже поджидал за столом полдничный десерт.

Сидевшая напротив меня Вера Погодина снова была не в своей тарелке. От меня не укрылось, что она пересела на другое место и теперь находилась слева от мужа. Девушка временами вздрагивала и поводила плечами, как будто ей под платье заполз муравей.

— Давай уедем отсюда, — чуть слышно прошептала она мужу.

— Ты что? — удивился Артем. — С какой это стати? Не-ет, даже и не думай…

— Мне страшно, — настойчиво говорила Вера. — Я… я не знаю, что со мной, но я боюсь. Я хочу домой, в город. И чем скорее, тем лучше.

— Вера, возьми себя в руки, — тихо и внятно произнес Артем. — Здесь люди. Что они о тебе подумают, а? Ведь ты же не такая…

Артем Погодин наверняка хотел сказать что-нибудь вроде «дура» или «истеричка», но, поразмыслив, выбрал вариант помягче.

— …не такая нервная.

— Ты не понимаешь, ты ничего не понимаешь, — прерывисто шептала Вера.

— Но ведь мы же здесь не просто так, — Артем взял ее голову в свои ладони, заставил поднять подбородок и внимательно посмотрел Вере в глаза.

Она попыталась отвести взгляд, но Погодин снова развернул ее лицо к себе. Казалось, его сильные руки могут запросто свернуть ей шею.

— Мы так долго ждали этой поездки, — проговорил он с максимальной убедительностью. — Вспомни, ты же сама мне говорила: здесь то, что надо. И тут мы можем сделать то, к чему так долго готовились.

— Да, — как загипнотизированная, посмотрела на него Вера. — Ты прав.

— Мы начнем завтра же, — внушал он ей. — И все будет хорошо.

— Хорошо… — повторила за ним Вера. — Ты прав. Но… но мне все равно страшно…

Погодин тяжело вздохнул и, опустив руки, принялся управляться с ужином.

Вера почти ничего не ела в этот вечер — сидела, нагнувшись над тарелкой, и от силы раза три поднесла ко рту вилку со спаржей.

Я заметила, как две слезинки скатились по ее щекам и плюхнулись на скатерть возле солонки.

Эта ночь прошла без каких-либо приключений, если не считать налетевших в комнату комаров, которые то и дело будили меня своим пронзительным звоном, кружа почему-то все время над правым ухом.

Комендантшу Оленьку больше не мучили кошмары, и я в общем-то благополучно проспала эту ночь.

Мне приснился тот же сон — снова постояльцы корпуса бежали по дороге, а сверху на них сыпались камни. И снова я знала, что один из булыжников-метеоритов рухнет кому-то на голову, а я не смогу спасти этого человека, потому что от меня было скрыто, кто окажется жертвой.

И что любопытно — я не могла сосчитать во сне всех присутствующих.

Я твердо знала, что по дороге бегут все обитатели первого корпуса, и одновременно была столь же твердо уверена, что кого-то из них не хватает.

Это противоречие было настолько явным, что я мучилась во сне, пытаясь понять, что же это означает, — увы, безуспешно.

Как выяснилось впоследствии, сон был из разряда вещих. И мое недоумение по поводу невозможности совмещения точного числа обитателей корпуса и нехватки одного из них разрешилось самым простым образом.

Это произошло в понедельник вечером. А вот с утра понедельника я уже знала, на кого упал камень, который тревожил мои сны…

Глава 5

Воскресенье, 15 сентября

Завтрак воскресного дня прошел на удивление бурно. Славик Капустин превзошел сам себя — наверное, хорошо отдохнул за ночь и набрался новых сил.

Два опрокинутых стакана с какао, размазанное по столу желе из ананаса, очередное преследование кошки и дикие вопли про мертвецов — видимо, Славик вспомнил, что недавно была пятница, совпавшая с тринадцатым числом, и решил, что останавливаться в своем бесовстве не стоит, понедельник — тоже неплохой день для того, чтобы проявить себя перед отдыхающими во всей красе.

Мальчик разбаловался до такой степени, что даже обычно спокойная Милена стала возмущаться — правда, вполголоса и обращаясь не к чете Капустиных, как обычно, не реагировавших на выходки своего чада, а апеллируя к своему мрачному супругу.

— Вот, Сема, погляди, что делается! Приличные вроде люди, а сынка воспитать не могут. Прямо совершенно неуправляемый какой-то мальчишка. Вот из таких преступники и вырастают.

Волков с недоумением посмотрел на жену и сквозь зубы процедил:

— Ты думай, что говоришь, мать. Пацан как пацан, подрастет — поумнеет.

Но тут в голову Семе Волкову полетела сухая косточка от абрикоса, которую младший Капустин запустил куда-то в неопределенное пространство из дальнего конца коридора. Косточка ударилась об стенку и рикошетом пронеслась через столовую, угодив в макушку Волкову, расправлявшемуся с креветочным салатом.

Охнув, тот дотронулся рукой до своего «бобрика» и с ненавистью посмотрел на мальчишку, а потом окликнул своего соседа по столу:

— Ребятенка-то пошугайте! Он у вас черт-те что творит, а вы и ухом не ведете!

— Вячик! — окликнула сына Дора. — Будь поаккуратнее, сынуля!

Этого ей показалось вполне достаточно, и, быстро улыбнувшись Волкову, Дора снова принялась за фруктовый коктейль.

Но Семен решил, что подобное замечание не остановит сорванца, и переключился на Максима.

— Он у вас что, всегда такой… шустрый? В школу, что ли, не ходит?

— Н-ну, — неопределенно пробурчал Максим, — в общем-то ходит. Просто, видите ли, мы применяем японскую методу воспитания.

— Японскую? — крякнул Волков. — Вам что, наших русских не хватает?

— В общем, не хватает, — спокойно подтвердил Максим, вытирая губы салфеткой. — Японцы, видите ли, считают, что до определенного возраста детям можно разрешать все. Скажем, лет до двенадцати-тринадцати. Зато потом необходимо перемещать ребенка в очень жесткую среду, где его поведение будет ограничено строгими социальными рамками. Судя по традиционному поведению японцев, эта методика дает очень хорошие результаты.

— Жесткая среда — это здорово, — подтвердил стриженый Сема. — Но я бы снизил границу лет до двух-трех, пока детеныш не начал болтать…

А Капустин-младший продолжал резвиться. Вынув из кармана коротких штанишек какую-то железяку, он придумал для кошки новое испытание.

Вячик, он же Славик, проводил металлической штуковиной по ребристой батарее центрального отопления, издавая немыслимый скрежет, который безумно пугал кошку. Деться бедному зверю было некуда, так как мальчишка отрезал усатому четвероногому все пути к отступлению.

Профессор на этот раз не выдержал. Дверь номера, в котором он обитал, распахнулась, и на пороге появился рассерженный старец.

Он некоторое время глядел на издевательство Славика над животным, как бы раздумывая, начать ли ругаться или применить более мягкий способ убеждения. И, судя по его дальнейшим действиям, остановился на последнем выборе — как-никак годы смягчают характер.

Алексей Данилович Шмаков умудрился изловить Вячика, когда тот в очередной раз гонял кошку по коридору, и, ухватив его за плечо, что-то зашептал на ухо мальчишке, показывая на свою комнату.

Тот заинтересованно склонил голову и, кивнув, подбежал к родителям.

— Пап, мам, можно я пойду к этому дяденьке в номер, он хочет показать мне какие-то интересные книжки! — попросил запыхавшийся Вячик.

— Конечно, — согласилась Дора, с благодарностью посмотрев на ожидавшего у дверей профессора. — Потом сам поднимешься в номер, хорошо? Постой-постой, я тебе губы оботру, а то ты извазюкался в желе. Ну вот, все, теперь беги!

Вячик Капустин вприпрыжку поскакал по коридору и, напоследок скорчив зашипевшей кошке страшную рожу, ко всеобщему удовольствию, исчез в номере профессора Шмакова. Дверь захлопнулась.

И только теперь, когда мальчика не было среди нас, я смогла оценить все прелести тишины, не нарушаемой ни топотом ног, ни музицированием на батарее отопления, ни дикими воплями.

Уж и не знаю, чем профессору удалось так зацепить мальчишку — наверное, у Алексея Даниловича и вправду был педагогический талант, только факт остается фактом — Вячик пробыл в номере целых два часа.

Наверняка профессору нелегко далось общение с мальчуганом — судя по тому, что Шмаков выходил из номера и просил у комендантши нитроглицерин, Алексей Данилович чувствовал себя неважно.

— Мои запасы иссякли, — виновато развел он руками, — не найдется ли у вас пары таблеточек? Сердце, знаете ли, пошаливает…

— Сейчас посмотрю, — засуетилась Оленька и, проинспектировав свою аптечку, протянула Алексею Даниловичу крохотный цилиндрик с таблетками.

— О, спасибо! — поблагодарил ее Шмаков. — Мы с мальчуганом рассматриваем картинки в моих книгах, да что-то вдруг прихватило.

— А я распоряжусь, чтобы завтра вам из города привезли лекарства, — пообещала комендантша, — машина пойдет с утра, вот вы списочек-то и приготовьте, я его нашему шоферу и вручу.

— Да нет, спасибо, этого мне вполне хватит. — Шмаков спрятал нитроглицерин в карман теплой вельветовой пижамы. — Мальчик, конечно, шустрый, но мозговитый. Похоже, родители с ним не очень-то занимаются.

Оленька сочувственно закивала — мол, дите без присмотра при живых-то родителях.

— А я тут, собственно, работаю над мемуарами, — сказал профессор уже в дверях. — Мне необходим покой. Да, видно, не суждено.

— Наверное, вам есть что рассказать о своей жизни, — рассеянно проговорила комендантша, протирая полировку столов в помещении.

— Еще бы! — остановился на пороге комнаты профессор. — У меня была бурная биография. Можно сказать, что в ней представлены все изгибы истории Советского Союза. Ну, книжка выйдет, я подарю один экземпляр библиотеке санатория. А то тут у вас, я смотрю, одни отщепенцы: всякие Солженицыны да Сахаровы…

— Дядя Леша! — раздался из комнаты голос Славика. — Вы еще долго?

— Иду-иду, — заторопился Шмаков. — Ну, на чем мы остановились?..

Я заказала в баре кофе с корицей и медленно попивала сладкую терпкую жидкость, откровенно кайфуя и находясь в рассредоточенном состоянии.

— А, вот мои сигареты! — раздался из столовой веселый голос Доры, быстро спустившейся вниз по лестнице. — Я утром забыла пачку на подоконнике за занавеской — смотрю, а их нет.

— Так я столы протирала, вот и переложила на стойку, — пояснила Оленька.

— Славик еще у профессора? — поинтересовалась Капустина.

— Книжки рассматривают.

— Ну и славно.

Сигареты Доры, как выяснилось впоследствии, сыграли свою роль в случившейся в понедельник трагедии. Пачка «Пьер Карден» снова оказалась в центре внимания госпожи Капустиной часом позже.

Когда я поднималась к себе наверх, выкушав еще одну чашечку кофе — в баре его хорошо готовили, — то застала семейную чету Капустиных в холле на диване.

Пока я поднималась к себе на третий этаж, Дора с тревогой говорила мужу:

— Слушай, тут происходит что-то непонятное… Я даже боюсь, что Славик…

— А поточнее?

— Видишь ли, я стараюсь бросить курить, — говорила Дора, — ну, ты знаешь мою методику: по десять сигарет в день строго по часам.

— Я в курсе, — лениво отозвался Максим. — Ну и что случилось?

— Случилось — это громко сказано. Просто одной сигареты у меня не хватает. Ты, часом, не брал? Может быть, машинально?

— Наверняка ты сама машинально выкурила на одну больше, — вяло отвечал Капустин.

— Да нет же, я уверена, что не сбивалась с ритма, — заверяла его Дора.

— Я не понимаю, в чем суть твоего беспокойства? — начал терять терпение Капустин.

— Может, Славик своровал? — предположила Дора. — Вдруг он начал курить?

— Это уже твои проблемы, — оборвал ее Капустин. — И не лезь ко мне с пустяками…

Скука предобеденного времени была разбавлена еще одним событием — на горизонте снова появился Егор, который принялся подкалывать майора Голубца и Антонину Платоновну Меньшикову.

В начале разговора Егор был настроен довольно дружелюбно.

— Не хотите ли пивка? — предложил он присутствующим на веранде, обращаясь ко всем сразу. — Сегодня в поселке свежее завезли.

Поскольку ему никто не ответил, Егор решил конкретизировать свое обращение.

— Мадемуазель Меньшикова! — воскликнул он. — Позвольте поинтересоваться, а какое у вас звание? Судя по выправке — никак не меньше полковника!

Антонина Платоновна мило ему улыбнулась и скромно ответила:

— Я сгожусь разве что на медсестру. Помнится, мы проходили какие-то курсы…

— А вы, майор, — поинтересовался Егор, — готовы защищать отчизну, если враг вдруг нагрянет? Как вы думаете, кто сегодня вероятный противник?

— Понятия не имею, — отмахнулся Голубец. — Мне своих забот хватает.

— «Жила бы страна родная — и нету других забот», — Егор процитировал советскую песенку и поднялся к нам на веранду, хотя его никто не приглашал. — А у вас тут очень даже ничего…

Он бухнулся на диван и, распространяя за версту от себя запах перегара, закурил.

— Ба, да здесь автономное питание! — воскликнул Егор, когда его взгляд упал на стойку бара. — И ходить никуда не надо! Киряй себе на здоровье и балдей. Правда, цены тут того-с…

Егор изучил витрину бара, куда ему был заказан доступ, все же сверил наличность в карманах и разочарованно пожал плечами.

— Придется смотаться в поселок. Экономишь либо деньги, либо время. А времени у меня завались! Ну что, никто не составит мне компанию?

— Похоже, что нет, — кашлянув, ответил майор. — Вам следует поторопиться, а то все пиво в ларьке раскупят. Время уже близится к обеду…

— А вам лишь бы брюхо набить, — огрызнулся Егор. — Черноморский флот просрали? Просрали! НАТО к границам подпустили? Подпустили!

— Что? — выпучил глаза изумленный майор. — Вы это мне говорите?

— А кому же еще! — хмыкнул Егор. — Вот и остается завивать горе веревочкой.

— Ну, знаете ли! — даже задохнулся от возмущения майор Голубец.

— Да знаю, знаю, — замахал рукой Егор. — Можете не оправдываться. У государства перед армией долги, квартирный вопрос еще не решен и все такое. Приграничные конфликты опять же.

— Послушайте, милейший, — привстал с дивана Голубец, — я не понимаю, что вам от нас нужно? Вы преследуете Антонину Платоновну где только можно, ведете себя со мной вызывающе…

— А-а, дуэль! — радостно отозвался Егор. — Это запросто! Только надо сначала выяснить, кто из нас оскорблен, правда?

— Зачем?

— Как зачем? Чтобы оскорбленный мог выбрать оружие! Вы считаете себя оскорбленным, майор? Нет? Тогда выбираю я, поскольку вы меня обидели.

— Я вас обидел?

— Конечно! — уверенно кивнул Егор. — Вы же отказались выпить со мной! А это смертельная обида для джентльмена. Вы ведь джентльмен, не так ли? Или я ошибаюсь, а, майор? Вы в каких войсках служили?

— Послушайте, это переходит всякие границы! — возмутился Голубец. — Я сейчас же пойду в администрацию санатория…

— И настучите на меня? — уточнил Егор. — Значит, вы не джентльмен. Извините, майор, я в вас ошибся. Желаю здравствовать!

И, подмигнув напоследок бесстрастно наблюдавшей за этим диалогом Меньшиковой, Егор, пошатываясь, направился к центральной аллее.

— Как, однако, много здесь пьют, — рассеянно проговорила Дора.

— Где «здесь»? — спросил майор. — В санатории, что ли?

— Да нет, в России, — ответила Дора Капустина. — Странно, почему этот тип вас так невзлюбил? Неужели мужская ревность?

Меньшикова, хотя это и был камешек в ее огород, продолжала спокойно сидеть на своем месте, никак не реагируя на слова Доры.

— Черт его знает, — ответил Голубец. — Дурак, наверное…

— И, однако, он не дает проходу именно вам, майор, — встала со своего места Дора. — Наверное, это неспроста. Как вам кажется, Антонина Платоновна? Вы припоминаете наш недавний разговор?

Меньшикова была явно смущена и не знала, что ответить на столь четко поставленный вопрос. Антонина Платоновна развела руками.

— Мужчины… Что с них взять?! — неуверенно пробормотала она.

— Взять?! — усмехнулась Дора. — Взять можно очень многое. Ну это я так, к слову пришлось. Похоже, скоро позовут обедать…

И Капустина ушла к себе в номер. Голубец вопросительно посмотрел на Меньшикову, но та лишь пожала плечами и закурила новую сигарету.

Я не слышала состоявшийся между ними разговор, если он вообще и был, так как отправилась в библиотеку со скуки полистать периодику.

Зарешеченные окна помещения, заставленного книжными полками, выходили на главные ворота, и я, подняв глаза от номера «Elle» за прошлый сезон, увидела фигуру Егора, направляющегося в поселок за пивом.

И не могла не отметить один любопытный факт — шагал он твердо и уверенно, совсем не напоминая пьяного человека. Удивившись такой метаморфозе, я тотчас же забыла о Егоре — мое внимание привлек материал о новом голливудском проекте Спилберга, которому журнал отводил целых десять страниц…

Антонине Платоновне пришлось выдержать за обедом еще одну атаку. На этот раз повышенный интерес к ее персоне проявила Вера Погодина.

— Вы снова не надели перстень, — сразу же заметила она, как только Меньшикова села к столу. — Неужели до сих пор не нашли?

— Нет, — рассеянно отозвалась Меньшикова. — Наверное, лежит в косметичке. Надо будет посмотреть… Как вы думаете, что заказать завтра на ужин?

Антонина Платоновна явно лгала, и я не могла этого не заметить, в отличие от Веры, которая поддалась на ее уловку и углубилась в изучение меню.

Но мне-то было ясно, что если перстень и лежит в косметичке, то Меньшикова просто не могла его сегодня не заметить — иначе как бы она сумела наложить тени и слегка подвести глаза?

Как бы там ни было, в то время обед интересовал меня больше, чем маленькие и непонятные секреты моих соседей — мало ли у кого какие прибамбасы и почему я должна во все это вникать?

И не лучше ли позволить окружающим делать то, что им вздумается, и наслаждаться хорошим обедом и полноценным отдыхом?

Такая, казалось бы, единственно разумная точка зрения нормального человека поддерживалась явно не всеми обитателями первого корпуса.

После обеда я присутствовала при крупном споре между Капустиным и Волковым, который едва не перешел в более серьезное выяснение отношений.

Страсти накалились до предела. Даже маленький Славик оставил свои шумные игры и с напряжением следил за диалогом отца с Семой Волковым.

А началось все, как это и водится в подобных случаях, с сущей ерунды.

Сема слегка поддал после обеда, задержавшись в баре, и, дважды повторив хорошую дозу джина без тоника, завел с Максимом разговор о бизнесе.

Волков сидел, развалясь в кресле, и курил купленную тут же в баре толстую сигару «Король Эдуард». При этом он почему-то не «прополаскивал» рот дымом, а глубоко затягивался крепким табаком.

Сплевывая крошки, Сема выпускал дым, безуспешно пытаясь заставить его клубиться колечками, но в результате только закашлялся, да так, что Милене пришлось постучать его по спине.

Капустин не сумел сдержать улыбку, и, очевидно, именно это рассердило Волкова.

— Вот какую дрянь продают! — Волков с яростью затушил в пепельнице обслюнявленный окурок. — Травят народ почем зря!

— Не нравится — не курите, кто же вас заставляет, — спокойно отозвался Максим.

Но Сема Волков уже завелся, и так просто его нельзя было остановить.

— Своего, что ли, табака нет, что ввозят такую мерзость? — ворчал Волков. — Всю Россию на фиг разворовали и продали.

— Вы что, на прошлых выборах голосовали за коммунистов? — поинтересовался Максим.

— А хотя бы и так! — мрачно посмотрел на него коротко стриженный Сема.

— Странно…

— Это еще почему?

— Ну, вы не производите впечатление человека, который хочет возвращения старых порядков, — заметил Максим Капустин.

— Мы всем довольны, — встряла в разговор Милена. — И политикой мы не занимаемся. Только бизнес. Работаем как можем.

— А чем вы промышляете? Какой у вас бизнес? — осторожно спросил Максим.

— Алюминий, — коротко ответил Волков. — Преимущественно экспорт.

— Наверное, вы работаете с Аксаковым? — поинтересовался Капустин.

— С ним, — сухо ответил Сема. — А какое вам дело до моего бизнеса?

— Абсолютно никакого! — поднял руки Капустин. — Обычное любопытство.

— Любопытной Варваре… знаете, что с ней было? — сумрачно спросил Сема.

— Наслышан, — кивнул Максим. — По-моему, вам надо немного охладиться. С вашей комплекцией вредно так раздражаться, милейший.

— Я сам знаю, что мне надо, — зарычал Волков. — И такие шибздики, как ты, — мне не указ. Понял? Ты понял, я спрашиваю?

— Чего ж тут не понять…

— Ну и все, — коротко рявкнул Сема. — Я сказал. И хватит базара.

Он с трудом поднялся с кресла и, окликнув супругу, вышел на улицу.

— Зачем ты так с ним? — укоризненно посмотрела на мужа Дора, когда Волковы ушли к себе наверх. — Это же хам, быдло.

— Ну да, — кивнул Капустин. — Но почему нельзя таких ставить на место?

— Да ты посмотри на него! — зашептала Дора. — Такой ведь и убить может!

— Этот? Меня? — усмехнулся Максим. — Исключено. Полностью исключено, дорогая.

— Ну, знаешь, я ничего не понимаю в бизнесе, но, по-моему…

— Совершенно необязательно что-нибудь понимать в бизнесе. Во всяком случае, в данной конкретной ситуации. У тебя какая оценка была в школе по географии? — почему-то поинтересовался Максим.

— Не помню… — удивленно ответила Дора. — Кажется, четверка.

— Я бы тебе и тройки не поставил, голубушка, — рассмеялся Максим.

Я вернулась в библиотеку, чтобы посмотреть старые фонды периодики. И наткнулась в запыленном углу на настоящее сокровище!

Кто бы мог подумать, что я с таким трепетом буду брать в руки «Искусство кино» двадцатилетней давности?! Но для меня эти пахнущие плесенью страницы с черно-белыми фотографиями сейчас были дороже и милее самых накрученных иллюстрированных журналов на финской мелованной бумаге с калейдоскопом радужных цветов.

Сразу пахнуло детством, Владивостоком, где я жила до шестнадцати лет, моей комнатой в доме родителей и первыми впечатлениями от еще ни разу в жизни не виданных кинофильмов.

Дело в том, что в советской кинокритике существовал своеобразный жанр: львиная толика так называемого «буржуазного» кино ни под каким видом и ни при какой погоде не могла быть показана на советских экранах.

Однако народ должен был знать о том, какую гадость и мерзость снимают за бугром, и целая когорта кинокритиков зарабатывала на жизнь тем, что клеймила на страницах киноизданий тамошний отврат, изредка помещая кадрики из рецензируемых фильмов.

Понятно, что запретный плод сладок. Понятно, что представление о Бунюэле и Бергмане можно было получить из таких статей самое приблизительное, не говоря уже о более коммерческих режиссерах — таких, как Коппола или Фридкин. Но названия фильмов врезались в память, равно как и скупо пересказанные сюжетные линии, прочнее же всего застревала картинка.

И потом, когда все эти до последней степени изруганные фильмы стали появляться на видеокассетах — о, какой кайф было узнавать эти самые фотографии из того же «Искусства кино» или «Советского экрана», видя их «вживую»! Конечно, разочарований было больше, чем можно было бы предполагать. Ведь считалось, что если у нас ругают, значит, это наверняка шедевр. Оказалось, что не всегда шедевр, но и не полное дерьмо, как заверяли нас кинокритики.

Но многие названия по-прежнему продолжали звучать, как магические заклинания: «Крестный отец», «Последнее танго в Париже», «Механический апельсин».

И задумчивый Аль Пачино в роли Майкла Корлеоне воспринимался на экране видеомагнитофона как старый добрый знакомый — еще с детских лет. Ведь это его фотографию я видела в таком-то номере «Искусства кино» за такой-то год, листая свежий номер журнала!

Зажав под мышкой кипу изданий, я стала быстро подниматься по лестнице, обогнав Сему и Милену, возвращавшихся с прогулки.

Заскочив в номер, я захлопнула дверь и бухнулась на кровать, предвкушая несколько ностальгических часов в компании старых журналов.

Не тут-то было!

Только я оперла голову о локоть, подложив подушку за спину, как вдруг…

Милена кричала так, что тряслись стекла даже на моем этаже. Я всерьез испугалась, что балконная дверь не выдержит — ее стекло вошло в резонанс с высокой нотой, взятой госпожой Волковой, и несколько раз содрогнулось, отвечая на ее вопли.

Она продолжала кричать, пока я выходила из номера, держала столь же высокий тон, пока я сбегала по лестнице, и не унялась до тех пор, пока я не вломилась к ней в номер, обуреваемая дурными предчувствиями. Что и говорить, легкие у Милены работали прекрасно.

Рванув на себя незапертую дверь номера, я вбежала, и моим глазам открылась такая картина: Сема тупо чесал затылок, сидя в кресле, а Милена стояла посреди комнаты, закрыв лицо ладонями, и продолжала истошно вопить, делая краткие передышки для того, чтобы набрать в легкие побольше воздуха и исторгнуть новый крик.

Завидев меня, она чуть сбавила громкость и периодичность своих возгласов, но по-прежнему не могла произнести ни слова, лишь потыкала рукой в направлении спальни и на всякий случай отбежала подальше.

Я зашла внутрь и увидела на кровати среди сбитых простыней нечто серое в пятнах, свернутое в плотные кольца. Подойдя поближе, я поняла, что это — гадюка средних размеров. Еще два шага по направлению к гадине уверили меня в том, что она — дохлая.

Вернувшись к Волковым, я подошла к Милене и положила ей руку на плечо.

Всхлипывая и надрывно сморкаясь, госпожа Волкова спросила:

— Вы видели?

— Видела! — торжественно заявила я. — Она дохлая. Абсолютно никакой опасности.

— А вдруг она оживет?

— Это невозможно, — заверила я ее. — Даже и не мечтайте.

— Во бардак, а? — подал голос Сема, все это время задумчиво сидевший в кресле. — Ну дает администрация! Змеюки по номерам ползают!

А к номеру Волковых уже стекался народ. В дверь заходить боялись и толпились снаружи, одна лишь Оленька решилась просунуть голову.

— Идите-ка сюда, гражданочка, — поманил ее пальцем Сема. — Не бойтесь, заходите смелей! Вот так. Дверку за собой закройте.

Оленька послушно выполнила его просьбу и остановилась посреди комнаты, сложив руки на животе и ожидая, что скажет ей клиент.

— Змея! — патетически провозгласил Семен. — Дохлая змея в моем номере!

— Да что вы? — неуверенно проговорила Оленька. — Такого быть не может.

— В спальне на кровати, — печально вздохнул Сема. — Посреди супружеского ложа. Зайдите и убедитесь сами, а потом мы побеседуем.

Оленька проскользнула в спальню, сдавленно ахнула и вернулась назад.

— Да-а, — протянула она, — вот как бывает! А знаете, ведь у нас тут много змей водится. Это значит — места хорошие, чистые. В смысле экологии. Но в номера они ни разу не заползали. Впрочем, был тут один случай в шестьдесят — дай бог памяти — пятом году…

Лучше бы она этого не говорила. Лучше бы она упала на колени и взмолилась о пощаде. Тирада насчет экологии и воспоминания о давних временах доконали Сему. Теперь он начал орать во всю мощь:

— Что это за дом отдыха, мать вашу, если у вас в номерах гадюки дохнут?!

— Мы разберемся…

— А вдруг бы она была живая? — не унимался Семен. — Откуда она здесь взялась, в конце-то концов? Я вас спрашиваю!

— Ну… заползла, наверное, — беспомощно произнесла Оленька, оглядывая номер. — Вон у вас щели какие в плинтусах.

— У нас? — аж подскочил на месте Сема. — Это у вас щели в плинтусах! Да и ночью что-то за стеной шуршит. Что там может быть за обоями? Тоже небось гадюки? Может, здесь их целый выводок?!

— Это древоточцы, — уверенно успокоила его Оленька. — Такие ма-аленькие жучки…

— Древоточцы? Я свои деньги плачу не за то, чтобы древоц… древоточцев, — тьфу, язык тут у вас сломаешь, — по ночам слушать и любоваться на мертвых змеюк. Унесите эту тварь и выкиньте к чертовой матери! — яростно завопил Семен. — Постойте, вот еще что! Я подам иск! Да-да, мы скоро встретимся в суде, и я с вас сдеру за моральный ущерб кругленькую сумму.

— Да! — подключилась к нему Милена. — Вы нам заплатите за все!

Оленька унесла гадюку, завернув ее в газету, постояльцы вскоре разошлись по своим номерам, а Волковы продолжали громко возмущаться, обращаясь уже друг к другу. До меня долетали звуки их голосов, и, если не знать ситуации, можно было бы подумать, что они просто ругаются между собой. Но вскоре и эти звуки стихли.

Я мирно листала журналы, гуляла по аллейкам пансионата, изредка кивая постояльцам своего корпуса — мне попались по дороге Капустины, которые неспешно брели в неопределенном направлении, тихо беседуя.

Рассеянно кивнув мне, — я как раз обгоняла Дору с Максимом, — Капустин вернулся к оборванному на полуфразе разговору:

— …я начинаю уставать.

— Ничего, мы скоро утешимся, — отвечала ему Дора. — И ты знаешь как.

— Снова за старое? — усмехнулся Максим. — Ай-яй-яй, как нехорошо!

— Вот как? А разве ты против? — так же задорно ответила ему Дора.

— Конечно, я — за, — проговорил Капустин. — Все остается по-прежнему…

— Несмотря ни на что…

Кроме этих фраз, я ничего не слышала, да и не пыталась услышать. Меня гораздо больше интересовала программа кабельного телевидения на эту неделю, и я шла на почту, чтобы купить ее.

Наверное, так повлияли старые журналы — я снова начала испытывать киноголод…

Но аудиоэффекты этого дня с криками Милены отнюдь не прекратились. Более того…

То, что произошло после обеда, заставило меня всерьез насторожиться и начать присматриваться к окружающему с большей долей внимательности и серьезности.

Приблизительно в четыре часа дня на втором этаже раздался выстрел. Вслед за тем послышался какой-то шум и быстрый топот ног.

Я мигом вскочила с кровати, как будто меня подбросило вверх пружиной. Выскочила в коридор. Опрометью бросилась к лестнице. Уже собралась сбежать вниз, как вдруг меня окликнул побледневший майор Голубец, выглядывавший из-за своей двери.

— Что это было? — спросил он, едва шевеля посиневшими губами.

— А вы как думаете? — бросила я на ходу. — Выстрел, само собой.

— А может быть, это хлопнула входная дверь? — с надеждой прокричал мне сверху Голубец, осторожно глядя в лестничный пролет.

Вниз, однако, он не стал спускаться, ожидая моего возвращения.

Долго ждать ему не пришлось. Я прошла по коридору второго этажа, убедилась, что никаких трупов в холле не валяется, и уже стала склоняться к мысли, что это действительно был хлопок входной двери.

Да, но в таком случае кто-то должен был войти. А я слышала только глухую возню на этаже, а вовсе не топот каблуков по лестнице.

Тогда, может быть, кто-то вышел? Я спустилась вниз и посмотрела сквозь стекло на улицу. Пространство перед корпусом было абсолютно пустынным.

Я решила проделать эксперимент. Подойдя к двери, я распахнула ее настежь, а потом отпустила пружину. Да, что и говорить, хлопает здорово…

Но все же это был совсем другой звук. Выстрел — он и в Африке выстрел…

Я снова поднялась к себе. Голубец между тем за время моего отсутствия постучал в дверь к Погодиным и спросил, слышали ли они этот звук.

— Ну дверь хлопнула, — ответил сумрачный Артем, — ну слышали. И что дальше?

— Да нет, ничего, просто я хотел убедиться, — пробормотал Голубец.

— Убедились? — спросил Артем и, не дожидаясь ответа, захлопнул дверь.

Пока она оставалась открытой, я вполне явственно слышала доносящиеся из глубины номера женские рыдания — Вера плакала навзрыд, по-бабьи.

— Так это был не выстрел? — осведомился майор. — Просто кто-то пришел, да?

Но я не стала ему отвечать — общаться с Голубцом как-то не хотелось.

В номере я снова постаралась вздремнуть, но ничего не вышло.

Даю голову на отсечение — в коридоре второго этажа стреляли!

Уж этот-то звук знаком мне как никакой другой: в спецподразделении «Сигма», куда нас посылали на практику каждое лето во время обучения в разведшколе, стрельбы проходили чуть ли не каждый день, и еще пару лет назад я могла по звуку определить марку оружия.

Что касается этого выстрела, то, кажется, стреляли из «ТТ».

Черт, а ведь даже на лестничной площадке чувствовался запашок пороха!

Ну уж нет, я этого дела так не оставлю! Пусть кто хочет винит во всем тугую пружину входной двери — меня не переубедишь!

Я резко поднялась с кровати и в самом боевом настроении вышла из своего номера.

Спустившись на второй этаж, я начала неторопливо прохаживаться по коридору, внимательно осматривая стены и потолки. На четвертом проходе мои шатания увенчались успехом — я нашла след от пули.

Крохотная дырочка на двери номера Волковых — слева на косяке. Едва заметный след, который, возможно, не бросился бы в глаза, если бы не облетевшая вокруг штукатурка.

Я подошла к двери и прислонилась к косяку. След располагался на уровне головы.

Если стреляли прицельно, то вполне могли бы положить на месте Милену или Сему. Интересно, кому это понадобилось обстреливать Волковых?

Я не спешила уходить из коридора второго этажа. Подойдя к распахнутому окну, я закурила, прислонившись спиной к подоконнику.

Слегка вытянув вперед шею, я заметила, что окно в спальне Капустиных слегка приоткрыто. Там шел какой-то тихий, но напряженный диалог.

Я навострила уши, пытаясь расслышать хоть единое словечко. И мне это удалось.

— Мерзавец, — донесся до меня приглушенный голос Капустина. — Прибил бы своими руками. Да и ты хороша, голубушка.

— Я? — возмущенно откликнулась Дора. — Да я без твоего слова и шагу ступить не могу! Ты сам все решал, когда мы выбирали…

К сожалению, они перешли в гостиную, и больше от их разговора мне ничего не обломилось.

Я медленно спустилась в бар и, заказав себе немного портера, стала смаковать темное горькое пиво, вяло размышляя о превратностях жизни и о том, как может сложиться у меня эта осень.

Где-то минут через пятнадцать я поймала себя на мысли — а чего это я думаю о работе во время столь желанного отпуска?

Разве ты не помнишь, Женя, с каким вожделением ты собирала вещи, предвкушая отдых?

Как кляла на чем свет стоит и город, и дом, и работу? Как хотела сменить обстановку?

«Конечно, помню. Ведь это было всего несколько дней назад», — ответила я сама себе.

— Тогда в чем же проблема? — усмехнулась я. — Зачем что-то загадывать?

— Вы что-то сказали? — подскочил ко мне бармен. — Еще пива?

— Нет-нет, спасибо, — торопливо ответила я. — Так, болтаю сама с собой.

— А-а, — протянул тот. — Что ж, всегда приятно побеседовать с умным человеком.

Остаток пива я допивала медленно, смакуя каждый глоток. Для меня теперь яснее ясного было, что отдыхать мне просто надоело.

Да-да, хотелось снова приняться за работу — встречаться с клиентами, разруливать их проблемы, а вечером смотреть по видику очередной боевик.

— Просто идиллия, — пробормотала я себе под нос. — Живи — не хочу.

Мои размышления прервал Максим Капустин, спускавшийся по лестнице на первый этаж.

Завидев меня, он слегка смутился, но тут же взял себя в руки.

Подойдя к бару, Капустин заказал рюмочку перно и, прополоскав горло микроскопической дозой анисовой водки, осведомился у бармена, кивнув на дверь номера Шмакова:

— Наш профессор у себя?

— Вроде не выходил, — ответил ему человек за стойкой. — Ну да, ведь у него же сейчас эта… как ее… в общем, томная дама с третьего этажа.

Я поняла, что бармен имеет в виду Антонину Платоновну, и решила заказать себе вторую порцию пива — меня начинало одолевать любопытство, хотелось разобраться в сложных взаимоотношениях между постояльцами первого корпуса.

Хотя я тут же осадила себя и мысленно прочитала себе нотацию:

«Женя Охотникова! Ты опускаешься с каждым днем все ниже и ниже! Неужели ты не видишь, как медленно, но верно тебя засасывает трясина так называемого „отдыха“? Тебя уже начинает интересовать интимная жизнь твоих соседей! Дальше некуда!»

И вправду пора домой. Вряд ли я протяну тут до конца срока.

Хотя… как знать, вдруг мое настроение вскоре снова изменится?

— Похоже, Антонина и профессор нашли общий язык, — словно прочитал мои мысли Максим. — Разница в возрасте, конечно…

— Иногда это даже помогает, — лениво ответила я. — Придает особое очарование.

— Вы полагаете? — с интересом посмотрел на меня Максим. — Не знаю, не приходилось пройти через такой своеобразный опыт.

— Мне тоже, — пожала я плечами. — Но некоторым нравится…

Наш вялотекущий разговор прервало появление Милены, которая вошла в корпус, с трудом придерживая дверь. В руках у нее был пакет с яблоками.

— У себя Данилыч? — запыхавшись, спросила она у бармена.

— Он что, министр, что ли, какой, что я вам докладывать обязан? — беззлобно огрызнулся мужик за стойкой. — Становитесь в очередь!

В этот момент дверь номера Шмакова открылась, и оттуда выплыла Антонина Платоновна.

Мило улыбнувшись нам, она присела на табурет рядом с Капустиным. Тот раздраженно проводил взглядом Милену, которая обрадованно закудахтала и впорхнула к Шмакову в еще не закрытую дверь.

Между Меньшиковой и Максимом завязался странный разговор.

Они сидели рядом на табуретках, их локти соприкасались, и никто из них не подумал отодвинуться. Я пристроилась чуть в отдалении, неторопливо глуша свое пивко и закрыв глаза, чтобы лучше слышать их беседу.

Говорили они как люди, давным-давно знающие друг друга, используя умолчания и недоговоренные фразы — значит, понимали все с полуслова.

— Как успехи?

— Более-менее, — ответила Меньшикова. Ее голос странно изменился — в нем появились новые нотки, чуть более теплые и человеческие.

— Выпьешь?

— Можно.

— Порцию коньяка! — заказал Капустин, обернувшись к бармену.

— Помнишь мои вкусы?

— Честно говоря, нет.

— А ведь прошло…

— Да-да, можешь не считать. Какая, в сущности, разница. Я меряю время по качеству.

— Мы могли бы снова…

— Неактуально.

— Твоя жена симпатичная.

— Угу.

— Не знаю, стоит ли говорить… — замялась Антонина. — В общем…

— Стоит — не в буквальном смысле, надеюсь, — усмехнулся Максим.

— Как знать…

— Тогда лучше не говори.

— Но тебе надо знать. В общем, может быть, тебя это расстроит…

— Вряд ли, — хитро посмотрел на нее Максим. — Ну так что у тебя?

— Она и Артем…

— Да?

— Представь себе! — оживилась Антонина. — Я отвечаю за эту информацию.

Максим молчал, допивая свое перно. Потом заказал оранжад со льдом.

— Ты удручен?

— Скорее удивлен.

— Я понимаю…

— Вряд ли, — покачал головой Максим. — Можно сказать, приятно удивлен.

— Вот как?

— Конечно. Новые перспективы… — загадочно произнес Капустин.

— Не понимаю…

— Я и говорил, что не поймешь, — снова улыбнулся Капустин. — Знаешь что, ты не вникай, ладно? Займись лучше профессором.

— Я и так…

— Ну так удачи тебе! — Максим спрыгнул с табурета, увидев, что Милена выходит из номера и прощается на пороге со Шмаковым.

— Вы что, тоже ко мне? — спросил его Алексей Данилович недовольным голосом.

— Я на минутку, если позволите, — настойчиво произнес Капустин.

— А нельзя ли отложить наш разговор? — попросил Шмаков. — Я неважно себя чувствую, да и подустал уже за сегодня.

При этом он, стараясь не встречаться глазами с Меньшиковой, бросил недовольный взгляд на Милену, которая явно утомила профессора.

— Это очень важно, — настаивал Максим. — Я не отниму у вас много времени.

— Проходите, — обреченно вздохнул профессор, пропуская гостя вперед.

Некоторое время из номера Шмакова не доносилось ни звука. И вдруг тишину прорезал донельзя испуганный голос профессора:

— Что?! Да вы понимаете, что это значит?! Да я ведь могу…

— Да-да, разумеется, — донесся до меня уговаривающий голос Максима. — Я все понимаю. Только не надо так громко говорить, нас могут услышать.

Меньшикова, согревшая в ладонях коньяк, медленно выпила свой «one drink» и нехотя сползла с табуретки. Уходя, она оглянулась:

— Запишите алкоголь на счет господина Капустина, — попросила она бармена.

— Уже! — радостно ответил ей тот. — Можете не беспокоиться.

— А я и не беспокоюсь, — пожала плечами Меньшикова и стала подниматься по лестнице.

И еще один человек в этот день нанес визит профессору. Уже перед самым ужином Дора Капустина ненадолго появилась в столовой.

Она подошла к стойке бара и заказала себе кофе. Пока она пила «арабику», ее сумка чуть не свалилась с табуретки, куда она ее взгромоздила.

Я ухватила сумочку в падении и едва не ойкнула от неожиданности — она оказалась чересчур тяжелой. Ловя сумочку, я слегка стукнула ею о дубовую стойку бара — раздался тупой металлический звук.

— Спасибо, — спохватилась Дора, спешно допивая свой кофе. — Какая я неловкая!

Она подхватила сумочку под мышку и прошла в номер к Шмакову, где пробыла минут пять.

«Что же могло помещаться в сумочке?» — думала я, ожидая ее возвращения.

То, что обычно лежит в сумочке его дамы, известно каждому мужчине: помада, тени, сигареты, если дама курит, и разнообразное мелкое барахло, ни сосчитать, ни систематизировать которое невозможно.

В любом случае сумочка столько не весит. Если не положить в нее пистолет.

Зачем же Дора шла к профессору с оружием? Любопытно, услышим ли мы выстрел?

Я начала фантазировать.

А вдруг благообразный пожилой профессор на самом деле — серийный маньяк и в свое время пришил кого-нибудь из ее знакомых?

Или, например, Шмакова «заказали», и Дора сейчас приведет приговор в исполнение, затем исчезнет из санатория и, получив гонорар, скроется за границей, где-нибудь на островах Эгейского моря?

Или они вместе с профессором что-то замышляют? Например, ограбление банка!

Пока я лениво строила воздушные замки, рисуя картины одну невероятнее другой, время тихо подползало к ужину, и я вернулась к себе в номер, чтобы переодеться перед выходом в столовую.

* * *

А за ужином число вкушающих пищу едва не увеличилось еще на одну персону. Впрочем, Славик отсутствовал — очевидно, был наказан за безобразное поведение и находился, так сказать, «под домашним арестом» — еду ему теперь приносили в комнату, и больше я ни разу его не видела рядом со взрослыми.

Вячика-Славика Капустина едва не сменил Егор. Прыткий джентльмен сделал еще одну попытку внедриться в число обитателей привилегированного корпуса и стать накоротке кое с кем из них.

Егор появился на веранде минут за пятнадцать до начала ужина. Он был одет довольно пристойно, но, как обычно, весьма подшофе.

Увидев эту личность, появившуюся в столовой после уже традиционного громкого хлопка двери, Меньшикова не смогла сдержать вздоха отчаяния — опять ей придется выдерживать его натиск!

— Привет честной компании! — приветствовал нас Егор. — Примете к себе?!

Никто ему не ответил. Отнюдь не обескураженный таким прохладным приемом, Егор прошел сразу же к бару и как ни в чем не бывало уселся на табурет за стойкой и потребовал себе водки.

— А вы из какого корпуса? — на всякий случай осведомился бармен.

— А из этого! — весело ответил ему Егор и повернулся к жильцам, чтобы посмотреть на их реакцию. — Теперь я тут жить буду.

— То есть как? — первым нарушил молчание майор. — В каком это смысле?

— В прямом, — заявил Егор, гордо подняв голову. — Договорился с дирекцией, переезжаю. Чемоданы щас принесут. Какой номер у вас свободный?

— Доплатил, что ли? — с интересом посмотрел на него бармен. — А что, правильно! Тут очень даже неплохо, кругом комфорт.

— Во-во! — согласился с ним Егор. — На свои гуляю. А разве нельзя?

— Да пожалуйста! — радостно проронил бармен, наливая ему водки.

Мужчина за стойкой — забавно, но мне даже ни разу не пришло в голову поинтересоваться, как его зовут, так до сих пор и не знаю, — не скрывал своего приподнятого настроения.

Еще бы!

Такой постоялец, как Егор, да еще и при деньгах, обещал периодическое выпадение на бармена дождя из чаевых. Ну и, конечно, вряд ли человек в сильном подпитии будет уточнять — сто тридцать или сто пятьдесят граммов огненной влаги плеснули ему в рюмку.

Голубец сокрушенно захлопнул журнал, который он рассеянно листал возле столика с телевизором, и, заложив руки за спину, зашагал по периметру столовой. Он явно был не в своей тарелке от такой новости.

— Что, майор, боишься — отобью у тебя красотку? — подмигнул ему Егор.

Но раздраженный господин Голубец не подумал удостоить его ответом.

Назревал крупный скандал — в воздухе уже явственно пахло дракой.

— Можем и на дуэли сразиться, — предложил Егор. — А мадам… тьфу ты, мать твою… пардон… в смысле — мадемуазель Меньшикова будет махать белым атласным платочком — стреляйте, мол!

— Я попросил бы вас…

— Кто выживет, тому и достанется? — продолжал хамить Егор. — Как, сударыня, согласны? Разрешите мне с этой минуты быть вашим рыцарем?

Антонина Платоновна молчала, старательно изучая узор на шторах.

Уж и не знаю, чем бы закончилась эта глупая пьяная бравада, если бы не появилась комендантша Оленька. Она сразу просекла, что здесь что-то не так, и осторожно поинтересовалась у Егора:

— Вы к кому-то из жильцов? Может быть, зайдете после ужина?

— Этот… этот человек утверждает, что его к нам подселили! — заявил ей майор. — Я сейчас же пойду к директору и устрою ему разнос. Какой-то сопляк будет вызывать меня на ссору, оскорбляя мою подругу!

— Подругу? — серьезно уточнил Егор. — Я не ослышался часом?

— Нет, — тихо подала голос Антонина Платоновна. — Вы не ослышались.

— Тут какая-то ошибка, — всполошилась комендантша, насмерть перепуганная неприятной ситуацией. — У нас и селить-то некуда, все номера заняты. Вы случайно не перепутали? Где ваша карточка?

Егор понял, что дальше валять дурака не стоит, и грузно спрыгнул с табурета.

— Да я так, пошутил, — как-то вяло произнес он. — Извиняйте, если что не так.

И направился к выходу.

— Стой! — завопил ему вслед бармен. — А за водку кто платить будет?

— Ах да, водочка… — грустно спохватился Егор и, нашарив в кармане купюру, не глядя подал ее бармену. — Хватит?

Бармен недовольно пробурчал, что, мол, хватит, хотя сдачи не дал.

Пока Егор самовыдворялся из корпуса, Оленька рассыпалась в извинениях перед жильцами и отчитывала бармена за то, что поит водкой самозванцев. Тот пытался оправдываться, ссылаясь на устное заявление Егора, что он, мол, новый жилец, но Оленька была непреклонна.

— В следующий раз оштрафую по полной программе, — сурово пригрозила она и исчезла, пожелав всем приятного аппетита.

* * *

За ужином нас ожидал еще один сюрприз. Дотоле пребывавший в постоянном уединении, изредка прерываемом визитами жильцов корпуса, столовую соблаговолил почтить своим посещением Алексей Данилович Шмаков.

Впрочем, я бы не назвала его выход удачным. Обстановка к тому времени складывалась не самым приятным образом, и многие из обитателей первого корпуса не упустили возможности показать себя не с лучшей стороны.

Сема Волков продолжал кирять. Пил он много, как-то яростно и злобно. Его лицо наливалось кровью, кулаки сжимались, выглядел он настолько непрезентабельно, что все просто опасались с ним заговаривать, отделываясь на его вопросы краткими репликами.

Это злило Сему еще больше, и он мрачнел буквально с каждой минутой.

Появлению нового собеседника Волков даже, казалось, обрадовался.

Когда профессор присел за его столик, Сема с ходу начал с ним беседу.

Смысл ее был довольно банальным и сто раз объезженным — раньше все было лучше, власть бездарна и преступна, народ свои права отстоит.

Как ни странно, профессор живо поддержал такую точку зрения.

— Жить сейчас, конечно, ужасно, — говорил он негромким внушительным голосом. — Но меня, как человека в летах, особенно угнетает поругание нашего прошлого. Вы только представьте себе — одна черная краска.

От таких разговоров меня тошнило еще в перестроечные времена. Вот уж не думала, что встречусь с подобным рецидивом через десять лет!

— Гады! — мрачнел Сема. — Я бы их одной левой… на рельсы…

— Но есть вероятность, что объединенные усилия оппозиционных сил, — продолжал просвещать его профессор, — в том числе и парламента, — не будем забывать о численности левых фракций, — смогут оказать давление на правительство с тем, чтобы оно ушло в отставку.

«А, так он из красной профессуры, — констатировала я про себя. — Весьма распространенное явление в нашей общественной жизни».

— Слушаю я вас, — не мог не вмешаться в их разговор Капустин, — и одного не пойму. Как вы-то будете существовать при коммунистах?

Этот вопрос был обращен к Семену. Волков поднял на Капустина опухшее лицо и, стараясь внятно выговаривать слова, ответил:

— Я. Проживу. При. Любом. Режиме. — И после паузы добавил: — На. Мне. И. На. Таких. Как. Я. Держится. Вся. Страна.

— Опять же, средства массовой информации, — продолжал свой монолог профессор. — Все куплено сверху донизу. Где же правда о событиях в мире?

Похоже, Алексей Данилович Шмаков был рад представившейся возможности прочесть нам довольно банальную лекцию.

Но слушала его на самом деле разве что Милена Волкова. Она буквально смотрела в рот профессору и согласно кивала на каждую его фразу.

— Население развращено западной пропагандой. Народу внушаются превратные понятия о нравственности и о фундаментальных понятиях цивилизации, таких, как честность и порядочность, — бесстрастно продолжал профессор, загибая костлявые пальцы.

— Нравственность? Честность? — вдруг оживился Артем, взглянув при этом на Веру. — А по какому праву вы беретесь судить о таких вещах?

— Думаю, что мой возраст и мой опыт позволяют мне говорить об этом, — скромно ответил Погодину Шмаков. — Так вот…

— Постойте! — нахмурился Артем. Профессор, кажется, вызывал у него сильное раздражение. — Вот вы можете сказать о себе — да, я нравственный и кристально честный человек? Можете?

— Господа! — подал голос Максим Капустин. — Ну зачем же все обострять? В конце концов, мы собрались здесь для того, чтобы поужинать.

Его призыв возымел действие, и все на время углубились в поглощение пищи.

— М-м, какой чудесный салат, — причмокнул профессор. — Здесь, кажется, орехи?

— Толченый миндаль, — пояснил Капустин. — И еще немного бразильских орехов.

— Чудесно! — восхитился Шмаков. — А вы, сударыня, почему не кушаете?

Этот вопрос был обращен к Вере, которая сидела рядом с Артемом, напряженно глядя в одну точку. Казалось, она вот-вот разрыдается. И вопрос Алексея Даниловича пришелся, мягко говоря, не к месту.

— Я не хочу, — через силу ответила она. — Пожалуйста, оставьте меня в покое.

То ли профессор не расслышал, то ли решил, что следует доказать девушке, какого удовольствия она себя лишает, отказываясь от салата, — в общем, Алексей Данилович зачерпнул ложечку и поднес ее к губам Веры, одновременно чуть тронув ее за плечо.

— Вы должны попробовать! — наставительно проговорил он.

— А идите к черту! — истошно заорала Вера и с силой оттолкнула от себя руку профессора. — Ненавижу! Будьте вы прокляты!

Ложка с салатом весело подпрыгнула и рассыпала комки содержимого в полете наподобие фонтанчика, а потом со звонким стуком упала на пол.

Вера вскочила и, закрыв лицо руками, выбежала вон из столовой. Вслед за ней вскочил Артем и бросился догонять свою супругу.

Воцарилась неловкая пауза.

— Девушка, видно, не в духе, — констатировал профессор. — Ничего, все образуется. А вы, я вижу, военный, да в хорошем чине.

Шмаков перевел взгляд на Голубца и оценивающе осмотрел его мундир.

— Хотелось бы узнать, что вы думаете о военной доктрине нынешнего правительства? — с неподдельным интересом спросил Шмаков.

— Ничего не думаю, — невежливо ответил Голубец. — И не собираюсь думать.

— Вот как? Почему же?

— Я в отставке.

— Ну и что? — настаивал профессор. — У вас же есть гражданская позиция?

Майор Голубец не стал доедать салат. Он поднялся, промокнул губы салфеткой, отвесил общий поклон, а затем молча удалился.

— Вот тебе и на! — изумленно проводил взглядом профессор его спину. — Кажется, я сегодня оказался здесь не ко двору. Что ж, пойду к себе.

Но не сделал он и двух шагов, как снова вернулся за стол и остался сидеть, схватившись за сердце. Потом нашарил в кармане пижамы трубочку с нитроглицерином и положил в рот две таблетки.

Все вокруг заметно напряглись. Шмаков действительно выглядел паршиво — тяжело дышал, прикрыв глаза и слегко постанывая.

— Ничего-ничего, — остановил он движением руки Милену, которая порывалась чем-то ему помочь. — Мне уже лучше. Я, пожалуй, пойду к себе.

Со второго раза эта попытка удалась. Ужин был безнадежно испорчен.

* * *

Перед тем как лечь спать, мне захотелось выпить. Я заказала в баре коньяк и медленно смаковала каплю за каплей, любуясь на закат цвета крови, высвечивающий красный сосновый лес перед корпусом.

В столовую снова спустился майор. Он подошел к столику, чтобы забрать журнал, который давеча не дочитал, и собирался было уже уйти, как его окликнула Дора, сосредоточенно курившая на веранде.

— Минуточку… Кажется, у нас с вами есть общие знакомые?

— Да? — без особого энтузиазма отозвался майор. — Очень может быть.

— Вы не знали часом такую Неонилу Августевич? — спросила Дора.

— Нет. Не припоминаю, — твердо ответил майор после недолгого раздумья.

— Ну ничего, не берите в голову, наверное, я что-то перепутала, — с улыбкой сказала Дора.

— Спокойной ночи, — поклонился ей майор и направился к лестнице, но тут Дора снова остановила его. Она вошла в столовую и встала в дверном проеме, держа на отлете руку с сигаретой.

— Майор! Да не волнуйтесь вы так! Бизнес есть бизнес, правда?

Голубец долго смотрел ей в глаза, потом тихо кивнул и на этот раз удалился беспрепятственно. Правда, шел он, чуть сгорбившись.

* * *

— Кто там?! — подскочила я на постели, услышав настойчивый стук в дверь.

— Это свои, — заверил меня женский голос. — Откройте, пожалуйста, а то я боюсь.

Я накинула халат и подошла к двери. За ней оказалась Милена Волкова.

Выглядела моя соседка насмерть перепуганной и была очень смущена.

— Почему ко мне? — сразу же задала я вопрос. — Вы, по-моему, на втором…

— Да боюсь я заходить к этим, — виновато проговорила Милена, имея в виду Капустиных. — Майор не открывает, я уже стучалась. А молодые какие-то все из себя нервные стали. Ну я и к вам…

— А муж?

Милена развела руками.

— Проснулась одна. Засыпала — храпел рядом. А сейчас — никого.

— Что у вас стряслось?

— В окно к нам кто-то стучится, — дрожащим от страха голосом поведала Милена. — Страсть как боязно. Подходила — никого.

— Ну и?..

— Только лягу — все снова. Как будто кто просит войти. А ведь второй этаж.

— Может, птица? — на всякий случай спросила я, уж больно не хотелось спускаться к ней в номер. — Голубь какой-нибудь…

Но это предположение окончательно повергло Милену Волкову в ужас.

— Да что ж ты говоришь?! — заверещала она. — Тогда я вообще помру со страха.

— Почему?!

— Птица бьется в окно — значит, быть смерти, — зловещим шепотом сообщила мне Милена. — Примета верная, сто раз проверенная.

Я поняла, что мне не отвертеться. Заперев дверь, я спустилась вслед за Миленой в ее номер. Дверь у Волковых была распахнута, и со стороны окна действительно время от времени доносились какие-то неприятные звуки — то ли кто-то стучит, то ли кто-то царапается.

— Сначала змея, потом вот это, — тихо начала причитать Милена. — Хотели отдохнуть как люди, а тут одна напасть за другой.

Решительно подойдя к окну, я отодвинула занавеску и распахнула раму.

— Гайка, — сказала я, с трудом подавляя зевоту. — Обычная гайка.

— То есть?

— Ну вон, видите, — указала я пальцем на предмет, подвешенный на веревочке в правом верхнем углу окна. — Висит себе на ниточке, ее ветром колышет, вот она и стучит в стекло.

— Не вижу, — по-прежнему настороженно проговорила Милена.

— Дайте-ка мне стул! — попросила я. — И подержите за спинку. Да не меня!

Я вскарабкалась на подоконник и сорвала гайку вместе с веревкой с гвоздика.

— Вот, извольте убедиться своими глазами, — протянула я свой трофей Милене.

— Да кто ж это удумал?

— Думаю, что вам стоит поговорить с родителями Славика, — широко зевнула я. — Он запросто мог бы дотянуться досюда с балкона их номера.

Решив, что на этом моя помощь исчерпана, я направилась к двери.

— А Сема? — раздался мне в спину вопрос. — Где же Сема?

— Я не нанималась в сторожа к вашему мужу, — вздохнула я. — Впрочем, можете постучать в номер к Антонине Платоновне Меньшиковой, я слышала, как там недавно хлопнула дверь. Рискнете?

— Ох! — всплеснула руками Милена. — Да как такое возможно?

— Запросто, — заверила я ее не без злобы. — Ну все, я пошла.

— Нет-нет, постойте, и я с вами, — заторопилась Милена.

Может быть, и не стоило вот так ни за грош «сдавать» Сему Волкова, но я была зла на то, что прервали мой сон — так пусть же не только меня разбудят этой ночью. В конце концов, не стоит изменять жене так нагло, даже и по пьяной лавочке.

Даже и «новым русским». Впрочем… была тут какая-то загвоздка.

Ну никак, просто никак не тянула Милена Волкова на жену «нового русского». Баба как баба, сердечная и глуповатая, если говорить откровенно.

Я оказалась права.

Сема Волков действительно был в номере у Меньшиковой. Не знаю, чем они там занимались с Антониной Платоновной, но Милена, проявив изрядную настойчивость, выудила супруга прямо из ее кровати.

Сначала она долго стучала, с каждым разом все настойчивее и настойчивее, пока Меньшикова не подошла наконец к двери.

Я уже улеглась в постель, но звуковой фон в коридоре не давал мне заснуть, и я поневоле слышала все происходящее на площадке.

— Мой у тебя? — решительно вопрошала Милена. — Говори как есть!

— Кто там? — в третий раз осведомлялась Меньшикова. — Вы знаете, который сейчас час?!

— Открывай, а то дверь сломаю! — грозила ей Милена. — Весь пансионат перебужу!

И Антонина Платоновна сдалась. Судя по торжествующему восклицанию Милены, Сема действительно был у Меньшиковой, и теперь Милена имела полное моральное право устраивать скандал.

Судя по доносящимся до меня звукам, Милена предпочла перенести разбираловку на дневное время, а покамест, то ли плача, то ли бранясь себе под нос, собрала разбросанную по полу одежду. Потом она с трудом растолкала спящего мужа и буквально на себе отволокла в номер.

Как ей это удалось — одному богу ведомо. Ведь грузный и рыхлый Сема весил как минимум в два раза больше своей жены.

Наверное, включились специальные резервы ее организма, которые и помогли Милене осилить поднятие и перемещение такой громоздкой тяжести.

Хотя не исключено, что Волкова делала это не в первый раз и просто привыкла.

При этом Милена еще и умудрялась по дороге отчитывать мужа за «блядство», как она выражалась, хотя в ответ ей раздавалось лишь нечленораздельное глухое мычание — Милена могла бы не тратить свой пыл понапрасну, Сема все равно сейчас был неадекватен и не смог бы сказать ни слова в свое оправдание.

Впрочем, я с трудом представляю себе, что такой тип, как Сема Волков, стал бы оправдываться или что-то объяснять своей жене…

На какое-то время снова воцарилась тишина. Впрочем, изредка сквозь сон — теперь уже не такой глубокий — я слышала, как скрипят двери.

Наверное, еще кто-то бродил по этажам, где-то внизу. Но я уже не в состоянии была различить, где именно. Да не очень-то и хотелось.

Как ни странно, мне в очередной раз приснился все тот же сон — как будто крутили во сне одну и ту же киноленту, которую я уже знала наизусть.

Дорога. Камни, падающие с неба. Жильцы первого корпуса, прикрывающие головы руками. Кто-то отсутствующий. И ощущение неминуемой катастрофы.

Глава 6

Понедельник, 16 сентября

Утром я поднялась около семи, сделала зарядку, приняла душ и, накинув спортивный костюм, отправилась на воздушные и водные процедуры — пробежку и купанье. Обжигаясь холодной водой озера, я откровенно кайфовала — кругом небо, деревья, ни одного человека, благодать, да и только. А ведь для кого-то понедельник — начало новой тяжелой рабочей недели!

Я вернулась в корпус бодрая и умиротворенная. Заказав в баре чашечку кофе, я вдруг заметила в глубине полутемной столовой плачущую Милену.

Пока я раздумывала, стоит ли подходить к ней, узнавать, в чем дело, и утешать, я заметила еще одну деталь, которая мигом сбила меня с оптимистического утреннего настроя, — кругом стояла тишина.

Тишина бывает разной — спокойной, тревожной и роковой. То ощущение, которое я сразу же «схватила», сидя на высокой табуретке возле стойки бара, относилось к третьей разновидности.

Так бывает тихо, когда в доме находится мертвый человек. Я повернулась к бармену и спросила у него, что произошло, и он поведал мне, что сегодня ночью скончался один из постояльцев.

— Кто именно, — продолжал бармен, — я не в курсе. «Скорая» уже приезжала, и труп увезли. Была и милиция, впрочем, совсем недолго. Говорят, вроде бы сердечный приступ. Что ж, дело житейское…

«Вот тебе и отпуск! — сокрушенно подумала я. — Неужели Сема перепил, и его сердце не выдержало? Бедная Милена, надо подойти и пожалеть ее».

Я решительно допила кофе и направилась к безутешно плачущей Волковой. Не успела я сделать и двух шагов, как дверь корпуса с натугой отворилась, и в холл ввалился Семен собственной персоной.

Под глазами у него были мешки, вид Волков имел довольно потасканный и пребывал в мрачном настроении. Он хмуро поздоровался со мной, потом подошел к стойке и потребовал сто грамм водки.

Бесстрастный бармен налил ему желаемую дозу. Семен выпил водку залпом, прислушался к тому, как теплая жидкость лечит его организм, и решил повторить, заказав на этот раз на закусь ломтик лимона.

— Женечка! — безудержно рыдала Милена. — Вот ведь как бывает-то! Жил-жил человек — и нет его. Прям в одночасье ушел…

— Да кто умер? — спросила я, подсаживаясь рядом и тронув ее за плечо.

— Алексей Данилыч померли, — со слезами на глазах ответила мне Милена. — Профессор наш старенький. Он, конечно, в летах, но ведь в таком возрасте каждый день — как год. Жалко…

— Конечно, жалко, — согласилась я. — Ну, что же делать… Сердце, да?

Милена кивнула.

— Я обычно рано встаю, — объяснила она. — А Сема после вчерашнего тоже проснулся ни свет ни заря и пошел шататься по округе. Он всегда так — сначала погуляет, потом похмеляется.

Волкова смачно высморкалась в скомканный платок и спрятала его в рукав.

— А я, еще когда в селе жила, засветло подымалась, — продолжала Милена. — Это мы уже потом в город переехали, Сема на алюминиевый завод устроился. Ну вот, вышла я воздухом подышать, а тут «карета» при входе и машина милицейская. Смотрю — Алексей Данилыча выносят. Я к носилкам — что? как?

Милена настолько разволновалась, пересказывая эту сцену, что прижала руки к груди, стараясь восстановить участившееся дыхание.

— Всё, говорят, — дрогнувшим голосом проговорила она. — Скончался посреди ночи от острой сердечной недостаточности.

— Вы вроде знали его раньше? — спросила я на всякий случай.

— Ну да, — подтвердила Милена. — Лет пятнадцать назад он моего брата из тюрьмы вытащил. Тогда Шмаков главным судьей работал, или как это у них там называется… Короче, корова в колхозе пала, а председатель на моего брата это дело свалить решил. А Шмаков говорит на заседании: нет, невиновен, мол, он в падеже скотины, и срок ему давать не надо. Уж я так ему благодарна была! Без денег, конечно, не обошлось — а как же иначе?

— Понятно, — кивнула я. — Значит, ваш старый знакомый?

— Вот-вот, — снова высморкалась Милена. — Когда въехал, я так обрадовалась, так обрадовалась! Яблочек ему носила. Хотелось бы что побогаче, да зарплаты сейчас сами знаете какие…

«При чем тут зарплаты?» — машинально подумала я, глядя на стриженого Сему, который обсасывал ломтик лимона возле стойки бара.

— И что вы думаете? — всплеснула руками Милена. — Узнал меня Алексей Данилыч, вспомнил. Посидели мы с ним, чайку попили. Он ведь мемуары сюда писать приехал. Большой, надо сказать, человек был!

Завтрак прошел в молчании — всем казалось неуместным шуметь в такой ситуации, и присутствующие то и дело посматривали на дверь номера, за которой еще вчера раздавался стук пишущей машинки. Впрочем, к обеду все вошло в привычную колею.

Разве что Антонина Платоновна Меньшикова выглядела чересчур уж огорченной. Но ее подавленное состояние носило какой-то иной оттенок, я бы даже сказала — деловой. Так бывает огорчен предприниматель, когда вдруг по форс-мажорным обстоятельствам срывается крупная сделка, которая сулила громадный куш.

После прогулки перед обедом я вернулась к себе в номер и…

И застала там незнакомого человека. Мужчина лет тридцати стоял спиной к окну, опираясь на подоконник и скрестив руки на груди.

— А вот и вы, Евгения Максимовна, — поприветствовал он меня. — Разрешите представиться — Михайленко Юрий Григорьевич…

* * *

То, что рассказал мне Михайленко, не укладывалось в рамки нормального сознания.

Оказывается, профессор умер не совсем обычной смертью пожилого человека.

Алексей Данилович Шмаков действительно был крупной шишкой — старым работником органов, который с середины пятидесятых перешел на работу в суд, а в последние годы перед пенсией преподавал в областном юридическом институте.

«Выходит, его знала тетушка Мила, — мигом сообразила я. — Ведь она проработала там всю жизнь и должна иметь кое-какую информацию об одном из своих коллег. Надо срочно ей позвонить!»

— Сами понимаете, что смерть подобного человека, даже при, казалось бы, естественных обстоятельствах, требует более углубленного расследования, — неторопливо говорил мне Михайленко.

И это расследование кое-что показало. Михайленко поведал мне такие подробности, что я невольно вздрогнула, представив себе эту картину.

Профессор Алексей Данилович Шмаков действительно скончался в результате сердечного приступа. Но, похоже, кто-то всерьез постарался помочь персональному пенсионеру отправиться в мир иной.

Возле рта и на щеках покойного были обнаружены следы скотча, эта же субстанция находилась на рукавах пижамы и на ручках кресла, в котором Шмаков был найден мертвым — кто-то примотал его скотчем к подлокотникам, а потом залепил ему рот липкой лентой.

— Шмаков очень плохо чувствовал себя накануне, — рассказала я Михайленко. — Он то и дело хватался за сердце и принимал нитроглицерин.

Думаю, злонамеренный субъект, который так обошелся со стариком, не встретил со стороны беспомощного человека серьезного сопротивления.

Что же произошло впоследствии — оставалось только догадываться. Воображение, разумеется, подсказывало самые дикие и отвратительные варианты, но ничего определенного сказать было нельзя.

Впрочем, была еще одна деталь. На полу комнаты Шмакова рядом с креслом был обнаружен сигаретный пепел, хотя сам профессор уже несколько лет не курил, как разъяснил мне Михайленко.

— Но к нему заходили многие обитатели корпуса, — возразила я. — Некоторые из них — курящие и вполне могли обронить пепел.

— Исключено, — вздохнул Михайленко. — У вас в номерах убираются трижды в день. Уборка была и во время ужина. А перед тем как все легли спать, к профессору никто не заходил.

— То есть преступление произошло именно ночью? — спросила я.

— Совершенно верно, — подтвердил Михайленко. — И, как это ни печально, подозреваются именно постояльцы первого корпуса — ведь здание на ночь закрывается и после десяти сюда нельзя войти, предварительно не перебудив всех отдыхающих звонком снаружи.

— Никто не звонил, — согласилась я с ним. — Выходит, что Шмакова убил кто-то из нас…

* * *

Когда я рассталась с Михайленко, согласившись на его предложение провести негласное расследование, то, не буду скрывать, я была несколько не в своей тарелке. И даже не потому, что находилась в одном здании с убийцей, который в настоящее время уверен, что все прошло тип-топ и можно дальше жить спокойно.

Итак, мне предстояло самостоятельное расследование. Раньше мне тоже приходилось выступать в роли сыщика, но тогда в моем распоряжении был приличный арсенал специальных средств: подслушивающие приборы, разнообразная пиротехника, оружие, какое только заблагорассудится, гардероб на любой случай жизни — могла одеться хоть бомжихой, хоть миллионершей. Наконец, время.

Здесь же я могла полагаться только на одно оружие — интеллект, умение правильно собирать и анализировать информацию.

Что ж, назвался груздем — полезай сам знаешь куда. Честно говоря, перед началом работы я испытывала приятное волнение — мне представлялась возможность проявить себя в новом качестве.

Еще один фактор казался мне важным в этой ситуации — мне следовало предельно активизировать свою память. Ведь я имела достаточно информации, чтобы ее обработать с учетом новых обстоятельств. Вернее, всего одного обстоятельства — убийства. Смерть профессора стала теперь главным событием, в свете которого мне предстояло пересмотреть все, что осело в моей памяти за время пребывания в пансионате.

Для начала я восстановила картину предшествовавших убийству дней. Это далось мне не так уж легко — ведь я не предполагала, что начнется такая заваруха, и многое пропускала мимо ушей.

Но даже и теперь, по крупицам вспоминая обрывки слов, взгляды и жесты моих соседей по корпусу, я поражалась — как, оказывается, много вокруг нас подозрительного!

Пока не произошло преступление, странности обитателей первого корпуса меня абсолютно не трогали. Зато теперь практически все казалось исполненным скрытого смысла — подчас зловещего.

* * *

За то время, что я предавалась воспоминаниям о пятнице-субботе-воскресенье, выуживая из памяти значимую информацию, за стеной у меня разгоралась ссора.

Супруги Погодины окончательно разругались. Что было причиной их стычки — подавленное состояние Веры или супружеская измена Артема, я не знала.

Крики становились все громче, упреки все яростнее, и наконец громко хлопнула дверь, и вниз по лестнице застрекотали шаги. Вдогонку им несся громкий плач оставшейся в номере Веры.

Артем Погодин не вернулся в корпус ни к обеду, ни к полднику.

Вера сначала мрачно бродила по зданию, потом несколько раз обошла весь санаторий, но мужа так и не отыскала. Тогда она зашла в номер Капустиных и оставалась там какое-то время.

Потом Вера снова ринулась на поиски, и вновь — никакого результата.

Между тем, пока Погодина металась то по корпусу, то по территории пансионата, на втором этаже снова грохнул выстрел.

«Ну знаете ли, это уже слишком!» — подумала я и, на этот раз не медля ни секунды, снова сбежала по лестнице вниз на два пролета.

И снова — пустота. Никого. Ни звука за дверью номера Волковых — они, кажется, ушли на процедуры, — у Капустиных тоже тишина.

И снова — маленькая дырочка в штукатурке как раз возле первой — над дверью Волковых.

И на этот раз я была уверена, что не ослышалась — это точно был звук выстрела из пистолета «ТТ». Подойдя к двери Капустиных, я постучала.

— Кто там? — лениво отозвался Максим. — Уже убирались.

— Это ваша соседка с третьего этажа, — приложила я ухо к двери. — Вы не слышали сейчас громкий звук, похожий на выстрел?

Дверь номера распахнулась. На пороге стоял Максим, одетый в спортивный костюм.

— Наверное, это входная дверь, — предположил он. — Вчера она точно так же бабахала. Что, спать мешает? Кемарить перед обедом вредно. Пойдемте лучше прогуляемся к озеру, не возражаете?

Я не возражала.

Всю дорогу Капустин травил какие-то занудные байки и анекдоты — шутки сыпались из него, словно из дырявого мешка. Я чуяла, что он не просто так затеял эту прогулку и ему что-то от меня нужно.

А когда Капустин чуть задержался на повороте и послышался глухой всплеск, я поняла, что он выбросил оружие в озеро. Мое присутствие для него было вовсе не обязательно — просто он надеялся своей легкомысленной болтовней рассеять мои подозрения насчет того, что прозвучавший звук был именно выстрелом.

Будь на моем месте кто-то другой — ему бы это удалось. Я восхитилась его выдержкой и хладнокровием и позволила ему продолжать вести разговор в том же духе на протяжении обратной дороги.

— Встретимся за обедом! — кивнул мне Максим и скрылся в своем номере.

Я решила не терять времени зря и, прихватив полотенце, быстро направилась обратно к озеру. Придется совершить еще одно незапланированное омовение и немного понырять. Впрочем, озеро было неглубокое.

Пистолет я выудила со второй попытки — он зацепился курком за корягу и висел, покачиваясь в такт течению. Спрятав находку под куртку, я докрасна растерлась полотенцем и побежала к себе.

По пути мне встретилась Вера, продолжавшая свои бесплодные поиски. Она уже хотела звонить в милицию, как вдруг ей улыбнулась удача.

Шофер микроавтобусика, который проезжал ежедневно через поселок и вез продукты в пансионат «Отрада», успокоил госпожу Погодину.

— Твой, что ли? — кивнул водила на фотографию в паспорте Артема, которую показала ему Вера. — Видел, как же. В поселке сидит в чайной, самогон хлещет.

Уж и не знаю, успокоило ли Веру это известие, но напряжение, которое поневоле передавалось всем жильцам нашего корпуса, немного спало.

— Побесится чуток и вернется, — успокоила Погодину Дора перед ужином. — Мужчины иногда снимают стресс именно таким способом.

— Вообще-то, не только таким, — нашла в себе силы пошутить Вера.

— Да, — улыбнулась ей Дора. — Но алкоголь иногда оказывается идеальным средством.

В номере я проинспектировала свою находку. Это был действительно довольно дряхлый «ТТ», в обойме не хватало двух патронов.

Особо меня заинтересовала серебряная пластинка на рукоятке, где тонкой вязью значилось:

«Алексею Шмакову за доблестную службу на благо нашей Советской Родины».

Вот такие пироги! Что ж, тут, я думаю, все довольно просто.

И первый и второй раз оружие украл Славик Капустин — с него станется. Такой мальчишка, как он, не устоит перед возможностью позаимствовать пистолет, тем более если его хозяин мертв.

Одновременно мне стала ясна причина переговоров Максима с профессором и визита к нему Доры, в чьей тяжелой сумочке во время вчерашнего ужина наверняка и находился этот самый пистолет.

Первый раз Максим упросил Шмакова не поднимать шум, и Дора вернула оружие. Во второй раз просить было уже некого, и Капустин предпочел избавиться от пистолета, а не сообщать о нем в милицию.

* * *

Вышагивая по дорожкам парка, плавно переходящего в сосновый лес, я заметила вдали знакомую фигуру. Милена Волкова явно двигалась в каком-то определенном направлении — уверенно и решительно.

Я двинулась вслед за ней.

Через несколько шагов, там, где дорожка круто поворачивала вправо и открывала перспективу длинной аллеи, я поняла, куда устремилась Милена. Вернее, не куда — а за кем. Впереди маячил женский силуэт.

Милена ускорила шаги. Я тоже пошла чуть быстрее, стараясь держаться от нее на почтительном отдалении, но не теряя из виду ее фигуру.

Волкова преследовала Антонину Платоновну — разглядела я, пройдя еще несколько метров. Меньшикова медленно брела вдоль посадок, не подозревая о грозящей ей с тыла опасности.

«Будет буря», — решила я про себя и, как показало дальнейшее, не ошиблась.

Последние сто метров Милена почти бежала, тяжело при этом дыша. Ее уже нельзя было остановить, и она надвигалась на мирно прогуливающуюся Меньшикову неумолимо, будто асфальтовый каток на беззаботного котенка.

— Эй ты, — крикнула наконец Милена, — обожди меня! Сейчас мы с тобой поговорим.

Антонина Платоновна остановилась и повернулась лицом к Волковой. Она уже поняла, что ничего хорошего из их разговора не получится, но отступать было некуда, и Меньшикова решила встретить врага лицом к лицу.

Я не хотела вмешиваться в происходящее, разве что дело дойдет до кровопролития. Затаившись в отдалении за густым кустом боярышника, я стала наблюдать за диалогом двух женщин — отсюда до меня долетало каждое слово и были четко видны их фигуры.

Милена не теряла времени даром и сразу приступила к экзекуции. Она схватила Антонину за плечи, стала резко ее трясти и плевать при этом ей в глаза. Меньшикова ожидала какой-нибудь пакости, но не была готова именно к такому повороту событий.

Впрочем, она быстро спохватилась и с необычной для такой изысканной дамы прытью двинула Милене коленом в пах. Та охнула и на секунду ослабила хватку, но тут же снова ринулась на Меньшикову.

Милене удалось повалить ее наземь, и несколько секунд после этого дамы катались по стерне, стараясь уложить друг друга на спину, что знаменовало бы собой полную и окончательную победу.

Волкова победила, и тут не последнюю роль сыграла ее комплекция. Усевшись верхом на Меньшиковой, она еще раз смачно плюнула ей в лицо и торжественно провозгласила свой текст:

— Еще раз подойдешь к Семе, я тебе глаза выцарапаю! Усвоила?

Меньшиковой ничего не оставалось, как кивнуть, насколько ей позволяло ее положение.

Волкова удовлетворилась победой, поднялась и, отряхнув платье, с видом победительницы зашагала прочь по дороге, возвращаясь в корпус.

Антонина Платоновна тоже через некоторое время поднялась с земли и, потрясая кулаками, злобно прокричала ей вслед…

Уж от нее-то я не ожидала услышать подобное перечисление всевозможных органов и адресов.

За ужином я время от времени бросала взгляд на Волкову с Меньшиковой. Обе женщины вели себя так, как будто между ними ничего особенного не произошло и всего каких-нибудь полчаса назад они не валялись по мокрой траве, стараясь побольнее пнуть одна другую каблуком в бок.

Меньшикова, конечно, немного ободралась о колючую траву, но умело нанесенная косметика скрывала царапины. Обе женщины сменили испачканные туалеты и между собой в этот вечер, естественно, не общались.

На ужин пожаловал совсем уж было потерявшийся Артем Погодин. Но лучше бы он этого не делал. Во всяком случае, в таком безобразном виде.

Его белый пуховый свитер был местами разодран, местами испачкан черными и желтыми пятнами.

Пил Артем, судя по его физиономии, долго, вдумчиво и не без надрыва. Его осоловелые глаза слегка подергивались, а руки ходили ходуном.

Уже на пороге столовой Погодин взял себя в руки и решительной походкой направился к столу. Однако он миновал наш столик, даже не взглянув на свою ахнувшую супругу, а пошел прямо к Капустиным.

Подойдя к Максиму, Артем остановился возле него и, слегка покачиваясь, предложил:

— Ну что, пойдем выйдем, поговорим? Нам ведь есть о чем поговорить?

Максим отрицательно покачал головой, дожевывая антрекот с лобио.

— Лучше завтра с утра.

Такой вариант не устроил Артема, и он решил настоять на своем. Он схватил Максима за лацкан и резко оттолкнул его к окну.

Капустин полетел на пол вместе со стулом, разбрызгивая подскочивший над скатертью соусник с лобио, которое заляпало брюки и ему и Погодину.

Быстро вскочив на ноги, Капустин вцепился в плечо Артема и буквально поволок его вверх по лестнице. Вера запричитала, прикрывая рот ладонью, и тоже бросилась к соседнему столику.

Она повисла на руке Доры и стала тихо шептать, как будто заклиная Капустину:

— Дорочка, милая, останови их! Так же нельзя! Артем хороший, ты же знаешь…

— Я знаю, — тихо отвечала ей сохранявшая полное спокойствие Дора. — И не надо так волноваться.

— Но ведь они же…

— Ничего не случится, — заверяла ее Капустина. — Мальчики поговорят и угомонятся. Сядь на место или иди к себе, не нужно эмоций.

Но ее увещевания не убедили Веру. Она подскочила ко мне — может быть, потому что из всех присутствующих я одна внимательно наблюдала за этой сценой, а все остальные продолжали трапезу, опустив глаза в тарелки, — и прокричала в отчаянии:

— Ну хоть вы-то помогите! Они же там поубивают друг друга!

Я тут же вняла мольбе о помощи — поприсутствовать при таком событии очень хотелось, ведь это входило в мои планы сбора информации.

Мы с Верой быстро взбежали вверх по лестнице, а за нами все же стала взбираться на второй этаж и Дора, впрочем, не особо торопясь.

«Мальчики» начали потасовку уже в коридоре. Впрочем, дракой это было сложно назвать, скорее это походило на избиение.

Бил, разумеется, Максим, а Артем только пытался уворачиваться от ударов, насколько позволяла ему ловкость, изрядно приглушенная спиртным.

Впрочем, Капустин тоже не очень усердствовал — скорее он вразумлял ударами соперника, приводил его в чувство. Судя по технике боя, я смогла вынести суждение о том, что Капустин неплохо подготовлен и наверняка регулярно тренируется в спортзалах.

Но все же Максим расслабился и умудрился допустить ошибку.

Когда уже казалось, что Артем окончательно подавлен и унижен, Капустин прекратил долбать его справа и слева. Остановившись, он перевел дыхание и с иронией посмотрел на бессмысленно мотающего головой из стороны в сторону Погодина.

— Все? — внятно спросил Капустин. — Хватит на сегодня?

— Угу, — мрачно пробурчал Артем. — Блин, как башка-то трещит.

— Ну так заходи завтра утром, поговорим по свежачку, — добродушно предложил Капустин и повернулся, чтобы войти в свой номер.

Тут-то Артем с криком и бросился ему на спину. Повалив не ожидавшего такой атаки Капустина, Погодин буквально вкатил его в номер и принялся душить извивающегося под ним Максима.

Теперь уже Дора взмолилась о помощи. Она подскочила к Погодину, пытаясь отодрать его от мужа, но, когда у нее ничего не получилось, прокричала, обращаясь ко мне и окаменевшей от страха Вере:

— Да помогите же мне, черт возьми! Остановите эту мясорубку!

Я подскочила к Артему и сильно ударила его ребром ладони за ухом. Он сразу сник и бессильно сполз на пол, раскинув руки.

Вера бросилась к мужу и, подняв его голову, стала тормошить Артема.

— Вы убили его! — подняла она на меня расширенные от ужаса глаза.

— Через минуту очухается, — заверила я ее. — Если торопитесь — дайте ему понюхать нашатырь. А потом налейте пять капель раствора аммиака на стакан воды и заставьте его выпить.

— Зачем?

— Чтобы протрезвел! — пояснила я. — Действует быстро и безотказно. Не надо никаких «кремлевских» таблеток и витаминных бомб!

Максим Капустин посмотрел на меня с уважением. Он уже поднялся с пола и заправлял в брюки выбившуюся наружу белую рубашку.

— Вот гад! — покачал он головой, глядя на приходящего в сознание Артема.

— Оскорбленная честь, — пожала плечами Дора. — Не все же такие, как мы с тобой.

— А ты бы предпочла быть другой? — насмешливо спросил ее Максим.

Та спокойно улыбнулась и несколько раз отрицательно покачала головой.

На правах миротворца я продолжала оставаться в номере Капустиных, и какое-то время на меня никто не обращал внимания.

Дора утешала плачущую Веру, прижав ее голову к своей груди. Погодина беспомощно, как-то по детски всхлипывала и беспрерывно сморкалась.

— Ничего, — приговаривала Дора. — Это все ерунда, все образуется.

— Правда? — с надеждой спрашивала Вера. — Ты точно это знаешь?

— Конечно, — утешала ее Капустина. — Сейчас мальчики перебесятся, а потом все будет как раньше. И твоего к себе возьмем. Помнишь, как мы первый раз встретились, когда я покупала черный жемчуг у тебя в магазине? Помнишь, как мы сразу все поняли и поехали ко мне. А потом пришел Максим. Помнишь?

Вера послушно кивала и уже не так интенсивно истекала слезами.

Артем окончательно очухался и сидел посреди комнаты прямо на полу, тупо глядя то на Максима, то на Дору с Верой. Он с трудом врубался в происходящее, но больше не делал никаких агрессивных попыток отстаивать свои права. Более того, он выглядел виноватым.

— Ну что? — потрепал его за плечо Капустин. — Рыцарство закончилось? Будем дружить семьями или как? Подумай, братец.

Тут Капустин заметил меня, тихо сидевшую возле двери и наблюдавшую за происходящим.

— Спасибо вам большое, Женя, — подошел он ко мне и, вежливо взяв меня за локоть, помог мне встать со стула. — Мы тут сами разберемся.

* * *

Я продолжала сбор информации. Созвонившись с Михайленко, я попросила его, в свою очередь, сделать звонок в администрацию «Отрады».

— Мне нужно посмотреть документы, которые оформлялись на постояльцев, — заявила я. — Нужно кое-что уточнить. Сможете?

— Без проблем, — откликнулся Михайленко. — Через пять минут можете идти прямо к директору, он вам все покажет.

Так я и сделала. Директор «Отрады» — толстенький коротышка с вечно потеющим лбом — уже был извещен о моем визите, не задавая лишних вопросов, он пододвинул ко мне кучу бумаг.

— Вы посидите тут минуточку-другую, а я сейчас вернусь, — предложил он мне, предусмотрительно вырывая шнур телефона из розетки.

«Наверное, думает, что я из ГБ, — усмехнулась я про себя, когда за ним захлопнулась дверь. — Ну и пусть думает…»

В документах меня, собственно, интересовала всего одна графа: место работы.

К счастью, бланки санатория были отпечатаны еще в незапамятные времена, и народ по инерции заполнял все строчки анкеты.

«Максим Капустин, — читала я. — Генеральный директор ЗАО „Шенк“. Дора Капустина. Домохозяйка. Семен Волков. Мастер-наладчик цеха электромеханической обработки на алюминиевом заводе. Милена Волкова. Швея-мотористка, временно не работающая».

По остальным постояльцам никакой специфической информации я не выудила.

«Ну вот, — подумала я, с удовлетворением захлопывая папку, — кое-что и прояснилось».

Теперь оставалось сделать звонок домой. Я дождалась прихода директора, поблагодарила его и, вернув папку, отправилась в поселок.

Я решила позвонить с почты, так как не хотела называть при посторонних никаких фамилий, а в кабинке междугородных переговоров я могла быть вполне уверена, что никому не придет в голову меня подслушивать.

— Алло! Тетя?! — Я заткнула свободное ухо, чтобы лучше слышать голос Милы, с трудом пробивавшийся сквозь помехи на линии.

— Женечка? — взволнованно отозвалась моя родственница. — Что-то случилось?

— Если и случилось, то не со мной, — успокоила я ее. — Справочка нужна. Вернее, две. У вас работал в институте некий Шмаков.

— Алексей Данилович? — уточнила тетя. — А как же! Редкостная сволочь.

— Хорошо, — медленно проговорила я. — Теперь возьмите, пожалуйста, справочник «Деловой город» — он лежит у меня в комнате на тумбочке — и прочитайте мне данные на фирму «Шенк».

— Сейчас, — отозвалась тетушка, прошлепала ко мне, и через секунду я уже слышала шелест страниц. — Ага, вот нашла. «Шенк». Закрытое акционерное общество. Экспорт алюминия, ценные бумаги…

— Все, достаточно, — прервала я ее. — Наверное, я скоро вернусь…

* * *

— К вам можно? — постучалась я в номер к майору Голубцу. — Не спите еще?

— Собираюсь, — почти вежливо ответил мне майор. — Чем могу помочь?

— Да вот тут загвоздочка вышла, — виновато обратилась я к военному. — Не подскажете словечко из кроссворда: «артиллерийское орудие для навесной стрельбы по укрытым целям» из семи букв.

— М-м-м…

— Может, пулемет? — предположила я. — По буквам подходит, но я решила уточнить…

— Тогда — пулемет, — смело заверил меня майор. — Что-нибудь еще?

— Нет-нет, извините за беспокойство, — и я выскользнула за дверь.

Н-да, тяжелый случай. За такой ответ меня бы оставили без стипендии. И уж гаубицу или миномет я смогла бы назвать даже на первом курсе.

Перед сном я еще раз вышла прогуляться. На пеньке возле корпуса сидела грустная Милена. Я подошла к ней поближе и тихо спросила:

— Устали вы, наверное?

— И не говори, — сокрушенно ответила Волкова. — Ехали отдохнуть по-людски в кои-то веки, а тут… А, да что здесь рассусоливать! Знай сверчок свой шесток — не нами ведь сказано, правда? Впрочем, чего это я с тобой болтаю. Пора и на боковую. Мой-то уже храпит.

Она запахнулась в платок и направилась в сторону нашего корпуса.

Когда я вышла покурить на балкон в своем номере, то меня ожидал сюрприз: я не прикрыла зеркальную дверцу шифоньера, стоявшего рядом с балконной дверью, и, как оказалось, в соседнем номере, который занимала Меньшикова, дверца шкафа тоже была распахнута.

Теперь я могла наблюдать за происходящим в ее номере, словно на экране кинотеатра.

Собственно, увидела я совсем немного. Скорее это отчасти дополнило уже сформировавшееся впечатление, нежели прояснило что-то новое.

Я отошла на безопасное расстояние и заняла позицию под таким углом, чтобы меня не было видно в ее зеркале. Сама же Антонина Платоновна была довольно хорошо наблюдаема, разве что дверца чуть покачивалась.

Меньшикова наводила вечерний марафет. Она стояла перед зеркалом и накладывала на лицо крем, резко втирая его в кожу.

Когда эта процедура была закончена, Антонина Платоновна какое-то время молча стояла, глядя на себя, и вдруг сделала своему отражению крайне непристойный жест — согнула руку в локте и ударила по плечу ладонью. Наверное, отражение не удовлетворяло эстетическим требованиям Меньшиковой, и она злилась на саму себя.

Впрочем, это мог быть еще и жест отчаяния, жест расставания с неосуществленными надеждами — на, мол, Антонина Платоновна, выкуси.

Кладя крем в косметичку, Меньшикова ненадолго задержала взгляд на раскрытой сумочке, а потом достала из нее что-то яркое с красным блеском.

Тот самый перстень с рубином, якобы потерянный? Конечно, это он.

Но вместо того, чтобы надеть его на палец, Меньшикова сжала перстень в кулаке и, накинув халат, исчезла из поля моего зрения.

Но тут же ее шаги раздались совсем рядом. Антонина Платоновна приоткрыла балконную дверь, не выходя наружу, размахнулась и зашвырнула перстень по направлению к утопающему в закатных лучах лесу.

Рубин просверкал на лету, словно большая капля крови, и с тихим стуком упал метрах в двадцати от здания. Дверь балкона захлопнулась, и вскоре свет в номере Антонины Платоновны Меньшиковой погас.

* * *

Я решила, что стоит потратить время на поиски этого таинственного камня, который был якобы потерян и с которым так непочтительно обошлась его владелица.

Приблизительную траекторию полета перстня я запомнила, но уже темнело, и я вынуждена была воспользоваться фонариком, чтобы не нагибаться лишний раз за каким-нибудь бутылочным осколком.

Минут сорок я прочесывала выбранную мной территорию, пока мои поиски наконец не увенчались успехом. Перстень валялся в муравейнике, наполовину зарывшись в сосновые иглы. Подняв его к глазам, я посветила фонариком.

Камень пересекала по диагонали глубокая трещина. Ага, похоже, он ударился вот об этот железный столбик, торчащий из-под земли.

Я решила продолжить испытания камня на прочность и, выйдя на асфальтовую дорожку, положила перстень на землю и наступила на рубин каблуком. Послышался хруст, как будто под моим башмаком был леденец.

Рубины так себя не ведут….

* * *

Я бродила по лесу недалеко от санатория, глубоко погружая ноги в облетевшую листву. Анализируя полученные факты, я пришла к определенным выводам, и они не казались мне обнадеживающими.

Пока что я была в тупике, и выход из него даже не маячил впереди. Черт, что же на самом деле произошло с профессором? Что я скажу завтра Михайленко?

Внезапно мое внимание привлекла фигура мужчины, сидевшего на дереве. Он удобно устроился на широкой ветке сосны и, облокотившись локтями о ствол, приложил руки к лицу, вытягивая шею вперед.

— В Маугли играете? — окликнула я Егора. — Слазьте, поговорим.

Тот мгновенно встрепенулся, какое-то время пошуршал листьями, скрывшись между ветвей, и наконец тяжело спрыгнул на землю.

— А-а, это вы… — протянул он. — Рад приветствовать вас на лоне, так сказать, природы. Составите мне компанию для прогулки?

Егор поплотнее запахнул теплую куртку из брезента и протянул мне руку. На его лице блуждала добродушная пьяная улыбка, а похотливое выражение глаз недвусмысленно свидетельствовало о том, что он не прочь со мной поразвлечься. Скажем, вон в той рощице.

Я мило улыбнулась ему в ответ и вдруг сделала резкий выпад рукой, как будто собиралась ударить его с размаху в челюсть.

Егор мгновенно среагировал и перехватил мою конечность вполне профессиональным приемом. Именно на это я и рассчитывала.

Пока он блокировал меня, я левой рукой быстро распахнула его ветровку и дернула за предмет, висевший у него на шее, да так резко, что он чуть не упал. По хронометражу наши молниеносные действия заняли не больше двух — двух с половиной секунд.

— Бинокль, однако, — продемонстрировала я Егору его же вещицу. — Хорошая машинка, дружок. Цейссовский, пятидесятикратное увеличение.

— Хорошая, — медленно проговорил Егор, на всякий случай не отпуская мою руку. — Так, знаешь ли, гуляю, подглядываю…

— Да не похож ты, братец, на банального вуайериста, — озабоченно проговорила я. — Сдается мне, что у тебя более серьезные дела.

Егор отпустил мою руку, но тут же схватил меня за лацканы куртки и быстро привлек к себе. Глядя мне прямо в глаза, он проговорил с угрозой:

— Шла бы ты подальше, курочка, а? Вон по той дорожке к себе в люксовый номер. Не мешай работать, а то можно ведь и схлопотать.

— Можно, — согласилась я и, откинув голову назад, врезала ему лбом по носу.

Егор ахнул и, тут же отпустив меня, приложил руку к лицу, пытаясь остановить хлещущую из ноздрей кровь. Я на всякий случай все же двинула его носком ботинка в челюсть и, когда он рухнул на землю, прижала его горло подошвой, упирая каблуком в область адамова яблока.

— Быстро колись, — шепотом посоветовала я ему. — Мент? Гэбэ? Братва?

— Не-ет, — прохрипел Егор. — Я сам по себе. У меня лицензия.

Я сплюнула на землю и, убрав ногу с его горла, отошла на два шага.

Достав сигарету, я прикурила и, дождавшись, пока Егор поднимется, спросила:

— Бинокль не повредился?

— Вроде нет, — беспокойно осмотрел Егор свою дорогую вещицу. — Во, бля, умеешь драться-то! Где ты так научилась, красотка?

— Неважно, — строго ответила я. — Документик-то покажи.

Егор достал из кармана маленький квадратик картона, закатанный в пластик. Действительно, лицензия частного детектива. Оказывается, и в районных центрах у меня есть коллеги, кто бы мог подумать!

— Ну и? — спросила я, возвращая удостоверение. — Кого пасешь?

Егор назвал фамилию.

Я кивнула. Вроде бы все сходится. Хотя, надо сказать, ситуация выглядела несколько комичной — вор у вора собирается украсть дубинку.

Жаль только, что человек, за которым следил Егор, не имел отношения к расследованию, которым занимаюсь я. Во всяком случае — прямого…

— Против этого типа куча материала, — продолжал Егор. — Последняя его жертва что-то заподозрила и обратилась ко мне, чтобы я устроил слежку. Вот я тут и кручусь, кое-что надыбал.

— Можешь не объяснять, — сказала я. — Завтра тут будет человек из органов, можешь сдать ему свой объект. И от клиента денежку получишь, и от славной милиции благодарность.

Я объяснила Егору, кто такой Михайленко, и мой коллега заметно оживился.

— Вот и ладно, — весело проговорил он. — А то я затрахался каждое утро рот портвейном полоскать. Такая, знаешь ли, мерзость.

* * *

Я не могла предугадать, как будут разворачиваться дальнейшие события, — настолько неожиданным и выбивающимся из общего ритма стало то, что произошло в течение следующих часов.

И, сколь ни были опасны и непредсказуемы эти события, сколь ни чреваты они были большой кровью и угрозой жизни некоторым из нас, но лишь благодаря им я смогла получить полное представление о всех постояльцах первого корпуса и в результате прийти к единственному верному выводу и ответить наконец на вопрос: кто убийца?

Итак, вместо тихого и безмятежного осеннего вечера, лениво и плавно переползающего в ночь, более или менее украшенную увлекательными сновидениями, началось нечто невообразимое.

Первой ласточкой во всей этой катавасии стала Милена Волкова.

«Временно не работающая швея-мотористка» явно не находила себе места после событий сегодняшнего дня. Милена сновала по холлу, хрустя суставами пальцев, и причитала себе под нос, время от времени останавливаясь перед зеркалом и вытирая слезы.

«Вечерняя прогулка не пошла впрок, — со вздохом наблюдала я за ее метаниями, когда пересекала холл. — Похоже, надо предложить ей что-нибудь успокаивающее. Кажется, у меня в аптечке был димедрол».

Увидев меня, Милена охнула, подозвала меня торопливыми жестами — то маня пальцем, то прикладывая его к губам — и, когда я подошла, схватила за локоть и отвела в слабо освещенный угол.

— Здесь что-то замышляется, — поведала мне она трагическим шепотом.

— Вот как? — удивленно подняла я брови. — Очередная драка?

— Ох, боюсь, что-нибудь похуже! — встревоженно покачала головой Милена.

— А почему вы так решили?

— Я видела! — со значением произнесла Милена. — Он ходит с большим пистолетом.

— Да кто ходит? С каким пистолетом? — недоуменно спросила я.

— Военный наш, — продолжала шептать Волкова. — Сначала я думала: а что такого? У военного и должен быть пистолет, правда?

— Ну, допустим…

— Но зачем он носит его с собой?! Да не в кобуре, а просто в кармане. И смотрит так, знаете, с подозрением. А пистолет таких размеров, что я только в кино видела в американском.

Похоже, Милена сама боялась своих слов. Она говорила через силу, прикрывая рот ладошкой, чтобы никто не услышал, хотя вокруг нас и так не было ни души. Я попыталась успокоить Волкову.

— Может быть, то, что вы видели, обычный газовый пистолет?

— Я не знаю, газовый или какой еще, мне от этого не легче, — продолжала Милена. — Я знаю только, что не миновать кровопролития.

— Да в кого же, по-вашему, наш военный собирается стрелять?

— В Егора! — с уверенностью сказала Милена. — Из-за этой шлюхи, само собой!

— Знаете что, голубушка, — тронула я ее за руку, — все гораздо проще, чем вы думаете. Я сейчас вам все объясню. Дело в том, что…

— Да что тут объяснять! — зашипела Милена. — Ежу понятно! Она же их сама стравливает, разве вы не видите?! Это у нее такая натура подлая!

— Нет-нет, вы все неправильно поняли, — попыталась я прервать ее речь.

Но Милена была настолько возбуждена, что не хотела меня слушать.

— А Егор — хоть и пьяница — все равно симпатичный человек. И явно голову потерял. Все бродит вокруг да около и выслеживает. Три раза мне сегодня возле корпуса попадался. Я все поняла — голова на плечах имеется! Кровь в нем бурлит с водкой пополам, и теперь он на все готовый! Либо Антонину убьет, либо майора нашего. Бабу эту поганую не жаль, туда ей и дорога, а вот товарищ Голубец правильно бережется и с оружием ходит. Однако я все равно не желаю, чтобы тут друг в дружку палили, — надо срочно в милицию сообщить. Как вы полагаете?

— Я полагаю, что…

Но Милена, похоже, и не ожидала от меня ответа. Она действительно была настолько возбуждена, что почти не слушала собеседника. Ей необходимо было выговориться, причем не только о предполагаемой дуэли между Егором и Голубцом.

— Не хочу стрельбы, не хочу, — мотала она головой. — Ничего не хочу, лишь бы только до конца санаторного срока спокойно дотянуть. Мы ведь с Семой здесь, можно сказать, случайно. Да-да, вы не смотрите, что он из себя крутого корчит, он обычно тише воды ниже травы… Просто жизнь так повернулась. Нам ведь денег должны…

— На работе, что ли? И много? — участливо спросила я для приличия, хотя уже прекрасно знала, что мне ответит Милена.

Я решила, что называется, «не гнать коней» и позволить ей выговориться, поскольку отдавала себе отчет, что логотерапия — проговаривание беспокоящих собеседника проблем и страхов — частенько действует лучше любого патентованного лекарства.

— Ну да, а где же еще, — беспомощно кивнула Милена. — Сема ведь второй десяток лет вкалывает как проклятый, всегда был на хорошем счету. А тут… Ну сами знаете, чего у нас в стране творится, у всех все одинаково. У тех, кто работает, разумеется, а не ворует.

Милена явно начинала приходить в себя. Теперь она задержала взгляд в зеркале чуть дольше и, обеспокоенно покачав головой, ловко стерла черную струйку туши, которая скопилась в углу ее правого глаза.

— Ну вот, — продолжала она. — Сначала деньги стали задерживать, потом и вовсе платить перестали. Сема еще ходил на работу, а мне пришлось бросить. Челнока из меня не вышло, стала на базарчике возле нашего дома торговать. А что? Тоже работа. Хоть и стоишь на ногах весь день, зато свои кровные к концу дня получаешь. Все бы ничего, да зима выдалась серьезная — простудилась я, а потом осложнения пошли. В общем, теперь эта работа для меня заказана — переохлаждаться врачи запрещают.

Заметив, что я достала пачку сигарет, Милена воровато оглянулась и попросила одну.

— Я, конечно, не курю, но сейчас очень хочется, — извиняющимся тоном произнесла она. — Можно у вас одолжиться, если некрепкие?

— Да, пожалуйста, — я протянула ей пачку и чиркнула зажигалкой.

Милена нагнулась, неловко ткнула концом сигареты в самую сердцевину пламени и загасила его. Процедуру повторили с тем же результатом. С третьего раза прикурить все же удалось — видно было, что Волковой нечасто удается засмолить табачку и необходимые навыки курильщика у Милены напрочь отсутствуют.

«В комнате профессора был сигаретный пепел, — мелькнула у меня мысль. — Курят тут почти все постояльцы. Теперь вот, оказывается, и Милена…»

— А Сема ведь мужик, — продолжала она свой немудреный рассказ, — он сам всегда семью кормил, наши зарплаты даже рядом не поставить. Зато теперь вот все наши финансы только с моих базарных денег, — это пока я еще работала. Понятно, что Сема напрягался по этому поводу — жена, мол, семью обеспечивает. Пить стал больше, само собой, злиться… В общем, неладная какая-то жизнь пошла. На работе у него если и давали что — то уже не деньгами, а бартером. Хорошо, когда продукты, а ведь иной раз такое предлагают, что жуть берет и сказать кому стыдно. Резинки, например. Ну, презервативы то есть… Торговать таким товаром я не пойду, а нам самим столько — до конца жизни хватит, да и… Ну, в общем, это личное.

Милена курила неумело, два-три раза вдыхала-выдыхала, прежде чем затянуться. Пепел стряхивала за батарею после каждой затяжки, сильно стуча пальцем по сигарете.

— Короче, обломилась нам путевка в этот санаторий. Раньше-то мы, бывало, и на море ездили. И в Сочи, и под Ялту… Да прошли уж те времена, чего о них вспоминать, дело давнее и невозвратное. Теперь — всё, мы с Семой уже решили: он бросает работу, и мы перебираемся в деревню к моим родственникам. Там корова, землю обещают дать, и вообще как-то сподручнее. Прокормимся, короче. Сема-то у меня работящий, землю любит…

— А про Германию кто выдумал? — спросила я с хитрой усмешкой.

— Моя идейка, — вздохнула Милена. — Для пущей солидности. Это соседка наша прокатилась на неделю еще до кризиса, привезла открыток красивых да буклетов. Ну я и одолжила у нее…

Очередной толчок пальца по сигарете обломил ее на фильтре, и Милена, воровато озираясь, затоптала каблуком красные точки пепла.

— В общем, стоимость путевки как раз приходилась на сумму долга по Семиной зарплате. Можно, конечно, было и отказаться, но мы все обмозговали и решили — надо отдохнуть. Кто его знает, что завтра будет, верно я говорю? Ну вот, а поскольку заведение это дорогое, то мы с Семой договорились, чтобы быть как все. Он ведь отродясь так не стригся и так себя не вел. А если кругом посмотреть — то все ведь сейчас такие, правда? Ну вот он и разыгрывал тут перед вами «нового русского». Плохо получалось, честно сказать, у меня душа все время была не на месте.

— Нет-нет, очень натурально, — искренне возразила я ей. — Все было в самую точку. Знаете, это даже хорошо, когда можно устроить маленький маскарад. Сейчас таким образом даже неврозы лечат.

— Чем же это хорошо?

— Ну, вы как бы примеряете на себя шкуру другого человека, какое-то время в ней живете и потом снова возвращаетесь к себе прежнему с новыми чувствами. Это помогает лучше понять себя. Я ясно выражаюсь?

— Вполне, — заинтересованно кивнула Милена. — И вы думаете, что…

— Что не надо напрягаться, не надо ни в чем себя обвинять, — продолжила я. — Вы просто играете. И вам должно быть весело.

Я не стала ей говорить про досадные проколы, чтобы не растравлять ее рану. Ну, например, про блеф с озерами, которыми, по словам Милены, они любовались в Дрездене: нет там никаких озер.

Или про неадекватное поведение Семы, который рассуждал как обозленный работяга — ругая правительство и курс реформ.

Представляю, как хохотал про себя Капустин, слушая речи замаскировавшегося под «нового русского» работяги. Кстати, он ведь первым раскусил Сему, уловив, что Милена врет, когда рассказывает про Германию. Наверняка Капустин с Дорой объездили весь мир, и Максим прекрасно понимал, что рассказ о какой-то там Германии для «нового русского», каким пытался изобразить себя Сема, — мало вероятен в качестве объекта для восхищения.

В общем, после рассказа Милены история маскарада четы Волковых для меня окончательно прояснилась. Я все больше укреплялась в мысли, что дохлая гадюка и пистолетные выстрелы — дело рук Славика, который невзлюбил Волковых из-за грубости Семы, допущенной Волковым в разговоре с отцом Славика.

Но я не стала «загружать» Милену еще и такой информацией — бедной женщине хватало стрессов и без того. Взять хотя бы срыв ее мужа, не выдержавшего до конца взятой на себя роли и ушедшего в запой.

Да еще приплюсуем сюда супружескую измену — я прекрасно помнила, как помогала извлекать Сему из постели Меньшиковой…

— Ой, да что это я тут с вами заболталась! — снова переполошилась Милена. — Они ведь там вот-вот поубивают друг дружку!

— Можете не волноваться, — успокоила я ее. — Егор не причинит майору вреда. А майор… Майор — птица не того полета, чтобы идти на мокрое дело. Можете мне поверить, я знаю, о чем говорю.

— Да, но как же тогда все это прикажете понимать?! — недоумевала Волкова.

Мне пришлось вкратце объяснить Милене, кто есть кто в этой игре. Волкова слушала меня, затаив дыхание и выпучив глаза.

— Майор Голубец — вовсе не майор, а брачный аферист, — пояснила я. — Он приехал сюда высматривать себе очередную жертву. Санаторий не для бедных, как вы сами понимаете. Сюда традиционно ездят дамы в возрасте с надеждой завести роман. Так уж повелось, не нами это придумано, и не нам с вами их осуждать, верно?

Милена Волкова с готовностью кивнула. Она ловила каждое мое слово, пожирая меня глазами, ее рот даже слегка приоткрылся.

Аллегория любопытства, право слово! Все-таки нас, женщин, хлебом не корми, дай только узнать интимные подробности о знакомых.

— Майор, само собой, запал на Меньшикову, и Егор мешает ему как возможный конкурент, — продолжала я свои объяснения.

— Да ведь она шлюха! Пусть даже и богатая! Впрочем, майору-то все равно…

— Вот именно! — согласилась я. — Кстати, ему тут пришлось нелегко. Судя по тому, что мне удалось услышать, кое-кто из знакомых здешних постояльцев уже имел дело с Голубцом.

— Так почему же его не арестуют? — взволнованно проговорила Милена.

— Это всего лишь вопрос времени, причем времени не столь уж большого, — заверила я ее.

— Выходит, у Егора шансов больше? — сделала Милена свой вывод. — Мне, честно говоря, жаль этого молодого человека…

— Можете приберечь свою жалость, — заверила я ее. — Егор своего не упустит. И, поверьте мне, никакой перестрелки тут не будет.

Милена вряд ли поняла, что я имела в виду, но я говорила настолько убедительно, что Волкова сочла возможным со мной согласиться.

Конечно, Милена была весьма заинтригована моим рассказом — ведь кто-то еще, кроме них, затеял маскарад! Жизнь снова приобрела для нее интерес, и Волкова теперь явно приободрилась, глаза ее заблестели, а руки машинально поправили прическу.

Я, разумеется, не могла рассказать ей, кто такой Егор на самом деле, но Волкова просекла, что пьянчужка тоже не лыком шит, хотя и не могла понять, какую цель он преследует. Тем более ей интересно будет наблюдать в дальнейшем, как станут развиваться события.

В общем, душевное равновесие Милены Волковой было восстановлено. И каким простым способом! Всего-навсего надо было ее заинтересовать…

Хорошо, что она передумала вызывать милицию — зачем отбивать у Егора его хлеб? Пусть работает! Коллега как-никак…

* * *

Однако Милена Волкова, сама того не подозревая, оказалась из разряда пророков. Ее беспокойство и волнение, ее ожидание и в то же время боязнь «большой крови» и «смертоубийства» имели под собой достаточно веские основания. Хотя совсем по другому поводу и по отношению к совсем другим людям.

Совершая очередной вечерний моцион, я сделала большой круг по всей территории санатория. Я старалась «проветрить» мозги, чтобы очистить их от бесплодных версий, которые одолевали меня последние полтора часа: явное следствие кризиса умственных способностей. Надо попробовать взглянуть на ситуацию с какой-то иной точки зрения, пробиться к новой возможности понимания…

Ба, да это что такое?

На этот раз уже знакомая мне девятьсот шестидесятая модель «Вольво» стояла у ворот санатория. А вот и силуэты тех же самых людей, что приезжали к Капустину, — два человека быстрым шагом удалялись по дорожке в направлении первого корпуса.

Я уже было собралась проследовать за ними, как вдруг появился еще один автомобиль.

Черный джип с заляпанными грязью колесами остановился рядом с «Вольво». Сидевший за рулем хмурый человек с перебитой переносицей высунулся из окна и, внимательно посмотрев на номер припаркованной у ворот машины, удовлетворенно кивнул и что-то сказал своим спутникам. Захлопали дверцы, и из машины выскочили четверо парней. Они сгрудились возле водителя, который шепотом стал им что-то объяснять, то и дело кивая на «Вольво».

Внимательно выслушав инструкции, пассажиры джипа рассредоточились. Двое направились прямиком за ворота санатория, трое оставшихся неторопливо зашагали в сторону леса, примыкавшего к первому корпусу.

«Похоже, начинается что-то интересное, — подумала я, глядя на эти перемещения. — Господину Капустину так и не дадут отдохнуть как следует».

Я решила отследить возникшую ситуацию и быстрым шагом направилась вслед за гостями — как мне казалось, явно непрошеными.

Я обогнала двоих из джипа, срезав угол и пройдя напрямик через лужайку. Еще несколько шагов, и я оказалась в непосредственной близости от уже знакомых мне людей, приезжавших ранее к Капустину.

Они подходили к корпусу, и мне, тихо шедшей вслед за ними, были слышны обрывки их разговора. Судя по тому, что я услышала, кое-кого сегодня вечером ожидали серьезные неприятности.

— Босс ведь строго-настрого запретил нам его беспокоить, — озабоченно бормотал тот, что сопровождал высокого человека с золотой цепью на шее.

— Особые обстоятельства, ничего не попишешь, — сквозь зубы процедил широкоплечий. — По совести говоря, отдыхать сейчас слишком большая роскошь даже для такого человека, как босс.

— А нельзя было позвонить? — опасливо спрашивал его спутник. — В прошлый раз хозяин задал нам шороху.

— Да, он это умеет, — нехорошо усмехнулся бугай с золотой цепью. — Но телефон босс отключил и включать не собирается, пока не отдохнет на полную катушку. Так что звонки исключены и наше появление здесь сегодня неизбежно. В общем, босс сам виноват, что ему придется нас лицезреть, хотя мне и не следует так говорить.

— Почему?

— Потому что босс всегда прав, — коротко ответил человек с квадратными плечами. — И если ты этого не усвоил до сих пор, то мне непонятно, как ты еще не вылетел из фирмы.

— Я все усвоил, — торопливо стал оправдываться парень, похожий на типичного охранника, он даже не трудился прятать выпирающую из-под пиджака кобуру. — Только я одного не пойму…

— Ну? — с легким раздражением переспросил его спутник. — Выкладывай.

— С какой стати босс забрался в эту дыру? — И охранник обвел рукой окрестности санатория. — Даже я могу позволить себе там Анталью или Дубаи. Ты, Ромка, так вообще на Мальдивы да Сейшелы катаешься…

Ромка усмехнулся.

— Правильно мыслишь, Коротышка, — похвалил он парня. — Только до конца не додумываешь. Если ты — по Турциям, я — по островам отдыхаем, то босс вообще пропахал с семейством все мыслимые и немыслимые места. Вот для тебя что такое экзотика?

Коротышка призадумался.

— Ну, Африка какая-нибудь или Северный полюс, — неуверенно произнес он.

— Во-во, — кивнул Ромка. — Проехали. В смысле, босса. Ему уже земли мало, понял? Анекдот про другой глобус припоминаешь? То-то. Сафари, джунгли и прочая хреновина для господина Капустина — вчерашний день. Вот и получается, что санаторий на родной земле — самая настоящая экзотика, потому что в Нью-Йорке или в Амстердаме босс давным-давно будто у себя дома. Когда я с ним в Цюрих летал, он даже умудрялся местным жителям дорогу объяснять, понятно теперь?

Коротышка изумленно покивал. Похоже, объяснение Ромки его потрясло, и теперь он обдумывал, до какой же степени пресыщенности дошел Максим Капустин, если он теперь ловит кайф от отдыха на родных просторах.

— Впрочем, хватит болтать, — резко оборвал свою речь Ромка. — Сейчас главное — дать боссу быстро наорать на нас, чтобы он уложился за минуту-другую, а потом так же быстро обрисовать ему ситуацию. Эти сволочи могут набраться наглости и нагрянуть прямо сюда. Представляешь, что может начаться?

Коротышка только вздохнул. Собственно, Коротышкой он не был — рост у охранника был вполне соответствующий, и он был сантиметров на пять покороче своего спутника, который украсил бы собой любую баскетбольную команду, сбрось он хотя бы половину веса.

— Крутые ребята эти калиновские, — лишь покачал головой Коротышка. — И зачем только хозяину вздумалось перебегать им дорогу?

— Это не твоего ума дело! — рявкнул на него Ромка. — Я тебя чему пять минут назад учил? Успел позабыть, память короткая?

— Босс всегда прав, — внятно произнес Коротышка. — Всегда и во всем.

— То-то же…

Парочка поднялась на крыльцо и прошла в холл. Я скользнула за ними, приняв на себя удар мощной двери, которую я поймала и осторожно прикрыла.

— Смотри-ка, — остановившись возле стойки бара, Ромка толкнул локтем в бок Коротышку, указывая ему на одиноко сидевшую на табурете Меньшикову. — Тонька! Ей-богу, бля буду, Тонька!

— Какая еще Тонька? — нахмурился Коротышка. — Тоже из калиновских?

— Да нет, — скривился Ромка. — Ну босс с ней оттягивался, когда обхаживал городскую администрацию. Впрочем, это еще до тебя было, несколько лет назад. Шлюшка одна, короче, в баню к ним ездила.

Так вот в чем дело!

Эта фраза дополнила мои впечатления относительно Антонины Платоновны. Повадки светской женщины — и вдруг совершенно неожиданное поведение во время драки и в той одинокой сцене перед зеркалом, которую мне удалось подсмотреть; все это складывалось теперь в цельный образ.

Ну и разговор с Капустиным в баре, когда Максима и Антонину никто не слышал — теперь мне стали вполне понятны все недомолвки и намеки. Ведь они говорили как старые знакомые, и в то же время на людях ни он, ни она не давали окружающим понять, что раньше встречались. Видимо, у них были веские причины это скрывать.

Капустин пользовался услугами Меньшиковой, которая была «дамой по вызову», причем явно не из простых, раз ей доверяли обслуживать городское начальство. Разумеется, ей незачем было афишировать свою былую связь с Максимом. А для Капустина Антонина была не более чем тенью из прошлого, когда он только-только начинал свою карьеру бизнесмена и налаживал отношения с отцами города.

Но, как я теперь могла судить, Антонина Платоновна Меньшикова была женщиной прыткой.

Ведь в разговоре с Дорой — тогда, на моем этаже — четко прослеживались нотки шантажа, впрочем неудачного. Антонина пыталась заинтересовать Дору имевшейся у нее информацией относительно связи Максима с Верой. Глаз на чужие романы у старой профессионалки был наверняка наметан! Но ей попался крепкий орешек. Дора совершенно спокойно дала понять, что ее не интересуют измены мужа. Более того, она перехватила инициативу и намекнула Меньшиковой, что Голубец — ей не пара. Поняла ли ее тогда Антонина — не знаю. Думаю, что лишь заподозрила что-то неладное.

Но Меньшикова не оставляла своих попыток сшибить деньгу. В разговоре с Капустиным она открыла ему глаза на роман жены Максима с Артемом. Но Максим остался равнодушен к услышанному, по крайней мере внешне. И тоже посоветовал Антонине заниматься профессором.

Похоже, Меньшикова в санатории преследовала вполне определенную цель — найти подходящую партию из состоятельных холостяков и обеспечить себе приемлемую в финансовом отношении старость, которая, чего тут скрывать, была уже не за горами.

«Бизнес есть бизнес», — сказала тогда Дора. Что ж, для жены делового человека вполне понятный подход — никаких эмоций, голый расчет.

Я думаю, Дора Капустина всласть повеселилась, глядя, как развивается роман у Меньшиковой с Голубцом. Что ж, каждый развлекается как может…

— А Тонька чего тут делает? — продолжал любопытствовать Коротышка.

Ромка пожал плечами.

— Может, босс ее выписал по старой памяти. Хотя вряд ли, воды с тех пор много утекло. Ну да не наше это с тобой дело. Давай слетай наверх к боссу и прими удар на себя. А я тебя обожду.

— А может… — Коротышка попытался что-то возразить, но Ромка был непреклонен.

Коротышке пришлось топать наверх, а Ромка остался стоять у бара, ожидая возвращения своего спутника и то и дело поглядывая на Меньшикову. Антонина на его взгляды не реагировала, она медленно потягивала тягучий коктейль, уставившись в одну точку.

Коротышка уложился в пять минут — я заметила по часам. Из угла, в котором я примостилась на кушетке, хорошо просматривалась лестница. Сначала раздался топот ног, а потом появились запыхавшийся Коротышка с недовольно морщившимся Максимом Капустиным, который на ходу застегивал спортивную куртку.

Завидев начальство, Ромка оживился и, торопливо поздоровавшись, засеменил вслед за молчаливым Максимом. Он успел обменяться взглядом с Коротышкой и, получив короткий кивок — мол, все обошлось, — облегченно вздохнул. Капустин, Ромка и Коротышка уже подошли к двери, как вдруг та отворилась, и в холл вошли те двое, что прибыли в джипе несколько минут назад.

Максим отступил на шаг. Ромка выскочил вперед, а Коротышка остался стоять позади босса, на всякий случай сунув руку за отворот пиджака.

Первым нарушил молчание один из непрошеных гостей. Человек в запахнутой на груди вельветовой куртке низким голосом произнес:

— Тесновато тут что-то у вас, не находишь, Капуста? Может, выйдем, побродим?

— Я тебе не Капуста, — нехорошо сверкнув глазами, ответил Максим. — Зачем приехал, Рындин? Разве Калина не просек, что поезд давным-давно ушел и не стоит понапрасну тратить время?

— Вот об этом и поговорим, — подал голос второй. — Тем паче что у нас к тебе есть специальное предложение от хозяина.

Говоривший был повыше ростом, чем Рындин, и чуть постарше. Если Рындину на вид было слегка за тридцать, то этот тип явно перевалил сорокалетний рубеж. Его изрытое мелкими оспинками лицо вкупе с пышными усами слегка напоминало Сталина.

— И ты притащился, Белобока, — хрипло приветствовал его Ромка. — Я думал, что наши дорожки больше не пересекутся после того раза, как вы на нашу точку в Заозерном наезжали. Тогда тебе здорово досталось, помнится. Я ж тебе пол-локтя одной очередью отхватил. Как же ты теперь руками при ходьбе машешь?

— Сейчас хорошие врачи, — Белобока обнажил в улыбке золотые зубы. — Очень хорошие. Особенно в Эмиратах. Меня тогда спецрейсом на мэрском самолете лечиться отправили. Так что…

— Кончайте свои мемуары, — прервал его Рындин. — Делом пора заняться. Ну что, Капустин, стремно тебе вместе с нами выйти? Вас же на одного больше. Да и меткости твоим ребятам не занимать.

— На одного больше… — передразнил его Ромка. — А где гарантия, что снаружи еще десять ваших не ждут нас на пороге, а?

— Пошли, — коротко приказал Капустин. — Разговор так разговор.

И он направился к двери. Первым вышел Рындин, вслед за ним поспешил Ромка, в центре шел Максим, за ним — охранник Коротышка. Шествие замыкал Белобока. Таким образом, люди неведомого мне Калины открывали и замыкали капустинскую группу.

Надо заметить, что этот разговор велся так тихо, что даже Антонина не повела головой, продолжая глушить свой коктейль. Только я была невольной слушательницей этой короткой беседы.

Я быстро прикинула, стоит ли мне ввязываться в чужие дела, и решила, что стоит.

Во всяком случае из соображений равновесия — ведь я помнила, что еще трое парней, приехавших на джипе, двинулись в сторону леса и теперь наверняка поджидали там Капустина с его командой.

Максим, в общем-то, был мне симпатичен, и, что, может быть, более важно, Капустин нужен был мне живым. Ведь мне еще предстояло разобраться в хитросплетениях отношений обитателей нашего корпуса — я была уверена, что ключ к разгадке смерти профессора кроется именно здесь. А максимально полной информацией я еще не обладала, так что упускать Капустина и отдавать его на растерзание каким-то бандитам я не намеревалась.

Быстро поднявшись с кушетки, я покинула свое укрытие, поднялась к себе в номер, положила в карман куртки пистолет Шмакова, крохотный баллончик с нервно-паралитическим газом, который я обычно всегда носила с собой в сумочке, и рванула к выходу.

Догоняя удаляющихся в сторону леса людей, на повороте я чуть обернулась — профессиональная привычка, уже перешедшая на уровень рефлекса.

И что же я увидела? В ярко освещенном окне корпуса четко вырисовывались фигуры Доры Капустиной и Артема Погодина. Дора была явно взволнована и указывала Артему рукой в сторону леса, куда уже входили, понемногу сливаясь с тенями деревьев, ее супруг, двое его подручных и двое калиновских молодцов.

Артем внимательно смотрел в направлении ее жеста, потом что-то горячо проговорил ей, и они отошли от окна. Похоже, Дора с Артемом были встревожены и решили предпринять какие-то действия.

«Надо торопиться, — думала я, углубляясь в лесные заросли. — Если подключатся еще и Дора с Артемом, то вообще неизвестно, чем все это может кончиться. Черт, а где же эти трое?»

Прилегавший к корпусу лесок я знала как свои пять пальцев — насаждения были исхожены вдоль и поперек, и я полагала, что разборка будет происходить на полянке, расположенной в самом центре зарослей. И место безлюдное, и пространство позволяет развернуться.

Я быстро прикинула — где бы, будь я на месте тех троих, расположилась в засаде. Пожалуй, самым выгодным местом был кустарник, расположенный полукругом — как раз метрах в десяти от полянки.

Но, как видно, приехавшие сюда боевики не очень хорошо ориентировались в здешней топографии. Вместо того чтобы выбрать идеальную во всех отношениях позицию, эти трое не нашли ничего лучше, как расположиться неподалеку от опушки леса, — три длинных силуэта маячили за деревьями. Конспирацией никакой не пахло — наоборот, резкий запах табака долетал даже до моих ноздрей, хотя нас разделяло довольно приличное расстояние, да и красные светлячки сигарет были видны с пятидесяти метров невооруженным глазом.

Вот что значит дилетантизм! Из множества уроков, полученных мной в разведшколе, один я усвоила на всю жизнь: прежде чем предпринимать какие-либо действия, как следует изучи диспозицию!

Основной контингент двигался главной дорогой — я же заходила с опушки, и у меня было в запасе минут пять до того, как начнется разборка. Судя по тому, что народ углублялся в лес, они шли именно к полянке. Я решила на всякий случай проявить инициативу и нейтрализовать притаившуюся в засаде троицу.

Стараясь ступать неслышно (впрочем, начинался дождь, и капли, стучащие по земле, заглушали и без того едва слышные шаги — сосновые иглы мягко стелились под ногами, а ветки и торчащие из земли корни я аккуратно обходила стороной), я пробралась в тыл неосторожным курильщикам и убедилась в том, что мои опасения насчет судьбы Капустина были не напрасными.

— Как подадут знак, приближаемся, — тихо говорил один. — Без шуму, но быстро.

— А в оконцовке? — спросил его спутник. — Психическая атака или…

— Или, — коротко ответил первый. — Есть приказ кончать главного. Ну и его шушеру заодно. Я беру на себя Капусту, ты — охранника, а тебе придется заняться Ромкой. Стрелять сразу, без разговоров. Все уже решено. Они — трупы, ясно?

Возражений и вопросов со стороны его коллег, разумеется, не последовало.

Я решила, что так дело не пойдет, и, присев на корточки, нашарила под ногами несколько увесистых шишек. Одну за другой я стала бросать их в сторону засевших в засаде братков так, чтобы полет был не виден и траектория проходила как можно ниже.

Услышав ритмически повторяющиеся звуки, народ насторожился.

— Пойди-ка глянь, что там шуршит, — приказал главный. — Что-то мне не нравится…

— Наверное, собака или грызун какой, — предположил один из парней, шагнув к кустам. Тихо насвистывая, он слегка нагнулся, вглядываясь, и тем самым облегчил мою задачу. Теперь мне стоило лишь протянуть руку, чтобы струя газа ударила ему в лицо. Он даже охнуть не успел — рухнул на колени и завалился на бок.

— Не понял, — тревожно проговорил главный и, на всякий случай вынув из кармана пистолет, направился к месту, где только что виднелась фигура его спутника. Я позволила главарю дойти до кустарника и, когда он стволом пистолета начал раздвигать стебли, сзади ударила его ребром ладони за ухом и одновременно другой рукой — в область сонной артерии.

Пришлось рассчитать силу удара так, чтобы не перебить ему шейные позвонки — ведь убивать людей, пусть даже и взбаламутивших мирную вечернюю жизнь санаторской публики, в мою задачу не входило.

Третий тем временем поджидал своих коллег, переминаясь с ноги на ногу возле ствола старой сосны, изогнутого в форме лиры.

Я решила, что не стоит скрываться, и вышла на свет, держа пистолет в руке.

Увидев вместо своих товарищей незнакомку с оружием, тот обомлел.

— Тебе уже никто не поможет, — сразу же заверила я его, чтобы не делал глупостей. — Брось пушку и повернись лицом к дереву, руки на ствол.

Парень колебался.

— Убивать не буду, — сразу же пообещала я. — Просто ты мне мешаешь.

Он сделал правильный выбор. Удар рукояткой пистолета в область затылка отключил парня на полчаса как минимум. Я обшарила тела и, собрав оружие, отправила пистолеты в ближайшую канаву, присыпав их сверху сосновыми иглами. Найти тайник, не зная леса, даже если бы братва и очухалась, было почти невозможно.

Между тем основная компания уже расположилась на опушке и вела неторопливую беседу. Между сосен смутно вырисовывались силуэты основных участников разборки: Максим стоял, прислонившись к корявому стволу, и нервно курил. Рядом с боссом можно было различить фигуры Ромки и Коротышки. Рындин и Белобока были скрыты от моих глаз, и я подошла как можно ближе, стараясь двигаться от дерева к дереву таким образом, чтобы моя фигура находилась на освещенном пространстве не больше секунды.

— Я не понимаю, — медленно говорил Максим, — как можно отыграть эту ситуацию назад.

— Хозяин очень недоволен, — внятно и с угрозой в голосе говорил Рындин, — ты не представляешь, Капуста, какие убытки он понес, когда ты выиграл конкурс на управление этим заводом. И не представляешь, со сколькими партнерами испортились отношения.

— Нужно было составлять толковый план-проект, а не подкупать продажных чиновников, — усмехнулся Капустин. — Твой крутой хозяин всегда чуть-чуть отставал от жизни, использовал методы вчерашнего дня, вместо того чтобы идти в ногу со временем.

— Как бы там ни было, — продолжал Рындин, — я уполномочен передать тебе предложение: откажись от контрольного пакета.

— А если я скажу «нет»? — спокойно спросил Капустин. — Снова война?

— Сначала ответь, — потребовал Рындин и вдруг закашлялся.

Кашлял он долго и натужно, я сразу поняла, что Рындин с трудом исторгает из себя эти звуки, и его вовсе не мучит приступ кашля, а он всего-навсего подает сигнал своей троице, давая им знать, что пора включаться в дело. Этого, однако, не просекли Капустин со своими людьми.

— Хозяин надеется на твое благоразумие, — «прокашлявшись», заключил Рындин.

— Считай, что я уж ответил, — жестко произнес Максим. — И что дальше?

— Дальше? — вздохнул Рындин. — Дальше — ничего хорошего.

Он торопливо оглянулся и, разумеется, никого не увидел. Тогда он решил немного потянуть время и начал прокручивать по второму разу претензии его босса к Капустину, время от времени прерывая речь кашлем.

Максим со своими людьми почувствовали что-то неладное. Ромка отступил на шаг и спрятал одну руку за спину — наверное, пистолет был заткнут у него сзади за ремень брюк. Коротышка стоял набычившись, готовый в любую секунду рвануть ствол из кобуры.

Я не заметила, какой знак подал Рындин своему спутнику. Наверное, он понял, что с засадой какие-то нелады, и решил не терять времени даром.

Руки всех четверых выхватили оружие одновременно, но первым выстрелил Рындин. Коротышка успел вытащить пистолет, но пуля попала ему в плечо, рука рванулась вверх, и оружие вылетело из его ладони. Кувыркнувшись, пистолет бухнулся в траву за его спиной.

— Вот и славно, — произнес Рындин, глядя, как Коротышка падает на колени, прижимая руку к окровавленному плечу. — Теперь можно и поговорить.

Его пистолет был направлен на Капустина, а Белобока и Ромка держали под прицелом друг друга. Как ни крути, перевес был на стороне приезжих.

— С тобой — все, — констатировал Рындин, наслаждаясь видом безоружного Капустина. — А говорил, нельзя переиграть! Все можно, если…

— Возьми его на прицел, — хрипло скомандовал Максим Ромке.

Тот перевел ствол на Рындина. На мой взгляд, это не слишком улучшило ситуацию.

И тут все резко переменилось. Слева по тропинке послышались чьи-то торопливые шаги.

— Ой, Максим! — раздался обрадованный голос Веры. — Я тут прошлась перед сном…

Девушка выступила на освещенное пространство, прижимая к груди букет сухих листьев.

Капустин не успел произнести ни слова. Рындин мгновенно смекнул, что к чему, и, рванув Веру к себе за руку, обхватил ее за горло и приставил к виску пистолет. На его губах играла злорадная ухмылка.

Вера даже не смогла крикнуть. Листья выпали из ее рук и рассыпались веером по земле. Расширенные от ужаса глаза были устремлены на Максима.

— Не трогай ее, — хрипло попросил Капустин. — Она-то тут при чем…

— Пусть твой кент бросит пушку, — потребовал Рындин. — Иначе…

— Делай как он говорит, — приказал Капустин усталым голосом.

Ромка тяжело вздохнул и бросил пистолет к ногам Белобоки. Тот пододвинул к себе ствол носком ботинка и весело рассмеялся.

«Похоже, пора включаться», — решила я и выступила из-за дерева.

— Не надо делать резких движений, — тихо проговорила я, держа шмаковский «ТТ» на уровне головы Рындина. — Вам придется отпустить Веру.

— Это что еще за швабра? — удивился Белобока. — Что еще за заявы?

У братвы не было времени размышлять — кто я и откуда. Им было ясно, что я могу представлять некоторую опасность, но, как казалось им, лишь незначительную. Рындин наверняка решил, что мое появление — это своего рода жест отчаяния, который ничего не может изменить.

— Брось пистолет, иначе я продырявлю ей голову, — нетерпеливо скомандовал он.

Капустин с удивлением посмотрел на меня, но ничего не сказал.

— Ну?! Ты же не выстрелишь, — презрительно проговорил Белобока. — Зачем этот театр? Брось пистолет и отойди в сторонку…

— Сейчас, — медленно проговорила я, чуть сдвигая ствол вправо.

Я выстрелила. Для того чтобы попасть в кисть Рындина, который держал пистолет у виска Веры, мне понадобилось собрать все свои силы и «включить» особый механизм сосредоточения, которому нас учили на стрельбищах в разведшколе. Он заключается в том, что рука сама должна «видеть» цель, а зрение и интеллект являются в данном случае лишь незначительными помощниками. Телесное ориентирование — кстати, по этому предмету у меня были самые высокие оценки — помогло. Пуля попала точно в цель, и Рындин с криком выронил пистолет, держа перебитую кисть на весу.

Вера тихо сползла на землю и попыталась упасть в обморок, прижавшись затылком к стволу сосны. Что касается Белобоки, то мой меткий выстрел произвел на него шоковое впечатление, и сейчас он просто не знал, что делать. Я по опыту знала, что растерявшийся человек с оружием способен на большие глупости.

— Брось оружие, — хрипло предложил Ромка. — Вы проиграли.

Белобока облизнул пересохшие губы, но пистолет не бросил. Более того, по тому, как была напряжена его рука, я поняла, что он сейчас выстрелит.

— Иногда опасно носить джинсы в обтяжку, — проговорила я, опуская ствол «ТТ» на уровень его паха. — Тебе в левое или в правое?

В глазах Белобоки мелькнул ужас. Он принял единственно правильное в этой ситуации решение и разжал ладонь. Пистолет с мягким стуком упал на землю, зарывшись стволом в сосновые иглы.

— Ну вот и все, — проговорила я, обращаясь к Вере с Максимом. — Дальше вам решать, как и что. Кстати, для полноты информации сообщаю — там, в кустарнике, еще трое субъектов в невменяемом состоянии, и еще один ждет их в автомобиле.

Капустин достал сотовый телефон и, вызвав ребят из своей службы безопасности, передал аппарат Ромке. Тот уже перебинтовал Коротышке простреленное плечо своим шарфом и подобрал пистолеты.

— Дождитесь ребят и перевезите всю эту кодлу к нам. Утром разберемся с Калиной! — отдал приказ Максим. — Думаю, после сегодняшнего его уже можно смело вычеркивать из числа серьезных людей.

Коротышка с Ромкой остались на полянке, держа на прицеле Рындина и Белобоку. Машина должна была подойти через несколько минут и погрузить всех участников разборки в фургон, включая ту троицу в кустарнике.

— Ну что, пора и домой, — нервно зевнул Максим. — Пойдемте потихоньку.

Придерживая под руку Веру, Капустин шел рядом со мной, изредка бросая на меня испытующий взгляд. Наконец он нарушил молчание:

— Браво! Моя признательность вам не имеет границ. Где вы так научились стрелять? Впрочем, можете не отвечать. Я полагаю, что у вас за плечами солидный опыт. И, думаю, вы оказались в санатории явно не просто так. Я не ошибся в своих предположениях?

— Разве что в последнем, — уклончиво ответила я. — А так все правильно. О, смотрите-ка, к нам спешит подмога!

Появление запыхавшихся Доры и Артема прервало нашу беседу. Слава богу, эта парочка не успела к перестрелке, иначе мое положение могло бы резко усложниться. Дора бросилась к мужу и буквально вырвала его у меня из рук. Взволнованный Артем подхватил под руку Веру и, обняв ее за плечи, зашагал вслед за Капустиными.

Максим тихо рассказывал Доре о только что происшедших событиях. Дора несколько раз оглянулась в мою сторону, и в ее глазах я прочла искреннее уважение пополам с восхищением. Что ж, не стану скрывать, это было приятно…

Потом, когда эмоции уже немного улеглись, парочки стали разбиваться. Капустин с Верой и Артемом шагали позади, а я шла рядом с Дорой.

— Как вы догадались, что наш Славик украл пистолет? — спросила она, кутаясь в платок, наброшенный поверх свитера — начинало холодать.

— Просто я сопоставила свои впечатления. Я помнила взгляд Славика, когда ваш супруг поругался с этим несчастным Волковым, — пояснила я.

Мы шли на свет горящих впереди окон санатория, и тропинка у нас под ногами была еле видна.

— Опять же эта история с дохлой гадюкой, — усмехнулась я, — это так по-детски: отомстить обидчику, подкинув ему такое! И стрелял Славик по двери Волковых. Кстати, если я правильно все поняла, то первый раз вы отняли у ребенка пистолет и сами отнесли его профессору после того, как ваш муж посетил Шмакова. А как Славик умудрился украсть его во второй раз?

— Воспользовался суетой, — ответила Дора. — Он рассудил так, что мертвому пистолет ни к чему, а ему — очень даже пригодится. По-своему логика безотказная, правда? И Славик не нашел ничего лучше, как снова пальнуть по номеру Волковых. Тут уж отец не стерпел, и мальчик был наказан как следует. Мы решили избавиться от оружия, и Максим утопил его в пруду.

В темноте Дора споткнулась о корень, и я поддержала ее за локоть.

— Спасибо… Интересно, как там поживает наш майор? — проговорила Дора, глядя сквозь прогалы между соснами на окна корпуса.

— Он вовсе не майор.

— Ну да, — кивнула Дора. — Просто человек делает здесь свой бизнес. Кстати, я его раскусила. Наблюдая за поведением этого субъекта, я вспомнила рассказ одной своей знакомой, которая попала в расставленные им сети. Представляете, он нагрел бедняжку на несколько миллионов! Старыми, разумеется… И ей пришлось нанять сыщика, чтобы тот выследил Голубца. Я не исключаю, что кто-то в санатории его «пасет».

— Вы недалеки от истины, — кивнула я. — Думаю, что его судьба уже решена.

Сзади раздавался смех Веры и веселые голоса Максима и Артема.

— Кажется, отношения налаживаются, — улыбнулась Дора. — Теперь у нас есть новый стимул для оживления нашей с мужем интимной жизни. Знаете, это так волнует… Вы нас осуждаете?

— Отнюдь, — покачала я головой. — Это не в моих привычках.

— Мне нравится такой подход, — кивнула Дора. — Для меня было большим сюрпризом, когда приехала Вера. Знаете, я ведь понятия не имела о том, что она — жена моего любовника. Особая пикантность ситуации состоит в том, что у нас — у меня и Максима — роман с Верой длится уже довольно давно. Так что я была удивлена не меньше ее. Представляете — приехать сюда отдыхать, да еще с намерением зачать ребенка (Вера ведь помешана на всяких гороскопах) — и вдруг обнаружить в числе постояльцев своих старых приятелей по постели. Для Артема, конечно, проблем было больше. Вряд ли он был готов сразу принять такую ситуацию. Впрочем, все разрешилось к лучшему.

«Все? А смерть профессора?» — подумала я, вышагивая рядом с Дорой.

Несмотря на то, что все узлы отношений были развязаны, все подводные части айсбергов всплыли и все маски были сброшены, это ни на миллиметр не приблизило меня к разгадке убийства…

* * *

«Что ж, пора подводить итоги, — сосредоточенно думала я, сидя с ногами на кровати в своем номере. — Если ничего само собой не вытанцовывается, попробуем суммировать всю информацию»

Рядом со мной валялись подшивки «Искусства кино» и «Советского экрана», на столике остывал кофе, в пепельнице дымилась сигарета.

Но я была настолько поглощена «перевариванием» полученных за этот день сведений и сопоставлением их с впечатлениями предыдущих дней, что не могла отвлекаться на посторонние предметы и смотрела прямо перед собой, сдвинув брови на переносице.

Итак, что мы имеем?

Начнем по порядку. Майор. Кое-какие наблюдения и раньше подсказывали мне, что дело нечисто, но сегодняшняя встреча с Егором окончательно прояснила ситуацию относительно господина Голубца.

Майор оказался банальным брачным аферистом. Надо сказать, довольно наглым — ведь в военном деле он ровным счетом ничего не понимал и шел на сознательный риск, используя традиционную тягу женского пола к мундиру. Его несколько раз пытался подловить Егор, но Голубец уходил от вопросов относительно своего военного прошлого, изображая возмущение пьяными выходками замаскированного частного детектива.

Кроме меня и Егора, подозревавших, что Голубец — не тот, за кого он себя выдает, ситуацию мгновенно просекла Дора Капустина.

Она сначала немного подзуживала майора, а потом дала ему понять, что знает его истинное лицо — именно таков был смысл ее фразы, когда Дора спросила Голубца, не знаком ли он с Неонилой Августевич. Видимо, это была одна из знакомых Доры, которую Голубец «кинул».

Но Капустина тут же дала ему понять, что не станет разоблачать его — «у каждого свой бизнес», сказала она, потрепав майора по плечу. Что ж, весьма своеобразная деловая этика…

Да и профессор явно понял, что Голубец темнит, судя по их разговору за ужином.

Но стал бы брачный аферист убивать Шмакова, боясь разоблачения?

Ответ однозначен — разумеется, нет. Не тот уровень криминала.

Переходим к Меньшиковой. Антонина Платоновна, как выяснилось, тоже существо тщательно замаскированное. На вид — солидная дама, носит богатые украшения, ведет себя осторожно. И в то же время — явно западает на мужчин.

Что можно подумать в таком случае? Обычный курортный роман? Практическое подтверждение грубоватой пословицы насчет «сорок пять — ягодка опять»? Сомнительно. Слишком уж настойчиво и целеустремленно двигалась к своей цели Меньшикова.

Что мы имеем относительно Антонины Платоновны, ее отношений с соседями по корпусу и покойным профессором? Оставим в стороне ее внешний облик и перейдем к конкретным фактам. А они более чем странны.

Первую же ночь она провела в номере профессора. Она обнадеживала Голубца в его ухаживаниях, но немедленно прекратила их, когда Дора и Максим — каждый по отдельности — дали ей понять, что не стоит тратить времени на майора. Если бы речь шла о банальном разврате, то зачем они стали бы ее предупреждать?

И потом, ведь Егор ну никак не прельщал Антонину Платоновну. Если бы имел место буйный климакс, она бы не упустила и этого мужика.

Далее мы имеем ее попытки намекнуть Доре и Максиму — опять же по отдельности — на супружескую измену. Меньшикова просекла, что Дора крутит роман с Артемом, и доложила об этом Максиму. Причем говорила она с ним как старая знакомая и даже на «ты».

Но тут она не учла «сексуальной этики» господина Капустина. Как я теперь понимаю, эта семейная пара договорилась предоставлять друг другу полную свободу в сексе. Неудача постигла ее и в случае с Дорой. Когда Антонина Платоновна пыталась намекнуть, что Максим изменяет ей направо и налево, та тоже была совершенно спокойна.

Наконец Меньшикова соблазняет Сему, полагая, что перед ней «новый русский», с которым можно попробовать завязать прочные отношения.

Затем следует безобразная драка Меньшиковой с Миленой Волковой, в которой Антонина Платоновна вела себя как самая настоящая…

Да-да, самая настоящая проститутка. Достаточно вспомнить ее лицо и характерный жест перед зеркалом, когда Меньшикова была уверена, что ее никто не видит.

Меньшикова была уже в возрасте и для роли девочек по вызову явно не годилась. Годы брали свое, и требовалось спешно устраиваться, подцепив какого-нибудь перспективного холостяка.

Антонина Платоновна покупает путевку в дорогой санаторий, где останавливаются состоятельные местные жители, — ведь заграничные курорты не так перспективны в этом отношении, — надевает драгоценности и начинает свою женскую охоту.

Кстати, ее драгоценности оказались фальшивыми. Когда Меньшикова узнала, что Вера Погодина хорошо разбирается в камнях, да еще и работает в Ювелирторге, то спешно «потеряла» свой рубин, опасаясь, что подделка будет немедленно раскрыта.

Но Меньшикова и убийство… Нет, это уж никак не сочетается…

Пойдем дальше. Теперь у нас на очереди три семейные парочки.

Сему и Милену Волковых можно было только от души пожалеть. Впрочем, они сами виноваты — зачем было устраивать такой маскарад?

И уж, конечно же, никто из них не был заинтересован в смерти профессора.

Милена по-бабьи рыдала, когда узнала о смерти Шмакова. Еще бы! Ведь профессор, в бытность свою судьей, помог ее брату избежать строгого наказания и ограничился условным сроком.

Статья, конечно же, была ерундовая, дело высосано из пальца, да и взятку Милена дала. Но Шмаков навечно остался в ее памяти как благодетель и отец родной. Яблочек принести — это да. Но вот приматывать скотчем к креслу — не укладывается в голове.

А Сема? Бедный работяга, получивший в качестве долга по зарплате дорогую путевку в санаторий и решивший оторваться там на полную катушку. Волков решил поиграть в «хозяина жизни». Вот и доигрался.

Он все же докумекал, что сам испортил себе отдых своим лицедейством. Идти на попятный было уже поздно, вот он и запил. И даже с горя переспал с Меньшиковой, вызвав запоздалый гнев жены.

Мог ли он желать профессору смерти? Мог ли он убить его просто так, из ярости, что все вокруг над ним насмехаются?

Пожалуй, нет. К тому же они нашли с профессором общий язык, браня коммунистов.

Кстати сказать, Максим сразу же его раскусил. Наверное, еще тогда, когда Милена хвасталась своим пребыванием в Германии.

Ну Германия и Германия, наверняка думал Максим, чего особенного-то? Сел на самолет и полетел. Даже ближе, чем до какого-нибудь Свердловска.

А уж когда завравшаяся Милена сдуру упомянула про какие-то озера в Дрездене, ему все стало ясно. Отродясь там не было никаких озер, и Капустин прекрасно это знал, он даже ехидно осведомился у Доры, какая отметка была у нее в школе по географии, когда та тревожилась, что Волков может разъяриться и чего доброго дать волю рукам. Капустин прекрасно понимал, что Волков валяет дурака, и тихо ловил с этого свой кайф.

Кстати сказать, Максим не преминул осведомиться о бизнесе у Волкова. А когда тот назвал фамилию человека, заправляющего в области алюминием, у Капустина исчезли последние сомнения — наверняка он прекрасно знал окружение алюминиевого магната.

Раз уж мы перешли к Капустиным, логично было бы подытожить факты по этой семейке.

Судя по повадкам и по информированности — сразу можно было бы заподозрить, что Капустины не рядовые отдыхающие. Когда выяснился их финансовый статус, то все стало на свои места.

Что ж, у богатых свои причуды. Если, как говорится, весь мир в кармане, если все престижные курорты уже знакомы вдоль и поперек, то что становится экзотикой для такого рода «отпускников»?

Правильно, родные просторы. Может быть, в этом был даже некоторый элемент ностальгии — ведь не с пеленок же Капустин сколотил свое состояние и наверняка в детстве отдыхал с мамочкой и папочкой вот в таких пансионатах на территории области.

Вот и захотелось «тряхнуть стариной», а заодно и расслабиться, отрешиться от дел, да и от себя отдохнуть — от того имиджа, который неукоснительно требует соблюдения строгих правил, начиная с одежды и кончая предметами роскоши. Если кому из обитателей корпуса этот отдых и удался — так это Капустиным.

Правда, и тут немного подгадили обстоятельства — дела в фирме требовали срочного принятия решений, поэтому подручные господина Капустина и осмелились прибыть в «Отраду», нарушив отдых босса.

Именно поэтому так взволновался Максим, когда к нашему корпусу подъехала навороченная девятьсот шестидесятая модель «Вольво».

Я-то сначала думала, что он испугался, струхнул, а оказывается, всего-навсего разгневался — и тут достали, гады, не дают отдохнуть! А Дора в тот раз, конечно же, была спокойна — ведь она знала, кто приехал, и воспринимала визит непрошеных гостей как рядовое событие. Настолько рядовое, что это не помешало ей оставить мужа наедине с прибывшими и отправиться в номер к Погодину.

Эта связь, насколько я поняла, началась здесь, в «Отраде». Дора запала на молодого человека, который скучал без женского общества, и решила немного с ним поразвлечься. Максим не препятствовал и, разумеется, изрядно повеселился, когда Меньшикова решила открыть ему глаза на «измену» супруги.

Капустин явно пересекался с Антониной Платоновной в былые годы — он ее узнал, она его, разумеется, тоже. Но оба сделали вид, что незнакомы друг с другом — у каждого свой отдых.

Конечно, Меньшикова была более заинтересована в том, чтобы Максим не общался с ней — ведь ее реноме могло бы рухнуть в одну секунду, расскажи Капустин кому-либо, что в корпусе живет профессиональная проститутка, которую он когда-то использовал по назначению.

После разговора с Антониной Максим понял, что она ищет богатого жениха, и дал ей совет переключиться целиком и полностью на профессора — он тоже унюхал, что Голубец лишь выдает себя за вдовца-военного.

Мирный отдых семейства Капустиных изрядно портил их сынок. Разбалованный донельзя невнятной педагогической методой (или просто нежеланием заниматься с ребенком), Вячик доставал всех, кого только можно.

Особенно тяжко пришлось Волкову, которого Вячик невзлюбил, когда тот по пьяни обозвал его папу шибздиком. Я думаю, что мальчуган решил отомстить и реализовал свое желание так, как сумел — подбросил с балкона ему в номер дохлую гадюку, которую наверняка подобрал в лесу.

Ребенок был абсолютно неуправляем. Даже мирный разговор с профессором и рассматривание книжек не помешали Вячику украсть у Шмакова именное оружие и пальнуть из него в коридоре. Скандал удалось замять — Капустин в приватной беседе извинился перед профессором, а Дора вернула ему пистолет. Инцидент был исчерпан.

Но, когда профессор скончался, мальчик сообразил, что покойнику пистолет ни к чему, и предпринял вторую попытку заполучить «ствол».

После второго выстрела Капустин встревожился, отобрал у мальчика пистолет и, чтобы не связываться с милицией, выбросил оружие в озеро.

Отношения же Капустиных и Погодиных строились по довольно сложной схеме. Дора посвятила меня в историю их знакомства, пока мы шли с ней рядом по сосновому лесу, возвращаясь после разборки, которая едва не стоила жизни ее мужу. Дора явно прониклась ко мне доверием и отвечала на все вопросы, которые я задавала.

Итак, Вера познакомилась с Дорой, когда та делала покупки в ювелирном магазине. Между женщинами возникла симпатия, и вскоре Вера стала своей в семействе Капустиных. Она делила ложе и с Дорой, и с Максимом, и, казалось бы, все были довольны.

Кроме Артема, который ничего об этом не знал до тех пор, пока судьба не свела обе пары в доме отдыха «Отрада». Назревал скандал.

Артем с Верой приехали сюда мирно и тихо провести отпуск и зачать ребенка — Вера, начав с пристального изучения свойств драгоценных камней, плавно перешла на гороскопы и запала в астрологию настолько, что соглашалась на зачатие только при определенных условиях. Когда благополучное расположение созвездий было высчитано, когда были определены идеальные для решительного совокупления широта и долгота местности, совпавшие с координатами «Отрады», Артем и Вера направились в пансионат, намереваясь совместить приятное с полезным.

Но Вера чуть задержалась в городе с работой. Артем за это время успел переспать с Дорой — он относился к астрологии более чем прохладно и просто решил не спорить с женой в ее упорстве.

Когда Вера приехала и с первых же шагов столкнулась нос к носу с Капустиными, она немедленно грохнулась в обморок. Чтобы скрыть истинную причину потери сознания, она начала бормотать какую-то чепуху про рубин, что заставило Антонину Платоновну насторожиться и спрятать камень. Бедная Вера! Столь желанный отдых был для нее испорчен присутствием семейной пары, которую она знала так близко! Чересчур близко, можно сказать.

Когда Артем узнал всю правду, его нервы не выдержали, он набросился на Капустина и устроил драку. Потом немного поостыл — ведь он тоже был не без греха, так что стоило ли давать волю эмоциям?

Все это было весьма пикантно, но при чем тут профессор? Артем и Вера почти не общались с ним, за исключением последнего ужина, когда оба они были на взводе и не могли нормально воспринимать ничего не значащие реплики Алексея Даниловича.

А уж какой повод могли найти Максим, Дора, Артем или Вера для того, чтобы расправиться с профессором, да еще таким садистским способом?

Садистским… Хм, а ведь в этом может крыться разгадка. Похоже, Шмакова собирались пытать. Но кто? И зачем? Добился ли убийца того, чего хотел?..

Я еще долго сидела на кровати, перебирая факты один за другим, пытаясь выстроить из разрозненных кусочков мозаики стройную картину.

Она действительно выстраивалась, только на ней не было места профессору.

«Это все какие-то мелочи, шелуха, — думала я. — Неужели одна из этих мелочей имела роковое значение для Шмакова? Что я упустила?»

Постой-ка, постой, Женя! А если попытаться взглянуть на происходящее в другой перспективе? Чуть-чуть расширить систему координат?

И ответ пришел сам собой.

* * *

«Вот, кажется, и все», — подумала я, печально глядя на дальний лес. Налетал ветер, сосны шумно шелестели иглами, и этот звук, если закрыть глаза, отчасти напоминал шум морского прибоя.

Кажется, загадка разгадана. Правда, пока только на уровне интуиции.

Преступника я вычислила, даю голову на отсечение. Но разгадка была настолько неожиданной, настолько не укладывающейся в сознании, что я десять раз проверяла себя — нет ли ошибки. Чувство подсказывало мне — все сходится.

Но чувства — чувствами, а должна же быть и логика. Да и сам подход к вычислению преступника методом исключения не казался мне достаточно убедительным. И, не будем скрывать, у меня пока что не хватало главного — мотива. Что ж, попробуем за сегодняшний день заполнить и этот пробел, время у меня еще есть.

После утренней пробежки и купания — вода в озере заметно снизила температуру, и обратный путь мне пришлось проделать тоже бегом — я попросила принести завтрак ко мне в номер.

Спускаться к общей трапезе особого желания не было, хотелось в одиночестве подумать и сосредоточиться. Когда увозили пустую посуду на тележке, я заказала из бара две порции кофе с перерывом в полчаса. Заказ был принят, и кофе доставлен минута в минуту — здесь давно привыкли к капризам постояльцев.

Но ни кофе, ни выкуренные подряд четыре сигареты не приблизили меня к разгадке.

Неужели я ошибаюсь? Вроде бы нет, логика моих рассуждений безупречна.

Кстати, вот и разгадка моего сна с камнепадом — казалось бы, все постояльцы на месте, но одного обитателя корпуса все равно не хватает.

Я долго думала, тщательно взвешивала все факты и решила: как бы ни было невероятно мое предположение, его следует принять — хотя бы просто потому, что любая другая версия не срабатывала.

* * *

— А-а, вы журнальчики принесли, — подняла голову из-за стола библиотекарша Белла. — Кладите сюда, на столик, я вычеркну их в вашем формуляре.

Она придвинула к себе ящик с карточками.

— А-га, вот вы где у меня! — извлекла она мой формуляр. — Возле Липочки.

— Липочки? — рассеянно переспросила я. — Что еще за Липочка?

— Ну как же! — улыбнулась Белла. — Наша комендантша, разве вы не знаете?

— Все же зовут ее Оленькой, — удивилась я. — Разве не так?

— А мне нравится — Липочка, — настаивала Белла. — Ведь ее имя предполагает и такой вариант. Вот, посмотрите сами.

И она, заложив линейку в ящик вместо закладки, протянула мне формуляр.

«Олимпиада Витальевна Остен-Бакен, — прочитала я аккуратно выведенные буквы. — Год рождения — 1928. Социальное происхождение — из дворян».

Карточки были старого образца, и такая идиотская графа там еще значилась.

— Ну, вот и все, — тихо произнесла я. — Теперь все окончательно встало на свои места. Больше мне нечего здесь делать.

— Что-что? — оторвалась от своего журнала Белла. — Вы что-то сказали?

— Нет-нет, — я поднялась со стула, — не обращайте внимания. И — большое вам спасибо.

— Заходите еще, — Белла помахала мне рукой и углубилась в чертеж выкройки.

Я дважды прошла по коридору туда и обратно и, наконец решившись, подошла к двери комендантши. Постучала и, дождавшись ответа, вошла.

Олимпиада Витальевна сидела возле окна, подперев голову локтем, и читала Солженицына.

— «Архипелаг»? — кивнула я на синюю новомирскую книжку.

— Да, — со вздохом оторвалась от книги Олимпиада Витальевна. — Сколько перетерпеть пришлось народу! Поверить трудно!

— Вам? — печально усмехнулась я. — Вам-то как раз, я думаю, поверить нетрудно. Вы же сами прошли через этот ад, не так ли?

Оленька-Липочка подняла на меня глаза и недобро прищурилась.

— Вы зашли ко мне просто так или хотите что-то сообщить? — спросила она сухо.

— Давайте поговорим начистоту, — предложила я, присаживаясь напротив нее. — Начнем с того, что я не думаю, будто вы хотели смерти Шмакова.

Комендантша немного помолчала. Она раздумывала, стоит ли все отрицать, но решила, что не нужно терять времени даром, и отпираться не стала.

— Вы правы, — жестко сказала она. — И в то же время ошибаетесь.

— То есть?

— Вам этого не понять, — отрезала она, — для этого нужно было побывать в подвалах НКВД.

— Бог миловал, — тихо сказала я. — Не довелось по возрасту.

— У вас есть курево? — попросила Олимпиада Витальевна. — Американские? Черт с ними, давайте. Хотя я всю жизнь курила только «Беломор». И то до второго инфаркта, потом бросила. Но теперь — все равно.

Она обреченно махнула рукой и глубоко затянулась «Кэмелом».

— Как вы меня вычислили? — спросила она. — Это случайность?

— Нет, — покачала я головой, — обычная логика. Я вычислила вас довольно банальным методом — методом исключения. Ни у кого из постояльцев, хотя все они далеко не ангелы, не было причины убивать профессора Шмакова. Оставалась обслуга. Я начала с вас, и сразу же у меня возникли подозрения. А потом я просто посмотрела ваш библиотечный формуляр и, увидев имя и фамилию, свидетельствующие о дворянском происхождении, решила, что нашла возможный мотив.

— Я где-то промахнулась? — озабоченно поинтересовалась комендантша.

— В общем-то нет. Просто наверху решили перестраховаться и тщательно обследовали тело. Были найдены следы скотча на губах и на пижаме покойника, — терпеливо пояснила я. — И потом — следы сигаретного пепла на полу. А Шмаков не курил.

— Тоже небось бросил, — злорадно сказала комендантша. — А вот зимой сорок восьмого очень даже смолил. Мне тогда двадцать было, родителей еще в тридцать шестом подмели, я по чужим людям моталась. Но и меня достали в конце концов.

Пятьдесят восьмая статья — антисоветская агитация и пропаганда. Какая там агитация — мне лишь бы выжить в тогдашней мясорубке, не то что агитировать. Настоящая антисоветская агитация — это их лагеря, где я провела десять лет, пока главный злодей не подох в пятьдесят третьем. Выпустили меня, правда, только в пятьдесят восьмом… Реабилитировали, все как полагается.

Она замолчала, уставясь на огонек сигареты, который ярко светился в полутемной комнате.

— Но кто мне заплатит за пытки, вот что я хотела бы знать? Вы представляете, что испытывает двадцатилетняя девушка, когда ей тычут в лицо зажженной сигаретой? — спросила комендантша. — О прочем умолчу, чтобы вам не снились кошмары, как снятся все эти годы мне.

— Вы сразу узнали Шмакова? — тихо задала я свой вопрос. — В первый же день?

— Нет, конечно, — покачала головой старушка. — В субботу, когда он стал говорить про мемуары. Что-то такое знакомое мелькнуло в интонации, и меня как током ударило — он! И я сказала себе, что за такое срока давности не бывает. И если уж люди его не наказали, то я должна сама постоять за себя.

— Вы приговорили его к смерти? Решили устроить самосуд? — спросила я.

— Да нет, — пожала плечами Олимпиада Витальевна, — просто захотелось посмотреть ему в глаза, когда он меня вспомнит. Убивать — нет, наверное, нет. Я бы смогла остановиться…

Собственно, я его и пальцем не тронула. Сидел он, голубчик, у себя в кабинете и охал, держась за сердце. Ну, я и примотала его скотчем к стулу, рот залепила. Села рядышком, стала рассказывать, напоминать подробности нашего, так сказать, общения в конце сороковых. Хотелось мне, чтобы он хоть немного побыл в моей шкуре. Ведь я тогда так же сидела, прикрученная веревками к стулу, а они… Ну да ладно, не буду углубляться…

Когда я протирала столы, мне попалась на глаза пачка сигарет, которую забыла Дора. Пальцы сами достали одну и спрятали в карман передника. Я действовала как автомат, право слово.

Я тогда еще ничего для себя не решила — слишком была потрясена этой встречей. Столько лет прошло, казалось бы — все перегорело. А вот поди ж ты! Видно, память подсказала — недаром после приезда Шмакова мне снились кошмары, как будто меня снова пытают. Видно, душевная память глубже, чем зрительная.

И вот я решила кое-что напомнить нашему профессору. Когда я примотала его к стулу и освежила память Алексею Данилычу, то зажгла сигарету и стала медленно подносить к его лицу.

Он мычал что-то нечленораздельное, рвался. И, знаете, было так противно…

Я думала, что ненависть заставит меня причинить ему боль. Но… но я не могла даже прижечь ему губы, не говоря уже о прочем.

А ведь эти субчики не стеснялись вытворять со мной все, что угодно, во время допросов и даже получали от этого удовольствие. Вы, наверное, прекрасно понимаете, что я имею в виду.

Ну вот… Короче, зря я все это затеяла. Передо мной сидела в кресле полная развалина, насмерть перепуганная появлением призрака из прошлого.

Мстить такому человеку было бы просто нелепо. И я уже хотела его развязать, но тут он вдруг задергался и замер.

Сердечко не выдержало. «Ну, значит, судьба», — подумала я. Сигарету затушила об каблук, окурок в унитаз выбросила. Отлепила скотч, спрятала в передник. Пульс у него пощупала — нету пульса. Зеркальце к губам поднесла — чисто, ни облачка.

Вот, собственно, и все, — закончила свой рассказ Олимпиада Витальевна.

— Что ж, я вам верю, — медленно проговорила я. — Но вот…

— Поверят ли в органах? — усмехнулась комендантша. — Знаете, мне уже как-то безразлично. Будь что будет. Я готова ко всему. Вот телефон — звоните, я никуда не убегу и с собой не покончу.

В это я тоже вполне верила. Старые зечки обычно с собой не кончают и всегда готовы к испытаниям наподобие тех, которые им уже пришлось перенести. Сталинские лагеря давали хорошую закалку — тем, разумеется, кто смог в них выжить и выйти на свободу.

Глава 7

Среда, 18 сентября

Господина Голубца задержали сегодня рано утром, когда он спешно паковал вещи, намереваясь смыться из «Отрады». Лжемайор был не на шутку встревожен моими расспросами и поведением Егора, почуял, что пахнет жареным, и решил сматывать удочки.

Брачного афериста взяли буквально у дверей. Все прошло тихо, спокойно и без лишнего шума. Михайленко переговорил с Егором и, сделав запрос в центр, стал радостно потирать ладони. Частный сыщик тоже был весьма доволен и не без оснований надеялся, что теперь дела его конторы резко пойдут вверх.

«Майор» сначала все отрицал, но, когда ему предъявили подробные показания шести брошенных и обобранных им богатых женщин, а вдобавок пообещали устроить очные ставки с ними, Голубец сник и понял, что его дела плохи.

Впрочем, когда Михайленко все-таки не выдержал и рассказал ему, кто такая Меньшикова, то Голубец расхохотался и смеялся до тех пор, пока у него не началась самая настоящая истерика.

Что касается Олимпиады Витальевны Остен-Бакен, то, как я и предполагала, Михайленко не стал раздувать это малоперспективное дело.

Скандал был бы невыгоден ни репутации пансионата, который вскорости должен был стать привилегированным, ни Академии права, в которой преподавал Шмаков. Выслушав Олимпиаду Витальевну, Михайленко долго говорил с начальством по сотовому телефону, уединившись в беседке возле лечебного корпуса, а потом зашел к комендантше и предложил ей написать заявление об уходе.

— По собственному желанию, — уточнил Михайленко. — Вы понимаете, что для вас это самый безболезненный вариант, госпожа Остен-Бакен.

— Всех господ ваши коллеги еще до войны расстреляли, — не могла не огрызнуться Олимпиада Витальевна. — Каким числом помечать?

— Сегодняшним, — велел ей Михайленко. — Я сам отнесу ваше заявление директору, расчет получите сегодня же. И чтобы к вечеру духу вашего тут не было. Иначе наша договоренность аннулируется.

— Что ж, поеду в деревню, — спокойно сказала комендантша, подавая листок. — У меня там внучатый племянник живет, давно к себе звал. Теперь корову держать разрешают, не то что при Хрущеве.

— Да хоть к черту на рога, — отозвался Михайленко, пробегая глазами текст. — Все, я иду. А вы, Евгения Максимовна, справились с делом очень оперативно. Как вернетесь в город, позвоните вот по этому телефону, там вам вручат новую лицензию.

— И в ней будут прописаны мои расширенные полномочия? — поинтересовалась я.

— Не буквально, — уклончиво ответил Михайленко. — На статус Джеймса Бонда, агента с правом на убийство, не рассчитывайте. Скажем, будет шапочка администрации, герб. Ну и телефон для отмазки, если наши ребята станут слишком уж наседать на вас.

— Значит, вы не из этих? — удивленно спросила бывшая комендантша, показывая пальцем на плечи — там, где должны быть погоны.

— Нет, я сама по себе.

— Ну, это другое дело, — с уважением посмотрела на меня старушка.

* * *

Посла завтрака я поняла, что мой отдых в «Отраде» закончился. Оставаться среди постояльцев первого корпуса, зная о них больше, чем положено простому человеку, было не очень приятно.

Я приняла решение и, собрав вещи, отправилась домой, ни с кем не попрощавшись. Догуляю отпуск в городе, а то и вправду подамся на Канары! Уж там-то меня никто не достанет с предложением поработать!

Вот будет сюрприз для тетушки, когда я появлюсь дома! Но я недооценила способности своей родственницы — удивляться пришлось мне.

Когда я ввалилась в квартиру с дорожной сумкой, тетушка Мила сидела в кресле и внимательно, с карандашом в руках, читала какую-то брошюру.

— Что это вы, тетя? — спросила я, подходя поближе. — Ошибки в детективах ищете?

— Совершенно верно! — радостно подтвердила она. — Знаешь, милочка, я устроилась на работу. Местное издательство начало выпускать детективы, и я теперь работаю у них корректором.

— То есть какое-то время вы можете не покупать романы, а просто брать их на работе.

— Ну конечно! Представляешь — я читаю детективы, и мне еще платят за это деньги!