Ира

Машка на прощание еще раз махнула рукой и пошла к выходу. Я моргнула, прогоняя внезапно набежавшую слезу. Черт, какой-то нелепый приступ сентиментальности. Абсолютно не свойственной мне. Впрочем, чему я удивляюсь — Машка всегда действовала на меня таким образом. Я начинала делать то, что при прочих обстоятельствах мне даже и в голову бы не пришло. Потому что Машка... она такая... безответная, что ли... безобидная... беззащитная...

А если вернуться к привычному, родному цинизму, Машка была полной рохлей, и все тут. Хотя — красавица.

Мы познакомились с ней в институте. Я в Москву поступать приехала. Поступила. Даже странно, насколько легко, но сейчас не об этом. Заселилась в общежитие и стала обзаводиться друзьями — словом, строить жизнь, имя которой — студенчество.

Машка появилась в этой жизни уже к концу сентября. Мы со Светкой, моей соседкой по комнате, пили вечерний чай, когда в нашу дверь постучали.

— Да! — хором откликнулись мы.

Дверь открылась, и на пороге возникла девица с белыми, как солома, волосами, в джинсах и свитере с орнаментом. У ног ее стояли две объемистые сумки.

— Здравствуйте! — сказала она.

— Привет! — ответили мы снова хором.

— Вы Ира и Света? — переминалась на пороге девица.

— Да, — подтвердили мы.

— А я Маша, — сообщила девица. — Меня к вам поселили.

Я и Светка переглянулись. Мы уже знали, что к нам кого-то подселят, комендантша оповестила об этом, отдавая ключи от комнаты. Эта «кто-то» должна была быть с третьего курса. Мы со Светкой ожидали появления неизвестной ОСОБЫ с некоторой долей страха — а ну как занудой окажется. Девица в дверях выглядела неопределенно. Могла оказаться кем угодно. И занудой, и зубрилой, и гуленой... Но выбора, похоже, у нас не было, поэтому мы все так же в унисон кивнули, и девица, легко подхватив свои огромные сумки, просочилась в комнату.

— Смотри, смотри! — вдруг зашептала Светка и принялась локтем больно пихать меня в бок.

У девицы, которую мы могли теперь рассмотреть во всех подробностях, была КОСА. Вот именно так, заглавными буквами — КОСА! Толстая, ровная, до попы. Во времена, когда все смело обрезали свои волосы чуть ли не под корень, наша новая соседка носила КОСУ. Мы завороженно уставились на нее. «Анахронизм», — подумала я. Судя по выражению Светкиного лица, нечто подобное промелькнуло и в ее голове. Девица тем временем задвинула сумку в угол, туда, где у нас располагалась вешалка, и с робкой улыбкой повернулась к нам:

— А какая кровать свободна?

Я молча мотнула головой в сторону окна.

— Спасибо, — сказала девица, подошла к кровати, села на нее и немного покачалась на пружинах.

Посмотрела на стол, где стояли наши чашки с недопитым чаем, и очень тихо, неуверенно промолвила:

— А у меня есть варенье.

— Какое? — оживилась Светка.

— Разное, — застенчиво улыбнулась девица. — Малиновое, клубничное, из крыжовника, смородины...

Вот так водворилась Машка в наше студенческое жилище. Все опасения наши оказались напрасны. Машка стала идеальной соседкой. С ней невозможно было поссориться по-крупному, и даже неизбежные при совместном проживании мелкие конфликты гасли в мгновение ока. Машку нельзя было представить во гневе, конечно, как все нормальные люди, она злилась, когда для этого были причины, но делала это так тихо, что многие просто не замечали. Невозможно было заподозрить ее и в стремлении сделать недоброе знакомым и незнакомым людям. Машка свято уверит в то, что хороших людей в мире больше, чем плохих, причем примерно в соотношении девяносто к десяти, и никакие жизненные перипетии не могли разуверить ее.

Но это был один из немногих пунктов, в чем Машка проявляла настоящую твердость. Вообще же бойцом она не была, наоборот, чаще клонилась под напором обстоятельств, словно деревце на ветру, но, похоже, не придавала этому особого значения, считая такое положение вещей естественным. При этом она не относилась к тому типу женщин, которые, выглядя беспомощными и принимая как должное ваше сочувствие, умело извлекают для себя массу всяческих приятностей. Нет, Машке чуждо лицемерие: она и на экзаменах списать-то толком не умела.

Она была очень красива. Кроме знаменитой КОСЫ Машка обладала бедрами и грудью. Не такими, как у нас — легкий намек и на то и на другое, — а настоящими». «Фигура с изгибами», — как однажды с откровенной завистью в голосе выразилась Светка. Вот лицо у Маруси подкачало. Ее можно было назвать хорошенькой только благодаря гармонии черт. Если же взять каждую часть лица в отдельности, то Машке нечем было похвастать. Нос картошкой, глаза не большие, не маленькие, цвета лесного ореха, рот тоже ничем не примечательный, да, еще и немного торчали уши. И все же Машка была красавицей. Когда улыбка озаряла ее лицо, все совершенно забывали о том, что оно скорее банально, чем оригинально. Я думаю, все дело было в КОСЕ. Именно КОСА придавала Машке таинственности и оригинальности. Эдакая девушка с картин старых мастеров. Маруся вообще до удивления была несовременна, и не только из-за своей внешности, но и благодаря некоторым взглядам на жизнь. Но об этом чуть позже.

Скажу честно, я Марусе завидовала. И Светка, я знаю, тоже. Хотя и никогда в этом не признается. Мы рядом с Машкой чувствовали себя голенастыми птенцами и в душе тихо радовались тому, что родились в удачное время, в разгар моды на худых и длинноногих. Явись мы на свет лет на сто раньше, сидеть бы нам в старых девах до скончания века.

Так я думала и далеко не сразу заметила, что птенцы эти, во всяком случае многие из них, в личной жизни были не в пример роскошной Марусе удачливее и счастливее. В понятие «личная жизнь» в ту пору входило количество мальчиков, окружающих тебя. Нет, прошу прощения, не так — количество мальчиков, которые, окружая тебя, задерживались на более или менее длительное время. Именно с этим у Машки были проблемы.

Вот поймать в свои сети кого-нибудь — это для нее не представляло большой сложности. Машкина красота всегда привлекала мальчиков и мужчин, и поклонники подчас заполоняли все свободное пространство нашей комнатенки. У нас, первокурсниц, их тоже было немало, и мы невероятно гордились этим, поскольку, вырвавшись в свободную взрослую жизнь, иного пути утвердиться в этом новом для нас мире, кроме как коллекционируя воздыхателей, пока не знали. Существовала своего рода борьба между отдельными девицами, группками девиц и даже целыми этажами общежития за ничего не ведавшие мужские души. В ход шли все способы: от банальной демонстрации туалетов до изощренных методов дискредитации соперниц.

Машка не использовала ни один из них. Просто она появлялась, и у мужчин сразу же начинали масляно поблескивать глазки, а ручонки принимались совершать в воздухе хватательно-поглаживающие движения.

Но дальше... Дальше происходило странное: Машкины поклонники довольно быстро исчезали из ее жизни. Взять хотя бы Олега, в которого была беззаветно влюблена наша белокурая красавица почти два года. Типичный неврастеник, на мой взгляд. «Трус», — диагностировала его Светка. В реальной же жизни — москвич, шатен, интеллектуал. Машку прельстили в нем его необыкновенная начитанность и любовь к прекрасному. Он водил ее в музеи и на концерты, читал стихи при свечах и даже посвятил ей пару четверостиший. Но, как у всех неуравновешенных артистических натур, любовный запал Олежки угас довольно быстро, и потянулись дни, а потом и месяцы сложных, вымученных отношений. Машка облюбовала себе телефон-автомат в темном тупичке на втором этаже нашего корпуса и целыми вечерами висела на нем, пытаясь дозвониться до любимого, а дозвонившись, шептала в трубку ласковые слова и молила о встрече.

Встречи же происходили все реже — раз в две-три недели — и лишь для того, чтобы наскоро заняться сексом в квартире двоюродного брата Олега. Машка потихоньку начинала накаляться и в один прекрасный день устроила бурное выяснение отношений со слезами и стонами. Это она так сказала — «бурное», я же склонна думать, что Машунька, как обычно, в своей излюбленной манере похлюпала носом и промямлила нечто вроде: «Ну как же?» или «Что же теперь с нами будет?».

Олег выслушал все это молча.

«Он был так удивлен», — рассказывала Машка. Вот уж действительно. Я прекрасно понимала ход его мыслей. Я, мол, ее, можно сказать, облагодетельствовал, одарив своим вниманием, а ей еще что-то надо. Нет, нет и еще раз нет! И Олег быстренько свалил в туман.

Машка грустила долго, месяца четыре. Сидела дома, никуда не ходила, вязала. К слову сказать, тот свитер с орнаментом, в котором впервые предстала перед нами, Маруся смастерила сама. Исключительная вещь. Нас она тоже научила искусству — из простых, порой очень невзрачных клубочков пряжи творить настоящие шедевры. Я и сейчас иногда берусь за спицы, когда нужно утихомирить свои нервы. Вещи рождаются на свет медленно, потому что свободного времени остается очень немного, но ведь рождаются, и все благодаря Машуньке.

Да, так вот, Машка грустила и вязала. Но потом наступило лето, мы закончили свой первый (с ума сойти!) курс, а она перешла на четвертый. И чтобы не ехать домой на лето, записалась в стройотряд. Девяносто молодых людей обоего пола все лето весело строили какую-то дорогу, по ночам пели песни под гитару, загорали и купались. Вернулась наша Машка оттуда похудевшей и похорошевшей, волоча за собой вылинявший рюкзачок и толпу новых поклонников.

Витя. Среднего роста, среднего телосложения и средних же умственных способностей. «Тупица», — заклеймила его Светка, больше всего ценившая в мужчинах живость соображения. Резко, не спорю. Но честно сказать, Витя мне тоже не нравился. Впрочем, нам-то какое дело, рассудили мы и продолжали наблюдать события со стороны.

«Мама сказала... мама сделала... мама знает... мне нужно спросить у мамы...». «Мама» у Вити не сходила с языка. Это был симптом достаточно тревожный. Так мне показалось. Я поделилась мыслями со Светкой.

— Ага, — согласилась она, потом немного подумала и добавила: — Хотя, ты знаешь, по-моему, все мужики немного помешаны на своих мамашах.

— А тетки помешаны на папашах? — усмехнулась я. — Фрейдизмом увлекаетесь, девушка?

— Да нет, — пожала плечами Светка. — Просто жизненные наблюдения.

По части умения накапливать эти самые «жизненные наблюдения», создавая из них собственную коллекцию парадоксов, Светка не знала себе равных. Недаром же она потом удрала из нашей профессии в журналистику.

— Тяжело придется Марьяне, — заметила я. — Бороться с мамашей любимого мужчины — это тебе не в поле цветочки собирать.

— «Любимого»? — переспросила Светка. — Думаешь, она в него влюблена?

— Разве нет? — удивилась я.

— Да что-то мне... — задумалась Светка, — как-то сомнительно...

— А иначе зачем весь этот сыр-бор?

Мы уставились друг на друга. Истина, как потом выяснилось, была рядом, стоило лишь протянуть руку, и нам удалось бы схватить ее за хвост. Но мы не сделали этого. Может, просто потому, что время еще не настало?

Что дальше было с Витей? Да яснее ясного! Мама сказала, что Машка ему не пара. Конец романа.

Плакала ли Машка? А как же! Вообще надо сказать, что все, абсолютно все Машкины романы заканчивались для нее слезами. Просто сбросить с себя какую-нибудь историю, как бы стряхнуть ее с плеч Машке никогда не удавалось. Она с изумлением, подчас с ужасом наблюдала, как это происходило у нас. Мы со Светкой вертели мужиками как могли. Заводили знакомства, рвали их — как будто играли в игры. Возможно, так и было. В детстве мы забавлялись в «дочки-матери», потом в «принца-принцессу», теперь в «поймай, если сможешь». Все это было непонятно для Машки. Я же говорю: современность — не ее среда обитания. Она присутствовала здесь и с нами, но нестыковки были налицо.

Потом мелькнул в ее жизни веселый парень Гена, за ним — толстый, но очень умный пятикурсник Фима, следом еще кто-то, сейчас не помню уже. Мелькнули и точно так же, как Олег и Витя, растворились в прошлом без следа. Прямо рок какой-то.

Так вот истина-то все-таки открылась нам. Поздновато, конечно. Обнаружься она чуть раньше, как знать, может, удалось бы помочь Машке советом или делом, но — увы! А все было очень просто — Машке до чертиков хотелось замуж.

Посему в каждом своем поклоннике она видела потенциального жениха. Вот что думали мы, когда знакомились с кем-то или, высмотрев добычу на дискотеке, преследовали ее. Красавчик, фигура, улыбка, не скучный. А Машка? Она перетирала в голове: практичный или не практичный, злоупотребляет или не злоупотребляет, детей любит или не любит, руки на месте или растут не оттуда?

— А вы что, не так? — искренне удивилась Машка, когда наконец-то зашел у нас разговор на животрепещущую тему.

Если объект не набирал высоких баллов по ее внутренней шкале ценностей, Машка бесповоротно помещала его в графу «неподходящий вариант» и искренне недоумевала, почему он продолжает добиваться ее, тогда как изначально известно, что отношения их несерьезны и не станут серьезными никогда. Она не понимала прелести флирта, необременительного и ни к чему не обязывающего, и считала, что, если людей связывают длительные отношения, они должны непременно перерасти в брак.

Те же кандидаты, которые набирали проходной балл, могли рассчитывать на Машкину привязанность. Вот только спустя некоторое время желание продолжать какие-либо взаимоотношения с Марусей у них начисто пропадало. Отчего бы это? Да оттого, что мужики сразу догадываются, когда их хотят захомутать. И спрыгивают с этого поезда поскорее. Вы можете возразить, что далеко не все, кто-то ведь женится, некоторые даже сами рвутся. Не спорю, но — поправка:

делают они это уже в более зрелом возрасте, но никак не в то время, когда им стукнуло от силы двадцать— двадцать два.

Итак, Машка лишалась поклонника за поклонником. И недоумевала: в чем тут дело? Мы со Светкой, наконец-то додумавшись до причин, наперебой старались объяснять, в чем загвоздка и как себя вести, чтобы все было о'кей.

— Да и вообще, на черта тебе замуж? — горячилась я.

— Ну как же? — распахивала свои ореховые глаза Машка. — Женщина должна выйти замуж, родить детей...

— Кому должна? — хором перебивали мы.

— А? — вопрошала Машка, и все начиналось сызнова.

— Родительская установка, — морща лоб, выдала как-то Светка.

— И что с этим делать? — вздохнула я.

— Ничего, — пожала плечами Светка. — Расслабиться и ждать, когда Машку настигнет судьба.

Именно так. Но «когда Машка найдет свою судьбу», бог знает! А когда эта самая судьба со всей свойственной ей энергией набросится на Марусю, ждать долго не пришлось.

Это случилось, когда Машка была на пятом курсе. Однажды зимой я вернулась с лекций и застала ее в компании белесого мужичка-боровичка, плотного, краснолицего, чуть слышно сопящего от напряжения. Они пили чай и молчали.

— Познакомься, это Петя, — прожурчала Машка, — мы с ним на одном потоке учимся.

— Привет! — сказала я, с интересом разглядывая очередной объект.

— Привет, — насупился мужичок.

— Это Ира, — продолжала церемонию представления Машка.

— Очень приятно, — пробормотал объект и вновь уткнулся в свою чашку.

Ужас! Где только Маруся откопала этого буку? Прежние кандидаты хотя бы умели вести светскую беседу, но этот! Я тихо запаниковала. Машка, однако, сидела совершенно спокойная и, похоже, даже получала от ситуации определенное удовольствие.

Потом появилась Светка, и ее тоже представили гостю. И она тоже с паническим ужасом воззрилась на него. Так прошло часа три. Петя выпил четыре чашки чаю, посмотрел телевизор. Все время молчал. Один раз вышел в туалет. В десять я не выдержала:

— А вам, случайно, не надо уже уходить?

Машка вздрогнула. Светка тихонько хихикнула.

Мужичок-боровичок вопросительно смотрел на меня.

— Ну, я тут подумала, — принялась объяснять я, — вдруг вам через всю Москву домой ехать... Поздновато все-таки.

Машка переливчато засмеялась:

— Да что ты, Ирка, Петя же здесь живет.

— В смысле? — Я уставилась на нее.

— На пятом этаже, — пояснила она.

— Здесь, в общаге? — не меньше моего удивленная, вмешалась Светка.

— Да, — кивнул неразговорчивый Петя.

— В нашем корпусе? — не унималась Светка.

— Ну да, — несколько раздраженно подтвердил Петя, не понимая, видно, чему мы так удивляемся.

А мы со Светкой, как потом выяснилось, думали об одном и том же: мы знали в этой общаге ВСЕХ. Пети среди них не было! Возникал вопрос: где надо было прятаться все эти годы, чтобы все время оставаться в тени?

— Он учился, — защищала свой объект Машка, когда сам он отбыл все-таки в свои апартаменты.

— Все учились, — бурчала Светка.

— Он — отличник, — с гордостью сообщила Машка.

— Мы тоже, — напомнила я. — Но ТАКИМИ мы не стали.

— Какими «такими»? — удивлялась Машка. — Он хороший.

Все ясно. Петя набрал проходной балл. Оставалось ждать развития событий.

С тех пор мужичок-боровичок стал постоянным компонентом Машкиной жизни. Раз-другой в неделю водил ее в кино, после пил у нас чай, почти ничего не говоря при этом и внимательно осматриваясь. Иногда кривился, когда врывались наши со Светкой друзья и завлекали нас всех, включая и Машку, в очередную авантюру. Иногда помогал устранять бытовые неполадки, выказывая при этом незаурядную сноровку. Но никогда не обнаруживал каких-то особенных чувств к Машке, а к полуночи молча растворялся в сумраке коридора. Мы со Светкой терялись в догадках, долгими зимними вечерами всячески перемывая ему косточки.

Он был нетипичен. Но как-то заунывно нетипичен. Отличник, постоянный посетитель институтской библиотеки, спортсмен и зубрила. Спортсмен не может быть занудой, скажете вы. Готова поспорить, вы никогда не догадаетесь, каким спортом занимался Петя. Спортивная ходьба! Ни полета тебе, ни азарта. Невероятно педантичный, он даже на меня, большую поклонницу аккуратности и пунктуальности, наводил смертельную тоску. Если Машка опаздывала на встречу хотя бы на пять минут, он до окончания вечера беспрерывно зудел. Очень много читал, не исключаю, что книги были интересные, но, когда он начинал рассказывать о них, мы еле сдерживали зевоту, мечтая о свободе. Вскоре мы устали разгадывать его таинственную натуру, решив, что к нам влечет его элементарное любопытство.

Мы ошибались и поняли это лишь 8 марта. Петя пришел к Машке с цветами, мы со Светкой деликатно удалились к соседям, тут-то он и развернулся! Когда мы спустя час вернулись в комнату, Машка стояла столбом у окна, хлопая глазищами и машинально переплетая косу.

— Что случилось? — удивилась я. — Куда ты дела Петю?

— Он ушел, — замороженно ответила Маруся.

— Сами видим, — вклинилась Светка. — А что так рано?

В самом деле, Петя был большой любитель посидеть в гостях. Во всяком случае, в нашей комнате. Меньше двух часов он у нас не проводил, а тут его уже и след простыл.

— А? — растерянно взглянула Машка. — Что?

Мы со Светкой переглянулись. Наш немой диалог звучал примерно так.

Светка: «Он что-то ей ляпнул».

Я: «Не иначе».

Светка: «Что-то ошеломляющее».

Я: «Однозначно».

Светка: «Сказал, что их отношениям пришел конец».

Я: «А что, у них были какие-то отношения?»

Светка: «Ну, он же торчал тут все время. Марьяна могла решить, что у них отношения».

Я: «Точно. И он сделал ноги, пока не поздно».

Светка: «Нестыковка. Какого дьявола он тогда притащил цветы?»

И вправду? Если Петя, как до него и многие объекты, надумал покинуть нашу Машуньку, тогда зачем он притащился поздравлять ее с 8 Марта? Мы вновь уставились на Машку.

— Колись, — потребовала Светка.

— Девчонки, — задушенным голосом сказала Машка, — он сделал мне предложение!

— Что?!!

Мы со Светкой истерично захохотали.

— А что такого? — надулась Машка. — Что вы ржете?

Я упала от хохота на кровать. Светка присела к столу, тоже продолжая посмеиваться.

— Машка, — сказала она, — ну, посуди сама, это же действительно смешно.

— Почему? — У Машки покраснели уши — верный признак того, что она начинает злиться.

— С его данными рассчитывать на согласие... — продолжая смеяться, пожала я плечами, — излишне самонадеянно, не находишь?

— Нет, — неожиданно резко ответила Маруся. — Не нахожу. Вам бы все хиханьки да хаханьки. А я лично склонна принять его предложение.

Вот так так. В комнате внезапно воцарилась тишина. Машка, стоя перед нами с покрасневшими ушами, сжимала кулачки и явно готова была дать отпор. Мы со Светкой молчали. Не знаю, о чем думала в тот момент Светка, я же прикидывала: стоит ли лезть в драку?!

— На фиг тебе это нужно? — все-таки полезла. Паршивый характер, чтоб его!

— Я хочу замуж, — вызывающе глядя на меня, ответила Маруся.

Иногда мне казалось, что она немного побаивается меня, это особенно было заметно, когда мы начинали наши бесконечные дискуссии о нужности или ненужности замужества.

— Что там тебе в замужестве? — в который раз спросила я.

— Ну как же, — все еще немного злясь, но уже чуть смягчив тон, ответила Машка. — Женщина должна иметь семью. И потом, дети...

Опять. Я закатила глаза. «Родительская установка», — вспомнилось мне. Да, возможно, Машка относится к той категории женщин, которые вместе с молоком матери впитывают стремление к замужеству.

— И потом, — продолжала сыпать «аргументами» Машка, — распределение...

Распределение у нее действительно было аховое. Город Липецк. Машкина малая родина. Машка знала ее до последнего кустика, до последнего человечка и утверждала, что делать там нечего. Словом, ехать по распределению она не желала.

— Хорошо, а куда твой Петечка собирается после диплома?

— В Новосибирск.

— Зачем? — удивилась я.

— Он же оттуда родом, — ответила Машка. Еще кое-что новенькое про Петю...

— Замерзнешь, — подала голос Светка.

— Чепуха, — отмахнулась Машка.

Сказать что-то плохое сложно было про Новосибирск. Я там ни разу не была, но в том, что он даст Липецку сто очков вперед, не сомневалась. На том разговор и закончился.

Петя щедрой рукой отсыпал Машке неделю на то, чтоб она подумала над его предложением. Но это так, проформа. Машка приняла решение в первый же день, и решение это крупными буквами было написано на ее лице. Теперь Петя появлялся у нас каждый божий день то на час, то всего на минутку и, как мне показалось, приобрел изрядно самодовольный вид. Может, он у него всегда был, просто я не обращала внимания?

Нет, я не могла это так оставить. Я вообще всегда питала непреодолимую склонность к переустройству мира. В раннем детстве это выражалось в том, что в каждую игру я вносила свои коррективы, в школе пыталась «исправлять» двоечников, в студенчестве попробовала себя в качестве советчика на все случаи жизни. Мне понравилось. К моменту, когда происходили описываемые события, я настолько вошла во вкус, что сыпала советами направо и налево, совершенно не задумываясь, так ли уж они необходимы тем, кого ими одаривать.

Моя идея была в том, чтобы изучить Петю вдоль и поперек, найти что-нибудь, что отвратит от него Машку навсегда. Я впервые примерила на себя шкуру детектива-любителя. Безрезультатно. Нет, кое-какой материальчик мне на Петю удалось накопать. Вот только Машка плевать на это хотела.

— Он терпеть не может собак, — сообщила ей буквально на следующий же день после злополучного 8 Марта.

Страстная собачница, Машка безмятежно ответила:

— Что поделать.

— Он заявил, что все бабы — дуры, — оповестила я Марусю через два дня.

— Но ведь он действительно очень умный и начитанный, — чуть-чуть подумав, изрекла она.

— У него на четвертом курсе была девушка, и он ее бросил, — то была третья моя попытка.

Я рассчитывала, что воспоминания об аналогичных событиях в собственной жизни подвигнут Машку на более глубокие раздумья над предложением. Увы! Машка пала жертвой явления, именуемого в психологии «иллюзия уникальной неуязвимости». Это когда полагаешь, что с тобой не может произойти то плохое, что случается с другими.

— Значит, она это заслужила, — заявила Машка.

Черт! Ну что с ней делать?

— Не парься, — посоветовала Светка, — Маруся сдастся лишь в том случае, если у Пети обнаружатся жена с ребятенком. А у него их, насколько я понимаю, нет.

Две недели пробежали. Петя явился к Машке с официальным визитом. Машка ответила официальным согласием. И завертелось.

Через пару дней после этого из далекого Новосибирска примчалась Петечкина маман. Осмотрела всё и всех пронзительным взглядом и дала Петечке родительское благословение. Вслух, при всех. Это Машка нам рассказывала, потому что само событие происходило в Петиных апартаментах, где в этот момент присутствовали еще и два его соседа, ошеломленные сверх меры.

А два дня спустя Петечка торжественно повел Машку в ЗАГС — подавать заявление. Свадьбу назначили на июнь. Машке оставалось провести на свободе всего лишь три месяца. Впрочем, как выяснилось тут же, свобода была весьма относительной.

Свежеиспеченный жених принялся действовать буквально сразу же после подачи заявления. Первым делом он отвел нашу Марусю в парикмахерскую, где велел остричь ее знаменитые волосы. Парикмахерша чуть не упала в обморок, услышав подобное. Минут пятнадцать она пыталась отговорить Петю от этой идиотской затеи, но Петечка надулся, побагровел. И ей пришлось смириться с прихотью клиента. Машка во время их препирательств сидела тихо, как мышка, то ли потому, что уже вошла в роль будущей Петиной супруги, то ли потому, что сама ошалела не меньше парикмахерши.

КОСУ состригли. Нет, вы вслушайтесь в эти слова! КОСУ состригли!!! И в этот же момент все в Машкиной жизни изменилось. Абсолютно все. Вот только мне кажется, Маруся не отдавала себе отчет в этом.

Она встала из кресла, постарев лет на пять и превратившись в заурядную курносую деваху с банальнейшим каре на голове. Дальше — больше. Петечка проводил теперь у нас почти все свое свободное время. И проводил его не без пользы — он лепил Машкину натуру по кусочкам и мелким черточкам. Выговаривал за леность, учил расходовать деньги, выпихивал из ее жизни старых знакомых, исправлял грамматические ошибки в ее речи и излагал свои взгляды на жизнь, дабы она успела усвоить их еще до свадьбы.

Я не могла на это смотреть спокойно. Я уходила, чтобы не прикончить Петю какой-нибудь сковородкой или англо-русским словарем на пятьдесят три тысячи слов. Светка тоже старалась избегать его. Нас трясло от Пети. Нам стала вдруг очевидна причина столь внезапной его симпатии к Машке. До этого мы все гадали: как это так получилось, что они проучились на одном потоке целых пять лет и только в середине пятого курса Петя открыл для себя Марусю?

Нонсенс. Марусю нельзя было не заметить. А он и замечал. Только думал, что Маруся — звезда, потому не лез к ней. А когда совершенно случайно обнаружилось, что Маруся — это Маруся, натура мягкая, податливая и покорная, Петя чрезвычайно оживился, результатом чего и стало его появление в нашей жизни.

Они поженились 15 июня и, защитив дипломы, сразу же укатили в Новосибирск. Это было семнадцать лет назад. Все эти годы мы не виделись с Машкой, лишь изредка писали друг другу. До этого лета, когда Марусе выпала неожиданная удача и она вырвалась ко мне в гости на целых две недели.

Маруся

Петя ужасно не хотел, чтоб я ехала в Москву. Оттого что там Ирка. Он не любит ее. Говорит, она плохо на меня влияет. Мне даже пришлось попросить Ирку, чтоб письма она писала мне «до востребования». От греха подальше.

Бывает же так, мы не виделись с Иркой сто лет, а встретились — и будто не было разлуки. Все-таки старые друзья — вещь великая. Вот только жаль, что с каждым годом их становится все меньше и меньше. Честно сказать, у меня и раньше с ними не густо было, а сейчас вообще осталась одна только Ирка, которой можно поверять свои мысли без опаски. С ней я не боюсь, что она кому-нибудь об этом разболтает и будут потом какие-то совершенно незнакомые люди перемывать мне кости. А бывает и так, что самой тебе перескажут твою собственную жизненную историю, уже прошедшую не через одни руки, обросшую подробностями, которых на самом деле и не было, но которые придают истории привкус анекдота. И предложат посмеяться вместе со всеми над незадачливостью героини, или повозмущаться ее неприспособленностью к современному миру, или посочувствовать ей (это реже). И ты не знаешь, то ли действительно тебе смеяться над собой, потому что узнаешь себя с первого мгновения, то ли возмущаться, то ли сочувствовать. Сочувствовать обычно хочется чаще всего. А еще поплакать оттого, что никому ты, собственно, не нужен со своими бедами и чаяниями, кроме как себе самому. И возможно, родителям. Моих-то уже нет в живых, а с сестрой у нас никогда не получалось найти общий язык.

Вот Ирка — дело другое. Она мне за всех родственников, вместе взятых. Что странно, потому что Ирка никогда не церемонилась со мной, всегда говорила то, что думает. Даже пыталась расстроить свадьбу. Интересно, если бы ей удалось тогда, как могла бы сложиться моя жизнь? Вообще, не очень люблю давать волю своему воображению на этот счет, потому что в голову лезет всякая чепуха.

А Ирка со временем перестала донимать меня своими шпильками. Еще немного подкалывала в письмах, но в какой-то момент как отрезало. И сколько я потом ни жаловалась ей на свою жизнь, она никогда не позволяла себе больше ничего ехидного или неприятного в ответ. А может, просто ей стало некогда?

Теперь она большая шишка в своем банке. И вообще, как ловко она все устроила, чтоб зацепиться в Москве! Нашла где-то возможность прописаться и уже от этого стала плясать. Работала сначала куда возьмут, потом обросла связями и попала в банк. Говорит, чтоб взять кредит на квартиру. В результате работает в этом банке уже восьмой год. Начальник отдела. Не помню только какого. Ее недавно назначили. Надо бы спросить в первом же письме, а то неудобно. Для нее это так много значит. Я имею в виду работу, карьеру. Мне сложно даже представить, что человек может быть так помешан на своей работе. Хотя Петя тоже день и ночь пропадает в офисе, но ведь он мужчина, а для женщины это все-таки нетипично, что бы там Ирка мне ни говорила.

Жаль, что личная жизнь у нее не складывается. Замуж выйти никак не получается. Она, конечно, утверждает, что не очень-то и рвется, но кто бы ей поверил. Обычные отговорки любой незамужней женщины старше тридцати. Всем без исключения хочется замуж, но кто-то попадает в «дамки» довольно быстро, а кто-то ковыряется, перебирает, ищет своего единственного. Только не задумываются никогда, что, чем старше становишься, тем сложнее найти себе пару. И не потому, что одиноких мужчин в возрасте за тридцать меньше, чем неженатых парней. Собственные-то претензии растут, распухают, и наступает момент, когда ни один из окружающих мужчин тебя не устраивает.

Думаю, с Иркой случилось как раз именно это. Конечно, как ей теперь подобрать пару, когда она зарабатывает кошмарную кучу денег, имеет шикарную квартиру, ездит куда захочет и кроме как вкалывать с утра до вечера успевает еще массу вещей? Если разве поискать себе иностранца? Я так и сказала ей. Она глянула на меня как на тяжелобольную и ответила, что, если найдет себе родственную душу и почувствует, что готова связать с ним свою судьбу, ей безразлично, кто он будет по национальности, а выходить замуж за границу, лишь бы просто выйти замуж, она не желает.

— Почему? — спросила я.

— Потому что это для меня утрата собственной независимости. Брак «из расчета». Быть на его территории, на его содержании, мне начнут указывать, что я могу, чего не могу.

— Ну и что? Зато будешь жить в приличной стране, у тебя будет близкий человек, ты перестанешь чувствовать себя одинокой.

— Я и не чувствую себя одинокой, — отмахнулась она и перевела разговор в другую плоскость. .

Заговаривает мне зубы, чтоб я не начала ей сочувствовать и чтоб самой не раскиснуть. Как же не одинока, если у нее только какие-то «гостевые» варианты? Встречается раз-два в неделю с очередным кавалером, нет общего хозяйства, а просто развлекаются. Она говорит, что это устраивает ее во всех отношениях — никаких обязательств, претензий друг к другу, только эмоциональная привязанность. Что, мол, ни один штамп в паспорте еще никого не спасал от угасания чувств и от измены. Может, и так, но все равно, штамп дисциплинирует, привязывает, создает ту основу, на которой только и может существовать семья. Иначе каждый будет думать, что ему позволительно все.

Жаль, что она так рассуждает. Мне кажется, тем самым Ирка обедняет свою жизнь. Семья должна быть. Это не нами придумано, и не нам изменять это.

Ира

Семнадцать лет... Боже мой! Время летит так быстро, что просто волосы дыбом. Мы с Машкой расстались юными особами, а встретились уже умудренными годами матронами. Сколько всего произошло... Впрочем, жизненные тяготы Машкиной внешности почти не нанесли урона. Волосы ей, правда, так и не удалось отрастить, но во всем остальном она мало отличалась от прежней Маруси. Та же роскошная фигура, слегка располневшая, но не утратившая крутизны изгибов, те же ореховые глаза, наивно глядящие на мир, застенчивая улыбка. Чуть медлительнее, чем прежде, она реагировала на мои вопросы, но это вот как раз меня не удивляло. За годы жизни в столице — а мне все-таки удалось зацепиться в Москве после института — передо мной промелькнули десятки провинциалов: родственников, друзей, знакомых моих друзей и незнакомых командированных людей, — всех их объединяло неумение быстро подстроиться под стремительный ритм столицы. Насмотревшись на них, я даже иногда завидовала размеренности провинциального бытия и в минуты неизбежных и модных нынче депрессий подумывала: а не сбежать ли мне куда-нибудь в глушь для поправки здоровья?!

— А где же Петя? — спросила я, когда мы с Машкой, покинув Внуково, мчались в такси ко мне домой.

— Ему пришлось уехать по делам фирмы в Украину, — важно ответила Машка.

Гордится Петюнчиком. Хотя чему тут удивляться... Жизнь во всей ее красе.

— А дети? — продолжала я.

— Они в Крыму в лагере до середины августа.

— Сейчас тоже есть пионерские лагеря? — изумилась я.

— Не пионерские, — принялась втолковывать Маруся, — просто летние лагеря.

— А-а, — протянула я, — ну ладно. А Петя небось примчится через пару дней из своей Украины и сломает нам весь кайф?

— Нет, — качнула головой Маруся, — он там недели две пробудет и оттуда прямо домой, а у меня обратный билет на самолет через десять дней. Так что успею даже встретить его.

— Потрясающе! — не выдержала я. — Как это он отпустил тебя?

Я не сомневалась, что меня он терпеть не может, поэтому искренне удивилась, когда Машка сообщила, что намеревается навестить меня. И не просто навестить, а погостить некоторое время.

— Не знаю. — Машка смущенно улыбнулась. — Сама удивляюсь. Но может, он просто изменился? Все же меняется. Да?

Несомненно. Меняется все. Закон жизни. И Машка не стала исключением из этого правила. Вот только перемены в ней произвели на меня удручающее впечатление. С ней совершенно стало не о чем говорить. Нет, она, конечно, не молчала — щебетала без устали. Видать, соскучилась по разговорам в своих четырех стенах. Но вы бы послушали, о чем она болтала! Петя с его бизнесом, дети с их школой, дача с ее урожаями, свекровь с ее придурью и так далее и тому подобное. «А как ты хотела? — удивитесь вы. — Привычные бытовые разговоры. Нормально. Все об этом болтают, и никто еще от этого не умер». Ну да. А после вы еще добавите, что, мол, вы же не виделись целых семнадцать лет, поэтому Маруся и торопится выложить все свои новости за прошедшие годы. Верно, только есть лишь маленькое уточнение: мне все давно известно, ведь Машка старательно описывала это в письмах.

Нового она ничего не добавила. Я, конечно, слушала ее, кивала, где-то даже поддакивала, но про себя думала: «Все меняется, вот и Машка тоже...»

А потом мне в голову внезапно пришла мысль: может, я просто смотрю картинку не с той точки обзора? Может, изменилась не Машка, а я сама? Маруся же, наоборот, какой была семнадцать лет назад, такой и осталась? Вполне возможно, особенно если вспомнить, как развивались события.

Приехав после учебы в Новосибирск, Машка устроилась экономистом в домоуправление. «Фу, какая скука!» — отреагировала тогда Светка. А вот Петя так не считал. Он вообще на задачу «Куда устроиться» смотрел с совершенно иных позиций. Машка должна была работать рядом с домом, чтобы, когда муж возвращался с работы, она уже ждала его в дверях с улыбкой на устах и борщом на плите.

Впрочем, Машка не успела даже понять, скука там, в домоуправлении, или нет — через год и два месяца после приезда в Новосибирск она родила двойню: мальчика и девочку, — и ее карьера на этом закончилась.

— Повезло Марусе, — заметила тогда Светка, — быстро отстрелялась.

— То есть? — не поняла я.

— Петя, — сказал наш доморощенный психолог-душевед, — относится к той категории мужского населения, кому непременно подавай наследника. Если бы Маруся родила девочку, он заставил бы ее рожать до мальчика.

— Думаешь?

— Не думаю — знаю.

Пока Машка нянчила малышей, в стране вовсю разворачивалась экономическая реформа, в результате которой нормальную работу стало просто невозможно найти. Петечка постановил: сидеть Машке дома, — и она подчинилась, не возразив ни слова. Сам же он развил бурную деятельность на ниве свободного предпринимательства — начал торговать, как и все вокруг, и, как ни странно, у него получалось. А выглядел ведь тюфяк тюфяком.

Да, Петя чувствовал себя прекрасно: мотался в Москву за товаром, менял, перекупал, продавал — в общем, жил. Быт их обрастал дорогостоящими модными вещами, дети подросли, пошли учиться в престижные по новосибирским меркам школы. Жизнь вокруг искрилась и постоянно менялась. Неизменным было одно — Машка сидела дома, погруженная исключительно в семейные заботы.

Петечкина страсть к морализаторству с годами расцвела необычайно пышно. Машке непозволительно было носить короткие юбки, обтягивающие джинсы, экспериментировать с яркой косметикой и высказывать собственные суждения. Муж готов был снисходительно выслушать ее соображения по поводу меню торжественного обеда или методов лечения детей от гриппа, но не более того. Машка не имела права принимать решения, где учиться ее детям, какую одежду ей носить, какие книги читать, как проводить свое свободное время.

В отсутствие мужа — а в командировки уезжал он часто, — ей безоговорочно запрещалось появляться в театре, кино и ресторанах, даже в сопровождении друзей семьи. В первые годы Петечка еще боролся между желанием похвастать образованной женой и инстинктом поборника домостроя. Но борьба была недолгой: домострой победил со счетом 10:0, и Машкины попытки поучиться на курсах английского языка и флордизайна были пресечены яростно и категорично.

В общем, назвать Марусину жизнь яркой было сложновато. Единственным развлечением у Машки оставалась наша переписка. Запретить ее Петя не мог, потому что не знал о ней. Нет, конечно, он догадывался, что Машка обменивается посланиями с внешним миром и что в числе ее корреспондентов наверняка числимся мы со Светкой, но о масштабах процесса он мог лишь догадываться. Машка проявила неожиданную для нее смекалку, велев писать ей «до востребования».

Машкины письма напоминали обычную хронику с места событий: где были, что видели, каковы успехи детей, кто чем болел и так далее. Лишь изредка они оживлялись робкими вкраплениями Марусиных размышлений о жизни. Размышления эти в большинстве своем были невеселыми и в основном состояли из жалоб на Петечку. Машка жаловалась, не делая из этого никаких выводов, а просто тихо поскуливая.

Меня поначалу это безумно раздражало, и в ответных письмах я обрушивалась на нее в резких выражениях, стремясь открыть глаза на ужасающую бессмысленность ее существования и подвигнуть к переменам.

Став старше, я несколько поубавила свою непримиримость, перестав смущать Машкин покой революционными призывами. В своих посланиях старалась щадить ее: меньше рассказывать о своих успехах, больше внушать, что жизнь еще не прожита и что в любой ситуации есть свои прелести, которые следует открывать и пестовать в себе. Да, благодарно отвечала мне Машка, действительно, это дар божий, что в наши смутные времена у нее прочная семья, замечательные дети, достаток и верный муж, который так ревностно блюдет семейные приличия.

«Ну а что еще ему остается делать? — думалось мне. — Он бы, может, и рад тебе изменить, да ни рожей, ни темпераментом не вышел. Хорошо, что хоть в этом Машке повезло. Было бы несправедливо, если бы она совсем ничего не получила от этого брака».

На четвертый день Машкиного пребывания у меня я не выдержала. Не могла больше слушать всю ту муть, которая сыпалась из Маруси. Не буду язвить, решила я, ни намека по поводу Петечки и прочих составляющих ее жизни, но, была не была, все-таки просвещу Марусю относительно того, что творится вокруг. Ничего это не изменит, но мы хотя бы проведем время не за обсуждением самых удачных способов закатки баклажанов. И я перехватила инициативу в разговоре. Машке не оставалось ничего другого, как слушать, потому что, если я начинала говорить, меня уже было не остановить.

А Марьяна оказалась удивительным слушателем. Почему-то раньше я этого не замечала. Или она развила эту способность, уже будучи замужем за Петюником? Мало того, она еще и по ходу дела задавала толковые вопросы. Кивала, реагировала, всем своим видом выражая готовность впитать каждое мое слово, — словом, делала все, что настойчиво советуют в книгах на тему «Как обаять собеседника». И при этом я была полностью уверена, что она ни малейшего представления не имеет о существовании подобных книг, в отличие от моих многочисленных продвинутых знакомых, читающих эти книги пачками, но это нисколько не отражается на их дальнейшей жизни.

Марусе бы в профессию, где главное — выслушивать клиента. Ей бы цены не было. А ведь она вообще не бесталанна. Просто все это было слишком давно.

Но я ничего не сказала ей об этом. Ни к чему. Только покой смущать.

И вот я стояла во Внукове, смотрела ей вслед. Машка шла к выходу на посадку, с трудом неся тяжелую сумку, нагруженную подарками для всей семьи. Вот она повернулась и помахала мне еще раз. И исчезла за стеклянной дверью.

Маруся

Наконец-то мы взлетаем. Уфф, не люблю это мгновение. Уши закладывает и немного мутит. Наверное, потому, что летаю я очень редко.

— Вы хорошо переносите полеты?

Я повернула голову вправо. Моя соседка, женщина лет 25-26, сидевшая у окна, с улыбкой смотрела на меня. Открытое лицо, пышные длинные каштановые волосы, спортивная фигура — она выглядела такой свеженькой, что я тут же забыла о тошноте и тоже заулыбалась.

— Когда как, — ответила я. — А вы?

— Я нормально, — улыбка ее стала еще шире, — просто посмотрела на вас — вы такая бледная — дай, думаю, спрошу. Меня зовут Алена, — на западный манер протянула она мне руку.

Смуглая кожа, красивые длинные ногти, подкрашенные бледно-розовым. На среднем пальце — очень красивый перстень с дымчато-золотистым камнем, по-моему, топаз называется.

— Очень приятно. — Я осторожно пожала ее прохладную ладонь. — Меня — Мария.

— Живете в Новосибирске или летите к кому-нибудь в гости? — поинтересовалась соседка.

— Живу. А вы?

— Я тоже. — Алена откинулась на спинку кресла. — Возвращаюсь из отпуска. Ужасно не хочется опять на работу. — Она скорчила гримаску. — Ну, вы знаете, как это бывает.

Я не знала. Откуда мне знать? На своей первой и последней работе даже в отпуск сходить не успела. Но я все равно покивала: дескать, как же, как же, понимаю.

— Приеду, — продолжала печалиться Алена, — а там ворох работы лежит, меня дожидается...

— Что, разве никто вас не замещает?

— Да что вы! — воскликнула Алена. — Делают, конечно, какие-нибудь срочные дела, а все, что может подождать, сваливают мне на стол. Никто ведь перетрудиться не хочет.

— А где работаете? — спросила я.

— В банке.

Банки популярны. Ирка тоже работает в банке.

— А кем, если не секрет? — Я смущенно улыбнулась.

— Не секрет, — охотно ответила соседка. — Специалистом по связям с общественностью.

— Как интересно! — произнесла я с некоторым сомнением.

Соседка пристально глянула на меня и быстро отвела глаза.

— Слежу за рекламой, размещаю публикации о банке в прессе, организую различные мероприятия, — скороговоркой отчиталась она.

Я почувствовала, как краска хлынула мне в лицо. Она поняла, что я не имею ни малейшего представления о том, чем занимается специалист по связям с общественностью. Боже, какая я все-таки отсталая!

Тем не менее я заметила:

— Мне кажется, работа очень интересная.

— Вы думаете?

— А вам не нравится?

— Нравится, — как-то не очень воодушевленно сказала Алена. — Раньше очень нравилась, а сейчас... Немного надоело... Знаете, везде есть своя рутина. Кажется, боже мой, какая интересная профессия. Потом начинаешь углубляться, а там как везде...

Как в семье, хотелось сказать мне. Там тоже сначала кажется, что это такая интересная новая жизнь, потом влезаешь в нее по уши и выясняется, что каждый день одно и то же. Работу поменять хотя бы можно, а вот что делать с семьей? Стоп, о чем это я?

— Да и ну ее, эту работу! — воскликнула Алена. — Давайте поболтаем о чем-нибудь другом.

— Давайте, — осторожно сказала я.

«Осторожно» — потому что болтать вот так просто с абсолютно незнакомым человеком мне давно уже не приходилось. Боязно как-то. Это тебе не Ирка.

Однако Алена оказалась удивительным собеседником. С ней было легко! Уже спустя час полета она знала почти все о моем студенческом прошлом, об Ирке и о тех замечательных десяти днях, которые я провела в Москве.

— А как же муж? Отпустил вас одну? — спросила Алена, мельком взглянув на мое обручальное кольцо.

— Он в командировке. Кстати, почему-то не очень любит Москву, он хотя тоже учился там. Мы в одном институте учились, — уточнила я.

— И в институте же поженились? — поинтересовалась она.

— Да.

— Здорово, — прозвучало у нее немного уныло.

Я взглянула внимательнее. Не замужем, ясное дело. И расстраивается по этому поводу. Но какие ее годы! Хотя... Да, морщинки у глаз и вокруг рта... Ей не двадцать пять, вдруг поняла я. Больше, может быть, гораздо больше. И не замужем. Конечно, как не расстраиваться?

Пауза затягивалась. Нужно было быстро перевести разговор на другую тему, но мне, как назло, в голову ничего не приходило. Я вообще не мастак вести непринужденную беседу. Вот слушать или отвечать на чьи-либо вопросы — дело другое. Я лихорадочно соображала, о чем бы спросить ее. Алена тем временем вытащила из сумки бутылку колы, открутила крышку и отпила глоток. Потом глубоко вздохнула и вновь заулыбалась.

— Смотрите, смотрите, какая красота! — воскликнула она.

Я глянула в иллюминатор. Небо было безоблачным, под нами проплывали изумительнейшие пейзажи, уменьшенные до размеров карты.

— Боже, действительно, какая прелесть! — искренне восхитилась я. — Никогда такого не видела. Всегда летала, когда небо закрыто облаками. Да и летала-то я, признаться, нечасто. А вы, — повернулась я к ней, — часто ездите куда-нибудь?

— Очень часто. Мой начальник считает, что даже слишком часто, — рассмеялась соседка. — Обычно делю отпуск на две части, и получается, что два раза в год куда-нибудь летаю.

— За границу?

Все ездят за границу. Вот и Ирка тоже, как вырвет неделю у себя на работе, сразу куда-нибудь уезжает. Где только не побывала! Говорит, что в Европе не осталось ни местечка, где бы не ступала ее нога. Прикалывается, конечно, но повидала она много.

— Не всегда, — сказала Алена. — На заграницу денег иногда не хватает.

— А в этот раз побывали где-нибудь, кроме Москвы? Если не секрет, конечно.

— Конечно, не секрет, — засмеялась Алена.

А она хохотушка.

— Мы с другом на несколько дней летали в Париж, потом он поехал еще по каким-то своим делам. Знаете, мужчины — у них работа всегда на первом месте. А я в Москве задержалась, у меня там сестра двоюродная, хотелось побыть у нее немного.

— Да что вы говорите? — оживилась я. — Париж?! Как интересно! Расскажите, пожалуйста, как там, в Париже!

И Алена рассказала. Я слушала, очарованная. Как будто сама побывала и на Монмартре, и в квартале Дефанс, и на Эйфелевой башне.

Потом принесли обед. Или это был завтрак? Или полдник? В самолетах никогда не поймешь, как называть еду, которую тебе предлагают. Мы выпили чай и съели по бутерброду и пирожному. Алена, похоже, не утомляла себя диетами. Я распечатала душистую салфетку, чтобы вытереть руки. В воздухе резко запахло жасмином.

— Купила духи, — вдруг рассмеялась Алена. — Хотела что-нибудь новенькое, чтоб, знаете, еще в России не было. Чтоб теток наших в банке наповал сразить. Бродила, бродила по этим парфюмерным магазинам, так ничего и не приглянулось. Или про духи надо сказать — не принюхалось?

Я тоже засмеялась.

— Но все-таки вы же купили?

— Да, — Алена развела руками, — но опять свои любимые. Уже в пятый раз. Сроднилась с этим запахом. «Ле па Кензо». Знаете?

Я кивнула. «Ле па Кензо» я, к счастью, знала. Сама как-то соблазнилась на них. Такая свежесть!

— А еще мы просто в восторге были от французской кухни, — продолжала соседка. — Вроде бы и стыдно уделять столько внимания еде, но во Франции невозможно устоять и не пасть жертвой чревоугодия — все так необычайно вкусно.

— Вы всегда путешествуете вместе? — спросила я.

— Нет. — Она покачала головой. — Не получается, чтоб всегда. У него уйма дел. Бизнес.

Бизнес — это нам знакомо.

— А давно вы вместе?

Я видела, что ей хочется поговорить о друге.

— Да, — Алена задумалась, — да, давно, чуть больше двух лет. Правильно, я уже работала в этом банке года два... точно, мне было тридцать, когда мы с ним познакомились.

Значит, сейчас ей под тридцать три, быстро высчитала я. Не скажешь, выглядит она отлично. Или, может быть, это за счет того, что она такая улыбчивая?

— А как вы познакомились? Для меня всегда остается загадкой, как люди умудряются найти друг друга. — Я смущенно улыбнулась. — У меня самой такой незначительный опыт в этой области: я ведь вышла замуж на пятом курсе, а это было уже так давно...

Выяснилось, что люди знакомятся по-разному, иногда даже таким банальным способом, как Алена. Она ловила такси, остановилась машина. Парень подвез ее, попросил телефон, а спустя неделю позвонил, они встретились. Так начался их роман. За следующие сорок минут полета я вдоволь наслушалась о том, какой ее друг гениальный бизнесмен, изобретательный любовник и щедрый кавалер. Я слушала и немного завидовала. И что я тогда вцепилась в своего Петю? Почему бы мне не подождать чуть-чуть, как и советовала Ирка? В конце концов, жизнь полна неожиданностей, и, кто знает, сколько раз эта затейница свела и развела меня с тем единственным человеком, которой мог бы составить мое счастье, если бы не скоропалительный брак. Стоп! А разве я не счастлива? Ладно, об этом можно будет поразмышлять потом, на досуге.

Но если этот Аленин друг такой замечательный, что ж они не поженятся? Неудобно лезть в чужую жизнь. Но в конце концов, мы, скорее всего, видимся с Аленой в первый и последний раз... И я рискнула:

— Алена, вы так долго знакомы, а что же не поженитесь?

— Пожениться? — Алена как-то странно усмехнулась. — Не-ет...

— Почему?

— Ну... — она продолжала кривить губы, — зачем? В наше-то время.

— Разве дело во времени? — осторожно спросила я.

Алена посерьезнела:

— Да, вы правы, не во времени дело. Дело в нас, верно?

Мне не оставалось ничего другого, как кивком подтвердить согласие с ее словами. Конечно, дело в нас. В том, как мы сами относимся к этому.

— Штамп — это ведь условность, — продолжала Алена.

Все ясно. Ирка номер два.

— Главное — чувства, — добавила Алена.

— Тогда остается пожелать вам, чтоб все продолжалось так же здорово, как и началось, — с воодушевлением сказала я.

Я действительно так думала. Пусть мы и расходимся с ней во взглядах на замужество, но она показалась мне женщиной симпатичной, а симпатичным людям я всегда желала только добра. Думаю, и парень у нее такой же.

— Спасибо! — рассмеялась Алена в ответ на пожелание.

И принялась рассказывать о том, какой уникальный ремонт сделал друг в ее квартире. Конечно, не сам, нанимал людей, но идея была его, и он придумал просто фантастические цветовые решения — Гоген, да и только!

— О, стойте, у меня же есть фотографии! — воскликнула вдруг Алена. — Я специально брала их с собой в Москву, чтобы похвастать перед сестрой. А то они думают, что если Сибирь, так, значит, глушь. — Алена полезла в сумку и извлекла из ее глубин пачку снимков. Открыла откидной столик и принялась раскладывать фотографии. — Вот это кухня, это балкон. Видите, мы утеплили его, получилась прелестная дополнительная комната. Кстати, а это он сам. В смысле, мой друг. Как он вам? Правда, симпатичный?

— Правда, — я не сводила глаз с ярких снимков, — он просто душка.

С фотографии на меня смотрела сытая улыбающаяся физиономия моего мужа.

Ира

О боже, какая пошлость, скажете вы и будете на сто двадцать пять процентов правы! И кто ж такое выдумал? Зачем, зачем сажать в один самолет и жену и любовницу? Банальнее такого хода сложно что-то придумать.

Да, да и еще раз да. Вот только автор этого шедевра — жизнь, чтоб ее! И ей плевать, расценим мы это как пошлость или проглотим за милую душу. Ее это не интересует. Она делает что хочет. И с ней, что самое смешное, не поспоришь.

Хотя я попробовала. Во всяком случае, высказала сомнение в знак протеста против такой обескураживающей пошлости.

— Врешь! — почти закричала я в телефонную трубку.

— Если бы, — всхлипнула Машка.

Она позвонила мне сразу же, едва добралась до своей квартиры.

— Привет, — тихо сказала она, когда я сняла трубку.

— Привет, Маруся, — откликнулась я. — Как долетела?

— Хорошо, спасибо, — ответила вежливая Машка.

— Отлично, — порадовалась я.

— Ирка, — Машка шумно задышала, — мне надо поговорить с тобой.

— Поговори, — несколько озадаченно согласилась я.

Мы расстались с ней всего несколько часов назад, наговорившись за время ее пребывания в Москве до одури, и она, не успев приземлиться в своем далеком городишке, уже звонит с намерением опять о чем-то побеседовать.

— Не знаю даже, с чего начать, — промолвила Машка.

— Начни сначала, — скаламбурила я в надежде вывести ее из заторможенного состояния.

— Да, ты права, — Машка не уловила каламбура, — так и сделаю. Представляешь, я села в самолет, а рядом со мной — девушка...

О нет! Машка слишком серьезно все воспринимает. «Начать сначала» вовсе не означает грузить мельчайшими подробностями. О девушке какой-то собирается мне повествовать. На черта мне эта незнакомая девушка? Но Марусю уже не заткнешь, я знала это по опыту. Когда она рассказывает что-то, она, как глухарь на току, слышит только себя. Впрочем, только ли она?

— Девушка, — продолжала Маруся, — с которой я летела в самолете... вернее, не такая уж она и девушка... ей тридцать три... такая же тетка, как мы с тобой...

Насчет термина «тетка» для описания моей персоны я была в корне не согласна с Машкой, но перебивать не стала.

— Так вот, — продолжала Машка, — она — Петина любовница.

Вот тут я и закричала:

— Врешь!

— Если бы, — всхлипнула Маруся. — Она сначала рассказывала мне о своем хахале, не называя по имени, а только — «мой друг», и все. — Машка высморкалась. — А потом показала фото — а там он.

— Петя? — уточнила я на всякий случай.

— Ну да, — вздохнула Маруся.

— Точно? — продолжала сомневаться я.

— Куда уж точнее, — раздраженно бросила Маруся.

— Бред какой-то.

Я не знала, как реагировать на это. Новость просто отключила в моем сознании участки, отвечающие за сообразительность. И я глупо спросила:

— Давно?

— Что давно?

— Давно у них роман?

— Господи, какой у Пети может быть роман? — взорвалась Машка. — Ты вспомни, какой из него герой-любовник?

Пожалуй, она права: Петя и слово «роман» — два несовместных понятия. «Связь» еще так-сяк, а вообще, на языке у меня крутилось только одно слово: «блуд». Пару раз переспали, и всего делов-то. Дамочка небось вертелась где-нибудь под боком... Он же торгует, вот какая-нибудь работница торгового фронта, обесцвеченная, с прокуренным голосом — словом, искусительница с прилавочным шармом.

— Два года, — вдруг сказала Машка.

— Что?

— Ты спросила, давно ли у них это самое, — пояснила Машка, — я тебе и отвечаю — два года.

Два года? Послушайте, это уж слишком!

— Не знаю даже, что и сказать, — молвила я.

— Да понимаю, — откликнулась Машка. — Просто я не могла оставаться один на один с этой новостью, так что подумала: позвоню-ка тебе... Больше-то некому. — И она тихонько заплакала.

— Машунька, милая, — ком подкатил у меня к горлу, — не плачь. Может, расскажешь подробнее?

Знаешь, иногда вроде выговоришься — и полегчает. — Я несла эту чепуху, сама в нее не веря, лишь бы заставить Марусю перестать лить слезы.

— Сейчас, подожди. — Машка высморкалась, вздохнула и... замолчала.

— Маруся, ты что? — осторожно спросила я.

— Да с мыслями собираюсь, — ответила она, — чтоб не упустить чего...

Машка медленно, в мельчайших подробностях пересказывала мне весь свой разговор с Аленой, я молча слушала. Наконец она умолкла. Все было ясно, оставался один только вопрос.

— Машка, — поинтересовалась я, — ты себя обнаружила? Ну, в смысле, открыла, что он твой муж?

— Нет, что ты! — испуганно ответила Машка.

— А почему?

— Не знаю. — Она задумалась. — Наверное, просто обалдела и пропустила момент, когда можно было отреагировать сразу. А потом мы уже шли на посадку. Ирка, — жалобно протянула Машка, — вот зачем она вытащила эти дурацкие фотографии? Лучше бы не делала этого.

Ну, разумеется, кто б сомневался! Лучше бы она этого не делала! И все осталось бы по-старому. Машка в своем репертуаре. Столько лет прятала голову в песок, уверяя всех, что Петюнчик такой чудный, теперь будет продолжать закапываться еще глубже, отрицая Петюнчиков адюльтер.

— Что будешь делать? — тем не менее спросила я.

— Не знаю. Сейчас лягу спать для начала, если, конечно, смогу уснуть. А завтра буду думать.

Ну-ну.

— Когда он приезжает?

— Через три дня. Ну ладно, — Машка тяжело вздохнула, — спасибо, что выслушала.

— Полегчало?

— Нет, — призналась она, — но все равно, хорошо, что поговорила с тобой.

— Звони, если что.

— Ладно. Пока!

— Спокойной ночи.

Я положила трубку и задумалась. Вот это да! Адюльтер, конечно, в наше время событие не из ряда вон, можно сказать, даже рядовое. Кого ни возьми — грешны практически все. Но Петя? Эта красная физиономия, эти глаза бешеной селедки в окружении совершенно белых ресниц, это вечное сопение и изнуряющая безликость. Любопытно было бы взглянуть на смелую девушку Алену, беззаветно влюбленную (по словам Машки) в него последние два года. Не спорю, у всех вкусы разные, у меня самой далеко не все поклонники отличались голливудской внешностью, но в таких случаях компенсация прочими достоинствами была весьма и весьма. Но Петя?

Я долго не могла уснуть, а когда наконец-то погрузилась в сон, видела там среди прочего и Петю, игриво флиртующего со мной и назойливо ощупывающего меня своими жадными ручонками. Я вынырнула из этого кошмара, потная и уставшая до невозможности, будто в действительности всю ночь отбивалась от непристойных ухаживаний. Холодный душ облегчил мои страдания лишь отчасти, и только чашка крепкого кофе вернула меня к жизни. И в этой жизни важнейшим был вопрос не о способностях или неспособностях Пети к адюльтеру, а о том, что теперь Машке-то делать.

Гнать его взашей! Что тут раздумывать? Первая очевидная реакция любой нормальной женщины. Первая, а значит, неправильная. Хотя что считать в этой жизни правильным и неправильным? Я, возможно, выгнала бы и чувствовала бы себя прекрасно, но Машка...

Я попыталась встать на ее место. Непростое, однако, это занятие, имея характер, столь не схожий с Марусиным. Видимо, мне это все-таки удалось, потому что вдруг откуда-то взявшийся внутренний голосок жалобно спросил: «Как же гнать? А на что тогда жить мне и моим детям?» Действительно, а на что ей и ее детям (ведь не потащит же за собой Петя в новую семью великовозрастных детишек) жить: кушать, одеваться, учиться и так далее? Все, дальше можно не продолжать. Что бы мы ни говорили — бытие определяет сознание. Так что, подытожила я, дилемма: гнать или не гнать — решилась (с Машкиной точки зрения, разумеется) в пользу второго варианта. А если не гнать, то как тогда строить с ним отношения дальше? Завести кого-нибудь в отместку? Наплевать на дом и стать деловой женщиной? Я повертела все пришедшие в голову варианты так и эдак, но что-то беспокоило меня, что-то в моих рассуждениях отдавало искусственностью. Так иногда бывает, когда смотришь какую-нибудь душещипательную американскую мелодраму со счастливым концом и, хотя тебе безумно хочется поверить во все происходящее на экране, умом понимаешь, что нет, не бывать этому, все это кино — одним словом, обман. Каждой клеточкой своего существа я желала, чтоб Машка безболезненно выпуталась из этой передряги и пошла по жизни дальше, уверенная, не растратившая себя на страдания и унижения, победившая и свою собственную мягкотелость, и Петюнчика с его самодовольным эгоизмом. Я любила Машку, просто, без всяких оговорок любила ее. И к великому сожалению, очень хорошо знала. А знание это тихонько талдычило мне: «Не будет этого победного шествия, не будет». Будут слезы, робкий скулеж, самоуничижение и вечная надежда, что все само собой устроится. А еще я поняла, что не могу держать все это в себе. Требовалось поделиться с кем-то, кто смог бы адекватно оценить происходящее. Я решительно взялась за телефон.

— Алло, — ответила мне Светка из далекой Германии.

— Привет, дорогая, — сказала я..

— О, Ирэн! — обрадовалась Светка. — Какими судьбами?

— Ты не занята? Можешь поболтать несколько минут?

— С тобой — всегда. Хотя занята теперь я действительно под завязку, — ответила Светка.

— Что так?

— Пашу как вол, ни минуты продыху.

Полтора года назад Светка окончательно обосновалась в Германии. И вынуждена была работать, работать и работать. Подвизалась она на ниве журналистики и теперь целыми днями носилась, по ее собственному выражению, как жесть по ветру. Не всегда это выражалось в реальном физическом перемещении ее тела в пространстве большого индустриального и морского города Гамбурга, поскольку много времени Светланка проводила за компьютером, но занята она была действительно день и ночь.

— Не возражаешь, если ты станешь рассказывать, а я тут тихонько буду писать? — спросила Светка.

— Да ясное дело, — ответила я.

— Ну, валяй докладывай, что там у тебя новенького.

Я немного помедлила. Очень хотелось услышать Светкины комментарии, все же она почти профессионал в сложном деле поиска истины в проявлениях человеческой души. Для чистоты эксперимента я решила пока повременить с информацией о том, что главная героиня моей истории — Машка.

— Представляешь... — начала я и выложила всю историю, обозначив Машку как «одна моя подруга». — Как ты думаешь, что она будет делать дальше? — завершила я свой рассказ.

— Ну и где ты насмотрелась этой белиберды? — вдруг спросила Светланка после некоторой паузы.

— Пардон? Ты о чем? — удивилась я.

— Что за сериал, спрашиваю? Я же тут ваше российское телевидение не смотрю, но вообще, честно сказать, думала, что у вас только детективы гоняют. Или теперь и мелодрамы в ход пошли?

— Светка, — решительно прервала я ее, — ты что, не слушала меня? Это не сериал. Это было в действительности.

Компьютерное пощелкивание в трубке прекратилось.

— Прости, я, видно, отвлеклась немного, — стала оправдываться Светка, на секунду умолкла, потом осторожно спросила: — Ты не шутишь? Хочешь сказать, это было взаправду?

— Да, — подтвердила я.

— То есть, — начала врубаться Светка, — эта твоя подруга садится себе в самолет, а там...

— А там любовница.

— Слово какое-то... — фыркнула Светка.

— Согласна, но не в слове суть.

— С ума съехать! — расхохоталась Светка. — Вот уж прикол так прикол! И что твоя подруга сделала?

— Светка, ты точно ни черта не слушала. Повторяю: она ни-че-го не сделала.

— А, ну понятно, — сообразила наконец Светка, — ты звонишь мне, чтобы, так сказать, узнать возможный вариант развития событий?

— Ну да, — подтвердила я, — очень любопытно, как бы ты трактовала ситуацию. Ты ж у нас душевед.

— Комплиментируете, девушка, — хихикнула Светланка.

— Есть немножко, — усмехнулась я.

— Хорошо, — деловито сказала Светка, — что у нас имеется?

— У нас имеется психологический портрет подруги... — И я обрисовала Машкин психологический портрет.

— А муж? — поинтересовалась Светка. — Каков он, этот субъект?

Я в двух словах набросала Петин портрет.

—  — Ну, исходя из всего этого, — задумчиво протянула Светка, — кстати, что-то такое знакомое... просто до боли в висках... Ну ладно. Так вот, думаю, сядет она в угол и будет лить слезы. Максимум, на что решится, — это учинит скандал со страстными взываниями к долгу мужа и отца. А ты сама-то что мыслишь?

— Да то же самое, — упавшим голосом сказала я, — но, думала, вдруг ошибаюсь?

— А что, она спрашивает совета?

— Пока нет. Вот, кстати, не знаю, удобно ли позвонить ей и узнать, как она там. Или ждать, когда сама объявится?

— Тебе виднее, — ответила Светка, — твоя подруга.

— Твоя тоже. Речь-то о Машке.

На том конце провода воцарилось молчание. Я прислушалась: ни дыхания, ни каких-либо иных звуков.

— Алло-о! — пропела я.

— Да здесь я, здесь.

— А что молчишь?

— Потому что в шоке! — завопила она. — Так эта скотина Петруччо завел себе даму сердца?

— Ага.

— И Машка с ней летела? И та щебетала ей о своем кавалере?

— Ага, — повторила я.

— И потом вытащила фотки...

— А там — он, — подытожила я. — На фоне отремонтированной квартиры и выдуманных им «гогеновских» пейзажей на стенах.

— Урод! — припечатала Светланка.

— Кто б сомневался! — поддакнула я.

— Кстати, о Гогене... — сказала Светка.

— Да?

— Не думала, что он способен на творческий полет.

— Я тоже.

— Странно.

— Согласна.

Мы немного помолчали.

— Ну надо же, — заговорила наконец Светка, — я ведь только на днях вспоминала Марусю и даже где-то позавидовала ей.

— Интересно было бы знать, в чем именно?

Да, понимаешь, — сказала со смешком Светланка, — подумала, что вот мы с тобой, например, лезем из кожи вон, чтобы утвердить свое «я», я имею в виду наши отношения с мужиками, а может, это никому и не надо? И думала, что Маруся, одна-единственная из нас, поступает умно и даже, может быть, мудро. Выращивает свой брак много лет и пожинает неплохой урожай: дети, непьющий и работящий муж, уютный дом и так далее. А мы все мечемся, мечемся. И с нулевым результатом.

— Ну, насчет нулевого, — возразила я, — не стала я бы так уж уничижаться. Что касается Маруси, ты права, я тоже как-то на днях мысленно радовалась за нее. В том смысле, что хоть Петюнчик и нудный тип, но домовит не в меру и примерный семьянин. И решила: хоть что-то Машунька получила от этого брака, а ведь для нее это плюс еще дети — то, из-за чего на этом свете и стоит жить. А выходит, в действительности все не так.

— Да, выходит, она теперь в полной заднице.

— Ужас! — вздохнула я.

— Ага. Петюнчик такой же козел, как и наши с тобой мужики. И даже хуже, потому что наши хоть не такие зануды.

Мы опять помолчали немного.

— Но, в принципе, — ожила наконец Светка, — думаю, мы с тобой правы. Машка ничего не станет предпринимать. Кишка тонка.

— Боюсь, что так, — сокрушенно согласилась я.

— А кстати, что ты думаешь об этой девице, с которой у Петюни...

— Да пошла она! — в сердцах рубанула я. — Честно сказать, сейчас только о Машуньке могу думать. На черта мне эта девица, у которой мозгов ни грамма?

— Откуда знаешь? — заинтересовалась Светка.

— Влюбиться в Петю? — фыркнула я. — Это что же надо иметь вместо серого вещества?

— Точно, — согласилась Светка. — Дура. А кого еще, собственно, Петя-то мог подцепить?

Алена

Наврала абсолютно все. Кроме имени и рода занятий. А остальное — сплошная беллетристика. И то, что больше двух лет знакомы, и что ездили в Париж, а уж о Гогене и говорить нечего. Петя с талантами Гогена — надо ж такое придумать! Хорошо, если ему вообще известно, кто это такой. Нет, сногсшибательная колористика в моей квартире — Кириных рук дело. Кира — мой знакомый дизайнер. Петя тут ни при чем. И в Париж я ездила одна. Как обычно. И знакомы мы всего полгода, чуть больше.

Зачем врала? Затем, что я часто это делаю. Вранье стало моей философией, моим спасением от внешнего мира. С недавних пор. Раньше я была исключительно честной девочкой. Говорила всем то, что думаю. И дожила в таком ритме почти до тридцати лет. Даже не верится, что продержалась так долго, ведь все вокруг просто подталкивало к вранью. Но я далеко не сразу усекла, что люди задают тебе вопросы не для того, чтоб узнать, как дела обстоят на самом деле, а лишь чтобы услышать то, что желают услышать. А если они обманываются в ожиданиях, то начинают смотреть на тебя косо: мол, что-то тут не то. Так что теперь мой ответ на любой вопрос зависит от того, с кем я, собственно, беседую. Чтоб вам все стало понятно, скажу, что размер сумм, звучащих в ответе на вопрос: «А сколько ты получаешь?» — колеблется в диапазоне от четырехсот долларов до тысячи. Реальная цифра — семьсот тридцать, но кому это на самом деле интересно?

То же и с моим незадавшимся замужеством. Нет, я не захожу настолько далеко, чтобы говорить, что я замужем, — это легко проверить. Но вот о своем отношении к этому затянувшемуся одиночеству могу врать сколько душе угодно. Иногда кажется, что я уже и не определю своего реального отношения к этому предмету, настолько вжилась в те образы, которые эксплуатирую то тут, то там. Но признаюсь, чаще всего я агрессивна. Потому что меня бесят эти замужние дамочки! Особенно свежеиспеченные.

Как они самодовольны и уверены в себе — аж лоснятся. Вчера она еще не знала, куда глаза девать, когда ее спрашивали про личную жизнь, заикалась и краснела, а сегодня — смотрите-ка на нее! Демонстрирует новенькое, сверкающее колечко и супруга (тьфу, что за слово!), которого наконец-то удалось ей отхватить, и покровительственно похлопывает тебя по руке: мол, и на твоей улице будет праздник. Ненавижу! Поэтому и веду себя в таких случаях по-дурацки.

Иногда несу всякий вздор о том, что традиционные формы брака изжили себя и пора переходить на гостевую форму семьи, не упуская возможности ввернуть, что нет браков без измен — все вы, дескать, там будете. Замужние собеседницы, как правило, встают на дыбы и, чуть ли не стуча себя кулачками в грудь для большей убедительности, пытаются доказывать, что я не права. Почему-то основным аргументом в таких случаях выступает их вера (или демонстрация веры) в то, что уж ее-то супруг совершенно другой, а именно: верный, честный, порядочный, внимательный и любящий — и потому все, что я тут нагородила, имеет отношение к кому угодно, только не к нему.

Аргумент весьма слабый в моих глазах, если учесть, что он не подкреплен ни единым фактом и опирается лишь на гипотезу. Но по какой-то причине объявляется поводом, чтобы сказать: мол, есть еще нормальные семьи, где все тип-топ — а значит, вперед, девчонки, все — замуж. Воистину — если женщина желает подвести под свои странные поступки теоретическую основу, она преуспеет в этом деле, даже не сомневайтесь.

Получить удовольствие от такой дискуссии можно, только когда ты в соответствующем настроении. В настроении покуражиться. Тогда я— не принимаю близко к сердцу их реплики, а забавляюсь, с какой горячностью отстаивают они сомнительные преимущества института брака. Отдают ли себе отчет в том, что быстрота их реакции на мои провокации в первую очередь демонстрирует не их непоколебимую веру в собственные слова, а стремление не дать себе времени осмыслить мои? Смешно? Да, но только когда есть настроение.

А иногда его нет. И хочется одного — отмолчаться. Или направить беседу в иное русло, более безопасное для издерганных нервов. Книги, кино, тряпки и даже кулинарные эксперименты — куда лучше. Иногда бывает как сегодня. Хочется выглядеть такой же лоснящейся и удовлетворенной. Говорить «мой друг» и «мы решили» и снисходительно выслушивать жалобы на чужих мужей, которые, безусловно, хуже моего приятеля, потому как, что ни говори, муж — не поклонник, с этим даже самые оголтелые заступницы брака не поспорят.

Конечно, все спрашивают: почему мы не поженимся, раз он такой замечательный? Но ответ всегда наготове: у нас такие чудесные отношения — зачем их портить штампом в паспорте? Стоит шлепнуть его на странице номер четырнадцать — и все в одночасье меняется. Сами знаете, как это бывает... И они удрученно кивают, потому что, ясное дело, сами все знают и, мало того, пережили. Хорошо, если всего один раз.

На самом деле хвастать нечем. Петя — не то, чем хвастают. Я даже фотку показала такую, где Петя запечатлен в самом удачном для него ракурсе.

С этой светловолосой дамой в самолете не могло быть иного разговора, как только о том, что у меня все благополучно. Благополучно, с ее точки зрения, а какая у нее точка зрения на все эти дела, было ясно с первого взгляда.

Да, она тоже из когорты замужних. Из той категории, кому посчастливилось найти свою судьбу еще на заре молодости. Помнится, она сказала, что познакомилась со своим будущим мужем в институте и едва ли даже не в институте вышла за него замуж. Боже мой, у нее в жизни даже мгновения не было, чтобы представить себе, каково это быть одинокой! Как только я увидела ее обручальное кольцо и эту отрешенную, мечтательную улыбку, я моментально закипела, как чайник, и приготовилась к бою.

Но вышло все совсем не так, как я ожидала. Она лучилась такой доброжелательностью и интересом ко мне, к человеку, которого видит в первый и последний раз в своей жизни, что я включила тормоза и начала плести эту привычную чушь из заготовки номер два под названием «Я тоже очень счастлива». В какой-то момент даже поймала себя на мысли, как было бы здорово отбросить эту маску и по-честному выплакаться ей в жилетку. Как очень близкому человеку, как маме...

Стоп, это вот сравнение не очень удачное. Насчет мамы. Принято считать нормальным, когда дочка поверяет свои секреты и проблемы в первую очередь маме, а та сочувственно выслушивает и ласково направляет ее в этой жизни. Сначала так было и у меня, но к классу девятому все стало иначе. К тому времени мама, очевидно, решила, что я достаточно повзрослела, чтобы она могла преподать мне свои взгляды на жизнь, которые, как она надеялась, должны стать и моими. К тому же времени внезапно скончался мой отец, и в нашей с мамой жизни начался тот странный период, который и определил мое отношение к браку.

Папа умер, а мама, только-только оклемавшись после его смерти, бросилась на поиски нового спутника жизни. Я была в шоке. Потрясена и оскорблена. Раздавлена. Мне виделось, что отныне мама должна посыпать голову пеплом и свято чтить папину память. А она начала охоту за новым мужем. Соблюла, конечно, внешние приличия, тем не менее. Довольно быстро она его себе отыскала. В этом не было ничего удивительного: мама выглядела моложе своих лет, была энергична и общительна, отличалась веселым нравом и, казалось, всегда пребывала в ровном расположении духа. Не знаю, как там обстояли дела с ее сексуальной привлекательностью — мне из моих шестнадцати лет это было не постигнуть, — но, думаю, все было ол-райт. Во всяком случае, новый мамин муж — звали его Андреем, и работал он с мамой на одном предприятии — выглядел вполне довольным судьбой. К слову сказать, отчим жизни мне не отравлял, был и остается мужиком спокойным и жизнерадостным, а вот мама...

Мама, безусловно, заметила мои косые взгляды и угрюмое недовольство и принялась объяснять свою жизненную позицию, а заодно потихоньку учить меня уму-разуму. Много тогда было ею сказано и рассказано, но суть маминых взглядов на взаимоотношения полов можно выразить одной-единственной строчкой из славной такой песенки, спетой Андреем Мироновым в «Обыкновенном чуде»: «А для женщины главная честь — если есть с нею рядом мужчина». Сама по себе женщина, считала мама, не может называться полной человеческой единицей, поэтому ее основная жизненная задача — добиться статуса замужней дамы, там и пребывать вовеки веков.

Любопытно, что мама вовсе не была скромной домохозяйкой, напротив, занимала серьезную должность на своем предприятии, хорошо зарабатывала и что-то там даже делала по общественной линии. Она вполне могла бы построить свою дальнейшую жизнь самостоятельно. Не пропала бы. Но — нет. Она считала, что все это — так, фрагменты, главное — у нее есть мужчина, муж. И только смерть разлучит их...

К маме моей это имело самое прямое отношение. Она бы ни при каких обстоятельствах не выпустила добычу из своих рук. С отчимом они жили душа в душу, но думаю, если бы он надумал гульнуть, то мама из кожи вон вылезла бы, чтоб восстановить статус-кво. И руководствовалась бы при этом не страстной любовью, а элементарным инстинктом собственницы и ужасом, да-да, ужасом перед возможностью остаться разведенной женщиной.

Ибо маму любовь не интересовала.

— Что за глупости! — восклицала она в ответ на мои вскрики о том, что только та семья крепка и нерушима, которая построена на любви. — Я нисколько не любила твоего отца, когда выходила за него замуж. И он, я уверена, тоже питал ко мне лишь симпатию.

— Ты все врешь! — возмущалась я. — Специально так говоришь!

— Чепуха, — обрывала меня мама. — Всем известно, что любовь и брак — вещи разные. А ты еще маленькая дурочка и мечтаешь о несбыточном.

«Но разве любовь — это несбыточно?» — думала я тогда. Мне казалось, что стоит мне только выйти во взрослый мир, как тут же любовь распахнет свои объятия. Взрослым миром я называла все после школы. И он виделся мне совершенно другим, чем тот, в котором я выросла.

Так и было. Студенческая жизнь захватила меня полностью. И как обнаружилось очень быстро, в ней совсем не оставалось места для каких бы то ни было размышлений. Я выкинула теории из головы и принялась просто жить, как все.

А вот мама себе отдыху не давала. Как только я поступила в институт, она взялась за меня основательно. Недели не проходило, чтобы она не зацепила в разговоре со мной тему моего будущего. Выталкивала всеми силами замуж. Пару раз умудрилась даже приволакивать в дом потенциальных женихов. Любопытно, что обоих забраковал отчим, за что я безмерно благодарна ему.

Весь этот кошмар закончился лишь после пятого курса. Я защитила диплом, и началась моя самостоятельная жизнь. Первое, что я сделала, — собрала вещички и уехала в Новосибирск. Почему в Новосибирск? Анька, моя закадычная подруга, была оттуда. С Анькой мы познакомились на втором курсе и до окончания института были неразлейвода. Так же, рука об руку, мы полетели навстречу своей новой жизни. Кроме того, Новосибирск был на расстоянии трех часовых поясов от моего родного города, а следовательно, и от мамы.

Я приехала, осмотрелась, нашла работу и принялась обустраивать свою жизнь. Я блаженствовала. Думала, что теперь уж вот точно весь мир у моих ног и, к счастью, в этом мире никому нет дела до того, как я живу и о чем думаю. Однако в действительности не так просто все оказалось.

Семена, посеянные в моей душе мамой, наконец-то дали свои всходы. Впрочем, весьма странные.

Я захотела замуж. Смертельно. «Ура! — сказала бы мама. — Свершилось!» Стоп, стоп. Замуж не просто лишь бы выйти, лишь бы обзавестись фоном. Замуж — по любви. Вот как хотелось бы мне устроить свою дальнейшую судьбу. По великой и страстной любви, которая будет жить и расцветать с годами, а не вянуть и киснуть. И я буду расцветать вместе с этой любовью. И однажды приду к маме и скажу: «Вот видишь, ты все-таки была не права!»

Но мне катастрофически не везло. Великая любовь обходила стороной. Не мужчины, нет, этого в моей жизни было предостаточно. Но вот никто из них не стал единственным. Вообще, с сильными чувствами наблюдалась явная напряженка. Всем хотелось одного — неплохо провести время. Впрочем, я несправедлива. Кое-кто выражал желание построить со мной свою судьбу. Надолго. Может, даже навсегда. Пока смерть не разлучит нас...

Но вы бы слышали, что при этом говорили они! У меня было такое впечатление, что они обменялись телами с моей мамочкой. Уважение... дом... нельзя быть одному... И так далее.

«Отключите свои мозги, — хотелось сказать мне им. — Хоть на мгновение. И подумайте: а как же любовь?» Но я молчала. Потому что уже стала понимать, что не всегда стоит сотрясать воздух тем, что накопилось на душе. Говорила лишь: «Извини, ничего не получится», — и мы расставались.

Отвергнутый шел искать себе новый объект, а я оставалась одна. И с каждым таким мгновением самой меня становилось все меньше, потому что они отщипывали, каждый понемножку, от моей веры в себя, в свою счастливую судьбу, в любовь.

Честно сказать, я тоже ни от кого не сходила с ума. Не могла. Пару раз поймала вроде бы это ощущение, но ненадолго. Как только отцветала первая эйфория, я взглядывала на своего тогдашнего избранника и думала: «О-о... Не то... И как это меня угораздило?»

И вот когда мне перевалило уже за тридцать, я дрогнула и запаниковала. Неужели это все? Все, на что я могу рассчитывать в этой жизни? Я с этим была не согласна.

Маруся

Я положила трубку и тупо уставилась в окно. На улице было уже темным-темно. День закончился. День моего возвращения домой. Я любила свой дом. Столько положила сил, чтобы сделать его самым уютным в мире. Должна была радоваться, что вернулась, что скоро увижу своих деток, а я, поникнув, сидела на кухне, душа стонала и умывалась слезами.

Все мужики гуляют. Это так. Никуда от этого не деться. Сколько раз я слышала от других, что, за кого ни возьмись, верных мужей не найти. Слышала и крестилась про себя: слава богу, Петя не такой. Знаю, Ирка посмеивалась: мол, он «не такой», потому что просто никому не нужен со своей внешностью и полным отсутствием каких-либо притягательных качеств. Поэтому, мол, и сидит как пришпиленный у твоей юбки. А я думала не так. Сидит, оттого что любит меня. Не любил бы — не стал бы так добиваться тогда, в институте.

Конечно, любовь его вовсе не была похожа на ту романтическую страсть, о которой твердят в книгах и которой пичкают с телеэкранов. Но ведь люди разные, верно? У этих выдуманных героев своя любовь, а у Пети — своя. И ничем она не хуже. Даже лучше.

Потому что реальна. С книжкой в обнимку жить не будешь, а с Петей я прожила целых семнадцать лет.

Любила ли его? Когда выходила замуж, точно не любила. Честно сказать, побаивалась немножко. Скорее, от уважения это было. Петя всегда знал, что ему нужно в жизни, всегда обеими ногами крепко стоял на земле, не витал в облаках. Я и подумала, что именно такой муж мне с моими бреднями и нужен. Поэтому и согласилась. Ирка со Светкой решили, что я боялась остаться одна, не хотела по распределению тащиться в свой Липецк — я не разубеждала их. Зачем? Это опять споры, а в спорах я не была сильна никогда. На самом деле Липецк — не такой уж ужас, и я бы одна наверняка не осталась, кто-нибудь обязательно прибился, вот только мне не хотелось «кого-нибудь».

А тут Петя. Спокойный, уверенный, с головой. Не красавец, конечно, но получить все сразу нельзя, ведь так? И потом, за красавцем глаз да глаз нужен, а Петя всегда будет при жене. Такая натура. Да еще его внимание польстило мне. Но любить — нет, не любила, это я помню точно. Вот когда появились детки, я вся просто растворилась в них. Деток невозможно не любить, и я благодарна была Пете за то, что он позволил мне иметь такое счастье.

Но что же случилось? Его любовь прошла? Когда? Почему? Говорят, с годами любовь ветшает, как любая вещь. Хотя, если подумать, любовь — не вещь. А что тогда? Ладно, сейчас речь не об этом. Ветшает... Наверное, причина в этом. Все-таки семнадцать лет вместе — это не шутка. Кино посмотришь, так по теперешним временам-то и два года для брака уже огромный срок. Как же я не заметила, что все изменилось? А по каким признакам вообще это можно заметить? В журналах пишут, что первый симптом — это когда твой муж теряет интерес к супружескому сексу. Но у нас здесь никаких перемен не было.

Петя каким был ненасытным в постели, таким и остался. Кстати, по внешнему виду о нем такого и не скажешь. Но он действительно весьма охоч до секса. И с возрастом не стал ленивее в этом отношении. Сколько раз в журналах читала жалобы женщин на то, что у них в семье секс бывает раз в две недели, а то и в месяц. И не знают они, как им раскачать мужей, чтобы это происходило почаще.

У нас не так. Раза два в неделю — как закон. Редкий мужчина в его годы и при его нервных нагрузках способен на такие подвиги. Ирка, наверное, не преминула бы зачесть ему это как существенный плюс. А мне, пожалуй, все равно, насколько велика его мужская сила, — вероятно, мне от природы достался вялый сексуальный темперамент. Иногда то, что происходит между нами в постели, мне немного приятно, но оставляет меня равнодушной по большей части. Хотя я всегда старалась изобразить удовольствие. Нет, в сексуальной жизни у нас ничего не изменилось. Я бы тут ничего не заметила.

Ревность? В том смысле, что когда любил, то ревновал, а после — разлюбил и перестал заботиться об этом? Нет. Я невольно покачала головой. И здесь все по-прежнему. Петя терпеть не может, когда я вызываю интерес у мужчин. Сразу надувается и пыхтит от злости. А я еще вызываю, как это ни странно. И — что еще более странно — успеваю это примечать.

Ирка осыпала меня комплиментами, как хорошо я выгляжу, какая у меня фигура и какая я счастливая, что мне не нужно замысловатых диет и изнурительных спортивных занятий, чтобы поддерживать форму. Зря она так прибедняется, она тоже прекрасно сохранилась (впрочем, «сохранилась» — наверное, это слово больше подходит для бабушек от шестидесяти, для Ирки его использовать еще рановато). Я отмахивалась от комплиментов, потому как — на что они мне? Я думала, для Пети я хороша по-любому, потому что — жена ему и мать его детям, а соблазнять других мне ни к чему. В юности, конечно, многие увивались за мной, но все это теперь годится только для воспоминаний.

Хотя... Я поднялась со стула и побрела в коридор. Там на стене висит большое зеркало, перед которым любит крутиться Леночка. Я подошла и уставилась на свое отражение. Ревность — больное Петино место, вдруг подумала я. Может, стоит нажать на него? И завести себе любовника. Ведь могу это сделать. Вполне могу.

Мне не нужны Иркины комплименты, чтобы понять, что я еще очень даже. Я и сама это знаю. Давно замечала, что выгляжу и свежее, и привлекательнее многих женщин моего возраста. Но завести любовника? Как это делают? Не выбегают же на улицу, чтоб подцепить кого-нибудь? Мы же не в Париже (девчонку-то эту Петя туда свозил, а мне удалось побывать только в Болгарии один раз, о Париже и мечтать не смела). Скорее всего, находят друг друга на каких-нибудь вечеринках, решила я, сближаются и там уже...

А ведь точно, это самое простое. Я сколько раз тоже так могла, только мне это было не надо. На последнем дне рождения Петиного приятеля Романа не знала, куда деваться от настойчивых ухаживаний Роминого двоюродного брата. Мужик он был ничего: высокий, статный и говорливый. Всего-то нужно было не шарахаться от него по углам, а приветить, так сказать, авансировать его. Потом это уж дело мужчины — находить место для встреч.

Я зажмурилась и попыталась представить себе Роминого родственника и себя в постели. Как он целует меня, обнимает, гладит... ну и все остальное. Уфф! Противно-то как! За всю жизнь у меня было всего двое мужчин: давно в институте Олег, который, собственно, и лишил меня невинности, да Петя. Не могу представить себе близких отношений с другим мужчиной, думаю, меня и стошнить может. Чужая кожа, запах, волосы... Нет, это будет точно грех из грехов — связаться с мужчиной, не испытывая никаких чувств к нему, лишь для того, чтоб насолить Пете. А потом ничем не отмыться от этой грязи, от стыда сгорать перед самой собой. Да и прятаться по углам, боясь быть разоблаченной, — не для меня это.

Врать я никогда не умела. Пробовала, как и все, особенно в детстве, но меня сразу выводили на чистую воду. Мама смеялась и говорила, что от вранья у меня левый глаз косить начинает. Он похуже видит и, возможно, в минуты особого напряжения не выдерживает и выдает меня. И получается, что правым глазом я упираюсь в собеседника и, произнося слова лжи, таращу его до предела, а левый в то же самое время норовит отказаться от этой лжи, стесняется ее и устраняется. А вместе — картинка та еще. Я с тех пор, как узнала об этом, перестала и пытаться лгать. Поэтому стоит мне только завести любовника, как Петя узнает об этом на следующий же день. А, впрочем, не для того ли и собиралась я заиметь любовника, чтоб Петя узнал и вздрогнул? Чего ж тогда бояться?

Что-то я запуталась. Это все оттого, что редко приходилось задумываться о таких вещах. Все больше о том, что купить, что приготовить — дело до серьезных размышлений не доходило. Да и поводов не было. Я досадливо махнула рукой на свое отражение в зеркале и вернулась на кухню. Зажгла маленький свет, включила чайник. Сейчас, чтоб успокоиться, заварю себе мяты. Хотя вроде бы и не сильно я взвинчена. Даже странно.

Я достала из шкафчика банку с сушеной мятой, открыла, зачерпнула ложкой пахучей измельченной травы и высыпала в заварочный чайник. Села на стул дожидаться, когда вскипит вода.

Пустые это все мысли. Секс, ревность, любовник... Сейчас не это главное. Главное — что дальше делать?

Зря я позвонила Ирке. Давала ведь себе слово — не лезть к ней со своими проблемами. Ирка такая молодчина — все всегда решает сама, от нее ни словечка жалобы не услышишь. Уже только когда беда остается позади, она может рассказать, как туго ей пришлось, да и то пересыпая свой рассказ приколами.

Это был импульс. Неконтролируемый. Иногда такое случается со мной. Как будто перемыкает где-то, и я совершаю странные вещи, которым нет подчас никакого объяснения. Сегодня-то как раз объяснение есть. В такие минуты, как сейчас у меня, важно знать, что ты не одна. Что есть кто-нибудь, кому можно выплакаться. Не с целью даже получить какой-то совет, просто — выплеснуться.

Что касается советов, то ясно, чего ждать от Ирки. «Гони его к чертовой матери!» — и все. Если скажет: «Терпи!» — значит, лукавит, не то говорит, что думает. Это же Ирка.

А как гнать? Раздался громкий щелчок. Я вздрогнула. Чайник. Вскипел. Я встала и налила кипятку в заварочник. Поставила чайник на место, подошла к окну. На улице начинался дождь. Летняя жара уже спала. Скоро осень. Сентябрь. Школа.

Как гнать, когда у меня дети? Не представляю себе, как будут они разрываться между отцом и матерью. Сейчас у обоих такой ранимый возраст, хотя какая разница, сколько лет детям, переживающим разрыв родителей? Для этого любой возраст кажется мне ранимым. Мой родной дядя оставил жену, дождавшись, когда дети вырастут и сами обзаведутся семьями. Однако это не помешало им ненавидеть его всеми фибрами души и открыто демонстрировать свою неприязнь каждый раз, когда он навещал их. Дети всегда на стороне того из родителей, кто пострадал при разрыве. Ему дети и сочувствуют, сколько бы лет им ни было. А Петя втоптал меня в грязь. Деткам больно будет узнать, каков на самом деле их отец. Нужно будет уберечь их как-то от всего этого... Ну ладно, не уберечь — это невозможно! — но хотя бы сделать все, чтобы они пережили это помягче.

Что ЭТО? Развод? Нет, нет. Я почувствовала, как внутри все сжалось. Нет, так не годится. Если нацелен на разводы, то и в замужество соваться нечего. Брак — та же работа, работа по благоустройству своей жизни и жизни близких тебе людей. В нем всегда есть проблемы, и с ними нужно научиться справляться так, чтобы причинить всем окружающим как можно меньше боли. А развод — это боль.

Я не буду провоцировать развод. Ради детей. Мы, взрослые, можем делать со своей жизнью все, что пожелаем, но дети, которых мы заставили появиться на свет... да, да, заставили — они же об этом нас не просили... в общем, дети тут ни при чем. Они не должны страдать ни при каких условиях. Буду держать в неведении так долго, как смогу. А с Петей надо поговорить. Сказать, что знаю, что он должен задуматься о наших отношениях и о детях. Пусть бросает эту девушку, пока не поздно. Не поздно... Уже два года они вместе... Кусок жизни. Немалый. Внезапно перед моими глазами возникло ее лицо, когда она так грустно протянула: «Здорово», — в ответ на мой рассказ о том, что мы женаты с института. Ужасно странно, но мне стало жалко ее до слез. «Нет, — ожесточенно подумала я, — Петя втянул нас обеих в эту историю, Пете и отвечать».

Я выпила мяты, умылась, разделась, натянула ночнушку и легла в кровать. Надо уснуть. Мне нужны силы. Я закрыла глаза. И вдруг откуда ни возьмись быстрые слезы хлынули по щекам. «Ой!» — сказала я вслух и села на кровати. И — зарыдала в голос. Не могла остановиться.

— Все, все, — бормотала я, утираясь пододеяльником, — ну хватит... — и опять заходилась в рыданиях. — Что ж это такое? — всхлипывала я через некоторое время и чувствовала, как новая порция слез торопится на выход.

«Слезы — это хорошо, — говорила моя мама, когда, маленькая, я плакала по разным пустякам, — со слезами всякая дурь выходит». Я сидела на кровати, раскачиваясь из стороны в сторону и тихонько причитая: «Сейчас, сейчас все закончится», — и ощущала, как из меня что-то действительно уходит, вот только, боюсь, совсем это не дурь была, а сила и надежда.

Алена

Конечно, то была погоня за иллюзией. Я не дура. Я начала это понимать. Вот только остановиться пока никак не могла. Боялась. Вдруг остановлюсь, не зная, что вожделенная цель совсем близко, практически за углом, и нужно было только сделать еще несколько шагов и... Это одно. А второе выглядело более прозаично. Ну, остановлюсь. А дальше-то что? У меня не было ясного представления о том, как мне вести себя дальше. Выйти замуж за кого попало? Или обнялся с одиночеством и не забивать себе голову всякими бреднями? Я не знала. Вот потому я еще продолжала свои поиски. Но уже с меньшим задором.

А Петя... Петя — так, просто мебель. Благотворительность с моей стороны. Он такой нелепый. Мне его жалко стало. Вот, собственно, и вся причина.

Познакомились мы с ним действительно так, как описала своей попутчице. Он подвез меня в один из противнейших дней моей жизни. Накануне тусовались на чьем-то дне рождения. Так иногда бывает, встречаешься с кем-нибудь из своих приятелей, а он, или она, оказывается, как раз направляется на вечеринку. По какому поводу вечеринка и у кого — не суть, главное, есть где развлечься. Вот и со мной произошло так же. Договорилась куда-нибудь сходить потанцевать со Стасом, давним знакомым, когда-то у нас даже кратковременный романчик промелькнул, а встретились, и он вдруг говорит:

— Слушай, Ален, меня пригласили на день рождения. Не составишь компанию?

— Запросто! — Что ж не составить, если все равно в субботу вечером заняться нечем.

И отправились в гости. Там все шло по привычной схеме: пили, ели, плясали. Народу было много, все парами, вот только пары, похоже, были как у нас со Стасом — случайно составленные.

— Вы не заняты? — спросил меня парень с веселыми карими глазами и атлетической фигурой.

— В смысле потанцевать? — уточнила я.

— В смысле вообще, — усмехнулся он, и мы пошли танцевать.

Звали его Витей. Мы протанцевали один танец, потом второй, а потом я потеряла Стаса.

— Забудь, — предложил Витя.

Да и в самом деле, подумала я. Мы с Витей провели ночь в квартире его друга. Друг отъехал в командировку, оставив Вите ключи, похоже, не в первый раз. Все в той квартирешке было для меня чужое: запахи, звуки, шершавость коврового покрытия под ногами и скользкая прохлада манерных шелковых простыней. И мужчина, пришедший вместе со мной, был таким же чужим, как и эти предметы, окружавшие меня.

Он был просто какой-то сексуальный монстр. Всю ночь, просто всю ночь напролет. И так и этак. И ни грамма нежности, один сплошной секс, временами грубый до боли. А под утро он сыто отвалился от меня, с этаким чмокающим звуком, как гигантская пиявка, и заснул мертвецки. Я лежала, смотрела в потолок, и меня мутило. Дождалась, когда утренние сумерки немного разойдутся и проглянет солнышко, собралась и ушла. Даже толком не стала принимать душ, чтоб не разбудить его. Он не проснулся, похрапывал в спальне и время от времени даже стонал во сне. Похоже, ему снилось продолжение ночных подвигов.

Я стояла на обочине, и меня слегка пошатывало от пережитого. Хотелось хорошенько вымыться, почистить зубы, а еще лучше — два пальца в рот, чтобы выполоскать себя подчистую. Душа обливалась слезами, но где-то глубоко внутри, наружу они никак не могли выбраться, чтобы облегчить мои страдания— хоть отчасти. Зачем это я? Какого черта потащилась с ним вчера вечером? Как будто не знала, чем все кончится. Как будто не знала, что буду чувствовать сегодня утром.

Обычно я не практиковала однодневные, вернее, одноночные знакомства. Это ведь только секс, верно? Совсем не согласовывалось это с моими поисками вечной любви. Нет, такие развлечения не для меня. Но бывало, я срывалась с катушек. Как вчера. Зачем, я не понимала. Может, мне нужно было специально погрузиться в грязь для того, чтобы с новыми силами вновь и вновь отправляться на свои поиски?

Я не успела додумать эту мысль до конца, как видавшая виды «ауди» остановилась рядом со мной и из нее выглянул плотный мужичок лет сорока пяти.

— Вам куда? — приветливо спросил он. Я назвала адрес.

— Садитесь, нам по пути.

Я влезла в теплый салон. Так начался новый этап в моей жизни. Правда, тогда я еще и не подозревала об этом.

Всю дорогу до моего дома мы ехали молча. Мужичок уверенно вел машину по обледеневшей дороге, я продолжала думать о своем.

Мужичок денег не взял.

— Я не занимаюсь извозом. Так просто подвез вас, а то вы в таком месте стояли, что ждать бы вам аж до второго пришествия.

— Спасибо вам огромное. — Я была приятно удивлена и стала выбираться из машины.

— Я вот что подумал, — запинаясь, сказал мужичок, — вы не дадите свой телефончик?

— Зачем? — глупо спросила я.

Он вконец растерялся.

— Э-э... — мялся он, — мы могли бы встретиться... ну, там... чай или кофе...

— А, для этого... — вздохнула я, — держите, — и написала ему на вырванном из блокнота листке свой телефон.

«Мало тебе вчера досталось? — полюбопытствовал внутренний голос. — Видно, мало, иначе ты не раздаривала бы телефоны налево и направо». Я заколебалась, медленно выводя на бумаге последнюю цифру. Взглянула на мужичка. Он завороженно смотрел на мои руки и напряженно сопел. Как сосед боксерчик, мелькнуло у меня в голове. У нас в подъезде жил пес, так он пыхтел, как маленький паровозик, карабкаясь на свой четвертый этаж. Почему-то это внезапно пришедшее в голову сравнение расположило меня в пользу незнакомого мужичка — он выглядел таким же безобидно-приветливым, как и соседский пес.

— Вот, мой мобильный. — Я отдала ему листок.

— Спасибо, — сказал он.

— Вам спасибо, — откликнулась я. — До свидания, удачи вам!

Захлопнула дверь, пошла к подъезду и вдруг услыхала:

— Меня Петром зовут, а вас?

Я повернулась. Мужичок стоял рядом с машиной и с ожиданием смотрел на меня. Точно, сообразила я, мы же не познакомились. И крикнула:

— А меня — Алена.

— Очень приятно, — церемонно объявил новый знакомый. — Вот теперь точно до свидания.

Петя тихой сапой вполз в мою жизнь. Он позвонил спустя неделю и напросился в гости. Пришел тихо сопящий, красный от смущения, но с конфетами. Я поставила чай, нарезала бутербродов — он признался, что только с работы и голоден. В общем, как обычно, я распушила хвост и изображала из себя суперхозяйку. А когда притащила поднос с чайными принадлежностями в комнату и процесс чаепития начался, приступила к тщательной ревизии своего нового приобретения.

Лет ему оказалось тридцать восемь, так что насчет сорока пяти я загнула. Что до остального... Сказать, что Петя не блистал красотой, значило бы не сказать ничего. Такого невыразительного экземпляра у меня никогда не было. К нему даже нельзя было применить расхожую фразу: мол, он не в моем вкусе. Просто потому, что невозможно было представить себе женщину, в чьем вкусе он мог оказаться. Думаю, он это чувствовал. Держался очень неуверенно, несмотря на то что оказался преуспевающим коммерсантом, а одно это добавляет мужчинам баллов, вздергивая их рейтинг на головокружительную высоту. В наше время страшненький, но удачливый бизнесмен может оставить далеко позади любого красавчика. А Петя — то ли удача пришла к нему совсем недавно и он еще не успел привыкнуть к своему новому имиджу, то ли изо всех щелей выпирала натура, не склонная ни к каким переменам вообще, но он постоянно стремился слиться со стенкой и стать совершенно незаметным. Мне даже любопытно стало: как удалось ему добиться успеха в бизнесе?

Тогда, в свой первый визит, Петя показал себя до такой степени никаким, что я дала себе слово больше никогда его не видеть. Ну посудите сами: чуть ниже меня ростом, коренастый, даже несколько полноватый, белесый и краснолицый, не способный связать пары слов в пустяковом разговоре — что с ним было делать? Из благодарности за его доброту и немного из жалости я терпеливо угощала его чаем и с облегчением вздохнула, когда через час он избавил меня от своего присутствия.

Как выяснилось, не навсегда. При всех его недостатках, отчасти замеченных мной уже при первой встрече, отчасти обнаруженных значительно позже, Петю отличала одна положительная черта — он был по-деревенски обстоятелен. Если брался за что-то, то делал это спокойно, но методично и доводил начатое до конца. В ту первую встречу у меня дома я еще не знала, что за меня он тоже взялся, а раз взялся, значит, не бросил бы дело на полпути. Он так мягко вписался в мою жизнь, будто следовал хорошо продуманному плану.

Приходил Петя поначалу примерно раз-два в неделю, всегда предварительно позвонив, что было весьма разумно с его стороны, а то мог бы у дверей моей квартиры упереться носом в иных визитеров. Приносил тортики и фрукты, кстати, никогда — спиртное, чем подкупил меня, потому что остальные таскали вино и шампанское только что не ящиками, непонятно, из каких соображений: может, собирались спаивать меня и склонять к чему-либо невообразимому, но в итоге, скорее всего, просто глушили собственную неуверенность. Петя же хоть и трясся каждый раз от ужаса передо мной, но винцо на помощь не призывал, а справлялся со своей паникой за счет каких-то внутренних ресурсов.

Боялся он меня поначалу зверски. Я конечно же не рычала и не кусалась, вела себя с ним весьма миролюбиво, но в его присутствии на меня нападало словесное недержание, и меня, как говорится, несло. Так часто бывает, когда чувствуешь, что твой собеседник не ровня тебе по части интеллектуальных дискуссий, вот тебя и распирает на всякие там умствования. Шопенгауэр и Кафка, Кандинский и Вагнер, законы развития брендов и фондовая биржа — Петя тонул в потоке информации. Но смотрел преданно, старательно сдерживая сопение (что-то там у него было с носовой перегородкой). Иногда, правда, морщился от натуги, слыша незнакомые слова, но побаивался задавать лишние вопросы.

Кстати, потом я узнала, что, оказывается, выйдя от меня, он записывал в блокнотик услышанные и непонятые термины, а потом рылся в словарях, отыскивая их значение. Словом, образовывался за мой счет. Да и черт с ним, не жалко, иногда даже распирает от гордости, как, наверное, в свое время Пигмалиона. О себе он почти ничего не рассказывал и оживлялся, только когда речь заходила о превратностях бизнеса в российских условиях. Дни шли, а я ничего нового о нем не узнала.

Собственно говоря, мне это и не было нужно. Согласна, не самая моя лучшая черта — по первому впечатлению составлять себе скоропалительное мнение о человеке, но — увы! — ничего поделать с собой не могу. Случается, впоследствии огребаю по полной программе, когда на свет божий вылезают разные разности, скрытые где-то в глубинах человеческой души. Так ничего страшного в этом нет — с кем не бывает.

Петя же моей уверенной рукой был занесен в список закоренелых холостяков, не исключено, что даже девственников, это вполне объяснялось его непрезентабельной внешностью. Да-да, девственников. Рук он не распускал, всегда держался на определенном расстоянии, то есть вел себя по-старомодному корректно. Да и, к слову сказать, полезен был в хозяйстве. Починял взбесившуюся сантехнику, оплачивал мои просроченные счета на междугородние переговоры и притаскивал тяжеленные сумки с продуктами — достаточно было лишь дать по телефону точные указания, что надо купить. Через четыре месяца таких платонических отношений Петя стал неотъемлемым компонентом моей жизни. Мужчины появлялись в доме и исчезали, кто задерживался на пару-тройку недель, кто и на меньшее время, а Петя оставался. Как старший брат.

— Но ведь он тебе не брат, — наехала на меня как-то Анька.

— Конечно нет. Я же рассказывала тебе, откуда он взялся.

— Да помню, — с досадой отмахнулась она от меня. — Я не об этом. Что он к тебе таскается? Не может быть, чтоб ему ничего от тебя не было нужно.

— Вот и я думаю, — не стала с ней спорить. — Понятно, что я ему нравлюсь. Наверное, у него все знакомые бабы не такие интересные...

— От скромности не умрешь, — фыркнула Анька.

— Не умру, это точно, — подтвердила я. — Короче, мне кажется, рано или поздно он сделает мне предложение.

— Вполне возможно, — подумав, согласилась Анька. — Такие, как он, сразу начинают признаваться в любви и тянуть под венец.

— И ты не знаешь, что с ним делать, — закончила я, и мы расхохотались.

Я действительно так думала. Петя с его обстоятельностью должен был всенепременно сделать мне предложение. Такая натура. И действительно, когда это произойдет, я буду мучиться. Но не оттого, что придется отказывать — отказывать я уже, слава богу, научилась, а от грустных мыслей о несовершенствах этого мира. Ко мне всегда лезут с предложениями вступить в брак личности, до которых мне нет никакого дела. Почему бы это?

— Ну а все-таки, если сделает? — поинтересовалась подруга.

Я фыркнула:

— Я похожа на идиотку?

— Похожа, — неожиданно ответила Анька.

— То есть? — Я уставилась на нее во все глаза.

— Тебе скоро тридцать три, — сказала она, — а ты все еще как маленький ребенок — думаешь, что явится прекрасный принц и умчит тебя в свой прекрасный замок...

— Принц, выдумала тоже... — пробормотала я.

— Принц, принц, — продолжала Анька. — Кто же еще в наше время способен на вечную любовь? Только принц, которого нет в действительности. Ты думаешь, он будет красив как картинка, умен как твой любимый Шопенгауэр...

— Ничего подобного, — перебила я.

— Да ладно тебе, — отмахнулась Анька. — Кого ты дуришь? Да и потом, мы все мечтаем об этом...

— Правда? — поразилась я.

На кого-кого, а на мечтательницу Анька не была похожа совершенно. Таких реалисток, как она, еще поискать надо.

— Конечно, — пожала она плечами. — Все тетки только и делают, что мечтают о принцах. Только они разделяют эти свои мечты и нормальную жизнь. И просто смотрят сериалы или мелодрамы. Вот пока смотрят — мечтают. Ну, еще с часок-другой после просмотра. Но никто, уверяю тебя, никто не тянет эти мечтания в свою каждодневную жизнь. Кроме тебя.

Я вздохнула:

— Извини, что я такая дура.

— Да ладно тебе, — рассмеялась Анька. — Мне ты и такая нравишься. Вот только сама-то себе ты как? Со своими тараканами?

— По-разному, — призналась я. Анька вздохнула:

— Я бы все-таки присмотрелась к этому Пете.

— Фу! — сморщила я нос.

— Фу не фу, а он тебе уже как родной. Только и слышу: Петя то, Петя се.

Я задумалась. Действительно, Петя обосновался в моем доме прочно, видимо, и в разговорах моих тоже. Просто потому, что я видела его чаще других, иных причин не было. В остальном это типичный мезальянс, компромисс, суррогат — в общем, все то, что означает нечто половинчатое, не то, что ждешь от жизни, а то, что она подсовывает тебе в насмешку или по недосмотру. И рано или поздно наступает момент, когда приходится принимать решение, что делать с этим дальше. В Петином случае момент наступил в мой день рождения.

Тридцать три года рухнули на меня неподъемным грузом солнечным июньским утром. Неподъемным по банальной причине — предстояло пережить два банкета: один на работе и второй — вечером, с друзьями в ресторане. Мои крики о том, что дата не круглая, были тщетны. «Возраст Христа, — заявили мне, — так что будь любезна». Не знаю, какое отношение возраст Христа имеет к женщине, но спорить не стала, понимая, что все равно бесполезно. И вот я поволокла на работу огромные сумки, набитые деликатесами, одновременно пытаясь не измять свой новый костюм, в котором предстояло еще появиться вечером в ресторане, времени на переодевание после работы у меня наверняка не останется. Петя в этот день в перемещении тяжестей помочь мне не мог — улетел в Москву заключать какие-то контракты и должен был вернуться через четыре дня. Отпадала необходимость решать вопрос: приглашать его или нет в ресторан — ну хоть какие-то приятности не миновали мой день рождения.

Было часов двенадцать, когда, проходя через операционный зал, я натолкнулась на парня в синей форменной куртке с большим пакетом в одной руке и букетом цветов в другой.

— Не скажете, — обратился он ко мне, — где я могу найти Алену Воробьеву?

— Это я, — ответила я, удивленно взирая на букет.

— Отлично, — обрадовался посланец, — вот, примите, — и протянул мне дары.

— Спасибо, — растерянно сказала я. — Это от кого?

— Там все написано. — Он ткнул в конверт, торчащий из букета. — А вы мне, пожалуйста, распишитесь вот здесь.

Я расписалась.

— Спасибо. Всего хорошего! — И курьер откланялся.

Девчонки-операционистки с восхищением таращились из-за стеклянных перегородок на роскошный букет. Я открыла конверт и вынула открытку. На ней после обязательно-плоских «поздравляю» и «желаю счастья» было лаконично написано «Петр». «Смотрите, какая изобретательность, — подумала я, — ведь он вполне мог отложить вручение подарка до своего приезда». И отправилась на нашу маленькую кухоньку в тишине и покое распечатывать пакет. Спустя пять минут я ошеломленно взирала на ноутбук, лежавший передо мной во всем своем компьютерном великолепии.

— Ух ты! — вскричала за моей спиной Дарья, заместительница главного бухгалтера. — Кто это так расщедрился?

— Поклонник, — заторможенно ответила я.

— Вот свезло, так свезло! — продолжала восторгаться Дарья.

«Да уж», — подумала я. Ноутбук сиял своими девственно-чистыми кнопочками, экран приветливо мерцал — мечта идиота, сбывшаяся мечта! Но радости не было. Подарок слишком уже многозначителен. Слишком дорогой, чтоб можно было отделаться обыкновенным «Спасибо, Петя». Да подумаешь, возразил мой внутренний голос, ему это тьфу! Он же бизнесмен, причем удачливый. Но в животе все равно ворочалось нечто противное, и ощущение того, что невзначай я задолжала Пете крупную сумму денег, вязко обволакивало меня.

Он прилетел из Москвы через два дня. Контракты состоялись, все сложилось. Он сиял от удовольствия.

— Спасибо за подарок, — через силу улыбнулась я. — Это как раз то, о чем я давно мечтала.

— Правда? — Он пытливо уставился на меня.

— Конечно! — радостно воскликнула я, призвав на помощь весь свой энтузиазм, и на этом исчерпалась.

— Я рад, — буркнул он и умолк.

И продолжал пытливо смотреть на меня. Он ждал. О боже, он ждал! Хотелось отдать ему этот злосчастный ноутбук и попросить больше никогда так не делать. Пусть бы все шло как шло. Но я понимала, что все уже случилось, и, даже возврати я сейчас ему его подарок, ситуацию не исправишь. Петин статус в моей жизни уже изменился. Из молчаливого посетителя он превратился в посетителя с претензиями. И теперь со свойственной ему обстоятельностью будет, скорее всего, долго и упорно биться за претворение этих претензий в жизнь.

Пришлось с ним переспать. Без комментариев.

Хотя нет, могу себе позволить один: Петя не был девственником. Внешность, чтоб ее, обманчива. Мало того, он оказался на удивление похотлив. В технике секса не блистал, но готов был предаваться этому занятию при каждой нашей встрече. Что до последствий, то Петя стал неимоверно щедр. Покупал мне все, что я ни просила, но больше всего любил делать сюрпризы. Я могла упомянуть о какой-либо вещице вскользь и, кстати, совсем не нуждалась в ней в ближайшее время. Так просто — болтала обо всем подряд, но он запоминал и спустя несколько дней притаскивал мне подарок и тут же нетерпеливо тащил в постель. Я никогда не была недотрогой, но сексуальные отношения с Петей казались мне чрезвычайно неприличными, может, оттого, что впервые я получала что-то взамен? Однако время шло, а замуж меня Петя не звал. И это было странно.

Ира

— Ну, что там? — Светка позвонила мне через день после трагических событий.

— Ничего.

— Маруся не звонила?

— Нет.

— Наверное, лежит в обмороке, — предположила Светка.

— Не сомневаюсь. Ты бы тоже лежала.

— Я бы? — зафыркала Светка. — Я бы не лежала. Я бы орала и визжала. И бегала кругами. Но начнем с того, что такого со мной не случилось бы.

— Какого такого?

— Чтоб как снег на голову.

— Да брось ты, — сказала я, — ЭТО всегда как снег на голову. Ни одна женщина не выходит замуж для того, чтобы сидеть на стуле в прихожей и все время ждать, что вот-вот он зайдет и выяснится ЭТО.

— Ладно, — согласилась Светка. — Пусть так. Но я бы не лежала в обмороке.

Это да. Светка действительно носилась бы и орала. И еще втянула бы в это всех, кто попался бы ей под руку.

«BQT безголовая!» — скажете вы. Да нет. Как раз наоборот. Вся эта Светкина истеричность — лишь оболочка. Способ переживать стресс. А вообще она особа весьма рационалистичная и принимает на редкость взвешенные решения.

— Выгнала бы? — поинтересовалась я.

— Спрашиваешь! — воскликнула Светка.

— Даже после семнадцати лет брака, с двумя детьми? — уточнила я.

В телефонной трубке повисло молчание.

— Ну? — через пару секунд спросила я. — Что ж ты затаилась?

— Думаю, — нехотя ответила Светка.

— Сложновато поставить себя на Машкино место, верно?

— Не просто, — процедила Светка.

— Хотя бы потому, — продолжала я, — что мы там никогда не были...

— Но все равно! — еще пыталась трепыхаться Светка.

— Что «все равно»? — вздохнула я. — Ну вот, что «все равно»?

— Ну-у, — заныла Светка, — нельзя же та-ак...

«Та-ак» означало «молча, безропотно, поникнув головой».

— Посмотри вокруг, — предложила я, — и ты поймешь, что можно. И даже преотлично.

Вы обратили внимание? Мы поменялись со Светкой ролями. В юности революционеркой в нашем дуэте числилась я. Светка же всегда притормаживала меня. Мол, не все так просто в жизни, не надо гнать лошадей и тому подобное. Прошло всего каких-то пятнадцать лет, и мы поменялись местами. Я наконец-то поняла, что, действительно, все не просто и вправду никогда не следует торопиться. А вот Светка, насмотревшись этой жизни в разных ее проявлениях, почему-то несколько осатанела, и теперь порой мне стоило немалых усилий, чтобы вести с ней беседу в спокойном тоне.

— И Маруся как раз тот самый человек... — продолжала размышлять я.

— Десять против одного, — перебила меня Светка, — что она ничего делать не будет.

— Ты что, не слушаешь меня? — удивилась я. — Я тебе о том же самом толкую. Тебе не с кем спорить.

Мы немного помолчали.

— Так ты будешь звонить ей или как? — спросила наконец Светка.

— Буду, — ответила я. — Подожду еще немного и позвоню. Где-нибудь через недельку.

— Не поздно? — усомнилась Светка.

— У нее Петя только послезавтра возвращается. Думаю, Маруся ничего решать для себя не будет, пока не увидит его.

— Можно подумать, — пробурчала Светка, — что-то новое ей откроется, — помолчала и внезапно сказала: — Блин! Я бы не простила измену, вот честно! А ты?

— Я? Не знаю. Да и что такое измена?

* * *

— Скажи, что такое измена?

Я помешала сахар в своем капучино и взглянула на Димку.

— Что это с тобой? — удивился он.

— Ответь на вопрос, тогда расскажу, — пообещала я.

— Измена, — он рассеянно оглядел зал, — это... — взгляд его уперся в точку где-то у меня за спиной, — это когда... — на его лице появилась гримаса отвращения, — это когда тебя застукают.

— Уверен? — Я рассмеялась.

— Как никогда, — он перевел взгляд на меня, в глазах его светилась мука, — потому что именно сейчас это произойдет.

— Что? — переспросила я и тут же где-то в области своего левого уха услышала сладкий голосок:

— Добрый вечер.

Я обернулась. Рядом с нашим столиком стояла рыжеволосая дама лет сорока, одетая в ярко-зеленый костюм.

— Добрый вечер, — вежливо ответила я.

— Привет, — буркнул Димка.

— А где Вита? — вопросила дама, поедая меня взглядом.

Я продолжала вежливо улыбаться.

— Дома, — все так же хмуро ответил Димка.

— Да?! — с нажимом сказала дама.

Родственница, мелькнуло у меня в голове. Или подруга. Димкиной жены. Нормально. Сейчас он начнет выкручиваться.

— Конечно, — недовольно отозвался Димка. — У меня деловая встреча. Извини.

— Деловая? — Дама впитывала каждую деталь моей внешности. — Это интересно.

Димка закатил глаза. Я поняла, что нужно срочно что-то делать. Улыбнулась одними уголками губ, слегка наклонила голову влево и подчеркнуто-радушно спросила:

— Тоже желаете взять кредит в нашем банке?

— Я? — испугалась дама.

— Да, вы. — Я предельно доброжелательно смотрела на нее. — Дмитрий Валерьевич вот желает. Почти с самого обеда дискутируем условия кредита, решили перекусить, а то до конца обсуждения еще далеко.

Дама вся подобралась и напряженно промолвила:

— Простите...

Я улыбнулась чуть шире:

— Ну что вы.

— Не буду вам мешать, — почти прошептала она.

— Спасибо, — проникновенно ответила я.

— До свидания, — прошелестела дама.

— Всего доброго. — Я еще раз улыбнулась ей на прощание.

— Пока, — отозвался Димка.

— Кто это? — повернулась я к нему, когда дама удалилась.

— Сестра Витина, — сказал он. — Жуткая язва.

— По-моему, я убедила ее.

— Может, и убедила, но донесет все равно. Натура такая.

— Она ж не в постели нас застала.

Какая разница? — усмехнулся Димка. — Чтобы раздуть скандал, достаточно самой малости. А Вита сейчас нервная. У нее какие-то неприятности там на работе. К ней вообще лучше не лезть, а сейчас эта зараза еще масла в огонь подольет. Хороши, если Витка не поймет по описанию, что это ты.

С Димкой все было просто и одновременно сложно. В свое время мы учились с ним в одной группе, но после института дороги наши, как это часто бывает, разошлись. Спустя пару лет после выпуска Димка женился на девчонке с нашего же потока, на Витке Поляковой. У них родились две чудесные девочки, которых Димка любил без памяти. Бывают сумасшедшие мамаши, а Димка был сумасшедшим папашей. Нормальная устойчивая семья.

Я не видела Димку лет двенадцать. Конечно, каждый год наша группа встречалась в начале апреля, но я, по правде сказать, не очень любила эти сборища. Посетила только первые три, когда еще в памяти свежи были студенческие проказы и подвиги, но уже на последней осчастливленной мной встрече уже начались самолюбования и то, что сейчас называют «гнуть пальцы». Демонстрация из серии «а я вот такой, а я теперь там-то, а вы...». Мне это на нервы действовало. Только сейчас я стала понимать, что тогда угнетали меня мои комплексы. Мне ведь довольно туго пришлось сразу после окончания института. Я вознамерилась обосноваться в Москве, процесс шел медленно и не без перипетий, все окончательно утряслось лишь лет через шесть после диплома. В общем, после третьей встречи я начала отказываться от участия в сборищах под разными предлогами: иногда надуманными, а иногда и действительными. Но были люди, которые за все годы не пропустили ни одного из этих мероприятий. Сонька-зануда, например.

Так за глаза звали ее в институте. Она и в студенчестве все знала обо всех, и теперь ей можно в любое время дня и ночи позвонить и задать, к примеру, вопрос: «Не знаешь ли, а где сейчас наша Дашка Егорова?» — и Сонькин словесный поток уже ничто не сможет остановить. Признаюсь честно, иногда я позванивала ей, чтобы узнать последние новости из жизни бывших однокашников. Любопытство — это ж не порок, верно? Где бы была наша цивилизация, если бы не элементарное людское любопытство?

Так вот, Сонька все эти годы сообщала, что у Димки замечательная и крепкая семья. И я, что характерно, радовалась этому. Димка в институте был мне безразличен, в смысле личных отношений. Не мой типаж. Но мы дружили. С ним всегда было легко и весело, вечно мы выдумывали какие-то совместные авантюры, иногда даже готовились вместе к экзаменам, особенно когда требовалась светлая техническая голова, коей как раз обладал Димка. Встретились мы вновь, когда нам было уже за тридцать. Обрадовались, обнялись, и как будто не было этих лет разлуки.

А потом случилось странное. Мы стали любовниками. Хотя это несколько неверное определение тем отношениям, которые сложились у нас. Партнеры по сексу — это ближе к истине. Димкина замечательная семья была замечательна во всех отношениях, кроме одного. Сексом там Димку не баловали. То ли Вита была просто безразлична к этой стороне супружества, то ли манипулировала сексом для достижения тех или иных целей. Я так и не поняла до конца, да особо и не вникала.

И еще мы друзья. С ним можно говорить обо всем и молчать обо всем. Выплакаться в жилетку и не чувствовать себя потом дурой. Посоветоваться по поводу каких-нибудь рабочих проблем и всласть потолковать о личной жизни. Одно только мы никогда не обсуждали — Биту. И Димкину неверность по отношению к ней. Но сегодня был совсем другой случай. Сегодня этого было не избежать.

— Так все-таки что такое измена? — вновь спросила я. — Секс на стороне? Вы, мужики, ведь именно так думаете?

— Секс. Да, — согласился Димка. — Но не всегда. Иногда секс — это просто так, физкультура.

— Ловко, — рассмеялась я. — Не думала, что ты тоже из тех, кто начинает бормотать: «Это совсем не то, что ты подумала».

— Но ведь секс — не критерий, — вскинулся Димка. — Кто сказал, что секс — это единственный пункт, по которому определяют, изменяет человек или нет?

Я задумалась. И в самом деле. Какое кино ни включишь, за какую книгу ни возьмешься, все герои просто охвачены маниакальным желанием узнать: а спал ли он с ней? Или — а спала ли она с ним? И если нет, с облегчением переводят дух. А то, что он таскается к ней в течение последних восьми лет, засыпает цветами, смотрит в рот, когда она говорит, и тоскует по ней все то время, что проводит без нее, — это не измена? Нет. Потому что секса не было. Ну не бред?

Димка изменял Вите не только когда раздевал меня, а даже тогда, когда, урвав у семейной жизни пару свободных мгновений, болтал со мной за чашечкой кофе где-нибудь на Тверской. Потому что в болтовне поверял мне то, о чем никогда бы не стал говорить с женой.

И мой двоюродный брат своей благоверной изменяет, потому что, когда ее нет рядом, моет ей кости так, что хочется заткнуть уши и бежать вон.

И соседка моя Рита изменяет своему толстому и доброму Вадику, потому что в мыслях прикидывает, что если сложится у нее все с тем иностранцем, с которым она втайне от Вадика переписывается по Интернету, то кинет она этого Вадика через бедро, ни на секунду не задумаясь.

Пренебрежение — вот то самое слово, которое вертелось в эти дни у меня на языке, и я никак не могла поймать его. Пренебрежение к человеку, с которым ты живешь, с которым у тебя, быть может, даже есть совместные дети, который, возможно, в этот момент думает, что ты вторая его половинка, и не знает, что происходит на самом деле. Ведь это не всегда можно увидеть и почувствовать. Потому что очень невесомая субстанция — это самое пренебрежение. И очень эфемерно различие между твоим собственным состоянием до измены и в состоянии ее. Вот если бы был секс — тогда все просто. И измена идентифицировалась бы на раз. А нет секса, значит, нет и предмета для беспокойства. Многие так думают. И ой как заблуждаются.

А у Машки... Я вот, признаюсь, начала сомневаться: а есть ли там измена? Вся их семейная жизнь была пропитана Петечкиным пренебрежением к Машке. И что, собственно говоря, изменилось с появлением в его жизни девушки Алены?

Маруся

Так ничего я и не надумала за те три дня, что провела одна дома. Иногда тихонько плакала от обиды. «Как же так, — думала я, — как же так? За что?» Иногда, наоборот, злилась. Сочиняла в голове слова, которые брошу в лицо Пете. Что будет потом? Этого не сочинила. Не хватало фантазии, что ли. А порой просто неподвижно сидела у окна, и у меня в голове не было ни одной мысли. Я никак не подготовилась к Петиному приезду. Впрочем, мне кажется, что если бы даже и подготовилась, то толку от этого было бы немного.

Петя приехал не один, привез с собой Гошу, двоюродного брата из Орла. У того наметились кое-какие дела в Новосибирской области, вот Петя и взялся помочь. Он прилично оброс связями за эти годы, несмотря на то что всегда выглядел так простецки. Оказывается, они договорились с Гошей встретиться в Москве и уже оттуда вместе лететь к нам, в Новосибирск. Гоша сам по себе мужик неплохой. Я видела его до этого пару раз. Такой здоровый увалень, весельчак. Не в пример Пете, который никогда не отличался ни веселым нравом, ни особой говорливостью. А Гоша, как приехал, мгновенно заполнил собой всю нашу уже немаленькую квартиру. Так и казалось, что куда ни пойди — везде он, его голос, его хохоток. Возможно, это было и к лучшему. Я, увидев Петю в дверях, просто застыла, еле взяла себя в руки. Если бы не Гоша, который сразу схватил меня в объятия, стал спрашивать, что да как, то не знаю, что было бы со мной. А вот Петя ничего не заметил.

Он и не смотрел на меня, был занят собой да Гошей. И хорошо. Я засуетилась по хозяйству: накормить их, устроить Гошу, закинуть в стирку какие-то шмотки — и время прошло. А наутро они умотали куда-то на целый день. Все дела, дела. Петя, конечно, помчался в офис, где, как это всегда бывает, полный бардак, когда директор в отъезде. Точно говорят: у человека есть два отпуска — его собственный и директора. Так что сначала полдня Петя наводил порядок в конторе, потом решали Гошины проблемы. Вечером уселись смотреть футбол и пить пиво. И так целую неделю.

За все это время мы с Петей были наедине, только когда ложились спать. Он и не лез ко мне. Вообще, когда он выпьет пива или чего другого, на постельные подвиги его не тянет и отключается он довольно быстро. По справедливости надо сказать, что пьет он очень мало, только в компании на праздники. Чем, безусловно, хорош, не в пример многим нашим знакомым, для которых вечер без рюмахи — не вечер. А тут всю неделю с Гошей, который не дурак выпить (да при его комплекции парой кружек пива или парой стопок водки его не прошибешь), прикладывались будь здоров! Поэтому Петя еле доползал до кровати — какое там приставать ко мне! Он засыпал, а я в темноте тихо радовалась.

Потом вернулись домой дети. Веселые, загорелые до черноты, довольные. Все рассказывали о своих приключениях, показывали фотографии — как все-таки на море хорошо! Оба немножко вытянулись за этот месяц, или мне так кажется, нужно будет их рост померить. Хотя нет, точно вытянулись: Лена вон надела джемпер, который с весны валялся в гардеробе, а рукава коротки. И тут же началось: нужно покупать учебники, одежку к школе.

Как плохо стало, что отменили школьную форму, раньше никаких проблем не было, как ты выглядишь в школе. Как все, так и ты. Ну кружевной фартук, ну импортный портфель, может, поприличнее колготки, которых тогда днем с огнем не найти было, но в целом никто не выделялся особо, я имею в виду по одежде. А сейчас... Хорошо, мы можем позволить себе потакать детям, и Петя ни в чем им, надо сказать, не отказывает. А кто-то другой? Не у всех же такие возможности. Бедные детки...

Словом, все было как всегда. Один раз, правда, позвонила Ирка спросить, как дела. А как дела, когда в соседней комнате сидят Петя с Гошей, а в кухне ужинают дети? Даже если бы мне и было что сказать, не смогла бы. Честно говоря, и ответить ей, кроме как «нормально», было нечего. Ладно, сказала она, позвоню как-нибудь в другой раз. Звони через неделю, сказала я, лучше днем, чтоб уж точно никого дома не было. Хорошо, ответила Ирка, передала привет от Светланки, и распрощались.

Я положила трубку и задумалась. Как-то странно все получалось. Пока я сидела те три дня дома в полном одиночестве и решала, что мне делать, все виделось в черном свете. Казалось, невозможно уже продолжать жить так, как мы жили раньше. Ну, если и не невозможно, то трудно. А на деле получилось все не так страшно. Тот же дом, те же дети, те же заботы.

И вообще, у меня в какое-то мгновение возникло такое чувство, будто и не было совсем той девушки из самолета. Вроде бы я и помнила ее, но детали стали улетучиваться из памяти. Какие у нее были глаза? А нос? А в чем она одета? Я не могла вспомнить. И думаю, уже не узнала бы ее при встрече. А потом, почему я решила, что на фотографии Петя?

Все, что рассказывала та девушка про своего друга, совсем не похоже на Петю. Абсолютно. Я только теперь начала понимать это. Тогда подумала, что, надо же, как я, оказывается, плохо знаю своего мужа. А вот теперь я понимала, что такого просто не может быть. Прожить с человеком бок о бок целых семнадцать лет и не знать, на что он способен, невозможно. Наверное, это не Петя был на том снимке. Она же не называла его по имени. А фото было не анфас, а немножко сбоку. Может, это просто кто-то очень похожий на Петю и все.

Гоша пробыл у нас одиннадцать дней': Говорил, что все сложилось очень хорошо. Радовался тому, что удалось провернуть за эти дни все, что он наметил. Уехал на вокзал рано утром, и в доме сразу стало очень тихо. Конечно, привычные звуки остались, но как будто стали немного приглушеннее. Мне сделалось грустно. Есть такие люди, что создают вокруг себя атмосферу доброжелательности и уюта, вот Гоша из них. Побыл у нас всего ничего, а уехал — и дом осиротел.

Дети вовсю готовились к школе. А Петя... Петя зачастил на работу. Вернее, не зачастил, а... Он и так в офисе каждый день бывал, несмотря на свою занятость Гошиными делами, сейчас же стал пропадать там. Задерживаться вечерами. И вернулись ко мне мысли о его неверности. Раньше я бы подумала: мол, разумеется, за время его отсутствия накопилось множество дел, нужно все разгребать, потому он и торчит на фирме с раннего утра до позднего вечера. Но теперь-то я понимала, что этому вполне могло найтись совсем другое объяснение.

Я стала внимательнее всматриваться в него, когда он наконец-то появлялся после трудового дня дома. Петя был таким же, как всегда. Не пахнул чужими духами, не прятал глаза — в общем, ни на грамм не отличался от привычного мне Пети. Был только чуть более раздражительным. «Так не выглядят счастливые любовники», — подумала как-то я. И все-таки червячок сомнения грыз меня. Я поняла, что всегда теперь буду подозревать его, что мысль о неверности мужа теперь станет постоянной спутницей моей жизни. Неужели все-таки это правда? Неужели мне все-таки рано или поздно придется решать, что с этим делать?

Алена

Когда возвращаешься из отпуска, настроение всегда двойственное. С одной стороны, рвешься на работу, ногами перебираешь, как конь, застоявшийся в стойле, с другой — еще сто лет бы ее не видела. Да и не только работу. Всю жизнь свою в этом городе. Не то чтобы Новосибирск мне совсем не нравился — симпатичный город, большой, шумный, живущий бурной жизнью, в отличие от моего родного городишки. Мне не нравилась я сама в этом городе. Уже года два-три как. Раньше все было нормально. Может быть, пора двигать отсюда?

Что за мысль? Пришла сама по себе, неведомо откуда, никто ее не звал. Я не перелетная птица, которая каждый сезон перемещает куда-нибудь свое бренное тело. Но — почему бы и нет?

Однако это случилось со мной впервые. Прежде, когда возвращалась из своих поездок, я всегда стонала: «О боже, вот если бы жить там, откуда я вернулась!» Умом понимала: хорошо там, где нас нет, — но все равно мечтала немножко об иных городах, больших и малых. Но так чтобы сразу: «Не пора ли отсюда двигать?» — даже и в мыслях не было.

А что? Меня ничто здесь не держит. Работа? Классная, не спорю, но такую же работу я смогу найти где угодно. Квартира? Продам. Конечно, в Москве за эти же деньги такой роскоши не купишь, но это и естественно. Когда ты меняешь что-то в своей жизни, то вынужден идти на уступки. Стоп, стоп, я что, уже меняю что-то?

Мысли теснились в голове, стремительно сменяя одна другую. Они жили своей жизнью, причем жизнь эта регулировалась совсем не соображениями здравого смысла. В каждом человеке намешано всякого разного — и рационального, и эмоционального. Чего в нем больше — тем он и руководствуется, принимая решения. Во мне — как уже начинала я понимать — этих двух стихий было примерно поровну, и потому мне всегда приходилось очень туго. По любой мало-мальски серьезной жизненной проблеме стихии вступали в такой спор, что хотелось кричать в голос.

Вот сейчас эмоциональный человек проснулся явно быстрее. Потому что, если задуматься над идеей перемещения в другой город с точки зрения рационального, аргументов в пользу перемен найдется очень мало. Это же все поставить с ног на голову, тогда как в моей жизни все сейчас в полном равновесии!

Все, кроме душевного состояния. «Заткни его подальше, — посоветовал уже очухавшийся человек рациональный, — и живи как все». Не хочу, отчетливо поняла я. «Ну и дура!» — тут же среагировал рациональный. Эмоциональный же человек больше на первый план вообще не вылезал. Он ведь был на самом деле мудрее, чем его вечный оппонент. Он знал, что зерно сомнения посеяно, и это главное. Теперь я буду думать. По чуть-чуть. Иногда. То отмахиваясь от этой мысли, то беря ее в руки и внимательно рассматривая. И шансов, что она будет нравиться мне все больше и больше, немало. Если не произойдет чуда, которое навсегда привяжет меня к этому городу, то неизвестно, где окажусь я лет через пять.

В банк я входила смурная, нахмурившаяся, чем изрядно удивила охранника Гену.

— Алена? — Он таращил на меня голубые глаза и высоко задирал брови, показывая, как изумлен. — В чем дело? Плохо отдохнула?

— Почему это? — ответила я все так же хмуро. Он потыкал пальцем в сторону зеркала, висевшего рядом с лифтом:

— Посмотри на себя. Это не лицо человека, хорошо отдохнувшего.

Он был прав. Это выглядело нелогичным. И могло дать пищу банковским сплетницам, которых хлебом не корми, дай лишь порадоваться тому, что у кого-то не все благополучно. Особенно если этот «кто-то» ваш покорный слуга. Я расправила плечи, бросила мимолетный взгляд в зеркало, удостоверилась, что прическа и прикид в полном порядке, и двинулась к лестнице.

— Вот, — за моей спиной удовлетворенно молвил Гена, — совсем другое дело.

Я поднялась на второй этаж, прошла по пустому коридору и толкнула дверь в валютный отдел.

— О, привет! — воскликнула Анька и, бросив на стол помаду и зеркальце, подлетела ко мне.

— Привет, — ответила я, обмениваясь с ней поцелуями.

Терпеть не могу телесные контакты с представительницами своего пола, однако Аньке этого не объяснить. У нее просто латиноамериканские представления о величине личного пространства. Поцелуи, поглаживания, объятия — для нее это норма.

— Ну как? — громко вопросила она. Остальная «валютная» публика навострила уши.

— Не передать! — с чувством ответила я.

— Ну что, Париж все так же хорош? — с придыханием спросила Анька, побывавшая в позапрошлом году в этом самом Париже.

— Лучше, — в тон ей отметила я.

Мы с Анькой, как на сцене, стояли в центре кабинета и кривлялись. По-другому не скажешь. Надо же! За три недели я уже отвыкла от постоянной необходимости быть начеку и говорить совсем не то, что думаешь. Хотя, что касается Парижа, переборщить тут было сложно.

— По чаю? — предложила Анька.

— Можно, — согласилась я. — Вот только покажусь всем, что я уже здесь.

— Тогда через десять минут на кухне. — Анька вернулась за свой стол.

— Хорошо. — Я направилась к двери, спиной ощущая, как весь отдел провожает меня оценивающими взглядами.

Я почти слышала их мысли. «Туфли эти у нее уже были» — «Да, но юбочка-то новая и, похоже, оттуда...» — «А еще часики — не из дешевых» — «Она вообще одна туда ездила или со своим хахалем?» Я усмехнулась, вышла в коридор и прикрыла за собой дверь. «Коз-зявки!» — беззлобно подумала про себя. На валютчиц я не сердилась. Они хоть и любили помыть косточки всем вокруг, но делали это беззлобно, не то, что кредитный отдел, куда сейчас я как раз и направлялась.

— Алена, радость наша! — Начальник кредитного Римма Дмитриевна раскинула руки, как бы намереваясь обнять меня. — А мы уж по тебе соскучились!

— Да что вы? — Я изобразила смущение.

И понеслось. Ахи, охи, стоны, завистливые взгляды — в следующие пятнадцать минут меня накормили всем этим досыта. В кухню я влетела с чувством некоторой тошноты, будто на голодный желудок переела сладкого.

— Ну, где ты? — накинулась на меня Анька. — Я сижу тут, жду ее, а она неизвестно где шляется.

— Ты же знаешь, — оправдывалась я, — от наших фиг вырвешься.

— Чай? Кофе? — спросила Анька, расставляя чашки.

— Кофе, — не задумываясь, ответила я. — Никак не могу проснуться.

— Ну, рассказывай, — велела Анька, разлив по чашкам кипяток и пододвинув мне баночку с кофе.

— А мы одни? — тихо спросила я.

— Вообще-то нет, — так же тихо ответила Анька, кивнув на дверь в курилку. — Там Дарья.

— А-а, — протянула я. — Тогда...

— Тогда валяй пока версию официальную, — подсказала Анька, — ну там, где была, что видела. Пикантные подробности оставь на потом.

Я кивнула:

— Ладно.

Помешала сахар в чашке, открыла рот, чтобы начать повествование о своих похождениях, как дверь курилки распахнулась и в ее проеме возникла Дарья.

— О, путешественница! — Замглавбуха расплылась в улыбке. — Вернулась?

— Ага, — подтвердила я. — В родные пенаты.

— Грустно? — посочувствовала Дарья.

— Отдыхать-то всегда лучше, — уклончиво ответила я.

— Особенно если с любимым мужчиной, — подмигнула Дарья.

Анька с изумлением уставилась на меня:

— А ты разве?..

— Вы что-то путаете, — состряпав на лице легкую улыбочку, заметила я Дарье.

— Да? — Та округлила глаза. — Ты разве не со своим молодым человеком ездила?

— Кого это вы имеете в виду?

— А тот... — начала Дарья.

Дверь в кухню открылась. Мы все трое дружно глянули на вошедшего... Метр восемьдесят, широкие плечи, длинные ноги, темные вьющиеся волосы, черные-пречерные глаза. Я поняла, что разглядываю его с открытым ртом, и быстренько привела лицо в норму.

— Добрый день. — Парень смущенно попятился.

— ...Тот твой... — на автомате продолжала Дарья.

— Вы кого-то ищете? — перебила я ее.

— Э-э... — Парень улыбнулся. — Вас, Дарья Сергеевна. — И устремил свой взор на замглавбуха.

Дарья, скроив недовольную гримасу, процедила:

— Да, да, конечно, — и нехотя двинулась к выходу.

Незнакомец посторонился, Дарья выплыла из кухни, он — следом за ней. Дверь захлопнулась, и мы с Анькой остались одни.

— Что это было? — выдохнула я.

— Кредитный отдел, анализ экономической деятельности, — сказала Анька.

— Не может быть! — воскликнула я.

— Почему это? — удивилась Анька.

— Я только что оттуда. Его там не было.

— Значит, выходил куда-нибудь, — пожала плечами подруга.

— И давно? — Я как загипнотизированная продолжала смотреть на входную дверь.

— Что давно?

— Давно он у нас работает?

— С позапрошлого понедельника.

Мы помолчали, потом Анька вновь ожила:

— Не женат, тридцать пять, зовут Алексом.

— Александр?

— Алексей. Сам предложил называть его Алексом. Говорит, так он привык.

Я глотнула уже остывшего кофе, поморщилась. Встала, подошла к мойке и вылила кофе в раковину. Пополоскала чашку, налила в нее свежего кипятка и вернулась за стол. Анька молча наблюдала за моими манипуляциями.

— Ну как? — вдруг спросила она.

— Э-э... — я помялась, — по-моему, очень даже...

— Ты о чем это? — Анька с изумлением смотрела на меня.

— Об этом... — откашлявшись, пробормотала я, — об Алексе...

— Да? — Анька, похоже, была озадачена. — Я вообще-то о поездке тебя спросила.

— А-а... — Я попыталась сосредоточиться. — Поездка... Классно, что сказать.

— Ну? — поторопила меня Анька. — Рассказывай.

— Короче... — начала я.

Нет, но какие глаза... И посадка головы...

— Воробьева-а-а! — пропела Анька.

— Что? — встрепенулась я.

— Ты где? Ау-у!

— Да здесь я.

— Что-то не похоже.

Анька смотрела на меня внимательно.

— Что? — вскинула я голову. — Что ты уставилась?

— Так, так, та-ак, — протянула она.

— Что «так, так, так»? — передразнила я, пряча глаза.

— Вообще-то странно, — задумалась Анька.

— Что тебе странно?

— Никогда бы не подумала, — продолжала она.

— О чем это ты?

— Но в конце концов... — Анька прищелкнула языком, — никогда не знаешь, где тебя подкосит...

— О чем ты? — повторила я, чувствуя, как краска заливает мое лицо.

— Давай, — сказала она. — Вперед!

— Что значит «вперед»? — Я встала, взяла наши чашки и пошла к раковине.

— Иначе будет поздно, — в спину мне сказала Анька.

— Что поздно? — не оборачиваясь и включая воду, спросила я. — Кому поздно? Куда поздно?

— Упустишь, — убежденно проговорила Анька. — И будешь кусать локотки.

— Что?! — Повернувшись, я уставилась на нее.

— Алекс, — сказала она. — Понравился, да?

— С чего это ты взяла? — Я вновь взялась за чашки. — Чепуха.

Анька рассмеялась:

— Воробьева, я тебя знаю как облупленную. Меня не обманешь. Ты аж про Париж забыла, как увидела его. Скажешь, нет?

Забыла про Париж? Вот уж ничего подобного! Просто почему-то расхотелось рассказывать о своем отпуске прямо сейчас. Я выключила воду, поставила чашки в сушилку и вернулась за стол.

— Мне даже и в голову бы не пришло. — Анька смотрела на меня с некоторым недоумением. — Такой обычный...

Это нужно прекращать. Срочно. СРОЧНО!!!

— Может, пойдем поработаем? — быстро предложила я. — А вечером ко мне, там все и расскажу. И фотки покажу.

— Как хочешь. — Анька пожала плечами, помолчала и добавила с усмешечкой: — А ты хочешь, я вижу... — И это последнее «хочешь» уже относилось явно не к нашим вечерним посиделкам.

Я резко поднялась со своего места и направилась к выходу, мало заботясь о том, идет ли за мной Анька или нет. Хотелось поскорее оказаться в своем отделе, чтобы еще раз взглянуть... Ерунда какая-то...

Что-то дрогнуло внутри, когда он вошел. Как-то по-особенному засосало под ложечкой. И мурашки по спине сразу побежали. Впрочем, может, это у меня с голодухи? После полугодичного общения с Петей кого хочешь приклинит. А потом выяснится, что Алекс этот двух слов связать не может и, кроме футбола, у него нет никаких интересов в жизни. Так что очередная иллюзия, ничего больше. Хотя...

Ира

— У твоей Маруси есть несколько вариантов, как вести себя дальше.

Димка сидел на полу по-турецки и пил кофе из любимой своей темно-синей чашки. Кофе он любил крепкий, с тремя ложками сахара да еще с какой-нибудь конфеткой. Я всегда посмеивалась над ним из-за его любви к сладкому. Он отшучивался, что ему, мол, для мозгов требуется много горючего, попробуй-ка управлять предприятием без мозгов.

Я все рассказала ему. Не намеренно. Случайно. Он заехал ко мне как-то вечером, прошел в спальню — не за тем, о чем вы подумали, а просто бесцельно слоняясь по квартире, — а там у меня к обоям на стене прикреплен лист ватмана. Весь исчерканный вдоль и поперек моими заметками на тему тяжелой Марусиной жизни.

— Что это? — остолбенел Димка.

— Ватман.

— Вижу, не дурак. Откуда? Его ж вроде не было.

— Не было. Теперь есть!

— Для чего? — Димка силился разобрать мои каракули.

— Люблю порисовать что-нибудь.

— Тогда заведи кисти, мольберт и рисуй акварелью, — посоветовал Димка.

— Да не в этом смысле, — отмахнулась я. — В живописи я полный ноль. А здесь я рисую всякие свои вопросы и проблемы. И потом смотрю на них — а вдруг что-нибудь полезное придет в голову? Знаешь, визуализация там и все такое.

— Читал, — кивнул Димка. — Вот только не думал, что этим кто-то всерьез занимается. Но ты вообще всегда была у нас со странностями.

— То есть? — удивилась я.

— В хорошем смысле, — успокоил меня Димка. — Вечно что-нибудь новенькое выкопаешь, потом внедряешь в свою жизнь.

— А-а... Ну ладно, коли так.

— Так что у тебя здесь за проблема нарисована? — спросил Димка, постукивая пальцем по ватману.

— Да так, — вздохнула я. — На самом деле не моя проблема.

— Да?

— Машка... Помнишь Машку? Мы с ней жили в общаге. До четвертого курса.

— Машка? — переспросил Димка. — Конечно, я помню вашу Машку. Такая с косой. Она?

— Да.

— У нее еще фигура была очень даже, — продолжал свои реминисценции Димка.

— Господи, — я застонала, — и ты туда же! Сразу фигура!

— А что я должен про нее сказать? — защищался Димка. — Я ее видел несколько раз. Минут по десять. Вот и помню только косу и фигуру. Извини.

— Извиняю, — буркнула я. — Кофе будешь?

— Буду. А под кофе твой рассказ о Машке. Или как вы ее там звали? Маруся, по-моему?

Димка Марусину историю выслушал молча, прихлебывая кофе. Переварил мой рассказ и сказал:

— У Маруси есть несколько вариантов, как вести себя дальше...

— Сочувствовать не будешь? — перебила я.

— Не вижу смысла.

В этом весь Димка. Терпеть не мог сантиментов, а поговорить по существу — это пожалуйста.

— Хорошо, тогда поподробнее о вариантах.

— Уйти или остаться, — сказал он.

— И это все, что ты можешь сказать? — криво усмехнулась я.

— Нет. — Он мотнул головой, отставил пустую чашку. — В каждом есть свои подварианты.

— Ну-ка, ну-ка.

— Уйти в никуда или уйти к другому мужику. — Димка вопросительно смотрел на меня.

— Хочешь услышать комментарии? Ладно. Уйти в никуда — нет денег. Уйти к другому мужику — нет другого мужика.

— Совсем никакого? — удивился Димка. — При такой-то внешности?

— Она почти семнадцать лет безвылазно просидела дома, — пояснила я. — Откуда может взяться другой мужик?

— А деньги? — спросил Димка. — У нее их совсем нет?

— Откуда? Она не работала. Петя давал ей на хозяйство...

— Могла бы утаить из того, что он давал, — перебил Димка.

Да что ты! Машка так не может, — вздохнула я. — Она патологически честная особа. Если что-то у нее и есть, то лишь на карманные расходы, не больше.

— Знаешь, — подумав, изрек Димка, — если она такая мямля, тогда ей не стоит дергаться. Пусть живет как жила.

— Что? — Я смотрела на него непонимающе. — Как это?

— Ну а что?

Мои глаза непроизвольно наполнились слезами.

— Так нельзя... Это же... свою жизнь...

— Да, — сказал Димка, — это значит выкинуть свою жизнь на свалку. Согласен. — Он погладил меня по голове. — Но, Ирк, это она уже сделала. Сто лет назад.

— Она не знала тогда... Никто не знал.

— Не ври хоть сама себе, — предложил Димка. — Ты же догадывалась?

Я удрученно кивнула.

— И не сделала бы так? — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Димка.

Я опять кивнула.

— Тогда и сейчас не ставь себя на ее место. Ты так все остро переживаешь, потому что ставишь на ее место себя. А ты — другая. Дру-га-я, — по слогам произнес он, одновременно похлопывая меня по руке. — А она может относиться ко всему совсем иначе. Ты, кстати, ей звонила?

— Один раз. У нее все были дома, она не стала говорить. Сказала лишь, что все нормально. Мы договорились, что я позвоню как-нибудь.

— Так звони сейчас!

— У них ночь. Три часа разницы.

— Завтра, — сказал Димка. — Звони ей завтра. И перестань себя мучить.

Я набрала Марусин номер на следующий день утром, сидя в своем кабинете.

— Привет, — сказала я.

— Привет! — обрадовалась она.

— Как дела? — осторожно спросила я.

— Прекрасно! — воскликнула Маруся.

Прекрасно? У нее что, опять кто-то дома?

— Ты можешь сейчас говорить? — спросила я. — Ты одна?

— Одна-одинешенька. Могу говорить.

— Тогда рассказывай.

— Ирка! Я все придумала! — возбужденно начала Машка. — Он ведь почему на эту девушку клюнул?

— Почему? — автоматически переспросила я.

— Потому что она вся такая умница...

— Что? — оторопела я.

— Ну там, работает и вообще много всего знает, — торопилась Маруся, — ездит по всему свету... А я сижу дома, как куль с мукой...

— Ну и что?

— Пойду работать! — триумфально оповестила Машка.

— Что?

— Тогда Петя бросит ее, потому что я ничуть не хуже! Я верну его. Понимаешь, любовь, она ведь стирается с годами.. — Машкин голос звенел от возбуждения, в нем так и слышалось: эврика! эврика! — Но ее можно возродить...

О нет! Она так ничего и не поняла.

Алена

— Здравствуй, — сказал Петя, — я вернулся.

Он позвонил на следующий день после своего приезда.

— Привет, — равнодушно ответила я. — Как съездил?

— Да все нормально. А ты? Хорошо отдохнула?

— Отлично. — Я щелкала по клавишам компьютера.

— Я не смогу... — замялся Петя.

— Да? — подбодрила его я.

Я была сегодня доброй, белой и пушистой.

— Я смогу заехать к тебе только на следующей неделе...

— Здорово, — перебила его. — Хорошо. Идет.

— ...у меня родственник... — продолжал объяснять Петя.

— Я поняла, — прервала его бормотание.

Мне было совершенно неинтересно, по каким причинам я не буду иметь возможность лицезреть Петю на этой неделе.

— Тогда пока, — сказал Петя.

— Ага, счастливо, — ответила я и положила трубку.

И через стеклянную перегородку бросила взгляд на Алекса. Слышал или нет? Стеклянная перегородка не всегда спасала от чужих ушей. Конечно, если говорить тихо, тогда не будет слышно. Но стоит лишь слегка повысить голос, как весь кредитный отдел оказывался в курсе твоих разговоров.

У меня не было отдельного кабинета. Когда руководство банка решило обзавестись PR-службой, вся площадь офиса уже была поделена между отделами. Меня можно было посадить только в свободный угол у окна в операционном зале либо в кредитный отдел.

— В операционном как-то несолидно, — рассудил управляющий, и моя судьба была решена.

В кредитном мне отгородили стеклом закуток два на два с половиной, поставили стол, кресло и стеллаж. Когда ко мне приходили посетители из внешнего мира, мне приходилось вести их в конференц-зал, потому что впихивать порой корпулентных граждан в мои незначительные квадратные метры было трудновыполнимой задачей.

Кредитный жил своей жизнью у меня под боком. На этом и был построен Анькин план. О том, что у нее есть какой-то план, я узнала вчера вечером, когда она заявилась ко мне с вишневым пирогом и разговором.

— Начнем с того, что шансов у тебя поболее, чем у других... — затараторила Анька, разрезая пирог.

— Шансов? — покрутила головой я. — По поводу?

— Алекс, — произнесла Анька ключевое слово и впилась в меня взглядом.

— Анька, перестань! — нахмурилась я. — Что ты втемяшила себе в голову?

— А вдруг это ТО САМОЕ? — интонацией выделив последние два слова, сказала Анька. — То, что ты ждешь?

— Если ТО САМОЕ, — усмехнулась я, — значит, должно свалиться в руки само собой. Такая теория.

— Да брось ты. Мужчина — существо слабое.

Анька встала и подошла ко мне.

— Никогда не знает, что именно ему нужно. Здесь кто смел, тот и схрумкал его.

«Схрумкал»? Алекса? Хочу ли я «схрумкать» его? Перед моим мысленным взором промелькнула сцена на кухне: вот он входит, улыбается... Не знаю, ничего уже не знаю и не понимаю. Но может, лучше выслушать Аньку? Вдруг скажет что-нибудь умное?

— О'кей, — обреченно кивнула я. — Продолжай.

— Итак, — Анька подцепила большой кусок пирога и аккуратно положила на мою тарелку, — шансов у тебя больше, чем у других...

— Это почему же? — прервала ее. — Я что, так красива?

Анька взглянула на меня с жалостью:

— Ты красива, спору нет, но вообще-то я имела в виду другое. Просто ты чаще других имеешь возможность общаться с ним.

Это о моей дислокации. Ясно.

— Ну и что дальше?

— А дальше не будем изобретать колесо, — воодушевилась Анька, усаживаясь за стол, — и воспользуемся— накопленным предыдущими поколениями опытом. Нужно узнать, чем он интересуется, и проникнуться его увлечениями.

— А если это горные лыжи? Я не смогу разделять такое экстремальное хобби. Я боюсь.

Не обязательно же спускаться с горы, — отмахнулась Анька, — можно проявить богатые познания в области горнолыжного инвентаря или упомянуть известных спортсменов. Всегда найдется способ показать себя.

— Ну ладно, успокоила. Что дальше?

— Дальше? — Анька откусила кусочек пирога, прожевала его и продолжила: — Фаза номер два — зафиксироваться в его сознании как приятная собеседница, потом фаза номер три: приглашаешь его домой под благовидным предлогом, ну, положим, помочь тебе переставить тяжелую вещь с места на место. Причем задача не должна быть чрезмерно сложной и отнимать много времени. Так, что-нибудь вроде — снять с антресоли тяжелый чемодан...

— У меня нет антресоли.

— Девушка, не злите меня, — сурово сказала Анька. — Антресоль — это к примеру. Так вот, дело сделано, и вы мило пьете кофе под дивный музончик и при свечах.

— Не слишком ли много для первого раза? — засомневалась я.

— Нет, — категорично ответила Анька. — Кроме того, сама говоришь мало, в основном переводишь разговор на него и завороженно смотришь ему в глаза. А дальше — будем решать по ситуации.

— Анька, — задумчиво произнесла я, — тебе это зачем?

Она опять откусила пирог, долго жевала, потом запивала чаем — словом, думала. Наконец, изрекла:

— Я люблю тебя. Вот просто люблю, и все. И поэтому хочу помочь.

Я молчала. Помочь? Мне? В чем? Втащить в мою жизнь очередного мужчину, не будучи уверенной в том, нужен ли он мне? Впрочем, судя по Анькиному возбужденному виду она уже формулировала в уме фразочки типа «Он — твоя судьба». В отличие от меня.

— Ну? — Анька не сводила с меня глаз. — Решайся! Мужик пошел нынче безынициативный. Сидит себе тихо в уголочке и ждет, когда его кто-нибудь возьмет теплыми и нежными руками.

— Не скажи, — я вздохнула, перед моим мысленным взором промелькнул Петя, — некоторые сами...

— Петечка твой, — проницательно отметила Анька, — совсем из другой категории. Эти если сами не пошевелятся, то останутся на бобах. Ну, ты посмотри на него, кому он нужен, брать его мягкими и нежными руками? Беда какая-то, а не мужик. В голодный год...

— Да-да, — перебила я, — согласна, согласна.

Мне было неприятно выслушивать от Аньки гадости в Петин адрес. Вроде я и сама так думала, но когда это говорит кто-то другой... Как будто она не Пете оценку «два с минусом» выставляет, а меня щиплет — я же включила ему зеленый свет. Значит ли это, что у меня уже наступил голодный год?

— Вот, — Анька залезла в кресло с ногами, — а тех, кто мало-мальски лучше таких, как Петя, надо отлавливать, пока не поздно. Отлавливать и тихонько носом тыкать: смотри, мол, это я, Алена Воробьева, умница и красавица. Подумай, дескать, хорошенько, наверняка я тебе срочно нужна. Хотя бы кофе попить и поболтать. А там видно будет. Ну, девушка, что ты как маленькая. Как в первый раз.

— Ты что, — вдруг сообразила я, — своего Сашку так и?..

— А как же иначе? — удивилась Анька. — Ему все это на фиг было не надо. Им всем это на фиг не надо. — Она хлопнула в ладоши. — Итак, за дело. Готова?

— Готова! — отсалютовала я.

— Тогда смотри! — Она триумфальным жестом извлекла из кармана джинсов какой-то листок и потрясла им в воздухе.

— Что это? — Я прищурилась, пытаясь разглядеть, что написано на изрядно помятой бумажке.

— Досье. — Анька наклонилась вперед, положила листок на журнальный столик и разгладила его.

Я потянула листок к себе. На нем крупными, почти печатными буквами было начертано: «Туризм...»

— О нет! — застонала я. — Никогда, ни за что! Спальные мешки, комары и тушенка. Даже не уговаривай!

— Да подожди ты, — оборвала меня Анька, — читай дальше.

— «Плавание», — прочитала я.

Плавание — это уже куда ни шло. Плаваю, конечно, получше бревна, но появиться в нужный момент в бассейне, красиво пройтись вдоль бортика и, может быть, даже так же красиво войти в воду, на это я вполне способна.

— Ну? — Анька улыбалась. — Уже неплохо, верно?

Но только если притворяться нужно будет не слишком долго. Вновь опустила взгляд на бумажку. «Фотография» — числилось ниже.

— Блин, — пробормотала я, — и где мужики берут такие хобби?

— А что? — Анька забеспокоилась. — Ты разве не фотографируешь? Я вообще-то как услышала про фотографию, так сразу подумала: в яблочко. Не знаешь почему?

— Не знаю. Я фотографирую как любой идиот-любитель, купивший простейшую цифровую камеру. Ничего не понимаю в этом деле, просто жму на кнопку в режиме автомата и все.

— Вот и классно! — обрадовалась Анька. — Значит, с сегодняшнего дня фотография становится твоим хобби.

— И?..

— Идешь к Алексу и, потупив глаза, просишь консультации.

— Надо подготовиться...

— Верно. — Анька энергично вскочила с кресла. — Где у тебя гардероб. Пойдем выберем тебе наряд на завтра.

Вообще-то готовиться я собиралась, сидя в Интернете и читая про разные там штучки, связанные с цифровой фотографией, чтобы хоть выглядеть не совсем дурой, но гардероб — тоже мысль...

Это была авантюра чистой воды. Обреченная на неудачу. И тем не менее, я позволила Аньке втянуть меня в нее. Почему? Да черт его знает! Бредущий по пустыне тоже ведь устремляется к любому источнику, пусть даже тот на поверку оказывается лишь миражом.

На следующий день я, продуманно одетая, тщательно причесанная и накрашенная, старательно сконцентрировалась и задала Алексу вопрос о том, какую фотокамеру он бы порекомендовал мне купить. Вся покрылась мурашками перед этим, а после, когда все было уже позади, почувствовала, что взмокла вся целиком, включая макушку. Пришлось нестись в туалет и освежаться. Алекс же страшно оживился и засыпал меня разнообразными и, по всей вероятности, небесполезными сведениями. Я сделала умное лицо и все старательно записала. Похоже, он был потрясен. Настолько, что на следующий же день принес мне целую кипу журналов, где цветными стикерами сделал закладки на страницах, посвященных описанию новых фотоаппаратов. Отпад!

— Когда вернуть? — Я в ошеломлении листала глянцевые страницы.

— Это подарок. — Алекс лучезарно улыбнулся. — Хотя до Нового года еще далеко... а кстати, когда у тебя день рождения?

Дверь в мою каморку была открыта. Весь кредитный отдел мог слышать каждое наше слово. Как только в воздухе повисло «...когда у тебя день рождения?», все замерли с раскрытыми ртами. И понять их было можно. До этого интерес Алекса к окружающим его дамам не выходил за пределы умеренного любопытства, касавшегося в основном рабочих моментов. Вопрос же «Когда у тебя день рождения?» можно было перевести на тайный женский язык не иначе как «А ты ничего, однако!»

— Уже был, — после некоторой заминки молвила я. — В июне.

— Тогда считай, что это запоздалый подарок, — рассмеялся Алекс.

Он стоял совсем близко от меня. Я почувствовала, как внутри что-то задрожало — давно забытое ощущение. Я представила себе, как он наклоняется сейчас ко мне, целует... Ффу! Я вздрогнула. Что это со мной? Неужели?..

Алекс продолжал топтаться у моего стола и вроде как чего-то дожидался. А, черт, спохватилась я и воскликнула:

— Спасибо! — вложив в это короткое слово весь энтузиазм, на который была способна в тот момент.

Нет, охмуреж — это хуже работы. Анька разыскала меня в туалете, где в очередной раз я умывалась, пытаясь прийти в себя.

— Я все знаю! — громким шепотом завопила она мне в ухо. — Все идет по плану!

— Откуда знаешь-то? — спросила я.

— Ольга Федоровна рассказала.

— Во дает! — восхитилась я. — Десяти минут не прошло, а она уже заложила меня.

— Зря ты так, — укорила Анька. — Не заложила, а порадовалась. Говорит, наконец-то и на Аленкиной улице будет праздник.

Ольга Федоровна? Унылая крыса, с утра до вечера корпящая над кредитными делами? Которая и головы-то не повернет, когда я вхожу в кабинет? Вот уж не ожидала.

Ира

— А она что? — слышно было, как Светка отхлебнула кофе.

— Она...

Я переложила на столе бумаги, пощелкала бесцельно по кнопочкам калькулятора и вздохнула:

— Она говорит: я все поняла. Петя охладел ко мне, потому что я сижу дома и веду себя как курица...

— Это верно, — вмешалась Светка.

— Верно, что охладел? — спросила я.

— Верно, что ведет себя как курица, — ответила Светка. — Продолжай.

— А нечего продолжать. Маруся решила вернуть себе Петю...

— Угу, — заметила Светка, — вернуть то, чего никогда не было.

— Вот именно. Только она этого так и не поняла. Поэтому сейчас она полна планов, как пойдет работать, как станет эдакой энергичной и современной и как Петя сразу же вздрогнет и поймет, что почем.

В трубке раздался шорох.

— Что ты там делаешь? — поинтересовалась я.

— Конфету разворачиваю, — призналась Светка.

— Какую еще конфету? — усмехнулась я. — А как же твоя диета?

Последние несколько недель Светка сидела на суровой диете. Не знаю, зачем это понадобилось ей при ее-то субтильности, но факт остается фактом — она не ела теперь сладкого, мучного и острого.

— Диета! — фыркнула Светка. — Тут такие стрессы из-за Маруси, что нужны дополнительные калории, чтобы их пережить. Да и конфетка-то с ноготь мизинца. Микроскопическая. Сейчас, подожди, проглочу...

Из далекой Германии до меня донеслись звуки, подтверждающие то, что микроскопическая конфетка уже пошла по назначению.

— Маруся оторвана от жизни, — заявила Светка, прожевав конфету.

Оторвана, оторвана, кто ж с этим будет спорить. У Машки все примеры — из жизни сериальных героев. Я и не знала до ее приезда, что телевизионное творчество так богато на различные типажи. Но разнообразие не означает правдоподобие. Мне лично показалось, что все они изрядные идиоты. Каждый по-своему — вот в этом действительно наблюдалось разнообразие, — но нормальных людей в Машкиных примерах не фигурировало. Поэтому чему удивляться, что и сама она решила вести себя по-идиотски.

— Ладно, прощаемся. Пойду поработаю.

— Валяй, — разрешила Светка.

— Вряд ли, конечно, получится...

— А ты начни, глядишь, и втянешься. Втянуться мне так и не удалось. Все время думала о Машке. Наверное, напрасно. Это же ее жизнь, не моя. И потом, ничего смертельного с ней не случилось. Все живы, здоровы, а что до Петюнчикова адюльтера, так Машке и до этого не сладко жилось — что, собственно, изменилось? Однако ж на душе было неспокойно. И Димкин звонок, прозвучавший в половине пятого, бальзама на нее не пролил. А ведь обычно проливал. Правда, и Димка был какой-то квелый.

— Привет, — сказал он бесцветным голосом.

— Привет, — ответила я.

Что-то случилось. Или, может, погода на него давит? На небе собирались тучи. Обещали сильный дождь, даже грозу.

— Тебе не звонила моя жена? — неожиданно спросил Димка.

— Что? — Я поперхнулась яблоком.

— Жена моя, — повторил он, — она тебе, случайно, не звонила?

— А что, должна?

— Да не то чтобы должна, — медленно протянул он, — но я бы не удивился, если бы она уже позвонила тебе.

— Кому-то уже звонила? — Я выделила слово «уже».

— Да почти всем, — меланхолично ответил он. — По списку.

— Какому еще списку?

Неужели у Димки целый рой таких же, как я, девушек для «поболтать и не только»? Как-то слабо верится.

— По списку контактов из моего мобильного телефона. Звонит и спрашивает, кто с ней разговаривает и кем он или она мне приходится. Представляешь, что при этом думают клиенты? Догадываюсь.

— А что это с ней? — аккуратно спросила я.

— Клинит.

— По поводу?

— По поводу, где я и чем занимаюсь, — объяснил Димка.

— А что так резко-то?

Полякова никогда не отличалась темпераментом. «Моя черепашка», — звал ее Димка.

— Не знаю, — честно сказал он.

— Ты что-то вытворил из ряда вон? — предположила я.

— Нет, — отказался он. — Как всегда. Я был как всегда.

Это означало, что дома он появлялся эпизодически, объяснениями по поводу того, где и с кем был, жену не утомлял. И чем она жила все те часы, пока они не видели друг друга, особо не интересовался. Таков был Димка. Во главу угла ставил свою независимость. Надо отдать ему должное — предполагал, что и другим хочется от жизни того же, поэтому и не вязался к жене с расспросами о ее житье-бьгтье в его отсутствие. Но жене, как выяснилось, это все осточертело.

— А она полезла на стенку, — продолжал Димка. — Может, у нее климакс?

— В тридцать пять? — усмехнулась я.

— Может, аномалия.

Аномалия ли это — желать быть в курсе того, чем живет твой муж?

— Аномалия — это то, что раньше она на все смотрела сквозь пальцы.

— Под «всем» что ты подразумеваешь? — обозлился вдруг Димка. — Я ей не изменял..

— Ну да, ну да, — ехидно заметила я, — а я?

Он помолчал немного:

— Знаешь, Зарубина, на фоне других я просто идеальный муж.

Знаю. Согласна. Все в мире относительно, и на фоне других Димка — просто герой. Хотя бы потому, что на все готов ради дочек. Но Поляковой, видимо, требовалось еще кое-что, кроме этого.

— Боюсь, не порвет ли кого ненароком, — со вздохом проговорил Димка.

— Чур только не меня, — испугалась я. — Терпеть не могу эти бабские разборки.

— Если до сих пор она не проявилась у тебя, может, все обойдется.

— Тьфу, тьфу, — поплевала я.

— Звони, если что, — велел Димка.

— Непременно.

Вита... ну что вот она хочет этим добиться? Ну узнает всю правду о Димке. Дальше что? Я с ней даже разговаривать не буду. Димка не первый у меня, кто оказался женатым. И я всегда считала, что это их проблемы, не мои. Какие могут быть претензии ко мне? Они не щенки на поводочке, чтобы брать их голыми руками и уводить, куда вздумается. Они сами туда идут. С превеликим, надо сказать, удовольствием. Вот только когда дело доходит до ответственности, так сразу начинается впадание в детство и пускание слюны: это, мол, все она. Надеюсь, Димка не такой слабак.

* * *

Что до Машки, так в следующие несколько дней дома ее было не застать.

«Мамы нет», — отвечали дети. Или вообще из трубки бежали длинные гудки. Я пыталась дозвониться до Маруси раз десять, все безуспешно. Итак, перемены были налицо — Машка явно внедрялась в новую жизнь. Интересно, кем она намеревается работать? Я не могла придумать ни одной профессии, куда бы Марусю взяли сразу же, без лишних проволочек. Уж слишком давно отсутствовала она на рынке труда. Слишком сильно там все переменилось. Она хоть догадывалась об этом? Или брала на вооружение опыт все тех же сериальных девиц, которые в первой серии еще никто и звать их никем, а во второй у них уже все на мази? Ой, шмякнется она с высоты своих иллюзий на жесткую землю. Даже думать об этом не хотелось.

— Ну, как там? — одолевала меня Светка.

— Не в курсе, — в сердцах отвечала я. — Не могу дозвониться. Все время нет дома.

— Понятно, — ворчала Светка, — претворяет в жизнь свои безумные планы. Боже мой! — стонала она. — Ну вот кем, кем Маруся может работать?!

И мы прощались в растрепанных чувствах. До следующего звонка. Следующий разговор с точностью до последней буквы и запятой повторял предыдущий. А до Маруси было все так же не дозвониться.

— В общем-то дальнейший ход событий ясен, — однажды сказала Светка. — Сначала она найдет себе работу. Потом сменит имидж. Покрасится или там примется худеть как одержимая...

— Не знаешь, — перебила я, — почему все начинают именно с этого?

— Не-а, — зафыркала Светка, — наверное, все из-за рекламы. Так вот, потом подключится к Интернету и будет организовывать свою отдельную жизнь там. И все для того, чтобы доказать Пете, что она тоже ого-го! При этом так будет занята своей бурной деятельностью, что даже не обратит внимания на то, что Пете это до левой задней. Глядишь, так пройдет пара-тройка лет...

— Потом она все-таки заметит... — подхватила я.

— Нет, — возразила Светка, — ни черта не заметит. Там ведь нечего замечать, ты что, не помнишь? Петя никак не изменился. Все останется как прежде. А вот Маруся будет считать, что отвоевала Петю. Что он опять ее полюбил...

— Опять? — усмехнулась я.

— Не перебивай, — рявкнула Светка, — с мысли собьюсь! Вот, значит, будет она считать, что отвоевала его просто потому, что столько всего сделала с собой. Это опять к вопросу об иллюзиях. Мы создаем мысленно тот мир, в котором живем. Verstehen?

«Ферштеен, ферштеен. Как это все сложно, — думала я, идя с работы домой. — Стремишься усовершенствовать мир, а он плевать на это хотел. Он остается таким, как был. А тебе вроде становится теплее от того, что ты тут немножко посуетился на благо его преобразования. И думаешь, что все так здорово складывается — вот же что-то изменилось. И невдомек, что „что-то“ — это ты, и только ты, но никак не мир вокруг».

А если проще, если спуститься на пару этажей вниз, к бытовухе семейной жизни, то если мужик хочет что-то сделать, ты хоть из штанов выпрыгни, он это сделает. Налево ему надо — значит, будет «налево». Крепкий семейный очаг — значит, очаг. Ты тут ни при чем. Все кивают на «треники» с вытянутыми коленками, в которых ты ходишь дома вместо того, чтобы носить платья с хвостом. Или на отсутствие маникюра и зарождающийся целлюлит. Мол, а чего вы хотите? Мол, поэтому он и косит глазом налево. Ой, оставьте! Не надо нас дурить! Не надо перекладывать с больной головы на здоровую.

Я шла по вечерним улицам. В воздухе уже пахло осенью. Еще везде зеленела листва, но небо уже было другое. Прозрачнее, выше. Скоро похолодает, деревья станут сначала желтыми и красными, а потом просто сиротливо голыми. И грянет мой день рождения. Я постарею еще на год. Опять буду пристально вглядываться в зеркало в поисках новых морщинок или иных свидетельств увядания. Жизнь движется вперед и никогда не оборачивается, чтобы посмотреть: а что же она натворила? Ей это ни к чему. Вот у меня пока так не получается. И очень часто я усаживаюсь с чашкой крепкого кофе в свое любимое кресло у окна и принимаюсь размышлять о том, что давно уже кануло в Лету. Жалею о чем-нибудь? Скорее нет, чем да. Но думаю часто.

Мобильник в кармане куртки завибрировал. Эсэ-мэска. От Димки.

«Я не хочу ничего менять...»

Здорово. Я тоже не хочу.

«...Мы же имеем право вести себя как хотим?»

Имеем.

Вот только жена его считает иначе. И тоже имеет на это право. Как и Маруся. Все зависит от того, в какой из вершин любовного треугольника ты находишься.

И от темперамента. Вон Вита оказалась горячих кровей. Того и гляди, доберется до меня и вцепится в волосы, не вникая ни в какие подробности. И имеет на это полное право...

Алена

Неужели меня все-таки прихватило? Неужели я влюбилась? Нет, я, конечно, все время ждала эту самую великую любовь, но, когда теоретизируешь, все видится совсем иначе, чем когда то же самое происходит в действительности. Я чувствовала, что между нами с Алексом произошло НЕЧТО. Именно в тот момент, когда он приволок эту кучу журналов в мой кабинетик. Как будто в пробирке смешали два вещества и там все заискрилось и забурлило. Как раз то, чего я ждала все эти годы. Но тогда почему я так испугалась?

А Анька радовалась как ребенок.

— Потрясно! — кричала она, когда узнала, что Алекс пообещал мне помочь с покупкой камеры.

— Ну просто не передать! — хохотала она, когда спустя неделю он позвонил мне домой (где, кстати, взял телефон-то?) и предложил встретиться в выходные, чтобы попрактиковаться в съемке.

—А мне как-то неуютно, — призналась я.

— Почему? — удивленно воззрилась на меня подруга.

— Быстро, — ответила я. — Притом безо всяких моих усилий. Подозрительно.

— Подруга, подойди-ка к зеркалу, — велела Анька.

— Зачем?

— Давай, давай, делай, что говорят.

Я вылезла из-за кухонного стола и пошла в коридор. Зажгла свет, встала напротив большого, в полный рост, зеркала:

— Ну?

Анька подошла и встала рядом.

— Что видишь? — спросила она.

— Себя, — ответила я. — И тебя.

— Про меня не надо, — сказала Анька, — а вот на себя посмотри-ка внимательно. Что видишь?

— Надо идти щипать брови. — Я внимательно разглядывала свое отражение. — И по-моему, я поправилась.

— Ненормальная! — фыркнула Анька. — А я вот вижу очень симпатичную особу, с отличной фигурой, большими глазами и шикарными волосами. Опять же не дуру, хотя в зеркале это незаметно.

— И?.. — повернулась я к ней.

— И мне непонятно, почему эта особа недоумевает, когда мужчина проявляет к ней интерес. Не знаешь?

Точно я не знала, но кое-какие догадки на этот счет у меня были. Просто «этой особе» очень нравился этот мужчина. А в жизни ее обычно случалось так, что тот, кто нравился ей, не обращал на нее никакого внимания либо был уже прочно занят. Липли же всегда те, кто был абсолютно ей ни к чему. Ей, то есть мне, просто не верилось, что сейчас все иначе.

Мы провели вместе с Алексом в субботу целых три часа, фотографируя всякую чепуху в разных ракурсах. Алекс был на удивление терпелив, хотя такая бестолочь, как я, могла в этот день кого угодно довести до белого каления.

— Мне так стыдно, — призналась я, когда мы уже подъехали к моему дому.

— За что? — Он с улыбкой смотрел на меня.

— За свою бестолковость.

— Э-э... — Он продолжал улыбаться.

— Могу компенсировать, — храбро предложила я.

— Чем это? — заинтересовался Алекс.

— Кофе?

— Кофе... — Он немного подумал, потом кивнул: — Отлично.

— Тогда вон мой подъезд. — Я махнула рукой.

— У меня, правда, не очень много времени... — сказал Алекс, аккуратно паркуя машину.

И очень хорошо. Для первого визита и получаса довольно. Мне бы не хотелось гнать лошадей. Надо еще привыкнуть к своему новому положению.

Мы вышли из машины, Алекс поставил ее на сигнализацию, и мы двинулись к подъезду. Алекс взялся за ручку двери, чтобы открыть ее передо мной, как вдруг дверь распахнулась сама и из подъезда вылетел... Петя.

— О! — сказал он. — А я к тебе.

— Привет. — Я немного растерялась.

Алекс доброжелательно взирал на покрасневшего Петю. По всем правилам этикета их следовало познакомить, но сделать это у меня язык не поворачивался.

— Э-э... — Что делать, что делать, вертелось в голове.

— У тебя гости, — полуутвердительно-полувопросительно сказал Петя.

— Да.

— Тогда я заеду попозже.

— Хорошо.

Петя посторонился, мы с Алексом вошли в подъезд. Дверь за нами мягко захлопнулась.

— Брат, — пробормотала я.

— Ага, — кивнул Алекс.

— Двоюродный, — добавила я, чтобы как-то объяснить нашу с Петей полную непохожесть.

Слова вырвались сами собой. Сказалась привычка к вранью. Я искоса взглянула на Алекса. Похоже, он проглотил мою ложь без всякий сомнений.

— Лифт не работает, — сказала я.

— А я никогда не езжу на лифте, — сообщил Алекс.

Ну да, спортсмен.

«С Петей ведь придется что-то делать», — думала я, угощая Алекса кофе. Не люблю, когда под ногами путаются сразу двое. Может, я и не права, может, в этом своя прелесть, но в таких ситуациях всегда нервничаю. И стремлюсь скоренько избавиться от одного из поклонников. Алекс — поклонник? Поклонник, поклонник. Вон как смотрит на меня. И конечно же более желанный поклонник, чем бедолага Петя. Но у Пети-то особых шансов никогда не было. Разве только годам к пятидесяти. Когда последняя надежда найти свою судьбу оставила бы меня и я разнюнилась бы до такой степени, что связала бы с ним свою жизнь навеки... Кстати, он же и не предлагал. А вдруг сейчас, увидев Алекса, он пугнется и прибежит с предложением руки и сердца? Ну, в общем, хороший момент, чтобы расставить все точки над «i». Мудрая Анька специально спровоцировала бы Петюню, я же стану ждать развития событий. А пока буду вести себя как друг, соратник и брат, то есть сестра. Так что когда завтра явится Петя, то обнаружит меня в состоянии «до ноутбука». Боже — я окинула Алекса внимательным взглядом — и как вообще угораздило меня лечь в постель с Петей?

Однако все мои планы насчет собственного поведения назавтра были брошены в пыль и растоптаны. Кем? Петей. У которого, как выяснилось, «попозже» означало «через два часа».

Он позвонил в дверь спустя час после того, как ушел Алекс. Я открыла ему. Он шагнул в квартиру и с порога заявил:

— Я соскучился, — при этом надувшись и покраснев.

Ему всегда тяжело давались слова, в которых обычные люди выражают нежность и привязанность.

— Сочувствую, — небрежно ответила я и пошла в комнату.

Я не собиралась ничего демонстрировать. Отнюдь. Просто он был безразличен мне. В ушах все еще звучал голос Алекса, а перед глазами проносились сцены сегодняшней фотосессии.

Петя приблизился ко мне и погладил по щеке. Я вздрогнула и отклонилась:

— Не стоит...

— Что, даже секса сегодня не будет? — По Петиному лицу пробежала судорога.

Он не умел шутить. Но пытался. Не раз. Всегда неудачно.

Я холодно посмотрела на него. Он переступил с ноги на ногу и опустил глаза. Стоп, стоп, он что, серьезно? Вот так вот просто, с места в карьер — и сразу секс? Что-то я не понимаю. А где цветы? А где ухаживания, пусть даже такие неловкие, как у Пети? Что за бред?

— Что за бред? — сказала я вслух.

— Я соскучился, — с нажимом промолвил Петя.

— Здорово, — ответила я. — Секс-то тут при чем?

— Это из-за него? — Петя махнул рукой в сторону двери.

— Я не хочу никакого секса.

— Это из-за него? — повторил Петя.

— Нет.

— А из-за чего тогда?

Из-за тебя, хотелось сказать мне. Из-за того, что ты совсем не тот, кто мне нужен. Тогда он бы спросил, зачем раньше-то... Откуда я знаю. Немножко благотворительности, немножко отчаяния, немного физиологии — вот и все объяснения. Ни одно из них, я знала, Петю не устроило бы.

Я промолчала и пожала плечами. Он стиснул зубы и заскрипел ими. В полном смысле этого слова. У него была такая кошмарная привычка: когда он злился, то громко скрипел зубами. «Любопытно, — всегда думала я», — при деловых партнерах он позволяет себе то же самое или все-таки держит себя в руках?»

— Давай останемся друзьями, — мирно предложила я.

Так легко дались мне эти слова, сама не ожидала.

— Мне не нужны друзья, — натужно вымолвил Петя, повернулся и пошел к двери.

Повозился с замком, открыл его, вышел в подъезд и громко хлопнул дверью.

Ура! Я перевела дух. Все оказалось не так уж сложно. Жалко, конечно, Петюню, но что поделать. Лучше сразу по живому. Да, честно сказать, по кускам я бы и не смогла...

Маруся

Петя не знал, какой я ему готовлю сюрприз. Когда скажу, он просто обомлеет. Я докажу ему, что тоже могу что-то. И ему придется смириться с этим и уважать меня. Послезавтра все изменится. Послезавтра — понедельник, а новую жизнь, как известно, лучше начинать с понедельника.

Сегодня же я целый день проторчала на даче. Упахалась вусмерть. У меня с минуты на минуту должны были начаться «критические дни», и я чувствовала себя препогано. В общем, в квартиру еле вползла, хотя старалась держаться молодцом, потому что Петя страшно раздражается, когда я болею или недомогаю. А Пети-то дома и не было. Он уехал с дачи сегодня в обед, сказал, какие-то заморочки в одном из его магазинов, поэтому я договорилась с соседями, чтобы прихватили меня, когда поедут в город. Думала, вернусь, а Петя уже дома. Но его не было. Да и слава богу, решила я. Приму душ, попью чаю (есть не хочется) и завалюсь спать, а остальные пусть делают, что хотят. Всего-то начало девятого. Ну и что? Все в доме сделано, могу и отдохнуть.

Я легла и сразу задремала. Не знаю, сколько прошло времени, когда вдруг я почувствовала, как кто-то пытается стянуть с меня трусики. Кто-то! Конечно, это был Петя, кто ж еще! Я резко села в постели. От неожиданности он отпрянул и откатился к краю кровати.

— Ну, ты меня испугала! — пропыхтел он. — Что вскакиваешь, как чумная?

Я понемногу приходила в себя. Ффу!

— Это ты меня напугал! Я уже заснула, а тут ты...

— Испугал? С чего бы это? — удивился Петя. — А-а, небось сон какой видела и подумала, кто это к тебе лезет? Не бойся, это муж твой родной. — И он придвинулся ко мне. — Ну, ложись, не сиди как истукан.

Я послушно легла. Петя опять запустил руку под ночнушку. Похотливые пальцы пробежались по моему животу и замерли ниже поясницы, потом ожили и потянули резинку трусиков вниз. К горлу подступил ком.

— Слушай, сегодня не могу, — пробормотала я.

— Что такое? — Пальцы замерли.

— Вот-вот «дела» могут начаться. Боюсь, как раз в этот момент.

— Да плевать! — проворчал Петя и рванул трусы вниз.

Остервенело. По-другому не скажешь. Я ощутила вдруг запах спиртного. И испугалась. Это было странно. Во-первых, Петя до смерти боялся вида крови в любых ее проявлениях. Перспектива спровоцировать неприятности самому всегда отбивала у него всякое желание. Но тут? И во-вторых, спиртное. Он же почти не пил.

Месячные действительно начались ночью. Болело все внутри. Я стиснула зубы и терпела Петины ласки (если можно назвать ласками его липкие ощупывания и торопливый переход к главному). Я даже нашла в себе силы гладить и обнимать его. Благо все продолжалось недолго. Я уже с облегчением ожидала завершения процесса и даже похвалила себя за выдержку, как вдруг случилось непредвиденное. В тот момент, когда Петя стал кончать, я почувствовала непереносимую тошноту, стремительно поднимающуюся из желудка к горлу и рвущуюся наружу. Я глубоко вздохнула и еле сдержалась, чтоб не сбросить Петю, конвульсирующего от удовольствия, и не помчаться в туалет. Мне казалось, что он наполнял меня грязью, мерзостью, и я застыла неподвижно, зажав рукой рот и уставившись на настенные часы. Секундная стрелка ползла по циферблату как в замедленной съемке. Я даже перестала слышать Петино сосредоточенное сопение и, наверное, просто провалилась бы в обморок, если бы в этот момент он не скатился с меня с удовлетворенным кряканьем и тем самым не дал бы мне свободу. Я натянула халат и понеслась в ванную.

Выворачивало меня довольно долго. Я, как могла, старалась делать это беззвучно, чтобы не вызвать лишних вопросов у Пети. Наконец желудок мой успокоился, я тщательно вычистила зубы и прополоскала рот. Присела на край ванны и задумалась. Потом полезла под душ. Отскребла себя жесткой мочалкой. Но этого мне показалось мало. Я достала спринцовку и проспринцевалась. И лишь тогда немного пришла в себя. Взглянула на спринцовку и ужаснулась. Что я делаю? Зачем спринцуюсь? Как будто меня неизвестно кто изнасиловал и я пытаюсь очиститься от отвратительной мерзости. Но ведь это всего-навсего Петя. Как он сказал? «Не бойся, это муж твой родной». Меня опять затошнило. Я глубоко задышала, напилась холодной воды из-под крана и, почувствовав себя немного лучше, вернулась в спальню.

Петя спал. Сопел на своей половине (он обычно спал на той стороне кровати, которая ближе к двери) и понятия не имел о моих переживаниях. Я осторожно вползла под одеяло и замерла. Внезапно Петя зашевелился, повернулся ко мне и абсолютно ясным голосом произнес:

— Не мешало бы тебе поактивнее относиться к своим обязанностям.

От неожиданности я вздрогнула и дрожащим голосом переспросила:

— К каким обязанностям?

— К супружеским, — резко ответил Петр. — Лежишь колода колодой.

— Но ты же знаешь, — пыталась оправдываться я, — я не очень темпераментна.

— Это все бабские отговорки! — шепотом рявкнул Петр. — Мне-то что за дело?

Он повернулся ко мне спиной и спустя минут десять уже спал. А я лежала как оплеванная. За все время, сколько мы муж и жена, мы никогда не говорили об этом. Я думала, его все устраивает. Во всяком случае, нет повода вот так вот меня... Я тихонько плакала в темноте, глотая слезы. «Но ничего, — утешала себя я, — все изменится. Дай мне только время, и я тебе покажу, на что способна». Хотя к сексу это никакого отношения не имело.

Я задумала пойти работать. Надо немного расшевелить себя. Я и вправду засиделась дома. Дети уже большие, у них своя жизнь, я это прекрасно вижу, не такая уж я и дура, чтоб не замечать очевидного. Матери всегда грустно наблюдать, когда от нее отпочковываются детки. То вчера еще «мама, мама», а сегодня уже «не приставай». Я на грубость внимания не обращаю — это неизбежные издержки переходного возраста. Знаю, что Антошка с Леночкой любят меня, а как же иначе? Но они уже сами личности. Ничего не поделаешь. Грустно, но есть в этом и хорошая сторона — теперь они не требуют такого внимания, как раньше, а значит, я могу осуществить свой план.

Я совсем случайно подумала об этом. Готовила на днях обед, кромсала овощи для борща и вдруг — мысль: а чем эта девушка так от меня отличается? Ненамного моложе, но не двадцатилетняя красотка. Секс? Может, она ужасно изобретательна по этой части, тем и привлекла Петю? Но что-то подсказывало, что вряд ли. А вот одно не вызывало сомнений — она очень самостоятельная особа. Это видно. Работает. Занимается такой интересной деятельностью. А я кромсаю овощи. Постоянно. Или драю квартиру. Или глажу белье. В этом вся причина.

И родилось решение: пойду работать. Начну интересоваться жизнью за стенами моего дома. Теперь есть на это время. И я найду силы. Любовь можно реанимировать. Я верю в это. Нужно привнести в нее свежую струю. Неожиданную. Мое устройство на работу — это точно будет неожиданно для Пети.

У меня сразу будто крылья за спиной выросли. Правду говорят, многие жизненные проблемы, на первый взгляд выглядящие неразрешимыми, на самом деле имеют простые решения. Я прямо летала по квартире. Даже дети это заметили.

— Мама, — удивленно сказала Леночка, — сегодня ты какая-то не такая, как всегда.

— Правда? — рассмеялась я.

Вот пусть и привыкают.

Лариса, правда, на следующий день сильно охладила мой пыл. Лариса — моя знакомая. Одна из немногих в этом городе. У нас дети вместе учились какое-то время. В пятом классе. Мы и познакомились с ней на одном из родительских собраний. Потом Лариса забрала дочку из нашей школы и перевела ее в другое место. Но знакомство осталось. Мы виделись с Ларисой редко. Она очень занятая особа — у нее сеть парикмахерских. Встречались с ней не чаще одного раза в два-три месяца, изредка перезванивались. Вроде и шапочное знакомство, но именно к Ларисе я обратилась за советом, когда надумала изменить свою жизнь. Почему-то всегда мне казалось, что ко мне она относится по-доброму. Как-то интуитивно я это чувствовала. Хотя доброта не мешает Ларисе резать правду-матку прямо в лицо.

— А что ты умеешь? — спросила она, как только я выложила ей свою идею. — Ты же не работала никогда.

— Работала немного, когда только приехала, — уточнила я.

— Господи, — махнула рукой Лариса, — это было сто лет назад. Все переменилось с той поры.

— Переменилось, — пробормотала я, — но все-таки я хочу попробовать. Главное ведь желание. А желание у меня есть.

— Желание есть — это уже хорошо, — согласилась Лариса. — Но все равно. Куда пойдешь-то? Есть у тебя какие-нибудь мысли?

Мысли у меня были. Честно сказать, я рассчитывала, что она что-нибудь мне предложит. Все-таки мы приятельницы. Могла бы и выручить. Я не претендую на многое, мне бы зацепиться... Но Лариса промолчала. Других мыслей у меня пока не было.

— Можно было бы в секретари, но ты не знаешь компьютер, — продолжала Лариса, — теперь без этого никто не возьмет. Уборщицей ты не пойдешь. — Она быстро глянула на меня. Я отрицательно покачала головой. Уборщицей я уже числюсь дома.

— Надо подумать. — Лариса нахмурилась. — Проблема-то еще и в том, что тебе под сорок. Сорокалетние сейчас никому не нужны.

— Но ведь работают не только молодые.

— Да, не только, — сказала Лариса, — но сорокалетние, которые работают, у них опыт за плечами, за это их и ценят. А у тебя... Может, тебе в гувернантки пойти? — вдруг оживилась она. — Сейчас это в моде, а у тебя такой навык обращения с детьми обоих полов, что ты многим фору дашь.

Я опять покачал головой. Что-то подсказывало мне: это не та работа, которой можно поразить моего мужа. А цель была именно такой — поразить Петю, заставить его вновь взглянуть на меня прежними глазами, как тогда, в студенчестве.

— Тогда надо искать места там, где острая нехватка людей, — сказала Лариса. — Где любого, пожелавшего работать, на руках будут носить. Бюджет, например.

— Что? — не поняла я.

— Бюджетные организации, — пояснила Лариса. — Школы, больницы, детсады — в этом духе. Но там зарплаты мизерные. Тебе это надо?

Мне это было надо. Я понимала, что дело не в зарплате. Мы ведь отлично живем на Петины доходы, а дела в его бизнесе идут хорошо. Нам не нужны дополнительные деньги. Так что с этим проблем не будет. Вот только кто возьмет меня в школу или больницу, когда у меня непрофильное образование?

И тут как будто кто-то прошептал мне на ухо...

— РЭУ, — медленно произнесла я. — Могу пойти работать в свое РЭУ.

Лариса непонимающе уставилась на меня.

— Я же работала в РЭУ, когда приехала сюда. Недавно видела девчонок оттуда. Они говорят, людей не хватает. Могу туда устроиться. И от дома недалеко.

— РЭУ? — с сомнением в голосе протянула Лариса. — По-моему, такая засада все эти РЭУ...

Ничего не засада. Я сходила туда на следующий же день. Все там так же, как в то время, когда я работала. Немного суетливо, но все равно нормально. И почти никаких компьютеров — это я успела заметить. Значит, не будут сильно упирать на это при приеме на работу. Начальник у них в отпуске, вернется через два дня. Сразу же пойду к нему. Думаю, он меня возьмет. Я уже все узнала. У них есть место в бухгалтерии. Я, конечно, не бухгалтер, но все-таки экономист. Справлюсь. Сбегала в книжный магазин, купила пару книжек по бухучету. Надо бы спрятать, чтоб дома пока их никто не увидел. Сюрприз так сюрприз.

И все равно я ужасно боялась начинать этот разговор. Вдруг вспомнилось, что раньше Петя категорически был против того, чтобы я где-нибудь училась. То есть чтобы вращалась в каком-нибудь обществе. Он же ревнивый. Ему не объяснишь, что на курсах флордизайна никаких мужчин и не предвиделось. Мне кажется, он ревновал не только к мужчинам. Он ревновал к любому общению за пределами семьи. И что тогда он скажет о моем решении пойти работать? Начнет орать, как орал тогда, с флордизайном? Или промолчит, но так, что лучше бы орал?

Два дня прошло. Я переговорила с начальником РЭУ. Он согласился взять меня на работу. Зарплата, конечно, будет копеечная. Договорились, что я выйду прямо со следующего понедельника. Надо было решаться на обнародование своей затеи. Я напекла пирогов и, дождавшись, когда все семейство усядется ужинать, приступила к разговору.

— Я решила пойти работать.

Дети дружно вытаращили на меня глаза:

— Работать?

— Да. — Я пододвинула им пирожки с брусникой. — Ешьте. Сейчас чай поставлю. — Вскочила и побежала на кухню.

Мне нужна была передышка. И не так уж это трудно, подумала я, включая чайник. Сейчас выйду, они спросят, куда я собираюсь пойти работать, я скажу, а там будь что будет.

Я вошла в столовую, неся в руках чайник и заварочник. Петя листал газету. Дети грызли пирожки. Разлила чай по чашкам и села на свое место. Петя сложил газету и поднял глаза на меня.

— И кем ты собираешься работать? — спросил.

Без ора. Спокойно. Даже почти мягко.

— В РЭУ, — торопливо сообщила я. — Бухгалтером.

По его губам пробежала усмешка.

— Бухгалтером?

— Мама, — повернулся ко мне Антошка, — ты разве умеешь бухгалтером?

— Меня обещали научить. — Я потрепала его по макушке. — И еще я купила всяких там книжек. Не боги горшки обжигают. — И с опаской взглянула на Петю.

— Тебе зачем это? — ровным голосом спросил он, разламывая пирожок.

— Что? — растерялась я.

Зачем мне это? Не скажешь же, чтобы встать вровень с твоей зазнобой.

— Там денег никаких не заработаешь, — продолжал Петя. — Зачем тогда это тебе?

— Ну... Ребятишки... — я откашлялась, — ребятишки уже выросли. Самостоятельные стали. С ними почти нет хлопот.

Он кивнул. Я приободрилась.

— Вот. Времени свободного стало больше. Я и подумала...

Его лицо ничего не выражало. Я торопливо добавила:

— Если ты думаешь, что не буду успевать дома, не беспокойся — я договорилась пока на полставки. Буду работать с утра, а после обеда — дома.

— У них, наверное, совсем хреново с кадрами, — бросил Петя, наливая себе вторую чашку чая, — раз тебя взяли.

Я вздрогнула, метнула быстрый взгляд на ребятишек. Леночка прятала усмешку. Антошка, казалось, был полностью поглощен передачей, шедшей по телевизору. Я подняла глаза на Петю. Он равнодушно смотрел на меня. Сказать мне было нечего. Я и промолчала.

— Смотри, — сказал Петя, поднимаясь из-за стола. — Чтоб только дома все было по-прежнему.

И ушел на балкон, прихватив с собой чашку с чаем.

Я убрала со стола, вымыла посуду. Когда уже Петя согласится на посудомоечную машину? Вот все в доме есть, а посудомоечной машины нет. Баловство это, говорит он. Хорошенькое баловство, когда трижды в день приходится мыть за всеми горы посуды. Стала уже покупать себе резиновые перчатки, потому что кожа на руках с годами становится суше. Сколько же я, интересно, перемыла за эти годы тарелок и кастрюль?

Я протерла разделочный стол, сняла перчатки, ополоснула руки. Села у окна. Не было в душе никакой радости оттого, что сообщила о своем решении. Почему так? Почему им как будто все равно? Я думала, что мне удастся поразить их этой новостью, а они мимолетом выслушали ее и погрузились в свои дела. Такое разочарование, просто до слез. «Но ничего, ничего, — уговаривала я себя, — начну работать, и тогда мы поглядим».

Ира

— Вцепиться в волосы — это сильно. Еще один способ реагировать на измену, — захихикала Светка, когда я рассказала ей о своих мыслях по поводу Димкиного семейного кризиса. — У Маруси один, у Витки — другой.

— Наверняка есть еще и третий, и четвертый, — сказала я. — Вот только, мне кажется, ты никогда не будешь знать заранее, как начнешь реагировать.

— Ну да, — продолжала Светка, — уйти — третий, ничего вообще не делать — четвертый. Насчет заранее... Я бы собрала все-таки чемоданы и удалилась. Скорее всего. А ты?

— А я всегда живу на своей территории, — ответила я. — Поэтому просто бы выставила за дверь, и все дела.

— Какие мы с тобой злые, — задумчиво проговорила Светка. — Или нет?

— Ой, слушай, хватит уже всякий бред нести. Лучше расскажи, что у тебя нового?

— А, фигня всякая. — И в течение следующих двадцати минут Светка трещала о том, на каких выставках побывала, каких успехов в деле освоения искусства росписи по шелку (Светка увлеклась в последние месяцы батиком) добилась, скольких человек отинтервьюировала и что нового узнала. — В общем, — подытожила она, — ничего особенного. Никаких жизненных перипетий. Не то что у Маруси.

Человек — существо престранное. Вечно чего-нибудь ему не хватает. И кстати, не потому ли мы проявляем столь сильный интерес к Марусиным делам, что у нас самих таких событий давненько не бывало? А вовсе не оттого, что мы такие чуткие и сердобольные? Я тряхнула головой, дабы отогнать эти неприятные мысли, и принялась торопливо рассказывать Светке о том, где была и что видела. У меня тоже есть своя жизнь. Мне абсолютно не нужны чужие события, чтобы чувствовать себя в тонусе. Чур-чур!

Наверное, может показаться, что я только и делаю, что сижу и обмусоливаю Машкину проблему. Просто потому, что только на эту тему и трещу.

На самом деле все обстояло не так. Один день сменял другой. Я не успевала их отслеживать — так много всего было пережито за время, прошедшее с момента Машкиного отъезда. Меня отправили на курсы по менеджменту, где я и торчала все вечера напролет. Наконец-то сдала на права и уже начала присматривать себе машину. А еще я целых два раза вырвалась в театр, что вообще-то при моем расписании настоящий подвиг. И три раза встречалась с разными приятелями и приятельницами. Нормальная жизнь мещанина большого города, озадаченного тем, как выжить в этом городе и даже получить при этом немного удовольствия.

А Машка... Я наметила себе срок — до конца сентября пытаюсь дозвониться до нее, а потом бросаю это занятие в связи с полной бесперспективностью. Захочет — сама прорежется.

За пять дней до намеченного мной срока в квартире раздался междугородний звонок. Я только вернулась с работы, еще не закрыла входную дверь, бросила ее открытой и понеслась на кухню, где висел телефон.

— Да! — заорала я, схватив трубку.

— Здравствуйте. — Сквозь легкий треск немного глуховато звучал мужской голос.

— Здравствуйте, — машинально ответила я. Кто это еще, черт возьми?

— Ирину можно услышать?

— Это я.

— Привет. — Голос стал слышен чуть лучше. — Это Петр.

— Что? — Я растерянно потерла лоб.

— Петр Рогов, помнишь? — В голосе промелькнуло нечто похожее на иронию.

— Помню, конечно, — буркнула я. — Просто не ожидала тебя услышать.

«Что с Марусей?» — билась в голове тревожная мысль. Почему мне звонит Петюня, который на дух меня не переносит? И тут...

— Где Марья? — холодно вопросил Петя.

— Что? — Я судорожно сглотнула слюну.

— Марья где? — Металла в Петином голосе прибавилось.

— Я не понимаю, о чем ты, — онемевшими губами проговорила я.

— Брось дурака валять, Зарубина! — Петин голос взметнулся ввысь и дал петуха. — Зови Марью, я хочу с ней говорить.

— У меня ее нет. — В горле запершило, я откашлялась и повторила: — У меня ее нет.

— А где же она?! — заорал Петя.

— Не знаю... — Я вообще перестала что-то понимать. — Я думала, дома... Мы давно с ней не разговаривали.

— Ведь врешь! — Петя продолжал орать. — Она бы сама не додумалась до такого! Она бы...

— До чего? — перебила я. — И вообще, перестань орать и говори нормально. Что она сделала?

— Она, — чуть сбавив тон, сказал Петя, — устроила тут натуральный скандал, расколотила столовый сервиз на двенадцать персон и ушла, хлопнув дверью.

— Да-а?! — изумилась я.

— Да! — опять рявкнул Петя. — Штукатурка обсыпалась в прихожей.

— Машка?! — не поверила я.

— Вот и я о том же, — продолжал бушевать Петя. — Она бы сама не додумалась до такого. Кто-то подбил ее на это. Кроме тебя, больше некому. Где она? .

— Не знаю. Вот честно, не знаю.

— Серьезно?

— Абсолютно.

Я, правда, не стала уточнять, что, даже сиди сейчас Машунька у меня на кухне, я все равно клялась бы Пете в полном своем неведении.

— И где она тогда? — Похоже, Петя наконец-то поверил.

— Давно? — спросила я. — Давно она ушла?

— Три дня.

Оп-ля!

— Я решил ничего не предпринимать три дня, — продолжал Петя. — Сегодня они закончились.

— Ты сестре звонил? — поинтересовалась я.

— Ну разумеется, — огрызнулся Петя.

— А вещи? Вещи она с собой какие-нибудь ваша?

— Взяла что-то.

— Слава богу! — облегченно выдохнула я.

— Что значит «слава богу»? — Петин голос опять стал набирать громкость.

— Значит, она не собирается покончить с собой, — пояснила я.

— Конечно, не собирается. — Я прямо-таки ощутила, как Петя поморщился. — Чушь городишь.

— Почему же чушь?

— Она не была похожа на человека, который собирается покончить с собой.

Многие из них не похожи, однако же...

— Ладно, — деловито подытожил Петя, — я понял. У тебя ее нет. Если вдруг объявится, скажи, чтоб возвращалась немедленно. И вообще, скажи, что она дура, каких свет не видывал. Все. — И, не прощаясь, бросил трубку.

Я нажала отбой, в прострации постояла посреди кухни пару секунд, потом вернулась в прихожую и наконец-то заперла дверь. Прошла в гостиную, взяла переносную трубку и набрала Светкин номер.

— Охренеть! — выдохнула Светка, выслушав рассказ о последних событиях.

А чего еще было ждать от Светки? И затем:

— С этим надо что-то делать...

Кто ж спорит. Только что?

Утром я с трудом раскачалась после полубессонной ночи и побрела на работу. «Машка где-то отсиживается, — уговаривала я себя. — С ней все нормально. Вот только где она могла скрываться? У нее ведь нет никаких близких подруг в Новосибирске. А те знакомые, с которыми они дружили семьями, — к ним она точно не пошла, чтобы не быть выданной в тот же момент Пете. Уж на это у нее наверняка мозгов хватило».

Проглотив пару бутербродов, я села за компьютер проверить электронную почту. Мобильник противно запищал. «Надо бы сменить сигнал для получения эсэмэс, — в который раз подумала я, протянула руку, пощелкала кнопочками и прочитала: — „Встречай 19.30“. Вот черт! Как же я сразу не сообразила? Когда Светка говорит, что нужно что-то делать, то лучше расслабиться и не сопротивляться.

Маруся

Я уже все распланировала. Главное — план, так ведь? Сначала закреплюсь в РЭУ, начну получать зарплату. Какую-нибудь ведь все равно получу. Когда разговаривала с начальником, не очень сообразила, какую именно, а переспрашивать постеснялась. У них как-то сложновато все рассчитывается. Или он так непонятно объяснял? Как бы то ни было, я стану зарабатывать свои собственные деньги. Смогу покупать на них книжки. И может быть, хватит даже на курсы.

Получиться нужно, как же без этого? Тем более, что бухгалтерию совершенно не помню. Даром что у нас ее читали целых полтора года. Да и Лариса говорит, что с тех пор все сильно изменилось. Новые правида, новые законы. Понятно, что от обычного бухгалтера, на должность которого меня берут в РЭУ, многого не требуется. Сиди себе в уголке, вороши бумажки, считай. Сводить все это будут другие. У кого и опыта побольше, и знаний. Вот до них мне и не мешало бы доучиться. Так что, как только освоюсь, сразу же на курсы. Надо бы найти такие, где занятия днем. Чтобы вечером, когда все будут дома, я тоже была.

Так и буду потихоньку двигаться вперед. Конечно, хотелось бы побыстрее... Просто распирает. Хочется посмотреть, как станет реагировать Петя на мои подвиги.

Так я думала те несколько дней, что оставались до момента выхода на работу. Предвкушала, как будет забавно возвращаться с работы, как все другие нормальные люди, как за ужином буду рассказывать о прошедшем дне — словом, в радужных красках все рисовалось.

И потому все, что случилось в понедельник, было точно обухом по голове.

Я еле дождалась, когда Петя закончит свой традиционный рассказ о том, как у него прошел день. Он всегда подробно докладывал о своем бизнесе. О сделках, партнерах, каких-то офисных мелочах. Не знаю, зачем ему все это. Может, чтоб ребятишки были в курсе? Он же наверняка будет передавать им свое дело. Я лично его рассказы всегда мимо ушей пропускала. Многое просто было непонятно, а многое — неинтересно. А вот Антошка, бывало, задавал вопросы. Да и вообще, всегда слушал довольно внимательно. Леночку это меньше интересовало. Конечно, девочка же. Но тоже — отца не перебивала, его речи терпеливо выслушивала до конца.

Вот и в тот понедельник все было как всегда. Сели. Приступили к еде. Петя начал вещать о своем. Дети кивали, что-то спрашивали. Я же не прислушивалась к разговору. Потому что все силы потратила на то, чтобы сдержать свое желание перебить Петю и выложить свои впечатления первого трудового дня.

А впечатлений море. Столько узнала нового. И о том, что придется делать, и о жизни вообще.

Но вот Петя умолк. Я сбегала за чайными приборами, разлила по чашкам чай.

— А вот у меня сегодня... — И трещала, не переставая, несколько минут.

Наверное, то была самая длинная моя речь за все годы семейной жизни.

Но что это? Все как будто меня не слышат. Лена включила телевизор, принялась рыскать по каналам. Антошка вытащил мобильник и шлет кому-то эсэмэски, Петя со скучающим видом пьет чай и, похоже, думает о чем-то своем. А я... я изливаюсь в пустоту.

Закончила. Тишина. Все молчат, каждый занят своим. Никаких вопросов или хотя бы комментариев вроде «Ну, ты, мама, даешь!» или «Молодец». А я аж запыхалась, пока рассказывала. С непривычки и от волнения. Как выяснилось, зря.

Обида спазмом сжала горло. Почему? Почему Петю слушали, а меня нет? Как будто я на экране телевизора, у которого выключили звук.

Я, правда, удержалась от слез. Поняла, что если дам слабину и расплачусь, то лишь еще больше подпорчу себе.

Петя пожелал секса в эту ночь. Честно сказать, хотела отказать ему, но потом побоялась. Он бы спросил почему, а мне что ответить? Потому что вы меня не слушали? Вроде как детский сад какой-то. Или так и надо было сделать? Я ничего уже не понимаю. Как все было просто до того. До той девушки в самолете...

Все остальные дни той недели происходило то же, что и в первый день. Меня распирало от новостей, я вываливала их на своих домочадцев, а они будто отгораживались от меня стеклянной стеной. Никак, никак не реагировали.

В чем дело? Может, Петя мстит мне за то, что я пошла работать? Тогда просто запретил бы, когда я впервые завела разговор об этом. И что? Я бы подчинилась? Я не знала.

«Я должна быть сильной» — так надо мне. Это как раз и отличает ту девушку из самолета от меня. Я должна быть сильной. Все пережить, стерпеть и добиться своего. Вот только ой как не просто это было.

Как можно быть сильной в одиночку? Без поддержки? Мы же все — часть какого-нибудь сообщества.

Вот я — часть семьи. Когда говорю «я», подразумеваю себя не как индивидуальность, а как составную часть чего-то большего. И это «большее» сейчас игнорировало мои планы и интересы, просто плевало на них, если уж говорить прямо. Почему? Неужели потому, что я осмелилась на собственное мнение?

Мне бы отмахнуться от этого и просто продолжать делать то, что я запланировала. В конце концов, покой в семье — это очень важно, ради этого стоит задвинуть подальше свои амбиции (а то, что со мной происходит, — это амбиции или нет?). Вот когда добьюсь больших успехов, можно будет и голос подать. Многие женщины так живут. На вид тихие мышки, а на самом деле — о-го-го! Но в меня будто бес какой-то вселился. Я не могла продолжать в том же духе. Мне нужно было любой ценой привлечь их внимание. В первую очередь Петино. Я ведь только ради этого и затеяла всю бодягу! Продиралась сейчас сквозь дебри цифр, в которых ровным счетом ничего не понимала, отношения налаживала с людьми очень разными, далеко не все из них мне нравились — ради чего? Ради этого самого. Ради того, чтоб Петя вновь взглянул на меня прежними глазами.

— А я записалась на курсы, — как-то сообщила ему.

— Угу, — кивнул он. И все.

— А у нас проверка, — поделилась я на следующий день. — Все трясутся.

— А... — Он продолжал перелистывать газету как ни в чем не бывало.

— Меня похвалили, — похвасталась спустя еще пару дней. — Сказали, что быстро осваиваюсь.

Петя подошел к плите и принялся накладывать себе гуляш, который я только что приготовила. Молча. Как будто я радио, болтающее о пустяках. Фон, который так привычен, что его не замечаешь. Он же не нарочно, вдруг мелькнула мысль. Он не специально это делает. Не наказывает меня. Он действительно не слышит меня. Он так привык за все эти годы.

Я застыла. Сидела за столом, смотрела на Петю и слушала, как колотится сердце. Он меня просто не слышит. Я для него — пустое место. Никогда не слышал, и ничто не заставит его изменить этой привычке.

— Ты слышишь? — дрожащим голосом спросила я.

— Что? — Петя обернулся ко мне.

— Ты слышал то, что я только что сказала? — Я почувствовала, как в душе нарастает злость.

— Я думал о своем, — буркнул Петя, поставил тарелку на стол, подошел к подоконнику, где стояла хлебница, взял хлеб.

Все медленно, спокойно, уверенно. Он всегда был таким. Редко выходил из себя. «Сейчас, — внезапно подумала я, — сейчас я встряхну тебя! Ты у меня запляшешь!» — и, не успев сообразить, что делаю, выпалила:

— Я знаю, у тебя есть любовница!

Петя дернулся, уставился на меня белесыми глазами, помолчал немного, потом взял разделочную доску и нож. Все так же молча отрезал кусок хлеба и достал из холодильника горчицу. Я тоже молчала, не из тактических соображений — какие у меня могут быть тактические соображения? — просто я сказала главное, на остальное у меня не осталось запала. Закружилась голова. Хоть бы не свалиться в обморок. Петя сел, взял вилку, но есть не стал, просто сидел, крутил вилку в руках и думал. Молчание становилось невыносимым.

— Ее зовут Алена, — еле слышно пробормотала я.

— Ну и дальше-то что? — спросил он.

— Как что? — растерялась я. — Ты изменяешь мне и еще спрашиваешь: «Дальше-то что?»

Он рассматривал меня, как будто увидел впервые. Сверлил глазами минут пять, не меньше, и все это время молчал, постукивая вилкой о край стола. Потом пожал плечами:

— Не твое это дело!

И принялся есть гуляш. Представьте себе, он принялся есть гуляш! Мазать куски мяса горчицей и отправлять их в рот, закусывая хлебом!

Кровь бросилась мне в голову.

— Мерзавец! — Я вскочила. — Негодяй!

Никаких более сильных слов мне на ум не приходило. Удивительно, что я и на эти-то оказалась способна.

— Как ты мог?! — Мой голос прерывался от волнения.

Петя продолжал есть.

Стало трудно дышать. Я подбежала к окну и открыла форточку. Он продолжал есть. Зацепил вилкой еще один кусок мяса и отправил в рот. Я судорожно вздохнула. И тут он неожиданно рявкнул:

— Сядь!!!

— Не хочу, — мотнула я головой.

— Меня не интересует, хочешь ты или не хочешь. Сядь, я сказал!

Я упала на табуретку. Он отставил тарелку, поднялся из-за стола, встал напротив меня, засунул руки в карманы и медленно заговорил:

— Не знаю, чего ты так раскочегарилась. Все так живут, и никто еще не умер от этого.

Я опять вскипела и попыталась встать:

— Но, Петя...

Он сильно сжал мое плечо рукой и придавил обратно. Наклонился близко-близко ко мне, так близко, что даже стал раздваиваться в моих глазах, и металлическим голосом произнес:

— Заткнись и больше не лезь, куда не требуется. Я тебя содержу, кормлю, одеваю. Работать захотела — я разрешил. От тебя же пользы не больше, чем от домработницы. Потому и веди себя как домработница, нехрен указывать, что мне делать.

И вышел из кухни. Я посмотрела ему вслед и тут вдруг увидела детей. Антошка с Леной стояли в большой комнате и оттуда таращились на меня.

— Вы давно здесь? — слабым голосом спросила я.

— С полчаса, — хором ответили оба.

С полчаса. Значит, они все слышали с самого начала. Так хотелось мне уберечь от всего этого детей и не удалось...

А дети все знали. Тогда, сразу после скандала, они конечно же промолчали и быстренько скрылись каждый в своей комнате. Петя ушел, бросив мне, что зайдет к соседу поговорить насчет ремонта машины. Я осталась на кухне одна, опустошенная и раздавленная. Машинально принялась перемывать посуду и отчищать плиту, а мысли беспорядочно метались в голове. Дети... как теперь быть с ними?

Петя вернулся поздно. Похоже, приняли у соседа по пиву. Я уже была в постели. Он лег, сразу повернулся ко мне спиной и быстро уснул.

На следующий день с утра все разбежались кто куда: ребятишки — в школу, Петя — на работу. Я решила, что мне все-таки следует поговорить с детьми. Не маленькие уже, негоже делать вид, что ничего не произошло — это все равно что врать. А врать мне, как известно, никогда не удавалось. Лена вернулась из школы первой, с нею с первой я начала этот нелегкий разговор.

— Мама, — снисходительно глядя на меня, сказала дочка, — подумаешь, с кем не бывает?

— Что ты имеешь в виду? — не поняла я.

— Ну то, что у папы есть пассия. Подумайте, «пассия»! И это говорит шестнадцатилетняя девочка!

— Но папа предал нас, — стала объяснять я Лене.

— Ой, не говори чепухи! — поморщилась она. — Никого он не предавал. Он же не бросил нас, так, только проводит время с этой девушкой.

— И тебя это никак не беспокоит?

— Абсолютно! — пожала она плечами. — От этого же ровным счетом ничего не изменилось в нашей жизни.

— Но... — я растерялась, — это же неправильно.

— Понимаю, мамулечка, — она жалостливо посмотрела на меня, — тебе, наверное, обидно, но ведь папа с тобой разводиться не будет, это уж точно. Что же ты переживаешь?

— Разве дело только в том, разведется он со мной или нет?

— А в чем еще? — искренне удивилась дочь.

И удалилась в свою комнату. Слышно было, как щелкнула клавиша магнитофона, и по квартире полились звуки рэпа. Я буквально рухнула на табуретку. Что это: подростковый эгоизм, когда все, чем интересуется ребенок, — это только его собственная персона, на остальное ему наплевать, или осознанный выбор дочери между отцом и матерью? Девочки традиционно ближе к отцам. Хотя отношения между Петей и детьми всегда складывались достаточно отстраненные, он почти не занимался ими — росли они рядом с ним, и ладно, большее его не интересовало. Я так за все эти годы и не поняла: а что вообще нужно ему в этой жизни? Что может захватить его целиком, без остатка? Казалось, все, что окружало его, не вызывает в нем особых переживаний. Может, он просто из такой породы людей, которым незнакома страсть к чему-либо, — вот и живет себе ровненько, без потрясений. Поэтому и особой любви к Леночке, гордости за нее я в нем тоже не замечала. Но это не могло помешать дочке принять сторону отца просто потому, что девочки — они все же ближе к отцу, чем к матери.

Антошка... Мальчик мой... Всегда был маминым сыном. Сейчас, конечно, возмужал — на следующий год им уже поступать, вот предстоит хлопот! Но это приятные хлопоты: видеть, как твои дети, которые еще совсем недавно были малышами, взрослеют и выходят в самостоятельную жизнь.

Антошка вернулся с секции по баскетболу часов в шесть. Скоро должен был появиться и Петя, если, конечно, не задержится нигде. Лена убежала к подружке. Дома было тихо, лучшего времени поговорить с Антошкой нельзя было и представить. Вот только успеть бы до того, как все опять соберутся. Мне почему-то хотелось добить этот вопрос, может, я боялась, что отложи я его хоть на чуть-чуть, и у меня уже духу не хватит? Как знать. Я усадила Антошку кушать, еле дотерпела до того момента, когда он стал наливать себе чай (не портить же сыну аппетит нашими взрослыми проблемами), и наконец спросила:

— Антош, с тобой можно поговорить?

— О чем? — Он поднял на меня глаза. Видимо, что-то прочел на моем лице и тут же скис. — Что, о вчерашнем?

— Да, о вчерашнем. Ты знаешь... — начала я.

— Мам, — прервал он меня, — ну о чем тут разговаривать? Понятно, тебе неудобно, что мы с Ленкой услышали ваш разговор. Ну, случилось так случилось. Что ты мучаешься?

— Я мучаюсь оттого, что не знаю, как мы теперь будем жить дальше.

— А как мы жили все это время? — удивился он. — Так и будем.

— Но раньше у папы не было... — Я замялась, не зная, как обозначить проблему.

— Женщины на стороне? — помог Антошка.

— Да, — облегченно сказала я.

— Нет, я имел в виду — когда она уже была у него. Мы же все равно жили нормально, — сказал он. — Да и потом, она у него нормальная, не вредная.

Я застыла. Антошка взглянул на меня и закашлялся.

— Ты откуда знаешь? — трясущимся голосом спросила я.

Он смущенно поерзал.

— Антон?! — Мой голос сорвался на крик.

— Ну, ма-ам, — виновато протянул он, — не злись... Это все Колька... Она в их доме живет. Вот он отца там и увидел... А потом мне ее показал...

— Когда?

— Что «когда»?

— Когда ты ее видел?

— Весной. — Антошка пришел в себя и уже отвечал спокойно.

— Значит, ты все это время знал и покрывал отца? — Я не могла поверить своим ушам.

— А что тут сделаешь? — Антошка вскочил, налил себе вторую кружку чая и вернулся за стол. — И потом, что я полезу в ваши дела? Отец нас с Ленкой не трогал, а остальное, — он отхлебнул чай, — это вам самим разбираться.

— Значит, отец прав? Ты так считаешь?

— Ма, не заводись. — Антон подхватил кружку и решительно направился в свою комнату, тем самым давая мне понять, что разговор окончен. — Отца тоже можно понять.

— То есть? — обомлела я.

— Она симпатичная, молодая и... — Антошка поискал слово, — продвинутая. Вот его и зацепило. — И он хлопнул дверью.

Почему так? Почему? Как будто не осталось никакой морали, все рухнуло в тартарары. «А все эта вседозволенность, — ожесточенно подумала я, — льющаяся с экранов и из динамиков. Мое дело — сторона, и все тут». Взрослые люди еще могут все это профильтровать через мозги, а малышня глотает без разбора. Бог с ним, когда так ведут себя люди посторонние, но мои собственные дети? Положить столько лет на то, чтобы воспитать в них лучшие качества, и в итоге получить в ответ: «Не наше дело — разбирайтесь сами!»

А я ведь была уверена, что обрету в них поддержку в эту трудную минуту, что пристыдят они отца прямо или косвенно. И если на меня ему наплевать, то не наплевать будет на собственную плоть и кровь. Ан нет, Елене, похоже, вообще все равно, что происходит. Ну да, конечно же у нее свои страдания — какой-то мальчик, уже четвертый или пятый за последний год.

А Антон... От него я, признаюсь, не ожидала такого выверта. Мужик, мужик в нем проснулся. Как это он сказал? «Симпатичная, молодая и продвинутая». Что за дурацкое слово выдумали — «продвинутая»? Хотя, что мне за разница, каким словом он ее назвал. Главное — не что произнес, а как. Одобрительно, чуть ли не гордясь отцом, которому удалось отхватить себе такую бабу.

Меня колотило. Спокойно, спокойно, уговаривала себя. Да дьявол его побери! Почему спокойно? Зачем спокойно? Кому это интересно? Я сорвалась с места и понеслась в гостиную. В голове пульсировала одна только мысль: «К чертовой матери все, к чертовой матери!» Я распахнула дверцы серванта, достала из него первое, что под руку попалось, и с силой шарахнула о пол. Раздался дикий грохот. Я посмотрела на осколки под ногами. Блюдо. Из итальянского сервиза. Петя меня убьет. Если я не убью его прежде, внезапно с ожесточением подумала я и протянула руку за следующим снарядом. Бэмс! Вдребезги разлетелась салатница из того же сервиза.

— Мама! — вдруг услышала я за своей спиной. — Что ты делаешь?!

Обернулась — Антошка. Смотрел на меня испуганными глазами и повторял:

— Мама... мама...

«Поздно!» — мелькнула мысль. Я отвернулась и опять сунула руку в сервант. Меня как будто бес обуял.

Где-то вдалеке сзади хлопнула дверь. Я вытащила из серванта пару тарелок и прислушалась. Тихо. Наверное, Антошка ушел, чтобы не видеть этого ужаса. По щекам быстро-быстро побежали слезы.

— А-а!!! — взвыла я и бросила на пол тарелки.

Я любила этот сервиз. Мы совсем недавно купили его. Он был жутко дорогой, но изумительно красивый. Я все представляла себе, как соберутся гости, мы будем сидеть за столом, на котором расставим этот замечательный сервиз, и будем праздновать и веселиться... Все вместе... Зачем, зачем теперь-то он мне нужен?

Ира

Я встречала Светку в Шереметьево вечером после работы. День выдался тяжелый. Вымоталась до предела. Когда упала в заказанное такси, почувствовала, что силы совсем на исходе. Главное сейчас было не сорваться на Светку. Вот какого черта она едет? Какой в этом смысл?

Самолет приземлился вовремя. Я стояла в зоне прилета и внимательно всматривалась в спешащих на выход пассажиров. Не то чтобы боялась не узнать Светку, с которой знакома уже сотню лет, но ведь не видела ее два года с лишком, мало ли...

Светка принялась махать мне уже издали. Маленькая, с коротко подстриженными черными волосами — ее почти не видно было в толпе рослых немцев, заполонивших проход. Но я заметила взметнувшуюся вверх ладошку и поняла — это она.

— Привет! — закричала Светка, когда между нами осталось метров шесть.

— Привет! — откликнулась я.

— Ты все-таки вырвалась! — Светка сделала еще несколько шагов, и вот мы уже обнимаемся и целуемся с ней.

— Вырвалась? — удивилась я. — Ты думала, что я тебя не встречу?

— Ты же человек занятой, — усмехнулась Светка. — Начальник. Кто тебя знает. Может, сидишь в своем банке до полуночи.

— Иногда сижу, — призналась я, берясь за ручку ее сумки на колесиках. — Но не всегда. У тебя есть еще какие-то вещи? Надо ждать багаж?

— Нет, — мотнула головой Светка. — Это все.

— Отлично. — И мы направились к выходу.

— Представляешь, — Светка взмахнула руками, — со мной рядом сидела... — и принялась трещать о тетке, всю дорогу донимавшей ее разговорами.

Я шла рядом, слушала, поддакивала и украдкой рассматривала ее. Светку было не узнать. Нет, конечно, пластической операции она не делала, стиль прически не поменяла, да и одета была привычно: джинсы, свитер. Но изменилась. Я никак не могла уловить, в чем именно. И только когда мы уже подходили к выходу из здания, я вдруг сообразила. Ну как же! Светка поправилась. А вернее будет сказать, потолстела. Учитывая, что всю жизнь она отличалась изрядной худобой, это было странно. Или жизнь на всех так влияет в благополучной Германии? И может, поэтому она усадила себя на диету?

— Ты поправилась, — невпопад сказала я.

Невпопад — потому что в этот момент Светка вещала о дурацких правилах досмотра в немецких аэропортах.

Она осеклась, сказала: «Э-э...» — и отвела глаза.

— Что? — Я резко остановилась.

— Ну... — протянула Светка.

Я молчала. У меня просто кончились слова.

— Я беременна. — Светка со вздохом сообщила то, о чем я догадалась уже сама.

— Да ты что! — воскликнула я. — Здорово!

— Правда? — Светка недоверчиво смотрела на меня.

— Конечно. — Я опять взялась за сумку. — Как это ты решилась?

— Не помню, — призналась она.

Мы прошли через стеклянные двери. Я махнула рукой в сторону стоянки такси:

— Туда.

— Не помню, — продолжала Светка. — По-моему, я просто проснулась однажды утром и подумала: а не рискнуть ли мне?

— И?.. — Я высматривала диспетчера.

— И рискнула.

— Пошла в банк спермы? — У Светки не было постоянного бойфренда.

— Нет. — Светка смутилась.

— Что такое? — В изумлении я глядела на нее.

Похоже, что-то от меня ускользнуло.

— У меня есть... — начала Светка.

— Так! — заорал парень в желтом жилете, выскочивший как черт из табакерки, у меня из-за спины. — Вам нужна машина!

— Да, — хором ответили мы.

— Счас будет, — пообещал он и принялся энергично махать руками.

— У меня есть парень, — сказала Светка, когда мы, удобно устроившись в бежевой «Волге», удалялись от Шереметьева.

— Точнее, не парень... — Она задумчиво посмотрела в окно. — Ему уже сорок четыре...

— Он кто?

— Мой редактор.

— Женат?

— Почему сразу женат? — вскинулась Светка.

— Потому что ему уже сорок четыре.

— Он был женат, — нехотя призналась она.

— И больше жениться не желает, — усмехнулась я.

— Просто противно иногда бывает, — проскрипела Светка, — как точно ты все знаешь.

— Да ладно, — рассмеялась я. — Ты разве замуж хочешь?

— Нет, — улыбнулась Светка.

— Вот и я о том же.

— Я хочу ребенка.

— Молодец.

— Ты правда так думаешь? — Светка бросила на меня удивленный взгляд.

— Конечно. Вы все из меня вечно какого-то монстра делаете. Как будто мне чужды человеческие чувства.

— Но ты же всегда кричишь, что брак себя изжил и вообще любви нет...

— Вот насчет любви, — перебила я Светку, — я никогда ничего подобного не говорила, а что касается брака — ты тоже срывала шарфики с шеи и лезла на баррикады, чтобы оттуда провозгласить: брака больше нет! Не так, скажешь, было?

— Было, — согласилась Светка, — а сейчас я что-то дала слабину. Вроде головой все то же самое думаю, а внутри какие-то странные желания побулькивают. Веришь, нет — я бы сейчас выскочила замуж, если бы он предложил.

— Это все гормоны, — рассмеялась я. — Как, кстати, ты себя чувствуешь? И тоже кстати, почему ничего не рассказывала?

— Хорошо чувствую, — ответила Светка, опять уставившись в окно. — Не говорила, потому что боялась сглазить... Слушай, обалдеть, сколько у вас тут всего понастроили! Надо бы об этом написать.

— Так ты здесь по делу? — спросила я. — В командировке?

— По делу. — Светка повернулась ко мне. — Но не в командировке.

— А что за дело-то?

— Маруся. — Светка сжала губы и нахмурилась.

Я так и знала.

— Партия переходит в эндшпиль, и играть ее буду я! — возвестила Светка, когда, добравшись домой, мы затащили ее вещи и устроились на кухне поужинать.

«Покровские ворота». Любимый Светкин фильм. Я спрятала усмешку и пожала плечами:

— Есть одна загвоздка. Для шахматной партии нужны двое. С кем собралась играть? С Петюней? Так он в Новосибирске.

— Но ведь что-то делать надо. — Светка сдвинула брови. — Где вот Маруся? Что с ней? Нельзя же сиднем сидеть.

Я ее понимала. Меня тоже колотило от тревожных предчувствий. Однако эмоция — не всегда толковый советник.

— Отсюда ничего не сделать. — Я выставила на стол чашки. — Мы же не поедем в Новосибирск...

— Почему? — перебила Светка. — Три часа на самолете — и всего делов.

Да не в том проблема, — отмахнулась я и полезла в холодильник за овощами и холодным мясом. — Ну представь себе: примчимся туда, и что мы там будем делать? Бегать по городу и орать: «Машка, ау!»? Мы ведь ничего о ее жизни не знаем. Кто у нее знакомые? В каких отношениях она с ними? Где бывала, кроме дома?

— Разве она ничего тебе не рассказывала? — Светка отщипнула кусок батона, сунула в рот.

— Наверное, рассказывала. — Я задумалась. — Даже скорее всего, рассказывала. Вот только слушать ее было так тоскливо, что я, признаюсь честно, отключалась.

Светка кивнула:

— Ее жизнь казалась нам такой серой, да?

Так и было. Стыдно признаваться, но факт. Вообще, слушать рассказы про чужую жизнь — занятие не для слабонервных. Особенно если изо дня в день эта чужая жизнь одна и та же. Покупки, интриги на работе, мечты об отпуске и рефлексия после отпуска. Вот если у кого-то случается нечто сногсшибательное, тогда, конечно, отчего бы не раскрыть рот и не впитать подробности? А бывает, что вроде ничего интересного у человека не происходит, но он умеет так рассказать, что теряешь счет времени, внимая ему. У Машки не было ни того ни другого. Ни ярких событий в жизни, ни таланта рассказчика. Припоминаю, она взахлеб трещала о какой-то Ларисе. Где-то они познакомились, и Лариса эта оказалась такая-растакая... Убей, не помню, где случилось знакомство и в чем именно гениальна та Лариса, словом, хреновая я подруга.

О чем я и сказала Светке.

— Я-то не лучше, — «успокоила» она меня. — Это жизнь. Не бери в голову. Сейчас задача другая — найти Машуню и выяснить, что в действительности там произошло.

— И что она собирается делать дальше, — добавила я.

Мы протрепались до часу ночи. На следующее утро я убежала на работу, а Светка, засучив рукава, приступила к боевым действиям.

— Позвонишь Пете и обматеришь его? — полюбопытствовала я перед уходом.

— Вот еще! — фыркнула Светка. — Настроение себе с утра портить. И потом, что с того? Машка от этого не материализуется.

— Звони, если что! — крикнула я, выходя в подъезд.

— Обязательно, — отозвалась Светка.

На улице светило солнце, по-осеннему неяркое, с деревьев листва уже осыпалась. Я пересекла двор и направилась к остановке. «Не пойду сегодня пешком», — и махнула рукой проходящей мимо маршрутке.

Меня можно назвать страшным везунчиком. Мне удалось найти работу в нескольких автобусных остановках от дома. По московским меркам — счастье несказанное. Обычно хожу на работу пешком, чтобы хоть как-то компенсировать организму издержки сидячего образа жизни. Но когда с неба сыпались осадки, я ловила маршрутку. Да, сегодня светило солнце, но на душе было муторно, и мне захотелось окунуться побыстрее в привычную рабочую рутину, чтоб на время выкинуть из головы все лишнее. «А интересно все же, — успела подумать я, входя в холл родного банка, — удастся ли Светке что-нибудь предпринять или мы просто эти несколько дней проведем в нервном ожидании вестей от беглянки Маруси?»

Когда вечером я вернулась из сумасшедшего дома под названием «Работа», то нашла Светку сидящей на полу и со всех сторон обложенной листочками бумаги с какими-то цифрами, накорябанными на них.

— Что это? — Я с любопытством оглядывала царящий в гостиной хаос.

— Маруся нигде не числится, — торжественно сообщила Светка.

— То есть?

— Ни в морге, — пояснила она, — ни в травме, ни в какой другой больнице Новосибирска.

— Здорово, — сказала я.

— В милиции, — продолжала Светка, — там, где регистрируют все происшествия, Марусиной фамилии тоже нет.

— Ты и до них дозвонилась?

— До них было легче всего, — ответила она, пошуршала листочками, лежащими перед ней, и добавила: — Сволочи, не хотели разговаривать со мной.

— Ну и?..

— Я их пугнула, — хихикнула она. — Сказала, что если сейчас они не дадут мне информацию, то я устрою им в смысле защиты прав человека!

Это она может. И пугнуть, и устроить.

— Маруся жива, — подытожила Светка.

— Ты сомневалась в этом? — Я пошла в спальню переодеться.

— Да не то чтоб... — отозвалась она, — но все-таки... Так спокойнее.

— Дальше что? — крикнула я из спальни.

— Не знаю, — неохотно призналась Светка. — Вот думаю, не поехать ли все-таки в Новосибирск?

— С ума сошла! — Я вернулась в гостиную — Беременная? Ты и так сюда зря потащилась. Мне тут сегодня на работе сказали, что вам, беременным, летать нельзя.

— Не рекомендуется, — поправила Светка. — Но представляешь, я бы телепалась двое суток на поезде?

— Ты ела что-нибудь?

— Ела. Но хочу еще.

— Я купила потрясающие баклажаны. Ты баклажаны ешь?

— Я все ем. — Светка легко поднялась с пола. — Даже странно. Никакого токсикоза. Жру все подряд.

— А тебе можно? — усомнилась я, проходя в кухню.

— Я слежу за весом, не беспокойся, — ответила Светка, следуя за мной. — Потому и сижу на диете. Но овощи, мясо и фрукты можно. А кроме баклажанов, что еще?

— Курица гриль. Будешь?

— О! — Светка закатила глаза и захлопала в ладоши. — Быстро, быстро, уже слюнки потекли.

— На ножку. — Я оторвала куриное бедрышко и протянула Светке. — А то умрешь еще, не дай бог.

— Мм... — Она сунула бедрышко в рот. — Теперь не умру. Ты знаешь...

Звонок в дверь раздался так неожиданно, что мы со Светкой чуть не подпрыгнули на полметра.

— Маррруся!!! — страшным голосом завопила Светка и, бросив недоеденное бедро на стол, рванула в коридор.

— Стой! — заорала я, выбегая вслед за ней. — Не открывай!

— Почему это? — Светка уже вертела ключ в замке.

— А вдруг это не Маруся, — прошипела я, оттесняя ее от двери. — Не забывай, мы в Москве. Мало ли...

У нас в подъезде стоит домофон. Толку с него ноль. Ну хорошо, ноль и одна десятая. Кто бы сейчас ни трезвонил в мою дверь, как он или она вошли в подъезд? «Известное дело как, — скажете вы, — кто-то вышел, а этот зашел. Или эта!

Я приникла к глазку. Это еще кто?

Перед моей дверью топтался мен в светлом. Очки, галстук, нос. Нос был выдающийся. Нос закрывал весь обзор.

— Кто там? — осторожно спросила я.

Сейчас, похоже, мне что-то начнут продавать.

— Это квартира Зарубиной Ирины? — отозвался незнакомец.

Голос был приятный. Бархат и капелька меда (если такое сочетание вообще возможно). Но нос?

— Да, — ответила я. — Что вам нужно?

— Не могли бы вы открыть дверь? — вежливо попросил мен.

— Зачем?

— Нам надо поговорить.

— Это вам надо поговорить, — усмехнулась я, — а мне не надо, — и подмигнула Светке. — Вы кто?

— Меня зовут Олег Белов, — сообщил незнакомец.

Светка вопросительно взглянула на меня. Я пожала плечами.

— И?..

— Я адвокат господина Рогова.

Я вздрогнула. Петя? Петин адвокат? Светка переступила с ноги на ногу и прошептала: «Ох, ну ни фига себе!»

— Могу показать бумаги. — Мы услышали, как мен за дверью щелкнул замком портфеля и зашуршал бумагами.

Я повернула ключ в замке. Светка быстро сбегала в комнату и вернулась, держа в руках свой мобильник — на всякий случай. Я приоткрыла дверь и окинула взглядом господина адвоката. Нос? Нос был очень даже. Как и все остальное. Передо мной стоял сбросивший десяток лет Мел Гибсон, правда, в очках и блондинистой масти. Но улыбка, улыбка была как у Гибсона. И тем не менее...

— Давайте ваши верительные грамоты, — сурово молвила я и протянула руку.

С вежливым полупоклоном мен подал свой паспорт и лист плотной бумаги, оказавшийся доверенностью, уполномочивающей господина Белова представлять интересы господина Рогова... Я дочитала до конца и подняла на мена удивленный взгляд:

— Развод? Петя что, с дуба рухнул?

Адвокат усмехнулся, но быстро спрятал усмешку и, вновь натянув на себя официальное лицо, произнес:

— Может, все-таки поговорим? Бархат и мед. И еще чуть-чуть корицы.

— Проходите. — Я распахнула дверь и отступила. Господин адвокат вошел, я захлопнула дверь.

— Здравствуйте, — кивнул адвокат Светке.

— Привет, — ответила она.

Он протянул руку и представился:

— Олег Белов.

— Светлана. — Она пожала предложенную руку и сделала приглашающий жест. — Проходите, пожалуйста.

Адвокат опустил глаза вниз.

— Можете не снимать, — подала голос я.

Он кивнул и последовал за Светкой. Я замыкала шествие.

— Присаживайтесь, — махнула рукой в сторону кресел.

— Спасибо. — Адвокат церемонно поклонился и сел.

— Кофе? — спросила Светка.

— Э-э... — замялся адвокат, потом решился: — Не откажусь.

Светка исчезла в кухне. Я села на диван и молча уставилась на адвоката.

— Вы так странно смотрите на меня... — усмехнулся он.

— Никогда не видела адвокатов живьем.

— И как? — поинтересовался он.

— Примерно такими я их себе и представляла.

— Я поставила кофе, — сообщила появившаяся из кухни Светка. — Так что там Петя? То бишь ваш клиент. Что ему нужно?

Адвокат красиво изогнул правую бровь:

— Он желает узнать, где его супруга.

— У нас ее нет, — заявила я. — Вы же сами видите. Мы тоже не знаем, где она.

— То есть она не объявлялась? Не звонила? — уточнил адвокат.

Мы со Светкой дружно покачали головами.

— Петя-то хоть беспокоится там? — спросила Светка. — Вдруг с Марьей что-нибудь случилось? Или ему все равно?

— Трудно сказать, — пожал плечами адвокат. — Странноватый клиент... О, пардон, — спохватился он, — я ничего вам не говорил:

— Ага, — кивнула Светка, — только мы и без вас знаем, что Петя странный.

— Он что, — спросила я, — действительно хочет разводиться?

— Как разводиться? — вскинулась Светка.

— Доверенность у господина Белова, — повернулась я к ней, — на переговоры по поводу развода.

— Что?! — Светка презрительно сморщила нос. — Вот урод!

Я потянула носом:

— Кофе... По-моему, готов, — и поднялась на ноги.

— Принесу, сиди, — сказала Светка и убежала на кухню.

Мы с адвокатом немного помолчали. Потом он заговорил:

— Клиент сказал, что если через две недели ваша подруга не вернется домой, то он начинает процедуру развода.

— Решил использовать ситуацию. — Светка вошла в гостиную с подносом в руках. — Обрадовался, что Маруся спсиховала, и теперь он вроде как ни в чем не виноват.

— А он в чем-то виноват? — Адвокат переводил взгляд с меня на Светку и обратно.

Я помогла Светке сгрузить кофейные прибамбасы на столик.

— У него есть женщина, — пояснила я. — Марья из-за этого и завелась. А теперь он радостно разведется и радостно заведет себе новую семью. Еще и на каждом повороте будет распинаться, что он — жертва, а Марья — стерва. Вот гад!

— Любопытно, — пробормотал адвокат, насыпая в кофе сахар.

— Вы не знали, да? — Светка устроилась во втором кресле и теперь наливала в свою чашку молока.

— Про другую женщину? — уточнил адвокат, медленно размешивая сахар.

— Про нее.

— Не знал.

— Теперь знаете, — сказала Светка. — Это что-то меняет?

— Да нет, — пожал плечами адвокат. — Кроме моего личного отношения к предмету.

Мы со Светкой переглянулись.

— Знаете, — некоторое время спустя сказал адвокат, — когда она появится у вас...

— Мы не знаем, появится ли она, — перебила я.

— Наверняка появится. Ей, насколько я понял, идти больше некуда. Если только, — он усмехнулся, — она не вела какую-нибудь тайную жизнь. Способна она на такое?

— Вряд ли, — пробормотала Светка.

— Поэтому продолжаем. Когда она появится у вас, лучше сразу сообщите мужу. Потому что он все равно узнает.

— Каким образом? — удивилась я.

— Наймет детектива следить за вашей квартирой, и все. — Адвокат спокойно пил кофе.

— Петя? — фыркнула Светка. — Детектива? Чушь какая-то.

— Он же нанял адвоката, — напомнила я.

— Мне кажется, вы несколько заблуждаетесь по поводу господина Рогова, — мягко заметил адвокат. — Он не так прост, каким кажется на первый взгляд.

— Вы его хоть раз видели? — скривилась Светка.

— Да, — кивнул адвокат. — Мы уже работали с ним. По вопросам, связанным с его бизнесом.

— Все равно, — буркнула Светка, — Петя есть Петя.

— И тем не менее, — улыбнулся адвокат.

Мы допили кофе в полной тишине. Не знаю, о чем думали Светка и господин адвокат, у меня же в голове билась одна только мысль: «Маруся вляпалась!»

— Я пойду. — Адвокат выбрался из кресла и взял свой портфель. — Очень вкусный кофе, — поклонился он Светке, — спасибо.

— Не за что, — ответила она.

— Я оставлю вам свои телефоны. — Адвокат полез во внутренний карман пиджака. — Вот, — протянул мне визитку, — звоните, если что.

— Ладно.

— А вообще, я не завидую вашей подруге.

— В каком это смысле? — встряла Светка.

— Он собирается оставить ее без ничего. — Адвокат развел руками.

— С вашей помощью, — тихо сказала я.

— Не суть, — адвокат глянул мне прямо в глаза, — с чьей. У него для этого есть все возможности. Им лучше помириться. Он готов. Но ждать долго не намерен. Две недели. Максимум месяц. Имейте это в виду.

Мы проводили его до дверей.

— Всего хорошего. — Адвокат отвесил нам прощальный поклон.

— До свидания, — кивнула я.

— Пока, — махнула рукой из-за моей спины Светка.

Он вышел, дождался лифта, еще раз кивнул нам на прощание и вошел в кабину. Двери мягко закрылись за ним, и кабина поехала вниз.

— Адвокатов у нас еще не было, — почему-то шепотом сказала Светка.

— В каком это смысле?

— Придется соблазнить его. — Светка задумчиво смотрела на закрытые двери лифта.

— Ты что? — Я покрутила пальцем у виска.

— Это ответственное и, возможно, опасное поручение, — с пафосом заговорила Светка, — возлагается, Ирэн, на тебя, — положила мне руку на плечо.

— Эй, эй, тормози. — Я стряхнула ее руку. — Что это тебе в голову пришло?

— Симпатичный? — Светка кивнула. — Симпатичный. В твоем вкусе? В твоем. Опять же явно сделал стойку на тебя. Значит, будет несложно...

— Для чего? — Я пощелкала у нее перед носом пальцами.

— Будет на нашей стороне, — пояснила Светка. — Он уже представляет собой колеблющуюся массу. Слышала же, как он о Петюне... Вот. Из этого надо извлечь пользу.

— Через «соблазнить»? — фыркнула я.

— Всегда, всегда, — учительским тоном сказала Светка, — важные вопросы решались через...

— Так, — разозлилась я, — дальше не надо. И вообще, что это мы тут стоим? Давай-ка...

Я подтолкнула Светку к двери в квартиру. Она вошла внутрь, я следом, повернулась, чтобы запереть дверь...

— Ой, — услышали мы тихий голос, — Ирка, не закрывай, пожалуйста...

Что это? Я замерла. Светка тоже. Я потянула на себя дверь и выглянула на лестничную площадку.

С шестого этажа, волоча за собой туго набитую темно-вишневую сумку, спускалась Маруся. Бледная, с темными кругами под глазами, но Маруся.

— Вот блин! — выдохнула за моей спиной Светка.

Маруся

— Подождите, пожалуйста! — крикнула я и, подхватив сумку, устремилась к лифту.

Дверцы лифта сомкнулись, и лифт поехал вверх.

Не успела. Конечно, с такой-то сумой. Я поставила ее на пол и посмотрела на руку. Красный рубец пересекал ладонь. Тяжеленная. Вроде ничего в ней и нет, а весит, как будто я все тома Большой Советской энциклопедии туда напихала. Глянула на световое табло. Четвертый, пятый... Не буду ждать. Подумаешь, всего лишь на пятый этаж подняться. Пусть даже с неподъемной сумкой. Не в первый раз, в конце концов. Может, попробовать левой рукой? Я наклонилась и взялась за ручки. Выпрямилась. Вроде нормально. Дотащу.

Когда я отдыхала на третьем этаже, лифт заскользил вниз. Я услышала, как он достиг первого этажа, дверцы открылись, кто-то вошел в него и поехал вверх. Можно было, конечно, перехватить, но вдруг там полная кабина? И куда я полезу со своей сумищей? «Незачем суетиться», — решила я и поволокла свою поклажу выше. Лифт, миновав меня, остановился где-то рядом, этаже на шестом, а может, даже и на пятом. Я перевела дух.

— Это квартира Зарубиной Ирины? — услышала мужской голос.

Я остановилась. К Ирке кто-то пришел. Незнакомец. Иначе не спрашивал бы так официально. Ирка ответила что-то из-за двери.

— Не могли бы вы открыть дверь? — очень вежливо попросил мужчина.

Я не видела его со своего четвертого этажа, но мне представилось, что он высок, строен и одет в такой, знаете ли, элегантный костюм в полосочку.

Ирка опять что-то произнесла. Я могла лишь слышать звук ее голоса, но слов разобрать не удавалось. Похоже, открывать не собиралась. Значит, она мужика этого не знает. Лучше переждать. Я осторожно поставила сумку на пол, стараясь не производить лишних звуков, и прислушалась.

— Нам надо поговорить, — продолжал незнакомец.

И через пару секунд:

— Меня зовут Олег Белов.

Олег. Да, имя вполне гармонировало с костюмом в полосочку.

— И я адвокат господина Рогова.

Что?! Сердце ухнуло в ноги, в голове застучали молоточки. Петя? Адвокат? Какой адвокат? Зачем адвокат?

— Могу показать бумаги. — Адвокат щелкнул замком портфеля.

Я почувствовала, как предательский чох подкрадывается к моему носу. Я всегда чихаю, когда разволнуюсь. Страшно смущаюсь при этом и постоянно ищу в журналах всякие советы о том, как избежать чоха. Нашла, кстати, один чудесный способ. Прочитала где-то в газете. Когда почувствуешь, что вот-вот чихнешь, нужно пощекотать кончиком языка верхнее небо, и все пройдет. Не знаю, в чем там фокус, но проходит на самом деле. Я усиленно завертела языком.

Ирка открыла дверь и весьма официально произнесла:

— Давайте ваши верительные грамоты.

Зашуршала бумага. Ирка, видимо, читала то, что подал ей адвокат. А потом...

— Развод? Петя что, с дуба рухнул?

Развод? Как развод? В глазах неожиданно потемнело. Я прислонилась к стене.

Адвокат что-то ответил, я не расслышала, что именно — уши заложило. Мелькнула мысль, что надо бы отлепиться от стены и сказать, что я здесь. Но тут же на смену ей пришел жуткий страх — а ну как выйдет еще хуже? Пока я соображала, что делать, адвокат вошел в Иркину квартиру, дверь захлопнулась, и в подъезде стало тихо.

Я потерла лоб, помассировала уши. Немножко отпустило. Лучше пережду. Он уйдет, и тогда уж... А если он не станет ждать лифта и пойдет пешком? Я испуганно подхватила сумку и огляделась. Спрятаться на лестничной площадке было негде. Не к мусоропроводу же идти. Мне там плохо станет, как пить дать, — я ужасно брезглива. Как там в фильмах? Обычно поднимаются на этаж выше. Я схватила сумку и побежала вверх по ступенькам. Даже не заметила, как оказалась на шестом. Вот что значит критическая ситуация: такие в тебе открываются резервы — что самой удивительно.

Я присела на ступеньки и задумалась. Развод. Не может быть! Почему? Так быстро? Ведь прошло всего пять дней с того момента, как...

С тою момента, как я, расколотив вдребезги итальянский сервиз, ушла из дома. Мне некуда было идти. Только к Ларисе.

— Ушла? — поразилась она. — А что случилось? Я думала, у вас все хорошо.

Все так думали. Я же никому не рассказывала. Да и потом, сама так думала. Что у нас все хорошо.

— У него женщина, — сказала я Ларисе.

— Ну и что? — ответила она. — Все мужики гуляют. Но далеко не все семьи из-за этого разваливаются. Бывает, мужик даже уходит к другой, но потом все равно возвращается. Это ведь разные вещи: любовь-морковь и семья. Но если женщина уходит... — Она неодобрительно покачала головой.

Если женщина уходит, то возврата нет. Я поняла ее слова так. А разве я ушла? Сбежала в порыве растерянности — да. Спряталась, чтобы прийти в себя. Как дикий зверек в норке. Но не ушла. Я даже не подумала, что мой поступок можно истолковать так.

— Спряталась? — усмехнулась моим словам Лариса. — А это что? — ткнула пальцем в мою сумку.

— Вещи, — сказала я.

— Правильно. Вещи, — продолжала улыбаться Лариса. — Белье, одежда, обувь, причем, — она заглянула в недра сумки, — с расчетом на осень. Разве не так? Ты собиралась с толком. С трезвой головой.

— Нет, что ты! — вскинулась я. — С какой трезвой? Я была почти в беспамятстве. Покидала, что попалось под руку...

— Когда просто сбегают в порыве, как ты говоришь, растерянности, — перебила меня Лариса, — вообще обходятся без вещей.

— Да? — Я растерялась. — Ну...

Она подозревала меня в умысле. В предусмотрительности. Как ей было объяснить, что я не такая? Я промолчала. Чувствовала себя препротивно. До тех пор, пока Лариса не сказала:

— А вообще все это ерунда. Чужая душа — потемки и всякое такое. Раз ты так сделала, значит, так надо. То ли ты все продумала, то ли твой инстинкт самосохранения сработал — не важно. Потом разберешься. А сейчас давай решим, где тебя разместить.

Оказывается, у Ларисы была еще одна квартира.

— Я обычно ее сдаю, — пояснила она, роясь в тумбочке в поисках ключей, — но как раз сейчас предыдущие жильцы съехали, а новые еще не появились. Хата стоит пустая. Поживешь там.

— Одна? — испуганно спросила я.

Последние семнадцать лет я почти никогда не бывала одна. Если и выходило, что ночевала дома в одиночестве, значит, все семейство было где-то рядом или с минуты на минуту должно было приехать, то есть вроде бы и не расставалась с ними, а тут...

— Привыкай, — сказала Лариса. — Сама так решила...

Ничего я не решила. Или, вернее, не сообразила еще, что именно решила-то.

Следующие два дня почти не выходила из квартиры. Боялась. А вдруг встречу кого-нибудь из знакомых или, хуже того, детей и Петю? Сбегала только в соседний магазинчик за продуктами, и все. Сидела на кухне, смотрела в окно и думала. Что произошло? Зачем сбежала? И что теперь будет? Ответов не находила. Мозги отказывались работать. Я так и сказала Ларисе, забегавшей по вечерам проведать меня.

— Мозги не всегда хороший советчик в таких делах, — ответила она. — Сердце подскажет. Рано или поздно.

Может быть, оно проснется для подсказок так поздно, что уже все полетит в тартарары?

Здесь нельзя было оставаться надолго. Лариса все равно намерена сдавать квартиру. Она усиленно искала новых жильцов. Двое даже приходили при мне. Не такая уж я ей великая подруга, чтоб от доходов отказываться. Я это быстро поняла. Есть ли у нее вообще близкие подруги? Те, кто в бизнесе, черствеют. Вон Петя тоже хороший тому пример. Где у него друзья? Нет. Одни только партнеры. Партнеры по бизнесу. Партнеры по рыбалке. Партнеры по пиву. Думать не хотелось о нем, но мысли сами по себе лезли в голову, не спросясь.

И я пошла за билетами. Поеду к Ирке. Я знала, что нужно ехать к ней. Не к сестре — сестра сразу же начнет ворчать, чтоб не дурила и возвращалась.

Я бы вернулась, но только к детям. К Пете — ни за что. Как только начинала думать об этом, мгновенно ощущала тошноту и резкую боль под ребрами. Поэтому ехать к сестре — все равно что никуда не ехать. А Ирка... Ирка если и не поможет, то хотя бы не будет склонять к примирению с Петей. Она же терпеть его не может.

Но покупать билеты напрямую на Москву я не стала. В кассе же фамилию и имя потребуют. Петя, если захочет, быстро меня вычислит. Сначала я подумала, что лучше взять билеты на поезд. Пете и в голову не придет искать меня на железной дороге. Его всего аж переворачивает, когда говорят, что нужно ехать поездом. Он никогда в жизни не поверит, что кто-то добровольно может сесть в поезд, чтобы трястись до Москвы целых трое суток. Правда, меня от поездов тоже колотит. «Я же с ума сойду», — подумала и, придя в кассы, сразу же направилась к расписанию самолетов. Нужно лететь через другой город, тогда он не разыщет меня. Так всегда в кино делают. Они ж знают, о чем снимают.

Девушка в кассе была очень любезна. Подобрала маршрут через Екатеринбург. Там у нас никого нет, значит, Петя никак не сможет связать меня с этим городом. Я должна была прилететь туда и через три часа улететь в Москву. Очень удобно. Но все-таки какие сейчас цены на билеты — просто ужас!

Деньги? Деньги у меня были. Лариса, между прочим, очень этому удивилась.

— У тебя есть какие-нибудь деньги? — спросила она, когда привела меня на квартиру. — На еду хватит?

— Да, деньги у меня есть.

— Много?

Лариса бесцеремонна. Видно, из-за того, что бизнесменша и парикмахерша. Хотя мне ли нос воротить? Раз я на несколько дней отдала свою судьбу в ее руки, то какие могу предъявлять к ней претензии?

— Ну, есть, — замялась я.

— Сколько?

— Двадцать три тысячи, — призналась я.

— Что?! — изумленно воззрилась на меня Лариса. — Откуда такие деньжищи? Что, копила все эти семнадцать лет из сдачи от покупок?

Я невольно улыбнулась:

— Нет, конечно.

— Тогда откуда? — Лариса сдвинула брови. — Свистнула, когда уходила?

— Упаси боже! — вздрогнула я. — Я бы никогда... Я бы лучше...

— Да, понятно, ты бы лучше корочкой питалась и водичкой запивала, — вздохнула Лариса. — Так откуда деньги?

— Подарки, — сказала я. — Тетка из Владивостока присылала. То к Новому году, то ко дню рождения. Писала: мол, купи что-нибудь на память обо мне, а мне как-то ничего не приглянулось, вот я и складывала. Накопилось.

— Нормально, — усмехнулась Лариса. — А ты, однако, не простая штучка.

Интересно, что сказала бы тетка, если бы знала, на что пошли ее подарки? Она человек старой закалки. Дядя умер, когда ей было сорок четыре, так она больше замуж не выходила. Говорила, что незачем, что лучше дяди ей все равно не найти. Это верность. Это любовь. А у меня? А у меня одни руины.

Любви и не было. Никогда. Женился он на мне, потому что ему нужна была хозяйка в дом. Чтоб суетилась, готовила, убирала, детей воспитывала, его обихаживала. Чтоб об нее можно было ноги вытирать. И чтоб молча все это проглатывала. А я думала... А я была дурой. Семнадцать лет. Думала, я тоже человек, меня тоже уважают за то, что я делаю, за то, что у них жизнь без всяких бытовых забот течет. Это ведь такой труд, что не приведи господь! А он держал меня за домработницу. С которой можно еще и свои плотские желания удовлетворить. И всей платы ей — крыша над головой и сытая жизнь. Без капли любви и уважения.

Я покидала кассы, унося в сумочке билет Новосибирск-Екатеринбург-Москва, и слезы застили мне глаза.

На пятом этаже отворилась дверь. Я вскочила со ступенек.

— Всего хорошего, — донесся голос адвоката.

— До свидания, — ответила Ирка.

Кто-то еще что-то сказал — я не поняла. То ли Ирка что-то добавила, то ли адвокат. Поднялся лифт. Адвокат сел в него и укатил вниз. Я перевела дух. Взялась за сумку. И тут услышала знакомый голос.

Светка? Здесь? Вот неожиданность. Что-то втолковывала сейчас Ирке про адвоката. Как бы здорово его охмурить, чтоб извлечь какую-нибудь пользу. Светка в своем репертуаре. Мужики у нее существуют только для того, чтобы использовать их. Меня это всегда удивляло. Но вот сегодня подумала: а что, если она права?

Я подтащила сумку к ступенькам, ведущим вниз, как раз в ту минуту, когда Ирка принялась заталкивать Светку в квартиру.

— Ой, — сказала я, — Ирка, не закрывай, пожалуйста...

Они выглянули из-за двери.

— Вот блин! — вскрикнула Светка.

Ирка подскочила ко мне и вырвала из рук сумку.

— Давайте, давайте, заходим! — скомандовала она.

Я разувалась в прихожей, мыла руки, потом причесывалась перед зеркалом — и все это время они стояли в проеме двери в гостиную и молча наблюдали за мной. Наконец я более или менее привела себя в порядок.

— Есть будешь? — спокойно спросила Ирка.

Как будто я просто в гости к ней приехала. Будто ничего и не произошло.

— Не знаю, — пробормотала я.

— Значит, будешь. — Светка за локоть потащила меня в кухню. — Мы все жрать хотим до безобразия. Этот чертов адвокат... — Она осеклась.

— Я слышала, как он пришел.

— Потому и спряталась наверху? — поинтересовалась Ирка, разламывая на куски курицу гриль.

Я молча кивнула.

— Это надо в микроволновку, — потыкав в мясо указательным пальцем, сказала Светка. — Остыло.

Ирка выложила мясо на стеклянное блюдо и поставила в микроволновку. Достала из пакета пластиковый контейнер, открыла и поставила на стол.

— Не возражаете, если будем накладывать прямо отсюда?

— А что это? — Я принюхалась.

Как будто я была голодна.

— Баклажаны, — ответила Ирка. — По-гречески. Когда брала в прошлый раз, было вкусно.

Светка подошла к микроволновке, дождалась, когда она прозвонит, и вынула блюдо с курицей.

— Ура! — объявила она, ставя блюдо на стол.

Села у окна, пододвинула к себе пустую тарелку и принялась накладывать себе овощи.

— Рассказывай.

— Пусть сначала поест, — вмешалась Ирка.

— Пусть ест и рассказывает, — с набитым ртом проговорила Светик. — Начиная с того, как взялась крушить столовый сервиз.

— Что? — вздрогнула я. — Откуда вы...

— Петя звонил, — сказала Ирка, разламывая крылышко. — Два дня назад. Доложил, что ты все там разнесла и отбыла в неизвестном направлении, прихватив с собой вещички.

— Тогда вы все уже знаете.

— Не все. — Светка прожевала овощи, запив их соком. — Мы не знаем главного — что сподвигло тебя на, скандал? — уставилась на меня зелеными глазищами.

— Да, — подхватила Ирка, — и где ты пряталась это время?

— У Ларисы.

— Я ж тебе говорила, — Ирка повернулась к Светику, — там была какая-то Лариса.

Светка кивнула и опять уставилась на меня:

— Ну?

— Я же пошла работать, — нехотя начала я.

— Как же, помним, — проворчала Светка.

— Ну вот...

Я рассказывала медленно. То забегая вперед, то возвращаясь к какой-нибудь детали. Не думала, что рассказ о нескольких неделях моей жизни может занять столько времени. Мы прикончили курицу и овощи, Ирка поставила чайник, а я все рассказывала и рассказывала. О том, какой веселой мне показалась работа в РЭУ, как дети недоумевали по этому поводу, о том, как Петя... тогда ночью... и как меня после этого... Как на исповеди. Никогда ведь с ними так не откровенничала. Вообще не понимаю тех женщин, которые направо и налево болтают о своих семейных и постельных проблемах. Но сегодня было совсем другое. Сегодня это выглядело естественным. И мне хотелось выложить все. Чтоб облегчить свою душу. Переложить часть забот на других. С Ларисой это не получилось — не тот она человек, чтоб выслушивать чужие страдания, а девчонки — совсем другое дело. Эгоистично, знаю. Но я столько лет не была эгоисткой, что, наверное, сейчас могу позволить себе маленькую слабость.

Когда я умолкла, кухню затопила тишина. Девчонки смотрели на меня и молчали. Минуту, две...

— Спать! — неожиданно сказала Ирка. — Всем спать. Все обсуждения — завтра. — Поднялась и пошла в спальню.

— Не рановато? — Светка взглянула на часы. — Десять.

— Книжку почитаешь, — отозвалась из спальни Ирка, — а я лично на ногах не держусь. Да и у Маруси по их времени уже час ночи.

— Ладно. — Светка потянулась и тоже встала. — Иди, Маруся, в душ, а я тут посуду приберу.

Я заснула быстро. Провалилась в сон, как в глубокую яму. Но помню последнюю мысль, посетившую меня перед самым этим провалом: теперь все будет хорошо, я правильно сделала, что приехала сюда.

Проснулась довольно поздно — на часах было уже восемь. Даже странно. Я же должна была вскочить ни свет ни заря, потому что в Новосибирске давно уже утро. Но, видать, так умаялась, что проспала дольше обычного. Я повернулась на другой бок и увидела, как сквозь тюлевые занавески светит яркое солнце. Последние теплые деньки. На носу октябрь, а с ним дожди и холода.

Из-за двери донеслись голоса. Неужели девчонки уже встали? Они обе хронические совы. Раньше десяти их поднять невозможно. Но ведь сегодня рабочий день, вдруг вспомнила я, а значит, Ирка убежит сейчас на работу. Надо бы попрощаться. Я села на кровати, отбросила одеяло и потянулась. В животе заурчало. Я проголодалась. Это же, наверное, хороший знак? Я встала, накинула халат и подошла к двери.

— Звони адвокату, — услышала я Светкин голос.

— Зачем? — ответила ей Ирка.

— Пусть скажет, что делать.

— Он же не наш адвокат, — возразила Ирка. — Ты что, забыла? Его Петя нанял. Он и будет действовать в первую очередь в Петиных интересах.

— Он Петю терпеть не может, — сказала Светик, — это же невооруженным глазом видно.

— Ну и что? — не унималась Ирка. — Для адвоката это ровным счетом ничего не значит. Думаешь, они в своих клиентах всегда души не чают?

Адвокат. Как же я забыла о нем? Вчера была в таком состоянии, что даже не поинтересовалась, а что, собственно, он сказал им.

— А что он сказал? — Я отворила дверь и шагнула в гостиную.

В прихожей перед зеркалом Ирка красила губы. Светик стояла рядом и внимательно смотрела на нее. При моем появлении обе синхронно повернулись ко мне.

— Доброе утро. — Ирка закрыла помаду и положила в косметичку.

— Ой, да, — спохватилась я, — доброе утро.

— Привет, — кивнула Светка. — Как спала?

— Очень хорошо, — ответила я и повторила: — Что он сказал?

Они переглянулись. У меня сжалось сердце.

— Развод, да? — прошептала я.

— Да перестань ты, Маня, — решительно сказала Светка, беря меня за локоть. — Это только доверенность. Все еще можно изменить. Короче, иди умывайся. Неумытой-то как думать о серьезных вещах, да? — Она говорила со мной как с маленькой девочкой.

— Да, хорошо, — пробормотала я, опустив голову.

— Ладно, — сказала Ирка, — вы тут хозяйничайте. Сходите куда-нибудь, проветритесь. Продукты, кстати, можете купить. А я на работу. Если что — звоните. Йес?

— Йес, — ответила Светик и повела меня в ванную.

Я услышала, как хлопнула входная дверь. Ирка ушла. Мы остались вдвоем.

— Чай? Кофе? — спросила Светик, затолкав меня в ванную.

— Кофе.

— Черный? С молоком? Варить? Растворимый? — деловито осведомилась она.

— Растворимый с молоком.

— Ага, понятно. — Светик мотнула головой и оставила меня одну.

Когда я, умытая и немножко очухавшаяся после сна, вышла из ванной, Светка сидела за кухонным столом.

— Тосты, ветчина, сыр, масло. — Она тыкала пальцем то в одно, то в другое. — Или, может, тебе омлет поджарить?

— Нет, нет, — запротестовала я. — Я мало ем с утра.

— А я много, — сообщила Светик, беря кусок ветчины и ломоть черного хлеба.

— Когда срок? — спросила я, усаживаясь напротив нее.

— Что? — Светик чуть не уронила нож.

— Ты же в положении, верно?

— Э-э... — Светик растерялась. — А как это ты?.. У меня же всего ничего...

У нее действительно ничего еще не было заметно. Поправилась — это да, но ведь мы не виделись столько лет, могла просто измениться с годами. Живот у нее еще не торчал, но вот в глазах был тот самый блеск, который всегда отличает беременных. Как будто им известно что-то, что пониманию простых смертных совершенно недоступно. В общем, я всегда их вижу.

— Не знаю, — пожала плечами и взяла тост. — Я как-то всегда угадываю. Так когда тебе рожать?

— Конец февраля.

— Здорово! — улыбнулась я. — К весне ребеночек. Знаешь уже кто?

— Не-а, — ответила Светка. — Пока нет.

— А что папаша? — осторожно спросила я.

Не замужем — Трудно будет. Хоть и в Германии. А какая разница, если рядом нет подмоги?

— Да вроде рад, — задумчиво ответила Светка. — Хотя кто этих мужиков разберет.

— Но тебе без разницы?

— Абсолютно. — Она ухмыльнулась. — Если слиняет — его проблемы.

Светке тридцать семь. Решила, видно, не искушать судьбу и родить, раз Бог дал. А Ирка? Неужели никогда?..

Светка будет сумасшедшей мамашей. Эти, которые рожают первого ребенка далеко за тридцать, ведут себя просто ненормально. Трясутся над ребятишками, от себя не отпускают ни на шаг. Боятся. Я, конечно, тоже наседкой была, когда малышня появилась, но не через край.

Боже — меня вдруг как пронзило — что же я наделала?! Как же я могла? Леночку с Антошкой... бросить!

— Ой! — выдохнула я. — Ой!

— Что? — вздрогнула Светка. — Что такое?

— Дура я, дура! — запричитала я. Слезы хлынули из глаз.

— Да что случилось? — Светка бросила ветчину и хлеб на тарелку, вскочила и подбежала ко мне. — Маруся, ну, что такое?

— Я не мать! — рыдала я. — Мачеха, не мать!

— Вот блин! — застонала Светка.

Алена

Всю следующую неделю никаких намеков на то, что отношения наши вышли за рамки служебных, Алекс себе не позволял. На работе мы вежливо раскланивались, обмениваясь ничего не значащими фразами, иногда болтали о перспективах развития и прочих банковских премудростях — и все. И все же я чувствовала, что за этим что-то кроется. Вы скажете: боже мой, какая чепуха! Ну провели вместе пару часов в выходной. Так ведь он проявил обычную галантность — немножко поучил бестолковую девушку искусству фотографии. Просто добрый человек — ничего более. Ага! Давайте-ка вспомним, когда нам в последний раз такие «просто добрые» в мужском обличье попадались? Ну-ка, ну-ка! Вот именно. Так давно, что уж в памяти и след простыл. Это — из области чисто практических наблюдений. А из области эфемерных... Я видела, что нравлюсь ему.

Как женщина узнает, что нравится? Интуитивно. Ведь из мужиков никогда не вытянуть прямого признания. Вот и пришлось ей, бедолаге, на протяжении веков научиться определять это самой. Долгая учеба женщине пошла впрок, и теперь она угадывает зарождающуюся страсть на раз-два. Вот заходит в автобус и уже четко знает, кто ее клиент.

Так и я. Всеми своими нервными окончаниями чувствовала, что Алекс на меня, что называется, запал. И это будоражило кровь. Однако он вел себя очень осторожно. Что ж, я его понимала — в нашем гадючнике стоит только потерять бдительность, и это может обернуться настоящей катастрофой. А все оттого, что коллектив в основном бабский. Мужиков у нас процентов двадцать-двадцать пять, погоды они в нашем каждодневном климате не делают. Бабы же жутко охочи до всяких подробностей из личной жизни. Нет, надо держать их в неведении столько, сколько удастся.

Просто невероятно, как быстро может измениться твоя жизнь! Всего ничего прошло с момента, как я вернулась на работу, а перед вами совершенно другой человек. Куда девались тоска из глаз и плачущие нотки из голоса? Ушли в небытие. А на смену им явилась надежда, что вот оно, наконец-то! Любовь? Не знаю. Не думаю, что можно поставить себе диагноз в самом начале пути. Должно пройти время, чтобы я с уверенностью смогла сказать: да, любовь, любовь, черт возьми!

Казалось бы, налицо все симптомы. Дрожь в коленках, ком в горле, мысли только о нем и о НАС — вот только одно сомнение мучает меня: а возможна ли любовь с первого взгляда после тридцати? Честно сказать, я всегда думала, что нет. Поэтому и торопилась ухватить ее, пока молода, ну, то есть пока еще вписывалась в категорию «двадцатилетних». Знала: вот стукнет мне тридцать, и прямо на следующий же день я проснусь старой развалиной, которой не только любовь с первого взгляда не светит, но вообще все яркие чувства вплоть до желания безудержно хохотать по пустякам и восхищаться всякой ерундой вроде птичек на ветках и солнышка в небе.

И" кто знает, может, я сама по себе ничего к этому фантастическому мужику по имени Алекс и не испытываю, а просто реагирую на его интерес к моей персоне? Так тоже бывает. Со мной, во всяком случае, подобное происходило не раз. Знакомишься с мужиком, он тут же при виде тебя начинает слюни пускать, и ты — хоть он тебе и никак — вдруг ощущаешь внутри какую-то дрожь, то ли тщеславие твое нежится в лучах его внимания, то ли еще что. Я всегда считала такие чувства недостойными и быстренько пресекала их. Но вот сейчас... даже если это так... ну и пусть. Хочу побаловать себя.

Однако не всегда наши желания воплощаются в жизнь. Понятно, скажете вы, человек предполагает, а Бог располагает. Какое уж там! Все значительно прозаичнее. И вот на доске объявлений появляется приказ по банку: «Направить Лазарева Алексея Николаевича в командировку...» Сроком на две недели. В Петербург. На курсы.

— За что это ему такая милость? — удивилась Анька.

Мне это тоже показалось странным. В нашем банке было принято обучать только тех, кто стоял поближе к руководству. Начальников отделов, их замов — не ниже. Алекс же в эту категорию не вписывался.

— Пойдет на повышение, не иначе, — задумчиво произнесла Анька. — Все же единственный мужик в кредитном отделе.

— Да, похоже на то, — поддакнула я.

— Вот видишь, — Анька понизила голос, — мы вытянули правильную карту.

А я об этом как-то не думала. И радоваться за Алекса не могла — ведь он уезжал, а как же я?

Но скучать мне без него особо и не пришлось. Пока Алекс прохлаждался в городе на Неве, я была занята под завязку. Руководство затеяло новую рекламную акцию, моей задачей было претворить ее в жизнь. Возвращалась домой не раньше десяти, падала в постель, перехватив наскоро что-нибудь из холодильника, и забывалась беспокойным сном до следующего, такого же сумасшедшего дня.

— Бедняга, — сочувствовала мне Анька.

«Сколько тебе еще осталось мучиться?» — написал мне Алекс в первый же день после своего приезда. Он видел, как я носилась по банку с перекошенным лицом, и не стал подходить. Я даже слегка расстроилась поначалу, но потом этот вот е-мейл...

«Думаю, еще с недельку», — быстро набрала я. «Ну ладно», — ответил он.

И ровно через неделю, под конец рабочего дня, мой мобильник пискнул, сообщив, что пришла эсэмэска. Я взяла телефончик. «Номер засекречен», — светилось на дисплее. Интересно. Я открыла сообщение и прочитала: «Какие планы на завтра? Может, повторим кофе?». Подняла голову и увидела через стеклянную перегородку Алекса, державшего в руке сотовый. Сердце скакнуло вверх, потом рухнуло вниз, кровь прилила к щекам. «О'кей», — торопливо набрала я. Завтра! С ума сойти!

В шесть я стремительно стартовала со своего рабочего места. Впервые за последние три недели я могла уйти домой вовремя, и я собиралась это сделать, потому что дома был бардак, который следовало ликвидировать. Ведь завтра явится Алекс! Я выскочила на улицу и обнаружила, что, пока собиралась, пошел дождь.

— Черт! — Я полезла в сумку за зонтиком.

Входная дверь за моей спиной скрипнула, я обернулась, все еще пытаясь расстегнуть сумку. На пороге стоял Алекс.

— Дождь? — удивился он.

— И не говори, — отозвалась я.

А может, он меня подвезет? Все же ливень... Хотя, по правде сказать, дождик крапал вяленький.

— Брат твой, — внезапно молвил Алекс.

— Что? — не поняла я.

—"Твой брат приехал, — махнул рукой Алекс.

Я проследила взглядом за его рукой и застыла. Петя. Рядом со своей старенькой «ауди». Стоял под дождем и смотрел на меня.

— О! — только и смогла выдавить я.

— Что-то он невесел, — заметил Алекс, доставая из кармана ключи от машины.

— Бизнес... Наверное, что-нибудь... — неопределенно ответила я, мысленно ругая Петю последними словами.

— Бизнес? — Алекс с сомнением взглянул на Петю Я его понимала. Петя на бизнесмена не тянул.

— Какой бизнес? — спросил Алекс.

— Ну... — замялась я.

Вы будете смеяться, но я не знала, каким бизнесом занимается Петя. Запчасти? Стройматериалы? Сантехника? Я напрягла свою память. А вообще, вдавался ли он когда-нибудь в такие детали? И спрашивала ли я его об этом? Я ничего не могла припомнить. Алекс доброжелательно смотрел на меня.

— Компьютеры, — наконец выдохнула я. — Оптовые поставки.

— А, — кивнул Алекс. — Ну ладно, до завтра.

— До завтра, — эхом повторила я.

Завтра он придет ко мне в гости. Это что-то!

Я шагнула из-под навеса под дождь. Петя обошел машину и предупредительно распахнул дверцу со стороны пассажира.

— Спасибо, — пробормотала я и нырнула в салон.

Как неудачно, что мы вышли из здания одновременно с Алексом. Теперь Петя знает, что мы работаем вместе. И с чего это, кстати, он решил заехать за мной? Раньше такого не практиковалось. Не нравится мне все это. Но я решила, что заводиться не буду. Сделала пару глубоких вдохов, пока Петя усаживался на свое место, и с улыбкой взглянула на него. В конце концов, я же сама предложила ему остаться друзьями. Хотя после того разговора долго размышляла об этом, и размышления мои были невеселыми. Вряд ли мое пожелание насчет дружбы можно будет реализовать безболезненно с таким субъектом, как Петя. И с учетом тех обстоятельств, при которых это пожелание прозвучало.

Отвергнутый мужчина — это мина замедленного действия. Если бы с течением времени отношения просто сошли на нет — это одно, а получить щелчок по носу в виде неотразимого Алекса и отказаться из-за этого от своих претензий в отношении меня — совсем другое. Что думал об этом Петя, для меня оставалось загадкой. Он заходил ко мне несколько раз. Дважды натыкался на Аньку, трижды упирался лбом в запертую дверь — в это время я торчала на работе. Повезло ему всего два раза. Я была дома, и была одна. Он проходил, пил предложенный мной чай, спрашивал, как дела, я отвечала. Односложно, не вдаваясь в подробности. Он молча еще минут двадцать ерзал на стуле и отбывал. Я с облегчением переводила дух. Но беспокойство не оставляло меня. Чем же это все закончится?

Я украдкой разглядывала Петю. Он вел машину и молчал. Какие мыслишки крутились в эту минуту в его голове, для меня оставалось загадкой.

— Мне нужно заехать в магазин, — сказала я, когда мы повернули на мою улицу.

Он кивнул и притормозил у супермаркета.

— Что купить? — спросил, выключив мотор.

Черт. А вот этого не надо. С этим нужно кончать, причем немедленно.

— Я сама, — решительно проговорила я и открыла дверцу.

— Как знаешь, — буркнул мне в спину Петя.

Он славный парень, уговаривала я себя, пока бродила по супермаркету и бросала в тележку продукты. Просто нелепый и невезучий в личной жизни. Он не виноват, что у меня высокие запросы, не виноват он и в том, что на моем пути встретился Алекс. Надо на полную мощность включить свою снисходительность и с ее помощью вырулить из этой пиковой ситуации. Конечно, теперь никакого секса. Только позволить ему лицезреть меня и помогать. Иногда.

Я покинула магазин доброй, великодушной и терпеливой.

— Зайдешь? — ласково спросила, когда Петя подвез меня к подъезду.

Он вытаращил на меня тусклые глаза:

— Конечно, зайду. Иначе зачем мне было забирать тебя с работы?

Так, стоп, это еще что за номер? Я растерянно подхватила пакеты с продуктами и вылезла из машины. Петя щелкнул брелком сигнализации и протянул руку:

— Давай.

Я отдала пакеты и направилась к подъезду. Происходящее не укладывалось в голове. Как будто мы женаты, мелькнула мысль. И как будто — тут же явилась другая — я в чем-то провинилась. Надо бы поставить его на место, но ведь не на улице же, не у двери подъезда. Вот поднимемся в квартиру, и я ему...

Что? Учиню скандал? Не умею. Скандалы — не мой профиль. Да, я энергичная и решительная, но сказать мужику: «Пошел вон!» — язык не повернется. И Бог не дал практики. Так случалось, что я расставалась с мужчинами мирно. Отношения угасали сами собой, не было повода швыряться тарелками, выкрикивая обидные слова. Впервые передо мной стояла задача избавиться от надоевшего кавалера силовыми методами, и от подобной перспективы я не испытывала радостного возбуждения.

Я отперла дверь, вошла в квартиру, следом за мной проскользнул Петя. Дверь захлопнулась. Я включила свет, поставила сумку на трюмо. Петя скинул мокасины и прошел в кухню. Я побрела за ним. «Нельзя откладывать», — думала я. Ну, что трудного просто сказать: «Петя, все кончено»? Но мне даже представить это было сложно, не говоря уж о том, чтобы произнести вслух.

Петя сноровисто распихивал продукты по надлежащим местам. Все он здесь знал. И я сама ему это позволила. Что со мной тогда случилось? Как я попалась в эту ловушку? И как теперь мне из нее выбраться?

— Ужинать будешь? — заторможенно спросила я.

— Да, — ответил Петя.

Я повернулась и пошла переодеваться. Закрыла за собой дверь в спальню и, пока стягивала костюм и блузку, со страхом прислушивалась к звукам, доносящимся извне. А ну как он пожелает сексуальных утех? Придется отбиваться, а я не чувствовала себя в силах дать достойный отпор. Но Петя не пришел. Слышно было, как он включил телевизор, потом зашумел чайник — он любил перед едой выпить чаю. Я натянула шорты с футболкой и вышла. Петя наливал себе в кружку кипятку.

— Вареники будешь?

— Буду, — кивнул Петя.

— С картошкой.

— Хорошо.

Петя любил простую еду. Вареники, пельмени, котлеты, борщи. Ничего этого я не готовила. Все покупала в отделе полуфабрикатов. Но ему, похоже, было все равно. Конечно, дома-то наверняка вообще пустой холодильник. Боже, о чем я думаю? Мне бы прикинуть, какую избрать тактику для обуздания Петиных претензий, а я о котлетах и Петином пустом холодильнике...

— А, кстати, — вдруг вспомнила я, — ты чем занимаешься?

— Что? — Петя с недоумением смотрел на меня.

— Бизнес твой, — продолжала я, — на чем ты делаешь деньги?

— А-а, — Петя поболтал ложкой в чашке, — всякие изделия из дерева. Доски, планки, плинтусы...

— Ясно, — прервала его я.

Конечно, компьютеры — это было бы слишком интеллектуально для Пети.

Вскипела вода. Я бросила в кастрюлю вареники и убавила огонь.

— А зачем тебе? — поинтересовался Петя.

— Так просто, — пожала плечами.

— Думаю заняться еще керамической плиткой, — сообщил Петя.

Да хоть строительством ледовых дворцов — мне-то что за дело?

— Последний раз, когда ездил в Москву... — начал Петя.

Договорить ему не удалось. Густой пассаж из «Лебединого озера» заполонил все пространство. Я усмехнулась. У Пети не хватает фантазии даже на то, чтобы выбрать для звонка что-нибудь менее банальное, чем лебединые страсти.

— Да! — рявкнул он в трубку.

Выслушал то, что ему ответили, и ледяным тоном сказал:

— Ну, привет.

И затем через пару секунд:

— Как дела? Ты что, всерьез это спрашиваешь?

Невидимый собеседник, видимо, не пользовался Петиной симпатией.

— У тебя хватает наглости спрашивать, как у меня дела, после всего, что произошло?! — Петин голос опасно завибрировал.

Я помешивала вареники.

— «Прости меня», — противным голосом передразнил звонившего Петя. — Нормально. Ты думаешь, этим можно отделаться?

Больше не буду брать эти вареники. Вон начинка вывалилась.

— Твоя голова где была, когда ты... — Петя накалялся все сильнее и сильнее.

Что же там у него случилось? Партнеры брыкаются или кто-то кинул его? Надо бы ему намекнуть, что мне абсолютно неинтересно выслушивать его ругань у себя в квартире.

— И что дальше? — Петя вскочил и закружился по кухне.

Хотя, если я собираюсь вычеркнуть Петю из своей жизни, зачем мне тратить лишние силы на то, чтобы разъяснять ему, что прилично, а что не прилично?

— Думать будешь? — язвительно спросил Петя. — Ну-ну, думай. Только думай побыстрее, иначе будет поздно.

А вот так и ведет он свой бизнес. Берет за глотку, и плевать ему на все. Я раньше удивлялась, как это тюфяк Петя — и удачливый бизнесмен? Ларчик-то открывался просто. Толстокожесть — имя тому ключику. Тонкокожим не место в деловом мире. Н-да, любопытно...

— А я уже все для себя решил, — чуть сбавив тон, сказал Петя, подошел к столу, взял кружку и отхлебнул чаю.

Пора вынимать вареники. Я открыла шкафчик и достала шумовку.

— Значит, так. Тебе на все про все две недели. Что хочешь делай. Думай, не думай — твои дела. Но если через две недели ты еще будешь торчать там, пеняй на себя!

Видно, Петин собеседник попытался возразить ему что-то, потому как Петя опять взвился:

— Ни хрена подобного не будет! Я сказал — все! Две недели. — И щелкнул крышкой телефона, прерывая разговор.

— Знаешь что, — не выдержала я, — ты последил бы за собой. Нечего орать тут и выражаться...

— Дура!!! — вдруг заорал Петя и, размахнувшись, швырнул мобильный телефон.

Телефон пролетел через всю кухню и, упав на паркет в прихожей, разлетелся вдребезги.

— Что?! — остолбенела я. — Кто дура? Я?!

— Да не ты! — махнул рукой Петя. — Эта дура сама не понимает, что натворила.

— Кто? — забыв про вареники, уставилась я на него.

— «Прости меня», — загундосил Петя. — Нет, ну какого черта! Думает, ей все с рук сойдет. Плохо же она меня знает.

Значит, звонила женщина. Что же такого нужно сделать, чтобы довести Петю до такого состояния?

— Кто звонил? — осторожно спросила я.

— Что? — Петя непонимающе уставился на меня.

— Кто, спрашиваю, звонил? — медленно повторила я.

— Берет уходит, — как будто не слыша меня, сказал Петя, — посуду всю переколотила. С чего это?

Как будто сбрендила... Не знаешь, — он поднял на меня глаза, — когда у баб климакс начинается?

— Климакс... — растерянно повторила я. — Ну, после сорока пяти, по-моему...

— Рано, — пробормотал Петя, — ей еще рано...

— Кому? — Я положила шумовку на стол, тревожные предчувствия закопошились где-то в районе желудка.

— Да дуре этой, господи, — вздохнул Петя и взглянул на кастрюлю с варениками. — Когда есть-то будем?

— Кто звонил? — звенящим от волнения голосом вопросила я.

— Жена, кто ж еще, — буркнул Петя, подходя к серванту и доставая тарелки.

— ЖЕНА?!!

У меня перехватило дыхание. Я судорожно втянула в себя воздух и повторила:

— Жена?

— Э-э... — Петя так и замер с тарелками в руках.

— ТЫ ЖЕНАТ? — тщательно отделяя одну букву от другой, спросила я.

Ира

День начинался плохо. Сказать по правде, плохо он начался уже вчера, когда где-то к обеду нагрянула инспекция из Центробанка. И, как обычно, коршуном спланировала на мой кредитный отдел. Любят они нас, что скажешь. Не в первый раз проверяют. Однако впервые, когда начальником в отделе я. И конечно, я тряслась. А тут еще и Маруся, и Светка, и адвокат до кучи. В голове полный кавардак. Нервы гудели, как струны в рояле.

Не успела я объявиться на работе, как тут же попала в круговерть. «Ответьте, пожалуйста...», «Будьте любезны, покажите...», «И еще вот это откопируйте...». Хорошо хоть обращались пока вежливо, без хамства. Я отвечала, показывала, копировала, а еще — организовывала кофе и обед, каждые полчаса бегала в кабинет управляющего, не по собственной инициативе, упаси бог, а по его вызову. Управляющий тоже трясся, хоть и не так заметно, как я. Все же мужик, да и опыта подобных нашествий у него побольше моего, тем не менее... Словом, часам к трем я была уже выжата как лимон, а нужно было проработать еще до шести, и это если высокая комиссия не пожелает задержаться.

Сварив себе уже четвертую за день чашку кофе, я присела наконец за свой стол и бросила обморочный взгляд на ежедневник. Что я там планировала на сегодня? Восемь пунктов. Ха-ха-ха! Я обвела два из них, рассчитывая все-таки заняться ими сегодня, остальные уверенной рукой переписала на завтра. Вот так будет лучше. Я откинулась на спинку кресла и отпила кофе. Десять минут. Я заслужила отдых. Десять минут — это совсем немного. Никто не умрет, если я выпаду из рабочего процесса минут на десять. Позвоню-ка домой. Как там Светка с Марусей, интересно?

Я поставила чашку на стол и пододвинула к себе телефон. Набрала домашний номер.

— Алло, — ответила мне Светка.

— Привет. Как дела?

— Ирка, ты, что ли? — спросила Светка.

— Не узнала? — усмехнулась я. — Богатой буду.

— Не узнала, — ответила Светка.

— Как дела? — Я прижала трубку головой к плечу и взяла чашку с кофе.

— Ирка, — замогильным голосом доложила Светка, — у нас проблемы.

— Что? — вздрогнула я. — Петя прорезался? Стоит под дверью и сверлит замок?

— Да ну тебя, — проворчала Светка. — Никакого Пети не наблюдается. Зато Маруся... — она вздохнула, — просто не знаю, что с ней делать.

— А что Маруся? — спросила я, допивая кофе.

Рыдает. Хочешь послушать? — И не успела я отказаться от столь сомнительного удовольствия, как Светка исчезла из эфира, а из телефонной трубки понеслись вякающие и всхлипывающие звуки, свидетельствующие о том, что она говорит правду и ничего, кроме правды.

Вот черт! А что мы хотели? Маруся вчера держалась молодцом, я даже удивилась тому спокойствию, с которым она повествовала о своих приключениях. Она была мало похожа на Марусю, эта дама, сидящая за моим кухонным столом и ровным голосом рассказывающая о событиях последних дней. У Машки слезные железы всегда в полной боевой готовности и, чуть что, сразу же включаются в работу. А тут — ни слезинки. «Все меняется», — мелькнула вчера у меня мысль. А выяснилось, нет, чепуха — все остается, как прежде. Во всяком случае, Машкина способность горько-горько рыдать изменений не претерпела.

— Слышала? — И в эфире вновь возникла Светка.

— Угу. — Я сделала последний глоток и поставила чашку на стол. — Давно плачет?

— С утра, — буркнула Светка.

— По поводу?

— Дети. — Светка вздохнула. — Рвет на себе волосы, мол, какая я мать, что бросила их.

— Истерика.

— Ну да, — согласилась Светка, — а еще она все время норовит позвонить им.

— И что?

— Я не даю.

— Почему?

— Да ты что, Ирка?! — воскликнула Светка. — Это же битва! Здесь важно соблюсти тактику, иначе Марусе не выиграть.

Не выиграть. Согласна. Чтобы Марусе с наименьшими потерями выбраться из каши, которую она заварила, нужно тщательно разработать план и неукоснительно следовать ему. Дети в этом плане были звеном уязвимым. Общение с ними следовало строить так, чтобы они взяли Марусину сторону. Спонтанные звонки со всхлипами и стонами могли только испортить дело.

Я молчала. Светка терпеливо ждала. Я машинально полистала свой ежедневник. Тактика... Большой проблемы в этом не было. Я умела это делать. Выстроить план и пройти по нему, по ходу корректируя свои действия так, чтобы на выходе получить то, из-за чего, собственно, разгорелся весь сыр-бор. Такие мозги. То, что для многих моих знакомых составляло тайну за семью печатями, для меня не представляло сложности. Любая ситуация, если приложить к ней голову вовремя, прорисовывалась до последней линии и точки. Все было видно. Кто, кому, зачем, что будет. Все мы думаем, что уникальны, неповторимы. Я тоже так думала о себе. До недавних пор. А лет в тридцать пять будто с глаз пелена упала. И все вдруг стало понятно. Кто, кому, зачем и чем дело закончится. Все демонстрировали одни и те же типичные реакции. Сначала мне стало грустно. Как же так? Все многообразие мира человеческих взаимоотношений свелось к паре десятков схем. Впору задуматься о смысле жизни в том плане, что на черта нужна такая скучная жизнь? Но потом я как-то попривыкла. И даже в однообразии этом сумела оценить свою прелесть. И понять одну любопытную вещь... Которую сейчас я и намеревалась донести до Светки.

— Не мешай ей, — сказала я. — Пусть звонит детям.

— Что?! — завопила Светка. — Зачем это...

— Светка, — резко прервала ее я, — это ДЕТИ. Понимаешь? Здесь схемы не применимы. Здесь все на инстинктах. Через полгода ты сама все это прочувствуешь.

Светка немного помолчала.

— А если они ее... ну, знаешь... типа фейсом об тейбл? Она ж потом расстроится...

— Извозят, — ответила я, — значит, так тому и быть. Мы не сможем уберечь ее от всех переживаний. Слишком далеко зашло дело. Пусть звонит.

— Ну ладно, — нехотя согласилась Светка.

— И пусть позвонит Пете.

— Что?! — опять взвилась Светка. — Этому уроду?!

— Урод не урод, — ответила я, — но он муж, который уже нанял адвоката. Ей все равно придется с ним договариваться.

— Но с этим-то какие инстинкты? — проворчала Светка.

— А здесь нет речи про инстинкты, — сказала я. — Здесь как раз все по схеме. Но чтобы выстроить схему, нужно знать, что там этот Петюня думает. А значит, она должна с ним поговорить. Пусть просто скажет ему, что она здесь и что ей нужно время подумать, а там видно будет.

— Давай мы лучше подождем, когда ты вернешься, — предложила Светка.

— Нет, пусть звонит сейчас. Во-первых, даже если я вернусь вовремя, у них, в Новосибирске, уже будет ночь. Во-вторых, у меня проверка, могу задержаться.

— Не знаю даже, — опять вздохнула Светка, — как ее в чувство привести. Не может же она звонить в таком состоянии.

— Не может, — согласилась я. — Дай-ка мне ее.

— Что будешь делать? — поинтересовалась Светка.

— Не важно. Давай Марусю.

Через пару секунд я услышала тихое Машкино «алле».

— Машка, — я постаралась вложить в свой голос максимум суровости, — ты что там за истерику устроила?

— Я... — всхлипнула Маруся, — я... — и тихонько заплакала.

— Значит, ты, — я повысила голос, — решила сыграть в эгоистку?

— Что? — Машка перестала хлюпать носом.

— Рыдаешь там с самого утра, верно?

— Ну... — Машка замялась.

— А Светка? О Светке ты подумала?

— А-а... — Маруся растерялась.

— Ей же нельзя нервничать ни под каким видом, шляпа ты эдакая! — рявкнула я. — А ты устроила черт знает что!

— Ой! — вскрикнула Машка. — Я как-то не подумала...

— Я и говорю: эгоистка несчастная!

Когда у человека истерика, его бьют по щекам. Мне до Маруси физически было не дотянуться, пришлось спекулировать на Светкиной беременности. Беспроигрышный ход. Маруся, прорыдавшая полдня над фотографиями своих детей, как никто другой, понимала, что такое быть матерью.

— Я не буду больше, — шмыгая носом, пообещала она.

— Конечно, не будешь, иначе какая ты Светке подруга после этого?

В кабинет заглянула Лиза, стажер из моего отдела.

— Вас спрашивают, — прошелестела она, показывая глазами куда-то себе за плечо.

Комиссия, поняла я. Чтоб им.

— Иду, — беззвучно проговорила я, и Лиза исчезла. — Так, ну все, мне пора, — сказала я Машке.

— Хорошо, — ответила она, и мы попрощались. Когда я вернулась вечером домой, девчонки смотрели какой-то сериал.

— Что смотрите? — полюбопытствовала я, проходя через гостиную.

— Бред, — фыркнула Светка.

— Совсем не бред, — пробормотала Машка.

Маруся выглядела почти как обычно, если не обращать внимания на покрасневшие глаза и припухший нос. Я вопросительно взглянула на Светку. Она вскочила с кресла и пошла за мной в спальню. Маруся осталась перед телевизором.

— Ну что? — спросила я, как только мы со Светкой остались одни. — Она звонила?

— Звонила, — кивнула Светка.

— Что Петя? — Я повесила пиджак на плечики и расстегнула юбку.

— Орал так, что даже мне было слышно каждое слово. Мол, думай скорее, иначе будет поздно. И что он уже все для себя решил. И что если она через две недели не вернется, то он ей устроит, — отчиталась Светка.

— Что устроит, случайно, не сказал? — Я сняла юбку, блузку и принялась стаскивать колготки.

Светка деликатно отвернулась к окну.

— Не сказал. Маруся, конечно, расстроилась, но рыдать не стала. Кстати, а что ты ей такое сказала? Ей как будто кран перекрыли. Вжик, и все!

— Да так. — Я нырнула в ярко-оранжевый балахон, который иногда носила дома.

— Круто! — восхищенно воскликнула повернувшаяся ко мне Светка. — Где взяла?

— В Италии.

— Цвет — мечта. — Светка подошла ко мне, пощупала ткань. — Хлопок?

— Угу. А что дети? — Я повесила юбку и блузку в шкаф.

— Дети? — Светка надула губы. — С детьми все нормально. Маруся так сказала.

— То есть?

— Она позвонила им, поболтала сначала с дочкой, потом с сыном. Положила трубку и молчит. И такое, знаешь, странное выражение лица...

— Как будто вот-вот заплачет? — спросила я.

— Да нет. — Светка пожала плечами. — Такое недоумение вроде... Короче, я ее спрашиваю: как дети? А она мне — нормально.

— И все?

— И все.

— В общем, если я правильно понимаю, детям...

— Все равно, — закончила за меня Светка.

Да, похоже, детям все было до лампочки. В отличие от прочих Машкиных и Петиных родственников, которые обрушились на нас мощной удушливой волной.

Забег открыла Машкина старшая сестра Надежда. Позвонила вечером следующего дня и сразу же принялась втолковывать Марусе, что «на ее бы месте она...», периодически вставляя: «Хорошо, что мама не видит...» (их родители умерли довольно давно, и сестрица в какой-то мере заменила Машке мать, именно «в какой-то», то есть в той части, которая воспитательная). По мнению Надежды, двух вариантов быть не могло — Машке следовало покаяться и возвратиться домой, пока Петя еще готов принять ее.

— У тебя откуда этот телефон? — Машке с большим трудом удалось вклиниться в причитания сестры, чтобы задать интересующий ее вопрос.

— Петя дал, — ответила Надежда и вновь принялась за свое.

Петя дал мой телефон всем, кто пожелал принять участие в событиях. Кроме Надежды нам позвонили Машкина тетка из Владивостока, Петины двоюродные и троюродные браться — их у Пети оказалось целых пять штук, Машкины дальние родственники из Анапы и конечно же Машкина свекровь.

Элеонору Григорьевну можно было сравнить со всеми стихиями, вместе взятыми, но если, переживая стихию, ты все время помнишь, что рано или поздно светопреставление закончится, и это отчасти придает тебе силы, то общение с Машкиной свекровью рождало ощущение, что она теперь в твоей жизни навсегда. Ты кладешь телефонную трубку и еще пару дней существуешь в мире, наполненном Элеонорой, пропитанном ее тягучим голосом и агрессивной недоброжелательностью, которую чувствуешь, даже несмотря на тысячи километров, разделяющие вас. откуда знаю? Да просто пообщалась с ней один раз, когда Машка ушла в магазин.

— Ну и заноза твоя свекровь, — сказала я Машке, когда та вернулась.

— Опять звонила, что ли? — Маруся испуганно смотрела на меня.

— Угу, — кивнула я. — Который это раз?

— Четвертый.

Четвертый за неделю. Элеонора решила взять невестку измором.

— Как же ты общалась с ней все эти годы? — поинтересовалась я.

— Да почти никак. — Машка пожала плечами. — Элеонора, между прочим, не такая уж и трепетная мамаша.

— Она ж приезжала к нам в общежитие, на тебя смотреть. Не трепетная мамаша не потащилась бы в такую даль, — вмешалась в разговор Светка.

Пробыв в Москве восемь дней, Светка уже собиралась нас покидать. Отпуск, выпрошенный ею у своего главного редактора, закончился. Она улетала завтра.

— Приезжала, — кивнула Машка. — Я тогда подумала, что будет лезть во все мелочи. А когда оказалась в Новосибирске, поняла, что нет, не будет. Она живет только для себя. Всякие там парикмахеры, маникюрши, бассейны. Выглядит лет на десять моложе, чем на самом деле. Когда умер свекор, она, по-моему, ни дня не горевала. И села я с детьми дома лишь потому, что она наотрез отказалась помогать с внуками, а насчет няни Петя был категорически против. Дескать, зачем нам чужой человек?

Насчет того, почему Машка села дома с детьми, у нас со Светкой было иное мнение, но в дискуссию вступать мы не стали.

— Что же она тогда сейчас колотится? — спросила я. — Если ей на всех, кроме себя, наплевать?

— Сама удивляюсь, — ответила Машка, — может, Петя ее настропалил? Знает же, что Элеонора жутко душная, достанет кого угодно, вот и подключил ее к делу.

Петя... Вот какого черта дал всем мой телефон? Неужели так хотелось вернуть Марусю домой? Зачем? Я часто думала об этом. На его месте я бы радостно скакала на одной ноге и спешно готовила документы на развод. А он дал Марусе время на раздумье и подключил всех, кого мог, к процессу переговоров. Нелогично. Почти загадочно. И главное — ни у кого не спросишь, почему так. Потому что сам Петя наверняка звонить сюда не будет.

Я заблуждалась. Петя позвонил в последний день назначенного им срока.

Я была дома одна. Взяла отгул, чтобы прийти в себя после всех тревог, пережитых во время центробанковской инспекции. Сидела на кухне, пила кофе, читала газеты, как вдруг раздался телефонный звонок. «Межгород», — отметила я. Может, Светка? Она уехала в свою Германию неделю назад и теперь названивала нам почти каждый божий день. Я протянула руку и взяла трубку:

— Да?

— Привет, — услышала мужской голос. Петя. Я сразу узнала его.

— Привет.

— Это Петр..

— Я узнала.

— Марью позови, — велел он. Хамло, подумала я и сказала:

— Ее нет.

— Врешь небось, — фыркнул он.

— Больно надо, — в тон ему ответила я.

— И куда это она делась? — В бесцветном Петином голосе проскользнул намек на иронию. — Никак съехала от тебя?

— Нет, почему же, — усмехнулась я, — в магазин пошла. Она пташка ранняя.

— Магазин... — пробормотал Петя. — Понятно. Ну и что?

— То есть? — не поняла я.

— Ну и что она там надумала? Домой-то едет или будет продолжать упираться?

— А что ты так волнуешься? — поинтересовалась я. — Две недели еще не прошли.

Пусть это был последний день, тем не менее...

— Так едет или как? — Петя будто и не слышал меня.

— Пока нет, — сказала я.

— Ну и дура! — рявкнул Петя.

— Полегче, сударь, — возмутилась я.

— Твое влияние! — продолжал злобиться Петя. — Вот скажи, тебе зачем это надо — Марью науськивать?

— Никто ее не науськивает, — сухо сказала я. — Ее уже и науськивать не надо. Ты сам собственными руками все сделал.

— Что? Что я сделал?! — заорал Петя.

— Не ори, — сказала я. — Хочешь поговорить об этом, сбавь тон.

— Ладно, — буркнул Петя. — Продолжай.

— А что тут продолжать? Сам вытирал об нее ноги все эти годы. Держал за домработницу. А теперь удивляешься, что она сорвалась?

— Зарубина, послушай, — процедил Петя, — чепухи-то не городи.

— Это не чепуха... — начала я, но Петя прервал меня:

— Она — клуша, ты понимаешь? По жизни клуша. Красивая баба, этого у нее не отнять, но рохля полная. Не как ты. И ты это знаешь, так?

— Ну знаю, — нехотя согласилась я. — Это тут при чем?

— При том, — продолжал он, — что раз она не такая, как ты, значит, и жизнь у нее другая должна быть. Ей хотелось замуж? Хотелось. Она получила то, что хотела? Получила. Хотелось стать мамашей? Стала. В нужде ни дня не сидела? Что ей не так? Чем недовольна?

«Ей еще хотелось, чтоб к ней относились не как к вещи полезной, но бессловесной», — хотела добавить я, но не успела. Петя вновь подал голос:

— Понятное дело, что у меня тоже свой интерес был. Но послушай, все так живут. И она — тоже. Чего она сейчас крыльями хлопает? Она имеет то, что хотела. Разве не так?

Так. Я поймала себя на мысли, что полностью согласна с ним. Как там говорят? Сама постелила себе эту постель, вот и спи в ней. Приди ко мне какая-нибудь посторонняя баба с подобной проблемой, я бы только усмехнулась. Было только одно но. Речь шла не о какой-то посторонней бабе — речь шла о Машке. Доброй, мягкой, отзывчивой. Той Машке, которая в жизни никогда никому не причинила зла. Той Машке, с которой нас многое связывало. Той Машке, которую я любила. Я не могла относиться к ней как к какому-то примеру из учебника психологии. И потому логика здесь не применима. А Петя тем временем вещал:

— Не получится у нее ничего. Ты же отлично это понимаешь. Ты же умная женщина. Но так, как ты живешь, моя клундя никогда не сможет. Не та порода. Она никогда не приняла ни одного самостоятельного решения, она и сейчас не сумеет...

Я слушала его в растерянности. Петя, не сказавший за все время нашего знакомства ни одного умного слова. Петя-вахлак, Петя — серая мышь... И именно он сейчас озвучивал мне по телефону все то, что не единожды я сама думала о Машке.

— Ей обязательно нужен кто-то, кто будет за нее думать, — продолжал Петя. — Вот только тебе не советую брать эту роль на себя...

Та-ак, это еще что? Угрожать вздумал?

— ...Неблагодарное занятие, поверь мне. — Петя помолчал и добавил: — Пусть вернется. Слова ей не скажу.

— Зачем, — вырвалось у меня, — зачем ты хочешь, чтоб она вернулась?

Я действительно этого не понимала. Он находился в выигрышной позиции. Ничего не терял. Мог развестись и еще раз жениться. Вся его жизнь осталась при нем. Это Машка вырвала себя с корнями, и приживется ли на новом месте, еще. неизвестно, а он... Зачем?

— Пусть вернется, — пробурчал Петя, не ответив на мой вопрос. — В твоих силах ее уговорить. Она тебя послушается.

— Она сама должна решить.

— Я думал, ты меня поняла, — процедил Петя. — Ладно, прощай. Больше звонить не буду.

— И на том спасибо, — фыркнула я. — Пока. — И бросила трубку.

Пошла на кухню и включила плитку. Вторая чашка кофе должна успокоить меня. Достала турку и насыпала в нее кофе. Любопытным персонажем оказался наш Петя. Я покачала головой. Надо же. Конечно, мы все человеки многослойные, но отчего-то в таком ракурсе я о Пете никогда не думала. Может, поэтому его полюбила та девушка из самолета? Прочитала нечто скрытое от наших глаз и потеряла голову?

Кофе вскипел, я чуть не упустила его, занятая своими мыслями. Села за стол, пододвинула к себе тарелку с оладьями, испеченными вчера Машкой, и налила кофе. Где же Маруся? Пора бы уже ей вернуться.

Как бы в ответ на мои мысли, щелкнул замок входной двери. Машка вошла в квартиру, поставила на пол шуршащие пакеты, закрыла дверь. Я встала из-за стола с чашкой в одной руке и с оладьей в другой, вышла в прихожую.

— Привет, — сказала я, откусывая оладью.

— А? — вздрогнула Машка. — Привет. Ты уже встала?

— Полдень. — Я пожала плечами. — Пора бы. Ты долго что-то.

Машка молча кивнула и поволокла пакеты в кухню. Сказать ей о Петином звонке или повременить? И о том, что я... Н-да... Светка уехала четыре дня назад, и с тех пор мы не говорили с Машкой о ее планах. Все-таки что-то есть в этих журналистах. Умеют они раскалывать собеседника. Пока Светка была здесь, мы постоянно обсуждали Марусин побег. А стоило ей уехать, и Машка замкнулась. Боится она меня, боится. Уважает, прислушивается, но боится. И зря.

Я задумчиво смотрела, как Маруся вынимает продукты, и доедала свой завтрак. Я была моложе ее на два года, но всегда по отношению к ней чувствовала себя старшим товарищем. «Клундя», вспомнила я Петину реплику. Грубо, но в точку. Если сказать мягче, то — дитя, вечное наивное дитя. Мне было плевать на то, что Петя прав. Я готова была принимать Машку такой, какая она есть. И хотелось для нее что-то сделать. Я слишком долго была эгоисткой, думающей только о себе, своем жизненном пути, своей карьере, желаниях и планах. Нельзя продолжать жить так же. Почему нельзя, я не знала, но чувствовала, что судьба посылает мне Марусю не только для того, чтобы ЕЙ стало лучше, но и чтобы МНЕ самой измениться. Подумать наконец-то не только о собственной персоне, но о ком-то другом. Проникнуться ее жизнью, помочь, поддержать.

Я ведь даже работу нашла для нее. Случайно. Давно заметила, что все самые значительные в жизни события возникают случайно, как будто из воздуха.

Это было позавчера. В восемь утра мой мобильник требовательно зазвенел.

— Мне надо поменять валюту, — решительно заявил женский голос.

Абонент был мне неизвестен. «Номер засекречен», — сообщал мобильник. Но голос... разве его спутаешь с чьим-нибудь другим.

— Привет, Алла, — сказала я. — Как дела?

— Нормально, — ответила Алла и повторила: — Мне не надо поменять валюту.

— А обменники у нас в стране что, уже все позакрывали? — бесцеремонно поинтересовалась я.

С Аллой следовало разговаривать на ее языке, иначе она не понимала из сказанного ни слова, а язык ее изобиловал сленгом на грани приличия и повелительными интонациями по поводу и без повода.

— Обменники? — озадачилась Алла-. — Не знаю.

— Ладно, — усмехнулась я. — Приезжай.

Алла подвизалась на дизайнерском поприще. Имела свой небольшой бизнес, который хоть и поскрипывал периодически, но все-таки жил в условиях суровой столичной конкуренции. Днем Алла моталась по заказчикам и поставщикам, вечером воспитывала двоих детей и мужа — словом, была женщиной современной и самостоятельной. Однако время от времени что-то в голове у нее перемыкало, и тогда она теряла ориентацию в жизни, которой, казалось бы, еще вчера успешно управляла. Творческий человек, ничего не попишешь.

Алла примчалась в банк минут на пять раньше меня. Высокая, тонкая, с рыжими волосами, утянутыми в конский хвост, она нервно мерила холл широкими шагами. Охранник, дежуривший у дверей, с опаской посматривал на нее и с явным облегчением перевел дух, когда увидел меня.

— К вам, — тихо сообщил он, указывая глазами на Аллу.

— Ирунчик! — вскричала она, узрев меня. — Волшебно выглядишь!

— Спасибо. — Я улыбнулась, подхватила ее под руку и потащила на второй этаж.

Когда вся ее валюта была благополучно конвертирована в рубли, я накапала нам кофе из кофеварки и пригласила Аллу к себе в кабинет.

— Ну, как дела? — спросила, усадив ее в кресло и устроившись за своим столом.

— Как мне все осточертело... — простонала Алла, отхлебнула кофе и устремила печальный взгляд на картину, висевшую за моей спиной.

— Понимаю... — кивнула я. — Рутина...

От рутины Аллу трясло. Нас всех от рутины потряхивает, кого чаще, кого реже, Аллу корежило через день.

— Да нет, — она отвела взгляд от картины и уставилась в свою чашку, — на работе полная задница.

Мне всегда было любопытно: отчего Алла так обожает ненормативную и близкую к ней лексику? Или не обожает, а просто намеренно формирует имидж? Мол, вы тут, букашки, возитесь со своими делишками, а мы при искусстве, можем позволить себе такое, что вам и не снилось. Ругнуться витиевато, например, в приличном обществе или еще чего... Признаюсь, порой меня это изрядно раздражало.

Тем не менее я изобразила лицом сочувствие:

— А что такое?

— Не знаешь, где делают этих современных девиц? — вопросом на вопрос ответила Алла. — Впрочем, у меня самой такое чудо подрастает.

— А что девицы?

Девиц у Аллы работало несколько штук, и, сколько помню, Алла всегда была ими недовольна. Алла сделала несколько глотков и поморщилась.

— Невкусный кофе? — обеспокоилась я.

— Да нет, кофе нормальный, — ответила Алла. — Девицы... Просто слов нет! Амбиций — воз и маленькая тележка, а работать никто не переломится.

— У нас такие же. — Я откинулась на спинку кресла. — Вон в операционном пол-отдела таких.

— Правда? — Ее брови взметнулись вверх. — Значит, это тенденция. Мы ведь не были такими, да?

Я кивнула. Не были. Черт его знает почему, но мы как-то старались, переживали за работу, домой тащили несделанное. А нынешние — верно она говорит — не переломятся. Особенно когда речь идет о какой-нибудь трудоемкой и муторной работе.

— Не заставить сидеть в офисе и отвечать на звонки, — тем временем продолжала сокрушаться Алла. — Свободными художниками желают быть, мать их! Причем все. Ну не бред? А кто заказы принимать будет и там всякие бумажки сортировать?

— Н-да, — поддакнула я, допивая кофе.

— Хочу тетку, — вдруг заявила Алла. — Простую тетку без лишних претензий. Чтоб сидела смирно в уголке и пахала на совесть. Нет у тебя такой на примете?

— Алла, — медленно проговорила я, — не поверишь — у меня есть такая тетка.

— Ну? — Алла впилась в меня взглядом.

— Только она ничего не умеет, — призналась я.

— Как, совсем? — не поверила Алла.

— Да, она не работала последние лет семнадцать — сидела дома, ублажала мужика и детей.

— А сейчас чего вдруг надумала идти работать?

— Бросила их всех и приехала сюда, ко мне.

— Так она еще и не москвичка? — нахмурилась Алла.

— А у тебя что, идиосинкразия на немосквичей? — усмехнулась я. — Давно ли сама здесь?

— Идио — что? — Она пропустила мой последний вопрос мимо ушей.

Оно и понятно. Алла приехала покорять Москву лет десять назад. Откуда у нее были деньги, я не спрашивала, ни к чему мне лишняя информация, говорят, от этого хуже спишь. Но вжилась она в свою роль москвички мгновенно и всегда презрительно морщилась, когда слышала о чьем-то провинциальном происхождении. Впрочем, это ее не сильно портило. В конце концов, у каждого свои слабости.

— Аллергия, одним словом, — пояснила я.

— Дай запишу. — Алла деловито вытащила ежедневник и старательно вписала в него новое словечко. — Будет чем щегольнуть в компании.

— Смотри не переборщи, а то одна моя знакомая щегольнула однажды, сказав вместо «элита» «аэлита», после чего ее почти жених исчез в тумане навсегда.

— А чем они отличаются? — искренне удивилась Алла.

Вот вам и человек от искусства. Впрочем, она же не литературовед.

— Алла, не отвлекайся, мы не о русском языке ведем дискуссии. — Я решительно вернула разговор в нужное мне русло. — Возьмешь Марью?

— Ее Марьей зовут? — Алла закрыла ежедневник и сунула его в сумку.

— Не нравится?

— Почему не нравится? Очень даже нравится. А чего она бросила семейку-то? — поинтересовалась Алла.

— Мужик оказался редкостной сволочью... — И я кратко живописала ей Машкину историю.

— Молоток! — воскликнула Алла.

— Кто? Петя?

— Нет, Марья твоя. Правильно сделала. Нечего потакать этому козлу.

Значит, и дома у Аллы не все благополучно, поняла я. Когда там все было тип-топ, Алла с пеной у рта отстаивала идеалы семьи.

— Значит, возьмешь? — уточнила я.

— Так, — задумалась Алла. — Компьютер не знает...

— Не знает, — подтвердила я.

— Бухгалтерией никогда не занималась...

— Тебе ж не бухгалтер нужен, — сказала я.

— Не бухгалтер, но все-таки... Ладно. Выглядит-то хоть как?

— На «пять».

— Давай ее, так и быть. Попробуем позаниматься с ней, — с некоторым сомнением в голосе подытожила Алла.

В этом она вся. Сначала разораться, что, мол, давай мне простушку тетку, а потом быстро сдать задним ходом. «Язык опережает мысль», — говорит про таких Димка.

— Спасибо тебе. — Я вложила в свой голос максимум чувства. — Век не забуду.

— Но, Ирунчик, — Алла начала подниматься, — все-таки пусть постарается.

— О чем речь. — Я проводила ее до двери.

— Я, конечно, позанимаюсь с ней... — И Алла, махнув на прощание рукой, исчезла за дверью.

Этого мне было достаточно. Теперь Машка на год-полтора пристроена в надежные руки. Эх, не спросила про зарплату, но — какая разница? Машке на свободном рынке труда вообще ничего не светит, если исключить торговлю за прилавком, так что возьмет ту зарплату, которую дают. А если Алла сдержит слово и «позанимается» с ней, то Марусе, считай, очень повезло. Алла обожала растить кадры. Правда, беспокойная молодежь, которую она набирала на работу, всячески сопротивлялась ее воспитанию — они полагали, что и сами с усами, но Марья, я была уверена, окажется благодарной ученицей.

Теперь я намеревалась сообщить ей об этом радостном событии.

— Машунька, — сказала я, ставя пустую чашку в умывальник, — у меня для тебя потрясающая новость.

— Да? — Машка растерянно смотрела на меня.

— Ты жуткий везунчик, Марьяна. — Я ласково похлопала ее по плечу. — Я нашла тебе работу!

— Нет... — прошептала Маруся, привалившись к дверному косяку.

— Что значит «нет»? — рассмеялась я. — Ты не верила, что для тебя можно найти работу? Напрасно. Мир полон неожиданностей. Разве не так?

— Нет... — повторила Машка, терзая в руках кухонное полотенце.

— Э-э... — Я внимательно взглянула на нее. — В чем дело? Ты же говорила...

— Я... я... — запинаясь, проговорила Машка, — я... — опустила глаза, потом вновь подняла их на меня. — Я купила билет...

«Неблагодарная эта роль, поверь мне», — прозвучал в моих ушах Петин голос.

— В Новосибирск? — уточнила я.

Машка молча кивнула. Ее глаза были полны слез. Я подошла к окну и открыла форточку. Мне почему-то стало душно.

— Я не знаю... — пролепетала за моей спиной Машка. — Ты ведь не обиделась? Нет?

Я не обиделась. При чем тут обиды? В голове бился только один вопрос: «Зачем? Зачем она возвращается?» Но я не собиралась задавать его Марусе. Я знала, что у нее на него нет ответа. Я вдохнула свежего воздуха, ворвавшегося в открытое окно, и повернулась к Марусе:

— Что ты, Машка, конечно, не обиделась.

Мы больше не говорили об этом до самого ее отъезда. Болтали о всякой чепухе, вроде кино и светских сплетен, но ни словом не обмолвились о серьезном. Я проводила ее во Внуково и долго еще бродила по аэропорту, когда самолет уже улетел. Пила кофе, смотрела витрины магазинов, просто сидела в зале ожидания и разглядывала летное поле. Мне было странно вернуться домой, в пустую квартиру. Я успела уже привыкнуть к Машкиному присутствию за эти несколько дней. Уже строила планы о том, как будем мы с ней жить дальше. Как будто Машка была моей младшей сестрой.

Но она не была сестрой. И она уехала. Вернулась в свою прошлую жизнь. Незадавшуюся и беспросветную. Нет, не призываю всех жить, как я, понимаю, что это невозможно. И понимаю, что можно жить, как Маруся, что такая жизнь ничем не хуже моей, а, может, даже в чем-то лучше. С одной только оговоркой — если при этом получать удовольствие от такой жизни. Что, по-моему, никак не относилось к нашей Марьяне.

Алена

— Жена-ат? — задохнулась Анька. — Петя? Не может быть!

— Может.

Я ей позвонила сразу же после Петиного ухода. Оторвала от любимого сериала ради того, чтобы обсудить сногсшибательную эту новость.

— И давно? — спросила Анька.

— Дети заканчивают школу в следующем году, — ответила я.

— Дети? — переспросила Анька. — Сколько же их там?

— Двое. Мальчик и девочка. Двойняшки.

— Ошизеть! — пробормотала Анька. — А мы-то думали...

А мы думали, что Петя бедный и несчастный, никому не нужный, прибился ко мне, потерял голову и страдает по ночам... Между прочим, он ведь никогда не оставался на ночь. И как я не сообразила?

— Дуры мы с тобой, — будто подслушав мои мысли, сказала Анька. — Наверняка ведь какие-нибудь симптомы были.

— Были, — вздохнула я. — Как раз и думаю об этом. На ночь не оставался, даже заявок не делал. И еще — телефона своего домашнего не давал, только мобильный.

— А в выходные и праздники? — спросила Анька. — Появлялся?

— Праздников было за время нашего знакомства кот наплакал. А в выходные появлялся, — подумав, ответила я. — Но вот выезжать никуда мы с ним не выезжали. Честно сказать, даже рада была этому — ну представляешь, светиться рядом с таким, как Петя!

— И с друзьями не знакомил?

— Не знакомил. Правда, я уверена была, что и друзей-то у него нет.

— Да-а... — протянула Анька. — А сейчас выяснится, что у него и друзей навалом, и родственников полгорода.

И что он вообще совершенно другой человек, чем я себе его представляла, мысленно закончила я. И винить в этом некого, кроме как себя саму. Вечная моя болезнь — расклею ярлыки и мало интересуюсь, что там, за этими ярлыками, на самом деле кроется. Раньше даже не замечала за собой этого. И только после тридцати, ткнувшись пару раз носом в явные несоответствия между действительностью и моими представлениями о ней, я сообразила, в чем дело. Но исправиться никак не удавалось. Натура перла изо всех щелей. Самолюбивая, склонная к самолюбованию, что тут греха таить. Вот и с Петей приключился прокол. Хорошо, хоть времени с момента нашего знакомства прошло не так много, а, представьте себе, узнай я эту новость спустя три года... А так вполне могло случиться, продолжай я в том же духе.

— И что теперь? — поинтересовалась Анька.

— В смысле?

— На какой ноте расстались?

— Да ни на какой. Поел вареников и уехал. Видно, после звонка его здорово приклинило.

— Подожди-ка, — спохватилась Анька, — а она что, ушла от него?

— Похоже на то.

— Почему?

— Не знаю. Говорю тебе, его повело после разговора. Еле вытянула из него признание, не до подробностей было.

— С другой стороны, — подумав, сказала Анька, — нам-то какое дело до того, ушла его жена или нет, верно? Он ведь нам не нужен. Ну, то есть тебе. Или как?

— Конечно, он мне не нужен! — фыркнула я.

— Вот так всегда и бывает, — задумчиво проговорила Анька, — все не вовремя и не к месту. Кто-то, затаив дыхание, годами ждет, когда чья-то жена освободит для нее место, и этого никогда не происходит, а тут на тебе, пожалуйста! Только оно на фиг не нужно.

— Нет в мире гармонии, — подхватила я.

— Но зато теперь у тебя развязаны руки, — сказала Анька.

— Как это?

— Ну, ты даешь, Воробьева! Он же тебя обманул? Обманул. Значит, можешь встать в позу и выставить его. И не выглядеть при этом стервой.

А ведь точно. Ошеломленная сделанными Петей признаниями, я как-то не подумала о другой стороне происшедших событий. Он водил меня за нос, извлекал из всего выгоду — на этом можно сыграть. Оскорбленная в лучших чувствах Я и коварный ОН. Шикарный выход из, казалось бы, тупиковой ситуации. Никаких сожалений, никаких угрызений совести, потому как я — сторона пострадавшая. Главное сейчас — правильно разыграть карты, чудом попавшие в мои руки. И тогда уж полностью отдаться новому приключению по имени Алекс.

Кстати, об Алексе. Визит-дубль-два прошел на ура. Убраться в квартире я, конечно, не успела — спасибо Пете с его сбежавшей супругой, но это никак не испортило нам вечер. Свечи, кофе, Франсис Гойя — в качестве фона. Алекс с его пустяковой, но безумно приятной болтовней обо всем на свете — в качестве главного героя. Я в новых джинсах и легкомысленной маечке — в качестве замирающей от восхищения публики. «Забудь о том, что ты есть на самом деле, — напутствовала меня Анька, — и изобрази максимум растворения и восторга». Так я и сделала. И даже получила от этого удовольствие.

— Каков результат? — на следующий день набросилась на меня сгорающая от нетерпения Анька.

— По-моему, я его окончательно обаяла.

— И?.. — не отставала Анька.

— Пока ничего, — пожала плечами. — Все очень сдержанно.

— Хороший знак, — пару секунд поразмыслив, сказала Анька.

— Думаешь? — Я с надеждой смотрела на нее, как будто, стоит ей взмахнуть сейчас руками, все мои дела устроятся в одночасье. Во всяком случае, я многое отдала бы, чтоб было именно так.

— Если бы просто хотел затащить тебя в постель, — уверенно отвечала Анька, — уже бы...

— Ну да, ну да, уже бы... — эхом повторила я.

— А так...

А так можно надеяться, что у Алекса в отношении меня намерения серьезные. Логика, правда, подсказывала: для того, чтобы мужчина был готов признать, что некая особа женского пола вызывает в нем желание увязнуть в трясине серьезных отношений, прошло слишком мало времени, — но я быстро задвинула ее в дальний угол, эту логику, и продолжала жить и мечтать дальше.

Три дня от Пети не было ни слуху ни духу. Я времени даром не теряла. Все те минуты и часы, которые не были заняты мыслями об Алексе и работой, я накачивала себя для решающего разговора с Петей. Важно было держаться холодно и спокойно, не впадать в раздражение, чтобы он не смог мне инкриминировать, что, мол, вот и ты туда же — истерить. Нет, я — Снежная Королева, а вы, сударь, что вообще здесь делаете?

Он появился в субботу днем. Приехал без предупреждения, привез грибов.

— Ездил по грибы? — спросила я вместо приветствия.

— Дети ездили, — ответил он, проходя в кухню и водружая корзинку на стол.

Понятно. Теперь, когда тайное стало явным, он будет рассказывать о всяких своих домашних мелочах. Что же, по его мнению, при этом должна делать я? Умиляться и кивать? Задавать вопросы? Мол, а как там дела в школе у ребятишек? Ну уж нет, извините. Я почувствовала, что начинаю закипать. «Это хорошо, — успела подумать я, — это надо использовать». И голосом, который можно было дробить на кусочки и бросать в шампанское, дабы оно охладилось, произнесла:

— Знаешь, Петя, я хотела бы поговорить с тобой.

Петя замер у стола. Лицо его выражало крайнюю степень удивления. Дескать, о чем говорить-то? Неужели он полагал, что раз я так спокойно скушала его признания третьего дня, то инцидент исчерпан? Ну не дурак ли?

— Ты меня обманул, — продолжала я.

— Я? — Петя откашлялся и повторил: — Я?

— Да. — Я скрестила руки на груди. — Ты женат.

— Но я тебя не обманывал. — Петя сунул руки в карманы брюк и покачался с носка на пятку.

Удивление уже сползло с его лица, уступив место обычному выражению, вернее, полному отсутствию всякого выражения.

— То есть? — растерялась я.

— Ты же не спрашивала, женат я или нет, — чуть-чуть гнусавя, будто у него начинался насморк, проговорил Петя.

— А сам сказать не мог? — Я пыталась удержаться на позициях обвиняющего.

— Зачем? — усмехнулся Петя. — Сказал бы, и ты меня послала б, а так...

Что?! Что?! Надо его оскорбить, мелькнула мысль. Ударить в больное место, тогда он отвяжется.

— Пожалела тебя, — скривила я губы.

— Думала, я обделен жизнью, — кивнул Петя. — Я так и понял. А сейчас узнала, что женат, и решила воспользоваться этим. Это все из-за него? Из-за того хлыща из банка?

Меня будто холодной водой окатили. Петя просчитал меня. А не я его.

— Поди вон! — процедила я.

— Не понимаю, — пожал плечами Петя, — чего ты заводишься?

— Вон! — повторила я. — И больше не появляйся.

Он еще раз качнулся с носка на пятку и обратно. Набычился.

— Уйду, конечно, если ты так хочешь...

— Хочу.

Он обошел стол, взглянул на корзинку с грибами.

— Заберу, — сказал он. — Я так понимаю, тебе они без надобности.

Взял корзинку и пошел к выходу. Я посторонилась. Петя вышел в прихожую, сунул ноги в мокасины и повернулся ко мне:

— Не знаю, что вам, бабам, нужно. Вот есть в руках что-то, нет, подавай еще чего-нибудь. И сами ведь не знаете, чего именно.

Он щелкнул замком и вышел. Дверь захлопнулась. Я осталась одна. За что? За что мне все это? Что такого нужно сделать в жизни, чтобы тебе всунули подарочек под названием Петя? Нет, ну каков козел! Неудивительно, что жена от него сбежала. Удивительно, что так долго продержалась с ним. Я ругала Петю последними словами, то про себя, то вслух, бранью пытаясь заглушить проснувшийся вдруг внутренний голос, который противненько ныл: «Того ли ты костеришь, милая? А не попинать ли лучше себя? Ведь в том, что произошло, виновата ты, и только ты».

* * *

В понедельник я взяла отгул. Не могла собраться с силами, чтоб выйти на работу. Все воскресенье провела дома, ничего не делая, просто валяясь на диване и таращась в телевизор. Легла спать разбитая, будто картошку копала. Встала такая же. Плюнула на весь свой корпоративный энтузиазм и позвонила замуправляющего.

В десять пришла эсэмэска от Алекса. «Болеешь?» — спрашивал он. «Завтра уже буду», — написала в ответ. «Выздоравливай», — ответил он и прислал смешную фотку с двумя щенками. Алекс... Я вяло улыбнулась, заваривая чай. Петя, конечно, отравит мне еще несколько дней жизни. Но если держаться твердой линии, то рано или поздно я от него избавлюсь. В конце концов, маньяки, преследующие объекты своих нежных страстей, встречаются только в голливудских триллерах. В реальной жизни их не бывает, тем более не живут они в шкуре прагматичных бизнесменов, торгующих плинтусами и досками.

Вторник начался не лучше понедельника. Однако второй отгул подряд — было бы слишком для нашего руководства. Я соскребла себя в кучу и отправилась на работу.

У входа в банк меня караулил Петя. Я не сразу заметила его машину, прошла уже мимо, как вдруг он выскочил из нее:

— Алена!

Я повернулась:

— Ты?!

— Думаешь, он лучше? — Петя стоял передо мной, сжимая в руках большой темно-зеленый конверт.

— Кто? — сдвинула я брови. — О чем ты?

— Этот твой... — переступил Петя с ноги на ногу. — Из банка...

«Не-на-ви-жу!» — подумала я, а вслух с тихой злостью в голосе сказала:

— Мне некогда выяснять с тобой отношения.

— Подожди. — Петя схватил меня за локоть. Я повела плечом, высвобождаясь:

— Пусти!

Он отпустил меня, на шаг отступил и повторил:

— Думаешь, он лучше? Он такой же, как все, жиголо несчастный!

— Ты хоть знаешь, что значит слово «жиголо»? — окатила его презрительным взглядом. — Вот он — знает. А тебе, прости, этого не дано.

— Зато я, — пробормотал Петя, — буду всегда, а этот твой...

— Что?! — Я почувствовала, что сейчас заору, прямо у входа в банк. Если он сейчас не исчезнет, начну орать, как базарная баба.

— Вот, держи. — Петя сунул мне в руки конверт.

— Что это?

Он махнул рукой, распахнул дверцу машины, сел и уже оттуда ответил:

— Сама посмотри, — хлопнул дверцей и уехал.

Я открыла конверт, едва добралась до своего стола. Какие-то фото и ксерокопии... На фото... Алекс? С девушкой. Знакомое лицо. Внизу — дата и время. Так, это неделю назад, это позавчера. Вот он с ней в машине. А здесь ведет ее куда-то под руку. Целует в щеку... Что? Что это?

Я в растерянности перебирала фотографии. Ну ладно, хорошо, пусть даже так, пусть у него есть кто-то еще... У меня ведь Петя тоже где-то на задворках болтается. Это ничего, это так... Откуда вообще он взял это? Ксерокопии. Так, посмотрим.

И тут меня ударил будто кто-то под дых. Боль была такой сильной, что я согнулась и часто-часто задышала. Выписка из книги регистрации... Они ЖЕНЯТСЯ!!! Дарья Берникова... Вот почему ее лицо показалось мне знакомым. Она — дочь нашего управляющего.

Я подняла глаза. За стеклянной перегородкой, отделяющей меня от кредитного отдела, Алекс махнул мне рукой. Так вот как он попал в наш банк. Все удивлялись, откуда он взялся. Ни профильного образования, ни опыта, а оказывается...

Но тогда зачем ему я? Неужели он просто коллекционер? Не похож. Но ведь и я не великий знаток человеческой природы, как оказалось.

Мобильник завибрировал. Я взглянула на дисплей. Петя. Желает насладиться триумфом. Да и пусть, тем более что у меня был к нему один вопрос. Я сложила фотографии и бумаги в конверт и взяла телефон.

— Да, — сказала я в трубку.

— Посмотрела? — спросил Петя.

— Откуда это у тебя?

— Частный детектив.

— Что?

— Я нанял детектива.

— Не лень было? Он промолчал.

— Дорого стоило? — вяло поинтересовалась я.

— Не дороже денег, — буркнул Петя. Теперь уже промолчала я.

— Ты, может, и нравишься ему, — Петя говорил с запинками, словно каждое слово давалось ему с неимоверным трудом, — но она беременна.

Беременна... Я опять ощутила, как кольнуло внутри. Боже, как все тривиально. Алекс шлепал по клавишам компьютера за стеклом, весь в работе, а в ухе бился Петин невыразительный голос:

— Лучше узнать все раньше, чем позже...

Лучше было бы вообще никогда не знать — ни Пети, ни Алекса...

Ира

Спустя три дня после Машкиного отъезда позвонил адвокат.

— Добрый день, — церемонно сказал он, — можно с вами поговорить?

— Добрый день, — ответила я. — О чем это? О деле? Дело закончено, не так ли?

— Да, — чуть помедлив, сказал он, — дело закончено.

— Вы и рады? — с горечью спросила я.

— Вы злитесь на меня за то, что ваша подруга решила вернуться? — Голос звучал мягко, даже ласково.

— Да, — мне было все равно, что подумает он обо мне, — я злюсь на вас за то, что она вернулась. И на весь мир в придачу.

— Сочувствую, — сказал адвокат, — но это ее решение, верно?

Я не собиралась это обсуждать. И потому резко спросила:

— Зачем звоните-то?

— Да просто, — усмехнулся он. — Узнать, как вы...

— Плохо, — прервала его я — плохо. Что еще?

— Может, — неуверенно начал он, — встретимся?

— Зачем? — вздохнула я.

— Ну, я думаю, тут правомернее было бы спросить «почему?», — ответил он.

— Хорошо. Почему?

— Мне хотелось бы вас увидеть. Мы же можем встретиться просто так, без всякого повода? Или нет?

— Или нет, — ответила я.

— Но... — Он растерялся, наверное, не привык, что ему отказывают. Конечно, с такой-то улыбкой.

— Не хочу. Извините, — повесила трубку.

Грубо, но что делать? Я не в состоянии была встречаться с кем-нибудь, вести пустые беседы, улыбаться. Чепуха какая-то!

— Депрессия, — диагностировал Димка.

Он заехал ко мне на работу. Был где-то неподалеку по делам, потом решил заскочить на минутку.

— Как дела? — спросил, появившись на пороге моего кабинета.

— Отвратительно, — отозвалась я.

— Работа? — Он кивнул на стол, заваленный бумагами.

— Да нет. — Я покачала головой. — Работа — это так, суета.

— Что твоя подруга? — Димка уселся в кресло и принялся вертеть в руках степлер.

— Уехала, — коротко бросила я.

— Ага, — кивнул он, — говорить не хочешь. Понятно.

— Как ты? — спросила я, разглядывая его.

За те три недели, что мы не виделись с ним, он спал с лица и оброс. Выглядел неважно, но хорохорился. Улыбочки, смешочки и все такое.

— Нормально, — сказал он, поставив степлер на место.

— Как жена?

— Успокоилась.

— Мне она так и не звонила.

— Знаю, — хмыкнул Димка. — Она тебя вычислила. Методом исключения.

— А ты и раскололся?

— А она и не спрашивала. Говорит, всегда чувствовала, что Зарубина как-то замешана. И еще — что все равно ей. Главное, чтоб все оставалось по-прежнему. Вот так. Слушай, — он побарабанил пальцами по столу, — может, поужинаем?

Ей "все равно. Ему все равно. И мне в общем-то тоже. Куда мы катимся? Для чего все эти отношения, когда в них нет ни страсти, ни тепла? Мне кажется, я начинала понимать, почему так бегу замужества. Боюсь. Боюсь, что это призрак, который может растаять на втором году жизни, и тогда мне останется пустота, которую срочно придется чем-нибудь затыкать. Материнством, карьерой, фитнесом и антицеллюлитной диетой.

— Нет, — сказал я.

— Почему? — удивился Димка.

— Не знаю.

— Депрессия, — диагностировал он. — Ну ладно, — встал и направился к дверям, — позвони, когда появится настроение.

«Вот и славно, — подумала я, — что он сам нашел ответ, который его устраивал. Депрессия. Какое чудное слово. Прикрылся им, и дальше можно не объясняться».

А еще через неделю позвонил адвокат и уговорил-таки меня на встречу.

Иногда я ненавижу эту жизнь. За то, что она распоряжается нами, как пожелает. Не спросив, даже не поставив порой в известность. И еще ненавижу ее за то, что она продолжается. Всегда. Как ни в чем не бывало. Что бы ни случилось.

От Машки не было никаких вестей.

Маруся

Дома все было по-старому. Я прилетела дневным рейсом, села на автобус и дома была в полпятого. Открыла дверь, вошла, спросила: «Есть кто-нибудь?» В ответ — тишина. Конечно, Петя на работе, ребятишки по своим делам умотали. Ну и хорошо. Мне нужно было некоторое время, чтобы опять привыкнуть к этой квартире. Прошло всего неполных три недели, как я бежала из нее, а мне казалось, что все это случилось давным-давно.

Я разулась и прошла в кухню. Чисто, все убрано. Ни грязной посуды, ни пыли. Как при мне. Кто же у них тут убирал? Петя? Леночка? Уж точно не Антошка. Или Петя успел уже нанять какую-нибудь женщину, чтоб следила за порядком? С него станется. Грязи он терпеть не может.

Я поставила чайник и заглянула в холодильник. И здесь все в порядке. Полки ломились от продуктов. Я достала сыр, масло и захлопнула дверцу. Взяла из хлебницы свежую булочку. Села на стул, сделать себе бутерброд. Ступни гудели. В самолете было душновато, вот ноги и отекли.

Я намазала булочку маслом, отрезала кусочек сыра и услышала в этот момент, как щелкнул замок входной двери. Я замерла. Сердце испуганно забилось под ребрами. На мгновение я почему-то почувствовала себя воришкой, забравшимся в чужую квартиру. Умом понимала, что это полная чушь, но ничего с собой не могла поделать — по всему телу разлилась паника. Кто пришел? Петя?

— Мама? — раздался из прихожей Леночкин голос.

Я с облегчением перевела дух.

— Да, моя дорогая.

— Ты приехала? — Леночка вошла в кухню, неся в руках торт.

— Приехала. Здравствуй. — Я поднялась со стула, чтобы обнять и поцеловать ее. Она равнодушно приняла мои ласки, поставила торт на стол и, бросив: «Я тороплюсь», убежала в свою комнату.

Я положила в чашку пакетик с чаем, потом подумала немного, вынула его и швырнула в мусорное ведро. Открыла шкафчик рядом с окном и достала кофе. Где-то у нас была турка.

— Кофе? — Дочка стояла в дверном проеме, с удивлением глядя на меня. — Ты варишь кофе?

Было чему удивляться. Раньше я никогда не пила кофе. Только чай или какао. Но Ирка, видать, разбаловала меня за эти дни.

— Да, — ответила я. — Будешь?

— Буду, — кивнула Леночка.

— С тортом?

— Нет, — она взяла коробку и поставила ее на подоконник, — это не домой. Я в гости иду.

— А, хорошо. — Я поставила турку на огонь.

Леночка села за стол. Я достала кофейные чашки, молоко, сахар. Села напротив дочки и спросила:

— Как вообще дела? Все нормально?

— Да, — ответила она, — все отлично.

И ни единого вопроса, ни даже вопросительного взгляда. Как будто ничего не произошло!

Антошка прибежал, когда Леночка уже ушла в гости. Точно так же мимоходом бросил мне: «Привет, мама» — и опять куда-то унесся. У них уже своя жизнь. И там им я не нужна. Есть я рядом, нет ли — по-моему, им стало все равно. Огорчало ли это меня? Скорее нет, чем да. Наверное, потому, что я ожидала чего-то подобного.

Я все равно получила то, что хотела. Успокоение. Как только услышала Леночкин голосок, на душе стало легко, будто вернулось на место что-то, что три недели назад вынули холодными и грубыми руками. Сама и вынула, что уж греха таить.

Родственники, конечно, отпразднуют победу. Мол, уболтали все-таки. И будут думать, что я вернулась из чувства долга и тому подобного. Чепуха! Не чувство долга это, нечто другое. Нет их рядом, ребятишек моих, и как будто обе ноги тебе отрезали. Или обе руки. А теперь все встало на свои места.

Они могут делать что угодно, мои ребятишки: смотреть сквозь меня, закатывать глаза, когда говорю что-нибудь невпопад, злиться, если пытаюсь запрещать им что-то, — не важно. Важно, что они все время у меня на глазах. Мне нужно видеть их, знать, что у них все хорошо, — вот тогда в душе наступает полный покой.

Не стала говорить об этом Ирке. Я сама не понимала всего, пока торчала в Москве. А вот приехала домой, и будто с глаз пелена спала. И Петя тут ни при чем. Петя был мне теперь до лампочки.

Дети, видать, позвонили ему, потому что, когда он появился часов в восемь, знал уже, что я вернулась. Вошел, снял куртку и ботинки, прошел через гостиную, где я смотрела телевизор, буркнув: «Привет», и скрылся в спальне. Я, конечно, вздрогнула, но сразу же взяла себя в руки. И продолжала спокойно сидеть в кресле, только взяла в руки журнал, как бы желая отгородиться от мужа.

Он не сказал ни слова. Ни слова. Вел себя, будто я и не уезжала. Как будто не он орал в трубку, что я дура и что плевать он хотел на мои желания. Сказать честно, удивил меня своим поведением. Я готовилась к другому. Не знала, что скажу в ответ на упреки, которых ждала от него, но в том, что упреков не избежать, не сомневалась.

А оно вон как обернулось. Петя молчал. Ужинал, читал газеты. В одиннадцать пошел спать. Ну и ладно.

Я постелила себе в гостевой комнате.

Утром он сам застелил постель, чего раньше никогда не делал, и ушел на работу, никак не прокомментировав то, что я спала отдельно.

Потом убежали в школу ребятишки. Я помыла посуду и решила сходить в РЭУ. Неудобно получилось с ними. Только-только начала работать и — на тебе. Позвонила тогда, сослалась на непредвиденные семейные обстоятельства. Начальник спросил, когда выйду, я ответила, что не знаю, может, совсем не скоро. Он сказал, хорошо, что мы тебя еще не оформили, значит, пока и не будем оформлять. Но не обессудь, добавил, если в твое отсутствие кого-нибудь другого примем на это место. Конечно, конечно, ответила я, делайте, как вам надо, и извините, пожалуйста. Хорошо, равнодушно сказал начальник и повесил трубку.

Этим тоже все равно. В последнее время мне стало казаться, что всем все равно. Есть ты, нет тебя, что думаешь, что переживаешь. По-моему, раньше так не. было. Или я просто не обращала внимания? Человек так одинок в этом мире, вдруг подумалось мне. Окружен людьми, но, по сути своей, ужасно одинок. И еще умудряется иногда быть довольным этой жизнью. Просто поразительно! Когда я выходила замуж, думала, хорошо, что так все сложилось, не придется идти по жизни одной. А что вышло? Иду одна. Не хочется признаваться, но это так. И значит, совсем не лучше я живу, чем Ирка? А ведь я всегда думала, что лучше, потому что у меня есть семья.

Нет, нужно переключиться на что-то, иначе мысли гложут меня. Хотела идти в РЭУ, значит, надо идти в РЭУ. Я быстренько оделась, немного подкрасилась и побежала на свое первое, второе и пока единственное в жизни место работы. Купила по дороге торт. Вошла бочком, потупив глаза, выставляя этот торт перед собой. Тетки окружили меня, расспрашивая, все ли уже нормально. Пришлось врать что-то о болезни сестры (пусть она меня простит!), потом выслушивать длиннющие рассказы о чужих недугах. В бухгалтерии и техотделе все, по-моему, страшно обрадовались возможности оторваться от работы. Накрыли стол для чая и полтора часа просидели, болтая.

Я смотрела на них и думала, что Ирка была сто раз права, сказав про мое решение «делать карьеру в РЭУ» резко и категорично: «Бред сивой кобылы! Истерика чистой воды». Болото, почище моей семьи. Но что я могла придумать, когда мне даже не с чем сравнивать?

— Когда выйдешь? — спросила меня главбух, когда мы мыли чашки в туалете.

— Э-э... — Я не знала, что и сказать.

— Передумала, — кивнула она.

— Да как-то... все так сложилось... — замялась я.

— Бывает, — спокойно сказала главбух. — Если надумаешь, приходи. У нас всегда какая-нибудь вакансия не заполнена.

— Спасибо.

А ведь мне придется на что-то решаться, думала я, возвращаясь домой. Но теперь я была намерена не торопиться.

Один день сменял другой. Мой побег в Москву остался в прошлом. Я вставала утром, провожала Петю и детей, готовила обеды и ужины, убирала, стирала, гладила, ходила за покупками. Казалось, жизнь вернулась в свое русло. Но это была лишь видимость. Я делала все как и прежде, но без всякого интереса. Знала теперь, что никому нет до меня дела и что мои подвиги на ниве домашнего хозяйства никому, кроме меня, не нужны. Поэтому больше я их и не совершала. Делала все тщательно, аккуратно, но равнодушно, автоматически.

И продолжала стелить себе в гостевой комнате. Никого это, похоже, не удивляло. Петя молчал. Дети, возможно, и не замечали.

А там, в гостевой, когда я оставалась одна, в тишине, я стала думать. Не о том, какой суп сварить назавтра или в какую химчистку лучше отдать ковер, а о том, зачем вообще нам все то, чем мы себя окружаем. Представляете? И именно это отличало мою новую жизнь от старой. Выглядели они одинаково, это так, но по сути своей отличались так же сильно, как пряное, острое блюдо отличается от диетических котлеток.

С непривычки думать было трудно. Мысли нахлынули в таком количестве, что не могла с ними справиться. Как будто попала в речной водоворот. Но время шло, и что-то в этих мыслях стало выкристаллизовываться. Я совсем по-другому стала смотреть на людей, окружавших меня. Замечать за ними такие мелочи, на которые раньше просто не обратила бы внимания. И первым, на кого я взглянула новыми глазами, был конечно же Петя. А кто ж еще? Как ни крути, у меня ближе человека все равно не было.

Петя здорово постарел за последнее время. Появились брыли, лицо избороздили красные прожилки, фигура стала рыхлой... Или он давно уже был таким, да только я не замечала? Честно сказать, я никогда не приглядывалась к мужу особо. Когда у тебя постоянно на глазах один и тот же человек, ты не видишь в нем перемен. Но вот я вернулась из Москвы, и Петя как будто заново появился в моей жизни. Он был теперь очень неприятен мне внешне. Я никогда не теряла головы из-за красавцев. Красавец — это всегда опасно. Выйдешь замуж за красавца, покоя знать не будешь. Все мои парни были серединка на половинку. Но сегодняшний Петя даже на это не тянул.

За что могла полюбить его такая эффектная девушка, как моя соседка по самолету? Каждый день задавалась этим вопросом. Ладно бы мой муж был говорун и интеллектуал — таким и красивой внешности не надо, они способны обаять женщину одними своими талантами. Но я знала, что талантов у Пети никаких. Кроме разве умения зарабатывать деньги. Неужели можно влюбить в себя женщину только этим? Воистину пути Господни неисповедимы.

Смешно, но теперь я думала о Пете и его подруге совершенно спокойно, как будто он был посторонний человек, а не мой муж и отец моих детей. И иногда что-то сродни сочувствию к Пете шевелилось в моей душе. Похоже, что-то у него не клеилось. Я имею в виду, на любовном фронте.

Он приходил вечером домой чернее тучи.

— Как дела? — спрашивала я. Невозможно же молчать все время.

— В порядке, — бурчал он в ответ.

— Что в офисе? — продолжала за ужином.

— Как обычно, — пожимал он плечами. Лицо его ненадолго светлело, потом он опять умолкал, мрачно уткнувшись в тарелку.

Я понимала, что в офисе все отлично. И весь его хмурый вид объяснялся проблемами, не связанными с офисом. Думаю, причина в той девушке из самолета. Что-то там не заладилось. От этого он и страдал. Неужто Петя влюблен?

Однажды зацепившись за эту мысль, я никак не могла успокоиться. Все всматривалась в него каждый вечер и каждый вечер находила новые подтверждения своей догадке. Петя вляпался! На пороге пятого десятка Петя угодил в ловушку, которой ему удавалось избегать всю предыдущую жизнь.

Алена

— Привет. — Алекс стоял на пороге моего стеклянного закутка и улыбался. — Как дела?

— Привет, — ответила я, включая компьютер. — Нормально. А у тебя?

— Тоже. — Он помолчал немного, потом спросил: — Может, встретимся?

— Э-э... — замялась я, набирая пароль, — даже не знаю...

— Что, опять? — Алекс сочувственно смотрел на меня.

— То есть? — Я непонимающе уставилась на него.

— Какие-то проблемы? — Он сделал шаг вперед. — Я в третий раз на этой неделе предлагаю тебе встретиться, и в третий раз ты отвечаешь одно и то же. Что-то случилось?

«Случилось. Случилось то, что ты меня дуришь», — хотелось ответить. Но я промолчала. Только кивнула.

— Я могу чем-то помочь? — Алекс стоял совсем рядом, я ощущала хвойный аромат его одеколона.

Помочь? Я мысленно усмехнулась. Забавно. ОН спрашивает меня, не может ли ОН чем-то помочь. ОН — виновник моего рассеянного взгляда и отвратительного настроения.

— Нет, — ответила, — спасибо. Сама разберусь.

— Хорошо. — Алекс попятился. — Но я могу надеяться?

— На что? — пробормотала я.

— На встречу, — ответил он.

Я неопределенно улыбнулась в ответ, Алекс кивнул, повернулся и вышел из моей кельи.

Надеяться? Не знаю. У меня пока не было ответа на этот вопрос. Вторую неделю я мучилась, пытаясь решить, что делать.

Как что делать, скажете вы, бросить к чертовой матери! И вправду. Ненавижу этих ловкачей: с одной стороны — личина заботливого жениха, с другой — физиономия обаяшки Казановы. Всегда ненавидела.

И никогда с такими не связывалась. А тут... И как это я влипла?

А я влипла. Прошло всего ничего с того момента, как я впервые увидела Алекса, а уже не могу представить себе жизни без него. Впрочем, он и не исчезнет из моей жизни. Он останется в ней. Будет так же сидеть за стеклянной перегородкой и стучать по клавишам компьютера дни напролет (если, конечно, будущий тесть не придумает ему какое-нибудь другое, более интересное и денежное занятие), но — увы! — уже совсем в ином качестве. А вот в каком — я не могла и придумать.

Взяла чистый лист бумаги и написала: «Любовница». Подумала, покачала головой и зачеркнула. Нет. Не смогу. Не смогу отпускать его домой! Не смогу сидеть у телефона и ждать, ждать, ждать звонка, который может и не прозвучать. Мириться с тем, что он постоянно будет взглядывать на часы и ерзать. Вести разговоры, тщательно избегая всех тем, которые так или иначе могут спровоцировать его рассказы о семье. Не смогу думать о нем как о трусе. Нет! Я еще раз решительно перечеркнула написанное. Этому не бывать.

И написала: «Друг семьи». «Ужас!» — подумала я тут же. Пить унижение по капле каждый раз, когда увижу их вместе. Улыбаться, наблюдая, как растет их чадо. Кивать, слушая их рассказы о поездках и планах на будущее. И при этом чувствовать, как отмирают клеточка за клеточкой жизни где-то глубоко внутри. Нет. Нет! Нет!!! Торопливо заштриховала написанное жирными линиями.

Оставалось одно. Просто коллега. Просто сосуществовать рядом, здороваться, говорить ни о чем, вежливо и отстраненно. Похоже, это единственно правильный вариант. Но — боже мой! — все во мне сопротивлялось тому, чтобы начать реализовывать его прямо сейчас. Ведь это значило демонстрировать Алексу холодность и равнодушие, пресекать все его попытки сблизиться, ловить его недоуменные взгляды и рано или поздно отвечать на его вопрос: «Почему?» Я была уверена, что он его задаст. Нужно придумать какой-нибудь ответ. Что-то вроде: «У меня есть другой...» Черт! Я чуть не застонала вслух. Разорвала листок на мелкие клочки и выбросила в мусорную корзину. И главное — невозможно ни с кем посоветоваться по этому поводу.

Я ничего не рассказала Аньке о Петином расследовании. Побоялась, что она разболтает об этом в банке. Анька — такая. У нее все тайны держатся недолго. Я не уверена, что она не растрепалась о наших с Алексом встречах теткам из валютного. Совсем не уверена. «Так держать!» — сказала мне вчера Люсьена, сидевшая за соседним с Анькой столом, и подмигнула.

Что она имела в виду? Не работу же. Я даже спрашивать не стала, чтобы не ворошить интригу. Хорошо, если в курсе только Люсьена. Или остальные валютчики. Они обычно не выносят новости за пределы своего кабинета, мусолят друг с другом. Но про себя я чертыхнулась. Кто дергал Аньку за язык? Я понимаю, что она рада за меня, но факт этот ничего не меняет — Анька была треплом, и посвящать ее в новые обстоятельства дела мне вовсе не хотелось.

Она требовала от меня отчета ежедневно. Что Алекс сказал? Как посмотрел? По какому поводу улыбнулся или нахмурился? Звонил ли? Звал ли на свидание? Приходилось придумывать. Что и сказал, и звонил, и улыбался, но вот не звал пока, потому что какие-то дела у него на этой неделе. Неделя должна скоро закончиться, Анька предвкушала развитие событий, а я продолжала мучиться и надеялась, что до конца недели на что-нибудь решусь. Или встану в позу. И тогда уж придется признаться Аньке почему или...

— Что будешь делать в выходные? — спросила Анька в пятницу вечером.

— Мм...

— Что, — Анька изумленно посмотрела на меня, — Алекс тебя никуда не пригласил?

— Ну... — Я отвела глаза.

— Я понимаю там, на неделе дела, — фыркнула Анька, — но в выходные...

— Сказал, позвонит.

Только бы перестала говорить об этом. Только бы перестала!

— И то хорошо, — продолжала Анька, — а то уж я подумала было, что он начинает срываться с крючка.

Он уже сорвался. Еще до того, как мы заготовили ему этот крючок.

— Так что будешь делать? — опять спросила Анька.

— Есть какие-то предложения?

— Мы собираемся на шашлыки, — ответила она. — Мы с Вовкой и брат его с подружкой. Хочешь с нами?

Пятым лишним? С головой, наполненной мыслями об Алексе? Увольте.

— Нет, спасибо, — сказала я. — Дома посижу.

— Дома? — скривилась Анька. — Последние осенние деньки?

Я пожала плечами.

— Ну ладно, — сдалась Анька, — как хочешь. Звони, если что.

«Если что? — подумалось мне. — Если мне будет так тошно, что захочется повеситься?» Но я конечно же промолчала. И отправилась домой нянчить свою тоску. Провела всю субботу за этим занятием. Слонялась из угла в угол и думала, думала. Что же делать? Как быть? Поплакала немного. Вроде полегчало. Так и заснула, с засохшими солеными дорожками на щеках и привкусом горечи во рту. И мыслью, что еще одного такого дня я не переживу.

Но в воскресенье, как это ни странно, проснулась совершенно в ином настроении. «Утро, — подумала, едва открыв глаза. — Выходной. Здорово!» Стоп. Что здорово-то? Ничего не изменилось со вчерашнего дня. Алекс все так же собирался жениться. Все так же безвозвратно беременна была его невеста. Все так же я влюблена в него. И все так же без всяких надежд на счастливый исход.

Влюблена? В который раз я задавалась этим вопросом. Так быстро? Хоп — и в дамки! Но почему нет? Бывает ведь и одного мгновения достаточно, чтобы поставить с ног на голову всю жизнь. Я знаю, читала. Не может быть, чтобы все эти люди писали полную чушь. Должно же быть зерно истины. О том, что есть любовь с первого взгляда. Но про меня ли это? Любовь ли то, что я испытываю к Алексу? Кто знает, где она начинается и где заканчивается, как выглядит и как пахнет? Мы просто чувствуем, что вот она есть, а вот ее не стало. Просто знаем, когда отпустить ее, чтоб не продлевать мучений, а когда не согласны отдать ее ни за какие сокровища в мире. Я не знала точно, как обозначить то чувство, которое испытывала к Алексу, но решила не отдавать его.

Я не собиралась становиться другом семьи или оставаться его любовницей. Просто хотела впитать по капле те мгновения, которые оставались до его свадьбы. Пережить все, что мне будет отпущено. Ради себя. Ради того, чтобы потом не жалеть об утраченном. Иначе зачем мне эта жизнь? Карьера, деньги, каждодневная суета, которой я заполняю свободное время? Без полета, без сумасбродства? Я хотела сделать нечто особенное. Наконец-то. Впервые в жизни. И я сделаю это.

Я хочу его любить. Пусть недолго — разве в этом суть? И пусть он мерзавец — разве не мерзавец тот, кто планирует свою будущую жизнь с одной и морочит голову другой? Каков Алекс — не важно. Важно, что он мне нужен. Ради меня самой. И между прочим, что-то не похож он на мерзавца, вот честное слово, не похож.

Вы поняли, верно? Я решила, пусть все идет как идет. До свадьбы Алекса. А потом... Коллеги? Не знаю. Не уверена. Я жарила гренки и представляла: вот мы с Алексом встречаемся. Вот все становится известно. А как же иначе, в нашем-то банке? В нем рано или поздно все становится известно. Особенно когда все герои крутятся тут же, под носом. Вот дедушка Верников узнает пикантные подробности. Скандал. Обязательно. Дедушка славится своим горячим темпераментом. И вот меня с грохотом увольняют. И тогда... я перевернула гренок... тогда я уеду. Так и надо сделать. Когда тебя настигают смутные времена, нужно сниматься с места. Это логично. Грамотно. Куда ехать — не важно. Важно решиться. Можно в Москву. Можно в Питер. А вот мои соседи уезжают в Канаду. Тоже неплохо. Там-то я точно позабуду обо всем, что было здесь. Ура! Я придумала. Теперь можно было жить дальше. И в этом «дальше» первое, что захотела я сделать, — это позвонить Алексу.

— Слушаю, — сказал он.

— Привет, — сказала я.

— О! — удивился Алекс. — Привет.

— Как отдыхается? — спросила я.

— Нормально.

— Можешь говорить?

— Пока могу, — усмехнулся Алекс.

— Что значит «пока»?

— Я в зале. Тренировка, — пояснил он.

— Тренировка? — Я и не знала, что Алекс ходит в качалку.

— Ну да, — сказал Алекс и умолк.

Хоть бы спросил, зачем звоню. Тогда было бы легче продолжать. Но он, похоже, не собирался помогать мне. Оно и понятно — после стольких отказов.

— Я... — Я набрала в легкие побольше воздуха и продолжала: — Я хотела спросить... может, ты сегодня... заедешь ко мне...

— Да, — не дослушав меня, сказал Алекс.

— Что? — вздрогнула я.

— Да, я согласен, — быстро проговорил он.

— А... — растерялась я.

Почему-то мне казалось, что он будет раздумывать или что-нибудь еще в том же духе.

— После качалки, — сказал Алекс.

— Что?

— После качалки, — повторил Алекс. — Примерно часа через полтора. Идет?

— Ага, идет, — ответила я.

— Тогда до встречи, — сказал он.

— До встречи, — эхом повторила я и услышала короткие гудки.

Как просто. Почему мы часто думаем, что жизнь сложна и запутанна? Иногда все в ней предельно просто, надо только присмотреться повнимательнее. И расслабиться. Чтобы успеть насладиться этим «просто».

Алекс пришел. Раз, второй, третий. Мы ездили в лес на шашлыки, на водохранилище, просто погулять, вечно экспериментируя с нашими фотоаппаратами. В банке делали вид, что мы коллеги, не более того. Иногда это так классно получалось, что даже Анька начинала нервничать и справляться у меня, не поругались ли мы. Не было причин ругаться. Идиллия, пока еще полная предчувствия, предвкушения. Комплименты, намеки, многозначительное молчание, ничего конкретного — Алекс не торопился. Мне же иногда хотелось ускорить события. Я должна была успеть испробовать все до того момента, когда он навсегда уйдет от меня. Но потом я тормозила себя: нет, пусть все идет как идет — и отдавалась течению.

Но сколько всего мне было отпущено? Я не имела ни малейшего понятия. Тех бумаг, изобличающих Алекса, у меня не осталось. Я больше не прикасалась к ним. Мне хватило одного раза. Я швырнула их Пете, когда он явился ко мне на следующий день.

Да, Петя из моей жизни никуда не делся. Он регулярно появлялся на пороге моей квартиры, я регулярно выпроваживала его. Он чернел лицом и уходил понурясь. Жена его тем временем вернулась. Интересно было бы знать почему. Впрочем, я просто так, для связки слов, на самом деде мне это абсолютно неинтересно.

Я не чувствовала к нему ничего. Ни интереса, ни ненависти, ни жалости. Равнодушие. И желание избавиться от него навсегда. Я не могла больше выносить его присутствие. А он ходил, ходил и ходил. Хорошо хоть, ни разу не столкнулся с Алексом.

Я знала, о чем он думает. Что все когда-нибудь утрясется. Что Алекс женится и забудет обо мне. А он, Петя, опять утвердится на своих позициях.

Я хотела уехать еще и поэтому. Чтобы в самом деле не произошло того, на что надеется Петя. Человек слаб. Кто знает, как поведу себя я, оставшись одна, снедаемая тоской по Алексу? С роялем в кустах в виде на все согласного Пети? Не хочу стать свидетелем очередной своей слабости. Не хочу потерять к себе всяческое уважение.

Ира

«Что там? Что там?» — спрашивала меня Светка и по телефону и по е-мейлу.

Не знаю, отвечала я ей. НЕ ЗНАЮ.

Алена

Ноябрь выдался в этом году ужасно холодным. Мало снега, морозы под минус двадцать и ветра, пронизывающие до последней косточки. На работе все стонали. Как будто не в Сибири живут. Странные, ей-богу! Я смотрела на них и хихикала про себя. Все же человеку свойственно желание иметь все сразу, в любой точке пространства.

Положа руку на сердце, хихикала я не только потому, что меня веселил эгоизм сослуживцев, желавших и в суровой Сибири иметь мимозу на новогоднем столе. Хихикала я и просто так. Оттого, что по всем моим артериям, венам и мелким кровеносным сосудам вольготно бродил гормон радости. Стоило мне лишь увидеть Алекса, как все мое существо наполнялось беззаботным весельем, помехой которому не могли стать ни морозы, ни муторная подчас работа, ни зануды тетки, сновавшие по банковским коридорам с папками в обнимку. Видеть и слышать. И знать, что он — мой. Ненадолго. Ну и пусть.

Я никогда раньше не бывала так счастлива. Впервые за долгое время мне хотелось вставать по утрам. И не просто вставать, а вскакивать и сразу же начинать жить, не откладывая на потом. Делать что-то, планировать, улыбаться, любить всех. Сумасшествие какое-то, честное слово!

Анька удивлялась:

— Неужели у тебя никогда такого не было? Ну, там, в студенчестве или в школе? Я вот помню, как была влюблена в Леньку из тридцать третьей квартиры — те же самые симптомы...

Было, конечно, было. И в школе, и в студенчестве. И коленки подгибались, и в груди вечно екало, и в ушах звенело. Но все равно сейчас все было совершенно иначе. Тогда любовная эйфория была тесно перемешана с желанием самоутвердиться, сейчас этого нет и в помине. Не нужно никому ничего доказывать, никуда торопиться — хотелось пить это безумие по капле, чтобы почувствовать весь букет, чтоб оно пропитало меня всю и осталось во мне даже тогда, когда все закончится. Ведь я же знала, что закончится. Скоро. Может быть, на днях.

Он женится на другой. Ускользнет от меня. И хорошо, что так. В какой-то момент я вдруг поняла, что, будь он абсолютно свободен, неизвестно, как бы все повернулось. Да, я схватилась бы за него обеими руками, как и сейчас, но не было бы мое отношение отравлено мечтами о нашем совместном будущем? Не стала бы я гнать лошадей, стремясь заполучить его в свое безраздельное владение? И все! На этом великое чувство, переполнявшее меня сейчас, сгинуло бы без следа. Утонуло в практических замыслах и-планах.

Но чувству моему ничего подобного не грозило. Я отдавалась течению, была нежной и внимательной, сговорчивой и всепрощающей. Алекс иногда изумленно смотрел на меня, странное что-то мелькало в его глазах. Я не спрашивала, о чем он думает. Не хотела расковырять что-нибудь такое, что может испортить мне все. Я хотела праздника. И он у меня был.

Мы встречались почти каждый день. Пили кофе, болтали, фотографировали, ездили на водохранилище, делали пробежки в парке. Иногда Алекс оставался ночевать у меня (да-да, это случилось, но ведь к этому все и шло, верно?). Иногда я оставалась у него. Каждый раз, когда попадала к нему домой, я невольно искала глазами следы присутствия в его жизни другой женщины. Фотографии, забытые ею вещички, вторую зубную щетку в стаканчике в ванной комнате. Ничего. Сначала это удивляло меня, потом я выкинула все из головы. Не стоило время тратить на пустяки. Их отношения — это их отношения, не мое дело. Мое же дело — продлить себе праздник.

Но, как любой праздник, он должен когда-то закончиться, как ни затягивай его.

— Я беру отпуск, — сообщил мне Алекс 6 декабря.

Вот оно. Я заложила руки за спину, чтобы унять дрожь.

— Везет.

— Угу, — кивнул он.

— Когда? — спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и не сильно заинтересованно.

— Со следующего понедельника, — ответил он.

Я взглянула на него. Что хотела увидеть? Грусть-печаль в его глазах? Или, наоборот, предвкушение радостных перемен? Все равно было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь. Мы возвращались из кино. Под ногами скрипел снег. Мороз пощипывал нос и щеки. Отпуск в середине декабря — нонсенс. Ясно, для чего он его берет. Я молчала. Он тоже. До моего дома оставалось каких-нибудь двести метров. Мы прошли их в полном молчании. Я чувствовала, что Алекс изредка посматривает на меня, но делала вид, что ничего не замечаю. Я знала, он ничего не станет рассказывать сам о предстоящем отпуске, если не задавать ему вопросов. У него была такая странность. Вот если бы я спросила: «Куда едешь?» — или что-нибудь еще в таком же духе, он, возможно, и рассказал бы все. Но сам — никогда. И это сейчас было мне на руку. Я не хотела ничего знать. Я достаточно уже знаю. Достаточно для чего? Чтоб не хотеть знать больше.

— Увидимся? — как обычно, спросил он, стоя у моего подъезда.

— Конечно.

— Завтра? — улыбнулся он.

— Можно завтра, — опять кивнула я.

— Тогда я пошел думать, как тебя завтра развлечь. — Он наклонился и коснулся губами моей щеки.

— Удачи, — пробормотала я, повернулась и вошла в подъезд.

Как сомнамбула поднялась на третий этаж, открыла дверь, вошла в коридор, не раздеваясь, села на пол и заплакала.

Я знала, что так будет, и все равно не была готова к этому. Слезы лились и лились. Казалось, гормон радости, хозяйничавший во мне все это время, внезапно превратился в полную свою противоположность и теперь безудержными потоками выплескивался из моих глаз. Промочил два носовых платка. Смыл всю тушь, которая покупалась как водостойкая. Изменил мое лицо до неузнаваемости.

Я плакала минут двадцать. Когда поток слез иссяк, встала, стянула с себя шубу, сапоги и отправилась умываться.

А после, напившись чаю, пододвинула к себе телефон и позвонила знакомой риелторше в Москву.

Она выслушала меня и сказала:

— Это будет пригород.

— Я понимаю, — ответила я.

— Может быть, не близкий.

— Хорошо.

— Или можно попробовать долевое строительство, — предложила она.

— Наверное, не стоит. Хочу сразу въехать и сразу жить.

— Ладно, — ответила она. — Говори свой е-мейл, я подберу что-нибудь и сброшу. Посмотришь.

— Я же не завтра покупаю.

— Понятное дело, — сказала она. — Сброшу для примера, чтоб ты понимала, на что можешь рассчитывать.

— Спасибо.

— На здоровье, — рассмеялась она. — У вас холодно?

— Минус двадцать четыре, — ответила я, взглянув на градусник за окном.

— Круто! Как вы там живете, не понимаю!

— Привыкли, — усмехнулась я. — Это еще не морозы. Так, разминка.

— Обалдеть! — выдохнула она, и мы распрощались.

Я повесила трубку, встала, налила еще чаю, взяла булочку и побрела в гостиную. «Все придется продать, — мелькнула мысль. — Мебель, посуду, ковры. Кому нужна моя посуда? Значит, придется бросить, раздарить». Рациональный человек во мне оживился и запротестовал: «А на новом месте все покупать заново? Не слишком ли расточительно?»

— Не слишком, — вслух произнесла я.

Слишком расточительно тащить в Москву свою старую жизнь, чтобы потом, взяв в руки ту или иную вещь, предаваться воспоминаниям, подвисать на них, грустить? Нет, увольте. Так, а куда девать книги?

* * *

Анька смотрела на меня как на тяжелобольную.

— Нельзя же так убиваться, когда кто-то уезжает в двухнедельный отпуск, — сказала она на третий день после Алексова отъезда. — А как жены моряков? Они по полгода своих мужиков не видят.

Она думает, что я так переживаю невозможность видеть его каждый день. Если бы она знала... Если бы представляла, что на самом деле творится во мне внутри. Думаю, она бы просто убила меня. Орала бы, что я — дура, что все мужики — сволочи и так далее и тому подобное. Трудно не согласиться с ней. Я — законченная идиотка, а Алекс — изрядный мерзавец. Хорошая парочка, не находите? Благо, эти амплуа с нами не на всю жизнь. Пройдет полторы недели, и Алекс превратится в добропорядочного семьянина, а я, я — в беглянку.

Алекс, как ушел в отпуск, не объявлялся. В городе он или уехал — я не знала. Может, они уже поженились, а может, наоборот, сначала отправились в свадебное путешествие. Сейчас так тоже бывает — турфирмам все равно, когда у вас назначена регистрация.

Пока Алекс менял свой социальный статус, я составляла списки. Что продать, что взять с собой. Смотрела варианты, которыми меня в изобилии снабжала московская риелторша. Прицениваясь на местном рынке недвижимости. Все было не так уж и плохо. За свою трехкомнатную квартиру (спасибо отчиму за подарок к тридцатилетию в виде суммы, покрывающей половину стоимости моих апартаментов) я могла выручить приличные деньги. Их хватало на однушку в ближнем Подмосковье. Большего мне пока и не надо.

— Что это? — спросил однажды Петя, узрев мои списки.

— Думаю застраховать имущество. — Вранье далось мне настолько легко, что я сама удивилась.

Впрочем, соврать Пете было действительно нетрудно. Он стал для меня посторонним, а посторонним, как известно, врать — одно удовольствие. Петя, однако, чувствовать себя посторонним наотрез отказывался. Все так же с завидным постоянством появлялся в дверях моей квартиры. Все также таскал продукты, которые я после его ухода неизменно выбрасывала в мусорное ведро. Все так же пытался совать нос во все мои дела. С тех пор как Алекс уехал в отпуск, Петя зачастил ко мне. Являлся через день. В разное время. И между прочим, откуда он знал, что я одна?

Стоп, вдруг подумала я, а не следил ли он за мной? Ведь, когда мы с Алексом встречались, Петя никогда не сталкивался с ним у меня. Как это ему удавалось? Что, если он сидел в машине под моими окнами и смотрел, как мы с Алексом прощаемся или входим в подъезд, ждал, когда Алекс уйдет или не уйдет от меня... Могло быть, поняла я, вполне могло.

— Откуда ты знаешь, что я одна? — наехала я на него, когда он пришел на следующий день.

— Что? — Петя только начал разуваться и теперь стоял передо мной в одном ботинке.

— Ты следил за мной. — Я сложила руки на груди и сурово смотрела на него.

— Кто тебе сказал такую чушь? — пробормотал Петя, наклоняясь и стаскивая второй ботинок.

— Соседка заметила, — брякнула я первое, что пришло в голову.

Соседка из квартиры напротив, к слову сказать, была и впрямь весьма глазаста.

— Что заметила? — Петя, набычившись, смотрел на меня.

— Машину твою, — продолжала блефовать я. — Стояла, говорит, под окнами, в ней кто-то сидел.

По Петиному лицу пробежала тень.

— Ну и что? — наконец сказал он.

— Пардон? — Я с недоумением уставилась на него. — Что ты имеешь в виду?

— Ну и что? — повторил Петя. — Могу стоять, где захочу.

— Так это правда? — опешила я. — Ты торчал у меня под окнами и шпионил за мной?

— Я не шпионил, — буркнул Петя. — Я могу пройти?

Мы до сих пор стояли в коридоре.

— Нет, — покачала головой я. — Пока не ответишь, никуда ты не пройдешь.

— Я не шпионил, — повторил Петя, опустив глаза. — Я просто...

— Сколько раз? — упавшим голосом спросила я.

— Что? — Он поднял голову.

— Сколько раз ты торчал во дворе и караулил меня? — Я еле сдерживалась, чтоб не начать визжать.

Он стоял передо мной, бледный и понурый, и молчал.

— Что? — Я пыталась поймать его взгляд. — Каждый день?

— Не каждый, — пробормотал он. «Через день» — перевела я.

— Вон, — тихо проговорила я. — Пошел вон. Петя попятился к входной двери.

— Но... — начал он.

Я повторила ровным, ничего не выражающим голосом:

— Вон.

Петя постоял еще пару секунд, затем наклонился и принялся надевать ботинки. Я молча смотрела на него. Он завязал шнурки, выпрямился, снял с вешалки дубленку, надел ее. Взглянул на меня. Я молчала. Он повернулся, щелкнул замком, вышел и тихо притворил за собой дверь. Я наконец расцепила руки и пошла на кухню. Выглянула в окно. Спустя несколько мгновений Петя вышел из подъезда.

Он медленно шел к своей машине, стоявшей у детской площадки, голова его была опущена, руки в карманах. Когда он вышел на свет фонаря, висевшего посреди двора, я обратила внимание, что дубленка на нем болтается. Петя похудел, сообразила я. Не скажу, чтобы это красило его. Как и темные круги под глазами и привычка дергать себя за нос, которая у него появилась в последние несколько недель. «Мы в ответе за тех, кого приручили», — вспомнилось мне невзначай. Вот уж действительно.

— Но я не приручала его, — сказала я вслух. — Он сам приручился. Его никто об этом не просил.

Петя сел в машину и уехал.

Он просто захотел чего-то большего, чем та жизнь, которой он жил до меня. Как я с Алексом. И он знал, что рано или поздно все кончится. Как у меня с Алексом. Но оттягивал это мгновение, как мог. Как и я с Алексом. Мы с Петей были похожи друг на друга. Мы оба просто обыкновенные люди, которым хочется любить. И которым хочется, чтоб их любили.

Маруся

Было сильное искушение оставить все как есть. Забыть о происшедших событиях. Это не стоило бы мне никакого труда. Нужно было лишь вставать утром и приниматься за обычные дела. Провожать, встречать, готовить, убираться. Тяжелее всего пришлось бы мне зимой. Длинные ночи, холода — зимой время всегда тянулось медленнее. Но все равно зима бы закончилась, верно? По-иному не бывает. И сразу бы стало веселее. А летом детишки поступят в институт. А еще через пять лет станут совсем самостоятельными. Начнут работать, создадут свои семьи, родят своих детишек. Я стану бабушкой. Начну нянчить внуков. Обычная жизнь. Чтобы ее получить, не нужно никаких усилий. Просто живи как живется. Желания же, которые бродят в тебе, задвинь подальше. Ты ведь даже сформулировать их словами четко не можешь, куда уж их реализовывать? Желания у всех есть, но вот всем ли они нужны?

Петя? Рано или поздно мы с ним останемся один на один. Будем жить рядом, чужие друг другу люди, которых не связывает ничего, кроме прописки. Подумаешь, какая проблема? Мы всегда были чужими. Так что ничего нового. Может быть, чужим сосуществовать даже проще — меньше взаимных претензий.

Петя никуда от меня не денется. Нечего и бояться. В какой-то момент понимание этого озарило меня как молния. Не хочет он ничего менять. Такая натура. Страдает по своей зазнобе, но и только. А в глубине души втайне надеется, что все утрясется (не знаю уж, что там у них происходит, но что происходит — это точно).

Он ведь здорово растерялся, когда я сбежала. Испугался, что весь его привычный мир рушится, причем не по его воле (а это для него имело большое значение). Поэтому и стал тянуть меня обратно. Чтоб восстановить равновесие. Смешно даже. Смешно еще и то, что я принимала его всерьез. Боялась. Тряслась. Как будто он надсмотрщик мне, от которого зависит, посадить меня в карцер на месяц или не посадить.

Как это происходит? Я имею в виду, как к нам приходит понимание тех или иных вещей? Что помогло мне взглянуть на свою жизнь совсем с другой стороны? Наверное, то, что я побыла наедине с собой. Когда рядом со мной другие люди, я начинаю принимать их точку зрения, их глазами смотреть на все. Когда меня спрашивают: «А ты что думаешь?» — я теряюсь и вечно бормочу что-то вроде: «Ну я не знаю... а как вы?» И почему-то всегда считала, что это нормально. Конечно, видела, что другие живут иначе, взять хотя бы Ирку и Светика, но это же были другие — им можно, а мне, мне одна судьба предназначена: быть чьей-нибудь тенью. Главное, что и делать-то особенного ничего не нужно, чтобы прожить эту самую заготовленную мне кем-то жизнь.

Проблема заключалась в том, что с некоторых пор мне ужасно хотелось что-то делать.

Три недели работы в РЭУ разбередили мне душу. Да, болото, да, бабье, да, отсутствие перспектив. Для кого? Для Ирки. Но не для меня, Для меня это была жизнь. Нельзя же сразу из домохозяйки с семнадцатилетним стажем превратиться в супербизнес-леди. Хотя в кино так бывает. Врут, наверное. Ведь дело не в том, что нет вокруг таких возможностей — сейчас возможностей пруд пруди. Дело в том, что ты сама по себе не сможешь сделать такой рывок в одночасье. Это же не просто взять отпуск по уходу за детьми года на полтора-два. Даже из таких отпусков, говорят, трудно возвращаться в прежнюю колею. А из семнадцатилетнего домашнего затворничества?

Я не виню никого. Кого винить, кроме себя? Речь не об этом. Просто я поняла, что РЭУ было не такой уж и плохой идеей. Идти маленькими шажками. Вот это как раз для меня. Ага, и если что — повернуть обратно? Какая-то часть меня, трусоватая и осторожная, наверное, так и думала, но помалкивала в последнее время.

Все было нормально придумано. Полставки, курсы. Одно лишь я обозначила неправильно — для кого собиралась я все это делать. Хотела поразить своих домашних. Петю в первую очередь. Покрасоваться перед ним. Продемонстрировать, что я тоже не лыком шита. Все могу, все умею. А им это оказалось не нужно, и я сразу же увяла. Но самой-то ведь мне понравилось? Тогда при чем тут они, их одобрение или порицание?

А все эта привычка оглядываться на Петю. Может, это оттого, что я завишу от него материально? Мысль эта, однажды придя в голову, не давала покоя. Раньше я никогда не задумывалась об этом. Мне казалось естественным, что в семье каждый вносит свой вклад — кто что может. Петя зарабатывал деньги, я обустраивала быт. Но что, если Петя мыслил совсем иначе? И во главу угла ставил деньги? Тогда получается, что я абсолютно бесполезное существо, сидящее на его шее. И этим существом можно помыкать, вытирать об него ноги, затыкать, когда оно откроет рот, смотреть как на пустое место, когда оно мелькает рядом. Что Петя и делал.

Это и пыталась втолковать мне Ирка в своих письмах в первые годы моей жизни в Новосибирске. Помню, я снисходительно посмеивалась, читая их: мол, ничего ей не понять в семейной жизни, для этого самой сначала нужно обзавестись семьей. А семья тут ни при чем. Речь-то о моем достоинстве. Господи, по-моему, я впервые за все годы вспомнила это cлово. Кто думает о достоинстве, когда ты вся растворена в заботах о муже и малышне? Хотя что кривить душой — Ирка наверняка бы думала, сколько бы той малышни у нее ни было.

Я родилась такой. А может, это мама меня такой воспитала. Я никогда не думала, что это неправильно. Вернее, не так. Правильно-неправильно — это все относительно. Точнее будет сказать, я никогда не думала, что мне захочется когда-нибудь жить по-другому, почувствовать себя другой. Хотя бы попробовать. Вернуться в домашний плен ведь никогда не поздно, верно?

— Попытка номер два? — усмехнулся начальник РЭУ, увидев мое заявление.

— Да, — кивнула я.

— На полную ставку? — удивился он, дочитав заявление до конца.

— У вас нет ставки? — испугалась я.

— Есть, просто в прошлый раз вы говорили, что семья, дети и прочее...

— Это мои проблемы. — Слова, где-то услышанные и совершенно мне не свойственные, вырвались сами по себе.

И оказались к месту.

— Хорошо, — начальник занес над заявлением ручку, — не сбежите?

— Нет, — рассмеялась я. — Теперь точно не сбегу.

Бегство мое... Об этом я тоже думала постоянно. Не было ему никаких разумных объяснений. Помутнение какое-то, ей-богу. Я бы не прижилась в Москве, нечего даже тешить себя такой надеждой. Конечно, Ирка бы помогла. Вон даже работу мне какую-то успела найти. Но-толку от этого было бы немного. Я бы дергалась из-за ребятишек. И все вокруг меня дергались бы от моих переживаний. Нельзя сваливать на других свои проблемы. Их решать надо самой, как бы тяжко ни приходилось. Решать здесь, на месте, а не прятаться по углам. От кого, кстати, прятаться? Похоже, от себя самой.

Пете ничего не сказала. Будет орать, когда поймет, что дома уже не такой порядок, как раньше, но теперь мне его ор не страшен. Он же ничего не сможет сделать со мной. Ну, выгонит. Не убьет же.

— Во вторник придут мерить дверь, — сообщил он мне за ужином в пятницу.

— Какую дверь? — поинтересовалась я.

— Входную. Хочу поменять.

— Когда придут? — спросила я.

— С двенадцати до трех.

— Меня не будет дома. Почему бы им не прийти вечером?

— Тебя не будет дома? — Петя уставился на меня своими водянистыми глазами. — С двенадцати до трех? Где же ты будешь все это время?

— Я возвращаюсь на работу, — спокойно ответила я. — В РЭУ.

— Опять? — фыркнул Петя.

— Да. — Я помолчала и добавила: — На полную ставку.

— Что? — Он набычился и побагровел. — С чего бы это?

— Хочу работать на полную ставку. — Больших усилий мне стоило сохранять спокойный тон, голос так и норовил сорваться на дрожь. Я отвечала Пете и молила Бога, чтоб разговор поскорее закончился.

— А дома что будет? — Петя выпрямился и приготовился орать, во всяком случае, мне так показалось.

«Спокойно, — сказала я сама себе. — Никакой суеты. Никакого лепета». Вдохнула глубоко и проговорила:

— Буду заканчивать в полшестого. Достаточно времени для домашних дел. И ребятишки помочь смогут. Уже взрослые.

Петя окинул взглядом ребятню. Они завороженно следили за нашей перепалкой.

— Взрослые... — пробормотал он. — Им поступать. А ты их что, дом каждый день драить заставишь?

— А зачем вообще каждый день драить? — Я пожала плечами.

Это была не я. Какая-то актриса на сцене. Или на экране. Если напрягусь, могу даже вспомнить, какая именно и из какого фильма эта сцена. «Хорошо — похвалила я себя, — что я так много запомнила из того, что видела по телевизору. Если самой не дано быть такой, как мне вдруг захотелось, так хоть чужим опытом воспользуюсь. Глядишь, он прирастет ко мне и станет когда-нибудь второй натурой».

Сейчас он скажет: «Потому что я так хочу». Других ведь доводов в пользу ежедневной уборки нет. Хотя — какой это довод? Довод — для меня лично нечто разумное, а хочу, не хочу — это дурь, иначе не скажешь.

Петя молчал. Размешивал сахар в чае и молчал. Ребятишки тоже затаились на своих местах. Мне захотелось что-нибудь сказать, протараторить какую-нибудь чепуху, чтоб разбить это тягостное молчание. Я всегда так делала. Но только сейчас поняла, что это — проявление слабости. Слабости и страха. Я стиснула зубы и тоже продолжала молчать.

— Хорошо, — наконец промолвил Петя, — я скажу, чтоб пришли в шесть. Чтобы была дома.

Встал, взял свою кружку и пошел в кухню. Не смог, видно, больше выносить моего вида. Хотел побыть один.

Я смотрела ему в спину и чувствовала, как напряжение постепенно отпускает меня, а на смену приходит радостное возбуждение — я выиграла! Выиграла! Первый тайм за мной. Пусть маленькая победа, но есть!

Жалко мне его. Неплохой он мужик. Расторопный, хозяйственный, неглупый. Ну не дано ему большего. Беда это его, не вина. А он, наверное, даже не понимает, в чем дело. Почему вся жизнь вдруг с ног на голову перевернулась? За что ему это? Наверняка так думает. И не ответишь на это ничего. Просто это жизнь. Она же всегда движется куда-нибудь.

Алена

Алекс вернулся двадцать шестого. Уже сидел на своем месте и изучал что-то на дисплее компьютера, когда я вошла в кредитный отдел.

— Привет! — Он вскочил и улыбнулся.

— Привет, — ответила, не зная, куда девать глаза.

Хотелось опустить их и проверить, на месте ли кольцо, но Алекс держал руки за спиной.

— Ой! — кто-то ткнулся в мою спину.

Я обернулась. Светлана Юрьевна, замначальника кредитного.

—! Здравствуйте, — сказала я и посторонилась.

— Доброе утро, — кивнула она и, увидев Алекса, воскликнула: — О, Леша! Ты уже вернулся? Надо же, как быстро летит время!

— Здравствуйте, Светлана Юрьевна. — Алекс сделал легкий полупоклон. — Как вы тут без меня?

— Плохо, — кокетливо вздохнула Светлана. — Можно сказать, никак.

О, черт! Алекс тут всех обаял. Я сделала несколько шагов по направлению к своей каморке. Алекс опустился на стул. И все. «А что он еще должен был сделать?» — тут же одернула себя я. Мы же так успешно скрывали от всех, что между нами что-то происходит. Он и продолжает придерживаться избранной тактики. И женитьба его тут абсолютно ни при чем.

Я вошла в свой закуток, разделась, повесила шубу на вешалку, подошла к окну и подняла жалюзи. На улице было еще темно. Как и на душе.

— Как дела? — услышала за своей спиной.

Обернулась. Алекс стоял в дверях. Правая рука в кармане пиджака. «Ненавижу», — подумала я. Ненавижу мужиков, лавирующих, выкручивающихся, стремящихся любым, даже самым нечистоплотным, способом урвать от жизни лакомые кусочки. «Не-на-ви-жу», — мысленно произнесла по слогам. Но никакой ненависти не ощутила. Алекс никакого отношения к тем мужикам не имел. Потому что он — Алекс.

— Все нормально? — Он смотрел на меня уже чуть более озабоченно.

Я сообразила, что пауза затягивается, и поспешно проговорила:

— Все нормально. Спасибо.

— Что-то ты задумчива сегодня, — усмехнулся он.

— Не выспалась, — пробормотала я.

— Сочувствую. Выпей кофе, может, полегчает.

— Так и сделаю.

— Тогда удачного дня, — сказал Алекс и вернулся на свое место.

Менее удачного дня я не могла вспомнить со времен моей стажировки в банке. Время тянулось медленно, как будто нарочно задерживаясь на каждой минуте. Я ковырялась в своих бумагах, пытаясь сделать хоть что-то полезное, но безуспешно. Голова была как в вате. И приходилось контролировать себя — чтобы не смотреть все время на Алекса, норовя углядеть, что там с его правой рукой.

К обеду я так и не сподобилась лицезреть свидетельство его перехода в иной статус.

— Идешь обедать? — Анька без десяти час возникла на пороге моей кельи.

— Э-э... — замялась я.

— Что? — спросила она.

— У меня сегодня нечего обедать, — сказала я.

Я как в тумане собиралась на работу. Забыла взять сандвичи, которые заготовила с вечера.

— Может, тогда проветримся и дойдем до «Шурочки? — предложила Анька.

«Шурочкой» мы называли кафе «Александра» в соседнем с банком здании.

— Да, — встрепенулась я, — идея отличная.

Вместо того чтобы тусоваться со всеми на кухне...

— Ты почему сегодня такая бледная? — спросила Анька, когда мы уселись за столик.

Я оторвалась от меню и взглянула на нее. Она сидела напротив и озабоченно разглядывала меня.

— Да так, — пожала плечами и вновь уткнулась в меню.

— Вы же не поругались с Алексом? Нет? — продолжала хмурить брови Анька.

— Нет, — буркнула я.

— Да, действительно, когда вам было успеть? — Анька пошелестела страницами меню. — Я буду борщ и салатик, с фасолью. А ты?

— А я... Оливье и гороховый суп.

— Девушка, девушка, — Анька ухватила проходившую официантку за рукав, — мы готовы сделать заказ.

Официантка записала наши пожелания и удалилась. А Анька продолжала:

— Выглядит он шикарно. Загар и все такое. Интересно, куда он ездил?

— Да, интересно, — пробормотала я.

— Ты не знаешь? — удивилась Анька.

— Нет.

— Почему?

— Не спросила.

— Почему?

Сказать ей? Язык не повернется. Пусть как-нибудь сама узнает. Ну, там кольцо увидит. Или притащит кто-нибудь новость на хвосте.

Стоп.

А почему никто не притащил до сих пор? Алекс пробыл на рабочем месте целых четыре часа, а в банке — тишина. Так не бывает. Новости у нас со скоростью звука разносятся. Он же не мог просидеть все время, держа правую руку в кармане. Я сама видела — он печатал. Значит...

— Почему? — повторила Анька.

— Что «почему»? — непонимающе уставилась я на нее.

— Господи, Воробьева, о чем ты думаешь? — вздохнула Анька. — Витаешь где-то... Я спрашиваю: почему ты не спросила тогда, куда он едет?

— А... это... — нужно было что-то быстро придумать, чтобы сдвинуть Аньку с этой скользкой темы, — ну... мы же... еще только...

— Ага, — перебила мое бормотание Анька, — вы еще не муж и жена, чтобы отчитываться друг другу, да?

Я пожала плечами:

— Ну да.

— Воробьева, ты как обычно... — Анька закатила глаза.

Да, я, как обычно, веду себя по-идиотски. И, как обычно, я — самый невезучий человек на этой планете.

— Ваш заказ, — возвестила появившаяся у стола официантка.

Слава богу!

А в банке было все так же тихо. Никакой беготни по коридору, толчеи в курилке и загадочных глаз — ничего такого, чем обычно сопровождается у нас появление сенсации. Странно, ей-богу. Неужели он не надел кольцо специально, чтобы не провоцировать беспорядки?

Алекс работал в поте лица. Почти не поднимался со своего места. Зачем ему это, если тесть-управляющий скоро обеспечит его светлое будущее? К примеру, назначит своим замом. Может ведь. Хозяин — барин. А кого еще назначать замом, как не родного зятя? Впрочем, есть ведь совет директоров, но, я думаю, дедушка Верников с ними договорится.

А пока Алекс работал. Разгребал завалы, образовавшиеся за время его отсутствия. Иногда поглядывал в мою сторону. Улыбался, когда мы встречались глазами. Незаметно так для окружающих. Но заметно для меня. Любопытно, что он думает? Как видит наше будущее? Надеется, что все останется по-прежнему? Или соображает, как преподнести мне известие о том, что теперь мы — чужие друг другу? В любом случае он будет разочарован. Он даже не представляет, что ждет его в действительности. Риелторша уже бьет копытом от нетерпения.

Этот жуткий, длинный день наконец-то вяло подполз к концу. Шесть. Алекс выключил компьютер, встал, вынул из гардероба пальто — он носит очень элегантный черный кашемировый редингот, — попрощался со всеми и направился к двери. Не дойдя нескольких шагов, остановился, повернулся, как будто вспомнил о чем-то, что забыл сделать, повернулся и пошел... ко мне. Я замерла.

— Забыл попрощаться, — сказал Алекс, открыв дверь в мою каморку.

— Пока, — отозвалась я, перебирая лежащие передо мной бумаги.

— Задерживаешься? — спросил он.

— Нужно кое-что доделать.

— А, — сказал он, помолчал и добавил: — Тогда до завтра.

— Да, — я наконец-то подняла глаза, — до завтра.

И он ушел. На это и был расчет. Алекс никогда не задерживался на работе. Уходил всегда ровно в шесть. Сейчас выжду с полчасика и можно собираться. Отключу телефон. Оба. А завтра, завтра будет видно. Может, завтра мне будет уже не так паршиво и я смогу более бесстрашно смотреть в лицо неприятностям.

Дождалась, когда настенные часы показали 18.25, выключила компьютер, оделась, заперла свой кабинет, потом кредитный и вышла в коридор. В банке было тихо. Только в кабинете, где сидели программисты, горел свет. Ночные люди, подумала я, подходя к охране.

— До свидания, — сказала, кладя ключи от кабинетов, своего и кредитного, на стойку.

— До свидания, — ответил мне Гришаня, толстый чернявый охранник, принимая ключи.

— Спокойного дежурства.

— Спасибо.

Я прошла через холл, толкнула входную дверь. В лицо ударил порыв ветра.

— Ох! — вскрикнула я и вышла на улицу.

Начиналась метель. Мороз немного ослабел, но зато ужасно дуло и сыпал мелкий колючий снег. Черт, знала бы, вызвала б такси. До остановки, где проходили маршрутки в сторону дома, было не близко. Замерзну. Приду домой и сразу нырну в ванну. Но сначала отключу все телефоны. Мобильный — прямо сейчас. Я сняла перчатку и полезла в сумочку. Достала телефон и нажала кнопку отключения. Дисплей моргнул и погас. Отлично. Я сунула телефон обратно в сумку, надела перчатку...

— Эй, девушка, можно с вами познакомиться?

Я вздрогнула и обернулась.

Алекс стоял позади меня, рука на открытой дверце машины. Я и не услышала, что кто-то едет за мной. Немудрено, при таком-то ветре.

— Что ты тут делаешь? — спросила я.

— Подумал, как же ты, бедная трудяга, поедешь домой в такую погоду, — сказал он. — Вернулся.

— Добрый мальчик.

— Да, я такой, — усмехнулся он. — Садись. —Обошел машину, распахнул дверцу пассажира.

— Спасибо. — Я нырнула в салон.

Он захлопнул за мной дверцу.

Тепло. Музыка. Пахнет елкой. Черт!

— А вообще, — сказал Алекс, усаживаясь на свое место, — я хотел еще спросить у тебя: что случилось-то?

— В смысле? — пробормотала я.

Алекс повернулся ко мне:

— В смысле, что ты даже не поинтересовалась, как я съездил, где был...

— Я не хотела, чтобы... — начала я.

— Чтобы кто-нибудь что-нибудь... — прервал меня Алекс. — Понятно, конечно, но могла прислать е-мейл или эсэмэску. Комплимент хотя бы отвесить по поводу моего загара.

Шутит? Я мельком взглянула на него. Не похоже. Скорее, недоумевает. Зачем? Зачем он так?

— А я тебе, между прочим, сувенир привез, — продолжал тем временем Алекс.

— Зачем? — вырвалось у меня.

— Что зачем? — удивился он. — Зачем сувенир? Или зачем спрашивать, как я отдохнул?

— Зачем ты делаешь вид, что ничего не происходит? — Я почувствовала, как к горлу подступил ком, еще не хватало разрыдаться прямо тут, в его машине.

— А что происходит? — Алекс, похоже, окончательно растерялся.

— Свадьба, — с трудом вымолвила я.

— Свадьба? — переспросил он. — Чья свадьба? Когда свадьба?

— Твоя, — прошептала я.

— Моя свадьба? — Алекс выглядел так, будто ему только что сообщили, что на самом деле он — инопланетянин.

— Ну да, — сказала я, сглотнув слюну, — ты ж для этого брал отпуск, верно?

— Отпуск? — Алекс потер лоб. — Я летал в Альпы, кататься на лыжах. — Помолчал и добавил: — С друзьями.

— Что? — Я уставилась на него.

— Да, — кивнул он. — С Олегом и Андрюхой. Мы вместе в универе учились. Они тоже лыжники. Давно хотели. То времени не было, то денег, то собраться в кучу не могли. Какая, к дьяволу, свадьба? С чего ты взяла?

— Но... — я ничего не понимала, — мне сказали...

— Кто?

— Не важно, — поморщилась я.

Не понимаю, не понимаю... Петя же принес...

— Сказали, что я женюсь, — задумчиво проговорил Алекс. — Круто. А кто невеста? Или тебе этого не сказали?

— Сказали, — ответила я.

— Ну и кто?

— Берникова Даша...

— Дашка? — Алекс расхохотался. Я с изумлением смотрела на него:

— Что смешного? Она беременна...

— Да, конечно, — Алекс продолжал смеяться, — конечно, беременна. Влипла с каким-то женатым. Проворонила все сроки. Теперь ей только рожать. Дядя Костя рвет и мечет.

— Дядя Костя? — Я помотала головой. — Константин Сергеевич?

— Ага. — Алекс нажал педаль газа. — Поехали?

Я кивнула.

— Дядя Костя, — продолжал он, все еще посмеиваясь, — и моя мама — двоюродные брат и сестра. Дашка, значит, мне троюродная. Дядя Костя поэтому меня в банк и устроил. Только велел молчать. Так что дай слово, что не проболтаешься.

— Да, — сказала я, — не проболтаюсь.

Происходила какая-то чертовщина. Мозги соображать отказывались. Одно лишь я понимала отчетливо — Алекс НЕ ЖЕНАТ!!! Теплая волна невыразимого блаженства захлестнула меня. Что? Что он там говорит?

— А Дашка — полная шляпа, — вещал тем временем Алекс. — Просто жалко даже ее. Втрескалась в этого кретина, а ему это все совсем не надо. Залетела. Думала, он проникнется и оставит семью. А он бросил ее, даже разговаривать не стал. Дашка в депрессняке, семейство в обмороке. Дядя Костя на валидоле. Матушка моя, правда, считает, что ничего страшного, но никто ее и слушать не хочет. В общем, «Санта-Барбара».

Фото, которые Петя приносил... Ведь в них не было ничего криминального. Ну помогает он ей выйти из машины. И еще просто ведет под руку. Ну улыбается. Так они ведь родственники. РОДСТВЕННИКИ!!! В животе задрожало, зашевелилось что-то, захотелось хохотать и прыгать на одной ноге.

Мы ехали по Красному проспекту. Снег пошел еще сильнее.

— Занесет все, — сказал Алекс. Помолчал и спросил: — Когда тебе сказали... ну, всю эту чушь?

— Мне? — Я замялась. — Ну...

Он бросил на меня мимолетный взгляд и опять уставился на дорогу.

— Давно, — пробормотала я.

— Давно? — переспросил Алекс.

— Месяца два назад. Или чуть раньше.

— Что? То есть ты все это время думала, что я женюсь? — Алекс притормозил на светофоре и, не глядя на меня, добавил: — Зачем ты тогда?..

Зачем я тогда во все это влезла? Разве объяснишь ему это? Я молчала.

— Ага, — пробормотал Алекс, — понятно.

Красный свет сменился желтым, затем зеленым, и мы тронулись с места.

— А какой урод вообще мог все это придумать? — проворчал Алекс. — Это же надо!

Но запись в книге регистрации на церемонию... Там же черным по белому было написано: «Берникова Д. К. и Лазарев А.Н.». Я прикрыла глаза. Ксерокопия. Это была ксерокопия. Конечно. Он подделал ее. Петя. Мерзавец. Скотина. Гад. Врезать бы ему за это.

Я огляделась и спросила:

— Мы где?

— Угол Крылова.

— Ага, вижу, — кивнула я. — А время?

— Пять минут восьмого.

— Заедем на Советскую? У меня там есть одно дело.

— Да, конечно, — ответил Алекс.

Мы подъехали к магазину стройтоваров в семь двенадцать.

— Покупать что-то будешь? — удивился Алекс.

— Нет. — Я открыла дверцу и вылезла из машины. — Минут десять, не больше.

— Да, — кивнул он, — хорошо.

Я хлопнула дверцей, повернулась и пошла ко входу в магазин. Я видела Петю, стоявшего у кассы. Он всегда заезжал в магазин к концу рабочего дня. На это и был расчет.

Ира

— Как вы смотрите на то, чтобы съездить в командировку? — спросил у меня вице-президент.

Он всегда был исключительно вежлив. Ведь мог просто заявить: «Поедете в командировку», — и плевать на мою реакцию. Но нет, он смотрел на меня сейчас так, будто скажи я, что «ни за что и никогда», и он недрогнувшей рукой перечеркнет все планы банка на месяц, а то и на квартал вперед.

— Командировка? — сказала я. — Замечательно!

— Вот и отлично, — обрадовался вице-президент.

Я действительно была рада командировке или изображала энтузиазм, потому что у меня не было другого выхода? Зависело от того, куда предстояло отправиться.

— Куда командировка? — спросила я.

— В Новосибирск. — Вице-президент смотрел на меня вопросительно: мол, как, устраивает?

Уппс!

— Новосибирск? — Я все-таки не сумела скрыть своего разочарования. — В январе?

Сорокаградусные морозы, пронизывающие до костей ветра, горы снега — нужно быть экстремалом для того, чтобы чувствовать радость при таком известии.

— К сожалению. — Вице-президент развел руками. — Срочное дело. Никто из руководства полететь не может, поэтому мы решили отправить вас...

А вот это уже было интересно.

— Э-э... — начала я, не зная, как бы задать вопрос, чтобы не опростоволоситься.

— Да, — улыбнулся вице-президент, — дерзайте и знайте, что ваше будущее в ваших руках.

С ума сойти, думала я, покидая его кабинет. Какое же кресло ждет меня в перспективе? Теперь ночи спать не буду, перебирая всевозможные варианты. Надеюсь, не руководящий пост в провинции. Это, конечно, всегда рассматривается как повышение, и только идиоты от такого отказываются, но уж очень не хочется расставаться с Москвой. Если только Питер...

— Удачный день? — спросил мой новый бой-френд, когда мы сели ужинать.

— Спрашиваешь просто так или тому есть веские причины? — усмехнулась я.

— Выглядишь так, словно у тебя был удачный день, — сказал он, накладывая мне ризотто.

Готовил он сам. Вкусно, изобретательно, с удовольствием. Но только на своей собственной кухне. Поэтому мы все чаще встречались у него. Я уже привыкла к спартанской обстановке и огромному, величиной в полстены, телевизору. Следующей фазой что? Зубная щетка в стаканчике на полочке Из зеленоватого стекла? Иногда у меня мелькала мысль: а нет ли в этом какого дальнего умысла? Но потом я отгоняла ее. Современные мужчины — организмы примитивные, куда им до изощренности легендарного Казановы! Хотя... кто знает.

— Я взял билеты, — сказал он, когда мы покончили с ризотто.

— Куда? — поинтересовалась я.

— В театр. Ленком.

— Здорово. Когда?

— Двадцать седьмого.

Уппс!

— Я не смогу, — сказала я, составляя тарелки в посудомоечную машину.

— Что так? — В голосе его сквозило разочарование.

— Командировка. Улетаю двадцать шестого, на три дня.

— Далеко? Может, сможешь вырваться вечером? — Он подмигнул.

— Ну да, — рассмеялась я, — метнусь сквозь три часовых пояса на спектакль в Ленкоме.

— Жаль. — Он включил чайник. — Так куда едешь?

— В Новосибирск.

— В Новосибирск? — Он присвистнул. — Удачно.

— Что ты имеешь в виду?

— Повидаешься с подругой. Узнаешь, как у нее дела.

— Да, — проговорила я с некоторым сомнением.

— Или что? — Он испытующе смотрел на меня. — Не хочешь?

Он был очень проницателен. «Адвокат, — смеялся он, когда я говорила ему об этом, — профессия обязывает». Мне это в нем нравилось. Не люблю людей, которым нужно все до молекул разжевывать. Но иногда его реплики ставили меня в тупик. Как, например, сейчас.

Я и вправду не была уверена, что хочу повидаться с Машкой. Увидеть ее грустное личико и мучиться от сознания, что не могу помочь ей. А могла? Не знаю. Во всяком случае, хотела. Как выяснилось после Марусиного отъезда, в своем стремлении я была не одинока.

Алла учинила мне настоящий скандал тогда, в октябре, узнав, что Маруся не выйдет к ней на работу.

— А я-то думала! — стонала она. — А я-то хотела!

— Алла, извини, — каялась я, — но сама понимаешь...

— Она меня бросила! — чуть ли не рыдала Алла.

— Ты ее даже не видела, — удивлялась я.

— Ну и что, — возражала Алла, — я уже полюбила ее.

— Извини, — вновь каялась я.

— И что там она теперь? — спрашивала Алла. — Что с ней?

Я не знала. Время шло, а от Машки новостей было кот наплакал. Я звонила ей два раза. Привет-привет, как дела — нормально. Кто-то был дома, не иначе. «Я напишу тебе», — пообещала мне Машка во второй раз, это было в середине ноября. Пишет по сей день. Больше я не звонила. Рука не поднималась взять трубку и еще раз набрать ее номер. А вдруг там все плохо? Черт, а я, оказывается, трусиха.

— Можешь не сообщать ей, что едешь, — вклинился в мои размышления голос Олега. — Остановишься в гостинице. Она ничего и не узнает.

Он сочувственно смотрел на меня. Он все понимал. Я помотала головой:

— Нет, это уж совсем по-свински.

— Правильно, — сказал он, — человек должен уметь держать удар, что бы ни случилось.

— Ты умеешь?

— Учусь.

Он вошел в мою жизнь так естественно, будто место это дожидалось именно его. Сначала приглашение на чашечку кофе, после — на ужин, затем — на модную выставку. А потом в конце ноября был его день рождения. Стрелец. Со Стрельцами у меня всегда складывались неплохие отношения. Правда, раньше они не переходили в нечто большее, а тут вот перешли. Сразу после дня рождения.

Не было «Ах!», не было нервозного бдения у телефона: «Позвонит — не позвонит?» «Н-да, — подумала я сначала. — А где сумасшествие? Где полет?» Но честно сказать, так мне даже больше нравилось. Раньше, когда и сумасшествие и полет валились на меня со всех сторон, все заканчивалось плохо. Иногда очень плохо. Слезы, хандра, мысли о том, что жизнь — редкостное барахло. Хорошо, хоть до вопроса «А зачем она мне тогда?» дело не доходило.

Сейчас все было иначе. Может, потому, что инициатором в кои-то веки выступала не я. Он меня обхаживал. Я снисходила. Приятное, черт возьми, ощущение.

А еще он понимал меня. И принимал такой, какая я есть. С неразговорчивостью по утрам, с резкими и совершенно необъяснимыми перепадами настроения, с нелюбовью к бестолковым шумным тусовкам и маниакальным стремлением к идеальному порядку в доме. Наверное, мне следовало сказать «спасибо» Пете — за то, что невольно свел нас с Олегом.

Я все-таки позвонила Марусе накануне своего приезда.

— Привет, Машка, — сказала я, когда Маруся сняла трубку.

— О, привет! — обрадовалась она. — Как дела?

— Нормально, — ответила я. — А как ты? — И затаила дыхание.

— Да все хорошо, — бодро отрапортовала Маруся.

— Да? — вырвалось у меня.

— Ты извини, что так и не написала, — сказала она. — Все некогда было. Но обещаю, прямо вот завтра сяду...

— Не напрягайся, — перебила ее я. — Расскажешь все живьем. Я еду к вам в командировку.

— Да ты что? — возбужденно вскричала Машка. — Когда? Надолго?

— Завтра прилетаю. Вечером, — ответила я. — И улечу в четверг, тоже вечером.

— Я тебя встречу, — сказала Маруся.

— Да не надо, — запротестовала я. — Тащиться в такую даль. Я приеду в город, заселюсь в гостиницу и позвоню.

— Я встречу тебя, — повторила Маруся. — Говори номер рейса.

— Как хочешь, — пробормотала я и продиктовала ей номер рейса. — Но если вдруг вылет отложат, то не мучайся...

— Не бери в голову, — сказала Машка, и мы распрощались.

«Не бери в голову»? В Марусиных устах? И этот энергичный тон... Да с Марусей ли я разговаривала? Впрочем, завтра все увижу своими глазами.

Самолет прибыл в Толмачево вовремя. Он подрулил к самому зданию аэровокзала, пассажиры покидали борт и пешком шли в зону прилета. Я ступила на трап и вдохнула морозного воздуха. «Минус десять, — сказала стюардесса и совсем неформально добавила: — Вам повезло, позавчера у нас было минус тридцать». Вот уж действительно. Хотя я была экипирована на славу. Даже взяла с собой теплую шапку, тогда как в Москве обычно обходилась капюшоном.

Марусю я увидела сразу же, едва вошла в зону прилета. Она стояла за стеклянными дверями, в шубе из канадского енота, с шапочкой из чернобурки в руках.

— Я здесь, я здесь! — закричала она, как только увидела меня.

— Привет, Марьяна, — сказала я, выходя за двери и падая в ее объятия.

— О! — выдохнула Машка и звонко поцеловала меня в щеку. Отступила на шаг, оглядела меня и сообщила: — А ты совсем не изменилась.

— Ага, — усмехнулась я, — если учесть, что мы с тобой виделись всего три месяца назад...

— Да, — протянула Машка, — а как будто целая жизнь прошла.

Честно сказать, мне так не показалось, но спорить с Машкой я не стала. Кто знает, что там у нее происходило в последнее время.

— У тебя еще какой-то багаж, — спросила Маруся, — или это все?

— Конечно, все, — ответила я. — Я же всего на три дня.

— Тогда пошли, — предложила она.

— Да, где у вас тут такси? — Я взялась за ручку своей сумки.

— Такси нам не понадобится, — сказала Маруся.

— Что? — удивилась я.

Не Петя же повезет меня из аэропорта?!

— Сейчас, подожди. — Машка достала из кармана мобильный телефон и принялась тыкать пальцем в его кнопочки. Приложила к уху, подождала немного, потом ей, видимо, ответили. — Да, — сказала она, — я уже встретила ее. Куда нам идти? — И через пару секунд: — Понятно. Все, мы идем.

— Кто это? — спросила я, когда мы двинулись к выходу из здания. — С кем ты разговаривала?

— А, — махнула она рукой, — сейчас увидишь. Значит, точно не Петя. Другой мужчина? Не может быть. Я искоса взглянула на Марусю. А почему нет? В этом был бы определенный смысл. Петя завел себе девушку, а Маруся — мужика. Так тоже можно жить.

Мы вышли из аэровокзала, повернули направо и пошли вдоль здания.

— У вас тепло, — сказала я.

— Да, — кивнула Маруся. — Но наверное, ненадолго. На следующей неделе опять обещали похолодание. Тебе повезло. Или, может, это ты привезла нам такую погоду? Как там у вас, в Москве?

— Минус два — минус три.

— Значит, это действительно ты, — рассмеялась Маруся. — Ага! — воскликнула она. — Вон, вижу. — И замахала рукой.

Ярко-красный маленький «пежо» тронулся со стоянки и подкатил к нам. Дверца со стороны водителя распахнулась, и появилась молодая дама в темной кожаной куртке, отороченной черным мехом.

— Вы быстро, — произнесла она, вместо приветствия.

— У нее не было багажа, — ответила Машка.

— Добрый вечер, — сказала я, разглядывая даму.

— Ой, простите! — воскликнула она. — Здравствуйте. С приездом. Меня зовут Алена. — И протянула мне руку.

Я сняла перчатку и пожала ее ладонь:

— Ира. Очень приятно.

— Сумочку сюда. — Маруся тем временем хлопотала у багажника. — Все. Садимся. Ирка, ты — вперед.

— Почему? — запротестовала я. — Я же гостья. Сяду сзади.

— Нет. — Машка подтолкнула меня к передней дверце. — Я не люблю ездить впереди.

— Она и сюда ехала сзади, — подтвердила Алена. — Садитесь, садитесь.

Я забралась в салон. Тепло. Все же я успела немного подмерзнуть. Что значит с непривычки. Алена села на свое место и зажгла свет.

— Пардон, я тут уронила... — Она наклонилась и стала шарить рукой по полу.

— Может, сюда укатилось, — подала с заднего сиденья голос Маруся.

— Нет, все, нашла. — Алена выпрямилась и повертела у меня перед носом кулачком с зажатым в нем мобильником.

На среднем пальце ее руки тускло блеснуло кольцо с крупным желтоватым камнем.

Стоп.

Алена. Кольцо с топазом. Каштановые — как я успела рассмотреть — волосы. И эти духи... Ну конечно же «Ле па Кензо».

Стоп. Стоп. Или я совсем сошла с ума или одно из двух.

— Машка, — повернулась я к Марусе, — это кто? — и бесцеремонно ткнула в Алену пальцем.

— О! — ответила Машка и рассмеялась. — Я совсем забыла. Она же ничего не знает.

Алена с улыбкой смотрела на меня.

— Да, — кивнула она, — это я. Прикольно, правда?

Прикольно? Скорее, странно. Или если еще точнее — страннее не придумаешь.

— Но... — начала я.

— Сейчас мы тебе все расскажем, — перебила меня Машка. — Поехали, да?

Алена кивнула и вдавила педаль газа. Мы сорвались с места так резво, будто собирались участвовать в гонке «Формула-1».

— Сори, — сказала Алена, — езжу еще не очень.

— Новая машина, — пояснила мне с заднего сиденья Машка.

— Первая машина, — поправила ее Алена.

Бред какой-то. Просто две подружки.

— Ну? — повернулась я к Марусе. — Вы обещали все рассказать.

— А... — задумалась Машка, — а с чего началось-то все?

— С магазина, — подсказала Алена. — Когда я пришла к Пете...

— Да, точно, — подхватила Машка, — когда ты пришла к Пете и учинила ему скандал.

— Скандал? — переспросила я. — За что?

— За все, — ответила Алена. — За то, что врал.

— Что, — я не могла сдержать усмешки, — не хотел жениться?

Алена фыркнула:

— Если бы.

— У нее был парень, — вмешалась Маруся, — а Петя ревновал. И сказал ей, что Алекс, ну, в смысле Аленин парень, собирается жениться на одной там. Что она беременна и всякое такое. И принес, представляешь, даже какие-то документы, которые это подтверждали. Вроде как он специально нанял частного детектива, и тот ему все это раскопал...

Я слушала Машку, открыв рот. Частный детектив? Документы? Впрочем, чему я удивляюсь? Нанял же Петя адвоката на второй день после того, как Маруся убежала из дома.

— Так вот, — продолжала тем временем Маруся, — все это было вранье. Бумаги эти.

— То есть? — спросила я.

— Сфабрикованы, — пояснила Алена. — Он же принес ксерокопии, а с ксерокопиями можно сделать все, что угодно.

Я кивнула. Это точно. Ножницы, замазка, ксерокс, ловкость рук и никаких проблем.

— Алена узнала об этом и решила проучить его, — сказала Машка.

— Да не то чтобы решила, — поправила ее Алена, — просто вдруг накатило желание взглянуть ему в глаза и сказать все, что я думаю по этому поводу.

— И залепить ему пощечину, — добавила Машка.

— Это был экспромт, — возразила Алена.

— В общем, — продолжала Маруся, — она приехала к нему в магазин, вошла, отвела в угол и выдала все. И в конце...

— Потом я поворачиваюсь, — вклинилась в Машкин рассказ Алена, — и вижу знакомое лицо. Не могу сразу вспомнить, откуда знаю эту женщину, но машинально говорю: «Здравствуйте». А она мне тоже — «Здравствуйте». И спрашивает: «Вы меня не помните?» И тут я вспоминаю. Самолет. Говорю: «Ну, как же, как же, помню отлично». И интересуюсь: «А что вы тут делаете? Покупаете что-то?» Не то чтоб мне в тот момент было действительно интересно, но, знаете, я была как на автопилоте. Болтала лишь бы болтать, чтобы прийти в себя.

— А я ей отвечаю, — подхватила Машка, — нет, заехала к мужу. «К мужу?» — спрашивает она. Да, говорю, к тому, которому вы только что по физиономии съездили.

Они обе улыбаются. Я же чувствую себя как будто в некоем сюрреалистическом фильме. Алена коротко взглядывает на меня.

— На самом деле это было не так весело, как звучит сейчас, — говорит она. — На самом деле это было... — она делает паузу, видимо подбирая подходящее слово, — опустошающе, что ли... Я смогла ей тогда ответить только: «О!» — или что-то в этом духе и ушла. Это уже потом... Ой! — вдруг воскликнула она. — Тормознем? Мне надо заправиться.

— Конечно, — хором ответили мы с Марусей. Алена заехала на заправку, взяла деньги и побежала к диспетчеру. Я проводила ее взглядом.

— Не могу поверить... — сказала я.

— Он ей был не нужен, — вздохнула Машка.

— Кто? — повернулась я к ней. — Ее парень?

— Петя.

— С чего ты взяла?

— Она так сказала.

— И ты ей поверила?

— Да, — кивнула Маруся. — Поверила.

— Но как же ее дифирамбы Пете в самолете? — вспомнила я. — Великая любовь. Два года безоблачных отношений. Квартира. Гогеновские мотивы на стенах.

Машка улыбнулась:

— Придумала. Она все придумала. Они знакомы с прошлой зимы. Квартиру она купила сама. Стены расписывала подружка, дизайнер.

— Зачем? — удивилась я. — Зачем ей это было нужно?

— Хотела показать, что у нее все хорошо. Чтобы я не жалела ее.

Я посмотрела на Алену, болтавшую с парнем, заправлявшим соседнюю машину. Сколько ей там? Тридцать три? Тридцать пять? Не помню, но помню, что где-то около этого. Наверняка все уже достали своими вопросами: почему не замужем да когда собираешься? Знакомое дело. С годами вырабатывается защитная реакция. У кого какая. Я лично посылаю всех куда подальше. Мол, не ваше дело. У Алены, видно, нервы потоньше моих — она предпочла врать.

Алена подошла к машине, открыла дверцу и сказала:

— Знакомого встретила. Еще десять минут и поедем. Мы с Машкой дружно кивнули. Алена бегом вернулась к парню.

— У нее куча знакомых, — проговорила Маруся.

— Похоже на то, — сказала я. — Но, Машк, как все-таки вышло, что вы?..

— Я ей позвонила, — ответила она.

— Телефон-то где взяла? — удивилась я.

— У Пети. В мобильном.

Как все просто.

— Зачем? — спросила я. — Зачем ты ей позвонила?

— Хотела знать, что там на самом деле происходит, — подумав, ответила Машка. — Такое это противное состояние, когда ты тыкаешься, как в потемках. А потом... — она замялась, — она мне понравилась...

— Понравилась? — Удивлению моему не было предела.

— Она милая, — сказала Машка.

— Согласна, но ведь она и Петя...

— Он был ей не нужен, — сказала Машка.

— Но ведь что-то у них было, — возразила я. — Зачем она тогда?..

— Мне кажется, у нее было такое время, когда все, вот все. — Машка задумчиво смотрела в окошко. — Когда кажется, что больше нечего ждать. А тут Петя. Со своим обожанием.

— Петя? — изумилась я. — С обожанием?

— Ты бы видела его лицо, когда она заявилась в магазин. Он был просто никакой. Коврик под ногами. Я уже начала подозревать, что он втрескался в нее по уши, но когда увидела его, просто остолбенела. — Машка, немного помолчав, добавила: — И продолжает ведь... Видно, его здорово зацепило. Жалко его иногда становится.

— Жалко? — усмехнулась я. — И что?

— Ничего, — пожала плечами Маруся. — Просто жалко.

Я зевнула.

— Устала? — озаботилась Маруся.

— Да нет. Перелет. Может, поэтому зеваю.

— Она похожа на тебя, — вдруг сказала Машка.

— Кто? — Я уставилась на нее.

— Алена. Я все время думала об этом. И когда в Москве была, и потом. Знаешь, у меня ведь совсем никаких подруг тут не завелось за все эти годы...

— Знаю, — кивнула я.

— А тут Алена. Я и подумала... — Маруся смущенно улыбнулась, — когда поняла, что там все не так, как казалось вначале. Я подумала, может, мы сможем с ней подружиться. Как с тобой. Ты ведь не против?

Я вздохнула:

— Марьяна, ну ты даешь!

— Что? — испугалась Машка.

— Да делай ты что хочешь. Это же твоя жизнь. И нечего на других оборачиваться.

— Все! — Дверца распахнулась, и Алена, слегка припорошенная снежком, нырнула в салон. — Извините, но нужно было кое о чем договориться.

— Это не просто, — задумчиво проговорила Маруся.

— Конечно, — кивнула я. — Но лиха беда начало.

— Вы о чем это? — поинтересовалась Алена, поворачивая ключ в зажигании.

— Да так, — сказала я, — о жизни. Алена весело рассмеялась:

— Смешная штука, правда? Да, забавная.

ЭПИЛОГ

Маруся

Светка родила девочку. И решила, что на роль крестной матери, кроме Ирки, больше никто не годится. Так что Ирке пришлось оформлять себе визу и лететь в Гамбург на крестины. Когда вернулась, написала мне, что Гамбург, конечно, так себе, в смысле по сравнению с другими немецкими городами, но Светкин мужик ей понравился. Хлопотал вокруг ребенка и Светки как вполне добропорядочный папаша. Может, у них что и сложится. Вот было б здорово! Я так Ирке и ответила. Но думаю, она опять покачала головой, что, мол, Марьяна в своем репертуаре — все еще цепляется за иллюзорные ценности. А как же не цепляться? Это уже привычка. Ее не искоренить. Все равно буду всегда радоваться за тех, кто женится и рожает детишек. Есть в этом счастье, что бы там Ирка мне ни говорила. И как бы ни переменилась моя жизнь.

Я не развелась с Петей. И не собираюсь пока. Зачем? Вот здесь меня, наверное, можно назвать примерной Иркиной ученицей. Если у тебя уже что-то есть, то для того, чтобы его менять, нужны резоны, и эти резоны не должны диктоваться условностями, которые нам навязывает общественное мнение. Как я заговорила? Самой смешно. Но в то же время и приятно.

Словом, внешне в нашей семье все по-прежнему. Но каждый из нас, включая и детей, отлично понимает, что происходит на самом деле. Я живу своей жизнью, Петя — своей. Они пересекаются только на хозяйстве, которое мы ведем вместе. Петя дает деньги, я слежу за всем. Никакого секса. Никаких личных разговоров. Я перестала ждать от него внимания, он перестал относиться ко мне как к принадлежащей ему вещи. Мы не разговаривали об этом ни разу. Ни о чем не договаривались. Все произошло само собой. По умолчанию. И как ни странно, наши отношения улучшились.

Правильно ли я делаю? Сколько это все продлится? Не знаю. Даже не задумываюсь. Просто потому, что мне некогда. Все время чем-то занята. Работа, бухгалтерские курсы, компьютерные... Устаю ужасно. И не только из-за того, что каждая минута расписана, а еще и оттого, что постоянно приходится ломать себя. Делать что-то, чего я никогда не умела. Ругаюсь иногда, хнычу, но иначе ведь ничего не получится, верно? Алена вот еще пытается запихнуть меня в автошколу. Говорит, заберешь у Пети его старенькую «ауди», а он пусть на новой машине ездит.

Забавная она, ей-богу! Вся в своей любви к этому парню из банка. Видела я его — такой обычный. Ну, высокий и фигура спортивная, на лицо же совсем ничего собой не представляет, а Алена закатывает глаза — мол, он просто фантастический! Что значит чувства.

Петя наконец это тоже понял. Алена говорит, он почти отстал от нее. Не ходит, не звонит. Может, если только втайне следит за ней. Она мне рассказывала, как уличила его. Я подумала тогда: вот Петя бедняжка. Совсем не в его характере поддаваться чьей-то власти, а тут на такие унижения шел, что просто немыслимо.

Любовь... Я вот недавно об этом думала и поняла, что сама такой всепоглощающей любви ни к кому не испытывала. Влюблялась часто, но все это были поверхностные чувства. А так, чтобы забрало всю меня целиком — нет, никогда. Только к ребятишкам, но это совсем другая песня.

* * *

Как любопытно устроена жизнь! Смолоду кажется, вот сначала учеба, потом любовь, потом замужество, дети, карьера. Следом внуки и умиротворение. Но на самом деле все происходит не так. Не по схеме. Не по порядку. Светка рожает в тридцать семь. Алена влюбляется в первый раз в тридцать три. Я принимаюсь лепить карьеру почти в сорок. Впору растеряться. Но наверное, в этом есть какой-то свой смысл. И порядок. Только нам он кажется хаосом. И от этого мы мучаемся и страдаем. Но — не следует. Потому что каждый проживает свою собственную жизнь, получая все в свое время. Главное только — успеть схватить этот дар судьбы. Мне кажется, я успела.