Крапива был убит единственным выстрелом. Пуля угодила между глаз, раздробила переносицу и вышла у основания черепа. Тело повалилось на дверцу «Мерседеса», измазав стекло кровью, выпало на тротуар.

Многие годы Крапива отличался предельной осторожностью – не оставался на открытом пространстве более минуты, от офиса до дома добирался, как правило, разными маршрутами и никогда не делал остановок по пути. Человек решительный и рисковый, он последнее время был особенно удачлив, а это вызывает определенную усталость. Расслабился, одним словом. Остановился пачку сигарет купить, и привет!..

Один из крупнейших авторитетов, Крапива контролировал северо-западный район Москвы. Дороги на Санкт-Петербург и Прибалтику, гостиницы и бензоколонки были обложены данью, пополнявшей его ежедневный бюджет десятками тысяч долларов. Среди братвы ходил слушок, будто он купил себе израильское гражданство, а в Европе у него три фабрики по переработке кожи. Говорить говорили, но спросить у Крапивы в лоб, так ли это, желающих не находилось.

Осиротев, Северо-Запад столицы стал заметно сдавать позиции измайловским – те в открытую заявляли, что отныне имеют право на долю в гостиничных комплексах. Измайловская братва трижды назначала северо-западным «стрелку», где грозилась отправить несговорчивых вслед за Крапивой. И хотя северо-западные пока еще держали в своих руках наиболее прибыльные рынки, гостиницы, автосервисы, тем не менее ни у кого не возникало сомнений в том, что расправа с Крапивой поставила в этом противостоянии точку.

Андрей Васильчиков получил кличку за свой характер. Точь-в-точь крапива... Обжигал и правого, и виноватого. Острый на язык, он сумел нажить уйму недоброжелателей. В воровском мире восприняли его смерть как естественное завершение жизни авторитета – слишком многим последние годы он наступал на пятки. Однако поверить в то, что никто из окружения Крапивы не унаследовал его взрывной, несговорчивый характер, было невозможно, и потому измайловские держали ухо востро. На «стрелки» они являлись со взведенными курками и не выпускали руки из карманов, готовые в подозрительный момент разрядить обоймы.

На этот раз встреча была назначена на пустыре. Инициаторами «стрелки» стали измайловские воры. Крапивинским братанам не оставалось ничего другого, как принять предложение. За четверть часа до установленного времени пустырь оказался забит под завязку – измайловские нагнали около двух сотен «пехоты», а северо-западные выставили полтораста.

На место Крапивы претендовал двадцатисемилетний вор Гиря, получивший эту кликуху за огромные кулаки. Отсидев шесть лет за разбой, он и в тюрьме зарекомендовал себя «правильным пацаном». Он поддерживал «закон» и, считаясь неконфликтным вором, старался по возможности спорные вопросы разрешать путем диалога.

Место для «стрелки» измайловские выбрали на заброшенной свалке. Если не знать, что здесь нашли последний приют списанные локомотивы и грузовики, можно было подумать, будто среди разбитых вагонов, покореженных рельсов и битого стекла только что отгремели бои. Казалось, этот суровый ландшафт специально предназначен для жестоких разборок.

Взгромоздившись на исковерканные вагоны, измайловские кидали взгляды на груды ржавого железа и соображали, как потратить с пользой обещанный фартовый аванс.

Ровно в четыре прикатил Седой. Лидер измайловской группировки, законный стаж которого перевалил уже на второй десяток, распахнул дверцу «БМВ», выбрался из машины, что-то сказал своим бойцам и, стараясь не наступать на ошметки хламья, пошел навстречу Гире. Десять телохранителей не отставали ни на шаг.

Два авторитета встретились возле разбитого автомобильного кузова. С минуту они молча разглядывали друг друга, будто прошедшая неделя изменила каждого до неузнаваемости, а потом Гиря невесело поинтересовался:

– Хотел мне что-то сказать, Седой?

– Не буду скрывать, Гиря, ты мне симпатичен. Что есть – то есть. От авторитетных людей слышал о тебе много хорошего. Знаю, что ты из правильных, но хотелось бы кое-что прояснить. Не возражаешь?

– Давай, Седой! Я – весь внимание.

Высоченный Гиря рядом со щуплым измайловским авторитетом выглядел настоящим гигантом.

– Я тут потолковал с солнцевскими, балашихинскими, долгопрудненскими, и мы решили: будет лучше, если твоя территория полностью перейдет под мой контроль... Они меня поддерживают. Вот такой расклад! Ты остаешься в одиночестве.

Новость Гиря встретил мужественно. Его лицо по-прежнему оставалось невозмутимым. Он молчал, уставившись на перевернутый кузов, словно не было сейчас более занятного зрелища, чем ржавое железо. А потом перевел взгляд на своих телохранителей и спросил:

– Слышали, братва?

– Похоже, мы не договоримся с Седым, – растянул губы в недоброй улыбке один из пацанов. – Я поражаюсь твоему терпению, Гиря. Крапиву бы сюда!

Гиря повернулся к Седому.

– Я не понял, что ты хочешь предложить нам, Седой? Распахивать перед тобой двери «БМВ», а может, держать над тобой зонтик?

– Ты действительно меня не понял, Гиря! Я предлагаю тебе стать одним из моих доверенных. Будешь делать то, что и прежде. Вот только самые крупные акции придется согласовывать лично со мной. И вот еще что. Ты не должен жадничать – обязан перечислять в общак вдвое больше прежнего.

Гиря поковырял спичкой в зубах.

– Думаешь, я соглашусь?

Теперь Седой в течение минуты не отводил взгляда от ржавых бортов грузовика.

– А у тебя нет другого выхода, – отрубил он, глядя на Гирю в упор. – Иначе я тебя... проглочу!

– Вот как... Лихо! Больше ничего не хочешь добавить?

– Нет, – бросил Седой и, повернувшись, зашагал в сторону своей «пехоты».

Гиря наблюдал за тем, как Седой, подтягивая руками брючины, перешагивал через железяки, обходил стороной кучи мусора, вертел головой направо-налево, опасаясь испачкать штиблеты.

– Седой! – окликнул его Гиря. – Говоришь, проглотишь меня? А дурно не станет?

Седой не ответил. Лишь покосился на Гирю. А тот застыл в центре пустыря, словно монумент. Подставляя под колючий взгляд Гири бритые затылки, за Седым брела «пехота».

Седой не спешил. Он знал, что, как только сядет в машину и заведет двигатель, десятки стволов жахнут по северо-западным и первый, кто упадет бездыханным, будет Гиря.

Прошло минуты две, а может, три, прежде чем он устроился поудобнее в своей машине. В салоне «БМВ» было тихо и уютно. Помедлив еще самую малость, Седой повернул ключ зажигания и запустил двигатель. В ответ он услышал, как застучали «АКМ». В зеркале заднего обзора увидел, как Гиря дернулся, а потом завалился на правый бок...

Дальнейшее Седого не интересовало.

Набирая скорость, машина покидала место разборки.

А кружка пива «У Влаха» сейчас точно не помешает, усмехнулся про себя Варяг, надевая пиджак и покидая свой роскошный кабинет. Тем более у океана хорошо думается, а поразмыслить есть о чем.

Варяг любил уютное кафе, обустроенное предприимчивым чехом Влахом Прохазкой на скалистом берегу, метрах в двухстах от дороги, бегущей из Сан-Франциско вдоль побережья. Частенько по пути домой Варяг заезжал сюда один или со Светланой. Тихое, романтичное место, хорошая кухня, отличное чешское пиво, прекрасный вид на залив: сиди себе под скалистой стеной, дыши океанским воздухом да проветривай мозги.

Варяг отпустил охрану и последним покинул офис. На лифте он спустился прямо в гараж, отыскал среди машин свой представительский «Форд» и, как всегда перед выездом, проверил, на месте ли запасные водительские права и техпаспорт, выписанные на имя некоего гражданина США Смирнова Юрия Ивановича. Береженого бог бережет! Владислав Геннадьевич Игнатов, он же Варяг, в вопросах конспирации был щепетилен, в особенности последнее время.

Сегодня был трудный день, да, впрочем, и вся неделя выдалась напряженной. Надо было развеяться, побыть одному.

Нижняя дорога вдоль океана, плавно извиваясь, быстро привела его к автостоянке, где он оставил свою машину, и по ухоженной, обсаженной декоративными кустами дорожке сбежал вниз к небольшому экзотическому кафе под вывеской «У Влаха».

Облюбованный Варягом столик на краю площадки был свободен. Немногочисленные клиенты Влаха вели задушевные беседы и не обращали никакого внимания на нового посетителя. Варяг отдыхал, наслаждаясь одиночеством и покоем. Принесли креветки и прохладное пиво – он всегда заказывал здесь «Праздрой».

С площадки открывался действительно великолепный вид. Внизу медленно накатывали на кромку берега волны. Они потягивались и изгибались, как добродушные, сытые черные пантеры. Их плавно изогнутые спины, длиной в сотни метров, обрамляла густая пена.

«И за борт ее бросает в набежавшую волну», – пришло ему на ум. Он поморщился. Черт знает что! Вспомнил ни к месту народную песню, где одна лишь бессмыслица. Подвыпивший Стенька швыряет в реку прекрасную персидскую княжну, которую братва только что изнасиловала с его собственного согласия. И из-за этого все ликуют и делают его национальным героем. Ну ладно, Стенька – мужик! Но почему «вдоль по Питерской» идет пьяная баба, которая пила только что «из полуведра»? Не из ведра, слава богу, но и она становится символом народного восхищения! Да, видать, любит выпить и хорошо отдохнуть русский народ...

Варяг чувствовал, как в нем растет раздражение.

Почему вдалбливают, что можно прекрасно жить, ничего не вкладывая и не производя? «Мы тут сидим, а денежки идут», – капала на мозги телевизионная реклама. Если раньше в совковый период экран телевизора был красен от флагов, то теперь сплошная тупость: порнуха, катастрофы, убийства. Кому-то все-таки на Руси «жуть хороша»? Кто-то заинтересован в том, чтобы население жило в страхе? Пацаны растут в атмосфере чернухи: того и гляди либо прибьют, либо сам в тюрягу загремишь за разбой. Ладно, за нанесение морального увечья проходимцам в подтяжках на TV придется отвечать, отстегивать на грев малолеткам, раз уж они их в зону подталкивают, а не зовут к чему-то светлому.

В зарослях, справа от Варяга, чирикнула пичуга. Ей ответила другая. Варяг залпом осушил кружку, поднялся, чтобы пройтись вдоль кромки океана, своим обычным излюбленным маршрутом.

А при таком раскладе в многострадальной России во главе ведь ни разу не стоял человек, который отстаивал бы по-настоящему интересы этого крупнейшего государства. Один маньяк, другой простак, а третий – ни рыба ни мясо, и так далее. В совковые времена Россия, единственная из пятнадцати республик, не имела своего Политбюро. И это – когда всем в стране владели коммунисты. В России, значит, не было хозяина? Председатель российского правительства тогда даже не являлся членом этого самого Политбюро. Все кроилось без него, и понятно, что многие проблемы решались за счет России.

Варяг поморщился.

Самые грязные и вредные производства – химические, биологические – строились на ее территории. Могильники радиоактивных веществ и отходов сооружались здесь же. А всякая там электроника и приборостроение у прибалтов, например. Теперь вообще черт-те что. Хотят оставить великую державу без собственных портов. Кукурузник отдал Крым. Одним росчерком пера. И ни гугу! Вот он – беспредел! Сплошная тишина. Все делалось шито-крыто. И сейчас грабят державу все кому не лень. И опять тишина. Бардак кругом потрясающий: один роет ближнему яму, другой – сразу могилу, третий закапывает и тех и других. И всем всё по херу.

Варяг вдоль берега, по тропинке, дошагал до шоссе и повернул назад к кафе.

А эта Америка? Черт бы ее побрал! Видите ли, Россия стоит с протянутой рукой... Зараза! А сама окольными путями, через всякую шантрапу получает из России всего, и столько! А эту «гуманитарную помощь», которая не сравнима ни с чем!!! Уж он-то знает! Мозги, специалисты-эмигранты, цвет нации, золотой запас: математики, биологи, физики. И не какие-нибудь профессора марксизма-ленинизма, а настоящие ученые переехали сюда. Причем сорвались с мест и маршалы от науки, и рядовые, без которых не обойтись. И скорее всего Россия их потеряла безвозвратно. Да, крупно задолжала Америка России! Но ничего, дайте срок, разберемся. Мы тут недаром корячимся, нарабатываем общак. Коммунисты да демократы сраные все разбазарили. А эти приватизаторы хреновы! Сынков и дочек своих в Гарварды да в Оксфорды поотправляли учиться. А свой собственный университет да физтех с дерьмом смешали. Бабки откуда? А воруют! Вот уж кто ворюги так ворюги... И все как на подбор. Только до декларации о доходах дело доходит, так вся Дума против голосует. В пушку, видать, рыльце!

Варяг вернулся к столику, допил вторую кружку. Хорошее пивко! И почему в России такого никак не научатся варить? Есть о чем подумать. Ну да ладно. Пора домой. Он достал деньги, отсчитал нужную сумму и, как обычно, оставил ее на тарелке.

Через пару минут Варяг был наверху, у автостоянки.

Он сел в машину и уже повернул ключ зажигания, когда понял, что его почки исправно реагируют на пиво и до дому ему не дотянуть.

Придется обоссать Америку! Влах точно не обидится, подумал Варяг и улыбнулся. Не выключая зажигания, он выскочил из машины и помчался вниз, в кусты под скалой.

И тут за спиной раздался страшный взрыв. Варяг едва удержался на ногах. Он оглянулся.

Секунду назад его машина была «Фордом», теперь разорванная на куски бесформенная масса годилась разве что как экзотический экспонат на выставку художников-авангардистов. Зрелище было то еще.

– Ни фига себе помочился! – процедил сквозь зубы Варяг.

Было очевидно, что взрывное устройство с запозданием сработало, когда он включил зажигание...

– Вот это антракт! – закончил он мысль вслух. А потом добавил: – И да здравствует пиво «Праздрой»!

Главное, Владик, теперь без вибра. Без суеты! – приказал он себе и зашагал вниз по тропинке. Привлекать внимание полиции и журналистов не входило в планы Варяга. Машина числилась за Смирновым. Отлично! Обогнув скалу понизу, Владислав через десять минут вышел на шоссе в километре от места взрыва. Шагал он неторопливо. Наверху слышался вой сирен. А справа от него спокойно плескался океан. Варяг остановил первое попавшееся такси и всю дорогу до дома делал вид, будто читает газету, хотя сам лихорадочно обдумывал случившееся. Кто-то явно выследил его. Пока он пил пиво, ему установили эту штучку и, как говорит Сивый, в натуре прикинули хер к носу. Однако кому он, бизнесмен Игнатов, встал поперек горла в этой сраной Америке? Или все же это старые дружки-приятели взяли след?

Таксисту Варяг велел остановиться в километре от своей виллы. Расплатившись, он уже через пятнадцать минут был дома. Светлане решил ничего не говорить. Зачем пугать женщину?

– Владик, как дела? – встретила она его сияющей улыбкой, одетая в легкий полупрозрачный пеньюар, под которым легко угадывались соблазнительные округлые формы.

– Как сажа бела, – буркнул он, поцеловав ее в губы. – Устал чего-то. Жарко, пойду освежусь в бассейне.

На ходу сбросив с себя одежду, Варяг, не раздумывая, нырнул в прохладную, слегка голубоватую воду и минут двадцать без остановки плавал взад-вперед, пытаясь снять напряжение. Выбившись из сил, он выбрался из бассейна, укутался в мягкий махровый халат и расположился у воды в удобном шезлонге.

Солнце уже скрылось за горизонтом. День угасал, оставляя в сумерках облака, океан и горы.

Владислав Геннадьевич погрузился в раздумья. То, что случилось сегодня, не было неожиданностью.

Второй месяц Варяга не покидало дурное предчувствие. Вечерами тягостной казалась окружавшая тишина, а высокие, с красивой листвой деревья, что обступили дом, напоминали караульные вышки приполярной зоны. Ему мерещилось, что еще мгновение – и непрочную тишину сада рассечет рев бензопилы, а затем, подгребая под себя яркие цветы и жимолость, с шумом упадет одно из этих красивых деревьев.

Вот и сейчас Владиславу почудилось, будто за тесными рядами кустов в предвечерних сумерках он видит темные фигуры зэков, которые, о чем-то переговариваясь, неторопливо бредут в сторону дома.

Ворота почему-то оказались распахнутыми. Шли трое. В телогрейках. Входят и сразу начинают валить самое высокое дерево.

Он кричит, чего им надо?

Не слышат, видно, из-за шума пилы. А может, у него голос сел.

Опять кричит. Один подходит и ухмыляется. Виснет на нем крюком. Не то чтоб тяжело или больно, а как-то слишком плотно. Шею обхватил, кулак под подбородком, а сам щетинистой щекой о его лоб трется. Перегаром и гнилыми зубами изо рта несет. Страха еще нет, а вопрос есть: чего их сюда принесло?

– Нормально, – хрипит висящий на нем. – Ни хера тебе не сделается. Сейчас и они подойдут. Все получишь сполна, падла!

Ну вот, стены появились. Дырявые, из досок. А все-таки стены. И огоньки вдалеке замелькали. И опять все как-то сузилось. Барак? Да, похоже, барак. Неимоверной длины... Пошли нары. Люди копошатся. Где-то радио сипит – музыка.

Вдруг открылся высокий зал с колоннами, а там женщина. Голая. И ей лет сорок, фигура аппетитная. Лицо красивое. Но нейтральное. Рядом вывеска – «Властилина»! Он улыбается женщине через силу, обнимает ее, а она как будто не замечает. Может, разглядит наконец, кто он такой? Вот бы! И не собирается... А ведь это он с ней... Ну да ладно.

А зэк всей тяжестью повис и сильно сдавливает рукой шею.

– Погоди, – говорит он зэку, – у меня дела в «Хопре», ехать надо.

И вот они уже на каком-то тряпье. Печка горит железная. За деревянным, из кривых досок столом сидят урки, водку хавают из алюминиевых кружек. Картошка на газете.

– Посиди, посиди... – бормочет старый зэк. – Это тебе не Америка. Это тебе не Сан-Франциско.

И продолжает давить.

Вдруг стало страшно. Почему Америка? Узнали, что ли? Им ведь было сказано – Лондон. Такая конспирация была. Только Ангелу академик Нестеренко разрешил сказать. Неужто Ангел? Не может быть.

От печки жар сильный, приятно. Он глядит, на нем только майка – ни пиджака, ни рубашки.

– Люди! Пиджак украли!!!

– Да ладно... – вяло замахали руками зэки и поднялись расходиться. – Пиджа-ак! Где покупал-то? В Париже?

– Братишка, я же замерзну. У меня дела.

Народ разбредается.

– Дела у следователя, – бормочут.

Чего его понесло в этот барак? Надо что-то сделать. Идти надо. Рванулся – и соскочил с него человек, отвалился куда-то, пропал.

Но голому как идти? Схватил что-то с перекладины свисающее – пиджак! Не свой, конечно, а такой рабочий... пиджак-роба, что ли? Грязный, просаленный... Но куда деваться? Сунул руку в рукав, а из внутреннего кармана пачка денег торчит и пропуск, а на пропуске крупными буквами «МММ». Да, славно поработали. Ну, теперь на самолет и улететь. Сначала в Лондон, потом в Монреаль, а оттуда в Сан-Франциско. А то абсурд какой-то. Прямо сон. Быть не может.

Сам не помнит, как на улице оказался. Пригород, что ли? Не улица, а тропа под горою. Дома все на горе. Светятся тускло. К большому красивому дому дорожка. Рыжая глина. Пошел, попробовал. Скользко. Что ни шаг, все круче. Как на льду. Сейчас начнет руками хвататься. И начал. Все ладони в холодной рыжей глине и мелких острых осколках. Оглядывается, а внизу уже море и белый корабль в отдалении.

Дополз, до окна дотянулся и грязными ногтями в окно стукнул. И раз, и два, и три.

Мутно выглянул в окно мужик, а потом на крыльцо вышел.

– Вам кого, Владислав Геннадьевич? Путч закончился.

Какой ужас, не может вспомнить, кого ему надо!

Янай набычился.

– Мне нужен... мне нужен Нестеренко.

– Слышь! – крикнул Янай в глубину дома. – Нестеренко спрашивают, Егора Сергеевича.

Изнутри захохотали в два голоса – мужской и женский.

– Путч закончился. В Москве Нестеренко, – отозвался мужской голос.

Если в Москве, тогда в каком году? Он сам оттуда давно уехал...

А дом весь такой белый-белый. Но окна черные, опаленные...

– Ну как там, за границей, живут? Ничего? – спрашивает бородатый урка с мощной мускулатурой.

Стоит на пороге, скалится.

– Живут. А откуда вы знаете, что я...

– Ну-у... тиливизирь-то глядим изредка. Там за бугром небось черных вторников вам устроить не удается? А, братан? Там такие дела у вас не проходят. Не-а!

И опять будто он в бараке. И там, в полутьме, задвоилось лицо зэка, который шею сжимал.

– А, вот он! – хрипит зэк, пробираясь поближе.

Острое жало страха вонзилось изнутри в солнечное сплетение. Но лучше это жало, чем тот ножик, который зэк вертит кончиками пальцев.

– Приоделся, парчушка! Смотри какой артист, бля... Клифт у меня попер. Ты чего по горе ходил, падла? Нестеренко искал? Щ-ща-ас будет тебе Нестеренко. И Ерланы, и Тибеты, и Чары, и Тверьуниверсалбанки. Щас все тебе припомним. Сука буду!

Зэк шел медленно, пританцовывая вправо и влево, почти не продвигаясь вперед... В руках он держал... Неужели взрывчатка?.. А-а! Взрыв. Осколки, автомобиль... Все смешалось.

Тут на балконе появилась Света. Тянет за рукав. Будто их ждет самолет.

– Владик, проснись!

И он просыпается в шезлонге у бассейна, на своей вилле, неподалеку от океанского побережья Сан-Франциско.

– Владик, проснись, – говорит Светлана. – Про-о-сни-ись, ми-и-лый! Тебя к телефону! – Светлана тормошила его за плечо. – На, ответь. – Она протянула радиотелефон.

– Слушаю, – сказал Варяг и покосился на жену.

Светлана тут же повернулась и ушла.

– Владислав Геннадьевич, сколько лет, сколько зим. Это некий Юрьев тебя беспокоит. Помнишь меня?

– ...Ну, здравствуй, Сержант!..

– Значит, не забыл?

– Да как тебе сказать. Оно бы с глаз долой – из сердца вон. Не нами сказано, но не всегда получается.

– Вот и я так подумал. Сегодня я тебе уже напоминал о себе. Да, видать, промахнулся. Но зато имею удовольствие поговорить с тобой еще раз.

– А-а-а! Вон оно что! Понял, теперь понял, – протянул Варяг. – Так вот кто, оказывается, сегодня проверял на прочность мой автомобиль. Однако, Сержант, у тебя дурные шутки. Грубые.

– Зато у тебя чутье отменное, Варяг. Я бы даже сказал – волчье чутье. Это надо ж – за пять секунд до взрыва потянуло в кусты. Поздравляю. Сегодня тебя спас мочевой пузырь.

– Спасибо за поздравления. Жаль, что тебя, Сержант, чутье стало последнее время подводить.

– Ты так думаешь?

– Тут и думать нечего. Не я ведь, а ты два года тому уложил наповал собственного брата. Я тебе его из тюрьмы достал, у себя в доме схоронил. Думал, выполнишь мое задание, ухлопаешь Валаччини, возвратишься из Италии в Москву, а тут тебе сюрпризец припасен. Чего ж ты родную кровинушку не почуял? А? Думал, это я за занавесочкой стою и дым колечками в форточку пускаю?

В ответ – слегка сбившееся дыхание.

– Стареешь, видать, Сержант!.. Молчишь?.. Ну молчи! Одно тебе скажу – без чутья ведь долго не протянешь. Поверь мне.

– Верить тебе? Ну уж нет! Ты, сука, специально тогда брата подставил? Я этого тебе не прощу вовек! Сегодня ты ушел от меня. Но запомни: завтра я тебя все равно достану. Ты покойник, Варяг! Молись. У тебя осталось немного времени.

– Не прикидывайся народным мстителем, Сержант. Скажи лучше, сколько тебе заплатил Валаччини за мою голову?

– Ты все на деньги меряешь, Варяг. А жаль... Жди меня. Я тебя скоро найду.

– Ну-ну! Жду, Сержант. Только не обижайся, если наша встреча будет для тебя последней. Мне будет жаль, поверь. Таких, как ты, немного. И еще одно, Сержант. Надеюсь, ты настоящий мужик и не станешь распространять свою ненависть на мою жену и сына.

– В этом ты можешь на меня положиться. Даю тебе слово, Варяг. Мне нужна только твоя жизнь.

– Тогда до встречи.

Варяг отложил в сторону телефон и задумался.

– Владик, ужинать будешь? – прервала его раздумья Светлана.

– Нет. Выпью молока. Принеси, пожалуйста, наверх. Пойду лягу, устал. Последнее время много работы.

– Владик, тебя что-то беспокоит? Я это вижу.

– С чего ты взяла? Пустяки, – ушел он от прямого ответа. – Я газету отложил, ты не выбросила?

– Наверху, на тумбочке. Сам просил отнести туда.

Варяг поднялся к себе на второй этаж. Взял в руки пульт охранной сигнализации. Все индикаторы показывали норму – значит, все в порядке. Охрана также была на месте. Варяг прилег на кровать и попытался читать газету. Было тревожно. В голове роились мысли. Какие-то беглые, ускользающие обрывки, полная сумятица. Что ж, сон в руку. Но что дальше? Главное – угадать момент, точно выйти на цель и не терять времени. С Сержантом срочно нужно что-то предпринимать. Ясно, будет кружить вокруг офиса, а скорее всего у дома. Охрана его вычислит.

Варяг поднялся, подошел к секретеру. Достал бутылку виски. Если бы кельты только и сделали, что изобрели виски, подумал он, их вклад в цивилизацию и так уже был бы достаточно велик. Он наполнил бокал с толстым дном ровно наполовину. Выпил одним махом и снова лег.

Сержант не шел из головы.

Это ж надо, сумел отыскать его, хотя никто, даже бывшие друзья, оставшиеся в России, сейчас и представить не могут, что он, Варяг, здесь, за тридевять земель. И в самом деле – конспирация, сопровождавшая его отъезд сюда, была предельной. Невольной «жертвой» ее стала Светлана, но так было нужно, слишком велик был риск.

Перед отлетом из России Владислав «по секрету», когда они остались вдвоем, сказал Светлане, что в Лондоне для них заказаны два билета в Монреаль. Он говорил ей, что обожает Канаду. Но не сказал тогда всей правды. О том, что из Монреаля они тут же отправятся в Сан-Франциско, промолчал.

В Монреале Светлана, ошалевшая от смены часовых поясов и пересадок, узнав, что теперь нужно лететь в США, спросила:

– А из Сан-Франциско – куда? В Шанхай?

– Светик, успокойся, – обезоруживающе улыбнулся Варяг.

– А из Шанхая – куда? – не унималась Светлана. – В Воронеж? У-у-у! Обманщик.

Варяг не случайно решил приобрести дом вблизи Сан-Франциско, уютно расположенный на побережье. Лучшие годы жизни он провел в переполненных камерах деревянных бараков, где целыми днями зэкам приходилось смотреть на стену с проржавевшей колючей проволокой. Теперь хотелось простора. Большой сад его нового жилища напоминал бухту, где он мог не только переждать надвигающийся шторм, но и набраться сил. Раньше, приходя домой, Варяг по-настоящему расслаблялся, гуляя по выложенным камнями дорожкам.

Но вот уже который день его не могли успокоить ни благоухание цветущего сада, ни прохлада бассейна, ни домашний уют, созданный руками Светланы. А тишина и вовсе действовала на него раздражающе. Света ощущала неожиданную перемену в любимом, робко подходила к нему, ласково обнимала, но он всякий раз мягко освобождался от ее объятий.

Варяг чувствовал угрозу.

Опасностью наполнилось все окружающее пространство, казалось, воздух наэлектризован до такой степени, что даже среди ясного неба можно было ожидать сверкания молний. И тогда Света, не выдержав гнетущего напряжения, спросила напрямик:

– Владик, что с тобой происходит? Последнее время ты какой-то... отчужденный.

Варяг долго молчал, глядя в окно.

– Не знаю... Это у меня бывает. Наваждение какое-то. Все будто бы хорошо. Но все-таки что-то не вяжется.

Чувство опасности у Владислава Геннадьевича было развито неимоверно. Оно было сродни инстинкту животного, уловившего в воздухе едва различимый незнакомый запах. Еще в России Варяга трижды пытались убить, но всякий раз, предупреждая фатальный исход, он успевал опередить убийцу.

Вот и сегодня он вышел из машины буквально за секунду до того, как ее разорвало на части.

Эту черту характера он выработал за долгие годы, проведенные в заключении, когда приходилось быть каждую минуту предельно осторожным. Любое опрометчивое слово, любой неверный жест в камере могли обернуться жестокой расправой, а то и резней.

Мир, в котором ему довелось прожить почти половину своей жизни, оказался очень сложным. А вор такого масштаба, каким являлся Варяг, должен обладать особым чутьем на людей. И на опасность.

Конечно, несколько последних лет сильно отличались от тех, которые он провел в лагерях. Но и в этих условиях Варягу постоянно приходилось быть начеку. Мир вокруг менялся сокрушительно быстро. Менялась и жизнь законных. Держать ситуацию под контролем становилось все сложнее и сложнее. Законники не сидели на одном месте, как это было раньше. Сейчас, в окружении многочисленной свиты, они с удовольствием раскатывали не только по своим владениям, с которых снимали дань, но охотно наведывались и к соседям, где подобные встречи напоминали официальные визиты. На этих светских раутах перемалывались косточки смотрящим, создавались новые союзы и даже кроились границы контролируемых ими суверенных территорий. Неугодному положенцу после состоявшегося обмена мнений чаще всего в качестве неприятного сюрприза подкладывали под водительское кресло взрывное устройство, способное разрешить не только любой спорный вопрос, но и избавить от возможного конкурента.

Мир становился все более тесным. Новые российские законники теперь так же легко разъезжали по всему свету, как некогда при «совке» это делала лишь партийная номенклатура. Западная публика удивлялась невиданному доселе размаху русской души. Вдруг выяснилось, что «новые русские» не умеют мыться в бане в отдельных номерах – тесно им там, а потому снимают всю баню целиком. Ужиная или обедая в ресторане, «новые русские» не ограничиваются отдельным столиком, а склонны заказывать сразу весь зал или даже ресторан. Когда русские ребята появляются в каком-либо публичном доме, все девушки знают: грядет потрясающий заработок, и оказывают «новым русским» самый радушный прием.

Живя за границей, Варяг часто был свидетелем того, как иной законный, хлопая швейцара по плечу, давал «на чай» стодолларовую купюру. Обалдевший от такой щедрости швейцар не мог знать о том, что давать на «гостинец» деньги меньшего достоинства среди братвы так же неуместно, как раскатывать по родной столице на стареньком «жигуленке».

Варягу нередко приходилось наблюдать за гуляющими в американском городе русскими законниками. Он ловил себя на том, что испытывает ностальгическую грусть по ушедшим временам. А отдыхающая братва вряд ли могла признать в нем, проходящем мимо элегантном незнакомце, живую легенду воровского мира.

Хотя однажды Варягу все же показалось, что на одной из оживленных улиц Сан-Франциско он выхватил в людской массе чей-то очень знакомый, умный, настороженный взгляд. Поток машин помешал тогда Варягу рассмотреть человека. Но это послужило для него первым сигналом.

В комнату вошла Светлана с подносом и прервала размышления Владислава:

– Владик, вот твое молоко и бисквит с цукатами, – сказала она с улыбкой, ставя поднос на низенький столик у окна.

Варяг встал с кровати, подошел к столику и опустился в кресло.

– Мне совсем не хочется есть, нет аппетита.

Светлана внимательно посмотрела на мужа.

– Все же что с тобой происходит? Ты опять сегодня стонал во сне... У тебя неприятности? Может, ты нездоров? Я должна знать. В конце концов, я медицинский работник и вижу: ты чем-то сильно обеспокоен и угнетен...

– Не стоит задавать лишних вопросов. Лучше иди ко мне, медицинский работник, я скажу тебе на ушко, что меня тревожит.

– Владик, я серьезно!

– Я тоже. Сынишка спит?

– Да, спит. И все же, скажи мне, что с тобой?

– Что со мной? Просто на сердце у меня одна длинноногая блондинка, и я хочу ее. Хочу ее. Сейчас.

– Как ты можешь, Владик? Я волнуюсь, а ты...

– Медицинский работник Игнатова, ваши препирательства непременно скажутся на моем здоровье, и вы об этом пожалеете!

– Да ну тебя! – засмеялась Светлана, игриво распахивая пеньюар и обнажая красивую грудь и изящный животик. – Я, конечно, слабая женщина, и мне хочется верить, что у тебя все в порядке.

Не отрывая влюбленного взгляда от Владислава, она медленно сняла трусики, сбросила на пол пеньюар и замерла, обнаженная. А он смотрел на ее стройное тело и думал о том, что никогда не покажется женщине скучным и унылым тот, кто хоть что-нибудь делает ради нее – будь это даже самая простенькая комедия. Стой на голове, болтай всякую чепуху, хвастай, как павлин, будь последним дураком или пошляком, но избегай одного – не будь деловит! Не будь рассудочен, тем более в эти минуты.

Светлана подошла к сидящему в кресле Владиславу. Привстав, он стащил с себя халат. Она села к нему на колени, положила ладони на плечи, а ногами обвила его за талию. Поерзав на сиденье, он слегка сполз, а она потерлась ягодицами о густую поросль вокруг его члена. Он стал ласкать ее, обхватил ладонями упругую грудь. Она наклонялась к нему, подставляя его губам набухшие от возбуждения соски, вздрагивала от прикосновения, снова поднималась. Ее пальцы нежно ласкали головку напряженного члена. Потом она погрузила его к себе внутрь, вздрогнув от наслаждения.

Через мгновение их тела совершали плавные волнообразные движения.

– Ты потрясающая, – шептал он, выходя и входя в нее. – Ты чудо!

– Любимый мой! Любимый мой! – повторяла она громким шепотом.

Закусив от удовольствия губку, запрокинув голову, то поднимаясь, то опускаясь над Владиславом, прогибаясь всем телом, Светлана постанывала, всхлипывала, а потом, забывшись, кричала:

– Милый, милый, милый! Сильнее, сильней! Ну же!..

Ритмические сокращения ее оргазма подвели к пику и его. Он яростно вбивал в нее всего себя. Светлана застонала, содрогнулась, замерла и вдруг расслабилась.

Расслабился и он. И стало спокойно. Мир преобразился. Из раскрытого окна доносились ночные приглушенные звуки. Резко пахло цветами.

Светлана медленно наклонилась к любимому. Долго целовала его губы, шею, грудь. Он обнимал ее сильными руками, целовал, гладил нежную кожу. Потом поднял ее на руки и отнес на кровать.

Они уснули в объятиях друг друга.

Длинный телефонный звонок разорвал ночную тишину и непрошеным гостем ворвался в уютную спальню.

Вот оно! – сквозь сон с тревогой подумал Владислав. Поднял трубку и, стараясь не разбудить Светлану, хриплым голосом тихо произнес:

– Хэлло!

Его плохо скрываемое раздражение эхом отозвалось на другом конце телефонного провода.

– А ты, Варяг, не больно-то ласков. Видать, западный харч тебе не впрок.

– Кто это?!

– Значит, не признал меня? Забыл? А жаль! Я вот тебя частенько вспоминал...

– Что за игра в прятки? Кто это?!

– А такое погоняло, как Артист, тебе ничего не говорит?

– Артист?! – не сумел сдержать изумления Варяг. – Неужели ты здесь?

– А где же мне еще быть? Или ты меня рассчитывал встретить на том свете?

С Артистом Варяг был знаком по малолетке. Задорный, никогда не унывающий, он умел легко очаровывать собеседника, чем не однажды пользовался, когда занимался квартирными кражами. В колонию, где сидел Варяг, он попал после очередного побега, и лагерное начальство, желая наказать строптивого воспитанника, перевело его из «сучьей» зоны в воровскую. Именно этого Артист и добивался, и воровская зона, где сидели его подельники, встретила беглеца как героя.

Артист и вправду был необычный вор. Привлекательный внешне, с мягкими аристократичными чертами лица, с телом, как у античных богов, он был неотразим, а обворожительная улыбка и вкрадчивые манеры действовали сильнейшим гипнозом на его многочисленных подруг. Даже фамилию и имя он имел необыкновенные – Модест Разумовский. Артист неоднократно хвастал тем, что был назван в честь своего прадеда, который будто бы держал в Москве гостиницу «Славянский базар». Он с гордостью утверждал, что в его жилах течет не только благородная кровь польских шляхтичей, но также отъявленного мошенника времен нэпа Котьки Лазаря, сумевшего продать здание губчека заезжему американскому банкиру.

Погоняло Артист к Модесту пристало еще с «сучьей» зоны, когда однажды перед отбоем он пропел монолог Мефистофеля «Люди гибнут за металл», удивив своими вокальными данными не только лагерное начальство, но и собственных приятелей.

– Это у нас наследственное, – скромничал Модест. – Мой прадед, потомственный столбовой дворянин Модест Игнатьевич Разумовский, покровительствовал молоденьким хористкам в императорских театрах, а какой он был ухажер, об этом знали семь ведущих балерин, от которых он имел десять наследников.

Потомившись полгода в колонии, Артист был переведен в воры и занял на малолетке едва ли не самую верхнюю ступень в уголовной иерархии зоны. С воли через него шел грев, который справедливо делился между остальными ворами. Но скоро он ушел «в бега» и этим разочаровал не только «кума», успевшего привязаться к Артисту – как сердобольный папаша к нерадивому ребенку, – но удивил и собственных друзей. Впрочем, Модест любил преподносить сюрпризы и делал это с изыском ревнителя искусства. А изловили его не где-нибудь в глухой «малине» в окружении изящных длинноногих фей, не в ресторане, где он, напившись, мог разодраться с оравой беспредельщиков, а в городской библиотеке, где Модест терпеливо в уюте читального зала «вкручивал мозги» молоденькой первокурснице, рассказывая ей о суровых буднях российской колонии.

Побег из зоны – это всегда событие. А если исчезал такой вор, как Артист, то оно знаменательно вдвойне. Об удачном побеге мгновенно узнает вся тюремная братия, и даже через много лет об этом вспоминают как об исключительном происшествии, обрастающем многими невероятными подробностями. А это значило, что родилась еще одна легенда.

Однако случалось и другое. Лагерное начальство, обозленное на беглеца, делало все, чтобы натравить на него воспитанников – запрещало передачу посылок, лишало свиданий. В таких случаях бывало, что вчерашний герой не только подвергался жестоким побоям, но частенько разделял судьбу самой обиженной касты заключенных.

От беспредела Артиста спасло вмешательство Варяга – к тому времени он уже был авторитетным вором в колонии. И когда к нему явилась делегация воспитанников, чтобы он позволил разобраться с Модестом, Варяг спокойно выслушал крикунов, а потом твердо заявил, что не допустит в «воровских» зонах «сучьих» порядков. А если нечто подобное повторится, то в дальнейшем судьбу беспредельщиков будет решать суд «пацанов».

Артист «уходил в бега» еще четыре раза, и это только прибавляло ему веселости – порой казалось, что он не перестанет улыбаться даже в том случае, если обнаружит во лбу дырку от расплавленного свинца. К его многочисленным побегам привыкло даже лагерное начальство, а на ежедневных поверках, в ответ на его фамилию, остряки выкрикивали:

– Пошел в городскую библиотеку!

После малолетки пути Артиста и Варяга разошлись. Однако Владислав не переставал интересоваться делами Модеста и не удивлялся, когда в своем воровском промысле тот использовал трюки с переодеванием. Однажды он представился агентом известной певицы и, разъезжая по городам, собирал щедрый аванс за предстоящие выступления. В другой раз был таможенным начальником и лихо брал взятки; в третий – налоговым инспектором. Но особенно он любил форму сотрудников милиции и появлялся в ней не только на пустынных дорогах, высматривая дорогие автомобили, – он заявлялся на квартиры к антикварам и преуспевающим бизнесменам.

Поговаривали, что он сумел сколотить приличное состояние, которого хватило бы на несколько воровских жизней. Возможно, поэтому Модест был одним из первых, кто решился съехать на Запад, и даже его мрачноватое прошлое не помешало израильскому посольству широко распахнуть перед ним двери.

– До меня дошли слухи, Модест, что ты сделал обрезание и подался на историческую родину.

– Я тоже о тебе немало знаю, Варяг, но мое обрезание в сравнении с твоим образованием сущий пустяк, – расхохотался Модест собственной шутке. – Впрочем, ты не одного меня удивлял своей сообразительностью.

– Откуда тебе известно обо мне?

– Думаешь, если я разговариваю на иврите, так не бываю на своей многострадальной родине?

– И какие последние новости ты привез с родины?

– Вижу, ты газет не читаешь, Варяг. В России стреляют. И наиболее дальновидные законные давным-давно обзавелись хозяйством на цивильном Западе.

Разговор затягивался. Варяг посмотрел на Свету. Она, разметавшись, посапывала на просторной кровати и казалась ему особенно привлекательной – нежный румянец, разлившийся во всю щеку, добавлял ей очарования.

– Что ты мне хотел сказать? Модест, думаю, ты позвонил не для того, чтобы пожелать мне спокойной ночи. У нас тут, знаешь, скоро утро.

– Спокойной ночи? О чем ты говоришь? Сейчас в Тель-Авиве светит солнце. Кто бы мог подумать, что своим звонком я побеспокою такого уважаемого господина?

Это было в характере Артиста – он умел не только заболтать, но еще и подсыпать в разговор перца.

Варяг хотел завершить разговор, но, поразмыслив, решил дать возможность Артисту исполнить его сольный номер.

– Кончай базар, Артист.

– Сколько лет я тебя не видел, Варяг, а ты все такой же. Хотя мне говорили, будто бы ты изменился... поменял не только фамилию, но и лицо.

– Что еще ты знаешь?

– Я знаю все, Варяг, – сменил тон Модест. – У меня к тебе долгий разговор.

– Так в чем же дело, слушаю тебя.

– Это не совсем тот случай. Трепаться через океан не в моем стиле. Жди меня завтра, я прибываю утренним рейсом. Помню, помню твое радушие, но встречать не надо, доберусь сам.

– Дорогу найдешь?

– Да уж как-нибудь.

Некоторое время Владислав продолжал сжимать в ладони телефонную трубку. Одно к одному. Вот так, беда никогда не ходит одна, подумал он. Бережно, будто это не кусок пластмассы, а нечто тонкое и хрупкое, положил трубку на рычаг и, обернувшись, увидел, что Светлана не спит.

– Что случилось? – спросила она с тревогой в голосе.

– Все хорошо... Спи!

– Я тебя очень хорошо знаю, Владик! Ты что-то недоговариваешь.

Светлана никогда не вмешивалась в его дела. Она жила своими женскими заботами. Воспитывала двухгодовалого сына. Конечно, о многом догадывалась, но его бизнес был для нее некой заповедной зоной, куда она не имела права ступить. Светлана занималась домом. Она обладала талантом создать уют там, где находилась, и всегда стремилась сделать так, чтобы любимому было легко в ее присутствии, а этот дар Варяг ценил в ней особенно.

Он внимательно посмотрел на Светлану. Неужели она попыталась нарушить негласное табу? Но, не увидев в ее глазах ничего, кроме беспокойства, ласково ответил:

– Нет, все замечательно, просто я получил привет из России... на который не рассчитывал.

– Это твои прежние друзья?

– Да.

– Но как они нашли тебя?

– Не знаю... Не надо больше вопросов, Света, спи, – прошептал Варяг и усыпил ее поцелуем.

А сам, отбросив простыню, лежал в темноте с открытыми глазами, воскрешая в памяти события последних лет.

Владислав довольно быстро освоился в США. Другой бы на его месте годами приноравливался к новому месту жительства. У Варяга на это не было времени. С первых дней он взялся за дела, и сейчас они шли как нельзя лучше. Фирма, созданная им, процветала, обороты увеличивались. Живи и радуйся. Однако спокойная и размеренная жизнь была не для такого человека, как Варяг. Привычки, приобретенные в молодости в суровых условиях российской колонии, невозможно вытравить ни респектабельностью, ни умными речами, ни роскошью апартаментов, ни дорогими автомобилями. Всматриваясь в довольные, сытые лица своих американских партнеров, ворочающих миллионами долларов, он, старый опытный вор, часто с раздражением думал о том, что пора запустить руку в глубокий карман этих самодовольных гонористых америкашек. Воровская закалка не давала покоя Варягу – он жаждал действий.

Варягу не спалось. Он встал с кровати, подошел к окну и отдернул занавеску. По небу ползли черные тучи, порывистый ветер задирал подолы деревьям, неподалеку тяжело дышал Тихий океан.

Варяг приоткрыл окно. С берега пахнуло водорослями. Этот запах напомнил ему юные годы.

Все-таки жизнь – удивительная штука! Помотала его неслабо. Казахстан, Сибирь, Дальний Восток, Магаданская область. И вот на тебе. В конце концов оказался в Сан-Франциско. Красивый город. Собственный особняк в богатом районе, любимая женщина. Отличный бизнес. Мощная силовая структура. Огромные перспективы. Что еще надо?

Варяг оглянулся на спящую Светлану. Ему хорошо с этой женщиной. Можно ли все это назвать счастьем? Видимо, да! Хотя счастье – самая неопределенная и дорогостоящая вещь на свете. Эта мысль принадлежала академику Нестеренко. Да! Егор Сергеевич уникальный человек. Именно он подготовил два года назад их со Светланой отъезд из России.

Варяг опустился в глубокое кресло у окна и закрыл глаза.

Отъезд готовился несколько месяцев. Даже ближайшее окружение не подозревало о его истинных намерениях. С академиком Нестеренко они обсудили все тонкости операции. О многом они тогда говорили. Мысленно он видел Егора Сергеевича, дающего указания своим обычным невозмутимым тоном:

– Владислав, нам нужны положение, власть, расширение влияния. Для этого потребуются деньги, и немалые. В швейцарских банках у нас кое-что есть. И тебе, бизнесмену Игнатову, бывшему ученому и депутату по фамилии Щербатов, мы переведем куда надо приличную сумму.

– А стоит ли, Егор Сергеевич? Может, я лучше на месте кое с кого сниму долги? Там ведь много чего накопилось!

– Это потом. Эти деньги от нас никуда не уйдут, сначала нужно научиться вести бизнес. У американцев есть чему поучиться, и прежде всего как правильно вкладывать деньги, чтобы они работали на полную мощность. А уж потом можно и должников пощипать. Ты посмотри, «новыми русскими» в России стали не те, кто производит, не те, кто вкалывает, мозгами шевелит, чтобы дело организовать, работу дать, а те, кто на нефтяной и газовой трубах «сидят», кто чужие деньги из кармана в карман перекладывают: банкиры всякие, финансисты хреновы. Благодаря инфляции они за минимальное время заработали максимум денег. Только ленивый не заработал на инфляции. На общенародной нефти, на газе. А государственные чиновники погрели руки будь здоров как, в том числе и на производственниках. Н-да!.. Вполне по-русски ведут себя наши нувориши. Вместо производства гоняют деньги из лузы в лузу, затыкают дыры то тут, то там. Это не наш путь. Это политика одного дня. Мы построим и пустим в ход другую мощную машину. Начнем с малого. Ты создашь в Штатах фирму под названием «Интеркоммодитис». Будем вкладывать деньги прежде всего в экономику, в том числе западную, сегодня нам нельзя замыкаться только на местных национальных рынках, будем торговать и с Западом и с Востоком. Ты обязан заявить о нас масштабами деятельности фирмы, обороты ее должны впечатлять. Имеющиеся у нас сотни и сотни миллионов долларов в твоих руках должны работать на наше общее дело и через год, два, три превратить фирму в мощную империю.

– Егор Сергеевич, раскрутка такого дела в Штатах потребует немалых официальных вложений. Как быть с американской налоговой полицией?

– Не будем мелочиться, ибо все, что можно уладить с помощью денег, как ни парадоксально, обходится дешевле. А потом не забывай: оборот и прибыль – вещи разные. Оборот на слуху, а прибыль в кармане. Приумножение общака – благородное дело.

– Чем должна заниматься фирма конкретно?

– Производство, торговля, то есть все, что продается в количестве. Скажем, металл, лес, нефтепродукты, отходы всевозможные химические и всякие прочие «коммодитис». Автомобили. И прежде всего нужно обратить внимание на производство ширпотреба – вечная тема. Кстати, не только сигареты, но и зубная паста, женские гигиенические прокладки – потрясающий бизнес, я уж не говорю о памперсах и жевательной резинке. – Нестеренко подмигнул Варягу и довольно крякнул.

– Кстати, Егор Сергеевич, а не качнуть ли нам нефти через Прибалтику? Со мной ребята из Риги вели разговоры об этом. Не все же только чиновникам зарабатывать на российских недрах.

– Ну что ж, отличная мысль! Как говорили древние, «сапиенти сат», что означает: «умному достаточно», – улыбнулся Нестеренко. – Ты очень умный, Владик.

– Простите, Егор Сергеевич, но «очень» и «самых» умных не бывает. Это дураки встречаются разных уровней и на любой вкус. Ум, как деньги, либо есть, либо нет.

– Ну-ну!

– Между прочим, Егор Сергеевич, получается, нам придется нарушать основной воровской принцип «не работать»?

– Принципы, мой друг, как раз и существуют для того, чтобы их нарушать, а то какое же от принципов удовольствие. – Академик потрепал Варяга по плечу. – Мы, к твоему сведению, наладим систему «финансы – сырье – товар – финансы». Смекаешь? Ведь никто из братвы до этого еще не додумался. Эти лохи все пытаются заработать деньги топорными методами, в лоб, а мы с тобой будем заниматься высоким искусством. Из российского, заметь, сырья делаем готовую продукцию. Продаем ее. Накапливаем капиталы. Дальше покупаем акции, скажем, металлургических и прочих алюминиевых комбинатов, к примеру, в Сибири, при этом обеспечивая там работой и зарплатой работяг. Это всенепременно должно свести нас с руководителями регионов и государства. Мощные деловые связи, как говорится, не во вред здоровью. Как сказал один мой знакомый: «Все должны делиться, и чиновники в том числе».

– Должны, это верно. Но, кажется, не всегда делятся?

– Делятся, делятся. Особенно когда берешь кого-нибудь за горло. Тогда все идет как по маслу.

– С этим я согласен.

– Вот именно! Пошли дальше. Ты, конечно, понимаешь, Владик, одному тебе там не справиться. Ни один крупный бизнесмен никогда не работает в одиночку, всегда в упряжке. Ты будешь коренник, а уж пристяжных я тебе подберу – будь уверен! Но ты с ними обязан считаться, как со мной, а иначе возок опрокинется. «Интеркоммодитис» – это монстр. Филиалы «Интеркоммодитис» появятся везде: в Бостоне, в Лос-Анджелесе, в Майами, в Нью-Йорке. Словом, ты будешь управлять всем, что делается по нашей схеме, и в центре, и на обоих побережьях США. Главное – не робей! Америка – страна оптимистов. Пора и нам, русским, стать оптимистами. Устанавливай связи, крепи ряды. Там много наших соотечественников, которые с удовольствием пойдут к тебе на любую работу, поскольку загибаются от скуки и безысходности.

– Согласен с вами. Наши ребята предпочитают умереть на чужбине от тоски по родине, чем от злости у себя дома.

– Варяг, ты становишься философом!

– Егор Сергеевич, каков учитель, таков и ученик.

Этот разговор Варяг вспоминал неоднократно, живя в Сан-Франциско. Он не переставал удивляться проницательности Нестеренко. Старик ни в чем не ошибся. Все эти два года в США Варяг жил по тому плану, какой перед его отъездом из России они наметили с Егором Сергеевичем. Отъезд готовился основательно и держался в большом секрете. Именно тогда Егор Сергеевич посоветовал Владиславу поселиться в Сан-Франциско, купить дом, где не только легче скрывать личную жизнь, но и удобно проводить деловые встречи.

По прибытии в Сан-Франциско Варяг буквально через неделю отправился в российско-американское предприятие по продаже компьютеров. Этот адрес ему дал Нестеренко и рассказал, что фирму возглавляет человек по имени Евгений Райшель, разыскиваемый Интерполом. О его сомнительных подвигах мало кто знал. В России он сумел, объегорив миллионы вкладчиков, прикарманить колоссальные деньги одного из банков. Из Англии по подложным документам вывез бриллианты на сумму около десяти миллионов долларов. А в Италии, выдав себя за американского бизнесмена, с помощью сицилийских друзей получил кредит на двадцать пять миллионов долларов, возвращать который, конечно, не входило в планы мистера Райшеля. И это был далеко не полный перечень всех его афер.

Варягу достаточно было напомнить лишь некоторые яркие страницы из биографии удачливого предпринимателя, чтобы тот без разговоров перевел на счет доверенного лица бизнесмена Игнатова восемь миллионов долларов. Это была первая акция Варяга в США. Вслед за ней последовала череда других, принесших немалые деньги, кроме тех, что приходили из Швейцарии от Нестеренко. Этого было более чем достаточно для первых финансовых и коммерческих операций фирмы «Интеркоммодитис».

Параллельно с этим через доверенных лиц Варяг стал устанавливать связи с соотечественниками, проживающими в США.

Первым делом он вышел на тех русских, кто сумел бежать в Америку еще в брежневские времена. За это время они успели не только выучить английский язык, но и прочно закрепились на заокеанской земле. Многие обзавелись недвижимостью, стали весьма уважаемыми людьми и даже открыли собственное дело. Они хорошо помнили, как тяжело им давались первые шаги в Америке. Кто-то повкалывал посудомойщиком, кто-то таксистом; кому-то случалось разбирать мусор на городских свалках; были такие, кто несколько лет работал официантом или вышибалой в дешевых, замызганных ресторанчиках.

Среди эмигрантов этой волны некоторые представляли для Варяга особый интерес, поскольку работали в солидных компаниях и банках и имели доступ к информации о вкладчиках, среди которых были люди, чьи накопления вызвали бы немало вопросов у налоговой полиции. За небольшую плату Варяг скупал чужие тайны, зная, что в ближайшее время использует их сполна.

В восьмидесятые годы в США выехало из России огромное количество эмигрантов следующей волны. Многие были злы и обездолены. Эти соглашались работать за гнутый пятак и, не стесняясь, искали могущественных покровителей, чтобы не затеряться соринкой в чужом мире. Немало было и таких, которые не умели работать вообще, а если что-то и делали на родине, так это вертели наперстки на вокзалах, обыгрывали доверчивых сограждан в карты в поездах дальнего следования. Много было среди них спортсменов, не нашедших должного признания на родной земле.

Этот контингент интересовал Варяга особенно. Их он видел в первых рядах своей нарождающейся армии, которая должна была скоро дать бой заевшимся американским мафиози. Бедность – это хороший стимул для движения наверх.

Через русскую общину в США Варягу не составляло большого труда выяснить, что среди эмигрантов этой волны немало таких, кто прошел через жернова российских зон. И это несмотря на, казалось бы, предельно жесткий отбор иммигрантов. Но деньги – великая вещь. Любые следы можно замести банкнотами. В этом Варяг убедился лишний раз. Чиновники Службы иммиграции и натурализации США, как выяснилось, допускали многочисленные злоупотребления, предоставляя американское гражданство кому попало, в том числе и бывшим, и даже беглым заключенным из России.

Дороги, по которым в Америку стекались блатные, были самые разные: одни сумели остаться по гостевой визе, другие приезжали из Израиля, третьи – из Западной Европы. Были и такие, кто сумел добиться политического убежища. Эти проходили в иммиграционном отделе как лица, пострадавшие от коммунистического режима. Кто-то женился и стал полноправным членом американского общества. Сам Варяг получил вид на жительство как коммерсант, обладающий существенным капиталом.

Именно на бывших зэков Варяг собирался опереться в первую очередь и поэтому внимательно изучал их послужной список. Эти люди выделялись из толпы других новых американцев русского происхождения своими повадками, жесткими, настороженными взглядами и множеством наколок. Вся русскоговорящая Америка называла их «синими». Варяг стал брать «синюю» братию под свою опеку. Через доверенных лиц ему удавалось устраивать их на работу в бары и ночные клубы вышибалами и сторожами. Вчерашние зэки с удовольствием принимали помощь и становились новобранцами. Конечно, этих горе-бойцов необходимо было научить многим премудростям ведения боя и защиты. В этом направлении предпринимались важные шаги.

Был куплен участок земли, где люди, действующие от имени Варяга, открыли тренировочную базу службы безопасности, заручившись сертификатом Международной контртеррористической тренинговой ассоциации. Здесь будущие бойцы обязаны были научиться не только палить из всех видов стрелкового оружия, но и знать сильные и слабые стороны каждого из них. Особая роль отводилась мастерству ведения ближнего боя. Умению работать с новейшей электроникой, будь то подслушивающие устройства или телефоны с закладкой, уделялось особое внимание. И самое главное, а возможно, и наиболее трудное заключалось в психологической закалке бойца. Каждый обязан был поверить в собственную непобедимость. Здесь, на базе, им пришлось овладевать и искусством лицедейства – даже самые близкие люди не должны были распознать по выражению их лиц подлинные чувства.

В отличие от китайских и итальянских мафиози, обитавших в тесных кварталах, Варяг счел целесообразным расселить своих бойцов по всему городу – создавалось впечатление, будто количество русских увеличилось втрое. Пусть местные мафиози постоянно чувствуют на себе прессинг – это главное условие психологического давления. Разброс по городу не мешал бойцам собираться в считаные минуты – мобильные телефоны были таким же неотъемлемым атрибутом русских, как и скорострельные пистолеты.

Во многих крупных городах США стали действовать такие бригады, любовно называемые Варягом «филиалами». Их возглавляли зэки с опытом организаторской работы – многие в России были в статусе положенцев и смотрящих. Филиалы, насчитывающие сотни человек, делились на небольшие группы.

В бригадах был введен принцип беспрекословного повиновения младших бойцов старшим, непослушание расценивалось как предательство, отступника чаще всего ждала смерть. Обязательным условием являлась строжайшая конспирация.

Законопослушные американцы не подозревали о том, что обходительный и любезный швейцар шикарного ресторана в недалеком прошлом был отцом тюремной семьи и в промежутках между отсидками потрошил квартиры богатых российских сограждан, а ныне состоял наемным бойцом в крепнущей армии, возглавляемой вором в законе по кличке Варяг.

Спустя год пришла пора продемонстрировать свои возможности. Варяг тщательно изучал повадки боевиков в итальянском и китайском кварталах и пришел к выводу, что перевес сил на его стороне. А если учесть, что многие из его бойцов учились стрелять в свое время не в городских тирах, а едва ли не во всех «горячих точках» развалившегося Советского Союза, то преимущество тем более становилось очевидным.

Ночные клубы Западного побережья, контролировавшиеся сицилийцами, представляли для Варяга особый интерес. Даже по самым скромным подсчетам, ежедневная выручка от этого бизнеса составляла сотни тысяч долларов. За пополнение общака валютой из новых источников следовало побороться.

Во главе корпорации стоял дон Альберто Монтиссори, один из самых богатых и влиятельных мафиози Америки. Состояние его семьи исчислялось миллиардами долларов.

Несколько последних недель Варяг лично наблюдал за доном Альберто. Прослушивал телефонные разговоры, изучал досье. Перечитал все газетные публикации о нем. Журналисты любили писать о Монтиссори. Правда, эта информация чаще носила однобокий, льстивый характер. Скоро Варяг знал о Монтиссори все: круг знакомств, сферу деловых интересов, хобби, маленькие слабости и даже любимое блюдо дона. Он мог узнать в лицо всех его телохранителей, членов семьи и даже любовниц. Услышав о том, как жестоко расправился Монтиссори с провинившимися служащими одного из ресторанов, Варяг лишний раз убедился, что ему придется иметь дело с властным и сильным человеком. Такие люди практически ничего не боятся, и если их чем-то и можно поразить, так это еще большей жестокостью и невиданной наглостью.

Через некоторое время Варяг в деталях представлял не только распорядок дня дона, но и его привычки. К примеру, Монтиссори никогда не надевал головные уборы, но всегда носил лакированные штиблеты на тонкой подошве, даже в проливной дождь. Он обожал оперу, любил исполнять арии и частенько в кругу приятелей выводил рулады, обижаясь, если аплодисменты оказывались не очень продолжительными.

Пришло время, и Варяг лично набрал номер крестного отца итальянской мафии. Прямой телефон Монтиссори знали немногие, только самые близкие к нему люди.

– Алло, Монтиссори слушает, – раздался мягкий баритон сицилийского дона.

– Мистер Монтиссори, хочу заметить, у вас приятный голос. Вы случайно не поете в опере? – сказал Варяг и улыбнулся.

– С кем это я говорю? – недружелюбно отозвался дон Монтиссори.

– Вас беспокоят коллеги по бизнесу.

– Коллеги по бизнесу? – пропел Монтиссори, будто исполнял ариетту. – О каком бизнесе вы говорите, уважаемый?

Варягу показалось, что голос дона прозвучал на сей раз почти ласково.

– Об игорном, мистер Монтиссори. Всего лишь об игорном бизнесе.

– О каком еще игорном бизнесе? – вновь не скрыл раздражения дон Монтиссори.

– Слушайте меня внимательно, – спокойно сказал Варяг. – Нам известно, что непосредственно под вашим присмотром находятся игорные и публичные дома Сан-Франциско и Лос-Анджелеса.

– Что вы хотите этим сказать?!

– Лишь то, уважаемый коллега, что ваш доход только от подпольных публичных домов Сан-Франциско ежедневно составляет около десятка миллионов долларов. Это очень хорошие деньги!..

– Я говорю с сумасшедшим.

– Вы так считаете? Уважаемый, может, вы хотите спросить, откуда мне это известно? Что ж, извольте. Прежде чем позвонить вам, пришлось проделать большую работу. И признаюсь вам, эта информация обошлась мне в кругленькую сумму и далась нелегко. Должен сказать, я получил огромное удовлетворение: работа оказалась интересной. Что-то подобное я испытывал в школе, изучая «Историю родного отечества».

– Что вы от меня хотите? Если это шантаж, так у вас ничего не выйдет... уверяю вас!

– Ну что вы, какой шантаж. Просто я хочу быть вашим компаньоном.

– Что?!

– Поверьте, для вас это будет весьма выгодное сотрудничество. И обойдется значительно дешевле, чем отказ.

– А вы наглец, – пропел Монтиссори после небольшой паузы.

– Вы преувеличиваете, дорогой коллега. Если мы не подружимся, то я покажу, что такое настоящая наглость.

– Вот как! Ну что же, если я не бросаю трубку, то только из любопытства. Мне не терпится узнать, с кем я разговариваю и кто этот неосторожный человек, позволивший так неостроумно шутить со мной. Вы, должно быть, не подозреваете о том, что эта шутка может закончиться для вас весьма печально.

– Я ценю ваше чувство юмора, но я никогда не был так серьезен, как сейчас, мистер Монтиссори. Мы с вами деловые люди, и по пустякам я не стал бы тревожить такого уважаемого человека, каким являетесь вы.

– И все же с кем я разговариваю, черт возьми?!

– Вы нервничаете, мистер Монтиссори. Разве деловой разговор следует начинать ссорой? Нам ведь еще предстоит обговорить условия партнерства, а это требует хладнокровия и выдержки.

– Вы не ответили на мой вопрос!

– Да, да. Прошу прощения, что не представился сразу. А беспокоят вас бедные русские эмигранты, которые давно и ревностно следят за вашими успехами. Организации, подобные нашей, на Американском континенте, кажется, называют мафией.

– Русская мафия? В Америке?! Вы меня хотите рассмешить, теперь я убедился, что имею дело с шутом. – В голосе сицилийского дона послышались язвительные нотки. – Я знаю китайскую мафию, наслышан о колумбийской, но о русской слышу впервые. Ха-ха-ха! Любезнейший, а вы не пробовали выступать в цирке? Гарантирую вам полный успех. Публика будет в восторге! – Голос Монтиссори звучал уверенно.

– Не имею желания вас разубеждать. Надеюсь, что хотя бы о такой стране, как Россия, вы слышали? Или с географией вы тоже не в ладах? Думаю, у нас с вами еще найдется время, чтобы побеседовать, как следует изучить этот увлекательный предмет. А сейчас я бы хотел пожелать вам приятного аппетита. Кажется, сегодня вы обедаете в обществе конгрессмена Корда?..

Варягу приятна была образовавшаяся пауза.

– Что вы опять замолчали, мистер Монтиссори? Может быть, вы меня не расслышали?

Это был сильный и точный удар. Варяг представил, как тучное тело дона Монтиссори откинулось на спинку кресла.

– Слышу я вас хорошо, только не нужно трепать по телефону имена всеми уважаемых людей, – постарался смягчить тон Монтиссори.

Он понял, что его собеседник знает гораздо больше, иначе не имело смысла произносить имя конгрессмена. Возможно, это не единственный козырь русского мафиози.

– Вы молчите, дон Монтиссори?! Или это мне показалось? Хотя я вас понимаю.

Обладая абсолютным слухом, Монтиссори пытался уловить в голосе русского хотя бы малейшую фальшь. Но речь собеседника была точна и взвешенна. Так разговаривать мог только весьма уверенный в себе человек.

Конечно, он слышал о русской мафии, о кровавом беспределе в далекой, загадочной России. Но чтобы русские осмелились сунуться в Америку? И тем более в сердце его, Монтиссори, бизнеса? Это уже слишком.

– Мне нужно подумать, – сказал Монтиссори.

– Это нам тоже понятно, – ответил Варяг и добавил: – А чтобы вам лучше думалось, завтра я передам вам привет.

Монтиссори хотел было договориться о встрече, чтобы с глазу на глаз оценить, что представляет собой русский нахал, но услышал короткие и резкие гудки.

Иметь своих людей в конгрессе считала делом чести каждая мафиозная структура. На подкуп конгрессменов и на их продвижение крестные отцы денег не жалели.

Имел своих людей в конгрессе и Монтиссори. Это было одно из главных завоеваний сицилийского дона. Более других он ценил конгрессмена Корда, старейшего члена Палаты представителей. Корда имел огромнейшее влияние не только в своем штате. Острый на язык, он язвительно и с удовольствием поругивал нынешнюю администрацию, и многие газеты не без злорадства цитировали его. Никто не мог предположить, что красноречивые выступления конгрессмена не что иное, как продукт долгих размышлений мистера Монтиссори. Дон через послушного члена Палаты представителей протаскивал многие предложения, позволяющие крепнуть его полуподпольному бизнесу. Сеть игорных домов с тех пор, как Корда приобрел в конгрессе вес, увеличилась вдвое, а всякого рода притонов было куда больше, чем ресторанов и кафе. Со стороны могло показаться, что все мужское население Тихоокеанского побережья только тем и занималось, что просаживало деньги в рулетку и до утра пропадало в увеселительных заведениях.

Многие из клана Монтиссори знали о его слабости: прежде чем распахнуть перед страждущими утех двери очередного злачного заведения, он лично дегустировал едва ли не все напитки в баре, а потом вместе с приглянувшейся красоткой отправлялся опробовать роскошную кровать в шикарном люксе.

Многим был памятен случай, происшедший с Альберто Монтиссори во время открытия одного из престижнейших ночных клубов «Глаза Джоконды», над проектом которого трудились лучшие дизайнеры Калифорнии. Дон с интересом осмотрел комнаты, выдержанные в стиле эпохи Возрождения, и нашел, что лучше придумать невозможно. Особенно ему понравились кровати. По заверениям дизайнеров, они были точной копией кроватей итальянских королей. И конечно, дон Монтиссори устоять не мог. Он удалился в одну из комнат вместе с красивой танцовщицей Лили, а охрана, оставшись за дверями, не без усмешек прислушивалась к сладострастным стонам босса и его подружки. Через полчаса пышное ложе не выдержало нагрузки – ножки надломились. Услышав шум и крики, охрана решила, что на босса совершено покушение, и, выхватив оружие, ворвалась в комнату. Дон Монтиссори и красотка Лили валялись рядом со сломанной кроватью, как говорится, в чем мама родила. Дон Монтиссори пришел в ярость. Набросив халат, он помчался в кабинет администратора клуба. Отвесив оплеуху директору, он тут же уволил его, точнее – навсегда выбросил из бизнеса.

С тех пор администрация клубов с великой тщательностью лично проверяла прочность каждой новой партии мебели.

Дон Монтиссори дорожил конгрессменом Корда. За небольшой процент, отчисляемый от каждого выполненного дела, тот воплощал в жизнь самые сложные проекты. С его помощью дону удалось доставить в США больше тысячи русских девушек, которые за мизерную плату работали стриптизерками в дорогих клубах. Конгрессмен обладал даром находить союзников, а если партнер оказывался несговорчивым, в дело вступали бойцы дона Монтиссори. Они, не тратя лишних слов, доводили до сознания упрямца банальную истину, что здоровье и богатство куда лучше небытия.

На многих политиков и влиятельных лиц дон Монтиссори имел досье, где педантично отмечались не только их сильные стороны, но и человеческие слабости – страсть к выпивке, алчность, чревоугодие, любовь к женщинам, склонность к гомосексуализму, пристрастие к наркотикам. Он старался не упустить ни малейшего штриха в характере возможного оппонента, всегда помня о том, что когда-нибудь это может пригодиться. Порой Монтиссори не без гордости заявлял, что политики, подобно слепым щенкам, охотно кормятся из его рук, и нет для них большей радости, как получить к Рождеству объемистый конверт, туго набитый стодолларовыми купюрами.

Корда являлся проводником идей честолюбивого Монтиссори. А планы у Монтиссори были гигантскими. Требовалось потеснить китайскую общину, которая последнее время чрезмерно разрослась и настаивала на увеличении доли в совместных проектах. Китайские рестораны, разбросанные по всему побережью, начинали раздражать Монтиссори. Он стал подумывать о том, а не построить ли на их месте недорогие пиццерии. Тогда уж точно не придется делиться с китайцами возрастающими доходами. Без помощи всесильного Корда здесь не обойтись, а потому всякое ущемление интересов конгрессмена Монтиссори воспринимал как попытку залезть в собственный карман. И уж конечно, в его планы не входило делиться накопленным состоянием с кем-то еще.

После разговора с Монтиссори Варяг вызвал к себе Сивого. Моложавый мужчина лет тридцати пяти, невысокого роста, худощавый, юркий, он напоминал резвую борзую. Звали его Севастьянов Назар Петрович. В США он приехал пять лет назад в качестве мужа молоденькой студентки из Сан-Франциско. Девушка проходила стажировку в Москве, где и повстречала своего суженого. Севастьянов вызвал ее интерес к себе смелыми рассказами о советской действительности и несмелыми ухаживаниями, которые тем не менее порой перерастали в настойчивую атаку. Союз жиреющего Запада и нищей России оказался непродолжительным. Через полгода супруги освободили себя от обоюдных упреков, подав заявление на расторжение брака. Два года Сивый пытался найти приличную работу, но тщетно. Официант в дешевом ресторанчике – это было все, на что он мог рассчитывать.

Приходя куда-либо наниматься, он без стеснения рассказывал о том, что в Союзе служил в одном из секретнейших подразделений КГБ, аналогов которому не существовало во всей России, и что основная его специальность – пиротехника. Сивый пытался объяснить улыбчивым американцам, что таких профессионалов, как он, едва ли можно отыскать хотя бы с десяток на территории бывшего Советского Союза. Он пояснял, что умеет не только взрывать, но и обезвреживать мины с самыми сложными устройствами, с дьявольскими секретами и ловушками. Но чиновники американских спецслужб кривились и уверяли, что его знания для антитеррористических подразделений представляют такой же интерес, как для обывателя торнадо в соседнем штате. И когда Сивый уже не надеялся отыскать работу по специальности и готов был смириться и тянуть лямку в белом переднике посудомойщика, неожиданно в его судьбе вновь появился Варяг.

Господин Игнатов отыскал Сивого в тенистом парке с высокими и стройными кипарисами, напоминавшими солдат на карауле.

Подойдя к Сивому, присел рядом на скамеечку, а потом спросил по-русски:

– Закурить желаете?

За три года, проведенные в Америке, Сивый успел отвыкнуть от русской речи, и сейчас эти слова показались ему сладкоголосой песней.

Он изучающе посмотрел на незнакомца. Моложав. Красив. Элегантный костюм стоит ровно столько, сколько рядовой американец зарабатывает в течение месяца. Кто он? Предприниматель? Богатый бездельник? Или, может быть, агент российских спецслужб?

Сивый протянул два пальца.

– Не откажусь.

Задымили молча. Аромат крепких сигарет кружил голову. Хорошо! Послать бы все заботы к черту и сидеть бы вот так на этой скамеечке неделю-другую.

– Ну как, Назар Петрович, трудно сегодня с работой?

Услышав собственное имя и отчество, Сивый покосился на соседа и решил не удивляться. Разведка! Очевидно, спецслужбы следят за ним уже не один день, и, возможно, не без их участия ему никак не удается устроиться даже вышибалой в плохонький бар. Видимо, он все же болтал лишнее.

– Трудно, – ответил Сивый сдавленно и выдохнул горечь жизненных неурядиц вместе с упругой струйкой дыма.

Но незнакомец, похоже, был расположен к долгому разговору. Он закинул ногу на ногу, расстегнул на пиджаке единственную пуговицу, а потом все так же с ленцой поинтересовался:

– Что же это американские спецслужбы не ценят такого профессионала? Неужели не знают, что таких уникальных специалистов, как вы, Назар Петрович, едва ли наберется во всем мире два десятка?

Подобная осведомленность начала раздражать Сивого, и, выдержав паузу, он ответил, едва разжимая зубы:

– Видно, не знают.

– Такие профи, как вы, Назар Петрович, должны заколачивать здесь десять штук в месяц. Не менее.

– Послушайте, неужели у ФСБ больше нет никаких других дел? Я уже давно оставил военную службу и уехал на Запад по официальным каналам, выждав, между прочим, положенный срок.

Но незнакомец по-прежнему оставался благодушным и, кажется, не собирался реагировать на прорвавшееся раздражение. Он затягивался пахучим дымом, будто не существовало более приятного занятия, чем поглощение никотина.

– Вы меня не за того приняли. Впрочем, это и неудивительно. Действительно, вы обо мне не знаете ничего, я же о вас знаю очень много. Например, то, что в свое время вы пристреливали ружья для биатлонистов сборной России, потом сами неплохо выступали на международных соревнованиях по стрельбе. Еще вы налаживали выпуск первоклассных ружей, из которых были убиты такие воровские авторитеты, как Колун и Гордый. Вас привлекали в качестве эксперта оружия различные криминальные группировки.

– С чего вы это взяли? – огрызнулся Сивый. – По-моему, вы выдаете желаемое за действительное или же меня с кем-то путаете. Я – пиротехник, к вашему сведению. То есть моя специальность – это изготовление горючих, осветительных и зажигательных механических смесей. Первоклассные ружья – не по моей части.

Владислав Геннадьевич выдержал паузу и продолжил:

– А еще мне известно, что вы проходили свидетелем по делу об исчезновении нескольких десятков новейших «АКМ» из армейских складов. Хотя у меня имеются данные, что именно вы являлись инициатором этой кражи, а на вырученные деньги уехали за океан.

Сивый внимательно посмотрел на незнакомца. Разговор принял острый характер. О том, что он был связан с ворами в законе, знал весьма ограниченный круг лиц, а о том, что через его руки прошли десятки неучтенных стволов и что он был экспертом оружия, знал единственный человек – Варяг! Но его уже давно нет в живых, иначе он бы отыскал повод, чтобы побеспокоить его.

Впервые Сивый увидел Варяга в Москве лет десять назад. Возможно, их встреча была предопределена судьбой. Севастьянов тогда мыкался на нищенском лейтенантском жалованье и, решив слегка укрепить свой бюджет, а заодно рассчитаться со всеми долгами, выкрал из тира детали пистолета-пулемета, после чего собрал винтовку с оптическим прицелом. Получился весьма неплохой образец. Тогда он даже и не подозревал, что тонкая работа в подгонке деталей ничто по сравнению с реализацией готового товара. Он предлагал винтовку близким приятелям, даже малознакомым людям, но многие от этого предложения впадали в панику. Он предлагал и взрывчатку, и тоже безрезультатно. А потом неожиданно вечером ему нанес визит мужчина в строгом дорогом костюме.

– Вы Севастьянов?

– Да, Севастьянов – это я.

– Я беру твою винтовку, – объявил визитер без всяких преамбул. – Вот тебе деньги на первые полгода. Мне сказали, что это классная работа. Сделаешь еще три такие же – получишь в пять раз больше.

И он бросил на стол пачку банкнот.

– С кем я говорю? – робко спросил Сивый, не решаясь прикоснуться к деньгам.

– Знать тебе это пока не обязательно, – твердо произнес незнакомец и направился к выходу. – Я сам тебя найду, когда понадобится.

– А как же винтовка?

Покупатель улыбнулся его наивности.

– Приготовь ее, за ней придут через час. И еще вот что... так, как действовал ты, мог поступать либо дилетант, либо... провокатор. Не беспокойся, мы навели о тебе справки. Теперь товар будешь предлагать только мне!

И он ушел, не попрощавшись.

Позже Сивому стало известно, что его постоянным клиентом стал законный вор по кличке Варяг. За работу Варяг платил щедро. Пару раз он просил начинить взрывчаткой радиоприемники. Один велел замкнуть на «Маяк», другой – на «Европу плюс». Беспредельщик Фикстула из Бескудникова обожал легкую музыку и распрощался с жизнью «под фанфары» сразу, как только выехал из гаража на своей «Ладе». Владелец ресторана «Пятью пять» в сосновом бору по Волоколамке любил быть в курсе событий в стране и за рубежом, но не любил делиться с ближним, за это и поплатился ровно в полдень – примчался на «Чероки» к своему ресторану и, не выходя из машины, очень громко включил радиоприемник.

Неужели все это Варяг растрезвонил?

Назар Севастьянов почувствовал некоторое разочарование. Он всегда считал, что Варягу можно доверять. Но, видимо, что-то произошло. А может, прежде чем отправиться в лучший мир, законный вор передоверил его тайну кому-то третьему. И, возможно, этот третий сидит рядом. А что, если это шантаж? А вдруг на его след вышел Интерпол?

Сивый старался не показать беспокойства, лихорадочно перебирая в уме возможные варианты прокола.

– Если вы думаете, будто можете использовать меня в своих целях, то, смею вас заверить, вы сильно заблуждаетесь. А ваши рассказы в России, вероятно, и представили бы какой-нибудь интерес, но здесь они никого не интересуют. Запад живет по своим правилам, и его волнуют только собственные проблемы. Впрочем, мы достаточно побеседовали, мне нужно идти.

Севастьянов сильным щелчком стряхнул с колен пепел и брезгливо швырнул окурок.

– Прошу вас остаться.

В голосе незнакомца послышался металл, заставивший Сивого отказаться от поспешного решения.

– Не знаю, как вам, но мне этот никчемный разговор изрядно поднадоел, я не люблю играть в жмурки, – сказал Назар с расстановкой и поднялся.

– Сивый, ты меня не узнаешь?

Севастьянов никак не ожидал услышать свое погоняло за много тысяч километров от России. Впервые так назвал его Варяг, а впоследствии эта кличка прилипла к нему так же крепко, как потная рубаха к телу.

У Сивого возникло ощущение, будто он где-то видел этого человека, вот только никак не мог припомнить, где именно. Глаза... Внимательные и умные. Такие знакомые... И тут его осенила невероятная догадка:

– Этого не может быть... Варяг?! Неужели ты?

– Он самый. Вижу, не только напугал тебя, но еще и удивил.

– Боже ты мой, я думал, тебя давно уже нет в живых! Если бы ты знал, как часто я тебя вспоминал. Тебя просто не узнать! Что стало с твоим лицом? Сделал пластическую операцию?

– Да. Так было нужно.

– Но почему ты так долго не давал знать о себе?

Варяг улыбнулся.

– Раньше ты задавал меньше вопросов. Впрочем, как-нибудь расскажу, это долгая история и отдельный разговор. Я ведь тоже тебя не забыл и всегда держал в пределах видимости. Ты мне нужен.

– Здесь, в Америке, я ничего не значу.

– Это тебе так кажется. Сейчас ты мне нужен именно в Америке.

– Что я должен делать?

– То, что у тебя получается лучше всего. Взрывать! Наберешь толковых ребят и обучишь их. Работы будет много. Ты готов?

– Готов. – Возьми подъемные и сними приличную квартиру где-нибудь в центре. – И Варяг положил перед Сивым небольшой тугой пакет. – Не жить же тебе все время в ночлежке!

Сивый улыбнулся, но обидеться не посмел. Варяг оставался прежним – он знал даже об этом.

– Не удивляйся, Сивый. Я о тебе знаю все. Если что, найдешь меня по этому телефону. – Варяг достал из кармана визитку и протянул Сивому. – Там указана моя новая фамилия. А теперь мне нужно идти.

Владислав поднялся и, не оглядываясь, пошел по аллее к выходу из парка.

На зов Владислава Геннадьевича Сивый явился незамедлительно.

Сивый был едва ли не единственным человеком, кому было известно настоящее и прошлое Варяга, и пользовался безграничным доверием с его стороны. Варяг старался не раскрывать своего истинного лица и всегда действовал через Сивого. Многие боевики всерьез считали, что именно Сивый является главой русской мафии в Америке.

А имидж мистера Игнатова выглядел как нельзя лучше. Владислав тесно сотрудничал с российскими бизнесменами. Фирма «Интеркоммодитис» развивалась, открывая свои филиалы не только в США и Европе, но и в России. Обороты ее росли, прибыль тоже. Люди, управляющие фирмой на местах, были толковыми, исполнительными и надежными. Их подбирал для Варяга Нестеренко. Пристяжные, как их называл академик, тянули дело. А сотрудники «Интеркоммодитис» даже не могли предположить, что их преуспевающий русский босс только во вторую очередь глава фирмы, а что главное его поле деятельности – приумножение российского общака.

Партнеры по бизнесу непременно удивлялись его безупречному английскому – им и в голову не приходило, что мистер Игнатов, в совершенстве владеющий несколькими европейскими языками, умеет изъясняться на воровском жаргоне и что в далекой России он был известным вором, при упоминании о котором блатные уважительно понижали голос. Они не догадывались, что таланты его универсальны и миллионные сделки для него так же естественны, как выколачивание долгов с предпринимателей.

Создав боевую дружину и поставив во главе ее Сивого, Варяг начал с того, что обложил данью русских бизнесменов, успевших пустить в США корни и удачно разворачивавших свои дела.

Это был всего лишь первый шаг на пути накопления капитала.

Конечно, делать бизнес в Америке не означает быть свободным от местных законов.

Почти третья часть прибыли «Интеркоммодитис» на первых порах уходила на содержание полиции и работу с налоговыми органами. Варяг не без сожаления иногда думал о том, что в России эта сумма была бы значительно скромнее. Там эта публика из налоговых сфер продается пока что за тридцать сребреников.

Красный «Порше» подкатил к вилле Варяга неслышно. Сивый заглушил мотор и ступил на тротуар. Он знал, что камеры наблюдения фиксируют каждый его шаг, что, как только он приблизится к воротам, маленькая дверь рядом откроется и впустит его в просторный, с роскошными цветниками двор. Сивый сам их устанавливал. Он считал, что у Варяга под рукой всегда должен находиться пульт управления, с помощью которого можно не только захлопнуть дверь перед непрошеными гостями, но и в случае необходимости заградить им дорогу пулеметным огнем.

Варяг старался не выделяться и жил так, как подобает человеку его уровня, – имел на побережье виллу, деловую, прекрасно меблированную квартиру в городе и еще два скромных представительских дома на Восточном побережье.

Единственное, что его отличало от коллег, – он не держал у себя прислугу. В этом его желание совпало с просьбой Светланы. Со всем хозяйством она справлялась сама. И Сивый не однажды удивлялся, как это ей удается держать в идеальном порядке большой дом и сад. Значительную часть времени у Светланы отнимал розарий. Это была ее гордость, к которой она относилась так же заботливо, как и к собственному малышу.

По узенькой, выложенной красной плиткой дорожке Назар подошел к парадной двери и, повернув ручку, вошел в просторную светлую гостиную.

Варяг, удобно расположившийся в мягком уютном кресле, казался совсем домашним – сейчас его невозможно было представить в тюремной робе на нарах. Это был совсем другой человек. Элегантный, гладко выбритый, он внушал почтение. Варяг молча поднял руку в знак приветствия и показал глазами на широкий диван.

Последнее время в присутствии Варяга Сивый испытывал некоторую скованность. Нечто подобное он ощутил в далекие школьные годы, когда строгий учитель ухватил его за воротник в тот самый момент, когда он подглядывал в щелку за переодеванием одноклассниц после урока физкультуры. Возможно, это чувство было связано еще и с тем, что он знал всю подноготную Владислава Геннадьевича, а многим, кто захотел бы проникнуть в тайну Варяга, это знание стоило бы самого дорогого. И Сивый однажды осознал, что его жизнь – всего лишь рискованное путешествие по узенькой вибрирующей доске, с которой можно сорваться в любой момент.

– Ты звал меня, Варяг?

Сивый понимал, что такое обращение льстит Владиславу. Варяг в душе оставался все тем же законником, с кем считались начальники колоний и кого почитали блатные. Варяг был авторитет с головы до пят. Это ощущалось в его умении разговаривать, даже жесты у него были какие-то особенные – сдержанные и в то же время уверенные.

Вор на зоне среди прочей уголовной братии всегда отличается аккуратностью и опрятностью в одежде, даже кепочку он носит щеголевато. На воле законники не изменяют привычкам и заметно выделяются из своего окружения. Варяг был таков и сейчас.

– Сивый, слышал ли ты о таком доне Монтиссори?

Сивый усмехнулся:

– Уж не тот ли это Монтиссори, что контролирует игорный бизнес и публичные дома на всем Тихоокеанском побережье?

– Он самый! А еще он входит в пятерку влиятельнейших и богатейших мафиози Америки. – Варяг выдержал паузу, а потом продолжил: – Вчера я позвонил Монтиссори с предложением о совместном бизнесе, но, судя по его тону, мои заверения его не убедили. Он был немногословен, но дерзок. Сказал, что не имеет ни малейшего представления о том, кто мы такие. Мне бы хотелось, чтобы ты передал ему пламенный привет, и я надеюсь, что, когда позвоню ему в следующий раз, он будет более осведомлен и любезен.

– Что я должен сделать?

– Во дворе его виллы стоит серый лимузин. По самым скромным подсчетам, тачка стоит полмиллиона долларов. Он дорожит этим автомобилем не потому, что он такой роскошный, хотя, по сути, это целый дом на колесах, напичканный всякой электроникой не хуже «Челленджера». Тут дело в ином – это подарок его старшего сына. И вот я надумал преподать урок одновременно и подрастающему поколению Монтиссори. Пусть знают, что сюда мы пришли не на один день. Желательно, чтобы это они хорошо усвоили. Пусть прочувствуют, что лучше быть добрыми соседями и партнерами, чем смертельными врагами.

– Варяг, я все понял, не стоит дальше углубляться в детали.

– Ну, тогда позвони мне сразу, как исполнишь... А теперь давай выпьем нашей русской водки за удачу.

Вынув из ведерка со льдом бутылку «Столичной», Варяг откупорил ее и наполнил до краев хрустальные рюмки.

Этим лимузином дон Монтиссори действительно дорожил. Подарок старшего сына Марчелло, контролировавшего несколько итальянских ресторанов в Сан-Франциско, свидетельствовал не только о мощи клана, но и о том, что его первенец стал настоящим мужчиной. То, что он уже не подросток, старший сын доказал два года назад, когда боевики дона Грациани разгромили один из его лучших баров, изуродовали охрану и публично заявили, что отныне управляющий бара должен платить деньги их хозяину. Такой поступок расценивался не просто как оскорбление, это был вызов могуществу клана дона Альберто Монтиссори, не принять который было для Марчелло так же позорно, как не обратить внимание на плевок в свою сторону.

Уже через час Марчелло знал поименно всех боевиков, посмевших оскорбить их отца, а также их адреса. К ним на квартиры и в места, где они обычно проводили время, были отправлены несколько десятков бойцов, а уже через три часа участники грациановской акции, избитые и окровавленные, предстали перед старшим сыном Альберто Монтиссори.

Марчелло напоминал отца. Коренастый, мускулистый, он внимательно осмотрел опухшие от побоев лица тех, кто посмел поднять руку на владения семьи Монтиссори, и властно распорядился, будто уже был доном:

– Закопайте их на свалке – такой падали там как раз место.

А когда просящих о пощаде боевиков уволокли, он с равнодушным видом поинтересовался:

– Кажется, у дона Грациани в одном из колледжей учится внучка?

– Именно так, дон Марчелло, – отозвался Лучано Антониони, один из ближайших доверенных отца.

– Я хочу, чтобы она была здесь, в моем доме. Немедленно!

Лучано понимающе улыбнулся:

– Сделаем.

Внучка дона Грациани оказалась рыжеволосой, щуплой девчонкой лет четырнадцати. Полчаса назад, когда она возвращалась из колледжа домой, на глазах у десятка свидетелей трое парней, несмотря на отчаянное сопротивление, затащили ее в машину и привезли в этот дом. Высокомерная и заносчивая, она презрительно смотрела на обступивших ее мужчин и молчала.

– Ты знаешь о том, что твой дед смертельно обидел моего отца? – спросил Марчелло.

– Нет, – сказала она. – Не знаю и знать не хочу.

Марчелло хмуро улыбнулся.

– Теперь будешь знать, – процедил он сквозь зубы и с силой рванул обеими руками ее платье. Толкнув на диван, он навалился на нее и изнасиловал в присутствии плотоядно ухмылявшихся подельников.

– Не ожидал... Оказывается, ты подарила мне свою невинность. Это будет мой привет дону Грациани. – Он обернулся к сообщникам и добавил: – Пусть сама добирается домой. Не маленькая...

Теперь Монтиссори знал, кому следует передоверить свою империю, когда захочется покоя.

Совсем неожиданно для себя он привязался к подаренному сыном лимузину. В гараже дона Монтиссори имелись самые разные автомобили – от обыкновенного «Форда» до роскошного «Ягуара» специальной сборки. Но теперь они, казалось, его не интересовали. Уже третий месяц он предпочитал лимузин всем остальным машинам. Автомобиль был не из простых – кроме пуленепробиваемых стекол и бронированного кузова, он имел спутниковую связь, приборная доска напоминала панель сверхзвукового самолета, а кресла одним нажатием кнопки превращались в удобное и мягкое ложе. Это преимущество он оценил уже не однажды, путешествуя в лимузине вместе с предметом своего поклонения – молодой журналисткой из модного журнала. Она любила его ласки. Мужчины с деньгами, как правило, ведут себя с женщинами раскованно, а дон Монтиссори обладал еще и южным темпераментом. Возлегая в просторном салоне лимузина, он мурлыкал нежные слова, не торопясь раздевая ее, и раздевался сам. Потом с вожделением облизывал предмет любви с головы до ног и, дойдя до самых интимных мест, возбуждался до такой степени, что не замечал, как его ноги упирались в руль. Стоны сливались в одно целое с автомобильным гудком. А случайные прохожие с любопытством смотрели на неумолкающий раскачивающийся лимузин. Это веселило журналистку. Смеясь, она говорила, что когда-нибудь о своем романе с доном Монтиссори напишет книгу. А Альберто похохатывал и обещал, что отыщет крупного издателя и выпустит бестселлер под названием «Оргазм в лимузине».

В этот вечер Монтиссори попросил не ставить машину в гараж. Около полуночи ему обещал позвонить конгрессмен Корда и сообщить, как продвигаются дела с законопроектом о легализации ночных клубов. Дона уже не устраивали отдаленные кварталы Сан-Франциско, куда наведывались лишь великовозрастные хиппи и безденежная молодежь. Он норовил потрошить богатых туристов, жадных до развлечений и забав, а потому большую часть своего бизнеса решил перенести на центральные улицы города поближе к заливу. Его также интересовала территория парка, расположенного на побережье. Здесь всегда было много отдыхающих, а это, как известно, гарантия успеха. На купленных землях он хотел снести ряд ветхих зданий и построить целый комплекс, который бы включал несколько казино, стриптиз-бары, рестораны, закусочные. Специалисты уверяли дона Монтиссори, что вложенные деньги окупятся уже через пару лет. Однако именно на эти угодья претендовали еще три банка, за которыми стояли уважаемые и влиятельные люди, и дон понимал, что без поддержки Корда ему не обойтись. Поэтому ему не терпелось поговорить с конгрессменом этим же вечером.

Уже в течение часа из квартиры, расположенной на верхнем этаже соседнего небоскреба, Сивый наблюдал за особняком Монтиссори. Назар не без ехидства думал о том, что дону следовало быть осмотрительнее. Если бы Варяг пожелал ликвидировать крестного отца, то лучшее место, чем это, трудно даже представить. С расстояния трехсот метров вилла Монтиссори не казалась такой впечатляющей. С высоты двадцатого этажа отлично просматривался двор. Недалеко от ворот стоял темно-серый лимузин – красивая, мощная машина. Дом был хорошо освещен. Сивый посмотрел в бинокль – все окна, кроме тех, где располагалась прислуга, были плотно зашторены. Угловая комната на втором этаже, из глубины которой шел мягкий свет, явно принадлежала дону Монтиссори. Возможно, в эту самую минуту он сидел около торшера и листал порнографические комиксы. Об этой его слабости знали многие отцы семейств и, выражая почтение, всегда дарили Альберто цветные иллюстрированные журналы с красотками в разных видах.

Дом, огороженный трехметровой стеной, казался неприступным. Что ж, чем крепче орешек, тем вкуснее плод.

Пора, подумал Сивый и направился к лифту. Кабина спустилась вниз буквально за полминуты. В вестибюле Сивый никого не встретил. Выйдя на улицу, он пересек сквер и направился в сторону виллы Монтиссори. Сюда он приходил уже трижды и не без удовольствия отметил, что система защиты у сицилийского дона слабее, чем у его российского коллеги. Времена гангстерских войн в Америке закончились пару десятилетий назад, вот поэтому Альберто Монтиссори относился к своей безопасности более легкомысленно, чем Варяг, прибывший в США едва ли не с места боевых действий, каким последнее время стала Россия.

И все-таки охранная сигнализация была не так проста, как это могло показаться на первый взгляд. Телевизионные камеры, выставленные по углам ограды, фиксировали любое движение. Едва ли не каждый сантиметр просматривался, и нужно было обернуться мышонком, чтобы проскочить незамеченным через чуткие датчики. Но даже если кто-то и сумел бы перелезть через эту стену, то по другую сторону сторожевые псы все равно разорвали бы того в клочья.

Некоторое время Сивый выжидал. С газетой в руках он сидел на скамейке в сквере. Было тихо. Во дворе недовольно тявкнул пес, кто-то громко прикрикнул, и опять установилась тишина. Сивый свернул газету и сунул ее в карман. Это был условный сигнал для его ученика-напарника по кличке Бритый.

В сорока метрах от дома Монтиссори Бритый оставил грузовик. Машина стояла здесь уже несколько часов и не должна была вызвать у охраны Монтиссори никаких опасений. Под тентом, в обыкновенном алюминиевом ведре, находилась мина направленного действия. Бритый ждал сигнала.

Этот девятнадцатилетний парень нравился Сивому. Подражая знаменитому актеру Юлу Бриннеру, парнишка вот уже третий год подряд исправно брился наголо. Сивого это не раздражало, поскольку ученик оказался способный. А нужда к тому же заставляла Бритого быть исполнительным и браться за самые отчаянные дела. Приходилось кормить парализованную сестру. Выжив после страшной автомобильной катастрофы, она осталась без мужа, с трехлетней дочерью на руках.

Бритый неторопливо подошел к грузовику, забрался в кабину и, повернув ключ зажигания, завел двигатель. Закурив, он сделал пару затяжек. Бросил взгляд на ворота.

Единственным слабым местом в ограде являлись именно эти металлические ворота. Не было никаких сомнений в том, что они перестанут существовать, как только в них врежется грузовик.

Бритый докурил сигарету, включил скорость и направил автомобиль прямо в створ ворот. Машина неслась, набирая скорость. Когда до стены оставалось метров пятнадцать, Бритый выпрыгнул через открытую дверь, в два прыжка перемахнул через улицу, забежал за угол, вскочил в ожидающий его «Додж» и был таков. Сивый увидел, как под ударом массивного бампера створки ворот отлетели в стороны, грузовик ворвался во двор, а когда поравнялся с лимузином, Назар нажал на кнопку пульта, и тотчас из борта грузовика снопом брызнуло пламя.

Лимузин подкинуло, а затем груда металла рухнула на аккуратно подстриженный газон. Обломки каменной стены разлетелись на десятки метров, а тяжелые створки ворот, выбитые взрывной волной, перелетели через улицу и врезались в витрину супермаркета, разбросав по тротуарам муляжи.

Сивый знал, что в это же самое время раздались взрывы еще в двух кварталах города – на воздух взлетела автозаправка Монтиссори, а от гостиницы, которую он собирался открыть уже через месяц, остались одни воспоминания.

Еще минуту Назар созерцал разрушения и суматоху, а потом спокойно, не привлекая ничье внимание, неторопливо пошел к телефонной будке на соседней улице. Уже отойдя на приличное расстояние, он услышал за спиной сирены полицейских и пожарных машин.

Набрав номер и услышав ответ, он сказал:

– Не потревожил, Варяг?

Варяг сидел у телевизора. Он старался не пропускать последние известия и был благодарен комментаторам, если те упоминали в своих сообщениях события в России. А на родине набирал обороты беспредел. В Москве у порога своего дома выстрелом в затылок был убит еще один вор в законе. Седой. Оператор крупным планом показал распластанное на мокром асфальте мертвое тело. Кадр сменился, и диктор, уже забыв об этом сообщении, бесстрастным голосом рассказывал о стихийном бедствии в Новой Зеландии. Тайфун страшной силы разрушил несколько поселков на океанском побережье, число пропавших без вести превысило сто человек, нанесенный стихией ущерб исчисляется десятками миллионов долларов.

Варяг выключил телевизор – дальнейшее его не интересовало. Он думал о кончине Седого. За последние полгода это был семнадцатый убитый авторитет. Раньше убийство вора в законе расценивалось как событие чрезвычайное. О нем мгновенно узнавали все зоны, и во все концы спешили разослать малявы с именем возможного убийцы. Устранение человека, поднявшего руку на воровской кодекс, считалось делом чести для всего уголовного братства. В Москве скорее всего шел передел сфер влияния. Столица стремительно превращалась в один из самых дорогих городов мира. За шальными деньгами в Москву потянулись пришлые, чьей территорией были окраины России. Варяг ни минуты не сомневался, что новые группировки, заявившие о себе беспределом, молоды, жадны до легких денег и не признают никаких авторитетов. Они требуют своей доли в криминальном бизнесе и хотят этого немедленно, совсем не осознавая того, что теневые структуры оформились не вчера, работают уже многие годы и созданы людьми, которые ныне являются законными.

Даже из-за океана Варяг видел, что в России зреет смута, имя которой беспредел. Некогда, во времена нэпа, в Москве орудовала такая банда. Она выделялась неслыханной жестокостью даже на фоне профессиональных мокрушников. Члены банды всегда действовали дерзко и безжалостно. Как правило, не оставляли после себя свидетелей. Они не считали грехом отнять куш у менее слабой банды. Их боялись обыватели, люто ненавидели чекисты, сторонились свои. Только за год работы беспредельщики оставили после себя несколько десятков трупов, а когда наконец банда была уничтожена, вместе со всеми облегченно вздохнул и воровской мир столицы.

Беда была в том, что многие нынешние законные и авторитеты не дотягивали до той планки, до которой сумел поднять воровское дело самый знаменитый в прошлом вор в законе по кличке Медведь. Нынешним не по силам было даже одернуть зарвавшуюся молодежь. А ведь в недалеком прошлом одного слова Медведя было достаточно, чтобы усмирить непокорных и пресечь на корню пробившуюся в уголовную среду ересь. Медведь был суров, но не жесток: он мог отвесить всего лишь единственную пощечину беспредельщику, и это бесчестие приравнивалось едва ли не к физической гибели. Многие, не выдержав такого позора, вешались, другие извлекали из оплеухи полезный урок, были и такие, кто навсегда оставлял опасное ремесло и становился обыкновенным работягой. Но прежде чем наказать беспредельщика, Медведь пытался его убедить. Как правило, после такого разговора неуправляемый вор начинал жить по «понятиям».

Последние годы политическая ситуация в России менялась едва ли не каждый день, а уголовный мир – это всего лишь перевернутая действительность. Нынешние времена – не светлый вчерашний день, когда слова пахана слушали, как проповедь апостола. В России теперь пацаны нажимают на курок с той же легкостью, с какой опытный вор-карманник запускает руку в карман подвыпившего фирмача.

После смерти Медведя в воровской среде не находилось человека, способного его заменить, а те немногие, кого судьба все же возводила на всероссийский воровской трон, методично уничтожались. Одним из таких был Седой.

Седого Варяг знал по знаменитой Раифской малолетке, что находится неподалеку от Казани. Если Варяг свой первый срок отбывал за драку, то Седой уже тогда был опытным карманником и имел твердые понятия о воровской чести. Он никогда бы не стал красть деньги у своего товарища, справедливо называя такой поступок «крысятничеством», но зато без всякого смущения мог вытянуть кошелек у зазевавшейся старухи. Его покровителями были опытные известные воры, и на малолетке он имел репутацию справедливого пацана. Воспитанники всегда привлекали его на роль третейского судьи для разрешения споров.

Варяг вспомнил далекую малолетку. В те годы, когда он отбывал срок, молодняк попался особенно крепким и выделиться из общей массы могли только незаурядные личности. Седой был одним из таких.

Позже многие из воспитанников тех лет стали ворами в законе и положенцами и в воровской элите России пользовались значительным авторитетом. Они представляли собой серьезную силу – с ними невозможно было не считаться. Раифская обитель сумела развить у каждого чувство землячества, которое сродни дворовому патриотизму.

Даже отсидев срок, они не терялись и держались друг друга как бывшие подельники. Если кто-то попадал в места заключения, то ему отсылали грев и писали коротенькие письма-малявы, которые могли подбодрить куда лучше, чем стакан водки. А на российских сходняках они составляли крепкую фракцию, которую остальные воры не без иронии прозвали «большевиками». Раифские являлись максималистами во всем – среди них были самые стойкие отрицалы, самые правильные воры и очень сильные смотрящие.

Возможно, образованию раифского братства способствовал и тот изумительный северный край, где находилась колония, – хвойный лес с могучими соснами в два обхвата. Свою роль сыграло, видимо, и то обстоятельство, что тюрьму разместили в северной половине мужского монастыря. Настоятеля и монахов совсем не тяготило такое соседство. И, если бы не знать, что за высокими монастырскими стенами осужденные, можно было бы предположить, что это заведение готовит будущих служителей церкви.

Начальник колонии хотя и не был верующим, также одобрял близость духовенства и, по возможности, помогал монастырю всем, чем мог. Он откровенно говорил, что грех всегда идет рука об руку со святостью и лучшего места для церкви, чем территория колонии, отыскать невозможно. А воспитанники, в благодарность за отпущение грехов, чистили помещения собора и мыли полы в кельях и трапезной. Исполнять послушание не стыдились даже те, кто по воровским заповедям не должен был работать вообще.

Позже Варяг узнал, что некоторые воры действительно решили связать с Раифской обителью свою дальнейшую судьбу, приняв монашество. Настоятель монастыря, отец Феофан, совершая постриг бывших заключенных, говорил:

– Бог, он к себе всякого допустит. Важно только, чтобы раскаяние было чистосердечным. И блудный сын, прежде чем вернулся к отцу, тоже прошел через многие испытания. Православная церковь знает примеры, когда и душегубцы становились святыми.

В воровской среде однажды даже прошел слушок, будто и Седой был близок к тому, чтобы поменять робу воспитанника колонии на темное одеяние послушника монастыря. Но, видно, склонность к вольной жизни и дух воровской романтики одержали верх над позывами души.

После выхода из колонии Седой примкнул к законникам старой формации, и скоро блатной мир заговорил о нем как о воре с пониманием. Седой действительно был правильным вором, и даже после того, как сходняк утвердил его законным, он никогда не злоупотреблял своим авторитетом, старался быть справедливым судьей и нигде не искал личной выгоды. Он отказывался иметь собственную квартиру, утверждая, что настоящему законному она ни к чему, а комнатушки, в которых ютился, напоминали своей аскетичностью монашеские кельи. Как и всякий вор в законе, он жил за счет общака, но всегда брал по минимуму и никогда не выторговывал себе большего. А если нуждался в деньгах, то шел на улицу и, как обыкновенный карманник, вытаскивал кошельки.

Часть своих денег он передавал в детдом, где прошло его суровое детство. Этот факт он тщательно скрывал, а воры, зная о самолюбивом характере Седого, никогда не расспрашивали его об этом. Порой во время квартирных краж он прихватывал понравившиеся игрушки, и подельники с недоумением поглядывали на законного, запихивавшего плюшевых медвежат в сумку. Конечно, своей бескомпромиссностью и неустанной борьбой за чистоту воровских рядов он сумел нажить себе немало недоброжелателей. Однако по-другому Седой жить не мог. Он ничего не делал вполовину, и если бы стал монахом, то, вне всякого сомнения, сумел бы сравняться с самыми великими аскетами церкви. Будучи строгим к себе, Седой был требователен и к окружающим.

Особенно суров Седой был к молодым бандитам, нарушавшим механизм пополнения общака, отлаженный не одним поколением воров, и вместо спокойной жизни навязывавшим свои порядки, основанные на разрушении и беспричинном насилии.

Варяг вспомнил случай, когда одна залетная банда из Сибири попыталась обложить данью популярное кафе на Арбате. Они беспардонно вторглись на территорию, контролируемую Седым. Получив отказ от фирмачей, не пожелавших вести разговор с новой «крышей», беспредельщики изуродовали директора, а двоих его замов избили до полусмерти. Седому понадобилось только три часа, чтобы выяснить о «сибиряках» все. Они успели наследить по всей Москве – за ними был десяток ограблений в разных районах, четыре убийства и множество нелестных отзывов в адрес воров в законе. Седой дал приказ на отстрел, который тут же был приведен в исполнение.

Последнее время по решению сходняка Седой курировал малолетки, и значительная часть общака, по его личной инициативе, уходила к ним в колонии.

Седого не стало. Когда минует сорок дней, его мятежная душа успокоится и отправится на божий суд, а на могиле убиенного новый претендент на воровскую корону произнесет клятву.

Варяг закрыл глаза и вспомнил слова, произнесенные им более десяти лет назад в далеком Заполярье, у могилы легендарного вора по кличке Фотон: «...Клянусь приблизиться своими делами к тебе...»

Сумел ли? Мир сделался совсем другим, и как повел бы себя в нем почивший идеолог воровского братства?

Телефонный звонок прервал его воспоминания. Варяг взял трубку.

– Слушаю.

– Не потревожил, Варяг? – Это был Сивый.

– Я тебя слушаю, – спокойно произнес Варяг.

– Все получилось как нельзя лучше. Думаю, горячий привет понравится твоему приятелю.

– Хорошо, – отозвался Варяг, – будешь нужен, я тебе позвоню. – И он аккуратно положил трубку на рычаг.

Минут через десять Варяг достал радиотелефон и набрал номер дона Монтиссори.

– Да! – услышал он резкий мужской голос.

– Мистер Монтиссори!

– Да, черт возьми! Кто это?

– Вам передали от меня привет?

Последовала пауза, а потом дона прорвало:

– Это вы?! Ваш привет разрушил половину моего дома, а кто будет возмещать мне убытки? И зачем вам было взрывать автозаправку с гостиницей?!

– Не будем мелочиться, уважаемый. Если потребуется, я могу отремонтировать ваш дом, а если мы договоримся, восстановлю гостиницу с автозаправкой. Давайте лучше поговорим о главном.

– Что вы хотите? – после паузы спросил Монтиссори.

– Я бы хотел быть вашим компаньоном, потому для начала прошу самую малость – четвертую часть.

– Да вы сошли с ума! Ведь это огромные деньги. Прежде чем войти в дело, вы должны оплатить расходы.

– Я согласен оплатить расходы, а за те деньги, которые вложу, мы можем расширить наш бизнес.

– Мне нужно подумать и посоветоваться.

– Да, конечно! Это ваше право. Но это еще не весь разговор, мистер Монтиссори. Часть моих денег уже вложена в ваше предприятие.

– Это каким же образом?

– А девочки, поступающие к вам ежегодно из России? Разве они ничего не стоят? Все притоны Америки забиты русскими красавицами. А еще я слышал, что самые лучшие танцовщицы в ваших стриптиз-клубах – тоже из России.

Это была правда. В России умели танцевать не только «Лебединое озеро». Блестящие танцовщицы выступали не только на знаменитых сценах, но и на столах ночных баров. В последний год цены на билеты в американских стриптиз-клубах выросли именно благодаря русским плясуньям. Возможно, американцам надоели толстозадые негритянки и плоскогрудые филиппинки. В русских девушках их привлекали целомудренность Белоснежки и порочность Мессалины. Противоположности удачно соседствовали, что добавляло танцу особую пикантность, сравнимую разве что с острым кетчупом, которым приправляют пресный гарнир.

Видно, в России они прошли отменную школу и могли не только красиво стягивать с себя лифчики и трусы, но так же изящно передвигаться по сцене. Впрочем, русские женщины изобретательны не только на подиуме. С полным правом их можно называть кудесницами спален, и дон Монтиссори не однажды убеждался в этом.

Каждая такая девушка могла бы обойтись дону Монтиссори очень дорого, и он был несказанно рад, что именно ему за бесценок удалось вывезти из России такой отменный товар. Но, мама мия, кто бы мог подумать, что это был всего лишь аванс, а окончательный счет ему будет выставлен сегодня по телефону.

– Я не плачу за одну и ту же операцию дважды. Этот вопрос я уже обсудил с русскими коллегами из Москвы.

– Наш разговор меняется в лучшую сторону. Мы и есть те самые русские коллеги из Москвы. Наши девочки уже успели вам принести десятки миллионов долларов, а вы не желаете поделиться с нами даже небольшой частью. Разве это справедливо, мистер Монтиссори? А еще у меня имеется информация, что своим московским компаньонам вы так и не выплатили обещанной суммы. Вы нарушаете контракт, дон Монтиссори.

– Что вы этим хотите сказать?

– А вот что, мистер Монтиссори. Каждый год вы должны были перечислять десять процентов от своей прибыли. Прошло уже три года, а ваши русские коллеги не получили ни цента.

– С вами, русскими, очень трудно работать. Человека, с которым я заключил договор, уже давно нет. Куда мне пересылать деньги?

– Вы говорите о мистере Щербатове? Но ведь он вам оставил реквизиты банков, куда следует делать перечисления. Разве не так?.. Поверьте, мистер Монтиссори, вы очень нехорошо поступили. Нам придется пересмотреть свои проценты.

– Что вы этим хотите сказать?!

– Я бы хотел получить с вас двойной должок.

– Какой еще двойной должок?

– Не надо нервничать, мистер Монтиссори.

Монтиссори догадывался, что взрыв на автозаправке и уничтожение гостиничного комплекса – это не последняя акция русских. Он посмотрел на окно – вместо стекол увидел черноту двора и кусок развороченной стены. На улице мигали полицейские маячки, а у виллы собралась толпа любопытных.

– Хорошо, уважаемый. Вижу, вы хотите обсудить условия нашего совместного бизнеса при личной встрече. Я готов.

Варягу не понравился тон, каким была произнесена последняя фраза, однако он спокойно ответил:

– Вот это деловой разговор. Это вселяет надежды. Но еще вот что, мистер Монтиссори, я знаю о том, что вы имеете странную привычку устранять своих деловых партнеров, и поэтому я буду вынужден принять кое-какие контрмеры. Не буду скрывать от вас – на встречу я приду не один, и если что-то случится хотя бы с одним из моих людей, то в следующий раз вы можете лишиться не только своего лимузина. Кажется, это был подарок вашего сына?

– Мистер... как там ваше имя?

– Думаю, у нас с вами еще будет время, чтобы познакомиться друг с другом поближе.

– Я очень буду рад нашему знакомству. И где же мы с вами увидимся?

И снова Варягу не понравились интонации в голосе дона Монтиссори.

– Вы хорошо знаете город? – спросил он.

– Если бы не эти мелкие неприятности, то я бы расхохотался. Вы спрашиваете об этом у человека, который родился в этом городе и провел здесь всю жизнь!

– Извините, мистер Монтиссори, если я вас нечаянно обидел. Мне бы хотелось с вами встретиться недалеко от парка, где вы мечтаете приобрести земли. Кажется, этот уголок называется «Маленький залив». Я не ошибся?

– Нет, не ошиблись.

– Тогда до завтра, мистер Монтиссори. Я буду ждать вас в семь часов вечера.

– С нетерпением жду нашей встречи, мистер русский. Не знаю вашего имени.

Семья Альберто Монтиссори изначально не принадлежала к известным мафиозным кланам. Все, что Альберто сумел создать, следовало отнести на счет его личных качеств. Но он всегда завидовал потомственным сицилийским мафиози, славившимся своими традициями и сильной клановостью, где титул «дон» передавался от отца к сыну. То, что одним давалось по праву рождения, ему приходилось завоевывать силой. Может быть, поэтому многие его сверстники вырастали беззубыми и мягкотелыми, в то время как Альберто Монтиссори с мальчишеского возраста закаляла сама жизнь.

В двенадцать лет он начал работать на Грациани – помогал его парням доставлять наркотики в нелегальные притоны. У него завелись неплохие деньжата, и он стал задумываться о будущем бизнесе, откладывая в месяц по двести долларов. А уже через два года он прослыл среди сверстников богачом и стал давать деньги под хорошие проценты. В шестнадцать лет его уже нельзя было удивить никакими удовольствиями жизни: он попробовал все – виски, кокаин, женщин. Для настоящего лидера он имел все качества – обаяние, ум, смелость, а также благосклонность девушек, которые интуитивно чувствовали в нагловатом смекалистом подростке будущего могучего и уверенного в себе самца. К семнадцати годам он верховодил в среде ровесников, почтительно называвших его уже тогда «дон Альберто».

Альберто Монтиссори всегда хотел быть богатым и, поглядывая на огромные особняки и роскошные лимузины, видел себя в мечтах таким же состоятельным и влиятельным, как их владельцы. Некоторое время он преданно служил дону Грациани, но, взрослея, стал понимать, что путь к благосостоянию лежит далеко от этого дома. Самое большее, на что он может рассчитывать в семье Грациани, так это стать личным шофером стареющего дона, с утра до вечера открывая тому дверцу автомобиля. Клан Грациани всегда был силен традициями. И одна из главных заповедей клана гласила: не допускать в руководство чужаков. А многочисленных дальних родственников всегда использовали как бессловесную «пехоту», готовую умереть за интересы семьи.

В восемнадцать лет Альберто Монтиссори осознал, что созрел для серьезных дел, и, раздобыв плохонький, дающий осечки «вальтер», решил отобрать выручку у хозяина одного местного бара. Револьвер, наставленный в грудь старика, заставил того вспомнить все молитвы, и он все поминал Деву Марию и Христа, когда Альберто суетливо вытаскивал из кассы дребезжавшую мелочь. Этих денег с трудом хватило на то, чтобы купить новый костюм и кожаные ботинки. Однако Альберто успел отведать плод всесилия и безнаказанности и уже через месяц, подговорив двух приятелей, совершил ограбление солидного магазина в центре города.

К этой своей операции Альберто готовился уже с тщательностью профессионального налетчика. В течение нескольких дней он внимательно наблюдал, а через неделю знал о супермаркете почти все. Магазин открывался довольно рано, в семь утра, и продолжал работать до десяти вечера. Ровно в полдень супермаркет покидали все продавцы, и хозяин запирал его на обед. А уже через пять минут в дверь негромко стучала молодая симпатичная китаянка, работавшая официанткой в соседнем ресторане. Это была любовница хозяина магазина – крупного мужчины лет сорока пяти. Он провожал ее в кабинет, поддерживая за локоть, и по понятным причинам не отпускал сорок минут. Ровно в час супермаркет возобновлял работу.

Магазин был оборудован современной сигнализацией, которая отключалась в семь утра и включалась в десять вечера. О том, чтобы совершить ограбление ночью, не могло быть и речи. В течение дня, когда там полно посетителей, тоже чрезвычайно рискованно. Наиболее благоприятное время, решил Монтиссори, обеденный перерыв, когда в магазине остается только хозяин.

Нужно лишь подобрать ключи к двери. Для этого дела он привлек одного из своих друзей, занимавшегося квартирными кражами. Все свое свободное время тот изучал системы замков и самый сложный мог открыть за пару минут.

Переодевшись в спецодежду, в десять минут первого они подогнали к магазину автофургон. Их ждал приятный сюрприз – дверь в супермаркет оказалась незапертой, а только припертой изнутри стулом. Войдя в магазин, все трое натянули на головы чулки. Один остался дежурить у двери, а с другим Монтиссори пошел на второй этаж, где находился кабинет хозяина. Еще на лестнице они услышали страстные вздохи любовников.

Хозяин даже не услышал, как дверь распахнулась. Альберто увидел голую толстую задницу и, наставив пистолет, вежливо произнес:

– Очень сожалею, сэр, что вынужден помешать вашему деликатному занятию, но это ограбление.

– Какого черта... – повернулся с раскрасневшимся лицом хозяин.

Альберто, глядя на раскинутые в стороны колени женщины, продолжал так же невозмутимо:

– Советую не делать лишних движений, иначе в вашей голове станет на одну дырку больше. Нам нужна выручка, которую вы храните здесь, вот в этом сейфе.

– Я все отдам... только не стреляйте.

Получив деньги, они, не позволив любовникам одеться, привязали их к стульям и спокойно удалились.

Теперь он был богат. На эти деньги он мог купить не только машину и дом, но и жить безбедно год-другой. И тем не менее Альберто Монтиссори поступил по-другому. На окраине города он купил небольшой ресторанчик и нанял охрану из бывших профессиональных боксеров, раз в месяц пополнявших его казну. Они делились с Монтиссори прибылью от опустошительных налетов на различные увеселительные заведения Сан-Франциско. Деньги он вкладывал в строительство игорных домов, возводил гостиничный комплекс на берегу океана, и скоро о Монтиссори заговорили как об удачливом бизнесмене.

Дон Грациани, вспоминая службу Альберто в своем доме, предлагал молодому коллеге покровительство. Однако у честолюбивого Монтиссори были собственные планы. Он отстранил протянутую руку старика и тем самым нажил в его лице своего первого врага. С тех пор они уже не находили согласия, а стычки между «пехотой» враждующих сторон выливались порой в кровавые побоища.

Беда была в том, что парни Альберто Монтиссори и дона Грациани любили развлекаться в одних и тех же барах, посещали одни и те же публичные дома, даже сердечные привязанности у тех и у других были одинаковые.

Последняя стычка между молодчиками Альберто и боевиками дона Грациани произошла год назад, когда друг Монтиссори Лучано Антониони приревновал юную красотку к одному из приближенных дона Грациани и зарезал того на глазах у двух десятков свидетелей. В ответ дон Грациани велел застрелить младшего брата Лучано.

Тогда кланы были на грани войны, и только личная встреча двух донов не позволила разрастись конфликту.

Альберто Монтиссори не унывал, он знал, что молод, крепко держит за хвост удачу и не расстанется с капризной птицей даже в том случае, если она надумает поменять оперение. Молодой мафиози проявил недюжинные организаторские способности. Он сумел свое дело укрепить и расширить настолько, что даже самые влиятельные кланы огромного города были вынуждены считаться с могуществом Монтиссори. Неохотно потеснившись, они приняли его в свой орден.

В двадцать четыре года Монтиссори стал самым молодым доном Сан-Франциско и Америки. Он давно ждал официального признания со стороны старейших мафиозных кланов, и когда наконец получил долгожданное послание за подписью двенадцати самых уважаемых отцов, не сумел сдержать нахлынувших чувств – почти по-свойски хлопнул по плечу представителя семей, прибывшего с радостной новостью.

Утверждение Монтиссори доном должно было состояться в шикарнейшем ресторане города. На этот день зал был полностью выкуплен тринадцатью самыми богатыми, а возможно, и самыми влиятельными людьми страны. Они явились в ресторан в сопровождении телохранителей и сели за длинный стол. Последним, как того требовали неписаные законы, сел Альберто Монтиссори.

Среди двенадцати прибывших донов присутствовал и Грациани. Альберто старался не смотреть в его сторону.

К его удивлению, председательствующим, как старейший из присутствующих, был избран именно дон Грациани.

Он был сдержан:

– Мы тут между собой переговорили... За последние четыре года ты сумел сделать то, чего другой не сумел бы даже за всю свою жизнь. Ты построил несколько гостиниц и ресторанов, в твоих руках бары почти по всему побережью, ты контролируешь большую часть экспорта оружия, ты сумел набрать армию преданных бойцов, способных защитить накопленные капиталы. И это далеко не полный перечень твоих заслуг, поэтому мы решили, что, несмотря на твою молодость, ты достоин сидеть с нами за одним столом. Возьми этот золотой перстень, – протянул Грациани подарок, – отныне ты – дон!

Альберто Монтиссори поднялся из-за стола, взял перстень и уверенно надел его на палец.

Присутствующие негромко захлопали новоиспеченному дону. Теперь он равный среди равных, отныне даже спесивые отпрыски из сицилийских кланов должны уважительно обращаться к нему «дон». Молодость Альберто Монтиссори не мешала ему вести дела с размахом. Будучи состоятельным человеком, он мог позволить себе проявлять великодушие и щедрость: в ресторанах не подавал швейцарам меньше десяти долларов; не отказывал юнцам, когда они просились на службу. Альберто вспоминал себя семнадцатилетним, одновременно думая о том, что, оказывая молодым людям помощь, приобретет для себя в будущем верных помощников.

Дело дона Монтиссори ширилось.

Он устал оглядываться на некогда могущественные семейства потомков первых сицилийских эмигрантов и решил жить по собственным законам, главный из которых – подвергать сомнению былые заслуги стареющих донов.

Там, где тридцать лет назад были открыты подпольные притоны с дешевыми проститутками, он строил ультрасовременные отели, открывал стриптиз-бары, где танцовщицы, по желанию клиента, раздевались прямо на столах.

Там, где прежде находились букмекерские конторы, он сооружал современные казино и открывал шикарные залы с игровыми автоматами.

На заброшенном пустыре, где враждующие мафиози устраивали перестрелки, он возвел тир для пулевой стрельбы, который имел в своем арсенале практически все виды оружия и где за хорошую плату имел право пострелять каждый желающий.

Смеясь, Альберто Монтиссори говорил, что может выплачивать пособие всем мафиози, вышедшим на пенсию.

Его дело скоро перестало умещаться в пределах одного города – оно множилось публичными домами и стриптиз-барами, которые теперь можно было встретить почти в каждом городке Западного побережья. Его империя разрасталась со стремительностью снежной лавины, сорвавшейся с крутого склона. Монтиссори по всем направлениям теснил своих конкурентов, делая упор на гостиничный бизнес и туризм. Гостиницы с его именем на фасаде можно было увидеть во многих странах Европы и Азии.

Торговля наркотиками также становилась одной из статей его дохода. Он чувствовал себя по-настоящему могущественным. А потому, когда ему позвонил русский мистер, Альберто воспринял его угрозу едва ли не как комедийный розыгрыш. Кто бы мог подумать, что все окажется настолько реальным.

Монтиссори подошел к окну. В центре двора, завалившись на развороченный бок, лежал некогда роскошный лимузин, первый настоящий подарок старшего сына.

– Мистер Монтиссори, – услышал он за спиной тихий, вкрадчивый голос.

Монтиссори обернулся и увидел в дверях шефа полиции Рона Вуда.

– Я слушаю вас.

– Нам бы хотелось получить кое-какие объяснения. Если вас не затруднит, расскажите, пожалуйста, что все-таки произошло у вас во дворе?

Между доном Монтиссори и шефом полиции уже давно шла скрытая война. Это никак не выражалось во время их случайных встреч. Каждый старался всегда одарить другого изумительной улыбкой.

Рон Вуд принадлежал к той породе полицейских, которые даже в маленьком проступке обывателя видят угрозу национальным интересам. Он был по-детски честен, непреклонен даже в малом, а задобрить его подношениями было так же безнадежно, как пробираться по тоненькой жердочке через бездонную пропасть.

Рон Вуд знал о Монтиссори почти все. Он прекрасно был осведомлен о том, что Альберто Монтиссори – один из влиятельнейших заправил игорного бизнеса. От него не укрылось и то, что дон контролирует большую часть наркотиков, поступающих через морские ворота, а в притонах Сан-Франциско и Лос-Анджелеса он полноправный властелин. Вуд с превеликим удовольствием защелкнул бы на запястьях Монтиссори металлические браслеты, но он оставался недосягаем. И, в общем-то, в его отсутствие неуправляемая армия головорезов могла натворить такого, что потом и за год не расхлебаешь.

Через своего осведомителя шеф полиции знал, например, что послезавтра в порт прибудет корабль из Колумбии, трюмы которого заполнены ящиками с апельсинами. В одном из контейнеров с фруктами будет припрятана сотня-другая фунтов чистейшего кокаина. Вуд не тешил себя надеждой, что за наркотиками явится сам Альберто Монтиссори, однако был уверен: в ближайшую неделю сумеет доставить ему немало беспокойных минут.

Дон Монтиссори, в свою очередь, недолюбливал шефа полиции и на последних выборах приложил большие усилия, чтобы кресло начальника городской полиции занял выходец из сицилийских семей, чью кандидатуру согласились поддержать и остальные доны. Однако, вопреки всем его стараниям, Рон Вуд остался на своем посту.

Альберто Монтиссори предполагал, что это было сделано с согласия высокопоставленных лиц, чьим расположением, несомненно, пользовался шеф полиции.

– Так что все-таки произошло у вас во дворе? – переспросил Рон Вуд.

– Что вы, дружище! – широко улыбнулся Монтиссори. – Разве у меня может что-то произойти?

– А разнесенные вдребезги ворота и груда металла вместо лимузина... это пустяки?

– Ах, это! – пропел Монтиссори. – Видно, мои внуки играли в войну, и во дворе разорвалась бочка с бензином, вот отсюда такие неприятности.

– Значит, вы не хотите сделать какие-либо заявления?

– Святая Мария! – театрально вскинул руки дон Монтиссори. – На кого же я могу заявить? На судьбу? Или, может быть, на собственную беспечность?

– Вам виднее, мистер Монтиссори. Если бы не искореженный грузовик у вас во дворе, то я мог бы подумать, будто взорвалась бочка с бензином. А так мне показалось, что у вас во дворе действовал подрывник высочайшего класса.

– Ну что вы, что вы, шеф! Это все детские шалости. Вы всегда склонны преувеличивать, – подчеркнуто любезно поклонился Монтиссори.

А Вуд с удовольствием подумал о том, что это не последняя их встреча на текущей неделе, и, не сумев погасить на лице улыбку, покинул Монтиcсори.

Дон Альберто Монтиссори дождался, когда полицейские машины, распугав редких прохожих, скрылись в лабиринтах ночных улиц, набрал номер Антониони.

– Лучано?

– Да, дон Альберто!

– У меня к тебе несколько вопросов. Ты мне нужен немедленно.

Лучано Антониони был третьим человеком в клане Монтиссори. Худощавого, юркого юношу дон присмотрел шесть лет назад, когда тот возглавил небольшую шайку, специализировавшуюся на вышибании денег у карточных должников. Монтиссори предложил парню работать на себя, обещая оклад банковского служащего и неплохую карьеру в своей организации.

Альберто Монтиссори был одним из самых известных людей в городе, и неожиданный приезд великого мафиози в тесную квартиру, которую Лучано делил не только со своими тремя братьями и их женами, но и с несколькими горластыми племянниками, стал огромным событием. Весь итальянский квартал сбежался посмотреть на роскошный белый «Кадиллак», сопровождаемый двумя джипами.

Появление великого Альберто в его доме перевернуло многое в душе юного Лучано, и он понял, что согласился бы работать на Монтиссори даже за четверть предложенной ему суммы.

Дон Альберто не ошибся – у юноши оказался на редкость тонкий и сметливый ум. Он мгновенно вникал во все дела, какие бы ни доверял ему Монтиссори, и вскоре стал одним из его лучших специалистов, в том числе и в области финансовых операций.

Уже через два года Монтиссори поручил ему присматривать за несколькими банками в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе. Теперь Лучано разъезжал в черном бронированном «Мерседесе», а кожаную куртку и повязку на голове поменял на дорогой костюм и шляпу.

Между тем Монтиссори не думал отстранять юношу от прежней работы, и Лучано частенько успешно выполнял особые поручения дона. Никто и предположить не мог, что за любезной улыбкой парня, напоминавшего добросовестного студента, скрывается расчетливость хладнокровного убийцы.

Однажды Лучано по приказу Монтиссори застрелил своего друга детства за то, что тот не рассказал Монтиссори о своей встрече с Грациани. Дон предположил, что Рафаэль ведет двойную игру. Лучано вместе с двумя бойцами вывез Рафаэля далеко за город, вывел из машины.

– Лучано, неужели ты веришь всему тому, что сказали обо мне? Мы же с тобой вместе росли, и ты меня знаешь больше других. Я не искал с Грациани встречи, он сам меня нашел.

– И что же он тебе сказал?

– Чтобы больше я не подходил к его любимой внучке. И если меня что-то интересует, так это его внучка. Мы встречаемся с ней уже второй год.

– Я не верю в твое предательство, – честно признался Лучано, – но о внучке Грациани ты должен был сказать дону Монтиссори. Впрочем, это уже не имеет значения. Извини, я должен выполнить приказ... Открой рот, так тебе легче будет умирать.

Когда Рафаэль открыл рот, Лучано сунул ствол револьвера под нёбо своему другу и выстрелил, не мешкая.

Возможно, этот приказ не был прихотью дона. Альберто Монтиссори хотел проверить личную преданность Лучано Антониони.

– Ты мне нужен, – повторил Монтиссори и после короткой паузы жестко добавил: – Немедленно!

– Хорошо, дон Альберто, я выезжаю.

Лучано Антониони даже взглядом не выразил удивления по поводу разрушений в доме своего хозяина, будто перевернутый лимузин и разрушенный каменный забор – такое же обычное дело в их жизни, как выпитая в ранний час чашка крепкого кофе.

Дон напомнил о нанесенном оскорблении тихим, спокойным голосом:

– Лучано, я хочу тебя спросить, как ты вошел в мой дом? Через пробоину в стене или через ворота, вернее, то место, которое когда-то называлось воротами?

– Дон Альберто, в этот дом я прихожу не впервые. И всякий раз проходил только через калитку. Я не меняю своих привычек, – мягко улыбнулся Лучано, – сегодня я поступил так же.

Монтиссори по достоинству оценил ответ, одобрительно крякнул и сказал:

– Лучано, ты отличный гангстер, но я не сомневаюсь, что из тебя наверняка вышел бы неплохой дипломат. Может быть, ты еще подумаешь и решишь поменять свою судьбу? Если потребуется моя помощь, всегда можешь на нее рассчитывать.

– Я знаю это, дон Альберто. Только я еще хотел бы добавить, что не меняю также своих привязанностей и пристрастий.

– Достойный ответ. Так вот, Лучано. Сегодня мне серьезно угрожали. Взорванный автомобиль и разрушенная стена – это предупреждение о том, что в следующий раз я могу лишиться своего цветника, к которому чрезвычайно привязан. А как в этом случае моя жена будет жить без хризантем? Ведь она ухаживает за ними, словно за собственными детьми. Я бы не хотел доставлять ей неприятности. Ты знаешь, о чем я говорю, Лучано.

Дон Монтиссори обладал не только оперным баритоном, способным потрафить вкусу даже изысканной итальянской публики. Он обладал хорошими артистическими способностями, не считаться с которыми были не в состоянии даже его враги. Он мог обнимать за плечи обидчика, подливать ему вина в бокал, а после завершения ужина отдать приказ о немедленной ликвидации. Дон Монтиссори мог неожиданно рассердиться на компаньона и, испугав того непритворным гневом, заявить, что прекращает всякие деловые отношения, а потом так же мгновенно остыть и назвать верным другом. Дон Монтиссори был непредсказуем. Он был загадкой, к разгадке вели несколько путей.

Один из них Лучано подсказала собственная наблюдательность – дон Монтиссори ценил преданность.

– Я всегда готов выполнить любую работу, уважаемый дон Альберто.

– Конечно, мой дорогой Лучано, на кого же мне еще рассчитывать, если не на таких, как ты. Но, я вижу, ты в хорошем расположении духа?

Лучано улыбнулся. Несмотря на все неприятности дона Монтиссори, Лучано не старался скрыть превосходное настроение.

Сегодня ему повезло – он наконец-то сумел овладеть одной недотрогой из высокопоставленной семьи. А ведь накануне, глядя в ее огромные глаза, он даже и подумать не смел, что маленькое капризное создание – кудесница любви. Когда он сумел сломить ее сопротивление, насильно стащив юбку и повалив девушку на широкую, удобную тахту, когда наконец подмял ее под себя, та вдруг обмякла и превратилась в воплощение страсти. Она подарила ему такие полчаса, каких он не испытывал за всю свою жизнь. И завтра вечером он решил отблагодарить ее за страстные ласки в одном из самых дорогих ресторанов города. Лучано был на седьмом небе, предвкушая предстоящую встречу.

– Да, дорогой дон Альберто, извини, но у меня сегодня выдался отличный денек.

– Рад за тебя, Лучано, но перейдем к делу. – Альберто подошел к Антониони и, взяв его за плечи, усадил в мягкое кресло. – Я не люблю, когда мне угрожают. И многие из тех, кто однажды попытался это сделать, уже отправились в лучший мир. А еще я бы хотел наказать этих негодяев за то, что они испортили подарок моего сына. Ты видел во дворе раскуроченный лимузин, Лучано?

– Видел, дон Альберто.

Глаза молодого гангстера весело блеснули – он подумал о том, что на память о предстоящем вечере подарит пылкой красавице перстень с бриллиантом. Он даже знал, как будет выглядеть этот перстень – широкий, почти во всю фалангу пальца, выполненный в виде двух сплетенных цветков, и там, где они соединяются, будет огромный, величиной с горошину бриллиант. Именно такой перстень Лучано видел у одной из любовниц дона Альберто Монтиссори.

– Когда смотрю на развороченный лимузин, мне кажется, будто я вижу растерзанное тело сына. Они должны дорого заплатить за эти видения.

– Кто это сделал, дон Альберто?

– Они называют себя «русской мафией», и завтра в парке у залива у нас с ними назначена встреча.

– Чего они добиваются?

– О! Они ведут себя очень нескромно, рассчитывая получить от нас четвертую часть прибыли.

– Похоже, это серьезные ребята.

Альберто Монтиссори опустился в кресло напротив. Он выглядел постаревшим, а морщины на щеках стали глубже.

– Ты так считаешь? Ну что ж, ладно. Завтра мы с ними встречаемся в семь часов. Мне бы очень хотелось взглянуть на дерзкого русского дона. Он мне чем-то напоминает меня самого... в далекой молодости. – Дон Монтиссори неожиданно улыбнулся. – Возьми с собой десятка три храбрецов и будь все время рядом. А потом, когда наши разговоры закончатся, сделай так, чтобы я с ним больше никогда не встретился. Ты меня понимаешь, Лучано?

– Конечно, дон Монтиссори, – улыбнулся Лучано, вновь подумав о своей недотроге.

Варяг никогда не опаздывал на встречи. Эта привычка у него выработалась еще в России – приходилось не только примирять противоборствующие стороны, но и самому принимать активное участие в разборках. Как правило, сторона, опоздавшая на «стрелку», уже изначально находится в положении отыгрывающейся и обязана была заплатить штраф, а проигрывать Варяг не умел. Поэтому Варяг, решив основательно подготовиться к встрече, явился в парк за десять часов до ее начала. Место было выбрано удачно.

Несколько лет назад лужайки этого парка были излюбленным местом прогулок и отдыха жителей Сан-Франциско. Поутру здесь можно было встретить любовные парочки, расположившиеся прямо на траве. И горожане не без юмора называли тенистые места парка «домами свиданий». Все изменилось несколько лет назад, когда соперник Монтиссори, дон Грациани, взял у мэрии часть земли в длительную аренду. Он хотел соорудить здесь пятизвездочный отель с залами для казино и ресторанами, но дон Монтиссори сделал все от него зависящее, чтобы этого не случилось. Стройку, затеянную доном Грациани, приостановили, когда был завершен нулевой цикл и появились очертания первого этажа. Теперь это место облюбовали наркоманы. Вечером сюда заглядывали разве что сумасшедшие, а влюбленных вытеснили бродяги и попрошайки. И уж нужно было совсем не иметь благоразумия, чтобы появиться в вечерний час в глубине парка.

На аллеях, поросших густым кустарником и магнолиями, можно спрятать не только десяток бойцов, но и дюжину российских «бэтээров», подумал Варяг.

– За встречей я буду наблюдать со стороны, – сказал он. – Веди разговор жестко, и если мы пойдем сегодня на компромисс, то это могут расценить как слабость.

– Хорошо.

Сивый понимающе кивнул.

– Возможно, они приготовят какой-нибудь сюрприз, и к этому тоже нужно быть готовым. Вряд ли дон Монтиссори захочет простить нам вчерашнее. Эти итальянцы чрезвычайно ранимы и очень вспыльчивы, они могут и не понять наши национальные шутки.

Поколдовав в одном месте, Варяг решил перебраться в дальний угол площадки. Он подобрал с земли толстый прут и принялся выводить на песке расщепленным концом загадочные символы. Сивый наблюдал за начертанием иероглифов с той серьезностью, с какой прилежный ученик взирает на творение своего учителя, или так, словно от их написания зависела его собственная судьба.

Потом Сивый кивнул.

– Я уже поразмыслил над этим и успел принять кое-какие контрмеры.

– И тем не менее не расслабляйся ни на секунду, иначе это может закончиться хреново.

Варяг наконец завершил священнодействие и зашвырнул прут в кусты.

Дон Монтиссори явился ровно в семь. С ним были три десятка проверенных бойцов.

Заброшенная строительная площадка была безлюдна, только из чащобы, где виднелись белесые балки, доносился женский хохот, прерываемый пьяными выкриками.

Альберто Монтиссори уже хотел сказать стоявшим по обе стороны от него солдатам, что русский дон не так пунктуален, как того требуют традиции, когда кусты туи раздвинулись и на аллею вышел спортивного вида мужчина, а за ним десятка три здоровенных парней. Это был Сивый со свитой.

– Ого! Я вижу, вы намерены устроить военный парад, – произнес дон Монтиссори.

Сейчас Альберто напоминал добрейшего дядюшку, надумавшего устроить малолетним племянникам рождественскую елку.

– Что вы, мистер Монтиссори, просто это обычная мера безопасности. Мы очень не любим неприятные сюрпризы. А когда в нас стреляют, это вообще нам кажется отвратительным делом, – обиженно отвечал Сивый, напоминая послушного сына, терпеливо выслушивающего серьезные наставления строгого папаши.

Монтиссори обвел взглядом ополчение русского дона. Он понимал, что эти ребята держат руки в карманах не потому, что они у них мерзнут.

– Это вы мне звонили? – спросил дон Альберто.

– Да, – коротко ответил Сивый. – Но мне бы не хотелось разменивать наш содержательный разговор на светские, ничего не значащие любезности. Вы искали встречи, и вот я здесь, так давайте перейдем сразу к делу. Вы посоветовались с вашими коллегами относительно предложенного нами процента?

– Вы запрашиваете слишком много. Такой процент не посмело бы взять даже государство. – Монтиссори чувствовал, как на него накатывает волна раздражения, но он усилием воли сумел с ней справиться.

– Мне следует понимать ваши слова как отказ от предложенного нами сотрудничества, мистер Монтиссори?

Альберто Монтиссори желал выиграть время. Он серьезно готовился к встрече с русским доном, а потому под модный двубортный пиджак надел тяжелый бронежилет. Монтиссори по-прежнему любил риск и сейчас рассчитывал на фактор внезапности. Он знал, что сначала прозвучит одиночный выстрел из снайперской винтовки, а потом, взмахнув руками, русский дон упадет на землю. А уже затем показать себя должна его личная гвардия, не однажды проверенная в стычках с другими кланами. Получив добрую порцию свинца из скорострельных «узи», русские наверняка поумерят свои аппетиты и в другой раз окажутся более сговорчивыми.

Время шло, а русский дон оставался невредимым и как будто издевался над ним.

– Нет, просто я прошу время на обдумывание.

– У вас было достаточно времени до сегодняшнего вечера, чтобы подумать обо всем. Или, может быть, я не прав, мистер Монтиссори?

Этот парень был напорист. Монтиссори взглянул на часы.

– Возможно, у вас, в далекой России, дела решаются по-иному, но здесь совсем другие правила.

– Я изрядно наслышан об этих правилах, мистер Монтиссори. Вы стреляете друг в друга с любезными улыбками на лицах, это – типично сицилийская вежливость. У нас другие традиции. Однако мы вступаем в ненужные дискуссии и отвлекаемся от основной темы нашего разговора. Вы богаты, мистер Монтиссори. Вы очень богаты. И насколько я знаю, вы, как и всякий итальянец, человек верующий, а потому должны знать, что Иисус Христос завещал делиться с ближними. И наши условия остаются неизменными – вы должны отдать нам ровно двадцать пять процентов, а еще выплатить небольшие комиссионные за тех наивных девочек, что работают в ваших барах почти бесплатно. В отличие от девочек, мы не столь наивны. Мы дорожим своими соотечественниками, это наша национальная черта, и эти деньги пойдут на их дальнейшее трудоустройство, когда вы им откажете за ненадобностью. Итак, я жду ответа, мистер Монтиссори.

Альберто Монтиссори незаметно снова посмотрел на часы, а потом перевел взгляд туда, где должен был сидеть Лучано. Условленное время наступило, но выстрела не последовало. Пуля, пущенная в лоб зарвавшемуся русскому дону, наверняка помогла бы уйти от ответа. Рядом стояли три десятка боевиков, которые слушали этот разговор и нетерпеливо дожидались команды Монтиссори. Но их дон почему-то медлил.

– А если я отвечу «нет»?

– Не обещаю вам, что мы расстанемся большими друзьями. Думаю, от этой ссоры больше потеряете вы. Вы привыкли к раю на земле и благополучию, мы же всегда довольствовались только самым необходимым. Думаю, мне не нужно вам растолковывать, что война всегда выливается в большие затраты. Это потеря клиентов, пошатнувшаяся репутация, срыв сделок. А лишения, вызванные войной, в какую следует оценить цифру? Вам и вашим сыновьям придется непрестанно прятаться, и еще неизвестно, кто выйдет из этого спора победителем.

Дон Монтиссори видел перед собой не дилетанта. Чувствуется, русский дон прошел хорошую выучку. В неспокойной России научиться этому немудрено. Там сейчас везде пальба.

К тому же со словами русского трудно не согласиться – война всегда требует больших расходов. Придется на много месяцев отрешиться от дел и подчинить свое существование тому, чтобы наказать нахального русского дона. Не исключено, что империя, которую он, Монтиссори, создавал многие годы, в случае боевых действий может расколоться на множество независимых государств, а это крах честолюбивым помыслам.

Выстрела по-прежнему не было. Что-то не сработало в его планах. А ответ нужно было давать немедленно.

– Хорошо... Я принимаю ваше предложение, – с усилием выдавил Монтиссори. Пусть будет так. Сегодня нужно выиграть время, сделать вид, будто согласен на условия русских, а потом, когда будут выявлены слабые места в их структуре и установлены лидеры, следует обрушиться на них всей мощью могучей империи под названием клан Монтиссори.

– Ну вот, видите, как все устроилось. Я знал, что мы с вами сегодня поладим. Завтра утром мы сообщим вам банковский счет, на который следует сделать первые перечисления, а о дальнейшем мы с вами поговорим в ближайшем будущем.

– Как мне вас найти, если в этом возникнет необходимость?

Сивый колебался мгновение, а потом протянул Монтиссори визитку.

– Наш офис расположен в центре Сан-Франциско. Всегда будем рады видеть вас, мистер Монтиссори. И еще вот что я хотел сказать. – Сивый поднес ладонь ко лбу, будто пытался припомнить что-то очень важное. – Метрах в пятидесяти отсюда чего-то ждет один из ваших парней, его, кажется, зовут Лучано Антониони... Так вот, сегодня ему не повезло. Здешний парк чрезвычайно беспокойное место. Вы бы позаботились о нем. А теперь позвольте с вами распрощаться.

Сивый шагнул в сторону, и уже через мгновение темнота аллеи поглотила его худощавую фигуру, точно так же исчезли и молодцы русского дона, и если бы не вытоптанная трава вокруг и не глянцевая визитка в руках, то Монтиссори мог бы подумать, что все это ему привиделось.

А в глубине парка прозвучал резкий и неприятный женский смех.

– Где Лучано? – крикнул Монтиссори. – Найдите его! Немедленно!

Дон Монтиссори был вне себя от ярости. Такого позора он не испытывал давно. Его распирала страшная ненависть. Под руку ему попался один из зазевавшихся бойцов. Дон Альберто схватил его за рукав и стал хлестать по щекам до тех пор, пока ладонь не опухла.

– Альберто, – к дону Монтиссори подошел Карло.

Карло Скальони был правой рукой Монтиссори, и дон никогда не решал стратегических вопросов, не посоветовавшись с ним. Он доверял ему больше, чем кому-либо, и на это были веские основания – они родились в одном квартале и когда-то составляли костяк одной банды. Они знали друг о друге практически все. Поговаривали, что даже ухаживали за одной и той же девушкой, и красавица не без корысти по очереди делила ласки с очаровательными юношами. Внешне они не были похожи друг на друга. Если Монтиссори был коренастым и плотным, напоминая состарившегося тяжелоатлета, то Карло Скальони был дылдой, а его оплывшая физиономия намекала на то, что пиво он предпочитает всем остальным напиткам.

– Что еще, Карло?

– Лучано мертв.

– Вот оно что. Значит, русский дон не шутил, – только и сумел вымолвить Монтиссори.

Да, русский переиграл его – предугадал припасенный сюрприз и действовал в своем стиле. У русского дона свой особый почерк, подумал Монтиссори.

Ему было невдомек, что он имеет дело с изощренным преступным российским умом, граничащим с невероятной интуицией, и что вся эта история всего лишь первое предупреждение сицилийскому дону: не спеши совершать опрометчивые поступки.

– Что прикажешь делать, Альберто?

Карло Скальони предвидел ответ. Еще утром на разводе он велел солдатам облачиться в бронежилеты и держать в запасе по лишнему магазину. Шли на рискованное дело, поэтому Карло пообещал им, что сегодняшний день каждому будет стоить больших премиальных, никак не меньше двухмесячного жалованья. И сейчас боевики не спешили расходиться, чего-то ждали. Ждали заключительных слов дона Монтиссори.

– Так что прикажешь делать, дон Альберто?

– Ничего, – коротко обронил дон и, увидев недоумевающие взгляды стоящих рядом парней, раздраженно рявкнул: – Вы слышали, что я сказал?! Ничего! Ни-че-го!

Варяг делал невероятные успехи.

За короткий срок он сумел создать такую мощную организованную боевую структуру, какая успешно могла бы соперничать не только со всемогущими кланами, но, если того потребовали бы обстоятельства, и с регулярными федеральными войсками. Варяг смог объединить под своими знаменами различные группировки: из числа российских эмигрантов, выходцев из Польши, Кубы, Болгарии.

Он обладал особым обаянием, сила которого была необычайно велика. Под действие его обаяния часто попадали не только хорошенькие женщины, жены крупных бизнесменов, но и их осторожные мужья. Прекрасных дам он покорял своим остроумием, которое, надо сказать, частенько граничило с недозволенным. Но это лишь усиливало общее благоприятное впечатление. Владислав Геннадьевич всем своим видом, манерами напоминал аристократа, завсегдатая светских приемов, готового с удовольствием поддержать в меру шумное застолье и веселую компанию. С мужчинами он был в меру откровенен и по-деловому собран, с дамами весьма любезен, а порой необыкновенно нежен. Правда, эта обходительность всегда сопровождалась иронией, сквозившей в каждом его слове, но была настолько мила, что никого не задевала. И никто не мог предположить, что свое остроумие столь утонченный и внимательный мужчина оттачивал не на светских раутах, в присутствии высокопоставленных гостей, а в камерах следственного изолятора, где, как правило, сидели не балованные жизнью, но весьма искушенные слушатели и воспринимали удачное словцо так же живо, как малышня в цирке чудачества рыжего клоуна. Можно было подумать, что большую часть жизни мистер Игнатов провел не в соседстве с малограмотными зэками, а в окружении политиков, кинозвезд, шоуменов, топ-моделей.

Что касается деловых кругов, то и здесь за короткий период он сумел приобрести репутацию надежного компаньона – за полтора года не сорвал ни одной сделки, работал по-крупному, благодаря чему имел солидные, крепкие связи среди финансистов и промышленников. Его деньги были удачно и с умом вложены: в государственные проекты, в строительство объектов военно-промышленного комплекса. Его слово стало для многих таким же убедительным, как золотой вексель. Чистый капитал фирмы «Интеркоммодитис», по оценкам специалистов, составлял восемьсот миллионов долларов, однако многие служащие фирмы могли догадываться, что эта цифра была значительно больше.

Быстрый взлет «Интеркоммодитис» никого не удивил, поскольку Игнатов Владислав Геннадьевич оказался не единственным, кто, выехав из России в период перестройки, имел немалые капиталы за счет вливаний от российских фирм и банков. На неконтролируемый приток денег местные власти лукаво закрывали глаза. Кто же откажется от дармовщины? Но ни у кого и в мыслях не было, что это не единственный вид деятельности русского бизнесмена. Помимо всего прочего, Варяг уже контролировал немалую часть ночных клубов Тихоокеанского побережья, сумев войти в долю к Альберто Монтиссори; он успешно потеснил представителей других семейств с бойких мест в центре Сан-Франциско и в близлежащих курортных городишках. С уже облюбованного Западного побережья он стал заглядываться на Восток, на пляжи Флориды. Ему уже виделся тот день, когда он ступит на землю Лас-Вегаса не просто игроком с двумя-тремя сотнями тысяч долларов в кармане, а как один из хозяев этого могучего центра в индустрии развлечений.

Варяг постоянно продолжал укреплять свою армию, основное пополнение приходило из вновь прибывающих эмигрантов. Познавшие жизнь ночлежек, похлебавшие лиха в доках американских портов, поскитавшиеся, поголодавшие и отчаявшиеся, они мгновенно отзывались на его заманчивые предложения, быстро начинали ориентироваться в новых условиях и готовы были исполнить практически любое распоряжение своего шефа. Варяг предвидел, что скоро ему станет тесен тот мир, который он сумел создать, а потому охотно посылал эмиссаров в новые места. Уделяя большое внимание своей безопасности, он также уделял львиную долю времени изучению достижений своих партнеров по бизнесу: не прошло и года, как Варяг знал практически все об основных кланах. Этому в немалой степени способствовала новейшая техника, на которую он не жалел средств, – подслушивающие устройства и аппаратура устанавливались в офисах, домах и машинах его конкурентов. Владислав стал энергично вникать во взаимоотношения внутри семей, изучил их сильные и слабые стороны, и для него уже не являлось секретом, какими силами располагают те или иные группировки. Варяг был осведомлен и о том, сколько бойцов может выдать каждый клан в случае возникновения открытого конфликта. Особый интерес для Варяга представляли источники дохода каждой семьи. Он достаточно быстро увидел важную закономерность – более восьмидесяти процентов дохода приходится на незаконные операции, а по российским воровским понятиям, этот бизнес следовало обложить побором.

С помощью Сивого через какое-то время Варяг имел во многих группировках своих людей. За информацию он всегда платил очень щедро, награждая особенно ретивых крупными перечислениями на личную банковскую карточку. Так он поступал в России, когда хотел знать, что творится в регионах, – во многих воровских сообществах он имел своего человека.

Варяг смог убедиться в том, что опробованный в России метод блестяще действует и здесь, в США, в стране с развитой демократией. В каждом клане непременно отыщется гангстер, готовый за щедрое вознаграждение поделиться «семейными» секретами. Порой Варяг был осведомлен о делах какого-либо из кланов в не меньшей степени, чем сами крестные отцы, обремененные текущими вопросами и тугими кошельками.

У Варяга разгорался вкус к предпринимательству. Он чувствовал, что у него есть к этому способности – филиалы его фирмы теперь были открыты по всей стране. Одни торговали лесом, пшеницей, металлом, другие специализировались на посредничестве в деловых контактах с Россией. Третьи занимались производством ширпотреба и торговлей на Россию.

Организация, созданная Варягом, крепла. Какое-то время дела шли просто блестяще – получалось все, что бы ни было задумано. И это несколько притупило внимание Варяга. Неприятности начались пару месяцев назад, когда Варяг отправил своих представителей для переговоров с одной из крупных группировок Лос-Анджелеса, а сам улетел в Амстердам.

Ужасное известие застало его утром за чашкой крепкого кофе. Звонил Сивый. Двоих эмиссаров, отправленных им в Лос-Анджелес, застрелили в упор в тихом французском ресторанчике во время распития бордо. Еще двоих нашли с простреленными черепами в борделе в центре Сан-Диего. Труп пятого был обнаружен полицией в мусорном баке в Санта-Барбаре.

Варяг посчитал бы за случайность смерть одного из посыльных, но столь массовое убийство выдавало хорошо спланированную акцию. Он чувствовал, что кто-то очень мощный встал за его спиной и умело использует возникшую ситуацию. Все эмиссары были уничтожены в то время, когда он находился в Европе. Было понятно, что это предупреждение.

Беда, как говорится, не приходит одна. Вот и на Варяга все навалилось разом: и эти убийства, и взрыв его автомобиля, и появление Сержанта, и неожиданный ночной звонок Артиста, спутавший мгновенно все планы.

Артист заявился слегка хмельным и таким же безалаберным, каким Варяг знал его еще в России. Он удивлялся новому облику Варяга, не переставал восхищаться его домом, жаловался на то, что у него в Израиле «хибара» будет поплоше, шумно вздыхал и все время повторял, что здешний воздух, настоянный на благоухающих цветах, действует на него так же ободряюще, как стакан водки на голодный желудок.

Варяг больше молчал и все ждал, что сейчас Модест достанет из кармана ксиву, в которой с десяток законных изложили свои претензии. А Модест говорил все не о том.

Модест играл. Не случайно его звали Артистом. Это был театр одного актера, и энергия, исходившая от него, могла зажечь любую меланхолическую аудиторию. По Модесту плакала не только тюрьма, но и театральные подмостки. Он был по-настоящему талантлив, и тем не менее единственным его зрителем сейчас оставался Варяг. С каждой удачной шуткой Модеста он мрачнел все больше. А Артист, делая вид, что ничего не замечает, продолжал заливать о своей ранимой душе, поистершейся в стране трех религий, о том, как он скучает по привычному лагерному обществу, по задушевным беседам в тюремном изоляторе.

Варяг терпеливо дожидался, когда наконец Артист угомонится... Но когда Модест в очередной раз заговорил об удачном расположении виллы, Варяг неожиданно резко прервал его:

– Я и раньше не терпел пустого трепа, Модест. А сейчас от этой ахинеи меня просто выворачивает. Советую поберечь свои словесные испражнения для шлюшек из России, им нравятся басни о красивой жизни. Выкладывай, с чем явился!

– Вольная жизнь тебе явно не на пользу, Варяг, ты стал раздражителен.

– Дело говори!

– Мне сказали, что ты теперь белая кость, а ты, видать, все такой же блатной, каким был когда-то на зоне. – Артист удобно устроился в мягком кресле. – Ничего сидится, со шконкой не сравнить.

Владислав чувствовал, как раздражение злобной волной подступает к горлу, и он едва сдерживался, чтоб не выбросить Модеста в окно вместе с понравившимся ему креслом.

Но Варяг также был отличным актером и умел владеть собой, поэтому он очень спокойным тоном, но жестко сказал:

– Я слушаю. Я очень внимательно тебя слушаю и не советую дальше валять дурака.

– Ого! Я слышу угрозу. Неужели ты не рад видеть бывшего сокамерника? Конечно, это не сокурсник. Я понимаю...

Артист театрально вскинул руки. Сейчас он напоминал дирижера камерного оркестра, готового резким стремительным взмахом дирижерской палочки наполнить пространство многообещающими аккордами. Но публика не могла больше ждать. Не мог больше ждать и Варяг. Модест, всмотревшись в его строгое лицо, не стал более испытывать судьбу. Он знал бывшего подельника очень хорошо и понимал, какая злоба могла выплеснуться из Варяга в любую секунду, как жестоко в такие мгновения он расправлялся не только с непосредственными обидчиками, но и с теми, кто их поддерживал.

Нечто подобное произошло однажды с Варягом на малолетке, когда старший пацан, начальник отряда, попытался заставить вновь прибывшее пополнение уже в третий раз продраить и так сверкающие чистотой полы. Новички безропотно взялись за работу. Варяг же, схватив швабру, переломил ее о спину наглеца, и тот, окровавленный, остался лежать на чистом полу. Не остановившись на этом, Варяг острым обломком до полусмерти избил еще и одного из своих приятелей, посмевших выполнить идиотское распоряжение новоиспеченного начальства. Тогда Владиславу добавили срок за хулиганство, но это уже ничего не меняло – он примкнул к касте блатных и другой судьбы для себя не хотел.

Все это вспомнилось Модесту мгновенно. И когда Варяг потянулся к настольной лампе, чтобы прибавить света, Модест невольно отодвинулся, подумав, что тот решил испытать на прочность дорогую антикварную вещь. Артист инстинктивно втянул голову в плечи, представив, как тяжелая бронза с хрустом проломит ему темя.

– Да, Варяг, ты прав. Переходим к делу. Ты угадал. Конечно же, я прилетел к тебе не просто так... Я хочу вызвать тебя на откровенность.

– В чем дело? Выкладывай! Не ходи вокруг да около. Когда мы с тобой чалились, ты был менее осторожен.

– Тогда позволь спросить: ты по-прежнему вор?

Владислав всегда гордился званием законника. Ощущать себя вором ему не мешала ни внешность преуспевающего бизнесмена, ни знание иностранных языков, ни светский образ жизни, который он вел последние годы. Находясь вдали от России, он продолжал жить не по писаным законам, а по понятиям, выработанным многими поколениями зэков. На Руси нечто подобное называлось «жить по правде», «жить по-людски».

Теперь уже и в самом деле Варяг большим усилием воли подавил в себе желание хлестким ударом скинуть Модеста с мягкого кресла на жесткий пол. Несколько лет назад за подобный вопрос любой из зэков поплатился бы жизнью. Неужели сейчас он вынужден выслушивать это от бывшего подельника?

Владислав нахмурился, а потом жестко ответил:

– Был и остаюсь. Или у тебя есть повод сомневаться? – Теперь в его голосе сквозила неприкрытая угроза.

– Варяг, ты слишком далеко живешь от дома, и нам показалось, что ты все меньше интересуешься нашими российскими делами. А может, тебя устраивает твое нынешнее состояние? Может, тебе спокойнее жить на вольных хлебах добропорядочным коммерсантом, а не вором в законе?

За отступничество от воровской идеи полагалось немедленное развенчание, и сход мог приговорить бывшего законного к высшей мере. Смерти Варяг не боялся никогда – он понимал, что это всего лишь возвращение в небытие, откуда он был вырван волей случая. Гораздо страшнее было другое – стать обесчещенным. Но за что? За то, что даже вдали от России он старался жить по понятиям, как мог помогал русским эмигрантам, опекал их и предоставлял свое покровительство, ежемесячно отправлял на зоны грев?

– Ты приехал ко мне, чтобы в чем-то упрекнуть меня?

– Нет, Варяг. Не упрекнуть, спросить. Чересчур вольготно ты живешь. Братва любопытствует. Поясни, ты отдалился от пацанов, от России?

– А скажи мне, Модест, сам-то ты близко от России? Или Израиль уже стал ее частью? А насколько интересуются российскими делами пацаны, осевшие в Европе? А интересуют ли российские дела тех, кто беспредельничает сейчас, живя в самой России? Тех, кто убил Седого? Ответь мне на все эти вопросы, Модест. И скажи, зачем ты пожаловал ко мне?

Артист выдержал тяжелый взгляд Варяга и сухо ответил:

– А прилетел я, Варяг, за тем, чтобы пригласить на сход.

Кончиками пальцев Варяг коснулся гладко выбритого подбородка.

– Теперь понимаю.

Он мог привести немало примеров, когда приглашенные на сход пускали себе пулю в лоб в присутствии десятков свидетелей. Воровской сходняк – это высший арбитраж, и апеллировать на его решение можно только к господу богу.

– Ты можешь отказаться. – Голос Артиста стал немного мягче. – Я попробую разъяснить братве, что ты стал другим. Думаю, они должны понять...

– Ты это кому говоришь, Артист? – оборвал его Владислав. – Давай кончать базар. Если братва хочет, чтобы я пояснил, что я все тот же, я готов. Ты меня прекрасно знаешь.

– Я тебя знаю и готов верить. Ты всегда был правильным вором.

– Где будет сход? В России?

– Нет, сейчас там собираться небезопасно – менты стали поднимать головы. Как и прошлый раз, общий сходняк будет за границей, в Вене.

– Когда?

– Завтра, Варяг. Завтра.

– Что ж, завтра так завтра.

Они помолчали. Разговор закончился. Артист хотел было подняться, но Варяг спросил:

– Артист, ты можешь ответить еще на один вопрос? Как вы меня нашли?

Модест на мгновение задумался, а потом сказал:

– Это нетрудно было сделать. Ты слишком заметен, Варяг. Тебя не нужно искать. – Модест хмыкнул. – Европа для тебя слишком мала, и этот вариант мы отбросили сразу. Да и Америка не так велика. Мы не знали, под какой фамилией ты живешь, но что со временем где-нибудь проявишь себя, в этом не сомневался никто. Когда пресса стала писать о том, что в Сан-Франциско открылась фирма, во главе которой стоит русский бизнесмен, а итальяшки неожиданно для многих уступили лучшие места какому-то русскому, да к тому же посодействовали ему в строительстве дорогой гостиницы, мы решили, что так развернуться мог только такой человек, как ты. Ты выдал себя с головой, Варяг, ибо слишком масштабными были операции, которые ты проводил, даже неважно, что это было – торговля зерном, нефтью или лесом. Твой почерк ни с чьим другим не перепутаешь. И еще – ты стал фигурой в деловых кругах, и о тебе заговорили как об удачливом бизнесмене. Варяг, твои таланты выдают тебя с головой.

Эти слова вызвали у Владислава улыбку.

– Может быть, ты и прав. С головой у нас, у русских, вечно проблемы.

– Да и не только у русских, – засмеялся Артист, поднимаясь. – Ну ладно, я в гостиницу. Завтра утром в семь заеду. И полетим мы с тобой слушать «Сказки венского леса». Наш самолет вылетает в девять с копейками.

Варяг проводил Артиста до ворот. Пожал руку и пожелал ему приятно провести вечер в Сан-Франциско.

На следующее утро – еще шести не было – Сержант подъехал на машине к ближайшему перекрестку, откуда хорошо просматривался дом Варяга, и, поставив машину среди развесистых кустов, заглушил мотор. Он прекрасно понимал, что если в ближайшие день-два не сможет ликвидировать Варяга, то его самого вычислят и обложат со всех сторон. С гвардейцами мистера Игнатова шутки плохи.

В этот день Сержант решил дождаться Варяга во что бы то ни стало. Сказав «а», говори «б», максимально сократив паузу, – это был его принцип. Не будет же Варяг безвылазно сидеть у себя на вилле, размышлял Сержант, когда-никогда появится. Пистолет с лазерным прицелом он держал наготове. Отличная машина! Наводишь невидимый луч, как только появляется на лбу красная точка – нажимай на спусковой крючок – и прощай, семья!

Когда спустя час к вилле подкатил роскошный темно-вишневый «Додж», Сержант напрягся.

Из машины выбрался амбал в светлом костюме и направился к воротам. Позвонил. И тут же вернулся назад. Сержант замер в ожидании. Через минуту из калитки вышел крепкий парень, видимо, охранник. Внимательно осмотрел улицу и, не заметив ничего подозрительного, подал знак.

Появился Варяг с чемоданчиком в руке. Поздоровался с владельцем «Доджа».

Пора! – подумал Сержант. Огляделся. Поблизости ни одной машины. Придется и второго уложить. Чтобы не догнал в случае чего.

А Варяг что-то объяснял амбалу, укладывая чемоданчик в багажник. Сержант, не выходя из машины, прицелился. Он уже видел затылок Варяга и понимал, что жить тому осталось всего ничего. Нужно лишь плавно нажать на спусковой крючок и... В это мгновение из-за поворота на большой скорости вылетел огромный фургон, на какое-то время скрыв из поля зрения и вишневый «Додж», и двоих его пассажиров.

Идиот! Надо было стрелять, а он все целился, чтобы был верняк.

Когда фургон проехал мимо Сержанта, стало ясно, что операция сорвалась. «Додж», набирая скорость, увозил Варяга в сторону автострады.

Сержант включил зажигание и поехал следом, стараясь держать дистанцию. Когда выехали на автостраду, спустя пять минут он догадался, что Варяг с приятелем спешат в аэропорт. Все правильно, а иначе зачем у него с собой чемодан, подумал Сержант. Теперь можно не торопиться и сбросить скорость.

В аэропорту выяснить, что парочка держит путь в Вену, трудов не составило.

А Варяг так и не узнал, что смерть опять обошла его стороной.

Воровской сход – это всегда чрезвычайное событие. К нему готовятся основательно. Созывается сход не часто, а именно тогда, когда назревшие вопросы переваливают через край и ничего другого не остается, как выносить проблемы на суд людей.

Воровской сходняк – то же самое, что партийный съезд. Это последняя инстанция, это высший орган правления.

Решения схода для всей воровской братии являются такими же неукоснительными, как для простых смертных божья воля.

Еще совсем недавно сходняк старались подогнать к юбилеям или к важным датам. В это время можно было расслабиться в обществе девочек и залечить израненную душу в длительных и жарких разговорах. В уютных залах ресторанов под бодрящую музыку джазовых молодцев решались задачи, которые по масштабу ничем не отличались от планов правительства. Решалась судьба общака, поминались добрым словом усопшие и делились территории развенчанных или почивших воров.

Следуя традициям воровского братства, законные съезжались и на похороны к почившему авторитету, где ушедшим в небытие старались отыскать достойную замену. Слезы печали после коронации не казались такими горькими.

Воровской союз всегда был тайным орденом, не допускавшим к своим секретам простых смертных. Законники всегда считались кастой недосягаемых, способных в одночасье решить любые проблемы, а при необходимости взбаламутить весь уголовный мир.

Последние годы сходняки проходили безрадостно под опекой бдительного милицейского ока, и не однажды, к возмущению всей воровской братии, спецподразделения задерживали собравшихся. Воры в законе, как правило, народ солидный, с усмешкой посматривали на молоденьких сержантов и отвечали, что оружие и наркоту с собой не носят.

Через месяц после последнего выхода на волю в тихом приморском городе во время проведения сходняка был задержан и Варяг. Он молча отстегнул браслет с часами и протянул их старшине, стоявшему в оцеплении.

– Вот тебе премиальные за то, что задержал вора в законе, твое-то начальство этого подвига не оценит.

Следственные изоляторы шалели от появления множества уголовных генералов, а юнцы, впервые оказавшиеся на тюремных нарах, смотрели на законных с восторгом гимназистов.

Уже на следующий день законные выходили на волю. Печально было то, что такие задержания стали повторяться все чаще, и даже если сходняк удавалось организовать так, как некогда проводились коммунистические съезды, то не без основания говорили о том, что милиция весьма осведомлена об их решениях, как будто оперы вместе со всеми поднимали кружки с водкой за воровское братство.

Скорее всего это было связано с тем, что последние годы ряды законных пополнились скороспелками, получившими титулы не праведной воровской жизнью, а лишь потому, что внесли в общак изрядный куш. Их пренебрежительно называли «апельсинами». Возможно, бацилла предательства просочилась через их неустойчивые ряды, и теперь ничего не оставалось, как пожинать плоды недоверия.

Варяг частенько вспоминал время крестовых воров, когда титул законного можно было получить только в суровом заключении. И решение было не сепаратным, как это стало практиковаться последнее время, а открытым для всех коронованных, и каждый вор в законе пересылал ксиву на нового кандидата, где принципиально выражал свое суждение о вступлении того в воровской союз.

Варяг чувствовал преимущество перед всеми «лаврушниками», которые никогда не видели настоящей зоны, а следовательно, не могли проверить себя по-настоящему. Он даже снисходительно относился к тем, кто пробыл в заключении вблизи от своего дома, откуда получал постоянный грев и где находил моральную поддержку. Как бы повели себя многие из новоиспеченных авторитетов вдали от родного гнезда, за тысячи километров от столицы, где беспредельщики пересыльных тюрем готовы обобрать не только новичка, но и окрыситься на заключенного со стажем? Чужая сторона, тем более глубинка, – это всегда испытание на выживаемость, и не каждый зэк способен отмеренный срок вынести с честью.

Варяг вспоминал себя молодого, когда два года разъезжал по пересыльным тюрьмам, и ни одна из зон не желала его принимать, зная его заведомым отрицалом. Он был молод и мог устроить разборку мужикам, ехавшим на поселение. Те хмелели от свалившегося на них счастья, а это еще больше подстегивало в нем злость. Возможно, сейчас, набравшись житейской мудрости, он поступил бы совсем иначе, но тогда он не имел выбора и жил по тем понятиям.

Последние годы изменилось многое, и то, что несколько лет назад считалось недозволенным, сейчас стало правилом. Законники скорее напоминали преуспевающих бизнесменов, многие сломя голову бросились в политику, и воров в законе можно было увидеть чаще с государственными деятелями и эстрадными знаменитостями, чем на тюремных шконках растолковывающими братве людскую правду.

И с некоторых пор законным полюбились шикарные особняки и дорогие машины, а владеть за границей недвижимостью считалось такой же нормой, как в свое время короноваться в присутствии серьезнейших авторитетов уголовного мира.

Сходняки стали проходить все чаще за границей не только по причине безопасности, но еще и потому, что законным полюбилась чистота европейских столиц и сервис пятизвездочных отелей.

Это был пятый всероссийский сходняк, который проходил за границей.

Первый сход прошел в Варшаве. Но, видимо, польские порядки мало чем отличались от российских, и уже через час в гостиницу вошли три десятка полицейских и попросили освободить помещение. Законники справедливо считали, что здесь не обошлось без влияния всемогущих спецслужб, а потому уже в фойе отеля было решено: в Польше сходняков больше не устраивать.

Второй раз законные собрались в Израиле. Основным поводом для встречи послужили реформы, активно проводившиеся в тот период в России. Блатной мир теснили, и воры решали, как им следует действовать в новых условиях и имеет ли право законный уходить, например, в бизнес. Варяг знал, что мнения воров разделились. Все лаврушники настаивали на создании коммерческих структур и установлении контроля за крупными предприятиями и банками. Законники старой школы придерживались классических правил и утверждали, что вор обязан жить лишь за счет общака и не должен работать. На этом сходе выделилась третья группа воров, которую прозвали примиренцами. Они утверждали, что в нынешних условиях это отнюдь не конфронтация в уголовном мире. Важно не отказываться от опыта старой школы, и все, что там было лучшего, нужно суметь использовать сейчас. Воровское братство всегда подпитывалось общаком, а в нынешних условиях он должен увеличиться многократно за счет прибылей удачливых коммерсантов. А что касается работы, так это – личное дело каждого законного.

Решение было принято – договорились не упрекать вора, если он станет преуспевающим коммерсантом.

Еще тогда, в Израиле, на себя обратил внимание идеолог примирения двадцативосьмилетний законный вор по кличке Шрам, в миру – Александр Степанов. С завидной убежденностью и редкой терпеливостью он объяснял конфликтующим сторонам, что сила воров в единении. А воры, занявшиеся коммерцией, только способствуют укреплению общака, и очень важно иметь своих людей не только в тюремной администрации, но и среди крупных предпринимателей. Банкиры, подобно деревьям, выращенным в питомнике, остро чувствуют веяние времени, и важно не срубить эти деревья, а дать им возможность разрастись кроной, чтобы потом собирать сочные плоды.

Этот сходняк проходил в Тель-Авиве. После сходняка законные разбежались по злачным местам и были отчасти разочарованы, когда вместо темпераментных евреек в публичных домах увидели русских девушек.

Третий сход состоялся в Финляндии. Организовал его все тот же Шрам. На этот раз законных уже не удивляли зеркала и бассейны пятизвездочных отелей. Они успели поездить по миру и сполна оценили преимущества джакузи перед тюремным душем.

Разговор на сходняке в основном шел о нефти и газе. У законников здесь был особый интерес. Нефть, газ – это всегда большие деньги, и нужно было как можно быстрее установить контроль над этими отраслями. Наиболее перспективным регионом считалась Тюменская область, где традиционно крепким было влияние законных. Но на этот лакомый кусок зарились бандиты Санкт-Петербурга. Они противились единой упряжке. Без лишних слов питерских решили строго наказать, а исполнение было поручено Шраму. Тот лишь улыбнулся и отказать великому собранию не посмел. Не каждый из присутствовавших понял, почему Шрам улыбался. Еще несколько лет назад он был таким же неуправляемым, как группа питерских беспредельщиков, и уже в двадцать лет стал одним из крупнейших авторитетов Северо-Запада России. Однако скорое заключение заставило его пересмотреть взгляды, и он зажил по понятиям. А незадолго до окончания срока Шрам стал крестовым, как Ангел и Артист, ему не составило труда догадаться, что это было очередным испытанием, и вместе с исполнением приговора он обязан был навсегда похоронить свое прошлое. Похороны не заставили себя ждать.

В четвертый раз законные собрались в Греции. Местом схода стал один из красивейших островов Эгейского моря – Лесбос. Находясь в центре древнегреческой культуры, российские воры успешно распутывали клубок назревших проблем.

Воровская среда – это как бы скол существующего общественного устройства, отражающий уродливую и порочную его сторону. Вместе с крахом суперсистемы под названием Советский Союз воровское братство, некогда однородное, в конце восьмидесятых – начале девяностых стало так же стремительно раскалываться, безжалостно разрушая единое криминальное пространство. Трагедия была не в том, что многие из смотрящих и законных теперь желали заполучить как можно большие территории, где хотели властвовать по подобию избранных губернаторов, а в том, что они не спешили отчислять деньги в общак, а общак для вора – это такая же святыня, как для верующего алтарь, для государственного служащего – налоговая инспекция. Всякий, кто проявлял корысть и запускал руку в общак, объявлялся еретиком и подлежал немедленному истреблению. «Крысятничество» каралось всегда очень сурово.

И в этот раз сходняк поручил Шраму наказать отступников, тех, кто не желал делиться и не сдавал деньги в общак. Между делом законники вспомнили о том, что в прошлый раз Саша Степанов наказал беспредельщиков, посмевших позариться на нефтяной регион. Одним из воров была даже высказана мысль создать при сходе мобильную убойную команду, которая расправлялась бы со всеми оппортунистами в воровском мире. Шрам поморщился от такого предложения и отвечал, что мясника нужно искать не в среде законных.

На этом же сходе были развенчаны четыре вора, не сумевшие организовать сопротивление администрации в «сучьих» зонах под Курганом. Еще двух положенцев сурово предупредили, чтобы не задерживали отчисления в общак. И в самом конце схода были выбраны смотрящие на города Тюмень и Новосибирск – крепкие воры с пятнадцатилетним стажем отсидки. Выбранные смотрящие сдержанно, но убежденно дали клятву в том, что останутся верны воровскому братству и будут отчислять в общак установленный процент от прибыли. А потом все законные отправились на нудистский пляж, подивив отдыхавших обилием синих татуировок.

На время сходняка Трубач снял номера в пятизвездочном отеле в центре Вены, недалеко от оперного театра. Это соседство с высокой культурой, по его мнению, должно было способствовать проведению схода на мировом уровне. На высочайший ранг сходняка указывал и состав приглашенных, среди которых были законные, смотрящие и даже положенцы. Многие из прибывших успешно совмещали коммерцию с воровским промыслом, а их личное состояние подчас не уступало бюджетам некоторых регионов России.

Полиция Вены к появлению огромного числа русских отнеслась с настороженностью. Поначалу власти усилили наблюдение за гостиницей, а потом, убедившись с удивлением, что русские не бьют стекол, не стреляют из окон и не выкручивают прохожим руки, требуя денег, оставили для порядка одного полицейского.

Этот воровской сход своей солидностью больше напоминал съезд директоров крупнейших банков и компаний. Шикарный отель, привыкший к визитам не только богатейших людей мира, но также королевских семей и президентов держав, такой крутизны еще никогда не видел. В элегантных костюмах, подкатывая к подъезду на «Мерседесах», «Линкольнах» и «БМВ», русские авторитеты, провожаемые услужливыми взглядами швейцаров, уверенно распахивали двери дорогих номеров. Они вели себя так, будто всю жизнь прожили в подобной роскоши. Казалось, что блеск красивых зеркал и предупредительность обслуги были для воров такими же привычными, как многолетняя ржавчина на тюремных решетках.

Законники появились во всем великолепии – в распахах белых рубашек виднелись массивные золотые цепи, кресты и распятия. Обитатели отеля, теряясь в догадках, принимали их за ревнителей неведомой религии, любезно раскланивались и восхищенно смотрели вслед.

Варяг с Модестом прибыли в столицу Австрии за шесть часов до начала сходняка. Владислав обожал Вену. За последние два года он дважды приезжал в полюбившийся город. В Вене Варяг отдыхал душой, гулял по старинным улицам, заходил в кафе и за чашечкой знаменитого кофе по-венски размышлял об убогой жизни россиян.

Пока они ехали от аэропорта, Артист не умолкал, рассказывая Варягу о своей жизни в Израиле и нахваливая еврейские общины. Если бы не знать, что он вор, то его вполне можно было бы принять за благочестивого раввина. Варяг, не обращая внимания на красноречие Модеста, уткнувшись в окно, любовался изяществом венской архитектуры и женских ног. А когда наконец «Форд» подкатил к отелю и Модест, вылезая из машины, умолк, Варяг, не скрывая облегчения, вздохнул.

Узнав от Модеста о предстоящем сходе, Владислав позвонил Трубачу, и старый приятель, с радостью услышав его голос, приоткрыл ему одну из тайн, поведав о том, что законники обязательно будут говорить о нем. Варяг был готов к этому. В недалеком прошлом он был весьма известным вором, держателем общака, и для большинства оставалось загадкой его неожиданное исчезновение, а те немногие, которые были посвящены в тайну, умели молчать. Для воровского общества Варяг вынужден был родиться заново, чтобы своим появлением многое прояснить и поставить на свои места, укрепить ряды законников и, главное, способствовать пополнению общака.

Перед отлетом Варяга не покидало чувство опасности. Дорога с излишне разговорчивым Артистом его утомила окончательно.

Сейчас Варяг желал уединения, чтобы максимально сконцентрироваться перед непростым разговором.

У подъезда отеля их встречал Трубач. Он пожал руку Артисту. Тепло обнял Варяга. В его светло-голубых глазах Варяг прочитал сигнал опасности – «держись!».

– Как долетели? Тут передавали, что, возможно, будет сильная гроза. Мы все боялись, что сегодня аэропорт не будет принимать самолеты.

Варяг улыбнулся.

– И вот мы здесь. Нам погода не помешала. Многие уже прибыли?

– Почти все, кого приглашали.

– Я слышал, «апельсинов» целую корзину набрали, – презрительно фыркнул Артист.

Он не любил скороспелых законных и говорил о них всегда с нескрываемым пренебрежением.

Трубач, не замечая ехидного тона Артиста, ответил:

– Ты ошибаешься, Модест. «Апельсинов» на этом сходе нет. Собрались только правильные.

– Давно пора. Эти лаврушники просто достали.

Это был второй сходняк, когда правильные воры собирались отдельно от так называемых скороспелых воров, называемых «апельсинами» или лаврушниками. Среди них встречались даже такие, кто ни разу не перешагивал порог следственного изолятора. А это, по старым воровским понятиям, считалось недопустимым. Прежде чем подняться на самый верх, полагалось сначала пострадать, потомиться в штрафных изоляторах, отстаивая правду, суметь даже в «красной» – «сучьей» – зоне организовать общак. «Апельсины» же, которым чаще всего было по двадцать – двадцать пять лет, не научились еще жить по правде, а потому частенько беспредельничали на воле. Бывало, веселились так, что потом население месяцами пребывало в панике, а менты прохода не давали всем свободным зэкам. Они любили кураж, молодецкие забавы с жуткими драками и поножовщиной. На них обижались многие. Так, например, представительницы самой древней профессии были в страшной обиде на «апельсинов» за то, что те приглашали их к себе в номера, но никогда не расплачивались, считая, что им и так оказана честь принадлежать таким молодцам. Сутенеры также были недовольны таким подходом к делу. Страдал бизнес.

Однако не считаться с «апельсинами» правильные воры тоже не могли. Те составляли достаточно серьезную прослойку в среде законных, были энергичны, современны, работоспособны, сильны и, как правило, контролировали крупнейшие гостиницы и рынки городов. Их вклад в общак составлял заметный процент. С каждым годом они становились все самостоятельнее и организованнее. Трижды, в обход правильных воров, они устраивали свои сборища. Если и присутствовали на таких сходняках законные воры, то только те, кто уже давно отошел от крупных дел или соблазнился на щедрые «апельсиновые» посулы. Но даже присутствие отдельных воров в законе на таких сходняках не добавляло должной солидности: вопросы решались мелкие, интересы и цели молодых воров были достаточно банальны. Но зато гонора, помпы и чванства – хоть отбавляй. «Апельсины» по молодости лет любили увешивать себя тяжеленными золотыми цепями, браслетами и всякой прочей воровской атрибутикой, которую Варяг, в отличие от многих воров, уже давно не носил. У него было лишь узенькое обручальное кольцо на безымянном пальце. Но во всем его облике все равно ощущалось нечто такое, что заставляло не только швейцаров встречать незнакомца почтительным поклоном.

Мимо беседующих мужчин в ресторан проследовали стройные ухоженные женщины в шикарных вечерних туалетах. Артист крякнул и довольно произнес:

– Вижу, Трубач, ты позаботился не только о предстоящей работе, но еще и об отдыхе. Варяг, посмотри на этих девушек, на них бриллиантов куда больше, чем материи. – Артист ухмылялся. – Так, значит, говоришь, в моем номере есть сауна и небольшой бассейн? Славненько, славненько! А кровать, Трубач, я надеюсь, двухспальная?

Артист хохотнул, но, перехватив строгий взгляд Трубача, перевел разговор на другую тему:

– Первое, что я сейчас сделаю, так это как следует попарюсь. Пацаны, я исчезаю.

Когда Модест ушел к себе в номер, Трубач предупредил Варяга еще раз:

– Держись, Владик, с тебя будет строгий спрос. Все может закончиться очень печально. А теперь я должен идти. Твой номер триста пятый. Размещайся. Начало ровно в семь... И держись, Владик, я с тобой, – как-то безрадостно ободрил Варяга Трубач и направился к выходу.

Развенчанный вор – это всегда бесчестие. Если на зоне законного могут пощечиной изгнать из семьи и понизить до мужика, то на воле чаще всего следовало самое суровое наказание. Как-то Медведь незадолго до своей смерти рассказывал Варягу, что в годы его молодости развенчанному вору давали три дня сроку, чтобы он за это время набрался мужества и самостоятельно исполнил приговор большого схода. Если же этого не случалось в установленный срок, то ему «помогали» люди из ближайшего окружения, его подельники, но это уже приравнивалось к позору. Своим малодушием вор мог окончательно перечеркнуть былые заслуги, замарать память о себе, и в этом случае ему не полагалось даже венка. Подыхай, как собака. Вор в законе обязан был из жизни уходить красиво.

Варяг из жизни уходить не собирался. Слишком он ее любил. Уходить красиво?! Чушь собачья! Мало еще пожил, многое еще нужно сделать.

Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни по какому поводу Варяг не грешил сентиментальностью. Чрезмерная чувствительность в окружающих или в собеседниках или просто в отношениях мгновенно вызывала у него острую потребность все происходящее порушить, опрокинуть, вывернуть наизнанку. Это очень русское противоречивое свойство доставляло ему немало неприятностей, но побороть свою натуру он не мог, да и не считал нужным. Иногда ему казалось, что все это – лицемерие, что жестокие, равнодушные, деспотичные люди, как правило, чувствительны и сентиментальны.

Варяг страстно любил жизнь. Его злило, что он не в силах побороть в себе это простенькое чувство, что желание радоваться жизни посещает его все чаще и чаще, по мере того как у него стало налаживаться дело, возникли реальные возможности решать весьма серьезные вопросы, когда он ощутил силу, власть.

Варяг поднялся к себе в номер, действительно оказавшийся шикарным, бросил на кресло чемоданчик, снял пиджак, ослабил узел галстука. Было жарко. Он подошел к холодильнику, распахнул его. Ого! Какой отличный выбор – пей, не хочу. Плеснув в бокал виски с содовой и отхлебнув глоток, он задумался.

Трубач предупредил, мол, держись, Владик, с тебя будет строгий спрос. Н-да! Это кто же собирается спрашивать? У него, у Варяга? Лучше бы в России друг с друга построже спрашивали... Распустились. Не за идею гибнут, а за «металл». Сегодня посмотрим, с кого будет спрос! Кое-кто и не подозревает, что уже стал потенциальным покойником в законе! – нахмурился Варяг, опускаясь в глубокое кресло.

Он ехал в Америку не для того, чтобы решать личные проблемы. Два года он не покладая рук горбатился за идею. Принес в общак столько, сколько, может быть, все остальные из собравшихся сегодня, вместе взятые, не смогли дать. Жить по воровской правде не означает жить в России. Людское – оно везде. Он ведь не о собственной шкуре печется? Нет. Он в любой момент готов вернуться назад, если будет ясно, что в России он нужнее, что там он принесет больше пользы.

Кого они собрались судить?! Отвыкли ребятки, наверное, от прямого разговора? Придется им напомнить, что значит – жить «по правде». Лохов, телков, шестерок – как дерьма, немерено, а настоящих ЛЮДЕЙ – скоро днем с огнем не сыскать. Где-то он недавно прочитал: «Правда – это единственная женщина, которую никто не хочет видеть голой».

Варяг привстал, дотянулся до журнального столика, взял пачку сигарет. Закурил. Когда-то встреча с Медведем переменила всю его жизнь. Круто изменился и он сам. И не только внешне. Вот уже который год он пашет за идею. И все равно что-то, видать, не так.

А может быть, просто устал, набегался, лапы отбил? Да нет же! Нет!

Ясно же, что не в нем дело. Не только в нем.

По воровскому закону так: если можешь, не дай пропасть другому. Великая вещь. Ему помогали, теперь он помогает. Пусть спрашивают, он ответит... Ему прятать нечего. Он весь как на духу. Возможно, кто-то думает иначе, у кого-то есть свой взгляд на вещи. Что ж! Поговорим. Взвесим. Каждый думать должен, а не тупо следовать чужим решениям. В жизни все зависит от здравого смысла, от умения понимать обстановку. Быть независимым в принятии решений. Кто способен мыслить глубоко, с того и спрос особый. Кому богом дано, тот и в ответе.

Независимость – свойство более редкое у человека, нежели абсолютная смелость. Эта суть в людях куда важнее, чем сотня конституций. Быть всегда внутренне свободным и делать хорошо только то, что считаешь необходимым. Вот основное, вот в чем проблема. Независимость в суждениях часто мешала ему быть просто вежливым. А порою доводила его общение с твердолобыми или подонками до крайней ситуации, но он ничего не мог с собой поделать, как ни боролся с этим своим свойством.

И нынче он не изменился!

Лучше совсем не жить, чем делать то, во что не веришь. А он верит в идею. Не в коммунистическую. Не в какую-то там загробную. Не в демократию, нет. Он верит в воровскую идею, в людское благо. Что угодно можно кричать по этому поводу, но всмотреться получше, так получается – все воруют. Между прочим, у демократов хватательный рефлекс оказался ну просто-таки врожденным, а демократия стала дважды голубой мечтой, превратившейся в семнадцатом в кроваво-красную, а в восьмидесятые-девяностые в черный мутный беспредел.

И в Америке нет демократии. Потому что ее нигде никогда не было. И не будет! Сократ был прав, когда говорил, что мнение большинства – всегда зло. И зло – для самого большинства в первую очередь. Если бы большинство действительно могло управлять страной, то не нужно было бы правительства или президента. Кстати, и у правительства не было бы столько хлопот, если бы не народ со всеми своими противоречиями и прихотями.

Варяг смял в пепельнице сигарету, отхлебнул из бокала.

В России все уравнивается нищетой. В России всегда было стыдно быть богатым. А ведь нищета унижает человека. А богатство, деньги – это всего лишь дополнительные возможности. Если нет денег, всегда ощущаешь бесперспективность и бессилие. Чем больше денег, тем больше возможностей. У него, у Варяга, такие возможности сейчас появились. Но как с этим быть? Условно говоря, колоссальный общак нужно делить так, чтобы все жили хорошо и чтобы не было предательства. Ведь суть предательства не в том, что кто-то предал близкого человека, как считают многие. Человек не может торговать кем-то, чьими-то чувствами или эмоциями. Он может торговать только собой. Иуда не Христа продал, а себя – и всего за тридцать сребреников. Наверно, Иуде не воздавали должного – мало платили. Денег, должно быть, ему не хватало на жизнь. Христос в своих проповедях говорил, что надо делиться с ближним. А получается, что с Иудой-то не поделился своевременно. Или не захотел, так, что ли? А народ взял и распял Христа, и некому было за него заступиться. Но выходит, что народ разбойника пожалел, разбойник-то остался жив! Может, оно и в жизни так???

Варяг усмехнулся. Вон куда его занесло! Можно сказать, в философию, в религию ударился.

Вот взять Америку – страна религиозная. Каких только религий здесь нет. От самых высокоцивилизованных до самых диких – свобода! Но он не встречал такой религии, которая бы железной рукой смогла удержать человека от нарушения заповедей, хотя бы первой и главной заповеди: не убий! Где больше всего убийств? Судя по сообщениям в средствах массовой информации, в России и Америке. То есть в стране в основном атеистической и в стране в основном религиозной. Парадокс? Похоже, нет. У атеистов нет страха перед божьим судом, а у верующих есть идея божьего прощения, стоит лишь покаяться. Так что в любом случае можно перерезать глотку ближнему, не очень опасаясь кары небесной.

И опять Варяг вспомнил слова Медведя. Старый вор говорил: «Что такое жить по правде? Что такое воровская правда? Что такое воровское? Воровское – это людское. А людское – божье. Вор? Он ведь не для людей, он для системы вор. А вор в законе – значит, в людском законе, в божьем. Проливать кровь – беспредельничать, значит, идти против людей. Брать последнее – опять не по правде. Сейчас всяк по-своему норовит правду представлять».

Варяг кинул взгляд на свои часы с календарем. До сходняка оставалось целых два часа. Ха! Оказывается, сегодня вторник. Да, тот, подготовленный им с Нестеренко знаменитый «черный вторник» сработал как надо. Кинули тогда лохов. Дай бог, чтобы и сегодняшний вторник оказался удачливым. Настал решающий момент. Сходняк, конечно, не знает, что его отъезд в Америку два года назад – спланированная акция. А Ангел надежно хранил тайну. Что ж – пришло время для большого разговора.

Варяг поднялся, пошел в ванную. Разделся и стал под горячий душ. Подставляя под упругие струи лицо, плечи, спину, почувствовал облегчение. В огромном, во всю стену, зеркале он видел отражение своего сильного, мускулистого тела. Варяг подмигнул сам себе. Перешагнув тридцатипятилетний рубеж, он не потерял прежней атлетичности и был в порядке. Каждый день он не уставал тренироваться на тренажерных снарядах. Малейшей складке на животе объявлял такую же беспощадную войну, как личному врагу. И, несмотря на то что работа у него последнее время сидячая, выглядит на все сто. Варяг рассмеялся, вспомнив любимую шутку Егора Сергеевича: «Академик – это ученый в законе».

Взял с полки жесткое полотенце и с удовольствием растерся им докрасна. Распаренное тело радовалось обновлению, он ощутил прилив бодрости. Одевшись в дорогой костюм, гладко выбритый, Варяг уже собирался уходить, когда раздался негромкий стук в дверь. Модест, должно быть. Притомился от одиночества. Без публики все артисты давно бы вымерли, усмехнулся Варяг, распахивая дверь.

На пороге стояла Вика, элегантная, очаровательная, когда-то любимая им женщина. Эту любовь три года назад Варяг вынужден был загасить в себе. Вика была единственной, обожаемой дочерью академика Нестеренко, и это делало невозможным продолжение их отношений.

– Вика?! – Он не верил своим глазам. – Какими судьбами? Проходи, как я рад тебя видеть.

– Вижу, ты ожидал встретить здесь кого угодно, но только не меня. Владик, милый, я едва не лишилась чувств, когда увидела тебя в холле, – улыбнулась она и перевела дыхание, уже не подчиняясь себе.

Он ей был нужен. Она так хотела принадлежать ему! Этому непонятному человеку! И, чувствуя желание, она подошла к нему совсем близко и тихонько застонала, когда его губы дотронулись до ее теплого, ждущего, полуоткрытого рта.

– Ты потрясающе выглядишь, – сказал он, окидывая ее взглядом с головы до ног.

Вика села в кресло, закинув ногу на ногу, и закурила. Она не старалась произвести впечатление – но это ей все равно удавалось. Она определенно похорошела за эту пару лет, что они не виделись.

– Как ты здесь оказалась?

– Прошу тебя, не спрашивай об этом. Я знала, что ты остановишься именно в этой гостинице, и, как школьница, стояла у двери, дожидаясь твоего появления. Я едва не упала в обморок, когда ты прошел совсем рядом... Ты не изменился, Владик, все такой же красивый.

– Спасибо за комплимент! – Он улыбнулся, это было самое лучшее, что Варяг услышал за последние тяжелые дни.

– Это факт, а не комплимент, Владик.

– Что-нибудь выпьешь?

– С удовольствием. Рюмку коньяку. Мой муж говорит, что коньяк расширяет не только сосуды, но и связи.

– Твой муж не лишен чувства юмора. Значит, ты замужем?.. Счастлива? Расскажи мне.

– Для женщины, Владик, между «быть замужем» и «быть счастливой» не всегда, но довольно часто стоит знак равенства. Да, я замужем. У меня сын. Ему уже два года. – Она помолчала, потом добавила: – Но не было ни одного дня, чтобы я не вспоминала о тебе.

– Ты на меня обижаешься? – спросил он, подавая ей рюмку с коньяком. – Я правда виноват. Давай выпьем за встречу, за нашу дружбу.

– Для настоящей дружбы, Владик, мы мало знакомы.

– Викуся! Кто-то умный сказал: все проявления дружбы встречаются в любви, и наоборот.

– В общем, да, это так, – негромко произнесла Вика.

Подняв бокал, Варяг произнес:

– Давай выпьем за тебя, моя любовь, как когда-то прежде.

– А ты что, меня любишь, как прежде?

– Я был в тебя влюблен... Ну, за тебя...

– За тебя, Владик!

Вика подняла на него светло-зеленые глаза.

– Слышишь, Владик, не было ни одного дня, чтобы я не вспоминала тебя! – повторила Вика.

Варяг подошел совсем близко. Только сейчас он увидел, какими печальными глазами смотрит на него эта женщина. Он положил тяжелые ладони на ее худенькие плечи. Он не боялся быть непонятым – именно с этого когда-то начиналась их любовь, а для нее он остался первым мужчиной.

Вика как будто только этого и ожидала. Она взяла его ладони в свои, и он почувствовал трепет ее пальцев. Варяг стремительно притянул ее к себе и поцеловал взасос. Дрожащими от нетерпения руками расстегнул пуговицы на лифе платья.

Неожиданно Вика открыла глаза, отстранила его, а потом задумчиво произнесла:

– Владик, любить даже безответно – все равно счастье. – И чуть слышно добавила через мгновение: – Я сама.

Она разделась и пошла в спальню.

В постели она все время повторяла: «Господи, какой ты сильный, ты даже не представляешь, как я мечтала дотронуться до тебя. Обними меня. Крепче. Крепче... еще крепче! Я вся – твоя!»

А когда они достигали вершин блаженства, она шептала: «Боже мой, что ты со мной делаешь?» И, слыша его вразумительный и короткий ответ, почти теряла сознание.

Потом она лежала у него на руке, молчала, поглаживая его грудь. В тишине он едва расслышал ее слова:

– Сколько порой приходится пережить, чтобы почувствовать себя счастливой. Сегодня я живу по принципу мудрого Горация: ловлю момент, ведь он, боюсь, не повторится.

А Варяг вдруг подумал, что вот, подобно ангелу-хранителю, появилась эта маленькая хрупкая женщина и на второй план ушли все его невзгоды, она за полчаса освободила его от напряжения, которое не давало ему жить последние дни.

– Вика, ты пришла, чтобы помочь мне? – напрямую спросил Варяг, заглянув в ее затуманенные глаза.

– Да. У меня не получилось быть с тобой всегда. Пусть буду рядом хотя бы тогда, когда тебе трудно.

– А ты знаешь, в чем я перед тобой виноват? В том, что не понимал тебя до конца.

– Тут ты прав. Но сейчас, я знаю, тебе пора, Владик.

Этой восхитительной женщине не нужно было ничего объяснять, она понимала все без слов.

Потом она прихорашивалась у зеркала, а уходя, задержалась у дверей и сказала:

– Владик, знай, что я всегда с тобой. А еще хочу тебе сообщить... Хотя нет, в другой раз. Это ведь не последняя наша встреча, правда?

Ему хотелось сказать ей что-то важное, но слов он не находил и потому ответил коротко:

– Правда.

Варяг поцеловал ее, а потом смотрел вслед, пока она шла по коридору к лифту.

Прелестная женщина. Дочь академика Нестеренко. Он чувствовал, что дух ее великого отца как ангел-хранитель заботливо и незримо сопровождает его повсюду.

Оставалось минут пять до начала встречи, когда Варяг появился в фойе. Он подошел к стойке портье и отдал ключ от номера.

– Данке шён, – сказал портье с поклоном.

– Битте шён, – ответил Варяг с улыбкой и по ковровой дорожке направился ко входу в ресторан.

Будто театральная ложа, подумал он, откидывая темно-вишневую бархатную портьеру. Повернув массивную бронзовую ручку, толкнул половинку двустворчатых дверей и вошел в зал. Мягкий свет, тихая музыка создавали дополнительный фон в уютном зале со старинной мебелью, хрустальными люстрами и канделябрами.

За столиками, покрытыми белоснежными скатертями, уже собралось с полсотни человек – авторитетнейшие люди России. Как всегда в минуты опасности, Варяг был предельно собран и спокоен. Для себя он уже решил, что в разговоре будет сдержан. Любое непроизвольно вырвавшееся слово люди не оставят без внимания. Все, что он скажет, будет подвергнуто тщательному анализу, за которым последуют выводы. Ему скрывать нечего, но кто знает, с какими намерениями прибыли на сход все эти люди – российские законные. Здесь будут решаться вопросы денег и власти. И за каждым из присутствующих стоят сотни людей, их интересы, огромные деньги, тысячи бойцов.

Войдя в зал, Варяг молча поприветствовал собравшихся легким поклоном.

К нему навстречу поднялся Ангел.

– Здорово, – сказал он, улыбаясь и протягивая руку. – А ты вовремя, во всех смыслах.

– Точность – вежливость коронованных, – отшутился Варяг громко, чтобы его услышали все. – Рад тебя видеть, Ангел. Кто отвечает за сходняк? Трубач здесь?

– Да.

– Пусть подойдет, – распорядился Варяг.

Ангел вскинул бровь, покосился на него, но ничего не сказал. Присутствующие внимательно наблюдали за ними. Отыскав взглядом Трубача, Ангел сделал тому знак. Трубач подошел.

– Еще раз привет труженику тыла! – громко сказал Варяг.

Он выдержал паузу. Мельтешить незачем, тем более сегодня, когда каждая реплика несет глубинный смысл.

– По-моему, мы все на передовой, – принял подачу Трубач и улыбнулся.

– Тогда доложи обстановку. Какой расклад на сегодняшний разговор? О чем люди хотят потолковать? Сколько у нас времени на общение, и все такое прочее? – произнес Варяг. – Как тут, кстати, с утечкой информации?

– Зал сняли на весь вечер. Сделали полную проверку. Установили подавление. Все путем, утечка исключена. Через пару дней конференция по МАГАТЭ, подверстались под это дело. В отеле считают нас специалистами по атомной энергетике. Кельнеры русского не знают. Я проверял лично. Что касается регламента, сначала у нас «аперитивка» – я винчишко заказал, водички, водочки, ну и орешки-сухарики. Сколько продлится «аперитивка», трудно сказать, от нас зависит.

– «Аперитивка», говоришь?

– Да, братва переиначила.

– Остроумно. Как раз к случаю. Ну а что после аперитива?

– В общем, вопросов много. Братва скажет по ходу обсуждения... начнем, а там как получится, – Трубач посмотрел на Варяга в упор. – Потом ужин и прочее. Годится?

– Нормально. Кто со мной за столом?

– Ангел, Артист и Граф. Сейчас подойдут.

– Спасибо, Трубач. Как сам? Как драгоценное?

– Помаленьку.

– Ну и хорошо! Помаленьку – надольше хватит. Начинаем? – громко сказал Варяг.

– Да вроде пора.

– Все здесь?

– Да.

– Ну, с богом! – сказал Варяг, окидывая взглядом присутствующих. Обернувшись к Трубачу, добавил: – Веди, Сусанин.

– Далеко идти не придется. Ты в самом центре, – усмехнулся Трубач. – Как говорят физики-ядерщики, в эпицентре, так будет точнее.

Варяг сел за стол. В зал вошли Артист с Гpaфом.

– Приветствую тебя, Варяг, – громко сказал Граф, подходя к нему. – Рад видеть в добром здравии.

– Спасибо, Граф. Присаживайся. Давно мы с тобой не сидели за одним столом.

В зале стояла мертвая тишина. Варяг поднялся.

– Еще раз здравствуйте все! – произнес он, слегка склонив голову.

Ангел, Граф и Артист встали, дожидаясь, когда сядет Варяг.

– Садитесь, – бросил он им. – В ногах правды нет.

– Сесть мы всегда успеем, – бесхитростно сострил Артист. – А правды нигде нет, или я ошибаюсь?

Варяг не ответил. Он достал из кармана пачку сигарет, зажигалку, положил на стол, расстегнул пиджак, ослабил узел галстука и только после этого опустился в кресло. Ангел с Артистом заняли свои места, а Граф, присаживаясь рядом, наклонился к Варягу и спросил:

– Варяг, что предпочитаешь? – Он кивнул на сервировочный столик с бутылками.

– Виски.

– С содовой?

– Брось пару кубиков льда, – сказал Варяг и кинул взгляд на Трубача.

Тот поднялся.

– Люди, – сказал он сиплым, надтреснутым голосом. Настоящая труба... – Поздравляю с началом схода. Спасибо за помощь. Непросто было собраться на этот раз, но мы все-таки сумели организовать встречу. Проблемы накопились. Давайте сообща обсудим, у кого что наболело. Какие будут предложения по началу?

– Трубач, – поднялся за дальним столиком Шрам, – прежде чем перейти к делу, я бы хотел кое-что уточнить.

– Что именно?

– Не будем кривить душой, нас всех интересует, где пропадал Варяг последнее время, чем занимался? Думаю, сходняк вправе призвать его к ответу. В общем, от Варяга нужно потребовать объяснений. Мы ведь все вместе выбирали его три года назад. Вместе и послушаем.

Авторитеты как по команде переводили взгляд со Шрама на Варяга и обратно. Все знали: если Шрам задает вопросы, значит, есть к тому основания.

Но также все знали, что задавать подобные вопросы Варягу небезопасно.

Александр Степанов, по кличке Шрам, по неписаным законам братвы являлся своего рода начальником контрразведки. Последнее время ни одна серьезная акция не обходилась без его прямого или косвенного участия. Поговаривали, что он сумел отладить систему наблюдения за неблагонадежными и будто бы водил дружбу с высокими чинами как в ментовке, так и в службе безопасности.

Степанов был сильной личностью. Получив благословение от предыдущего сходняка на создание собственной особой гвардии и на свои весьма сомнительные контакты, Шрам еще более укрепил позиции. Он знал все и был вездесущ. Его опасались.

Контрразведчик хренов, подумал Варяг и мгновенно подобрался.

– Ну как, братва, принимаем предложение Шрама? – спросил Трубач, скосив глаза на старейшего вора по кличке Дядя Вася.

Проследив за его взглядом, Варяг повернулся вполоборота.

А нэпманский лидер Дядя Вася неплохо выглядит! Сменил свой гардероб – серый костюм-тройка, голубая полотняная рубашка, ни дать ни взять – преуспевающий бизнесмен. Постарел, конечно, но выглядит орлом. А ведь еще три-четыре года назад ходил в стареньком, задрипанном костюмчике, стараясь не привлекать к себе внимания. Теперь о его «правильной» жизни напоминают лишь многочисленные наколки в виде перстней и рот, полный золотых зубов.

– Принимаем, – кивнул Дядя Вася и, перехватив взгляд Варяга, добавил: – На моей памяти Варяг дважды умирал и оба раза воскресал, как библейский Лазарь. Чудеса, да и только. Может, его «опера» воскрешали? Хорошо бы знать, куда обратиться, когда подопрет.

– Долгих лет тебе, Дядя Вася! Ты у нас вон сколько живешь, еще ни разу не умирал! – не остался Варяг в долгу. – А сейчас ты просто вылитый прокурор. Только чересчур подозрительный прокурор. А это уже плохой прокурор. Надо верить фактам и делам. Согласен?

– Согласен. Факты – вещь упрямая. А дела – покажи, развей наши подозрения. Я разве против? – прищурился Дядя Вася.

– Неужели и ты меня в чем-то подозреваешь?

– Я не подозреваю, я спрашиваю. А когда я спрашиваю – надо отвечать, – сурово отрезал старый вор. – Надеюсь, ты не сомневаешься в том, что я имею на это право.

– Вообще-то, Дядя Вася, не сомневаются только дети и дураки, а я ни к тем, ни к другим не принадлежу. У тебя-то на этот счет нет сомнений?

Это был неплохой контрудар. Дядя Вася нахмурился.

Атмосфера накалялась. Помедлив, Варяг поднялся.

– Сначала я бы хотел сказать, люди, – обратился он к законным, как того требовали понятия, – что если бы такое обвинение выдвинули просто так, а не для выяснения истины, то любой поплатился бы за это жизнью. А если это интересует всех людей, то я отвечу. Никакого отношения к ментам я не имел никогда! Правоту моих слов могут подтвердить те, кто мотал со мной срок на малолетке, те, кто отбывал вместе со мной срок на зоне, и те, с кем работаю сейчас. Я никогда не шел даже на малый сговор даже для дела – ни с тюремщиками, ни с совестью. Разве кто-нибудь из братвы способен упрекнуть меня в том, что я был плохим смотрящим? Или в том, что я недостаточно пекся об их благе? А то, что на некоторое время я был вынужден оставить блатной мир, связано не с разочарованием в воровской идее, а такова была воля справедливых людей. В наших общих интересах. Если это не так, пускай мои слова опровергнут присутствующие.

В зале стояла тишина. Встал Ангел и, выдержав паузу, сказал:

– Братва, Варяг говорит правду. Действительно, его внезапное исчезновение связано с нашими интересами. Это долгая история... В общем, так решил Медведь, земля ему пухом, и велел хранить все в тайне.

– Я тоже могу подтвердить слова Варяга, – поднялся Граф. – Медведь думал за нас за всех. И надо признать, он не ошибся в Варяге. Варяг сумел решить многие наши проблемы, а главное – пополнил кассу. Варяг делает дело для всех нас.

– Так вот, – продолжил Варяг, – вы мне задали вопрос, куда я исчез и не связано ли мое неожиданное появление со спецслужбами. Хочу ответить каждому из вас: если я за всю жизнь не запачкал себя работой с ментами и чекистами, так зачем мне это делать сейчас, когда мои возможности гораздо выше, чем когда-либо? Я не пошел бы на союз с ментами и всякими прочими даже в том случае, если бы это было на руку воровскому братству. А теперь относительно моего отъезда из России. Верно, об этом знали не все! Но так было нужно для дела. Мне бы хотелось, чтобы подробнее высказались те, кто принимал тогда это решение со мной.

Ангел отставил в сторону бокал и взял слово:

– Отлетом Варяга занимался лично я. Мне пришлось готовить ему и паспорта. Здесь все свои, поэтому скажу: большие деньги мы переправляли тогда на дело. И знать об этом должны были немногие.

– Я продолжу, – сказал Варяг. – Незачем вам говорить, что представлял собой в нашем мире Медведь. Именно он убедил меня в свое время поменять внешность и обрести профессию, без которой я не смог бы сделать и половины того, что делается сейчас. Медведь оказался весьма дальновиден, он начертил мне план, по которому я жил несколько лет, живу и по сей день. Я закончил университет, стал специалистом по международному праву, изучил языки. В России и за границей у меня есть приятели, в том числе и в верхних эшелонах власти. Поверьте, если бы не их благосклонность, то сегодня многие из нас находились бы не в сытой Вене, а валялись бы на жестких тюремных шконках. Как вы знаете, последние годы я был держателем общака и в Америку уехал именно в этом качестве. Не хочу себя хвалить, но при мне общак вырос раз в пять. Всего надежнее было держать его за границей, и не просто держать, а включить в работу. Сейчас об этом можно сказать всем, но тогда знали только единицы. Предстояла сложная финансовая операция по перемещению денег, и, чтобы никто ничего не заподозрил, было решено инсценировать мою смерть. Сейчас большая часть российского общака находится за границей и приносит колоссальные прибыли для всей братвы. И, как видите, я тоже воскрес!

– Америка – за океаном, а мы – здесь. Ты, Варяг, расскажи, как работают наши деньги, – хмуро поинтересовался Шрам. – Братве, томящейся сейчас на зонах, нужен хороший грев. Я знаю, что на Урале «кумовья» даже в «строгачах» урезают братве пайку. Кто, как не мы, должен о них позаботиться.

– В Россию ежемесячно пересыпается кусок от прибыли, которую приносят финансовые операции. Эти деньги идут на зоны и тюрьмы, – спокойно разъяснил Варяг.

– Мы слышали, что ты в США не бедствуешь. В России ты жил куда скромнее, – вступил в разговор один из молодых законников по кличке Валет. – Открой нам секрет своего благополучия, может быть, и мы сможем так же.

Варяг знал, что первый срок Валет отбывал за изнасилование. Лет десять назад такой элемент опускали еще в следственном изоляторе, а сейчас насильник имеет такой же голос, как и все остальные. И к нему прислушивается молодежь.

Варяг почувствовал, как в зале повисла настораживающая тишина. Все ждали ответа.

– Это интересует весь уважаемый сход или только Валета? Ты, Валет, стал на диво любознательный. – Варяг встал и подошел к столику, где сидел Валет. – Я уловил в твоих словах намек, будто часть денег я забираю себе. Ты задал вопрос, на который нельзя не ответить... или за него отвечают по полной программе, – сдержанно, но жестко сказал Варяг.

Он неожиданно уловил в себе перемену. Состояние сродни тому, которое обычно накатывало на него перед арестом. Всякий раз в этом было нечто мистическое и не поддающееся объяснению. Предчувствие тоски, скорого заточения подступало к горлу, и этот ком невозможно было ни проглотить, ни выплакать. Душевная боль разрасталась, а собственное «я» становилось настолько ничтожным, что все вокруг теряло значимость и казалось мелким и нестоящим.

Каждый из сидящих в зале ощутил вызов в словах Варяга. Они как бы подводили черту под его судьбой, если кто-то из присутствующих мог доказать, что он хотя бы однажды запустил руку в воровскую казну. Но не менее печальный конец ожидал и человека, выдвинувшего необоснованное обвинение.

В блатном мире не признают понятий «понарошку». Каждое произнесенное слово должно быть взвешено и вымерено в соответствии с понятием «поступать по правде».

Поднялся Валет, и взгляды в зале были теперь обращены только в его сторону. Может, он сумеет поведать нечто такое, о чем не подозревают остальные воры?

– Варяг, никто не сомневается в твоей порядочности. Но все-таки каждый из нас хочет быть уверен, что деньги, которые отдаются в общак, обязательно пойдут на «благое дело». Это, конечно, неплохо, что часть денег за бугром. В России регулярно наступают смутные времена, и неизвестно, что будет с теми деньгами, которые оседают, например, в Москве. – В его голосе уже не чувствовалось былой решимости, он уже сполна осознал свою ошибку и жалел о сказанном.

– Братва, – вдруг поднялся Граф, – знаете ли вы, что сейчас всего страшнее?

– Пустой стакан, – нашелся Артист.

Все грохнули.

– Ну ладно тебе, Артист. Ты в своем репертуаре.

– А самое страшное, братцы, – время, которое мы теряем, и отсутствие порядка в России, – продолжил Граф. – Простому народу уже все равно, как назвать тот строй и ту силу, которые способны порядок обеспечить. Людям надоело опасаться за свою жизнь, не иметь возможности отложить деньги на старость. Шпана в России творит беспредел, беззаконие, а мы резину тянем и прохлаждаемся тут. Между прочим, на сходняк денежки тоже из общака плачены. Значит, от нас решений ждут, но главное не это. Главное то, что бардак во всем, и не только в экономике. Поглядите, не проходит дня, чтобы не пристрелили кого-нибудь из законных. Бандитизм... Слово не новое. Понимаю. Но именно бандитизм всех достал.

Варяг сделал останавливающее движение рукой, повернулся к Трубачу.

– Можно я продолжу?

Трубач кивнул. Варяг поднялся и сказал:

– Люди, и ты, Шрам, и ты, Дядя Вася, и ты, Валет. Совесть моя перед вами чиста. И первое, с чем я к вам обращаюсь, это ваше доверие ко мне. Я не предал воровскую идею ни в чем. Не вдаваясь в подробности, я вам все сказал. Судите сами.

В зале загудели. Снова поднялся Шрам.

– Варяг, и все-таки эта твоя фирма кому принадлежит? – Шрам ухмыльнулся, и рубец, рассекающий щеку от левого виска до подбородка, придал его лицу зловещее выражение.

– На сегодняшний день фирма «Интеркоммодитис» числится только за мной, но в швейцарской страховой компании имеется документ, по которому, в случае моей смерти, все деньги фирмы пойдут на поддержку российских тюрем, на тех, кто без гроша выходит на свободу. Документ, поверьте, оформлен грамотно, в этом легко убедиться. Все надежно. Это вам не русские банки, лопающиеся каждый день, как мыльные пузыри. Да еще и вы им в этом помогаете.

Кто-то негромко хохотнул.

– И все же, Варяг, что такое фирма «Интер...», как ее там? – поинтересовался Бугор.

– Братва, я вам проще так скажу: фирма «Интеркоммодитис» является частью российского общака. Есть еще вопросы? – Варяг окинул взглядом присутствующих. – Деньги из общака были переведены мне в «Интеркоммодитис» трансфертом из Швейцарии и других стран. Они не только сохранены, но еще и вложены в развитие экономики России. Но это – другой разговор. Поясню как-нибудь. – Варяг сделал паузу, а потом тихим голосом сказал как отрезал: – Вы меня поспрашивали? А теперь я хочу спросить...

– А теперь я хочу спросить, – повторил Варяг, и в зале наступила напряженная тишина. – Что стало с общаком, который остался в России?

Простой и ясный вопрос был подобен грому среди ясного неба. Все молчали. Первым поднялся Ангел.

– Я отвечу. К сожалению, общак, который крутится в России, за два последних года значительно сократился. Этот вопрос мы поднимали еще на прошлом сходняке. Назначили смотрящих над территориями вместо развенчанных и беспредельщиков.

– Это мало помогло, общак увеличился всего лишь на десятую часть, – вмешался в разговор сидевший за соседним столиком авторитет с Урала по кличке Муха. Он был одним из тех, кто был посвящен в дела общака.

Ангел кивнул.

– У нас есть сведения о том, что деньги, полагающиеся сдаче в общак, оседают в регионах. Не буду пояснять очевидное... всем ясно, что за этим последует, если выяснится, что это действительно так. Вообще необходим один смотрящий по России.

– Мне кажется, многие наши неурядицы от того, что у нас каждый сам по себе, каждый мнит себя князем удельным. Беда в том, что нет единоначалия, – негромко сказал Сухарь.

Ему было около семидесяти лет, но он не пропускал ни одного схода, и его слово имело вес. В общей сложности Алексей Васильевич Сухарев просидел в зонах более сорока лет. И будь создана в России Академия тюремных наук, он наверняка вошел бы в число самых почетных ее академиков.

Сухаря поддержали со всех столов.

– Вспомним, как было при Медведе!

– Верно! Разве кто посмел бы ослушаться его?

– Сегодня каждый «апельсин» мнит себя хозяином Всея Руси!

– Ангел верно заметил, не мешало бы избрать смотрящего по России.

– А что на это скажут «апельсины»? Дескать, без них женили! У «апельсинов» как-никак и деньжата водятся, и пушки на взводе.

– Опять вы об «апельсинах». Да кто они такие?! – вскинулся Артист.

– Ты не прав, Модест, – возразил Ангел. – Среди них имеются ребята с понятием. Нужно бы все-таки посоветоваться с ними. Поработать с молодежью. Пора при нашей «законной» партии создать «комсомольско-апельсиновую» организацию.

В зале заулыбались на удачную шутку Ангела.

– У нас, братва, нет на это времени. Пока мы их соберем, пройдет еще несколько месяцев, а смотрящий нужен завтра. Если не сказать – вчера, – снова в разговор вступил Сухарь.

Люди оживились. Тема волновала всех. Выбрав момент, когда в зале наступила относительная тишина, старый вор Сухарь громко спросил:

– А ты что, Трубач, думаешь?

На сходе все голоса имели одинаковую силу, но наибольшим преимуществом всегда пользовался организатор – хозяин сходняка.

Трубач выждал паузу, а потом, чеканя каждое слово, сказал:

– Мне кажется, нам не следует затягивать с выбором смотрящего. Лучше будет, если мы его изберем сегодня. А что касается «апельсинов»... я берусь уладить с ними все вопросы. Давайте выбирать. Пусть пока это будет смотрящий на время, а потом мы соберемся все вместе и решим, кто станет постоянным, который бы устраивал всех.

– Трубач прав!

– Нужно выбирать смотрящего.

– Самое время. Согласны. А только где он будет находиться? Многие ведь сейчас свалили за бугор...

– Не это главное. Надо, чтоб была работа, чтоб твердая рука чувствовалась.

– Будем голосовать? Или и так все ясно? – спросил Трубач после паузы.

Со своего места поднялся волгоградский авторитет Абрамыч, специализирующийся на поставках наркоты из Средней Азии. Сам он уже давно не занимался изыманием прибылей у наркодельцов, но за эти годы подготовил несколько бригад и от их успешных рейдов имел твердый процент.

– Думаю, выражу общее мнение, если скажу, что смотрящий по России нужен. Где он будет находиться? В каком городе? Не суть.

– Да, неважно где, – поддержал Дядя Вася Абрамыча. – В Москве, Питере или Казани. Важно, что его распоряжения должны быть для нас законом. – Он помолчал, а затем веско добавил: – Сейчас здесь присутствуют авторитеты и положенцы со всех территорий России, вот давайте вместе и выберем смотрящего. Ты что думаешь, Варяг? У тебя глаз свежий, живешь за границей, поделись своими соображениями.

Это был шаг к примирению, и Варяг оценил его по достоинству – он улыбнулся Дяде Васе, а потом ответил:

– Люди, наша беда в том, что мы не можем найти между собой понимания. Наше братство всегда было единым, почему-то сейчас мы разучились ладить. Мне бы хотелось, чтобы мы были терпимее друг к другу. На нас смотрят пацаны. И что они видят? Не проходит дня, чтобы не пристрелили кого-нибудь из законных. Несколько месяцев назад убили Седого, а он был авторитет с понятиями. Месяц назад не стало Веселого. А вспомните про Кирю. О чем я говорю? Если мы будем каждый месяц терять таких людей, то завтра мы потеряем все. Дальше терпеть это нельзя. Нужно выявить гадов, посмевших поднять на законных руку, и наказать их по всей строгости. А еще... когда это было, чтобы новоявленные скороспелки – отмороженные, как вы их называете, – эти бандиты брали над законными ворами верх? А сейчас что мы видим: под контролем бандитов десятки городов. Их нужно немедленно поставить на место и показать, кто в России настоящая сила, кто хозяин. И конечно, необходимо выбрать смотрящего, который сумел бы скоординировать усилия всех регионов.

– Варяг, что касается уничтожения законных, у меня есть данные, что этим по заказам «апельсинов» занимается некий Сержант, – обронил Шрам.

– Сержант? – переспросил Варяг. – Опять Сержант?

О Сержанте многие знали давно, но никто не мог предположить, что он станет настолько самостоятельной и опасной фигурой.

Два года назад Сержант обнаружил себя в Париже, пристрелив неподалеку от Триумфальной арки известного русского коммерсанта. Рядом с трупом он оставил винтовку, из которой ранее в России было совершено покушение на депутата Щербатова. Парижская полиция недоумевала по поводу странной оплошности, совершенной киллером высочайшей квалификации, – по отпечаткам пальцев на винтовке и целому ряду других улик полиция легко установила, что убийство совершил именно Сержант, за которым Интерпол безуспешно охотился вот уже несколько лет.

Не удивлялся очевидным промахам Сержанта лишь Владислав Геннадьевич Игнатов, бывший депутат Щербатов, он же Варяг. Только немногие знали, что за два месяца до этого события, пытаясь убить Варяга, Сержант по случайности выстрелил в собственного брата – находясь в квартире у Варяга, тот беспечно курил у открытого окна. В темноте Сержант принял его за хозяина квартиры. Брату не повезло. Повезло Варягу. Повезло во всех отношениях: во-первых, он остался жив, во-вторых, смог в очередной раз исчезнуть из поля зрения, похоронив труп под своим именем. Тогда Варягу удалось понаблюдать со стороны за собственными похоронами. Пришлось, правда, повозиться с тем, чтобы вскрытие и опознание прошли так, как нужно. Тут ему неоценимую помощь, как всегда, оказал академик Нестеренко.

Уронив слезу на собственной могилке, Владислав Геннадьевич под новой фамилией Игнатова вместе с супругой незамедлительно выехал за границу и растворился в гуще бурной западной жизни.

Однако не тем человеком был господин Юрьев, он же Сержант, чтобы так легко пойматься на этой уловке с похоронами. Сержант все понял. И вся эта комедия с оставленной в Париже винтовкой была не чем иным, как предупреждением Варягу, озвученным многими международными телевизионными каналами.

Потом следы Юрьева на два года затерялись. Но, похоже, он не сидел сложа руки и перед тем, как обнаружить Варяга в Сан-Франциско, здорово потрудился, то тут, то там отстреливая российских авторитетов, выполняя заказы беспредельщиков и скорых на расправу «апельсинов». Это было в духе Сержанта – его всегда интересовали только деньги. Сержант руководствовался одним правилом: кто платит, тот и музыку заказывает.

– Так, значит, Сержант? – переспросил Варяг.

– Вот именно Сержант... – покосился Шрам на Варяга. – Ты что-то знаешь об этом, Варяг?

– Я знаю лишь то, что Сержант вот уже два года охотится за мной. Несколько дней тому назад он пытался меня пришить, подложив в мой автомобиль взрывчатку.

– Ну и ну! Невеселая история, Варяг. – Шрам закурил и, сделав глубокую затяжку, продолжил: – Я располагаю данными, которые подтверждают, что он сошелся с московскими, питерскими и кемеровскими бандитами и выполняет их заказы. Не один убитый из законных числится на счету Сержанта, не говоря уже о коммерсантах.

За столиками в зале молчали. В гнетущей тишине очень веско прозвучали слова Дяди Васи:

– Эту суку надо задавить! А вместе с ним и тех, кто посмел поднять руку на законных. Пора взяться за этих шмакодявок.

– Люди! – поднялся Трубач. – Думаю, ваше молчание следует расценивать как приговор. Теперь долг каждого из нас, обнаружив эту тварь, немедленно уничтожить – в любом месте, в любую минуту, где бы его ни повстречали.

– Ты бы нам подсказал, Шрам, где найти этого гада, – подал голос тюменский авторитет Василь, один из самых уважаемых законных Сибири. Он контролировал добычу нефти и был вхож в самые высокие инстанции не только Тюмени, но и Москвы. – Я сам порву его на части. Но кто скажет, где он скрывается?

– Этого, Василь, не знает никто, – ответил Шрам. – Я уже давно пытаюсь нащупать след Сержанта, но безуспешно. Единственное, что мне достоверно известно, он никогда не остается на одном и том же месте больше двух-трех дней. Сержант исчезает мгновенно, даже при малейшем намеке на опасность. Чутье имеет волчье. У него в одной Москве с десяток хат, вот он и бегает с одной на другую. Если вы не против, братва, то я возьму на себя его ликвидацию.

Сидящие за столиками авторитеты одобрительно закивали.

– Ты же знаешь, Шрам, мы тебе доверяем. Зачем спрашиваешь?

Слово взял Ангел.

– И все же, люди, прав Дядя Вася, когда говорит, что нам нужно приниматься за бандитов. Если мы не сделаем этого сегодня, то завтра они перестреляют нас всех. Таких, как Сержант, эти падлы найдут сколько угодно. Сержанта, конечно, надо порешить, но корень зла не в нем. Это, надеюсь, ясно.

Законные не помнили, чтобы Ангел когда-либо горячился. Даже когда выносил приговор, слова произносил с ленцой, будто речь шла о пустячной затее. Он не изменил себе и на этот раз, объясняя свою позицию сдержанным тоном:

– Только не нужно думать, будто поставить зарвавшихся на место так просто. Хоть они и скороспелки, как тут кто-то говорил, но это не тупые громилы из подворотни, не безмозглые «быки» с кулачищами и кистенями. Чаще всего это молодые, умные, образованные ребята, в напоре и наглости которым не откажешь. Не стоит закрывать глаза на то, что они нас вытеснили едва ли не с половины российских территорий. Мурманск, Санкт-Петербург, Архангельск, Кемерово вышли полностью из-под нашего контроля. Ежедневно мы теряем десятки и сотни миллионов долларов. Дальше терпеть нельзя.

– Правильно говоришь, Ангел. Эту нелюдь следует укоротить. Живут они не по понятиям, не по-людски, – негромко произнес из своего угла Дядя Вася. – А то, что образованные они, ну так образованные и среди нас имеются. Верно говорю, Варяг? – Дядя Вася уже по-дружески подмигнул Варягу. – И еще одно, братцы! – продолжил Дядя Вася. – Никогда еще не было, чтобы беспредел царил так долго. Всему есть мера. Все от бардака устали. Народ долго терпел, но нельзя с ним баловать так долго. С огнем шутки плохи. Если «апельсины» будут продолжать в том же духе, нам придется действовать всеми имеющимися у нас методами. Давить их можно через тюрьмы, там наша власть, пускай потаскают парашу, посидят под нарами, а уж заточка в камере найдется на любого, даже самого крутого атлета.

В словах Дяди Васи звучала угроза. А каждый из присутствующих знал, что слова старого вора не бывают пустыми.

– И все же, Дядя Вася, прежде чем объявлять войну, следует встретиться с бандитами и попробовать сообща решить спорные вопросы. Может, и мы чего-то недопонимаем, пусть они нам растолкуют свои позиции, – предложил Карась, хабаровский авторитет, известный сторонник компромисса, пользующийся огромной поддержкой всей приморской и приамурской братвы.

– Встретиться надо. Правильно говорит Карась. У нас действительно накопилось к ним немало вопросов, – сказал Варяг. – А если методы убеждения не подействуют, тогда придется прибегнуть к хирургическому вмешательству. Так, люди?

Народ в зале заулыбался, а кое-кто пошутил насчет Варяга, что, дескать, без такого хирурга, как он, Россию и вправду не вылечишь.

Варяг вспомнил покойного Фотона. Фотон никогда не давил на собеседника. Он всегда старался воздействовать на оппонента методом убеждения. И хотя законный вор Фотон мог согнуть в бараний рог любого залетного беспредельщика, он редко прибегал к силовым методам и умел найти подход к любому провинившемуся, терпеливо разъясняя, в чем тот был не прав.

Это был один из воровских принципов. Не повышая голоса, спокойно разобраться в спорной ситуации, а уж если оказался виновен, будь готов к суровому наказанию.

– Варяг дело говорит, – поддержал Трубач. – Нужно встретиться прежде всего с питерскими бандитами. В разговоре упомянуть о том, что воля не вечна и что многим из них придется когда-нибудь перешагнуть порог тюрьмы. А в зонах, слава богу, пока еще воровские законы.

– Если нужно, я попытаюсь организовать эту встречу, – вызвался Шрам. – Среди питерских есть и такие, кто не прочь жить по понятиям. Посидим, поговорим... Может, что-нибудь и придумаем.

– Против этого решения есть возражения? – обвел Трубач взглядом зал.

– Возражений нет. Согласны. В Мурманск, в Архангельск, в Кемерово да и на Дальний Восток тоже наведаться нужно, и не стоит тянуть. Если с этими ребятами круто поговорить, остальные тоже задумаются. Глядишь, будут посговорчивее.

– Хорошо. Так и решили, – подвел итог Трубач. – А теперь нам нужно выбрать смотрящего по Европе. Я в Австрии уже третий год и вижу: без совместных усилий за границей не обойтись. Если мы не примем решение сейчас, то завтра нас вытеснят со всех рынков. В Европе нам приживаться нелегко.

– В обиду своих не дадим, – вновь взял слово Дядя Вася. – Последние годы из России на Запад уехали многие законные, и все больше молодые. Жаль, что как только почувствовали волю, так сразу стали тянуть одеяло на себя! Поэтому считаю, что здесь нужно навести порядок. Для присмотра нужен такой человек, например, как ты, Трубач. Думаю, братва не будет возражать, если ты станешь смотрящим по Европе. Тем более ты уже знаешь, что к чему, установил кое-какие связи.

Дядя Вася помолчал, оценивая реакцию людей, внимательно слушающих каждое его слово.

– Мне кажется, Трубач должен взять под свой контроль и наш европейский общак, а также иметь право назначать положенцев в каждой стране. Трубача мы все знаем. По жизни чист, братву обижать не станет. Я правильно говорю, люди? – обернулся Дядя Вася за поддержкой в зал.

– Все верно. Ты правильно рассудил, Дядя Вася. Кому еще быть, если не Трубачу, – отозвались со всех сторон авторитеты. – Бог ему навстречу! Для благого дела он немало пострадал, а то, что хороший организатор, видно и по сегодняшнему сходняку.

– А теперь скажи ты свое слово, Трубач, – обратился к хозяину сходняка Дядя Вася.

Трубач неторопливо поднялся со своего места. Налил себе рюмку водки и, выпив одним глотком, хрипло сказал:

– Люди, ваше доверие для меня великая честь. Смотрящим по Европе я готов быть и думаю, никто из вас не пожалеет о моем назначении. Отказаться я не могу, не имею права. А перед вами клянусь быть справедливым смотрящим. Клянусь беречь и преумножать наше благо, клянусь не забывать законов правильных людей. А если смалодушничаю и поступлю не по правде... Вот вам моя голова, – поклонился Трубач.

– Бог тебе навстречу! – послышалось со всех столов.

– Но, братва, что касается контроля над европейским общаком, – продолжил Трубач, – тут у меня есть другие соображения. Прошу выслушать меня внимательно и рассудить. Наш общак разделен. В каждом регионе России, да и за рубежом, положенцы и авторитеты создают свои кассы. А кто от этого страдает? Народ да братва, что томится на зонах. А кому, как не нам, ворам, печься об их благе. Вот что я хочу сказать, люди. Общак, как и прежде, должен быть единым. Когда он был единым, так и порядку было куда больше. А сейчас непонятно, кто сколько отчисляет, куда уходят эти деньги. Не хочу грех на душу брать, но считаю – распыляются наши воровские денежки. Если кто-то раньше запускал руку в воровскую кассу, так ему голову снимали с плеч на толковище. А сейчас анархия, неразбериха. Поубавилось авторитета у законных, вот и порядка в России не стало. И мы сами в этом виноваты, – подвел итог Трубач.

– Я поддерживаю тебя, Трубач. Этот вопрос у нас давно уже назрел. Странно, что мы не поднимали его раньше, – вступил в разговор Граф. – Думается, правильнее было бы объединить западный общак с российским и выбрать на сегодняшнем сходняке одного держателя кассы.

Граф не растерял свой авторитет за прошедшие годы. Его слова по-прежнему были вески и продуманны. Он также не изменил традициям нэпмановских воров и брезговал заниматься чистым бизнесом, предпочитая традиционные источники обогащения – на правах «крыши» его бригады стригли купоны с подопечных предприятий и банков. От каждой удачной экспроприации на его территории Граф имел свой процент.

Последнее время по решению одного из сходняков Граф стал опекать молодежь, и его часто можно было встретить в окружении отморозков, готовых выполнить любую акцию лишь по одному движению его пальца. За преданность Граф рассчитывался щедро и, кроме обычной зарплаты, мог пожаловать особо отличившимся золотую цепь, а то и новенькие «Жигули». По указке Графа пацаны не только проламывали черепа его недругам, но и брали на себя уголовные статьи. Авторитет Графа был действительно непререкаем.

– Скажи, Трубач, кого ты предлагаешь назначить кассиром?

– Люди! – Трубач выдержал паузу. – Для держателя российского общака нужны совершенно особые качества, которыми, увы, не каждый из нас может похвастать. Конечно, в первую очередь он должен быть кристально чист. Во-вторых, думаю, вы согласны, что сегодня общак должен находиться за пределами России, а следовательно, этот человек должен досконально знать законы страны, где будет касса. Он должен в совершенстве владеть иностранным языком. А чтобы наши деньги находились в еще большей безопасности, он должен быть своим человеком во многих правительственных учреждениях и влиятельных домах, что даст нам возможность избавиться от многих проблем. – Трубач окинул собравшихся внимательным взглядом и твердо заявил: – Думаю, на эту должность больше других подходит Варяг. Его же я предлагаю выбрать смотрящим по России.

В зале наступила такая тишина, что легкое позвякивание вилок казалось колокольным звоном перед вечерей. За столиками сидели не апостолы, но им приходилось сейчас решать судьбу многих людей.

Кто-то курил. Другие молча цедили водку из своих рюмок.

Предложение было неожиданное, хотя в душе воры согласились с тем, что Варяг – лучшая кандидатура из возможных. Сомнений было много. С одной стороны, все понимали, Варяг – правильный вор. Но не позабыл ли он Россию? На сегодняшнем сходе у многих создалось впечатление, что Варяг скорее напоминает американского мафиози, а не русского законного. А не лучше ли выбрать смотрящего из тех, кто никогда не уезжал из России и знает все ее нужды? Но кто другой, как не Варяг, сможет так управлять деньгами и так закручивать дела? Кроме того, это ведь тот самый Варяг, которого все знали на зоне. Умный, рассудительный, справедливый, властный, а если надо – безжалостный.

Никто из присутствующих не решался нарушить тишину. Варяг курил, спокойно ожидая решения схода.

– Ну что ж, братва! – первым отозвался Дядя Вася. – По праву старейшего позвольте мне поделиться мыслями. Варяг – вор солидный, – напирая на каждое слово, сказал Дядя Вася. – Видно, ему быть держателем общака и смотрящим по России. Я говорю – Варяг чист по жизни и воровской чести не запятнал. Предан нашей идее, умен. Кому, как не ему, быть смотрящим. Поддержите, люди, это предложение. Уверен, мы не ошибемся. Я сказал.

– Спасибо тебе, Дядя Вася, – поднялся Трубач. – Может, кто-то из законных хочет что-либо добавить? Может, кто знает про Варяга нечто такое, что позволяет усомниться в его преданности воровской идее? Мы выслушаем. – Трубач терпеливо выждал минуту, а потом продолжил: – Если нет ни у кого возражений, тогда пусть скажет Варяг, как того требуют наши традиции. – И, повернувшись, он ободряюще улыбнулся Варягу: – Надеюсь, не позабыл их на чужой стороне.

– Такое не забывается. – Варяг поднялся. Только сейчас он почувствовал волнение. Бремя ответственности, которое он взваливал на себя, было велико. Хриплым голосом Варяг произнес: – Спасибо, люди, за доверие. Клянусь быть верным воровскому миру, никогда и ничем не замарать блатную честь. А если потребуется отдать жизнь за идею честных людей, то расстанусь с ней без сожаления. Клянусь быть справедливым смотрящим, решать споры так, как требуют этого понятия и наша воровская идея. Клянусь жить не по закону, а по правде. Как держатель кассы клянусь беречь и преумножать воровское благо, заботиться об обиженных и заключенных, как если бы это были мои дети. Если же я отступлюсь от данной клятвы хотя бы в малом... Люди, выбирайте тогда для меня любую смерть, и я приму ее с радостью.

Законные одобрительно загудели.

– Принимается, – подвел черту Трубач.

Ухватив со стола бутылку водки за горлышко, он лихо, будто всю жизнь простоял за стойкой бара, наполнил бокал, протянул Варягу.

Варяг осторожно взял бокал и поднес к губам.

– За наше братство. За вас, люди.

А когда водка была выпита до капли, он перевернул бокал вверх дном и громко объявил:

– Я горд вашим доверием, люди, но чтобы все то, что мы задумали, было выполнено до конца, я прошу у вас гораздо больше власти, чем принято это по нашим понятиям.

Сейчас Варяг напоминал президента, требующего у парламента чрезвычайных полномочий.

– В чем это будет выражаться, Варяг, ты бы разъяснил нам.

– В интересах нашего общего дела я по-прежнему должен пока оставаться за границей, там будет наша штаб-квартира. Но каждый из смотрящих должен прибыть ко мне по первому же зову! Если этого не случится, я буду вынужден расценивать его поступок как неповиновение и волен поступить с зарвавшимся и провинившимся, как того требуют наши традиции. Может, у кого-то из вас есть возражения? Прошу высказаться откровенно, чтобы потом не было недомолвок.

Трубач осмотрел зал, а потом, по праву председательствующего, заметил:

– Вижу, с тобой никто не собирается спорить, Варяг. Поступай так, как считаешь нужным.

– Люди, но это еще не все. Я буду требовать от смотрящих большего процента отчисления от их доходов в пользу общака. Меня будет интересовать каждый рубль, я буду вникать во все мелочи, во все детали получения доходов.

– Варяг прав, – неожиданно поддержал его Дядя Вася. – Мы должны увеличить отчисления в общак. Не думаю, что с нашей стороны это большая жертва. Наоборот! Крепкий общак сделает нас еще сильнее. В этом случае мы сможем располагать куда большими средствами, а огромные деньги способны распахнуть даже самые неприступные двери. Они дадут власть, которая опять приводит к капиталам, но к значительно большим!

– Я тоже поддерживаю Варяга, – громко произнес Ангел. – Хватит нам анархистов! Любое распоряжение выбранного нами смотрящего для всех остальных должно быть законом. На волю Варяга мы должны отдать и судьбу ослушавшегося, и он вправе поступить с тем так, как посчитает нужным.

– Годится, Варяг, мы готовы доверить тебе свою судьбу, – послышалось из зала. – Бог тебе в помощь. Будь справедлив. Поддерживаем тебя.

– Я думаю, люди, мы решили этот вопрос? – хриплый до невозможности голос Трубача вызвал улыбку у законных.

– Решили, решили, Трубач. Побереги свой голос, а то ведь еще тост сказать нужно! Верно, старик?

– Верно, ребята. Согласен с вами. Пора нам выпить за здоровье Варяга и за наше благо. И давайте поднажмем на угощение.

Законные, наполнив рюмки, поднялись и, приветствуя Варяга, выпили до дна.

– Чтобы пищеварение было отменным, для вас звучит музыка. – Трубач, подобно признанному маэстро, величаво взмахнул рукой, и мгновенно зажегся свет, в лучах которого в зал вошла высокая молодая женщина в длинном искрящемся платье.

Перед законными стояла восходящая оперная звезда. Трубач потратил много времени, чтобы уговорить ее исполнить бессмертные арии Верди не в знаменитом оперном зале с великолепной акустикой, а в ресторане, для сотни русских мужиков. Она не устояла. Аванс, который предложил ей этот безголосый странный русский, значительно превышал ее гонорар за двухмесячное турне по Америке. Роскошная женщина вышла на подиум ресторанного зала в своем лучшем платье с твердым желанием отработать перед этими дружелюбно настроенными слушателями хотя бы половину обещанной суммы.

И когда примадонна запела, заглушая звенящим сопрано одобрительный гул голосов, Трубач понял, что выбор его удачен, – сегодня он сумел сполна подивить законных.

Ближе к полуночи столы заметно поредели. Первыми уходили бывшие подельники. Прихватив с собой коньяк, они решили в уютных номерах пятизвездочного отеля предаться воспоминаниям о романтических днях. Совсем тихо исчез сам Трубач – ему удалось убедить певицу посетить его апартаменты, которые еще неделю назад снимал известный принц. И в знак особого поклонения перед талантом певицы Трубач снял с мизинца платиновое кольцо с огромным бриллиантом и с улыбкой опустил в глубокий вырез ее декольтированного платья.

Варяг с Ангелом уходили последними.

В этот вечер Ангел захмелел. Варяг знал, что тот никогда не жаловал спиртное, а предпочитал крепкие сигареты. Но сегодня он то и дело подливал себе в рюмку. Варяг понимал его состояние. Ему и самому хотелось снять стресс. А когда Ангел поведал о том, что год назад в предчувствии скорого ареста исповедался и женился, Варяг обнял его за плечи и вдруг осознал, что соскучился по нему.

– Ты правильно поступил, дружище. – Он был тронут признанием.

– Не уверен... По закону я не должен был жениться.

– Ты максималист, Ангел, и тебя уже ничем не исправить.

– Возможно, это не так плохо.

– Не плохо, что максималист? Или что женился? – переспросил Варяг, улыбаясь.

Они брели по ночному городу, ни о чем не беспокоясь, не обращая внимания на прохожих, не заботясь о своей безопасности.

Венские улицы были светлы от множества огней, неоновых витрин, где изящные фигуры манекенов демонстрировали меха и кружева, драгоценности и последние достижения модельеров. Стриптиз-бары зазывали к себе громкой музыкой, китайские ресторанчики – аппетитными запахами, а публичные дома – красными фонарями. Сверкала реклама, отражаясь тысячами бликов в начищенных до блеска боках катящих мимо лимузинов. Бесконечный поток света, благополучия, роскоши и шика.

Варяг с улыбкой вспомнил свою первую поездку за границу. Это была Швейцария – благословенный край капиталистического мира. После третьего курса университета он был направлен в Цюрих для стажировки в один из престижных международных колледжей. После ударной учебы он часто предавался приятному отдыху и однажды, после утомительного библиотечного дня, вместе с двумя приятелями-американцами отправился в публичный дом. Получасовые развлечения стоили около пятидесяти долларов на каждого, но Варяг просто ради куража сумел договориться с красотками, чтобы их троих они приняли со скидкой, учитывая студенческий статус.

Это была игра молодости.

Американцы веселились от души и не подозревали, что проводят время в обществе будущего крестного отца русской мафии, человека, которому суждено ворочать огромными капиталами, решать судьбы тысяч и тысяч людей, судьбы России. Варяг улыбнулся, вспомнив всю эту историю.

– Ты чему улыбаешься? – поинтересовался Ангел.

– Да так, вспомнилось разное. Хочу спросить, ты был в Сан-Франциско с год назад?

– А почему ты об этом спрашиваешь?

– Мне показалось однажды, Ангел, что я видел тебя в толпе.

– Тебе это не показалось, Варяг, я действительно был в Сан-Франциско год назад.

– Почему же не заглянул ко мне? – не сумел сдержать досады Варяг.

– Время не пришло. И к тому же я знал, что скоро мы должны встретиться. Здесь... на сходе.

– Тебя тогда ко мне послал Нестеренко? Проведать, жив ли, здоров?!

– Ты проницательный, Варяг, умеешь видеть сразу суть. Меня к тебе действительно послал старик. Он был озадачен некоторыми обстоятельствами и дурацкими слухами. Ты уж извини, пришлось проверить.

– Проверил?

– Да!

– Так, значит, старик тебе все рассказал?

– Рассказал.

– Теперь, надеюсь, не обижаешься на меня за то, что я скрыл от тебя свой неожиданный отъезд в США?

– Разве только самую малость. Вы могли бы мне рассказать все сразу. Или я так плох, что нельзя было довериться?

– Просто мы не могли предполагать, во что выльется наша затея. Не обижайся, Ангел, кому же еще доверять, если не тебе. Не обижайся, дружище!

– Да ладно, чего уж там! В жизни за все приходится платить, и самые дорогие счета нам подсовывают наши близкие.

– Ну ты даешь! Это кто сказал? Не Сократ ли?

– Моя жена.

– Ну ты смотри! Как говорится, любите женщину – источник знаний. Как зовут супругу?

– Катя. Катерина!

– А давай-ка тяпнем по рюмашке за ваш союз, а то когда еще представится возможность, – Варяг кивнул в сторону кафе.

– Тяпнуть я готов. Но и возможность представится на днях. Или раньше, – засмеялся Ангел.

– То есть?

– У нас сегодня что?

– У нас сегодня вторник. Нет, уже среда, – Варяг посмотрел на часы.

– Значит, так. Сегодня мы улетаем, а тебя будем встречать в эту субботу в Шереметьеве.

Варяг замедлил шаг и уставился на Ангела.

– Как это понимать?

– Очень просто, как и все гениальное. В эту субботу смотрящему по России надлежит прибыть в столицу нашей Родины и, как сказал академик Нестеренко, провести с профессорско-преподавательским составом воровского мира семинар на тему: что такое – хорошо и что такое – плохо. Выслушать доклады. В войсках произвести смотр. Ответить на вопросы избирателей. И так далее. И я вот первый вопросик на засыпку приготовил. Скажи, к примеру, если плохого и хорошего в жизни поровну, то почему хорошего всегда не хватает?

– Надо подумать. Но ты это к чему спрашиваешь?

– Подумай, ты у нас голова! – Ангел вытащил из кармана бумажник. – Вот твой авиабилет на субботний рейс.

– Интересное кино! Теперь что, билеты без паспортов продают?

– Владик, обижаешь. У нас заявка на всю группу «по МАГАТЭ». Усек?

– Тогда почему бы мне не лететь вместе с вами?

– Вишь ты какой! Теперь ты первый среди равных, – Ангел опять засмеялся. – Мне поручено подготовить визит, встречать тебя, как президента.

– Это кто так решил?

– Академик. Он ведь заранее все знал, как всегда.

– Понятно, – протянул Варяг. – Тут не поспоришь. – Он задумался. – Слушай, подготовку, конечно, проведи, чтоб все из регионов были. Обязательно. Но встречать меня будешь один и без помпы, я не рок-звезда. Академику передай, что наша команда отличается от президентской в лучшую сторону. У них чем выше у человека пост, тем меньше к нему интерес правоохранительных органов. А к нам, сам понимаешь, – с точностью до наоборот. Мы люди интересные. Обыватель, конечно, убежден, что парни из МВД мышей не ловят, но мы-то с тобой знаем: там еще остались серьезные люди, которые хотят бабки зарабатывать, и недооценивать их по меньшей мере легкомысленно. Нам сейчас лишние расходы ни к чему.

– Скромный ты, Варяг, стал. Прямо как Христос – в пустыню с одной котомкой.

– Не иронизируй, Ангел. Сам понимаешь, мне вторую пластическую операцию делать неохота. Да и Россия – не пустыня. Подумай, где я остановлюсь. Лучше где-нибудь в людном районе Москвы, в центре, – там всегда иномарок до черта! Не так будет заметно, когда братва начнет на своих «мерсах» подъезжать.

– Как поступим с охраной, Варяг?

– Никакой охраны не надо. Водителя на «волжанке» и харэ.

– Хочешь выглядеть так же скромно, как лидер коммунистов?

– Может быть, Ангел! Может быть! Наверно, ему тоже есть что скрывать, раз он так скромничает?!

В аэропорту Шереметьево-2, как всегда, было многолюдно. Таможенный контроль Варяг прошел быстро и без всяких осложнений. Работник службы равнодушно скользнул взглядом по предъявленной декларации, обвел фломастером цифру в долларах, записанную пассажиром в графе «имею в наличии иностранную валюту», и привычным движением уставшей за день руки шлепнул штамп.

У выхода в зал ожидания его встречали Ангел, Шрам и какой-то моложавый, атлетического сложения, немножко быкообразный мужчина с обманчивой простотой непримечательного лица.

– Знакомься, Варяг, – сказал Шрам, – это твой адъютант, телохранитель и личный шофер Котов Борис Васильевич. Кот в прошлом профессиональный гонщик, служил в десантных войсках, воевал в Афгане, не пьет, не курит, женат, двое детей. Как тебе его послужной список?

– Ничего не скажу, уважили. Ну что ж, Борис, будем знакомы. – Варяг пожал протянутую руку. – А где Артист? – обернулся он к Ангелу.

– С моей Катериной у тебя на квартире стол накрывает. Отметим приезд и отвалим. Кот останется. Он тебе мешать не будет, он у нас ученый, – Ангел расплылся в улыбке. Он искренне радовался приезду Варяга.

На стоянке их поджидала скромная светло-серая «Волга». Рядом прохаживался тип в пятнистой форме. Шрам едва заметно кивнул, и тот ушел.

– Прошу, – сказал Кот, распахивая перед Варягом переднюю дверцу.

Варяг сел и огляделся. Салон по комфорту, пожалуй, превосходит аналоги иномарок, подумал он и покосился на Кота, привычно расположившегося на водительском сиденье, обтянутом специальной массажной плетенкой. Тот перехватил его взгляд и пояснил:

– Коробка автоматическая, движок форсированный, так что никакой «мерс» за нами не угонится. Мои технари постарались.

Он подождал, пока Ангел и Шрам заняли места сзади.

– Ну, с богом! – скомандовал Шрам.

Кот повернул ключ зажигания, и «Волга» резво взяла с места.

Шрам обернулся. Мигнул фарами вишневый «жигуленок», пристроившийся сзади.

«Волга» неслась, обгоняя попутные машины. Варяг посматривал по сторонам. Была середина августа, но приближения осени еще не ощущалось. Небо пылало закатом, и по нему, словно большие птицы с розовыми крыльями, плыли облака. Заря догорала, и деревья вдалеке стояли, облитые предвечерним золотом.

Здорово преобразилась Москва, думал он, когда они, проскочив Ленинградку, оказались на Тверской. Но даже красочная реклама и яркие витрины иностранных фирм не могли скрыть очевидное – он в России.

– Мы куда? – спросил Варяг, когда выехали на Лубянку.

– На Маросейку, как ты и хотел, – откликнулся Ангел, – оживленный район, центр, хата что надо. И я там рядышком живу.

Через пять минут «Волга» свернула на боковую улочку, где в это время суток было по-провинциальному тихо и спокойно. Машина остановилась у довольно затрапезного дома.

Тусклая лампочка освещала обшарпанный подъезд, в глубине которого виднелась приоткрытая дверь во двор. «Сквозняк» – это неплохо! Вошел в одну дверь – вышел в другую. Варяг остался доволен.

Они поднялись на второй этаж. Ангел достал ключи, открыл железную дверь, обтянутую темно-коричневым дерматином. Вошли в квартиру. Чувствовалось, что здесь живет человек со вкусом. Стену коридора занимали книжные полки. Висела картина, выполненная сочными размытыми мазками в стиле импрессионизма. Собор Парижской Богоматери, определил Варяг и, обернувшись к Ангелу, тихо спросил:

– Кто хозяин?

– Наш человек. Антиквар. Он сейчас в Ярославле.

В дверях комнаты в конце коридора появился Артист.

– С приездом, Владислав, – громко сказал он, подходя и широко улыбаясь. – Мы тут с Катькой соорудили русский стол. Она – главнокомандующий, я – на подхвате. Милости просим! – Он отступил в сторону, приглашая театральным жестом проследовать в гостиную-столовую.

Комната была обставлена шикарно. Большой старинный письменный стол у окна, два низких кожаных кресла по бокам, рядом огромный диван, тоже обтянутый натуральной кожей. В углу горка красного дерева с фарфоровыми безделушками. Справа и слева две двери. Сейчас они были прикрыты. Посередине комнаты стоял овальный стол, накрытый накрахмаленной белоснежной скатертью.

На нем млели пунцовые помидоры, изумрудные крошечные огурчики в окружении петрушки, кинзы и укропа, ярко зеленели перья лука. Горкой высилась печеная картошка с подрумяненной корочкой. На блюде лежали кусочки селедки, прикрытые сверху кругляшами репчатого лука. На маленьких тарелочках были аккуратно разложены телятина, колбаса, маринады и соленья. Нашпигованная чесноком и лавровым листом баранья ножка источала умопомрачительные запахи.

– Познакомься, Владислав, моя жена, – сказал Ангел, когда в комнату вошла статная молодая женщина.

– Очень рад, очень рад познакомиться, – окинул ее взглядом Варяг и поцеловал руку.

Он сразу отметил умелый макияж, подчеркивающий высокие скулы, мерцающие из-под удлиненных ресниц глаза, старомодную прическу, когда волосы подтянуты, уложены в тугой узел и открывают шею, облегающее, простого покроя, видимо, дорогое платье, – не обнажая, оно подчеркивало изящество и сексуальность женской фигуры, – скромные лодочки на высоком каблуке. Все это вместе создавало образ женщины, знающей себе цену.

– Прошу к столу, – сказала она. – Как известно, брожение умов начинается с урчания пустых желудков.

– Что верно, то верно, – заметил Модест, вытаскивая из своего «дипломата» бутылку французского коньяка. – Что ни говори, патриотизм – это хорошо, но «Наполеон» – не «Варцихе» и даже не «Столичная».

Когда все заняли места за столом, Варяг поднялся и сказал:

– Чтобы у вас не возникло желание пить за меня, предлагаю выпить за женщин, без которых мужское общество глупеет и блекнет. – Он подождал, пока налили в рюмки – кто что любит, – и продолжил: – За вас, Катерина! Спасибо за хлопоты. Я тронут.

Он незаметно подмигнул Ангелу, и тот расцвел. Варяг знал, что ничто так не воспламеняет любовь, как одобрение постороннего.

Застолье шло своим чередом, когда в дверь позвонили. Кот поднялся и пошел открывать. Через минуту он вернулся вместе с Графом. Когда тот достал из кейса бутылку грузинского коньяка «Варцихе», все посмотрели на Модеста.

– Владислав, – сказал Граф, наливая в рюмку водку, – извини, что припозднился. Дела, понимаешь, задержали. Очень рад тебя видеть в столице нашей родины. Вот тут мы собрались отметить твой приезд, и я, когда спешил сюда, раздумывал, что сказать, какой тост...

– Не тяни, дорогой, – оборвал его Шрам. – Мы тут рассиживаться не будем. Человек с дороги, сам понимаешь...

Граф кивнул. С ним была договоренность – бутылка «Варцихе» означала, что прибытие Варяга в Шереметьево осталось незамеченным, что в «жигуленке» сменилась охрана наружного наблюдения за домом и подъездом.

Законники оставались верны себе – жена Ангела ни о чем не догадывалась. Приехал приятель мужа в командировку по делам фирмы, собрались друзья, вот и все.

– Да, конечно! Я буду краток. Считается, что друг познается в беде, а мне кажется – в радости. Если человек способен порадоваться успехам ближнего – это настоящий товарищ. Пусть тебе, Владислав, во всем сопутствует удача!

– Спасибо, – сказал Варяг. – Я с тобой согласен. Я даже считаю, что друг – больше чем родственник, а единомышленник – больше чем брат.

– Это точно! – заметил Ангел и, не отводя от Варяга взгляда, выпил рюмку водки одним глотком.

– Хорошо сидим, леди и гамильтоны! – вздохнул Модест и покосился на Катерину. – Как говорила моя бабушка, приятное настроение излечивает многие болезни, при этом всегда добавляла, мол, главное в жизни – исполнение желаний.

– Смысл жизни не в том, чтобы удовлетворять свои желания, а в том, чтобы их иметь, – улыбнулась Катерина.

– Поправка принимается! – кивнул Модест. – Владик, будь здоров, потому что здоровье не купишь ни за какие деньги.

Выпили, закусили.

– Друзья, – сказал Граф, – вот у нас в Грузии существует обычай, введенный нашими предками: приправлять стол острыми словами и шутками. Надобно по возможности собирать за стол веселое общество, ибо то, что едят среди веселья, производит здоровую и доброкачественную кровь.

– И старайся сохранять силы, то есть давай себе расслабиться, как делает опытный боксер или борец даже в разгар драки... но это уж как получится! – прибавил Шрам. – А нам пора. Отдыхай.

Когда все пошли к двери, Ангел задержался.

– Варяг, – сказал он вполголоса. – С братвой все встречи назначены на послезавтра. Завтра в пять у памятника Тимирязеву, что у Никитских ворот, тебя будет ждать Егор Сергеевич. Мой телефон ты знаешь. Позвони, как освободишься.

Перед сном Варяг сделал два звонка в Сан-Франциско. Светлана, обрадовавшись, щебетала в трубку о невероятных успехах, которые делает сынишка в постижении русских и английских слов, о том, как она соскучилась по мужу и что сейчас хочется прижаться к своему «законному». Здесь Варяг понимал все правильно, поскольку он приходился Светлане законным мужем. Маленькие женские радости и переживания наполнили его сердце нежностью, и он почувствовал, что очень соскучился по своей семье.

С Сивым разговаривать пришлось обиняками. И кое-что сильно обеспокоило Владислава. Прежде всего из намеков он понял, что вокруг его офиса и дома крутятся какие-то непонятные люди, возможно, это совпадение, но Сивый допускал и худшее. Во-вторых, пропал человек из команды взрывников, принимавший участие в операции с лимузином Монтиссори. В-третьих, стали просачиваться слухи о том, что объявившийся Сержант ищет возможность отомстить Варягу и что через Вену тот два дня назад направился в Россию. Значит, Сержант где-то здесь. Нужно быть начеку, подумал Варяг.

Он долго не мог уснуть. В соседней комнате давно посапывал телохранитель. Не раздеваясь, с пистолетом под подушкой он устроился на мягком кожаном диване. Через открытое окно доносились звуки ночной Москвы. Из ресторанчика напротив вышла веселая подвыпившая компания и, распевая популярную песню про стюардессу, проследовала в сторону метро. Время от времени раздавалось цоканье каблуков и негромкий разговор прохожих, спешащих домой.

Где-то поскуливала собачонка, видимо, забытая хозяевами на балконе. Изредка на тихую улицу заворачивали такси, развозящие припозднившихся москвичей.

Варяг истосковался по Москве, по русской речи. Приятно было осознавать, что он снова здесь. Что завтра сможет пройтись по знакомым улицам, перекинуться ничего не значащими фразами с продавщицами в киосках. Купить пачку сигарет и, вглядываясь в лица москвичей, постоять на углу, выкурить пару сигарет.

Он вспомнил тот вечер перед отъездом, два года назад, когда Егор Сергеевич в задушевной беседе раскрыл ему глаза на целый ряд вопросов, которые мучили его и на которые он не находил ответа.

Нестеренко в очередной раз поразил его своим размахом и глубиной.

Кто бы мог подумать, что этот скромный, неброский с виду старик держит руку на пульсе важнейших событий, происходящих в стране; что без его участия не обходилось ни одно более или менее серьезное мероприятие, осуществляемое руководством государства; что многие крупные махинации, затеваемые братвой, были тщательно продуманы и спланированы самим Нестеренко.

Всегда оставаясь в тени, академик дергал за тысячи незримых нитей и направлял огромную государственную колесницу в только ему одному ведомую сторону. Долгие годы его влияние на блатной мир осуществлялось через Медведя, который был глазами, руками, живой плотью академика. Через Медведя Нестеренко воплощал в жизнь задуманное им в тиши академического кабинета.

Связи, наработанные Егором Сергеевичем за годы жизни, были колоссальными. В свое время он был лично знаком с бровеносцем и его окружением. Многие члены Политбюро, генералы, министры частенько заезжали в скромный домик академика Нестеренко, расположенный недалеко от Москвы на Рублевском шоссе. Они с удовольствием попивали с ним чаек, обсуждая насущные проблемы. Советовались, спорили, изливали душу. Эти люди безгранично верили Егорушке – так ласково они называли своего академика.

Какие только проблемы не решались в его уютном кабинете, обставленном допотопной, но добротной резной мебелью. Добродушный, тактичный Нестеренко умел расположить к себе. Он имел огромное влияние на этих, часто не очень грамотных и не самых умных людей.

Играя на человеческих слабостях, тонко подмечая интересы каждого, Нестеренко манипулировал этими людьми. А порой, в критических ситуациях, оказывал на них мощное психологическое давление, добиваясь того, что ему было необходимо. Руками своих друзей, советских руководителей, Нестеренко творил невозможное. Порой вся страна стояла на ушах, журналисты недоуменно пожимали плечами, народ возмущался, но никто не мог предположить, что очередное, из ряда вон выходящее происшествие – плоды усилий скромного труженика советской Академии наук, преподавателя и заведующего кафедрой университета, почетного члена многих обществ и международных академий, советника правительства и так далее и тому подобное.

Именно через Нестеренко, еще во времена застоя, крупные партийные лидеры и теневые магнаты переправляли огромные, в том числе и партийные, деньги за рубеж в швейцарские и скандинавские банки. Не обошлось без участия академика и знаменитое хлопковое дело, о котором так шумели газеты и телевидение. Академик лично был знаком с Адыловым и другими узбекскими лидерами. Весьма крупные сделки, о которых журналисты даже и не подозревали, осуществлялись при непосредственном участии «ученого в законе».

Самой печально знаменитой акцией, предпринятой Медведем совместно с Нестеренко, был Афган. Затевая операцию с переброской наркотиков из Афганистана через весь Союз в Европу и США и стремясь взять наркобизнес под свой контроль, они даже не представляли, в какую кровавую бойню выльется их затея. Договоренность с генералами, да и с самим «папой», у них была совсем иная. Но потом ситуация вышла из-под контроля. Армейским чинам захотелось погреть руки на наркоте и на продаже оружия, а где, как не в запутанной войне, можно похоронить любые концы.

Самому же Нестеренко потом и пришлось исправлять положение и всеми доступными ему методами останавливать всю эту оголтелую, жадную до легкой наживы команду, под любым предлогом стремящуюся продлить разгоревшуюся афганскую войну.

Некоторых пришлось устранить, передвинуть. С иными неуправляемыми расправились втихую. Эту страницу своей биографии Егор Сергеевич вспоминал с досадой.

Зато он гордился переменами, которые с его легкой руки были организованы после смерти «папы». Не все, правда, получалось сразу. Мешали непонимание, прямолинейность, самоуверенность. Некоторые «сказочники» возомнили себя лидерами, пришлось сначала посадить их на искусственную почку, а когда и это не помогло – просто ликвидировать. Астма – она и в Африке астма. С астмой кто жилец?

Коллективное руководство также на пользу не пошло, и престарелый астматик умер, не дотянув до обещанной премии.

Чтоб Россией управлять, надо отменное здоровье иметь. Петр Первый каким бугаем был, а промочил ноги – и протянул их в одночасье. Залечили, наверное.

Нет, лучше все-таки быть молодым и здоровым, чем в годах и со склонностями ко всякого рода недугам.

Сделав ставку на молодых, дела удалось поправить. Но и здесь на определенной стадии все остановилось. Молодые-энергичные, они всегда о себе много понимают, хотя часто лидеры никудышные, им мешает нерешительность, нежелание слышать, что говорят умные, знающие люди. Пришлось разыгрывать курортный спектакль.

Белый дом постоянно требовал повышенного внимания. Как только расслабляешься, ситуация доходит до крайностей, приходится вводить войска, обстреливать несговорчивых из пушек. Воистину, пока гром не грянет, русский мужик не перекрестится! А уж если упрется рогом, только и остается подвалить на танке и жахнуть по кумполу.

Период деятельности вместе с Медведем и с молодым, начинающим Варягом Егор Сергеевич ценил особенно высоко.

Получалось все, за что только ни брались эти два могучих старца и перспективная молодость.

Первая ласточка – практически беспошлинный вывоз за границу нефти, газа, драгоценных металлов, золота, эшелонов леса, оружия, металлопроката, стали. Все это на Западе превращалось в баснословные деньги и оседало на счетах европейских, американских и азиатских банков.

Особой гордостью старика были организованные им предприятия-пирамиды и банки-хлопушки. Он даже счет потерял всем этим однодневкам. Благодаря академику о русских финансовых пирамидах в мире сейчас знают гораздо больше, чем о египетских.

«Черный вторник» был гениальной выдумкой Варяга. Журналисты много писали о нем, но многого не знали, а кое о чем знали, но молчали, не решались сказать. Кому нужны лишние проблемы? Нестеренко лишь помог своему молодому коллеге связями и юридическими консультациями и увязал эту большую «игру в инфляцию» с «чеченскими авизо», когда ребятам из южной республики предложили заработать, но не мешать своим присутствием в Москве и Питере. Зарвались чеченские парни: сделка была заключена, пацаны заработали на фальшивых авизо кучу бабок, но свое обещание не выполнили и делиться не захотели. Вот теперь расплачиваются. Горько, конечно, расплачиваются. Крови лишней много, но слово свое нужно держать. А теперь к тому же им включен счетчик и платить придется куда больше. Но что делать?

Рассказывая все это Владиславу, Нестеренко с сожалением вспоминал фамилии всех тех, с кем пришлось расстаться в этой крупной игре. «Наполеон никогда не жалел об убитых. Во имя великой Франции на полях сражений погибали десятки и сотни тысяч французов. Мы тоже должны стать великой державой. Жалеть обо всех, кто стоял у нас на пути, мы не имеем никакого права, – говорил Нестеренко. – Жалеть нужно попутчиков, идущих с тобой, живущих с тобой одной идеей, преданных тебе и готовых сделать все, что понадобится для достижения цели».

В тот памятный вечер Нестеренко был особенно откровенен.

– Егор Сергеевич, – спросил Варяг, – а как вы познакомились с Медведем? Вы ведь все-таки разные люди. Что вас объединило?

– Милый мой! Ты ошибаешься. Мы с Медведем очень даже похожи. Я тебе однажды рассказывал, что такое «СЛОН»? – И Нестеренко, расстегнув рубаху, показал Варягу глубоко въевшуюся под кожу наколку. – Да, да! Эта наколка сделана в Соловецких лагерях. И знаешь, это самая большая ценность, какая у меня есть.

Соловецкие лагеря занимали в жизни Нестеренко особое место. Иногда ему казалось, что все, происшедшее с ним в далекой молодости, всего лишь плод воображения. Порой ему чудилось, что тот Егор Нестеренко был совсем не он, что в лагеря попал другой человек, с иными взглядами на жизнь, с другими ценностями. Тот Егор Нестеренко был прямолинейно честен, раним, нежен, верил в непонятную идею, страстно хотел жить, и обязательно при коммунизме.

Лагерь его быстро отрезвил. Начальник лагеря, худой хромой старик, выстроив вновь прибывших заключенных, объявил им:

– Здесь власть не Советская, а соловецкая.

Егор смог убедиться в правоте этих слов уже на второй день своего пребывания в лагере, когда, замешкавшись, не успел вовремя подойти к дежурному офицеру. Десять дней, проведенные в стылом карцере, должны были убедить его в собственном ничтожестве и бессилии, а также в том, как легко превратить человека в бесчувственное существо или в мерзлую глыбу, ничем не отличающуюся от камней, из которых были сложены полутораметровой толщины стены карцера. Почившего узника подельники без сожаления оттащили бы за ноги в огромную яму, прозванную заключенными «мертвецкой», а потом в весеннюю оттепель забросали бы комьями смерзшейся земли.

Но Нестеренко сумел сохранить в этих жутких условиях теплющийся огонек веры в жизнь и человеческое достоинство. Сквозь мучительный холод карцеров, сквозь чудовищные унижения и непосильный труд, сквозь одиннадцать лет испытаний Соловками он прошел, сохранив себя... но уже другого – ненавидящего, все понимающего, тонко чувствующего других, безжалостного, перестрадавшего, сильного, непреклонного.

Такой же тернистый путь выпал и на долю Медведя. Но, в отличие от Нестеренко, которого лагеря приземляли, Медведя соловецкий беспредел как бы поднимал и одухотворял. Пройдя сквозь муки и нечеловеческие страдания, два сильных человека прикипели друг к другу и навсегда связали свои судьбы верностью и чувством долга, замешенными на крови.

Варяг поймал себя на мысли о том, что и Медведь, и Нестеренко для него давным-давно стали родными. А завтрашнюю встречу с Егором Сергеевичем он ожидал с таким же нетерпением, как когда-то в далеком детстве ждал возвращения своего отца.

На глаза Варягу навернулись неожиданные слезы. Он сделал глубокую затяжку, загасил сигарету и, засыпая, вспомнил детские годы, свой дом, мать.

Наутро погода в Москве испортилась. Не верилось, что еще вчера солнце буквально раскаляло столицу и заставляло изнывающих от жары горожан, забросив все дела, выезжать за город, чтобы окунуться в прохладу подмосковных прудов.

В течение суток северный циклон остудил воздух до шестнадцати градусов, и москвичи с опаской посматривали на небо, ожидая, что в ближайший час-два на их головы прольется прохладный августовский дождь.

Кот припарковал «Волгу» у Театра Маяковского.

– Значит, так, – сказал Варяг, – оставайся в машине и жди меня здесь. Сейчас без десяти пять. Думаю, вернусь через два часа, а может, через полтора.

– Но как же вы без охраны, Владислав Геннадьевич?

– Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, – пошутил Варяг.

Водителю не полагалось видеть, с кем будет встречаться Варяг. Конспирация в этом случае была отнюдь не лишней.

Варяг сразу увидел Нестеренко. Егор Сергеевич сидел на скамейке и дымил сигаретой.

Постарел академик, подумал Варяг, хотя внешность осталась такой же впечатляющей.

Увидев Владислава, Нестеренко весь преобразился, довольно резво поднялся со скамейки и пружинистой походкой направился ему навстречу.

– Владик, дорогой, какая радость видеть тебя!

Они поцеловались троекратно, по-русски.

– Егор Сергеевич, как часто я вас вспоминал. И уже давно чувствую, что задыхаюсь без общения с вами, без ваших советов.

– Ну-ну! Не преуменьшай собственные возможности, сынок! Я все время внимательно слежу за твоими делами. И хочу сказать, что ты, Владик, молодец! За два года сделать девяносто пять процентов чистой прибыли на переданных тебе деньгах – это, батенька, круто. Очень круто, так, кажется, выражает свой восторг современная молодежь?

– Егор Сергеевич, раз уж мы заговорили о тонкостях русского языка, может, в Дом литератора зайдем? Посидим, поговорим...

– К сожалению, я не терплю ресторанов. Водочка, закусочка, музычка – это не в моем вкусе. Давай пройдемся по городу. Все ж приятней, чем сидеть в пошлых кабаках.

Они не спеша какое-то время молча шли по старым переулкам в сторону центральной части города. Листва кленов уже начинала желтеть, а тополя и липы были еще зелены, но тусклы от пыли.

– А я себя все молодым считаю, хотя чувствую, что стар я стал, – сказал Нестеренко, когда они вышли к скверу с прудом и беседками, чудом уцелевшими в центре Москвы. – Что со временем происходит, летит, ну просто летит. Давай посидим здесь. – Он опустился на скамейку.

Варяг сел рядом:

– Егор Сергеевич, вы вот говорите о старости, а я знаю, что вы до сих пор три раза в неделю в большой теннис с большими людьми играете. А говорите, время.

– Да, Владик, есть грех, люблю теннис. Но все же время, время... Время – не наш клиент. Его не обложишь данью, не остановишь, счетчик не включишь, – пошутил академик. – Это нам счетчик включен. И часики нам подсказывают, что пора на покой.

– Ну, это вы зря, Егор Сергеевич! Ваши знания, ваш опыт, ваше имя времени так просто не подчинить.

– Тут дело в другом. Кто-то сказал, что человек половину жизни работает на имя, затем имя работает на него. Все так, но чувствую, власть начинает уходить из рук, на все не хватает энергии. Вижу, знаю, но руки не доходят. Молодые ребята в регионах без присмотра начинают наглеть, рвут на части общак. Живут по своим собственным законам. А наказывать их становится все сложнее. Действовать, как раньше, через Политбюро и властные структуры, не получается. Сейчас у них, в верхах, чехарда – сами никак не могут разобраться. А народ все это видит и пользуется случаем. Такая мутная вода везде. Смешно порой смотреть, как власти сами себе лгут. Возьми декларацию о доходах, окончание чеченской войны да хоть и ваучеризацию. Сколько говорил дуракам. Не слышат. А от этого все и разваливается. Человеческие отношения в большинстве случаев похожи на нежные растения. Их надо держать лишь частично в тени, а то без солнца они завянут. А эти все спрятали, темнят. – Академик улыбнулся, но лицо осталось непроницаемым.

– Да, Егор Сергеевич, многие ведут себя в этой жизни весьма цинично.

– Милый мой, я давно заметил: когда размышляешь о жизни, становишься меланхоликом, а циником становишься – когда видишь, что делает из нее большинство людей. Но не будем отвлекаться на философские проблемы.

– Хорошо, не будем. Но вы сказали, что власть начинает уходить из ваших рук и...

– Владислав, – прервал его академик, – я имел в виду совсем другое, не о себе. Беда в том, что из России деньги уплывают за рубеж. Эти придурки проедают их там и тем самым кормят западную братию. Лишь у немногих людей деньги работают на Россию. Твоих усилий здесь недостаточно, этого мало, это – капля в море. Нам срочно нужно предпринимать меры. И здесь я полагаюсь на твою молодость и энергию. Я полагаюсь на тебя. Ты можешь не сомневаться, мы передадим тебе все связи, всех наших людей. Как нам с Медведем многие годы, так и тебе они будут служить верно и добросовестно. И в органах, и в банках, и в руководстве – везде есть наши люди. Все они предупреждены. Пока я жив, Владик, и я весь в твоем распоряжении. Скажи, о чем ты сейчас думаешь?

– Я и сам, Егор Сергеевич, вижу, что накопилось много проблем, многое делается не так. Остановить все это за один день довольно сложно. Нужны жесткие меры, и я хотел получить на них благословение. Беспредельщиков нужно поставить на место, и пусть только кто-нибудь посмеет не подчиниться.

– Я полностью поддерживаю тебя. Но мы должны работать умно, как опытный портной, на изделиях которого не видно швов. Но без крови, думается, не обойтись. Ничто в мире зря не делается. Все имеет смысл. Страдания, несчастья, смерть только кажутся необъяснимыми. Человеческая история – это прежде всего история человеческих кровопролитий. Было сказано, мол, «берите суверенитета, сколько хотите». Но это вовсе не означает, что следует замахиваться на контроль за территориями, за нефтью, газом или, скажем, золотом. Замахнулись некоторые. Вот и приходится применять силу, поскольку опять-таки ребята зарвались, недопонимают.

– Егор Сергеевич, давно хочу вас спросить, как вы сейчас относитесь к Сталину? По его, условно говоря, милости вы когда-то попали на Соловки. Вы осуждаете его жестокость?

– Я считаю, что моральные осуждения истории прошлого в известном смысле бесполезны. К истории неприложима моральная точка зрения. Противником Сталина надо было быть в пятидесятых годах, а сейчас, когда от мертвого деспота ничего не осталось, критика Сталина есть проявление трусости, дескать, все ругают и я заодно. Он жил в свое время, и время это было тяжелое, другие руководители в то время были не лучше его. Трумэн взял на себя ответственность за две атомные бомбы. Мирный договор с немцами можно было заключить еще в сорок четвертом, но именно американская сторона настаивала на безоговорочной капитуляции, что добавило миллионы новых жертв со всех сторон. Черчилль тоже был жестоким человеком.

– Но человеческие жертвы? Разве их можно оправдать?

– Сталин, конечно, тиран. Но я считаю, что иногда тиран у власти бывает полезен, потому что помимо своей воли он сплачивает людей в переломные моменты истории. Но это я не о Сталине. Сталина, конечно, нужно изучать. Изучать, а не критиковать. Критикуйте время, в котором живете.

Нестеренко достал пачку сигарет. Закурил.

– Власть – самая заразная болезнь на свете, дорогой мой, – продолжал он. – Она сильнее всего уродует людей. Уж если говорить начистоту, у власти должен стоять тот, кто к ней не стремится. И вообще, тот имеет больше всех, кто меньше всех желает. Не так давно я понял, что для меня самое большое богатство – человеческая благодарность. И еще хочу сказать: того, кто не заглядывает далеко, непременно ждут близкие беды. Началась перестройка, и что? Борьба за власть, и больше ничего... За экономику в России Нобеля не дадут, сам понимаешь.

– Егор Сергеевич, мы здесь за западными премиями не гонимся, но все же без ваших советов в экономической сфере я не обойдусь, – сказал Варяг и тоже закурил.

– Главное для нас сейчас – вернуть в Россию то, что успели перекачать эти балбесы на Запад в конце восьмидесятых – начале девяностых. – Академик задумался. – И еще одно. Естественный отбор, как говорится, имеет место быть. И сейчас большие деньги делаются на наркотиках. Надо перекрыть им кислород. Наркотики – не наш путь. Они могут погубить цивилизацию, уже погубили столько народу, и нет никакой надежды остановить тех, кто уже втянулся в это дело. Здесь слишком большие деньги крутятся. И пока мы не отожмем от дела наркодельцов, их не остановить. И вот о чем я еще хочу сказать. В России не пользуются спросом наркотики растительного происхождения в силу своей высокой стоимости. Грамм кокаина стоит у нас двести-триста долларов, а промокашка, пропитанная синтетическим наркотиком, всего два доллара. Известно, что синтетику изготовить – нет ничего проще. Бандиты с дипломами идут на любой парфюмерный завод, покупают, скажем, тонну сафрола и спокойно гонят фенамин. Или еще проще – покупают солутан и за полчаса варганят эфедрин. Каждый год все химические факультеты страны выпускают свыше трех тысяч дипломированных химиков. Вот и посчитай! Сколько среди них «умельцев», жадных до денег.

У Нестеренко была привычка поджимать нижнюю губу, покусывая ее, а глаза в это время смотрели в упор, давая понять собеседнику, что этот человек думает быстро, точно и разумно. Так было и сейчас.

– Владислав, в самое короткое время мы обязаны взять под свой контроль продажу и аренду земель. Здесь творится черт знает что. Возьми, к примеру, подмосковные земли – они распродаются за бесценок, а уж о том, что делается в регионах и в Северной столице, я и не говорю. Нужно, не откладывая, браться за дело. Начинать стоит с Петербурга. Я уже кое с кем договорился. Тебе набросают план действий на первые два-три месяца. Придется потрудиться. И для начала следует пощипать кое-кого в Питере. Пацаны там просто безобразничают. А ты, конечно, знаешь, как «отец русской демократии» был задержан в лондонском аэропорту Хитроу местными таможенниками. У него в кейсе оказался миллион долларов наличными. Это как понимать?

Варяг покачал головой.

– Получается, Егор Сергеевич, я и здесь нужен, и в Америке дела не отлажены. Там ведь столько сейчас наших денег. Кроме того, вы знаете, какие колоссальные деньги поступают на наш счет от контроля за игорным бизнесом Тихоокеанского побережья и за подпольной индустрией развлечений. Из этих денег тридцать процентов уже перечислены в Россию. Остальные работают. Этот вопрос требует постоянного нашего внимания.

– Да, это верно. И это проблема.

Варяг и Нестеренко за разговором не заметили, как оказались у Александровского сада. На бывшей площади 50-летия Октября шли интенсивные строительные работы. Нестеренко неожиданно перевел разговор на другую тему:

– Расскажи-ка мне, Владик, как был убит в Париже наш связной.

– Об этом я знаю не больше, чем было сообщено в прессе.

– И все же...

– Со связным я должен был встретиться во вьетнамском ресторанчике в семь вечера. Но он не пришел. Меня это несколько озадачило, но оснований для особых опасений не было. Наша контрольная встреча должна была состояться на следующий день. Но уже из утренних газет я узнал, что связной был убит, а рядом была оставлена винтовка русского киллера.

– В этом деле замешан Сержант?

– Да, Егор Сергеевич. И должен вам сказать, на прошлой неделе он объявился в Сан-Франциско. Взорвал мою машину. Я уцелел чудом. Выпил перед этим две кружки пива, сел в машину, включил зажигание и понял, что до дома не доеду. Словом, побежал в кусты... Думаю, заряд был прикреплен на выхлопной трубе. Не выскочи я, как говорится, до ветру, не сидел бы сейчас вместе с вами в Александровском саду.

– Это неприятная история, мой мальчик. Да, Сержант фанатичен и не простит тебе брата. Его надо найти и немедленно уничтожить, а то как бы он не натворил бед.

– Я этим займусь сам. Завтра в Москву прилетает Сивый. Вы о нем знаете. Ему я и собираюсь поручить Сержанта. Но от любой помощи с вашей стороны, конечно, не откажусь.

Они помолчали.

– А ты знаешь, я обмолвился дома, что встречусь с тобой. Вика передает тебе привет.

– Спасибо, Егор Сергеевич. Вы знаете, что мы встретились с вашей дочерью в Вене. Это было так неожиданно. Я понял, что она была там по вашему поручению.

– Ну да, ну да! Конечно... – грустно сказал Нестеренко.

– Кланяйтесь ей, Егор Сергеевич.

– Непременно. Непременно. Ну так что ж, мой друг, пора закругляться. Ангел рассказал, что ты остался доволен приемом, который они тебе оказали. Так президентов, конечно, не встречают, но на то ты и смотрящий, чтобы решать, как. Завтра будешь принимать ходоков? Накрути им хвост. Пусть знают, что все доходы до рубля следует отдавать в единую казну. Да, хочу тебе подбросить мысль: пора оградить законных от слухов, будто они причастны к тем или иным убийствам. Хочу, чтобы ты довел до сведения братвы одну немаловажную деталь. Не так давно был убит глава издательской фирмы «Новое время». А через две недели в одной газетенке, кажется в «Книжном обозрении», появилась маленькая такая заметка – неофициальное сообщение в колонке новостей, опровергающее версию правоохранительных органов о том, что это дело рук солнцевской группировки. То есть те, на кого собирались навесить разборку лохов на предмет коротких денег, на себя это дело не взяли. И правильно сделали. За убийства пусть отвечают бандиты, беспредельщики, те, кто их совершил. У нас заботы другого рода. А беспредельщикам, ты прав, пора дать бой. И кроме того, нужно бросить все силы на пополнение общака. Делать это надо профессионально. Тут не грех поучиться у чиновников. Самое важное не то, что они в той или иной сфере воруют, а то, что наряду с воровством ухитряются профессионально выполнять свои служебные обязанности. Между прочим, один бывший партийный лидер недавно сказал, что растратчиков народного добра нужно карать по всей строгости, подобно тому, как это принято в среде воров в законе. Парень правильно мыслил. Где оно, народное добро? Предстоит выяснить.

– Разберемся, Егор Сергеевич, – улыбнулся Варяг. – И с расхитителями общака – тоже.

– Я на тебя надеюсь, Владик.

Нестеренко снова вел Владислава Геннадьевича переулками в сторону Никитских ворот. Они неторопливо под руку брели по краю тротуара, пропуская вперед редких прохожих. Внешне чем-то неуловимо они были похожи. Рядом шли совершенно разные люди, но казалось, будто престарелый папаша делает внушение взрослому сыну.

Многое изменилось в облике Москвы. Старые дома после капитального ремонта начинали новую жизнь, и если бы не перекопанные местами улицы, можно было бы запросто принять этот уголок Москвы за Старый город какой-нибудь европейской столицы.

– А знаешь, Владислав, я приготовил тебе сюрприз.

– Вот как?! – Варягу удалось изобразить изумление. – Надеюсь, приятный?

– Думаю, ты оценишь его по достоинству.

Нестеренко любил преподносить сюрпризы и делал это всегда с особым изяществом – без всяких объяснений.

– Зная ваши способности, уверен, что не обманусь в своих ожиданиях, – улыбнулся Варяг.

– Конечно, конечно! Но прежде я бы хотел зайти вон в то кафе. Я отниму у тебя немного времени. Давай выпьем по чашечке кофе. Надеюсь, не будешь возражать, если мы посидим на улице?

– Я одет по погоде, Егор Сергеевич.

– Вот и отлично. Я люблю это место. Здесь готовят потрясающе вкусный кофе и мгновенно обслуживают. Присаживайся вот сюда. – Нестеренко подвинул свободный стул.

– Спасибо, Егор Сергеевич.

Академик сел, положив ногу на ногу.

– Владик, тебе этот уголок не напоминает Париж?

– В каком смысле?

– Сидишь себе эдаким бездельником, поглядываешь на прохожих. Возникает такое чувство, будто мог бы провести в полном бездействии всю оставшуюся жизнь. Но потом вспоминаешь о чем-то важном, быстро допиваешь кофе и спешишь по делам.

Подошел официант.

– Что будете заказывать?

– Любезнейший, два кофе. И пару рюмочек «Наполеона».

Официант удалился, а уже через минуту на столике стояли две пузатые рюмки с коньяком на донышке и две чашки с ароматным кофе.

– Совсем как во Франции, – усмехнулся Нестеренко, – только рожей не вышли.

– В смысле? – не понял Варяг.

– Все, казалось бы, хорошо. Быстро обслужил, вежливо. Но физиономия?! Даже в самом дрянном баре Парижа никогда не увидишь на лице бармена или официанта постное выражение. Официантки, например, там умеют улыбаться так, словно ты провел с ней одну из самых романтических ночей в ее жизни. – Нестеренко взял рюмку с коньяком. – Так на чем мы остановились?

– Вы говорили о том, что мы вечно спешим куда-то...

– Вот именно, Владислав! Твоя жизнь бурлит – полна планов, предстоящих дел, и я тебе по-человечески завидую. Мое теперешнее состояние можно сравнить с полетом сокола, который уже сложил крылья и камнем падает вниз. Едва птица коснется земли – все будет кончено. У меня остался всего лишь миг.

Нестеренко с явным удовольствием выпил коньяк одним глотком, а потом продолжил:

– Еще важны эмоции, дорогой мой! Именно они делают нашу жизнь ярче. И совсем неважно, какого они свойства – страдания или, может быть, любовь. Представь себе, что было бы, если бы мы не испытывали потрясений! Невозможно даже вообразить, насколько скучна была бы наша жизнь. Чувства, чувства, мой дорогой, делают нашу жизнь богаче! Пей, пей коньяк, Владислав, в такую погоду полезно согреться. Жизнь воспринимается совсем иначе.

В эту минуту трудно было представить, что за столом сидит человек, от которого зависели судьбы России. Воровская жизнь была для академика Нестеренко скорее всего сильнейшим средством против грядущей старости. Ее унылое прерывистое дыхание он, похоже, уже ощущал затылком. В остром и непримиримом соперничестве с молодыми законными он чувствовал себя уже не таким сильным, как прежде, хотя на его стороне было главное преимущество – огромный жизненный опыт и могущественные друзья, которых он сумел не растерять за долгую жизнь. Последнее обстоятельство делало его неуязвимым.

Варягу трудно было понять, где же настоящая жизнь этого непостижимого человека – в тихом, освещенном настольной лампой уютном кабинете или в жестком, не знающем компромиссов воровском мире, в который Нестеренко попал по воле случая в молодые годы, но с которым не желал расставаться почти полвека?

Варяг последовал совету Нестеренко и маленькими глотками выпил коньяк.

– А ты, Владислав, совсем стал западным человеком, даже спиртное пьешь так же, как и они. Смакуешь... вкус, букет напитка. А я вот, несмотря на свое академическое звание, так и остался все тем же мужиком – пью для того, чтобы захмелеть, и ем для того, чтобы утолить голод.

Варяг невольно улыбнулся. Оказывается, он совсем не знает Нестеренко. Этот человек способен показать себя с совершенно неожиданной стороны, и сейчас он совсем не похож на седовласого старца, вещающего с высокой кафедры научные тезисы. Но такой Нестеренко ему нравится больше, и он бы не удивился, если бы этот милый старикан начал ухаживать за хорошенькой девушкой за соседним столиком.

– Я вас знал другим.

– Знания – вещь относительная. Если будем встречаться с тобой чаще, ты увидишь меня и в другом качестве, – погрозил пальцем Егор Сергеевич. – Поведай я тебе всю-всю правду о себе, ты просто отказался бы верить. Я уже говорил, что порой мне самому кажется, будто все происшедшее со мной случилось с каким-то другим человеком, очень на меня похожим. Я тебе многое рассказывал. И возможно, когда-нибудь доскажу остальное, но только не сегодня – я устал и к тому же время поджимает. Кстати, а ты знаешь, кому принадлежит во-он тот уютный барчик на другой стороне улицы?

– Даже не догадываюсь.

Варяг отхлебнул глоток кофе.

– Удивишься, но он собственность бывшего киллера. На его счету жизнь восьми законных воров и одно несостоявшееся убийство. Это профессионал высокого класса. Один из лучших воспитанников Сержанта. А это школа! Я знаю, что ранее он не однажды наведывался к Сержанту в Париж. Потом решил отойти от Сержанта и на заработанные деньги завел собственное дело – открыл бар, казино, балуется наркотиками. Кстати, а вот и он!

К кафе напротив подкатил новенький «Мерседес». Нестеренко посмотрел на часы.

– Наш друг обладает удивительной способностью появляться в одно и то же время. Думается, эта педантичность очень скоро доставит ему большие неприятности. Приглядись к нему, Владислав Геннадьевич, может быть, признаешь своего бывшего знакомого?

Варяг внимательно следил за тем, как из белого «Мерседеса», напоминающего огромную хищную рыбину, вышел вальяжный мужчина лет тридцати с небольшим. Он скорее напоминал преуспевающего бизнесмена, чем киллера. Черты его лица показались Варягу действительно знакомыми, и через секунду он уже не сомневался в том, что человек, шагавший в сторону бара, учился у Сержанта. По обе стороны от него шли два телохранителя. Они чем-то напоминали своего босса – были так же молоды и жизнерадостны. Он весело, энергично жестикулируя, рассказывал о чем-то своим спутникам, а те реагировали на каждое слово шефа громким смехом.

Нестеренко с интересом наблюдал за тем, как бывший киллер, а ныне респектабельный бизнесмен шел от машины к дверям бара.

Вдруг какая-то неведомая сила ударила бизнесмена и швырнула на капот стоявшего рядом автомобиля.

Вскрикнула женщина, сидевшая рядом за столиком, а телохранители, словно загипнотизированные ужасным зрелищем, наблюдали за тем, как их босс медленно сползает с радиатора чужой машины, раскинув в стороны руки. Они запоздало подхватили безжизненное тело босса.

– Господи! – вымолвил один из парней, разглядев на лбу у шефа дырку. – Он мертв! Откуда стреляли?

– Кажется, из того дома, – махнул один из телохранителей в сторону многоэтажки. – Давай туда! Он может уйти проходными дворами. А я пробегусь по этажам!.. Эй, кто там в баре?! Сюда! Быстрее! – кричал он перепуганному официанту, поддерживая тело мертвого хозяина. – Будь здесь, пока я не вернусь. Да крепче держи, не видишь, грязь под колесами! Пусть из бара скатерть принесут, шефа положить надо.

Нестеренко безучастно наблюдал за всем происходящим, потом таким же равнодушным взглядом проследил за тем, как телохранитель скрылся в доме.

– Кофе выпит, – объявил он, – пора идти. – Егор Сергеевич положил под рюмку деньги и, взяв со стола шляпу, надел ее. – Кажется, я окончательно продрог. Как приду, непременно приму аспирин.

С минуту Варяг и Нестеренко шли молча.

– Это и есть ваш сюрприз, Егор Сергеевич?

– Да, Владик. А ты чем-то недоволен? Или, может быть, ты сожалеешь о случившемся? Человек, которого только что застрелили, и есть тот самый киллер, что покушался на тебя в Париже. Если бы ему тогда удалось выполнить задание Сержанта, многое из задуманного мне пришлось бы делать одному. Ты понимаешь, я не могу простить ему такую дерзость. А теперь мне пора. Береги себя и помни, как много на тебя поставлено.

– Я постараюсь быть осторожным.

– Не забывай меня. Знай, что здесь, в России, есть человек, который тебя всегда поймет и поддержит.

Нестеренко махнул рукой и, не оборачиваясь, неторопливой походкой праздного пенсионера зашагал в сторону метро.

Раздался вой сирены, а следом из-за поворота на огромной скорости промчались две милицейские машины.

На следующий день с раннего утра квартира антиквара, где поселился Варяг, напоминала скорее приемную главы какого-нибудь крупного правительственного учреждения.

Строго по расписанию, начиная с восьми утра, к смотрящему России на доклад прибывали авторитеты со всех концов страны и даже из-за рубежа. По распоряжению Ангела все эти уважаемые люди свои машины ставили в одном-двух кварталах от дома, а далее шли пешком, сопровождаемые телохранителями и встречающими. Процедура чем-то напоминала паломничество верующих в Иерусалим или в Мекку.

Варяг встречал посетителей сдержанно, по-деловому. Был краток и предельно конкретен. Так, например, на приветствия и заверения в верности и лояльности липецкого вора отвечал просто:

– Верность, Вован (такое погоняло было у гостя), прежде всего в твоих интересах. Замечу обратное, разговор у нас будет коротким. А что касается лояльности, так она выражается прежде всего в том, что ты ровно через две недели внесешь в общак сумму, которую задолжал. Да-да, не делай круглые глаза, задолжал с прошлого года. Через две недели лично проверю. Имей в виду, никакие причины не могут служить оправданием для тебя. Все понял? Молодец. Впредь, что положено, должно быть в общаке и без задержек. Месяц подходит к концу – бабки должны быть там, где и надлежит. А попробуешь крутить деньгами и компостировать мне мозги трудностями и вашей бедностью – будешь иметь дело лично со мной. Яйца у тебя не железные.

– Варяг, да я и в мыслях не держал... – вздохнул расстроенный Вован.

– Верю, верю. Но доказывать будешь делом. И, кстати, наведи там у себя в Липецке порядок. Хватит убивать. Хватит пугать людей. Все понял? Тогда ступай. Время дорого. Кроме тебя, сегодня еще со многими нужно переговорить.

В течение дня через кабинет Варяга прошла почти вся Россия. Не многие решались спорить со смотрящим. Возражения и доводы Варяг внимательно выслушивал. На деловые предложения реагировал моментально, кивая Ангелу:

– Разберешься. Это интересно. Что дальше?

Дельные предложения Варяг улавливал с полуслова. Это нравилось его гостям, и они с удовольствием делились своими мыслями. Но тут же наталкивались на резкие, отрезвляющие слова нового хозяина:

– Не надо жевать. Тут все ясно. Давай действуй. Я же сказал, с Ангелом обсудишь. С ним решите, чем мы вам сможем помочь. Что еще?

Деловая манера общения Варяга многих восхищала, но кое-кого из тугодумов ставила в тупик. Варяг про себя отмечал, с кем можно иметь дело, а к вечеру вместе с Ангелом и Трубачом подвел итог:

– Вижу, люди в основном правильно понимают поставленные задачи. Но, Ангел, явились ведь не все? Верно? В чем дело? Как это понимать?

– Варяг, это тот самый случай, требующий хирургического вмешательства. Я говорил и с кемеровскими, и с питерскими, и с другими. Они не совсем правильно понимают решение нашего схода. Так что нужно тебе что-то предпринять. Может, придется слетать и в Хабаровск, и во Владик. Там, на Дальнем Востоке, давно пора навести порядок. Да и в Екатеринбурге не все так...

– Ясно, не продолжай, Ангел. Я все понял. Завтра ты едешь в Питер договариваться о встрече. А ты, Трубач, решай вопросы с другими. Мы их по очереди навестим. Если гора не идет к Магомету, то он «навестит» ее непременно. Пусть в Екатеринбурге соберут сход. Посмотрим расклад сил. Если на сходе свердловские скажут нам «нет», будем действовать по-своему. И пусть потом не обижаются на превратности судьбы. Согласны?

– Согласны, Варяг, – в один голос сказали Трубач и Ангел.

– Ну, тогда с богом.

В Санкт-Петербург Варяг прибыл в сопровождении Ангела и Трубача. Давно в городе на Неве не было такого авторитетного представительства законных. Слухи о прибытии крестного отца мгновенно облетели весь блатной мир Северной столицы. И это невзирая на строжайшую конспирацию и на то, что приехали они весьма скромным образом. Ранним утром в понедельник серебристо-серая «Волга» въехала в Питер по Московской трассе и, как говорится, никуда не сворачивая, направилась к гостинице «Астория», где были забронированы места.

Бандиты, не жаловавшие законных, на этот раз оказали честь представителям всероссийского схода. У гостиницы, где остановился Варяг, неотлучно дежурили около десятка «быков», готовых в случае необходимости выпустить в покушающегося на жизнь гостей весь арсенал имеющихся боезапасов. Делалось все это довольно профессионально и совершенно незаметно для обывателей, торопящихся по своим делам. И тем не менее такое сборище бойцов напоминало демонстрацию силы, а иногда все же кое-кто из прохожих на улице оборачивался на группу молодых людей с напряженными и хмурыми лицами. Эта помпа была не по душе Варягу, и он попросил Ангела сделать так, чтобы бойцов отправили на все четыре стороны.

Лидером питерских бандитов был Сергей Тарасов, который был больше известен как Стреляный. Необычное прозвище к нему прилипло несколько лет назад, когда в одной из разборок ему прострелили легкое. На заре мужания он любил показывать затянувшуюся рану, а иной раз, пугая многочисленных недругов, рвал на себе рубаху и, тыча пальцем в развороченную грудь, кричал на всю округу:

– Вот сюда стреляй! Да смотри не промахнись, получше целься! В меня уже такие, как ты, пытались стрелять! Но что из этого вышло?! Посмотри на меня, я живой! Я бессмертный!

Обладая завидным мужеством, он мог идти даже на заряженный ствол, и его приятели помнили случай, когда лидер враждебной группировки ткнул пистолет в левую сторону груди Стреляного и нажал на курок, но вместо ожидаемого выстрела последовал сухой щелчок. Стреляного спасла осечка.

С тех пор многие стали говорить о том, что в облике Стреляного кроется нечто мистическое.

Свое восхождение на «бандитский» олимп Санкт-Петербурга он начинал как обыкновенный рэкетир, сумевший обложить данью всех частных торговцев вблизи Гостиного Двора. Среди торговцев встречались строптивые, с ними поступали просто – отвозили за город и зарывали по горло в землю. И уже через полгода он был признанным хозяином части Невского проспекта – в распоряжении Стреляного теперь находилось несколько десятков отмороженных «гвардейцев». Позже он значительно расширил свой бизнес, и ему уже было мало копеечной дани – он стал отнимать машины у «провинившихся» и прибирать к рукам многочисленные мелкие предприятия. Это было вначале.

Сейчас Сергей Тарасов стал по-настоящему богат. Даже по московским меркам его состояние внушало уважение. Но Стреляный по-прежнему удивлял своих соратников нестандартностью поведения – он мог появиться в шикарном ресторане в дырявых брюках и застиранной рубахе, а порой прогуливался в болотных сапогах по Дворцовой площади, после чего садился в ослепительно сверкающий «Мерседес», вызывая удивление туристов и прохожих.

Эти чудачества не вредили его авторитету, а, наоборот, еще более работали на имидж рубахи-парня. Он заметно выделялся из многочисленной армии санкт-петербургских бандитов.

В начале своего пути, стремясь попасть в бандитскую элиту, Стреляный опирался главным образом на бывших спортсменов, которые с удовольствием реализовывали нерастраченные силы во всевозможных стычках с другими группировками, и, будучи мастером спорта по боксу, он часто сам принимал участие в потасовках и «стрелках». И даже, став полновластным хозяином целого района, поддерживал форму – иногда лично наказывал взбунтовавшегося бойца.

Стреляного боялись. На то были веские причины – поговаривали, будто неподчинившихся он вешал в лесу за ноги, и если те не ломались сразу, то оставлял их на ночь. Некоторым не удавалось дожить до утра. И поскольку в лесу действительно время от времени находили повешенные за ноги трупы, то мало кто из окружения Стреляного сомневался в истинности подобных слухов и в том, что его угрозы могут всегда иметь реальные последствия. Желающих спорить или противоречить ему становилось все меньше.

В Санкт-Петербурге Стреляный появился неожиданно, он как бы возник из ниоткуда. Все началось с того, что близ Гостиного Двора в многолюдной толпе был тихо зарезан прежний хозяин Невского Женька Лещ. Стало ясно, что скоро появится новый лидер. Стреляный заявил о себе стремительно, показав, что имеет не только жесткий характер, но и неимоверно развитое честолюбие – именно эти черты скоро выдвинули его на первые роли. После того как он вместе со своей бесстрашной, отпетой шпаной буквально за неделю провел со всеми питерскими бандитами одну за другой «стрелки», из которых три закончились жуткой стрельбой и десятками трупов и раненых, спорить за лидерство на Невском с ним больше никто не смел.

И уже с трудом верилось, что всего лишь полгода назад, в сопровождении десятка таких же головорезов, как и он сам, Стреляный впервые приехал из далекой Казани и был поначалу незаметным, как тихий ночной дождичек. Но так он себя вел всего лишь несколько месяцев. Пока не освоился и не оборзел. А дальше его пацаны взялись за дело, и пошло-поехало.

Теперь группировка Сергея Тарасова была одной из самых мощных. Люди подбирались под стать своему боссу: бесшабашные, задиристые, лихие и без тормозов. Они любили веселье и пьяный кураж. Часто безо всякой особой причины могли до полусмерти забить подвернувшегося под руку лоха, не стеснялись делать это прямо на глазах милиции. В часы досуга гулянки в ресторане, как правило, заканчивались сокрушительным мордобоем, а порой и резней: не любили «братки» Стреляного отдыхать в присутствии не нравившихся им пацанов. А не нравились им многие. За приличные деньги они выполняли безоговорочно любые самые деликатные поручения Стреляного, и тогда вечерние газеты и телевидение извещали о том, что в бандитских разборках застрелен или зарезан в собственном подъезде еще один представитель преступного мира.

Гвардию Сергея Тарасова питерцы прозвали «казанскими сиротками», хотя каждому в городе было известно, что группировка «сироток» считалась самой дерзкой.

Стреляный обладал противоречивым характером, и его действия, казалось, не поддавались обычной человеческой логике. Он мог быть галантным кавалером и изысканным дамским угодником, но в то же самое время мог отдать братве девку только за то, что она не пылала страстью в минуты близости. Во время веселого застолья, любезно улыбнувшись, он мог разбить тарелку с горячими щами о голову собеседника только за то, что ему не понравился взгляд. Стреляный во многом оставался непредсказуем. Он был настоящей стихией или бедствием. С его появлением можно было ожидать только разрушения, и, чтобы умилостивить столь неординарную личность, должники мгновенно отыскивали деньги, а взбунтовавшиеся утихали.

Единственное, в чем он не изменял себе, так это в преданности узкому воровскому клану. Братство было для него таким же святым понятием, как клятва на Коране для мусульманина или крестоцелование для христианина. Он безжалостно мстил за каждую ссадину своего гвардейца, и всякий синяк на теле его бойца воспринимался им так же болезненно, как если бы был запечатлен на его собственной физиономии. Но взамен он требовал неукоснительной дисциплины и мог сурово наказать за медлительность самого авторитетного бойца. Стреляного боялись чужие, боготворили свои.

Зная непредсказуемость Стреляного, в Санкт-Петербург сначала был отправлен Ангел. Его воровской авторитет внушал уважение даже бандитам, и уже в день приезда известного законника враждующие группировки подписали между собой мировую, пообещав не стрелять друг в друга хотя бы до тех пор, пока не будет урегулирован вопрос о разделе города. Это был успех.

Хотя законные были готовы и к худшему сценарию – они не удивились бы, если бы известного вора распяли где-нибудь в глухом лесу, как поступали с неугодными древние язычники.

Ангел добился своего – Стреляный в присутствии своих бойцов дал слово опекать смотрящего России самым достойным образом и головой отвечать за его безопасность. А свое слово Стреляный держать умел.

И группа бандитов, спрятав автоматы под одеждой, держась незаметно в отдалении, везде неизменно их сопровождала.

Стреляному не нужно было доказывать прибывшим ворам, что он является полноправным хозяином города. До последнего времени он лихо ставил на место неуправляемых главарей соперничающих с ним группировок – некоторых просто отстреливал, после чего банды, состоявшие в основном из оголтелых юнцов, мгновенно рассыпались, словно орехи из опрокинутой корзины. Некоторых из них он включал в свое воинство, другие, поумнев, уходили в легальный бизнес или съезжали из города совсем.

Сергею Тарасову в его положении не хватало лишь признания среди законных, которые всегда относились настороженно ко всем проявлениям неуправляемого бандитизма.

Уже пошел четвертый день пребывания Варяга в Санкт-Петербурге, но за стол переговоров со Стреляным садиться он не спешил. Законные как бы проводили тест на многотерпение Стреляного – они недоуменно улыбались, когда кто-либо из приближенных питерского главаря выражал недовольство оттяжкой переговоров за «круглым столом». Со стороны эта история выглядела так, будто Варяг со товарищи приехал в Санкт-Петербург совсем по другим делам. Каждый день американский бизнесмен Игнатов Вячеслав Геннадьевич встречался с разными питерскими бизнесменами, банкирами, чиновниками. Пару раз побывал в Смольном и лично встретился с руководителями города по взаимно интересующим стороны вопросам. Вечерами он вел светский образ жизни: посетил Мариинский театр, был приглашен на фуршет по случаю юбилея знаменитого артиста, ужинал в ресторане «Астория» с двумя академиками, постоянно куда-то звонил, вел какие-то записи, раздавал поручения через двух сопровождающих его секретарей, которые прибыли вслед за ним из Сан-Франциско и жили в соседней гостинице. Вообще, в поведении Варяга не было даже намека на то, что его хоть как-то интересует сам Стреляный.

Ангел с Трубачом также мотались по Питеру, занимаясь своими проблемами. А один день целиком провели в Зимнем дворце, осматривая достопримечательности.

Стреляный недоумевал. И с каждым днем все больше и больше раздражался поведением гостей. Что-то задумала эта троица, что-то здесь не так! Но что именно? У Стреляного чесались руки, ему хотелось разрядить обойму в смотрящего России, но данное слово и смутное ощущение непредсказуемости последствий не позволяли воплотить в жизнь свои фантазии.

Однако равнодушие Варяга и его спутников было таковым лишь для постороннего глаза. На самом деле все это время Сивый, прилетевший из США, по заданию Варяга через своих людей терпеливо, по крупицам собирал о Сергее Тарасове и о других питерских авторитетах подробнейшую информацию. Варяг понимал, что в предстоящем разговоре всякий факт может стать крупным козырем. Со дня приезда его не покидала уверенность в том, что разговор будет не из простых, поскольку власть, доставшуюся не очень умному человеку, всегда отнять довольно сложно. А здесь речь явно шла именно о таком клиническом случае.

Варяг сознательно держал паузу. Пусть поволнуется, пусть попереживает. Хотя мера нужна во всем. И терпение Стреляного также небезгранично. Это тоже было ясно.

Наконец спустя четыре дня Варяг решил, что время пришло. Ангел позвонил Стреляному. День и час встречи были определены.

Для предстоящего «торжества» Стреляный не поскупился снять полностью ресторанный зал в одной из самых дорогих гостиниц и ровно в восемнадцать часов явился в сопровождении телохранителей. Была известна слабость Стреляного к эффектам, не устоял он перед искушением подивить гостей и в этот раз – когда он с многочисленной свитой переступил порог ресторанного зала, оркестр грянул туш. Сам директор, тучный кавказец, выкатился навстречу именитому гостю, радостно улыбаясь.

– Гришуня, сегодня я буду не один. Сделай так, чтобы все было на самом высоком уровне. Смотри не посрами меня перед большими гостями, – строго наказал Стреляный.

– Сделаем так, что лучше и не придумаешь, Сергей Алексеевич. Самые красивые официантки обслуживать будут, а если потребуется, так я и сам дорогим гостям готов услужить.

– Думаю, твое личное участие не потребуется, Гриша. А красотками порадовать не мешало бы.

И Сергей Тарасов под торжественные звуки музыки вошел в просторный зал, освещенный настоящими свечами. Стреляный полагал, что живой огонь будет способствовать более откровенному диалогу.

В ресторане вместе с Варягом уже были Ангел и Трубач. Все трое поднялись из-за стола и шагнули навстречу Стреляному. Этот поступок воров был не просто обыкновенным знаком уважения – они признавали его как нынешнего лидера Санкт-Петербурга. Стреляный понял этот шаг несколько по-другому.

В его движениях не было ни спешки, ни смущения, ни сомнений. Улыбки и рукопожатия, которыми гости обменялись с ним, показались ему знаком того, что его принимают за равного.

Бойцы заняли места за столиками у дверей, а Стреляный и «дорогие» гости сели за накрытый стол в центре зала. Сергей Тарасов играл роль великодушного хозяина – он без конца заказывал все новые закуски, а официантки то и дело подливали в рюмки и бокалы всевозможные напитки.

Наконец Варяг заговорил о деле:

– Ты знаешь о том, что в России долго не было смотрящего?

– Предположим, – спокойно сказал Стреляный.

Он сидел вполоборота к входной двери, будто опасался, что в ресторан, прорывая кордон вооруженных бойцов, могут ворваться непрошеные гости.

Варяг, зная чудачества Стреляного, тоже не без опаски поглядывал на дверь, полагая, что осколки от гранат могут оказаться весьма жгучей приправой к лобио. Тарасов мог запросто избавиться от досаждавших ему законников, списав убийство на группу отмороженных.

Стреляный не уважал законных, считая их любителями дармовщины. Он укорял воров в законе, мол, они живут за счет общака и тем самым паразитируют на трудолюбивой братве. Иное дело бандитские авторитеты. Не стесняются лично участвовать в акциях, предпринимаемых их группировками, и живут не за счет выделяемого пособия, а за процент от удачного разбоя.

Тем не менее Стреляный выступал от лица организованной и отменно вооруженной силы, не считаться с которой было просто невозможно. Законники полагали, что лучше сделать его своим союзником, чем вступить с ним в затяжную войну. По воровским понятиям, Варяг обязан был разъяснить свою политику, и сейчас появилась возможность повлиять на убеждения представителя питерских беспредельщиков словом.

Владислав продолжил:

– Думаю, тебе известно, Сергей, что многовластие всегда сулит большие перемены... и далеко не к лучшему.

Стреляный усмехнулся:

– Верно говоришь, многовластие я почувствовал на собственной шкуре. – Он распахнул ворот, показывая шрам. – Вот поэтому предпочитаю властвовать в одиночестве. – Стреляный хотел добавить, что он не выносит гостей, поучающих хозяев, как следует жить, но, подумав, решил пока воздержаться от резких слов, полагая, что основной разговор еще впереди. Он выдержал паузу, а потом добавил: – Многовластие всегда оборачивается большой кровью.

– Ты прав, Серега.

Тарасов заметил, что Варяг старательно избегает называть его кличкой.

– Не тяни, Варяг, время идет, говори, что накипело, и потом, называй меня, как вся братва, Стреляным. Я не обижаюсь на это погоняло. И еще... ты уже четыре дня тянешь с разговором.

Варяг невольно улыбнулся – Стреляный давал понять, что ему в тягость пребывание гостей из Москвы в Северной столице, что визит в Петербург затянулся и самое логичное завершение разговора – упаковать немедленно пожитки и отправляться восвояси.

– Ну что ж, Стреляный! Пусть будет так! Но выслушать меня тебе все же придется, и внимательно.

Варяг, глядя прямо в глаза Тарасову, отпил вина из бокала и продолжил:

– Смотрящего долго не было в России. Теперь, как ты знаешь, есть. Я – тот самый смотрящий, и каждый должен беспрекословно подчиняться моему приказу.

– Как же ты будешь смотреть за Россией, если живешь за границей? Объясни мне это. – Левый уголок рта Стреляного пополз вверх – на его лице появилась злая ухмылка. – Ты можешь не успеть за событиями.

– Как видишь, я в Питере, а не за границей. Кроме того, я не только смотрящий, я еще и держатель общака, а это рычаг. И потом, как ты знаешь, это понятие святое.

– Можешь не пересказывать, Варяг, то, что я и без тебя знаю. Ты – большая птица и высоко летаешь. Только каким ветром тебя занесло в город, где хозяйничаю я?

Казалось, Стреляный настроен дружелюбно, но это ровным счетом ничего не значило. Варяг был наслышан о том, что после таких «задушевных» разговоров собеседников Сергея Тарасова частенько выносили на носилках. Питерский бандит любил проверять бутылкой шампанского или стулом крепость голов своих оппонентов. Иногда в ход шел нож или пистолет. Средств для достижения цели Тарасов не выбирал.

– Я приехал в Питер по решению схода и еще как смотрящий России. Сообщаю тебе решение схода... Прекратить в Санкт-Петербурге ненужные разборки, которые уносят не только жизни «пехоты», но и крупных авторитетов и тем самым привлекают к себе излишнее внимание и милиции, и прессы, что делает наш бизнес крайне затруднительным, – отчеканил Варяг. – Мы решили поставить здесь своего человека.

– И что же это за кандидатура?

– Смотрящим в Санкт-Петербурге будет Шрам. Ты его знаешь, в свое время он тоже достаточно «побандитствовал» в этих краях, а теперь вступил в «закон».

– Очень интересно, продолжай.

Стреляный взял бутылку с водкой. С минуту он смотрел на нее, а затем наполнил до краев рюмку.

– Ты и твои люди поступят в распоряжение Шрама. Без его согласия в городе не должна проходить ни одна серьезная акция. Нужно воздержаться от пальбы. За каждый труп будем спрашивать очень строго. Извини за прямолинейность, но, думаю, ты меня понимаешь. Я бы не возражал видеть тебя смотрящим, но так решил сход. А это – высшая воля.

– Спасибо за откровенность, Варяг. Я оценил ее по достоинству. Но что прикажешь делать мне? – серьезно спросил Стреляный. – Я что, должен пойти в холуи к Шраму, стать его денщиком или секретуткой?

– Стреляный, ты должен понять простую истину: Питер по решению схода отныне – воровской город, и здесь будет править «закон». Ты не сможешь это обеспечить, потому что у тебя нет на то права – ты не в законе!

– Варяг, ты все-таки не ответил на мой вопрос: что делать со всей моей братвой, которая служит мне и не желает служить ни тебе, ни Шраму? Как я им объясню все это? Даже если я соглашусь на твое предложение, меня могут не понять, и тогда на мое место обязательно выдвинется другой. Ты мне предлагаешь даже не вторую роль в Петербурге. И что мне делать, если я привык быть первым? К тому же если я соглашусь, то сюда явятся воры в законе, и мы обязаны будем действительно плясать под их дудку. А я никогда не увлекался ни плясками, ни хороводами. Так что, Варяг, эта затея не для меня. Я был хозяином в Питере, я им и останусь впредь! Жаль, что наш разговор закончился так быстро, но продолжать я отказываюсь. – Стреляный поднялся. – А в общем, интересно было с тобой пообщаться, я слышал о тебе много хорошего.

– Серега, советую не горячиться, в спешке можно наделать нелепые ошибки.

– Это я спешу? Я четыре дня смирно ждал, пока вы тут прохлаждались в музеях и театрах. И мне говорят, что я горячусь?

– И все же, Серега, твоя поспешность может закончиться скверно.

– Я уже говорил тебе, Варяг, можешь звать меня Стреляный. Я не стыжусь своего погоняла. Заработал его вполне заслуженно. А пугать меня не советую, я сам кого угодно могу испугать. А что касается смерти, я уже давно устал ее бояться. Может, ты хотел предложить мне что-то пострашнее?

Тарасов криво улыбнулся, судорожно сжал кулаки и, подумав мгновение, направился к выходу. Варяг понял, что у Стреляного сегодня не то настроение, чтобы проверять бутылкой шампанского крепость затылков. Худшее, что он может сделать, – это дать команду своим бойцам открыть огонь. А вот тогда останется уповать только на божью милость да на несколько собственных стволов.

– Я еще не все сказал, Стреляный, – бросил Варяг в спину Тарасову. Тот обернулся. – По решению сходняка мы можем сделать для тебя исключение и провести в законные. – Ангел удивленно посмотрел на Варяга и подумал, что Варяг перегибает палку. Но Владислав продолжал: – Мы можем дать тебе свои рекомендации, а ты знаешь, наши три голоса в воровском мире кое-что значат.

Стреляный помолчал, мутным, пустым взглядом окинув всех троих, и покачал головой:

– Ты шутишь, Варяг! Когда это было, чтобы бандиты, подобные мне, становились ворами в законе? И даже если вы дадите рекомендации, то воровской сходняк меня все равно не пропустит. Я даже могу предположить, как это будет выглядеть – со всех концов России на сход полетят малявы с разъяснениями от коронованных, что я беспредельщик и отпетый. Разве таким, как я, место в законе? Еще неизвестно, в каком виде предстанешь ты, поддерживая беспредельщика.

– Обо мне, Стреляный, не беспокойся. Я знаю, что делаю. Я считаю правильным то, что на пользу братве, а это в первую очередь полный общак. И братве к тому же не нужна стрельба. Каждый выстрел – это дополнительные расходы. А у вас здесь творится черт знает что.

– Но, Варяг, в натуре, я не тороплюсь в законные. Здесь, в Питере, мой голос и так гораздо звучнее, чем у любого из вас. И я не «апельсин», который готов за титул платить миллионы баксов. Я ведь и сам сумею их потратить.

– Стреляный, ты все-таки подумай.

– Нет, Варяг, мне жаль тебя разочаровывать, но это последнее мое слово.

– Мне тоже очень жаль, что мы не сумели сегодня прийти к общему знаменателю. Из тебя получился бы неплохой законный. Хотелось бы, чтобы эта наша встреча была не последней – не мешало бы еще кое-что обсудить.

– Я так не думаю. Не о чем нам говорить. А на прощание хочу заметить, что я не нарушаю данных обещаний. Сегодня вы под моей охраной, а завтра должны покинуть город. Если этого не сделаете до полудня, я не могу поручиться за вашу жизнь. Я не нарушаю понятий, Ангел? – криво улыбнулся Стреляный.

– Нет, Сергей, ты поступаешь по закону.

Стреляный зашагал к двери и на ходу бросил оркестрантам:

– Ну, что примолкли? Сыграйте напоследок нашим дорогим гостям «Прощание славянки»! – А когда на весь зал зазвучали бравурные звуки марша, он, обернувшись к бойцам, распорядился: – От законных не отходить, пусть выберутся из нашего города живыми, а то кто будет рассказывать в Москве о питерском гостеприимстве?

Опасаясь покушений, Стреляный давно не жил в своем огромном особняке в центре города. Он кочевал с квартиры на квартиру. Часто останавливался на ночь у многочисленных подруг. И если жилплощадь у очередной подруги была чуть больше кровати, то Стреляный размещал телохранителей буквально в ногах и, не стесняясь, мусолил даму в свое удовольствие.

В последний год Сергей Тарасов стал особенно осторожен. Несколько пацанов, самопально мстя Стреляному за своих убитых друзей, приговорили его к смерти и терпеливо выслеживали по всем возможным адресам. Стреляный дал приказ на их уничтожение, но эти ребята пока умело ускользали. Порой о его местонахождении не знали даже близкие друзья, и тем более удивительно было то, что его сумел отыскать Юрьев. Сержант связался с хозяином Питера, набрав номер его радиотелефона, который знали только три-четыре человека из ближайшего окружения, и, обратившись к Стреляному по имени, сообщил:

– Я знаю, что нынче у тебя в гостях Варяг, которого ты опекаешь как сердобольная нянька. На последнем сходе его поставили смотрящим России. Понимаю, что отныне это твой смертельный враг. Но я прошу не убивать его. Он мой!

– Кто это? С кем я говорю? – вслушивался Тарасов в незнакомые интонации голоса.

– С тобой говорит Сержант. Может, слыхал о таком?

О Сержанте Стреляный был наслышан. Он знал, что каждый выстрел известного киллера стоит не менее двух-трех сотен тысяч долларов. Стреляный не удивился тому, что Сержант вычислил его местонахождение, – это был показатель высшей квалификации. Таких специалистов можно было насчитать не более десятка во всем мире. Стреляный не хотел, чтобы когда-нибудь Сержант взглянул на него через оптический прицел. Выдержав паузу, он ответил:

– О Сержанте слышать приходилось. И что?

– Обычно мне платят за убийство. Сейчас я готов заплатить тебе, только чтобы ты оставил Варяга для меня.

– Мне твои деньги не нужны, своих хватает. А с Варягом... Делай, что хочешь, но если хоть пальцем тронешь сегодня и завтра, считай себя моим личным врагом. Я все сказал. Чего ты еще хочешь?

– Еще? Стреляный, подумай о нашем с тобой сотрудничестве. Запиши себе, мол, есть такой Сержант – и подумай.

– Хорошо, уже записал, – ответил Стреляный и накорябал в своей записной книжке: «Звонил Сержант – по Варягу. Подумать».

– Как тебя найти?

– Я тебе сам перезвоню утром.

Стреляный хотел было сказать, что завтра утром ничего не получится, так как по субботам он всегда встречается со своей любимой женщиной Кларой и на это время отключает телефон, но в трубке раздались короткие гудки. Голос Сержанта пропал так же неожиданно, как и возник.

Еще в первый приезд Ангела, когда тот убеждал Стреляного не только принять и выслушать представителя сходняка, но и обеспечить гарантии полной безопасности, Стреляный почувствовал, что ворам известно что-то о присутствии в Питере некоего Сержанта и, возможно, они ведут за удачливым киллером точно такую же охоту, как он сам за Варягом.

Звонок Сержанта показался Сергею символичным. В настоящий момент он не собирался изменять ни одному данному слову, но тем не менее, узнав о намерениях Юрьева, почувствовал, как у него отлегло от сердца, ибо мысль о том, что вот сейчас, когда стало ясно о невозможности договориться с законными, он выпустит их из своих рук и не будет знать, что они предпримут завтра против него самого, не давала покоя.

На следующее утро в ожидании своей Клары Стреляный не стал, как обычно, отключать радиотелефон. Когда раздался звонок, он подошел к журнальному столику, на котором оставил документы, записную книжку и телефон. Взял трубку, включил связь и, услышав уверенный голос Сержанта, без всяких приветствий сообщил:

– Сержант, забыл тебе вчера сказать, что сегодня примерно в двенадцать дня, то есть буквально через четыре часа, мои бойцы на джипах должны сопровождать всех троих до Колпина, а там у заправки их будет дожидаться собственная охрана. Тебе нужна серебристо-серая «Волга».

– Спасибо, ты мне очень помог. Считай, я твой должник.

Радиотелефон отключился, а в ушах Стреляного еще долго звучал вкрадчивый голос Сержанта.

– Что будем делать, Варяг? – отставил в сторону пустой фужер Шрам. В опустевшем ресторанном зале продолжала звучать музыка. Неземной красоты официанточки, виляя соблазнительными попками, все подносили к столу новые закуски и бутылки с выдержанными винами, заказанными Стреляным еще до ухода.

– Да, ничего не скажешь. Стреляный действительно оказал нам прием на «самом высоком уровне», – не удержался Ангел. – Пока не опробую всю эту прелесть, отсюда никуда не уйду. – Он многозначительно посмотрел сначала на бутылки, а потом на официанток. – Как считаешь, Владик? Или попросим упаковать все в машину. До Москвы времени много.

Варяг молчал, задумчиво потягивая из бокала благородное вино.

– Признаюсь честно, ребята, я крайне удивлен, что питерские до сих пор не разрядили в наши спины по обойме из «АКМ». Тогда это вино точно осталось бы в целости и сохранности, а так, не уверен, – продолжал философствовать Ангел, потирая ладони и наливая себе бордо.

– Понимаешь, Ангел, он не стреляет потому, что хочет произвести недурное впечатление – все-таки дал слово! А такие вещи ценятся и в его среде, – заметил Трубач, – впрочем, он может приказать пристрелить нас завтра, когда истечет срок обязательства.

– Это будет вполне «по понятиям», – снова вступил в разговор Ангел.

– Думаешь, он поступит именно так?

– Даже не сомневаюсь в этом, – убежденно ответил Трубач. – Стреляный не глуп, он прекрасно осознает, что своим отказом подписал себе смертный приговор. Это его единственное средство, чтобы как-то повлиять на ситуацию. Тем более что он ничем не рискует. Стреляному достаточно отдать приказ, как его дюжие молодцы перережут нам глотки. После того, что случится, ворам будет о чем подумать.

Трубач с Ангелом посмотрели на безучастного Варяга. Ангел поднял бокал и торжественно объявил:

– И все же давайте выпьем! Не будем только о грустном.

Ангел не изменил себе и в этот раз – в броском пиджаке из красного бостона, с черной бабочкой на белоснежной рубашке, с бокалом в руке, он напоминал конферансье. Казалось, он вот-вот объявит о выходе известного артиста. Варяг, взглянув на Ангела, улыбнулся и тоже поднял бокал:

– А пожалуй, ты прав, Ангел. Давайте выпьем. Мы поиграли со Стреляным «в понятие». Он тоже сейчас играет с нами в ту же игру, хотя он – отменный беспредельщик. И я уверен, что свою партию он захочет исполнить до конца. Слышите, до конца! Он может не почитать воровские законы, но хотя бы внешне представителей схода обязан уважать. Иначе его не поймут даже свои. А это значит, что мы еще поживем... во всяком случае, до завтра. – Варяг снова задумался и вдруг переспросил: – В какое время он снимает с нас завтра охрану?

– В полдень, так что у нас осталось в запасе ровно двенадцать часов. – Трубач взглянул на свой «Ролекс».

– А не кажется ли вам, братцы, что настоящий сюрприз нас ожидает завтра после двенадцати?

– Что ты имеешь в виду, Варяг? – спросил Трубач.

– Я никак не могу отделаться от ощущения, что так просто мы отсюда не уедем. Порой я даже чувствую за спиной его дыхание.

Разговор приобретал тяжелый характер. Трубач молча курил. Ангел раз за разом щелкал зажигалкой.

После минутного размышления Варяг спокойно поинтересовался:

– Что с тобой, Ангел? Ты нервничаешь? Это на тебя не похоже.

Ангел убрал зажигалку.

– Да, Стреляный не прост. Ты знаешь, я верю твоему чутью, Варяг. Ты меня не раз удивлял достоверностью своих предчувствий. Возможно, и сейчас что-то готовится. Вот бы знать? А что ты думаешь сам об этом, с какой стороны нам может грозить опасность?

– До тех пор пока мы как бы находимся под охраной Стреляного, думаю, нам ничего не грозит. Если с нами что-то случится сейчас, то это наверняка нанесет урон его авторитету. А вот именно этого он допустить не захочет! Опасность нам будет угрожать с той самой минуты, как только он отзовет от нас свою «пехоту». По договоренности, его бойцы должны сопровождать нас до Колпина? Верно?

– Верно.

– Вот там нам и следует ждать гостей. Я уверен в этом. – Варяг резко поднялся, взглянул на часы. – Нужно сделать еще кое-какие дела, да и отдохнуть не мешает. А теперь давайте разойдемся, я хочу спать.

– Как скажешь, Варяг, – пожал плечами Трубач. – Вы идите, а я, пожалуй, еще посижу в ресторане. Пока меня охраняют, я могу немного отдохнуть и пофлиртовать с девочками. Стреляный лично давал рекомендации. Эй, Гришаня! – позвал Трубач директора ресторана и стал с ним договариваться об интиме.

Ангел взял со стола начатую бутылку французского вина и решил, что, пока не одолеет в гостиничном номере остаток, спать не ляжет.

Выходя из ресторана, Варяг опустил руку в карман и отключил микропередатчик. У подъезда гостиницы стояли две неприметные машины, в одной из которых неотлучно находился Сивый, внимательно следивший по радиоприемнику за ходом состоявшейся встречи. Вместе с Сивым в машинах были еще восемь вооруженных людей, готовых в любую минуту ворваться в ресторан и завязать серьезный бой.

За последние пять лет Сержант несколько погрузнел. Теперь он напоминал конторского служащего, просиживающего за столом по двенадцать часов кряду. Всматриваясь в плотную фигуру Юрьева, можно было принять его и за примерного семьянина, который каждое воскресенье проводит в окружении своих детей.

Лицо его было благообразным и даже миловидным, какое бывает у людей, вполне довольных своим существованием. Такие люди не воздвигают воздушных замков, а живут сегодняшним днем.

Однако эта иллюзия исчезала мгновенно, стоило только Сержанту произнести первое слово. Милый дядюшка тотчас превращался в сурового, знающего себе цену господина. Совсем иначе воспринимался и его внешний облик – он сразу же начинал напоминать заслуженного спецназовца, за плечами которого не одна сотня сложных кровавых операций. Поразительный контраст между внешним обликом и жестким, не признающим никаких компромиссов характером всегда ощущали все, кто находился рядом, и предпочитали не становиться поперек дороги, по которой уверенно шел Сержант. От всего его облика веяло скрытой угрозой.

Более двух лет Сержант готовился к встрече с Варягом.

Последние неудачные попытки в Сан-Франциско не на шутку разозлили Сержанта и вывели его из равновесия: он впервые в жизни поймал себя на мысли, что явно торопится, что ему не терпится увидеть, как холеный и весь из себя правильный господин Щербатов, или Игнатов – как там его? – будет корчиться от резкой неожиданной боли и, раскинув руки, расстанется со своей жизнью, получив пулю в безукоризненно тонкую переносицу или гладко причесанный затылок.

Два года Сержант искал Владислава в Европе. Он разъезжал по русским общинам под видом российского бизнесмена, жертвовал немалые суммы в пользу неимущих эмигрантов, весело проводил время в обществе местных красавиц и никогда не забывал расспрашивать о Владиславе Геннадьевиче, «господине аристократической наружности».

Однажды в Париже Сержанту повезло. Фотографию Варяга узнала княгиня Радомская – старушка восторженно всплеснула руками, всматриваясь в красивое мужественное лицо на снимке, и зачастила:

– Как же! Как же, узнаю! Такой интеллигентный и обходительный юноша. – Возраст княгини приближался к столетнему рубежу, и каждый мужчина, которому не исполнилось еще пятидесяти, представлялся ей неокрепшим юношей. – А как он изъясняется по-французски! – восторгалась старушка. – А какие у него изысканные манеры! Если бы я была немножко помоложе, то непременно увлеклась бы этим молодым человеком.

Юрьев только улыбался словам княгини – у него не было оснований сомневаться в том, что лет семьдесят назад в спальне Марии Федоровны Радомской проводили ночи весьма достойные люди.

– Он не сказал вам, когда вновь появится в Париже? Я его близкий друг и хотел бы с ним повидаться.

– О да! Говорил! – радостно отозвалась старушка, как будто сумела сбросить с себя по крайней мере пятьдесят лет. – Он уехал на два месяца по делам в Америку и сразу после возвращения обещал навестить меня, – кокетливо вскинула голову Мария Федоровна. Престарелая дама принимала Степана Юрьева в своем изысканном салоне только потому, что считала его другом Владислава Геннадьевича.

– А вы не можете сказать, Мария Федоровна, куда именно в Америку отправился Владислав Геннадьевич?

– Припоминаю, Владислав называл мне этот город. Но я не так молода... как хотелось бы, юноша. И вот представьте себе, забыла! Забыла! Какая жалость! Впрочем, постойте, в Париже проживает его друг, тоже бизнесмен. Да, как я сразу не вспомнила об этом! Милый Владислав Геннадьевич мне еще сказал, что при необходимости я могу связаться с ним через Николя. Тот каждую субботу ужинает в русском ресторане, что на улице Дарю.

Николая Сержант определил мгновенно, едва перешагнул порог ресторана «У Никиты». В этот раз здесь гуляли отпрыски именитых русских фамилий.

Официанты, одетые под московских половых, умело открывали бутылки с шампанским, разливая пенящийся напиток в высокие тонкостенные фужеры.

Плечистый, коротко стриженный Николай, которого старая княгиня называла другом Владислава Геннадьевича, сидел в углу ресторана и расправлялся с рыбными расстегаями. Сержанту на мгновение показалось, что сюда сейчас должен войти и Варяг, но он сумел избавиться от этого наваждения. Когда наконец Николай покончил с трапезой и через сорок минут в сумерках вышел к своему «Мерседесу», Сержант из-за густых декоративных кустов, оформлявших вход в ресторан, хладнокровно выпустил в крепкого русского парня одну-единственную пулю. Потом он аккуратно прислонил винтовку к дереву и прогулочным шагом, не спеша растворился в вечернем многолюдном Париже.

Это был привет Владиславу Геннадьевичу. Если бы знал Сержант, что разминулся с Варягом всего лишь на несколько минут, и если бы он был более терпелив, то вторая пуля отыскала бы долгожданную жертву еще тогда, возле ресторана «У Никиты».

Не проявил должного терпения и ученик Сержанта, который через месяц пытался стрелять в Варяга из двигающегося автомобиля. Пуля угодила в прохожего, случайно оказавшегося на ее пути. Варяг тогда ощутил, что в Париже его не любят, и в тот же вечер улетел в Сан-Франциско. И снова вся подготовительная работа Сержанта пошла насмарку.

В Санкт-Петербурге Степан Юрьев имел три квартиры, но ни в одной из них не останавливался более двух дней. Иногда он жил и в гостиницах, снимая недорогие номера. Но холодный казенный сервис претил ему, и поэтому при первой же возможности Сержант, рискуя, возвращался в уют своих квартир.

Больше всего он любил останавливаться на Лиговке, в небольшой двухкомнатной квартире, где уживались и богатство, и практичность. Немецкая охранная система, установленная в квартире, была одной из самых надежных в мире. Датчик предупреждающе пиликал даже в том случае, если кто-то дольше обычного задерживался на лестничной площадке.

Сержант любил Санкт-Петербург больше, чем любой другой город мира. Всякий раз приезжая сюда, он чувствовал себя молодым любовником, осмелившимся перешагнуть порог дома дамы своего сердца.

Юрьеву нравился и район Лиговки, где шикарные особняки российской дореволюционной буржуазии соседствовали с полутемными дворами вечно бедствующего пролетариата.

Лиговка славилась преступными традициями, корнями уходившими в прошлое. Это был единственный район в Петрограде, в котором чекисты до середины тридцатых годов не могли навести порядок. Даже нынешняя молодежь с трепетом в голосе отзывалась об уголовных авторитетах времен нэпа, среди которых были такие личности, как Ленька Пантелеев и Ванька Белка. Степан Юрьев не без улыбки думал о том, что если бы соседи знали, кто сегодня проживает рядом с ними, то авторитет лиговской шпаны укрепился бы втрое.

Свой рабочий инструмент – винтовку с лазерным и оптическим прицелами – Сержант держал в специальном «дипломате» и прятал в тайнике, который был устроен в стене, за картиной.

Сержант всегда содержал свое оружие в идеальном порядке: раз в неделю перебирал и тщательно смазывал маслом каждую деталь.

Эта снайперская винтовка была королевой среди других, а потому Степан Юрьев и относился к ней по-царски. Обошлась она ему дороже шикарного автомобиля. Детали были выполнены из сверхпрочных сплавов. Облегченная модель винтовки казалась невесомой. Она быстро разбиралась, и спрятать ее можно было даже в кармане пальто.

О таком оружии истинному ценителю приходилось только мечтать. Иногда Сержант с грустью думал о том, что когда-нибудь ему придется с винтовкой расстаться.

Юрьев извлек из тайника «дипломат» со своей любимицей. Бережно завернутые в кусок бархата детали, обработанные специальным черным составом, бликов не давали. Винтовка напоминала красивую мулатку, которую непременно хотелось потрогать, приласкать. Степан Юрьев не справился с искушением и в этот раз – он приладил ствол к прикладу, а потом осторожно прикрутил оптический прицел. Теперь его любимица – в полной боевой готовности!

Глаза Сержанта восторженно блестели. В такие минуты он напоминал пацана, которому впервые в жизни довелось изведать любовь.

Потом он бережно разобрал винтовку и аккуратно положил каждую деталь в специальную ячейку в потайном дне «дипломата». Закрыл его, запер на ключ.

Теперь и Сержант был готов к бою. Это необъяснимое состояние он испытывал всегда, когда перед выходом на дело держал «дипломат» с винтовкой в руках – пальцы слегка подрагивали, грудь теснило от легкого волнения. Он знал, что это состояние исчезнет мгновенно, стоит ему только взять винтовку в руки и почувствовать кожей прохладу металла. А сейчас можно немного и понервничать.

Сержант старался одеться неброско. Никаких ярких пятен, никаких модных прибамбасов – слегка измятая рубашка, брюки мышиного цвета и самые обычные ботинки. Нужно выглядеть одним из многих, ничем не выделяясь из толпы.

Сержант подошел к зеркалу, оглядел себя еще раз, а потом взял «дипломат» и покинул свое убежище.

До своей гостиницы Варяг добрался на такси, оставив Кота с машиной дожидаться загулявшего Трубача. Вечерний город был торжественно-великолепен, как всегда. И это впечатление не пропадало, несмотря на многочисленные строительные площадки и пустующие старинные дома с провалившимися глазницами окон. Варяг всегда преклонялся перед величием священного града Петрова.

Мысль о том, что ему не удалось договориться со Стреляным, всю дорогу не давала покоя. Конечно, в какой-то мере Владислав Геннадьевич предвидел такой неприятный поворот, но не предполагал, что это может произойти с такой циничной простотой и откровенностью. Он совсем не ожидал и того, что отказ Стреляного им будет воспринят столь болезненно. У Варяга не оставалось никакого выбора – смотрящий России без положительного решения возвращаться из Питера в Москву не имел права.

Из своего номера в печально знаменитой гостинице «Астория» Варяг позвонил Сивому и коротко распорядился:

– Я тебя жду! Нужно кое-что обсудить.

Соблюдая предосторожность, Варяг на всякий случай включил микросистему, способную подавить любые подслушивающие устройства, если бы они были установлены в номере.

Через пятнадцать минут в дверь осторожно постучали, затем раздался щелчок, дверь тихо отворилась, и на пороге возник Сивый.

– Как дела, Назар? – поинтересовался Варяг.

Он знал, что люди Сивого все эти дни не оставляли его даже на минуту. Они следовали за ним всюду как тень и постоянно держали босса, впрочем, как и бойцов Стреляного, в пределах видимости. Своим поведением люди Сивого ничем не выдавали себя. Они были хорошо обучены и отменно экипированы как техникой, так и оружием уничтожения. Сивый был неким тайным орудием, и пользоваться им Варяг намеревался только в крайних случаях.

Несмотря на то что Сивый все пять дней неотлучно находился в Санкт-Петербурге вместе с Варягом, это была их первая встреча после приезда из США.

Сивый улыбнулся:

– Все в порядке, Варяг?

– Да, Сивый, в полном.

– Знаешь, Варяг, я подождал, когда светофор загорится зеленым светом, и только после этого осмелился перейти улицу. Заметь, по пешеходной дорожке. И это было так мучительно. Можешь себе представить?

– Могу, могу. Вижу, ты не потерял чувство юмора в томительных ожиданиях. Присаживайся, дорогой. – Когда Назар удобно расположился в широком мягком кресле, Варяг продолжил: – Ты все слышал: петербургские посмели усомниться в том, что в России может быть только один смотрящий. Сивый, они обидели меня своим недоверием. А недоверие – это ведь очень заразная болезнь, способная поразить смертельным недугом весь организм. Ты должен мне помочь. Нужно избавиться от этой хвори.

– Когда это должно произойти?

– Уже сегодня, – посмотрел на часы Варяг. – Конечно, мне жаль расставаться с этим парнем. Из него мог бы получиться неплохой помощник. Возможно, он далеко бы пошел, но, видно, не судьба. Как его найти, знаешь?

– Найду. У меня есть почти все его адреса, тем более сегодня суббота, и он обязательно встретится со своей кралей. Не поверишь, эту кралю зовут Кларой.

– Ну что, удачное сочетание. Действуй. Как выполнишь, постарайся нигде не засвечиваться и ложись на дно, небольшой карантин не помешает. Если понадобишься, я сам тебя найду. А теперь ступай, и бог в помощь.

– Не сомневайся, Варяг, все сделаю в лучшем виде.

– И еще одно, Назар. Что-нибудь известно о Сержанте?

– Мои люди занимаются вплотную. Следы ведут в Москву. Больше сказать трудно, этот парень неуловим. Никаких следов, никаких свидетелей, просто удивительно!

– Ясно. Ну, ступай.

Сивый поднялся и, не прощаясь, вышел.

В полной мере масштаб Варяга Назар Севастьянов смог оценить только в России. Теперь он понимал, что «американское хозяйство» Владислава – это всего лишь крохотный ломтик огромного пирога, то бишь воровского общака. По всей Европе насчитывалось не менее двух десятков филиалов, подобных тем, какие Варяг имел в Штатах, и через них проходили гигантские объемы русских теневых денег. Сивый восхищался Варягом.

Его мозг иногда напоминал Сивому мощнейший компьютер, который умел оперировать не только цифрами, но и управлял человеческими душами.

Этот могучий непостижимый разум держал в памяти и цепко контролировал тысячи и тысячи незримых, неуловимых, тончайших человеческих связей, нитей, объединяющих и разъединяющих самых разных людей.

Сивому иногда казалось, что Варяг вообще никогда ничего не забывает. А дар предчувствия, предвидения, непостижимым образом так часто выручавший из сложнейших ситуаций, начинал казаться явлением вполне естественным и обычным. Сивый верил Варягу безгранично.

Поэтому распоряжение относительно Стреляного не вызвало у него никаких сомнений. Варяг, конечно, прав. И другого ничего быть не может. Стреляный должен умереть.

Женщина появлялась перед домом, где Стреляный имел квартиру, с точностью до минуты. Поднявшись на третий этаж, она маленьким кулачком стучала в огромную металлическую дверь, которая мгновенно открывалась. Свидание длилось около двух-трех часов, а потом женщина так же незаметно уходила, и любовный шепоток сменялся в квартире на привычное гоготание братвы. Клара была потрясающей любовницей. И Стреляный вот уже полгода не мог отказать себе в удовольствии встречаться с ней регулярно по субботам. Ему нравились утренние часы.

Сивый довольно легко сумел увидеть в обороне Стреляного эту серьезную брешь. Он быстро узнал адрес, где Стреляный крал сладкие часы у заключенного в неволе приятеля. Клара являлась супругой Краба, старинного кореша Стреляного, с которым когда-то Сергей Тарасов прибыл в Питер из Казани.

По рассказам, Сивый знал, что два года назад эта девица была одной из самых дорогих проституток Санкт-Петербурга, клиентура которой состояла из банкиров и преуспевающих бизнесменов. Она имела успех и у воров, и даже иностранных дипломатов, которые как никто могли оценить достоинства русской красавицы. Краб, предшественник Стреляного, выиграл свою будущую супругу у ее сутенера за сто тысяч долларов и, к удивлению всех, кто близко знал этого неуправляемого, разнузданного громилу, расписался с ней уже на следующий день. Молодые сумели отгулять только медовый месяц, а затем судьба подготовила им испытание – оперативники взяли Краба прямо на улице, на глазах у его возлюбленной, и, защелкнув на запястьях тугие наручники, увезли в милицейском «газике». Целый год Клара держалась стойко, мужественно отбиваясь от прежних клиентов, а потом, когда время заглушило звуки свадебного марша, горечь разлуки родила сладкий плод измены. Она без проблем разделась на глазах у всей братвы и отдалась прямо на столе сильно впечатлявшему ее молодому главарю по кличке Стреляный.

Сивый решил подождать Клару около дома Стреляного. Он знал, что женщина должна появиться лишь через полчаса. Как обычно, минут за двадцать до ее прихода из подъезда вышли три парня в длинных пиджаках и ярких галстуках, и если бы не знать, что в кармане у каждого было спрятано по стволу, то они вполне могли бы сойти за сотрудников какого-нибудь государственного учреждения. Некоторое время молодые люди курили у крыльца, о чем-то весело переговаривались, безобидными шутками обращали на себя внимание пробегавших мимо хорошеньких девушек, а потом, побросав окурки, ушли.

Клару Сивый узнал сразу – в меру худощавую, длинноногую, роскошную женщину с длинными светло-желтыми волосами не заметить было нельзя. Войдя во двор, Клара оглянулась. Когда она юркнула в подъезд, Назар немедленно устремился следом и догнал ее на площадке второго этажа. Он резко дернул ее за руку и, ткнув ствол пистолета под лопатку, ледяным тоном произнес:

– Тихо, подружка!

В глазах Клары Назар не увидел страха. Скорее она изумилась. Кто посмел ей угрожать? Ей, любимой женщине Сергея Тарасова?!

– Чего ты хочешь от меня, козел?!

– Совсем немного, детка, – хмуро отреагировал Сивый. – Сейчас с этим козлом ты пойдешь туда, куда шла... А дальше уже мое дело, куда тебя трахать.

– А ты знаешь, с кем говоришь, выродок?

– Я вижу, милая, ты не по годам смела. А ведь я могу прострелить твою красивую и пустую башку! Хочу заметить, красотка, если бы я не знал, к кому ты идешь, то не стоял бы здесь. Мне известно и то, что фраера, которые вышли отсюда двадцать минут назад, вернутся только через пару часов. Дорогуша, я могу потерять терпение, а ты свою драгоценную жизнь. Ну-ка, живо наверх! Кому говорят!

– Да оставь же меня, козел вонючий! – начала вырываться Клара.

Свободной рукой Сивый ухватил ее за волосы и с силой ткнул лицом в стену.

– Сука! Ты что, еще не поняла, с кем имеешь дело? Мне ты на дух не нужна. Мне нужен твой дружок. Не серди меня, а то я могу вот этой штукой вышибить твои мозги. Слушай и запоминай. Ты сейчас поднимешься еще на один этаж, стукнешь в дверь три раза через равные промежутки времени, постоишь две секунды перед ней, чтобы тебя увидели и открыли дверь. Потом можешь убираться отсюда! И вообще я хочу дать тебе совет – не задерживайся в городе надолго. Скоро из «Крестов» вернется твой муженек, а уж он наверняка разрежет тебя на куски за все твои похождения. Вперед! Ну, живо! – подтолкнул Сивый к лестнице оторопевшую Клару. – Вот так, детка, молодец! Стучи поувереннее.

Клара остановилась перед стальной дверью. Теперь она показалась ей входом не в райскую обитель, а в могильный склеп. Обидно было то, что в этот день она могла и не приходить к Сергею – у матери, которая была для Клары по-настоящему самым близким человеком, вдруг разболелись почки, и старая женщина с трудом сдерживала себя, чтобы не кричать от боли. Боль утихла, когда Клара сделала матери обезболивающий укол.

Клара знала, что Сергей не посмел бы обидеться, если бы она отложила их встречу. Но думать об этом было уже поздно. Сейчас ее держали клещами цепкие пальцы незнакомца, и она едва сдерживалась, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния. Интуиция подсказывала, что этот мужчина с пустым, равнодушным взглядом выполнит все свои обещания. Боясь озлобить его и тем самым упустить единственный шанс на спасение, она три раза, через равные промежутки времени постучала в стальную дверь.

Сначала раздался щелчок – сработал замок, а затем Сивый с силой дернул за металлическую ручку. Тяжелая дверь распахнулась, и в проеме показалась белобрысая голова Стреляного.

Он удивленно смотрел на человека, стоявшего у порога.

Незнакомец поднял пистолет.

Смерть смотрела на Сергея Тарасова из черного отверстия пистолетного ствола. Стреляный никогда не думал, что она окажется такой простой. Он полагал, что небытие – понятие совершенно несовместимое с ним и что оно если и случится, то через многие десятилетия. Он и представить не мог, что «костлявая» способна обрести материальное воплощение – принять облик этакого симпатичного мужчины и поджидать его не где-то, а у порога собственной квартиры, в обществе обожаемой им женщины.

Теперь Стреляный понял, что ошибся. Смерти он не боялся и всей своей жизнью был подготовлен именно к этой минуте. Сергей осознавал, что, даже если он сейчас попытается подобно кошке прыгнуть в противоположный угол, горячий свинец все равно достанет его, расплавит мозг, а потом станет медленно остывать в бездыханном и неподвижном теле.

– Жаль, что это произойдет именно сегодня, – с печалью в голосе произнес Стреляный.

– Поверь, я сам об этом сожалею. Закрой глаза.

– Нет. Хочу видеть, какого цвета смерть.

Сивый помедлил секунду, а потом плавно надавил на курок. Грохота не последовало – просто раздался странный треск, будто кто-то неосторожно наступил на полый орех. Мощный глушитель проглотил харкающий звук. Сергей Тарасов, пытаясь сохранить равновесие, сделал шаг и, ударившись спиной о косяк, стал медленно сползать на пол.

– А-а-ах! – выдохнула Клара.

Она с ужасом наблюдала за тем, как тело Стреляного вдруг обмякло и стало безвольным. А затем повалилось на бок, подмяв под себя руки.

Клара бросилась на незнакомца, ничего не соображая.

– Стоять! Стоять! – перевел Сивый ствол в сторону бьющейся в истерике женщины. Мгновение он боролся с собой, а затем злобно оттолкнул ее к лестнице и два раза выстрелил в упор.

– Я сейчас... Я сейчас, – забормотала Клара.

Она успела почувствовать, как свинец рванул сердце, парализовав ноги, а руки безвольно свесились вниз, словно на них надели многопудовые цепи.

Сивый не любил смотреть на трупы – он всегда помнил дурную примету. Вот и сейчас какое-то мгновение он разглядывал потолок, а потом, не удержавшись, глянул в дверной проем. Стреляный умолк навсегда. Рот был слегка приоткрыт, будто он хотел поведать что-то, да не успел. Женщина тоже затихла. Сивый взял в охапку ее тело, без труда затащил в квартиру и тихо прикрыл дверь.

Самое главное – не спешить и не привлекать внимание. Сивый сунул в карман пиджака пистолет и неторопливой походкой спустился вниз по лестнице.

Звонок Сивого застал Варяга в тот самый момент, когда охрана Стреляного в ожидании отъезда прогревала моторы мощных джипов. Владислав не сомневался в том, что каждый из этих парней с удовольствием разрядил бы в спину законных свой автомат, но вместо этого им тупо приходилось выполнять приказ своего босса: посматривать по сторонам, всячески оберегая незваных гостей.

– Его больше нет, – равнодушно сообщил Сивый по телефону.

– Хорошо. Жди моего звонка, – так же спокойно ответил ему Варяг.

Теперь Варяг совсем по-иному взглянул на ленивые сборы бойцов – никто из них не подозревал, что пятнадцать минут назад вся банда осиротела, оставшись без хозяина.

– Ребята, спасибо вам за все. Вы славно потрудились, теперь мы доберемся сами. Можете возвращаться.

– Ты, видно, пошутил, Варяг. Ты настолько «популярен» в Питере, что тебя здесь могут пристрелить, даже не спросив, как зовут. Стреляный велел проводить тебя до Колпина, и мы это сделаем, – веско высказался один из «быков», крупный широкоплечий парень.

– Спасибо, не надо! Мы доберемся сами!

– Ты хорошо обдумал все, Варяг?

– Стараюсь, братан, всегда все делать хорошо, а уж тем более думать.

Варяг не сумел сдержать улыбки.

– Ну что же, езжай! – махнул рукой верзила, неожиданно согласившись. – Баба с возу – кобыле легче!

Варяг сел в машину рядом с водителем. На заднем сиденье удобно развалились Трубач с Ангелом.

– Жми на педали, Кот! – скомандовал Варяг.

И серая «Волга», обогнув Исаакиевский собор, скрылась за поворотом.

Ангел, сидящий на заднем сиденье, не пытаясь скрыть раздражения, поинтересовался:

– Что это на тебя нашло, Варяг? То, что ты сейчас сделал, больше смахивает на самоубийство.

– Успокойся, Ангел, со мной все в порядке.

Кот нажал на педаль газа и уверенно обогнал мчавшуюся впереди «Ауди-100».

– Я был бы самоубийцей, разрешив этим ребятам провожать нас. Еще хотя бы полчаса-час, а может, и того меньше, и они узнали бы все.

– Что ты имеешь в виду?

– Пятнадцать минут назад был убит Стреляный. Нас порешили бы тотчас, как только узнали о его смерти, не разбираясь. И потом, как я и говорил, я не верю, что Стреляный отпустил бы нас просто так. Думаю, нам лучше ехать другой дорогой.

– Откуда тебе известно об убийстве Стреляного? – не скрывал удивления Ангел. Теперь он лишний раз убедился, насколько непрост Варяг. Он, как дипломатический багаж, имел несколько тайных отсеков.

– Из достоверных источников, – ответил Владислав. – И больше пока не спрашивай меня ни о чем. Мы едем через Пушкин. – И, улыбнувшись, добавил: – Хочется посмотреть архитектуру наших предков. Дави, дави на газ, Кот!

Сержант решил дождаться Варяга в Колпине у автозаправки. Место было вполне подходящее. Для наблюдения он выбрал небольшую сопку, поросшую кустами, метрах в ста пятидесяти от Московского шоссе. За сопкой проходила узенькая асфальтированная дорога, ведущая в небольшой поселок, а далее сворачивающая на шоссе в сторону Санкт-Петербурга. Это очень даже устраивало Сержанта. На этой дороге за сопкой он и оставил свою машину, а сам, расположившись на солнышке среди кустарника, стал ждать, наблюдая за тем, что происходило у шоссе.

Примерно в половине двенадцатого к заправочной станции со стороны Москвы подъехали четыре машины с затемненными стеклами. Молодые ребята с короткими стрижками, разминая ноги, высыпали на обочину. Пора, подумал Сержант.

Он открыл «дипломат» и бережно, словно это были не бездушные холодные куски железа, а пульсирующая плоть, извлек по очереди каждую деталь. Через минуту он собрал их в единое целое и, приложив к плечу, направил в сторону трассы.

На огромной скорости по шоссе мчался черный «Мерседес». Сержант хорошо видел через оптический прицел, что за рулем «Мерседеса» беспечно сидел молодой мужчина. Волосы его развевались на ветру. Сержант подумал, что мог бы одним выстрелом испортить настроение этому парню. Какая хрупкая жизнь! А этот маленький изящный инструмент в его руках так много может значить для кого-то. «Мерседес» промчался мимо заправки и неудержимо устремился дальше, в сторону столицы.

Сержант ждал серебристо-серую «Волгу» Варяга. Он не без злорадства представил себе, как на выпуклом лбу законного через перекрестье оптического прицела отыщет ямку между бровями и, предвкушая сладостное мгновение меткого выстрела, надавит указательным пальцем на чуткий курок. Машина, потеряв управление, вильнет передними колесами и, ударившись мощным бампером в заграждение, переворачиваясь, вылетит в кювет. Потом раздастся взрыв, и все будет кончено.

Он наконец-то сполна рассчитается за нелепую смерть брата.

Сержант никогда не был близок к брату, но он не думал, что потеря будет такой горькой. Теперь Сержант понимал, что после смерти брата у него никого не осталось. Он был одинок в этом мире и ощущал жажду мести. Она сжигала его изнутри, и если не дать ей выхода, то она погубит его самого.

Ожидание становилось все более томительным, а Варяг будто бы специально медлил и все не появлялся, чтобы на прощание помучить его.

Прошел час, затем другой. Время тянулось неимоверно медленно. Через два часа ребята на джипах развернулись и так же резво скрылись за поворотом, как и появились. Юрьев достал радиотелефон и набрал номер Стреляного.

Долго никто не отвечал, и Сержант уже хотел отключиться, как вдруг протяжные гудки прервал чей-то недружелюбный голос:

– Кто это?

– Я всегда считал, что Стреляный не расстается с радиотелефоном даже в сортире. Куда он там подевался? Позовите мне его.

– Кто его спрашивает?

– Стреляный знает, кто. У меня неотложное дело. Я хочу разговаривать с ним.

– Он не может подойти.

Несколько секунд Юрьев слышал прерывистое дыхание в трубке.

– Он не может подойти к телефону, – повторил незнакомец раздраженно и отключил телефон.

Судя по всему, у Стреляного были неприятности.

У Сержанта тоже день не удался. Варяг снова ушел невредимым.

Пузырь повертел в руках радиотелефон, а потом сунул в карман.

– Ты не знаешь, что там за неотложные дела были у нашего босса? – спросил он у стоявшего рядом бойца – сухого, долговязого парня.

– Впервые слышу. Со мной он об этом деле не говорил.

Пузырь прошелся по комнате и остановился перед фотографией, на которой Стреляный, обхватив Клару за плечи, с улыбкой глядел в объектив.

Он запечатлел счастливую пару прошлым летом. Никто тогда и не догадывался о том, что Стреляного с Кларой связывают непростые отношения. Сергей Тарасов любил эту фотографию, но, естественно, никому не показывал.

Пузырь приехал сразу, как только охрана сообщила об убийстве Стреляного. Новость Пузырь воспринял без удивления. Он давно перестал чему-либо удивляться и знал, что рано или поздно этим все и должно было кончиться. Зуб на Стреляного имели многие.

Пузырь с невозмутимым видом вошел в квартиру. Парни из охраны Стреляного уже видели в нем нового шефа и старались заполучить его благосклонность. Виновато посматривая, они сообщили, что, как обычно, оставили миловаться Стреляного с Кларой и отошли всего лишь на часок, а когда вернулись, он долго не открывал. Хорошо, что у них был с собой запасной ключ. Открыв дверь, они и обнаружили два остывающих трупа.

Видно было, что парни страшно переживали. У них дрожали колени. Они понимали, что так просто с рук им это не сойдет. Теперь все зависело от великодушия нового главаря.

Пузырь внимательно всмотрелся в испуганные лица охранников.

– Посидите пока здесь, я вам сейчас дело найду, – хмуро пробасил он, а сам еще раз обошел квартиру, надеясь увидеть хоть что-нибудь, что могло привести к разгадке убийства. Все было на месте, как и всегда. Ничего не тронуто. Ничего необычного. Шикарный туалетный стол, роскошная кровать, мягкие кресла, огромный платяной шкаф с зеркалами – все в полном порядке. Пузырь бывал здесь и раньше. Стреляный доверял ему ключи. Последние два месяца в этой квартире Пузырь несколько раз славно проводил вечера с двумя бесстыжими «сосками», позволявшими делать с собой все, на что только хватало его фантазии. В квартире с тех пор ничего не изменилось. Сам Стреляный здесь бывал довольно редко. Удивительно, как его умудрились застать.

Было ясно, что человек, который побывал здесь, приходил не за бабками, а за жизнью Стреляного.

Пузырь подошел к телефонному столику и увидел рядом с аппаратом раскрытый блокнот. На листке прочитал: «Звонил Сержант – по Варягу. Подумать».

Пузырь закрыл блокнот и сунул его в карман брюк.

О Сержанте Пузырь был наслышан. С его именем связывали целый ряд громких убийств, хотя доказательств тому не существовало. Но профессионализм, с которым были совершены все эти убийства, заставлял всех думать именно о Сержанте. Пузырь знал и о том, что когда-то Варяг и Сержант были в одной упряжке, но между ними возникли какие-то крупные разногласия, и знаменитый киллер поклялся убить своего не менее знаменитого работодателя.

Пузырь подошел к телохранителям, растерянно ожидавшим команды, и спросил:

– Помните, как добраться в тот загородный кабак, где мы со Стреляным встречались в последний раз?

– Конечно, – дружно ответили те.

– Вот давайте там сегодня и встретимся. В девять вечера. Нам есть о чем потолковать, опаздывать не советую. Об этом, – Пузырь кивнул на распростертые тела, – пока никому ни слова. А сейчас по одному уматывайте отсюда. Мы сами сделаем все, что надо.

Телохранители без лишних слов один за другим покинули квартиру.

Долговязый молча наблюдал за Пузырем, ничего не понимая. Он думал, что прямо сейчас можно было бы потолковать с этими ребятами, а не тратить вечер на поездку за город.

Пузырь прервал его размышления:

– Сходи и принеси сюда канистру с бензином. Она в багажнике!

Когда Долговязый вернулся с небольшой зеленой канистрой, Пузырь ему пояснил:

– Сейчас мы положим трупы в одно место, обольем бензином всю квартиру и запалим! Нельзя, чтобы остались хоть какие-то следы от нашего пребывания здесь. Да и у ментов жизнь будет повеселее: одно дело – вести расследование в чистой квартире и совсем другое – после пожара.

Через несколько минут все было готово – оба трупа лежали у косяка. В квартире от разлитого бензина стало невозможно дышать.

– Прости, Стреляный, – уходя, сказал Пузырь. – Давай поджигай. Больше нам здесь нечего делать.

Долговязый, стоя у двери, зажег две спички, бросил их в прихожую и, увидев вспыхнувшее пламя, быстро прикрыл ее. Не спеша, как ни в чем не бывало Пузырь и Долговязый спокойно вышли из подъезда, сели в машину, стоявшую за углом, и, никем не замеченные, выехали со двора.

Проехав с полкилометра, они остановились. Оглянулись. Дом стоял, как ему и было положено. Вроде бы ничего не происходило, никто за ними не увязался.

– Слушай внимательно, Долговязый. Вечером в кабак поедешь ты. Возьми с собой двух надежных ребят. Этих пидерастов – хранителей тела хреновых – надо сурово наказать. Стреляный погиб. Погибнуть должны и они. Постарайтесь убрать их без лишнего шума. Нам не нужны такие телохранители, да еще в качестве свидетелей. Все понятно?

Долговязый молча кивнул.

– Здесь их убирать – себе головную боль заиметь. Они нам ни к чему, верно? Так что давай вечером. И сразу же приедешь ко мне, расскажешь. У меня к тебе будут еще поручения, – закончил разговор Пузырь.

Не сговариваясь, они снова оглянулись на дом. Из окон третьего этажа вырвался огромный сноп черного дыма и рыжего огня. Стало понятно, что в квартире Стреляного разбушевался страшный пожар.

Через несколько минут их машина была уже далеко.

Позже программа телевизионных новостей о чрезвычайных происшествиях сообщила, что в результате сильного пожара, который с трудом ликвидировали пожарные, погибли двое – мужчина и женщина. Представители УВД, прибывшие на место происшествия, опознали труп погибшего мужчины. Им оказался хозяин квартиры, крупный авторитет уголовного мира Сергей Тарасов по кличке Стреляный. Имя женщины пока установить не удалось. Было сообщено также, что по факту их гибели началось следствие. По предположениям следователей, они были убиты до начала пожара.

В новостях ничего не сказали еще об одном событии, происшедшем в этот день в городе, – о бандитской разборке в загородном ресторане, в результате которой были убиты двое молодых людей. Их застрелили в затылок, трупы сложили в мешки и, привязав гири, сбросили с моста в один из обводных каналов Невы. Об этом рассказал Пузырю Долговязый, когда приехал к нему домой около одиннадцати вечера.

Весть о смерти Стреляного мгновенно разнеслась по всему Питеру. Фотографии убитого можно было увидеть практически во всех городских газетах, сообщавших наперебой в подробностях о жизни и смерти знаменитого бандита. А несколькими днями позже на кончину Сергея Тарасова отозвались и центральные газеты – обывателю попытались разъяснить истинное место Тарасова в воровской иерархии. В солидном еженедельнике поместили интервью с начальником отдела по борьбе с организованной преступностью, в котором говорилось, что Стреляный имел все шансы занять в ближайшее время одно из ведущих мест в воровском мире и даже потеснить кое-кого в Москве, а следовательно, делался вывод: виновников убийства Сергея Тарасова можно искать не только в среде его приближенных. Некоторые издания договорились до того, что покойный Стреляный чуть ли не кумир питерской молодежи, хозяин Санкт-Петербурга. Рождалась очередная легенда. С легкой руки газетчиков Стреляный угодил в святые.

После торжественных и пышных похорон Сергея Тарасова все разговоры питерских бандитов и некоторых местных журналистов свелись в основном к вопросу преемственности власти: гадали, кто займет место Стреляного, кто станет новым крестным отцом города на Неве.

А ситуация оказалась весьма сложной и запутанной. Некоторые лидеры влиятельных группировок полагали, что события не стоит торопить, мол, время все расставит по местам.

Но так думали далеко не все. Нашлись отчаянные ребята, которые были убеждены, что настало их время и что пора незамедлительно устанавливать в Питере новые порядки.

Впрочем, и те и другие не скрывали, что хозяевами Санкт-Петербурга должны стать лидеры именно их группировок. Братва вела долгие бесплодные споры. Вопрос, кому должна принадлежать воровская корона, оставался открытым.

Поначалу эта негласная война с виду носила весьма корректный характер.

Но те, кто знал воровские традиции бандитов, не сомневались, что после сороковин будут забыты условности и символы общей скорби, – краткое перемирие закончится и начнется такая пальба, какая своими масштабами напомнит гангстерские войны двадцатых-тридцатых годов.

Владислав вернулся в Москву и сразу же позвонил Светлане. Сказал, что дела фирмы заставляют его задержаться в России еще на полтора-два месяца и что в следующий раз он позвонит прямо перед вылетом в Сан-Франциско.

– Что же, очень жаль. А мы с Олежкой так ждем твоего звонка!

– Милый мой Светик, я буду очень занят, – проговорил он скороговоркой.

Варяг понимал, что ему, смотрящему по России, из соображений конспирации любые дополнительные звонки, в особенности междугородные, противопоказаны.

– А как там Олежка? – быстро перевел он разговор на другую тему, не сулившую ему никаких осложнений.

– Весь в тебя, такой же непоседа, – поддела Светлана.

– Намек понял, – засмеялся Владислав. Светлана радостно щебетала в трубку, а ему было приятно слушать маленькие забавные истории о двухлетнем сынишке из уст любимой женщины.

– Ну, целую вас, мои зайцы, – сказал он, завершая разговор, и чмокнул губами трубку. – Какие будут пожелания?

– Владик, позвони или зайди к Барбаре. Передай, что мой английский на уровне и что я ее часто вспоминаю.

– Постараюсь, но не обещаю. Ну, пока, не скучай.

– Буду скучать, потому что я тебя... люблю, – сказала Светлана.

– И я тебя, – ответил Варяг и почувствовал, как волна нежности подступила к горлу. И все же эта женщина, подарившая ему сына, – самое дорогое, что у него есть.

Светлана положила трубку и задумалась. Если Владик все-таки не сможет выполнить ее просьбу, то потом, когда он вернется, она сама Барбаре позвонит. Если, конечно, он не будет против.

Месяцев за десять до отъезда в Америку Светлана, по настоянию Владислава, стала брать уроки разговорного английского у «носителя языка» – пожилой американки, на которой когда-то женился дипломат, вывез в Союз, а потом оставил ее... наедине с советской действительностью.

Светлана ездила к Барбаре два раза в неделю, занималась с удовольствием и делала большие успехи. Женщины прониклись друг к дружке симпатией и часто беседовали о том о сем за чашкой чая. Однажды, когда разговор зашел о любви, об отношениях мужчины и женщины, Светлана спросила напрямик:

– Скажите, Барбара, как получилось, что вы, такая интересная и незаурядная во всех отношениях женщина, остались одна, без семьи?

Лицо Барбары порозовело, складки в уголках рта разгладились, и она с улыбкой сказала:

– Потому что семья, дорогая моя, начинается не с постели и общей кастрюльки, а с ребенка. Я поняла это слишком поздно. Владислав Геннадьевич, когда договаривался со мной о занятиях с вами, произвел на меня хорошее впечатление. Он ваш муж?

– В общем, да. Мы пока еще не расписаны, но можно сказать, что я замужем.

– Ребенка, конечно, еще не нажили.

– Еще нет, – улыбнулась Светлана.

– Вам мой совет – с этим не затягивайте. Я давно уже пришла к выводу: если женщина хочет от мужчины забеременеть, вот тогда можно выходить за него. И, конечно, важно, чтобы он был прочен. Не мощный, как герой вестерна, а надежный. Вы меня понимаете? Желательно, чтобы был умен, обязательно щедр...

– И любил до безумия, – добавила Светлана, понизив голос.

– А вот это как раз не обязательно. Прочный мужчина может просто любить, – сказала Барбара с расстановкой и, помолчав, усмехнулась. – Коли говорит, что, если не будешь принадлежать ему, выбросится из окна, надо вызывать ему лифт, а самой отправляться в парикмахерскую. К великому сожалению, в свое время я этого не сделала. Хуже безумно влюбленного, милая Светлана, только дурак и жлоб.

Барбара потянулась за сигаретами, закурила.

– И, дорогая, нужно постоянно помнить, ни на секунду не забывать, что тот, в кого мы влюблены, – в какой-то мере наш противник, неприятель, и поэтому следует всегда быть в форме. Никаких откровений. Мы не имеем права ныть, плохо себя чувствовать, привередничать. Можно нашептывать что угодно, но непременно держать ситуацию под контролем. Никаких домашних халатов, тапочек, спущенных чулок, высовывающихся лифчиков. Когда плохо, не в настроении – действуй, не церемонясь. Желаю побыть одна, и все тут. Можно и без объяснения причин. Такова жизнь. Вы уж мне поверьте! Хочешь быть счастливой, веди бой, как боксер на ринге. Ежедневно и по всему полю.

– А как же постель? – не удержалась Светлана.

– О-о-о... – протянула Барбара, – здесь наша площадка. Здесь можно расслабиться, быть естественной, позволять себе любые безумства. Мужчина в постели настолько хорош, насколько женщина пожелает. Он ведь считает, что имеет наше тело и душу, а на самом деле все наоборот. Утром нужно делать вид, что ночной экстаз мы не помним в упор. Он прошел, как сон. Но если мы сегодня не расстаемся, то будет новая ночь и будет новый экстаз с охами и ахами.

– Боже мой! – Светлана всплеснула руками. – Значит, всю жизнь женщина обязана играть?

– Отнюдь. Просто она должна жить по определенным правилам и помнить, что с мужчиной расслабляться опасно. Он по своей природе завоеватель. Иначе вести себя с ним нельзя, потому что однажды ему станет неинтересно, скучно, и он уйдет. Я вас полюбила, Светлана, поэтому все это говорю. Вы – красивая, умная. Думаю, с вами мужчине интересно. Допускаю, что у вас есть поклонники, но, дорогая моя, никогда не роняйте себя. Всегда держите дистанцию.

Спустя год после этого разговора Светлана родила сына.

После отъезда Владислава прошло две недели. Светлана жила по заведенному распорядку. Первую половину дня она занималась ребенком. Читала сыну сказки, играла с ним на лужайке. После обеда, когда укладывала Олега спать, садилась в свой «СААБ» и ехала в ближайший супермаркет за продуктами. Часов в пять, когда сынишка просыпался, сажала его в прогулочную коляску и, толкая ее впереди себя, шла на пляж. Туда от самого дома вела узкая асфальтовая дорога.

Пляж был необычной формы – дуга гладкого намытого океаном песка тянулась на добрый километр между редкими нагромождениями больших, в желтых потеках камней, отделенных друг от друга песчаными лоскутами. В конце дороги, в рощице из прореженного кустарника и травы, располагалось кафе. Она садилась под огромным зонтом в бело-желтую полосочку и заказывала оранжад. Олег возился в песке, а она читала, время от времени скользя взглядом по безбрежной глади залива, сшитой с голубым небом темно-синей ниточкой горизонта.

Светловолосая, стройная, загорелая, в белых шортах и ярко-салатовой шелковой блузке навыпуск, она привлекала всеобщее внимание.

Сегодня все было как всегда. По пляжу носились дети. Их мамы, а может, няни отдыхали в шезлонгах возле пляжного павильона с кабинами для переодевания. Неподалеку, с подветренной стороны огромного бурого валуна, как и вчера, позавчера, на складном стульчике сидел художник и делал наброски. Она покосилась на него, а он, поймав ее взгляд, слегка улыбнулся и склонил голову.

Олег сразу же занялся любимым делом. Поддевая маленькой лопаточкой песок, он наполнял кузов деревянного грузовичка, а потом, пыхтя, тащил его за веревку к невысокой песчаной дюне рядом с валуном, и все его пухлое тельце напрягалось от отчаянных усилий. Он, должно быть, устал, потому что, когда попятился, упал и заплакал. Светлана бросилась к сынишке и стала утешать, приговаривая:

– Не плачь, мой хороший, настоящие мужчины всегда смеются, как Питер Пэн. Ты помнишь, вчера мы читали перед сном эту книжку?

– У вас очаровательный малыш, – услышала Светлана мужской голос.

Она подняла голову. Рядом стоял художник.

– Спасибо, – сказала Светлана. – Думаю, каждой матери приятно это слышать.

– Позвольте представиться. Я художник-иллюстратор Макс Барбарелли. Конечно, не Рокуэл Норман, но тоже надеюсь прославиться зарисовками детворы. Я сделал несколько набросков вашего сына, миссис...

– Игнатова, – продолжила Светлана, протягивая руку.

– Игна-тоу-вей, – повторил он с улыбкой. – Звучит почти по-японски. Ваш муж японец? – Он рассмеялся, обнажив частокол белоснежных зубов.

– Мой муж китаец, – Светлана подхватила его шутку.

– А вы?

– А я русская.

– Я так и думал, – сказал он, окидывая ее взглядом с головы до ног. – Все в один голос утверждают, что русские женщины – самые красивые в мире. Теперь окончательно в этом убедился.

Начинается, подумала Светлана и наклонилась к сыну.

– Ну что, мой маленький, поедем домой? Да? – ворковала она, поправляя на ребенке курточку. – А вы, мистер Барбарелли, безусловно, итальянец? – спросила она, разгибаясь и беря сынишку за руку.

– Итальянец, миссис Игнатова, и очень рад с вами познакомиться. Если ваш муж не будет против, я был бы счастлив написать ваш портрет. Я вообще-то портретист, а вы – настоящая красавица.

– Благодарю за комплимент, мистер Барбарелли, но против буду я. А сейчас нам пора домой.

– А зарисовки вашего сына? Я хочу их вам подарить.

– Нет, нет, мистер Барбарелли, никаких подарков. Я могу их только купить. К сожалению, у меня с собой мало денег. Сколько это будет стоить?

– Миссис Игнатова, не обижайте меня. Я достаточно обеспеченный человек и прилично зарабатываю на телевидении. Иллюстрирую рекламные ролики. И вот еще что... я... знаете ли, три года назад я потерял такого же малыша и жену. Остался совершенно один.

– О господи! – Светлана поморщилась. – Как же это случилось?

– Они отдыхали у моей тетки в Италии. Поехали в Рим и попали в аварию. Тепловоз столкнулся с пригородным поездом... Тогда погибли двадцать человек.

– Какой ужас! – Светлана понизила голос до шепота.

Она неожиданно для самой себя почувствовала расположение к этому художнику, внешне очень похожему на известного российского киноактера Вячеслава Тихонова.

– Да, тяжело терять близких, – вздохнул тот. – Но ничего не поделаешь, жизнь продолжается.

Он вытащил из нагрудного кармана блузы спортивного покроя портмоне и достал фотографию.

– Вот они... Сейчас моему сыну было бы шесть лет.

Светлана взяла цветную фотографию. На коленях у красивой женщины сидел кудрявый кареглазый малыш.

– Мальчик – вылитый вы, мистер Барбарелли, – заметила Светлана, возвращая любительский снимок.

– Не знаю, почему я вам об этом рассказал, миссис Игнатова. Накатило, как говорится.

Светлана посадила Олега в коляску и ничего не сказала.

– Миссис Игнатова, надеюсь, мы с вами еще увидимся. Знаете, я приведу в порядок зарисовки, вставлю их в паспарту и в следующий раз подарю вам. Поверьте, мне это будет приятно.

– Ну хорошо. Пусть будет по-вашему.

Светлана зашагала по асфальтовой дороге к своему дому, а Макс Барбарелли смотрел ей вслед и думал о том, что эта русская женщина – настоящая леди. Мягкие манеры, никакой вульгарности. Она ему нравилась.

Альберто Монтиссори дожидался Макса на загородной вилле. В своей «цитадели» – он так называл эту резиденцию – дон принимал нужных ему людей, устраивал фуршеты, где, как известно, решаются самые сложные проблемы и устанавливаются прочные контакты. На этих светских раутах блистали кинозвезды, поскольку Голливуд был под боком. Словом, сливки общества тешили его тщеславие, а голливудские красавицы – плоть.

Монтиссори всегда принимал гостей в саду. Он не изменил этой привычке и сегодня. Правда, стол был накрыт на террасе, выходящей на залив.

Дон Монтиссори пользовался непререкаемым авторитетом. И если бы отыскался смельчак, посмевший усомниться в этом, то уже на следующий день того ждали бы серьезные неприятности.

Он умел держать на расстоянии не только подчиненных, но и многочисленных родственников. Надо сказать, что с ними Альберто, как правило, вел себя согласно не статусу дона, а статусу своего «я». Он был велик и одновременно неожиданно мелок, что часто случается с людьми, обладающими неограниченной властью и обожающими выступать в роли благодетелей. Если кто-либо прекословил ему, он тотчас напоминал неблагодарному о своих милостях, недвусмысленно давая понять, что в любой момент может лишить строптивца этого преимущества. И если он и делал для кого-то исключение, то лишь для Макса, с талантом и связями которого приходилось считаться. Он позволял ему не только обращаться к себе как к равному, но порой допускал шуточки в свой адрес в присутствии гостей.

Макс рос без отца: рыбак Тино Барбарелли однажды вышел на баркасе в море и не вернулся. Максу заменил отца дед, известный в Палермо сапожник. Накопив немного деньжат, он покинул Сицилию, когда внуку исполнилось десять лет. В Сан-Франциско ему удалось открыть собственное дело.

Спустя два года магазин модной женской обуви считался в Сан-Франциско одним из лучших. Его хозяин, улыбчивый Джино Барбарелли, был всегда любезен и умел угодить покупательницам. Однако уже в ту пору для многих не являлось секретом, что основные деньги Джино зарабатывает не обувью, а деликатной службой у всемогущего дона Гpaциани: без всяких любезностей и улыбок Джино отстреливал из старенького карабина недоброжелателей дона. Эта работа была хорошо знакома с молодых лет и весьма хорошо оплачивалась. В те далекие времена старика Барбарелли прозывали Стрелком, хотя ему самому это очень не нравилось. Заниматься столь опасным делом его заставляла нужда и долги.

Совсем иной участи он желал своему внуку, а потому открыл в банке счет на его имя, куда ежемесячно переводил небольшую сумму.

Макс оказался способным ребенком и уже в двенадцать лет удивлял своими рисунками не только друзей своего деда, но даже профессионалов. А старый сапожник, практически ничего не понимая в живописи, нахваливал внука вместе с остальными:

– Ты у меня настоящий Рафаэль.

В неполных семнадцать Макс без труда поступил в Академию художеств, где вскоре ему назначили стипендию.

Его одержимость страстью к живописи поражала. Он рисовал всегда и везде. О его необыкновенном даровании говорили все, а преподаватели академии не без основания предсказывали парню блестящее будущее.

Уже на втором курсе Макс Барбарелли принял участие в престижном международном конкурсе живописи, где получил «Гран-при» – его работа была продана за большие деньги. Сжимая в руках чек на двести тысяч долларов, Макс ощущал себя обладателем целого состояния. Он решил, что уже на следующий день купит деду новый магазин.

Джино был горд за внука, однако от щедрого подарка отказался.

Энергичная натура Макса Барбарелли нуждалась в определенном творческом заряде. Он повсюду искал сюжеты.

Иной раз Макса так и подмывало расспросить деда о его «основной» работе и о приключениях далекой молодости, но врожденная деликатность и подсознательное нежелание разрушать иллюзии останавливали. И все же так случилось, что наследственная склонность ко всякого рода авантюрам толкнула Макса в объятия троюродного брата Джино – знаменитого дона Альберто Монтиссори.

Тот был чрезвычайно доволен тем, что без всяких усилий удалось заполучить к себе в солдаты внука самого Джино, известного по всему Тихоокеанскому побережью под кличкой Стрелок, хотя и не предполагал, что тем самым может навлечь на себя немилость старшего Барбарелли. Старик не растерял своего запала даже на седьмом десятке, и когда Монтиссори, играя роль радушного хозяина, собрал своих родственников в загородном доме, Джино определенно сказал, что не хотел бы видеть внука в его свите. Альберто расхохотался, но, почувствовав, что от слов старика веет пороховой гарью, примирительно сказал:

– Ну что ты, Джино, мы с тобой кровники, и у меня от тебя нет никаких секретов. Я понимаю, как тебе дорог Макс. Единственный внук. Талант... А наше ремесло хотя и имеет отношение к натюрмортам, но с другого бока. – Он засмеялся. – Не беспокойся, даже если бы Макс настаивал, я бы не стал вовлекать его в наши дела, – уверял Монтиссори старика.

Теперь, когда Макс Барбарелли стал одним из его ближайших помощников, он вдруг осознал, что, возможно, искушает судьбу. Джино Барбарелли хотя и не был богат, но входил в когорту первых сицилийских мафиози, завоевателей Тихоокеанского побережья Америки, уж что-что, а слово свое старик держал твердо и никогда не останавливался перед необходимостью довести до логического конца свои обещания. И, глядя в невозмутимое морщинистое лицо старого Барбарелли, дон Монтиссори не мог избавиться от необъяснимого чувства страха.

Внешне Макс был точной копией деда, и люди, знавшие старика Барбарелли еще в молодости, говорили, что тот был таким же страстным, напористым и имел успех у женщин.

Макса Барбарелли часто можно было встретить в местах, где проводит время вечно скучающая богема, и, наблюдая за ним, оставалось предположить, что светская круговерть – источник его вдохновения. Непременный участник банкетов, приемов, званых обедов и ужинов, он как бы жил по принципу древних римлян – чем дольше за столом, тем раньше в раю. Между тем у него хватало времени и на написание монументальных полотен, одно из которых украшало штаб-квартиру ООН, а денег, вырученных за картины, вполне хватало, чтобы оплачивать огромный дом и содержать полдюжины прислуги.

Свое призвание он успешно сочетал с обязанностями информатора у Монтиссори. Тот расплачивался с ним весьма своеобразно – покупал его «художественные безумства» за огромные деньги, значительно превышавшие их реальную стоимость. Раз в полгода Монтиссори устраивал Максу персональные выставки в самых престижных галереях страны.

Принимая во внимание утонченную и возвышенную натуру Макса, Монтиссори всегда учитывал его светские интересы – просил выявить изъяны в характерах будто бы неподкупных сенаторов. Он не забывал наставлять своего кузена, мол, каждый из них в первую очередь обыкновенный смертный, и если молод, то не упускает случая заглянуть под юбку секретарше, а если в годах – наверняка думает о том, как обеспечить не только собственную старость, но и безбедное существование своим внукам. Монтиссори интересовала любая информация, любой слушок о перспективном политике. Он скрупулезно заносил все это в компьютер, понимая, что когда-нибудь каждая строчка будет продана за миллионы долларов. Шантаж – это тоже бизнес, и было бы глупо пренебрегать им.

– Ну как, Макс, удалось познакомиться с русской дамочкой? – встретил Монтиссори вопросом своего любимца и с лучезарной улыбкой поспешил навстречу.

Сейчас Макс находился в хорошем расположении духа. Он был рад, что один из его многочисленных талантов – очаровывать женщин – пригодился влиятельному кузену.

Макс подошел к столу, уставленному блюдами с разнообразной снедью и батареей бутылок, налил в фужер кьянти, осушил до дна и только после этого ответил вопросом на вопрос:

– А ты сомневался?

Альберто усмехнулся. Это была вольность. Любого другого он моментально поставил бы на место. Спрашивают – отвечай, получил команду – выполняй. Но с Максом приходилось считаться, хоть он в его армии и был всего лишь младшим офицером. Кузен умел расположить к себе и, вызывая в Монтиссори братские чувства, пользовался, как говорится, режимом наибольшего благоприятствования. Макс к тому же работал на телевидении, и это давало Монтиссори возможность знать обо всем, что происходит в мире, раньше других и в деталях. Немаловажным было и то обстоятельство, что Макс был вхож во многие влиятельные дома Сан-Франциско. Вращаясь в светских кругах, он был осведомлен о многих нюансах, определяющих политику городского правительства. Сведения поступали к Монтиссори из первых рук, что во все времена ценилось на вес золота.

На информаторов, или конфидентов, как теперь принято говорить, Альберто денег никогда не жалел. Смеясь, он всегда не уставал повторять, что живет по принципу: «Ты знаешь законы, а я – судью».

С особой тщательностью он выискивал служащих, которые, «сливая информацию налево», делают вид, будто утечка в конторе происходит за счет подслушивающих устройств. А формулу: «Шерше ля фам», то есть «ищите женщину», Монтиссори считал ключом в решении наиболее сложных проблем, так как давно уже понял, что у Амура есть не только стрелы, но и топор. Когда же в Италии среди мафиози появились «пентито», информаторы полиции, нарушившие «омерту», «закон молчания», он здраво рассудил, что такие «пентито» найдутся в любой стране.

И оказался прав. Едва лишь русская мафия заявила о себе в Штатах, он немедленно принял соответствующие меры. В Москву и Санкт-Петербург Монтиссори отправил за свой счет с десяток молодых людей из числа своих преданных солдат. Те, став студентами престижных российских вузов по так называемому обмену, немедленно занялись сбором необходимой информации, в том числе и о лидерах действующих группировок. Информация без особых проблем покупалась за наличные баксы.

И пусть мистер Игнатов напрасно не тешит себя надеждой, что Монтиссори, отчисляя проценты с доходов своего подпольного бизнеса, дрогнул из-за какого-то там взорванного лимузина, отеля или бензоколонки. Это была всего лишь временная уступка. Монтиссори так просто никогда не сдавался, он всегда ждал подходящего момента, чтобы ударить под дых.

И сейчас, когда ему стало известно, что русский мафиози появился в Москве, потом в Санкт-Петербурге, он принял решение о необходимости организовать убийство директора фирмы «Интеркоммодитис» мистера Игнатова именно в России, чтобы отвести от себя все подозрения. В России лидеров отстреливают чуть ли не каждый день. Монтиссори это прекрасно знал. На случай же неудачи оставался вариант захвата жены и ребенка в качестве заложников. Буквально утром Монтиссори стало известно, что на фирму «Интеркоммодитис» поступили из России несколько контейнеров контрабандной валюты и драгоценностей на огромную сумму. С этой информацией предстояло что-то срочно предпринять.

– Сомневался ли я? – машинально повторил он вопрос Макса. – Да как тебе сказать? Судя по тому, как русские девки работают в моих заведениях, не очень. А если точнее – не сомневался.

Макс слегка опешил, это был удар по его самолюбию.

– И что же, знакомство будет продолжаться? – спросил Монтиссори не без ехидства.

– Обязательно, – бросил Макс, отправляя в рот тарталетку с черной икрой.

– А ты не слишком самоуверен? – Монтиссори вскинул бровь.

– Есть немножко, – улыбнулся Макс. – Но смею заверить тебя, она женщина экстра-класса.

– Я это знаю, и потому ты должен не просто понравиться ей, но и сделаться, по возможности, еще и близким другом... Ну, ты знаешь, ничто так не связывает мужчину и женщину, как общая простыня. А разговоры в часы близости могут многое поведать о человеке.

Макс расхохотался:

– Так может говорить только бабник, а ты у нас ведь «отличный» семьянин.

– Ну-ну! Все-таки я не всегда был женат. Мне тоже кое-что удалось постичь в этой жизни. И я с усердием продолжаю изучать эту науку. Когда же я был такой же молодой, как ты, мне частенько приходилось изворачиваться, чтобы отделаться от некоторых наиболее навязчивых и страстных красоток. Ты пей, пей, дорогой Макс! Рекомендую вот этот английский эликсир. Называется «Молоко девственницы». Экзотическое название, не правда ли? Но оно того стоит и не лишено сладости, попробуй.

Макс последовал совету.

– Действительно сладкое, – сказал он, отпив глоток. – Будто я и на самом деле поцеловал девственницу. И все же, Альберто, хочу тебя огорчить, моя русская знакомая, конечно, не девственница, но до простыни тут дело вряд ли дойдет. Тем более что за ней постоянно издалека приглядывают два телохранителя.

– Все может быть, однако хотелось бы, чтобы она по крайней мере расположилась к тебе, – сказал Монтиссори, глянув на Макса с прищуром. – А уж телохранителей при необходимости мы как-нибудь возьмем на себя.

– Что ж, если положить не смогу, то расположить – пожалуйста, без проблем, – явно рисуясь, сказал Макс и подмигнул.

– Вот даже как?

– Да, дорогой Альберто. Я сумел вызвать в ней сострадание к себе. «Она меня за муки полюбила», – сказал Отелло и был прав.

– Очень интересно. И какие же муки разжалобили русскую Дездемону? Парализованная жена и трое золотушных детишек?

– Ты необыкновенно проницателен, Альберто. Что-то в этом роде я ей поведал в качестве заключительного аккорда нашей беседы, – улыбнулся Макс. – Весьма кстати у меня с собой оказался любительский снимок младшей сестры с племянником.

– Макс, я знаю, как ты талантлив. Мне нужно, чтобы ты приручил эту женщину. Стань ее тенью, приятелем, целуй руки, пой дифирамбы – словом, ее расположение к тебе нужно довести до крайних пределов. Надеюсь, понимаешь, что я имею в виду. В заключительной партии я должен обыграть ее мужа, а это нетрудно сделать, имей я на руках как можно больше козырей. Я должен его уничтожить, растоптать.

– А ты не допускаешь, что и у него может оказаться козырной туз?

– Меня это не пугает. Знаешь, мой дорогой, почему я никогда не проигрываю в карты? Потому что у меня в рукаве всегда есть еще одна колода. – Монтиссори засмеялся. – Жизнь, в сущности, такая штука, что иногда приходится быть шулером. А потом, я терпеть не могу, когда мне наступают на любимую мозоль. Тогда я бью наотмашь. А этот русский посмел вмешаться в мои дела и обязательно за это поплатится.

– Брось, Альберто! У него такая очаровательная жена. Разве нельзя отнестись к нему снисходительно хотя бы ради нее? Зачем тебе этот бизнесмен? Отпусти его, пусть себе живет.

– Не могу, иначе моя доброта может мне дорого стоить. Мой мальчик, ты многого не знаешь. Он может меня проглотить точно так же, как это только что сделал ты с тарталеткой. Тебе же я советую влюбиться в русскую дамочку. Это будет тот самый редкий случай, когда любовь пойдет на пользу дела. Ха-ха-ха!

– Знаешь, я подумаю об этом, – живо отозвался Макс и, прищурившись, внимательно посмотрел на кузена.

Монтиссори напомнил Максу о давнем романе с русской студенткой, с которой он познакомился во время круиза по Средиземному морю. Это случилось в последний год его учебы в академии, когда он, увлеченный античностью и эпохой Возрождения, решил посетить колыбель цивилизации. Путешествуя по Европе, Макс две недели провел с русской студенткой и был очарован прелестным созданием с копной белокурых волос. И если бы не его тяга к смене впечатлений, не обещания родственников лишить его навсегда всяческой поддержки и субсидий, то обвенчался бы Макс Барбарелли с хорошенькой студенткой в ближайшем костеле.

С тех пор он питал слабость к русским женщинам, как будто надеялся повторить романтическое приключение.

– И все же, Альберто, ты полагаешь, что ее супруг столь опасен? Мне трудно себе это представить. Его внешний облик, какой-то врожденный аристократизм никак не вяжутся с твоим словесным портретом. Я наводил кое-какие справки и отовсюду получил о мистере Игнатове весьма лестные рекомендации. Возглавляемая им фирма имеет солидную репутацию и весьма надежна. Насколько мне известно, она работает с респектабельными партнерами. Думается, здесь что-то не так.

Дон Монтиссори внимательно выслушал восторженного кузена. Парень определенно влюблен в эту русскую, а чрезмерная чувствительность – всегда помеха большому бизнесу.

Выдержав долгую паузу – а дон Альберто был великим актером, – он, нахмурившись, сказал:

– Хочу предостеречь тебя от ошибок относительно репутации мистера Игнатова. У меня иные данные. Милый мой, жизнь не всегда так радужна, как краски на твоих картинах. Этот «бизнесмен», о котором ты так вдохновенно говорил, и есть один из главарей русской мафии.

– Вот как?

– Да.

Макс Барбарелли сделал глоток вина.

– Спасибо за предупреждение, Альберто. Ну что ж, впредь я буду более осмотрителен в общении с миссис Игнатовой.

Дон Монтиссори улыбнулся. Он неплохо знал кузена и понимал, что правда о русском доне сделает его ухаживание лишь более пикантным. Макс обожал риск и этой чертой характера напоминал деда.

– Надеюсь, Макс, что так все и будет, – сказал Монтиссори. – А теперь давай поговорим о твоей предстоящей выставке. Я бы хотел предложить тебе для этой цели одну из галерей Нью-Йорка.

– Я бы не стал возражать, дорогой Альберто.

– Давай, кузен, за это и выпьем. – Поднимая бокал, дон Монтиссори думал совершенно о другом. В эту минуту ему очень хотелось поделиться с Максом своим замыслом по устранению мистера Игнатова. Но он удержался. К вечеру Монтиссори ждал у себя в «цитадели» лучшего из своих бойцов, Леонардо Томмазо, – ему он и планировал поручить столь ответственное задание в России.

Леонардо Томмазо приехал вечером точно в назначенное время. Когда створки ворот поползли в стороны, часы показывали ровно семь. Шурша шинами по гравию, спортивная «Альфа Ромео» подкатила прямо к веранде. Из машины вышел высокий мужчина атлетического телосложения и, взбежав по мраморным ступеням, направился в дальний угол террасы, где возле балюстрады, увитой плющом, сидел за низеньким столиком дон Монтиссори.

Буквально за десять минут до прихода Леонардо дон Монтиссори не без сожаления отпустил от себя красивую мулатку, которая за два часа удовольствия обошлась ему в триста долларов. Накинув на себя халат, он умиротворенно пил кофе и с нетерпением ждал одного из лучших своих помощников.

– Чао, шеф, – бросил с улыбкой Леонардо, опускаясь в плетеное кресло напротив.

– Чао, бамбино, чао, – протянул нараспев Альберто Монтиссори и широко улыбнулся.

– Так уж и бамбино? – усмехнулся Леонардо, вытягивая длинные ноги.

– А почему нет? По возрасту ты мне в сыновья годишься, разве я не прав? Тебе сколько?

– Тридцать один.

– Вот видишь! А мне скоро пятьдесят. Чего-нибудь выпьешь?

– Я не пью. Вы же знаете!

– Ну хорошо, тогда пей лимонад. Не стану толкать тебя на гибельный путь алкоголизма, – сказал дон Монтиссори и, отведя взгляд, налил себе бокал вина. – Твой названый отец, покойный Джованни Томмазо, у нас тоже был трезвенником. Не пил, не курил, можно сказать – здоровеньким умер. Царство ему небесное. Прекрасный был человек.

– Вы правы. Джованни был мне как отец родной.

– Да уж, другого такого поискать. Сколько лет прошло с тех пор, как ты его похоронил?

– Семь. Ровно семь.

– Пресвятая Дева Мария! Как время летит...

Леонардо Томмазо, один из самых серьезных бойцов всесильного клана Монтиссори, не был сицилийцем, а потому не мог претендовать на ключевые посты в семейной иерархии. Однако авторитет его был столь высок, что с ним считались даже самые влиятельные люди Сан-Франциско.

Сухощавый, мускулистый, светловолосый, с тонкими чертами лица, он выделялся среди других своей статью. И это было неудивительно. Леонардо долгое время занимался профессиональным боксом. Уже в семнадцать лет он заставил говорить о себе дельцов боксерского ринга. Эти люди всегда чувствуют запах больших денег, а спорт, по сути, тотализатор. Обошел, условно говоря, соперника – получи! Не сумел – не взыщи! Боксеры – надежный и благодарный народ. По завершении карьеры они с лихвой отрабатывают каждый вложенный в них доллар. Их можно использовать на самых опасных участках. Это рисковые парни. Они одинаково легко берутся за любую работу. И чем больше успехи на ринге, тем больше шансов на то, что за его пределами фортуна встретит их с распростертыми объятиями.

Несмотря на отменные физические данные, чемпионом Леонардо Томмазо не стал. Его спортивная карьера закончилась на взлете, в двадцать три года. За несколько дней до решающего матча он похоронил самого близкого человека, своего тренера-наставника и названого отца. Леонардо вышел на ринг в расстроенных чувствах и в первом же раунде проиграл бой опытному аргентинскому боксеру, сумевшему резким хлестким ударом в челюсть спровадить его в глубокий нокаут и прервать победную серию выступлений целого ряда лет. Аргентинец нанес ему серьезную травму, от которой он так и не смог оправиться и вынужден был навсегда покинуть ринг и остался без работы.

Тем не менее Леонардо имел все основания надеяться на помощь бывших приятелей, которые зарабатывали на его выступлениях в течение нескольких лет куда больше, чем он сам. Он прекрасно знал, что боксерская сноровка – это кое-что!

Залечив рану и немного оправившись от страшной неудачи и невосполнимой потери отца, молодой Томмазо стал, как и отец, работать на старика Грациани, крупнейшего мафиози Сан-Франциско. Дон Грациани взял его к себе в дом телохранителем. Позже выяснилось, что вся работа свелась к тому, чтобы открывать сиятельному дону дверь автомобиля и провожать его любовниц до парадного подъезда.

Молодой Леонардо стал изнывать от тоски. А однажды не удержался и затащил к себе в постель танцовщицу по имени Лола, любимую женщину Грациани. Об этом «подвиге» услужливого телохранителя дон узнал уже на следующий день, когда страстная плясунья упрекнула Грациани в половом бессилии, добавив, что единственная ночь, проведенная в постели с Леонардо, принесла ей удовольствия гораздо больше, чем целый год «любви по-французски» с немощным стариком, хотя и виртуозом по части рук и языка.

Обозвав Лолу «примитивной шлюхой», проклиная собственную немощь, сиятельный дон сначала пообещал кастрировать Леонардо, а потом, поразмыслив, решил просто изгнать наглеца.

Некоторое время Леонардо влачил жалкое существование. Опасаясь мести дона Грациани, его отказывались принимать на работу даже в захудалых пивных. Но бывшего боксера подобрал дон Монтиссори, жизнь изменилась круто и в лучшую сторону.

Уже через месяц Леонардо Томмазо поменял твидовый костюм на смокинг. Он сопровождал Альберто Монтиссори практически повсюду, влившись в ряды его телохранителей. Обладая крепким ударом, он расчищал дорогу дону, любившему появляться не только в великосветских салонах, но и в низкопробных публичных домах, насквозь пропахших перегаром и наркотиками.

Именно тогда Леонардо Томмазо заделался киллером, дав согласие Монтиссори за двадцать тысяч долларов выбить мозги из башки прихлебателя дона Грациани, известного под кличкой Коротконогий. Беспощадный, нагонявший ужас своими жуткими расправами и погромами, Коротконогий был, в общем-то, шибздиком. Припадая на правую ногу, он напоминал лютого зверя, волокущего за собой покалеченную лапу. К Коротконогому Леонардо имел персональный счет – запугивая людей, этот Квазимодо сделал все, чтобы от него, от Леонардо, после его изгнания из дома Грациани шарахались, как от прокаженного. И когда он случайно сталкивался с уродом на улицах, у него просто руки чесались при виде мерзкой ухмылки. «Ты подохнешь на зловонной куче дерьма. Это будет хороший урок для всех, кто предал дона Грациани и кто посмел спорить с ним о сферах влияния в городе», – такой смысл вкладывал Коротконогий в свою мимику, растягивая рот от уха до уха.

Леонардо подкараулил ублюдка у выхода из ресторана, когда тот, опираясь на плечи двух шлюх, спускался по широкой лестнице. Хмельной от обильных возлияний, отяжелевший от жратвы, он отпускал сальные шуточки в адрес своих спутниц, предвкушая, похоже, сладкую ночь на десерт в их обществе.

Леонардо, укрывшись в тени густого платана, терпеливо ждал, когда Коротконогий повернется к нему затылком. Как только свет фонарей выхватил широкую проплешину под макушкой, бывший боксер хладнокровно нажал на спусковой крючок. Коротконогий дернулся и повалился ничком на тротуар.

На следующий день Монтиссори без слов выложил двадцать кусков, а еще через неделю снова предложил подобную работу.

Позже, когда убийство стало для Леонардо Томмазо таким же обычным делом, как некогда выступление на ринге, а гонорары за выполненную работу уже составляли шестизначные цифры, он признался себе, что тот выстрел в Коротконогого был для него самым трудным, и ему долго не давал покоя визг обезумевших от ужаса женщин.

Для всех остальных Леонардо Томмазо оставался личным телохранителем Монтиссори, и только немногие знали об истинном назначении бывшего боксера. Он всегда был там, где требовался «нокаутирующий удар», и постоянно держал в боевой готовности тяжелый «магнум» и снайперскую винтовку, как некогда боксерские перчатки.

С возрастом Леонардо стал осознавать, что быть киллером – не самый безопасный вид деятельности и менее рискованно было бы работать докером или хотя бы шарить по карманам где-нибудь на вокзалах или в аэропорту. Со временем он хотел бросить опасное ремесло и дожидался лишь случая, чтобы, получив гонорар за выгодный заказ, уехать куда-нибудь во Флориду, где можно, позабыв прошлую жизнь, открыть небольшой боксерский клуб или автосервис по ремонту легковых автомобилей.

К осуществлению своей мечты Леонардо Томмазо сумел приблизиться только теперь, когда дон Монтиссори впервые пригласил его в свой загородный дом.

Альберто Монтиссори не стал томить ожиданиями преданного человека. Он радушно улыбнулся и сразу перешел к делу.

– Дорогой Леонардо, у меня к тебе просьба, только не знаю, как ты к ней отнесешься.

– Я весь в вашей власти, дон Монтиссори.

– Ну-ну, мне этого совсем не нужно, – расхохотался дон. – Вполне достаточно и того, что ты аккуратно выполняешь некоторые мои поручения. Ты один из тех людей, на которых я всегда могу положиться.

Монтиссори слегка обнял Леонардо за плечи. Это получилось у него почти по-отечески.

– Я очень рад, дон Монтиссори, что вы так высоко оцениваете мой скромный вклад в дело семьи.

Альберто Монтиссори осторожно отстранил Леонардо, а потом сказал:

– Я бы хотел, чтобы ты выполнил одно непростое задание.

– Слушаю, дон Монтиссори.

– Но сначала я бы хотел спросить, доволен ли ты своей работой?

Леонардо знал, что Монтиссори никогда не спрашивает о чем-либо просто из обыкновенного любопытства, и если он интересуется здоровьем, так только для того, чтобы отнять его. Сейчас босс желал знать, как ему служится, и от ответа могла зависеть не только карьера, но, возможно, и сама жизнь.

Леонардо Томмазо мог бы ответить, что он далеко не мальчишка, чтобы вскакивать по первому звонку дона и мчаться в соседний штат для наказания оступившегося. А что до его гонораров за каждую акцию, то обыкновенные карманники в сравнении с ним порой выглядят настоящими богачами.

Однако он справился с нахлынувшим раздражением – выражение лица оставалось невозмутимым и бесстрастным.

– Дон Монтиссори, если бы не ваша забота, что бы было со мной? Вы мне дали работу, защиту, приблизили к себе. Я свой человек в клане. Всем, что имею сейчас, я обязан вам. – Голос у Леонардо прозвучал твердо, ни на секунду не позволяя усомниться в искренности произнесенных слов.

– Я всегда ценил тебя, Леонардо, – сказал Монтиссори и отхлебнул из бокала. – Побольше бы таких людей, как ты. – Выдержав паузу, он как бы невзначай спросил: – Дорогой Леонардо, а ты вспоминаешь Россию?

Леонардо Томмазо ожидал любого вопроса, но только не такого. Все, что было связано с Россией, вызывало у него чувство смятения. Дело в том, что Леонардо Томмазо, один из самых авторитетных бойцов всесильного клана Монтиссори, был русским.

О своем детстве Леонид Шестернев, он же Леонардо Томмазо, никому не рассказывал. И если говорят, что каждый мужчина хранит в душе образ матери, то он был бы рад навсегда забыть свою мать.

Жизнь полна случайностей. И все, что угодно, могло оказаться в его жизни случайным, кроме одного – в четырнадцать лет цепь случайных событий резко изменила его судьбу. У русского мальчика Лени Шестернева началась новая жизнь.

В начале семидесятых, на заре застоя, в Москве, как грибы после дождя, стали плодиться так называемые политические институты по изучению различных «измов»: коммунистического движения, буржуазных течений, по проблемам разрядки и мирного сосуществования, рабочего движения и загнивающего капитализма. На эти темы защищались многочисленные диссертации. Ученым можешь ты не быть, а кандидатом стать обязан! Этот лозунг многих «вдохновлял» на «научные» подвиги, хотя никаких особых усилий для защиты не требовалось, поскольку и в науке отношения строились тогда по принципу: «Ты – мне, я – тебе».

Спартак Иванович Шестернев, заместитель директора по научной части одного из таких институтов, имел государственную машину с персональным водителем, секретаршу Ариадну Ивановну – огненно-рыжую русалку с зелеными глазами, жену и море друзей. Дружили институтами, семьями или, как тогда говорили, домами – словом, по-всякому. Красиво жили, надо сказать. Застолья, банкеты, поездки за рубеж... Спартак Иванович, например, защитив по совокупности докторскую, прямо из ресторана «Прага» улетел со своей секретаршей в Нью-Йорк на какой-то симпозиум, а когда вернулся, домой не поехал – обосновался у Адочки в однокомнатной квартире в Черемушках. Стал ее первым мужем, а она его третьей женой.

Друзья отговаривали от этого брака. Между ними была разница в двадцать пять лет. Спартаку Ивановичу, правда, казалось, что он в состоянии преодолеть любые трудности.

Был развод с женой. Он и на этот раз поступил как джентльмен. Оставил квартиру, забрал книги, личные вещи и обещал позаботиться о судьбе дочери. Спустя полгода у них с Адочкой родился сын. Мальчика назвали Леонидом, что было вполне естественно, потому что Спартак Иванович только что вернулся из зарубежной командировки в дружественную державу, где помогал готовить визит Генерального. Хорошая квартира за выездом на Фрунзенской набережной стала наградой за плодотворный труд и личную преданность. Крестины и новоселье отгуляли капитально.

Жизнь в семье Шестерневых шла своим чередом, но как-то однобоко.

Сколько Леонид себя помнил, мать все время жила с кислой миной на лице. Сыном она не занималась. Ей не давали покоя амбиции, сосредоточившиеся исключительно в области потребления. Она хотела вещей, денег, красивой заграничной жизни. Каждый выход с мужем в гости к друзьям заканчивался сценами дома.

Только став взрослым, Леня понял, что сцены – излюбленное оружие нахрапистых женщин, поскольку позволяют за минуту надрыва и гнева получать от мужчин то, чего пришлось бы напрасно добиваться разумным путем в течение месяцев и даже лет.

Для того чтобы сцена оказала свое действие, ее надо исполнять на хорошем театральном уровне. Его матери это удавалось. Истеричкой, психопаткой она не была. Помимо страсти к деньгам и богатству, она обладала отменной интуицией. Нутром чувствовала, что сцены производят большое впечатление, если они редки. В самом деле, в странах, где гроза – явление повседневное, никто не обращает на них внимания.

Многие мужчины, когда разражается домашняя буря, предпочитают удалиться или укрыться за газетой, однако Спартаку Ивановичу они внушали ужас, потому что инициатива всегда оказывалась в руках у Ариадны Ивановны.

На неокрепшую душу мальчика циничные монологи матери оказывали страшное разрушительное воздействие. Расхаживая по длинному коридору взад-вперед, она измывалась над семейными устоями, проклинала тот день, когда связала свою судьбу с «этим склеротиком», «старпером». По ходу дела Ариадна Ивановна, конечно, громила все «завоевания социализма». Она требовала «светлого будущего» сию же минуту.

Единственная тема, которой Адочка никогда не касалась, была тема благосостояния. Здесь ей трудно было упрекнуть Спартака Ивановича.

Леня старался во время таких скандалов улизнуть на улицу. Он стал пропускать школу, покуривать, таскать у матери из кошелька деньги.

Однажды у отца случился сердечный приступ, и его увезли на «Скорой» в кардиоцентр на Рублевском шоссе. Он тогда учился в шестом классе. Мать каждый день возвращалась поздно и, как правило, под градусом и тут же принималась его воспитывать. Она впервые испугалась, сообразив, что отца следует беречь, а вот сына надо исподволь готовить на первые роли.

Леня тогда учился в английской спецшколе, но, невзирая на это, Ариадна Ивановна наняла приходящую англичанку и стала постоянно вдалбливать сыну, что если он не будет знать английский как следует, а в дневнике будут одни тройки, то после десятилетки он загремит в армию. А уж тогда дипломатом ему точно не быть.

Пацаны Леню Шестернева недолюбливали и частенько били.

– Жизнь – это битва, – сказала мать как-то раз, явившись домой с букетом гвоздик и коробкой конфет. – Посмотри, на кого ты похож! Под глазом – фингал. Настоящий хлюпик. В наше время надо обладать связями и бицепсами, чтобы уложить противника в нужный момент на лопатки в переносном и прямом смысле.

Через неделю с ее легкой руки он стал ходить в Лужники, в секцию по классической борьбе, а через год убедился в правоте ее слов.

Когда Валек, гроза Усачевки, потребовал принести из дома десятку, Леонид не растерялся. Заломив Валькину руку за спину, он сделал подсечку и, повалив на землю возле помойных баков, прижал коленкой и зло сказал:

– Еще раз подлезешь ко мне, грабли переломаю, понял?

Окрестные ребята после этого случая Шестерню стали побаиваться, хотя друзей у него не прибавилось.

А через два месяца он отличился в классе. В начале зимы к ним в школу пожаловала американская делегация. Раиса Львовна, преподавательница английского, выпихнула его вперед и велела произнести приличествующие случаю слова. Переводчица из Интуриста только глазами хлопала, когда он бойко отвечал на вопросы каких-то мымр в шляпках. Он и сам не ожидал от себя такой прыти, когда ни к селу ни к городу спросил у дамочек, а входит ли Гуверовский центр в Стэнфордский университет и далеко ли это от Сан-Франциско. Те прямо обомлели, а Раиса Львовна сделала страшное лицо. Американки чего-то там мямлили, а он в душе ликовал.

Отец уже оформлял командировку в этот самый Гуверовский центр как научный кадр. Мать по телефону всем раструбила, что в инстанции принято решение послать профессора Шестернева в Гуверовский научно-исследовательский институт войны, мира и революции, где собраны уникальные архивные материалы из всех стран. Она высокомерно сообщала, что и сама будет там работать. Мол, муж выбил ей должность референта, и она, получая из Союза зарплату, будет заниматься подбором и покупкой книг для московских научных библиотек.

Ариадна Ивановна без особого труда договорилась с директрисой школы о том, что Леню Шестернева аттестуют досрочно по всем предметам за восьмой класс. И пусть он едет с родителями хоть на год. Это ведь такая языковая практика! В конце концов экзамены можно сдать и экстерном. Кто знает, где мальчику придется прожить свою жизнь?!

Мать все это рассказывала своим подругам, а Леня спал и видел Америку. Будущее казалось прекрасным и удивительным.

В марте были готовы и визы, и паспорта. Перед отъездом Ариадне Ивановне пришла в голову идея отправить мужа в санаторий недели на три. Иногда Спартак Иванович жаловался на боли в сердце. Конечно, это обстоятельство держалось от всех в тайне. Разве можно сердечнику ехать за рубеж?

Еще раньше, когда он проходил в ведомственной поликлинике медицинское обследование на предмет выезда за границу, Ариадна Ивановна нанесла визит главврачу, и, конечно же, медицинская карта была заполнена без всяких анализов в течение часа. Теперь она держала себя в узде и оберегала мужа от лишней нервотрепки.

Спартак Иванович уехал подлечиться и отдохнуть перед напряженной командировкой, а Ариадна Ивановна занялась подготовкой к отъезду. В доме царила праздничная суматоха. Телефон не умолкал ни на минуту. Она решила устроить «отходняк».

Пришли подруги, какие-то ее прежние сослуживцы. Леню Ариадна Ивановна спровадила к родственникам. Он согласился, но с условием, что мать разрешит заночевать у школьного приятеля Игоря Климентьева, живущего поблизости. У того отец только что приехал из Франции и привез сыну в подарок два диска-гиганта «Дип пепл». Мать почему-то с удовольствием согласилась.

У Игорька заболела сестренка, поэтому Леня ночевать не остался и домой вернулся вечером, где-то около десяти. В квартире было тихо. Рановато гости смотались, подумал он и заглянул в родительскую спальню.

Мать спала, лежа поверх покрывала, почти голая, лишь слегка прикрытая черным кимоно с вышитыми цаплями на рукавах и спине. Рядом посапывал какой-то тип.

Детство, когда мы просто живем, не обремененные никакими особыми проблемами, кончилось у Леонида именно в эту минуту. Он все понял.

Подойдя к кровати, он поднял с пола материн шлепанец и с размаху ударил типа по затылку. Реакция последовала незамедлительно и оказалась по меньшей мере странной.

– Ты... ты... псих, что ли? – вскочил с кровати моложавый мужчина. – Большой уже, а ведешь себя кое-как.

– Мотай отсюда! – заорал Леонид. – А ты... ты... – Он прищурился, глядя на мать, спустившую с кровати голые ноги и натягивающую на себя кимоно. – Ты... проститутка!

– А ты – сопляк! – спокойно сказала Ариадна Ивановна и, подойдя к сыну, ударила наотмашь по лицу. – Если бы не Виктор, – она кивнула в сторону мужчины, – мы бы никуда не поехали. Понял?

– Зачем ты так, Ада? – Виктор смотрел на нее во все глаза. – Ведь я тебе поездку по дружбе организовал. Я ведь тебе друг.

– Ах, ах! Друг выискался. Только прошу без этого. Можно подумать, кроме постели, тебя интересует что-то другое! – Она резко повернулась к Виктору. – У меня уже давно кончился весь ресурс чувств. Все, что между нами было, называется игрой, не в любовь, а на счет... в сберкассу. Понял?

– Прости меня, старик, – сказал Виктор вполголоса, обернувшись к Леониду, и сделал такую гримасу, будто у него заболел зуб. – Ах ты, черт! Леня, старик, запомни на всю оставшуюся жизнь... – Он подошел к тумбочке, взял бутылку шампанского, налил в пустой бокал, залпом выпил. – Запомни, меркантилизм – страшная вещь! Многие так увязают в этом болоте, что не могут вылезти до смерти, да еще и детей своих туда затягивают.

– Брось нести ахинею! – отрубила Ариадна Ивановна. – Вот когда у тебя будут свои дети, тогда поговорим, а я на этом заканчиваю роль бедной Лизы.

– Горько, обидно, досадно. Ну да ладно... Даже не верится... Адочка!

– Смотри не заплачь! Надевай штаны и вали отсюда!

– Старик, это хорошо, что случилось такое вот... предательство. Это замечательно. Сама меня в постель затащила. Да, старик, пока не клюнет жареный петух, ничего человек не понимает и многого не осознает из того, что дарует судьба... И остается на всю жизнь без такого вот подарка. Впрочем, твоя мать поступила искренне. Хотя говорят, что искренность и есть высшая форма обмана.

– Может, обойдемся без мелодрамы? – усмехнулась Ариадна Ивановна.

– Ада, ты страшный человек! – Виктор посмотрел на нее в упор. – Одно могу сказать: жизнь все расставит по местам. Жаль, что она часто перемешивает, как в карточной колоде, сводя между собой в большой игре тех, кому бы никогда не следовало встречаться.

– Да вали ты отсюда, философ! – не вытерпела Ариадна Ивановна.

– Прости меня, прости, старик! – заикаясь, частил Виктор, на ходу одеваясь и направляясь к двери.

В апреле Шестерневы улетели в Америку, в Калифорнию. Неподалеку от Сан-Франциско располагался Стэнфордский университет, один из лучших в США. Посреди университетского городка возвышалась башня Гуверовского института.

Все, что произошло дальше, Леня Шестернев не любил вспоминать.

Первые две недели они жили в небольшой гостинице с пансионом, а потом сняли скромную, но просторную квартиру. Отец весь ушел в работу, сутками просиживая в институте. А мать занялась собой. С утра до вечера она была в разъездах, домой возвращалась поздно. Леонид, предоставленный самому себе, слонялся по окрестностям, довольно беспечно и весело проводя время. От матери он отдалился. Ту же отсутствие контакта с сыном не очень-то и заботило. Она наконец-то попала в родную стихию и, закусив удила, старалась получить от жизни максимум удовольствий. Прошла пара месяцев. В одну из суббот она стала с утра теребить мужа. Ей вдруг понадобилось побывать в Сан-Франциско. Она потребовала, чтобы Спартак Иванович свозил ее туда самолично.

– Адочка, давай на следующей неделе. У меня столько работы, нужно сдать отчет, и потом я что-то неважнецки себя чувствую, – сказал отец.

– Я это слышу уже столько лет. Если болен – лечись. Ну что ж, тогда я поеду одна.

– Ну ладно, ладно, Адочка, не сердись. Хорошо, я еду.

– О господи! Ты мне делаешь одолжение! Опять нервы треплешь. К твоему сведению, я сюда приехала не для того, чтобы корпеть над твоими монографиями. Мне тридцать четыре года, и я хочу получать от жизни удовольствие.

– Ну, хорошо, хорошо. Поехали.

А дальше все происходило, как в страшном сне. Через несколько часов в квартиру вошел полицейский и, уточнив фамилию Лени, хриплым голосом сказал:

– Держись, парень! Твои родители погибли в автомобильной катастрофе.

Леня оцепенел. В следующее мгновение он подумал, что жизни наступил конец. Как же так? Почему?

– Скорее всего сердечный приступ за рулем, – как бы извиняясь перед мальчиком, объяснил полицейский. – Машина выехала на встречную полосу, попала под тяжелый грузовик и оказалась выброшенной с обрыва. К сожалению, смерть наступила мгновенно и врачи уже ничем не могли помочь.

Леня молчал, во все глаза глядя на мужчину в полицейской форме. Он еще надеялся, что это дурацкий, чудовищный розыгрыш.

– Держись, парень. Держись. В жизни все бывает. Завтра придут представители из вашего консульства и позаботятся о тебе и о всех соответствующих формальностях, – добавил полицейский. Выразив еще раз свои соболезнования, он ушел.

Оставшись один в пустой квартире, Леня не находил себе места, весь вечер проплакал, а к ночи незаметно уснул.

Проснувшись рано утром, лежа с открытыми глазами, он попытался осознать происшедшее. Еще вчера все было так хорошо, о такой жизни, о свободе он всегда мечтал. Что делать? Ну что же делать? Возвращаться в Москву? Ни за что! Возвращаться в грязный подъезд, где его все время стерегут пацаны, в школу с занудными училками, в пустую квартиру, где будет витать дух его погибших предков? О них, как ни странно, он думал без сожаления. Ну, вернется, а потом? После школы явно загремит в армию. А дальше?.. Там все то же самое. Какой смысл? Нет, он отсюда не уедет. Ни за что!

Мысли метались, обгоняя друг дружку. Зачем уезжать?! Останусь здесь, в Америке. Деньги у него на первое время есть – мать по привычке держала их на полке под бельем, а там, глядишь, что-нибудь придумает.

Когда через несколько часов в дверь квартиры покойного профессора Шестернева постучался представитель советского консульства, Леня Шестернев находился уже далеко от дома. С небольшим школьным рюкзачком, набитым самыми необходимыми вещами, он автостопом добрался до Сан-Франциско и растворился в огромном городе.

Первые дни он упивался свободой. Целыми днями бродил по шумным улицам, пялясь на витрины магазинов, побывал в зоопарке, на стадионе, спускался к заливу. На ночь он забирался на какую-нибудь покачивающуюся у причала яхту и, устроившись на палубе среди канатов и парусов, думал о том, что теперь он один на всем белом свете и что будет дальше – неизвестно. Однако страха не испытывал, а только презрение к родителям, особенно к матери. Она, она во всем виновата! Говорил ей отец, что плохо себя чувствует. А ей все, как всегда, было по фигу. Но, между прочим, отец тоже хорош – размазня, никогда не мог постоять за себя.

Через три недели родительские деньги подошли к концу и для Лени наступили черные дни. Ему пришлось познать науку выживания – он все время проводил в поисках еды, рыская по оптовым рынкам, попрошайничая и подворовывая. Леня стремительно опускался на дно. Он с ног до головы зарос грязью. В ободранном, истощенном, нервном подростке уже трудно было узнать бывшего ученика одной из престижных московских спецшкол. Он голодал. Каждый следующий день начинался, как и предыдущий, с желания поесть. Леня доходил до отчаяния, хотя гордость и самолюбие не позволяли ему обратиться в советское консульство, мимо которого он довольно часто проходил, бродя по городу.

В то утро Леня Шестернев проснулся на скамейке в небольшом скверике напротив ночного клуба. Всю ночь над входом в клуб сияла неоновая реклама, до утра из-за неплотно прикрытых дверей доносились звуки музыки и громкий женский смех. Несколько раз сквозь сон Лене показалось, что чей-то мужской голос по-русски звал то ли Таню, то ли Саню.

Утром, стряхнув сон, он подумал: может, зайти? Если там русские, вдруг помогут и возьмут на работу?

Но, постояв у входа, он решил, что лучше вернется сюда к вечеру. Сейчас надо найти чего-нибудь пожевать.

В этот день ему повезло. На соседней улице у супермаркета стоял морской контейнер с фруктами, нужна была помощь в разгрузке.

К вечеру, изрядно подустав от тяжелой работы, Леня получил двадцать пять долларов и в маленьком магазине купил батон хлеба и пакет молока. Чернявый продавец, отсчитывая сдачу, окинул его подозрительным взглядом и молча подал пакет с продуктами.

Леонид решил эту ночь провести на старом месте у ночного клуба.

Наступили сумерки. Он торопился. На скамейке можно будет прокантоваться до утра. Леонид и предположить не мог, что от самого магазина за ним идут два парня. Проходя мимо клуба, он сбавил шаг. Потом остановился. А что, если зайти? Пацаны, с которыми он общался на пляже, рассказывали, что частенько подрабатывают на карманные расходы мытьем посуды. Вдруг его возьмут на работу? Он бы старался...

Удар в спину заставил его резко отскочить в сторону. Дальше все получилось, как в кино. Смуглый парень, выше и старше его самого, злорадно улыбаясь, схватил за запястья, а второй, юркий и наглый, сунул руку в карман джинсов и вытащил деньги.

– Ты что, гад? – заорал Леня почему-то по-русски.

Изловчившись, он сделал верзиле подсечку. Тот упал и с размаху ударился об асфальт. Второй, зажав деньги в кулаке, ударил Леонида под дых. Тут Леня озверел. Поливая грабителей площадным матом исключительно на родном языке, он молотил обидчиков со всей злостью, накопившейся в нем за эти тяжелые дни. Парни поначалу опешили, но потом быстро сообразили, что их двое и они явно сильней, и решили с белобрысым психом разговаривать методом силы – кулаками и ногами.

Драка привлекла внимание хозяина клуба. Джонни Томмазо сразу уши навострил, услышав знакомые слова «Дитынах! Бобтуюмьят!», раздававшиеся с улицы. Вот те раз! А ведь так его русские девочки объясняются между собой, когда не в духе. Он толкнул дверь и вышел на крыльцо. Ничего себе, двое против одного. А тот блондин совсем еще мальчишка! И, пожалуй, знает приемчики, умело отбивается.

– Пелять! – донеслось до него, когда блондин, сделав выпад, лягнул противника в пах. – Пелять ипона!

Тот согнулся, но второй подставил блондину подножку. Парень упал. И двое обидчиков стали ногами избивать поверженного мальца. Джонни Томмазо не любил, когда били лежачего. Он сбежал по ступенькам и, сграбастав двух пуэрториканцев за шкирку, отшвырнул в сторону.

– Пошли вон, подонки! – заорал он и отвесил пинка под зад и тому и другому. Парни, не оглядываясь, бросились бежать.

Леонид поднялся с тротуара и увидел перед собой пожилого широкоплечего мужчину лет пятидесяти пяти.

– А ты молодец! Отменно дрался, – сказал тот по-английски. – Мне показалось, ты что-то им пытался объяснить по-русски. Ты что, русский?

– А твое какое дело? – попятился Леонид, вытирая рукавом кровь, капавшую из рассеченной губы и надбровья.

– Ну-ну, не заводись! Звать тебя как?

– Леонид.

– Леонид? Здорово! Так звали короля Спарты. Слышал о таком древнегреческом государстве?

Леонид насупился.

– Я не грек, я русский!

– Ладно, ладно. Пусть так. Но дрался ты все равно как настоящий гладиатор, как Спартак. Слышал про него?

– Да, слышал. Моего отца звали точно так же.

– Почему звали? Где он сейчас?

– Погиб два месяца назад в автомобильной катастрофе... вместе с матерью, – сказал Леонид, и его голос дрогнул.

– Ну, парень, вот это действительно удар, все остальное – чепуха! – Джонни Томмазо обнял Леонида за плечи. – Зайдем-ка на минутку ко мне, – сказал он, подталкивая Леню к лестнице. – Умойся, у тебя все лицо в крови.

Когда Леонид смыл кровь и осторожно вытер распухшее лицо полотенцем, мужчина снова спросил его:

– А где ты живешь, парень?

– Нигде.

– И давно ты из России?

– Скоро пять месяцев. Но домой, в Москву, я возвращаться не хочу, – скороговоркой добавил Леонид.

– Понял. Ты решительный парень. Я это сразу почувствовал. И знаешь, ты мне нравишься. Давай познакомимся. Меня зовут Джонни. Джонни Томмазо.

Леонид пожал протянутую руку.

– Сколько тебе лет, Леонардо? Ничего, если я буду звать тебя так?

– Нормально. Мне нравится, зови. А насчет возраста, в ноябре будет четырнадцать.

– Ты еще совсем ребенок, а ведешь себя как мужчина. Это хорошо.

К Томмазо подошел управляющий клубом и что-то тихо сообщил на ухо.

Тот кивнул и обернулся к Лене.

– Леонардо, хочешь, поедем ко мне домой. Я живу один. У меня нет сына. Будешь за него. И если захочешь, сделаю из тебя настоящего боксера, я это умею.

У Лени от неожиданности перехватило дух. Ему с первого взгляда понравился этот мужественный и добрый человек.

– Да, я согласен, – сказал он и едва не расплакался.

В шикарном «Ягуаре» Леня совсем воспрял духом. Окинув взглядом салон, он спросил, кивая на клуб:

– А ты что, здесь самый главный?

Джонни расхохотался.

– Пока нет, но теперь буду думать, каким образом сделать главным тебя.

– Шутишь?

– Нисколько.

– А почему у тебя нет детей?

– Я не женат.

– Почему?

– Без женщин настоящий мужчина неуязвим. Тебе это, конечно, пока непонятно.

– Понятно, – ответил Леня поспешно и, вспомнив семейные сцены, которые отцу устраивала мать, вздохнул и погрустнел.

Наутро Джонни повез его в фотографию, а потом они поехали в мэрию. Спустя полчаса Джонни Томмазо появился у машины весь сияющий и сказал:

– Ну, Леонид, отныне ты Леонардо Томмазо, а я твой законный отец. Ты не рад? А если рад, давай зайдем в кафе-мороженое и отметим событие. Вперед?

– Вперед! – радостно подхватил новоиспеченный Леонардо.

– А потом, дружок, я отвезу тебя в боксерский клуб, и ты посмотришь, как работают настоящие профессионалы. Хочешь стать профессиональным боксером?

– Да, Джонни, хочу. В Москве я занимался в секции классической борьбы. Но мне всегда нравился бокс.

– Это здорово. Но, Леонардо, давай договоримся вот о чем. О Москве придется вспоминать пореже. Ты теперь – стопроцентный американец. И живешь в Сан-Франциско. Усвоил?

– Усвоил.

– О’кей! Не подводи меня. И еще запомни: теперь у тебя будут все условия, чтобы стать сильным, богатым и счастливым. Остальное зависит от тебя. Осенью пойдешь в колледж. Я хочу, чтобы ты получил образование. Я учился урывками. Моя слабость – история. Если бы не... – он кашлянул, будто у него запершило в горле, – то я бы стал историком. Это хорошая специальность. Тот, кто не знает своего прошлого, не способен предвидеть будущее. Народ, не знающий свою историю, все равно что слепой без поводыря.

На следующий день Джонни привел Леонардо в спортивный зал.

– Бобби, – подозвал он благообразного седеющего негра. – Этот парень – мой сын. Я хочу, чтобы ты сделал из него классного боксера. Как думаешь, получится?

– Будем стараться! – Бобби подмигнул Леонардо.

А после часа занятий с мальчиком он сказал:

– Уверен, Джонни, лет через пять ты будешь гордиться своим сыном.

Бобби как в воду глядел. Через три года Леонардо Томмазо выиграл кубок Америки среди юниоров, а еще через два ушел в профи и заработал свои первые самостоятельные деньги.

Выступая на ринге, Леонардо всегда чувствовал за спиной могучую поддержку своего названого отца Джонни Томмазо. А тот взял и однажды ушел из жизни. Ушел совершенно обыденно, совсем не так, как полагается знаменитому гангстеру. Вечером лег спать и не проснулся. Сердце подвело.

Леонардо тяжело переживал смерть Джонни. После его похорон он провел всего лишь один бой, потерпел сокрушительное поражение, получил страшное сотрясение мозга и ушел из спорта навсегда.

– Ты давно не был в России, дорогой Леонардо? – спросил Монтиссори после паузы.

– Очень давно, дон Альберто. Прошло семнадцать лет, подумать страшно.

– Да, время летит, а мы его все подгоняем, подгоняем, – задумчиво произнес Монтиссори. – Доживи Джонни Томмазо до сегодняшнего дня, он бы мог тобой гордиться. Ты, Леонардо, стал настоящим бойцом. Как там, в Сан-Диего, сложно было?

– Пустяки, шеф! Держал их на крючке целый день, а вечером двое из них зашли в бордель, и я за ними. Захожу. Они сразу руки в карманы, а я им по-русски: «Здорово, братья-славяне!» Они, конечно, ко мне с объятиями, а я их – с обеих рук, по очереди. Вот и вся сложность. Двух других уложил в ресторане Лос-Анджелеса мой напарник. Пятого – он же на окраине Санта-Барбары.

– Ну что ж, думаю, ты доставил истинное удовольствие мистеру Игнатову. Ему будет о чем подумать на досуге. Похоже, ты скоро затмишь самого Сержанта. Слыхал о нем?

– Нет, не доводилось. Кто такой?

– Сержант – бо-ольшой профессионал. Говорят, не существует заказа, который бы он не смог выполнить.

– Он американец?

– Русский. У меня есть сведения, что он охотится за мистером Игнатовым.

– Игнатов этого заслуживает, – Леонардо наморщил лоб.

– Но, знаешь, дорогой, я не могу ждать, когда Сержант соизволит воплотить в жизнь свой замысел. Мистер Игнатов может за это время натворить много дел, не входящих в наши планы, – Монтиссори посмотрел в упор на своего собеседника.

– Ну и в чем дело, шеф?

– Я хочу, чтобы ты разобрался с ним немедленно!

– Дон Монтиссори, я расцениваю это предложение как великую честь.

Альберто Монтиссори дружески улыбнулся.

– Я знал, что ты мне не откажешь. – Он похлопал Леонардо по плечу. – Но есть одно маленькое дополнение. Сделать это нужно в России. Убей мы его здесь, русские нас всех перестреляют.

– А кто нам мешает выполнить все это в обратном порядке: сначала перестрелять всех русских, а потом его?

– Ты все шутишь, а я серьезно.

– Какие шутки, шеф? Кто стреляет первым, тот и побеждает. Закон жизни, если угодно – залог успеха.

– Ты мне вот что скажи, Леонардо, когда убивал своих братьев-славян, рука не дрогнула?

– Шеф, давайте не будем об этом, – отрубил Леонардо тоном, в котором не чувствовалось ни волнения, ни сожаления. – Во-первых, окажись я на их месте, они поступили бы со мной точно так же, а во-вторых, насколько мне известно, вы, итальянцы, друг с другом тоже не очень-то церемонитесь.

Монтиссори на мгновение опешил. Может, поставить этого сосунка на место? Ладно, судя по всему, случай еще представится, а сейчас ничего не остается, как только спустить на тормозах.

– А я смотрю, ты зубастый – дай тебе палец, всю руку отхватишь.

– Обязательно, шеф. Вы разве не знаете, что это мой жизненный принцип? Все должны знать, что в присутствии Леонардо Томмазо не стоит гнуть и расставлять пальцы.

– Что ж, неплохо, неплохо. Хочу еще раз сказать, дорогой Леонардо, что этот твой земляк изначально был не прав, когда посмел замахнуться на наш бизнес, решил ущемить интересы семьи и тем самым поставил под угрозу наше общее благосостояние. Он приехал к нам в США для того, чтобы наводить здесь свои русские порядки. Ты можешь спросить меня, почему я не хочу дожидаться возвращения Игнатова? Мне, конечно же, легче пристрелить его где-нибудь здесь.

– Я не спрашиваю вас ни о чем, дон Монтиссори. У меня нет на это права.

– Ты умен, Леонардо, и я всегда сожалел о том, что ты не являешься членом нашей семьи.

– Спасибо, мне очень лестно слышать такую оценку.

– Все дело в том, что я не терплю лишнюю шумиху. А наверняка отыщется какая-нибудь горячая голова, чтобы обвинить в этом убийстве именно меня. Полицейские, вроде какого-нибудь упертого Рона Вуда, только и мечтают о том, чтобы защелкнуть на моих запястьях наручники. Я бы очень не хотел доставлять удовольствие недругам. Если же неприятность с русским доном произойдет в России, то убийство автоматически будет списано на русскую мафию. В уголовном мире России мистер Игнатов является весьма крупной фигурой и наверняка у себя на родине имеет много недоброжелателей. Ты русский и, растворившись в толпе своих соотечественников, легко справишься с заданием.

– О да, дон Монтиссори! Это правильно.

– И еще у меня к тебе такая просьба, – голос Альберто Монтиссори потерял прежнюю силу и плавно перешел в шепот: – Мне бы очень не хотелось, чтобы ты где-то засветился или попал в руки российской полиции. Такой неприятный случай может бросить тень на всю нашу семью. И потом... в России отвратительные тюрьмы. Уверяю, Леонардо, тебе там не понравится.

– Я сделаю все возможное, дон Монтиссори, чтобы не огорчить вас.

– Ты помнишь, Леонардо, сколько я тебе заплатил однажды за жизнь Коротконогого?

– Да, конечно. Двадцать тысяч долларов.

– Так вот, в этот раз я плачу в десять раз больше. Этих денег вполне хватит на то, чтобы купить новый дом и завалить любимую женщину подарками. Женщины – ужасные мотовки, – рассмеялся Альберто Монтиссори.

– Вы необыкновенно щедры, дон Монтиссори. Можете считать мистера Игнатова покойником. Интересно, сколько денег обещали Сержанту за мистера Игнатова?

– Это одному богу и Сержанту известно, мой мальчик.

– Ну, так уж и мальчик.

– Ну-ну, не обижайся, дорогой Леонардо. Тебе тридцать один, а мне-то скоро пятьдесят.

– Ладно, дон Монтиссори. Завтра же я вылетаю в Москву. Но прежде у меня есть пара вопросов.

– Думаю, все твои вопросы отпадут после того, что я тебе скажу. Слушай меня внимательно и запоминай. Леонардо Томмазо, американец итальянского происхождения, едет в Россию по индивидуальному туру. Вот твои документы и авиабилет Сан-Франциско – Москва и обратно. – Монтиссори взял конверт со столика и протянул Леонардо. – В аэропорту тебя встретит гид-переводчик. Он отвезет тебя в гостиницу. Вот тебе номер телефона моего человека. – Монтиссори достал визитку. – Позвони ему. Обязательно из автомата. Договоришься о встрече. Он введет тебя в курс дела. Подскажет, как найти мистера Игнатова, передаст все, что нужно. И думаю, нет надобности говорить, что ты не должен расслабляться ни на минуту. Понимаю, столько лет не был в родном городе, воспоминания детства и все такое... Все понял?

– Понял.

– Вопросы есть?

– Пока нет, но обязательно будут, шеф! В случае успеха...

– В случае успеха? Я же сказал, что все обещанное – твое.

– Вы меня не поняли, дорогой Альберто.

Монтиссори вскинул брови.

– Двести тысяч – это, конечно, хорошо, но я собираюсь просить вас, если справлюсь с поставленной задачей, взять меня в долю.

– Леонардо, ты действительно уже не бамбино. – Монтиссори задумался всего на какую-то долю секунды и, решив, что сейчас не время для торговли, с радужной улыбкой ответил утвердительно: – Обещаю, мой дорогой. Конечно, обещаю.

– Э нет! – жестко возразил Леонардо Томмазо. – Я бы хотел услышать «да».

– Да! Конечно, да, мой дорогой Леонардо!

Сороковины прошли. Душа Стреляного улетела на небо, и события не заставили себя долго ждать. Одна из группировок с Петроградской стороны, активно заявляющая о своей лидирующей роли в городе, в один день потеряла шестерых ведущих членов. Они собрались на даче под Павловском, чтобы за кружкой пива обсудить свои дела. По даче выстрелили трижды из противотанкового ружья. Все шестеро погибли на месте, а большой кирпичный дом был разбит вдребезги.

Спустя два дня был найден мертвым в своем гараже лидер другой «самостоятельной» группировки. Облитый с ног до головы серной кислотой, он умер в страшных мучениях. А еще через день одновременно поступило два сообщения: о гибели четырех молодых парней, претендовавших на лидерство в Лиговском районе, – их взорвали в «Мерседесе» прямо посреди города, – и об автокатастрофе, унесшей жизнь лидера братвы с Васильевского острова.

В такой обстановке питерские и московские авторитеты обратили свои взоры на тридцатилетнего Михаила Валерьяновича Степашко по кличке Пузырь.

Пузырь сумел сохранить костяк прежней банды, и за время траура его новые подопечные научились заглядывать ему в рот и спешили предугадать любое желание. Такое верноподданничество осиротелой братвы не доставляло радости лидерам других группировок, и они старались избегать встреч с Пузырем.

Однако часть банды Стреляного, отказываясь верить в удачу и везение нового лидера, разбежалась по различным группировкам. Пузырь никого не уговаривал. Но те, кто хорошо знал его, не сомневались в том, что он сполна рассчитается за это недоверие.

Законные в Москве были осведомлены и о том, что в течение последних двадцати дней Пузырь трижды приглашал петербургских лидеров на переговоры за «круглым столом», где предлагал решить все возникшие разногласия, а затем сообща выбрать смотрящего города. Но его приглашения оставались без ответа, каждый из лидеров поглядывал на собственную братву и видел себя правителем Санкт-Петербурга.

По субботам Пузырь вместе со своими друзьями традиционно проводил время с девочками. А по будням они работали на него у гостиницы «Астория», заставляя прижимистых, но нетвердых в делах покупной любви иностранцев расплачиваться за нее твердой валютой.

День, когда путаны обязаны были трудиться за идею, то есть обслуживать задарма его самого, приятелей, а также почетных гостей, он называл «субботником».

Пузырь отобрал с десяток девиц с монашеским обличьем. Они бросали на него кроткие взгляды, а он рядом с ними ощущал себя завоевателем, вторгшимся в обитель «христовых невест», так что им ничего другого не оставалось, как подарить свою честь доблестным воителям, дабы сохранить себя для дальнейших молитв.

Кроткие «голубицы» удовлетворяли любое желание каждого из гостей, сочетая с необыкновенным мастерством как преданность бессловесных рабынь, так и мудрость гейш, обладающих даром поддерживать во время трапезы благоприятную для пищеварения атмосферу.

Для приятного уединения Пузырь выбрал хрупкое создание семнадцати лет от роду и росточком с ноготок. Куколка – известная на весь Санкт-Петербург дорогая проститутка – считалась профессионалкой в своем деле, а ее «рабочий» стаж уже насчитывал что-то около четырех лет. Рядом с ней Пузырь ощущал себя Ильей Муромцем. А немного позже он убедился, что в присказке относительно золотника, который мал, да дорог, таится глубокий смысл.

Куколка раздела и уложила Пузыря в постель сама. Он и опомниться не успел, как она – нагая, с распущенными по спине волосами цвета спелой пшеницы – оказалась верхом на его пузце. Легкая, воздушная и вездесущая. Сначала она повалилась на него и впилась в губы, а потом сползла вниз и принялась облизывать его соски и живот. Пузырь возбудился. Она схватила член и, теребя его нежными пальчиками, склонилась и взяла в рот головку его уже затвердевшего копья. Когда она начала ласкать языком уздечку, Пузырь живо вообразил, что может ощущать космонавт в состоянии невесомости. Он уже готов был выполнить «спуск», но она приподнялась и, схватив обеими руками теперь уже по-настоящему гигантский фаллос, поместила его одним махом в свое влажное и плотное лоно. Пузырь замычал, когда Куколка быстро-быстро стала подниматься и опускаться. Он уже ощущал себя не Ильей Муромцем, а разнузданным Соловьем-разбойником. Ничего подобного он раньше не испытывал. Правильно говорят, что женщины уважают лишь грубую силу, пронеслось в голове. Ну, держись, наездница! Дальше он имел ее, как хотел, и всякий раз она извивалась в судорогах, стонала, металась... и умоляла повторить все с самого начала.

В субботу он, как говорится, предавался излишествам, перебрал спиртного и теперь, воскресным утром, валялся пластом. Стоило лишь пошевелиться, как сразу накатывала дурнота.

Короткие и резкие звонки ударили по перепонкам автоматной очередью. Междугородный, будь он неладен! Кто же это? Свои знают, что в воскресенье его можно беспокоить лишь после полудня.

– Слушаю, – бросил он в трубку, собравшись с силами.

– Я разговариваю с Михаилом Валерьяновичем Степашко?

Голова прояснилась мгновенно. Так к нему обращались только в отделении милиции, прежде чем защелкнуть на запястьях «браслеты». Он привык к своему погонялу, а привычка, как известно, вторая натура.

– Предположим. А ты кто такой?

– А я Варяг.

– Варяг?! – Пузырь задержал дыхание.

– Он самый! Нам нужно встретиться и кое о чем поговорить. Сегодня воскресенье. В понедельник приезжай в Тверь. Я тебя буду ждать в шесть вечера в ресторане речного вокзала. Вот пока и все. Да, вот еще! Тебе привет от Трубача! Ну, будь здоров.

Послышались короткие гудки. Пузырь положил трубку на рычаг.

Михаил Степашко, он же Пузырь, с Трубачом познакомился в известной московской тюрьме, куда угодил за вымогательство и рэкет. Смотрящим по тюрьме в то время был Трубач. Ему полагалась отдельная камера, он свободно расхаживал по длинному тюремному коридору в мягких тапочках и теплых трениках, с воли бесперебойно поступал грев, а на столе, кроме марочного коньяка и пшеничной водки, не переводились консервированные ананасы, до которых Трубач был большой охотник.

Вольготно жилось ему в тюрьме.

Ни для кого не являлось секретом, что Трубач был одним из тех, с кем начальник тюрьмы советовался по многим вопросам, в том числе и о судьбе некоторых арестантов. Этот тандем определял политику казенного дома. Зэки знали, что порой Трубач покидал камеру и где-то на окраине Москвы в компании с красивыми девушками предавался пьяному разгулу, стараясь хотя бы так скрасить бесцветное тюремное существование. Правда, потом пару дней он отлеживался, избавляясь от похмельного синдрома при помощи родного «Жигулевского» пива.

В эту тюрьму Трубач попал не случайно – таково было решение воровского сходняка. В последние годы там правил беспредел, и даже обычная «прописка» молодняка нередко принимала форму издевательства и заканчивалась для новичка трагически. Хуже всего было то, что первоходки сумели навязать тюрьме свой порядок. Здесь главенствовал сильнейший, а это было не по понятиям. Наглые, физически крепкие ребята посмели взять на себя роль присяжных и сурово судили новичков даже за невинные проступки.

Воры в законе всполошились лишь тогда, когда зараза беспредела этой тюрьмы перекинулась на другие тюрьмы – она стала одной из главных поставщиц петухов. В зонах для опущенных теперь отводились не углы около входа, как было прежде, а строились бараки. Кроме того, петухи-опущенные попадали в касту «отверженных» задолго до того, как им разъясняли тюремные традиции, а это опять было не по понятиям.

Петухов согнали в «пресс-хаты» – самая страшная выдумка тюрьмы. Угроза попасть в такую камеру развязывала язык самому дерзкому. В жерновах беспредела гибла молодежь, которая со временем должна была перенять традиции законников.

Этого воры в законе больше терпеть не могли – в «крытки» и зоны были направлены крепкие смотрящие и положенцы, которым давались неограниченные полномочия сходняка.

Разместившись в тюрьме, Трубач сразу же отменил прописку, пообещав сурово наказать за ослушание. Первым, кого он покарал, оказался блатной по кличке Слизень. Он осмелился опустить семнадцатилетнего пацана за то, что паренек не проявил должного почтения и наотрез отказался прописываться.

Узнав об этом, Трубач явился вечером в камеру и на веселое приветствие Слизня раздраженно отреагировал:

– Не слышу почтения в голосе. И что это за дурная манера обращаться к вору в законе по погонялу. Ну-ка, повтори по имени и отчеству!..

– Трубач... С каких это пор?.. Я ведь даже и не знаю твоего имени.

– Цыц! Паскуда, умолкни. Ты, хмырь зачуханный, чего требовал от первоходки-пацана, которого опустил сегодня утром? Ну-ка, мужики, у кого баб давно не было, повеселитесь с бывшим блатным!

Через пять минут Слизень стал рядовым петухом, а довольные зэки затолкали вчерашнего лидера под нары пинками.

Михаил Степашко появился в этой тюрьме спустя неделю после того случая. В камере, куда он попал, верховодил ворюга по кличке Штырь, наглый, сволочной мужичонка. Кинув взгляд на вошедшего верзилу, он подмигнул братве и заявил:

– Вот эта лошадка и повезет меня до параши.

Парень попытался оказать сопротивление, но когда Штырь все-таки запрыгнул ему на спину и, подражая седоку, ткнул пятками бока Михаила, понукая того следовать к двери, добродушный толстяк резво повернулся и опрокинул наглеца на парашу.

Штырь упал на нее всей задницей и, конечно, опрокинул. А когда поднялся, вонючий и мокрый, кто-то из мужиков заметил:

– Штырь, толстяк-то тебя до самой параши довез, как ты и просил.

Штырь повернулся к мужику и тихо, с расстановкой сказал:

– Тебе и этому борову не жить. Все равно убью, падлы.

– А ты словами-то не очень бросайся и голос на мужиков не поднимай. Не советую, – высказался степенный арестант лет сорока. – Чего хотел, то и получил. А если кого-нибудь из нас попытаешься тронуть, то тебе до суда не дожить... Скажем, что с нар свалился.

О новом парне на время позабыли, а он стоял, раздумывая, как следует вести себя дальше в этой непростой ситуации.

Трубач появился после отбоя. В новом спортивном костюмчике, гладко выбритый. Казалось, что он сел в тюрьму, чтобы отдохнуть от городской суеты и набраться сил, отоспаться.

– Ну чего, мужики? Значит, Штырь распорядился, чтобы этот толстяк возил его до параши?

– Распорядился, Трубач, будто он тут главный.

Трубач горестно вздохнул.

– Не узнаю тебя, Штырь. Что это на тебя нашло? Мне ли объяснять тебе, коренному обитателю тюрьмы, что за каждое оброненное слово нужно отвечать. Нехорошо, Штырь! Повел себя, как первоходка. Прекрасно ведь знаешь, что новичку нужно все растолковать. – Трубач ткнул пальцем в стоящего рядом Михаила Степашко. – И должен был сделать это ты. Как старший. Чтобы уберечь его от глупостей. Только после этого с него можно спрашивать. А потом, разве он козел, чтобы возить блатаря до параши?

Трубач говорил спокойно, но его сиплый голос в примолкшей «хате» казался колокольным звоном.

– Трубач, я всего лишь пошутил, – Штырь сделал попытку оправдаться.

– Пошутил?.. Что я слышу? Если бы ты точно так же пошутил с одним из нас, то уж, поверь мне, никто не оценил бы твоего остроумия. Почему его должен оценить новенький? Ты дважды грешный, Штырь. Первый твой грех – это беспредел, а второй – ты по горло нахлебался параши. Разберитесь с ним, мужики.

– Трубач...

– Я все сказал. – И Трубач потерял всякий интерес к Штырю. – А ты откуда, парень? – повернулся смотрящий к Михаилу Степашко.

– Из Питера.

– Из Питера?! – Лицо Трубача расцвело радостью. – Откуда именно?

– С Лиговки.

– Вот так так! – оживился Трубач. – Я ведь и сам с Лиговки! Знаешь что, парень, ты мне нравишься. Завтра я переговорю с Антонычем, чтобы тебя перевели ко мне. Какое у тебя погоняло?

– Пока еще никакого.

– Ага! Ну тогда... Пузырь! Будешь теперь Пузырем. Не обидно?

– Нет, – улыбнулся Михаил.

Позже Михаил Степашко частенько вспоминал этот день. Его обидчика, видного блатаря по кличке Штырь, тогда опустили, и этот эпизод остался в памяти навсегда.

В одном номере с Трубачом Пузырь прожил четыре месяца, а потом его по этапу отправили в марийские леса. Встреча с известным вором не прошла бесследно. От Трубача Пузырь успел перенять многое – умение завоевать уважение братвы, неторопливость и обстоятельность в суждениях. Он ловил себя на том, что порой сипел точно так же, как Трубач.

Но главное, что очень хорошо усвоил Пузырь, – это надобность быть жестким до жестокости и справедливым. Силой его бог не обидел, и теперь он не стеснялся применять ее при первой же возможности.

Звонок от Варяга явился для Пузыря полной неожиданностью. Но он отдавал себе отчет в том, что сложившаяся в Питере обстановка рано или поздно привлечет внимание Москвы. И вот пожалуйста! Он, конечно, готов встретиться с Варягом. Потолковать необходимо. Но почему именно в Твери? Хотя, если подумать, это и нейтральная территория, и спокойное место.

Утром в понедельник Пузырь в сопровождении трех «быков» выехал в Тверь.

Путешествие на машине до Твери было спокойным и приятным. Долговязый, его спутник и правая рука, не задавал лишних вопросов, а Пузырю тоже было не до бесед – он слишком устал на прошлой неделе и теперь отдыхал. В пути они сделали только одну остановку – размяться и отлить.

В ресторан Тверского речного вокзала Пузырь вошел ровно в шесть вечера. Он сразу увидел Варяга. Тот сидел в правом дальнем углу и читал газету. После обычных приветствий оба решили, что не мешает сначала перекусить, а уж потом и говорить о делах. За ужином они выпили пару рюмок коньяка и перекинулись несколькими ничего не значащими фразами.

Первым не выдержал и начал разговор Пузырь:

– Ты, конечно, понимаешь, Варяг, если бы мы тогда вовремя узнали о смерти Стреляного, то мы бы тебя приговорили.

– Я догадывался – и, как видишь, жив-здоров.

– Это по твоему приказу убили Стреляного?

– Он был обречен, – вздохнул Варяг. – Поверь, мне было искренне его жаль, но я ничего не мог поделать. Он мне был даже симпатичен, впрочем, это теперь уже не имеет никакого значения. Я вот о чем хочу спросить: верно ли говорят, будто ты пытался договориться со всеми питерскими, чтобы избрать единого смотрящего?

– Мне нечего скрывать. Да, это так.

– Ты еще и дальновиден. Чувствуется школа Трубача. Он мне говорил, что из тебя мог бы получиться неплохой вор. Вот только жалко, что вы с ним так рано расстались. Ты бы многому мог у него научиться. Мне известно о том, что твое предложение братвой было отклонено, а Червовый даже не пожелал пожать протянутую руку.

Червовый был давний недруг Пузыря. Об этом знали все. Неприязнь возникла еще в юности, когда микрорайон, в котором они оба проживали, оказался расколотым мальчишескими разборками на два непримиримых лагеря. Червовый и Пузырь верховодили каждый в своем и не упускали случая, чтобы покрепче досадить друг другу. С годами неприязнь усилилась и переросла в открытую вражду.

– И что с того? Мы с ним и раньше не ладили.

– А ты разве не знаешь, что Червовый поступает не по понятиям, и о вражде следует забывать хотя бы на время похорон. К тому же нельзя бить по протянутой руке.

– Ничего, я переживу, – ответил Пузырь.

– Ты крепкий парень, Пузырь, и это тебя может погубить. Мне известно, что тебя хотят устранить. Поверь мне, ты неподходящая кандидатура для беспредельщиков, никто не хочет иметь у себя на горле крепкую руку.

– Что ты от меня хочешь, Варяг? В конце концов, моя жизнь, а уж тем более смерть – лично меня касаются.

– Ошибаешься, Миша. Ты нужен нам, и мы хотим тебе помочь. Ты должен согласиться с тем, что смотрящим в Санкт-Петербурге будет Шрам. Тебе отводится роль его заместителя, правой руки, если угодно. Мы ждем твоего решения.

– Когда нужен ответ?

– Я не могу дать тебе время на размышление. Его просто нет, потому что завтра уже может быть поздно. Кто знает, а не торчит ли у твоего подъезда киллер, чтобы за каких-то двадцать штук продырявить твой затылок. Ты должен помнить о том, что твоя голова стоит значительно дороже. Соглашайся, у тебя нет другого выхода. Все остальное мы берем на себя. Ну?.. Не слышу ответа.

Пузырь курил, глубоко затягиваясь и с шумом выпуская кольца дыма.

– Хорошо, я согласен.

Варяг одобрительно похлопал Пузыря по плечу. Они многозначительно пожали друг другу руки.

– Советую уехать из Питера недели на две. Отдохни, расслабься. Грибочки, банька, рыбалка. Не хотелось бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось. А через две-три недели в Питер приедет Шрам. Я уверен, вы найдете общий язык, разберетесь с делами. И у вас все будет в полном порядке. Ну а теперь – будь здоров, до встречи.

После гибели Стреляного сорок дней в Питере действительно было на редкость спокойно. Старые оперативники за десятилетия службы не могли припомнить такого штиля в своей работе. Даже пьяная драка рассматривалась в эти дни как событие исключительное, и милицейские наряды чаще всего выезжали на уличные дежурства без особых заданий.

Но опытные сотрудники правопорядка хорошо знали, что такое затишье не вечно и что очень скоро братва начнет выяснять отношения: наказывать провинившихся, мстить обидчикам или просто убивать без особой причины, под настроение, и на улицах города вновь зазвучат выстрелы. И они не ошиблись. В первую же неделю после сороковин подтвердились все их предположения. Но события следующей недели превзошли любые ожидания.

Червовый с утра находился в приподнятом расположении духа. Несколько последних дней его беспокоила весть об исчезновении Пузыря, и он разослал гонцов во все концы, чтобы выяснить его местонахождение. Он опасался, что толстяк готовит какой-нибудь неприятный сюрприз питерской братве, и в частности ему. Отыскать Пузыря удалось не сразу. Лишь сегодня, на третий день поисков, выяснилось, что тот неподалеку от Финского залива обживает новенькую дачу своей приятельницы и ведет вполне безмятежный образ жизни: спит до самого обеда, ест с куста спелые ягоды, после обеда почитывает в гамаке свежие газеты, играет в пинг-понг и между делом трахается с двумя подружками сразу.

В целом достаточно скучно проводит время Пузырь, подумал про себя Червовый и решил положить конец этому однообразию в жизни неприятеля. Он уже заплатил аванс одному отморозку, согласившемуся за пятнадцать кусков бросить гранату под гамак с раскачивающимся Пузырем, и теперь этот дебил, по всей видимости, с нетерпением ждал адресок, чтобы скорее отработать назначенную сумму.

Что ж, пора ехать, решил Червовый, спускаясь на лифте. На улице накрапывал дождичек. Укрывшись зонтом, Червовый неторопливо вышел из подъезда. Под его окнами стоял бордовый «жигуль» девяносто девятой модели. Это была его рабочая машина, на которой он добирался до теплого трехместного гаража, где его дожидались две красавицы – «БМВ» и «Ниссан». Привычно отомкнув дверь «девятки», он бросил зонтик на заднее сиденье, вставил ключ зажигания, не спеша повернул его.

Взрыва Червовый не услышал. Он лишь почувствовал, как машину подбросило вверх. Мгновения хватило, чтобы припомнить маленький дворик, в котором он провел большую часть своего детства... Еще мгновение – и наступила кромешная тьма.

Борис Бегетов, по кличке Бегемот, имел все основания, чтобы быть первым. Его группировка была одной из самых мощных и многочисленных в Санкт-Петербурге. После гибели Стреляного единственный, кто мешал усилению его авторитета, был Червовый – он не шел ни на какие контакты. Люди Червового контролировали несколько базаров, опекали центральные гостиницы и открыто говорили о том, что хотели бы после смерти Стреляного установить тотальную опеку над портом и таможней. Морской порт и таможня представляли собой весьма лакомый кусок: ежедневная прибыль от этого бизнеса во много раз перекрывала доход, получаемый за месяц со всех киосков Васильевского острова.

Когда Стреляный был еще жив, Бегемот заключил с Червовым соглашение о разделе порта. Бегемот стремился взять под свой контроль вывоз оружия, драгоценностей, антиквариата. Червовый наложил лапу на наркоту, автомобили, изделия ширпотреба. Но личные планы и амбиции каждого из них простирались значительно дальше. Бегемот ждал удобного момента, чтобы подчинить своему влиянию весь порт. Червовый также не собирался ограничиваться тем, что имел. Реально каждый из них стремился к контролю над всем городом, но на пути обоих стояли головорезы Стреляного, которые сейчас, лишившись своего лидера, находились в некоторой растерянности.

Бегемот понимал, что для него наступил весьма удобный момент и что нужно действовать, убрав прежде всего с дороги Пузыря, единственного реального преемника Стреляного. А далее, размышлял он, не составит труда переманить к себе наиболее перспективных бойцов, тем самым полностью ослабив позиции когда-то сильнейшей группировки.

Поэтому первым в его списке на уничтожение стоял Пузырь.

Об устранении Пузыря Бегемот быстро договорился с Червовым. Тот обещал эту акцию взять на себя. Расходы компаньоны решили поделить пополам.

Червовый не подозревал, что в списке Бегемота сам он числился под номером два.

Бегемот неторопливо поднялся на свой четвертый этаж. Червовый обещал, что сегодня с Пузырем все будет покончено, и он торопился домой, чтобы не пропустить выпуск ежедневной криминальной хроники, в которой должны сообщить о преждевременной кончине известного питерского авторитета.

Бегемот остановился перед стальной дверью и не без гордости подумал о том, что по надежности она не уступит дверям в хранилище любого городского банка. Конечно, ему пришлось выложить изрядную сумму на ее установку, но зато теперь за этими сварными пластинами он чувствовал себя в безопасности.

Бегемот сунул руку в карман куртки, вынул тяжелую связку ключей и, выбрав среди них нужный – длинный, похожий на прут, с массой мелких зазубрин, – сунул его в замочную скважину.

В последнее мгновение своей жизни Бегемот увидел вспышку, которая оказалась гораздо ярче тысячи солнц. Он почувствовал, как стал невесомым, и с облегчением рванулся навстречу свету, не в силах противиться. Сильный взрыв вышиб дверь, будто это была не полуторатонная громада, а спичечный коробок, и вместе с куском стены бросил прямо на Бегемота. Взрывная волна перевернула его и швырнула в широкий пролет между лестницами. Раздался глухой звук падающего тела, а уже затем с четвертого этажа громыхнула тяжелая дверь, расплющив его под собой.

Гном в преступной элите Санкт-Петербурга занимал особое место. Он верховодил небольшой, но отчаянной шайкой головорезов, которые, не считаясь с риском, грабили квартиры крупных предпринимателей, банкиров и антикваров. Гном отличался невиданной жестокостью. Он не просто грабил, он убивал всех, кто оказывался невольным свидетелем. И не просто убивал, а лишал жизни с наслаждением.

В своей группировке Гном ввел беспрекословное подчинение, жестоко расправляясь с любым инакомыслящим. Прозванный Гномом за свой малый рост, он сумел завоевать особое признание братвы еще три года назад, когда на глазах у изумленных пацанов в «честной драке» один на один просто порвал на куски в прямом смысле этого слова здоровенного верзилу по кличке Рыжий, посмевшего оспаривать с ним, с Гномом, лидерство в группировке. Потерявший над собой контроль Гном в ярости разодрал Рыжему рот, зубами вырвал у того куски мяса, откусил нос. А напоследок, когда Рыжий от страшной боли катался по полу, Гном, навалившись на него сверху, пальцами выдавил тому глаза, а затем долго бил уже неподвижное тело тяжелой пепельницей по голове, разбрызгивая по всей комнате кровь и мозги.

На поминках Стреляного Гном открыто заявил, что претендует на долю от его наследства и для начала хотел бы контролировать Невский, включая рестораны и гостиницы. Спорить с Гномом во время застолья никто не стал – время похорон не для устранения разногласий. К тому же, зная его взрывной характер, нетрудно было предположить последствия таких неприятных разговоров – многих его оппонентов после таких дискуссий находили в подъездах с размозженными затылками.

И вот сорок первый день настал – траур окончен. Первое, что Гном надумал предпринять, – уничтожить Пузыря, чтобы остальные стали более сговорчивыми. Если не поможет эта мера, то тогда нужно будет за хорошие деньги отыскать киллеров, которые сумели бы заткнуть глотки всем тем, кто хочет оттеснить его от наследства почившего авторитета.

Гном был бесстрашным человеком и не любил менять маршруты, всегда добираясь до дома одной и той же дорогой. Он въехал во двор и неторопливо покатил к подъезду. В этот вечерний час во дворе было необыкновенно тихо – не было даже мамаш, которые обычно катили впереди себя коляски с младенцами.

Прежде чем появиться во дворе, Сивый детально изучил обстановку, исследовал маршрут, по которому чаще всего возвращался Гном. Он знал, что тот, въехав в арку, сбросит скорость до десяти километров в час и, петляя по асфальтированным дорожкам, направится к своему подъезду. В одном месте, там, где была выкопана небольшая траншея для прокладки кабеля, он притормозит и аккуратно скатится на рыхлый песчаный грунт, потом осторожно, плавно нажимая на газ, будет выбираться из неглубокой ямы. А далее нужно обогнуть угол площадки и ехать осторожно, чтобы блестящим кузовом не зацепить изогнутую металлическую изгородь. Здесь же стояли металлические мусорные баки, в один из которых Сивый запрятал радиоуправляемую мину.

Гном уверенно вел автомобиль, выпуская в открытое окно струйки сигаретного дыма. Он любил свою машину и очень гордился тем, что такую игрушку может купить не каждый. У него, кроме «Мерседеса», в гараже стояли еще два автомобиля – черный «БМВ» и белый «Вольво». Гном выбирал машину в зависимости от погоды – в хмурый день предпочитал черный цвет, в погожий предпочтение отдавал белому. «Мерседес» цвета морской волны он седлал по праздникам.

Сивый был рад, что в этот день площадка перед домом оказалась пустынной. Он считал себя профессионалом, а потому брака в своей работе допустить не мог – не должно быть никаких лишних жертв. И если бы сейчас у подъездов толкались старики или озорными стайками шныряли ребятишки, он отложил бы смертельную затею до более благоприятного случая.

Сивый терпеливо следил за тем, как «Мерседес» приговоренного выходил из крутого поворота, видел, как задние колеса заехали на тротуар, едва не задевая блестящим бампером ограждения, и как капот поравнялся с мусорным баком. Следующая секунда принадлежала ему.

Сивый нажал на маленькую красную кнопку, и взрыв направленного действия мощно ударил в корпус «Мерседеса». Двухтонный автомобиль, напоминая в своей беспомощности маленькую игрушку, подкинутую злодейской рукой, прокрутился несколько раз в воздухе и, упав на землю, продолжал движение, переворачиваясь с боку на бок, ломая на своем пути металлические заграждения, «грибки» и детские горки.

Искуроченный, с вырванными взрывом дверями автомобиль замер лишь в самом центре детской площадки. На переднем сиденье, уткнувшись головой в руль, навсегда успокоился бандит-беспредельщик по кличке Гном.

С минуту Сивый смотрел на то, что осталось от машины, и, когда убедился, что Гному уже никогда не стать лидером питерской братвы, не спеша зашел за угол, выбросил пульт в мусорный бак и зашагал в сторону метро.

Тихая загородная дачка на берегу Финского залива, где Пузырь поселился две недели назад, оказалась действительно райским уголком. Здесь все было по высшему классу: красивый участок с реликтовыми соснами, обнесенный высоким забором, дом с шикарной отделкой, уютная гостиная с камином, великолепная мебель, зал спортивных тренажеров, в холодильнике – отличная жратва. Но самое главное удовольствие доставили Пузырю две девицы – студентки университета, которых он прихватил с собой на пару дней, но вот уже две недели никак не мог с ними расстаться. Они были настоящими богинями любви. В сочетании с филологическим образованием их непостижимые возможности в постели вызывали в нем самую бурную и разнообразную гамму чувств.

Как только и в каких только видах Пузырь не имел этих девчонок. Они давали ему и стоя, и лежа, и в гостиной, и в ванной. Он имел их в любое время дня и ночи. Искусницы умели возбудить его буквально через каждые полчаса, целуя его во все мыслимые и немыслимые места. Раскованность, с которой они подходили к сексу и друг к другу, полное отсутствие ограничений не переставали восхищать даже такого опытного трахальщика, каким был Миша Степашко. А когда все же он позволял себе расслабиться и отдохнуть от любовных утех, девицы, Светик и Анютка, у него на глазах устраивали такие лесбийские игры, от которых Пузырь спускал непроизвольно, не сходя с диванчика. Господи, спаси и помилуй, думал он, в очередной раз вводя свой член в зад изнемогающей от возбуждения Светке. Какая ж ненасытная! А подружка, ласкающая себе грудь и подставляющая под Светин язычок свой клитор, ну прямо тигрица. Еще мгновение, и она зарычит, вздрагивая от оргазма. Так бы век и трахал двух этих извивающихся и стонущих от постоянного удовольствия шлюх.

За две недели, проведенные вдали от шумного города, Пузырь заметно похудел. И немудрено.

Он напрочь прервал с городом всякую связь, строго-настрого запретив беспокоить его. О том, что он здесь, знали лишь два верных человека. С ними Пузырь пару раз связывался по радиотелефону и, не вдаваясь в детали, узнавал, что творится на белом свете, и в Питере в частности.

Вечерний звонок он воспринял с досадой. Отхлебнув глоток пива, вяло бросил в трубку:

– Слушаю. Кто там меня отвлекает от дел?

– Правильно, Пузырь, отвлекаться не следует.

– Варяг?! – удивился Пузырь.

– Он самый. Слушай меня внимательно: через несколько минут по телику начнется «Криминальная хроника», смотри не пропусти! Я перезвоню после передачи. – И тотчас послышались короткие телефонные гудки.

Пузырь редко интересовался «Криминальной хроникой». Смотреть на результаты чудачеств братвы, а в изувеченных трупах узнавать коллег по опасному ремеслу? Веселого мало.

Подниматься с гамака не хотелось – куда как приятнее наблюдать за нагромождениями облаков, которые без суеты проплывали над дачным поселком.

Пузырь допил пиво, швырнул пустую банку далеко в угол двора и пошел к дому. В гостиной приятно мерцал догорающий камин. Пузырь нажал на пульт дистанционного управления, и экран телевизора вспыхнул многими красками традиционной заставки, а потом в комнату ворвался сильный и решительный голос диктора:

– Сегодня в трех местах Санкт-Петербурга прозвучали мощнейшие взрывы, которые унесли жизни сразу трех уголовных авторитетов. Среди них Александр Федорович Малешко, известный под кличкой Червовый.

Михаил не отрываясь смотрел на экран телевизора. Он увидел развороченную взрывом машину Червового, а потом оператор крупным планом показал его обугленное тело, откинувшееся на высокую спинку кресла.

Вторым был Бегемот, Борис Петрович Бегетов, главарь еще одной питерской группировки. Кого-кого, но только не Бегетова можно было представить в роли покойника. Вот кто всегда казался бессмертным. Жизненного оптимизма и задора Бегетова с лихвой хватило бы на целый десяток. Он был редким весельчаком, хотя часто в своем веселье наносил такой урон окружающим и городу, что после его пребывания строительные бригады неделями трудились на восстановлении ресторана или гостиничного номера, где доводилось отдыхать Бегемоту.

Оператор показал разрушенную квартиру Бегемота – разбитые в щепки шкафы, опрокинутую мебель и огромные растрескавшиеся пуленепробиваемые стекла окон. А дальше была показана пропасть, куда провалилось большое тело Бегемота: на площадке первого этажа лежала неподъемная стальная дверь, из-под которой виднелись лишь ладони убитого.

Третьим был Гном. Он жил стремительно и дерзко, жил взапой, как будто чувствовал скорую кончину. Был безжалостен не только к чужакам, но и к собственному окружению, изощренно наказывая ослушавшихся. Именно так должен был закончить свое существование Гном – в любимой машине, в центре дворовой клумбы, среди вороха грязного тряпья и мусора.

А диктор бодро сообщал о том, что мотивы преступлений неизвестны, но уголовный мир понес значительные потери. Взрывы были проведены профессионально, и, возможно, здесь не обошлось без участия бывших сотрудников ФСБ.

Пузырь взял со стола банку с пивом и, словно это была не жестянка, а самая настоящая граната, выдернул кольцо.

Неожиданная новость облегчения не принесла. Убитых он знал давно и подумал о том, что на их месте мог быть и он. Вспомнилось философское – сегодня ты, а завтра я!

Отхлебнув несколько глотков, почувствовал облегчение.

А когда снова взглянул на заспанных девчонок, которые, потягиваясь, приходили в себя после долгого дневного сна, ему стало совсем хорошо. Жизнь продолжается! И нет никакого смысла портить себе настроение лишь потому, что чье-то никчемное существование уже закончилось. Конечно, со смертью троих самых известных уголовных лидеров Санкт-Петербурга его, Пузыря, позиции значительно окрепнут, и он сможет без помех претворять в жизнь свои затеи. А их у него было хоть отбавляй.

Телефонный звонок прервал его путаные размышления.

– Ты все видел? – спросил без преамбул все тот же голос.

– Да, Варяг, и что дальше?

– Дальше все зависит от тебя, Миша. Мы тебе помогли, теперь ты должен помочь нам. Сейчас в Питере не осталось ни одного реального лидера, который мог бы по-серьезному противостоять тебе.

– Мне это известно. «Криминальная хроника» все популярно объяснила. Что дальше, Варяг?

– Дальше ты должен подготовиться к приезду Шрама. Встретишь его так, как раньше в Питере встречали царя-батюшку, представишь его всем как смотрящего. Не думай, что мы замахиваемся на твои интересы. Власть ты будешь делить с ним поровну. Но его слово всегда должно быть решающим. И больше всего нас интересует бесперебойное пополнение общака, а как это сделать – Шрам тебя научит. Сам тоже подумай на эту тему. И постарайся впредь поменьше стрелять. Нам бы не хотелось осложнять уже отлаженный бизнес конфликтами с властями. Такая вольность требует слишком больших дополнительных сил и вложений. Царствуй так, чтоб все были сыты и довольны. Начнешь самовольничать, пеняй на себя. Ты все понял?

– Да, я все понял, Варяг. Ты смотрящий по России, тебе и решать, – признал Пузырь воровскую власть. – Когда мне ожидать Шрама?

– Жди на следующей неделе.

– Привет Трубачу, – успел произнести Пузырь, но конец фразы натолкнулся на короткие, резкие гудки.

Сивый знал, что Варяг никому не спускает оскорблений, и уж, конечно, он не мог простить гибель пятерых эмиссаров, отправленных с деловым визитом на солнечные пляжи Калифорнии. Перед отъездом из США путем длительных дискуссий Варягу удалось убедить местных воротил взять в долю русских коллег. Устранение посыльных после заключения соглашений следовало расценивать как пощечину, коварный обман, предательство или как объявление войны.

В одном из разговоров в Москве Варяг недвусмысленно высказал Сивому свою позицию по этому поводу:

– Мы должны выяснить, кто отправил на тот свет наших людей. Назар, мне бы очень не хотелось, чтобы это повторилось когда-нибудь снова. Вернешься в Штаты, разберись безотлагательно с этим вопросом. Там тоже руку постоянно нужно держать на пульсе.

– Ясно, шеф. Сделаю все, что в моих силах.

– Как ты думаешь, кто все же посмел поднять руку на наших людей?

– Даже не могу себе представить. Не исключено, Варяг, что это произошло случайно и, возможно, никак не связано с нашим бизнесом. Однако такая вероятность очень мала: пять трупов за один вечер. Это круто. Допускаю, что это может быть дело рук Монтиссори. Он никак не заинтересован в том, чтобы мы укрепились на Западном побережье. Но где Лос-Анджелес, а где дон Монтиссори? Все нужно тщательно проверять. Здесь не должно быть ошибок.

– В общем, Назар, тебе придется проверить все на месте. Думаю, мне не нужно тебя учить, как докопаться до истины, когда все вокруг молчат.

– Все ясно, Варяг. Сделаю все как надо. Ты же заметил по Питеру, наша «фирма» осечек не дает.

– Что есть, то есть, Сивый.

В Лос-Анджелес Сивый прилетел через неделю утром. Ранний час как нельзя кстати отвечал его привычкам в работе. А впереди было много дел. Первым, кого Назар Севастьянов хотел увидеть, был Карло Пачетти, один из самых влиятельных людей Лос-Анджелеса. Под его опекой находился почти весь игорный бизнес Западного побережья южнее Сан-Франциско.

Дон Пачетти не удивился появлению Сивого. Он знал, что русские из Сан-Франциско, о которых так много говорили на побережье, рано или поздно дадут о себе знать после этих громких убийств.

Он долго тряс Сивого за плечи, обнимал, словно любимого сына, и говорил о тесном сотрудничестве. В разговоре он ни одним словом не помянул об убитых русских мафиози. Налаживание связей с русской группировкой Пачетти считал одним из самых удачных шагов в своей карьере. Этот проект позволял открыть ранее недоступный, но весьма перспективный район для сбыта наркотиков и оружия, а русский изощренный ум, полагал Карло, наверняка внесет много нового в заскорузлое мышление местных мафиози.

Убийство русских бойцов ставило под угрозу не только его честолюбивые замыслы, но и саму жизнь. Он отчетливо понимал, что подвергается смертельной опасности – среди русских вполне могли найтись горячие головы, способные, не разобравшись, под горячую руку прервать его славную карьеру. Для некоторых ребят вообще не существует авторитетов, и они без лишних слов могут пристрелить не только безобидного бродягу или губернатора штата, но и его, Карло Пачетти.

Поначалу Пачетти подумал о том, что его подставил кто-то из недоброжелателей, но потом пришлось отбросить это предположение. Ему удалось выяснить, что русская «пехота» понесла потери не только в Лос-Анджелесе, но и в нескольких других курортных городах. Создавалось впечатление, что кто-то целенаправленно выбивает русских с побережья. Дон Пачетти даже подумал, что положение русской мафии может оказаться весьма неустойчивым и он скорее всего совершил ошибку, согласившись вступить с ними в тесный контакт и взять их в дело. Однако, когда появился мистер Севастьянов, сомнения дона быстро рассеялись и он понял, что бой еще впереди.

Они уединились с мистером Севастьяновым в кабинете, где дон Пачетти выразил свое сочувствие:

– Я очень сожалею, мистер Севастьянов, о гибели ваших людей, но могу сказать со всей откровенностью, что мои люди и я не имеем к этому никакого отношения.

– Я принимаю ваши заверения и искренне надеюсь на ваше содействие в этом деле.

– Какой помощи вы от меня ждете, мистер Севастьянов?

– Пока не знаю. Но я намерен выяснить, кто это сделал, и наказать обидчика.

– Поверьте, если бы я знал, то ни секунды не скрывал бы этого от вас. Я постарался предпринять кое-какие шаги, чтобы прояснить ситуацию. Убийство произошло одновременно в трех местах. Верно?

Карло Пачетти неожиданно пришла в голову мысль, что с помощью русских, пользуясь случаем, он сможет разрешить кое-какие собственные проблемы. В районе Лос-Анджелеса орудовала группа молодых мексиканцев, которые не подчинялись никому и могли за какую-нибудь тысячу долларов без особых проблем угробить любого. Дон Пачетти уже пытался подмять под себя этих головорезов, но они упорно сопротивлялись, не желая идти на контакт, и продолжали грабить его клиентов, посещающих казино в Сан-Диего и Санта-Барбаре.

– Конечно, я могу только лишь предположить, кто это сделал. Но вот как найти заказчика? Это вопрос!

– Дон Пачетти, у нас есть кое-какой опыт работы с малоразговорчивыми клиентами. Вы только скажите, к кому мне следует обратиться?

– Его имя Мигель. Он всегда торчит в моем казино «Франческо» после десяти вечера. Но советую вам быть осторожным, во многом он непредсказуем.

– У меня к вам еще вопрос, – холодно произнес Сивый.

– Я слушаю.

– Наши люди интересуются, остаются ли в силе последние соглашения о нашей доле в вашем бизнесе?

На секунду дона Пачетти охватило чувство растерянности. Малоулыбчивый русский своей предельной конкретностью и прямотой заставлял опытного мафиози испытывать внутренний трепет.

– Надеюсь, уважаемый, вы меня не приняли за дешевую проститутку, – ответил он сдержанно. – Дон Пачетти никогда не изменяет однажды данному слову.

– Я удовлетворен ответом. А теперь мне надо идти. Время поджимает, мистер Пачетти.

– Очень жаль, что вы не попробуете лангустов в белом вине, мистер Севастьянов. Это блюдо приготовлено специально для вас.

– Благодарю вас, мистер Пачетти. С удовольствием отведаю как-нибудь в другой раз.

Мигеля удалось разыскать быстро. Он действительно сидел в одном из игорных залов казино «Франческо» и спускал сотню за сотней. Для него, казалось, проигрыш – такое же обыкновенное дело, как одарить улыбкой проходящую мимо красавицу. Мигель придерживался золотого правила – заработанным нужно делиться. А поскольку к богоугодным делам он испытывал отвращение, то свой взнос в общее дело совершал через казино.

Мигелю было тридцать с хвостиком – возраст, когда хочется развлечений, женщин и денег. Всего этого у него было в избытке. А сам он казался воплощением порока: высокий, черноволосый, с крепким, сильным телом, Мигель, вне всякого сомнения, производил на женщин сильное впечатление. Слабый пол перед ним устоять не мог. Женщины сходили от него с ума, ощущая в нем самца, способного ублажить самую похотливую самку, увлечь и повести ее за собой, заставить терять голову и отдаваться по первому его зову. Мигель по своей сути был вожаком, вожаком стаи.

Проиграв в очередной раз, Мигель поднялся, кивком поблагодарил крупье и легко, пружинистой походкой пересек зал и вышел на улицу. Он никогда не появлялся без сопровождения. Поговаривали, что два его верных телохранителя служили ему не только живым щитом, что, мол, мальчики также его слабость.

Мигель осмотрелся и остался недоволен. Телохранители куда-то подевались, даже не предупредив его! Это никуда не годится. С девками, что ли, валандаются? Если это так, придется отбить охоту.

Он не мог предположить, что в ста метрах от «Франческо», в густых кустах колючей акации, лежат два остывающих трупа. Еще час назад они были телохранителями босса мексиканских головорезов Мигеля Альвареса.

Мигель нервно закурил и, закинув ногу на ногу, присел на скамейке.

Назар Севастьянов подошел к нему сзади и, ткнув револьвером в спину, тихим голосом сказал:

– Слушай меня, дерьмо собачье. Ступай вперед, не оглядываясь, к черному «Форду». Если дернешься хоть раз, выпущу тебе кишки вот этой дурой. – И Сивый снова ткнул мексиканца револьвером под ребро.

– Парень, ты, наверное, не знаешь, кто перед тобой? – попытался обернуться Мигель.

– Знаю, ублюдок! И поверь, мне доставит огромное удовольствие возможность пристрелить тебя. Не искушай меня и топай быстрее!

У «Форда» стояли трое. Один услужливо распахнул перед Мигелем дверь, как если бы тот был его босс, и мигом устроился рядом.

Севастьянов сел с водителем.

– Ребята! – театрально вскинул руки Мигель. – Вас здесь набилась целая машина. Неужто все по мою душу? Что вам от меня надо? Вы явно меня с кем-то путаете! Боюсь, вы недооцениваете ситуацию.

– Вишь ты, распетушился! Похоже, это ты не понял, с кем имеешь дело, – отозвался Севастьянов. – А мы у тебя спросить хотим лишь вот что. Кто тебе заплатил за убийство наших русских пацанов? Не забыл?

– Этот вопрос не ко мне, – вскинул подбородок мексиканец.

Он сразу понял, о ком идет речь, и, конечно же, помнил лицо заказчика, бросившего ему тогда на стол три пачки со стодолларовыми купюрами. Ему, профессиональному убийце, было ясно: если он откажется от таких денег, найдутся другие желающие снять банк. А его репутация будет подорвана.

– Понятия не имею, о чем вы говорите, – наигранно выдавал Мигель.

Сивый внимательно посмотрел на мексиканца и обратился к парню за рулем:

– Ну-ка, давай отъедем подальше от города. Никогда не думал, что мексиканцы такие несообразительные. Жми на педали, Витек. Не хотелось бы тревожить горожан предсмертными воплями этого ублюдка.

Машина рванулась с места. Она напоминала пирогу, скользящую по глади асфальтовой реки, переливающейся в свете ночных ламп.

Альварес некстати вспомнил о том, что деньги, полученные за убийства, он выгодно вложил в кокаин. Он ждал удобного случая, чтобы реализовать без риска всю полученную партию.

«Форд» быстро набирал скорость и мчался в сторону городской свалки – самое страшное место в пригороде Лос-Анджелеса. Несколько дней назад в контейнере с мусором там были обнаружены четыре расчлененных трупа. Мигель с ужасом подумал о том, что через день кто-нибудь из постоянных обитателей свалки натолкнется и на его изувеченное тело. Его прошиб холодный пот, и он почувствовал, как рубашка неприятно прилипла к спине. В горле пересохло, ноги стали ватными.

– Остановите машину! Я знаю, кого вы ищете! – сказал Мигель хриплым голосом.

– Останови, Витек, – приказал Севастьянов. Машина съехала к обочине. – Слушаю тебя. – Сивый уставился на мексиканца.

– Дело в том, что я незнаком с этим человеком. – Сивый вопросительно поднял бровь, а Мигель поспешно продолжил: – Но мне известны люди, которые могут указать на него.

– Похоже, наш мексиканский друг со страха совсем отупел или, наоборот, считает нас полными кретинами. Поезжай, Витек. Кажется, нам предстоит сегодня грязная работенка. Этот пидор хочет, чтобы я лично закопал его в отбросах на свалке. Незавидная тебя ожидает смерть, Мигель. Я ведь не боюсь грязной работы и не поленюсь испачкать руки. Ты же нас, русских, знаешь. Нам с детства не привыкать копаться в навозе.

Машина мчалась по пустынному шоссе. Казалось, будто Витек лидирует в гонках «Формулы-1».

– Я все понял, я расскажу об этом человеке, – взмолился Мигель.

– И очень скоро, – усмехнулся Сивый.

Машина остановилась у городской свалки, огромной, пустынной, напоминающей необитаемую планету, кучи мусора в темноте походили на кратер остывшего вулкана.

– Вытащите его! – распорядился Сивый.

– Вы же знаете, меня будут искать, – Мигель сделал слабую попытку оказать сопротивление.

– Кто ищет – тот всегда найдет. Вопрос в том, что и где! Может, недели через две какой-нибудь бродяга и отыщет обглоданный собаками догнивающий труп, и твои дружки с почестями закопают его на мексиканском кладбище. Поверь, несмышленыш, я это проходил уже десятки раз, и всегда все кончалось кладбищем. Повесьте его за ноги. У нашего друга есть последний шанс.

Спутники Сивого были молчаливы. Они знали, что их благополучие зависит от этого малоулыбчивого человека, и потому свято исполняли каждый его приказ, как если бы это было пожелание самого господа бога.

Мигеля связали, конец веревки перекинули через разбитый трейлер, в ночи напоминающий развороченный луноход, и подвесили его. Тело беспомощно раскачивалось, задевая головой мусорные отходы.

– Дорогой Мигель, если ты с нами будешь откровенен, мы сохраним тебе жизнь. В твоем распоряжении минута. Время пошло, – сказал Сивый.

Свалка была безлюдной, и кричать было бесполезно.

– Я расскажу все от начала и до конца, – прохрипел Мигель.

– Мы тебя внимательно слушаем.

– Отвяжите меня.

– Мы и так тебя прекрасно слышим.

– Я не знаю, как он вышел на меня... но первый раз я его увидел в баре... где он обычно сидел... со своими приятелями. Он бросил на стол тридцать тысяч... сказал, есть неплохая и... денежная работенка, что это только аванс... Мы спросили, что делать... он ответил... нужно убрать троих... русских... Глядя на него, можно было не сомневаться, что такая работа... ему куда привычнее, чем нам.

– Дальше что? – торопил Севастьянов.

– Потом... когда мы убрали этих русских, он дал нам... еще столько же. Да отвяжите же меня!

– Как он выглядел? – не обращая внимания на вопли мексиканца, спросил Сивый.

– Мрачный, светловолосый... спортивного вида... лет тридцати... Правая рука постоянно в кармане... видимо, оружие... Взгляд сверлящий... В общем, я почувствовал огромное облегчение... когда наше знакомство завершилось.

– И это все?

– Все. Отвяжите же меня. Вы обещали мне сохранить жизнь.

Сивый вяло улыбнулся.

– Ты преувеличиваешь, такого обещания тебе никто не давал. Впрочем, живи, я милосерден, парень. Повиси здесь, может, найдется какая-нибудь сердобольная душа. Снимет такую падаль, как ты, с этой виселицы.

– Развяжите руки! Я ведь сдохну прежде, чем меня кто-либо отыщет.

Сивый уже не слышал. Он удобно устроился на переднем сиденье «Форда».

– Заводи, Витек! – обронил Сивый. – У нас сегодня еще масса дел.

Последние сомнения Севастьянова в том, что убийца был человек Монтиссори, исчезли в Сан-Диего.

Сивому удалось подстеречь сутенера проституток, в чьем обществе были застрелены еще двое русских. После часа пыток сутенер указал на двоих парней, причастных к этому делу. Отловить их не составляло большого труда – они никуда и не прятались, являясь постоянными клиентами соседнего борделя, известного своей дешевизной.

Сивый с людьми подкараулил парней на окраине квартала, где находился публичный дом. Затащил их в полуразрушенный пустынный дом и, набравшись терпения, спокойно допрашивал двух молодцев, пытаясь узнать, кто тот неизвестный, который сделал им заказ на убийство. Когда пауза затягивалась, помощники Сивого тушили сигареты о смуглые лбы балбесов, а рукоятками пистолетов испытывали на прочность их скулы. Наконец Севастьянову удалось выяснить, что и в этом случае заказчиком был некий итальянец, Леонардо, хотя с виду, вспомнили парни, он больше напоминал поляка или, может, и русского. Но они точно знали, что это человек Монтиссори.

Город Сан-Диего больше Сивого не интересовал. Он не любил оставлять свидетелей. Машину с включенным двигателем загнали в гараж, ворота заперли на замок. Парни совершили ошибку, подняв руку на русских ребят. За это им придется пострадать. Так решил Сивый.

Даже если допустить, что смерть пятого посыльного была чистой случайностью, то гибель других – точно дело рук киллера, нанятого Монтиссори. Сивый задумался.

Варяг в США приедет не скоро. В России – масса дел. Сивый чувствовал, что более не в силах держать на себе груз столь большой ответственности, и, едва покинув Сан-Диего, он позвонил боссу по сотовой связи.

– Владислав Геннадьевич, – сказал Севастьянов, когда в трубке раздался спокойный знакомый голос. – Это я!

– Слушаю тебя! Почему нарушаешь?

– Повод есть. Я выяснил, кто нас не любит.

– Кто же?

– Фигура хорошо тебе знакомая. Любитель арий и поклонник оперы.

– Понял. Значит, это он. Что ж, вернусь в Сан-Франциско, и мы с ним потолкуем.

Леонардо Томмазо под видом американского туриста, совершающего индивидуальный тур, прилетел в Москву в начале октября. Самолет приземлился вечером в Шереметьево-2. Шел проливной осенний дождь. В зале прилета его встречала представительница «Интуриста», симпатичная дама лет тридцати семи. Она сносно владела английским и всю дорогу до гостиницы настойчиво предлагала гостю взглянуть то направо, то налево, излагая историю Москвы.

Леонардо с трудом узнавал город своего детства. Москва сильно изменилась.

На Ленинградке их микроавтобус попал в «зеленую» волну, и до центра они добрались быстро. На Лубянке Леонардо спросил у своего гида, кивнув в сторону клумбы в центре площади:

– Марго, а Железный Феликс, стало быть, покинул свой пост?

Маргарита Родионовна Стерина, гид с двадцатилетним стажем, внештатный сотрудник органов госбезопасности, внимательно посмотрела на гостя, удивилась его познаниям и, поджав губы, ответила:

– Стало быть, покинул.

Как и прежде, эта тема не входила в программу ее экскурсий.

Поняв, что допустил промах, Леонардо поспешил добавить:

– С детства увлекаюсь Россией. Как-то матушка подарила мне альбом «Москва сегодня и вчера», поэтому я кое-что знаю о вашей столице, дорогая Марго.

– У вас хорошая память, мистер Томмазо. И вы отлично сориентировались в нашем городе по альбому.

– Да, это так. Нам далеко еще? – поинтересовался Леонардо, чтобы сменить тему.

– Близко.

Микроавтобус по Варварке проскочил мимо гостиницы «Россия» на Большой Москворецкий мост. Справа открылся величественный вид Кремля. Подсвеченный собор Василия Блаженного предстал во всей своей красе.

Леня Шестернев помнил с детства Красную площадь. Здесь он бывал с отцом и матерью еще в конце семидесятых, во времена так называемого застоя.

Маргарита Родионовна, размахивая руками, с упоением рассказывала американскому туристу о древних кремлевских храмах, о Китай-городе, не замечая, что гость погрузился в свои мысли и что ему сейчас явно хочется поскорее остаться одному.

Машина, спустившись с моста, свернула налево и подрулила к новой пятизвездочной гостинице «Балчуг».

Обсудив с мистером Томмазо программу на ближайшую неделю и проводив его в апартаменты, Маргарита Родионовна, прощаясь, пожелала гостю спокойной ночи, бросила на него долгий многообещающий взгляд. Ей определенно нравился этот молодой, красивый, мужественный парень.

В Москве Леонардо Томмазо действовал по схеме Монтиссори. Его люди быстро и в точности выполнили все данные им поручения. Они легко установили место проживания бизнесмена Игнатова, прибывшего в Россию с деловым визитом, организовали постоянное наблюдение за его домом, подготовили для Леонардо Томмазо оружие, транспорт, фальшивый российский паспорт и водительские права. На всякий случай вблизи от дома, где остановился мистер Игнатов, были сняты две нелегальные квартиры, необходимые для переодевания, гримирования, хранения оружия и других непредвиденных обстоятельств. Не сумели люди Монтиссори организовать лишь прослушивание квартиры Игнатова: все радиосигналы прослушивающих устройств подавлялись мощным радиоимпульсом неизвестного происхождения.

Леонардо, несомненно, являлся идеальной кандидатурой для выполнения подобного задания.

Перед его отъездом из Сан-Франциско Альберто Монтиссори, желая ему удачи, сказал:

– Уверен, что двести тысяч долларов уже у тебя в кармане, дорогой Леонардо. Ты отличный, хладнокровный стрелок, тебе не занимать опыта, а самое главное – ты русский и, значит, легко сможешь раствориться среди москвичей. С твоим русским языком тебя везде примут за своего. Жду тебя со щитом. Выполнив это дело, ты весьма укрепишь наши позиции и поможешь поставить наглецов на место. Тебя будут ждать большие перспективы. Да, – добавил тогда дон Монтиссори после паузы, – Джонни Томмазо, доживи он до сегодняшнего дня, был бы тобой доволен.

Первые дни в России Леонардо Томмазо не скучал. Своей энергией он восхищал гида-переводчицу. Маргарите редко приходилось встречать столь неуемную натуру. За неделю они с мистером Томмазо успели обойти все самые известные исторические места столицы, побывали в Загорске, в Архангельском, в Кускове, Коломенском. По вечерам, когда Маргарита Родионовна уже валилась с ног, ее неугомонный клиент требовал продолжения культурной программы в каком-нибудь из злачных заведений вечерней Москвы. Он сорил деньгами, не скупился на дорогие подарки и цветы для своей спутницы и, совершенно не стесняясь ее, флиртовал с проститутками, уволакивая их с собой после бурных посиделок в «Балчуг», в свой гостиничный номер. В душе Марго возмущалась поведением «развратного америкашки», но всего лишь до тех пор, пока в конце недели он под благовидным предлогом не затащил ее к себе в номер. В течение двух часов он употреблял ее, как говорится, и в хвост и в гриву, и это событие стало чуть ли не самым ярким впечатлением последних лет ее супружеской жизни.

На следующий день Марго взяла выходной, оставив романтичного мистера Томмазо «побыть наедине с Москвой».

Леонардо не замедлил воспользоваться этим обстоятельством и тут же позвонил по известному ему телефону. Назвал пароль, и уже через два часа на Пятницкой в оставленных открытыми «Жигулях» он смог взять специально подготовленный для него «дипломат» со снайперской винтовкой, двумя пистолетами, прибором ночного видения, деньгами, документами, ключами от квартир и всей необходимой информацией, касающейся пребывания мистера Игнатова в России.

С этого дня характер пребывания мистера Томмазо в Москве резко поменял свои очертания. Mapго с удовольствием променяла гонку по достопримечательностям столицы на постельный режим, прописанный ей любвеобильным Леонардо. Если Марго с утра попадала в постель к своему американскому гостю, то они расставались уже к двенадцати дня. На другой день «америкен бой» принимал ее не ранее девяти вечера и вознаграждал ее ожидания все новыми и новыми любовными ухищрениями и позами. Марго даже не представляла себе, что «извращенный» секс может так сильно возбуждать. Себя она не узнавала вообще, но задумываться об этом не решалась, да и не имела на это никаких сил. Она, как бабочка, летела на огонь страсти, предаваясь любви столь пылко и ненасытно, что даже не обратила внимание, как однажды ее американский партнер в минуту наслаждения, овладев ею, выдал целую тираду русской брани пополам с английской.

В свободное от Марго время Леонардо Томмазо зачастил на Маросейку. Именно там, в глубине квартала, находился дом, в котором проживал Владислав Геннадьевич Игнатов. Наблюдать за домом приходилось с большой осторожностью. Несколько раз Леонардо по полдня просиживал в переданных ему в пользование «Жигулях». Надвинув на глаза кепку, он дремал за рулем, вполне смахивая на заправского водилу, ожидающего своего заработавшегося шефа. Улица была шумной, многолюдной, по обочинам парковалось много различных машин, и его присутствие ни у кого не вызывало никаких подозрений.

В другие дни он, побывав в одной из снятых квартир и загримировавшись под бородатого мужчину преклонных лет и переодевшись в соответствующую одежду, прогуливался по окрестным дворам, садился на скамеечку и подолгу с упоением «читал» книгу, не забывая делать свое главное дело – наблюдать за интересующими его подъездом и окнами дома.

За несколько дней наблюдений Леонардо установил некоторые закономерности в появлениях и исчезновениях мистера Игнатова и убедился, что в логике тому не откажешь.

Подъезд, в котором проживал Владислав Геннадьевич, имел два выхода: парадный – на улицу и черный – во двор. Жильцы дома, а вместе с ними и мистер Игнатов, периодически пользовались как тем, так и другим выходом.

Казалось бы, двор самое удобное место для нападения, но именно во дворе мистер Игнатов и его телохранитель демонстрировали наибольшее внимание и осторожность. За две-три минуты до появления Игнатова во двор выходил крупный парень, оглядывался по сторонам, заглядывал в урны, потом сквозь арку шел на улицу за припаркованной там «Волгой», внимательно осматривал днище и только после этого подгонял ее впритирку к арке, устраняя тем самым возможность нападения со двора. Игнатов, выходя, энергично преодолевал расстояние в метр, садился в машину рядом с водителем, скрывшись за тонированными стеклами.

Та же процедура, но в обратном порядке, происходила по их возвращении. Стрелять вслепую по машине представлялось делом бессмысленным. Было очевидно, что простенькая с виду «Волга» оказалась специально оборудованной машиной. На эту мысль опытного Леонардо наталкивали та легкость и прыть, с которой «волжанка» брала с места, и ее плавное покачивание на ухабах или при торможении, выдающее огромный вес автомобиля и высокое качество амортизаторов.

Получалось, что единственно возможный вариант для выстрела – парадный вход. Со стороны улицы машину нельзя подогнать прямо к подъезду, и Владиславу Геннадьевичу волей-неволей приходилось преодолевать пятнадцать метров открытого пространства от подъезда до проезжей части. Бежать он явно не решался, видимо, это не входило в его планы. Владислав Геннадьевич не стремился привлекать к себе дополнительное внимание жильцов и прохожих. Телохранитель у него всего один. Скромный человек этот мистер Игнатов, американский бизнесмен русского происхождения. Ну-ну! – рассуждал Леонардо. Остается обживать чердак в доме напротив.

Старенький дом как нельзя кстати наполовину состоял из пустых квартир, а другая часть жильцов находилась явно на «чемоданном» положении, ожидая, когда какая-то фирма, выхлопотавшая себе это здание под офис, расселит их из престижного загазованного центра в какое-нибудь удаленное спальное Орехово-Кокосово или Свиблово-Иблово. Леонардо засмеялся своей шутке и тому, что по логике вещей этим жильцам уже ни до чего нет дела.

Наблюдая за будущей жертвой, Леонардо ловил себя на мысли, что Владислав Геннадьевич удивительно похож на него самого: те же русые волосы, то же суровое выражение лица, крепкая фигура и даже походка – уверенная, энергичная. Жаль, браток, что скоро таких на свете останется на одного меньше, думал Леонардо, лежа на доске у чердачного окна. С расстояния в семьдесят-восемьдесят метров подъезд, из которого обычно выходил Владислав Геннадьевич, просматривался как на ладони. С чердака на соседнюю улицу вели три выхода, с точки зрения «техники безопасности» лучше и не придумаешь. Все выходы были открыты, а вероятность встретить в темном подъезде кого-нибудь из жильцов была невелика и не столь опасна.

Пожалуй, завтра можно приступить. А сегодняшний вечер, вне всяких сомнений, следует посвятить лучшему российскому гиду, милой, восторженной Марго. Сегодня он откроет ей еще несколько маленьких тайн в «большом сексе». Марго – способная ученица, жаль, что встречи с ней скоро подойдут к концу. Леонардо искренне успел привязаться к этой чувствительной русской телке, рыдающей и мычащей от удовольствия под ним всякий раз, как только он доводил дело до оргазма.

Сержанту потребовались сутки, чтобы через своих постоянных заказчиков установить местонахождение Варяга, и еще двое, чтобы узнать все то, что стало известно Леонардо Томмазо после двухнедельных кропотливых наблюдений. Без пяти восемь утра в среду Сержант, как обычно, поднялся на чердак и, держа в руке «дипломат», сразу направился к слуховому окну, из которого так идеально проглядывался подъезд дома, где жил Варяг. Если повезет, то через двадцать минут тот должен появиться в сопровождении телохранителя.

Сержант хотел лечь на широкую доску, но сегодня она оказалась сдвинутой. На целых полметра! Он насторожился. Вчера, перед его уходом, доска упиралась в стенку под окном. Может, ночью здесь побывали бомжи? Тогда где мусор и бутылки? И вообще отпадает этот вариант, потому что в этот район бомжи редко заглядывают. Центр все-таки. Фирмы, административные здания, до Кремля рукой подать. Тогда кто здесь побывал? Может, уйти? А если именно сегодня Варяг выйдет из подъезда?

Сержант взглянул на часы. Оставалось пятнадцать минут. Он почему-то был убежден, что в четверть девятого Варяг, как вчера и позавчера, отправится по своим делам. Ладно, доской он позже займется. Сержант открыл свой «дипломат», извлек из него детали и в два приема собрал винтовку, лег и приник к прицелу.

Прошло около десяти минут. Неожиданно он услышал шаги по лестнице. За спиной скрипнул чердачный люк. Сержант резко обернулся. Высокий светловолосый незнакомец, очень похожий на Варяга, ошарашенный неожиданным зрелищем, переводил озадаченный взгляд с Сержанта на его винтовку и на «дипломат».

– Почем брали винтовочку? – быстро сказал незнакомец и, нажав кнопку, распахнул свой кейс. Сержант огромным усилием воли заставил себя не разрядить в неожиданного гостя обойму из своего любимого снайперского оружия. Но, увидев в руках парня знакомый «дипломат», он устоял от соблазна.

Незнакомец оказался владельцем точно такой же винтовки, а это говорило о многом. Сержант привстал и, прищурившись, решил, что в сложившейся ситуации от объяснений им не уйти. Он хотел уточнить кое-какие детали, но в это время незнакомец пригнулся и громко прошептал, глядя мимо Сержанта на улицу через чердачное окно:

– Вот он! Сержант, стреляй!

Сержант обернулся. От подъезда не спеша, уверенным шагом шел Варяг. Еще две секунды, и он уже сидел в машине, которая резво взяла с места и скрылась за поворотом.

Момент был упущен. Незнакомец чертыхнулся.

Сержант сел, посмотрел на него внимательно и сказал:

– Откуда тебе известно, что я Сержант?

– Во-первых, давайте с вами сразу перейдем на «вы», – раздраженно произнес Леонардо. – Во-вторых, только ленивый сейчас не знает, что за мистером Игнатовым охотится именно Сержант. Мне о вас много рассказывали мои друзья.

– И в каком же контексте они вам обо мне говорили?

– О, они очень высоко ценят ваш талант. Поверьте, вы на очень хорошем счету у моих друзей. Но вот неувязочка вышла с мистером Игнатовым. Получается, как в русской пословице: на одного зверя прибежали два ловца.

– Чувствуется, вы давно не упражнялись в русском языке. В пословице по-другому сказано. На одного ловца один зверь бежит. В единственном числе, понимаете?

– Понимаю и готов прекратить дискуссию о русском фольклоре, – усмехнулся Леонардо. – Меня на родине в Америке зовут Леонардо. Здесь меня звали Леонид. Впрочем, давайте ближе к «телу».

Теперь усмехнулся Сержант.

– Что будем делать, Сержант?

– Думать, Леонардо, думать.

– Думайте. Ум хорошо, а полтора лучше. Не обижайтесь, это я о себе, я здесь больше гость, как вы только что заметили.

– Значит, так, – заговорил о деле Сержант. – Варяг послезавтра улетает. И надолго, недели на две. Я точно знаю, неприятности в Екатеринбурге ему за несколько дней не разгрести.

– Это весьма неприятное известие.

– Совершенно верно. У нас с вами в запасе один день. Это раз. Второе, сколько вам обещали заплатить за работу?

– Несмотря на прямолинейность вопроса, вам я не могу отказать в ответе, Сержант. Двести.

– Что ж. Я давно обещал Варягу свести с ним счеты, и он это знает. Даю вам четыреста, Леонардо. И это три. Ну и, наконец, итог наших рассуждений таков. Завтра утром вы подниметесь к нему в квартиру и без лишних стеснений, как истинный американец, скажете, мол, Сержант нанял вас за четыреста тысяч долларов, чтобы его, Варяга, убить. Для пущей убедительности можете добавить, что Степан Юрьев, так меня зовут, передает ему привет.

– А если он мне не поверит, Сержант?

– Поверит, уверяю вас. Далее вы ему предложите свои услуги, чтобы уничтожить Сержанта, то есть меня. Объясните такой поворот сюжета желанием заработать лишнюю сотню тысяч долларов. Главное, Леонардо, выманите его из дома. Говорите что угодно, соглашайтесь на любые предложения, но вы должны выйти с ним из парадного подъезда. А уж я не промахнусь! Будьте уверены. Телохранитель без своей доли свинца тоже не останется. А уж дальше полагайтесь на свои ноги и удачу.

– А где гарантии моей безопасности?

– Моего слова вам недостаточно, Леонардо? Я ведь дорожу своей репутацией, и вы это знаете.

– Знаю. Но хотелось бы получить задаток вперед.

– Ну что ж, вы настоящий бизнесмен.

– Я игрок, Сержант!

– Хорошо, Леонардо, через час я жду вас на Чистых прудах.

– А дальше действуем по плану.

– О’кей.

Утром ровно в восемь Леонардо Томмазо нажал кнопку звонка.

– Вам кого? – спросил, приоткрыв дверь, телохранитель.

– Мне мистера Игнатова.

– Прошу, – внимательно осмотрев лестничную клетку, посторонился парень. Когда Леонардо вошел в прихожую, тот оглядел его с головы до ног. – Он вас ждет?

– Нет, но... я по поручению...

– Стоять! – гаркнул Кот. – Лицом к двери!

Леонардо безропотно повиновался. Верзиле понадобилось всего пять секунд, чтобы убедиться, что у неожиданного визитера оружия при себе нет.

– Владислав Геннадьевич, к вам пришли, – крикнул Кот.

Варяг вышел в коридор.

– Слушаю вас. – Голос у мистера Игнатова был мягкий, учтивый.

– Я к вам. От вашего хорошего знакомого. Помните Париж, русский ресторан, несостоявшаяся встреча.

Варяг вскинул бровь.

– А я было подумал, вы мой дальний родственник. Очень на меня похожи. Верно, Борис?

– Просто вылитый вы, Владислав Геннадьевич, – заулыбался телохранитель и осекся, увидев, что Варяг изменился в лице.

– Что ж, это очень интересно! – сказал Варяг и бросил на Кота весьма выразительный взгляд. – Проходите, – он широким жестом пригласил Леонардо в столовую. – Борис, стул гостю. – Присаживайтесь, – сказал Кот, выдвигая из-за стола венский стул на гнутых ножках.

Леонардо сел. Кот встал сзади, за его спиной.

– Ну, и что хочет мне передать мой парижский приятель и кого вы имеете в виду? – подал первую реплику Варяг вполне доброжелательным тоном.

– Вы прекрасно знаете, что речь идет о Сержанте. Степан Юрьев нанял меня. Он предложил мне деньги.

– За что именно платит господин Юрьев?

– Не прикидывайтесь, мистер Игнатов. Он нанял меня, чтобы я вас убрал.

– Интересно, вы с ним не сошлись в цене или в характере?

– В цене. Но, кроме этого, я больше не хочу работать на Сержанта.

– А что же, Сержант сам не смог выполнить это пустяковое дельце или заболел, нездоров? Почему он остановил именно на вас свой выбор?

– Нет. Он здоров. Но последнее время много работы. И потом, я его лучший ученик.

– Ну и как успехи?

– Не жалуюсь. Только все же он мало платит. Мне сказали, что у вас я могу заработать гораздо больше.

– Сколько он обещал вам за меня?

– Пятьдесят тысяч долларов, – соврал Леонардо.

– Действительно немного. Обидно даже. И что дальше?

– А дальше – я показываю вам место, где проживает Сержант, а вы мне платите двести тысяч.

– Далеко пойдете, молодой человек. Ну, хорошо. Предположим, я соглашаюсь. И что?

– Мы с вами сейчас едем на квартиру к Сержанту. Если хотите, всю работу я готов взять на себя. Мне он всегда открывает дверь, без звука. Я убиваю его. Вы, убедившись, что он мертв, отдаете мне двести тысяч, и все дела. Все очень просто.

– Действительно все просто. Вот только у меня сейчас нет времени, такая загвоздочка, дела, понимаете ли.

– А мы быстро. Тут рядом. Я вижу, у вас машина у подъезда. На машине – туда-сюда десять минут.

– Ну, что скажешь, Боря? – взглянул Владислав Геннадьевич на телохранителя. – Нам предлагают азартную игру. Руки чешутся. Ты же знаешь, Кот, я азартный игрок.

Варяг подошел к окну и долго молча смотрел в осеннее свинцовое небо.

– Вот что я вам хочу сказать, уважаемый. Я люблю не только сумерки, но и искренность. – И, повернувшись к незваному гостю, резко добавил, изменив тон: – Ну-ка, гнида, снимай свою одежду. Сейчас мы устроим демонстрацию мод.

– Зачем?

– Как зачем? Конспирация, мой друг, конспирация. Значит, хочешь поехать на моей машине?! С парадного подъезда, говоришь?! Кот, ну-ка помоги парню раздеться и дай ему мой костюм. Хочешь пройтись в моем костюме, уважаемый? Или, может, ты чего задумал? Так мы тебе прямо тут мозги на стенке оставим. Слышишь, падла?

– Ну уж если вам так хочется переодеться, я не против, – выдавил Леонардо. Он не предполагал такой проницательности от этого господина Игнатова. – А впрочем, что за чепуха? Зачем этот маскарад? За кого вы меня держите? – Но, увидев в глазах у телохранителя холодный блеск и наведенный на него девятимиллиметровый ствол пистолета, он понял, что эти ребята от задуманного так просто не отказываются.

– Ты слышал? Из этой квартиры ты выйдешь либо в костюме Вячеслава Геннадьевича, либо не выйдешь вовсе.

Варяг переглянулся с Котом. Леонардо попытался привстать, он еще надеялся, что ему удастся использовать свой боксерский опыт, но Кот положил ему руки на плечи и вкрадчиво, почти прошептал на ухо:

– Раздевайся, фраер, и не делай резких движений. Не советую. И кепочку сними. Кепочка у тебя особенно хороша. – Кот подмигнул Варягу.

Леонардо поднял голову и увидел на лице мистера Игнатова улыбку. Совсем иными были глаза – в них царил арктический холод, и не нужно было разбираться в тонких материях человеческой психики, чтобы понять, что Игнатов нажмет на курок незамедлительно, при первом же намеке на неповиновение.

Вечером Сержант сидел у телевизора в отличном расположении духа. Сегодня у него был один из самых удачных дней. Камень с сердца долой. Это он, Степан Юрьев, в своем противостоянии с Варягом одержал верх – поставил в конце жизни законного вора жирную точку. Отомстил за брата. Да и за всю свою сволочную жизнь.

В ожидании информационных вестей, сидя в одной из своих тайных «хат», он потягивал джин с тоником.

Дикторша монотонным голосом вещала о событиях дня.

– Сегодня в центре столицы убит выстрелом в голову гражданин США, бизнесмен Леонардо Томмазо, прибывший в Россию как турист. Кто и за что его убил – предстоит выяснить следствию. Но есть все основания считать, что это заказное убийство и осуществлено оно профессиональным киллером. Сегодня первые показания были взяты у его гида, сотрудницы «Интуриста» Маргариты Стериной.

Оператор показал крупным планом кадр. Подъезд тот же. Та же машина. Сержант привстал. Он не верил своим глазам. У подъезда дома, где жил Варяг, лежал, широко раскинув руки, его новый случайный знакомый.

Бляха муха! Вот это номер! Он же прекрасно видел, в кого стрелял. Собственными глазами наблюдал, как этот фраер, Леонардо, спокойно шел за Варягом в своей кепочке, как потом, после выстрела, добежал до угла и сделал ноги. Чушь какая-то! Степан Юрьев никогда не жаловался на зрение. Что же теперь делать? Виза кончается через два дня! Юрьев не находил себе места. Ненависть и одновременно восхищение противником – два чувства боролись в нем. Ладно, Варяг, будем ждать тебя в Америке. Когда-нибудь ты все же должен вернуться к своему сыну. И пусть это будет негуманно – придется пристрелить тебя прямо на глазах у жены.

– Альберто? Это я, Макс Барбарелли. Ты слышал печальную новость? В России вчера убит твой человек. Ты меня с ним однажды знакомил. Помнишь? Леонардо Томмазо...

– ???

– Мы только что получили сообщение об этом от нашего корреспондента в Москве.

– Ты откуда говоришь, Макс? Неужели из студии?

– Нет, что ты? С улицы, из автомата, выскочил кофе попить.

– Ты мне нужен, Макс. Приезжай немедленно.

– Сейчас не могу. Я веду программу, мой сменщик раньше семи не появится.

– Хорошо. Закончишь смену, сразу же приезжай ко мне.

– Буду к восьми, Альберто.

Дон Монтиссори положил трубку. С минуту он сидел, уставившись в одну точку. Потом встал, подошел к бару. Взял бутылку виски. Постоял, подумал и поставил на место. Нельзя! Настал решительный момент. Голова должна быть ясная. Завтра же соберет всех и строго предупредит. Ни грамма алкоголя!

Монтиссори опустился в кресло и закурил. Он размышлял. У Леонардо Томмазо нет ни родственников, ни друзей. Его искать никто не будет. Пусть власти разбираются. Лично он подставляться не собирается. Сейчас не это главное. Главное, что мистер Игнатов догадается обо всем в два счета. Он взглянул на часы. Сегодня пятница. Четверть шестого. Подходящее время.

Альберто Монтиссори набрал номер Карло Скальони.

– Мой друг, – вкрадчиво произнес Альберто, – я не могу больше терпеть присутствие этих русских в нашем городе. Сделай так, чтобы сегодня в русской бане было особенно жарко. Ты знаешь, что русский еврей Ефим Ривкин по пятницам устраивает для людей мистера Игнатова грандиозную баню. Я хочу присоединиться по-своему к этому мероприятию.

– Хорошо, босс! Все понял. Я вам позвоню... э-э-э... этак в восемь с чем-то.

Дон Монтиссори знал Карло очень хорошо и понимал, что тут осечки не произойдет. Карло все организует как надо. И раз обещает позвонить в начале девятого, так обязательно позвонит.

А Томмазо жаль, конечно. Но, как говорят, от судьбы не уйдешь.

Монтиссори сделал пару глубоких затяжек и покачал головой. А пожалуй, так говорят лишь люди слабовольные. Мол, есть судьба, и ничего не попишешь. И практически бездействуют. А ведь судьба – это реальность, иными словами – выбор. Люди, сильные духом, судьбу делают сами. В том числе и чужую. Монтиссори усмехнулся. Вот он, например, не смог предопределить судьбу мистера Игнатова, но зато вольно или невольно оказал влияние на судьбу Леонардо Томмазо, а вот сейчас, похитив жену Игнатова вместе с ребенком, поставит того перед выбором. А впрочем, выбора он ему не оставит. Если только на словах... временно. А на деле... никакого выбора. Вот она и окажется, судьба этого русского, в его руках.

Монтиссори снял трубку и снова набрал номер своего заместителя.

Монтиссори знал, что телефон в его загородной резиденции оснащен мощной защитой, и поэтому никогда не опасался вести отсюда по телефону деликатные разговоры. Хотя и никогда не злоупотреблял ими: береженого бог бережет.

– Карло, я буду краток. Я тебе не сказал, но в Москве убит Леонардо Томмазо. Это дело рук Игнатова. Пора нам серьезно взяться за этого парня. Я устал от наших компромиссов. Одной баней он от меня не отделается. Вся Америка для мистера Игнатова будет одной большой кровавой баней, раскаленными камнями. Мы отнимем у него не только заработанные деньги, мы заставим его горько пожалеть о том дне, когда он ступил на наши территории и посягнул на наш бизнес. Карло, срочно займитесь офисом мистера Игнатова. Пора как следует проверить фирму «Интеркоммодитис». Нам известно, что за последние дни они из России получили весьма ценный груз. Также займитесь наблюдением за его виллой. С жены и сына глаз не спускать. Найдите мне хоть из-под земли того... парня... как его? Ну, тот, что в парке мне тогда визитку дал.

– Мистер Севастян? или Севастянов?

– Вот-вот! Он наверняка тесно связан с Игнатовым. Начиная с сегодняшнего вечера с него глаз не спускай. С этой минуты меня интересует все, что касается Игнатова, его фирмы и окружения. Понял?

– Да, дон Монтиссори. Через час у нас «баня». Я уверен, что она и в Москве непременно аукнется.

– На то и русская баня, Карло. Звони мне. Пока все.

О намерении похитить жену и ребенку мистера Игнатова Монтиссори решил умолчать. Предстоял разговор с Максом Барбарелли.

Региональный воровской сход в Екатеринбурге был сорван самым банальным образом. Два десятка воров в законе в одночасье арестовал местный ОМОН. Молодые бойцы не без злорадства заталкивали законных в милицейские «газики» и, не очень разбираясь в воровских мастях, заламывали авторитетам руки, били по лицу. Сплевывая зубы и кровь на землю, законные матерились, кидали проклятия ментам и грозились перевешать «сук поганых на всех заборах».

В прессе появились материалы о несостоявшемся воровском сборище. Журналисты отмечали, что операция проводилась исключительно профессионально, а степень секретности была настолько высока, что о намечавшейся акции командиры подразделений узнали буквально за час до начала схода. Из газеты в газету кочевали фотографии, где каждый мог увидеть бесчестье воров – поднятые вверх руки в наручниках, расставленные в стороны ноги, окровавленные лица.

В тот же день Варяг поручил Ангелу через своих людей связаться с Главной российской коллегией адвокатов, пообещав весьма солидную сумму за скорейшее освобождение законных. Группа виднейших адвокатов немедленно организовала свой небольшой «сход», где прорабатывались всевозможные варианты незамедлительного освобождения подопечных. Уже через несколько часов после долгих телефонных переговоров с начальником Екатеринбургского УВД с помощью адвокатов была отпущена первая группа задержанных из девяти человек, а через два-три дня камеры СИЗО распрощались и с остальными законными.

Главное здесь было не в том, что кто-то из задержанных «уважаемых людей» получил омоновским прикладом по голове или в свалке потерял зуб. Основная проблема состояла в том, что определенные силы попытались помешать Варягу через сход «правильных» людей навести порядок на уральской земле. Сознательно срывая съезд воров, они мешали Варягу разобраться в ситуации. Кто есть кто? На кого он может опереться, а кто втихаря обделывает свои дела, беспредельничает и пытается самочинно управлять территорией.

В первый же день после ареста схода Варягу сообщили, что организация и обеспечение сходняка были возложены на пятерых авторитетов из Екатеринбурга. По телефону, беседуя с Ангелом, эти горе-лидеры клятвенно уверяли, что безопасность гарантирована, а в доме отдыха, где пройдет сход, на карауле будет находиться самая опытная и подготовленная команда. Охраной непосредственно руководил вор по кличке Шанхай. Накануне он заявил, что лучше набросит себе петлю на шею, чем допустит беспредел со стороны ментов.

Слово было брошено. А в воровской среде сказанное свято: от своих слов не откажешься. Промахов законные не умели прощать. А ославиться на таком уровне означало подписать себе приговор. Все ждали появления смотрящего. Только он один мог расставить точки в этой истории. Шанхай из Екатеринбурга не съезжал. Не позволил он раствориться и прочим лидерам, приставив к каждому из них по два бойца из своей личной гвардии.

Унылое ожидание продолжалось недолго – Варяг прибыл в Екатеринбург самолетом ровно через три дня после освобождения законных из-под стражи. Смотрящего России и двух его телохранителей встречал известный уральский вор Горелый. По дороге из аэропорта Горелый в деталях расписал Варягу все подробности неудачного схода. Тот не перебивал Горелого.

Первый, к кому пожаловал Варяг, был законный вор Шанхай. Родом из сибирских татар – невысокого роста, коренастый, он будто сошел с картины Сурикова «Покорение Ермаком Сибири». Но в его крови была и восточная примесь – сказалась горячая любовь несовершеннолетней кореянки с известным на всю Тюменскую область вором по прозвищу Ушастый. Шанхай родился и провел детские годы со своей матушкой-воровкой в женском лагере. Тюрьма была для него родным домом, а колючая проволока так же обыденна, как для обывателя телевизор или обеденный стол. Позднее большую часть жизни из своих тридцати пяти он также провел в тюрьме и выходил на волю только для того, чтобы через какие-нибудь полгода снова оказаться за высоким каменным забором. Он сумел установить даже неофициальный рекорд пребывания на свободе, оказавшись в КПЗ буквально через сорок пять минут после выхода на свободу. Просто Шанхаю не повезло. У ворот тюрьмы остановился рейсовый автобус. От нечего делать он сел в него, а когда раздраженная кондукторша стала орать на весь автобус, обзывая его обидными словами: «Эй ты, узкоглазый! Бери билет!», он не выдержал, подошел к крикунье, вынул из-под телогрейки заточку и распорол дуре живот, приговаривая: «Да я, сука, десять лет отсидел, а ты у меня билет требуешь! Вот тебе, падла!» Шанхай, получивший свое погоняло именно за китайский прищур, на зоне никогда не обижался, когда друганы звали его китайцем или самураем. На нарах он чувствовал себя куда увереннее, чем в толчее людей, где перемешаны были все масти, отчего голова у него шла кругом. С годами Шанхай стал одним из ревнителей воровского кодекса и всегда следовал ему так же незыблемо, как истинный христианин библейским заповедям.

Шанхай явился на милость Варяга с покаянием. Ничего не утаивая, он рассказал ему, что произошло, и сознался, что, несмотря на все его старания, контрразведка не сработала, а потому за бесчестье воров он готов понести самую суровую кару, какую только смотрящий сочтет ему назначить.

Варяг выслушал признание Шанхая, а потом ответил вполне по-доброму:

– Знаешь, а я ведь привез тебе подарок.

Шанхай был сбит с толку любезным обращением смотрящего. Он готов был к тому, что Варяг выслушает его объяснения, насупив брови или с раздражением. Но с его лица не сходила располагающая улыбка. Он сумел бы проглотить неудовольствие смотрящего, не удивился бы грозным обвинениям или пренебрежительному обращению с собой, как с провинившимся мужиком. Но смотрящий был подчеркнуто вежлив и за время разговора едва ли произнес десяток слов.

Весь облик смотрящего никак не вязался с тем, что о нем говорили в Екатеринбурге – требовательность, граничащая с жестокостью. Неделю назад в течение нескольких часов Варяг ликвидировал чуть ли не весь цвет бандитского Петербурга. Шанхай уже знал об этом, и ему подумалось, что Варяг оказался слишком тонким и интеллигентным для такой службы, как смотрящий России, и для него оставалось загадкой единодушие воров, с которым они возвели Владислава на воровской трон.

Трудно было поверить в то, что за плечами этого человека почти пятнадцать лет тюрьмы, и что он является одним из тех людей, по велению которых живут все зоны России, и что слова его так же священны, как откровения Мухаммеда для правоверных.

– Что ты говоришь, Варяг?

– Я говорю, что привез тебе подарок.

– Какой? – невольно вырвалось у Шанхая.

– А вот посмотри сюда, – Варяг взял «дипломат», щелкнул замками и вынул моток веревки. – Ты, кажется, обещал удавиться на глазах у всей братвы, если не сумеешь обеспечить сходу безопасность? – поинтересовался Варяг. – Что же ты молчишь? Куда подевалось твое красноречие? Чтобы не терять много времени на объяснения, я решил помочь тебе. Ты посмотри, как крепка веревка, – сунул Варяг скрученный моток в руки оторопелого Шанхая. – Уверяю тебя, она выдержит двоих таких, как ты, так что можешь не беспокоиться по этому поводу.

– Варяг...

– Ты знаешь, мы не привыкли к тому, чтобы кто-то бросался словами. Если сказал, значит, должен выполнить, а потом, неужели думаешь, что мы просто так должны прощать срыв сходняка и бесчестье воров? Кто-то должен за все это ответить... Давай выбирай угол, в котором хотел бы умереть.

Шанхай никогда не надеялся дожить до глубокой старости, почить в окружении заботливой семьи и любящей жены. Он всегда был уверен, что его жизненный путь оборвется задолго до преклонных лет. Но он не мог предположить, что «костлявая» окажется совсем рядом, когда его тело и разум так жадны до веселых развлечений и сладких удовольствий.

Самому удавить себя на глазах у всех – такую кончину для законного Шанхай считал позорной. Но ведь он сам бросил месяц назад неосторожные, необдуманные слова.

Шанхай посмотрел на смотрящего.

– Варяг, позволь перерезать себе вены.

– Чем же тебе не нравится эта удавка? Может быть, слишком груба для твоей шеи?

– Как тебе сказать... смерть от ножа более благородна.

Варяг сидел в глубоком мягком кресле, по обе стороны от него стояли два крепких парня. Он решал судьбу провинившегося, одного его слова было достаточно, чтобы спровадить мятежную душу в ад, и он со спокойным лицом, мягким голосом подталкивал ее в эту пропасть.

– Нет, Шанхай, ты сам выбрал себе смерть, – жестко проговорил Варяг. – Начинай!

Кроме Варяга и телохранителей, в комнате находился хозяин квартиры Горелый. В присутствии смотрящего он ощущал себя весьма неуютно. Свое прозвище Горелый получил за огненный цвет волос. И сейчас, почесывая рыжий затылок, он с ужасом наблюдал жестокий суд и чувствовал себя в своей родной квартире и в этой жизни очень скверно.

– Что ж... сделаю, как желаешь, – ссохшимися губами произнес Шанхай и внимательно осмотрел все углы.

Чисто. Дом у Горелого был добротный, ну прямо как в камере – не отыскать ни крюков, ни торчащих из стены гвоздей. Он знал, что Варяг с Горелым ловят каждое его движение и малейшее проявление слабости с его стороны будет замечено немедленно. Но Шанхай знал также, что лишит братву возможности позлословить по поводу своей бесславной кончины.

Он неторопливо подошел к двери. Попробовал на крепость огромную медную ручку, а потом стал прилаживать к ней веревку.

Петлю Шанхай связал умело, как будто подобную процедуру проделывал неоднократно. Он был абсолютно уверен, что Варяг с Горелым дожидаются от него прощального взгляда, наполненного тоской и раскаянием. Но такого удовольствия предоставить Шанхай не мог никому, даже Варягу, – он жил по понятиям и так же достойно собирался умереть.

Конец веревки он сделал коротким – достаточно присесть под порог, как жесткая удавка пережмет гортань и навсегда лишит сознания. Жаль, что приходится помирать так рано, в расцвете сил. Шанхай накинул петлю на шею, а потом стал медленно опускаться на пол.

Веревка крепко захлестнула шею и, срывая кожу, врезалась в горло. Шанхай захрипел, лицо его побагровело.

Присутствующие оставались безучастными свидетелями. Лениво посматривающий на судороги Шанхая Варяг, ни к кому не обращаясь, вдруг скомандовал:

– Срежь веревку!

И тотчас три пары крепких рук приподняли обмякшее тело Шанхая, один из телохранителей полоснул ножом по петле, и веревка отпустила свою жертву.

– Положите его на диван, – приказал Варяг. – Пусть как следует отдышится. – А когда Шанхай сделал первый свободный вздох, смотрящий произнес: – С возвращением тебя, Шанхай, с того света. А ты – молодец. Впрочем, иного поступка я от тебя и не ожидал. Такой вор, как ты, не мог поступить иначе.

– Для меня лучше смерть, чем стать развенчанным, – прохрипел Шанхай, как будто тугая веревка продолжала сдавливать горло. – Зачем ты это сделал, Варяг?

– Я не мог поступить иначе. К тому же я не мог лишить тебя права исполнить твое обещание. Ты, видно, основательно подзабыл, Шанхай, что порой наша судьба, а то и жизнь находятся на кончике нашего языка.

– Ты для чего приказал срезать веревку, Варяг, надеюсь, не для того, чтобы поиздеваться надо мной?

– А ты упрям! Впрочем, это не самое плохое качество. Ты запятнал себя... Но, помня твое безукоризненное прошлое, я решил дать тебе шанс. Ты внимательно меня слушаешь, Шанхай?

– Так внимательно я слушал только голос своей умирающей матери.

– Нас не только обидели, Шанхай, над нами еще и надсмеялись. Я могу представить, как хохочут менты, когда рассказывают друг другу о том, как они позабавились с ворами. Так вот, ты должен узнать, кто навел ментов на хату. Кто-то ведь заранее предупредил их. Узнай также, кто отвечал за проведение операции по задержанию, и тихо, без лишнего шума, уничтожь их. Ты меня понял?

– Варяг, я найду этих гадов и закатаю в асфальт даже в том случае, если их будет охранять вся ментура Екатеринбурга.

– А теперь иди, Шанхай, и моли бога, чтобы не ошибиться в следующий раз.

Шанхай поднялся. На красивой медной ручке двери болтался обрывок веревки.

– Позволь мне взять это на память.

– Шанхай, ты становишься сентиментален. Впрочем, бери, – великодушно разрешил Варяг, а когда дверь за Шанхаем захлопнулась, он повернулся к Горелому: – Кто еще отвечал за безопасность схода?

– Таких двое. Один из законных, смотрящий Златоуста Король. Другой наш, из Екатеринбурга, погоняло Лысый. Они здесь, Варяг, и ждут, когда ты их позовешь.

– А кто есть из положенцев? Где Золотой, где Хруст? – вопросительно посмотрел Варяг на хозяина дома.

Неловкой улыбкой Горелый выдал свое замешательство. Варяг, оказывается, знал значительно больше, чем ему показалось с самого начала. Кроме трех законных, за обеспечение и безопасность сходняка отвечали еще двое положенцев, которые имели статус воров в законе и право голоса. Щекотливость ситуации заключалась в том, что именно Горелый был одним из тех, кто рекомендовал Золотого и Хруста в положенцы. И, значит, целиком отвечал за все их действия.

– Действительно, были к организации схода причастны и положенцы. Ты верно сказал, это Золотой и Хруст.

– Мне показалось, Горелый, ты чего-то недоговариваешь.

– Да, Варяг! Дело в том, что я один из тех, кто давал им рекомендацию на положение.

– Так, Горелый, вот теперь ты, пожалуй, сказал все. Позови Золотого и Хруста.

Вошедшие напомнили Варягу молодцев из сказки – оба розовощекие, словно только что вышли из парной, рослые – плечи едва не подпирали потолок – и такие же беззаботные, как в сказке про Иванушку.

– Вы знаете о том, что вор в законе и положенец – люди особенные?

– Вопросов нет, Варяг.

– За малейший промах на вверенной территории они обязаны отвечать собственной головой!

Жесткий тон смотрящего мгновенно лишил парней спокойствия, куда подевалась вся их беспечность, беззаботность, на их выпуклых лбах крупными каплями проступила испарина.

– Варяг, мы провинились, но позволь нам исправить ошибку, – торопливо произнес Золотой.

Золотым он был прозван потому, что его рот был полон драгоценного металла. Будучи по молодости лет любителем кулачных боев, Золотой довольно рано расстался со своими зубами, о чем никогда не жалел, заменив их на золотые вставные, казавшиеся ему намного привлекательней.

– И как же вы намереваетесь исправить ошибку? – усмехнулся Варяг. – Вы что, собираетесь повернуть историю вспять и перенести нас всех на неделю назад?

– Ты меня не понял, Варяг, я просто хотел сказать, что вся эта история...

– Послушай меня, история не знает сослагательных наклонений. Ваша история состоялась, мужики, – печально посочувствовал Варяг. – Я ничем вам не могу помочь. Карты на руках, и осталось довести игру до конца. Правила вам тоже хорошо известны, и если я поступлю иначе, чем того требуют понятия, меня просто отправят в мизер. А я люблю играть по-крупному.

– Что же ты нам посоветуешь, Варяг? – спросил Золотой.

– Ты задаешь наивные вопросы. Я вижу, что тебя рановато выдвинули в положенцы. За твои ошибки еще ответят и те, кто рекомендовал тебя.

– Варяг, пойми нас...

– Это вы меня не хотите понять. Я приехал сюда не для того, чтобы давать советы и поучать, а затем, чтобы наказать.

Варяг поднялся и сделал шаг к молодцам. Он сам был похож на витязя, не уступая им ни в силе, ни в стати. Законный и положенцы понуро поглядывали на смотрящего. Сейчас он для них был высший судья, и приговор смотрящего России мог стать страшнее расстрельной статьи прокурора. При существующем положении каждый из них, возвращаясь на зону, приходил туда, как в собственный дом, зная, что, кроме обычной моральной поддержки, он получит сытый грев и снисхождение тюремного начальства. Но одного слова смотрящего было достаточно, чтобы развенчать и растоптать ослушавшихся и провинившихся. От его приговора не сумеют спасти ни каменные стены тюрьмы, ни тихий уголок в деревенской глуши. Отправленная малява сразит всякого отступника в любой точке России подобно острой стреле, пущенной в цель метким лучником.

Единственное, что оставалось провинившимся, так это напялить на себя маску раскаяния и с глазами, полными тоски, выслушивать претензии хозяина.

Варяг долго разглядывал каждого из них. Наверное, так внимательный судья смотрит в лицо подсудимого, чтобы потом вынести карательный вердикт.

– Ну, что будем делать, Горелый? – наконец поинтересовался Варяг.

От такого вопроса у Горелого перехватило дыхание. Куда девалась вся его уверенность. Умело спрятав почти животный страх, он отвечал:

– Варяг, здесь ты власть. Тебе решать.

– А знаешь, мне бы хотелось посмотреть на тебя поближе.

Горелый догадался, что Варяг решил сломать его. Он знал, что сам Варяг теперь не сделает и шагу, а будет ждать, когда наконец Горелый поднимется со своего места и приблизится к нему на несколько шагов. Воспротивиться воле смотрящего значило бросить вызов не только ему лично, но и всему сходняку, который наделил его чрезвычайным мандатом.

Несколько секунд Горелый колебался, а потом, опершись ладонями о широкий подлокотник кресла, медленно поднялся, сделал несколько неуверенных шагов и остановился рядом с Варягом.

– Видно, ты близорук, Варяг. Смотри! Вот он я!

Все пятеро, кто был в комнате, с замиранием сердца поглядывали на Варяга.

– Горелый, ты вор со стажем. И должен знать, как сходняк расправляется с ротозеями. Знаешь?

Горелый почувствовал, что ему перехватило горло – так бывает, когда глотаешь сухую пищу. Ему стоило большого труда справиться с жутким волнением.

– Знаю, – наконец выдавил он.

Во все времена наказание оставалось неизменным – смерть. Очень редко – пощечина. Последнее считалось позором, и законники всегда предпочитали небытие принародному бесчестью.

Варяг прибыл в Екатеринбург как смотрящий по России и не только для того, чтобы судить, но и карать. Воры в покорном ожидании смотрели на него, надеясь разглядеть в его глазах собственную судьбу.

– Я сохраню вам жизнь, – спокойно сказал Варяг. – Лет десять назад я, пожалуй, поступил бы иначе. Кто знает, может, старею. Но с сегодняшнего дня вы уже не воры в законе и не положенцы. – Шагнув к Горелому, он властно потребовал: – Наклони голову!

Когда Горелый склонил голову, Варяг с размаху отвесил ему пощечину.

Следующим был Золотой.

– Последние зубы не выбей, Варяг. Рука у тебя тяжелая.

– Постараюсь сохранить не только зубы, но и твое золотишко, – с отвращением процедил Владислав, а потом залепил тому звонкую оплеуху.

Та же участь постигла и Хруста с Королем. Они безропотно приняли суровое наказание.

Настала очередь Лысого. В память о тюремном прошлом он предпочитал коротко стриженные волосы – так шрамы проступали особенно заметно. Лысый считался одним из виднейших воров Урала и, несмотря на молодость, успел зарекомендовать себя опытнейшим организатором, способным устраивать сходняки даже в пересыльных тюрьмах.

Короновавшись на зоне, Лысый стал крестовым вором и посматривал на скороспелок, получивших воровской титул за деньги, так же пренебрежительно, как боевой офицер на интендантов. За заслуги перед воровским миром вместе с титулом вора в законе Лысый получил от блатных толстую золотую цепь, с которой никогда не расставался. Позже он повесил на нее огромное распятие, украшенное бриллиантами. Цепь стала символом его триумфа. Не без основания его прочили на смотрящего по региону.

Среди блатных ходили упорные слухи, будто Варяг прибыл не только для того, чтобы наказать ответственных за провал сходняка, но и присмотреть претендента на новое назначение. Даже горечь развенчания не смогла истребить у воров любопытства. Они ревниво наблюдали за тем, какими глазами Варяг смотрит на Лысого – каждый знал, что слова смотрящего могут не только уничтожить, но и вознести.

Через мгновение Лысого ожидало либо забвение, либо триумф. Но Варяг спросил:

– Ты понял, какую ошибку совершил?

– Да, – безрадостно отвечал Лысый. – И все же, Варяг, прошу простить меня.

– Почему же?

– Воровскому миру я принесу гораздо больше пользы, если останусь вором в законе.

– Посмотри на людей, Лысый. Никто из них не просил о снисхождении, понимая, что провинились и должны быть наказаны. Им еще повезло – они остались в живых. Почему, наказав их, я должен простить тебя? Откуда такая самонадеянность? И потом, если прощу тебя, что я отвечу воровскому сходу, который дал мне полномочия? Несмотря на свое положение, я просто винтик в огромной машине под названием воровской мир, и коли не совпаду с резьбой гайки, непременно найдутся руки, которые выкинут меня за ненадобностью. Ты тоже знаешь правила и должен понять меня. Если виновные не будут наказаны сегодня, то завтра отыщутся охотники, желающие переступить черту. А это недопустимо! Воровской мир – наш храм, где мы как бы молимся, и, как всякий молельный дом, мы обязаны содержать его в чистоте. Я всего лишь скромный служитель культа, призванный поддерживать в нашем священном доме порядок.

– Я понял, Варяг. Позволь лишь сохранить золотую цепь. Это подарок моих подельников.

Варяг хлестко ударил Лысого по щеке – на гладкой, выбритой коже отпечаталась вся пятерня.

– Это мой ответ, Лысый. Отныне ты на зоне мужик. А такой масти червовое золото носить не полагается. Цепь оставь себе – когда состаришься и у тебя выпадут коренные зубы, набьешь рот золотом. И моли бога, что так легко отделался. А теперь все подите прочь... И чтобы я вас больше не видел!

В этот же день были разосланы малявы по зонам, в которых сообщалось всему воровскому люду о развенчанных законниках.

В Екатеринбурге Варяг задерживаться не стал. Слишком много дел предстояло сделать ему в России, слишком многие вопросы требовали скорейшего разрешения. Временно смотрящим Уральского региона он поставил крепкого вора Стася и обещал, что на ближайшем всероссийском сходняке будет хлопотать об утверждении его кандидатуры. Стасю исполнилось тридцать лет – по воровским меркам, возраст немалый. Он был заметной фигурой в городе, хотя на лидерство никогда не претендовал. В блатном мире Стась сумел отыскать собственное место и охранял его так же рьяно, как цепной пес хозяйский двор. Умный, проницательный, уважающий старшее поколение, Стась умело держал в повиновении молодежь.

Его тюремное образование, как и у многих других воров в законе, началось с малолетки. Весьма способный ученик через несколько лет обошел своих учителей, пройдя в короткий срок путь от воспитанника до положенца. Стась старался никогда нигде не выпячиваться, а это качество весьма высоко ценится в воровской среде. И, даже заняв положение и сосредоточив в своих руках власть, он старался не обострять ситуацию, считая, что договариваться обходится куда дешевле, чем дырявить друг друга. Стась вел себя всегда скромно и незаметно даже в заключении, ловко скрывая свой статус. Действовал исключительно через подставных лиц. Иногда случалось, что при Стасе тюремное начальство принимало за смотрящего совсем другого зэка. Никто не догадывался, что именно он, Стась, являлся полновластным хозяином зоны. Такое положение его устраивало еще и потому, что он выпадал из поля зрения начальника тюрьмы и почти бесконтрольно вел переписку с волей.

То была высшая тюремная школа, и если бы по окончании срока выдавали соответствующие дипломы, у Стася он был бы явно с отличием. Качества, которыми обладал Стась, как нельзя больше устраивали Варяга. С назначением Стася смотрящим по региону Варяг концентрировал власть без лишней помпы и шума в руках тихого, незаметного, но очень жесткого и исполнительного человека. Теперь он мог быть спокоен за порядок в регионе.

Дальше путь Варяга лежал в Приморский край. Как и Екатеринбург, Приморье всегда считалось вотчиной воров в законе. Крепкие воровские традиции здесь были заложены еще во времена царской каторги. Отбыв в Сибири положенный срок, громилы и домушники покидали неуютные холодные места и оседали на южных окраинах России.

Любимыми городами их проживания стали Хабаровск и Владивосток, где целые районы состояли из бывших насильников и убийц. Здесь соблюдалась преемственность уголовной профессии – если отец выходил с кистенем на большую дорогу, то непременно передавал тайны разбойного ремесла своему отпрыску. Бывало, что поселки населяли люди одной и той же воровской профессии, и среди старожилов они именовались не иначе как Жиганная слобода или Домушников разъезд.

Приморье не утратило уголовных традиций и в советский период, а когда случались амнистии, эти города пополнялись мужиками, отпущенными на свободу.

По достоинству воры в законе оценили Приморье в последние годы, когда близким стал не только Запад, но и Восток – на улицах Владивостока и Хабаровска японские марки машин вытеснили отечественные.

Основными поставщиками иномарок стали моряки, сумевшие оценить не только сервис дешевых гостиниц, но и преимущества технического прогресса в Стране восходящего солнца. С каждой привезенной машины братва взимала налог, и скоро общак Приморья стал одним из богатейших в России.

Однако сейчас отчисления в российскую кассу значительно уменьшились и стали напоминать маленький ручеек, который того и гляди иссякнет.

Приморские воры в законе уже не рассматривали теперь Россию как единое целое и заявляли, что не намерены кормить халявщиков. Мол, сибирские зоны нуждаются в греве не меньше Бутырки.

Такая позиция смахивала на сепаратизм бандитов, признававших лишь собственную власть. Приморские законники перестали принимать участие в российском сходняке, а его решения стали для них такими же необязательными, как постановления правительства для теневых структур.

Два года назад по решению российского сходняка в Хабаровск был отправлен вор в законе Жиган с наказом переговорить с местными авторитетами и убедить их жить по понятиям. Но через неделю его нашли в канаве с простреленным затылком. Хабаровский смотрящий уверял, что не имеет к беспределу отношения. Мол, смерть посыльного скорее всего случайность. Жертва обыкновенного грабежа. У посыльного не обнаружили золотую печатку, а карманы оказались пусты, словно у привокзального бича. Смотрящий города обещал похоронить Жигана с почетом и разобраться в причинах его гибели. Слово свое он сдержал – посыльного сходняка похоронили в хорошем месте, а стела над могилой выглядела не хуже памятников первым исследователям Приморского края. Через неделю после поминок повесили предполагавшегося убийцу – в его квартире нашли перстни и золотую цепь Жигана.

На следующем российском сходняке приморская делегация была самой представительной. Казалось, непонимание между российскими и приморскими ворами устранено навсегда, однако через полгода воровской сход опять проходил без участия дерзких хабаровцев.

Для переговоров с приморскими ворами в Хабаровск командировали авторитетного вора по кличке Бес. Мастер диалога, он всегда привлекался законниками для разрешения острейших ситуаций и часто добивался успеха.

В этот раз задача у него была потруднее – следовало убедить приморских воров жить по понятиям и отчислять в российский общак десятую часть прибыли.

Связь с Бесом пропала сразу, едва он ступил на землю Хабаровска. А неделю спустя его отыскали далеко за городом на одной из пустынных проселочных дорог: у него были скручены за спиной руки, а во рту вместо кляпа торчала малява, подписанная двумя десятками воров в законе, что давало посыльному сходняка чрезвычайные полномочия.

Это уже был вызов, и законные в центре незамедлительно приняли его.

Приморские законники стали попросту пропадать в чреве столицы. Их искали и не находили. Поговаривали, что законных закатывали в асфальт на пустынных участках автострад. Так же бесследно воры в законе стали исчезать и в самом Приморье. Прошел слух, будто московские воры создали бригаду для устранения непослушных. Вскоре в акватории Владивостокского порта аквалангисты обнаружили на дне трупы пяти авторитетов с пудовыми гирями на ногах.

В этом противоборстве пострадала приморская сторона. Ей закрыли доступ не только на московский рынок – столичные авторитеты контролировали девяносто пять процентов всего российского теневого рынка.

Приморские воры задыхались без экономических связей, а московские авторитеты дожидались, когда законные Приморья избавятся от провинциальной спеси и явятся на суд смотрящего России.

И вот наконец группа авторитетов во главе с одним из самых сильных воров Приморья Баскаком обратилась с предложением о сотрудничестве к Ангелу.

Выслушав заявление посыльных, Ангел сказал:

– Нужно жить по понятиям, братва. Вам хорошо возле богатой Японии, сделайте, чтобы и другим сытно было. В греве нуждаются не только зоны Приморья, вся Сибирь – без чая! А как жить зэку без чифиря?! Наши требования остаются прежними – вы обязаны увеличить отчисления в российский общак. На сходняке решили, что вы заплатите штраф. – Заметив недовольные лица посыльных, Ангел добавил: – А вы как думали? За все нужно платить. С вами никто не будет разговаривать, пока не уплатите штраф. Счетчик включен, и долг ваш будет расти день ото дня.

Замирение между центровыми и приморскими ворами произошло к обоюдной выгоде незадолго до всероссийской сходки. Приморские авторитеты получили выход на Запад, а центровые – на богатый Восток.

Маляву воры Приморья отписали в лучших зэковских традициях, где призывали к взаимному покаянию и к жизни по понятиям. Законные напоминали о том, что воровской мир всегда жил одной семьей, даже в тяжелые годы культа. В качестве искупления вины приморский общак обещал греть не только зоны Приморского края, но и всей России. Под текстом разборчивым почерком подписались пять десятков воров в законе и положенцев.

В Вену воры Приморья прибыли без права голоса, а Баскак после выбора смотрящего России преподнес Варягу золотую цепь и чек на предъявителя на сумму в три миллиона долларов, которые он мог получить в одном из банков Цюриха.

Эта была откупная. Владислав принял ее.

А в конце сходняка Баскак подошел к Варягу и обратился с просьбой не обижать приморскую братву своим равнодушием. Баскак объяснил, что они устали жить отшельниками и с нетерпением ждут того дня, когда их слово станет таким же веским, как и представителей других регионов.

Варяг пообещал, что скоро приедет в Приморье и сделает все от него зависящее, чтобы устранить разногласия и установить мир.

Во Владивосток Варяг отправился в сопровождении всего лишь двух телохранителей. Это были крепкие, рослые ребята, но в их присутствии он чувствовал себя менее уверенно, чем тогда, когда рядом шагал Сивый. Владислав знал о том, что раньше они служили в спецподразделениях КГБ. Комитет не жалел средств на обучение своих питомцев – гэбэшники умели стрелять из всех видов оружия и пилотировали самолеты. Они ничем не отличались от своих сверстников – поглядывали на красивые женские ножки и мечтали жить так же безбедно, как и их покровители. Правда, теперь они служили тем людям, за которыми совсем недавно вели наблюдение.

Годы работы в секретном ведомстве не прошли для них бесследно – недоверие стало в их характере определяющей чертой. Они не доверяли милиции, зная, что она коррумпирована. Каждый из них мог привести немало примеров, когда информация переставала быть секретной, стоило ей попасть в Министерство внутренних дел. Они не доверяли и сексотам, подозревая их в двойной игре, с настороженностью относились к каждому прохожему, случайно посмотревшему в глаза, даже друг к другу они относились с предубеждением.

Варяг был благодарен Ангелу за то, что тот подобрал телохранителей, профессионально выполняющих свои обязанности.

Ребята зорко смотрели по сторонам, словно уже почуяли отмороженного, готового за тысячу баксов угробить одного из виднейших воров в законе России.

Варяг прибыл в качестве смотрящего России, чтобы по-новому взглянуть на огромное хозяйство и уже на месте произвести кадровые перестановки.

Самолет приземлился точно по расписанию, что было хорошим предзнаменованием.

Баскак пообещал Варягу, что встретит его без особой помпезности. И все-таки смотрящий не сумел раствориться среди прибывших – едва стихли двигатели, как прямо к трапу подкатили четыре черные «Тойоты». Вышли шесть человек и застыли в терпеливом ожидании.

Первым спускался Варяг. Он направился к стоявшим в ряд автомобилям, мгновенно превратившись из рядового пассажира в загадочную персону. И каждый, кто видел его прямую спину и шагавших рядом гренадеров, посчитал Варяга важным официальным лицом, прибывшим из столицы.

Никто не увидел обязательных поцелуев – важный чин обменялся рукопожатием только с одним человеком. Затем перед ним распахнулась дверца «Тойоты», и он, не проронив ни слова, неторопливо устроился на сиденье. В других машинах разместились остальные.

Все четыре автомобиля тронулись почти одновременно и, описав дугу, выехали за пределы летного поля.

– Рад видеть тебя, Варяг, – прервал затянувшееся молчание Баскак.

Баскак некогда был профессиональным домушником. Это ремесло ему досталось в наследство от родного дяди. Тот, вернувшись из мест заключения, присмотрелся к мальчонке и сумел распознать в нем воровской дар. В восемнадцать лет Баскак был уже опытный вор, на счету у которого было несколько десятков краж. Он умел открыть любой замок. Причем всегда заранее знал, что следовало искать и в каком месте, и, как правило, не тратил на визиты более пятнадцати минут. Баскак щедро расплачивался с наводчиками, считая, что хорошая наколка – половина дела. В квартирах вор любил появляться задолго до ограбления под любым благовидным предлогом – иногда под видом газовщика, порой страхового агента. Он оценивающе осматривал помещение и без труда определял сумму вероятного куша. Ошибался Баскак крайне редко, так как, кроме умения открывать замки, он обладал еще одним удивительным даром – умением находить тайники. Воры, знавшие Баскака не один год, утверждали, что нет хаты, которую бы он не сумел выпотрошить до основания. Последние годы он отдавал предпочтение легальному бизнесу – стал владельцем нескольких банков и занимался сбытом угля за океан. Тем не менее раз в полгода, как того требовали воровские законы, чистил квартиры.

Последние несколько лет Баскак вел светскую жизнь – часто появлялся на экранах местного телевидения, покровительствовал молодым талантам, прослыл крупным меценатом.

Все знали о том, что он вхож в высокие инстанции, водит дружбу не только с местными законными, но и с генералами УВД.

– Варяг, думаю, не будешь возражать, если прямо сейчас мы поедем ко мне на базу. Хочу удивить тебя рыбалкой! Такой ты в жизни не видел. Потом банька. Договорились?

– Договорились. А что за вертолет над нами кружит?

– Все в порядке, Варяг. Мои ребята. Наблюдают. Опасаюсь случайностей.

Варяг был осведомлен о том, что под контролем Баскака едва ли не вся добыча дальневосточной рыбы, а сам он – владелец десятка судов, которые тралят треску у берегов Камчатки.

Но главным предметом его гордости был аэродром, обслуживавший два десятка малых самолетов и шесть вертолетов. И законный не упускал cлучая, чтобы показать могущество своей воздушной флотилии, и частенько добирался на региональные сходняки, пилотируя собственный самолет.

– Эх, Варяг, забываете вы нас! Появлялись бы с пацанами почаще. У нас ведь такие края! Здесь не только рыбалка... А какая охота! Если пожелаешь, мы для тебя уссурийского тигра загоним.

– Я подумаю, – улыбнулся Варяг. – И еще вот что, не хочу, чтобы наша рыбалка и баня напоминали массовые гуляния. Пусть будут только самые близкие.

– Так оно и будет. Только самые близкие, – убежденно заверил Баскак. – Ты их почти всех знаешь. Кое-кто из них был в Вене. Ребята надежные, за каждого из них могу поручиться.

– Они нас ждут на месте?

– Да.

Скоро автомобили выехали к морю. Варяг услышал, как колеса «Тойоты» мягко зашуршали по гальке.

– Приехали.

Варяг распахнул дверцу и ступил на берег. В лицо ударил порыв свежего морского ветра. На высокой круче стоял большой дом из красного кирпича. Берег казался бесконечным. Над головой летали чайки и будили безмолвие гортанными криками.

– Это и есть твоя дача? Она больше напоминает замок.

Павел Баскаков, он же Баскак, остался доволен – удалось поразить американское восприятие российского смотрящего приморским размахом.

– Ты еще не все увидел, Варяг. На территории замка есть вертолетная площадка. Назови в Приморье любое место, и тебя доставят туда сейчас же.

– Пока мне нравится здесь.

Из машины вышла охрана Варяга. Ребята поглядывали по сторонам, как бы ожидая, что из-за соседнего валуна вот-вот ударит по Варягу трескучая пулеметная очередь. Но кругом было тихо – шумел лишь морской прибой и беспокойно кричали чайки.

Навстречу Варягу по крутой деревянной лестнице спустились три человека. Владислав знал их. На российском сходняке в Вене вместе с Баскаком они представляли Приморье.

У приморских воров были деньги, большой авторитет в Сибири и на Камчатке, международные связи. Единственное, чего им не хватало сегодня, так это права голоса на российском сходняке. Имея его, они могли бы серьезно влиять на политику воров России. Своеобразное затворничество приморских законных сделало их почти отшельниками и позволило создать один из сильнейших общаков России. Теперь они претендовали на большее.

Варягу было известно, что законники Приморья признали центральную власть не без раздумий, но опека центровых воров в законе позволяла им в скором времени стать влиятельной силой за Уралом, потеснив мощную группировку Тюмени.

Варяг остановился в пятнадцати метрах от встречающих. Он терпеливо дожидался, когда приморские законные подойдут ближе. Смотрящий по России не должен забывать о своем месте среди остальных законных.

Они поприветствовали Варяга кивком, и только после этого он протянул руку. Баскак подошел к Варягу и стал рядом.

Среди троих подошедших выделялся высокий брюнет с золотыми фиксами. Он так радушно улыбался Владиславу, будто хотел ослепить его блеском драгоценного металла. Это был Чиж, в миру Михась Барановский. Свое погоняло он получил за уникальную способность имитировать голоса птиц. Его личное состояние лишь немногим уступало накоплениям Баскака. Он являлся держателем приморского общака и курировал внешнюю торговлю. Чиж был честолюбив, молод, чрезвычайно хитер и весьма преуспел в интригах.

Варягу стало известно, что именно по его приказу были устранены посыльные из центра.

Он задержал в своей руке ладонь Чижа. Губы презрительно дрогнули, и Варяг хмуро спросил, обращаясь к Баскаку:

– Паша, ты не позабыл, как в прошлом месяце рвануло в твоей квартире?

– Не шути так, Варяг, – печально улыбнулся Баскак. – Разве такое можно позабыть? Разворотило гранатой весь первый этаж. Если бы я в это время не вышел покурить, то сейчас бы с тобой не разговаривал. Но к чему ты об этом?

– Сейчас поймешь. Только это была не граната. Тебя хотели пристрелить из «Мухи».

– Откуда тебе это известно?

– Я имею право на свои маленькие секреты, но могу сказать, кто покушался на твою жизнь.

– Кто же? Я бы много отдал за то, чтобы узнать имя мерзавца.

Варяг выждал паузу, а потом сказал:

– Убить тебя хотел Чиж. В отличие от остальных, он считает наше объединение невозможным, и я не удивлюсь, если он попытается организовать что-либо подобное на днях. Если тебя не станет, тогда наша договоренность не будет иметь силы.

Информацию о Чиже Владислав получил от Егора Сергеевича Нестеренко. Академик еще раз доказал, что находится в курсе всех дел и что его личная агентура надежнее спецслужб.

Чиж побледнел.

– Баскак, – выдавил Чиж, справившись с оцепенением, – неужели ты больше веришь человеку, которого видишь всего лишь второй раз в жизни, чем мне, кого знаешь не один год и с кем съел пуд соли?

– А ведь Варяг прав, Михась. Странно, что мне самому это в голову не пришло, – вздохнул Баскак. – Ведь я целый месяц отсутствовал, а о том, что вернулся домой, знал только один человек – ты!

– Могли узнать твою машину.

– Меня подбросили до подъезда знакомые на машине с тонированными стеклами, так что увидеть меня никто не мог.

– Могли подслушать твой телефон.

– В этот день я не разговаривал по телефону. Для всех я появился неожиданно... кроме тебя. Ты ожидал меня!

– Баскак, не выдумывай того, чего не было. Я ожидал тебя, но совсем по другому поводу. Ты помнишь наш разговор?

– Не стесняйся, Баскак, отвечай. Кажется, в тот день Чиж тебе сообщил о том, что угробил представителя сходняка, – негромко сказал Владислав.

Баскак умело скрыл свое удивление, только уголки губ слегка дрогнули. Во всем облике смотрящего виделось нечто мистическое. Он не удивился бы, если бы Варяг озвучил его мысли.

– Да, ты прав, – произнес Баскак. – Только хочу заверить тебя сразу, что к его смерти я не имею никакого отношения. Я всегда был против этой акции.

– Я знаю это, Баскак. Иначе не приехал бы сюда. А ты, Чиж, по-моему, замерз, у тебя губы посинели. Похоже, заполярная неволя тебя не закалила.

– Варяг, выслушай меня внимательно.

– Не желаю. Ты совершил не одно предательство, а целых два. Ты убивал посыльных, чтобы подставить Баскака, а когда понял, что тебе это не удалось, решил избавиться от него уже собственноручно. А потом, этот твой выстрел из «Мухи»... Неужели думал, что все так и останется тайной? Что же ты молчишь, Чиж? Мне известно, что ты умеешь не только красиво насвистывать, но еще и красноречив, словно былинный сказитель. Или, может, тебе нечего сказать? Так вот знай: я прилетел сюда для того, чтобы посмотреть на тебя.

Телохранители стояли по обе стороны от Варяга. Краснощекие и высоченные, они напоминали витязей, вышедших из морской пены, и, казалось, дожидались короткого распоряжения смотрящего, чтобы утопить злодея в морской пучине.

– Братва! – отступил Чиж назад.

– Да какая же мы тебе братва, сука! – выругались стоящие рядом законные. – Мы тебя собственными руками разорвем!

– Я еще не все сказал, – громко произнес Варяг. И вновь он напомнил всем присутствующим здесь о том, что его слово является определяющим. – Мне известно совершенно достоверно о том, что Чиж трижды запускал руку в общак. Первый раз он погрелся за счет денег, которые должны были поступить в зоны под Магаданом. Второй раз скрыл половину прибыли от алюминиевых сделок. Третий случай касается покойного Штыря. После его смерти все деньги Чиж забрал себе, не оставив рубля в общак, и обделил вдову с двумя детьми. Что ж ты все молчишь, Чиж? Тебе нечего ответить? Мы не будем публично рубить тебе руки за твое крысятничество, не станем рвать на части. Ты умрешь тихо и незаметно. Тебя не упомянут в криминальных сводках.

– Варяг, если бы я знал, с каким иудой хожу рядом, так я бы его собственными руками! – вырвалось у Баскака.

– Собственными руками, говоришь?.. – повернулся Владислав к приморскому авторитету. – А знаешь, это мысль! И считай, что твоя клятва на верность состоялась. А теперь держите Чижа, да покрепче!

Бывшие гэбэшники ухватили его за руки и поволокли к воде. Чиж сопротивлялся вяло – страх парализовал его, лишив последних сил.

– Господи, как же все это просто! – обронил он у самой воды. – Позвольте умереть самому, люди?

Варяг покачал головой.

– Нет, Чиж, ты недостоин такой смерти. Ты – крысятник! Я не против воровства, но худший грех из всех, когда обворовываешь своих. Знаешь, как мы избавляемся от крыс? Мы их топим. Так что советую прочитать молитву и встретить костлявую с честью.

– Варяг, а не проще ли будет связать эту падаль и потом сбросить в океан с вертолета? Там-то уж точно его никто не сыщет, а для касаток это будет неплохой прикорм, – усмехнулся Баскак.

Несколько секунд Варяг размышлял, а потом согласился:

– Что ж, действуй! У вас тут свои приморские заморочки.

Баскак достал из кармана рацию, вытянул антенну, щелкнул выключателем и произнес:

– Тарас, это Баскак. Спускайся к подножию сопки. Есть небольшое дельце для тебя. Прием.

– Будет сделано, шеф. Конец связи.

Баскак едва успел сунуть рацию во внутренний карман, как воздух расколол рокочущий звук взлетающей машины, а потом сверху из-за кирпичной стены показался миниатюрный вертолет, напоминавший стрекозу. Сделав круг над законными, спланировал вниз и ткнулся колесами в хрустящий гравий.

– Руки! – прокричал Баскак. И когда Чиж скрестил за спиной руки, нацепил на них металлические браслеты. – Я тебя, иуда, лично сброшу. А теперь пошел! – И, ткнув Чижа в плечо, заставил его сделать первый шаг к вертолету.

Пилот с безразличием наблюдал за тем, как Чижу надели наручники, втащили в кабину вертолета и к ногам привязали два огромных булыжника. Когда Баскак захлопнул за собой дверцу, пилот выбросил сигарету и взялся за штурвал. Двигатель взревел, набирая обороты, колеса мягко оторвались от земли, и вертолет, накренившись набок, полетел над океаном. Оставшиеся на берегу будто завороженные наблюдали за тем, как из зависнувшей над белыми барашками волн машины через минуту выпало тело Чижа и навсегда скрылось в бездне.

А потом была баня, где законные до утра вели разговоры, говорили за жизнь, обсуждали проблемы взаимоотношений центра и Приморья. Варяг, ощущавший себя Ермаком, покорившим Сибирь, от рыбалки наотрез отказался, сославшись на отсутствие «охотничьего инстинкта», чем сильно развеселил собравшихся.

Баскак превзошел самого себя. Ледяное темное пиво, водочка, настоянная на женьшене, рыба горячего и холодного копчения, всевозможные «дары моря», как говорится, сближали.

Варяг расслабился и слегка захмелел. Было около пяти, когда раздался звонок. По радиотелефону звонил Сивый.

– Это я, Владик! У нас неприятности.

У Варяга хмель как рукой сняло.

– Что случилось?

– Позавчера в бане у Фимы Ривкина погибли сразу двадцать три наших парня. Сработали одновременно три заряда. В живых остались восемь человек. Все в больнице. У Фимы ампутировали ноги. Витек и Жека вряд ли выживут. Нет больше Чалого, Кистеня, Саввы, Глухого...

– Сивый, ты откуда звонишь? Ты ничего не напутал? – хриплым голосом остановил приятеля Варяг.

– Я только что вернулся из Сан-Диего. И все, что сказал, истинная правда. Но ты не дослушал. Это еще не все. Крепись, Варяг! Исчезла Светлана с Олежкой.

В эту минуту Варяг пожалел, что бог не дал ему крылья. Хотелось взлететь и перенестись туда, в Сан-Франциско, где не хватает его присутствия и где кто-то устроил ему такую подставу.

– Я тебя понял, Сивый. Вылетаю из Владивостока незамедлительно. Попробую через Гонконг или Токио, но это уже как получится. Ребята сейчас тут подскажут. А ты пока копай, кто там все это организовал. Это им дорого обойдется.

Со дня знакомства Светланы с Максом Барбарелли прошло около трех недель. Она по-прежнему приходила с сынишкой на пляж. Как всегда после пяти. Каждый раз Макс, увидев их, откладывал в сторону этюдник и, улыбаясь, шел им навстречу.

Олежка возился в песке, а они беседовали, сидя за столиком кафе. В разговоре Светлана и Макс – они уже называли друг друга по имени – касались самых разных тем. Они говорили о живописи, музыке, русских писателях и режиссерах. Макс безусловно был эрудирован, образован, но, поскольку считал, что многознание не есть ум, старался говорить со Светланой лишь о том, что и ей было хорошо известно. Остроумный и легкий в общении, Макс тонко исполнял свою партию, умело подогревая ее интерес к себе.

О чем бы они ни говорили, Макс деликатно принимал точку зрения своей собеседницы. Он то и дело повторял, что у них много общего, что они одинаково смотрят на вещи и вообще родственные души.

Светлана все больше и больше нравилась Максу. Он ловил себя на мысли, что ему хотелось обнять ее, дотронуться до нее, но он не решался – Макс боялся испортить ее благожелательное отношение к себе. Однажды он не удержался и как бы невзначай накрыл ладонью кисть ее руки. Светлана усмехнулась, мягко убрала руку, после чего разговор какое-то время шел скованно.

Он ей чужой... почувствовал Макс. Интуиция, он был убежден, всегда глубже, чем знание. Но, с другой стороны, если бы он был ей неинтересен, то она просто встала бы и ушла.

Светлана не была бы женщиной, если бы не замечала его восхищенных взглядов и не чувствовала, что он к ней неравнодушен. Впрочем, она неизменно ощущала на себе мужские взгляды с тех пор, как осознала себя женщиной.

Владислав был ее первым мужчиной. Света всегда с нежностью и улыбкой вспоминала день их знакомства. Однажды в хирургическое отделение воркутинской больницы, куда она получила направление после медучилища и где работала операционной сестрой, поступил с ножевым ранением в живот молодой красивый парень, заключенный из пересыльной тюрьмы. Рана оказалась тяжелой, он потерял много крови, оперировать пришлось срочно, без наркоза. Когда хирург, сделав надрез, ввел расширитель, Светлана перехватила внимательный взгляд пациента и услышала:

– Сестра, вы очаровательны, а что, если мы с вами прошвырнемся в ресторан или в театр?

Все, кто был в операционной, так и грохнули со смеху.

– С удовольствием, – ответила тогда Света, – вот только заштопаем тебя, чтобы чего не потерял по пути.

А пожилой хирург, проводивший операцию, ухмыляясь, добавил:

– Ребята, так, может, вы сейчас и прогуляетесь, а уж потом я зашью. Чего время зря терять?

А больной, теряя сознание от боли, выдавил в ответ:

– Эх, жаль, охраняют, а то ведь точно сейчас бы и пошли.

– Ладно уж, помолчи, ковбой, сначала выживи, а потом будем про рестораны разговаривать, – буркнул хирург.

После операции Светлана заходила к выздоравливающему Владику в палату. Они подолгу беседовали. А затем пришла любовь, и она, став его женщиной, ждала, пока он отбывал свой бесконечно долгий срок.

Мужчины у нее, конечно, были. Многим удавалось добиться ее благосклонности. Но скорее это случалось от одиночества и безысходности. Не лишенная ума и проницательности, Светлана давно для себя уяснила, что мужчины, маскируя свой интерес, либо прикидываются безразличными и насмешливыми, либо спешат объяснить, какие они необыкновенные. Некоторые после проведенной ночи сразу же становились циничными. Другие оставались восторженными, но никак не трогали ни сердце, ни ум Светланы. Наступало утро, и ее мысли снова были с Владиком. И опять тянулись долгие дни ожидания. Светлана по-настоящему любила лишь этого человека, отдавая должное его щедрости, прямодушию, мужественности.

Статный, симпатичный Макс Барбарелли привлекал ее отнюдь не внешностью, а своей обходительностью, внимательным отношением, задушевностью. Он казался стеснительным и даже робким, а в широко распахнутых, с грустинкой глазах она читала обожание и восторг. Светлане безотчетно хотелось нравиться Максу.

Но когда однажды утром она поймала себя на том, что думает о нем слишком часто, то постаралась, не откладывая, принять меры. Вот уж это ей ни к чему! Только этого еще не хватает! Любимый муж, славный, милый сынуля, прекрасный дом. Ничего иного ей в жизни не надо. Светлана решила, что больше не станет встречаться с Максом.

Последнее время Светлана не появлялась на пляже. Макс Барбарелли не находил себе места. Через пару дней он, напоминая влюбленного мальчишку, стал дежурить в машине неподалеку от дома Светланы. И когда на четвертый день ожидания распахнулись ворота и показалась Светлана в своем «СААБе», он понял, что по-настоящему потерял голову от любви к чужой жене.

Макс поехал за ней следом. Минут через пятнадцать она подъехала к супермаркету и, развернувшись, встала с краю автостоянки. Он припарковался рядом.

– Светлана! – бросился он к ней, когда она, выключив зажигание, распахнула дверцу. – Что случилось? Я вас так ждал. Что случилось? Почему вы не приходили?

– У меня совершенно не было времени, – соврала она, не моргнув глазом. – Понимаете, столько дел накопилось. Дом огромный. Все на мне. Я к тому же затеяла ремонт.

– Что вы говорите?! Такая обворожительная женщина... Хрупкие, нежные руки... И этими руками вы делаете все сами? Как можно? Это невероятно, это просто немыслимо, – частил он, толком не понимая, что говорит. – Ей-богу, вы созданы для другой жизни. У вас другое предназначение, я точно вам говорю. Вы просто себе цены не знаете.

– Если бы все мужчины дарили такие слова своим женщинам, на земле давно бы воцарился рай, – попробовала она отшутиться.

– Светлана... не буду скрывать, я без вас пропадаю и начинаю понимать, что люблю... Я полюбил вас. Вот уже несколько дней неотлучно провожу около вашего дома в надежде увидеть вас. Хотя бы мельком. Без вас я чувствую себя таким одиноким.

Светлана помедлила, а потом подняла на него глаза и, нажимая голосом на каждое слово, сказала:

– Макс, любовь – дорога, откуда бы она ни пришла. Спасибо за признание. Поверьте, и вы мне приятны. Но не мучайте меня, прошу вас. И об этом больше ни слова! Вы не должны говорить мне о ваших чувствах, потому что я не давала вам повода сомневаться в моей любви к мужу.

– Да-да, конечно, я вас понимаю. Но позвольте мне быть хотя бы вашим другом. Преданным и верным. Неужели вы откажете мне в этом? Я готов служить вам верой и правдой.

– Перестаньте, Макс! Хороший муж лучше всякого друга. И даже подруги. Давайте не будем усложнять друг другу жизнь. Я давно несвободна. У меня семья. Любимый и любящий муж. Сын, которого я обожаю.

– А что мне делать, Светлана, если я без вас не мыслю своей жизни? Вы мне нужны, вы мне просто необходимы.

– Макс, вы обязательно встретите женщину, которая будет счастлива услышать эти слова.

– О боже, о чем вы? Оставьте мне хотя бы надежду! – взмолился Макс. – Позвольте изредка видеть вас.

– О какой надежде вы говорите? Милый Макс, прошу вас, не ищите со мной встречи. Не делайте мне больно, не усложняйте мою жизнь, вы же понимаете, это не имеет смысла.

Светлана уже готова была включить зажигание и уехать, но что-то ее удерживало.

– Нет-нет, тут вы не правы, Светлана. В жизни все имеет смысл. Я это понял давно. – Макс Барбарелли в эту минуту выглядел совершенно растерянным и несчастным. – Умоляю, позвольте мне написать ваш портрет. Пусть на память о наших беседах у вас останется хотя бы моя работа. Я на все согласен. Прошу вас, Светлана, согласитесь, – понизил он голос до шепота.

– Но ведь это потребует времени, – сказала она в раздумье.

– Помилуйте, всего пара сеансов по полтора-два часа.

– Надо подумать, – заметила она, отводя взгляд.

– Я вас не тороплю, – покорно согласился Макс Барбарелли.

Сердце Светланы разрывалось от сомнений и жалости.

– А впрочем, что тут думать, – согласилась она. – Сегодня понедельник. Давайте условимся на завтра. Нет, лучше на среду, после обеда, часа в три, пока Олежка спит.

– Спасибо вам, я все приготовлю – холст, подрамник. И приеду за вами, мы поедем ко мне в студию.

– Как в студию? – вскинула брови Светлана. – Разве не на пляже?

– Ни в коем случае! Освещение, фон – все имеет значение. И потом, серьезная работа маслом требует сосредоточенности. Это возможно только в мастерской... Светлана, так я могу надеяться? В среду?

Помолчав, она кивнула.

Они договорились, что в среду встретятся здесь же, на стоянке у супермаркета.

Познакомившись с миссис Игнатовой по заданию дона Монтиссори, Макс Барбарелли спустя месяц неожиданно для себя осознал, что у него нет ни сил, ни желания бороться с нарождающейся стихией большого чувства. Макс Барбарелли безнадежно влюбился, его романтическая натура взяла верх над рассудком. Светлана стала для него воплощением красоты, нежности, женственности и благородства. Ее благосклонность он теперь расценивал как подарок судьбы. Находиться рядом с ней, быть ее близким другом – об этом остается только мечтать. И надеяться, подвел он итог своим мыслям. Но есть ли надежда? Замужняя женщина. Весьма непростой супруг. Но надежда, как известно, умирает последней. Чепуха... Надежда умирать не должна ни при каких обстоятельствах! Пусть умрет тот, кто мешает ей воплотиться в жизнь. А ведь это мысль! Старая, как мир. Но... если Альберто нужна жизнь Игнатова... следовательно... Макс Барбарелли замер в оцепенении. А кто обещал этому самому Альберто «приручить» Светлану? Макс скрипнул зубами. Его терзали сомнения. А как он тогда распушил хвост, мол, без проблем, она станет его женщиной, и все такое прочее.

Обещание, данное всесильному родственнику, заставило Макса посмотреть на себя со стороны совершенно другими глазами.

И кто он после этого? Жалкий прихвостень сиятельного дона Альберто Монтиссори, подонок и безмозглый павиан. Видите ли, он не мыслит жизни без этой русской женщины, жены мистера Игнатова! Да он в сравнении с этим Игнатовым – пигмей, жалкая, болтливая тварь. Ах, полюбите пустобреха, Светлана! Ах, он так одинок!.. Да что он сделал, чтобы завоевать любовь этой женщины? Ничего... Одни слова! А слова для таких женщин, как она, – пустое. Ладно! Будут поступки. Действия не заставят себя ждать. Через час назначена встреча с Монтиссори. Пора ему все высказать. Пора прекратить общение с этим грязным типом.

Макс Барбарелли принял решение порвать отношения с кланом Монтиссори. Все это, конечно, не так просто.

Он неторопливо завел машину. Не спеша закурил. Разговор предстоял трудный. Необходимо собраться. Скорее даже – сгруппироваться, пришел ему на ум спортивный термин. Свобода и независимость сейчас основное. Макс ощущал себя профессиональным боксером перед решающим поединком на ринге. А если Монтиссори пошлет его в глубокий нокаут? Не надо забывать о весовых категориях. Макс задумался. А, будь что будет! Главное – ввязаться в бой, а там посмотрим. Воля к победе у него есть.

Альберто Монтиссори назначил встречу в своей «цитадели». Всю дорогу Макс с раздражением думал о бесцеремонности своего могущественного родственника. Порой часами приходится ждать, когда тот освободится и соизволит принять его. Было бы не обидно, если бы Альберто был занят деловой беседой, но покорно, делая вид, что ничего не случилось, дожидаться, когда очередная шлюшка обретет пристойный вид... Макс громко выругался.

Он подъехал к воротам резиденции Монтиссори точно в назначенное время. Створки ворот медленно распахнулись, и машина, шурша шинами по гравию, покатила к парадному подъезду огромного дома. Слуга у входа сообщил, что дон Монтиссори сейчас занят и освободится не раньше, чем через час. Макс был возмущен, однако ему ничего другого не оставалось, как ждать.

Альберто появился через пару часов, встретил кузена с таким радушием, будто со дня их последней встречи прошла не неделя, а целая вечность. Широко раскинув руки, он шагал по ступеням мраморной лестницы навстречу Максу и лучезарно улыбался.

– Мой дорогой, ты не представляешь, как я рад тебя видеть. Где же ты пропадаешь? Мне так не хватает твоих советов и тонких наблюдений!

– Альберто, ты меня удивляешь. Ты же сам сказал, что раньше сегодняшнего дня наша встреча вряд ли состоится.

– Ну ты подумай! Забыл, совсем забыл и, поверь, жду тебя с нетерпением уже целых три дня.

– Мне иногда приходится ждать и больше. А уж просиживать у кабинета, пока твоя очередная пассия приводит себя в порядок...

– Ладно, не брюзжи, мой дорогой юный друг. Когда тебе будет под пятьдесят, я посмотрю, сколько времени тебе понадобится на женщину. – Монтиссори обнял Макса за плечи и повел вверх по лестнице. – Все мы не без греха, – добавил он, ткнув Макса кулаком в бок. – Прости мои маленькие слабости. Ты, помнится, хвалился завести роман с женой русского прохвоста Игнатова. Так, может, ты ее уже трахнул? А?

Возмущение распирало Макса, он понял, что более удачного момента для объяснения с доном Монтиссори не представится и что держать в себе накопившееся раздражение он более не в состоянии. Барбарелли замедлил шаг.

– Ты что-то хотел сказать? – Альберто бросил на кузена удивленный взгляд.

– Да, Альберто. Я приехал, чтобы серьезно поговорить с тобой.

– Так я и предполагал: ты в нее безнадежно влюблен. Я угадал? Ха-ха-ха! Бьюсь об заклад, что это так, – хлопнул в ладоши дон Монтиссори. – Надеюсь, она в тебя тоже. Молодчина! Это просто великолепно. – Не обращая внимания на побелевшего от возмущения кузена, Монтиссори отчеканил: – Теперь мы вытрясем из русского дона не только его деньги, но и всю его душу.

Макс молча наблюдал за развеселившимся родственничком. И когда тот успокоился, хриплым голосом сказал:

– Альберто, я много думал и пришел к выводу, что не могу участвовать в этой твоей игре. И вообще я собираюсь всерьез заняться живописью. Русская мафия, китайская, мексиканская – какая угодно, все это не мое, не по душе мне все это. Я не хочу ввязываться в твои грязные делишки.

– Макс! Дорогой! Что я слышу? Ты всегда был таким рассудительным.

– Это в прошлом, Альберто!

– Ага, значит, мой кузен чистеньким хочет быть. Вы там грязными делишками занимайтесь, а мы тут белыми ручками, незапачканными, будем цветочки малевать. А как же денежки?

– Денег мне на жизнь вполне хватит от продажи картин.

Монтиссори нахмурился.

– Вишь ты, какой расчетливый! Думаешь, твоя мазня кому-то, кроме меня, нужна? А вернисажи кто тебе устраивает, кто покупателей находит? Забыл? Думаешь, все с неба валится... – Монтиссори криво усмехнулся.

Макс, сжав кулаки, процедил:

– Намекаешь? А зря... Думаешь, все решают деньги... и сила? Ошибаешься. В мире есть еще и талант. Тут уж не поспоришь, не правда ли? А что касается меня, тут ты опять заблуждаешься. У меня есть имя, так что не пропаду как-нибудь.

– Ясно. Стало быть, хочешь порвать с семьей? Я правильно тебя понял? – прищурился Монтиссори.

– Не с семьей, а с бизнесом, которым она занимается, – сказал Макс, глядя на Альберто в упор.

– Дорогой мой, пора бы уяснить, что бизнес и семья – это одно и то же. Бизнес – это наше семейное дело, говоря иными словами.

– У меня на этот счет другое мнение.

– Вот оно как! Но, как я посмотрю, у тебя короткая память. Как быть с теми обещаниями, что ты давеча давал мне, умник?

– Что ты плетешь? О чем ты? Какие обещания ты имеешь в виду?

– Что ж, могу напомнить. Ты дал согласие привезти сюда жену Игнатова и даже намекнул, мол, для тебя это не составит никакого труда. А я, как последний кретин, распинался здесь перед тобой, бегал, хлопотал о выставках.

– За выставки, конечно, спасибо, но что касается миссис Игнатовой, забудь о ней. Я не сделаю этого и тебе не позволю, – сказал Макс с расстановкой.

– Если ты не сделаешь этого, то нарушишь свое слово. Коли запамятовал, придется напомнить, что подобное отступничество в нашей семье карается весьма сурово.

– На свою память я не жалуюсь, а вот ты, похоже, забыл, что я тебе не слуга, не лакей. Советую помнить, что я волен поступать так, как считаю нужным. Повторяю: я не собираюсь привозить к тебе эту женщину.

Монтиссори на мгновение замер. С перекошенным от гнева лицом он, явно играя, похлопал Макса по плечу:

– Ох уж эти художественные натуры! А ведь я нечто подобное предвидел, мой дорогой Макс. Ладно, не будем ссориться. Лучше пойдем в дом и как следует все обсудим. Разве мы чужие? Мы же родственники, родная кровь, – приговаривал Монтиссори, обхватив Макса за талию и подталкивая к двери. – Чего нам делить, ведь все-таки мы одна семья, что бы ты там ни говорил. Брось хмуриться. Может, желаешь развлечься? Угостить тебя знойной красоткой? Она просто прелесть, пальчики оближешь, всю жизнь будешь вспоминать.

– Альберто, – Макс остановился, – хватит паясничать. Я сюда пришел не шутки шутить.

– Понимаю, понимаю... – произнес Монтиссори смиренным тоном. – Ты влюблен в русскую красавицу и намерен хранить ей верность. Только жаль, что ей на это наплевать и забыть. Она с тобой носится лишь потому, что ей последние два-три месяца не хватает мужика. Загулял ее мужик в России, а у нее кое-где свербит.

– Перестань, Альберто.

– Дорогой мой, она сразу же упадет в объятия мужа, едва лишь он перешагнет порог своего дома. – Взглянув искоса на мрачное лицо Макса, Монтиссори продолжил: – Ты, должно быть, ее здорово распалил. Представляю, как по ночам ей хочется любовных утех. Я, конечно, циничен, но что поделаешь. Такова жизнь. Правила игры, между прочим, установлены на небесах, и не нам их менять, – добавил он, пропуская Макса вперед, когда они подошли к дверям.

– Правил без исключений не бывает, – сказал Макс, входя в дом.

– Как я уже говорил, мой дорогой юный Барбарелли, – Монтиссори прикрыл дверь, – я догадывался о твоем намерении начать новую жизнь. Любовь, она порой лишает разума. Твой дедушка Барбарелли мне тоже неоднократно талдычил о том, что ты создан для новой жизни. Совсем выжил из ума старик – кто в наше время откажется от тех возможностей, которыми обладаем мы. Глупо начинать какую-то новую непонятную жизнь. Ты еще поймешь это, мой юный друг. – Дон Монтиссори закатил глаза. А потом, сплюнув, резко повернулся к Максу. – Между прочим, я приготовил для тебя сюрприз. Посмотри на моих людей. – Он кивнул в сторону здоровенных парней, переминавшихся с ноги на ногу в углу холла. – У каждого из них в кармане по новенькому «магнуму». И знаешь зачем? Не только для того, чтобы оберегать покой своего дона, но еще и для того, чтобы оградить тебя от безрассудства. Можешь считать мою заботу о тебе арестом, но ты не выйдешь отсюда до тех пор, пока я не разрешу.

– Что это значит? – обернулся к нему Макс.

– Это значит, что ты предал меня, сопляк. И по закону нашей семьи я волен поступить с тобой так, как посчитаю нужным. Мне, конечно, жаль, что все так получилось. Сердце кровью обливается, как вспомню, что ты для меня значил. Прекрасно знаешь, как я был к тебе привязан. Суровая штука жизнь. Хочу предупредить: если предпримешь попытку улизнуть отсюда, тебя в тот же миг пристрелят. А труп утопят в заливе. Вот такой неожиданный поворот сюжета! Вернее, такова диалектика бытия, – печально вздохнул Альберто.

– Много на себя берешь! – повысил голос Макс. – Смотри не надорвись.

– Мой мальчик, я-то выдержу. Все дело в тебе, – грустно улыбнулся Альберто. – Предупреждаю: шаг к двери – и четверка моих ангелов-хранителей сделает несколько дырок в твоей талантливой головушке. И еще: я искренне сожалею, что в среду не состоится твое свидание с русской дамочкой.

– Откуда тебе об этом известно?

– Ах, Макс, наивная ты душа! – покачал головой Альберто. – Я уже давно никому не доверяю. Моя матушка была единственным человеком, кому я верил, но ее уже – царство ей небесное! – нет в живых. А со всеми остальными?.. Только и остается уповать на науку и технику. Пару недель назад приладили в твоей машине сверхчувствительные «жучки», и, как понимаешь, я с бо-ольшим интересом слушал твои разговоры с супругой русского дона.

– Ну и как?

– Слеза прошибала, до чего душевно. Возбуждает сильнее, чем порнофильм. Уж ты мне поверь.

– А ты, Альберто, оказывается, порядочное говнецо! – Макс шагнул к нему.

– Не дергайся, умник! Береги здоровье смолоду. Моя охрана не любит, когда ко мне приближаются посторонние, пусть даже и близкие родственники. И вообще успокойся. Ты же еще не моя возлюбленная, а я не твой птенчик. Хочешь, я поеду на свидание вместо тебя, все ей объясню? Поверь, уж я не стану разводить канитель – оттрахаю, и дело с концом. Конец не заставит себя долго ждать.

– Ты, мелкий пакостник, не смей произносить эти поганые слова, – Макс рванулся было к Альберто, но замер, когда охранники взвели курки.

– Но-но! – погрозил Монтиссори пальцем. – Лучше дыши глубже, это нервным помогает. И не переживай так. Она совсем не в моем вкусе. Это во-первых, а во-вторых, мне нужен ее муж. Слышишь, глупец, о чем я говорю? Помоги мне разобраться с ее мужем, а дальше делай с бабой что хочешь: хочешь – люби, хочешь – еби, хочешь – не дыши на нее, как на свечу. В пятницу, надеюсь, с твоей помощью, Игнатов появится. Посмотрим, достоин ли он такой неземной любви, а ты пока поразмышляй о ее превратностях. И к утру дашь мне ответ. Это твой единственный шаг сохранить жизнь и себе, и ей.

В среду с утра шел дождь, а потом распогодилось, но раскапризничался Олежек, и Светлане пришлось набраться терпения, чтобы успокоить его. В час она покормила его, спать решила не укладывать. Поспит у Макса, пока она будет позировать. В душе она бранила себя, что поддалась на уговоры. Для чего ей этот портрет? Может, не стоит? Может, лучше остаться дома? Ну, обещала приехать, ну и что? Возьмет и не приедет. Да и вряд ли встреча ограничится одним позированием. И как можно было отказать Максу во встрече. Милый, трогательный, ей было так его жаль... Нет, так некрасиво поступать. По крайней мере, нужно увидеться. Подождет его у супермаркета, скажет, что передумала. Купит продукты и вернется домой. Да, так, пожалуй, и надо сделать. Какие сеансы? Узнает Владик, не одобрит. Приняв для себя такое решение, Светлана успокоилась.

Когда она выехала из дома, до встречи с Максом оставалось совсем немного времени. По дороге сообразила, что забыла захватить кредитную карточку, но возвращаться не стала, вспомнив о приметах. На покупки есть немного наличными, хватит на самое необходимое.

Светлана подъехала к парковке с опозданием минут на десять. Макса не было. Это выглядело странно. Она почувствовала себя уязвленной. Впрочем, Макс мог попасть и в пробку. Подождет еще минут пять. Олег посапывал на переднем сиденье. Хорошо, что догадалась уложить его в портативную колыбельку, подумала она, посмотрев на ребенка. Такая кроха, а так похож на Владика!

Прошло еще минут десять. Светлана поняла, что дальнейшее ожидание становится бессмысленным. Она включила зажигание, чтобы подъехать поближе к супермаркету, но в это время рядом остановились два черных джипа. Из одного из них вышли двое и направились прямо к ней. Несколько тучноватый, но не лишенный импозантности мужчина, улыбнувшись, вежливо спросил:

– Простите, миссис, вы случайно не Макса Барбарелли ждете?

– Да. С ним что-то случилось? – удивленно произнесла Светлана и, глядя на незнакомца, почувствовала себя как-то неуютно.

– Нет-нет! Все в порядке. Он задержался на телевидении, – поторопился незнакомец с ответом. – Что-то там срочное. Вы не удивляйтесь, миссис, мы его старые друзья. Макс просил нас выручить его. Он вас ждет у себя в студии.

– Очень мило с вашей стороны. Но, к сожалению, у меня нет времени.

– Как же так? Он нас заверил, что у вас с ним договоренность.

– У меня изменились обстоятельства. И потом, я не уверена, что хочу ехать с вами... неизвестно куда.

Улыбчивый толстяк неожиданно ухватился одной рукой за дверцу машины, а другой крепко вцепился Светлане в плечо.

– Детка, слушай меня внимательно. Если сделаешь так, как я скажу, мы не причиним тебе и твоему сыну вреда. Начнешь взбрыкивать, пеняй на себя: твой труп и труп твоего ребенка не найдут никогда. Ты поняла?

Светлана покосилась на здоровяка. Громила! Как в американских боевиках... Неужели напоролась? А ведь Владик ее столько раз предупреждал и просил без охраны не выезжать.

– Что вам от меня нужно?

– Вот это другой разговор, красавица. Сейчас поедем с нами, а там тебе все объяснят. Давай быстренько пересаживайся в нашу машину. И поторопись, я не люблю ждать на глазах у публики. И, пожалуйста, без шумовых эффектов. Тихо, мирно, спокойненько. Пацана бери. Во-от так. Молодец.

Держа в руках колыбель, Светлана вышла из машины. В ее спину упирался ствол револьвера. Она молча села на заднее сиденье стоящего рядом джипа. Олег на мгновение открыл глаза, а потом, успокоенный ласковым материнским прикосновением, снова заснул. Мелькнула мысль, что звать на помощь бесполезно. Только ребенка испугает.

– А ты умница, – сказал толстяк вполголоса, – сделала все, как надо. А тебе, красотка, придется немного потесниться. – Он махнул рукой, и из соседней машины вышел еще один человек и сел рядом с ней. Тот, что находился возле толстяка, сел на водительское место. – Ну, поехали! – бросил громила, усаживаясь на переднее сиденье.

Машина тронулась с места. Следом пристроилась вторая.

Чуть поодаль за ними шла третья. На нее никто не обратил внимания.

Сержант прилетел в Сан-Франциско десять дней назад. После обеда он приезжал на перекресток неподалеку от виллы Варяга и ставил машину среди кустов, откуда хорошо просматривалась вся улица. Когда-никогда хозяин заявится, и уж он на этот раз долго целиться не будет!

Сержант скучал. Ему казалось, что жизнь на вилле замерла. Никакого движения! Когда в понедельник из ворот выехал «СААБ», он встрепенулся. В «СААБе» сидела жена Варяга. Куда это она? В том, что красивая блондинка – жена Варяга, Сержант не сомневался ни минуты.

Он, соблюдая дистанцию, проводил ее до супермаркета. Появление Макса Барбарелли повергло его в изумление. А это как понимать? Конец супружеского постоянства? Когда жена Варяга, так и не зайдя в супермаркет, поехала домой, он, поколебавшись, решил все же следовать за ней, хотя поначалу намеревался выяснить, куда отправится ее смазливый знакомый. Похоже, заскучала мадам. Вот будет номер, если удастся засечь ее, размышлял Сержант, не выпуская из виду «СААБ».

Во вторник Сержант приехал на свой «пост» до обеда и не отлучался до вечера. К вечеру на виллу пожаловали какие-то люди. Засуетились! Не иначе как начальство на подходе! А может, охрана меняется. Видимо, удостоверившись, что на вилле все в порядке, группа посетителей через полчаса покинула резиденцию Варяга.

С утра в среду накрапывал дождик. Сержант рассудил, что в такую погоду любые свидания скорее всего отменяются, и свое дежурство хотел было отложить. Но в последний момент передумал и, хорошо позавтракав, к восьми утра прибыл на свой наблюдательный пост.

Он с безразличием листал очередную газету, когда около трех часов дня ворота распахнулись и на улице показался знакомый «СААБ». Сержант даже присвистнул, разглядев на переднем сиденье проезжающей машины колыбель. Удивительное дело, неужели не с кем оставить малыша? Странно, куда она с ребенком? Может, зря возводил напраслину на бабенку? Ладно, проверим...

Сцена на автостоянке у супермаркета, которую он наблюдал в бинокль, вызвала в нем целую гамму противоречивых чувств. То, что жену Варяга похитили вместе с сыном, не вызывало сомнений. Повертится теперь этот сучара, вернувшись из России! – злорадствовал Сержант, следуя за двумя машинами. А если с ними что случится? На кого подумает Варяг? Сержант призадумался. На него подумает, это уж точно! И хотя у Варяга врагов немерено, непременно будет, собака, считать, что это его рук дело. И пойдет по миру дурная слава, что он, Сержант, с бабами и ребятишками на старости лет связался. Сдает волк, скажут все, кто знает его. Эта мысль не давала покоя Сержанту.

Когда машина свернула на прибрежную дорогу, он сбросил скорость: только и не хватает самому засветиться! А эта мадам Игнатова, она что, стебанутая? Прикатила... вместе с малышом. Купилась, дурочка! Наверняка... Нет, с бабами лучше дела не иметь. А Варяг тогда мельтешил, мол, негоже распространять ненависть на жену и сына. Да пошла бы она куда подальше! Лучше бы ей хвост накрутил...

Машины затормозили, потом въехали в ворота. Сержант свернул направо. Постоял. Затем развернулся и проследовал мимо ажурной ограды, через которую просматривался огромный, тщательно охраняемый красивый дом.

После звонка Сивого Баскак поднял на ноги всю авиацию. На целый час был задержан вылет самолета из Владивостока в Гонконг. Оттуда коммерческим рейсом «Трансаэро» Варяг сразу же вылетел в Сан-Франциско.

Он сидел в салоне бизнес-класса и мучительно размышлял о том, что могло случиться со Светланой.

Исчезла вместе с сынишкой. Странно, очень странно. Несчастный случай? Отпадает. Не такой Назар человек, чтобы звонить за тысячи километров, не разобравшись как следует в ситуации. Поехать к кому-либо из друзей-знакомых Светлана не могла – их у нее в США просто нет. Тогда что? Похищение? Что ж, в цепи событий, происшедших одно за другим за последний месяц, оно вполне может иметь место. Убийство эмиссаров в Сан-Диего, взрыв в бане Ривкина, где погибли более двадцати самых лучших, самых проверенных бойцов, и вот теперь похищение жены и ребенка.

Все это смахивает на предупреждение, скорее даже на жестокую необъявленную войну. Если в Сан-Диего орудовали люди Монтиссори, то не исключается его причастность к двум другим случаям. Хотя это всего лишь предположение, но кто знает! У мистера Игнатова повсюду, и в США в том числе, немало соперников и недругов.

Варяг посмотрел в иллюминатор. Аэробус проплывал над бескрайним Тихим океаном. Вид вполне космический, подумал он, вспомнив свою детскую мечту стать космонавтом.

А что, если жену и сына все-таки похитил Монтиссори? Но зачем? Какой смысл? Чего добивается этот итальянец?

Конечно, он попытается диктовать какие-то условия. Какие? Варяг задумался. Скорее всего твоя жизнь, Владик, ему не нужна, поскольку при его возможностях убить даже смотрящего по России не так уж сложно, а если очень захотеть, можно это сделать в течение пары дней, а то и одного. Значит, дело в ином. Да и не так прост этот любитель опер!

Может, Монтиссори задумал потребовать за Светлану с Олежкой выкуп?.. Сомнительно. Он ведь понимает, что деньги из общака смотрящий никогда не пустит на личные нужды, даже ради сохранения жизни своим близким.

Ах сволочь, мерзавец, макаронник паршивый! А ты, Варяг, теперь стал заложником. Вот ведь ситуация! Не напрасно существует воровская заповедь не иметь семьи – жены, детей. В жизни за все приходится платить.

С другой стороны, разве мог он добиться всего, чего добился, не нарушив эту и другие заповеди? Нет, не мог. И прав был академик Нестеренко, когда говорил, что принципы для того и существуют, чтобы их нарушать. Во имя дела, конечно. Без образования чего бы он добился? Разве приняли бы его на равных в американском обществе, не будь он для всех добропорядочным семьянином? Не-ет! Не все так просто, как кажется на первый взгляд. Вкалывая с утра до ночи, нарушал заповедь «не работать»? Нарушал. Но зато сколько принес на алтарь воровской идеи! И денег, и возможностей. Как ни крути, а семье он обязан многим. И отступиться от нее не может. Пусть воровской мир потеряет смотрящего, не самого худшего, надо полагать. Но зато это будет по-людски, а стало быть, по-божьи. Ничего в этом мире не бывает просто так: уступишь в малом – потеряешь в большом, предашь ближнего – предашь всех. А уж коли выстрадал свою масть и титул на воровской зоне, крепись! Общак – святое, он неприкосновенен. Общак для всех. Он общий. Он на нужды тех, кому приходится несладко, кого поддержать нужно. Запустить руку в общак? Даже в страшном сне ему не приснится. Так на что же рассчитывает этот ничтожный итальяшка из Сан-Франциско?

Варяг закрыл глаза. В памяти высветились, как на дисплее, все двенадцать заповедей воровского закона. Вот сиди теперь, дорогой Владислав Геннадьевич, как перед алтарем, итожь свою жизнь, прожитую, как оказалось, лишь в частичном соответствии с этим законом.

Почему прожитую? При чем тут итоги? А при том, уважаемый, что отныне любой из твоих друзей или недругов имеет право судить тебя по всей строгости воровского закона. И баста! А конец один. Но за что же судить? За что?!

Не прикидывайся, Варяг! Как же, как же, не виновен! Так тебе на сходняке и поверят! Все себя святыми считают. Кто себя считает виноватым?

Господи, ну что он такого сделал непоправимого? – заныла душа. Владиславу хотелось крикнуть на весь белый свет: «Люди, я не виноват!»

Сердце обливалось кровью, напоминая о себе острой болью. В висках стучало, разум не давал поблажки, листая в памяти страницы жизни.

А давай по порядку, Варяг! – подначивал рассудок.

Да ради бога!.. Давай! Что у нас во-первых?

«Вор в законе обязан отказаться от родных – матери, отца, братьев, сестер...» – подсказал внутренний голос, похожий на баритон Дяди Васи.

Так у него давным-давно нет ни отца, ни матери. А сестер и братьев не было. А может, были? Он не помнит. Не знает.

«Не иметь семьи – жены, детей», – явственно прозвучал хриплый голос Медведя.

Вот здесь он виноват. Без жены? Без детей? Но тогда как жить? В Евангелии сказано: «Не прелюбодействуй!» Где же логика? Да и вина-то в чем? Вроде никакой нет! Ведь он о воровской семье больше печется, чем о собственной. Так-то оно так, но это до поры до времени. Когда жену с ребенком грозятся убить, какой выбор сделаешь? Какая семья тебе ближе? Какому богу служить? Как ни повернись – предательство. Вот и выходит, что прав Медведь. Карайте. А с богом, с Евангелием как быть?

«Не работать. Жить на средства, добытые преступным путем» – так когда-то говорил Фотон. Пробовал. Оно конечно.

Но что такое «преступление»? Когда у богатого отняли, украли, поделили, раздали – здесь более-менее понятно: историю КПСС на зоне вдалбливали. Но если у обездоленного последнее отобрал? Это что? Преступление? Нет, это грех! Но как это осмыслить? Ограбить сирого, украсть у немощного – все это грех. Отнять – грешно. А дать? Заработать и дать? Тоже, выходит, по Фотону, грешно. Значит, отнять и раздать можно, а заработать и поделиться нельзя, потому как по воровскому закону работать нельзя. А коммерция что тогда? Тяжкий труд. Значит, опять нельзя. Чиновникам «в указе» можно работать. А вот они-то как раз и живут на средства, добытые преступлением, а ворам в законе работать запрещается. Это как же так? Кто все это придумал?

Варяг усмехнулся.

«Помогать другим ворам, используя воровской общак», – напомнил издалека хрипатый, как у Трубача, голос.

Здесь все путем, все – в полном ажуре. Российский общак прокручивается в деле. Только на проценты половина российских тюрем и зон живет.

«Не давать сведений о соучастниках и вообще о ворах».

Так это только в Страшном суде может присниться. Упаси боже! В России заказуха за заказухой, а соучастники «висяками» числятся. Блюдут закон. А иначе как? Пусть хоть всех поубивают. Все трын-трава.

«Брать на себя в случае необходимости преступление, совершенное другим вором», – напомнил внутренний голос с грузинским акцентом, как у Графа.

Было бы что брать, и неплохо бы для начала выяснить, кто этого не делает.

«В случае конфликта требовать проведения сходки воров», – прорезался наконец Шрам.

Ну, это как водится! Но у кого требовать? Собирай народ, людей. И решай. Бери на себя.

«Не противиться исполнению решения воровской сходки и вынесенному ею наказанию», – послышался в гуле самолета голос Ангела.

Только что сам судил и карал, теперь самого, может быть, ждет та же участь.

Варяг налил в бокал виски. Отхлебнул большой глоток. Вспомнился академик Нестеренко.

«Не иметь дела с властями, не участвовать в общественных организациях».

– Егор Сергеевич, как тут быть? – произнес Варяг вслух и покачал головой. – Выходит, за нас кто-то решает? Чуть что, так мы впереди. Герои!.. А здесь противопоказано. Где же логика?

«Владеть воровским жаргоном, не играть в карты, не имея возможности расплатиться, обучать ремеслу молодых, начинающих воров, по возможности иметь прислуживающих „шестерок“, не терять рассудок при употреблении спиртного».

Это пожалуйста! Вот уж это пожалуйста! Вот он сейчас пьет, например, и не пьянеет. Правда, обстоятельства иные. Тут можно кое с чем поспорить. Карты. Какие карты? Белиберда. И чему обучать молодых? Какому такому ремеслу, если жизнь меняется каждый день и нужно получать образование. «Учиться, учиться и еще раз учиться!» Было дело, конспектировали... Банально. Но это так.

«Не брать оружия из рук властей, не служить в армии».

А кто это власть? А если это мы, из чьих тогда рук не брать оружие? Да и как без него. А насчет армии это у властей и надо спросить. И насчет оружия.

Что там дальше? – задумался Варяг и, вспомнив двенадцатую воровскую заповедь, подобрался.

«Не предавать. Выполнять обещания, данные другим ворам», – собственный внутренний голос прозвучал сурово и заставил трезво оценить ситуацию, в которой он оказался.

Ну что, смотрящий по России? Только что колесил по ней, вершил суровый суд. А теперь? Имеешь ли ты право на суд?

Не имеет.

Имеешь ли право взять из общака хотя бы рубль, чтобы спасти семью?

Не имеет.

И какой он вор в законе, если стал заложником!

Он по воровским понятиям на все это не имеет права, ибо дал слово служить своим братьям, а не становиться добровольно покойником. Завел семью? Теперь спасай ее ценой собственной жизни, уважаемый когда-то Варяг! Ты не прав. Хотя это как сказать! Он ведь идет против воровского, но не против людского. Ну что ж, Владик, как говорится, бог тебе навстречу!

Самолет авиакомпании «Трансаэро» описал полукруг над заливом, выходя на посадочную глиссаду сан-францисского аэродрома.

Из аэропорта Варяг сразу же направился в офис.

– Какие новости, Сивый? – прямо с порога спросил он. – Докладывай.

– Не серчай, Варяг, но дело дрянь. Вчера вечером вышли на одного парня по имени Рафаэль.

– Каким образом?

– Просматривая видеозаписи на мониторах слежения за твоим домом и офисом, обнаружили, что и тут и там прослеживается один и тот же тип. Увеличили кадр, и я его узнал. Он был тогда в парке во время первой встречи с Монтиссори. Утром ребята его выследили и взяли на дороге в коробочку.

– Где он сейчас?

– Здесь, в подвале. Говорит, что о Светлане ничего не знает.

– Может, плохо спрашивали, Сивый? Выясни все, возможно, он что-то знает. Чего он у офиса и у дома делал? Спроси как следует. Нам сейчас в молчанку играть недосуг. Не знаешь разве, как это делается? Молчание ему должно дорого обойтись.

– Сделаем, Варяг. – Сивый кивнул двум бойцам, и те без звука направились в подвал к Рафаэлю.

– Ты когда видел Светлану в последний раз, Сивый?

– Во вторник. В среду, как ты знаешь, я был в Сан-Диего и в Лос-Анджелесе. Вернулся в четверг. Позвонил сюда и узнал от охраны, что Светлана в среду днем, как обычно, уехала в супермаркет за продуктами и не вернулась. Ее «СААБ» нашли на стоянке у магазина. С машиной все в порядке, однако ребята все же аккуратно навели справки. Женщина с ребенком ни в каких дорожных происшествиях не значится. Расспрашивали людей. Никто ничего подозрительного не заметил. Полицию я оповещать не стал. Решил дождаться тебя.

– Давай быстро в подвал и выбивай из этого Рафаэля все, что знает. Если понадобится, вместе с зубами и мозгами. Кто, черт возьми, все это устроил?

– Думаю, Варяг, и здесь не обошлось без наших хороших знакомых. Я тебе уже говорил, что в Сан-Диего наших пацанов постреляли люди Монтиссори.

– Думаешь, и здесь Монтиссори?

Сивый кивнул:

– А кто еще? Взял и выступил без объявления войны.

Сжав кулаки, Варяг сел за стол и стал звонить по телефону.

– Ну, узнали что-нибудь? – бросил Сивый на ходу охранникам, сбегая по лестнице в подвал.

– Твердит одно и то же. Ничего, мол, не знает. Дескать, он маленький человек, и в его обязанности входит охрана виллы Монтиссори. А у нашего офиса и у дома шефа оказался случайно.

– Случайно, говоришь, – повернулся Сивый к Рафаэлю. – Говоришь, не знаешь, где укрывает Монтиссори женщину с ребенком? – вкрадчиво продолжил он свою мысль. – В общем, ничего не знаешь и ничего нам не хочешь сказать?

Сивый приблизился к Рафаэлю, жилистому парню в разорванной куртке. Привязанный к креслу, тот с ужасом смотрел на него.

– Не знаю. Я ничего не знаю. Отпустите меня.

– Жаль. Уверен, через пару минут будешь знать все. Витек, придется для начала сломать ему пару пальцев. Это очень помогает, когда люди страдают забывчивостью.

Витек сразу же бросился выполнять приказание босса. Сжав Рафаэлю запястье правой руки и зажав в кулаке средний палец, он с силой пригнул его к тыльной стороне ладони. Раздался хруст. Рафаэль замычал.

– Ну? Может, теперь скажешь, что ты делал у здания нашего офиса?

– Просто смотрел, – всхлипывая, стоял на своем Рафаэль.

– Просто смотрел... Так-так! А может, высматривал?

– Я ничего не высматривал. Случайно шел мимо и остановился посмотреть.

– Витек, опять нужна твоя помощь. Похоже, у этого пацана пальцев немерено.

– Вот именно, босс! – Через минуту раздался хруст еще двух сломанных пальцев.

– Кто тебя послал? Говори, парень, нам некогда. А может, ты на тот свет торопишься?

– Хорошо. Я скажу, – выдавил Рафаэль, рыдая от боли. – Меня послал Монтиссори.

– Для чего?

– Не знаю. Понаблюдать, кто входит, кто выходит.

– Врешь, парень! Витек, так мы до вечера ничего не узнаем. Думаю, решим все вопросы, сломав ему руку. Давай-ка приступай, а то время поджимает.

Через минуту сломанная рука болталась плетью. Рафаэль взвыл, а потом потерял сознание.

– Приведите его в чувство, ребята. Отлейте водой. И не хмурьте лбы. Мы обязаны быть жестокими, чтобы спасти и себя, и своих друзей.

Когда Рафаэль оклемался, он, как и следовало ожидать, разговорился. Монтиссори приказал ему и еще двум бойцам изучить обстановку, сообщил он, чтобы заминировать здание офиса и ангар – складское помещение рядом с офисом на склоне холма. Фирму «Интеркоммодитис» нужно стереть с лица земли, вспомнил Рафаэль приказ дона Монтиссори.

– Ну и ну! Вот это новость... Парень, ты делаешь успехи. И что дальше? Заминировали?

– Думаю, да. Я в этом уже не участвовал. Там работали профессионалы.

– Где именно заложена взрывчатка?

– Я не в курсе, я же сказал.

– А кто в курсе?

– Я не знаю.

– Ты что, решил взлететь на воздух вместе с нами?

– Поверьте, – взмолился Рафаэль, – я больше ничего не знаю. Мне это важное дело не доверили. Я только слышал из разговора взрывников с Монтиссори, что заряд нужно заложить глубоко, в трех местах, и что взрыв будет произведен с радиопульта, который дон Монтиссори не выпустит после заминирования из рук.

– Ага! В трех местах, говоришь?! – Сивый почувствовал, что на этот раз парень говорит правду. И если это так, то предстоит непростая работенка. Час от часу не легче!

– И еще я слышал, – продолжал Рафаэль, – как дон Монтиссори сказал, что этот сюрприз предназначен лично мистеру Игнатову в честь их встречи третьего ноября.

– Как «третьего ноября»? – Сивый уставился на Рафаэля. – Это же сегодня! О какой встрече ты говоришь? Откуда Монтиссори стало известно, что Игнатов сегодня будет в Сан-Франциско?

Сивый на мгновение задумался.

– Так вот оно что! Парни! Дело принимает серьезный оборот. Я мигом к Игнатову, а вы, – Сивый кивнул на пленника, – пообещайте сломать ему вторую руку, если он не вспомнит о Светлане. Даже если он не знает ничего, после взрыва ручонки ему уже не понадобятся.

Не дожидаясь лифта, Сивый одним махом взбежал на третий этаж и без стука ворвался в кабинет к Варягу. Тот был один. Сидя на подоконнике, он как ни в чем не бывало курил и смотрел в окно.

– Варяг, нас, кажется, ждут большие неприятности.

– Ты меня удивляешь, Сивый. Неужели только сейчас об этом догадался? – с невозмутимым видом отозвался Варяг.

– Боюсь, Варяг, сейчас ты удивишься еще больше. Этот парень раскололся. Оказывается, наш склад и офис заминированы. Образно говоря, мы на «пороховой бочке», которую Монтиссори планирует взорвать сегодня.

Варяг молча уставился на Сивого. Только сейчас ему стало ясно, почему Монтиссори пять минут назад так беспардонно разговаривал с ним по телефону. Вот в чем дело! Вот почему этот макаронник так распетушился и не боится возмездия!

– Варяг, – продолжил Сивый с тревогой в голосе. – Думается, Светлана с Олежкой у Монтиссори. Несмотря на то что наш пленник ничего об этом не знает, я уверен: их похитил Монтиссори.

Варяг слушал, не перебивая.

– Скорее всего взрыв приурочен к твоему приезду. Но тогда почему мы еще живы? Сейчас самое время, пока мы здесь, взорвать все к чертовой матери, разом покончив и с мистером Игнатовым, и с мистером Севастьяновым, и со всем содержимым нашего складского помещения.

– Пожалуй, ты прав, Сивый, – заметил Варяг. – Именно содержимое наших сейфов не дает сиятельному дону покоя. Ты верно рассудил. Моей и твоей жизни ему мало. Алчность вынуждает его поступать иначе. Он чего-то хочет от нас. Не исключаю, что дон Монтиссори знает о последних поступлениях к нам на склад якутских алмазов и золотых слитков. Просто взрыв вызовет шум. Журналисты, огласка и все такое. А власти при этом останутся не внакладе. После взрыва алмазы и золото кому достанутся? Не Монтиссори же... Он делиться ни с кем не собирается. Он хочет иного.

– Варяг, этот парень в подвале, когда мы ему подломили руку, сразу вспомнил, что Монтиссори сегодня намерен встретиться с тобой. Взрыв приурочен именно к твоему приезду. Значит, Монтиссори был уверен, что ты вернешься сегодня. А заставить тебя поторопиться могла только одна весть – исчезновение Олежки и Светланы.

– Похоже, так оно и есть! Монтиссори оказался неплохим психологом. Я только что разговаривал с ним по телефону и имел возможность еще раз убедиться в этом. Он хамил. И он действительно ждал меня сегодня. Встречу назначил. Через час с небольшим придется встретиться с ним на пустынном скалистом пляже. И впервые в жизни, Сивый, я не знаю, как мне быть. Если не явлюсь, он убьет Свету и Олега. Я в этом не сомневаюсь. Если же я появлюсь там, вряд ли выберусь живым. Я знаю, убежден, что это так!

Сивый слушал Варяга, лихорадочно пытаясь найти хоть какой-то выход.

– Может, Варяг, поднять братву? Нельзя же вот так сидеть сложа руки?

– Можно. А иногда нужно, Сивый. Любые наши шаги сейчас под контролем. Как только люди Монтиссори заметят хоть какую-то активность с нашей стороны, они расправятся с моими и, как я теперь понимаю, взорвут нашу базу, а здесь львиная доля общака. Сам знаешь, за час и даже за десять часов мы не управимся, если, скажем, надумаем опростать сейфы и тайники. Брать людей с собой Монтиссори не советовал. Опытный хищник.

– Что же делать?

– Иди, Сивый, займись своим профессиональным делом. Ты же взрывник. Верно?

– Верно.

– Вот и ищи взрывчатку. Разминируй все. У тебя в запасе... – Варяг взглянул на часы, – один час пятнадцать минут. А мне пора на свидание. Уверен, Монтиссори встретит меня радушно. Он от меня явно еще чего-то хочет. Но чего?

– Варяг, я пошел. Будь уверен, я все сделаю. Я здесь все перерою. Я найду... найду... Верь мне, Варяг.

– Прощай, Сивый. Если мне не суждено остаться в живых, позаботься о Светлане и о сыне. И не забудь отомстить. Это для меня принципиальный вопрос.

– Бог тебе навстречу, Варяг!

– Ну, будь.

Минут сорок ребята Сивого утюжили металлодетекторами двор, ангар, офис, поделив всю территорию фирмы на квадраты. Поиски ничего не дали. Парни приуныли. Сивый метался из конца в конец. Оставалось чуть больше тридцати минут. Где, черт возьми, можно спрятать бомбу? Нет, три бомбы! Целых три! Не под асфальтом же! Стоп! Сивого осенила догадка. Итальяшка-то сначала сказал, мол, глубоко. Думай, Сивый, думай. Глу-бо-ко. Это как?

– Витек, ну-ка живо мне схему подземного коллектора!

Сивому, опытному взрывнику, специалисту отдела подземных коммуникаций бывшего КГБ, понадобилось всего несколько минут, чтобы, глядя на схему, понять, откуда ждать последствий кумулятивного взрыва.

– Ребята, придется в прямом смысле в дерьме покопаться. Уверен, взрывчатка в канализации.

– Силен Монтиссори! А я-то думал, почему от него всегда живым несет?.. – пошутил один из бойцов.

– У тебя в порядке нюх, Вовчик. Ребята, живо открывайте люки и вперед. Торопитесь, чтобы, не дай бог, и от нас потом дерьмом не стало попахивать.

Через двадцать минут один из парней наткнулся на черный полиэтиленовый мешок для мусора, в котором оказалась бомба чудовищной силы с дистанционным взрывателем. Обезвредить ее для Сивого не составляло никакого труда. Еще через три минуты в картонной коробке нашли вторую такую же бомбу. Две готовы.

Но где же третья? Минутная стрелка неумолимо приближалась к роковой отметке, а поиски ни к чему не приводили. Оставалось пять минут. Сердце Сивого колотилось, бухало в ребра.

Он приказал парням срочно покинуть территорию фирмы, а сам ползал на четвереньках по канализационным трубам, обшаривая каждый выступ, каждую извилину.

Монтиссори выбрал для встречи безлюдный пляж в пригороде Сан-Франциско. Зажатый с трех сторон скалами, клочок земли больше напоминал арену цирка или древнегреческий амфитеатр. И не хватало там лишь актеров. Почти к самому берегу с трассы вела узенькая, но хорошо укатанная дорога, прерывающаяся у залива небольшой площадкой, расположенной на краю двадцатиметровой скалы, нависающей над берегом. Это место жители города называли Скалистый пляж.

Без десяти шесть Варяг подъехал к назначенному месту. Машину припарковал наверху, у трассы. Там уже стояли четыре джипа. Он остановился поодаль и, выйдя из машины, неторопливой походкой зашагал вниз по дороге в сторону скалистого выступа, откуда можно было по тропинке спуститься на пляж. Как только он обогнет этот кряж, Монтиссори его увидит. Сказано в шесть, в шесть и появится. Спускаться нужно не спеша. Выигрыш во времени небольшой – минут пять, но Сивому сейчас каждая минута дорога.

Спуск напоминал лестницу с широкими маршами. Справа и слева уступами высились скалы, и лишь в самом низу, у кромки залива, виднелся песчаный лоскут пляжа, где и была назначена встреча.

Варяг сразу увидел Монтиссори. Тот кому-то помахал рукой. Знак подает. Из-за ближней к нему глыбы появились четверо парней в полицейской форме. Поднявшись наверх, они окружили Варяга и бесцеремонно, без всяких объяснений обыскали его с ног до головы. Что ж, он это предвидел.

– Приветствую вас, мистер Игнатов, – картинно вскинул руки Монтиссори, когда Варяг в сопровождении троих охранников спустился к морю. – Даже не поверите: пока вы были в России, мне вас так не хватало!

– Да что вы говорите? Именно поэтому ваши люди стали посещать русские бани, поигрывать в казино Сан-Диего и Лос-Анджелеса? Вы, видимо, так скучали без меня, что от тоски решили похитить мою жену и сына, очевидно, чтобы я скорее вернулся в Сан-Франциско?..

– Однако вы прозорливы, мистер Игнатов. Извините, если в некоторых случаях я поступил несколько грубовато, но, согласитесь, в бизнесе, как на ринге: кто сильнее – тот и прав.

– Мистер Монтиссори, я готов философствовать с вами, но давайте сразу приступим к делу.

– О да, конечно! Именно за этим я вас сюда и пригласил, оторвав от важных дел в далекой России.

– С чего начнем, уважаемый дон?

– А, пожалуй, с пустяка, с ма-аленькой такой сделочки. Вы сейчас сможете убедиться, насколько я великодушен. Мне не нужна жизнь вашей супруги, сына. Меня даже не будет интересовать ваша собственная жизнь. Мы, итальянцы, народ практичный и незлопамятный. Мне от вас сейчас, повторяю – сейчас, нужен чек на четыреста миллионов долларов. Я готов ждать ровно тридцать минут. Я знаю, что на счетах «Интеркоммодитиса» в данный момент саккумулирована такая сумма под залог русских, точнее, якутских алмазов. Поделитесь с бедными итальянскими братьями, мистер Игнатов. И мы квиты.

– А что будет, если я не смогу выполнить вашу просьбу, дон Монтиссори?

– Что ж, тогда вы умрете.

– Но ведь это так примитивно и непрактично, уважаемый! А имя мистера Игнатова, то есть мое имя, напротив, останется в памяти сослуживцев незапятнанным.

– Ошибаетесь, дорогой мистер Игнатов.

– Почему же ошибаюсь, в чем?

– Да в том, что ваш героизм никому не пойдет на пользу. Видите у меня в руках маленькую черную штучку с красной кнопочкой? Достаточно сделать легкое движение, нажать кнопочку – и вся ваша фирма, весь ваш «Интеркоммодитис» со всеми ее сбережениями, алмазами и золотыми слитками превратится в огромную кучу мусора. Думаю, вы потеряете куда больше, чем я предлагаю вам отдать мне за вашу драгоценную жизнь и жизнь ваших близких. Неужели сделка вам не кажется выгодной? Вы все-таки подумайте.

– Хорошо, дон Монтиссори, я прямо сейчас и подумаю. Но вначале хочу убедиться, что моя жена и сын живы и здоровы.

– Конечно, мистер Игнатов. Я вас понимаю.

Дон Монтиссори достал из кармана радиотелефон, набрал номер.

– Джузеппе, муж нашей гостьи хочет с ней поговорить.

Что ответил дону Монтиссори Джузеппе, Варяг, естественно, не слышал, но по выражению лица Монтиссори легко догадался, что случилось что-то неожиданное, из ряда вон выходящее.

– В чем дело, мистер Монтиссори? – повысил голос Варяг.

Сержант сделал круг и остановился возле небольшого кафе неподалеку от виллы, куда похитители только что привезли жену и сына Варяга.

Он сел за столик на открытой веранде и, когда подошел официант, молодой человек лет двадцати пяти, не стал ходить, как говорится, вокруг да около, а сразу приступил к делу.

– Что будете заказывать? – спросил официант.

– Сандвич с ветчиной, пару банок пива и ответ на совсем простой вопрос, – Сержант протянул официанту сто долларов.

– Давайте начнем с вопроса, – улыбнулся тот.

– Если ехать отсюда прямо, – Сержант кивнул в сторону дороги, – через триста метров слева будет шикарная такая вилла с портиком. Кому она принадлежит?

– О, в этом доме живет весьма уважаемый человек, дон Альберто Монтиссори.

– Еще один вопрос. – Сержант достал вторую стодолларовую купюру. – Кто-либо из обслуги Альберто Монтиссори в этом кафе бывает?

– Заглядывает кое-кто.

– Познакомить можешь? – Сержант достал третью банкноту и вопросительно посмотрел на официанта.

– Могу.

– Когда?

– Да хотя бы и сегодня, если подождете. После шести на вилле останется только охрана, а у нас по дороге домой частенько останавливается садовник. Его зовут Паоло, он вообще-то там не только садовник, но и официант. Как и я здесь. Паоло заедет обязательно, он за моей сестрой ухаживает. Так что, сами понимаете, все это нас в какой-то мере роднит.

– Прекрасно. Если мы с ним столкуемся, у твоей сестры появится шанс выйти замуж за богатого человека. Как тебя зовут?

– Витторио.

– А теперь, Витторио, тащи сандвич, пиво и забирай свои четыреста баксов. Это всего лишь небольшой аванс, имей в виду. Надеюсь, ты умеешь держать язык за зубами и дорожишь своей репутацией, не правда ли?

– О да, конечно, мистер! Лучше меня никто не умеет этого делать во всей округе. Доверьтесь мне, – возбужденно произнес Витторио.

Сержант с аппетитом уминал сандвич, прихлебывал пиво, а Витторио крутился поодаль и поглядывал на дорогу. Минут через сорок он подошел к Сержанту и негромко сказал:

– Вон он! Видите? Его машина. Хоть и старушка, зато какая! «Кадиллак» с откидным верхом, – улыбался Витторио, потирая руки.

Через пару минут машина притормозила у тротуара. Витторио бросился опрометью к высокому парню и, яростно жестикулируя, стал что-то объяснять.

Тот сразу направился к столику, за которым сидел Сержант.

– Приятного аппетита, – сказал он вполголоса и, отодвинув стул, сел напротив. – Слушаю вас.

– Как тебя зовут?

– Паоло.

– Вот какое у меня к тебе дело, Паоло. Сегодня к Монтиссори привезли женщину с ребенком. Ты в курсе?

– Да, знаю. Я ей обед подавал.

– Отдельно от всех?

– Ну да! Она на первом этаже. В комнате для прислуги. Там есть душ и туалет.

– На первом этаже, говоришь?

– На первом.

– Так-так! А что, Монтиссори объяснил причину ее появления на вилле?

– Мне – нет! Приказал отнести соки и сладости ребенку, а потом поставил у двери охранника.

– Что за человек этот охранник?

– Джузеппе – полный дебил, безжалостная тупица, кусок дерьма.

– Неплохая характеристика, Паоло. Я вижу, ты с большим чувством относишься к этому парню.

– Что есть, то есть. Но дон Монтиссори ему доверяет больше, чем всем остальным.

– А босс не говорил тебе, долго ли ты будешь обслуживать пленницу?

– Нет, не говорил.

– Паоло, если поможешь мне организовать ее побег, получишь двести тысяч долларов. Сумеешь?

Паоло задумался. О таких деньгах раньше ему приходилось только мечтать.

– Сорок тысяч я даю тебе прямо сейчас. Остальные деньги получишь сразу, как только она окажется в моей машине. Завтра передашь ей записку. Напиши, пусть не волнуется и будет готова. Добавь, что побег может состояться в любой день, но скорее всего в воскресенье. У меня на этот счет есть кое-какие соображения. Ну что, согласен?

Ошалевший от нежданно-негаданно свалившейся на него такой суммы денег, молодой садовник Паоло готов был от счастья и восторга бежать и выполнять задание хоть сейчас.

– Согласен, конечно, согласен! Я давно уже собираюсь оставить работу на этой вилле. Не нравится мне эта публика. Деньги, что вы предлагаете, дадут мне возможность решить все мои проблемы и уехать во Флориду. Я хочу начать там новую жизнь.

– Хорошо, ты мне будешь звонить каждый вечер. – Сержант достал фломастер и пухлый конверт, на котором написал номер своего мобильного телефона. – А это твой аванс, – он протянул конверт.

– Кого мне спросить?

– Кроме меня, трубку брать некому. Отвечу, скажешь: это Паоло. И все. Ну, желаю успеха. Не подведи меня.

Сержант поднялся, сел в машину и уехал.

Дорогой он думал: а не ошибся ли? Сорок тысяч долларов – приличная сумма. Вдруг этот Паоло возьмет и смоется? Хотя, с другой стороны, не похоже. Парень производит хорошее впечатление. Да и невеста у него здесь.

Паоло позвонил на другой день, в пятницу вечером. Сказал, что женщине записку передал и что она очень обрадовалась. Добавил, что Монтиссори заезжал на виллу один раз и, судя по всему, он чего-то ждет.

Позвонил он и в субботу.

– Все то же самое! – вздохнул Паоло. – Никаких перемен.

Сержант предупредил, что в воскресенье не отойдет от телефона и, если что, пусть сразу звонит.

Паоло позвонил в воскресенье где-то около пяти. Взволнованным голосом он сообщил, что женщину буквально через час-два скорее всего куда-то увезут. Только что заезжал Монтиссори и отдал приказание охраннику Джузеппе не отходить от телефона, сказал, мол, едет на Скалистый пляж, а оттуда позвонит и распорядится насчет женщины.

– Когда он там будет? – переспросил Сержант.

– Он сказал, что в шесть.

– Тогда нужно действовать, Паоло.

– Я готов. Ровно в пять я всегда подаю обед. Думаю, минут за десять управлюсь. Может, чуточку больше. В общем, в начале шестого, минут через тридцать, ждите нас на выезде из города, там есть дорога, огибающая высокий холм. Встретимся за поворотом, через сотню метров, у скалы.

Макс Барбарелли метался по вилле как раненый зверь. За ним неотлучно тенью ходил Джузеппе. Все три дня люди Монтиссори с него тоже не спускали глаз. В пятницу утром Альберто заставил Макса позвонить на телевидение и попросить отпуск. И объяснение придумал. Мол, на носу персональная художественная выставка и надо подготовиться. Макс несколько раз порывался позвонить деду, говорил, что старик беспокоится, куда это внук запропастился, но Монтиссори лишь похохатывал. И только когда Альберто уехал на встречу с мужем Светланы, Макс бросился к телефону.

Но тут ему пришлось выдержать натиск Джузеппе. Пришлось припугнуть верноподданного охранника. Макс сказал, что у него с дедом есть договоренность: если не звонит дня три, значит, на вилле у Монтиссори. Вот всполошится дед и тогда устроит здесь всем без исключения светопреставление.

Старый Джино Барбарелли понял все с полуслова. Велел внуку дожидаться его. Сказал, что немедленно выезжает. И не один, а с двумя старинными приятелями.

В пять Паоло накрыл в столовой обед. Позвал Макса. Когда тот сел за стол, спросил:

– Не возражаете, если вам компанию составит Джузеппе?

– Мне все равно.

– Ну хорошо, обедайте, а я пока накормлю русскую женщину.

Вернувшись из кухни с подносом, он отворил дверь, вошел в ее комнату, прикрыл слегка дверь и, приложив палец к губам, показал глазами на окно.

– Собирайтесь, – прошептал он. – Я отвлеку внимание охранника, а вы вылезайте через окно в сад. Замок в решетке на окне открыт. Смотрите не оступитесь и не наделайте шуму. С той стороны я поставил скамейку. Пробирайтесь вдоль ограды к воротам. Там по всему периметру растут каллы и кусты жимолости. Заберетесь в машину, пригнитесь. И уж постарайтесь, чтобы мальчик не заплакал. Ну, с богом!

Паоло вышел из комнаты, закрыл дверь и стал делать вид, будто ключ не проворачивается. Он крутил его то в одну сторону, то в другую. И про себя чертыхался.

– Чего ты там возишься? – крикнул Джузеппе.

– Ключ заклинило.

– Оставь в замке.

Однако Паоло продолжал копошиться у двери, прислушиваясь. Когда убедился, что в комнате тихо, вытащил ключ и поспешил в столовую.

Макс кинул на него внимательный взгляд.

– Джузеппе, вот ключ. А я смотаюсь по-быстрому к своей девушке, пока вы тут обедаете, – сказал Паоло скороговоркой.

– Это еще зачем? – вскинулся Джузеппе.

– Понимаешь, у нее мать заболела. Обещал отвезти к врачу. Пятнадцать минут туда, пятнадцать обратно, о’кей?

– Босс приказал никого не выпускать за ворота до его возвращения.

– Но ведь я слово дал, вчера еще.

– Вечно ты, Паоло, хочешь быть умнее всех. Одни неприятности от тебя, – начал сердиться Джузеппе.

– Ну не кипятись, я мигом, – заволновался Паоло. – Тут недалеко. Сам понимаешь, такое дело.

– Ладно, давай, только в темпе, и с тебя причитается.

Он уже начал спускаться по лестнице, но остановился. А вдруг она не успела добраться до машины? Паоло вернулся в столовую. Как бы невзначай взглянул в окно.

– Джузеппе, только прошу тебя, не говори боссу.

– Ты бы копался больше, чурка! Давай чеши!

Макс перестал жевать и посмотрел на Джузеппе. Потом перевел взгляд на Паоло. Тот смотрел на него не мигая, явно волнуясь.

– Ну все, я убежал!

Через минуту он был у ворот. Оттянул одну створку, другую. Быстро подошел к машине. Заглянул. Светлана полулежала на заднем сиденье, прижимая к себе ребенка.

Олег увидел Паоло и стал вырываться из ее рук. А Паоло, перед тем как сесть за руль, оглянулся.

На ступеньках веранды стоял Макс Барбарелли.

– Паоло, подожди минутку! – крикнул он.

И тут мальчуган, испугавшись, зашелся плачем. Паоло дал газ, потом задний ход, вывернул руль и понесся к воротам.

– Стой! Стреляю! – заорал Джузеппе, выскочив на веранду.

Он вскинул руку с «магнумом» и прицелился.

Джузеппе был отличным стрелком. Это знали все. И вряд ли бы Джузеппе промахнулся, если бы не Макс Барбарелли – в момент выстрела он прыгнул на него и вдруг, обмякнув, упал, сраженный пулей.

Машина с беглецами в секунду набрала скорость и выехала за ворота.

На звук выстрела примчались трое охранников со второго этажа. Они там резались в преферанс.

– Что рты разинули? – рявкнул Джузеппе. – Я вам сейчас все морды расквашу!

– Ну ты, гнида, заткнись! – прошипел в ответ здоровенный охранник.

Появился повар. Увидев неподвижное тело Макса, он в ужасе всплеснул руками и, недолго думая, выскочил на веранду, а оттуда – бегом в дальний угол сада.

Паоло гнал машину, выжимая из нее все, что можно. Когда Сержант увидел, с какой скоростью мчится старенький «Кадиллак», понял, что операция удалась. Машина резко затормозила за поворотом, едва не врезавшись в скалу у дороги. Сержант велел Светлане перебраться в его машину. Достав из кармана конверт с деньгами, он бросил его на сиденье возле Паоло.

– Счастливо, парень. Надежнее всего, если через час тебя не будет в Сан-Франциско. Любой самолет – лучшее для тебя средство, чтобы избежать неприятностей. Ты молодчина. Уважаю! Ну, пока! Мадам, как вы себя чувствуете? – Он обернулся к Светлане, бледной как смерть. – А тебя как звать? – обратился он к малышу.

Ребенок заплакал. Светлана прижала его к себе.

– Не плачь, мальчуган! Будь мужчиной. Мы уже едем к тебе домой, – улыбнулся Сержант.

– Правда? – всхлипнула Светлана и тоже залилась слезами.

– Сырость прекратить, а то аккумуляторы сядут! – прикрикнул Сержант, а потом весело добавил: – Кроме как к вам домой, мадам, мне вас везти некуда, к моему великому сожалению.

До виллы бизнесмена Игнатова Сержант домчался за каких-нибудь двадцать минут. Когда Светлана с Олежкой и незнакомым мужчиной появились на мониторе видеокамеры, охранники от неожиданности забыли про пульт дистанционного управления и сломя голову бросились к воротам. Они уже были в курсе предстоящей встречи хозяина с доном Монтиссори.

– О господи, почему же вы бездействуете?

– Светлана, таков был приказ Владислава Геннадьевича. Он опасался за вашу жизнь.

– Боже мой! Что же мне делать? – всплеснула она руками. – Где этот Скалистый пляж? Боже, уже без пяти шесть.

Сержант чуточку помедлил, а потом резко сказал:

– Я знаю, где это.

– Прошу вас, поедем туда. – Светлана готова была стать на колени, лишь бы он помог ей и сейчас.

Но Сержанта не нужно было упрашивать. Он понял, что удача сама идет ему в руки. Наконец-то с Варягом будет покончено. Убьет своего врага на пляже. Вполне романтическое место.

– Мадам, прошу в мою машину. Попытаюсь сделать невозможное. Вы даже не поверите, мадам, насколько совпадают наши с вами желания поскорее оказаться там, на Скалистом пляже.

– А мы успеем, мистер?.. – Светлана поймала себя на мысли, что до сих пор не знает, как зовут мужчину, выручившего их с Олежкой из беды.

– Юрьев моя фамилия, – поспешил подсказать Светлане Сержант, – а зовут меня Степан. Мы с вашим мужем старинные приятели. Я ему обязан мно-огим, – протянул Сержант, – и вот теперь за все хочу его отблагодарить. Лично. Поэтому думаю успеть к нему вовремя.

Светлана не обратила внимания на злую иронию, прозвучавшую в словах ее попутчика-спасителя и тайного палача одновременно.

Сев в машину, она спросила Юрьева, не стоит ли захватить с собой для подкрепления ребят из охраны.

– Некогда, мадам. Пока-то они еще соберутся, а мы, боюсь, опаздываем. А кто с сыном останется? Лучше поехали быстрей! Я все сделаю сам, положитесь на меня.

Сивый сидел на корточках и сжимал ладонями виски. Сердце билось учащенно, уши закладывало. Он был на грани срыва. Последнее время нервы ни к черту! Это никуда не годится. Надо успокоиться. Главное – логика и здравый смысл. Где может находиться бомба? Он излазил все, обшарил руками каждый сантиметр в коллекторе под ангаром и офисом. Никаких следов, даже намека. А может, и нет третьей? Может... А если все-таки есть?.. И если рванет? Сивый продолжал шарить по закоулкам подземных коммуникаций.

Часы показывали десять минут седьмого. Варяг явно сумел затянуть время. Но сколько еще это может продлиться? Минуту, десять, час? Сивый не думал о себе, его приводила в ужас мысль о том, что он подведет Варяга, и сознание своей беспомощности было просто невыносимо.

Сивый хотел по третьему разу пуститься в обход подземелья, когда с улицы раздался истошный крик Витька:

– Назар! Наза-ар! Нашли! Слышишь, нашли! Эти суки третью бомбу кинули прямо в отстойник для бассейна. Маленькая такая, зараза.

Выбравшись из подземного коллектора через люк вблизи офиса, Сивый в мгновение ока оказался наверху. Возбужденный, бледный Витек, так и не пожелавший бросить Сивого одного, держал в руках маленькую бомбочку, напоминающую ананас.

– Сложнейший механизм, – сразу же оценил обстановку Сивый, мазнув взглядом по смертоносному изделию. – Советское производство. Сверхсекретное оружие образца 1983 года. И откуда только этот кретин Монтиссори добыл такую «дуру»? Разрядить ее будет чрезвычайно сложно: три степени защиты, корпус повышенной прочности. Словом, пацаны, будем уповать на бога.

Сивый на ватных ногах подошел к Витьку и осторожно взял из его рук подарочек из далекого советского прошлого, способный взорваться в любую секунду.

– Сваливайте отсюда, ребята! Эта «малютка» обладает такой разрушительной силой, что от нашего офиса останутся лишь воспоминания да воронка в сотню метров, а ваши задницы придется искать в радиусе полукилометра.

Покрывшись испариной, Сивый стал колдовать над бомбой.

Варяг молча смотрел на разъяренного Монтиссори. Со Светланой тот связать его так и не смог: что-то там случилось, и явно не в пользу Монтиссори. Неужели ей удалось освободиться? Как? Каким образом?

– Слушай, Монтиссори, – спокойно и бесцеремонно прервал орущего дона Варяг, – вижу, ты не в состоянии сдержать данное тобой обещание освободить мою жену и сына.

– Не морочь мне голову и не лови меня на слове! Плевать я хотел на тебя и на все обещания.

– Но тогда как же мы можем с тобой, болван, говорить о четырехстах миллионах долларов?

Монтиссори не ожидал такого выпада от человека, обреченного на верную смерть. Ладно, пусть потешится, решил пропустить оскорбление мимо ушей «сиятельный» дон и, немного подумав, ехидно произнес:

– Хорошо. Я тебе дал слово. Подтверждаю, я обещал освободить жену и сына, и вот они свободны. Правда, твоя жена сделала это сама, она сбежала, попутно погубив моего любимого кузена.

– Каким образом я могу убедиться в том, что ее жизни и жизни сына ничто не угрожает?

– Это твои личные проблемы. Я могу лишь обещать, что их никто не будет преследовать.

– Умное решение, это делает тебе честь.

– Хватит паясничать, Игнатов. Ты мне надоел. Лучше перейдем к делу и поговорим о четырехстах миллионах.

– Так я об этом и говорю, сукин ты сын! Ты слово свое не держишь, а я тебе, значит, должен денежки отстегивать. Ни цента ты не получишь! Понял? Лучше поцелуй мою задницу.

– Говнюк! – заорал дон Монтиссори. – Да я прикажу тебя за яйца подвесить, пидер ты эдакий! Буду тебя медленно резать на куски, всю вашу гребаную базу в пух и прах разнесу, камня на камне не оставлю. Русские педики будут мыться в банях исключительно в собственной крови. Я заставлю тебя не только подписать чек на четыреста миллионов долларов, но еще и отсосать у всей моей охраны, пока не захлебнешься.

– Вот теперь, Монтиссори, ты мне нравишься! Именно таким идиотом я тебя и представлял. Верди, Пуччини... Классика! Вот это вокал! Жаль, зрителей маловато, амфитеатр не заполнен.

– Так ты, пидер, подпишешь чек или нет?

– Ты за кого меня принимаешь? Нет, Монтиссори. Конечно, не подпишу. Никогда.

– Значит, не подпишешь?! Тогда не обессудь за примитивную прозу, – усмехнулся Монтиссори и достал из кармана пульт дистанционного управления. – Сейчас ты услышишь другую музыку, – сказал он и, не раздумывая, нажал на кнопку...

С минуту оба с замиранием сердца прислушивались. Взрыв такой силы непременно долетел бы со стороны города. Но по-прежнему было тихо.

Монтиссори со злостью терзал кнопку. И безрезультатно... Дева Мария! Неужели эти кретины неправильно подключили взрыватель? – думал он.

А Варяг облегченно вздохнул и, глядя в упор на итальянца, тихо сказал:

– Выкуси, говнюк! Никогда еще Сивый меня не подводил.

Варяг был счастлив.

– Стреляй, сука, стреляй! – бросил он равнодушно, когда итальянский мафиози нацелил свой «магнум» ему прямо в грудь. – Все равно тебе крышка. Меня никто никогда не подводил!

Сержант на огромной скорости подрулил к повороту на Скалистый пляж ровно в шесть двадцать пять. Он миновал парковку и по узкой дорожке, выключив двигатель, стал скатываться к заливу. Не доезжая до площадки на скалистом выступе метров сто, он остановил машину:

– Мадам, вам придется остаться здесь. Там могут стрелять. А когда мужчины стреляют, музы молчат. Вас случайно не Музой зовут?

– Нет. Светланой.

– Так вот, Светлана, сидите в машине. Не выходите ни при каких обстоятельствах. Договорились?

Светлана молчала. В ее глазах отражались и ужас, и отчаяние, и решимость помочь своему любимому.

– Молчите? Вижу, жизнь вас ничему не научила. Жаль. Повторяю, из машины носу не высовывать. Все испортить можете.

– Хорошо.

Сержант открыл багажник, достал снайперскую винтовку. Светлана не дыша смотрела через стекло, как он, достаточно полный с виду, с легкостью скалолаза взбирался по выступу. Наверху он пригнулся, обвел взглядом близлежащие валуны и скрылся за скалой.

Четырех парней в засаде он увидел справа от себя за кустами. Ну, Сержант, чему тебя учили, чему ты учил? Кто имеет право называться профессионалом-киллером?

Прицелившись, он выстрелил подряд четыре раза. Вот так-то!

– Профессионалом называется тот, – чеканил он вслух, как на учениях, – кто умеет точно в цель уложить четыре выстрела в течение двух с половиной секунд. Вам отметка «отлично», господин Юрьев!

За валунами, ближе к кромке океана, он увидал еще двоих. Ну, с этими проще! Эти в разных местах, подумал Сержант и положил горе-наблюдателей одного за другим.

Спрыгнув со скалы, Сержант крался к берегу, как ягуар. Больше ему никто не мог помешать. Заглянув вниз с валуна, Сержант на берегу в окружении четырех человек увидел Варяга. Сердце екнуло. Ну вот и свиделись, Владислав Геннадьевич!

Монтиссори поднял «магнум» и прицелился. Одно мгновение отделяло Варяга от вечности. Неожиданно неведомая сила ударила в грудь Монтиссори. Он как подкошенный стал валиться прямо на Варяга. Тот отпрянул.

Охранники Монтиссори начали оглядываться по сторонам, не понимая, откуда исходит угроза. Но буквально за три секунды каждый из них получил по пуле и в предсмертных конвульсиях завалился на чистейший прибрежный песок.

– Владик! Милый! Я здесь! – услышал Варяг взволнованный голос Светланы и увидел, как она, обливаясь слезами, бежит к нему, не разбирая дороги. В крайнем удивлении, Варяг поспешил ей навстречу:

– Светка! Осторожно. Не расшибись! – Варяг бежал к ней, раскинув руки.

Он не мог видеть, как распластавшийся на песке Монтиссори, очнувшись от болевого шока и благодаря бога за то, что надоумил его надеть бронежилет, потянулся за своим «магнумом», достал его и прицелился в спину Варягу. Последовал выстрел.

Пуля мгновенно снесла полчерепа. На этот раз Сержант стрелял в голову. Все-таки профессионалу негоже делать ошибки: сколько раз давал зарок стрелять только в голову.

Он стоял на краю скалы, возвышавшейся над Скалистым пляжем, и смотрел вниз – там, на песке, навсегда затих дон Монтиссори, сиятельный главарь одного из крупнейших и могущественных кланов Западного побережья.

Варяг сразу узнал Сержанта. Да, конечно, это он! Пополнел, размордел, лысоватый, но все тот же прежний железный солдат.

– Владик! Это тот самый человек, который спас нас с Олежкой, – сказала Светлана, улыбаясь сквозь счастливые слезы. – Идите к нам! – помахала она снизу Юрьеву.

– Мне некогда, ребята. Надо сматываться! – И добавил вполголоса: – Варяг, ты просто в рубашке родился. Вот такая непруха! То грузовик помешал, то пиво, то кепка, то вот баба, будь она неладна! – И, повернувшись, Сержант энергично зашагал вверх по склону к машине.

– Куда же вы, Степан?

– Не волнуйся, детка, – обернулся Сержант, – мы еще встретимся... В другой раз. Просто сегодня я дико устал... от всех вас.

Спустя десять минут Варяг с женой мчался на машине по прибрежной дороге, ведущей к дому.

– Владик, кто этот Юрьев? Я ничего не поняла. Кто нас спас?

– Мой старинный приятель.

– Он это мне тоже говорил. Но почему тогда не стал нас дожидаться?

– Деликатный очень. Понимает, что нам нужно побыть вдвоем.

Владислав и Светлана сидели, обнявшись, на веранде. Олег спал. Они молча, каждый по-своему, переживали случившееся.

Раздался телефонный звонок.

– Слушаю, – сказал Владислав.

– Это я, Назар, – произнес Сивый хриплым голосом.

– Спасибо тебе, Назар! Великое спасибо от всего нашего братства.

– Эх, Владик, ты себе не представляешь, как я счастлив за тебя, за вас! – Он смущенно откашлялся. – Когда увидимся?

– Наверное, завтра. А там кто его знает?

Замигали лампочки на пульте. Кто-то давил на кнопку у ворот. Варяг сразу понял, что «завтра» наступит не скоро.

Немолодой полицейский, поджарый, с жилистым, тощим задом шел по дорожке, глядя на него в упор. Полицейский тяжело дышал, на ходу переваливаясь с ноги на ногу.

Трое его коллег следовали за ним, молча оглядываясь по сторонам и держа оружие наготове.

– Мистер Игнатов?

– Да, это я.

– Прошу прощения, мадам Игнатова, – повернулся полицейский к Светлане. – Мистер Игнатов, вы, надеюсь, понимаете, почему мы здесь?

– По правде говоря, не совсем, господин полицейский.

– Я бы хотел, чтобы вы поехали с нами. Не возражаете? Вы обвиняетесь в убийстве. Препираться не советую. Напоминаю вам ваши права...

– Благодарю! Я их знаю, – оборвал его Варяг.

В этот момент у одного из помощников полицейского заработала рация.

– Что там у вас? – обернулся он к коллегам.

– Шеф, только что по рации передали: Джино Барбарелли, дед Макса Барбарелли, того самого, известного художника, перестрелял всех на загородной вилле Альберто Монтиссори. Куча трупов в дополнение к тем, что на пляже. По словам повара, чудом оставшегося в живых, старик Барбарелли отомстил за смерть внука. Его убил наповал охранник Монтиссори Джузеппе Скарлатти.