Глава 1

Москва, 2007 год

Лет двадцати восьми полноватый пограничник внимательно изучал паспорт с тиснеными буквами на обложке – Republique du Cameroun. Сличив фото молодой чернокожей женщины с оригиналом, он вернул ей документ. Она поблагодарила его по-французски:

– Мерси.

Перекинув через плечо ремешок кожаной сумочки и подхватив багажную сумку на роликах, она отошла от кабинки, уступая место следующему пассажиру, прибывшему из Камеруна.

Она родилась в Джанге – пожалуй, лучшем местечке Западного Камеруна, где на высоте около полутора тысяч метров нашел себе место горный курорт; он был построен еще в 1942 году для французских офицеров. В этом городке с целебным воздухом и микроклиматом со щадящей для Африки температурой было все, чем славился этот регион, также носящий название Английский: пальмы, зеленые холмы, плантации трубочного табака; есть даже водопад, который знаменит больше домиком, где камерунцы оставляют дары фее, считающейся богиней Мами Вата.

И это было настоящее имя камерунки. Но ее чаще всего называли Мамбо – жрицей культа вуду.

Мамбо бросила взгляд на наручные часики, сверилась с цифрами на светящемся табло терминала и снова огляделась. Она впервые видела столько белых: один, два, группа, целая толпа… нездоровых людей. Воображение нарисовало перед глазами космопорт, таможенный и паспортный терминалы проходят прибывшие на планету Земля инопланетяне. Она – начальник космопорта и фильтрует гостей с багажными сумками, чемоданами, невиданной формы баулами: этого в карантин, этих прямиком в печь. Она даже рассмеялась – так реально она представила себе пусть короткую, но яркую картину. И сосредоточилась на другой теме. Перед отлетом султан сравнил Россию с Камеруном. Она нахмурила лоб, пытаясь точно воспроизвести слова Ибрагима. Он что-то говорил о зависимости от цен на нефть, о коррупции, но эта тема ее не интересовала, поэтому пролетела мимо ушей. Ах да, вспомнила она: султан говорил о женщинах, о стремлении женщин выглядеть лучше. Его речь сводилась к следующему предостережению: Мамбо, как и другие камерунские женщины, «ориентированы на преуспевающих заграничных мужчин, которые забрали бы их к себе за тридевять земель, и где они, в их представлении, должны сидеть дома, выходить только в бутики и больше ни черта не делать». И вот она в этом самом тридевятом царстве, вокруг полно преуспевающих белых мужиков, а соблазна «сориентироваться» на ком-то одном и жажды броситься в бутик нет и в помине.

Она обменялась взглядом с подругой по имени Ниос; та подошла к окошку и подала документы русскому пограничнику, зеленоватая форма которого придавала его лицу покойницкий вид. Ниос держала на руках пятилетнюю девочку, которая в документах была записана как ее дочь. Она проплакала всего лишь час из семи часов полета, остальное время либо спала, либо завороженно смотрела на облака, которые для нее были самым удивительным на свете зрелищем. Да и сама Ниос была зачарована и едва не свернула шею, глядя в иллюминатор; когда еще она полетит на самолете?.. Только обратно; и произойдет это ровно через две недели.

Позади нее стоял пожилой белый мужчина. Знакомство на борту самолета он начал с жалобы. Дело в том, объяснял он, что рейсы из столицы Камеруна в столицу России осуществляются два раза в месяц – и то с апреля по сентябрь, а с сентября по апрель – один раз, – да билет стоит пятьсот баксов. Он еле-еле дождался своего часа, отчего-то сравнив себя с археологом; кто он на самом деле по профессии, так и осталось загадкой. Откровенно говоря, он облизывался на Ниос, как бы невзначай касался ее плеча, в иллюминатор смотрел сквозь ее гордый профиль, дышал через ее стройную шею; но его грудь вздымалась чаще, чем грудь чернокожей красавицы. Она на его вопросы отвечала вяло, с неохотой, будто опасалась «проклятья султана Ибрагима», запугавшего женщин бутиками, откровенной ленью и прочей ерундой. Ниос 23 года. Ее так назвали в честь озера, которое за год до ее рождения «выплеснуло из себя все ядовитые газы, скопившиеся внутри за годы вулканической деятельности». – «Да что вы говорите!» – обалдел седой ловелас. И торопил воздушную попутчицу глазами и жестами: «Дальше, дальше!» Короче говоря, его сильно интересовало количество жертв, больше ничего. И Ниос сказала: «Жертвами газов стали около двух тысяч человек в окрестных деревнях. Газы из озера поперли ночью, так что многие умерли во сне».

Пограничник вернул женщине документы, и Ниос, одарив его улыбкой и щелкнув по носу девочке, примкнула к подруге. Теперь они вдвоем сосредоточили свое внимание на паспортной стойке, в этот раз показавшейся Мамбо конвейером.

Пройдя паспортный контроль, пожилой мужчина кивком головы попрощался с африканками, пролетев мимо на приличной скорости. Его место занял худощавый парень лет двадцати восьми по имени Кимби. Он телосложением мало отличался от гориллы, которых полно в одноименном заповеднике у подножья горного массива. Кимби родился в городке Кумбо, который славился своими скачками, проходящими там каждый год в конце ноября. Жрица видела его в прошлом году. Как и остальные наездники, он вырядился в яркие одежды, являя собой раба местного султана, хотя являлся рабом другого, отпустившего его на праздник. И там он как бы олицетворял свой народ – любил жить и жаждал умереть красиво.

Вот и он прошел последний рубеж проверки и присоединился к женщинам. Последним из их компании паспортный контроль проходил камерунец по имени Леонардо.

В этот раз в Москву с туристическим визитом прибыло всего двадцать пять человек – кто из Английского Камеруна, кто из Мусульманского, кто из Французского. На вокзальной площади их поджидал автобус с тонированными стеклами. Едва гид рассадила гостей столицы, водитель незамедлительно тронулся в путь.

Из особняка на Поварской улице, 40, где разместилось посольство Камеруна в Москве, выехал «Ниссан» с чернокожим водителем за рулем. За четыре года работы в российской столице он привык к дорожным заторам. Он никогда не пользовался приемниками «джи-пи-эс» – его лучше всего ориентировали радиоволны. Вот и сегодня, прослушав сообщения водителей, сливавших информацию на радиостанции, не поехал по Поварской улице, иначе уперся бы в сплошной поток машин на Новинском бульваре. Он сделал порядочный крюк и выехал на Садово-Кудринскую через Никитские – Малую и Большую улицы. К станции метро «Баррикадная» он подъехал с запасом в пятнадцать минут. Но, слава богу, отметил он, Мамбо и Леонардо, одетые неброско – в джинсы и клетчатые рубашки, со «студенческими» рюкзачками за спиной, – уже были на месте; он узнал их по описанию. О ребенке он вспомнил только тогда, когда перебрал в уме всех четверых соотечественников, прибывших в Россию по туристическим путевкам; 23-летняя Ниос числилась матерью девочки. Дипломат даже содрогнулся, представив почти невероятное: ребенка, уложенного в рюкзак. Когда Леонардо, пропустив вперед Мамбо, сел на заднее сиденье и хлопнул дверцей, он действительно вздрогнул. И только потом поздоровался. И осведомился о здоровье султана.

Мамбо и ее товарищи находились в Москве уже три дня и мало-помалу приноравливались к сумасшедшему ритму мегаполиса. А если быть точнее, то московская скорость, ее бесноватая организация взяла их за горло и не отпускала. Они влились в неорганизованный поток, форма которого пульсировала, но не менялась. Лично Мамбо пришлось согласиться с высказыванием: человек разумен, толпа – нет. Но именно в толпе она почувствовала себя ее частью, пусть даже это звучало противоречиво. И подтвердилось это в ее ответе на вопрос дипломата – тот спрашивал о здоровье султана.

– Как обычно, – ответила она. Как обычно, и все. Будто речь шла о температуре покойника. Такого ответа она не позволила бы себе три или четыре дня назад.

Но, похоже, дипломат проглотил ее короткую, как икота, реакцию на свой вопрос, даже не заметив этого.

Он был уроженцем Фумбана, а значит, земляком и Мамбо, и ее товарищам, но прежде всего – человеку, образ которого последние дни не выходил у него из головы: султана, непререкаемого авторитета в Английском Камеруне. Во многом благодаря султану он получил образование, работу, и не в соседнем Чаде или Габоне, а в столице самой огромной страны мира.

Султану было пятьдесят два, а выглядел он на сто четыре. Он был болен последние несколько лет: плохая проприоцепция. Без помощи зрения он не способен ходить, что-то брать в руки – просто не чувствовал предмета: мог идти, тогда как мозг мог отправить ему сигнал, что он стоит на месте. Не сама болезнь, но мысли о своей немощи состарили его.

Дипломат немного помедлил, прежде чем вынуть из кармана пиджака, купленного в Москве, сложенный вчетверо лист бумаги.

– Здесь вся информация, которая вам нужна для работы. – Он говорил по-французски. – Прочтите несколько раз, запомните, бумагу у вас я заберу. Не стесняйтесь читать вслух. Это касается и тебя, – он, полуобернувшись в кресле, в упор посмотрел на высоченного Леонардо. – Забудет что-то она (кивок на Мамбо), вспомнишь ты.

– Конечно, – коротко ответил Леонардо, получивший это имя за то, что мальчишкой соорудил в своей деревне водяную мельницу на спицах, подобно велосипедным. Его двоюродная сестра была четвертой женой султана Ибрагима и родила ему шестнадцатого наследника.

– Я не рекомендовал бы вам тянуть с работой до последнего дня. Иначе может случиться так, что вам уезжать, а клиентки не будет дома. Лучше всего сделать работу за три или четыре дня до вашего отъезда.

Посольский работник опустил стекло со своей стороны и прикурил дорогую коричневатую сигарету. Он был брит наголо, и единственной растительностью на лице были аккуратно постриженные усики. Он продолжил, выпуская дым через окно:

– Не покупайте в магазинах и киосках вещи, которые вы собираетесь использовать в работе. По ним на вас может выйти милиция. Все необходимое вы получите от меня. – Он снова выдержал паузу. – Давайте договоримся на завтра.

– Хорошо, – согласно кивнула Мамбо, не отрываясь от чтения. Она лишь чуть отстранилась от высоченного Лео, который, заглядывая в листок, прилип к ней.

– Давайте еще раз уточним список необходимых вещей, – предложил дипломат.

– Хорошо.

Как зомби. Дипломат едва заметно покачал головой. И не мог не отметить пугающей красоты ее бездонных глаз. Он многое бы отдал за то, чтобы изведать эту глубину, по сути – глубину ее сознания. Но для этого нужно долго смотреть в них… А про себя он вот в эту минуту мог сказать, что его содержание было так же уныло, как и его вид.

Выкурив сигарету, он затушил ее в пепельнице и задвинул обратно в панель. Уточнив список вещей, он распрощался с соплеменниками. Подумал о том, возвращаясь в посольство, что эта ночь будет одной из самых тяжелых.

Мамбо мысленно отмечала детали так, будто разговаривала с дипломатом, а заодно сверялась с планом намеченных действий, не отступая ни на йоту. И так пункт за пунктом.

Он сказал, что за этим домом не ведется видеонаблюдение. Все верно. Он был расположен так, что видеокамеры, установленные на порталах магазинов и углах зданий, не могли запечатлеть подступы к девятиэтажному жилому дому.

Он лично устанавливал марку домофона и отметил важную деталь: его устройство не позволяло ему записывать переговоры и снимать всех, кто входил в подъезд. Он в послеобеденный час еще раз проверил надежность магнитного замка. Замок открывался, посылая мелодичный сигнал, и помигивал красноватым индикатором.

Внутри нет консьержки. В вечерний час можно встретить на лестничной клетке между первым и вторым этажом подростков с пивом. Их присутствие можно заметить еще на первом этаже и при открытой парадной двери: ощущался сквозняк. Поскольку подростки всегда открывали окно – на случай появления милиции – и уходили по крыше магазина, заставленной вентиляторами сплит-систем, рекламными щитами, заваленной мусором.

Последний пункт был очень важен. Операция могла сорваться, если в подъезде окажутся подростки; почти все они в этом районе принадлежали к группировкам скинхедов. Шума не миновать, если они нос к носу столкнутся с африканцами. К тому же у скинхедов была причина проводить время именно в этом подъезде.

Наконец группа африканцев приступила к реализации плана.

Двое мужчин, двое женщин, одна из которых держала на руках чернокожего малыша, подошли к подъезду. Мамбо вынула из кармана магнитный ключ и вставила его круглую головку в выемку замка домофона. Тотчас раздался сигнал, и замок приветливо щелкнул языком. Негритянка, глядя на решетку с переговорным устройством за ней, не могла отделаться от тягостного чувства слежки за собой. Даже сумела представить, как ее изображение разглядывает на экране монитора полицейский. Точнее, милиционер.

Тяжелая дверь приоткрылась. Первым в полусумрак подъезда шагнул Леонардо. За ним последовали Ниос с ребенком и сама Мамбо. Замыкал шествие здоровяк Кимби.

Они остановились напротив лифта. Леонардо нажал на кнопку вызова и оглянулся. Взгляд его проскакал по ступенькам и остановился на широком подоконнике, похожем на витрину пункта приема стеклотары. Бутылок много, даже на площадке, можно предположить, что скинхеды были здесь совсем недавно. Ушли. Скоро вернутся? Уже неважно. Потому что кровь поменяла состав; в адреналине, разбавившем ее, можно было задохнуться.

Вперед! Мамбо жестом руки поторопила товарищей и зашла в кабинку последней, нажала на кнопку шестого этажа, мысленно представила квартиру номер тридцать два – она справа от лифта. И только сейчас подумала о серьезном просчете в плане операции. Все дело в домофоне, на который Мамбо обратила особое внимание. Хозяйка не заподозрит ничего плохого, когда услышит в трубке приветствие на французском, но насторожится, когда тот же голос прозвучит за дверью ее квартиры. Как гости из далекой африканской страны сумели проникнуть в подъезд? Может быть, вошли с кем-то из жильцов? Вот именно – может быть.

И Мамбо приняла непростое решение.

– Спуститесь на пятый этаж, – распорядилась она, кивнув мужчинам. – Ждите нас. Без моей команды не трогайтесь с места, – добавила она.

Леонардо и Кимби послушно вышли из кабинки. Мамбо нажала на клавишу первого этажа и, пока лифт спускался, объяснила подруге свои сомнения. Та покивала: все правильно.

Им пришлось выйти из подъезда и закрыть дверь. Мамбо оглянулась. Подумала, что им повезло: никто из немногочисленных прохожих в этот предзакатный час не обратил на них внимания. Она поочередно нажала три клавиши – номер квартиры и ввод, перевела дух, вот только теперь замечая, что дыхание у нее сбилось, как после утомительного бега.

– Да? – услышала она женский голос.

– Бонжур, Ирина, – поздоровалась Мамбо, приблизив губы к решетке переговорного устройства. – Меня зовут Мами. Со мной Ниос.

Она замолчала, решив, что не стоит надавливать: нужно поговорить, впусти нас. Для хозяйки визит гостей из Камеруна – полная неожиданность. Именно непредвиденность заставит ее открыть дверь и не даст собраться с мыслями.

– Входите, – услышала Мамбо голос – низкий, показалось ей, как спросонья.

И – знакомый уже щелчок дверного замка.

Поднимаясь в лифте, Мамбо облегченно вздохнула и подняла большой палец, посылая этот жест подруге; на мгновение потупила взор, когда два взгляда – ее и пятилетней девочки на руках Ниос – перехлестнулись.

Она рассчитала все правильно. Едва они вышли на шестом этаже, тут же увидели хозяйку на пороге квартиры; ее поза, взгляд не могли обмануть: она была готова захлопнуть дверь в любое мгновение.

И снова Мамбо повела себя более чем разумно. Она разглядывала, не двинувшись с места, хозяйку до тех пор, пока двери лифта не закрылись с характерным шумом.

– Бонжур, – еще раз поздоровалась она, видя, как слетает с лица этой белой женщины тревога, будто тают у нее во рту отзвуки набата. Ее взгляд потеплел, когда она увидела ребенка.

– Здравствуйте. Проходите, – поторопилась она, пропуская гостей в квартиру.

Первой порог перешагнула Ниос с девочкой, кивнув в знак приветствия хозяйке, второй – Мамбо, снимая на ходу с плеч свой «студенческий» рюкзачок.

Она долго репетировала эти движения, которые слились воедино: откинув клапан рюкзака, Мамбо выхватила тяжелую статуэтку, завернутую в полотенце, и ударила ей хозяйку по голове. Резко обернулась и сощурилась, когда услышала детский голос из глубины квартиры:

– Мама, кто к нам пришел?

– Успокой девочку, – тихо сказала Мамбо подруге. А сама, подхватив безжизненное тело под мышки, оттащила его от двери. Отворив ее, тихо позвала мужчин. Несколько мгновений, и все четверо африканцев были в квартире.

Эти дни не прошли впустую. Мамбо привезла с собой и нашла здесь немало предметов, чтобы изготовить куклу для ритуала. Специальный воск из человеческого жира был заменен воском из церковной свечи, костяную пыль заменила пыль с придорожных растений. Она состригла клок волос с головы девочки, срезала с ее нарядного сарафана, купленного в столичном универмаге, пуговицы. Она постаралась, чтобы кукла была похожа на жертву, но прежде всего она должна была иметь материальную связь с ней, содержать то, что жертве принадлежало: волосы, ногти.

Мамбо работала над куклой не спеша и непрерывно напевала себе под нос, как требовал того ритуал. Работа заняла не меньше четырех часов. Наконец, кукла была готова, и Мамбо изобразила на ней символы мести.

В голове Мамбо звучал голос султана Ибрагима: «Мы дадим ей посмотреть на то, что живые видеть не могут». Это была традиционная фраза; она звучала всякий раз, когда намечалась жертва.

Все четверо камерунцев, проникшие в квартиру белой женщины, облачились в медицинские бахилы, одели резиновые перчатки. Две пятилетние девочки находились в спальне и, похоже, налаживали общий язык; что происходит за дверью, их не касалось. До поры до времени. Но вот, кажется, пора пришла.

Ирина сидела в кресле, широко открыв рот и пуская слюну на грудь; и если кровь гостей была разбавлена адреналином, то ее кровь отравлена растительным ядом. Она только-только приходила в себя, а страх уже заполнил каждую ее клетку; страх неосознанный, он не давал помутиться сознанию, не давал закричать. Она не могла сопротивляться. Но все видела и слышала, воспринимала и записывала весь предстоящий ужас в память.

Роли были распределены. Ниос, сняв маску, зашла в спальню и вывела из комнаты девочку, которая вместе с ней преодолела долгий путь из Камеруна. Передав ее Мамбо, она вернулась в спальню и осталась с дочерью хозяйки.

– Ты красивая, – сказала она. – Это ты на фотографии? – С этими словами Ниос подошла к изящной тумбочке, стоящей подле кровати, и взяла в руки снимок в деревянной рамке. На нем были изображены три человека: белая хозяйка, черный мужчина и черная девочка.

– Да, это я, – ответила она.

Они действительно похожи, покивала Ниос в такт своим мыслям и в который раз одобряя план, предложенный султаном. За дверью раздался легкий шум. Легкий, еще раз отметила женщина. Легкий потому, что трем взрослым сопротивлялся пятилетний ребенок. Шум стих. Ниос не могла ошибиться, представив, что девочку распластали на столе, заткнув ей рот. Ее глаза широко открыты от страха…

Леонардо держал ее за руки, Кимби – за ноги. И если последний отвел взгляд, то Леонардо впитывал в себя, наслаждался страхом, который выплескивался из глаз девочки. И она по необъяснимой причине смотрела только на него…

Вместо серебряных ритуальных игл Мамбо использовала заколки для волос, которые нашла среди вещей хозяйки; на нее она пока внимание не обращала. Она сунула заколки себе в волосы и вынула из своей сумочки сверток, медленно развернула его и приподняла над головой куклу. При виде которой у хозяйки квартиры волосы поднялись дыбом.

У куклы, над которой жрица корпела несколько часов, было черное лицо: черный лоскут, пришитый к голове крупными небрежными стежками. Глазами служили пуговицы – выпуклые, блестящие, будто налитые слезами, точь-в-точь как у девочки, которую распластали на столе двое здоровых мужчин. Мамбо шагнула в сторону, давая хозяйке квартиры лучше видеть девочку, и занесла над тряпичной куклой заколку. Выдохнув, она воткнула заколку в грудь кукле. И тотчас грудь девочки на столе вздыбилась. Жрица задрожала от возбуждения: жертва чувствовала боль, будто ее кто-то резал раскаленным ножом, и боль сопровождалась судорогами мышц. Мамбо впервые в жизни готовила куклу в присутствии жертвы и в этом плане сомневалась в результате. Ее присутствие могло свести на нет все усилия. С другой стороны, Мамбо опасалась, что первые же боли станут смертельными.

Она не могла найти в Москве свежей куриной крови и довольствовалась водой от размороженной курицы. Не могла не пожертвовать своей кровью, не вымыв, но испачкав в ней куклу.

Девочка уже во второй раз выгнулась и забилась в руках мужчин, в третий… Всего восемь раз жрица должна нанести ей повреждения, и с каждым разом страдания жертвы будут все сильнее. Жаль, не нашлось важнейших компонентов, иначе повреждения, причиненные кукле, были бы видны и на теле жертвы.

Жертва умрет. Рано или поздно, но умрет.

Вот сейчас, во время исполнения ритуала, жрица была обязана петь и тратить при этом немного своей крови. Но она была скована в своих действиях. Только у себя на родине, только в храме, который соседствовал с ее жилой комнатой, она была полновластной хозяйкой.

Мамбо нанесла кукле восьмое повреждение. Настала очередь нанести повреждение самой жертве.

Жрица принесла из кухни нож с широким и острым лезвием. Прежде чем разрезать маленькой жертве живот, она выполнила просьбу султана.

– Сейчас ты в могиле, – прошептала она на ухо Ирине, – а из могилы выхода нет. Смотри! – приказала она, повысив голос. И одурманенная хозяйка не могла противиться.

Нож острием своим коснулся низа живота девочки. Жрица сильно надавила, и лезвие вошло в живот наполовину. Из раны хлынула кровь, но Мамбо не обращала на нее внимание. Она встретила сопротивление напрягшегося тельца, когда резким движением вверх распорола ей живот. Девочка была еще жива, когда Мамбо вырезала ей кишки, а потом исполосовала ее лицо до неузнаваемости.

В руку Ирины ткнулась рукоятка ножа, и она машинально обхватила его. Потом приняла мертвое тело девочки и прижала его к груди. Прошли мгновения, и одежда ее пропиталась кровью.

Ниос еще не успела одеть дочь Ирины и на замечание подруги отреагировала резко:

– Это тебе не ножом махать. Раз – и готово!

Мамбо открыла рот. Но тотчас закрыла его. С лязгом зубов. Здесь не Африка. Здесь эта распоясавшаяся стерва может рассчитывать на снисхождение. И самой Мамбо придется терпеть ее выходки.

Мамбо принесла из кухни стакан воды, дала девочке таблетку и строго сказала:

– Выпей.

– Зачем?

Она так же говорила по-французски.

– Пей, тебе говорят.

Девочка надула губы, но натиску противостоять не могла. Пять минут, и она расслабилась на кровати.

Это время не прошло впустую. Ниос собрала кое-что из вещей девочки, включая игрушки и сотовый телефон, исполненный в детском варианте: всего несколько «горячих» клавиш на розовой панели в виде зайчика. Подхватив ее на руки, Ниос первой пошла к выходу.

В прихожей все четверо сняли бахилы, перчатки, маски и сложили в полиэтиленовый пакет. Спустившись на лифте, они снова поблагодарили судьбу: им никто не встретился.

Они хорошо изучили маршрут, которым уходили с места преступления. Шли долго, около получаса, и только потом решили остановить такси. Молчаливый частник на мини-вэне доставил их к гостинице.

Мамбо, в обратном порядке проходя таможенные и паспортные процедуры, вдруг понадеялась на то, что и в этот раз встретит знакомого пограничника – чуть полноватого парня. Если бы не его проницательный взгляд, его лицо можно было бы называть добрым. Его глаза не принадлежали ему, но работе. В представлении Мамбо, которая в эту самую минуту слышала шум дождя и пение птиц на своем континенте, а звуки аэровокзала воспринимала как фон, он приходил на работу и менял глаза, вынимая их из своего шкафчика. Она немного пожалела о том, что сегодня с утра приняла наркотическое снадобье, которое можно приготовить только в одном месте – в Африке. Самый лучший гашиш или опиум не сравнится с ним по чистоте и силе воздействия. На европейца он не произведет нужного воздействия, чего не скажешь об африканце. Он не уносил вдаль, он приближал все то, к чему тебя манит. Мамбо манила родная земля, по которой она соскучилась, и вот она услышала звуки водопада, шелест бамбуков, пение птиц и выкрики обезьян.

Африканские растения могут все. Одно из них убивает вирус иммунодефицита человека. Но, поскольку растение являет собой сам яд, оно убивает и самого человека. Мамбо улыбнулась. Поймав неодобрительный взгляд подруги с девочкой на руках, изменилась в лице и чуть слышно прошептала:

– Не твое дело.

О чем она думала? Какую светлую мысль прервала эта дура, уже во второй раз играющая роль матери? Во второй раз и с другим ребенком.

Мысли ребенка также не уносились вдаль, но притягивали все самое светлое. Кто знает, может быть, эта девочка, которая никогда не видела экваториальных лесов и гор, причудливых птиц и животных, мыслями с ними. Или они с ней.

Ей хорошо. Она третий день находится на вершине блаженства, куда ее, оберегая по пути, доставили четыре человека. Она окружена облаками, которые отчетливо видны в иллюминатор.

И Мамбо вспомнила, на чем оборвались ее мысли. Она думала о полноватом пограничнике и его проницательном взгляде. Но вот сейчас, когда Мамбо стряхнула с себя дурман, ей эта встреча показалась губительной. Пограничник может распознать подмену. С другой стороны, девочки были похожи как близняшки. Да и Ниос постаралась: всего за несколько часов она сотворила на голове ребенка «газон» – множество дредов; в некоторые из них он вплела тонкие полированные косточки из косичек жертвы.

А вот и он.

Мамбо скорее обрадовалась, чем испугалась, увидев «старого знакомого». Чем была вызвана такая противоречивая реакция, она не понимала.

Встретившись с ним взглядом, Мамбо улыбнулась ему. Она не ждала ответной реакции. Просто настал такой момент, когда окружающий мир перестал для нее существовать. Только она и он. Поединок? Нет. Больше похоже на вызов, что сама Мамбо истолковала как испытание.

Его звали Вадимом, и у него было свободное от дежурства время. Он вышел к стойке с кружкой кофе и без видимого интереса поглядывал на пассажиров, вылетающих в Камерун. Взгляд его скользнул, а потом надолго остановился на красивой негритянке; не сразу, но он вспомнил ее, чему способствовала еще одна темнокожая женщина с ребенком на руках. Да, он видел их дней десять… а если точно, то две недели назад.

Вадим пошел против всех правил, когда сначала ответил улыбкой на улыбку Мамбо, а потом приблизился к стойке вплотную, чем вызвал удивление напарника, который в это время рассматривал под ультрафиолетом паспорт стоящей впереди Мамбо женщины.

«Уже улетаете?» – он пошевелил пальцами, приподнимая руку.

Мамбо чуть округлила глаза и послала ему новую улыбку.

«Уже».

Следующий жест пограничника расшифровался не так легко, но Мамбо все же поняла его. Он спрашивал, показывая бокалом на Ниос и ребенка: «Малышка, видимо, перебрала впечатлений». Тут он склонил голову и приложил ладонь к щеке. «Устала».

Устала.

И тут черт дернул девочку поднять голову с плеча Ниос и посмотреть прямо в глаза пограничнику, паспортисту, буквально в упор. Мамбо замерла. По ее лицу можно было прочитать многое, но, слава богу, Вадим смотрел не на нее. Он нахмурился, вспоминая что-то, скорее всего – реконструируя картину двухнедельной давности. Интересно, получится это у него? – почти равнодушно задалась вопросом Мамбо. Он восстанавливал картину по сохранившимся остаткам фрагментов, но хватит ли их для того, чтобы закончить хотя бы часть, ту часть, которая даст ему повод к настоящим сомнениям, а не их теням, покрывшим его лицо? Пожалуй, Мамбо могла признаться себе, что ей интересно ходить по лезвию ножа.

Нет, фрагментов, чтобы завершить картину, у него не хватило; не хватило «элементарных частиц». Его лицо снова стало добрым; его глаза, ставшие на короткие мгновения проницательными, опять по-хорошему заблестели. В этом блеске можно было различить даже тень сомнения. О, эти тени, едва ли не насмешливо пронеслось в голове Мамбо, без них никуда.

А вот и ее очередь. И снова она бросает взгляд на пограничника – очень короткий, чтобы и он смог почувствовать смущение и капельку игры. Легкий флирт за гранью риска. Но он будет оправдан. Он придаст уверенности.

Уверенная в себе, одержавшая победу Мамбо уводила за собой взгляд пограничника. Она обезоружила и Вадима, и его напарника, озадаченного странным поведением партнера. В его действиях просквозила растерянность, когда он сличал фотографии – по документам, матери и дочери. А Мамбо в это время размышляла над словами султана: «Для белых все черные, желтые и красные на одно лицо». Она только отчасти с ним соглашалась. Потому что для черных все белые одинаковые. А это далеко, далеко не так.

Самолет взмыл в небо. Мамбо первым делом попросила стюардессу принести ей виски или коньяк – на ее выбор. Потягивая обжигающий напиток с чуть приметным привкусом шоколада и миндаля, она выгоняла из мыслей и души все, что оставил там наркотик. Теперь ей незачем было «приближать» ощущения и что-то реальное: звуки и запахи дождя, завораживающее пение птиц и мягкий шелест их крыльев. Она неслась навстречу этим ощущениям. И даже подумывала о том, чтобы возразить султану: какие к черту «ориентировки на преуспевающих белых мужиков; какие к черту бутики и дом-крепость». Считай, она сбежала из тридевятого царства и соблазнов, которые окружали ее.

Просто она возвращалась домой. Этим и объяснялись ее противоречивые – когда смелые, а когда робкие – мысли.

Глава 2

Тель-Авив

Юлий Вергельд не считал, что его взяли за жабры. Но в таких случаях, как этот, ему трудно было дышать.

Он был гостем в этом кабинете, который окрестил «музеем одной восковой фигуры». Позади него открывался вид на пыльную в это время года улицу. Живая картинка за стеклом была расчленена пластинами жалюзи и походила на телевизионную, рассеченную помехами, и на этом фоне гость выглядел более чем живым. Его собеседник, устроившийся в кресле напротив, был полной противоположностью Вергельда; именно он выглядел восковой фигурой. Причина его безжизненного лица крылась за длинными шрамами на пояснице. Ему было за шестьдесят, тогда как трансплантированная ему почка была взята от четырнадцатилетнего мальчика.

Операция происходила по строго расписанному плану. Самолет частной авиакомпании доставил Аарона Штайнера на его родину – в столицу Эстонии, откуда он иммигрировал в 1985 году. Вместе с ним на борту находились двенадцать человек медицинского персонала, четырнадцатилетний донор и восемь человек службы безопасности. Эскорт из нескольких машин, включая два реанимобиля, доставил Штайнера в таллинскую Центральную больницу. Он впервые увидел магическое действие собственных денег. Каталка, на которой его везли в операционную, была изготовлена в Германии, медицинское оборудование в операционной, куда его после соответствующих процедур привезли, было закуплено в Соединенных Штатах.

Он мог бы назвать операционную двухместной – рядом с одним операционным столом находился другой, с чернокожим мальчиком, которого уже накрыла ледяная волна наркоза, – но он гнал «слезливые» мысли прочь. Донор спит, он уже ничего не почувствует, считай, он уже на том свете, в раю, в самом лучшем его уголке. И вообще он не представлял себе, что такое настоящая боль, что такое конец. Аарон Штайнер много раз находился на краю. Впервые он подошел к краю восемь лет назад – тогда нуждался в срочной операции по трансплантации почки и даже нашел человека, который дал согласие стать его донором. Но вот комиссия, выдающая разрешения на операции по трансплантации донорских органов, отказалась дать согласие на операцию. То есть ему дали понять, что от него ждут денег. Он дал много денег. И когда он, лежа на операционном столе, вдруг услышал жуткое слово «отторжение», едва не сорвал маску, которая заботливой рукой громилы-анестезиолога накрыла его рот и нос. «Что?!» – хрипло спросил он, проваливаясь в темноту. И уже оттуда, беспомощно болтаясь в пугающей темноте, услышал ответ: отторжение донорского органа, изъятого из трупа, может произойти и через несколько лет после операции. Кто и зачем напугал его, Аарон объяснить не мог. Первый год после операции он провел в страхе, каждую минуту ожидая «обещанного» отторжения. Когда он мочился, то сканировал каждую каплю мочи, будто мог что-то определить в желтоватых, пахнущих витамином брызгах. Второй год прошел более или менее спокойно. Третий еще лучше. Наконец, накануне отторжения, которого он так боялся, он решил вернуться на работу.

Он потерял сознание по пути к месту работы, на заднем сиденье «Мерседеса», а очнулся в стерильной атмосфере клиники. Врач с каменным лицом зачитал ему приговор. Он будет нуждаться в диализе – собственно, фильтрации, которая мало чем отличается от очистки сточных вод, – три раза в неделю. Ему предстоят десятки операций, может быть, даже две-три за месяц. Аарон чуть слышно прошептал: «Как долго… это продлится?» Он знал ответ: пока не умрет. Но услышал другой: «Вам нельзя пересаживать трупную почку. Вам может подойти только почка живого донора. Хотите поговорить с одним человеком?» У Штайнера хватило сил на шутку: «Он донор?» Врач скупо улыбнулся, с трудом раздвинув закаменевшие губы. Штайнер предположил, что разговор может состояться, когда ему будет лучше. Но тут же прогнал эту глупость: лучше ему уже не будет. Он угадал, вслух предположив: «Этот человек за дверью?» И через несколько секунд он впервые увидел Юлия Вергельда, действительно пышущего здоровьем. Штайнер не мог думать ни о чем другом, кроме донорских органов, и совершенно трезво предположил, что у Вергельда пересажены все органы – почки, сердце, печень, толстая кишка, даже хрусталики сияющих бриллиантами глаз.

– Меня зовут Юлий, – представился Вергельд, присаживаясь в ногах полутрупа и едва сдерживая пренебрежительную гримасу. – Мы с вами земляки – я родился в Союзе, – перешел он на русский язык. – Мы вдвойне земляки: я родом из Таллина.

«К черту Таллин!»

– Вы врач?

Вергельд был похож на кого угодно, даже на монтажника-высотника, но только не на человека с гуманной профессией.

Он покачал рыжеватой шевелюрой и выгнул бровь, как бы спрашивая: «Разве нужно отвечать на ваш вопрос?»

И начал с того, что привел статистические данные:

– Согласно обновленной информации, на сегодняшний день в Израиле пятьсот больных стоят в очереди на операцию по пересадке почки. Вы в их числе. Уже в их числе, – внес он поправку. – Хотя еще пару дней назад в моей базе данных вашей фамилии не было.

– Вы ведете статистику?

– Мониторинг – часть моей работы. За прошлый год было сделано сто пять операций, – продолжил он, вставая и направляясь к окну. – Ровно в ста случаях больным пересадили почку умерших людей, в пяти случаях почка была получена от живых доноров.

– Вы представляете какую-то организацию, фирму? – спросил Штайнер. – Вы посредник? Сколько денег вы хотите за то, чтобы сократить число посредников до приемлемой цифры?

И только сейчас с ужасом подумал о том, что похож на выпотрошенную рыбу. «Бог мой, – чуть слышно прошептал он, – у меня нет почек». У него не было естественного фильтра, который выводил из организма избыток воды, солей, токсичных соединений. Он лишился регулятора крови, железы внутренней секреции… Он физически почувствовал заднюю стенку брюшной полости, забрюшинное пространство… которое стало огромным. Та почка, что лежала слева от позвонков, была удалена восемь лет назад, а та, что справа, покинула свое место всего два дня назад.

– Да, я представляю фирму, – ответил на вопрос Вергельд. – Не посредническую, нет. Мы не занимаемся поиском доноров, мы организуем финансирование операций. Мы искореняем болезнь, а не делаем ее приятной. – Он сделал жест рукой, означающий одно: «Терпение, мой друг, терпение». – Однако у меня появился выход на людей, обладающих подходящим для вас материалом.

– Что это значит?

– Я говорю о доноре, – был вынужден объяснить Вергельд. – У него отличное здоровье, подходящая группа крови. Вы, наверное, знаете, что рост почек происходит в несколько этапов.

Штайнер кивнул: да. Он, конечно же, знал об этом. В первые три года масса почки увеличивается в три раза; рост почек до тринадцати лет незначителен. Существенное увеличение происходит в возрасте тринадцати-четырнадцати лет.

– Что вы сказали, простите? – встрепенулся он, пропустив мимо ушей слова Вергельда.

Тот вынужден был повториться:

– Донору четырнадцать лет. В этом возрасте заканчивается существенное увеличение почек и они готовы для трансплантации.

«Господи, он говорит о почках, как о винограде, – пронеслось в голове Штайнера. – Впрочем, – припомнил он, – трансплантация применяется и в садоводстве». Он подумал о прививках.

– Но большому счету, я продаю не материал, не орган, я продаю жизнь. И неважно, что поймал я ее на лету, как жар-птицу за хвост. – Он наглядно продемонстрировал это, крепко сжав кулак. И умирающий схватился за сердце, которое билось и в груди, и в руке этого странного человека.

– Вы согласны убить, чтобы жить? Убийство ради жизни – это прекрасно.

«О чем он говорит? Ах, да…»

Убить. Штайнер был готов убить, освежевать труп, отсечь голову, через горловину добраться до заветного органа и сунуть его в свое измученное тело. И если остановившееся сердце заставляют сокращаться ритмичные движения рук, то Штайнер был готов влить в почку литр, два, бочку воды, как в дренажный насос, лишь бы она заработала. И сейчас этот орган в его представлении должен был биться, как сердце.

Он нашел возможность уйти от прямого ответа на вопрос:

– Мне уже все равно. Я готов на все. Я превозмог все – боль, утрату, но не смог побороть страх. Кто-то боится смерти, как боли, я боюсь смерти, как абсолютного конца. Кто-то страшится за судьбу своих близких, за их переживания, мне же на это наплевать. В этом мире говорят на множестве языков, и все слова, кроме одного, – пыль. Только одно слово целостное по своей сути и содержанию, и слово это – «я». Без него нет мира, вселенной, нет ничего. Умирает «я» – умирает мир, умирает вселенная. Попробуйте возразить мне.

– Не собираюсь этого делать, – пожал широкими плечами Вергельд, возвращаясь на место и в упор глядя на восковую фигуру.

– Оцениваете товарный вид?

– Именно. Душевные ценности таких, как вы, для меня давно не загадка.

– Только не стройте из себя дьявола. Назовите цену.

Вергельд назвал.

Штайнер согласился без малейших колебаний. Со стороны казалось, он даже не дослушал или пропустил мимо ушей слова Вергельда. Ему было плевать на деньги: жизнь – вот чем было переполнено до краев его сознание. И где-то на его краю барахтались строчки из инструкции по эксплуатации жизни, последние строчки, крайние меры: «В 14-летнем возрасте заканчивается существенное увеличение почек и они готовы для трансплантации».

Штайнер хватался руками за жизнь, которая кровавым диском уходила за горизонт. Неважно, какая жизнь впереди, лишь бы жить: в богатстве, в нищете; по сути дела он бракосочетался со своей собственной жизнью, что было похоже на кровосмешение.

Прошло несколько лет, и взгляды этого человека поменялись коренным образом. Однажды он подписался под контрактом, в котором обязывался убить – и убил. Убил во сне; хотя мечтал и до сих пор не потерял надежду во сне умереть. Он видел спящего мальчика на операционном столе, представлял его на небесах, в самом его невинном уголке. Он забыл, что значит страдать – ведь прошло столько времени: в счастье, в радости, в порочном браке со своей жизнью.

Вергельд, не торопясь, вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и, пробежав ровные строчки глазами, бросил его на колени Штайнеру. Тот принял его подрагивающими руками и начал читать с середины:

"…В операции участвуют несколько человек: экипаж самолета, служба безопасности из команды Юлия Вергельда, две бригады медиков из таллинской Центральной больницы. В исключительных случаях, как это было со мной, забор донорского органа осуществлялся бригадой медиков непосредственно в клинике, и сам Вергельд называл это «прямым переливанием». В одной из частных клиник, называемой «отстойником», своей очереди на операцию ожидали от десяти до двадцати доноров из Чада и Судана. Там же происходил забор органа, орган транспортировали в Центральную больницу, где пересаживали его реципиенту».

– Ты не просто живешь – твоя жизнь стала насыщенной, интересной, – Вергельд обращался к «восковой фигуре» на «ты». – Отдаешь ли ты отчет, что она стала похожа на задницу? Ты начал искать приключений и нашел их.

Вергельд недовольно повернулся к двери, проем которой загородил крепкого телосложения человек.

– Что ты хочешь, Гвидон? Я занят!

– Я хотел сказать, что все чисто.

Вергельд хотел было взорваться, но вместо этого бессильно опустил плечи. Это в чадском поселке, расположенном в сорока километрах от центра префектуры Вадаи, помощник Вергельда не посмел бы побеспокоить шефа докладом о таком пустяке, как «дом зачищен». Здесь, в пригороде Тель-Авива, стоило соблюдать осторожность. Подтверждением тому служил все тот же Гвидон, не тронувшийся с места. Его выжидательная поза напоминала Вергельду о том, что они на минном поле: один неверный шаг в сторону, и на воздух взлетит вся команда. Точнее, ее часть. В Израиль приехали четыре человека, имеющие въездные визы в эту страну, хотя желающих ступить на Святую землю было предостаточно.

– Хорошо, Гвидон. Спасибо. Иди.

Громила беззвучно рассмеялся и понес широкую улыбку своим товарищам.

Если существовало на этом свете выражение нордический характер, то ему в противовес приводилось иное – южный темперамент. Гости из Африки были темпераментны, как истинные южане, и выдержанны, как жители севера. Они хладнокровно разделались с парой охранников; сейчас их трупы постепенно теряли температуру. К ним они присоединили кухарку и уже в последнюю очередь – сына хозяина дома, неподъемного борова под полтора центнера. Жиром заплыло не только его сердце, но и уши: он, кроме собственного храпа, ни черта не слышал. Когда же наконец проснулся и увидел склонившегося над ним Гвидона, по-бабьи взвизгнул и закрылся до подбородка одеялом. Гвидон расхохотался: «Да ты педик, мой друг!» Он выдернул подушку у него из-под головы и тут же накрыл ей лицо жертвы. Дальше продемонстрировал небывалую сноровку: он оказался на кровати быстрее, чем ковбой на быке. Его зад устроился на подушке и придавил ее с такой силой, что у жертвы лопнули губы. И только после этого начались настоящие скачки. Задыхающийся под Гвидоном человек понес, тщетно пытаясь сбросить с себя седока, и у того, по сравнению с быком или неоседланной дикой лошадью, было больше положенных восьми секунд: он мог продержаться и минуту. Молодой хозяин взбрыкивал ногами, пытался достать руками до лица наездника. Но зад его был слишком тяжел и послужил ему натуральным якорем. Он не сдавался долго – больше минуты, чем удивил Гвидона и его урезанную команду. «Весь в отца, – позже сделает вывод Гвидон. – Это же надо обладать такой тягой к жизни…»

– Кому ты передал эту бумагу? – Вергельду пришлось вырывать листок из рук Штайнера. – Можешь не отвечать. Такие документы имеют атрибуты бумеранга: всегда возвращаются. Меня больше интересует другой вопрос: что двигало тобой, когда ты писал на меня донос? Ты что, получил бессмертие?

– Что?

– Ты слышал. В твоем доносе много важных мелочей: донос без подробностей – не донос. – По тому, как акцентировал и часто произносил он позорное слово «донос», можно было судить о том, как крепко оно задело Вергельда. – Ты писал о частном самолете. Верно – я и в этот раз прилетел на нем. Со мной преданные мне люди, которых сегодня можно отнести к службе безопасности. К сожалению, я не смог подготовить вторую бригаду врачей…

– Что?

Вергельд продолжил:

– Ты вошел в раж. Ты забыл, что такое настоящая боль, страх перед смертью, которую ты назвал абсолютным концом. Любой человек в инвалидной коляске для тебя был «агентством недвижимости», и ты смеялся над этим. Когда ты заболел и единственным методом лечения стало экстракорпоральное очищение крови, ты начал отчаянно завидовать «колясочникам». Люди забывчивы. Они быстро забывают зло, но еще быстрее забывают добро. Я здесь не для того, чтобы наказать тебя. – Вергельд улыбнулся, увидев тень облегчения на лице восковой куклы, и продолжил: – Я приехал ради одной вещи: забрать то, что не принадлежит тебе. Не принадлежит уже восемь лет.

– Что? Что ты имеешь в виду?

– Я оставлю тебя таким, каким нашел восемь лет назад.

Штайнер не мог противиться неизбежному. Он не шелохнулся, как будто был крепко связан по рукам и ногам, пристегнут к креслу – как в самолете или машине. В этот миг на него обрушились все те забытые чувства, о которых говорил Вергельд.

– Нет… – умоляя Вергельда, он даже не приложил руку к груди. И не посмотрел на вошедших в комнату людей: все внимание приковано к одному человеку, который держал его жизнь в руках. Уже во второй раз.

Вергельд обошел кресло с сидящим в нем стариком и резко развернул его в обратную от окна сторону, чтобы Штайнер видел, как ведутся приготовления к операции. А начинались они весьма необычно: Вергельд сделал все, чтобы каждая деталь убивала его жертву. Он мог обойтись без ассистентов, но вместе с ним прилетели двое врачей. В Чаде они занимались селекционной работой: доноры должны были быть физически здоровыми, без структурной или функциональной почечной патологии. Помимо обычного обследования юным чернокожим донорам проводили сбор мочи, тесты на вирус Эпштейна-Барр, ВИЧ, венерические заболевания, гепатит В и С. Через их руки прошли сотни пациентов, кто-то стал донором, а потом и трупом, кому-то не повезло – и он остался жив.

Вергельд неплохо справлялся с ролью злодея в стиле бондиады. Он был возбужден и нашел выход переизбытку адреналина в том, что показывал себя не таким, какой он есть. Он переигрывал, но даже не противился этому. Он собрался преподать урок не этому старику, который последние годы дышал только на ладан, не своим людям, – в такие моменты он познавал себя, вскрывал потаенные стороны сознания и силы и мог напрямую обратиться к самому себе: «Да пребудет с тобой сила!»

Он разорвал упаковку жевательной резинки и бросил пластину в рот. Разжевывая ее, напоминал Штайнеру то, о чем он, возможно, забыл.

– Ты хорошо знаешь развитие пересадки почки. Поначалу они анастомозировались с бедренными сосудами, их помещали в таз, а мочеточник имплантировали в мочевой пузырь. Мерзость, правда? Ну, скажи: мерзость.

– Мерзость…

– Послушный пациент. – Вергельд грубо потрепал пациента по щеке, но на этом не остановился. – Здесь у нас и процедурная, и операционная. Раздевайся. Ну! – прикрикнул он на Штайнера. – Снимай с себя все: рубашку, штаны, трусы, носки. Трусами протри себе живот, пах, промежность.

Штайнер прикоснулся к пуговице на рубашке, а ему показалось, он взял в руки лопату…

Ассистенты выдвинули на середину кабинета стол; хоть и массивный, он был короток для операционного стола. Кто-то из них бросил неосторожный взгляд на малорослого Вергельда.

– Ты прав: если кого и оперировать на этом столе, так это меня. – Он указал рукой на дверь: – Снимайте дверь с петель и кладите на стол.

Через пару минут на импровизированный стол поместили Штайнера – с отведенными в стороны руками и ногами; их фиксировали самые надежные руки – Гвидона и его товарищей. Но прежде чем зафиксировать пациента, Гвидон не без отвращения заткнул рот Штайнеру его же мокрыми трусами.

– Мы пропустили анестезию – за ненадобностью. Будет немножко неприятно, – предупредил Вергельд пациента. – Больно будет потом. Будет очень больно, невыносимо, обещаю.

Он сам ввел катетер в мочевой пузырь и принял от ассистента раствор неомицина. Он причинял пациенту боль даже пояснениями, командами, взглядом; он резал его без ножа – пока без ножа. Все его действия были направлены на то, чтобы спасти пациента, на самом деле он медленно убивал его. Убивал, промывая ему мочевой пузырь, убивал, стирая слезу с его щеки. – Зажим, – попросил он. Приняв инструмент, он пережал катетер и присоединил к мочеприемнику.

– Я уберу зажим, – пояснил он, глядя на орущие от боли и страха глаза пациента, – когда начну вскрывать мочевой пузырь.

Он отдал инициативу ассистентам, и они начали обрабатывать йодом место разреза – операционное поле.

– Скальпель.

В его руку ткнулся холодный кусок металла. Вергельд придирчиво осмотрел его, будто выискивал следы ржавчины, затем склонился над телом пациента. Когда он пальцем дотронулся до края прямой мышцы живота, откуда собирался резать, Штайнер дернулся, выгнулся дугой так, что даже дюжие помощники Гвидона с трудом удержали его.

– Я еще не режу, – сообщил Вергельд, не скрывая улыбки. – А вот сейчас…

Он приложил скальпель к телу и, надавив на него, провел им криволинейно вверх к точке передней подвздошной оси.

Теперь помутилось в глазах даже у повидавшего всякого Гвидона. Он не заметил, как в руках доктора появился электрический нож, которым он разделил мышцы, после чего стал методично отслаивать от них брюшину, будто разделывал говядину; изредка бросал ассистенту: «Подсуши», и тогда помощник подбирал кровь тампоном. Затем он снова отдал инициативу ассистенту, и тот установил ранорасширитель Бальфура. После чего над пациентом склонились два врача. Гвидон, икнув, увидел в них радиолюбителей, копошащихся над разобранным телевизором.

И только сейчас он заметил, что не держит Штайнера за руку; желтоватая рука пациента покоилась на поверхности двери. На ней пропали все жилки, и Гвидон заметил боссу:

– Он… готов. – В Штайнере он вдруг увидел мученика, и у него язык не повернулся сказать, что тот откинул копыта.

– Ничего подобного, – возразил Вергельд. – Он жив, просто не может сопротивляться. Все его силы брошены на продление жизни. Но это уже не жизнь, а агония, только он об этом не знает. Ему больно, очень больно.

И как раз в этот момент в руку Вергельда ткнулось что-то горячее и скользкое, пахнущее мочой и кровью. Гвидон с трудом проглотил ком, подступивший к горлу, но ему показалось, он проглотил почку с руки своего хозяина. Но она не принадлежала Штайнеру. Человек, который родился с ней, умер несколько лет назад.

Штайнер пришел в себя. У него был разрезан живот, он лишился жизненно важного органа, но боль носила такой характер, будто с него содрали всю кожу, не оставляя ни клочка. Его так крупно трясло, что Вергельду пришлось надавить ему свободной рукой на лоб. Потом он поднес почку к лицу пациента.

– Я всегда держу слово. – И повторился: – Я оставлю тебя таким, каким нашел восемь лет назад.

Он подошел к столу, раздвинул цветы в вазе и пристроил между ними удаленный орган. Прошептал:

– Символ…

Его услышал Гвидон.

– Символ чего?

– Жизни, дубина. – И Вергельд неожиданно рассмеялся.

Он и его люди покинули дом, оставляя в нем все еще агонизирующее тело хозяина и труп его сына.

Глава 3

Москва

Зал судебных заседаний свободно можно было назвать комнатушкой правосудия, заметил адвокат Алексей Николаев. Он много раз был в комнате для совещаний и был готов поспорить, что она на пару метров больше зала – с его пятью рядами кресел, местом для подсудимых, огороженным толстым плексигласом, «загоном» для присяжных заседателей и «сцены», где восседал судья.

Сегодня в этом зале было сравнительно пусто и тихо. Адвокат, прокурор, обвиняемая и пара караульных дожидались судью, который мог напугать кого угодно своим лицом, похожим на подтаявший холодец. Казалось, он мог в любую минуту потечь.

Прокурор толкнул локтем адвоката и, пожав плечами, сказал:

– К чему эта официальность? Этого я не пойму. Могли бы побеседовать с судьей в его хоромах или совещательной комнате. – Кивком головы указав на подзащитную за стеклом, Беркович выразительно сказал: – Одержимые не помнят, что с ними было. – Не дождавшись реплики адвоката, прокурор передал ему свой кейс со словами: – Подержи. Мне нужно в туалет сбегать.

– У тебя столько дел…

Алексей Николаев проводил его взглядом и снова сосредоточился на высокой спинке судейского стула. Ему оно не раз представлялось электрическим, и он в этом видел что-то вроде баланса. Собственно, судье в повязке на глазах по фигу, на чем он сидит и во что одет.

– Что наша жизнь? – задался он вопросом. – Игра. В теннис. Меньше. Ровно. Больше. Снова ровно. И снова меньше. И снова ровно.

Судья и прокурор появились одновременно. Беркович присоединился к адвокату, демонстративно вытирая руки носовым платком («Я чист»), первый занял место за столом.

– Объясните суть вашего обращения к суду, – раздался его чуть надтреснутый голос.

– Прошу ознакомиться с жалобой на незаконное применение органом расследования заключения под стражу Ирины Бекатору в качестве меры пресечения. – Николаев избегал называть подзащитных своими подопечными, оперировал только именами. – Я прошу мерой пресечения избрать подписку о невыезде.

– Конечно. Прокурор? – Судья приподнял бровь, требуя ответа.

Беркович развел руками:

– Я не вижу нарушений со стороны следствия и прошу оставить меру пресечения прежней.

– А как насчет пошептаться? – перешел на «нормальный» язык адвокат.

Судья сделал два жеста руками. Одним он отослал конвоиров за дверь, другим подозвал к себе «конкурентов». Вперив колючий взгляд в переносицу адвоката, хрипло сказал:

– Говори.

Причем сказал таким тоном, послышалось защитнику, будто требовал рассказать сальный анекдот; это ощущение усиливалось тем фактом, что за спинами мужчин осталась женщина. Пусть и в наручниках и за пуленепробиваемым стеклом, но не потерявшая привлекательности.

– Я бы хотел поднять вопрос генной экспертизы, ваша честь.

Судья перебил его новым жестом руки. Наслюнявив палец, он перевернул несколько страниц дела.

– Здесь я вижу отчет генетиков, в котором говорится: генетическая экспертиза отцовства-материнства подтвердила биологическое родство между несовершеннолетней, чей труп был обнаружен опергруппой, и Бекатору Ириной, вашей подопечной. Так что ее заявления о том, что был убит другой ребенок, и тоже черный, лишены оснований.

– Следствие еще не закончено, – возразил адвокат. – Нас собрала здесь жалоба на незаконное применение…

– Оставь этот тон для присяжных, – скривился судья. – Жалоба – это предлог. Просто скажи, чего ты хочешь.

– Следствие не закончено, – упорно стоял на своем Николаев, глядя прямо в глаза судье. – Обвинить мать в убийстве дочери в наше время несложно, а в отдельных случаях – легко, и такая версия будет выглядеть более убедительной, нежели миф о похищении, о похищении, ваша честь, на котором мы настаиваем. Один сфабрикованный документ, и дело раскрыто. У нас есть серьезные вопросы к прокурору.

– Задавай, – разрешил судья, откинувшись на высокую спинку стула.

Адвокат не удержался.

– Стул подключен к сети?

– Что?

– Я в том смысле, что вы похожи на тренера. Ваши подопечные сидят на лавках, но вы-то всегда сидите на электрическом стуле.

– Еще одно замечание, и я укажу тебе на дверь. Задавай вопросы прокурору, остряк.

Николаев церемониально повернулся к коллеге.

– Тело несовершеннолетней терминировали до полного окончания следствия и вынесения приговора. У тебя было постановление суда на эти действия? – спросил он.

Беркович пригладил редкие волосы и продолжительным взглядом на судью дал понять, у кого следует искать ответ на этот вопрос.

– Ваша честь? – Адвокат в свою очередь вопросительно приподнял бровь.

– Ты всего пару дней занимаешься этим делом. Если бы ты вел его с самого начала, у тебя не возникло бы столько вопросов. Твоя подопечная два месяца провела в отделении психиатрии, где ее в конце концов поставили с ног на голову, – судья показал руками, как это делается, – то бишь вылечили. Дальше. Держать изуродованный труп пятилетней девочки в морге было, на взгляд суда, неоправданно жестоко. И я, подписывая соответствующее постановление, руководствовался не буквой закона. Хотя даже с юридической точки зрения я чист.

– Вот так, да? Речь идет о чистоте?

– Если хочешь, да.

– Тогда я официально прошу у вас разрешения провести повторную экспертизу в «Центре молекулярной генетики». Прошу вас предоставить для экспертизы генный материал. Сколько нужно привести фактов в пользу этого решения, ваша честь, десять, двадцать? Следственному комитету важно раскрыть преступление в кратчайшие сроки. У защиты столько времени нет. А защите оно необходимо, чтобы провести собственное расследование. Если говорить образно, то одной футбольной команде дали шестьдесят минут времени, тогда как ее соперник вынужден играть все девяносто минут.

– Неудачный пример. С электростулом ты почти попал в точку. Но я тебя понял. – Судья надолго задумался, теребя в пальцах монету. – Короче, Нико, чего ты хочешь?

– Рассмотрения поданной мною жалобы в пользу защиты.

Судья громко рассмеялся. Прокурор выжал на лицо кислую улыбку и был вынужден пойти на попятную:

– Я предлагаю защитнику сделку.

Он выдержал паузу. Судья поторопил его:

– Какого рода сделка?

– Защита не станет поднимать на суде вопросов о скоропалительных причинах кремирования генного материала… генного материала по сути, – исправился он, – а обвинение не станет настаивать на содержании обвиняемой под стражей.

– Я тоже в этом заинтересован, – буркнул под нос судья; месяцем ранее он лично подписал распоряжение о «скоропалительных» – в прямом и переносном смысле слова – мерах. – Сегодня я подпишу бумаги, завтра она ваша. – Он поочередно посмотрел на адвоката и его подзащитную. Поискав глазами молоток и не найдя его, он стукнул по столу кулаком и не без доли облегчения, которое ему принес адвокат, заявил: – Слушание окончено.

Адвокат накоротке пообщался с Ириной и поспешил за прокурором. Впрочем, тот дожидался его в узком коридоре здания суда.

И тот, и другой выглядели респектабельно, что для обоих давно стало образом жизни. Беркович, который из-за тесноты коридора был вынужден идти чуть впереди, повернул голову и сказал фразу, которой было суждено переходить от одного к другому, из уст в уста.

– Держись подальше от этого дела.

Адвокат не стал требовать объяснений, он ждал разъяснений прокурора.

– В следственном комитете прокуратуры уже празднуют победу в этом деле.

– Вот как?

– Ты прав – труп ребенка проходил, по большому счету, как генный материал. Поэтому его уничтожили. Не знаю, кому выгодно было создать прецедент, когда белая женщина убивает черного ребенка. Это громкое и необычное дело, и поломать его тебе не дадут. В некоем списке ты уже проходишь как проигравший.

– Сильно сомневаюсь, – ответил адвокат.

Как уже сказал судья, с делом Ирины Бекатору Алексей Николаев ознакомился всего два дня назад. Из сорока восьми часов двадцать четыре он провел в беседах с подопечной, не жалея ни себя, ни тем более ее. Он поверил ей на интуитивном уровне, но на нем доказательств невиновности не построишь.

Приехав в свой офис на улице Поликарпова, которая индексной семеркой пролегла от вечно шумной Беговой до железной дороги, он навел справки, посетив сайты аэропортов, и записал на листке перекидного календаря: «Самолеты в Камерун летают два раза в месяц. Из Парижа можно улететь чаще; время полета около семи часов». Он без труда поставил себя на место похитителей девочки: планируя преступление, они были обязаны отталкиваться от конечного пункта – эвакуации. Преступление было совершено 13 июня, за день или за два до вылета очередного рейса в Камерун. Он еще не закрыл страничку сайта аэропорта и нашел там то, что искал: рейс самолета Москва – Дуала (это приморский город Камеруна) осуществлялся в том числе и 15 июня. Николаев потянул крохотный кончик нити, но он был бесценен – потому что на этот момент был единственным.

Он вышел из адвокатской конторы и сел в свой нестареющий «Мерседес» Е-класса. Николаев считал его достаточно консервативным и надежным; просторный салон и неповторимый интерьер. Эталонный легковой автомобиль 1984 года выпуска, что еще можно сказать? Ему нравился обтекаемый силуэт этой машины, его гобеленовая отделка, даже возраст. Эта двадцатилетняя машина заслуживала большего уважения и любви, нежели новая. Николаев так считал и мог переспорить любого.

Приехав в аэропорт Шереметьево, он нашел дежурного смены паспортного контроля.

– Мне нужно поговорить с вашими подопечными, которые проверяли 1 июня нынешнего года рейс из Камеруна, а 15 июня – пассажиров рейса в Камерун.

– Вы из милиции?

– Я адвокат. – Николаев вручил ему стильную визитную карточку с еле уловимым тиснением. – Всегда буду рад помочь.

– Спасибо.

– Видно, с адвокатами вы общаетесь редко, но всегда рады им помочь. А с милицией общаетесь чаще, но помогаете, судя по всему, без особого энтузиазма.

– Это вопрос?

– Версия, – улыбнулся адвокат.

Не прошло и пяти минут, как пограничник появился в сопровождении слегка полноватого высокого парня в форменной зеленоватой рубашке.

– Вам повезло, – сообщил он. – 1 и 15 июня была моя смена. Но конкретно 15-го я не работал – поменялся со сменщиком. Вот человек, который сможет ответить на ваши вопросы.

– Вадим, – представился парень, пожимая Николаеву руку.

– Алексей. Очень приятно. Может быть, выпьем по чашке кофе?

– Было бы кстати.

Они устроились за столиком в кафе на втором этаже, откуда открывался приличный обзор на обычную сутолоку в зале прилета. Николаев проголодался и заказал себе дорогущий бутерброд с семгой, его собеседник отказался. Вытирая рот салфеткой, адвокат приступил к делу.

– Итак, рейс Дуала – Москва. Меня интересует, скорее, группа лиц, которая опекала девочку лет пяти. Черную девочку.

– Я помню их.

– Правда? Расскажите подробнее. Может быть, какой-то нюанс вам бросился в глаза.

– Нюанс имеет имя – Мами Вата. Я запомнил эту женщину.

– Она была с девочкой?

– Нет, ее подруга была с ребенком.

– Имя подруги запомнили? – Николаев приготовил блокнот и авторучку.

– Ниос.

– Отлично. Из сотен пассажиров, которые ежедневно проходят через вас, вы отмечаете двух женщин. Не думаю, что у вас суперпамять и вы помните всех пассажиров.

– Знаете, я сам не могу понять, в чем дело. Мами Вата – имя я уточнил 15 июня, когда она улетала в Камерун, – не делала мне никаких знаков, но я отчего-то обратил на нее внимание. Она была красивой. Хотя красавиц я видел столько…

– Это понятно. Дальше.

– Уже много позже мне начало казаться, что она действительно не делала мне знаков, наоборот – она отвлекала меня от чего-то главного.

– Главной фигурой в этой группе мог быть ребенок, – пришел на помощь адвокат. – Пятилетняя девочка. Если вы думаете, что с ее помощью в страну провозили наркотики, то вы ошибаетесь. Ведь ваши коллеги-таможенники уделяют этому вопросу особое внимание.

– Тогда в чем же дело?

– Расскажите все по порядку, что помните.

Вадим провел в молчании полминуты.

– Когда я проверил ее документы, она поблагодарила меня по-французски… Отошла в сторону, поджидая свою подругу. Всего в тот день из Камеруна прибыло двадцать пять человек. Женщина с ребенком замешкалась, не помню, по какой причине, и пропустила вперед мужчину. За ней стоял еще один мужчина, белый. Если люди, которые вас интересуют, прибыли группой, то они намеренно разбились так, чтобы не проходить границу вместе.

– Скорее всего так и было, – согласился адвокат. – Итак, проверка закончилась, вы вернули документы матери девочки.

– Да, да, потом я припомнил, что мать щелкнула ее по носу. У них было хорошее настроение. Не знаю, как в Дуале, но у нас их не промариновали и лишней минуты.

– Хорошо. Перенесемся на полмесяца вперед. 15 июня. Вы снова на дежурстве. Снова через вашу стойку проходит красивая женщина по имени Мами Вата, так?

– Не совсем так, – был вынужден пояснить Вадим. – У меня был короткий перерыв. Я вышел выпить кофе, съесть бутерброд, – в этот раз пограничник не без зависти посмотрел на бутерброд с семгой, надкусанный адвокатом. – И снова увидел ее. Мне показалось, она ждала меня. И я, не знаю почему, пошел ей навстречу.

– Что именно вы сделали?.. Ну, Вадим, сказали «а», говорите «б». Иначе я вызову вас повесткой в суд, и вы ответите в присутствии десятков людей и под щелчки фотокамер. Знаете, как делают журналисты? Загодя пишут статью, а имена вставляют перед тем, как отдать ее редактору.

– Ну, я улыбнулся в ответ, – поторопился Вадим. – Хотел было спросить, уезжает ли она. Это и так было очевидно.

– Понятно. Вы хотели завести разговор, знакомство. С человеком, которого вы уже никогда не увидите. Такое часто случается с людьми робкого десятка. Дальше.

Вадим покраснел.

– В общем, показалось мне, она приняла эту дурацкую игру, снова улыбнулась мне. Да, – нахмурился он. – Женщина с ребенком была рядом с ней, точнее – впереди, уже проходила процедуру проверки. Она устала.

– Женщина или ребенок?

– Девочка. Она спала на плече у матери.

– Потом?

– Потом она вдруг подняла голову и посмотрела прямо на меня. Я почувствовал ее взгляд, потому что в то время смотрел на Мами Вату.

– Что дальше?

– Помнится, я хотел спросить, что с малышкой. Мне она показалась бледной. Бледнее, чем в первый раз.

– Ну что же, Вадим, – сказал адвокат, вставая из-за столика. – Вы мне помогли. Услуга за услугу. Я проясню один момент, скажу, что тревожило вас тогда и последующие дни. Все дело в девочке. – Николаев понизил голос. – В Россию привезли одну девочку, а увезли совсем другую. Первой уже нет в живых. Ее убили. До свиданья.

Глава 4

Париж

Николаев прилетел в Париж на самолете после полудня, когда местные приверженцы сиесты мирно дремали в креслах и оттоманках. Он несколько раз был во Франции. Последний раз ему так и не довелось покинуть аэропорта Орли: все вопросы одного сложного дела он решил в кафе аэровокзала.

Он прилетел без багажа, только ручная кладь в виде темно-коричневой кожи кейса, выглядел, как всегда, безукоризненно: черный деловой костюм, рубашка в еле приметную клетку, галстук.

Арман Ришпен встречал его с обязательной табличкой с именем прибывшего гостя. Он просто придержался правил, когда в своем офисе распечатал на принтере всего два слова, растянувшиеся от одного края листа бумаги до другого: «Алексей Николаев». Нико решил подыграть старому приятелю. Его глаза пробежали по стройному ряду встречающих, на короткий миг встретились с голубыми глазами Армана и побежали дальше. Периферийное зрение подарило ему несколько мгновений удовольствия, которые он сохранил в своей памяти. Ришпен только что не пустил слюну. Николаев точно описал его чувства: будто ты пожал руку улыбчивому человеку, который предварительно поковырял ею в заднице.

Он откровенно дурачился, изучая таблички, и давал Арману шанс: я прочитал свое имя, и оно меня вроде как не заинтересовало.

Ришпен опустил прозрачную папку-файл с вложенным в нее листом бумаги и грубо окрикнул гостя, называя его полным именем:

– Эй, ты, сволочь!

– Арман! – расплылся в улыбке Николаев.

Они обнялись, похлопали друг друга по спине.

– Ты на машине? – спросил гость.

Ришпен покачал головой:

– Нет.

– Отлично! – обрадовался адвокат. До Парижа всего-то пятнадцать километров, но в это время суток в дорожной пробке можно было застрять на час, а то и больше.

Они вышли из терминала и сели в бесплатный автобус, который отвез их к линии «С» аэропорта, называемой «железнодорожной». На перроне они не простояли и пяти минут: подошел поезд «С2», отправляющийся до Парижа каждые четверть часа, и короткое, но незабываемое путешествие до мировой столицы моды началось.

В адвокатской конторе Армана Ришпена, порог которой Николаев переступил всего через час после прилета, на него нахлынули воспоминания: пару лет назад на столе в приемной он очень близко познакомился с секретаршей Ришпена по имени… Черт, он забыл ее имя; и напрасно морщил, вспоминая, свой лоб. Но черт с ним, с именем. На ее месте сидела другая секретарша. Она смотрела на гостя так же, как и та, безымянная. Нико отметил, что его габариты произвели на француженку впечатление. Вряд ли она оперировала цифрами, окидывая его взглядом с ног до головы, – косая сажень в плечах, о чем еще говорить?..

Ришпен провел гостя в свой кабинет и предложил вина. Николаев сморщился:

– Ты же знаешь, Арман, я не люблю вино, пусть даже с лучших французских виноградников.

Хозяин офиса вспомнил о пристрастиях русского гостя и налил в пузатый бокал коньяка. Николаев осушил его в два глотка и причмокнул губами:

– Вот это совсем другое дело.

Они успели поговорить о деле в поезде, устроившись в мягких креслах друг против друга. Из поезда же Ришпен сделал телефонный звонок и, потрепавшись немного на спортивную тему, пригласил абонента к себе в офис. И вот сейчас он, выпив вина и посмотрев на часы, сказал:

– Вивьен сейчас придет. Она женщина с мужской пунктуальностью.

– Тогда уж она француженка с немецкой педантичностью, – озвучил свою версию Николаев. – Кстати, у тебя есть связи во французском посольстве в Камеруне?

Ришпен покачал головой.

– С этим вопросом тебе лучше всего обратиться к Вивьен. У нее тесные узы со вторым секретарем нашего посольства.

– Любовные узы или узы дружбы?

– Постарайся это выяснить сам, – насмешливо скривился Ришпен и указал бокалом ему за спину. Николаев повернул голову и встретился взглядом с довольно высокой и плечистой женщиной лет тридцати, которую тут же окрестил пловчихой. С такими плечами, как у нее, можно ставить мировые рекорды на короткой и длинной воде, мысленно отметил Нико. Он был уверен: если раздеть ее, можно увидеть тело покруче, чем у Амели Моресмо.

Он поздоровался с Вивьен лишь после того, как представил ее на столе в приемной, и улыбнулся.

– Близкие называют меня Нико. А ты Вивьен, да? Мне о тебе Арман все уши прожужжал. Садись. – Он бесцеремонно взял ее за руку и провел к дивану. Посмотрел, как она села, забросив ногу за ногу, и устроился рядом. Ришпен подкатил к дивану кресло на роликах и составил им компанию.

– Кто начнет? – спросил он, кивком головы вопрошая сначала у Вивьен, а потом у Николаева.

– Я, пожалуй, – ответил гость. Он выдержал обязательную паузу, затем, избегая моментов, не относящихся к делу, широкими и щедрыми мазками обрисовал картину, немного рассказал о себе. Того же с мягким нажимом потребовал от собеседницы.

– Пару слов о себе, если не трудно.

– Я возглавляю благотворительный фонд… если хотите, моего имени: «Миссия Вивьен». Мы работаем в «горячих точках». Вытаскиваем из очагов сирот и находим им здесь приемных родителей.

– Работаете на заказ? – спросил адвокат.

– В каком смысле? – нахмурила лоб Вивьен.

– Наверняка вы слышали от людей, готовых усыновить ребенка, их пожелания. Мальчика или девочку, конкретный возраст ребенка – пять, восемь, десять лет, цвет глаз. И так далее.

– Да, конечно, – подтвердила Вивьен, кивнув.

– На благотворительном поле идет настоящая битва. Лично у вас есть конкуренты?

– Они были бы, если бы я занималась бизнесом, – в голосе француженки зазвенела сталь.

– А что, нет? – возразил Николаев тоном, чтобы только не разорвать хрупкую нить разговора.

Вивьен не поддержала эту тему.

Имя у нее было интернациональное. Николаев припомнил Вивьен Ли – английскую американскую актрису, родившуюся в Индии, потом – французского географа Вивьена де Сен-Мартена, наконец – российского актера Леонида Вивьена. Да и фамилия у нее была «интернациональная» – Гельфанд, и к ней не подходило ее красивее имя. Дальше Николаев рассуждал придирчиво. В облике француженки он нашел немало изъянов, и это в первую очередь коснулось ее носа.

– Вернемся к делу. – Николаев снова выдержал паузу. – Когда вы планируете вывезти очередную партию детей?

– Думаю, управимся к концу ноября. Мои люди сейчас разбросаны по Центральной Африке. Часть из них в Чаде, часть в Судане, конкретно – в Дарфуре.

Николаев покивал. Обычно Дарфур называют суданской областью и провинцией, хотя на самом деле это султанат, присоединенный к Судану, государство народа фор, где сейчас идет кровопролитная гражданская война.

Вивьен продолжила, усмехнувшись:

– В столице Чада стоит на парах самолет, готовый взять на борт до ста детей.

– Вы собираетесь вывезти из Дарфура сто детей? – недоверчиво покачал головой Нико.

– Из Дарфура и Чада, – подтвердила Вивьен. – В этот раз детей так много потому, что вы… правы, – нескладно закончила она предложение. – Мы действительно работаем под заказ, и большая часть сирот в возрасте от двух до пяти лет. Но есть, к примеру, и четырнадцатилетние.

– Неужели кто-то хочет усыновить чернокожего в таком возрасте? – Николаев выпятил губу. – Если да, то под конкретную программу.

– Что вы имели в виду, когда сказали «конкретная программа»?

– В первую очередь – об использовании. Но закроем эту тему.

– Не торопитесь. – Вивьен сменила положение на диване и неторопливо прикурила сигарету. – Вас удивила трехзначная цифра. Но наверняка не смутит двухзначная. В суданской провинции Дарфур более четырех лет продолжается гражданская война. От голода и болезней ежедневно умирают около восьмидесяти детей. Вы не ослышались – около восьмидесяти. Не верите мне, можете заглянуть в доклад ЮНИСЕФ, опубликованный арабскими средствами массовой информации. Наша организация активно помогает проводить вакцинацию детей против полиомиелита, кори. Знаете, что такое синдром недоедания и как трудно вылечить его одними только витаминами?

– Представления не имею.

– А, – Вивьен махнула рукой и просыпала пепел себе на колени. И продолжала чуть раздраженно: – Гуманитарные миссии, подобно нашей, сталкиваются в Дарфуре с серьезными трудностями. Суданские чиновники не дают нам спокойно дышать плюс бесчисленные повстанческие отряды и проправительственные наемники нападают на миссии и гуманитарные караваны, забрасывают гранатами лагеря беженцев. За время четырехлетнего насилия в стране погибло двести тысяч человек, два с половиной миллиона стали беженцами. Как вам такие цифры?

Николаев счел за благо не отвечать на этот вопрос, как оставил без должного внимания пылкую речь Вивьен. Он был в курсе и цифр, и самой проблемы под названием «вооруженный конфликт в Дарфуре» с его точкой отсчета в феврале 2003 года. Повстанцы заявили, что представляют интересы неарабского населения провинции и начинают борьбу «против узурпации их прав правительством, представляющим интересы арабского населения Судана». Спустя год Африканский Союз направил в зону внутреннего конфликта в Дарфуре семитысячный миротворческий контингент с задачей по контролю за соблюдением соглашения о прекращении огня. Но отвратительное финансирование и техническое обеспечение не позволило миротворцам сдержать насилие на западе.

– Значит, предварительная дата конец ноября? – спросил Нико.

– Да, – подтвердила Вивьен, быстро остывая. – Я лично приму участие в заключительной фазе операции. Придется решать множество проблем как с суданскими властями, так и с властями Чада: мы планируем поднять самолет с детьми со взлетной полосы в столице республики. Точную дату вылета я смогу назвать лишь по прибытии, когда мне представится возможность оценить обстановку в целом: что удалось сделать, с чем еще придется бороться.

– Вы легко соглашаетесь на мое предложение.

– Я вижу в нем благую цель. Вы ценой собственной жизни хотите спасти ребенка. Пусть даже одного. Кстати, о ценах. Сколько вы готовы заплатить мне за лишних пассажиров?

– Мы планируем вернуться полной командой плюс девочка. Итого – четверо или пятеро. Я еще не определился с составом команды. Но у меня уже есть на примете два парня. Мы согласны оплатить полет в два конца, хотя полетим в один. Сколько вы запросите за оформление документов на девочку?

Нико, задав этот вопрос, решил закрыть неприятную для него тему. В Вивьен он увидел натуральную стяжательницу. Хотя дело есть дело.

Она поняла его без дальнейших разъяснений.

– Полный расчет произведем здесь, может быть, в этом офисе и в присутствии Армана, – поставила она точку. – Помните, я вам сказала, что не занимаюсь бизнесом?

– Как не помнить? Вы возглавляете благотворительный фонд. Кстати, вы сегодня вечером свободны? Мы могли бы поближе познакомиться в ресторане.

«Скажи „нет“,» – мысленно обратился к ней Нико, делая взгляд томным.

Она удовлетворила его просьбу наполовину, сказав, однако, в два раза больше:

– Почему бы и нет?

Он улыбнулся ей кончиками губ и встал проводить до двери. Там она задержала за рукав Армана Ришпена и что-то сказала ему на ухо. Нико тактично оставил их вдвоем. Когда Ришпен вернулся, Николаев посмотрел на него в упор.

– Скажи честно, Арман, эта баба не замешана в криминале? – Он кивнул на дверь. – Она тут выкатила трехзначную цифру. Она собирается ввезти в страну сотню маленьких оборванцев. Даже один этот факт попахивает нелегальной иммиграцией. – Он прочитал вопрос в голубых глазах француза: «Почему тебя это должно волновать?» – и ответил на него: – Если погорит она, погорю и я. Мне нужен более или менее чистый канал.

– Более или менее, – покивал Ришпен. – Ты сам и ответил на свой вопрос. Чего ты еще хочешь?

– Чего я хочу? – Нико встал и прошелся по кабинету, сунув руки в карманы брюк. – Чего я хочу? Я хочу, чтобы все прошло гладко. Я требователен к себе, к своим партнерам. Я обязан быть требовательным и к своим компаньонам.

– Ты хочешь гарантий?

– Черт возьми, да!

Арман снова рассмеялся. На сей раз над обескураженным видом коллеги.

– Одним словом, ты не знаешь, чего хочешь. Мне объяснить твое состояние?

– И что мне нужно сделать для этого? Выпить пузырь вина?

– Слушай. Во-первых, ты сильно нервничаешь, хотя виду не подаешь. Тебя гложет неуверенность. У тебя нет партнеров, на которых ты смог бы полностью положиться. Ты видишь начало и конец операции, но боишься посмотреть на то, что между ними. А там прорва работы. Там колючие мотки нервов, там страх и риск, на который ты идешь осознанно. Там то, о чем ты в тайне мечтаешь и от чего бежишь.

Алексей Николаев и Арман Ришпен познакомились в Сербии, защищать которую приехали добровольцами. День в день, час в час, как в задачке по арифметике, навстречу друг другу вышли два человека: один из России, другой из Франции. Их путь к цели был покрыт слоем нечистот поездов, барыг, таможенного и бандитского рэкетов. Они были молоды и шли защищать не демократию – фигня все это, – они жаждали приключений и нашли их. Алексей и Арман вошли в интернациональный отряд, который противостоял хорватским диверсионным группам, а тех в свою очередь обучали натовские инструкторы. Вдвоем они попали в первую переделку и впервые убили.

В горах Герцеговины снайперы стреляли так, что пули у виска свистели. Только успевай нырять за укрытия. В Сараево горожане опасные направления перегораживали кирпичными «берлинками», бетонными блоками, маскировочными сетями и даже простынями. В стенах первых этажей были проложены проходы, чтобы путь пролегал под сводами параллельно простреливаемой улицы. И все же город, холмы вокруг которого были заняты сербами, был во власти снайперов-босняков. Дети забывались во время игры, женщины теряли бдительность под грузом домашних хлопот. И гибли под пулями. Чаще всего снайперы противника выбирали женщин и детей и называли это «стрельбой боевыми патронами по неразумным мишеням». Алексей помнил, как рассказывал друзьям по возвращении домой:

«Снайперы держали центр города, где высотные здания, а в наших руках был частный сектор и холмы на окраинах. Мы били зажигательными по верхним этажам зданий, чтобы пожаром выявить босняков. Мы высылали к снайперскому гнезду гранатометчиков, и среди них был мой друг Арман Ришпен, этот отличный и вечно чем-то недовольный, как и все французы, парень. Иногда посылали танки, которые прямой наводкой выбивали снайперов. Жители ждали туманов и снегопада… В ясный солнечный день по городу все передвигались только бегом. А машины проносились на огромной скорости. Так что жизнь – не сахар: не убьет снайпер, собьет машина».

Столько лет прошло, а Алексей Николаев, получивший в Сербии кличку Нико, помнил все в деталях. Как можно забыть босанских снайперов, это проклятье города? Попадали они не часто, но что хорошего?.. Когда рядом с головой пролетает пуля и бьет в стену – ощущение не из приятных. Ты можешь упасть – но кому охота валяться в грязи? Лучше всего бежать – и сразу в укрытие. Отыскал взглядом высотное здание – переходи на бег. Если прохожий впереди тебя побежал – беги и ты. На столбах указатели: «Внимание! Снайпер!» – и стрелка, указывающая направление стрельбы. На войне как на войне. В майские дни целые кварталы рушились под артиллерийскими ударами. Высотные дома, как ели, горели. Крупнокалиберные браунинги мели улицы, где неделями разлагались трупы.

Алексей и Арман долго молчали, переживая воспоминания. Первым молчание нарушил Николаев.

– Расскажи подробней о Вивьен и ее организации. Где находится штаб-квартира?

– Здесь, в Париже, – ответил Ришпен. – Ее члены – израильтяне.

– То есть граждане Израиля.

– Ну да, – он пожал плечами.

– У «Миссии» есть конкуренты? Я спрашивал у Вивьен, она на это только малость посерела, и все.

– Как сказать?.. Кажется, смогу назвать одну фирму. Слышал что-нибудь о «Торе»?

– «Пятикнижие Моисея».

– И некая благотворительная организация со штаб-квартирой в Таллине, – покивал Ришпен. – Цели «Миссии» и «Торы» примерно одинаковы: под заказ, как ты правильно заметил. Они находят в Африке и привозят в Европу детей-сирот. Во главе «Торы» стоит некто Юлий Вергельд. Родился в Таллине, точнее не скажу, воевал в качестве наемника в Центральной Африке, в Дарфуре – в частности. Почему ты завел разговор про конкурентов «Миссии»?

– На ком-то из них мне придется построить запасной вариант эвакуации. Ты же знаешь – всякое может случиться. – После непродолжительной паузы Нико добавил: – Я кое-что узнал о стране, где мне придется работать. Так вот, из Камеруна запрещен вывоз изделий из бивней слона, шкур редких животных. К этому списку можно добавить сирот. Или похищенных детей. Что не суть важно.

– Похоже, ты и сам не рад, что взялся за это дело.

Нико усмехнулся, припомнив «пророческие» слова прокурора: «Держись подальше от этого дела».

– Пока не знаю, пока не знаю, – дважды повторился он. И переспросил: – Значит, во главе «Торы» стоит Вергельд.

– Да, – подтвердил Ришпен. – Ты слышал о нем?

Адвокат досконально изучил так называемое дело Вергельда, а точнее, те материалы, которые удалось добыть Интерполу на этого международного преступника. В досье Интерпола на Юрия Вергельда помимо фамилий, под которыми он мог скрываться, были перечислены его клички. Собственно, одна из фамилий – Вергельд – и являлась кличкой. Однако его «позывным», под которым он выходил в эфир, был Доктор Геббельс…

– Нет, – ответил Николаев на вопрос Ришпена, – никогда не слышал о таком человеке. Но вряд ли Вергельд – его настоящая фамилия. Скорее псевдоним.

– Почему?

Адвокат был вынужден пояснить:

– Вергельд в германских Варварских правдах – законах означало денежное возмещение за убийство свободного человека.

– О-о… – многозначительно протянул Арман. – Сколько законов ты изучил.

– Пригодилось же, – ответил адвокат.

Ришпену пришлось ответить на пару телефонных звонков, послать факс. Алексей же анализировал ситуацию.

Что он мог сказать о Вивьен Гельфанд? Только то, что почерпнул из разговора с ней. В ней было больше от исполнителя, чем от руководителя. Кто стоит за благотворительным фондом «Миссия Вивьен»? Чьи приказы она выполняет? Каковы истинные цели «Миссии»? Почему юридический адрес израильских миссионеров во Франции? И еще много вопросов, на решение которых требуется время. А его дефицит адвокат начал ощущать уже сейчас.

Ришпен вернул его в реальность, вручив ему визитку Вивьен.

– Она сунула мне ее перед уходом.

– В задний карман брюк, – уточнил Нико. – Я видел ее жест иллюзиониста. Она своей ножкой потерлась о твою и, прильнув к тебе, сунула визитку тебе в карман на заднице. Не упустила момент ущипнуть тебя. Мне показалось, она облизнулась при этом.

– Позвони ей часиков в семь вечера и назначь встречу. Ты неплохо знаком с нашими ресторанами, выбери что-нибудь оригинальное, она оценит.

– Я так и сделаю, – пообещал Алексей.

– Есть идея?

– Она родилась в тот момент, когда я глянул на ее шнобель. – Нико позволил себе немного пофилософствовать: – Про ее шнобель красиво можно сказать только на идише или иврите. Не знаешь, в каком кабаке подают жаренную на вертеле мацу?

– Приезжай на Пасху, – кисло улыбнулся Ришпен.

– Вы неплохо говорите по-французски, – отвесила комплимент Вивьен, не дождавшись от Нико похвалы в свой адрес. Она пришла на встречу в изысканном платье, намалевав на лице копию биатлонистки Торы Бергер: белесые ресницы, крупные зубы с широкими щербинами. Лицо, которое трудно забыть. Одним словом, она была сама индивидуальность.

– Мы с Арманом пару лет общались на двух языках. Он осваивал русский, я – его родной.

Вивьен указала пальцем вверх:

– Дело было на МКС?

Нико несколько секунд смотрел на нее неотрывно. Подавшись вперед, он понизил голос:

– Почему бы нам не развлечься привычным способом?

– Каким? – Она подыграла ему и тоже придвинулась ближе.

– Русские говорят: мы любим повеселиться, особенно – пожрать. – Алексей принял прежнее положение и заглянул в меню. Официант, убрав руки за спину, терпеливо дожидался заказа.

– Здесь я не вижу курицу-гриль, – дурачился Нико. – У вас можно отведать мясо обезьяны?

– Нет, мсье.

– Мясо пальмовых крыс и муравьедов-панголинов?

– Нет, мсье.

– Ладно, этого дерьма я нажрусь в Африке.

Вивьен сделала заказ. Официант разлил вино. Николаев не стал отказываться и выпил, поглядывая поверх фужера на собеседницу. Он был одет в тот же костюм, сменил только рубашку.

– Ты была в Камеруне?

– Много раз.

– Расскажи, что сумеешь.

– С чего начать, не знаю. – Она решила начать с еды, как сделал это Нико, и делая упор на его прижимистость. Днем в офисе Ришпена она спросила о том, сколько он готов выложить за лишних пассажиров, он оценил эту услугу строго по тарифам: оплата полета в два конца. Молодец он вообще-то. – В Камеруне можно поесть в день на десятку баксов. А на улице раз в пять дешевле. Жилье стоит от десяти долларов…

Она увлеклась, увлекая рассказом и собеседника. Камерун – мини-Африка, рассказывала Вивьен. Название страны восходит к португальскому слову «камарос» – «креветки». Португальцы именно это слово выкрикивали, пристав к берегу в районе нынешней Дуалы в 1472 году.

– Ты миссионер, так?

– Да.

– Значит, кое-что сможешь рассказать про тамошние права человека.

– Там всем плевать на права человека, – ответила Вивьен. – Полицейские могут обстрелять машину, людей без суда и следствия. Особо это касается криминальных элементов. Белый цвет кожи для них, как красная тряпка для быка. У них в запасе сотни правонарушений, которые они охотно повесят на белых. Особенно часто они объявляют территорию, на которой оказались белые, секретной зоной и начинают вымогать деньги.

– Отлично. Дальше.

– Как ты относишься к горцам?

– Которые на Кавказе? Или уральские тоже сгодятся?

Вивьен рассмеялась.

– Я к ним не отношусь, – ответил Нико. – Хотя я не чистокровный русский. Во мне восьмая часть корейца. Одна знакомая сказала мне, что эта часть – лишь легкий отпечаток на моем лице, который придает мне азиатское очарование.

– За это стоит выпить.

Что они и сделали.

– Есть в Камеруне музыканты? – спросил Нико.

– Конечно. Сэм Фэн Томас, например, исполнитель стиля бикутси.

– Классическую музыку в Камеруне любят?

– Уверена, послушают с удовольствием. Для них это равносильно экзотике.

Только близкие знали о хобби Николаева. Он собрал неплохую коллекцию скрипок, среди которых сам лично на первое место ставил две – работы сербского мастера Божко.

– Горожане продвинуты, – слушал он вполуха Вивьен. – Лишь половина населения неграмотна. Средняя продолжительность жизни – 48 лет.

«Выходит, я в среднем проживу еще пятнадцать лет, – высчитал адвокат. – Если, конечно, застряну в Камеруне надолго».

Он мысленно трижды сплюнул через левое плечо.

– В Дуале и Яунде есть телевидение, Интернет, телефоны, сотовая связь. Но в основном камерунцы – темная масса. Женщины очень любят белых людей…

Нико вдруг показалось, что в голосе «еврофранцуженки» он различил ревнивые нотки. И невольно стал выискивать эти ноты, как придирчивый дирижер.

– В некоторых местах чернокожие красотки натурально пристают к белым мужчинам, обнажая свои негритянские прелести. Обстановка в барах очень раскованная. Белому, однако, следует избегать дешевых забегаловок, где собирается местный плебс. Там на белых смотрят, как на сладкую боксерскую грушу.

Вивьен чуть отклонилась от темы.

– Ты спрашивал о моих связях во французском посольстве Камеруна.

– Это так. Арман сказал, что ты мне поможешь.

– Он так не сказал. «Обратись к Вивьен. У нее тесные узы со вторым секретарем». Вот его слова.

– Узы дружбы или любовные узы?

– Ты повторяешься.

– Ты тоже. Так поможешь мне в этом вопросе?

– Что сможет сделать второй секретарь?

– Перейти границу с Чадом, – сказал Нико. – После похищения девочки выход через Камерун нам перекроют.

– Почему бы тебе не выбить визы в Москве?

– Никто не должен проследить наш маршрут.

– Ты осторожный.

– До некоторой степени. Второе. Нам понадобится проводник. А лучше – проводница. Трое белых мужчин с черным ребенком привлекут к себе внимание. Я планирую находиться рядом с человеком, который с ребенком выглядел бы естественно. Поговорим о Вергельде?

– Если тебе интересен Вергельд, поговорим о нем, – фыркнула Вивьен. – Он большую часть времени проводит в Африке. И уже большую часть жизни оставил на Черном континенте. Там его работа, там его досуг. Я говорю об охоте.

– На хищников?

– В Африке на безобидных зверюшек охотятся разве что дети, – доходчиво объяснила она. – У Юлия роскошный дом в Таллине. Стены увешаны трофеями – головы и шкуры убитых им животных, полы устилают шкуры добытых им львов. Но это больше для его гостей. А в Чаде он живет в палатке. Полевая жизнь для таких, как он.

– А дети?

– Что – дети?

– Сироты. Или якобы сироты. Они для него тоже вроде трофеев? Чаще всего убивают львицу, чтобы взять львят голыми руками. И увезти. За океан. Посадить в клетку. Я слышал, один экспериментатор ставил опыты именно над львятами. Замучил пять или шесть детенышей. Больше ему не позволило правосудие.

– Чье правосудие?

Адвокат указал рукой и глазами вверх.

– Ты рассказываешь ужасные вещи… – Вивьен постаралась сменить тему. – Юлий любит Африку, уважает традиции народов, даже нетрадиционные, – улыбнулась она.

– О чем ты говоришь?

– В первую очередь о культе вуду. Что всегда завораживает, оставляет место для необъяснимого.

– Он что, участвует в ритуалах? – в голосе адвоката прозвучала заинтересованность. Вот еще одна деталь, о которой в Интерполе и не подозревали, подумал он.

– Почему ты спрашиваешь? – поинтересовалась Вивьен. – Эта тема интересует тебя потому, что она увязана с делом, которое ты ведешь?

– Разумеется.

Она продолжила.

– Не знаю. Не слышала, чтобы Вергельд был замечен в ритуалах. Он не исповедует этот культ, может быть, поклоняется ему. На празднествах он частый гость. Ты, наверное, видел в кино или вживую, не знаю, как тепло встречают гостей на Гавайях. В поселках и городках Чада тепла ничуть не меньше, чем на тихоокеанском острове.

– Кто бы сомневался. Я говорю о чадском тепле, – пояснил адвокат.

– Нарядные красивые женщины, – продолжила Вивьен с такими интонациями, словно сама себе делала комплимент. – Ленты, венки, улыбки, угощения. А еще маски, музыкальные инструменты, танцы. Непередаваемый колорит. Ну и высокие гости, которые наряду с простыми людьми ждут на этом празднике чудес. И они случаются.

– Хромые отбрасывают костыли и идут самостоятельно?

– В Священном Писании сказано: «И был я слеп, а теперь вижу»… На празднествах случаются чудеса и покруче, – не без вызова ответила Вивьен.

– То есть чудеса приурочены к празднествам?

– Можешь истолковать в этом ключе. И праздник не испортит появление в самый разгар веселья умершего накануне человека.

– Господи боже мой…

Глава 5

Алексей Николаев настаивал на личной встрече с директором российского бюро Интерпола, однако в холле его перехватил один из помощников директора – артистично, даже подчеркнуто развязный человек лет тридцати пяти. Ему был к лицу серый костюм и темно-синий в светлую полоску галстук, но, на взгляд Николаева, не подходило имя: Зотов Николай Ильич, будто позаимствованное у помещика.

– Привет, Нико! – первым поздоровался Зотов.

– Привет!

Они обменялись рукопожатием.

Зотов привел Николаева в свой кабинет, меблированный в стиле модерн.

– Двенадцать лет работаю на Интерпол, а у тебя впервые.

– Ну, стаж у меня в три раза меньше, – заметил Зотов. В НЦБ Интерпола, который являлся самостоятельным структурным подразделением МВД на правах главного управления, он имел должность старшего оперуполномоченного по особо важным делам.

Нико сравнил его с наперсточником, сучащим по картонке и раскручивающим очередного клиента, когда тот разливал коньяк в крохотные серебряные стаканчики. Правда, пояснил:

– Для запаха.

Нико рассмеялся:

– Почему бы тогда не тяпнуть по бутылке?

– Я в том смысле «для запаха», что дури в нас и так хватает.

Они выпили. Зотов приступил к делу и начал издалека.

– В этом году были объявлены в розыск больше двухсот человек, половина из них по уведомлению «с красным углом».

Николаев покивал. На уведомлениях с фотографиями преступников, объявленных в розыск, издаются спецуведомления: с «красным углом» – на лиц, подлежащих аресту и выдаче стране-инициатору; с «синим углом» – на лиц, разыскиваемых, но не подлежащих выдаче на момент издания уведомления; с «желтым углом» – на пропавших без вести лиц.

Плюс Интерпол создает еще ряд уведомлений: с «зеленым углом» – информация упреждающего характера на лиц, склонных к противоправной деятельности; с «черным углом» – информация по неопознанным трупам; с «оранжевым углом» – информация по юридическим лицам и иным организациям, предположительно причастным к террористической деятельности.

На основании поступающей информации НЦБ Интерпола осуществляет формирование баз данных. Объектами учета являются юридические и физические лица, автотранспорт, огнестрельное оружие, поддельные денежные знаки, культурные ценности, удостоверения личности и проездные документы.^[1]

– Скажи, Нико, что больше всего тебя привлекает в работе на Интерпол?

У адвоката был готов ответ на этот вопрос, и созрел он давно, еще в далеком 1995 году. Официально это звучало так: «Интерпол работает исключительно в сфере борьбы с уголовными преступлениями, не затрагивая преступлений, носящих политический, военный, религиозный или расовый характер». Основная задача филиалов Интерпола – «поиск своих преступников за рубежом и выдача чужих другим странам». Наверное, именно это и объединяло всех сотрудников международной полицейской структуры.

– Я внимательно ознакомился с твоими соображениями, – сказал Зотов. Он достал из верхнего отделения сейфа, которое называл «текущим», папку с эпизодом из досье Вергельда и бросил ее на стол. Закрыв хранилище, доходящее ему до подбородка, Николай Ильич жестом руки усадил адвоката напротив. – Этот тип проходит у нас как особо опасный преступник, скрывающийся за бугром, с уведомлением «красный угол».

– Красный-то он красный, но какой стране выдавать преступника? Эстонии? – Нико развел руками. – Едва Интерпол передаст его правоохранительным органам Эстонии, они тут же отпустят Вергельда на свободу. В этом плане он мне напоминает профессора Преображенского из «Собачьего сердца». Помнишь, Швондер пришел отобрать у него пару комнат, а профессор позвонил Петру Ивановичу и сказал, что операция отменяется и что он уезжает в Париж? Вергельд тоже решает подобные проблемы одним телефонным звонком.

– Пора закрыть проблему по имени…

– Надо в законодательстве дыры закрывать, – перебил Николаев. – В Германии функционирует Национальный совет по этике. Жюри предлагает принять закон, позволяющий значительно увеличить число пересадок донорских органов.

– А что и кому дадут эти правила?

– Что и кому? Правила дадут медикам возможность рассматривать каждого умершего как потенциального донора для трансплантации органов, даже если он не дал соответствующего разрешения при жизни.

Зотов покачал головой, не соглашаясь с адвокатом.

– Совет по этике попросту предлагает рассматривать молчание потенциальных доноров в качестве согласия на использование их органов после смерти.

– Молчание ягнят по-немецки?

– Если хочешь. В Германии умирают ежегодно около тысячи человек, – продолжил Зотов. – Я говорю о тех, чьи жизни могли бы спасти органы доноров. О чем это говорит?

Они оба знали ответ, поэтому Николаев предпочел не отвечать. Соль заключалась в том, что Вергельд за это время мог обработать богатых клиентов не раз, фактически ежемесячно делать им upgrade. А если дело касалось детей богатых клиентов, то здесь дела шли успешнее в разы; родители ради здоровья ребенка шли на все, влезали в долги, и им было плевать на то, что почка будет забрана у другого ребенка и он в лучшем случае останется калекой на всю жизнь.

Как обстоят дела в России с донорскими органами, Николаев знал по роду своей профессии. Теневой рынок, конечно же, существовал. Были приняты поправки к федеральному закону «О трансплантации органов и (или) тканей человека», которые позволяют муниципальным учреждениям здравоохранения производить забор органов и тканей. В России за год необходимо проводить пять-шесть тысяч операций по трансплантации; производить забор органов и тканей на коммерческой основе запрещено. Кроме того, нет программы по содействию трансплантации, из-за того и процветает теневой рынок.

– А что у нас? – спросил Зотов. – Что говорят в Минздраве?

– В Минздравсоцразвития, – поправил его Николаев. – Слышал, в министерстве готовят документ, разрешающий детскую трансплантацию. У этого проекта есть противники.

– Как и у каждого проекта, – мимоходом заметил Зотов. – Главный аргумент – это, как я понял, похищение и продажа детей на органы. В год пропадает до шестнадцати тысяч детей, правильно?

– Правильно, – подтвердил Нико. – Пропавшие дети в ряде случаев становятся жертвами преступных группировок, которые работают на заказ, под определенного клиента. У нас запрещена пересадка детских органов. Операции по трансплантации проводятся за границей, в большинстве случаев – в ближнем зарубежье. Каждый год в пересадке почки нуждаются двести детей, еще сотне нужна пересадка печени. Нет прецедентов, как в судебной практике, к примеру. Взять Китай. В этом вопросе китайцы продвинулись далеко, копнули под критерий «физической смерти мозга». Причем заметь, врачи, допущенные к выполнению операций по пересадке органов, не имеют право принимать участие в констатации смерти человека, органы которого будут использованы для пересадки.

– Напомни, сколько больниц в Китае, где проводят операции по трансплантации?

– Больше ста пятидесяти.

Зотов развел руками: о чем еще говорить?

Он вернул Николаева поближе к теме.

– Пробежимся по досье Вергельда, что нам известно достоверно. Пару лет работал на спонсорскую фирму «Икс», затем только на себя. За организацию операций по пересадке почки установил единый тариф – сто шестьдесят тысяч долларов. На операцию по пересадке почки скостил десятку, и стоимость ее составила сто пятьдесят тысяч. В операции принимают участие до десяти человек медперсонала. Достоверно установлено, что часто операции проводят в Таллине. Тогда часть денег уходит на аренду самолета. Раньше Вергельд совмещал две должности: поставщик доноров и директор спонсорской фирмы. Когда его взяли за жабры, он ушел от ответственности, поскольку следствие установило: его фирма не занимается поиском доноров, а только организует финансирование операций. После того случая он ушел в тень.

Зотов закрыл папку, взял чистый лист бумаги и, чуть помешкав, наморщив при этом лоб, предложил адвокату:

– Давай пробежимся по фигурантам, включая отобранных тобой людей. О них мы поговорим в последнюю очередь. Первый – это…

Николаев заполнил предложенную паузу:

– Алан Ришпен. Надежный, проверенный в деле человек. И вопрос, доверяю ли я ему, отпадает.

– Номер два – Вивьен Гельфанд, – зачитал Зотов. – На нее ты вышел через Ришпена, с которым у тебя отнюдь не случайная связь, а давнишние плодотворные контакты, что очень важно – не прерывающиеся по сей день. Это очень хорошо. В цепочке, которую мы прокладываем к Вергельду, случайных людей и связей быть не должно. Он легко вычислит этот момент.

Назвав имя главы гуманитарной миссии, Зотов взял минуту на размышление. Оперативная группа, в которую входил и он, работала по Вивьен Гельфанд и три, и четыре года назад. И только сегодня представилась возможность воспользоваться прежними наработками.

– Одним словом, вынимаем Вивьен из корзины – как удаленный некогда файл.

Николаев мысленно поаплодировал Зотову за его оригинальное сравнение. Тот продолжил:

– Второй секретарь посольства Франции в Камеруне Энтони Ян. Должность в посольстве – его прикрытие. Он сотрудник французской внешней разведки. Он охотно пойдет на контакт с тобой. Значит, загодя постарается узнать о тебе как можно больше. Из открытых источников: твой сайт, публикации твоих дел, комментарии, отзывы и прочее. В этом «прочем» частоколе трудно заметить просвет, называемой работой на Интерпол. За двенадцать лет ты сколько раз был задействован нашей службой?

– Семь, – ответил адвокат. – Три дела пришлись на первые два года.

– Никогда не думал, что о тебе забудут?

– Никогда не забывал, – внес существенную поправку Николаев. – Поэтому периодически напоминал о себе: вот я, идиот по прозвищу Нико, трахните меня.

– Вернемся к нашим баранам. Мы остановились на Энтони Яне. Он окажет тебе услугу, можешь не сомневаться, с тем чтобы вскоре обратиться к тебе. Прежде чем обсудить кандидатуры спецназовцев, поговорим о твоей клиентке, чтобы не возвращаться к ней никогда. Насколько я понимаю, уголовное дело, возбужденное против нее, получило широкую огласку. В ее защиту прошел даже митинг у здания суда. Группа нацболов требовала ее освобождения. Боже, им так хочется, чтобы ее признали виновной в убийстве своей чернокожей дочери, что они даже согласны на ее освобождение. С ума сойти. Но главное – это подлинная история, сфабриковать которую невозможно.

– Однако можно взять на вооружение.

– Согласен. Но в таком случае, в цепочке, ведущей к Вергельду, определенно будут видны слабые звенья: связи, люди. А в нашем случае все крепко взаимосвязано. Я не случайно сказал «случай».

Адвокат снова согласился с ним.

– Мы принимаем стечение обстоятельств. И Вергельд окажется в таком же интересном положении: ему придется поверить в случай, когда мы встретимся.

– Ты рискуешь головой, – напомнил Зотов, – но не только своей.

– Говоришь о ребенке? – Он пожал плечами. – Ребенком рискует мать. Я же защищаю обеих.

– Хорошо. Поговорим о спецназовцах.

– Одну секунду, – остановил его адвокат. – Мое предложение вы долго мусолили у себя наверху?

– Нас всего сто человек, и где верх, где низ, не знаю даже я, – сделал ремарку Зотов. – Мы заинтересовались, очень заинтересовались твоим предложением. Мы готовы рискнуть головой, но только твоей. – Он передал адвокату две папки с материалами на двух человек – Павла Живнова и Александра Каталина – со словами: – Здесь дополнительные сведения, которые тебе пригодятся. С нашей точки зрения, они чисты. Профессиональную сторону оценивать не нам – тебе с ними работать. Только не переусердствуй, Нико, и настраивайся на это уже сейчас. Пока что все наши усилия сблизиться с Вергельдом к успеху не привели. Если ты пожмешь ему руку, это можно будет назвать прорывом.

Глава 6

На дворе стояла промозглая погода: безветренно, мелкий частый дождь, сыплющий из нависших над землей туч.

Павел Живнов промок до нитки, пока добежал от станции метро до адвокатской конторы. Лишь раз он остановился, найдя временное убежище под узким навесом киоска. Ему пришлось прижаться спиной к витрине, чтобы не попасть под низвергающийся с козырька водопад.

Ленивый охранник на входе в офис указал посетителю путь: по коридору направо.

В приемной адвоката восседала за столом полная секретарша лет сорока пяти. Она свое дело знала назубок: извинилась перед абонентом, с которым разговаривала по телефону, и поздоровалась с вошедшим:

– Здравствуйте! Могу я вам помочь?

– Моя фамилия Живнов. Мне… назначено, – с небольшой запинкой ответил он, послав взгляд на дверь с золоченой табличкой: «А.Н. НИКОЛАЕВ». На входе в офис он увидел нечто схожее:

– Точно, – секретарша посмотрела в пухлый органайзер. – Алексей Николаевич просил извиниться. Он освободится через полчаса. Советую вам скоротать время в нашем буфете – там мы называем наше кафе. Это на втором этаже.

– А здесь нельзя подождать? Пока ваш шеф освободится.

– Можно. В буфете сейчас еще один клиент Алексея Николаевича, по одному делу с вами.

– К нему прям очередь, – съязвил Живнов, малость обескураженный неожиданным приемом.

Буфет оказался буфетом в прямом смысле этого слова. По сути – барная стойка, только на советский лад. Больше дерева, нежели пластика, меньше стекла и зеркал. И – меньше выбора.

Живнов, перешагнув порог заведения, глянул в зал. За одним из полутора десятков столиков устроился парень его возраста – лет двадцати семи. Он потягивал кофе по-американски: из пол-литрового стакана. Рядом со столиком сох на полу разложенный зонт.

Живнов заказал бутылку рислинга, прихватил пару бокалов и подошел к единственному посетителю.

– Привет! – поздоровался он. – Ждешь, когда освободится адвокат?

– Ага. Ты тоже к нему?

– Да.

– Присаживайся. – Он покрутил бутылку, которую Живнов выставил на стол. – Знаешь, я тоже хотел косорыловки заказать, потом раздумал: типа, запах изо рта может адвокату не понравиться. Саша, – представился он.

– Паша, – улыбнулся Живнов.

– Опять в рифму, – покачал головой Каталин. – Вот непруха.

Парни обменялись рукопожатием.

Живнов разлил вино. Он хотел было спросить у Александра Каталина, где тот размещал свое резюме, кто связался с ним и кем представился, предлагая работу, что он знает о ней.

– Мне кажется, это адвокатские штучки, – подал голос Каталин.

– В каком смысле?

– Я не думаю, что он занят. Нас отослали в буфет, чтобы мы смогли познакомиться.

– А адвокат будет дырка смотреть.

Они рассмеялись.

Живнов, потягивая кисловатое вино, понял одно: их резюме не сильно разнились. У него, например, попросили уточнить некоторые пункты. Действительно ли он проходил службу во французском легионе. Да, но не пять лет, срок, на который он заключил контракт. Он сбежал, не дослужив восемнадцать месяцев. Но и три с половиной года в африканском пекле ему хватило за глаза. Почему именно этот пункт в его биографии заинтересовал работодателя, Живнов не представлял. Твердо был уверен в одном: работа в Африке ему не грозит. И все же один вопрос он новому знакомому задал:

– Ты ищешь временную работу?

– Да. В анкете после «временная» указал в скобках: разовая. Думаю, меня поняли.

– У меня такая же ситуация. Срубил «капусты», и два-три месяца можно плевать в потолок.

– Работал на правительство? – спросил Каталин.

Живнов покачал головой.

– Только на частников. Специализировался на розыске пропавших без вести: Чечня, Дагестан, Ингушетия, Грузия. Работал в группе: прикрытие, отход.

– Стрелять приходилось?

– Не всегда. Но бывало так, что вывозишь найденыша легально, а тебя обкладывают, как волка. И когда довозишь до места – тоже не расслабляешься. Нервная работа. А ты чего про правительство спросил?

– Кидалово у них. Я как-то подрядился за солидные бабки, в Ингушетии два месяца грязь месил, деньги до сих пор обещают. Я слышал, даже частники наемников через госструктуры нанимают. Короче, переадресацией занимаются. С частника можно спросить, а с государства не спросишь. Я не перевариваю вранье в глаза. Суки, что делают, а?

Парни потихоньку переходили на привычную им лексику.

Живнов частенько поглядывал то на часы, то на дверь. Каталин легко расшифровал его жесты:

– Либо мы уйдем отсюда по часам, либо за нами притопает секретарша. – Он раздул щеки, изображая полную женщину.

Но оба ошиблись. Не прошло и двадцати минут с их знакомства, дверь открылась, и в помещение вошел Николаев. Ответив на приветствие бармена, он, коротко глянув на парней, молча поманил их за собой, будто давних знакомых. Приятели недоуменно переглянулись. Живнов жестами и мимикой спросил у товарища: «Вино заберем?»

В приемной ничего с тех пор не изменилось. Секретарша по-прежнему разговаривала по телефону. В этот раз она оторвалась от трубки, прикрыв ее ладонью, и проартикулировала, помогая себе глазами: «Он ждет вас».

– Прокатываем за своих, – заметил Живнов. С этими словами он открыл дверь и первым вошел в кабинет адвоката.

Николаев успел устроиться за столом, расстегнуть пуговицы на пиджаке и перебрать какие-то бумаги. Он жестом руки усадил Живнова и Каталина за маленький столик, стоящий вплотную к его рабочему столу.

– Ну и дожди, правда, парни? Как в Индии. А ведь только вчера стояла жара. Жара и дожди разделены стеной тающей на глазах влаги. – И без перехода продолжил: – Я выбирал из сотни претендентов. Мой выбор пал на вас. Осталось выяснить, подходят ли вам мои условия и характер работы, работы, требующей навыков, которыми вы оба обладаете. Вы знаете французский, английский?

– Я бегло говорю по-французски, – ответил Живнов. – Сказались несколько лет каторги во французском легионе.

– Не знаю, как это – говорить бегло, – сказал Каталин. – Когда я говорю по-французски, меня все понимают.

– Это я и хотел услышать.

– Какого рода работа?

– Из области «больше ничего не остается, и почему бы не рискнуть». Одна из твоих любимых.

– К чему эти заезды насчет французского языка? – спросил Каталин. – Если намечается работа в Париже или Марселе, так и скажите.

Адвокат рассмеялся: ничего себе, вот это парни раскатали губы.

– Есть такая страна – Камерун называется, – непрозрачно пояснил он.

Каталин присвистнул:

– А нет задания попроще? Для блондинов, например.

Павел Живнов остался спокойным. Даже тень равнодушия накрыла его лицо, когда адвокат вкратце объяснил суть задания.

– Одна операция прикрывает другую. Наша настоящая цель – международный преступник. Нет, не его ликвидация – это было бы верхом триумфа. Этот человек хитер, как лис. Попытки внедрить в его отряд агента спецслужб заканчивались неудачей. Наша задача разведывательная. Материалы, собранные нами, помогут спецслужбам покончить с Вергельдом.

Вот в чем дело, пронеслось в голове Живнова. Пожалуй, только сейчас он осознал объем и сложность операции. В любой другой ситуации он назвал бы ее уникальной. Может быть, мешали мысли об адвокате. А ведь минуту назад он думал: «Какого черта адвокат взвалил на себя фактически „миротворческую“ миссию, название которой могло в любой момент поменяться: например, „миссия невыполнима“?» Он даже обернулся на Каталина. Они могли рискнуть и не раз рисковали своей головой, но какого черта Николаев, юрист по образованию, тянет натуральную пустышку? Приличных денег он с нее не поимеет, славы тоже не сыщет. Что осталось?

Он перебрал в голове скудный набор «адвокатских терминов». Вознаграждение по договору и премия за успех, собственно, «гонорар успеха». Адвокат защищает не своего клиента, но его права. Судебные издержки, затягивание дела по инициативе адвоката – все это из его кармана. А в этом деле он, похоже, уже проявил инициативу. Как он будет выглядеть в глазах своих коллег, судей, обвинителей, если откажется от этого дела?

Но вот все прояснилось: пустышка оказалась пустышкой, прикрытием для основной операции.

– Сколько это будет стоить? – спросил Каталин.

– Девяносто тысяч долларов на двоих, – назвал сумму контракта Николаев. – Плюс полное содержание, начиная с этой минуты.

– А если округлить до ста? – Каталин подался вперед, и в его движениях просквозила алчность. – Работа, как мы понимаем, не из легких, за границей.

– Я понимаю тебя. Уже четыре месяца у тебя не было стоящей работы – так, по мелочам, – адвокат положил руку на пластиковую папку с личными данными на Каталина. – Я округлю до ста, – согласно покивал он. – Но то будет называться премиальными. За качество, – после мимолетной паузы добавил Николаев.

– В смысле, с головы девочки, которая будет служить нам прикрытием, не должен упасть ни один волос, а с головы Вергельда их должно упасть как можно больше?

– В этом роде.

– А кто хозяин? На кого вы работаете?

– Я работаю сам на себя, – ответил адвокат.

Наступила пауза. Николаев воспользовался этим и более внимательно изучал парней. Ему действительно пришлось выбирать из сотни претендентов, разместивших свои резюме на сайте. Первым на заметку попал Павел Живнов, имеющий боевой опыт в странах Африки. И уже к нему адвокат начал подбирать пару.

– Нам придется подписать какие-то бумаги, контракт? – нарушил молчание Живнов.

Николаев вынул из ящика стола две пачки долларов по десять тысяч в каждой.

– Это аванс. Как только вы возьмете деньги, вы автоматически ставите подписи под нашим договором.

Парни переглянулись. Каталин первым «расписался», забрав деньги и положив их в карман.

– Итак, имя нашей клиентки – Ирина Бекатору. – Адвокат вышел из-за стола и стал прохаживаться по кабинету. У него был такой вид, будто он разговаривал сам с собой. – До 2000 года она проживала в Тирасполе. В 2001-м вышла замуж за бизнесмена из Камеруна: поставка бананов, пальмового вина и масла, шампанского. Он уважал отца, на деньги которого открыл свое дело, но не законы, которые называл дикими. Он не был дикарем. Ирина познакомилась с ним в Москве, в ресторане молдавской кухни, где работала официанткой. Через год родила ему дочь. В прошлом году камерунец погиб в авиакатастрофе. Итак, как я сказал, пару месяцев назад дочь Бекатору похитили.

– Люди в черном?

Николаев громко рассмеялся.

– Похитители воспользовались следующей схемой: приехали в Россию по туристической путевке. В паспорте подставных родителей был указан ребенок пяти лет от роду. Он и был с ними. Но в Камерун вместе с похитителями вылетел другой ребенок, дочь Бекатору. Ее обвинили в убийстве дочери.

– А что насчет генной экспертизы? – спросил Живнов.

Адвокат поднял большой палец:

– Хороший вопрос. Генетическая экспертиза отцовства-материнства подтвердила биологическое родство. Из разговора с судьей и прокурором мне стало ясно: результаты экспертизы были фальсифицированы следствием. Тело камерунской девочки терминировали, так что сделать повторную экспертизу не представляется возможным.

– Бекатору в тюрьме?

– До суда она будет находиться под подпиской о невыезде.

– Ваша работа?

– Естественно, – ответил адвокат. – Единственное, что может спасти мою подопечную, – это генный материал.

– Подойдет даже тело.

– Я этого не говорил. Но появляется выбор, правда? – Он вынул из кармана ключи и бросил их Живнову. Затем написал на листе бумаги номер телефона Бекатору. – Позвони ей, назначь встречу от моего имени. Она знает мою машину, на ней я забирал ее из СИЗО. Дай ей понять, что благоприятный исход дела напрямую увязан с тобой.

– Я знаю, как вести разговор.

– Эй! – Каталин поднял руку. – Я здесь, не забыли? Или мне другая работа светит?

– Поедете вместе.

Адвокат не стал ничего объяснять. Ему казалось, он дал ясно понять, кого он назначил старшим пары.

Живнов и Каталин переглянулись. Им дали задание, которое не перекликалось с предыдущими операциями, даже, на взгляд Живнова, противоречило им. Впрочем, он подобрал неплохое определение – оперативная работа, отбросив разыскную составляющую, и все стало на свои места.

Он сделал звонок из приемной и назначил Ирине Бекатору место встречи – подальше от дорожных заторов.

Он узнал клиентку по тому, как она глазами облизывала машину Николаева. Когда она изящно склонилась над дверцей пассажира, Каталин тихо обронил товарищу:

– Сутулая, курносая, с кроличьими зубками. Был бы я негром из Камеруна, тоже запал бы на нее.

– Ирина? – Живнов улыбнулся ей.

– Да. – Она резко распрямилась, чуть втягивая голову в плечи, будто над ней нависла притолока.

– Меня зовут Павлом. Садись в машину, Ирина. Отъедем немного.

Она была одета в хлопчатый блейзер, который был ей к лицу и гармонировал с сиреневым топом, и юбку. Она немного растерялась, попав в мужскую компанию. Ответила на приветствие Каталина.

Припарковав машину напротив сквера, Живнов приступил к делу:

– Я в курсе твоей проблемы. Меня предупредили, чтобы я держался подальше от нее. Но это мне не мешает. Начнем с самого начала. Считай, я ничего не знаю.

– Кто вы? Помощники Николаева?

– Иногда нас называют партнерами, иногда детективами, но чаще всего – космонавтами.

– Космонавт на жаргоне – лох, которого посылают на трудное задание, – объяснил со своего места Каталин. – Жертва, короче. Кто мог выкрасть твоего ребенка?

– Отец моего покойного мужа – Ибрагим. Только он.

– Пару слов о нем.

Она прикурила сигарету. Живнов бросил в рот жвачку и опустил стекло со своей стороны.

– Ему пятьдесят два. У него четыре жены и девятнадцать детей.

– Мужик время зря не терял, – заметил Каталин. – Разбрызгивал сперму налево и направо. Это его отпрыски похитили твою дочь?

– Кто знает?.. Их я ни разу не видела.

– То есть ты не была в Камеруне?

– Нет, – покачала она головой.

– Мы слушаем.

Ирина рассказала о том, что узнала от покойного мужа. Камерунских султанов зовут фонами. Один из них придумал народу религию Новат Кавот – смесь анимизма, католицизма и ислама. Он же основал типографию, изобрел собственный алфавит – из восьмидесяти символов. Французы сослали его в Яунде, там он и умер. Из Фумбана его сослали в столицу. Победу над его религией и алфавитом одержал ислам. Но султан и сейчас не имеет государственной власти. А вот общественное влияние его огромно.

– С чем это можно сравнить? – спросил Живнов. – Может быть, с влиянием главного аксакала на Кавказе?

– Не в курсе…

Он долго молчал, перебирая в уме способы воздействия на молдаванку, и пришел к выводу, что лучше всего провести заметную черту между защитником и нападающим.

– Если я возьму твое дело, тебе придется раскошелиться на круглую сумму. Камерун – не Тамбовская область, сама понимаешь.

– Сколько? – без задержки спросила она.

– Могу назвать приблизительную сумму – триста тысяч долларов.

– Мне не хватит денег, чтобы оплатить услуги адвоката, – еле слышно обронила она. – Что остается? Продать квартиру…

– Или отдать ее задаром и перебраться лет на пятнадцать в женскую колонию. Поправь меня, если я ошибаюсь.

– Да нет, ты прав. Но дело больше в моей дочери. Я готова и на пятнадцать лет колонии, лишь бы вместе с ней.

Живнов не стал бросаться словами: «Вот это ты перспективу ей сляпала!» Собственно, он услышал дурной голос женской логики, о чем еще говорить? Она любила свою дочь и ради нее была готова рискнуть головой. Это читалось в ее глазах.

– Вы мне поможете?

– Как только получу деньги. Половину отдашь до ноября, остальные – когда получишь свою дочь.

– Ты сказал – «ноябрь»?

– Всего два месяца. Я знаю о Камеруне не понаслышке, – сменил он тему. – В плане природы эта страна – африканская Греция. Лучшие месяцы с ноября по февраль. Одно из самых влажных на земле мест. А в северных районах как раз зимой дует из Сахары харматтан и несет с собой пыль, песок, мусор. В другие месяцы еще хуже: по дорогам не проехать из-за дождей, и жарища адская.

– Ты был в Камеруне?

– Где я только не был.

– Значит, ноябрь… – еле слышно с поникшей головой сказала Ирина и даже, заметил Живнов, один за другим загнула пальцы: три месяца ждать. Тогда как ей казалось, у него на все про все уйдет не больше трех недель.

– Да, три месяца, – подтвердил Живнов. – Я должен рассмотреть проблему с разных сторон и взвесить возможные последствия. И ты можешь возразить: все так говорят. Да, пожалуй, ты будешь права. Но время проходит быстрее, чем мы успеваем заметить.

– Да, да, – несколько раз покивала она.

Живнов более внимательно вгляделся в лицо женщины и, помедлив секунду, спросил:

– Нездоровится?

Она зябко повела плечами.

– Не по себе последнее время. Кажется, что за мной наблюдают. А еще точнее, не спускают глаз. Будто кто-то посторонний всегда рядом. Когда лежу в кровати, он давит невидимой рукой на грудь, закрывает ладонью рот. Тогда становится трудно дышать. Сердца не чувствую. Будто кто-то завладел мной. Самое страшное то, что я, пытаясь отыскать причину в похищении дочери, не нахожу ее. Что-то другое довлеет надо мной.

Живнов выслушал ее внимательно и скрыл озабоченность за прощанием на американский манер:

– На мой счет еще раз посоветуйся со своим адвокатом. Мне, честно говоря, все равно, подумаешь ли ты о сговоре. Попробуй найти другого, который за триста «штук» полезет в африканское пекло. – «Точнее, за сотню тысяч баксов», – мысленно дополнил Жевун. Ирина не знала всей правды. Она не должна знать, что ее используют для проведения другой операции.

Он поделился своими соображениями с Каталиным.

– Да мне плевать на женские сопли и адвокатские слюни. У каждого свой интерес. – И повторил вопрос молдаванки: – Ты сказал «ноябрь». Может быть, мы вытащим девчонку на следующей неделе. Или я чего-то недопонял?

– Совсем немного, – Живнов сблизил пальцы. – Раньше ноября она квартиру за приличные бабки не продаст. Поторопится, и ее кинут. Еще я подумал о том, что основная операция может и не состояться. Мы выкрадем девчонку и получим свои деньги. Вот и все. Какое мне дело до какого-то Вергельда?

– Слушай, а ты неплохо развел ее на бабки, – похвалил нового товарища Каталин. – Я так думаю, неспроста. По ходу дела мы можем заработать четыреста штук. Вот уж я заплюю потолок в своей комнате… – Каталин мечтательно улыбнулся. – Кстати, что за легенду нам придумал адвокат?

Живнов пожал плечами: «Не знаю».

– А как тебе клиентка? – не унимался Катала.

– Мне не понравился ее вид.

– Ты кто, лепила?

Живнов промолчал. Однако продолжил тему в кабинете адвоката, переходя с ним на «ты»:

– Припомни детали ареста Ирины. Не было ли у нее незначительных повреждений, на которые ни ты, ни следствие внимание не обратили.

– Я не могу этого сделать, – ответил Николаев. – Не могу вспомнить то, что прошло мимо моего внимания.

– А мне можно ознакомиться с делом?

– Если ты настаиваешь, – усмехнулся адвокат. Он вздернул рукав пиджака и отметил время. Делано присвистнув, покачал головой: – У меня дел по горло. Пошепчись с моей помощницей в приемной. Она покажет тебе бумаги.

По прошествии получаса Живнов привлек внимание скучающего Каталина и вместе с ним вторгся в кабинет адвоката.

– Что еще? – недовольным голосом спросил он.

– Опергруппа застала Ирину в невменяемом состоянии, – начал перечислять Живнов. – Следователь скрупулезно описал детали, так, словно она была трупом. На пальцах левой руки срезаны ногти, с головы сострижен клок волос. Он только не уточнил, были ли найдены ногти и волосы.

– Ты знал, что искать в деле, – в голосе адвоката звучали только утвердительные ноты. – Ну, скажи мне то, чего я не знаю.

– Следствием установлено, что Ирина совершила ритуальное убийство. Ты установил, что ритуал был совершен другими лицами и по отношению к другому ребенку.

– Я надеюсь установить это в ближайшее время, и не без вашей помощи. Дальше.

– Ритуал не закончен.

– Еще раз.

– Ритуал не закончен, – повторил Живнов. – Он продолжается. Ногти и волосы необходимы для изготовления куклы, с помощью которой жертве наносится ущерб. Это ритуал вуду шестого уровня.

Каталин рассмеялся во все горло. «Как конь», – зло сощурился на него Живнов.

– Чего ты ржешь, кретин? Что ты знаешь о вуду?

– Ну конечно, это ты у нас спец по черной магии. Видно, ты записался не в тот легион.

– Слушай, что я тебе скажу, придурок. Я на своей шкуре испытал действия магии вуду. В африканском подразделении, где я проходил службу, был чернокожий по кличке Маг. Как-то раз он на мои насмешки коротко сказал: «Сегодня ночью». И все. Дело было вечером. Перед сном я ничего не ел и не пил, так что подсыпать мне отраву Маг не мог. И вот посреди ночи меня скрутило так, что я колесом выгнулся на кровати. Вмиг вымок так, будто на меня корыто с водой опрокинули. Мышцы напряглись и были готовы лопнуть. Глаза вылезли из орбит. Меня ломало, как при столбняке, и длилась эта пытка не больше пяти минут. Но и этого времени мне хватило, – Жевун провел пальцем по горлу и выкатил глаза. – Инстинкт привел меня в комнату Мага. Я был вооружен, но в то же время безоружен перед чернокожим: я не смог поднять руку с пистолетом и нажать на спусковой крючок. У меня волосы поднялись дыбом, когда я увидел разложенные перед сидящим на коленях колдуном свои вещи – конверты, заполненные моей рукой, солнцезащитные очки, коричневая эмалированная кружка, что-то еще, и куклу – бесформенную, точь-в-точь такую, которую можно увидеть в фильмах ужасов. Маг поднял на меня глаза и занес над куклой тонкую стальную полоску. Я закрылся руками и приготовился к очередному приступу боли, и вдруг услышал смех Мага, похожий на карканье. Он смеялся без эмоций, как оживший мертвец, которого возвращение к жизни совсем не обрадовало. На мизинце у меня был длинный ноготь, и только наутро я обнаружил, что он сострижен, а на голове выстрижен клок волос. Видно, эта чернозадая мразь поработала надо мной аккуратно, так, что я не проснулся. А может быть, что-то шепнул мне, спящему: они это умеют. Они могут душу отнять. Знаешь, как это бывает? Колдун ночью подходит к двери дома жертвы и через замочную скважину высасывает душу спящего, потом помещает ее в бутыль. Человек же, лишенный души, умирает, и его хоронят. А в полночь на могилу приходит колдун и раскапывает могилу. Он громко произносит имя жертвы. Мертвец может поднять только голову, потому что колдун держит его душу в бутыли. Он может возвратить в тело жизнь, для этого ему надо поднести к носу покойника бутыль и чуть приоткрыть, выпуская частичку души. А на финише ритуала колдун проводит зомби мимо его дома и читает заклинания, чтобы навсегда лишить жертву памяти о прошлой жизни.

Живнов помолчал.

– Короче, смех Мага до сих пор преследует меня. А после того случая я продержался в легиона еще три месяца. Больше не смог.

– Короче, у тебя крыша поехала, – рассудил Каталин. – Тебе всюду мерещится Маг. В каждой черной вороне ты видишь колдуна. Россия для тебя – тридевятое царство. Ты еще скажи, что это Маг поработал над Ириной, а потом вызвал тебя в команду… Нико. Можно, мы будем называть тебя Нико? – обратился он к адвокату.

– Теперь вы можете делать все, что угодно, – разрешил адвокат. – Можете надавать мне по роже, состричь ногти, побрить наголо и провести меня мимо моего дома. – Он тоже взял паузу. – Я могу просветить тебя насчет магии вуду, Паша. Все это бред. Хочешь, я расскажу, как получают зомби?

– Ну расскажи, – с нарастающим раздражением сказал Живнов.

Николаев махнул рукой на его тон.

– Колдун отравляет жертву тетродотоксином. – Он выбрал из списка сайтов нужный и открыл его на своем рабочем компьютере. Сверялся с данными, чтобы не быть голословным. – Тетродотоксин – один из самых сильных небелковых ядов естественного происхождения. У него огромная молекула, и он закупоривает натриевые каналы, как пробка, и нервные волокна уже не могут проводить импульсы. Его степень воздействия превышает цианистый калий в пятьсот раз. – Николаев оставил компьютер в покое. – В общем, он парализует так, что скулы сводит, оцепенение, а точнее, состояние летаргии принимают за смерть. Жертву хоронят в склепе. Через пару дней отравитель прокрадывается в усыпальницу и возвращает человека к жизни. Потом дает ему дурман, и жертва становится полным идиотом: что? кто я? где я? кто это? Узнает только колдуна и привязывается к нему, как собака. В Гаити дело обстоит несколько иначе. Государство не в состоянии заботиться о душевнобольных, вот они и шатаются по городам и весям. Ушлые зазывают его к себе, заставляют работать, соседям говорят, что вернулся с того света родственник. Видишь, весь в земле? Говорят, ожившим мертвецам на Гаити благоволят боги… Точно знаю, что несколько раз проводились ДНК-анализы, и каждый раз выяснялось, что зомби своим хозяевам – чужой по крови человек.

– Нечем крыть, так крой валетом, – сказал Каталин, похлопывая товарища по плечу.

Жевун дернул плечом. На его взгляд, адвокат подтвердил возможность создания зомби. Ему казалось, он намеренно обошел острые углы, которые заключались в дополнениях. Он хотел сказать о них, но побоялся снова напороться на насмешливый взгляд адвоката и пренебрежительные шлепки по спине нового товарища.

Он упорно не хотел закрывать эту тему и рассказывал о том, что вера вуду родом с Черного континента. Африканцы верят в помощь духов, а духи благосклонны к ним. Что такое вуду? Это роковые проклятья и непоправимые несчастья, это беды и страхи, магия и всевластие зла. Вуду на языке жителей Бенина означает «божество» или «дух». На Кубе ее называют «сантерия», в Бразилии – «макумба». По всему миру насчитывается больше пятидесяти миллионов приверженцев культа вуду.

Казалось, Живнов слышал звуки барабанов, пробуждающих спящих. Он не раз был в молельнях вуду: обычная деревянная хижина с соломенной крышей. Посреди постройки возвышается деревянный столб – мост, переброшенный из реального мира в потусторонний. На полках мерцают черные свечи, нет даже электрической лампочки.

Он рассказывал, несмотря на то, что слушатели были невнимательны к его словам. И он, поочередно оглядев собеседников, с ухмылкой произнес:

– Старый друг лучше новых двух. Кстати, что насчет нашей легенды? – спросил он Нико. – Надеюсь, мы не под видом шахтеров поедем в Камерун.

– Поедете во фраках, – обнадежил адвокат.

Живнов родился и вырос в Раменском. Современную столицу не любил, считая ее «жлобским городом». Тем не менее отдавал должное Москве, проходя по Тверской от начала до конца. Как и сегодня.

Его внимание привлекла афиша – как говорится, в кон. На ней были изображены несколько чернокожих мужчин и женщин в африканских нарядах. «Обряды вуду вживую!» – орали заглавные буквы. «Два часа ужаса!» «Леденящие кровь сцены из магического ритуала!» И сбоку надпись-рецензия зрителя: «Колоритное, но малопонятное зрелище». Живнов даже представил себе лет пятидесяти пяти дядечку, который в ночи портит афишу… а наутро его отпускают из отделения милиции.

«Довольно с меня», – сопротивлялся Живнов внутреннему голосу, уходя прочь. Он же и вернул его обратно. Почему? Что его заставило вглядеться в афишу, приблизившись к ней вплотную? Может быть, он хотел найти что-то новое, что позволило бы ему пролить свет на вещи, через которые он однажды прошел, но так и не сумел объяснить?

Он купил билет на представление и, пользуясь тем, что особой популярностью шоу у москвичей не пользовалось, занял место в первом ряду, точнее, пересел спустя четверть часа с начала представления. И оно, честно говоря, не цепляло. Наряды на высшем уровне. Жрица живая, неотразимая, с духами общалась неплохо, но обратной связи со зрительным залом не было. В первом акте французская труппа разыграла ритуал первого уровня (всего же было шесть) «Язык духа»; он позволял связаться с духами мертвых. По сценарию, колдунья владела телом умершего целиком, что облегчало ей работу, но дух находился вне тела более семи дней, что работу усложняло. Под бой барабанов и непрерывные пляски жрецов она нарисовала круг, в котором должен был состояться контакт, и изобразила символы воды, огня, земли, воздуха и эфира. А в центре… Живнов представил, как в центр встает сама чернокожая жрица, этакий негативный вариант Лилу из «Пятого элемента».

«Колоритное, но малопонятное…»

Он первым из присутствующих в зале наградил французскую труппу аплодисментами, усмехнувшись сам себе: уж он-то знал толк в ритуалах вуду. Тихо порадовался, что рядом нет Каталы. Даже обернулся – не проследил ли, сволочь?

Глава 7

Для фотосессии Николаев пригласил знакомого специалиста по оформлению вэб-сайтов по имени Сергей. Ему же было поручено спроектировать афишу. Съемки было решено провести в студии дизайна, расположенной на первом этаже здания, в котором располагалось несколько фирм, в том числе и небольшая фирма Сергея.

– Фон я подберу позже, любой, на ваш выбор, – обнадежил он Николаева.

Каталин, переодеваясь во фрак, спросил:

– Одежду ты можешь подобрать? – Он и Живнов, в отличие от Николаева, деловым костюмам предпочитали джинсы, тенниски, куртки.

– И это можно, – ответил Сергей. Около года назад он выполнял похожий заказ. Известный российский квартет с незамысловатым названием «Фантазия» также заказал фотографии для своего сайта. Неофициальное название ансамбля: «Квартет „Паганини“». Поскольку они были одними из лучших исполнителей квартетов Паганини, написанных им для скрипки, альта, гитары и виолончели. Удивительный состав. Удивительная музыка. Сергей долго оставался под впечатлением и часами слушал их записи.

Сейчас ему предстояло повториться, но с небольшими отличиями. Первое: он снимал не квартет, а трио. Второе – лишь один из участников имел музыкальное образование. Конечно, можно коллекционировать скрипки, но быть далеким от самой музыки. Приблизительно с таким настроением Сергей взялся за этот заказ.

Он мог сказать, что у него был опыт в съемках с подобным подтекстом. Сохранился и видеоролик с выступлением «Фантазии»; он несколько раз просмотрел его, прежде чем приступать к нынешней фотосессии. Собственно, он мог процитировать баснописца: «А вы, друзья, как ни садитесь…» Главное, чтобы дух музыки присутствовал на самих фотографиях. Не сохранить его, а сотворить – вот что требовалось от него.

Пока он готовил к съемке аппаратуру, его клиенты облачились во фраки. Ему коренным образом не понравилось то, что атлетически сложенный адвокат выбрал для себя альт, пусть даже он немного больше обычной скрипки. А Живнову, который не отличался габаритами, досталась виолончель. Впрочем, Сергей мыслил категориями, далекими от музыки.

Ему требовались «живые картинки», оркестр в движении, полет. И когда его клиенты с инструментами замерли со смычками наизготовку, Сергей, не выдержав, рассмеялся. И все же сделал пару снимков. Включив музыкальный центр, он поставил диск с квартетом «Фантазия»:

– Подстраивайтесь, господа, подстраивайтесь.

Он предложил им поиграть под фанеру. Первым освоился Живнов. «Это все равно что караоке», – сказал он.

По большому счету, Сергей снимал на паспорт. Снимки – документ, визитная карточка, дополнение к безопасному пропуску в страну, и понадобится лишь раз. И если бы существовал оригинал, то копия, над которой сейчас работал фотограф, не могла иметь ни малейших отличий.

По прошествии четверти часа он увидел, что музыканты втянулись в игру, и пусть это даже прозвучало каламбуром. Было видно, что они устали, на лицах напряжение – под стать музыке. Красиво звучала гитара, но не было гитариста.

Сессия длилась порядка двух часов с тремя короткими перерывами. Дальше следовала работа, похожая на монтаж. Сергею предстояло просмотреть сотни снимков, сделанных на цифровую камеру, и отобрать лучшие. Трудная и долгая работа. Николаев спросил его:

– Помочь?

Сергей отказался. Ему не требовалось мнение даже профессионала.

Через два дня адвокат познакомился с результатами его работы. Он мог что-то сказать Сергею, но у него не нашлось слов. Он не узнавал себя, не узнавал товарищей. Он видел сыгранный ансамбль – именно такое определение пришло ему в голову, на это и рассчитывал фотограф. Фотографии были настолько четкими, что были видны капельки пота на лицах музыкантов, была видна влага на платке, который Нико подложил под подбородок.

– Это все равно, что услышать музыку, – признал адвокат. – Невероятно. У меня нет слов. С такими пропусками нам открыты все границы.

– Будь осторожен в Камеруне. – Сергей открыл электронный документ. – Мне было интересно узнать об этой стране. Вчера я натолкнулся на записки одного парня. – Он зачитал документ вслух: – «Все живы и здоровы. Только Денис потерялся, но судя по заголовкам в местной газете: „Внимание! Юным девушкам угрожает опасность!“, все у него хорошо. Я пишу это из бизнес-зала Дуалы, куда меня посадили за красивые глаза, я уже точно улетаю отсюда, и это очень сладкое чувство…»

– Спасибо, – адвокат не сдержал сарказма, – ты такой заботливый. Кстати, ты снимал под классное исполнение. Сумеешь достать фонограмму?

– Минусовку? – улыбнулся Сергей. – Попробую. Сейчас от минусовок прилавки ломятся.

Пока что Мамбо не причиняла реального повреждения кукле – еще рано. Но часто задумывалась об этом. Особенно ночью. Лежа в кровати, закрыв глаза, она видела куклу, лежащую в круге, изображенном кровью цыпленка. И кукла вся в крови. Мамбо для этого пришлось сильно поранить свою руку и буквально обмыть куклу. Она потеряла много сил, и ее хватит максимум на восемь подобных ритуалов. И с каждым разом белая женщина будет страдать все сильнее. На ее теле появятся раны, идентичные повреждениям на кукле, и она вскоре умрет.

Поскорее бы уже наступил этот день, изнемогала от нетерпения Мамбо. Она могла начать ритуал самостоятельно, но боялась, что об этом узнает султан. Конечно, он узнает. Он увидит порезы на ее руке и догадается обо всем, и тогда пощады от него не жди. Мамбо была твердо уверена в том, что совсем скоро он даст согласие на проведение этого ритуала. Скоро, совсем скоро. Это тягучее чувство ожидания было сродни сексуальному влечению. Внизу живота Мамбо заныло так сильно и призывно, что она не могла больше терпеть. Она придвинулась ближе к спинке кровати, уперлась в нее чуть расставленными ногами и напружинила их. Ее смоченные слюной пальцы коснулись выбритого лобка и скользнули дальше, к возбужденному клитору. Он словно принадлежал не ей, а другому человеку, который доставлял ей удовольствие – и когда она вспыхивала от похоти, и когда призывала ее издалека. Сейчас ей хватило нескольких движений, чтобы взорваться изнутри, выгнуться дугой, выплеснуть изо рта стон и тут же расслабиться.

Девочка не спала, хотя и делала вид, что спит: дышала глубоко и ровно. Но если бы Мамбо залили глаза и уши смолой, она бы не обманулась.

Она видела все. Даже, показалось Мамбо, задышала чаще обычного. Впрочем, это не так. У нее еще не выросли крылья, способные унести ее к берегам влечения – так рассуждала жрица и была абсолютно права. Но, как и у всякой твари, у нее уже начинают пробиваться перья полового влечения.

Она ничего не поняла, но придет время, и она вспомнит короткий отрезок этой ночи, как раз в тот момент, когда ее пальцы коснутся заветных участков на теле. Мамбо считала, что эти знания не приходят сами по себе. Всегда найдется человек, который заразит тебя своим примером.

Она подошла к кровати девочки, прикоснулась к ее горячему лбу и, проникая взглядом за веки, тихо сказала:

– Ты все видела. Запомни это. – Она поцеловала ее в лоб и вернулась на место. Там она припомнила, как по возвращении из Москвы приступила к изготовлению куклы.

В тот день она вернулась от фона раньше обычного; он задержал ее лишь для того, чтобы задать пару вопросов и выслушать ответы. Она оставила девочку во дворце – чтобы изготовить куклу, ей ни помощники, ни сторонние наблюдатели были не нужны.

Она заранее заготовила необходимые для работы предметы. Прежде всего, это воск, выделенный из человеческого жира.

На обратном пути Мамбо, оглянувшись, словно опасаясь слежки, перешла дорогу по центру перекрестка. Остановилась на середине только для того, чтобы поднять несколько камней. Ступив на тротуар, она внимательно разглядела камни. Вот на дорогу полетел серый и чуть темнее. Вскоре у Мамбо осталась лишь пара камней – черных с чуть приметной блесткой, размером с ноготь. Она даже рассмотрела их на расстоянии, вытянув руку и слегка прищурившись.

Отличные камни! Она снова забегала вперед, но уже чувствовала, что не так далеко. И с каждым мгновением час, к которому она стремилась, приближался.

Она не ошиблась. Фон был краток. Фактически он отдал распоряжение жестами и красноречивым взглядом: «Пусть она страдает».

Мамбо села за работу. Впереди не меньше четырех часов напряженного труда. Нельзя упустить ни одной мелочи, важно не допустить в голову ни одной лишней мысли. В ней удивительным образом сочетались образованность, современность и преклонение перед таинствами обрядов.

Она заложила в тельце куклы ногти и волосы жертвы и зарыла ее. Кукла тлела в земле все эти долгие дни, тлела и Ирина. Главное, чтобы жертва узнала, что ее прокляли, тогда ей действительно будет худо. Но худо ей будет в любом случае: она вошла в контакт с колдуньей, позволила ей забрать части своего тела, стала бессильной против проклятий и заклинаний.

Глава 8

Начальник смены таможенного контроля отметил время на настенных часах: 17.20. Самолет французской авиакомпании, вылетевший из столичного аэропорта Шарля де Голля, опаздывал на десять минут. Бамбутос снова поймал себя на мысли, что сбивается на «железнодорожный» лад: это поезда могут опаздывать, а авиарейсы всегда задерживаются. Всегда – он с полным основанием оперировал этим словом. Еще не было случая, когда бы самолеты прилетали вовремя. Хоть на десять минут, но задержатся.

Этот просторный кабинет, походивший на раздевалку под трибунами стадиона, практически не был меблирован. Пара столов, четыре стула и часы. Если не считать мебелью полицейского, который отчего-то решил, что является другом Бамбутоса, названного так в честь вершины массива в Западном Камеруне, откуда в любую погоду открывается живописный вид на окрестные деревни. Полицейский сейчас устроился в углу комнаты, положив ногу на ногу, а на коленку надел головной убор. Он был занят тем, что вычищал грязь из-под ногтей. Для этого он воспользовался зубочисткой, которую периодически смачивал слюной. Не плевал на нее, а совал в рот, с отвращением рассуждал таможенник. Вычистит полногтя и смачивает. И сглатывает. Обладая богатым воображением, Бамбутос отчетливо представил себе огромную полость в теле полицейского, и там на самом дне скопились комочки грязи, формой походившие на козюльки. Таможенник почувствовал себя плохо и потянулся к бутылке с минеральной водой. Вода дернулась у него в горле, когда полисмен в очередной раз очистил зубочистку от грязи.

Бамбутос решил отвлечь «друга» и вынул из ящика стола директиву Министерства внутренних дел, перечитал документ: «Службе безопасности аэропорта. Службе таможенного контроля. Пограничной службе. В связи с оперативной необходимостью обращать особое внимание на лиц и группы лиц, въезжающих на территорию страны с благотворительными мандатами…» Также согласно директиве органам, перечисленным в начале директивы, надлежало заносить подозрительных миссионеров в черный список.

Возможно, меры предосторожности были предприняты властями страны в связи с участившимися случаями вывоза детей, в том числе и из Судана, за границу, подумал капитан. Он хотел было спросить у полицейского, что тот думает о директиве, затем переборол в себе это желание. Он знал ответ: ничего не думает. У него скоро начнется авральная пора. Не успеет приземлится борт, как на него нахлынет живая волна…

Самолет прибыл в аэропорт с полуторачасовым опозданием. Белоснежный лайнер будто соревновался с солнцем и проиграл бестолковую гонку, пропустив его вперед. Когда шасси самолета коснулись бетонной полосы аэропорта, солнце уже закатилось за финишную черту горизонта. И лайнер выдохся в конце почти трехкилометровой взлетно-посадочной полосы.

Едва Николаев ступил на площадку трапа, у него невольно вырвалось незлобивое, но пропитанное тоской ругательство… В первую очередь он подумал о революции. Не менее ста чернокожих оборванцев столпились у трапа. Они галдели и размахивали руками.

– Сколько зазывал на такси, – заметил Живнов, дыша в затылок адвокату, стоящему ступенькой ниже. – Они разорвут нас и по кускам доставят в гостиницу.

– Если так, то у них все схвачено на таможне и погранслужбе.

Нико ответил улыбкой на улыбку бортпроводницы и легко сбежал по трапу. Он понадеялся на то, что черная толпа расступится перед ним, едва он сделает первые шаги к пикапам, подвозящим пассажиров к терминалу. Он ошибся. Равно как и Живнов. Половина предлагала услуги носильщиков, другая половина откровенно требовала денег. Ни за что. Даже не просили улыбнуться и сами не улыбались. Причем звучали неприемлемые суммы. «Дай сто долларов! Дай сто… Дай…» К Нико тянулись грязные руки, желтые глаза и зубы мысленно рвали его деловой костюм; счастливчикам достались части с карманами.

Нико послал обеспокоенный взгляд на хвост самолета, где с минуты на минуту должна была начаться разгрузка багажа. Помощников хоть отбавляй. Он на секунду закрыл глаза и с ужасом представил дорогие ему скрипки в грязных руках. Едва поборол в себе желание отбросить одного, двух, трех оборванцев, прорваться к багажному отсеку и лично руководить разгрузкой.

В голову влезло неуместное в данном случае слово «провокация». Можно размазать по бетону десяток негров и не почувствовать тяжести последствий. Они казались воробьиной стаей, способной выжить путем количества. Впрочем, они и взять могли количеством. Сейчас сила была на их стороне, и по бетону могла потечь серая масса прибывших: французов, русских, белорусов.

За спиной Нико раздался истерический смех. Нервные всхлипы принадлежали женщине. Даже не поворачивая головы, адвокат мог определить, кому именно принадлежит этот голос: минчанке с шестого ряда. Она всю дорогу молчала, лишь за четверть часа до посадки самолета спросила Нико, обращаясь к нему на «ты»: «Ты был в Камеруне?» – «В этом плане я пионер. А ты?» – «Пионерка. – Она выбросила руку в приветствии. – Я слышала, ограничений на передвижение иностранцев нет. Но туристы Камерун отчего-то избегают. В основном предпочитают Кению и Танзанию». – «Почему?» – «Сафарийники там всемирно известные».

Нико так и не поинтересовался, почему информированная дама выбрала местом отдыха Камерун.

И вот сейчас она мелко тряслась в истерике, видя внизу толпу людоедов.

Нико не удивился бы, если бы услышал позади звук захлопнувшейся двери люка.

Он на полголовы возвышался над толпой, одной рукой прижимая к себе портфель, другой отпихивая от себя коренастого камерунца, который орал на весь аэродром:

– Дай сто долларов!

Столько сумасшедших не могли себе представить Ильф и Петров.

– Сто пинков в живот, – ответил фразой из «Трех мушкетеров» Нико.

Он изловчился и сунул руку в карман брюк. Слава богу, там оказалась порядочная горсть мелочи. Он выгреб монеты и швырнул их в толпу. Тут же рядом вырос, как из-под земли, полицейский.

– Сколько ты им дал? – прозвучал идиотский вопрос с безупречным прононсом.

– Им?! – обалдел адвокат. Будто речь шла о паре, максимум о пяти людях. – Это карается законом вашей страны?

– Это предусмотрено статьей…

– Милый мой, – перебил его Николаев, – если преступление предусмотрено законом, то какого хрена ты мне впариваешь?

Полицейский не нашел что ответить и, секунду-другую помедлив, жестом руки показал следовать за собой.

Надо отдать ему должное, в толпе он оказался своим в доску из натуральных пород дерева. Он разрезал людской поток, как ледокол, наступая на руки, шарящие по бетонке в поисках меди. Прошли считаные мгновения, а полицейский уже поторапливал первых пассажиров во главе с Николаевым занимать места в пикапах.

– Быстрее, быстрее!

– Они скоро разогнутся? – съязвил Нико, ныряя в спасительную тесноту машины, как кролик в нору.

Полицейский громко рассмеялся.

Неприятности для команды продолжились у нескончаемой ленты конвейера, на которой не осталось ни одной вещи…

– Виолончель, – сквозь зубы выговорил Нико. – Я бы хоть что-то понял, если бы пропала скрипка.

Скрипки находились в футлярах, обитых изнутри бордовым бархатом. «Если бы пропала скрипка…» Если бы Нико заметил на скрипках хотя бы одну царапину, он бы объявил войну этому государству. И выиграл бы ее.

– Что будем делать, Нико? – спросил Катала.

– Учиться играть на желваках, – отрезал он. И первым направился в отделение таможни, чтобы заявить о пропаже багажа.

В отдельной комнате с матовыми стенами и потолком находились четверо. Двое были заняты какими-то бумагами, сидя за одним столом друг против друга, двое несколько секунд не сводили темных глаз с Нико. Старший офицер с точностью контролера ОТК определил его рост – шесть футов и три дюйма.

– У вас пропал багаж? – с первого раза угадал Бамбутос.

– Да. Пропал очень ценный музыкальный инструмент. Он был задекларирован как «виолончель работы мастера Луки Божко». На нижней деке стоит клеймо мастера. Понимаете, это единственный экземпляр. На свете не существует другой виолончели Божко.

– Можно посмотреть ваши документы и билет? – попросил таможенник, внимательно выслушавший пассажира.

Николаев передал ему бумаги.

– С какой целью вы прибыли в нашу страну?

– С благотворительными концертами.

Слово «концерт» Бамбутос пропустил. Его заинтересовало только первое. Он мог без запинки отрапортовать, что такое благотворительность: это оказание материальной помощи нуждающимся. Это и директива Министерства внутренних дел: «В связи с оперативной необходимостью обращать особое внимание на лиц и группы лиц, въезжающих на территорию страны с благотворительными мандатами…»

– Вы прибыли втроем, – ознакомился он с бумагами. – Где ваши товарищи?

– За дверью.

Бамбутос обратился к помощнику:

– Пригласи их.

Через несколько секунд он увидел то, что хотел увидеть. На его взгляд, музыканты походил на докеров, принарядившихся для вечеринки по случаю свадьбы своего дружка.

Нико легко расшифровал его взгляд. Взглядом же спросил: «Можно присесть?» Бамбутос кивнул: «Пожалуйста». Открыв портфель, адвокат вынул подборку фотографий.

Таможенник невольно принял на себя функции пограничника и сличил изображение на снимке с оригиналом. Несомненно, перед ним находились люди, изображенные на фотографиях. Просматривая их одну за другой и постепенно втягиваясь, он поменял первоначальное мнение, родившееся под впечатлением министерской директивы: эти люди не походили на докеров. Хотя бы потому, что отличались и телосложением, и ростом, просто внешним видом. Самый худощавый играл на скрипке. Пожалуй, этот снимок, который Бамбутос держал в руках, можно было назвать… «Вдохновение». Почему бы и нет? Он даже пожал плечами. Достаточно беглого взгляда, чтобы понять, какие чувства обуревают скрипачом. Что-то, несомненно, колдовское кроется в его профессии. Он читает ноты так, как будто сажает семена в землю; он рождает звуки, и вот воображение рисует буйные всходы; пауза в его партии рождает томительное ожидание, будто тысячи глаз обратили взор к небу, вымаливая дождь; и вот грянул дождь, побарабанив сначала по крышам, по пыльной дороге, по зеленым всходам, изнемогающим от жажды…

Вот теперь этого парня трудно было назвать кем-то еще, кроме музыканта, причем прирожденного.

А что со вторым?

Самый низкорослый носил длинные волосы. Сейчас они были завязаны в конский хвост, а на фотографии они распущены и красиво лежат на плечах; и сам он кажется шире в плечах, чем на самом деле. Скорее всего на эту мысль таможенника натолкнула поза музыканта. Он сидит, сжимая ногами инструмент, своими формами походивший на мраморную статую богини любви. Да, точно, он не сжимает, он обнимает Венеру ногами, прикасается к ней чувственными пальцами, и она отвечает ему сладостными стонами. Именно это слышат зрители. Бамбутос мог поклясться себе, что тоже слышит женские стоны, от которых на руках поднимаются волосы, раздуваются ноздри, шевелится тело…

Третий музыкант.

Бамбутосу пришлось приложить максимум усилий, чтобы выпутаться из плена воображения и сосредоточиться на последнем скрипаче. Он был выше остальных и играл на скрипке, которая размером превышала обычную. Прежде чем задать ему вопрос, таможенник попросил показать необычную скрипку.

Нико кивком головы подозвал Живнова и принял от него футляр. Раскрыв его, он вынул инструмент и невольно улыбнулся, вспомнив картонку с надписью «Музыкальные инструменты высокого регистра», прикрепленную к сколоченному из реек стенду.

– Странная скрипка, – заметил Бамбутос. – Она больше обычной. Как будто разбухла от воды.

Он недовольно сдвинул брови, увидев входящего полицейского.

Их было всего несколько человек в этой комнате. А за ее пределами перемешались встречающие, провожающие, служащие аэропорта. Сгущалась темнота. В десяти километрах отсюда уже начал копошиться в своих внутренностях двухмиллионный город, разрезанный на две неравные части рекой.

На лице полицейского не дернулся ни один мускул, когда он увидел в помещении русских. Хотя не мог забыть экспромта о предусмотренном законом преступлении, что его сильно удивило. Он даже не нашел, чем ответить. И вот сейчас ему представилась такая возможность. Он склонился к таможеннику, и Бамбутос ему что-то сказал на ухо. Полисмен выпрямился и покивал, изобразив на лице заинтересованность. Пододвинув к столу стул, он сел, бросил ногу на ногу и водрузил на колено берет. Попросив у коллеги документы Николаева, принялся изучать их, шевеля губами. Паспорт на имя Николаева Алексея, с въездной визой, вкладыш, в котором указаны те же фамилия и имя-отчество, а также дата и место рождения, национальность, номер паспорта, профессия, принимающее учреждение, срок пребывания и дата прибытия. Что еще? Сертификат с отметкой о прививке против желтой лихорадки.

– Вы музыканты. По каким городам пройдет ваш благотворительный тур? – акцентировал он, передавая документы Бамбутосу. Тот ни с того ни сего поблагодарил его:

– Спасибо.

– Не уверен, что гастроли состоятся, – ответил Николаев. – У нас пропал музыкальный инструмент…

Полицейский не дал ему развить тему, перебив:

– Я в курсе вашей проблемы и рассчитываю решить ее в кратчайшие сроки. Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос.

– Наш тур расписан в заявке. Речь не идет о наших претензиях. Мы согласились играть в городах Английского Камеруна: Кумбо, Джанг, Фумбан.

Небольшие городки, мимоходом заметил чернокожий полисмен, вместе взятое население которых составит чуть больше ста тысяч человек. Подсознательно в нем начали тлеть подозрения.

– Вы избегаете крупных населенных пунктов? Почему?

– Мы не ахти какие музыканты, – оказывал сопротивление Нико. – Наша основная работа в переходах метро.

Пошли отмазки, усмехнулся негр. И рискнул вслух поразмышлять о людях, которым не идет мускулатура. Он обращался к таможеннику, но не сводил глаз с приезжего музыканта, и тон его поднимался от развязного к разнузданному.

– …Тот же скрипач, например – если он в пиджаке, под которым угадывается тщедушное тело. Но вот он скидывает одежду, а под ней тренированные бугры: бицепсы-дыни, трехглавые мышцы плеча и так дальше. От грудного мяса у кормящих матерей слюнки текут, не говоря уже о тех, кто припал бы к этим грудям губищами. И вот это самое играет на скрипке? Это оно, что ли, управляет гибкими пальцами? Да такое тело даже для нотной подставки предлагать опасно. Нет, музыкант, художник и поэт должен еле-еле таскать ноги. Лично я не представляю зажравшегося художника, а если он зажрался, то уже не художник – бизнесмен, может быть, бездарь, этакая ленивая субстанция.

Он резко сменил тему. И голос его зазвучал по-другому.

– Вам задали вопрос о скрипке. Отвечайте, пожалуйста.

– Да, – кивнул Нико, – эта скрипка больше обычной и называется альтом.

Бамбутос чуть нахмурил лоб.

– Кажется, альт – это духовой инструмент.

– Вы правы. Альт – это еще и низкий детский голос, и партия в хоре. В общем, все, что звучит и нотируется выше тенора. И, конечно же, смычковый музыкальный инструмент.

– Смычковый?

– Разумеется.

Эстафету подхватил полицейский.

– Вы не могли бы взять и смычок из футляра? – Он оттягивал тот момент, когда предъявит обвинения: кто вы? с какой целью вы прибыли в нашу страну? с какой целью вы маскировались под музыкантов?

– Взять смычок? – повторил за полицейским Нико. – Зачем?

– Я прошу вас.

Адвокат склонился над футляром и взял в правую руку смычок.

– Мы увидели вас вживую, – сказал полицейский, обменявшись красноречивым взглядом с таможенником. – Осталось послушать.

– Дайте-ка мне скрипку! – Катала сделал шаг вперед. – Сейчас я вам сыграю!

– Нет, оставайтесь на месте, пожалуйста, – голос полицейского натянулся.

– Боюсь, альт в дороге расстроился…

– Вам, музыканту, не составит труда настроить его. Вам ведь не нужен для этого, как там его… – полисмен пощелкал пальцами.

– Камертон, – пришел на помощь Каталин. И даже показал, что это такое, ударив двумя пальцами по руке и поднося их к уху.

– Да, да, правильно, вылетело из головы. Итак?.. – Он сложил руки на груди и, будучи уверенным, что близок к разоблачению лжемузыкантов, а значит, и лжемиссионеров, закрыл глаза и скрестил на груди руки.

Он снова открыл глаза, когда мысленно представил в руках этого громилы ручной пулемет, и этот образ уже трудно было выкинуть из головы.

О том, что Алексей Николаев в допризывном возрасте воевал на территории зарубежного государства, узнали в военкомате. А в районный комиссариат его доставили в наручниках двое участковых и квартет ОМОНа. Военного комиссара, которого за глаза называли «наркомом», Нико видел несколько раз – дородный, с яркими похотливыми губами гомосексуалиста. Про него ходили слухи, кто-то приводил конкретные цифры: сколько призывников прошли через его задний кабинет с вместительной ванной и душем. В этот раз на месте комиссара сидел лет сорока пяти человек в белой рубашке с закатанными рукавами.

– Скрываешься? Готовишься к службе в спецназе? Ты уже наполовину дезертир, так что в элитных частях таких, как ты, не ждут.

Смысл его вопросов просился называться издевательским, однако в интонациях не было и намека на оскорбление.

Нико будто за язык потянули, и он задал вопрос:

– А с боевым опытом за рубежом вам люди нужны?

– Ты просто так треплешься или в твоих словах есть правда? – спросил он голосом дежурного у постели тяжелобольного.

– Не хочу попасть в стройбат или инженерные войска. Говорят, это одно и то же, – добавил Алексей.

– Говорят, в Москве кур доят, – ответил незнакомец. И, пролистав несколько страниц личного дела, выделил один существенный факт: – С 1992 по 1994 год, то есть ровно четыре призыва, тебя не могли доставить в военкомат. Здесь я вижу десять, нет, двенадцать рапортов участковых милиционеров, – подсчитал он. – Они с ног сбились, отыскивая тебя. Но здесь нет слез твоей матери, которая потеряла тебя на два года. Так где ты скрывался все это время?

– Воевал в Сербии.

– Дальше, – он равнодушно поторопил двадцатилетнего парня кивком головы и игрой глаз, которые по очереди открылись и закрылись, как семафор на переезде.

– Прибыл на фронт в Герцеговину в ноябре 1992 года, – рассказывал Нико, – как раз в то время, когда участковый начал поиски. Бои там вел корпус Герцеговины.

– Где располагался штаб? – неожиданно спросил незнакомец, подаваясь вперед и снова удивляя Николаева: он поверил ему. Поверил, но не мог отказаться от стандартной процедуры проверки.

Алексей ответил машинально, не задумываясь:

– В Билече.

– Сколько направлений имел фронт?

– Два направления: требиньско-дубровникское и невесинско-мостарское. На первом действовала бригада, состоящая из пяти батальонов.

– Где располагался штаб?

«Дались же тебе штабы!»

– В Требинье, – ответил Нико. – Оттуда меня отправили в 4-й батальон, дислоцированный в селе Польице.

– Дальше. Что было потом?

– Потом пришел приказ, и мы вынужденно отошли от города и закрепились в горах. С июня линия фронта на том участке проходила по южному краю Попова поля.

– Объясни, что это.

– Долина, окаймленная горными вершинами.

– И что, интересно, там происходило?

Глупый вопрос. Но Нико вдруг нашел ответ на него.

– Сербы там жили веками. В Требинье, например, где я был десятки раз, есть и мечеть, и синагога, и костел. И самое удивительное то, что мусульмане там сражались в сербском ополчении.

– И ты сражался там в каком качестве?

– Поначалу автоматчиком, потом пулеметчиком. Дальше меня зачислили в отборный взвод диверсантов. В Поповом поле против одной нашей бригады действовали шесть бригад противника. Отступать нам было некуда, и во фронтальный бой бросили наш диверсионный взвод. Усташи нигде не продвинулись ни на метр. Они потеряли пятьсот убитых, а с нашей стороны – двадцать. В общем, наелись усташи.

– Значит, в ту пору тебе было?..

– Восемнадцать, потом девятнадцать. В двадцать лет…

– Довольно, – оборвал его незнакомец. Он встал из-за стола и прошелся по кабинету, разминая ноги. Остановился позади Николаева – в метре примерно – и сказал: – Тебе повезло. Тебе повезло, – повторил он, акцентируя, – что встретил меня в этом месте и в этот час. Будешь служить в Москве.

– Но…

– Будешь служить в Москве, – не меняя тона, сказал он.

Через два дня Николаев ступил на московскую землю. Но лишь спустя полгода напряженных тренировок и изнурительных тестов он узнал, куда его занесло. Подразделение, в котором он оказался, официально называлось «Отделение кремлевской разведки». Причем в паре случаев он расписывался в актах с аббревиатурой в правом верхнем углу: ЗОКР. Что означало «Законспирированное отделение кремлевской разведки».

Он отслужил два года. В составе спецподразделения провел одну боевую операцию. Думал, его попросят остаться в подразделении, но ему заявили, что отдел прекращает свое существование. Ему порекомендовали якобы частную контору, специализирующуюся на розыске пропавших людей в горячих точках. На самом деле она была тесно связана с Интерполом. Через шесть лет Николаев, заочно окончив юридический факультет, открыл собственную контору, аналогичную той, откуда уволился едва ли не со скандалом. Поначалу он принимал заказы, если только работа предполагалась за рубежом. Он объяснял это тем, что не хотел иметь дело с «кавказскими пленниками»: это тяжело даже для робота, а он был всего лишь человеком. И еще одно: вербовщика в белой рубашке с закатанными рукавами он больше не видел. Но нередко вспоминал его вопросы, которые коренным образом перевернули его судьбу: «Где ты скрывался от призыва? Где располагался штаб? Сколько направлений имел фронт? Что было потом?»

«Сербы там жили веками…»

Это была не старая, но с красивым «грудным» голосом скрипка. Ее сделал сербский мастер по имени Лука. Через эфу на нижней деке можно было увидеть скромное клеймо мастера: 11-я виола Луки Божко, с. Польице, 1992 г. Когда Алексей впервые увидел ее, она стояла второй в ряду. Скрипки Луки продавала дочь – двадцатилетняя сербка с седым локоном на виске. Отчаявшись продать скрипки в краю, где несколько лет шла война, она на картоне написала: «Скрипки». А ниже добавила: «Музыкальные инструменты высокого регистра».

Нико увидел ее перед самым отъездом домой. В первую очередь его привлекла красота сербки, и уж потом скрипки на сколоченном из реек стенде.

– Как тебя зовут? – без обиняков спросил он.

– Лея, – ответила она.

– Как принцессу из «Звездных войн». Ты даже на нее похожа. Но только ты красивее, – с юношеской непринужденностью добавил Нико.

Она пожала плечами: «Не знаю. Может быть, и похожа, может быть, и красивее».

– Не похоже, что это старинные скрипки. Если у них красивый голос, с годами они только будут дорожать. Почему ты их продаешь?

– Нет денег.

В его кармане лежало около четырех тысяч динар – выплата за два года службы в Сербии, которые он намеревался обменять на доллары.

– Это твои скрипки?

– Их сделал мой отец. Его два года назад убил снайпер-усташ.

– Не повезло…

– Для одной деки отец брал деревья, растущие в горах и на высоте не меньше двух тысяч метров… Гриф темно-зеленый, видишь? Он сделан из эбенового дерева. Беда с ним. Здесь оно не растет, а привезли материал для грифа из тропиков. Вот большая скрипка. Альт…

Этот инструмент больше скрипки походил на гадкого утенка, он стоял последним в ряду.

– Можешь взять его в руки, рассмотреть. Хотя зачем это тебе?..

– Может быть, я хочу купить твои скрипки.

Алексей даже обернулся, нет ли поблизости покупателей, которые могут перебить цену. Вот ведь бред…

Лея улыбнулась.

– Ты бы осчастливил меня, если бы купил и виолончель.

– Я куплю все, что ты мне предложишь, а потом украду твое сердце. – Он вынул деньги и улыбнулся над сербкой, глаза которой округлились от удивления, и она перекрестилась справа налево, как православная.

Нико помог ей нести товар и слушал ее. Лея предупреждала его о том, что он может выбросить деньги на ветер – отец сделал одну-единственную виолончель, и та оказалась безголосой. Он мысленно перечил ей: «Я выброшу деньги на ветер только за то, что он привел меня к тебе». Он мог признаться себе, что встретил свою любовь.

Вот и ее дом, а вот и виолончель. И снова голос сербской принцессы:

– Отец старательно избегал пропорций итальянских мастеров – Амати, Гварнери, Страдивари. Слышал что-нибудь о них?

– Краем уха, – улыбнулся в ответ Алексей.

– Ну вот, поэтому, наверное, он изначально лишил ее голоса. Но она красивая, правда?

«Ты красивее…»

Нико согласился с сербкой. Место виолончели – за прозрачным колпаком. Он даже представил ее в углу кабинета, где обычно располагается государственный флаг.

Он не стал торговаться, заплатил столько, сколько запросила хозяйка. Потратил все деньги, осталось лишь на дорогу.

Упаковав инструменты в футляры, он вышел из дома. Огляделся.

Этот дом стоял недалеко от еврейского кладбища, а район назывался – Грбавица-1.

Наблюдательная хозяйка, вышедшая из дому проводить гостя, спросила:

– Был здесь раньше?

– То тако, – он продолжал говорить по-сербски. – Воевал здесь два года назад.

Тогда по периметру кладбища проходила 1-я огневая линия противника с четырьмя дотами, в глубине были расположены еще три дота. Отсюда велись артиллерийские и пулеметные обстрелы сербских позиций и жилых кварталов Грбавицы.

– Ты русский? Как же я сразу не догадалась. Пришел к нам добровольцем. Тебя Нико зовут?

– Да.

– Я слышала о тебе много хорошего.

Его никто не вербовал, ни от чего не гарантировал. Он получал столько, сколько боец регулярной армии на соответствующей должности: в два раза меньше средней зарплаты в Югославии в 1992 году, которая составляла пятьдесят тысяч динар.

Нико вздохнул.

– Жаль сразу расставаться с этими местами. Красиво здесь. Может быть, сдашь мне угол? Подумай.

Она опустила глаза и снова пожала плечами:

– Почему нет?

День катился к вечеру, когда Алексей во второй раз открыл дверь дома Божко, а внутрь проникли последние отблески спешащего за горизонт солнца.

Эти две недели были самыми счастливыми в его жизни. Он и Лея любили друг друга, точно зная, когда наступит конец света: любовь и ностальгия вещи несовместимые.

И вот сейчас, как и тринадцать лет назад, Нико взял инструмент в руки. Как и тогда голос одиннадцатой скрипки звучал, казалось, из древней Кремоны. Он наиграл отрывок из знаменитого Каприччо номер 24 ля минор… Завороженный звучанием виолы, которую он не решился назвать скрипкой, вполуха слышал хозяйку, расхваливающую свой товар, будто кастрюли продавала.

Он вполглаза видел вытянувшиеся лица камерунского полицейского и его коллеги из таможни. Песчаные тюрьмы, которые они выстроили, развеяли звуки альта, мастерство, с которым Нико исполнял каприччо.

Его одноклассников не тянуло на улицу так, как его. Два часа каторги на скрипке и час на фортепиано, которое называлось «обязательным», и он был свободен. Он заслуживал свободу, а его одноклассники, по его глубокому убеждению, – нет. В конце концов занятия музыкой он назвал заточением, а остальное время – часами освобождения, и так продолжалось изо дня в день семь лет подряд. Но когда ему приходилось слышать, как дела, – он отвечал: «Лучше, чем учеба».

Полицейский с минуту смотрел мимо Нико, опустившего скрипку. Затем встал со стула, поставил его на место и направился к выходу. У порога он в последний раз привлек внимание адвоката:

– Что же вы меня обманули, сказав, что вы не ахти какие музыканты?..

Бамбутос был вынужден извиниться. Он вернул Николаеву документы и несколько мгновений не сводил глаз со скрипки. Он в каприччо услышал и смену настроения, и неожиданные эффекты, все то, что показало ему его богатое воображение – крупные капли дождя, которые с жадностью поглощала раскрывшимися порами ссохшаяся земля.

– Мы найдем ваш контрабас, – заявил он. – Можете не сомневаться.

– Виолончель, – поправил его Николаев.

– Пусть будет так. – И он подал русскому руку. Адвокат, улыбнувшись, ответил на рукопожатие.

За пределами этого помещения Живнов недоверчиво покачал головой:

– Не могу поверить, что мы выпутались. Дельце вроде бы пустяковое, но на мелочах обычно и прокалываются. Незаметный гвоздь заставляет машину съезжать на обочину. Короче, ты развез таможенников в стиле lege artis.

– По всем правилам искусства?

– Точно.

Глава 9

В Яунде Николаев взял на себя роль гида, сказав: «До полуночи у нас свободное время». Знакомство со столицей Камеруна они начали, естественно, с центра, где им в первую очередь бросилась в глаза автомобильная развязка по образцу парижских круглых площадей. Несколько широких авеню сходились у двух символов Яунде: небоскреба Совета министров и отеля «Хилтон». Поодаль натурально примостилась мэрия, построенная в модернистском стиле.

Улицы в Яунде были причудливо изогнуты, отметил Николаев. Тянущийся полукругом бульвар 20 мая вывел гостей в старый центр, к центральному рынку и кафедральному собору Нотр-Дам. Там были расположены высотные здания. Убегающая к северу авеню Кеннеди по праву считалась главной торговой магистралью города. Там приятели увидели ветхие двухэтажки с магазинчиками на первом этаже. Там же они встретились со вторым секретарем французского посольства в Камеруне. Нико не удивился, когда лет тридцати чернокожий представился как друг Вивьен, а затем назвал свое имя:

– Энтони Ян. Все понимают по-французски?

– Понимают все, – ответил Нико, бросив взгляд на Каталина. – Это ты верно заметил.

– Ребята, вам непременно нужно попасть в Чад? – спросил Энтони, пожимая руки русским. – Зачем вам это надо? Оставайтесь в столице. Вечером кабаре, бары, черные телки. Студентки будут рады знакомству. О деньгах разговор зайдет, конечно, если вы сами затронете эту тему. Профессионалки потребуют предоплату.

– Сколько они дерут? – встрепенулся Каталин.

– Не дороже сорока баксов.

– За ночь?

– Не за час же. За ночь, конечно.

– Халява!

– Так вам непременно нужно попасть в Чад?

– Не сразу, – ответил Нико.

Они продолжили беседу в ресторане «Атлантик», что в Северном районе столицы; там располагались посольства, включая и российское, причем на улице под названием СССР. По словам секретаря, это пафос по-камерунски, чистота, административный и дипломатический район. Действительно, здесь им встретились европейские лица. Но больше всего часть города удивила деревьями, виллами, утопающими в зелени.

– Не сразу, – повторил Нико. – Мы на пару недель задержимся здесь. Надо решить кое-какие дела на западе.

– Качество моей помощи напрямую зависит от моей же осведомленности в вашем деле.

Нико поймал себя на мысли, что ему трудно повторяться, словно в беседе принимала участие сама Вивьен.

– Мы хотим найти похищенного в России ребенка и вернуть его на родину, вернуть матери. – Нико пожал плечами. – Называй это как хочешь. Девочка может содержаться только в одном месте, в Фумбане, у своего деда, который и организовал похищение.

– Ибрагим, – покивал секретарь.

– Точно. Слышал о нем?

– Разумеется, – Энтони даже развел руками: «Как же иначе?» – Очень влиятельный человек. И не только в Фумбане, который считается старейшим городом в Камеруне. Лет десять назад, когда Ибрагим был еще полон сил, его влияние распространялось до столицы. – Он кивнул в сторону, подразумевая холм Мон-Фебе, самый высокий из семи холмов, окружающих Яунде, где располагался и президентский дворец.

– Поэтому выходить мы будем через Чад, – пояснил Нико. – Через Камерун путь нам заказан. Будет заказан, – поправился он, – как только Ибрагим хватится внучки. Нам нужен проводник.

– Или проводница, – сказал Энтони, подтверждая этим свою осведомленность относительно планов русских. Да, да, я в курсе: трое или четверо белых мужчин с черным ребенком привлекут к себе внимание. Я цитирую Вивьен. Надо подумать.

– У родителей спросить? – улыбнулся Нико.

– Даже за небольшое вознаграждение можно найти целую камерунскую семью, которая согласится на роль родителей девочки. Но они откажутся от сделки, когда услышат от вас имя Ибрагима.

– Ты мусульманин?

– Да, – ответил Энтони. Дальнейшие вопросы и ответы, касающиеся Ибрагима и религии, которую он исповедовал, вели в тупик, и Энтони сам дипломатично закрыл эту тему. – Здесь, как и в любом другом месте, жизнь ценится дороже всего, – продолжил он. – Но у меня родилась мысль. Сегодня я соглашаюсь на сомнительное предприятие, а завтра отказываюсь от него, и тут помочь могут только деньги. Человек втянется в торги и позабудет об опасности, если ему постепенно повышать ставку. Он будет думать только о завтрашнем дне, когда он в очередной раз поставит условие и пополнит свой лицевой счет. Или карман. Речь пойдет о незначительных суммах. Для европейца, – подчеркнул он.

Он встал, застегнул пуговицу на пиджаке и попрощался с новыми знакомыми, отчего-то наигранно вращая «несвежими» белками глаз.

– Решение ваших проблем потребует времени. Дайте мне пару дней. А вы тоже время даром не теряйте. Возьмите напрокат машину. Не могу посоветовать вам что-то неприметное. Даже в черной машине вы останетесь белыми, – сострил он. – Вы можете сэкономить на, скажем, «Мерседесе» 190-й серии. Здесь было немало такси именно этой серии. Может быть, вы отметили в аэропорту стойки нескольких прокатных фирм?

– Конечно, – подтвердил Нико.

– Эти компании имеют офисы и в городе. Я дам вам пару адресов.

– Спасибо. И – привет Вивьен.

– Как же без этого?..

Они арендовали не одну, а две машины: одну придется засветить в Фумбане, а на другой уходить к чадской границе. «Жертвой» стал «Мерседес-190» 1983 года выпуска. Машина не понравилась одному Каталину. Он пренебрежительно пнул в дверцу, тронутую коррозией в нижней половине.

– На этой раздолбайке нам колесить по всему Камеруну?..

– Мы же не на сафари приехали, – невозмутимо парировал Нико. – Если мы свернем в джунгли, для нас это будет означать провал. А эта машина – отличный вариант для городских и загородных дорог. Под «подолом» у нее 75-сильный двигатель…

– Ты говоришь так лишь потому, что у тебя такая же раздолбанная колымага, – перебил его Каталин. – Ты что, встаешь на защиту этого немецкого хлама?

– Почему бы и нет?..

Вторая машина – белый «Шевроле». Нико, изучив карту, решил оставить его в пятидесяти километрах от места основных действий.

Встреча с Энтони Яном произошла не через два дня, а на четвертый. Его развязно-подчеркнутый вид не претерпел изменений. Собственно, у него, на взгляд Нико, не было поводов к беспокойству. Он приехал на своем «Рено» вишневого цвета. Поздоровавшись взмахом руки через опущенное стекло, он сделал жест следовать за ним.

Они приехали в западный район столицы, населенный простыми людьми. Этот квартал был знаменит прежде всего церковью с ее особенностями воскресной мессы. Сегодня было воскресенье, богослужение, происходящее под местную музыку, подходило к концу. Энтони, прикурив сигарету, сказал:

– Терпение. Она сейчас освободится.

– Она?

– Я переоценил свои силы и не смог найти целую семью, – сделал он ударение. – Но вы сможете осчастливить одну женщину. Ее зовут Мэрион. Она согласилась на роль матери девочки. Вы сможете гарантировать ей безопасность?

– Мы рискуем в равной мере.

– Да, этот момент можно принять как… ручательство, – подобрал он точное определение, покивав головой. – Я также принял на себя ответственность и назвал ей сумму вознаграждения. Она согласилась работать за сто долларов в день. Вот она.

Музыкальная месса закончилась. Из ничем не примечательной церкви потянулись верующие – сплошь чернокожие и в массе своей – женщины. Они были одеты примерно одинаково кричаще, и Нико с недоумением перевел взгляд на Энтони.

– Вот она? – повторил он вслед за ним, но с вопрошающими интонациями. – Где? Может, ты говоришь о толпе?

– Она идет девятой. Ей двадцать два.

– Ты задавил меня цифрами. – Для Нико все женщины были на одно лицо и одного возраста. И первая, и пятая, и девятая. Именно девятая по счету отделилась от разрастающейся на глазах толпы и направилась, так показалось Нико, прямо к нему.

Он забрал свои слова обратно, едва как следует разглядел девушку, едва увидел ее улыбку и белоснежные зубы.

– Бонжур, – поздоровалась она, останавливаясь напротив Энтони и робко посматривая на Нико и его товарищей.

– Она ваша. – Энтони поманил за собой одного Нико. – Услуга за услугу, – сказал он. – Возможно, мне или моему близкому понадобится юридическая помощь в России.

– Можешь не продолжать, – подхватил адвокат. – Я твой должник.

– Хорошо. И последнее, что я могу сделать… для Вивьен, – с задержкой сказал он и передал Нико листок бумаги с номером телефона некоего Юсуфа Дари.

– Кто этот Юсуф Дари?

– Человек, которому нужны деньги, – доходчиво объяснил дипломат. – Он поможет вам на пограничном переходе с Чадом. Да и в самом Чаде вам без помощи не обойтись. За пределы Нджамены без специального пропуска МВД не сунешься. Правительство семь раз на неделе меняет решения. То откроет границы с Суданом и Тибести, то закроет. Здесь говорят: «Нужно быть представителем ООН, чтобы выезд из города разрешили». Позвони Юсуфу, когда увидишь пограничный мост из окна своей машины, и приготовь пять тысяч долларов. Удачи тебе, Нико.

Адвокат, глядя вслед пыльному облаку, в котором передвигался «Рено» посольского работника, прокомментировал:

– Он только прикидывался вторым, на самом деле он первый секретарь. Ты Мэрион? – спросил он у камерунки, не сдержавшей смешка.

– Да. А вы?

– Нико, – назвался адвокат, походивший на Индиану Джонса. Серая плотная рубашка, джинсы, ковбойская шляпа; не хватало револьвера и кнута. И представил товарищей: – Паша и Саша.

Негритянка снова прыснула.

– В дороге мы не соскучимся, – заметил Катала. – Садись на переднее сиденье, Мэрион, будешь нашим штурманом.

Она охотно приняла приглашение.

– Заедем ко мне домой. Мне нужно взять в дорогу некоторые вещи.

Дом Мэрион находился к северу от этого места. Неподалеку нашла себе место мечеть. Было довольно людно, воздух пропитан жареной курицей и картошкой, рыбой с рисом и кукурузой. Приятели воспользовались моментом и набрали еды на четверых. Получилось примерно по двадцать рублей на брата и сестру.

– Здесь на сто рублей семью прокормить можно, – ворчал Каталин, поглядывая на двухэтажное строение, где скрылась Мэрион. – Выходит, мы переплачиваем подруге раз в тридцать. Она много запросила. Хватит с нее и сотни деревянных. И еще я тут подумал. Черный пятилетний ребенок и трое белых мужиков – это, конечно, подозрительно. А черная двадцатилетняя баба с нами – это что, нормально, по-вашему? Вот она. Надо у нее спросить, в каком возрасте тут начинают рожать.

– По нашей легенде ее вздрючили в шестнадцать, – вычислил Живнов.

Он вышел из машины, открыл багажник и помог Мэрион погрузить сумки в машину. Едва Нико тронул «Мерседес» с места, Живнов спросил девушку:

– Не много вещей с собой набрала?

– Скажи «в самый раз», Мэрион, и пусть отвалит, – посоветовал Каталин.

– В самый раз, – повторила девушка. – В одной сумке вещи для меня, в другой – для девочки.

– Блин… – в недоумении протянул Катала. – О детских шмотках мы и не подумали. И вообще не переживай. Сегодня ты лягушка, а завтра станешь принцессой.

Дорога в Фумбан лежала вдоль железной дороги. Фактически – на север, тогда как в представлении Нико – на запад, в Западный Камерун. Всего триста километров отделяли Фумбан от столицы, тем не менее весь световой день ушел на дорогу. В городок с населением, которое могло бы уместиться на стадионе-пятидесятитысячнике, компания из четырех человек прибыла затемно. Как и было запланировано, «Шевроле» остался в соседнем городке. Девушка показывала дорогу и попросила остановиться у дома – копии столичного дома Мэрион, здесь жила ее сестра с мужем и детьми.

– Вы всегда сможете найти меня здесь, – сказала она, принимая свои вещи и кивком головы благодаря Каталина.

Глава 10

Мамбо проснулась рано, за два часа до восхода солнца. Но сегодняшний день необычный, и нужно к нему подготовиться.

Она умылась холодной водой, которая всю ночь простояла в чане во дворе. Довольно легко подняла его и внесла в храм, где поставила на широкую скамью, рядом с другим чаном, где вода была не так холодна. Емкости были предназначены для одержимых змеиным духом.

Мамбо вернулась через неприметную дверь в жилое помещение, открыла кладовку, вынула из фанерного ящика черный фрак. Невольно отшатнулась: настолько резок был запах нафталина. Она стряхнула фрак прямо в кладовке, будто пыталась таким образом избавиться от запаха. Прихватив с полки еще и курительную трубку, она вернулась в святилище. Она четко представляла, в кого именно сегодня вселится демон, неотделимый от смерти и рождения детей. Барон Суббота всегда изображается в виде скелета в черном фраке и черном цилиндре, символизирующем похоронных дел мастера с его символом – гробом.

Святилище представляло собой пристрой к жилому дому. Внутри ничего, кроме полок и скамей, не считая, конечно, деревянного столба в центре – моста, переброшенного из реального мира в потусторонний.

Мамбо заглянула на кухню, открыла хлебницу, где у нее хранилась халва, и отломила кусочек любимого лакомства. Запив его водой, она в очередной раз открыла дверь кладовки. Забрав с верхней полки большую картонную коробку, она снова направилась в пристрой. Одну за другой она доставала из коробки черные свечи и расставляла их на полках. Она лишь раз прервала работу – когда во дворе прокукарекал петух. Мамбо улыбнулась и чуть слышно прошептала:

– Сегодня праздник, и ты не подведи меня. Сегодня ты обязательно должен склевать зерно.

За приготовлениями к празднику время пролетело незаметно. Мамбо пришлось поторопиться, едва она взглянула на часы, и всплеснуть руками: с минуты на минуту в храм придут первые верующие. Она быстро переоделась, натянув через голову просторный белый балахон, напоминающий одежду куклуксклановцев. Домотканый, белого цвета, он подчеркивал атласную черную кожу Мамбо, и она, пройдя в самую большую комнату своего дома, оглядела себя в зеркале. И осталась довольна увиденным. Из зеркала на нее смотрела красивая женщина с широковатым носом, полными губами, с ямочками на щеках, которые поигрывали с ней, когда она улыбалась. Как всегда, немного подпортили общее впечатление о себе по-мужски крепкие, длинные, тяжелые руки с широкими ладонями. Обычно Мамбо говорила так: «Мозолей на них не хватает».

«Ну и ручищи у тебя!»

Эта фраза до сих пор стояла у нее в ушах. Она влезла ей в уши ровно три недели назад, и случилось это в Новом Орлеане, где Мамбо вместе с другими приверженцами культа вуду отмечала музыкальный праздник. Лет десять назад этот американский город стал местом процветания африкано-карибской магии. Вуду стал первым фестивалем, проведенным в Новом Орлеане после разрушительного урагана Катрина. Именно этот фестиваль, состоявшийся на берегу Миссисипи, стал первым для Мамбо. А в прошлом году состоялся настоящий успех. Около девяноста тысяч фанатов собрались на выступление Red Hot Chily Peppers. Мамбо подхватила волна экстаза, и она, недолюбливающая рок, утонула в исступленно-восторженном состоянии. Музыка этой рок-группы показалась ей по-настоящему экстатической. В этом году фестиваль продлили на три дня, чему Мамбо была несказанно рада. Она познакомилась с парнем родом из Ямайки и в десять вечера, под занавес выступлений, позволила ему утащить себя в свой гостиничный номер. Она шепнула ему: «Мне нужно в душ» – и скрылась в крохотном отсеке, рассчитанном исключительно на одного человека. Она долго терлась мягкой мочалкой, рисуя в голове картины в пастельных тонах. Она могла поклясться, что из ярко освещенной душевой видит мягкий свет от ночника. Он заглушает режущий глаз свет, манит, добавляет к ее фантазиям новые пластичные полутона. Она так завелась, что неоправданно заторопилась. Она вышла из душевой абсолютно голой, не накинув на плечи даже коротенького халата. И не закрыла за собой дверь в душевую. И не выключила там свет. Ямайского парня не ослепил свет ночника, но в глаза брызнули яркие лучи из настежь распахнутой двери. Может быть, ему и показалось, что Мамбо откуда-то сошла, пусть даже с небес. А точнее – с гор. Он увидел того, кого долго и упорно искали: снежного человека. Вернее, самку. Мамбо угораздило приподнять руки: мол, вот и я, встречай. И парень разинул рот от изумления. С такими ручищами она могла стать порнозвездой, сжимая в объятиях двух, а то и трех партнеров. Он прикинул, что руки у нее произрастали из коренных зубов, как ноги у фотомодели. Он был настолько ошарашен, что позабыл, какой культ он исповедует. И ляпнул:

– Ну и ручищи у тебя!..

Мамбо выбила ему два зуба.

Она в очередной раз появилась в молельне, где уже горели свечи, с бумажным кулем с мукой. Как раз в это время порог перешагнули две сморщенные старухи и заняли места на крайней слева лавке. Женщины помоложе приходят обычно позже. Последними явятся мужчины.

Прихожане не жили в одном месте вроде поселка или района, но составляли религиозную общину, точнее, общество, центром которого являлся храм, где совершались ритуалы. Главного жреца называли хунган, но вот уже на протяжении сорока лет главами общин были жрицы.

Когда Мамбо внесла в храм клетку с петухом, на скамьях не было свободных мест. И она, жрица культа вуду, унаследовавшая это искусство от матери, немедленно начала службу.

Она приветствовала верующих легким полупоклоном и, раскрыв кулек, посыпала мукой пол перед столбом, начертила на земле символ, помогающий заклинать духов.

Верующие хорошо знали распорядок службы и не обращали внимание на жрицу, но с нетерпением дожидались своего часа; они лишь призвали хранителя врат в потусторонний мир: «Да распахнутся врата!»

Не прошло и четверти часа, как картина поменялась. Первыми проснулись старухи и потянулись сучковатыми руками к девушкам, зазывая их на танец. Кто-то из молодых женщин противился, кто-то сразу поддался уговорам, кого-то жадные карги подняли на ноги пинками. Барабаны били беспрестанно, под их грохот покачивались сухие тела старух, налитые – женщин. От них заразились мужчины, с воем пустившиеся в пляс.

Мамбо дала им достаточно времени, чтобы с головой окунуться в омут и там потерять разум. И она показала им, что способна управлять безумной толпой. Жрица вышла вперед с живым петухом в руке. Держа его за ноги, Мамбо махнула им влево и вправо, вперед и назад, очищая эту комнату. Все замерли в один миг; только прерывистое дыхание этого обузданного табуна выдавало горячку. Прихожане с жадностью в глазах ловили каждое движение жрицы, ждали, когда она опустит петуха на землю – точно перед начертанным на полу узором. Вот этот момент. Она положила петуха на землю и рассыпала перед ним пшено. И она, и толпа ждали, когда петух начнет клевать зерно. Они жаждали этого – потому что если он не станет клевать, жрице его придется отпустить.

«Давай, давай! – подгоняли его кровожадные взгляды. – Бери!»

Петух прошел, наступая на зерно, от стены до стены. Он походил на бойцовую птицу. Гордой походкой, высоко вскинутой головой, беспощадным взглядом он, казалось, вызвал на бой соперника. Толпа ахнула, замерла, когда петух остановился посередине магического узора, наклонил голову к полу и едва не коснулся загнутым клювом зерна. Но тут же выпрямился, раскинул крылья и под их шум громко возвестил о себе.

Пшено разлетелось от воздушного напора, под ногами у петуха осталось всего лишь несколько крупинок. Две или три. Что он выберет, жизнь или смерть?

В этом святилище не было место тишине. В ожидании дыхание толпы стало невыносимо громким, невыносимо зловонным. Не хватало жестов большого пальца, указывающего на горло: «Убей! Убей!»

Но жрица не поддалась настроению толпы. Она снова склонилась над петухом, чтобы взять его на руки и вынести во двор, а там отпустить. И когда ее пальцы коснулись золотистых перьев птицы, она вдруг взяла приманку, склевала те несчастные два зернышка, которые и стоили ей жизни.

Мамбо не медлила ни секунды, будто сама опасалась расправы. Она схватила петуха, подбросила его к потолку и сломала ему лапы и крылья – но не хладнокровно, а упиваясь своей властью над бедным созданием. Клюв петуха раскрылся, в глотке застрял крик боли; наружу вырвался лишь хрип. Жрица впитала его, подрагивая чувственными ноздрями, и свернула ему голову. И бросила подрагивающее тельце наземь. Под одобрительный гул верующих она запустила руку в кулек и выложила на умирающей птице крест из муки – символ четырех сторон света.

И тут снова грянули барабаны. Танцоры так скоро вошли в ритм, что, казалось, они не переставали плясать. Минута, две, и они впали в транс, попадали на землю, вывернув руки.

То, что нужно. Настала та минута, когда каждым из них овладеет божество.

Какое? Их больше тысячи. Ни за что не угадать. Но можно увидеть. В семидесятилетнюю старуху, корчившуюся на полу в собственной моче, вселился Легба – хранитель врат в потусторонний мир, старый и хромой демон. Он никогда не обделял ее своим вниманием. Без Легбы не открыть врата, не добраться до демонов. С новой силой толпа, ползающая по земле, прокричала: «Да распахнутся врата!»

И они распахнулись. Из них натурально выползли на четвереньках хромые; некоторых парализовало, и они не смогли подняться с земли.

Странная пара – старуха за шестьдесят и девушка лет шестнадцати, чьи тела переплелись в самом начале служения, вдруг бросились к чану и разом погрузили головы в воду; в них вселился змеиный Бог, сам одержимый водой. Жрица спасла им жизнь: если бы она не припасла воду, одержимые змеиным демоном бросились бы в реку и утонули.

Мужчина в цветастой жилетке стал добычей Барона Субботы – демона царства мертвых. Он встал с земли, с достоинством отряхнул безрукавку, степенно подошел к треногой вешалке и снял черный фрак. Облачившись в него, он сунул в рот курительную трубку и только после этого макнул руку в банку с белой краской и выкрасил лицо.

Теперь, за исключением жрицы, все приняли облик овладевших ими демонов. Сама Мамбо была готова принять богиню любви и плодородия. Была готова, высмотрев в толпе мальчика четырнадцати лет, даже протянула к нему руки, чтобы поманить его к себе, а потом и заключить в объятия. Но, также втянутая в ритуал, вдруг увидела, как вытягиваются ее руки. Пара мгновений, и вот они уже могут достать до верхушки столба, несколько раз обвиться вокруг него.

«Ну и ручищи у тебя!»

В нее словно попала молния. Унижение, которое она испытала в своем гостиничном номере, выперло с новой силой. Она словно получила удар током, и ненависть, затаившаяся в ней, исказила ее лицо, скрутила ее нескладные мужские руки. Ее взгляд ожег мальчика, и тот, напуганный, выбежал из святилища.

– Концерт окончен, – ватными губами чуть слышно прошептала Мамбо. И повторила: – Концерт окончен.

Она ушла, оставляя на полу гордую птицу в луже собственной крови и бесноватую толпу…

Мамбо не раз раскладывала по косточкам поведение фона, начиная с того дня, когда он в общих словах выразил свое решение, и заканчивая днем сегодняшним. Этот день еще не закончился, но листок календаря уже сейчас можно было отрывать, складывать голубем и выпускать из окна.

Он не принял внучку.

Пожалуй, только сейчас Мамбо пришла к выводу, что фон играл на своих чувствах, словно вербовал людей для работы со стороны. Акция в Москве была направлена против невестки, и была она примерно наказана. А что же внучка? Она была ему наполовину чужая. Полукровка. Фон не сказал таких слов, но они читались в его взгляде, в его жестах, наконец, в его решении, которым он отдавал внучку на попечение в храм. Что означало – под личную опеку жрицы.

Обуза.

Теперь Мамбо ответственна за нее. И случись что с полукровкой, фон спросит за нее как за родную кровь.

С другой стороны, Мамбо нашла немало полезного в опеке. Она никогда не задумывалась над тем, будут ли у нее последователи. Она молода, хотя багаж знаний у нее богат. Она была одной из самых молодых жриц культа, который проповедовался более чем в пятидесяти странах. Теперь она твердо решила, кому передаст свои знания, свой опыт, который с годами будет только богаче.

Вчера вечером она откровенно посмеялась над Леонардо, который явился вместе с Ниос и Кимби. Прекрасно зная, что он здорово похож на Карима Абдул Джаббара, Леонардо при всяком удобном случае подражал знаменитому баскетболисту. Сегодня это вылилось в его облике. Длинноногий, он надел шорты и развалился в кресле. В его понимании Карим глушил пепси напропалую. Потому он прихватил с собой упаковку заморского напитка и, прежде чем начать разговор, открыл одну банку и высосал, громко причмокивая, половину. Потом сочно рыгнул.

– Ты была сегодня у фона?

– И сегодня, и вчера, и позавчера, – ответила Мамбо, перечисляя дни, в которые не видела Леонардо.

Он допил ледяной напиток и швырнул банку в корзину, что стояла в углу комнаты. Попав в обод, банка все же свалилась в корзину. Лео умело скрыл самодовольную усмешку.

– Фон ничего не говорил насчет работы?

– Какую работу ты имеешь в виду? – не поняла Мамбо.

– Ну, может, не знаю, съездить куда-нибудь. Выкрасть, – с крохотной задержкой конкретизировал он.

Мамбо рассмеялась. Ее поддержала лишь Ниос. Но тотчас осеклась, напоровшись на ставший ледяным взгляд Леонардо. Он даже прошипел: «Чего ты ржешь, лошадь?!» Мамбо смотрела на него с прежней насмешкой, и Леонардо, не выдержав, отвел свой взгляд.

Жрица не знала другого такого человека, который так ловко управлялся с оружием. Особую любовь Леонардо питал к автоматическим и снайперским винтовкам. И если охранники фона отдавали предпочтение «калашниковым», то Леонардо прикипел к американскому и английскому оружию. Мамбо не знала марки винтовки, за которую Леонардо в прошлом году отвалил кучу денег. С ней он пару месяцев назад ездил охотиться в соседний Чад. Про его трофеи Мамбо сказала так: «В жирафа любой дурак попадет».

Ему только дай волю. Только дай приказ. Нет, неудержимым его назвать было трудно. Мамбо вдруг реально представила ситуацию, в которой Леонардо действительно получил приказ от фона провести силовую операцию. Возглавить отряд? Может быть, если отряд будет немногочисленным. По большому счету, Леонардо одиночка. Недаром он в Чаде оставил без внимания услуги проводника. Он сам мог дать сто очков вперед любому, особенно в так называемых «сафарийниках».

А пока что он продолжал гнуть свою линию.

– Ты не ответила на мой вопрос.

– А что, должна была? – Мамбо стерла с лица усмешку. – Почему, интересно, ты спросил?

– Да подумал об охране девочки, – ответил Леонардо. – Вдруг…

Она перебила его:

– Что «вдруг»? В Камерун вторгнутся правительственные войска России?

Мамбо в свою очередь осеклась. В этой комнате находились все участники московской акции. И она посмотрела на них по-другому, отчасти с пренебрежительной позиции белого человека. И увидела четырех негров. Не имея специальных навыков, они проникли на территорию ядерной державы, правда, не за ядерными секретами, но все же. Во сколько раз будет легче «образованному, со специальными навыками» белому совершить акт возмездия в этой стране? Вопрос на засыпку, но прежде нужно знать ответ на другой вопрос: доказана ли вина Ирины? Все же оставался небольшой шанс ответной акции.

Мамбо некоторое время провела в молчании. Леонардо успел выпить еще одну банку колы и еще раз попасть ею в корзину. Он явно остался доволен произведенным эффектом, заставив задуматься даже Мамбо.

– Вот что, – наконец ответила она, заострив внимание на Ниос. – Ты и Кимби с этого момента будете присматривать за белыми в городе. Если объявится кто-то из России, немедленно сообщите мне.

Именно в это время Мамбо подумала об ответственности: случись что с полукровкой, за нее фон спросит как за родную кровь.

Глава 11

Принимающее учреждение, без которого въезд в страну был бы затруднен, – Министерство национального образования, директором кабинета в котором некогда был Поль Бийя – нынешний президент Камеруна. Из пяти населенных пунктов, значившихся в программе выступлений, Николаев в первую очередь отметил Фумбан, и чиновник в министерстве с радостью, как показалось адвокату, подмахнул соответствующий документ, согласно которому «российское музыкальное трио направляется в распоряжение директора художественного музея города Фумбан… сроком на двадцать дней». Этот срок был проставлен в документе по просьбе Николаева. Он объяснил это тем, что Фумбан является центральной точкой между остальными городами, которые значились в туре. Собственно, он выбил официальную бумагу, согласно которой мог находиться в Фумбане по меньшей мере двадцать дней. Говоря о Фумбане как о центре, он представлял себе не циркуль, как самое простое, что может прийти в данном сравнении в голову, а стрелки часов.

Директор художественного музея в Фумбане – лысоватый, с полоской чуть приметных усов, вечно спешащий куда-то и по виду замкнутый человек – встретил Николаева не прохладно, но без энтузиазма. Адвокат вдруг решил: «Ничего, раскачается». И тот скоро внял совету русского гастролера, выслушав печальную историю о краже виолончели в аэропорту: коротко хохотнул, потом зашелся в приступе смеха. Как будто стартер завел двигатель, сравнил Нико.

– Хорошо, что у вас потерялся самый большой инструмент, а не два поменьше.

Адвокат посмотрел на него с сожалением и не удержался от шпильки:

– Виолончель – это не то, что вы думаете.

– Вы умеете читать мысли?

– Образы. В вашем представлении виолончель – африканский барабан с палкой.

Директор поманил его за собой.

Они вышли из музея, который нашел себе место на вершине холма, и вышли на задворки – обратную сторону улицы ремесленников, в общем-то, приличный сквер, а точнее сказать, театр под открытым небом. Он представлял собой вымощенную природным камнем площадку размером с пару теннисных кортов, со скамьями в два ряда. Между партером и сценой имелся проход, по нему-то и прошли хозяин и гость и поднялись на сцену. Николаев встал лицом к пустому залу – как исполнитель, директор спиной – как дирижер.

– У меня в кабинете вы говорили про фонограмму, – напомнил он.

– Да.

– Это не прозвучит слишком фальшиво?

– Вы сами все услышите, – ответил Нико.

– Вы умеете интриговать. Пожалуй, я буду ждать вашего выступления с нетерпением.

– У меня богатый опыт выступления под минусовку. Минус-фонограмма – это запись аккомпанемента, – был вынужден пояснить адвокат. – Музыканты, артисты используют этот прием, когда на концертах нет возможности настроить оборудование. У нас нет возможности выступить полным составом.

– Пусть будет так. Что еще вам может понадобиться?

– Музыкальный центр с CD-приводом.

– Припоминаю, вы что-то говорили об этом. Я принесу из дома свой. – Директор улыбнулся.

Это была четвертая группа русских, которую, по выражению Ниос, она пасла на пару с Кимби. С подачи Леонардо, который и других заразил своей подозрительностью, русские музыканты не могли не попасть под его пристальный взгляд; фактически четверка камерунцев жила на измене.

Кимби занял место во втором ряду, отметив, что публика, явившаяся послушать русских музыкантов, отчего-то предпочитала последние места первым. Осталось свободными около двадцати мест.

Он бесцельно вертел в руках программку с фотографией артистов и названий исполняемых ими произведений. Было заметно, что листок с перечнем прошел через принтер – скорее всего, принадлежащий директору музея; траурная надпись виделась штемпельным оттиском: "…ввиду утраты части музыкального оборудования концерт пройдет под фонограмму».

«Опля!» Именно это восклицание выскочило из рта Леонардо. «Никакие они не музыканты». – «Ну так проверь», – распорядилась Мамбо. И повела себя странно, как будто была придворной дамой. Она сказала Кимби, что явится ко второму акту представления. Причем когда она явится, Кимби должен будет покинуть зал. Только спустя часы Кимби понял: жрица предчувствовала аншлаг.

До начала концерта оставалось двадцать минут, а на сцене хоть шаром покати. Это не считая смехотворного музыкального центра, который был не способен как следует оглушить даже в туалетной кабинке. Кимби против воли настраивался на громкую музыку, он бы с удовольствием послушал вживую свой любимый хип-хоп.

Катала заканчивал суетиться на сцене, подключая к музыкальному центру микрофон и расставляя колонки. Вернувшись за кулисы, он заметил Нико:

– Контрабас-то у нас как нельзя кстати увели. Лично мне ни играть, ни подыгрывать не нужно.

– Заткнись, – процедил сквозь зубы Николаев. – Не твоя вещь пропала. Мне еще отдуваться за нее.

– В смысле мне не понять всей полноты утраты? – Катала по-мхатовски широко развел руками. – Только не я, а ты накаркал – еще в Москве: мол, сошлемся на пропажу инструмента.

Адвокат тяжело вздохнул. Его часто посещала одна и та же мысль: «Где один инструмент, там и другой». Он мог себе признаться в том, что, в общем-то, рад неразборчивости чернокожих воров: они могли украсть и скрипки тоже. Но позарились на большой инструмент, подходя к этому вопросу так, как делают это охотники за вторчерметом: чем больше и тяжелее, тем лучше.

Нико не ожидал, что зал будет полон. И ему пришлось вспомнить, что значит выступать при полном аншлаге. То было давно – в музыкальной школе, где экзамены сдают в присутствии родителей, педагогов, учеников. Старший экзаменационной комиссии по очереди вызывает учеников, объявляет название и авторов произведений, обычно исполняется три вещи. Когда это необходимо, на сцену поднимается и концертмейстер, разучивающий партии с исполнителями. Но концертмейстер – еще и солист оркестра. Так что Нико сегодня, «заказывая минус-фонограмму», выступал как бы в двух ипостасях.

Стояла страшная жара. Над сценой полоскал на легком ветру тент. Ветерок был слабым утешением для Николаева, который вышел на сцену во фраке. Он здорово смотрелся на фоне зрительного зала, заполненного исключительно чернокожими. Все без исключения женщины были в цветастых платках, повязанных на манер тюрбана. Некоторые мужчины пришли без головных уборов, но большинство носили тюбетейки, а некоторые поверх этой восточной шапочки надели аравийские косынки.

Он отлично разобрался в ситуации, услышав смешки в зале, адресованные ему, фрачному попугаю. Был бы у него автомат, он бы наплевал на насмешников, но у него была скрипка, с помощью которой он мог исправить ситуацию быстрее, чем с огнестрельным оружием. Он с достоинством поклонился, прижимая музыкальный инструмент к груди, и только этим поубавил шум. Он рассыпал манеры. С легким, чуть заметным полупоклоном он повернулся в сторону и встретился глазами с Каталиным. Тот ждал этого момента и вышел на сцену, встав рядом со скрипачом. Резко опустил голову, и волосы упали ему на лоб. Он вернул их на место привычным движением руки.

– Вариации из оперы Паизиэлло «Мельничиха» в оригинальной обработке, – звучным голосом объявил он. – Исполняет маэстро Нико.

Заложив правую руку за спину, Катала удалился за кулисы.

Николаев заметил, что часть зрителей провожала глазами конферансье, и он нашел этому объяснение: растерянность взяла верх над этими людьми. Кто-то ожидал большего, кто-то занижал планку. Но вот все взгляды были устремлены на музыканта. Катала включил запись. Из левой колонки полился голос скрипки, его догнал гитарный перебор, и вот наконец-то воздух наполнили удивительные, незнакомые звуки альта.

Живой, он сразу вышел на первый план; и если кто-то из зрителей держал в голове слово «фонограмма», голос сербской скрипки заставил забыть ее.

Кимби открыл рот. Он ожидал чего угодно, только не такого чистого и насыщенного звука, который лился, казалось, со всех сторон. Как будто стая певчих птиц выткала этот голос, отдавая ему свой. У него даже мурашки по телу побежали. Позже он удивится себе: почему он не наградил аплодисментами скрипача к концу первой минуты его выступления? А ведь он порывался встать и увлечь за собой остальных зрителей.

Он утонул в чарующих звуках «малой виолончели». Ничуть не стесняясь, признался самому себе, что влюбился в музыканта с первого взгляда, с первого звука, и потерял счет времени. Ничего не понял, когда не увидел его. Поднял голову и встретился с бездонными и бездушными, холодными глазами Мамбо, не сразу сообразил, что его время кончилось. Он встал – не быстро, не привлекая к себе внимания: он уступал место опоздавшей женщине. Чуть позже присоединился к Леонардо, который нашел себе место в тени дерева. И только сейчас заметил, что зрителей прибавилось вдвое, а то и втрое. Часть устроилась прямо на камне, часть слушала Нико стоя.

– Похоже, мы потеряли время зря, – заметил Леонардо, глядя на сцену и морщась, как от зубной боли. – Со скуки сдохнешь. Ну что, пошли? Или ты Ниос будешь ждать?

– Да, я подожду ее.

Все шло как надо. Катала облегченно вздохнул. Уже второй раз он имел удовольствие видеть, как командир вытаскивает и прет на себе всю группу. «Ничего, – простодушно размышлял Катала, – дальше моя очередь». Настанет ли очередь Живнова сделать хоть что-то на благо команды? Каталин имел право усомниться в этом. Хотя бы потому, что Жевуна не было рядом, в том месте, где проходило ключевое мероприятие. Да, он рядом с объектом, обозначенным в плане заглавной буквой «Х», но он пассивен рядом с храмом. И заставляет рисовать образ мальчика, подглядывающего в замочную скважину.

В реальный мир, очарованный голосом альта, Каталу швырнул шквал аплодисментов. На его гребне он вылетел на сцену, поклонился и дал зрителям возможность еще раз взорваться, указывая изящным жестом руки на скрипача. И лишь спустя минуту он объявил следующее произведение. И вдруг ни с того ни сего решил сымпровизировать.

– Это было первое блюдо, которое вы увидели сразу, а впереди десерт, и вы будете его ждать с нетерпением.

Нико мысленно перекрестился и чуть слышно прошептал:

– Дураков на свете мало, но они так расставлены, что на них постоянно натыкаешься.

И заиграл Каприччо номер 9 ми мажор.

Глава 12

В наблюдениях за домом Мамбо прошла неделя. И началась она с привычного ворчания Каталы:

– Я думал, адвокатишка будет нам помогать. Переоденется, и мы толпой цвета хаки…

– Тихо, – прервал его Живнов.

Последнее время он стал замечать за собой странность. Он плохо воспринимал окружающее под болтовню. «Что это, нервы?» – подумал он. Он потерял способность «управлять звуковыми дорожками»: слышать фон и не обращать внимание на голоса, или наоборот. Вот сейчас несдержанность Каталина мешала ему, отвлекала от наблюдения.

Он еще раз предупредил его:

– Помолчи, ладно?

– Как скажешь.

«Я убью его!»

Место, где содержали девочку, было идеальным для рекогносцировки и, как со временем убедился Живнов, для конкретной работы. Почему девочку держат в доме жрицы? Напрашивался термин «карантин». В компании всего одного человека она быстрее освоится на незнакомой земле. Полная изоляция сменится частичной. И в этом месте мысли Живнова вдруг потекли в ином направлении. Что, если, подумал он, Ибрагим отверг внучку? Не родная она ему, что ли? Скорее наполовину чужая.

Он был близок к истине, но прекратил ломать голову, полагая, что и шаблона, который он вырезал, вполне достаточно для общей картины.

– Надо дождаться стабильности, – сказал Живнов, когда они покинули точку наблюдения. – Два-три дня нам погоды не сделают.

И вот пролетела неделя. С одной стороны – мало, с другой – много. А в сложившейся ситуации – впритык. Сегодня утром Николаев принял звонок от Вивьен; она назвала точную дату вылета миссии. Точнее, подтвердила.

Он убрал телефон в чехол и, выдержав паузу, сказал:

– Все, парни, отсчет пошел на минуты. Вылет миссии утвержден. У нас ровно сорок восемь часов. К столу, – официально пригласил помощников адвокат.

Живнов и Каталин переглянулись, словно не верили словам Николаева, что этот час когда-нибудь наступит.

– Что делать за столом? – чуть слышно пробормотал Каталин. – Чертить карты? Я с закрытыми глазами проложу маршрут от Фумбана до Нджамены. – Он сел за стол, бросил недружелюбный взгляд на командира: – Сейчас ты скажешь, что нас будут искать на дорогах, которые ведут в Яунде и Дуалу. Мол, поиски распространятся на юг и юго-запад, так как мы будем уходить в северном направлении. И никто, подчеркнешь ты, ни одна падла не рискнет предположить, что мы подадимся в Нджамену, в соседнее государство. Нам плюхать восемьсот километров. По сравнению с этим расстоянием дорога в Яунде покажется пешей прогулкой.

– Ты свободное от работы время за городом проводишь? – спросил адвокат, подтачивая карандаш бритвенным лезвием.

– Чего?

– Так ты свободное время проводишь за городом?

– Ну да. Я в деревне дом купил. Если свободное время зимой – я еду туда зимой. Если летом – еду летом. Все просто. А что?

– Расскажи о своем доме. Чем ты занимаешься в саду, если, конечно, у тебя сад есть.

– Как не быть. Я цветы люблю. Особенно – георгины. У меня их много в саду, кустов двадцать, наверное. Осенью выкапываю клубни и – в погреб, там они до весны лежат. Из «мелочи» нравится ночка. Когда все цветы закрываются на ночь, ночка распускается. У нас там вечные туманы, в Лондоне таких нет, – увлекся рассказом Катала. – Воздух плотный, холодный, аромат цветов разносится на всю округу. А когда тюльпаны расцветают, тут и надо рассаживать астру. Ну а все свободное место занимает «невестка» – белая, потому что есть розовые, бордовые разновидности. А из дома выйдешь – сразу цветы полевые. Каких только нет. Трудно словами описать. Это видеть надо.

– Значит, ты успокоился?

– В каком смысле?

– Продолжим совещание. Итак, что мы имеем на этот момент. Неполные данные будем считать полными, нерешенные проблемы – решенными, иначе с места не сдвинемся. Наша операция вошла в фазу, когда не стоит спрашивать «зачем». Либо мы сделаем работу, либо сгинем. – Николаев отметил время. – Через ровно два часа Мамбо вернется из города.

– Мы не знаем, ушла она или нет.

– Мы работаем по правилам, которые вступили в силу и о которых я уже сказал. Хочу еще раз напомнить: работаем чисто. Никаких трупов и, по возможности, серьезных увечий. В случае если нас арестуют, обвинения будут значительно меньше, а приговор мягче.

– Ты прямо как в художественном фильме говоришь, – не удержался от реплики Катала.

По прошествии часа пара – Живнов и Каталин – убедилась, что командир был прав: Мамбо вернулась из города на час раньше, чем обычно. Живнов доложил ему по телефону, не называя имен.

– Она пришла. Не одна – с долговязым. Крепыш свалил минуту назад.

Нико принял звонок, сидя на водительском кресле «Мерседеса». В панорамное зеркало он видел Мэрион, по лицу которой нельзя было сказать, что она нервничает. Ему все время казалось, что она улыбается. Тому способствовали симпатичные ямочки на ее щеках и ее живые глаза. Если бы роль папаши досталась Живнову или Каталину, адвокат не упустил бы случая и спросил о настроении, настрое, самочувствии, достал бы, одним словом, и не смог бы ответить на вопрос, почему он напрягает бойцов.

Мэрион перехватила его взгляд и неожиданно для Нико спросила:

– Как они?

Пожалуй, этим вопросом она по-настоящему, на равных правах влилась в команду.

Адвокат ответил и ей, и Живнову, который оставался на связи:

– Начинаем. Пошли.

Катала и Жевун короткими перебежками приблизились к дому Мамбо. Живнов глянул на холм, который объезжали редкие машины. Ему он еще давно показался курганом, который не снесли по причине его культурной ценности. Вот-вот из-за него появится машина Нико, крепость на колесах, по сути, и ей предстояло проехать восемьсот километров. «Афера», – чуть слышно сорвалось с губ Живнова. Еще ни разу ему не приходилось пускаться в столь изощренную аферу.

На бумаге, за столом, предприятие выгорало. Если «руководитель проекта» и рисовал овраги, то они казались неглубокими.

Афера.

Он будто фыркнул. И замаскировал мимолетную слабость, поторопив товарища:

– Пошли!

Они выбрали оптимальный вариант проникновения в жилую половину Мамбо – через храм, «гадюшник», как называл его Каталин. А вот сейчас добавил: «Отстойник». Он походил на комика: прежде чем войти в культовый храм, осенил себя крестным знамением и отвесил поклон. А сзади уже напирал Живнов:

– Давай же, пошел!

И если он окунулся в знакомую атмосферу, то меблировка молельни поразила Каталина. Не считая полок с черными свечами, единственным предметом мебели здесь был столб, похожий на бобовый стебель из сказки, и тоже уходящий в небеса. А вот и великан, спустившийся с небес: Катала увидел Леонардо.

Лео видел этих людей впервые, но не мог перепутать их ни с кем. Еще и потому, что ждал их. Можно сказать, что это его воображение и тревога породили гостей. А его сгубила самонадеянность. В первые мгновения он хотел было предупредить Мамбо, которая находилась на своей половине, но упрямо сомкнул губы.

Леонардо коротал время, развлекаясь. Он напялил фрак и прошелся по храму в облике Барона Субботы. Однако одного фрака ему показалось мало, и он нахлобучил на голову пропитавшийся чужим потом цилиндр. Ну уж если входить в роль, то по-настоящему. И он не без отвращения, правда, сунул в рот курительную трубку и прикусил чубук, предварительно смочив его слюной и вытерев о штанину. Подумал о том, что неплохо было бы посмотреться на себя в зеркало. Но трюмо находилось на жилой половине Мамбо. А вообще она в последнее время недолюбливала все, что могло отражать. Задать вопрос в лоб – было равносильно вопросу «какого цвета зеркало».

Он немного позавидовал Кимби, который, наверное, всю ночь кувыркался в храме с Ниос и, может быть, даже привязывал ее к столбу. Лео припомнился какой-то странный обычай: высоченный столб смазывают жиром, а на самом верху размещают приз. В общем, нужно вскарабкаться по столбу и стать настоящим героем. Кажется, такой обычай существует в какой-то дикой азиатской стране, прикинул Леонардо.

Он машинально втянул носом воздух, и в трубке забурлила жидкость – трехдневная слюна вечного избранника Барона Субботы, и Леонардо ощутил во рту горечь. Перед мысленным взором возник гнилозубый, вечно малярийный негр с восточной окраины города… Его желудок дернулся; его бы стошнило, но дверь в храм открылась, и на пороге вырос белый. Вырос наполовину – так показалось Леонардо, не оценившему роста Каталина. А волос на нем было столько, что скальп с его головы мог пойти с молотка, а потом украсить голову самого важного в округе судьи. И он с решимостью охотника за скальпами шагнул навстречу непрошеному гостю. Он машинально выбрал короткий путь: в два-три удара. Он неплохо боксировал. Джебами держал на дистанции любого низкорослого соперника; когда выигрывал по очкам, а когда разбирался наработанной двойкой, в которой коронным был неожиданный для такой, как он, орясины апперкот.

Фактически он бил сверху вниз, и его не могло смутить, что противник необычайно ловко и хладнокровно заблокировал его левую руку, – его правая уже выныривала, целясь противнику в подбородок.

Катала ушел с линии удара, как с линии прицеливания, и, не отпуская заблокированной руки Леонардо, коленом въехал ему в пах. Удар оказался таким сильным и точным, что Лео с глухим стоном опустился на земляной пол, опустил голову, как на плаху. Катала тут же рубанул его ребром ладони по шее, завершая связку.

Мимо него в жилую комнату Мамбо прошел Живнов, успевший затворить дверь храма. «Быстро он, – удивился Катала. – Или я медленно». И поспешил следом.

Мамбо заслышала шум в храме и схватила со стола мобильный телефон. Ткнула пальцем в «горячую» клавишу, вызывая султана, и только потом обернулась на вошедших, неторопливо, как если бы встречала мужа, стоя у плиты.

Лицо у нее было непроницаемо. Но даже если бы у нее лицо было иным, Каталин все равно запустил бы в нее табуретом. Опередив Живнова, он схватил первое, что попалось под руку и что могло разорвать телефонную связь, и швырнул, точно зная, куда именно попадет низкий и тяжелый табурет. Он угодил жрице в голову и рассек кожу на виске, и она, выпуская из рук телефон, опустилась на пол. Катала оказался рядом вовремя и нажал кнопку отбоя до того, как началось соединение с абонентом.

– Сволочь чернозадая! – выругался он и расколотил мобильник о стену. – Кто убьет ее, я или ты? – с кровожадными интонациями спросил он Живнова.

– Ищи девочку, – поторопил его товарищ. – Трупов нам только не хватало.

– Искать девочку? – переспросил Каталин. – А что будешь делать ты? Инспектировать мою работу?

– Поторапливайся.

Каталин увидел девочку сразу, едва перешагнул порог комнаты, отнюдь не похожей на детскую. Две кровати разделяли проход шириной в пару тумбочек, стоявших у стены, и только над одной из кроватей находился светильник.

Девочка сидела на кровати и смотрела на свои сцепленные руки. Она не подняла даже голову на вошедшего, может быть, не ожидая увидеть никого, кроме Мамбо и ее приятелей.

– Парле ву франсе? – неожиданно даже для себя спросил Катала. И услышал ответ:

– Уи.

– Уи, уи, – передразнил он, переходя на русский. – Надо говорить: по-французски говорю, по-русски тоже.

Он уже смотрел в широко распахнутые глаза Сюзон. Странно было видеть в них слезы, а на губах – широкую улыбку. И она вдруг смутила Каталу. Он протянул девочке руку со словами:

– Ладно, пошли. Нам ехать пора.

– А как тебя зовут? – абсолютно бодрым голосом спросила Сюзон.

– Ну, – слегка замешкался он, выводя девочку из комнаты, – есть два варианта: Бармалей и доктор Айболит. Ты какой выбираешь?

– Бармалей.

– Я знал, что ты так скажешь.

А Живнов уже выходил на связь с Нико:

– Давай Мэрион.

Нико завел машину и, снова бросив взгляд на девушку, подмигнул ей. Объехав холм, он затормозил в двух шагах от входа в храм. Девушка, прикрывая лицо платком, вышла из машины. Остановившись на пороге, она замерла на несколько мгновений, словно шептала молитву, затем вошла внутрь.

– Какого черта! – недовольно вырвалось у адвоката.

Катала подвел к ней девочку.

– Это Мэрион, – представил он ее. – Она присмотрит за тобой. Идите.

– А ты? – по-взрослому коротко спросила Сюзон, в упор глядя на парня, не желая расставаться с ним; пару раз она с опаской посмотрела на Мэрион.

Катала присел перед Сюзон и взял ее руки в свои.

– Я знаю, о чем ты думаешь. Согласен, она здорово похожа на жабу, которая похитила тебя, но она другая, понимаешь? Она с нами. Она за нас. Была бы ты мальчиком, ты бы меня поняла. Она поможет нам уехать отсюда. Если хочешь – бежать. В общем, тебе придется слушаться Мэрион, а она, – он небрежно кивнул на камерунку, – будет слушаться меня.

– Ты самый главный?

– А то! – хмыкнул Катала. – Ну давай иди. Мы намусорили тут, нам прибраться надо.

– Ладно, – вздохнула Сюзон и вверила свою руку Мэрион.

Девушка улыбнулась ей, и они быстро вышли из храма.

Катала рывком поднял с пола Леонардо. Живнов помог ему подвести камерунца к столбу, завел его руки назад и связал их отрезком капронового шнура.

– Ты можешь сесть, – посоветовал ему Катала.

Леонардо ожег его ненавидящим взглядом и плюнул в лицо. Реакция Каталы была адекватной: он… плюнул в ответ. И только после этого, сцепив руки вместе, несколько раз ударил Леонардо по ребрам. Когда тот сполз по столбу на землю, он двинул его ногой в челюсть.

Утерев лицо рукавом рубашки, он молча последовал за Живновым в жилую половину, еще раз отметив странность: тот палец о палец не ударил, только водил за собой.

Мамбо только-только пришла в себя. Она вздрогнула, когда Катала громко спросил:

– Ты тоже хочешь плюнуть мне в рожу?

А дальше вновь обрела самообладание:

– Если ты только захочешь, я нассу на тебя.

С ней Катала обошелся не мягче, чем с Леонардо. Правда, ей ребра на прочность он проверял одной рукой. Схватив ее за волосы, он поволок жрицу в храм. Там Мамбо составила компанию Леонардо. Тому на запахи и ощущения сегодня не везло. Белый не побрезговал снять с него носки и сделать из них кляп. Во рту снова стало горько, как от чужой слюны в трубке.

Живнов увидел на полке навесной кодовый замок с длинной дужкой и прихватил его с собой. Еще раз огляделся, вскользь задев взглядом две связанные фигуры у столба. Обронил скорее для себя, нежели для товарища:

– Уходим.

Нико – загорелый, небритый, в белом платке, опоясанном ремешком, больше похожий на араба, впервые проявил нетерпение, похлопывая по дверце, высунув руку. «Идем, идем», – мелко покивал Жевун, подергав замок: порядок.

Катала занял место переднего пассажира, оттерев от дверцы Живнова. Бросил, не глядя:

– Все сели?

Так же сурово отдал приказ командиру группы:

– Давай, поехал.

Нико, прежде чем тронуться в путь, оглянулся на Живнова и спросил:

– Что это с ним?

– Мания величия, мне кажется. У него спроси, как эта фобия называется.

– Матюгалкофобия, – внес ясность Катала. – Боязнь начать материться при детях. Теперь-то ты видишь, что я в этой машине самый главный? – спросил Катала, не сдержав улыбки.

Сюзон сказала «да».

Высокий худощавый камерунец лет пятидесяти пяти подошел к храму и в некотором недоумении посмотрел на замок. Насколько он помнил, а память подводила его нечасто, в это время храм был всегда открыт. И вообще, пронеслась у него в голове крамольная мысль, в храме, кроме столба, воровать нечего. Дверь в комнату Мамбо закрывалась – с этим не поспоришь.

Он приподнял замок и отпустил его. Тот, вращаясь на дужке, как гимнаст на перекладине, громко ударил в дверь. Со стоном. Так показалось прихожанину. Удивительные вещи происходят сегодня, почесал он в затылке. И решил еще раз протестировать замок-недотрогу. Снова поднял его и опустил. Тот ударил в дверь. Тотчас раздался стон.

«Мамбо». Он многозначительно поднял палец. Жрица заключила чью-то душу в замок – не иначе. А может, заточила ее в дверь. Она горазда на всякие проказы.

Прихожанин понимал, что издевается над чьей-то душой, и кто-то много позже станет истязать и его душу тоже, но ничего поделать с собой не мог. И вот уже в третий раз кто-то застонал.

Глава 13

Мамбо кричала в нос. Так сильно, что сосуды были готовы полопаться. С заткнутым ртом она могла захлебнуться собственной кровью.

За несколько часов, проведенных вместе, Мамбо и Леонардо сблизились. Причем настолько тесно, что частенько касались друг друга головами. Время от времени Леонардо выпрямлялся, и тогда голова жрицы опускалась на его плечо.

Кто там стучит?

Этим вопросом Мамбо задалась уже после непроизвольного выплеска: «У-у!» И кровь едва не хлынула у нее из носа.

Она боднула головой Леонардо и, когда тот вопросительно округлил глаза, глазами же, орущими от возмущения, показала: «Кричи, кретин!»

И он поддержал соседку. Они промычали вместе, едва стук повторился. А когда в третий раз ударили снаружи, вместе с выкриком упало и сердце жрицы: кто-то из детей балуется.

И снова воспрянула духом. Вдруг к ней кто-то пришел по неотложному делу? Она для многих – мостик к султану. Тогда этот человек, наткнувшись на запертую снаружи дверь храма, обнаружит и запертую изнутри дверь в комнате Мамбо. Сообразит же, что жрица дома! Но почему она не открывает? У нее возникло бы сомнение, родилось подозрение. Она бы высадила сначала одну, потом другую дверь. Она уже бесилась, была готова своими ручищами порвать незнакомца за дверью. Но руки связаны за спиной. И она прикована к столбу, который впору называть столбом позора, пусть он даже культовый, пусть он даже отчасти жертвенный. Но его так или иначе осквернили липкие руки Леонардо. Что делать потом? Заменить столбы или убить Леонардо, тем самым смыв с ритуального предмета следы проказы?

Ну, если этот урод стукнет в четвертый раз…

Прихожанин пошел прочь. Он удалился от храма на двадцать-тридцать шагов, и какая-то мысль, родившая подозрение, заставила его остановиться. Потом он вернулся. Он стряхнул с себя настроение, которое назвал игривым, и отнесся к эксперименту с полной серьезностью и ответственностью. Он оттянул замок так сильно, словно тестировал уникальную пружину, изобретенную на окраине африканского поселения, и отпустил. И – тут же приложил ухо к двери. Поначалу он услышал сухой выстрел замка, который ударил в дверь, как боек в капсюль, потом до него донесся более мягкий звук, и он распознал в нем сдавленный крик изнутри. Сдавленный. Вот в чем дело. В храме кто-то есть. Кто-то отзывается на его стук – на этом опыты можно обрывать. А с другой стороны, эта догадка породила в нем волну эйфории. Гордый собой, он был готов молотить в дверь замком, руками, ногами и головой.

Он уже знал, что делать. Он словно читал мысли жрицы: «Иди и проверь, закрыта ли дверь изнутри». И мысленно отвечал ей: «Иду… Дверь закрыта». Он еще не обежал спаренную постройку, но точно знал это.

Так и есть: дверь закрыта изнутри.

Звать на помощь? Это в то время, когда о помощи молят тебя?

Он разбежался и прямой ногой грохнул в дверь. Охнув, схватился за ногу.

Нет. Так не пойдет.

Он схватил камень и, прицелившись, с пяти метров точно попал в окно.

Еще не успели отзвенеть осколки, а он уже влезал в окно. Впервые – к жрице.

Внутри он увидел следы борьбы – опрокинутый табурет. Теперь даже консервная банка на полу могла натолкнуть его на такую смелую мысль.

Дверь в храм была приоткрыта. Однако, прежде чем перешагнуть порог святилища, он заглянул в спальню жрицы.

Две кровати. Две тумбочки. В голову влезло малознакомое слово «аскетизм».

На одной из кроватей он увидел куклу. Поначалу принял ее за ритуальную куклу вуду. Но это была обыкновенная кукла Барби – с белым лицом, белыми руками и ногами. Кукла принадлежала внучке фона. Но где же сама девочка?

Он понадеялся, что в храме.

Когда он появился там, на него уставились две пары одинаково круглых глаз. И он ответил им взаимностью. И, развернувшись, смело покинул святилище.

Мамбо и Леонардо обменялись взглядами. Спятил? Вроде того.

Но он вернулся через полминуты с огромным разделочным ножом, который нашел на кухне. От спасателя в его облике не было ничего. Он походил на душегуба в заключительном акте, где приносит в жертву своей ненормальности двух влюбленных, привязанных им к столбу. Даже когда он занес нож над веревкой, врезавшейся в кожу жрицы, со стороны казалось, он намерен отрубить ей руку.

Они успели отъехать на пятьдесят километров и сменить машину. Дорога лежала через городок, который отличался от Фумбана тем, что центр его тонул во мраке. Катала выругался, когда фары «Шевроле» вырвали из сумерек вечерней улицы четверку чернокожих полицейских. Хотя на его взгляд такого не могло случиться в принципе.

– Я слышал, что ниггеры в темноте ни хрена не видят. Особенно когда напьются по-черному.

Он, повинуясь жесту полицейского, прижался к обочине. Заглушив двигатель и воткнув первую передачу, машинально потянулся к дверце. Снова выругавшись, остался на месте, поглядывая в зеркальце заднего обзора. Несколько секунд, и высоченный негр в пропотевшей форме заглянул в машину. Его лицо оказалось на расстоянии ладони от лица Живнова, зажмурившегося от яркого света фонарика.

– Хай! – приветствовал он полицейского, растянув губы в фальшивой улыбке.

– Угу, – промычал чернокожий громила.

– Угу по-камерунски значит – привет, предъяви права, мудила, и выйди из машины, – перевел Катала. – Еще не родился такой мент, которому я бы не засрал мозги. Только начни с ними сюсюкать, они сразу сообразят: «Оба-на! Вот и бишкекская лохиня». И начинают разводить на бабки.

– Полегче, – слегка осадил его Нико.

– Бумаги, пожалуйста, – пробасил полицейский, продолжая светить Катале прямо в лицо. Тот сунул руку в нагрудный карман рубашки, бросая быстрый взгляд вперед и вправо. Машину взяли в кольцо четверо вооруженных автоматами полицейских. Они одинаково, как-то синхронно вспотели. Мокрые пятна чернели на рубашках в районе подмышек и груди.

Катала передал старшему наряда водительские права и договор на аренду автомобиля.

– Мы русские.

– А, Россия! – довольно осклабился негр. – Тогда примите мои поздравления: вы нарушили права. Здесь секретная зона. Сюда без специальных пропусков въезжать запрещается.

– Мы не знали, что здесь секретная зона.

– Вам необязательно знать, об этом знаю я.

– Вот так, да? – завелся Катала. – Здесь нет ни одной таблички с надписью «Секретная зона». Может, я слепой и вы покажете мне знак с надписью «Секретная зона»? Или покажите документ – papers, understood? И чтобы в нем было прописано: «Секретная зона! Пересекать секретную зону запрещено!»

Чернокожий нечасто встречал напор от иностранцев. Он набросил маску смущения и потер пальцы, давая понять этим жестом, что он хочет денег. Дальше пробурчал что-то о плохом заработке.

– Вымогатель хренов.

– Что вы сказали?

Каталин вышел из машины и поманил полицейского в сторонку. Вынув из кармана несколько десяток, протянул ему две. Тот улыбнулся, покачал головой и жестом руки указал на автоматчиков. Катала добавил еще две банкноты.

– Мерси, – поблагодарил чернокожий, пряча деньги в карман. – Нам тоже мало платят. – И снизошел до рекомендаций: – Вы ведь белый человек?

– Это смотря с кем сравнивать. – Катала смотрел на негра более чем выразительно.

– Белому человеку, как и везде в черной Африке, нужно соблюдать осторожность. Не разгуливайте по темным улицам ночью. Особенно, если вы пьяны. Счастливого пути. – Он приложил руку к мокрому берету. – Кстати, вы в какую сторону направляетесь?

– В сторону цивилизации, – ушел от ответа Катала, занимая место за рулем «Шевроле».

Руки Мамбо безжизненно висели вдоль туловища. Заботливый прихожанин налил в таз воды и начал массажировать руки жрицы. Он разогревал, возвращал в них кровообращение.

Взгляд у Мамбо пустой. Переживания истощили ее. Еще и потому, что она предрекала страданья многим – и редко ошибалась, и вот ошиблась по отношению к себе.

Внутри тем не менее разгорался огонек мести. Еще не представляя, где она найдет людей, нанесших ей смертельную обиду, нанесших незаживающую рану, она видела себя во дворце фона. Она уверена в себе, и слова ее звучат убедительно. Только верит ли ей старый паралитик? А что еще ему остается? Он-то может сидеть сложа руки, но не позволит этого своим нукерам, как говорят на Востоке.

Она снова предвидела будущее. Сегодня особенно четко. Она не могла ошибиться. И никто, даже недалекий Леонардо, не допустил бы неточности.

«Найди и убей их!»

И это все, что сказал ей фон, терпеливо выслушав ее до конца.

Мамбо не сомневалась. Она найдет их. И убьет. Найдет первой. Где? Важно, очень важно узнать, какое направление возьмет полиция, и идти в другую сторону.

К утру следующего дня она располагала точными сведениями. Полиция еще накануне вечером выставила усиленные посты в направлениях «двух столиц». И Мамбо, указав рукой на север, сказала Леонардо:

– Они не дураки. Они хотят улизнуть из Нджамены. Они выбрали долгий и опасный путь.

– Они опережают нас на сутки, – ответил Леонардо, опираясь на ствол охотничьего карабина и тоже глядя в северном направлении, туда, откуда явились похитители.

– Где-нибудь да они застрянут. – Она четко представила себе не дороги, а направления. На отдельных участках дорог попросту не существовало, и всякий, кто рискнет преодолеть несколько километров по незнакомой африканской местности, рискует остаться там навсегда. – Мы догоним их.

– Есть еще железная дорога, – напомнил Леонардо. «Железка» практически одна и связывает она Дуалу с севером страны. Протяженность путей тысяча километров.

– Поездом они не поедут, – ответила Мамбо, думая о главном транспорте в Камеруне – пассажирский поезд «Северная газель», курсирующий по маршруту Дуала – Нгуандере. – Очень заметно.

Она ненадолго задумалась.

– С чужаками путешествует кто-то из местных.

– Почему ты так решила?

Жрица провела ладонью по своему лицу и выразительно округлила глаза:

– Потому что девочка черная.

В рассуждениях Мамбо Леонардо нашел много резона. Может быть, потому, что ход ее мыслей был очень прост.

– Ты готов? – спросила она.

– Заедем по пути ко мне домой, – ответил Лео. – Я возьму другую винтовку. «Коробочную».

– Какую?

– В смысле «подарочную». Мне ее подарил один белый. Отблагодарил за услугу: я показал ему, где много-много дичи. У него патроны кончились, а дичь, казалось, все прибывала.

Мамбо пересчитала деньги, которые ей, в свою очередь, отсчитала прижимистая рука казначея. На дорожные расходы хватит, даже останется. Ей в отличие от командира русской тройки не придется идти на подкуп. Она пойдет по следу, которые оставили русские. Они в конце концов встретятся.

Все мысли жрицы строги, прямы, просты, как уже отмечал Леонардо, никаких отступлений. Кроме одного, которое не давало Мамбо покоя. Так рисковать, как рисковали русские, можно только ради собственного ребенка. Или за очень, за очень, подчеркнула она, большие деньги. Или она что-то пропустила?..

Она закрыла храм «без объяснения причины», как закрывают частную лавочку. Она была вольна в этом вопросе. До ее ушей никогда не доходил ропот прихожан – только восторженные голоса, встречающие ее даже после недолгой отлучки. Ее чтили и уважали так же, как и ее мать, которую прозвали Великой жрицей, женщину, чью могилу Мамбо раскопала два года назад. И ее могилу ждала такая же участь. Череп старой мамбо в этих краях считался бесценным. Голова льва по сравнению с ним – глиняный черепок.

Едва Мамбо подумала о Ниос: мол, чего она задерживается, как увидела ее, спускающуюся по дороге с холма. Кимби шел позади, придерживая норовистую, как газель, сумку на колесиках. Жрица скривилась: вот уж неразлучная парочка! О том, что они любят друг друга, точнее, как именно они любят друг друга, она узнала в тот день, когда они заступили на вахту. Она чуть приоткрыла дверь в храм, где самовольник Кимби зажег свечи, и наблюдала сцену обоюдного желания, накрывшего обоих. Они как сговорились, бросившись навстречу друг другу и срывая на ходу одежду. Очень похоже на постановку, но чересчур откровенно даже для специфических трупп из Франции. В храме часто проливалась кровь животных, и тот факт, что здесь же прольется семя, жрицу ничуть не беспокоил.

Ответив кивком на кивок Ниос, Мамбо усмехнулась, вспомнив подругу в московской квартире. Там она, можно сказать, распоясалась, бросив жрице: «Это тебе не ножом махать. Раз – и готово!» Тогда она опешила на мгновение. Пришла в себя быстро: тут не Африка; тут и Кимби, и Леонардо могу рассчитывать на снисхождение; а ей придется смириться с их выходками.

Как будто вчера это было – так четко Мамбо увидела картинку из прошлого, не замутненную долгой чередой дней и ночей.

У нее был приличный джип, на котором не страшно было пускаться в путешествие даже по всей Африке: полубронированный «Пежо» с полезной нагрузкой до полутонны, производство которого началось в начале 80-х годов по лицензии на «Мерседес» серии «Джи». Это была списанная – без верха – машина, отмотавшая под военным водителем сто пятьдесят тысяч километров. Однако ресурсы ее были неисчерпаемы. Двигатель и трансмиссия могли не раз перекрыть эту впечатляющую цифру. Существовали «французские джипы» и в более крутом исполнении – полностью бронированные, предохраняющие экипаж от пулеметного огня с длинной дистанции, а также от пехотных мин. Кто-то из французских начальников передал эту машину в дар фону, а тот переадресовал ее Мамбо, посчитав такой подарок оскорблением для себя, инвалида.

Мамбо сама села за руль и, оглянувшись на свое жилище, запечатлев в голове дверь святилища с навесным замком, тронула машину с места.

Напротив дома, построенного из природного камня, Леонардо выпрыгнул из джипа, не открывая дверцы, на ходу, чем рассердил жрицу, пославшую ему вслед ругательство.

Он пробежал мимо подслеповатой бабушки, которая, однако, сутки напролет не выключала телевизора, слушая свои любимые сериалы из далекой Аргентины. Если сказать, что внук пошел в нее, значит, ничего не сказать: она была очень высокой. И очень толстой.

Внук зашел в свою комнату и открыл кладовку. Внутри царил идеальный порядок. Два охотничьих ружья «Ремингтон» были готовы к работе. Равно как и пара крупнокалиберных револьверов «анаконда» – отличная защита, если раненый зверь приблизится на расстояние выстрела из этого оружия; хотя с таким пистолетом сорок четвертого калибра можно раненым подбираться к здоровому зверю. Плюс ножи и боеприпасы.

Леонардо сложил в продолговатую сумку пару револьверов, которые автоматически переименовывались в дамские, поскольку предназначались для Мамбо и Ниос. В женщинах он был уверен, чего нельзя было сказать о Кимби, по сути, креатуре самого фона. Не забыл и комплект – пару носимых радиостанций «Моторола».

А теперь главное – «коробочная версия» снайперской винтовки. Леонардо не случайно употребил этот термин: заводская упаковка могла впечатлить кого угодно: чемодан на роликах с опоясывающей его «молнией». Расстегнув замок, он откинул крышку и один за другим извлек несколько блоков разобранной винтовки. «Куверт» – это было официальное название британской винтовки L96 A1 PM, которая подверглась некоторым изменениям: ствол был оснащен глушителем, а стал складывающимся. Из этой винтовки можно было стрелять любыми патронами 7,62х51 миллиметров, но только применение спецпатронов с дозвуковой скоростью пули обеспечивало тихий выстрел.

В спортивном костюме, с чемоданом, который не отличался от тех, с которыми путешествуют туристы, с дорожной сумкой он действительно выглядел спортсменом.

Подслеповатая старуха крикнула ему вдогонку:

– Куда ты?

– На охоту, бабушка!

И поспешил к машине.

– Зачем тебе две сумки? – спросила Мамбо. Лично она ограничилась одной дорожной, не считая сумочки, с которой она не расставалась, куда бы ни лежал ее путь.

– В этой оружие для вас, – пояснил Леонардо, передавая сумку Кимби. – А это для меня. На охоте «Ремингтон» даст ей сто очков вперед, но она – снайперская, – подчеркнул он. Леонардо надеялся, что винтовка покажет себя, покажет класс. Он снова приманивал к себе сомнительные события.

Мамбо была одержима. Теперь в это окончательно и бесповоротно поверили ее спутники. Леонардо не решился покрутить пальцем у виска, может быть, потому, что и сам был одержим идеей достать русских. В его груди не было места чувствам мести, ненависти – азарт, жажда крови раздувала его ноздри. Он раз десять просил Мамбо: «Дай я поведу машину». Она не отвечала ни жестом, ни голосом. Разве что в такие моменты еще больше белели костяшки пальцев, которыми она вцепилась в руль; она не отпускала его на протяжении двенадцати часов. Сколько еще она продержится?

Ниос и Кимби устали переглядываться на заднем сиденье, обмениваясь когда взглядом, а когда короткой фразой. В такие моменты Кимби говорил чуть громче, с таким расчетом, чтобы Мамбо не разобрала смысл сказанного: «Ей виднее, правда? Она босс». Только Ниос не была уверена в том, что жрица не слышит ее дружка.

Мамбо не чувствовала ни боли в спине, ни колик в правом боку из-за неподвижной ноги на педали газа. Фактически она окаменела. А разум жил отдельно от тела. И воля не жила в ней, но окружала аурой. И в этой оболочке она неслась вперед подобно торпеде нового поколения.

Она позволила сменить себя за рулем на сафари – так называют еще и автозаправочную станцию, и расстояние между одной АЗС до другой. Она заняла место Леонардо, давая ему понять: закончишь заправлять машину, садись на место водителя.

Было раннее утро. Дорога красной стрелой летела мимо песчаных дюн, оставляя солнце по правую руку. Мамбо отгородилась от него рукой. Леонардо вынул из нагрудного кармана солнцезащитные очки и, управляя одной рукой, разложил дужки, помогая губами. Когда он водрузил их на нос, морщины на его лице тотчас разгладились.

Глава 14

Главный переход между Камеруном и Чадом действовал на севере страны, прямо напротив столицы Чада, Нджамены. Перед мостом через пограничную реку Шари, возведенным десять лет назад, скопились машины. Самые нетерпеливые водители сигналили, поторапливая пограничников как с одной, так и с другой стороны.

– Идиоты! – выругался Катала, сидя за рулем. – Пограничник, он и в Африке пограничник. Пограничников злить нельзя: они как пчелы. Собираются в рой и начинают жалить.

Катала выпускал пар за всех. Они напрасно больше двух часов прождали Юсуфа Дари.

Как безопасно проехать через границу, подсказала Мэрион. Она вышла из машины за полтора-два километра до перехода, прихватив с собой сумки – со своими вещами и вещами Сюзон. Сейчас она, судя по всему, подходила к посту. Ее задача – нарисоваться перед пограничниками, и, похоже, она с этим справлялась. Катала повернул голову, когда рядом остановилась Мэрион и склонилась над дверцей.

– Пожалуйста, помогите нам добраться до центра. Дочь очень устала. Мы вам будем очень признательны. Всего четыре километра.

– Я бы понял, если бы было всего сорок, – Катала подмигнул Сюзон. – Пешком дойдешь, не маленькая.

Мэрион пошла дальше, к следующей машине.

Нико смотрел ей вслед. Одетая в цветастую юбку и спортивную майку, с сумками и ребенком за руку, она была похожа на цыганку. Он не знал, что она говорила в ответ на предложение подвезти ее до столицы. Пограничники уже заметили ее. Они видят подобные картины десятки раз в день, и они замылили глаза. Но они наверняка насторожатся, если вдруг человек, просящий о помощи, эту помощь отвергнет. Жаль, нахмурился Нико, эту деталь они не обсудили с Мэрион. Причина тому – доверие к этой молодой женщине. Он не хотел затрагивать тему корысти, но, когда Мэрион подошла к следующей машине, Нико, улыбнувшись, буквально услышал Мэрион: «У вас не найдется тысячи евро на билет? Нам с дочерью нужно срочно улететь в Европу».

Наконец пограничный пункт заработал в прежнем режиме, без задержек. Катала тронул машину с места, когда у Мэрион практически не осталось выбора и ей предстояло либо остаться на месте, либо идти назад. Водитель остановился, повинуясь еще и жесту пограничника, а Мэрион вдруг подошла к другому и, показывая на машину, а конкретно – на Каталу, что-то быстро заговорила.

– Приехали, – Катала заиграл желваками. – Я с самого начала был против этой бабы. Еще удивляюсь, почему она не сдала нас раньше.

Пограничник в звании капитана поглядывал из окна постового здания на вереницу машин: как обычно, уехать в Камерун желающих больше. Но и в сторону Чада скопилось порядочно автомобилей. Оперативная сводка из главка, в которой говорилось о похищении камерунской девочки и похитителях, пришла на этот пограничный переход только сутки назад. С одной стороны, оперативностью тут не пахло, а с другой – в самый раз: сюда быстрее, чем за двадцать четыре часа, не доберешься. Так что сводка оказалась горячей, как пирожок. Ее сменщики прикнопили на стенд вкупе с прочими бумагами, включая фотографию с изображением торжественного открытия моста.

Капитан никогда не допивал кофе до донышка, всегда оставлял глоток для того, чтобы выплеснуть его в плетеную урну для бумаг. Вот и сейчас плеснул, как пометил, и, прихватив оружие, вышел из помещения.

Нико смотрел вперед и ни жестом, ни взглядом не отреагировал на вооруженного автоматом офицера, оглядывающего салон через опущенное стекло и ухватившегося крепкими пальцами за водосточный желобок. И все же краем глаза Нико следил за Мэрион, которая целиком и полностью перешла под защиту двух постовых. Она снова показала на машину, коснулась головы Сюзон, крепче прижала ее к себе, постовой в ответ покивал и, поправив автомат, направился к ним. Несколько секунд, и он встал у левой дверцы, блокируя любую агрессию со стороны водителя. Капитан, не распрямляясь, постучал пальцами по крыше. Нико повернул к нему голову, изобразив дежурную улыбку.

– Документы, – потребовал он, пожевав своими чуть потрескавшимися губами, и без паузы продолжил: – С какой целью вы едете в Чад?

– Мы путешествуем, – ответил Нико, опережая, как ему казалось, Каталу. Но тот против обыкновения не стал встревать в разговор. Его взгляд намертво приклеился к кобуре пограничника. Он сотни раз отрабатывал один и тот же прием, который в конце концов он довел до совершенства. Опускал плечи и подавал их вперед, левой рукой рывком откидывал полу одежды, которая прикрывала кобуру, и открывал доступ к оружию, а правая тем временем вписывалась в рукоятку пистолета. Указательный палец ложился вдоль ствола, а большой был готов открыть кобуру. Дальше он выхватывал пистолет с завидной оперативностью – прямо и вверх, пока ствол полностью не выйдет из кобуры, а затем добавлял «левого винта»… Он посылал подальше инструкторов, которые твердили ему: сжимай рукоятку так сильно, будто в руках у тебя пудовая гиря. Нет, он выработал свой стиль, вдвое уменьшив рекомендуемый вес. Сейчас Катала мысленно прогонял свои действия. Конечно, будет трудновато оперативно выхватить пистолет из кобуры противника. Придется с ним повозиться, рассуждал Катала, словно находился не на пограничном посту, а в спортивном зале. Бросил быстрый взгляд на Нико: а как же его предостережения насчет чистоты – никаких трупов, никаких серьезных увечий?

«В случае если нас арестуют, обвинения будут значительно меньше, а приговор мягче».

Считай, уже арестовали. Двое автоматчиков блокировали безоружных в машине. Дернешься, получишь пулю, продолжал рассуждать Катала. А что там Нико? Да хоть что: по крайней мере, двое пограничников знают о похищении Сюзон. Он перевел взгляд на Мэрион, которая продолжала жаться к постовому сооружению, находясь в тени, там, где ей указали место. Какие цели она преследует? Ведь она останется без денег. Хотя кто это сказал? За возвращение внучки ей заплатит султан – вдвое, втрое больше.

Сволочь.

Ах, если бы не мягкотелость адвоката… По всей стране разбросаны военные блокпосты, на которых вооруженные охранники не преминут проверить документы у белых и затянут старую песню о том, что бумаги не в порядке. И только доллары могут устранить этот недостаток.

– Русские? – спросил офицер с приплюснутым носом и широченными ноздрями, не закрывая паспорта Николаева.

– Да, – ответил адвокат.

Пограничник склонился еще ниже и несколько мгновений неотрывно смотрел на Каталина; на Живнова ноль внимания, как будто его не существовало. Нико ждал команды: «Выйдите из машины». Он подчинится, но прежде обменяется взглядом с Каталой: «Я пойду». – «Не стоит этого делать». Он чувствовал заряженность товарища, который, как ему казалось, посылал ему мысленные месседжи: «Здесь некому слушать вариации из оперы „Мельничиха“».

– У меня к вам просьба, – вдруг услышал Нико. И ответил так быстро, что не узнал себя, спокойного, выдержанного; по идее, такой скоропалительный ответ мог дать Каталин. – Да, да, конечно, слушаю.

Обычно после подобной скороговорки следует обыск машины и более тщательная проверка документов, сверка по базе данных и живым людям.

Пограничник ничего необычного не заметил. Он указал на Мэрион.

– Видите эту женщину с ребенком?

«А, Мэрион и Сюзон? Вижу, конечно».

– Где?

– Вон там, – он указал рукой.

– Теперь вижу.

– Ей нужно в центр. Может быть, подбросите ее? Сегодня водители несговорчивые. Обычно в подобных ситуациях женщинам, а уже тем более женщинам с детьми не отказывают.

– Нет проблем. – Нико обернулся, всем видом показывая, что присматривает место для пассажиров, и обмер: на заднем сиденье, там, где часом раньше сидела Мэрион, лежала кукла.

Капитан машинально повторил за Нико и тоже увидел детскую игрушку.

– Чья это?

Мэрион, покусывая губы, старалась разглядеть через пыльное лобовое стекло лицо Николаева. Он, наверное, ругает ее на чем свет стоит. Она невольно и всерьез втянулась в игру и могла найти оправдание своей инициативе: русские мужчины и собой рисковали – это их право, но они рисковали и жизнью Сюзон, и Мэрион, и последняя была вынуждена защищаться. Она нашла, казалось, способ обезопасить себя, избавив от подозрений, обратившись к пограничникам напрямую. Прямота, на ее взгляд, частенько обезоруживает. Но не всегда. Интересно, сегодня такой день, когда прямота обезоруживает? Ей стало смешно от своих мыслей, которые она едва не произнесла вслух, но проартикулировала – точно. Это был смех на нервной почве.

«Мэрион»…

Она не раз и не два переходила границу в этом месте. И если уж она не узнала ни одного пограничника, то ее не узнают и подавно. Сотни женщин с детьми и без проходят по мосту ежедневно. Если брать в масштабах года, то счет шел на миллионы. Это и многое другое легло в расчет, когда Мэрион подбирала вариант перехода через границу.

– Мэрион…

Уже во второй раз девочка назвала ее по имени. Не мамой, как они договаривались. Что не могло не ускользнуть от внимания пограничника, стоящего рядом. Или она ошибается?

Нико смотрел на Живнова, и взгляд его как будто говорил: «Игрушка рядом с тобой, тебе и отвечать».

Кукла могла принадлежать только девочке; черной или белой – вопрос открытый. К этому часу Нико располагал общедоступными сведениями: на их пути выставлены усиленные посты – в направлении Яунде и приморского Дуалы. Скорее всего, и этот северный пограничный переход получил соответствующие директивы и принял их к сведению.

– Это кукла вуду, – вдруг сказал Живнов, глядя прямо в глаза капитана. – Мы купили ее в Фумбане. Сувенир. К ней еще идут серебряные сабельки – втыкать в тело. Сейчас я поищу. – Он полез в сумку.

Пограничник громко рассмеялся.

– Это не кукла вуду. Какие же вы простаки! Вас обманули. Нельзя быть такими доверчивыми. Так я позову женщину?

– Да, зовите ее вместе с ребенком.

Живнов стал пусть не героем дня, но героем часа. Он не скрывал улыбки и был похож на Юрия Деточкина после премьеры: самый счастливый человек на этой земле. Как и герой комедии, он сидел на заднем сиденье машины. Но рядом с ним не было конвоиров – только Мэрион и Сюзон, к которой он тоже начал привязываться.

На середине моста через реку Шари, по которой проходила граница с Камеруном, Катала провозгласил:

– Ну вот мы и в Чаде!

А по сути дела, они находились в столице, от центра которой до водораздела всего-то четыре километра. Правда, она сливается с еще одной рекой, и по ней тоже проходит граница.

Протеже второго секретаря французского посольства подвел на первом этапе, и Николаев не исключал серии. Однако без его помощи о втором этапе можно было забыть: адвокат был авантюристом, но, как говорят, не до такой же степени. Тем же ключом Нико открыл для себя столицу Чада: при переходе границы пограничник, возвращая ему документы, стандартно приветствовал его: «Добро пожаловать в нашу страну!» Он слышал что Нджамена – «бестолковый африканский город», но не до такой же степени. Более грязного, похожего на большую африканскую деревню, Нико не видел. Он сравнил его с павлином, извалявшимся в грязи. Катала за рулем машины тоже чувствовал себя новичком. Он то и дело переключал передачи: первая, вторая, снова первая. Трудно передвигаться по улицам, по которой бродят козы и верблюды, где каждому второму вьючному велосипедисту нужно отчаянно сигналить – но все без толку: никто здесь не уступит дорогу машине.

Нико бросил водителю «остановись» и сделал очередную попытку связаться с Юсуфом Дари, и наконец-то услышал ответ. Он предположил, что Юсуф назначит место встречи в центре, однако тот придерживался иного правила. В Нджамене три больших района: христианский юг – а по сути, «дикий запад» на черный лад, мусульманский север, где вся жизнь притаилась за высокими глиняными заборами, и центр с его европейскими кварталами нараспашку. Они встретились на окраине города. Напротив рынка, где продавался скот, стояло множество машин, в основном грузовые и пикапы. В воздухе витал неистребимый смрад мочи и такие же неистребимые мухи, превращающие жизнь домашних животных в ад.

Юсуфа Дари Нико узнал сразу и тихонько выругался, хотя имел все основания сорваться на него.

– Почему вы сразу не представились? – спросил он, пожимая ему руку, а заодно отмахиваясь от мух. – И почему назначали встречу здесь? Министерство внутренних дел, которое выдает иностранцам разрешения на выезд за город, контролирует рынок? Боже, как этот похоже на Россию, – не удержался от язвы адвокат.

– Для похитителей вы хорошо держались. Ни одного прокола, не считая куклы. Я держал ситуацию под контролем.

«Да, ты молодец». Нико мысленно послал капитана в задницу. Он не раз встречал людей такого склада. Они особо чувствительны к моментам, которые возвышали их прежде всего в собственных глазах. Ну а уж если представится возможность открыться… Сейчас Юсуф – режиссер, исполнитель, импровизатор, – не подавая виду, наслаждался собой, потягивал этот момент, как дорогое вино.

– Вы привезли деньги?

– В этом месте я могу развернуться и уйти.

– Идите.

Нико покачал головой, вынул из кармана заранее припасенную сумму и вручил Юсуфу. Тот убрал деньги в карман и пощелкал пальцами:

– Документы.

– А-а, – многозначительно покивал Нико. – Вам нужно сбегать в МВД и выбить нам разрешения. А границы с Суданом и Ебби-Бу уже открыты?

– Ебби-Бу – это не государство, а населенный пункт. Это оплот сепаратистов.

И только сейчас он заметил, что Юсуф сильно нервничал. Он так умело скрывал это, что только бисеринки пота на лбу выдали его. И когда адвокат вгляделся в лицо Юсуфа внимательней, увидел напряжение в его глазах.

Был бы на его месте Катала, он бы схватил пограничника за грудки и выдал стандартный набор: если ты… то мы. Угрозы действуют на всех, но каждый реагирует по-разному.

Но в чем причина напряжения Юсуфа? Если бы он собрался сдать русских, сделал бы это на посту. Не получил бы деньги? Ему стоило представиться, и деньги из кармана Нико перекочевали бы в его карман.

Но скоро все прояснилось. Оказалось, он боялся самого себя, своей решимости и «вероотступничества» – в каких он отношениях с разведчиком и дипломатом Энтони Яном? Не он ли главное препятствие на пути стяжательства?

– Так сколько вы хотите сверху? – переспросил Нико, когда Юсуф раскрыл перед ним карты. И вынужденно повел себя как дипломат: он не стал упоминать имя французского дипломата, чтобы это давление не побудило пограничника к конфликту. Он должен получить свое. Как говорят, по игре карты.

– Две с половиной тысячи, – повторил Юсуф, потея еще больше. – Условия изменил не я, а чиновник из МВД. У меня есть только свобода передвижения – из Камеруна, где я живу, в Чад.

Адвокат фактически скопировал с него: щелкнув пальцами и, не поворачивая головы, он подозвал Каталина.

– Саша, возьми из нашей кассы две с половиной тысячи долларов и принеси мне. Время не ждет, – поторопил Нико, изучив его натуру.

Прошел час. Юсуф должен был вернуться двадцать минут назад. Время поджимало. Еще полчаса, и нужно будет ехать в аэропорт – с паспортами и разрешениями или без них. И, сделав дело, искать выход на Энтони Яна.

Катала по-своему поддерживал товарищей, хотя обращался к Мэрион.

– В нашей школе парень учился, на год младше меня, он классно рисовал. Вроде бы какая связь между художником и девочкой, сердце которой я хотел завоевать, а попросту трахнуть?

Мэрион пожала плечами: «Пока не понимаю».

– Самая прямая. Однажды я выдал его рисунок за свой, и девочка растаяла: «Это ты нарисовал?» Ну а кто же? – сказали мои глаза. Она посмотрела на мои руки. А они уже в то время могли многое. Она не поверила. Точнее, ей требовались доказательства. И я тормознул на перемене художника, растолковал ему, что и как. Он оказался покладистым парнем. Сотворил мне три заготовки. На одной – треть рисунка. На второй – две трети. На третьей – готовый продукт. И вот на уроке химии, кажется, я начал реализовывать план по совращению телки. Прикрыл рукой тетрадку и делаю вид, что рисую. Она тихонько спрашивает: «Что рисуешь?» Я отвечаю: «Не могу сказать. Это сюрприз. После урока покажу». Потом делаю вид, что сдаюсь, показываю ей первую заготовку. Она в ответ большой палец: «Классно!» Ну, я дальше черкаю, какие-то восьмерки, кренделя, матерные слова, все что угодно и где угодно, только на второй заготовке. Проходит десять минут. Подруга проявляет нетерпение. Я показываю ей готовый на две трети рисунок. У нее глаза на лоб. Я даю ей еще десять минут. Снова закрываю тетрадку рукой, рисую на листке голимую порнуху – как могу, конечно, реализую свои фантазии. После урока вручил ей готовый рисунок. Он при ней рождался, она сама все видела.

– Ну, так ты завоевал ее сердце? – спросил Нико, воодушевляясь: он увидел знакомый синий «Рено» Юсуфа, а потом и его самого в салоне машины.

– Да. В тот же вечер. У нее дома.

Адвокат поспешил навстречу. Забрав у него документ и пропуска на выезд из города, он сгладил, как мог, отношения:

– Кстати, до меня дошла причина, по которой ты назначил место встречи на рынке. Здесь далеко не центр и на помощь не позовешь.

– Почему же? Любой может позвать на помощь. Но далеко не любой протянет тебе руку.

Они обменялись улыбкой и рукопожатием. Юсуф напоследок сказал:

– У тебя остался мой номер телефона. Будут трудности, звони.

Глава 15

Павел Живнов уже в который раз проверял связь, бросая взгляд на экран мобильника. Связь в зоне аэропорта Нджамены запредельная. Казалось, не хватает длины шкалы на экране. Связь моментальная, слегка нервничал он. Не успеешь нажать на кнопку, как услышишь длинный гудок.

Он поочередно бросил взгляд на товарищей. Адвокат нервничает, хотя виду не подает. Смотрит прямо перед собой, покусывая губу; когда замечает это, проводит по ней языком, пальцем, прикусывает и его. И все начинается сначала.

Каталин следит за собой. Ни одного жеста, ни одного мимолетного движения, звука, что указывало бы на волнение. У Живнова сложилось впечатление, что Катала при открытых глазах медитирует. Но медитация его чутка. Он моментально отреагирует на любой «внешний раздражитель»; не застать его врасплох и вопросом.

Мэрион владеет собой «по принуждению»: девочка у нее на руках почувствует любую слабину, дрожь, и это настроение тотчас передастся ей. Пожалуй, сейчас роль Мэрион в отряде оказалась самой важной. Это почувствовалось только на подступах к главному рубежу. Живнов бледно улыбнулся: «Двенадцать решительно настроенных мужчин и одна девочка». А куда приткнуть Мэрион? Она член команды только на одну операцию, она ничего не знает об основной.

Простенькая мелодия телефонного звонка прозвучала в душном салоне машины автоматной очередью. Николаев не сразу ответил на вызов. Он по-прежнему смотрел вперед, чуть склонив голову, словно не мог оторваться от разводов на лобовом стекле. Он даже не посмотрел на экран, чтобы прочитать на нем имя абонента.

– Николаев.

Живнов заметил, что адвокат никогда не называет себя по имени. Привычка? Даже здесь, в Африке, среди своих, где ему могли позвонить только свои?

– Да, Вивьен. – Он намеренно обозначил француженку по имени, привлекая общее внимание. – Как ты сказала? Да, понял. Конечно, запомнил. До связи.

– Ну? – вопросительно поднял подбородок Каталин.

– Она вся на нервах.

Катала не выдержал и громко рассмеялся. И припомнил фразу из американского боевика:

– Если вы не переносите жару, на кухне вам лучше не работать.

– Нам ждать минимум два часа, – Николаев бросил взгляд на экран телефона, отмечая время. Подышав на стекло, протер его рукавом рубашки. – Наперед будем связываться с пилотом, а потом с Вивьен.

– Наперед? – Каталин хмыкнул. – И с чем связана эта конспирация?

– Думаю, не все в порядке с бумагами на детей. – И снова посетовал: – Большая партия…

– Жадность фраера сгубила. – Катала покосился на Живнова, отмечая бледность на его лице, его подрагивающие руки. Налицо все признаки страха, но Живнов был не из таких. – Что, спекся, легионер? Сходи опростайся, легче будет.

Живнов ответил ему вымученной улыбкой.

Катала передразнил его и взялся за ручку дверцы.

– Пойду разомнусь.

– Разомнись с пользой, – напутствовал его Николаев. – Займи удобное место для наблюдений за самолетом. Обращай внимание даже на автозаправщики, на обслуживающий персонал.

– Со мной ты будешь поддерживать прямую связь или там через второго пилота?

С этими словами Каталин вышел из машины и неторопливо пересек участок парковки. Пара мгновений, и он смешался с пассажирами у центрального входа.

– Достал он меня, – еле слышно произнес адвокат. Каталин выражал общее настроение, избегая подтекстов. Отличный боец, но посредственный разведчик, еще раз подытожил Нико.

«Спекся, легионер? Сходи опростайся».

Нико в упор посмотрел на Живнова и отдал распоряжение.

– Ты тоже на воздух иди. Ты знаешь, что делать.

Живнов кивнул и тоже вышел из машины. Он занял место за столиком летнего кафе, успев, однако, подумать, о нелепости этого определения в стране, где круглый год лето.

– Кофе, – сделал он заказ подоспевшему официанту. Сделав первый глоток, набрал номер телефона, который помнил наизусть. Несколько секунд, и ему ответили на французском.

– Полиция?

– Да, представьтесь, пожалуйста.

– Я сделаю по-другому: назову вам организацию и имена тех, кто незаконно хочет вывезти из страны детей… Да, вы правильно поняли. Самолет отправится через полтора часа.

Нико не смог бы объяснить, по какой причине он медлит. Настала очередная стадия операции – прощание с Мэрион. Но только для того, чтобы чуть позже снова сказать ей «здравствуй». И было видно, как ей тяжело прощаться с Сюзон. Может быть, причина кроется в сплетении рук этой худенькой, но сильной женщины и беззащитного ребенка? Мэрион на протяжении нескольких дней была для девочки матерью, и только с ней Сюзон чувствовала себя спокойно. Или в безопасности дело? Пожалуй, ей такие чувства были неведомы. Хотя как знать.

Николаева поторопил Живнов, тронув командира за плечо:

– Пора.

– Да, – быстро кивнул Нико.

Он вышел из машины, потянулся, разминая затекшие мышцы спины, и неспешно направился к зданию аэропорта. Оглянулся на полпути и не сразу отыскал среди сотен машин белый «Шевроле». На мгновение он ощутил в груди тревогу: пока он шел, кто-то занял его место за рулем и увел машину, на заднем сиденье которой сидели, обнявшись, Мэрион и Сюзон.

Он подошел к телефону-автомату и вынул из кармана карточку, на которой осталось три тысячи франков, ровно одна минута разговора с Москвой. Нико набрал номер, который все эти дни хранил в памяти, и с нетерпением стал дожидаться соединения. Пять, десять длинных гудков. Почему пилот самолета так долго не отвечает на вызов?..

Это нервы дают о себе знать. Нико точно был уверен: чем ближе финал, тем чаще бьется сердце. Отчего-то в начале пути не так сильно беспокоишься, как в конце. Конечно, столько пройдено, пережито, что терять это на последнем шаге обидно. Кажется, в спину дует ветер несправедливости.

Нико мысленно сотворил на груди крестное знамение, когда трубка ожила.

– Алло?

– Рене?

– Да. С кем я говорю.

– Это Нико. Ты должен помнить меня.

– Конечно. Перезвони через пару минут. Вивьен сейчас нет рядом, а я занимаюсь проверкой оборудования. До связи.

– Эй, у вас все в порядке?

– Пока да.

Нико положил трубку на рычаг, давая старт забегу на сто двадцать секунд. Два круга по шестьдесят. Когда стрелка повернет на второй круг, прозвенит колокол.

Нико не мог припомнить, когда он так переживал, нервничал, на его взгляд – беспричинно. Устал? Предчувствует опасность? Она не отпустит его до самого конца. И он вдруг представил, что конец совсем близок. Он плюют на Вергельда и думает только об одном, ждет того момента, когда он передаст девочку матери. Передаст генный материал, который позволит ему выиграть дело, защитить клиентку.

Генный материал. Тогда ему было все равно, как это называется. Сейчас все перевернулось с ног на голову. А точнее, наоборот. Он понимал, откуда растут корни этой сентиментальности, которая готова взять за горло…

Он позвонил Каталину, отчетливо представляя его в зале прилета, не спускающего глаз с самолета французской авиакомпании.

– Ты видишь его?

– Да, – ответил Каталин, хрустя крекерами. – Он в двухстах метрах от вокзала. Десять минут назад от борта отвалил заправщик. Идет предполетная подготовка. Пара летунов осматривает самолет.

Секундная стрелка завершила второй круг и пошла на третий. Нико выждал еще минуту и снова позвонил пилоту. В этот раз на вызов ответила сама Вивьен.

– Привет, – поздоровался Нико. – Как наши дела?

– Не хочу сглазить.

– Ты же не цыганка. – Адвокат наконец-то сбросил напряжение. Он сказал одно, а подразумевал другое: «Ты же еврейка. Как ты можешь сглазить?»

– Через десять-пятнадцать минут к воротам, ведущим на летное поле, подъедут три автобуса. Будь начеку. Как только мои люди начнут выводить из автобуса детей, быстренько присоединяйся к ним. – Пауза. – Планы изменились.

– Что это значит? – Николаев заиграл желваками и до боли в пальцах сжал телефонную трубку.

– Я не смогу взять на борт взрослых, только ребенка.

У него отлегло от сердца. И снова он мысленно открестился от Вергельда, и его конкурентка автоматически превратилась в злейшего врага. При таком раскладе она, по сути дела, бросала «взрослых» в Чаде: не маленькие, выберутся. А путь в Камерун им заказан. Их фото развешаны на каждом столбе.

Как выбираться из Чада? Без геморроя – никак. Из Москвы в Нджамену и обратно прямых рейсов нет. Можно улететь в Париж – рейсы два раза в неделю. Но улететь можно только одному – только у Николаева открыта французская виза. Можно остаться здесь навсегда, зарабатывая на жизнь музыкой: вместо тамбурина и флейты услаждать слух мусульман-суннитов чарующими звуками скрипок.

Полдела. Это слово вернуло Николаева в реальность. Они сделали полдела. Ну, чуть меньше. Они почти вытащили девочку из этой чертовой страны, этого преддверия ада. Почти – придется еще подождать. Подождать и взрослым, и детям.

– У тебя есть соображения насчет взрослых? – спросил он.

– Только одно, – ответила Вивьен.

Чего она тянет? – не мог понять Нико. Он бы понял ее, если бы она вымогала деньги или искала выгоду. Ему казалось, он достаточно изучил эту женщину, чтобы при случае довериться ей. Достаточно – не означало всецело, поскольку Нико больше изучал характер ее работы, а точнее – миссии. По большому счету, он имел дело с целой организацией, чья благотворительность стала мировым достоянием.

– Ну? – поторопил он ее.

– Помнишь, в конторе Армана Ришпена ты спросил о конкуренции?

– У меня кончаются деньги на карточке. – Нико смягчил тон. Пожалуй, в этот момент он мог признаться себе: «Да я счастливчик, черт возьми!» Он не тянул Вивьен за язык, она сама вызвала его на разговор о конкуренте по имени Юлий Вергельд. В конторе Ришпена, а потом и в ресторане он сделал все, чтобы именно сейчас прозвучали эти слова. – Да, я помню, Вивьен.

– Запомни номер телефона Юлия.

– О него мы точили языки в ресторане? Я наводил о нем справки.

– Разумеется, ты наводил справки. Он сейчас в Чаде.

– Точно?

– Должен быть в Чаде, – поправилась Вивьен. Конкретно – в селении Квартану, это примерно в сорока километрах от Абеше. Больше ничем помочь не могу. Мы увидимся возле автобуса. Не выплескивай свои чувства наружу, прошу тебя, иначе провалишь дело, засыплешь и себя, и меня.

– Это само собой. А ты не сможешь сама позвонить Юлию?

– Я попробую, – неуверенно пообещала Вивьен. – Поверь, я сделала все, что могла.

«Я тоже, – мысленно признался Нико. – Я тоже».

Он занес номер телефона Вергельда в память телефона, когда Вивьен прервала связь. У него появилось необоримое желание позвонить Вергельду немедленно. На восемьсот миль вокруг он был единственным человеком, который мог переправить через границу и детей, и взрослых, черных и белых, и бегемота в придачу. Он бросил взгляд на часы. Уже через семь-десять минут к летному полю подъедут автобусы с детьми.

Нико быстрым шагом вышел из здания аэропорта и направился к машине. На ходу позвонил Каталину:

– Саша, быстро к машине.

– Наконец-то, – услышал он в ответ.

Адвокат сел на место водителя и бросил быстрый взгляд на Живнова. Тот покачал головой:

– Облом?

– Был бы облом, если бы вы работали на адвоката Николаева, а Николаев не работал на Интерпол.

– Я с самого начала говорил, что эта носастая шлюха продинамит нас, – высказал свои мысли вслух подоспевший Каталин. – Она прокатила бы нас и в том случае, если бы местный волшебник превратил нас в маленьких сопливых негритят.

Мэрион с тревогой посматривала на русских парней. Похоже, беспокойство передалось и девочке. Она отлично понимала и по-русски, и по-французски, но большинство слов не разобрала. Мэрион тронула адвоката за рукав, спросив:

– Что случилось?

Нико улыбнулся ей:

– Все нормально. Девочка сядет в самолет, а нам придется задержаться здесь на пару дней. Вот и они.

Из-за поворота показался джип с ооновской аббревиатурой и фургон с названием французской телекомпании. За ними следовал первый автобус с детьми и еще одна машина с журналистами. Замыкали колонну еще два автобуса и машина с военными.

Николаев обязан был отработать все до мелочей, чтобы не вызвать подозрений даже у Сюзон. Пусть вполглаза, но за ним будут следить внимательные глаза Вивьен. Он вышел из машины, открыл заднюю дверцу и помог девочке выйти. Она вцепилась в его руку, но смотрела только на Мэрион. Нико все свое внимание сосредоточил на колонне машин. И с этого момента время побежало – не остановить. Ни секунды на передышку. Нико потянул девочку за собой.

– Мэрион! – она уперлась, стараясь вырваться. Теперь Сюзон чувствовала угрозу, исходящую от белых.

Они стали привлекать внимание. Несколько человек, включая водителей на парковке, посмотрели в их сторону. Николаев мгновенное принял решение, отпустив девочку. Сюзон кинулась к машине и там попала в объятья опекунши.

– Мэрион, – Нико склонился над дверцей. – Тебе придется проводить Сюзон до автобуса. Я пойду рядом. Ну же, – поторопил он ее. Он не был знаком с предстоящей процедурой, однако разумно предположил, что сопровождающие детей тянуть резину не станут. Быстренько выйдут из автобусов, построятся, возьмутся за руки и прошествуют прямо до самолета. Вслед им зашуршат видеокамеры, защелкают фотоаппараты репортеров. Они будут похожи на ненасытных гиен, повиснут на воротах, протиснут головы между прутьев, щелкнут и прошуршат лишний разок. Похоже, Николаев сейчас возненавидел весь мир, проклял все профессии. Он шел в трех шагах позади негритянки, задыхался от запаха пота, которого не замечал в духоте салона, не узнавал себя и своих эмоций. В висках простучало: «Почему? Почему? Почему?»

Его взгляд скользнул поверх головы Мэрион и вырвал среди встречающих кортеж высокую фигуру Вивьен. Казалось, и она выискивала его взглядом. Да, похоже, так оно и есть, заключил Нико. Он проверил догадку, помахав Вивьен рукой, и получил схожий ответ: она чуть приподняла руку в приветственном жесте.

Все шло как надо. По сценарию Нико.

И – новые сомнения. Он уже имел возможность убедиться в норовистости Сюзон. Она могла закатить нечто подобное, едва Мэрион отпустит ее руку. Она снова привлечет к себе внимание. Она заголосит на родных языках и выдаст в себе пятилетнего шпиона, которого тайно хотят переправить за границу. Может быть, среди детей она успокоится? «Куда тебя занесло!» – осадил себя Нико. Порой он выдавал желаемое за действительное. И сейчас многое отдал бы за то, чтобы Сюзон оказалась среди детей, и как можно скорее. До этого она вела себя, как взрослая, казалось, все понимает и старается помочь незнакомым дядям вернуть ее к маме. Надо напугать ее, совсем запутался Нико, словно предчувствовал непоправимое.

– Заголосишь, засранка драная, вернешься к султану, – чуть слышно прошептал он.

Именно сейчас стала чувствоваться адская жара Чада, зажатого в континентальных тисках, стало трудно дышать. Когда холодно, нужно дышать носом, а когда жарко – ртом? Нико натурально хватанул обжигающего воздуха и едва не закашлялся. Однако сейчас было не так жарко, всего тридцать семь градусов…

Приедут полицейские или нет? Полиция в Чаде коррумпирована и главной задачей считает вымогательство с белых. Господи, мысленно подгонял полицейских Нико, да ради такого дела, на котором можно набить карманы миллионами в европейской валюте, им стоит поторопиться.

А пока торопилась Вивьен. Она приветствовала людей из своей команды: кому-то крепко пожимала руку, кого-то обнимала, похлопывая по спине. Но тепла в ней было не больше, чем в лягушке. Казалось, она была чужда этим людям, отрабатывала повинную, а вместе они виделись… единомышленниками? Нико покачал головой: нет. Хотя термин вроде бы правильный. Он видел сектантов: замкнутых, не подпускающих к себе на вытянутую руку, с подозрением относящихся к окружающим. Адвокат мог поклясться, что уловил на себе липкие, враждебные взгляды «евро-французов». Это чувство оказалось до тошноты неприятным, а в голове вдруг возник странный образ. Он увидел сектантов во главе с Вивьен в прохладном помещении с окнами, расположенными высоко под потолком. Они образовали круг, переступая с ноги на ногу, будто в нетерпении. Все они были раздеты, включая и Вивьен, которая оказалась в центре круга, на наспех сколоченном подиуме. Ее голову венчал островерхий колпак. Такой же головной убор был в руках у немолодой уже коренастой женщины. Вот прозвучала медь сигнала, и женщина передала колпак своему соседу справа. Тот быстро водрузил его на голову и шагнул к помосту. Вивьен приняла его и крепко прижала его к себе. Она громко стонала под ним, но ее глаза оставались равнодушными.

Как и сейчас. Когда ее взгляд в очередной раз нашел в толпе Нико.

Проклятая жара.

Мозги плавятся.

В следующий миг Вивьен подала ему недвусмысленный знак: «Поторопись».

И время для это было удачное. Фактически вокруг джипов и автобусов образовалось плотное кольцо, но оно свободно рвалось в любом месте и незаметно для окружающих, образовавших это кольцо. Сюзон, окажись она на периферии окружения, однозначно будет принята за одного из сотни детей, из которых больше половины уже покинули автобусы. И Николаев отдал должное Вивьен, сумевшей организовать работу своих людей. Ни одного лишнего жеста, все по делу. И дети казались вымуштрованными кадетами. Каждый знал свое место и также не сделал ни одного лишнего жеста. Николаев не мог не подумать о том, что и в дальнейшем в их поведении кардинально ничего не изменится. Их ждут строгие приемные родители, прохлада чопорных домов, где даже дышать разрешается в унисон с часами. И здесь детства нет, и там, куда их так спешно отправляют, детством не пахнет.

Ну, где же кавалерия?

Нико пересилил желание повернуть голову в ту сторону, откуда несколько минут назад приехал кортеж, в надежде увидеть отблески спецсигналов на крышах полицейских машин. Теперь каждый его жест виделся ему подозрительным. К тому же Вивьен опять поторопила его жестом руки.

Нико вынужденно ускорил шаг.

И в это время несколько камерунцев, одетых в форму службу безопасности аэропорта, открыли ворота. Они не разрешили проехать на аэродром автобусам; опять же их жесты говорили о том, что они намерены пропускать детей группами по несколько человек.

То походило на эвакуацию. Взрослые оставались, чтобы противостоять угрозе, нависшей над этим краем; дети уезжали, чтобы возродиться в другом краю.

Нико уже приходилось проталкиваться сквозь людской частокол. Мэрион одной рукой придерживала девочку, другой была вынуждена взяться за брючный ремень адвоката. Позади, оберегая их от толпы, шли Катала и Жевун. И все вместе они олицетворяли сценку из книги Джеймса Крюса «Тим Талер, или Проданный смех» – «Гусь, гусь, приклеюсь, как возьмусь».

Катала на ходу спросил у Живнова:

– Ты точно в полицию позвонил?

– Куда еще? – огрызнулся Павел.

– Может, в чадскую вытрезвиловку, откуда мне знать?

– Заглохни, ладно? – не скрывая раздражения, попросил Жевун, работая локтями. – Или смени тему.

– Как скажешь. Поговорим об ощущениях, которые соединили вечер вчерашний и утро сегодняшнее. – Катала резко сменил тему. Сказал так, подражая спортивному комментатору Сергею Курдюкову, чтобы услышал Нико: – Какая мощь! Он носом дышал на финише!

Николаев чуть сбросил темп, выругавшись про себя. Он взвинтил темп, не отдавая себе отчета. Но по-прежнему смотрел на Вивьен – как на маяк. Как Магомет на гору, которая вдруг пошла ему навстречу. А вдоль живого кордона двинулась первая группа детей – двадцать или около того; руководил детьми рыжеватый мужчина лет сорока и женщина неопределенного возраста, одетая в сиреневый сарафан.

Нет, пронеслось в голове у Нико, в эту группу Сюзон не попадет – быстро идут, а вот со следующей…

Он уже думал об этом, как о неизбежном. Пока не анализировал провал – рано, но от разборок в представительстве Интерпола никуда не уйти. С его губ едва не сорвалось: «Я умею защищаться. Катала и Жевун умеют нападать. Отмашемся, не пропадем».

– Вот они что задумали, – прошипела сквозь зубы Мамбо.

Они приехали в аэропорт двадцать минут назад. Только здесь, в Нджамене, стоило искать следы русских.

Они меняли друг друга за рулем через каждые три-четыре часа; удивительно, но Мамбо за руль так больше и не села. Она задала бешеный ритм, а потом ушла в себя.

По прибытии в аэропорт она разбила свой отряд надвое: Ниос и Кимби отправились в здание аэровокзала, Мамбо и Леонардо прямиком направились к манящей и гудящей, как улей, толпе.

Мамбо шла за своим инстинктом. Она, как и Лео, скрыла свои покрасневшие от ветра и пыли глаза за черными очками. Розовая в черный горошек косынка завязана под подбородком. Она бы смотрелась стильно, если бы не следы долгого путешествия, особенно заметные в одежде и уж потом на лице, щедро присыпанных пылью. У Мамбо пыль скопилась и на бровях, только она не замечала этого.

– Вот они что задумали…

Она видела русского, на голову возвышающегося над толпой. Видела то, что ускользало от взглядов других: связь между двумя белыми – плечистой француженкой и высоким русским. Они смотрелись гармоничной парой, хотя их разделяла разношерстная шеренга мужчин и женщин. Для Мамбо это было очевидно.

Как оказалось, Леонардо не потратил время попусту, общаясь со жрицей. Как и Нико, он возвышался над толпой, потому, наверное, на него обратила внимание Вивьен: всего несколько мгновений она смотрела на него.

Лео вдруг встрепенулся: «Где ребенок? Где девочка?» Он увидел не ее, а человека, которого вычислила Мамбо: чернокожую молодую женщину. Та неотрывно следовала за высоченным музыкантом, кажется, держась за него.

Леонардо пожалел, что у него нет пистолета. Скорее всего, отсутствие оружия породило в нем желание выстрелить, и он не мог отделаться от него; последствия выстрела его, естественно, не трогали. Вот он вынимает из-за пояса громадную «анаконду» и взводит курок, не торопится, выбирает момент для выстрела. Когда – может быть, сейчас, когда русский раскалывал своим телом потную шеренгу? Нет, чуть позже, нужно дождаться кульминационного момента – когда руки двух человек соприкоснутся…

Дети шли по двое, держась за руки. Когда Нико прорвал оцепление, оттерев плечом молодую пару и потревожив громилу-полицейского, Вивьен была уже в двух шагах. Она стала так, чтобы вторая партия детей прошествовала, оставляя ее слева. Нико не знал, репетировала Вивьен нечто подобное или нет, но действовала она грамотно. Она повернулась к Нико спиной и протянула, не глядя, руку назад, даже пощелкала пальцами, поторапливая его. Когда она повернется, сделает шаг-другой в обратном направлении, никто не обратит внимание на ребенка, которого она будет держать за руку. Толпа, она и есть толпа. Невозможно сказать, сколько человек в ней, сто или сто один. Вивьен знает, что делает.

Нико обернулся и, словно он отправлял в Европу и Мэрион тоже, улыбнулся ей и подмигнул. Напряжение, сковавшее ее тело, не позволило ей попрощаться с Сюзон. Она отпустила руку, и девочка перешла к адвокату. Тот легонько сжал ее руку и отпустил, обнадеживая ее, вкладывая в этот простой жест столько, сколько по силам понять взрослому человеку: «Не бойся. Ты по-прежнему в безопасности».

В безопасности. Тут Николаев мог рассмеяться во все горло.

Он не мог разобраться со своими ощущениями, но полагал, что может понять, какие чувства сейчас в душе у пятилетней девочки. По сути, к концу пути ей было уже все равно, кто рядом с ней, хорошие люди или не очень, свои они или чужие. Любой взрослый запутался бы, а здесь ребенок. Она доспела, налилась, как яблоко, что, собственно, устраивало Николаева. Где-то в глубине его души возился надоедливый червячок, и вот ему-то будет не все равно, если Сюзон не оглянется, не бросит скрытый взгляд на человека, который рисковал ею больше, чем собой. И это было самое слабое звено в операции, построенной и на взаимоотношениях тоже.

Нико встал справа от Вивьен, подвинулся еще дальше, ставя девочку между собой и главой миссии, которая тотчас взяла Сюзон за руку. Со стороны они смотрелись по-современному гармонично, но не совсем естественно: двое взрослых белых и черный ребенок. Современно, значит, в ногу со временем. По словам Вивьен, во Франции белой паре модно иметь черного ребенка; так заводят домашнего любимца, собаку или кошку.

Нико и Вивьен обменялись взглядами. Он улыбнулся ей, она – ему. Обе улыбки несли на себе отпечаток легкой снисходительности: Нико проделал трудную работу, фактически провел операцию на открытом сердце Африки. Вивьен, занимаясь своим делом, учитывала интересы русского адвоката. И встретились они с чувством чуточку перевыполненного долга.

«Вот они что задумали».

– Нужно помешать им, – громким шепотом Леонардо привлек внимание жрицы.

Времени в обрез, но Лео все-таки сумел представить последствия любого вмешательства. Девочка не попадет на самолет, но и в Камерун она не скоро вернется, если такое вообще возможно. Разбирательства в полиции, с привлечением посольских работников, так или иначе откроют глаза на правду. В этом деле все окажутся в проигрыше.

Что же делать?

Ответ он прочитал в отражении черных очков Мамбо, в которых видел свое искаженное лицо; как в простенькой шахматной партии, она просчитала на пару ходов вперед: «Русские в самолет не сядут».

«Найди и убей их!»

Про девочку султан не сказал ни слова.

Он потерял ее давно: в тот момент, когда получил известие о смерти сына.

И вот жрица нашла их. Осталось только убить. Сейчас любое лишнее движение может спугнуть русских.

Леонардо медленно развернулся, благо не углубился в толпу, и пошел назад. Не видел, но чувствовал, как следом идет Мамбо.

Вот и все. Нико отпустил руку Сюзон. И девочка только сейчас подняла на него глаза. Ровно в тот момент, когда первая группа детей, сопровождаемая миссионерами, миновала ворота и остановилась; на очереди вторая группа, готовая, говоря военным языком, выдвинуться вслед за первой. Худой седоватый миссионер с бордовой повязкой на руке несколько раз хлопнул в ладоши, шагнул сам и жестом руки поманил за собой детей. А теперь дело за Вивьен. Она, не отпуская Сюзон, шагнула наперерез группе; смешалась, растворилась в ней, стала частью, как хочешь назови. И Нико, оценивая это, снова примерил термин, однажды прозвучавший в конторе Алана Ришпена: иллюзионистка. Центральная фигура, она с самого начала дирижировала толпой, частью которой были и журналисты, и полицейские, и агенты безопасности аэропорта, и в то же время оставалась незаметной. Письмо лучше всего прятать в почтовом ящике, припомнилось Нико.

Он был готов послать Сюзон последний жест – группа детей во главе с седовласым миссионером была уже в двух шагах от невидимой черты, – как вдруг слух адвоката резанул резкий звук. Так «петь» могла только полицейская сирена. И перемигиваться так могли только проблесковые мачки на крышах спецмашин.

«Поздно», – пронеслось в голове Нико.

У него был единственный вариант – рвануть к Сюзон и, пользуясь моментом, вытащить ее обратно. Но девочка свела работу Нико на нет. Казалось, она действовала по плану, являясь полноправным членом отряда: присев, она высвободила свою руку и рванула навстречу Николаеву. Тот был готов заключить ее в объятья, но она пролетела у него под рукой и попала в объятья Мэрион.

Нико не походил на иллюзиониста, но он так быстро согнал с лица торжество, что этого не заметила Вивьен, смотрящая на него буквально в упор. И что бы ни случилось, он останется вне подозрений. Потому что не играл ни он, ни члены его команды, в которой самому младшему едва исполнилось пять лет.

Полицейские высыпали из машин и оперативно отсекли членов миссии и вывозимых детей от внушительной толпы, заполнившей широкую площадку, ведущую на летное поле аэродрома. И только по прошествии пяти минут, многим показавшихся вечностью, из черного полированного «Шевроле» вышел человек плотного телосложения, на котором генеральский мундир сидел как влитой. Поправив очки в золотистой оправе, генерал неторопливой походкой прошелся вдоль длинного ряда притихших детей и таких же молчаливых взрослых, которые ждали объяснений и боялись их.

В вальяжных манерах генерала было что-то от карателя. Он приостановил свой шаг напротив женщины лет двадцати пяти, одетой в серую мешковатую юбку. Оглядев ее с головы до ног, он спросил:

– Вивьен Гельфанд?

Та покачал головой.

– Нет, я…

– Достаточно, – осадил ее генерал.

Вивьен смело шагнула к нему. Ей дорогу преградил рослый полицейский. Начальник убрал его с пути чуть заметным шевелением широкой брови.

– Я Вивьен Гельфанд. И я хочу знать, что здесь происходит.

– Конечно, – последовал невозмутимый ответ. – Здесь происходит арест членов гуманитарной организации «Миссия Вивьен».

– По какому праву? Я подданная Франции. Это недоразумение…

– Если имеет место недоразумение, я лично принесу извинение вам и вашим коллегам, сколько бы времени это ни заняло.

– В чем нас обвиняют?

Чернокожий генерал пожал плечами и опустил уголки губ, как бы говоря: «Разве нужно объяснять?» И все же расставил все по своим местам.

– Вы подозреваетесь в незаконном вывозе ста детей. – И не удержался от акцента. – Ста детей. – Также не стал скрывать легкие следы недоумения: как же такая весомая цифра ускользнула от его внимания. Ладно бы там двадцать или тридцать…

От взора Алексея Николаева не укрылась еще одна группа, въехавшая на территорию аэропорта на двух машинах, и направлялась группа захвата к самолету. Он оказался прав: не прошло и двух минут, как экипаж самолета и чадские техники, находившиеся поблизости, были арестованы.

Глава 16

Своей радости не скрывала лишь Сюзон. Она дотянулась до Нико и подергала его за штанину. Когда их взгляды пересеклись, девочка спросила:

– Мы никуда не летим?

– Чему ты радуешься? Если мы не летим, значит, мы едем. И если мы не едем, то идем. Если понадобится, будем ползти. Как букашки.

Девочка довольно рассмеялась и попросила у Мэрион поесть.

С момента ареста миссии прошло чуть больше получаса. В общей сложности под стражу были взяты пятьдесят человек: пятнадцать членов гуманитарной организации, пять журналистов, члены экипажа плюс тридцать добровольных помощников, включая выходцев из Дарфура.

Нико набрал номер Юлия Вергельда и услышал сообщение: «Набранный вами номер находится вне зоны досягаемости сети». Разумеется, вне зоны. Адвокат легко представил себе не сам поселок в сорока километрах от Абеше, где, по мнению Вивьен, должен находиться ее злейший друг, а точку на карте. В эту точку смело можно втыкать ножку циркуля и очерчивать круг в восемьсот километров в диаметре: ни одного значимого населенного пункта, за исключением самого Абеше, на этом расстоянии нет. А этот город – административный центр префектуры Вадаи, полупустыня у подножья массива Мараоне. Еще его называют плато. В этом центре не наберется и ста тысяч жителей, если только считать вместе хирургическую бригаду Международного Комитета Красного Креста.

– Может, стоит подождать Вергельда здесь? – подал идею Каталин. – Дадим местным пацанам на конфеты, они его из рогаток прикончат.

Николаев засмеялся не сразу. Смысл сказанного доходил до него со скоростью путника, движущегося через Мекку в Судан.

– Надо ехать в Абеше, – твердо решил он.

– До него чуть ближе, чем до батайского семафора. Пару дней придется плюхать.

– Жаль, дороги здесь никудышные, иначе добрались бы за сутки. Прелесть этого приключения состоит в том, – сказал Нико, почесывая небритый подбородок, – что ни одна гулящая тварь не остановит тебя ни за превышение, ни за принижение скорости, не поинтересуется, откуда у одной черной бабы трое белых мужиков и всего один чумазый ребенок.

– Мэрион поедет с нами?

– Если ты уговоришь ее.

И только около пяти вечера связь была установлена.

– Секунду! – Николаев поднял руку и тихо пояснил: – Вергельд на проводе. Здравствуйте, я Алексей Николаев, адвокат. Если не ошибаюсь, мы заочно знакомы…

Переговоры с Вергельдом заняли не больше трех минут. Несмотря на потерянное время, Нико не стал торопиться. Он тронул машину с места в то время, когда солнце закатилось за горизонт и, казалось, сердито хлопнуло крышкой люка. Живнов устроился на сиденье пассажира. Катала – в багажнике универсала, забравшись туда, как и положено, через пятую дверцу. Заднее сиденье осталось за уставшей девочкой и Мэрион, которая с наслаждением вытянула ноги, опершись спиной о дверцу. Катала опирался спиной о канистру с бензином, положив ноги на другую, закрепленную с противоположного борта. Поначалу ему было удобно, и он порадовался относительному одиночеству, потом затосковал так, как не тосковала ни одна сирота на этом свете. Он подпрыгивал вместе с ящиком для инструментов, с футлярами для скрипок сербского мастера Луки Божко, которого он поминал отборным матом. Ему казалось, что только задние колеса находят все неровности дороги, а передние скользят по глади. Через пару часов тряски на вопрос Живнова, не хочет ли Каталин поменяться с ним местами, упрямый Катала ответил категорическим отказом. Выручил, как всегда, командир. Когда позади осталась первая сотня километров, он остановился, вышел из машины и открыл дверцу багажника. Слабый свет светильника на обрезе багажника подчеркнул самоотверженность Каталы, подобравшего под себя ноги.

– Твоя очередь вести машину, – усмехнулся Николаев.

– Ладно. – Катала умело придал голосу равнодушие и с трудом вылез из машины. Он был похож на человека, которого внезапно стукнул поясничный радикулит. Распрямившись, он со стоном спросил: – Нико, а что, если Вергельда в Абеше не окажется?

– Думай о хорошем, – напутствовал товарища командир, занимая его место. Ответ Вергельда по телефону был окутан туманом. Он ждет гостей, но в любой момент может выехать в Абеше или даже в столицу.

Сев за руль, Катала обернулся и подмигнул Сюзон:

– Потом твоя очередь вести машину. А я подремлю на руках у Мэрион.

Девочка улыбнулась. Она ела пирожное и испачкалась. Катала наслюнявил палец и заботливо отер пятно с ее щеки.

– Спасибо, – она благодарно покивала на манер козочки.

Каталин пару раз останавливался, завидев впереди огни и мигая дальним светом. Когда транспорт останавливался, все трое выходили из машины в надежде, что встретят Вергельда. Но это было равносильно тому, что искать иголку в стоге сена.

Когда сменивший за рулем Жевун помигал очередной машине, он поймал себя на сумасшествии…

Этот день выдался длинным даже для двужильной Мамбо. Прищурившись, она не сводила глаз с впереди идущей машины, которую Леонардо отпустил далеко вперед.

Уставшая от жары земля отдавала часть своего тепла, и воздух поднимался туманной дымкой. Эта муть, объединившись с разводами на стекле, вырисовывала нереальную картину-мираж: по раскаленному песку убегает за горизонт сказочное животное. Но стоило только тряхнуть головой, как действительно отдаленный объект приобретал знакомые черты автомобиля, передвигающегося в красноватом облаке пыли.

Мамбо провела тыльной стороной ладони по лбу и тотчас отдернула руку. На жирную кожу лица налипло столько пыли, что эту смесь можно было намазывать на хлеб и угощать прихожан храма. Она провела рукой по щеке и подбородку: такая же картина. Подняла солнцезащитный козырек и в щадящем вечернем свете увидела свое отражение. Разводы на лице придали ей вид бойца спецподразделения. Все верно. Впереди решающий бросок. Противник вооружен скрипками, чьи тоскливые голоса невозможно было забыть.

Русские рано или поздно заметят преследователей, но им не уйти на своем универсале от таранного джипа, рожденного под впечатлением этих, где непроходимых, а где ровных, как стекло, мест.

– Все… – прошептала Мамбо отрешенным голосом, словно не сидела на переднем сиденье пассажира, а стояла на табуретке с петлей на шее. И добавила громче: – Давай.

Но громче – не означало громко.

Ниос и Кимби, утомленные дорогой, убаюканные рокотом мотора, спали, обнявшись, на заднем сиденье. И Леонардо задремал – всего пару мгновений назад, тоже не выдержав темпа неутомимой жрицы, и голова его склонилась к левому плечу. Ему приснилась идиллическая картина: он передает управление машиной Мамбо, а сам встает коленями на сиденье. В руках у него винтовка, перед глазами увеличенная панорама, в центре которой мечется цель: вверх, вниз, влево, вправо; она мечется по перекрестью, как рычаг переключения скоростей, но все равно возвращается в исходное положение – точно в центр оптического прицела. Лео нажимает на спусковой крючок, и винтовка дружески толкает его в плечо, оптический прицел подмигивает, вырубая на миг картинку, на тот короткий миг, когда стрелок словно получает удар и свет перед ним меркнет.

Лео проснулся и ничего не понял. Короткий, в несколько мгновений сон уместил в себя столько и был так реален, что на руль в своих руках Леонардо посмотрел, как на шипящую кобру. Он смотрел только на руки и не видел несшейся к нему наискось обочины. Его подбросило, когда передние колеса поймали обочину, и швырнуло в сторону. Он еще крепче вцепился в руль, но машина его уже не слушалась. Она превратилась в неукротимого мустанга. Камни били в днище, вылетали из-под колес и в стороны, только что не вверх и перед машиной. Хотя водитель был готов именно к тому, чтобы увидеть и в любой миг заслониться рукой от летящего навстречу метеорита.

Леонардо поздновато вспомнил о том, что помимо педали газа существует педаль тормоза. И он придавил ее с такой силой и надеждой, словно сидел в кресле-катапульте падающего истребителя. В этот раз машина послушалась его. Заблокированные колеса пропахали податливый в этом месте песок, зарываясь все глубже. И когда джип стал, он оказался зарытым в песке по нижние кромки дверей.

Радость Леонардо снова забежала вперед, и он мысленно послал хвалу создателю. Он пока не видел, какое печальное зрелище представляет собой машина. С высоты птичьего полета она походила на комету, которая под острым углом врезалась в землю, оставив глубокую борозду позади и навал песка впереди. Не обошлось и без пылевого облака, которое догнало закопавшуюся машину, накрыло ее и прокатилось дальше.

Мамбо снова тронула лоб и снова поднесла руку к глазам. Она ударилась о переднюю стойку, правда, несильно, и отделалась ушибом и ссадиной. Она боялась посмотреть на водителя – боялась сломать руки о его голову; она достала бы его наотмашь, если бы он рванул из машины через дверцу, что однажды и проделал.

Русские были так близко. Теперь за ними не могли угнаться даже самые буйные фантазии.

– Нам повезло, – вдруг услышала Мамбо.

Это прозвучало так неожиданно, так не к месту и не соответствовало планам «криминального квартета», что Мамбо не успела оценить всю глубину замечания.

– А ты кто, дорожный инспектор, чтобы делать такие выводы?

И эта фраза, зачатая без участия мозгов, стала файрволом на пути гнева. Клетка открыта, птичка улетела. Улетела? Кто это сказал?

Мамбо пыталась ответить на этот вопрос, обходя машину кругом и заодно прикидывая, сколько дней нужно затратить на то, чтобы откопать ее. Она посерела лицом, не к месту припоминая обидное: «Ну и ручищи у тебя!» Ей бы в помощь десяток таких, как она, – за час высвободили бы машину из песчаного плена. А с такими помощниками только песочные замки строить. Ниос и Кимби еще не пришли в себя. После сна, дополнила Мамбо.

Она присела перед правым передним колесом, зачерпнула пригоршню песка и смотрела, как он медленно утекает между пальцами. Она не слушала Лео, который что-то говорил про лопату.

Мамбо резко выпрямилась и шагнула к задней дверце. Кимби невольно зажмурился: от жрицы можно было ожидать чего угодно. Когда он открыл глаза, Мамбо уже сдергивала тент с багажника. Расстегнув на одной из сумок «молнию», жрица достала револьвер. Коротко глянув на Кимби, она ухмыльнулась и бросила оружие на сиденье. Сама вооружилась «ремингтоном». Не дожидаясь главного эксперта по оружию, Мамбо вытащила коробку с патронами и один за другим загнала их в подствольный магазин охотничьего ружья – три патрона вместо семи в армейском варианте. Но ей хватило бы за глаза и одного патрона. Хватит, понадеялась Мамбо. Когда Леонардо тоже вооружился ружьем, все четверо вышли на дорогу.

Не прошло и двадцати минут, как впереди показались огни машины. Вот они вырвали из темноты фигуры двух женщин. Ниос выглядела дурой. Она позабыла инструкции старшей подруги и голосовала, отставив руку в сторону и подняв большой палец. Как будто на проспект Мира вышла. Но в паре с Мамбо она смотрелась естественно на этой ночной дороге, в десятках километров от ближайшего населенного пункта. Жрица не голосовала, она энергичными жестами указывала одной рукой влево, где даже при ближнем свете можно было рассмотреть застрявшую в песке машину; а водитель микроавтобуса пока не думал вырубать дальний – даже когда остановился.

Мамбо обошла машину спереди, держа руку с ружьем за спиной; его обрез касался основания затылка женщины.

– Здравствуйте, – поздоровалась она, глянув мельком на водителя, лет тридцати пяти, и пытаясь проникнуть взором в темный салон. – Вас много? Не могли бы вы взять двух человек? У нас машина в песке застряла.

– Свободных мест нет, – охотно откликнулся на призыв о помощи водитель. – Но вы можете устроиться на полу. Может быть, кто-то из мужчин уступит вам место. Ехать нам недолго, – он глянул на показания счетчика, – сто сорок, максимум сто пятьдесят километров.

– Мужчины военные?

– Гражданские. Почему вы спрашиваете?

Мамбо ответила тем, что отошла на пару шагов и ловко высвободила из-за спины руку с оружием. Тотчас с двух сторон к микроавтобусу устремились Леонардо и Кимби. Мамбо выстрелила в воздух и дослала патрон в ствол, дернув подвижное цевье назад-вперед. Мгновение, и ствол снова смотрел на водителя.

– Только газани, – предупредила его Мамбо, – я тебя изрешечу. А ну-ка положи руки на баранку. Вот так, молодец.

Леонардо тем временем подошел к двери на полозьях и откатил ее в сторону. Он был вооружен револьвером, тогда как больший страх нагонял Кимби, прикрывающий товарища; с «анакондой», которую он держал двумя руками, он был похож на обгоревшего терминатора. Лео спустил курок ружья, стреляя вверх. Люди в салоне содрогнулись; кто-то закашлялся от пороховых газов, которые потянуло в салон сквозняком.

– Выходим по одному, – распорядился Кимби, готовый выстрелить и по команде более искушенного товарища, и самостоятельно. – На обочину. Ложись! Руки за голову!

Он все же не сумел перебороть накатившего на него искушения и нажал на спусковой крючок револьвера. Обычно пистолет дергает вверх больше силой возвратной пружины и массой затвора, нежели отдачи, а тут воедино слились обе силы, и Кимби едва не выпустил «анаконду» из рук.

Последним к пассажирам автобуса, следующего в Нджамену, примкнул водитель. Мамбо заняла его место и заехала далеко за обочину, насколько позволял податливый песок. Теперь фары светили точно на застрявший «Пежо». Она лишь раз, и то коротко, глянула в противоположном направлении. Никто, если он в здравом уме, не остановится, наоборот, – прибавит газу. Бесчинств на здешних дорогах хватало. Но всегда находился простак, как водитель этого микроавтобуса, «на которого не нужен нож».

Мамбо решала задачу с двумя неизвестными: можно сесть за руль этого автобуса, а можно при помощи пассажиров откопать джип, в котором она была уверена, как в себе самой. Прошла минута, и жрица, повернувшись к Леонардо, кивком головы отдала распоряжение. Тот понял ее с полкивка и, подняв людей, велел им двигаться к застрявшей машине. Пассажиров набралось тринадцать человек – в основном женщины от двадцати до сорока лет; мужчин насчитывалось четверо.

С ружьем в руках и «спецназовским гримом» на лице Мамбо была страшнее судной ночи. Она вколачивала слова в каждую голову, хотя не повышала голоса. Она олицетворяла смерть, хотя говорила только о жизни. «Вы останетесь живы, если…» «Никто вас и пальцем не тронет, если…» Но могла построить речь и по-другому: «Вы умрете, если…» Она умела обращаться с людьми, умела управлять толпой – словно наделяя ее разумом.

– Чего я хочу? – продолжала она. – Хочу увидеть джип на дороге, и все.

Она подумала об удаче, провожая глазами обезумевших от счастья, как ей показалось, людей. Но если бы они остановили машину с одним водителем, то забрали бы ее, бросив «Пежо» на произвол судьбы. И плохое прошлое теперь можно забыть и жить приемлемым настоящим.

Мамбо выглядела охранником на каменоломне. Она стояла на гребне дюны и не шелохнулась, даже когда ее нескромно ощупывал свет фар очередного автомобиля, – с ружьем и вздыбившимися волосами; у ее ног земляными червями копошились арестанты. Они откопали полмашины, и кое-кто из них начал перебрасываться шутками.

Смерть, вид агонизирующего тела, от которого, хлюпая, отрывается душа, давно перестали трогать Мамбо. А в детстве ее это забавляло. Она десятки, а потом и сотни раз убивала кур, свиней, коз. Ее матери был нужен материал, и они вместе доставали его. Однажды Мамбо – тогда ее называли Мами – пришла домой поздно. Мать позвала ее за собой в храм, и там девочка увидела лежащего на полу мужчину. Он крепко спал – мать дала ему снадобье, которое могло свалить и слона. Дальше мать сказала: «Мне нужна его кровь». Девочка приняла от нее нож и приготовилась разрезать ему вену, как делала это не раз, но с согласия какого-нибудь добровольца из числа прихожан. Мать остановила ее: «Мне нужна темная кровь – из горла». И Мами, будто делала это сотни раз, перерезала жертве вуду горло.

С той поры прошли годы. Пролетел и короткий отрезок времени, за который пассажиры микроавтобуса откопали джип и вытолкали его на твердый грунт, к обочине.

Леонардо перехватил взгляд Мамбо и довольно улыбнулся: «Это хорошая идея, по мне». Тут он чувствовал превосходство и первенство и первым нажал на спусковой крючок «ремингтона». Передернул затвор и снова выстрелил. Тут же грохнул револьвер в руках Кимби; а спустя мгновение эхом отозвалась «анаконда» Ниос. Там они добили раненых – в лучших традициях африканских племен людоедов.

Мамбо даже за право отрезать голову русскому не согласилась бы уступить Лео место за рулем. От пыли и насекомых, плотными облаками висевших на пути открытого джипа, ничто не могло спасти. У Мамбо был такой вид, будто она только что вылезла из могилы и – сразу за руль, в погоню за обидчиками, так подумалось Леонардо, ведь самую малость отделяло их от смерти. Почему русские не убили их? Мамбо знала ответ на этот вопрос, но предпочла хранить его в секрете.

С ее головы воздушным потоком давно сорвало платок, и сейчас ее космы, походившие на вывалянный в грязи парик, дредами рэппера дергались на ветру. Леонардо казалось, что эта сумасшедшая гонка продлится целую вечность.

С другой стороны, он ждал, когда Мамбо сломается. Или умрет за рулем.

Она уснула за рулем. Но прежде чем отрубиться, она остановила машину и заглушила двигатель.

Прошло пять, десять минут. Леонардо покачал головой. Проявляя заботу, он подумал о том, что жрица не вспомнит его сильных рук, которые перенесли ее на место переднего пассажира. Его прилив нежности прекратился, когда он снова взялся за баранку и тронул машину с места. Она вылупит глаза и захлопает ресницами: «Что? Как? Почему? Где это мы? Что, опять?!» У него родилась шалая мысль: заехать в пески и притвориться спящим.

Глава 17

Позывным Вергельда, по которым он выходил в эфир во время боестолкновений в Дарфуре, был Доктор Геббельс: так его прозвали за его маленький рост. Он всего на пару сантиметров был выше Пауля Йозефа Геббельса, рейхсляйтера НСДАП по вопросам пропаганды, которого за глаза пренебрежительно называли «маленьким мышиным доктором». И сам Вергельд нашел много общего с «кровавым романтиком нацизма». Он презирал людей, ему не дано было стать героем. И если бы он надумал жениться, то, как и «мышиный доктор», признался бы, что жене сможет дать все, кроме верности. По крайней мере, в этом вопросе он был честен.

Одно время он увлекся нацистскими аббревиатурами. Вряд ли запомнил десяток. Однако этот «второй язык Третьей империи» пролил свет на происхождение сокращений в целом. Поначалу это была игра-пародия, как зацепка для памяти, узелок на платке, и уже потом – как средство самозащиты, как сигнал тревоги к самому себе. И почти все обозначения несли в себе налет учености, который время от времени встречался в рейхе. Там были модны звучные иностранные слова. И правда, «гарант» звучало солиднее, чем поручитель, а «диффамировать» – импозантнее, чем «опорочить». На тех, кто не понимал смысла этих слов, они действовали в первую очередь.

Его жизнь – частые многочасовые перелеты, длительные переезды – из одного африканского города в другой. Сникнуть ему не давала работа, охота и… книги о нацизме, Третьем рейхе. Однажды уроженец Таллина прочел и навсегда запомнил фразу-приказ «самому себе»: «Наблюдай, изучай, запоминай, что происходит, – завтра все изменится, завтра все представится тебе в другом свете; зафиксируй, как ты это сейчас видишь, как на тебя это действует». И этот призыв, который Вергельд расшифровал как «стать выше ситуации, сохранять внутреннюю свободу», стал его девизом.

Собственно, аббревиатуры он воспринимал как свои фамилии, клички. Аббревиатуры в огромных количествах присутствовали в его «полевых» блокнотах. Там черным по белому значились малолетние жертвы. Ни полных имен, ни фамилий. «Отправил „Д“ „Б.М“ и „А.Ш“ – 12 и 14 лет соответственно». Порой из записей можно было узнать группу крови, даже краткую историю болезней. Что поделать, изредка сетовал он, не всегда удавалось достать здорового на сто процентов ребенка. Ведь материал он брал в Африке. Вот если бы речь шла о Японии с ее долгожителями и бережным отношением к здоровью.

Сегодня Вергельд встал позже обычного. Раскалывалась голова после вчерашних возлияний. На тумбочке стояла початая бутылка виски, на полу валялась пустая. Итого, посчитал он, вчера было выпито восемьсот граммов. «Надо завязывать». С этими словами он взял бутылку в руки, зубами вытащил пробку и сделал приличный глоток. И ощутил в горле сильное жжение. «Будто горловой триппер подхватил», – сравнил он.

Его палатка находилась в центре небольшого палаточного городка, число жителей которого не превышало пятьдесят человек. Вергельд откинул прозрачную полу кухни и уселся за стол. Он не имел привычки здороваться с подчиненными, равно как и они отвечали боссу той же монетой. Четыре человека завтракали, не поднимая головы, словно прятали взгляд. Словно вчера по пьяному делу каждый натворил черт знает что. Даже повариха избегала взгляда. Поставила перед начальником тарелку с жареной курицей и ушла. А что ее муж? Тот сидел в метре от Вергельда и громко обсасывал куриную кость. Его жена была чистокровной еврейкой, он считал себя русским, отметая любые версии о примеси татарской крови. Жена-еврейка для него была средством передвижения. Они обменялись кольцами, и вот он оказался в Израиле. Если бы Вергельд не подобрал его, он бы сдох с голоду. Последние несколько недель он питался исключительно бананами, которые росли прямо на улице. Сейчас жрет мясо. Вергельд с неприязнью смотрел на подчиненного, в котором выделял два качества, позволяющие ему оставаться в составе группировки: выносливость и бездушность.

Только спустя четверть часа, когда Вергельд прикончил завтрак, он нашел причину своего скверного настроения. И в то же время пришел в недоумение: как он мог забыть о вчерашнем телефонном разговоре с человеком, который представился знакомым Вивьен?.. Наверное, этот звонок потонул в тревоге, которая сразу же напросилась на определение «всеобщей».

Он в деталях припомнил вчерашний день…

Он сидел в своей палатке за компьютером. Закончив работу над довольно длинным сообщением и отправив его по почте, он обновил информацию на новостном сайте. И поначалу не поверил своим глазам.

«Правоохранительные органы Чада арестовали двадцать европейцев, сотрудников гуманитарной организации Vivien…s mission, журналистов и членов экипажа самолета по подозрению в попытке незаконного вывоза из страны ста африканских детей. По обвинению в соучастии были арестованы также тридцать граждан Чада».

Вергельд находился в тесном контакте с военными и полицейскими страны и немедленно связался по спутнику с майором Пруденсом. Обменявшись с ним приветствием, Вергельд спросил:

– Что тебе известно об аресте миссии?

И живо представил себе майора в его просторном кабинете, сидящего за столом. Слева на нем монитор, справа – глобус. И в этом свете Пруденс походил на дежурного по небесам.

– Могу сказать одно, – начал майор, крутанув глобус и глядя на мелькающие перед глазами континенты и океаны, – операция не была плановой. «Миссия Вивьен» стояла на заметке в министерстве, но радикальных шагов против нее не планировалось. Ибо все они вели в направлении резкого обострения двухсторонних отношений между…

Вергельд с нетерпением поджидал, когда майор сбросит кривую маску политика и снова станет полицейским: таким же кривым, только на другую сторону.

– …Есть версия, что акция направлена не против миссионеров, а против сопровождавших миссию журналистов – а это если не армия, то рота точно. Пара взводов крепко достала наше начальство.

– Кто отдал приказа на арест миссии? – перебил его Вергельд, представляя себе миссию в ином свете: это и миротворцы Вивьен, и журналисты, и врачи, причем как французские, так и местные. Потому и арестовали всех пакетом. Уже потом, согласно версиям, выдвинутым обвинениям, станут определять вину каждого. Кого-то оставят за решеткой, кого-то отпустят на свободу. Что касается товара, то он безвозвратно потерян. Пожалуй, Вивьен пожадничала, покачал головой Вергельд. Сто голов – это откровенный перебор. Даже пятьдесят многовато. Тридцать – это нормально, продолжал рассуждать он. Бывало, летишь всего за десятком, из которых отбор пройдет максимум пара-тройка, – и это в том случае, если работаешь по контракту, по заказу.

Разумеется, приказ на арест миссии мог исходить только от министра. Никто ниже рангом не возьмет на себя ответственность за «разжигание международного скандала».

И все же он вспыхнул.

Вергельд бросил взгляд на монитор и в очередной раз прочитал новостной блок: "…арестовали двадцать европейцев, журналистов и членов экипажа самолета по подозрению в попытке незаконного вывоза из страны ста африканских детей. Задержанные из миссии держались перед камерами нагло, всем своим видом показывая: мы можем это сделать снова. Особенно своим бездушием поразила глава миссии Вивьен Гельфанд»… Но кто же поднес спичку к фитилю, кто?

– Что послужило сигналом к аресту миссии? – спросил Вергельд. И буквально увидел, что происходит на том конце провода: майор Пруденс пожимает плечами. И все же отвечает:

– Анонимный звонок.

«Вот так, да?» Этим вопросом Вергельд, так или иначе связанный с миссией Вивьен, задался, распрощавшись с чернокожим майором. «Обычный телефонный звонок подтолкнул министра к натурально неадекватному решению? Да нет, звонок был более легким в определении, нежели обычный. Он был анонимный. Звонивший не представился». Пока что Вергельд не имел другой информации. Он оперировал данными, полученными от майора Пруденса.

Итак, рассуждал он, анонимный звонок перевесил многочисленные обращения местных и международных организаций, частных лиц, а это самая заинтересованная часть – близкие родственники детей, чьи судьбы утонули в Европе.

Просто невероятно. Верит ли в эту версию сам Пруденс? Нет. Говорил ли он правду? Да. Ему нечего скрывать. Еще и по той причине, что он сам мало знает. С момента ареста прошли какие-то минуты. Ну час. Пошел второй. Однако задержанные уже давно держатся перед камерами нагло…

В таком случае зачем министерству запускать «анонимную звонилку»? Не самый оригинальный ход. Нет в нем гибкости, логики, тонкости, всего того, чем наделено министерство.

Напрашивался термин «терпение лопнуло». И в этом случае вариант с анонимным звонком работал. Но трудно себе представить министра, который зеленеет от злобы, слушая незнакомый голос, который будто приказывает ему: «Фас!» И тот рвет с места… Учитывая особенности национальных традиций, министр должен был быть зомбированным.

Собственно, беспокойство вокруг миссии Вивьен накрывало и миссию Вергельда. Другой телефонный звонок, и аноним с прежней легкостью отправит миссию Вергельда по стопам Вивьен.

Ему в этой ситуации не требовались трезвые мозги – ситуация слишком туманная, чтобы в ней разобраться, нет инструментов, чтобы разогнать туман. И Вергельд открыл первую бутылку виски.

У него и в мыслях не было напиться, просто в этот день он начал раньше, чем в обычные дни, и порции были побольше. Он шел на поводу у настроения и не противился этому. Первый в этот день глоток виски приятно обжег горло.

Было около пяти вечера, когда на спутниковую трубку поступил телефонный звонок. Где-то в подсознании торкнулась усмешка: «Аноним». Однако звонивший представился:

– Алексей Николаев, адвокат. Если не ошибаюсь, мы заочно знакомы.

– Извините, кто нас представлял?..

И он вспомнил. Ну да, конечно, это Вивьен. Он отчетливо припомнил ее глаза, когда она рассказывала про русского адвоката. Она питала к нему особые чувства – это мог заметить и близорукий. У Вергельда хватило выдержки оставить Вивьен без подковырок, и он выслушал ее с повышенным вниманием.

Ему было плевать на судьбу черной девочки – через его руки прошли десятки, сотни детей. Куда больше его тронула решимость адвоката. Он даже наводил о нем справки. Член Московской городской коллегии адвокатов, он считался продвинутым в плане оперативно-разыскных мероприятий. Каждое его дело гремело острыми моментами в расследовании. У него был свой стиль. На его сайте были выложены подробности некоторых громких процессов – в качестве раскрутки и рекламы.

Вергельд не удержался от нервного смешка.

– Пролетели, адвокат?

– Как фанера над Парижем, – последовал емкий ответ.

Вергельд снова рассмеялся.

– Не завидую вам… Кстати, вы в курсе, что произошло?

– События разворачивались у меня на глазах.

– Успели передать Вивьен свою подопечную?

– От этого меня отделяли мгновения.

– Значит, она с вами?

– Жует бутерброд и дышит мне в затылок.

– Мне всю жизнь дышат в затылок, но чтобы еще и жевали при этом…

Снова подозрения вкрались в душу Вергельда. Он не без оснований связал арест миссии Вивьен с силовой акцией Николаева. Но против этого факта говорил сам адвокат. Если бы полиция искала похитителей, она нашла бы их. Нашла бы похищенного ребенка самым простым способом: дав всем участникам, включая детей, сесть в самолет. То есть захлопнуть капкан. А потом освободить из капкана одного-единственного ребенка. Однако арест миссии был произведен на вокзальной площади, с присущим полицейским размахом, с генералом, представшим перед мысленным взором Вергельда ряженым петухом.

– Полагаю, вы чего-то хотите от меня, – прервал затянувшуюся паузу Вергельд.

– Взять на борт четырех человек.

– Не знаю, не знаю, – Вергельд почесал бровь и в полушутливом ключе подумал: «В честь памяти о Вивьен я кое-что смогу сделать». – Это не телефонный разговор. Приезжайте в Абеше. В сорока километрах к югу от города находится поселок, там и найдете меня.

– Все-таки в Абеше… Там что, взлетно-посадочные полосы ровнее или сервис лучше?

Вергельд снова засмеялся. Закашлявшись, оборвал разговор:

– В Абеше я буду еще три дня. Поторопитесь. А вообще я могу в любую минуту сняться с места и умотать даже в столицу Чада.

Он вдруг подумал о том, что с нетерпением будет ждать русского адвоката, и это вызвало усмешку на его лице. Почему? У них много общего. Во всяком случае, больше радостей, впечатлений им приносила вторая жизнь, просившаяся называться теневой. Пожалуй, ради нее они и жили. Жизнь ради жизни? Забавно. Уголки губ Вергельда дернулись.

Вскоре он забыл об адвокате. Возможно, по той причине неверия в то, что адвокат решится пересечь страну из конца в конец, где можно найти смерть мучительную от жажды и смерть скорую – от когтей и зубов хищников. Путешествие по Чаду равносильно самоубийству. А есть ли у Николаева выбор?.. Да пошел он к черту!

И вот снова, но с разницей в двадцать часов, его горло обжег щедрый глоток виски. Что изменилось с тех пор? Какими новостями пестрят электронные СМИ?

Через десять минут, умывшись на скорую руку, Вергельд вернулся в свою палатку, включил ноутбук. Сегодня был особый случай, когда модем намного опередил слухи.

По-прежнему главной новостью оставался арест «Миссии Вивьен». Новости обросли подробностями. Однако не до такой степени, отметил Вергельд, чтобы выяснить истинную причину ареста. Миссия фактически похитила детей, на что Вергельд пренебрежительно сморщился: «Тоже мне, новость!» Вскоре всплывут новые детали: детей во Францию доставляли как под заказ, так и для продажи на аукционах.

Министерство иностранных дел Франции: «Международное право в области защиты детей строго запрещает их вывоз без предварительного согласия родителей».

Просочившиеся в прессу данные полиции: «На счетах благотворительной организации оказалось не больше пятнадцати тысяч евро».

Так и на моем счету не больше, мысленно прокомментировал Вергельд.

«Согласно договору между Францией и Чадом от 1976 года, теоретически члены „Миссии Вивьен“ могут быть экстрадированы во Францию. Весь вопрос, что делать с ними дальше».

В коротком телефонном разговоре он назвал адвокату фактическую дату, день, когда шасси его самолета оторвутся от африканской земли. К отлету уже сейчас все готово. Тридцать детей на пути сюда, вернее, сделали остановку в одном из поселков, что в тридцати километрах от этого поселения. Вергельд остановил на нем свой выбор по нескольким причинам, одна из которых – удаленность от более или менее крупных населенных пунктов. Но основная причина – идеально ровная поверхность высохшего озера, длина которого соответствовала длине разгона и посадки пассажирского самолета. Поверхность изобиловала глубокими трещинами, однако для шасси это не было помехой. При разгоне самолета ощущались частые и легкие шлепки, которые, как ни странно, вселяли чувство уверенности, напоминали, что под колесами схватившаяся в бетон африканская земля.

Товар привезут в этот поселок в тот момент, когда двигатели самолета наберут обороты. Отработанная до мелочей тактика никогда не давала сбоев. Но разве Вивьен работала по иной схеме? Да. Но он не Вивьен, которая действовала в открытую, да и цели у них разные. Плюс на ее плечах лежала посредническая деятельность в усыновлении.

Вергельд нашел русского помощника на кухне.

– Езжай в поселок, – распорядился он. – Оставайся там до очередного распоряжения. В прошлый раз один щенок загнулся, а вы все, – Вергельд сделал круговое движение руками, затем пальцем нацелился на помощника, – и ты в том числе, получили свои деньги. На этот раз я вам ошибки не прощу. Ступай.

– В дебрях Амазонки… – прокомментировал Николаев. Он не заметил слежки, но твердо был уверен в том, что последние пять-десять километров за ними следовала машина.

Не успел «Шевроле» остановиться на площадке, как его тут же взяли в кольцо вооруженные автоматами люди. На фоне палаток, мусора и серых облаков мух, на фоне самолета, видневшегося в ста метрах отсюда, они смотрелись весьма убедительно и эффектно, даже естественно. Даже чернокожие, одетые кто кое-как, а кто в хаки и тоже с оружием, словно дополняли картину. До этой минуты Николаев не знал, как выглядят и как охраняются кокаиновые плантации в Южной Америке, но теперь этот пробел был закрыт – в Африке.

Он первым вышел из машины: в распахнутой рубашке, пропыленный, с потеками на щеках и лбу. Машинально оглянулся на машину – слой пыли на ней в палец толщиной. Пнув пустую банку из-под пива в сторону мусорной кучи, сказал:

– Знать бы, что здесь чистота и порядок, остановился бы на автомойке. Привет, парни!

Те в знак приветствия чуть опустили стволы автоматов. Спустя мгновение расступились, пропуская вперед тщедушного человека лет тридцати пяти – тридцати восьми. Вергельд был одет в камуфлированные брюки, черную майку и серый пиджак, наброшенный на плечи.

– Николаев? – спросил он, сближаясь с адвокатом. – Я узнал вас по снимкам на вашем сайте.

– Не льстите мне, – ответил Нико тоже по-русски, пожимая хозяину руку. – Меня не узнала бы и родная мать. И сам я – глядя в зеркало.

– Вижу, вас действительно приперло. – Вергельд протестующим жестом руки оставил в машине Мэрион с девочкой на руках. Причем ему даже не пришлось нагибаться. Он объяснился, бросив взгляд на часы. – Группа детей должна прибыть сюда через три часа. А до той минуты здесь не должно быть ни одной «обезьяны».

– Что же нам делать?

– Отгоните машину на пятнадцать километров и ждите там.

– Другого варианта нет?

Вергельд пожал плечами и выразительно выпятил губу: «Разве и так неясно?»

Николаев повторил его жест:

– Вы здесь хозяин.

– Что верно, то верно. Виски?

– Было бы кстати.

Николаев подозвал Живнова и отдал ему распоряжение на французском. В разговор вмешался Вергельд.

– У вас есть оружие?

Адвокат покачал головой:

– В таком деле, как наше, а называется оно похищением, даже перочинный нож может стать переломным моментом.

– Вы правы. – Вергельд жестом подозвал здоровяка-негра, раздетого по пояс, и белого мужчину желчного вида. – Отдайте им свое оружие.

Негр выполнил приказ беспрекословно. Белый что-то бросил под нос, прежде чем расстаться со своим автоматом. И насмешливо обронил Каталину:

– Автомат заряжен боевыми патронами.

Катала оглядел его с головы до ног. На его шее был повязан коричневатый платок. Лицо лощеное. Он источал запах дорого одеколона и в общем и целом был похож на бисексуала. И Катала тут же взял этот факт на вооружение.

– Что у тебя сегодня между ног? – спросил он. На его лице не дрогнул ни один мускул. Он оставался таким же спокойным, когда получил приказ ждать в пятнадцати километрах отсюда и когда без усилий выдержал взгляды десятка вооруженных головорезов.

«Бисексуал» хмыкнул и смачно сплюнул себе под ноги.

Катала сел в машину. Не глядя на Живнова, успевшего занять место за рулем, выругался вполголоса:

– Адвокатишка с этим задолбаным Офингеймом будут лакать виски, а мы снова глотать пыль. Чего молчишь? Я заметил, ты с карлика глаз не сводил. До сих пор не можешь забыть мальчиков по вызову?

Живнов промолчал. Включив заднюю передачу и разворачивая машину, он снова вырвал из толпы фигуру Вергельда. Рядом с рослым адвокатом тот действительно казался подростком.

Мамбо проснулась и долго не могла понять, где она находится, наконец – почему машина стоит. Ей приснился странный сон; но сон ли это? Он могла поклясться себе, что однажды видела это своими глазами. Поначалу перед глазами прошел один белый человек, за ним другой, третий… целая толпа немощных с чемоданами и дорожными сумками. Идет великое переселение, таможенные и паспортные терминалы главного космопорта Земли проходят прибывшие на планету инопланетяне. Она в золотистой форме начальника космопорта; часто голос диктора прерывает ее звучный неумолимый голос: «Этого в карантин… Этого в печь. Да, да, в топку его!» Подбегают люди со смоляными лицами и выполняют приказ начальницы: тащат гостей в разные стороны. Один из них кричит сильней другого, и вот его крик прерывается, чудесным образом превращаясь в черный дым над центральной трубой космопорта; он летит над землей, возвещая о себе: «Я здесь! Я дома!» Его слышат и завидуют ему те, кто попал в карантин…

Мамбо поднялась с места, и держась за кромку лобового стекла, спросила:

– Почему мы стоим?

– Русские уехали туда, – Леонардо тоже встал и показал рукой в сторону, куда уходили следы «Шевроле». Он бывал в здешних местах, которые с недавних времен обросли дурной славой. Те редкие аборигены, что еще встречались здесь, указывали в сторону поселка и говорили: «Там поселились белые люди», что означало Зло. То не касалось бандитов, которые маскировались под оппозиционеров, в числе которых было немало оседлых белых – из Португалии, Бельгии, Румынии. Для них поселок с его богатой инфраструктурой, аэродромом, самолетом был лакомым куском. Но все их попытки добраться до него неизменно заканчивались провалом. Защитники форта истребляли всех, кто вставал у них на пути.

Леонардо продолжал:

– Там мы найдем свою смерть. – Он сказал это таким тоном, словно установил контакт со своим покойным дедом. – Нужно набраться терпения.

А теперь его голос прозвучал с прежними интонациями – охотника.

Он допил свой любимый напиток и поборол в себе желание попасть пустой банкой в ямку, похожую на лунку в гольфе. Он смял ее и бросил на заднее сиденье.

«Нужно набраться терпения», – повторил он про себя.

Взгляд его стал таким же, как у жрицы вуду или зомби: бездушным. Его глаза были закрыты для передачи эмоций, чувств.

По пути в палатку, которую в поселке называли резиденцией, хозяин остановился напротив умывальника под узким навесом. Он проявил такт, поскольку водные процедуры были нужнее гостю. Сбросив пиджак, он подал пример, плеснув в лицо пригоршню воды.

– Впервые в Африке? – спросил он, отфыркиваясь.

– Один из моих парней спец по этому региону, – ответил Николаев, отряхивая рубашку от пыли.

– Служил в легионе? – с первого раза угадал Вергельд.

– Да, – подтвердил Нико.

– Знаете, французский иностранный легион живет и еще долго будет жить. Потому что кому-то нужно забыть свое прошлое, кому-то убежать от реальной опасности. Девиз легиона – «Легион – наш дом».

– Я знаю.

– Так вот, легион даст вам защиту от вашего прошлого. Но не все задумываются над тем, правильное ли решение они приняли. Очень много парней из Восточной Европы борются за право жить на Западе. Пять лет службы в легионе – и у тебя французский паспорт. Те, кто ищет приключений, найдут их – уж поверьте мне. Существует такое понятие: легионер с десятью годами службы в легионе может говорить с вами десять лет, но собеседник никогда не узнает, чем иностранный легион является в действительности.

Вергельд сменил тему. Он снял одно полотенце с вешалки и бросил его адвокату, другим начал вытираться сам.

– Здесь горячо, парни. Поэтому я приказал вооружить вашу команду. Неделю не прекращаются бои повстанцев с арабскими наемниками. – Он указал рукой в южном направлении. – Наемники напали на городок, вырезали местных жителей, разграбили и сожгли дома. Суданские военные и африканские миротворцы были поблизости, но и пальцем не пошевелили. Ковыряли в носу, когда у них на глазах резали женщин и детей. Мрази, – выругался Вергельд, сплевывая под ноги. – А повстанцы молодцы, вступили в бой, защищали людей, дома. И знаете, что я услышал недавно? Международный трибунал в Гааге проводит расследование в отношении пятидесяти, кажется, суданских высокопоставленных чиновников. В общем, шьют геноцид в отношении коренного населения Дарфура. Знаете, что я думаю по этому поводу? Прошу сюда, – он распахнул полу палатки и пропустил гостя вперед. – Я думаю, ситуация так и останется бесконтрольной, а генералов вздернут, – Вергельд провел рукой по горлу и указал большим пальцем вверх, – как вздернули Саддама. Парочка-другая скончается, как неожиданно скончался Милошевич. Есть виски двенадцатилетней выдержки. Есть помоложе. Вам какой налить?

– Смешайте два вместе.

Вергельд забористо рассмеялся.

Глава 18

Каталин впервые держал в руках французскую винтовку FAMAS, на его взгляд, грубо отштампованную. Живнов был знаком с ней близко, даже очень близко. Три с половиной года он патрулировал с ней африканские города, поселки. Это ее ремень натирал ему плечо, и это она билась ему в бедро, в ту часть тела, с которой предпочиталось вести огонь из этой винтовки. Сейчас Живнов на нее посмотрел, как на ожившую гремучую змею.

– Вижу, знакома эта штука, – заметил Катала. Они отъехали на пятнадцать километров ровно, отмечая расстояние на спидометре, и свернули с дороги.

– Не то слово, – отозвался Жевун. – Похожа на бродячую псину: шарахается от каждого.

– Что это значит?

– Это значит, что она боится пыли, песка, влаги.

– И не переваривает пуль, – закончил Каталин, ловко справляясь с неполной разборкой. – ФАМАС – что это значит?

– Автоматическая винтовка оружейного завода в Сент-Этьенне, – «распаковал» аббревиатуру Живнов. Он рассказал о том, что она стала первой европейской винтовкой, разработанной под патрон калибра 5,56. Самой необычной деталью в ней была рукоятка для переноски, составляющая больше половины длины самой винтовки. Такая компоновка притянула к себе название «клерон», то есть «горн». Емкость магазина двадцать пять патронов, вес без патронов – чуть больше трех с половиной килограммов. Переводчики вида стрельбы находятся рядом со спусковым крючком. Переключатель для стрельбы фиксированными очередями расположен непосредственно под спусковым механизмом.

– Все ясно, – подвел итог короткому инструктажу Каталин. – Надо сказать, карлик ловко избавился от этого хлама. Заметил, у них в лагере сорить больше негде?

– Мы чистили эти винтовки в посудомоечной машине. Потом оставалось лишь протереть ветошью. Хотя положено было обезжиривать детали спиртом.

– Вы обезжиривали свои желудки, понятно.

– А по началу службы приходилось подчиняться инструктору. Тот больше матерился. «Так, бля! Сегодня, бля, ночью никто не ложится спать, бля. Сегодня, бля, ночью никто не присядет. Сегодня, бля, ночью вы будете чистить оружие, бля, и укреплять боевую дисциплину, бля». Я недолюбливаю эту винтовку, но другой у меня не было тогда и нет сейчас. В мире все взаимосвязано.

– Бля, – добавил Катала. – Скажи, мне интересно, как ты попал в легион?

– Так же, как и Нико в Сербию: нелегально перешел границу. Моя служба, как и у всех легионеров, начиналась в лагере Vienot, который, по сути дела, является материнским лагерем легиона.

– Где он находится? В Африке?

– Вблизи Марселя.

– Ух ты! Нехило, брат.

– Но там я долго не задержался. Я по характеру наемник, пес войны. Меня и других нефранкофонов…

– Кого?

– Ну, тех, кто не говорил по-французски, – пояснил Живнов, – отправили в Джибути. Службу проходил в подразделении военной полиции.

Он усмехнулся.

– Знаешь, отчего-то вспомнил, как первый раз гладил обмундирование. На одну рубашку у меня в первый раз ушло больше часа.

– Что, такая мятая была? Или ты утюг ни разу в руках не держал? Стой – ты забыл его включить, да?

– На рубашке нужно было навести пятнадцать острых, как бритва, складок: три над каждым карманом, четыре на рукавах, пять на спине. С ума сойти. А повседневную форму не гладили вообще.

Каталин хотел было открыть рот, но Живнов остановил товарища жестом руки и той же рукой указал в северо-западном направлении. Каталин тоже увидел едва приметное пылевое облачко – будто разорвался вдалеке минометный снаряд, и в каждую секунду ожидал услышать раскат взрыва.

– Машина, – пояснил Живнов. – Прет по бездорожью. Зачем?

Ответ пришел очень скоро. Он появился в виде отверстия на лобовом стекле машины.

Мелкие стекла брызнули в салон и посекли лицо Живнова, которому и предназначалась эта пуля.

– Все из машины! – выкрикнул он, первым выбираясь из салона и открывая заднюю дверцу. Следующая пуля могла быть зажигательной и попасть в бензобак.

Живнов хорошо изучил работу снайперов. По сути дела, машина, бороздившая горизонт, словно указывала линию, где мог разместиться стрелок, а центром неизбежно оставался обстрелянный автомобиль. И расстояние это составляло порядка семисот метров. Но выстрел был прицельный, и стрелок не мог находиться дальше трехсот метров. К такой тактике прибегали многие: между двумя вражескими позициями километр, так снайпер ночью пробирался на расстояние, с которого мог выстрелить на поражение. В основном гибли новички, которые не знали всех снайперских тонкостей.

По следу пули Живнов определил направление выстрела. По его точности – примерное расстояние. Снайпер находился ровно посередине двух машин. Как раз в это время пылевое облако перестало двигаться, стало медленно оседать, обнажая узнаваемый силуэт военного джипа без верха.

– Бензин! Сливай бензин!

Каталину не нужно было повторять дважды. Он, находясь в трех метрах от машины, без опаски взорвать бензобак, дал по нему короткую очередь.

Тем временем Мэрион с девочкой отошла на возможно безопасное расстояние, составляющее десять-пятнадцать метров, и остановилась. Живнов отослал Каталина к Мэрион, а сам остался у машины, на расстоянии вытянутой руки от нее, под мнимой защитой. От обороны к атаке всего шаг, и все благоприятствовало этому: по отношению к стрелку он находился с наветренной стороны. И тот наверняка расслышал громкие голоса, не говоря уже о трескотне автомата. Принял ее за ответный огонь? Живнов очень рассчитывал на это. И теперь очередь за безымянным стрелком. Он не видит пассажиров. Они в относительной безопасности. Пуля изменит траекторию, попав в борт. Она пробьет одну дверцу, но застрянет в противоположной. Но он уверен в том, что пассажиры затаились за машиной, прижались к бортам так, чтобы их не было видно из-за колес. И если в его арсенале есть патрон с зажигательной пулей, он обязательно им воспользуется. Но даже обычная пуля могла переломить ситуацию.

Живнов смотрел, как пропитывается песок под машиной. Бензин хлестал, как из душа. Еще несколько секунд, и поток иссякнет. Не беда. Песок превратился в губку, собравшую в себя горючую смесь.

Видит ли снайпер поток бензина? Живнов еще раз проложил линию до джипа и в очередной раз «посадил» посередине стрелка. Тот держит на прицеле саму машину. Даже в семикратной оптике перед ним открывается отличная панорама. Нет, он не видит прозрачных потоков, но, если он настоящий снайпер и его учили подмечать каждую мелочь, он не может не заметить колебания воздуха от испаряющегося бензина. Но может принять за обычные в этих местах парящие потоки. Фактически весь горизонт парил.

Живнов щелкнул зажигалкой, отрегулировал длину языка пламени – до шума в нем. Потушил. Пары бензина окутали его, и он, вдыхая отравленный воздух, качал головой. Однако даже такая насыщенность паров бензина не могла воспламениться.

Он стоял, опустившись на одно колено, держа в одной руке автомат. В этом напряжении не было места паузе, и все же Живнов задался вопросом: кто держит их на мушке? Люди Вергельда? Тогда за каким чертом он вооружил группу «традиционным оружием французских легионеров»? Он же не выжил из ума, чтобы развлекаться, преследуя по пустыне случайных гостей? В этом случае он мог вооружить их автоматами с холостыми патронами. Но патроны боевые. Пробитый бензобак роняет на песок последние капли горючки…

«Как вы?» Живнов обернулся. Нормально. Каталин закрыл своим телом Мэрион и ее малолетнюю подопечную. Готов защитить от пули, пламени.

Но если не Вергельд, то кто? Султан? Его месть распространилась и на эту соседнюю страну? Да, скорее это его рук дело. Дело рук профи. Они прошли до конца; а начало лежало в Москве. Впечатляет. И этот настрой говорит о том, что они готовы перешагнуть черту, за которой их самих поджидает смерть.

Взгляд Живнова скользнул в салон, и через приоткрытую дверцу машины он разглядел канистру с маслом, купленную еще в Камеруне. Решение пришло так быстро, что на раздумье не хватило времени. Он положил автомат рядом. Вынул канистру из машины, открутил крышку и натурально подлил масла в огонь, который мог разгореться в любую секунду.

Леонардо мог гордиться своим выстрелом. С расстояния двести семьдесят метров – ровно столько показывал дальномер, он буквально прочистил уши водителю и присыпал стеклянным тальком пассажиров «Шевроле». А если бы водитель дал по газам? На этот случай у Леонардо были весомые аргументы – пули. Они бы остановили его.

Он занял удобное место так, как если бы знал расписание русских. Так или иначе, но это охотничий инстинкт, жажда крови позвали его в эту точку. Отсюда отлично просматривалась дорога, ведущая в Абеше. В нее вливалась еще одна дорога – ухабистая, каменистая, с песчаными наносами, в которых нередко застревали внедорожники, славящиеся своей проходимостью. По сути дела, перекресток, и его Леонардо держал надежно. Даже с двумя магазинами он мог надолго остановить колонну машин. Он знал цену снайперскому выстрелу, равно как и противник, который и головы не поднимет, если, конечно, он не задумал поквитаться с жизнью.

«Найди и убей их!»

Эти слова стояли в ушах Леонардо. Он и без приказов и напоминаний прекрасно понимал, что чужаков следует убрать. Фактически это он подкинул идею об охране девочки, значит, просчитал шаги, на которые султан и Мамбо плевать хотели.

«Найди и убей их!»

Это слова фона. Однако приказ прозвучал из уст Мамбо. Слова набрали силу, и Леонардо не мог противиться в любом случае.

Рядом устроилась Ниос. Обуза. Но Леонардо, исповедуя стратегию, распределил силы отряда поровну. К тому же ему, как снайперу, причем снайперу-камикадзе, был необходим наблюдатель. И Ниос неплохо, совсем неплохо стреляла из автомата и пистолета.

Связь здесь была на высшем уровне. Во всяком случае, радиостанции «Моторола», которые так полюбились Леонардо на охоте, работали без перебоев.

Выстрел его порадовал… Тем не менее радость его была неполной. Он знал о лагере белых в этом районе. И любой его выстрел мог вызвать войну с мощной группировкой Вергельда, имеющей поддержку у военных и полиции. И все же он сжал пальцы левой руки в кулак и прошептал:

– Есть!

Потом чуть громче, для Ниос:

– Есть.

Она ответила сжато:

– Я вижу.

С автоматом в руках, в черном платке, в черных же шароварах она имела куда более устрашающий вид, нежели Леонардо, одетый в поношенный костюм фирмы «Браунинг».

Местом укрытия им послужила дюна, поросшая по гребню колючкой. Больше ста метров в длину, она играла двойную роль маски: поди угадай, с какой точки был произведен выстрел. Если брать за точку десятиметровый участок, получишь десять процентов вероятности. А это в боевой обстановке ничто.

После выстрела не прошло и десяти секунд, а Леонардо по рации передал Мамбо:

– Не останавливайся. Проедешь метров триста вперед и вернешься назад. Мы покажем русским то, что они хотят увидеть.

С этого места и под таким углом – чуть сверху вниз, невозможно было определить местонахождение пассажиров обстрелянного «Шевроле». Но Леонардо без труда представил их, укрывшихся за фактически непробиваемыми колесами. Они могли отойти на двадцать, максимум на тридцать метров, используя машину в качестве щита. Но не дальше, потому что попадали в оптику винтовки. А в сторону им путь был заказан.

– Они в наших руках, – рассуждал вслух Леонардо.

И остался самим собой. Что же, он выдал себя, не грех еще раз напомнить противнику, что стреляет он отлично.

Он прицелился в обрез заднего колеса и порога. Пуля под таким углом пройдет под машиной, влетит в дорожный просвет и вздыбит песок метрах в двух или трех позади машины.

Он прицелился. Ниос неотрывно смотрела в бинокль. При семикратном увеличении она могла различить отдельные детали. И панорама перед глазами была что надо.

Леонардо вытолкнул из груди весь воздух и плавно потянул спусковой крючок. Этим выстрелом он хотел напомнить о себе, пощекотать противнику нервы – так же, как щекотал его широкие ноздри довольно свежий ветер, не влияющий на точность стрельбы. Он инстинктивно выбрал позицию с подветренной стороны, как если бы выслеживал добычу: он чуял ее, она его – нет.

Выстрел. И – его последствия, обескуражившие Леонардо. Который не мог понять, как он мог промахнуться на добрых тридцать, а то и пятьдесят сантиметров… Пуля попала в бензобак, и бензин тотчас вспыхнул.

Живнов не услышал выстрела. Он мог почувствовать его дуновение на своем теле. Пуля прошла, как в амбразуру дзота, в дорожный просвет машины и ткнулась в десяти сантиметрах от его ноги. Живнов успел качнуть головой, отдавая дань уважения мастерству снайпера: «Ничего себе!» В следующее мгновение он щелкнул зажигалкой и, закрыв лицо левой рукой, правой поджег пропитавшийся бензином песок.

Он не ожидал хлопка, но был рад такому эффекту. Задок машины только что не подбросило. Дверца багажника сорвалась с замка и взметнулась вверх. Багажник походил на волшебную лампу, из которой повалил дым. А роль джинна взял на себя Живнов.

– Смотри в оба! – бросил он Каталину и, не теряя ни мгновения, ринулся вперед.

Ему пришлось передвигаться в плотной дымовой завесе, которая ширмовала его от зоркого глаза снайпера. Изредка он припадал на колени и хватал ртом чистый воздух у самой земли. И снова бросался вперед.

А ветер, казалось Живнову, усиливался. На самом деле он подгонял его к цели, четко представляя состояние снайпера. Тот мог сместиться влево или вправо, уходя от черного шлейфа, который мешал обзору и приближался к нему с нарастающей скоростью и увеличиваясь в размерах. Пусть уходит в любую сторону – Живнову в этом плане было все равно. Фактически черная пелена, в которой он передвигался, выводила его за спину снайпера; а у того не осталось выбора, как сосредоточить все внимание на своей главной цели… которая расползалась у него перед глазами огромным дымным червем.

Живнов пробежал в дыму, готовый закашляться, выплюнуть легкие, метров сто пятьдесят, оставалось чуть больше ста. Двадцать метров – нырок, глоток свежего воздуха. Упал – отжался.

У него был еще один плюс – он не боялся нашуметь. Снайпер-артист просчитал даже подветренную сторону. Но сейчас на него, кроме дыма, неслись резкие звуки пожара. Выла в багажнике резина, лопались полупустые бутылки из-под воды. И – надрывался за двоих автомат в руках Каталина. Общая картина – паника. Мама приехала. То, что нужно, одобрил Живнов. Выше всяких ожиданий.

Он, припадая к земле в очередной раз, будто напиться, вдруг представил себе джип, поднимающий столбы пыли. В него прыгает снайпер, следом – его наблюдатель. Искушенный боец не упустит возможности под шумок подобраться к противнику незамеченным – такую же тактику использовал и Живнов. Пожалуй, подумал он, где-нибудь в точке «С» их пути могли пересечься. И тогда ситуация изменится коренным образом.

– Вот черт! Черт! Черт! – в очередной раз выругался Леонардо. – Как же так… – Он не верил своим глазам. Он представлял, что может натворить одна пуля, но такого…

Однако быстро взял себя в руки. По рации отдал распоряжение Мамбо, мысленно называя ее стервой.

– Ко мне! Быстрей! Не срезай углы! («Стерва!») Подъезжай так, чтобы тебя русские не увидели. Этот мой чертов промах сыграет нам на руку.

Он, непозволительно для снайпера, однако не вальяжно для охотника, встал во весь рост. Как раз в тот момент, когда Живнов вырвал его взглядом из дымовой завесы; та докатилась сюда рваными лохмотьями, но все еще была способна защитить от самого цепкого взгляда. Живнов даже вскинул автомат для выстрела, но его тут же накрыл очередной дымовой вал. Он мог выстрелить и попасть по памяти, но цена выстрела была слишком высокой. И вот рев подъехавшего джипа отложил его планы. Он был близок к противнику, и перевес на его стороне. Он немного запоздал и отдал инициативу. Однако на его стороне оставался фактор неожиданности. И «горн», который он недолюбливал, но стрелял из него без промаха.

По приказу Леонардо за руль сел Кимби. Мамбо заняла место позади него. Сам Леонардо, откинув спинку кресла переднего пассажира, стал на сиденье одним коленом. Ему было удобно. Он не в первый раз стоял за стеклом джипа и чувствовал себя в полной безопасности, словно стекло было бронированным. Но главное, верх стекла служил ему своеобразной турелью. По горизонту погрешности были сведены к нулю.

Он приготовился к последней атаке, и его взгляд затянуло в черную задымленную воронку. Леонардо не успел сообразить, откуда прямо перед ним вырос вооруженный автоматом человек, как не успел отреагировать на угрозу. Его голова была до краев заполнена образом бездонной воронки и валящего из нее дыма. Он гнал прочь мысли о воображении, оттого, наверное, реальный человек показался ему призраком.

Расстояние до джипа не составляло и двадцати пяти метров, да и Живнов сокращал его, стреляя на ходу. Он не дал водителю ни одного шанса, прошив его форсированными очередями. Потом свалил стрелка, которого если и вспоминал, то привязанного к жертвенному столбу в храме. Пули ударили Леонардо в правую половину груди, и дальше ложились так, как уводило «горн» вверх и в сторону. Последние две пули своротили Леонардо челюсть, и он завалился назад, подминая под себя Ниос на заднем сиденье.

Жевун резко начал смещаться в сторону, чтобы не получить пулю от пассажиров, один из которых мог маскироваться за смертельно раненным водителем. Он не видел его, и этот факт подсознательно вылился в угрозу. Смещаясь вправо и вперед, он вскрывал слабые стороны противника, взятого врасплох.

Слабые стороны.

Он угадал.

На заднем сиденье он увидел Мамбо…

Она не шелохнулась. Только поводила округлившимися глазами. А рядом с ней развернулась настоящая борьба. Ниос, придавленная длинным и тяжелым Леонардо, не могла высвободить из-под него даже руку с пистолетом. Наконец, перехватившись левой рукой и снова вкладывая громадную «анаконду» в правую руку, она нашла глазами цель. Ее чуть приоткрывшиеся губы обнажили белые зубы. И она, обронив ругательство, потянула спусковой крючок. Жевун опередил ее на мгновение. Он стрелял от бедра, привычно, точно зная, что не промахнется…

Теперь, когда в живых осталась только Мамбо, его глаза превратились в основное оружие. Он неотрывно смотрел на нее, и она не могла отвести глаз. Живнов позволил себе пофантазировать – но не на пустом месте. Глаза жрицы казались ему бездонными, и сама она являлась проводником между двумя мирами, в один из которых верила больше. Казалось, ей неведомы боль, сострадание.

И он оказался прав. Она предвидела ход событий. Все знала о судьбе Леонардо. Когда он срубленным деревом падал на Ниос, она и бровью не повела. Она знала, что Ниос будет задыхаться под Леонардо, но только затем, чтобы показать предсмертный оскал. Но равнодушия, о котором подумал Живнов, в Мамбо не было.

И он поддался охватившему его настроению, чувствам, которые перемешались с эмоциями, и прошептал – но так, чтобы жрица не услышала:

– Что там?.. Что будет со мной? А с тобой?.. Ты знаешь?

И она ответила. Тоже взглядом. Указывая на Каталина.

Тот появился ниоткуда. Но уже в тот момент, когда дым начал окончательно рассеиваться. Не стало огня, а дым действительно рассосался.

Катала с полувзгляда оценил обстановку, нервно качнул головой, не без досады шлепнул ладонью по ствольной коробке своего автомата.

– Ты здорово тут разобрался, – похвалил он товарища. И, внимательно вглядевшись в Мамбо, спросил: – Чего подругу-то не шлепнул?

– Она и так мертва.

– Правда? – Катала дурашливо заглянул ей в глаза и обошел машину. Забрав из рук мертвой Ниос «анаконду», он вернулся к передней дверце пассажира.

Жизнь Леонардо висела на волоске – равно как и его челюсть, свалившаяся ему на грудь. В эту разверзшуюся пасть с дергающимся окровавленным языком Катала заглянул без отвращения и брезгливости, как в поддувало остывшей печки. Встретившись с угасающими глазами камерунца, Катала спросил Мамбо:

– Как его зовут?

Жрица ответила, глядя прямо перед собой:

– Леонардо.

– Лео, да? – Катала многозначительно покивал головой. И дальше обращался только к нему. – Знаешь, Лео, есть два способа войти в Матрицу – либо интерфейсный кабель в затылок, либо силовой в жопу. Я советую выбрать первый. – Он взвел курок «анаконды» и, приставив ствол к виску Леонардо, прекратил его мученья. Убрав револьвер, сказал как ни в чем не бывало: – Нужно выйти на связь с Нико.

Живнов пожал плечами:

– Зачем? У нас была проблема, мы ее устранили. Впрочем, ты прав, – после непродолжительного раздумья согласился он.

Каталин не стал повторяться, что у него в телефоне сдохла батарейка. Судя по вышке в поселке, где обосновался отряд Вергельда и расстояние до которого составляло пятнадцать километров, связь должна быть стабильной. Во всяком случае, Каталин понадеялся на минуту приличной связи. Он хотел спросить у адвоката: после заварушки им обязательно пилить в какой-то поселок, набитый детьми, или в виде исключения можно вернуться на базу.

– Дай твой мобильник. – Каталин вернулся к Живнову и пощелкал пальцами.

Он выбрал из списка номер адвоката и, бросив очередной взгляд на жрицу, ткнул на кнопку вызова. И только теперь сообразил проверить качество связи. Она впечатляла «изгородью» из трех делений на экране телефона. По африканским меркам это супер. Видно, усилитель в поселке хороший, успел подумать Каталин. Он не ошибся: антенные комплексы повышали уровень сигнала и работали с отраженным сигналом от базовой станции в Абеше. Он ничего не понял, когда услышал четкий голос, ответивший по-французски:

– Полиция. Дежурный Дави. Говорите, пожалуйста.

Адвоката пробило на шутки, усмехнулся Катала… Но внутренний голос сказал ему «нет». И еще раз «нет», поскольку голос принадлежал не адвокату. Каталин смотрел на Живнова, на его спину, отмечая пятна гари на рубашке, особенно в тех местах, где она пропиталась потом. Грязь. Высохнет – отскочит, рассеянно подумал Катала.

– Дежурный Дави. Слушаю вас…

– Я перезвоню. – Эти слова Катала адресовал товарищу. И что-то кольнуло в сердце, когда Жевун выводил из машины жрицу. Она показалась ему слепой, а Жевун – ее поводырем, собакой, ее глазами. И другая крайность. Если и существовал у Каталина образ смерти, то вот облик этой страшной женщины затмил его.

– Пошевеливайся, чучело! – поторопил ее Жевун.

Каталин предположил, что тот заберет трофейную снайперскую винтовку, но Живнов бросил ее на грудь Леонардо. Но прежде выволок его и Ниос из джипа.

Мэрион не рискнула приблизиться к ним и вместе с девочкой поджидала их в сотне метров от сгоревшей машины. Каталин остановился и уже с нетерпением поджидал, когда они займут места в джипе. Задержал Жевуна и быстро-быстро заговорил с ним.

Прошло пять, десять минут. Наконец Живнов отреагировал на предложение товарища:

– Ты рехнулся!

– Я только предложил, а решать тебе.

– Я стреляю хорошо…

– Понятно. Ты хочешь сказать, что думать за нас должен Нико. – Катала махнул рукой в сторону поселка. – Да у него мозги посереют от зависти, когда он увидит работу моей мысли. – С этими мыслями он постучал себя по голове. – Ну что, Жевун, согласен? Кто не рискует, тот не пьет шампанского.

– Дашь машину? – спросил Николаев, закончив телефонный разговор с Каталиным.

– Уезжаешь уже? – рассмеялся Вергельд. Но тут же посерьезнел. – Что приключилось с твоими парнями? Впрочем, можешь не отвечать. Люди Ибрагима нашли вас.

– Точно. Так как насчет транспорта? Нужно съездить на перекресток и посмотреть что к чему.

– Теперь ты говоришь не как адвокат – как следователь, – заметил Вергельд. – Но если бы сам не попросил об этом, я бы настоял. Перестрелка в моем районе – вещь из ряда вон выходящая. Если только не я начинаю палить. Поедем вместе, – настоял Юлий, вставая из-за стола и надевая панаму. – Возьмем с собой десяток отборных головорезов.

– Это обязательно?

– Султан мог разбить погоню на два этапа, – пояснил он.

Они провели вместе около получаса. Сказать, что нашли общий язык, значит, ничего не сказать. В любом другом месте, в любой европейской стране адвокат показался бы Вергельду заурядным человеком. Его не смутила даже приличная по африканским меркам сумма в двести тысяч долларов, которую Вергельд запросил за переброску девочки в Эстонию. Словно был готов к тому, чтобы остаться в Африке белым среди черных, тогда как черная девочка отправлялась к белым. Превратности судьбы… В ушах все еще стоял до некоторой степени обреченный голос Николаева: «Значит, нас ты на борт взять не сможешь?» Что мог ответить Вергельд? Он и так рисковал, идя на поводу у Вивьен, исполняя ее прихоть. Зачем ему рисковать вдвойне? И он ответил: «При всем желании – нет».

Они вышли из палатки. Вергельд глянул на огромное красное солнце, которое неуклонно клонилось к закату, будто падало с плато на равнину. И уже на свежем воздухе разоткровенничался.

– Мне плевать на местных вождей. Они дают зарабатывать мне? Не мешают мне этого делать? Это даже не смешно. – Он развел руками, как будто приглашал адвоката посчитать по головам его боевиков, медперсонал, местных жителей. – Это мы не даем вождям, их женам и наложницам сдохнуть с голоду. Без наших денег из их членов не брызнула бы даже моча, не говоря уже о сперме.

Он махнул рукой, подзывая раздетого по пояс громилу, в руках которого автомат Калашникова виделся игрушечным.

– Собирай команду. Поедем на перекресток Отшельника. Так мы называем ту развилку, – сказал для адвоката Вергельд. – Лет десять назад там загнулся отшельник, местный аскет – черная кожа, белые кости. Питался придорожной пылью. Говорят, что-то проповедовал. А по мне так клянчил деньги у проезжих. Чтобы открыть харчевню. Но его самого сожрали черви.

Здоровяка звали Гвидон. Кличка или настоящее имя? – прикинул адвокат. Он расположился в двухместном армейском джипе, ставшем головным, свесив руку вдоль дверцы. По ней били песчинки, словно у машины срезали крылья, и вся дорожная дрянь взметалась из-под колес.

Глава 19

Гвидон вел машину уверенно, зная каждый камень, каждый ухаб на этой дороге. За ним следовали еще пять французских джипов «Оверланд». То были легкие десантные автомобили, способные порхать с дюны на дюну. Полкилометра пути, и джип Гвидона обогнал штабной автомобиль с Вергельдом. Он изобразил жест руками, как бы говоря: «Теперь твоя очередь глотать пыль». И машину окутало красноватыми клубами, вырывающимися из-под колес головного джипа.

Каждая машина была оснащена пулеметом на турели, в свою очередь крепящейся на жесткой раме. Пожалуй, маневренней этой машины придумать было невозможно. Алексей сравнил ее с сухопутным скутером. И в этой связи команду Вергельда – с пиратами. Они были хозяевами этих мест и властвовали здесь безраздельно.

Водитель головной машины придержался правил дорожного движения – заехал, снижая скорость, на обочину.

– Отель «У загнувшегося отшельника», – громко прокомментировал Николаев, чем рассмешил Вергельда.

Его команда в очередной раз показала себя сплоченной боевой единицей. Никто не покинул машин, половина из которых взяли джип Мамбо в полукольцо, а другая половина взяла под контроль основную дорогу.

Адвокат рта не успел открыть, а Каталин повел себя, как школьник, завидевший подкрепление в виде «больших пацанов, которые курят в открытую». Его удар назывался предательским. Живнов был спокоен и расслаблен, поэтому буквально поплыл после апперкота в подбородок, ища руками опору, и попятился. Катала нагнал его в два коротких шага и добавил ногой в голову. Жевун упал в придорожную пыль, потеряв сознание.

Надо отдать должное адвокату, тот остался невозмутим. Вергельд был готов поддержать его реакцию и поддержал, «подсмотрев». Он ждал не столько развязки, сколько продолжения, поскольку чувствовал, что бесплатное приложение к визиту русских сильно затянется.

Только Гвидон открыл рот и скосил глаза на Мамбо со связанными руками за спиной:

– Они бабу не поделили, что ли?.. Так мне кажется, это и не баба вовсе: футболист или рэппер, одно из двух.

Каталин сорвал с брючного ремня чехол с мобильником и бросил его адвокату.

– Открой.

– Что?.. Зачем?

– Открой, еб-т-ать, – настоял Катала. – В телефонном справочнике ты найдешь два своих телефона. Ну, какой из них твой? Эта мразь, – он пнул лежащего на земле Живнова, – замаскировал под твои реквизиты номер телефона полиции. И звонил туда за сорок минут до ареста Вивьен.

Николаев обмер. Он мог в уме пересчитать каждый волос, пустивший корни до самых мозгов. Не спятил ли Катала? Не курнул ли чего запрещенного даже в этой чертовой стране? Не поддался ли черной магии Мамбо? И еще десяток схожих вопросов в мгновение ока промелькнули в голове Алексея. Он видел перед собой свихнувшегося предателя; что может быть страшнее? Пройдет минута, и в затылок ткнется ствол «калаша», а в лицо рассмеется фактический хозяин этих мест.

– Вспомни, как он тянул время…

Висок, не затылок, а висок уже прожигал огненный взгляд Вергельда, хозяина этого никчемного человека, который призывал что-то вспомнить. Вспомнить, как Жевун тянул время. Адвокат невольно придержался совета – сам потянул время, поскольку ничего другого ему не оставалось.

– Когда я услышал голос дежурного, мне показалось, тебя на шутки пробило. И только потом заметил, что в списке телефонов Николаевых два.

«Зачем он мне это рассказывает?» Нико довольно быстро приходил в себя.

– Причем один из номеров федеральный. Зачем Жевун сдал «джуйку»? Почему подставил под удар всю группу и фактически провалил операцию?

– А ты не забегаешь вперед? – спросил Нико, еще не зная, чего он добьется этим вопросом. Впрочем, ответ был очевиден: лишняя минута на размышление. И он прибег к адвокатской уловке, которой дал название «неоконченная форма вопроса», позаимствованной из уголовной практики: оконченные и неоконченные виды преступления. – Ты не думал, что…

– Я не думал, – тут же подхватил Катала. Он подхватил саму идею формы. – Я не думал, – повторил он. – Я видел. Я смотрел на эту тварь, – Катала снова пнул лежащего без сознания Живнова. – Пока я делал вид, что соединяюсь с тобой, он рассматривал винтовку, выпачканную в крови Леонардо. Я бы не удивился, если бы Жевун направил ствол на меня.

– Дальше.

– А дальше шлепнул бы меня.

– Говори, что было дальше.

– А… Ну, я набрал твой номер. Один длинный гудок, другой…

– Так не говорят, так думают. Говори по делу.

– Так я думал, когда ждал ответ! – привычно выкрутился Катала. – «Водку ты, что ли, там пьешь или трахаешься?» Потом ты ответил, как выстрелил: «Да». «На!» Я мысленно послал тебя в жопу. Потом продолжил, словно нас действительно прервали во время первого звонка. Бросил взгляд исподлобья на Жевуна. Тот прикипел к винтовке. Смотрит в оптику. В сторону горящей машины. А там Мэрион с нашей зассыхой. Сейчас грохнет, думаю. Я был напряжен, не скрою, как будто трансвестит меня ласкал, ну и немного переиграл – стал пинать камушки. Лучше бы в носу поковырял. Только-только вышли из-под обстрела, трупы еще парные. Даже жрица этого задолбанного культа что-то там заметила. – Катала изобразил руками, как совокупляются ежи. – Повертела своей башкой, сфокусировала свои зенки на мне. Короче, ты помнишь, что я тебе сказал по телефону.

Николаев сказал «да». Он мог дословно воспроизвести немного нервную речь Каталы. «Нас достали люди фона. Все тот же квартет, который гастролировал в Москве. Жевун положил трех из четверых, теперь солирует одна сучка. Но она за трех сойдет. Жрица. Вуду. Тебе бы подъехать сюда. Мы переберемся от паленого места к перекрестку. Все».

– В общем, говорил я одно, а башка была занята другим. Я струхнул. Испугался Жевуна. Боялся остаться с ним один на один. И случись сбивка, позвал бы на помощь Мамбо. Я закончил разговор. И если бы Жевун потребовал повторить, что я наплел по телефону, я не вспомнил бы и слова. А ему сказал: «Надо подгребать к перекрестку. Там хижина какая-то». Вот и все. Ты вспомни, Нико, разве поведение Жевуна в аэропорту тебе не показалось странным?

– Кажется… Да, припоминаю, – с небольшой запинкой ответил адвокат. – Я списал это на общее волнение, – сказал он, на этот раз обращаясь к Вергельду. И когда через минуту Живнов пришел в себя и сел на земле, трогая голову руками, спросил его: – Зачем ты это сделал, Паша?

Утирая кровь с разбитого лица, тот поочередно оглядел парней Вергельда, которые к этому моменту покинули свои машины, но встали все также полукругом.

– Это внутреннее дело, – ответил он. – Мне надоело мотаться в этом аду. Я подумал, что смогу вернуться быстрее, если сдам «джуйку». Ребята, не могли бы вы…

– Внутреннее?! – вены на шее Каталина едва не лопнули. – Ах ты, сука…

Николаев предпринял вялую попытку остановить товарища, который фактически добивал «пробитого» им товарища.

Вергельд бросил взгляд на Гвидона. Он и его подопечные смотрели на происходящее не без интереса. Для них это было развлечением. Будет что рассказать «за кружкой рома на Тортуге». А что сам Каталин?.. Вергельд с полувзгляда определил, что для него вокруг не существует никого. Только он и его жертва. Точнее – предатель. С другой стороны, заметил Вергельд, Каталин подсознательно или нет, но играл на публику. Он даже дал название этому представлению: «Ослепленный африканскими софитами». И он здорово справлялся со своей ролью. «Отличный удар!» Вергельд не удержался от похвалы в адрес Каталина. Тот, разделавшись с предателем, переключился на жрицу: продемонстрировал классический фронт-кик, с уводом корпуса назад. Мамбо отлетела на два метра, перевернулась в пыли и замерла. «Он убил ее», – равнодушно рассудил Вергельд. И заметил адвокату:

– Вы умеете развлекаться.

– Мы умеем развлекать, – внес поправку Нико, еще не понимая, куда заведет игра двух придурков, которых он имел глупость завербовать для конкретной работы. Они разработали какой-то план и вот сейчас посредством сногсшибательных ударов пытались вдолбить его в голову руководителя группы.

Нико перевел взгляд на трофейный джип, где на заднем сиденье сидели Мэрион и ее подопечная. Интересно, Мэрион в курсе?

А Каталин был уже рядом с Мамбо. Подняв ее за волосы, он заглянул ей в глаза. В них он увидел муть, ничего кроме мути.

– Клин клином вышибают, – вырвалось из него. Он запрокинул голову и ударил Мамбо лбом в лицо. На миг ему показалось, что треснули его кости. Но от сокрушительного удара сломался ее нос. Каталин оттолкнул окровавленную жрицу и, не дав ей упасть самой, двинул ее ногой в грудь. Она упала, раскинув руки и снова поднимая пыль. Будто лопнул высохший гигантский дождевик.

Каталин снял панаму и отер ею лоб, размазывая по нему кровь жрицы, свой пот и пыль. И опять переключился на Живнова. Он был готов пресечь попытку Нико вмешаться, просто бросить реплику, не говоря уже о прямом вмешательстве в его дела. Он полностью владел ситуацией, создателем которой и являлся.

А Вергельд… Он смотрел на Живнова, но видел Штайнера. Смотрел на Каталу – а в нем узнавал себя. Он делает все, чтобы каждая деталь убивала его жертву. Он здорово справлялся с ролью злодея; он нашел выход излишку адреналина, показывая себя не таким, какой он есть: не переигрывал, не сопротивляясь. И все же…

Вергельд решил вмешаться.

– Не все зависит от тебя, – сказал он Каталину. – Ты можешь прыгнуть выше собственной головы, но я не советую перепрыгнуть через голову Нико, я уже не говорю о моей голове. Иначе навсегда останешься здесь.

Каталин недолго смотрел в глаза «маленького доктора». Сморкнувшись себе под ноги, он сказал:

– Да ты у меня между ног пройдешь и мои яйца не заденешь, пигмей. Теперь насчет прыжков: я буду прыгать так высоко и так далеко, как сам захочу. А если вмешается кто-то из твоих горилл, я положу столько, сколько смогу. А ты сможешь положить только одного. Так что бразильский принцип тут не катит. И этой сволочи дам помучиться. Он сам сказал: это внутреннее дело. Так что отвали, Опенхрен, или как там тебя, и не мешай мне. Хочешь – смотри. Не хочешь – вали отсюда.

Вергельд покачал головой. Он многое прочитал в помутившихся глазах Каталы, в его жестах. Он видел таких. Убить предателя, и даже дать ему помучиться перед смертью, выстрелив ему в живот, – дело нехитрое. Жертва будет страдать долго, а что сам Каталин? Он просто нажмет на спусковой крючок пистолета, и это простое действие займет мгновение.

Его мозги превратились в жуткий альбом, страницы которого пестрели кровавыми снимками. На одном он по локоть в крови, возле живого еще предателя валяется груда кишок. На другом иуда распят на кресте; на руках карателя следы трудной работы: мозоли от молотка, которым он вколачивал в ладони жертвы здоровенные гвозди, дыхание еще не восстановилось после тяжелой работы – он в одиночку поднимал тяжеленный крест с распятым на нем человеком, будто ставил могучий шест под антенну.

А что, если он зациклился на соотношении? – задался вопросом Вергельд, невольно упуская из вида адвоката. Удовольствие палача обязано быть пропорционально мучению жертвы. Как долго эта жутковатая формула созревала в нем? Сколько времени ушло на то, чтобы точно выразить свои мысли? Может быть, вот только сейчас у него получилось, и он обрадовался, как ребенок? И какое решение снова завело его? Откуда оно пришло? Вот он легонько похлопал по щеке Живнова, заложив в этот безболезненный жест всю тяжесть предстоящих мучений своей жертвы.

Вергельд тряхнул головой, отгоняя точные, как ему показалось, мысли Каталина. Со стороны казалось, он мечется от одного человека, которого приносил в дар своей вере, к другому, не в силах решить вопрос, с кого же начать, кого первым отправить на тот свет. Но он уже сделал свой выбор: умрет Мамбо, а товарища он обрекал на вечную жизнь.

– Вставай, вставай. – На этот раз Каталин проявил настоящую заботу, пожертвовав своим несвежим носовым платком. Поплевав на него, он отер лицо жрицы от крови, сложил его вчетверо и приложил к разбитому носу. – Держи так. Скоро кровотечение остановится. Понимаешь меня? Эй, безандестенка!

Он не ожидал, что Мамбо так быстро примет его помощь. Она буквально схватилась за платок, схватилась за ускользающую от нее жизнь. Она поверила этому парню, поверила искрам в его глазах, которые говорили только о жизни. Она закивала быстро и ответила, не переставая мелко дергать головой.

– Да, да, я понимаю, все понимаю…

– Если что-то выветрится у тебя из головы, припомни столб в своем гадюшнике. Я найду такой же, пусть мне для этого придется вернуться в Нджамену, только привязывать тебя не стану. Я затолкаю его тебе в задницу.

Катала поднял с земли цветастую сумку Мамбо и, отряхнув ее от пыли, вывалил ее содержимое на землю, в ту же самую пыль. За исключением нескольких вещей, это был обычный женский набор, главным в котором была косметичка. Но не для Каталина. Он нашел то, что уже видел получасом раньше: его глаза вспыхнули, когда он увидел бутылочку с резиновой пробкой, зафиксированной проволокой, как на бутылке шампанского. Уже тогда он верил в ее существование, а по сути, загадал желание, и вот оно сбылось.

Но если у Мамбо, которую он во время обыска положил лицом вниз, с собой был порошок зомби, то обязательно к нему и противоядие, которое готовится одновременно с порошком – но не для оживления жертвы, а для защиты от отравления всех, кто участвовал в ритуале зомбирования. Противоядие находилось в бутылочке, шкалике, в жидком состоянии, тогда как средство для создания зомби…

Катала тряхнул бутылку раз-другой, перевернул, как песочные часы, и смотрел, как по стенкам течет сероватый порошок.

– Это то, что я думаю? – спросил он, глядя на жрицу сквозь стекло, видя ее голову внутри бутылки. – Это так называемый порошок зомби? Или в бутылке душа заживо погребенного? Выпустим его? Или создадим еще одного зомби?

– Ты спятил! – выкрикнул Николаев.

Вергельд вмешался так быстро, что напугал даже Гвидона. Он схватил Нико за руку и громко прошептал:

– А вот теперь не мешай. Нас ждет интересный ритуал.

– Вы рехнулись! – снова вырвалось из адвоката. Он все-все понял, и кровь в его жилах превратилась в антифриз. Ему стало так страшно, будто он поменялся ролью с Жевуном. В голове обрывки беседы с Вивьен, слова, которые он пересказал «космонавтам», лохам, которым светят исключительно невыполнимые задания, жертвам.

«Юлий любит Африку, уважает нетрадиционные традиции народов. Культ вуду всегда завораживает, оставляет место для необъяснимого. Он не исповедует этот культ, может быть, поклоняется ему. На празднествах он частый гость. Ленты, венки, улыбки, угощения, маски, музыка, танцы… непередаваемый колорит… высокие гости, которые наряду с простыми людьми ждут на этом празднике чудес, и его не испортит появление в самый разгар веселья умершего накануне человека».

«Господи боже мой…»

Господи…

«Нас ждет интересный ритуал».

Нико глянул на Вергельда. Оказывается, тот повторился:

– Нас ждет интересный ритуал.

Катала оценил поддержку «маленького доктора» и отсалютовал ему поднятым большим пальцем.

– В этом я и хочу убедиться. – Он вгляделся в лицо Мамбо, выбросил пропитавшийся кровью платок. – Понимаешь, о чем я тебя хочу попросить? – акцентировал он.

– Кажется… да, – с небольшой задержкой ответила жрица.

– Тебе ведь не впервой убивать людей, да? Ты убивала даже невинных детей. Что тебе нужно для ритуала? – резко переменил он тон. – Кукла нужна? – Он поднял с земли страшную куклу, изготовленную из разноцветных лоскутов ткани. Она выпала из сумки вместе с остальными вещами, но ее Катала заметил только сейчас.

Мамбо покачала головой:

– Нет, кукла не нужна.

Катала сунул ее в карман.

– Это место тебе подходит? Ты можешь встать. – Он подал ей руку.

Поднявшись на ноги, Мамбо еще раз огляделась, хотя в этом не было нужды: в данном случае место не имело значения.

Уходящее за горизонт солнце придавало песчаным холмам кровавый оттенок. «Тени удлинились», – дважды прозвучало в голове Мамбо. И еще раз: «Удлинились тени». Тоска резанула по сердцу. Но жрица сумела совладать с собой, не выдав себя ни взглядом, ни жестом. Она поняла все – она умрет, как только совершит обряд, свой последний в этой жизни. Попробовала найти успокоение в том, что вслед за ней в потусторонний мир рванет душа еще одного человека. Но не достигнет цели, повиснет посередине тьмы и света. С одной стороны ее будет припекать жаркий огонь, с другой – жалить жуткий холод. Ее вместилище будет бродить по земле, пока не разложится и черви не съедят его. Но даже в червях останутся те несчастные кусочки плоти, которые не дадут душе покоя и продолжат жалить ее. И это будет длиться вечно.

Каталин не мешал Мамбо. Она не осматривалась. Она молилась. Молилась перед смертью. Это дураку понятно, усмехнулся он. Она была в его власти, и это чувство с новой силой раздуло его ноздри.

Вергельд не изменил позы: стоял, скрестив руки на груди. За последние несколько минут он пару раз перекинулся взглядом с Гвидоном, и оба раза красноречивый взгляд верного помощника говорил: «Ты тоже чокнутый». Можно сказать, Вергельд вдоволь насмотрелся на Каталу и сосредоточился на его жертве. Тот держался молодцом. Не дергался, не разевал рот в попытках избавиться от кляпа. Он изредка качал головой, что-то пытаясь передать Каталину. Не попросить, не посоветовать, а передать, так интерпретировал его жесты Вергельд. Может быть, потому, что палач хотел видеть это именно так, а не иначе. Отчасти ему льстило то, что его противник – сильный и изощренный. Но опять же, потому, что он одержал над ним верх. И он полностью был в его власти.

– Так подходит тебе это место? – Каталин вернул жрицу с небес, где блуждал ее разум, на землю.

Она повернулась к нему лицом, облизывая разбитые губы и слизывая языком кровь, сочившуюся из носа.

– Да.

– Я твой помощник, твой жрец. Говори, что делать.

Мамбо рукой указала на Живнова:

– Нужно отнести его в склеп.

Склеп. Это название точно подходило к округлому строению в пятидесяти метрах от дороги. Оно походило на молельню, пески под которой вдруг расступились и поглотили ее, оставляя на поверхности лишь купол. И если заглянуть в пролом сбоку строения, то голова закружится от высоты, от внезапного приступа акрофобии. Воображение все больше захватывало Каталина, что не могло сказаться на его нервах. Он внезапно хохотнул и вслух высказался:

– Здорово, что я не боюсь покойников и всяких там предметов религиозного культа.

Если в нем и жили крохи боязни, то выветрились окончательно, и переломный момент наступил ровно в тот момент, когда он подумал о способе «поквитаться с Живновым»; а к бутылке с порошком зомби он прикоснулся с чувствами, будто в ней находился прах его заклятого врага.

Он подошел к Живнову; зная, что никто не видит его лица, Катала улыбнулся и подмигнул: «Я контролирую ситуацию. Потерпи: тебе снова будет больно. Мне придется ударить тебя в голову. Сильно». Жевун не шелохнулся. Все так же сидел, прислонившись спиной к заднему колесу машины и подобрав под себя ноги. Каталин сдержал обещание и, долбанув Живнова в голову, потащил к склепу уже бесчувственное тело.

– Ему удастся привести предателя в чувство, – тоном анестезиолога изрек Вергельд.

– Что? – переспросил адвокат.

– Не отставай, – бросил уже через плечо Вергельд. – Ни одно мгновение ритуала не должно ускользнуть от нашего внимания. – Он неожиданно остановился, и Нико едва не сшиб его. – Ты когда-нибудь видел человека, который умирает каждую секунду?.. Оставь – я наперед знаю, что ты скажешь. Ненависть не имеет предела. И еще одно: форма карателя твоему парню к лицу. Он знает это. Но мы не знаем, отмахивается ли он от этих чувств. Он перешагнул тот рубеж, возврата к которому нет. Если и сжигать мосты, то все, не оставляя ни одного. Он прав. Не отставай, – во второй раз поторопил он Нико.

Пожалуй, жилище, порог которого перешагнул Каталин, дотащив тело Живнова до входа, годилось для отшельника. Тогда какого черта он построил дом вблизи дороги? – усмехнулся он. Если уже уединяться, то капитально. Но все равно мысленно поблагодарил хозяина скита, следы которого были покрыты толстым слоем времени. На взгляд Каталина, африканский инок походил на сибиряка, оборудовавшего зимовье. Отсюда при всем желании нельзя было вынести ложе, на котором некогда почивал аскет, поскольку состояло оно из трех подогнанных друг к другу огромных камней; лишь незначительные трещины рушили иллюзию монолита. На каменном же столе ждали своего часа глиняные чашки, кувшин. На взгляд Каталы, тут не хватало здоровенного камня, соединенного цепью с ключом, чтобы не уперли. На стенах помещения до сей поры остались традиционные маски устрашающего вида, музыкальные инструменты, деревянные статуэтки, изображающие животных.

Музыкальные инструменты…

Каталин усмехнулся и тихо бросил под нос:

– Здесь ты наиграешься вволю.

Он обернулся и вздрогнул. В метре от него стояла жрица с расквашенным лицом. Он настолько увлекся, разглядывая жилище безымянного аборигена, что позабыл о Мамбо. Она следовал за ним тенью, которая удлинялась все больше, и больше бледнела, таяла под убегающим за горизонт солнцем… У него едва не вырвалось: «Чего тебе надо, ведьма?»

Он облизнул пересохшие губы.

– Я был в шаге от этого, как его… Ну когда боишься говорить из-за страха заикнуться. Проходи. Пока я не начал психовать. Не стой пнем. Ты здесь хозяйка. Я твой жрец, не забыла?

Он обошел будто окаменевшую Мамбо и за руки втащил в дом все еще бесчувственное тело Живнова. Отдышавшись, подхватил его под мышки и поместил на каменное ложе с заметным углублением посередине.

– Мне раздеть его?

– Не обязательно, – ответила Мамбо. Она покосилась на дверной проем, который загородили тени двух человек: Вергельда и Николаева, бросила взгляд на оконце, в котором маячила фигура Гвидона. Едва удержалась от резкого замечания: «Не загораживайте свет!» – Разорви на нем рубашку, – попросила она Каталина. – Мне нужна его шея, грудь.

– Ты прямо как вампир, – одобрительно заметил Катала.

Он одним резким рывком разорвал рубашку. На шее Живнова остался только воротник, застегнутый на вторую пуговицу. Каталин избавил товарища и от него. Едва ткань упала на пол, Жевун открыл глаза. И на этот раз получил предупреждение:

– Не дергайся. – Голосом. А глазами: «Лежи спокойно. Они смотрят на тебя». И дальше мысленно отвечал на вопросы: – Да, ты можешь думать, что я поверил в бред о магии вуду, зомби. Почему бы мне не поверить в твоего Мага, заклятья которого сгибали тебя в дугу? Главное, что ты сам веришь в это. И воздастся тебе по вере твоей, – спокойно, не меняя тона, без апломба произнес Каталин.

Дальше он обращался только к жрице.

– Из чего состоит твой порошок?

– Из печени рыбы-смерти…

«Которая содержит тетродотоксин, – мысленно поправлял и добавлял Каталин, отчетливо припоминая беседу в кабинете адвоката. – И этот компонент стоит на первом месте для создания зомби».

– Из жабы-аги и жалящего червя…

«Эта тварь ядовита на всех жизненных стадиях. Ее железы содержат сильные яды, которыми она выстреливает в хищника, воздействуют на сердце и нервную систему, вызывают судороги. Жабу и червя сажают на ночь в одну банку. Червь жалит жабу, заставляя ее вырабатывать яд, пока та не превратится в натуральный мешок с ядом, и только тогда она годится для создания зомби. И это второй по значимости компонент в порошке зомби».

– Датура…

«Дурман. Вызывает галлюцинации Хорошая витаминная добавка к ядам рыбы-смерти и покусанной червем жабы».

В какой-то момент Каталин почувствовал себя участником розыгрыша, в котором главное лицо – Живнов. Когда он проглотит и запьет порошок, способный убить и слона, когда мысленно прочитает последнюю молитву, в этой африканской халупе зажжется яркий свет, внутрь ворвутся полуобнаженные красавицы с цветами и праздничными венками, которыми украсят натурально воскресшего. Прозвучит живительное слово «розыгрыш». Или «игра».

– Кости черепа мамбо…

«Что? О чем это она? А, кости черепа ее предшественницы». Катала живо представил, как эта окровавленная обезьяна раскапывает руками могилу сдохшей жрицы вуду, обезглавливает ее скелет. Забавно. Потом измельчает его в порошок. В огромной ступе. Порошка так много, что список потенциальных превращенцев в зомби увеличивается в разы.

– Как ты приготовила порошок?

Он не ради праздного интереса расспрашивает Мамбо, рассуждал Вергельд, втянутый в процесс создания зомби. Его вопросы и ее ответы уже начали убивать человека, лежащего в углублении каменного ложа. Он уже превращался в зомби, был ни жив ни мертв. На него смотреть страшно… Николаеву. Вергельд скосил глаза на адвоката. Тот был белее мела и покусывал губы. Казалось, старается не пропустить ни слова из того, что говорит жрица.

– Яды, желчный пузырь человека, травы и порошки я перемешивала три дня и три ночи. У меня было трое помощников. Они, сменяя друг друга, исполняли ритуальные песни и танцы.

– Без перерыва?

– Да.

– Лихо, – одобрил Катала. – Что дальше?

– Полученное вещество я опустила на один день в гроб с мамбо.

– У которой ты открутила черепок и перемолола его?

– Так.

– И для чего ты опустила порошок в могилу?

– Для того, чтобы порошок пропитался исходящей от тела мамбо силой. Только после этого он стал готов к употреблению.

– Ты сама-то его пробовала?.. Вижу, что нет. Слушай, а зачем мы раздели его? – Каталин жестом руки указал на Живнова.

– Чтобы нанести порошок ему на тело.

Он почесал за ухом.

– Черт, я думал, он проглотит его, и дело с концом… Ты готова?

– Нет. Мне нужна пустая бутылка. В нее я запечатаю его душу, – она в свою очередь указала рукой на Живнова. – Для того, чтобы получить контроль над его сознанием и телом.

– Через какое время он очнется?

«Он не очнется». И эта мысленная фраза Вергельда была тотчас озвучена жрицей:

– Он не очнется. Через двенадцать часов после ритуала он обретет способность двигаться. Но не будет бродить бесцельно. Он будет искать хозяина своей души. – Она выдержала паузу. – Он будет искать тебя.

– Пока не найдет, я понял.

А дальше случилось то, чего не ожидали Вергельд и Нико, но был готов Катала. Он отвергал само понятие «нападение»: что ему могла сделать эта женщина, пусть она даже и маг с ручищами гориллы? На поверку оказалось, что руки у нее действительно супердлинные. Она достала до лица Каталина, царапнув его острыми ногтями. Он поднырнул под ее руки и вынес свою вверх, выпрямляясь. Несильный, но точный удар пришелся в подбородок, и ноги у Мамбо подкосились. Только она невероятным образом устояла и снова ринулась в атаку. Как Лейла, сравнил Каталин жрицу с дочерью Мухаммеда Али. Он остановил ее прямым в голову, схватил под мышки и, крутнувшись вместе с ней, швырнул на стену. Мамбо распласталась на ней и застыла, как на полу, будто законы гравитации не действовали на нее. Каталин взял ее за волосы и дважды припечатал лицом к камню, на этот раз окончательно превращая лицо жрицы в кровавую лепешку.

Во время столкновения из кармана Каталы выпала кукла. Он поднял ее и рассмотрел более внимательно. Видимо, в его голову пришла еще одна идея, с холодеющим сердцем подумал Нико. Если бы сейчас Катала превратился в навозного жука в человеческий рост, он бы не удивился.

Катала склонился над жрицей и сказал:

– Я тоже могу колдовать – бабка учила. Знаешь, что я сделаю, когда вернусь домой? Я нарисую тебя в городской уборной, прямо над писсуаром, чтобы ты, падла, каждый час мироточила, – с интонациями законченного богохульника пояснил он.

Сплюнув на пол, Катала выпрямился и, зашвырнув куклу в угол, поторопил едва живую негритянку:

– Давай делом занимайся. После подеремся. – Он хмыкнул. – Обещаю.

Катала в очередной раз склонился над товарищем и пресек его попытку вскочить с места. Глядя ему в глаза, он провел рукой по его обнаженной груди, животу.

– У тебя такое влажное тело… Порошок быстро впитается в кожу. – Он понизил голос до шепота: – Паша, «докторишка» глаз с тебя не спускает, так что придется тебе отработать на все сто, а на пятьдесят, как мы планировали, не получится.

– Ты планировал, падла…

– Ну так поднимись и скажи об этом Хренгельду. Когда проснешься, если, конечно, проснешься, поищи на полу противоядие. Пей все, так, как будто похмеляешься. Начинай! – прикрикнул он на Мамбо. И оседлал Живнова, выгнувшегося дугой на ложе. – Давай, давай! Только меня не натри.

Укрощенная Мамбо открутила предохранительную проволоку на пробке, и та в свою очередь покинула свое место, издав негромкий хлопок. Вергельд, с замиранием сердца наблюдавший за священнодействиями Мамбо, восхищенный Каталой, точно знал, с чем ассоциировался этот звук у Живнова. Со звуком вставшей на место крышки гроба, с металлом вгрызающихся в дерево гвоздей, с собственным всхлипом в тесном гробу, с хрустом первого сломанного ногтя о доску, с чавканьем откушенного языка, с отголоском последней здравой и напуганной мысли… Он уже сходил с ума…

Живнов не видит, что там делает жрица под его руками, а Каталин уже не беспокоится о том, что Мамбо может и по его телу мазануть ядовитым порошком. Каждому по вере его, каждому по вере его, бьется в его мозгу, бьется в каждой напружиненной мышце жертвы. И Живнов оказывал такое ожесточенное сопротивление, что мускулы Каталина были готовы лопнуть, и он был близок к понятию, что такое столбняк. Это заметил и почувствовал не только Вергельд, но и Нико.

– Твой парень сильный… – еле слышно прошептал Вергельд. – Он готов удерживать напор ровно до того мгновения, пока не его силы, но силы его палача не иссякнут.

Он выносливый…

Но никто не ожидал, что Жевун сдастся так быстро. В первые мгновения Вергельду показалось, что тот прибег к уловке, чтобы попытаться сбросить с себя противника, хватка которого ослабнет. Но нет. Не сам он понял это, ему дала понять Мамбо, отошедшая к стене. Она сделала свое дело? Он послал на нее взгляд. Она просто смотрела прямо перед собой, словно говоря: «Мне безразлично, что ты думаешь».

Каталин приложил пальцы к шее Живнова и сам замер, то ли в надежде почувствовать пульс, то ли не надеясь на это. Он был в смятении – верить или не верить. В России он считал магию вуду ерундой и не верил в зомби. Но все переменилось здесь, в Африке, где и зародился этот культ, где, на взгляд Каталина, подавляющее большинство жителей были зомби. Или, по крайней мере, носили это гордое звание… И вот он стал свидетелем и заказчиком создания живого мертвеца. И пусть жертва не встанет ни через двенадцать часов, ни через двенадцать дней, не пойдет искать хозяина своей души. Но человек, замерший под ним, был жив – он чувствовал это, хотя сердце его не билось. Но он и не умер. Он добился своей цели. На его взгляд, жрица и его жертва сговорились. Одна поверила в свое могущество, а другой – в свою слабость.

Катала соскочил на пол и неожиданно рассмеялся. Подмигнул Мамбо и жестом руки показал ей на выход. Другим жестом дал понять Вергельду и Нико, чтобы они посторонились. Она повернулась. Он нагнулся. Она сделала шаг к двери, он поднял с земли камень с острыми краями. Мамбо занесла ногу над порогом, Каталин занес вооруженную руку и с придыханьем опустил ее на голову жрице. Раздался такой треск, что убийца сморщился. Он плюнул на распростертое перед ним тело и не удержался от реплики:

– Хоть ты и дохлая жрица, но твой череп не годится для порошка.

Он ушел, задевая плечом «маленького доктора», оставляя в этом придорожном склепе гарантированно мертвую жрицу и ее создание – не живого и не мертвого мужчину. Кадавр, пришло ему на ум слово. Собственно, труп, который все видит, слышит, чувствует.

Каталин дождался адвоката возле машины. Он стоял, скрестив руки, у передней дверцы и щурился на торчащий из-за горизонта малиновый обломок солнца.

– Я понимаю, – начал Катала, загораживая ему блеклый свет, словно прошедший через озеро сукровицы, – ты не в восторге от того, что я сделал. Но разве ты в восторге от того, что сделал этот гаденыш? Он сдал нас, предал, не забыл?

– Помню, – кивнул Николаев. – Я действительно не восторге. Но кто-то из нас должен был это сделать. Я отдал инициативу тебе. Но твои ритуальные штучки… – Нико сморщился и повел руками. – Здесь нет скрытых камер, случайных режиссеров и людей, близких к кастингу. Если ты хотел сорвать аплодисменты, то я могу хлопнуть пару раз.

За него это сделал Вергельд, не пропустивший ни слова. Однако не удержался от замечания:

– Твой приятель легко сдался в конце.

– Это потому что ты смотрел на него, – моментально отреагировал Катала. – Ты бы на меня посмотрел. Мои вены в жгуты можно было завязывать. А вообще, чем тяжелее пациент, тем легче вспомнить, чему тебя учили.

– Кстати, ты избавился от жрицы? – спросил Вергельд, занимая место в машине. – Я слышал какой-то треск. Ты порвал ее пополам?

Каталин, бросая в рот жвачку, ответил:

– Я размозжил ей голову. А Жевун принял порошок и уснул. В ближайшие двенадцать часов его лучше не беспокоить.

Вергельд жестом руки извинился и ответил на звонок по спутнику. Услышав голос абонента, бросил быстрый взгляд на Нико и вышел из машины; возобновил он разговор шагах в двадцати от этого места.

Адвокат предположил, что звонок личного характера. И он не ошибся: на связи была Вивьен. Ей предоставили возможность позвонить по телефону, и одним из первых, с кем она вышла на связь, стал Юлий Вергельд. Всего полторы минуты длился ограниченный по времени телефонный разговор, и еще десять минут пролетело после того, как связь оборвалась. Вергельд не вспоминал его, а переживал. Вивьен… Она сильно волнуется за Нико, точнее, за его предприятие, он очень упорный, смелый, отважный человек. Подумать только: она уже держала девочку за руку. Да нет, видимо, она плохо помнит, но сейчас вспомнила: она уже увела девочку за черту, в так называемую зону отчуждения, и тут этот ужасный вой полицейских сирен.

Два в одном, усмехнулся Вергельд. Вивьен звонила ему, но все ее мысли крутились вокруг русского адвоката. И этот звонок идентифицировал Нико, сняв с него все подозрения. А когда Вергельд попрощался с Вивьен и убрал трубку в карман, он подумал о том, что даже поздоровавшись в начале разговора и попрощавшись в конце, он был невежлив: не спросил о главном: как самочувствие Вивьен. Ведь она звонила из мест заключения, и по местному законодательству ей грозили долгие годы каторжных работ. Но она должна понять Вергельда – он закрутился с людьми, которых она ему порекомендовала, и она сама обозначила тему разговора. И все же неприятный осадок на дне души остался. Если бы он мог, он перезвонил бы Вивьен. Он даже сделал попытку – нащупал в кармане телефон.

И еще одной темы ему не удалось избежать. Он и Вивьен были близки, но связь их была недолгой, и с той поры пролетело много лет. Он не хотел бы вернуть прошлое, но в часы, когда его одолевала хандра, он мечтал о женщине по имени Вивьен.

– А вот и товар. – Вергельд, оставаясь на отдалении, указал рукой на показавшиеся из-за небольшого поворота машины: автобус с затененными стеклами и джипы сопровождения. – Теперь вам нет нужды возвращаться на базу. На мою базу, – добавил Вергельд. Увидев сомнение на лице адвоката, он пожал плечами: – Можете возвращаться в Нджамену полным составом.

– Да нет, – покачал головой Нико.

Он еще раз убедился в универсальности этого человека. Юлий подошел к «Пежо», открыл дверцу, что-то сказал Сюзон. Прошли секунды, а он уже уводил девочку за руку.

В своем джипе Вергельд посадил Сюзон на колени и снова что-то шепнул ей на ухо. Она нашла глазами Николаева и помахала ему рукой.

Глава 20

Живнов возвращался из небытия. Он будто голышом с мороза забрался в раскаленную добела баню, где обмороженная кожа тут же сползла лоскутами. Он не открывал глаз, боясь увидеть могильную тьму. Точно знал, что лежит на каменном ложе. Туда его дотащили волоком. За руки или за ноги? За руки. Оказалось, теперь он обладал уникальным качеством мысленно возвращаться в будущее, вселяться в животных и птиц. Вот его разум проник в орла, и он с высоты увидел четырех человек. Один лежит на потрескавшейся земле, второй опустился перед ним на колени, третий стоит в стороне и не принимает участия в жутком ритуале. Четвертый… Четвертый только фигурой походит на человека. Его лицо покрыто известковой пылью, под одеждой угадывается выветрившийся за годы скелет. Он открывает рот, и на высоту птичьего полета взметается короткое слово: «жамби». Это слово знакомо человеку, который неподвижно лежит на земле. Оно означает «привидение». Потом ввысь летит другое слово, которым называли черного змея из африканских поверий, врага солнца, самого света и радости…

Жаба, жаба, жаба. Кто-то говорил про жабу. При чем тут жаба?

Живнов рухнул с высот в свое неподвижное тело. Ему трудно дышать. Может быть, это связано с жабой? Жаба давит…

И вдруг его пронзила страшная мысль, жуткая догадка. Он долго не решался проверить ее, дабы не лишиться рассудка. Но вот прошла минута, другая… На его глаза должны были навернуться слезы, но их не было. Как не было дыхания. Он не дышал. Он лежал на камне, абсолютно неподвижный. В груди не ощущалось пустоты – наоборот, она была заполнена чем-то посторонним; так набивают труп в морге, чтобы придать ему приличествующую для погребального торжества форму. Его сердце не билось.

Вот сейчас, сейчас оно забьется. Стукнет раз, другой, замолчит, чтобы набрать привычный ход. И пусть пульс будет учащенный, пусть будет замедленный, но пусть он будет, о господи…

Он бы отдал все, чтобы почувствовать, как по его холодной щеке катится холодная слеза…

Он умер? Если бы так… Он с каждой минутой, проведенной в склепе, приближался к истине. А если быть откровенным, он бежал от нее.

Он был мертв. Его тело умерло. Очередь за его разумом. И он предчувствовал дикую охоту за ним. Он увидел громадные черные губы, приникшие к щели в камне, высасывающие его душу, остатки его разума. Услышал чье-то натужное сопенье, свист выходящего наружу воздуха, а вместе с ним и первые обрывки своих мыслей. Еще секунда, и он потеряет их. Что дальше? Что дальше?

Надо пробовать дышать. Как это сделать? Он не знал, как дышать. И если бы в его грудь ворвался хотя бы тонкий воздушный ручеек, он бы спалил его грудь. Воздух был там лишним.

А если попробовать подвигать пальцами, а потом и рукой?

В теле нет и капли крови. Тело холодное. И кровь кристаллизовалась. Если он согнет палец, то услышит хруст соприкасающихся кристаллов.

Бред.

Бред?

Неужели он так подумал?

Бред – это самое ценное слово, самая ценная мысль за эти страшные минуты.

Страшные?

Страх прошел. Наступила пора познавать новый мир. Он почувствовал себя новорожденным, и двигали им лишь его мысли. Только они соединяли его с этим миром.

Выходит, он находился в потустороннем мире?

Недолго.

Не так долго, чтобы остаться там навсегда. Точнее, оставить там разум.

Одна неудачная попытка согнуть палец, другая. Стоит ли продолжать? С таким же успехом живые могут попробовать сдвинуть предмет, не прикасаясь к нему.

Он без одежды. Нет, в брюках. Только сейчас он осознал это. Он почувствовал ткань своим безжизненным телом. Но такого не может быть.

Не может.

Скорее!

Он подстегнул себя: скорее! – иначе уйдет, пропадет навсегда это жизнетворное соприкосновение кожи с одеждой.

Ну, какая она, мокрая или сухая? Нет, это лишнее, ты слишком многого хочешь.

Он не заметил, как один за другим согнул пальцы и почувствовал их, сжатыми в кулак.

Нервы. Нервные окончания. Они живы.

Ему вдруг почудилось, что он дышит, но просто замерло время, и все то, что пронеслось в голове, что протянулось, – все это уместилось между вдохом и выдохом. И он побоялся, во второй раз уже, что воздух обожжет его изнутри.

Он сжимал и разжимал пальцы, чувствуя их, слыша легкий хруст суставов. Согнул руки, поднес их к лицу, осталось открыть глаза и рассмотреть их. А вдруг в склепе темнота?

В склепе царил полумрак. Узкая полоска света, проникающая между двумя камнями, резала глаза. Живнову пришлось закрыть глаза, но, как показалось ему, свет проникал сквозь веки.

Он попробовал сесть. Получилось с первого раза. Правда, ему пришлось опереться рукой о шершавый камень. Он смог рассмотреть свои ноги со сбитыми в кровь ногтями. Скорее всего разбиты голени, но этого не заметно под штанинами.

Он начал привыкать к состоянию, которое так напугало его. Он не чувствовал своего дыхания, но разве сейчас это важно?.. Он был жив, и этому не требовалось никаких доказательств.

Разглядел и свои руки: грязные и также со сбитыми ногтями, будто рыл яму. Но боли не чувствовал. Но хватит о чувствах. Нужно выбираться отсюда.

Он не без труда спустился с высокого ложа. И если бы не наступил на бутылку, одна-единственная мысль о противоядии не пронзила бы его голову. Он опустился на корточки и, не сгибая спину, поднял с пола шкалик. Открутил крышку, которая удерживала плотную резиновую пробку, и медленно выпил все. Без остатка. Словно повиновался приказу своего хозяина, которого ему нужно найти: «Пей все, так, как будто похмеляешься».

Живнов не мог понять, каким образом он попал на базу Вергельда. Он будто засыпал по дороге, но шел. С закрытыми ли глазами? Скорее нет, чем да. Его пугали прорехи, невосполнимые потери памяти. Он не мог вспомнить, что делал пять, десять минуту назад. А что делал в десяти километрах от этого поселка. И эта странность исказила его губы. С такой улыбкой даже в гроб не кладут.

Но упадка сил он не ощущал. Как не ощущал подъема. Состояние примерно – конец рабочего дня, есть силы сделать что-то по дому. И еще одна усмешка исказила его лицо. Изуродовала. Поесть. Ему необходимо поесть. Он не чувствовал голода, но – потребность в еде. Его накормить – все равно что заправить машину бензином. А потом ему будет необходим отдых. Значит, он устал? Смертельно.

Он зашел на кухню, взял пустую чашку и грохнул ею по столу. Вот уже сейчас он ощутил на своих плечах весь груз усталости. Он еле доплелся до камбуза, нашел там черствый кусок черного хлеба и откусил. Прожевал, запивая холодной водой. И тут же получил облегчение, как диабетик снимает приступ едой или сахаром.

Он не видел вокруг никого. Но за ним следили десятки глаз. Десятки людей перешептывались:

– Зомби…

Еда. Питье. Сон.

Еда. Питье. Сон.

Он ест и пьет. Но спит ли он?

Голова все еще тяжелая, но в ней уже начинают пробуждаться знакомые мысли.

Тело отдыхает. Тяжелеет? Наливается. Вот точное определение. Наливается. Вызревает. Пробуждаются другие чувства. Он потянул носом раз, другой, третий. И пришел к выводу, что так должен пахнуть человек, который пролежал в гробу три недели.

Глава 21

Приехав в Нджамену, Николаев первым делом позвонил в российское посольство, находящееся в полутора километрах от президентской резиденции, и через полчаса его встречали в холле особняка Румянцев, невысокий, склонный к полноте, лет тридцати, военный атташе, и Николай Зотов. Никто даже не предложил Николаеву не то что присесть, но даже облокотиться о стену. Зотов слушал, изредка перебивая его, холодея за себя и свое интерначальство: «Он что сделал?.. А ты?.. А потом куда вы поехали?.. Вот с этого места поподробнее»…

Зотов пару раз приезжал в Чад, этот визит стал третьим по счету. Эта африканская страна на протяжении своего существования являлась участницей многих международных организаций, в том числе ООН, Организации Африканского Союза, Интерпола.

Он долго молчал. Затем вдруг потянул за собой атташе, оставив адвоката одного на сорок минут. Где он был – оставался в одиночестве, анализируя ситуацию, определения которой не находилось, или держал через секретную связь совет у начальства, – Николаева нимало не трогало. Скажут ему: «Убирайся отсюда к чертовой матери!» – он последует совету.

Нико еще раз огляделся в приемной посольства, которое видело всякие времена. В апреле 1980 года оно было эвакуировано из Нджамены в связи с гражданской войной в Чаде. И только спустя девять лет возобновилась его деятельность. Ну а самым заметным событием этого года стал захват самолета суданской авиакомпании, который приземлился в Нджамене. На борту находились больше ста пассажиров и восемь членов экипажа.

– Что скажешь? – этим вопросом Нико встретил Зотова. Тот еле протолкался через толпу чадцев, стоящих в очереди к консулам. По дороге нахватался запахов. От кого-то разило потом, кто-то источал тонкий аромат духов или одеколона, но не было никого, от кого бы не пахло ничем. С этой глубокой мыслью он ответил на вопрос Нико:

– Даже не знаю, что тебе сказать. Хочется послать тебя поглубже.

– Это вариант, – улыбнулся адвокат. Он был одет в просторные темные брюки и рубашку навыпуск. Через плечо перекинут ремешок сумки в стиле «унисекс», одинаково подходящей и мужчинам, и женщинам. Во время разговора он не переставал теребить бородку; и это новая привычка, не мог не отметить Зотов. Сам он был облачен в светлую рубашку в еле заметную полоску, костюмные брюки; узел галстука сильно ослаблен.

– Кстати, – возобновил он разговор, – тебе просили передать: девочка находится в Центральной больнице Таллина. У Вергельда там действительно все схвачено. И он держит слово.

– Я бы сказал по-другому, – возразил адвокат, – он держит обязательства, предусмотренные джентльменским договором. Он снова будет в Таллине ровно через месяц. Там у нас встреча и полный расчет.

– Это еще одна головная боль: девочку придется нелегально вывозить из Эстонии.

– Я знаю одного человека, который сумел вывезти ее из Африки.

Зотов наконец-то улыбнулся и похлопал Николаева по плечу. Он припомнил отрывок из беседы с Нико в Москве. «Если Интерпол передаст Вергельда правоохранительным органам Эстонии, они тут же отпустят его на свободу». Большая проблема. Выходит, что международного преступника легче взять на огромном Черном континенте, чем на ничтожном «Белом клочке».

– Я подумал над твоим предложением и, скорее всего, дам выход на человека, который поможет вам с оружием, – обнадежил он Николаева.

– Горец? – Получив утвердительный ответ, Алексей продолжил: – Я хорошо знаю горцев. И если ты когда-то нашел общий язык с одним горцем, пусть даже он из Шотландии, считай, найдешь общий язык с горцем из Чада. И кто этот горец?

– Он перебрался в Чад из Камеруна.

– Бежал, что ли?! – Нико артистично выкатил глаза. – Ну и убежище он себе нашел…

Зотов продолжил, не обращая внимания на реплику адвоката.

– Пару лет назад в Парижском дворце правосудия прошел процесс над группировкой, которой предъявили обвинение в подготовке терактов во Франции. Они замахнулись на Эйфелеву башню, посольства России и Израиля, комиссариаты, магазины, школы и так далее. Горец тоже был участником этой группировки, но убедительных доказательств его причастности к террористам у суда не нашлось. Он перебрался сюда, в Чад, и отсюда поддерживает жителей бывшей английской части Камеруна. Бамилеке и другие, более мелкие народности выступают в качестве сепаратистов, – пояснил Зотов. – Они не хотят отсоединяться от Камеруна, они хотят создать свою страну – Амбазонию.

– Звучит забавно.

– А как тебе такое – ФРЮК?

– Не знаю, что это. Свиное рыло, может быть?

– Федеральная Республика Южного Камеруна, – расшифровал Зотов. – И флаг у «фрюков» есть, и правительство в изгнании. Надеются они на то, что взовьется когда-нибудь флаг независимой Амбазонии на Ист-Ривер перед штаб-квартирой ОНН. Одним словом, горцы будут рады заварушке, устроенной против оппонентов; таковыми они считают и группировку Вергельда. Ты же знаешь, здесь террористов нанимают оппозиционеры. Но с отходом они не помогут, только оружием. И вот еще что. Через два дня в Абеше тронется колонна военных грузовиков. Ты можешь пристроиться к ним в хвост и беспрепятственно доехать до пункта назначения.

В разговор вступил военный атташе.

– Я дам тебе выход на майора Ришарда – он только наполовину француз, отсюда такой нюанс в его фамилии.

– Звучание, – нашел более точное определение Нико. И тут же помрачнел. Виолончель. Он снова вспомнил о виолончели, навсегда, как казалось ему, потерянной. Он удержался от вопроса: известно ли Румянцеву что-либо о виолончели сербского мастера Божко. Пожалуй, тот окончательно сочтет его ненормальным: виолончель украли в Камеруне, тогда как Нико надеялся обнаружить в Чаде. А инструмент жаль.

Он уже рассеянно слушал атташе, который что-то говорил о майоре Ришарде (в имени которого лишняя буква начала резать слух), применяя морскую терминологию: майор станет во главе этого сухопутного ордера.

– …Пригласи его в ресторан. Он не откажется от хорошего обеда. Мы с ним в хороших отношениях. Но ты исключи все ссылки на меня. Он с уважением относится к русским.

– Я найду, что ему сказать.

– Надеюсь, ты не с настроением Горбатого продолжишь операцию, – подхватил эстафету Зотов.

Нико наморщил лоб.

– В каком смысле?

– Вы же товарища из беды идете выручать. А это, как сказал Горбатый, дело святое.

Адвокат на этот вопрос предпочел не отвечать.

Он встретился с майором Ришардом после того, как побывал в «кладовой» торговца оружием. Горец не был похож на горца. И эта деталь отчего-то завела Каталина. Он смотрел на Ришарда таким взглядом, словно тот оккупировал весь Северный Кавказ.

Торговец оружием был одет в короткую белую тунику и шорты; голову его венчала лиловая феска с кисточкой. Одной рукой он приветствовал гостей, другой, вооруженной мягкой метелкой, отгонял назойливых мух. Он с места в карьер приступил к делу, обращаясь только к Николаеву, а на малорослого Каталина – ноль внимания.

– Ты скажи, для каких целей тебе нужно оружие, а уж я соображу, что тебе предложить.

– Может, тебе еще подробный план операции слить? – зло сощурился Катала. – А ты слабые места поищешь? Ты не строй из себя стратега. Ты товар покажи. Может, мы посмеемся хором и разойдемся с миром.

Торговец махнул в его сторону метелкой. Катала говорил на своеобразном суржике: смесь французского и русского. Однако обладатель ежевичной фески понял бы его и без слов. Он оставил затею выяснить цели этих двух русских, но «право выбора оружия» оставил за собой и в этом плане походил на закройщика. Оглядев могучую фигуру адвоката, он изрек:

– Тебе нужен пулемет. Килограммов на десять, не меньше.

– Ты оружие на вес продаешь? Эй! – Катала помахал рукой, привлекая к себе внимание. – Посмотри на меня. Ну, посмотри на меня. Для меня у тебя ничего килограмма на два с половиной не найдется? Какой-нибудь маленькой пукалки. Да бросай ты махать веером!

– Я угощу вас чаем, – безапелляционно заявил Горец.

Он отдал распоряжение худощавому пареньку в безрукавке и широким жестом руки пригласил гостей за стол.

У него был добротный каменный дом на восточной окраине города. Но в первую очередь в глаза бросался роскошный сливовый сад. Столько сливовых деревьев ни адвокат, ни его помощник никогда не видели. Нико не ошибся, предположив, что к чаю обязательно подадут сливовое варенье.

Зная обычаи горцев, он не стал отказываться от угощенья. Катала последовал его примеру.

Наконец деловой разговор возобновился. Адвокат, сам того не замечая, сбился на Каталу:

– Ты верно заметил: мне нужен десятикилограммовый пулемет. Столько весит ручной вариант «модель 52». С легким полуметровым стволом, – добавил он. – Мне приходилось иметь с ним дело.

И не только с ним. Нико входил в состав стрелкового подразделения, приходилось стрелять из «мод-52» на треноге и с тяжелым стволом, и вытягивал этот пулемет на двадцать три килограмма.

Пока он невольно предавался воспоминаниям, в залу, завешанную коврами, вошел юноша, подававший чай, но в этот раз в руках он держал пулемет, при виде которого Нико расплылся в улыбке. «Это оружие по мне». То понял по артикуляции командира Каталин. Он не сомневался, какой «длины» ленту выберет Нико: на двести патронов, а на пятьдесят даже не посмотрит с высоты своего роста.

Горец принял от помощника оружие и ловко выдвинул телескопический приклад.

– Новый, хотя и не в масле, – сообщил он. – Единственная проблема – патроны.

– Что, он не перестволен под натовский калибр?

– Точно, – улыбнулся Горец. – Старый калибр – семь с половиной на пятьдесят пять. Шестьсот патронов можешь забрать хоть сейчас. Через неделю – две, четыре, шесть тысяч, сколько скажешь.

Майор Ришард был полной противоположностью Горца: подкупающая улыбка и пугающие свирепые глаза. Беседуя со старшим офицером Национальной армии Чада, Нико мысленно поделил его лицо на две части и обращался к нижней – до тех пор, пока майор не скрыл глаза за солнцезащитными очками.

– А, так вы русские! – обрадовался он.

– Точно, – адвокат улыбнулся военному. – Мы – шестая часть суши. Вообще нам оружие ни к чему. Раздайте лопаты, и мы любого врага землей закидаем.

Ришард рассмеялся.

– Я знаю русского посла, – завысил он до небес должность военного атташе. – А вы с ним знакомы? – Как раз в этот момент он и надел черные очки.

Нико за версту чуял подвохи. Будучи опытным юристом, он походя вышел из положения.

– Если бы я был знаком с послом, сейчас я разговаривал бы с генералом. Но вы всего лишь майор. Не обиделись?

– Нет, – покачал он головой. – Но я был бы плохим майором, если бы не мечтал стать генералом, – высказался он. – Но Румянцева вы знаете. – Он сам проявил себя с дипломатической стороны и переменил тему разговора. Указав рукой на «Лендровер», он спросил: – Вы на этой машине собираетесь в Абеше?

Эту машину Николаев арендовал через связи военного атташе. А по большому счету, он выкупил ее, поскольку сумма аренды составила реальную стоимость машины плюс страховка.

– Да, – ответил он. – Но в сам Абеше мы не заедем. Нас пригласили выступить с концертом в селении Юкола-джамп. Там намечается праздник.

– Так вы музыканты! – в прежнем восторженном стиле откликнулся майор. – На чем играете?

– На скрипке.

– Боже… Если бы сказали, что играете на ударных, я бы вам не поверил, а так… – Майор развел руками.

Эта встреча произошла в ресторане французской кухни, что в центре города. Николаев в очередной раз отметил, что цены на продовольствие в Чаде кусаются. Они фактически в два раза выше, чем в Тунисе или Египте. Плюс обдираловка в ресторанах: чаевые, составляющие десять процентов от суммы счета, уже были добавлены в счет, а официанты ждали вторых чаевых. Нико не выглядел богатым иностранцем, но ему всегда выписывали счет по максимальному тарифу.

Майор остался доволен обедом. За едой он говорил на близкие ему темы. В начале этого года его подразделение было брошено на «подавление активности суданской группировки»; с середины января эта группировка удерживала контроль над одним из чадских городков. Подразделение Ришарда действовало решительно: противник был вытеснен на восток по направлению к границе с Суданом. А во время атаки майор и его бойцы вторглись на территорию соседнего государства, где произошли новые столкновения с суданскими военными. «Ваши люди не пострадали?» – спросил Николаев. Майор улыбнулся и покачал головой: «Только раненые. Из моего отряда – пять человек. Мы убили несколько суданцев, чем вызвали волну протеста в этой стране. Так писали журналисты».

Ему было комфортно ехать на своем штабном джипе в голове колонны. А Нико с Каталой задыхались даже в наглухо закрытом салоне. Проклятая пыль проникала через воздухозаборник; перекрыть его означало отравиться углеродом. Временами даже Николаев остро жалел о надежной защите: ему она показалась мнимой. Но стоило ему обратить мысленный взор на багажник машины, где лежал пулемет и шестьсот патронов к нему плюс менее мощные «пукалки», как все менялось. «Лендровер» был неотделим от «сухопутного ордера», конвоя, который передвигался со скоростью сорок километров в час. Боевое подразделение могло развернуться в считаные секунды и дать отпор подразделению до батальона и перейти в наступление.

Порой Нико казалось, что он едет не по следам грузовиков марки «АСМАТ», а по следам «Шевроле», сгоревшего накануне. Видимо, защита в лице чадских военных заставила его по-другому взглянуть на прошлое и он едва ли не простонал: «Каким же болваном я был, когда поперся через всю страну, подвергая риску девочку и Мэрион». Повстанцы обстреливают посольства в самой столице, а на «больших дорогах» они занимаются натуральным разбоем. С таким же успехом он мог корить себя за безрассудность, которая на протяжении двух лет была его гидом в полюбившейся ему Сербии…

Вот и перекресток. А вот отель «У загнувшегося отшельника». Колонна машин, не снижая скорости, миновала развилку, взяв направление на Абеше. «Лендровером» управлял Каталин, а Николаев, протерев стекло, весь превратился в зрение. На ровном участке дороги, когда машину перестало трясти, он в бинокль сумел разглядеть в трехстах метрах правее сначала две, а потом три машины, хорошо знакомые джипы-скутера Вергельда. Но его самого нет в лагере, он вернется через неделю. И все же его команда была предупреждена о прохождении вблизи лагеря военной колонны. Нико вдруг забеспокоился. У Вергельда огромные связи среди военных, даже его аэродром носил функции двойного назначения. Среди его знакомых мог оказаться и майор Ришард, который мог завернуть колонну в поселок. Всего не предусмотришь. С этими мыслями Нико убрал бинокль.

– Что увидел? – спросил Каталин.

– Мне показалось, я неуловимых мстителей увидел. Красиво их «пустынные скутера» на фоне заходящего солнца смотрелись. Эффектно, я бы сказал. Намеченная точка локации…

Не доезжая до Абеше, Катала обогнал грузовики и поравнялся со штабным джипом майора. Николаев, опустив стекло, отсалютовал Ришарду, коснувшись пальцами брови и резко отдергивая руку. Майор повторил его жест. И обернулся, глядя на «Лендровер», сворачивающий на Юколу-джамп.

Катала проехал метров триста, развернулся и, укрыв машину за навалом камней, заглушил двигатель.

Николаева не покидало ощущение слежки. Чужой взгляд прилип к спине и не отпускал. Головорезам Вергельда незачем провожать колонну военных грузовиков. Но какого черта они нарисовались перед военными? Показывают бдительность? Напоминают о себе как о боевой единице, контролирующей стратегически важный объект? Много вопросов, а четких ответов нет.

Но, как бы то ни было, на въезде в Юколу-джамп придется задержаться до вечера, до той поры, когда можно будет ехать, не включая фары. Эту пору Николаев называл «перестройкой глаз», еще не привыкших к сумеркам.

Он вышел из машины и сел, скрестив ноги, на красноватую землю. Снова вооружился биноклем, направив его в противоположную от Абеше сторону. Негромко выругался. Вчера он выходил на связь со своей помощницей. Та буквально огорошила его: Ирину снова взяли под стражу, имея на то веские аргументы. Собственно, она нарушила подписку о невыезде, и неважно, какая причина толкнула ее на этот шаг. Адвокат сделал почти невозможное, вытащив ее из следственного изолятора…

В наступивших сумерках они поехали в обратную сторону. Большая Медведица слонялась по небосклону непривычно низко, у самого горизонта. Катала до боли в глазах вглядывался в дорогу. С пути не собьешься – обочина подскажет, что ты уже не на дороге. На много миль вокруг не найдется другой такой машины, крадущейся впотьмах, – так что столкновения исключались. Начались столкновения иного рода. Курс «Лендровера» пересекла стая пустынной саранчи. Она передвигалась по ветру, ночью, что случается крайне редко. На малой скорости кузнечики не могли разбиться о ветровое стекло, но сотнями гибли под колесами. Катала несколько раз глянул в панорамное зеркало, словно надеялся увидеть позади влажный зеленоватый след…

Нико пересел на заднее сиденье. Он вслушивался в беспокойную ночь, отфильтровывая шуршание тысяч крыльев. В руках он держал готовый к работе пулемет. И мог установить своеобразный рекорд, выпустив все двести патронов наугад, не целясь, и каждая пуля нашла бы свою цель: такова была плотность облака саранчи. Но оно оказалось не столь большим: в двух или трех километрах от перекрестка шум внезапно стих. Как будто заглох мотор, подумал Каталин. Но мотор работал исправно.

Катала не прозевал поворот, который и обозначал перекресток, и проехал прямо. Он отчетливо представлял себе эту местность. Если поехать налево, можно натолкнуться на сгоревший остов универсала. Прямо – упрешься в каменный скит. А направо пойдешь – живым не вернешься. Как в сказке.

У Вергельда не было желания «вдоволь насмотреться» на новоявленного зомби. Хотя белых зомби он видел всего дважды. Собственно, те же яйца, только разного цвета, а содержание, как ни крути, одно. «Белого мертвеца» приютили в отсутствие Вергельда, зная его пристрастия в этом вопросе. А точнее, не могли предсказать его реакцию. Что будет, если они прогонят зомби, а что будет, если оставят. Самое разумное – оставить все, как есть.

Лагерь от поселка отделяли десятки метров, и все равно каждый говорил: надо сходить в поселок или съездить. Вот и Вергельд, прилетевший на своем самолете только вчера, не поехал бы в поселок, если бы не приглашение вождя. Ему был к лицу полувоенный костюм, «адаптированный» к местным условиям: легкие брюки и что-то наподобие френча из тонкой ткани и с короткими рукавами. Одежда вождя разнилась низом; он отдавал предпочтение просторным шортам.

Вождь и Вергельд заняли лучшие места – за столиком на небольшом возвышении из досок, похожем на сцену, тогда как театрализованное действо происходило в партере. И там было людно. Под громкую музыку, в которой солировал барабан, перед гостями демонстрировали свое умение и свои прелести чернокожие красотки. Их тела блестели от масла, источали благовоние. Кто-то из девушек был облачен в невесомые, яркие сарафаны с откровенным вырезом, другие ограничились лишь юбкой; одинаково красиво смотрелись и короткие, и длинные.

Девушки из прислуги разносили вино, шампанское, фрукты и тоже не упускали случая показать себя во всей красе. Привыкший к подобного рода праздникам, которые он называл вечеринками, Вергельд с головой окунулся в праздничную атмосферу. Его вниманием завладела соблазнительная девушка лет пятнадцати, прислуживающая за столом вождя и его гостя.

Тут не было места изыскам. Люди собрались отдохнуть. Вино местное, дичь, фрукты, все просто. Изыски – это всегда работа, от которой скоро устаешь. А что это за праздник, по окончании которого требуется отпуск?

Девушка сделала попытку сесть на колени Вергельду, неверно истолковав его жест, и тут же напоролась на жесткий взгляд вождя. Она с полупоклоном ретировалась. И словно открыла то, что скрывал ее изящный силуэт: тонкую фигурку человека, оказавшегося на задворках этого пышного праздника.

Одетый в белое, бледный, как смерть, он четко выделялся на фоне стены кустарника с бордовыми листьями. Его широко распахнутые глаза казались сквозными дырами, через которые можно было рассмотреть даже красные цветы – как прожилки в глазах.

Он стоял неподвижно. И именно эта окаменелость возбуждала воображение. Он мог рассыпаться в прах, не выдержав напряжения, и то же напряжение могло толкнуть его вперед.

Прошла минута, другая. Зомби не двигался. Он раз или два повел головой, будто сопровождал взглядом лениво порхающую бабочку.

Так могло продолжаться сколько угодно времени, и Вергельд, невольно пройдя от живого созерцания к абстрактному мышление и наоборот, уже мог поддерживать невидимую связь между живым и, по сути, своей мертвым человеком.

Снова женская фигура заслонила привидение и двинулась ему навстречу. Девушка протянула ему бокал с вином:

– Пей.

И только потом поинтересовалась:

– Будешь?

Он послушно взял у нее из рук бокал, больше походивший на пиалу, и неторопливо, не опуская глаз и не моргая, выпил. Девушке пришлось забирать у него из рук бокал, а он смотрел, как она ставит его на плетеный поднос в ряд с другими.

Эти мелочи Вергельд подмечал машинально. Он слишком хорошо изучил поведение зомби и мог походя выявить признаки зомбирования. Покинув свое место, он, принеся извинения вождю, приблизился к зомби. И словно смотрел на него со стороны, со своего места…

Их взгляды встретились. Последний раз он видел в глазах этого полутрупа боль, душевные страдания, мольбу. Сейчас он, уподобляясь жрецу вуду, заглянул в его прошлую жизнь. И ему пришлось прорваться сквозь огненную стену страха.

Когда-то этот человек тонул в этой лаве, не имея шансов вырваться из огненного ада. Он корчился в муках, не в силах противостоять духу, который властвовал над ним.

Когда это было? Не так давно. Начало проклятья и нескончаемых мук прошло на глазах у Вергельда. Однако тень промелькнула на его лице. Ему на миг показалось, что по-настоящему страдал этот человек давно. Но, еще раз вглядевшись в его бескровное лицо, в глаза, которые по-прежнему казались дырами и через них просматривались красные цветы, он покачал головой. Нет. Страдания иссушили его бездушное тело, потому, наверное, они показались такими далекими…

Вергельд давно перестал удивляться тому, что скептики называли мошенничеством, а невежды – шарлатанством. Он много раз видел зомби. Один из них работал в соседней деревне. Неважно, что именно воздействовало на человека – заклятья или зелья жрецов вуду. Придумали это не ученые. Мало того, они не могли толком объяснить: яд жабы, к примеру, это открытие современной науки или достояние шарлатанства? А если верно первое, то что делать со вторым? Не легче спор о том, что появилось на свет первым – курица или яйцо.

Спору нет в другом: зомби получаются только из живых людей. От мертвых проку никакого. Он многого не понимал, но всегда верил своим глазам. Зомби существуют. И они никогда не возвращаются к прежней жизни. Для них ее не существует. В чем-то они счастливчики. В чем? В том, что начали вторую жизнь.

Жизнь после смерти. Макет бессмертия; жаль, нельзя сотворить его в натуральную величину. Зомби несчастны и счастливы одновременно, потому что ничего не помнят о прошлой жизни. И это им не мешает. Они бы умерли по-настоящему, знай точно о прошлой жизни. Нет у них этого груза.

Вот и Живнов перешел из одного состояния в другое, оставляя в своем прошлом боль, обиды, радости, огорчения, оставляя родных, близких, завистников, врагов…

Он безопасен. Не как младенец. Он безопасен – как мертвец.

Пожалуй, это самый гуманный способ избавиться от врага – лишить его памяти. И это не кара господня. Не убивать насильника, а лишать прежней жизни, в которой его тяга к насилию была безграничной. И – на галеры его.

Глава 22

Тишина долго не могла опуститься на беспокойный поселок. В палатке Гвидона, как обычно, собрались человек семь-восемь. Компания походила на дикарей, отмечающих первый день на курорте, и такое состояние они поддерживали изо дня в день в течение последних двух-трех лет.

Поселок давно остался позади, но еще не отпускают возбужденные голоса обитателей.

Живнов отмахал пятнадцать километров, затратив около трех часов. Столько же потребуется на возвращение. Скорость супермегаофигительная, признался он себе, если учесть, в какое время, в каком месте, в каких условиях и в каком качестве он выступал.

Сколько он ни старался, не мог выбросить из головы образы хищников – шакалов, гиен, львов, павианов, зубы которых не уступают зубам хищников. Они мерещились ему на каждом шагу; и тут каждый шорох был подозрительным.

Где-то здесь…

Над головой мерцали звезды и светила ущербная луна. Их света было достаточно для того, чтобы не сбиться с дороги и возвратиться на нее, если придется прятаться. А небо было такое непривычное, что голова шла кругом, ноги то и дело цепляли обочину, как будто Живнов исполнял африканский танец.

Он оставил позади перекресток, впереди еще полкилометра пути. Он так хорошо запомнил это место, что, казалось ему, мог найти с закрытыми глазами. Нужно свернуть с дороги. Вот сейчас нужно свернуть и пройти метров двадцать. Здесь стояла машина, обстрелянная Леонардо. За ней прятались Мэрион с девочкой и Катала, и с зажигалкой наготове стоял сам Живнов.

Стоп! Вот она. Жевун дотронулся до остова «Шевроле», как революционер до крейсера «Аврора». Для него эта машины и была крейсером, застрявшим в африканских песках, крепостью, Москвой, которую он поджег и в ее дыму двинулся навстречу противнику. Вот так это было. Жевун не сомневался, что найдет снайперскую точку. Неделю назад мог найти по запаху, но хищники и насекомые уже сделали свое дело, и скелеты Лео, Кимби и Ниос теперь не восстановит ни один антрополог.

Вот здесь он первый раз пригнулся к земле, припал, как будто напиться, и, глотнув чистого воздуха, попер дальше.

Сто пятьдесят метров. Осталось сто с небольшим. Вот уже готов отстреляться из «горна», как вдруг…

Нет, он еще не до конца оправился от отравления. Сколько нужно времени, чтобы организм освободился от яда?

Здесь он оставил Леонардо, бросив ему на грудь снайперскую винтовку. Здесь же он выбросил из джипа вещи, принадлежащие Мамбо и ее спутникам.

Пора воспользоваться фонариком, единственной вещью, которой обладал Жевун. Он направил луч света себе под ноги, чуть в сторону, еще дальше. В пяти метрах впереди он увидел кучу барахла, среди которого в глаза бросался синий чемодан.

Живнов содрогнулся, представляя картину пиршества не одного, а минимум пары отколовшихся от прайда молодых самцов. Сюда их привлек запах пищи, и они не побрезговали трупами людей, опередив и гиен, и шакалов. Довершили дело крылатые падальщики. Тут и там валялись обрывки одежды, обувь. Лео или Кимби порвали пополам. Об этом говорила брючина с ремнем.

Вот и винтовка. Вещь, которую не тронула бы даже обезьяна. Жевун вынул магазин и передернул затвор, выбрасывая гильзу. Нажал на спусковой крючок, чтобы убедиться в работоспособности ударно-спускового механизма; он работал как часы. Поставив магазин на место, Жевун ощутил прилив сил. С этой винтовкой, считающейся одной из лучших, он обрел былую уверенность. Теперь ему не страшен ни зверь, ни человек.

В поселке ему придется хранить ее в разобранном виде, и Жевун уже сейчас решил потренироваться. Он отсоединил глушитель, обнажая коротенький ствол. Сложил приклад – алюминиевый каркас, обшитый пластмассой. Снова собрал и, прихватив из чемодана запасные магазины, хранящиеся в отдельных гнездах, быстрым шагом направился к африканскому скиту. Улыбнулся – впервые за последние дни: «Только бы мобильник Катала не положил жрице за пазуху». Он простил, почти простил его.

Николаева и Каталина разбудил телефонный звонок. Алексей глянул на экран, на котором высветился номер мобильника, оставленного в ските: звонить мог или выздоровевший Паша, или воскресшая жрица. Отметив время, толкнул товарища, который притворялся спящим. Катала открыл один глаз и недовольным, сиплым со сна голосом огрызнулся:

– Чего?!

– Ничего!

На протяжении многих дней утро для них начиналось одинаково. Они походили на двух заблудившихся в африканской пустыне псов; лаяли друг на друга («Чего?!» – «Ничего!»). Однажды едва не подрались. Остывать пришлось самим – разводил, кроме «маленького доктора», на много миль вокруг днем с огнем не сыщешь.

На этом плато было множество мест, где укрыть машину и укрыться самим сложности не представляло. На одну из террас, которая топорщилась полутораметровыми уступами, представляющими собой природное ограждение этой гигантской полки, они сразу, фактически без разведки, заехали на машине, и случилось это в тот день, когда на их пути неожиданно появилась стая саранчи. Они даже нашли место, где можно было развернуть громоздкий «Лендровер». А под утро они, вооружившись ветками колючего кустарника, похожего на чилигу, заметали следы. Дошли до скита, где над Живновым был совершен жуткий ритуал, заглянули в пролом. Внутри никого, кроме мертвой жрицы, распространяющей на всю округу непереносимый смрад; ее даже гиены не тронули. Николаев дернул головой и отступил назад. «Ты чего?» – шепотом спросил Катала. «Ничего. Иди и нюхай свою Галатею». Каталин пожалел о том, что не запасся вовремя препаратом наподобие ментолового геля, который отбивает любой, даже трупный запах.

Он, по его собственному признанию, «в этой жизни отбоялся». Сейчас был готов забрать свои слова обратно: он до тошноты боялся увидеть не один труп, а два. Ни тем вечером, ни следующим утром им не удалось даже близко подъехать к «Загнувшемуся отшельнику», что входило в планы Каталина.

…В своем джипе Вергельд посадил Сюзон на колени и снова что-то шепнул ей на ухо. Она нашла глазами Николаева и помахала ему рукой. Он по-военному коснулся пальцами виска и улыбнулся девочке. Все произошло так быстро и до некоторой степени неожиданно, что Нико растерялся. Не сразу сообразил, что смотрит вслед удаляющимся машинам и боковым зрением видит джипы, которые остались на месте. «Так оно спокойнее», – слышит он голос Гвидона. Как будто и не было знакомства с Вергельдом, тех немногих, но насыщенных минут, за которые тот успел произвести на собеседника неизгладимое впечатление. Очаровал? До некоторой степени. Он не хочет появляться в публичных местах, быть узнаваемым. Он боится, что это может вырасти до неприличия, когда тебя просто обязаны приглашать, а на деле ты – обуза. И без перехода спросил у Нико, словно был корреспондентом: «У тебя есть мечта?» Николаев мечтал жить на воде – в лодочном домике или на барже. Жить в каюте, ходить по палубе, засыпать под легкий плеск волн – это ли не идиллия. Нет, он не хотел за границу как таковую: ему уехать – только паспорт в карман положить.

Этот сорокакилометровый участок дороги был широким и ровным, как автострада. Три автомобиля, центральным из которых был джип «Пежо», принадлежащий Мамбо, уносились прочь от поселка. Адвокат видел не ночь впереди, а черноту космоса, о которую разбивался земной свет фар. Это ощущение было тем более верным, что вскоре нашло свое подтверждение: оба джипа сопровождения, которые фактически взяли «Пежо» в коробочку, отвалили в стороны на самом широком участке дороги, постепенно сбрасывая скорость, и походили они на ступени ракеты, отработавшие свое на разгонном этапе. Красиво, ничего не скажешь. Вергельд умел встречать и умел провожать. И предупреждать – тоже. И можно было забыть о том, чтобы вернуться к товарищу, который загибался в каменном мешке. Нико в то время был готов убить Каталина. А тому хоть бы хны. Сидит на заднем сиденье и о чем-то шепчется с Мэрион. Прощается, падла! Проникся, сволочь!

С Мэрион они попрощались на окраине Нджамены, в полукилометре от границы с Камеруном. Шестнадцать дней они были рядом. А время пролетело, как один день. Нико вручил Мэрион тысячу шестьсот долларов. Катала предложил округлить до полутора. Мэрион покачала головой, улыбаясь. Для нее это были большие деньги. И все же округлить – до двух тысяч – пришлось. Николаев стукнул себя по лбу: ей же в столицу возвращаться, а это три дня. Она уходила в сторону пограничного пункта, голосуя на ходу. Но теперь она была одна, без девочки, и не похожа на цыганку.

С тех прошло не пять, а двадцать пять дней, казалось Николаеву. На утро шестого, вооружившись ветками колючего кустарника, похожего на чилигу, заметали следы. Дошли до скита, где над Живновым был совершен жуткий ритуал…

Такие меры предосторожности были необходимы. По меньшей мере раз в два дня боевики Вергельда совершали глубинные рейды на своих «пустынных скутерах». В их действиях опытный Нико не смог отметить закономерности. Иногда они проносились по дороге, и только перекресток рассекал их на две группы. Иногда они съезжали с дороги и петляли, как зайцы, по бездорожью. Однажды здорово напрягли Нико и Каталу: до подъема на плато они не доехали каких-то сто метров. Адвокат, вооруженный биноклем, отчетливо разглядел колоритную фигуру Гвидона за рулем головного джипа.

«Чего?!»

«Ничего!»

Нико имел все основания лаять на подчиненного, а тот не имел права даже поскуливать в ответ – так считал Нико. С другой стороны, благодаря изворотливости ума Каталы Живнова удалось «внедрить в среду, приближенную к Вергельду», чего на протяжении многих лет не удавалось ни Интерполу, ни спецслужбам ряда стран. Внедрение прошло на ура – так сказал вдохновитель, генератор и еще черт знает кто этой идеи. И подтверждение тому – пустой шкалик из-под противоядия. Будто Живнова оставили в склепе как минимум похмелиться.

– Ничего!.. Вставай. Хорош дрыхнуть! Паша звонит.

– А может, Павел? – съязвил Катала. – В такой ранний час даже самые отмороженные палачи дают сделать последний звонок. А потом фьють! – Он провел пальцем по горлу и указал им в предрассветное небо.

– Не гавкай! – с новой силой вспылил Николаев. – Не мои, а твои идиотские мозги родили идею внедрения – так громко ты это называешь. А если бы Жевун откинул копыта от тетродотоксина?

– Да хрен бы с ним! Я же не собой рисковал. И не тобой. Чего ты разоряешься? Я бы не дал этой черномазой весталке просыпать хоть грамм порошка на Жевуна. И вот тут приперся ты в обнимку с нацистом. Тебе бы отвлечь его – а ты рот разинул: смотрел, как Пашу, так ты его называешь, в зомби превращают. Так что это ты не гавкай, не на суде. Это ты из «фирмы» не уходил, а я птаха вольная, за деньги работаю. И ты мне выплатишь все до копейки. – Катала выдержал паузу. – Нико?

– Что?

– Ты на телефонный звонок-то ответь.

– Тьфу ты, блин! – выругался Николаев. – Да, – ответил он и, толкнув в бок Каталу, потряс кулаком над головой: «Есть! Он!»

– Кто бы сомневался, – ответил тот, выразительно помогая себе глазами.

Он встал, вернул спинку сиденья в нормальное положение и, широко зевнув, уставился через запыленное лобовое стекло на каменистую площадку, как будто его не интересовал сам факт выхода Живнова на связь. Потом вышел из машины, которую злобно называл ЖСП – железный спальный мешок; в нем он делил свое дыхание с адвокатом, а тот отвечал ему взаимностью, дополненной храпом.

Катала, рост которого по утрам не превышал метра шестидесяти сантиметров, свободно мог разгуливать по террасе: над уступом, который обрамлял террасу, виднелось только десять сантиметров его головы. Адвокату же приходилось пригибаться, как под обстрелом, и он в этом плане завидовал товарищу, которого про себя называл «пони».

Катала подошел к расселине, которая служила ему местом для наблюдения. Здесь он, подобрав под себя ноги, смотрел то в бинокль, то невооруженным взглядом на «купол ушедшей в землю церквушки», эту странную обитель чернокожего отшельника; его взгляд проникал за каменную стену, где на каменном же ложе чуть не «откинул копыта белый-пребелый человек». Не хотел бы Катала оказаться на его месте.

Сегодня Катале снова приснился кошмар. Сны о зомби являлись к нему с завидным постоянством. Вечер. Диск солнца закатился за красные холмы, которые догорали под его ускользающими лучами. Но самым ярким было одинокое здание на пересечении двух дорог. Оно источало зазывающий рекламный неон и содрогалось от рока; невозможно было проехать мимо. Катала завернул на огонек и сразу же попал в разгар ритуала создания большого зомби. Это жуткий симбиоз возвращенного к жизни трупа, кадавра, и духа умершего, которого называли астральным зомби. Жрица с вытекшими глазами повернулась к вошедшему и вперила в него пустые глазницы. Она не показала на него пальцем, не назвала, но ее помощники – молодые и среднего возраста жрецы – кинулись к нему. Десяток рук ощупали его, кто-то доложил жрице о том, что труп свежий, умер не больше семи дней назад, как раз годится для ритуала.

Катала пробовал сопротивляться, но бесполезно, и он отдал себя в власть жрецов. Не заметил, что в помещении нет никакого неона, как было сначала и как было снаружи, а есть свет от десятков свечей и потрескивающих факелов.

Мало-помалу ритуал подходил к концу. Катала открыл глаза, но ничего нового не узрел. Он и так все видел. Только в его сне перепутались, переплелись несколько ритуалов. Вот жрица зычным голосом позвала из могилы зомби, и тот не замедлил явиться. И к ужасу Каталы, им оказался Жевун. Следом явился астральный зомби, как две капли походивший на адвоката. Последний что-то спросил, и Жевун ответил, что он сам себя выкапывал из могилы. И спросил в свою очередь: так положено? Адвокат пожал своими широченными плечами: не знаю, первый раз здесь.

Удивительно, подумал Катала. Жевун-зомби сохранил свои черты такими, какими они были при жизни. Он пока что не мог отметить еще одной детали – физической силы, которая в Жевуне удвоилась.

А дальше прозвучали слова жрицы:

«Ты будешь выполнять только то, что прикажу тебе я».

«Я буду выполнять только то, что прикажешь мне ты». Это сказали хором Катала и Жевун. Адвокат отмежевался.

«Ты будешь функционировать, пока тебя не расчленят».

«Я буду функционировать, пока меня не расчленят».

«Ты все равно будешь разлагаться, как обычное мертвое тело».

«Я будут разлагаться, как обычное мертвое тело».

Вот дерьмо!

Он уже начал просыпаться. И его перспектива – вонять при жизни всем своим телом – не устраивала. Он был готов согласиться стать, словами колдуньи, «эффективным помощником», существом, которое ничего не боится, никогда не устает. И только расчленение и разрушение может остановить его.

А еще его может остановить… Катала загородился рукой и дико закричал, когда жрица достала из матерчатого мешочка горстку костяной пыли и, выкрикнув имя Барона Субботы наоборот – нораБ атоббуС, – щедро припорошила кадавра.

Сука, она убила меня.

Вот сука!

А ты достаточно крут для того, чтобы носить майку с надписью «Сука, она убила меня»? Ты достаточно крут для этого, маленький заморыш?

И тут Нико приходит на помощь. Он поднимает с пола увесистый камень, провожает насмешливым взглядом бросившихся врассыпную жрецов, и медленно подходит к жрице. Та покорно опускается на колени, убирает с затылка волосы, чтобы убийце было удобнее нанести смертельный удар, и ждет. Нико не торопится. Он подходит к короткой работе обстоятельно. Подышав на затылок жрице так, будто нашел на ней грязное пятнышко, он потер его рукавом. Потом, сильно размахнувшись, он опускает вооруженную камнем руку ей на голову. Раздается треск. Будто тысяча стоматологов разом выдернули зубы своим пациентам. Жрица дергает ногами, потряхивает разбитой головой, как будто хочет избавиться от нее, и все же затихает.

Она умерла. Она создала зомби и умерла. Отпустила зомби. Катала свободен. Он рад, счастлив – но недолго. Нико выносит его за пределы магического круга и оглушительно шепчет ему на ухо: «Теперь ты свободен».

«Да, да, я знаю!»

«Но ты не знаешь главного».

«Чего?» И так холодное тело Каталы покрывается инеем.

«Ты свободен. Ты останешься на земле. И будешь причинять людям зло».

«Ну, это мне раз плюнуть». И Катала совершает первое зло в качестве кадавра, создатель которого откинул копыта. Он принимает любимую позу Нико, скрестив ноги, и неторопливо, с расстановкой говорит: «Божко, твой задолбанный серб Божко, сделал всего одну виолончель, так, да? Ее только называли безголосой, на самом деле голос у нее был. Он сводил скулы, поднимал волосы дыбом. Он походил на вой ветра в водосточной трубе и плеск воды в ливневом стоке с чугунной решеткой-мембраной. Вот именно за это ты полюбил ее. Для тебя этот инструмент был больным ребенком… Был. Но теперь его нет. Грязные ниггеры разломали его и бросили в огонь, разогрели на твоей безголосой виоле чайник».

«Я убью тебя, сука!»

«А ты достаточно крут для этого?»

Самое интересное заключалось в том, что этим монологом Катала однажды разразился в лицо Нико.

Жевун встречал товарищей метрах в сорока от скита. В этот предутренний час он казался изваянием. Об этом и сказал Катала еще издали. Оба не сдержали улыбки, обмениваясь рукопожатием. Нико был более сдержан. Он покачал головой, глядя на приятелей, и снова обозвал их придурками. Но они вместе, снова втроем, и это уже хорошо. Если откажется Жевун от продолжения, Нико даже одобрит его решение.

– Вижу, вооружился, – сказал Катала. – Может, тебе чего-нибудь полегче дать?

– Да нет, – он крепче сжал «куверт», – это трофейная. К тому же снайперская винтовка мне пригодится.

– Есть план? – спросил Нико.

– Убрать Вергельда – не проблема. Уйти от преследования тяжело. В Абеше у нас поддержки нет, а до столицы больше семисот верст, на машинах не уйти. А на самолете запросто. Можно ночью тихо взять Вергельда, но тихо запустить двигатели самолета не получится. Здесь помозговать надо. Про его команду я могу сказать одно: с виду сплоченная, а внутри гниль. Если ударить как следует, команда расколется. И Вергельд знает об этом. У него самолет на парах стоит.

– Значит, об этом знают все.

– Да. Может быть, мы как раз вовремя подоспели. Знаешь, это как вдесятером тащить бревно: каждый подседает, чтобы не ему было тяжело, а соседу.

Он помолчал.

– Голову бередит схема: здание диспетчерской и я наверху, как на вышке, с этой винтовкой держу подступы к самолету. Подумай, Алексей. А мне пора, – заявил Жевун, вставая с камня. – Встретимся через пару дней. Я специально такое время выбрал: утром поселок спит крепко, пушкой не разбудишь, – ответил он на немой вопрос Каталы. – К тому же ночью страшно. Очень страшно, – понизил он голос. – Аж живот крутит. Телефон я не возьму. Пусть остается как запасной вариант. Ты только не забывай его подзаряжать.

– Об этом не беспокойся, – заверил товарища Катала. – Я каждый день в скит наведываюсь.

Он растерянно смотрел вслед Жевуну, неузнаваемому, чужому. Он что-то недоговорил, недосказал, словно стеснялся какой-то ущербности. Одним словом, вдаль уходил совсем не тот человек, которого когда-то знал Катала. Он обменялся красноречивым взглядом с адвокатом. Похоже, их мысли было не отличить. Но Катала не был бы собой, если бы не оставил последнее слово за собой:

– Сволочь, он испортил мне настроение.

Глава 23

В 1996 году Вергельд привез из Европы специалистов по оборудованию аэродромов. Мониторинг естественного покрытия превзошел все ожидания: полоса два километра в длину и двести метров в ширину оказалась идеально ровной. Только глубокие, а местами еще и широкие трещины создали некоторые проблемы. И он заключил со специалистами договор не на строительство аэродрома, а на комплекс аэродромно-восстановительных работ. Результатом реализации проекта стало, говоря языком документов, «соблюдение критериев безопасности полетов и соответствие аэродромного комплекса нормам годности эксплуатации аэродромов гражданской авиации». С военными Вергельд заключил договор о совместном базировании с местным авиакрылом. Правда, Вергельда военные побеспокоили два десятка раз, не больше, когда на летное поле садились военные самолеты.

«Эй, ты! Пойдешь со мной».

Последние пять дней эта команда отскакивала с фиолетовых губ коренастого негра, преисполненного гордостью от своей должности – он был ответственным за состояние местного летного поля. Частые ветра выдували песок из глубоких трещин на дне пересохшего озера, и команде рабочих, состоящей из местных жителей, приходилось засыпать бреши песком, заливать водой, чтобы полученная смесь схватилась на манер бетона. Порой она выпирала наружу.

Сегодня команда, пятым членом которой был Живнов, снова заравнивала участки летного поля, а точнее – рулежной дорожки, на правом краю которой находилось здание диспетчерской. Смена началась как обычно. «Скребки». Фиолетовый начальник показал руками и вопросительно округлил глаза на Живнова. «Неси скребки». Тот послушно шагнул по направлению к зданию диспетчерской службы.

Ему не раз приходилось бывать в этом здании, которое днем и ночью охранялось дюжиной чернокожих во главе с парой белых из команды Вергельда. И эта смешанная группа выглядела командой наемников. Все они, включая местных, ранее проходили службу в отрядах спецназначения.

Рабочий день остался позади. Рабочие разошлись по своим домам. Только Живнов, у которого не было своего угла, остался на краю летного поля. Его жилище местные называли гнездом, военные из состава группировки «доктора» переиначили на позывной лад – «утиное гнездо», которым обычно обозначают базу или штаб. Он ничего не строил, только покрутился на куче веток и скошенной с края летного поля травы, и улегся, свернувшись калачиком. Просыпался он с рассветом и через листву смотрел, как всходит солнце. Когда свет набирал силу и начинал слепить глаза, он отправлялся на кухню, садился за стол и начинал стучать по нему, требуя еды. Сегодня он еще не ел – только-только поднялся с подстилки, на которой ему неизменно снились подмосковные леса, и услышал позади легкие крадущиеся шаги.

Гвидон в очередной раз заметил на фоне редкого кустарника, который в темное время суток и при искусственном освещении превращался в сплошную и, на первый взгляд, неприступную стену, неподвижную фигуру Живнова. Она резко выделялась и казалась проломом в стене. И если бы на Живнова смотрели глаза Вергельда, они нашли много общего с увиденным ранее: почти такой же кустарник, только без красных цветов; такая же неподвижность, в которой уже знакомые напряжение, страдание, необоримое желание вспомнить все…

Но сегодня Вергельд не смог бы заглянуть в глаза зомби: тот стоял лицом к зеленой стене, лицом к загорающемуся горизонту.

У Гвидона родилось определение «прилип». И вокруг ничего не замечает. В его голову влезла шальная мысль – проверить, пугаются ли зомби. Он подкрался к жертве так тихо, как не подкрадывался к ягненку ни один тигр. Остановившись в двух шагах от Живнова, он затаил дыхание. И – различил шелест ночных бабочек, услышал, как растет трава. Но не услышал дыхание жертвы. Стряхнув мимолетную оторопь, Гвидон развел руки в стороны, снова не издав ни звука, будто суставы у него были смазаны маслом, и резко свел их вместе. Его ладони ударили над ухом Живнова так громко, что вздрогнул сам автор хлопка. А зомби не шелохнулся.

Если сказать, что Гвидон был разочарован, значит, ничего не сказать. Ему потребовались мгновения, чтобы перейти от разочарования до гнева. У него родилось сравнение, как будто он за час до рассвета подкрался к каменной стеле на кладбище и хлопнул у нее за спиной. А позади раздался гогот затаившихся за соседней гробницей товарищей.

Он схватил Живнова за плечи и с силой развернул к себе лицом. Тряхнув его, он чуть оттолкнул его от себя и нанес сокрушительный удар в голову.

То, что он промахнулся, до него дошло не сразу. Его во время удара потащило вперед и немного развернуло. И ему довелось увидеть зомби в прежней позе. Он казался бестелесным, а Гвидона угораздило пройти через него.

Что за чертовщина?

Чертовщина? Вот, пожалуй, точное определение.

Когда Гвидон снова ринулся в атаку, Живнов развернулся к нему лицом. Он не шелохнулся и дал здоровяку захватить себя под локоть и за отворот рубашки; дал отступить и потянуть на себя – как тряпичную куклу. А дальше показал Гвидону, чему его учили на борцовском ковре. Рывком на себя и вниз Жевун поставил Гвидона на одну ногу и шагнул к его загруженной ноге. Снова рванул его руками вниз, подбивая ногой в подколенный сгиб.

Гвидон упал на левое плечо, высоко вскинув ноги. Его тело пронзила острая боль, но закричать он не успел: Жевун, удерживая его за руку и находясь позади, ударил его коленом в висок. Не мешкая, перевернул громилу на живот и захватил его голову руками. Левая рука толкнула затылок от себя, а правая подбородок на себя и вверх. От перелома шейных позвонков Гвидон умер мгновенно. Но Жевун не отпускал его до тех пор, пока он не перестал биться в конвульсиях. И все это время он осматривал подступы к аэродрому. Он вроде бы не нашумел; но как знать: вдруг вслед за Гвидоном явится еще кто-то из команды «маленького доктора»?

Прошла минута, другая, в лагере по-прежнему было тихо. Только в одной из палаток тихо звучала музыка – Марк Нопфлер и его неповторимый рок-н-ролл. У Живнова сложилось странное ощущение: впереди не лагерь контрабандистов и торговцев людьми, а мирный туристический. Кто-то спозаранку приводит себя в порядок, бреется перед зеркалом, а рядом стоит старый транзистор, настроенный на волну «Маяка»; вот сейчас отзвенит аккорд на гитаре Марка и прозвучат шесть коротких сигналов, приятный голос диктора сообщит: «В Москве шесть утра. В Самаре и Саратове – семь. В Новосибирске и Омске – девять»… Странное, странное ощущение. Словно дополнительная защита к уже имеющимся.

Живнов знал о поселке и лагере если не все, то почти все. Мог точно не только назвать марку телефона, находящегося в грудном кармане Гвидона, но и заряд батареи. Он расстегнул клапан на кармане и освободил его от «Кенвуда». Нажал на боковую клавишу, убавляя громкость звонка до нуля, и глянул на мерцающий желтоватый дисплей. Батарея заряжена на три четверти, качество связи и сигнал на приемлемом уровне. Сунув телефон в карман брюк, Жевун взялся за руки Гвидона и затащил его в кусты. Снова оглядев спящий пока лагерь, набрал номер Нико.

Прямоугольный отрез черного муслина, которым Нико запасся в Нджамене, он сложил по диагонали, и у него получилась косынка. Он набросил ее на голову так, чтобы концы ее легли на плечи, и опоясал игалем, ремешком.

Катала впервые примерял ихрам, хотя ему всегда нравился этот аравийский головной убор. Он защищал голову и шею от палящих лучей солнца, его складки поглощали горячий воздух, сохраняли влагу. Об этом ему рассказал Нико. Катала спросил: «А ты откуда это знаешь?» – «Я в Сербии его не снимал, – улыбнулся он. – Что там панама или кепи».

Нико тем временем облачился в тунику с длинными рукавами, доходящую до лодыжек. Однако ее сужающаяся форма подчеркивала фигуру. Во всяком случае, Нико она была к лицу. Катала также облачился в белый кафтан, с которым контрастировал клетчатый ихрам, с другой стороны – гармонировал.

– Я похож на саудовского миллионера, – заключил он, помаргивая рыжеватым ресницами.

– Один в один, – был вынужден признать адвокат. – Поехали?

Он сел на место пассажира. Катала завел двигатель, и «Лендровер» наконец-то покинул стоянку.

– А ну-ка еще раз скажи, что передал нам Жевун? – попросил Катала. Больше для того, чтобы лишний раз подчеркнуть, как работает киборг, создателем которого он и являлся.

– Во-первых, сказал, что жив и берет на себя здание диспетчерской.

Не успел Николаев договорить, как раздался очередной звонок.

– Слушаю… Что?.. О черт!.. Держись, Паша!

– Что? Что сказал Жевун?

– Что-то странное. Типа «наслаждайся». А до этого – «нашумел».

Первоначально, не имея связи с командиром, Живнов поставил перед собой одну задачу: убрать Вергельда. Или взять его живым. И то и другое – щит. Люди «маленького доктора» могут убить его, но какой в этом прок? Пока весть о смерти Вергельда не распространилась, им нужно вовсю использовать ситуацию и уносить ноги. А живой он послужит щитом.

И только сегодня он определился, подходя к планированию более чем взвешенно. Он мог свести к минимуму ошибки только на том объекте, который изучил больше всего, а это аэродром. Так что плясать нужно оттуда.

Он едва сдерживал порыв, приближаясь к зданию диспетчерской службы походкой, которую изучили и запомнили все, включая пилотов и техников. И двух белых охранников, перебросившихся шуткой при виде послушной машины. Не раз и не два он приходил чуть свет и брался за лопату, полировал летную полосу буквально до окрика: «Эй, мы зеркало не заказывали!»

Жевун вышел из роли живого мертвеца и на этом важном этапе операции боялся выдать себя даже блеском глаз. Особенно блеском глаз.

Он прошел в паре метров от боевиков, которые стряхивали пепел на землю, как в урну: аккуратно, следя глазами за падением невесомых хлопьев, – и скрылся за дверью, плотно прикрыв ее за собой. Глянув на приоткрытую дверь диспетчерской, в которой день и ночь горел свет, он прошел коротким коридором в кладовую, где хранился инструмент. Как и в предыдущие дни, он пошел за лопатой. Но сегодня он взял не совковую «полуторку» с плоским основанием, а штыковую. Уперев черенок в пол, он примерился и резким ударом ноги сломал рукоятку, сократив ее до удобной длины армейской лопатки. То же самое проделал и со второй. Не мешкая, покинул кладовку и вышел на свежий воздух.

Охранники посмотрели на него и переглянулись. Тот, что повыше, покрутил у виска пальцем. И опустил руку. Руки у Жевуна были опущены, в каждой руке по лопате. Он без замаха, мысленно зафиксировав место попадания, выбросил руку вперед и в крайней точке расслабил пальцы, давая полету орудия непогрешимо точное направление. Сталь со свистом рассекла воздух и на полштыка увязла в горле охранника. Его товарищ застыл, как столб, пустив слюну. Он стоял к Жевуну вполоборота, что не позволило ему атаковать в том же стиле. Но преимущества ему хватило за глаза. Пользуясь ступором противника, Жевун быстро сократил до него расстояние и, когда тот повернул к нему голову, одновременно взяв наизготовку автомат, обрушил на него рассекающий удар. Когда лезвие лопаты вонзилось ему голову, на землю опустился первый охранник. Потом и ноги второго подкосились, и он, тяжело ударившись коленями, завалился на бок.

Жевун бросил взгляд на самолет, стоящий в ста метрах от здания диспетчерской службы. Эта пятидесятиметровая машина была красива именно под утро, когда естественный свет касался ее бортов, а с ним перекликался едва различимый свет из иллюминаторов. Создавалась полная иллюзия полета под восходящими лучами солнца.

У Жевуна все было готово к этой акции. Он вернулся в здание и в конце служебного помещения вдруг столкнулся с еще одним стражем, на этот раз чернокожим. До него было метров пять, и Жевун, нарастив скорость, с ходу ударил его ногой в голову. Тот отлетел к металлической лестнице, ведущей на крышу, и раскроил себе череп. Одним противником меньше, но Жевуну от этого было не легче. Он нашумел, автоматически поднимая на ноги весь личный состав лагеря.

Где-то позади хлопнула дверь. Живнов освободил боевика от автомата и запасных магазинов и, ловко перебирая руками и ногами, быстро взобрался на самый верх по лестнице, заканчивающейся короткой площадкой. Откинув крышку люка, он вылез на крышу и связался по телефону с Нико.

– Я нашумел, – коротко доложил он. – Держу диспетчерскую.

«Голову бередит схема: здание диспетчерской и я наверху, как на вышке, с этой винтовкой держу подступы к самолету».

Он бросал товарищей в самую гущу боя, а Нико конкретно – в давно подзабытую атмосферу.

– Наслаждайся, – добавил он. И Нико на том конце провода не сразу сообразил, что имел в виду его подчиненный.

Вергельд на ходу решал нехитрую комбинацию; но даже задача с двумя неизвестными требовала времени, не говоря уже о знаниях. Однажды Юлий акцентировал, а потом часто произносил позорное слово «донос», теперь же мусолил не менее позорное «лазутчик». Несколько лет назад он преподал одному человеку хороший урок, получится ли повторить результат?

Жевун имел поддержку. Но в лице кого? Неужели три человека рискнули напасть на его лагерь? Они работают на контору, и никто, если он в здравом уме, не позволит подчиненным проводить силовую акцию, не имея численного перевеса и обоснованного плана действий. Ни того, ни другого у Николаева нет. Что двигало им? Безысходность? А может, самонадеянность?

Теперь Вергельд, гоняя желваки, докопался до истины и отдал Нико должное: он разыграл красивую комбинацию с чернокожей девочкой и «Миссией Вивьен», подставляя последнюю. Даже он, Вергельд, изучивший все виды и запахи провокаций, не сумел распознать ее. Он понимал, что до осады далеко – пока что ему досаждают три человека, пусть их будет пять, десять, а вдруг больше? Он, ожегшись один раз, теперь был вынужден дуть на воду. И с каждым мгновением температура поднималась: больше ста, больше ста пятидесяти, но такого не может быть. А вдруг?

– Суки! – выругался он.

Недавно он отчетливо представлял себе майора Пруденса из полицейского управления Нджамены. Пруденс сидел за столом, на котором слева монитор, а справа глобус, и представлял себя дежурным по небесам. А кто сидел напротив? Почему в тот момент Вергельд не подумал об этом? Напротив мог сидеть человек, уполномоченный по окончании разговора похлопать Пруденса по плечу и сказать: «Молодец! Ты все правильно сделал». И сломать его глобус к чертовой матери.

К чертовой матери.

Вергельд вдруг рассмеялся – над Вивьен. Здорово Нико сделал ее. Игра людей, стоящих за Нико, стоила того, чтобы провалить миссию. А вообще ее давно стоило бы провалить.

На руку Вергельду сейчас играл и тот факт, что экипаж самолета всегда – всегда ночевал на борту. Он организовал своих людей так, чтобы они могли ответить на любой выпад, а он мог покинуть страну в любую минуту. Жаль или нет, что эта минута настала?

Нет. Он даже покачал головой. Нисколько не жаль. Он, если положить руку на сердце, задержался здесь неоправданно долго.

«Уходим, уходим, уходим…» В этом мире еще остались страны, где можно развернуться.

Он знал, что бросит под нос, а потом повторит вслух, но уже на борту самолета, когда ступит на летное поле: «Пора строить новый аэродром». И эта мысль воодушевила его, придала сил.

Он вынул нож и, разрезав стенку палатки, выбрался наружу. Он уходил налегке. Самое ценное, что он мог оставить здесь, – это воспоминания.

Минуту назад он связался по радио с первым пилотом и бодрым голосом сообщил:

– Мы улетаем.

Летчик не стал маскировать хриплый со сна голос и здоровую каплю недовольства:

– Так рано?

Вергельд задиристо рассмеялся.

Он оставлял здесь даже то, о чем не помнил или предпочитал забыть, как бы странно это ни прозвучало. Он научился это делать. В противном случае его до конца жизни преследовали бы призраки – сотни призраков людей, у которых он отнял детей. Просто он не считал их за людей.

Глава 24

Лагерь представлял собой военизированную площадку, и на ней не хватало разве что вертолета. Вот тогда картина полевого лагеря была бы законченной. Но стоило взгляду проникнуть за живую изгородь, как картина теряла реальные черты, погружая наблюдателя в мир контрастов: ухабистая, извивающаяся по высохшему руслу реки дорога – и идеально ровная взлетно-посадочная полоса со светосигнальным оборудованием; военные палатки с маскировочными сетками в проходах между ними – и модерновое здание диспетчерской службы. Нечем было оттенить только дальнемагистральный самолет «Ди-Си»-8-72 – модификация «шестьдесят второго» «Дугласа». Это был уникальный в своем роде самолет, последний, сошедший с «воздушных стапелей» в апреле 1986 года, после чего фирма была ликвидирована. Вергельд выкупил этот самолет, который годился как для пассажирских перевозок – до тридцати пяти человек, так и для грузовых – объем багажника составлял семьдесят кубических метров. И все это при длине салона в сорок два метра. Если и была душа у этого самолета, то – белоснежного лебедя, некогда жившего на этом озере.

Живнов не просто так вспомнил о вертолете. Четыре дня назад он стал свидетелем того, как встречают на этом аэродроме двойного назначения генерала в форме ВВС. Казалось, по коротенькому трапу приземлившегося вертолета спускается воскресший идол: черное лицо, черные очки, синий берет, коричневая сигара в лиловых губах. Белые – ничего, а вот чернокожая составляющая отряда – в основном маба – застыла в позе дикаря, приставившего копье к ноге. Затем появился Вергельд – как всегда, не уделивший одежде особого внимания: камуфлированные брюки, майка и знакомый уже гражданский пиджак. Не он сделал к высокому гостю последний шаг, поскольку был хозяином этих мест, а генерал. Прилетел он с пустыми руками, а обратно на борт вертолета поднялся с серебристым чемоданчиком. И постоянно фоном служили не меньше сорока вооруженных человек; кое-кто из боевиков носил бандану, кто-то отдавал предпочтение панамам. Жизнь кипела – не показательно, как это бывает перед высокими гостями, а натурально, без швов. Подъехал микроавтобус с наглухо забранными окнами, рядом затормозила, взбивая пыль, четверка джипов. Пулеметчики отпустили оружие, заставив скрипнуть турели. К автобусу поспешили рабочие, чтобы выгрузить продукты, доставленные из пригорода Абеше, и новые корзинки.

Ветерок снова играл на половине русских и позволил им почти вплотную подъехать к поселку. Эта местность все больше напоминала Нико высохшее русло реки: по обе стороны за века наслоилась порода. И он был близок к истине: этот участок некогда был неотъемлемой частью озера. Адвокат не мог отделаться от ощущения, что находится в Средней Азии, но только не в Африке. Казалось, за очередным каменным наворотом откроется вид на кишлак с его дувалом, молельней, чистыми двориками, с шумной детворой, терпеливыми женщинами и умиротворенными стариками. А вот и мужчины – воины: первый же поворот разрушил иллюзию. Сначала послышался рокот двигателя, переросший в рев, потом появился и сам автомобиль. За ним второй.

Нико предстал в роли спятившего автоинспектора: поудобней взявшись за пулемет, он длинной очередью приказал нарушителю остановиться.

Пара лет в горах бывшей Югославии не прошли даром. Нико будто и не спускался с гор, не выпускал из рук пулемет. Он не видел, что стало с водителем «Оверланда» – пули разукрасили стекло в крупную паутину, а пулеметчика, оказавшегося неготовым к встрече на столь раннем уровне, выбросило из машины. И она продолжала движение. Нико и Катала, успев переглянуться, рванули к высокой полутораметровой стене и прижались к ней. Джип тряхнуло на ухабе, и смертельно раненного водителя бросило в сторону. Теперь неуправляемая машина понеслась точно на русских. Они оказались в положении пассажиров падающего лифта. Не сговариваясь, они подпрыгнули, отдавая себя на милость судьбы. Первым о лобовое стекло ударился Нико. Скорость джипа была невысокой, поэтому он не переломал себе ребра. В следующее мгновение к нему в объятья попал Каталин. Джип с мертвым водителем увозил их в ту сторону, откуда они только что пришли. Катала отчаянно кричал покойнику:

– Ногу! Убери ногу с газа!

Джип цеплял породу с высохших берегов, бросая пыль и камни на случайных пассажиров. Их бросило вперед, когда бампер наскочил на выступ. Каталин в падении сумел избежать наезда джипа, а Николаев, упав на спину, в отчаянии вытянул вперед ноги. Машина бампером ударила в подошвы ботинок Нико и потащила его спиной по земле. Пять, шесть метров, и джип наконец-то остановился.

Адвокат вскочил на ноги, не веря, что отделался ссадинами на спине. С удивлением обнаружил, что по-прежнему держит пулемет на изготовку. Как оказалось, не зря. Вслед за этим джипом на относительный простор вырвался еще один.

«Паша нашумел», – эхом отдалось в голове Нико. Вергельд бросил наперерез свои «пустынные скутера».

Он дал очередь по машине, уходя в сторону. Вовремя убрал палец со спускового крючка, иначе прошил бы Каталу… который неожиданно для всех, даже для себя, вскочил в машину и едва удержался на ногах, схватившись за стойку: водитель успел среагировать и резко нажал на педаль газа. Тотчас переместил ногу и затормозил, пытаясь сбросить противника на дорогу. В этот момент он думал только о нем, но не о своем товарище, которого также болтало; он, правда, имел возможность держаться за пулемет. Катала изловчился и ударил пулеметчика локтем. И еще раз, видя, что удар его достиг цели. Когда водитель выбрал правильное решение и полез за пистолетом, Катала очередным ударом выбросил пулеметчика из джипа. Он при всем желании не мог опередить вооруженного пистолетом водителя, но выжал максимум из сложившейся ситуации: придавил спусковой крючок и только потом стал опускать ствол. Оглушенный пулеметной очередью, водитель подарил Катале несколько драгоценных мгновений. Их ему хватило для того, чтобы до упора опустить пулемет, а в следующий миг он буквально в упор расстрелял водителя. А дальше, поднырнув под стойку, покинул машину через боковую дверь.

– Прокатился на халяву, – нервно бросил он под нос, бегом догоняя товарища.

Живнов на своей шкуре почувствовал, каково было Джордано Бруно. В любой момент здание диспетчерской могло вспыхнуть, не оставляя ему ни одного шанса. Он контролировал просторную площадку этого высокого здания, взяв под контроль выход. Спонтанного огня, а тем более «дурных» гранат он не боялся. Фактически он держал в заложниках несколько антенн, установленных на крыше, в том числе и навигационных.

Винтовка хранилась у основания дюймовой антенны, массивного сооружения, за металлическим листом, который не трогали со дня установки мачты. Один за другим он вынул блоки и собрал оружие. Передернул затвор, снова удивляясь плавности хода.

Он не долго думал, выбирая место. По сути дела, он загнал себя в угол, обосновавшись у восточной стены: сразу за ней восьмиметровый обрыв.

Вергельд плевал на законы и устои, но собственная жизнь была ему не безразлична. Сейчас он переключился на инстинкт самосохранения. Учитывая то, сколько времени провел в лагере Живнов, Вергельд предпринял ряд контрмер. Если минутой раньше он представлял себя на борту самолета только в компании самых преданных ему людей, а в идеале – в пустом салоне, то сейчас отказался от этой затеи.

Он первым кинулся к поселку, увлекая за собой десяток боевиков. Первый дом они оставили без внимания: там жили только взрослые. Второй дом. Вергельд жестом отдал приказ, и коренастый боевик в камуфлированной панаме двинул ногой в дверь, высаживая ее. Он остался снаружи, а двое его товарищей ворвались внутрь. Тотчас до Вергельда донесся женский крик, его оборвал одиночный выстрел. На лице «маленького доктора» не дрогнул ни один мускул. Он мог довериться своим людям, но сегодняшняя акция была последней в этом краю, который на протяжении почти девяти лет давал ему кров. «Если сжигать мосты, то все».

Еще один выстрел изнутри, оборвавший жизнь хозяина дома, и боевики выгнали на улицу троих детей и престарелую женщину. Вергельд подошел вплотную и приставил ствол к виску мальчика лет семи:

– Если ты попытаешься бежать, я убью его, – предупредил он женщину. – Сидеть смирно!

Она не пошевелится, был уверен Вергельд, иначе станет убийцей своих внуков.

Этот привилегированный поселок в мгновение ока поменял свой статус. Раньше его жители, включая детей, равнодушно смотрели на детей из соседних провинций, не думая о том, что сами могут стать жертвами.

Первоначально Вергельд планировал пройтись по поселку, не меняя состава. Теперь же изменил решение. Он оставил рядом здесь одного боевика, а с другими поспешил к следующему дому.

Света не было нигде – дизель включался ровно в семь утра и работал когда с перерывами, а когда нет до одиннадцати вечера. Исключение – диспетчерская, все светосигнальное оборудование и связь. На них работал отдельный генератор. Даже в случае его поломки все оборудование автоматически переключалось на аккумуляторные батареи и могло полноценно функционировать в течение двадцати четырех часов.

Боевики зачистили второй дом и поспешили к третьему, оттуда к четвертому. И у каждого дома оставался один караульный, что было похоже на линейных на параде, и дистанция подходящая. Семь зачищенных дворов, и Вергельд дал команду отходить.

Он впервые прибегал к такой тактике, но его люди действовали как по отработанной схеме. За считаные минуты в том месте, откуда начался рейд, собралась порядочная толпа заложников: двадцать три ребенка, не считая семерых взрослых. Неподалеку надрывался пулемет противника, только Вергельд старался не обращать на него внимания.

Боевики тяжело дышали. Они затратили неоправданно много сил. Так бывает на незнакомой тебе дистанции, где так или иначе приходится разбрасываться, мимоходом заметил Вергельд.

Он хотел было отдать приказ отходить к самолету, как вдруг увидел спешащего к нему вождя. Так даже лучше, подумал он, передергивая за спиной затвор автоматического кольта.

Они встречались не каждый день, но часто. Сейчас Вергельд припомнил официальную встречу, за праздничным столом, установленным выше остальных. Тогда этот дикарь с цивилизованной прической умело притворялся вождем, бросая свою черную тень на фактического хозяина этих мест. Не его ли тень помешала разглядеть в живом мертвеце живого человека?

Вергельд заиграл желваками. На этом этапе он нашел, на ком выместить злобу. А дальше… Если каждые полчаса-час убивать по одному ублюдку, то в момент касания шасси взлетной полосы таллинского аэродрома на борту в живых останется пара заморышей.

Он рассмеялся. И не дал раскормленному вождю раскрыть рта. Он вскинул руку с пистолетом и нажал на спусковой крючок. Такая маленькая пуля, подумал он, остановила борова весом далеко за центнер. Пуля попала вождю в левую половину груди, и он резко осел, как будто напоролся на стену… толщиной в молекулу. Не больше, если раскатать десятиграммовую пулю в щит размером метр на два.

Вергельд подошел к нему и толкнул ногой в плечо. Потом поставил ногу на грудь вождю.

– Я оставляю тебя таким, каким увидел много лет назад: еле живого.

Дефицит времени не позволил Вергельду разразиться по обыкновению пылкой обвинительной речью и оставил его при своих манерах: он не стал добивать смертельно раненного, точно зная, сколько тому отпущено: двадцать, от силы тридцать минут.

Пока он разбирался с вождем, его люди построили детей в ряд, Вергельду оставалось только отдать команду: «Вперед!»

Он в последний – действительно в последний – раз бросил взгляд на центральную улочку поселка, напоминающего марокканское поселение своим уютом и чистотой. Он покидал свою стройплощадку: многое еще осталось недоделанным.

Нико шел на звуки выстрелов, гоня прочь мысль о том, что его заманивают в ловушку. Нет времени для такого хода; к тому же до этого нужно еще и додуматься. Он мимоходом похвалил себя, выходя на относительный простор – между пятым и шестым домом, и машинально отвергая более опасный путь – между поселком и лагерем, чтобы не оказаться между двух огней. Взгляд влево – никого. Вправо – вереница детей. Нет, не вереница, а круг. Нико скрипнул зубами: Вергельд и его люди уходили, находясь внутри живого круга, образованного парой десятков детей. Он не мог стрелять поверх детских голов. А вообще с руки из пулемета он мог только косить.

А Вергельд просчитывал все на ходу. Нико стрелять не станет ни в толпу, ни выборочно. Не выстрелит он и в самолет, двигатели которого уже пробудились и наполняли окрестности воем. Самолет – это еще и ставка русских. Если они захотят остаться здесь навсегда, то могут уже сейчас разнести иллюминаторы, прострелить шасси, оперенье, двигатели. Пусть пробуют.

Жевун буквально кожей почувствовал, как давление вокруг него ослабло. Живое кольцо вокруг распалось, и он, выглянув за ограждение, увидел боевиков, отходящих к самолету. Бросил взгляд влево, используя мощь оптического прицела. Когда в оптике промелькнули детские головы, Жевун поначалу ничего не понял. Полностью разобраться ему помог сначала один взрослый, потом другой. И стало понятно, почему молчит пулемет Нико. Тот мог идти следом, не боясь выстрела противника, но опасаясь своего.

Живнов моментально принял решение, а дальше действовал уже на автомате. Поймав в перекрестье первого попавшегося боевика, он нажал на спусковой крючок.

Эта была третья пуля, вылетевшая из ствола «куверта» за последние несколько дней. Одна из них предназначалась самому Живнову, но Леонардо промазал.

В магазине осталось еще семь патронов. В толпе, которая вертелась вокруг Вергельда, стало на одного человека меньше. Но потери бойца пока никто не заметил, как если бы он просто споткнулся и упал.

Еще один выстрел, и снова точно. Теперь можно было рассчитывать максимум на один спокойный выстрел. И Жевун подошел к нему более чем ответственно. Он выискал в оптику голову «маленького доктора» и центром этой живой мишени выбрал его грудь. Выстрел. Вергельд упал как подкошенный. А дальше случилось то, чего никто не ожидал. Среди боевиков пронесся ропот: снайпер. Они разорвали живой щит и бросились врассыпную, понимая, что этот щит пробит как минимум три раза. Дети попадали на землю, которую еще вчера разравнивал Живнов, а сейчас хищно оскалился. Он проводил взглядом боевика, но стрелять не стал. Его скосил Нико, вылетая на летное поле арабским наемником: в ихраме, завязав концы на затылке и оставляя открытыми только глаза. Он прикрывал Каталу, со всех ног бежавшего к самолету. Когда он поравнялся с детьми и опустился рядом на колено, поводя стволом автомата, напомнил Живнову картинку из недавнего прошлого: Мэрион закрывает собой девочку, а ее заслоняет от пули Катала. А вообще он молодец, улыбнулся Жевун. И еще раз, вглядевшись в Нико. Только с десятикилограммовым оружием, которое с грохотом перемалывало пулеметную ленту, он стал похож на настоящего защитника. Он коротко поводил стволом, доставая последних боевиков, высаживая стекла и рамы в здании диспетчерской службы.

Пилоты самолета, готового подняться в воздух в любую минуту, отказались от последней в этой жизни глупости. Они понимали, что самолет сумеет добежать до летной полосы – это в лучшем случае.

Жевун покинул свое место и спустился вниз по металлической лестнице.

Все трое встретились у трапа и оперативно подкатили его к борту самолета. Нико опустился на одно колено, готовый отреагировать на любой шум, движение. И поторапливал Каталу:

– Быстрей, быстрей, Саня!

Тот, взвалив Вергельда на спину, тяжело поднимался по трапу. Живнов взял под контроль западную часть летного поля, откуда могли появиться боевики. И они не заставили себя ждать. Трудно было предположить, что они сдадутся, отпустят человека, который оставался их гарантом и на африканской земле, и на европейской. На поле выехали четыре джипа и тут же растянулись в ряд. Нико не торопился стрелять в людей, с которыми фактически поменялся местами. Эту вылазку он назвал вылазкой отчаяния. Противник был силен, но не мог направить силу в нужное русло.

Первым выстрелил Живнов, снова мысленно поминая Леонардо. Он в отличие от камерунца уложил водителя джипа с первого выстрела. Тот завалился набок, выворачивая руль и сбивая с курса едущую справа машину. Она показала борт и стрелка, ухватившегося за поручень одной рукой и за пулемет другой. Нико дал очередь по ней и, сместив ствол, прошил второй джип. Две другие машины сбавили скорость и, развернувшись по широкой дуге, помчались прочь. Отчаявшись, они могли вывести самолет из строя, и этот факт больше всего тревожил адвоката.

Он бросил взгляд на трап. Каталы на нем уже не было. Нико отчетливо представил: вот он отдает команду пилотам, самолет мчит по полосе, чтобы в конце ее оторваться и взмыть в воздух. Вот тогда затаившиеся боевики не дадут пассажирам ни одного шанса.

Нико здорово рисковал, когда, опустив пулемет, неторопливо поднялся по ступенькам трапа и, задержавшись на входе в самолет, скрылся внутри. Живнову он ничего не сказал, и тот остался снаружи, найдя укрытие за трапом. На вопросительный взгляд первого пилота Нико ответил:

– Будем ждать. Думаю, желающих покинуть этот край найдется немало. У вас есть спутниковая связь?

Командир экипажа ответил: «А как же!»

Николаев уселся на диван и, сняв ихрам, бросил его на столик. Он ожидал, что пилот принесет ему спутниковую трубку, однако тот указал рукой на вмонтированный, а точнее, интегрированный в обшивку борта телефонный аппарат. «Неплохо», – бросил под нос Нико. Он набрал номер и, поджидая ответа Зотова, покручивал несуществующий телефонный шнур. Наконец человек, чьи фамилия, имя и отчество резали слух адвокату, ответил. Николаев приветствовал его и в первую очередь сообщил:

– Я на борту самолета. Рядом со мной Вергельд. Ранен. Довезу – если ты выбьешь мне посадку в любом удобном для ареста Вергельда аэропорту.

– Аэропорт Быково, – тут же ответил Зотов. – План полета будем уточнять по ходу в экстренном режиме.

– Отлично! – одобрил выбор адвокат. Ему нравился этот столичный аэропорт, расположенный в района города Жуковский: без толкотни, стяжательства таксистов, с бесплатной стоянкой, нравилась атмосфера в целом.

– Кстати, сегодня в Быково приземлится борт из Таллина. Понимаешь меня?

– Разумеется. – И тут же спохватился: – Отличная работа!

Прошло четверть часа. Нико не торопил командира экипажа, стоящего рядом с дверцей в кабину пилотов, – он ждал пассажиров, которые не раз и не два летали на этом самолете. Он давал возможность медицинской бригаде вылететь на родину. Им представится возможность попрактиковаться на взрослом человеке, про которого однажды Штайнер подумал: у Вергельда пересажены все органы – почки, сердце, печень, толстая кишка, даже хрусталики сияющих бриллиантами глаз. Сейчас глаза тяжелораненого были мутны. Он то и дело сглатывал и подергивал плечами. Он потерял не так много крови, и все же его сильно знобило. Резкие носогубные морщины походили своей глубиной и формой на «молниеносную» символику эс-эс. Казалось, все отвернулись от него, кроме одного человека. Просто Катала «нашел свободные уши» и на правах победителя вешал на них лапшу. Он знал, что обращается к покойнику: с такой раной не живут больше двух-трех часов, а лететь десять.

– Все болезни от нервов. Только венерические от удовольствия. А ты не бойся – выздоровеешь, я не таких тяжелых видал. Может быть, даже отдашь кому-нибудь свою почку. Знаешь, в чем твоя ошибка? Ты ошибся раньше нас – вот и все. Ты не мог разгадать наши действия потому, что наш способ – двойной обман.

Катала уже знал, что ответит на вопрос одной знакомой относительно Африки. Да ничего особенного! Ну пальмы, эвкалипты, улицы, не похожие на улицы. Банановые и пальмовые аллеи, дома – у кого богатые, у кого нет. У кого-то свой бизнес, и он держит работников, кто-то пашет на хозяина. Видел зомби… Да что там видел – своими руками сотворил. Получился снайпер.

Катала, положив ноги на столик, задремал под собственные мысли на диване.

Нико глянул в иллюминатор и увидел около десяти человек на краю летного поля. От разношерстной толпы отделились два человека и, часто оглядываясь, направились к самолету. Адвокат остался на месте в позе фельдмаршала, выигравшего битву, и подумал в этом ключе: «А что, Наполеона я взял живым». Он подозвал командира экипажа.

– Из вещей разрешаю взять самое ценное, но не больше фотографии в рамке. Никаких колющих и режущих предметов, про огнестрельное оружие я молчу, никакого спиртного. Я лично обыщу каждого. Погодите, – остановил он пилота. – Я вижу десять человек на поле. Передайте парламентерам, что смогу взять на борт еще пятерых. Меня не интересует ни прошлое, ни настоящее этих людей, потому что я вижу их будущее. Куда вы все время торопитесь? У меня просьба личного характера. Я оставил в машине скрипки. Пусть парламентеры доставят их на борт.

Долгий путь домой, подумал Николай Зотов, глядя на Сюзон. Эта пятилетняя девочка свободно говорила на двух языках, тогда как Зотову она казалась немой. Борт из Таллина приземлился двенадцать часов назад. Она успела поспать в служебном помещении, оборудованном не хуже, чем для особо важных персон, и расположенном в старом здании аэропорта. Большую часть времени она проводила возле окна с видом на огромный Центр деловой авиации. Она что-то рисовала на стекле, дышала на него, стирала рисунок; казалось, она пишет пейзаж.

Он принял звонок и встал с места. Сделал знак сотруднице Интерпола, которая встречала Сюзон вместе с ним: «Я ухожу».

Зотов, в свою очередь, сделал телефонный звонок и вышел из помещения. Тихий служебный коридор наполнился звуками: соседнее помещение освобождалось от бойцов группы антитеррора. Ситуация на борту могла измениться в любой момент, и Зотов был обязан отработать по полной программе, придерживаясь шкалы приоритетов: жизнь заложников, жизнь других гражданских лиц, жизнь бойцов спецподразделения, жизнь злоумышленников – а таковых в потенциале могло оказаться больше двадцати, включая и членов экипажа самолета.

Зотов первым вышел через дверь служебного хода и сел на место пассажира головного микроавтобуса «Форд» с затемненными стеклами. После того как бойцы расселись в транспорт, Зотов отдал команду водителю трогаться и тут же проверил связь с диспетчерской службой. Информация за последние десять минут почти не изменилась. Экипаж самолета выполнял все команды диспетчеров аэропорта Быково, Николаев периодически выходил на связь. Приземление борта планируется через восемь минут.

Автобусы подъехали к краю взлетно-посадочной полосы, где уже находились служащие наземной службы. Их задача – завести самолет на запасную дорожку, заканчивающуюся тупиком, и подвести к нему трап.

Дальнемагистральный «Дуглас» смотрелся элегантнее напыщенного «Боинга» и садился красиво. Зотов поймал себя на мысли, что красиво садятся все воздушные «иномарки». Но то не означало, что наши садились коряво.

– Вот он.

«Он» пробежал до конца летного поля и свернул по указанию диспетчеров. Микроавтобусы с бойцами спецназа подъехали к нему вплотную. Они многократно отрабатывали приемы проникновения в салон через двери разной конструкции. В этом случае прорыв внутрь планировался через люк грузового отсека.

– Нико? – Зотов ответил на телефонный звонок. – Да, мы ждем тебя. Выходи с поднятыми руками. Да, сначала вы трое. Поехали.

Зотов, упакованный в коричневую дубленку, вышел для встречи с Николаевым. Дверь «Дугласа» открылась наружу, как на «семьсот сорок седьмом», и на пороге появился Николаев. Зотов обомлел, увидев Нико в африканской тунике и ихраме. Он рисковал – это одеяние напрягло снайперов, расположившихся за ограждением на крыше близлежащего здания. Если он хотел произвести эффект, он его произвел.

Подъехал трап, и Нико, сцепив пальцы на затылке, спустился вниз, где попал в объятья спецназовцев.

– Ладно, брат, – пробасил один из них. – Операция «Пропорция», о чем еще говорить.

Наконец адвокат сумел поздороваться с Зотовым. Тот снизошел до шутки:

– Где состоится обмен?

– Какой обмен? – не понял Николаев.

– У меня Сюзон, у тебя Вергельд.

– Черт, – протянул адвокат, – я так по ней соскучился.

– Не только ты, – Зотов глазами указал на Каталина и Живнова и, непроизвольно вздохнув, сказал: – Папаши… Кстати, ты плохо перенес полет.

– С чего ты решил?

– Ты бледный.

– Да я-то ничего. А вот Вергельд…

– Что… Вергельд?

– Последнее, что он сказал, было: «Не дождетесь. Я просто стал тише дышать». Ну чего ты так смотришь? Он не долетел бы живым, если бы даже был здоров. Я бы позаботился об этом. Поздравь меня с успехом, Николай Ильич, и сам езжай принимать поздравления.

– Ты сволочь, Нико, – процедил сквозь зубы Зотов. Всего минуту назад он представлял себе снимок, на котором он, старший оперуполномоченный по особо важным делам, и преступник международного класса. Живой. В наручниках. По-прежнему наглый. Он обещает выйти на свободу в ближайшие дни… – Сволочь.

– И еще какая, – улыбнулся адвокат.

Глава 25

Москва

К сочувствующему взгляду прокурора примешалась усмешка – именно ей он поприветствовал едва не опоздавшего на процесс адвоката: так акцентировать мог только король своего положения. За час до начала судебного заседания Беркович, который не смог получить от помощников вразумительный ответ на вопрос «где Николаев?», сам ответил на вопросы журналистов. Он сказал: «Я не думаю, что у господина адвоката язык повернется в защиту своей подопечной». Он был уверен в победе обвинения. Пустил неточность так, как пускает петуха певец, отчего его выступление перед журналистами было более чем живым. «Адвокатская фирма „Ни К°“ может бойкотировать процесс, отказавшись от заключительного слова». – «Намекаете на процесс над Хусейном?» – задал кто-то вопрос. «Хусейн пролил много крови – в масштабах страны. Ирина Бекатору – в масштабах собственной квартиры. Она убийца и должна понести наказание».

Но вот и Николаев. Прокурор и защитник обменялись рукопожатием. Оба снова были одеты с иголочки. Только в отличие от загорелого до черноты адвоката прокурор выглядел подчеркнуто аристократично. Так оценил присущую ему бледность адвокат.

Они встретились в зале суда за несколько минут до начала судебного заседания; прошло больше четверти часа с момента окончания предыдущего. В зале сновали уборщицы. Протирали полы, вытирали влажными цветастыми салфетками подлокотники кресел.

– Как будто уничтожают улики, – сопоставил прокурор, чем насмешил адвоката. – Я тебе не завидую, – без намека на сочувствие сказал он.

– Я тоже.

– В смысле? Себе или мне.

– Сам-то ты как считаешь?

– Твою подопечную уже доставили из СИЗО, – напомнил прокурор, не зная, что ответить.

– Знаю, – скривился Нико. – Виделся с ней двадцать минут назад. Не ожидал, что она нарушит подписку о невыезде. Я столько за нее боролся…

– Ты сегодня какой-то никакой.

– Ты привык проигрывать? – спросил адвокат.

– Я стараюсь избавляться от плохих привычек.

– Вот и я тоже. Я бы согласился на ничью. Сегодня согласился бы, – повторил Николаев.

Зачитывание приговора длилось чуть больше двух часов. Его присутствующие в зале суда выслушали стоя. Потом судья обратился к обвиняемой, выслушал ее ответ – «невиновна» и передал слово прокурору. Но смотрел при этом на Николаева. Адвокату показалось, что судья пытается сделать ему неприличный жест.

После выступления прокурора слово перешло к адвокату.

Николаев встал со своего места и подошел к судейской трибуне, выдержал взгляд судьи: «Ну давай, чего ты там придумал». Нико удовлетворил его немую просьбу:

– Мне бы хотелось, чтобы эти слова не прозвучали как вступление к моей заключительной речи.

– Ты много хочешь, – чуть слышно, чтобы разобрал только адвокат, обронил судья.

– На этом месте, – Николаев указал на пятачок на полу и тут же занял его, – я просил у суда смягчить меру пресечения для моей подзащитной и мое ходатайство было удовлетворено. Ирина Бекатору нарушила закон, но этот факт к делу не имеет отношения. Суд был терпелив ко мне и мягок по отношению к моей подзащитной. Суд показал себя гуманным органом, посчитав, что держать изуродованный труп пятилетней девочки в морге было неоправданно жестоко. В этом случае суд руководствовался не буквой закона, что придает ему человеческое лицо и оправдывает его скоропалительные решения, которые привели к кремированию генного материала.

Нико надолго умолк. Он вдруг вспомнил часть беседы с Вивьен. «Один изверг замучил пять или шесть детенышей. Больше ему не позволило правосудие». – «Чье правосудие?» – спросила она. И он на этот вопрос глазами указал вверх.

Узнает ли Вивьен правду? С одной стороны, ему этого хотелось; к этому подталкивала капля тщеславия. А с другой стороны – зачем? Теперь вряд ли их пути пересекутся. Ничего личного? Ей-то какое до этого дело? Он часто сравнивал Вивьен и Вергельда, находил в них много общего. Вивьен в этом плане отличалась безразличием к тем африканским детям, которым она находила семью во Франции: как сложится их дальнейшая судьба, ее не интересовало, поскольку выходило за рамки устава миссии.

Николаев имел право на отступления. Дело далеко не закрыто, но он выиграл его.

Пожалуй, Нико переборщил с паузой, подумал прокурор, но он не играл на публику – он хорошо изучил адвоката, его почерк. И ему стало жаль Николаева, который превратился в открытую книгу. Нико остро переживает каждый момент. Ему тяжело. Жаль себя, затраченных впустую усилий. Ему тяжело смотреть на свою подзащитную. Ей он не сможет помочь. Ему невыносимо больно видеть в распахнутых настежь дверях двух мужчин, которые держат за руки чернокожую девочку. Ему непонятен ропот, возникший в зале, волнолом голов, развернувшийся к двери. Непонятна реакция Ирины, которая бросается вдруг по проходу навстречу дочери.

Нико, бросив взгляд победителя на прокурора, наконец-то обратился к присяжным заседателям.

– Однажды эту девочку назвали генным материалом. Хотя это, как впоследствии докажет следствие, относилось к другому ребенку, зверски замученному в квартире моей подзащитной.

– Сукин ты сын!.. – бессильно протянул прокурор. – Ты снова сорвал аплодисменты.

Он бросил мимолетный взгляд на судью. Тот едва заметно пожал плечами и, вооружившись молотком, дважды ударил им в подставку и дважды же прохрипел:

– К порядку!..

Глава 26

Московская область

Печку-голландку Катала любовно называл камином. Он закрывал поддувало и открывал топку. Тогда и тяга оставалась хорошей – до настоящего каминного гуденья, но без жара горна, и пыл от горящих поленьев распространялся по всему дому равномерно, мягко.

Каталин сидел на вязаном коврике, скрестив ноги и неотрывно глядя на завораживающие языки пламени; оно поглощало поленья и рождало тепло, выбрасывало через трубу дым и хлопья сажи. Все просто, но в то же время загадочно. А вообще, глядя на огонь, хочется гнать от себя все мысли.

В городе он задержался не больше, чем на неделю. И там часто вспоминал и «коварный вопрос» адвоката Николаева в далеком Фумбане, и свой ответ. Его же слова имели, несомненно, магическое свойство – так хорошие стихи западают в память, не обременяя ее. Наверное, все дело в том, что он рассказывал о своем доме, рассказывал с нескрываемой любовью. Поначалу робкие его слова набирали силу, распускались, как распускаются утром цветы.

Катала улыбнулся. Он повел головой в сторону двуспальной кровати. Покрывало на ней уже теплое, и будет оставаться таким до утра, пока отдает тепло печка. Но если не убрать его, то под ним одеяло и простыня останутся холодными, ледяными, как сильно ни топи печку. Он любил этот странный контраст. С неповторимой улыбкой на лице он откидывал одеяло и ложился в ледяную постель. Накрывался таким же холодным одеялом и, дрожа всем телом, ждал, когда его окутает тепло. И с каждым мгновением дрожь отступала, ее частота становилась все реже, пока не сходила на нет. И он скоро окунется в подзабытое ощущение, а пока…

Обязательно нужно проверить клубни георгинов в погребе. Они хранились в ящиках и картонных коробках, засыпанные сосновой стружкой. Он не хотел знать точно, почему его раз и навсегда очаровали эти цветы, как не хотел знать «формулу любви», ты любишь или нет, все просто. И все же причина лежала на поверхности. Он не полюбил бы их, если бы они вырастали «ниоткуда», из однажды оброненного или посаженного зернышка, луковицы или клубня. Он подразумевал хаотичное размножение, где чувствам не было места, лишь жестокая борьба за выживание, за место под солнцем. Собственно, с такими же чувствами можно наблюдать этот процесс. Ему нравился уход, забота о георгинах. Их нужно высадить, срезать увядающие бутоны, подкармливать землю вокруг, оставлять под кустами ковер газона, чтобы куст гармонировал с природой, а не смотрелся на долыса прополотый земле зацветшей картофельной ботвой. Осенью ему приходилось делить клубни, чтобы на следующий год цветы снова выросли крупными, сильными, красивыми. И главное – сохранить клубни до весны. В общем и целом Катала видел в этом превращение кокона в бабочку. И всегда эти цветы дарили разное настроение. Порой грусть, но не тоску. По-разному, в общем.

Он вдоволь насладился теплом, игрой огня и встал, не в силах сдержать зевоту, с пола. Опять же, в предвкушении «предсонной пляски», улыбнулся.

Микроавтобус марки «Фольксваген» остановился, как только сноп света вырвал из темноты дорожный знак, обозначающий населенный пункт. Водитель, казавшийся новичком, развернул «фолькс» и, объехав желтую автобусную остановку, поставил машину в десятке метров от железнодорожного пути; минуту назад по нему прогрохотали в два конца грузовые составы, оставляя за собой удушливый запах дыма и запрещающие огни семафоров.

Прошла минута, другая. Пассажиры микроавтобуса привыкали к тишине, которая буквально обрушилась на них после полуторачасового непрерывающегося рокота мотора и убаюкивающего шума под днищем машины. Их, не считая водителя, было четверо: трое мужчин и одна женщина. Они были одного цвета кожи – черного. Исключая водителя.

– Переоденьтесь, – тоном, не требующим возражений, распорядилась женщина. Она была старшей в группе, и мужчины не смели перечить ей.

Шторы в салоне машины были задернуты, так что свет в салоне не выдал их приготовлений. Точнее, не выдал бы: машины здесь были редкими гостями. Дачный по сути своей поселок в это время года пустовал. За исключением пары-тройки домов. Четвертый от полотна дом казался сказочным среди безжизненных с потухшими окнами. Он был жив. Пульсировал, источая тепло. На него, чуть прищурив глаза, посмотрела негритянка, при этом она потянула носом воздух.

Она еще раз проверила содержимое сумки. Стеклянная бутылочка с сероватым порошком надежно запечатана пробкой и стянута для надежности проволокой. Плюс еще одна бутылка, только с мутноватой жидкостью. В сумке нашли себе место куриные лапы и хранящаяся в герметическом пакете кровь, а вернее, кровавая вода, уже начавшая отдавать душком. Но этот факт жрицу не смутил: для обряда годилась и вовсе протухшая сукровица, от этого не проиграет даже жертва. Ее губы тронула зловещая усмешка.

Она была симпатичной. Если не сказать, красивой. Полные чувственные губы и выразительные глаза придавали ей сходство с джазовой певицей Шаде. И ей был к лицу и этот «шутовской наряд» – красная безрукавка, надетая на голое тело, и черные шаровары, и тот, что она скинула и аккуратно упаковала в широкий фирменный пакет из супермаркета: брючная пара а-ля Кондолиза Райс.

Водитель не заглушил двигатель, и печка нагнетала в салон теплый воздух, который внизу у двери был обжигающим.

Мужчины натянули поверх джинсов шаровары, походившие на хакамы – штаны-юбки в айкидо. Стянув свитера и майки, они теплые куртки надели также на голое тело.

Вроде бы все готово. Они перед совершением культового обряда придержались местного обычая: посидели на дорожку, то есть подчеркнули это минутной готовностью, которая выразилась в пугающей неподвижности.

Наконец из тайника в боковом сиденье один из африканцев извлек холодное оружие, и все четверо вышли из машины.

Поздний вечер. Звезд на небе высыпало – и всему человечеству не счесть. Где-то в середине поселка гавкнула собака, ей поочередно ответили еще несколько псин: поселок на замке.

Они черными тенями прокрались к четвертому от полотна дому. У него нет собаки. Они знали это наверняка. И он сейчас один.

Они действовали примитивно, оттого ошибки в их работе были исключены. Жрица, перекинув сумку, сработанную из грубого материала, постучала в дверь. Так действовала и Мамбо. Мужчины затаились за высоким крыльцом. Как Леонардо и Кимби когда-то.

Она постучала в дверь еще раз – настойчивее, громче. Прошла минута – долгая, как сон, и наконец за дверью послышались шаги.

Вряд ли он спросит «кто там?» – он чувствует себя в безопасности. Что ему может грозить в деревенском доме?

Катала отодвинул кровать от стены в несколько приемов, вынося сначала один край, потом другой. Он был упрямым и не стал убирать тяжеленные пружинные матрасы, вытягивающие под двадцать килограммов. Подцепив отверткой край крышки, он сдвинул ее в сторону, посветил внутрь фонарем. Главное, чтобы мыши не сожрали клубни или ондатры, которые порой заходили, как к себе домой, в сени. Но клубни остались нетронутыми. А вот пакетики с отравой исчезли. Равно как и грызуны, улыбнулся Катала. Года два назад он хранил в тайнике ружье, которое давало ему чувство относительной безопасности. Оно же и напрягало. Он подсознательно прислушивался, в каждом шорохе ему мерещилась опасность. И все тревоги испарились, едва он избавился от оружия.

Температура в погребе была плюсовая. Может быть, три градуса, определил хозяин. Идеальная температура как для клубней, так и для трупов. Как в морге.

Стук в дверь оказался настолько неожиданным, что Катала вздрогнул и резко выпрямился. Невольно втянул голову в плечи, как если бы находился в подполе, где над головой нависают половые доски, покрытые изнутри толстенным слоем пыли и тенетами.

Он выругался. Поперхнулся нервным смешком. Напугался стука. Кого там черт принес? Ответ был прост: кого как не «условного» соседа, который жил за пять дворов отсюда и присматривал за домом Каталина.

Он не сразу откликнулся на стук; в горле застряло «деревенское» «иду!». Он позволил себе полминуты размышлений, и начались они с того, что он обозвал себя дерганым. Все же сказались жаркие дни в Африке, и дергаться он начал на камерунской таможне. Его грубое внутреннее чутье, которое большей половиной торчало в будущем, успокаивало его: «Не ссы, все будет путем. Плохо будет потом». В общем, чем дальше в лес. А вообще ситуацию на таможне держал под контролем Нико. Катала лез на рожон: «Дайте мне скрипку! Щас сыграю!», а Нико держал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. А как он сыграл! Звуки «му» до сих пор стояли в ушах. Катала в любой момент мог насвистеть каприччо Нико Паганини. А дальше – как по заглянцевавшейся лыжне: похищение, погони, перестрелки. Что еще нужно для хорошего времяпрепровождения? Настоящее приключение.

«Мое самое громкое задание».

Катала даже подумывал нагрянуть в офис Николаева, оторвать его от дел, спросить, что он думает насчет поездки в Африку. Повод даже придумывать не надо: контрабас-то украли. Надо найти.

Повторный стук в дверь, и Катала, перемахнув через кровать, прошел через кухню к входной двери, оттуда – в сени.

Если непрошеные гости рассчитывали на подобный эффект, то они не просчитались.

Катала застыл, увидев перед собой негритянку – в российской глубинке, где даже белых день ото дня становится меньше. Он был не в состоянии пошевелиться, но вдруг рванул из сеней в кухню. За ним метнулись две тени. Катала натурально забился на кухне – наткнулся на стул, отбросил его в надежде попасть в преследователей, швырнул со стола хлебницу. И рванул в большую комнату, проход в которую был загорожен кроватью. Невысокий Катала наскочил на высокую спинку кровати, перегнулся через нее, не глядя двинул ногой в насевшего на него негра. Вырвался из цепких лап второго и перелез-таки через заграждение. А дальше его буквально заманил просвет между стеной и кроватью – пыльный, замусоренный, ставший усыпальницей для бабочек и мух. Так влетают в капкан звери. Он видел разверзшуюся перед ним пасть подпола, но остановиться уже не мог. Он влетел в проем одной ногой и едва не сломал другую. Приземление оказалось настолько болезненным, что у Каталы зашумело в голове, а к горлу подкатил тошнотворный комок.

Эти трое походили на спецназовцев. Номер первый, воспользовавшись незавидным положением Каталина, набросил ему на голову мешок и туго стянул концы. Второй заломил ему руки за спину, а номер три стянул их капроновым хомутом.

Все. Каталу спеленали, как муху. Он не мог сопротивляться. Каждой клеткой почувствовал, каково барану, над которым завис жертвенный нож.

Его распластали на полу. Его бешеный пульс ощущали две пары крепких рук. Но ни одного стона не вырвалось из его груди. Он снова забился, когда по приказу жрицы ее помощник стал двигать кровать в центр комнаты. Он задыхался в мешке, его убивали образы: кровать превратилась в гроб, скрипящий по половицам, а в гробу Мамбо с раскроенным черепом, готовая уступить место ему, человеку, который до мелочей изучил морщинистое лицо смерти.

Он не видел. Но все слышал. Вот на пол полетел один матрас, потом второй. Тяжелые, зараза, одно мученье с ними. Вот их затолкали в дальний угол комнаты. Теперь кровать превратилась в настоящее ложе, одр, на который Каталу, как тряпичную куклу, бросили два здоровенных негра. Руки ему оставили связанными, а вот мешок с головы сдернули. При ярком свете лампы он отчетливо разглядел лицо негритянки… и не заметил на нем ни одной морщинки. Почему? А… Глюки.

– Меж светом и тьмой останься собой, – раздельно произнесла она низким грудным голосом, приступая к обряду.

На груди Каталы жрецы разорвали рубашку. Острый нож перерезал ремень. Когда его ноги оказались в железных лапах третьего, он полностью перешел во власть жрицы.

В нос ударил резкий запах; он усилился, когда жрица, обмакнув куриную лапу в зловонную жижу, провела ею, как кистью, от шеи до паха жертвы. И еще одно движенье – от одного плеча до другого. Она начертала на его теле крест. И еще раз обозначила его, надавливая на лапу, когти которой оставили на теле Каталы глубокие ссадины.

Он смотрел на жрицу, на появившийся флакон в ее руках. Знакомый флакон, с серым порошком внутри. Язык резал один-единственный вопрос, повторяющийся бесконечно: «Что там? Что там?» Он знал ответ. Потому что однажды слышал его. И отвечала ему женщина, удивительным образом похожая на эту.

«Из чего состоит твой порошок?»

«Из печени рыбы-смерти…»

«Которая содержит тетродотоксин. И этот компонент состоит на первом месте для создания зомби».

«Из жабы-аги и жалящего червя…»

«Эта тварь ядовита на всех жизненных стадиях».

«Датура…»

«Дурман. Вызывает галлюцинации. Хорошая витаминная добавка к ядам рыбы-смерти и покусанной червем жабы».

Но ведь Жевун остался жив!

Но он сумел воспользоваться личным противоядием жрицы.

И снова он забился в руках жрецов-мужчин, когда первая порция ядовитого порошка потекла ему на грудь.

Жрица смешала кровь и порошок на его груди другой куриной лапой, и полученная смесь закипела, как перекись в ране. Катала на коже чувствовал, как гремучая смесь проникает в него через каждую раскрывшуюся пору. И он смотрел на страшное месиво с таким напряжением, что его глаза были готовы вылезти из орбит.

Потом он вдруг резко расслабился – только сердце работало на износ, и дыхание вырывалось из его груди с прежней частотой.

– Давай, сука, давай, убивай меня! – выкрикнул он с новой силой и тщетно напрягая мышцы. Нет, он не ждал, что жрецы тоже ослабят хватку. Разум уступал место инстинкту. Он походил на бесноватого, которого злой дух держал на коротком поводке и отпускал, когда самому нужно было перевести дух.

Катала не знал точно, жжет ли ему грудь ядовитая смесь или сжигает его огонь, разгоревшийся внутри.

«Вторая бутылка… Вторая бутылка…» – вертелось у него в голове до тех пор, пока она не осознал: он смотрит и видит в руках жрицы вторую бутылку. Что в ней? Противоядие? А может, в ней заключена чья-то душа?

Один из жрецов сильно надавил ему пальцами на щеки, так сильно, что его пальцы стали распорками, и Катала уже не мог открыть рот, разве что беспомощно двигать губами. Раздался звук, который невозможно перепутать с любым другим: так вылетает пробка из бутылки, поддетая пальцем. Несколько мгновений, и на своих горячих губах Катала ощутил холодное горлышко бутылки. Еще мгновение, и рецепторы познакомили его с новым вкусом. Он хотел было выплюнуть влагу, попавшую в рот, но жрец неожиданно отпустил пальцы от его щек и жидкость беспрепятственно хлынула в горло.

Что? Что это за фигня? Зачем она мне? Кого из меня делают, кадавра?

В голове Каталы помутилось. Он умирал. Увидел четкую границу, грань между этим миром, который терял, и тем, куда он стремительно проваливался. Он отчетливо понял, что именно он теряет – себя. Он терял свою память. Хранилище своих снов, вместилище образов своих родных, близких, врагов, друзей. Он терял все. Не сразу. Он будто шел по дороге в никуда, а из прохудившегося мешка за его спиной падали на землю его воспоминания. Падали и пропадали. Земля поглощала их с жадностью, как капли долгожданного дождя. И нет сил обернуться и посмотреть назад. Есть слезы, которые текут по щекам. Но есть надежда, что упавшие на землю вспоминания дадут всходы. Не ему собирать урожай, но кто-то обязательно соберет его. Помянет…

Страшно. Страшно…

Свет померк перед глазами Каталы, собравшись сначала в яркий квадрат, который разбился на бесчисленное множество искр. И темнота накрыла его.

Николаев не рассчитал высоты дверного проема и ударился о притолоку головой. Ему понадобилось не меньше минуты, чтобы прийти в себя. Пока у него звенело в голове, Живнов прикрепил на стену афишу, на которой были изображены гости Каталы в африканских нарядах. «Обряды вуду вживую!» «Два часа ужаса!» «Леденящие кровь сцены из магического ритуала!»

– С этим он вряд ли поспорит, – бросил под нос Жевун.

Он склонился над люком в подпол и вгляделся в серое лицо хозяина дома.

– Не замерзнет он? – спросил Нико, присоединяясь к товарищу. Он шел на поводу у Жевуна, но отговаривать его не имел права. Ему пришлось стать соучастником жестокого розыгрыша, чтобы контролировать ситуацию. Страсти улеглись, но кто знает, как глубоко проросли их корни? Но была еще одна причина, по которой адвокат не стал мешать Живнову. Он еще помнил обидный монолог Каталы:

«Божко, твой задолбанный серб Божко, сделал всего одну виолончель, так, да? Ее только называли безголосой, на самом деле голос у нее был. Он сводил скулы, поднимал волосы дыбом. Он походил на вой ветра в водосточной трубе и плеск воды в ливневом стоке с чугунной решеткой-мембраной. Вот именно за это ты полюбил ее. Для тебя этот инструмент был больным ребенком… Был. Но теперь его нет. Грязные ниггеры разломали его и бросили в огонь, разогрели на твоей безголосой виоле чайник».

Только сегодня Нико отреагировал:

– Вот ты и доигрался на моем инструменте.

– Мы можем идти? – спросила актриса.

– Да, – не оборачиваясь, ответил Жевун. – Ждите нас в машине.

Он поднял с пола одеяло; чтобы укрыть им Каталу, ему пришлось лечь на пол.

– Езжай, Нико, – предложил он адвокату. – Я здесь останусь. Вдруг кадавр воды попросит.

Он проводил гостей, сел в кресло, развернув его к окну, и незаметно для себя задремал.

…Чьи-то быстрые шаги прошелестели над головой. Затишье – и снова торопливый бег. Сколько уже так продолжается? И кому принадлежат эти дорожки шагов? Неужели мышам или крысам. А вдруг это ондатра?

Катала открыл глаза и ничего не увидел. Вокруг стояла такая плотная темнота, что ее можно было собирать руками. Он даже вытянул руку – но тотчас отдернул ее, наткнувшись на доску. Заколотили в гроб? И уже опустили в могилу?

У Каталы появилось необоримое желание накрыться одеялом, натянуть его до подбородка и надышать под него теплого воздуха. Что он и сделал, ничуть не удивившись. Только надышать не получилось: он лежал не на матрасе, а на голой земле, оттого и продрог. Он с трудом вылез из погреба и на кухне в первую очередь глянул на себя в зеркало. У него волосы на голове встали дыбом: его лоб рассекала красная полоса, такой же кровавый шрам разделял щеку, задевал подбородок. Зачем меня исполосовали? – задался он вопросом, еще не осознавая, что способен мыслить, но главное – он помнил, что с ним случилось накануне. Пусть смутно, и все же. Он отступил от зеркала, и шрамы исчезли. Они переместились на его шею, плечи, грудь. Что за чертовщина? Он тронул рукой лоб, но никаких повреждений на нем не было и в помине.

Надпись.

Кто-то сделал надпись на зеркале, и она проецировалась на его отражение. Вот в чем дело.

Но кто оставил надпись?

Он бы понял это, если бы его под утро оставила подруга, написав помадой на зеркале свой номер телефона или там слова благодарности. Но вчерашними гостями у него были четверо африканцев.

Что за чушь?

Он отошел к самой двери и на расстоянии сумел прочитать короткое сообщение. И подпись.

«Мы в расчете. Вчера ты наглотался дурмана, и тебе лучше всего сегодня на улицу не выходить. Жевун».

«Теперь нас двое». Он широко улыбнулся. Главное, жизнь продолжается. Он не начал новую жизнь, в которой он, возможно, был бы равнодушен к цветам.

Утро застало его на пороге дома: грязного, усталого, но счастливого.

1

По информации Министерства внутренних дел РФ.