Книга: Обман



Обман

Анна Бялко

Обман

Моя жизнь кончилась. Не вчера, не внезапно, совершенно без всяких трагедий, потерь, потрясений и прочих ударов судьбы. Просто взяла и кончилась. Утекла незаметно сквозь пальцы, словно струйка сухого песка, распылилась в пространстве, рассеялась по ветру. Осталось лишь неприятное ощущение прилипших к ладоням песчинок и сухое покалывание в кончиках пальцев.

Это потому, что я-то еще живу. Вот так: жизнь кончилась, а я живу. И, по мнению всех окружающих, у меня это крайне неплохо выходит. Более того, все они, независимо от степени близости знакомства, дружно завидуют моей прекрасной жизни, постоянно осведомляясь, каким путем мне удалось добиться таких потрясающих успехов на жизненном пути. И бесполезно рассказывать, что добиваться мне не пришлось, и я ни за что не билась, потому что биться вообще ни с кем не умею. Я даже собственной домработницы боюсь. Она ходит ко мне два раза в неделю вот уже несколько лет, и мне до сих пор перед ней неудобно. Почему, в самом деле, посторонний человек должен убирать за мной по углам? Тем более, что я все равно не работаю...

Да и убирать-то почти нечего. Сын далеко, муж дома почти не бывает, а я... То немногое, что я насорю, я в состоянии убрать самостоятельно, что чаще всего и случается. Более того, я обычно стараюсь убрать за собой именно к приходу домработницы, потому что нельзя, чтоб чужой человек видел бардак. Так меня научили с детства. А потом все четыре часа, пока она возится в доме, налаживая мое несуществующее хозяйство, я тихо сижу в углу у себя в комнате, стараясь ей не мешать, и очень радуюсь, когда она уходит.

Домработницу нанял муж. Он убежден, что мне нужна помощь по дому, а потом – так положено. У всех есть домработницы, значит, и нам тоже надо. Я уверена, он даже платит ей больше, чем кто угодно еще.

У меня замечательный муж. Нет, серьезно. Если ради забавы взять и попытаться нарисовать этакий воображаемый эталон мужских достоинств, воплощенный в конкретной личности, эта самая личность окажется очень похожей на него.

Мы с ним ровесники. И то, что мне – в мои тридцать шесть – кажется концом существования, для него, безусловно – самый расцвет. И жизни, и карьеры.

Мой муж Валентин Сергеевич Волковицкий, доктор экономических наук, – крупный деятель так называемой «сферы экономики и финансов». Он кого-то консультирует на самом верху, чуть ли не в совете министров (не даром, естественно), читает лекции аспирантам в какой-то школе экономики (тоже не за спасибо), и кроме того, немножечко шьет. Или кроит. То есть выкраивает – у него своя фирма. И если про Совет Министров и школу экономики я еще могу что-то в общих чертах понять, то чем он занимается в своей фирме, для меня полная загадка. Даже не потому, что я такая дура, а потому, что мне отчего-то не хочется это понимать. Как-то там оно... не совсем чисто. Или совсем не чисто, но это не имеет никакого отношения к дивному образу моего мужа.

Образ тем более дивен, что редко является глазу. И в этом нет ничего странного, потому что когда у человека много работы, на домашних его уже не хватает. Тем более что и домашних-то этих – раз-два и обчелся. И даже двух теперь не набирается.

Справедливости ради, пока Митька – наш сын – жил здесь, в Москве, все было гораздо лучше. Валя и тогда много работал, но по вечерам приходил домой в разумное время, общался с сыном, уделяя что-то и на мою долю, и все выходные проводил с семьей. Бывало даже такое, что мы все вместе куда-то выбирались, жарили шашлыки, устраивали экскурсии и один раз даже играли в пейнтбол. Без чего, впрочем (я имею в виду пейнтбол), я согласна обходиться всю оставшуюся жизнь.

Но когда Митьке исполнилось четырнадцать, Валя решил – и я, подумав и поплакав, с ним согласилась, – что мальчика нужно отдать учиться за границу. Была выбрана частная школа в Швейцарии – столетняя репутация, всемирная известность, элитная клиентура и полный пансион, и вот наш ребенок, в смешных зеленых штанах по колено и полосатых форменных гольфах, канул за ее воротами на долгие четыре года.

Нет, он, конечно же, приезжает к нам на длинные летние каникулы. И мы, особенно я, навещаем его на коротких каникулах или праздниках. И ему, справедливости ради, там хорошо. У него есть друзья, он уже отлично болтает на трех языках, и учат их там всерьез. Только я все равно не могу отделаться от ощущения, что меня обокрали. И мне кажется, что я совсем уже Митьке не нужна. Глупо, потому что он тоже по мне скучает, и мы перезваниваемся, и вообще мальчик уже большой, ему и надо привыкать к самостоятельной жизни, вот только, только...

Наверное, это потому, что Митя – мой единственный, ранний и очень нужный ребенок. Так получилось, что я всю жизнь была для него и вокруг него, а он соответственно – со мной.

Мы с Валей поженились очень рано, когда нам было, страшно вспомнить, по девятнадцать. А знакомы были и того больше, с десятого класса. Именно в десятом к нам в класс пришел новенький, смешной такой парень весь в веснушках, в очках и с лохматыми темно-рыжими вихрами. Я сидела за первой партой, а моя подружка Ирка как всегда опаздывала на первый урок. И этот новенький с девчачьим именем Валя нагло уселся на ее место, и согнать его оттуда уже не было никакой возможности. И он так и таскался за мной, как приклеенный, весь последний школьный год. И к концу этого года я к нему настолько привыкла, что когда мы поступили в институты – он на экономический факультет МГУ, а я в Историко-архивный на отделение искусствоведения, – я с ужасом поняла, что мне его не хватает.

Впрочем, Валька не собирался никуда исчезать. Он стоически продолжал заполнять своей персоной каждый обоюдно-свободный момент, а поскольку среди моих сокурсников парней, а уж тем более конкурентоспособных, было совсем не много, на третьем курсе мы благополучно поженились.

И жили долго и счастливо, и умерли в один день... Смешно, но жили мы действительно счастливо, несмотря ни на что. Денег не было, жить было негде. Сперва мы ютились в комнатушке, больше похожей на чулан, смежный со спальней его родителей, потом, когда родился Митя, образовалась комната в коммуналке, потом возникла кооперативная двухкомнатная квартира. Тогда Валька уже окончил институт, защитил диссертацию и стал зарабатывать. Он почти сразу стал много зарабатывать, время было такое, и профессию он выбрал правильно – всегда умел выбирать.

А я с рождением Мити ушла в «академку», прямо с пятого курса. Обидно было ужасно, диплом был вот-вот, рядом, и учиться мне было интересно, хотя как раз в моей будущей профессии практического толку не предвиделось никакого. Но Валька считал, что ребенок важнее всего, и я согласилась. И просидела с Митей почти полтора года. Но институт я потом все-таки закончила, невзирая на мужнино неудовольствие, – вот вам, кстати, пример борьбы. А потом снова сидела дома. Во-первых, потому, что Митька много болел и его нельзя было отдавать ни в какие сады, а во вторых – из-за предсказанной профнепригодности. Не меня, а собственно профессии. Хотя училась я хорошо, диплом сделала интересный, и можно было даже в аспирантуру подавать. Но Валька опять сказал, что ребенок важнее всего, раннее византийское искусство (моя дипломная тема) среди рассвета перестройки все видали в гробу, и чтоб я не валяла дурака. Жизнь, как говорится, коротка. И хотя искусство вечно, в схватке всегда побеждает жизнь. Тем более, что денег, как я уже говорила, нам хватало.

И даже лишние оставались, если честно. Квартира, машина, еще машина, опять квартира. Вот эта самая, кирпичный дом с монолитом, потолки и арки, балкон и эркер, большая гостиная-салон, две спальни и кабинет. Кухня, холл и два сортира. Евроремонт, конечно.

Мне, правда, удалось все-таки вовремя вмешаться в процесс евроремонта, благодаря чему квартира осталась местами похожей на человеческое жилье, хотя, конечно, какие-то черты европейского отеля трехзвездного уровня в ней все равно присутствуют. Наиболее это заметно в холле-прихожей и салоне.

Но я там редко бываю, особенно теперь. Раньше мы с Митькой и его приятелями играли там на просторе в салки и жмурки, а теперь только два раза в год устраиваются приемы для Валькиных нужных людей, и для этого подобный интерьер как раз идеален.

Я же в основном живу в спальне. Тут стоит старая прабабушкина мебель – не дала ее заменить, стены не покрашены по новой дурацкой моде, а поклеены уютными зелеными обоями, и лампа настоящая, с абажуром, а не вделанные в стенку «споты». И, конечно, книжки. Валька после переезда и ремонта пытался их изгнать, говоря, что пыль и вообще нарушает единство стиля, но тут я уперлась насмерть. И книжки остались при мне. Часть – поновее и покрасивее – мы после отселили в кабинет, туда Валька иногда водит каких-то людей для разговоров, но большинство живет тут, со мной, в прабабушкином же книжном шкафу.

Валька долго высмеивал мое мещанство, но я не сдавалась. А после Митькиного отъезда он вообще перебрался спать в бывшую детскую, говоря, что так лучше – он приходит поздно, и не будет меня будить. Конечно, лучше – я не узнаю, когда именно он вернулся и какими духами от него пахло на этот раз.

Как будто я не знаю, что у него есть баба. Бабы. Любовница – мерзкое слово, я его не люблю. Да это у него, пожалуй, и не любовница. Несмотря на всю мерзостность, понятие «любовница» требует какого-то постоянства, а этим тут не пахнет... Секретарша. Каждый раз другая. Референтка, профурсетка – я не вникаю, мне уже все равно.

Мне честно все равно. Я ни разу Вальке ничего не сказала. И я даже довольна, что он спит в другой комнате, а то, пожалуй, пришлось бы говорить. Потому что светски молчать и делать вид, что все нормально, я могу, а ложиться с этим в постель – нет. Пришлось бы говорить, Валька, как джентльмен, стал бы отпираться, а никаких прямых доказательств у меня действительно нет, он все-таки умный мужик, ну и началось бы... Гадость. Нет, суда нет – и не надо, и очень хорошо.

Кроме того, я на самом деле легко могу без этого обходиться. Меня, в общем, это как-то утомляло последнее время. Кстати, когда это было? Митька еще не уехал, значит, год, нет, больше... Неважно. В конце концов, мы женаты почти двадцать лет и знаем друг друга до глубже костей, и никакой тени романтики, кроме привычки, давно уже не осталось. А гимнастикой можно заниматься в фитнес-клубе.

Конечно, Валька нормальный мужик с нормальными потребностями, так что я на него не обижаюсь. Глупо как-то было бы.

Чего мне действительно жалко, так это, пожалуй, той дружбы, которая между нами была. Потому что в той же постели мы могли, обнявшись, долго-долго разговаривать обо всем на свете, и это было гораздо интереснее, чем то, за чем, собственно, ложатся в постель. И это тоже куда-то ушло. То некогда разговаривать, то незачем, потом, как я понимаю, он уже не все мог мне рассказать, а потом говорить стало не о чем. Последний год при встречах мы обмениваемся короткими «как дела» и сведениями о Митькиной жизни, в зависимости от того, кто последним общался с сыном по телефону. Деньги Валька переводит на мою кредитку, не обсуждая, расходами в нашей семье давно никто не интересуется, так что общих тем для беседы практически нет. А еще иногда он спрашивает о моем здоровье и узнает, не нужна ли мне вторая домработница, от чего я решительно отказываюсь.

Нет, я предпринимала какие-то попытки борьбы за свое семейное счастье. Хотя довольно глупо бороться даже не с тенью, а просто с отсутствием человека. И потом, я же не с ним собиралась бороться. И вообще непонятно – с кем?

Но я старалась. Я честно изображала из себя всю такую красивую и изящную к его приходу. Беда в том, что когда приход реализовывался, всем было ни до чего. Потому что когда муж приходит в два ночи, даже если на самом деле с работы, а жена хороша как никогда в изящном наряде и с макияжем, то, что бы ни писали на эту тему женские журналы, это глупо. Лучше честно притворяться спящей.

С обедами было примерно то же. Я готовила еду (я хорошо готовлю, без дураков) и ждала мужа с обедом, но опять же, среди ночи – какой обед? Даже ужин никому не нужен. И получалось, что я готовлю сама себе, а это еще глупее. Тогда я перестала готовить, и когда Валька как-то раз внезапно вернулся домой к семи, жрать было нечего. В холодильнике уныло жили продукты для завтрака – апельсиновый сок, йогурты и яйца. Потому что он дома только завтракает, а я вообще почти ничего не ем. Ну и, конечно, Валька, отметя мои горячие предложения сварить кашу из топора, поехал ужинать в ресторан. А я осталась дома с яйцами. Теперь уже даже не вспомнить, почему, собственно, я не поехала с ним, но это уже и неважно.

Собственно, и с домработницей то же самое. Я действительно не убираюсь в доме – для кого? Для себя – мне это не нужно, я могу жить в пыли, а больше в доме никого нет, потому что по ночам все равно темно. Но раз меня напрягает вытирать пыль, считает Валя, пусть будет домработница. Ну, пусть будет, она мне почти не мешает, я ее вынесу, а ему так спокойней.

У меня была еще одна убогая попытка в этой жалкой борьбе. Как-то под весну меня что-то дернуло, я позвонила в турбюро и заказала нам на выходные билеты в Париж. В пятницу туда, в воскресенье обратно, и гостиница на бульваре Сен-Жермен.

Мы с Валькой как-то были в Париже, лет пять назад, нет, уже больше. Это была не первая поездка за границу, но тогда нам впервые удалось поехать вдвоем – Митька остался с бабушками. На нас тогда что-то нашло – от непривычной свободы мы ошалели, бродили по городу, держась за руки, как дураки, плавали по Сене на кораблике и целовались под мостом. Мне удалось затащить его в музей, и я рассказывала ему про искусство Ренессанса, а он слушал меня, открыв рот. Стояла ранняя осень, каштаны были в золоте, цвели розы. Ну вот, я почему-то и подумала, а может...

Валька даже сначала не возражал. Удивился, конечно, поднял бровь, но не возражал. Счастье длилось час. А потом он вспомнил, что на выходных у него совещание, заседание, консультация... Предложил перенести на следующие, а там случился праздник, потом не было билетов, потом... Потом мне уже было ничего не нужно. Я не борец. Можно было, конечно, напрягшись, все это превозмочь, но мне так не надо. Если бы он сам вспомнил... Но все – свободные люди в свободной стране.

В условиях этой полной и ничем не ограниченной свободы можно было бы, наверное, заняться какой-нибудь деятельностью на пользу обществу, но я, честно говоря, не могла себе ничего придумать. То, что я знаю, люблю и умею, я и так делаю – для себя. Больше это не нужно никому. Я прочла миллион книжек, выучила итальянский язык и побывала в тысяче музеев. Здорово было ходить туда с Митькой – ему интересно, и я чувствовала, что училась не зря. Но я и без Митьки уже ездила куда-то – одна. Не так здорово, но все равно приятно. Хотя работой это трудно назвать даже с натяжкой. У меня иногда руки чешутся, и слова рвутся на бумагу – каких статей можно было бы написать! Но писать статьи по искусству самой для себя – даже не идиотизм, а просто диагноз.

Настоящих подруг у меня нет. Впрочем, ненастоящих тоже. Школьно-институтские приятельницы как-то позатерялись в ходе времен, возможно, отпугнутые неудержимо растущим Валькиным благосостоянием, а новых уже не завелось. Жены нужных людей, перед которыми я блещу интеллектом на тех приемах, куда по статусу положено приходить с супругой, почему-то не вызывают желания знакомиться, а тем более дружиться, с ними поближе. Впрочем, со стороны я, наверное, тоже противная – воображаю из себя невесть что, подумаешь, искусствовед. Так меня всем представляет Валька: «Моя жена Арина Николаевна, искусствовед».

Пару раз я делала попытки организовать себе какое-то дамское общество, для чего ходила в фитнес-клуб и салон красоты. Но, честно говоря, это еще хуже, чем на приемах. Там хоть иногда встречаются люди, с которыми можно разговаривать, не надувая нос и не растягивая гласных. «Ну, вы понима-а-ете-е...» Кроме того, гимнастика и прочие упражнения, как я уже упоминала, не моя стихия. И мазать лицо серыми глинами с альпийских высокогорных лугов по восемьдесят долларов порция – не моя стезя. Может, конечно, кожа лица потом и светится, но кто ж ее видит?

– Тебе надо просто что-то изменить в жизни, – сказала мне как-то знакомая, старший менеджер в бутике, где я иногда покупаю тряпки. Цены там просто неприличные, поэтому над каждым клиентом трясутся, как над родным, поят кофе с пирожными и беседуют за жизнь. И милая Наденька изо всех сил старалась меня утешить, когда я, как дура, отчего-то расползлась на жалостливые причитания по принципу «жизнь не удалась».

– Это у всех бывает, просто такой период, кризис среднего возраста. – Она назвала это по-английски, «middle life crisis», звучало прелестно и убедительно. – Надо что-то изменить, а потом все опять будет хорошо.

В знак признательности и стремления к переменам я купила у Наденьки дорогущую сумку, которая отличалась от моей предыдущей наличием лишнего внутреннего кармана, а по пути домой пыталась применить совет к собственной жизни.



Поменять работу я не могу за неимением таковой. Поменять мужа тоже проблематично: во-первых, не на кого, во-вторых, это ничего не изменит, а в-третьих – у Мити должен быть отец. Можно, конечно, не менять мужа, а просто уйти от него, жить одной, но – какой смысл? Я и так живу практически одна. Кроме того, с Вальки станется, он может при разводе и ребенка отсудить. Ребенок, конечно, все равно в Швейцарии... Да нет, это маразм какой-то.

Поменять место жительства, конечно, было бы можно, Валька даже говорил как-то мельком что-то о загородном коттедже, но еще один евроремонт я не вынесу. Машину Валька мне поменял в прошлом году, а смена более мелких предметов погоды не делает.

Можно, конечно, завести любовника и поменять его. Но опыт показывает, что возни будет много, а толку чуть. Плавали, знаем.

Да-да, все так. Плавали-плавали. У Вальки есть заместитель, Гриша, такой симпатичный мужик, чуть помладше меня. Неженатый, между прочим. Или разведенный. Валька сам мне сказал, все сетовал, что у меня подруг нет, а то могли бы познакомить. Мы с Гришей периодически встречаемся на всяких их швайнфестах, и, честное слово, я ему всегда радовалась, как родному, без всякой задней мысли. Милое открытое лицо, и разговаривать с ним можно. В разговоре он случайно обмолвился, что часто бывает по делам недалеко от нашего дома. И я позвала его заходить. И он как-то зашел.

Все было очень мило. Оказывается, я необычайно красива и чертовски умна. Он давно на меня смотрит и боится открыть рот. Он и подумать не может, Валя ему как брат, но я так хороша, что...

Да, Господи, мне не жалко. Я, как говорится, не облезу. Валя, думаю, тоже. Он для начала ничего не узнает, тем более не облезет. И очень удобно, что Гриша работает под ним, на всякий случай: не столько мою репутацию будет беречь, сколько свою карьеру.

А по сути... По сути – ничего. Ласковый мальчик, очень старательный, очень умелый, но как-то все это... Пусто. Телу хорошо, спору нет. И глаза потом светятся, и волосы вьются, а на душе пустота. Даже не противно, а просто все равно, как на сеанс массажа сходить.

Гриша приходил еще пару раз. Честно говоря, его было жалко. Почему-то казалось, что я его использую, забираю у него что-то, что ему очень нужно, а мне вовсе нет, а взамен ничего не даю. Хотя тут-то как раз все было по-честному. Он говорил, что такого даже вообразить себе не мог. Смешным образом, с ним я была гораздо активнее и раскованнее, чем с Валькой, именно потому, что было все равно. Все равно, что он подумает, все равно, что увидит. И ходила потом голой по квартире (при Вале я давно себе этого не позволяю, знаю, что вид уже не тот). Как римлянка, которая не стесняется наготы своей перед рабами. А он смотрел и млел. И если в первый раз эти восторги еще как-то трогали за душу, то потом и это исчезло.

А потом и Гриша исчез. Я наплела ему что-то про Валю, про совесть, про свое положение и репутацию. Он соглашался, только кивал с тоской. И теперь еще при редких встречах поедает меня печальными глазами. Собственно, после истории с Гришей я и заказала те билеты в Париж...

Париж не случился, так и остался мечтой в синеватой дымке... И ничего не случилось – ни со мной, ни с Валей, ни даже с мальчиком Гришей. Да и что, собственно, должно было случиться... Что вообще может случиться с той, которая живая только снаружи? Ведь если у вас нету тети – вам ее не потерять, правда же?

Я и сама иногда, пытаясь взглянуть на свою жизнь как бы со стороны, не могу понять, чего же мне, собственно, не хватает. Положа руку на сердце, оснований для счастья у меня более чем достаточно. И все мои претензии к мужу абсолютно дурацкие и высосанные из пальца. Потому что не пьет, не бьет, денег в дом приносит – чего же еще желать?

Я ничего не желаю. И претензий к Вальке у меня нет. И ни к кому нет. Чтобы быть счастливой, никаких оснований вообще не нужно. И ничего не нужно. Счастье либо есть, либо нет. И если его нет, то не помогают ни уговоры, ни неземные блага.

Конечно, можно жить и без счастья. Это, если вдуматься, совершенно необязательно. Счастье – понятие эфемерное, а жизнь – это жизнь, сугубо материальная штука. Был бы достаток, комфорт и уют. Сиди себе в тепле, живи и радуйся. Я, безусловно, сижу в тепле, вот только жить у меня не получается. А видимость счастья изобразить можно кому угодно, только не себе самой. И с какой стороны ни смотреть, я-то все равно знаю, что, если мне плохо самой с собой, нет у меня ни счастья, ни жизни. Вот так все просто, хотя и трудно понять.

Но на самом деле все не так просто. Или наоборот – просто как раз до банальности и банально до отвращения. В доме было полно спиртного. Валин бар, запас для гостей, всегда. Богато и разнообразно.

Я вообще не пила. Никогда, еще со времен беременности и Митиного младенчества. Я как-то не видела от этого кайфа, а что до расслабления... Зачем мне расслабляться – я же не напрягаюсь.

А тут я попала под дождь во время прогулки. И бежать-то было недалеко, а вымокла вся до нитки. Стояла ранняя осень, в доме еще не топили, горячая вода была отключена на профилактику (богатые тоже плачут), а греть встроенный нагреватель было долго. Я выпила чаю, но меня продолжало знобить. И, чтобы согреться, я влезла под одеяло и взяла с собой полстакана какого-то ликера из бара.

То ли с непривычки, то ли оттого, что я замерзла, но на меня впервые в жизни это подействовало. Стало тепло, сонно и как-то легко. Куда-то исчезли пустота и тоска, почему-то быстро кончился вечер...

А через пару недель я с удивлением заметила, что немалая часть бутылок в баре как-то почти опустела. Пожав плечами, я купила новых – чтобы не оставлять мужа без стратегических запасов. Заодно купила кое-чего и на свою долю...

Главное, я каждую минуту понимала, что это не дело. Что нельзя пить в одиночку и не закусывая, что от сладких ликеров тоже спиваются, что женский алкоголизм вообще неизлечим. Но вместе с тем другая часть меня – наверное, та, которая еще не совсем умерла, – тоже понимала, что, если выпить всего стакан густой сладкой жидкости, вечер кончится, и пустота сожмется в почти незаметный комок где-то в глубине, а не вокруг меня, и тишина в квартире перестанет так бить по ушам. Что если выпить еще немного целебного настоя и лечь в постель, то, может быть, удастся быстро заснуть и не лежать часами, прислушиваясь, не вертится ли наконец ключ в двери...

И если я пыталась по старой, не вытравленной интеллигентской привычке задумываться над тем, что со мной происходит, кто виноват и что делать, то у меня получалась полная неразбериха. Выходило, что та, хорошая часть меня, которая читает книжки, любит мужа и сына, ведет дом и варит обед, никому не нужна и поэтому умерла, а другая, которая пьет втихаря и пытается гулять на сторону, оказывается востребованной и потому живой. Но при этом хорошая часть из своей могилы тянет ее к себе, уговаривая отказаться от порока, чтобы стать хорошей и тогда тоже умереть? А что же останется у меня? Вернее, от меня? И кому нужны все эти дохлые благодати? А если не нужны, чего я за них цепляюсь? И может ли мертвое за что-то цепляться?

В общем, я совсем запуталась. Ясно было, что надо куда-то бежать и что-то менять, но вот куда и на что... И тут еще разразилась осень со своей хнычущей промозглой погодой, это и обычных-то людей вгоняет в депрессию...


В тот день я вышла из дому неранним серым утром. Было начало ноября, с вечера шел дождь, с ночи подморозило, на улице было скользко, сыро и противно. Я бы и не поперлась никуда в такую мерзоту, да и идти мне было в общем некуда, но, с одной стороны, пришла домработница, а с другой – я уже успела выпить свою утреннюю рюмку, и если остаться дома, то я не смогу остановиться, а домработница увидит, нехорошо.

И я, как приличная, сняла у себя в спальне халат, оделась и нарисовала что-то на лице, закрыла бутылку и засунула в свой шкаф с одеждой, куда домработнице лазать запрещалось. Пока совала, наткнулась там на три пустых, что настроения мне, естественно, не улучшило.

Ходить по такой погоде три часа пешком было бы безумием, поэтому я сразу направилась к машине. Выпить я успела совсем немного, езжу я аккуратно, но даже если что-нибудь и нарушу, никакому менту в голову не придет проверять меня на алкоголь.

Моя машина единственным ярким пятном выделялась на унылом фоне ноябрьского двора. Когда Валя год назад спросил меня, какую машину я хочу, я не стала просить ни дорогущего «Мерседеса», ни навороченных итальянских и французских жестянок, а выбрала простой честный «Фольксваген-Гольф». Но, очевидно, та часть меня, которая отвечает за пороки, не могла вынести такой умеренности, и поэтому мне захотелось машину ярко-красного цвета. Вообще-то подобная гамма мне совершенно несвойственна – у меня вся одежда или черная, или серая, а в качестве ярких деталей я использую максимум что-нибудь темно-зелененькое. Даже мой муж тогда удивленно охнул. Но каприз выполнил – и теперь я рассекаю на совершенно убойной, просто глаз вырви, алой машине. И что самое смешное, мне это нравится. Особенно весело смотреть, какие лица бывают у тех, кто наблюдает, как из тормозящего с визгом вызывающе-яркого агрегата выходит изящная неяркая дама средних лет.

Верный «Гольф» радостно заурчал мотором с полоборота, я включила печку, поставила себе какую-то музычку и двинула потихоньку в сторону центра.

Мы живем возле Октябрьского поля, ехать я решила по Ленинградскому шоссе, но на выезде попала в дурацкую пробку, решила объехать, развернулась, захотела срезать, и каким-то чертом меня вынесло на площадь Красного Балтийца, причем не в ту сторону.

Если кто знает – это жуткое место, открытая площадь, на которой пересекается несколько больших дорог, и тут никогда нельзя проехать так, чтобы попасть в нужный ряд в нужную сторону, даже если точно знаешь, куда тебе надо. А уж если выехал не с той стороны, пиши пропало. Я даже не стала сопротивляться, просто поехала, как была, и, естественно, вместо Ленинградского шоссе в сторону центра меня вынесло куда-то поперек, и я попала в какое-то унылое место, похожее то ли на задворки овощной базы, то ли на заводской поселок, в общем, мрак.

Я слегка запаниковала, потому что вообще плохо ориентируюсь в незнакомых местах, да еще на машине, постаралась свернуть как можно скорее, в поисках разворота заехала в какой-то двор, он оказался сквозным, я проскочила, опять, кажется, выехала не в ту сторону, свернула зачем-то вправо, полностью потеряла ориентацию в пространстве и в результате оказалась на уже абсолютно незнакомой улице.

С неба начала сыпаться какая-то мерзость, не то дождь, не то снег, а я, естественно, забыла поставить дворники. Видимость сквозь переднее стекло грозила приблизиться к нулевой, я свернула к тротуару, приглядываясь и ища место, чтобы остановиться, и тут...

Я, конечно, смотрела вбок и не видела ее, но ехала при этом медленно, и в любом случае мою машину трудно не заметить... Словом, я не знаю, как и откуда, но внезапно прямо у меня перед капотом оказалась женщина в дурацком клетчатом пальтишке, а еще через секунду я услышала противный тупой удар. Я изо всех сил ударила по тормозу, машину, кажется, повело вбок на скользком асфальте... Наконец, я остановилась.

Первые несколько секунд я просто не могла пошевелиться от ужаса. Допрыгалась, дура! Что теперь будет?! Я ее задавила!

Потом страшно захотелось уехать отсюда как можно скорее. Удрать и все! Пусть ищут – не найдут. Мало таких... Скажу Вальке, он спрячет машину, и не было ничего. Он сможет, это уж точно.

А потом я выскочила из машины и на трясущихся ногах побежала к лежащей в грязи женщине.

Она лежала на боку, вытянув одну руку и подогнув ноги. На ней действительно было дурацкое, почти детское пальтишко в красно-серую клетку и вязаная пушистая шапка-берет уныло-бордового цвета. У меня была такая в детстве, я ее ненавидела и называла «возлюбленная свекла». Рядом валялась дешевого вида коричневая сумка. Идиотская старуха! Ну что ее понесло ко мне под колеса, сидела бы себе дома по такой погоде, смотрела бы свои сериалы!

Неужели насмерть? Такого не может быть, я же ехала совсем медленно, и тормоза... Я присела над ней, потрясла за плечо. Женщина шевельнулась и застонала.

Слава Богу! Теперь все обойдется. Не думая ни о замшевой куртке, ни о кашемировых брюках, я плюхнулась на колени в лужу рядом с ней, подняла ее голову. Шапка слетела, из-под нее рассыпались светлые локоны. А она, пожалуй, не такая уж и старуха. Да и не старуха вовсе! Передо мной лежала совсем еще молодая женщина, довольно красивая, если не брать в расчет полосы грязи на лбу и щеке. Крови нет, ран нет, синяков вроде тоже... Что ж она, как неживая совсем?

– Очнитесь! Вы слышите меня? Что с вами? – И хоть бы какая-нибудь скотина подошла помочь, я же не подыму ее одна. Нет, никого. Впрочем, может, оно еще и к лучшему, а то будут потом рассказывать в милиции, как я ездила по несчастной жертве взад-вперед.

Женщина у меня на коленях открыла глаза. Почему-то я отметила, что они темно-серые, и ресницы такие длинные... Что-то было невнятно-знакомое в ее лице, кого-то она мне напоминала, вот только кого? Неважно, сейчас не до этого!

– Вам больно? Что болит? Вы можете встать? Давайте попробуем, я вас сейчас в больницу отвезу.

Женщина только качнула головой, еле слышно уронила: «Нет».

– Но вам же плохо. Поедемте. Это я вас задела, вы так появились внезапно... Подымайтесь, только тихонечко, я вас держу.

Она действительно попыталась приподняться, я, то и дело поскальзываясь, как могла помогала ей, и в итоге ей удалось подняться и сесть, прислонившись спиной к машине и опираясь на правую руку. Я сидела возле нее на корточках.

– Что у вас болит? Руки, ноги – чувствуете что-нибудь?

Она снова покачала головой. Неуверенно провела левой рукой по телу, как бы проверяя, все ли на месте, потом подняла ее и прижала ко лбу.

– Да нет... Все вроде ничего... Только вот голова кружится...

– Это конечно, вы упали, испугались. Это шок. Может быть, и ударились даже. Я смотрела, вроде не видно, но это не значит... Поедемте в больницу. Я знаю врача хорошего, я вас отвезу.

– Не надо больницу. Я сейчас встану.

– Тогда давайте я вас домой отвезу, но врача все равно надо вызвать. Вы где живете?

Она подняла на меня совершенно больные глаза:

– Не знаю... Не помню.

Я слегка растерялась, но решила, что она еще в шоке.

– Ничего страшного, сейчас успокоитесь немного, и все вспомнится. Давайте попробуем встать, я вас хоть в машину посажу, а то вы еще и простудитесь тут в грязи.

Сказать, что мы перебрались в машину не без труда, значит не сказать ничего. Было скользко, обе мы вывозились в грязи и были мокрыми, руки скользили, ноги подкашивались, дверца не хотела открываться, а когда согласилась, сделала это не в ту сторону. В попытке усадить поудобнее я чуть не приложила свою жертву головой об крышу машины, но в конце концов мне удалось водворить ее на пассажирское сиденье и пристегнуть для надежности ремнем. Главное, сделав все это, я тут же стала жалеть, что не затащила ее на заднее сиденье – там можно лечь и вообще удобнее. Но повторить свой атлетический подвиг я все равно бы уже не смогла.

Обходя машину, чтобы сесть за руль, я подобрала сумочку женщины, валявшуюся тут же в луже, отряхнула ее как могла и, садясь, аккуратно положила ей на колени.

– Ну как, пришли немножко в себя?

Она повернула ко мне голову:

– Не знаю...

– Послушайте... Кстати, как вас зовут? А то неловко, знаете, как-то. Я Арина, а вы?

Снова это беспомощное выражение:

– Не помню. Честное слово, не помню...

Господи, это надо же. Я, конечно, в теории знала, что такое амнезия, то есть потеря памяти, и даже читала об этом какие-то околонаучные статьи, не говоря уже о том, что без случая амнезии не обходится теперь ни один мало-мальски уважающий себя сериал, но чтобы вот так, непосредственно рядом со мной... Да что там рядом – просто из-за меня! А главное, что мне-то теперь делать? Конечно, надо в больницу, но она не хочет, она же хоть и без памяти, но в своем уме и сознании, а мне ее жалко, я и так виновата... Может, домой отвезти? Вальки нет. О, черт, там же домработница, будь она неладна! Ну и что, это мой дом, кого хочу, того и давлю. Но она может в милицию позвонить, нет, надо сперва Вальке...

Тут моя обеспамятевшая что-то сказала и неловко повернулась на сиденье, отчего ее сумка съехала вбок и шлепнулась на коробку передач между нами. Я подняла ее, и тут меня осенило. Сумка! А там наверняка паспорт или хоть что-нибудь, из чего станет понятно, кто и откуда ее хозяйка.

– Вот ваша сумка, вы не возражаете, если я погляжу, может, там документы есть?

Не возражает. Хорошо. Открываем, смотрим. Молнию заело, господи, ну и сумка, как люди с такими ходят, но это не твое дело, так, кошелек, носовой платок, ключи, кармашек на молнии... А вот и паспорт, ура!

Шмелева Марина Михайловна. Так, год рождения... Надо же, на пять лет меня младше, а ведь и не скажешь. Место рождения... поселок какой-то, паспорт выдан... г. Москвы, уже хорошо, регистрация по адресу... Шмитовский проезд, 15, квартира 9.



Так это совсем недалеко. Еще, конечно, сообразить бы, где мы находимся. На Марину Михайловну в этом смысле рассчитывать явно не приходилось. Она сидела, снова закрыв глаза и опустив голову на плечо, и было полное впечатление, что только автомобильный ремень удерживает ее в вертикальном положении. Хорошо, что догадалась застегнуть.

Я плохо ориентируюсь в городских улицах, но в критические минуты во мне просыпается какой-то загадочный древний инстинкт, зов предков или еще что-то в этом роде. Я решительно рванула с места, развернулась и уже минут через пять снова оказалась на ненавистной площади Красного Балтийца, но уже в нужную сторону. А уж доехать оттуда до Пресни и найти Шмитовский проезд способна даже такая топографическая кретинка, как я.

Заехав во двор нужного дома и вычислив нужный подъезд, для чего пришлось открывать окно и высовываться чуть ли не до половины в попытке разглядеть номера квартир, я аккуратно запарковалась как можно ближе к подъезду. Выключив мотор, я тихонько потрясла свою жертву за плечо:

– Марин, Марина. Просыпайтесь, мы приехали домой.

Вздрогнув, она подняла голову и поглядела на меня непонимающими глазами. Ну, хоть против имени не возражает, уже кое-что. Может, все-таки придет в себя потихоньку. Вот только кого она мне все время напоминает...

Отстегнув застежку ремня, я наклонилась в ее сторону, чтобы помочь высвободить ее руку из ременной петли. Прядь волос упала мне на лицо, я досадливо мотнула головой, отбрасывая ее, и мой взгляд случайно упал на зеркало заднего вида. Прямо перед моими глазами, слегка искаженные в его выпуклой поверхности – зеркало у меня панорамное, – отражались наши склоненные друг к другу головы с одинаково встрепанными белокурыми кудрями. Со второго взгляда я тихо охнула и сползла на свое сиденье, чувствуя, что тоже сейчас лишусь – нет, наверное, уже лишилась, – если не памяти, то рассудка. Почти наверняка.

Наши лица были похожи одно на другое как две капли воды.


С минутку я посидела спокойно, не шевелясь. Потом на всякий случай потерла глаза и снова взглянула в зеркало. С водительского места было видно только мое лицо, да и то лишь верхняя часть. Мое лицо, точно. Глаза серые, ресницы ненакрашенные, нос, лоб. Щека запачканная, и когда только успела. Я отвернулась от зеркала и посмотрела на соседку. Нос, лоб. Глаза, правда, уже закрыты, но щека точно так же запачкана. Действительно мы так похожи, или мне померещилось?

Я обернулась назад и вытащила с заднего сиденья свою сумку, нашарила в ней зеркальце. Как следует посмотрела на себя, потом на Марину. Все было точно. Мы действительно были похожи, как родные сестры, и даже больше, если учесть, что как раз с родной-то сестрой нас спутать никак нельзя. И вообще она давно живет в Америке. Хотя при чем тут моя сестра?

Я выдохнула, бросила сумку назад, закрыла глаза и попыталась собраться с мыслями. Ничего себе ситуация! Наехала на человека, задавила до состояния полной амнезии, да еще в придачу оказывается, что из всех на свете умудрилась выбрать для этого своего двойника. Бывает же такое! Ведь кому рассказать – не поверят, прямо как в фантастическом романе.

И тут меня осенило. Вот же он, мой невероятный шанс! Полная смена образа жизни! Вот она, моя новая жизнь, сидит рядом со мной в беспамятстве. Переодеть ее и подсунуть вместо меня. Она все равно ничего не помнит. Мити нет, Валька ничего не заметит. А самой стать Мариной Михайловной, простой скромной женщиной, и зажить просто и правильно с чистого листа.

Конечно, надо учесть, что я и сама-то была тогда в сильно нестабильном состоянии рассудка. Больше ничем эту дикую идею объяснить нельзя. Затяжная депрессия, алкоголь, авария, шок... В здравом уме со мной такого бы, наверное, не случилось.

А тут все выходило очень хорошо. Будто мне черт ворожил. Я собралась, сконцентрировалась, а потом, как заведенный автомат, приступила к выполнению этого безумного плана.

Снова взяв ее сумку, я вытащила оттуда ключи, сунула их себе в карман, потом убрала ее сумку в свою, вышла, обошла машину, аккуратно вытащила из машины Марину (почему-то это оказалось гораздо легче, чем ее туда запихать), прислонила ее к машине, захлопнула и заперла дверцы, обхватила свою жертву за талию и повела к подъезду.

Она была в странном, полусознательном состоянии. Идти сама почти не могла, но все-таки и не падала, ничего не спрашивала, не говорила. Мы, как сиамские близнецы, вошли в подъезд и стали не спеша подыматься по лестнице.

Дом был старый, пятиэтажный, не хрущевка, но недалеко от нее. Лифта не было. Девятая квартира оказалась на третьем этаже, и я все прокляла, пока доперлась. И доперла Марину. Но вот, наконец-то. Обшарпанная дерматиновая дверь с покосившейся девяткой наверху и двумя дырочками замков. Над верхней скважиной из-под дерматина торчали клочья ваты.

Прислонив Марину к косяку, я вытащила из кармана ключи. Их было три, причем один маленький, наверняка от почтового ящика. Из двух оставшихся я наугад сунула один в верхний замок. Он вошел, не запнувшись, и я повернула его раз, другой. Дверь, всхлипнув, отворилась.

Схватив Марину и увлекая ее за собой, я ступила в темноту, сделала шаг и чуть не налетела на стену. От испуга я охнула. Так, спокойно, остановись и дай глазам привыкнуть, не так уж тут и темно.

Действительно, уже через мгновение я смогла ориентироваться. Крошечная прихожая, вешалка, сразу направо дверь – наверное, кухня. А вон там, прямо, откуда идет свет – комната.

Туда мы и направились. Небольшая комната, обои в полоску с цветочком. Трехстворчатый шкаф, раскладной диван с поднятой спинкой, подушки, телевизор, письменный стол у окна. Я тут же опустила Марину на диван, где она так и замерла, не шевелясь, полусидя-полулежа. Я подсунула ей под бок подушку для надежности и перевела дух. Все-таки тяжело быть сестрой милосердия. Хотя о каком милосердии я говорю...

Я сняла куртку, бросила ее на тахту рядом с Мариной и пошла вымыть руки и чего-нибудь попить. Ванную я без проблем нашла рядом с кухней, там же находился и туалет. Вся квартира была крошечной, довольно потрепанной, но аккуратной. Что называется, бедненько, но чистенько.

Марина жила одна. Я поняла это почти сразу, хотя, если пытаться объяснить, почему, навряд ли получится связно. Это было видно. Предметы на полочке в ванной, полотенца, халатик на двери... Невымытая чашка в раковине на кухне, маленькая кастрюлька на плите. Тогда я даже не успела оценить это свое открытие, просто восприняла его как должное в суматохе претворения своих идей. Осмысление придет потом.

А тогда я быстро вымыла руки, оттерла грязь с лица и попыталась, насколько можно, отчистить замызганные брюки. В этом я, конечно, не преуспела, в старой жизни пришлось бы выкинуть, а тут надо было обходиться тем, что есть.

Напившись на кухне из-под крана, я налила воды в чашку и отнесла в комнату.

Марина лежала в той же позе. Я села рядом, приподняла ее голову и попыталась попоить. Она, не открывая глаза, сделала несколько глотков и снова уронила голову на подушку. Ладно. Я отставила чашку и собралась с мыслями.

Что я должна делать? Мне надо перевоплотиться в Марину, а ее обратить в себя. Как это будет? Первым делом надо переодеться. Одеть на нее мои тряпки, дать ей мои документы, посадить в машину... Точно! А машину я разобью. Ну, не совсем, а немножко. Как будто я – то есть она – то есть нет, я – попала в аварию, ударилась и потеряла память. Этим все отлично объясняется.

А я вернусь сюда. А потом посмотрим, сейчас некогда о себе думать, надо с Мариной разобраться.

Я стянула с нее сапоги – простые резиновые дутики, расстегнула клетчатое пальтишко. Под ним обнаружились голубой самовязаный свитер и серая юбка. Так, свитер – сюда, юбку – туда, пальто пусть лежит, его все равно в последнюю очередь. Ну и грязное же оно. Ладно, может, найду на вешалке что-нибудь другое.

Пришел черед раздеваться самой. Я разулась, стянула через голову свой серый кашемировый свитер, сняла брюки. На коленках, конечно, так и остались мокрые пятна. Но делать нечего, авось, там, потом, в суете никто не заметит.

Пришел черед белья. А его тоже надо? Я посмотрела, что было надето на Марине. Да. Надо. Ее же в больнице разденут, и никто не поймет, почему элегантная дама на дорогой машине носит такое... Я вдруг вспомнила, как бабушка учила меня, совсем маленькую, что белье всегда должно быть красивым и чистым. «Но зачем, ба? – спрашивала я. – Его же никто не видит!» «А если ты под машину попадешь?» – назидательно возражала мне бабушка... Марина явно не собиралась сегодня попадать под машину...

Я разделась – раздела нас обеих – совсем догола. Натянув на Марину свои кружевные трусики и маечку-тедди, я взяла в руки ее белье и содрогнулась. Нет. Не могу я надевать чужие, еще теплые трусы, даже ради спасения собственной жизни. Ничего, обойдусь совсем без белья. Это ненадолго, никто не увидит, а потом я тут что-нибудь найду.

Раздевая Марину, я заметила у нее на теле, по нижнему краю ребер, здоровенный багровый синяк. Все-таки я ее задела, и сильно так... Может, у нее не только голова, а что-нибудь внутри повреждено, а я тут со своими игрушками. Я замерла было и потянулась к телефону – звать скорую, но быстро одернула себя. Что ты изменишь? Наоборот, ради тебя Валька поставит на ноги лучших врачей в Москве, а вызовешь ты сейчас скорую, свезут ее в районную морильню, что ей там, лучше будет? И не быстрее это нисколько. Надо одеваться скорей, и за дело.

Вязаный свитер страшно кусался на голое тело. Впрочем, и с юбкой было ничуть не лучше, она тоже была жесткая. Внутренне передернувшись, я надела-таки Маринины колготки, мокрые насквозь.

Ладно, теперь займемся ей. Свитер, брюки, носки. Интересно, а что будет с обувью, вдруг ей мои ботинки не налезут? У меня довольно маленький размер.

Но ботинки – чудо – налезли. Строго говоря, даже оказались чуть велики. Отлично, значит, и мне ее вся обувь подойдет. Уже проще.

Так, одежда. Теперь лицо. Бог с ней, с косметикой, но умыть надо. Я сходила в ванную, намочила полотенце и аккуратно протерла Марине лоб и щеки. Во время этой процедуры она открыла глаза и уставилась на меня. Взгляд был грустным и одновременно жалобным. Я чуть не заплакала.

– Мариночка, ты подожди, потерпи, сейчас все будет хорошо, – забормотала я сбивчиво какую-то чушь, чтобы она не пугалась. Но вообще так нельзя. Ей и без того нехорошо. Надо ее... Не знаю, успокоить как-то... Усыпить, что ли... Точно! Усыпить. Это ей будет только на пользу. Я даже где-то читала, что людей с мозговыми травмами специально держат на снотворных долгое время, пока не поправятся. Вот только чем...

И тут я вспомнила, что у меня в сумке должна валяться пачка снотворного с незапамятных времен. Я всегда плохо спала, после отъезда Мити совсем перестала, а в какой-то момент даже сходила к врачу и купила снотворное. Но мне от него было только хуже, спать не спала, а ходила, как сонная муха, выпила пачку, купила вторую и даже из сумки не вынула, так и таскаю... Вот бы нашлась...

И она действительно нашлась. Я вылущила две таблетки, снова схватила чашку с водой...

– Марин, давай выпьем. Это лекарство, глотай. Запивай водичкой.

Должно подействовать. Пускай спит. А то мне еще с этой машиной возиться, пугать ее опять. Между прочим, надо бы поторапливаться, а то народ с работы пойдет, а я буду машину бить... Так, а что еще осталось? Сапоги мне, вот они, надела, куртку на Марину, пальто... Грязное, ну да ладно.

Так, документы. Паспорт, права. Ключи от машины. Все в сумке. Вынуть Маринину сумку из своей, что еще? Часы. Переодеть на нее мои часы. Возясь с часами, я заметила кольца. Вот ведь хорошо, что заметила. Я никогда и никуда не хожу без колец, у меня их четыре штуки. Обручальное, потом то, что Валя подарил на рождение Мити, с бриллиантом, старый бабушкин сапфир и последнее, самое любимое. Тоже Валькин подарок, на пятнадцатилетие свадьбы. Три переплетенных обруча из золота разных цветов, от Картье. Белое золото – дружба, желтое золото – мудрость, розовое – любовь... И где оно все? Только кольцо и осталось.

Может, оставить все-таки? Жалко. Как я без него буду? Хотя, конечно, Валька тогда поймет, что что-то не так, он знает, что я кольца никогда не снимаю.

Скрепя сердце (или скрипя сердцем?), я сняла все свои кольца и надела Марине на пальцы. Обручальное еле налезло. Теперь точно все.

Я подняла Марину с дивана, вывела на площадку, захлопнула дверь. Снова став сиамскими близнецами, мы повторили весь наш путь, только в обратную сторону. Нельзя не отметить, что спускаться с третьего этажа с ношей гораздо приятнее.

Я снова усадила Марину в машину, пристегнула ремнем. Села сама, завела мотор и отправилась на поиски подходящего места для будущей аварии. Я решила, что лучше всего найти какое-нибудь дерево или столб, стоящий в безлюдном месте где-нибудь неподалеку, и въехать в него лобовым образом, по возможности своим, водительским краем. На небольшой скорости, чтоб только машину помять. Осталось найти этот самый столб.

Я никогда не думала, что у нас такая проблема со столбами. Все, которые мне встречались, были или за ограждением, или на возвышении, или во дворах. Не могу же я посреди двора со столбом бодаться! А далеко уезжать тоже не хотелось – обратно-то пешком возвращаться. Я уж совсем было отчаялась, но тут мне на глаза попался здоровенный забор, в нем широкие ворота, а за воротами стройка. Я тормознула и заглянула туда. Чудненько! Полное безлюдье, и везде навалены горы бетонных плит. Не столб, конечно, но что уж поделаешь.

Я быстренько въехала в ворота и огляделась уже более придирчиво. Вот отличная куча плит – высотой метра полтора, и угол торчит, острый такой. И как раз слева. То есть, конечно, правый угол тоже есть, но мне он не нужен. Интересно, с какого расстояния надо въезжать? Метров десять? Или это много. Лучше на глазок, как-то надежнее выходит.

Я аккуратно дала задний ход, примерилась и выехала на пристрелянную позицию. Ну, все. В животе вдруг – впервые за все время дурацкой эскапады – зашевелился липкий комок страха. А если я не рассчитаю и убьюсь? Ну и что? Тебе будет уже все равно, и вообще ты – уже не ты, Волковицкая Арина Николаевна, а вовсе другая женщина, Марина Шмелева. Интересно, что тогда все решат? Что я похитила Арину и не справилась с машиной?

«Гольфик», ты прости меня. Я постараюсь тебя поменьше покалечить. Я поглядела на угол еще раз. Он казался до отвращения острым и безжалостным. На всякий случай я еще подала на пару метров вперед.

Ладно, хватит рассусоливать. А то я никогда не соберусь. Сейчас набегут какие-нибудь, начнут приставать. А что это вы тут делаете, гражданка?

Я сняла ногу с тормоза и поставила на газ. Машина тихо-тихо двинулась вперед, я почему-то вспомнила, как однажды в аквапарке Митя уговорил меня съехать с высоченной водяной горки, как я, уже сдвинувшись с места и набирая скорость, вдруг увидела, какая она высокая и как мне страшно, и я уже не могу остановиться и никуда убежать. Тогда я закрыла глаза от страха, и это помогло. Я выдохнула, покрепче зажмурилась и вдавила ногу в пол...

Дзынь! Бах! Трр! Ой! Меня тряхнуло и ударило о руль. Я инстинктивно накрыла голову руками. Все было тихо. Наверное, кончилось. Быстро-то как. Я осторожно открыла один глаз. Сама жива, это точно. Марина сидела рядом и тоже вроде дышала. Я открыла второй глаз и посмотрела вперед. Все получилось!

Левый край машины был смят в лепешку. Фара разбилась, угол пропорол бампер и вмялся в радиатор. Капот вспучился и покоробился. Очень убедительно, по крайней мере изнутри.

Но любоваться творением рук своих было некогда. Я отстегнула ремни, открыла дверцу (ее, кстати, почти не перекосило) и вылезла. Потом нырнула в машину и попыталась перетащить Марину на сиденье водителя.

Снотворное, очевидно, успело подействовать, потому что она совершенно ни на что не реагировала и была обмякшая, как тряпичная кукла. Я прислушалась – дыхание ровное, нащупала пульс – вроде нормальный, не частит, не пропадает. Тащить ее было трудно, но в конце концов я справилась и усадила ее как надо. Она тут же поникла и опустилась на руль. Очень убедительно.

Я вытащила Маринину сумку и захлопнула за собой дверцу. Все. Арина осталась там, внутри. А мне надо отсюда смываться.

Я огляделась. Вокруг по-прежнему не было ни души. День катился к вечеру, ранние сумерки грозили с минуты на минуту сгуститься в серьезный вечер. Теперь надо вызвать сюда врачей и милицию.

Выбежав за ворота и отбежав по улице метров десять, я схватилась за сумку, нашаривая в ней телефон. Он никак не находился, это вечная история, когда надо, никогда мобильник в сумке не найдешь. Стоп! Какой к черту мобильник, он же остался в м-о-е-й сумке, а это – Маринина. То есть теперь моя, конечно, но от этого не легче. А как же я позвоню?

Как все люди, из автомата. Вон, кстати, на углу и автомат. Я радостно подскочила к нему и снова замерла. Чем я буду звонить? Чем вообще из них звонят? Раньше были двушки, но это было очень давно, даже я помню, что потом ввели жетоны. У меня, конечно, никакого жетона нету. В отчаянии я уставилась на автомат и поняла, что ему жетоны и не нужны. На аппарате красовалась инструкция: «Вставьте карту...»

Бог ты мой, какую еще карту? Жетон можно было бы выпросить у прохожих, но карту... Дожили, как в Париже начали по картам разговаривать. Я тупо продолжала читать бесполезную инструкцию, и вдруг, в конце... Бесплатно вызывается... Ура! Я, то есть Марина, то есть я, спасена.

– Але, скорая! Будьте добры, тут авария, машина врезалась в стену... Откуда я знаю, какой район. Адрес – Шмитовский проезд, дом я не знаю, это стройка, за забором, кирпичный такой высокий забор... Я просто мимо шла, не знаю ничего. Приезжайте, пожалуйста, я не валяю дурака. Шмитовский, да.

Поседеть можно, пока объяснишь. Надеюсь, все-таки приедут. Теперь еще милиция осталась. А надо ли ее? Может, ну на фиг... Нет, надо. А то вдруг скорая все-таки не приедет.

Но звонок в милицию почему-то дался мне легче. Изложив случившееся, я повесила трубку. Можно было бы уходить, но почему-то не хотелось. Лучше я дождусь хоть кого-нибудь, чтобы своими глазами увидеть, как Марину найдут.

Я гуляла по улице туда и сюда минут, наверное, сорок. Ничего себе, скорая помощь! Двадцать раз помрешь. Ноги в мокрых колготках страшно замерзли. Тоненькая юбочка не грела, да и пальтишко тоже, прямо сказать. Наконец мимо меня плавно проехал белый медицинский рафик с красным крестом. Поравнялся с забором, притормозил явно в поисках ворот и неспешно въехал на стройку. Слава Богу! Можно с чистой совестью отправляться домой.

На рысях, подгоняемая противным ветром, я довольно быстро дотрусила до дому. Почти даже не заблудилась, хоть и в темноте. Взобралась на третий этаж, подошла к знакомой двери, сунула руку в сумку за ключами.

Ключи не находились. Я раскрыла сумку пошире и покопалась поглубже. Нет. Я повернулась и стала внимательно рассматривать содержимое сумки в тусклом свете лампочки на площадке. Кошелек, носовой платок, никаких ключей. Я сунула руки в карманы – тоже нету, да и не может их там быть, это ж не мое пальто, прошлый-то раз я эту дверь не в нем открывала.

Внутренне я уже все поняла, но разум отказывался признавать эту кошмарную догадку. Конечно же! Дверь я отпирала в своей куртке, ключи держала в руке, на мне висела Марина, и я сунула их в карман. Там они и лежат – на Марине, то есть Арине, то есть на мне. И вот найдут их там, и чего? Даже думать не хочется.

Оставалась еще надежда, что я бросила ключи где-нибудь в прихожей. Это, конечно, чуть легче, но чисто умозрительно – в квартиру-то я все равно попасть не могу. То, что в принципе можно вызвать слесаря и взломать дверь – паспорт-то у меня есть, – мне тогда в голову не пришло, да я, наверное, тогда и не знала о таком общенародном способе. Идиотка! Так все рассчитать и так глупо вляпаться на первом же этапе. И главное, чего делать-то теперь?

Не знаю, сколько времени я проторчала под дверью с выражением тупого отчаяния на лице, но вдруг у меня за спиной раздался звук открываемой двери, шаркающие шаги, и чей-то голос позвал:

– Марин, ты чего тут застыла, или ночевать на площадке собралась?

Сперва я даже не среагировала, мало ли, кто тут с кем разговаривает. Вопрос повторили, и только тогда до меня дошло, что он, собственно, ко мне и обращен.

Я обернулась, как ужаленная. Передо мной стояла низенькая, какая-то вся такая кругленькая бабушка в непромокаемом пальто и платочке. Соседка! Господи, она же прекрасно знает Марину, но я-то ее не знаю! Как ее зовут, и вообще. Сейчас вляпаюсь.

Я промычала какое-то невнятное приветствие, но бабулька не очень прислушивалась.

– Господи, а что ж ты грязная такая? Да на тебе и лица нет! Случилось чего?

Тут в припадке мужества отчаяния меня снова посетило вдохновение, и я запинающимся голосом сбивчиво рассказала, как поскользнулась в темноте, упала в лужу, вся выгвоздалась и уронила ключи. Старушка сочувственно охала.

– И не говори, такая грязь у нас тут. Не убирают ни черта, уж ты, молодая, падаешь, а нам, старикам, хоть вообще не выходи. А чего ж не позвонила-то? Хорошо, я вышла, увидела тебя, а ну как разошлись бы? Ничо, счас дам тебе твои ключи.

Я снова и окончательно потеряла дар речи. Воистину, бог за сирот. Или, наоборот, вся преисподняя сегодня сговорилась мне помогать. Все просто, как апельсин: у соседки были мои ключи. Я в своих евроапартаментах совершенно забыла, как это бывает, я там и соседей-то толком не видела, не говоря уж о том, чтоб ключи кому-то отдать, а ведь и действительно, когда я была маленькой, мы тоже держали ключи у соседей – на всякий случай. Вот бы еще узнать, как зовут спасительницу...

Словно услышав, бабулька отозвалась от своей двери:

– Ну и чего б ты делала без бабы Кати? То-то. Вот бери, раздевайся да заходи вечерком чай пить.

– Спасибо, баба Катя! – от всего сердца откликнулась я. – А с чаем, боюсь, не выйдет – устала я, да промерзла, не заболеть бы. Я лучше завтра зайду. И к чаю чего-нибудь куплю – с меня причитается.

И что самое смешное – ни в одном ведь слове не соврала, ни тенью мысли не сфальшивила.


Я распрощалась с бабой Катей и вошла в новообретенные апартаменты, на сей раз уже полной хозяйкой. Радость от того, что ключи нашлись, ненадолго заслонила в моем сознании предыдущие страхи и сомненья, поэтому я довольно бодро нашарила на стене прихожей выключатель, разделась, сунула ноги в Маринины тапки и прошлепала в кухню. Там я на волне эйфории зажгла плиту, поставила чайник и в ожидании, пока он вскипит, сунула нос в холодильник в поисках еды.

Не могу сказать, что поиски увенчались полным успехом. На узеньких полочках жили: небольшая кастрюлька с отварной вермишелью, начатая пачка бутербродного маргарина, плошка с чем-то белым, застывшим и липким на ощупь, наполовину пустая банка какого-то темно-красного варенья, плавленый заветренный сырок и два яйца. В морозилке отыскалась неначатая пачка готовых пельменей. Ни свежих овощей, ни сока, ни йогуртов, ни сыра с колбасой, не говоря уже о чем-нибудь существенном вроде мяса. Я разочарованно прикрыла дверцу. Придется подождать с едой до завтра, сегодня нет сил идти в магазин, тем более неизвестно, в какой. Не могу я есть вареную вермишель с маргарином. Ни то, ни другое вообще есть нельзя.

Чайник не торопился закипать. Свистел себе нахально что-то под нос. Я потрогала его – он, похоже, даже не нагрелся толком. Почему люди до сих пор живут с такими чайниками? Электрический уже сто раз бы вскипел.

Я села за стол, оперлась на руку и с тоской уставилась на чайник в надежде, что это его как-то ускорит. Внутри шевелилось какое-то странное, слегка сосущее, некомфортное чувство. Живот, что ли, от переживаний разболелся? Странно. Я вообще-то из тех, кто, что называется, родился с луженым желудком. Или это я от страха? Тоже странно – чего уж сейчас-то бояться. Надо, кстати, пойти во владениях осмотреться. Сейчас и пойду, вот только чайку попью, да и съесть бы чего-нибудь не мешало...

Тут до меня дошло. Странное чувство в животе – да это же просто голод. Я действительно с утра ничего не ела, но в этом нет ничего для меня необычного, я всегда ем редко и очень мало, и не потому, что хочется, а для порядка. И уж точно не вареную лапшу. А голодные корчи – вообще какой-то нонсенс.

Но тут живот, возбужденный, наверное, мыслями о еде, взвыл так злобно, что я чуть не рухнула с табуретки. Надо же, что творится. Есть захотелось. Не иначе, от нервов. Ну ладно, может быть, если сварить пяток пельменей, будет не так уж отвратительно...

Я начала было искать емкость для варки, но потом как представила, что пока вода закипит, да пока что сварится...

В духовке нашлась небольшая сковородочка, и через пять минут на ней в маргариновом жиру весело скворчала, поджариваясь, вареная вермишель. Чайник, смилостивившись, наконец закипел, пачка заварки обнаружилась в одной из двух навесных полок... Быт явно начинал налаживаться.

Но быт, как мне скоро пришлось убедиться, понятие растяжимое и безразмерное. После ужина я отправилась осваивать комнату, и тут мне пришлось столкнуться с проблемами посерьезней.

Строго говоря, столкнуться – неверное определение. Проблемы рухнули на меня всею кучей и просто погребли под собой. Я поняла, что, в сущности, украла чужую жизнь, влезла в нее с потрохами, а что дальше делать – не имею ни малейшего представления.

Хорошо, и, Господи, как хорошо, что Марина жила одна! Я только сейчас осознала всю важность этого факта. Но кроме жизни, то есть непосредственно квартиры, существует масса других точек соприкосновения с окружающим миром, а я не то, что не знаю каких, но и представления не имею, где их искать.

Вот работа. Где-то она наверняка работает и не далее как завтра утром должна там появиться. То есть не она, а я должна. Допустим, я там не появлюсь, ее, то есть меня, уволят, надо будет искать другую работу, а что я умею делать? То есть что умела делать Марина, и справлюсь ли с этим я, даже если каким-то чудом узнаю, что это за загадочная деятельность.

Интересно, а может, эта деятельность оставляет следы в быту? Вот, например, если взглянуть на книги вокруг моего, то есть Арининого, стола и кровати, довольно легко можно догадаться, чем я занимаюсь, хотя я вообще не работаю.

Вряд ли Марина имеет отношение к еде, судя по холодильнику. И вообще, наверное, у нее неважно с деньгами. Уже немного легче: во-первых, с такой работы не сразу выгонят, а во-вторых, будет не так жалко. Так, что еще можно сообразить? Я наехала на нее среди дня, день сегодня будний. В сумке ничего делового не было – значит, не курьер. Может, конечно, она по сменам работает... Господи, а если на каком-нибудь заводе? Я ж с ума там сойду...

Да ты уже сошла, так что успокойся, терять тебе нечего. Лучше напрягись и ищи. Вот письменный стол, надо там посмотреть. Если у человека есть стол, что-то ведь он за ним делает.

Великая наука дедукция немедленно принесла свои плоды. На столе, сдвинутые к дальнему краю, немедленно обнаружились здоровенные стопки тетрадок. Да что там стопки – целые бастионы тетрадок. Я не заметила их раньше именно потому, что их было так много.

Бросившись на добычу, я жадно схватила верхнюю тетрадку из стопки. «Для работ по русскому языку... ученика 6 класса... школы... Иванова Васи». Все понятно – Марина была учительницей. А по номеру школы я запросто найду, где она находится. Можно по 09 позвонить, заодно и телефон скажут. И я туда завтра с утречка позвоню и притворюсь больной – на недельку, – а потом все как-нибудь устаканится. В конце концов, я, наверное, вполне смогу учить детей русскому языку – почему бы и нет? Тоже мне, бином Ньютона. И литературе... Даже интересно. Все-таки литература – это тоже искусство. Вот только отыскать бы эту школу. Но это потом.

Интересно, а все эти тетрадки надо до завтра проверить? Или Марина сама успела? Хорошо бы. Я с надеждой отлистала исписанные корявым детским почерком страницы до конца, обнаружив по дороге массу красных пометок на полях. В конце стояла жирная красная же тройка. Умничка Марина. Бестолковый Вася Иванов.

Ну хорошо. С жильем все понятно, с работой вроде тоже в первом приближении разобрались. Что еще остается? Родные и близкие... Мужа у Марины нет, это видно и так, и по паспорту, детей тоже, а вот родители... Если есть, да еще и близко, то это проблема. Потому что сходство сходством, но любая мать своего ребенка узнает из миллиона.

И это немедленно навело меня на мысль о моей собственной маме. Которая, конечно же, немедленно примчится, если уже не примчалась, в больницу, а поскольку мама – не Валька, то никакой амнезией ей зубы не заболтаешь, она враз поймет, что это не я, и тут такое начнется... Или уже началось... Нет-нет-нет, маму нужно как-то нейтрализовать. И наверное, лучше всего рассказать ей правду. Если она будет знать, что я жива и здорова, то не станет активно вмешиваться. Мало ли, как дитя развлекается... И потом, хоть я и не рассказываю ей о своих заморочках и, приезжая к ним в гости, изо всех сил делаю бодрый вид, мама все равно о чем-то догадывалась. Она не спрашивала меня ни о чем напрямую, просто... Догадывалась. На то и мама. Хорошо еще, если про бутылки в шкафу не знала. Может, я дура и надо было все раньше ей рассказать, ну да что уж теперь.

Теперь надо застать ее дома, потому что по мобильному ей все равно никогда не дозвонишься – она его не слышит в сумке и не берет (если вообще не оставляет дома). Быстро, быстро, где здесь телефон?

Телефон довольно быстро отыскался под диваном – я сама же его туда и засунула впопыхах. Старенький аппарат, еще с цифровым диском, трубка растреснута и замотана синим изоляционным шнуром. Надо будет потом трубку нормальную купить...

С непривычки ошибаясь во вращении цифр и торопясь, я пару раз попала не туда, и только потом, сосредоточившись, усилием воли набрала все как надо. Гудок. Еще один. Неужели скорая так быстро работает – и Вальку успели найти, и маму... Нет, вот подошла.

– Привет, мамочка, это я. Как дела?

– У нас все в порядке. А почему у тебя голос такой?

– Какой такой, мам? Нормальный голос. – Вот и всегда она так – я еще чихнуть не успею, а мама уже знает, что я простужена. Ну и втули ей, что я – не я. Нет, правильно решила расколоться.

– Мам, я должна тебе что-то рассказать, только ты не волнуйся.

– Я так и знала. Что с тобой случилось?

– Мам, со мной все в порядке, ничего не случилось. То есть случилось, я же и пытаюсь тебе рассказать.

– Что произошло? Митя? Валя?

– О Господи! Мам! Сядь и послушай. Это вообще не про них, это про меня. Понимаешь, дело в том, что... В общем, я тут попала в аварию...

– Я чувствовала. С тобой все в порядке? Ты где?

Я разозлилась. Видит Бог, я пыталась осторожно ее подготовить, но это же невозможно.

– Если ты еще раз меня перебьешь, я сдохну от злости! Ты можешь послушать без дурацких вопросов? Две минуты? Я попала в аварию, и я в больнице, тебе сейчас позвонят, но это не я, поэтому, когда позвонят, ты не волнуйся. Со мной все в порядке, я цела и вообще в другом месте.

– Все понятно, – спокойно сказала мама. Неужели правда понятно? Или она у меня гений? – У тебя сотрясение мозга. Врач там поблизости есть? Позови его.

– Ма-а-ам! Какой врач? Я не в больнице! В больнице – не я! И в аварии – не я. Но все будут думать, что я, а тебя я предупредила, и ты не волнуйся.

В общем, с горем пополам мне удалось наконец более-менее связно изложить ей суть произошедшего. И тут я снова убедилась в полезности существования родной матери.

– Где, ты говоришь, ты находишься? – спросила она. – Я к тебе приеду. Тебе много чего понадобится, ты подумай как следует, я тебе все привезу.

Все-таки она у меня умница. С ходу мне в голову пришли только апельсиновый сок, телефонный справочник и карта Москвы. И одновременно другая замечательная мысль.

– Мам, ты подожди ко мне ехать. Лучше завтра. Я как раз все вспомню, чего надо. А сейчас ты лучше в больницу съезди.

– В какую больницу?

– Ну, откуда я знаю, в какую. Куда меня отвезли, то есть Марину. Они скоро Вальку найдут, а он тебе позвонит.

– И зачем я туда поеду?

Нет, все же с ней трудно.

– Как зачем? Это же я!

– Но ты же здесь!

– Да, но ты-то этого не знаешь! Как будто. Твоя дочь попала в аварию, в больницу, а ты не поедешь, что ли? Сама подумай.

– И что я там буду делать? Я не смогу. Все догадаются.

– Тебе не надо ничего делать. Она без сознания, у нее потеря памяти, она тебя так и так не узнает. Скажешь: «Дочка, дочка, что же ты меня не узнаешь?», заплачешь и уйдешь, всего и делов.

– Я не смогу, я засмеюсь. А у нее правда потеря памяти?

– Я же тебе объясняю. И ничего смешного, она со мной – одно лицо. А ты там все посмотришь, как, что. Как Валька.

– А если она все вспомнит?

– Всё равно все решат, что она не в себе. И наоборот – ты ей тогда тихонечко скажешь, что все хорошо, чтобы не рыпалась, лежала, поправлялась, и позвонишь мне. Я что-нибудь придумаю. Мам, пожалуйста.

– Ну я не знаю. Зачем тебе все это надо?

– Мам, сейчас все равно поздно. Пожалуйста, поезжай. И завтра – ко мне. И тогда поговорим.

– Ладно. Какой у тебя телефон?

Хороший вопрос. Я с ужасом поняла, что не знаю. И даже не представляю, как и узнать-то. Наверное, можно завтра будет позвонить в какое-нибудь адресное бюро (в какое?), и там, по адресу... А если правда надо будет из больницы позвонить?

– Мам, я не знаю. И что делать, не знаю.

– Вот балда. Посмотри на телефоне.

Я тупо послушалась, взяла аппарат в руки, и – о, чудо – внизу, в рамочке, была заткнута истертая бумажка, на которой слабо различалось семь цифр, коряво написанных синей ручкой.

– Мам, есть! Записывай. И перезвони мне для проверки.

Она перезвонила только через полчаса, и я уже успела совершенно пасть духом. Наверное, номер какой-нибудь неверный, или я плохо разобрала. Я пыталась сама ей перезвонить, но было безнадежно занято. Что она там, набирает без конца, что ли? Наконец раздался звонок.

– Ну, слава богу! Чего ты так долго?

– Мне звонил Валя, – сурово сказала моя мать. – Ты напилась или накололась какой-то дряни, разбила машину, попала в больницу. Что вообще происходит? Валя просто сам не свой. Я сейчас же еду туда. Он хотел звонить Мите, я еле его отговорила.

– Мамочка, ты гений! Давай едь скорее, завтра созвонимся.

Господи, как хорошо, что я догадалась ей позвонить. Действительно, Митю же могли напугать. Я идиотка, что сама об этом не подумала! А Валька... Вне себя... Странно. Наверное, машину жалеет, новая совсем была. Но вообще интересно, что там сейчас происходит, в этой больнице. Эх, не спросила у матери, в какой. Хотя какая разница? Завтра так и так все узнаю.

Чего бы такого сделать, чтобы время прошло? А кстати, сколько времени-то? Единственные часы, которые мне удалось найти – старый будильник на кухне – показывали половину третьего, причем уже давно. Попытки завести их ни к чему не привели. Надо будет внести часы в список для мамы, а пока время можно узнать по телефону.

Ого, уже восемь! И даже с лишним. Тогда вообще можно ложиться спать, пока еще я тут простыни всякие найду, рубашку ночную... Можно будет лечь и телевизор включить – вдруг про меня в «Дорожном патруле» скажут. Или в «Криминальном вестнике»!


Валентин Сергеевич Волковицкий повесил телефонную трубку, отпил остывшего кофе, протянул руки за голову и вытянулся, откинувшись в кресле. Нет конца суете. А впереди еще такой длинный день.

С утра он читал лекцию аспирантам экономической школы. Занятие было хлопотливое и неблагодарное – к лекциям еще и готовиться надо было, – но он его не бросал. Во-первых, помогало держаться в форме, во-вторых – это интеллигентно и благотворно влияет на имидж, в третьих... В-третьих, неважно. В конце концов, ему это даже нравилось.

Потом, после лекции, нужно было подскочить в Думу. Там был намечен важный разговор. Разговор, как всегда, разветвился, зацепился, перетек в кулуары, потом в ресторан, пообедать по делу, потом – опять треп... В общем, до своей конторы он добрался уже часам к четырем. А тут тоже, как всегда, ждала суета. Клиенты, запарки, несостыковки. Гриша, заместитель, конечно, разгребал, как мог, но все равно хватило. Хороший парень Гриша, сам его, можно сказать, из ничего вырастил. Это важно, когда есть надежный тыл. Хотя рассчитывать, конечно, в любом случае можно только на себя.

И хорошо рассчитывать. Расчет – вообще главное дело в чем угодно, а уж в экономике... Вот тогда, в молодости, все, позакончив университет, ломанулись зарабатывать деньги, а он рассчитал – и защитил кандидатскую. Тогда это вообще не ценилось, степень, звание – ерунда какая. И докторскую потом, через пять лет, тоже подумал и сделал. И теперь кругом полно специалистов, экономистов и прочих знатоков, а доктор наук Волковицкий – только один. И что ни говори, это красиво звучит, особенно будучи произнесено с правильной интонацией. И в бизнесе лишние знания и хороший расчет никогда не мешают. Тем более, если сам бизнес построен на экономических расчетах. А фирма Валентина Сергеевича именно этим и занималась – консультациями, расчетами и прогнозами. Экономическими. Но каждый, кто имел с этим дело, понимает: от экономики до политики один шаг.

Валентин Сергеевич был удачливым бизнесменом. Достаточно умным, достаточно жестким, в меру жестоким, имеющим мертвую хватку и множество нужных связей. Выросшим в нужное время в нужном месте. Умеющим все и чувствующим себя в омуте отечественного бизнеса, как рыба в воде. Крупная, хищная рыба в блестящей монетной чешуе.

Всем этим он совершенно не отличался от каждого отдельно взятого преуспевшего нового русского. И ум, и удача, и связи, и жесткость – все это совершенно необходимые компоненты делового успеха. Но, в отличие от среднего новорусского бизнесмена, в его чешуйчатой броне была одна брешь. И дело не в самом ее наличии – слабые места есть у всех. Дело в том, каким именно было это слабое место.

Валентин Сергеевич Волковицкий любил свою жену. Не новую, последнюю, положенную новым русским по статусу трофейную жену-блондинку с ногами от ушей, а ту самую, первую и единственную Арину, которую знал двадцать лет. Хотя она тоже была блондинка, и с ногами у нее было все в порядке.

Он любил ее, кажется, с того самого первого дня, когда, перейдя в десятом классе в другую школу, вошел в свой новый класс. Он увидел ее сразу же. Акварельно-прелестное правильное лицо, огромные серые глаза, светлые пряди волос... Она сидела на первой парте, а рядом было свободное место. Как знак судьбы. Он сел туда, и Арина вошла в его жизнь.

И сразу самым важным стало не потерять ее. Потому что Арина оказалась не только прелестной девушкой, интересной собеседницей, прекрасной женой и матерью – она сразу стала и долго оставалась для него чем-то даже более важным, чем все вышеперечисленные качества.

Арина была из очень хорошей, по тем временам прямо-таки аристократической семьи. Папа со связями чуть не в Совете министров, мама на соответственном уровне. Но дело было даже не в этом (хотя и это потом очень пригодилось, особенно папины связи), а в ней самой. Она была по настоящему правильной и правильно настоящей. Было прямо удивительно, что он сумел с первого взгляда так сразу это понять.

Он ценил эту свою удачу и очень берег. То, чтобы Арина ни в чем не нуждалась, стало для него делом чести. То, чтобы она могла гордиться своим мужем, стало для него делом жизни. И она гордилась, и не нуждалась, и могла позволить себе все, что угодно. Хотя никогда не злоупотребляла, что только добавляло к ней уважения.

Конечно, особенно в эти последние годы, они не были уже так близки, как когда-то, в самом начале. Конечно, он не мог похвалиться абсолютной верностью жене, но этого и не требовалось. И вообще, это отчасти работа... Модельки, актерки, секретутки. Сегодня одна, завтра другая. И они так же – сегодня с одним, завтра с другим. А если правильно рассчитать и выбрать этого другого самому... От девиц была своя польза. Но к Арине это не имело никакого отношения. Арина – это другое, нечто светлое, чистое, свое. Самое лучшее, что вообще было. Арина была всегда, и всегда, он был уверен, рядом, стоит только руку протянуть. А то, что протянуть эту руку нет ни времени, ни сил – временное явление. В конце концов, работает он тоже для нее. Для них с Митькой.

Ему самому было иногда чертовски обидно, что нельзя рассказать Арине о каких-то моментах его чертовой работы. А рассказывать без этих моментов было бессмысленно. Но он не мог рассказывать об этом Арине. Она была слишком хороша, она бы не поняла – нет, неверно, понять бы как раз поняла, Арина была далеко не дура, – не приняла бы этого. И он мог бы ее потерять. А этого нельзя допустить.

Вот Митька. Он так удачно отправил его в Швейцарию. И Арина, кажется, довольна. Все очень хорошо, но ведь нельзя же было ей говорить, что именно произошло с ребенком хозяина содружественной фирмы, который не согласился тогда... Неважно. Арина бы не выдержала, взяла сына, уехала бы куда-нибудь, и он бы ее потерял. А если бы он не делал ничего, и с Митькой бы что-то случилось, он потерял бы ее тем более. Сына Арина, пожалуй, всегда любила больше, чем его. Нет, он не рассказывает Арине чего не нужно, и это к ее же пользе. Наверное, они маловато общаются в последнее время, но это пройдет, пройдет. Когда-нибудь... Вот сейчас только он отзвонится в пару мест, встретится с человеком, на вечер назначен ужин с французским партнером, а там можно будет и домой.

Телефонный звонок прозвучал неожиданно и противно. Это был внутренний, офисный телефон, он и вообще-то почти никогда не звонил. Звонки уровня этой линии обычно решала секретарша. Валентин Сергевич недовольно поморщился, но трубку поднял. Секретарша и оказалась. Запинаясь, дрожащим, как не своим, голосом она лепетала:

– Валентин Сергеевич... Там... Склифосовский... Позвонили... Авария... Арина Николаевна!


Марина открыла глаза, словно вынырнув наконец из тяжелой белесой мути. Прямо над ней, в вышине и сиянии, убегал куда-то вдаль по стене угол потолка. Следить за ним было трудно, сразу начала кружиться голова. Она зажмурилась, потом опять открыла глаза. Угол ненадолго вернулся на прежнее место, но только затем, чтобы снова начать свой неуловимый бег. В ушах что-то тоненько и противно звенело, мешая сосредоточиться.

Устав, Марина еще раз закрыла глаза и, наверное, даже задремала, потому что, когда она открыла глаза следующий раз, никакого угла не было. На месте угла стояла высокая бесформенная фигура, обтянутая белой материей.

– Проснулись, Арина Николаевна? Как себя чувствуете? – прогудел откуда-то снаружи и сверху голос, и Марина как-то вдруг поняла, что непонятная фигура – это просто медсестра в белом халате, а сама она лежит на койке, а вокруг нее, наверное, больница.

Это отчасти объясняло и головокружение, и звон в ушах. Неясно только было, как она сюда попала. Тем не менее Марина послушно кивнула, дескать, проснулась, и попыталась сказать, что чувствует себя ничего. Но слова почему-то не получались. Она шевелила губами, но звука не выходило, и тогда она в отчаянии снова закрыла глаза.

Чья-то рука тут же затеребила ее, захлопала по щекам, но не больно, а очень бережно.

– Не засыпайте, не засыпайте, откройте глаза. Пить хотите?

Пришлось снова открыть глаза, и тут же, словно в награду, та же рука поднесла к губам стакан с влагой. Марина неловко отхлебнула пересохшими губами. Вкус был незнакомым, свежим и кисловатым, каким-то бодрящим. Заинтересовавшись, она скосила глаза, стараясь заглянуть в стакан. Жидкость там была яркой, желто-оранжевой и радостной даже на вид. Интересно, что это было? Это теперь во всех больницах дают?

Сестра, поставив стакан, продолжала хлопотать вокруг, что-то поправляя, переставляя какие-то предметы на тумбочке рядом с изголовьем, Марине не хотелось вникать. Больше всего хотелось снова закрыть глаза и погрузиться в блаженную дремоту. Так она тихонько и сделала, и уже совсем было начала уплывать, как вдруг...

– Не засыпайте, не засыпайте, – ворвался в мозг пронзительный голос сестры. – Сейчас муж ваш придет, он там испереживался весь, я только сказала, что вы в себя пришли, а вы опять спать! Просыпайтесь, пора.

Как муж? Какой муж? У нее нет никакого мужа. Произошла какая-то ошибка. Да, она не помнит, как сюда попала, но она точно знает, что не замужем. И не была. Наверное, перепутали с кем-нибудь, вот будет сейчас неудобно.

Марина вскинулась, чтобы предупредить сестру, но та уже выходила из палаты – за чьим-то неизвестным мужем. Она в недоумении пожала плечами и обернулась, ища поддержки у соседей по палате, но, кроме нее, в палате не было никого. И сама палата была странной – вместо рядка узких коек, перемежаемых тумбочками, здесь кроме ее кровати стояло два кресла и маленький столик между ними, в углу белел небольшой холодильник, а с потолка на изломистой железной ноге спускался телевизор. Помещение было просторным, с потолка лился мягкий свет. Стена по левую сторону от кровати завешена мягкой красивой тканью – Марина не сразу догадалась, что это штора, закрывающая окно. Мамочка дорогая, и куда же она попала? На больницу, пожалуй, не похоже, а что может быть?

Марина сосредоточилась и попыталась вспомнить все, что могла, из происходившего с ней до того.

Она пошла лечить зубы. Прямо с утра пошла, потому что коренной ныл всю ночь, а в школе, слава богу, были каникулы. В районной поликлинике после долгой очереди ее направили на рентген, куда-то к черту на рога на двух автобусах, там ей сказали, что нужно удалять корень и предложили все сделать прямо на месте, но уже за деньги. Зуб разболелся почти невыносимо, прием в районной поликлинике кончился, и она согласилась. Ее тут же посадили в кресло и рассверлили больной зуб за милую душу. Да, и наркоз вкололи, все как положено, даже больно не было. А потом она вышла оттуда, стала искать остановку, голова еще покруживалась...

А дальше она не помнит. Ничегошеньки. Но это она про сейчас не помнит, а так-то она в порядке. Шмелева Марина Михайловна, год рождения, русская – все на месте. Не замужем, детей нет. Проживает... Работает... Нет, ну откуда они этого мужа придумали? То есть, конечно, замуж-то ей хотелось, но чтоб самой... Чтоб, так сказать, участвовать в процессе... И вообще, бывают же такие бабы счастливые – муж над ними в больнице сидит. Хоть посмотреть бы на таких...

Тут ее желание исполнилось – дверь открылась, и в палату вошла давнишняя медсестра, а за ней дядечка в наброшенном на плечи белом халате. Марина специально на него внимательно посмотрела – нет, ничего знакомого. Хотя мужик, конечно, симпатичный – высокий, не толстый, стрижка стильная. И лицо ничего – интеллигентное, очки в тонкой оправе, нос, лоб. Костюм под халатом такой аккуратный. Но она его, конечно же, первый раз в жизни видит.

Она только хотела ему об этом сказать, как незнакомый мужик подскочил к кровати, нагнулся, будто поцеловать хотел, но вместо этого схватил только за руку.

– Арина! Слава Богу! Как ты меня напугала! С тобой все в порядке?

Надо же, и по имени знает. Что происходит? Сестра напутала, но он-то должен был разглядеть. Марина испуганно дернулась, отняла у мужика руку.

– Вы кто?

Тот отшатнулся, посмотрел на нее с недоверием. Марине вовсе не хотелось его обижать, он ей ничего плохого не делал, но что за бардак такой?

– Вы не обижайтесь, – сказала она уже тише. – Я ведь не знаю вас совсем. Тут какая-то ошибка.

Мужик совсем изменился в лице и беспомощно, как ребенок, обернулся к сестре. А та, словно догадавшись, с готовностью зашептала что-то ему на ухо, одновременно потянув за рукав к выходу. Тот только и успел еще раз глянуть а Маринину сторону, и что-то такое странное было в этом взгляде – то ли грусть, то ли жалость...

Сестра довольно быстро вернулась, сунула Марине градусник в рот, закатала рукав – стала мерить давление. Вынув градусник (что за манера у них тут странная?), Марина спросила:

– Ну что, разъяснилось с ним?

Сестра ничего не ответила, только посмотрела вопросительно.

– Ну, нашли его-то жену? – опять спросила Марина. – А то видно же, как переживает человек.

– Все в порядке, – как-то очень спокойно ответила сестра. – Вы только не волнуйтесь. Вот сейчас укольчик сделаем, вы еще поспите, отдохнете...

После укола действительно опять потянуло в сон, и, так и не разрешив загадки, Марина отключилась.

Когда она проснулась следующий раз, шторы на стене были открыты, в окно лился белый дневной свет, а голова совсем не кружилась. Марина с удовольствием потянулась, села в постели... И тут же вспомнила все давешние переживания. Что она пошла лечить зубы, но почему-то оказалась в больнице, причем больнице какой-то неправдоподобно хорошей, наверное, платной и дорогой, что ее, похоже, с кем-то перепутали, что к ней приходил чужой муж и что вообще все неясно. Ей стало неприятно. Интересно, разобрались они там с этим мужем или нет, а то как выяснится, что она сама должна будет за все это платить, а чем? Последние деньги до зарплаты ушли на зубного, да и вообще – на такую больницу никакой ее учительской зарплаты все равно не хватит. Вот понять бы еще, как она вообще сюда попала, но почему-то именно это вспомнить никак не удавалось.

В конце концов Марине надоело перебирать неприятные мысли. Устроится как-нибудь, а пока надо встать, умыться, то-се. Она спустила ноги на пол. Около постели сразу же обнаружились небывалой красоты тапочки, бархатные, темно-зеленые, с пятнистым пушистым мехом. Марина не без удовольствия сунула в них ноги – размер был ее, как влитой. На спинке кровати висел темно-зеленый же бархатный халат – красивее, чем показывают в кино.

Нарядившаяся Марина оглядела палату, подошла к малозаметной двери в стене, надеясь найти за ней ванную комнату, но нет – за дверью оказался шкаф, в котором аккуратно висели на плечиках светло-серая замшевая куртка и темные брюки, а на полу у стены лежала роскошная – сразу было видно – дамская кожаная сумка. Марина с испугом закрыла шкаф – не дай Бог, чужие вещи, еще пропадет что-нибудь, потом не отвертишься, а ей и так забот хватает.

Ванная нашлась чуть подальше – за дверью из палаты была небольшая прихожая, а оттуда уже вела дверь куда надо. И опять же, в ванной на полочках стояли разные баночки и тюбики с кремами, мазями и бог знает, чем еще. Какие-то, или похожие, Марина видела в рекламе по телевизору, какие-то встречались ей в витринах новых роскошных магазинов, но стоил каждый тюбик, как две ее зарплаты, поэтому в сущность их вникать ей не доводилось.

Осторожно, чтоб ничего не задеть, Марина умылась. Мыло – ну нельзя же без мыла-то – райски благоухало. «Лучше духов – это надо же», – подумалось ей. Очень хотелось почистить зубы, но щетка в красивом стаканчике была только одна и явно чужая – новая, полосатая, с цветной щетиной. Марина не рискнула. Вместо этого выдавила себе на палец немного пасты, повозила по зубам – все равно приятно.

Она уже вытиралась непривычно пушистым и мягким полотенцем, когда услышала, как в палате открылась дверь и голос медсестры позвал:

– Арина Николаевна? Вы прямо так встали? А голова не кружится?

Поскольку голова у Марины не кружилась, на этот раз она заметила несоответствие в имени и, полная желания разобраться наконец с этой путаницей, вышла из ванной и вместо приветствия спросила у сестры в лоб:

– А почему вы меня так называете?

Сестра не ответила. Вместо этого она подошла к Марине, ласково и как-то участливо заглянула ей в глаза, взяла за руку и усадила в стоявшее тут же кресло. Сама села в кресло напротив.

– Арина Николаевна...

Марина вскинулась было повторить свой вопрос, но сестра движением руки остановила ее.

– Арина Николаевна, скажите, вы помните, как вы здесь оказались?

Марина, примирившись на секунду с посторонним именем, честно призналась, что нет.

– Вот видите. Вы попали в автомобильную аварию. Нет-нет, не пугайтесь, все обошлось очень благополучно, вы почти не пострадали, но, очевидно, получили все-таки небольшое сотрясение мозга, и это привело к локальной амнезии, то есть потере памяти.

Предупреждая жестом руки возможные Маринины возражения, сестра зачастила:

– Вы совершенно не пугайтесь, в этом нет ничего необычного, это вполне частое следствие таких сотрясений, ничего страшного, все восстановится, вам нужен только покой и отдых, витаминчики и режим, все это вы получаете, только не волнуйтесь, все будет в порядке.

– Но я... – начала было Марина и вдруг осеклась. Ее посетила довольно неприятная мысль. Сейчас они думают, что я просто без памяти, а если я скажу, что я не я, они решат, что я сумасшедшая, и начнут лечить всерьез. Точно такая же история случилась с Рахелью в ее любимом сериале. Лучше подождать, пусть все устоится, а потом можно будет что-нибудь придумать, хоть с тем же мужем поговорить, у него вид был вполне разумный. Фразу надо было продолжить, и она ляпнула первое, что пришло в голову: – А в какую аварию?

– В небольшую такую, совсем не страшную аварию, – щебетала медсестра. – Ваша машина врезалась то ли в столб, то ли в дом, я не помню. Никто больше не пострадал, только вы. Вы головой об руль ударились, и еще на груди синяк...

Марина чисто автоматически распахнула халат и заглянула в довольно глубокий вырез рубашки. Действительно, на нижнем краю ребер, справа, темнел здоровенный синяк. Ей на секунду показалось, что она действительно сходит с ума. Этого не могло быть – какая машина? Она и водить не умеет, не говоря уж о самой машине.

– А какая была машина? – слабым голосом спросила она. – То есть, она сильно разбилась? – запоздало попыталась исправить дурацкий вопрос. Хотя какая разница, раз у нее амнезия, она имеет право не знать, на какой машине ездила.

– Ваша машина? – Сестра казалась озадаченной. – Честное слово, я не знаю, какая марка. Но ваш муж говорил, что она разбита совсем несильно, он уже отдал в ремонт, скоро будет готова. Знаете что? Я сейчас ему позвоню, скажу, что вы проснулись, он сразу к вам приедет и все сам расскажет. И, может быть, вы даже сами что-нибудь вспомните. А пока давайте-ка я вас завтраком покормлю.

И перед онемевшей от страха Мариной (час от часу не легче, мало было мужа, теперь еще и машина!), как на скатерти-самобранке, стали появляться какие-то загадочные яства. Уже весь столик был заставлен, а сестра все доставала и доставала из холодильника все новые и новые упаковки в ярких обертках.

– Вот сок апельсиновый, пейте. – Марине в руку был всунут стакан с уже знакомой ярко-оранжевой жидкостью, которую она с удовольствием отпила. – Вот хлеб свежий, маслице. Вам какой икры намазать, черной или красной? А может, колбаски? Вот языковая. Или, хотите, яичко схожу сварю? А вот сыр французский, ваш любимый, муж специально вчера вечером завез. И чай сейчас принесу, кофе нельзя пока. Сколько вам сахара?

Марина окончательно обалдела от всего этого и даже не знала, что сказать. Кроме всего прочего, казалось страшно неудобным есть или даже пробовать все эти вкусности в присутствии сестры. Может быть, надо ее тоже угостить? А с другой стороны, это все чужое, и как тогда?

К счастью, неожиданно встав и извинившись, что надо к другим больным, сестра развеяла эти ее сомнения. Первое время после ее ухода Марина сидела, как сомнамбула, глядя на раскинувшееся перед ней гастрономическое изобилие, но потом природа взяла свое... Она отрезала кусок нежно-розовой, светящейся колбасы, попробовала странный, в голубоватых пятнышках сыр, намазала икрой бутерброд... До чего же все вкусно! А черную икру она вообще до этого ела только один раз в жизни, в детстве...

Классе в пятом их повезли в Москву, в театр. Об этом культпоходе говорилось, наверное, за полгода, все ждали-ждали, собирались-собирались, поехали наконец. Вышли ни свет ни заря, долго-долго тряслись на электричке, мальчишки орали и плевали в окна, потом толкались в метро, потом пришли. Театр был темным и красно-бархатным. Сцены было почти не видно, и о чем спектакль, Марина не очень поняла, зато в перерыве всей толпой они дружно рванули в буфет.

Это была красота. На высоких стойках, в стеклянных блюдах лежало всякое-разное, конфеты, булки и даже бутерброды с копченой колбасой. Все дружно сбились в очередь и потянулись за кошельками. Марина уже подступала к заветному прилавку, как вдруг кто-то за спиной прошептал:

– Ой, надо же, и икра есть!

Марина глянула. На куске хлеба была накручена светло-желтая масляная розочка, рядом лежал ломтик лимона и что-то серовато-блестящее, мелкорассыпчатое. Стоил такой бутерброд пятьдесят копеек – безумно много, если учесть, что за двадцать можно было купить вожделенную копченую колбаску. И тут что-то дернуло ее, и она, в свою очередь протянув важной буфетчице все свои денежки в потной ладошке, гордо и громко сказала:

– А мне – с черной икрой!

Наградой ей были завистливые взгляды одноклассников, минуту она была почти счастлива, но и только. Ее денег хватило в обрез, ни сока, ни шоколадных конфет она не попробовала, а икра оказалась соленой и сухой, хуже селедки. Той хоть наесться можно, а тут – один пшик. Марина долго помнила этот случай, относясь к икре и другим ей подобным благам с недоверием и давней обидой. Впрочем, в ее простой жизни все это, включая ту же икру, встречалось ой как нечасто...

Детство Марины было безрадостным. Мать растила ее одна, отца она никогда в жизни не видела. Жили они в подмосковном Серпухове, мать работала учительницей начальных классов, лишних денег в доме не водилось, Маринке привычны были перешитые из материных юбочки, штопаные колготки и отсутствие каких-либо красивых вещей. Мать много работала, брала в школе дополнительные часы и продленку, а дома все время сидела, согнувшись над столом, проверяя бесконечные тетради. Да и другие вокруг жили не сильно красивее. Колбаса по талонам, огороды с картошкой и редкие, как праздник, поездки в шумную и сытую Москву. Став постарше, она пыталась расспрашивать мать об отце, но та смурнела, отмахивалась рукой и только ниже склоняла голову над тетрадками. Маринке почти исполнилось четырнадцать, когда она догадалась, что мать пьет. Мать пила молча и тихо, по вечерам, не буяня и не рыдая, не заводя себе пьяных компаний, и Маринка даже не испугалась своему открытию – вокруг пили все, это было почти нормальным, а раз в доме тихо... Когда напивались отцы ее подружек, вся улица ходила ходуном.

Мать и умерла так же тихо – во сне. Очевидно, водка попалась некачественная, либо же выпила она слишком много. Марине было пятнадцать лет. Она только-только закончила восьмой класс и собиралась поступать в местное педагогическое училище, которое в свое время закончила и мать. Никаких других вариантов своего дальнейшего жизнеустройства она не рассматривала, о жизни задумывалась мало и совершенно не представляла, как теперь жить одной.

Тогда же от материных подруг на поминках она узнала что-то о своем отце. Студент-москвич, то ли врач, то ли инженер, отбывал практику в их краях, вот и случилось... Оказалось, все эти годы он присылал матери какие-то деньги и даже хотел видеть дочь, но мать из гордости и обиды прогоняла его. Никто не сказал Марине (а может быть, и не знал тогда) ни его имени, ни каких-то координат, но что-то произошло, потому что через две недели после материных похорон в Маринину квартирку позвонила незнакомая пожилая женщина.

– Здравствуй, – сказала она Марине, без спроса проходя в дверь и грузно опускаясь на табуретку. – Я буду твоя бабушка, звать меня Варвара Михайловна, и, похоже, придется нам, хочешь не хочешь, жить теперь с тобой вместе.

Варвара Михайловна увезла Марину в Москву, поселила и ухитрилась прописать в своей квартирке на Шмитовском проезде, оформила опекунство и пенсию. Отца Марина так и не увидела, было там что-то непонятное, он то ли умер, то ли уехал, бабушка – так она научилась звать Варвару – не говорила об этом, отмахиваясь, как в свое время мать.

Марина поступила, как и собиралась, в педагогическое, только московское, училище, закончила его, устроилась в соседнюю школу. Варвара Михайловна после долгих споров заставила ее поступить на вечернее в педагогический институт.

– Образование человека должно быть высшим, – брюзгливо возражала она на все Маринины отговорки и стучала по столу желтым пальцем. – Кроме того, может, тебя там замуж возьмут.

Непонятно, какой из ее аргументов был убедительнее, но Марина в конце концов уступила. И поступила. Очень легко, еще бы, после техникума и с направлением из школы. Специальность выбрала русский язык, не потому, что как-то уж особенно любила, просто математика была еще противней, а по русскому часы потом легче набрать. Замуж она так и не вышла, да и куда там – одни же бабы кругом. И в школе, и в институте, и учителя, и студенты. Сперва Марина переживала из-за этого, старалась, бегала то на танцы, то на вечера в военное училище, а после двадцати пяти как-то уже и привыкла. Бабка Варвара к тому времени умерла, Марина окончила институт и была взрослым самостоятельным человеком с профессией и квартирой.

Новые времена нанесли ее самостоятельности сильный урон – учительская зарплата, и без того не самая большая, устремилась к нулю. Хорошо хоть квартира никуда не делась. Марина, впрочем, не очень страдала от своей бедности – ей было не привыкать, тем более семьи нет, а одной много не надо. Товарки-учительницы в школе рыпались то туда, то сюда, кто-то ушел торговать турецкими носками, кто-то – порасторопнее – пристроился в частные школы. Те же, кто был постарше, как-то тянули, досиживая свой век. Марина попробовала тоже перейти в частный лицей, сходила туда поговорить, но интервью – так назвал эту беседу лощеный директор лицея – не прошла. «Простоваты вы, милочка, – сказал он ей. – Нашим детям требуются яркие наставники, ведущие к новым высотам». Марина даже не огорчилась. Какие высоты? Программу бы вдолбить, и хорошо.

Впрочем, в последний год и у нее образовалась подработка. Через знакомую учительницу на пенсии ей сосватали частный урок. Парню пятнадцать лет, у отца денег немерено, мать вся в брильянтах, надо поступать в колледж, а он «корова» пишет с тремя ошибками. За урок платили ей восемь долларов, в рублях сумма получалась, как ползарплаты, но сами уроки были мукой непередаваемой. Ученик на нее откровенно плевал, на уроке жевал резинку, никаких заданий не выполнял. Часто там же сидели его дружки, ржали похабно на каждое ее слово. Вплывала в комнату мамаша, ахала томно, выговаривала Марине за низкую результативность, словом, кошмар. Зато вот зуб смогла вылечить...

Хотя, может, без зуба было бы лучше, сидела бы дома и горя не знала. «Да что ты все ноешь, – одернула себя Марина, – не пропадем. Вот поела, когда еще так получится, нервишки полечат... В крайнем случае – убегу, пусть ищут».

Эта внезапно пришедшая мысль так понравилась ей, что она, как-то не очень задумываясь над тем, хорошо это или плохо, встала из-за стола, быстро посовав оставшуюся еду в холодильник, и направилась к шкафу, в котором раньше заметила одежду.

Все было на месте. Куртка, брюки. Под курткой на вешалке обнаружился светло-серый мягчайший шерстяной свитер. Немного помедлив, Марина сняла свитер и брюки с вешалки и отнесла на кровать. Сняла халат. «Я только примерю», – сказала она себе, а руки уже чесались поскорей натянуть эти роскошные вещи, хоть на минутку, хоть посмотреть, как это бывает. Надо же, какой материал. И шерсть, и тонкий, и на голое тело не колется совсем...

Брюки сидели, как влитые. Марина завертела головой в поисках зеркала, не нашла, решила пойти в ванну, потом поняла, что будет нелепо смотреть на брюки из-под задранной рубашки, сняла ее и решительно нырнула головой в свитер.

Из зеркала на нее смотрела другая, незнакомая женщина. Немного бледная, сильно взъерошенная, но очень благородная и вся какая-то дорогая. «Надо же, – подумалось Марине, – вроде, ничего особенного, а смотрится как... Надо еще куртку примерить».

Она снова открыла шкаф, потянулась за курткой и тут снова заметила сумку внизу. Повинуясь порыву, Марина взяла ее в руки. Сумка поражала мягкостью кожи, удобством фасона и благородством линий. Не подумав, Марина потянула изящный хвостик молнии, сумка легко, как масляная, открылась, и ее содержимое рассыпалось на ковер. Охнув, Марина кинулась собирать чужое добро.

Крошечный, будто игрушка, серебристый телефончик. Неужели правда такая крохотуля может звонить, как настоящий? Кошелек из черной, мягкой-мягкой, будто шелковой, кожи. Открыть его Марина не решилась. Записная книжечка, тоже кожаная, в подбор к кошельку. Тонкая золотистая ручка. Невероятной красоты золотистая же в ярких эмалевых пятнах плоская коробочка – Марина поняла, что это пудреница, только когда открыла и обнаружила пуховку внутри. Сама пудра тоже почему-то была разноцветной. Серебряный тюбик помады. Неяркая, темно-коричневая, и пахнет не вазелином, как Маринина, а чем-то сладким и дорогим. Упаковка каких-то таблеток. Носовой платок – тонкий, батистовый. Черная кожаная перчатка. Еще книжечка, тоже черная. Вместо обычных страниц из нее выглядывал какой-то прозрачный пластик.

Марина раскрыла книжечку. Там была карточка, заложенная в пластиковые кармашки, – «Водительское удостоверение. Волковицкая Арина Николаевна. г. Москва» и маленькая фотография белокурой женской головы.

Так вот она, эта загадочная Арина Николаевна, которая разбила машину. Марина поднесла фотографию поближе к глазам, чтобы хоть разглядеть, за кого ее тут принимают. Но фотография, и без того не очень качественная, сквозь пластик выглядела так нечетко, что ничего определенного, кроме наличия глаз, носа и рта, разглядеть не удалось.

Вздохнув, Марина закрыла книжечку и убрала в сумку. Там, во внутреннем кармашке, застегнутом на молнию, рука ее наткнулась на что-то твердое. Не очень понимая, зачем, Марина расстегнула кармашек.

Паспорт. Вот оно, точно. Как только раньше не догадалась. Волковицкая Арина Николаевна. Год рождения. Да она старше меня на пять лет! Умники, нет бы посмотреть. Москва... Москва... регистрация по адресу... Муж – Волковицкий Валентин Сергеевич, это, значит, тот вчерашний дядька. Надо же, сколько лет женаты. Мог бы жену-то и получше узнавать... Сын Дмитрий. Большой уже совсем, лет пятнадцать. Как мои девятиклассники.

Наконец Марина добралась до фотографии. Паспорт был старого образца, еще не обменянный, и фотография в нем оказалась вполне разборчивой, только давней. На ней Арине Николаевне должно быть двадцать пять лет.

И очень даже ничего дамочка. Стильная такая. Блондиночка. Стрижка аккуратная, лицо тонкое. Выражение только какое-то... Барское, что ли. Ну, да ладно. Марина перевернула страницу назад, чтоб посмотреть на другую, шестнадцатилетнюю, фотку, и обалдела. На нее смотрела ее собственная паспортная фотография. Не из этого, обменянного (свой-то паспорт она успела поменять), а из старого паспорта, что она в шестнадцать лет получала. Она тогда еще на той фотографии отлично вышла. Обычно все казенные фотки страшными получались, а на паспорт, как нарочно, повезло – Маринка там была хорошенькая-хорошенькая, как куколка. Кудряшки, глазки – прелесть. Она потому и запомнила. И фотки эти, что лишние от паспорта остались, долго берегла, только мальчикам дарила. Они потом кончились, осталось только в паспорте. Паспорт еще поэтому жалко было менять, Марина просила в милиции отдать ей фотку, да куда там... А в новом паспорте она корова коровой.

Это надо же! Откуда к этой Арине попала ее фотография? Марина вгляделась получше. Нет, это не она. Она на той фотке была в беленьком платьице, воротничок стоечкой, а тут какой-то черный свитер с хомутом. У нее такого и не было никогда. Тогда постойте, это что же выходит?

Марина перевернула страницу обратно. Двадцатипятилетняя Арина на Марину похожей не была. И у нее самой эта фотография была другая. Хотя подожди... Марина тогда носила длинные волосы, забирала их в пучок, а тут стрижка... А если так посмотреть?

Держа раскрытый паспорт в руке, Марина направилась в ванную, включила свет. Пожалуй, есть что-то общее... Брови, глаза... На фото челка, ну-ка, если так собрать... Да, в общем, похоже. И потом, сколько лет прошло... Наверное, действительно могли перепутать. Значит, в какой-то другой городской больнице лежит без сознания эта Арина с ее, Мариниными, документами? Надо ее найти, и все прояснится...

Хотя что прояснится? Если даже она, Марина, каким-то загадочным образом и попала в эту разбитую машину или оказалась около нее, то они с Ариной не голые же там лежали. А в одежде их перепутать нельзя, будь они хоть вообще близнецы! Все равно все непонятно. И где тогда ее собственные документы?

Марина выключила свет, вернулась в палату. Зачем-то опять полезла в шкаф. Не то чтобы она рассчитывала вдруг найти там в углу свою сумку, но вдруг хоть что-нибудь... Никакой сумки, конечно, не нашла, зато обнаружила пару шикарных кожаных ботинок, что интересно, своего размера. Она померила их – удобно было ужасно, хотя никакой ясности не вносило.

В задумчивости Марина вернулась к постели, села, убрала Аринин паспорт обратно. Взяла зачем-то сумку на колени. Погладила мягкий бок, застегнула молнию. До чего же роскошная вещь! Ей бы такую, хоть бы одну, хоть ненадолго...

Ее внимание вдруг привлек какой-то блестящий предмет, лежащий на прикроватной тумбочке. Часы. Не дамские часики, которые она сама всегда считала верхом шика, а именно часы – большие, плоские, квадратные, на широком кожаном коричневом ремешке. Хоть и большие, а все равно видно, что женские. Марина взяла часы в руки, приложила к своему запястью. Смотрелось. Она попыталась их застегнуть, что-то мешало, скользя под пальцами, она перевернула руку...

Кольца! На ремешке часов, наверное, чтобы не потерялись, болтались несколько колец. Марина ничего не понимала в драгоценностях, да и видеть-то их толком не видела, но почему-то сразу поняла, что кольца все настоящие и страшно дорогие. Осторожно, кончиками пальцев, она отцепила их от ремешка и разложила на тумбочке – посмотреть.

Одно было обручальным, очень простым – золотой неширокий обруч, ничего особенного. В другом сидел светлый прозрачный камень величиной с небольшую горошину. При любом шевелении камень сверкал, как будто живой. «Алмаз, – догадалась Марина. – Это надо же!» Камень в третьем кольце был еще больше, темно-синий, глубокий, как море. Квадратного сечения, он был как бы впаян в обруч кольца. «Странное какое, – удивилась Марина. – Ни на что не похоже». Последнее кольцо было, пожалуй, самым красивым – оно состояло их трех отдельных колечек разного цвета, скрепленных между собой, белого, желтого и какого-то розоватого металла. «Интересно, как же его надевать? Запутается же».

Она сидела, перекладывая на тумбочке кольца так и эдак и прикидывая, не померить ли хоть одно, когда дверь в палату открылась без стука, и на пороге появился вчерашний муж. Сегодня на нем был другой костюм, но и в этом он выглядел исключительно элегантно.

– Ариша, дорогая! Тебе сегодня лучше? Слава богу. Сестра сказала, ты уже встаешь. Я вижу, ты даже оделась. Знаешь, когда ты по-человечески одета, ты кажешься совсем здоровой. И кольца, я вижу, нашла – совсем ты. Это я их на ремешок застегнул, а то, думаю, потеряются, Ариша огорчится. Ты так меня вчера напугала, даже больше, чем когда тебя нашли! Ты меня даже не узнала, ты помнишь?

Марина осторожно молчала.

Муж снова встревожился.

– Но сейчас-то ты меня узнаешь? Ты меня помнишь?

Марина честно призналась, что да. Она же действительно помнила этого человека – со вчерашнего дня.

– Ну и слава богу! А я уж было опять испугался. Врач мне все объяснил, но знаешь, все равно как-то странно. Ты не волнуйся, у тебя все потихоньку пройдет, мы полечимся. Я узнавал – говорят, они сделают сегодня последние анализы, и завтра или даже сегодня вечером тебя можно будет взять домой. Я так рад!

Марина как-то не очень разделяла его восторги по этому поводу. Тут, в больнице, все-таки нейтральная территория, и она почти привыкла...

– А сестра мне говорила – уход, витамины...

– И дома будет уход! Я договорился с Наташей... ну, нашей домработницей, – пояснил он, уловив испуг в Маринином взгляде при упоминании нового имени. – Так она будет каждый день теперь приходить, все тебе делать, еду там, какую надо. И сестру выпишем с уколами. А то, Ариш, – зачастил он, явно чувствуя ее молчаливый протест, – ты же пойми, я не успеваю везде, у нас тут сейчас конец года скоро, такое время горячее, бюджет на носу, а больница эта – не ближний свет. Я же не могу тебя не навещать! А так бы – ты дома, я между делом заскочил, поглядел на тебя и дальше побежал. И Мите можно будет звонить, а? Ну Мите, ты же не можешь его не помнить! Я ему пока не говорил про тебя ничего, а вдруг он позвонит сам – а тебя нету! Напугается мальчик.

– Ну, если врач разрешает. – Марине, кажется, ничего больше не оставалось, как согласиться. Ясно было, что для настоящей Арины загадочный Митя был неоспоримым аргументом, и, чтобы не выбиваться из роли... Почему, собственно, из нее не надо выбиваться, Марина для себя пока не решила, но это можно было понять потом.

– Разрешает, разрешает, я же с этого начал. Так что, Ариш, – снова зачастил муж, – я побегу, у меня совещание в Совмине, а там к тебе еще теща пришла. Мама то есть, – поправился он, нагнулся, чмокнул Марину куда-то между щекой и ухом, она не успела отпрянуть, но губы его были мягкими и сухими, пахло от мужа мягким и приятным одеколоном, и вообще – в конце концов – муж, имеет право, и... Но дверь уже закрывалась, муж убежал.

Отчего-то Марина испытала от его ухода не облегчение, а разочарование, почти обиду. Деловой какой, мог бы, между прочим, и с женой в больнице побыть, столько лет вместе прожили, а ему пяти минут жалко... И домой забирать раньше времени... «Хотя чего это я, – одернула она сама себя, – это Аринин муж, меня только им не хватало... А дома, может, мы с ним как раз быстрее разберемся, кто настоящий».

Она даже не успела встать и переодеться снова в халат, как в палату к ней вошла новая гостья. На сей раз это была очень симпатичная пожилая дама. Не старушка, не бабулька, даже не женщина, а именно дама, почему-то Марина сразу увидела ее только так. Собственно, дама даже не выглядела сильно уж пожилой – она просто была, безусловно, старше среднего возраста, полная достоинства и уверенная в себе. Дама почему-то страшно понравилась Марине с самого первого взгляда.

С этого же взгляда она так же сразу догадалась, что дама есть не кто иная, как та самая обещанная ей мама, вернее, теща Арининого мужа. И только в этот момент Марину словно окатило горячей волной дикой зависти. Она не завидовала неизвестной Арине в том, что у той был муж, куча денег, дорогие тряпки и неведомая машина. Ее не волновало, что за Ариной все бегали и ухаживали, к ней ходила домработница, а медсестра чуть не с ложечки закармливала ее деликатесами. Но вот то, что у этой Арины была мама – и такая замечательная, симпатичная мама, – вызвало у Марины внезапный приступ горечи и тоски. Ей самой это казалось странным, чуть не диким – дама не успела сказать ей ни слова, она, Марина, не была сиротою с детства, она отлично помнила свою собственную родную мать, тоже не из самых плохих, но тем не менее...

Дама тем временем не спеша прошла в палату, села в кресло и стала с интересом рассматривать Марину. Она ничего не говорила, только сидела и смотрела, но Марине отчего-то показалось, что мама-дама в курсе ее загадочных происшествий, что она отлично знает, кто здесь кто, но несмотря на это относится к ней, Марине, явно с симпатией, и что она-то уж точно не станет звать ее чужим именем.

Дама покачала, будто в изумлении, головой и пробормотала себе под нос что-то вроде: «Бедная деточка, это надо же», после чего обратилась собственно к Марине:

– Как ты себя чувствуешь, детка?

Марина, повинуясь своему внезапному чувству доверия и симпатии к даме, стала, торопясь и захлебываясь, излагать, что с ней вроде бы все нормально, только она не помнит, как тут оказалась, и что ей кажется, что ее с кем-то путают, что она боится и не знает, что из этого выйдет. Дама протянула к ней руку, словно останавливая внезапный поток слов.

– Чш-ш. Тише, детка, тише. Не надо так волноваться. Я понимаю, тебе страшно и непонятно, но ты не бойся, это пройдет, с тобой все будет хорошо, это точно. Я тебе обещаю. Ничего плохого не случилось. Тебя полечат, тебя откормят, а потом все как-нибудь образуется.

– А вы... ты... знаете, что со мной произошло? Как я здесь оказалась? И потом – он, то есть, ну... муж, то есть Валя, – Марина кивнула головой в сторону двери, – он же хочет меня вечером домой забирать.

– Прямо сегодня вечером? Я не знала. Но ничего страшного, поезжай, поживи дома, там тоже хорошо. – Дама явно избегала ответов на первые два вопроса. – В любом случае ты не волнуйся, девочка, и ничего не бойся. Я еще навещу тебя, все будет хорошо.

Дама внезапно поднялась, подошла к Марине, погладила ее по голове и быстро вышла. Этот визит, несмотря на всю его загадочность и непонятность, почему-то действительно успокоил Марину, и в оставшееся время она с легким сердцем отдала себя в руки кстати появившихся в палате заботливых врачей.


Мать позвонила рано с утра, разбудив меня, и сообщила, что вчера в больнице никого к Марине не пускали, только Валька прорвался на минуту, но выбежал с кислым видом, будто мешком по голове ударили. Добиться от него какой-либо связной информации не удалось, но врачи говорили, что все нормально, видимых повреждений нет и сложностей ждать не приходится. Мать собиралась съездить туда сегодня с утра, в связи с чем ее приезд ко мне временно откладывался.

Я спросонок не сильно огорчилась, и даже потом, проснувшись окончательно, не передумала. Соку, конечно, с утра было бы неплохо, но ничего страшного, информация из больницы важнее, а в магазин все равно надо идти. Интересно, чего Валька увидел в палате такого, что даже моя мать не смогла из него вытащить? Он, конечно, как и все мужики, тещу особо не жалует, но от мамочки, когда ей очень надо, тоже не так-то просто отвязаться.

Но ладно, надо бы, пожалуй, и вставать. Спала я плохо, диван при ближайшем знакомстве оказался жестким и продавленным, разнообразные бугры и ямки на нем рельефу моего тела явно не соответствовали. Одеяло было тонким и холодным, из окна ночью дуло... В общем, если я хочу долго жить на этом прокрустовом ложе, придется в ближайшее время капитально заняться его усовершенствованием. Но это все же чуть после, пока – более насущные, так сказать, первостепенные, проблемы.

После душа, чая и горячего завтрака (а что делать: ни йогуртов, ни сыра, ни даже кофе – пришлось варить яйцо) я решительно прошла в комнату и взялась за телефон. Времени оказалось девять утра – вполне можно приступать к разведке.

Первый этап – получение по справочной ноль-девять телефона учительской нужной мне школы – прошел на ура. Дальше пошло труднее – в школе почему-то никто не брал трубку. Странно. Уроки ведь начинаются раньше, должны же были учителя прийти?

Наконец на двадцать последнем гудке трубку сняли. Он неожиданности я совершенно забыла, что хотела сказать – а ведь готовилась, такие хитроумные стратагемы выстроила, – и ляпнула первое, что в голову пришло:

– Але, доброе утро, это школа?

– Школа, школа, – ответил мне ворчливый старческий голос.

– А Марину Михайловну можно позвать? Шмелеву? – я потихоньку реабилитировалась и подводила беседу к нужной теме.

– Какую еще там Марину? Вы куда звоните? – мой собеседник, или, вернее, собеседница (голос был, пожалуй, все-таки женским) заорала так внезапно, что я чуть трубку не выронила.

– Так в школу же... Вы сами сказали...

– В школу! А день сегодня какой?

А правда, какой сегодня день? Вроде не воскресенье ведь... Точно, не воскресенье, вчера был вторник. Так что ж она хочет?

– Не знаю, какой день. Вроде среда, а что?

– Не знают, а звонют! Среда! Каникулы у нас, вот что! Нету тут вашей Марины, после двенадцатого звоните! – И злобная бабка бросила трубку.

Но я все равно была рада. Каникулы! А я и забыла, что бывает такая отличная штука. Как она там сказала? После двенадцатого? А сегодня у нас шестое? Значит, у меня еще целая неделя на врастание в новую жизнь! Ура!

С работой понятно. На волне эйфории от полученной отсрочки я решила разобраться с продовольственными и прочими запасами. Пока мать там ездит, схожу-ка я в магазин. Найду, какой поближе, куплю чего надо, а она тогда привезет остальное. Где там была Маринина сумка?

Хорошо, что я сообразила заглянуть в кошелек перед выходом из дома. В своей прошлой жизни я обычно этого не делала – деньги у меня лежат на кредитке, а в магазины, где ей не расплатишься, я практически не хожу. Поэтому меня не волнует, сколько наличных денег у меня в кошельке. Впрочем, какие-то находятся всегда.

В Маринином кошельке лежали две жалкие бумажки и кучка мелочи – общим счетом доллара на два с половиной. На это особо не разгуляешься, надо найти, где лежат остальные деньги, и пополнить запас. Дура я, что не сообразила захватить вчера какую-то наличку из своего, то есть Арининого кошелька, это-то можно было сделать спокойно – у денег глаз нет.

Где люди обычно держат деньги? Я посмотрела в ящиках письменного стола, за стеклом в буфете, даже на полках с бельем. Нигде ничего. Надо попробовать нестандартный подход. Вот я. Куда бы я сунула деньги? В книги? Но тут их немного. Я без особой надежды перетряхнула несколько томиков, стоящих на полке над письменным столом. Тщетно – я так и думала.

За следующий час я заглянула под кровати, в морозилку, на антресоли, обшарила все кухонные шкафы и даже заглянула в тазик с грязным бельем. Сказать, что поиски были совсем уж бесполезными, было нельзя – я много чего узнала про Маринину жизнь, но никаких денег так и не нашла. Что это? Я такая дура, что не могу найти банальной заначки, или я просто-напросто ищу то, чего нет? Не может же человек жить с тремя долларами в кармане и пустым холодильником! Я свой-то предыдущий холодильник всегда считала пустым, но по сравнению с этим там был просто супермаркет.

Ну что ж, по крайней мере ясно, чего просить у матери. Денег! А кстати, что это она не звонит? Время к двенадцати, пора бы разобраться с больницей. Черт, кажется, опять захотелось есть. Нервное, не иначе. Я за год столько не ела, сколько здесь срубила со вчерашнего вечера, и, главное, все такая дрянь. Этак я растолстею тут на этих харчах!

Идея растолстения меня слегка позабавила. В самом деле, мой нездоровый образ жизни последнего времени привел к тому, что я скорее напоминала скелет, обтянутый сероватой пергаментной кожей, хотя знакомые дамы, как одна, завидовали моей стройной фигуре. Ну что ж, может, это тоже к лучшему – не зря сменила образ жизни. Но где же, в конце концов, моя мать?

Она позвонила примерно еще через полчаса, сказала, что едет ко мне прямо из больницы, и повесила трубку. Я так и не успела сказать ей про деньги. Ну и ладно, какие-то у нее наверняка есть, мне хватит. Много ли мне нужно? А кстати, и правда – много ли?

Я попыталась прикинуть, и тут выяснилось, что я совершенно не в курсе никаких современных цен. В самом деле, приходишь в супермаркет, нагружаешь тележку, даешь карточку, расписываешься – и привет. А что сколько стоит... Ну не забивать же, в самом деле, голову такой ерундой.

С другой стороны, мой новый образ жизни, что очевидно, такого гусарства позволять не будет. Придется учиться считать. Ладно, если я не знаю цен, пойду от противного. В магазин я хожу раза два в неделю, покупка моя стоит примерно долларов сто... Ладно, пусть без спиртного, оно дорогое, пусть без икры и рыбы, пусть без Валькиных прибамбасов, свежевыжатых соков и питьевой воды... Но долларов тридцать всяко должно получаться! За два раза – шестьдесят. Интересно, какая у Марины, то есть у меня, зарплата? Что-то там было такое по телевизору про забастовки учителей... Мамочка дорогая, так это же в месяц шестьдесят не выходит! А как же они живут?

Ну ладно, пусть без соков и парного мяса, но йогурты и фрукты все равно нужны. И яйца, хлеб, молоко. Мыло, шампунь, нормальная зубная паста. Не понимаю. А еще одежда, обувь, не дай Бог – шуба? Что-то тут не так, наверное, я просто не в курсе. Спрошу у матери, когда придет, у нее полно подруг молодости, она про них знает. А вот звонок, ну, кажется, и она.

Я бегом кинулась открывать дверь и уже через секунду действительно встретилась наконец с собственной матерью. И как же я рада была ее видеть! Как здорово, что она у меня есть!

Она тоже явно была рада видеть меня, что не помешало ей, едва сняв пальто, немедленно начать меня ругать.

– Ну и что ты такое устроила? Что за бредовая идея, зачем тебе это надо? Я была с утра в больнице, все видела, бедная девочка, как тебе не стыдно!

– Мам, подожди, расскажи толком. Как она?

– Я рассказываю. Она нормально, но никакой амнезии у нее нет, она все отлично помнит, ничего не понимает и страшно напугана.

– Как нет амнезии? И что, она правда все помнит? Мам, этого не может быть, я же с ней говорила, она собственного имени не помнила.

– Я не знаю про имя, но она понимает, что она – не ты. Чего она не помнит, так это как она туда попала, вот тут ты права. А остальное, по-моему, отлично помнит. Я сидела с ней, как дура, и жалко ее, и сказать ничего не могу. Ты должна сама разбираться. И потом, что это за история с наркотиками? Мне Валя сказал, я чуть с ума не сошла, только потом сообразила, что это все-таки не ты. Что ты ей колола?

– Мам, ты точно сошла с ума! Какие наркотики? Я дала ей таблетку снотворного, своего собственного.

– Врачи говорили, у нее в крови были какие-то наркотические вещества, правда немного. Она, говорили, из-за этого и врезалась.

– Я без понятия. А Валька что?

– Валька ничего. Вчера, конечно, был в ужасе – и авария, и эти наркотики, и ты его не узнала, и с домработницей он успел поговорить...

– Так. А что с домработницей?

– Она у тебя в шкафу прибралась.

Мать замолчала и посмотрела на меня с выражением. Я потупила голову. Было, конечно, стыдно. Лучше бы я сама ей рассказала, но с другой стороны, ведь огорчать не хотелось. У меня хорошая мама, она меня любит, сама уже не молоденькая, ну и что я буду валить на нее мои проблемы? Тем более такое? Это правда, она могла и сама догадаться, но я потому и старалась заходить к ним в последнее время пореже, а звонить по утрам, пораньше...

– Ну мам, теперь ты понимаешь, почему я должна была оттуда уйти?

– Дурочка ты. – Странно, она перестала меня ругать, а ведь тут-то как раз было за что. – Конечно, я понимаю. Не почему уйти, а что вообще с тобой происходит.

– Ну да? И что же? Я и сама-то не все понимаю.

– Я и говорю – дурочка. Не понимаешь, спросила бы у мамы. Все очень просто.

Это было как-то даже обидно. У меня мировые проблемы вселенской сложности, себе самой-то не все объяснишь, а ей – просто. Наверное, что-то она недопоняла...

– И что ж тут такого простого?

– У тебя дети выросли. И уехали. И тебе стало казаться, что ты никому не нужна. Вот и все. Так со всеми бывает, и со мной было. Просто ты еще очень молоденькая, тебе понять было трудно, сил еще много, а заняться нечем.

– Не такая уж и молоденькая, вся жизнь успела кончиться. А когда это с тобой такое было?

– Ну как же – ты замуж выскочила, Лиза учиться уехала... А мы с папой остались. А папа – сама знаешь, все время на работе, у них с Валей как раз тогда фирма начала образовываться...

– И что? И тебе тоже так тошно было? А почему ты мне не сказала?

– А у тебя своя жизнь была, Митя маленький, Валя. А Лиза далеко. А потом – тут бесполезно разговаривать, тут надо просто понять и построить жизнь заново, свою, без детей.

– Ну, мам... Все-таки это не то... У тебя папа. Вы с ним всегда так отлично жили, совсем не так... Валька же меня просто от стенок не отличает.

– Валька тебя очень любит. Просто по-своему. У них, у мужиков, в этом месте все по-другому устроено. Он к тебе привык, так что ему на тебя смотреть?

– Папа же на тебя смотрел?!

– Уверяю тебя, со стороны кажется, что и твой муж с тебя глаз не сводит. Да ты что, вон он как вокруг больницы бегает.

– Бегает! Он же меня даже не узнал! То есть узнал не меня. А ты говоришь...

– Ну... Но ты же сама понимаешь – это вообще уникальный случай, ваше сходство. Кстати, случай – а как ты собираешься из этого выбираться?

– А я пока не собираюсь...

– То есть как? Арина, прекрати, это несерьезно. Ты же не можешь остаться тут навсегда?

– Почему это не могу? Отлично останусь. Буду жить и работать в школе. Мне, кстати, нравится.

– Ты пока не работала. Ты хоть школу-то эту нашла?

– Нашла. Там сейчас каникулы.

– Ладно, со школой потом. Арина, не ерунди. Я понимаю, такое совпадение, очень заманчиво, тебе было скучно, захотелось поиграть, но это же не может так продолжаться. И потом, а о Марине ты подумала?

– Она-то как раз только выиграет. Смотри, мам, из такой жизни попадет в мою. У нее сразу все будет, как у золушки, а мужа у ней все равно нет, так что даже здесь она не потеряет.

– Психопатка. А как ты уговоришь ее вернуться, если ей там понравится?

– Я не собираюсь ее уговаривать. По крайней мере пока. А там... Не знаю... Придумаю что-нибудь... А что я вообще забыла в той жизни? Ничего хорошего.

– А Митя?

Тут я надолго заткнулась. В самом деле, от Мити я отказаться не могу, а он, безусловно, принадлежал той, Арининой, жизни, и с этим нельзя было ничего поделать. Но я не хотела сдаваться.

– Мам, но я же могу ему и отсюда звонить. Мы с Валькой все равно делаем это врозь. А до летних каникул далеко, что-нибудь образуется...

– А если Марина ему тоже будет звонить?

– С чего это она будет? Она про него не знает.

– Ты глупости говоришь. В любом случае, мне кажется, ты должна с ней встретиться и как-то все обсудить. Она живой человек, это ее жизнь, а ты ее украла.

– Я не украла, я поменялась! Правда, без спроса...

Но я понимала, что мама права. Так действительно нельзя. Слишком много остается несвязанных концов, слишком много неясных вопросов. С Мариной и вправду надо поговорить. Тем более, если она в сознании и память к ней вернулась. Но может, мы сумеем договориться? Мне же есть, что ей предложить. А мы сможем помогать друг другу, тогда игра будет еще интереснее... Непонятно только, кто выиграет и как? Хотя почему всегда надо играть на выигрыш? Вон я, казалось бы, выиграла в своей жизни все, что только можно, и что? Сильно счастлива была?

Мы еще долго разговаривали, меня ругали, я отбояривалась, и кончилось все это тем, что я совсем забыла попросить денег. Спохватилась только под самый конец, когда мать уже стояла в прихожей, надевая пальто.

Собственно, я все равно бы не вспомнила, но тут я решила выйти вместе с ней, дойти, наконец, до магазина, а уж тут ассоциативная память сработала.

– Да, мам, кстати, у тебя деньги есть?

– Ну да.

– Нет, в смысле с собой?

– Ну и с собой есть какие-то, а что?

– Дай мне долларов сто.

– Зачем это?

– В магазин сходить. Тут, знаешь, жрать почти нечего, холодильник пустой, и в кошельке у Марины ничего нету.

– Совсем ничего?

– Ну, копейки какие-то. На еду не хватит. Я тебе отдам потом.

– Интересно, с чего это ты мне отдашь? Мне не жалко, я и так могу дать, просто интересно...

– Ну мам, ну я ж на работу пойду, зарплату получу... И потом, я думаю, у нее где-то в квартире есть, просто я пока не нашла.

– Да? Зарплату? А ты знаешь, сколько получает простая учительница?

И тут моя мать сняла уже почти надетое пальто и разразилась длинной речью про социально-экономическое положение страны вообще, учителей в частности и меня конкретно. Она, естественно, все больше про меня говорила, и не хвалила при этом, а вовсе наоборот – я-де полная дура, отстала от жизни, не знаю, что почем и как люди живут, сижу за Валькой, как за каменной стеной, и от скуки на стенки лезу... В общем, все это она и раньше говорила, но тут я ей новый повод дала, да еще такой материальный... И что даже хорошо, что я узнаю, почем фунт лиха (лихо я, кстати, покупать вовсе не собиралась), и кое-что пойму, и что только непонятно, кто меня обратно пустит... Так что пусть я не валяю дурака, а еду в больницу и возвращаю все, пока не поздно, на свои места... Я прямо устала ее слушать, хотя какое-то рациональное зерно во всем этом, безусловно, было.

Когда она остановилась перевести дух, я встряла:

– Ладно, мам, я все поняла. Ты права. Я дура и ничего не знаю. А теперь дай денег.

Она подняла было на меня вопросительный взгляд, но я не дала ей начать по новой.

– Я возьму у тебя один раз. Только для начала. Через месяц отдам, и больше мы к этому возвращаться не будем. А если вернемся, тогда и я вернусь. Договорились?

Мать только махнула рукой, пожала плечами, полезла в кошелек и выдала мне несколько новеньких, хрустящих бумажек.

– На. Не наигралась еще? Смотри, одумаешься, да поздно будет...

И с этими словами моя душеспасительная мамочка выплыла за дверь и удалилась в лестничную клетку.


Поход в магазин вместе с матерью пришлось отложить, но сам по себе он был мне необходим, и я, выждав с полчасика, все-таки отправилась на добычу.

Прежде всего мне хотелось все-таки одеться по-человечески. Все эти юбочки и кофточки, конечно, замечательно, но я все же предпочитаю брюки. Хотя бы джинсы.

Но где там. Никакого даже подобия брюк в Маринином шкафу почему-то не оказалось. Вообще-то странно, нестарая еще, да просто молодая женщина, живет в Москве, фигура неплохая, как можно без брюк? Ну ладно, если даже в школу нельзя, что потом-то мешает? Но нет. Наилучшим приближением к брюкам были тонкие черные шерстяные рейтузы, правда, заплатанные на библейском месте. А что? Вполне могут за леггинсы сойти. Еще если длинный свитер, так и вообще отлично. А брюки я тогда с получки первым делом куплю.

Со свитером мне тоже не очень повезло, и я надела тот же, вчерашний, самовязаный. Он хоть и не очень длинный, но все же сойдет. Я все-таки в магазин иду, а не в Большой театр.

С сапогами-дутиками и клетчатым пальтишком получилось, между прочим, даже интересно. Очень бодренько и как-то задорно. Пальтишко, кстати, тоже было единственной одеждой на осенний сезон, так что вчера мне пришлось его отчищать, но за ночь оно просохло.

Ну вот, я собралась, оделась, закинула на плечо старую коричневую сумку (гадость страшная, надо будет с получки купить что-нибудь поприличней), проверила ключи (хватит мне вчерашней истории, надо, кстати, будет новые заказать) и отправилась постигать новый мир.

Погода сегодня была, пожалуй, получше вчерашней, с неба не капало, и даже какое-то подобие солнышка проступало сквозь мутные тучи. Я потихоньку прошла по двору, обогнула дом и вышла на улицу. Прямо напротив через дорогу, на углу такой же пятиэтажки, как моя, был продуктовый магазинчик-стекляшка. Я на рысях заскочила туда – изучить ассортимент. Молоко, хлеб, бакалея, сыры-колбасы... Очень неплохо для начала, но надо пойти еще чего-нибудь поискать по округе, да и овощами тут не торгуют.

Овощи продавали с лотка на улице, прямо у выхода. Отлично, значит, основная сырьевая база у меня, наверное, здесь и будет. А что еще имеется в пределах досягаемости?

В пределах оказалось несколько ресторанов, уличное кафе, магазин сантехники, ателье по пошиву штор и английская школа. Завидев школу, я с надеждой кинула взгляд на ее номер – вдруг, думаю, моя? Оказалось, нет, но я не растерялась, а тут же у вовремя подвернувшейся прохожей тетеньки и спросила, а где тут школа с таким-то номером? И она мне радостно рассказала, что это тут же рядом, вон за углом, два квартала и налево во двор.

Я пошла в указанном направлении и действительно нашла там свою школу. Красная такая, кирпичная, трехэтажная. С виду по крайней мере очень ничего. Пока я стояла у запертых школьных ворот и пялилась на номер, со мной довольно вежливо поздоровались две проходящие мимо девочки. Я сразу даже не поняла, с чего бы, но потом до меня дошло – я же теперь их училка! То есть я не теперь, я всегда была их училка. Дела!

От школы я, очевидно, свернула обратно не в тот двор и, поплутав немножко, выбралась в довольно симпатичный парчок, в котором немного спустя опознала сквер у метро 1905 года. Точно, вон и линии трамвайные, и «Макдоналдс» на углу. Я сколько раз тут в пробке стояла!

Вид «Макдоналдса» напомнил мне, что вообще-то я голодная, причем давно. Не задумываясь, я двинула в ту сторону и перебежала дорогу в неположенном месте, едва не попав под колеса какому-то козлу на «Тойоте». Ездят тут на иномарках на своих!

Внутри было чисто и тепло. Я встала в небольшую очередь, одновременно выбирая глазами на стене, что бы такого съесть вкусненького. Однако я быстро вживаюсь в новый образ. Вкусненького! А еще неделю назад я искренне считала «Макдоналдс» гадкой забегаловкой и Митьку всегда ругала за нездоровые детские пристрастия.

Но гамбургер и правда был вкусным. А уж сок апельсиновый! Правда, стоило все это... Из пяти маминых бумажек одна как-то внезапно исчезла в лапках девочки на выдаче, а сдачи оказалось только несколько монеток... Да... Пожалуй, впредь надо будет меньше роскошествовать, еще неизвестно, когда мне дадут эту самую зарплату... Ладно, сетовать не буду, но, пожалуй, пока не все деньги кончились, куплю впрок побольше продуктов.

После еды я еще прошлась вдоль лотков и киосков у метро, присматриваясь уже не столько к товарам, сколько к ценам. Пожалуй, в моей стекляшке они были как-то посимпатичнее. Я еще с тоской глянула на жареных кур, пахли они неплохо, купить бы такую – и не возиться с едой дня два. Если б я была голодная, я так бы и сделала, но сейчас пока воздержалась. Ладно, пожалуй, первую ознакомительную прогулку можно считать законченной, да и темнеть начинает. Так что в магазин – и домой.

В магазине меня ожидало несколько сюрпризов, и не сказать, чтоб приятных. Во-первых, оказалось, что пластиковые пакетики здесь стоят дополнительных денег, пусть небольших, но все же. А сумки для продуктов у меня, естественно, не оказалось – за годы жизни с машиной и закупок в супермаркетах я успела отвыкнуть от этих глупостей. А во-вторых, продавщицы, причем почти все, разговаривали жутко по-хамски. Сперва я как-то растерялась – с чего это они? Может, я веду себя вызывающе? Но потом заметила, что они просто со всеми так разговаривают, это нормально, а я из толпы ничуть своим внешним видом не выделяюсь. Уже потом, таща по лестнице пакеты, я решила, что это скорее хорошо – что не выделяюсь. А то, что людям за их же деньги хамят, – это, конечно, плохо. В тех магазинах, куда я ходила раньше, такого не то что не было – и близко быть не могло. С другой стороны, меня в моем нынешнем виде там не то, что обслуживать, и к двери, наверное, не подпустили бы... А может, и нет... Может, они там такие вежливые, что им все равно, как кто выглядит, были бы деньги. Но их у меня тоже теперь нету... Диалектика...


День у Марины прошел насыщенно. То ее водили куда-то и обматывали там разными приборами, подсоединяя к голове и рукам миллионы различных датчиков, то кровь у нее брали – и из пальца, и из вены, то мочу просили сдать на анализ, то, наоборот, к ней в палату заходили всевозможные люди в белых халатах и донимали бессмысленными вопросами: «Где правый глаз, где переносица?», «Чем болели в детстве?», и много другого. Нос им Марина старательно показывала, а про детство – уходила в глубокую несознанку: «Не помню», «Не знаю». А то скажешь чего-нибудь не то, они как начнут уколы делать, нет уж, ну их. К вечеру, часов в пять, пришел еще один, самый последний, наверное, и самый важный тоже, и сказал, что никаких органических нарушений они в ней не находят, память, утраченная вследствие шока, потихоньку сама восстановится, и они отпускают ее домой. Дома надо не переутомляться, соблюдать режим, правильно питаться и выполнять легкую физическую нагрузку. Прогулки, бассейн. И все будет хорошо.

Марина слушала, послушно кивала. Особенно ей понравилось про нагрузку. Каникулы-то скоро кончатся, вторая четверть начнется, а у нее как раз в этом году все удачно сложилось: она в трех классах ведет, и русский, и литературу – с нагрузкой по часам все отлично получается. Правда, врач, наверное, какую-то другую нагрузку имел в виду, но не вдаваться же с ним в подробности... И вообще непонятно, как она успеет до конца каникул со всей путаницей разобраться.

Врач ушел, пожелав ей удачного выздоровления. Марина не успела дух перевести, как вбежала ее палатная сестричка.

– Арина Николаевна, я с вашим мужем говорила, он через полчаса подъедет за вами, так что давайте я вам пока собраться помогу.

Сборы оказались недолгими. Марина опять надела свитер с брюками, сестричка ей помогла ботинки завязать: «А то нагнетесь, голова закружиться может», барахло из тумбочки покидали в роскошную сумку. Сестричка пошла было к холодильнику, собирать деликатесы в пакет, но тут Марина, непонятно даже, что на нее нашло, вмешалась:

– Нет-нет, не надо. Оставьте все себе. Чайку потом попьете. И косметику в ванной – тоже.

Сестричка закивала благодарно, сложила все в пакет и быстренько унесла. Марина села в кресло. Ее не то чтобы трясло, но как-то познабливало. То ли страшно, то ли что. Непонятное что-то происходит. Взяла только что, распорядилась чужим добром, как своим. И нет попользоваться – все раздала зачем-то. Настоящая Арина тоже, наверное, так же бы поступила, но это она, а не я. А это я. И с мужем этим еще разбираться...

Муж, легок на помине, не заставил себя долго ждать, как раз возник в двери. Стремительный весь такой, сестра за ним еле поспевает.

– Ариночка, умница, уже готова! Поехали, поехали скорее, я как раз тебя завезу и еще в правление заскочу, у нас там совет директоров. Тебе помочь что-нибудь?

Поднял Марину с кресла, помог ей надеть замшевую куртку из шкафа.

– Тебе не холодно будет? Эх, я дурак, не сообразил с утра тебе пальто захватить. Ну ничего, мы прямо в машину – из машины, не замерзнешь. Пошли, пошли.

На выходе он задержался на секунду, обернулся к сестре. Марина заметила, как мелькнул у него в руках бумажник. Понятно, чего сестра так старалась. А она-то ей колбасу отдала, да еще переживала потом, удобно ли.

Пока они там рассчитывались, Марина вышла в коридор, подошла к большому окну. За ним было совсем темно, желтовато блестели фонари, летели капли дождя. Марина поежилась, инстинктивно сунула руки в карманы куртки. В правом болталось что-то тяжелое, металлическое. Не подумав, она вытащила это что-то на свет и обмерла. Это была связка ключей. Впрочем, связка, смешно сказать, – три ключа на колечке, но это были ее собственные ключи, от ее собственной, Марининой, квартиры, никаких сомнений тут не было. Но куртка-то была Аринина, значит, любой вариант с путаницей в больнице тоже отпадал. Что же такое с ними произошло?

Тут из палаты выскочил муж, взял ее под локоть и повел, повел, она еле успела сунуть ключи обратно в карман. У выхода их уже ждала машина, огромная, черная. Марина не успела разглядеть, ни какая марка, ничего. Да и не знала она эти марки. Только слышала, что если «Мерседес», то надо, чтоб был шестисотый, да еще «БМВ». Это круто – так, она слышала, говорили ее девятиклассники на переменках.

Изнутри машина была еще шикарней – светлые кожаные чехлы, разные лампочки, кнопочки и ручки. Муж посадил ее сзади, сам сел рядом с шофером, и понеслись. Марина только заметила, что больница была в каком-то не то лесу, не то парке – кругом стояли деревья, и на улице было темно.

Ехали они минут двадцать, куда – она, естественно, не понимала. Но вот машина затормозила, повернула раз, два, въехала в какие-то кованые ворота и остановилась возле высокого дома из светлого кирпича. Шофер вышел, открыл зонтик. Муж вышел тоже, обошел машину, открыл ей дверь.

– Ну, добро пожаловать домой, авантюристка!

Марина, опираясь на его руку, неловко выбралась из машины. Тут же ее закрыли сбоку зонтиком от дождя, очень заботливо, но из-за этого она совсем ничего не разглядела вокруг, а они уже подымались в подъезд. Просторный светлый холл, зеркало, кадки какие-то с цветами... Из стеклянной будочки вылезла бабка-вахтерша.

– С возвращением, Арина Николаевна.

Муж на нее только рукой махнул, повел Марину дальше, к лифту. Нажал этаж – Марина не заметила, какой. Поднялись.

На площадке перед ними было только две двери. Обе роскошные, одна светлого дерева, другая темная, в кованых узорах. Муж подошел к светлой, вытащил связку ключей, вставил в замок какой-то длинный, странной формы ключ, хитро повернул, дернул за ручку, распахнул дверь.

– Прошу!

Марина зажмурилась и шагнула внутрь.

Первое, что поразило ее, – огромный, светлый коридор, целая зала, как в какой-то гостинице. Пол затянут сплошным ковром, светлые крашеные стены, маленькие, вделанные в потолок лампочки. Впрочем, сама она никогда и не бывала в таких гостиницах, разве по телевизору случалось видеть. Но чтоб в городской квартире... Она замерла, растерявшись. Муж Валя тем временем взял у нее из рук сумку, ловко стянул с нее куртку и, она и оглянуться не успела, привычно засунул все в какой-то внезапно открывшийся прямо в стенке шкаф. Толкнул дверцу, она закрылась, шкаф исчез, прямо пещера Али-бабы. Марина испугалась – где теперь искать куртку, а там были ключи, ее родные ключи, единственная ниточка, связывающая ее с привычной жизнью. Но Валя не замечал, казалось, ни ее удивления, ни испуга. Он, видимо торопясь, подталкивал ее куда-то дальше, в дебри великолепия.

– Давай-давай, не стой, проходи, осваивайся. Чего-нибудь хочешь? Поесть, может, чаю?

Марина затравленно кивнула – ей не хотелось есть, ей хотелось, чтобы ее оставили в покое. Валя посадил ее на кожаный белый диван в какой-то другой огромной зале и исчез. До нее донеслось хлопанье дверцей холодильника и звон посуды.

– Арина, иди сюда, – позвал откуда-то голос мужа. – Тут Наташа наготовила чего-то, я не разберу. Иди скорей, ты сама лучше разберешься.

Марина послушно встала и пошла на голос. Он доносился откуда-то вроде справа, из-под арки в стене, но там была какая-то странная стенка в пол человеческих роста, покрытая мраморной доской, а за ней стеклянная не то стена, не то дверь, у которой не было ручки...

– Валя, – робко окликнула Марина. – Ты где?

Дверь-стена вдруг уехала в сторону, и в проеме появился муж. В руках у него было какой-то блестящий цилиндр, похожий на игрушечную ракету. Он явно хотел сказать что-то резкое, но потом, словно опомнившись, осекся.

– А ты действительно совсем ничего не помнишь? – В голосе звучало удивление и недоверие. – Ну да. Я все никак не привыкну. Ты, наверное, устала. Я сейчас сварю кофе, и ты пойдешь отдыхать.

– Я не пью кофе, – вырвалось у Марины. – Мне нельзя пока, врач запретил, – тут же поправилась она. – И вообще, Валь, я правда устала и ничего не хочу. Ты поезжай, если надо, а я потихоньку сама разберусь. Только покажи, где что, на всякий случай.

Муж с явным облегчением («Скотина», – подумалось Марине) поставил на стол загадочную ракету, оказавшуюся простой кофемолкой, и вылетел из кухни, приглашающим жестом руки увлекая Марину за собой.

– Ну, что тебе показать? – частил он, снова открывая шкаф в стене и хватая оттуда черное длинное пальто. На сей раз Марина успела заметить светлую панель, открывающуюся простым нажатием руки. – Вон ванна-туалет, вон там комнаты. Свою ты наверняка узнаешь, там твои книги-альбомы, это нельзя ни с чем спутать, потом Митина, потом кабинет. Тебе туда явно пока рановато. Там еще один туалет, кухню ты видела. Все, я правда побежал, дел полно. Буду поздно, ты не жди, ложись спать. Лучше прямо сейчас и ложись, у тебя режим. Завтра я рано убегаю, но утром Наташа придет, я ее предупредил, если будут вопросы, она тебе все лучше расскажет. В крайнем случае, конечно, звони мне, я мобильник не буду отключать, но, ласточка, у меня правда важное совещание, – с этими словами он нагнулся, чмокнул Марину в щечку и выскочил за дверь. Щелкнул и повернулся хитрый замок.

Марина несколько секунд постояла, не шевелясь, воспринимая и обдумывая произошедшее. Во-первых, было обидно. Даже ей, постороннему, в общем-то, человеку, было обидно, а если б она с ним столько лет прожила? «Убила б на месте», – решила она про себя. Во-вторых, ключ. Марина кинулась к загадочному шкафу, надавила рукой. Панель сложилась гармошкой и отъехала в сторону. Шкаф открылся. Ее серая замшевая куртка висела одной из первых, Марина с облегчением вздохнула, запустила руку в карман и вытащила ключи. Слава богу! Теперь, если что, есть, куда уходить. Пытаясь закрыть шкаф, она невольно скользнула взглядом по его содержимому. Батюшки-светы! Такого она не видела даже по телевизору, а уж чтобы потрогать... Светлая песцовая шубка, короткая, широкая вразлет, длинное кожаное пальто, что-то замшево-коричневое, еще одна шуба, чуть подлиннее, из нежно-серого странного меха, темно-зеленая дубленка... Марина, как зачарованная, не в силах оторваться, медленно потянула с вешалки песцовую шубу.

– Я только примерю, – поклялась она себе. – Один раз померяю и все. Мне б только глянуть, как оно, в такой шубе.

Шуба была легчайшей, на шелковой лиловой подкладке, застегивалась не на пуговицы, а на какие-то самозакрывающиеся крючки и петли, на плечах не чувствовалась совершенно. Марина прижалась и потерлась щекой о нежный мех, завертела головой в поисках зеркала. Зеркало было чуть дальше, огромное, в полный рост, со специальной лампочкой-подсветкой. Марина в нем была хороша необыкновенно. То есть, конечно, это шуба была хороша, но все равно. После этого, конечно, невозможно было не померить все остальное, и когда Марина, закрыв наконец шкаф, глянула на часы, то с удивлением обнаружила, что прошло более получаса.

– Так, – сказала она. – С развратом пора кончать. Надо собираться и уходить отсюда, пока не поздно. Где мои ключи?

Ключи мирно лежали себе на полочке у зеркала. Марина зажала их в кулаке, села на стоящую тут же обитую золотистым бархатом банкетку и собралась с мыслями. Мысли получились нерадостные.

Она, конечно, может сейчас уйти, добраться как-нибудь до дому и постараться забыть обо всей этой странной истории, хотя шансов на это, пожалуй, мало. Для начала не факт, что получится открыть дверь. Но даже если получится, надо ведь что-то надеть, а то сейчас на ней вся одежда чужая. И пальто. Даже самое скромное Аринино пальто стоит больше ее годовой зарплаты. И деньги – у нее ни копейки, придется брать из Арининой сумки, и вместе с пальто и одеждой это выходит натуральная кража. И документы. Где ее паспорт? И со всеми этими делами ее, конечно, враз найдут, и мало ей не покажется. И потом, если Валя, вернувшись, обнаружит пропажу жены, он решит, что та просто сошла с ума, и тогда, когда найдут, вообще в психушку засунут. То есть все равно нехорошо. Нет, наверное, бежать не надо.

А что тогда делать? Эх, поговорить бы еще раз с этой милой дамой, она явно что-то про меня знала и так относилась по-доброму... Хотя погоди, ведь это моя, Аринина то есть, мама – значит, ее можно, наверное, как-то найти. Да она и сама, наверное, появится. Точно. По крайней мере надо ее дождаться. Что-то выяснить, поговорить, может, она поможет объяснить все Вале... А он тоже хорош – жену не узнавать. Хотя когда ему? Чтоб узнавать, на жену хоть иногда надо смотреть не на бегу, а поближе... Ну ладно, значит, если пока оставаться, надо притворяться Ариной. Муж, допустим, не очень страшно, а вот завтра домработница придет, она-то узнает хозяйку. А я буду лежать в постели и говорить, что ничего не помню, пусть узнает сколько влезет. И маму попрошу позвать. Точно. А сейчас надо хоть немного освоиться в этом дворце, хоть туалет найти.

Путаясь в дверях, Марина отправилась на разведку. Туалет и ванная нашлись почти сразу, за первой же дверью. Марина распахнула ее и замерла на пороге, пораженная открывшимся великолепием. Все темно-зеленое, бархатно-малахитового цвета – и стены, и ванная, и раковины. Огромная ванная занимала весь угол, раковин было две, краны блестели позолотой и полотенца в тон. Количество баночек и флаконов на полочках не поддавалось описанию. Тут хотелось остаться жить, но Марина подавила в себе это желание, прикрыла дверь и отправилась дальше.

Снова зайдя на кухню, она на сей раз оценила ее удобство и красоту. Высокие деревянные шкафы, роскошная плита, большой холодильник, мойка, полочки – все было подобрано со вкусом и как-то очень ловко, под руку. Марина вздохнула, вспомнив собственную убогую кухоньку. Готовить она умела и любила, поэтому кухня вызывала у нее особые чувства. Марина наудачу раскрыла один из шкафов, рассчитывая обнаружить там разнообразнейшие припасы, но нет. Там было пусто, только одна банка зеленого горошка сиротливо стояла на выехавшей круглой подставке. Марина раскрыла другой шкаф – там жила посуда. Сковородки, кастрюли, сотейники – все непривычного металлически-зеленоватого цвета, странных форм, и все девственно чистые, новешенькие. Что-что, а уж отличить просто чистую посуду от никогда не бывшей в употреблении Марина могла. Открыла холодильник – продукты были все пусть и вкусные, но покупные, в нетронутых упаковках. Странно, значит, Арина и не готовит совсем? Балда, в такой кухне... Может, и понятно, чего мужа дома не бывает. Уж она, Марина, тут бы развернулась.

Со вздохом Марина вышла из кухни и направилась дальше. Огромную комнату с белым диваном и стеклянной стеной она миновала, не заходя, только оглядела с порога. Белых диванов там было два, и еще кресла. Журнальный столик со стеклянной крышкой, такой же стол у стены, громадная ваза в углу. Изящно, но почему-то холодно. Наверное, это была гостиная, и делать там, соответственно, нечего.

Марина прошла по коридору, толкнула следующую дверь. Открывшаяся комната почему-то сразу понравилась ей. Она, в отличие от всех остальных, была оклеена обоями, как у людей. И тут стояла настоящая, привычная мебель. И даже очень красивая мебель, деревянная, резная, вся в завитушках. Правда, старая, но от этого ничуть не хуже. Большая кровать, письменный стол в углу, книжные шкафы. И книги, книги. Марина вспомнила, что говорил перед уходом Валя, и поняла, что это и есть Аринина спальня. Хотя почему Аринина? Их общая, в смысле с мужем, спальня.

Тут Марине стало немного нехорошо. Одинокая женщина, она как-то совсем упустила из виду этот аспект семейной жизни. Муж-то вечером, хоть и поздно, все равно придет. И ляжет спать. В свою кровать. И ей придется делить постель с чужим мужиком, и что тогда делать?

Она, конечно, не была совсем уж невинной девушкой и знала, что в таких случаях бывает. И в общем Валя ей не был несимпатичен, но как-то это все... Главное, она предпочитала, чтобы в этой ситуации мужчина был именно с ней, с Мариной, а не с кем-то другим. «Притворюсь, что сплю, – решила она. – А завтра уже с мамой поговорю». И пошла дальше.

Следующие комнаты были тоже хороши, но не производили уже особого впечатления – глаз притерпелся. В кабинете было много книг, но все же, пожалуй, поменьше, чем в спальне. Зато там был камин. Электрический, правда, но в настоящей нише в стене, с колоннами и каминной полкой. На ней стояло несколько фотографий, и Марина подошла поближе – рассмотреть.

На всех фотографиях она обнаружила себя в разных позах и компаниях. Сперва она вздрогнула и только потом усилием воли поняла, что это не она, а Арина. Сходство между ними было все-таки потрясающим. Вот Арина и Валя, совсем молодые, держатся за руки и смеются. Фотография была старой, черно-белой. На Арине было белое платье. «Наверное, свадебная», – догадалась Марина. Вот Арина с малышом на руках, вот она же – с мальчиком-подростком. «Сын, Митя». Вот большая семейная фотография – Арина, Валя, Митя, мама-дама и дядечка в годах. Все сидят вокруг большого стола, заставленного чем-то вкусным. А вот Арина одна, в узком черном пальто, рядом с машиной, вполоборота. Это, наверное, из недавних – она и подстрижена по-другому, и выглядит как-то грустно...

Марина разглядывала фотографии, испытывая странное чувство. То ли грусти, то ли интереса. Вдруг она поняла, что смотрит, в сущности, на свою собственную жизнь, только на другую, незнакомую. Незнакомую, но все же свою. Или такую, какой она могла бы быть. А может быть, еще будет. Все это было странно и непривычно, но именно тогда Марина в первый раз почувствовала, что, может быть, не так уж и хочет убегать скорее домой.

Побродив еще по квартире, Марина на самом деле почувствовала, что устала. Глянула на часы – почти десять, пора ложиться спать. Тем более, действительно, режим. Она вернулась в спальню. И что, вот сейчас она должна лечь в эту чужую незнакомую кровать? Марина задумчиво откинула покрывало. Белье на постели оказалось абсолютно чистым и очень красивым – нежно-бежевым, в розах, ласковым и гладким на ощупь. На подушке, аккуратно сложенная, лежала ночная рубашка вся в кружевах.

Через полчаса, после изнурительной борьбы с кранами в ванной (ну кто их поймет, как они открываются, вниз ли, вверх или вбок), а также долгого изучения многочисленных баночек, Марина наконец лежала в постели, прижавшись к дальней стенке. «Интересно, – бродила в голове мысль, – то, чем я морду себе намазала, это все-таки крем был или что-то другое? А если крем, то для лица или для пяток?» Конечно, на всех баночках были надписи, но Марине от этого легче не стало, поскольку надписи были на иностранном языке, а пахли все баночки исключительно приятно. Но ничего, утром увидим – если морда не облезет, значит, все нормально. Хуже было другое. Вот она тут лежит, в этой чужой супружеской постели, и сейчас вот вернется собственно супруг, и как она не притворяйся спящей... Все-таки он жену сколько не видел... А интересно, где его носит столько времени, все-таки одиннадцать без малого...

Путаясь во всех этих мыслях, Марина незаметно заснула. Загадочный супруг, очевидно, так и не появился, потому что, когда она проснулась, в комнате так никого и не было, а соседняя подушка была не смята.

«Интересные дела! – отметила Марина про себя, садясь в постели. – Он что же, вообще дома не ночует, или только сегодня? И как себя теперь вести? По-хорошему, надо обругать и вообще устроить скандал, но это, в конце концов, не мой муж. Своему я, конечно, такое бы сказала, но Арининому... Обидно, конечно, но я-то тут при чем... Интересно, а сама Арина что делала?»

Ее размышления были прерваны голосами, доносившимися откуда-то из-за двери. Муж и еще кто-то, похоже, баба какая-то. Так! Еще и домой, что ли, привел!

Первым Марининым побуждением было вскочить, распахнуть дверь и высказать им все. К счастью, она сумела взять себя в руки, отчасти еще и потому, что халата под рукой не оказалось, а выскакивать в одной, даже очень красивой рубашке перед чужим мужиком неприлично. Потом она уже сообразила, что если мужик чужой, то ей и наплевать, с кем он там говорит с утра пораньше, а уже потом вспомнила про обещанную ей вчера домработницу. И даже имя вспомнила – Наташа. Вопрос, что делать, решился сам собой.

– Наташа! – позвала Марина каким-то не своим, капризным (откуда что взялось?) голосом, сама снова ложась в постель. – Наташа!

Дверь почти сразу открылась и на пороге возникла довольно крупная женщина средних лет с вполне симпатичным лицом и нерешительной улыбкой.

– Вы меня звали, Арина Николаевна? – удивленно спросила она, как будто в самом этом факте было что-то невозможное. Потом она явным образом спохватилась. – Доброе утро, Арина Николаевна! Как вы себя чувствуете?

Марина не успела ничего ответить, из-за спины Наташи возник муж, опять в своем черном пальто.

– Ариш, привет! Ты как? Я убегаю, у меня лекция, потом я в Думе, потом позвоню. Целую! – И исчез, Марина только глазами успела моргнуть.

– Арина Николаевна! – вступила Наташа. – Я сейчас вам завтрак сделаю, что желаете? Кофе, Валентин Сергеич сказал, нельзя, так я чай заварю? Вам «Липтон» или фруктовый?

– Подожди... те, Наташа, – с запинкой сказала Марина. – Я пока никакого не хочу. Я...

Она снова запнулась, не зная, что, собственно, хочет сказать, но Наташа перебила ее:

– Обязательно надо позавтракать, вам и врачи говорили. А то вы опять с утра не есть, так не годится. Вон уж чем один раз-то кончилось. Вы как хотите, а я сготовлю. Мне и Валентин Сергеич говорил. А вы хотите – не вставайте, болейте, я сюда принесу, мне не трудно.

Это было уж совсем невозможно, и Марина поднялась с постели. Наташа тут же вышла из комнаты, но через секунду вернулась с пушистым бархатным халатом, не тем, из больницы, а другим – светло-бежевым, под цвет рубашки. Потом Наташа под локоть, как больную, проводила ее до ванны, а когда Марина вышла, на кухне ее уже ждал накрытый стол-самобранка.

– Вот, совсем другое дело, и поесть надо обязательно, – приговаривала Наташа, подсовывая ей какие-то тарелочки, ложечки, баночки. – Вот йогурт любимый ваш, вот я яичко сварила. Как же, не поевши-то...

– Наташа, – решительно перебила ее Марина. – Вы садитесь-ка тоже и поешьте со мной за компанию.

Наташа явно растерялась.

– Да нет, – забормотала она, – да я завтракала дома, да как же...

– Ну чаю попейте, – настаивала Марина. – Или кофе себе сделайте. А то я одна есть не буду.

Наташа как-то странно поглядела на нее, но послушалась. Марина подумала, что, наверно, настоящая Арина если и ела что-то с утра, то уж точно никогда не садилась за стол с домработницей, но мысль быть непохожей на Арину пугала меньше, чем необходимость есть одной в присутствии другого человека. Как-то это было совсем уж не по-людски. «Ну и ладно, – сказала она себе. – У меня амнезия, мне можно. И потом, с домработницей надо дружить».

Впрочем, идея дружить с Наташей была вполне симпатичной сама по себе. Наташа ей нравилась. За чаем они болтали о том, о сем. Марина вежливо расспрашивала Наташу о ее жизни, стараясь между делом задавать как можно более незаметные вопросы о своей, то есть Арининой жизни тоже. Наташа вполне охотно ей отвечала, хотя видно было, что она непривычна к такому тесному общению с хозяйкой.

После завтрака Наташа снова проводила Марину в спальню и помогла ей устроиться в уже застеленной кровати, подоткнула подушку под спину, укрыла пледом.

– Я, Арин Николаевна, сейчас убираться буду, а вам чего-нибудь еще сделать? Может, журнальчик принести, газетку? По телевизору сериальчик идет.

– Какой? – чуть не спросила Марина, но вовремя спохватилась, что с ее амнезией увлекаться сериалами было бы и вовсе глупо. Вместо этого она, взяв себя в руки, приступила к выполнению еще вчера намеченного плана.

– Наташ, вы знаете, я хотела маме позвонить, – начала она. Наташа тут же подала ей неизвестно откуда взявшуюся телефонную трубку. – А телефон не помню, – виновато продолжила Марина. – Вы мне не поможете?

– Одну минуту. – Наташа куда-то скрылась, через минуту вернулась с толстой телефонной книжкой, раскрыла ее, набрала номер, поднесла трубку к уху, минуту послушала.

– Никто не отвечает. Ушли наверно. Сейчас на мобильный позвоню.

Еще через секунду она заговорила в телефон:

– Елена Петровна? Доброе утро, это Наташа вас беспокоит, Арин Николаевны домработница. Арин Николавна хотела с вами поговорить. – И протянула трубку напуганной Марине.

Та взяла ее и нерешительно поднесла к уху, пребывая в полной неуверенности, что же сказать. «Мама» – будет неправда и неудобно, а называть родную мать по имени-отчеству в присутствии домработницы... К счастью, Наташа, словно поняв, вышла из комнаты.

– Добрый день, – робко выдохнула в трубку Марина. – Это я. Здравствуйте.

– Здравствуй, детка, – ответил ей бодрый и уверенный голос пожилой дамы. – Как себя чувствуешь? Как тебе нравится дома?

– Очень нравится, – ответила Марина. – И чувствую нормально. Только я...

– Я знаю, деточка, что ты хочешь сказать, – продолжила дама. – Ты пока не говори ничего, из дома не надо. Ты лучше, как будешь пободрее, съезди к себе, понимаешь? К себе. Там тебе все станет ясно.

– Да я в порядке, – выговорила Марина, не до конца понимая, что происходит. – Я, наверное, могу, только не знаю...

– Вот и хорошо. Если можешь, сегодня съезди или завтра, как у тебя получится. А я тебе еще позвоню. – И в трубке зазвучали гудки – Елена Петровна отключилась.

Марина сидела, прижав трубку к плечу. Все-таки она не ошиблась в маме-даме. И хотя она не успела задать своих вопросов и не получить ответов, кое-что она все-таки узнала. И даже совсем не мало – что ей теперь делать. Вот только еще сообразить бы – как...

Допустим, с одеждой ясно – надо ехать в чем есть, то есть в Арининой. Еще нужно достать денег на метро, выйти из дома и это самое метро отыскать. Выйти она с Наташиной помощью сумеет, скажет – погулять пошла, метро на улице спросит, а вот денег... Впрочем, в Арининой сумке, кажется, был кошелек, надо там посмотреть.

Марина встала, прошла в прихожую, надавила на знакомую панель. Вот сумка, где же в ней был кошелек? Раскрыв его, Марина чуть не ахнула – столько денег сразу ей редко удавалось держать в руках. Ну все, теперь одеться – и в путь.


Мама позвонила мне прямо с утра и сказала, что Марина собирается прийти ко мне и сделает это, может быть, даже сегодня, в крайнем случае завтра. Я не то чтобы испугалась, но взволновалась, хотя, конечно, с некоторым чувством облегчения тоже. Можно сказать, я почти обрадовалась. Но и испугалась. Одно дело – нарядить бесчувственную почти что куклу в свою одежду и бросить в машине, и совсем другое – разговаривать глаза в глаза с человеком, у которого ты украла... А что, собственно, я у нее украла? Во всяком случае, не жизнь – она же не умерла, жива-здорова. Образ жизни? Так тоже не украла, в лучшем случае – купила. Ну, не совсем купила, сменяла. Я ей, между прочим, тоже не так мало отдала.

Тут же возник вопрос: не хочу ли я на самом деле получить отданное обратно? И, честно вглядевшись в себя, поняла – не хочу. Моя новая жизнь, пусть и очень скромненькая, но все же таила в себе какие-то неизведанные повороты и перспективы, в ней могло еще случиться... Да все что угодно могло случиться, а в той, старой, – нет. Тут я была человек, почти настоящий человек с соответственными проблемами, трудностями и борьбой с ними, а там – в лучшем случае человекоподобная кукла. И вообще, лучше я буду голодать, чем сопьюсь. Но почему-то мне думалось, что голодать сильно не придется.

Размышляя обо всем об этом, я довольно резвой рысью бегала по квартирке туда и сюда. Сперва подумалось – надо бы убраться к Марининому приходу, потом я решила, что это будет нехорошо, потом все же решила, что убраться надо, заторопилась, попихала барахло туда и сюда и наскоро протерла пыль. Налила полный чайник воды, поставила на плиту. Что еще? К чаю было бы хорошо чего-то купить, но нет, не пойду – вдруг она как раз в это время приедет? В общем, я, прямо говоря, психовала, да и было с чего. В какой-то момент я поняла, что стою в прихожей, прижавшись к входной двери, и прислушиваюсь к шагам на лестнице. Я тут же себя одернула, потому что это не дело: не говоря уже ни о чем ином, мы в этой прихожей просто столкнемся, и это будет не лучшим началом дипломатических бесед. Тогда я ушла в комнату, но и там не сиделось, я снова начала бегать взад и вперед, время совершенно не шло, и Марина не шла, одна я носилась, как дура. Самое смешное, что я все равно ее пропустила.

Пробегая в очередной раз мимо двери, я вдруг краем глаза увидела, что в прихожей горит свет, а входная дверь приоткрыта. Я, конечно, рванула туда, как реактивная ракета, и таки налетела на Марину, которая, открыв дверь своими ключами (все-таки я тогда их в куртке, дура, забыла). снимала мое пальто.

Столкнувшись, мы обе, оцепенев, застыли в этой крошечной прихожей. Она в моем полуснятом кожаном осеннем пальто, я в ее старом халате. Не знаю, как она, я-то, собственно, застыла оттого, что мне опять на секунду показалось, что я вижу себя в зеркале, которого, я знала точно, тут нет. И не себя в халате, а себя ту, нарядную Арину, и не в зеркале, а...

Наверное, она испытала нечто похожее. Мы, не отрываясь, несколько минут пялились друг на друга, а потом Марина как-то странно, сдавленно то ли всхлипнула, то ли хихикнула и тихо произнесла:

– Так вот вы какая... Арина... Ведь вы Арина?

Как будто тут еще могли быть какие-то сомнения... Я молча кивнула и, не зная, что дальше сказать, потянула ее за рукав, помогая снять пальто. Она повернулась, и пальто оказалось у меня в руках, положить его было некуда, и я, совершенно не зная, что с ним дальше делать, затеребила его так и этак, и Марина взяла его у меня и водрузила на вешалку. А потом она прошла мимо меня в комнату, и я, как ребенок, пошла за ней, мучительно пытаясь сообразить, с чего же начать разговор.

Она начала его первой. Причем она совсем не была, как я могла того ожидать, разъяренной или даже сердитой, вовсе нет, она была скорее так же, как я, растеряна и испугана. Она села на диван, поглядела на меня снизу вверх и тихо спросила:

– Арина, а вы понимаете, что все-таки с нами произошло?

И я, зажмурившись, как перед прыжком в холодную воду, ей рассказала. Я рассказала ей все-все, с самого начала и даже немножко раньше, потому что я очень боялась, что она не поймет и рассердится, а я и так перед ней виновата. Но она не сердилась и не перебивала меня, а молча слушала, изредка кивая головой. А я, которая никогда никому ничего не говорила и у которой никогда не было близких подруг, все рассказывала и рассказывала, боясь остановиться. И передо мной будто бы снова проходила вся моя прежняя жизнь, а я, будто со стороны, только и могла удивляться ее убогости.

Когда я закончила, Марина только вздохнула:

– Теперь все понятно... А я-то как напугалась...

И, в свою очередь, рассказала мне о своих приключениях в больнице и дома. Но мне было мало, я хотела знать про нее больше, знать все, и я заставила ее рассказать о ее прошлой жизни начиная с самого детства, и она рассказывала, а я, со своей стороны, поражалась – до чего... странно... и скучно... и непохоже...

Марина закончила – посещением зубного врача, – замолчала, глянула на меня снизу исподлобья и задала тот самый вопрос: «Ну и что мы теперь будем делать?»

На который я только и могла, что честно ответить: «Не знаю».

Мы обе помолчали. Потом Марина тихо спросила:

– Ты хочешь вернуться домой?

Странно, это не она, это я должна была бы ее об этом спрашивать, но еще раньше, чем поняла, чем подумала, я уже успела ответить, как выстрелить:

– Нет!

– Ты знаешь, – протянула Марина задумчиво, – я тут поняла, что тоже не очень хочу возвращаться... – И посмотрела на меня виновато. – А знаешь, почему, – заторопилась она, будто испугавшись, что я буду ей возражать, – ты не думай, это не из-за денег, ничего такого, это не важно, а просто... – она запнулась, явно подыскивая слова, – просто у тебя вот есть мама... и Валя... и даже Наташа, они о тебе беспокоятся, а я тут совсем одна, и...

Она окончательно сбилась и замолчала, повесив голову. Мне почему-то стало ужасно ее жалко, я пересела к ней на диван и обняла за плечи. Смешная Марина... Ну как я ей объясню, что я, несмотря на эту толпу народа, все равно совсем одна, даже хуже, чем она сама. Нет, мама, конечно, да, но вот Валя... И кто такая Наташа? Я не сразу поняла, что она имеет в виду домработницу. Но если Марине они нравятся, то, в конце концов, тем лучше. Значит, мы просто обе останемся там, где мы есть. И тут я тоже отчего-то заплакала.

Мы еще долго плакали, разговаривали, смеялись, снова плакали и прочая ерунда. И только потом вспомнили, что если мы меняемся, то есть остаемся, кто где, нам нужно сделать массу всего. Мы должны рассказать друг другу не мысли и чувства, а детали и подробности. У меня-то, к счастью, их не так много, я и так ни с кем не общаюсь, да к тому же у меня амнезия, а вот Марина... У нее работа, а там такое... И учителя, и ученики, целых три класса, а дети, оказывается, такие вредные, все видят, все помнят... В общем, я поняла, что мне этого ни в жизнь не запомнить, и стала записывать. Писала-писала, вся рука отнялась.

И тут Марина глянула в мои записи, и как ахнет!

– Что такое? – испугалась я.

– Да почерк же! Какой у тебя почерк?!

– А что? – Я, конечно, не каллиграф, но у меня вполне нормальный, умеренно корявый быстрый почерк.

– Так ты ж учитель! Ты ж на доске пишешь! Вот смотри.

Маринин почерк был, как в прописи, – гладкие круглые буквы, аккуратные хвостики...

– И ты должна так писать! Это стандарт.

Следующие полчаса я училась писать. Это оказалось даже не так трудно – стандарт и есть стандарт, только очень муторно и медленно, рука то и дело норовила сорваться в привычный галоп. Но в общем Марина осталась довольна.

– Ладно, еще потренируешься и привыкнешь. Это не самое страшное.

– А что самое?

– Самое страшное – это как ты себя с ними будешь вести. Ты не думай, в класс входить – не шутки. Я до сих пор, бывает, после каникул первый раз иду – дух захватывает. Особенно если класс противный. Как мой девятый. Хотя этот еще ничего, вот два года назад был класс – это да. А эти ничего... Хотя, знаешь, подростки, да в таком возрасте переходном... В общем, настроиться надо. Будто там, за дверью, твои враги. Или тигры в клетке, а ты укротитель. Там, конечно, разные приемы есть, нас еще в институте учили...

– Ладно, ты меня заранее не пугай. – Мне уже было страшно, но я крепилась. – Я попробую, а что будет не получаться – тебя спрошу. В крайнем случае, заболею.

– Директриса не любит, когда посреди учебы бюллетень берут. Она вообще у нас такая... Я тебе говорила...

По Марининым словам, директриса выходила не подарок. Впрочем, и завуч тоже. Да и остальные... коллеги. Прямо не школьный коллектив, а банка с пауками. Симпатичным казался только учитель физкультуры, но и это, судя по всему, служило только поводом для лишних напрягов среди сотрудниц. Неужели и у нас в школе было так же? Как это мы не замечали?

В свою очередь я поделилась с Мариной некоторыми особенностями нашего с Валькой взаимного существования. Она, в отличие от меня, почти не удивлялась.

– Я почему-то примерно так и думала. Уходит, приходит... И тебе совсем все равно?

– А что я могу поделать? Скандалить? Я не умею, да и все равно только хуже будет.

– Дело твое. Мне только проще. Но я бы, наверное, реагировала бы как-то. Ты подумай, может, ему тоже обидно, что тебе все равно?

– Марин, ну что за детский сад? Мы оба взрослые люди, почти двадцать лет женаты, если бы ему что-то не нравилось, он бы сказал.

– Тебе виднее, конечно... А знаешь, как я в первый вечер боялась, что он придет и спать ляжет?

Мы обе захихикали, как школьницы. Все-таки здорово, когда есть подруга. Странно, мы с Мариной знакомы, можно сказать, несколько часов, а уже подруги. Или это от сходства?

Не знаю, как Марине, мне совсем не хотелось с ней расставаться. Но она, вдруг глянув на часы, охнула и начала собираться.

– Да подожди, рано еще, время детское.

– Нет, поздно уже, а мне еще доехать, пока автобус придет.

– Какой еще автобус?

– У вас там, от метро. Он редко ходит, я спрашивала.

– Марин, ты сошла с ума. Какой автобус, какое метро? Такси возьмешь.

– Да ну, ты что! Это дорого, бешеные деньги. Я отлично доеду.

– Марин, ты богатая дама! Для тебя это не деньги. Ты вообще не должна знать, где находится метро, тем более автобус! Ты же на машине ездишь. Кстати, у тебя есть права?

– Какие права, ты смеешься?

Я задумалась. Я сама, как Арина, уже совершенно не представляла свою жизнь без машины, но если прав нет... За несколько дней тут не научишься, да и рискованно. По Москве ездить – надо сноровку иметь, тут и действительно можно в аварию угодить...

– Ты тогда скажи, что после аварии боишься садиться за руль. Пусть Валька наймет тебе шофера.

– Не надо мне никакого шофера!

– А как ты ездить будешь?

– Как все люди, на метро!

– Марин, люди на метро не ездят. То есть те люди, которые вокруг тебя. Тогда ты бери такси.

– А деньги?

Снова здорово. Кстати, о деньгах. Я обещала матери, что беру в долг один раз, но Марина – другое дело, это не в долг, это, в конце концов, можно сказать, мои собственные...

– Открой кошелек.

Марина послушно полезла в сумку.

– Сколько там денег?

– Ну, много...

– Сколько?

Она сосчитала. Выходило долларов двести.

– На такси тебе хватит. Хоть до Питера. А кончатся – с карточки снимешь или у Вальки возьмешь. Я, кстати, тоже хотела немного одолжить. Дай половину, а то когда еще зарплата будет... Кстати, когда она будет?

– Она когда и будет, там столько не наберется, – заметила Марина, отсчитывая бумажки.

– А как же ты живешь-то?

– Так и живу. На такси не езжу. Я еще подрабатываю, я ж тебе говорила. Балбеса учу, восемь долларов урок. Но это, Арин, вообще кошмар. В классе трудно, а тут уж...

– Тупой?

– Тупой. И наглый. И еще дружки приходят. И мамаша противная.

– Зачем же ты это делаешь?

– За восемь долларов, я же говорю. Это все-таки только раз в неделю, а в месяц – как еще одна зарплата выходит. Вот я зубы вылечила, сапоги купила на зиму...

Я снова чуть не заплакала... Ну как же так, почему все так нечестно. Я-то в это время ходила, двадцать пятую сумку покупала, а тут...

– Мариночка, ты сейчас об этом не думай. И о деньгах не думай, покупай, что захочешь. И ешь, что захочешь. И к врачам ко всем сходи, только скажи Вальке, он тебя везде устроит. Или Наташе – про парикмахерскую там, или салон...

Тут меня будто дернуло. Парикмахерская! Точно! Мы хоть и были почти одного цвета, обе блондинки, но стрижки разные. Длина была примерно одинаковой, но все-таки различия, как говорится, бросались в глаза. Еще бы. Моя-то небось стоила, как три ее зарплаты. В больничной суете всем было не до того, но теперь это могут заметить...

– Марин, тебе нужно постричься. Или хотя бы укладку сменить. Давай, я тебя к своему парикмахеру сведу.

Но тут меня еще раз дернуло. Парикмахер не Валька, он непременно узнает, если не лицо, то затылок – свою работу. Я у него последние лет восемь стригусь, нет, к нему нельзя.

– Нет, к моему не надо. Сейчас сообразим, где другого найти.

– А сколько это стоит? – подозрительно поинтересовалась Марина.

Узнав примерную сумму, она взбунтовалась. Она сказала, что так нельзя, что это разврат и она лично так не может. Я пыталась ее убедить, но, честно говоря, и сама, наверное, понимала слабость собственных аргументов. Наконец мы сторговались. Марина сказала, что от одной своей знакомой слышала о замечательном мастере, который раньше работал в «Чародейке», знаменитой на всю Москву парикмахерской, а потом спился, был выгнан и работал теперь в каком-то маленьком задрипанном салончике. Но мастерство не пропьешь, поэтому те, кто знали, все равно приходили и рублей за сто поверх кассы получали дивную голову.

– Сто рублей – это еще ничего, – назидательно говорила Марина. – За сто рублей, если есть лишние, я схожу. А будет гораздо лучше, чем во всех твоих дорогущих салонах.

Я лично сомневалась, но решила проверить. В конце концов, я тоже имею право на риск. А если вдруг у Марины получится, буду ходить туда тоже, авось мастер спьяну не заметит сходства.

– Ладно, договорились. Ты тогда прямо завтра с утра сходи. Или лучше прямо сегодня.

– Нет, сегодня поздно уже, а завтра схожу. И еще... – Марина замялась.

– Что?

– Ты где продукты покупаешь? А то у вас еды почти нет никакой.

Это она мне говорит. А у самой тут в холодильнике пустыня Сахара.

– Я в супер езжу, в «Перекресток». Там недалеко... – И тут я заткнулась, потому что это на машине было недалеко, а пешком, да с сумками, не больно находишься. Но я быстро нашла выход. – Ты скажи Вале, тебя его шофер свозит.

– Да мне не надо ни в какой супер, я на рынок на продуктовый съезжу, где у вас есть поближе?

Этого я не знала.

– Марин, а чего ты купить-то хочешь, может, там рядом в магазинах есть? У нас есть всякие магазины недалеко, ты сходи, посмотри. Я, правда, там давно не была, там кредиток не принимают.

– Ну, я не знаю чего... Мяса какого-нибудь, капусты... Я хочу борщ нормальный сварить.

– Кому?

– Да мужу... Вале то есть... – Марина снова стушевалась.

– Маринка, я же тебе говорю, его дома не бывает, какой борщ. Только провозишься зря.

– Я все-таки попробую. Ты пойми, это же так здорово, когда есть, кому борщ варить. И потом, может, он на борщ как раз придет, а?

– Да вари, мне не жалко.

Тут я соврала. Мне как раз было жалко, только вот непоняно, кого. То ли себя, то ли ее. Ей борщ некому варить... А мне было кому, но ему не надо моих борщей. И я к этому уже привыкла, а ей еще предстоит. А вдруг у нее борщ вкуснее, и все получится? Тогда меня жалко. Или вообще Вальку, то есть не Вальку, а то, что ему понравится, и он... В общем, путаница и глупость какая-то.

Я встряхнулась, отгоняя дурацкие мысли. Марина, судя по всему, думала о чем-то похожем. Мы обе виновато посмотрели друг на друга, потом вдруг, следуя какому-то внезапному порыву, кинулись друг к дружке и обнялись, и потом уже распрощались, договорившись, если что, сразу звонить.

Ей в этом смысле было легче – у нее мобильник. Она, правда, долго не хотела им пользоваться и порывалась оставить его мне, но я, преодолев соблазн, все-таки отказалась. Все равно я, судя по всему, не смогла бы по нему разговаривать там, где было бы нужнее всего, то есть в школе, а дома и так телефон есть. Первое время справлюсь. То самое, что осталось еще до выхода в школу.


Марина возвращалась домой. То есть к Арине домой. Хотя, наверное, теперь уже к себе. Так все сложно... Хотя, конечно, гораздо проще, чем до разговора с Ариной. Не то чтобы проще, но уже не так страшно. А Арина... Вроде, посмотришь на все – счастливая баба, а поговоришь по душам – и жалко ее... Марина раньше думала, что у нее жизнь тяжелая оттого, что денег не хватает, а вот глядишь, и не в этом дело. А в чем – кто его разберет...

Голова немного не то кружилась, не то путалась. Столько нового... Ни на каком такси Марина, конечно, не поехала, еще чего не хватало, на метро три остановки да пересадка, а она будет такие деньги тратить. Автобус, конечно, долго не шел, и она успела замерзнуть на остановке в тоненьком кожаном пальто. Вот и красивая вроде вещь, а продувает. И только потом до Марины дошло, что люди в таких пальто не стоят часами на улице, а действительно, как Арина и говорила, ездят в теплых машинах. Марина поежилась и быстрее побежала по переулку к дому.

У калитки в окружающей дом ограде ей навстречу шагнул дюжий охранник в камуфляже. Марина хотела было испугаться – что говорить, она не помнила ни фамилии, ни номера квартиры, все было записано в блокнотике под Аринину диктовку и лежало в сумке до поры, но охранник, взглянув ей в лицо, козырнул и с готовностью открыл тяжелую дверь.

– Проходите, Арин Николавна. А я и не узнал вас сперва, пешком-то вы не часто ходите. А красавица ваша где?

Марина с трудом сообразила, что он имел в виду ее машину. Махнула рукой, дескать, не спрашивай, и заторопилась к подъезду, в тепло.

На подъезде ждал новый сюрприз – кодовый замок. Марина поглядела на него в растерянности – лезть в сумку за блокнотом на глазах охранника ей не хотелось. Ее внимание привлекла кнопка: «Вызов дежурного по подъезду», она нажала ее, ни на что особенно не рассчитывая, и через минуту уже входила в подъезд в сопровождении – чудеса – действительно дежурного, оказавшегося, впрочем, приветливой словоохотливой женщиной средних лет.

– Добрый вечер, Арина Николаевна, проходите, пожалуйста. Валентин Сергеевич предупреждал, вы после аварии будете код забывать, ничего страшного, все поправится, как сами-то себя чувствуете? Гуляли? И правильно, для здоровья очень хорошо...

Она была вежлива и предельно доброжелательна, но что-то сквозило в ее тоне такое... слегка неприятное... То ли подобострастие, то ли любопытство... Казалось, она ждет Марининых ответов и будет ловить их, подпрыгивая на лету, будто собачка сахар. Марина только кивала, дожидаясь, когда же приедет лифт. Наконец перед ней разверзлась тяжелая дверь, и она, уже укрывшись в кабине, попрощалась оттуда с успевшей надоесть ей дежурной.

В лифте, укрытая от посторонних глаз, Марина наконец вытащила из сумки блокнот, раскрыла, нашла: «Этаж восьмой, квартира шестнадцатая, код... домофон...»

«Дура, надо было в метро время не терять, не попала бы в дурацкое положение», – выругала она себя и тут же поняла, что могла бы совершенно спокойно читать блокнот перед кем угодно, – в конце концов, у нее амнезия.

Лифт приехал, двери раскрылись. Квартиру свою Марина узнала без проблем. Нажала кнопку звонка. Никто не отозвался – Наташа, наверное, закончила рабочий день и ушла. В общем-то, подумалось Марине, так оно и спокойнее. Наташа симпатичная, но сейчас я лучше одна осмотрюсь.

Если, конечно, удастся попасть в квартиру. Марина вытащила, порывшись в сумке, здоровенную связку ключей и уставилась на нее, пытаясь восстановить в памяти Аринины объяснения.

– Эти – от дачи, эти – от Валиной работы, – шептала она, перебирая ключи, – эти два – мамина квартира, этот здоровый – сейф, этот маленький – от шкафчика в этом... как его... в общем, спортзале... Это... Это вообще брелок, а вот и квартирные. Так. Большой – от себя и вниз, маленький – на четыре оборота...

Дверь, вопреки всем Марининым ожиданиям, раскрылась мягко, как по маслу. В прихожей сам собой вспыхнул свет. Ура, она попала!

Марина разделась, быстро сунула пальто в шкаф и приступила к осмотру владений. То есть она, конечно, осматривала квартиру и раньше, но тогда это все было чужое и страшное, а теперь-то свое... Ну, или почти свое. Все равно – совсем другое дело!

И осмотр получился другой, гораздо более детальный. В руке Марина, как путеводный компас, держала блокнот с записями, поясняющими, где что. Она открывала дверцы шкафов, заглядывала в ящики и на полки и чувствовала себя почти как Али-Баба в волшебной разбойничьей пещере.

Собственно, конечной точкой осмотра стала спальня, или Аринина комната. Не потому, что больше смотреть было нечего, а потому, что Марина залезла в одежный шкаф.

Вау! Там было столько всего – и свитера, и брюки с пиджаками, и платья на вешалках, заботливо укутанные в полиэтиленовые чехлы. Летние, зимние... Сумки, шарфы, пояса... Один ящик с бельем чего стоил!

Но вообще-то, по зрелом размышлении (долгом разборе и многочисленных примерках) впечатление от всего этого великолепия у Марины осталось двоякое. Вещи, конечно, все качественные и дорогие, слов нет, это и так видно, да и ярлыки за себя говорят. Диор там, Сен-Лоран... Да. Но уж больно все какое-то... Строгое. Да что там строгое, унылое просто. И цвет... То черный, то серый. Ну бежевый. Ну темно-зеленый в крайнем разе. Прямо как монашка какая-то, эта Арина. И ладно бы еще, если б на работу ходила, в присутствие сильно не нарядишься, но она-то... Могла бы что-нибудь и поярче купить, искусствовед, тоже мне. Даже летние платья, и те... Ни цветочков, ни ленточек. Все прямое, простое и черное. Кажется, темно-синее что-то мелькнуло, и только. Даже мерить скучно.

Правда, сидели все платья отлично, сказать нечего. И смотрелись здорово. Благородно и дорого. Хотя ничего удивительного, напомнила себе Марина, тут нет. Еще бы они за такие деньги не дорого смотрелись...

«Но я, – решила она про себя, – это слегка подправлю. Куплю чего-нибудь повеселее. Голубое или, может, розовое. Или сиреневое – очень будет стильно. И Арине скажу, чтоб яркое носила. Ну да может, она у меня сама поймет...»

Тут Марина вспомнила свои собственные вещи в шкафу. Н-да. Конечно, с этими не сравнить. И неясно, чего Арина там поймет. И вообще...

«Надо будет ей отнести отсюда чего-нибудь, – решила Марина. – Вот померяю, поношу все по разу, куплю чего-нибудь поярче, а это отнесу. В школу в таком – в самый раз».

Она аккуратно сложила и повесила сокровища Али-Бабы обратно в шкаф, завернулась в уютный халат... Поесть бы чего-нибудь... Они с Ариной пили чай, но это было сто лет назад, а ей доктор велел режим соблюдать. Интересно, что Наташа приготовила на ужин? Опять из баночки что-то? Завтра надо будет самой в магазин сходить. А потом приготовить обед нормальный. Можно будет пироги испечь. Точно, с капустой и с яблоками, как учила бабка Варвара. Посмотрим еще, что тогда этот муж запоет.

Наутро Марина проснулась, как в Новый год, в радостном ожидании. Столько всего нового впереди... Мужа дома не было, Наташа тоже почему-то еще не пришла. Марина встала, умылась, сообразила себе нехитрый завтрак и тут вдруг вспомнила, что вчера обещала Арине сходить в парикмахерскую. Тоже интересное дело, не хуже всякого другого, решила она и потянулась было за телефоном – записаться, но тут...

Елки-палки, а номер-то телефонный остался у нее дома, это же когда еще было. Но Марина, не отчаявшись, быстро сообразила, как решается эта проблема, и набрала свой домашний номер – его-то она, слава Богу, помнила наизусть. Хорошо, что вокруг никого нет!

Арина сняла трубку на третьем гудке, голос у нее был как будто слегка напуганный.

– Алло?

– Арин, привет, это я.

– Ой, Господи, хорошо как, а то я уже не знала, кто, что, чего говорить. Ты же сказала, что тебе почти никто не звонит...

– Никто обычно и не звонит. Арин, я вот что... Мне телефон парикмахера нужен, помнишь, мы вчера говорили?

– Ну помню. Так он у меня в записной книжке, у тебя то есть.

– Да нет, я хочу своего, а его телефон у тебя в книжке...

– Поняла, – выдохнула в трубку Арина. – Я сейчас.

Марина услышала, как трубка с цоканьем легла на стол. Через минуту Арина вернулась, слегка озадаченная.

– У тебя в сумке вообще никакой книжки нет.

– Правильно. Зачем она мне в сумке? Посмотри на столе на письменном, видишь такой красный длинный блокнот? Ищи на букву «п» – «парикмахер».

Арина снова отошла, потом вернулась.

– На букву «п» ничего похожего нет.

– Странно. Тогда смотри на «с» – «стрижка».

Арина, не кладя трубки, переворошила блокнот, но ничего не нашла. Марина задумалась.

– Слушай, глянь еще на «а».

– А это еще почему?

– Мастера зовут Алик Петрович, я могла и на «а» записать.

На «а» телефона тоже не нашлось. Марина задумалась еще сильнее. Она точно помнила, что записывала телефон, причем дома, значит, в книжку... Вот только куда? Можно, конечно, попросить Арину перелистать все, но это сколько ж времени уйдет, да и неудобно. Чтоб ей вчера было телефон записать, сама-то она быстрее б нашла... Куда же она могла... Сидела дома, разговаривала с... И тут ее осенило.

– Арина, я все вспомнила, смотри на «н».

Арина уже ни о чем не спрашивала.

– Точно! Вот он! Алик Петрович, парикмахер! Пиши телефон.

Марина быстро записала на каком-то листке. Ура!

– Марин, Бога ради, а почему он был на букву «н»?

– Да потому что мне его Нина Петровна, учитель биологии, дала. Я с ней разговаривала и как раз записала. И на «н», потому что от Нины. И забыла, только теперь вспомнила. Спасибо, Арин, я тогда побегу, счастливо!

Парикмахер работал с утра, ждать было некогда, и поход за продуктами тем самым откладывался на неопределенное время. Марина слегка подосадовала, но решила стрижку не откладывать, а то правда, еще разоблачат, в самом деле... На улице подморозило, и она, слегка поколебавшись, вытащила из шкафа и надела Аринин песцовый полушубок, тот самый, светло-серый.

И только когда втиснулась наконец в подошедший автобус, поняла, что Арина была права – приличные люди так не ездят. Во-первых, было жалко шубу – кругом толкались, прижимались, прислонялись, мяли и пачкали драгоценный мех. А во-вторых, даже в ко всему привыкшей Москве Аринин полушубок явно выделялся на общем фоне, вызывая отнюдь не положительные эмоции. Столько злобных взглядов на себе Марине ни разу ловить не приходилось, даже когда она устраивала в седьмом классе внеплановую проверочную работу.

Парикмахерская была затеряна во дворе большого дома где-то в районе Зоопарка, Марина с трудом ее отыскала. Мастер Алик Петрович оказался сморщенным мужичком без возраста и с трясущимися руками, так что Марина начала сомневаться в абсолютном преимуществе экономии, но отступать было некуда. Ее посадили, намочили голову под краном, завернули в полотенце, отвели в другое кресло и замотали простыней.

– Что будем делать? – вопросил Алик Петрович.

Марина замялась. Обычно на этот вопрос она отвечала, не думая: «Сессон», или там: «Каре», и результаты мало различались, но сейчас был особый случай. Она пожалела, что не спросила у Арины, как называется ее стрижка, или что хоть фотографию нужную не взяла. Можно паспорт показать, но там Арине на пятнадцать лет меньше... Она долго так колебалась, а потом выдавила из себя:

– Алик Петрович... Вы сделайте... Ну как-нибудь... Чтоб красиво... Пошикарней как-нибудь... Мне говорили, вы умеете так. Только не коротко, – добавила она в испуге в последний момент.

Мастер у нее за спиной как-то весь оживился, подобрался, как терьер на охоте, покосился зачем-то на ее шубу, висевшую тут же на крючке, и согласно кивнул:

– Понял. Сделаем. – И потянулся за ножницами. Марина закрыла глаза.

Над головой что-то щелкало, касаясь уха холодным металлом, что-то шуршало, потом подул слишком горячий фен, потом голос в ухо спросил, на какую сторону делать пробор (Марина ответила: «Прямо»), потом брызнула струя пахучего лака и раздалось: «Все». Марина робко глянула в зеркало.

То, что в последнее время она частенько находила там вместо себя Арину, уже перестало, пожалуй, ее удивлять, но сейчас... Это была, пожалуй, не Арина, хотя прическа была скорее ее, но и не Марина, а просто очень элегантная, очень богатая и очень дорогая дама. Волосы, ставшие отчего-то светлее и увеличившиеся в количестве примерно вдвое, аккуратными прядями обрамляли чье-то надменное, холеное и одновременно очень знакомое лицо. Марина поняла, что ей нравится. Да нет, просто ужасно нравится. Да нет, вообще очень здорово, просто чудесно.

– Спасибо, Алик Петрович! Вы просто волшебник!

– Да что там, – бурчал мастер, но видно было, что и он доволен.

И как-то само собой получилось, что вместо оговоренных двухсот Марина сунула ему в руку пятисотрублевую бумажку, благодарно отмахнувшись: «Сдачи не надо». Только на улице, немного отойдя, она ужаснулась огромности потраченной суммы, но как-то уже не сильно, а так... Словно вчуже, легко.

Понятно, что ехать в автобусе домой с такой прической и в шубе было немыслимо, и Маринина рука как бы сама собой поднялась над потоком машин, и с визгом тормозов подлетело авто, дверца распахнулась, и водитель услужливо спросил:

– Куда прикажете?

И как-то сам собой всплыл в памяти нужный адрес, и рука не дрогнула, в очередной раз расставаясь с купюрой... Марина вживалась в образ.

А дома ее уже ждала Наташа с горячим обедом. После обеда Марина решила все-таки выбраться за продуктами, но Наташа не пустила ее одну. На рынок решили не ездить – далеко, да и смысла большого нет, прошлись по ближайшим магазинам, накупили всего – и мяса, и отличной мороженой трески, и овощей с фруктами, и постного масла, и разных круп. А еще зеленый горошек в консервах, маринованные огурцы... Марина просто не могла удержаться. Наташа, похоже, слегка удивлялась хозяйкиному выбору, но вслух ничего не говорила. Дотащив до квартиры тяжелые сумки (от подъезда, спасибо, охранник помог), обе сели в прихожей, отерли со лба пот...

– Чего с этим делать-то теперь? – спросила Наташа. – Или гости вечером будут? Валентин Сергеич не говорил вроде... Я своим обещала, что не поздно вернусь.

– Да нет никаких гостей, – поспешила ее успокоить Марина. – И не надо ничего готовить. И уходить можно, как собиралась. Я тут сама приготовлю.

Озадаченная Наташа помогла ей разобрать сумки и разложить все по шкафам, после чего, все еще в удивлении, ушла домой. Весь вечер Марина провела в кухне. Она жарила, тушила и варила, чистила овощи, нарезала салат. К девяти вечера стол был уставлен так, будто бы ожидался по меньшей мере десяток гостей, а холодильник ломился. Довольная Марина заварила себе чашку чая и перевела дух.

Вот придет Валя, думала она, и поужинает как человек. И на завтра хватит. Попрошу, чтоб завтра пообедать зашел, небось, сможет полчаса-то найти, если захочет. Накрыла стол покрасивее и села ждать мужа.

И наконец дождалась. Валя пришел в одиннадцать. Ужинать отказался, сославшись, что уже сыт. На Маринины просьбы и увещевания хоть попробовать посмотрел как-то странно, исподлобья, чмокнул в щеку, пожелал доброй ночи и скрылся в спальне. В своей, что, впрочем, уже не стало для Марины неожиданностью.

Остаток вечера, перед тем как заснуть, Марина провела в смешанных чувствах. Ну, конечно, было обидно. И ужасно жалко Арину, потому что этот нечуткий урод – ее муж. Что, с одной стороны, даже хорошо. Но с другой стороны, на кухне вкалывала весь вечер она, Марина, поэтому жалко было и себя тоже. И еще непонятно, кому этот муж в конце концов достанется и кого будет жалко тогда. А с третьей стороны... Марина глянула на себя в зеркало... Стрижка была шикарной, прямо хоть спать не ложиться, чтобы не мять. А что остается делать?

Но утром ее все-таки ждал сюрприз. Когда она встала, муж оказался дома. Сидел на кухне, как ни в чем не бывало, и пил кофе. Марина от неожиданности так растерялась, что и не знала, что сказать.

Муж заговорил первым:

– О, Ариша, доброе утро, дорогая! Как себя чувствуешь? Замечательно выглядишь, кстати. Была в салоне? Давно пора было. Не хотел тебе говорить, но после больницы ты смотрелась как-то помято. Постриглась или покрасилась? Ты как будто стала темнее, или мне кажется?

Как всегда, он задавал кучу вопросов, ответов на которые, казалось, не ждал. Во всяком случае то, что Марина промолчала (она просто никак не могла решить, стоит ли начинать скандал из-за вчерашнего или оставить, как есть), никак его не смутило. Лучезарно улыбаясь, он продолжал:

– Я хотел сказать, вечером к нам будут гости. Позвал, знаешь, несколько человек, не хотел, дорогая, но пришлось – ты понимаешь, да? Там у нас на фирме... Ну, в общем, надо переговорить приватно, в ресторане будет слишком казенно. Человек пять, может, шесть. Посидим тихонько, ничего сложного особенно не надо, фуршет, закусочки. Ты же уже хорошо себя чувствуешь, правда?

Несмотря на то, что вчерашняя обида прошла не совсем, Марина против воли просияла.

– Ой, гости! Здорово как! А я, как знала, столько всего наготовила! И пирогов еще испеку, и рыбу под маринадом сделаю! А может, – засомневалась она, – еще мяса купить? И студень сделать?

Муж Валя снова как-то неуловимо изменился в лице, хотел что-то сказать, но сдержался. Вместо этого он встал, шагнул к холодильнику, открыл дверцу и заглянул внутрь. Когда он вынырнул, лицо его было почти мрачным.

– Конечно, дорогая, ты просто молодец. Замечательно все приготовила. Только знаешь... – Он растерянно поглядел в сторону, потом вверх, будто подыскивая слова. – Не надо рыбы. И пирогов не надо. Мы с тобой сейчас, – он бросил взгляд на часы, – прокатимся в супер и все купим. Что ты будешь возиться?

– Да зачем в супер? – вскинулась Марина. – Да куда еще? У меня все есть. И не возиться совсем, я с радостью приготовлю.

– Да-да, конечно, – вновь перебил ее озабоченный муж. – Конечно, с радостью. А в супер все равно прокатимся, мне там винца купить надо, еще к столу разного-всякого... Ты только не волнуйся. Пей вот чаек, пока не остыл. Бутербродик намазать?

Честно говоря, Марине было интересно прокатиться в этот загадочный супер. То есть, конечно, ничего загадочного в этом не было, просто большой магазин с едой, вроде универсама, но все-таки. Марина видела несколько таких суперов с улицы – яркий свет, чистый пол и продукты, продукты, но заходить как-то не решалась. Да и что заходить, все равно не по деньгам, только расстраиваться.

Они подъехали к красивому, сине-стеклянному, стоящему отдельно от всего, на горке, двухэтажному зданию, поставили машину (не ту, огромную черную, а небольшую красненькую) на удобной стоянке и по дорожке из зеленой пластмассовой травы вошли внутрь. Муж сразу свернул налево, ко входу в собственно супер, а Марина замедлилась. Кроме супера тут была масса других магазинов и магазинчиков, в них продавали что-то невозможно красивое – одежду, обувь, сумочки и штучечки, и так хотелось все рассмотреть... Муж вернулся, недовольно буркнул: «Ну где ты пропала?», взял под руку и утащил за собой.

Они прошли мимо дюжих мальчиков на входе, взяли тележку и углубились в дебри полок и лотков. Марина растерялась. Умом она, конечно, и ожидала увидеть что-то подобное, но на деле это оказалось шокирующим и почти неприличным.

Вокруг нее сверху, снизу, со всех сторон громоздилась, выпячивалась и сверкала самая разная еда, какую только можно было вообразить искушенному глазу. На оптовых рынках, где Марина покупала еду в прошлой жизни, тоже было всего полно, но там еда пряталась по киоскам, между которыми надо было пробираться в полужидкой грязи и плотной толпе, и не слепила глаза так навязчиво, а тут... Все открытое, яркое, доступное... Да что там доступное – кричащее: «Возьми меня! Нет, меня! Я красивее!»

Оторопевшая Марина медленно шла вдоль рядов. Муж с тележкой снова куда-то исчез. На полках вокруг голубоватая гамма молочных продуктов сменялась то яркой радугой фруктов и овощей, то откровенной наготой парного мяса, то стыдливой розовостью соленой семги и жемчужным блеском икры, то пулеметными лентами копченых колбас... Изобилием всевозможнейшего вида готовых салатов, матовым блеском винных бутылок, пестротой кондитерских упаковок и многоэтажными ярусами тортов.

Марина чувствовала себя, как в кино. То, что все это разнообразие вокруг можно не только потрогать, но купить, увезти с собой и даже съесть, совершенно не помещалось в сознание. Ей казалось, что лента сейчас кончится, замелькают титры, вспыхнет свет и она окажется в привычной, своей, медленно-серой жизни, отснятой на пленке «Свема» Шосткинского химкомбината.

Ее разбудил откуда-то вновь появившийся муж. Он тащил за собой почти полную тележку. Марина разглядела только узкие горлышки бутылок, большую коробку – видимо, торт, и что-то еще блестящее.

– Арина, ну где ты опять пропала? Что с тобой? – Взгляд его вновь приобрел привычную озабоченность. – Ты нормально себя чувствуешь? Может, голова кружится? Не надо мне было тебя таскать... Ну ничего, я все купил, пошли в кассу.

В очереди в кассу (два человека – разве это очередь?) Марина немного пришла в себя. Настолько, что даже успела глянуть на зеленые цифры в окошечке аппарата, пока кассирша аккуратно раскладывала Валины покупки по пакетам. Суммарное число было длинным, четырехзначным, и Марина даже сперва не поверила, что это может быть цена... Не может быть, чтоб за продукты... В сомнении она приготовилась посмотреть на деньги, вынимаемые Валей из кошелька, но ее ожидало разочарование – Валя достал не деньги, а маленькую карточку, протянул кассирше, та быстро скользнула ей где-то в аппарате, касса замигала, и чудовищное число исчезло. «Все-таки нет, – подумала Марина. – Это, наверное, номер какой-нибудь был». Успокоенная, она уже было вышла за конец кассы, к тележке с продуктами, но тут из аппарата выползла белая лента чека. Кассирша оторвала его, разделила на две части, протянула Вале. Тот, черкнув что-то на одной половинке, вернул ее кассирше, а другую бросил небрежно поверх пакетов. Марина, не веря себе, взяла чек.

«Семга в нарезке, икра черная, водка столичная...» – замелькали перед ней слова и цифры, сливаясь в сплошной поток, который заканчивался той же самой чудовищной цифрой, а напротив нее стояло, разбивая сомнения: «Итого сумма к выплате».

– Валя, – ахнула она шепотом (голос куда-то пропал), – Валя, это что же?

– А что? – не понял муж. – Да я ж тебе говорил, мы просто немного посидеть, ничего серьезного. Ты не волнуйся, всего хватит.

– Да нет, – продолжала Марина, уже понимая, что надо бы замолчать, но просто не в состоянии это сделать. – Что хватит? Куда столько денег? Это же... Это... – И наконец замолчала, подавившись абсурдностью происходящего.

Муж поглядел на нее с тревогой. Хотел сказать что-то, передумал, полуобнял за плечи и повел к выходу, толкая другой рукой перед собой коляску, наполненную едой на четыре Марининых школьных зарплаты, «так, на вечерок просто посидеть, ничего серьезного...»

В машине Марина сидела молча, подавленная. Они выехали со стоянки, машина набрала скорость по улице, и вдруг Валя спросил:

– Ничего не хочешь сказать? Не замечаешь?

– Ты о чем? – не поняла Марина.

– О машине, о чем!

– А что с ней?

– Арин, ну ты даешь! Ты не притворяешься? Мы ж на ней едем! Это ж твоя машина, я всю ее починил, как новенькая. Я специально на ней поехал, думал, ты сразу заметишь, обрадуешься, а ты молчишь, как неродная. Туда доехали, я ждал-ждал, обратно сели, а ты все молчишь. Я-то думал, ты сама повести захочешь, а ты вообще ничего не заметила. Что с тобой?

Марина растерялась. Влипла? Провал? Что он там говорил про притворство? И что теперь делать? Судорожно вспомнила, что они говорили на эту тему с настоящей Ариной.

– Ты знаешь, Валя, – произнесла наконец непослушными губами. – Знаешь, я не могу сейчас за руль. Я боюсь. Я ничего не помню, но я боюсь. Может быть, – добавила Марина с надеждой, – я и вообще теперь водить разучилась.

– Ну да, конечно, – голос у мужа был грустный. – Ты извини, я все время забываю. Ты так любила эту машину, я и подумал... Но ты ключи все равно возьми потом, вдруг захочешь. Странно все это. – И замолчал.

Марине стало его жалко. Надо же, она машину любила, а он об этом подумал. Может, правда научиться? И машина действительно симпатичная. Надо будет с Ариной обсудить, как это делают.

Дома их уже ждала неизвестно как возникшая Наташа. Заахала, начала принимать сумки, таскать на кухню. Муж, подмигнув Арине, положил ключи от машины на полочку у зеркала и исчез где-то в глубине квартиры, отдавая Наташе на ходу многочисленные указания. Потом вернулся.

– Ариш, мы тут все сделаем, а ты иди-ка к себе, отдохни. У тебя режим. Сейчас Наташа тебе чаю принесет, а потом поспи. Зря я тебя в магазин таскал. Еще вечером с гостями сидеть придется...

Марина снова испугалась.

– Как с гостями? Зачем?

– Ну Ариш, ну ты же знаешь... Не пугай меня. Там все свои будут, Петр Иваныч с этой своей, Гриша... Как же мы без тебя? Ну, если совсем устанешь, уйдешь, ляжешь пораньше, все поймут, но посидеть надо. Иди пока, отдохни.

Марина, все еще нервничая, скрылась в своей комнате, закрыла дверь, забралась под плед, вытащила блокнот. Что там было про этих... Как их? Петр Иваныч? Вот оно...

Незаметно она действительно задремала. Когда проснулась, за незашторенным окном висели темно-синие сумерки, подсвечиваемые откуда-то снизу мутными фонарями. В голове со сна было мутно.

Жмурясь на свет, она вышла из комнаты и побрела по коридору. Где-то в районе кухни слышалась жизнь – там что-то шипело, лилась вода, звенела посуда, двигалась какая-то мебель. Заглянув по пути в гостиную-салон, Марина оторопела.

В центре пустой светлой комнаты красовался стол, накрытый снежно-белой, топорщащейся на углах скатертью и уставленный огромным множеством посуды. Приглядевшись, Марина поняла, что накрыто всего на восемь человек, просто каждому полагается не меньше трех рюмок и невесть сколько приборов. «Господи, это надо же, как в ресторане, – пронеслось в голове. – Хотя откуда мне знать, как оно – в ресторане?» Из кухни выскочила распаренная Наташа.

– Проснулись, Арин Николавна? Вот и славненько. Я стол уж почти накрыла, мне только так, по мелочи кой-что осталось, нарезку там разложить, то-се... Вы присаживайтесь. Чайку заварить?

Марина в ошалении только кивнула головой. Зашла в кухню, устроилась на краешке заваленного разносолами стола. Наташа налила ей чашку чая и тоже присела рядом.

– Так это все неожиданно у Валентин Сергеича оказалось, – посетовала она Марине, как хорошей подруге. – Весь этот прием ихний. Только сегодня утром позвонил – и пожалуйста. А это ж все до ночи, а у меня там мои... Я и предупредить заранее не могла, ко мне дочка с внучкой прийти собирались, я их неделю, почитай, не видела... А что поделаешь...

– Господи, Наташа, – удивилась Марина. – Да идите домой. Я тут справлюсь, вы только мне покажите, где что.

Наташа уставилась на нее, как на чудо.

– Вы серьезно, Арин Николавна? Вы меня отпускаете?

– Да, конечно, – подтвердила Марина. – Он сам говорил: «Посидим немного, ничего серьезного». А тут вон и так... – Она не договорила.

– Ну, серьезного и точно ничего нет, – согласилась Наташа. – Горячего я, считай, и не делала, только жульен, да ростбиф поставила, так он все равно на блюдо порежется. Только как же вы, Арин Николавна? – спохватилась она. – Там все-таки принести, подать, то-другое, а вы в туалете?

– В каком туалете? – испугалась Марина.

– Я уж не знаю, какой вы сегодня выберете. А только там мясо, то-се. Капнет на платье – жалко.

– Так на платье я фартук надену, – облегченно отмахнулась Марина, – подумаешь, большое дело. Ты же все приготовила, что я – не принесу? А ты иди спокойно домой, к внучке. Большая внучка-то?

– Два года, – гордо сказала Наташа. – А говорит как складно! Так я пойду, – заторопилась она. – Я сейчас тут быстренько все закончу, стол весь накрою, нарезки с тарталетками выставлю, жульены в микроволновку суну – вам только кнопку нажать останется. Как все сядут, минут через пятнадцать и несите. А мясо, конечно, еще постоит, вы уж тогда его сама нарежете, ладно? Я и доску, и блюдо, все приготовлю, только нарезать и разложить. Ой, Арин Николавна, как же вы меня выручаете, вы бы знали. Только Валентин Сергеичу скажите, что это вы меня отпустили.

– Скажу-скажу, не волнуйся, – поспешила ее успокоить Марина.

– Тогда вы идите пока, я тут все закончу быстренько и вам уже все дела нацело сдам, – направила ее из кухни Наташа. – Хозяин говорил, гости часам к семи будут, да еще опоздают, как водится, так что времени еще час с лишним, вы и оденетесь спокойно, и макияж успеете, и я вам все покажу. Ой, Арин Николавна, какая ж вы добрая!

Немного смущенная, Марина ретировалась в спальню. Может, она и вправду что-то не то делает? Прием, блюда подавать... А вдруг она не справится без Наташи? «Да перестань, – одернула Марина сама себя. – Тарелки готовые на стол поставить, мясо нарезать – с чем тут справляться? А человеку с внучкой посидеть...» Но сомнения продолжали тихонько копошиться где-то в душе, и, чтобы отвлечься, Марина полезла в шкаф – выбирать «туалет».

С одной стороны, вещей в шкафу было полно, с другой – разнообразия большого вроде и не наблюдалось, потому что все было или черным, или серым. Немного поразмышляв, Марина решила подойти к выбору не с точки зрения цвета, а чтобы было красиво. «Гости придут, – рассуждала она, – человек шесть. Это много. Да еще такой стол парадный. Значит, можно платье длинное надевать. С другой стороны – мясо резать. Длинное платье и вправду заляпать можно. Значит, надо найти покороче».

В результате поисков ей удалось подобрать премиленькое, как раз подходящее платьице – без рукавов, с большим вырезом и короткой присборенной пышной юбкой. Оно даже оказалось – ура! – не черным, а темно-синим. Немного посомневавшись, Марина выбрала к нему бежевые босоножки на каблуке. Пальцы на босоножках были открытыми, поэтому пришлось искать еще и колготки, но это как раз оказалось несложно – их у Арины был целый ящик. Поколебавшись, Марина выбрала черные – под цвет платья.

С макияжем она долго не мучилась: провела по губам помадой, самой яркой из тех, что были, – нежно-розовой, а глаза накрасила синей тушью. К этому, конечно, было бы неплохо голубых теней положить, но их почему-то у Арины в заводе не оказалось, все какие-то коричневые, да бежевые, да серые, очень тусклые. Зачем такие вообще покупать? Марина махнула рукой и оттенила глаза серыми тенями. Получилось все очень славненько. Прическу она трогать не стала – укладка от Алика Петровича почти сохранилась, только разве помялась чуть-чуть за два дня.

Сняв на всякий случай нарядный туалет, Марина вернулась в кухню – получать от Наташи ценные указания. Все внимательно уяснив, она отпустила Наташу домой, заверив ее не прощанье еще раз, что отлично со всем управится. «В крайнем случае, – заметила она, – мне Валя поможет». Последняя ремарка почему-то совсем не успокоила Наташу, а скорее наоборот, взгляд ее стал каким-то нервным, но она стояла уже в пальто, и Марине все-таки удалось отправить ее восвояси.

Оставшись одна, Марина еще раз обошла свои владения, проверила, все ли она помнит (жульены в печке, ростбиф в духовке, блюдо и доска на столе, кофеварка заряжена – только включить за десять минут, а пирожные на блюде в холодильнике), и отправилась одеваться. Оделась, повертелась перед зеркалом, довольная своим видом, поправила в ванной макияж, и только успела зайти в спальню и присесть в ожидании на кровать, разложив вокруг складки платья, как уже послышался шорох открываемой двери и голос мужа.

– Фу, как хорошо, что первыми подъехать успели, хоть выдохнем. – Говорил он шедшему за ним высокому мужчине в темном пальто. – Проходи, Григорий, раздевай... – Тут муж попал взглядом на появившуюся в прихожей Марину и осекся на полуслове. Уронив пальто, муж, не снимая уличных ботинок, подлетел к ней, крепко схватил за руку выше локтя и со словами: «Дорогая, на минуточку», утащил обратно в спальню.

Там он толкнул совершенно растерявшуюся Марину куда-то на диван, навис над ней в позе Отелло и прошипел:

– Бога ради, Арина, что ты такое на себя напялила?!

Наверное, у Марины был действительно очень испуганный вид, а может, муж все-таки вспомнил в горячке про ее амнезию, потому что он тоже опустился рядом с ней на диван и продолжил более спокойно:

– Нет, я все понимаю, может быть, жарко, скучно... Но ради Бога, ну захотелось тебе чего-то с декольте, ну отчего не надеть... – Тут он произнес незнакомое слово на иностранном языке, метнулся в шкаф и извлек оттуда длинное до полу черное платье на лямочках. Марина и сама его видела, но отвергла еще в первом чтении по причине длины.

– Я думала про него, – пролепетала она, глядя на мужа снизу вверх. – Но оно длинное, а я буду мясо резать, испачкаю....

– Какое еще мясо? – загремел с новой силой муж. – А Наташа на что?

– Она ушла. Я ее отпустила. У нее... – Тут Марина с опозданием поняла, что Наташину внучку лучше в данной ситуации не упоминать, и сбивчиво продолжила: – Ты сам говорил, что никаких наворотов, только немного посидеть.

Муж снова опустился на диван, уронив руки с платьем между коленями, как будто из него выпустили весь воздух, закатил глаза, выдохнул и тихо, явно сдерживаясь, заговорил.

– Ариша, наверное, я виноват, я все время забываю о твоей болезни, но ты меня тоже пойми. У меня гости, ты тут хозяйка. Так не положено, чтобы хозяйка вокруг стола скакала. Ты должна сидеть за столом и вести светскую беседу, гостей развлекать. У меня эти двое, – он мотнул головой куда-то к двери, – с женами припрутся, а мне с ними поговорить надо, я так на тебя рассчитывал, что ты этих коров на часок-другой отвлечешь... Ты только из больницы, я все понимаю, но не мог я их в другой день позвать... И еще платье это... Что там хоть нужно-то будет с кухни таскать?

– Да ничего почти не нужно, – заторопилась Марина, старательно отгоняя внутри себя мысли о светской беседе с коровами на два часа, – жульен подогреть и мясо нарезать. Ты не волнуйся, я все сделаю. Там и вставать почти не придется.

– Ну ладно, – перевел дыхание муж. – Теперь все равно ничего не поделаешь. Что-нибудь сочиним. Но ты переоденься поприличнее, – добавил он, уже выходя из комнаты. – Эти бабы прямо из музеев каких-то придут, культуры нахватаются.

Последняя фраза явно несла в себе подсказку к тому, что Марине следует надеть, но она была настолько ушиблена предыдущим, что, пропустив указания мимо ушей, почти машинально вытащила из шкафа первую попавшуюся одежду и туфли на низком каблуке. Только потом, уже проходя мимо зеркала в прихожей, она сообразила, что на ней длинная узкая серая трикотажная юбка и мягчайший светло-палевый пуловер с аккуратным вырезом под шею. Вещи отлично сочетались друг с другом и придавали телу, на которое были надеты, холеный и сдержанный вид. Строго говоря, в Аринином шкафу даже наугад почти невозможно было отыскать что-нибудь иное. Муж, увидев ее в новом виде, довольно хмыкнул, исчез куда-то и тут же вернулся, принеся за ниточку жемчужные бусы (каждая жемчужина величиной с фасоль), каковые и застегнул сам на Марининой шее.

Подталкиваемая мужем, Марина вошла в гостиную. Навстречу ей с одного из кресел тут же поднялся высокий светловолосый молодой человек в темно-сером, до боли элегантном костюме и светло-голубой рубашке. Марине он показался ужасно симпатичным, просто красавцем. Кроме внешности внимание ее привлекло еще и то, что взгляд его, устремленный прямо Марине в глаза, был ласковым и одновременно каким-то встревоженным, будто бы он хотел спросить у нее либо же сообщить ей что-то важное втайне ото всех.

– Ну, с Гришей вы хорошо знакомы, – сказал тем временем муж, проходя за Марининой спиной к столику, на котором красовались выставленные живописной группой бутылки, стаканы, какое-то серебристое ведерко. – Григорий, тебе чего налить? Арише даже не предлагаю – режим, – пояснил он.

– А где остальные гости? – спросила Марина скорее для того, чтобы как-то отвлечь Гришин взгляд – было в нем что-то такое... Странное что-то. Может, даже и приятно, но не теперь.

– Сейчас будут, – оторвался от столика муж. И пояснил: – Мы на нескольких машинах ехали, так я с Гришей вперед, обходными путями рванул, а они, видно, в пробке застряли.

Словно в ответ на его фразу грянул звонок. Все поспешили в прихожую. В суете приветствий, представлений, сниманий и развешиваний пальто Марина совершенно запуталась, кого как зовут, но про себя решила не напрягаться – разберется в процессе.

Гостей было пятеро. Крепкий, короткий, усатый Петр Иванович в полосатом костюме, лет пятидесяти с небольшим, два других – неуловимо похожих между собой совершенно средних во всех отношениях дядьки, имена которых Марине не запомнились, и две дамы. Вот на дам она смотрела во все глаза – они были для нее как первые аборигены ее нового мира, не считая, конечно, Арины.

Возраста дамы были совершенно неопределенного (Марина могла только догадываться, что обе сильно старше нее) и не имели, пожалуй, ничего общего с Арининой (и Марининой собственной, между прочим) изящной прелестью. Одна была невысокой и квадратной, с двумя подбородками, другая, наоборот, повыше и довольно худой. Но обе какие-то плотные, мясистые, видно, что хваткие донельзя. Чем-то они напоминали Марине ее школьную директрису, хотя, конечно, одеты были гораздо дороже, не сравнить.

На низенькой был довольно простой с виду (если не знать, сколько стоит) серо-коричневый твидовый деловой костюм, юбка которого кончалась чуть-чуть ниже колена, открывая во всей красе бежевые кожаные сапоги на высокой платформе. На высокой были черные брюки, над которыми изящно нависало что-то, наверное, вроде свитера, утыканное и расшитое со всех сторон чем-то, что Марина смогла обозначить про себя только как «леопардовые перья». На всех двадцати пальцах сияли огнями кольца. «Белые камни, наверно, бриллианты, – подумала Марина. – А черные тогда что? Разве бриллианты бывают черными?» Но долго размышлять и пялиться было некогда, надо начинать светскую жизнь.

Охая, ахая и обмениваясь комплиментами, вся компания разместилась, наконец, за столом, наполнила рюмки и тарелки. После первого тоста Марина, извинившись, поднялась – пора было нести жульены.

– Ариша сегодня у нас все сама готовила, – с гордостью пояснил гостям муж. Как прям не он шипел на Марину в спальне. – В вашу честь, Петр Иваныч, старалась, вы же у нас любитель домашней стряпни.

Все радостно закивали и снова заохали, а Петр Иванович отсалютовал в Маринину сторону рюмкой водки.

Дальше прием так и тек себе, журча разговорами, довольно гладко и почти без Марининого участия. То есть она, конечно, старательно вставляла тут и там фразы типа: «Да-да, конечно», «Это очень интересно», «Что вы говорите!», думая про себя, является ли это той самой светской беседой, или же от нее требуется что-то еще. В любимых ею сериалах героини обычно ограничивались примерно этим набором, рассуждая еще иногда о погоде и о здоровье тети Эмилии, но эти темы явно пока были неактуальны. Главным же образом она волновалась о том, чтобы не перепутать по незнанию рюмки или, не дай Бог, вилки или не ткнуть, скажем, курицу рыбным ножом, поэтому старалась почти ничего не пить и не есть. Правда, присмотревшись потихоньку, она поняла, что остальные тоже не слишком в этом сильны, и успокоилась, но все равно решила не рисковать. «Завтра все спокойно попробую, – сказала она себе. – Все равно всего полно останется».

Когда пришел черед ростбифа и Марина снова вышла на кухню, за ней, вызвавшись помочь, направился красивый Гриша. И действительно здорово помог – и противень тяжеленный с мясом из духовки вытащил, и нарезать помог электрическим ножом (сама Марина нипочем бы не справилась), и на блюде все красиво разложил.

Во время всего процесса Гриша, как только удавалась возможность, касался рукой то Марининой ладони, то плеча. Робко так. И взглядывал при этом в глаза все с тем же вопросительно-встревоженным выражением, будто хотел что-то сказать. Но молчал. А напрямую спрашивать, в чем дело, не хотелось – уж больно глаза были грустные. Марина судорожно перебирала в памяти Аринины заметки в блокноте – не было ли там разъяснений, с чем это связано. Но нет, Арина вообще никакого Гришу не упоминала. Загадка.

Мясо произвело фурор. Может, конечно, все восторгались только из вежливости, но Марина даже слегка подосадовала, что не сама готовила. «У меня бы не хуже вышло». Хотя, конечно, у Наташи все получилось потрясающе и очень красиво – самой ей, наверное, так все-таки не суметь. За мясом расхрабрившаяся Марина даже громко выступила за столом, не выдержав и вмешавшись в беседу дам об убогости отечественного образования.

– Учителям платить надо как следует! – сказала Марина в ответ на реплику высокой дамы, что бесплатные школы – вообще кошмар. – Тогда они не будут в продавцы разбегаться, а будут работать по совести. Плохие учителя, конечно, тоже есть, и немало даже, так это потому, что кто в эти школы идет? Двоечники институтские. А тех, кто хоть что-то хорошо умеет, платные лицеи так и сманивают.

Разгорячившись, Марина чуть было не вспомнила во всеуслышание историю из собственного опыта, но вовремя сообразила, что не стоит, и успела заткнуться. В целом же светская беседа прошла успешно, и даже когда мужчины, выпив кофе, ушли в кабинет «немножко посекретничать», Марине удалось как-то выдержать полуторачасовое общение с дамами наедине. Тут ей, конечно, сильно помогли пирожные в ассортименте, щедро закупленные предусмотрительным мужем. Дамы, щебеча о различных диетах и массажистах, поглощали пирожные одно за другим, так что Марина даже забеспокоилась, будет ли им с Наташей завтра с чем выпить чаю.

– Да, кстати, Ариночка, – спросила полная дама, – а вы с Валентин Сергеевичем уже приглашены на новогодний вечер в Думу? Петр Иваныч собирается пробыть здесь до этого времени, а я там не всех знаю. Все-таки, согласитесь, приятнее видеть вокруг себя знакомые лица.

Даже неискушенная Марина разглядела в этом щебетании попытку наезда – дескать, нас-то туда пригласили, а вас? – и напряглась. Она представления не имела ни о каком вечере в Думе, но надо было спасать мужнино лицо.

– Не знаю даже, – вздохнув, ответила она, приняв скучающий вид героини сериала. – Валя так устает от этих шумных праздников. Наверное, придется пойти, но мы пока это окончательно не обсуждали. Рождество, Новый год – это домашние праздники.

– Но вечер будет до Нового года, – не сдавалась зловредная дама. – А Рождество, кажется, и вообще в начале января.

К счастью, при участии худой дамы тут же выяснилось, что вечер намечен как раз на канун Рождества католического, а так как в Европе отмечают именно его, то это считается гораздо более стильным. И, таким образом, вражеская атака была отбита.

Вообще, как поняла Марина, вечер удался. Даже муж, провожая ее поздним вечером в спальню дежурным поцелуем в щечку, показал ей поднятый большой палец. «И ничего страшного, подумаешь, светский раут, родительское собрание противней...» – думала Марина, засыпая.


Все хорошее когда-нибудь кончается, а каникулы почему-то кончаются особенно быстро. Вот уж не думала, что мне в зрелом возрасте снова придется об этом жалеть. Когда Митя жил дома, я, пожалуй, все-таки скорее радовалась тому, что он наконец идет в школу.

А теперь мне надо идти в школу самой. Прямо завтра. Пока это все было через неделю, через несколько дней, казалось ничего, а вот завтра... Я поняла, что мне жутко страшно. Хотела было поискать поддержки у Марины, но тут она как раз позвонила сама. С рассказом о мужниных гостях.

Она, естественно, была всем этим ужасно вздрючена, но, похоже, довольна. Правда, среди впечатлений ей было совершенно не до меня с моими школьными проблемами. Легко отмахнувшись: «Да брось ты, первый день, да еще четверг, всем не до тебя будет, подумаешь – педсовет», она продолжала засыпать меня рассказами о гостях и своих победах.

Кое-что забавное, признаться, во всем этом было, я даже порадовалась. Ну, во-первых, эта мымра Олечка в «леопардовых перьях» – лучше и не скажешь. И история о том, как Марина надела мой летний пляжный сарафанчик вместо вечернего платья... Хотя, между прочим, идея не так уж и глупа, как может показаться. Я и сама давеча в Париже купила дивную ночную рубашку, черную, с декольте и в кружевах, которая совершенно спокойно могла бы сойти за вечернее платье. Кстати, там же на другой день я видела такое же платье, и с двух шагов их бы никто не различил. Помнится, я тогда же поделилась этой мыслью с Валькой, но он, косный ретроград, меня не одобрил. Он вообще относится к моей одежде с излишним трепетом, и вчерашняя история – яркий тому пример. Бедная Марина. И вообще, с его стороны мерзко звать гостей, когда жена – недели не прошло, как из больницы. И наплевать, что Петр Иваныч приехал. Если вдуматься, невелика шишка Петр Иваныч, видный деятель Тьмутараканской области. То ли советник заместителя губернатора, то ли заместитель советника – все равно здоровье жены дороже. Ну да ладно, мне-то теперь и вообще наплевать. И на вечер в Думе тоже, я всегда их терпеть не могла. Жалко, меня там не было, я б этой дуре ответила...

А еще Марина спрашивала, кто такой Гриша. Как-то он, видите ли, не так на нее там смотрел. Я, грешным делом, составляя отчет о знакомых, про Гришу не написала ничего, считая, что раз все кончилось, то и нечего. А он смотрит... В разговоре я от неожиданности как-то запнулась, застеснялась и ответила Марине неопределенно: «Поклонник...» Будем надеяться, этого знания ей на первое время хватит, а там мы увидимся, и я ей объясню, что с подчиненными мужа, равно как и с его учениками, дела иметь не надо.

Ой, ученики... Как же мне-то не хочется с ними дело иметь... И в эту школу ведь одевать чего-то придется... Такое... Школьное. Ну, посмотрим, что там у Марины в шкафу.


И вот я, как примерная, в восемь утра иду в школу, как на каторгу. Надо же, какое давно забытое чувство. Никогда бы не подумала, что снова придется. Свою-то школу я терпеть не могла. Хотя... Может, и ничего. И Валька там был. Смешной, рыжий. А тут, конечно, ничего хорошего ждать не приходится.

На подступах к школе я прямо затерялась в разномастной детской толпе. Это ж сколько их, мама дорогая! И все галдят. Некоторые здороваются. И как я с ними буду... Страшно.

Марина мне подробно разъясняла, где что – где учительская раздевалка, где какой класс, но все равно я запуталась. На самом пороге школы меня суровым кивком поприветствовала похожая на бульдога суровая тетка – по описаниям, директриса, и я сразу струсила, деморализовалась и потеряла ориентацию. Так и стояла в коридоре, как баран, слабо пытаясь понять, куда ж мне плыть в этом детском море.

– Привет, Марин! Ты чего застыла?

Со мной бодро здоровалась симпатичная брюнетка средних лет, веселая и румяная, в очках и бордовом костюме. Как ее? Нина, точно. Училка биологии, Маринина подружка. А вдруг не она? Хотя, кажется... Надо осторожнее.

– Здравствуй, Мымочка. – Имя я специально прожевала и скомкала, чтоб вышло невнятно. Вроде Ниночка, а вроде и не очень. На всякий случай. Но брюнетка не обратила внимания, значит, пронесло, и я угадала верно.

– Ты чего такая? – продолжала она приставать. Господи, как же я не люблю, когда вот так расспрашивают. Ну какая такая? Я вообще не такая, но не скажешь же ей об этом.

– Да знаешь, что-то голова закружилась, – вежливо соврала я. Нину это совершенно удовлетворило.

– Еще бы. У меня у самой после каникул голова кругом идет. Отдохнуть толком не успели, и опять-здорово. А ты чего вчера на собрании не была?

Вот тебе раз! Какое еще собрание? Я ничего не знаю, Марина не говорила. А вдруг говорила, а я... Эх, глянуть бы в записи, да только как...

– Клавдия про тебя спрашивала... Сердилась, старая мымра. Я сказала, что тебе дозвониться не смогли. Где ты была-то?

Так, постепенно. Клавдия Старая Мымра – это директриса. А дозвониться... Точно! Я же не всегда беру телефон. Матери я звоню сама, с Мариной мы договорились о прозвоне – два гудка и перезвонить, а остальные звонки я просто пропускаю. И верно, дня два назад телефон весь вечер надрывался. Интересно, где я могла быть?

– Знаешь, Нин, я, наверное, голову мыла, не слышала. Или к соседке вышла...

Плохо. Очень плохо. Никогда нельзя выдавать сразу две отговорки, во всех шпионских романах пишут. Но Ниночка явно была непривычна к ловле резидентов.

– А у тебя, я гляжу, прическа другая. Постриглась? К Алику ездила?

Про Алика Марина мне рассказала в подробностях, и тут я могла поддержать беседу с достоинством. Так, за разговорами, мы поднялись по какой-то лестнице на второй этаж и продолжали движение по унылому коридору.

– У тебя сейчас кто? – спросила Нина.

– То есть?

– Ну, какой класс, – нетерпеливо пояснила она.

Это я знала.

– А, шестой «Б».

– Не выношу этот класс. Один Иванов чего стоит. А тебе ж тогда не сюда, тебе на третий. Я-то думала, у тебя в девятом... Беги скорей, две минуты осталось.

Хорошенькое дело – скорей! Еще бы знать, куда. Я повернулась, поскакала бодрым маршем по коридору, свернула – ура, лестница, взлетела, распихивая детишек, на третий этаж, опять повернула... Звонок застал меня перед дверью, на которой большими черными буквами стояло: «Русский язык. Мл.».

Это уже сильно потом я узнала, что в школе было несколько кабинетов почти для каждого предмета, кроме, скажем, биологии или химии, и в них занимались по возрастам. Кабинет, перед которым я стояла, предназначался, например, для младших классов, пятых и шестых, а были еще «Ср.» – с седьмого по девятый, и «Ст.» – для всех остальных. Изнутри они различались несильно, разве что портретами великих писателей на стенах и коллекциями учебно-вспомогательных материалов в шкафах, но, справедливости ради, некое удобство в этом было. С кабинетами вообще было много разной петрушки, они были еще лично учительские, для классного руководства, тематические, художественно оформленные и всякие другие. Эту сложную систему в свое время придумала бульдогообразная Клавдия Старая Мымра, и вся школа теперь трепетала в немом восторге.

Но тогда я всего этого не знала и трепетала не в общем восторге, а сама по себе. От страха. Потому что за дверью с дидактической надписью сидел шестой класс «Б» в количестве тридцати с лишним человек, а я должна была учить их русскому языку.

Я честно готовилась, и даже примерно представляла, что будет происходить. С точки зрения грамматики. Там были, кажется, сложноподчиненные предложения с разными союзами, и задание на каникулы, и внеклассное чтение. Хотя нет, чтение – это у них же по литературе, тремя уроками позже. Значит, предложения. Я вдохнула поглубже, внутренне перекрестилась и потянула дверь на себя.

В конце концов этот день кончился. Не могу сказать, чтоб я целиком была согласна с Мариной. «Подумаешь, первый после каникул, да еще четверг...» Но, в конце концов, кончился же... И я осталась жива, и меня не прогнали с позором, да и вообще, кажется, у меня получилось...

На первом уроке в шестом «Б», хоть я и совершенно умирала от страха, все прошло вполне гладко. Иванов, конечно, оказался противным мальчишищей, я его довольно быстро опознала – толстый такой, наглый пацан, который играл в этом классе роль рыжего. Он не был по-настоящему рыжим, скорее каштановым, как Валька в детстве, но настоящего рыжего у них не было, вот он и выпендривался. К счастью, у Мити в свое время был очень похожий приятель, он часто бывал у нас в гостях, и я наловчилась с ним обращаться. Тут главное было – озадачить его чем-нибудь позитивным. Это его блокировало.

Поэтому, когда Иванов в пятый раз задал мне какой-то дурацкий вопрос (я в это время проводила якобы перекличку, а на самом деле пыталась хоть чуть-чуть разобраться, кто из них кто), я, ласково посмотрев на него, не стала делать никаких замечаний и орать, на что он, в общем, напрашивался, а очень серьезно сказала:

– Васенька, я вижу, ты так повзрослел за каникулы. У меня к тебе будет просьба. Или даже серьезное поручение. Я специально говорю при всех, чтобы весь класс понимал, как это важно.

Он так охренел уже от одного «Васеньки», что я могла делать с ним, что захочу. И я коварно попросила его следить за порядком и дисциплиной в классе, по крайней мере на моих уроках. На этом дестабилизирующая роль Васеньки славно закончилась. Только иногда, когда ему казалось, что кто-то ведет себя несоответственно, он втягивал в себя воздух и шипел сквозь зубы что-то злобное в адрес провинившегося.

А так детишки были вполне забавные. То есть, конечно, в целом-то они были довольно противными, как и полагается детям в этом возрасте, сколько им там – одиннадцать, двенадцать, но если на каждого смотреть отдельно, как на человека... Почему-то, общаясь с ними, я все время вспоминала не Митю, что было бы, в общем, естественно, а Вальку. Глупо, тем более я с ним и знакома-то в таком возрасте не была, он только в десятом классе пришел.

В десятом классе у меня тоже был урок. Правда, этот десятый не был выпускным, как наш тогда, но это и к лучшему. Если б выпускной, у меня ответственность была бы больше, все-таки у детишек экзамены через полгода, а так я могла расслабляться, если чего и напортачу, на будущий год настоящий учитель поправит.

С десятым классом у меня случилась любовь. Они проходили почему-то «Мастера и Маргариту», по-моему, вставлять этот роман в школьную программу – безумие в чистом виде. Он же прекрасный, его надо любить, а не отбивать к нему охоту на всю оставшуюся жизнь, как к тому же «Евгению Онегину». Ну да ладно.

Примерно через десять минут занудных рассуждений и ответов на занудные же вопросы из методических указаний (были и такие, когда только успели понаписать) у меня свело скулы намертво. Все-таки «Мастер» – это вам не какой-нибудь Горький со своей «Матерью», тут так нельзя. Черт с ними, с методичками. Я остановила отвечавшую ученицу, оглядела затихший класс и, сама не очень понимая, откуда это во мне берется, спросила их:

– Ну, а как вы думаете, этот роман, он вообще-то о чем?

Человека три вразнобой стали отвечать с места что-то такое про борьбу и сатиру.

– А мне кажется, – сказала я негромко, – что это роман о любви...

И тут их прорвало. Не сразу и не всех, но все равно прорвало. Конец урока мы взахлеб протрепались об этой самой любви, и уже после звонка они, уходя, просили меня на следующем уроке обязательно продолжить. В общем, с этим классом я подружилась.

Урока в девятом (еще один мой, то есть Маринин, класс) в этот день не было, а перед следующим уроком в шестом оказался пустой урок, или дырка, во время которой я от нечего делать и некуда деться стаскалась в буфет, и в общем-то зря. Есть там было нечего, зато за соседним столом сидели директриса с какой-то еще более толстой теткой и косились на меня мрачным взглядом. С трудом допивши невкусный чай, я удрала и спряталась в туалете.

Директрису полной мерой я получила на педсовете в конце дня. С моего собственного окончания школы прошло двадцать лет, я успела прожить одну жизнь и начать другую, а тут как будто ничего не изменилось. И тетка почти та же, и говорит все то же самое... Школьный буфет, писсуары на втором этаже, комиссия из районо, родительский комитет... Бр-р... Новыми были только, пожалуй, слова «спонсор» и «спонсорская помощь», употреблявшиеся в немереных количествах. Коллектив слушал и согласно кивал.

Да и сам коллектив-то... Та еще кунсткамера. В основном это были довольно пожилые дамы, все из себя учительницы до мозга костей, одетые в строгие костюмы с оборчатыми блузками, торчащими над лацканами столетней давности. Самыми молодыми в этом цветнике были мы с Ниной. А ведь я тоже давно не девочка, и Нина вряд ли сильно моложе... Был еще довольно мухортый мужичишка, я забыла, то ли физкультурник, то ли трудовик, Марина мне про него говорила, что он герой-любовник, мечта всей школы, от училок до девятиклассниц.

Школа, в которую попали мы с Мариной, последние десять или около того лет находилась в состоянии медленного загнивания и умирания. Несмотря на выгодное расположение в центре Москвы, она не превратилась, как многие школы рядом, ни в лицей, ни в гимназию. Соответственно, никаких сторонних денежных вливаний не получала, и зарплата учителям доставалась лишь та, что была положена государством, то есть стремящаяся к нулю. Поэтому каждый, кто был способен удрать из нее хоть куда-нибудь, давно сделал это. Молодые учителя сюда не приходили вовсе, а те, кто остались, просто досиживали до пенсии, уныло перемалывая ученикам навязший в зубах материал. Ученики тоже не блистали – все те, кому было не все равно, поуходили в те самые гимназии и лицеи несмотря на их платность, а те, что остались, платить ничего не хотели и не могли. С каждым годом их становилось все меньше. Поговаривали, что на будущий год в школе будут проблемы с набором в единственный первый класс. Это в то время, когда записать ребенка первоклассником в хорошую школу превратилось в животрепещущую проблему. Возможно, если бы директриса ушла на пенсию, а новое начальство смогло уловить конъюнктуру, школу можно было бы спасти, но она никуда не собиралась, и все катилось по-прежнему...

Я, конечно, не знала ничего этого во время своего первого педсовета, а просто тихо сидела, забившись в дальний угол, и только старалась не зевать. В буквальном смысле. Очень уж было скучно. Правда, под конец педсовета они начали обсуждать расписание, поднялся шум и гам, и зевота с меня соскочила. Это было, пожалуй, даже забавно, хоть я и не понимала, почему данный предмет вызывает столько страстей. Кричали все. Особенно активные, в том числе и Нина, даже вскакивали и подпрыгивали. Толстая тетка, которую я видела в столовой (оказалось, это завуч), отмахивалась от них, как от мух. В конце концов она, кажется, победила, потому что все потихоньку замолкли и тут же стали торопливо собираться. Я забыла, где мое пальто. Утро, когда я его снимала, было так давно... А завтра с утра все снова...

Придя домой, я позвонила Марине на мобильник с отчетом. Она не поверила, что я смогла унять Иванова из шестого «Б», отругала меня за разговор о любви в десятом: «Незачем им про любовь говорить, они и так только об этом и думают, а тут еще ты на литературе», и страшно расстроилась, узнав, что я не стала ввязываться в дрязги о расписании: «Ну конечно, тебе на новенькую все равно, а она (это о завуче) мне дырок туда напихала, не расписание, а черт-те что, и так до Нового года теперь...»

Впрочем, упоминание о Новом годе отвлекло ее, и она как-то быстро переключилась на обсуждение грядущего вечера в Думе, куда Валька все-таки получил приглашение. Что туда одевают, да как себя ведут, да какие люди... Мне это, честно говоря, было до лампочки, вечера в Думе я всегда терпеть не могла, гораздо интереснее разговаривать о любви с десятиклассниками. Мы распрощались, слегка недовольные друг другом, и я отправилась спать. У меня завтра первый урок в десятом...


Марина активно привыкала к новой жизни. Она, пожалуй, была совсем неплоха. Ну что плохого – проснуться утром, не спеша, в роскошной кровати, в нарядной рубашке, залезть под душ в шикарной ванной (Марина вообще могла бы там жить, ванная напоминала ей дворец восточного падишаха, виденный в каком-то детском кино). Потом чай-кофе со всякими вкусностями, потом... Потом можно было смотреть сериалы, обсуждая происходящее с пришедшей к тому времени Наташей, тоже большой их любительницей, можно было валяться в кровати, разглядывая дамские журналы, можно было помогать Наташе с обедом, невзирая на ее возражения, можно было мерить наряды в шкафу... Но скоро все эти увлекательные занятия себя исчерпали, и Марине захотелось большего. Ну в самом деле – сериалы повторялись и вечером тоже, журналы она все просмотрела, обеды все равно, кроме нее, никто не ел, а наряды она все перемерила.

Собственно, этот факт и подсказал ей идею дальнейших развлечений. Ей все не давали покоя воспоминания о том множестве магазинов и магазинчиков, которые она видела в супере. Там столько всего интересного... И ведь теперь туда можно зайти, все потрогать, все посмотреть... Да и купить что-нибудь, если очень понравится. Выглядит она теперь на уровне, вон как светский прием удачно прошел. Не хуже других, всех этих дам расфуфыренных, между прочим. Даже лучше – моложе и красивее. Кроме того, уже пару дней назад муж показал ей плотный глянцевый конверт – приглашение на праздничный прием в Думу. «Уважаемый господин Волковицкий... Приглашаем Вас... На два лица...» И внизу маленькими буковками: «Дресс-код». Что это значит, Марина не знала, спрашивать у мужа не хотела, да и не могла, решила, что раз буковки маленькие, то не так-то это и важно, и можно будет уточнить у Арины. А потом и вовсе про них забыла, потому что ее занимал гораздо более интересный вопрос: в чем идти. Аринины шмотки, хоть и были красивыми, да и сидели отлично, Марине не очень нравились. Ну что это – все черное, да черное, в крайнем случае серое. Как вдова какая-то. Хотя, конечно, если вдуматься, так Арине еще хуже – при живом муже-то. И так пятнадцать лет – поди-ка. Не то что в черное, в саван завернешься. Но она, Марина, так не хочет. Она живая, ей хочется жизни и праздника. И ярких платьев, если уж на то пошло. Решено. Она пойдет по магазинам и будет выбирать себе платье, чтобы было на праздник, а заодно вообще посмотрит, что там и как.

Ну и вот. Марина оделась поудобней – в брюки и тонкий свитер, на ноги выбрала сапожки на низком каблуке, чтобы ходить, не устать, сверху накинула уже полюбившуюся ей пушистую шубку, проверила, есть ли в кошельке денежка, и двинулась в путь.

Это только так говорится – в путь. На самом деле она вышла из подъезда, завернула за угол, подальше с вахтершиных глаз, и задумалась. Куда идти-то? В супер муж вез ее на машине, и где это – она понятия не имела, в продуктовом, который показала Наташа, одежды не было, идти просто по улице в надежде встретить магазин было глупо. В конце концов она вспомнила, что там, около ее старого дома, на Пресне, полно магазинов, повернула было к автобусной остановке, потом опомнилась и голоснула такси.

Это было потрясающе! Перед Мариной впервые в жизни открылись горизонты свободного шопинга. Она просмотрела, перемерила множество разных кофточек, платьев, курточек, шарфиков, платочков и перчаток, перепробовала кучу косметических новинок, набрызгала на себя море духов и перемазалась в помаде. Ну и купила кое-чего. В основном, правда, косметику, и не потому, что она была уж очень нужна, – у Арины в ванной нескончаемые запасы, а просто потому, что уж очень было приятно держать в руках все эти баночки, флакончики, пенальчики и понимать, что это – твое, оно нравится и идет именно тебе, а главное – ты сама можешь за него заплатить. И продавщицы не морщат на тебя презрительно нос, к чему Марина давно привыкла, а растекаются в приветливых улыбках, предлагают попробовать разные новинки и при покупке суют в пакетик подарочные пробнички.

Из одежды, наоборот, Марина почти ничего не купила. Так только, по мелочи, – шарфик и кофточку. Они такие яркие были, красные, бордовые, фиолетовые, с ярким узором – она не устояла. Но цены-то, цены... Марина отлично знала, что почти такую же кофточку она видела на оптовке недалеко от дома, и в три раза дешевле. Ехать только было неохота, устала она с непривычки от этих магазинов. В ушах звенело, голова болела от всех этих духов, в глазах мелькали бесконечные вешалки... Нет, скорей в такси – и домой, пить чай.

Но, отдохнув и придя в себя, Марина поняла, какие перед ней открылись горизонты. И на следующий день добралась до Калининского проспекта с его огромными магазинами, а потом догуляла и до Тверской...

И как раз там, присмотрев в одном из шикарных магазинов со смешным названием «бутик» совершенно сумасшедшую сумочку – маленькую, красненькую, всю лаковую и с замком-бабочкой, Марина полезла в кошелек и поняла, что денег уже не хватит. И куда подевались? Она отлично помнила, сколько их было в самом начале, – тогда ей казалось, что столько нельзя истратить за всю оставшуюся жизнь, и вот пожалуйста. Можно было, конечно, оставить сумочку и уйти, но она ей так нравилась... И продавщица, видевшая это, серьезно убеждала Марину не тянуть с покупкой.

– Их нам только три штуки привезли, все в разных тонах. Две сразу купили, а эта – самая экстравагантная. Ее только утром дама смотрела... Вы не волнуйтесь, мы и кредитные карточки принимаем.

Было как-то неловко сказать этой милой девушке, что денег нет, и Марина, уцепившись за фразу о карточках, вдруг сообразила, что эта самая карточка тоже лежит в кошельке. Правда, она не знала, как ею пользоваться, но она видела, что у мужа в супере это заняло какие-то секунды. «Попробую, – решила Марина. – Просто отдам на кассе, и все. Они-то знают, что делать. В конце концов, надо же когда-то учиться».

Улыбчивая кассирша взяла у нее золотистую маленькую карточку, скользнула ей по своему аппарату, но Марине не отдала, а вместо этого, не переставая улыбаться, протянула выползший из кассы квадратик чека:

– Распишитесь, пожалуйста.

Марина, заворожено следя за хитрой процедурой, послушно расписалась. Кассирша взяла чек с подписью, перевернула карточку другой стороной, поднесла и то, и другое близко к глазам... Улыбка исчезла с ее лица, глаза как-то нехорошо сощурились, и она заверещала противным голосом:

– Девушка, а подпись-то не ваша! Карточка не ваша! Откуда вы ее взяли?

Марина так испугалась, что почувствовала, как у нее в буквальном смысле слова подгибаются ноги. Чтобы не упасть, она ухватилась обеими руками за край кассы, думая только о том, как бы исчезнуть, сделаться маленькой, пропасть отсюда и забыть о проклятой сумке раз и навсегда.

Кассирша продолжала что-то говорить резким голосом, к кассе подошли две продавщицы – убежать было уже нельзя. В полуобмороке Марина почувствовала, как кто-то крепко берет ее за руку повыше локтя.

– Пройдемте, гражданочка.

Она совершенно не сопротивлялась и послушно пошла со здоровенным мужиком в камуфляже куда-то вглубь, за прилавки. Они попали в небольшую комнату, кабинет или что-то похожее. Охранник посадил Марину на стул, а сам стал объяснять сидевшему за столом пожилому дядьке суть проблемы.

– Она там картой платила, а подпись не ейная. Краденая карта, не иначе. Кассирша заметила, я привел.

Дядька участливо наклонился к Марине.

– Так что же у нас случилось? Карточка ваша?

– М-моя, – выговорила Марина дрожащими губами.

– А подпись не ваша?

– Н-не знаю. Моя.

– Та-ак, госпожа Волковицкая А.Н., – дядька держал карточку перед собой двумя пальцами, как зеркало. – Документики у вас есть какие-нибудь?

Вообще-то у Марины был с собой паспорт, да и права Арины она из сумки не вынимала, но почему-то ей показалось, что ничего этого отдавать мужику нельзя. Тем не менее рука ее инстинктивно дернулась в сумку и наткнулась там на что-то жесткое, длинно-закругленное... Телефон!

– Я должна позвонить, – чуть-чуть увереннее заявила Марина в пространство.

Не дожидаясь ответа, она вытащила телефончик и нажала кнопку «3» – Валин мобильный. Господи, какое счастье, что она помнила, где какой телефон.

– Абонент временно недоступен, – сообщил ей в ухо дребезжащий автоматический голос.

Это было ужасно. Последняя надежда рушилась. В отчаянии Марина нажала четверку – Валин рабочий. На втором гудке там ответила секретарша.

– Валентин Сергеевича, срочно. Это жена, – выдохнула Марина.

– Арина Николаевна, он уехал. Просил не беспокоить. Я могу вам помочь?

– Не знаю.

Говорить было не о чем, но Марина не вешала трубку, держась за нее, как за ту последнюю соломинку, связывающую ее с пропадающим миром.

– Вот тут Григорий Андреевич спрашивает, может быть, он будет вам полезен?

Григорий Андреевич? А это еще кто? Ах да, это же Гриша, улыбчивый мальчик, он еще на кухне ей помогал и все смотрел, смотрел... Да, точно, пусть хоть он ей поможет.

– Что случилось, Арина Николаевна? – спросил в трубке вежливый и какой-то ужасно симпатичный голос.

– Гриша... Дело в том, что я... Тут в магазине...

Марина не выдержала и расплакалась. Непонятно, что Гриша сумел себе уяснить сквозь ее всхлипы, но, явно сориентировавшись в ситуации, он велел Марине дать трубку мужику за столом. Тот недоверчиво взял крохотный телефончик, поднес к уху, послушал две секунды...

Неизвестно, что такого сказал ему Гриша, но отношение к Марине коренным образом изменилось. Ей тут же, тут же вернули карточку, телефон, предложили снять пальто и расположиться удобнее, принесли чаю и каких-то сушеных конфет... И почти сразу же – или Марине так показалось – в кабинет влетел Григорий Андреевич собственной персоной. Отпихнув так и маячившего в двери охранника, он кинулся к ней.

– Арина Николаевна! С вами все в порядке? Как вы?

– Я ничего, – кивнула ему Марина из-за чашки, чувствуя, что слезы снова наворачиваются на глаза. – Вы извините, Гриша, что я...

Он не дал ей договорить.

– Вы отдаете себе отчет, что вы наделали?! – напустился Гриша на обитателей кабинета. – Эта дама, я уже сказал вам, кто ее муж, хотя это не имеет значения в данном случае. Она недавно перенесла автокатастрофу, у нее было тяжелое потрясение, и если из-за вас ее состояние ухудшится...

– Мы же не знали, – лепетал дядька. – У нас инструкции...

– Инструкции! – гремел Гриша. – У нее все документы на руках, нет никакого сомнения в подлинности личности! Как вы могли себе позволить! Да, у нее изменилась подпись, но это не повод...

– Мы приносим все извинения...

– Да мы подадим на вас в суд! Я сам адвокат, я... А если бы это попало в прессу? Это диффамация!

– Да ничего, Гриш, – Марина сочла нужным вмешаться. – Ничего страшного не было. Я, конечно, сама виновата...

– Арина Николаевна, так нельзя, – Гриша был ласков, но тверд. – Они не имели права.

– Можно мне уйти? – Марина поднялась со стула.

– Пожалуйста, пожалуйста, – дядька забежал вперед и открыл ей дверь.

Марина, опираясь на Гришину руку, направилась к выходу. Уже у самой двери их снова нагнал дядька из кабинета.

– Наш магазин еще раз приносит вам свои извинения, и в качестве компенсации за все причиненные неудобства просит вас принять, – дядька протянул ей фирменный пакет.

Марина раскрыла его. Там лежала злосчастная сумочка.

Гриша подвел ее к блестящей черной машине, открыл дверцу, усадил. Сам быстро сел за руль, завел мотор: «Домой?» Марина только кивнула.

По дороге она незаметно, искоса, рассматривала Гришу. Белокурые волосы, аккуратная стрижка, серые глаза. Красавец. И такой заботливый. Вон – сразу примчался, спас ее из дурацкой ситуации. Откуда ей, в самом деле, было знать, что на этих карточках стоит подпись владельца? А муж-то хорош... Когда надо, вечно его нет. И вообще никогда нет. А Гриша есть... Интересно, что он хотел ей сказать тогда, на приеме? Смотрел так грустно... Надо будет позвать его в гости и расспросить в тишине.

Когда машина остановилась у подъезда и Гриша, выйдя, открыл Маринину дверь, она, опираясь на его руку, сказала:

– Ой, Гришенька, спасибо вам большое. Вы так меня выручили, мне так неудобно. Пойдемте, я вас хоть чаем напою. Ну, или кофе. Пойдемте, ненадолго.

Гриша не возражал. Они поднялись в квартиру. Наташи не было. Мужа, естественно, тоже. Марина кинулась в кухню, захлопотала там с чайником и посудой, путаясь от волнения в шкафах. Где, черт возьми, тут сахар, где кофе? И печенье куда-то делось, а ведь было, Наташа вчера пекла... Почему-то слегка дрожали руки.

Гриша, которого она посадила в гостиной, вдруг вошел в кухню. Сказал, что ему скучно одному, сел с краешку к столу. Опять смотрел на Марину грустно и выразительно. Руки от этого стали дрожать еще больше.

Марина поставила перед ним чашку. Гриша вдруг поймал ее руку, задержал в своей.

– Арина, – почему-то без отчества начал он. – Арина... Я не верил, что у тебя такая... Амнезия. Мне казалось, это выдумка, какой-то бред. А сегодня... Подпись эта дурацкая... Скажи, ты правда не помнишь? Ничего не помнишь?

Мысли в Марининой голове прыгали, как обезумевшие пчелы. Что такое она должна помнить? Что у Арины было с этим Гришей? Почему она, зараза, ничего не сказала? Хотя, конечно... Ну что еще может быть с таким мужчиной?

– Правда, не помню, – Марина хотела произнести это грустно, но почему-то получилось кокетливо, и она это даже сама поняла.

– Счастливая. А я забыть не могу.

Гриша притянул ее за руку еще ближе, обнял и зарылся в нее лицом.

После, когда он ушел, Марина, проводив его до двери, вернулась в постель, свернулась калачиком, обняв подушку, и замерла. Вот оно, счастье. Наконец свое, не украденное. Потому что он был – с ней, любил – ее. Хотя кого – ее? Она же – Арина. Значит, счастье – Аринино, а она, Марина, его крадет? Но Арина-то какова. Нарочно не рассказала про свой роман, хотела скрыть, не отдать. Украсть, утаить. А оно вот теперь у нее, у Марины. И так просто она его не отдаст. А ведь еще есть муж, значит, она и его обманывает. Хотя погодите. Ей, Марине, он никакой не муж. Во всех смыслах.

Устав разбираться во всех этих хитросплетениях, Марина расправила ноги, потянулась, повернулась на другой бок. Хорошо... А будет, судя по всему, еще лучше. Говорят, чужой хлеб горек. А не всегда...


Спустя неделю моя новая школьная жизнь совершенно наладилась и настолько успела войти в свою колею, что я, пожалуй, начала ею слегка тяготиться. Не так, как в первые дни, когда я боялась сделать лишний неправильный шаг и мне все казалось непостижимым, а, пожалуй, где-то даже наоборот. Теперь я, как заправский педагог, узнавала своих подопечных на переменках в детской толпе и даже делала им какие-то замечания, пила с Ниной чай в учительской, когда у нас совпадали дырки в уроках (на школьном языке это называлось «окна»), пару раз даже ответила что-то довольно резкое на замечания директрисы и удостоилась недовольно поднятых бровей... Но все это было до жути одинаково и однообразно. Потихоньку подкрадывалась мысль, что новая жизнь, пожалуй, будет не многим интереснее старой... Еще одним открытием, и не сказать, чтоб приятным, стало для меня наличие выходных. В прошлой, Арининой, жизни дни не делились на будни и праздники: я была свободна всегда, а Валька работал без выходных. Теперь же оказалось, что после шести дней школьной суетливой беготни внезапно наступают выходные – полтора пустых дня, когда делать ну совершенно нечего. Разве только унылые дела по хозяйству. Но хозяйство в этой каморке было для меня малопривлекательно, да и хватало его все равно ненадолго. Идти гулять? На улицах холодно и неинтересно, а в магазинах без денег нечего делать. Да и не стоит мне в моем нынешнем виде идти в магазины, к которым я привыкла. Могут не пустить. А и пустят – еще знакомых там встретишь... Поговорить тоже не с кем, разве с мамой... Но это было малоразвлекательно, она все чаще норовила воспитывать меня и призывать к порядку. Кроме того, по выходным к ним традиционно приходила в гости я, вернее, Марина, то есть Арина с мужем, тут не до душеспасительных бесед. Даже телевизор по выходным исхитрялся показывать какую-то абсолютную муть. Так что я скоро обнаружила, что все полтора дня с нетерпением жду понедельника, когда можно будет прийти на работу и снова погрузиться в монотонную круговерть.

Некоторое разнообразие наступило, когда однажды вечером у меня в квартире раздался внезапный телефонный звонок, и я, задрюченная проверкой тетрадей (сочинение в шестом классе), не подумав, схватила трубку...

– Марина Михайловна? – раздался оттуда капризный, незнакомый и чем-то заранее недовольный женский голос.

– Д-да, – неуверенно призналась я, судорожно соображая, кто бы это мог быть и что теперь делать.

– Ну что же вы нам не звоните? Каникулы закончились, время идет. Я жду, жду... Вы обещали сразу после каникул созвониться. Это не дело...

Тут мне удалось сообразить, что это, должно быть, тот самый дополнительный урок с оболтусом за восемь долларов, основной источник Марининых доходов. Она, правда, говорила, что они уезжают куда-то к морям и позвонят по возвращении сами. Ну вот, кажется, и позвонили.

– Олеся Андреевна, – удачно вспомнила я мамашкино имя, – мне казалось, вы уезжали на каникулы.

– Ну да, – ничтоже сумняшеся ответила та. – Но мы уже два дня, как вернулись.

– Ну и прекрасно. Когда у нас будет следующий урок?

Марина предупреждала меня, что никакого постоянного расписания нет, каждый урок оговаривается отдельно и часто переносится, и что не дай бог не согласиться – враз уволят. Мне вообще не нравилась вся история, подумаешь – восемь долларов, но Марина прямо дрожала над этим уроком. В конце концов мы договорились на четверг, в пять часов. Ужасно неудобно, там еще педсовет, если и кончится вовремя, придется бежать бегом, а они обычно затягиваются, надо будет отпрашиваться, опять директриса косо посмотрит. И наплевать на нее, да больно все вместе противно.

Но мне повезло. Директриса уехала куда-то в РОНО, и педсовет в этот день вообще отменили. Поэтому я даже домой успела зайти. Толку из этого вышло, впрочем, немного, потому что есть дома было нечего – я думала пообедать в школе, а переодеваться мне было не во что – школьный костюм все равно был самым приличным из всей Марининой одежды. Вот получу зарплату – куплю себе нормальные штаны. Интересно, что в школе действительно никто, кроме физкультурника, в брюках не ходил. Что это у них – дресс-код или просто директрисины заморочки?

За десять минут до назначенного времени урока я подходила к высокому, новой застройки зданию, где проживал мой незнакомый ученик-оболтус. Дом был, пожалуй, похож на наш с Валькой, только, как говорится, труба пониже, дым пожиже. И вахтерша противнее. Долго-долго цеплялась ко мне, выясняя, в какую именно квартиру мне надо и зачем. Наша никогда себе такого не позволяла. Хотя, конечно, я там тоже была не училкой по вызову за восемь долларов...

Лифт, этаж, дверь, блондинистая мамаша в пеньюаре... «Здравствуйте, проходите...» Недовольная гримаса. Интересно, и что ей уже не так? Я только-только вошла.

Лучше б я никогда туда не ходила. Это оказался кошмар. То есть абсолютный. Марина говорила – оболтус, но чтоб такое... Никакие выражения, кроме матерных, тут не уместны.

Шестнадцатилетний болван, тупой и избалованный, уверенный в своей безнаказанности и вседозволенности, которому на фиг не нужно никаких правил, не только русского языка, но и вообще по жизни. А зачем? Ему и так все купят. Он меня не слушал, откровенно хамил, зевал и кривлялся, а я должна была с милой улыбкой что-то такое ему талдычить про запятые...

Я, конечно, такого не ожидала, поэтому и растерялась поначалу. Растерянности моей хватило примерно на полчаса, после чего я решила, что с этим делом пора завязывать.

– Я вижу, друг мой, ты сегодня не в настроении, – заявила я, закрывая учебник. – Поэтому мы на сегодня закончим. К следующему разу сделаешь то-то и то-то. А сейчас – урок окончен.

Ученичок пробубнил что-то вроде того, что нефиг на него мою работу сваливать, но вид у него был слегка обескураженный, поэтому я решила, что счет один-один. На выходе мамашка, морщась, как от кислого, протянула мне мой несчастный конверт, и я, не глядя, сунула его в сумку. Только дома я обнаружила там вместо восьми долларов шесть. Стерва. И когда только успела вытащить за «недоданное» время. А как насчет прибавки за вредность?

Видит Бог, я бы завязала с этими уроками в тот же день. Черт с ними, с восемью долларами! И хотела заявить об этом Марине, но не могла дозвониться, а на следующий день забыла, а потом мне в школе выдали аванс, и это был караул.

То есть полный караул. То есть я такого даже во сне не могла представить. А я, дура, так еще ждала этой первой настоящей зарплаты! Думала, брюки куплю приличные... Какие брюки? Того, что я получила, не хватило бы даже на еду, причем по Марининым, а не по моим прежним меркам. Даже если представить, что аванс – это лишь треть всей зарплаты. И действительно выходило, что восемь урочных долларов – очень даже большие деньги.

Только поэтому я решила заткнуться на время в тряпочку и попробовать еще раз. Пожалела я об этом сразу же, как только вошла в треклятую квартиру. Этот раз пришелся на пятницу, и у оболтуса в комнате – будто его самого было мало – сидело еще трое таких же, и все они с интересом меня разглядывали.

– Олеся Андреевна! – повернулась я к мамашке, которая, к счастью, еще не успела уйти в глубины квартиры. – Как это понимать?

– А что тут понимать? – пожала она плечиками. – К Вовочке пришли друзья. Вы позанимаетесь, они его подождут. Немножко послушают, им тоже будет полезно, правда, ребята?

Ребята ответили дружным радостным гоготом. Идти в эту клетку с тиграми было совершенно немыслимо. И вообще, какого черта! Я взвилась.

– Значит, так, Олеся Андреевна, – обратилась я к мамашке тоном, каким обычно ставила на место нерадивых продавщиц в бутиках. Такие, правда, встречались мне нечасто. – Я вижу, вы не до конца понимаете всю серьезность, я бы даже сказала, трагедию вашего положения. Тем хуже для вас.

Тут я развернулась и гордо направилась к двери. Опешившая мамашка – черт, прямо приятно было смотреть – потрусила по бесконечному коридору за мной.

– А что, что такое, Марина Михайловна? Какая трагедия? – голос был растерянный, я бы даже сказала, заискивающий. Ну точно как продавщица. А может, она ей и была в прошлой жизни? Тем более надо держать тон.

– Трагедия, – сурово продолжила я, глядя на нее сверху вниз, хотя была того же роста, – в том, что сейчас ноябрь. Даже конец ноября.

– Ну и что? – не поняла она.

– В это время вы уже не найдете ни одного приличного преподавателя для вашего, – тут я сделала легкую презрительную гримасу, – мальчика. Все стоящие педагоги набирают учеников для подготовки в институты с сентября. То есть, конечно, многие берут потом и с июня, для экспресс-подготовки, но это, – и я снова смерила ее взглядом, – не ваш случай.

Я остановилась, вздохнула, пожала плечами, – а мамашка глядела мне в рот, как зачарованная, – и продолжила:

– Ваш мальчик не может грамотно написать двух слов. И плохо обучаем. И, если уж об этом зашла речь, обучаться в принципе не желает. Я понимаю, что вы можете заплатить за поступление сколько угодно. Вы и заплатили бы, и заплатите, будьте спокойны, но это – сочинение. Письменный экзамен. Его надо хоть как-то написать. А он не сможет. И никто его за месяц этому не научит.

– Но почему же за месяц? – проблеяла мамашка. – Сейчас ноябрь, вы сами сказали. Еще полгода, время есть.

– Время есть, – отрезала я. – Преподавателя нет.

– А вы?

– А я от вас ухожу. При таком отношении к занятиям я не вижу смысла тратить на вас свое время. Оно у меня, знаете, денег стоит.

И я потянулась за пальто.

Олеся Андреевна уцепилась за слово «деньги», как за последнюю соломинку.

– Марина Михайловна, подождите! Я поняла. Если мало, я вам прибавлю. Пусть будет пятнадцать, двадцать долларов за урок. Я знаю, я мало вам платила, я думала, что по знакомству... Мы это исправим...

Честно говоря, соблазн остаться у меня был. И даже не ради себя, а ради Марины. Но я его поборола.

– Нет, Олеся Андреевна, – гордо изрекла я. – Тут дело не в деньгах.

– Я ему скажу! Я с ним поговорю! Он извинится! Владимир, иди сюда немедленно! – закричала она.

Но я не стала дожидаться окончания сцены и покинула игровое поле. И всю дорогу до дома у меня было хорошее настроение. И дома какое-то время тоже. А потом я стала думать, где добыть денег. Вернее, как.


И в самом деле, как может женщина средних лет заработать немного денег? Так, чтобы хватило на приличные брюки, и куртку, и пару кофточек, и еще сумку, и апельсиновый сок по утрам, и... И это уже получается не так уж немного. А все равно – где?

Что я умею делать? Я раньше думала, что вообще ничего, а оказалось, что могу учить детей литературе. Смешно, но у меня действительно получилось неплохо. Так мне, по крайней мере, кажется. Мы с ними разговариваем, им интересно, и даже с программой я успеваю. Вот тут недавно в шестом классе читали Марка Твена, «Принц и нищий», так было интересно. Мне – потому что я неожиданно увидела в этой истории сходство с собственной жизнью, а детям – не знаю уж, почему. Может, потому что они видели, как интересно мне...

Впрочем, это я отвлеклась. Дети – это отлично, но денег в школе не заработаешь. А оболтусов по домам я, как выяснилось, еще учить не могу – опыта не хватает. Или не наголодалась еще в должной мере. И что тогда остается?

Можно, конечно, попытаться устроить в школе революцию, переизбрать как-нибудь директрису, основать там какой-нибудь, к примеру, лицей, набрать хороших учителей, поднять всем зарплату... Только это когда еще будет. Сплошная маниловщина, да и денег на все нужно. Нет, как это все-таки люди умеют денежку добывать? Вот Валька. Он всегда это как-то умел, даже еще студентом. Почему он умел, а я нет? Может, меня чему-то не тому учили?

Стоп. А действительно, меня же учили-учили... И мне так нравилось. Искусствоведение... Эллада, Византия... Марк Твен и Булгаков... Ну почему все это никому не нужно? Не может такого быть. Надо просто (как это Валька называл?) найти правильные рынки сбыта.

Самое смешное, что я их нашла. Вернее, я на них почти наступила. Выходила утром из подъезда и поскользнулась на глянцевой журнальной обложке, валявшейся на тротуаре. И тут меня осенило. Я вспомнила, как кто-то когда-то при мне говорил, что в таких журналах платят вполне приличные гонорары. Что за статью можно получить до нескольких сотен долларов, если повезет. Тогда-то я даже в голову не взяла, но сейчас... А ведь действительно... Я могу написать что-нибудь эдакое в какой-нибудь дамский журнал. Что-нибудь такое... Изящное... Об искусстве... Ну, например, об искусстве одеваться. Чтоб на гроши и красиво.

Про гроши я, конечно, писать не стала, но идея меня захватила. Я просидела три вечера, извела две Марининых тетрадки в линейку и в конце концов породила некий, как мне казалось, вполне удобочитаемый текст. И даже примерно себе представила, в какой журнал это пойдет. Все-таки в прошлой жизни я тоже была не совсем уж чужда глянцевого блеска.

Еще неделя ушла у меня на то, чтобы привести чертов текст в печатный вид. Я совершенно не имела никакого представления о том, в каком виде принимают в журналах рукописи, но уж, наверное, не в тетрадках в линейку. Ближайшая знакомая мне пишущая машинка стояла в школьной канцелярии, и мне потребовалась коробка конфет и куча вранья, чтобы уговорить вреднющую секретаршу допустить меня к драгоценному агрегату. И еще все окна на неделе, чтоб напечатать все это, стуча двумя пальцами по западающим клавишам и закрашивая опечатки белой мазилкой.

Но вот все мучения позади, адрес редакции вычитан в журнале на стойке у метро, и я, в своем единственном условно-приличном одеянии, с бьющимся сердцем и мятыми листочками в сумке, после уроков тащусь туда, чтобы пристроить «творение».

Редакция размещалась в здоровенном серо-стеклянном здании на умеренной окраине Москвы. Кроме нее в том же здании находилось, наверное, еще полсотни разнообразнейших контор, фирм и лавочек, а порядка в расположении не было никакого, не говоря уж об указателях. Я просто взмокла, носясь по бесконечным коридорам и лестницам. Спрашивать кого-либо было бесполезно. Все, начиная с охранника на входе, скрупулезно записавшего мои паспортные данные в здоровенную амбарную книгу, давали мне какие-то абсолютно разноречивые указания, которые к тому же оказывались неверными. В общем, когда я нашла, наконец, нужную дверь, я была так счастлива, что почти забыла, зачем я, собственно, сюда пришла.

Но мне быстро напомнили. Редакционная приемная оказалась большой комнатой с окнами во всю стену, несколькими выгороженными кабинками, в которых кто-то шуршал и переговаривался, и блестящим секретарским столом, на котором громоздилось несколько телефонов, высились какие-то папки и мерцал экраном компьютер. За столом сидела стильно подстриженная, ярко накрашенная и модно – насколько я могла оценить – одетая девица лет двадцати пяти.

– Вы к кому? – сурово спросила она меня.

– Знаете, – неуверенно начала я, – я тут написала статью...

– На тему? – с сомнением приподняла бровь девица.

– Это не скажешь в двух словах... В общем, если кратко... Наверное, влияние византийских нравов на современную высокую моду... – я сбилась и замялась.

У девицы обе брови поднялись так высоко, что совсем скрылись под лаковой челкой. В общем-то я, наверное, могла ее понять. Приходит тут сомнительного вида тетка, одетая чуть лучше бомжа, и несет что-то про современную моду. Да еще Византия с ее нравами... Зря я связалась.

– Не актуально, – подтвердила мои сомнения пришедшая в себя девица. – И потом, мы не берем сейчас статьи, у нас портфель полон.

Наверное, на этом можно было попрощаться и уйти, но я зачем-то полезла в сумку, вытащила, как дура, свои мятые листики и сделала пару шагов к ее столу.

– Может быть, вы все же посмотрите... Ну, не сейчас, так на будущее... Вообще-то это подходит?

Девица бросила косой взгляд на мои листки.

– Да вы что, на этом... как его... ротапринте печатали?

– На машинке.

– Мы в таком виде вообще не берем. У нас только компьютерная верстка. Все статьи должны быть набраны на дискету. Это в крайнем случае. А так – по электронной почте.

– Но если у меня нет компьютера...

Ответом мне был только презрительный взгляд. Ладно, надо уходить. Дура, что приперлась. Самое смешное, что дома у меня был отличный компьютер, и почта, и все, что угодно... Знать бы, когда...

Наверное, от расстройства я шагнула, не глядя, за дверь и почти столкнулась с вбегающим в редакцию плотным мужиком. Он довольно сильно задел меня по плечу. От неожиданности и боли я взвыла.

– Простите, я вас не видел. Вы сами должны были... Арина?

Честно говоря, я не сразу догадалась, что он имеет в виду меня. Вот что значит вжиться в образ. Озарение наступило, наверное, спустя минуту, в течение которой мужик радостно подпрыгивал вокруг меня, тряся за ушибленное плечо.

– Господи, Арина! И правда ты! Здорово! Какими судьбами?

И тут я его наконец узнала. Петя, мой бывший однокурсник, одногруппник и старый приятель. Один из немногих мальчиков, учившихся в нашем бабьем царстве. Кутила и весельчак, вечный организатор каких-то пьянок, гулянок, капустников и сабантуев. Кажется, он пытался за мной ухаживать. Я не помню деталей, но ревнивый в то время Валька, во всяком случае, его терпеть не мог. На нашей свадьбе, помнится, Петя был чуть ли не тамадой и сперва кричал «Горько» активнее всех, а потом быстро напился и плакал в углу, приговаривая что-то о своей теперь навеки печальной и разбитой судьбе.

Петя отвлек меня от воспоминаний своими прыжками.

– Слушай, поверить не могу! Действительно ты. Совсем не изменилась, все такая же стройная. Я-то, как видишь... Пойдем, я тебе кофе налью, потреплемся. Нет, это здорово, что я решил сегодня зайти, с утра не собирался. А ты чего здесь?

– Да я вот статейку написала, думала...

– Ты? Статью? Классно! Наконец-то за ум взялась! Ты еще в институте классно писала, я помню. Ну-ка, покажи...

Петя выхватил у меня злосчастные листики, развернул и воткнулся в них носом. В то же время он загадочным образом вслепую пробирался по редакционной комнате, лавируя между столами и волоча меня за собой. Потревоженные сотрудники, как вспугнутые птицы, приветственно чирикали.

Наконец мы оказались в небольшом, но совершенно отдельном кабинетике. Петя, не отрываясь от моих листков, одной рукой стянул с себя кожаную куртку, метнул ее на вешалку у двери, где она послушно повисла на крюке, пихнул меня в диванчик, стоящий у стены, сам плюхнулся в вертящееся кресло, поднял трубку одного из телефонов, гавкнул в нее: «Ирочка, кофе. Два», вытащил откуда-то из кармана зазвонивший мобильник, посмотрел на номер, но отвечать не стал. Бросил наконец мои листки на стол, потер рукой лоб и сказал:

– Здорово.

Я, ошарашенная, молчала. Петя пошуршал бумажками на столе, заглянул в какой-то ежедневник, что-то там подчеркнул и повторил:

– Аринка, правда здорово. Я возьму. В следующий номер нет, а вот через один поставлю. Там у меня как раз дырка была, неважно. В общем, пойдет.

Тут до меня начало, наконец, что-то доходить. Слабым голосом я спросила:

– Петь, погоди, а ты тут кто?

Он взглянул на меня исподлобья и фыркнул:

– Ну ты, мать, даешь! Ты что, не знала, что ли? – и заржал. – А чего тогда пришла? Нет, ты что, правда не знала? Ну дела!

Оказалось, Петруша был главным редактором того самого глянцевого журнала, который я, один из немногих, жаловала в своей прошлой жизни за некоторое изящество и легкую интеллигентность. Потому, собственно, и заявилась именно в него. А титры я, понятное дело, никогда читать не удосуживалась.

И, между прочим, очень даже суровым редактором. Когда через пять минут та самая девица из приемной принесла нам кофе в изящных чашечках, Петя всучил ей мои листки и строго велел:

– Немедленно набрать и распечатать. Пойдет в февральский номер. Посчитай знаки и подготовь договор.

Девицу перекосило. Она взяла листки двумя пальцами и жалобно воззрилась на Петю. Видно было, как ей противно, да еще при мне, но возражать она не решалась. Только спросила:

– Петр Андреевич, а в договоре все знаки указывать? А если сокращения будут? Может, сперва редакторам показать?

Петя поднял на нее бровь. Девицу как ветром сдуло. В спину ей Петя хмыкнул:

– Умные все стали, сил нет. – И потом, повернувшись ко мне: – Хотя редакторы пусть посмотрят. Мне понравилось. А договор и правда можно потом подписать. Тебе же не к спеху?

За кофе он набросился на меня с вопросами. Как жизнь, как дела, как Валя, Митя... Словом, что всегда спрашивают у старых друзей, случайно встреченных через много лет... Я выкручивалась, как могла. Не объяснять же было, что к чему. К счастью, Петя явно не обратил внимания на мой костюмчик (вот вам и редактор бабского журнала). И вообще, он смотрел на меня так, как будто не было всех этих пятнадцати, шестнадцати (сколько их там?) лет со дня нашей последней встречи, как будто мне все еще двадцать с небольшим, я молода и беззаботна, а жизнь прекрасна. И, между прочим, это было приятно.

Чтобы избежать ненужных вопросов и расспросов, я начала спрашивать сама:

– Ну ладно, чего все я, а ты-то как? Жена, дети? Я же не знаю ничего.

– Ясное дело, не знаешь. Тебя Валька всегда сторожил, как Кощей Бессмертный. Между прочим, я на него тогда злился, теперь понимаю. Прав он был, по большому-то счету. Вон – вы до сих пор вместе. А я развелся. Дочка с женой осталась. Растет, ничего. Смешная такая, беленькая, как ты. А ты помнишь, как тогда, на первом курсе...

Весь этот треп непрерывно перемежался звонками всех трех Петиных телефонов – городского, внутреннего и мобильного. В дверь время от времени заглядывали люди, что-то спрашивали, приносили бумаги. Петька нетерпеливо отделывался и отмахивался, но в конце концов не выдержал:

– Слушай, так невозможно общаться. Сумасшедший дом, поговорить не дадут. Но я тебя так не отпущу. Ты что вечером делаешь?

Вообще-то на вечер у меня была запланирована стирка постельного белья, которое с утра плавало замоченным в ванной (стиральная машина у Марины была дореволюционных времен), и штопка колготок. В этой жизни я перестала быть «шикарной женщиной», которая даже под брюки носит только новые, нештопанные колготки, но не признаваться же было... Кроме того, в голове у меня прочно сидела еще в детстве внушенная мамой идея, что приличная девушка не должна соглашаться на свидание, назначенное на тот же день. Так что я, вздохнув, скромно, но гордо ответствовала:

– Ой, нет, Петенька, сегодня никак. Ты ж понимаешь, я не ожидала такой встречи...

– А завтра?

Я было почти согласилась – заглянув в себя, я вдруг с удивлением обнаружила, что ужасно хочется в ресторан. Пусть даже не в самый навороченный, но чтоб посидеть где-нибудь уютненько, чтоб скатерть, свечки горели, чтоб еду принесли на красивой тарелке... Вкусную... Это было тем более странно, что вообще-то я рестораны терпеть не могла. Валька ходил туда часто, чуть ли не каждый день, я же – только когда это было совсем уж необходимо. Например, когда «оч-чень ва-ажный» партнер приглашал его «с супругой». По доброй же воле – ни ногой. Никогда не понимала, почему для того, чтобы поесть, надо куда-то переться. Дома вкуснее и лучше, и люди вокруг не маячат, под локоть не мешаются и в тарелку тебе не глядят. Да еще наряжаться для этого...

Опс! Наряжаться – не наряжаться, а идти-то мне не в чем. То есть совсем. В этом костюмчике меня ни в одно место приличное не пустят, секьюрити в ресторане – это вам не редактор дамского журнала, эти враз просекут, что не по чину нарядец. Так... Что же делать? До завтра я точно ничего не придумаю...

– Нет, Петь, ты знаешь, завтра у меня тоже что-то такое... Не помню точно. Давай ближе к концу недели...

– Ну, старуха, как скажешь. В пятницу?

Сегодня был вторник, и на пятницу я согласилась.

– Так я тебе позвоню? Диктуй мобилу.

Час от часу не легче... Как я ему скажу, что у меня ее нету? Не поверит и обидится. И будет прав.

– Знаешь, я тебе лучше сама позвоню. В четверг, где-нибудь под вечер... А то, понимаешь, Валька... Вдруг нервничать начнет...

– Ох, он начнет. Ладно, записывай. Кстати, а его ты тоже с собой возьмешь? Я не против, только как-то оно...

– Нет, Петюнь, я точно буду сама по себе. Все-таки не маленькая уже, не первый день замужем.

– Ну и чудесно. Тогда целую нежно и жду звонка.


Мысль работала, как безумная. Где взять что-нибудь, ну хоть что-нибудь, что можно надеть на себя в пятницу. Хотя бы брюки черные и свитерок бы к ним... Ну, свитерок еще ладно, у Марины был какой-то серенький, почти никакой, но если платочек привязать, то сошел бы... Был бы еще платочек... Черт, а про сапоги я и вовсе молчу. Черт, черт!

Денег, даже вместе с теми, что были отложены на хозяйство, набиралось всего ничего. Примерно на брючный отворот, если считать в привычных мне масштабах. В конце концов, Арина, надо быть проще. Ближе к народу! Интересно, а на оптовых рынках брюки тоже так стоят? Но долларов сто-то все равно хорошо бы иметь... Мать что ли опять попросить... Или Марину? Нет, Марину точно не буду, хотя она бы и мои брюки могла принести... Или все-таки? Нет, не буду. Придется рассказывать, что и зачем, нет. А мать... Опять воспитывать начнет, сил моих нет. Главное, я же гонорар получу, Петя сказал – долларов триста, только через месяц примерно. А мне до пятницы... Точно, позвоню матери и возьму в долг. И платок пусть принесет, у нее есть красивый, от «Hermes», навяжу на свитер – будет как раз прилично.

С мамой мы встретились на следующий же день. Мне для этого пришлось после школы скакать на Тверскую – она туда маникюр ходит делать. Ну и опять, конечно, мама меня воспитывала. И переживала. Бедная мама, за что ей такая морока. Оказывается, Валька с Мариной были у них в прошлое воскресенье в гостях, ужинали. Папа, по ее словам, ни о чем не догадался.

– Как, то есть совсем?

– Ну, он сказал мне потом, что ты какая-то бледненькая, но это ж после аварии.

– А Валька?

– Что Валька? Он как всегда. У него дела, бизнес, они с отцом только горячее съели, коньяк взяли и в кабинет ушли. А я Марину развлекала. Ты знаешь, она хорошая девочка, не вредная, не злая... Умненькая. Ты допрыгаешься в конце концов.

– Мам, не начинай. А Валька?

– Я же тебе рассказала.

– А как они... Ну... Мам!

– Да как обычно. Ровно так... Ласково.

– Какое обычно, мам? Как со мной, что ли?

– Арина, не морочь мне голову. Я тебе сразу сказала, ты ерундой занимаешься. Кстати, ты обещала бросить, если еще денег попросишь.

– Я не прошу, я в долг. А платок принесла?

– Принесла. Вот. Только зачем тебе? Что ты еще придумала? Арина!

Но я уже убежала, унося в клюве добычу. Ура! Теперь – к народу, к народу, на рынок!


Вещевой рынок меня потряс. Я себе такого даже в страшном сне вообразить не могла. Бесконечные ряды, люди, прилавки, руки, ноги, тряпки... Минут пятнадцать я только стояла в этой толпе и дышала, как рыба на берегу. Я вообще толпы боюсь. Но потом суровая реальность возобладала, я взяла себя в руки и устремилась в гущу. Или толщу. За штанами.

Поскольку денег у меня все равно было мало, а цены, хоть и не бутиковые, конечно, но тоже что-то значили, я решила не хватать первое, что подойдет, а произвести детальный маркетинг. Довольно скоро, впрочем, стало понятно, что то, чего мне хочется, найти не так-то легко. Не знаю, может, я и избалована дорогими вещами, но мне казалось, что простые прямые черные брюки среднего размера – вещь, доступная даже в незамысловатых условиях. И пусть они будут не кашемировые, пусть даже полушерстяные, я не гордая. Оказалось – фиг. Все было или в каких-то невозможных клешах, или расшито невероятными стразами с блестками, или таким уж стеклянно-синтетическим, что в руки противно взять. Поэтому когда я, спустя два часа, откопала в дальнем углу сто двадцать последнего ларечка нечто, похожее на то, что мне хотелось, идея дальнейшего маркетинга была отброшена на корню.

– Сколько стоит? – поинтересовалась я у грустной владелицы ларечка.

– Эти? Двадцать долларов.

Штаны были, конечно, не фонтан, но все же довольно приличными, шерстяными, и даже итальянскими, если верить этикетке. Хотя, конечно, все равно из Турции, ну да неважно. В любом случае они были не хуже тех, что я перещупала десятками.

– А что так немного? – подозрительно спросила я.

– Так это с того года остались, никто не берет. Они хорошие, девушка, не сомневайтесь.

Я, хоть и сомневалась, штаны померила. Сидели они неплохо и на мне смотрелись даже еще приличней, чем на вешалке. Такое редко бывает, и я их купила.

Теперь возникла дилемма – что делать с остальными деньгами? В своих метаниях по рынку я успела понять, что тут же можно попытаться подобрать и сапоги, и свитер. Вернее, или сапоги, или свитер – на все уже не хватало.

Резонно рассудив, что сапог под столом все равно не видно, а свитер – как раз наоборот, я быстренько нашла себе простенькую черную водолазочку (с ней почему-то было проще, чем со штанами) и пошла восвояси домой. И у метро даже позволила себе пир в «Макдоналдсе» – гулять так гулять.

В пятницу вечером, выходя из дому, я в последний раз оглядела себя в мутном зеркале. Очень, очень прилично. Простенько, но со вкусом. Прямо почти как раньше. Если, конечно, не принимать во внимание гадкие сапоги. И пальтишко, будь оно неладно. Но ничего, и с этим справимся потихоньку.

Ресторанчик был очень симпатичный, небольшой, умеренно модный, с восточной кухней. Я не была таким уж большим любителем восточной кухни, но разве же дело в этом... Не в этом, и не в новых брюках, и не в обстановке... Бог его знает, в чем было дело, но так хорошо и уютно мне давно не было. Может быть, оттого что Петя смотрел на меня ласковыми глазами, и говорил комплименты, и иногда касался руки, подливая вино в бокал. Хотя подумаешь – глаза, руки, эка невидаль, если вдуматься. А все равно...

Потом он подвез меня до дому – почти до подъезда. Конечно, пришлось все-таки признаться, что с Валькой у нас временные сложности в отношениях, но вместе мы живем или нет – я пока не уточняла. Высаживая меня из машины, Петя сделал было робкий намек на чашечку кофе, но я только брови подняла, и он более не настаивал.

А в целом вечер удался. Даже очень. Поэтому мы его спустя несколько дней повторили. И, так как моя жизнь не блистала разнообразием, а вечера были, как правило, свободны, через несколько дней еще раз. Не могу сказать, что это вошло в привычку – для этого все-таки прошло слишком мало времени, но выходы «в свет», безусловно, встали на регулярную основу. И, надо сказать, очень украсили жизнь. Выходные перестали быть бесконечными, а пролетали так, что не заметишь. Оказалось, это очень здорово – знать, что есть человек, с которым приятно встретиться и который, главное, хочет видеть тебя. И во всем этом нет ничего ни запретного, ни плохого. Ну что может быть плохого во встрече со старыми друзьями? Или коллегами по работе – я же все-таки с Петей сотрудничала. Он, между прочим, заказал мне еще одну статью, сам тему назвал. Нехватка денег как-то стала менее заметна на этом радостном фоне. Хотя, может, это еще и потому, что Петя принес мне гонорар. Сам принес, без моей просьбы. Сказал – досрочно, в виде поощрения начинающим авторам. Очень любезно. Я даже матери долг отдала, хотя жалко было до безумия. Вот уж действительно – берешь чужие на время, отдаешь свои навсегда. Надо заметить, досада от расставания с такими необходимыми деньгами слегка затушевала мой сияющий вид, но все равно мама, кажется, что-то заметила. Во всяком случае, качала головою неодобрительно. Спасибо, хоть молчала.

В общем, время шло как-то быстро, довольно весело и совершенно незаметно. Наступил и уже даже перевалил за середину декабрь, все покрылось снегом, в воздухе запахло Новым годом и праздником – еще одно забытое ощущение. Петя, похоже, сделал какие-то свои выводы по поводу моих отношений с Валькой, потому что намеки на кофе становились все настойчивей и отчетливей. В общем, я и сама не находила причин, отчего бы старым друзьям не выпить как-нибудь по чашке кофе вечером в пятницу, после посещения ресторана, в интимной обстановке Петиной холостяцкой квартиры. К себе мне все-таки его вести не хотелось, незачем пока это, а вот зайти к нему... Да хоть бы и в ближайшую пятницу...

В этот день мы пошли не в ресторан, а в ночной клуб. Довольно большой и модный, как объяснил мне Петя, – сама я в этом не разбиралась. Про рестораны еще что-то понимала, а уж про эти заведения – совсем ничего. Я там никогда не была. По ночным клубам жен, вернее, супруг, не водят. Это – для девочек. И вот теперь я в этом качестве, наконец, сюда и попала.

Мне не понравилось. Прямо очень. Во-первых, громко. Музыка орала – себя самого слышно не было, не то что соседа. Накурено так, что дым стоит сплошной завесой. Потом – свет. То есть, вернее, не свет, а темнота, перебиваемая ярко-неоновыми вспышками, в которых все, что не было черным, казалось мертвенно-синим. А если к этому добавить мигание разноцветных лампочек вокруг эстрады, или танцпола, или как они там называют эту площадку в центре, так просто хотелось надеть черные очки. Желательно сплошные.

Еда, может, была и ничего, но вот вся эта обстановочка... Мне даже пришло в голову, что, может, Петька специально выбрал такое место, чтобы меня зомбировать и я не брыкалась бы потом насчет кофе. Смысл в этом был. Попав из этой пыточной камеры на свежий воздух и в тишину, я могла бы от радости и вправду поехать куда угодно. Надо было, наверно, ему заранее сказать, что я и так не против, мучиться бы не пришлось.

С действительностью меня примирили, как это ни странно, танцы. С ума сойти. Я – и танцы. Такого сто лет не случалось, со времен школьных дискотек. А тут оказалось, что это очень здорово, что я страшно по танцам скучала, что медленный танец – это ужасно романтично и что если бы убрать все эти вспышки, взблески и людей вокруг...

Тут я их и увидела. Вернее, сначала – его. Гришу. Он сидел вполоборота ко мне, столика за три от нашего, и был совершенно поглощен беседой. С кем – я не разглядела, да мне, если честно, было не до того. Если Гриша, значит, и Валька здесь! Они вечно вместе ходят, «по делам фирмы» или «расслабиться». Кошмар! Сейчас они меня увидят, и что тогда будет! Надо срочно убегать.

Я уткнулась лицом в Петино плечо и стала из-за него осматривать зал, ища Вальку. В пределах видимости его не наблюдалось. Я вгляделась попристальнее в Гришиного соседа, и тут... Это был вообще не сосед, а соседка. Белокурая баба, чем-то знакомая мне. Боже праведный! Это была Марина!

Испуг во мне сменился дикой яростью. Вот мерзавка! Да как она посмела! Совсем с ума сошла. Откуда она вообще узнала Гришу, вернее, не Гришу, а про Гришу, про то, что я когда-то с ним... Стоп. Ничего не было, было и прошло, нечего узнавать. Но все-таки? Уж точно я ей не говорила, а он тем более не мог. Опять стоп. Конечно, не мог, ведь я – это она, вернее она – это я. Не мог же он мне – обо мне. Но тогда...

Мы развернулись в танце, и я оглядела сцену под другим углом. Сидят, шепчутся и держатся за руки. Свинство какое. Ну, шепчутся – это еще понятно, тут, кроме как на ухо, и не поговоришь, но за руки... Очевидно, что у них роман. И это бы еще ладно, хотя и гадость, но чтоб в публичное место пойти... Разве я могла бы... А Валька узнает...

И тут до меня дошло, что основная причина моей злости – это не ревность к Грише и не опасения за свою репутацию, а то, что они обманывают моего мужа. Вальку. Жена, можно сказать, и сотрудник. Первый зам и всякое такое. За его спиной. Кстати, интересно, а где же он сам? Время позднее, хоть и пятница. Хотя, наверное, тоже где-то шатается, расслабляется после трудной недели. Это только я, дура, сидела, как привязанная, в девять спать ложилась. Нет, но Марина-то какова. Так нельзя. Надо что-то делать. Надо ей сказать.

Тут музыка, по счастью, кончилась, мы вернулись за столик, и я обрела относительную свободу действий. Так. Во-первых, надо сесть, чтобы их видеть. Во-вторых, надо, чтобы меня саму не заметили. Быстро решив в уме эту тактическую задачу, я развернула должным образом свой стул, объяснив Пете, что мне так меньше бьет по глазам. Теперь, наверное, надо дождаться, пока Марина выйдет в туалет, и отловить ее там без свидетелей.

Минут через двадцать она поднялась и направилась к выходу. Я тоже вскочила, может быть, несколько нервно, пробурчала что-то типа: «Я сейчас», и кинулась вслед. Честное слово, Петя, наверное, решил, что у меня внезапный приступ поноса, ну да наплевать. Сейчас важнее другое.

Я поймала Марину уже в помещении дамского туалета, у зеркала. Она помаду подновляла. Ну и цвет, между прочим. Взбесившийся анемон какой-то.

Я дернула ее сзади за руку и прошипела:

– Ты что делаешь? Совсем с ума сошла?

Тут я нечаянно глянула в зеркало и снова обалдела. Все-таки до чего же мы одинаковые. Даже при том, что на Марине красовалось нечто бордово-лиловое, а на мне моя единственная черная водолазка, наши отражения легко можно было бы перепутать. Это зрелище как-то охладило мой запал. Марина же, очевидно, за время случайной паузы успела прийти в себя и осознать, кто перед ней, потому что ответила мне вопросом же на вопрос:

– Господи, Арина, это ты? А что случилось-то?

Я опять завелась:

– Что случилось?! То и случилось. Ты соображаешь, что делаешь? Зачем ты сюда пришла?

– А что, нельзя было? – в ее глазах стояло искреннее недоумение. – Ты мне не говорила, что именно сюда нельзя.

– При чем тут – сюда, туда? Ты с кем пришла?

– С Гришей. Ну и что?

– Ну и то! Он тебе кто? Можешь не говорить, все и так видно.

– Ну и что? Он и тебе был то же самое, между прочим, а ты мне ни слова не сказала, я чуть не подставилась из-за этого. И что мне делать оставалось? Пришлось играть до конца.

– Не говори ерунды! Я тебе не сказала, потому что нечего было говорить, ничего и не было, все давно кончилось. Да не в этом дело! Зачем вы пришли? Зачем вы вообще куда-то ходите? Ты что, не понимаешь? Вас же засекут, тут везде полно знакомых, а он Валькин зам, знаешь, какой скандал будет?

– А мне плевать! – Марина дернула плечом. В голосе ее звучало что-то новое. – Пусть будет. Пусть узнает. Я так и так собиралась ему сказать.

– Что сказать?

– Что мы любим друг друга. Что я от него ухожу. Что мы с Гришей поженимся.

Честное слово, было б там, куда сесть, я бы села. На пол мне не хотелось, он был какой-то не очень чистый, а у меня последние штаны. Смешно, как в критической ситуации бросаются в глаза разные отвлеченные вещи, вроде грязи на полу. Но садиться на него все равно не хотелось. Поэтому я просто перевела дыхание, постаралась взять себя в руки и все обдумать, насколько это было возможно в такой обстановке. Я, конечно, в последнее время как-то закрутилась – школа, статьи, Петька, – действительно, мы с Мариной давно не общались. Но сколько это – давно? Неделя, две... Не могло же все до такой степени запутаться?

– Подожди-подожди, я ничего не пойму. Расскажи подробно, с самого начала.

– Ну что рассказывать? – Марина недовольно поморщилась. – Про начало я тебе рассказывала, ну, помнишь, как он меня тогда с карточкой спас?

Действительно, было такое. Но, как мне тогда показалось, обошлось без последствий. Об этом я ей и заявила.

– Ну да, я не стала тебе рассказывать. Мне было стыдно, а потом – ты мне не говорила, а я должна? А потом я поняла, что это всерьез. Тем более нельзя рассказать. Да что тут такого ужасного? Можно подумать, ты сама не знаешь, как с твоим мужем живется. А я еще молодая.

– Ты-то молодая... А я? Ты скандал устроишь, что со мной будет?

– А что с тобой будет? Ты тут вообще ни при чем.

– Как это?

– Так. Ну, сама подумай, ты – это я, Шмелева Марина Михайловна, учитель литературы. Ну и при чем тут ты?

Логика в Марининых рассуждениях была. Но мне она почему-то не понравилась. Наверное, несмотря на все мои уверения, что новая жизнь меня совершенно устраивает, окончательный разрыв с жизнью старой в мои планы все-таки не входил. Именно на это мне Марина и указала.

– Ну Арин, ты сама подумай. Ты же все равно хотела так все и оставить. Значит, тебе должно быть без разницы. Так пусть хоть я буду счастлива.

– Нет, ты подожди. Так сходу я не могу. Мне надо подумать. А зачем тебе Вальке-то говорить? Ну, крутишь роман, вот и крути себе втихаря. Скандал-то зачем?

– Я не хочу втихаря. Я хочу – как все. Чтоб муж, чтоб любовь, чтоб пойти с ним, как человек, и вообще.

Меня вдруг осенило:

– Слушай, ну ладно. Хочешь любовь – давай, так и быть, поменяемся обратно, и люби себе на здоровье.

Марина затрясла головой:

– Хитрая какая. Думаешь, я совсем дурочка, ничего не понимаю?

– А что тут понимать?

– Да ты шутишь, что ли? Одно дело для Гриши – Арина, жена шефа, вся из себя аристократка, а другое – неизвестно кто. Приди я к нему как Марина – он на меня и не взглянет. И потом – мы разведемся, так мне половина имущества останется. Тоже, знаешь, пустяк, а приятно.

– И не такой уж пустяк, – задумчиво хмыкнула я. – Только знаешь, Марин, если ты сама понимаешь, что ему, твоему Грише, жена шефа нужна, то какая же это любовь?

– Все равно, – не сдавалась Марина. – Это одно, а это другое. Сейчас пока – да, а потом он привыкнет ко мне. И потом, со скандалом он точно женится, а так еще неизвестно.

Насколько я себе представляла положение вещей, Гриша никогда в жизни не пошел бы ни на какой скандал, рискуя потерять работу под Валькой, не говоря уж о женитьбе на Валькиной жене. А уж чтоб сам Валька отдал жене по разводу половину имущества... Но объяснять все это в подробностях, стоя на грязном полу в дамском туалете, было как-то нелепо, к тому же нас обеих ждали в зале...

– Слушай, – отчаянно взмолилась я. – Ты только не спеши. Очень тебя прошу. Давай созвонимся, встретимся, все обсудим.

– Нечего обсуждать, – упрямо тряхнула головой Марина. – Я все решила. И не уговаривай меня. И меняться тоже не буду.

– Но так нечестно! Ты... Ты просто меня обкрадываешь!

– Кто бы говорил, что честно, что нечестно. Вообще все это ты сама придумала, меня не спросила. Ты свое получила, я тоже хочу.

– Ну и когда ты собралась выступать со своим заявлением? – безнадежно поинтересовалась я. На большее фантазии не хватало.

– А вот на вечер в Думу схожу – и после скажу, – ответила упрямая Марина.

– И когда это? – Она мне как-то говорила, но я в своей круговерти начисто забыла число.

– Двадцать четвертого.

Сегодня было девятнадцатое. Значит, оставалось пять дней.

– И что тебе этот вечер дался – целых пять дней ждать, когда речь идет о счастье всей жизни? – я не смогла удержаться от ехидства.

Марина вдруг смутилась:

– Ну... Знаешь... Все-таки Дума... Там такие люди будут, хоть поглядеть. А то Гришу когда еще пригласят... А я и платье выбрала...

– Ну да, раз платье, тогда конечно...

Когда я вернулась за столик, у меня было такое лицо, что если раньше Петя мог думать про внезапный приступ поноса, то теперь он должен был решить, что у меня разыгралась холера. По крайней мере он подскочил мне навстречу и помог опуститься на стул.

– Господи, Ариша, что с тобой? Ты какая-то бледная...

Еще бы, при таком освещении. Скорее даже синяя.

– У меня жуткий приступ мигрени, Петь, – соврала я сквозь стиснутые зубы. – Наверное, от шума или от света... Отвези меня, пожалуйста, домой.

Сама мысль о том, что можно куда-то ехать и думать о каком-то кофе и прочем с посторонним мужиком в ту минуту, когда у меня, можно сказать, из-под носа пропадает последний муж, казалась мне невозможной. Господи, а как мама-то была права...

– А может... – Петя выглядел растерянным и огорченным. – Я думал – ко мне... Может, все-таки заедем, кофе попьем? Ты в машине отойдешь?

– Если и отойду, – мрачно ответила я, – то только на тот свет. Нет уж. Домой.


Валентин Сергеевич Волковицкий недовольно поморщился. Неладно что-то в датском королевстве. И черт бы с ней, с Данией, но и в своем собственном-то последнее время какой-то разлад. Нет, спаси Бог, ничего нехорошего нет, но все же что-то, что-то... Действует что-то на нервы, как холодным сквознячком тянет по спине.

Валентин Сергеевич всегда гордился своим чутьем. Не было случая, чтобы оно его подвело. Расчеты расчетами, но интуиция тоже весьма полезная штука. А уж в его-то деле... Там взгляд исподлобья, тут бровь приподняли, а завтра, глядишь, – в стране переворот. До этого, конечно, нам далеко, еще предыдущий до конца не расхлебали, но до выборов, между прочим, меньше, чем полсрока осталось. Опять партийная возня началась. Делу это только на пользу, клиент косяком идет, но и ухо надо держать востро. А что-то все же было такое... не то? Причем такое ощущение, что дело не в фирме, в нем лично. Наезд очередной? Не похоже. Тут все происходит быстро, всерьез и грубо, не рассчитал вовремя, не подстраховался заранее – даже испугаться как следует не успеешь. Нет, тут другое. И Гришка, похоже, что-то такое чувствует, задумчивый последнее время ходит. Поговорить бы с ним, но хорошо ли это – первому заму свою неуверенность демонстрировать? Сначала надо самому разобраться.

Ответ пришел к нему во время чтения очередной лекции и оказался простым, как дважды два. Нет, не зря, не зря он горбатился на студентов, не зря аспирантские лекции готовил. Знание – сила. Сегодняшняя лекция была про связь экономики с политикой, про взаимное влияние, перетекающие нюансы и правильные оценки. Он как раз приводил в пример печальную историю НЭПа, даже схемку на доске рисовал. Тут его и осенило. Чуть мел не выронил, еще чего не хватало.

А так задуматься, все и сойдется. Заказ недавний, расчет финансового положения некой... хм, фирмы (читай: партии), с перспективами, со слабыми местами. Результат его самого в восторг не привел, а разве ж тут кому объяснишь, что он, лично Валентин Сергеевич, тут ни при чем? Гонцу с плохой вестью еще когда голову рубили. Скифы, что с них возьмешь...

Но это лечится. И тоже есть классический пример. Что делал дедушка Ленин, когда ему не нравилось на родине? Правильно, ездил в Европу. Париж, Женева, Баден-Баден... Прокатиться, проветриться, отсидеться годик-другой, а там, глядишь, с новыми силами. Точно. Как раз на Рождество они с Ариной поедут навестить Митьку, заодно можно будет тихонечко почву подготовить, синекуру себе подыскать... А там, глядишь, оно и рассосется. Может, и вообще ничего нет, просто нервы сдают. Возрастное. Средневозрастное предкризисное. Ничего. Он напряжется немного и все рассчитает. Он справится. Вот, кстати, скоро будет это думское сборище, всякой твари по паре – там можно будет закинуть пару удочек, заодно и идейку проверить.


После истории с карточкой Марина перестала заходить в дорогие магазины. Не то чтобы она чего-то боялась – Гриша объяснил ей, в чем там было дело с подписью, – но просто удовольствие пропало. Как вспомнится, до чего она в тот раз перепугалась... Зачем это надо – нервы себе трепать. Кроме того, все то же самое можно купить на вещевом рынке, и при этом гораздо дешевле. Да и деньги у нее теперь были. Муж, услышав страшный рассказ, озаботился и обеспечил ее толстой пачкой пестрых бумажек.

– На всякий случай, дорогая, – сказал он, передавая Марине пачку. – От греха, так сказать.

Поэтому за платьем для новогоднего вечера Марина отправилась на привычный, знакомый вещевой рынок. Она знала (еще в прошлой жизни присмотрела) там пару ларечков, где продавали как раз то, что нужно. Вечерние платья. И очень красивые были, между прочим. Она еще мечтала – вот, когда-нибудь... В шкафу, конечно, были Аринины платья, и они тоже были красивые, и уж наверняка дорогие, но все черные, как на подбор. И длинные. И даже если открытые, то все равно какие-то строгие, почти монашеские. А Марине хотелось чего-нибудь праздничного, яркого. Ей нравился красный цвет или фиолетовый – очень нарядно, если правильный оттенок найти. И блеска должно быть много, и плечи открытые – это же Новый год.

А для нее это будет еще и Новая жизнь. Потому что после этого вечера она собиралась сказать Вале все, как есть. Ну, то есть не совсем все, про то, что она не Арина, она никому говорить не собиралась, по крайней мере сейчас. Может быть, потом она Грише и расскажет, но только если будет совсем уверена. А пока она только скажет, что Гриша любит ее, она – его, им хорошо друг с другом и они хотят быть вместе навсегда. И он, как честный, нет, как порядочный человек, не должен мешать их счастью. Тем более, что ему совершенно все равно – есть у него Арина или нет. А она еще молодая, у нее жизнь, и вообще. А при разводе ей много не надо, и квартира у Гриши своя.

Конечно, было бы хорошо говорить мужу все это не одной, а прямо с Гришей вместе. А еще лучше – если бы он сам это сказал, как мужчина мужчине. Марина пока не обсуждала с ним этот щекотливый вопрос. Не до того было. Можно будет на празднике намекнуть. Еще и поэтому она должна быть совершенно неотразимой на новогоднем балу. Чтоб Гриша не мог, ну просто не мог от нее отказаться. И платье в этом деле – не последняя вещь. Может, не надо красное? Это очень вызывающе, а надо быть какой-нибудь такой... нежной. Лучше голубое. И цвет этот ей очень идет. Как всем блондинкам.

В конце концов Марине удалось найти чудесное платье. Голубое, как она и хотела. С открытыми плечами, тоненькими-тоненькими лямочками, вырез – сердечком, а юбка – короткая, выше колен, разлетающимся колоколом, полупрозрачная, вся то ли из шифона, то ли из нейлона, то ли из тюля синтетического – чудо. Цвет ярко-голубой, и все расшито блестящими переливающимися камушками. «Это пайетки, самая мода сейчас», – сказала ей продавщица. Платье Марине очень шло, стоило совсем недорого, не то что в бутиках на Тверской. Она, пожалуй, выглядела в нем несколько моложе своих лет. Этакая девочка в короткой летящей юбке. «Ничего, как раз то, что надо», – решила Марина.

Сумочка у нее уже была – та самая, злосчастная. Но Марина решила, что это не злосчастье, а их с Гришей совместный талисман. Не будь ее, ничего бы не случилось. Но, раз сумочка красная, туфли тоже должны быть в тон. Не ярковато ли с голубым? Да ничего, это же Новый год. Марина купила их на этом же рынке – красные, шелковые, на высоченной шпильке и с блестящей же розой.

Теперь она была экипирована. Накануне надо будет заехать к Алику Петровичу, обновить прическу. А так все готово, даже помаду удалось найти под цвет туфель. Остается только дождаться.

Недавняя случайная встреча с Ариной в ночном клубе, правда, подпортила ей настроение, но так чтоб сильно. Арину можно понять, но ей, Марине, сейчас важнее собственная жизнь. Это ж не только жизнь, достаток там, это любовь. А что Арина бормотала про Гришину работу, так она от злости. Интересно, кстати, а сама-то она там как оказалась?

Но на всякий случай Марина еще тогда же, вечером, когда он отвозил ее домой, спросила у Гриши тихонечко:

– Гриш, а ты меня любишь?

– Ну конечно, милая.

– Больше своей работы?

Он засмеялся:

– Какую ты ерунду выдумываешь. Как можно такие вещи сравнивать?

И Марина успокоилась.


Вечер начинался в восемь. И проходил не в самой Думе, как сначала почему-то решила Марина, а в Колонном зале. В том самом, куда ей в детстве однажды с огромным трудом мама достала билет на елку. Маленькая Марина ждала-ждала этого чуда, а за два дня до елки заболела ангиной и никуда в итоге не пошла. Билет отдали соседскому Кольке, а для Марины Колонный зал так и остался местом несбыточного счастья. И вот теперь она туда попадет. Это тоже счастливый знак, решила Марина.

Вообще все предвещало счастье. Даже то, что муж позвонил в шесть часов, чтобы сказать, что у него очередные дела, он не успевает за ней заехать, пусть она едет сама, а он встретит ее прямо на месте, тоже оказалось к лучшему. Потому что Марина сообразила спросить, где билеты, и оказалось, что муж унес их с собой и теперь передаст Грише, и это он проводит Марину на бал.

Все, таким образом, складывалось чудесно. Они поедут вместе, Гриша первым увидит ее на балу, и, возможно, уедут они тоже вдвоем. В новую счастливую жизнь.

Без пятнадцати восемь Марина, вся наряженная, накрашенная и прекрасная, подпрыгивала у двери, ожидая Гришиного звонка снизу. Он раздался, она осторожно, чтоб не смять платье, накинула легкую шубку, схватила сумочку и кинулась навстречу счастью.

Гришина машина стояла почти у подъезда, но он все равно подхватил Марину на руки, чтобы она не замочила туфли в снегу. Через мгновение – так показалось Марине – они были уже на месте, и она ступила из машины на специально разостланный ковер.

В вестибюле Марина скинула шубку и обернулась к Грише, чтобы увидеть, как ему нравится ее наряд. Никакого специального восторга, однако, на Гришином лице не читалось. И смотрел он куда-то в сторону, здороваясь с кем-то из прибывших. «Ничего, – решила Марина про себя. – Еще успеет наглядеться».

Они прошли в знаменитый зал с колоннами по бокам, смешались с нарядной толпой. Марина время от времени ловила на себе какие-то странноватые взгляды. Мужчины глядели с легким интересом, женщины как будто подняв брови. «Это оттого, что я тут моложе всех и красивее, – сказала себе Марина. – Не то что ваши перья».

Перьев, правда, ни на ком не было. Почти на всех дамах были платья в пол, примерно такие, как она забраковала у Арины в шкафу. И цвета не блистали – самым ярким, если не считать ее собственного, был, пожалуй, вон тот бордовый бархат, похожий на портьеру. И на всех без исключения были бриллианты. Ну, или жемчуга.

Марина вспомнила, что муж утром говорил ей не забыть про сейф в кабинете. Намекал на драгоценности. Но Марина, во-первых, их боялась – еще потеряется многотысячное колье в такой толпе, а, во-вторых, нарочно не хотела. Она уйдет сегодня, зачем связываться. А шея с плечами у нее и так хороши.

Гриша держался за ней, но как-то отстраненно. Не подходил близко, не разговаривал. Вроде был неподалеку, вроде и не с ней. «Репутацию мою бережет, – сообразила Марина. – Милый. Не нужна мне эта репутация, скоро, скоро уже».

Среди гостей появились девушки с подносами, разносившие напитки в бокалах. Одна из них подошла и к Марине, предложила какой-то коктейль. О, ужас! На девушке было почти такое же платье, как на самой Марине, – голубенькое, в блестках, с пышной короткой юбкой. Не точь-в-точь, конечно, но с двух шагов уже не отличить. На груди девушки висел приколотый бэджик «Снежинка Алена». И этих снежинок в зале было десятка полтора.

Марина поняла, что значит провалиться сквозь землю. Чего бы она ни отдала сейчас за это самое провалиться. Она обернулась к Грише – сказать хоть что-то, скрасить ситуацию какой-нибудь дурацкой шуткой – и не увидела его. Она завертела головой – тщетно.

Гриши не было. Наверное, в отличие от Марины он овладел искусством проваливаться сквозь землю. Озираясь по сторонам и пытаясь отыскать его в этой толпе, Марина двинулась по залу, сперва не уходя далеко (вдруг он вернется, и не найдет ее), а потом все расширяя круги. Наконец она заметила Гришу в дальнем углу зала, возле колонн. Стоя спиной к ней, он беседовал с двумя дамами. Одна из них была Марине знакома. Точно, это она приходила к ним в «леопардовых перьях». Сейчас на ней было темно-синее платье, что-то яркое на шее и в ушах и леопардовые же перчатки до локтей.

Марина двинулась к ним – поздороваться, сказать что-нибудь светское и уйти вместе с Гришей, но быстро передвигаться в толпе было сложно, ее оттеснили, и она случайно услышала Гришин голос в обрывке разговора.

– ... Странные, совсем не те манеры.

– Тяжелая авария, знаете ли. Сотрясение мозга. Но она поправляется.

– И что, осталось совсем без последствий?

– Ну, как вам сказать? – Гриша смущенно замялся.

– Я понимаю, корпоративная солидарность, – вставила незнакомая дама.

– Не надо смеяться. Она поправляется, память восстанавливается понемногу, – снова повторил Гриша, вежливо и как будто сочувственно, но с явной ноткой ехидства.

– Проблемы остались только со вкусом. Эти блестки, эти цвета, – «леопардовая» захихикала, поднося руку в перчатке ко рту.

– Какая вы злая, Олечка. Она же не в себе, вам объяснили.

– Да-да. Это многое извиняет, не правда ли? Красные туфли с голубым, например. – И снова тихий, вежливый, прикрываемый рукой смех.

Марина вдруг – толчком – поняла, что речь идет о ней. Это над ней смеются, прикрывая рты, гадкие дамы, это о ней говорит с плохо скрытой иронией Гриша, тот самый Гриша, который клялся ей в вечной любви, с которым она уже выстроила – правда, в мечтах, но ведь выстроила – свою новую жизнь. У нее как-то сразу – тоже толчком, вернее, волчком – закружилась голова. Будто бы чья-то рука запустила сильным ударом этот волчок у нее в мозгу, и он закружился, сверкая, увлекая за собой лица, платья, бриллианты, люстры, черные пиджаки... А может, кружился как раз именно зал, а вовсе не голова...

Марина, преодолев дурноту, резко повернулась и направилась к выходу, изо всех сил заставляя себя не бежать. Кто-то довольно требовательно похлопал ее рукой по плечу:

– Девушка?

Она обернулась. К ней обращался совершенно незнакомый ей господин. Он попытался было вручить Марине свой пустой бокал, но, натолкнувшись на ее удивленный взгляд, осознал ошибку и извинился:

– Простите. Обознался. Думал, вы тоже... снежинка. Простите великодушно.

После этого удерживаться от слез стало почти невозможно. Марина хотела было скрыться в дамскую комнату, но, представив, как будут хихикать дамы, отказалась от этой мысли. Или пусть их... А она швырнет в них чертовой сумочкой и заорет, куда им всем следует пойти с их манерами, приличием и стилем в одежде... Хотя и на это сил нет. Нет. Нет, в гардероб и домой. Ее номерок от шубы остался у Гриши. И черт с ним. Без шубы, без всего, только б уйти отсюда. И пусть она замерзнет, заболеет и умрет.

Она столкнулась с кем-то в толпе. Попыталась обойти препятствие, сделав шаг в сторону, но препятствие не сдавалось. Кто-то снова взял ее за руку чуть выше локтя, уверенно и надежно. Подняв глаза, Марина обнаружила перед собой собственного мужа.

– Дорогая, что с тобой? Ты расстроена? Голова болит?

И Марина, уткнувшись в него, как в родного, и стараясь не хлюпать, изложила свою беду. Не про Гришу, конечно, а про платье. Муж вывел ее из зала, нашел пустой закуток где-то за колоннами вестибюля, усадил Марину на высокий холодный подоконник и дал носовой платок. Это участие с его стороны было для Марины совершенно неожиданным. Надо же, совсем как человек, хоть и муж. Пожалуй, зря она на него такие уж бочки катила, все-таки в критический момент он очень даже полезный. Пожалуй, Арина не зря не хотела с ним расставаться. Муж тем временем продолжал ее утешать.

– Перестань ты из-за ерунды огорчаться. Ну да, платье, конечно... – он оглядел ее сверху вниз. – То еще. – Тут же поправился: – Странное платье. Где ты его взяла?

– Купила.

– Сама? Ну ты, Ариш, даешь... Хотя, конечно, авария... Ничего страшного. Ну платье, с кем не бывает. Зато ты сама красавица.

– Валь, поедем домой, – хлюпнув носом, взмолилась Марина.

– Нет, детка. Нельзя. Уедешь – потом весь год болтать будут. Мы с тобой сейчас пойдем в зал и будем там веселиться. Не бойся, я тебя не брошу. А при мне никто не посмеет. – Валя встал и потянул Марину за руку за собой.

И «веселье» началось. Муж обошел с ней под руку несчетное количество каких-то дурацких знакомых. Кажется, среди них были все, от мэра до последнего депутата. У Марины голова устала от поклонов. Зато мысли из нее улетели. Она ходила и улыбалась, как манекен. Гриша мелькнул где-то пару раз, но Марина уже не способна была об этом думать. Дотерпеть бы до конца, а остальное... Потом, все потом. Потом был фуршет и танцы. Когда во втором часу Марина наконец завернулась в шубу и плюхнулась в машину, ей казалось, что она – сушеная пустая оболочка, остаток от человека. Сейчас бы спать...

– Ты молодец, – обернулся к ней муж. – Отлично держалась. Устала?

Марина только кивнула в ответ.

– Ничего. Завтра улетим – отдохнешь.

– Куда улетим?

– Как куда? Ну, ты даешь, Аринка. Все забыла. Так к Митьке же! Двадцать пятое! Мы с тобой прямо утречком вылетаем, я уж дела разгреб.

Оказывается, очень даже Марина была живая. Потому что сушеные оболочки, наверное, все-таки не могут испытывать такой внезапный, всеобъемлющий страх.


Все оставшееся до двадцать четвертого числа время я жила в каком-то странном тумане. Как автомат, ходила в школу, вела какие-то уроки, покупала в магазинах какую-то еду, перекладывала дома с места на место какие-то вещи. Постоянно прорывалась мысль – все это теперь навсегда, это теперь моя жизнь, мне отсюда не выбраться. Пути спасения – позвонить, например, Вальке на работу и во всем признаться, поговорить еще раз с Мариной – отбрасывались мной как безнадежные. В общем, примерно так оно и было – с Мариной все ясно, там любовь, куда мне, а с Валькой меня даже и не соединили бы, и он совершенно точно не стал бы разговаривать, мало ли на свете сумасшедших. А и поговорил бы – не поверил. И свидетель – моя мать – не поможет. Я и сама, оглядываясь назад, с трудом верила, что все это действительно случилось, и, главное, созданное в основном моими руками. Оставалась только надежда на какое-нибудь чудо. Новогоднее такое, рождественское чудо, как пишут в красивых журналах. Вот и проверим. Но, как правило, чудеса вне глянцевой обложки не живут. Не выживают.

Пете, который звонил мне за эти дни несколько раз, я скучным голосом отвечала, что совсем расклеилась, мигрень меня доконала, на нее, наверное, наслоился какой-то грипп, и что нет, непохоже, чтобы я оправилась к Новому году. Он меня всячески подбадривал, рвался приехать навестить и говорил, что больные женщины – его слабость. Рассудок подсказывал, что хоть тут-то не надо сжигать все мосты, но я вяло, хоть и упорно, отказывалась от всего.

Двадцать четвертого вечером я, ложась спать, накапала в стакан валерьянки (засыпалось все эти дни плоховато), чокнулась им с металлическим абажуром настольной лампочки, произнесла тост: «За новую жизнь», выпила и погасила свет. И, как ни странно, моментально заснула, как отключилась. Наверное, организм решил, что раз все равно все кончилось, можно и поспать.

Разбудили меня какие-то трели. Звонкие, длинные... Да это же телефон! Спросонок, путаясь в темноте в одеяле, тапочках, стуле, я заметалась по комнате. Где же он звенит, проклятый? Пытаясь нашарить телефон на столе, наткнулась рукой на настольную лампу, включила. Схватила трубку. Попутно взглянула на будильник возле кровати. Полтретьего! Мать честная...

– Алло, – мой голос прозвучал хрипло и испуганно.

– Арин, это я! – в трубке шептали, и я не сразу узнала – кто.

– Кто это?

– Арин, это я. Ну я же, – теперь я узнала Марину. – У меня тут такое...

– Что, скандал в разгаре?

– Хуже. Все ужасно. Я потом расскажу.

Интересно, зачем тогда звонить среди ночи? Стоять на полу босиком было холодно, и я вместе с телефоном вернулась в кровать.

– Арин, я не знаю, что делать. Я пропала. Ты должна мне помочь.

Разбежалась. Я ее предупреждала. А теперь фигушки. Как я ей помогу?

Я не успела произнести ни слова из своей мстительно-воспитательной тирады, как Марина сказала, вернее, прошептала в трубку:

– Валя сказал, мы завтра утром улетаем в Швейцарию. К Мите. Ты понимаешь, что там будет?

С меня враз слетели остатки сна. Я подскочила в постели. Еще бы мне не понять. Митя! Точно, мы с Валькой всегда летали к нему в этот день, двадцать пятого, на Рождество. Это было настолько в порядке вещей, что даже не обсуждалось специально. Вот он и не говорил заранее. А я тоже хороша! Забыла про собственного ребенка... Марине нельзя туда ехать, это ясно – Митя не Валька, он-то узнает родную мать. И потом, я без всяких разговоров должна ехать к нему сама, я этого полгода ждала. Значит...

– Арин, – отвлек меня шепот в ухо. – Ты чего молчишь? Ты тут?

– Думаю. Значит, так. Мы должны перед вылетом обменяться. Во сколько у вас рейс?

– Я не знаю. Он сказал – утром.

– Утро – понятие растяжимое. Мы обычно летали двенадцатичасовым рейсом, и сейчас, наверное, тоже, значит, в аэропорт – к пол-одиннадцатого, из дому – без чего-то десять, все успеем. Я подъеду, а ты выйдешь за чем-нибудь, за хлебом там, и мы обменяемся.

– Арин, за каким хлебом? Его Наташа покупает.

– Ну неважно, за чем. Потом. Позвони утром, может, еще что-то прояснится.

– Ладно. А у нас все получится?

– Должно.

– Ну хорошо. А то я так испугалась...

И повесила трубку. Я так и не успела ничего узнать про Думу и вообще. Но, судя по всему, Валька пока не в курсе, а завтра мы поменяемся, уедем в Швейцарию... Кажется, я спасена. Тра-ля-ля. Вот только бы все еще гладко прошло...

Заснуть у меня больше толком не вышло. Я задремывала, тут же вскакивала в ужасе, смотрела на часы, чтоб не проспать, прокручивала в голове сотни разных вариантов нашего перевоплощения... Вскочила в шесть, стала собираться. Хотя собирать было особенно нечего – не брать же в Швейцарию Маринино барахло.

За суетой я едва не забыла важную вещь. У меня же завтра урок. Надо позвонить в школу, сказать, что заболела. Ничего, конец года, пару дней пропущу, ничего страшного. Хотя какую пару? Я ж насовсем. Да, но Марина-то вернется. Еще про Петю ей не забыть сказать. Кстати, а что сказать? Скажу – один знакомый... Нет, редактор журнала... Нет... Ну, что-нибудь, в общем, скажу.

Время шло, а Марина все не звонила. Что она себе думает? До последнего тянет. Мне же до нее добраться – не пять минут. Вон, уже почти девять, а ее все нет. Что случилось? Она все-таки призналась? Валька ее убил? А как же я?

Когда почти в полдесятого раздался звонок, я от нервов чуть трубку не уронила.

– Да!

– Арин, кошмар!

– Где ты пропала? Я вся испсиховалась!

– Я говорю, кошмар. Мы уже выезжаем. Заедем куда-то по делу, и сразу в аэропорт. Я ни на секунду не могла вырваться, я и сейчас из ванны звоню. Что делать?

– Жди меня в аэропорту. Главное, за таможню не уходи. В буфет, в туалет, куда угодно – тяни время. Рейс не узнала?

– Да нет, какое...

– Ладно, я тебя найду. Только обязательно жди. Все. Побежала.


Схватив пальто и сумку, я бодро выскочила за дверь, пролетела по лестнице, привычно повернула к метро. И тормознулась. Господи, а куда мне ехать? Нет, что в «Шереметьево», я знаю, и даже знаю, что в «Шереметьево-2», а вот как туда добираются? Я всегда ездила на машине. По Ленинградскому шоссе. Но на такси денег нет. А какое это метро? И главное, как я теперь-то это узнаю?

Наверное, придется матери звонить. На улице спрашивать глупо. На всякий случай я обратилась все-таки с этим вопросом к проходившему мимо дядечке с собачкой, он только посмотрел на меня, как на дуру. Остается мать.

В метро я, отстояв очередь, купила жетон. Еще три минуты ушло на поиск автомата.

– Мам, только быстро, я очень спешу. Как проехать в «Шереметьево»?

– По Ленинградке.

– Ма-ам! А если на метро?

– Метро туда не ходит.

– А как же туда простые люди попадают?

– Ну, едут до Речного вокзала или до Планерной, а там есть автобус какой-то. Или маршрутка.

– Все, мам, спасибо. Я побежала.

– Арина, Бога ради, что ты опять...

Но я уже бросила трубку и понеслась в метро.

Так, Речной вокзал – это зеленая линия, значит, пересадка на Пушкинской. Только уже трясясь в набитом поезде, я сообразила, что другой конец моей же линии – это Планерная, которая тоже годится. Можно было не терять время на пересадку. Но было поздно – я уже доехала до Пушки и скакала по ступенькам пересадки.

Пока поезд еле-еле тащился до Речного (интересно, они всегда так медленно или это нарочно сегодня?), я пыталась успокоиться и собраться. Где искать Марину в «Шереметьево»? Мы обычно летали «Швиссэйром», первым классом, это VIP-зал. Но таможня для всех вроде общая, а потом, в это время с билетами напряженка, вдруг в этот раз «Аэрофлот»? Надо будет просто искать по терминалам. Господи, только бы успеть.

Выскочив из метро, я спросила первую же ларечницу, где тут автобус в «Шереметьево». Оказалось, совсем рядом. Я припустила туда, только чтобы увидеть хвост отходящей маршрутки с табличкой сзади: «Шереметьево-2». Я чуть не заплакала. Следующая маршрутка собирала пассажиров минут пятнадцать. Думала, я там умру.

И вот, наконец, добрались. Я влетела в здание аэропорта, поднялась на эскалаторе в зал вылетов, подбежала к табло. Женева. «Швиссэйр» – 11.45, направо, идет регистрация, «Аэрофлот» – 11.30, налево, начинается посадка. Я знаю, что «Швиссэйр», но вдруг... Надо проверить «Аэрофлот», а то Валька силком увезет Марину без меня.

Я сбегала в левое крыло, никого там не нашла, кинулась скорей в правое. Взмокла вся, как мышь, стянула с себя пальто, это надо же, как тут далеко, никогда не замечала, что «Шереметьево» – самый длинный аэропорт в мире. Но вон уже таможня, очередь, горит рейс на Женеву...

И тут я увидела Марину. Она стояла у стойки для заполнения деклараций, жутко несчастная, и затравленными глазами шарила по толпе. А рядом с ней я заметила Валькину спину. Оп-па! Сейчас он повернется...

К счастью, Марина увидела меня раньше. Я натянула ворот водолазки повыше на лицо, почти до глаз, и замахала ей рукой в сторону туалета. Он был там, в самом углу, за стойками. Только б работал, был бы не заперт. И сама, бочком-бочком, мимо мужа, прикрываясь еще рукой для верности, направилась в ту же сторону.

– Что ты так долго! – напустилась она на меня, только войдя. – Я тут вся извелась. Три бумажки, как их – декларации, перепортила, в буфет ходила, думала, он меня убьет.

– Знаешь что! – ругаться было некогда. – Давай, переодевайся быстрей.

Хорошо, что Марина сообразила надеть черные брюки, так что это упростило задачу, можно было не переодевать. А вот сапоги, свитера, пальто – все-таки пришлось. На нижнее белье мы решили в суматохе плюнуть, Марина поклялась, что в чемодане куча запасного, а в самолете никто меня не увидит. Мы, как две дуры, прыгали по туалету, меняясь сапогами. Редкие забредшие тетки глядели на нас с изумлением. Наплевать.

Переодевшись, мы обменялись сумками и замерли на секунду, пыхтя, перед зеркалом, пытаясь судорожно сообразить, все ли успели сказать друг другу. Школа, заболела, ключи, так, это, это, это неважно, еще...

– А, еще! – вспомнила я. – Там тебе, может, мужик позвонит. То есть он мне позвонит, но спросит Арину, так что ты откликайся.

– Что за мужик еще? И почему меня?

– Не тебя – меня. Мужик как мужик. Зовут Петр Э-э... – Тут я сообразила, что в жизни не знала Петькиного отчества. – В общем, Петр. Будет проситься в гости. Так ты говори ему, что болеешь, и все.

– А что... – начала Марина.

– Некогда уже, – оборвала ее я. – Болеешь, и все. Он отстанет. Что хоть там в Думе-то у тебя?

– Не спрашивай, – отмахнулась Марина. – Ничего интересного. Ты можешь спать спокойно.

Не иначе, красавчик Гриша ее бортанул. Не вынесла душа расставания с фирмой. Интересно, конечно, но правда некогда.

– Все, беги уже, – махнула мне рукой Марина. – Там муж тебя съест сейчас.

На ее руке взблеснули мои кольца. Черт, про них-то я забыла. Вернуться? Или уж ладно, не до того.

– Счастливо. Бегу.


Едва выйдя из туалета, я натолкнулась на злобный взгляд своего мужа. Он прямо буравил им дверь, как только дыру не прожег. Заметив меня, он нервно замахал руками, всем видом демонстрируя мне свое раздражение.

– Арина, ну куда ты пропала? Скорей, мы и так уже...

Махнул рукой, подобрал вещи и направился к входу в таможню, предоставив мне возможность догонять на рысях. Я выдохнула и кинулась в бой:

– Собственно, Валь, а что ты так психуешь? Полно еще времени. Какая разница, тут сидеть или в зале?

Он, похоже, не ожидал подобных выступлений. Сбился с ноги, поглядел на меня как-то странно, пожал плечами и гораздо более мирно ответил:

– Ну, там хоть кофе нальют, газетку дадут...

В VIP-зале я отдала девушке свое пальто, попросила чашку кофе и, не дожидаясь, пока она нальет, снова отправилась в туалет – привести себя, наконец, в порядок. После нашего с Мариной бурного стриптиза мне все казалось, что у меня откуда-нибудь что-нибудь торчит. Оглядела себя в зеркале – все было как будто в порядке. И свитер мой любимый, серый. Кажется, именно в нем я была, когда все началось. Ну, значит, круг замкнулся. Я проинспектировала сумку в поисках расчески – в ней тоже все вроде было на своих местах. Это надо же, сколько барахла. И это, и это. Под руку попался телефон. Я погладила его спинку пальцем. А вот бумажник с документами, перчатки. Я потихоньку приходила в себя. Во всех смыслах.

Я причесалась, чуть-чуть подкрасилась и вышла. Выпила свой остывший кофе, и нас позвали на посадку. В самолете я привычно уселась у окна, проглядела журнальчики...

– Выпьешь чего-нибудь? – спросил Валька, расположившийся рядом.

– Не знаю. Может, потом...

Мотор заурчал, засвистел, самолет выкатился на дорожку, набрал разгон, мягко оторвался от земли. Я счастливо вздохнула, пристроила голову мужу на плечо и закрыла глаза.


Почти весь полет я проспала. Вообще-то это фантастика, я в жизни не сплю ни в чем движущемся. Наверное, от нервов. В аэропорту Женевы мы сели в заказанную заранее прокатную машину и двинулись дальше. Сейчас заберем Митьку из пансиона, а потом – в горы. Там нас ждет уютное, снятое на все праздники шале, лыжные трассы неподалеку. Судя по небольшой дорожной сумке, Марина наверняка не взяла мой горнолыжный костюм, придется брать напрокат. Да ладно, не огорчаться же из-за таких мелочей. Главное – вот сейчас, сейчас, за поворотом... Знакомое здание школы, высокое крыльцо, маленькая фигурка в смешной форме...

Митька! Как вырос! Он здорово изменился за эти полгода, совсем не узнать. А все равно такой же мальчишка. Тащит меня куда-то за руку, рассказывает что-то – сто слов в минуту. И, кажется, по-французски.

День был прекрасный, хотя и скомканный весь. Пока добрались до шале, пока обжились, наступил поздний вечер. Митька ныл, что хочет непременно сегодня же съехать хоть разок, я не пускала – ноги ломать в темноте, Валька разжигал камин, в общем, бардак. Еще позже, вытянувшись, наконец, на своей половине постели (в шале у нас была общая спальня, Валька сопел рядом в подушку), я поняла, что устала и счастлива, как в детстве на каникулах. Приехала домой.

Дни проходили весело и бестолково. Катались на лыжах с гор, сидели в крошечных ресторанчиках, встречали каких-то знакомых. Валька иногда уезжал в Женеву – говорил, дела. Мы с Митькой не обращали внимания – нам было хорошо и так. В какой-то из дней перед Новым годом я вдруг сообразила, что у нас нет подарков для сына. Обычно я закупала их в Москве и привозила тайком, но Марина, естественно, не знала об этом. Проблему надо было решать, и я предложила Митьке смотаться в город, пройтись по магазинам.

– Ты уже взрослый, – сымпровизировала я на ходу. – Мы решили, что лучше ты сам выберешь себе подарки. Поехали, посмотрим.

Ничего не сказав Вальке, я взяла с каминной полки ключи от машины. У-ух, как мы съехали по серпантину. Я и забыла, какой кайф можно поймать за рулем. Весь день мы шатались по городу, накупили кучу подарков для всех-всех-всех, посидели в кафешке. Заказали сырный роклет и жутко ржали, как дети, окуная гренки в расплавленный сыр. Уже начинало темнеть, когда мы пустились в обратный путь.

Валька был вне себя. Или не в себе. Он напустился было на нас, кричал, что переволновался, что так нельзя, что надо предупреждать. Мы со смехом оправдывались.

– И главное, вы же, гады, и телефон не снимаете, ни один. Я обзвонился. Не умеете пользоваться прибором – на кой он вам вообще!

Мы заржали еще пуще. Дело было в том, что, хотя Митя действительно забыл телефон (он вообще почти не брал его с собой в эти дни, боясь потерять где-нибудь на лыжном спуске), а я свой из сумки просто не слышала, мы купили Митьке в подарок еще один мобильный – какую-то очень продвинутую модель. Так что в чем-то Валька был прав.

Уже ночью, когда мы легли, Валька обнял меня поверх одеяла и задумчиво сказал в темноте:

– Я страшно перепугался. Тебя нет, Митьки нет, телефон молчит. Думал, вы где-то в горах пропали. И вообще, мало ли что... Только потом догадался машину проверить. А ты, значит, снова можешь водить?

Опс. Я и забыла про свою амнезию. Надо выкручиваться.

– Знаешь, – ответила я, впрочем, чистую правду, – я забыла, что не могу. Села – и все получилось.

– Хорошо, – выдохнул он мне в плечо. – Ты вообще здесь лучше выглядишь. Совсем стала такая, как до аварии. Горы тебе на пользу. Я очень рад.

Я тоже была рада, но не горам. Мне просто было хорошо.

Это были замечательные каникулы. Новый год, лыжи, отдых, солнце, снег, Митя. И Валька. Не скажу, чтоб это был наш «медовый месяц», но все же...

В самолете на обратном пути он вдруг отложил газету и взял меня за руку:

– Ариша. Мне надо с тобой поговорить.

Я повернулась.

– Знаешь, я тут подумал... Не знаю даже, с чего начать. В общем... Мне предлагают должность консультанта в Женеве... Давно уже, дело не в этом, я все отказывался – фирма, дела, да и тоска у них, не развернешься. А тут подумал... Понимаешь, я очень испугался за тебя. Сейчас ты оправилась, снова стала сама собой, а первое время после аварии... Я тебя просто не узнавал.

– Что, я так сильно изменилась?

– Нет, не то чтобы. Я понимаю, сотрясение, травма... Но ты была какая-то чужая, непривычная. Я так боялся, что все так останется. Подожди, – он остановил меня, – не перебивай. А сейчас, здесь, когда ты пришла в себя, я подумал – а если бы я тебя совсем потерял?

– Что бы тогда? – все-таки встряла я.

– Ты смеешься, а я серьезно. Все в суете, в беготне, вся жизнь пройдет – не заметишь. И я подумал – возьму и соглашусь. Переедем в Женеву, купим что-нибудь, квартиру или дом, Митька рядом, будет на выходные приезжать... Заживем, как честные бюргеры. Ни суеты, ни беготни, в шесть часов дома... Гулять будем ходить, собаку купим. Ну, не хочешь собаку, – он, очевидно, заметил мою отвисшую челюсть, – ну тогда лошадь. Соглашайся, Ариш.

И я согласилась.


Марина открыла дверь своей квартиры. Никакой свет, конечно, не включился, надо самой выключатель нашаривать. Господи, теснота-то какая. И не была тут всего ничего, а уже отвыкла. Или привыкла – к другому. Конечно, человек, подлец, ко всему привыкает, но к хорошему почему-то особенно быстро.

Она разделась, прошла в комнату, опустилась устало на кровать. Все, Золушка, кончилась твоя сказка. Сказка, собственно, кончилась еще вчера, на балу, Марина уже тогда это поняла, но воочию увидела только теперь. Погуляли, и хватит. Арина, конечно, больше не придет. Сама виновата, дура, не надо было ее пугать. «Мужу скажу, не могу так...» Дура. Сидела бы себе тихонько, была бы до сих пор в шоколаде. Арина бы, конечно, все равно поехала в Швейцарию, сын – это святое, зато потом бы вернулась. А так... Она испугалась тогда в клубе, это понятно. Никто не любит сжигать корабли, а уж когда за тебя твои корабли хочет сжечь кто-то другой, пусть даже очень похожий... Вон – и все эти дни не звонила, и вернется – не позвонит. А сама Марина, без нее, разве что-нибудь может? Вот и сиди теперь, Золушка тухлая, жди своего принца недоделанного. Господи, если мужик так пугается оттого, что любимая женщина одета не так, оттого, что кто-то что-то не то подумает, кто-то, может быть, посмеется, – что ж это за мужик? А может, он просто повод искал? Арина говорила что-то такое, что ему работа дороже, а она, дура, слушать не стала. Вот и сиди теперь. Жила – как принцесса, а все кончилось – ничего даже на память не останется.

Марина вздохнула, поднялась, стала обходить владения дозором. Так, ничего, все чистенько. На столе – стопка тетрадок. Взглянула – проверенные. Отметки Арина ставила грамотно, честно. Она неплохая баба, Арина, если б только не обижать ее... В ванной – бельишко постиранное, новое, между прочим. Не такое роскошное, как там было, но симпатичное. В холодильнике еда какая-то, правда, немного – на день. Завтра придется в магазин выходить.

Марина хлопнула себя по лбу. Так, а деньги-то? Что у нее вообще есть? Как жить придется? В кошельке у Арины, то есть теперь опять в ее собственном, была какая-то мелочь, ее на обратную дорогу-то, на автобус с метро, еле хватило. Может, в ящиках где-то заныкано?

В шкафу под бельем не было ничего, а в письменном столе Марина нашла стодолларовую бумажку. Ну ничего, с этим можно немножко жить, если по-старому. Еще нашелся в шкафу замечательной красоты яркий платок – тоже явно Аринин, из той еще жизни. Марина усмехнулась – вот и память тебе, дуреха. Сжала платок в руке. На пальцах блеснули Аринины кольца. Марина плюхнулась снова на диван и заревела.

На следующий день Марина в школу не пошла. Сил не было. Арина сказала им там, что больна, вот и пусть. Она тоже больна. Сейчас двадцать шестое, через день выходной, а там почти сразу каникулы. А потом поглядим. За это время она уж попривыкнет, впряжется опять в старую лямку. Немного волновало, где раздобыть бюллетень за пропущенные дни, но Марина решила наплевать на эту проблему. Ну и не будет бюллетеня, пусть директриса ее хоть уволит, может, так даже лучше. Хотя не уволит, конечно, где она кого на такие деньги найдет, да еще в середине года.

А может, правда, уйти из школы? Пойти в домработницы, вот как Наташа. Если хозяева попадутся не злые, очень даже неплохо можно жить. Квартира хорошая, мебель красивая, не уборка, а одно удовольствие. И готовить на такой кухне – радость. Продукты – чудо, тишина, покой. И зарплата, небось, побольше школьной-то. Да только кто ее взял в эти домработницы, у нее ни рекомендаций, ничего. И опыта работы никакого.

Марина, так и не вставая, валялась на диване, пила в постели чай и смотрела утренний сериал под свои унылые мысли. Резко зазвонил телефон. Дернувшись от неожиданности, Марина схватила трубку.

– Марина Михайловна, – раздался суровый голос. – Как вы себя чувствуете?

Звонила завучиха из школы. Марина даже не сразу ее узнала. Не в привычках школьного начальства было справляться о здоровье больных учителей. Впрочем, Марина не успела даже толком удивиться, как ситуация разъяснилась.

– У вас в десятом классе полугодовые не выставлены, – проскрипела завуч. – Так, и в седьмом тоже. У вас ни в одном классе дети не аттестованы, Марина Михайловна, а вы заболели. Сможете сами прийти проставить отметки, или я кого-нибудь к вам с журналами пришлю?

– Да нет, я лучше зайду. Сейчас, только таблетку выпью.

Тащиться в школу, конечно, не хотелось, но и видеть кого-нибудь у себя дома тоже было невмоготу. Прийти с журналом наверняка вызовется по дружбе Нина. Придется поить ее чаем и обсуждать очередной маразм директрисы. Нина, конечно, хорошая баба, Марина с ней дружила, но трепаться о школьной жизни не было сил. Лучше уж сходить, отмучиться быстренько.

Марина сползла с дивана, полезла в шкаф, вытащила свой школьный костюмчик. Когда покупала пару лет назад, думала – вполне прилично, даже элегантно. Сейчас костюм показался ей унылой рабочей одеждой, хуже, чем у продавщиц в магазине. Интересно, как в нем ходила избалованная Арина? А может, она и не в нем ходила. Интересно только, в чем же тогда?

– Пойду в брюках, – решила Марина. – В конце концов, я на больничном.

Школа встретила ее унылой тишиной. Уроки. Марина, не снимая пальто и прикрыв лицо шарфом – пусть думают, что для профилактики, зашла в учительскую. На столе у окна, не ошибешься, лежала стопка ее журналов. Выставляя оценки, Марина отметила, что Арина многих учеников оценивала выше, чем она сама, так что за вторую четверть успеваемость во всех трех классах вполне заметно повысилась. Особенно это проявилось в десятом. Марина этот класс не любила. «Подлизывалась она к ним, что ли? – подумалось ей, но тут же вспомнились проверенные Ариной тетрадки. – Хотя вроде нет, в тетрадках она честно все ставила. Неужели у нее и тут лучше получилось? Кстати, тетрадки-то я могла бы и с собой захватить, балда». Закончив с отметками, Марина снова сложила журналы в стопку и стала ждать завуча – отчитаться о проделанной работе. Та вошла в учительскую вместе со звонком. Сурово кивнула Марине, словно отпуская ее. «А могла бы, между прочим, спасибо сказать, все-таки человек больной пришел отметки выставлять. Уйду я отсюда, точно уйду», – думала Марина, спускаясь со школьного крыльца.

По пути домой она разменяла доллары, зашла в магазин, накупила нехитрой снеди. Магазины были все украшены к Новому году, но Марину это трогало мало. У нее ничего нового впереди не светило, а деньги надо было экономить, неизвестно еще, что впереди будет.

Не успела она раздеться и поставить сумки на кухню, снова заверещал телефон. «Ну, если опять этой корове что-то понадобилось...» Марина резко сдернула трубку.

– Алло!

– Ариночка, детка, как дела?

Марина сразу узнала этот голос. Мама, то есть Елена Петровна, прекрасная дама. Все это время она так нравилась Марине, так хорошо с ней обращалась, что Марина робко надеялась на то, что они подружились. Сейчас новой болью резануло, что придется, скорее всего, позабыть и об этом знакомстве.

– Елена Петровна, это я, Марина.

– Мариночка? Ты здесь? А Аринка где?

– В Швейцарии, с Валей.

– Да что ты? Правда? Ну, слава Богу, я очень рада.

«Ну, еще бы», – подумала Марина. Опасения ее подтверждались.

– Мариночка, а как ты? У тебя все в порядке?

– Вполне, спасибо, – она изо всех сил старалась, чтобы голос прозвучал бодро.

– Я так переживала, Арина устроила эту глупую авантюру, тебя втравила. Как хорошо, что все кончилось. Ведь кончилось, правда?

– Правда, Елена Петровна. Вы извините, я только вошла, мне бы раздеться.

– Да-да, конечно, я не буду тебя задерживать. С наступающим тебя, детка.

И трубка умолкла. Марина, подержав ее минутку в руке, зачем-то дунула в нее и осторожно повесила на рычаг.


Дня через три в квартире вдруг раздался звонок в дверь. «Кого это нелегкая принесла?» – подумалось Марине, пока она вскакивала с дивана, нашаривала тапки и скакала открывать.

За дверью, вся обвешанная пакетами, как новогодняя елка, стояла Елена Петровна. У Марины упала челюсть.

– Мариночка, детка, а я к тебе. Не прогонишь?

– Елена Петровна! Какой сюрприз! Конечно, пожалуйста, проходите, – лепетала ошарашенная Марина, пытаясь помочь гостье с сумками.

– Я подумала, дай заеду, поздравлю тебя с праздником. В сам Новый год суеты столько, так я пораньше. Вот эту сумку – на кухню, эту тоже, а вот тут я тебе купила кое-что, потом поглядишь, ничего особенного. С наступающим тебя, девочка.

– Спасибо, и вас тоже. Зачем вы, не надо было...

– Почему не надо? Что ты за ерунду говоришь, это же Новый Год.

Марина не выдержала и снова расплакалась. Глядя на нее, Елена Петровна тоже достала откуда-то платочек и промокнула глаза.

Потом они пили на кухне чай со всякими вкусностями. Принесенного Еленой Петровной хватило бы небольшой роте солдат примерно на неделю. Пили чай и болтали.

– Арина, конечно, психопатка, но у нее выдался такой период тяжелый. Митя уехал. Еще счастье, что она встретила именно тебя, ведь подумать, что могло бы случиться... Между нами, я считаю, Валя совершенно напрасно не давал ей работать. У нее такая изящная дамская специальность, непыльно, нетрудно, а была бы занята делом, не лезло бы в голову всякое. Хорошо, что все так закончилось, а то от нее можно было такого ждать... Завела бы, еще не хватало, какого-нибудь любовника, узнал бы Валя, скандал и вообще...

«Это вы про меня не знаете», – мрачно подумала Марина. Но упоминание о работе натолкнуло ее на мысль.

– Елена Петровна, – начала она, осторожно подбирая слова. – А вы не могли бы при случае... Понимаете, я... В школе не платят почти ничего, и я тут думала, не попробовать ли мне пойти в домработницы, что ли... Вы бы не дали мне рекомендацию? Или, может, вам из знакомых кому-нибудь нужно?

– Я так сходу не соображу, но узнать могу. И рекомендацию дам, конечно, какой вопрос. Ты же мне не чужой человек, дочка, можно сказать, – Елена Петровна хитро улыбнулась и подмигнула Марине. – Но ты не спеши. Мне почему-то кажется, что в этом году у тебя будут еще сюрпризы.


Вопреки посулам Елены Петровны, оставшиеся до Нового года дни прошли совершенно без всяких приключений. Марина вела тихую размеренную жизнь и уже почти уговорила себя доработать все-таки в школе до лета, и только потом заняться поисками нового места. Тридцать первого декабря она, совершенно не собираясь ничего праздновать, часов в семь садилась за свой нехитрый ужин, рассчитывая потом сразу залезть в постель и посмотреть «Иронию судьбы», как зазвонил телефон. Голос был незнакомым, мужским:

– Ариш, привет. Это я. Как самочувствие?

– Нормально, – ответила было Марина, и только тут сообразила, что это, наверное, и есть Аринин мужик по имени Петр, которому надо было сказать: «Болею». Поэтому она поправилась: – То есть получше, но все равно пока болею.

– То-то я смотрю, у тебя и голос какой-то странный, – согласился незнакомый Петр. – Новый год дома встречаешь, болезная?

– Ну, а где же? – искренне ответила Марина.

– Ну ладно. Мои поздравления. – И трубку повесили.

Марина пожала плечами и вернулась к ужину с диваном.

Часов в десять, когда в телевизоре Женя с Надей вовсю пели друг другу песни и выясняли отношения, раздался звонок в дверь. «Небось, соседка баба Катя пришла поздравить», – решила Марина. Она открыла, даже не зажигая свет в прихожей.

На лестничной площадке было темно. Из темноты на нее надвигалось что-то большое и мохнатое. Марина завизжала и отскочила в коридор, споткнувшись о сапог и налетев по дороге на вешалку.

– Без паники, – сказал басовитый голос. – Это я, Дед Мороз, всем подарочки принес.

– Какой еще Дед Мороз?! – Марине наконец удалось нашарить выключатель.

Первое, что она увидела, были шевелящиеся на уровне ее лица еловые ветки. На одной поблескивал большой красный шар. «Фу, наверное, кто-то квартирой ошибся, значит, убивать не будут», – подумала Марина и постаралась заглянуть за куст. Там обнаружился довольно симпатичный коренастый дядька средних лет, в кожаной куртке, с кучей пестрых пакетов. На голове у него красовался яркий дед-морозий колпак.

– Вы, наверное, дверью ошиблись? – поинтересовалась Марина.

– Наверное. Ну-ка подскажите, тут проживает больная девушка Арина?

События явно выходили из-под контроля. Опять какой-то неучтенный Аринин мужик. Что с ним делать на этот раз? Признаваться, или...

«Признавайся или раздевайся», – всплыла в Марининой голове дурацкая считалка из ее подмосковного детства, когда девчонки, краснея и хихикая, играли за сараями в бутылочку на признания. Та, которая не хотела говорить, кто ей нравится, должна была что-нибудь с себя снять.

Мужик тем временем деловито снял с себя куртку, разулся, поискал тапки и, не найдя, прошлепал со всеми сумками в кухню прямо в носках. Так и не решив, что делать, Марина отправилась за ним.

В кухне мужик вручил ей еловый букет, а сам занялся потрошением сумок. Марина заметила блестящее горлышко шампанского, еще какую-то бутылку, коробку конфет...

– Ты елку-то поставь пока, – обратился он к ней. – У тебя ведь своей нету, я угадал?

– Нету, – подтвердила Марина и пошла выполнять задание. Пока она искала вазу, наливала воду и пристраивала косматое творение, ей удалось немного собраться с мыслями.

– Петь, – не совсем уверенно позвала она, вернувшись в кухню.

– Ну, – отозвался мужик, резавший в этот момент батон колбасы.

– А я ведь болею, я ж тебя предупреждала.

– Так я предупрежден. Я тебе тоже говорил: больные женщины – моя слабость. Только между прочим, Ариша, – тут мужик бросил колбасу и серьезно посмотрел Марине в глаза. – Зря ты мне не сказала, что вы с Валькой расстались. И что ты совсем на мели сидишь, тоже. Чего тут стесняться? Это жизнь, все мы такие. Мне-то, как старому другу, уж точно могла бы сразу сказать.

«Вот – мужик, – пронеслось в голове у Марины. – Муж Валька ему до фени, убогая обстановка его не смущает. Больных женщин любит... Ну как Арине всегда такие достаются? Хотя почему – Арине? Разговаривает-то он со мной... И квартира – моя. И это как раз у меня нет денег и мужа Вальки, а у Арины наоборот. Сейчас-то это уж совсем взаправду. А мужик – Аринин. Нечестно как. Всегда она меня как-нибудь да обжулит».

Мысли были запутанными и торопливыми, да и вообще для произнесения вслух не годились. Но надо было что-то сказать в ответ. Марина напряглась и выдала:

– С чего ты все это взял? – Не лучшая реплика, но по обстоятельствам сойдет.

– Так, матушка, я все-таки журналист, хоть и редактор. Да брось, забыли, тащи лучше тарелки и подставляй бокал. Будем проводить профилактику от болезни. – Петя взял в руки бутылку, не ту, что с шампанским, а другую.

Бутылка оказалась марочным коньяком, новогодний ужин – самым вкусным в Марининой жизни, а Петя – замечательным мужчиной, на плече которого Марина мечтала засыпать всю свою жизнь. Говорят, как год встретишь, так и проведешь. У нее появились вполне реальные шансы...


Первые дни после возвращения из Швейцарии прошли для меня в непрерывной круговерти маленьких радостных открытий. Мне внезапно понравилась наша квартира – то ли оттого, что я успела соскучиться по ней, то ли потому, что жить в ней осталось недолго. Мы решили со всей определенностью перебраться в Женеву, и Валька говорил, что ему нужно месяца три за все про все, чтобы разобраться с делами, так что к лету мы точно уедем. Меня радовали какие-то простые вещи, вроде полотенец в ванной, бутербродов к завтраку и свитеров в шкафу. Мы просыпались вместе, Валька ухитрялся заскочить пообедать дома и вечером возвращался не поздно. Одним словом, полнейшая сбыча мечт.

Так продолжалось дня три. После этого я стала замечать в себе какие-то непонятные настроения, которые напоминали странную тоску по школе, забавным детским мордахам и моим рассуждениям на тему любви и дружбы. Интересно, как они там? Я же даже отметок за четверть не успела поставить. Конечно, это и без меня сделали, но все-таки... Одновременно появилось еще некое чувство, напоминающее угрызения совести по отношению к Марине. Она, конечно, тоже хороша, но все-таки... И что с ней случилось на вечере в Думе? Поссорилась с Гришей? Из-за чего? Этот вопрос вообще было бы неплохо разъяснить.

В шкафу я нашла некоторое количество тряпок, появившихся там усилиями Марины. Несмотря на внешнее сходство, вкусы наши, мягко говоря, были различны. Ни одну из этих вещей я не стала бы носить по доброй воле, но какое теперь мое дело? Хотя, наверное, надо бы их как-то ей передать... Она их выбирала, они ей нравятся. Нехорошо будет, если пропадут.

Еще меня грызла ситуация с Петей. И даже Бог с ним, с неслучившимся романом, но он печатал мои статьи. Пусть дело теперь не в деньгах, но мне, черт возьми, понравилось их писать. Если бы из этого выросла профессия... Даже немного обидно уезжать, бросив на полдороге. Хотя почему бросив? Компьютер не проблема, писать можно откуда угодно. Чего не надо делать – так это ссориться с главным редактором.

А я с ним, собственно, и не ссорилась. Я болела. Что мне мешает поправиться и переехать? Я же не говорила, что развелась с мужем насовсем, я говорила: «Сложный период». Все может быть.

Мысли мои, конечно, несли в себе немалую толику лукавства, я это отлично понимала, но решила глубоко не вникать. Жизнь дала, вернее, подарила мне хороший урок, глупо было бы совсем уж ничем не воспользоваться. Но начать все-таки надо с Марины. Это уж без всяких оговорок честно и правильно.

Собирая в пакет ее вещи, я, кажется, начала догадываться о том, что случилось в Думе. Платье. Дешевое, наглое, совершенно дурацкое платье в вульгарных серебряных блестках. Бедная Марина. Так мечтала о новогоднем вечере. Если она действительно ходила в этом, все понятно. Тетки такого шанса не упустили. Интересно, как Валька пережил публичный женин позор? Может, он от позора-то и собрался в Швейцарию? Хотя то, что он мне ни слова на эту тему не сказал, пожалуй, говорит в его пользу. А Гришенька, похоже, спасовал. Ну и подумаешь. Никогда он мне не нравился, было в нем что-то... мелкое. Скажу Марине, пусть не переживает. Подумаешь, тоже мне, дресс-код. Глупость какая.

Я быстро добралась до ставшего почти родным Марининого дома, припарковала машинку, вытащила все свои пакеты и поскакала в подъезд. Лестница, дверь, звонок. Никто не открывал. Надо было, конечно, заранее предупредить, ну да куда бы Марине деться из дома в каникулы, с утра пораньше. Небось спит еще.

Я позвонила еще раз, долго-долго. За дверью зашаркали наконец шаги, открылась щелка, и в нее выглянула взлохмаченная Марина. Так и есть, дрыхла.

– Привет! Это я, Дед Мороз. Вставай, красавица, проснись, – и я шагнула в квартиру.

Марина была какой-то не такой. Во-первых, правда лохматой, во-вторых, какой-то смущенной. Но я, решив, что она еще не проснулась, и не обращая на это внимания, сняла пальто, привычно кинула его на вешалку...

Оп-па! Там висела куртка. Мужская. Что-то было в ней неуловимо знакомое, мне бы сообразить, но я, не успев еще по инерции сбросить взятый разгон и отыграть назад, шагнула в комнату.

И первое, что я там увидела, был Петя. Очень по-домашнему сидевший на незастеленном диване. Хоть на нем и были штаны, вся обстановка допускала только одну трактовку, и никаких иных.

Я растерялась. И разозлилась. И почему-то обиделась, причем на всех сразу. Наверное, этот коктейль чувств и называется ревностью. При этом я понимала, что, в сущности, ревновать не имею никакого права, но от этого было как-то еще обидней. Нет, ну каков мерзавец. А еще говорил, что помнит меня двадцать лет. А сам! Только я за порог – вот, пожалуйста.

Я прошла через всю комнату, плюхнулась на стул у письменного стола и с укором на них воззрилась. Как пишут в романах, сгустилась зловещая пауза.

Марина, не выдержав, пробормотала что-то нечленораздельное на тему того, что все люди взрослые. Тогда уж не выдержала я:

– Взрослые! Половозрелые! Совести нет. Я, конечно, все понимаю, но это просто нечестно. Что у тебя, других знакомых нету, ты все моих пытаешься украсть? И кольца отдай!

Марина не осталась в долгу:

– Это я-то! А ты сама! Это ты крадешь мою жизнь! Разберись сперва, кем ты сама-то быть хочешь?! Это не я твоих мужиков краду, это ты у меня. То есть у тебя! Тьфу! Ты мне всю жизнь позапутала, и еще недовольна!

И непонятно, до чего мы бы с ней договорились, но тут наконец пришел в себя третий участник композиции. А придя в себя, Петя первым делом обрел голос:

– Ну вы даете, девушки! Это ж надо! Читал про такое, но, если честно, не верил. Арина, я не знал, что у тебя есть близняшка.

Тут до него дошел следующий бит информации.

– Стоп-стоп-стоп! Вы не близнецы, вы клоны. И что, обеих Ариной зовут?

– Я – Марина, – довольно злобно представилась Марина.

– Девочки, не ссорьтесь! Это же здорово! Потрясающе! А главное – если вас и в самом деле двое, теперь-то уж точно хоть одна достанется мне! И, между нами, – эти слова он произнес, поднимаясь и направляясь из комнаты, остановился на пороге и подмигнул мне, – я предпочел бы даму, не испорченную влиянием Вали Волковицкого. Он слишком крут, мне за таким уровнем не угнаться. Но в целом ситуация, я считаю, заслуживает того, чтобы выпить. Я за шампанским!


Вот, собственно, и конец истории. С тех пор прошло полгода. Мы с Валькой живем в Женеве, в домике с красной крышей и видом на озеро. Митя навещает нас по выходным. Мы много путешествуем по окрестным Европам, о чем я потом скрупулезно отчитываюсь в своей рубрике «Путешествия дармоедки». Петя взял меня в свой журнал внештатным иностранным корреспондентом.

Они с Мариной поженились. Я еще успела до отъезда побывать у них свидетелем на свадьбе. Они только долго не могли решить, с чьей именно стороны свидетелем я буду. Марина ушла из школы, ведет домашнее хозяйство и совершенно счастлива. Скоро у нее должен родиться малыш.

Между прочим – вы только не смейтесь – у меня тоже. Врачи обещают девочку. Интересно, они с Марининой дочкой тоже будут похожи?


Валентин Сергеевич Волковицкий отложил прочитанные бумаги, откинулся на спинку кресла, потянулся. За окном переливалось солнечными бликами Женевское озеро. Где-то в квартире Арина звенела посудой. Хорошо... Из Москвы сегодня пришли исключительно обнадеживающие известия. Расчеты себя оправдывали. Жизнь продолжалась.


на главную | моя полка | | Обман |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу