Книга: Роковая партия (сборник)



Роковая партия (сборник)

Иван Любенко

Роковая партия (сборник)

© Любенко И., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Роковая партия

Новый, 1908 год начался для Ардашева неспокойно. Присяжному поверенному вновь пришлось окунуться в расследования загадочных убийств, таинственных краж и коварных вымогательств. Слава о его необычайных способностях давно вышла за пределы губернии, и теперь даже надменные столичные газеты с удовольствием перепечатывали статьи из «Ставропольских губернских ведомостей» об удивительных похождениях адвоката. Казалось, такие события могут встретиться только на страницах грошовых развлекательных брошюр о сыщиках и злодеях. Но жизнь в российской глубинке текла по своим, часто не поддающимся никакой логике законам и преподносила жителям южного края такие неожиданные сюрпризы и запутанные лавиринфы, от которых могла закружиться голова даже у ищеек из знаменитого «Национального агентства Пинкертона».

Вот и сейчас Ардашев задумчиво смотрел на два параллельных, будто уходящих в бесконечность следа от полозьев. Сани, запряженные не особенно породистой, но с виду резвой лошадкой, споро неслись к южной окраине Батальонной улицы. Снег к вечеру пошел с новой силой. Крупные, с лебяжье перо хлопья покрывали белую, как сорочка гимназистки, булыжную мостовую. Уставший морозный январский день медленно засыпал, чтобы завтра, чуть свет, запеть тысячами новых, разноголосых звуков. Из легкого забытья адвоката вывел тихий, извинительный голос частнопрактикующего врача Нижегородцева.

– Вы уж простите, уважаемый Клим Пантелеевич, что я, на ночь глядя, потащил вас к черту на кулички. Странной кажется мне эта смерть. Я его не меньше чем раз в неделю наблюдал, здоров был старик, как бык царя Миноса. И вдруг – скончался. В данном случае моя репутация как врача кажется уже не столь безупречной. А гонорар вам я оплачу сполна, не беспокойтесь. Полицию вызывать Изольда Генриховна, экономка его, не желает: «Он, говорит, болезный, восьмой десяток давно разменял. Все там будем». Согласитесь, странная позиция. Единственное, на что старик жаловался, так это на некоторое ослабление своего мужского потенциала. «Вот, говорит, по молодости я шкалик пропущу да к милой в постель. Так за ночь бутылочку выкушаю и свою куртуазную мамзель ублажу. С утреца – банька да купанье в проруби. А нынче, как студент чахоточный, один разок, и все, ко сну тянет. Пропишите, доктор, сигнатуру[1], каких-нибудь капелек, чтобы наново силу прежнюю обресть».

– Согласен, Николай Петрович, дай бог каждому такие «жалобы» на старости лет иметь. Вы не беспокойтесь, разберемся. Это хорошо, что вы комнату до моего прихода на ключ велели закрыть. В таком деле главное детали, они нам о многом сказать могут: что делал в последние минуты жизни покойный, с кем общался. А что собачка его издохла, случай довольно редкий, хотя бывает и такое. Животные тоже ведь твари сердешные, от горя и тоски помереть могут, – удобно расположив затянутые в перчатках руки на кожаном английском саквояже, философски рассуждал присяжный поверенный. – А какие родственники у покойного остались?

– Жену Вахрушев лет пять назад похоронил. Подозреваю, что экономка ему последние годы ее с успехом заменяла. Уж больно ласков он с ней был. Сулился ей свои доходные дома завещать. Еще и вдовушка портниха к нему последнее время зачастила на примерки. А недавно он без согласия Изольды на работу принял молодую горничную. От этого немка ему сцены и закатывала. Один раз даже при мне. До сих пор эта девушка работает. Я так скажу: было у покойного три страсти – деньги, женщины и, как ни странно, шахматы. Детей, считайте, у него нет. От единственной дочери Ерофей отрекся лет двадцать назад. Против отцовской воли пошла – обвенчалась с сапожником-армянином. Папаша этого не простил. А спустя год после рождения сына ее муж сбежал вместе с циркачкой заезжего шапито, которой шил тапочки для гимнастических кульбитов. От горя и безысходности молодая мать сошла с ума. До сих пор содержится у Зубова, в Александровской лечебнице. Сына воспитывает армянская семья ее деверя. К своим пятерым отпрыскам эта небогатая супружеская пара добавила и шестого ребенка – Григория. Армяне народ дружный. Парень скоро гимназию закончит. Учится успешно. Весь в мать – на вид русский, хоть и фамилия Аветисов. Летом работал помощником приказчика в конторе кожевенного завода братьев Деминых, что на Ташле. Сметливый парнишка и к наукам способный, дед его в шутку Менделеевым называл. Ну а он деду цветы разные выращивал и на день рождения дарил.

Извозчик остановил сани у парадного подъезда. Господа расплатились и отпустили возницу. Наверх вела широкая мраморная лестница. В коридоре, у добротной двери, сидел полусонный, уставший от томительного ожидания дворник.

– Попрошу, милейший, никого в комнату эту пока не пускать. А если появятся родственники или соседи, скажите, что доктор осмотр еще не закончил и потому мешать не велели, – распорядился Нижегородцев. Осоловелый мужик часто закивал в ответ.

Картина, признаться, была удручающая. В глубоком деревянном кресле, по колено укрытый шотландским клетчатым пледом, уронив голову на грудь, сидел покойник. На полу, прямо у его ног, вытянув вперед лапы и положив на них морду, лежала огромная пушистая собака. Глаза ее были закрыты. Излюбленная порода чабанов-горцев, собака-пастух. Хотелось верить, что пес и хозяин заснули, но стоит человеку проснуться, и обрадованный его радостным пробуждением четвероногий друг мгновенно наполнит дом раскатистым веселым лаем. Но, к глубокому прискорбию, оба были мертвы. Перед креслом располагался низкий дубовый столик с резными ножками, на котором была разложена шахматная партия, белыми фигурами обращенная к старику. Рядом лежал вскрытый конверт, а внизу, под столом, валялся лист бумаги. Комната была большой, в пять-шесть квадратных саженей[2], и завершалась эркером. В полукруглом пространстве, на подставке в горшке, рос огромный рододендрон, верхней веткой почти дотрагиваясь до украшенного лепниной потолка.

– Николай Петрович, я вас попрошу, перчатки не снимайте. Если есть необходимость что-либо взять в руки, берите только в перчатках. Знаете, уже целый год в России применяется так называемый дактилоскопический метод установления личности по папиллярным линиям подушечек пальцев. Установлено, что у каждого человека образуемый ими узор своеобразен и неповторим. Двух людей с одинаковым рисунком не найти. Кстати, у собак и коров отпечатки носа тоже строго индивидуальны. В качестве средства для обнаружения отпечатков пальцев, оставленных, предположим, на бумаге, можно использовать струганый порошок карандашного грифеля, – открывал доктору тайны криминалистики, полученные еще в «прошлой жизни», бывший начальник Азиатского департамента Министерства иностранных дел России отставной коллежский советник, вот уже два года живущий новой для себя жизнью провинциального адвоката. Но все равно, как ни крути, оперативное заграничное прошлое нет-нет да и выскакивало наружу в виде подобных словесных водопадов. После чего недоуменные слушатели окидывали присяжного поверенного окружного суда недоверчивым и слегка удивленным взглядом. В такие минуты Клим Пантелеевич замолкал, пожимал плечами и что-то невнятно бормотал о когда-то прочитанных иностранных журналах. По сей день пятнадцать лет заграничной деятельности Ардашева составляли государственную тайну Российской империи.

– Не перестаю вам удивляться, Клим Пантелеевич. Горизонт ваших познаний широк и многообразен. Народ до сих пор судачит о вашем недавнем разоблачении известного в губернии чиновника. Кто бы мог подумать, что злодеем окажется человек столь уважаемый и на первый взгляд честный? А вы все равно вывели его на чистую воду, – продолжал будоражить тщеславие адвоката Нижегородцев. – Вот так бы и нам, врачам, научиться безошибочно диагнозы ставить. Да чтобы при жизни пациента, а не после вскрытия.

– Кстати, Николай Петрович, не кажется ли вам, что здесь лечебной микстурой пахнет? Хотя лекарств я вокруг не вижу, – втягивая носом воздух, Ардашев на мгновенье замер, и в профиль стал смешно похож на застывшую в стойке русскую гончую.

– Да, вероятно, легкий запах присутствует, – неуверенно ответил врач.

Присяжный поверенный несколько минут смотрел на разложенную шахматную доску с теперь уже, видимо, навсегда неоконченной партией. Он достал блокнот и тщательнейшим образом записал шахматную позицию. Затем сквозь увеличительное стекло складной лупы внимательнейшим образом исследовал почтовый штемпель на красной трехкопеечной марке. Про себя отметил, что дата на штемпеле относится к сентябрю прошлого, 1907 года. Что ж до адресов, то они почему-то были набраны на пишущей машинке, и отправителем являлся некто Ф.Н. Безбрежный – партнер в игре по переписке. Тем же пинцетом поднял из-под стола несколько пожелтевший лист плотной недорогой бумаги, на котором вверху от руки было написано – С g4: d1.

Адвокат, не проронив слова, открыл саквояж, вынул из бювара большой конверт из вощеной бумаги, с помощью пинцета поместил в него письмо с надписью – С g4: d1, затем достал чистый лист, согнул вдвое и вложил в распечатанный конверт. За дверью слышались нетерпеливые голоса.

– Ну, а теперь мне хотелось бы пообщаться с родственниками и прислугой. Но прежде давайте всех пригласим сюда, – с этими словами Клим Пантелеевич отошел в неосвещенный угол комнаты и стал почти незаметен.

Врач отворил дверь, и в помещение, по одному, боязливо стали заходить незнакомые Ардашеву люди. Армянин с достаточно взрослым мальчиком и три женщины. Гимназист, увидев мертвого пса, кинулся к нему, обнял за шею, расплакался и, не переставая гладить собаку, запричитал: «Потапыч, миленький мой». Мужчина подошел к пареньку, бережно отстранил его от собаки, обнял за плечи и усадил на диван.

– Я присяжный поверенный Клим Пантелеевич Ардашев, – послышался голос откуда-то сзади. – Причина внезапной смерти хозяина этого дома вызывает некоторые сомнения. Именно поэтому я и нахожусь здесь. Мне придется вам задать несколько вопросов. Смею надеяться, что получу исчерпывающие ответы. Для начала попрошу всех представиться, – официальным тоном проговорил адвокат.

– Изольда Генриховна Манн – экономка, – недовольно произнесла не лишенная привлекательности женщина.

– Глафира Константиновна Зарубаева, горничная, – пропела стройная брюнетка лет двадцати трех.

– Аветисовы мы. Я – Саркис Аветисов, моя жена Ксения и наш приемный сын Григорий, живем у Казанской площади, – с еле заметным акцентом тихо проговорил невысокого роста мужчина.

Адвокат и доктор расположились в столовой, куда по очереди приглашали всех присутствующих. Саркис, его жена и приемный сын Григорий заходили по одному, но много времени их опрос не занял. Дольше всех задержалась Изольда Генриховна. Несмотря на то что адвокат дал ей понять, что разговор окончен, немка не могла успокоиться.

– Если здесь что и нечисто, так во всем виновата Глашка, подстилка бесстыжая. Молодая, да наглая. Ей все сразу подавай. Ни стыда, ни совести. Все к Ерофею липла! Да и покойник, прости господи, кобель кобелем, – вытирая платком раскрасневшееся лицо, возмущалась не потерявшая своей прелести полногрудая женщина.

– Скажите, а какие яды имеются в доме? – осведомился Клим Пантелеевич.

– Мышьяк в кладовой в жестяной банке. Крыс травить. Рядом ведь мясная лавка, вот они к нам в гости и ходят.

– А кто за цветами ухаживает?

– Опять же она. Да что-то плохо смотрит. Вон у этого все цветки обломаны, да и листья тоже. А когда ей? Стоит мне из дома выйти – она к нему и давай окручивать. Вот выучусь, говорит, в шахматы играть и назло тебе буду с ним с утра до вечера партии разыгрывать. Да где уж там! Умишко-то маловато, – с нескрываемым чувством обиды и ревности тараторила белокурая особа.

– Благодарю вас. Пригласите, пожалуйста, горничную, – сухо распорядился присяжный поверенный.

Глафира отвечала на вопросы адвоката с надменной, столь не характерной для обычной прислуги улыбкой. Своего бывшего хозяина она называла не иначе как «этот похотливый старикашка». Манера держаться и вести беседу никак не свидетельствовала в пользу ее непорочной застенчивости. Тем не менее спустя несколько минут она покинула комнату, оставив после себя узнаваемый аромат дешевой брокаровской «Сирени».

Любуясь стоящим у окна в кадке цветком, чьи душистые розовые соцветия плотными пучками облепили ветки высокого, почти в два аршина, кустарника, Клим Пантелеевич достал любимое монпансье, выбрал прозрачную конфетку, но потом почему-то передумал, положил леденец обратно и закрыл коробку.

– Что ж, уважаемый доктор, придется вызывать полицию. К сожалению, ваши подозрения полностью оправдались. Убийца находится среди нас, – спокойно изрек адвокат.

От неожиданности доктор поперхнулся дымом папиросы и закашлялся.

– И кто же?

– Дабы не повторять разъяснение дважды, я попрошу вас протелефонировать в полицейский участок и вызвать сюда кого-нибудь из подчиненных Поляничко. И попросите, чтобы прибыл городовой второго участка. А родственники и прислуга пусть дожидаются.

Уже через полчаса топот казенных сапог на лестнице оповестил, что подоспела сыскная полиция. Ардашев первым делом расспросил о чем-то городового, вежливо раскланялся с начальником губернского сыска, который не преминул явиться собственной персоной, чтобы воочию убедиться в новом разоблачении. Все вошли в кабинет, где еще находились тела хозяина и собаки. Трупы были накрыты простынями.

– Господа, я вынужден с прискорбием сообщить, что Ерофей Феофилович Вахрушев был сегодня убит довольно коварным способом. Злоумышленник стремился направить нас по ложному следу, чтобы все подозрения легли на партнера по шахматной партии, которая велась по переписке. С этой целью на конверте, дабы не определить убийцу по почерку, напечатали адрес и наклеили марку, а с помощью сваренного вкрутую очищенного яйца перевели со старых конвертов на новый почтовые штемпеля, что подтверждается слегка заметными, характерными желтоватыми пятнами. Далее, на уже пропитанном ядовитым веществом и затем высушенном листе написали шахматный ход, запечатали в приготовленный конверт и опустили в почтовый ящик Ерофея Феофиловича. Характер смеси таков, что, соприкасаясь с руками, он легко проникает через кожу в кровь и жертва мгновенно погибает. Тем более, если этот листок лизнуть, как сделал умерший от этого пес. Однако преступник допустил несколько серьезных просчетов.

Во-первых, надо сказать, что указанный в письме пятый ход, который якобы произвел играющий черными соперник покойного – С g4: d1, – сразу же ведет к проигрышу. С превеликим удовольствием и с вашего разрешения позволю пояснить с самого начала, – Клим Пантелеевич подошел к раскрытой шахматной доске, – итак, партия складывалась следующим образом:

1. e2-e4 e7-e5

2. K g1-f3 K b8-c6

3. Cf1-c4 d7-d6

4. K b1-c3 Cc8-g4

5. K f3:e5 …

А в случае хода черных… С g4: d1, ответ белых 6. Cс 4:f7+, черному королю остается единственный ход… Кр е8-е7, и последующий – 7.Кс3-d5+х – приводит к неминуемому мату. Теперь, я надеюсь, вам понятно, что такую ошибку в дебюте мог допустить только начинающий игрок, а не опытный участник матча по переписке. Таким образом, любые подозрения в отношении господина Безбрежного снимаются, – с этими словами Ардашев опять достал коробочку леденцов и, некоторое мгновение любуясь красной конфеткой, словно вознаграждая себя за блестяще проведенную комбинацию, отправил ее в рот.

Во-вторых, я заметил, что в кабинете произрастает рододендрон золотистый – опаснейшее ядовитое растение, а в столовой цветет яркими бутонами встречающееся на Кавказе так называемое волчье лыко. В нем содержится гликозид дафнин – тяжелый яд. Более того, оба растения лишились части своих листьев. Именно смесь соков, полученных из листвы этих представителей флоры, и образует высокотоксичное соединение. Но только если его выпить, а не нанести на кожу. Помните, Николай Петрович, – обращаясь к Нижегородцеву, продолжал Ардашев, – еще в самом начале я обратил внимание на присутствие в комнате характерного запаха лекарства или микстуры. Так пахнет диметилсульфоксид – препарат, полученный более пятидесяти лет назад как побочный продукт при производстве бумаги.

Особенно широко он используется как растворитель при кожевенном производстве. Как вы знаете, доктор, в небольшой пропорции его применяют в медицине, добавляя в разные лекарства наружного применения, поскольку это химическое соединение легко проникает в организм из-за способности растворять жир, покрывающий поверхность кожи. Но при большой концентрации и с добавлением ядов он вызывает мгновенную смерть.



Конечно, эту дьявольскую смесь следовало испытать. Я не случайно попросил пригласить городового второго участка, поскольку дом, где живут Аветисовы, относится именно к этому участку. И городовой подтвердил, что несколько дней назад на Армянской улице странным образом подохли кошки.

Вы успели заметить, что все посетители ко мне заходили по одному. Надев кожаные перчатки, я вручал вошедшему распечатанное письмо, ранее вскрытое погибшим, с уже вложенным туда моим безобидным листком, якобы для того, чтобы прочесть его содержимое. Понятно, что для этого его надо было вынуть из конверта. Побоялся выполнить это только один человек… внук убиенного, один из лучших учеников мужской гимназии по химии и биологии. Парень не предполагал, что его любимый пес лизнет выпавшее из рук старика письмо. Все видели, как горько оплакивал Гриша любимую собаку, именно собаку, а не своего деда, в случае смерти которого внук оставался единственным прямым наследником всего состояния, если, конечно, не было бы духовного завещания или дарственной в пользу третьего лица, например Изольды Генриховны, – закончил монолог Ардашев, и поймал на себе чей-то пристальный ненавистный взгляд. Он повернулся. В упор, не отрываясь, сжимая кулаки, на него смотрел Гриша. Его маленький, чуть заостренный нос, удерживающий окуляры толстых очков, делал его похожим на озлобленного крысенка.

– Да, Клим Пантелеевич, – задумчиво проронил Поляничко, – сегодня он деда порешил, а завтра, смотришь, не ровен час, и на самого государя нашего императора руку поднимет. Убереги господи, Россию-матушку от злодеев окаянных.

– Ваши знания, молодой человек, могли бы служить благим намерениям, и приносить пользу, а не смерть. Жаль, что ваша жизнь начинается со столь тяжкого греха. Вы, насколько я понимаю, и есть тот самый гимназист, купивший недавно в моем книжном магазине академический справочник «Яды и противоядия», не так ли? – адвокат пристально смотрел на мальчика. Гриша кивнул и уставился в пол, а затем еле слышно произнес:

– Я ведь ради матери это сделал. Думал получу наследство и вылечу ее за границей. Хворая она у меня, помереть может, – всхлипывая, бормотал парнишка.

– Что ж, господа, позвольте откланяться, – явно раздосадованный результатом собственного расследования присяжный поверенный торопливо прошел в переднюю. На душе у Клима Пантелеевича скребли кошки, и он в который раз пожалел, что опять позволил себя втянуть в несвойственное адвокату расследование.

Смерть антрепренера

Приказчик книжной лавки Савелий Пахомов опаздывал на работу. Выпавший за ночь снег остановил и без того неспешную жизнь губернского города. До угла Николаевского проспекта и Варваринской улицы, где располагался популярный среди гимназистов и учащихся реального училища магазин «Читальный город», если поторопиться, можно было поспеть минут за десять-пятнадцать. Утром, перед открытием, у дверей уже толпились нетерпеливые покупатели. Опоздание молодому человеку могло стоить рабочего места.

Хозяин книжной галереи, известный в Ставрополе присяжный поверенный Клим Пантелеевич Ардашев, цены на бумажный товар распорядился установить самые умеренные, чем снискал уважение местной просвещенной общественности.

Работник шел привычным маршрутом по улице Ясеновской и, не дойдя саженей двадцати до бывшей аптеки Минца, от неожиданности вздрогнул: из открытой форточки окна сложенного из тесаного ракушечника дома и раздался страшный, похожий на женский, крик: «Помогите! Помогите!»

Ни минуты не раздумывая, юноша рванул на себя ручку парадной двери, к счастью иль беде, оказавшейся открытой, и попал на широкую площадку, куда, в свою очередь, выходили две другие двери, одна из которых была приоткрыта. Он робко вошел в комнату, по-видимому, служившую хозяевам кабинетом. В воздухе витал запах дорогих духов, а в тусклом свете настольной керосиновой лампы, спиной к вошедшему, в черном кожаном кресле сидел мужчина, облаченный в лиловый атласный халат. Седая голова незнакомца упала на крышку письменного стола.

– Извиняюсь, я услышал крик и забежал… – бормотал испуганный молодой человек, – вам плохо? – ответа не последовало. В доме стояла гробовая тишина. Сава подкрался ближе и, почти не дыша, аккуратно откинул корпус незнакомца назад, и тут же отпрянул: в уголке рта сверху вниз стекала струйка крови, а в груди торчал нож с диковинной рукоятью, каковой раньше ему встречать не приходилось.

Человек сидел за дубовым столом с покрытой зеленым сукном столешницей, сплошь залитой чернилами, которые вытекли из опрокинутого письменного прибора. Уже немного засохшая темная лужа имела с одной стороны правильную прямоугольную форму. Тут же лежал перевернутый вверх лорнет.

Настольный прибор состоял из упомянутой чернильницы с серебряной крышечкой, массивного пресс-папье с резной ручкой, стакана для карандашей из черного мрамора, отделанного серебром, и переводного календаря в виде Московского Кремля с колесиками вращающихся дат и дней недели. В окошках можно было прочитать: пятница, 29 февраля, год – 1908.

Рядом у стены зашевелилась плотная ширма. Молниеносно бросившись за нее, он увидел распахнутый пустой сейф, на тяжелую дверцу которого неожиданно сел огромный, пестрый, как костюм клоуна, попугай и, завидев приближающегося человека, хлопая крыльями, заорал: «Помогите!». Одновременно, видимо сквозняком, закрыло дверь, и в кабинете как будто послышался легкий поворот ключа. Приказчик, обезумев от страха, кинулся назад, ухватился за массивную медную ручку, начал ее трясти, но дверной замок не поддавался.

Затворенные наглухо ставни сводили на нет попытку открыть окна и позвать на помощь. Боковая дверь в проходную комнату тоже оказалась запертой.

«Попал как кур во щи», – сверлила голову неприятная русская поговорка. От страха сразу вспомнилась мама, ее добрая улыбка и вкусные блины на Масленицу. Савелию захотелось расплакаться, уткнуться лицом в ее пахнувший печеным тестом и ванилью фартук и, как в детстве, найти там спасенье и защиту.

Послышались шаги, возбужденные голоса, поворот ключа в замочной скважине; в дверном проеме показались какие-то люди и городовой, вооруженный большим пистолетом. Не опуская ствол, «фараон» грозно приказал:

– Отойти к стене. Сесть на стул и не двигаться.

– Я ни в чем не виноват. Я шел на работу… Прошу известить моего хозяина, адвоката Ардашева, Клима Пантелеевича, – шмыгая носом, лепетал молодой человек.

– До прихода сыскной полиции никому ничего не трогать, – продолжал распоряжаться блюститель порядка, обращаясь к дворнику, истопнику, кухарке и горничной.

Только попугай на строгие указания первого полицейского чина не обращал ни малейшего внимания – перелетал с места на место и горланил заученные слова, вероятно, в порядке их запоминания: «Помогите!», «Поедем к актрискам!», «Всем шампанского!».

По прошествии получаса к злосчастному дому прибыл начальник сыскной полиции, хитрый как лис и верткий как ужака Ефим Андреевич Поляничко со своим заместителем, а также следователь, фотограф из полицейского резерва и врач. Сразу за ними в комнату вошел Ардашев и с молчаливого согласия полиции вполголоса побеседовал с задержанным приказчиком, после чего начал незаметно осматривать помещение.

Дом фасадом выходил на улицу и имел четыре больших комнаты с высокими в пять аршинов потолками, пристройку для прислуги, подвал с ледником и деревянный каретный сарай. С кабинетом, через проходную дверь, соседствовала столовая – оттуда можно было пройти в гостиную и затем в спальню. Прямо на улицу выглядывало по одному большому венскому окну каждой из трех смежных комнат. Только кабинетное окно смотрело в безмолвный, уснувший зимний сад из высоких груш и старых тутовых деревьев.


Помещение для прислуги представляло собой небольшую пристройку, поделенную на две части с разным входом. В одной, совсем маленькой, жила горничная – двадцатипятилетняя Вероника Лошкарева, в другой истопник – пятидесятилетний Фрол Евсеевич Матюхов с еще моложавой и бойкой кухаркой Авдотьей. Последние три года они сожительствовали. Саженях в десяти от этого сооружения, за летней беседкой приютилась поленница с отведенным местом для колки дров.

Каждый занялся своим делом. Поляничко и следователь допрашивали приказчика, фотограф делал снимки, доктор извлекал из бездыханного тела нож, заместитель, действуя по циркуляру, собрал у прислуги паспорта и опрашивал горничную, кухарку, истопника и дворника. Только адвокат успевал присутствовать везде одновременно, и, кажется, это ему удавалось.

Горничная в это время рассказывала, что она собиралась с утра протереть пыль на книжных полках кабинета. Подошла, приоткрыла дверь и увидела, как этот молодой человек склонился над хозяином, чья рука безжизненно свисала к полу. Испугавшись, она закрыла дверь на ключ, выбежала на улицу, стала кричать и звать на помощь. К ней почти сразу подбежал истопник Фрол Евсеевич и кухарка. Как Вероника пояснила, Фрол с топором ринулся к двери кабинета, чтобы не дать злоумышленнику уйти.

По словам истопника, накануне вечером он, как обычно, затопил во всех трех смежных комнатах печи и хорошо разогрел в кабинете камин.

– Они, ваше благородие, беспокоились, чтобы утром я золу-то из камина убрал. Должен, говорит, мне человек важный визит нанесть, – немного волнуясь, вполголоса, теребя полы старого поношенного сюртука, изъяснялся Фрол. – Не люблю, говорит, когда в камине зола, она потом на книги садится. Я поутру дров наколол и думал в дом идти, слышу – кричит ктой-то, потом вот Верка, горничная, значит, вылетает и меня кличет, я с топором так и прибежал, быстрей к двери и давай стеречь его, окаянного, пока городовой не явился.

Допрошенная Авдотья рассказала, что рано-рано ушла на Нижний базар, что на Казанской площади, и принесла набитую продуктами корзину. Почти уже приготовила завтрак, чтобы подать к восьми, как требовал хозяин. А тут переполох. Еще добавила, что владелец дома жил бобылем и все же «до женского полу был особенно охоч».

Ключи от комнат хранились у горничной, но пользовались ими все по надобности.

Спустя час начавшее околевать тело, еще недавно бывшее антрепренером местного театра Яковом Модестовичем Веселухиным, с сопровождением, на больничной карете отбыло в морг.

– А нож, господа, зашел неглубоко, но до сердца достал, что и явилось причиной мгновенной смерти. Узкое и тонкое лезвие – штука опасная. Да-с, тут на нем надпись, по-моему, на итальянском: «Chela mia ferita sia mortale!», и узоры на костяной ручке с изображением головы. Что сие означает? – допытывался доктор.

– Это вот душегуб нам и расскажет. Да? Господин убивец? – ехидно спросил у не попадавшего от страха зуб на зуб Савелия полицейский чин, – забирайте его и в тюремный замок, – поигрывая приготовленной малой ручной цепочкой, обращался главный сыскарь губернии к городовому второго участка. – Понарассказывал он тут мне азовских басен да сказок персидских. Пусть теперь судебный следователь твоей шахерезадой забавляется.

Тем временем Клим Пантелеевич бегло обследовал весь дом, но дольше всего задержался в кабинете. С любопытством рассматривал книги, потом зачем-то достал белоснежный платок и водил им по книжным полкам. После этого адвокат стал на колени, вынул из кармана пиджака складную лупу и с ее помощью что-то внимательно изучал в каминной нише; затем аккуратно, карманным пинцетом, извлек оттуда женскую шпильку и части обуглившегося, но еще не испепеленного документа – каждый величиной с серебряный императорский рубль, – после чего разложил эти кусочки на почтовую бумагу.

– Я попрошу, господа, купить немедленно в аптеке бутылочку глицерина, а у стекольщика надобно раздобыть два стекла, размерами с этот лист, – вежливо и одновременно настойчиво обратился к присутствующим присяжный поверенный окружного суда.

Поскольку аптека была совсем рядом, а куски стекла нашлись у дворника, то уже через несколько минут съедаемые любопытством полицейские молча наблюдали занимательную картину: расположенные на бумаге обрывки сгоревшего документа были аккуратно смочены из маленького пузырька раствором глицерина и в определенной последовательности переложены на прозрачную поверхность и накрыты вторым стеклом. Для надежности оба прозрачных прямоугольника адвокат перемотал крест-накрест крепкой бечевой.

Подняв к свету соединенные вместе пластины, Ардашев начал читать, делая паузы в местах, где буквы отсутствовали:


«Дорогая доченька, я ухожу из жизни… не могу больше терпеть унижения… в театре теперь нет для меня работы… он растоптал мою любовь… лишил меня всего… будь он проклят… знай, негодяя зовут… Одесского театра… Яков Веселухин… прости меня… 29 февраля 1896 года».


Итак, господа, смею продолжить: из объяснений истопника нам известно, что камин в этом доме чистят от золы на следующий день. Значит, шпильку, которую я на ваших глазах вытащил из каминной решетки, мог случайно обронить сегодня утром только человек, бросивший туда и залитое чернилами письмо. Оно вспыхнуло, успокоив его, но потом начало медленно тлеть. Но истлевшие куски бумаги под действием глицерина приобретают крепость, благодаря чему мы смогли прочитать их в солнечных лучах. Учитывая, что шпилька – атрибут женского туалета, смею предположить, что именно женщина находилась в кабинете в момент убийства. Во всяком случае, ясно, что прежде письмо было залито из опрокинутой чернильницы настольного прибора – на это указывает правильная с одной стороны прямоугольная форма огромной кляксы на зеленом сукне стола. Касательно орудия убийства: надпись на клинке гласит: «Да принесет ему смерть нанесенная мной рана!» Это нож корсиканской вендетты. Об этом красноречиво свидетельствует герб Корсики на рукояти костяной ручки – голова мавра на серебряном поле, обрамленная полосой в виде щита. Такие ножи делают и продают для туристов местные жители острова, где кровная месть стала частью традиций. Особенность данного холодного оружия такова, что для убийства им не нужно прилагать большого усилия – длинное и тонкое лезвие легко входит в ткань человеческого тела. К нам их обычно привозят на продажу с дальних стран русские моряки. Кроме того, убийство неслучайно произошло сегодня. В такой же последний зимний день, двенадцать лет назад, покончила с жизнью мать бедной девочки. – Адвокат сделал паузу, полез во внутренний карман дорогого пиджака, вытащил миниатюрную жестяную коробочку монпансье «Георг Ландрин», повертел ее в руках и убрал обратно. Напряжение нарастало, Клим Пантелеевич, не злоупотребляя вниманием слушателей, продолжил:

– Хочу обратить ваше внимание, господа, и на тот факт, что Фрол Евсеевич затопил печи вчера во всех трех комнатах, в том числе и в столовой, однако форточка там осталась открытой, хотя всем известно, что после растопки все фрамуги обязательно закрываются, чтобы зря не выстуживать помещение. Вполне понятно, что преступник открыл или оставил ее открытой, с тем, чтобы криком о помощи заманить легковерного простачка в открытую дверь кабинета, каждый день проходящего мимо окон в одно и то же время. По той же причине «забыли» затворить и ставни этого окна, тогда как ставни кабинета, выходящего во двор, плотно заперли снаружи. Ну, а смертельный удар был нанесен сзади сверху вниз в левую часть груди, в момент, когда жертва склонилась над столом, читая через лорнет письмо. В предсмертной судороге умирающий выбросил лорнет, зацепил им чернильницу, и ее содержимое растеклась по листку бумаги. Теперь, чтобы не испачкаться, залитое письмо оставалось только сжечь. Кстати, пыль в кабинете протерли вчера, поэтому сегодня протирать там было нечего. Я проверил это носовым платком, который после моих опытов остался девственно чист. Опять же и нежный аромат духов, который почувствовал наблюдательный юноша, до сих пор источает благоухание, и не только в комнате… Ну, и последний вопрос: есть ли у вас, господа, предположения относительно личности предполагаемой злоумышленницы, якобы собиравшейся протирать пыль в кабинете покойного, обронившей в камине шпильку, пользующейся тонкими французскими духами, к тому же прибывшей в наш замечательный город из Одессы? – закончил монолог вопросом Клим Пантелеевич.

– А чего тут думать, тут и так все ясно, – листая паспорт горничной, невозмутимо заключил Поляничко и, глядя ей в лицо, с притворным состраданием, «по-свойски» предложил: – Давай, сердешная, покайся.

Девушка разрыдалась. Из торопливых и сбивчивых слов стало ясно, какую трагедию пришлось пережить Веронике Лошкаревой после смерти матери. Ее, тринадцатилетнюю гимназистку, насильно отдали в портовый публичный дом и годами калечили душу. Миллионы раз она прочитывала предсмертное письмо матери и клялась найти и отомстить человеку, по чьей вине на ее долю выпали столь тяжкие страдания. После смерти матери он покинул Одессу, и его след затерялся.



В конце прошлого года, как раз на Рождество, один морячок влюбился в нее и подарил купленный в Марселе флакон духов «Jicky» от парфюмерного дома Герлен и памятный нож с острова Корсика. Она клялась, что бросит бордель и обязательно дождется его. Но на следующий день он ушел в плавание и больше не вернулся.

Случайно, в местной газете на глаза ей попалась статья о Ставропольском театре, а внизу помещалась фотография антрепренера Якова Веселухина, того самого. Она нашла его в Ставрополе. Устроилась горничной и считала дни до наступления долгожданной даты, когда свершится возмездие. Все точно рассчитала. А то, что пострадает безвинный, ее уже не беспокоило, ведь она мстила не только Веселухину, а всему мужскому сообществу, которое презирала целиком и полностью – от наглых гимназистов до болезненно потных, вечно пыхтящих пожилых скряг. Что же до распахнутого сейфа, то он был открыт до ее прихода, и, кроме бумаг, там ничего не было.

Вероника плакала. В комнате стало так тихо, что было слышно, как в непотушенной лампе горит керосин.

«Пейзаж с рекой»

– И запомните, Ефим Андреевич, расследование необходимо завершить до конца недели. Я губернатору пообещал, что преступники будут наказаны в самые короткие сроки. И слово свое я сдержу, – отчитывал подчиненного полицмейстер.

– Даст бог, Ипполит Константинович, нападем на след, – поглаживая правой рукой усы, неуверенно проговорил начальник сыскного отделения.

– Что вы заладили как пономарь: «даст бог», «даст бог». Мне от вас нужны конкретные действия, – недовольно поморщился начальник полиции, – вот прочтите, – и протянул свежий номер газеты «Северный Кавказ» за 9 марта 1908 года.

Нервно пожевывая губы, Поляничко углубился в чтение:

«Вчера, в светлый праздник Прощеного воскресения, марта восьмого числа, в Ставрополе произошло ограбление «Азовско-Донского Российского Торгово-Промышленного банка», располагающегося на Николаевском проспекте.

Известно, что злоумышленники проникли в помещение банка через разобранную заднюю стенку каминной ниши в гостиной старшего кассира Воропаева В.П. Надо сказать, что меблированные комнаты, занимаемые старшим кассиром, и помещение самого банка разделяет капитальная стена шириной почти в аршин; посередине ее, с обеих сторон, устроены камины с общим дымоходом, с единой задней стенкой толщиной всего лишь в полкирпича. Как удалось выяснить репортеру нашей газеты, в момент проникновения в квартиру ее хозяин находился на дневном сеансе в синематографе.

Любопытно будет узнать, что в съемные комнаты господина Воропаева В.П. грабители также попали через расположенные по соседству апартаменты директора банка господина Бельского А.Н., который в этот день находился дома, ожидая возвращения супруги из Москвы. Один из воров представился почтальоном и попросил директора банка отворить дверь, якобы для того, чтобы передать срочную телеграмму от жены. Стоило хозяину открыть квартиру, как к нему ворвались разбойники, связали его по рукам и ногам и под угрозой расправы заставили передать имевшиеся у него ключи от бронированного хранилища, оборудованного специальной герметично закрывающейся дверью, изготовленной в Германии по специальному заказу.

Затем в стене (общей с квартирой Воропаева В.П., в том месте, где имелось заколоченное фанерой и заклеенное обоями слуховое окно) без особого труда был сделан пролом. С обратной стороны стены, то есть в квартире старшего кассира, на этом месте висела известная картина П.А. Брюллова «Пейзаж с рекой», к счастью для владельца, не заинтересовавшая жуликов.

Далее воры, как уже описывалось выше, разобрали общую стенку камина и оказались в одном из помещений банка.

Используя имеющиеся ключи, шайка бандитов похитила денежные ценности и беспрепятственно скрылась. По прошествии нескольких часов господин Бельский А.Н. сумел избавиться от веревок и незамедлительно явился в полицейский участок на Соборной площади.

Руководство «Азовско-Донского Российского Торгово-Промышленного банка» просит вкладчиков не беспокоиться, поскольку все ценности застрахованы. В настоящий момент подсчитывается ущерб.

Кроме того, финансовый совет официально оповещает, что в случае получения полезных сведений о преступниках банк выплатит вознаграждение в 10 000 рублей золотом.

Полиция от разъяснений отказалась, ссылаясь на тайну следствия. Тем не менее детали этого происшествия уже известны каждому обывателю».


– Надо же, десять тысяч – моя зарплата за четыре года, если по теперешнему, по восьмому разряду считать, – удивленно взмахнул руками уже немолодой начальник сыска.

– Да, вознаграждение и впрямь солидное. Только вы, Поляничко, опять не о том думаете. Возьмите газетку да поезжайте к Ардашеву. Может, заинтересуется адвокат да, глядишь, и протянет дружескую руку помощи. Не мне, Ефим Андреевич, а именно вам. Если, конечно, в отставку хотите уйти как полагается, с шестым разрядом. А то ведь, не ровен час, и я совсем иного рода представление на вас могу его высокопревосходительству отписать. Так что ступайте, – указал рукой на дверь Фен-Раевский.

– Воля ваша – сказала мамаша, – обреченно выдохнул Поляничко и, сгорбившись сильнее обычного, скрылся за дверью.

От полицейского управления до дома, где жил присяжный поверенный, ходьбы было не более пятнадцати минут. Всего-то спуститься по белокаменным ступенькам соборной лестницы, а дальше вниз по асфальтовой дорожке бульвара, мимо «Московской кондитерской» Челядинова, аптеки Ивана Байгера и Михайловского ремесленного училища. Ардашев жил несколько ниже по Николаевскому проспекту в недавно купленном доме стиля модерн.

Поляничко дернул за язычок звонка, внизу послышались шаги, и стеклянная входная дверь отворилась. На пороге стояла девица лет двадцати, аккуратно уложенные волосы, правильные черты лица и открытый доброжелательный взгляд производили приятное впечатление на любого, впервые переступившего порог дома адвоката. Белоснежный фартук выдавал в ней прислугу. Так случилось, что для начальника сыскного отделения это был первый визит в усадьбу Ардашева. Окинув прелестное создание с головы до ног, Ефим Андреевич, казалось, почти прикоснулся к щеке девушки своими жесткими, никакому фиксатуару не поддающимися усами и еле слышно произнес:

– Милая, сообщи Климу Пантелеевичу, что старик Поляничко к нему на чай пришел. Да извинись, что без приглашения, зато, скажи, со своим сахарком пожаловал.

Не привыкшая к такому фамильярному обращению, барышня вспыхнула ярким пламенем фотогеновой лампы, не зная, что ответить и как с этим неучтивым старикашкой себя вести. Но господь выручил. В дверях показался сам обладатель дома.

– Дорогой Ефим Андреевич, какими судьбами! Проходите же скорее! Не думал не гадал, что уважите меня визитом. Что ж ты, Варвара, застыла как вкопанная. Помоги, пожалуйста, гостю раздеться. Пройдемте в кабинет, я вас прекраснейшей наливочкой угощу. Ее великолепно супруга моя, Вероника Альбертовна, готовит. С ней, к сожалению, познакомить вас не имею возможности. Уехала третьего дня на воды, здоровье подправить, – искренне обрадовавшись гостю, весело проговорил адвокат.

Оставаясь верным себе, Поляничко внимательно изучал обстановку комнаты, пытаясь по мелочам сложить мозаику полного представления об обладателе шикарного английского кабинета. Все пространство от пола до потолка занимали книги. Их было много и на разных, в основном неведомых полицейскому чину, языках. Увидев знакомый синий корешок памятного еще с гимназической поры русско-французского словаря, Поляничко обрадовался, тут же снял толстый фолиант с полки и с многозначительным видом спросил:

– Ну-с, наверное, французские романы на сон грядущий почитываем? А мне вот все некогда. Я за последние десять лет ничего, кроме «Вестника полиции», и не открывал.

– Любовные романы Вероника Альбертовна предпочитает. А я вот адепт французской философии позапрошлого века: Дидро, Монтескье, Жан-Жак Руссо – мои первые учителя. Знаете, в свое время я понял, что по-настоящему овладел французским, в тот момент, когда незаметно для себя стал получать удовольствие от чтения великих мыслителей в подлиннике. Да, кстати, мне почему-то до сих пор не доставили первый номер «Вестника полиции», а пора бы. Обещали, что с этого года его украсят цветными иллюстрациями. А вы уже получили январский номер?

Поляничко понял, что сел в лужу. Полицейский журнал он не открывал последние два года, это уж точно. И кто тянул его за язык? Но Ефим Андреевич не был бы лучшим сыщиком губернии, если бы не нашелся.

– Вы не беспокойтесь. Мы уж, ежели вам надобно, так всегда с радостью подарим.

Вступительная часть беседы закончилась дегустацией вишневой наливки под желтый, «прослезившийся» голландский сыр. И Ефим Андреевич перешел к описанию главной цели визита, предварительно ознакомив присяжного поверенного с газетной статьей.

– Конечно, дельце занятное. Да, жаль, я не имел возможности все самостоятельно осмотреть, – сокрушался адвокат, – а без этого трудно будет разобраться в деталях.

– Не беспокойтесь, я приготовил вам фотографические карточки с места преступления, а также протоколы опросов. – Начальник сыскного отделения открыл принесенный с собой желтый несессер, вытащил целую пачку фотографий, небольшую стопку исписанных листов и продолжил рассказ: – Со слов директора банка, грабителей было четверо, то ли черкесы, то ли чеченцы. По-русски говорили плохо. Ворвались, первым делом связали хозяина, потом отнесли его в столовую, забрали ключи от хранилища, кляп в рот засунули, а дальше в точности, как написано у газетчиков. Вот же племя вездесущее! Надо же, все вынюхали! Не иначе как кто-то из моих подопечных наболтал за тридцать сребреников, – начинал серчать полицейский. – Истопник– даргинец, который камины и печи во всем доме отапливал, нами уже арестован. Но толку мало. Молчит мерзавец. По-нашему еле-еле понимает. Настоящий абрек. Но с ним тоже загвоздочка вышла: в момент ограбления он, как мы выяснили, молился в городской мечети. Да и потерпевший среди нападавших его не опознал. А старший кассир человек женатый, на вид серьезный, но в банке работает не так давно. Приехал сюда пару лет назад из Риги. Алиби имеет полное: когда воры у него дома орудовали, он с женой и дочерью смотрел в «Биоскопе» новую фильму – «Любовь Клеопатры». Вот и билеты нам представил. К тому же многие его в фойе синематографа видели. А вот, Клим Пантелеевич, посмотрите снимки: это как раз и есть брешь в деревянной стене из квартиры Бельского в меблированные комнаты Воропаева, вот этой пеньковой веревкой ему ноги как раз и скрутили; а на втором снимке показан шпагат, им головорезы руки директору связали, сразу, как ворвались. Далее снимок картины Брюллова – вид, как полагается, с двух плоскостей. Ну и, наконец, пролом в каминной нише. Последние три карточки – само хранилище в разных ракурсах.

– А что это за гвоздик на веревке болтается? – поинтересовался адвокат, разглядывая один из фотоснимков.

– А шут его знает, прицепился случайно, такой кавардак был в квартире – все вверх дном! – взмахнул руками Поляничко.

Адвокат внимательно подвергал рассмотрению фотографии, потом углубился в чтение протоколов опроса потерпевших и арестованного истопника. Закончил. С удовольствием пригубил из хрустальной рюмочки наливку, закусил кусочком желтого сыра и, не сводя глаз с полицейского чиновника, вполголоса проронил:

– Знаете, Ефим Андреевич, у меня в этом банке имелся вклад, как раз в десять тысяч рублей золотом. Не могли бы вы протелефонировать в сие кредитное учреждение, с тем, чтобы они мой счет удвоили, в точном соответствии с имевшими место обещаниями?

– Потешаться над стариком изволите, Клим Пантелеевич. А если серьезно адресуетесь, то соблаговолите пояснить ваши соображения, – обиженным тоном проронил Поляничко.

– Хорошо. Следуя показаниям потерпевшего, как только преступники ворвались в квартиру, они первым делом связали ему руки и ноги, забрали ключи от хранилища, засунули кляп в рот и отнесли «страдальца» в столовую. Руки ему связали именно этим шпагатом, который, благодаря привязанному и забитому в раму с одной стороны гвоздику, удерживал на стене пейзаж Брюллова. Где-то там и второй собрат валяется. След от него виден и на оборотной стороне картины. А если вы его вставите обратно в отверстие, то, уверяю вас, он зайдет туда как родной. Значит, чтобы сразу связать именно этим шпагатом руки хозяину дома, грабителям прежде было надобно проломить стену, потом снять с обратной стороны картину, оторвать от нее веревку и только потом связать ею руки жертве. Согласитесь, странная последовательность. А другой, насколько я понимаю, веревки в комнате не нашлось, кроме той, что ему спутали ноги. Директор упустил лишь одну мелочь, которая и стала для него роковой, – следовало либо не трогать картину, либо найти другой кусок бечевы… или изменить в показаниях очередность действий грабителей. А теперь его собственные слова обернулись против него самого.

Поляничко нервно стучал пальцами по краю стола, на скулах заходили желваки, гость часто моргал и не находил себе места.

– Получается, что уважаемый господин Бельский – мошенник, инсценировавший ограбление собственного банка? – наконец выдавил из себя сыщик.

– Именно так. Только банк-то не его. Он – всего-навсего директор. Могу предположить, что ревизия покажет недостачу, а сама инсценировка кражи была нужна только для того, чтобы скрыть ранее сделанные им хищения. Преступление тщательно планировалось. Сказка о горцах понадобилась для того, чтобы пустить вас по ложному следу. Так, собственно, и случилось – вы арестовали невиновного истопника. Хотя, конечно, могли бы заподозрить и старшего кассира. Алиби его тоже с изъянами: синематограф находится в двух минутах ходьбы от банка и снимаемых им комнат. За время сеанса можно было незаметно выйти, тем же путем проникнуть вначале к соседу, затем ограбить банк и вернуться на сеанс. Тогда ему необходимо было бы обязательно скрыть свое лицо. А Бельский говорит, что нападавшие лиц не скрывали. Поэтому версию с Воропаевым я отмел сразу.

– Да, Клим Пантелеевич, опять я потерпел полнейший афронт. Позволю откланяться, надобно скорее начальство обрадовать. А насчет банка не беспокойтесь. Купцы свое слово всегда сдержат – Алафузовы тем паче.

Суетливо одевшись, Поляничко попрощался с адвокатом и вышел на улицу. Весна возвращала городу тепло, громкие стаи перелетных птиц и непролазную грязь. Ефим Андреевич вдохнул полной грудью свежий мартовский, немного прохладный воздух и неторопливо направился в обратный путь. За ним, подгоняемые легким южным ветром, плыли по синему небу огромные, как глыбы мрамора, облака.

Серый монах

Яркое весеннее солнце, лишенное тепла за долгие зимние месяцы, вновь набирало силу, отражаясь в окнах ставропольских обывателей и витринах дорогих магазинов Воронцовской улицы. «Ювелирный салон» Ицхака Ароновича Лейба, несмотря на удобное для торговли время, посетителей не принимал.

В слабо освещенном торговом зале, на диване и частью на стульях, расположились: сам хозяин заведения, его управляющий – Петр Иванович Абрикосов, молодая приказчица – Ольга Капелька и помощник начальника сыскной полиции Антон Филаретович Каширин с двумя нижними чинами. В углу комнаты, не вмешиваясь в ход расследования, с отрешенным видом, на старом венском стуле, сидел присяжный поверенный Ардашев и от нечего делать разглядывал на потолке паутину. Атмосфера была накалена до предела.

Тридцатипятилетний Антон Филаретович Каширин, замещающий внезапно захворавшего Поляничко, сразу понесся с места в карьер.

– Итак, господин Абрикосов, при каких обстоятельствах вы обнаружили пропажу поступивших вчера ювелирных изделий? – стараясь придать голосу начальственную надменность, постукивая папиросой о коробку «Явы», полицейский в который раз задавал один и тот же вопрос управляющему.

– Как я вам уже объяснял, утром, ровно в восемь я открыл магазин и прошел к витринному столу. В его запертом отделении хранились полученные вчера от курьера с московского поезда ювелирные изделия, заказанные нашими клиентами. Ящик с коробкой валялись на полу. Каких-либо следов взлома наружных дверей не было. Содержимое сейфа осталось нетронутым. В этом вы легко можете убедиться самостоятельно, замок – на подоконнике.

– Это я уже слышал. Вы мне поясните, почему вы не убрали ценности в сейф, как того требует порядок? – не унимался Каширин.

– Я позволю вмешаться, – встав со стула, проговорил хозяин заведения. Видите ли, господин полицейский, лишь я один знаю код, да и ключ от сейфа только у меня. Каждый раз после закрытия мы убираем в него все драгоценности. Так поступили и на этот раз. Но поезд с курьером пришел около девяти часов вечера, когда меня в магазине уже не было, поэтому Петру Ивановичу ничего не оставалось, как положить товар в ящик стола и замкнуть. Слава богу, содержимое сейфа осталось в целости и сохранности. Все-таки немцы умеют изготавливать надежную технику. Да и на случай кражи или пожара мы застрахованы в Южно-российском товариществе «Братьев Астоцких».

– Кто, позволю поинтересоваться, кроме вас, уважаемый Ицхак Аронович, имел ключ от входной двери? – выпустив в потолок струю ароматного дыма, допытывался сыщик.

– Только Петр Иванович.

– Ну, вот что, господа. Давайте поставим все точки над i. Если снаружи проникнуть никто не мог, а управляющий был последним, кто покинул торговый зал, и первым, вошедшим в него утром, то, к величайшему моему сожалению, я вынужден провести обыск в квартире господина Абрикосова. Ведь именно он является единственным подозреваемым по этому делу, ну и затем, как говорит полицмейстер, я предъявлю corpus delicti[3], – потирая руки в предчувствии скорой развязки, закончил Антон Филаретович.

– А может, не стоит так спешить? Мне, например, до сих пор непонятно: кто, кроме приказчицы, управляющего и хозяина магазина, мог знать о прибытии курьера с дорогостоящей посылкой? – откуда-то из полумрака донесся спокойный голос Ардашева.

– Я только что сам хотел задать этот вопрос. И вообще, на каком основании вы здесь находитесь? Начальник мой, добрая душа, все вам прощает. А я эти штучки, адвокатские, терпеть не собираюсь. Слава богу, тут пока еще не судебное заседание, – горячился сыщик.

– Господин Ардашев пришел по моей просьбе. Поскольку потерпевшей стороной в этом деле являюсь я, то позвольте мне решать, кому в моем магазине надлежит находиться, уважаемый господин полицейский, – возмутился Лейб. – Что же касательно вашего вопроса, то все наши заказчики были оповещены, что именно сегодня они могут получить желаемые изделия. А их было пятеро: госпожа Дробязина ждала перстень с зеленым брильянтом от фирмы «Бушерон»; господин Завадовский, преподаватель здешней гимназии, заказал золотую брошь в виде паука от Картье; настоятель Евдокиевской церкви, что на Ташле, – серебряный крест с лазуритами; городская управа – золотую цепь от Тиффани для подарка нашему достопочтенному садовнику Новаку к его шестидесятилетию. Ну и, наконец, офицер Самурского пехотного полка, штабс-капитан Мазаев, собирался приобрести два обручальных кольца для него и моей служащей. Увы, Оленька, вынужден раскрыть секрет вашей будущей помолвки раньше времени, – извинительным тоном обратился к подчиненной хозяин магазина.

– Значит, все эти люди должны сегодня прийти за покупками? А кто не придет, тот и есть злоумышленник? – размышлял вслух Каширин. – Тогда так, обыск на квартире Абрикосова временно отменяется. Всех попрошу остаться здесь, и давайте дождемся ваших визитеров, кроме, естественно, батюшки и представителя городской управы, кои вне подозрений. – Полицейский подошел к массивной входной двери и открыл ее вставленным изнутри ключом.

– Скажите, господа, а что за люк на потолке? – указывая концом трости, поинтересовался Клим Пантелеевич.

– На этот вопрос, господин присяжный поверенный, даже не стоит отвечать, – снова напрашивался на грубость полицейский. – Вам, должно быть, видно, что крышка люка вся заплетена паутиной, стало быть, через нее никто не мог забраться, – торжествуя победу, сыскарь выдавил из себя улыбку, скорее напоминающую гримасу.

– И все-таки я хотел бы получить ответ, – настаивал Ардашев, не обращая внимания на грубость чиновника.

– Конечно, Клим Пантелеевич. Там действительно лаз на чердак. Но мы его не замыкаем. А зачем? Ведь все хранится в сейфе, да и высота приличная – потолки в семь аршин, – оправдывался управляющий.

Звон дверного колокольчика возвестил о первом посетителе – им оказалась Вероника Дробязина. Не лишенная привлекательности, супруга начальника акцизного управления несколько расстроилась услышанным, но, несмотря на деланое возмущение, была детально опрошена Кашириным, после чего ей пришлось дожидаться остальных покупателей, коротая время в непринужденной беседе с Климом Пантелеевичем.

– Вы в самом деле решили приобрести перстень с зеленым брильянтом? – изумленно вскинув брови, осведомился Ардашев.

– Да, а почему вас это так удивляет? – мило улыбнулась Вероника.

– Просто настоящий зеленый брильянт – редкость. В среднем, он в сто раз дороже, чем обычный бесцветный камень такого же размера.

– Но мой перстень стоит немногим более шестисот рублей, – смутилась дама.

– Тогда все понятно. Знаете, лет пять назад было сделано открытие: алмазы, обожженные одновременно с солями радия, приобретают зеленый оттенок. Другими словами, это обычный бесцветный алмаз, который искусственным путем превращен в зеленый камень. Но лично я не рекомендовал бы вам носить такое украшение, – Ардашев поднял валявшиеся на полу слегка увядшие листики какого-то растения и положил их в носовой платок. – Видите ли, после такой процедуры камень остается радиоактивным, то есть воздействует на организм человека невидимыми, но часто смертельными лучами, что может привести к появлению так называемой болезни рака кожи. Само явление радиоактивности еще слабо изучено. Мне кажется, что вы абсолютно ничего не потеряли. Как говорят предприимчивые американские биржевые маклеры – «if you buy nothing, you will never loose» – «если вы ничего не приобрели, то вы ничего и не потеряли», – поигрывая костяным набалдашником трости, закончил Клим Пантелеевич.

– Скорей бы появился следующий заказчик, а то, не ровен час, господин адвокат вам всю клиентуру распугает, – ехидно заметил полицейский начальник.

Издалека, от самой Соборной горы донесся звук колокола, не большого, а среднего, в который звонят по будничным дням. В унисон ему трелью заговорил входной колокольчик, и на пороге появился довольно высокий, худой человек лет сорока пяти, с видимой лысиной, явно близорукий, хотя и без очков. Им оказался местный учитель Алоиз Викентьевич Завадовский.

Заместитель начальника сыскной полиции довольно быстро допросил преподавателя и, разочарованный, стал с нетерпением теребить тоненькую, продернутую сквозь петлю жилета, золотую цепочку часов.

– Сдается мне, что каталожная брошь «Золотой паук» – неплохой образец настоящего Dolomedes? Говорят, они водятся в горных озерах Персии, – рассматривая каталог Картье, обратился Ардашев к Завадовскому.

– Вы почти правы. В самом деле, этот паук относится к роду Dolomedes, только он точная копия чрезвычайно редкого вида – так называемой «серебрянки». Это замечательный и самый редкий в мире паук, проводит на дне большую часть жизни. Весной он уходит под воду и натягивает там между растениями горизонтальную сеть из паутины с очень мелкими ячейками. Удивительный образчик сложного творения природы! Как и все пауки, он дышит воздухом, но находится под водой – обрадованный возможности поговорить, учитель встал со стула и принялся расхаживать по комнате, – представляете, поднимаясь к самой поверхности воды, это существо выбрасывает наружу брюшко, покрытое не смачивающими волосками. Между ними набирается воздух, который паук, в виде удерживаемого ногами пузырька, утаскивает на глубину и стряхивает под своей сетью. Та не дает пузырькам всплывать и после таких многократных рейсов выгибается колоколом величиной с наперсток, подпираемая изнутри воздушной камерой. Паук прячется в нее, недоступный для большинства врагов, тут же откладывает яйца, выводит молодь и зимует. Колокола живущих порознь самца и самки соединяются друг с другом мостиком из паутины.

– А в вашей коллекции есть такой экземпляр? – полюбопытствовал адвокат.

– К сожалению, нет. Но поскольку данная особь необычайно красива, то ювелиру достаточно просто скопировать его. Используя драгоценные камни, можно добиться поразительного сходства с оригиналом. В моей коллекции имеется около десяти тысяч видов, включая не только живых или мумифицированных, но и разного рода сувениров, сделанных с таким потрясающим сходством, что их легко принять за настоящих. Но ювелирное воссоздание этого – самого необыкновенного образца поражает воображение красотой линий, изяществом форм и тонкой техникой исполнения. Я так надеялся приобрести его! Если бы не эта кража! Тем более что количество экземпляров ограничено, и возможно мне уже просто не удастся получить этот замечательный вид, пусть он и не настоящий, а всего лишь золотая побрякушка, – огорченно закончил энтомолог.

– Насколько я понимаю, вы разбираетесь не только в тех десяти тысячах, которые уже находятся в вашей коллекции, но и в других? Их, если мне не изменяет память, насчитывается что-то около тридцати тысяч? – доставая маленькую прозрачную конфетку любимого монпансье, уточнил присяжный поверенный.

– На сегодняшний день известно 29 876 видов. А вообще-то, уважаемый Клим Пантелеевич, я давно не встречал такого интересного собеседника, как вы. Недаром про вас говорят, что вы знаете больше, чем Брокгауз и Ефрон вместе взятые, – польщенный неподдельным интересом к своему увлечению, щедро раздаривал лилейные речи Алоиз Викентьевич.

– Это уж вы, несомненно, правы, уважаемый господин учитель. Лучше было бы достопочтенному адвокату заняться преподаванием, нежели нас, полицейских, уму-разуму учить. А то что ни речь, то – как говорит мой начальник – «шедевр адвокатской элоквенции». Вот и сейчас, можно подумать, что мы без него с этим делом не справимся. Оно, конечно, без мудреных заграничных речей да небывальщин всяких нам с околоточным надзирателем и приставом четвертого участка никак не обойтись. Да только эти заумные выступления, слава богу, недолго выслушивать придется. Вот подождите, явится наш последний гость, тогда все и прояснится, – опять встрял в чужой разговор сыщик. Его блуждающий и нетерпеливый взгляд гулял по комнате и все чаще задерживался на служащей магазина, которая уже не скрывала своего беспокойства.

Дверь зазвенела снова. Статный молодой военный сначала немного растерялся, увидев Ольгу с незнакомыми людьми, затем направился к управляющему, тихо осведомился о заказе, как вдруг был грубо оборван: «Я заместитель начальника сыскной полиции. У меня есть к вам, господин офицер, несколько вопросов», – торжественно выговорил Каширин.

Допрос занял около получаса. По завершении беседы растерянное лицо Антона Филаретовича говорило о том, что и этот покупатель, как и предыдущие, имел стопроцентное алиби. Что делать дальше, сыщик не знал.

– Да. Что-то, господин Ардашев, никак не вытанцовывается эта вариация – «кто не придет, тот и вор». Не получается! – раздосадованный полицейский подскочил со стула и нервно заходил по комнате аршинными шагами.

– К сожалению, вынужден уточнить, что именно вы пришли к такому изначально неверному выводу. Я просто не стал мешать ходу вашего расследования. И все-таки позвольте мне проверить свою версию этого происшествия, – ясно оценивая свое превосходство над неучтивым чиновником, невозмутимо произнес адвокат.

– Ну-ну. Пробуйте, только не очень долго, а то нам еще на обыск к господину Абрикосову наведаться надобно, – нехотя согласился первый помощник знаменитого Ефима Андреевича Поляничко.

– Господин Лейб, – повернулся адвокат в сторону владельца магазина, – я попрошу оказать небольшую услугу: мне понадобится пустая коробка и лестница.

В считаные минуты деревянная стремянка оказалась в середине торгового зала. Клим Пантелеевич проворно забрался под самый потолок, аккуратно накрыл пустой коробкой от украшений притаившегося огромного паука, быстро надвинул крышку и передал «узника» управляющему. Затем адвокат ненадолго исчез в темном чердачном проеме, но спустя четверть часа уже спускался вниз по скрипучим перекладинам лестницы.

– Ну и каковы результаты исследования пустого и пыльного пространства? – неумело язвил полицейский.

Чуть помедлив, Ардашев, как фокусник, начал извлекать из карманов и выкладывать на стол поочередно: перстень с зеленым брильянтом, пару обручальных колец, массивную золотую цепь, православный крест с лазуритами и футляр неправильной формы, выполненный в виде паутины.

В комнате воцарилась немая сцена, достойная финала пьесы гоголевского «Ревизора».

– Так, значит, вы нашли пропажу? – хозяин салона в изумлении отшатнулся назад, всплескивая руками.

– Почти. Только вот одной занятной вещицы здесь нет. Но если вас не устроит живой паук вместо золотого, тогда обратитесь к господину Завадовскому, он, надеюсь, вернет вам пропавшую брошь, – учтиво объяснил присяжный поверенный.

– Слышал я, уважаемый Клим Пантелеевич, что в свободное время вы сочиняете литературные опусы, но вот в каком жанре практикуетесь, не знал. Зато теперь вижу – фантастика и есть ваше истинное призвание, – усмехнулся энтомолог.

– А какие, к примеру, имеются доказательства? – встрепенулся начинающий «оживать» полицейский.

– Видите ли, с самого начала я был удивлен, увидев на потолке необычную для здешних мест паутину, напоминающую по своему рисунку чашку на блюдце, с характерной зигзагообразной нитью, проходящей вертикально через центр конструкции. Так плетет свою сеть только «серый монах», обитающий в Африке. Мне приходилось видеть его в Тунисе. Он обитает рядом с кроссандрой тропической – популярным у нас домашним цветком. Сок листьев этого растения необходим пауку для выработки клейкой массы, из которой и состоит паутина. Этот неутомимый «ткач» может сплести сеть всего за пару часов. Поэтому преступнику, после ограбления салона, достаточно было лишь натереть листьями крышку люка и выпустить «трудягу» на потолок. Утром плотная паутина отведет всякие подозрения от этого способа проникновения в магазин. Несколько листков я обнаружил прямо на полу – адвокат достал из кармана носовой платок, раскрыл его и выложил на стол уже мертвые, но еще зеленые листья, – таким образом, заморский паук мог оказаться в помещении только искусственным путем. Кроме господина Завадовского, других любителей этих «милейших» созданий в нашей губернии нет. Да и кроссандру, с оборванными листками, вы наверняка обнаружите на одном из подоконников его квартиры.

– Так как же все-таки удалось проникнуть в магазин? – невольно вырвалось у госпожи Дробязиной.

– Окно на чердаке было давно разбито. Подняться наверх по пожарной лестнице труда не составило. В торговый зал грабитель спустился с помощью веревочной лестницы, которую впоследствии бросил как ненужную улику. Да только протискиваясь в окно, господин учитель слегка зацепился подкладкой сюртука за гвоздь, торчащий из оконной рамы, и оставил нам едва заметный кусочек материи. – Клим Пантелеевич вытащил из нагрудного кармана микроскопический лоскуток и протянул Каширину.

Полицейский сорвался с места, бесцеремонно стащил с преподавателя форменный пиджак и, обнаружив место порыва, радостно воскликнул:

– Вот это и есть настоящее corpus delicti.

– Все же я никак не возьму в толк – зачем надо было выбрасывать остальные драгоценности? – недоумевал Абрикосов.

– Это для вас, Петр Иванович, все похищенные предметы имеют ценность. А для коллекционера – всего лишь бесполезные побрякушки и дополнительные улики, – приоткрыв последнюю завесу тайны, Ардашев устало направился к выходу. Затем внезапно остановился, повернулся лицом к постаревшему за считаные минуты учителю и добавил: – Мне искренне жаль вас, Завадовский, но кто знает, какое новое преступление вы могли бы изобрести? К тому же из-за вас мог пострадать совершенно невиновный человек.

Уже на следующее утро газета «Северный Кавказ» напечатала сенсационную статью под заголовком «Серый монах» – о коварном злодее, выдававшем себя за скромного учителя естествознания. Полицию поздравляли с блестяще проведенным расследованием.

Свидание с ангелом

На Барятинской прогремел выстрел. Он раздался неожиданно, как раскат летнего грома, и безудержно покатился вниз с горы до самой Крестовоздвиженской церкви, а там, слившись воедино со звуком колокола, белокрылой чайкой взмыл в небесную даль, словно чья-то душа вырвалась наконец на волю и навсегда растворилась в голубом пространстве южного неба. Прохожие останавливались, крестились и усердно молились: при первом ударе за умерших, при втором – за самоубийц, а третий – за всех православных христиан. Шел двадцатый день Великого поста.

…Незнакомец потянул на себя круглую металлическую ручку, успевшие поржаветь за зиму петли протяжно заскрипели. «Чистый фа-диез минор», – подумал он и аккуратно прикрыл за собой высокую кованую калитку…

– Убили! Убили! – кричал выскочивший из особняка с колоннами мужичок. На его крик прибежал дворник и, усердно раздувая щеки, начал дуть в свисток, и через мгновенье ему уже вторила узнаваемая трель полицейского нейзильберового свистка. Народ стекался к известному в городе особняку. Лучше его был только губернаторский дом на Николаевском проспекте. Но и тот и другой – братья, оба с кариатидами. За это сходство его высокопревосходительство генерал-губернатор даже в суд на хозяина подал, да проиграл. Что поделаешь, новые времена настали – губернатор независимому суду не указ. Так изящные каменные фигуры на месте и остались.

Во дворе большого дома работал полицейский фотограф, то снимая, то набрасывая на голову накидку из черной ткани. Судебный врач ждал своей очереди. Ждали судебного следователя.

Под цветущим деревом абрикоса, на широкой скамье с узорчатой спинкой сидел покойник. Отброшенная выстрелом голова была откинута назад, глаза широко раскрыты и устремлены вверх. В виске зияла дыра. Правая рука плетью свисала вниз, левая покорно лежала на колене. Свежая кровь, на три аршина разбрызганная вокруг, источала терпкий, как запах ладана, дух.

Начальник сыскной полиции внимательно слушал бледного юношу, в то время как заместитель, согласно циркуляру, составлял протокол.

– Я зашел, а потом выстрел, смотрю, Яков Спиридонович на лавочке сидит, точно как сейчас. Я сразу не понял, в чем дело. Подошел поближе, разглядел, а потом со страху в дом… Там уже Демьян всполошился, выскочил, увидел хозяина мертвого и давай на помощь звать. Вот и все, – дрожащим голосом объяснял молодой человек.

– А скажи-ка мне, любезный, блокнотик-то этот так и лежал на лавочке? – слегка прищурив левый глаз, выспрашивал Поляничко.

– Как все было, так и есть, – пересохшими от волнения губами почти прошептал парень.

– А может, мил-человек, ты что-нибудь случайно взял? – допытывался Ефим Андреевич.

– Нет, ничего не брал. Я испугался и в дом, – начинающий педагог с трудом выдерживал пристальный взгляд полицейского, отворачивался и прятал глаза.

Калитка распахнулась, и в ней появились два господина. Первый, в темном костюме явно из дорогого английского сукна, в начищенных до блеска туфлях, огибая искусственный пруд по каменной извилистой дорожке, решительно направился в сторону начальника губернского сыска. За ним, не спеша, внимательно осматривая прогулочный дворик, выкидывая трость, шествовал одетый в темно-синий костюм мужчина среднего телосложения, с правильными, скорее европейскими чертами лица: прямо посаженный, слегка удлиненный нос, серые глаза и небольшой подбородок добавляли внешности присяжного поверенного черты аристократа. Слегка заметные мешки под глазами свидетельствовали о нездоровой привычке работать по ночам. Белоснежная сорочка выигрышно подчеркивала черный галстук.

– Вы что ж это, городовой, посторонних пропускаете! – вскочив из-за стола, гневно возмутился Каширин – вечный заместитель начальника сыска, и от того, что ждать ему заветной первой должности никак не меньше пяти лет, коротышка-полицейский был зол, сварлив и груб. Сильных духом людей уважал, но в душе люто ненавидел и при случае, пользуясь властью, старался их всячески унизить, поскольку сам был созданием слабым, впечатлительным и оттого ранимым.

– Это, Антон Филаретович, не посторонние, а уважаемые люди. Наш городской зодчий – Кусков Григорий Павлович с адвокатом Ардашевым. Рад вас, господа, приветствовать, да жаль, что при сих делах скорбных, – шагнул навстречу Поляничко.

Архитектор пожал протянутую сыщиком руку и остановился в нерешительности, явно шокированный трагической картиной. Затем чуть слышно произнес:

– Как же так, неужто Яков Спиридонович решил самолично с жизнью распрощаться?

– Увы, господа, я думаю, что ему в этом кто-то помог. Если бы он сам в себя стрелял, тогда бы пистолет или там ружье, скажем, должны были остаться на месте происшествия, а их, как видите, нет. Так что смертоубийством здесь попахивает, – поглаживая по привычке усы, заключил Ефим Андреевич.

– Никак не возьму в толк, кому Толобухин помешать мог? Я его давно знаю. В Ставрополь он чуть ли не пешком с Вологды пришел. Работал подсобником на стройках, а потом сам артель сколотил и стал подряды брать. Строил лучше и быстрее всех. По моим проектам мы столько храмов православных да особняков возвели! Возьмите, к примеру, мечеть на Гимназической улице. Веками стоять будет! Даже зимой его каменщики без дела не сидели: они каждый камень со всех сторон так обтачивали, что весной, когда начинали делать кладку, шва видно не было. А доброты Яков Спиридонович был необычайной – все, что нажил, все племяннику, молодому учителю музыки, завещал. Помню, говорит как-то мне: «Завидую я Иннокентию – парень как птичка певчая, весь в мелодиях да напевах живет. Абсолютный слух имеет. Ну, разве это не дар божий? А раз так – пусть музыкой и занимается. А что до денег, то хватит ему и моих кровных». Бывало, сядет вот на эту самую лавочку да слушает с умилением, как Иннокентий ему на скрипке вариации всякие изображает. А врагов-то у него в городе не было. Нет. Человек-то был смиренный. Сказано – созидатель, – грустно поникнув головой, с печальным вздохом выговорился архитектор. Потом помолчал и снова продолжил: – Правда, год назад, отдыхая в Крыму, влюбился он в одну барышню, Ангелиной ее звали. Яков в шутку ее ангелочком величал. Как-то вечером поехали они в горы закатом любоваться. А тут волк на тропу вышел. Ее лошадь от страха заржала, на дыбы и понесла. У самого обрыва оступилась и сорвалась, горемычная, в море. Лошадка-то выплыла, а Ангелина нет. С тех пор Яков Спиридонович сам не свой стал, – Григорий Павлович опять замолчал, но спустя мгновение, уже деловым тоном, заметил: – Уверен, что опыт господина Ардашева поможет нам разобраться в этом деле, и, надеюсь, с вашей стороны возражений не будет.

– Так что же такое получается: архитектор нанял адвоката, и теперь вся эта интеллихенция будет нами верховодить? – ехидно искривив лицо, с хорошо различимой издевкой в голосе произнес Каширин.

– Нанимают извозчика, адвоката – приглашают. Стоило бы запомнить. И когда же, наконец, уважаемый Ефим Андреевич, ваш подчиненный успокоится. Ведь давно известно: злые да завистливые долго не живут, – усмехнулся Ардашев и, неспешно подойдя к самому краю скамьи, аккуратно поднял раскрытый блокнот с оторванным первым листком, затем, держа его между ладоней, положил на стоящий неподалеку столик и принялся внимательно изучать через увеличительное стекло карманной лупы.

– Ваша правда, Клим Пантелеевич, а бывает, смотришь – и человек хороший, а Господь, глядишь, его к себе и позовет. Ну кому мешал наш убиенный? – произнес в задумчивости Поляничко и, резко повернув голову, внимательно посмотрел Иннокентию в глаза.

– Вы что, меня подозреваете? Да я его как отца родного любил! – срываясь на фальцет, почти кричал тощий молодой человек в темно-синем учительском сюртуке.

– Вот сейчас проедем в участок, до утра посидишь в кутузке, успокоишься, подумаешь, а на рассвете мы тебя еще раз допросим. Не сознаешься – так и останешься сидеть до конца следствия; да только уже не в камере полицейского управления, а в тюремном замке, вместе с конокрадами, шниферами[4] и гейменниками[5]. А там, дорогой мой, твои диезы с бемолями никто слушать не будет. Так куда ты спрятал пистолет, из которого застрелил дядюшку? – «по-свойски», похлопывая парня по плечу, осведомился Поляничко.

– А мы его, Ефим Андреевич, в камеру с Митькой-Людоедом посадим, что в Обжорном ряду пирожками с человечиной торговал, так к утру от него только косточки на холодец останутся, – с серьезным видом напускал страхов Каширин.

– Да хоть на виселицу ведите, а дядю я не убивал, – стоял на своем подозреваемый.

В это время Ардашев засунул руку, покрытую носовым платком, в водосточную трубу, пошарил внутри и вытащил оттуда револьвер.

– Чудеса да и только, – выронив перо от изумления, пробубнил Каширин.

– Премного благодарен вам, уважаемый Клим Пантелеевич, – рассеянно бормотал Ефим Андреевич, – а вот помощник мой что-то не мычит, не телится. Вместо того чтобы с господами ругаться, лучше бы как следует место происшествия осмотрел. А мы уже битый час тут торчим… Плохо работаете, господин губернский секретарь, – отчитывал красного от стыда подчиненного начальник сыска. – Незамедлительно сделайте с револьвера полную дактилоскопию, сообразно полученным из Петербурга предписаниям, ну и музыканта тоже проверьте на отпечатки, сравните данные и под стражу его…

– А где же записка, Иннокентий? – подойдя к учителю, в упор спросил присяжный поверенный.

– Съел, – смущенно выдавил из себя бледный, как бумага, молодой человек.

– Господа, с арестом, я думаю, не стоит торопиться. Тем более он говорит правду. Иннокентий действительно не убивал Толобухина и зашел как раз в тот момент, когда прозвучал выстрел. Видимо, несчастная любовь и послужила причиной суицида. Знаете, фраза «В моей смерти прошу никого не винить» за многие века существенных изменений не претерпела и стала подругой любого самоубийства. Именно это написал карандашом на первой странице блокнота погибший. К сожалению, сейчас, по вдавленным местам второго листка, можно разобрать лишь – «…милый ангелочек» и «…никого не винить…». Я думаю, весь текст мы скоро узнаем, если только полицейский фотограф сделает снимки второго, чистого листа блокнота. Невидимые сейчас, они станут хорошо заметны после проявления, и на фотографических пластинах появятся все записи, сделанные рукой несчастного, безразлично, будь то чернила или карандаш.

– Но, позвольте, зачем же Иннокентий вырвал из блокнота записку, а потом проглотил ее? – недоумевал Кусков.

– Видите ли, согласно статьи 1472 Уложения о наказаниях, лицо, лишившее себя жизни не в безумии, теряет право не только на христианское погребение, но и на завещание. Племяннику это было известно, и, боясь лишиться права на уже отписанные дядей богатства, он решил скрыть все доказательства суицида: пистолет спрятал в водосточную трубу, а предсмертную записку просто съел. «Пусть будет нераскрытое убийство и богатство по завещанию, чем самоубийство и скудное учительское жалованье» – так, вероятно, рассуждал Иннокентий. Естественно, о дактилоскопии он не слыхивал, и поэтому, когда прятал пистолет и уничтожал первую страницу блокнота, – оставил массу отпечатков пальцев. В итоге улики могли бы обернуться против него самого, если бы не частично восстановленный текст и дополнительные доказательства самоубийства, а именно: пороховой след, как вокруг входного пулевого отверстия, так и на кисти правой руки, а также тот факт, что вся правая кисть была забрызгана кровью, что особенно характерно для суицида, совершенного таким способом. Вот и все, господа, но преступление против самого себя совершил тот, кого уже нет. Бог ему судья, – Ардашев подошел к учителю музыки, не спеша раскрыл коробочку любимых леденцов с надписью «Георг Ландрин», помедлил и назидательным тоном изрек:

– А для вас, юноша, все случившееся должно стать неплохим уроком. К тому же, несмотря на упомянутую мною статью об аннулировании духовного завещания, вы можете попытаться получить капитал вашего дядюшки как наследник по закону.

Иннокентий хлопал непонимающими глазами, не в силах произнести ни слова.

В шесть часов пополудни фотографические снимки были готовы. Оказалось, что предсмертное послание состояло всего из двух предложений: «Здравствуй, мой милый ангелочек» и сухой приписки: «В моей смерти прошу никого не винить».

Во время формально необходимого обыска на квартире покойного был обнаружен дневник, в котором Яков Спиридонович каждый день писал своей возлюбленной письма. Последняя запись была сделана этим утром: «Я иду на свидание с Ангелом».

А вечером над скамейкой полностью осыпались испуганные утренним выстрелом лепестки цветущего дерева и большим белым одеялом накрыли испачканную кровью землю, по которой еще недавно ступал уже ушедший в небытие человек.

Кавказский скорый

I

Карта не шла сразу. Господи, у него опять два туза. Я проигрался в дым. Выход один – сбежать от позора в какой-нибудь глухой сибирский уезд и забыть этот поезд и расчесанного на манер «что изволите откушать-с» купчишку с маленькими, бегающими свиноподобными глазками.

– Партия-с, господин студент. С вас три тысячи рубликов-с. Полный расчет, пожалуйста.

– Вы знаете, у меня, к сожалению, таких денег нет. Но я надеюсь, в ближайшее время я их вам обязательно вышлю. Вы только оставьте ваш адрес…

– Ты, я смотрю, задумал бороду склеить[6]? Так вот знай – мне вола водить[7] не надо, а то попадешь под красный галстук[8], и все, амба, – не моргнув глазом, шептал мне на ухо еще совсем недавно такой вежливый торговец мануфактурой из Арзамаса.

– Извините, но я не понимаю, о чем вы говорите? – с трудом выдавил я из себя.

– А я тебе, промокашка, поясню, что если ты со мной сейчас не рассчитаешься, то тебе каюк. Понял? – приставив конец лезвия невесть откуда появившегося финского ножа к моему горлу, прошипел уже совсем непохожий на разбитного кутилу карточный кровопийца. – А если хочешь лахман получить, ну, значит, прощение карточного долга, то его надо отработать.

– А что надо делать?

– В голубом вагоне[9], в седьмом купе, дамочка одна едет. Как только она с кавалером своим смоется, я ее дверь тебе отворю, а ты в ее вещичках и пошаришь. Принесешь мне все драгоценности и деньги. Больше ничего не бери. Вот тогда лахман и получишь. Сам бы залез, да не мой это огород. Нельзя мне. А ты простой фраер, с тебя спросу нет. Если откажешься, я прямо здесь скотинку-то и освежую[10], – хохотнул картежник, и тяжелым смрадом пахнуло в лицо из его гнилого рта.

– Я согласен, – другого выбора в тот день у меня не было.

II

«Ну и вагончик, что ни купе, то ювелирная лавка. Если выгорит, все как задумал, то в Ставрополе можно будет зависнуть надолго. Номер сниму в «Европе». А вечером к Фатиме отмокать поеду. Лучше, чем у нее, девок в этой дыре не найти. Есть там одна «шансонетка с гарниром», говорят, в Смольном институте благородных девиц училась, а теперь вот с желтым билетом ходит. Настоящая футы-нуты мадама. Глядишь, теперь и на нее барашек[11] насобираю. А если подфартит с этой наховиркой[12], тогда вообще – я пан барон – держите вожжи!.. Таких колье встречать мне еще не приходилось. Там одних сверкальцев[13] на сто попугаев[14]. Главное, выждать, как эта фрикаделька расфуфыренная, из седьмого купе, без стекляшки выйдет. С проводниками все схвачено. Таких вешеров[15], как я, на Южной Цапле[16] всего пятеро. «Витька-портмоне» уже не в счет. Он мойщиком[17] был. Да на эту Пасху хотел на мопса взять[18] и не рассчитал, офицерик нервный попался, спьяну шпеером[19] его и продырявил. Правда, тут смотрю, соседей хватает. В желтом вагоне[20] приметил, как мельник[21] пижона молодого на замануху взял[22]. За пару часов спустят пациента[23]– к гадалке не ходи. Попал студент в переделку. У всех своя работа. Главное, не лезть на чужой выпас: я вагоны чищу – они карманы. Всем железо ковать[24] надо», – покуривая в тамбуре вагона папироску фабрики Богданова, предавался сладким, как патока, мечтам неприметный человек лет тридцати в черных юфтевых сапогах с заправленными в голенища брюками.

III

За окнами вагона-ресторана мелькали картинки небогатой деревенской российской жизни. Кадры менялись и уходили в вечность, чтобы уже никогда не повториться вновь. «Жизнь, к сожалению, не кинематограф, и пленку заново не прокрутишь», – глубокомысленные рассуждения почему-то всегда навещали Ардашева во время железнодорожных поездок из Москвы.

Это происходило, наверное, потому, что из вагонного окна Россия-матушка видна как на ладони, и каждый пассажир чувствует себя не участником всего происходящего, а неким сторонним наблюдателем. А созерцание всегда располагает к философии.

Выработанная годами привычка докапываться до истоков появления тех или иных мыслей позволяла легко управлять настроением и отвлекаться от невеселых раздумий. «Нет, что ни говорите, – мысленно рассуждал Ардашев, – а в путешествиях по железной дороге есть одно неоценимое преимущество, нежели в плавании по морю, – возможность покупать свежие продукты на станциях, а не довольствоваться содержимым из кладовых запасов. Разве можно приготовить, к примеру, марешаль из замороженных в леднике рябчиков? Ну, какой, скажите, будет вкус у такого блюда? Трюфеля и раковые шейки в оттаявшем мясе совсем потеряются и сольются со вкусом дичи, как и шампиньоны в белом соусе. Вкусовые рецепторы притупятся, и ощущения станут слабее», – убеждал себя Клим Пантелеевич, аккуратно разделяя ножом маленькие розовые кусочки нежного кушанья. Телятина в поданном блюде, и впрямь, была отменная, а подливка с легким оттенком мадеры придавала ему едва заметную пикантность.

– Что еще желаете-с? – вышколенный лакей услужливо, слегка склонив голову, ждал ответа.

– Кофе по-арабски, любезный, и не забудьте стакан холодной воды, – распорядился адвокат.

Еще со времени восточных командировок, предыдущей, полной приключений и опасности жизни, у коллежского советника Министерства иностранных дел и осталась старая привычка запивать крепкий, трижды доведенный до кипения напиток водой. Это желание всегда удивляло здешних официантов.

По правде сказать, в России кофе правильно подавать не умели, главным образом, из-за спешки. В Турции его обычно готовили в джезве и доводили до готовности, поставив на раскаленный морской песок, а, например, в Тунисе варили поочередно в нескольких медных чайничках разного размера и обязательно на очень маленьком огне, что позволяло эфирным маслам отдавать напитку насыщенный аромат зерен. Дома Клим Пантелеевич сам с превеликим удовольствием угощал гостей отменным кофе по-восточному. Лучшим считал мелкий помол фабрики Абрикосова, особенно ливийский сорт.

Неспешную череду мыслей нарушил звонкий смех за столиком напротив. Брюнетка лет сорока с радостью принимала ухаживания молодого военного и заразительно смеялась над каждой шуткой офицера. Обручальное кольцо говорило о замужестве. Глубокое декольте подчеркивало не только завидные врожденные прелести, но и колье, усыпанное крупными брильянтами. Предполагаемая стоимость украшений позволяла сделать вывод о заметном общественном статусе мужа. А то, с какой легкостью она поддавалась на заигрывания, наводило на мысль о вероятной обделенности супружеским вниманием и лаской. Судя по тому, что женщина не боялась встретить в поезде общих знакомых, она была москвичкой и, скорее всего, ехала к родственникам в провинцию. Да и говор был не южнорусский. «До Ставрополя почти двое суток, и у поручика есть шанс добавить в копилку своих сердечных побед и эту мать благородного семейства», – усмехнувшись, подумал Ардашев.

IV

Бритье присяжному поверенному всегда доставляло наслаждение, особенно благодаря качественной стали фирмы «Solingen». «Говорят, в Северо-Американских Штатах появились какие-то безопасные бритвы господина Жиллетт. Там между медными пластинками вставляется заточенный с двух сторон тонкий кусочек металла, которым и бреются, до тех пор пока не затупятся обе стороны лезвия. Потом его выбрасывают и заменяют новым. Нет, это какой-то суррогат, – мысленно рассуждал Клим Пантелеевич. – Что может сравниться с неторопливым приготовлением самой процедуры: неспешной правкой лезвия по доводочному ремню из мягчайшей кожи, взбивания густой и пышной пены?» Приятная неровность оправы, изготовленной из панциря черепахи, всегда придавала уверенность выверенным за годы коротким движениям руки.

Истошный крик и настойчивый стук в дверь заставили прервать привычное утреннее занятие. Ардашев смахнул салфеткой пену с лица и, накинув халат, открыл дверь. В купе, вместе с запахом дорогих духов, в пеньюаре, ворвалась знакомая брюнетка средних лет и, усевшись на край кровати, расплакалась.

– Помогите мне, сударь. Мне кажется, вам можно доверять. Я не знаю, что делать, но меня ночью усыпили хлороформом, а потом ограбили. Забрали все деньги и драгоценности, а самое главное, они украли колье – подарок моего любимого мужа на двадцатую годовщину нашего бракосочетания, – всхлипывала еще не лишенная очарования женщина.

– Думаю, мадам, вам нужно успокоиться. Через несколько минут я буду у вас и постараюсь помочь. А пока пройдите назад к себе. Я попрошу вас до моего прихода ничего не трогать. Обязательно сообщите о пропаже ценностей начальнику поезда. К тому же скоро должна быть остановка. На станции вы сможете обратиться к властям и сделать официальное заявление.

Дама закивала головой и так же внезапно выскочила за дверь, как только что и появилась.

Купе жертвы ограбления одновременно напоминало магазин женской одежды и косметический салон. Кроме платьев, накидок, халатов и шляпок, в нем было столько разного рода женских щипчиков, расчесок, щеточек, пузырьков и флакончиков, что сесть было некуда.

– Сударь, я сразу поняла, по вашему внимательному взгляду, что вы из жандармерии. Я знаю, расследовать воровство – не ваш профиль, однако я убедительно прошу вас помочь мне. Они забрались в купе, пока я спала, и просто поднесли к моему лицу смоченный хлороформом чей-то платок. Я отключилась. Потом проснулась от страшной головной боли и обнаружила пропажу. Это очень дорогая вещь. Как я скажу об этом мужу? – в отчаянии она закрыла руками лицо.

– Мне кажется, сударыня, вам следует рассказать мне правдивую историю, а не вымышленную. К тому же, в этом случае, я еще смогу вам помочь и вернуть, по крайней мере, ваше драгоценное колье. Кстати, я не жандарм и не полицейский, а присяжный поверенный Ставропольского окружного суда, поэтому все, что вы мне поведаете, останется в тайне. Моя фамилия Ардашев, – представился Клим Пантелеевич и слегка поклонился.

– А я графиня Ростоцкая-Штауфенбах, Александра Генриховна. Мой муж имеет кожевенные фабрики в Москве, Нижнем Новгороде и Самаре. – Дама опять разрыдалась и стала сбивчиво рассказывать свою странную и такую обычную историю…

V

– Ладно, студент, сработал неплохо – считай, расплатился. А на будущее запомни – без сарги за лакши не садятся – без денег в карты не играют. Теперь ты уже не просто пижон, а пижон порченый, – а значит это, что на шулерские грабли ты уже наступил. Лети, фраер, пока цел, да на моей тропинке боле не попадайся, – расчесанный на прямой пробор картежник аккуратно завернул в тряпицу принесенные мною золотые серьги, жемчужные бусы и скомканные купюры крупного достоинства.

VI

– Но скажите, уважаемый Клим Пантелеевич, как вам удалось понять, что я говорила неправду, – успокоившись, поинтересовалась жертва ограбления.

Адвокат пожал плечами.

– Да здесь ничего сложного. Было совершенно очевидно, что, придя утром в свое купе, вы обнаружили пропажу некоторых вещей, и вам пришла в голову спасительная мысль – заявить о якобы похищенном колье. Кстати, как мне кажется, здесь орудовал явный дилетант, а не опытный вагонный вор. Но вернемся к вам. Вы не учли некоторые детали. Дело в том, что если к лицу спящего поднести платок, пропитанный хлороформом, то он не заснет крепче, как думают многие, а, напротив, проснется. Вообще, чтобы усыпить одного человека с помощью этого вещества, понадобится, по меньшей мере, половина чайного стакана. А платок-то оказался шелковым, что чрезвычайно затрудняет его использование для этих целей. К тому же вы сказали, что он не ваш, но по своим размерам и расцветке платок скорее женский, чем мужской, и это также наводит на определенные мысли. Ну и самое главное: запах хлороформа в нем отсутствует, – заключил Ардашев, глядя на появляющийся в окне перрон станции.

– Что же теперь мне говорить полиции? – умоляющими глазами графиня уставилась на Ардашева.

– Не переживайте. Скажите, что покинули ненадолго купе, а когда вернулись, увидели пропажу денег, ценностей и колье.

– Я попрошу вас: передайте этому ничтожеству на память вот это, – Александра сняла перстень с большим сапфиром и отдала адвокату.

VII

– Итак, господин офицер, я советую вам вернуть полученное путем шантажа колье графини Ростоцкой-Штауфенбах, – Ардашев внимательно смотрел на уже слегка нетрезвого поручика.

– А с чего вы взяли, что оно находится у меня. Это инсинуация, навет и клевета чистой воды, по причине того, что я не ответил взаимностью этой Мессалине, – не моргнув глазом, заявил молодой человек.

– Послушайте. Я не собираюсь давать моральную оценку вашим поступкам, в особенности разбирать поведение, не достойное офицера по отношению к замужней даме, а попросту говоря, получение драгоценностей с помощью вымогательства путем угрозы огласки вашей с ней интимной близости. Но вы просчитались. Всем известно, что графиня ограблена. Там в коридоре стоят два жандарма. Я предложу им поискать пропавшее колье в этом купе. И поверьте, оно найдется. После чего именно вас обвинят в краже. А потом будет суд, где слово уважаемой в обществе супруги известного промышленника окажется гораздо весомей жалких оправданий бесчестного поручика, к тому времени уже лишенного офицерского звания полковым судом чести. И как печальный итог вашего пути – судебный приговор: лет семь каторжных работ, а если муж графини постарается, то, возможно, и все десять. Поверьте, над вами будет смеяться вся Читинская пересыльная тюрьма. А посему вы, ровно через пять минут после моего ухода, аккуратно и незаметно положите сверток с этим дорогим украшением за портьеру в коридоре вагона. Вслед за этим я попрошу полицию поискать пропавшую вещицу как раз в том самом месте, где вы ее и оставили. Вам все ясно? – учтиво поинтересовался адвокат.

– Что поделаешь, ваша взяла, – отвернувшись в сторону, недовольно пробормотал офицер.

– Да, кстати, госпожа графиня великодушно просила оставить вам на память о вашей мимолетной встрече вот это… – Ардашев бросил на стол золотой перстень с розовым сапфиром и вышел, а в зеркале двери все еще отражалось застывшее от изумления лицо поручика.

VIII

Простояв на станции лишних полчаса, паровоз выпустил пар и начинал медленно трогаться. Скорый кавказский поезд уверенно набирал ход и вскоре совсем покинул затерянный в необъятных российских просторах уездный город. Плотный черный дым угольной сажи восклицательным знаком висел на горизонте и никак не хотел растворяться в густом молоке пасмурного майского утра.

На платформе, опустив голову, одиноко стоял человек в студенческом форменном сюртуке и с саквояжем в руках. С тех пор пройдет много времени, но он больше никогда не сядет за карточный стол, верный слову, данному на этом богом забытом полустанке.

…Пропавшее колье обнаружили в коридоре одного из вагонов. В результате выборочной проверки документов у пассажиров третьего и четвертого классов был пойман с поличным беглый вор Алексей Антипов по кличке «Рельса». Задержанный преступник выкрикивал скабрезные выражения в адрес полицейских чинов и категорически отрицал свою причастность к ограблению купе графини Ростоцкой-Штауфенбах.

Как впоследствии сообщила газета «Московская хроника», известный промышленник и меценат граф Ростоцкий-Штауфенбах взамен украденного преступниками перстня подарил своей жене точно такой же, но с одним отличием – вместо сапфира красовался розовый брильянт – редчайший и потому баснословно дорогой камень.

Демон

Монастырь стоял в шести верстах от города. Он и сам походил на город. Храм на полторы тысячи прихожан с трехъярусной звонницей, пять корпусов под кельи, двухэтажная больница, две церковно-приходские школы, два гостиничных дома для приезжих, двухэтажный корпус для живописи, воскобойный завод, мастерская по изготовлению церковной утвари и ювелирных изделий, водяная и ветровая мельницы, пасека, две маслобойни, скотный двор и многочисленные хозяйственные постройки. Необъятные, богатые урожаем земли благодатью божьей одаривали монашек и юных послушниц за самоотречение от мирской жизни, неугасимую, как лампада, веру, смиренную доброту и покаяние за тех, кто еще не постиг вечную, православную мудрость бытия. Иоанно-Мариинская духовная обитель была любима всей богатой и сытой, задыхающейся от хлебного изобилия южной губернией России.

Игуменья Агриппина второй день не находила себе места. Неизвестно куда подевалась ее любимая трехногая, мордочкой похожая скорее на енота, чем на собачонку, маленькая дворняжка по кличке Нюша.

Холодным осенним вечером незнакомая девчушка лет шести принесла к воротам монастыря щенка, перевязанного мокрой от крови тряпицей. Оказывается, отец девочки копал огород и случайно отрубил спящему в зарослях сухой травы приблудившемуся малышу лапу. Рану обработали, питомца нарекли Нюшей и оставили в только что организованном собачьем приюте. С тех пор матушка в ней души не чаяла. Да и Нюша, казалось, понимала не только слова, но даже и ее мысли. А вот теперь куда-то, сердешная, запропастилась. Одолеваемая грустными предчувствиями, настоятельница молила Всевышнего о помощи, уединившись на чугунной скамейке в зарослях густой сирени.

По тропинке, слегка путаясь в черном облачении, почти бежала старшая из монахинь, а за ней семенил Гордей Скрынник, ученик и последователь известного Никиты Филатова – художника, ювелира, чеканщика и мастера фигурного литья.

– Матушка, матушка, вот что ироды окаянные написали, – причитала сестрица, в одной руке держа камень, а в другой кусок серой оберточной бумаги.

– Да что стряслось, сестра Ефимия? – поднялась со скамейки игуменья.

– Позвольте, матушка, я сам объясню, – вопросил Гордей и, получив утвердительный кивок надменной игуменьи, начал свой рассказ: – Сижу, значит, я в мастерской, форму разложил, латунь для плавки приготовил на новый аналой, как влетает в окно вот этот самый голыш, кувшин для воды глиняный, двухведерный, – вдребезги, ну и стекло, само собой. Я выскочил – никого, только сестра София стадо козье ведет на скотный двор. Тогда я бумажку-то открыл и прочитал послание. Вижу, вроде как вам оно адресуется. Тут, думаю, надо вас оповестить, – мужчина протянул обрывок листа с наклеенными на него буквами: «Для Агриппины. Твоя собака у меня. Приготовь пять тысяч рублев. Тогда Нюшку назад и получишь. Пойдешь в полицию – Нюшке худо будет, сама увидишь. Жди другого письма. Наблюдатель».

– Видно, демоны душу чью-то заблудшую опутали. Прикажи, сестра, лошадей заложить, поеду к владыке за советом, – спокойно распорядилась уверенная в себе женщина, недавно перешагнувшая порог неминуемой старости – свое шестидесятилетие.

Коляска, запряженная парой бодрых пегих лошадок, быстро катила под гору. У самого железнодорожного переезда пришлось остановиться, ожидая, пока минует товарный состав, последний вагон которого имел зарешеченные окна. Из них через стальные прутья были видны лица арестантов. Они что-то кричали остановившимся у шлагбаума людям в фаэтонах, бричках и подводах. Слов было не разобрать. Обрывки окриков страдальцев разносились по округе, но быстро теряли силу, исчезая в густой зелени вековых дубов Бибердовой дачи. Игуменья перекрестилась и стала усердно молиться за спасение душ православных, преступивших заповеди божьи.

Архимандрит встретил Агриппину, как всегда, душевно. Велели приготовить большой самовар. На массивном круглом, сделанном из хорошего мореного дуба столе словно по мановению волшебной палочки возникали, казалось, из ниоткуда: фарфоровые блюдца с душистым вареньем, стеклянные розетки с майским медом, ломтики белоснежного осетинского сыра, красная икра вперемешку с мелко порубленным зеленым луком и нарезанная тонкими ломтиками розовая, слегка подкопченная ветчина. Запахи свежих продуктов перемешивались между собой и ароматным букетом наполняли большую комнату, где владыка по обычаю принимал дорогих гостей. Игуменья скромно отломила маленький кусок нежного хлебного мякиша, запила стаканом холодной родниковой воды и поведала архиерею Агафадору таинственную историю исчезновения любимой питомицы.

– Ну, скажу я тебе, матушка, дело и впрямь серьезное. Но в полицию пока обращаться не будем. Нечего сор из избы выносить. Слышал я, появился у нас новый адвокат из столицы – присяжный поверенный Ардашев. Человек степенный. Серьезными, говорят, государственными поручениями раньше занимался. А потом в отставку вышел и к нам пожаловал. Дом купил на Николаевском. К нему многие с делами мирскими обращаются. Ох и мастер он этих злодеев отыскивать! Правда, оплату берет немалую. Ну да ладно. Чай, мы с тобой тоже Господом не обижены. Я пошлю к нему диакона своего, внесу аванс. А завтра ты уже сама с ним повидаешься да дельце-то это субтильное ему и расскажешь. В монастыре и прими его. Пусть своими глазами все посмотрит. Даст бог, поможет, – с удовольствием прихлебывая из блюдца горячий чай, рассуждал архипастырь. – А еще скажу тебе, Агриппина, много ты всякой обслуги в обители божьей держишь. Не дело это. Монастырь-то иноческий, а у тебя и чеканщик, и кузнец, потом этот, как его… художник городской Филатов, а кроме них, еще и сапожник с плотником. Прямо, артель целая, а не храм божий. Теперь вот распознай, кто из них вознамерится сие злобное лихо сотворить. Ты уж, матушка, сердце-то сильно не рви. Приедет адвокат, разберется, – отставив блюдце, владыка вытер бороду салфеткой и поднялся из-за стола, тем самым давая понять, что аудиенция закончена.

…Утро следующего дня выдалось теплым, и дорога доставляла Ардашеву удовольствие, в особенности, наверное, еще и от того, что нанятый фаэтон был на новых металлических рессорах и мягких резиновых колесах. Такой извозчик стоил дороже обычного, но зато и поездка была намного приятней. Миновав извилистый Ясеновский переезд, дорога вновь поднималась вверх, и оттуда во весь рост открывался величественный Казанский кафедральный собор, колокольней своей обращенный к богу. А чуть поодаль высилась звонница Андреевского храма.

Присяжного поверенного уже ждали. Молодая, круглолицая, с большими черными, как уголь, глазами монашка смиренно поклонилась и повела за собой. С настоятельницей беседовали на скамейке аллеи. Агриппина подробно пересказала адвокату то же, что и владыке. Молча передала записку с угрозами и предоставила полную свободу действий на территории монастыря, но с одним условием – повсюду его должна была сопровождать сестра Аглая. Клим Пантелеевич не возражал против эскорта милого и скромного создания. Что же касается самого послания, то буквы были вырезаны из книги духовного содержания, о чем красноречиво свидетельствовал узнаваемый церковный шрифт. Первоначальная догадка о том, что автора письма следует искать среди монахинь, послушниц или наемных работников, находила свое подтверждение.

Появление на территории незнакомого, видного и щеголевато одетого господина из другой, мирской жизни привел весь контингент обители в легкое замешательство, быстро сменившееся искренним любопытством. Казалось, что все занимаются будничными заботами, но между тем особа присяжного поверенного вызывала неподдельный интерес.

Первым делом Ардашев внимательно осмотрел снаружи мастерскую, в которую влетел злополучный камень. Новое стекло уже вставили, а обломки старого заботливо подмели. Но, пройдя под тем самым окном, он услышал под ногами хруст раздавленных подошвами мелких частиц. На дорожке у самой клумбы некоторые из осколков остались нетронутыми. Оказалось, что наиболее мелкие кусочки просто смели на клумбы, поленившись убрать. Вооружившись пинцетом, он собрал стекляшки в спичечный коробок и положил их в карман пиджака. Сестра Аглая с интересом наблюдала за манипуляциями странного господина.

Зайдя в мастерскую, Клим Пантелеевич увидел за столом местного умельца сосредоточенно покрывающего семисвечник серебрянкой. Приняв адвоката за полицейского, Гордей едва заметно заволновался, не зная, куда деть желтые от кислотных пятен руки, но потом спокойно пересказал историю о влетевшем в окно камне. Остатки разбитого кувшина он уже выбросил. Место, где он находился в тот момент, когда в него попал брошенный с улицы булыжник, мастер показал сразу, добавив, что эта пустая двухведерная глиняная емкость всегда находилась у стены за печным выступом, поскольку в комнате места и так маловато.

– Вот тут он стоял. Я слышу – «бах!», смотрю – стекло навылет и кувшин вдребезги, – почесывая окладистую бороду, картинно излагал мастер. От недавно потушенной печи исходил жар, и оставаться в мастерской не хотелось. Клим Пантелеевич с удовольствием вышел на воздух.

До кузнечной мастерской сестра провела Ардашева узкими окольными тропинками и опять осталась ждать, не заходя вовнутрь помещения. Беседа с кузнецом Никифором Загиловым новых открытий не принесла, поскольку вчера он весь день провел в кузне и только вечером окончил работу. Никифор с большой неохотой разговаривал с Ардашевым, всем своим видом показывая, что ему некогда заниматься пустой болтовней. Человеком он был немолодым, но еще сохранившим силу и точный глазомер – два незаменимых качества профессии коваля. Внизу, поодаль, лежала кучка голышей. Как он объяснил, – это речной камень, необходимый ему для домашней баньки. Обычный камень использовать для парной нельзя, потому что если его раскалить, а потом плеснуть ковш холодной воды, то от разницы температур он разлетится на мелкие кусочки не хуже любой бомбы.

А вот сапожник Варфоломей Тихонов кое-что припомнил. Еще утром у него закончились подметки, и он отправился на склад мимо мастерской, где изготавливали разную церковную утварь. Уже обойдя ее, он услышал то ли звон разбитого стекла, то ли звук брошенного камня, а может, и то и другое вместе, но не придал этому никакого значения. Потом обернулся и заметил удаляющуюся по дорожке фигуру художника Филатова, быстро исчезнувшего в зарослях сирени.

Аглая вошла в художественную мастерскую вместе с Климом Пантелеевичем и, слегка улыбнувшись, молча поклонилась известному в губернии иконописцу. На вопросы адвоката Никита Самойлович отвечал с плохо скрываемым раздражением.

– Какое вам дело до того, где я был вчера? Если вы меня в чем-то подозреваете, так прямо и скажите, – горячился Филатов.

– Меня интересует только одно, куда вы направлялись утром, проходя мимо мастерской Скрынника? Отрицать очевидное бессмысленно, поскольку вас видели, – настаивал адвокат.

– Да, я действительно вчера решил прогуляться по парку, просто потому что испытывал нехватку творческой фантазии. Когда я уже миновал мастерскую Гордея, где-то далеко позади, я услышал что-то похожее на звон рассыпавшихся стекол, но особенного внимания этому я не придал, – теребя не по годам курчавую шевелюру, объяснял руководитель художественной мастерской.

– А скажите, сестра, когда заканчивается утренняя молитва? – озадачил монашку внезапным вопросом Ардашев.

– До девяти, – ответила Аглая и, смутившись, поспешно вышла.

– А что, Скрынник ремеслу-то своему у вас обучался?

– Да, сирота он. Был когда-то учеником в моей мастерской рядом с Казанской площадью, потом смотрю, очень нравится парню с металлом возиться. Гравировку делал замечательную, а пишет – что рисует. Вот я и посоветовал ему технику художественного литья освоить. А чеканку и золочение он уже сам постиг. В монастырь я пришел вместе с Гордеем еще в девяносто восьмом, а теперь к нему со всей губернии заказы везут. Недавно дозволил ему свое клеймо на изделиях ставить. А он отказался. «Вы, говорит, меня из нищеты вытащили, и тем по гроб жизни вам обязан. Ваше имя, учитель, и есть моя марка», – слегка поостыв, спокойно объяснял Никита Самойлович.

В четыре часа зазвонили к вечерне. Малые колокола на звоннице запели частым и веселым, почти детским голосом, а за ними ударил большой хозяин-колокол и спугнул диких голубей, которые, громко хлопая крыльями, полетели куда-то через парк прямо к Члинскому лесу.

«Ну что ж, ситуация понятна. Вымогатель допустил два непростительных ляпсуса. Но не стоит торопиться, завтра я заставлю его ошибиться и в третий раз. Вот тогда мышеловка и захлопнется. Надо же, кто бы мог подумать?..» – рассуждал Ардашев, открывая коробочку любимого монпансье. Адвокат не заметил, как за его спиной мелькнул чей-то темный силуэт.

Но судьба распорядилась по-другому. И новый день опять начался с происшествия, которое по своей жестокости и цинизму заставило вздрогнуть даже бывалого жандармского ротмистра Владимира Карловича Фаворского – начальника Ставропольского отделения жандармерии, вызванного в монастырь негласным доносчиком охранки.

А дело было так. Игуменья, как всегда, после молитвы вышла к своим собачкам, а навстречу ей прямо из кустов с громким лаем неслась маленькая лохматая дворняжка Пчелка с привязанным к туловищу пакетом. От свертка отходил длинный шнур, который дымил, искрился и шипел. Слава богу, ночью прошел дождь, и собачонка от страха забежала в большую лужу, где фитиль стал гореть медленнее. Бесстрашная настоятельница оторвала шнур, сбросила пакет, а Пчелку взяла на руки и от себя уже не отпускала. Благодарная собака лизала спасительнице руки. Под ошейником у дворняжки была прикреплена, обернутая в марлю, записка:


«Сегодня в восемь вечера приди к дому № 26 по Казачьей улице. В открытую форточку брось деньги. Собаку получишь через час. Если обманешь, разлетится твоя Нюшка на мелкие кусочки, как нынче эта дворняга. Наблюдатель».


Где взрывчатка, там уже затронута безопасность и спокойствие государства – самой большой в мире империи, а стало быть, это компетенция уже не сыскной полиции, а жандармского отделения. Поэтому-то и сидел уже второй час Фаворский в монастырской комнате и детально выспрашивал настоятельницу о происшедшем. Судя по вопросам, тайный доносчик успел подробно ввести ротмистра в курс дела, и некоторые откровения чиновника были для игуменьи новостью.

– Известно ли вам, матушка, что художник Филатов тайно встречается с сестрой Аглаей? В день, когда вам подбросили первое послание, они целовались на скамейке под старыми липами, – приоткрывал завесу над еще одной тайной незваный гость.

– Час от часу не легче, – охала Агриппина и взмахивала руками.

– А знаете ли вы, что сапожник Варфоломей Тихонов выносит домой изготовленные в монастыре женские туфли, которые потом его жена продает на Нижнем базаре? – невозмутимо продолжал Владимир Карлович.

– Ни за что не поверю. Быть такого не может. Ведь воровство – грех великий, – горестно выговорила матушка.

В дверь постучали. Агриппина обрадовалась, увидев вошедшего Ардашева. Экзекуция вопросами и разоблачениями дорогих ее сердцу людей, слава богу, закончилась. Фаворский, давний соперник присяжного поверенного в русскую пирамиду и алагер, радостно приветствовал адвоката.

– Ну, Клим Пантелеевич, предлагаю пари на красненькую, кто вперед бомбиста изловит. Принимаете?

– Отчего же не принять, Владимир Карлович. Только разрешите для начала сверточек полюбопытствовать.

– Да вот, пожалуйста, смотрите, вон он, на столе лежит.

Ардашев внимательно осмотрел пакет из плотной промасленной бумаги, вынул миниатюрный складной, состоящий из двенадцати предметов, перочинный нож, немного надрезал оболочку и, взяв на кончик лезвия желтоватый порошок, попробовал его на вкус. «Кисло-горьковатый характерный привкус. Ну вот, теперь мышеловка захлопнулась», – улыбнувшись, подумал адвокат.

Ход дальнейших мероприятий по изобличению преступника для Фаворского был ясен. Следуя этому плану, задолго до назначенного времени, в соседних домах расположились переодетые жандармы и полицейские филера, а сам руководитель операции притаился в каморке истопника, готовый в любой момент настигнуть жестокого вымогателя.

Ровно в восемь игуменья подошла к дому № 26 по Казачьей улице и, бросив в открытую форточку пять тысяч бумажными купюрами, удалилась. Матушка нарушила наставление жандарма и вместо переданной ей денежной куклы рассталась с настоящими деньгами, полагая, что если вдруг ротмистр потерпит неудачу, то преступник, получив все-таки выкуп, сжалится и вернет Нюшку.

К дому никто не подходил. Прождав еще шесть часов, уставший сидеть в засаде, измученный сомнениями, начальник жандармского отделения приказал взломать навесной замок на входной двери и обыскать полуподвальное помещение.

Надо сказать, что комната, в которую бросили свернутые трубочкой деньги, была достаточно большой, примерно в десять квадратных саженей и совершенно пустой. Но под старой половицей имелась крышка погреба. Фаворский с зажженной свечой спустился по обвалившимся земляным ступенькам вниз и нашел в углу подвала подземный ход, по которому мог пройти, не пригибаясь, взрослый человек. Офицер двигался в кромешной темноте, и только слабый отблеск свечи указывал направление. Сырая подземная галерея скоро закончилась, и ротмистр уткнулся в запертую снаружи дверь. Как потом выяснилось, ход соединялся с ледником соседней усадьбы, находящимся примерно в пятидесяти саженях от злосчастного дома. Тут же у двери валялся завязанный мешок, который начал оживать, двигаться и скулить. Открыв его, Владимир Карлович увидел исхудавшую, но живую собаку с тремя лапками. Денег в комнате не было.

Это был не просто провал – дело попахивало отставкой. Над ним будет потешаться не только полицмейстер, а еще и коллеги из Терского жандармского управления. Но, как ни крути, а к настоятельнице ехать было надо.

Монастырь встретил Фаворского такими приветливыми возгласами, что он даже немного оторопел от неожиданности, но потом понял, что радуются не ему, а Нюшке. У любимой беседки Агриппины, казалось, собрались все, кто, так или иначе, знал о случившемся происшествии. Собачонку передавали друг другу, и от этого она нервничала и жалобно скулила, но, попав в привычные теплые руки матушки, успокоилась.

– Ну что, дорогой Владимир Карлович, афронт? – слегка улыбаясь, по-доброму поинтересовался Ардашев.

– Да уж, положеньице-то хуже губернаторского, – смущенно отмахнулся ротмистр.

– Как вы знаете, я провожу частное расследование по просьбе настоятельницы здешнего монастыря и могу лишь указать на преступника, а для его задержания полномочиями я не наделен. Стало быть, злоумышленника предстоит арестовывать именно вам. Так что все не так уж плохо, учитывая, что любимая трехногая питомица игуменьи цела и невредима, – подбодрил молодого приятеля Ардашев.

Тридцатидвухлетний Фаворский сменил прежнее руководство всего пару лет назад, приехав в Ставрополь после беспорядков 1905 года, и в короткие сроки сумел создать широкую сеть осведомителей. Именно благодаря его кипучей деятельности губернию миновали так называемые эксы, от которых задыхались Тифлис, Москва и даже Петербург.

– Матушка, позвольте мне закончить расследование, – тихо проронил Ардашев, и в беседке воцарилась мертвая тишина. – Поскольку преступник чрезвычайно опасен, я прошу арестовать его незамедлительно. Это сидящий напротив вас Гордей Скрынник.

– Как вы смеете оговаривать честного человека! – возмутился мастер, но ротмистр уже проворно защелкнул на его руках ручную цепочку.

– Не человек ты, а демон, – рассеянно проронила игуменья.

– Признаться, господа, я с самого начала заподозрил Скрынника в преступлении, поскольку обнаружил кусочки разбитого стекла на клумбе, а там они могут оказаться лишь в одном случае – если камень бросили не снаружи, а изнутри, что впоследствии подтвердилось показаниями случайно проходивших мимо свидетелей – иконописца Филатова и сапожника Тихонова. Кроме того, влетевший голыш уже потратил достаточно энергии, и у него не хватило бы силы разбить двухведерный, толстостенный глиняный кувшин, в довершение ко всему еще и пустой. Я не говорю уже о фантастической траектории полета, согласно которой камень должен был бы достать сие гончарное изделие за печным выступом. Но пойдем дальше. Поскольку Скрынник был гравером, то имел своеобразные особенности почерка и, чтобы не быть разоблаченным, решил вырезать буквы из молитвенника, а потом он наклеил их на бумагу и устроил инсценировку с влетевшим в комнату булыжником. Только вот вместе с буквами к бумаге прилипли едва заметные, но хорошо различимые через увеличительное стекло частички серебрянки, которой пользовался умелец. Единственное, чему вчера я не мог найти объяснения, – это характерным желтым пятнам на его руках. Но теперь все стало на свои места. Используя печь, Гордей тайно готовил в мастерской взрывчатку, а именно нитрат целлюлозы, имеющий цвет сливочного масла и кисло-горький специфический привкус. По взрывной мощности его состав примерно в четыре раза сильнее обычного порохового заряда. Кстати, именно на этой основе изготавливается популярный у охотников бездымный порох. Процесс получения опасной взрывчатой смеси чрезвычайно прост, но я не буду утомлять вас рецептом приготовления смертельного «пирога», скажу лишь, что для этого используется азотная кислота. В результате чего от нее и остаются химические микроожоги на руках в виде желтых пятен. Они-то и выдали преступника. Но если вы хотите получить последнюю улику, то я рекомендую просто отрезать маленькую прядь окладистой бороды Гордея и погрузить этот клок волос в чистый спирт, потом слить содержимое в стеклянный сосуд и дать жидкости испариться. И я уверяю вас, через некоторое время в осадке останется толстый слой нитрата целлюлозы, идентичный тому, который содержится в неразорвавшейся бомбе. Произойдет это потому, что человеческие волосы, а тем более борода, представляют собой своего рода губку, впитывающую пылеобразующие вещества, а к ним относится и это химическое соединение. Что же касается адреса, куда требовалось принести выкуп, то это помещение бывшей мастерской художника Филатова, где десять лет назад работал подмастерьем юный Гордей. Именно поэтому он прекрасно знал о существовании тайного подземного хода, вырытого еще казаками при основании станицы, для того чтобы укрывать свои семьи от внезапных набегов горцев. А теперь, матушка, разрешите откланяться, – вежливо попрощался с игуменьей адвокат и медленно пошел, выбрасывая вперед трость, к главным воротам святой обители.

– Храни тебя бог, – настоятельница трижды перекрестила Ардашева в спину и задумчиво проронила: – Нелегкий путь предстоит тебе пройти вместе со своим народом.

Игуменья Агриппина славилась даром прорицания и ясным февральским днем 1917 года, перед самой смертью, благодарила Господа, что не увидит разорения родного монастыря и поругания святых православных традиций.

Меня убили в прошлую пятницу…

I

То майское утро не предвещало беды. Как обычно, завтрак подали к девяти. Правда, в полдень пришлось иметь несколько неприятных встреч. Первым пришел господин Гулиев. Этот разбогатевший турок кричал на меня, потомственного русского дворянина, как городовой на дворника. Да, действительно, проект по строительству Армавиро-Туапсинской железной дороги трещал по всем швам. Но я-то здесь при чем? Ну и что, если акции общества в один прекрасный день обесценились и цена им грош за сотню? Нечего было их покупать! Ведь никто не заставлял. Да мало ли что я говорил! Своей головой надо было думать, потому что фондовый рынок – это не фунт изюму скушать. Только вот как объяснить этому недоучке азбуку финансовых вложений, если жить он привык по обычаям, а не законам? Но, судя по украшенному драгоценными камнями золотому портсигару, его это вполне устраивает. «Сроку даю неделю. Либо вернешь деньги, либо тебе конец, – провел ребром ладони по горлу потомок янычар, – запомни, я свое слово сдержу», – сказал и ушел. Ладно, видали мы таких. Опасаться надо тех, кто молчит и улыбается, а потом раз и все – здравствуй, царство господне. Ближе к двум прибежал еще один акционер – Яков Соломонович Аронсон. Этот ныл как плаксивая старуха на отпевании: «Прошу вас покорнейше, глубокоуважаемый Владлен Константинович, либо денежки мои вернуть, либо векселя с государственным обеспечением предоставить взамен обесцененных акций. Ведь вы гарантировали прибыльность этого предприятия. Выходит, что не только своим словом поручились, но и собственным капиталом». Но вот с этим надобно по-другому: «Послушайте, коммерция есть изначально дело рискованное, и если вы решились участвовать в прибыли нашего общества, то уж будьте любезны, уважаемый доктор, и убытки делить наравне с другими акционерами. И больше не смею вас задерживать». Поплелся старый еврей к двери как побитая собака. Сгорбился больше обычного, что-то прошептал извинительным тоном и старательно затворил за собой дверь. Видно, боится последнюю надежду спугнуть. Все. Теперь можно и расслабиться. А почему бы и нет? Рюмка хорошего шустовского коньяку согреет душу, а долька нежного лимончика, присыпанного сахарной пудрой, только усилит аромат десятилетнего, выдержанного в дубовых бочках напитка. Извольте – заслужил. Черт возьми, приятно быть богатым! Странная вещь, если у тебя есть деньги, то женщины чувствуют это на расстоянии. Они смотрят с вожделением, готовые откликнуться на все твои прихоти. Наверное, от богатых мужчин исходят флюиды достатка и некоторой гусарской бесшабашности, а может, выдают глаза, которые в минуты уверенного самодовольства источают желание вкусить аромат трепетного дыхания новой девушки. Оно как дуновение весеннего ветерка, от которого щекочет в горле и приятно кружится голова. Вот так и было на прошлой неделе, когда молодая жена отставного полковника оказалась в моей постели. Я медленно тонул в приятных воспоминаниях…

Из небытия вывела трель телефонного аппарата. Звонил Аркашка – коридорный Третьяковской бани, беспокоился, в силе заказ или нет. «Да, да, конечно, комнату отдыха № 3 приготовьте на шесть вечера. Стол сервируйте на двоих по первому классу. А на шесть тридцать пригласите моего цирюльника – Ильяса». Что за жизнь? Даже в бане приходится решать финансовые дела и проводить переговоры!

Остаток дня тянулся медленно и приносил удовольствия не больше, чем езда на старой кляче по разбитым ставропольским мостовым. Право, ждать осталось недолго, и я навсегда покину этот неуютный, пыльный и нестерпимо скучный захолустный городишко. Главное – не дать слабину. Конечно, он придет, как всегда, в дорогущем костюме, а на безымянном пальце будет сверкать всеми своими пятью каратами, упрятанный в оправу из червонного золота, камень. Только денег своих он не увидит, тем более что у меня в правом нагрудном кармане пиджака имеется маленькая серая картонка – билет на сегодняшний ночной поезд до Москвы, а в левом, у самого сердца, – свежий паспорт на новое имя. И все. Прощай, провинция – здравствуй, древняя столица России. Степенный господин в новой карете с мягким кожаным диваном, а на окнах – парчовые занавески с кисточками, откидной столик с отделением для вина и бокалов. И обязательно собственный выезд не с какой-нибудь обычной пристяжной, а настоящий, в дышло, с четверкой вороных или ослепительно белых и быстрых, как ветер, лошадей. Сниму в самом центре меблированные комнаты с хорошенькой горничной и приглашу личного повара, лучше француза. Здравствуй, выстраданная годами унижения, долгожданная, шумная и хмельная жизнь толстосума! А об этих ничтожествах, так называемых кредиторах, стоит просто забыть, как о прошлогоднем мартовском снеге.

Я снова налил коньяку, согрел рюмку в руках и с наслаждением неторопливо выпил – да, блаженство рая! А дальше все было так, как я и полагал. Почти… Он пришел в ослепительно белом костюме. Слушал мои оправдания, кивал, молча наполнял смирновской водочный штоф из запотевшего графина, закусывал копченой осетриной, во всем со мной соглашался, затем открыл крышку золотого брегета с музыкой, удивленно хмыкнул, извинился за вынужденный уход и, окрикнув коридорного, удалился. Странный фрукт этот субъект – всегда учтив, вежлив и удивительно спокоен. Но и он теперь в прошлом.

А потом появился цирюльник. Положил на лицо горячий компресс, чтобы облегчить бритье, и, как всегда, удалился. У него такая привычка – пока лицо «отдыхает», Ильяс пьет чай, но ровно через десять минут он войдет снова, снимет теплую марлю и начнет брить острым, как сабля мамлюка, лезвием. От тепла и спокойствия я расслабился и, кажется, заснул. Сквозь сон, сзади послышались шаги…. Внезапно мою голову обхватила чья-то сильная рука, и резко обожгло горло. Я открыл глаза и увидел, как прямо из меня бьет алый фонтан крови. Ниже подбородка, казалось, выросли жабры, разрезанная на шее кожа вывернулась наружу, а обжигающий воздух беспрепятственно входил в гортань, но все равно дышать было нечем. Моя голова безжизненно повисла и уже совсем не держалась. В агонии я сопротивлялся….

II

– Ох уж эта Россия. Паспорта делают на дорогущей бумаге. А чем она дороже, тем легче совершить подделку, – сокрушался заместитель начальника сыска Каширин. – Да разве это документ, если даже фотографической карточки в нем нет. А вот в Аргентине, там не только карточку клеят, а даже отпечаток большого пальца ставят. А тут – два разных паспорта у горемыки, и поди узнай, какой из них настоящий, а какой поддельный.

– Не только в Аргентине, но и в Бразилии, там владелец ставит еще и собственноручную подпись, – показывая теоретическую осведомленность, поддержал разговор высокий худой паренек, а, в общем, по должности совсем уже и не паренек, а лицо сугубо официальное, только вот сочетание фамилии с именем и отчеством всегда вызывало улыбку. А как тут не улыбнуться – Леечкин Цезарь Апполинарьевич – новый судебный следователь, недавно направленный в Ставрополь для доукомплектования штата. Теперь ему и приходилось отдуваться за всех коллег, постоянно выезжая на происшествия. От ежедневного недосыпания глаза у Леечкина были красными, что вкупе с растопыренными ушами и слегка вздернутым носом делало его чрезвычайно похожим на кролика. И вот перед этими уставшими очами, как раз напротив, сидел и ерзал на стуле, не находя себе места, расчесанный на прямой пробор зефирного вида коридорный Аркадий Касторкин. Комнатой для составления протоколов и допросов свидетелей служил небольшой кабинет, любезно предоставленный самим Иосифом Третьяковым. Рядом с ним располагалась каморка цирюльника, официально еще не арестованного, но уже охраняемого городовым.

– Ну-с, попрошу вас теперь внимательно прочитать протокол и собственноручно его подписать, – вежливо проговорил Леечкин, протягивая коридорному исписанный мелким, но хорошо разборчивым почерком лист бумаги.

– Я бы прочитал, кабы умел. Вы уж лучше, господин следователь, мне сами его огласите. А загогулину свою я как-нибудь нацарапаю, – благодушно признался в безграмотности Аркадий.

– Будь по-вашему, итак:


«Сегодня, мая месяца, двадцать пятого числа, одна тысяча девятьсот восьмого года, я приготовил семейный номер для господина, известного мне как Владлен Константинович Бескудников. В шесть часов пополудни означенный клиент зашел в комнату отдыха № 3, где уже был накрыт стол, сервированный из ресторана гостиницы «Гранд-Отель». Почти сразу за ним вошел другой господин, который также часто пользуется услугами нашей бани, – Понойотис Георгий Александрович. Примерно через двадцать минут он окликнул меня, попросил спичек, я дал ему коробок, он прикурил и покинул баню. Ровно в шесть тридцать я видел, как Ильяс – наш цирюльник – с приготовленными на специальном подносе предметами для бритья также вошел в комнату, которую заказал Владлен Константинович. Потом я был занят обслуживанием других клиентов. Приблизительно через десять-пятнадцать минут я столкнулся в коридоре с господином Поповым, который был испуган, заикался, ничего не мог толком произнести, только взмахнул руками и выбежал на улицу, оставляя каблуками следы, похожие на кровь. Пройдя по ним, я понял, что он вышел из банного номера господина Бескудникова. Я постучал в дверь, но мне никто не ответил. В это время по коридору проходил Ильяс, который тоже подошел к третьему номеру, открыл его, и мы увидели сидящего в кресле вышеназванного посетителя с перерезанным горлом. В луже крови валялась бритва Ильяса. На полу виднелись кровавые следы, оставленные подошвами обуви, как я полагаю, господина Попова. Показания написаны с моих слов, без принуждения. Достоверность подтверждаю собственноручной подписью», – монотонно протараторил следователь, поднимая вопросительный взгляд на Касторкина.

– Точно так-с. Готов поставить свой фамильный вензель, – сострил Аркашка и, взяв переданное Леечкиным стальное перо, с ребячьим азартом макнул его в чернильницу и начал старательно выводить подпись, шевеля при этом губами. Законченное творение представляло собой нечто среднее между нарисованным детской рукой солнышком и зигзагообразным забором, не считая расплывшейся в конце кляксы. Буквы русского алфавита в ней полностью отсутствовали. Явно довольный собой, Аркадий вопросительно посмотрел на следователя, ожидая его восхищенных отзывов.

– Замечательно, – усмехнулся названный в честь великого полководца молодой человек, – пока можете выйти и подождать в коридоре.

Не успел Касторкин встать со стула, как на пороге возникли два господина. В первом легко угадывался хозяин бани, а за ним присяжный поверенный Ардашев.

– Господа, я по собственной инициативе пригласил небезызвестного вам Клима Пантелеевича. К сожалению, репутация моего заведения после этого кошмарного убийства несколько пострадала, поэтому я, как никто другой, заинтересован в том, чтобы злоумышленник, который совершил сей дерзкий и кровавый шаг, был бы как можно скорей обнаружен и наказан. Надеюсь, господин Ардашев нам в этом поможет, – объяснил хозяин бани присутствие адвоката.

– Много наслышан о вас, уважаемый Клим Пантелеевич, только вот встречаться нам пока не доводилось. Разрешите представиться – Леечкин Цезарь Апполинарьевич, судебный следователь, – протягивая руку, произнес молодой человек.

– Вот и познакомились, – отвечая на рукопожатие, приветливо проговорил отставной коллежский советник.

Заместитель начальника сыскного отделения засвидетельствовал свое почтение вошедшему едва заметным кивком головы и, отчего-то смутившись, судорожно полез в карман за портсигаром.

Но в дверь опять постучали, и, не дожидаясь приглашения, в комнату вошел уже другой присяжный поверенный по фамилии Шмидт, а за ним… банкир Попов.

– Батюшки светы! Каки дороги гости к нам пожаловали, – нарочито коверкая слова на простонародный манер, воскликнул Каширин. – Вот Цезарь Апполинаревич, действие первое – адвокат Шмидт нам с вами докажет, что господина Попова здесь вообще не было, а все это Аркашкины пьяные видения. А во втором акте мы узнаем, что горло коммерсанту перерезала залетевшая в форточку крылатая рыба-пила. Так что она и есть настоящая виновница убийства, – ехидно сострил полицейский, и ядовитая усмешка скривила его и без того неприглядную физиономию.

– Дабы рассеять возможные сомнения, пусть сам Матвей Петрович вам и поведает обо всех причинах нахождения его в этом заведении. Я лишь попрошу вас, господин следователь, незамедлительно провести допрос этого уважаемого господина. А моя функция на этом выполнена, поскольку российский закон, к сожалению, не дает присяжному поверенному права участия в следственном процессе. Смею надеяться, что когда-нибудь и этот пережиток прошлого отменят. Позвольте, господа, откланяться, – с этими словами Генрих Карлович покинул кабинет, не обращая внимания на едкую иронию сыщика.

– Не волнуйтесь, обязательно допросим, ведь это есть моя первейшая обязанность, – согласился Леечкин, приглашая банкира занять место напротив.

– Господа, обстоятельства, о которых я вам расскажу, носят сугубо личный характер, поэтому я убедительно вас прошу не разглашать эти сведения, – волнуясь, начал излагать обстоятельства своего появления банкир, – дело в том, что сегодня, во время ежедневной послеобеденной прогулки по Воронцовской роще ко мне подбежал какой-то сорванец, сунул вот эту записку и скрылся, – Матвей Петрович протянул Леечкину часть листа в косую линию, вырванного из обычной ученической тетради, с текстом, написанным карандашом и печатными буквами: «Вечером, без четверти семь, твоя жена будет в третьем номере Третьяковской бани со своим любовником. Не веришь – убедись сам. Доброжелатель». Попов продолжал: – Не буду утомлять вас описанием своих душевных переживаний. Конечно, ожидание доставляло мне боль, но я дождался означенного в анонимном послании времени и просто ворвался в комнату под номером три, где и увидел неожиданную страшную картину: в деревянном кресле, под окровавленной простынею сидел человек с перерезанным горлом, – тараторил управляющий банком, нервно потирая левой рукой шею, как будто убеждаясь, что она цела и невредима. – В убитом я узнал господина Бескудникова, с которым мы не так давно встречались на журфиксе у господина Понойотиса примерно месяц тому назад. От кошмарного зрелища я растерялся и случайно стал в лужу крови, и, выскочив в коридор, наследил, и вдобавок столкнулся со служащим бани. Только на улице я пришел в себя и попытался трезво оценить происходящее. Мне, к сожалению, стало ясно, что подозрение в убийстве может упасть на меня. По этой причине я решил сразу же обратиться к Генриху Карловичу за адвокатской помощью. По его совету и вместе с ним я вернулся назад. Вот, собственно, и все, – несмотря на теплый майский день, банкира била мелкая нервная дрожь, придававшая его словам ощущение правдивости.

– Ну вот, что я вам говорил, господин следователь? Еще минуту назад все было ясно как божий день, оставалось только отрядить за ним городового и арестовать. Зато теперь тумана напустили столько, что и не знаешь, на кого кандалы примерять, – сокрушался Антон Филаретович.

– Скажите, вы были именно в этой одежде, когда вошли в комнату, где находился убитый? – задал вопрос Ардашев.

– Разумеется. Вот прямо так и зашел, – подобострастно ответил банкир.

– Нет ли на вашей одежде следов крови? – поинтересовался Леечкин.

– Вот, пожалуйста, осмотрите костюм, если это необходимо, – произнес Попов и, с готовностью скинув пиджак, положил его на стол, оставшись в голубой сорочке.

Следователь достал из кожаного чехла большую лупу и принялся скрупулезно, дюйм за дюймом исследовать ткань. Закончив, передал пиджак хозяину.

– А господина Понойотиса вы, случайно, не встретили, когда выходили из бани? – внес свою лепту в допрос Каширин.

– Нет, нет. Увидев труп, я был настолько испуган, что никого и ничего не заметил. А Понойотис мне встретился еще до того, как я зашел в баню. Он выходил из ворот с перекинутым через руку пиджаком и проследовал мимо. Грешным делом я подумал, что, может быть, он и есть любовник моей жены, – добродушно ответил Матвей Петрович.

Получив разрешение на осмотр места происшествия, Ардашев направился в злосчастный, так называемый семейный номер. В комнате отдыха № 3 с шипением, озаряя стены белыми вспышками, – в металлической тарелке горел насыпанный горкой магний – щелкал затвором фотоаппарата Бертильона штатный полицейский фотограф, а приглашенный для осмотра врач из городской больницы внимательно описывал характер нанесенных покойнику ран.

– Непонятно только, для чего убийца разрезал мышцы на запястье правой руки. Если бы он это сделал вначале, тогда можно было бы предположить, что жертву пытали. Однако, судя по имеющимся характерным признакам, рука убитого уже была залита кровью из нарушенной сонной артерии, и только потом на ней зачем-то перерезали сухожилия, – делился размышлениями доктор.

Клим Пантелеевич распахнул шкафчик для одежды, внимательно оглядел висевший на деревянной вешалке пиджак темного цвета, зачем-то вывернул наизнанку боковые карманы, осмотрел их, вышел. В коридоре, лицом к стене, на коленях стоял Ильяс. Бородобрей согнул перед собой руки и с отрешенным видом чуть заметно шевелил губами. Рядом, на ступеньках лестницы, ведущей на мансарду, сидел и курил его страж, задумчиво глядя в проем проходной двери на внутренний двор. Блюститель порядка не обращал никакого внимания на молящегося, но встал, пропуская наверх адвоката. Скрипучие ступени закончились, и, оказавшись на небольшой лестничной площадке, Клим Пантелеевич огляделся, достал носовой платок, провел им по пыльным перилам, осмотрел и, спустившись вниз, вернулся в комнату, где следователь и управляющий банком уже довершали составление протокола.

Почти все формальности были выполнены, но Леечкин никак не мог принять окончательное решение – арестовывать банкира или нет. И даже выученные наизусть лекции по криминалистике господина Рейса не давали нужного ответа. «С одной стороны, получается, что Попов мог совершить преступление на почве ревности, – рассуждал следователь, – а с другой – убить таким способом и не запачкать свой костюм практически невозможно. Опять же этот грек. Касторкин видел, как он выходил из бани, попросив прикурить. В то же время Попов столкнулся с Понойотисом, который в тот момент уже выходил из ворот. Стало быть, он вернулся назад? Зачем?» На помощь пришла восточная мудрость, вовремя всплывшая в памяти: «Если не знаешь, куда идти, – остановись. Время подскажет».

– Ну а теперь, Антон Филаретович, попрошу вас доставить сюда господина Понойотиса. После чего я доложу руководству о проведенном мною расследовании, и тогда уже пусть мой начальник самостоятельно принимает решение касательно Ильяса, Матвея Петровича и, возможно, Понойотиса.

– Я вашего Кошкидько знаю не первый год, – вмешался Каширин, – арестует он этого грека, как пить дать. Так что лучше не тянуть. Все это они вместе с Ильясом и провернули. Вы только посмотрите на этого абрека – все доказательства, как говорит наш Ефим Андреевич, «на лице у него опечатаны и каторгой клеймены». Да и банкира тоже, для порядка, не мешало бы на месяцок-другой в тюремный замок определить. Пусть сердешный посидит, успокоится, а то – смотри какой нервный! – дрожит как осиновый лист. А мы покудова не спеша с вами разберемся, за какие грехи они негоцианта этого, как закладного барана, прирезали.

От таких речей Попов побледнел и от безысходности закрыл лицо руками. Цезарь Апполинарьевич никак не отреагировал на предложение сыщика, и Каширину ничего не оставалось, как направиться исполнять поручение.

Визит богатого грека не заставил себя ждать. Войдя в кабинет следом за полицейским, господин Понойотис сел на предложенный ему стул, вальяжно закинул ногу за ногу и, не испрашивая разрешения, стал раскуривать дорогую сигару марки «Рамон Алоньес», о чем свидетельствовал герб испанской королевской фамилии на ее ярлыке.

Ослепительно белый костюм придавал внешности одного из богатейших купцов города особый шик и в то же время некоторую строгость.

– Господин Понойотис, как вы знаете, несколько часов назад здесь было совершено убийство. Последним, с кем встречался погибший, были вы, поэтому прошу вас и рассказать нам подробно о встрече с покойным, – макая перо в чернильницу из темного стекла, приготовился записывать показания следователь.

– Да нет в этом никакого секрета. Жаль его, конечно, но, сказать по правде, дрянь был человечишка. Про таких говорят: «Семь верст до небес и все лесом» – персона мутная и лживая. С месяц назад он предложил мне купить векселя «Северо-Кавказского сельскохозяйственного банка» со сроком погашения на пятнадцатое сентября этого года, всего за две трети их номинальной стоимости, но на условиях моей полной авансовой оплаты. Сделку просил хранить в тайне. Я передал ему сто тысяч рублей наличными, но бумаг так и не видел. Бескудников умолял подождать еще неделю, объясняя это тем, что векселя находятся в залоге и под них он взял на время для биржевой игры очень выгодные процентные бумаги. По его словам, в ближайшее время он должен был провести ряд удачных маклерских операций и, вернув процентные бумаги обратно владельцу, смог бы получить заложенные векселя «Северо-Кавказского сельскохозяйственного банка», которые предназначались мне. А потом, когда я узнал, что он уговорил пол-Ставрополя купить ничем не обеспеченные акции Армавиро-Туапсинской железной дороги, я потребовал вернуть мне либо векселя, либо деньги. Он же опять упрашивал меня дать ему время до сегодняшнего дня. Я позвонил ему около пятнадцати часов, и он назначил мне встречу. Собственно говоря, он снова выпрашивал отсрочку, но уже на других условиях. За вынужденную задержку Бескудников обещал мне передать большее количество векселей, чем мы договаривались, но под ту же сумму. Таким образом, выходило, что я покупал их уже почти за половину реальной стоимости. Согласитесь, господа, глупо было бы с моей стороны не согласиться на такие, с позволения сказать, шоколадные условия. Но выслушивать дальше его клятвенные обещания мне было неинтересно. И я ушел, – Понойотис снова стал раскуривать потухшую сигару.

– А для чего вы вернулись назад? – не удержавшись, выпалил Каширин.

– Вам и это известно? – нисколько не растерявшись, удивленно вскинул густые черные брови грек. – Извольте, я поясню. Мой человек во дворе ждал, пока Бескудников выйдет из бани, чтобы неотлучно следовать за ним. Видите ли, когда на кону стоят сто тысяч рублей, то, естественно, вы хотите свести возможные риски к минимуму. Но меня одолевало смутное предчувствие, что этот субъект может попытаться исчезнуть. Уж больно он был спокоен во время нашего разговора, а на его лице читалась едва заметная, легкая усмешка. Поэтому я и вернулся через ворота, чтобы дать своему порученцу указание не спускать с него глаз. А в случае его неожиданного отъезда немедленно известить меня, – глотая ароматный сигарный дым, пояснял делец.

– Мы должны немедленно допросить этого вашего сообщника! – опять вмешался в допрос сыщик.

– Пожалуйста. В любое время. Только это никакой не сообщник, а мой приказчик Лаврентий. Думаю, господа, вам понятно, что убивать Бескудникова мне было просто невыгодно.

«Вот уж, действительно, ситуация. А решать все равно мне. Ошибешься с арестом – конец карьере. Прощай следующий классный чин. Придется остановиться на самом простом варианте», – мысленно рассуждал следователь.

– Ну что ж, я думаю, все свободны, за исключением цирюльника. Его все-таки придется задержать, – не сказал, а выдохнул с некоторым сожалением Леечкин.

– Извините, Цезарь Апполинарьевич, но я думаю, что в таком случае мы совершим непростительную ошибку, оставив настоящего преступника на свободе, – изрек Ардашев, открывая любимое монпансье.

В комнате воцарилось молчание, и только ее хозяин, находясь в простодушном неведении, переспросил:

– Вы хотите сказать, что сейчас в этом здании находится настоящий убийца?

– Да, господа. Именно так, – выбирая глазами себе будущую «жертву» среди разноцветных конфеток, ответил присяжный поверенный.

– Надеюсь, господин Ардашев назовет нам имя мерзавца, из-за которого всем пришлось перенести столько неприятных минут, – с некоторой дрожью в голосе обратился к адвокату управляющий банком.

– Безусловно, – ответил Клим Пантелеевич, убирая назад в карман коробочку леденцов «Георг Ландрин». Этот, как вы только что выразились, мерзавец и есть директор «Северо-Кавказского сельскохозяйственного банка» Матвей Петрович Попов, то есть вы, – оглушил присутствующих Клим Пантелеевич.

Неожиданный поворот событий, словно заклинание колдуна, приморозило всех на месте, и слышно было, как за окнами громко спорили с ветром стройные молодые тополя, забрасывая пухом умытую майскими дождями землю. И только губернский секретарь Каширин, в удивлении открыв рот, так и остался стоять, словно деревенский дурачок на осенней ярмарке. Адвокат тем временем продолжал:

– Откровенно говоря, господа, еще два часа назад я понял, что преступником является банкир. Если вы внимательно посмотрите на его темный пиджак, то заметите, что цвет по тону слегка отличается от брюк, да и в рукавах он ему несколько великоват. Цезарь Апполинарьевич внимательно осмотрел каждый дюйм материи, в надежде найти следы крови, но, к сожалению, не обратил внимания на весь костюм целиком. Разумеется, на нем нет кровавых следов, да это и неудивительно, ведь он принадлежит покойному. А пиджак Матвея Петровича, забрызганный кровью Бескудникова, висит в шкафу комнаты отдыха № 3. Час назад уже стало смеркаться, и при тусклом боковом свете керосиновой лампы рыжие следы крови заметны лучше, чем при дневном. Убиенный перед бритьем свой пиджак снял, оставшись в сорочке, вот поэтому он и не был забрызган хлынувшей из сонной артерии кровью. Это легко доказать, стоит лишь вывернуть наизнанку подкладку правого кармана, висящего сейчас в номере, и, я уверяю вас, там вы найдете вышитые инициалы господина Попова – «М.П». Очень может быть, что и на вывороте карманов пиджака, который сейчас одет на директоре банка, тоже имеются инициалы «В.Б.» – Владлен Бескудников. Хотя довольно и первого доказательства. А вообще-то делать такие ярлыки – старый обычай, принятый на Востоке у всех портных. Мне приходилось сталкиваться с этим в Персии. Делается это, чтобы потом не перепутать на выдаче костюмы. Так поступает и модный в Ставрополе мастер кройки и шитья Левон Ароян, у которого, судя по всему, и выполнялись оба заказа. Согласитесь, это достаточно легко проверить. Ну что, Матвей Петрович, соблаговолите вывернуть правый карман? – вежливо поинтересовался Ардашев.

Попов молчал и стоял неподвижно, как телеграфный столб.

– Ты что, каторжанин, оглох, что ли? – грубо окрикнул банкира Каширин и попытался засунуть свою руку в чужой карман, но, получив отпор, молниеносно отлетел в сторону.

– Вы не смеете ко мне прикасаться, до тех пор пока моя вина не доказана в суде, – бешено вытаращив глаза, прокричал подозреваемый.

– Ну подожди, я тебе устрою в камере Варфоломеевскую ночь. На луну выть будешь, псякря вшивая, – мстительно процедил сквозь желтые прокуренные зубы полицейский.

– Позвольте, господа, я продолжу, – поморщившись от грязной площадной брани, снова привлек к себе внимание Ардашев. – Несомненно, что господин Попов, будучи постоянным посетителем бани, знал привычку Ильяса оставлять клиента одного после наложения компресса. Этот момент и был самым удобным для кровавого злодеяния. Злоумышленник затаился на лестничной площадке мансардного помещения, имея возможность видеть момент выхода цирюльника из комнаты № 3. Я заметил, что толстый слой пыли на верхних перилах кое-где стерт, очевидно, руками наблюдателя. Ну а в случае возникновения непредвиденных ситуаций можно было воспользоваться якобы анонимной запиской, тем самым объяснив причину своего нахождения в бане. Как, собственно, и произошло. Но предположить, что умирающая жертва изо всех сил будет цепляться за жизнь и, сопротивляясь, сорвет с убийцы нательный крестик, он не мог. В результате этого шелковая нить поранила шею преступника, образовав на левой стороне едва заметный порез. Вероятно, и вы, господа, заметили, как во время допроса директор банка инстинктивно потирал ладонью левой руки больное место. Конечно, убийца не мог оставить улику в руке покойника, и ему пришлось сделать несколько мышечных разрезов, чтобы, разжав ладонь, забрать крестик. Из-за этого он потерял драгоценное время и столкнулся с Касторкиным. Это в конечном счете его и погубило. Сам способ убийства выбран именно такой, чтобы все подозрения легли на Ильяса, исповедующего ислам. К тому же выложенные на специальном столике бритвенные принадлежности цирюльника находились за спиной несчастного, что облегчало совершение злодеяния. А мотив преступления нам помог раскрыть господин Понойотис, упомянув сделку с векселями «Северо-Кавказского сельскохозяйственного банка», кой и возглавляет господин Попов. Пользуясь властью, он бесконтрольно выдавал эти долговые обязательства Бескудникову, для последующего залога с целью получения прибыли от процентных бумаг в биржевых сделках. Смею предположить, что общая сумма выданных векселей уже не обеспечивалась собственным капиталом банка. Но оказалось, что погибший не только не собирался возвращать векселя, но и хотел продать их за спиной своего делового партнера. Осознав, возможно, меру ответственности за фактическую растрату перед финансовым советом банка, директор решил отомстить мошеннику, лишив его самого дорогого – жизни. Вот и все, господа, – «разжевал» подробности очередного раскрытого преступления Ардашев и, по обыкновению, засобирался к выходу. Он был слишком бережлив, чтобы зря тратить время.

– Разрешите, уважаемый Клим Пантелеевич, от лица всего судебного департамента поблагодарить вас за столь блестяще проведенное расследование, – восхищенно бормотал Леечкин и двумя руками тряс руку Ардашева.

– Действительно, виртуозная работа. Слушал я вас и как будто фильму новую в «Биоскопе» смотрел, жаль только, что очень уж она кровавая, – затушив в мраморной пепельнице сигару, высказался Понойотис.

– Готов платить по счетам, – хлопнув себя по карману, расплылся в улыбке не в меру упитанный Третьяков.

И только Каширин не проявлял восторга, а задумчиво смотрел в окно и дымил папироской в открытую форточку, предвкушая удовольствие от скорой расправы над бывшим уже банкиром в камере полицейского управления.

…Меня убили в прошлую пятницу. То майское утро не предвещало беды. Как обычно, завтрак подали к девяти…

Букинист

В России книги всегда были роскошью. В Древней Руси ими владели почти исключительно монастыри, поскольку монахи и были теми переписчиками, кто кропотливым трудом создавал в кельях шедевры древнерусской словесности. И только потом, с изобретением печатного дела, у богатых вельмож стали появляться библиотеки. Равнодушие к просвещению и беспечность потомков, наряду с пожарами, набегами завоевателей и нашествиями крыс, безвозвратно уничтожали бесценные собрания. Их оставалось не так уж и много, но они были почти в каждой семье. Иногда единственную книгу вместе с иконой передавали из поколения в поколение и хранили как святыню, завернутую в чистый кусок холста, на самом дне фамильного сундука.

Вот за такими шедеврами и охотился Захар Захарович Кукушкин. Книги составляли смысл всей его жизни, а их собирательство давно приняло извращенную форму страсти. Они были его лучшими друзьями, заменяя привычный для других круг общения. Уходя на службу, он боялся оставлять их без присмотра и торопился обратно, как любящий отец спешит с кульком гостинцев к малой ребятне.

Детство Кукушкина сильно отличалось от развеселого, многоголосого, звонкого и бесшабашного времени, что катилось кубарем с заросших полевой ромашкой окрестных холмов и оканчивалось в холодных и стремительных водах Ташлы-реки. Здесь его сверстники, подкатив штаны и скинув рубахи, ловили раков у самого берега, а позже варили их на костре, поеживаясь от уже холодных сентябрьских ветров. А потом, рассматривая бесчисленные яркие звезды на темном, как уголь, небе, они с замиранием сердца пересказывали одну и ту же страшную историю о блуждающем по ночам призраке – юной монашеньки с отрубленной головой, которую она ищет-ищет вот уже сто лет, да никак не может найти.

Нет, у Захарки, как звала его мать, детство было другое. Ребенком он любил закрываться в отцовской библиотеке и, сиживая подолгу в большом кожаном кресле, дышал одним воздухом с пожелтевшими от времени страницами, предаваясь спокойному блаженству созерцания человеческой мысли, одетой в буквенную форму великого русского языка.

Иногда библиофилу везло, и он почти за бесценок покупал поистине драгоценные книжные шедевры. Что и говорить, на прошлой неделе в руки попала «Черная магия смерти», изданная в Петербурге еще в 1810 году. Одетый в дорогую кожу фолиант пылился на полке букинистического отдела магазина «Читальный город», принадлежащего адвокату Ардашеву. Всего за пять рублей он оказался владельцем раритета почти столетней давности. А на последней странице – закладочка, в виде аккуратно свернутого вдвое листка. Так, никому не нужная теперь бумаженция безвозвратно минувшего славного девятнадцатого века – «сохранная расписка Московской ссудной казны от 1811 года». «Может, знакомый нумизмат и заинтересуется. Глядишь, и покупку-то оправдаю», – мечтал, разглаживая сухой ладонью тонкие изгибы гербовой бумаги, Кукушкин.

Жил коллежский регистратор в свои сорок лет бобылем, и это понятно, потому что ни одна женщина не смогла бы выдержать его второе увлечение – разведение сиамских, английских и персидских кошек, кои были в его небольшой квартире полноправными хозяевами. Некоторых он продавал, но постоянно с ним проживало не менее полутора десятка этих не всегда дружелюбных особей. Был, правда, у него один любимый, кастрированный и от того огромный кот сибирской породы, по кличке Тимофей. Захар частенько поил его со своей чайной чашки молоком и называл по имени и производному от себя отчеству. Случалось, поставит на половик чашку, нальет молока и скажет ласково: «Милости просим, достопочтенный Тимофей Захарович, молочка парного отведать». Не брезговал потом сам с той же чашки и того же молочка испить.

Домоправительница, молчаливая старуха Прасковья Никитична Грибова, приходила в шестую квартиру через день. В народе поговаривали, что в молодости она была довольно известной столичной актрисой, но потом на дуэли погиб ее возлюбленный и от горя безутешного она ушла в монастырь. А через пятьдесят лет, по какой-то неизведанной причине, снова решила вернуться к мирской жизни.

Хаживал к Захару Захаровичу еще один частый гость – ветеринар Саушкин Кузьма Антонович. Тот дважды в месяц котов осматривал и нередко помогал ему их потомство продавать.

Бывал у Кукушкина дома и нумизмат знакомый, да и не столько собиратель монет и ассигнаций, сколько замечательный книжный доктор – реставратор Илья Батюшкин. Вот уж действительно мастер! Любую потрепанную книгу так переплести мог и все помарочки с нее убрать, что старая бумага в свежей обложке заново жизнь обретала.

Одним словом, букинист за своими любимыми питомцами ухаживать умел, да вот только за собой все недосуг было. Невзрачный, близорукий, всегда угрюмый, сгорбившийся болезненный «сморчок» с нездоровым желчного цвета лицом мог бы стать живой иллюстрацией чеховского «Человека в футляре». Черный засаленный сюртук, несвежая сорочка, мятые брюки и обязательные калоши на туфлях – непременный атрибут его туалета. Без этих самых калош российско-американского товарищества «Треугольник» он свою квартиру на Флоринке не покидал.

Так и жил бы этот не очень приятный в общении, но безвредный, в сущности, человек, если бы, как разнесла по городу людская молва… не сошел с ума. Да ведь и правда, только сумасшедший мог сначала разорвать в клочья и разбросать по комнате бесценные книги, затем удавить любимого кота, а потом и самому повеситься.

Дверь квартиры № 6 взломали только на следующий день, когда от голодного кошачьего воя всему дому житья не было.

Домоправительница, как оказалось, всю неделю болела и к Захару Захаровичу не заходила, а вместо себя посылала своего племянника Никифора, двадцати шести лет от роду. Он за котами убрал, помыл выскобленные до белой древесины, когда-то коричневые полы, собрал грязное белье в стирку и наносил воды в злополучную квартиру. «Ключ, как водится, взял под половицей. Туда же его при выходе и положил. Самого хозяина не видел. Ушел около семи часов, как раз дождь проливной начался», – отвечал на вопросы следователя вызванный на место происшествия свидетель.

Узнав о страшной трагедии с умопомрачением библиофила, реставратор Батюшкин сплетням не поверил и самолично пришел убедиться… Но правы оказались люди – и в очередной раз мерзкая старуха, то ли каркая, то ли хихикая, повела, придерживая костлявой рукой, новоиспеченного «жениха» под терновый венец небытия.

Молодой судебный следователь Цезарь Апполинарьевич Леечкин слыл приверженцем теории допросов известного сыщика и криминалиста доктора химии и профессора юридического факультета Лозаннского университета Рудольфа-Арчибальда Рейсса. Этот уважаемый не только в Европе, но и в Новом Свете последователь популярного в России литературного персонажа – Шерлока Холмса небезосновательно считал, что допрашивать подозреваемых лиц лучше всего там, где было совершено преступление, поскольку злоумышленника может выдать беспокойство и растерянность. А если во время допроса еще и держать руку на пульсе опрашиваемого, то его волнение можно и почувствовать. Именно таким манером, удивляя начальника сыска и его заместителя, допрашивал нумизмата следователь.

Илья Федорович Батюшкин сидел на диване как раз напротив начальника губернского сыска, лицом сник и всем своим внешним видом вызывал сочувствие. С Поляничко они были почти одного возраста. Волнение свое он не скрывал. Кукушкин был ему другом. Только вот свежая царапина на лице вызывала подозрение, которое рассеял сам нумизмат: «Вы, господин полицейский, не смотрите, что у меня лицо поцарапанное. Самому признаться стыдно, да что поделаешь, придется. Супружница меня давно покинула. Не смогла перенести мое страстное влечение к старинным монетам. Служил я писарем в акцизном управлении, ну и сами понимаете, жалованье там не ахти какое. Приходилось подрабатывать – брал книги и новый переплет ставил. Но бросила она меня и ушла, не поверите – к моему начальнику. Старик, хоть и вдовец был, а до молодок ох как охоч! Случилось это еще в восемьдесят седьмом. Весь город об этом тогда сплетничал. С тех пор я службу оставил и один обретался. Захар единственный, кто меня тогда поддержал. В то время я жил реставрацией книг да монетами старинными приторговывал. Столоваться частенько к нему приходил. Кормил он меня бесплатно. С одной плошки, почитай, два года хлебали. А пять лет назад взял я к себе в дом Ефросинью. Она хоть и молодая, но бойкая баба. Руки золотые, да только тяжелые. Вчера вот повздорили, она меня и поцарапала, да еще и скалкой для теста по спине огрела», – от волнения у Ильи Федоровича задрожали обрюзглые щеки и запрыгала крупная бородавка на носу. Невольно его взгляд упал на висельника, и немолодой уже человек тихо, в бесслезном судорожном смятении зарыдал, содрогаясь всем телом. Допрос пришлось на время прекратить и отпаивать свидетеля водой.

Что и говорить, в петле Кукушкин вызывал ужас: с растопыренными пальцами и криво высунувшимся синим языком. Веревку самоубийца прицепил за крюк керосиновой люстры, от чего она слегка наклонилась в сторону. Внизу на ковре осталась складка, углом обращенная к двери. А чуть поодаль, склонив набок маленькую головку, болтался на веревке привязанный за перекладину в отделении для вешалок открытого шифоньера сибирский кот.

Дверь снова отворилась, и за спиной Ильи Федоровича показался ветеринар, то и дело безостановочно крестившийся перебинтованной левой рукой на усопшего. А в правой Саушкин держал свернутую вдвое красную банкноту, достоинством в десять рублей, которые причитались хозяину за проданных на прошлой неделе двух, редких по красоте персов и одного британца, почти голубого цвета. «Кому теперь эти десять рубликов-то отдать?» – безуспешно обращался высокий, как жердь, Кузьма к полицейским чинам, занятым осмотром места происшествия. Но те только отмахивались и приказывали ему ждать допроса в порядке очередности. А он не унимался и все причитал: «Я вот уже три дня болею, прием не веду, зверушек не осматриваю. А еще второго дня должен был сюда, к Захару, котов осмотреть прийти. Ну, думаю, обидится старый приятель. Вот и наведался сегодня, а тут старухи у дома судачат, да смотрю – полицейская карета стоит. Объяснили, значит, мне – такая вот горесть на Флоринке приключилась. Кто бы мог подумать? А с виду тишайший был человечек. Сказано, все мы твари божьи, всех один исход ожидает. Вот и он от нас ушел. Эх, Захар, Захар! Чувствовал я, что книги эти до добра не доведут», – от души сокрушался «кошачий доктор».

Вокруг уже вынутого из петли тела суетился судебный медик, которым наконец-таки укомплектовали штат полицейского управления. Толстый, небольшого роста, с маленькими невыразительными бегающими свиноподобными красными глазками и широким носом-картошкой, врач имел вид человека нездорового и пьющего. Его широкий, с залысиной лоб то и дело покрывался испариной, а пересохшие губы и слегка трясущиеся руки свидетельствовали о наступившем тяжелом похмелье. Да и фамилия была под стать пороку – Наливайко Анатолий Францевич.

– Это не квартира, а какое-то чертово логово. Мало того, что коты – слуги дьявола, так еще вместо образов висит какая-то заморская журнальная цветная картинка – то ли баба, то ли мужик переодетый – с итальянским названием «Джоконда». А на столе – книжица толстенная, тоже далеко не Библия. Одно название препакостное чего стоит – «Черная магия смерти». Вот и дочитался до умопомешательства, – ворчал медик, укладывая на пол снятый с пеньковой веревки труп.

– Уж и не говорите, Анатолий Францевич. Прямо апокалипсис какой-то, – согласился Поляничко и, троекратно перекрестившись, полез за своим любимым нюхательным табаком.

– Интересный вы человек, Ефим Андреевич. Столько слов иностранных знаете. Вот кто, к примеру, этот самый Апокалипсис? Не иначе как грек какой-нибудь известный? – с явным подобострастием нахваливал шефа Каширин.

– Апокалипсис есть конец всего человечества, – ответил за Ефима Андреевича Леечкин.

– Не совсем так, господа. Это часть Библии, одна из книг «Нового Завета», пророчество о конце света, – проговорил узнаваемый голос. В дверях стоял Ардашев.

– Ах, здрасте, здрасте, Клим Пантелеевич. Никак без вас обойтись не можем. Вот загадка так загадка: то ли Кукушкин вначале кота повесил, а потом и себя порешил, то ли котяра жирный хлюпика этого вздернул, а после от тоски гробовой по хозяину веревку за крюк закинул, да и наложил на себя сердечного лапы, а? Помогите разобраться, сделайте милость! – насмешливо подмигивая Леечкину, острил Каширин.

– Ценю, Антон Филаретович, я в людях чувство юмора. И, признаться, над вашей шуткой стоило бы задуматься. Как ни странно, но многое, о чем вы сказали, при наличии определенных обстоятельств может иметь некоторый смысл. Вот я и зашел сюда, оттого что в этом самоубийстве есть некоторые, не совсем понятные мне детали. И с вашего, Цезарь Апполинарьевич, согласия, я бы хотел здесь присутствовать, – адвокат обратился к судебному следователю Леечкину. – Видите ли, Захар Захарович был не только известный библиоман, постоянный клиент моего книжного магазина, прекрасный реставратор старинных книг, но и великолепный эксперт. Сегодня мой приказчик Савелий ждал его в два часа пополудни в «Читальном городе». Он обещал проверить подлинность первого издания Некрасова, якобы с автографом автора. Его нам предлагала приобрести супруга почтмейстера – госпожа Гайваронская. Да только не суждено было. – Со скорбным выражением лица Ардашев повернулся в сторону убранного простыней трупа хозяина жилища и прикрытого полотенцем убитого кота. – Могу ли я осмотреть квартиру? – с вопросом к Цезарю Апполинарьевичу обратился адвокат.

– Как вам будет угодно. Та неоценимая помощь, которую вы оказали нашему судебному департаменту, позволяет вам, дорогой Клим Пантелеевич, вести себя совершенно свободно и не испрашивая боле особых дозволений. Я уверен, что и начальник сыскной полиции придерживается того же мнения. Не так ли, Ефим Андреевич? – учтиво поинтересовался Леечкин.

– Несомненно. Мы с господином Ардашевым не один десяток узелков распутали. Какие между нами могут быть условности? – усмехнулся в нафиксатуаренные усы Поляничко.

Тем временем судебный медик закончил осмотр бездыханного тела, уселся на стул, вытер носовым платком пот со лба и рассеянно проговорил:

– Странное дело, вроде бы как и самоубийство, а подъязычная кость у покойника не сломана, хотя при повешении это непременно сопутствующая травма.

– Да в нем весу чуть больше, чем в том дохлом коте, поэтому и шейных переломов нет. Вы, доктор, зря напраслину не наводите! Никому этот «мухомор» и задаром не нужен. Сказано самоубийство – значит, самоубийство. Закончим формальности и выпишем разрешение на погребение, только вот покоиться он будет среди таких же грешников, – сбивая пепел в цветочный горшок, высказался Каширин.

Тем временем Ардашев зачем-то измерил карманной полицейской рулеткой рост покойного, затем попросил табурет, который принесли из соседской квартиры. Водрузив его на стул, присяжный поверенный забрался на это слегка качающееся из стороны в сторону сооружение и внимательно осмотрел пеньковую веревку, завязанную в узел под самым потолком, а потом и саму петлю. Неброская дешевая мебель: стол, книжный шкаф, трюмо и кожаный диван-кушетка также подверглись внимательному осмотру, особенно ножки, соприкасающиеся с полом. Внизу под кушеткой валялась промокашка. Адвокат поднял ее, взял с небольшой этажерки зеркало, левой рукой приложил его почти вплотную к пропускной бумаге, а правой что-то записывал карандашом на чистом листе. Затем свернул и убрал в карман.

В это время писавший протокол Леечкин почувствовал под скатертью небольшой бугорок, из-за которого стальное перо то и дело цеплялось за волокна бумаги, оставляя слишком толстый и неровный чернильный след на отпечатанном типографским способом бланке протокола допроса. Убрав чернильницу и оставленную покойником раскрытую книгу, молодой чиновник судебного департамента снял со стола плюшевую скатерть малинового цвета. Прямо перед ним на темной поверхности круглого деревянного дубового стола, оборотной стороной вверх, лежала пожелтевшая от времени бумага. Взяв ее, следователь вслух прочитал: «Сохранная расписка Московской ссудной казны от 1811 года на 10 000 рублей на предъявителя».

– Что ж, уважаемый Цезарь Апполинарьевич, разрешите вас поздравить с удачной находкой. Это и есть тот самый клад, за который был вначале задушен, а потом повешен Захар Захарович Кукушкин. Выпущенная в обращение еще в царствование его величества государя императора Александра I ценная бумага достоинством в десять тысяч рублей за истекшее столетие превратилась в огромное состояние. По крайней мере, она увеличилась более чем в десять раз. И эти деньги можно получить в любую минуту и в первом попавшемся российском банке. Это, своего рода, государственный вексель – долговое обязательство Российской империи. Преступник перерыл всю библиотеку, пытаясь найти сию сохранную расписку. А хозяин, по старинке, положил ее под скатерть, как столетиями до нас поступали наши предки. – Ардашев подошел к раскрытому окну, с удовольствием вдохнул свежий после прошедшего дождя воздух и продолжил: – Убийца пришел вчера вечером к хозяину квартиры № 6, который без каких-либо опасений впустил рокового гостя.

– Извините, Клим Пантелеевич, неужели у вас есть доказательства не только того, что здесь было совершено смертоубийство, но более того, вы можете указать непосредственно на самого преступника? – возбужденно, с широко раскрытыми глазами, спросил Леечкин.

– Безусловно. Иначе бы я не отнимал драгоценное время у столь уважаемых мною господ, – с некоторым пафосом, но совершенно серьезно проговорил Ардашев.

– Тогда мы не смеем мешать вам, – извинился удивленный близкой разгадкой тайны судебный следователь.

– Что же, по вашему мнению, указывает на насильственный характер смерти? – поинтересовался Наливайко.

– Множество факторов. Вы совершенно правильно, уважаемый доктор, обратили внимание на отсутствие перелома подъязычной кости у покойника, а это, как вы заметили, есть обязательно сопутствующая повешению травма. Ну и, конечно же, рост Захар Захаровича не позволял привязать узел веревки к выступающему из потолка крюку, даже став на стул, а табурета в этой квартире не было. Несмотря на небольшой рост и невеликую силу, Кукушкин дал достаточно серьезный отпор убийце. Об этом свидетельствует сдвинутая мебель на месте преступления: книжный шкаф, трюмо и кожаный диван. На полу, от ножек, отчетливо видны следы, указывающие и направление толчка, и силу приложения. Для того чтобы их заметить, просто необходимо было стать под определенным углом от падающего из окна света. Основная схватка развернулась, видимо, на ковре, когда жертва пыталась бежать от убийцы. Образовавшаяся на его ворсистой поверхности, от резкого движения ноги, складка своим углом обращена в сторону входной двери, куда и была направлена ступня. Все это указывает на яростное сопротивление букиниста. Но силы были неравными. Расправившись с хозяином, злоумышленник соорудил из принесенной веревки петлю и, став на стул, прикрепил ее к железному потолочному крюку, а затем повесил свою жертву. Чтобы придать случившемуся несчастию характер явного умопомешательства и без того странного библиофила, злодей решил повесить и любимого кота хозяина. Животное, почуяв неладное, забралось на шкаф и отбивалось до последнего. Печальный исход известен. В книгах он искал ценную бумагу и, не найдя, разбросал фолианты по всей квартире, чтобы добиться более правдоподобной имитации сумасшествия Кукушкина. Ну и самый, на мой взгляд, интересный признак того, что здесь произошло убийство. Вы, надеюсь, обратили внимание, что керосиновая люстра не была снята с потолка, а висела на том же самом железном кронштейне, что и убиенный. Но она полна керосина, стало быть, ее погасили. А кто? Если безжизненное тело Захара Захаровича уже висело рядом с ней. Горящих свечей здесь тоже не было. Следовательно, это сделал убийца, который потушил керосиновый светильник, чтобы не привлекать к освещенным всю ночь окнам внимания. Ну и последнее. Как вы мне, господа, рассказали, дверь пришлось взломать, а ключа я так и не нашел. Его нет ни в двери, ни в комнате, потому что преступник, закрыв квартиру, забрал его с собой, чтобы позднее снова наведаться и, возможно, найти то, ради чего был убит букинист. Но он не вытерпел и пришел сегодня, надеясь тем самым не только отвести от себя подозрение, но и понаблюдать за ходом расследования и еще раз на месте подумать, где искать бесценный вексель. Вот поэтому он среди нас сейчас и находится. Ключ от этой квартиры, я думаю, должен быть у него. – Ардашев сделал паузу, инстинктивно полез в карман пиджака за монпансье, потом передумал, одернул клапан кармана и хотел продолжить, но был перебит внезапным вопросом Поляничко.

– Если я вас правильно понял, уважаемый Клим Пантелеевич, ключ – главная улика, и тот, у кого он будет обнаружен, и есть преступник? – не спеша, взвешивая каждое слово, рассуждал старый сыщик.

– Конечно, главная, но, возможно, не единственная.

– Ну что ж, Антон Филаретович, обыщите тогда каждого из присутствующих здесь свидетелей поочередно в соседней комнате, а городовой, я думаю, поможет вам в этом, не особенно утомительном, но и малоприятном занятии, – распорядился начальник сыска.

Каширин пожал плечами и первого пригласил войти в комнату Никифора. Не прошло и трех минут, как они вместе вернулись обратно. Полицейский, не проронив ни слова, отрицательно покачал головой – ключа не было. Следующим был нумизмат. И через пару минут – тот же безрезультатный исход. Последним на досмотр зашел ветеринар.

Леечкин, Наливайко и Поляничко томились в тягостном ожидании. Ардашев рассматривал в открытое окно старый вяз, перекинувший могучие ветви на другую сторону улицы, и, казалось, совсем не интересовался происходящим. Скрипнула дверь. По недоуменному лицу Каширина было понятно, что вся затея с личным обыском претерпела полный афронт.

– Ничего нет, – развел руками стоящий рядом городовой.

– Что-то уважаемый адвокат напутал. Не вытанцовывается ваша мелодия, господин Ардашев, – сквозь зубы зло процедил Каширин.

– А вы, Антон Филаретович, везде смотрели? – осведомился присяжный поверенный.

– Ну что вы! Конечно, не везде! Есть некоторые места, куда только доктор заглядывает, да и то за очень большие деньги. Да по какому такому праву вы потешаться надо мной, государственным человеком, изволите! Я вам не уездный лекарь почечуй высматривать! – переходя на крик, возмутился полицейский.

– Вы, милостивый государь, к сожалению, меня неправильно поняли. Потрудитесь осмотреть забинтованную руку господина Саушкина, – спокойно уточнил адвокат.

Окружающие опешили, но Леечкин, встав из-за стола, приблизился к Кузьме Антоновичу и лично повторил просьбу снять повязку с левой руки, что тот с неохотой и сделал. Со стуком на пол упал ключ. Судебный следователь поднял его, молча подошел к входной двери, провернул пару раз в одну и другую сторону. Ключ подошел.

– Ну и что скажете, господин Саушкин? – глядя прямо в лицо ветеринара, проговорил молодой чиновник.

– А что я должен вам говорить? Букиниста я не убивал. Сюда не приходил. А что ключ у меня, так это Захарушка мне его давно оставил, чтобы я кошечек мог без него осматривать. Мы-то приятели старинные. Почитай, лет двадцать знакомы. А штучки свои эти… ну, то пульс у меня щупать начинаете, то в глаза смотрите, как гипнотизер в цирке, вы оставьте для адвоката. Слышал я, что Клим Пантелеевич рассказики разные сочиняет, вот вы ему свои фокусы и показывайте, глядишь, он их перескажет, да на всю Россию прославится, – усмехаясь в усы, с циничным нахальством отвечал Саушкин.

– Доказательств вашей вины в совершении убийства более чем достаточно. Вы просто не отдаете себе в этом отчет. Вы недавно сообщили, что уже два дня не ведете приема, тогда как вы можете объяснить наличие явно кошачьего укуса на руке? – осведомился Поляничко.

– Так это кошка бездомная хватила, когда ко мне через форточку прокралась. Хотел поймать, да она, окаянная, умудрилась след от клыков оставить, – спокойно парировал словесный выпад ветеринар.

– А почему вы ключ прибинтовали к руке, а не положили его просто в карман? – не выдержал Каширин и задал давно «висевший в воздухе» вопрос.

– Бес попутал, думаю, приду и положу ключ в карман, а вдруг начнут обыскивать, вопросы всякие задавать. Испугался и взял сдуру да и примотал бинтиком… убийство все-таки… – сказал и сник, поняв, что проговорился.

– Ну вот, дорогой мой, значит, говоришь, еще дома, когда ключик бинтиком приматывал, уже знал, что здесь совершено убийство? Да? А мы вот с Антоном Филаретовичем, болваны этакие, до сих пор наивно считали, что Захар Захарович сам повесился. И откуда же ты это узнал, мил-человек? А? Неужто накануне сон вещий видел? – в упор спросил начальник сыска.

Осознав, что совершил ошибку, ветеринар уставился в пол и не проронил больше ни слова.

– А что касается моих литературных начинаний, то вы, Саушкин, правы. Случай этот преинтересный, и, я думаю, мой будущий читатель его по достоинству оценит. Ну и последнее: насколько я понимаю, вам было известно, что в дневнике Кукушкин записывал как расходы, так и денежные поступления, потому-то вы и забрали его с собой. А нам вы совершенно спокойно объяснили причину своего сегодняшнего визита как желание возвратить покойному деньги, вырученные от продажи двух персидских котов и одного британца. Да только промокашечка под столом затерялась, а потом, на вашу на беду, и нашлась. Если к ней приставить зеркало, то можно легко разобрать весь текст, – адвокат достал свернутый вдвое бумажный лист и зачитал: «Сегодня, в день Святой Троицы, получил от Саушкина десять рублей за двух персов и одного британца». Троица, как вы знаете, праздновалась второго дня, то есть 14 июня, а сегодня уже шестнадцатое. Так что виделись вы с покойным не только в день убийства, но и за два дня до него. К тому же, Саушкин, вы единственный во всей округе обладаете таким высоким ростом, а без этого природного преимущества достать потолочный крюк было бы невозможно, даже став на стул. Я думаю, вы не будете отрицать свою леворукость, ведь это факт известный. Вот и узел под потолком завязан таким образом, что короткий конец остался не с правой, а с левой стороны. Это обычно случается при затягивании веревки слева. Да и подвижная петля-удавка сделана типичным для левши образом. Словом, отпираться бесполезно, доказательств и так довольно, – заключил Ардашев.

– Грех на вас, Кузьма Антонович, несмываемый, – печально изрек забытый всеми нумизмат Батюшкин.

– Да какой тут грех! – воскликнул, не вытерпев молчания, ветеринар. – Все равно, что клопа или книжного червя задавил. Существо это было суть бессмысленное, никому не нужное и свое начало человеческое давно потеряло. Ну да, похвастался он мне о чудесной находке. А я сна лишился и места себе не находил. Помилуйте, господа, ну зачем ему столько денег?! Ведь он их и потратить как следует не сумел бы! Опять книжек старых накупил бы да кошек сметаной и сливками каждый день кормить бы начал! Ему ведь сладость веселой и разгульной жизни неведома! Он сам что найденная адвокатом промокашка – пустое место. Только вот кота жалко. Да не было у меня другого выхода. А Захар… Он в последнее время к знакомому фельдшеру в городскую больницу зачастил. Зайдет в мертвецкую и бродит битый час между столами с покойниками, только книжку эту чертову листает да шепчет что-то. «Я, – говорит, – тайну смерти хочу познать». Вот пусть теперь на том свете этим и занимается, червяк малахольный! – зашелся в истеричном хохоте Саушкин.

Городовой, поймав утвердительный взгляд судебного следователя, ловко закрыл на запястьях преступника наручники, формой напоминающие маленькие кандалы, и грубо вытолкнул его в коридор.

– Вот и все, – устало вздохнул Клим Пантелеевич и добавил: – Странное создание человек, сколько живет, столько и думает о смерти, тем самым ее приближая. Недаром на Востоке говорят: «Когда очень долго смотришь на смерть, смерть начинает смотреть на тебя». Честь имею, господа, – слегка поклонившись, Ардашев быстро спустился по деревянным ступенькам лестницы, поднялся в гору и перешел на широкую Александровскую улицу, недавно вымощенную речным булыжником.

От безрадостных мыслей отвлек задорный птичий крик. Молодой стриж учился летать, но быстро уставал и возвращался назад под густую тень ветвей могучего клена. Немного отдохнув и собравшись с силами, он отчаянно замахал крыльями и стремительно взмыл в бескрайнюю, расчерченную косыми солнечными лучами голубую высь и превратился в едва различимую точку там, где земля и небо всегда сливаются воедино, – на горизонте.

Жизнь диктовала свою, новую и светлую историю этого грустного дня.

Примечания

1

Сигнатура – (уст.) – рецепт.

2

1 кв. сажень – 4, 55 кв.м.

3

Предъявить corpus delicti – предъявить улики.

4

Шниферы (уст., жарг.) – воры, совершающие кражи со взломом.

5

Гейменники (уст., жарг.) – убийцы.

6

Бороду склеить (уст., жарг.) – обмануть.

7

Вола водить (уст., жарг.) – говорить вздор, путать.

8

Красный галстук (уст., жарг.) – перерезать горло.

9

Голубой вагон – вагон первого класса окрашивался в синий цвет.

10

Освежевать скотинку (уст., жарг.) – зарезать.

11

Барашки (уст., жарг.) – деньги.

12

Наховирка (уст., жарг.) – украшение с драгоценными камнями.

13

Сверкальцы (уст., жарг.) – драгоценные камни.

14

Попугай (уст., жарг.) – пятисотенный кредитный билет.

15

Вешер (уст., жарг.) – вагонный вор.

16

Южная Цапля (уст., жарг.) – Владикавказская железная дорога.

17

Мойщик (уст., жарг.) – железнодорожный вор, который крадет у спящих пассажиров.

18

Брать на мопса (уст., жарг.) – усыпить чем-либо жертву.

19

Шпеер (уст., жарг.) – револьвер.

20

Желтый вагон – вагон второго класса окрашивался в желтый цвет.

21

Мельник (уст., жарг.) – карточный шулер.

22

Брать на замануху (уст., жарг.) – втянуть намеченную жертву в карточную игру с шулером.

23

Спустить пациента (уст., жарг.) – обыграть новичка в карты шулерским способом.

24

Железо ковать (уст., жарг.) – зарабатывать деньги.


на главную | моя полка | | Роковая партия (сборник) |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 1
Средний рейтинг 5.0 из 5



Оцените эту книгу