Max Ronge

KRIEGS UND INDUSTRIE SPIONAGE

ZWÖLF JAHRE

KUNDSCHAFTSDIENST

Развитие военной разведывательной службы в Габсбургской монархии. Первые случаи шпионажа в мирное время

С незапамятных времен каждой битве предшествовало проведение разведки. При этом любое командование ставило перед собой двуединую задачу — не только добыть сведения о противнике (собственно разведка), но и скрыть от неприятеля расположение собственных войск, истинное состояние внутренних дел и свои намерения (контрразведка).

При этом по мере развития военного дела совершенствовалась и организация разведывательной службы. Постепенно командующий войском прекратил лично заниматься снаряжением и засылкой в стан врага лазутчиков, а также приемом от них донесений. Эти задачи стал решать специальный орган аппарата управления войсками, который все более усложнялся. Он начал сводить в единое целое результаты своей деятельности, чтобы получить картину, которая могла бы лечь в основу принимавшегося военачальником решения.

До конца XVIII века в кайзеровской армии подобные специальные разведывательные бюро при штабах высшего командования создавались только в военное время. Они подчинялись штабу генерал-квартирмейстера, также существовавшего лишь во время войны и который с 1865 года начали называть Генеральным штабом. При этом совершаемые в пешем порядке марши войск не только затягивали сроки подготовки к началу боевых действий, но и давали достаточно времени для развертывания органов военной разведки. К тому же, по сути, одинаковые подходы к решению тактических и стратегических задач в армиях различных государств облегчали работу разведывательных служб.

Однако, когда во время войны против Французской революции устаревшая линейная тактика приказала долго жить, а армии стали все более и более разделяться на группы, или корпуса, как их начали называть, объединявшиеся в единое целое лишь на поле боя, подобное положение дел в корне изменилось. Ведь это предполагало исчезновение привязки к местности сразу всей армии во время передвижения в состоянии постоянной боевой готовности, что в известной степени их сковывало и было трудно осуществимо.

Все это значительно повысило требования к разведывательному аппарату, а сами разведорганы были поставлены перед необходимостью подбора способных и надежных людей, а также обеспечения их подготовки для разведывательной работы на будущих театрах военных действий еще в мирное время. И в этом вопросе пример подала Франция, поскольку успехи Наполеона не в последнюю очередь объяснялись великолепной работой его разведывательной службы.

В Австрии органы разведки претерпели серьезные изменения в результате объединения офицеров штаба генерал-квартирмейстера, действовавших в конце войны 1801 года^[1]в полевых армиях, в единую организацию, начавшую работать и в мирное время. В 1802 году в Вене уже функционировал информационный отдел, занимавшийся сбором сведений, имевших отношение к зарубежным военным вопросам. Кроме того, были созданы разведывательные бюро в каждом из четырех штабов корпусов и земельных командований в пограничных провинциях. На разведывательные нужды стали ежегодно выделяться по 60 000, а с 1812 года — более 100 000 гульденов. Однако через сто лет на эти цели Генеральному штабу выделялось всего лишь 150 000 крон (примерно 71 000 гульденов) в год!

Вначале результаты деятельности созданных органов разведки не очень впечатляли. «В начале войны 1805 года^[2] мы имели о противнике ошибочные сведения, а в 1809 году^[3] — вообще ничего о нем не знали», — сетовал в 1812 году фельдмаршал граф Радецкий^[4]. Однако он признавал, что тогда Франция имела на всей австрийской территории хорошо отлаженную и разветвленную агентурную разведывательную сеть, руководство которой осуществлялось из Вены. Россия тоже провела реорганизацию своей разведывательной службы, переложив обязанности по сбору разведсведений с советника дипломатической миссии в греческом городе Малия на полковника Генерального штаба.

В Австрии структура разведывательной службы была утверждена лишь в 1843 году начальником штаба генерал-квар-тирмейстера фельдмаршалом-лейтенантом Гессом, который, еще будучи гауптманом во время борьбы с Наполеоном, приложил немало усилий по развитию разведорганов.

В ноябре 1850 года в связи с подготовкой к войне с Пруссией была образована разведсекция при Военной канцелярии его величества императора и короля, а 22 декабря того же года после отмены мобилизационной готовности она была преобразована в самостоятельную структуру штаба генерал-квартирмейстера, получив наименование «Эвиденцбюро». Его возглавил Антон фон Калик, который дослужился на этом посту до генерал-майора и руководил этой службой на протяжении пятнадцати лет. Однако в мирное время возможности бюро по разведке иностранных армий были весьма ограниченными, поскольку на проведение тайных операций выделялось всего 2000 гульденов. Поэтому ему оказывали действенную помощь министерство иностранных дел и представители этого министерства за рубежом.

В начале 1859 года отношения с Францией заметно обострились, и тогда в Париж в качестве военного атташе при австрийском посольстве был наконец-то направлен полковник Иоганн фон Левенталь.

Нерешительное вступление Австрии в войну 1859 года^[5]предопределило медленное развитие разведывательной службы для ведения разведки против Франции. Предложение о создании постоянных резидентур в Париже, Лионе, Марселе, Тулоне, а также о направлении военных представителей бюро в качестве наблюдателей при посольствах в Брюсселе, Франкфурте, Женеве и Берне было подано только 13 мая.

Руководитель службы разведки подполковник фон Калик в период с 1 июня до 4 августа 1859 года располагал около сорока шпиками, являвшимися представителями различных слоев общества и работавшими в качестве агентов-одиночек, а также так называемых тайных агентов. В задачу этих тайных агентов входила поддержка своих информаторов, и они являлись, по сути, частными разведывательными бюро. При этом Калик отдавал предпочтение агентам-одиночкам.

Со временем среди агентов появилась определенная градация. Людей, работавших в интересах разведки из чисто патриотических чувств на безвозмездной основе, стали называть доверенными лицами, а оплачиваемых пособников, прежде всего тех, кто находился за границей, — шпиками, и, наконец, разведчиков, засылаемых по линии руководства бюро, — тайными агентами. Однако особого различия между ними фактически не было, и для противника все эти агенты являлись шпионами.

После войны в организации разведывательной службы наметился заметный подъем. «Эвиденцбюро» наконец-то смогло заниматься разведывательной деятельностью и в мирное время. Сбору информации об иностранных армиях значительно способствовала систематизация должностей военных атташе, донесения от которых превратились в важный источник разведсведений.

В марте 1866 года началась масштабная разведка в отношении Пруссии. В ее интересах работали окружные ведомства в Богемии, Моравии и Силезии, а также командование крепости Йозефштадт^[6], временное окружное командование Троттау и национальное командование в Моравии. Тогда же заметно отличился австрийский генеральный консул фон Грюннер в Лейпциге, который и после оставления своего поста в связи с вторжением туда Пруссии продолжал держать связь с тайными агентами.

В созданной 15 мая 1866 года ставке Северной армии подполковник Карл фон Тегеттхофф, являвшийся братом победителя в морском сражении при Лиссе^[7], так хорошо руководил сбором разведывательных сведений, что, по оценке знатока этой войны генерал-майора фон Штейница, проводимые нами войсковые операции напоминали игру с открытыми картами. А вот пруссаки в этом вопросе плелись в хвосте. Так же хорошо работала наша разведывательная служба и против Италии.

Тем не менее, несмотря на явные успехи нашей разведывательной службы, исход войны для Австрии оказался несчастливым, и руководство страны удивительным образом решило отыграться именно на органах разведки. В результате в работе разведывательной службы наступило затишье, а связи с гражданскими властями были совершенно утеряны.

Некоторый подъем в работе стал наблюдаться только с началом франко-германской войны 1870–1871 годов, что благоприятно сказалось на общем состоянии дел в австрийской разведке. С назначением же в 1871 году начальником «Эвиденцбюро» полковника фон Хоффингера в разведывательной службе стала наблюдаться столь долгожданная стабильность.

В 1872 году было издано «Наставление по разведывательной службе», нацеленное прежде всего на активизацию работы против значительно усилившегося противника на юго-западе — Италии. Однако в целях экономии средств этим же наставлением разведывательная деятельность в мирное время вновь упразднялась, что являлось полным непониманием требований, которые стали предъявлять новые веяния в военном деле.

Введение всеобщей воинской повинности почти во всех европейских государствах в совокупности со стремлением все более полно использовать оборонительные силы народов позволяло в случае начала войны в невиданных ранее масштабах нарастить созданный в мирное время костяк армий. Время, требуемое для перехода с мирного на военное положение и проведение мобилизации, значительно сократилось, а возможности сосредоточения войск на угрожаемых участках границы заметно улучшились. Сроки для выдвижения на эти участки армий теперь решающим образом стали зависеть от степени развития и пропускной способности железнодорожной сети, которая все более превращалась в важнейшее средство ведения войны.

После успехов Пруссии в войне против Франции, которые в решающей степени были обеспечены быстрым переводом ее на военные рельсы, создание условий скорейшего перехода в состояние максимальной боевой готовности превратилось в предмет особой заботы всех генеральных штабов. А это, в свою очередь, убедительно свидетельствовало о необходимости ведения разведывательной работы уже в мирное время. Ведь при той скоротечности принятия решений о начале войны и переходе к боевым действиям вряд ли можно было рассчитывать на то, что во время уже начавшейся войны разведывательной службе удастся своевременно развернуть в стране противника столь необходимую агентурную сеть. Об этом спецы в области экономии, конечно, не подумали. Им явно было жалко тратить деньги на вознаграждение агентов в течение, может быть, многих мирных лет.

При всей кажущейся тогда простоте военного дела подбор искусных военных атташе требовался уже в мирное время. Их задачей становилось наблюдение за развитием военных органов и своевременный доклад об этом, что, в общем-то, было пока не так уж и трудно осуществить. Именно таким путем «Эвиденцбюро» получило итальянскую мобилизационную инструкцию, ежегодные отчеты русского военного министра царю, материалы об организации русской армии по штатам военного времени и другие документы, имевшие для разведки большую ценность.

Вполне понятно, что способные и умелые военные атташе на своих местах оставались подолгу. В то время не возникало проблем также с организацией поездок офицеров за границу с целью проведения рекогносцировки. Так, в период с 1874 по 1882 год таких поездок совершалось до двадцати ежегодно. Препятствий в этом вопросе не было — по желанию военного ведомства министерство иностранных дел охотно прикомандировывало офицеров к соответствующим зарубежным консульствам. Более того, в учебных заведениях по подготовке дипломатов, в том числе и в Восточной академии, ввели преподавание военных предметов.

Начиная с 1877 года ирредентистские^[8] устремления в Южном Тироле, всячески разжигаемые Италией, приобрели достаточно большой размах, что заставило военные инстанции забыть о прежней пассивности и обратить свой взор на разведывательную службу. Ответственность за сбор соответствующей информации была возложена на разведотдел военного командования в Инсбруке, которому в его работе оказывали действенную помощь подразделения пограничной полиции, полиция Триента^[9] и отдельные жандармские посты. Они начали систематически проводить разведку итальянских укреплений на тирольской границе, используя соответствующие материалы фортификационного разведывательного бюро военно-технического комитета. В 1908 году это бюро вошло в состав «Эвиденцбюро» Генерального штаба.

Оккупация Боснии и Герцеговины в 1878 году и пацификация^[10] населения горного массива Кривошее^[11] в 1881 и 1882 годах не позволили расслабиться разведывательным органам штабов пограничных корпусов и близлежащим консульствам. Их работа принесла достаточно хорошие результаты.

В то же время Россия, отношения которой с австрийской монархией с началом Крымской войны^[12] испортились, с начала семидесятых годов стала уделять повышенное внимание Галиции. Тогда «Эвиденцбюро» впервые занялось вопросами контрразведки, противодействуя работе иностранных шпионов. После оккупации Боснии и без того натянутые отношения еще более обострились, и в свете развивающихся событий отчетливо стала проявляться угроза возникновения войны. Поэтому министр иностранных дел граф Густав Кальноки фон Керешпатаки в 1882 году потребовал от австрийских консульств в России активно включиться в разведывательную работу, и они развили бурную деятельность. Причем настолько бурную, что одному из них, а именно консулу в Москве барону Иштвану Буриану фон Райежу, который впоследствии стал министром иностранных дел, было даже предложено несколько ослабить рвение.

В то время русские заметно отставали от нас в вопросах проведения разведывательной деятельности. Она осуществлялась ими бессистемно и вяло, поскольку занимались ею совсем неприспособленные для этого органы и не имеющие соответствующей подготовки агенты. Позднее генерал Клембовский^[13] в одной из своих статей признавал, что необходимые реформы русское военное министерство провело лишь в 1895 году.

А вот благодаря наличию значительных полицейских сил контрразведывательная работа в России была налажена очень хорошо. В их сети угодил даже обер-лейтенант австрийской кайзеровской армии фон Урсын-Прушинский^[14], который во время своей «миссии» связался с некоторыми агентами, скомпрометировав при этом весьма ценного для нашей разведки вице-консула в Варшаве Юлиуса Пинтера. (С 1883 по 1885 год Пинтер был офицером Генерального штаба и служил в «Эвиденцбюро».) В результате этого превосходного помощника пришлось отозвать, но худшим последствием явилось то, что министр иностранных дел выразил свое неудовольствие и высказался за сокращение подобных «поездок с особой миссией», ограничив содействие органов своего ведомства службе разведки лишь исключительными случаями.

С этой аферы между разведками Австро-Венгрии и России началась настоящая невидимая война. Уже в 1889 году в Галиции был пойман и осужден первый русский шпион Херш Йехель Игель. Другой шпион, австрийский дезертир Венцель Марек, чех из местечка Кениггрец^[15], энергично занимавшийся грабежами военных канцелярий, заполучив в 1887 году в свои руки планы крепости Перемышль, передал их в Варшаву. Не зная о хороших отношениях, установившихся в то время между «Эвиденцбюро» и начальником германской разведки майором фон Венкером, в 1890 году Марек позволил сотрудникам австрийской контрразведки завлечь себя на немецкую территорию, где был арестован, а затем выдан Австрии для суда.

Русские немедленно взяли за Марека реванш. Они арестовали двадцать восемь человек из группы Киев — Житомир— Волочиск, а кроме того, нескольких агентов в Варшаве, среди которых был один очень ценный. В связи с этим кайзер Франц-Иосиф на одном из документов написал: «О семье арестованного следует обязательно позаботиться, поскольку нельзя допустить, чтобы столь опасная служба, требующая самопожертвования, осталась невознагражденной». И это указание стало вектором на будущее.

В последующие годы русские продолжали охоту на шпионов достаточно удачно, хотя нередко и хватали от тридцати до сорока ни в чем не повинных людей в год. От их внимания не укрылся даже один слепой, то есть с виду совершенно непригодный агент. Наравне со своими зрячими помощниками, которых он сумел себе подобрать, его отправили в Сибирь.

Однако эти случаи не помешали «Эвиденцбюро» во второй половине девяностых годов быть блестяще информированным о России, чему в немалой степени способствовала поддержка австрийского военного представителя в Петербурге и в особенности аккредитованного там в то время военного атташе гауптмана Генерального штаба Эрвина Мюллера. Нам удалось раздобыть даже тщательно разработанные планы русского развертывания. Тогда же благодаря усилиям полковника Войновича (находившегося в России с 1892 по 1895 год) мы настолько укрепили сотрудничество с немцами, а именно с майором Мюллером (в 1892–1895 годах) и майором Даме (в 1895–1900 годах), что стали обмениваться добытыми секретами о России. При этом германская служба разведки проходила по журналу учета «Эвиденцбюро» как агент под номером 184.

Недостаток в офицерах Генерального штаба, владевших русским языком, мы старались восполнить тем, что начиная с 1890 года стали ежегодно отправлять двух офицеров на курсы изучения языка в Казань. Этого разрешения у русского военного министра Ванновского^[16] нам удалось добиться с большим трудом, поскольку первоначально он решительно отверг нашу просьбу, заявив: «Может быть, вы еще попросите, чтобы мы начали поставлять в Австрию оружие для того, чтобы нас побить!»

Это было время высшего расцвета австрийского разведывательного «Эвиденцбюро», поддерживавшегося такими его руководителями, как подполковник Дезидерий Колоссвару де Колоссвар (с 1896 по 1898 год) и полковник барон Артур Гизль фон Гизлинген (в 1903 году). В Италии нам удалось завербовать в качестве агентов нескольких офицеров, а в Белграде работал майор Генерального штаба Евгений Гордличка, находившийся в такой милости у короля, что ему не повредило даже заявление бывшего австро-венгерского консульского агента в Неготине^[17] Радованова о том, что Гордличка является негласным информатором. А консулы Юлиус Писко (Янина, Ускюб, Салоники), Гектор де Роза (Ниш), Альфред фон Раппапорт (Призрен, Ускюб) и приданный ранее Генеральному штабу офицер, служивший затем консульским чиновником, Адольф фон Замбаур (Ускюб) великолепно освещали положение дел на Балканах.

Само собой разумеется, что другие государства старались не отставать от Австрии в вопросах развития разведки и стремились заполучить максимально результативные источники информации, оправдывающие затраты. При этом они привлекали к работе такие элементы, которые не гнушались выполнять задания по моральным соображениям и не считались ни с какими нормами нравственного свойства в отношении своих хозяев.

Зачастую такие личности работали на обе стороны. Это были так называемые «двойные агенты», нередко оказывавшиеся обыкновенными обманщиками, старавшимися выманивать деньги или доставлять хозяину фальшивые документы. Одним словом, шарлатаны. Такое положение объяснялось тем, что шпионаж в мирное время тогда являлся малоопасным занятием, поскольку действовавшие законы предусматривали за него довольно мягкие наказания.

В Австрии максимальной карой за шпионаж было осуждение на пять лет каторжных работ, а в Венгрии — только небольшое тюремное заключение. В результате шпионы, которых при всеобъемлющем содействии жандармерии ловили в Галиции, отделывались довольно легко. Так, в 1897 году в руки жандармов попал человек, который умел весьма ловко втираться в доверие к военным и незаметным образом выспрашивать у них секретные сведения. Это был Пауль Бартман, которого в 1889 году лишили звания обер-лейтенант и подвергли предварительному заключению сроком на полгода по обвинению в попытке организовать убийство. В ходе следствия выяснилось, что он был завербован русскими и работал на русского военного атташе в Вене полковника Зуева, а затем на его преемника подполковника Воронина. В общей сложности Бартман вместе со своим сообщником Ваничеком проработал в качестве агента в течение 6 лет, доставляя русским весьма подробную и ценную информацию о положении дел в Галиции. Так продолжалось до тех пор, пока его не заподозрили в измене и не арестовали во время проведения рекогносцировки железной дороги. И за все это он получил максимальное наказание — пять лет тюрьмы.

В 1902 году разведывательной деятельности против России был нанесен тяжелый удар. В Варшаве арестовали русского подполковника Гримма, оказавшегося германским агентом. Следствие установило, что он поддерживал также связь с нашим майором Эрвином Мюллером, отзыв которого в результате этого стал неминуемым. В лице Мюллера мы потеряли энергичного и толкового помощника. А когда в 1903 году состоялось Мюрцштегское соглашение^[18], то начальству показалось, что началось сближение с Россией. После же того как год спустя война с Японией всецело поглотила внимание царской империи, у нашего военного руководства вообще сложилось мнение о том, что разведкой против России можно пренебречь.

Между тем поведение русских могло бы служить предостережением в том, что миру между нашими странами уж слишком доверять не следует. Еще в 1902 году стало известно об организации в России специальных разведывательных школ, а в Галиции одновременно с этим появилось большое количество странных русских «точильщиков». Чины русской пограничной охраны все чаще и чаще стали переходить нашу границу, хотя доказательств в том, что они выполняют при этом разведывательные задачи, не было. При этом у русских неожиданно появилось новое увлечение — некоторые русские офицеры в Линце изъявили желание изучать немецкий язык, хотя в царской армии служило большое число жителей Прибалтики и прочих германских потомков и недостатка в офицерах, владевших немецким языком, не наблюдалось. Одним из них был капитан Михаил Галкин, который позднее стал энергичным руководителем русской разведывательной службы в Киеве.

В 1903 году «Эвиденцбюро» стало известно, что военный прокурор австрийского ландвера^[19] подполковник Зигмунд Гекайло занимается шпионажем в пользу России. Ему удалось сбежать, но на его след навело письмо, отправленное им на родину из Бразилии и обнаруженное агентом австрийской полиции из венского полицейского управления Грегором Конхейзером. С затратами в 30 000 крон и при помощи властей Бразилии Гекайло удалось арестовать и доставить в Австрию.

Другим признаком несомненной шпионской деятельности русских в том же году была кража со взломом в городе Станиславове из канцелярии находившейся на войсковых учениях кавалерийской дивизии. Была похищена мобилизационная инструкция, а также шифр мирного времени. Подозрение сразу же пало на разжалованного командира взвода Антона Боднара, которому также удалось скрыться и временно обосноваться в Нью-Йорке. Однако в апреле 1904 года он решил вернуться обратно в Галицию. Когда бывшего комвзвода арестовали, шпион, естественно, принялся все отрицать, но предателя уличил найденный в его дорожном чемодане отрез от шторы с окон канцелярии кавалерийской дивизии. Тогда арестованный умело прикинулся душевнобольным и в 1910 году сбежал из дома для умалишенных в Рим. После амнистии 1911 года он вернулся в Вену и задумал опять попасть в психушку. Но ни одна из психиатрических больниц не пожелала принять опасного пациента. Боднара передали соответствующему куратору и поместили под стражу. Однако он и на этот раз сбежал, а затем принялся присылать насмешливые письма из разных стран. Наконец в апреле от него пришло послание о том, что, заработав 80 000 крон, ему удалось в Америке защитить диссертацию на соискание ученой степени доктора технических наук!

О возросшей активности русских говорило и усиление деятельности разведывательной службы в Варшаве, руководимой полковником Батюшиным. Об этом свидетельствовал случай, произошедший с лейтенантом в отставке Болеславом Ройей, оказавшимся двойным агентом. После того как этот человек был принят на службу в качестве австрийского агента в Кракове, в 1906 году он с рекомендательным письмом в кармане от графа Комаровского выехал в Варшаву к полковнику Батюшину, а затем под видом корреспондента одной из газет отличился в качестве наблюдателя за германскими маневрами под Легницей.

Через некоторое время Ройя вернулся в Австрию и для введения русских в заблуждение попросил в военном министерстве выдать ему фальшивые документы. Привлеченный к ответственности, он сознался в своих связях с Батюшиным. Но когда от него потребовали сообщить кодовое обозначение русского полковника в шифрограммах и ключ к ним, Ройя отказался это сделать, оправдывая свой отказ чувством глубокой благодарности за любезное, можно даже сказать замечательное, к нему отношение со стороны русских офицеров. И что вы думаете? Его выпустили на свободу! Нам ничего другого не оставалось, как издали наблюдать за этим сомнительным господином. Если я не ошибаюсь, несмотря на все это, после свержения российской монархии в армии Пилсудского он стал дивизионным генералом^[20].

В том же году в венской «Нойе фрайе прессе», а также в германских газетах появились заметки о том, что некий господин Хольтон в Париже занимается вербовкой бывших кадровых офицеров для «колониальных дел». Некоторые претенденты были буквально ошеломлены, когда после краткого вступления Хольтон прямо перешел к военным вопросам и достаточно открыто предложил им заняться шпионажем. Они сообщили об этом в «Эвиденцбюро», предположив, что за личиной Хольтона скрывается сотрудник Второго бюро французского Генерального штаба, которое в то время возглавлял майор Шарль Жозеф Дюпон, ставший в последующем в годы войны начальником Второго разведывательного управления Ставки Верховного главнокомандования Франции и дослужившийся до дивизионного генерала. В то время его во всем поддерживал выходец из Эльзаса гауптман Генерального штаба Фридрих Эмиль Ламблинг.

Мы предложили подходящим офицерам вступить в серьезный контакт с Хольтоном, и в скором времени они очутились в распоряжении полковника Батюшина. В результате наши предположения полностью подтвердились — после заключения франко-русской военной конвенции в 1892 году^[21], предусматривавшей обмен разведывательными сведениями, русские и французские разведслужбы стали работать рука об руку.

Все свидетельствовало о том, что русские вели против нас энергичную разведку, тогда как австрийская разведывательная сеть в России до 1906 года состояла всего лишь из двух агентов, работавших на «Эвиденцбюро». В том же 1906 году в целях экономии была прекращена даже отправка офицеров в Казань для изучения русского языка.

Между тем Русско-японская война давала великолепные возможности для наблюдения за русской армией. В частности, гауптман граф Щептицкий использовал представившийся ему шанс активно поучаствовать в походе русского кавалерийского корпуса Ренненкампфа^[22] и изучить тактику действий русских войск. При этом мы обогатились опытом ведения разведки во время войны.

Следует заметить, что японская разведка во многом превосходила русскую. Русские сами нанесли себе ущерб в этом вопросе, отказавшись от предложения китайского богача Тифонтая^[23] создать для России разветвленную разведывательную систему за миллион рублей. Гарантией того, что он сдержал бы свое слово, являлась ненависть этого китайца к японцам, назначившим за его голову приличное вознаграждение.

Пренебрежение к вопросам ведения разведки против России тогда казалось не очень опасным, поскольку именно в 1906 году открылись перспективы снова быстро возродить и оживить агентурную разведывательную сеть в случае возникновения военного конфликта. Доктор Витольд Йодко^[24] и Юзеф Пилсудский от имени Польской социалистической партии предложили штабу австрийского военного командования в Перемышле оказывать услуги в проведении разведывательной деятельности против России при условии поддержки их устремлений на создание собственного государства. И хотя в Вене в то время не согласились на осуществление такого эксперимента, в случае необходимости у нас имелся определенный задел.

Все это, а также возросшая необходимость ведения разведки против соседей, облегчило принятие решения, на котором настаивало «Эвиденцбюро». В результате ежегодные ассигнования на разведывательные нужды были увеличены до 120 000 крон.

Со времени убийства короля в Белграде отношения с Сербией становились все более и более напряженными. Сербия начала заигрывать с мятежниками в Боснии, поощряя повстанческие настроения. Полковник Гордличка (начальник «Эвиденцбюро» в 1903–1909 годах) как большой знаток обстановки был вынужден взяться за усиление ведения разведки против беспокойного соседа и Черногории, а также за налаживание надежных каналов передачи информации в случае войны, для чего предполагалось использовать прежде всего почтовых голубей. Этих голубей доставили в Сербию из недавно созданных разведывательных пунктов в Петервардейне^[25] и Боснии.

Еще более тревожной оказалась позиция члена Тройственного союза — Италии, переключившей на Австро-Венгрию органы своей разведки, которые до 1902 года были нацелены против Франции, и начавшей с повышенной энергией проводить ирредентистскую пропаганду. Одновременно итальянские офицеры стали все чаще нарочито приезжать в район, граничащий с Австрией. Отслеживание их явно шпионской деятельности, организованное нашим военным атташе в Риме, привело к тому, что мы были вынуждены прибегнуть к арестам. Правда, арестованных скоро отпускали на свободу, так как австрийское министерство иностранных дел не желало портить отношения и чинить размолвки с союзником.

Особую тревогу вызвали у нас сообщения о готовящемся вторжении в Южный Тироль ирредентистских банд, о подозрительной активности Риччотти Гарибальди^[26], а также о приготовлениях к вооруженному выступлению против Австро-Венгрии в случае смерти кайзера Франца-Иосифа.

От нашего внимания не укрылось заметное оживление деятельности союза «За Тренто и Триест» и то, что президент его восточной группы «Венеция» граф Пьетро Фоскари явно зачастил в свое поместье в Каринтии^[27]. Однако стремление министерства иностранных дел не скомпрометировать себя сильно тормозило осуществление мероприятий по линии контрразведки. И все же благодаря тесному сотрудничеству с таможенной службой и пограничной стражей борьба со шпионажем была усилена.

Тогда же весьма вовремя поступило предложение от одного господина, которого вначале называли Г.Г.60, а затем Дутрук. За соответствующее вознаграждение он снабдил нас итальянскими инструкциями по проведению мобилизационных мероприятий, схемами железнодорожной сети, расписанием передвижения по железным дорогам поездов и другими важными документами.

Где он доставал эти материалы, за которые однажды по своему желанию получил даже красивые дорогие серьги, вначале установить было невозможно. Но в 1902 году итальянцы заподозрили некоего капитана Херардо Эрколесси в государственной измене. Правда, они оказались недостаточно расторопными, чтобы взять его с поличным, — руководивший слежкой за капитаном старший лейтенант карабинеров Блейз повел себя настолько неумело, что сицилийские власти начали за ним охоту как за шпионом. Но в 1904 году Эрколесси был все же уличен в государственной измене в пользу Франции, и после этого доставка донесений со стороны Дутрука прекратилась. Сам же Дутрук, придя в «Эвиденцбюро», горько посетовал, что этот инцидент с итальянским капитаном сильно навредил его бизнесу. Тогда стало понятно, что он, являясь посредником между Эрколесси и французской разведслужбой, использовал попадавший к нему материал для продажи нам.

Позже удалось выяснить, что под личиной Дутрука скрывался французский капитан Ларгье, служивший до мировой войны руководителем разведывательного пункта. За спиной своего начальства этот французский офицер перепродавал документы, добытые для Франции!

Случай с Эрколесси вызвал в Италии настоящую шпиономанию, что на некоторое время затруднило работу нашей разведки. Это произошло как раз в то время, когда поползли упорные слухи о плотном строительстве итальянцами новых фортификационных сооружений, которые на восточной границе Италии до той поры ограничивались возведением укреплений возле города Озоппо. В связи с тем что подобное в случае начала войны означало вынос вперед района развертывания и наталкивало на определенные выводы об оперативных замыслах Италии, данный вопрос требовалось срочно перепроверить, что приобретало особенное значение.

Между тем официальные лица Италии, так же как и австро-венгерское министерство иностранных дел, делали вид, что ничего не знают о проведении разведывательной работы в отношении союзника. Более того, они сообщили о неком Умберто Диминиче, который предложил итальянскому морскому министерству купить светокопии чертежей австровенгерских кораблей. По нашим сведениям, итальянцы этим «товаром» были уже обеспечены, а сообщением о Диминиче просто хотели сподвигнуть нас на выдачу им итальянцев, продававших итальянские секреты. Таких, как дезертира Микель Анджело Поцци, передавшего за денежное вознаграждение военно-морской секции Генерального штаба Австро-Венгрии чертежи итальянских кораблей. Диминич был арестован и признался, что уже продал эти документы русскому военному атташе в Вене полковнику Владимиру Роопу^[28]. При этом судебный процесс прошел настолько деликатно, что фамилия покупателя не упоминалась!

На подобной взаимной предупредительности строилось и поведение итальянского военного атташе в Вене подполковника Чезаре Дельмастро, человека весьма честолюбивого и желавшего добиться в разведке чего-то необычайного. Но ему не везло — одному из своих агентов, по-видимому считавшемуся особенно надежным и ценным, он не только передал приглашение некоего господина Чарльза Ениваля из Рима посетить Италию, но и сообщил ему адрес явки офицера разведки в Милане капитана Читтадини, ставшего во время войны генерал-адъютантом. Жена этого офицера в девичестве носила фамилию Аливерти, и поэтому итальянская разведслужба присвоила ему псевдоним Пьетро Аливерти. В итальянской разведке подобное кодовое имя играло одновременно роль пароля, так же как и псевдоним Герцог во французской.

В январе 1905 года в Лугано^[29] встреча вышеназванного агента с «акулой» итальянской разведки наконец-то состоялась. Принесенные им документы вызвали огромный интерес и были оплачены по-королевски. Естественно, итальянский резидент не мог догадаться, что они были изготовлены в венском «Эвиденцбюро» и являли собой полную фальшивку. Не имели понятия итальянцы и о том, что их секретные каналы передачи информации оказались вскрытыми, что в значительной степени помогло в разоблачении итальянских шпионов.

Засланный нашим бюро человек сыграл свою роль просто великолепно и даже вошел во вкус, горя желанием повторить спектакль, который он разыграл в Лугано. Однако на этот раз в интересах дела было сделано исключение и продолжить игру ему не разрешили — не стоило тратить драгоценное время и силы на изготовление новых фальшивок, поскольку при этом никогда не знаешь, насколько важную информацию передаешь в действительности.

Раскрытие нами кодовых имен, паролей и явок в скором времени плохо сказалось на карьере незадачливого подполковника Дельмастро. Наше внимание привлекли к себе некий Пьетро Контини и его сожительница, которые поддерживали с Дельмастро тесную связь и за которыми мы наблюдали в течение нескольких месяцев. После их ареста Дельмастро утверждал, что Контини служил у него переводчиком, однако в ходе следствия удалось установить, что Контини пользовался паролем Пьетро Аливерти, что подтверждало его принадлежность к итальянской шпионской сети. Контини осудили, а Дельмастро, возомнивший себя после сделки в Лугано бесценным работником разведки, как ни упирался, был вынужден оставить свой пост.

Таким образом, можно сказать, что в 1900–1907 годах процессы по делам шпионов были вынесены, как говорится, на повестку дня, что ясно свидетельствовало о нараставшей в отношениях стран, казалось бы, мирной Европы напряженности, которая неизбежно вела к вооруженному конфликту. И проводившаяся с большей или меньшей интенсивностью разведывательная деятельность служила своеобразным барометром имевшихся тогда политических веяний. В 1907 году, когда я начал работать в «Эвиденцбюро», стрелки этого барометра однозначно предсказывали грядущую бурю.

Мое поступление на службу в разведывательное управление Генерального штаба

Осенью 1907 года меня, тогда гауптмана Генерального штаба, вызвали в Грац, где располагался штаб 6-й пехотной дивизии, и объявили о моем переводе в «Эвиденцбюро».

«Обладаю ли достаточными познаниями для работы на новом поприще?» — не уставал я задавать себе один и тот же вопрос.

К тому времени за моими плечами был одиннадцатилетний опыт офицерской службы, в том числе два года учебы, шесть лет работы на командных и три года на штабных должностях. Прослужив в восьми гарнизонах на итальянской и русской границах, а также внутри империи, я вдоль и поперек исколесил обширные территории австро-венгерской монархии.

«Достаточно ли этого?» — спрашивал я себя.

Меня днем и ночью преследовали мысли, складывавшиеся из самых фантастических представлений о работе шпионов, о проводимых ими тайных миссиях с переодеваниями и приклеиванием фальшивой бороды. Мне снились залы суда, кошмары о каторжниках Сибири и Чертова острова^[30].

12 ноября 1907 года я приступил к исполнению служебных обязанностей в качестве руководителя разведывательной группы, численность которой была весьма маленькой, поскольку кроме меня в нее входил еще только майор Дзиковский. Он и занялся моим посвящением в тонкости разведывательной работы, обучив, как пользоваться тайными письменными средствами, простыми шифрами и другим подобным премудростям. Мое воображение поразили полые трости, щетки, зеркала и тому подобные предметы, использовавшиеся для сокрытия письменных сообщений от агентов. Затем я занялся изучением организационной структуры «Эвиденцбюро» (14 офицеров) и разведывательного дела.

Вопросы осуществления непосредственно самой разведывательной деятельности были возложены в первую очередь на главные разведывательные пункты в Граце и Инсбруке против Италии; в Темешваре^[31], Аграме^[32], Сараево и Заре против Сербии и Черногории; а в Лемберге^[33], Кракове и Перемышле^[34] против России. В общей сложности в них работало пятнадцать офицеров, которые занимались вербовкой, подготовкой и засылкой агентов, приемом от них донесений и обобщением информации, вопросами организации работы и обработки сведений, получаемых от находившихся постоянно за границей доверенных лиц. В функции этих офицеров входило также установление и поддержание с вышеназванными лицами устойчивой связи (почта, посредники, шифр, криптография, секретные чернила и т. д.). Число агентов, которые в то время находились непосредственно в подчинении «Эвиденцбюро», было весьма незначительным, и поэтому в Италию и на Балканы на рекогносцировку обычно посылались непосредственно офицеры этого бюро.

Самым больным был денежный вопрос. Ассигнованных министерством иностранных дел «средств на разведку», а также сумм, отпускаемых на эти цели по смете Генерального штаба, едва хватило бы на годовое содержание директора «среднего» банка. В результате агенты «Эвиденцбюро» вынуждены были удовлетворяться ежемесячными вознаграждениями в размере от 60 до 150 крон. И это при постоянно висевшей над ними угрозе получить за шпионаж долгие годы тюремного заключения, если еще чего не хуже. Поэтому желавших сотрудничать с нами было совсем немного.

Участие прочих ведомств в разведывательной деятельности было минимальным. Результатами своей работы обменивалось с нами только морское разведывательное бюро, но оно само находилось еще в зачаточном состоянии. Военным же атташе во избежание неприятных последствий заниматься разведкой вообще запрещалось, и исключение в этом вопросе составлял только военный атташе в Белграде. Зато с нами тесно сотрудничали офицеры, командированные в Македонию для реорганизации турецкой жандармерии. Кроме того, большую ценность представляла собой помощь германской разведки, с которой мы работали на взаимовыгодной основе.

Контрразведывательная деятельность носила в то время преимущественно предупредительный характер. Но вскоре мне стало понятно, что сил, имеющихся для того, чтобы противодействовать шпионажу, без всякого сомнения ведущемуся против нас Россией, Италией, Сербией и Францией, было явно недостаточно.

В этом вопросе радовали только хорошие отношения с полицейским управлением города Вены. Его начальник Карл фон Бжезовский встретил меня весьма любезно и предупредительно. Он и потом всегда с пониманием относился к вопросам сотрудничества с нами, всячески способствуя этому. Руководителем же государственной полиции вначале был полицейский советник Порм, который вскоре передал дела полицейскому советнику Гайеру, ставшему во время войны начальником полиции и министром внутренних дел. Гайер, так же как и будущий начальник государственной полиции, а затем начальник полиции и федеральный канцлер доктор Йохан Шобер являлись теми людьми в Вене, с которыми я чаще всего сотрудничал в последовавшие годы и которые всегда были готовы прийти на помощь. Именно они способствовали невиданному ранее подъему контрразведывательной работы, особенно во время войны, и думается, что эти господа простят меня за дерзость, если я назову их своими друзьями.

Если бы все органы гражданского управления относились к военным инстанциям хотя бы отдаленно так же, как полицейское управление Вены к Генеральному штабу, то в австро-венгерской монархии многое пошло бы по-другому, и ей удалось бы избежать больших бед. Тогда бы не было никаких, даже самых малых разногласий, и все вопросы продумывались и решались бы сообща, а в итоге успехам радовались бы все стороны.

Не менее сердечными были мои отношения с венской прокуратурой, а также с чиновниками венского суда первой инстанции, с которыми мне довелось соприкасаться во время рассмотрения уголовных дел, где я принимал участие как военный эксперт.

Начальник полиции Триеста надворный советник Альфред Манусси фон Монстезоле также способствовал развитию разведывательной деятельности.

Однако многочисленные враждебные государству волнения и движения во многих частях империи создавали особые трудности в нашей работе в области контрразведки, а также частично и разведки. Поэтому, не имея никакого намерения вмешиваться в политические вопросы, «Эвиденцбюро» и разведывательные посты исходя из чисто военной целесообразности вынуждены были заниматься наблюдением за этими явлениями и борьбой с ними.

Так было, в частности, на юго-западе, где ирредентистски настроенные элементы поддерживали шпионские вылазки римского Генерального штаба, на который работали граждане Австро-Венгрии итальянского происхождения, занимавшие различные должности в австрийских общественных учреждениях.

Так было в тех местностях, где австрийские итальянцы, будучи горными проводниками и пастухами, активно сновали по обе стороны границы и где ирредентистские союзы вели свою вполне определенную пропаганду.

Так было к юго-востоку от города Ала, где возле водохранилища у населенного пункта Ривольто, как установили в 1909 году военные власти, итальянское правительство имело на австрийской территории целый комплекс земельных владений, о существовании которых наши правители не имели ни малейшего представления.

Так было и на юге, где постоянно наблюдались открытые великосербские выступления. При этом бунтовщики не останавливались даже перед воротами казарм.

Так было и на северо-востоке, где действовали панславистские^[35] агитаторы, находившие всяческую поддержку у русских представителей. Там, где русофильские русины видели свое отечество в России, а правителем считали русского царя, на которого буквально молились в церквях, зачастую возведенных на русские средства.

Ко всему этому присоединялось еще антимилитаристское движение, имевшее своих сторонников и пропагандистов главным образом в Богемии.

Еще тогда, когда я только входил в новую должность и изучал все те премудрости, знание которых она предусматривала, уже в январе 1908 года мне поручили выполнение моего первого серьезного задания — подготовить «усиленную» службу разведки, которую можно было бы немедленно развернуть в случае готовящегося вторжения итальянцев после смерти его величества. Информация о таком их намерении поступала к нам все чаще.

На первом этапе осуществления «усиленной» разведки предполагалась отправка на территорию Италии офицеров для выявления возможных мероприятий, превышавших потребности мирного времени, а также засылка агентов в назначенные для них районы разведки на случай начала мобилизации.

На втором этапе планировалось закрытие границ, уточнение списков подозрительных и политически неблагонадежных лиц, высылка из страны опасных иностранцев, решительное подавление любого враждебного для государства движения, установление надзора за изготовлением взрывчатых веществ на гражданских предприятиях и почтово-телеграфной связью. Одновременно предполагалось взятие под контроль всех политических событий. Причем при проведении всех этих мероприятий все органы военного и гражданского управления, а также разведывательные посты должны были работать в тесном взаимодействии друг с другом.

Вскоре мне стало ясно, что меня ожидают более ответственные задания. Ведь вследствие новшеств в турецкой конституции, внесенных младотурками, придание оккупированным областям Боснии и Герцеговины правового статуса аннексированных территорий становилось срочной и неотвратимой необходимостью. Разногласия по этому вопросу между министром иностранных дел графом Алоизем Лексем фон Эренталем и начальником Генерального штаба Францем Конрадом фон Хетцендорфом касались только сроков осуществления этого. И хотя такая формальность мало что меняла в истинном положении вещей, следовало считаться с враждебностью Сербии, видевшей в этом нарушение своих великосербских планов. Она могла взяться за оружие, а Черногория к ней присоединиться. Поведение князя последней, не жалевшего на эти цели средств, никаких сомнений в этом вопросе не оставляло.

К этому добавлялось настоятельное требование начальника австрийского Генерального штаба не закрывать более глаза на агрессивные намерения Италии и поквитаться с сомнительным союзником одновременно с решением балканского вопроса.

Подобные веяния предполагали резкую активизацию деятельности органов разведки. Однако в конце 1907 года военный министр объявил об ограничении разведывательной работы, и в частности запретил разведывательным пунктам составлять донесения о внутриполитическом положении. В ответ начальник Генерального штаба небезуспешно заявил энергичный протест, но пар, как говорится, так и ушел в гудок, и моим глазам, когда я начал углубляться в изучение истинного положения дел в разведывательной службе, открылась довольно печальная картина. Но это меня только подзадорило.

Уже вскоре, получив первый опыт в работе, я пришел к аналогичным выводам, что и майор фон Гесс, который в будущем возглавил штаб генерал-квартирмейстера. Мои выводы в точности соответствовали тому, о чем говорилось еще почти сто лет назад в 1815 году в докладе генерал-майору фон Лангенау^[36]. А сказано там было о том, что разведывательная служба выглядит как частное дело Генерального штаба. Эта служба должна обо всем знать, но помощь в лице Генштаба не находит, боясь возникновения каких-либо неприятностей и испытывая вызывающий смех страх перед возможностью скомпрометировать себя.

Аннексионный кризис. Типичные проявления шпионской деятельности. Двойные агенты

Если Балканы с давних пор являлись своеобразным политическим барометром Европы, то Сербия все более отчетливо превращалась в детонатор, угрожавший взорвать пороховую бочку возникшей напряженности в европейских отношениях. Проектировавшееся Австро-Венгрией строительство железнодорожной линии в Салоники через Новопазарский санджак^[37] вызвало весной 1908 года развязывание Сербией злостной антиавстрийской пропаганды. О царивших там настроениях сообщила выходившая в Боснии газета «Отачина», которая призвала начать ускоренное вооружение Сербии для подготовки к войне.

Все это привело к аресту целого ряда лиц, обвиненных в государственной измене, десять из которых в июле 1908 года были приговорены военным трибуналом к тюремному заключению на сроки от двух до восьми лет. До этого, еще в июне, в черногорском городе Цетинье закончился громкий так называемый «бомбовый процесс», на котором главный свидетель обвинения Георг Настич, являвшийся доверенным лицом сербского кронпринца Георга, заявил, что злоумышленники при помощи украденных из сербского арсенала в городе Крагуевац бомб намеревались взорвать князя Черногории. Причем произойти такое должно было якобы с ведома родственного князю кронпринца. Причиной же подобного намерения, по словам свидетеля, служило стремление к устранению препятствия на пути объединения Черногории с Сербией.

В июле Настич опубликовал две брошюры, пояснение к процессу и мстительный трактат с претенциозным названием «Финал». Последний был направлен, с одной стороны, против сербского подстрекательского союза «Словенский юг»^[38], который Настич представил организатором «метания бомб», а с другой стороны, против великосербской агитации в Хорватии, Словении и в особенности против братьев Прибицевич. Один из этих братьев, которого звали Светозар, был редактором печатного органа организации так называемой «независимой Сербии» в Аграме «Србобран», а другой, по имени Милан, раньше служил обер-лейтенантом австровенгерской армии. Сведения, опубликованные в брошюрах, послужили поводом для многочисленных арестов.

Все эти события ясно показали, чего следовало ожидать со стороны сербов в случае аннексии нами оккупированных областей. Поэтому вполне понятно, что с середины 1908 года разведывательной службе приходилось действовать в интересах подготовки этой государственной акции. Накануне официального уведомления министерством иностранных дел об аннексии в пять часов утра 5 октября произошла активация заранее подготовленной «усиленной разведывательной сети» для действий против Сербии и Черногории, что для «Эвиденцбюро» означало переход на военное положение.

К всеобщему изумлению, аннексия вызвала бурю, направленную на разоружение, не только в Сербии, но и в Англии, Франции, России и Италии, и нам пришлось глядеть во все стороны. Причем в противодействии шпионажу сербы оказались необычайно энергичными. Они арестовывали наших агентов, доставщиков почтовых голубей и предпринимали ряд других мер. Но это привело лишь к подъему нашей разведывательной службы, вызвав заметный приток новых сил, желавших работать в интересах разведки. Причем среди таких людей было немало весьма достойных, в том числе и офицеров запаса, предлагавших свои услуги совершенно безвозмездно.

Решения сербского правительства, разумеется, зависели от позиции России, которая после неудачного исхода войны с Японией и последовавшей вслед за этим революции была не очень-то склонна к военным авантюрам. Однако внезапное появление многочисленных русских «точильщиков» в Галиции, Верхней Венгрии и Буковине, их планомерное распределение по этим областям, а также наличие у них топографических карт указывало на то, что Россия явно склонялась к возможности прийти на выручку к своему маленькому протеже.

Между тем из-за нехватки средств разведывательные посты могли добывать лишь малозначительные сведения. В таких условиях является примечательным, что уже тогда поступили первые донесения о переносе развертывания русских войск в районы среднего течения Вислы в случае нашего ухода из Западной Польши, хотя окончательная проработка этих тщательно продуманных планов приходилась лишь на 1910 год. (Об этом писал в своем труде «Мировая война» Данилов^[39], который был генерал-квартирмейстером в русской Главной ставке в 1914–1915 годах.)

Сербский кризис продолжался всю зиму, а к нему вдобавок присоединилась еще возможность возникновения конфликта с Турцией. Поэтому прикомандированному к австрийскому военному представителю в Турции ротмистру фон Пфлюгелю потребовалось срочно объехать наиболее крупные турецкие города, чтобы наладить работу разведывательной службы, руководимой консульствами. Он добился большого успеха, преобразовав разведывательные органы в Ускюбе^[40] и Скутари^[41] в пункты сбора информации. После нескольких критических дней, приведших к заметному усилению разведывательной деятельности, когда казалось, что война неминуема, 31 марта 1909 года Сербия пошла на уступки.

И надо же было такому случиться, что именно в эти напряженные дни произошел один неприятный инцидент. Дело заключалось в том, что в конце марта был арестован коммерсант Карл Мюллер, находившийся в тесном контакте с рядом сербских офицеров. Арест был осуществлен как раз в тот момент, когда он выходил из квартиры австро-венгерского военного атташе в Белграде майора Габриэля Танчоса. И хотя судебный процесс над Мюллером и несколькими впоследствии арестованными лицами закончился их оправданием, сербские газеты потребовали немедленного отзыва нашего необычайно деятельного, но явно перегруженного заданиями «Эвиденцбюро» военного атташе. В результате военное ведомство снова было скомпрометировано, чего оно так опасалось. А это, в свою очередь, незамедлительно привело к соответствующим плохим последствиям, на преодоление которых потребовалось определенное время, — сменившему Танчоса гауптману Отто Геллинеку были даны строжайшие указания воздерживаться от любого рода шпионажа.

Удовлетворение от достигнутого успеха в отношении Сербии на дипломатическом поприще, который многие, в том числе и начальник Генерального штаба генерал от инфантерии Конрад фон Хетцендорф^[42], встретили весьма скептически, было омрачено разразившимся судебным процессом над изменниками родины в Аграме и процессом над Фридъюнгом^[43]. Всего перед судом предстало 53 человека, среди которых находился и агент сербского Генерального штаба Малобабич^[44], чья судьба была решена самими сербами в 1917 году во время судебного процесса в Салониках. Обвиняемые были осуждены, но намерение бана^[45] Хорватии барона Рауха нанести чувствительный удар по великосербскому движению по эту сторону реки Сава, в наличии которого он был убежден, так и не осуществилось — он попался на удочку некого Макса Кандта или Кона, подсунувшего ему изобличающий материал, где для большей убедительности находилось немало фальшивок. В результате органы юстиции не поверили в подлинность и настоящих документов.

Подобные фальшивки поступили в посольство в Белграде и от двойного агента Владимира Васича, на самом деле называвшегося Младеном Сергианом и представившегося вымышленным именем. Они являли собой протоколы организации «Словенски юг», которые историк доктор Генрих Фридъюнг использовал в своей публикации в венской газете «Новая свободная пресса» в марте 1909 года. Данная публикация плохо отразилась на репутации сербско-хорватской коалиции депутатов ландтага Аграма, ведь согласно опубликованным данным четверо из них были якобы подкуплены сербским дипломатом Спалайковичем^[46]. Венская ежедневная газета «Райхспост» назвала фамилии всех четверых депутатов — Супило, Лукинич, Светозар Прибицевич и Потоцняк. Вместе с остальными членами сербско-хорватской коалиции, насчитывавшей пятьдесят два депутата, они подали иск об оскорблении чести против доктора Фридъюнга. Но еще до рассмотрения этого иска венским судом присяжных заседателей депутат рейхсрата^[47] Масарик^[48] решил выступить в нижней палате парламента с заявлением о том, что до этого времени никакой великосербской пропаганды, поддерживаемой сербской династией, не существовало. Когда в конце года на завершающей части судебного процесса Владимир Васич своего слова не сдержал и на него в качестве свидетеля не явился, то фальсификация как минимум большей части предъявленных протоколов была окончательно установлена. После этого Васич переменил тактику и заверил Масарика в том, что фальшивки изготовил не кто иной, как сам посол в Белграде граф Форгач. Обрадовавшись возможности излить свой гнев на министра иностранных дел графа фон Эренталя, Масарик использовал заседания рейхсрата для своей яростной речи.

Оккупационный кризис не только не разрешился к окончательному удовлетворению участвовавших в нем сторон, но и привел к возникновению новых сложностей. Об этом свидетельствовала резко возросшая разведывательная активность всех участвовавших в нем государств, чья скрытая деятельность, конечно, обнаруживалась только в ходе операций по противодействию шпионажу. Даже в Черногории стала наблюдаться шпиономания, проявившаяся, в частности, в том, что черногорцы арестовали полковника барона Хоенбюхеля во время пограничного инспектирования и насильно увезли проводившего рекогносцировку обер-лейтенанта Малана Ульманского в город Никшич.

В Австро-Венгрии заметно возросло число лиц, обвинявшихся в шпионаже, — с шестидесяти в 1908 году до ста пятидесяти в последовавшие годы. Причем было абсолютно ясно, что пойманными оказывались далеко не все шпионы. При этом центром сербской шпионской и политической подрывной деятельности являлось генеральное консульство Сербии в Будапеште. Поэтому создание при находившемся там штабе четвертого корпуса нового разведывательного пункта под руководством гауптмана Коломана Харвата заметно способствовало усилению контрразведывательной работы и послужило по просьбе венгров связующим звеном с венгерскими властями, сильно отстававшими до того времени от австрийцев в вопросах борьбы со шпионажем.

Другой шпионский центр, работавший против нас, располагался под крылом русского консула Пустошкина в Лемберге. И так продолжалось до тех пор, пока нам не удалось сильно скомпрометировать его и заставить покинуть свой пост из-за громкого скандала в связи с поимкой шпиона Мончаловского. Однако по всему чувствовалось, что имелись и другие центры шпионажа, в том числе и руководимые некоторыми военными атташе. Но обычно охотно идущая навстречу нашим пожеланиям венская полиция, опасаясь столь нежелательных для нее «последствий», организовать за ними наблюдение отказалась.

Некоторые досадные явления вызвал и аннексионный кризис. Газеты никак не хотели прислушаться к предостережению о том, что в столь неспокойное время не стоит своими публикациями оказывать противнику безвозмездные услуги в проведении разведки. Поэтому пришлось издать соответствующий строжайший закон, и за период с ноября 1908 по март 1909 года арест был наложен на примерно двести газет. Большинство из них являлись чешскими, но и немецких оказалось предостаточно. В этом вопросе особенно неприятно удивила газета «Цайт», по сути снабдившая сербов нашими «оперативными планами».

Еще более неприятными были антимилитаристские демонстрации в Богемии, а также все более и более смелая панславистская пропаганда, склонявшая сербов к переносу центра тяжести их пропагандистской и разведывательной деятельности в Прагу, — сказывалась тесная связь некоторой части чешского населения с сербами и русскими. Поэтому начальник Генерального штаба неоднократно пытался организовать главные разведывательные пункты при штабах обоих корпусных командований в Богемии для противодействия этим непотребным явлениям. Однако такой пункт был развернут лишь в начале 1914 года в Праге, и то только тогда, когда антимилитаристская деятельность чехов начала буквально зашкаливать.

В 1909 году возле города Винер-Нойштадт по Штейнфельду, славящемуся своими заводами по производству пороха и боеприпасов, стали бродить какие-то подозрительные личности. Было предположено, что речь шла о сербских эмиссарах, прибывших с заданием совершить на предприятиях различные диверсии. Однако бдительность жандармерии и присланных ей на усиление воинских подразделений не дала осуществить подобные акции, если они вообще планировались. Как бы то ни было, этот случай навел нас на мысль использовать в будущем диверсии как средство ведения войны, подготовка которых была передана в ведение органов разведки.

В те первые годы моей службы в разведке у меня было достаточно много возможностей ознакомиться с деятельностью различных шпионов. Уже в самом начале я познакомился с одним провокатором, навязанным на нашу голову французской разведывательной службой. Как-то раз ко мне заявился еврей по фамилии Гайссенбергер, который еще в 1906 году занимался уборкой помещений у нашего военного атташе в Париже. Разряженный как франт, в начищенных до блеска ботинках, с носовым платком в манжете, он являл собой довольно странную личность. Однако, поскольку мы начиная с семидесятых годов прекратили заниматься развитием агентурной службы против Франции, его наблюдения для меня особого интереса не представляли.

Своего первого успеха в разоблачении подозрительных типов я добился, столкнувшись с одним мужчиной 15 апреля 1910 года у Гордлички, ставшего к тому времени уже бригадным генералом. Этот человек явился с предложением добыть за хорошее вознаграждение у некоего Гуго Поллака последний план крепости Перемышль с неизвестными нам тайными ходами.

Соответственно, мне была поставлена задача прояснить вопрос у этой личности, которую якобы звали Хуго Барт. Сначала я дал возможность этому болтливому еврею поговорить и вскоре раскусил его попытку выведать у меня определенные сведения путем постановки разных наводящих вопросов. Естественно, это ему не удалось.

В ходе беседы он поведал, что уже делал подобное предложение нашему атташе в Париже, но передал ему только отдельные «сегменты» плана, поскольку остальные были припрятаны им в Австрии. Затем этот тип заявил, что, по его мнению, выкупленный у Поллака план стоит предложить для продажи русским. И сделать это якобы следовало для того, чтобы выяснить, заполучили ли они такой документ или нет. При этом Хуго Барт попытался меня уверить в том, что старый план, который имеется в распоряжении русских, якобы давно устарел, так как после его кражи крепость была в значительной степени перестроена.

Все это было, разумеется, полнейшим вздором, но я сделал вид, что не заметил этого, и дал ему возможность говорить до тех пор, пока, несмотря на прохладную погоду, на его высоком лбу и безусых губах не выступили капельки пота. В конце концов, мне удалось выяснить, что его большая осведомленность по этому вопросу объясняется связями с французским и русским Генеральными штабами. Постепенно истинная сущность этой личности становилась для меня все яснее и яснее, и в конце концов я предложил ему продолжить переговоры на следующий день в нейтральном месте, то есть в не вызывающем опасений кафе «Европа». Делалось это мною для того, чтобы дать возможность негласным сотрудникам полиции поглядеть на него и опознать, если они с ним уже сталкивались.

Не успел этот тип удалиться, как от нашего парижского военного атташе пришло сообщение о том, что некий Барт, назвавшийся, однако, Германом, предлагал добыть у Поллака план ходов крепости за 1500 франков. Со мной же он, благодаря своей блестящей идее обмануть русский Генеральный штаб, намеревался провернуть гораздо более выгодное дело. Те 100 000 рублей, которые он рассчитывал при этом получить, должны были быть честно поделены между «Эвиденцбюро» и им.

Возможно, этот аферист собирался таким образом выманить у нас реально имеющиеся сведения о плане крепости, а потом заявить, что сделка, «к сожалению», из-за ареста Поллака, чего реально можно было ожидать, сорвалась. Но он оказался столь наивным, что на мой вопрос о масштабе и величине плана сказал, что план составлен в масштабе 1:120 000, и показал при этом на половину бильярдного стола, чтобы продемонстрировать его размеры, хотя при таком масштабе для подобной демонстрации хватило бы растопыренных пальцев одной руки. Этого я уже не выдержал и приказал арестовать его. Так совпало, что в тот же день на него пришел запрос из германского Генштаба, так как там он утверждал, что состоит на службе у русских.

Полиция установила, что под личиной Барта скрывался высланный из Вены и многократно судимый вор-рецидивист Иозеф Иечес, который признался в том, что состоял на службе у русских военных атташе в Вене и в Берне — полковников Марченко и Ромейко-Гурко. Его дело передали для дальнейшего рассмотрения советнику юстиции земельного суда доктору Шауппу, ставшему настоящим специалистом в вопросах расследования случаев, связанных со шпионажем.

Во время судебного разбирательства под председательством советника юстиции земельного суда доктора Райхеля и с участием прокурора доктора Эрнста, защитника доктора Тюркеля, а также эксперта подполковника Редля этот Иечес на хорошем еврейском жаргоне, нередко вызывая смех присутствовавших на процессе зрителей, поведал о своей истории. Он рассказал о том, как явился в Париже к полковнику Дюпону, располагавшемуся по адресу: Университетская улица, дом номер 75, и о том, что сразу же сообщил в русском посольстве в Париже о задании, полученном от этого полковника, и о том, как занимался шпионажем практически во всей Европе. По его словам, ему «из любви к императору» претило шпионить только против Австрии!

Этот веселый процесс закончился осуждением вора-рецидивиста и шпиона на четыре года тюремного заключения. В апреле 1914 года, едва выйдя на свободу, он сразу же опять предстал перед судом в Вене по обвинению в шпионаже, и в следующий раз мир услышал об этом «патриоте» из Брод^[49]только в 1922 году, когда он вернулся к своему первоначальному ремеслу — краже.

Во время мировой войны наше предположение о том, что некий Поллак появился на свет лишь в результате буйных измышлений Иечеса, подтвердилось. В апреле 1915 года у захваченного возле Перемышля в плен русского унтер-офицера были изъяты многочисленные карты, среди которых обнаружилась фотографическая копия плана окрестностей крепости Перемышля в масштабе 1:42 000, оригинал которого в масштабе 1:25 000 относился к 1895–1898 годам. Каким образом этот план оказался у русских, установить не удалось, но эта копия была датирована 1 июня 1912 года и подписана полковником Батюшиным. Таким образом, между предложением Иечеса нашей разведке и приобретением этого плана русскими лежал достаточно большой отрезок времени.

Между прочим, о том, что у русских не имелось свежих, добытых в результате предательства австрийских чинов документов, свидетельствовал тот факт, что эти фотокопии имелись у всех командиров рот русской осадной армии, где были отмечены, хотя и с заметными неточностями, сооружения, возведенные уже в самом начале войны. Подобное говорило о том, что данные сведения оказались полученными в ходе боевых действий в результате рекогносцировки, проведенной русскими разведчиками.

Как бы то ни было, Иечес после описанных событий неоднократно осуждался за кражи. Но примечательным во всем этом было то, что каждый раз, когда за вором закрывались двери земельного суда, газеты поднимали шум, рассыпаясь похвалой в отношении этого якобы выдающегося человека, который будто бы еще в 1909 году разоблачил печально известного шпиона Редля. В этом, разумеется, не было ни слова правды, о чем речь пойдет несколько позже.

Подлинный типаж шпиона, действующего из патриотических побуждений, представлял собой известный своими ирредентистскими взглядами торговец лесом Дамьяно Чис из южнотирольского города Беццекка. Он доставил на австрийскую территорию капитана итальянского Генерального штаба Эмилио Маджа, который, никого не стесняясь, приехал из Италии в почтовой карете и вышел из нее прямо у лесопилки своего доверенного лица, как раз в том месте, где предполагалось строительство нового крепостного укрепления. Об этом было доведено до сведения жандармерии, и в мае 1909 года Чис предстал перед венским судом, где мне впервые довелось выступить в качестве военного эксперта. По воле случая оказалось, что обвиняемый, его защитник доктор Кинбек и я служили в свое время в одном и том же полку «императорских егерей».

К числу типичных двойных агентов относился Алоиз Перизич. Из-за плохой репутации этого человека в 1905 году мы отказались от его услуг, а через два года он написал анонимное письмо с предложением выступить перед начальником Генерального штаба с разоблачением, касавшимся шпионской деятельности дружественной нам державы.

Через соответствующие публикации в газетах с ним была организована встреча одного из офицеров «Эвиденцбюро», на которой Перизич признался, что является итальянским шпионом. При этом он заявил, что готов сделать свои разоблачения лишь при условии освобождения его от ответственности. Такая гарантия ему была дана, но с ограничением, что в случае возобновления своей шпионской деятельности рассчитывать на пощаду он не должен. После этого Перизич сознался в том, что обслуживал и французов.

Далматинские власти^[50] взяли его под наблюдение, а в 1909 году он был опознан в Землине^[51], откуда часто ездил в Белград в качестве торговца лесом. При аресте у него была найдена австрийская армейская схема, а также военный альманах и словари, служившие шифровальным ключом, что не оставляло сомнений в его истинной профессии. На запрос гарнизонного суда в Аграме касательно агентурного прошлого обвиняемого Генеральный штаб, сославшись на служебную тайну, отвечать отказался, в результате чего Перизича осудили. После отбытия тюремного наказания в 1915 году он снова ускользнул от надзора далматинцев и был рекомендован русским военным атташе в Риме русскому военному атташе в Берне.

Жертвой своей красивой, но очень дорого стоившей «подруги», которая в конце концов предала и его, стал молодой австрийский лейтенант Противенский, состоявший на службе «мадам Бернагу» из располагавшегося на улице Мишодьер парижского пансиона «Ирис». На самом деле это была печально известная подпольная контора, которую часто использовал в своих интересах французский Генеральный штаб. В ходе следствия над этим лейтенантом в моем поле зрения впервые очутился военный дознаватель гауптман Ярослав Кунц, который сам во время мировой войны оказался под подозрением в якобы совершенной им государственной измене. Но во время многочисленных с ним встреч, происходивших по воле судьбы, я ни разу не замечал у него, что называется, «национальной жилки». Это был основательный, с крепкой хваткой и скорее наводивший страх, чем использующий дипломатические приемы следователь. Тем не менее позднее он стал генералом и главным дознавателем в Чехословакии.

Здесь уместно будет привести еще один пример. Сапожный подмастерье Баста, уже понесший кару за подделку документов, в 1909 году служил рядовым пехотинцем в 28-м пехотном пражском полку. На столе своего командира батальона он нашел несколько схем, оставшихся после маневров, снял с них копии и предложил их итальянскому посольству в Вене. Арестованный по наводке доброжелателя и прижатый к стене, Баста указал на одного совершенно непричастного к делу фельдфебеля как на подстрекателя к совершению предательства.

Этот пример наглядно показывает, как легко беспечность может спровоцировать преступление, а легкомысленное обращение с документами, оставление без присмотра приказов и неосторожно ведущиеся разговоры — создать для шпиона благоприятную возможность для проникновения в секреты. И тем не менее, несмотря на все предостережения, канцелярская дисциплина соблюдается не всегда достаточно строго, а разница между понятиями «не подлежит разглашению» и «секретно» не везде находит должного понимания. Часто служебная записка о болезни какого-нибудь лейтенанта содержится более аккуратно, чем секретный документ.

В качестве другой иллюстрации, какими бывают предатели, можно сказать и о доносившем на своих коллег шпионе Миодраговиче, и о занимавшемся шпионажем чуть ли не с детства профессиональном шпионе Брониславе Дирче. Обоих арестовали благодаря сотрудничеству с германским Генеральным штабом. Показательным является также шпион-дезертир Питковский, которого выдал Миодрагович.

В конце 1909 — начале 1910 года был обезврежен опасный шпионский центр. В ноябре 1909 года «Эвиденцбюро» стало известно о том, что один австриец передал итальянскому Генеральному штабу ряд военных документов за 2000 лир, и его фотография, на которой он был изображен на фоне памятника Гете в Риме, легла в качестве доказательства в ящик моего письменного стола. Его опознали в качестве служащего склада артиллерийских орудий по фамилии Кречмар, после чего за ним с любовницей был установлен негласный полицейский надзор, чтобы в подходящий момент арестовать вместе с возможными сообщниками. И вот однажды его заметили идущим по неосвещенной аллее в сквере позади венского центрального рынка вместе с русским военным атташе полковником Марченко. А вскоре выяснилось, что он работал не только на русских и итальянцев, но и на французов тоже.

Моим первым импульсом было желание арестовать предателя во время очередного свидания с Марченко, из-за чего русский военный атташе оказался бы в весьма щекотливом положении. Ведь ему пришлось бы предъявить свои документы, чтобы избежать ареста, воспользовавшись дипломатической неприкосновенностью. Но это намерение натолкнулось на колебания полиции, опасавшейся, что в последний момент что-то пойдет не так, а также возможного порицания со стороны министерства иностранных дел. Ведь такое противоречило обычно практиковавшемуся в то время мягкому обхождению с дипломатическими работниками. Тогда было решено провести неожиданный обыск на квартире Кречмара и его зятя, работавшего пиротехником, что и было осуществлено полицейскими комиссарами Тандлером и доктором Поллаком вечером 15 января 1910 года. Члены военной комиссии, в том числе военный дознаватель гауптман Вор-личек и я, всю ночь просматривали найденный материал, и было уже совсем светло, когда мы, тяжело нагруженные, отправились в обратный путь.

В дальнейшем выяснилось, что Кречмар начиная с 1899 года шпионил в интересах тогдашнего русского военного атташе, с 1902 года — французов, а с 1906 года — и итальянцев. При этом он заработал всего лишь 51 000 крон. За свою большую доверчивость, вылившуюся в пособничество, поплатился увольнением его друг — и без того находившийся на пенсии управляющий арсеналом морской секции, а также штрафом его тесть. Пострадали и пятеро офицеров артиллерийского депо, которых приговорили не только к большому штрафу, но и отправили в отставку.

На этот раз граф Эренталь, который обычно с негодованием относился к инцидентам, вызванным деятельностью наших агентов, воспринял случай с Марченко очень снисходительно и лишь дал понять русскому поверенному в делах Свербееву, что для австрийской стороны желателен скорейший уход полковника в отпуск без возвращения его в Вену. Однако при этом его больше всего заботило, чтобы возникшая неловкая ситуация разрешилась максимально тактично, о чем он и написал военному министру генералу от инфантерии барону Францу Ксаверу фон Шенаиху. Марченко не воспринял произошедшее как трагедию и даже побывал на очередном придворном балу, на котором, впрочем, кайзер Франц-Иосиф его «не замечал».

В том, что взамен Марченко мы получим не менее опасного руководителя агентурной сети, сомневаться не приходилось. А поскольку организовать негласный полицейский надзор за его преемником полковником Занкевичем было нельзя, то я, желая все-таки затруднить его деятельность, организовал за ним под свою ответственность наблюдение, осуществлять которое поручил одному оплачиваемому «Эвиденцбюро» агенту.

Я не ошибся. Занкевич начал проявлять весьма неприятную любознательность, появляясь два-три раза в неделю в канцелярии имперского военного министерства и задавая гораздо больше вопросов, чем это делали другие военные атташе, вместе взятые. На военных маневрах его вообще приходилось ставить на место. В военных же учреждениях он появлялся под предлогом размещения заказов, рассчитывая таким образом узнать мощность того или иного производства. При всем этом Занкевич оказался весьма хитрым и вскоре заметил, что за его жилищем установлен надзор. В общем, нам потребовалось немало времени, чтобы разгадать его уловки.

Не менее деятельным был и сербский военный атташе полковник Лесянин, который так искусно скрывал свою деятельность под видом исключительного интереса к любовным похождениям, что его считали безвредным. Только после его поспешного отъезда в связи с началом мировой войны полиция во время обыска в его квартире обнаружила не только связанную с разведывательной деятельностью обширную частную корреспонденцию, но и около тридцати томов документов, показавших, что он нисколько не уступал своим русским коллегам.

Передышка. Профессиональный шпион Бартман. Ветераны разведки. Глухонемой разведчик

В разразившемся аннексионном кризисе Италия и Россия отчетливо увидели необходимость того, что для осуществления своих далекоидущих завоевательных планов им следует лучше вооружиться. Италия, в частности, наряду с введением двухлетней действительной военной службы занялась в 1910 году развитием своей армии и строительством укреплений, уделив внимание развертыванию кадров мобильной милиции таким образом, чтобы обеспечить лучшую боевую способность второго эшелона.

В то же время значительно увеличила численность своей армии и Россия, отойдя от практики концентрации войск на своих западных границах, что благодаря созданию на французские деньги развитой железнодорожной сети уже не требовалось. Взамен этого в районе Волги русские создали «центральную армию» в составе восьми корпусов, которые в случае возникновения любых возможных военных конфликтов были всегда под рукой.

В связи с этим полковник Август Урбанский фон Остримец, назначенный в октябре 1909 года начальником «Эвиденцбюро», начал постоянно хлопотать об увеличении ежегодных дотаций на содержание разведывательной службы.

Большую поддержку мы нашли со стороны развернутых с некоторого времени в Тироле и Каринтии для обеспечения службы пограничной безопасности частей ландвера, при штабах которых возникли хорошо работавшие разведывательные пункты. Кроме того, еще в 1908 году удалось ликвидировать совершенно ненормальное положение, наблюдавшееся в работе почты, когда вся военная корреспонденция из Южного Тироля в прибрежные области — Далмацию, Боснию и Герцеговину шла через Италию.

К сожалению, оставляло желать лучшего наблюдение за приезжающими на австрийскую территорию итальянскими офицерами. Дело заключалось в том, что по дипломатической линии нас извещали об их прибытии лишь только тогда, когда они уже покидали пределы нашей страны. Но мы были не настолько слепы, как это изображал в своих «сенсационных разоблачениях» некий Анжело Гатти в газете «Корриере делла сера», описывая разведывательную деятельность капитана Ойгена де Росси. О том, что этот капитан присутствовал в числе других в разведывательных целях на маневрах кайзеровской армии в Каринтии, было нам известно. Знали мы и о том, что впоследствии он должен был завербовать агентов в Галиции и у дунайских мостов, которые в случае начала войны необходимо было преодолеть семи галицинским кавалеристским дивизиям при их выдвижении на юго-запад, поскольку существовало опасение насчет заблаговременного наступления кавалерии через Изонцо на Пьяве^[52].

Гатти хвастался, что ему удалось великолепно справиться с этой задачей. Но так ли было на самом деле, проверить, естественно, не представлялось возможным. Примечательным в этой связи является тот факт, что весной 1915 года эти агенты не оказали итальянскому Генеральному штабу никакой помощи, оставив его на произвол судьбы. И я не знаю, виноват ли в этом Шлойма Розенблат из польского города Жешува или Бенно Шефер из Черновиц.

В любом случае содержание донесений капитана Ойгена де Росси было нам известно. Одно из них, приходящееся на конец 1909 года, в частности, заканчивалось словами: «Оборудованные в инженерном отношении склады возле Кракова, Лемберга и Перемышля находятся в состоянии явного запустения. На них нет даже охраны, но такое положение, по-видимому, объясняется обильно выпавшим снегом». Эти сообщения, составленные на основании сведений сарафанного радио, казались нам тогда не столько тревожными, сколько смешными.

Старательно составленные донесения итальянского консула Сабетты, отправлявшиеся им из Зары^[53] в Рим, могли принести больше неприятностей. Однако о содержании его военных донесений мы были постоянно осведомлены.

Результаты расследования нападения на кассу «Кооперативного банка» в Триенте, произошедшего в конце августа 1909 года, привели к разоблачению одного весьма опасного итальянского шпиона. Взломщик с самого начала повел себя не особенно хитро, так как сразу оказался среди трех подозрительных лиц. Да иного, видимо, и быть не могло, поскольку преступником оказался служащий банка и известный ирредентист Иосиф Кольпи.

При обыске его жилища наряду со стилетом, шпагой, взрывчатыми веществами и богатым набором инструментов для взлома были обнаружены сотни фотографий военных объектов, таблицы с армейскими данными, а также письма, адресованные на уже знакомый нам условный адрес «Аливерти» и начальнику итальянской разведслужбы полковнику Негри. За шесть лет шпионской деятельности Кольпи явно потерял бдительность.

Через несколько дней после ареста Кольпи монах Марко Мориццо вернул обратно в банк украденные 350 000 крон, являвшиеся, как позднее хотел уверить Кольпи, «принудительным займом для национального дела». Этот монах сообщил, что деньги были ему переданы от имени одного иностранного священника, назвать которого ему не позволяла обязанность соблюдать тайну исповеди. Но имя этого человека мы установили и сами.

После ареста мать и сестра Кольпи, которые вначале все отрицали, признались, что о том, где хранились украденные деньги, узнали из спрятанной в грязном белье Кольпи записки. После этого женщины поторопились передать их профессору семинарии дону Пецци с тем, чтобы тот отправил их дальше.

«Друзей» Кольпи, образовавших разветвленную шпионскую сеть, в скором времени разыскали. Всего их оказалось пятнадцать человек, за которых ирредентистский депутат Аванчини, являвшийся, как это выяснилось в ходе войны, шпионом на итальянской службе, хлопотал перед министром юстиции. В результате состоявшийся в Триенте суд вынес в высшей степени мягкий приговор — Кольпи сохранил даже возможность продолжать обмениваться корреспонденцией с полковником Негри. Военный надзор за осужденными тоже ничего не дал, и поэтому всю компанию шпионов пришлось перевести в Вену, где их передали в руки советника земельного суда доктора Шауппа. Для уточнения деталей дела, необходимых для судебного разбирательства, я отправился вместе с ним в Триент, где осмотрел укрепления Секстена, игравшие для предстоявшего процесса большую роль.

После осуждения Кольпи за ограбление кассы на шесть лет каторжной тюрьмы состоялся процесс о шпионаже, в котором я принимал участие в качестве эксперта. Поскольку обвинение в государственной измене было недостаточно обосновано, то из-за опасения того, что присяжные его не поддержат, от него пришлось отказаться.

Между тем процессы, наблюдавшиеся в Сербии, вынудили в феврале 1910 года, несмотря на опасность возникновения столь ненавистных для графа Эренталя «серьезных дипломатических осложнений», вновь усилить работу разведывательной службы. Непосредственной причиной для активизации нашей работы послужил арест в Сербии проводившего рекогносцировку обер-лейтенанта Раяковича, которого удалось освободить лишь через большой отрезок времени, и то за взятку в несколько тысяч динаров некоторым высшим сербским чиновникам.

Так как для подготовки агентов для действий в случае начала войны была введена практика их отправки на маневры армий соседних государств, а выделение дополнительных средств на осуществление разведки в отношении Италии и Сербии не предусматривалось, то расходы на ведение работы против России опять оказывались более чем скромными. Впрочем, в этом вопросе до некоторой степени пришла на помощь Германия. При начальнике германской разведки полковнике Брозе и сменившем его майоре Вильгельме Гейе связь немецкого разведывательного ведомства с нами стала еще более тесной. Я несколько раз побывал в Берлине, а майор Гейе в ноябре 1910 года посетил Вену, в результате чего общие подходы в ведении разведывательной работы были изложены в меморандуме «Об организации разведдеятельности совместно с Германией».

К сожалению, успехи агентов, завербованных «Эвиденцбюро» для ведения разведки в России, порадовать не могли. Только один из них показал хорошие результаты, прислав снимки важных объектов на железной дороге и других магистралях. А вот работа разведывательного поста в Лемберге, развернутая инициативным гауптманом Генерального штаба фон Ишковским, приносила отличные плоды. Кроме того, неплохо проявили себя и находившиеся в России консульства, которые во время аннексионного кризиса в условиях сильно обострившейся обстановки внимательно отслеживали происходившие там процессы с военной точки зрения.

Благодаря усилиям гауптмана Ишковского удалось также привлечь к разведывательной работе против России некоторых членов Польской социалистической партии, в чем был приобретен настолько хороший опыт, что в конце 1910 года моральные препоны отпали и партия сама стала предлагать нам кандидатов для агентурной антироссийской деятельности. Однако до юридического оформления подобных отношений дело не дошло.

В самой же Австро-Венгрии возросшая активность шпионской деятельности во время аннексионного кризиса в 1910 году привела к невиданному ранее росту числа обвинительных приговоров. Вновь возобновил свою деятельность и профессиональный шпион Бартман. После отбытия своего первого наказания он снова был осужден на три с половиной года тюрьмы за попытку шантажировать тогдашнего начальника Генерального штаба фельдцейхмейстера Фридриха фон Бека^[54], которому он прислал соответствующее письмо. Затем Бартман объявился во французском Генеральном штабе с предложением внедрить новый способ прерывания работы телеграфных линий связи, после чего вместе со своим другом Реннером оказался в Ницце для получения в находившемся там французском разведывательном пункте задания по работе против Германии и Австро-Венгрии. Во время маневров немецких войск в Силезии Бартман неосмотрительно приблизился к майору Брозе из разведывательного отдела Шб и был арестован, но по какому-то недоразумению оправдан имперским судом в Лейпциге.

Тогда в Горице^[55] он сбрил себе бороду, подстриг усы и, изменив внешность, объявился в Риме у французского военного атташе под видом итальянского агента, работающего против Австро-Венгрии, где предложил «секретную карманную книжку австро-венгерского Генштаба». За книжицу, открыто продававшуюся в Вене, на титульном листе которой он сварганил оттиск: «Для строго секретного использования, господину…», этот проходимец выманил у француза 1200 лир.

После этого Бартман бросил притворяться почтенным мыловаром, облик которого служил ему прикрытием, и под видом туриста занялся изучением итальянских укреплений возле Венеции. В результате на свет появилась памятная записка под названием «Оборона», где описывались разные диковинки, якобы изобретенные одним итальянским капитаном. В частности, им был изображен «форт будущего», который на поверку в дальнейшем оказался австрийским изобретением.

С этой памятной запиской Бартман явился к нашему военному атташе в Риме и начал вести переговоры о ее продаже, во время которых явно старался выведать секреты наших военных приготовлений, надеясь узнать об этом из неосторожно оброненных слов. В общем, он превратился в настоящего афериста, подвизающегося на поприще шпионажа, использующего реальные навыки шпиона, приобретенные в начале своей деятельности. Потерпев неудачу, Бартман отправился в Истрию^[56], где на острове Луссин в городе Луссин Пикколо был арестован. Затем по его делу было проведено расследование, которым руководил уже упоминавшийся советник юстиции доктор Шаупп.

Типичным шпионом-пройдохой был Герман Ганс Кордс. В начале декабря 1909 года он представился нашему военному атташе в Лондоне в качестве многолетнего друга майора Дюпона (начальника французской разведки) и обвинил некоего Гофрихтера в шпионаже в пользу Франции. В дополнение этот Кордс написал даже, что отправлял пропитанные ядом письма с венского Западного железнодорожного вокзала. В общем, было ясно, что в его лице мы имели дело с настоящим аферистом.

А в сентябре 1910 года к нашему военному атташе в Риме явился некто Лестер и сообщил, что по заданию итальянского Генерального штаба у него предстоит встреча с одним австрийским морским офицером в Триесте. При этом он упомянул о своем знакомстве с неким офицером Генерального штаба, якобы продававшим документы французам, что дало нам основание догадаться, что Лестер и Кордс являются одним и тем же лицом. Тогда с ним договорились о встрече в Триесте, на которую его пригласили в Вену, а уже там полиция установила, что он недавно был осужден за мошенничество в Англии. В результате этого типа тоже арестовали и открыли по нему следствие, которое проводил советник юстиции доктор Шаупп.

Расследование продолжалось больше года, так как Кордс постоянно сочинял новую ложь и пытался оклеветать ни в чем не повинных людей. При этом доктор Шаупп специально не упоминал в материалах дела его настоящей фамилии, чтобы по возможности держать арест в секрете, рассчитывая раскрыть соучастников и не встревожить их раньше времени. Он обращался с подследственным очень хорошо и снискал к себе его доверие до такой степени, что Кордс рассказал ему обо всей своей агентурной работе, доказать которую на тот момент мы не могли.

В числе шпионов-аферистов следует упомянуть и Сарию, который уже был один раз осужден в 1900 году. В 1908 году этот Сария за 20 000 рублей всучил русским не представлявшее никакой ценности расписание движения поездов. Чтобы и дальше тянуть деньги у русского военного атташе в Берне полковника Ромейко-Гурко, он вступил в сговор с неким Эрзам-Стахелем, а летом 1911 года, когда я находился в отпуске, решил попытать счастья у нас. И действительно, наша разведка купила у некоего Цулиани якобы новый план Венеции с внесенными в него изменениями.

Когда я вернулся из отпуска, эта покупка показалась мне подозрительной. Мы провели экспертизу почерка Сарии, которая дала интересные результаты. Выяснилось, что в 1894 году он работал в гастрономе, хозяином которого являлся Цулиани. Озадачивало то, что последние его письма приходили не только из Швейцарии, но и из Италии и даже из Австрии, в то время как Сария, как было установлено, за последние годы из Цюриха не выезжал. Получалось, что он пользовался услугами одного или нескольких третьих лиц.

Повторная его попытка надуть нас в 1912 году успеха не имела, так как я сразу узнал «старого знакомого». Однако арестовать его удалось только в сентябре 1914 года. Он предстал перед Верховным судом в Цюрихе по обвинению в обмане Италии, Франции, России, Англии, Австро-Венгрии, Голландии и Бельгии. Тем не менее Сария со своим пособником сумел избежать наказания и принялся вновь фабриковать всякого рода фальшивки, обещая дочерям владельцев домов, в которых он снимал квартиры, жениться на них, чтобы уменьшить свои расходы, и обманывая даже своих подельников.

Быстро деградировал до уровня шпиона-авантюриста и агент тайной полиции России Исаак Персиц, бывший во время Русско-японской войны начальником разведывательного бюро тыла Российской армии. Началом его падения послужил 1906 год, когда он решил продать «Эвиденцбюро» документы, представившись офицером Генерального штаба. Когда зимой 1909/10 года он объявился в Галиции, выслать его оттуда удалось только в Италию, так как к тому времени все остальные страны уже отказывались его принять.

Впрочем, исходя из личного опыта должен сказать, что торопиться с причислением того или иного агента к мошенникам не следует. Один из самых лучших моих агентов предложил мне при первой встрече, ради которой я проделал довольно большой путь, секретную инструкцию, не представлявшую собой никакой ценности. Однако в дальнейшем он работал великолепно и не делал ни малейшей попытки навязать мне малоценные вещи.

Большинство шпионов были пойманы в Галиции и там же предстали перед судом. Русская охранка — царская политическая полиция, работавшая как внутри страны, так и за рубежом и нередко прибегавшая к содействию наших властей, использовала поездки своих агентов в Галицию для проведения рекогносцировки. Одним из них была вдова русского подполковника Софья Владимировна Корецкая, служившая посредницей и инспектором.

Уличать этих агентов удавалось с большим трудом. Так, во время процесса над жившим на пенсии финансовым директором Владимиром Вежбицким выяснилось, что бывший австрийский почтовый чиновник Филимон Стечишин являлся руководителем разветвленной шпионской сети, действовавшей в интересах России. Ему самому вместе с любовницей-помощницей удалось скрыться, и в руки полиции попала только его жена. Насколько опасен был этот Стечишин, можно судить по тому, что во время войны нашелся один патриот, предложивший свои услуги для организации убийства Стечишина и еще одного подобного шпиона по фамилии Рудской. Однако наша контрразведывательная служба такое предложение немедленно отклонила.

Поразительный случай произошел с одним глухонемым, останавливавшимся под видом рисовальщика во всех укрепленных пунктах Галиции. Его личность установить никак не удавалось, но нашелся один свидетель, который признал в нем агитатора из Киева. Вызывали сомнения и сведения о том, что этот глухонемой является неграмотным. Поэтому мы предположили, что он симулирует, и подвергли его аресту. После восьмимесячного дознания в Лемберге он был оправдан. В то время решения галицийских судов вообще были очень мягкими.

Тогда я просмотрел материалы дел за последнее время и нашел их явно неудовлетворительными — существенным фактам не придавалось никакого значения, а ложные показания брались за основу. На этом дознавание заканчивалось. Пришлось срочно принимать меры, и порядок был наведен. Причем перелом наметился только тогда, когда в следственные группы стали назначаться постоянные военные эксперты.

Небольшую радость мы испытали тогда, когда при помощи одного чешского музыканта нам удалось подстроить хорошую ловушку для главного разведывательного пункта в Киеве, который занимался преимущественно политической обработкой населения Галиции и Буковины. Этот музыкант принялся хвастать в Киеве знакомством с обремененным долгами офицером австрийского Генерального штаба, что, естественно, немедленно привлекло к нему внимание русской разведки. Для вида он дал себя завербовать в качестве шпиона, после чего сразу же заявился в полицию и попросил уточнить некоторые «детали», что окончательно укрепило к нему доверие начальника киевской разведывательной службы, проходившего у нас как полковник Маринско. После этого киевский полковник решился организовать через него мнимому австрийскому офицеру Генштаба свидание с одной красивой женщиной в Праге, которая должна была дать ему дальнейшие указания.

В общем, все прошло блестяще. Офицер Генерального штаба, женщина, фотография которой вскоре украсила нашу коллекцию, и музыкант встретились в Праге. В ходе этой встречи офицеру было предложено посетить русского полковника в баварском городе Линдау.

Наш обер-лейтенант Милан Ульманский, выдававший себя за майора австрийского Генштаба, действительно нашел на указанном для свидания месте русского полковника с характерным шрамом на лице, приобретенным во время войны с японцами, и заметно обогатил наши сведения о методах шпионажа, практиковавшихся Киевом. А вот чешский музыкант после этого был вынужден «переменить климат» и стал впоследствии дирижером военного оркестра в Черногории.

Причины прекращения затеянной нами столь многообещающей игры по поддержанию связей мнимого майора Генштаба с русским полковником, которые вскоре внезапно оборвались, выяснились лишь много позже — у нас в бюро завелся предатель, раскрывший русским нашу затею!

Требования к искусству дешифрирования в свете военного похода на Триполи

1910 год и первые месяцы 1911 года, внешне прошедшие спокойно, но скрывавшие глубинные процессы постоянно нараставшего политического напряжения, оказались для следившей за всем этим разведки благоприятными. Сами органы военной разведывательной службы в то время были проникнуты духом бодрости и взаимовыручки. Поэтому их усилия по налаживанию гармоничного сотрудничества со всеми гражданскими властями, имеющими отношение к разведывательным вопросам, не прошли даром.

10 марта 1911 года разработанный мною проект новой инструкции по разведывательному делу был одобрен, в результате чего на свет появилось предписание, дававшее правовую основу для взаимодействия всех соответствующих органов и инстанций. Эта инструкция оказалась настолько действенной, что ее использовали в качестве образца даже возникшие на месте австро-венгерской монархии после мировой войны национальные государства. В результате подчиненное чешскому министру обороны и бывшему антимилитаристски настроенному депутату рейхсрата Вацлаву Клофачу разведывательное бюро стало работать по служебному предписанию, на основании которого в свое время велась работа против него самого.

Поистине огромное значение в ближайшем будущем сыграл мой интерес, который я проявлял в отношении шифровального дела. Это древнее как мир средство тайной переписки в процессе борьбы между сторонними дешифровщиками тайнописи и ее создателями постоянно совершенствовалось. При этом всегда возникают обстоятельства, заставляющие использовать приемы, разработанные ранее. Например, агенты, для которых уже сам факт обнаружения у них шифра может иметь роковые последствия, стремятся применять в своей тайной переписке самые простые и, можно сказать, первоначальные формы шифрования, переставляя лишь буквы.

Другой способ тайнописи (метод подставки) предполагает собой использование квадратов, разбитых на сетки, в ячейках которых проставляются буквы. При этом каждая строка и каждый столбец имеют цифровое обозначение. В результате каждая буква шифруется путем перекрещивания соответствующих строк и столбцов. Для пояснения возьмем один пример:

В этом случае буква «а» будет представлена набором цифр «38». Тогда слово «Bad» станет выглядеть как набор групп из двух цифр — 29, 38 и 58, а само его написание уже в виде шифра возможно следующим образом: 293, 858.

При желании затруднить расшифровку текста сторонними лицами процесс шифрования и раскодирования может быть в высшей степени усложнен. Тогда и тем, кто шифрует текст, и тем, кто его расшифровывает, приходится проделывать довольно трудную и кропотливую работу. Применение механических средств, конечно, облегчает и то и другое, но большое неудобство буквенного шифрования все же остается, так как оно само по себе хлопотливо, а сам текст послания оказывается гораздо длиннее, чем в случае открытого его написания. Поэтому алфавиты были дополнены наиболее употребляемыми слогами и часто встречающимися словами, в результате чего возникли специальные таблицы и даже «шифровальные книги».

Тем не менее, как бы ни сложны и хитроумны были системы шифрования, все же при наличии достаточного количества зашифрованного материала рано или поздно применяемая система шифрования обнаруживается, и тогда дешифрование становится возможным.

К моменту моего назначения в «Эвиденцбюро» шифрование как необходимое средство сохранения тайны было оценено там по достоинству — шифровали и дешифровали много. Однако вопросами подборки шифровальных ключей для раскодирования иностранных шифров никто не занимался. Лишь после продолжительных поисков мне удалось найти один глубоко похороненный под папками с различными материалами ключ шифрования, применявшийся при отправке секретных посланий из русского консульства.

Тогда по моей просьбе в распоряжение бюро было предоставлено огромное количество перехваченных нашими военными кораблями начиная с 1908 года зашифрованных радиограмм, переданных и принятых радиостанцией Антивари^[57]. Началась прослушка и кабельных линий связи.

Процесс дешифрирования показался мне очень интересным, и я с огромным рвением принялся за трудную работу, напоминавшую вследствие малого количества лиц, умеющих читать, и обусловленного этим страшным перевиранием текста, настоящий сизифов труд. Однако постепенно наметился успех.

Служба контроля телеграфных и телефонных переговоров, введенная в связи с усилившейся агентурной работой против Сербии, тоже дала кое-какой интересный материал, в расшифровке которого мне сильно помог разведывательный пункт, располагавшийся в Сараево. Однако объем работы все увеличивался, и я, несмотря на то что начал прихватывать ночи, в силу необходимости выполнять свои повседневные обязанности один уже не справлялся.

Совсем тяжело стало, когда после Агадирского кризиса^[58]и очень беспокойного лета Италия осенью внезапно аннексировала Триполи. Между тем о предстоящей отправке неаполитанского корпуса в Африку главный разведывательный пункт в Инсбруке сообщал еще 23 апреля 1911 года. Однако военный атташе в Риме полковник Митцль заявил тогда, что это является не чем иным, как праздным измышлением. И объяснялось такое тем, что тогда антагонизм между министром иностранных дел графом Алоизем Лексем фон Эренталем и начальником Генерального штаба генералом от инфантерии Францем Конрадом фон Хетцендорфом зашел так далеко, что Эренталь, как позднее стало известно из одного сообщения военного атташе в Константинополе, дал своим послам указание по возможности скрывать от военных атташе сведения о происходящих политических событиях, чтобы затруднить им доклады начальнику Генштаба!

В скором времени из Инсбрука пришло подтверждение предыдущей информации, а 11 мая мы получили даже известие о том, что дело будет идти о Триполи. В начале сентября такое же сообщение продублировал один из наших агентов, а 11 сентября точно такие же сведения поступили и в «Эвиденцбюро» австрийского военно-морского флота. Однако полковник Митцль, опираясь на сведения из Рима, все еще продолжал считать это уткой.

Тем не менее он уговорил посла дать консульствам указания об осуществлении более строгого наблюдения. В результате уже 22 сентября консульство в Неаполе сообщило о признаках сосредоточения войск. Только тогда генеральный секретарь итальянского министерства иностранных дел признал наличие планов относительно уже начавшейся экспедиции против Триполи, а 23-го числа, после неожиданного предъявления Италией ультиматума Турции, началась война^[59].

Однако министр иностранных дел граф Эренталь не придал в связи с происшедшим большого значения очевидному отказу в работе его разведывательной службы, поскольку считал, что итальянская операция против Триполи является всего лишь отвлекающим маневром, и был озабочен только тем, чтобы война не перекинулась на Балканский полуостров.

Со стороны же военного ведомства начиная с 24 сентября в отношении Италии был введен режим «усиленной разведывательной деятельности». Вскоре нам удалось установить, что, доверяя честности австро-венгерской монархии, итальянцы не приняли никаких мер против удара ей в тыл с нашей стороны, что, учитывая их поведение в последнее время, являлось, несомненно, заманчивым делом.

Как бы то ни было, это привело к тому, что на «Эвиденцбюро» посыпался настоящий дождь из перехваченных шифрованных донесений, а поскольку помощи мне ожидать не приходилось, то работу над их дешифрованием, насколько хватало сил, я проводил один. Но вскоре моих возможностей стало явно не хватать.

Между тем стараниями полковника фон Урбанского^[60]«Эвиденцбюро» было сильно расширено. Важность нашей службы наконец-то признали, и пожелания об увеличении численного состава препятствий так явно уже не встречали. В частности, заметно выросла руководимая мною группа, которая получила некоторую самостоятельность, выразившуюся, между прочим, в том, что я докладывал о результатах ее деятельности непосредственно заместителю начальника Генерального штаба.

В ноябре 1911 года я добился выделения мне специального офицера для проведения работ по дешифрованию, что заметно меня разгрузило. Это был гауптман запаса Андреас Фигль, который оказался блестящим сотрудником и вплоть до конца мировой войны с незначительными перерывами стоял во главе дешифровальной группы, которую я включил в организационную структуру расширившейся к тому времени руководимой мною группы. В начале 1912 года мне подчинялось уже восемь офицеров, а когда в последовавшие годы министерство обороны признало важность проводимой

«Эвиденцбюро» работы и дополнительно расширило штаты его офицерского состава, то моя группа пополнилась еще четырьмя офицерами^[61].

Огненные знаки войны на Балканах

В начале декабря 1911 года из-за обострения разногласий с министром иностранных дел ушел в отставку начальник Генерального штаба генерал от инфантерии Франц Конрад фон Хетцендорф, постоянно выпрашивавший деньги для разведывательной службы, что сильно раздражало графа Эренталя. Его преемник фельдмаршал Блазиус Шемуа относился к органам разведки так же благожелательно и после кончины графа Эренталя в феврале 1912 года добился в мае повышения ассигнований на разведывательные нужды до 165 000 крон. Однако в 1912 году перед разведывательной службой было поставлено так много задач, что уже в сентябре образовался дефицит в сумме 98 000 крон.

Итальянская война в Ливии, закончившаяся 18 октября 1912 года Лозаннским миром, потребовала усиления разведывательной деятельности. Мне посчастливилось добыть новейшие итальянские инструкции по проведению мобилизации, а также приказы по организации перевозок в военное время, которые дали нам возможность составить достаточно полное представление о возможных действиях Италии по развертыванию войск.

Одновременно из России стали поступать сообщения о скорой войне с Австро-Венгрией, о всевозможных подозрительных учениях и объявлениях тревог. Получали мы донесения и о намерении Франции настоять на том, чтобы русские снова заранее выдвинули вперед свои войска, на что Россия, однако, не соглашалась. Приходили также сведения о пробной мобилизации в Варшавском военном округе и создании так называемого «корпуса тревоги». Все это вынуждало нас к развертыванию более сильной агентурной сети в тесном контакте с германской разведкой, которая тоже страдала из-за нехватки средств, что привело к четкому разграничению зон ответственности обеих разведывательных служб.

Что-то явно надвигалось, предположительно на Балканах, где по весне следовало ожидать восстания албанцев. Снова оживились банды в Македонии, а Греция приступила к реорганизации своей армии. Одновременно шли поставки оружия и боеприпасов в Черногорию из России и из Италии. Тогда же в Сербии образовалась новая тайная организация под названием «Черная рука», известная также как «Единение или смерть», ставившая своей целью освобождение всех славян и раздел Австро-Венгрии. По имевшимся сведениям, во главе этой организации стояли заговорщики, организовавшие убийство короля в 1903 году^[62], бывший министр Георгий Генчич, капитан Воислав Танкосич, офицер разведывательной службы на реке Дрина, преподаватель военной академии майор Драгутин Дмитриевич и редактор газеты «Пьемонт» Люба С. Йованович. В общем, следовало быть готовыми к еще более резким волнениям, чем памятное выступление «Словенского юга», сопровождавшееся метанием бомб.

Собственно сам «Словенский юг» в октябре 1908 года нашел себе преемницу в лице «Народной обороны»^[63], во главе которой стоял генерал Божа Янкович, а секретарем являлся Милан Прибицевич. Объединение этих организаций сильно порадовало наследника престола Александра, и с его подачи новый союз начал рука об руку работать с сербским Генеральным штабом. Его задачей являлась подготовка революции в Австро-Венгрии, организация паники и мятежей в населенных сербами областях, диверсий и т. п. Как стало известно позже, сокольские^[64] и антиалкогольные союзы в Боснии и Герцеговине были не чем иным, как отделениями «Народной обороны».

По поступившим к нам сведениям, в 1910 году этот новый союз собирался организовать покушение на императора Франца-Иосифа, используя его поездку в Сараево, и последовавшее посягательство на жизнь тамошнего губернатора генерала от инфантерии фон Варешанина^[65], несомненно, было делом его рук. Однако реакция на подобные деяния оказалась слишком слабой. В частности, майора сербского Генерального штаба Миловановича решились выслать лишь после того, когда он в своей агитации перешел все допустимые грани. Не нашла должного противодействия и деятельность англичанина Сетон-Уотсона^[66], который проводил оголтелую пропаганду против монархии в пользу Сербии.

За спиной этого агитатора, без сомнения, стояло министерство внутренних дел Сербии, что позднее полностью подтвердилось, когда в городе Ниш были найдены расписки Сетон-Уотсона, а также еще одного британского журналиста и историка Генри Уикхема Стида, тоже занимавшегося подобной деятельностью.

Настроения в Сербии становились все более угрожающими. Прошедшая в 1911 году сессия скупщины^[67] продемонстрировала явную общую ориентацию страны на Россию. Причем этот настрой поддержала даже прогрессивная партия^[68], которая ранее склонялась к австро-венгерской монархии. В таких условиях надлежало держать ухо востро. Однако наш очень хороший источник информации консул в Нише из-за того, что посылал донесения разведывательному пункту в Темешваре, навлек на себя неудовольствие посла в Белграде, и австрийское министерство иностранных дел немедленно запретило ему делать что-либо подобное. К счастью, консул и начальник штаба крепости в Темешваре были хорошими друзьями, и информация продолжала поступать в виде «частной корреспонденции».

В конце февраля 1912 года наше министерство иностранных дел вообще настояло на ограничении разведывательной деятельности в отношении Сербии и соблюдении чрезвычайной осмотрительности. А ведь именно тогда, точнее 29 февраля, произошло заключение болгарско-сербского договора, явившегося первым шагом к Балканскому союзу^[69], направленному как против Турции, так и против Австро-Венгрии.

Это был явный успех России, прояснивший цели ее военных приготовлений. Не случайно весной 1912 года Галиция оказалась буквально наводнена русскими шпионами. Между тем балканские дипломаты сумели так искусно замаскировать свои переговоры, что в начале июня наш военный атташе в Софии подполковник Лакса, получив известие о готовящейся конференции, заявил, что политическое или военное сближение Болгарии и Сербии совершенно исключено. А ведь именно на ней между этими странами был заключен таможенный союз, принято единообразное законодательство и подписан торговый договор. Между прочим, уже 19 июня сербы и болгары вели переговоры о выработке общего оперативного плана войны против Турции.

Начальник нашего Генерального штаба, охваченный предчувствиями, что готовится что-то весьма нехорошее, 23 июля распорядился восстановить работу по усиленной разведке в отношении Сербии и обратился в министерство иностранных дел с просьбой о содействии австро-венгерских дипломатических представителей в России в проведении военной разведки, находившейся тогда далеко не на должном уровне из-за длительного пренебрежительного отношения к этому вопросу. Однако в ответе, полученном только 27 августа 1912 года, министерство иностранных дел заявило, что разведывательная деятельность в России навлечет на себя сильное неудовольствие местных властей, и поэтому оно считает привлечение консульских официальных лиц к осуществлению усиленной разведки в интересах военного ведомства слишком рискованным!

Но начальник Генерального штаба на этом не успокоился и в октябре все же добился проведения специального совещания по этому вопросу. Тем не менее достигнутые там договоренности начали претворяться в жизнь лишь в самом конце года, а реальная поддержка до самого начала мировой войны по сути дела равнялась нулю.

Между тем то из Сербии, то из Черногории стали поступать донесения о проводившихся там военных приготовлениях, а в середине августа 1912 года основное наше внимание было направлено на восстание в Албании. Посылавшиеся туда для отслеживания развития событий агенты и офицеры сообщали о явном снижении морального уровня турецких войск, зараженных политическими веяниями.

О том, как обстояли дела в их офицерском корпусе, описывал позже начальник Генерального штаба Болгарии генерал-майор Фичев, прямо признавая, что болгары имели в каждом штабе турецких корпусов агентов с месячным содержанием от ста до двухсот франков, а планы последних военных маневров под руководством Гольц-паши были ими приобретены за 20 000 франков. На их основании Фичев и пришел к выводу, что главный удар следует наносить не через Адрианополь^[70], а через крепость Киркилиссе.

Не успела обстановка в Албании немного успокоиться, как македонские головорезы в Кочани^[71] позаботились о том, чтобы Балканы продолжало лихорадить. По этому поводу Болгария пришла в неслыханное возбуждение. При этом начальник болгарского Генерального штаба принялся убеждать нашего военного атташе в Софии подполковника Лаксу в том, что никаких военных мер предпринято не будет, а союз Болгарии с Сербией, о котором начали трубить в газетах, на деле не существует, так как король якобы не одобряет желательный России Балканский союз, как бы сербский посланник Спалайкович^[72] этого ни добивался. На основании такого заявления 23 августа Лакса и сообщил, что о военной опасности не может быть и речи. А ведь именно в тот день, как сообщил Мите Стажич, генерал Савов^[73] провел совещание, на котором обсуждались изменения оперативного плана против Турции!

Начиная с марта 1912 года «Эвиденцбюро» настаивало на назначении военного атташе в Цетинье^[74], где военные мероприятия, в отличие от других балканских государств, скрыть было гораздо легче. В результате в августе, можно сказать в последний час, гауптмана Хубку все же отправили в Черногорию, и уже 18 сентября он телеграфировал, что две бригады и вся артиллерия мобилизованы. Подобные сообщения одно за другим поступали также из главных разведывательных пунктов. Их информация дала основание прийти к уверенности в том, что дело шло о подготовке войны против Турции, но не против Австро-Венгрии.

Примечательным являлось то, как к происходившим событиям относился наследный принц Сербии. Как написал профессор Миле Павлович в своих записках, которые были захвачены во время войны наряду с другими трофеями, в день объявления мобилизации кронпринц Александр сказал ему: «Нам следует предостеречь наших людей относительно настоящего и единственного врага. И враг этот находится не на юге, а на севере. Нелюбовь к туркам есть не что иное, как проявление исторической памяти, а вот ненависть к Австрии подобна вулкану, который еще извергнет свой огненный дождь. Втягиваясь в акцию против Турции, мы становимся слабее по отношению к Австрии, что позволит ей в дальнейшем легко бороться с нами. А нам следует быть готовыми к этой борьбе, которая обязательно нагрянет».

2 октября все прояснилось — подполковник Лакса сообщил о подготовленном сербами, болгарами и греками совместном ультиматуме Турции с требованием предоставления автономии для Македонии, а от гауптмана Хубки пришла депеша о неминуемом наступлении черногорцев на Скутари. Подробные донесения агентов и балканских консульств буквально наводнили «Эвиденцбюро», а уже 9 октября произошло первое боевое столкновение между черногорцами и турками. При этом наш начальник Генерального штаба не сомневался, что подлинным кукловодом всех этих акций является Россия. Поэтому 10 октября он отдал приказ о введении первой стадии усиленной разведки силами главных разведывательных пунктов в Галиции и в Германштадте^[75].

Для «Эвиденцбюро» вновь наступила горячая пора. Прежде всего надлежало установить, какое количество войск Сербия оставила для прикрытия своих тылов от Австро-Венгрии, а также прояснить соотношение сил противоборствовавших сторон, которое, по нашим расчетам, к 18 октября, то есть ко дню объявления войны балканским государствам Турцией, выглядело следующим образом: 385 000 болгар и сербов против 335 000 турок, а также 30 000 черногорцев против 30 000 турок и 80 000 греков против 40 000 турок. По орудиям же превосходство союзников над противником составляло 700 единиц. Эти цифры однозначно говорили о превосходстве союзников над Турцией. Поэтому для нас так и осталось загадкой, почему в Вене и Берлине решили, что победа будет за турками, попав впросак относительно выдвинутого Францией и Россией и явно направленного на поддержку небольших христианских государств лживого утверждения о «соблюдении статуса-кво».

В «Эвиденцбюро» внимательно следили за разворачивавшимися событиями, которые начались для Турции столь неблагоприятно. Для этого использовались не только донесения агентуры и консулов, но и сведения, поступавшие от австро-венгерских военных атташе, аккредитованных в Белграде, Софии, Цетинье и Константинополе и находившихся при соответствующих ставках, а также военных атташе оберлейтенанта запаса принца Людвига Виндишгретца в Болгарии и подполковника Танчоса в Греции.

В связи с победоносным продвижением союзников в Париже быстро изобрели новую формулу, определявшую линию поведения великих держав, а именно — равнодушие к происходящему на Балканах, что на деле означало давно вынашивавшуюся под эгидой России договоренность о разделе европейской части Турции. Такое не могло оставить равнодушными непосредственных соседей Австро-Венгрии Италию и Румынию. Поэтому преемник графа Эренталя граф Леопольд фон Берхтольд перечеркнул этот хитроумно продуманный план, использовав лозунг: «Балканы — балканским народам», который в свое время был выдвинут для пропаганды самостоятельности албанского государства. И хотя это звучало как призыв, касающийся Албании, он затрагивал непосредственно Сербию и косвенно всех остальных союзников, поскольку подразумевал изменение основ раздела, так как Сербия вряд ли захотела бы оказаться обделенной.

Начиная с середины ноября 1912 года «Эвиденцбюро» вплотную занялось вопросами оказания поддержки Албании путем предоставления транспортов с оружием и подготовки офицеров-разведчиков. Одновременно необходимо было внимательно следить за Италией, так как с ее стороны не исключались особые действия против Албании. Кроме того, нависла угроза военных осложнений с Сербией и Черногорией.

С начала декабря ежедневно стали поступать сообщения об обратной переброске сербских войсковых частей с театра военных действий в Северную Сербию, а также о формировании отрядов против Австро-Венгрии. Поэтому 5 декабря был отдан приказ о введении второй стадии усиленной разведки в отношении Сербии и Черногории.

Было очевидно, что вопросы мира и войны зависели от позиции России. Тогда-то и стал весьма неприятно сказываться недостаток сил развернутой в ней агентурной сети — ни у нас, ни у Германии не было постоянных агентов в ее военных округах. Между тем вербовка новых агентов и их внедрение в Россию осуществлялись крайне медленно, съедая и без того мизерные денежные средства, находившиеся в нашем распоряжении. К тому же большинство агентов показали себя совершенно непригодными для такого рода деятельности — сказывалось отсутствие соответствующей военной подготовки. Донесения от них поступали крайне медленно, а сведения зачастую противоречили друг другу. И только благодаря кропотливой работе сотрудников «Эвиденцбюро» удавалось разобраться в этой путанице сообщений и преувеличений.

Интересы дела требовали, чтобы на территории расположения каждого из двадцати восьми русских корпусов работал как минимум один долговременный агент. Только тогда появлялась возможность постоянно отслеживать ситуацию хотя бы в европейской части этой огромной империи. Но откуда было их взять при вечном недостатке денежных средств? Ведь только на это потребовалось бы не менее полумиллиона крон ежегодно.

Как бы то ни было, нам все же удалось установить, что Россия не желала возникновения конфликта, который грозил перерасти в сложившейся тогда обстановке в мировую войну, и стремилась оттянуть его, если этого избежать не удастся, хотя бы до весны 1913 года. Поэтому перемирие, заключенное 3 декабря 1912 года между воюющими сторонами, за исключением Греции, а также Лондонская конференция послов, собравшихся 17 декабря для урегулирования балканских вопросов, расценивались начальником австро-венгерского Генерального штаба генералом от инфантерии Францом Конрадом фон Хетцендорфом лишь как маневр для выигрыша времени.

В то же время резкая позиция, занятая Францией по отношению к Австро-Венгрии в албанском вопросе, показала, что Россия не останется в одиночестве при вооруженном выступлении против монархии. Поэтому немецкий генерал-квартирмейстер граф Вальдерзее провел переговоры в Риме с итальянским генералом Поллио, а подполковник Монтанари — в Вене с генералом от инфантерии Францом Конрадом фон Хетцендорфом о совместных действиях в случае, если Франция и Россия бросят вызов Тройственному союзу^[76].

Начальник германской разведывательной службы майор Вильгельм Гейе отправился в Рим, чтобы согласовать со своим итальянским коллегой полковником Негри вопросы, связанные с обменом информацией, полученной в ходе разведывательной деятельности против Франции. Он хотел также выступить в роли посредника между нашими и итальянскими службами, чтобы договориться о совместной работе хотя бы по проведению контрразведывательной деятельности. Однако на это из-за ведущейся обеими сторонами интенсивной агентурной деятельности, направленной друг на друга, мы пойти не могли. Затем германская агентура сама установила, что проживавшая в Германии посредница между предателем Кречмаром и итальянским Генштабом была подругой жены полковника Негри и работала против нас.

В январе 1913 года начальник Генерального штаба добился назначения подполковника Ойгена Штрауба военным атташе в Швеции, Норвегии и Дании с резиденцией в Стокгольме, которому было поручено осуществлять наблюдение не только за шагами, предпринимавшимися Россией в этих странах, но и за находившимися в Стокгольме и Копенгагене русскими шпионскими центрами.

Между тем из-за отказа 28 января Болгарии соблюдать достигнутое перемирие и несмотря на прошедшую конференцию война была продолжена.

Переданное подполковником принцем Готтфидом Хогенлойе русскому царю послание, собственноручно написанное кайзером Францем-Иосифом, принесло некоторую разрядку в отношениях с Россией. Однако главные разведывательные пункты в Галиции, Будапеште и Германштадте, отслеживавшие ситуацию в Московском и Одесском военных округах, продолжали докладывать о проводившейся в них подготовке к войне.

Особым предметом нашего внимания стала тогда Албания, границы которой были, пожалуй, единственным вопросом, обсуждавшимся на конференции послов, и где из-за прокладки этих границ разгорелись жаркие баталии между Россией и ее помощниками, с одной стороны, и странами Центральной Европы — с другой. Албанию с большим риском для себя исколесили вдоль и поперек четыре наших офицера, а именно обер-лейтенанты Карл Адрарио, Бруно Томас, Йоган Гофман и Франц Мюльхофер. А в конце января к ним присоединился еще майор Александр Шпайц фон Митрович. В общем, ситуация там оказалась крайне запутанной, а перспективы консолидации различных политических сил этого государственного новообразования — весьма смутными.

После взятия Адрианополя 26 марта 1913 года Балканский союз внезапно приказал долго жить, но нам своевременно удалось выявить сосредоточение сербских войск против Болгарии, через которую в конце концов союзники напали на Румынию и на Турцию. В результате в воздухе вновь запахло большой войной. Глубинные противоречия, раздиравшие сохранявшие внешнее единство великие державы, воодушевили черногорцев и сербов обвести их вокруг пальца. Первые ослушались приказа отступить от Скутари, подброшенного им Эссад-пашой^[77], позарившимся на албанскую корону, и только ультиматум Австро-Венгрии заставил черногорцев отказаться от взятия города.

Что касается сербов, то они вообще длительное время не желали уходить из Албании. Лишь окрик великих держав, которые хотели посадить на албанский трон в качестве регента князя Вида^[78], заставил их покинуть страну, в которой, пока не прибыл новый правитель Албании, уже вовсю действовали подстрекатели Эссад-паши.

Таким образом, в течение всего 1913 года разведывательной службе было не до отдыха.

Высокая шпионская активность

В том, что в те весьма напряженные дни шпионаж расцвел пышным цветом, нет ничего удивительного. Достаточно сказать, что только усилиями агентурной группы «Эвиденцбюро» в 1913 году было возбуждено 6000 дел против 300 в 1905 году и, в отличие от 32 арестов, в том же 1905 году проведено 560 задержаний. Причем в каждом седьмом случае суд вынес по ним обвинительный приговор.

В целях доведения до широких масс информации о признаках враждебной шпионской деятельности и призыва к бдительности простых солдат мы подготовили специальное пособие на всех языках, на которых говорили люди в Австро-венгерской империи. Оно было издано под названием «Остерегайтесь шпионов» в количестве 50 000 экземпляров и распространено во всех армейских казармах, формированиях жандармерии и таможни.

Наиболее богатой областью на «урожай» шпионов являлась Галиция, где особый успех имел гауптман фон Ишковский, которого поддерживало управление полиции в Лемберге. А вот организация собственно разведывательной работы там могла бы быть и лучше.

Проводившиеся в ходе процессов над шпионами расследования, продолжавшиеся частично и в 1914 году, позволили глубоко заглянуть в организацию разведывательного дела у русских. Дом полковника Батюшина на Саксонской площади в Варшаве, где из капитанов Терехова и Лебедева получились великолепные сотрудники, во всем оказывавшие помощь своему руководителю и задавшие нам во время войны немало проблем, скрывал в своих стенах настоящее предприятие, работавшее с огромным числом директоров, начальников групп, вербовщиков агентов, разъездных инспекторов и женщин. Последние весьма успешно использовались в качестве посредниц и вербовщиц, хотя те из них, которые попали к нам в руки, как, например, Мария Тромпчинская и Ева Войчик, особой красотой не обладали.

В отличие от русских мы, по крайней мере в мирное время, женщин для разведывательной работы не использовали. И это стало у нас традицией, хотя она и зародилась, возможно, лишь по причине отсутствия необходимых денежных средств, а также из-за опасения возникновения различных козней, часто возникающих между женщинами.

Что касается дам высшего круга, то из-за отсутствия у них военных знаний ожидать от этих представительниц прекрасного пола результатов по нашей линии, соответствующих затратам, было нельзя. Поэтому они использовались по большей части для нужд политической разведки.

Возможно, что русские женщины, вследствие специфики сложившихся в России внутриполитических условий, обладают особенными данными для агентурной работы, что заметно повышает их пригодность для разведывательной деятельности. В этой связи не могу не вспомнить жену русского ротмистра Иванова в Сосновце^[79], которая на протяжении многих лет доставляла нам немало хлопот.

Некоторые вербовщики и посредники Батюшина имели даже целые бюро. Среди таких выделялись, например, Зигельберг, Самуэль Пинкерт, Соломон Розенберг и прежде всего Иосиф Герц. Герца можно было даже назвать правой рукой полковника. Он являлся специалистом по изготовлению различного рода фальшивок — паспортов, крепостных планов и т. п. Правда, в начале октября 1912 года пошли слухи о том, что он занимался жульничеством, а в конце 1913 года до нас дошли сведения о том, что его отправили в ссылку из-за махинаций на таможне. Однако в конце 1914 года мы узнали, что Батюшин, став командиром части, якобы вернул его к себе в качестве поставщика.

Русские вообще любят большие величины, а так как количество у них всегда играло большую роль, то Батюшин развернул целую армию агентов, хозяев явочных квартир, дворников и других пособников. В этой связи типичным примером массового применения русских агентов может служить следствие в отношении шпионской группы Пичкура, к которой принадлежал известный нам шпион Дирч, отличавшийся изобретательностью. Этот Дирч хотел всех перехитрить и заранее сообщил о своем намерении пересечь границу, чтобы оказаться за линией черно-желтых пограничных столбов. Однако благодаря стараниям комиссара австро-венгерской полиции в Лемберге Харвата, который и во время войны отличался примерной работой в области контрразведки, нам удалось, идя по следу Дирча, выйти на Пичкура, а также пятерых его товарищей. Всех шпионов арестовали, и венский земельный суд положил конец их карьере.

Следует также отметить, что в целом образцово поставленной Батюшиным разведывательной работе большой вред наносила излишне одинаковая экипировка агентов. Например, все агенты, занимавшиеся сбором сведений о крепостях, получали американский карманный фотографический аппарат «Экспо», который и выдал, в частности, Николая Лангнера и Ивана Соколюка (Соботкина). В 1911 году Лангнер, а в 1912 году Соколюк в сопровождении Лидии Кащенко наблюдали за большими армейскими маневрами в окрестностях одной крепости до тех пор, пока не вызвали подозрение у жандармерии, а найденные при них фотоаппараты не указали на их принадлежность к русским шпионам.

Аналогично разведцентру Батюшина был организован и разведывательный центр в Киеве, которым руководил полковник Галкин со своим помощником Беловцевым. О нем мы слышали еще чаще, поскольку он был направлен исключительно против нас, тогда как центр Батюшина работал одновременно и против Германии. А вот русский разведывательный центр в Одессе действовал через Румынию против Венгрии. Так, в мае 1914 года в одном из туристов, путешествовавшем по Семиградью^[80], был опознан русский военный атташе в Бухаресте полковник Семенов. Это дало основание предположить, что его заданием является проведение рекогносцировки на юго-востоке Австро-Венгерской империи, и такое подозрение во время войны полностью подтвердилось.

Не довольствуясь этим, русский шпионаж протягивал свои щупальца в страны Центральной Европы и из-за границы. В частности, бурную деятельность в Стокгольме развил полковник Ассанович, опираясь на поддержку бюро некоего господина Гампена в Копенгагене. Русский посланник Ассановича по фамилии Бравура, завербовавший венгра Велесси, тогда впервые со времени моего перевода в «Эвиденцбюро» заставил венгерские правоохранительные органы зашевелиться. В этом вопросе им не хватало практики, и поэтому, несмотря на помощь офицера нашей разведывательной службы в Будапеште, у них ушло целых три недели, чтобы разыскать Бравура. Едва его арестовали, как в венгерских газетах тотчас же появились публикации, освещавшие ход следствия с такими подробностями, которые могли проистекать только из протоколов дознания. Насколько слабо власти держали в руках свою прессу, показали события, происходившие во время кризиса. Опасаясь нежелательных последствий, венгерский премьер-министр не осмелился даже призвать их к неразглашению военной тайны!

Один из шпионов господина Гампена финн Ян Копп-Кепп, работавший под разными фамилиями, оказался на свою голову опознанным и арестованным в Аграме. В Королевстве Хорватия и Славония^[81] шпионы подлежали суду военного трибунала, выносившего за подобные преступления в неспокойные времена смертные приговоры. Поэтому приговор не стал сенсацией, но в исполнение приведен не был, а заменен шестнадцатью годами тюремного заключения. Правда, уже в 1915 году Копп-Кепп умер.

Опорным пунктом французского и русского шпионажа являлась Швейцария. Уже упоминавшийся полковник Ромейко-Гурко при поддержке обер-лейтенанта барона Унгерн-Штернберга прилежно вербовал там агентов и стал в результате пользоваться такой дурной славой, что, когда в 1913 году его хотели назначить военным атташе в Риме, Италия, как принимающая сторона, отказала ему в аккредитации. К сказанному следует добавить, что в небольшом городке на границе Франции и Швейцарии Анси на французской территории проживал тогда полковник русского Генерального штаба Владимир Николаевич Лавров, который, используя близкую Женеву, развил чрезвычайно активную шпионскую деятельность.

Иллюстрация тогдашней высокой шпионской активности России была бы неполной, если среди массы свидетельствующих об этом фактов не упомянуть о разоблачении деятельности в Лемберге находившегося там в отпуске казачьего офицера Михаила Додонова. Этот отпускник имел задание не только по вербовке агентов и рекогносцировке Перемышля, но и по подготовке взрывов мостов и других объектов в случае начала мобилизации. Ему удалось завербовать помощника, которого он рекомендовал полковнику Беловцеву в Киеве. Вот и получалось, что русские опирались в своей деятельности не только на друзей из русофильских кругов! Их разминкой послужила организация взрыва в Штейнфельде южнее Вены, где, несомненно, просматривался русский след.

Приведу еще несколько примеров. Один русский агент завербовал немца Германа Прюфера и поручил ему сделать в свете магниевой вспышки фотографии укреплений Кракова. Однако уже первая попытка сделать это оказалась неудачной — часовой, обратив внимание на необычное освещение, выстрелил, испортил аппарат, ранил и арестовал Прюфера. Но самому русскому агенту-подстрекателю удалось уйти.

В то же время в Лемберге при осуществлении явной шпионской деятельности попался русский подполковник Яцевич. Отделался он довольно дешево, так как тогда же русскими за подобные же дела в Варшаве был арестован наш обер-лейтенант Роберт Валолох — обе стороны охотно пошли на обмен.

Еще в 1910 году германский Генеральный штаб справлялся о русском поручике запаса бароне Мурмане, который нанес визит русскому военному атташе в Берлине. На данный запрос мы тотчас же сообщили, что в 1898 году один бывший кадет пажеского корпуса Александр Мурман был осужден у нас за шпионаж, но за то, что кадет и поручик являлись одним и тем же лицом, поручиться не могли. Но тут помог его величество случай. Нам стало известно о том, что одна вдова, а именно шестидесятилетняя баронесса Мурман, работавшая учительницей в Вене, начала уговаривать мать одного австрийского офицера склонить ее сына заняться шпионажем в пользу России. Для этого он должен был обратиться к ее сыну Александру в Варшаве. Получалось, что баронесса выступала в роли вербовщицы агентов для своего внебрачного сына, который по документам пока проходил как Йозеф Браун, так как он еще не задокументировал свое подлинное происхождение. Но в качестве барона со звучной фамилией, кавалера военного ордена Марии-Терезии решать свои задачи ему было бы гораздо легче.

За баронессой было установлено негласное наблюдение, и вскоре эта хромая мамаша с коротко подстриженными волосами была арестована вместе со своим сыном. Как оказалось, он тоже пребывал в Вене. Женщина заболела, и ее пришлось положить в больницу, а поскольку против ее сына никаких веских доказательств вины не было, то в феврале 1911 года его выслали в Россию.

Новые сведения о Мурмане нам стали известны только осенью 1911 года, когда был арестован шпион Лангнер. Оказалось, что этот внебрачный потомок дворянского рода являлся к тому времени вербовщиком и одновременно преподавателем в варшавской секретной школе по подготовке агентов. Позднее он выплыл в Берлине и Будапеште, но поймать его не удалось. Приобретя большой опыт, Мурман в феврале 1912 года отважился вновь появиться в Вене, где и попал в руки правосудия, представ во время следствия перед советником юстиции земельного суда доктором Шауппом. На судебном разбирательстве под председательством советника юстиции земельного суда доктора Альтмана с участием прокурора доктора Рихарда Урбанчича, военных экспертов гауптмана Ульманского и меня защитник доктор Моргенштерн вновь попытался прибегнуть к своему излюбленному приему с отклонением кандидатур военных экспертов. Но это ему не удалось.

Само судебное разбирательство особого интереса не представляло, но открывавшаяся взору картина сидевших на скамье подсудимых баронессы и ее сына была поистине отталкивающей. Даже защитник признавал, что некоторые действия подсудимых с общечеловеческой точки зрения выглядели ужасно. В этой связи очень хотелось бы надеяться, что некоторым русским офицерам не понравился сам факт принятия в ряды Российской армии этого внука награжденного орденом Марии-Терезии австрийского барона, человека, получившего образование по милости кайзера и запятнавшего себя судимостью за шпионаж.

О том, как глубоко была отравлена Галиция русскими интригами, свидетельствуют два процесса, имевшие место в 1914 году. Находившийся на пенсии окружной секретарь Александр Раманик из Рогатина обратился с просьбой к известному русофилу судейскому чиновнику и депутату рейхсрата Владимиру Куриловичу достать для него важные военные документы штаба командования корпусом в Лемберге. Курилович, сочтя его за провокатора, донес о нем полиции, но потом с ужасом узнал, что Раманик являлся его благонадежным сторонником, который хорошо понимал, к кому можно обратиться с данным вопросом. Тогда во время процесса он взял обратно все свои показания, и его единомышленник был оправдан!

А теперь приведу второй характерный случай. За шпионаж были арестованы молодой православный священник Макс Сандович и более зрелый по возрасту поп Игнат Гудыма. Найденные у них записи сильно скомпрометировали журналиста Симона Бендасюка и вольнослушателя права Василия Колдру. Следствие однозначно установило их связь с известным тогда русским агитатором графом Бобринским, с русско-галицинским благотворительным союзом, а также с рассадниками русофильской пропаганды — Почаевским православным мужским монастырем, с интернатом в Житомире и с русским разведывательным бюро.

Как видно, шпионаж и агитация за «истинную веру» шли рука об руку. Церкви с их молитвами за царя, интернаты (бурсы), кружки совместного чтения, равно как и газета «Прикарпатская Русь» — все это подпитывалось русскими деньгами и служило важным оружием в борьбе с австро-венгерской монархией.

Материал, собранный в ходе следствия, так однозначно подтверждал обвинение в государственной измене, что защитник не мог его опровергнуть. А ведь за государственную измену полагалась смертная казнь, тогда как за шпионаж — самое большее пять лет. Однако дело о государственной измене слушалось в суде присяжных в Лемберге, а защитниками на процессе выступили проверенные единомышленники и партийные товарищи подсудимых доктора Дудукевич, Глускевич и Черлунчакевич, которых немного позже самих обвинили в подобном же преступлении. Как бы то ни было, им удалось так хорошо организовать защиту, что суд вынес оправдательный приговор!

Италия, интересы которой в это тяжелое время совпадали с нашими, явно стала более сдержанной в отношении шпионажа. Иногда, правда, происходили отдельные случаи арестов подозрительных субъектов, но до суда дело не доходило. Только одному из них не повезло — пастор дон Андреас Сальвадори из района Тремозины на озере Гарда послал карабинерам, на службе которых он находился, донесение о результатах своей рекогносцировки замка Рива дель Гарда, но это донесение попало в руки наших властей. Его отправили в Вену подальше от этой ирредентистской местности, где и приговорили к полутора годам тюремного заключения. Однако вскоре он был амнистирован.

Шпион в рясе был тогда для меня еще новым типом представителей данной профессии.

Необычная история произошла в августе 1912 года в Белграде. Однажды ночью возле дома австро-венгерского военного атташе, находившегося в отпуске, остановилась карета с элегантно одетой супружеской парой и мальчиком, а также дорожными чемоданами. Кухарке атташе они передали от него письмо, сказав, что еще утром якобы беседовали с ним в Вене. И хотя казалось, что эти люди хорошо ориентированы в порядках, принятых в доме, кухарка засомневалась в истинности содержавшихся в письме указаний о предоставлении непрошеным гостям дома для ночлега. Поэтому она направила их к атташе посольства графу Дубскому. При этом прислуга не дала себя переубедить чужакам, которым такое ее решение явно не понравилось. С тех пор о странной паре никто ничего не слышал. Как и предполагала кухарка, майор Геллинек на самом деле никакого письма не писал. В результате маленькая хитрость наших противников, а в том, что это была их выдумка, сомневаться не приходилось, не удалась.

Как я и предполагал, русские не отказывались от содействия в деятельности своей широко разветвленной шпионской сети находившегося в Вене военного атташе. Правда, установленное за ним негласное наблюдение долгое время не давало результатов, но потом разоблачения посыпались как из рога изобилия.

С начала марта 1913 года венское управление полиции, агентурная группа «Эвиденцбюро» и командование военными учебными заведениями занимались братьями Яндрич. Один из них, а именно Чедомил, был обер-лейтенантом и слушателем военной школы, а другой, Александр, — бывшим лейтенантом. Одновременно возникли подозрения и против лейтенанта Якоба. При этом наши наблюдатели установили, что в квартире фельдфебеля в отставке Артура Итцкуша появляется полковник Занкевич. После третьего посещения им Итцкуша против фельдфебеля было начато следствие.

В общем, в начале апреля не осталось сомнений в том, что все нити вели к Занкевичу, сумевшему завлечь в свои сети также и отставного полицейского агента Юлиуса Петрича и железнодорожного служащего Флориана Линднера. Все замешанные в шпионаже были арестованы, и мне было приказано доложить об этом министру иностранных дел. Когда я закончил свой доклад, граф Берхтольд от изумления застыл как соляной столб и долго молчал. Поэтому мне пришлось повторить свой вопрос о том, что он в связи с этим намерен предпринять. В результате Занкевич отправился вслед за своим предшественником назад в Россию, прихватив с собой в качестве трофея донесения обоих братьев Яндрич и других своих вышеназванных шпионов.

Вскоре к нам в руки попали еще два его помощника, Беран и Хашек, которым он предложил отправиться в Стокгольм за получением вознаграждения. В задачу Берана входило проведение разведки в корпусном районе 8-го корпуса, штаб которого располагался в Праге, и оправка полученных разведданных непосредственно в Петербург. Он клялся в своей невиновности и придумал себе довольно странную отговорку, будто бы причиной его общения с Занкевичем являлось заблуждение в том, что русский исходя из развратных соображений хотел через него познакомиться с одним офицером. В этой связи в приговоре было специально отмечено, что в таком случае Занкевич вряд ли обратил бы внимание на высокопоставленного офицера. Таким образом, честь полковника была сохранена хотя бы в данной столь щекотливой области.

Запомнился еще один сам по себе достаточно простой процесс по делу некоего Ицкуша, ибо на нем я в последний раз выступал в Вене в качестве военного эксперта по вопросам, связанным со шпионажем. На суде адвокат, на этот раз доктор Розенфельд, как это зачастую практиковала защита, попытался отклонить мою кандидатуру. В принципе мне можно было спокойно покинуть зал судебных заседаний, так как советник земельного суда доктор Альтман и прокурор доктор Хюбель настолько хорошо разобрались в материалах дела, что в моей помощи не нуждались.

Исходя из предыдущего опыта мне наконец удалось добиться у правительственных инстанций разрешения на установление негласного наблюдения за новым русским военным атташе с первого же дня его прибытия в Вену.

Однако радость от достигнутых успехов была омрачена одновременным разоблачением двух предателей в собственных рядах.

Предатели в собственном стане: Велькерлинг и Редль

Весной 1913 года мне предложили купить немецкие секретные приказы о проведении мобилизации. Тогда я немедленно связался со своими германскими коллегами, и общими усилиями нам удалось обнаружить источник утечки этой информации. Предателем оказался писарь штаба крепости Торн^[82] немецкий унтер-офицер по фамилии Велькерлинг.

Наша замечательная дешифровальная группа раскрыла шифр этого очень ловкого шпиона, что во многом позволило узнать, насколько велик был масштаб предательства Велькерлинга. Позднее, уже после краха монархии, один офицер русской разведки признал, что этот унтер-офицер являлся одним из самых ценных агентов России.

Несмотря на неприметную должность, которую занимал Велькерлинг, причиненный им вред оказался настолько велик, что его разоблачение могло справедливо послужить поводом для настоящей сенсации. Но это дело так и осталось в тени из-за того, что почти одновременно с ним был раскрыт поистине ошеломляющий случай в нашем лагере.

В начале апреля 1913 года в Берлин из Вены было возвращено никем не полученное письмо «до востребования», где для выяснения отправителя оно и было вскрыто. В письме обнаружились 6000 крон в банкнотах и два известных шпионских адреса, один — в Париже, а другой — в Женеве (улица Принца, дом номер 11, месье Ларгье).

Майор Вальтер Николаи, возглавивший с начала 1913 года разведывательное управление германского Большого Генерального штаба^[83], сразу понял, что письмо указывает на наличие опасного шпиона, и немедленно переслал его нам, так как посчитал, что шпиона следовало искать, по всей видимости, в Австрии. С вполне объяснимым рвением мы горячо принялись за это, несомненно, крупное дело. Однако у нас не было никаких отправных пунктов для установления личности адресата. Это лицо вполне могло жить в Вене и, вероятно, не смогло получить письмо из-за болезни, а может быть, и по какой-либо другой причине. Но с такой же вероятностью этот человек мог проживать и за пределами Вены и лишь иногда наведываться в столицу.

Опрос на почте никаких результатов не дал — никто не мог вспомнить, приходили ли раньше письма с таким же адресом. Нам оставалось только надеяться на то, что рано или поздно за посланием явится либо сам адресат, либо присланный им человек. Однако из-за неосторожного обращения письмо пришло в такое состояние, что получатель мог сразу догадаться, что дело нечисто. Поэтому мы изготовили другое, отправили его из Берлина через немецкий Генеральный штаб и организовали наблюдение за окном приема и выдачи почтовых отправлений.

Одновременно было начато осторожное расследование на другом конце следа. Парижский адрес мы оставили в покое, так как в нем отсутствовала какая-либо определенная фамилия и существовала высокая вероятность угодить непосредственно в пасть французской контрразведки, что могло испортить все дело. А вот с месье Ларгье все было иначе. Если им являлся тот же человек, услугами которого в Эксле-Бене и Марселе мы пользовались в 1904–1905 годах, то можно было рассчитывать на положительный результат. И действительно, мы установили, что французский капитан Ларгье вышел в отставку и теперь проживал в Женеве. Организованное за ним тщательное наблюдение показало, что он по-прежнему «работал» на разные государства и имел в своем подчинении много людей. Это не приблизило нас к цели, но мне результаты наблюдения показались достаточно важными, чтобы для нейтрализации обнаруженной опасности выделить на это дело последний грош из наших скромных денежных средств.

В результате уже к началу октября было собрано достаточно материала, чтобы анонимно обратить внимание швейцарских властей на махинации Ларгье, направленные в том числе и против Швейцарии. Однако следственные органы еще не доросли до такого уровня, чтобы обойти хитрости Ларгье, и уже казалось, что дело закончится ничем, как вдруг 10 октября в Риме по обвинению в шпионаже в пользу Франции был арестован его соучастник Туллио Меноцци вместе с сержантом Петриллой и купцом Трокки. Это дало соответствующий толчок, и дело в Швейцарии наконец-то стронулось с мертвой точки — Ларгье вместе с двумя своими главными помощниками Розетти и Росселетом предстал перед судом, на котором эти двое его полностью изобличили.

Тем временем стало проясняться и наше дело — еще до середины мая на почту на имя некоего господина Никона Ницетаса поступило два новых письма^[84]. В результате сфабрикованное нами послание мы смогли забрать назад, а наша уверенность в том, что шпион будет пойман, заметно возросла. К тому же весьма высокопоставленный правительственный чиновник регирунгсрат Гайер поручил организацию наблюдения лучшим сыщикам государственной полиции.

Вечером 25 мая я пошел домой на поздний «обед», но не успел войти в квартиру, как раздался телефонный звонок.

— Прошу вас прибыть ко мне в кабинет. Случилось нечто ужасное, — послышался в трубке взволнованный голос регирунгсрата Гайера.

У меня перехватило дыхание, и я стремглав бросился на трамвайную остановку.

Оказалось, что к концу дня на главпочтамте появился некий господин в штатском и забрал письма. Три сыщика, которым было поручено наблюдение, незаметно последовали за ним до площади Стефана, где этот человек взял такси и уехал. В то время такси было мало, второго на площади не оказалось, и нашим наблюдателям не оставалось ничего другого, как скрипя зубами осознать, что почти попавшая в их сети дичь ускользнула. Тогда они решили подождать возвращения машины, номер которой запомнили.

Вскоре такси вернулось, и водитель сказал, что высадил своего пассажира возле отеля «Кломзер». Решив осмотреть автомобиль в поисках возможных улик, сыщики обнаружили в нем футляр от перочинного ножика, по-видимому оброненного последним пассажиром. Тогда детективы отправились в отель, где один из них спросил портье, кто из постояльцев недавно подъехал к гостинице на машине.

— Начальник штаба пражского корпуса полковник Генерального штаба Редль, — прозвучал ответ.

Сыщик уже было подумал, что они пошли по ложному следу, как вдруг по лестнице стал спускаться постоялец, и им оказался тот самый человек, за которым детективы следили от самого окошка выдачи корреспонденции главпочтамта.

— Не вы ли, господин полковник, потеряли этот футляр? — задал вопрос нерастерявшийся сыщик, быстро подойдя к постояльцу.

Тот ответил утвердительно, и все сомнения сразу же развеялись. Пока двое других детективов незаметно последовали за полковником, третий бросился с докладом к регирунг-срату Гайеру.

От осознания того факта, что член нашего коллектива, работавший в «Эвиденцбюро» много лет и не раз выступавший на шпионских процессах в качестве военного эксперта, оказался предателем, я буквально окаменел и несколько минут не мог произнести ни слова. Затем началась печальная работа, в ходе которой было установлено, что Редль приехал в Вену из Праги на автомобиле. Следовало как можно быстрее выявить все его контакты и установить за ним постоянное наблюдение, чтобы не дать ему возможности сбежать. Детективам удалось собрать и сложить в единое целое клочки квитанций, разорванных Редлем, и я, едва взглянув на них, сразу понял, что корреспонденция полковнику отправлялась с адресов явочных шпионских квартир. Оказалось, что предатель поддерживал связь не только с Россией и с Францией, но и с Италией.

Тогда я позаботился о том, чтобы добиться согласия руководителя «Эвиденцбюро» и заместителя начальника Генерального штаба о привлечении к расследованию военного следователя, что являлось необходимым для начала работы судебной комиссии. Знакомого мне Ярослава Кунца мы не нашли, но в конце концов отыскали военного юриста майора Форличека. Теперь для проведения ареста требовалось заручиться согласием коменданта города, но время поджимало.

Дело было в том, что лучший друг Редля, один прокурор, позвонил из ресторана «Ридхоф», где он обедал вместе с Редлем, регирунгсрату Гайеру и сообщил о странном поведении полковника, выражавшемся в депрессии и желании свести счеты с жизнью. По-видимому, эпизод с футляром от ножика вызвал у предателя подозрение, и он, вероятно, заметил слежку. А заметив, понял, что его предательство обнаружено.

Медлить больше было нельзя. Пришлось выдергивать с ужина в «Гранд-отеле» начальника Генерального штаба Конрада фон Хетцендорфа и обо всем ему докладывать. Выслушав доклад, генерал распорядился немедленно отправляться к Редлю и допросить его. При этом он согласился с предложением предоставить после этого предателю возможность покончить с собой.

Редль вернулся в давно окруженный со всех сторон отель «Кломзер» около полуночи. Когда мы вошли в его номер, он был уже раздет и пытался повеситься. И надо сказать, что все последовавшие вслед за этим события вплоть до крушения монархии ознаменовали для меня наступление самого печального периода в жизни. Однако все дальнейшие перипетии, уготовленные мне столь интересной профессией, трогали меня за душу не так сильно, как это предательство.

Редль был совсем сломлен, но согласился дать показания лишь мне одному. Когда все остальные члены комиссии удалились в другую комнату, он поведал, что уже в 1910 и 1911 годах работал на другие державы, но в последнее время был вынужден ограничиться лишь материалом, который был ему доступен в штабе корпуса в Праге, передавая в основном фотокопии секретных приказов. Самым тяжелым его преступлением была выдача плана развертывания австро-венгерских войск против России, который был разработан как раз в те годы и в целом продолжал оставаться еще в силе, но об этом он предпочел не распространяться. Соучастников у него не было, поскольку Редль имел достаточный опыт в этой области и хорошо знал, что подельники обычно ведут к гибели любого шпиона. Наконец он попросил дать ему револьвер…

Когда утром члены комиссии, охранявшие после моего ухода все ходы и выходы из отеля, а также прилегавшие к нему переулки, попросили одного детектива осмотреть номер Редля, предатель был уже мертв. Тогда возник вопрос: может быть, стоило скрыть истинные причины этого самоубийства и затушевать их открывшимися к тому времени гомосексуальными наклонностями полковника? Однако после определенного колебания правду все же решили не утаивать.

Моей же последовавшей за этим работе позавидовать было трудно — надлежало перепроверить показания Редля и отследить все возможные каналы утечки информации. Учитывая значимость произошедшего, а также для того, чтобы разгрузить меня, поскольку я был связан необходимостью принимать участие в следственных действиях в Вене, расследование в Праге взял на себя полковник Урбанский фон Остримец.

Он вернулся из Праги с обширным материалом, заполнившим всю мою комнату, и теперь мне предстояло его подробно изучить, просматривая страницу за страницей. Редль пользовался парфюмерией настолько интенсивно, что все книги и тетради буквально были ею пропитаны. Этот запах до такой степени стал меня преследовать, что, почувствовав его в вагоне трамвая, я старался отодвинуться от источника как можно дальше.

На «Эвиденцбюро» обрушилась настоящая лавина различных анонимных и неанонимных показаний против сообщников Редля. Написали даже сидевшие в тюрьме и уже упоминавшиеся мною шпионы Кордс и Бартман. Доброжелатели пытались рассказать о шпионской деятельности Редля даже в тех вопросах, где он просто не мог нанести никакого вреда. В таких случаях, если подобные люди присылали несколько таких показаний, больше одного мы не рассматривали. Тем не менее нам надлежало реагировать на каждый сигнал, и моим сотрудникам, военному следователю, привлеченному к этому расследованию, а также управлению полиции приходилось проделывать поистине гигантскую по своему объему работу. И это в то время, когда мы вынуждены были тратить немало сил на выкорчевывание шпионской сети, оставленной Занкевичем.

Оправдываться приходилось всем, кто состоял в более-менее близких отношениях с Редлем. Среди них был и его друг майор Теодор Кернер фон Зигринген^[85]. При этом никому не пришло в голову, что деньги, которые в избытке водились у Редля, происходили из грязных источников. Со всех сторон слышались упреки, в том числе и в парламенте, но ни один народный представитель не задался вопросом, а были ли в необходимом количестве предоставлены денежные средства органам контрразведки?

Ни для кого не было секретом, что наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц-Фердинанд, в общем-то, справедливо был взбешен прецедентом с Редлем. Однако наследника не устраивали и результаты расследования, и он не хотел соглашаться с его завершением. Тем не менее ему пришлось смириться, поскольку кайзер одобрил закрытие дела и наградил Рыцарским крестом Австрийского императорского ордена Леопольда полковника Урбанского фон Остримеца незадолго до присвоения ему звания бригадного генерала.

Между тем в Праге с аукциона было продано имущество Редля, среди которого находились и два фотоаппарата, которые при обыске оказались непроверенными. В результате в середине января в пражских и венских газетах появились сообщения о том, что в одном из них некий ученик реального училища обнаружил фотопленку и проявил ее. Затем один из его учителей отнес пленку в штаб 91-го пехотного полка, а уже оттуда она попала в руки командира корпуса. Газетные заметки были приукрашены частично неправильными сведениями. Так, например, утверждалось, что среди снимков имелись копии чрезвычайно важного секретного приказа наследника престола командиру пражского корпуса и начальнику его штаба.

В связи с этим 19 января эрцгерцог Франц-Фердинанд послал военному министру телеграмму с требованием наказать виновных самым строгим образом, невзирая на их бывшие заслуги. Воспользовавшись этим, уже на следующий день именно чешские депутаты рейхсрата Станек, Удржал, Дюрих, Заградник и другие, по всей видимости озабоченные ростом опасных последствий, возникших вследствие проявленной неосмотрительности при продаже имущества Редля, сделали специальный запрос министру обороны Австро-Венгрии. В результате уголовные дела не заставили себя ждать.

Редль, несомненно, принес вред. Однако возникшее у многих представление о том, что он был чуть ли не могильщиком австро-венгерской монархии, сильно преувеличено. Самое большое его предательство, заключавшееся в передаче плана развертывания войск против России, пользы русским не принесло, а, наоборот, только ввело их в заблуждение. И вот почему: предположить, что в такой план будут внесены кардинальные изменения, русские просто не могли, ведь им было понятно, что развертывание войск слишком сильно зависело от целого ряда различных факторов. Для этого потребовалось бы радикальным образом пересмотреть весь план ведения войны, о чем русским было хорошо известно. Поэтому они целиком и полностью положились на переданную Редлем информацию. Однако, когда нависла реальная опасность начала войны, участие в ней на нашей стороне Румынии, на которое всегда делались расчеты, стало сомнительным. В результате над правым флангом северной группировки войск во время сосредоточения нависла серьезная угроза. Поэтому начальник Генерального штаба недолго думая принял решение о возврате к прежним планам высадки войск из железнодорожных вагонов позади рек Сан и Днестр, что при сохранении предыдущего плана развертывания было легко осуществимо. Об этом русским узнать уже не удалось. Укрылись от них и другие изменения, внесенные после 1911 года в общий замысел ведения войны, о чем прямо писал в своих мемуарах уже упоминавшийся русский генерал Данилов.

Русские считали, что 8-й корпус, в котором Редль служил начальником штаба, войдет в состав 3-й армии в Галиции, тогда как в действительности он был направлен против Сербии. Это лишний раз доказывает, что у Редля не было сообщников и преемников, которые могли продолжить его преступную деятельность. Он так и остался единственным русским «золотым агентом».

В труде «Стратегия» профессора академии Генерального штаба Советской армии А. Свечина^[86], служившего в годы мировой войны в русском штабе Верховного главнокомандующего, в разделе, посвященном разведке, можно прочесть следующее: «Перед мировой войной русский генеральный штаб достиг рекордных успехов по ознакомлению с содержимым секретных шкафов германских провинциальных штабов, а в Вене успел проникнуть и в центральную секретную сокровищницу. Основные документы австрийского плана развертывания побывали в руках русских фотографов. Но так как этот план Конрад изменил перед самой войной, то итоги разведки скорее сбивали, чем помогали русскому командованию»^[87].

Накануне мирового пожара

21 апреля 1913 года «Эвиденцбюро» переехало из старинного серого дома на венской площади Ам-Хоф во Внутреннем городе в только что построенное здание военного министерства на Штубенринге^[88]. По договоренности со строительным управлением, взяв в руки важнейшие документы, офицеры проследовали в новую заботливо обустроенную обитель с оборудованным в ней современным фотоателье и приемным покоем, снабженным по всем правилам безопасности специальными техническими средствами. В этой комнате подозрительные посетители незаметно от них фотографировались. У нас появилась даже своя литография и прочие достижения современной науки.

Бюро было совершенно изолированно, имея один официальный и один неофициальный выход. Когда после крушения монархии новые власти для воспрепятствования выноса или сожжения «важных документов» выставили возле железной двери парный пост фольксвера, который тщательно обыскивал каждого, кто покидал бюро, то через вторую дверь ящики с бумагами, способными скомпрометировать наших помощников, вынужденных жить в измененном государстве, спокойно переправлялись прямо в печь.

Новые помещения предоставляли наконец приличные условия для работы сильно разросшемуся в количественном отношении персоналу «Эвиденцбюро». Ведь неожиданно увеличилась не только руководимая мною агентурная группа, но и другие подразделения бюро, занимавшиеся разведкой иностранных армий. Такое стало возможным потому, что теперь военное руководство предъявляло совершенно иные требования к материалам военного и военно-политического характера, касавшимся как наших друзей, так и вероятных противников.

Благодаря ежегодным совещаниями и частым командировкам — в 1913 году я, например, провел в разъездах семьдесят три дня — мне удалось добиться гармоничного взаимодействия моей группы с нашими разведывательными пунктами и органами германской военной разведки. Мы очень часто встречались с майором Николаи и его заместителем, а территория, на которой в интересах контрразведывательной работы осуществлялась деятельность моей группы, стала охватывать и так называемые «нейтральные» страны.

В целях широкомасштабного противодействия шпионажу с 1 июня 1914 года во всех главных городах провинций Австрии были созданы контрразведывательные пункты, общее руководство которыми осуществляло венское управление полиции. В Венгрии же наряду с центральным пунктом в Будапеште мы планировали развернуть еще главные контрразведывательные пункты в Темешваре^[89] и Германштадте. Их функции осуществляли в Королевстве Хорватия и Славония разведывательные пункты в городах Эссег^[90], Митровица^[91], Сусак^[92] и Землин^[93]. Организация контрразведывательной работы в Боснии и Герцеговине опиралась на учреждения жандармерии и участковых.

Слабым местом в непосредственно разведывательной деятельности по-прежнему оставалась Россия. Проблема заключалась в том, что принятый в ней новый закон о шпионаже, разрешавший русским газетам печатать сообщения, содержавшие лишь совершенно маловажные в военном отношении сведения, по сути, лишил нас столь важного при умелом использовании источника информации. В то же время содействие в такой работе консулов оставляло желать много лучшего. В этой связи припоминается сообщение одного генерального консула министерству иностранных дел об убытии в полном составе из соответствующего города артиллерийской бригады. И как бы неправдоподобно оно ни звучало, такое возможно очень важное известие следовало проверить. Однако задать соответствующие вопросы генеральному консулу мы не имели права, поскольку консулов запрещалось привлекать к разведывательной деятельности. А ведь речь шла всего лишь о совершении им безобидной прогулки недалеко от казарм. Поэтому нам пришлось использовать только свои возможности. Задействовав свой аппарат по многим направлениям, мы через несколько недель с большим трудом выяснили, что эта злополучная артиллерийская бригада из места своего расположения вообще никуда не выходила!

Трудности, которые мы испытывали при ведении разведки против России, сподвигли меня создать 1 марта 1914 года школу по подготовке агентов, куда набирались особо сообразительные и способные выполнять трудные задания люди. Для решения мелких задач разведпункты должны были подбирать себе агентов сами.

Я предполагал также организовать обучающие курсы для офицеров, отобранных для разведывательных поездок. Но сбыться этому было уже не суждено. Также не хватило времени и для осуществления моего предложения по созданию при главных разведывательных пунктах центров по теоретическому и практическому обучению разведывательному делу офицеров, которых с началом войны планировалось использовать для службы в штабах корпусов. Ведь хорошо подготовленных к такого рода работе руководителей имевшихся у нас разведпунктов на все штабы армейских командований и для продолжения контрразведывательной деятельности в тылу в ходе войны явно не хватало.

В июне 1914 года на одном из совещаний я попытался также убедить офицеров разведки кавалерийских дивизий в важности работы с агентурой в их повседневной деятельности. В общем, моя озабоченность по поводу нехватки кадров возникла не на пустом месте — уже совсем скоро выяснилось, как мало у нас оказалось подготовленных офицеров разведки!

Все эти приготовления никак не соответствовали требованиям надвигавшейся войны, но они были призваны придать разведывательным органам современный облик, который отвечал бы условиям приближавшихся боевых действий. Некоторые могут подумать, что я перебарщиваю, но это не так. В попытках сокращения штатов разведки недостатка не было — незадолго до начала войны лишь ценой неимоверных усилий мне удалось сохранить дешифровальную группу, которую хотели принести в жертву экономии.

От органов разведки, естественно, не могла укрыться ведущаяся со всех сторон подготовка к войне. Например, Италия, обладавшая в 1903 году на территории начиная от альпийского перевала Стельвио и кончая Адриатическим морем всего 55 оборонительными укреплениями, в том числе одним бронированным, имела в 1913 году уже 158 таких сооружений, из них 66 бронированных, не считая 145 оборудованных огневых орудийных позиций. Причем значительное увеличение объемов их строительства наблюдалось именно в последние два года. Кроме того, начиная с 1909 года заметно возросло строительство железных дорог. На данные цели объем годовых инвестиций вырос с девяти до пятидесяти миллионов лир. При этом вводимые в строй сооружения отвечали больше стратегическим, нежели экономическим потребностям.

Отставка премьер-министра Италии Джованни Джолитти и его кабинета, занимавшего дружественные позиции в отношении Тройственного союза, не позволила генерал-лейтенанту Порро, известному своими требованиями по наращиванию мощи армии, встать во главе военной администрации. Однако она помогла новому военному министру генерал-лейтенанту Гранди добиться обещаний о значительном повышении ассигнований на нужды армии и увеличении ее численности по штатам мирного времени.

Другой сомнительный союзник Румыния в 1914 году внезапно сочла нужным разработать план наступления, в том числе и против Австро-Венгрии.

Россия же лихорадочно вооружалась, а в начале марта 1914 года газета «Кельнише цайтунг» обратила внимание на осуществление русскими пробной мобилизации. Наш поверенный в делах в Петербурге был возмущен этим известием, но оно тотчас же было опровергнуто русским телеграфным агентством. В результате поверенный счел наивной мысль о том, что Россия может избрать для нападения на страны Центральной Европы именно этот момент.

Такое его мнение подкрепляло и заявление турецкого поверенного в делах, услышанное им в конце марта того же года, в котором утверждалось, что Россия хочет непременно сохранить мирные отношения со всеми своими соседями в течение двух-трех лет, пока ее военная мощь не позволит ей говорить с позиции силы. Стало также известно, что сам русский царь намеревался в ближайшие недели уехать на отдых в Крым, а министр иностранных дел Сазонов — отправиться для прохождения курса лечения в итальянский термальный курорт Сальсомаджоре. Таким образом, о войне вроде бы вообще не могло быть и речи.

Однако в конце апреля весь русский Балтийский флот получил приказ на выход в море, что совпадало с началом проведения пробной мобилизации 800 000 человек, объявленной в России на 10 мая. Тем не менее наш военный атташе в Стокгольме полагал, что русские достигнут необходимой для войны боеспособности лишь через несколько лет.

Сербия, так же как и другие страны, работала над усилением своей армии. В связи с этим австро-венгерский военный атташе в Сербии майор Геллинек в своей служебной записке исходя из опыта пребывания в этой стране во время Балканского кризиса счел необходимым напомнить о том, что каждый сербский патриот мечтает рано или поздно завоевать наши южнославянские провинции.

6 мая пришло донесение из главного разведывательного пункта в Темешваре, в котором с тревогой сообщалось о высказываниях одного румынского дипломата. Из них следовало, что сербы по очевидной договоренности с Россией твердо намерены в случае смерти престарелого кайзера Франца-Иосифа вторгнуться в Боснию и Герцеговину. Тем самым они, с одной стороны, собирались продемонстрировать свое непризнание аннексии этих земель, а с другой — вовлечь Австро-Венгрию в войну с тем, чтобы в нее вмешалась Россия, что в конечном итоге вызвало бы столкновение между Тройственным союзом и Антантой. «Тем самым Сербия даст толчок к войне, которая потрясет всю Европу», — заявлял этот дипломат.

Однако пока на политическом горизонте не наблюдалось явных признаков возникновения повода для развязывания войны. Напряжение между Грецией и Турцией, наблюдавшееся в первые месяцы, начало спадать. После долгого колебания греки все же вывели войска из Южной Албании.

Мы же, правда, с появлением этого нового албанского княжества получили предмет постоянных забот. Приходилось регулярно посылать туда офицеров, чтобы иметь хоть какое-то представление о складывавшихся там и без того запутанных отношениях. Среди этих офицеров был и прославленный старый ротмистр фон Зубович. А вот обер-лейтенант Нейштадтл пропал без вести. На его розыски отправился обер-лейтенант Йозеф Явор, но все его усилия ни к чему не привели. Судя по всему, Нейштадтла заманил в ловушку находившийся на содержании сербов мусульманский агитатор Ариф Хикмет и сдал его своим хозяевам, которые его и похитили. В мае в Албании началось восстание, но 19 мая князю все же удалось избавиться от Эссад-паши, этого злого духа, будоражившего страну, который с согласия контрольной комиссии был выслан в итальянскую провинцию Бриндизи.

Таким образом, вплоть до 1916 года, считавшегося по многим соображениям критическим, на политическом горизонте просматривался мир. Однако проходивший в городе Баня-Лука судебный процесс по делу о государственной измене уже достаточно четко демонстрировал настроения, царившие среди определенных политических кругов в Боснии. А в запасном батальоне далматинского 37-го пехотного полка ландвера обнаружилось даже объединение резервистов, не желавших сражаться против своих черногорских братьев. Тем не менее далматинские власти^[94] продолжали пребывать в оптимизме, а министерство внутренних дел охотно использовало их доклады для предостережения военных, чтобы они не слишком доверяли излишне преувеличенным донесениям, поступавшим к ним от жандармов и агентов.

В этой связи начальник Генерального штаба заметил, что во времена Радецкого политические власти, несмотря на предупреждения фельдмаршала, тоже представляли ситуацию в тогдашних итальянских провинциях как вполне безобидную, в результате чего маленький Пьемонт^[95], стремясь к национально самостоятельному государству, смог добиться своей цели. И это притом, что тогда в лояльности его населения сомневаться практически не приходилось.

В Галиции к русофильскому движению в последнее время добавилось также стремление создать независимую Польшу.

Все это говорило о том, что монархии, как и показало будущее, не стоило подвергать себя испытаниям войны. По крайней мере до тех пор, пока не будет достигнуто подавление хорошо известных вероятному противнику враждебных государству внутриполитических движений. А в безопасности с этой точки зрения мы были совсем не уверены, особенно после послания сербского премьер-министра Пашича русскому правительству в январе 1914 года, в котором содержалась просьба о поставках оружия. Как нам стало известно, в этом письме говорилось следующее: «Сербия должна быть вооружена и готова к окончанию весны, а для этого необходимо поставить требуемые артиллерийские орудия и винтовки». В общем, в Белграде явно горели нетерпением приступить к решительным действиям и не стеснялись в средствах для создания повода к войне.

В такой обстановке в июне 1914 года полковник Генерального штаба Оскар фон Хранилович-Шветассин и приступил к исполнению обязанностей начальника «Эвиденцбюро».

Убийство престолонаследника в Сараево

Все большие маневры, как это было заведено в последние годы, обеспечивались мероприятиями по линии контрразведки. Поэтому я и на сей раз отдал распоряжение о принятии соответствующими органами необходимых и не раз испытанных мер. Такое являлось особенно важным, поскольку на учениях, намечавшихся в конце июня 1914 года в Боснии, должен был присутствовать генеральный инспектор всех вооруженных сил наследник престола эрцгерцог Франц-Фердинанд.

Эрцгерцог поинтересовался, какие меры в этой связи будут предусмотрены по линии контрразведки, и ему было доложено, что обычно в результате предпринимаемых соответствующих мер предосторожности из района маневров удаляются многочисленные подозрительные личности. Но на этот раз я решил не ограничиваться этим и предусмотрел нахождение поблизости от наследника престола специально привезенных из Вены толковых детективов, а также выделение для обеспечения оцепления хорошо знающих местность полицейских сил.

Никогда прежде мне не казались эти мероприятия настолько важными, как на предстоявших маневрах, проводимых в столь неблагонадежной в политическом отношении местности. Однако, к моему неприятному удивлению, эрцгерцог отклонил мои предложения.

Для меня так и осталось загадкой, что или кто именно сподвиг его на такое решение.

Поскольку сразу за воскресеньем следовал День Петра и Павла1, то 28 и 29 июня я решил провести вместе с семьей в Вахау^[96][97]. Вечером 28 июня мы сидели на террасе в уютном городке Дюрнштайн, как вдруг до меня дошел слух об убийстве престолонаследника. Несмотря на плохо работавшую по выходным дням телефонную связь, мне все же удалось связаться с военным министерством. Однако даже в «Эвиденцбюро» о подробностях ничего не знали, но сам факт ужасного злодеяния подтвердили.

Нельзя, конечно, утверждать, что моя служба могла предотвратить несчастье на сто процентов, но присутствие там достаточного числа проверенных и великолепно знавших свое дело людей могло бы значительно увеличить вероятность обнаружения готовящегося покушения. То, что убийство имело под собой политическую подоплеку, а его нити тянулись в Сербию, было для меня совершенно ясно. На такой вывод наталкивала вся полученная нами ранее информация.

Отклики, с которыми было встречено известие об убийстве престолонаследника в Сербии и Черногории, четко показали, что это преступление если и не было совершено по непосредственному приказу оттуда, то приветствовалось ими весьма радостно.

В обоих государствах стали укрепляться такие настроения, что министерство иностранных дел по просьбе начальника Генерального штаба потребовало от консулов максимального усиления бдительности, несмотря на и без того значительную активность в передаче ими информации. В тот же день мы тоже ввели первую степень повышенной активности для разведывательных служб, и в первую очередь для главных разведывательных пунктов.

В такой обстановке я хотел было отказаться от положенного мне летнего отпуска, но в Вене вплоть до 10 июля ситуацию не рассматривали как критическую. Начальник Генерального штаба и военный министр сами отправились в отпуск, поэтому и я поехал в Лофер, который находится в земле Зальцбург.

Новый начальник «Эвиденцбюро» занялся проведением предписанных мероприятий по сокращению штатов разведывательного аппарата и явно не думал о возможном возникновении войны. К тому же военный атташе в Сербии майор Геллинек 17 июля сообщил из Белграда, что там не верят в серьезность сложившегося положения.

Эту информацию подтвердил и один из наших надежных агентов, который доложил, что сербское руководство получило заверения России в том, что она всегда будет твердо стоять на стороне Сербии. По мнению русских, это наверняка должно было заставить Австро-Венгрию воздержаться от принятия каких-либо серьезных шагов.

Однако в действительности такое заверение не было сделано с чистой совестью. Будущее показало, что русские явно рассчитывали на то, что монархия не оставит убийство эрцгерцога без последствий, и ничего не предпринимали для снижения воинственного настроя народа.

В эти дни затрещала по швам и без того находившаяся под вопросом верность Италии Тройственному союзу. Генерал-лейтенант Поллио умер, и итальянский Генеральный штаб возглавил генерал-лейтенант Луиджи Кадорна, который, судя по всем имевшимся признакам, отнюдь не разделял взглядов своего предшественника относительно необходимости продолжения дружественного курса в отношении этого союза.

Второй сомнительный союзник — Румыния — вдруг стал тайно приобретать карты Трансильвании, а в ходе аудиенции у румынского короля австро-венгерского атташе в Бухаресте майора Ранда совершенно неожиданно выяснилось, что румыны начали проявлять солидарность с сербами. Поэтому нам пришлось проводить разведку и в отношении этого «друга», чего ранее, несмотря на все имевшиеся опасения, делать не хотели.

На заседании совета министров от 19 июля было решено послать 23 июля в Белград ограниченную по срокам ноту^[98], что являлось шагом, в серьезности которого сомневаться не приходилось. Тогда же была введена вторая степень усиленной разведки в отношении Сербии, Черногории, а также России.

Фактически уже 20 июля поступили сведения о призыве резервистов в русский пограничный корпус и о сосредоточении кавалерийских корпусов.

По всем признакам приближался последний срок переправки через границу взрывчатых веществ для подрыва русских мостов, и 21 июля в главные разведывательные пункты в Галиции было отправлено соответствующее распоряжение.

25 июля я вернулся в Вену, чтобы быть на месте к моменту получения ответной ноты Сербии на предъявленный ей ультиматум. Ответ от сербов был получен в восемнадцать часов того же числа, но его сочли неудовлетворительным.

Когда в тот же день вечером пришло еще и телефонное сообщение из Землина о том, что в четыре часа пополудни в Сербии будет официально объявлена мобилизация, мы приняли решение заранее, не упуская мелочей, позаботиться обо всех возможных мерах и средствах, обеспечивающих успех разведывательной деятельности в ее помощи войскам.

К таким мерам относились: организация восстания македонцев в Новой Сербии^[99], развертывание агитации против войны среди новобранцев в этой области, проведение диверсий и т. п. Кроме того, ввиду ожидавшейся вскоре полной блокады границ со стороны Сербии и Черногории в соответствии с новыми требованиями надлежало срочно наладить разведывательную службу в нейтральных странах, а также наметить новые каналы передачи оттуда информации.

Проведение этих мероприятий в Болгарии было сравнительно легким делом, поскольку болгары сами очень интересовались процессами, происходившими в Сербии. Хорошим подспорьем для нас оказались также македонские партизаны, которым мы поручили организацию диверсий на мостах через реку Тимок и на железнодорожных линиях, шедших от Салоник в Сербию. Кроме того, для нарушения важных для сербов коммуникаций, по которым из Франции доставлялось им вооружение, были также привлечены отряды албанских и турецких партизан из Албании.

Для создания угрозы сербским войскам с тыла на реке Дрина мы попытались также подключить к решению наших задач и македонский комитет в Болгарии. Однако из этой затеи ничего не вышло, так как выяснилось, что в распоряжении этого комитета находилось всего около трехсот вооруженных людей. А вот небольшие отряды и эмиссары из главных разведывательных пунктов в Темешваре и Будапеште наносили противнику большой ущерб, но информация об этом, к сожалению, доходила до нас очень тяжело и зачастую очень поздно.

Наши агенты неоднократно подрывали или полностью уничтожали многочисленные мосты в долине реки Вардар, а в первых числах августа в самом сердце Сербии ими был взорван железнодорожный мост через Мораву возле города Чуприя. Во второй же половине августа взлетел на воздух железнодорожный мост через реку Тимок.

В общем, те большие трудности, с которыми сербы столкнулись в конце октября из-за нехватки артиллерийских боеприпасов, поставлявшихся через Салоники, в определенной степени были вызваны проведенными нашими агентами диверсиями на железной дороге. В ноябре же подрывы коммуникаций запоздали — незадолго до них из Франции в сербский арсенал возле города Крагуевац было поставлено большое число артиллерийских снарядов. В результате мы не смогли оказать фельдцейхмейстеру Потиореку^[100] действенную помощь в блистательно проведенной им войсковой операции. Тем не менее сообщение о подрыве мостов с ошибочным утверждением о том, что тем самым удалось надолго перекрыть снабжение сербов боеприпасами, разгружаемыми с кораблей в Салониках и направляющимися затем в Сербию, укрепило у командующего уверенность в том, что сербы могут быть доведены таким образом до полного истощения.

Полное фиаско потерпели и наши намерения нанести сербам удар в спину при помощи сильного отряда албанцев. Организовать инсценировку их военного похода против сербов должен был подполковник Александр Шпайц фон Митровича. Для этого с арсеналом оружия он отправился в Кастельнуово^[101]. Однако там до него дошли известия о том, что все албанское побережье Адриатики оказалось в руках повстанцев.

Между тем австро-венгерское министерство иностранных дел придавало большое значение развитию ситуации в пограничных с Сербией государствах и настаивало на том, чтобы восстание было поднято только в Новой Сербии, но не в Черногории, как это предполагалось одно время. Поэтому 21 августа подполковник Александр Шпайц фон Митровича выгрузил оружие в албанском городке Сан-Джованниди-Медуа^[102]. Однако к тому времени об этом узнали в Италии, которая потребовала немедленного прекращения поставок оружия албанцам. Опасаясь дальнейших осложнений, наше министерство иностранных дел удовлетворило это требование итальянцев.

Другие сербские коммуникации на Дунае, которые могли быть использованы для перевозки военных материалов из России, находились под бдительным наблюдением наших консулов в придунайских городах. В их задачу входило не только обнаружение подобных фактов, но и недопущение переброски войск. Для этого к консулу в Виддине^[103] мы прикомандировали офицера разведки гауптмана Леонарда Геннига, которому одновременно было поручено организовать агентурную разведку на северо-востоке Сербии.

По его указанию кратчайшая линия телеграфной связи сербов с Санкт-Петербургом на участке между городами Ниш и Кладово^[104] была перерезана. Осуществить подрыв этой линии имели указания также главные разведывательные пункты в Германштадте и Софии. Одновременно наш посланник в Софии граф Тарновский смог убедиться в том, что болгарская радиостанция в Варне вообще не передавала каких-либо шифрованных сообщений, а передачи открытым текстом осуществлялись лишь после соответствующей цензуры.

Тем временем гауптман Генниг организовал специальные отряды, которые засылались в Сербию для проведения диверсий в ближайших местах возможной выброски войск на причалах, складах и пароходах. Они спровоцировали столкновение с русским судном, в результате чего удалось добиться четырнадцатидневного перерыва в работе русских транспортников. Предпринимались меры для нарушения судоходства и другими разведывательными пунктами, но из-за проводившихся сербами совместно с благоволившими к Сербии румынами контрмер успеха они добивались редко. Не помогала даже обещанная премия в 25 000 франков за каждый потопленный пароход.

В этой связи могут сказать, что наша разведывательная служба привнесла в военное дело практиковавшиеся на Балканах нравы и действовала по принципу «цель оправдывает средства». Однако противник, который в мирное время использует покушения с применением бомб в качестве правомерного средства предъявления политических требований, проявления скромности не заслуживает.

К тому же в ходе своей разведывательной деятельности мы раньше, чем другие, глубоко заглянули в психологию народов и инстинктивно осознали, что в противоборстве больших народных масс всеобщая воинская повинность не останется в рамках традиционных способов ведения войны. Это противоборство должно привести к слиянию достижений высокоразвитого технического прогресса с первобытными боевыми инстинктами, зародившимися в доисторические времена человеческого бытия.

Мобилизация всего разведывательного аппарата в связи с началом мировой войны

После частичной мобилизации против Сербии, начатой 25 июля, события стали быстро следовать одно за другим, и уже 31 июля возникла необходимость в проведении всеобщей мобилизации^[105].

Вступили в силу директивы, предусмотренные для исключительных случаев, которые обуславливали проведение мероприятий по воспрепятствованию деятельности неприятельской разведки, недопущению различных нарушений и разглашения соответствующих военных мероприятий. Для обеспечения быстрого и простого взаимодействия всех центральных инстанций их полномочные представители вошли в состав «ведомства военного контроля» в Австрии и «комиссии военного надзора» в Венгрии.

Если говорить о них с точки зрения разведки, то важнейшим направлением деятельности вышеназванных учреждений являлось осуществление цензуры почты, телеграфа, телефона, газет, а также других печатных изданий с целью воспрепятствования оглашения сведений, могущих нанести вред ведению войны и послужить интересам противника. Особое значение в связи с этим приобретал контроль над всей почтовой перепиской военнопленных.

Все это позволяло существенно разгрузить органы военной разведки, перед которыми с началом войны встали другие очень важные задачи. В действующей армии их были призваны решать шесть разведывательных пунктов, развернутых при штабах армий.

В армиях второго эшелона разведывательные пункты выполняли исключительно контрразведывательные функции позади линии фронта в зоне ответственности этих объединений. Главные разведывательные пункты, находившиеся в тылу, были сохранены и приданы соответствующим штабам армейских командований и командованиям крепостей.

«Эвиденцбюро» потребовалось предоставить в распоряжение высшего армейского командования соответствующий разведывательный аппарат, необходимый для того, чтобы ориентировать его о противнике. Поэтому с введением всеобщей мобилизации при штабе Верховного командования было сформировано разведывательное управление, которое возглавил начальник бюро. Ему надлежало осуществлять общее руководство деятельностью всей разведывательной службой на фронтах.

Было сохранено и сильно поредевшее «Эвиденцбюро», на которое возлагалось продолжение ведения разведки в отношении стран, не проявивших себя как враждебные. В известной степени оно являлось также резервом и источником пополнения офицеров разведки разведотделов полевых армий.

В первой половине августа 1914 года Главное командование оставалось еще в Вене, что позволило осуществлять невероятно разросшийся объем работы в привычных и хорошо оборудованных помещениях. Снаружи улицы города заполнили толпы народа, охваченного непритворным воинственным энтузиазмом, что наблюдалось, впрочем, практически во всей империи, и «Эвиденцбюро» превратилось в настоящий проходной двор. К нам то и дело приходили люди, предлагавшие свои услуги для осуществления агентурной деятельности.

Были среди них и такие, которые просто хотели уклониться от призыва на военную службу, но в большинстве своем посетители не имели каких-либо задних мыслей, а желали испытать себя, охваченные жаждой приключений. Соискатели представляли собой все профессии. Даже находившиеся в заключении шпионы и те предлагали свои услуги. Поэтому предметом особой заботы стало обеспечение агентов паспортами. Причем лучшими для наших целей являлись бельгийские или датские, поскольку с ними было легче попасть на территорию России.

Одновременно находившиеся в странах, пока сохранявших нейтралитет, военные атташе были тоже подключены к проведению разведки в отношении России с фланга. В связи с этим стоит упомянуть полковника Штрауба в Стокгольме, куда германский Генеральный штаб также направил майора Фредерици с такими же задачами. Этот полковник не имел опыта в разведывательной деятельности и поэтому сталкивался с большими трудностями, зато у него очень хорошо получалось создавать проблемы русскому военному атташе и зачастую полностью расстраивать его планы.

Ставший из-за темных делишек нежелательной персоной в Стокгольме и переведенный в Берн с повышением в воинском звании помощник русского военного атташе в Швеции поручик Пребьяно, характеризуя деятельность полковника Штрауба, пожаловался, что никто не принес русским в Швеции столько вреда, сколько этот полковник. Такое его утверждение прозвучало для нас как лучшая похвала, тем более что Штраубу в качестве точки приложения разведывательных усилий был поручен Петербургский военный округ.

За Одесским же военным округом наблюдал наш военный атташе в Бухаресте. Для майора Ранда эта задача была не из легких. Причина этого заключалась в том, что русский полковник Семенов в своей работе в интересах России чувствовал себя там как дома, по сути подчинив себе румынскую полицию и таможню. Он организовал даже нечто вроде наблюдательного пункта напротив жилища нашего военного атташе, чтобы постоянно отслеживать его деятельность. А вот австро-венгерскому военному атташе в Константинополе^[106] генерал-майору Помянковскому, наоборот, удалось использовать в своих интересах турецкую разведку в районе Черного моря и на Кавказе.

Кроме того, в интересах разведки можно было использовать евреев, настроенных в отношении России весьма недружелюбно из-за погромов, организованных русскими. Некоторые знающие люди посоветовали мне привлечь к разведывательной работе раввинов из города Садгора^[107] и села Белжец^[108], а еврейская религиозная община в Будапеште предложила использовать в разведывательных целях ее связи с раввинами из русской Польши. Несколько позже одна еврейская организация порекомендовала привлечь для вербовки агентов своего руководителя, чья резиденция располагалась в Кашау^[109]. Однако, несмотря на наличие доброй воли, сколь-либо серьезных результатов все эти попытки так и не дали.

Многие политики видели для себя многообещающие перспективы в оружии и оказании помощи нашей разведке. К их числу относились вынашивавшие большие планы руководители Союза по освобождению Украины Меленевский и Скоропис, а также доктор Николай Зализняк, возглавлявший группу зарубежных украинцев. Имели ли они вообще сторонников на Украине, мне не известно. Ясно было только одно — тогдашняя Украина не хотела, чтобы ее «освободили». Именно этим и объясняется то, что все усилия командира буковинской жандармерии подполковника Фишера привлечь украинцев на нашу сторону по большей части остались безрезультатными.

А вот Польская социалистическая партия с началом мобилизации рассматривала организацию восстания поляков на всей территории, входившей в состав Российской империи, как реальную перспективу. И к этому восстанию якобы все было готово. Поэтому еще до объявления войны 2 августа главным разведывательным пунктам в Галиции были посланы соответствующие указания относительно формирования польских молодых стрелков, которые действительно уже на второй день войны с Россией 7 августа заняли город Мехов^[110] и в количестве 2400 человек двинулись на города Кельце и Радом.

Как бы то ни было, это стало многообещающим началом, вызвавшим стремление многочисленных депутатов, как то: фон Сливинского, Дашинского, доктора Триловского, доктора Кост-Левицкого и фон Вассилько — использовать подъем национального движения в Польше и Украине для формирования польских и украинских легионов. И такой подход получил горячую поддержку, поскольку в перспективе сулил заметное усиление действующей армии.

Уже в начале августа в Лемберге и Кракове приступили к формированию польских легионов. Вопросы их экипировки и вооружения взяло на себя министерство обороны Австро-Венгрии, а все остальное было возложено на разведывательное управление армейского Верховного командования. Выполняя поставленную перед ним задачу, полковник фон Хранилович-Шветассин при тесном взаимодействии с созданным 16 августа Польским Верховным национальным комитетом энергично взялся за дело. Однако этот предмет постоянных забот не приносил ему большой радости, ведь создание более-менее боеспособной воинской части требует массу усилий, вызывая, с одной стороны, большое раздражение и разочарование, а с другой — много политиканства и чудачеств. К тому же польский, а позднее и украинский легион сражались не очень храбро, а расчеты на большой приток людей из русской Польши и на всеобщее восстание в ней себя не оправдали.

Ожидания и надежды на то, что польские легионеры составят хорошее подспорье в разведывательной деятельности, тоже не сбылись. Более того, у нас возникли опасения, что среди многих добровольцев, изъявивших в Швейцарии, Голландии и Дании желание записаться в легион, было немало русских агентов.

Так, например, в середине мая 1915 года один портной встретил в ресторане некоего офицера, которому незадолго до этого пришивал знаки различия гауптмана. Его поведение бросилось портному в глаза как недостойное офицерского звания, и он попросил вмешаться настоящего гауптмана, которому этот ротмистр-легионер Георг Михаил фон Вишнярский тоже показался подозрительным. Его задержали для выяснения личности. Тогда задержанный попросил разрешения пойти в туалет и там застрелился.

В дальнейшем в ходе обыска в канализационной трубе туалета обнаружились четырнадцать ассигнаций по тысяче крон и бумажные рубли, а на квартире — компрометирующие бумаги и документы, практикуемые в русской разведке. Перед тем как совершить самоубийство, ротмистр признался, что на самом деле его зовут Михаил Корн. Он был родом из Галиции, действительно являлся офицером при разведывательном пункте гауптмана Яворовского из состава недавно распущенного легиона и на самом деле состоял на службе русской охранки! В связи с этим надо признать, что, поскольку многие легионеры служили под псевдонимами, выявление среди них шпионов было делом чрезвычайно трудным.

Весьма порадовал нас визит в «Эвиденцбюро» руководителя кайзеровского и королевского музея торговли министерского советника доктора Карминского, который любезно предложил свои услуги и уже 12 августа начал составлять весьма ценные экономические обзоры Царства Польского^[111], Подолии^[112] и Волыни^[113]. Других подобных предложений по оказанию помощи разведслужбе со стороны гражданских учреждений я не помню.

С немецкой разведкой согласно достигнутым еще в мирное время договоренностям сразу же был установлен тесный контакт, и гауптмана фон Флейшмана прикомандировали к отделу IIIb^[114] в Берлине. Этот отдел вновь возглавил знакомый нам полковник Брозе, поскольку майора Николаи назначили в штаб Главного командования германской армии.

В свою очередь, немцы в качестве офицера связи направили к нам гауптмана Хассе, которого потом прикомандировали к разведывательному управлению армейского Верховного командования. На его место в Вене был назначен младший чиновник службы снабжения Вильгельм Прейслер, который еще до войны оказывал «Эвиденцбюро» весьма важные услуги в качестве банковского служащего.

Затем наш гауптман фон Флейшман был направлен в штаб германского командования «Восток», а в январе 1915 года немецкого гауптмана Хассе сменил гауптман барон фон Роткирш, на место которого, в свою очередь, назначили гауптмана Флека, остававшегося при разведывательном управлении австро-венгерского армейского Верховного командования до конца войны.

Активные мероприятия контрразведывательного характера были развернуты сразу же с начала мобилизации. Еще с 1912 года в Австро-Венгрии велась регистрация всех лиц, подозревавшихся в шпионаже или во враждебных антигосударственных действиях. Теперь их арестовывали, интернировали или ограничивали в месте проживания. Всех иностранцев из враждебных к нам государств надлежало проверить, чтобы помешать выехать военнообязанным, за исключением военврачей.

В числе таких лиц был также начальник сербского Генерального штаба воевода Путник, которого начало войны застало на курорте Бад-Глайхенберг. Сначала его арестовали, но по приказу императора освободили. Все прочие иностранцы из Австро-Венгрии могли выехать, но им запрещалось пересекать районы сосредоточения или расположения войск. Был задержан только ряд богатых и знатных русских для обмена их на задержанных в России австрийцев.

Полиция и жандармерия, несмотря на огромный объем работы, действовали весьма гуманно, о чем, в частности, свидетельствовали заявления англичан, проживавших в Мариенбаде. Их делегат даже предложил свои услуги в написании статей о любезном обхождении австрийских властей и населения в отношении англичан, а также в публикации этих статей в авторитетных французских и британских печатных изданиях.

Конечно, опубликовать подобные материалы соответствующие власти не разрешили. Напротив, англичанами и французами были сфабрикованы сообщения совершенно противоположного содержания. Они обрушили лавину лжи в отношении стран Центральной Европы, начав описывать мнимые ужасы, творимые нашими солдатами. Наш же оперативный отдел, совершенно не имея опыта в подобном методе ведения войны, вместо того чтобы отплатить противнику подобной же монетой, издал 15 августа для прессы указание не обращать в дальнейшем внимания на эти инсинуации.

В то же время возникли осложнения с иностранцами, для которых Австрия стала второй родиной, — они не хотели ее покидать. Зачастую не желали с ними расставаться и их работодатели. В этой связи стоит упомянуть протест «крупнейшего импортера кофе и чая, а также одного из самых больших налогоплательщиков в империи», как он сам себя назвал, поданный в императорско-королевское министерство торговли Юлиусом Майнлом против высылки работавших у него англичан.

Особенно зоркими приходилось быть на предстоящих театрах военных действий, где национальное родство и усиленная агитация создали атмосферу гораздо худшую, чем могли себе представить даже пессимистически настроенные военные власти. Тем не менее путем взятия в заложники всех ненадежных элементов в сочетании с мероприятиями по усилению охраны нам удалось предупредить опасность диверсионных актов в Боснии.

Шпионаж со стороны противника был также затруднен плотным закрытием границ, осуществлением цензуры почтовой переписки и телеграмм, а также эвакуацией населения из приграничных районов, занятых частями прикрытия. Однако в добровольно оставленных нашими войсками местностях у верхнего течения реки Дрина черногорцы и сербы нашли себе рьяных помощников, из которых сформировались банды, воевавшие на стороне противника.

Здесь особенно туго пришлось мусульманам, не успевшим спастись бегством. Даже из черногорской части Новопазарского санджака, то есть из мест массового проживания людей, исповедующих ислам, им понадобилось бежать в Боснию.

В Герцеговине же, местности по большей части негостеприимной, предотвращать диверсии на телеграфных линиях было трудно — в районах, не занятых небольшими пограничными частями, хозяйничали банды. Поэтому обстрела мелких воинских подразделений при прохождении ими через населенные пункты удавалось избежать лишь после проведения устрашающих акций, как это имело место в деревне Ораховац, где само селение было сожжено, а заложники казнены.

В Далмации, которая вначале не была задета войной, влияние тамошней сербской клики было уничтожено благодаря арестам наиболее беспокойных и влиятельных лиц, в том числе депутатов рейхсрата Тресича-Павичича и Вукотича, бургомистра Рагузы^[115] доктора Гингрия, депутата ландтага^[116] архиерея Бучина и других. Соответственно возрос и стал преобладающим авторитет патриотически настроенного хорватского населения. Тем не менее военное командование продолжало настаивать на введении государственной полиции в портовых городах.

В Королевстве Хорватия и Славония положение было особенно трудным, поскольку тамошнего бана поддерживали в Будапеште. А он, в свою очередь, проводил дружественную политику по отношению к сербам. Поэтому военным властям не раз приходилось принимать соответствующие меры. Тем не менее сербы, проживавшие у реки Савы и в области возле Дуная, находившейся под управлением бана, могли очень легко передавать наблюдательным постам своих соотечественников донесения световыми сигналами и колокольным звоном. В связи с этим военное командование Темешвара, которому политики не мешали в такой сильной степени, как другим, арестовало всех подозрительных элементов, запретило в тридцатикилометровой полосе у границы всякий колокольный звон и выпас скота на южных склонах гор, спускающихся к Дунаю. Кроме того, населению было предписано с наступлением темноты тщательно занавешивать в этой зоне в домах все окна. При этом двойная линия оцепления следила за тем, чтобы в приграничные районы попадали только люди с соответствующими удостоверениями.

Положение дел в этих районах может охарактеризовать мой разговор в Аграме в 1918 году с прокурором доктором Александерем, который вел расследование по делу о великосербской пропаганде. Он, в частности, утверждал, что хорватско-славонские гражданские власти вплоть до начала войны ничего не знали о составе и целях «Народной обороны». В итоговой сводке о великосербской пропаганде хорватское правительство само пожаловалось на то, что ничего не слышало ни о безобразиях, творимых вышеназванной организацией, ни о выпущенной ею в 1911 году весьма показательной по своему содержанию брошюре.

Эта брошюра являлась весьма вредной^[117], что подтверждалось документально. На нее и «Народную оборону» было обращено внимание королевского комиссара в Хорватии еще в 1912 году. Также из документов следовало, что министерство иностранных дел в апреле 1912 года довело до сведения бана Хорватии барона Славко Кувая-Иванского содержание сообщения, полученного из посольства в Белграде, касательно этой брошюры. После этого 20 июля 1912 года бан действительно запретил лекции одного из основателей «Народной обороны» Зивоина Дачича, а также других членов данной организации. При этом он отдал негласное указание соответствующим инстанциям выслать всех имперских сербов, разъезжавших по городам и весям с целью распространения идей об объединении всех сербов.

В августе 1912 года министерство иностранных дел от одного из активных членов «Народной обороны» получило подробные сведения о составе и целях этой организации, заключавшихся в подготовке революции в Австро-Венгрии, создании паники и организации мятежей, диверсий, а также собирании сил для неизбежной через несколько лет войны Сербии с империей. Наш информатор рассказал также о деятельности «Черной руки». Совершенно естественно, что все это было немедленно доведено до сведения венгерского министра внутренних дел.

Тем не менее хорватские власти постарались обо всем этом позабыть, а их властные органы на местах ничего не предприняли против такой агитации, поскольку ничего об этом якобы не знали! Поэтому тому, что именно в Королевстве Хорватия и Славония, в котором проживал самый верный монархии народ, была подготовлена государственная измена, удивляться не приходится. Это объясняет и то, что работа созданного наконец в Аграме по настоянию Генерального штаба центрального контрразведывательного пункта оказалась по сути парализованной.

О настроениях известных кругов в Краине, Южной Штирии и Приморье, где проживало много славян, говорят аресты за дружественные сербам публичные заявления и оскорбления его королевского величества, необходимость закрытия почти всех сокольских союзов, а также запрета некоторых других сербофильских, антимилитаристских и социал-демократических организаций. Кроме того, характеризуют эти настроения и высказывания гимназистов. Поэтому пришлось, в частности, сначала ограничить передвижения, а затем арестовать отличавшихся панславистскими взглядами бывшего бургомистра Ивана Хрибара^[118] и друга сербов профессора доктора Илесича.

Особенно бередили души священники, и нам пришлось заключить под стражу столь много священнослужителей, что триестский епископ Карлин обратился с жалобой к военному министру. При этом он заявил, что славянских священников напрасно обвиняют чуть ли не в том, что они накликали войну.

В Галиции тоже было неспокойно. Уже в ночь с 29 на 30 июля мы зафиксировали попытку разрушить железнодорожный мост через реку Попрад, а также поджог деревянного моста у села Неполокоуц в Буковине. Эти факты давали основание предполагать начало резкой активизации деятельности русских агентов по организации диверсий, связанной с мобилизацией русской армии.

Немедленно принятые соответствующие меры не позволили нанести большого ущерба. В частности, были арестованы все выявленные еще в мирное время русофильские элементы, что позволило не только прекратить диверсии, но и оградить нас от шпионажа. Однако следует признать, что эта скверна оказалась распространенной гораздо шире, чем мы, военные и даже благонадежные местные власти, предполагали.

О том, насколько широкий размах здесь получили русофильские взгляды, хорошо свидетельствует брошюра под названием «Современная Галиция», выпущенная в июле 1914 года отделом военной цензуры при генерал-квартир-мейстере штаба русского Юго-Западного фронта. Для офицеров подчиненных этому фронту армий она была призвана служить справочником о политических партиях Галиции, раскрывая их отношение к России.

В брошюре указывались не только все члены русофильских организаций, на которых можно было рассчитывать, но и прилагалась карта-схема с нанесенными на ней населенными пунктами, в которых располагались штаб-квартиры этих русофильских союзов и их печатные органы. Приводились также фамилии наиболее надежных людей, к которым в случае необходимости следовало обращаться в первую очередь. Первый экземпляр этой брошюры мы заполучили уже 11 октября. Его доставил наш агент, которому удалось раздобыть его в штабе 24-го русского корпуса.

Однако глаза на истинное положение дел в Галиции раскрыли нам уже первые вылазки русских разведывательных групп. Среди русофильских предателей, снабжавших русских информацией, оказались многие представители местных властей до бургомистров включительно, которые обирали своих сограждан, мысливших по-другому.

Мы столкнулись с таким враждебным к нам отношением, о котором не могли помыслить даже отпетые пессимисты. Поэтому пришлось прибегнуть к уже апробированным в Боснии и Герцеговине строгим методам — брать в заложники главным образом руководителей местного уровня и греко-католических священников. О настроениях последних весьма показательны следующие цифры: до начала 1916 года вместе с отступавшими русскими войсками ушел 71 священник, 125 священников пришлось интернировать, 128 — ограничить в передвижении и еще 25 подвергнуть судебным преследованиям. В результате оказалась скомпрометированной больше чем одна седьмая часть всех пастырей церковных приходов Лемберга, Перемышля и Станислава^[119].

Вышеуказанная брошюра стала роковой для многих русофилов, поскольку послужила обвинительным материалом сначала против одного из главных москальских^[120] вожаков, члена рейхсрата Маркова, который был арестован одним из первых и 4 августа отправлен в Вену. Другие же русофильские предводители еще до мобилизации удивительным образом смогли укрыться в России. Среди таких вождей следует назвать доктора Глушкевича^[121], доктора Дудыкевича^[122] и других. Мне до сих пор интересно, откуда у них взялась такая прозорливость?

Эти деятели, а также Симон Лабенский и Михаил Сохоцкий сплотились вокруг Юлиана Яворского^[123], являвшегося председателем Карпато-русского освободительного комитета и пославшего 15 августа из Киева верноподданнический адрес русскому царю.

Россия вела активную пропаганду также в Богемии и Моравии, используя для этого возвращавшихся на родину русофилов-чехов. Открыто проявлять свои враждебные Австро-Венгрии настроения они остерегались. Тем не менее то тут, то там вспыхивали антивоенные и антиавстрийские демонстрации. Нам пришлось распустить целый ряд объединений анархистского и национал-социалистического толка и запретить выпуск их газет.

На Буштеградской^[124] железной дороге дело дошло до того, что враждебно настроенные элементы начали причинять паровозам малозаметные повреждения, которые в кратчайшие сроки влекли за собой выход из строя этой важной для ведения войны техники. Кроме того, нам пришлось арестовать необычайно большое число людей, пристававших к офицерам с разными вопросами, и установить постоянное наблюдение за предводителями антимилитаристов, поскольку они не были мобилизованы в армию. Однако, несмотря на принятые меры, депутату Клофачу^[125] удалось незаметно исчезнуть, что вызвало замешательство в резиденции пражского наместника. Вскоре, правда, его удалось обнаружить в Добрикове неподалеку от Гогенмаута^[126].

При тогдашней политической ситуации в дни мобилизации выполнение столь сложных задач по осуществлению контрразведывательной работы было сопряжено с неслыханными трудностями, связанными с перемешиванием больших людских потоков, что создавало благоприятные условия для шпионажа.

Население охватила настоящая шпиономания — со всех сторон посыпались различные сообщения, в том числе анонимные. Конечно, хорошо слаженный аппарат венского полицейского управления полиции отлично показал себя в те дни, однако его персонала скоро стало явно не хватать. Сказывалось откомандирование сотрудников в Ставку и другие военные инстанции.

Охвативший население военный психоз выразился в том числе в распространении самых нелепых слухов. Расплодилось так много сплетников и безответственных болтунов, среди которых встречались и вышедшие в отставку офицеры, что требовалось срочно положить этому конец. Их буйная фантазия рождала то картины атакующих аэропланов, то штурм оборонительных вражеских позиций гражданским населением с охотничьими ружьями в руках, то чудесным образом спасшихся наших сбитых летчиков, у которых не оказывалось ни единой царапинки.

Распространявшиеся невероятные истории о нагруженных золотом автомобилях, которые якобы разъезжали по дорогам империи и снабжали деньгами шпионов, возбуждали воображение солдат ландвера, несших службу на расставленных повсюду постах. В результате проезды перегораживались, а не остановившиеся по первому требованию автомобили обстреливались. При этом, к сожалению, без многочисленных кровавых жертв не обошлось. Чересчур бдительные постовые не пощадили даже машину, доставлявшую из Вены в Краков прокламации к полякам. Ее остановили в долине реки Ваг — не успел автомобиль пройти проверку возле города Тренчин, как тут же попал в руки бравых жандармов, которые ничего не хотели слушать. Наш добровольный водитель под усиленной охраной был препровожден на железнодорожную станцию и дожидался там вызова в суд. На его счастье, мимо проходил воинский эшелон, в котором нашлось несколько офицеров, признавших в мнимом шпионе и развозчике золота своего сослуживца, находившегося в резерве.

Внезапно из польского города Жешув пришла новость об аресте полковника Батюшина. Однако наша радость оказалась преждевременной — произошла путаница, и арестованным оказался совсем другой человек, имевший с полковником некое внешнее сходство. А вот известие, поступившее из города Катовице от немецкой разведки, подтвердилось — наконец-то удалось поймать долгое время докучавшую нам жену офицера русской разведки ротмистра Иванова.

К сожалению, среди многих необоснованно арестованных, подозревавшихся в шпионаже, оказался и один в будущем видный политический деятель. В царившей тогда сумятице полиции и жандармерии приходилось действовать быстро, поскольку на долгое разбирательство и ведение слежки ни сил, ни времени не было. Эти функции вынужденно взяли на себя судебные органы.

Тогда же в Галиции, в местечке Поронин, был арестован человек, оказавшийся спокойно проживавшим до той поры недалеко от Кракова русским революционером Владимиром Ильичом Ульяновым, имевшим партийную кличку Ленин^[127]. В дело немедленно вмешались депутаты-социалисты доктор Виктор Адлер и доктор Герман Диаманд. Они вступились за него перед министерством внутренних дел, заверив, что этот злейший враг царизма просто по определению не мог ничего сделать на благо царской России, а вот ее противникам Ленин мог оказаться чрезвычайно полезным. Ленина из-под стражи освободили, и он уехал в Швейцарию.

По мере увеличения числа стран, объявивших Австро-Венгрии войну, возбуждение населения возрастало. Это создало в тылу такую невыносимую атмосферу, что мы с облегчением вздохнули, когда 16 августа часть армейского Верховного командования, в состав которой входило разведывательное управление, покинула Вену. По железной дороге нас перебросили в Перемышль — первое место нашей дислокации на Галицийском театре боевых действий.

Разведывательная служба в начале военного похода против России. Первые результаты радиоразведки

Место нашего постоя в Перемышле, где нас разместили после обеда 17 августа, вполне отвечало полевым условиям. Это была барачная казарма в предместье Засанье^[128]. Одно большое спальное помещение для солдат с грубо сколоченными столами и несколькими керосиновыми лампами служило канцелярией разведывательного управления, а другое — общей спальней. Наспех окрашенные белой краской стены придавали комнатам впечатление чистоты. Однако это не помогло избавить нас от насекомых, особенно докучавших всем в ночное время. Но у этих помещений было и свое преимущество — они представляли собой достаточно компактный комплекс, вокруг которого легко выставлялось оцепление. Это позволяло сотрудникам проходить в них без лишних формальностей по предъявлению часовым удостоверений личности.

Мы с нетерпением ожидали результатов разведки, начатой 14 августа летчиками и продолженной перешедшими на следующий день границу кавалерийскими дивизиями. Ведь данные о численности и развертывании русских войск, предоставленные нами командованию, в мирное время носили по большей части расчетный характер. Времена, когда мы получали сведения об организации русской армии по штатам военного времени и планы ее развертывания, так сказать, с царского письменного стола, к сожалению, давно прошли — давали себя знать годы пренебрежения разведкой. Даже с наступлением кризисного времени, когда началось ее дополнительное развертывание, разведорганы постоянно испытывали нехватку средств.

Тем не менее нам все же удалось собрать достаточно ценные сведения. Еще в начале 1913 года мы раздобыли очень важную секретную информацию о развертывании в случае начала войны тридцати одной резервной дивизии, к которым дополнительно должны были быть присоединены еще три дивизии из состава сибирского корпуса.

Мы предполагали, что Россия в состоянии направить против Галиции шестьдесят пехотных дивизий, из которых тридцать пять могли закончить развертывание уже 19 августа. В то же время, учитывая приобретенный русскими опыт в ходе проводившихся в течение ряда лет пробных мобилизаций и принимая во внимание возможность отмены демобилизации выслуживших свой срок солдат, а также наличие постоянно расширявшейся железнодорожной сети, можно было ожидать сокращение этих сроков на два и даже три дня. Прибытие же в полном составе на фронт остальных двадцати пяти дивизий следовало ожидать уже к концу августа.

После войны часто утверждалось, что русские перебросили в европейскую часть России войска из Сибири еще весной 1914 года, а мы об этом ничего не знали. Не исключено, что подобное основано на донесении полковника Помянковского из Константинополя от 4 апреля, сообщавшего, что турецкий Генеральный штаб получил сведения о перемещении войск с Кавказа на запад. Однако, принимая во внимание тот факт, что тогда турецкую разведку возглавлял немецкий подполковник фон Товне, трудно поверить, что он не перепроверил столь важное донесение, а в случае его подтверждения не сообщил об этом германской разведке. Но если бы немцы такое донесение получили, то они немедленно поставили бы об этом нас в известность.

Еще меньше верится в то, что в европейскую часть России были переброшены войска из Сибири. В частности, полковник Добровольский, бывший в начале войны начальником русского мобилизационного отдела, в своей статье «Мобилизация русской армии в 1914 году» прямо говорит, что 1-й и 2-й сибирские корпуса получили пополнение из европейских Пермской и Вятской губерний. Призыв же в армию в этих губерниях был специально отложен на две недели для того, чтобы призывникам не пришлось дожидаться своих частей и они могли влиться в них сразу при проезде корпусов через эти местности.

1, 2 и 3-й сибирские корпуса действительно прибыли на театр военных действий только в середине сентября, но еще 9 августа мы получили из Кракова важное агентурное сообщение о том, что эти три корпуса русское командование планирует направить против Австро-Венгрии.

Как показало сравнение наших предположений с фактической картиной сосредоточения русских войск, наши расчеты в основном оказались правильными. Мы ошиблись только относительно месторасположения группы войск между реками Днестр и Прут. В действительности вначале там находилась лишь пехотная бригада соседней 8-й армии. 7-ю же армию во главе с генералом Никитиным русские попридержали на берегах Черного моря возле Одессы для возможных действий против Румынии, но вскоре, полностью успокоившись в отношении румын, перебросили 8-й корпус к 8-й армии.

К сожалению, мы не придали большого значения полученному 15 августа из генерального консульства в Яссах^[129] извещению о сосредоточении трех русских армий в количестве двенадцати корпусов в Подолии, одна из которых обозначалась как второй эшелон. По свидетельству Я.К. Циховича^[130] в труде «Битва в Галиции», русские сразу же двинули против нашей северной армии в обход Восточной Галиции пятнадцать корпусов и тринадцать кавалерийских дивизий. В них в общей сложности насчитывалось 734 батальона, 603 эскадрона и 2666 орудий, тогда как им противостояло 780 батальонов, из них 143 батальона ландштурма и 106 маршевых батальонов с недостаточным боевым снаряжением и менее боеспособных, 366 эскадронов и 2148 орудий. Таким образом, русские имели перевес в коннице на две пятых, а в артиллерии более чем на одну пятую. При этом они имели лучшие орудия, а запас снарядов был в три раза больше.

Наши расчеты показывали, что в дальнейшем русские войска приобретут еще больший перевес, если до конца августа не помешать их дальнейшему развертыванию. Поэтому австро-венгерское командование и стремилось незамедлительно организовать наступление, не дожидаясь окончательного развертывания имевшихся трех армий и прибытия значительной части 2-й армии с сербского фронта.

При принятии дальнейших решений существенную роль сыграли полученные нами сведения о разделении русских армий в предполагаемом районе их развертывания. Конечно, в правильности наших предположений существовали определенные сомнения. К тому же в самый последний момент противник мог внести в свои планы и существенные изменения. Поэтому в столь ответственный момент приобретала первостепенную важность перепроверка добываемых разведсведений, а также получение максимального числа донесений о расположении и составе неприятельских сил.

Правда, выполняя имевшуюся инструкцию, при введении режима усиленной разведки мы несколько поторопились с отправкой в Россию агентов и некоторых офицеров-рекогносцировщиков. Однако будущее показало, что ошибки в этом не было — после мобилизации все границы, даже со Швецией и Румынией, оказались настолько плотно перекрытыми, что агенты, пытавшиеся попасть в Россию этим путем, преодолеть кордоны не смогли. К тому же часть из них, уже пребывавших в России, была интернирована, а некоторые, в том числе и два офицера Генерального штаба, находившиеся на курсах изучения русского языка, объявлены военнопленными. С положением интернированных лиц на протяжении нескольких месяцев вынуждены были мириться даже многие служащие наших консульств.

Агентам же, оставшимся на свободе, для отправки своих донесений пришлось пользоваться условными адресами в нейтральных странах. В результате даже телеграммы шли до нас столь долго, порой несколько недель, что содержавшаяся в них информация теряла свою ценность — зачастую мы получали сведения о событиях, которые уже произошли. Поэтому интерес представляли только те данные, которые агентам удавалось переправлять непосредственно через границу, а делать это было чрезвычайно трудно. Через расставленные кордоны удавалось пробраться далеко не всем нашим разведчикам или посыльным. Вдобавок из-за ограниченности денежных средств нам не удалось создать достаточно работоспособную сеть информаторов в районах развертывания русских войск. В этом вопросе не помогла даже готовность министерства иностранных дел, отбросившего все условности, оказать разведке всестороннюю помощь.

В результате территория, занятая противником, оказалась окутанной своеобразным плотным туманом. Небольшое количество пригодных для ведения воздушной разведки летательных аппаратов серьезно повлиять на сложившуюся ситуацию не могло. В лучшем случае летчики были способны оповестить нас о разбитых русскими военных лагерях и походных колоннах войск. Однако противник настолько искусно использовал маскировку и темное время суток, что ему удавалось скрыть свои интенсивные передвижения даже по железным дорогам.

Несмотря на приобретаемый летчиками опыт и добросовестное использование карт, а также составление схем, воздушная разведка оказалась не в состоянии раскрывать боевые порядки противника, в чем мы, по понятным причинам, очень нуждались. Большое разочарование принесли и попытки организовать разведку силами конницы — кавалеристам не удавалось пробиться в районы развертывания неприятельских войск, поскольку их останавливали выдвинутые вперед стрелки, занимавшие укрепленные позиции.

Тем не менее сведения, полученные еще до нашего прибытия в Перемышль, убедили нас в правильности сделанных ранее предположений относительно расположения русских сил. Они, как показали дальнейшие события, оказались на удивление точными. В соответствии с замыслом ведения войны еще 18 августа армейское Верховное командование издало приказ о выдвижении армий в заданные районы и приведении их к 21-му числу в состояние боевой готовности, с тем чтобы осуществить наступление на сосредоточившегося между реками Висла и Буг противника, а также отразить возможный удар русских войск с востока.

Мы с горячим нетерпением ожидали поступлений новых донесений, на основании которых 21 августа командование могло принять окончательное решение. Я отправился к офицерам разведки при штабах армий, располагавшихся в городах Ланьцут (1-я армия), Радымно (4-я армия) и Самбор (3-я армия), чтобы в ходе устного обсуждения уточнить проведенные ими мероприятия. В общем, мы предприняли максимум из того, что было в человеческих силах, но донесения продолжали поступать весьма редко.

В результате была совершена переоценка сил русских войск, сконцентрированных между Днестром и Прутом, чему способствовало извещение о том, что там сосредоточились два кавказских корпуса. К тому же румынский генерал Илиеску, беседовавший по этому поводу с нашим бухарестским военным атташе, заявил, что эти два корпуса переправились в Одессу морским путем. С другой стороны, наш военный атташе в Константинополе извещал о том, что все три кавказских корпуса по-прежнему находятся на Кавказе. Сегодня мы знаем, что правильным было именно это извещение — 2-й и 3-й кавказские корпуса появились на театре военных действий только в конце августа, а 1-й корпус остался в тылу.

Сравнительно много агентурных донесений поступало только от подсобного разведывательного пункта, располагавшегося в городе Черновцы, что объяснялось тем, что находившаяся поблизости Румыния благоприятствовала проходу агентуры. Однако агенты сообщали о такой массе армейских соединений, якобы угрожавших Черновцам, что могло сложиться впечатление, будто бы русские оголили другие участки фронта. Конечно, это снижало доверие к сообщениям из данного района.

Путаницу вносили также донесения от наших агентов и результаты наблюдения других средств разведки о резком усилении железнодорожного движения на юге России в направлении Волыни, Варшавы и Брест-Литовска. В дополнение к этому пришло извещение от фон Кевесса^[131], командовавшего авангардом 2-й армии в составе армейской группы, о том, что задействование сосредоточенных южнее железнодорожной линии Проскуров — Жмеринка значительных сил противника в ближайшее время не предвидится. Не обнаружил возле этой линии сколь-либо значительного скопления войск русских и специально посланный утром 21 августа в Подолию на разведку летчик, облетевший всю территорию между Днестром и дорогой Проскуров — Тарнополь^[132]. В результате, поскольку желание всегда рождает соответствующие мысли, в ставке охотно пришли к выводу, что предполагаемого главного удара противника с востока в северном направлении ожидать не следует.

Таким образом, от нашей разведки полностью укрылся такой важный факт, как выход 18 августа 8-й русской армии из своего расположения возле города Проскуров и 3-й армии на следующий день из крепостного треугольника под Ровно. Поэтому поступившим вечером 21 августа в Перемышль сообщениям о прорыве русских войск возле поселка Гусятин, городов Тарнополь и Броды большого значения мы не придали. Тем более что речь в них шла всего о четырех или пяти дивизиях. В результате в ставке посчитали, что вышеуказанный прорыв незначителен и может быть легко отбит коротким контрударом вспомогательной группы. Никто даже не подумал, что действия неприятеля могут помешать нашему большому наступлению, и после обеда 22 августа в войска были направлены соответствующие приказы.

Предостережение о необходимости серьезнее отнестись к опасности удара русских с фланга, пришедшее 23 августа из города Черновцы, вызвало большие сомнения, тем более что в нем содержался ряд явных неточностей. В сообщении говорилось, что 8-я русская армия сосредоточила свои силы в районе городов Волочиск — Новоселица, а ее командующий Лещ (на самом деле это был никакой не Лещ, а генерал Брусилов), настаивавший на обороне границ в ожидании подхода сибирских полков, не наблюдая нашего наступления, внезапно решил сам нанести удар.

Такое известие подтверждалось прорывом нашей обороны у Гусятина и Тарнополя. Тем не менее сведения о наличии в указанном районе 8-й армии русских по-прежнему вызывали большое сомнение. И это сомнение после того, как 23 августа летчики доложили, что во время полета заметили у Тарнополя лишь более крупные колонны конницы и небольшие части пехоты, только усилилось.

Постоянная недооценка исходившей со стороны реки Збруч опасности привела к тому, что наша 3-я армия предприняла наступление на намного превосходящие ее силы противника, что привело в конечном итоге к проигрышу всего начального этапа войны. В своей брошюре «К десятилетию со дня битв при Злочеве и Перемышле» тогдашний начальник штаба 3-й армии генерал Пфеффер в известной степени обвиняет армейское Верховное командование в неправильном ориентировании войск относительно положения противника. Однако в действительности все было в точности наоборот. Это Верховное командование должно было обвинять командующего 3-й армией в предоставлении недостаточной информации, поскольку в задачу разведывательного пункта его армии входила разведка прежде всего русского Киевского военного округа. При своем развертывании ее войска находились в выигрышном положении, так как действовали на территории, хорошо изученной в мирное время, где можно было использовать наработанные связи, в том числе и среди пограничников. К тому же начальник разведывательного пункта армии являлся знатоком своего дела. Поэтому то, что его донесения о положении противника в районе к востоку от реки Збруч оказывались самыми скудными, является настоящим злым велением рока.

После первого успеха возле польского города Красник Верховное командование было настолько уверено в победе, что, совершенно недооценивая положение на востоке, не только послало на север для поддержки 4-й армии часть 3-й армии, но и предприняло скоропалительное наступление на Люблин.

Чтобы не тратить сил на осаду Ивангорода^[133], было решено попробовать подкупить коменданта крепости. После совещания в штабе 4-й армии в городе Олешице я отправился в город Ниско, где в свое время проходил службу в егерском полку, и передал начальнику штаба 1-й армии, что ему поручается сделать это деликатное предложение, а затем поехал в Краков, чтобы проинструктировать соответствующим образом сотрудников тамошнего главного разведывательного пункта.

Одному нашему опытному агенту, совершив чудеса изобретательности, на самом деле удалось положить письмо на письменный стол коменданта крепости. Однако его реакция на это предложение так и осталась неизвестной, поскольку обстановка на фронте заставила 1-ю армию отдалиться от крепости.

По мере развертывания военных операций увеличивалось и число, а также качество получаемых нами разведывательных донесений, поскольку агенты стали пользоваться большей свободой действий. Но и здесь встречалось немало трудностей — им было не так-то просто пройти через наши посты сторожевого охранения. Такое положение дел объяснялось по большей части предательством со стороны многих русофилов, что вызвало повышенное недоверие у солдат ко всем лицам, появлявшимся в полосе действия войск, — они в каждом видели вражеского лазутчика.

При этом солдаты стали проявлять такую буйную фантазию, что появились признаки настоящей шпиономании. Даже в самых безобидных вещах они видели сигналы, с помощью которых местные жители обменивались информацией с противником.

Но это являлось не только игрой больного воображения. Такое имело под собой реальную основу — еще в 1914 году во время передачи световых сигналов возле сербского города Бела-Црква два местных жителя сербской национальности были застигнуты на месте преступления и казнены. Этот ужасный случай, возможно, и лег в основу поведения наших солдат.

Другим примером может послужить перехваченная в 1917 году инструкция, выпущенная штабом 1-й итальянской армии, в которой житель находившегося позади нашей тирольской линии обороны местечка Сан-Себазиано, что напротив городка Фольгария, получал указания о том, как передавать интересовавшие итальянцев сведения. В ней, в частности, подчеркивалось, что самым простым и надежным способом является использование ставней освещенных оконных проемов. Причем каждое из трех окон соответствовало конкретному участку нашего фронта.

Подобное часто наблюдалось и на других театрах военных действий. Поэтому нет ничего удивительного в том, что солдаты, пережившие артиллерийские налеты, считали, что снаряды на них навели предатели, использовавшие для наводки вражеской артиллерии вращающиеся крылья ветряных мельниц, стрелки башенных часов и тому подобные предметы.

При таком настроении, царившем в войсках, становится понятным, почему наших оборванных, завшивленных, оголодавших, избежавших вероломных доносов своих земляков и вконец измученных уходом от погони со стороны разъяренных казаков агентов, добравшихся наконец до своих, несмотря на имевшиеся у них удостоверения, принимали за шпионов и предателей. Их арестовывали, и они должны были иногда так долго доказывать свою принадлежность к нашей службе, что нередко донесения, которые эти агенты с собой приносили, полностью теряли свое значение. Потребовалось много времени, чтобы изменить такое положение и добиться быстрого оповещения соответствующей инстанции для установления личности прибывшего и скорейшего использования доставленных им сведений.

Другим источником, использовавшимся прежде всего для уточнения дислокации войск противника, служил захват военнопленных. В этом деле тоже требовалось накопить необходимый опыт для того, чтобы путем систематического опроса пленных получить ясную картину действительного расположения неприятельских частей. Поэтому можно сказать, что до конца сентября мы делали здесь только первые шаги. А вот имевшие боевой опыт русские вначале в данном вопросе нас сильно опережали, и, несмотря на постоянные предупреждения солдат со стороны нашего командования о необходимости хранить молчание, им удавалось выудить у наших военнопленных довольно ценный материал.

Кое-что ценное нам удавалось получать при обыске убитых, раненых и военнопленных, а также при обработке документов, найденных в захваченных штабных повозках. Так, из бумаг, обнаруженных при убитом полковнике Витковском, еще 23 августа нам стало известно, что между Вислой и Бугом находятся 4-я и 5-я русские армии. А изъятые 29 августа немцами у убитого во время сражения под Танненбергом^[134] русского генерала документы, содержавшие обзор о перевозках, подтвердили уже известный нам факт подтягивания трех сибирских корпусов к европейскому театру военных действий.

Исключительно ценным, можно даже сказать, непревзойденным источником информации оказалось прослушивание передач русской радиотелеграфной службы. Дело заключалось в том, что русские пользовались ею так же неосторожно, как и в начале войны немцы в боях против французов.

Русские вели себя так, как будто у нас не имелось таких же аппаратов, которые легко настраивались на используемые ими радиочастоты. В отличие от них мы использовали радиосвязь для передачи приказов очень осторожно и в гораздо меньшей степени. А вот радиоразведка была поставлена у нас хорошо. Трудно передать ту радость, какую мы испытывали, получая одну за другой перехваченные радиограммы, переданные открытым текстом.

Не меньшее удовольствие доставлял нам и перехват передаваемых время от времени шифровок. Мои поднаторевшие в вопросах дешифрирования сотрудники с энтузиазмом брались за разгадывание этих ребусов.

Пока мы налаживали работу по прояснению расстановки неприятельских войск, события в ходе начального этапа войны продолжали развиваться для Австро-Венгрии не лучшим образом — наступавшие в восточном направлении соединения 3-й армии возле города Злочев были отброшены назад. Попытки же этой армии взять реванш, несмотря на помощь переброшенной с Балканского театра военных действий 2-й армии, во второй раз потерпели неудачу. Поэтому после одержанной победы при Комарове^[135] 4-я армия была вынуждена развернуться и повернуть на Лемберг для оказания помощи 3-й и 2-й армиям, чтобы остановить надвигавшуюся с востока русскую лавину.

Ко всему этому первые результаты радиоперехвата вызвали большое сомнение, и у командования начало складываться мнение, что русские специально передают по радио заведомо ложные приказы, чтобы ввести нас в заблуждение. Только после того, как все убедились в том, что противник им следует, доверие к радиоразведке было восстановлено.

Между тем 10 сентября во время сражения под Лембергом создалось такое критическое положение, при котором какая-либо малозначащая случайность могла спровоцировать принятие решения и порушить упорное стремление командования добиться победы. Ситуация сложилась следующим образом: русским так и не удалось разбить северное крыло австро-венгерской армии, а ее южное крыло хотя и медленно, но неуклонно продвигалось к Лембергу. В лице же генерала от инфантерии Франца Конрада фон Хетцендорфа мы имели начальника Генерального штаба, отличавшегося таким упорством в достижении своих намерений, что это находилось на грани человеческих возможностей.

В этот момент мы получили от своих агентов донесение о входе больших войсковых колонн русских в образовавшуюся широкую брешь на стыке наших 1-й и 4-й армий. Такое посчитали преувеличением, но к вечеру неопровержимые данные радиоразведки не оставили сомнений в том, что речь идет о 5-м и 17-м корпусах разбитой под Комарово и вновь развернувшейся 5-й русской армии, наносящей остальными двумя корпусами удар во фланг австро-венгерской 1-й армии. Так как резервов для ликвидации угрозы, возникшей в тылу нашего фронта, у нас не было, то 11 сентября командованию пришлось принять решение об отступлении.

К этому времени разведывательному управлению удалось установить состав и расположение двенадцати корпусов четырех армий противника, находившихся перед нашим фронтом, а также девяти резервных дивизий, которые реально принимали участие в боевых действиях. А вот трех дивизий, наличие которых мы предполагали, на самом деле не было.

О том, насколько сложно это было сделать, говорят постоянные сомнения в правильности определения наименований русских частей, хотя четкое соответствие нумерации их полков принадлежности к той или иной дивизии такую задачу заметно облегчало. Смущал нас и тот факт, что генерал Эверт^[136], взявший на себя 26 августа командование 4-й армией вместо барона Зальца^[137], потерпевшего поражение при Краснике, возник в телеграммах только в конце сентября, и то как начальник Краснинского гарнизона. Поэтому мы долго ломали голову над тем, чем он в действительности командовал. Мы не знали, что уже в начале сентября 4-я армия, получив подкрепление, была разделена, и ее западное крыло образовало 9-ю армию, которая по первоначальному плану должна была наступать на немецкие войска совместно с новой 10-й варшавской армией.

Мы по-прежнему считали, что 7-я армия под командованием генерала Никитина^[138] располагается между реками Днестр и Буг, тогда как на самом деле там находилась пехотная бригада, которая после подхода двух казачьих дивизий и запасной дивизии превратилась в так называемый Днестровский отряд. Однако при помощи радиоразведки вскоре нам удалось прояснить и эту ситуацию.

В связи с этим становится обидно, что позднее стали все громче раздаваться голоса о том, что во время первоначального этапа войны наш разведывательный аппарат оказался несостоятельным. На это мы вправе возразить, что и русские в это наиболее тяжелое для разведки время успели не больше нашего. И это притом, что русская разведка еще до войны имела в своем распоряжении достаточно богатые средства и многочисленный персонал, опираясь в своей деятельности на мощную поддержку органов представительской власти и находя на нашей территории большое число помощников среди русофильских слоев населения. К тому же ей содействовала нейтральная, но склонявшаяся на сторону России Румыния, что позволяло русским осуществлять разведывательную деятельность с фланга.

В частности, уже упоминавшийся ранее Я.К. Цихович в составленной им первой части «Стратегического очерка войны 1914–1918 годов» отмечает, что в русской Ставке Верховного главнокомандующего еще 24 августа считали возможным выход наших войск на линию Краков — Перемышль. Там же говорится, что в Ставке жаловались на недостаток в сведениях, поступавших из районов этих городов и с левого побережья Вислы.

Также упоминавшийся ранее генерал Ю.Н. Данилов в седьмой статье своего труда «Россия в мировой войне, 1914–1915 гг.» тоже подтверждает, что о положении в Восточной Галиции русские ничего не знали вплоть до боев 26 августа.

А вот наша разведслужба с самого начала военной кампании давала командованию сведения весьма близкие к истине. Однако мы не всегда могли доказать их достоверность, а следовательно, с успехом бороться с господствовавшим у командования недоверием к нашей информации, особенно тогда, когда она плохо вписывалась в выдвигаемую Генеральным штабом концепцию, и нам приходилось убеждать его в том, что факты, положенные в основу решения, ошибочны.

Бои на Сане и измена родине

12 сентября 1914 года Верховное командование передислоцировалось в Новы-Сонч. В этом польском городе, забитом военным транспортом и находившемся в окружении рутенских^[139] деревень, организовать защиту от шпионажа было гораздо сложнее, чем в Перемышле. Поэтому мы с благодарностью отнеслись к тому, что управление полиции Лемберга предоставило в наше распоряжение хорошо знающего положение дел в Галиции комиссара Карла Шварца.

Подполковник Земанек и обер-лейтенант фон Мархезетти полностью посвятили себя развитию ставшей столь важным источником информации радиоразведки и изучению русских методов шифрования, а гауптман Покорный с этой целью был прикомандирован к радиостанции 4-й армии. Радиостанция Верховного командования тоже постоянно находилась в нашем распоряжении.

Некоторое замешательство вызвал у нас перехваченный 14 сентября приказ русской Ставки Верховного главнокомандующего об обязательном использовании шифров при передаче в эфире распоряжений военного характера. Судя по всему, русские поняли свою ошибку. Однако было уже поздно. К этому времени гауптман Покорный узнал уже достаточно много и методом сравнения перехваченных радиограмм научился расшифровывать используемый русскими цифровой код. В результате, за исключением неизбежно возникающих порой в этом деле искажений, чтение зашифрованных текстов больше не составляло для нас никаких трудностей.

А вот с агентурной разведкой в связи с отходом армий аж до города Бяла и реки Дунаец возникли некоторые трудности — оборвалась связь с доверенными лицами, находившимися за пределами подконтрольной нам территории. Разведывательные пункты, конечно, старались минимизировать проблемы, создавая в покидаемых нашими войсками областях вспомогательные разведпункты, действовавшие в тылу у русских.

Так, например, лейтенанту Леону Гебелю из 4-й армии после ухода наших войск, несмотря на наличие большого числа русофилов, удалось обосноваться в городе Лежайск, расположенном недалеко от реки Сан. Конечно, ему приходилось соблюдать особую осторожность. Драгунский же обер-лейтенант Макс Тайзингер фон Тюлленберг был оставлен с 50 людьми из 2-й армии для разведки и проведения диверсий на территории от города Жешув до реки Сан. Он нанес большой ущерб коммуникациям русских и смог передать нам много важных донесений. Тогда же полицейскому обер-комиссару Харвату, перебравшемуся вместе с лембергским управлением полиции в Бялу, было предложено создать в Лемберге тайный разведывательный пункт. В общем, разведывательные отделы армейских штабов и разведуправление Верховного командования делали все от них зависящее для восстановления агентурной сети.

Во время отступления наших войск мы действовали в тесном контакте с немцами, в частности с представителями их 9-й армии, намечавшей продвинуться в Силезию и в район Кракова. Чтобы помочь Германии скрыть это намерение от русских, нашему военному атташе в Стокгольме было поручено дать знать их консулу о якобы готовившемся наступлении германцев на Петербург.

Мы ожидали стремительного натиска со стороны преследовавших наши войска русских, но те, достигнув реки Сан, заметно снизили темп наступления, а окружив Перемышль и достигнув реки Вислока^[140], вовсе остановились. Такому обстоятельству наше Верховное командование первоначально обрадовалось, думая, что это позволит крепко потрепанным частям произвести отход без особых помех, но потом пассивность русских заставила его задуматься.

Невольно возникало предположение, что русские в ходе боев на преследование сами понесли большие потери, возможно, даже большие, чем отступавшие соединения. Выдвигались и другие соображения — а может быть, в России разразилась давно ожидаемая большая революция, которая сковала решимость их командования? Но наша радиоразведка фиксировала непрерывное прибытие в зону боевых действий все новых и новых полков из Туркестана и Сибири.

Едва наши армии достигли позиций, на которых должны были восстановить свои силы, как 23 сентября мы перехватили радиограмму уже известного нам командующего 9-й русской армией генерала от инфантерии Лечицкого^[141]. В ней 26-му корпусу приказывалось на следующий день отойти от реки Висло-ка и вдоль реки Сан двинуться к населенному пункту Станы. Это заставило Верховное командование заколебаться в своем предположении о том, что русские начнут атаковать наши укрепленные позиции и нанесут удар во фланг 2-й армии из Карпат и по немцам с севера. Между тем, согласно донесениям наших агентов, в районе между реками Висла и Нида^[142] наблюдалось большое скопление русской кавалерии. Однако из-за плохой погоды! проверить эти сведения при помощи воздушной разведки не представлялось возможным.

Вскоре благодаря радиоразведке мы установили, что сведения наших агентов базировались на ложных слухах, распространявшихся русскими с целью дезинформации. Противник специально преувеличивал силы кавалерийского корпуса Новикова^[143]. Из перехваченной радиограммы, которую этот генерал отправил своему командованию в Варшаву в 8 часов 40 минут утра 25 сентября, весь его замысел полностью прояснился.

Пожалуй, до того времени ни в какой предыдущей войне не удавалось столь быстро получать такие ценные результаты разведки противника — пока в Варшаве русские трудились над расшифровкой текста телеграммы, тем же самым занимался и наш гауптман Покорный. В результате уже в 16 часов мы не только смогли прочитать ее, но и передать содержание депеши германскому командованию по линии взаимодействия через своего офицера связи гауптмана Флейшмана. Конечно, полученные данные о реальной диспозиции русских казачьих дивизий генерала Новикова были немедленно учтены и нашим командованием.

Уже на следующий день австро-венгерские армии в полной боевой готовности находились на новых позициях. Еще оставались слабые надежды на то, что русские все же перейдут в наступление и мы сможем с выгодой для себя использовать преимущества обороны. Ведь противник все еще стоял у реки Вислока и даже начал переправу через нее своих войск. Но тут была перехвачена и расшифрована новая радиограмма, содержавшая следующий важный приказ командования русской 9-й армии: «По приказу Верховного главнокомандующего и с учетом предстоящего маневра приказываю завтра, 26-го числа, отвести войска армии назад за Вислоку, оставив на месте только авангард. Войсковые части разместить в захваченных ранее районах. Гвардейскому корпусу надлежит остаться на достигнутом к сегодняшнему дню рубеже Кутно — Кольбушова, подтянув авангард поближе».

Первоначально у нашего командования возникли сомнения в надежности подобной информации, что было вполне объяснимо — такое всегда возникает, когда полученные новые сведения не соответствуют уже сложившейся концепции ведения операции. Однако они полностью отпали, когда 28-го числа был зафиксирован отход противника за реку Вислока. В результате доверие к расшифрованным данным радиоперехвата было возвращено.

Немцы настаивали на скорейшем начале наступления, чтобы застигнуть русских врасплох и не дать противнику изготовиться для проведения явно новой операции. При этом их внимание все более обращалось к районам в среднем течении Вислы.

В ночь на 28 сентября мы перехватили радиограммы, свидетельствовавшие об отходе частей русской 9-й армии за Вислу ниже устья реки Сан. Теперь можно было быть уверенными в том, что противник переносит центр тяжести своих действий с Галиции в Польшу.

По мере выдвижения вперед главных сил наших армий, начавшегося 4 октября, результаты радиоразведки день ото дня подтверждали перемещение 9, 4 и 5-й русских армий от реки Сан в район среднего течения Вислы, а 1-й и 2-й русских армий с Северо-Западного фронта в район севернее Варшавы. Так, из перехваченной радиограммы русского полковника 10-й кавалерийской дивизии, располагавшейся в городе Санок, князя Енгалычева стало ясно, что русские намереваются предпринять мощное наступление на форты Перемышля, о чем командование крепости было немедленно извещено по радио.

Короткую передышку перед наступлением я использовал для посещения разведывательных пунктов при штабах армий, чтобы обеспечить безупречное взаимодействие всех разведорганов, а 2 октября отправился в город Кельце, где располагалось германское Верховное командование. Мне посчастливилось прибыть как раз вовремя, чтобы принять участие в чествовании 67-летия генерал-полковника фон Гинденбурга^[144], которое прошло весьма скромно. Здесь я впервые увидел этого столь прославленного полководца, а потом вновь переговорил с офицером немецкой разведки гауптманом Людерсом.

10 октября наши армии достигли реки Сан, а немцы нашли на поле боя под Варшавой русскую карту с нанесенной на ней диспозицией войск. Из нее следовало, что противник создает мощный кулак в районе Ивангорода — Варшавы для наступления к сердцу Германии. Это был так называвшийся русскими «паровой каток», на безостановочное продвижение которого Антанта возлагала так много надежд.

Различные неприятные случайности, словно сговорившись, разом обрушились на наши головы и остановили наступление австро-венгерских войск у реки Сан. При этом войска сильно страдали от ненадежности русинов, которые в основном и заселяли данную местность. Дело заключалось в том, что после одержанных русскими побед местное население целиком и полностью начало поддерживать противника. Наши мелкие подразделения постоянно попадали в засады, а батареи при проходе через населенные пункты подвергались вероломным обстрелам. Более того, русские проложили через речку потайные телефонные линии, чтобы оставаться со своими друзьями на связи. В результате ни одно передвижение войск или смена командного пункта не обходились без того, чтобы об этом вскоре не становилось известным противнику.

Во время посещения польского горнолыжного курорта Криница, куда перебралась резиденция нашего наместника в Галиции, мне удалось убедить штатгальтера Витольда фон Корытовского^[145], которого очень беспокоило неожиданно широкое распространение русофильского движения, в том, что для достижения спокойствия войск в районах, занятых нашими воинскими частями, необходимо полностью запретить освещение жилых домов на высотах или склонах гор.

Во всей местности у населения начали скупать почтовых голубей, а за подъем таких птиц в воздух хозяину грозил трибунал. Однако недоработок здесь хватало. Несмотря на многочисленные аресты, предатели, если не оказывались осужденными военно-полевыми судами или не были пойманы с поличным солдатами и казнены по горячим следам, подпадали под длительное следствие тыловых военных судов. Последние тянули время и не торопились выносить обвинительные приговоры. Во всяком случае, до того времени суровых наказаний не применялось.

Пришлось потребовать от органов юстиции проявлять большую расторопность. Однако это вызвало другую крайность — начали производиться многочисленные беспричинные аресты на основании только «серьезных подозрений». В результате возникла необходимость предупредить правоохранительные органы о недопустимости перегибов во исполнение пожелания монарха, высказанного 17 сентября, которое звучало так: «Я не хочу, чтобы из-за неправомерных арестов лояльно относящиеся к нам элементы переменили свое отношение и стали действовать в опасном для государства направлении».

Нашему разведывательному управлению приходилось постоянно напоминать командирам и солдатам о необходимости аккуратного обращения с местным населением, но проявления при этом бдительности, с тем чтобы патриотически настроенные украинцы не оказались в одном строю со своими русофильскими соплеменниками.

Дело заключалось в том, что большая часть поляков и евреев с неудовольствием восприняли вражескую оккупацию. В частности, в Лемберге вспыхнули волнения, в русских начали стрелять, и им удалось навести порядок только после взятия заложников. Исходя из таких настроений наше разведуправление подготовило текст воззвания, с которым председатель еврейской ортодоксальной общины обратился к своим единоверцам и призвал их сохранять верность кайзеру и империи.

Наше беспощадное вмешательство и многочисленные случаи интернирования подозрительных русофилов полностью себя оправдали. Особенно действенными мероприятия устрашения оказались в Карпатах, где тоже проживало много людей, дружески настроенных по отношению к русским. Об этом свидетельствует радиограмма командира русской боевой группы генерала Стаховича^[146], пробившегося через город Стрый^[147] в горы. В этой шифровке он сообщает, что ему очень трудно найти агентов.

После продвижения вперед наших армий некоторых предателей удалось привлечь к заслуженному наказанию. При этом приходилось соблюдать осторожность, так как поступало много ложных доносов на почве личной вражды.

Осторожные люди двинулись вслед за отступавшими русскими. Среди них был и русофил Геровский, который сразу предложил свои услуги русскому коменданту в городе Черновцы штабс-капитану Кириленко и оказался виновным в аресте и отправке в Сибирь бургомистра, а также еще четырех уважаемых людей. Поэтому нашим органам контрразведки доставило вполне понятное удовлетворение, когда в городе Санок удалось схватить погубившего многих наших агентов доносчика, которым оказался австро-венгерский канцелярский чиновник Свобода, на совести которого была смерть и нашего сотрудника Рубиша. Предателя приговорили к смертной казни.

Приходилось внимательно следить и за русофильски настроенными поляками. Были и такие, которые после успехов русских войск в Галиции подняли голову так высоко, что и польское население становилось ненадежным. Поэтому бригадир польских легионов Пилсудский для противодействия русофильским настроениям среди своих земляков послал даже в Варшаву несколько эмиссаров. Так что дело с нашумевшим польским повстанческим движением в действительности выглядело совсем иначе, чем его представляют.

В своей книге «Мои первые битвы» маршал Пилсудский прямо признает, что его надежды на восстановление в русской Польше польского духа наткнулись на серьезное противодействие со стороны проживавших там соплеменников, и этим планам, к сожалению, сбыться не удалось. Эта враждебность товарищей по крови, угрожавшая делу его жизни, мешала ему не позволять австро-венгерским офицерам пренебрежительно отзываться о поляках, проживавших в Галиции.

Отсюда возникает вопрос: если настроения поляков из «королевства», точнее, из русской Польши, были идентичны с мнением жителей Галиции, тогда кого можно было отнести к «идеальным полякам» за пределами бригады легионеров Пилсудского?

Разве не австро-венгерские и не немецкие войска освободили Польшу от русского владычества? Возможно, вызванное именно этим обстоятельством вполне понятное раздражение и заставило Пилсудского позабыть о чувствах рыцарской благодарности и не вспоминать с признательностью то, что именно старая Австрия столь долго предоставляла ему убежище. А ведь австро-венгерский Генеральный штаб мог в любое время прекратить его пребывание в Австрии. Но он этого не сделал. Наоборот, именно ему Пилсудский обязан своими первыми успехами в годы мировой войны, а следовательно, и своей популярностью. А ведь мы всегда ценили рыцарские качества поляков и были благодарны Собескому^[148] за его свершения.

Конечно, в известной степени обижаться на польских «патриотов», возлагавших свои надежды на московитов, нельзя. Ведь именно в Варшаве у поляков сложилось мнение о неслыханном военном превосходстве русских, что подавляло всякие надежды на победу стран Центральной Европы. К тому же наша радиоразведка действительно выявляла все новые и новые дивизии противника.

В конечном итоге нам удалось установить, что пятидесяти двум австро-венгерским и немецким дивизиям противостояло от восьмидесяти пяти до девяноста пяти русских дивизий. Таким образом, русские почти вдвое превосходили силы союзников. Это обстоятельство заставило генерал-полковника фон Гинденбурга с целью создания новых благоприятных условий для последующего перехода в наступление решиться на отступление в Силезию. А это, в свою очередь, привело к отходу и наших армий.

В те напряженные дни конца октября я на машине отправился в Черновцы. От города Мукачево, где прошла моя встреча с руководителем главного разведывательного пункта обер-лейтенантом Йоганом Фельклем, мы ехали под проливным дождем вперемешку со снегом по горной дороге по следам армейской группы генерала от кавалерии барона фон Пфланцер-Балтина. Эта группа с Карпатского фронта через Ужоцкий перевал победоносно пересекла румынскую границу, а руководителем ее разведывательного пункта был возвратившийся из Албании подполковник фон Шпайтс.

Через несколько дней практически безостановочной езды лейтенант доктор Бенедикт доставил меня в Черновцы, где командир национальной гвардии полковник Фишер очень сильно помог мне в решении стоявших передо мной задач, предоставив в мое распоряжение фотографии опустошенных городов и описания зверств, совершенных русскими в областях, где проживали румыны. Ведь путем опубликования этого богатого примерами материала через наше представительство в Румынии можно было серьезно подорвать позиции тех кругов, которые стремились присоединиться к нашим противникам. И надо сказать, что позднее я обнаружил эти фотографии на страницах многих зарубежных изданий. По сути это явилось нашим первым ответным шагом по противодействию той пропаганде, которую противники Австро-Венгрии в большом объеме уже вели с первых дней войны.

В то время в Буковине тоже были отмечены многочисленные случаи предательства. Поэтому краевому президенту графу Мерану и полковнику Фишеру пришлось решительно вмешаться, чтобы не дать распространиться мнению о том, что Черновцы при столь изменчивом положении дел на фронте неизбежно вновь окажутся под русскими, которые в этом случае выместят свою злость на лояльных Австро-Венгрии жителях, а именно на немцах и евреях. Чтобы не будоражить общественное мнение, карательные меры применялись только в исключительных случаях, таких как разбой, кража, диверсия или государственная измена. Тем не менее после первого отвоевания этих земель число арестованных достигло 250 человек, а вот количество оправданных с начала войны составило 42.

В связи с этим с большим огорчением следует заметить, что глава буковинского земельного правительства, депутат рейхсрата барон доктор Александр Хормучаки в то время, когда Буковина находилась в крайне бедственном положении, предоставил ее самой себе и под предлогом болезни поспешил отбыть в Вену. Следует сказать и о том, что епископ де Репта, повинуясь распоряжению русского губернатора Евреинова^[149], отслужил молебен за царя, его семью и «прославленную русскую армию».

Когда я вернулся в Новы-Сонч, так называемая «перегруппировка» войск в Польше шла полным ходом, а северное крыло наших армий у реки Сан вело бои, стараясь сдержать напор русских войск. Нашей службе радиоразведки только и оставалось, что наблюдать за их ежедневным продвижением.

В эти мрачные дни небольшую радость принесло нам 7 ноября. В тот день русские изготовились нанести мощный удар по северному флангу, отходившему от реки Нида в сторону Кракова, а именно по сильно измотанной 1-й армии. Но еще накануне мы предупредили командующего генерала от кавалерии Данкля^[150] о грозящей опасности, благодаря чему широко подготовленное нападение ничего русским не дало, вылившись, по сути, в незначительные арьергардные бои. При этом было довольно забавно наблюдать, как третий кавказский корпус 4-й русской армии и наступавшие южнее два соседних корпуса 9-й русской армии столкнулись друг с другом. Это привело к ужасной неразберихе возле города Дзялошице, и оба командующих армиями, к нашему вящему удовольствию, принялись яростно бомбардировать друг друга шифрограммами.

— Неужели у вас нет никакой возможности дать указание своим гвардейским корпусам согласовывать свои действия с маневром, проводимым нашим кавказским корпусом? — спрашивал командующий армией генерал Эверт своего коллегу Лечицкого, в то время как начальник штаба последнего пребывал в полном отчаянии из-за этой неразберихи.

Триумф органов радиоразведки в борьбе с русским «паровым катком»

Верховному командованию пришлось снова переместиться вглубь страны. В качестве нового места, как рассчитывали ненадолго, был избран город Цешин^[151], куда 8 ноября 1914 года я выехал вместе с ротмистром фон Вальцелем и ротмистром графом Геши для решения организационных вопросов.

В местном монастыре нам оказали сердечный и заботливый прием, что позволило сразу же приступить к размещению нашего разведуправления, а также организации контрразведывательной службы в городе, на вокзале и окрестностях. В этом, насколько позволяли силы окружного полицейского управления, нам помогал советник земельного правительства фон Якса-Бобовский, хотя в его распоряжении и был всего один детектив. Поэтому нашему управлению до прибытия подкрепления из войск в решении контрразведывательных задач приходилось обходиться своими сотрудниками.

Под рабочие помещения персоналу Верховного командования, а следовательно, и нам тоже выделили здание немецкой гимназии, а на постой офицеры впервые после начала войны разместились в большой гостинице и по квартирам очень любезных местных жителей этого дружественного по отношению к нам городка. Я, например, расположился в доме гостеприимного аптекаря доктора Карла Цаара, проживавшего на центральной городской площади. В общем, мы чувствовали себя довольно уютно, тем более что, вопреки ожиданиям, наше пребывание в этом городе затянулось.

Между тем у командования созрел план, согласно которому главные силы 9-й немецкой армии должны были переместиться в район между городами Познань и Торунь с тем, чтобы оттуда ударить во фланг катившегося русского «парового катка». Одновременно австро-венгерская 4-я армия под командованием генерала от инфантерии эрцгерцога Иосифа-Фердинанда^[152] должна была, форсировав Вислу, наступать на Краков. Для прикрытия Силезии предназначались: 1-я армия, оставленная немцами группа генерал-полковника фон Войрша и переброшенная по железной дороге с Карпат 2-я армия под командованием генерала от кавалерии фон Бём-Эрмоли^[153]. Задачи же по прикрытию Западной Галиции и Венгрии возлагались на относительно слабые силы 3-й армии под командованием генерала от инфантерии Бороевича^[154] и части, находившиеся под командованием генерала от кавалерии фон Пфланцера^[155].

13 ноября наша радиоразведка установила диспозицию русских войск на запланированное на следующий день общее продвижение «парового катка» вглубь Германии. Уже после обеда расшифрованные сведения легли на стол нашей оперативной канцелярии. Их содержание было доложено также германскому командованию в Позене^[156].

Полученные радиоразведкой данные свидетельствовали о том, что русские не подозревали о нависшей над их северным флангом опасности, поскольку по-прежнему считали, что им противостоит всего лишь наш корпус. Они не знали, что буквально накануне, 12 ноября, 9-я армия была пополнена и вновь превратилась в боевую единицу, готовую к проведению наступательных операций. Русские предполагали наличие возле города Ченстохау^[157] четырех немецких корпусов и намеревались окружить их, нанеся удар по северному флангу.

Такое немедленно вызвало разногласия в стане союзников. Тем не менее компромисс был достигнут — части нашей 2-й армии, которую немцы по-прежнему считали своим резервом, продолжили выгрузку севернее. Эту армию было решено передать в подчинение германскому генерал-полковнику фон Войршу, а общее командование возложить на фон Тешена^[158].

Следует отметить, что русские уже давно удивлялись нашей осведомленности относительно их действий и в конце концов пришли к выводу, что в этом, несомненно, повинна германская воздушная разведка. Во всяком случае, именно так было напечатано в издававшейся в Петербурге газете «Новое время» от 11 ноября.

Конечно, мы не ограничивались одной лишь только радиоразведкой, ведь этот канал мог в любой день закрыться из-за смены ключа к шифру. Кроме того, неприятельские армии, не принимавшие непосредственного участия в той или иной операции, мало пользовались радиосвязью, как, например, 3-я и 8-я русские армии в Галиции, восстанавливавшие огромные потери после тяжелых боев и готовившиеся взять реванш за понесенное поражение окружением Перемышля, а также глубоким вклинением в негостеприимные Карпаты.

Мы по-прежнему в полном объеме продолжали использовать агентурную разведку. Однако обычно обнаруживавшееся в этом деле большое число двойных агентов требовало соблюдения большой осторожности. Поэтому нашим разведывательным пунктам было предписано максимально ограничивать возможности агентов в обзоре наших позиций. Для этого большую часть пути при следовании по расположению войск они должны были проделывать с завязанными глазами. Кроме того, надлежало принимать меры по воспрепятствованию их передвижения из одного участка фронта в другой и сообщать другим разведпунктам имена и приметы подозрительных лиц. Чтобы затруднить работу неприятельских шпионов, с конца октября на всех железнодорожных узлах были учреждены свои контрразведывательные пункты.

В середине ноября стало наблюдаться оживление и в русских армиях в Галиции, но мы смогли точно отслеживать перемещение сил противника. Так, 19 ноября русский Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич преисполнился уверенности в победе и посчитал, что пришло время, когда при напряжении всех сил всеобщее наступление увенчается успехом.

Все шло хорошо, но на следующий день нам пришлось испытать настоящий ужас — офицер связи 4-й русской армии передал по радио другому офицеру, что старый шифр известен противнику. Позднее из одной радиограммы стало понятно, что в руки к русским попал ключ от немецкого шифра и, вероятно, поэтому они проведали то, что мы знали их шифр.

У нас воцарились упаднические настроения — надо же было такому случиться, что наш самый лучший источник информации отказал именно накануне решающего момента большого сражения и как раз тогда, когда предполагалась капитуляция окруженных немцами возле города Лодзь обеих русских армий. Но охвативший всех пессимизм прошел, и мы вместе с немецкими станциями радиоперехвата начали собирать новые шифрограммы. В результате общими усилиями уже к 22 ноября нам удалось разгадать новый русский ключ. В этом деле очень помогло то обстоятельство, что при создании новых шифровальных ключей привычные к шаблону русские предпочитали идти уже проторенным путем.

Между тем сражение шло полным ходом. На северном фланге благодаря немецким подкреплениям противника удалось потеснить, а южнее Вислы обойти 3-ю русскую армию фланговым маневром. Но в первые дни декабря нашу службу ожидал новый удар, когда была перехвачена радиограмма следующего содержания: «Ключи от шифра, в том числе и последние, начавшие применяться в конце ноября, противнику известны!»

Мы затаили дыхание, но не любящие перемен русские продолжали спокойно пользоваться старым шифром. Скорее всего, в той напряженной обстановке у них не хватало других средств связи, а нового ключа в запасе не было.

Рано утром 6 декабря уже упоминавшийся генерал Новиков передал по радио, что он неожиданно подучил приказ прикрыть отход 19-го русского корпуса. Это был первый признак того, что «паровой каток», по крайней мере на северном фланге, начал катиться в обратную сторону. Значит, служба радиоперехвата не зря сопровождала бои на самой напряженной фазе нашего флангового удара во время сражения возле городов Лиманова и Лапанув. Вдобавок нам удалось установить, что, несмотря на все оптимистичные ожидания нашего командования, русские не собирались отходить к среднему течению Вислы, а снова заняли позиции между реками Нида и Пилица. Вскоре выяснилось, что благодаря сокращению линии фронта, а также возведению сильных укреплений им удалось собрать дополнительные силы и отбросить глубоко вклинившуюся в их фланг со стороны Карпат 3-ю армию. Затянувшиеся до самого Нового года бои привели к тому, что русские снова продвинулись в Карпаты.

В целом к концу года, несмотря на достигнутые большие успехи, общая картина на полях сражений выглядела неутешительно — 61 пехотной дивизии союзников противостояли 81–82 русские дивизии. При этом южнее Вислы и в Карпатах численность пехоты в наших дивизиях составляла не более полка, а четыре дивизии на восточном фланге состояли из солдат ландштурма^[159]. Русские же, наоборот, имели почти полный состав, хотя наши агенты докладывали, что они испытывали величайший недостаток в снаряжении и вооружении. Правда, и у нас положение дел в этих вопросах было не многим лучше.

При этом следует также отметить, что введенный русскими сухой закон, запрещавший употребление алкоголя, нанес больше вреда, чем ожидаемой пользы. Русский мужик начал употреблять все, что хоть мало-мальски походило на водку, — политуру, денатурат, керосин и подобные жидкости, что часто приводило к смертельному исходу.

Печальный конец года после Сербской военной кампании

Сложившееся в конце 1914 года общее невыгодное военное положение усугубилось сокрушительным поражением, которым в середине декабря закончилась так хорошо начавшаяся военная кампания в Сербии, хотя наша разведывательная служба с самого начала значительно превосходила сербскую. Мы предоставили командованию данные о развертывании войск противника, практически в точности соответствовавшие истинному положению. А вот сербы имели совершенно неправильные сведения о наших силах, и в результате на них сыпалась одна неожиданность за другой.

Они и не догадывались, что севернее реки Сава вместо переброшенной на Восточный фронт 2-й австро-венгерской армии осталась лишь 29-я пехотная дивизия, что послужило причиной тяжелого поражения их 1-й Тимокской дивизии. Два раза 16-й корпус, форсировав неожиданно для сербов реку Дрина, обрушивался на их южный фланг. Не было также достаточно подготовлено и обеспечено в разведывательном отношении сербско-черногорское наступление на юго-востоке Боснии, в результате чего противник терпел тяжелые неудачи от действий наших более слабых по численности войск и был в конечном итоге оттуда вытеснен.

В общем, несмотря на наличие многих сторонников Сербии, находившихся в пределах Австро-Венгерской империи, и всю подготовительную работу, проделанную еще в мирное время, сербская разведка полностью оконфузилась. Конечно, наша контрразведка не дремала и проделала отличную работу, обезвредив наиболее опасных людей, в результате чего и без того обычно неохотно действующие рядовые пособники остались без руководства.

В связи с этим уместно привести свидетельство начальника сербского разведывательного управления полковника Драгутина Дмитриевича, который в качестве главной причины отказа в работе своей разведки назвал странное происшествие, приключившееся с его главным агентом. Дело заключалось в том, что сербским резидентом в Австро-Венгрии являлся небезызвестный Раде Малобабич, проходивший в Аграме по делу 53 сербов, обвинявшихся в государственной измене, и состоявший также на службе в наших главных разведывательных пунктах мирного времени у майора Тодоровича в сербском городе Лозница и майора Димитрия Павловича в Белграде.

25 июля эта, без всякого сомнения, темная личность была арестована белградской полицией и отправлена в город Ниш, где только в октябре 1914 года ее случайно и обнаружил Дмитриевич. Озабоченность полковника можно понять, ведь арест Малобабича практически парализовал всю сербскую разведывательную службу. Как бы то ни было, в 1917 году и полковник, и его главный агент предстали перед сербским военным трибуналом в Салониках. Их осудили и расстреляли. В то время сербы явно очищались от всех тех людей, которые слишком много знали.

Мало что дала сербской разведке и засылка с румынскими паспортами в Австро-Венгрию красивых женщин, перед которыми ставилась задача добиваться знакомства с офицерами, чтобы потом использовать их в разведывательных целях.

Черногорской разведке мы противодействовали в основном из Каттаро^[160]. Руководителем нашей разведслужбы против страны черных гор являлся гауптман Генерального штаба Отто Визингер — будущий прославленный генерал и комендант города Вены.

Нам долго удавалось дезинформировать противника в том, что после зачистки юго-востока Боснии 16-й корпус остался на участке верхней Дрины^[161] против его санджакской группы. Черногорцы долгое время ограничивались лишь бомбардировкой города Калиновик, весь гарнизон защитников которого состоял всего лишь из одной роты, явно введенные в заблуждение передававшимися на их оригинальных бланках донесениями. В них сообщалось, что город занят крупными силами. Между прочим, эти бланки изготавливались в нашем разведпункте в Сараево, а потом подсовывались их агентам.

Когда наши войска на реке Колубара достигли максимального успеха, нашей разведке пришлось немало потрудиться, чтобы раздобыть достоверные сведения о степени дезорганизованности сербской армии и ее недостатках в целом. Ведь тогда у нас не было возможности перепроверять всю получаемую противоречивую информацию и сведения, добытые от пленных, — перед нами находились высокие, покрытые снегом горы, сильно затруднявшие заброску агентов и бесконечно замедлявшие доставку от них разведдонесений.

В таких условиях в раскрытии намерений противника могла помочь только радиоразведка. Но сербы пользовались средствами радиосвязи столь же мало, как и наши войска на Балканах. Слишком далеко от района последних боевых действий находился и чересчур спокойный в вопросах разведки наш генеральный консул в Салониках Реми фон Квятковский, а также прикомандированный к нему бывший консул в Нише гауптман Генрих Гофленер. В силу этого обстоятельства они просто не могли своевременно снабжать нас нужной информацией.

А вот сербы от пленных, преимущественно сербской национальности, получали достаточно важные сведения о скверном состоянии австро-венгерских войск, что позволило им собраться с новыми силами для успешного нанесения контрудара.

В результате мы пережили настоящую катастрофу.

Только позже нам стало известно, что и сербам этот контрудар дался нелегко. Он, по сути, переломил становой хребет их армии, надолго лишив ее способности к дальнейшим наступательным операциям.

Тягостное впечатление на нас произвел тот факт, что во время короткого вторжения сербов в Срем^[162] у части населения там очень ярко проявились антиавстрийские настроения, выразившиеся, в частности, в торжественных встречах противника, разжигании страстей по отношению к лицам несербской национальности, вооруженных нападениях на наших солдат из-за угла, разрушении железнодорожных и телеграфных линий в тех областях, куда сербские войска не дошли. Все это говорило о том, что мы и на собственной территории находились как в настоящей неприятельской стране. Поэтому тому, что жители возле Савы подавали соответствующие сигналы через реку противнику, удивляться не приходилось. По признанию одного политического чиновника общинного правления города Кленак, взятого в плен после разгрома 1-й сербской Тимокской дивизии, именно они сообщили противнику о переброске с сербского фронта 2-й австрийской армии.

В Боснии же подавлять враждебные Австрии элементы помогала только исключительная строгость. Так, за вооруженные нападения на наших солдат в начале сентября в городе Фоча был расстрелян 71 человек, а 19 октября в населенном пункте Долня-Тузла военно-полевой суд приговорил к смертной казни через повешение 18 человек. В этой связи характерным является также то, что убившие австрийского престолонаследника террористы Принцип, Габрилович и Грабеч не могли быть оставлены для отбывания своего наказания в центральной тюрьме города Зеница. Ведь под следствием за подозрительные происки и без того находился один караульный инспектор тюрьмы, а также тюремный православный сербский духовник.

В Богемии и Моравии из-за несостоявшегося успеха русских войск под Лембергом среди определенных слоев населения наступило некоторое отрезвление. Тем не менее в начале октября там явно рассчитывали на вторжение на их территорию «славянских братьев». Уже 17 сентября целая депутация от местных жителей, разумеется без всякого на то права, отправила русскому царю прошение о поддержке чехословацких устремлений на самостоятельность и высказала пожелание, чтобы сияние царской короны дома Романовых озарило своим светом корону двуединого чехословацкого королевства!

После отката назад русского «парового катка» эти мечты, конечно, улетучились, но во время его продвижения вперед отчетливо проявились довольно опасные симптомы — прибытие на медицинский осмотр призывников с траурными значками, явное нежелание маршевых частей отправляться на фронт, распространение листовок, большей частью русского происхождения и представлявших собой так называемые прокламации Ренненкампфа, воззваний царя и великого князя Николая Николаевича к славянам, беспорядки среди населения, вызванные выдвижением третьего маршевого батальона 28-го пехотного полка из Праги, а также 59-го и 60-го батальонов ландштурма из города Писек.

В противовес все более мрачным докладам военного командования в Праге о царивших среди населения настроениях, пражский штатгальтер^[163] не придавал значения этим «единичным» случаям. Он так и заявил депутату рейхсрата Масарику, который пожелал ознакомиться с проявлениями враждебности и волнений среди чешского населения, о чем в основном писали евреи в своих анонимных доносах и свидетельствовало преднамеренное вздувание ими цен.

Такое отношение к положению дел пражского штатгальтера должно было заставить руководство страны задуматься. Однако этого не произошло. Отвечавший перед монархией за эти вопросы князь фон Тун^[164] даже не обратил внимания на то, что депутат Масарик вскоре отправил свою жену в Лондон и сопровождал ее в поездке аж до Роттердама, представлявшего в то время настоящее осиное шпионское гнездо, открыто работавшее на Антанту. Такому удивляться не приходилось, ведь еще раньше князь передал сведения о России в руки злейшему врагу монархии доктору Прайсу, о чем и доложил 3 августа 1914 года министру внутренних дел!

За границей же чехи вообще занимали явно враждебную позицию в отношении Австро-Венгрии. Тем не менее вначале наша цензура ограничивалась просмотром лишь тех писем, которые посылались из нейтральных стран подозрительным адресатам или отправлялись туда с этих адресов, но потом мы убедились, что во враждебные страны соответствующие сведения могли доставлять и не внушавшие подозрения отправители чешской национальности. И не только.

Поэтому в начале октября была установлена цензура всей заграничной корреспонденции, и картина полностью прояснилась — оставалось только удивляться изобилию оскорблений в адрес Франца-Иосифа, призывов к государственной измене и сообщений явно абсурдного характера, содержавшихся в письмах, посылавшихся чехами из-за границы, главным образом из Америки. В ответ чехи, жившие в Австрии, в своей корреспонденции, конечно, не могли себе позволить рисовать мрачные картины, характеризующие внутреннее положение страны, однако это не означало отсутствие у них таких мыслей.

В частности, в письме некоего Венцеля Орта, посланном из Швейцарии в адрес уже упоминавшегося ранее Клофача, еще в начале сентября 1914 года сообщалось, что чехи в Швейцарии вынашивают планы возвращения в подходящий момент в Богемию с оружием в руках. Подобная очевидная связь депутата рейхсрата с известным анархистом, занимавшимся контрабандой сахаром, Ортом^[165] наконец-то дала возможность получить долгожданный ордер на проведение обыска в жилище Клофача, в котором были обнаружены доказательства его разветвленных связей с Россией, Сербией и Болгарией. Среди прочего сыщики обнаружили и письмо некоего Александра Мазека, написанное в августе 1913 года, из которого стало ясно, что Клофач шпионил против монархии в пользу России. Тем не менее пражский дивизионный трибунал ландвера ограничился лишь возбуждением длительного расследования, которое не сдвинулось с мертвой точки в течение полутора лет.

Настроения, царившие в стране, естественно, отражались на войсках — в критические моменты целые чешские воинские части прекращали сопротивление, а в плен попадало подозрительно большое число абсолютно здоровых чешских солдат. Конечно, противники использовали такие настроения и подчеркнуто хорошим обращением с чешскими военнопленными побуждали к сдаче в плен других солдат.

Более того, русские формировали даже чешские национальные дружины, так называемые «гуситские легионы», что не могло не отразиться на увеличении числа перебежчиков. В этой связи примечательным являлось и то, что неблагоприятные сведения с театра военных действий часто были известны чешским кругам в Праге на четыре дня раньше их официального объявления.

В общем, о действительном настроении части чешского населения нельзя было судить по эпизодическим демонстрациям лояльности по отношению к Австро-Венгрии.

В районах боевых действий в Моравии и Силезии, конечно, действовали законы военного времени. Тем не менее здесь с приближением русских особенно решительно проявлялись антигосударственные настроения, за что военнополевые суды вынесли 22 обвинительных приговора, в том числе пять человек были приговорены к смертной казни. Кроме того, до конца 1914 года к суду было привлечено еще 38 человек.

Потеря в условиях изоляции большей части Галиции не только лишила монархию важного источника продовольствия, но привела к тому, что страну наводнили беженцы. Необходимость их размещения, а также решения вопросов, связанных с интернированными лицами, да к тому же быстро растущее количество пленных, создали для органов военного надзора немало серьезных забот — потребовалось строительство целых барачных городов, чтобы навести порядок и ликвидировать возникший хаос.

При этом беженцев необходимо было держать под особо усиленным наблюдением, ведь среди них могли оказаться русские посланцы для осуществления шпионажа или для связи с военнопленными, а также агентами. Требовалось, как говорится, отделить зерна от плевел. Однако без ошибок не обошлось, и нам приходилось проверять, насколько на самом деле подозрения во враждебной деятельности соответствуют действительности. Невиновных и несправедливо интернированных, конечно, отпускали.

Точно так же поступали и со многими людьми, подозреваемыми в шпионаже. Таких на территории империи до конца года было выявлено от восьмисот до девятисот человек. Что же касается шпионов, арестованных на театре военных действий и там же подвергнутых наказаниям, то сейчас установить их число невозможно. Гражданскими же и военно-полевыми судами внутри страны было вынесено 97 приговоров, а поскольку обстановка требовала при доказанной вине строгих наказаний, то нет ничего удивительного в том, что три четверти из них закончились вынесением смертных приговоров.

Благодаря анонимному сообщению в конце ноября 1914 года была раскрыта злостная шпионская афера, в которой оказался замешан советник земельного правительства доктор Эдуард Рамбусек в Зальцбурге, живший, по всей вероятности, на российские деньги в неслыханной роскоши вместе со своей подругой, выдававшей себя сначала за русскую, затем за француженку, а в конечном счете за венгерку. Однако Рамбусек каким-то непостижимым образом не только уцелел, но и на протяжении всей войны оставался на своем посту, присвоив в общей сложности шесть миллионов крон, предназначавшихся для закупки продовольствия. Лишь его бесславный конец, когда он покончил жизнь самоубийством, и откровения доктора Эдуарда Бене, которого Рамбусек считал главным источником получаемой им информации, напомнили об этой печальной афере, которую в принципе можно было предотвратить.

Чем дольше тянулась война, тем шире должна была раскрывать свои глаза контрразведка. Однако открытая граница с Италией и Швейцарией была рассмотрена как удобные ворота для просачивания сведений во враждебные нам страны лишь в конце года. Тогда по согласованию с баварским военным министерством были введены паспорта и установлено патрулирование моторными лодками Боденского озера. Но стала процветать контрабандная циркуляция писем, и мы встали перед необходимостью проверять даже газетные объявления, так как внешне совершенно безобидное их содержание могло иметь секретное значение. Возможность передачи противнику сведений о группировке наших войск скрывалась также в ответах на многочисленные запросы о без вести пропавших.

Поэтому в целях сохранения военной тайны начальником телеграфной связи с началом войны было введено кодированное обозначение воинских частей, которое применялось во всей корреспонденции и телеграфных переговорах. Но сохранение тайны при тесном соприкосновении с противником было возможно только при частой смене этих странных для посторонних обозначений. В объявлениях же, публиковавшихся родственниками без вести пропавших лиц, указывалась не только войсковая часть, в которой служил разыскиваемый человек, но и номер ее полевой почты. Таким образом, даже из одного номера газеты по напечатанным в ней номерам полевой почты часто можно было выяснить состав нескольких дивизий, что невероятно облегчало работу шпионов.

Со вступлением 12 ноября в войну Турции страны Центральной Европы наконец-то заимели реального союзника, и наш военный атташе в Константинополе получил указание позаботиться о налаживании совместной работы с начальником разведывательного управления турецкого Генерального штаба майором Зейфибеем. Однако турки взяли за образец пример Германии во время Марнского сражения^[166], так что предоставление ими нам соответствующей информации оставляло желать лучшего.

Тогда наше разведуправление решило использовать прокламацию о «священной войне». С согласия турецкого посла в Вене наши летчики и агенты стали распространять соответствующие воззвания среди мусульман русской армии и пытаться воздействовать на их легко возбуждаемую фантазию ракетами и другими пиротехническими средствами. Мы справедливо считали, что мусульман в российской армии не могли не привлекать изображения в небе зеленых знамен с полумесяцем и звездой. И эта пропаганда, которой специально занимался ротмистр фон Вальцель, принесла некоторый успех.

Однако из-за постоянной нехватки у турок вооружения и боеприпасов для нас и немцев они вскоре превратились в предмет особой заботы. К тому же Румыния закрыла свою территорию для военных перевозок, а с оставлением Сербии рассыпались и надежды на возможность переброски Константинополю необходимых материалов через Болгарию.

Подготовка к сражениям на Карпатах. Анализ и оценка писем военнопленных. Озабоченность Италией. Удавшаяся военная хитрость. Трудности контрразведки в Венгрии. Радиоразведка против русских

В начале января 1915 года на русском направлении театра военных действий отмечалось заметное снижение интенсивности боев. Такое обстоятельство наше разведывательное управление не могло не использовать, и это время было наполнено оживленной деятельностью его сотрудников.

Прежде всего, необходимо было навести элементарный порядок в работе агентурной сети, выросшей к тому времени до тысячи человек. Наплыв желающих работать в качестве агентов, как у нас, так и у наших разведывательных пунктов, оказался достаточно большим. Среди таких добровольцев отмечалось немало солдат. Не было недостатка и в женщинах. Конечно, среди этих людей встречалось много мошенников и людей, просто непригодных к такого рода работе. Попадались и уволенные или признанные негодными в одном месте и пытавшиеся устроиться в другом.

Успешно преодолеть такую ситуацию помогли созданное при разведуправлении центральное бюро, своевременное оповещение всех разведывательных пунктов, выдворение неблагонадежных элементов, ограничение их местопребывания или интернирование. В результате до конца 1916 года мы избавились от 88 непригодных агентов и 62 аферистов.

В целях пресечения деятельности вражеских шпионов при переходе границ была введена обязательная проверка паспортов, а вскоре последовали и другие ограничения в вопросах пассажирского сообщения. В частности, гражданским лицам, следовавшим по железным дорогам Северного театра военных действий, вменялось иметь при себе документы, удостоверяющие личность. На важнейших железнодорожных линиях, обеспечивавших пассажиропоток с западного направления, таких как Букс^[167]—Вена, и на ее продолжении через Будапешт в румынский Предал, была организована служба железнодорожного контроля. Эта служба только до конца года проконтролировала более 2300 поездов, перевезших около 400 000 пассажиров, из коих около 300 человек было задержано.

Конечно, вначале подобные мероприятия вызвали много жалоб. Подозрительные же элементы попадались в расставленные сети лишь в первые дни после этого нововведения — они быстро сумели обеспечить себя «подлинными» документами, что, в общем-то, является в порядке вещей.

Организационная структура русской армии в вопросах резервных дивизий, ополчения и запасных формирований заставила нас поломать голову, и, чтобы прояснить ситуацию, мы ввели практику систематического допроса пленных в лагерях. Одновременно при содействии Союза освобождения Украины^[168] стало проводиться сосредоточение всех военнопленных из числа украинцев в лагере, располагавшемся в Верхней Австрии, возле города Фрайштадт. Однако при этом вскрылись такие совершенно недопустимые вещи, что уже в середине года это привело к прекращению сотрудничества с этим союзом, всяческие отношения с которым еще раньше прервало и наше министерство иностранных дел.

Что касается нашей диверсионной деятельности, то в последнее время мы пытались развернуть ее в русском тылу, в Карпатах. Однако из-за ареста наших агентов на румынской территории подрыв шедшей на Черновцы железной дороги у населенного пункта Новоселица^[169] не удался. К счастью, их освобождение удалось купить за 300 крон.

После этого мы решили применить усовершенствованный способ разрушения путей сообщений русской армии при помощи аппаратов, приводивших к сходу с рельс поездов. И надо сказать, что этот метод себя очень оправдал. Диверсии следовали одна за другой — в Брест-Литовске взлетел на воздух склад боеприпасов, а возле города Рени на Дунае была подорвана баржа с боеприпасами для Сербии.

Особое внимание нами было обращено на срыв подвоза военных материалов, в которых в то время в царской России ощущался серьезный недостаток. Их контрабандной доставке из Швеции противодействовал полковник Штрауб, выявлявший и сообщавший шведским властям о тех транспортах, провоз которых через шведскую территорию был воспрещен.

Другим, более важным путем подвоза военных материалов в Россию являлся Архангельск, где ледоколы держали фарватер в гавани открытым аж до начала января. Там накапливались большие запасы, с вывозом которых узкоколейная железная дорога не справлялась. Поэтому русские спешили заменить ее на нормальную колею и построить второй путь с широкой колеей к Белому морю. Тогда полковнику Штраубу было поручено организовать диверсии на этой железной дороге и на ледоколах. Однако все усилия в этом вопросе закончились безрезультатно.

Не удалась также попытка организовать ведение агентурной разведки в отношении России с территории Ирана. Для этой цели в апреле 1915 года в Тегеран в качестве военного атташе был послан подполковник Генерального штаба Вольфганг Геллер. Вместе с послом Австро-Венгрии в этой стране графом Лаготетти он встретил у персов такой горячий прием, что немецкий посол принц Рейсс на основании такого настроя высказал надежду на возможность привлечения Персии к войне против России. Однако все персидские вооруженные силы, кроме реорганизованной шведскими офицерами жандармерии, состояли всего из одной казачьей бригады под командованием русских офицеров.

Тогда Геллер при помощи сбежавших из Туркестана пленных попытался организовать массовый побег остальных содержавшихся там 40 000 австрийских военнопленных. К сожалению, все его титанические усилия ни к чему не привели. Более того, во время охоты вместе с другими представителями дипломатического корпуса он оказался окруженным казаками и уведен ими в плен. После такого печального инцидента пост австро-венгерского военного атташе в Иране так и остался незанятым. Что же касается германского военного атташе ротмистра графа Каница, то вынашиваемые им планы поднять банды против России тоже потерпели неудачу, что, по всей вероятности, и повлекло за собой его гибель в феврале 1916 года.

В противовес «Памятной книге солдата о германских зверствах» А.С. Резанова^[170] на основе реальных фактов мы выпустили книжку о русских изуверствах и подготовили 50 000 экземпляров воззваний, с помощью которых 22 января, в годовщину гапоновских событий в Петербурге^[171], рассчитывали поколебать волю русских солдат к продолжению войны. Эти петиции выпускались от имени Русской народной организации в Женеве и в русские окопы доставлялись агентами. На тех же участках, где позиции были расположены близко, воззвания переправлялись при помощи детских воздушных шаров.

Распространение среди солдат этих воззваний вызвало большое возмущение в русской ставке, расценившей это как «низкий маневр». Как бы то ни было, данный прием принес определенный успех и зарекомендовал себя как действенное оружие, так как предлагаемая в листовках премия в размере семи рублей каждому перебежчику или сдавшемуся в плен с винтовкой в руках не могла не вызвать желаемого отклика. Русские солдаты вскоре прослышали о столь щедром предложении и стали перебегать на наши позиции, держа в одной руке винтовку, а в другой воззвание и требуя обещанные семь рублей. При этом они не переставали жаловаться на то, что все их денежное содержание составляло не больше шести рублей!^[172]

Руководивший организацией этого вида пропаганды ротмистр фон Вальцель проявлял поистине чудеса изобретательности. Для доставки в стан противника листовок он не только стал позднее использовать шары, накачанные теплым воздухом и обладавшие большой подъемной силой, но и пускать воззвания по рекам, вкладывая их в пустые бутылки и другую подобную посуду. Были использованы даже льдины, на которых яркими красками писались броские лозунги.

Помимо этих мероприятий предметом наших забот неожиданно стали две женщины, задержанные передовыми постами у Ченстоховы и переданные нам германским криминальным чиновником в городе Новы-Сонч. В то время русские подошли уже довольно близко к этому населенному пункту, и у нас, естественно, дел было по горло. Поэтому эти две женщины стали для нас неприятной обузой. Их допрос постоянно прерывался, и они переходили от одного дознавателя к другому, а потом столь прекрасный груз пришлось взять с собой в Тешен^[173].

Обе женщины, а одна в особенности, старались изо всех сил применить свои женские чары в отношении допрашивавших их офицеров, хорошо маскируя обстоятельства, при которых они были арестованы. В общем, нам так и не удалось прояснить, столкнулись ли мы с фактом связи с противником одного из офицеров разведывательной службы, выплывшим наружу в связи с арестом женщин, или же это был искусный шахматный ход неприятельской контрразведки, предпринятый с целью скомпрометировать нашего очень способного и энергичного офицера. Обаяние этих женщин, по-видимому, оказало определенное влияние на отдельных работников тешенского суда, так как дознавателями были допущены ошибки, затруднившие выяснение дела.

В то время высшее командование было озабочено снятием осады с Перемышля, так как запасы продовольствия в крепости подходили к концу. Между тем наиболее короткий путь туда шел через Карпаты, а противник сосредотачивал на этом фронте значительные силы. Об этом говорили сведения, получаемые как от разведывательного пункта 4-й армии, так и донесения одного офицера легиона, которого штаб 1-й армии отправил к русским. Все свидетельствовало о том, что в ближайшее время они намеревались нанести сильный удар по слабо занятому нашими войсками карпатскому фронту.

В связи с этим немцы согласились выделить один корпус, который с частью армейской группы генерала от кавалерии Пфланцера должен был составить германскую Южную армию. Нашему же Верховному командованию пришлось решиться на привлечение на карпатский фронт части сил недавно пополненного балканского фронта, что следовало скрыть от сербов.

В результате наша разведывательная служба оказалась перед лицом практически неразрешимых задач. Ведь реки Дрина, Сава и Дунай представляли собой тщательно охраняемое сербами препятствие, а проникновение к ним агентов из Албании было делом чрезвычайно трудным. К тому же наш хороший источник информации в Салониках оказался в значительной степени парализованным из-за поведения греков, которые выдавали сербам обнаруженных агентов.

Мало помогла в этом вопросе даже замена премьер-министра Венизелоса^[174] после его напрасных попыток предоставить Антанте оба греческих острова Лемнос и Лесбос в качестве операционной базы против Турции и присоединения Греции к нашим противникам на симпатизирующего нам Гунариса^[175].

Что же касается болгарской границы, то здесь сербы организовали очень сильную охрану. К тому же вскоре выяснилось, что некоторые шпионы, находившиеся в Болгарии и поставлявшие нам сведения, торговали информацией на все стороны.

Радовало только то, что, несмотря на все искушения, Болгария не перешла на сторону Антанты и даже предложила организовать разведку против России, на что мы, естественно, охотно согласились. Однако против Сербии она пока действовать была совсем не склонна. Таким образом, с этой стороны облегчения в борьбе с сербами нам ожидать не приходилось.

Тогда же над Балканами нависла угроза высадки 100 000 англичан и французов в Дарданеллах, о чем еще в начале года доносил агент морской разведывательной службы из Марселя. Считалась также возможной высадка русского десанта в Варне или Бургасе. И такой план, как позже подтвердил уже упоминавшийся русский генерал от инфантерии Данилов, тогда действительно существовал. Поэтому наши консулы в Дедеагаче^[176] и Бургасе^[177] с напряженным вниманием следили за всеми разворачивавшимися в этом регионе событиями.

В наших поисках дополнительных возможностей в борьбе против Сербии неожиданно обнаружился великолепный помощник — центральное справочное бюро Красного Креста. Благодаря инициативе подполковника Теодора Примавези и его офицеров этот орган был усовершенствован в соответствии с требованиями быстро растущего объема корреспонденции военнопленных. Так, если до 18 января 1915 года цензуре был подвергнут один миллион писем, то к концу года такое же их число приходилось уже на одну неделю. Поэтому еще в середине года в этом учреждении было занято 572 человека, из них 470 цензоров.

При этом начальник русской группы майор резерва Эмиль Еллинек и начальник сербской группы Антон фон Вукелич при поддержке обер-лейтенанта Карла Шнайдера быстро пришли к выводу, что в результате систематической обработки такой корреспонденции можно получать весьма ценный материал военного характера. Причем особенно охотно пользовались почтой для военнопленных по линии Красного Креста перебежчики, поступившие на службу к противнику. Таким путем они старались установить связь со своими родственниками.

Помимо сбора материала для привлечения перебежчиков к судебной ответственности после войны, их письма давали цензурной группе возможность при помощи безобидных открыток, на которых подделывались подписи родственников, обойти цензуру противника и убедить получателей в том, что отправитель находится в полной безопасности. А когда они убеждались в том, что их письма доходят до адресата, то теряли осторожность и начинали быть более откровенными. В результате таким путем были получены сведения о составе и дислокации частей сербской армии.

Другим предметом заботы командования, намеревавшегося все поставить на карту в Карпатах, была позиция Италии, которая в своей политике все более отворачивалась от своих бывших союзников. Итальянские правительственные газеты все меньше скрывали свою враждебность по отношению к Австро-Венгрии и охотно размещали на своих полосах статьи, посвященные «неосвобожденным братьям» Южного Тироля. При этом особо бурную деятельность развил ирредентистский социалистический депутат рейхсрата от Триента доктор Чезаре Баттисти, у которого с началом войны из-за различных махинаций и долга в 160 000 крон земля начала гореть под ногами. Баттисти буквально заваливал газеты «Мессаджеро» и «Стампа» своими статьями, пропитанными ирредентистским ядом. «Чтобы появилась возможность справиться с разносчиком чумы в центре Европы, Австрия должна быть уничтожена», — заявлял он под восторженные крики и бурные овации своих сторонников.

Предпринятые по этому поводу шаги с нашей стороны по дипломатической линии вызвали в середине октября у итальянского министра иностранных дел маркиза ди Сан-Джулиано, который лично против этого мошенника и должника ничего не имел, лишь опасение в том, что чересчур резкое вмешательство итальянского правительства может создать вокруг него ореол мученика, страдающего за справедливое дело. Между тем успехи Баттисти на журналистском поприще способствовали активизации других ирредентистов, в результате чего прокуратура Триента была все же вынуждена возбудить против двадцати трех из них предварительное следствие.

Для защиты от пагубного влияния подобных статей на здоровое большинство населения, а именно на патриотически настроенную его часть, ввоз итальянских газет в Австрию был запрещен. Но их начали доставлять контрабандным путем. Только в одном Триесте до конца 1914 года оказались задержанными тридцать девять таких контрабандистов.

Осужденный за государственную измену бургомистр Триеста, отзывавшийся на кличку Острый Конец (!) и являвшийся фанатичным ирредентистом, писал в своем дневнике, что его доверенным лицом каждую ночь на пограничной станции Ала сбрасывался с поезда мешок с газетами «Коррьере делла сера» («Вечерний курьер»). Этот мешок немедленно прятался в вырытой в земле яме, откуда затем другое доверенное лицо при помощи железнодорожных служащих доставляло его в Триест, где газеты распространялись с такой высокой степенью искусства, что полиция об этом даже не догадывалась. Другие газеты попадали в страну под видом оберточной бумаги для тропических фруктов, цветов и прочих товаров.

Итальянское правительство весьма терпимо отнеслось к образованию в Италии «Эмиграционной комиссии Трентино^[178]», которая привлекала наших дезертиров для направления их в так называемый легион «неосвобожденных». К тому же все отчетливее стало проявляться то обстоятельство, что новый начальник итальянского Генерального штаба граф Кадорна^[179] все более открыто начал становиться на сторону Франции. В этой связи весьма характерным являлось одно из его высказываний: «Для регенерации нации нам непременно нужна война. Однако она может вестись только против Австро-Венгрии, поскольку только такая война способна объединить нацию!»

Совершенно ясно, что Италия пока не ввязалась в войну лишь по той причине, что момент казался ей недостаточно выгодным для легкого достижения успеха. К тому же ее армия еще не оправилась после ливийского военного похода^[180], а ее оснащение не было завершено. Благодаря же нейтралитету это отставание энергично наверстывалось, на что итальянцы уже выделили один миллиард лир. Не случайно еще в начале 1915 года все донесения сходились на том, что в феврале или марте Италия достигнет полной боевой готовности. И в тот момент, когда предполагались затяжные кровопролитные бои в Карпатах, это не могло нас не беспокоить.

Мы, естественно, усилили разведку в отношении Италии. Были возвращены назад два офицера, длительное время служившие в «Эвиденцбюро» в итальянской группе, причем гауптман Зоберниг ее возглавил. Он быстро развернул работу против Италии, а заодно и Румынии. Другой же гауптман, барон фон Сильватичи, стал начальником агентурной группы.

К тому времени уже великолепно работал главный разведывательный пункт в Инсбруке, возглавлявшийся гауптманом Эрихом Родлером, а разведпункт в Граце получил обратно своего проверенного временем начальника гауптмана Николауса фон Афана. Однако нашу просьбу прикомандировать одного офицера к консульству в Болонье, являвшейся важным железнодорожным узлом при возможном развертывании итальянских войск, министерство иностранных дел, к сожалению, отклонило. Но уже в феврале оно согласилось направить гауптмана Готтхарда Шульгофа в Лозанну в качестве вице-консула, перед которым была поставлена задача по установлению особого наблюдения за французской Швейцарией.

Сама же Швейцария решила придерживаться строгого нейтралитета и могла решиться на вступление в войну только при условии его нарушения. Однако предугадать, пойдет ли в решающий момент разрыв между народами немецкой и французской Швейцарии дальше или нет, когда разлом прошел через всю Европу, было невозможно.

Хорошо содействовали разведывательной службе консулы в Венеции, Неаполе и Милане. Надо заметить, что произошедшее 13 января 1915 года сильное землетрясение в средней части Италии сыграло нам на руку, так как на некоторое время охладило воинственный пыл итальянцев.

Между тем решения союзного командования начали приобретать вполне осязаемые формы, и 15 января мы с полковником фон Хранилович-Шветассин и немецкими офицерами разведки гауптманом Гюнтером Францем из штаба Верховного командования «Восток», а также гауптманом Грато из армейской группы фон Войрша смогли наметить мероприятия по маскировке переброски германского корпуса в Карпаты. По моему предложению в середине января один немецкий батальон отправился в Банат^[181] (Южную Венгрию), чтобы ввести сербов в заблуждение и скрыть прибытие более крупных германских сил. Конечно, переброска батальона должна была осуществляться так, чтобы привлечь к себе максимальное внимание противника. Такое позволяло предположить, что шпионы посчитают, будто бы и другие следующие за ним немецкие части последуют в том же направлении.

Одновременно военный атташе в Софии должен был распространить сообщение о прибытии квартирьера по вопросам размещения в Банате трех немецких корпусов. И надо сразу отметить, что введение противника в заблуждение полностью удалось, о чем свидетельствуют архивы сербского Генерального штаба. Даже в конце февраля сербы были твердо убеждены, что в Банате находится по меньшей мере один немецкий корпус.

В результате в Карпаты от сербской границы во второй половине января смогли незаметно отойти пять германских дивизий, а в начале февраля, когда распространение сыпного тифа сделало сербскую армию непригодной к осуществлению наступательных действий, еще две дивизии.

А вот мероприятия по ограничению права почтовой и телеграфной переписки, которые были призваны способствовать маскировке этих передвижений, немецким войскам помогли не так, как хотелось бы. В отношении же железнодорожных инстанций необходимое молчание соблюсти вообще не представлялось возможным. Поэтому в целях предосторожности им тоже пришлось передавать фальшивые сведения.

Между тем для Главного командования раскрытие тайны оказалось не таким уж нежелательным. Ведь заметив переброску немецких войск, русские были вынуждены тоже в срочном порядке направить в Карпаты один корпус из 10-й армии, что значительно облегчило планировавшийся разгром этой армии в мазурском сражении^[182].

Тем временем на Карпатах в Северо-Восточной Венгрии русские благодаря проживавшим там дружественно расположенным к ним русинам чувствовали себя как дома. К тому же всюду проходимые и покрытые большими лесами горы благоприятствовали перемещению шпионов, а имевшихся в тех районах сил для надежного перекрытия всех тропок явно не хватало. Действию русских шпионов содействовали и патриархальные отношения, царившие в немногих более-менее крупных населенных пунктах. В важном центре Унгвар^[183] положение об обязательной регистрации прибывших не действовало, а городской голова со своими шестью полицейскими имел так много другой работы, что заниматься шпионами просто не мог. В общем, это был настоящий шпионский рай.

Перелома в такой ситуации удалось добиться только тогда, когда армейское Верховное командование во время тяжелых боев с русским «паровым катком» перебросило в этот район органы контрразведки. В результате уже вскоре один за другим последовали аресты. В частности, был задержан человек, выдававший себя за фельдфебеля. По пуговице, являвшейся опознавательным знаком русских агентов, его удалось разоблачить.

Вызвал также подозрение наш собственный агент Хмитек, вернувшийся в веселом настроении на крестьянской подводе через русские линии в сопровождении человека, маскировавшегося под кадета. Его решили задержать и обыскать. Однако поиски шпионской контрабанды при обыске телеги и его личном досмотре ничего не дали. Хмитека отпустили, но установили за ним наблюдение. Когда он вторично отправился в качестве нашего агента на задание, за городом его задержали и снова обыскали. При этом на планке воротника рубашки у него обнаружились цифры, которые, как вскоре выяснилось, обозначали номера частей, располагавшихся на Ужоцком перевале. Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы полностью изобличить предателя вместе с его бывшим сопровождающим.

Кроме того, благодаря установленному пристальному наблюдению за кадетом польского легиона Ясельковским, являвшимся агентом 3-й армии, обнаружилось, что он является двойным шпионом. На обратном пути он избрал дорогу через Унгвар, а по прибытии сообщил, что задание по подрыву железнодорожного моста между Ярославом и Перемышлем выполнено. Причем в качестве доказательства этот двойной агент привел газетные вырезки, подтверждавшие его доклад. Однако уже только сам способ возвращения Ясельковского через русские линии вызвал у нас подозрение, и мы, естественно, перепроверили доложенную им информацию. Как и предполагалось, сообщение о взрыве моста не содержало ни слова правды. Тогда стало окончательно ясно, что фальшивки в газетах появились по указанию русского Генерального штаба, желавшего таким образом обеспечить достоверность доклада этого шпиона.

Работа наших органов контрразведки была затруднена слабой поддержкой и недоверием к ней венгерских учреждений. Это объяснялось тем, что среди контрразведчиков не было венгров, а также странной ревностью венгерских властей, которые весьма косо смотрели на всюду совавших свой нос наших «шпиков». Даже железнодорожные чиновники вместо содействия оказывали пассивное сопротивление, прикрываясь стереотипным утверждением, что якобы «нас не понимают». Однако стоило пригрозить им арестом, как немедленно выяснялось, что немецким языком они владеют довольно сносно.

Карпатское сражение1, начавшееся 23 января наступлением на Ужоцкий перевал и продолжавшееся до апреля включительно, как магнит притягивало с обеих сторон все новые и новые силы, исчезавшие в холодной адской глотке гор, покрытых льдом и снегом. В таких нелегких условиях радио- и агентурная разведка помогала командованию разобраться в изменявшейся как в калейдоскопе картине наносимых ударов и контрударов, а также вступления в сражение новых сил.

Осаду с крепости Перемышль снять не удалось, и 22 марта она пала жертвой голода. Высвободившаяся при этом осадная армия дала русским возможность еще раз попытаться осуществить глубокий прорыв нашего фронта, но их удар ^[184] был отражен в ходе «Пасхального сражения»^[185] при помощи свежих германских подкреплений.

Из огромного числа перехваченных нами в то горячее время русских радиограмм следует выделить одно указание, сделанное чисто в русском духе: «Еврейское население в районе боевых действий надлежит эвакуировать в сторону противника, невзирая на половую принадлежность и возраст». Это еще раз подтверждает, что сохранявшие верность кайзеру евреи являлись для русофилов настоящим бельмом в глазу.

Интересна также и другая русская радиограмма, ставшая роковой для русского агента. В ней сообщалось, что некий С. Бок действует в интересах 18-го русского корпуса. В результате Сигизмунд Бок, по кличке Статницкий, был сразу же разоблачен, как только оказался в районе расположения 7-й армии.

Конечно, наша осведомленность о самых секретных планах русских не могла длительное время оставаться для них тайной, ведь русская разведывательная служба тоже не сидела сложа руки и проявляла большую активность. Она повсюду раскидывала свои шпионские сети. Так, инструкция, изъятая нами у одного русского агента в Константинополе, хорошо показала размах русского шпионажа в Турции. А в Румынии начальник тамошней русской государственной полиции Спиридон Панас в городе Дорохой завербовал даже румынского директора полиции Джоана Вамеса, который начал действовать в интересах русской охранки, привлекая в качестве агентов беженцев из Буковины, в том числе дочерей одного профессора из Черновцов.

Председатель же одной польской патриотической организации и выходец из старинного дворянского рода Яворский доставил нам документ о создании по инициативе Польского национального комитета специального воинского формирования^[186], дававший возможность оценить насыщенность русскими шпионами и агентами царской охранки захваченных нами территорий бывшей русской Польши. К документу Яворский приложил письмо его единомышленников с рекомендацией уволить со службы всех должностных лиц местного самоуправления без исключения и принять меры против русофильского разгула.

Учитывая размах русского шпионажа, в феврале 1915 года были созданы еще два главных разведывательных пункта. Один из них стал располагаться в городе Пиотркув^[187], где приступили к работе подполковник Генерального штаба фон Турнау и гауптман Зденко-Гофрихтер, который, уже будучи подполковником, создал замечательное пособие для работы агентов в Польше. Второй же разведпункт был развернут в населенном пункте Енджеюв (майор Генерального штаба фон Ишковский, гауптман Нычай). В результате объем материалов по деятельности русской агентурной службы настолько увеличился, что в марте 1915 года полицейский комиссар Гулковский издал распоряжение об оказании органам контрразведки помощи. Однако, как показало время, ее тоже оказалось недостаточно.

Тем не менее, несмотря на большие расходы и предпринимаемые русскими титанические усилия, им даже в первом приближении не удалось узнать о нас столько, сколько мы и немцы знали о них. И такую нашу осведомленность они объясняли только предательством высших офицеров из непосредственного окружения царя и Верховного главнокомандующего. Русские не догадывались, что нам просто удалось подобрать ключи к их шифрам. Ведь нам действительно пришлось проделать умопомрачительную работу по раскрытию ключей сменявших друг друга шестнадцати шифров. Когда же русские поняли, что мы читаем их шифрограммы, то подумали, что ключи к ним нам просто удалось купить.

В результате Россию охватила настоящая шпиономания, и их службы хватали ни в чем не повинных людей. Например, осужденный за шпионаж жандармский полковник Мясоедов и проходившие вместе с ним по делу его мнимые сообщники Альтшуллер, председатель ревельской^[188] военной судостроительной верфи статский советник Шпан и многие другие, к которым в конечном итоге причислили даже военного министра Сухомлинова^[189], ни с нашей, ни с германской разведывательной службой никаких связей не имели. Тем не менее часть из них расстреляли, а часть повесили.

И вообще, чем хуже становилось положение русских на фронте, тем чаще и громче раздавался в войсках крик «Предательство!». При этом в первую очередь под подозрение подпадали офицеры с немецкими фамилиями. Подобное зашло так далеко, что 26 июля 1915 года русская Ставка вынуждена была вмешаться и предпринять решительные меры против таких абсурдных обвинений, издав соответствующий приказ. Об этом мы узнали из текста данного документа, попавшего затем в наши руки.

Изменение в военном положении в результате прорыва у Горлицы. Буковинские профессора в качестве шпионов

В результате многомесячных кровопролитных боев нам удалось только отразить наступление противника. А так как немногие боязливые друзья и многочисленные пока нейтральные враги все свое внимание сосредоточили на событиях в Карпатах, откладывая окончательное решение о том, на чьей стороне им выступить, то такая общая напряженная политическая ситуация с наступлением хорошей погоды требовала достижения большого и решительного успеха.

С начала 1915 года в Италии все отчетливее стали проступать признаки готовящейся мобилизации, а ее консулы в Фиуме^[190] и Заре потребовали, чтобы находившиеся в Австро-Венгрии итальянцы вернулись на родину. Поэтому, несмотря на серьезные трудности, связанные со строгим контролем в отношении путешественников, разведывательная работа в Италии шла полным ходом.

В нашем распоряжении оказалась новая итальянская мобилизационная инструкция, из которой стало понятно, что итальянцы приступили к развертыванию четырнадцати корпусов, из них двух новых, а также десяти второочередных дивизий, не входивших в состав корпусов, и четырех армий. Кроме того, наш военный атташе в Риме на основании известий о назначении трех новых командиров корпусов пришел к заключению, что итальянцы формируют еще три новых корпуса, и предположил создание еще одной, пятой армии для действий против Албании или Черногории. Во время войны мы долго искали 15-й корпус и 5-ю армию, но потом нашли и убедились, что мобилизационная инструкция была подлинной.

Италия прилагала усилия к тому, чтобы за нею последовали Румыния и Болгария. При этом настроения в Румынии взвинчивались преимущественно людьми из Буковины и Семигорья, дезертировавшими туда еще в довоенное время или же непосредственно после объявления войны, а также перебежавшими границу по другим причинам. Вначале румыны не были в восторге от таких паразитов, но постепенно этим людям удалось устроиться на государственную службу, обосноваться в полиции или же, как, например, профессорам Аурелю Молдовану и Тофану, заняться шпионажем в пользу русских. Они выступали на различных собраниях и в прессе, где рассказывали страшные сказки о притеснениях и грубом обращении с румынами в Австро-Венгрии, которым они якобы были свидетелями, снабжая свои россказни самыми нелепыми леденящими душу подробностями.

Их пропаганда охватила также и Семигорье, где духовенство и учителя соревновались друг с другом в обработке новобранцев, призывая их не применять оружия против русских и сдаваться в плен при первой возможности или же путем нанесения себе увечья уклоняться от военной службы. Было установлено не менее 102 случаев подобной предательской агитации, причем пятая их часть приходилась на священнослужителей. А вот контрразведывательный пункт в Темешваре смог вскрыть махинации одного румынского приходского священника из Борло, что рядом с городом Карансебеш, только в 1916 году, обнаружив, что он создал себе хороший дополнительный доход, укрывая дезертиров.

Неприятным бременем для румын явились и примерно 4000 евреев, бежавших из Буковины при вторжении русских. А поскольку эти евреи не желали дуть в одну дуду вместе с ними, то правительство Румынии поспешило от них избавиться, отправив в Австро-Венгрию.

К сказанному следует добавить, что активизировались и румынские ирредентисты, действовавшие при неофициальной поддержке подданных австро-венгерской монархии румынской национальности такими же средствами и выступавшие под аналогичными масками, что и итальянские, а также сербские ирредентисты. Например, румынская «Культурная лига», действовавшая якобы только в интересах защиты и пропаганды румынского языка без преследования какой-либо политической цели, на самом деле направляла свою работу на разрушение Австро-Венгрии, как это делали итальянское общество «Данте Алигьери» и сербская «Народна одбрана». А основанный в 1913 году генералом Стойкой «Семигорский легион» как две капли воды походил на итальянские ирредентистские добровольные формирования.

В середине апреля зашевелились и сербы, которые, по нашим подсчетам, могли бросить на чашу весов еще 200 000 пехотинцев и имели на 224 орудия больше, чем до начала войны. Чтобы прекратить диверсии на Салоникской железнодорожной линии, они, естественно, выдвинули войска в Македонию. Однако некоторые признаки указывали на то, что Сербия собиралась присоединиться к намечавшемуся весной генеральному наступлению Антанты на центральные державы^[191].

К тому же найденные 17 апреля 1915 года на потопленной английской подводной лодке документы указывали на скорое начало давно ожидавшейся высадки англичан и французов в Дарданеллах, которая и была предпринята 25 апреля. А под Одессой с начала апреля стала наблюдаться концентрация 5-го кавказского корпуса. Пошли также слухи о формировании в Москве новой русской армии, но, по донесению нашего агента, посланного туда полковником Штраубом для их перепроверки, они не подтвердились.

Как бы то ни было, опасность над центральными державами нависла со всех сторон, и ее было решено предотвратить ударом, который оба командования запланировали нанести русским в Западной Галиции. Для его осуществления немцы выделили восемь пехотных дивизий, которые совместно с 6-м австро-венгерским корпусом под командованием генерала от инфантерии Артура Арца фон Штрауссенбурга должны были составить 11-ю армию генерал-полковника Августа фон Макензена.

Еще в декабре 1914 года, учитывая важность этого региона, наше разведуправление организовало мобильный разведывательный пункт в польском городе Новы-Сонч, руководство которым было возложено на знатока своего дела верховного комиссара полиции Харвата. Этот разведывательный пункт совместно с соседними разведпунктами армий уже зимой забросил в русский тыл большое число агентов на участке между городами Дембица и Кросно для того, чтобы быть во всеоружии на случай начала наступления.

Благодаря радиоперехвату и донесениям агентов нам удалось установить, что 3-я русская армия, против которой должен был осуществиться удар 11-й и 4-й армий в направлении города Тарнув, состояла из четырнадцати пехотных и пяти кавалерийских дивизий. Судя по всему, русские основное свое внимание сосредоточили на восточном крыле Карпатского фронта, где располагалась армейская группа генерала от кавалерии барона фон Пфланцер-Балтина. 3-й кавказский корпус русские с севера перебросили в Галицию, расположив его южнее Перемышля. О том, как эффективно работала наша разведка, говорит тот факт, что об этой переброске мы знали уже 8 апреля, хотя решение об ее осуществлении, по свидетельству Данилова, было принято всего 6 апреля.

Меня отозвали из штаба генерал-полковника Августа фон Макензена, где я находился в качестве представителя разведывательного управления нашего армейского Верховного командования, и 25 апреля направили в Новы-Сонч, чтобы в те напряженные дни организовать работу уже упоминавшегося разведывательного пункта. Нам следовало прояснить два весьма важных вопроса — знали ли русские что-нибудь о наших намерениях и направлялись ли ими подкрепления на угрожаемый участок фронта?

Чтобы получить ответ на эти вопросы, нами были использованы все средства, а вот у русских дело обстояло иначе. В частности, в своей книге «Потеря нами Галиции в 1915 г.», изданной в Москве в двадцатых годах, Бонч-Бруевич^[192] прямо упрекает русскую разведку в том, что она не использовала зимнее время для создания агентурной сети возле Кракова. Он также свидетельствует о том, что главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта генерал Иванов^[193] даже 27 апреля находился в полном неведении о надвигавшейся на его войска опасности.

Описывая катастрофу русских войск, швейцарская газета «Трибуна де Лозанна» указывала на полную неожиданность для русских нашего наступления 2 мая и приписывала вину за это одному из русских генералов немецкого происхождения, который якобы утаил от командующего 3-й армией Радко-Дмитриева^[194] концентрацию 11-й германской армии. Однако подлинная причина была в ином — сказались маскировочные мероприятия, которые были мною согласованы в Тешене и Бреслау с майором Николаи и другими заинтересованными инстанциями. В этих целях в Австро-Венгрии 19 апреля была прекращена почтово-телеграфная связь и отправка заграничной почты в Будапешт. Однако, как показали дальнейшие события, венгерские почтовые работники проявляли порой большую неосторожность.

Сразу после взятия нами Горлицы я поехал прямо по полю битвы, все еще усеянному убитыми и ранеными, а при осмотре русских укреплений неосторожно наступил на мину. Меня подняло в воздух и по кривой дуге швырнуло в окоп. Но мне повезло, и я отделался только ушибом.

После организации местного полицейского участка из числа сопровождавших меня полицейских служащих я отправился в город Ясло, то и дело останавливаясь перед разрушенными мостами, а по прибытии расположился в доме, который незадолго до этого в спешке был оставлен командующим 3-й армией Радко-Дмитриевым. В его кабинете по-прежнему висел портрет царя, но, несмотря на тщательный обыск всех помещений, ничего интересного в военном отношении мы не нашли.

Я оставался при командовании 11-й армии до тех пор, пока не убедился в безупречной совместной работе полицейского комиссара Харвата и офицера германской разведывательной службы капитана Генерального штаба Брауна, после чего 8 мая вернулся обратно в Тешен.

Нам досталась большая добыча в виде различных военных документов, найденных на полях сражений и в обозных телегах. При этом особого внимания заслуживал приказ Ставки русского Верховного главнокомандующего от 25 марта 1915 года, касавшийся больших упущений и недостатков, допущенных командованием, и, в особенности, разведывательной службой. Интересно, что в данном документе особо подчеркивалась необходимость строжайшего засекречивания собственного положения и деятельности. И надо признать, что недостаточное внимание к этому вопросу имело место не только у русских.

После превзошедшего все напряженные ожидания успеха в прорыве русской обороны военная кампания, полная неожиданных изменений в обстановке, продолжилась в целом в роковом для русских направлении. И здесь наша радиоразведка вновь оказалась на высоте. Было приятно наблюдать, насколько слаженно работали отдельные звенья австро-венгерской разведывательной службы, дополняя друг друга.

Русские непрерывно подтягивали части с других фронтов и даже с Кавказа. И хотя турки клялись, что 1-й кавказский корпус по-прежнему находился на Кавказе, наши агенты и данные радиоперехвата дали возможность установить переброску одной его дивизии в Галицию еще 27 мая.

Радиоразведка своевременно вскрывала основополагающие решения русского командования, как, например, о проведении контрнаступления 9 мая против армейской группы генерала от кавалерии барона фон Пфланцер-Балтина, называвшейся теперь 7-й армией. Но не только. По результатам радиоперехвата достигались успехи и местного значения. Не случайно русский генерал Корольков^[195] в своем труде «Несбывшиеся Канны (неудавшийся разгром русских летом 1915 г.)», вышедшем в Москве в 1926 году, посетовал: «Очень хорошо работавшая разведка давала возможность немцам (австрийцам) быть по большей части осведомленными о положении русских. Они знали недостатки противника и учитывали преимущества своего положения».

В целом наша армия добилась больших успехов, которые взятием Лемберга 22 июня отнюдь не закончились.

Вступление в войну Италии

Еще 27 апреля 1915 года мы получили важное донесение о том, что в Лондоне прошла конференция, в которой приняли участие английский министр иностранных дел Грей, а также послы Франции, России и Италии. Итальянская пресса, разумеется, наперебой утверждала, что это неправда, а английский посол в Риме заявил, что слухи о каком-либо соглашении являются плодом фантазии. Однако наш военный атташе сообщил, что американский посол в Риме в наличии военных намерений Италии не сомневался.

Вскоре в греческой оппозиционной прессе и в петербургской газете «Новое время» появились заметки о подписании Лондонского пакта^[196] и о согласии Италии пойти на серьезный компромисс на Адриатическом море, что вызвало у сербов большое возбуждение.

Вплоть до 4 мая в «Эвиденцбюро» поступали многочисленные сведения от наших агентов, согласно которым в трех граничащих с Австро-Венгрией итальянских корпусных округах, главным образом в Венеции, уже находилось больше половины пехотных частей, две трети кавалерии, почти вся горная артиллерия, около половины полевой артиллерии и мощная группировка осадной артиллерии.

На следующий день Италия объявила о выходе из Тройственного союза, секретный архив в венском посольстве был упакован, все стали ожидать немедленного итальянского наступления, а наши агенты разъехались по местам согласно мобилизационному предписанию. Итальянские же передовые армейские разведывательные пункты в городах Верона и Беллуно заметно активизировали свою деятельность.

9 мая наш военный атташе в Риме сообщил, что итальянцы будут в полной боевой готовности к 23 мая. Однако наши успехи на фронте вызвали в Италии опасения в том, что она слишком рано поспешила присоединиться к Антанте. Вечером 13 мая кабинет министров Антонио Саландра подал в отставку, и всем стало казаться, что в Италии восторжествовали противники войны.

Тогда на сцену выступили эмиссары Антанты, которая из-за попавшей в бедственное положение России остро нуждалась в притоке большой свежей военной силы. Они развернули лихорадочную деятельность, не скупясь на деньги и применение различных пропагандистских приемов. В результате в Риме вспыхнули волнения, где масла в огонь своими выступлениями подливал д’Аннунцио^[197], а на место премьера вернулся Саландра. После же заявлений, сделанных итальянским правительственным органом 18 мая, стало окончательно ясно, что ничего другого, кроме войны, ожидать не приходилось.

Мы в Тешене с часу на час ожидали объявления войны Италией и обменивались с майором Николаи соответствующими сведениями. При этом немцы рассматривались нами как хороший источник информации, поскольку, по нашим расчетам, Германия не должна была участвовать в войне с Италией. Тем временем итальянцы перекрыли подступы к железнодорожным станциям и к железнодорожному полотну, а также ввели занавешивание окон пассажирских вагонов при следовании поездов на определенных участках. Но в этом вопросе они явно опоздали, поскольку через своих агентов мы и так уже знали больше, чем следовало. Уже в начале мая нам удалось достаточно точно определить силы и средства в предстоявшем развертывании итальянских войск.

По состоянию на 19 мая итальянцы развернули против Австро-Венгрии 24 пехотные дивизии. При этом «Эвиденцбюро» предполагало общую численность итальянской армии, включая резервы, в 1 100 000 человек, из которых 280 000 были готовы к бою. Территориальная милиция^[198] исчислялась нами

Предполагаемое австро-венгерским Генеральным штабом развертывание итальянских войск по состоянию на начало мая 1915 г. (более половины войск уже развернуто) в 200 000 человек. В действительности же, по свидетельству известного итальянского военного историка Амадео Тости, сделанному им в труде «Итало-австрийская война», с началом войны под ружье были поставлены 1 500 000 человек, из которых 900 000 — в полевые войска. Что же касается плана итальянского наступления, заключавшегося в намерении прорвать наши позиции вдоль реки Изонцо, то о нем мы знали еще до начала войны.

Следовало ожидать, что это наступление начнется непосредственно сразу после объявления войны. При этом, учитывая значительное численное превосходство итальянцев над нашими слабыми силами, предназначавшимися для защиты границы и состоявшими в основном из временных формирований, батальонов ополчения и добровольцев, мы предполагали, что им удастся довольно легко прорвать оборону австро-венгерских войск. Однако, к нашему удивлению, итальянцы почему-то ограничились лишь занятием узкой пограничной полосы, добровольно оставленной нашими частями без единого выстрела с целью образования сплошной оборонительной линии, и в течение целого месяца бездействовали.

В своей книге «Примечания войны» генерал Капелло^[199] сетовал на непрозорливость и неспособность итальянского руководства организовать полноценную разведку. Ее небольшие действительно полезные силы оказались распыленными по многим разведорганам при министерстве иностранных дел, премьер-министре, военном министерстве и Верховном командовании. Неудивительно, что они давали настолько отрывочные данные, что это привело к мнению, будто бы итальянцам противостояло 20 австро-венгерских дивизий, то есть не менее 220 батальонов. Некоторые говорили даже о 300 батальонах. Видимо, это и явилось основной причиной столь осторожных действий итальянских войск. К тому же, как в начале июня доносили наши агенты, у них возникли серьезные трудности с развертыванием тыловых частей.

Несмотря на активное содействие итальянцев, проживавших на нашей территории, разведкой противника были достигнуты такие плачевные результаты, что это являлось настоящим позором. Такое признавал даже генерал Скиарини в своей книге «Армия Трентино». И тот факт, что 15 апреля нам удалось выйти на след широко разветвленной банды предателей и итальянских шпионов, а также арестовать ее главаря учителя Эрмано Мрачига, не может служить объяснением слабой результативности итальянской разведывательной службы.

Об этом прямо говорит итальянский писатель Альдо Валори в своей книге «Итало-австрийская война 1915–1918 гг.». В ней он, в частности, констатирует, что разведывательная служба мало помогала генералу Кадорне, а тот, в свою очередь, придерживался мнения, что разведка вообще бесполезна. Такое его суждение якобы основывалось на том, что если разведслужба и раскроет оперативный план противника, то изменить его все равно нельзя, а следовательно, лучше опираться на свои расчеты и логику. Поэтому неудивительно, что разведслужба при генерале Кадорне, несмотря на наличие огромных денежных средств, все время работала слабо, и в результате главнокомандующий не имел достоверных сведений о положении войск и намерениях противника. Между прочим, косвенно это подтверждает и сам Кадорна, так как в его труде «Война на итальянском фронте» о работе разведывательной службы не проронено ни единого слова. Всю вину в постигших итальянцев неудачах Кадорна сваливает на опубликование Францией сведений о выходе Италии из Тройственного союза и о Лондонском пакте, что заставило после отставки Саландра прибегать к средствам сокрытия истинных намерений итальянцев. Однако все расчеты на внезапность выступления против Австро-Венгрии развеялись как дым.

Тем не менее острота военно-политической обстановки, сложившейся вокруг центральных держав, даже после столь неосторожных публикаций заставила наше командование выделить для действий на Итальянском направлении весьма слабые силы. О действенном же усилении там войск решение было принято только тогда, когда в намерении Италии объявить нам войну не осталось ни малейших сомнений. При этом, чтобы не помешать дальнейшему победоносному наступлению, с северного фланга нашей группировки в Галиции была снята только небольшая часть войск.

Главные же силы снова выделялись 5-й армией, действовавшей на сербском фронте. А чтобы не вызвать активных действий со стороны сербов снятием почти всех наших линейных частей, в Срем была переброшена нуждавшаяся в пополнении и довольно слабая немецкая дивизия. При этом германские островерхие каски планировалось усиленно демонстрировать на Саве, чтобы создать впечатление о наличии там больших немецких подкреплений. И надо признать, что благодаря этой демонстрации у разозленных сербов совершенно исчезло всякое желание пойти навстречу требованиям Антанты и начать наступление одновременно с итальянцами. Форсирование Дуная возле города Оршова, намеченное на 22 мая, было ими отложено, а наступление на Албанию, чтобы компенсировать потерю гарантированной итальянцами Далмации, они начали только в начале июня. Черногорцы же поспешили организовать наступление на Скутари, и мы лишились хорошего источника информации, поскольку наше генеральное консульство во главе с консулом Халла вынуждено было оттуда выехать.

В начале мая союзные командования армий центральных держав намеревались нанести удар по Сербии при содействии Болгарии и Турции. Раньше делать это было нецелесообразно, поскольку тогда мы не рассчитывали на глубокое вклинение в Галицию, считая, что наши войска там могут достичь лишь реки Сан. Достижением же успеха на Балканах планировалось положить еще одно очко в копилку побед первого года военной кампании.

В связи с этим важно отметить, что полковник Лакса получил от болгарского военного министра заверение в том, что его армия находится в боевой готовности к участию в совместном ударе. Однако, когда в середине мая болгарам было послано приглашение прислать своего представителя в германскую Ставку для обсуждения предстоящих операций, то ввиду угрозы вступления в бой Италии Болгария сослалась на свой нейтралитет.

Тогда пошли слухи, что у армейского Верховного командования в Тешене возникли мысли использовать натянутые отношения между Сербией и Италией и начать с сербами неофициальные переговоры. При этом их целью, к которой якобы следовало стремиться, являлось создание Балканского союза под руководством Австро-Венгрии. Вместе с тем утверждалось, что будто бы министерство иностранных дел не пошло на это вследствие венгерского стремления к гегемонии. Однако МИД в принципе не могло пойти на такой шаг, так как в результате последнего сербского наступления наш престиж на Балканах значительно упал.

С тех пор как Антанта стала все более активно вмешиваться во внутренние дела государств, и особенно после вступления в войну ненавистной грекам Италии, Греция внешне склонялась на сторону центральных держав. Однако это расположение было чисто платоническим, поскольку страх у нее перед Антантой был слишком велик. Поэтому Греция сознательно затягивала с окончательным ответом на наше предложение о строительстве на острове Корфу станции радиоперехвата, на что греческий Генеральный штаб принципиально не возражал. Такое, несомненно, было связано со встречным обвинением Италии.

Полное закрытие итальянской границы, разумеется, сильно затрудняло работу агентурной разведки, ведь открытым оставался только долгий путь через Швейцарию. Поэтому нами был организован разведывательный пункт в городе Фельдкирх^[200], а «Эвиденцбюро» ВМФ отправило капитана второго ранга Рудольфа Майера в Цюрих.

Между тем в нейтральных странах объявление нам войны Италией расценивалось как неслыханное вероломство, и это ее представители очень скоро начали ощущать. Например, итальянскому военному атташе в Мадриде капитану Маурицио Марсенго пришлось просить себе в русской Ставке другого применения. Франция же, чтобы придать настроениям в Испании другое направление, была вынуждена послать в эту страну агитаторов с большой суммой денег.

Что касается нашей разведывательной службы, то перед ней встала задача первостепенной важности — разгадать загадку, связанную с непонятной итальянской 5-й армией. Следовало прояснить, где ее собирались применить: то ли она предназначалась для высадки в Далмации или Дарданеллах, то ли для действий во Франции.

Уже к 25 мая мы имели достаточно ясную картину сосредоточения итальянских войск на нашей границе, которая лишь в несущественных деталях отличалась от действительности. Тогда все говорило о том, что итальянского наступления следует ожидать с форсированием реки Изонцо. И поэтому наше командование приняло важное решение о развертывании прибывающей с Балкан 5-й армии вдоль реки на слабых австро-венгерских полевых укреплениях.

Однако сопротивление наших небольших по своему составу передовых отрядов привело итальянцев в замешательство. Их командование проявило нерешительность, что развеяло мечты Кадорны о «внезапности». Он сам на следующее же утро после объявления войны был застигнут врасплох рейдом нашего флота, командование которого благодаря сведениям, полученным от своей разведки, хорошо представляло истинное положение дел на восточном побережье Италии.

Месяц на итальянском фронте прошел без каких-либо существенных событий, но для разведывательной службы это было весьма плодотворное время, так как сведения, добытые агентами, дополнялись показаниями пленных и перебежчиков, которые в силу своего национального характера оказались очень болтливыми. В результате мы точно установили состав четырех армий и армейской группы в так называемой «области Карния», а также фамилии командного состава противника.

Что же касалось радиоразведки, то в самом начале мы столкнулись с немалыми трудностями, хотя службу радиоперехвата еще в конце мая организовал наш лучший специалист по итальянским шифрам гауптман Фигль вместе с приданным ему в помощь специалистом по телеграфному делу начальником полевой радиостанции при командовании Юго-Западного фронта гауптманом Ханрайхом. Основная причина этого заключалась в том, что Марбург, где располагался наш пункт радиоразведки, находился в зоне действия сети не только наиболее крупных наземных радиостанций, но и передатчиков кораблей, бороздивших акваторию Адриатического и Средиземного морей. В результате в эфире царил самый настоящий сумбур из различных радиограмм, из которых требовалось выудить нужные.

5 июня нам наконец-то удалось расшифровать четыре итальянские шифрограммы, но они оказались реляциями крупнейшей итальянской радиовещательной станции в Кольтано, предназначавшимися для радио Массауа^[201]. К середине же июня к радиоперехвату были привлечены уже все полевые радиостанции и передатчики, имевшиеся в распоряжении командования. В результате 21 июня была перехвачена первая шифрованная радиограмма итальянской полевой радиостанции. Однако накапливание шифровок шло крайне медленно, причем в текстах радиограмм содержались большие искажения, что невероятно затрудняло дешифрирование.

Наконец, 5 июля, когда первое сражение на Изонцо достигло наивысшего напряжения, была перехвачена радиограмма Кадорны в адрес командования 2-й армии, зашифрованная при помощи кодового ключа итальянского Генерального штаба «Чифрарио Россо», который мне удалось раздобыть еще до войны. В этой шифрограмме содержались упреки в адрес генерал-лейтенанта Фругони^[202] за то, что тот отвлекающими действиями плохо поддержал наступление 3-й итальянской армии. Однако уже 10 июля шифр в радиообмене с полевыми частями был сменен, и подобрать к нему ключ нам удалось с большим трудом, ведь мы и со старым-то в июне намучались. Тем не менее постепенно мы начали свыкаться с итальянскими методами работы, и дело стало быстро продвигаться вперед — частая смена шифров уже не помогала противнику. Когда же в начале октября итальянцы ввели новый ключ «Чифрарио Таскабиле», то в его разгадке очень помогли мои довоенные наработки.

С августа в службе радиоразведки появилось новое направление — прослушивание телефонных переговоров противника. Первые испытания по улавливанию попадающих при этом в землю электрических токов производил оберлейтенант Иллнер на перевале Монте-Кроче Карнико. Полученные им хорошие результаты побудили нас установить к концу года специальные станции в полосе ответственности 10-й армии на каринтском^[203] фронте на склонах гор Малый Пал и Большой Пал, а также на Фрейкофеле.

Так же как в России и на Балканах, разведывательная служба, развернутая против Италии, являлась надежным помощником командования, снабжая его точными сведениями о группировке войск противника и готовящихся неприятельских наступательных операциях. Мы были настолько хорошо осведомлены о проводимых итальянцами мероприятиях, что распространявшаяся перед третьим сражением на Изонцо послом Италии в Берне и во французской Швейцарии дезинформация о решении итальянского командования отвести назад свои войска не смогла ввести нас в заблуждение.

В конце октября 1915 года Кадорна продолжил прилагать усилия для облегчения положения сербов, которые в то время оказались в весьма плачевной ситуации. А неудачи на фронте, как это часто бывает, влекли за собой обвинения в шпионаже совершенно невиновных людей.

Однако к концу года, после четвертого сражения на Изонцо, итальянцы все еще стояли на том же месте, откуда начинали свое наступление.

Что же касается нас, то мы и здесь пытались посредством пропаганды воздействовать на боевой дух противника, используя при этом уже доказавшие свою эффективность шары, наполненные горячим воздухом. А вот воздушные налеты и диверсии в итальянском тылу, проведенные агентами на жизненно важных объектах, таких как величайшая в Европе насосная станция вблизи устья реки По возле города Кодигоро, или на электростанциях, несмотря на то что они были хорошо подготовлены и с большим знанием дела разработаны 8-м управлением военного министерства, заметных результатов не дали.

Нельзя было и недооценивать ирредентизм, открыто поощряемый Италией и направляемый ее руководством. До поры до времени сведения о нем являлись весьма скудными, чему особенно удивляться не приходилось, так как наш посол в Риме в мирное время умышленно не обращал внимания на вопросы ирредентистского движения. И делалось это, разумеется, для того, чтобы случайными замечаниями не расстраивать «верного» союзника.

Между тем проявления ирредентизма усиливались, и это требовало принятия соответствующих мер. Мы знали, что бургомистр Триеста доктор Валерио оказался сильно скомпрометированным из-за агитаторской деятельности доктора Питакко, фактически руководившего всеми городскими делами, но привлечь Питакко к ответственности не удалось — он сбежал вместе со всеми пятьюдесятью четырьмя муниципальными служащими. Удрал и бургомистр Паренцо^[204] доктор Туллио Сбиза. А вот бургомистра города Гориция Джиорджио Бомбига пришлось интернировать вместе с семьей. Заседатель же земельного комитета Паренцо доктор Салата, пользовавшийся большим доверием у наших властей, несмотря на ходившие в народе слухи о том, что он является шпионом, после объявления войны под предлогом необходимости решения продовольственных вопросов поехал в Рим и обратно не вернулся. Находясь уже по ту сторону, он стал одним из руководителей ирредентистского движения против нас. Позже к нему присоединился бургомистр города Фиуме^[205] доктор Риккардо Занелла. Он был нами мобилизован, попал на фронт, а потом к русским в плен. Однако уже в середине 1916 года русские разрешили ему вернуться в Италию!

В связи с этим следует упомянуть о том большом вреде, который причиняли ирредентистские настроения, поддерживаемые русскими в лагерях для военнопленных. Это четко подтверждала цензура в отношении их писем.

Наше же армейское Верховное командование посчитало, что нашло правильный выход в борьбе с ирредентизмом, когда 5 ноября 1915 года процесс над шпионом и государственным изменником Мрачиком закончился вынесением смертного приговора. По признанию преступника, он действовал в соответствии с детальным планом, разработанным в свое время депутатом рейхсрата доктором Питакко при поддержке учителя Анжело Сокхи. План предусматривал ослабление австро-венгерских сил на побережье и содействие в передаче по возможности без разрушений Триеста в руки итальянцев. При этом местом сбора представителей ирредентистской организации и оплотом шпионажа служило генеральное консульство в Триесте.

Однако Питакко взять не удалось — он сбежал в Италию вместе с дезертировавшим доктором Арнольдом Кучерой, который был когда-то нашим агентом и контактировал с Мрачиком по линии изготовления поддельных паспортов. Оба предателя сделались информаторами итальянских газет и вместе с ирредентистским бывшим депутатом рейхсрата от Триента Чезаре Баттисти измышляли самые невероятные вещи об ужасах австрийского господства.

«Герой и дезертир Кончи приговорен к смертной казни», — пестрела заголовками «Национальная идея» и другие газеты. Тем не менее «Пополо д’Италия»^[206] вынуждена была сказать правду, признав, что Кончи являлся активным агентом разведывательной службы итальянского Генерального штаба.

Последующее время предоставило еще больше доказательств истинного лица ирредентистов. Оно проявилось, в частности, в поведении бургомистров оккупированных итальянцами городов Градо, Монфальконе, Аквилея и Кормонс, а также на судебном процессе над бургомистром Триеста Виктором Циппелем, руководителем тамошних ирредентистов, председателем «Лега национале» Антоном Тамбози, и в ходе следствия в отношении архиепископа доктора Чэлестина Эндричи. Последнего пришлось интернировать в аббатство Хайлигенкройц возле Бадена. Показателен и процесс над окружным школьным инспектором Феличе Моранди из города Роверето, откуда в Италию сбежало или дезертировало около пятидесяти человек. Стоит упомянуть также необходимость смещения с должностей многочисленных государственных служащих в Южном Тироле, а также обнаружение у доктора Педротти письма профессора Сципиона Сигеле^[207], написанного еще в 1912 году. Из этого письма следовало, что ирредентистов из числа австро-венгерских подданных поддерживал чуть ли не сам король Италии.

В таких условиях командование Юго-Западного фронта, естественно, стремилось удалить эту язву, образовавшуюся на теле государственного аппарата, хотя без переименования итальянских населенных пунктов в Южном Тироле можно было бы и обойтись. А если и нет, то подобное стоило отложить до счастливого окончания войны. Собственно, это и сделали итальянцы с немецкими названиями населенных пунктов, внеся путаницу в существовавшие до того времени географические понятия.

Процессы над русинами. Завоевание русской Польши. Обострение национального вопроса на северо-востоке империи и в пограничных завоеванных территориях

Во время обратного взятия Лемберга я, к сожалению, должен был оставаться в Вене, где 21 июля 1915 года в трибунале дивизии ландвера под председательством полковника Карла Петцольда начался первый процесс над русинами. К их числу относились лица, очень сильно скомпрометированные брошюрой «Современная Галиция»^[208] и не успевшие своевременно бежать в Россию. Среди таких обвиняемых следует назвать депутата рейхсрата Маркова, члена земельного верховного суда доктора Кирилловича, русского писателя Дмитрия Янчевецкого^[209], адвокатов доктора Кирилла Черлунчакевича и доктора Ховора-Саса Драхомирецкого, а также крестьянина Дьякова и слесаря Мулькиевича.

Следует отметить, что председатель судебного заседания обер-лейтенант доктор Пойтлшмид и военный прокурор оберлейтенант доктор Вундерер весьма основательно и добросовестно подошли к разбирательству по существу дела, изучив прошлое и настоящее Восточной Галиции и Буковины.

Процесс продлился два месяца, и в его конце обвиняемым был вынесен смертный приговор. Однако осужденных помиловали и смертную казнь заменили тюремным заключением, а в следующем году Янчевецкого обменяли на угнанного русскими заместителя президента магистрата города Лемберг и на интернированную по подозрению в шпионаже госпожу Михалину Карлин.

Забегая вперед, следует заметить, что в начале 1917 года, возвращаясь из Стокгольма, в городе Засниц я случайно встретил Янчевецкого, садящегося на корабль, чтобы отправиться на родину. Слезы радости застилали ему глаза, и он меня не заметил, а я, чтобы не омрачать его светлые чувства своим видом, поспешил удалиться, ведь этот человек, хотя и являлся вражеским агентом, не был предателем, а просто честно исполнял свой долг перед отчизной. Теперь его ждала заслуженная награда и благодарность, и эту картину, наверняка стоявшую перед его взором, мне не хотелось затмевать. Однако родина Янчевецкого уже находилась на грани краха, и вместо заслуженной благодарности он оказался жертвой большевистского безумства. Такой вот несправедливой и ужасной бывает порой судьба.

Что же касается остальных осужденных, в отличие от Янчевецкого являвшихся изменниками родины, то все они в 1917 году вышли на свободу по всеобщей амнистии. Надо сказать, что в том же 1917 году состоялся второй процесс над предателями, обвинявшимися в государственной измене, среди которых оказались семь греко-католических священников и три адвоката!

Но это еще предстояло пережить. К тому же времени, когда я вернулся в Тешен с процесса по делу депутата рейхсрата Маркова, Варшава была уже давно захвачена нашими войсками, а Брест-Литовск, открывавший выход из русской Польши вглубь России, вот-вот должен был пасть. Армейское же Верховное командование, используя возникшую в Полесье широкую брешь в русском фронте, готовилось отвоевать все еще остававшиеся захваченными русскими районы Восточной Галиции и продолжить наступление до крепости Ровно.

Радио-, воздушная и агентурная разведка образцово работали рука об руку, чтобы предоставить командованию вдвойне важную в этой великой маневренной войне информацию о группировке войск противника, передвижениях его сил и путях возможного отхода. В решающие дни, начиная с 24 августа и до конца августа 1915 года, когда в Полесье происходило разделение русского фронта на два оторванных друг от друга крыла, наиболее результативной была служба радиоперехвата.

Не зря майор Покорный следовал за нашими победоносно наступавшими войсками в направлении Брест-Литовска, а в сентябре оказался сначала в Лемберге, а затем обосновался возле города Броды. Наше же разведывательное управление сразу после взятия Ковеля организовало там разведывательный пункт для руководства агентурной разведкой, работавшей по выявлению брешей в русской линии обороны.

В результате тяжелых боев русские в основном вследствие обхода их сил на северном фланге были вынуждены отходить из одной линии траншей в другую. Однако после сражений с переменным успехом война снова приобрела позиционный характер. Тогда воздушная разведка зафиксировала на аэрофотоснимках расположение укреплений противника, а разведывательные пункты привлекли к своей работе военно-топографические отделы, которые нанесли на карты весьма наглядную картину, отображавшую систему русских оборонительных позиций.

Зимой наступило затишье, что отразилось и на радиоперехвате. К счастью, брешь, образовавшаяся в линии фронта в заболоченных районах Полесья, давала нашим агентам возможность проникать в тыл противника и доставлять оттуда столь необходимые сведения. Конечно, русские тоже пользовались этим обстоятельством, и нам приходилось быть постоянно настороже, чтобы не дать их небольшим отрядам возможность осуществлять нападения на войсковые колонны в этапном районе и производить партизанам при помощи кинжала и динамита диверсии на коммуникациях. Однако в середине декабря 1915 года им все же удалось поджечь электростанцию, располагавшуюся в двадцати километрах позади линии германского фронта.

Конечно, итоги большой летне-осенней кампании нас полностью удовлетворить не могли, но тем не менее нам удалось вернуть большую часть Галиции, завоевать всю русскую Польшу, а также Волынь, и в целом можно было сказать, что русская армия претерпела ряд тяжелых поражений. Однако наше разведуправление пришло к выводу о том, что основы царской армии оказались потрясенными не настолько сильно, как этого можно было ожидать. Ведь русского солдата характеризовало стоическое равнодушие к переносимым тяготам и лишениям, а железная дисциплина делала все остальное. И все же без длительного восстановления сил русская армия к серьезному наступлению была не способна.

Не укрылось от нас и то обстоятельство, что внутреннее положение России резко ухудшилось. Тогда русское правительство уже перестало говорить о предстоявших завоеваниях, и речь шла лишь о том, чтобы не допустить дальнейшего продвижения врага вглубь святой Руси. За войну до победного конца стояли только спекулянты продовольствием и дельцы, наживавшиеся на поставках военных материалов.

В России явно складывались предпосылки для возникновения революционной ситуации, а исходя из положения дел на фронте это позволяло надеяться на ее выход из войны. Тем не менее наше разведуправление гнушалось установлением контактов с русскими революционерами в Швейцарии, хотя возможности для этого появились еще в начале февраля 1915 года. При этом в качестве посредника вполне мог выступить депутат рейхсрата от австрийской социал-демократической партии Реннер^[210].

Неприятным спутником наших успехов были все более настойчиво дававшие о себе знать польский и украинский вопросы. Идея участия легионеров в завоевании Польши явно не понравилась отдельным деятелям, и поэтому русофильские поляки начали поднимать голову.

Наглядным примером здесь могут послужить явления, вскрывшиеся при роспуске в конце ноября 1914 года Восточно-галицийской секции польского легиона^[211]. Тогда был арестован депутат рейхсрата профессор Заморский, а против графа Александра Скарбека, Цинского, Бига и Вирчака возбудили уголовное преследование по делу о государственной измене и намеренной дискредитации легиона. Этой группе, за исключением Заморского, удалось бежать через Швейцарию в Россию, а депутата ограничили в передвижениях. В конце 1915 года его признали годным для службы в армии, призвали в ополчение и направили в часть, действовавшую против Италии. Из этой части он перебежал к итальянцам. Позже из перехваченного нами донесения командования 3-й итальянской армии номер 1926 от 20 ноября 1916 года стало известно, что этот польский патриот и народный представитель передал противнику сведения о нашем военном положении. В общем, земляки Пилсудского представляли собой довольно странную смесь!

После занятия нами Варшавы польский Центральный национальный комитет поспешил опубликовать в австрийской прессе воззвание, направленное против наших государственных органов и требовавшее восстановления польского государства.

О положении дел в польских землях армейское Верховное командование помимо наших разведывательных пунктов получало информацию от своего представителя при немецком генерал-губернаторе в Варшаве полковника фон Пайца, а также из превосходных докладов советника австро-венгерского посольства в Варшаве барона Андриана. Важным источником получения интересных сведений стал также цензорский пункт, организованный в конце августа 1915 года в городе Фельдкирх, занимавшийся просмотром почтовой и курьерской переписки из Швейцарии.

Его руководителем стал знаток своего дела гауптман Леон-гард Хенниг, постоянно разгадывавший все новые ухищрения, на которые шли отправители писем, чтобы передать секретную информацию. К таковым, например, относились попытки незаметно написать ее при помощи невидимых симпатических чернил под почтовой маркой, иголочных проколов отдельных букв в газетах или машинописных текстах. С изымавшихся для цензуры документов у политиков, сновавших то и дело через границу между Австрией и Швейцарией, делались копии. Конечно, это относилось не ко всем бумагам, а только к тем материалам, которые были достойны последующего изучения.

Кроме того, о процессах, происходивших в Швейцарии и имевших отношение к Польше, докладывал военный атташе в Берне, а венское управление полиции и военное надзорное ведомство — о заслуживавших внимания событиях внутри страны.

Вскоре деятельность польского национального комитета приобрела характер настоящего заговора. Эксперт нашего разведуправления в вопросах, связанных с функционированием польского легиона, гауптман Рудольф Мицка постоянно докладывал о происходящих там подозрительных явлениях. Так, в середине декабря 1915 года стало известно, что в Варшаве и в других населенных пунктах существуют тайные легионерские офицерские и унтер-офицерские школы бригады Пилсудского, накапливавшие оружие, мундиры и предметы военной экипировки.

Тем не менее проведенное нами дознание на предмет возможных сепаратистских устремлений этой бригады результатов не дало. Однако в начале апреля 1916 года окружное командование, располагавшееся в польском городе Перткув-Трыбунальский, вышло на след тайного политического союза, главой которого якобы являлся Пилсудский.

Этот союз, по имевшимся сведениям, ставил перед собой цель добиться независимости Польши. Кроме того, в начале 1916 года была обнаружена тайная военная организация, действовавшая в Варшаве и в провинции, насчитывавшая примерно 1600 человек. Причем она постепенно росла и усердно принимала участие в военной подготовке членов союза «Сокол»^[212].

Развитию неприкрытого стремления поляков к самостоятельности способствовало отсутствие у союзников единства в вопросах, касавшихся будущего Польши.

Что касается немцев, то они вообще не были склонны отказываться от многообещающего пересмотра границ и поступали так, чтобы добиться расположения к себе польского общественного мнения, что при преимущественно негативном отношении к ним поляков являлось напрасной тратой сил.

А вот в нашем подходе к этому вопросу имелось два нюанса. С одной стороны, существовавшее при Габсбургах территориальное деление и приобщение по его образцу новых земель само по себе имело много внутренних серьезных противоречий, и прежде всего с Венгрией. Однако, с другой стороны, так называемое австро-польское решение вопроса^[213] имело не только множество сторонников среди поляков в Галиции, но и заставляло большинство жителей в русской Польше занять выжидательную позицию и осторожно наблюдать за тем, кто возьмет верх в этой великой битве. Конечно, лучшим исходом для них стало бы такое положение, когда обе противоборствующих стороны обескровили друг друга, не причинив им вреда.

В то же время вопрос осложнялся тем, что в Восточной Галиции, где большинство населения составляли русины, жители ничего не хотели слышать о поляках и требовали отделения от них. Но их честолюбивые планы создания великого украинского государства омрачались нашим успешным наступлением. Поэтому Всеобщей украинской раде^[214] практически ничего другого не оставалось, как выдвигать в качестве своей желанной цели административное отделение Восточной Галиции от Польши и объединение ее с Буковиной, этой тяготевшей к России холмистой областью, что, естественно, наталкивалось на серьезные возражения со стороны поляков, которые рассматривали такое как очередной раздел своей родины.

При таких противоречивых тенденциях и продолжавшемся отмечаться дружелюбии по отношению к русским в Восточной Галиции, которой явно не нравилась реальная угроза образования большого польского государства, хотя открыто против этого выступать она не отваживалась, нам, как никогда раньше, приходилось заботиться о противодействии проявлениям враждебных государству происков. Таким образом, большой военный успех обернулся значительным увеличением нагрузки на весь разведывательный аппарат.

Развал Сербии и Черногории. Майор Балцарек, героический военнопленный

Летом 1915 года всеобщее внимание привлекли к себе тщетные попытки Антанты осуществить наступательные операции в Дарданеллах. Действия там турецкой армии детально описал в вышедшем в 1927 году труде «Крах Османской империи» фельдмаршал Йозеф Помянковский^[215]. Большие надежды, возлагавшиеся на это предприятие, быстро улетучились, и все обратились к слухам о предстоявшем в скором времени большом военном походе центральных держав против Сербии.

По высказываниям сербского посла в Софии Чолак-Антика, в Сербии наблюдался настоящий военный психоз. Он объяснял это тем, что центральные державы не предприняли никаких усилий привлечь на свою сторону премьер-министра Пашича^[216], в результате чего семена военной истерии упали на благодатную почву. В общем, противоречия стали настолько непримиримыми, что Сербию следовало наказать самым серьезным образом.

Уже в начале августа до сербов дошли вести о скором вступлении в войну Болгарии. Поэтому они усилили свою группировку войск на болгарской границе, а их скупщина, то есть парламент, всерьез подумывала уступить Македонию Болгарии с тем, чтобы она выступила вместе с Сербией против Австро-Венгрии и Германии.

Тем временем наше руководство приняло окончательное решение нанести удар по Сербии, и на состоявшемся 14 августа совещании начальников Генеральных штабов обеих кайзеровских держав были выработаны соответствующие основополагающие договоренности. В соответствии с этим наша разведслужба развернула усиленную работу по выяснению происходящих в Сербии процессов и уже до 1 сентября смогла доложить, что сербы ожидают совместного наступления центральных держав возле города Оршова.

Агентами «Эвиденцбюро» были точно установлены их военные приготовления и районы сосредоточения сербских войск вдоль болгарской границы, хотя сербское пресс-бюро эти сведения категорически опровергало.

Поэтому для подготовки нашего наступления в Рущук^[217]отправилось несколько храбрых офицеров и добровольцев, изъявивших желание участвовать в рискованных атаках на транспортные корабли, доставлявшие военные материалы для Сербии. 11 сентября они вместе с минами вплавь подобрались к проходившему транспорту, но в самый ответственный момент взрывные устройства отказали. Второй же попытке в устье реки Лом помешали болгары.

Между тем события, развернувшиеся на фронте под Ровно, заставили сдвинуть по срокам операцию против Сербии. Это тоже имело свои преимущества, поскольку заставило сербов, уже выдвинувших войска на северо-восток своей страны, засомневаться в правильности имевшейся у них информации. Однако промедление привело и к неприятным последствиям — 16 сентября были получены сведения о том, что Антанта собирается прекратить наступление в Дарданеллах и намеревается перебросить находившиеся там силы в Салоники для поддержки сербов.

Нашей разведывательной службе пришлось приложить все силы, чтобы сразу же информировать командование о малейших изменениях в позиции Греции и Румынии, возможных мероприятиях Антанты по оказанию содействия Сербии, а также обо всех передвижениях войск в этой стране. При этом София благодаря своему расположению и разветвленной системе связи стала важным центром по организации работы агентурной сети, а полковник Лакса, обходившийся до того времени силами одного гауптмана Штокласки, получил дополнительных помощников в лице гауптманов Генерального штаба Кюцля и Локара, а также обер-лейтенанта Янотта.

Вскоре нам доложили, что Греция не будет препятствовать высадке войск Антанты в Салониках, но в остальном станет держать нейтралитет. Представляло также интерес сообщение о том, что греки обнаружили факты хищения в Афинах правительственных телеграмм. При этом главный обвиняемый по этому делу некий Петруцопулос признался, что к кражам его подталкивали англичане, и он согласился на их предложение только тогда, когда Венизелос вышел в отставку, но после возвращения политика сразу прекратил свою деятельность. Вот и получалось, что Венизелос сам оказался виноватым в предоставлении англичанам секретной информации.

После нанесенного русским поражения всякое желание воевать у Румынии пропало. Она неожиданно стала менее строгой в отношении транзита через свою территорию наших военных материалов и товаров, хотя все еще чинила немало препятствий ввозу в Австрию продовольствия и многих необходимых предметов.

Отвод английских войск от Дарданелл, а также сведения о высадке в Салониках побудили начальника австро-венгерского Генерального штаба выдвинуть перед немцами вопрос об использовании всех их подводных лодок, находившихся в восточной части Средиземного моря, против морских транспортных судов. Кроме того, перед болгарами^[218] была поставлена задача по выводу из строя салоникской железной дороги. С турками же следовало договориться о совместных действиях на левом фланге болгар, куда планировалось направить их силы, освободившиеся у Дарданелл, на что Энвер-паша сразу же согласился.

Надо сказать, что неудача Антанты в предпринятом ею наступлении на Дарданеллы значительно облегчила болгарам принятие решения об активном участии в войне. 14 сентября они начали предварительную подготовку ко всеобщей мобилизации, о которой было объявлено 20 сентября. Вслед за этим началась мобилизация греческой армии. Правда, она проводилась для обеспечения нейтралитета и привела лишь к усилению частей на ее восточной и северо-восточной границе.

Во второй половине сентября для подавления Сербии в районе нижнего течения Савы и Дуная началось развертывание войск фельдмаршала Макензена в составе 3-й армии под командованием генерала от инфантерии Кевешша^[219] и 11-й армии под командованием генерала от артиллерии Гальвица^[220]. При этом более мелкие соединения должны были наступать с форсированием реки Дрина.

В таких условиях перед нашей контрразведкой встала весьма ответственная и трудная задача по маскировке этого сосредоточения. Конечно, прекращение почтовой и телеграфной связи со 2 по 30 сентября легло тяжелым бременем на промышленные круги, но оно явилось весьма эффективным мероприятием в интересах обеспечения военных приготовлений. За это время телеграфная цензурная комиссия задержала 1300 телеграмм, имевших отношение к перемещению частей и содержавших главным образом вызовы друзей и родственников на станции, через которые следовали воинские эшелоны.

Правда, действенность принятых мер из-за их официального объявления несколько снижалась. К тому же несоблюдение Германией таких же ограничений создало возможность обхода введенного запрета. Потребовалось принять меры, и 16 сентября в Дрездене под председательством майора Николаи состоялось совещание представителей всех соответствующих учреждений, на котором в присутствии начальника императорской и королевской военной пресс-службы генерал-майора фон Хоена были обговорены также все вопросы, связанные с прессой.

Соблюдение тайны затруднялось еще и ненадежностью большей части населения в районе развертывания войск, ведь неудача австрийцев в последней сербской кампании невероятно воодушевила соплеменников сербов в Австро-Венгрии. В Боснии и Герцеговине еще весною стало отмечаться объединение сербских элементов в политическую организацию, и генерал-губернатор этих земель генерал от инфантерии Саркотич^[221] вынужден был заявить о необходимости выработки единого подхода в решении сербского вопроса на всей территории империи.

Однако венгерское правительство, которое, по всей видимости, в своих интересах продолжало держать в Королевстве Хорватия и Славония отстаивавших свои права сербов, сделало вид, что его не услышало. Предостережения же военного командования в Аграме о недопустимости поддержки великосербской пропаганды со стороны неблагонадежных или недооценивающих серьезность положения элементов воспринимались в правящих кругах страны как преувеличение. Они спокойно отреагировали на отказ хорватско-славонского ландтага снять иммунитет со своего депутата Моисея Хинковича, который с началом войны принялся разъезжать по нейтральным и враждебным странам и основал вместе с Трумбичем, Зупило и другими единомышленниками так называемый Южнославянский комитет. Этот комитет после неудачной попытки разместиться в Риме обосновался в Лондоне и издал манифест явно враждебного австро-венгерской монархии содержания, призывавший к созданию югославского государства как оплота мира и порядка.

Сербское же крестьянское товарищество по обвинению в осуществлении им великосербской пропаганды удалось распустить только после тяжелой судебной тяжбы. Была прекращена и деятельность его руководящего органа.

К этим трудностям, мешавшим работе контрразведки, прибавилась еще неосторожность при пользовании телефонной связью. Так, один из офицеров в разговоре по открытой междугородной линии совершенно беспечно расспрашивал о боевом порядке частей, переброшенных на Балканы из 5-й армии, располагавшейся на Изонцо. А один прокурор из города Панчево в разговоре с Темешваром 18 сентября весьма спокойно по телефону заявил буквально следующее: «Здесь, где намечается большое наступление… уже выгрузилось из вагонов 16 000—18 000 человек». К тому же, как нам было давно известно, мелкие венгерские провинциальные газеты совершенно не соблюдали никаких мер предосторожности. В общем, приходилось держать глаза и уши открытыми во всех направлениях.

Тем не менее маскировка сосредоточения войск, несмотря на все трудности, удалась хорошо, а наша разведка к началу военной кампании против Сербии 2 октября смогла добыть весьма ценные сведения, которые позволили точно вскрыть группировку противника.

В те дни серьезно встал вопрос о необходимости прояснения ситуации, связанной с высадкой войск Антанты в Салониках. Находившийся там наш генеральный консул присылал нам исчерпывающие сообщения, которые дополнялись сведениями военного атташе в Афинах, имевшего хорошие отношения с греческим Генштабом, а также военного атташе в Мадриде. Последний, в частности, докладывал о появившихся у Гибралтара морских транспортах, направлявшихся в Средиземное море.

Надо сказать, что нашему генеральному консулу в Салониках удалось даже завербовать агента в штабе английского генерала Гамильтона^[222]. Кроме того, он смог привлечь к разведывательной деятельности шестерых доверенных лиц, которые занимались непосредственным наблюдением за передвижением частей Антанты. Однако вскоре союзники запретили передачу шифрованных телеграмм, и тогда консул вышел из положения, посылая сведения курьерами в город Ксанти, находившийся на болгарско-греческой границе, откуда местный консул передавал их дальше по телеграфу. Учитывая важность расположения Салоник, мы поспешили прикомандировать к консульству гауптмана Стефана Павлача для организации нелегального пункта агентурной разведки. Такой шаг себя полностью оправдал, когда в конце декабря власти Антанты арестовали в Салониках всех представителей центральных держав.

14 октября 1915 года болгары присоединились к победоносному продвижению группы армий фельдмаршала Макензена. А вот румыны сохранили нейтралитет. В такой обстановке перед разведывательным управлением нашего армейского Верховного командования встала первостепенная задача выяснить, что предполагает предпринять Россия для поддержки опекаемой ею Сербии. Между тем донесения о сосредоточении русских войск на юге России говорили о ее намерении не только оказать давление на Румынию, но и высадить десант в Болгарии. Как свидетельствует в своем труде «Стратегический очерк войны 1914–1918 гг.» генерал В.Н. Клембовский, до конца ноября русские на самом деле рассматривали возможность переброски войск в Болгарию, для чего усилили тремя корпусами свою 7-ю армию.

В общем, сложилась весьма непростая обстановка, потребовавшая координации разведывательных усилий. Поэтому для выработки единства действий 27 октября я созвал в Лемберге совещание, на которое пригласил всех офицеров разведки.

Тем временем 20 октября севернее Салоник войска Антанты начали наступление в интересах сербов. Но их усилия оказались напрасными, поскольку судьба последних была решена весьма быстро — уже 9 ноября в полном разгроме Сербии ни у кого не осталось никаких сомнений.

У сербов все так перепуталось, что установить их силы и группировку войск стало попросту невозможно. Разведывательный отдел штаба 3-й армии, правда, раскрыл ключ к применявшемуся ими шифру, но сербских радиограмм было перехвачено мало. Разведывательный же пункт в Мостаре^[223] имел в Албании, куда отходили сербы, чтобы избежать полного разгрома, достаточно агентов. Однако они не могли быстро доставлять нам собранные сведения, поскольку яхтсмены, которые должны были забирать их на побережье, начали ставить просто неслыханные условия компенсации убытков в случае потери своих посудин. К тому же в самой Албании началось восстание, что сильно мешало проникать туда агентам из Греции. В результате нам оставалось использовать в качестве источника получения необходимой информации только, в общем-то, мало что знавших пленных и авиацию.

Полный развал сербской армии хорошо характеризует донесение нашего военного атташе в Софии о телеграмме, отправленной 5 или 6 ноября из Лозанны черногорским престолонаследником принцем Данило своему доверенному лицу в Софии. Ее содержание можно передать известным каждому призывом: «Спасайся, кто может!»

В начале декабря большая часть территории Сербии была очищена от сербских войск. Из их остатков в Албанию перебралось 50 000 человек, которых затем на кораблях перевезли на Корфу, где им пришлось влачить довольно жалкое существование.

Что же касается немцев, то уже 25 ноября германские войска получили приказ оставить этот фронт. Таким образом, несмотря на возражения австро-венгерского командования, наступление на Салоники сначала было приостановлено, а в марте 1916 года и вовсе прекращено, что явилось самой роковой ошибкой за все время войны!

Многие из наших попавших в плен солдат при отступлении сербов попрятались, а потом были собраны ротмистром принцем Виндишгретцом. Их рассказы о судьбе большинства австро-венгерских пленных оказались весьма печальными. Обычно попадавшие в плен солдаты выдавали противнику все, что знали, но встречались и такие, которые даже в плену оказывались способными на подвиг. Ярким примером такого доблестного поведения является геройский поступок майора Балцарека, который, несмотря на бесчеловечные пытки, организованные командиром 16-го сербского пехотного полка, не сломался и предпочел смерть предательству.

Между тем гауптман Кюнцль доложил, что болгары полностью прекратили ведение разведки в отношении Салоник. Поэтому оставалось надеяться только на немцев. Тем не менее наша разведывательная служба еще до 3 ноября 1915 года установила наличие там 80 000 штыков и 370 орудий, что полностью в своей книге «Другие страницы о войне» подтвердил и Кадорна. А вот греческий Генеральный штаб, которому добыть сведения было гораздо легче, чем нам, считал, что под Салониками сосредоточились 69 000 человек и 140 орудий.

При таких условиях высадка русских войск в Болгарии могла привести к тяжелому поражению наших войск. Однако для оказания помощи находившейся теперь под угрозой Черногории русские решили перебросить из южных районов России на фронт в Восточной Галиции свою пополненную резервами 7-ю армию, перестроив соответствующим образом боевые порядки находившихся там 9-й и 11-й армий. Об этом нам стало известно из русских радиограмм и донесений наших агентов. Появились и другие признаки готовящегося в Восточной Галиции крупного наступления русских.

Ко всему прочему 2 декабря командование русского ЮгоЗападного фронта ввело запрет на осуществление радиообмена. Правда, с такой мерой предосторожности оно несколько опоздало. Даже несмотря на воспрещение отправки частными лицами телеграмм из России в Швецию, благодаря хорошо работавшей агентурной сети и показаниям военнопленных нам удалось установить усиление южного крыла русского фронта двумя корпусами и отсутствие изменений в составе русских войск вдоль реки Стрыпа.

Вечером 20 декабря радиосвязь русскими была возобновлена. Правда, при этом они ввели в действие новый, уже тринадцатый по счету, шифр. Но мы его уже давно раскрыли, так как не относившаяся к Юго-Западному фронту 3-я русская армия начала им пользоваться еще 14 декабря. В результате положение русских войск было и оставалось для нас совершенно ясным в течение всех предпринятых ими новогодних боев.

Однако Черногорию им спасти не удалось. Как всегда плохо проинформированные своей разведкой, сыновья Черных гор ожидали нашего наступления совсем не в том месте, где оно было предпринято, и в начале января оказались застигнутыми врасплох взятием нами считавшейся неприступной горы Ловчен, что и определило их судьбу. Победоносный 19-й австро-венгерский корпус вторгся в Албанию, занял Скутари, изгнал итальянцев из города Дуррес и продвинулся своими передовыми отрядами до реки Вьоса. К сожалению, сербам вместе со всеми уцелевшими после эпидемий остатками военнопленных, попавших в плен во время военного похода 1914 года, удалось ускользнуть.

Раздел захваченных областей между Австро-Венгрией и Болгарией сопровождался определенным недовольством со стороны болгар, поскольку мы не пошли им навстречу в ряде вопросов, не разрешив, в частности, занять город Призрен. В таких условиях наше Верховное командование подумывало уже над тем, чтобы прекратить им поставку военных материалов. Об этом прямо говорил наш военный атташе полковник Лакса, чем вызвал такое недовольство болгарского царя Фердинанда I, что тот на приеме даже спустя два года, когда посол Австро-Венгрии граф Тарновский добился у него аудиенции, заявил, что своими угрозами полковник обидел не только болгарскую армию, но и государство.

В результате в мае 1916 года Лаксу был вынужден сменить полковник Йоган Новак, который до этого руководил «Эвиденцбюро». Лакса же, став командиром 18-й пехотной бригады, осенью 1916 года снискал себе славу в боях за город Борго-Ермада.

Салоники же так и остались служить своеобразным барометром политической погоды на Балканах.

Газетные объявления и контрабандисты на службе шпионажа. Загадочные знаки на железнодорожных вагонах

В апреле 1915 года на базе дирекции венской полиции был создан австрийский центральный орган контрразведки и начала издаваться его собственная газета, публиковавшая сведения о разыскиваемых шпионах, предостережения относительно шпионов-мошенников, лиц сомнительного происхождения и прочую информацию о собственной и иностранной разведке. Это, а также применение дактилоскопии в органах жандармерии, распространение среди солдат и унтер-офицеров подготовленного разведывательным управлением армейского Верховного командования пособия под названием «Агент», в котором освещалась деятельность шпионов и вытекающая из нее опасность для армии, расклеивание плакатов «Берегись шпионов» с целью привлечения населения к борьбе со шпионажем и возросшая опытность неприятельских разведчиков, несмотря на увеличение числа противников, привело к снижению количества людей, осужденных за шпионаж. Так, если в течение первых пяти месяцев 1914 года было осуждено 197 шпионов, то к 1918 году этот показатель снизился до 12 человек.

Многие шпионы были арестованы во время нашего наступления на Русском театре военных действий, и в этом отношении наиболее богатый урожай дал город Лемберг. Причина этого заключалась в том, что недостаток средств толкал людей к занятию шпионажем или к поступлению на услужение русской полиции. Кроме того, таким способом выказывали свою благодарность и выпущенные русскими из тюрем на свободу преступники.

Большинство шпионов, и прежде всего так называемые «главные агенты», последовали вслед за своими хозяевами, уйдя вместе с русской армией. Поэтому нам удалось поймать и обезвредить агентурную сеть только одного такого резидента, а именно Фаддея Гульковского. Он был осужден и казнен.

Между тем большая опасность таилась в газетных объявлениях. Казалось бы, что нет ничего особенного в такой публикации как: «Швейцарец, 35 лет, отлично знает бухгалтерию и правила деловой переписки, имеет большой опыт работы на руководящих должностях в Вене, располагает отличными рекомендациями». Однако, как нам случайно удалось выяснить, на деле оказалось, что за словами «35 лет» скрывалось обозначение 35-й пехотной дивизии, под «швейцарцем» — Итальянское направление, а «Вена» означала пункт отправления. Таким образом, попав за границу, эта газета сообщала итальянской разведке следующее: «35-я пехотная дивизия из Вены выдвинулась в направлении Италии».

А вот чехи в Швейцарии для передачи разведывательных сведений через газеты на родину использовали метеосводки, а позже свадебные объявления. Как нам потом удалось выяснить, из итальянского консульства в Цюрихе в итальянское посольство в Берне ежедневно отправлялся опечатанный конверт, в котором находились аккуратно вырезанные объявления из австрийских и немецких газет. Причем в период с декабря 1916 года по май 1917 года наиболее эффективно для передачи разведсведений, по всей видимости, использовались газеты «Нойе фрайе прессе» и «Райхспост». Во всяком случае, по заявлению одного из арестованных нами шпионов, известный вражеский агент Шарль Дюмос очень опечалился, когда мы внезапно перекрыли возможность использовать газетные объявления в качестве средства доставки разведывательных донесений.

Дело заключалось в том, что по данному вопросу в середине сентября 1918 года мы провели целый ряд совещаний с газетчиками, в результате чего проблему удалось в целом разрешить — они согласились отправлять газеты за границу с 20 октября 1918 года без частных объявлений. Однако, когда даже журналисты решили послужить интересам отечества, трудности стал создавать венгерский премьер-министр, который воспротивился такому решению. Пришлось проделать большую работу, чтобы его переубедить, и нам это удалось. Правда, срок введения достигнутого с издателями соглашения был отодвинут на 1 ноября 1918 года. Таким образом, даже эта столь долгая война оказалась слишком короткой для того, чтобы претворить в жизнь все необходимые контрразведывательные мероприятия.

Ведь для передачи разведсведений существовало достаточно много контрабандных путей, особенно для тех, кто умел использовать благодушие высоких инстанций. Даже представительство римского папы в Вене допускало пересылку частных писем в своей дипломатической почте, не понимая конечно, что под этой кажущейся частной корреспонденцией скрываются происки шпионов. Случайно перехваченные нами письма и свидетельства одного высокопоставленного духовного лица позволили прийти к важному открытию, после которого почтовая переписка представительства Ватикана стала предметом нашей особой заботы.

А вот загадку, связанную с написанием кем-то на вагонах воинских эшелонов непонятных слов и знаков, нам разрешить так и не удалось. То обстоятельство, что они появлялись только на воинских железнодорожных составах, давало основание предположить, что подобные надписи имели какое-то отношение к шпионской деятельности. Не исключено, что таким способом наблюдателям, расставленным противником по пути следования поездов, сообщалось, откуда идет транспорт и из чего он состоит.

На такую мысль наталкивало также то обстоятельство, что еще в мирное время у еврейских торговцев в Галиции вошло в привычку передавать таким способом друг другу сообщения, минуя почтовые сборы. Однако это имело смысл только при использовании поездов, следовавших регулярными рейсами. Ходившие же без всякого гражданского расписания воинские эшелоны в такую схему не вписывались. Мы, конечно, организовали соответствующее наблюдение, но оно никаких результатов не дало.

Между тем у полицейского управления в Вене и без того было чрезвычайно много работы. Только до конца 1915 года его органами были произведены обыски в домах у 1479 политически неблагонадежных лиц и арестованы 1069 человек, подозревавшихся в антигосударственной деятельности, из них 185 — в шпионаже. Немало времени отнимала и борьба с распространением самых нелепых слухов, а также противодействие попыткам организации покушений на известных руководящих деятелей центральных держав. Кроме того, особого наблюдения требовали остававшиеся в Вене военные атташе скорее враждебных, чем дружественных нейтральных стран.

Даже венгерская пограничная полиция, о которой граф Тиса^[224] отзывался как о неудачной организации, только в течение первого года войны возбудила в отношении 2000 лиц дела по подозрению в шпионаже. При этом 1506 человек было арестовано, 65 интернировано и 20 выслано. Однако, несмотря на то что этого настоятельно требовала все возраставшая активность русской разведки, ведущейся из Румынии, мероприятия по намеченной организации главных контрразведывательных пунктов в Темешваре и Германштадте так и не были осуществлены.

Начало движения за мир. «Подлецы». Неисправимый князь Тун

В конце 1915 — начале 1916 года центральные державы находились на пике успеха, а вот настроения внутри Австро-Венгрии этому совсем не соответствовали. Ведь народ думал, что война продлится недолго, а оказалось совсем наоборот — ей ни конца ни края видно не было. К тому же необходимость восполнения потерь на фронте требовала все большего призыва мужчин, в том числе и тех, какие вначале были признаны ограниченно годными. Из-за войны и закрытия границ страдала также экономика, которая несла заметные убытки. Вследствие этого росла дороговизна и все более ощущалась нехватка продовольствия.

И без того упаднические настроения подогревались неосмотрительными письмами к родным многих военных, в том числе и высокопоставленных командиров. В результате при необходимости соблюдения краткости официальных сообщений, особенно когда ситуация на фронте складывалась не в нашу пользу, такие сообщения и рассказы возвращавшихся домой раненых воспринимались населением с большой жадностью и старательно передавались дальше, обрастая всяческими подробностями. Эти россказни в силу возникавших обстоятельств приобретали, как правило, пессимистическую окраску, а их детали создавали у несведущих в военных делах людей пораженческий настрой, давая к тому же вражеским лазутчикам возможность получить богатый материал о состоянии дел в нашем тылу и на фронте.

А ведь в начале войны абсолютное большинство населения Габсбургской монархии, особенно в Австрии и Венгрии, было охвачено единодушным стремлением защитить империю. В этом порыве не являлись исключением даже обычно стоявшие на интернациональных позициях австрийские социал-демократы. Их партийная газета с огромной деловитостью и основательностью обратилась к читателям с призывом не поддаваться пессимизму и с удовлетворением сообщала о ратных подвигах своих членов партии, предписывая организованным рабочим образцово исполнять воинский долг и ставить интересы солдатской службы выше остальных воззрений и устремлений.

Между тем на международной мирной конференции социалистов в Копенгагене в январе 1915 года, представленной делегатами Скандинавских стран и Голландии, отчетливо проявились настроения общественности, разочарованной результатами протекавших боевых действий. Даже в буржуазных кругах стало все больше проявляться стремление к заключению мира.

В результате в Австрии возник союз за всеобщее объединение народов под названием «За мир», в котором принял участие хорошо известный в научных кругах надворный советник, член палаты господ рейхсрата доктор Ламмаш^[225]. Но особенно отличились социал-демократы, чьи многочисленные воззвания привели к распространению упаднических настроений среди профсоюзов. Однако до поры до времени они продолжали выступать за победу, а их партийный орган занял враждебную позицию по отношению к английской рабочей партии и фрондирующему в Германии Либкнехту^[226]. Соответственно и секретарь социал-демократической молодежной организации Даннеберг по согласованию с центральным комитетом австрийской социал-демократической партии отклонил приглашение поучаствовать в международной молодежной конференции, которая должна была проходить в Берне в апреле 1915 года, заявив при этом, что «австрийцы не могут придерживаться решений, основанных на интернациональной платформе».

Характерной в этом плане является также яркая подстрекательская речь бывшего учителя Глекеля, которую он произнес в Богемии в мае, за что был даже арестован. Предвосхищая выступления ораторов на многочисленных митингах, прокатившихся там в июне, этот страстный трибун заявил: «Мы, социал-демократы, не хотим становиться русскими. Мы хотим защищать землю, подготовленную нами для осуществления социальной эмансипации, и поэтому нам следует проявлять стойкость».

Тем не менее движение за мир набирало силу, и нам за пацифистскую пропаганду пришлось распустить так называемое Австрийское общество борцов за мир, а также взять под особый контроль всю почтовую корреспонденцию его вице-президента доктора Альфреда Фрида, предпочитавшего проживать в Берне. Тем временем, по дошедшим до нас сведениям, в Гааге представители десяти государств основали Международную центральную организацию движения за мир по изучению и выработке основ договора о заключении долговечного мира. В этой организации, естественно, принял участие и уже упоминавшийся надворный советник, член палаты господ рейхсрата доктор Ламмаш.

Сами по себе эти стремления, конечно, были похвальными и гуманными, однако в них таилась и опасность. Ведь противник истолковывал их как признак слабости и этим поднимал боевой дух своих войск, но еще более тревожными были явления, сопутствовавшие движению за мир. В частности, состоявшаяся в начале сентября 1915 года в Берне международная социалистическая конференция провозгласила своей целью восстание пролетариата против войны и организацию его для классовой борьбы, о чем мы и доложили Верховному командованию.

Манифесты и прокламации этой конференции, напоминая пропагандистские листовки социал-демократов, сразу же появились в окопах, подрывая боевой дух наших войск. Поэтому органам контрразведки пришлось срочно заняться этим вопросом.

Довольно своеобразное влияние на развитие событий оказало объявление нам войны Италией. Оно не только подняло воинствующие настроения у австрийцев, но и произвело в хорватской Далмации и Словении настоящий фурор, проявившийся в необычайной стойкости солдат в боях на реке Изонцо, а также ослаблении деструктивных тенденций у словенского населения.

Сразу после начала войны с Италией руководители нашей разведки, а именно майор Лонек в Триесте, отвечавший за средиземноморское побережье, и гауптман фон Андрейка в Граце, работавший в Крайне, в интересах разведывательной и контрразведывательной деятельности занялись сплочением оставшихся нам верными и готовыми пойти на жертвы элементов. Их примеру последовали разведывательные пункты в местечках Кечах в Южной Каринтии и Иннихен^[227] в Восточном Тироле.

Приток агентов оказался достаточно большим, причем среди них было много словенцев, особенно там, где вербовка производилась при содействии жандармерии вице-председателем палаты депутатов гауптманом Йожефом Погачником, ставшим командиром крайнского легиона. Так, в Крайне и на побережье в агентурной разведке изъявило желание работать около 1800 человек, а участвовать в проведении диверсий в тылу у итальянцев — примерно 500 человек. Поздней осенью 1915 года в Каринтии, Крайне и на побережье к ним добавилось еще свыше пятисот доверенных лиц, которые в случае вторжения Италии на территорию австро-венгерской монархии были готовы при помощи разведывательного управления армейского Верховного командования и используя забазированное на жандармских постах оружие, боеприпасы, взрывчатые, а также легковоспламеняющиеся вещества устроить в тылу противника настоящую небольшую войну.

Примечательным являлось также и то, что председатель словенско-хорватского общества доктор Антон Корошец^[228]заявил на его заседании в Марбурге 28 октября 1915 года, что словенцы и хорваты недостаточно выражают свою приверженность династии, и весьма восторженно отозвался об австро-венгерской армии и ее командовании. Такое действительно было показательным, если учесть дальнейшую позицию этого человека, который после войны не раз занимал пост сербского министра, а с начала тридцатых годов находился в оппозиции режиму.

В Богемии также не было недостатка в выражении лояльности австро-венгерской монархии, особенно после того, как нашей армии удалось ликвидировать опасность продвижения вперед русского «парового катка» и отбросить русских далеко на восток после победы под Горлицей. Нет никаких сомнений также в том, что в то время нашу монархию поддерживало и абсолютное большинство чехов. Злопыхателей среди них наблюдалось крайне мало.

Вместе с тем нельзя отрицать и наличие в чешских землях тайных сил, которые стремились нанести вред монархии. Прежде всего это проявлялось в их разлагающем воздействии на новые пополнения, что начало заметно сказываться на боеспособности чешских частей. В целом привнесенная в них призывниками зараза стала создавать настоящую скрытую угрозу.

В связи с этим следует упомянуть о вопиющем случае отказа от ведения боя, произошедшем во время сражений в Карпатах и приведшем к расформированию 28-го пражского полка. Аналогичная участь постигла в июне 1915 года и 36-й чешский пехотный полк из-за поведения его солдат в ходе боев возле села Синява.

Впрочем, временно сформированный батальон из солдат 28-го полка, предназначавшийся для проведения самостоятельных действий, смог во время сражений на реке Изонцо, презрев смерть под командованием моего товарища по учебе в академии гауптмана Гелли, восстановить утраченную честь своей части — особым кайзеровским указом от 21 декабря 1915 года полк был восстановлен.

Между тем подобная прививка весьма пригодилась бы чешским солдатам в плену, где подстрекательства фанатичных агитаторов попадали на хорошо подготовленную почву. Отношение чехов к военнопленным других национальностей, а также к русским вскоре послужило в России поводом начать называть их «подлецами». В этой стране таким словом называют низких и вероломных людей, и русские офицеры, обращаясь к пленным чешской национальности, порой не могли сдержаться, непроизвольно произнося данное обращение, особенно тогда, когда чехи явно показывали свою готовность встать на путь предательства. Ведь значительная их часть, особенно перебежчики, приносили русским присягу и вступали в чешский легион, чтобы сражаться против своей родины. Однако обычно они начинали работать в качестве агентов, используя нашу военную форму.

Поэтому даже чешские национальные лидеры отзывались в газетных статьях о таких своих земляках далеко не самым лестным образом. Например, Алоис Тучек и Зденек Рейман называли легионеров шпионами, ворами и убийцами!

Однако штатгальтер Богемии князь Тун оставался слепым и глухим в отношении подобных явлений, не веря даже фактам вступления австрийских чехов в легион. Поэтому армейское Верховное командование не раз выдвигало требование заменить его на военного человека, но из этого толком ничего не вышло. Хорошо еще, что в конце концов штатгальтером все же был назначен граф Куденхове.

Государственная измена чешских политиков. Подделывание документов на Балканах

После отставки князя Туна с поста штатгальтера полковник фон Хранилович-Шветассин отправился в Прагу, чтобы там лично переговорить с начальником государственной полиции, командующим округом Чумом и прояснить беспокоящие армию и народ вопросы, связанные с чешскими происками, которые гражданскими органами власти либо отрицались, либо представлялись как не заслуживающие внимания.

Разгадка причины такого положения дел была вскоре найдена. Во всем оказались виноватыми руководитель аппарата пражского штатгальтера, надворный советник барон фон Браун, являвшийся карьеристом и надеявшийся пробиться наверх при помощи молодежной чешской партии, пользовавшейся у правительства большим авторитетом, а также настоящий приспособленец начальник полицейского управления Крикава.

Поняв, что князь Тун очень не любит иметь дело с неприятными аферами и наводить порядок насильственными мерами, они возвели вокруг штатгальтера настоящий информационный барьер, сквозь который просачивались только нравящиеся ему сведения. В результате, оказавшись в своеобразном вакууме, он на все смотрел в розовом цвете и понятия не имел о действительном положении вещей.

Пользуясь безнаказанностью, политическое объединение «Свободная мысль», куда входили в основном учителя, учредило в форме общества с ограниченной ответственностью издательство, а также типографию и занялось оголтелой пропагандой чешского национализма, призывая к созданию самостоятельной республики. Вскоре обнаружилось, что это объединение к тому же направляло контрабандным путем в войска прокламации с революционными призывами. Поэтому после отставки князя Туна наконец-то были приняты соответствующие законные меры, предусматривавшие и роспуск данного объединения.

Однако необходимо заметить, что еще более опасной оказалась деятельность Народной рады (чешского народного совета) и чешского центрального органа сокольских союзов. Председателем последнего являлся доктор Шайнер, который одновременно был членом правления банка Богемии в Праге, состоявшего в оживленной переписке с чешским банком в Нью-Йорке. В свою очередь, в число членов правления этого банка, находившегося в Америке, входил нотариус Томас Чапек, чьи политические взгляды были нам хорошо известны. Ведь он одновременно являлся функционером так называемого Американского комитета борьбы за независимость Богемии.

Наше предположение о том, что под видом безобидной переписки скрывается канал передачи информации по организации подрывной деятельности, когда мы перехватили письма этого американского банка, полностью подтвердилось. Из них ясно прослеживалась связь вышеназванного комитета с Народной радой и центральным органом чешских сокольских союзов.

Номинальным главой Народной рады являлся аграрий Прокоупек, но фактически всем заправлял доктор Крамар, который, умело скрываясь за этим подставным лицом, проводил свою собственную агитаторскую работу. Надо отметить, что Крамар сначала являлся панславистом чистой воды, затем — нео- или астрославистом, а потом снова вернулся к пропагандируемой «настоящими русскими людьми» панславистской идее. В довоенное время он часто бывал в России, где его жена, русская по национальности, владела землями в Крыму.

Не забывал Крамар посещать и Сербию, что и предопределило его политические взгляды, которые отчетливо проявились в том, что он всячески препятствовал проведению столь желанных князю Туну митингов с целью демонстрации лояльности монархии. А ведь к участию в них склонялось много политических партий, в том числе чешские клерикалы, национал-социалисты и аграрии. Делалось это им, очевидно, для того, чтобы не нанести вред царящим в России дружественным по отношению к чехам настроений.

Перехваченные письма Народной рады давно позволяли предпринять соответствующие меры. Но этого сделано не было, поскольку все донесения легли под сукно в аппарате пражского штатгальтера.

Видимо, такая безнаказанность и заставила доктора Крамара забыть об осторожности. Вопреки обычной для него осмотрительности, он два раза останавливался ночевать в отеле «Саксония», причем каждый раз в одном и том же номере, соединявшемся через ванную комнату с номером итальянского консула Сабетты, который, как нам было хорошо известно, являлся поставщиком разведывательных сведений своему правительству.

Воспользовавшись таким обстоятельством, наше армейское Верховное командование добилось 21 мая ареста этого столь опасного человека. При этом доктор Крамар заявлял, что через Сабетту он всего лишь хотел предостеречь итальянцев от захвата земель, населенных славянами. Однако обыски, проведенные в его втором доме в Либштадте, секретариате и помещении для собраний Народной рады, позволили привлечь массу обвинительного материала, при одном беглом просмотре которого в виновности Крамара сомневаться не приходилось. Причем обнаруженный шифр выдавался им как предназначенный для переписки с издательством газеты «Народни листы». Были найдены и многочисленные письма, свидетельствовавшие о том, что их хозяин состоял в активном контакте с русскими агитаторами.

По воле случая в начале июля 1915 года в трибунале моравского города Острава рассматривалось дело чешского легионера Эмиля Поскера, в ходе которого выяснилось, что этот русский эмиссар прибыл из Киева в Богемию в ноябре 1914 года для передачи доктору Крамару соответствующих сведений и воззваний.

Причем воззвания предназначались якобы и для депутата рейхсрата Клофача. Это значительно помогло сдвинуть с мертвой точки расследование, проводимое до той поры пражскими органами юстиции весьма небрежно. И можно сказать, что только приезд в Прагу полковника фон Хранилович-Шветассина помешал тому, чтобы Крамара выпустили на свободу.

Ко всему прочему, полковник фон Хранилович-Шветас-син выяснил, что государственной полиции было почему-то запрещено проводить проверку деятельности пражской русской церкви. Тогда по его просьбе армейское Верховное командование приказало судебной комиссии вмешаться в этот вопрос. В результате был обнаружен материал, позволявший открыть целое дело в отношении служащего русского консульства Николая Рыжкова и архиерея, оказавшегося не только пропагандистом, но и государственным изменником и шпионом.

В ходе расследования впервые было доказано, что русские официальные круги, в частности обер-прокурор Святейшего синода^[229] Владимир Заблер и председатель славянского благотворительного общества в Петербурге генерал Паренсов, еще начиная с конца девяностых годов девятнадцатого столетия всячески поощряли панславянское движение на территории Австрии, стараясь представить Россию как освободительницу, а Австрию в качестве угнетателя славян, проживавших на австрийской территории.

При этом Рыжкову отводилась довольно важная роль связующего звена между Россией и внутренними врагами австрийского государства Клофачем, Марковом, Прайсом и другими. Для этого ему неоднократно переводились достаточно крупные денежные суммы. Например, только от Заблера он как-то раз получил 13 000 рублей. Деньги шли на «оплату» услуг панславянских и панрусских газет, обществ и деятелей, таких как доктор Кузак, Велихорский и др.

Когда Рыжкова арестовали, то Россия попыталась добиться его освобождения, действуя через испанское посольство в Вене и угрожая различными санкциями. А когда дивизионный трибунал ландвера в Вене приговорил его к смертной казни через повешение, то русские даже согласились обменять своего ставленника на украинского архиепископа Лемберга графа Шептицкого, которого раньше угнали с собой в Россию.

Между тем в августе 1915 года в состав «Эвиденцбюро» вошла группа криминальной полиции под руководством гауптмана Генерального штаба доктора Рихарда Турбы, чтобы во взаимодействии с военным надзорным ведомством постоянно отслеживать воздействие политических вопросов на армию. Случай же с Крамаром лишний раз доказал, что вмешательство армейского Верховного командования во внутриполитические дела, пусть даже без воздействия на внутреннюю политику как таковую, для защиты армии от предательских происков просто необходимо.

6 декабря 1915 года наконец началось судебное разбирательство по делу доктора Крамара и его единомышленников, обвинявшихся в шпионаже. Среди них — осужденный на процессе против Омладины^[230] за государственную измену еще в 1894 году к двум годам строгого тюремного заключения доктор Разин, редактор газеты «Народни листы» Винценц Гервинк и бухгалтер Йозеф Замазаль.

Председатель судебного разбирательства военный следователь надворный советник обер-лейтенант доктор Пойтлшмид начал слушания с детального рассмотрения чешского вопроса с момента его возникновения и нарисовал в целом достаточно удручающую картину. Доктор Крамар, конечно, попытался защищаться, и, надо признать, делал это весьма умело, а вот доктор Разин с саркастической улыбкой на устах просто отрицал все обвинения и доказательства. Тем не менее суд однозначно установил, что все деяния обвиняемых, а также еще целого ряда лиц были направлены на развал монархии и осуществление панславянских идей.

Позиция доктора Крамара в отношении сербов, высказанная им публично, не изменилась даже после сараевского убийства. Тогда он прямо обратился к народу с речью, смысл которой можно передать такими словами: «В случае возникновения войны не стреляйте в своих сербских братьев». Следует сразу заметить, что своими поступками доктор Крамар вместе со своими единомышленниками нанес большой вред армии, и я, как военный эксперт, подробно изложил в своем заключении все случаи, имевшие отношение к подрыву боеспособности чешских воинских формирований.

Их следствием являлась необходимость распределения неблагонадежной части прибывающего пополнения среди немецких или венгерских армейских подразделений. Кроме того, отдельные чешские воинские части приходилось разбавлять немцами или венграми. В результате у офицеров возникали языковые трудности не только в процессе обучения войск, но и в самые ответственные моменты управления боем. Сами же военнослужащие, не понимавшие языка основной массы своих сослуживцев, чувствовали себя одиноко, а их боевой дух еще более снижался. Тем не менее, несмотря на все насмешки, хорошее начало у них все же сохранялось, о чем свидетельствовали действия чешских солдат на поле боя, если их сводили в одно подразделение.

Что касается князя Туна, то на процессе как свидетель он сыграл весьма жалкую роль, показав, что ничего не знал о подрывной деятельности обвиняемых и об их негативном влиянии на настроения населения в целом. Это не совсем соответствовало действительности, так как из собственноручно написанных показаний уже упоминавшегося Масарика следовало совсем иное. Депутат утверждал, что еще 2 октября 1914 года в ответ на его признание в том, что он чувствует себя славянином и испытывает симпатию к русским, являвшимся нашими противниками, простодушный штатгальтер не нашел ничего лучшего, чем сказать: «Ваши высказывания являются очень интересными». Более того, несмотря на такую исповедь, князь Тун со спокойной душой выпустил этого «друга русских» из страны! Правда, в газете «Чешская нация» от 15 декабря 1915 года некий Е. Бельский, под которым из-за опасения навредить своей находившейся под арестом супруге предположительно скрывался доктор Бенеш^[231], не преминул воспользоваться представившимся ему случаем и заявил, что такого разговора у Масарика с князем не было.

Зато адвокат обвиняемых постарался сделать все от него зависящее и разродился таким изречением: «Будущее покажет, что чешский народ не желает выхода из состава Австро-Венгрии, признает власть единственного монарха — его величества кайзера и желает доказать ему свою верность».

Однако этому пророчеству сбыться было не суждено, ведь то, что тогда таилось в душе большинства чехов, мало чем отличается от их взглядов сегодняшнего дня.

На вынесение приговора армейское Верховное командование, естественно, никакого воздействия не оказывало. Представленных следствием материалов и так было достаточно для того, чтобы всех четверых обвиняемых приговорили к смертной казни через повешение. Однако кайзер их помиловал, и казнь была заменена на тюремное заключение.

Тем не менее к такому приговору во враждебных странах отнеслись как к чему-то само собой разумеющемуся, что отчетливо просматривается в мемуарах Масарика «Мировая революция». Но тогда, используя данный процесс, ему захотелось наделать много шума, и он придумал хлесткий лозунг — «Глупости Вены и генералиссимуса». В общем, складывалось такое впечатление, что помилование Крамара было ему неприятно. Ведь в результате чешская пропаганда лишилась так нужной ей возможности представлять имевшего много сторонников Крамара в ореоле мученика, а выставлять его в качестве не всегда приятного и капризного лидера ей, естественно, не хотелось.

Между тем депутат рейхсрата Клофач все еще находился в Праге, где проводимое в отношении его следствие не двигалось с мертвой точки до тех пор, пока процесс над Крамаром не представил по нему достаточно много обвинительных материалов. Тогда по моему предложению в середине 1916 года его перевели в Вену, где военная прокуратура постепенно превращалась в место сбора фактов в отношении всех враждебных государству австрийских политических движений. И только после этого в венском жилище Клофача наконец-то был проведен обыск.

Правда, он дал мало обвинительного материала, но зато в ходе него была обнаружена целая кипа пропагандистских сочинений генерала А. Череп-Спиридовича^[232], наполненных беспощадной ненавистью к австро-венгерской монархии и призывавших к ее разрушению. Но окончательно посадила в лужу обычно столь осторожного Клофача захваченная в Амзельфельде^[233] при разгроме Сербии переписка премьер-министра Пашича. В частности, интерес представляло письмо сербскому послу в Париже, написанное в апреле 1914 года сербским майором Драгутиным Пзличем с фабрики по производству пороха в местечке Обличево.

Этот майор, частенько приезжавший перед войной в Богемию для вербовки агентов, сообщал, ссылаясь на информацию, полученную от Клофача, что в нашей армии в боеприпасах вводится новая пороховая смесь, которая тогда еще только опробовалась и была строго засекречена. Более того, в письме говорилось, что Клофач обещал добыть образец такой смеси.

Еще больше доказательств шпионской деятельности Клофача дал просмотр бумаг, найденных в письменном столе Пашича в Белграде и в жилище вовремя сбежавшего в Париж тоже уже ранее упоминавшегося профессора Миле Павловича. Тесная дружба с известным государственным преступником и агентом вражеской разведки предводителя лиц, занимавшихся подрывной деятельностью, направленной против Австрии, уже сама по себе говорила о многом. Ведь Клофачу было точно известно, что Павлович являлся опорой организатора различных посягательств на жизнь кайзера начальника сербского разведывательного управления полковника Дмитриевича и слыл другом сербского короля Петра I Карагеоргиевича и наследника сербского престола Александра Карагеоргиевича. Слова последнего, узнавшего об убийстве в Сараево, обращенные к Павловичу, говорят сами за себя.

— Миле, вы наверняка приложили к этому свою руку, — сказал тогда кронпринц Александр.

Клофач при встрече с Павловичем с восторженными криками бросался к нему с объятиями и состоял с ним в оживленной переписке. Из нее следовало, что уже с 1902 года их политические взгляды и цели полностью совпадали. Здесь стоит отметить, что оба они старались соблюдать определенные меры предосторожности, отправляя письма на конспиративные адреса. Клофач писал некоему Риячеку, служившему, как оказалось, в сербском министерстве иностранных дел, а Павлович слал свою корреспонденцию фрау М. Буе, которой русский агент Янчевицкий тайно переводил кругленькие рублевые суммы. Это позволяло Клофачу не скупиться на расходы и посылать, в свою очередь, деньги на развитие организации «Народна одбрана», действовавшей в интересах сербов!

Конечно, Клофач и его приближенный Рудольф Гиуниово, являвшийся секретарем муниципалитета Лесина^[234], во время проводимого у них обыска все отрицали, заявляя, что ничего не знают о шпионской деятельности Павловича и о политических настроениях «Народной одбраны». Однако нам удалось пролить свет на их роль в уже упоминавшемся процессе над Фридъюнгом, на котором им ловко удалось ввести суд в заблуждение. В этом, в частности, помогло разобраться письмо Павловича его жене, в котором он бахвалился тем, что дал на процессе ложные показания. Масарик же, используя свою тогдашнюю популярность, не преминул заявить, что «Народна одбрана» имела своей целью только поддержание порядка в Белграде, поскольку там ожидались волнения из-за аннексии Боснии и Герцеговины.

Пытался доказать свою невиновность во время процесса по делу о государственной измене в Аграме и Мойе Хрвацанин, в чьем доме в 1875 году^[235] нашел убежище Петр I Карагеоргиевич. Однако суду были предъявлены собственноручно написанные Хрвацанином письма, в которых он предлагал Пашичу свои услуги в проведении пропаганды, враждебной австро-венгерской монархии. Кроме того, было доказано, что этот человек как минимум с 1901 года являлся штатным сербским шпионом, получавшим за свою работу ежемесячное вознаграждение.

Добытый в ходе следствия материал стал роковым и для других неблагонадежных лиц. В частности, в сотрудничестве накануне войны с сербским послом в Вене Йованом Йовановичем, а также с Павловичем и русским послом в Белграде Хартвигом был изобличен награжденный многими сербскими орденами чешский журналист Франц Ховорка, который выдал своего информатора. Им оказался заместитель директора старейшего чешского «Цивностенска-банка» Рудольф Пилат, состоявший, в свою очередь, в связи с двумя офицерами 28-го пражского пехотного полка. Служащие этого банка, в особенности его директор доктор Ярослав Прайс и руководитель венского филиала Йозеф Шпитальский, саботировали военный заем и проводили различные трансакции во вред государственного кредита с целью ослабить Австро-Венгрию, защитить чешские капиталы на случай победы Антанты и создать условия для финансовой жизнеспособности будущего чехословацкого государства.

Кроме того, за шпионаж были арестованы казначей Карл Новотный и ряд других служащих фабрики по производству сахара в городе Чуприя. Перед судом вместе с женой и сыном за создание шпионской сети во главе с Клофачом предстал также редактор сараевской газеты «Боснанска вила» Никола Казикович. При этом отягощавшим вину жены и сына Казиковича обстоятельством явилось то, что они аккуратно передавали информацию, пряча ее под почтовыми марками. Эта семейка во время аннексионного кризиса помогала фотографировать секретные военные документы и английскому консулу в Сараево.

Большое количество представленного суду материала требовало для рассмотрения много времени. Кроме того, необходимо было возбудить уголовные дела, связанные со шпионажем в Праге, Боснии-Герцеговине и Сербии. В результате как продолжение процесса в отношении Крамара наметилось огромное судебное разбирательство. Однако до него так дело и не дошло — объявленная амнистия перечеркнула всю проделанную огромную работу.

Нераскрытой осталась также и просматривавшаяся из бумаг, найденных у Пашича, другая афера, имевшая отношение к югославским политикам. Дело заключалось в том, что 20 ноября 1915 года был обнаружен список агентов, в котором значились и фамилии сербско-хорватских депутатов. Другие же документы указывали как на шпионов на бывших депутатов доктора Алекса Ивича и барона Райячича. Насколько мне не изменяет память, этот список без ведома армейского Верховного командования был передан полицейским чиновником Клобучаричем венгерскому депутату из Смречан, что наделало много шума. В результате аграмское земельное правительство, засомневавшееся в подлинности документов, поручило прокурору доктору Александеру их перепроверить. Но до конца войны результатов его работы так никто и не дождался. Тем не менее следует заметить, что подделка документов являлась обычным делом для определенного сорта людей, проживавших на Балканах.

Торговый шпионаж Антанты и стремление к независимости чешских политиков за рубежом. Шпионская фирма Масарика. Усиление цензуры

Фанатичный настрой против австро-венгерской монархии многих проживавших в Америке чехов сильно способствовал проводимой всеми средствами без соблюдения малейших правил и при полном отказе от опоры на правду пропаганде, направленной на формирование в США негативного общественного мнения в отношении центральных держав. При этом надо отметить, что Соединенные Штаты, как основные поставщики военной продукции Антанте, и без того связывали с ней свои интересы.

Не в нашу пользу сыграло и то обстоятельство, что в сентябре 1915 года англичане перехватили переданное с американским доктором Арчибальдом письмо австро-венгерского посла в Вашингтоне доктора Константина Теодора Думбы, в котором излагалось его стремление нарушить американское военное производство. В результате посла пришлось отозвать.

А вот бывший австро-венгерский консул в Сан-Франциско доктор Йозеф Горичар нравился американцам уже тем, что постоянно призывал их в своих газетных выступлениях к проявлению бдительности в отношении шпионов и диверсантов центральных держав. При этом он пытался изобразить в качестве руководителей вражеских агентов посла Германии графа Бернсторфа и генерального консула Австро-Венгрии в Нью-Йорке фон Нубера, что лило воду на мельницу тамошних чехов.

Последние до поры до времени представляли собой угрозу лишь опосредованно и то лишь тем, что у них имелись деньги, которые шли на поддержание враждебной австровенгерской монархии агитации. Однако вскоре мы почувствовали результаты этой работы, когда нам начали сильно досаждать различные тайные чешские общества, действовавшие сообща в Париже и Петербурге. Они стали закадычными друзьями наших врагов, передавая им информацию и наполняя мир полной ненависти к австрийцам пропагандой. При этом наиболее опасным местом в распространении чешской агитации в силу своего расположения, позволявшего легко поддерживать контакты с Богемией, стала Швейцария.

Словаки внутри Австро-Венгрии, очень хорошо исполнявшие свой воинский долг, не считая отдельных жертв русофильской пропаганды, и не дававшие повода к предъявлению к ним претензий, в целом не интересовались вынашиваемыми чехами планами. Однако словаки, проживавшие в Америке, были с тамошними чехами в оголтелой антиавстрийской пропаганде едины и тоже требовали создания ни от кого не зависящей Словакии.

Швейцария же некоторое время оставалась излюбленным местом пребывания различных чешских политиков, у которых родная земля горела под ногами. Среди них был и депутат рейхсрата, профессор доктор Масарик, выехавший в Женеву в декабре 1914 года под предлогом необходимости подлечить собственное пошатнувшееся здоровье и свою душевнобольную дочку.

Пражская полиция его выезду не препятствовала, и, когда стало понятно, что она поступила весьма недальновидно, удовлетворялась утверждением, что Масарик подпал под влияние вредоносных идей лишь в Швейцарии, где тамошние чехи распространяли рожденные в Америке мысли о необходимости создания независимого чешского государства. Однако он сам признает в своей книге «Мировая революция», что выехал из Австрии с намерением совершить государственную измену.

Этот депутат рейхсрата даже оставил в своей квартире записку, предназначавшуюся для надзиравшей за ним полиции, с сообщением, что забрал с собой все компрометирующие его материалы, что явно свидетельствовало о его намерении навсегда уехать из страны. Он не поехал даже на похороны своего сына в марте 1915 года.

Между тем компрометирующие Масарика письма помог найти один интересный случай. В начале октября 1915 года доктор Франц Соукуп и Готфрид Смераль от имени чешской социал-демократической партии сделали довольно своеобразное заявление, смысл которого заключался в том, что какой-то незнакомец хотел передать доктору Соукупу сообщения из Швейцарии и предъявил в качестве предмета, удостоверяющего его полномочия, пуговицу, обтянутую темной материей.

Когда же Соукуп, опасаясь ловушки, сказал, что не понимает, о чем идет речь, то незнакомец снял с пуговицы материю, под которой оказался скрученный листочек бумаги. Соукуп не отважился прочесть записку, и тогда неизвестный поведал доктору, что встретиться с ним, передать ему задания из Швейцарии и получить соответствующую информацию попросила какая-то женщина. На это Соукуп возразил, что в Швейцарии проживает достаточно много его товарищей по партии, через которых эта дама могла бы к нему обратиться. Он и сам на Рождество собирался с ними пообщаться. Кроме того, Соукуп заявил, что ни о каких заданиях из Швейцарии он и слышать ничего не хочет.

Доктор Соукуп, очевидно, принял незнакомца за провокатора и поэтому заявил на него в полицию, желая таким дешевым способом показать свою лояльность австро-венгерским властям и думая, что полицейские инстанции не придадут его заявлению никакого значения. Однако он ошибся — полиция взялась за дело и установила, что незнакомцем являлся служащий магазина Мареш, племянницей жены которого была некая Форель. Эта Форель сожительствовала в Цюрихе с известным агитатором и анархистом Йоханом Кыевским, состоявшим, как нам было известно, в оживленной переписке с Масариком.

Полиция спешно пошла по следу и вскоре вышла на ту самую таинственную путешественницу, которой оказалась фрау Алоизия Линхарт из швейцарского города Шаффхаузен и чьим мужем являлся председатель правления местного чешского объединения. Между прочим, о составе этого правления «Эвиденцбюро» получило информацию еще в июне.

Арестованная фрау Алоизия показала, что Кыевский, узнав о ее предполагаемой поездке в Богемию, попросил у нее пуговицу с матерчатым верхом, в которой спрятал шифрованное послание. После этого он велел ей снова пришить пуговицу к платью, а в Праге отдать ее Марешу. Кроме того, ей было поручено передать «Гаеку», точнее, доктору Соукупу, привет от Градецкого (псевдоним Масарика) или доктора Блоха (предположительно псевдоним Бенеша).

Пока фрау Линхарт продолжала находиться под следствием, с нее постепенно слезла маска безобидной простушки, и в конце концов она стала давать показания, которые сильно компрометировали доктора Соукупа. Чтобы окончательно искоренить зло и вывести этого доктора на чистую воду, «Эвиденцбюро» со всеми мыслимыми предосторожностями принялось работать над текстом шифрованного послания, спрятанного в пуговице.

Вскоре выяснилось, что применявшийся в записке шифр был аналогичен тому, который использовал редактор чешской газеты «Время» Йохан Гаек в тексте на видовой открытке, отправленной им в августе 1915 года в Цюрих инженеру П. Барачеку. Тогда при обыске у настоящего Гаека были обнаружены и другие тексты, написанные при помощи этого шифра, благодаря чему их удалось расшифровать. При допросе Гаек показал, что эти тексты надиктовал ему доктор Эдвард Бенеш, который затем с фальшивым паспортом удрал в Швейцарию.

Это позволило предположить, что и записка, спрятанная в пуговице, исходила от Бенеша. Поэтому было решено подстраховаться и усилить наблюдение за его женой, оставшейся в Богемии. Она проживала в доме надворного советника Олича, который старался ввести полицию в заблуждение и предупреждать обо всем гостившую в его земельных владениях фрау Бенеш.

Фрау Бенеш решила в срочном порядке поехать в Прагу, чтобы сжечь остававшиеся в их квартире письма. За этим занятием ее и застала полиция, которой удалось спасти от огня часть документов.

Жену Бенеша, а вместе с ней супругу надворного советника Олича, дочку Масарика Алису, всего десятерых скомпрометированных человек, арестовали. В отношении же сбежавших за границу агитаторов и их помощников было возбуждено уголовное дело. Имущество фигурантов конфисковали, а их счета в банках арестовали.

В результате Масарик лишился своих профессорских накоплений, которые он, несмотря на все свои яростные выступления против австро-венгерской монархии и применяемые недостойные средства для ее разрушения, продолжал хранить в австрийском банке, являвшемся, по его словам, «органом европейской реакции».

Процесс над жертвами Масарика и доктора Бенеша, к которому прочно приклеилась кличка «носителя зонтика с козлиной бородкой», поскольку он специализировался на передаче корреспонденции в полых ручках зонтов, начался с обвинительного заключения, подготовленного военным следователем обер-лейтенантом доктором Франком (в то время являвшимся австро-венгерским посланником в Берлине). Однако он так ничем и не закончился, так как была объявлена амнистия.

Собственно, подлинным обвиняемым на том процессе являлся Масарик. И хотя он утверждал, что понятие «государственная измена» с учетом современных воззрений потеряло всякое практическое значение, в дальнейшем сам себя не раз опровергал. Об этом говорит хотя бы судебный процесс над Тукой^[236] и ряд других. Однако, судя по всему, он и тогда не был уверен в собственных суждениях, поскольку никогда не осмеливался вернуться в Швейцарию. Видимо, ему казалось, что близость этой страны к Австрии давала возможность его похищения и депортации в Австро-Венгрию. Ведь выплывшая наружу шпионская деятельность Масарика побуждала сторону обвинения прийти к выводу о том, что «в его лице речь идет о человеке, который постоянно выдает себя за хранителя нравственных идеалов, но чьи поступки свидетельствуют о его глубочайшем моральном падении».

Между прочим, в ходе обыска, произведенного в доме надворного советника Олича, было изъято четырнадцать ящиков и два чемодана бумаг, которые до своего отъезда Масарик передал доктору Бенешу. Среди них обнаружились и собственноручно сделанные Масариком заметки о прошедшем 1 октября 1914 года совещании с некоторыми национал-социалистами, на котором обсуждались вопросы, касавшиеся встречи русских войск, победоносное продвижение которых тогда ожидалось в Богемии. Обговаривалось на том совещании и отношение к листовкам, якобы сброшенным русскими летчиками в Моравии.

Заметки Масарика привели на скамью подсудимых депутатов рейхсрата Венцеля Чока, Франца Буриваля, Йохана Войну и Йозефа Нетоличку, а главный судебный процесс, прошедший в июле 1916 года, вылился, по сути, тоже в суд над Масариком, который охарактеризовал Чока как чванливого зазнайку, сомнительного, неуживчивого и даже вероломного, можно даже сказать, злобного человека. Войну же суд квалифицировал как фантазера, а Буриваля — как гордеца, не вызывающего к себе доверия.

Кстати, все четверо обвиняемых, защищая собственные интересы, настаивали на том, что Масарик являлся лояльным власти и корректным гражданином!

Судебное разбирательство по материалам следствия, проведенного под руководством военного дознавателя обер-лейтенанта доктора Филиппа Августа Харвача, закончилось вынесением обвинительного приговора. Подсудимых заклеймили как опасных государству антимилитаристов и приговорили к тюремному заключению. Что же касалось лояльности Масарика, то таких признаков суд не обнаружил, поскольку о его деяниях к тому времени было известно уже предостаточно.

Мы организовали в Швейцарии за Масариком наружное наблюдение, которое дало неопровержимые улики его шпионской деятельности в интересах русской разведки. У него установились тесные связи с руководителем русской шпионской сети в Женеве Ивановым, а также с русским по фамилии Святковский. Связным же, передававшим сведения из дома, выступал Венцель Вольта, занимавшийся контрабандой сахарина. Среди своих земляков Масарик играл роль предводителя, а его жилище выступало в качестве своеобразного сборного пункта всех пересылаемых контрабандным путем писем с родины.

Кроме того, наш военный атташе в Берне сообщал, что его русский коллега в своих донесениях часто ссылался на так называемых «богемских агентов». Через них русским удалось довольно точно установить объемы выпускаемой продукции заводами «Шкода» и другими предприятиями военного назначения, располагавшихся в Богемии. Получали они информацию и о передвижениях наших войск. Подтверждением сказанному является телеграмма, отправленная русским военным атташе 29 марта 1915 года, которую смог раздобыть наш военный атташе. Ее текст выглядел следующим образом: «Сведения богемских агентов, переданные профессором Масариком: в течение недели, начиная с 24 марта, через Прагу в восточном направлении следовали немецкие войска. В среднем по 3000 человек ежедневно. Среди перебрасываемых частей был и 19-й полк из Герлица…»

Как видно, в этой телеграмме особо подчеркивалось, что сведения происходят не из швейцарского Генерального штаба, о чем можно было подумать исходя из нашумевшего процесса над полковниками, хорошо описанного доктором Рухти в его книге «История Швейцарии во время мировой войны» и генералом Бордо в труде «Швейцария и ее армия в мировой войне».

Шпионаж, разумеется, являлся побочным продуктом деятельности чехов. Ведь финансирование их агитации осуществлялось не только из Америки, но и из России, и Масарик таким своеобразным способом выражал своим спонсорам благодарность. Для него это было особенно важно после того, как он приказал своим людям расправиться с русофильски настроенными чехами во Франции, когда потерял всякую надежду на продвижение русских в Богемию из-за их неудач на фронте.

По свидетельству его помощника доктора Сухравы, Масарик в то время лихорадочно трудился над разработкой законодательства будущего чешского государства. Кроме того, совместно с бывшим депутатом рейхсрата Дюрихом он создал политический чешский комитет и сочинил манифест, в котором развил свои мысли о чешской независимости, а также выразил симпатию всего чешского народа России, Сербии и их союзникам. Об этом доктор Сухрава проинформировал бухарестских чехов, которые в лице тамошнего североамериканского посла Вопичка нашли мощного спонсора. Он написал им письмо, не подозревая, что оно попадет в руки нашей цензуры в Инсбруке.

По донесениям разведывательного пункта в Праге и из публикации в шестом номере газеты «Чешский народ» следовало, что Масарик вел так называемый «черный список», в который наряду с одним крестьянином, задержавшим сбежавшего из плена русского военнопленного, попал и наследник престола, главнокомандующий австро-венгерской армией эрцгерцог Фридрих^[237].

Масарик визировал также все паспорта, выдававшиеся чехам для поездки в Париж сербским консулом в Женеве, перед тем как документы попадали в руки владельцев. Сам он посещал столицу Франции дважды еще до отставки князя Туна, поскольку клятвенно обещал доверчивому штатгальтеру, что не навредит ему и проведет свой отпуск в Женеве и Цюрихе. Конечно, там он не показывался, а выступал с речами, от которых так и пахло государственной изменой.

О том, какой размах получила передача секретных сведений за границу, и о необходимости введения строжайшей цензуры свидетельствовал случай с чешским агитатором доктором Зигфридом Штепанеком, который в 1915 году сбежал в Швейцарию с болгарским паспортом. Нами была перехвачена открытка господина Х, отправленная им на пражский адрес некой фрейлейн Y, поскольку этот Х числился в картотеке «Эвиденцбюро» в качестве человека, передающего конфиденциальные сведения. И хотя текст на открытке выглядел вполне безобидно — в нем сообщалось о состоянии его здоровья и выражалась надежда на встречу после войны, — полиция выяснила, что на самом деле получателем являлась не сама Эмилия Браутфегер, а ее подруга, профессорская дочка Джармила Штепанек. Господин же Х никаким женихом Эмилии, как значилось в открытке, не был, а просто являлся посредником в передаче информации для брата Джармилы доктора Штепанека.

Потянув за эту ниточку, полиция обнаружила новых подозреваемых, число которых росло как снежный ком. В конечном итоге была вскрыта целая сеть информаторов, передававших секретные сведения, в результате чего органам правопорядка пришлось арестовать двадцать четыре человека. Среди них оказались жена, брат и свояченица доктора Эдварда Бенеша, родственница надворного советника Олича, все шестеро членов семьи профессора Штепанека, а также торговец Венцель Моора. Этот торговец, в частности, передавал в Швейцарию донесения военного и политического содержания, пряча их в образцы товара и детские игрушки, либо через торговца мылом Кроупа, предварительно закатав сообщения в куски мыла. В свою очередь, ответы оттуда пересылались в картонных коробках с грязным бельем, перевозимых выглядевшими вполне невинно женщинами.

Пока мы шли по следу, цензурный пост, развернутый в городе Фельдкирх, поставил нам богатый материал, в том числе и письма от доктора Зигфрида Штепанека, написанные поистине детским шифром и содержавшие легко раскрываемые псевдонимы. В них он, между прочим, дал выход своим чувствам, высказав все, что у него накопилось: «Масарик агитирует, преследуя свои личные интересы, а остальные являются либо олухами, либо трусами».

Можно только представить, что творилось на самом деле, когда у органов цензуры еще не хватало опыта в работе! А сколько вредоносного материала ускользнуло от ее внимания позже, когда цензуру растащили по примерно пятидесяти инстанциям!

Коренного перелома в этом вопросе удалось добиться лишь в конце 1916 года. Тогда же значительно лучше стала осуществляться и обработка корреспонденции, пересылавшейся внутри Австро-Венгрии с предоставлением соответствующей информации органам контрразведки. Одновременно был поставлен заслон английскому торговому шпионажу, когда англичане из писем коммерческого содержания, отправлявшихся в нейтральные страны, выуживали информацию, позволявшую делать выводы о реальном состоянии нашей военной промышленности, а также ликвидирована возможность осуществления английской разведкой шпионажа в отношении Германии с австрийской территории. Кроме того, поскольку в Боснии и Герцеговине хорошо знавшие местные особенности цензоры разоблачили большое число государственных преступников, дезертиров и других опасных личностей, по предложению тамошнего земельного правителя в Сараево были созданы органы предварительной цензуры и наконец-то создана достаточно стройная система надзора за содержанием и распространением информации.

Слабое соблюдение мер осторожности в вопросах оформления заграничных паспортов, прежде всего пражским управлением полиции, которое, например, разрешило доктору Бенешу трижды выехать за границу в 1914 году на рождественские праздники и на Пасху, а также одобрило его поездку в сентябре 1915 года, из которой он не вернулся, многочисленные уловки иностранцев, проезжавших из нейтральных стран на территорию враждебных государств без соответствующих отметок в паспортах, привело в конечном итоге к ужесточению паспортного контроля.

Уже в начале 1916 года в «Эвиденцбюро» стала поступать информация о каждом случае выдачи загранпаспорта, и мы получили возможность иметь обзор обо всех передвижениях людей, связанных с пересечением границы. Конечно, и этого оказалось недостаточно, поскольку пышным цветом стали расцветать махинации, связанные с оформлением загранпаспортов, бойкая торговля чистыми формулярами, злоупотребления с военными проездными документами, печатями и штампами.

В середине февраля 1915 года наш посол в Швейцарии барон фон Гагерн был вынужден призвать швейцарскую генеральную прокуратуру обратить внимание на предательскую деятельность чешских организаций в этой стране. До конца августа накопилось столько неопровержимых доказательств этого, что швейцарская прокуратура была наконец вынуждена предупредить чехов о недопустимости такого поведения и пригрозить им высылкой из Швейцарии.

Это подействовало. Тогда проживавшему в Швейцарии графу доктору Францу Лютцову, чеху по национальности, удалось организовать Масарику приглашение на работу в лондонском университете. В результате уже в августе 1915 года наш военный атташе в Берне переслал нам брошюру на английском языке, в которой содержалось обоснование создания независимого чешского государства. По утверждению атташе, данная брошюра была выпущена с одобрения, а может быть, и при непосредственном участии в ее написании Масарика.

В этой книжке предлагалось создать будущее чешское государство в форме монархии, где правителем должен был стать представитель русской династии или выходец из монархического дома другой страны, входившей в Антанту. В общем, она стала для Масарика неплохим заявлением о себе в Англии.

Предупреждения швейцарских властей, назначение Чума начальником пражской государственной полиции и начальником управления федеральной земли, создание в середине октября 1915 года единой надзорной службы, а также смерть графа Лютцова в своей совокупности способствовали заметному снижению чешской националистической активности в Швейцарии уже в первых месяцах 1916 года. Поутих даже доктор Сычрава, который стал заниматься по большей части шпионажем в интересах Антанты.

Реакция на этот успех и победоносные боевые действия центральных держав в Богемии оказали на чехов благотворное воздействие. Ее население вело себя сдержанно, но спокойно. А целый ряд чешских политиков, среди которых следует назвать доктора Матто, Свелу, Смераля и Немца, стали заявлять о своей приверженности кайзеровскому дому и о том, что Богемия является неотделимой частью австро-венгерской монархии.

В середине 1916 года политические партии в Богемии, за исключением радикалов, объединились, и различные чешские печатные издания, такие как «Право народа» и даже «Народни листы», начали гневно осуждать действия чехов за границей, и в особенности Масарика. Это стало заметно нервировать чехов за пределами страны, которые старались заручиться гарантиями Антанты относительно самостоятельности будущего чешского государства и взялись за подготовку революции в Богемии и Моравии после окончания войны. И надо признать, что постепенно их устремления начали находить для себя благоприятную почву.

Масарик, ссылаясь на болезнь, на второй конгресс Союза чехословацких обществ в России^[238] не поехал, но, учитывая большое количество находившихся в России чешских военнопленных, направил конгрессу воззвание, в котором подчеркнул, что претворение в жизнь идей национального освобождения в первую очередь зависит от помощи царской империи. Между тем на конгрессе было принято весьма важное решение о формировании чехословацкого армейского корпуса, задачей которого ставилось уничтожение Австро-Венгрии и создание чехословацкого государства.

Случайно перехваченные письма военнопленных позволили узнать, что это решение стало быстро осуществляться. Специальным царским указом чешским военнопленным была дарована свобода и за ними были закреплены такие же права, как и у граждан нейтральных государств.

В июне 1916 года Масарик вместе со своим другом Дюрихом обратились в Рим, где тоже начал формироваться чехословацкий комитет. В результате с аэропланов в нашем тылу стали сбрасываться листовки, написанные на различных славянских языках, возвещавшие о скором прибытии этих обоих «настоящих патриотов» и призывавшие к переходу на сторону противника.

До начала 1917 года пражская полиция по обвинению в государственной измене возбудила дела против 1400 чехов, являвшихся в основном гражданами Австро-Венгрии, но действовавших за ее пределами. Кроме того, был выявлен целый ряд граждан, чьи домашние адреса использовались для обмена корреспонденцией с известными государственными преступниками.

Совершенствование радиоразведки во время зимнего затишья до начала боевых операций весной 1916 года. Развитие службы подслушивания «Пенкала»

В конце 1915 — начале 1916 года, когда генерал барон Конрад фон Хетцендорф напрасно ожидал возобновления наступления на Салоники и безуспешно предлагал немцам провести совместную большую наступательную операцию против Италии, генерал от инфантерии фон Фалькенхайн^[239]готовился к сокрушительному прорыву французского фронта под Верденом, ожидая, очевидно, повторения успеха возле Горлицы. Тогда, не ставя в известность своих союзников, в начале 1916 года австро-венгерское армейское Верховное командование приступило к подготовке нанесения мощного удара по итальянцам из Тироля, перебросив туда освободившиеся на Балканах войска вместе со штабом 3-й армии и шесть с половиной дивизий с русского фронта.

Между тем, несмотря на наступившее затишье на фронтах, наша разведывательная служба продолжала добросовестно работать на всех театрах военных действий. В частности, на итальянском направлении были развернуты органы радиоразведки, чья деятельность благодаря стараниям обер-лейтенанта Поппра претерпела значительные улучшения. Эти новшества коснулись также и пунктов радиоперехвата на русском фронте.

К сожалению, о том, что итальянцы с начала 1916 года тоже располагали большим количеством станций прослушивания, мы узнали лишь осенью 1917 года. Меньше чем за шесть месяцев только на участке между городом Випава^[240] и горой Ромбон им удалось прослушать более 5200 телефонных разговоров, что причинило нам значительный вред. В этом им помогало большое число наших дезертиров и перебежчиков, что заметно облегчало перевод. Вдобавок в октябре 1916 года к противнику перебежал один из начальников станций телефонного перехвата, который детально ознакомил итальянцев с дислокацией наших разведпунктов.

Служба подслушивания телефонных переговоров выявляла прежде всего данные тактического характера. Тем не менее она предоставляла ценные сведения и высшему командованию, а также облегчала перепроверку показаний перебежчиков, поскольку противник иногда умышленно направлял к нам перебежчиков для дезинформации.

Во время большой наступательной операции русских в марте 1916 года служба подслушивания оказала немецким войскам существенную помощь, отслеживая приказы о проведении атак. Похоже, что вплоть до 3 августа 1916 года русские даже не подозревали о существовании подобного нового изобретения. Найденную станцию подслушивания они приняли за немецкую подземную телефонную аппаратную, о чем мы узнали из перехваченной радиограммы генерала Алексеева^[241]. Однако буквально через пять дней русский перебежчик рассказал, что один из наших дезертиров уже ввел русских в курс дела, и вскоре они сами стали применять подобные методы разведки.

Тогда же радиоразведка обогатилась новым способом определения местонахождения неприятельских радиостанций методом засечки их расположения по пеленгам с нескольких точек. Его представили начальник полевой телеграфной службы генерал-майор Рудольф Шамшула и выделенный ему в помощь гауптман Генерального штаба фон Глаттер-Гетц, пробудив большой интерес ко всему радиоделу в целом. Впрочем, как стало известно из русских радиограмм, вскоре они тоже стали применять радиопеленгаторные станции, аналогичные нашим. Поэтому мы прекратили пользоваться радиосвязью, а вот немцы от нее не отказались, хотя и были нами оповещены о новых русских возможностях ведения разведки и даже о том, что в Николаеве они создали специальную школу по подготовке специалистов радиоперехвата.

Между тем агентурная разведка и цензура писем военнопленных позволили установить, что в дислокации итальянских войск за зиму произошли серьезные изменения и то, что у них появились новые воинские формирования. Донесения наших агентов и показания пленных однозначно указывали на то, что в марте следует ожидать нового наступления противника возле реки Изонцо.

Однако нашему командованию это было только на руку, ведь чем сильнее итальянцы увязли бы в боях на Изонцо, тем успешнее оказался бы удар наших войск, сосредоточенных в Тироле.

Для введения противника в заблуждение относительно этой концентрации сил мы поручили ряду радиостанций, располагавшихся на участке, начиная с восточного фланга Каринтийского фронта и кончая его серединой, работать с применением специально разработанного гауптманом Фиглем шифра, который итальянцы, несомненно, должны были раскрыть. При этом тексты радиограмм составлялись таким образом, чтобы противник не только не догадался о дезинформации, но и все более укреплялся во мнении о том, что нами продолжается планомерное сосредоточение войск именно на этом участке.

В то же время весьма забавно было наблюдать, как русские точно таким же способом пытались замаскировать отвод с фронта двух своих корпусов. С ребяческой наивностью они заранее объявили об этом шифрованной депешей и, во избежание недоразумений, стали вставлять в текст радиограмм предостережение примерно следующего содержания: «Не пугайтесь, это только хитрость». Этот забавный случай нас весьма успокоил, поскольку он показал, что русские все еще не догадывались о наличии у нас хорошо поставленной службы дешифрирования.

Между тем 30 марта 1916 года итальянское Главное командование запретило дальнейшее использование в радиообмене шифра «Чифрарио Россо», поскольку получило подтверждение того, что он противнику известен. Это действительно соответствовало истине, поскольку мы знали его целиком и полностью.

С некоторой тревогой мы ожидали появления 1 апреля нового шифра, что предполагало и полную смену всех позывных. Однако к вечеру того же дня он был уже раскрыт. Узнали мы и его новое кодовое наименование. В результате от радости наши дешифровщики сами чуть было не превратились в то, что оно означало, — Capitombolano, то есть «перевернутая клюшка».

Кстати, в марте 1916 года, когда мы потеряли одну из переносных радиостанций, выдвинутую слишком далеко вперед, наши станции подслушивания, вернее, группы таких установок, получили кодовое наименование «Пенкала», взятое из картинки с рекламой фабрики по производству грифелей, на которой была изображена голова с огромным ухом.

Смерть агента Ларезе

В ходе подготовки крупной наступательной операции наша авиация произвела значительное число бомбардировок, а агенты провели ряд диверсий, главным образом на электростанциях, поскольку при нехватке угля у итальянцев это сильно било по экономике Италии. В ответ противник в качестве реванша осуществил воздушный налет на Лайбах^[242].

В дальнейшем акции по выводу из строя итальянских электростанций получили новый импульс благодаря немецкому изобретению в области подрывного дела. Достаточно было сбросить в водопровод, подходивший к турбинам, взрывные устройства в форме палочек, как последние под давлением воды взрывались, разрушая водопроводные трубы и надолго выводя станцию из строя. Взрывы, произведенные одновременно во многих местах, могли нанести очень крупный ущерб.

В апреле 1916 года разведуправление Юго-Западного фронта решило сочетать эти диверсии с подрывом мостов через реку Пьяве, чтобы затруднить переброску итальянских войск с Изонцо на тирольский фронт. К осуществлению данного мероприятия были привлечены добровольцы из числа солдат и наиболее надежные агенты. К несчастью, их инструктировали всех вместе, допустив тем самым ту же ошибку, какую в свое время совершил полковник Батюшин в Варшаве.

Подрывники на выполнение задания отправились через Швейцарию, причем они были сгруппированы по двое. Неожиданно в Лозанне бывший итальянский дезертир Иезекииль Штампи, давно уже без зазрения совести выполнявший шпионские поручения в отношении Италии, заявил своему спутнику, что у него нет желания заниматься этим делом, сдав свой чемодан с подрывными трубочками в камеру хранения на вокзале. Его напарник вполне резонно предположил, что Штампи выдаст весь план операции итальянскому консулу в Лозанне, и, не выполнив своего задания, вернулся назад. Однако предупредить остальных подрывников не удалось — было уже поздно.

Вторая пара состояла из талантливого агента Ларезе, ранее блестяще выполнившего ряд труднейших заданий, завоевав этим право на получение австро-венгерского гражданства, и поступившего затем на военную службу, чтобы работать в разведке уже в таком качестве, а также некоего Маддалена, к которому Ларезе питал большое доверие. На территории Швейцарии этот Маддалена сохранял вид воодушевленного партнера, с радостью обсуждая удавшееся разрушение динамитного завода в населенном пункте Ченджо к северо-западу от города Савона и осуждая Штампи, узнав о его поступке.

У Ларезе возникли трудности с паспортом, и Маддалена поехал в Италию один. Оттуда он вернулся и сообщил о произведенных им подрывах двух мостов через Пьяве. Это подтвердили и итальянские газеты, следуя указаниям итальянского Генштаба, с которым Маддалена успел договориться относительно захвата агентов-подрывников, а чтобы ослабить бдительность Ларезе, он очень пренебрежительно отзывался о работе итальянской службы охраны. В общем, этот Маддалена оказался шпионом-двойником, сумевшим нас ловко обмануть.

В начале мая они через швейцарский город Кьяссо вновь отправились в Италию, где Ларезе поехал в Терни для организации диверсии на располагавшемся там крупнейшем военном заводе. Произведя, по своему обыкновению, тщательную подготовку, он уже собирался опустить мину в воду, но в этот момент был арестован и предан военному трибуналу в городе Анкона.

Его участь разделили Данте Пегаццано из Генуи и Ренато Гатти из Триеста, участвовавшие в диверсии на заводе по производству динамита в Ченджо и в организации пожара в генуэзском порту. С изумительным спокойствием Ларезе заявил председателю военного трибунала подполковнику Де Чезаре: «Вы приговорите меня к смертной казни. Что ж, такое будет справедливо, но для меня это ничего не значит».

Важно отметить, что на том же заседании прокурор Майорано дал такую далеко не лестную оценку итальянской контрразведке: «В Италии следует отметить две фазы борьбы со шпионажем. В начале войны по всему Адриатическому побережью прошла волна массовых подозрений, доносов и поклепов. Причем особенно преследовались священники и члены монашеских орденов. Достаточно было зажечь свет в окне какого-нибудь монастыря, чтобы его тут же сочли за сигнал противнику. Начиная от Кьоджи и кончая Бари, над монахами прошел целый ряд процессов, но все они закончились признанием их полной невиновности. После этого периода величайшей подозрительности общество впало в другую фазу, полностью противоположную первой. И только благодаря его величеству случаю (точнее, Маддалене. — Авт.) нашим властям удалось ухватиться за ниточку и распутать целую сеть организованного шпионажа».

Ларезе приговорили к расстрелу, а других подсудимых осудили на пожизненное тюремное заключение. При этом даже итальянские газеты, уделявшие много внимания этому сенсационному процессу, не могли не отдать должное героическому спокойствию и самообладанию, которые Ларезе сохранял до самой последней минуты своей жизни. Они объявили применявшиеся им мины чудом техники, не преминув, конечно, обрушиться на Австрию и упрекнуть ее в варварстве за нападение на заводы.

Что же касается нашей разведки, то из-за допущенной неосторожности в лице подлинного героя Ларезе мы потеряли одного из лучших своих работников.

Большое наступление на плоскогорьях возле Лавороне и Фольгарии

13 марта 1916 года началось долгожданное короткое пятое сражение на реке Изонцо, в котором Кадорне снова не удалось добиться успеха. Однако и наша наступательная операция значительно растянулась по времени, поскольку мы рассчитывали на мягкую зиму и совершенно упустили из виду, что при такой погоде в Тироле наибольший снегопад обычно бывает в последние зимние месяцы. Поэтому негостеприимные горы, через которые должны были наступать наши 3-я и 11-я армии, оставались непроходимыми вплоть до середины мая.

В результате почти два месяца обе армии вынуждены были находиться в Южном Тироле, а с ними и штаб Юго-Западного фронта, который стали называть командованием армейской группы «Тироль», располагался штаб к 25 марта в местечке Гриес недалеко от города Больцано.

Все это не укрылось от населения. В глубоком тылу люди не могли не заметить эшелоны, направлявшиеся в Тироль. Кроме того, несмотря на заградительный кордон у перевала Бреннер, оттуда в Австро-Венгрию ежедневно прибывали больные, освобождавшие в лазаретах места для приема ожидавшихся раненых.

По всей стране поползли слухи о предстоявшем большом наступлении. И если при наличии всего этого итальянская агентурная разведка так и не смогла предоставить своему командованию нужных данных, то такое свидетельствует далеко не в ее пользу. Кадорна, по его собственному признанию, получил первые сведения о концентрации наших войск в Трентино лишь 22 марта. Однако он не верил в возможность наступления крупными силами через горы. И такой его скептицизм, вполне вероятно, основывался на том, что в течение долгого времени на этом участке фронта ничего не происходило.

Во всяком случае, это ввело в заблуждение общественное мнение в Австро-Венгрии. Среди населения появилось мнение, что вследствие измены ряда офицеров, выдавших противнику план наступления, потребовалось провести перегруппировку войск, а это якобы требовало больших временных затрат. Слухи, в распространении которых принимали участие даже офицеры, приняли такой размах, что потребовалось вмешательство армейского Верховного командования, для острастки наказавшего наиболее злостных сплетников.

Кроме того, Кадорна был введен в заблуждение еще и тем, что организованная итальянцами разведка боем обнаружила возле города Рива-дель-Гарда и в населенном пункте Мулино-ди-Сугана только те части, которые там стояли раньше. Тем не менее итальянцы перебросили с Изонцо некоторые свои воинские формирования для укрепления 1-й армии, против которой был направлен наш главный удар.

И все же наше наступление оказалось для итальянцев совершенно неожиданным. Однако австрийской армии помимо хорошо оборудованных полевых позиций требовалось преодолевать и долговременные укрепления. И в этом ей хорошо помогали сведения, раздобытые «Эвиденцбюро» еще в мирное время, благодаря чему артиллерия крупного калибра наносила по ним точные удары. Жаль только, что та кропотливая работа, выполненная нашими разведчиками, которые тогда еще не имели достаточного представления о сокрушительной мощи крупнокалиберной артиллерии, во многом оказалась излишней. Ведь тяжелые орудия с одинаковой легкостью разрушали хитроумные сооружения, предназначавшиеся для боя как с дальних, так и с ближних дистанций.

Вскоре мы установили прибытие туда подкреплений, которые итальянцы начали подтягивать по железной дороге, на автомобилях и в пешем порядке. В ночь с 19 на 20 мая наша станция радиоразведки в Больцано перехватила шифрованную радиограмму противника. К трем часам утра 20 мая дешифровка была полностью закончена, и мы смогли передать руководству ее текст, содержавший приказ о большом контрнаступлении силами прибывших резервов. Буквально через час командование отдало соответствующие распоряжения, в результате чего вражеские атаки удалось успешно отразить.

К 1 июня 1-й итальянской армии удалось добиться серьезного превосходства над нашими наступавшими и уже вышедшими на рубеж Арсьеро — Азиаго войсками, но затем у итальянцев, как говорится, душа ушла в пятки, и их контрнаступление остановилось. В тот же день наша радиоразведка установила выход в эфир новых радиостанций противника в районе города Падуя, а когда 5 июня в той же местности заработала радиостанция штаба свежей 5-й итальянской армии, то наши предположения о том, что там формируются значительные силы для проведения крупного контрнаступления, полностью подтвердились. Эта догадка переросла в уверенность, когда в 1-й итальянской армии неожиданно был введен новый шифр, который с этого момента стал меняться ежедневно.

Столь же блестяще, что и радиоразведка, в те дни работали и другие средства разведки. Сегодня, когда из итальянских источников общим достоянием стали точные данные о численности противостоявших нам войск, мы видим, что тогда, в хаосе боев и при непрерывном подтягивании итальянцами все новых резервов, согласованная работа всех средств разведки давала в каждый период операции такие сведения о составе сил противника, которые точно соответствовали действительности. Отклонения составляли всего один или два батальона. Очень быстро нам удалось установить и состав новой 5-й армии.

Тем временем события, произошедшие на русском фронте, положили конец нашему успешному наступлению против Италии. Обстоятельства продиктовали необходимость спешной переброски туда подкреплений. И это потребовалось сделать именно тогда, когда на тирольском фронте превосходство сил итальянцев непомерно возросло. Пришлось решиться на оставление части захваченной территории, чтобы отразить натиск противника на сокращенном и более выгодном рубеже. В результате столь хорошо продуманная операция, которая должна была решить исход войны с Италией, после эффектного начала выдохлась, не дав серьезных результатов.

Начатая же немцами в феврале 1916 года особая операция под Верденом тоже могла бы привести к серьезному успеху, если бы не произошел сбой в работе их собственной разведывательной службы. И это произошло именно в ту ночь, когда немецкие войска действительно пробили широкую брешь во французской обороне. После этого верденское наступление переросло в затяжное кровавое противостояние, потребовавшее неслыханного количества жертв и безрезультатность которого к тому времени стала уже очевидна.

Катастрофическое лето 1916 года

С начала апреля 1916 года вновь и вновь стали поступать донесения о планирующемся русском наступлении в Буковине и Галиции. В середине месяца, как раз на Пасху, на нашу сторону перешло достаточно много русских перебежчиков, которые подтвердили сведения о готовящемся ударе.

К 13 мая на основании донесений агентурной разведки мы смогли с полной определенностью установить и доложить штабу 4-й армии, что в полосе ее ответственности русские тоже готовят серьезную наступательную операцию. 20 мая также пришло предупреждение о готовящемся крупном русском наступлении и от нашего военного атташе в Бухаресте. Он доложил, что об этом на основании донесения военного атташе в Петербурге заявил в кругу своих друзей генерал Авереску^[243]. При этом румынский генерал подчеркнул, что кайзеровские Австро-Венгрия и Германия поплатятся за свое неверие в наступательные возможности русских. К этому времени готовилось к отражению атаки семи русских дивизий и командование нашей 7-й армии, хотя в его распоряжении имелось только шесть дивизий, располагавшихся южнее Днестра.

В целом наша агентурная разведка в точности вскрыла группировку сил противника на русском фронте в полосе ответственности австро-венгерских войск, что сегодня полностью подтверждают изданные русские источники. Мы установили также, что новый командующий Юго-Западным фронтом генерал Брусилов намеревался наступать на широком фронте с привлечением для этого всех имевшихся в его распоряжении воинских формирований. К концу мая в наступательных намерениях противника возле населенных пунктов Олыка, Тарнополь и южнее Днестра никаких сомнений не оставалось, и мы с часу на час ожидали начала атаки.

В общем, наша разведывательная служба сделала все, что было в ее силах. Однако на этот раз похвалы заслуживала и русская разведка. В частности, разведотдел русской 9-й армии в полосе ее наступления, используя сведения перебежчиков, в том числе кадета ландштурма Душана Иовановича, смог полностью выявить систему наших укреплений. О них, как следовало из захваченного донесения генерал-майора Головина^[244], было хорошо известно и штабу 7-й русской армии. При этом в том донесении прямо отмечалось, что русские определенно рассчитывали на «меньшую стойкость нашей 36-й пехотной дивизии, состоявшей преимущественно из славян». В целом хорошую работу русской разведки отметил в своем труде «Прорыв удачи» и уже упоминавшийся ранее генерал Свечин.

Наше командование ожидало русского наступления с уверенностью в победе, ведь за период затишья позиции войск были сильно укреплены, а личный состав воинских частей полностью пополнен, что должно было компенсировать отвод лучших соединений в Тироль. К тому же оттуда начала возвращаться и снятая ранее с русского фронта тяжелая артиллерия.

Однако наши войска подстерегала большая и неприятная неожиданность, признаки которой разведывательная служба либо не разглядела, либо недооценила. Дело заключалось в том, что и без того превосходная русская артиллерия получила от западных союзников большое количество тяжелых орудий новейшей конструкции и инструкторский персонал, прошедший практическое обучение на французском фронте и хорошо знакомый со всеми тонкостями их массового применения. А к такому обороту дела ни наши войска, ни возведенные ими укрепления готовы не были. К тому же вначале Верховное командование недооценило значение прорыва русских у Олыка. Оно сочло прорыв у села Сапанов северо-западнее Кременчуга более опасным и подтянуло резервы именно туда.

Начатое 4 июня наступление Брусилова совершенно неожиданно увенчалось большим успехом, а затем русские прорвали нашу оборону и южнее Днестра. Австро-венгерские войска на северном участке потерпели поражение и вынуждены были оставить значительную часть захваченной территории. К счастью, дальше к северу наступавший русский Западный фронт не имел такого же успеха, хотя русская Ставка именно там рассчитывала на решающий результат. Виновником неудачи она сочла генерала от инфантерии Эверта, которого из-за его немецкой фамилии обвинили даже в измене.

Вместе с тем для использования неожиданного успеха Брусиловского прорыва русским надо было стянуть туда войска с других участков фронта, а это требовало времени. Но его использовали и центральные державы, которые, в свою очередь, спешно начали подтягивать подкрепления. Однако эти подкрепления использовать как единый кулак не получилось, так как ими пришлось затыкать то одну, то другую брешь.

Во время этой маневренной войны русские радиостанции вновь стали очень разговорчивы. Мы ежедневно дешифровали до семидесяти радиограмм с оперативными приказами, сводками об обстановке и сообщениями о перестановке командного состава. При этом введенные противником 16 июня новые правила ведения переговоров в эфире и новый шифр вызвали у русских недовольство, и некоторые штабы самовольно вернулись к старой системе, облегчив нам тем самым раскодирование этого нового шифра.

Успешно работала и наша агентура. В июне в виде эксперимента мы заслали к русским в тыл ряд агентов, которые для передачи нам сведений стали пользоваться почтовыми адресами наших военнопленных в России, посылая через русскую почту для пленных открытки на родину, помеченные особыми условными знаками. Для конспирации они пользовались кодом, ключ от которого был незаметно спрятан в специальных изданиях в виде русского карманного календаря или железнодорожного справочника. Другие же агенты по-прежнему работали через Швецию. В результате сведения о переброске войск и подходе подкреплений противника мы получали довольно своевременно.

После окончания процесса над Крамаром мое стремление перевестись на строевую службу в полевые войска на короткое время было удовлетворено. В начале июля мне поручили командование подразделениями на участке фронта в районе перевала Тонале, где линия обороны местами проходила на высоте до 3400 м над уровнем моря.

Мне удалось предпринять неожиданное нападение на противника, которое окончилось весьма успешно — мы потеряли лишь одного человека и то из-за его неосторожного обращения с ручной гранатой. При этом я лично участвовал в допросе пленных и выяснил расположение неприятельских войск, долгое время остававшееся для нас неизвестным. В результате наша удачная вылазка привела к двухдневному буйству артиллерийских орудий, когда в ночное время вершины гор освещались каким-то неестественным магическим светом от вспышек разрывавшихся снарядов и лучей прожекторов.

Однако, пока я зарабатывал здесь свой Крест за военные заслуги с мечами, наша разведслужба потерпела крупную неудачу. Дело заключалось в том, что еще в середине июля военный атташе в Берне неоднократно сообщал о переброске итальянцами войск с тирольского фронта под Изонцо. Но разведка даже не подозревала, какого размаха она достигла, — от нее полностью укрылось передвижение 300 000 человек, 57 000 лошадей и 9800 повозок, ведь Русский театр военных действий приковывал к себе внимание разведорганов слишком сильно. К тому же итальянцам помогло еще и то обстоятельство, что 31 июня 1916 года к ним перебежали фенрих Саймон Толя, кандидат в офицеры Якоб Спас (оба итальянского происхождения родом из города Зара), а также чех Рудольф Чарек с двумя рядовыми 23-го далматинского пехотного полка ландвера. Они дали настолько ценные показания, что ими перед наступлением снабдили весь неприятельский командный состав, о чем мы узнали потом из документов, найденных у одного пленного офицера.

Эта измена во время начавшегося 6 августа шестого сражения на реке Изонцо, несомненно, очень помогла генералу Кадорне овладеть городом Гориция, который до этого он считал сильно укрепленным. На самом же деле населенный пункт имел очень слабые оборонительные сооружения, возведенные перед самым началом войны.

Подобное являлось серьезным просчетом итальянской разведывательной службы, но ее ошибки тем не ограничились, разведка даже не подозревала о наличии за Горицией второй линии нашей обороны, на которой, как пишет генерал Капелло, захлебнулась атака итальянской пехоты, брошенной на произвол судьбы кавалерией и велосипедистами. В связи с этим следует отметить, что успех, достигнутый итальянскими войсками, в общей военной обстановке крупного значения не имел, но взятие ими долго оспаривавшейся Гориции престиж Италии все же подняло.

В связи с неудачами на Русском театре военных действий и потерей Гориции возникла необходимость значительного укрепления немецкими войсками австро-венгерского фронта против России. Поэтому со 2 августа 1916 года большая его часть была подчинена германскому командованию. А новое начальство, как известно, всегда склонно к реорганизациям.

«Людендорф намерен реорганизовать все, вплоть до последнего австрийского обоза», — сыпались донесения в Тешен. Изменения не затронули только наши разведывательные органы. Более того, немцы попросили продолжить работу нашей столь блестяще зарекомендовавшей себя службы радиоразведки.

Своевременное донесение разведки о планах вступления в войну Румынии

В минувший период войны агентурная разведка в отношении Румынии, которой руководил в «Эвиденцбюро» гауптман Генерального штаба Андреас Чибур, действовала успешно. С начала 1916 года был открыт разведывательный пункт в Бухаресте с отделениями в городах Яссы и Галац, а в северной части Румынии вдоль реки Прут действовали также отдельные офицеры-наблюдатели. Кроме того, поддерживалась тесная связь с болгарской и германской разведывательными службами. В результате от нашего внимания не укрылись ни ввоз вооружения, ни весенняя переброска войск к границам, ни сокращение их численности с началом зимы, ни попытки усилить пехоту путем развертывания четырех батальонов постоянного состава и формирования запасных батальонов, а также увеличения числа стволов полевой артиллерии за счет использования крепостных скорострельных орудий.

В феврале 1916 года русские отозвали своего военного атташе в Румынии полковника Семенова. Такое произошло якобы из-за сделанных им ошибок при оценке положения дел в Румынии. Однако не исключено, что он просто стал неприятен румынским властям вследствие своей активной разведывательной деятельности не только в отношении центральных держав, но и страны пребывания. Семенова сменил бывший русский военный атташе в Софии полковник Татаринов, и это был хороший выбор. Под маской дамского угодника, картежника и кутилы, не интересующегося военными вопросами, он великолепно справился с поставленной перед ним задачей и смог совершенно незаметно договориться с румынами об условиях их вступления в войну на стороне Антанты. Однако мы тоже не дремали — у нас имелся очень надежный источник информации, который вскоре доложил об этих переговорах.

Еще в 1915 году в Румынии стало наблюдаться заметное оживление великорумынского движения, чему способствовало создание бывшим военным министром Филипеску и сторонником вступления в войну Румынии демократом Таке Ионеску^[245] так называемой Федеративной унии. Между прочим, этого Ионеску даже в Бухаресте называли бандитом и комедиантом, что не помешало ему организовать Гвардию охраны национального достоинства. Появление же на политической арене Федеративной унии с учетом складывавшейся военной обстановки и благодаря щедрым денежным вливаниям привело к многочисленным хулиганским выходкам, будоражившим общественное мнение. В общем, в руках румынского правительства появилось хорошее средство для разжигания военной истерии в нужный момент.

Тем не менее премьер-министру Братиану^[246] принять решение о вступлении в войну было нелегко, ведь Румынии в таком случае предстояло воевать на два фронта — против Австро-Венгрии и против Болгарии. При этом ее завоевательные планы вынашивались против монархии Габсбургов, что предполагало использование ее главных сил именно на этом направлении. Однако интересы Антанты больше касались Болгарии, поскольку такое позволило бы облегчить наступление салоникской армии. Одновременно Братиану понимал, что болгары захотят поквитаться за 1913 год и предпримут все возможное для захвата территорий, которые им тогда не достались^[247].

В конце 1916 года Верховное командование из особого источника получило сведения о том, что после успеха Брусилова Антанта стала более настойчиво склонять Румынию к присоединению, явно давая понять, что наступил момент, который можно охарактеризовать как «сейчас или никогда». Сам же Братиану, считая, что война близится к завершению, боялся опоздать к дележу добычи и поэтому был готов для переговоров. Вот только Россия не была в восторге от перспективы присоединения Румынии к Антанте и после одержанных побед рассчитывала обойтись без ее помощи. Ее позиция смягчилась только тогда, когда на русском фронте установилось равновесие сил и наступательный порыв русских явно выдохся. Однако вскоре выяснилось, что эти колебания России стали роковыми как для нее самой, так и для Румынии — удобный момент вступления в войну Румынии на стороне Антанты был уже упущен.

В начале июля премьер-министр Братиану, занимавший одновременно пост военного министра, осмотрел укрепленные районы вдоль трансильванской границы, что от нашей разведывательной службы не укрылось. А в середине месяца от нашего главного разведывательного пункта в городе Брашов^[248] поступило сообщение о том, что со 2 августа в Румынии прекращаются все отпуска и ожидается всеобщая мобилизация в целях внезапного нападения. 17 июля это также подтвердил и один румынский офицер, состоявший у нас на жалованье, добавивший, что наступление должно начаться 27 августа. Тогда австро-венгерское Верховное командование сочло необходимым перебросить в Трансильванию потрепанные в боях пехотную и кавалерийскую дивизии для пополнения и образования костяка будущей армии.

Мало прояснило ситуацию и полученное нами 24 июля донесение о том, что Румыния не выступит ранее 1 августа, ведь мы так и не поняли, о какой именно дате шла речь — исчисляемой по старому или новому стилю. Однако четыре дня спустя австро-венгерский посланник граф Оттокар Чернин прислал из Бухареста сообщение, что вопрос о войне или мире будет решаться лишь 21 августа. Надо отметить, что немцы не особенно верили в достоверность этих сообщений, и только по настоянию нашего Верховного командования 29 июля в Плессе^[249] состоялось совещание начальников германского и австро-венгерского Генштабов с представителем Болгарии для разработки плана операций на случай войны с Румынией. По согласованию с главнокомандующим Макензеном^[250], сыгравшим большую роль в предстоявшем военном походе, и болгарским Генеральным штабом общее руководство разведывательной службой на будущем румынском фронте было возложено на нашего военного атташе в Софии, а в Трансильвании — на главный разведывательный пункт в Брашове.

2 августа 1916 года пришла телеграмма от нашего военного атташе в Бухаресте, извещавшего, что Братиану заявил графу Чернину о своем намерении сохранить нейтралитет. Прочитав это сообщение, начальник оперативного управления австро-венгерского Верховного командования генерал Метцгер, лучше информированный об истинном положении дел нашей разведслужбой, не удержался и сделал на полях его депеши пометку: «Обманщик».

Количество донесений о том, что Австро-Венгрии придется иметь дело с главными силами Румынии, возрастало, а 13 августа мы узнали о приезде в Бухарест из России французского посланника для подписания договора о союзе и вступлении Румынии в войну в середине августа по старому стилю. Полковник же Рудяну, руководивший военными поставками в Румынию из стран Антанты и подписавший в Париже, по сведениям из особого источника, военную конвенцию, вернулся в Румынию с назначением на должность командира бригады.

В середине августа Верховное командование отдало распоряжение о развертывании 1-й армии из воинских формирований, предназначавшихся ранее для защиты укреплений в глубоком тылу, и вновь сформированных частей. Ее командующим назначили генерала от инфантерии Артура Арц фон Штрауссенбурга^[251], а в интересах этой армии еще с начала августа стал действовать наш разведывательный пункт в Клаузенбурге под руководством гауптмана Генерального штаба Йозефа Вильда.

18 августа румыны с необыкновенной торжественностью отпраздновали день рождения нашего императора Франца-Иосифа. Этим они могли ввести в заблуждение дипломатов, но не австро-венгерское Верховное командование, которое точно знало, что накануне Румыния все-таки подписала военное соглашение с Антантой. Румыны и дальше старались ввести нас в заблуждение. 27 августа в четыре часа двадцать пять минут Верховное командование получило телеграмму нашего военного атташе, извещавшую о неожиданном созыве королем Фердинандом королевского совета, а вслед за ней пришла депеша от австро-венгерского посланника графа Чернина. В ней он сообщал о том, что король Фердинанд выразил на прошедшей накануне аудиенции надежду сохранить нейтралитет. Чернин также доложил, что вечером того же дня Братиану это подтвердил, заявив, что он хочет, может и будет сохранять нейтралитет и что королевский совет докажет правоту его утверждения. А между тем по славящимся своими проволочками официальным каналам извещение Румынии об объявлении нам войны было уже отправлено. 27 августа в двадцать часов сорок пять минут в тихий воскресный вечер оно было передано румынским посланником министерству иностранных дел в Вене, а еще через четверть часа румынские войска перешли границу Трансильвании.

Военная кампания в Румынии

Такое для нашего Верховного командования в Тешене благодаря превосходной информации, предоставленной разведывательной службой, неожиданностью не явилось. Причина же того, что мы почти без боя отдали новому противнику часть страны, крылась в напряженной обстановке на других театрах военных действий, не позволявшей быстро снять оттуда войска и перебросить их на угрожаемые направления. Кроме того, сказывалась низкая пропускная способность трансильванских железных дорог, которая не давала возможности быстро подтягивать войска к месту назначения.

Уступка противнику части венгерской территории вызвала в Будапеште сильное замешательство. Еще более ухудшил обстановку наплыв беженцев, к которому Венгрия была совершенно не подготовлена, так как граф Тиса^[252] из-за боязни вызвать в Румынии неверие в отношении миролюбивых планов монархии вовремя не позаботился об очищении от населения приграничных районов.

Усилению потока беженцев способствовало и поведение румынских войск в оккупированных областях. О характере отношения их солдат к мирным гражданам красноречиво говорит перехваченный нами приказ командира 13-й румынской пехотной бригады подчиненным частям и подразделениям, отрывок из которого приводится ниже: «Возле деревень восточнее Секелюдвархея^[253], перед которыми сейчас занимают позиции наши войска, начинаются области Трансильвании, почти сплошь заселенные румынами. Поэтому необходимо полностью прекратить грабежи, дабы предстать перед населением в качестве подлинных освободителей наших угнетенных братьев».

После полного закрытия границ нашей разведывательной службе потребовалось определенное время, чтобы приспособиться к новым условиям. К тому же работникам австровенгерских консульств и разведывательных пунктов пришлось покинуть Румынию, а оставшиеся в ней разведорганы могли пересылать информацию лишь долгим окружным путем. Хорошо еще, что мы предусмотрительно отправили майора Покорного в Софию для организации там службы радиоперехвата и дешифрирования. Однако и ему требовалось время для того, чтобы эта служба смогла начать давать хорошие результаты. Что же касается такого источника получения информации, как допрос военнопленных, то вследствие слабости наших пограничных частей число захваченных пленных было незначительно, а разведывательным пунктам, располагавшимся в непосредственной близости от границы, пришлось экстренно эвакуироваться.

Румыны же тешили себя надеждой, что им, как и в 1913 году, придется только маршировать вперед, а не вести серьезные боевые действия. Соответственно и их план ведения войны основывался на стремлении захватить как можно больше территорий. Поэтому они старались наступать в максимально возможном числе мест, чтобы при скором, как им казалось, завершении войны обладать большим количеством оккупированных областей, собираясь представить их союзникам в качестве своих давно удерживаемых районов.

Вместе с тем суровые гористые пограничные области трансильванских Альп, которые войсковые колонны должны были преодолевать, делали взаимную поддержку частей невозможной. Поэтому вполне понятно, почему ответственные румынские командиры высказывали опасения относительно возможности оказаться при выходе из горных районов перед лицом превосходящих сил противника и требовали соблюдения серьезных мер предосторожности. Однако это никак не сочеталось с общей установкой на бодрое и веселое продвижение вперед.

Вскоре одновременное движение румынских войск через все горные перевалы остановилось. К тому времени нам удалось установить, что 40 батальонам, насчитывавшим без малого 34 000 штыков, и 23 батареям австро-венгерской 1-й армии противостояло минимум 172 полнокровных румынских батальона. К 2 сентября их число возросло до 200.

Одновременно к болгарской границе и в Добруджу^[254] вышли 3-я румынская армия и русские части вместе с сформированной на территории России сербской дивизией.

Однако уже 3 сентября в Добруджу совместно с германскими войсками вторглась 3-я болгарская армия. Это ошеломило румын и внесло сумятицу в их войсковые перевозки. В связи с этим начиная с 6 сентября румынское наступление в Трансильвании стало заметно замедляться.

Между тем к нашей 1-й армии постепенно прибывали пополнения, а в южной части Трансильвании стала сосредоточиваться 9-я немецкая армия. Начали поступать и многочисленные и важные донесения от нашей агентуры, а летчики стали обнаруживать военные лагери противника. Были захвачены также пленные, в том числе 9 сентября один из высших чинов румынской армии. В результате группировка неприятельских войск и состав командиров трех наступавших на Трансильванию румынских армий стали проясняться.

Медленное продвижение румынских войск, несмотря на всяческую поддержку со стороны местных жителей румынской национальности, не отвечало надеждам Румынии оказать решающее влияние на положение дел на Восточном театре военных действий и, возможно, на исход войны в целом. Ее расчеты нарушали также успехи болгар в Добрудже.

При этом болгары получали настолько значительную поддержку со стороны своих соплеменников, что командование 47-го русского корпуса, как следовало из текста перехваченной нами радиограммы, решило ликвидировать все коренное население южнее Мангалии^[255]. По инициативе «Эвиденцбюро» при помощи воздушных шаров над расположением сербской дивизии были разбросаны прокламации на хорватском, сербском и чешском языках. Такое было сделано с учетом того, что среди ее офицеров находилось немало бывших наших военнослужащих сербской национальности, попавших в плен. Остальные же являлись добровольцами, прибывшими из Сербии.

Расшифровка румынских радиограмм в первое время была сопряжена с немалыми трудностями, но вскоре эта работа себя полностью оправдала, поскольку румыны, как когда-то русские в период расцвета нашей радиоразведки, передавали по радио приказы оперативного содержания. В результате мы довольно быстро смогли полностью вскрыть картину относительно положения дел у неприятеля перед болгарскими позициями.

Среди множества радиограмм нами была перехвачена и депеша, содержавшая точные подробности действия войск в ходе намечавшегося румынами на 14 сентября контрнаступления добруджской армии, усиленной войсками из Трансильвании. А уже 16 сентября «Эвиденцбюро» передало в штаб 1-й армии, располагавшийся в Коложваре^[256] (Клаузенбурге), первые расшифрованные радиограммы, относившиеся к румынским войскам в Трансильвании.

Тогда наша радиоразведка переживала лучшие времена. В частности, в Софии был организован центральный командный пункт, который возглавил гауптман Генерального штаба Янша и в чье распоряжение был выделен гауптман Маросан, имевший большие заслуги в деле дешифровки. На этот командный пункт поступали шифрограммы не только от болгарских станций радиоперехвата, но и весь полученный радиоразведкой материал на трансильванском фронте.

Когда Румыния начала против нас боевые действия, то русские прилагали все усилия к тому, чтобы своими атаками содействовать ожидавшемуся крупному ее успеху, однако благодаря нашей радиоразведке их наступательные намерения всегда своевременно выявлялись. Когда же после окончания сосредоточения немецкой 9-й армии Божий суд над румынами в Трансильвании наконец-то свершился, русским пришлось нести неслыханные и напрасные кровавые жертвы, чтобы облегчить участь своего нового союзника. Уже в начале октября результаты радиоперехвата, донесения агентурной разведки и показания пленных, а также перебежчиков засвидетельствовали, что дисциплина в неприятельских частях, понесших большие потери, упала, а их наступательный порыв заметно поубавился.

Тогда румыны вместо того, чтобы разрядить напряженность, возникшую на русском фронте, стали просить русских направить войска для защиты собственной территории. Предпринятая же ими 1 октября попытка нанести удар с форсированием Днепра возле города Рахово^[257] с целью выхода на оперативный простор хотя бы на болгарском фронте закончилась полной неудачей. При этом заметный вклад внесла наша дунайская флотилия, разрушив мост через реку.

К середине октября 1916 года Трансильвания была почти полностью очищена от противника. Тогда перед нашей разведывательной службой встала задача выяснить состав румынских войск, удерживавших отдельные перевалы, и определить силы русских, брошенные на подкрепление румынской армии. Русские войска должны были, по сути, взять на себя ее северный фланг и усилить растянутую румынскую добруджскую группировку на южном фланге. Однако их подкрепления прибывали крайне медленно из-за плохого состояния железных дорог.

Такое обстоятельство было на руку нашей радиоразведке, которая выявила отвод русских войск с Северного и Западного фронтов за целый месяц до их прибытия в Румынию, а затем отслеживала отдельные фазы этой переброски. Кроме того, за передвижениями русских частей непрерывно следили наши агенты на всем протяжении фронта от Риги до Черного моря. Правда, к их донесениям приходилось относиться с большой осторожностью, так как слухи об этом часто бывали преувеличенными, а медленная скорость переброски войск приводила к ошибочным заключениям. Слова «в Румынию!» стали у русских чуть ли не крылатыми, а у их солдат к своим тщедушным союзникам росло пренебрежительное отношение и даже ненависть.

24 октября наши дешифровальщики испытали сильный, правда непродолжительный, шок. Причина этого заключалась в том, что мы перехватили радиограмму, запрещавшую добруджской армии передачу по радио оперативной информации вследствие утери русским кавалерийским корпусом ключей от шифров военного министерства, применявшихся в радиосвязи. Одновременно по большей части прекратили работу и радиостанции, располагавшиеся на территории Румынии. А в начале ноября русская дунайская армия вообще объявила о том, что один из ключей их шифров известен противнику!

Тем временем была закончена подготовка к наступлению западного фланга 9-й немецкой армии в Валахии^[258]1, и 10 ноября начался ее знаменитый победоносный поход. 25 ноября, к великому изумлению румын, дунайская армия генерал-фельдмаршала Макензена, состоявшая из австро-венгерских, германских, болгарских и турецких частей, перешла Дунай у Систово^[259]. Тогда ради спасения Бухареста румыны еще раз набрались духу для перехода в наступление. Одновременно русские армии должны были вновь наступать в Карпатах, а салоникская армия — угрожать болгарам с другой стороны.

Однако радио вновь стало болтливым. А кроме того 1 декабря был взят в плен штабной офицер 8-й румынской пехотной дивизии с приказом, из которого замысел планировавшегося противником контрнаступления стал абсолютно понятен. В результате после небольших первоначальных успехов румын 6 декабря Бухарест нам все же удалось взять, а от двадцати трех румынских дивизий осталось лишь восемнадцать, из которых четырнадцать представляли собой только жалкие остатки.

17 декабря русские на Юго-Западном и на русско-румынском фронтах вновь перестали пользоваться радиосвязью, причиной чего послужил захват нами радиостанции одной казачьей дивизии. После этого радиообмен возобновился лишь 21 декабря.

Тем временем нам пришлось повозиться и с французскими шифрограммами, появившимися в связи с прибытием в Румынию французской военной миссии во главе с генерал-лейтенантом Бертело для реорганизации румынской армии.

После арьергардных боев русские и румыны отошли за нижнее течение рек Сирет и Путна. При этом румынская армия потеряла 140 000 человек пленными, 30 000 убитыми и 30 000 искалеченными. В госпитали попало 180 000 больных и раненых, а на фронте осталось лишь 70 000 штыков. Из 1300 орудий было потеряно 520, а румынская авиация полностью обанкротилась. Ее вышедшие из строя самолеты пришлось заменять 100 французскими.

В это время лучшими источниками получения разведывательных сведений стали пленные и перебежчики. Работа же агентуры заметно затихла — по-видимому, много агентов попало в руки противника, а оставшиеся не могли пользоваться каналами связи так, как прежде.

Что касается контрразведки, то работы у нее заметно прибавилось — если в начале войны ее органы были заняты в основном розыском и интернированием политически неблагонадежных румын, то после возвращения назад утраченных в первое время земель она главное внимание обращала на выявление предателей, состоявших на службе бухарестской службы безопасности и русских, а также на одураченных пропагандой людей, вступивших в ряды румынской армии. Сразу после взятия Бухареста туда был направлен офицер разведки, где началась большая работа по изучению оставшихся архивов. Здесь же важно отметить, что сочувствовавшие австро-венгерской монархии румынские политические деятели, такие как Карп, Маргиломан и Майореску, город не покинули, а это означало, что, несмотря на их дружественное к нам отношение, за ними все равно следовало установить наблюдение.

Таким образом, война с Румынией превратилась, по существу, лишь в проходящий эпизод. И хотя на новый фронт центральные державы были вынуждены отвлечь часть своих войск, после неблагоприятных событий 1916 года здесь они одержали решительный успех. Русские же, проводя наступательные операции для поддержки румын, и особенно во время затяжного так называемого Зимнего сражения в Карпатах, понесли тяжелые потери, что заметно приблизило начало революции в России. К тому же за счет вынужденного вытягивания линии фронта общее военное положение русской армии значительно ухудшилось.

Отправка агентов через нейтральные страны на Балканы. Революционная агитация в Италии

Начиная с ноября 1916 года на основе приобретенного опыта отправка агентов через нейтральные страны была сосредоточена в немногих руках. Кроме «Эвиденцбюро» это разрешалось делать через Швейцарию лишь разведотделу армейской группы генерал-полковника эрцгерцога Евгения^[260] и главному разведывательному пункту в городе Фельдкирхен.

Румыны так и не смогли облегчить продвижение вперед салоникской армии под командованием генерала Саррайля^[261], а та, в свою очередь, не сумела предотвратить краха Румынии. Как сообщил дезертировавший и перешедший на нашу сторону офицер французской разведки, французы затратили на разведывательные цели большие средства, но серьезных результатов так и не получили, и если бы не немецкие дезертиры, то их дела были бы совсем плохи.

После отхода наших войск в Тироль агентурная разведка в отношении Салоник перешла в ведение немцев и болгар. Последние против Сербии работали с большим успехом еще в мирное время — значительному числу болгарских офицеров под видом коммерсантов и чиновников удалось осесть в больших городах и вдоль границы. Однако во время войны ощущался недостаток в правильной организации поставленного дела, а также отсутствие желания выделять на разведку достаточные денежные средства. Тем не менее при штабе каждой болгарской армии имелся свой разведотдел, а при их главном командовании было создано разведывательное управление, размещавшееся в городе Ксанти. Вопросами контрразведки в нем номинально ведал начальник тайной полиции Дмитрий Георгиев со своим помощником Босняковым, но фактически ею руководил германский ротмистр Грибель, а в районе проведения операции начальник немецкой военной полиции Хартенштайн. При этом в качестве агентов в Салониках использовались не только немцы, но и переодетые солдаты болгарской македонской дивизии.

Нашей разведке, руководимой гауптманом Соларчем, начальником разведотдела 19-го корпуса, размещавшегося в Скутари, приходилось иметь дело главным образом с греками и итальянцами на территории Албании. При этом греки вели себя двояко — сохранявшие верность монархии держались по отношению к центральным державам благосклонно и нейтрально, тогда как сторонники Венизелоса откровенно держали сторону Антанты. Поэтому требовалось соблюдать бдительность и держать, как говорится, ушки на макушке. В Ксанти за ситуацией следил майор Павлас, который вплоть до своего отзыва в июле 1916 года постоянно колесил по побережью залива Кавала, а в Афинах обстановку отслеживал наш военный атташе. Он получал от греческого Генштаба и даже от греческого военного коменданта в Салониках отличную информацию, но она шла до нас слишком долго.

К нашему счастью, вице-консулу в Салониках гауптману Хофленеру удалось избежать ареста и добраться до Битолы^[262] в штаб 1-й болгарской армии. Он немедленно организовал агентурную разведку и лично начал обследовать пограничные районы на северо-западе Греции, о которых мы раньше имели очень скудные сведения. Однако вскоре по распоряжению греческого майора Лиаскаса, видимо завербованного руководителем французской разведки в городе Флорина армянином Кодалем, все дороги в этом районе были закрыты. Правда, такое длилось недолго — австро-венгерский военный атташе в Афинах добился снятия этого маленького властителя, после чего секретарь Хофленера Златовский перебрался во Флорину. В Янине же в лице вице-консула Теодора фон Хорнбостеля мы тоже имели хорошую опору, поскольку он также получал от греческих военных властей весьма ценную информацию.

В начале марта 1916 года французы заняли железную дорогу Салоники — Флорина, захватили в плен Златовского, а в мае получили подкрепления от сербов, которые постепенно распространились аж до албанского города Корча. В связи с этим в городе Поградец^[263] (на южном конце Охридского озера) был организован еще один разведывательный пункт под руководством фенриха Семери. В то время повсюду ширились слухи о том, что после окончательного сосредоточения сербов начнется их наступление на Битолу, чтобы вернуть себе хотя бы малую часть своего королевства.

Болгары опередили это намерение, захватив 18 августа 1916 года Флорину и ворвавшись во Фракию. Но в тот момент в войну вступила Румыния, и маршал Макензен перешел с подкреплениями на румынский фронт. Тем не менее для оказания сопротивления салоникской армии осталось достаточно сил, которые к этому времени занимали хорошо оборудованные позиции. Кроме того, болгары, благодаря поставкам оружия, боеприпасов и технических средств из Германии и Австро-Венгрии, в военном отношении были значительно сильнее, чем к началу войны. Однако, к великому сожалению, интендантские и тыловые службы зачастую работали скверно, чему явно способствовало стремление всего местного населения быстро обогатиться за счет войны.

В середине сентября 1916 года для поддержки Румынии салоникская армия перешла в наступление, закончившееся взятием Флорины. В результате создалась угроза западному флангу 19-го австро-венгерского корпуса в Албании. Поэтому нашему командованию пришлось выдвинуть бригаду к албанскому городу Эльбасан, а гауптману Хофленеру было поручено распространить деятельность его агентуры и на Салоники.

Тем временем Антанта проявляла усиленную заботу об обеспечении тыла салоникской армии. Под ее нажимом еще в июле началась демобилизация греческих вооруженных сил. Свои войска из Северной Греции греки должны были полностью перевести в район Пелопоннеса, но это под различными предлогами они оттягивали, поскольку опасались за Эпир^[264], албанскую часть которого итальянцы уже оккупировали. При этом без вооруженных столкновений не обошлось.

Тогда же в Салониках появился Венизелос, который после революции на Крите и других греческих островах образовал временное правительство и, овладев стоявшими там греческими военными судами, начал формировать армию для поддержки Антанты. А стоявший в Янине 5-й корпус, наоборот, пытался при участии австро-венгерских разведорганов организовать вытеснение итальянцев из Северного Эпира. При этом, по мнению нашей разведывательной службы, двух полков было вполне достаточно, чтобы послужить опорой для добровольческих отрядов, организованных греческим Генштабом. Считалось, что Франция и Англия не станут предпринимать активных мер для борьбы с восстанием эпиротов против Италии. Только вот наш 19-й корпус, к сожалению, не располагал возможностью выделить два полка для осуществления подобной авантюры.

По энергичному требованию Антанты во второй половине ноября 1916 года дипломатические представители центральных держав и их союзников вынуждены были покинуть Афины. При этом на церемонии прощания король Константин^[265] видел будущее в мрачном свете и высказал нашему военному атташе надежду на то, что после разгрома Румынии наступит очередь и салоникской армии, и тогда Греция наконец избавится от этого кошмара.

Генерал Саррайль отважился вновь перейти в наступление и взял Битолу. В результате нашим разведывательным пунктам пришлось перебираться в тыл. Но этим успехом данная операция и закончилась — румынам существенного облегчения она так и не принесла. Позиции же по обе стороны линии фронта ощетинились колючей проволокой. Однако большой разрыв между западным флангом салоникской армии южнее Охридского озера и итальянскими укреплениями возле города Валона открыл нашим агентам широкие возможности проникать в тыл македонского фронта вплоть до Салоник и далее вглубь Греции, все более и более занимаемой французскими войсками, а также в Валону и Эпир, который итальянцы, следуя французскому примеру, тоже постепенно заполонили своими воинскими частями. При этом нашей агентурной разведке, остававшейся на этом театре военных действий лучшим источником информации, большую поддержку оказывали верные нам греческие офицеры. Очень полезными являлись также хорватские солдаты, попавшие в плен к русским и записавшиеся по принуждению в южнославянские воинские формирования^[266]. Переброшенные через Архангельск и Францию в салоникскую армию, они использовали первую удобную возможность, чтобы перебежать к нам обратно.

Большие усилия к облегчению положения румын прилагал Кадорна, тщетно стремившийся овладеть Триестом во время седьмого, восьмого и девятого сражений на Изонцо, одновременно проводя отвлекающие атаки на тирольском фронте. Закончившиеся 2 ноября 1916 года попытки взять город штурмом никогда не застигали нас врасплох, поскольку благодаря радиоразведке, показаниям пленных и перебежчиков мы своевременно узнавали о прибытии новых войск под Изонцо. К тому же ранние метели в Тироле помогали добывать нашим «пенкалам» небывалое количество материала — проводные линии связи постоянно нарушались, и итальянцы были вынуждены прибегать к интенсивному радиообмену.

По-видимому, Кадорна намеревался внести свою лепту и в контрнаступление русских и румын, о чем ясно говорила перехваченная нами 21 ноября 1916 года радиограмма, а также переброска тяжелой артиллерии с тирольского фронта на Изонцо. Однако после понесенных тяжелых потерь у итальянцев уже не хватало сил. Кроме того, немало забот доставляли им грозные события, начавшиеся в самой Италии.

Из захваченных нами документов следовало, что в ней стали шириться организации, развернувшие оголтелую революционно-анархистскую пропаганду. Это вызывало эксцессы, требовавшие принятия суровых мер. Так, например, судебный процесс в Риме против ряда социалистов, обвинявшихся в пацифистской и антипатриотической пропаганде, закончился осуждением Итало Тоскано на шесть лет тюремного заключения, а остальных его подельников — на пять лет.

В результате Кадорна помог Румынии столь же мало, как ранее Сербии и Черногории.

Внутреннее положение в Австро-Венгрии к моменту кончины кайзера Франца-Иосифа I. Австро-венгерская социал-демократия. Жители Тренто против предателя Баттисти

Чем дольше продолжалась война, тем больше Верховному командованию приходилось уделять внимания внутреннему положению в стране. Доклады высших военных органов о состоянии дел в зонах их ответственности, материалы венского главного контрразведывательного центра, важнейшими помощниками которого являлись полицейский советник Шобер, верховные комиссары полиции доктор Брандл, доктор Пуллак, а также комиссар полиции Штайнхойзл^[267], объездившие с инспекцией по инициативе разведывательного управления оборонительные сооружения на всей территории Австрии, наблюдения политической группы «Эвиденцбюро» и доверительные донесения специально привлеченных наблюдателей давали обильный материал для оценки внутриполитической обстановки.

При этом нельзя было не признать, что плохая организация продовольственного снабжения в Австрии стала заглушать волю к победе в войне даже у абсолютно надежных слоев населения. В немецкой части Богемии, в моравско-силезском угольном бассейне, в Штирии, Нижней Австрии и Вене дело дошло до демонстраций. Причем успокаивающие заверения и ссылки на объективные обстоятельства, если вовремя не подвозилось продовольствие, никакого положительного результата не давали.

Примечательно было также то, что австрийские социал-демократы от этих выступлений, направленных против нищеты, стояли в стороне, хотя на своих многочисленных партийных собраниях только об этом и говорили. В этой связи нельзя не упомянуть, что на митинге 1 мая 1916 года в городе Винер-Нойштадт их вождь Пернершторфер восхвалял германского императора Вильгельма II как миролюбивого монарха и подчеркивал заинтересованность рабочего класса в доведении войны до победного конца. Другой же лидер социал-демократов Скарет рьяно поддерживал необходимость создания народного ополчения, а Домес в июле выступил на собрании австрийского профсоюза металлургов с призывом «держаться до конца».

Такое отношение к войне со стороны австрийской социал-демократии было знаменательно еще и потому, что за границей уже зарождалось движение международной солидарности рабочего класса. Так называемая Голландская фракция, настроенная враждебно к центральным державам, на своем мартовском конгрессе 1916 года в Гааге постановила организовывать антимилитаристские митинги в воюющих государствах, распространять слухи о мире в центральных державах и вести подготовку всеобщей стачки в нейтральных странах, стремящихся вступить в войну. На конгрессе присутствовали не только немецкие, но и французские, русские, а также румынские социал-демократы и анархисты, а вот Австрию представлял лишь один социал-демократ из Вены — Поль^[268]. Причем в ходе дискуссий там не обошлось без жарких споров, выявивших непримиримые противоречия, в результате чего часть присутствовавших делегатов покинула зал заседаний.

В конце апреля 1916 года парламентарии из Германии, Италии, Сербии и Швейцарии провели в Берне вторую интернациональную конференцию так называемой Циммервальдской фракции^[269]. По отношению к центральным державам они были настроены более дружелюбно и, не согласившись с решениями голландцев, основное внимание посвятили вопросам развития классовой борьбы пролетариата против капитализма после войны.

В начале 1916 года в разных населенных пунктах Германии и Австрии появились явно сфабрикованные пропагандистским аппаратом Антанты прокламации, призывавшие гражданское население к выступлениям против войны и организации беспорядков для принуждения правительств к миру, а военных — к мятежу. Были конфискованы также открытки антивоенного характера.

Обращало на себя внимание и чрезмерно большое количество немецких, польских и венгерских евреев, дезертировавших в Голландию. Это обстоятельство, а также значительное число людей, въезжающих оттуда в Австрию, сподвигнуло нас назначить весной 1916 года в качестве военного атташе в Гааге подполковника Генерального штаба фон Ишковского. По полученным им сведениям, такое массовое дезертирство было организовано Англией при помощи сионистских организаций. Недаром глава сионистов в голландском городе Схевенинген Генрих Грюнцвайг, австриец по происхождению, поддерживал тесные контакты с сионистскими руководителями в Кракове и Лемберге.

Настоящим бедствием стали военнопленные, бежавшие из лагерей, которых к концу апреля 1916 года насчитывалось уже 12 440 человек. Лишь немногим из них удавалось улизнуть из рук генерала Корнилова^[270] и сразу вернуться на родину. Большинство же держало наши органы контрразведки в постоянном напряжении из-за возможности организации различных диверсий. Однако практика показала, что эти опасения были преувеличены. Взрыв на заводе по производству боеприпасов в населенном пункте Энцесфельд 18 мая 1916 года произошел не в результате диверсии, а из-за чрезмерного нагрева котла. Другие более поздние несчастные случаи тоже были вызваны несоблюдением на производстве технических правил предосторожности.

Лишь взрыв арсенала в черногорском городе Цетине мог быть отнесен к числу диверсий и приписан черногорцам. Он должен был послужить сигналом к восстанию и одновременному общему нападению на оккупационные войска. Во главе этого своевременно раскрытого заговора стоял бывший черногорский военный министр генерал Радомир Вешович.

Известную опасность представляли также пленные, возвратившиеся из России в порядке обмена. Ведь если организованная в русских лагерях для военнопленных антиавстрийская пропаганда могла склонить некоторых славян к тому, чтобы повернуть оружие против своих бывших боевых товарищей, то на отдельных возвращавшихся из плена на родину солдат она тем более могла оказать тлетворное влияние. Поэтому перед нами встала задача по выявлению изменников и отщепенцев, оставшихся в России, — нужно было организовать своего рода политический карантин, посредством которого следовало отделить лояльные элементы от антигосударственных и путем опроса получить уличающие данные о деятельности изменников в плену. Поэтому в немецком городе Засниц, куда из Швеции прибывали возвращавшиеся пленные, был организован австро-венгерский контрольный пункт под руководством гауптмана Генерального штаба Франца Брандштеттера и комиссара полиции Георга Рочека, проходившего ранее службу в разведуправлении армейского Верховного командования.

Одним из последствий катастрофы, произошедшей на русском фронте, стало новое обострение польского вопроса. Угроза, нависшая над Польшей, сподвигла социалиста Йодко-Наркевича^[271] предложить нашему Верховному командованию использовать тайную польскую военную организацию, которая (по оценке полковника фон Паича) насчитывала до 300 000 человек. В условиях того времени это была такая сила, чьи возможности говорили сами за себя, и если бы мы не привлекли ее на свою сторону, то она могла бы превратиться в большую опасность. Поэтому вопрос заключался лишь в том, на каких условиях ее следовало использовать. Однако здесь между Германией и Австро-Венгрией единого мнения не существовало.

После недавних неудач на австро-венгерском фронте Германия вовсе не была склонна одобрить австро-польское соглашение. К тому же к этому времени ухудшились отношения с бригадиром Пилсудским, ставшим национальным героем в глазах большей части польского населения, поскольку ему было обещано командование польской армией. Однако в назначении на должность командующего всеми польскими легионами ему было отказано, причиной чего послужили предупреждения самих поляков, у которых по данному вопросу единое мнение тоже отсутствовало — для правых партий он являлся настоящим бельмом на глазу. В результате в июле 1916 года Пилсудский подал рапорт о своей отставке, который был удовлетворен лишь 26 сентября.

Тем временем вместо легиона было решено создать польский вспомогательный корпус, и в ходе длительных переговоров с ярым сторонником австро-польского сотрудничества полковником Сикорским^[272] удалось достичь согласия в том, что у полков этого корпуса будут собственные полковые знамена, а солдаты станут носить польскую военную униформу. Однако этому должна была предшествовать декларация центральных держав относительно будущего Польши.

Вследствие сопротивления Германии в данном вопросе оставалось только одно решение: объявить русскую Польшу самостоятельным королевством, а Галицию включить в состав Австро-Венгрии в качестве польской провинции с предоставлением ей широкой автономии. Но когда на заседании Польского клуба, проходившем в Кракове 3 и 4 октября 1916 года, министр фон Билинский^[273] объявил об этом, то поднялась целая буря негодования против «нового раздела Польши». А депутат рейхсрата Дашинский обрушился с резкой критикой на начальника Генерального штаба, обвинив его в плохом руководстве на Востоке, в результате которого стал возможен столь «гнилой» компромисс.

Армейскому Верховному командованию, знавшему о ходе переговоров от своих секретных осведомителей, такое послужило своеобразным предостережением, и ему пришлось приложить все усилия, чтобы вернуть политические переговоры между Веной и Берлином к прежнему состоянию. Вдобавок к этому времени опасность на Восточном фронте была уже ликвидирована и острая надобность в польской армии, существовавшей, по существу, лишь в воображении, отпала. К тому же создание самостоятельного польского королевства, требовавшее выкачивания дополнительных экономических средств из обнищавшего населения центральных держав, было сопряжено с нежелательными осложнениями. Однако лавина уже начала свое движение, и 5 ноября 1916 года Австро-Венгрия и Германия опубликовали манифест.

Первая реакция на него, как установила наша агентура, оказалась неожиданно хорошей, а польский писатель Станислав Зелинский во дворе швейцарского замка Рапперсвиль перед урной с сердцем Костюшко^[274] произнес следующие слова: «Войска союзников сдержали свое обещание в предоставлении полякам свободы и независимости. Теперь польская верность присоединится к верности нибелунгов!»^[275]

Однако такое продлилось недолго. Антанта, в страхе перед призраком большой польской армии, квалифицировала манифест как нарушение прав народов, а ее пресса принялась изливать яд и желчь, убеждая поляков, что все это делается лишь ради вербовки новых солдат. С резким его осуждением выступили и русофилы. В частности, Падеревский^[276]и другие обрушились на него в печати с пламенными протестами. Социалисты тоже возмущались оккупационными властями, называя их «палачами Польши», укравшими польскую независимость. Сильным нападкам подвергся и полковник Сикорский, вздумавший возобновить вербовку. Его стали называть «продажным изменником, торгующим кровью польского народа». Польская военная организация призывала вступать в ее ряды, а Пилсудский кинул солдатам польского легиона клич вооружаться, чтобы не пропустить момент начала наступления против России.

В Польше объявились эмиссары Антанты, развернувшие агитацию против формирования польской армии. Тем временем наше посольство в Копенгагене, противодействовавшее шпионской деятельности русского полковника Потоцкого и военного атташе Бескровного, установило, что из Дании распространялась пропаганда, стремившаяся вызвать брожение в польском легионе, а также среди австро-венгерских и немецких солдат в Польше и Литве. В общем, вербовка в польский корпус потерпела полное фиаско, а манифест, задуманный как ловкий политический шахматный ход, оказался неудачным во всех отношениях.

Единственный практический успех, достигнутый разведывательным управлением, заключался в том, что распространение манифеста на русском фронте с помощью воздушных шаров значительно увеличило приток перебежчиков польской национальности. Вскоре это побудило русских использовать своих поляков по возможности на Кавказском театре военных действий.

О том же, насколько нездоровой была ситуация в пограничных с Сербией областях, говорила масса захваченных у сербов документов. После их первоначального беглого просмотра комиссией полковника Хуго Керхнаве я, в целях получения общего обзора, организовал детальное изучение этих бумаг.

По документам министра Пашича можно было проследить все этапы широко задуманной политики по усилению Сербии, ее связи со славянами в Австро-Венгрии, прежде всего с чехами, и даже с венграми, которые препятствовали вывозу из Сербии свиного жира. На первый взгляд это было нелогично. Однако при более детальном рассмотрении вопроса становилось понятно, что такое делалось умышленно, чтобы вызвать недовольство его переизбытком, что способствовало росту устремлений завоевать свободный выход к морю. После же аннексии нами Боснии и Герцеговины общая политическая линия Сербии заключалась в скрытом вооружении и в проведении ловкого маневра, который в глазах мирового общественного мнения должен был взвалить вину за развязывание войны на население Боснии и Герцеговины, а следовательно, на Австро-Венгрию.

Перед войной при содействии чехов и южных славян сеть сербского шпионажа опутала всю Австро-Венгрию. Как следовало из кассовой книги их военного министерства, только в 1914 году были сделаны выплаты пятидесяти трем агентам в Боснии и Герцеговине, тридцати одному шпиону в Хорватии и Словении, пяти соглядатаям в Венгрии и двойному агенту инженеру Кралю в Софии, передававшему сербскому военному атташе задания нашего военного атташе.

Еще более интересные данные обнаружились в кассовых книгах по учету расходов секретного фонда сербского премьер-министра. Из них следовало, что боровшиеся за рубежом против Австро-Венгрии политические деятели, как то: Моисей Хинкович, Зупило, Луйо Бакотич, профессор Райс, Густав Грегорин, Иво и Луйо Войновичи и, наконец, доктор Эмиль Гаврила — получали из этого фонда весьма солидные вознаграждения. Например, с 29 мая по 3 июля 1915 года только Зупило заработал 12 000 динаров.

Ряд наших агентов оказались двойниками. Среди них был и Таушанович, продавший сербам наш шифр, полученный в разведывательном пункте в Панчове. Значился там и международный шпион мошенник Кужель, пытавшийся выдать сербскому посланнику в Афинах наших агентов в Салониках, а также албанец Байрам Кур, который долгое время вел двойную игру. Кроме того, мы узнали, что один служащий сербского происхождения, руководивший во время балканской войны нашей станцией радиоразведки, развернутой на границе с Боснией для перехвата сербских радиограмм, выдал этот секрет сербской организации «Народна одбрана».

Ряд документов сильно компрометировал династию Карагеоргиевичей. Так, из записей дневника окружного префекта Смедерево^[277] Седо А. Контича, датированных 1909 годом, следовало, что эта династия пользовалась в политических кругах Смедерево и в районе реки Морава дурной славой вследствие вызова в суд в 1879 году Петра Карагеоргиевича^[278], Лукича из города Милошевач и портного Милана Шеляковича, обвинявшихся в нелегальном приезде в Сербию в целях убийства правящего монарха.

Еще хуже было письмо С. Лукашевича Пашичу от 1905 года и его копия, направленная королю, в котором содержалась угроза предания гласности чудовищных фактов в случае неудовлетворения «справедливых денежных требований» Лукашевича. Речь шла об убийстве по приказу Петра короля Александра Обреновича, о подготовке вторжения сербов в Черногорию при помощи обмана пограничной стражи подложными документами, получении комиссионных при размещении заказов на закупку артиллерийских орудий, о намерении Петра отравить черногорскую княжну Ксению, если она обручится с королем Александром Обреновичем, и подобных вещах. Как следовало из сербской бухгалтерии, Лукашевичу все же удалось получить таким путем свои деньги.

В отличие от Пашича сербские разведывательные органы своевременно уничтожили свои документы. Вот только в Лознице эта мера предосторожности, принятая во всех разведках мира, соблюдена не была. В результате весной 1916 года в городе Баня-Лука начался грандиозный судебный процесс над 156 обвиняемыми, а осенью в окружном суде Сараево прошло слушание по делу еще тридцати девяти подсудимых. Дело заключалось в том, что начальник агентурной разведки в Лознице капитан Коста Тодорович тщательно вел дневник и список агентов. Здесь уместно будет заметить, что он был произведен в майоры, командовал отрядом националистов и в сентябре 1914 года возле села Власеница покончил с собой, чтобы не попасть в плен. Благодаря дневнику Тодоровича и ряду других документов военным экспертам и долгое время проработавшему в Боснии офицеру разведки подполковнику Георгу Сертичу удалось вскрыть всю историю сербской разведки и ее связи с организациями «Словенски Юг» и «Народна одбрана».

Большинство подсудимых, а именно 119 человек, были признаны виновными. При этом среди главных обвиняемых, приговоренных к смертной казни, но замененной по высочайшему указу на тюремное заключение, находилось шесть священников и четыре преподавателя. Этим не замедлил воспользоваться уже упоминавшийся Моисей Хинкович, который выступил с целым докладом, пытаясь выставить этот грандиозный судебный процесс по делу шпионов в свете судилища над безвинно пострадавшими. В унисон ему французские масоны, объединенные в организацию «Великий восток Франции»^[279], высказали дружескую симпатию «невинным жертвам австро-венгерской тирании» и надежду на скорое освобождение от ее гнета. Как будто бы французское правительство не принимало куда более жестких мер в отношении лиц, замешанных в государственной измене и подстрекательстве к бунту!

В Далмации, где, в общем-то, славяне вели себя лояльно, а сторонники итальянского ирредентистского движения после бегства доктора Роберта Шиглиановиша в Италию и назначения бургомистром Зары Цилиотто, а также осуществления полицейского надзора над подозрительными лицами, связанными с перебежчиком фенрихом Саймоном Толя, предавшим фон Герца, больше не давали о себе знать, неожиданно появились агитаторы, тайно призывавшие солдат к дезертирству. В результате даже отличные солдаты стали часто не возвращаться из отпусков, что было более чем странно. Однако, несмотря на все усилия, корень зла обнаружить так и не удалось.

Словенцы из ненависти к Италии выполняли свой долг, но было ясно, что они отложили свои надежды на объединение с хорватами лишь до конца войны. Поскольку это намерение наталкивалось на сильнейшее противодействие Венгрии, то все упорнее стала распространяться мысль о необходимости этого объединения вне рамок Австро-Венгрии. Причем такое мнение особенно характерно было для интеллигенции и молодежи в высших и средних учебных заведениях.

Большие успехи направленная против Австро-Венгрии пропаганда по созданию Югославии делала за рубежом. В Америке, например, проживало от 700 000 до 1 000 000 южных славян, в большинстве своем враждебно относившихся к австро-венгерской монархии, и этот факт нельзя было недооценивать. Между тем агитационные поездки доктора Франца Поточняка и Милана Марьяновича такие настроения только усиливали.

Стали менять свое прежде явно негативное отношение к славянам и итальянцы, увидевшие в отторжении многочисленных славян, живших надеждами на завоевание независимости, препятствие в осуществлении своих планов.

В Богемии же идея объединения стала наталкиваться на трудности, связанные с тем, что ее население на время утратило всякий интерес к политике, не видя в ней никакого смысла.

А вот в Южном Тироле после бегства или интернирования ирредентистской интеллигенции одержал верх дух лояльности к монархии, проявившийся, в частности, в июле 1916 года, когда местной стражей в Валларсе^[280] были схвачены изменники родине доктор Чезаре Баттисти и Фабио Фильци. Когда обоих предателей на телеге ввозили в город, охваченные негодованием жители Триента толпами высыпали на улицу, и конвою пришлось приложить все усилия, чтобы спасти отщепенцев от самосуда. Однако помешать населению, особенно женщинам, в изливании чувств, выразившихся в традиционном для итальянцев оплевывании, он не смог. Когда же ворота узилища за изменниками захлопнулись, то толпа стала исполнять гимн Австро-Венгрии и громко славить кайзера, Австрию, а также императорские вооруженные силы.

Если бы оба этих предателя и арестованный примерно в то же время матрос Назарио Зауро, так же как и казненный в мае изменник Дамиано Чиза, следуя зову своего сердца, своевременно поменяли гражданство, как это сделал, например, обер-лейтенант Прибицевич, еще в мирное время перешедший на службу к сербам, то тогда к ним отнеслись бы как к военнопленным. А так, после короткого судебного разбирательства, их приговорили к смертной казни через повешение, и приговор был приведен в исполнение.

Между прочим, итальянцы вынуждены были испытать сильное разочарование и в отношении верности своих соотечественников из числа австро-венгерских солдат, попавших в русский плен. Еще в октябре 1914 года русский посол в Риме Крупенский предлагал переправить на родину от 10 000 до 20 000 таких пленных итальянцев. Это предложение при помощи всевозможных хитростей попытались осуществить еще до вступления Италии в войну, но большинство пленных с возмущением его отвергало. Так, например, в лагере, где содержалось 2500 итальянцев, свое согласие на такое предложение дал только один человек. Только тогда, когда условия содержания в лагерях значительно ухудшились, а перед пленными замаячила перспектива по прибытии в Италию быть отпущенными на свободу и попасть в родные места, если они окажутся захваченными итальянцами, или, в крайнем случае, оказаться в составе рабочих команд, из 25 000 пленных итальянцев постепенно сформировался отряд в 4300 человек, которые были признаны благонадежными и через Архангельск отправлены в Италию. Из них добровольцами на фронт пошли только триста человек.

В Италии не могли скрыть своего разочарования таким исходом дела, и в адрес полковника Бассиньяно, руководившего данной операцией, посыпалось немало упреков. Ведь из общего числа пленных итальянцев, составлявших к началу русской революции около 40 000 человек, ему удалось собрать в специальном лагере возле города Кирсанов Тамбовской губернии всего 2000. Но и они из-за презрительного отношения к ним со стороны своих боевых товарищей, грозивших вместе с протестом опубликовать их фамилии в печатном издании «Триентское пробуждение», предпочли отправиться на родину через Сибирь.

Прибывшие в Италию пленные, вполне понятно, хотели поддерживать связь со своими родственниками в Австро-Венгрии, не открывая, однако, своего неблаговидного поведения. Для этой цели их почту стали отправлять в Петербург по конспиративному адресу, носившему название «Центральная палата пленных солдат». Но так как итальянская почта ставила на этих письмах свой штемпель, то эта хитрость была нами сразу раскрыта.

Если оглянуться назад и взглянуть со стороны на последние довольно сложные месяцы 1916 года, то можно признать, что с общегосударственной точки зрения в монархии возник ряд неблагоприятных явлений. Вместе с тем, благодаря хорошей организации и энергичной, слаженной работе всех звеньев органов контрразведки, обстановку нам удавалось полностью контролировать.

Различные судебные работники, разбиравшие дела по шпионажу и государственной измене, полностью вникли в их материалы. Кроме того, существенную помощь им, а также офицерам контрразведки оказывала книга, выпущенная офицерами Генерального штаба гауптманом доктором Цобернигом, майором фон Ишковским и гауптманом Францем Нордеггом «Контрразведка в борьбе со шпионажем».

Работу контрразведки в известной степени облегчало и то обстоятельство, что с началом войны австрийский парламент ни разу на свои заседания не собирался. Деятельность же венгерского парламента вследствие более патриотичного состава депутатов, состоявших в основном из представителей правящей касты, была менее опасной. Хотя и в нем произносилось немало необдуманных речей, дававших богатый материал для неприятельской подрывной пропаганды.

Однако 21 октября произошло вероломное убийство премьер-министра графа Штюргка^[281], которое еще раз напомнило о наличии в социал-демократической партии радикального крыла, не подчинявшегося ее старым и испытанным вождям доктору Виктору Адлеру, Пернершторферу и Шумайеру. Убийцей оказался сын Виктора Адлера Фридрих, который заявил, что мотивом его преступления послужило отрицательное отношение графа Штюргка к созыву парламента.

А 21 ноября 1916 года навечно закрыл глаза многоуважаемый престарелый кайзер Франц-Иосиф.

Кайзер Карл. Вступление в войну Америки

В то тяжелое время его величество король и кайзер Карл I взошел на трон своего предшественника с твердым намерением осчастливить каждого и дать своим землям благости мирной жизни.

Мира наверняка одинаково жаждали все народы, но стремление руководителей враждебных нам государств продолжать войну не было сломлено. Даже в тех благоприятных для них условиях они никак не могли решиться ее прекратить и отказаться от своих далеко идущих планов, которые и сподвигли их к вступлению в войну.

Тем не менее кайзер Карл продолжал твердо придерживаться мысли о необходимости предпринять прямые шаги к миру. Однако правительство Германии не желало присоединиться к его устремлениям, так как Верховное командование немецких вооруженных сил при полной поддержке германской интеллигенции все еще придерживалось мнения, что мир может наступить только после завоевания новых территорий в качестве компенсации понесенных жертв. В соответствии с этим немцы настаивали на том, что мирные предложения, к которым присоединилась Болгария и Турция, не должны казаться проявлением малодушия, а являть собой уверенность в победе и достижении целей войны. Это и явилось тем самым больным местом, которое сразу распознали государственные мужи противника, используя его для отклонения ноты, направленной странам Антанты 12 декабря 1916 года.

Тогда наша служба разведки поспешила распространить над линиями неприятельских окопов листовки, содержавшие текст приказа по армии и флоту с мирными предложениями. Одновременно были предприняты шаги по всестороннему выявлению реакции на них во враждебных странах. В этой связи сразу стоит отметить, что у русских наши воздушные шары с прокламациями встречали по-настоящему восторженный прием. Стало распространяться даже такое явление, как братание с нашими солдатами. Впрочем, при помощи телесных наказаний русским командованием оно было ликвидировано. Пленные же, в особенности из русских гвардейских частей, расценили мирное предложение как признак нашей слабости. Не случайно царь в своем приказе по армии и флоту, перехваченном нашей радиоразведкой, в ответ на предложение мира призвал вытеснить противника со священной русской земли и даже воскресил давно уже погребенные старые цели войны России — Константинополь и морские проливы.

В Италии наше мирное предложение и выступление президента Соединенных Штатов Северной Америки Вудро Вильсона, говорившее об истинном настроении народных масс в странах Антанты, вызвали у отдельных политических кругов намерение заняться посредничеством в мирных переговорах. Они же усилили позиции сторонников мира из лагеря Джолитти^[282]. В результате распространение призыва на родившихся в 1874 и 1875 годах вызвало у итальянцев большое недовольство. И все же милитаристские устремления взяли верх.

Внутри самой Австро-Венгрии мирное предложение, естественно, было встречено с энтузиазмом и усилило симпатии народа к молодому монарху. По его повелению цензура была ослаблена, а политические статьи, допустимые с точки зрения внешней политики, стали печататься свободно. Поэтому 28 декабря 1916 года на собрании социал-демократического союза «Вперед» Виктор Адлер впервые смог выступить с речью о мире открыто. После этого вопрос о мире стал постоянным пунктом повестки дня всех собраний Социал-демократической партии Австрии.

Если страны Четверного союза^[283] воззвание Вильсона встретили очень холодно, то государственные деятели Антанты использовали свой ответ на него, который был ими дан 12 января 1917 года, для оглашения своих целей в войне. Естественно, эти цели были умело облечены в форму, соответствующую идеалам американского президента.

Между прочим, идея о предоставлении свободы итальянцам, словенцам и румынам от «иностранного господства» за счет разрушения монархии у населения Австро-Венгрии в то время не нашла никакого отклика. Хорваты и словенцы, например, оценивали такое как ханжество. Так, словенец доктор Кросс в своем письме в австро-венгерское министерство иностранных дел от 19 января 1917 года заверил министра в том, что хорвато-словенский народ в эти годы лишений и смерти по-прежнему целиком и полностью остается верным монархии и величайшему в мире правящему дому.

Одновременно так называемый «Румынский клуб» депутатов рейхсрата категорически осудил утверждение о том, что австрийские румыны страдают от иностранного господства, и заверил в верности румын дому Габсбургов. Представитель же румын, проживавших в Венгрии, епископ грекокатолической церкви Деметриус Раду в послании, подписанном двумястами выдающимися личностями и обращенном к графу Тисе, подчеркнул, что румыны остаются верными династии и отечеству.

Что касается чехов, то Президиум чешского союза, а именно депутаты рейхсрата Станек, Масталка и доктор Смерал, в своем заявлении от 31 января 1917 года, направленном министру иностранных дел графу Чернину^[284], категорически подчеркнули, что «чешский народ как в прошлом, так и в будущем всегда видел и будет видеть гарантию своего развития в нахождении под властью Габсбургов».

А два дня спустя газета «Словенец» напечатала буквально следующее: «Проплаченный предатель (Масарик) не имеет права выступать от имени порядочного народа… Наши народы на юге живут зажиточно и самостоятельно и не нуждаются в опеке абсолютно чуждого им профессора Масарика.» В начале же февраля чехи, проживавшие в Вене, почтили императора Австро-Венгрии как короля Чехии и Венгрии. Какое неприятное впечатление эти манифестации произвели на Масарика, хорошо просматривается в его книге «Мировая революция».

Молодой кайзер, который взял на себя командование армией и флотом, исходя из того, что другие государственные дела требовали его пребывания вблизи столицы, приказал перевести главную ставку Верховного командования из Тешена в Баден возле Вены.

Кайзер Карл окружил себя новыми советниками. Соответственно, поменялись и функционеры его ближайшего окружения. Причем кадровые перестановки коснулись и видных деятелей армейского Верховного командования, куда были влиты свежие силы. При этом сказалась совершенная в свое время ошибка, когда молодого наследника трона при его назначении на высшие армейские должности несколько отдалили от повседневной работы армейского Верховного командования. Отсюда и проявляемая им сдержанность в решении армейских вопросов. Исключение составляли, пожалуй, только нужды разведки, ведь я неоднократно докладывал ему о ее деятельности, что всегда вызывало у Карла живейший интерес.

Тем временем на фронтах наступило затишье, однако Россия, Румыния и Италия энергично вооружались. Поэтому получение свежих сведений об их новых формированиях стояло в центре внимания нашей разведывательной службы.

Уже в первые месяцы 1917 года нами была отмечена большая активность противника, свидетельствовавшая о подготовке мощного удара всех наших врагов на востоке и юге, а также на западе против Германии, начало которого следовало ожидать с наступлением благоприятных погодных условий. При этом немцы настроились на оборону, рассчитывая на неограниченные возможности ведения войны силами подводного флота, с чем кайзер Карл после долгих колебаний вынужден был согласиться. В результате соответствующее решение вступило в силу 1 февраля. Тем не менее молодого правителя не оставляла надежда на то, что его мирные инициативы, несмотря ни на что, найдут понимание и этому не помешают ни подводная война, ни произошедший инцидент, сильно расстроивший североамериканцев.

Дело заключалось в том, что во второй половине января в руки американцев попало предложение немцев своим союзникам, в котором говорилось, что в случае начала войны с Америкой они рассчитывают на помощь Мексики. А когда американцы узнали о начале неограниченной подводной войны, перечеркнувшей все усилия Вильсона, направленные на достижение мира, то 3 февраля 1917 года они разорвали дипломатические отношения с Германией, а 6 апреля США объявили ей войну.

За возвращавшимся из Америки в Европу немецким послом графом Иоганном фон Берншторфом по заданию чешского агитатора и шпиона Воски, которому покровительствовал сам Масарик, неотступно следовала Милада Яроушек. По собственному ее признанию, во время перехода через океан на пароходе «Фридрих III» она должна была обольстить посла и выудить у него ценную информацию. Позднее эта дама попала в руки нашей контрразведки и была разоблачена как опасная шпионка.

B день объявления войны Германии Австро-Венгрия прервала дипломатические отношения с Соединенными Штатами. А вот Болгария не последовала этому примеру, благодаря чему американский посланник в Софии мог по-прежнему служить опорой шпионской деятельности Антанты. Турция также колебалась, и, по мнению ее министра иностранных дел, в Константинополе находилось столь много шпионов, что до американского посольства руки не доходили. Тем не менее по настоянию Германии 17 апреля дипломатические отношения Турции с США были прекращены.

В начале февраля 1917 года французский генерал Нивель^[285]посетил 3-ю итальянскую армию на фронте вдоль реки Изонцо. Цель его визита нашей разведке вскоре удалось установить — ему было поручено уговорить итальянцев обороняться и отправить как можно больше корпусов во Францию с тем, чтобы они приняли участие в намеченном на весну главном ударе.

Однако король, Кадорна и министр Биссолати^[286] энергично против этого возражали, прося Антанту о помощи в случае большого наступления австро-венгерских и германских войск против Италии. Но с этим француз был не согласен. В конечном итоге им удалось найти компромисс — они договорились, что итальянцы еще раз постараются попытать счастья на Изонцо при помощи тяжелой артиллерии западных стран.

Попытки французов получить подкрепления говорили об их неуверенности в успехе будущих операций. Поэтому кайзер Карл предполагал, что они не очень будут противиться заключению мира. Пользуясь случаем, он через своего шурина принца Сикста Пармского^[287] вступил в непосредственные предварительные переговоры с Францией. Мне же было поручено подготовить для ротмистра графа Эрдеди необходимые документы для поездки в Швейцарию. При этом я не имел даже понятия о том, что речь шла о передаче соответствующей корреспонденции принцу Сиксту.

Во время этого мирного посредничества, не имевшего, впрочем, успеха, произошло событие огромной важности — в России вспыхнула революция.

Торгово-промышленный шпионаж и диверсии

Из-за ошибочных представлений о длительности войны никто даже не думал о том, какую важную роль в этом гигантском противостоянии играла промышленность. Лишь необходимость в неслыханном ранее масштабе ее привлечения к пополнению израсходованных запасов, производства появившихся новых боевых средств и расширения уже существующих предприятий, а также создания новых и перевода огромного числа заводов и фабрик на военные рельсы постепенно заставила осознать, что промышленность является одним из важнейших элементов военного дела.

То же относилось и к торговле, значение которой по мере усиления блокады со стороны Антанты все возрастало. Особенно это касалось материалов, необходимых для военного производства, обычно целиком или по большей части завозимых из-за границы, запасы которых быстро истощались.

Не менее важной являлась и необходимость пополнения продовольственных ресурсов, расходовавшихся войсками в начале войны нерационально. Их припасов скоро стало не хватать и вследствие необходимости уничтожения складов при отступлении армии, а также временной потери важных источников сырья, особенно высокоурожайных районов Галиции. Сказалось и общее ослабление сельского хозяйства из-за изъятия из него людских ресурсов и тягловых животных, недостатка удобрений и снижения поголовья рогатого скота. В результате Австро-Венгрия, и в мирное время ввозившая из-за границы часть необходимого ей продовольствия, оказалась в тяжелом положении. При этом быстро падавший импорт негативно повлиял также на столь важную в военном отношении текстильную и швейную промышленность.

Однако все это было осознано не сразу, и мы слишком поздно перешли к централизованному распределению имевшихся и пока поступавших из-за границы запасов и ресурсов, а также к дифференциации потребностей по степени их важности. При этом мало значения придавалось такому вопросу, как поиск заменителей для необходимых материалов из числа тех, которым ранее придавалось второстепенное значение.

Что же касалось противников центральных держав, поставщиком которых, несмотря на подводную войну, являлся весь мир, то они находились в несравненно лучших условиях. Естественно, эти страны были весьма заинтересованы в том, чтобы определить состояние нашей военной индустрии и тем самым выяснить возможности обороноспособности Австро-Венгрии. Одновременно они стремились вскрыть и те потайные пути, которыми мы пользовались, чтобы покрыть настоятельные потребности австро-венгерской промышленности за счет торговли с нейтральными государствами. После же выяснения этих путей Антанта намеревалась использовать все свое мощное влияние, чтобы их перекрыть и тем самым приблизить свою цель — взять нас измором.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что страны Антанты заметно активизировали свою деятельность по организации промышленного и торгового шпионажа в отношении центральных держав, тогда как наши разведывательные службы ограничивались лишь выявлением технических новинок неприятельской военной индустрии.

Однако наша контрразведка, у которой едва хватало сил для решения традиционных задач, не могла уделить должного внимания борьбе с торговым и промышленным шпионажем. Этому недостатку способствовало и привычное, выработанное еще в мирное время мнение о том, что для охраны секретов производства оружия и боеприпасов достаточно тех мер, которые применялись до начала войны. К тому же органы контрразведки просто не могли охватить своим вниманием все быстро развивавшиеся отрасли военной промышленности.

Такое положение дел усугублялось беспечностью самих торгово-промышленных кругов. Коммерсанты неосознанно содействовали шпионажу, помещая в своей переписке с нейтральными странами такие данные, которые легко могли быть использованы неприятельской разведкой для получения соответствующих выводов. В связи с этим мне припоминается один случай, когда в техническом бюро Юлиуса Оверхофа в Вене мы конфисковали список заказчиков и поставщиков, среди которых фигурировали почти исключительно оборонные предприятия и военные учреждения, в том числе и новые, возникшие во время войны, о существовании которых противник знать еще не мог. Этот список данное бюро собиралось отправить в Цюрих, то есть в Швейцарию, кишевшую шпионами обеих сторон. Причем в своей деятельности агенты настолько обнаглели, что, как свидетельствует Эмиль Тило в своей книге «Репрессии против шпионов в Швейцарии», только в 1916 году швейцарские власти вынуждены были арестовать двадцать одного лазутчика.

Следует также отметить, что работу вражеских разведок значительно облегчали имевшиеся на предприятиях враждебные государству элементы, без всякого сомнения использовавшие, чтобы обойти цензуру, тайные каналы связи с нейтральными странами. Надо признать, что такой шпионаж фактически укрылся от нашего внимания, и только имевшиеся в Швейцарии источники напали на след, говоривший о его существовании. Они обратили внимание на живой интерес, который испытывали агенты противника к различным заменителям материалов, потребляемых центральными державами. Причем особое внимание они уделяли производству синтетического каучука.

С нашей же стороны большее внимание неприятельской военной промышленности стало уделяться лишь после того, как в разведуправлении армейского Верховного командования была создана «внутренняя разведывательная служба». В результате выяснилось, что систематическая обработка иностранной прессы и агентурных донесений позволяла по крупицам собирать такие ценные материалы, о каких мы раньше даже не подозревали. Кроме того, несмотря на войну, экономические связи воюющих держав с враждебной заграницей продолжали существовать, что тоже позволяло узнать много интересного.

В качестве примера можно привести случай, когда начальник «внутренней разведывательной службы» Прайслер выявил пребывание одного нейтрального подданного, являвшегося ответственным сотрудником крупной австрийской промышленной фирмы, в качестве ее представителя в Париже. Он вряд ли занимался шпионажем, да и ожидать от него согласия на сотрудничество с нами тоже не стоило. Тем не менее нам удалось убедить главу фирмы вызвать этого представителя, находившегося за границей, в Вену под предлогом переговоров о поставках. Его путешествие через Швейцарию показало пути, которыми он пользовался, а присутствие во время проводившейся по заранее составленной программе беседы Прайслера под видом скромно сидевшего в углу секретаря дало массу ценного материала как об отдельных предприятиях, так и об общем состоянии французской авиапромышленности.

Наряду с промышленным шпионажем противник пытался также организовывать различные диверсионные акты, причем особенно широко они практиковались Францией в отношении Германии. Общее руководство ими осуществлялось французским военным министерством в Париже. Кроме того, в Гааге самое энергичное участие в их организации принимали генерал Букабейль, а также русский военный атташе полковник де Миер, в Берне — посланник капитан Распайл, а в Копенгагене и Роттердаме — английская диверсионная служба во главе с Тинсли. В Амстердаме же находилась организация, специализировавшаяся на проведении диверсий и прикрывавшаяся флагом анархизма и антимилитаризма.

В условиях постоянного дефицита в самых элементарных вещах для диверсий открывалось очень широкое поле деятельности. Это и нарушение производства путем порчи машин и трубопроводов. Это и поджоги заводов и складов, взрывы железнодорожных сооружений и повреждения паровозов. Это и причинение ущерба сельскому хозяйству, в частности путем распространения эпидемий среди коров. Короче говоря, точек приложения усилий для проведения диверсий было много. Однако обязательным условием их успешного осуществления всегда являлась необходимость точного знания особенностей того или иного объекта. Поэтому лучшим средством защиты от диверсий служило проявление бдительности в отношении шпионов.

Еще в самом начале войны нам удалось избежать диверсионных актов путем ареста, интернирования и изоляции всех подозрительных австро-венгерских граждан и иностранцев. И именно этим мероприятиям, по моему глубокому убеждению, мы обязаны тем, что на протяжении всей войны нашим противникам, несмотря на хорошую организацию, так и не удалось осуществить ни одного крупного диверсионного акта. К тому же при высокой бдительности органов контрразведки отправка агентов на территорию Австро-Венгрии для проведения диверсии была задачей далеко не легкой.

Что же касается военнопленных, которых во всех странах привлекают в качестве рабочей силы, то им для проведения диверсий необходимо было сначала доставить с их родины соответствующие средства. Но тут в дело вступали наши органы цензуры, внимательно следившие за содержанием писем и посылок. Они просматривали даже внутреннее содержимое колбас, пирожных, сыров, следя, нет ли там спрятанных ножей, подрывных шнуров, трубок с легковоспламеняющимися или едкими жидкостями и т. п. Неплохо работал и цензурный отдел центрального бюро Красного Креста, который регулярно вскрывал шифрованные указания о производстве диверсий.

Верховное командование, военное министерство и министерство внутренних дел издали распоряжение о предупреждении диверсий. В частности, на стенах домов были расклеены обращения, призывавшие всех сообщать о замеченных признаках подготовки диверсионных актов. Устрашающе действовали также суровые наказания за вредительство — обвиняемые, как военнослужащие, так и гражданские лица, предавались военному трибуналу, и при отсутствии смягчающих обстоятельств карались смертной казнью через повешение.

Следует сразу отметить, что принятие жестких мер по борьбе с диверсиями требовалось лишь в тылу нашего русского фронта, ведь русский полковник Терехов организовал в Минске, Риге, Киеве, Смоленске и других городах специальные школы подрывного дела. Однако его агентам явно не везло. Значительная их часть, в том числе отряд поручика Исакова, была захвачена и казнена. А вот русские диверсионные центры в Румынии (в городах Турну-Северин^[288], Джурджу и Галац) особого беспокойства нам не доставляли и вскоре в ходе нашего наступления были вовсе ликвидированы.

Летом 1918 года возле города Рагуза был арестован человек, десантировавшийся с итальянского аэроплана. В ходе допроса он показал, что Италия намеревалась с помощью авиации наводнить Австро-Венгрию шпионами и диверсантами. Другими словами, возникла опасность, которую, учитывая враждебные настроения южнославянского населения, недооценивать было нельзя.

Поэтому мною было подготовлено специальное всеобщее предостережение, переданное в том числе и гражданским инстанциям. И действительно, в оккупированной венецианской области, где итальянцы при своем отходе и без того оставили немало агентов и переодетых в гражданское платье офицеров, общими усилиями удалось обнаружить шпионов, высаженных с самолетов. Тем не менее наводнить ими Австро-Венгрию Италии не удалось.

В целом можно сделать вывод о том, что органы контрразведки вполне справились со своим важнейшим предназначением — предотвращать диверсии противника.

Использование революции в России в интересах разведки и осуществление разведорганами мирной пропаганды

В феврале 1917 года, когда наши войска в Южной Буковине восстанавливали позиции, утраченные во время зимнего сражения в Карпатах, на Трансильванском фронте произошло событие, которое еще раз подтвердило наличие хорошо известных нам разногласий между русскими и румынами, показав некоторые перспективы для стимулирования перехода на нашу сторону довольно крупных румынских воинских формирований.

Дело заключалось в том, что 8 февраля 1917 года на нашем передовом посту внезапно объявился полковник принц Александр Стурдза, командовавший в то время 8-й румынской пехотной дивизией. Как рассказывает в своих воспоминаниях генерал Василий Ромейко-Гурко^[289], этот принц якобы провел короля Фердинанда^[290] так глубоко в наш тыл, что тот избежал плена лишь только чудом. За это принца должны были арестовать, но он предпочел дезертировать.

В то же время при встрече в штабе 1-й австро-венгерской армии в городе Кезди-Вашаргель с нашим бывшим военным атташе в Бухаресте полковником Рандой сам принц об этом ничего не сказал. Напротив, он сообщил, что должен был принять командование над возвращавшейся после переформирования 10-й дивизией. Однако поскольку эта дивизия находилась в подчинении русской армии, то Стурдза расценил такое как свою выдачу москалям, которые ненавидели принца и его тестя за проводимую ими на протяжении предшествующих тридцати лет политику, направленную против России.

Принц предложил нам одобрить разработанный им план, согласно которому возле города Совежа предполагалось собрать перебежчиков в количестве ста человек. Они должны были перейти линию фронта в пятнадцати местах и вручить румынским солдатам листовки с призывом освободиться от русских грабительских орд. Местом сбора последовавших такому предложению людей Стурдза опять же предлагал определить город Совежа. К такой инициативе мы отнеслись вполне серьезно, поскольку владения принца в Молдавии находились в тылу русско-румынского фронта, и в случае неудачи он рисковал тем, что их конфискуют.

Однако уже при попытке собрать сто перебежчиков его адъютант обер-лейтенант Константин Вахсман был разоблачен как предатель и по приговору трибунала расстрелян. В отношении принца суд тоже вынес смертный приговор с конфискацией всех его владений. Таким образом, весь этот авантюрный план с треском провалился.

Тем временем из России поступали новости, одна хлеще другой — о нехватке продуктов питания, забастовках на многих военных производствах, беспорядках в Москве, убийстве 30 декабря 1016 года Распутина, заговоре рабочих в Петербурге, а также об остром противостоянии Думы и русского правительства. Нам часто докладывали и о том, что в России вскоре может грянуть революция. Однако никто не подозревал, что она разразится так скоро.

Между тем Масарик, в распоряжении которого с июня 1916-го находился оплачиваемый русскими «чешский посланец при царским дворе», еще в феврале продолжал трубить на весь мир о том, что царевич из дома Романовых является любимым и популярным правителем Богемии. За это секретарь заместителя по Чехословацкому национальному совету Йозефа Дюриха Цркал обвинил его в нарушении слова, данного королю Великобритании, которому тот якобы обещал похлопотать об избрании на чешский трон английского принца.

Однако 13 марта нами была перехвачена радиограмма 13-го русского корпуса, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Ее текст гласил: «В Петербурге образовано Временное правительство во главе с Родзянко. Гулевич испрашивает у командования Северного фронта и Верховного командования соответствующие инструкции».

В тот же день от нашего военного атташе в Стокгольме пришло сообщение о том, что в крупных городах и промышленных районах России начались революционные беспорядки. Конечно, наша радиоразведка с большим напряжением продолжала отслеживать передаваемые русскими радиограммы — об отречении царя, отказе от престола его брата Михаила, образовании русского кабинета министров во главе с князем Львовым, который за исключением министра юстиции Керенского был полностью проанглийским, и о признании нового правительства представителями стран Антанты.

Это, бесспорно, являлось успехом Антанты, которая явно опасалась усталости царя от войны и надеялась, что с национальным подъемом вновь оживится боевой настрой русского народа. Правильно оценив сложившееся положение, 16 марта военный атташе в Стокгольме посоветовал выслать парламентеров и начать с русскими переговоры с целью отвращения российского офицерского корпуса от нового режима.

Поскольку допросы русских военнопленных и перебежчиков показывали, что солдаты еще ничего не знали о революции, мы решили в срочном порядке распространить эту новость в неприятельских окопах. В результате слухи о переменах стали проникать в солдатские массы, и российские мужики начали по своей наивности полагать, что они означали конец войны. Вскоре такое настроение вылилось в дружеские взаимные визиты в окопы обеих воюющих сторон.

Антанта тоже развила бурную деятельность, стараясь укрепить свое влияние в русском правительстве и армии, используя, как доложил вернувшийся из России в начале марта военный атташе одной из нейтральных стран, офицеров-наблюдателей, давно имевшихся во всех крупных русских штабах. Всего в них работало восемьдесят французов и сорок англичан.

Между тем Брусилов в одной из перехваченных нами радиограмм выразил надежду на то, что все повернется к лучшему. В таком же духе в своем послании, завизированном начальником Генерального штаба Алексеевым, к «героическим солдатам и матросам» обратилось и русское военное министерство.

Стремление к миру мужиков, распространение революционных проявлений в войсках, отмена отдания чести офицерам в тылу и обращения к русским солдатам представителей различных политических партий привели к тому, что рядовые и недовольные введенными новшествами офицеры стали выступать против усилий, предпринимавшихся Антантой для продолжения войны Россией. Поэтому, преодолевая возражения кайзера Карла, Людендорфа и некоторых высших армейских чинов, разведывательное управление развернуло оживленную пропагандистскую деятельность. Мы не считали «бесчестным» заниматься разложением армии противника и подрывом дисциплины в его войсках. Причем руководство такой работой было возложено на гауптмана Генерального штаба Пантелия Боровицу.

Им были сформированы многочисленные группы, в каждую из которых входил офицер разведки, одновременно выполнявший функции переводчика, и три-четыре солдата. Их задачей являлась доставка в окопы противника соответствующего пропагандистского материала, печатных изданий, в том числе и выпускавшейся под патронажем разведуправления газеты военнопленных «Неделя», а также организация переговоров с личным составом русской армии. Одновременно им поручался сбор разведывательных сведений и вообще любой информации, что в условиях прекращения поступления пленных и перебежчиков являлось весьма важным и давало очень хорошие результаты.

Определенное время нам казалось, что влияние Антанты, в том числе и в глубоком тылу русских войск, начало снижаться, а популярность ее противников — Керенского и вождя рабочих, председателя Совета рабочих и солдатских депутатов Чхеидзе — наоборот, расти. Одновременно дружески расположенные к нам представители нейтральных стран советовали не предпринимать сколь-либо серьезных военных операций, чтобы не дать русским возможности сплотиться для оказания сопротивления.

Что же касалось русского военного министра, то прекращение противником активных боевых действий его начало сильно беспокоить, и в конце марта ему стали мерещиться признаки готовящегося наступления немцев на Петербург. Об этом нам стало известно из подслушанного телефонного разговора русских, позиции которых располагались напротив окопов солдат эрцгерцога Иосифа^[291]. И надо признать, что взятие 3 апреля 1917 года немцами штурмом Червищенского плацдарма на реке Стоход^[292] давало основания так думать и послужило поводом для проведения русскими контрпропаганды. Тем не менее они никак не отреагировали на это и даже не предприняли никаких контратак. Более того, через парламентеров или возгласами из окопов русские начали даже вводить нас в курс дела в отношении каждого передвижения своих войск.

Это дополняло сведения, получаемые радиоразведкой в результате перехвата огромного числа различных радиограмм. И надо отметить, что революция вызвала чрезвычайную болтливость, сводившую на нет все попытки введения новых шифров.

Желая поднять боевой дух солдат, русский военный министр Гучков совершил явную глупость, послав на фронт делегацию рабочих. Это не только не принесло желаемого результата, но и привело к заметному ослаблению дисциплины в войсках. Признаки этого оказались настолько яркими, что не заметить такого было невозможно — на некоторых участках фронта русские солдаты разрушили собственные заграждения, закидав их ручными гранатами или предварительно заминировав. В других местах они побросали гранаты в находившиеся поблизости болота, а кое-где даже начали забрасывать гранатами огневые позиции своих же орудий, если их расчеты под влиянием иностранных офицеров открывали огонь, нарушая «воцарившийся мир».

К тому же одни русские солдаты стали настаивать на введении четырехчасового рабочего дня, а другие начали помогать нашим солдатам при проведении ночных работ, освещая местность сигнальными патронами. Мы даже решились посылать революционно настроенных военнопленных к их товарищам, чтобы они вместе с ними организовывали поджоги и прочие беспорядки в своем же тылу.

Между тем переговоры, начатые по инициативе наших разведывательных групп с солдатскими комитетами, продвигались. Вскоре мы установили контакты со 107 из 214 дивизий, находившихся на фронте, а из боевых порядков 81-й русской пехотной дивизии для облегчения таких переговоров в наши окопы была протянута даже линия телефонной связи. Причем на русскую Пасху, приходившуюся на 15 апреля, от русских поступило рекордное число предложений по братанию.

Конечно, у такой пропаганды имелись и свои негативные стороны. Препятствием на пути наших усилий по достижению мира являлось единодушное нежелание русских идти на заключение специального соглашения. Они стремились к установлению мира во всем мире, и проводимая ими пропаганда этого вызывала все большее отторжение от Англии, которую все чаще стали обвинять в том, что именно она являлась истинным зачинщиком войны и причиной ее постоянного продления. В результате Антанта вскоре разочаровалась в русской революции.

Между тем 1 мая мы перехватили радиограмму генерала Алексеева, в которой он обещал поддержку британскому командованию всеми силами, если это позволят погодные условия. Однако англичане, так же как и мы, хорошо понимали, что вопрос заключался вовсе не в погоде, а в заметно пошатнувшейся в русской армии воинской дисциплине. В результате Россия не приняла участия в начавшемся в марте решительном наступлении Антанты, а также итальянцев в мае 1917 года, и центральные державы смогли перебросить войска на угрожаемые участки с русского фронта.

Для того чтобы еще больше исключить из боевых действий русское направление, немцы привезли на французский фронт пленных русских солдат и передали этих военнопленных в руки боевых товарищей, встретивших их со словами благодарности. Однако они не смогли сообщить ничего особенного о моральном состоянии французов, которые шли в атаку только по приказу своих командиров. При этом поразительным явилось то, что германская разведка не стала продолжать отслеживать это состояние и проморгала тот момент, когда начавшиеся беспорядки во французских дивизиях открыли возможность добиться большого успеха.

Тем временем полковник фон Айнем сообщил из Берна, что известный нам социалист Ульянов-Ленин, который явно обладал большим влиянием у себя на родине, с начала революции снова установил тесные контакты со своими сторонниками. Одновременно одна единомышленница его товарища по борьбе Балабанова^[293] пыталась поднять народ на революцию в Италии, которая, по ее мнению, была уже не за горами.

Немцы переправили Ленина в Россию, где он принялся переубеждать своих дружелюбно настроенных по отношению к Антанте товарищей. Мы же стали использовать его призывы к миру в своей пропаганде.

Тем не менее Антанте удалось одержать верх, и во время перестановок в русском правительственном кабинете 18 мая к власти пришли по большей части буржуазные элементы, являвшиеся сторонниками продолжения войны до победного конца. К партии войны примкнул даже Керенский.

В результате к концу мая 1917 года стало ясно, что в конце июня — начале июля следует ожидать новой наступательной операции русских. Но в преддверии предстоявших боев наша разведывательная служба была уже полностью оснащена всем необходимым. Вот только инцидент с бомбой, найденной на вокзале Христиании^[294] у немецкого дипломатического курьера, с середины июня значительно затруднил работу наших засланных в далекий русский тыл агентов. Ведь Антанта не замедлила воспользоваться этим случаем и развязала оголтелую пропаганду против Германии. Она переполошила скандинавские власти, которые с помощью англичан начали задерживать любого мало-мальски подозрительного человека.

Тем временем русское Временное правительство выпустило манифест, касавшийся Польши, обещав полякам образование независимого целостного польского государства и перейдя к созданию национальных польских воинских формирований. Это естественно привело к повороту общественного мнения в Польше в сторону Антанты. В ней окончательно исчезли все и без того слабые следы благодарности за провозглашение нами независимого Королевства Польского^[295] и стала процветать традиционная ненависть к немцам, ведь росту национального самосознания поляков теперь способствовало признание их независимости другой стороной. Для того чтобы показать приверженность к этому западных стран, во Франции тоже приступили к формированию вспомогательного польского корпуса.

В Галиции же русская революция привела к некоторому ослаблению русофильского движения, и огорченные этим украинцы стали направлять свои взоры на восток, где благодаря созданию русско-украинского легиона забрезжила возможность образования большого украинского государства.

Дальнейшее развертывание разведывательной и контрразведывательной службы. Борьба с промышленным шпионажем противника. Внутренние враги. Кавалеры Антанты и дамы из варьете

Разведывательное дело продолжало непрерывно развиваться. При этом тактическая разведка на фронтах существенно обогатилась благодаря созданию артиллерийских измерительных подразделений, которые по звуку выстрелов получили возможность определять место расположения неприятельских артиллерийских батарей. Одновременно в связи со значительным увеличением численности артиллерии, а также возросшим разнообразием типов и калибров орудий в феврале 1917 года в штабах каждой артиллерийской бригады была введена должность офицера артиллерийской разведки.

Был учтен также приобретенный опыт работы с военнопленными, который показал, что при их опросе обычными способами они дают не так уж и много полезных сведений о противнике, в том числе и о моральном состоянии его войск, чего не скажешь об информации, полученной при подслушивании разговоров пленных, когда те беседуют между собой, как им кажется, без посторонних слушателей. Исходя из этого в 10-й армии был проведен эксперимент, когда в карантинных пунктах, куда исходя из санитарных соображений на пять дней помещались новые пленные, установили приборы для подслушивания. Это дало настолько хорошие результаты, что такая практика была внедрена повсюду.

В начале апреля 1917 года после двух с половиной лет пребывания в должности руководителя разведывательного ведомства полковник фон Хранилович-Шветассин получил командование бригадой, и в воскресенье на Пасху я был назначен начальником разведывательного управления австровенгерского армейского Верховного командования и «Эвиденцбюро». Первое к тому времени разрослось до тридцати, а второе — до семидесяти офицеров^[296].

При всей своей скромности я поставил перед собой задачу показать в правильном свете до той поры незаметную, но очень кропотливую и весьма важную работу офицеров разведки. И в этом мне существенно помогла похвала Верховного главнокомандующего вооруженными силами Австро-Венгрии его величества императора, которая наполнила меня и всех офицеров разведывательной службы чувством гордости и безмерного счастья. В соответствующем приказе кайзера было сказано следующее:

«На протяжении почти трехлетней работы офицеры разведывательной службы делали все от них зависящее и внесли выдающийся вклад в достижение успехов в войне.

Ваша деятельность была направлена преимущественно на всестороннее изучение наших врагов и выяснение их замыслов, оказание помощи военному командованию в проведении соответствующих мероприятий, а также на противодействие вражескому шпионажу для сокрытия принимаемых нами мер, то есть на решение задач, которые в оперативном отношении имели огромное значение.

В ходе решения этих и без того сложных задач вам приходилось преодолевать трудности, которые по мере ведения войны и увеличения числа наших противников только возрастали. Поэтому для достижения поставленных целей вашей службе приходилось находить пути преодоления вражеского противодействия и изыскивать новые средства.

Достигнутый успех, выразившийся в постоянном и своевременном, а также исчерпывающем ориентировании армейского Верховного командования во всех военных, экономических и политических вопросах на протяжении всей войны, и прежде всего перед принятием решений на проведение крупных военных операций, свидетельствует, что вы полностью справились с поставленной перед вами задачей. Этот успех сам по себе говорит о великолепной работе как каждого отдельно взятого офицера разведки, так и всей разведывательной службы в целом.

Убежден, что эти офицеры и в дальнейшем так же успешно продолжат данную столь важную работу.

Баден, 30 мая 1917 года».

Я придерживался старого проверенного метода — укреплять совместную работу с внешними органами разведывательной службы путем устного обсуждения стоявших перед ними задач, и поэтому проводил совещания то с офицерами разведки конкретного фронта, то с представителями штабов, то с руководителями органов военной цензуры. Кроме того, 12 и 13 сентября 1917 года мною было организовано совещание военных атташе, поскольку во время неоднократных встреч с каждым из них в отдельности мне стало ясно, что они понимали круг своих задач и способы их решения совершенно по-разному.

Поскольку имеющихся детективов уже давно не хватало, то Венское полицейское управление еще в 1915 году организовало курсы по подготовке агентов военной полиции. Но и они не покрывали имевшиеся потребности, из-за чего контрразведывательным пунктам приходилось привлекать к такого рода работе подходящих граждан. Поэтому для выработки общего подхода к требованиям, предъявляемым к агентам военной полиции, мне пришлось издать распоряжение об обязательном согласовании таких вопросов с разведывательным управление армейского Верховного командования.

Был и еще один вопрос, требовавший своего разрешения. Дело заключалось в том, что некоторые влиятельные инстанции настаивали на полном отделении на фронте разведки от контрразведки, что было следствием полного непонимания специфики работы этих органов. По моему опыту, единственная опасность здесь крылась лишь в том, что контрразведка оттесняла порой разведку на задний план, и, чтобы противодействовать такому, я строго следил за тем, чтобы обе эти функции в рамках единой разведывательной организации выполнялись отдельными специальными органами.

Ко всему прочему, мы испытывали чрезвычайно большую потребность в переводчиках. Выросшее число станций телефонного подслушивания, количество которых достигло 190, потребности пропаганды среди русских солдат, прослушивание разговоров военнопленных и сама служба по содержанию пленных в лагерях — все это требовало привлечения невиданного ранее числа людей со знанием иностранных языков. На одном только итальянском фронте в апреле 1918 года в качестве переводчиков работало 220 офицеров и 1000 солдат.

Для удовлетворения таких возросших потребностей нами были организованы специальные курсы военных переводчиков и сформированы группы переводчиков из подходящих для такой работы людей. Разумеется, что все они должны были быть вполне благонадежными в политическом отношении, ибо при выполнении обычно весьма деликатных поручений могли принести много вреда. Конечно, и в этом вопросе случались промахи, но они носили единичный характер. Так, осенью 1917 года к русским со станции подслушивания телефонных переговоров Южной армии перебежали два унтер-офицера-переводчика, чехи по национальности, которые передали противнику сведения об организации нашей службы подслушивания. Однако в то время мысли русских были заняты происходившими в их стране важными политическими изменениями, и расчеты обоих перебежчиков на высокую награду за свое предательство не оправдались. Тем не менее этот случай подтолкнул меня к выводу, что общее обучение и специальную подготовку переводчиков лучше осуществлять в одном месте. Поэтому в мае 1918 года я распорядился о создании в Вене постоянно действующей школы военных переводчиков под руководством гауптмана Амоса Попа.

В середине 1917 года органы тактической разведки получили значительное усиление — в каждом батальоне первого эшелона появился офицер, отвечавший за организацию постоянного наблюдения за противником. А к концу года в дополнение к этому были созданы пехотные наблюдательные группы, оснащенные стереотрубами и телефонами и по возможности усиленные средствами подачи визуальных сигналов, проводными линиями связи, переносными радиостанциями, почтовыми голубями, собаками связи, а также пешими связными. Их задачей являлось ведение независимого от средств артиллерийской разведки наблюдения и своевременный доклад командованию обо всех замеченных ими переменах у противника.

Таким образом, к последнему военному году разведывательная служба получила такое развитие, о котором в начале войны нельзя было и мечтать. Общее представление о ней может дать схематичное изображение источников получения разведывательной информации и ее обработки.

В то время численный состав разведывательного управления армейского Верховного командования достиг 170 офицеров и служащих.

В начале апреля 1917 года кайзер Карл выразил великодушное пожелание освободить всех интернированных уроженцев Царства Польского и австрийских подданных. Это, разумеется, было исполнено, но все мы были убеждены, что от этих опасных лиц не следует ожидать благодарности и что над ними необходимо установить полицейский надзор. Однако такое привело к перенапряжению сил нашей и без того сильно перегруженной службы контрразведки.

Тревожным отголоском русской революции явилось заметное усиление антивоенных настроений в Австро-Венгрии, выражавшееся в ширившемся мнении о том, что скоро наступит конец войны. Так, еще в январе 1917 года депутат Зайтц на одном из собраний социал-демократов заявил: «С началом войны пролетариат принял деятельное участие в обороне страны. И не важно, что такое, возможно, противоречит теории социализма. Главное заключается в том, что это вообще показало ошибочность многих теоретических положений». Но уже вскоре более радикально настроенные элементы развернули настоящую истерию в отношении военной индустрии, а это, в свою очередь, способствовало дальнейшему расширению вражеского промышленного шпионажа, поскольку противник в условиях наступившей нехватки военных материалов очень хотел узнать, как это отражалось на состоянии нашей промышленности. В результате шпионы Антанты начали проникать в ряды рабочих и служащих, чтобы не только узнать производственные секреты и методы работы, но и объемы выпускаемой продукции, а также настроения персонала. При этом распропагандированные и оголодавшие элементы легко попадали в расставленные сети и становились вольными или невольными пособниками вражеских шпионов.

Становившаяся все более ощутимой нехватка продуктов питания и подстрекательская пропаганда создавали почву и для революционных настроений. Поэтому военные инстанции вновь и вновь поднимали вопрос о необходимости введения чрезвычайного положения и увеличения заработной платы, чтобы хоть как-то уравновесить растущую дороговизну, указывая на все увеличивавшийся разрыв между миллионными прибылями предпринимателей и мизерным вознаграждением за труд рабочих. При этом руководитель военного надзорного ведомства придерживался мнения о том, что закон о конфискациях и реквизициях в военное время не должен трактоваться только в интересах владельцев заводов и фабрик.

До тех пор, пока причиной прекращения работы являлась нехватка продовольствия, возмущения удавалось легко погасить завозом продуктов питания. Однако прокатившаяся в апреле волна забастовок в округе Каролиненталь, Праге, Тернице, Кладно и Пльзене, а также голодные бунты в Простееве говорили о централизованной акции и тайно проводимой агитации.

Такую версию подтверждали найденные в Праге прокламации, текст которых завершался такими призывами: «Да здравствует революция! Да здравствуют Либкнехт и Адлер!» В ее пользу говорили также неоднократные донесения о попытках британского шпионского центра Тинсли в Роттердаме, американского пропагандистского бюро в голландском городе Берген, а также английского военного атташе в Копенгагене полковника Уэйда привнести революционное движение в Германию и Австро-Венгрию.

Не случайно после вынесения 19 мая 1917 года преступнику, совершившему злодейское покушение на Адлера, смертного приговора, замененного по высочайшей милости на длительное тюремное заключение, на собраниях социал-демократов все чаще стал раздаваться лозунг: «Дело Адлера живет!» Нам стало также известно, что четыре польских еврея попытались сделать его даже революционным призывом. Виновниками же разразившейся в мае забастовки в венском арсенале, в которой приняло участие в общей сложности 40 000 рабочих, оказались студенты-анархисты, распространявшие среди них подстрекательские газеты. В общем, число стачек все возрастало, и властям пришлось прибегнуть к милитаризации предприятий, а зачинщиков призвать на военную службу.

Начавшаяся в конце мая в Стокгольме международная конференция социал-демократов, для проведения которой граф Чернин приложил немало усилий, судя по развернутым докладам военного атташе и органов цензуры разведывательному управлению армейского Верховного командования, все же оказалась недостаточно подготовленной. Уже в начале мая стало ясно, что правящие круги стран Антанты не разрешили своим социалистам принять в ней участие. Не приняли представители стран Антанты участие и в прошедшей в мае в Стокгольме конференции профсоюзов.

После крайне пессимистического доклада министра иностранных дел императору 12 апреля 1917 года стремление кайзера Карла к скорейшему заключению мира еще более усилилось. В связи с этим уместно подчеркнуть, что содержание данного документа немецкий писатель Маттиас Эрцбергер сообщил представителям западных стран. Но это никак не поспособствовало ослаблению воинственности политических руководителей Антанты.

Спустя месяц мне пришлось докладывать графу Чернину об одном весьма неприятном для него деле. В октябре 1914 года, когда он был посланником в Бухаресте, из его автомобиля был похищен портфель, в котором, среди прочих документов, находился и дипломатический шифр. Портфель вместе с содержимым ему возвратили, и кайзер Франц-Иосиф в присущей ему джентльменской манере отказался принять отставку своего неосторожного дипломата, о чем Чернин честно поведал в своей книге «В годы мировой войны». Однако после взятия Бухареста на чердаке виллы премьер-министра Братиану было найдено большое число фотоснимков с донесений австро-венгерского посольства и наш дипломатический шифр, то есть как раз те документы, которые находились в похищенном в свое время портфеле графа Чернина.

В общем, получилось так, что мне пришлось предъявить министру иностранных дел, руководителю того самого ведомства, которое постоянно указывало военным органам на необходимость сохранения тайны шифров, три фотоснимка, доказывавшие, что румыны начиная с осени 1914 года, могли расшифровывать переписку нашего посольства. После этого меня уже не удивляло, что содержание упоминавшейся ранее докладной записки императору от 12 апреля стало известно и за границей.

Кайзер Карл наверняка надеялся, что созыв 30 мая 1917 года австрийского рейхсрата благоприятно отразится на внутреннем состоянии Австро-Венгрии и с учетом позиции американского президента Вильсона послужит дальнейшим шагом к достижению мира.

Между тем в связи с необходимостью решения все увеличивавшегося объема государственно-правовых вопросов задачи контрразведывательной службы значительно усложнились. Ведь радикально настроенные группы национальных партий повсюду брали верх.

Масарик, несмотря на свою западную ориентацию, поспешил отправиться в Россию, поскольку там реально забрезжила возможность создания большой чешской армии. И хотя антагонизм в отношениях его бывшего друга Дюриха с Бенешем, а следовательно, и с ним лично выплыл наружу, Масарику это никак не навредило, поскольку он быстро сообразил, как нейтрализовать формального «посланца при русском императорском дворе».

Чехи брали под свое крыло и словаков в Венгрии. В частности, прошедший в конце апреля 1917 года в Киеве третий конгресс чехов и словаков^[297] принял решение о создании независимого чехословацкого государства и призвал чехов и словаков вступать в чехословацкую армию. При этом из 332 делегатов данного съезда свыше трети являлись отпущенными из лагерей военнопленными, что в условиях непрекращавшейся скрытной связи австрийских чехов с заграницей не могло не отразиться на настроениях первых.

Эта конспиративная переписка все время осуществлялась по новым каналам, о которых мы лишь догадывались, но обнаружить не могли. Два отлично работавших контрразведывательных пункта под руководством советника штатгальтера Мелла фон Меллхайма могли лишь констатировать наличие заграничного предательского политического движения чехов и что, начиная с февраля 1917 года, в поведении чехов на территории монархии и за границей стало отмечаться бросающееся в глаза единство. Поэтому удивляться тому, что на открытии заседания рейхсрата чешскими депутатами была зачитана декларация с требованием ликвидации Венгрии в ее тогдашнем виде и создания чехословацкого государства, правда пока еще в составе Австро-Венгрии, не приходилось.

Словенцы же выступали за объединение всех южных славян в рамках монархии. Причем во время проводимых ими дебатов тональность их заявлений становилась все жестче, а в речах все отчетливее стала проступать ненависть ко всему немецкому. Поэтому я не удивился, когда 20 июля 1917 года действовавшие за границей агитаторы под руководством Трумбича^[298] вместе с Пашичем провозгласили на Корфу создание свободного и независимого Королевства сербов, хорватов и словенцев во главе с представителем династии Карагеоргиевичей, что, естественно, лило воду на мельницу горячих людей в самой Австро-Венгрии.

Вскоре не замедлил проявить свое истинное лицо и сочинитель хвалебных од в адрес кайзера Стефан Радич, призвавший на заседании хорватского ландтага к «уходу Габсбургов». Осенью же дело дошло до того, что доктор Погачник, всегда заверявший всех в своей преданности императору и заявлявший, что он, будучи отцом шестерых детей, добровольно провел на фронте три года, стал рассуждать о преступном угнетении словенцев.

Вышедшая же в начале 1918 года подборка комментариев из газеты «Чешский народ» с выдержками из речей и описанием деятельности чешских депутатов Зарадника, Странского, Тузара и других явилась настоящей антологией измены родине.

Трудно передать, как тяжело было в таких условиях защищать империю от разрушительных элементов! К тому же депутаты при всяком удобном случае стремились обрушиться с критикой на деятельность органов контрразведки.

В отношении же военных судей началась настоящая травля. При этом острие несправедливых обвинений было направлено прежде всего против опоры контрразведки — органов военного надзора. И хотя их работа, охватывающая много сфер, являлась очень успешной, они вызывали к себе ненависть со стороны многочисленных организаций, которые из-за них лишились ожидавшихся прибылей или получили по рукам за вредную болтливость в почтовой переписке или выступлениях в печати.

Охота на ведьм, развернувшаяся в парламенте, привела в начале августа 1917 года к отставке фельдцейхмейстера фон Шлейера, а 9 сентября к роспуску важного военного ведомства, на месте которого была образована «министерская комиссия в военном министерстве» под руководством двух председателей — генерала от инфантерии Альберта Шмидта фон Георгенегга и руководителя парламентской секции Свободы. К счастью, перемена вывески почти не отразилась на сущности дела.

И без того чрезмерная нагрузка на органы контрразведки еще более возросла после объявленной 2 июля 1917 года амнистии. Еще 13 мая меня вместе с военным дознавателем обер-лейтенантом доктором Премингером вызвали в Лаксенбург^[299], где во время полуторачасовой аудиенции у его величества, состоявшейся в парке, мне пришлось докладывать о том, как продвигается дело Клофача. При этом император выразил пожелание, чтобы обвинительный вердикт был вынесен еще до возобновления работы парламента, дабы приговор вступил в силу, а осужденный не воспользовался депутатской неприкосновенностью. Июнь практически прошел, но требование о выдаче Клофача так и не было выдвинуто, а в конце месяца начальник Генштаба поручил мне обсудить с главным военным прокурором, входившим в состав армейского Верховного командования, вопросы, связанные с предстоявшей амнистией для политических преступников.

Исходя из интересов дела я не смог сдержаться и выразил сожаление, что помилование касается зачинщиков беспорядков, уличенных в государственной измене. Когда же мне сообщили, что вопрос уже решен, то мне ничего другого не оставалось, как обругать тех советчиков, которые использовали во вред государству благие намерения императора принести счастье своим народам. Повинуясь чувству долга, я высказал мнение, что считаю целесообразным объявление амнистии лишь по окончании войны и то только в качестве поощрения для тех лиц, которые вели себя после вынесения приговора безупречно. Но, несмотря на это, мне все же пришлось совместно с генеральным прокурором заняться приданием надлежащей внешней формы указу о помиловании.

В октябре 1917 года во время совещания с судебным инспектором военным дознавателем обер-лейтенантом доктором Пойтлшмидтом в присутствии двух моих офицеров при обсуждении вопросов, касавшихся незаслуженных нападок в парламенте на работников правоохранительных органов, которые во время войны состояли в основном из гражданских юристов, призванных из резерва и отличавшихся куда большей требовательностью, чем кадровые военные, мне случайно стало известно, что после указа об амнистии некий господин, занимавший высокую государственную должность и чье имя, естественно, было озвучено, начал наводить справки в дивизионных судах ландвера и военной прокуратуре Вены о ходе следствия по делу Крамара и Клофача. При этом его в первую очередь интересовало, не оказывало ли армейское Верховное командование давление на судей во время судебного процесса над Крамаром. Судя по всему, этот господин и являлся одним из тех советчиков, которые втайне готовили почву для принятия кайзером решения о проведении амнистии, внушая императору мысль о том, что амнистированные никогда не забудут о его милости.

В результате амнистия, как акт проявления великодушия кайзера, в армии и среди лояльных императорской власти элементов в Австро-Венгрии была встречена с недоумением, а в неприятельских странах расценена как признак слабости и вынужденный шаг, сделанный под давлением чехов.

Не успели амнистированные выйти из-под ареста, как тут же с удвоенной силой принялись за старое, развернув оголтелую пропаганду против монархии. Благодарность же за амнистию со стороны Клофача вообще вылилась в организацию крупной стачки национал-социалистов, прошедшей в Праге 8 августа 1917 года. В ходе этой забастовки, в которой приняли участие свыше 20 000 рабочих, бастующие выдвинули требование запретить вывоз из Богемии угля и продуктов питания. А вскоре в городе Пльзень вообще пришлось объявить военное положение, чтобы прекратить эксцессы, вызванные провокационным показом евреями в кафе «Вальдек» изделий из белой муки.

Развязанная парламентом и подхваченная в невиданных ранее масштабах амнистированными подстрекателями пропаганда привела к такому положению, когда к концу 1917 года даже простая крестьянка оказалась твердо убежденной в том, что объявление независимости Богемии сразу же приведет к исчезновению нужды в продовольствии, топливе и одежде.

Делались попытки повлиять в таком же духе и на армию. Однако все они, насколько нам позволяли силы, наталкивались на серьезное противодействие.

Тем временем в переписке чешских военнопленных появился такой тон, что центральное бюро цензурной службы сочло необходимым отметить, что пленные, судя по всему, перестали бояться цензуры и возможного судебного наказания в будущем. Конечно, не все чехи были настроены столь воинственно. В их письмах зачастую встречались и такие строки: «Если после войны кто-нибудь подойдет ко мне с предложением присоединиться к славянскому братству, то я прогоню его с порога своего дома и спущу на него собак».

Не способствовала амнистия и воцарению спокойствия среди русинов, и без того недовольных нашими предложениями по решению польского вопроса. Напротив, возвращение из лагерей для интернированных лиц многочисленных попов и русофилов наподобие Маркова привело только к усилению волнений. Вновь обострилась борьба между православной и грекокатолической церковью.

Поляки же вообще были близки к всеобщему восстанию. В июле 1917 года немцам пришлось даже арестовать Пилсудского, начальника его штаба Соснковского и ряд других членов польской военной организации. Такое произошло из-за того, что легионеры при реорганизации легиона во вспомогательный корпус отказывались приносить присягу и даже попытались поднять мятеж.

Тогда же в Петербурге прошло собрание польских военных, на котором было решено создать с привлечением польских военнопленных собственную армию в 700 000 человек для освобождения Польши, завоевания Галиции и Познани. Однако Керенский исходя из негативного опыта с национальными воинскими формированиями не одобрил этого намерения. К тому же произошедшие вскоре события в самой России выдвинули перед русскими совсем другие проблемы. В результате, судя по донесениям наших агентов, польская армия сократилась до размеров одной стрелковой дивизии.

Для нас тоже настали не самые лучшие времена — в 1917 году в целях высвобождения людей для нужд фронта значительному сокращению подверглись органы цензуры, являвшиеся важным средством для выявления умонастроений и тайных нитей антигосударственного движения. Множество цензурных пунктов на оккупированных территориях было расформировано или объединено, в результате чего штат цензоров сократился до 400 офицеров и чиновников и до 2600 солдат.

Все это привело к неслыханному повышению нагрузки на работников цензуры, о чем свидетельствуют средние цифры проходившей через ее органы корреспонденции. Так, цензурный пункт в Вене ежемесячно обрабатывал около 500 000 писем, в Будапеште — более 250 000, а в Фельдкирхе — от полутора до двух миллионов почтовых отправлений. Одна только телеграфная цензурная комиссия в Вене просмотрела с начала войны до конца 1917 года десять с половиной миллионов телеграмм, из которых 43 000 были задержаны, а 1375 переданы полицейскому управлению для расследования.

Кроме того, органы контрразведки постоянно поднимались по тревоге из-за сигналов о готовящихся диверсионных актах, которые широко практиковались Францией и Англией в Германии. Так нами были задержаны два вражеских агента с чемоданом, в котором под видом электрических фонариков фактически находились адские машины. У итальянских же пленных были найдены пропитанные парафином рулоны бумаги. Кроме того, на их имя приходило также вино, оказавшееся керосином.

Все говорило о том, что противник готовит диверсии. Тем не менее взрывы 25 мая на фабрике по производству боеприпасов в городе Беловец недалеко от Пльзеня и 17 июня на заводе «Ам Миттель», пожар 25 июня на предприятии по производству пороха в местечке Зауберсдорф около города Нойнкирхен и взрыв 10 июля 1917 года в словенском городе Прагерхоф были квалифицированы как обычные несчастные случаи, какие в то время случались и во враждебных государствах.

В общем, необходимо было проявлять максимальную бдительность, но число объектов, требовавших наблюдения и охраны, было так велико, что основная задача контрразведки как бы отошла на задний план. Быть может, это и послужило причиной заметного уменьшения числа пойманных шпионов. Однако, скорее всего, вражеские лазутчики, наученные опытом, просто стали хитрее. Нельзя было исключать и такую возможность, что противники, получая достаточно обширную информацию от имевших скрытые связи с родиной изменников за рубежом, вообще стали меньше использовать агентов.

Тем не менее нами было разоблачено итальянское благотворительное общество под названием «Опера Бономелли», на деле оказавшееся шпионской организацией, руководство которой находилось в Милане, а вербовочный пункт агентов — в швейцарском городе Лугано. Вся корреспонденция этой шпионской организации и идущие в ее адрес письма органами контрразведки стали попросту задерживаться. Вскоре была устранена и возможность обхода цензуры через Германию, что стало результатом тесного взаимодействия австровенгерского контрразведывательного пункта в городе Фельдкирх с немецким отделом цензуры.

С контрабандной пересылкой информации через людей, въезжавших в Австро-Венгрию, мы боролись посредством усиления пассажирского контроля. Между прочим, проверка показала, насколько слабой была прежняя система, когда пленным неприятельским офицерам удавалось пробираться с подложными или купленными подлинными проездными документами вплоть до контрольных пунктов передовых позиций нашего фронта на реке Изонцо. Результатом этой проверки стала и ликвидация целой шайки профессиональных мошенников, специализировавшихся на подделке документов, во главе с польским легионером Виктором Бромовичем.

В целях рекламы, а также ради более высокого заработка ряд венских опереточных и эстрадных ансамблей выезжал в нейтральные страны. При этом актрисы обычно получали мизерные гонорары, которых едва хватало на пропитание. Таким обстоятельством пользовалась разведывательная служба Антанты, чьи щедрые кавалеры узнавали от актрис, достаточно много разъезжавших по Австрии, гораздо больше сведений, чем это было допустимо.

В оккупированной Румынии нам довелось познакомиться и с организованной тогда французскими офицерами так называемой «воздушной разведкой». Ее смысл заключался в том, что неприятельские самолеты высаживали в нашем тылу агентов с почтовыми голубями. Эти лазутчики, естественно, встречали активную поддержку у своих земляков и в первую очередь у оставленных румынской разведкой соглядатаев.

Как бы то ни было, нам удалось раскрыть и обезвредить весьма разветвленную сеть таких шпионов и их пособников. И какой бы невидимой на первый взгляд ни казалась скрытая шпионская деятельность, благодаря двум крупным аферам она все же стала достоянием широкой общественности.

Нападение на разведывательный пункт австрийского флота в Цюрихе

В Швейцарии постепенно разгорелся конфликт между австро-венгерским генеральным консулом в Цюрихе фон Мауригом, чью поддержку нашей разведслужбы мы весьма ценили, и вице-консулом капитаном первого ранга Майером. Причиной противостояния между консулом и морским офицером послужило решение последнего перевести флотский разведывательный пункт из здания генерального консульства в частный дом. В ночь с 24 на 25 февраля 1917 г., когда в помещении пункта по недопустимой небрежности не оказалось ни одного сотрудника, на него было совершено нападение. Утром несгораемый сейф обнаружили вскрытым, а все хранившиеся в нем документы были похищены. Причем взлом сейфа проводился при помощи кислородной горелки, то есть достаточно громоздкого аппарата, для переноски которого требовались усилия как минимум двух преступников.

Последствия этого не заставили себя ждать — поднялся большой шум, и скомпрометированный моряк вместе со своим персоналом был вынужден покинуть Швейцарию.

Самым неприятным для нас в этом инциденте явилось то, что в числе других документов по агентурной работе был похищен и шифр.

Людская молва сразу же объявила организатором нападения одного из агентов капитана первого ранга Майера проживавшего в Цюрихе итальянского адвоката Ливия Бини, а также сотрудника итальянской разведывательной службы первого лейтенанта Вентимилью. Причем обоим удалось скрыться. Позднее о Бини стало известно, что в марте 1917 года у себя на родине он предстал перед судом за подделку векселей и прочие подобные делишки. Он и раньше часто судился, и поэтому ему ничего не стоило представить дело так, чтобы получить оправдательный приговор в качестве платы за удачно осуществленную операцию по нападению на наш разведывательный пункт.

В течение 1918 года подробности этого дела постепенно стали проясняться, и нашему разведывательному управлению удалось установить примерно следующую картину. Инициатором нападения действительно был Бини, который и предложил план его осуществления итальянскому консулу в Цюрихе Карло Менассо. Тот, в свою очередь, сообщил об этом предложении в Рим, откуда ему прислали инженера, чтобы тот на месте проверил технические возможности его осуществления. Пройти в помещение с сейфом под благовидным предлогом инженеру не составило большого труда, и он пришел к выводу, что для вскрытия потребуется не менее двух опытных взломщиков. После этого итальянское правительство выпустило из тюрем Милана и Флоренции медвежатников де Люка и Палаццо, отправив их в Цюрих. На обратном пути в городе Комо взломщиков предусмотрительно встретили и отобрали у них все документы, оставив им и Бини в качестве вознаграждения лишь украденные деньги. Однако преступникам этого показалось мало, а сама дележка добычи прошла весьма бурно. Но и на этом преступники не успокоились, забрасывая итальянские суды своими претензиями еще целый десяток лет.

Шпионский скандал Йорга и графа Фирмиана. Дипломаты нейтральных стран на службе неприятельской разведки

С началом войны румынский капитан Траян Штирча наравне с другими военными атташе в Вене находился под негласным наблюдением полиции. При этом была обнаружена его интимная связь со студентом высшего технического училища Стефаном Александром Йоргой, румыном из города Лугож, который стараниями капитана стал секретарем румынской церкви в Вене. Создалось впечатление, что здесь что-то не так, и за обоими была установлена пристальная слежка. Однако обнаружить ничего не удавалось. Тем не менее в конце августа 1916 года, то есть с началом войны с Румынией и когда Йорга должен был призываться в армию, военные власти усилили к нему свое внимание. В результате проявленной бдительности в поведении молодого солдата обнаружились некоторые странности, которые в конечном итоге привели к его аресту и преданию венскому гарнизонному суду.

Тем временем в начале 1917 года в венский центральный контрразведывательный пункт поступило доверительное донесение о том, что в цензурном отделе центрального справочного бюро Красного Креста действует шпионская организация, которая отправляет свои материалы за границу через дипломатические представительства нейтральных стран. В качестве руководителя был назван цугсфюрер^[300] граф Латтенцио Фирмиан, а его помощниками — Валерио Бенуцци и служащий кредитного учреждения торговцев и ремесленников Марио Ренси.

Все трое были арестованы, поскольку улики их преступной деятельности оказались неоспоримыми. Среди них следует назвать подозрительные отношения с дипломатами, сомнительными женщинами и известными ирредентистами, получение денег из Голландии, а также навязчивое сближение с возвращавшимися с фронта офицерами. Стали известны также факты передачи иностранным представителям информации о событиях на итальянском фронте. Кроме того, арестованный по подозрению в государственной измене и шпионаже лейтенант запаса Карл Пернер признался, что он действительно имел беседу о шпионаже с графом Фирмианом, поскольку был убежден в существовании шпионской организации в Вене. Тем не менее, несмотря на все улики, Фирмиан и Бенуцци смогли так ловко построить свою защиту, что в конце сентября 1917 года были освобождены по распоряжению правового отдела венского военного командования. Однако следствие в отношении Ренси и других обвиняемых, арестованных в ходе расследования, продолжалось.

В начале октября 1917 года Йорга чистосердечно признался, что, поддавшись шантажу румынских националистов, использовавших, видимо, его противоестественные отношения со Штирчей, с мая 1915 года был вынужден заниматься шпионажем, выполняя задания румынского военного атташе, о чем знал и посланник князь Маврокордато. Во время выполнения своих разнообразных поручений Йорга познакомился более чем с пятьюдесятью шпионами из числа румынских националистов. Среди них был и румынский торговый атташе Василь Кандиани, а также недавно освобожденные граф Фирмиан и Бенуцци.

Последний особенно нравился Йорге, поскольку производил впечатление очень деятельного человека, который поддерживал связь не только со Штирчей и итальянским морским министром, но и с испанским посольством^[301], официально стоявшим в стороне, но явно поддерживавшим наших противников. Бенуцци собирал информацию через свою любовницу Шарлотту Бриголу, предоставляя ее «в распоряжение наших офицеров», передавал румынам и итальянцам секреты цензурного отдела, сообщая, каким образом переписка военнопленных использовалась в интересах разведывательной службы. Он хотел также попытаться восстановить графа Фирмиана на службе в цензурном отделе после его освобождения, чтобы в дальнейшем использовать этот ценный источник сведений, который после перевода Бенуцци в другое ведомство оказался для него закрытым.

Бенуцци использовал в своих целях и русско-французскую шпионскую организацию в Швейцарии. Мы напали на ее след в начале 1917 года и выяснили, что она пользуется услугами испанцев. Эти нейтральные подданные создали из шпионажа весьма выгодное дело — пользуясь своим нейтральным статусом, одна часть их обслуживала центральные державы, а другая, предположительно большая по численности, — страны Антанты. Однако наши военные атташе в Мадриде и Берне в тесном взаимодействии с разведывательным управлением германского Генштаба IIIb и немецким контрразведывательным пунктом «Юг» в городе Фрайбург-им-Брайсгау, австро-венгерским генеральным консульством в Цюрихе, разведывательным пунктом в Фельдкирхе и «Эвиденцбюро» раскрыли нити этой шпионской сети, выяснив, что шпионы разъезжали по Австро-Венгрии и Германии под видом торговцев фруктами.

От испанцев не отставали и румыны. О том, как они понимали нейтралитет, свидетельствует хотя бы тот факт, что доклады Штирчи о положении дел на австро-венгерских фронтах, когда ему разрешали их посетить, немедленно передавались русским через румынского премьер-министра Братиану. И это не говоря уже о ведении шпионажа в интересах Антанты в целом.

После вступления Румынии в войну Штирча по согласованию с чилийским послом доном Энрико Лопесом передал свою агентуру секретарю чилийского посольства Филипе Анинату, который через Швейцарию стал передавать разведывательные сведения странам противника. Во всяком случае, так следовало из показаний Йорги.

После таких разоблачений Фирмиан, Бенуцци и Бригола были арестованы, однако следствие, приведшее к задержанию еще двадцати лиц, как всегда, затянулось. За это время Бенуцци сумел так расположить к себе охрану, что, даже находясь под арестом, смог не только продолжать шпионскую деятельность, но и развить свою агентурную сеть, установив, в частности, контакты с испанцами Педро Рикельме-Гранка и Хоакином Фойксом. Тем не менее нам все же удалось их установить и арестовать вместе с рядом других подобных личностей. И все же до вынесения приговора дело так и не дошло — после распада империи все они были выпущены на свободу по амнистии.

Мы, естественно, извлекли из происшедшего соответствующие уроки и стали внимательно следить за всеми этими дипломатами, столь грубо нарушавшими правила нейтралитета, изыскав способы осуществления контроля за их корреспонденцией. А то, что они продолжали свою противоправную деятельность, подтвердил в октябре 1918 года арест в Фельдкирхе студентки медицины Терезы Колбен из Вены, в меховом боа которой был обнаружен зашитый перечень вопросов, которые ей предстояло решить, и ключ к шифру. Она призналась, что для агентурной работы ее завербовал румынский военный атташе в Берне Василь Кандиани, предложив передавать собранные сведения секретарю чилийского посольства Анинату, который должен был отсылать полученную информацию через курьеров в Швейцарию.

Надо полагать, что Анинат и другие посредники из числа сотрудников посольств исполняли свою весьма некрасивую роль, никак не вязавшуюся со статусом дипломатов нейтральных стран, отнюдь не из одной только любезности.

Влияние нашей мирной пропаганды в ведении войны против России и Италии летом 1917 года. Дезертирство и мятежи в итальянской армии

Австро-венгерская разведка заблаговременно установила обширную подготовку итальянцев к новому, десятому по счету, наступлению на Изонцо и намеченный день атаки. При этом важно отметить, что наши агенты еще в середине 1917 года сообщили о предстоящей поставке Италии Англией от 300 до 400 полевых орудий и 21 батареи большого калибра. Хотя, по заявлениям Кадорны, это было лишь предложение, которое он вынужден был отвергнуть, так как до конца апреля эту артиллерию нужно было снова вернуть на французский фронт. Поэтому итальянский главнокомандующий удовлетворился 152 английскими и 35 французскими орудиями, большей частью крупных калибров.

В то время итальянцы сильно нервничали, так как до них дошли сведения о намеченном нами большом наступлении с участием немецких войск. Поэтому для того, чтобы успокоить своих солдат, Кадорна счел целесообразным заявить, что его войска отличаются высокой боеспособностью, благодаря чему наше наступление выльется во второй Верден.

По нашим же сведениям, моральное состояние итальянских войск оставляло желать много лучшего — дезертиров, особенно на юге Италии, становилось все больше, где из них формировались целые банды грабителей, промышлявших разбоем. Поэтому десятое сражение на реке Изонцо, начавшееся 12 мая и закончившееся 5 июня, привело лишь к захвату итальянцами небольших участков местности. При этом они понесли большие потери, которые составили 200 000 человек.

Их наступление характеризовалось бунтом целых полков, отказывавшихся идти в бой, а личный состав трех полков был взят нами в плен почти без сопротивления. Кроме того, в ходе нашего контрнаступления в плен попало еще 27 000 итальянских солдат. Такое произвело на итальянское командование удручающее впечатление, и оно поспешило приписать свои неудачи разлагающему влиянию нашей пропаганды.

Кадорна намеревался добиться успеха и на Тирольском фронте, о чем наша агентурная разведка сообщила еще в марте, хотя штабы соответствующих итальянских армий получили приказ лишь 27 апреля. Но и тут сражение, длившееся с 9 по 25 июня, ожидаемых результатов итальянцам не принесло, а вспомогательные наступления в долине реки Адидже и в Пасубио^[302] вследствие упадка боевого духа у итальянских солдат и вовсе захлебнулись. Таким образом, к тому моменту, когда после поездки в июне Керенского на фронт русские решили вновь перейти в наступление, итальянцы на некоторое время снова выдохлись.

Между тем в выделенных для наступления 11, 7 и 8-й русских армиях дисциплина была восстановлена, и так называемые переговорщики к нам больше почти не приходили. Таким образом, этот источник информации иссяк. Однако радиоразведка и служба прослушивания телефонных разговоров были по-прежнему на высоте.

Брусилов, этот решительный организатор массовых атак, сменил генерала Алексеева и решил, как мы скоро выяснили, прорвать наш фронт в районе Бережан, Зборова и Станислава. Уже 25 июня мы знали, что наступление у Бережан и Зборова начнется 29 июня. Из собранных там двадцати девяти дивизий 11-й и 7-й армий четырнадцать долгое время находились в резерве, и их личный состав был готов идти в бой.

Предоставленные нашей разведкой данные побудили командование союзными войсками разработать план большого контрнаступления, в котором с запада по северному флангу наступающей русской группировки главный удар должны были наносить немецкие войска. Как только сведения о том, что русские начнут атаку 29 июня, подтвердились, были отданы соответствующие приказы на подтягивание в исходное положение войск, предназначавшихся для контрнаступления.

В ходе этой операции русские впервые использовали бригаду из сформированной 22 апреля 1917 года чешской дивизии как самостоятельное воинское формирование и предусмотрительно определили ей полосу наступления там, где ей должны были противостоять тоже чехи. Делалось такое из расчета на то, что в таком случае бригада понесет наименьшие потери и стяжает себе славу, о которой затем пропаганда Антанты раструбит на весь мир, преподнеся это как торжество идеи создания независимой Чехословакии^[303]. В качестве же признания заслуг чехов 4 июля 1917 года русские одобрили создание второй чешской дивизии.

В тот же день в разгар боев мы смогли сообщить командованию, что через два дня начнется новое большое наступление 8-й русской армии под Станиславом. Первоначальные успехи этого наступления и данные разведки о выдвижении 7-й армии противника через Днестр для их развития потребовали передачи для поддержки сильно теснимой армии генерал-полковника фон Кевесса некоторой части войск, предназначавшихся для контрнаступления, что поставило, казалось, под вопрос всю задуманную операцию. Однако наша точная информация в период с 11 по 15 июля показала, что даже при ослаблении ударной группировки шансы на полный успех все же остаются.

Впрочем, в то время неплохо работала и русская разведка. Не успели 5 июля прибыть первые эшелоны переброшенных с Западного фронта германских войск, как уже 9 июля из Петербурга была отправлена незашифрованная радиограмма следующего содержания: «Для создания ударной группировки, нацеленной против русских наступающих войск, с запада на восток немцы перебросили двенадцать дивизий».

Несмотря на то что у русских имелось достаточно времени для принятия соответствующих мер, поскольку наше контрнаступление не могло начаться раньше 19 июля, они не выдержали натиска более сильного противника и потерпели решительное поражение. Их войска, где дисциплина была восстановлена с большим трудом, не смогли вынести подавляющего морального воздействия хорошо организованной артиллерийской подготовки большого наступления.

На неатакованных же участках фронта продолжила свою работу наша пропаганда. Правда, в отдельных местах она не находила должного понимания. Так, 1 июля был взят в плен наш переводчик фенрих Могетич, а 6 июля на нашу разведгруппу прямо во время переговоров с русскими солдатами напала другая группа русских, и в результате завязавшегося боя погиб лейтенант Хербст.

Тем не менее в большинстве случаев нашим разведгруппам удавалось вступать в переговоры с русскими делегатами, которые, в частности, сообщили, что Керенский безуспешно пытался сподвигнуть 9-ю армию принять участие в наступлении. Кроме того, мы узнали, что представители армейского комиссариата и других подобных комитетов стали создавать в полках и выше так называемые выборные летучие боевые комитеты, которые получили право вмешиваться в работу штабов и подчас даже отменять их приказы. А ведь это означало не что иное, как начало конца военного управления!

Благодаря радио- и воздушной разведке, а также показаниям пленных мы смогли точно отслеживать ход отступления 11-й русской армии, к которой вскоре присоединились 7-я и 8-я армии, — просматривалась явная деморализация всего русского корпуса. При этом наша радиоразведка 27 июля побила все рекорды, когда было дешифровано 333 радиограммы по большей части оперативного характера.

Тем временем противник для облегчения отхода своих войск 23 июля начал своевременно вскрытые нашей разведывательной службой наступательные действия на севере под Даугавпилсом и на юге с участием восстановленной 1-й румынской армии. Причем успехи, достигнутые румынами благодаря наличию большого числа французских офицеров, в общем масштабе сражения значения не имели, хотя начатое 6 августа контрнаступление генерал-фельдмаршала

Макензена оттеснить южный фланг неприятельского фронта так и не смогло.

Однако в целом эта кампания завершилась освобождением всей Восточной Галиции и Буковины, за исключением ее юго-восточной части. Одновременно она показала, что с того момента русские были больше не способны к проведению наступательных операций. Перегруппировку их войск наша радиоразведка вскрыла еще 11 августа, то есть с ее началом, а окончательную новую расстановку сил и средств установила в течение всего лишь одного дня.

Оценка разведкой общей обстановки к моменту обращения папы римского с мирным призывом

В связи с развалом русской армии большое значение приобретало опубликованное 1 августа 1917 года обращение папы римского с предложением посредничества в проведении мирных переговоров. Стремление закончить войну распространилось по всему миру. И если призыв нашего парламента, проведенная амнистия и даже военные успехи на фоне продолжающегося ухудшения условий жизни и тяжелых людских потерь на фронте среди широких масс населения Австро-Венгрии не нашли должного понимания, то шаг папы к миру пробудил живой отклик.

Наблюдения органов контрразведки не оставляли ни малейшего сомнения в том, что чаши весов общественного мнения у славянских национальностей из состава населения австро-венгерской монархии колебались между верностью государству и стремлением к отделению от него. Причем быстрое достижение мира могло склонить их в пользу первого. Между тем по сведениям, собранным армейским Верховным командованием из самых разных источников, продовольственное положение в стране, особенно в Далмации и Истрии, где уже были зарегистрированы случаи голодной смерти, было неудовлетворительным.

Между тем Италию сотрясали волнения. К тому же топливный кризис у итальянцев обострился, а импорт хлеба заметно снизился. Все это не могло не сказаться на моральном состоянии их войск, доказательством чему служили поступившие к нам донесения о том, что солдаты бригады, дислоцировавшейся в городе Кунео, отказывались отправляться на фронт, а в итальянских бригадах, стоявших в городах Удине и Ровиго, вообще прокатились бунты, прошедшие под лозунгом: «Чем зазря погибать, лучше отправиться в Маутхаузен!»^[304]Отсутствие единства среди стран Антанты внушало надежду, что общее стремление к миру найдет у руководителей враждебных нам государств должное понимание. Между прочим, в лагере Четверного союза дела тоже обстояли не так, как хотелось бы. Еще в середине мая 1917 года до нас дошли сведения о том, что Турция ведет в Швейцарии сепаратные мирные переговоры, выражая готовность пойти на уступки в Малой Азии в обмен на финансовую помощь и отказ от капитуляции. При этом международные еврейские финансисты в Лондоне поддерживали контакты с турецким министром финансов Джавид-беем^[305] и добивались заключения сепаратного мира, против которого английское правительство в целом не возражало. Об этом нам сообщили 22 мая 1917 года из Константинополя. Однако против такого выступали сионисты, считавшие, что это ставит под угрозу их надежды в отношении Палестины.

А вот на Балканах после неудачи майского наступления генерала Саррайля военная обстановка была для нас благоприятной. Однако еще в середине мая 1917 года англичане стали настаивать на расформировании практически бездействовавшей салоникской армии, поскольку ее воинские части могли весьма пригодиться в другом месте. Об этом, а также о постоянных протестах против такого решения со стороны сербов, итальянцев и Венизелоса мы узнали из расшифрованных радиограмм. Из них же в начале июня нам стало известно о намерении заставить короля Греции Константина I отречься от престола, что первоначально из-за верности ему большей части армии сделать не удалось. Однако вследствие давления, предпринятого верховным комиссаром стран Антанты французским адмиралом Жоннаром, отречение стало неизбежным. Англия же удовлетворилась высвобождением двух дивизий для их переброски в Египет и на Синайский фронт. Причем подобное ослабление сил после прихода к власти Венизелоса должны были компенсировать греки. Правда, их воинские формирования не соответствовали ожиданиям Антанты, но та надеялась, что после проведенной ее офицерами реорганизации к весне 1918 года греческая армия приобретет необходимые боевые качества.

Активным элементом салоникской армии являлись сербы, недовольные пассивностью генерала Саррайля. К сожалению, мы слишком поздно узнали, что наряду с республиканцами и социалистами в сильнейшей оппозиции к официальным правящим кругам находилась организация сербских офицеров «Черная рука», на чем могла бы хорошо сыграть наша пропаганда. Но было уже поздно — недовольные элементы, стоявшие во главе вышеназванной организации, при помощи инсценированного в Салониках судебного процесса по обвинению в заговоре против престолонаследника Александра и Пашича были обезврежены. В июне 1917 года при возможно минимальной огласке их признали виновными и расстреляли.

В середине августа 1917 года под командованием майора Генерального штаба Штипетича, назначенного германским Главным командованием, был сформирован батальон ландштурма из хорватов, который, чтобы оказать пропагандистское влияние на сербов, отправили на фронт в Македонию. Хорваты вступали в переговоры с сербскими постами подслушивания, передавали им почтовую корреспонденцию с родины, начавшую расцветать благодаря правильному правлению военной администрации, принимали от сербов письма для передачи родным и близким, а также распространяли газету «Белградские известия», издававшуюся на сербском языке в Белграде и вызывавшую у сербских солдат чувство тоски по родине. В результате такой пропагандистской деятельности до сентября 1918 года к нам перешло 9 офицеров и 445 рядовых, что для командования салоникской армии явилось весьма неприятным сюрпризом. Конечно, французы постарались принять меры противодействия — они не раз заменяли сербские части и снаряжали вооруженные ручными гранатами патрули, чтобы не давать нашим хорватам возможности приближаться к линии фронта.

Как следовало из перехваченных нами радиограмм, летом 1917 года в Салониках между союзниками постоянно возникали серьезные разногласия и распри, а прибытие греческих подкреплений все откладывалось. Тогда мы еще могли рассчитывать на верность Болгарии. Правда, эти надежды являлись весьма призрачными, ведь еще в марте 1917 года разведуправлению нашего армейского Верховного командования стало ясно, что эта верность базируется исключительно на тех выгодах, которые болгары рассчитывали извлечь при помощи центральных держав. Но если бы Антанта предложила им больше, то Болгария охотно пошла бы с ней на переговоры.

Такое наше мнение подтверждал и военный атташе в Софии полковник Танчос, сменивший умершего 18 февраля 1917 года полковника Новака. Он же еще раз сообщил, что вопросами контрразведки в болгарской главной ставке ведал подполковник Ракаров, а собственно разведку возглавлял майор Генерального штаба Ватев.

Русская революция оказала влияние и на Болгарию, где заметно активизировалась Прогрессивно-либеральная партия Данева^[306], а в армии стала замечаться социалистическая агитация, приведшая в конце августа к большому бунту, подавленному лишь после многочисленных арестов солдат. Однако подрывная деятельность среди личного состава болгарских вооруженных сил со стороны русофильской аграрной партии продолжалась. Усиливалось и брожение у болгарских офицеров. А в довершение ко всему со Стокгольмской конференции вернулся социалист Кирков^[307] и стал развивать пацифистскую пропаганду.

В целом болгары, настроенные против Германии вследствие спора из-за Добруджи и недоверчиво относившиеся к Турции, даже не пытались скрыть своих целей в войне. Ни для нейтральных, ни для враждебных нам государств не составляло секрета, что они стремились к объединению всех областей Балканского полуострова, в какой-либо мере заселенных болгарами.

Если ко всему этому добавить, что нам приходилось опасаться влияния русской революции на народы самой Австро-Венгрии, а неограниченная подводная война не дала ожидаемых результатов, то станет ясно, почему сделанный нашей разведслужбой краткий обзор положения дел привел к пониманию австро-венгерскими правящими кругами того, что настал тот самый момент, когда мирную инициативу папы Бенедикта XIV следовало рассматривать как наиболее желательный выход из создавшейся ситуации. К сожалению, это мнение не разделялось Германией, внутреннее положение которой, впрочем, было значительно прочнее.

В таких условиях нашему руководству показалось, что перед нами открылась заманчивая перспектива непосредственных переговоров с французским Генштабом. В результате 7 августа 1917 года в Швейцарии прошла первая встреча майора французского Генерального штаба графа Абеля Армана с его родственником графом Николаусом Ревертерой ди Саландрой. Эта идея возникла как раз в тот момент, когда во французской армии возник глубокий кризис. Однако благодаря срочно принятым энергичным мерам французам удалось его заметно ослабить. Поэтому уже начавшиеся переговоры завершились столь же безрезультатно, что и предыдущее посредничество принца Сикста Пармского.

Мало пользы для достижения мира принесла и шумиха, затеянная непрошеными миротворцами типа Фрида, Ферстера, Уде и других, которые, находясь в Швейцарии, видели все в черном цвете. Они не только не способствовали решению столь важного вопроса, но и наносили вред отношениям Австро-Венгрии с союзной ей Германией. Дело дошло до того, что немцы стали обвинять нас даже в непринятии мер по подавлению революционной пропаганды, разжигаемой принцем Александром Гогенлоэ, Ферстером и Фридом. Но еще больше они вредили за границей, куда, очевидно, писали в том же духе, что и к себе на родину. И наша бдительная цензура старалась перехватывать их письма отнюдь не случайно. Вот что, в частности, писал Фрид в Вену некоей госпоже Франкль: «Если нам не удастся решительно порвать с Германией, то мы никогда не получим того мира, который нам нужен. В этом направлении я и развиваю всю свою деятельность».

Можно только представить, какие мысли вызывали подобные опровергнутые дальнейшим развитием событий излияния у наших противников, когда такая писанина попадала им в руки!

Между тем в связи с начавшимся 18 августа одиннадцатым по счету наступлением итальянцев на Изонцо внутреннее положение в Австро-Венгрии еще больше обострилось. И хотя о начале этой операции нас заранее предупредил перебежавший к нам лейтенант с восемнадцатью солдатами 206-го итальянского пехотного полка, в ходе этого сражения мы потерпели ряд неудач, в результате чего создалась серьезная угроза Триесту.

Измена возле Карцано

Еще во время одиннадцатого сражения на реке Изонцо в руки итальянского Генерального штаба неожиданно попал план, открывавший перспективы на проделывание бреши в нашей обороне Южного Тироля и тем самым, возможно, на полное расстройство всей ее системы.

Наиболее удобным для итальянцев и самым опасным для оборонявшихся являлось направление, нацеленное прямо на Триент и открывавшее доступ вглубь нашей территории. Оно шло по долине в верхнем течении реки Брента, которую называют долиной Валь-Сугана.

Долину преграждала наша оборонительная позиция, проходившая от Монте-Чиварон к устью Мазо, а затем преимущественно по западному берегу реки. На восточном же берегу были укреплены лишь холмы выше Карцано, образовывавшие так называемый плацдарм Ментрате. Примыкавший к плацдарму с юга участок местности от Мазо до Бренты с мостом прямо на Карцано в то время оборонял 5-й батальон 1-го боснийско-герцеговинского пехотного полка, в составе которого было много чехов.

Этим батальоном временно командовал заслуженный разведчик майор Лаком, прославившийся еще и как строитель фуникулера. Наиболее храбрым офицером в нем был оберлейтенант резерва доктор Людвиг Пивко, женатый на чешке словенец, который до призыва в армию являлся профессором педагогического института. Увешанный всеми боевыми наградами, он пользовался неограниченным доверием у всех вышестоящих командиров и считался лихим воякой. Так продолжалось до его возвращения из отпуска, который он провел в Богемии в мае 1917 года.

Однако когда он вернулся, то стал искать удобный случай, чтобы вступить в связь с противником. Такой случай ему представился, и Пивко завязал отношения с неприятельской частью, стоявшей напротив позиций батальона. Со времени июньского сражения на соседнем плато Семи общин^[308] на этом участке отмечалось относительное затишье. Мелкие же вылазки, предпринимавшиеся против итальянцев, успеха не имели, но никто даже не догадывался, что причиной неудач являлась измена.

Когда Пивко заручился доверием противника, то разработал план, ставивший своей задачей открыть итальянцам путь в расположение батальона, что ставило под угрозу весь наш фронт в долине и открывало неприятелю возможность пробиться к Триенту.

Предатель готовил свое черное дело с большой осторожностью и постепенно вовлек чехов, служивших в батальоне, в этот заговор. При этом особым его доверием пользовался один фельдфебель, которого он однажды направил в дозор, заранее договорясь с противником через перебежчиков о том, что передаст через него свои предложения. Как и было обговорено с неприятелем, дозорные подверглись нападению, во время которого фельдфебеля якобы убило взрывом. На самом же деле он прямехонько направился в Виченцу, где намеченный Пивко план был рассмотрен и в целом одобрен итальянским командованием. Выполнив поручение предателя, фельдфебель на следующий день вернулся обратно в расположение своего батальона, рассказывая небылицы о том, как ему чудом удалось спастись во время неприятельского нападения.

После детальной проработки итальянцами предложенного Пивко плана начальник разведотдела 1-й армии противника майор Финци, переодевшись в австрийскую униформу, при содействии предателя провел подробную рекогносцировку позиций батальона. Об этом, будучи уже полковником, написал в своих воспоминаниях сам Финци, выпустивший под псевдонимом Петторелли-Лалатта книгу «Мечты о Карцано». Он попытался опубликовать и вторую книгу о деятельности итальянской разведки, но она в Италии была запрещена.

Для прояснения возникших после рекогносцировки вопросов и снятия появившихся сомнений итальянцам потребовалось провести повторные переговоры с Пивко или с его представителями, что под покровом ночи на выдвинутых вперед постах сторожевого охранения, располагавшихся вдоль Мазо, под предлогом проверки несения ими службы сделать было не трудно. При этом условным сигналом о необходимости такой встречи служил разрыв двух снарядов в определенном месте между позициями охранения и главной линией траншей боснийцев в часы обычного затишья.

Однако еще до того, как все было решено и определена ночь для нападения, случилось непредвиденное событие. Дело заключалось в том, что один из участников заговора попытался привлечь на свою сторону недавно прибывшего в батальон повара, тоже чеха по национальности. Для весомости своего предложения он рассказал повару о визите фельдфебеля в Виченцу, а чтобы окончательно рассеять его сомнения, поведал, что обер-лейтенант Пивко в курсе всего дела.

Потрясенный до глубины души услышанным, бравый солдат не решился доложить об этом командованию батальона, насыщенного заговорщиками, и ночью отправился в штаб дивизии, чтобы сделать соответствующее заявление. Находясь в сильнейшем возбуждении, он произвел там сперва впечатление душевнобольного. А когда повар начал настаивать и заявил, что во главе заговора стоит Пивко, считавшийся у командования выдающимся офицером, то его вообще сочли за клеветника, посадили под арест, а дело передали военному дознавателю. Последний же был так убежден в лживости обвинения, что решил уличить повара в возведении напраслины на своих товарищей и провести очную ставку с обвиненными им лицами.

Единственное доказательство правоты заявителя, заключавшееся во временном отсутствии фельдфебеля, Пивко сумел правдоподобно объяснить. Поэтому повар был снова взят под арест, а обвиняемые им лица отпущены. Более того, обер-лейтенанту Пивко в виде моральной компенсации за возникшие в отношении его сомнения поручили даже возглавить делегацию при встрече императора во время приезда кайзера в долину Валь-Сугана. По возвращении, захлебываясь от восторга, он не уставал рассказывать о любезном отношении государя к солдатам и о том, как хорошо выглядел монарх, которого спустя три дня предал кровным врагам словенцев.

Между тем до итальянского Главного командования дошли сведения о том, что наш следующий удар готовится именно на Тирольском фронте. Представляя, какую неприятную неожиданность для нас составит их прорыв в долине Валь-Сугана в преддверии скорого нашего большого наступления с участием германских войск и в связи с отмеченным инцидентом, оно решило ускорить проведение хитро задуманного плана, и для его осуществления была определена ночь с 17 на 18 сентября 1917 года.

В соответствии с этим планом Пивко и его сообщники должны были подмешать полученное от итальянцев снотворное средство к ужину солдат сторожевого охранения и, по возможности, всех рот боснийского батальона. Фельдфебель пулеметного отделения позаботился о том, чтобы у пулеметчиков оставалось поменьше патронов, а телефонная связь оказалась в руках заговорщиков, которым было поручено прервать ее при первой же попытке известить соседей или высшее командование о нападении итальянцев.

Когда настала безоблачная, но темная ночь, обер-лейтенант Пивко, рота которого обороняла участок у моста на Карцано, разрешил клевавшим носом от снотворного часовым прилечь, уверяя их, что ничего страшного не произойдет, так как он сам проверит линию охранения и осмотрит лежащую впереди местность. Под тем же предлогом были отключены от питания и проволочные заграждения, обычно находившиеся под высоким напряжением.

Таким образом, для встречи итальянцев было все подготовлено. Согласно плану, пяти их батальонам в полной тишине предстояло сначала уничтожить 5-й боснийский батальон, а затем стоявшие за ним батареи. При этом солдаты передовых подразделений противника надели головные уборы австрийского образца, чтобы в случае неожиданной встречи с патрулем их приняли за своих.

Пивко предполагал, что батальон полка «Дойчмейстер»^[309], составлявший гарнизон плацдарма Ментрате, увидев противника, занявшего у него в тылу Карцано, спешно отойдет на северо-запад. При этом он исходил из собственных наблюдений, сделанных при посещении плацдарма еще весною, не зная, что с тех пор его расширили и оборудовали новыми сильными опорными пунктами, вследствие чего старые укрепления можно было использовать для прикрытия тыла.

Согласно намеченному плану, ведомые Пивко передовые подразделения противника захватили врасплох крепко спавшие посты нашего сторожевого охранения и уничтожили их. Спастись удалось только командиру и еще одному солдату. Патруль батальона «дойчмейстеров», ничего не подозревая, тоже попал в плен к итальянцам в австрийских пилотках, но и из этих трех человек одному удалось бежать, и он поднял свой батальон по тревоге. Затем были разбужены спавшие крепким сном солдаты одного взвода и пулеметного отделения боснийцев. Командир их роты попытался было поднять свое подразделение по тревоге, но заговорщики, стоявшие с оружием в руках, чтобы присоединиться к противнику, «поприветствовали» его ручной гранатой, от взрыва которой обер-лейтенант был ранен.

Эти случайности не дали неприятелю возможности бесшумно овладеть всей позицией. К тому же улизнувший от плена начальник охранения сумел по телефону предупредить «дойчмейстеров» и командира своего батальона. Связь, конечно, сразу же оборвалась, но это только лишний раз показало, что речь действительно идет о широкомасштабном нападении, а не о внезапной вылазке противника против сторожевого охранения, что первоначально можно было предположить. Это подтверждал и разгоревшийся у Карцано огневой бой, который всполошил соседнюю бригаду на участке Чиварон южнее реки Брента.

Хотя к Карцано стали пробиваться лишь наши мелкие подразделения, но шуму они наделали много, нападая на вторгшихся в город итальянцев со всех сторон. В результате у заговорщиков, служивших согласно детально разработанному итальянцами плану проводниками передовых подразделений противника, началось замешательство. К тому же направлявшийся к мосту патруль «дойчмейстерского» батальона по воле случая натолкнулся в темноте на взвод итальянских телефонистов, пытавшихся установить связь между своей группой в Карцано и резервами, находившимися в распоряжении генерала Дзинконе. Взвод был полностью уничтожен. В воздух стали взмывать осветительные ракеты, а прожекторы осветили местность около моста, благодаря чему ружейный и пулеметный огонь «дойчмейстеров» исключил для противника любую другую возможность установить связь со своим командованием.

Около трех часов ночи в перестрелку с обеих сторон вмешалась артиллерия, и надежды итальянцев на незаметное овладение всей позицией рухнули. Обстреливаемые с тыла с плацдарма Ментрате, оказавшись без связи с командованием и отрезанные от единственного пути отхода через мост, итальянцы стали думать, что их намеренно заманили в ловушку. Тогда командир их передовой группы майор Раморино приказал арестовать Пивко, потеряв в его лице ценного помощника, хорошо знавшего все местные особенности.

Путь итальянским резервам преградили подразделения на плацдарме Ментрате и проволочные заграждения, на которые снова был подан ток высокого напряжения. В то же время в образовавшийся полукруг возле Карцано хотя и по крупицам, но неуклонно стали прибывать наши подкрепления. С рассветом и артиллеристы получили возможность вести прицельный огонь, обрушив его на начавших скапливаться возле городской церкви чужаков. В результате, потеряв надежду на помощь со стороны резервов, в девять часов утра жалкие остатки от пяти батальонов сложили оружие. Уйти через речку Мазо удалось лишь немногим. Среди них оказался и Пивко, который, воспользовавшись возникшей суматохой, сбежал от охранявших его людей и, совершая чудеса эквилибристики, цепляясь руками за балки моста, несмотря на свистевшие вокруг него пули, живым и невредимым перебрался на восточный берег.

А вот офицеру разведки 1-й итальянской армии первому лейтенанту Юлию Артому повезло гораздо меньше. В мирное время он занимался коммерцией и якобы был агентом в Германии, а в описываемых событиях, стоя у истоков задуманной вместе с Пивко операции, желал получить признание, как говорится, из первых рук. Однако судьбой ему был уготован плен. Находясь в Триенте, где выяснялись подробности этой операции, он стал призывать жителей города к государственной измене, за что оказался под следствием.

К сожалению, далеко не все столь тщательно разработанные предательские планы заканчивались подобным провалом. Но в данном случае примечательным является то, что предатель не только не затаился, а, наоборот, выпустил брошюру с воспоминаниями о своем бесславно закончившемся деянии. А ведь даже генерал Дзинконе не подал Пивко руки, когда он прибыл к нему после своего удачного бегства, ограничившись лишь ироничным приветствием: «Вы доказали, что являетесь великим стратегом».

Предателя отдали под суд в Вероне, в ходе заседания которого выяснилось, что Пивко предал не итальянцев, а своих земляков. Впоследствии он пытался загладить свою вину, для чего связался с дезертировавшим единомышленником фенрихом Моттлом из 102-го пехотного полка. Кстати, батальон этой воинской части, очищенный от сомнительных лиц, считался очень надежным, но после объявления амнистии почему-то стал бить рекорды по числу перебежчиков. Но и здесь Пивко поджидала неудача, так же как и при попытке поступить на службу к итальянцам, записавшись в формируемый тогда югославский легион.

Благодаря его болтливости нам удалось выяснить, что один железнодорожник в Франценфесте^[310] записывал каждый направлявшийся в Южный Тироль воинский эшелон, а затем прятал эти записи в медикаменты и до поры до времени незаметно отсылал их своему итальянскому доверенному лицу в Швейцарии.

Вследствие ревниво оберегаемой командирами тайны о реальных событиях, происходящих на фронте, разведывательное управление армейского Верховного командования узнало об измене Пивко лишь в начале октября. Тогда я немедленно откомандировал туда двух своих офицеров, чтобы они побеседовали не только с командирами, но и с представителями местных разведорганов и полицейских инстанций для раскрытия всех нитей заговора, очевидно шедших в глубокий тыл. Несчастного повара, заявившего о готовящемся преступлении, к тому времени, естественно, полностью реабилитировали, а военного дознавателя, страдавшего излишней недоверчивостью, заменили на другого. Между тем проведенное расследование самого предательства дало исчерпывающую картину, дополненную расследованием, осуществленным венским и пражским полицейскими управлениями, в результате чего были арестованы тесть и жена Пивко. Правда, вскоре выяснилось, что супруга о предательстве мужа ничего конкретного не знала, но предполагала, что он под влиянием русской революции готовил восстание солдат на фронте.

Насколько нам удалось выяснить, кардинальное изменение взглядов и поведения Пивко после возвращения из отпуска было связано не с чешскими, а с коррумпированными словенскими кругами, а само предательство явилось плодом агитации людей типа Корошеца^[311] и Верстовска^[312].

Несмотря на это, депутат Штрибрны не смог отказать себе в удовольствии выступить с речью, требуя отпустить арестованных родственников Пивко, который к тому времени все же попал в плен, но почему-то по ошибке считался перебежчиком. Если этот депутат тогда действительно верил в невиновность людей, подобных Пивко, то выпущенная предателем брошюра может открыть ему глаза на истинное лицо человека, которого он защищал^[313].

Большое наступление против Италии

Еще в августе 1917 года, когда в одиннадцатом сражении на Изонцо Италия добилась определенных успехов, командование объединенных союзных войск для ликвидации угрозы Триесту решило мощным ударом отбросить итальянцев за линию реки Тальяменто. С этой целью было намечено прорвать в сентябре северный фланг фронта на Изонцо в долине реки Соча возле городов Бовец и Кобарид. При этом немцы согласились выделить семь пехотных дивизий, из которых вместе с 1-м австро-венгерским корпусом 2-й армии, действовавшей на севере Изонского фронта, намечалось образовать 14-ю немецкую армию.

Это объединение, а также обе армии генерал-полковника фон Бороевича поступали в подчинение фельдмаршала эрцгерцога Евгения, тогда как Тирольский и Каринтский фронты были сведены в одну армейскую группу под командованием фельдмаршала барона Конрада фон Хетцендорфа. После переброски шести австро-венгерских пехотных дивизий с Восточного театра военных действий и одной дивизии из Тироля ударная группа эрцгерцога Евгения стала составлять тридцать шесть пехотных дивизий, которым противостояло пятьдесят две итальянские дивизии.

Мероприятия по проведению разведки мы вместе с майором Николаи обсудили 12 сентября в Бадене и немного позднее в ставке германского Главного командования в Кройцнахе. В результате для обеспечения скрытности проводимых мероприятий с 20 сентября и до начала наступления была приостановлена почтово-телеграфная связь с заграницей в районе юго-западнее линии Зальцбург — Брук, из которого время от времени ходили поезда по единственной железнодорожной ветке. А для введения итальянцев в заблуждение один из германских корпусов сначала перебросили в Тироль. Причем немецким солдатам мы поставили задачу как можно чаще показываться на передовых линиях траншей. Кроме того, германские квартирьеры были отправлены в Триест. Принятые меры сработали, и наша хитрость удалась — Кадорна усилил группировку на этом участке фронта еще семью пехотными бригадами.

Конечно, наша разведка прилагала максимум усилий, чтобы прояснить осведомленность противника о наших намерениях и о принятых им контрмерах. Во время же самого сражения огромная ответственность ложилась на плечи радиоразведки. Поэтому мы выделили в распоряжение штаба 14-й армии одну «Пенкалу» с очень опытными сотрудниками — ее работой руководил гауптман Ковацевич, а вопросами дешифровки занимался лейтенант Лева. Здесь уместно отметить, что его величество кайзер Карл весьма живо интересовался всеми вопросами работы разведки и 7 октября вызвал меня к себе с докладом.

К сожалению, нам не удалось предотвратить случаи перехода солдат на сторону противника, и 22 октября перебежчики предупредили неприятеля об опасности, угрожавшей его 2-й армии. Однако итальянцы к ним особо не прислушались — уверенные в силе своих укреплений и располагая достаточно большими резервами, они не сомневались в том, что смогут успешно отразить любое наступление на этом участке фронта. Кроме того, задержка в подвозе боеприпасов и прочего военного имущества вынудила нас отложить наступление до 24 октября, вследствие чего у итальянцев возникли сомнения в правильности утверждений новых перебежчиков, прибывших к ним 23-го числа.

Как бы то ни было, наша разведывательная служба установила лишь усиление противником артиллерии в долине реки Соча возле города Бовец. Имелись также некоторые, правда не совсем точные, сведения о том, что Кадорна сосредоточил крупные армейские резервы, образовавшие новую 6-ю армию, в районе города Тревизо, а может быть, и Виченца.

После решения необходимых вопросов 22 октября я покинул главную ставку в Бадене и отправился на фронт, чтобы проверить возможности радиоразведки непосредственно в ходе сражения, но предварительно заехал в город Филлах. Там располагался разведотдел 10-й армии, которым практически с первого дня войны руководил знаток своего дела майор Кеппл.

24 октября, то есть в день начала наступления, я поехал в Каведель-Предиль, рядом с которым находилась наша станция радиоперехвата, а затем, вернувшись в Филлах через Тарвизио, в семь часов утра 25 октября приехал на немецкую станцию. Ее сотрудники добросовестно старались включиться в работу разработанной нами и великолепно функционировавшей службы радиоперехвата, но у них не получалось, и мне пришлось прийти им на помощь.

Моей дальнейшей поездке из города Грахово помешала авиационная бомба, угодившая в здание вокзала именно в тот момент, когда я пристроился в вагоне товарняка, и дальше нам с моим фотографом пришлось идти пешком под бомбами до Толмина. А вот для сотрудников станции «Пенкала» выдался удачный день — итальянские радиостанции одна за другой подавали весьма приятный для нас сигнал: «Свертываемся!» Он стал распространяться как лесной пожар и вскоре достиг синих вод Адриатики, а потом перепрыгнул и на Каринтийский фронт.

26 октября я присоединился к штабу 1-й пехотной дивизии, который, перебравшись через реку Селе, выдвинулся в район боевых действий Вольтшах. В песчаной яме мы устроились на обед, обильно приправленный песком от разорвавшегося неподалеку снаряда. Между тем отчаянное положение итальянцев отчетливо отражалось в осуществляемом ими радиообмене — не успевала радиостанция развернуться, как ей снова приходилось сворачиваться. Выходя в эфир, они пытались установить связь со своим командованием, а затем замолкали и начинали двигаться назад, едва поспевая за своими панически отступавшими войсками.

К сожалению, служебные дела не позволили мне задержаться на фронте подольше, и я, убедившись, что служба «Пенкала» работает в штатном режиме, с чувством исполненного долга вернулся 30 октября назад в Баден. На следующий день наши войска вышли к реке Тальяменто — ближайшей цели наступления, и вскоре форсировали ее. Конечно, такая быстрота продвижения чрезвычайно затрудняла работу радиоразведки, и это было горячее и тяжелое время для наших «Пенкал».

Полученные из разных источников 3 ноября сведения позволили прийти к выводу о том, что итальянцы собираются закрепиться вдоль реки Пьяве, восточный берег которой к 10 ноября наши войска заняли от ее истока в горах до устья в Венецианском заливе.

За два дня до этого сообщения итальянской пресс-службы стали выходить уже не за подписью Кадорны, а начали подписываться новым начальником Генерального штаба Главного командования генералом Диасом^[314]. По донесениям наших агентов оказалось, что Кадорна и новый премьер-министр Орландо^[315] вместе с английским премьером Ллойд Джорджем и французским коллегой Полем Пенлеве собрались в городке Нерви на военный совет. На нем было принято решение усилить закрепившихся на Пьяве итальянцев французскими и английскими войсками общей численностью в 350 000 человек. При этом генерал Фош^[316] назначался главнокомандующим и на итальянском фронте.

О переброске войск Антанты по железным и автомобильным дорогам стали поступать многочисленные донесения от наших агентов из Франции, Испании и Швейцарии. Об этом же шли разговоры и у итальянцев, причем как среди командиров высшего, так и низшего звена. Между тем австровенгерский разведывательный пункт в Женеве сообщил о беспорядках в отдельных французских частях, не желавших отправляться в Италию. А вот «Пенкалы» на время пришлось отключить, так как итальянский Генеральный штаб ввел новый шифр, раскрытие которого потребовало очень кропотливой работы. Тем временем 21 ноября наша радиоразведка перехватила несколько радиограмм, позволивших сделать вывод о прибытии 46-й французской пехотной дивизии.

23 ноября в город Удине прибыл подполковник Фигль, и там его поджидал приятный сюрприз. Еще накануне ночью по приказу итальянского начальника радиосвязи все радиостанции сообщили центральной станции о своем местонахождении и о расположении соответствующих штабов, если они находились от них отдельно. Благодаря этому мы быстро установили дислокацию всех итальянских войск, включая находившиеся поблизости в резерве соединения, а также расположение артиллерии среднего и крупного калибра.

Достигнув реки Пьяве, наше наступление остановилось, поскольку дальнейшее продвижение войск на столь большую глубину не было, да и не могло быть подготовлено. К тому же начала сказываться большая нехватка лошадей — недостаток в фураже и чрезмерное напряжение сил привело к падежу животных. А кроме того, немецкие части стали готовиться к отправке на театр военных действий во Франции.

Тем временем мы перехватили радиограмму руководителя итальянской военной миссии в Румынии генерала Ромеи своему Главному командованию о положении дел у румын и русских. Это произошло как раз тогда, когда русские радиостанции замолчали, а поскольку доклад генерала оказался весьма подробным, то нас такое после расшифровки его депеши порадовало вдвойне.

Между тем прибытие английских и французских войск в Италию поставило перед нашими мастерами радиоразведки и дешифровки совершенно новые задачи. Поэтому для ознакомления с английскими методами работы ротмистр фон Бухер на две недели был командирован в немецкий дешифровальный центр, находившийся в бельгийском городе Спа. Первый же радиообмен между английскими военными инстанциями мы засекли 23 декабря 1917 года.

К началу декабря 1917 года все полученные нами сведения говорили о том, что в первое время противники ограничатся обороной, причем сосредоточение их войск на участке между реками Брента и Пьяве показывало, что именно его они считают наиболее опасным. Позднее, когда нами была захвачена сводка начальника разведотдела 4-й итальянской армии за май 1918 года, стало понятно, почему противник придавал такое большое значение этому участку фронта и в особенности главной его твердыне — Монте-Граппа^[317].

Как ни странно, тяжелое поражение итальянцев привело к серьезным позитивным последствиям внутри самой Италии, а именно к достижению единства между различными политическими движениями и установлению всеобщего гражданского мира. В то же время в отношениях между социал-демократами ничего не изменилось, а разногласия между их различными течениями только усилились.

Среди беднейших слоев населения итальянское правительство начало распространять слухи о том, что коварные австрияки собираются в случае достижения перемирия использовать его для внезапного нападения на итальянские войска и уже захватили таким способом Венецию. Как говорится, цель оправдывает средства. Но примечательным здесь является то, что буквально всего лишь год спустя такое действительно произошло, только не с австрийской, а с итальянской стороны.

Стоит также отметить, что Кадорна предпринял репрессивные меры в отношении своего заместителя Порро и командующего 2-й армией Капелло, которые, судя по записям в дневнике одного плененного нами итальянского генерала, были настоящими профессионалами. В то же время Капелло, будучи масоном, отличался неоспоримым талантом красиво говорить, а вот в моральном отношении был человеком весьма сомнительным. Он походил на отчаянного игрока и слишком часто ставил все на карту, лишний раз бросая вызов судьбе. Безразличие этого человека к морю крови, пролитому в том числе под хорватским городом Водице и на горных вершинах Святой горы, а также Монте-Сан-Габриэле, вошло в солдатские притчи. Еще в ходе триполитанского военного похода в Ливии, где он командовал крепостью Дерна, военное кладбище стали называть «виллой Капелло».

Между тем моральное состояние итальянских войск, которые были быстро пополнены свежими силами, после поражения и под влиянием русской революции, естественно, было не самым лучшим. Не случайно в перехваченном нами приказе командира 56-й итальянской пехотной дивизии содержалось указание по отслеживанию настроений солдат и о принятии строжайших мер в случае обнаружения непатриотических действий.

Довольно напряженным было отношение итальянцев и к войскам Антанты — нередко между солдатами происходили стычки, вызванные, как правило, пренебрежительным поведением англичан и французов, которые насмехались над итальянскими горе-вояками, давшими себя легко разбить.

Высшей и отнюдь не преувеличенной похвалы заслужили наши «Пенкалы» в докладе итальянского следственного комитета по итогам разбирательства причин поражения итальянских войск в битве в долине реки Соча под Кобаридом, опубликованном в газете «Вечерний курьер» от 19 августа 1918 года. В нем, в частности, отмечалось: «Достаточно указать на высокоразвитую службу радиоперехвата, дополненную великолепно поставленной организацией дешифрирования, которая, в частности, точно определяла месторасположение наших радиостанций и путем дешифрирования текстов телеграмм командования выявляла пути отхода войск. Захваченные после прекращения огня документы свидетельствуют, что противник раскрыл практически все применяемые нами шифры, в том числе самые секретные и сложные».

Если в самом начале войны мы добровольно позволили итальянцам занять 2240 квадратных километров нашей территории, а затем захватить еще 335 квадратных километров в течение двадцати семи месяцев, каждый из которых в среднем стоил им потерь в 5400 человек, то в ходе предпринятого нами совместно с немцами победоносного наступления наши войска только за три недели завоевали 12 000 квадратных километров венецианской земли с большими запасами продовольствия. Последнее в условиях нехватки в стране продуктов питания имело немаловажное значение. К тому же богатая военная и иная добыча дополнялась огромным количеством трофейных документов, к которым у нашей разведывательной службы был особый интерес.

Поскольку немцы не имели опыта борьбы с ирредентизмом, я откомандировал в германское Главное командование знатока в этих вопросах майора барона фон Сильватици, а в город Удине, где ранее располагалась ставка итальянского Главного командования, направил ротмистра барона фон Паскотини. В остальных завоеванных населенных пунктах под руководством офицеров разведки были тоже развернуты тщательные поиски документов, в чем нам в основном помогала жандармерия. Здесь стоит отметить, что особенно много материала было найдено в сборном пункте информации 6-го итальянского корпуса в замке Спесса возле населенного пункта Кормонс.

Обработка в «Эвиденцбюро» захваченных документов заняла много месяцев и значительно обогатила наши знания о деятельности ирредентистов. При этом мы, конечно, понимали, что ожидать раболепия от бургомистров и советов общин в отношении противника в оккупированных пограничных с Австрией территориях не стоило. К тому же итальянцы держали своих соотечественников в довольно жестких рукавицах. Так, например, сразу после начала войны майор Читарелли в местечке Виллезе насильно призвал под ружье сто сорок мужчин и, разбив их на группы по двадцать человек, отправил в подмогу своим людям на баррикады, возведенные на восточной окраине населенного пункта. Правда, не исключено, что таким образом он решил обезопасить себя от разного рода неожиданностей. В полночь что-то встревожило нервных защитников, и они открыли огонь, убив пятерых и тяжело ранив двух своих односельчан. Когда же сын убитого секретаря общины воспринял такое не с должным терпением, то его наградили оплеухами, вывели на местное кладбище и расстреляли как шпиона. И такие расправы над невинными людьми отмечались в других местах.

Из документов было видно, что преклонявшиеся перед Италией функционеры-ирредентисты, как, например, бургомистр Кормонса Антенор Марни, в предвоенные годы зачастую занимались шпионажем в ее интересах. Этого Марни во всем поддерживал член совета общины врач доктор Йозеф Фабрович родом из Зары. Последний отправил даже обоих своих сыновей служить в итальянскую армию, а его дневник так и пестрел высказываниями ненависти по отношению к Австрии.

Кроме того, в пограничных с Италией районах были найдены приписные свидетельства более чем 600 наших дезертиров и призывников, вступивших в итальянскую армию или занимавшихся агитацией в интересах итальянцев. И хотя здание местной масонской ложи было разрушено, среди развалин зала заседаний были найдены гербы наших провинций, которые масонами-ирредентистами считались «неосвобожденными». Однако основная масса населения этих провинций отнюдь не стремилась к такому «освобождению», сопряженному к тому же с многолетними стычками на своей земле.

Как бы то ни было, захваченные нами в городе Пальманово документы штаба 5-го итальянского корпуса оказались роковыми для целого ряда ирредентистов Южного Тироля. Перед судом предстало около 110 человек, передававших перед началом войны разведывательному отделу в Вероне сведения о проводимых нами оборонительных работах, вооружении, дислокации и состоянии снабжения наших войск, а также о настроениях населения. Однако многим ирредентистам удалось бежать в Верону, откуда они продолжили заниматься шпионажем с помощью своих сообщников, специально оставшихся на месте для сбора разведывательных сведений. Среди последних был и интернированный, а затем отпущенный на свободу по амнистии бывший депутат рейхсрата Август Аванчини. Здесь уместно будет сказать, что произведенные аресты произвели в Тироле сильное впечатление. В марте 1918 года дело было передано для рассмотрения в земельный суд Инсбрука, но вследствие обрушения империи оно так и не вышло из стадии расследования.

Определенный интерес представляли также документы, найденные на квартире итальянского комиссара полиции города Удине Этторе Ренцаниго, организовавшего в Швейцарии разветвленную шпионскую сеть. Они свидетельствовали о существовании в Инсбруке итальянского центра шпионажа, но более конкретных данных обнаружить не удалось. В то же время на конвертах писем со шпионскими донесениями стояли штампы с надписью: «Опера Бономелли, офис секретаря, Милан», которые укрепили нашу уверенность в том, что эта организация тоже занималась шпионажем.

Найденные документы высветили также печальную картину предательства наших перебежчиков. Слишком много и безответственно болтали также пленные. Среди последних особо отличился обер-лейтенант Ленарчич из 19-й летной эскадрильи, который вместе с пилотировавшим бомбардировщик командиром звена Оттом был сбит над населенным пунктом Казарса-делла-Делиция. А вот протокол допроса австро-венгерского солдата Хайдучука, поляка по происхождению, нас порадовал. Офицер итальянской разведки задал ему вопрос, знает ли он, что Австрия по-прежнему является заклятым врагом польской независимости. На это бравый поляк ответил, что благодарен австро-венгерской монархии за те хорошие условия жизни, которые создала для крестьян Австро-Венгрия в Галиции. И итальянец не смог ему возразить, что так и было зафиксировано в протоколе, правда, с пометкой, что «Хайдучук произвел впечатление болезненного и несколько эксцентричного человека».

В отличие от этого поляка далматинские пленные офицеры и унтер-офицеры в своих показаниях, наоборот, превозносили Италию. Однако итальянские офицеры разведки относились к подобным высказываниям с осторожностью, поскольку знали, что воинские формирования, состоявшие из далматов, в прошедших сражениях всегда оказывали ожесточенное сопротивление.

Меньший интерес, чем можно было ожидать, представляло собой трофейное «Наставление по опросу военнопленных», в котором чересчур большое внимание уделялось вопросам психологии, национальной и религиозной принадлежности допрашиваемых как факторам, определяющим готовность пленного сообщать интересующие разведку сведения и их достоверность. При этом итальянцы исходили из следующих оценок народов, входивших в состав Австро-Венгерской империи:

«Чехи, как наиболее развитый и образованный славянский народ монархии, наряду с чувством национального достоинства отличаются стремлением к самостоятельности и независимости. Они нередко выражают открытую враждебность Австрии и считают, что передаваемые ими сведения являются их личным вкладом в достижение победы над австрийскими вооруженными силами. В целом чехи в силу своей порядочности готовы предоставлять достоверную информацию.

Словаки, в большинстве своем люди недалекие и простые, могут быть использованы, если соответствующим образом надавить на их неприязнь по отношению к венграм.

Поляки, в основном высказывающие враждебность к Антанте, тем не менее отвечают уклончиво или таким образом, чтобы их ответы вводили допрашивающего в заблуждение.

Среди русин следует отличать грекокатоликов от православных, к которым относятся украинцы, а среди украинцев — истинных национальных патриотов от русофилов. Первые сохраняют верность Австрии, тогда как вторые питают дружеские чувства по отношению к Антанте.

Из югославов словенцы и хорваты, если они не относятся к далматам, являются врагами Италии. Сербы же легко склоняются к дезертирству. При этом последние обладают хорошими знаниями и обычно готовы к даче показаний.

От немцев, за редким исключением, ожидать раскрытия интересующих сведений не приходится. Их следует отдавать для обработки в руки доверенных лиц. Причем наиболее успешными в этом вопросе являются венцы, если им удается вовлечь пленных в дискуссию.

Венгры вообще не питают симпатии к Антанте, поэтому их допросы, как правило, ничего не дают. Иногда они могут изобразить симпатию, но делают это лишь для введения допрашивающего в заблуждение.

Оценка итальянцев их соотечественниками, проживающими на территории Австро-Венгрии, зависит от того, являются ли они жителями сельской местности или городов. И хотя среди крестьян отмечается достаточно большое число лиц, восхищающихся Италией, тем не менее даже они склонны высказывать недовольство отношением к ним их соотечественников.

Ладины^[318], не обладая собственной индивидуальностью, по большей части характеризуются менталитетом немцев, проживающих на альпийских территориях.

Румыны, как правило, являются индифферентными и плохо ориентирующимися в обстановке людьми, среди которых образованные индивидуумы встречаются довольно редко. Поэтому для допроса годятся только офицеры.

Евреи в Австрии и особенно в Галиции расценивают себя как отдельный народ. Сражающиеся армии не пользуются у них уважением. В своем большинстве являются либо чиновниками, либо служащими. По натуре они недоверчивы, а также трусливы и поэтому стараются в своих ответах угодить допрашивающему, чтобы произвести хорошее впечатление. Обращаться с ними следует осторожно, а к их показаниям необходимо подходить с недоверием».

Тяжелое влияние большевизма в России на разведывательные органы

Все усилия Антанты не допустить выхода России из войны разбивались о раздиравшие русских противоречия, причина которых находилась преимущественно в том, что широкие народные массы выразили через революцию свое желание добиться наконец столь желанного мира. То же обстоятельство, что не осознававший этого Керенский поддался на уговоры и соблазны Антанты, позволило в скором времени одержать верх сторонникам Ленина и Троцкого.

До той же поры Керенский решил проверить, способна ли еще русская армия к проведению наступательных операций, и на 10 сентября 1917 года на фронте в Буковине были назначены два хорошо подготовленных наступления. Однако накануне этого к нежеланию солдат идти в атаку добавилось одно тревожное происшествие, а именно марш Корнилова на Петербург для наведения там порядка. Он закончился плачевно, а сам Корнилов был арестован.

Между тем разложение русской армии продолжалось довольно быстро, ведь ее офицеры постоянно подвергались настоящей травле. Напрасно на Московской общегражданской конференции^[319] генералы Корнилов и Рузский^[320] предостерегали: «Так называемая революционная или демократическая дисциплина есть не что иное, как подлый обман! Есть только одна военная дисциплина, которая существует во всех свободных республиках!» При этом Брусилов обрушился на введенную в русской армии тройственность управления войсками, выражавшуюся в равных правах командира, комиссара и боевого комитета, находившихся в постоянных распрях друг с другом.

В октябре 1917 года мы убедились в том, что полностью добились своей цели — русская армия в любом отношении была больше не способна на проведение сколь-либо большого наступления.

8 же ноября до нас дошли известия о свержении Керенского, и наша пропаганда стала срочно распространять среди фронтовых частей противника идеи о необходимости достижения мира. При этом мы отчетливо видели, что основная масса солдат поддерживала новое советское правительство, поскольку оно обещало заключить мир. В результате уже 19 ноября русские уполномоченные начали переговоры о перемирии с офицером разведотдела нашей 3-й армии гауптманом фон Гызы. А еще через два дня по радио передали приказ Ленина исполняющему обязанности Верховного главнокомандующего генералу Духонину^[321] немедленно приступить к заключению мира. Когда же генерал отказался, то его сменил прапорщик Крыленко.

Пока русские фронтовые части самостоятельно вели с нами переговоры о прекращении огня, Ленин попытался договориться с представителями Антанты о заключении перемирия на всех фронтах. Когда же его предложение осталось без ответа, то 2 декабря 1917 года он организовал в Брест-Литовске мирные переговоры с нами, в которых австро-венгерское Верховное командование представлял заслуженный мастер радиоразведки подполковник Покорный.

Между тем у нашей радиоразведки дел было по горло — она с утра до ночи перехватывала телеграммы, рассылаемые русскими по всему миру. Передаваемые открытым текстом, они тем не менее заставляли нас задуматься над загадкой, как разобраться в такой невиданной неразберихе среди их отправителей, ведь число разных конгрессов, советов и комитетов было поистине огромным. То и дело всплывали все новые фамилии никому не известных солдат, матросов и рабочих в качестве председателей, генеральных секретарей и прочих громких названий.

Переговоры о заключении мира затягивались, и наступило уже 15 декабря. Между тем на фронте бурно стала развиваться торговля и обмен различными предметами между солдатами воюющих сторон, для чего подразделения связи каждой русской дивизии протянули телефонные линии в наши окопы. В свою очередь, в полосах ответственности австро-венгерских 3-й и 7-й армий (начальник разведывательного пункта подполковник Эрнст фон Редлих) были оборудованы так называемые «чайные домики» с прилегающими к ним ларьками. Конечно, в таких условиях заниматься разведкой стало достаточно легко — мы узнавали все, что нас интересует, непосредственно у противника. В результате некоторым показалось, что ведение радиоразведки и прослушивание телефонных разговоров себя исчерпали.

Между тем большой интерес представляли события, разворачивавшиеся в самой России. При этом возникавшие практически повсюду неясности настоятельно требовали отправки в тыл к русским наших агентов. Однако разного рода дилетанты и всезнайки ввиду наступившей легкости в добывании информации считали это излишним. Тем не менее необходимые мероприятия все же были осуществлены, но для получения сведений требовалось время. И тут, на наше счастье, на передовую стали возвращаться военнопленные, на которых с настойчивыми вопросами, словно коршуны, набросились органы разведки. В результате от бывших пленных, особенно от офицеров, нам удалось получить весьма ценные данные, позволившие прояснить картину происходящего в России. Причем особенно в этом вопросе отличился приданный Генеральному штабу обер-лейтенант Франц Шваб.

Ведение радиоразведки тоже не прекращалось, однако дешифровальщики скучали без дела. Поэтому я смог отрядить одного из лучших специалистов по русским шифрам гауптмана фон Мархезетти для сопровождения делегации военнопленных, отправившейся под руководством барона фон Шпигельфельда в Петербург. Поехавший с ним оберлейтенант Шютц из отдела цензуры центрального справочного бюро Красного Креста после своего возвращения в конце января 1918 года изложил свои впечатления от этой поездки следующим образом: «Большевистское правительство всего за пару месяцев окончательно продемонстрировало свою неспособность к управлению и упорядочиванию органов власти, превратив страну в настоящие развалины. После упразднения управленческого аппарата, многочисленных специальных органов и увольнения опытных чиновников начался хаос. Армия же в результате отмены офицерских званий и введения солдатских советов превратилась в дикие неуправляемые толпы. Тем не менее это правительство сразу же принялось за переустройство мира по образцу и подобию своей системы».

Составитель отчета смог заглянуть в самую глубину установившегося в России режима. Первым начальником отдела в Министерстве финансов стал гимназист, экспертом телеграфной связи — юнец, не имевший ни малейшего понятия о том, как она работает, а командиром 12-го сибирского стрелкового полка — бывший повар. Павловским же лейб-гвардейским полком начала командовать женщина, финансовыми вопросами империи — заведовать мелкий торговый служащий, который не знал даже самых элементарных терминов, принятых в денежном обороте, а армейским комиссаром 5-й армии вообще стал актер провинциального театра двадцати двух лет от роду!

Подобное назначение ничего не представлявших из себя личностей на ответственные должности, демобилизация с миллиардными потерями, призыв к самороспуску армии, расстановка дилетантов на все управленческие посты, отнюдь не бескорыстная деятельность главных лиц и их окружения, оскорбления всех и каждого, стремление изгнать способных людей, чтобы освободить дорогу для собственного обогащения, — все это было четко обозначено Шютцем как типичные явления русской революции. В заключение своего донесения он подчеркнул, что большевистское мировоззрение на практике означает полное искоренение любой коммерческой деятельности.

После установления контакта с людьми различной партийной принадлежности обер-лейтенант Шютц окончательно убедился в том, что центральные державы заслужат только благодарность самых широких слоев населения России, если смогут приблизить свержение большевиков.

В таких условиях наряду с отслеживанием событий развивающегося хаоса в России больше всего хлопот нам стала доставлять необходимость противодействия исходящему от нее революционному воздействию на саму Австро-Венгрию. Ведь на внутреннем состоянии монархии сказывался не только вопрос о праве наций на самоопределение, поднятый Советами в ходе мирных переговоров и изложенный 8 января 1918 года в Четырнадцати пунктах президента Вильсона^[322], но и явное намерение большевиков вызвать мировую революцию. Все это непосредственно затрагивало центральные державы и не могло не придать сил нашим противникам.

Тем не менее пока фронтовые части оставались полностью надежными, хотя их буквально забросали разного рода подстрекательскими листовками, о чем нас во время переговоров ранее предупреждали русские офицеры. Но эту опасность нам удалось довольно легко предотвратить. А вот с возвращавшимися военнопленными и пришедшими с русской стороны гражданскими лицами дело обстояло иначе — пропаганда, призывавшая их к измене и направленная против монархии, как мы могли убедиться, приносила свои черные плоды.

Поэтому все усилия военной контрразведки пришлось направить на борьбу с этой опасностью. В результате их постоянного совершенствования возникла большая структура, которая стала заниматься работой с возвращавшимися военнопленными. Всего на фронте от Риги до Константинополя было создано двадцать четыре перехватывающих пункта, где возвращавшиеся проводили один день, в течение которого, образно выражаясь, плевелы отделялись от зерен.

Затем репатриантов распределяли по пятидесяти трем специальным лагерям, где они в течение примерно двадцати пяти дней проходили карантин для санитарной и морально-психологической обработки. Конечно, стремление возвращенцев как можно быстрее увидеть своих близких, недостаток продовольствия при общей нехватке продуктов питания и другие неизбежные лишения заметно мешали выкорчевыванию из умов вернувшихся из России солдат большевистской заразы, а также восстановлению среди них дисциплины и пробуждению любви к родине.

Между тем только для выяснения настроений среди пленных и получения необходимой информации требовалось в общей сложности около 400 офицеров разведки. Выделить же их из числа уже имевшихся в разведывательной службе, и без того сильно перегруженной, не представлялось возможным. Поэтому приходилось отбирать и обучать новых людей. К тому же разведывательное управление армейского Верховного командования нуждалось как минимум в тысяче дополнительных агентов — настолько сильно возросла в них потребность из-за большого наплыва репатриантов. Ведь только с начала 1918 года и по 21 октября в Австро-Венгрию вернулось по меньшей мере 4500 офицеров и 600 000 солдат, из которых около десяти тысяч следовало расценить как подозрительных.

В связи с этим надо признать, что большевики работали очень хорошо. Они настраивали наших солдат против германцев, австрийцев против венгров, рядовых против офицеров, натравливая одну нацию на другую. Причем больше всего их обработке поддавались венгры и евреи. Что же касалось немцев, то среди них воспринимавших большевистскую пропаганду было гораздо меньше, но те, которые поддались на нее, отличались крайним радикализмом.

Один ефрейтор, выполняя наше задание с целью проникнуть в тайны русских, притворился, что якобы поддался большевистской агитации и выяснил, что формально числившийся военнопленным Бела Кун^[323] на самом деле являлся редактором газеты и готовил агитаторов.

Этот Бела Кун в присутствии ефрейтора передал своему сотруднику 22 000 рублей для организации доставки в Австро-Венгрию трех агентов, в задачу которых входило разжигание революции и по возможности совершение терактов в отношении людей, занимавших важные посты в нашем государстве. Кроме того, ефрейтор подробно описал деятельность людей, ставших впоследствии печально известными. Среди них Тибор Самуэли^[324] и Руднянский^[325].

Опять же по нашему заданию обер-лейтенант Франц Мюльхофер выдал себя за представителя австро-венгерских интернационалистов и получил в результате доступ почти ко всем русским народным комиссарам. Он доложил, что Чичерин^[326] поручил ему доверительное задание обратиться с помощью социалистов Адлера и Зайца к австро-венгерским рабочим с обращением о том, что осуществление идеи мирового пролетариата будет поставлено под угрозу, если вышеназванные вожди социал-демократии до середины июня 1918 года не выполнят своих обещаний. Кроме того, Мюльхофер должен был связаться с Шейдеманом^[327]. Он сообщил также, что Чичерин обещал помощь со стороны рабочих Англии, Италии и Америки. Вот только на французских пролетариев рассчитывать не приходилось, поскольку республиканская форма государства во Франции создавала для буржуазии крепкую подпорку. Троцкий же до середины июня должен был создать революционную армию, чтобы при одновременном выступлении европейского пролетариата помочь претворить в жизнь великую идею.

При такой целенаправленной пропаганде большевиков наша организация работы с репатриантами напоминала сеть с чересчур крупными ячейками. К тому же для распространения революционной заразы благодатную почву создавали обрушившийся на страну голод, обнищание широких народных масс и активная антигосударственная агитация в самой монархии.

Как раз в те дни, когда центральные державы готовились к большому удару по Италии, социал-демократическая партия на своем съезде, проходившем с 20 по 24 октября 1917 года, приняла решение о проведение митинга солидарности с убийцей премьер-министра графа Штюргка Адлером, приветствовала русскую революцию и выступила с инициативой о воссоздании Интернационала. При этом особой революционностью отличалась речь Пауля Рихтера.

В резолюции съезда содержался призыв к беспощадной борьбе за достижение мира любыми средствами и решение о создании комиссии из числа делегатов, которая должна была объехать все фронты и выяснить настроения солдат. Видимо, исходя из этого в состав правления партии и ввели репатрианта доктора Отто Бауэра^[328]. Секретарем же избрали Юлиуса Дойча^[329].

В этой связи примечательной являлась позиция немецкого делегата, однофамильца нашего Бауэра, на проходившем в то же время международном конгрессе профессиональных союзов^[330], рьяно защищавшего своего кайзера и германское правительство от нападок английских профсоюзов.

Между тем именно в те критические дни на оккупированных территориях правительство решило ослабить хватку, смягчив строгость военного уголовного права, законодательства на период чрезвычайного положения и права на необходимую оборону в военное время, ограничившись мягкими предупреждениями. Не выступило оно решительно и против подрывных публикаций в «Рабочей газете» и «Вечерке».

А ведь на юге монархии все более усиливалась югославская пропаганда. Уже упоминавшийся депутат Корошец, использовавший парламентскую трибуну для обвинения армии в совершении всяческих злодейств и обоснования необходимости заключения мира во всем мире, при помощи священников, женщин и детей в начале 1918 года занялся в словенских областях сбором подписей за создание югославского государства. При этом для того, чтобы заморочить голову нашему правительству, он, естественно, утверждал, что речь идет о стране под управлением Габсбургов. В результате министр граф Тоггенбург счел нужным вмешаться только тогда, когда выяснилось, что подписные листы составлялись при немыслимой по своим масштабам подтасовке подписей — в них вносились даже новорожденные.

Между прочим, в Каринтии проживавшие там словенцы решительно отвергли предложения Корошеца, а вот в Хорватии, наоборот, стали раздаваться призывы к объединению всех членов сокольских союзов хорватов, словенцев и сербов как представителей «единого народа». Речи же югославских депутатов в парламенте с одобрения секретариатов их политических партий стали печататься в газетах без правки органов цензуры и служили настоящем кладезем для враждебной государству пропаганды.

Слабовольная реакция на все это правительства и беспримерная по своим масштабам агитация не замедлили сказаться на морально-психологическом состоянии отдельных тыловых воинских формирований, состоявших преимущественно из чехов, русинов и словенцев. В них стали отмечаться волнения и случаи дезертирства. И если во вспомогательных частях порядок вскоре удалось восстановить, то подрывная деятельность в армии в целом начала проступать все более отчетливо. При этом подстрекателями, как установили наши пункты контрразведки, всегда выступали репатрианты. В частности, 24 мая 1918 года военный министр генерал-полковник фон Штегер-Штайнер^[331] в своем обращении к премьер-министрам Австрии и Венгрии, их министрам обороны, а также министру иностранных дел писал: «Впервые после образования вооруженных сил в них отчетливо и с пугающим размахом проявились симптомы планомерного подстрекательства. До этого оно в целом носило признаки единичных случаев и никогда, как сейчас, не давало серьезного повода сомневаться в традиционно хорошем моральном состоянии войск, которые ранее легко противостояли разного рода соблазнам, не позволяя сомневаться в их благонадежности».

В заключение своего обращения военный министр призвал не стесняться в выборе средств для обезвреживания в армии агитаторов, демагогов и прочих деятелей, заявляющих, что они желают только осчастливить народы.

Такое энергичное выступление не осталось незамеченным, и в последующее время наши органы контрразведки, опираясь на поддержку военного министра, вполне справлялись со своими задачами.

Тем временем после безрезультатно закончившихся мирных переговоров в Брест-Литовске 18 февраля 1918 года немцы начали продвижение вглубь России, а мы присоединились к ним на Украине. В результате перед нашими разведывательными органами встали новые и весьма трудные задачи. Оккупация территории, населенной дружественно настроенными, но всегда готовыми поднять восстание и пропитанными революционными идеями жителями, создала весьма своеобразные условия для деятельности контрразведки, придав ей поистине огромное значение. Ведь в занятых нашими войсками практически без боя областях продолжали действовать специально оставленные русскими большевистские комитеты.

Поэтому нами была немедленно организована всеобъемлющая работа органов разведки, направленная против России и Румынии, в интересах которой стали действовать все военные атташе, в том числе в Берне, Гааге и Константинополе. А в Гельсингфорсе^[332] разместился обер-лейтенант Граб, чтобы наладить контакты с дружественной нам Финляндией.

Наиболее богатый документальный материал был нами обнаружен в Киеве, бывшем одно время чешским центром. При приближении немецких войск Масарик и совсем сломленный в борьбе с ним Дюрих со слезами на глазах покинули город. В Киеве, кипя от ненависти к Масарику, остался только секретарь Дюриха Цркал. Это был тот самый Цркал, который сразу же сообщил Керенскому о предложении чехам Корнилова участвовать в походе на Петербург. Затем чехи повернули оружие против Советов, усилив царивший в России хаос, где различные партии сражались друг с другом.

Невдалеке от Киева располагался отмечавшийся дурной славой лагерь для военнопленных «Дарница», комендантом которого являлся не менее известный с плохой стороны бывший участковый инспектор венского управления полиции капитан Зайцек. В свое время он записался добровольцем в сербскую дивизию и сражался в Добрудже, затем служил в агентурном отделе русского Генерального штаба в Киеве и только потом стал комендантом лагеря, сумев организовать команду по борьбе со шпионажем из 120 чехов. Захваченные в лагере документы мы поместили в семь ящиков и отправили в Вену. Среди этих бумаг была и картотека, где значились перебежчики, вступившие в чехословацкий легион и сербскую дивизию.

Перед офицерами разведки открылось поистине необъятное поле деятельности. Им приходилось отслеживать хаотичную военную обстановку в России, но главным образом определять военные приготовления Украины. Кроме того, они выявляли бродившие по всей стране банды, выясняли настроения населения, которое в отношении оккупационных войск становилось все более враждебным, улучшали по возможности условия обеспечения безопасности, содействовали разоружению гражданского населения, а также отыскивали замаскированные схроны с оружием и боеприпасами.

29 апреля 1918 года генерал-лейтенант Скоропадский^[333]был провозглашен диктатором, имевшим в своем распоряжении всего две пехотные дивизии, которые тоже подверглись разлагающему влиянию революции. Поэтому перспективы создания боеспособной украинской армии являлись практически ничтожными. Такое натолкнуло разведывательное управление австро-венгерского армейского Верховного командования на мысль о возможности формирования из числа военнопленных украинской национальности, содержавшихся по большей части в лагере «Фрайштадт» в Верхней Австрии, новых воинских частей.

После тщательного отбора, обучения и привития военной дисциплины не зараженных большевистской пропагандой добровольцев стали отправлять во Владимир-Волынский, где сначала была сформирована бригада, а затем 1-я украинская дивизия, начальником штаба которой назначили состоявшего ранее на службе в разведке гауптмана Петера Кватерника. В дальнейшем на базе этой дивизии планировалось развернуть боеспособную украинскую армию, а до той поры 1 сентября ее передали действовавшему украинскому правительству.

При этом сын адмирала эрцгерцога Стефана^[334] ротмистр эрцгерцог Вильгельм (по-украински Василь) специально был направлен в одно из украинских военных формирований, и его с восторгом приняли в Александровске^[335], считавшемся тогда центром австрофильской пропаганды. Между тем в Киеве этому не придали значения, ограничившись только разговорами о том, что он является одним из претендентов на австрийский престол. А вот командующему Восточной армией генералу от инфантерии Альфреду Крауссу^[336] такие действия, совершенные втайне от немцев, не понравились. Уже в начале июня 1918 года он охарактеризовал неизвестную ему «тайную миссию» эрцгерцога как наносящую вред и не ведущую к правильной цели. Генерал с охотой ухватился за возможность высказать свою позицию, когда узнал о том, что во время поездки на поезде в середине июня в купе железнодорожного вагона агент тайной немецкой полевой полиции Артур Квель упрекнул своего попутчика австровенгерского офицера в существовании заговора во главе с эрцгерцогом Вильгельмом. При этом Квель заявил, что этого так не оставит и займется его расследованием. В общем, стало ясно, что растущая популярность эрцгерцога явно не нравилась ни украинскому гетману, ни немцам, и генерал от инфантерии Краусс стал настаивать на его отзыве.

Между тем Советы после провала попытки создать из Красной гвардии полки, пригодные для действия на фронте, прилагали все усилия для воссоздания боеспособной армии. С русскими связалась французская военная миссия под руководством генерала Нисселя и укрепила их в этом стремлении. Наша же разведка благодаря донесениям офицеров-наблюдателей и агентов, а также перехваченным радиограммам могла в точности отслеживать все мероприятия по строительству Красной армии.

В конце января коллегия комиссариата по военным делам, состоявшая из делегатов, представлявших всю Россию, взяла дело в свои руки^[337], отстранив от этого вопроса представителей французской военной миссии генерала Бертло и румын. Коллегия, где главным выступал Троцкий, ввела обязательность соблюдения военной дисциплины, упразднила выборность офицеров и солдатские комитеты, а также разрешила занятие всех важных командных должностей бывшими офицерами, потребность в привлечении которых на службу была очень велика.

28 апреля 1918 года в присутствии представителей Антанты состоялось первое заседание привлеченных к строительству новой военной организации генералов, и стало ясно, что самое позднее к весне 1919 года следует рассчитывать на появление армии в количестве полутора миллионов человек. Первый призыв, прошедший 18 июня, коснулся только рабочих и безработных крестьян, но вскоре он распространился и на буржуазные элементы. Естественно, это не вызвало восторга, и были предприняты принудительные меры, которые кое-где не обошлись без кровопролития. Примерно пятую часть новых вооруженных сил представляли бывшие военнопленные, составившие вместе с эстонцами и латышами те немногие подразделения, которые можно было считать реально боеспособными.

Поскольку Советы, как писал позднее Черчилль в своих воспоминаниях «После войны», вынуждены были вести бои во всех направлениях, в том числе на севере в Мурманской области и возле Архангельска, где англичане высадили свой экспедиционный корпус, включавший в себя и около 5000 военнопленных сербской национальности, мы могли пребывать в относительном спокойствии. Ведь в таких условиях русские вряд ли поддались бы на ухищрения Антанты и не рискнули бы нарушить условия мирного договора, подписанного 3 марта 1918 года в Брест-Литовске^[338].

К тому же последняя попытка Антанты организовать заговор во главе с английским агентом-дипломатом Локкартом и установить в России с помощью английских и французских дипломатов военную диктатуру была задушена еще в зародыше. Тогда Англия арестовала русского представителя в Лондоне Литвинова, а затем обменяла его на взятый под стражу в России дипломатический персонал, на чем задуманная англичанами афера и закончилась.

Начало борьбы за разрушение монархии.

Прекрасные души. Поверженный шпион Антанты

Поражение итальянцев и крушение Российской империи не только не ослабили у Антанты желание продолжать войну, а, наоборот, только его усилили. Это отчетливо проявилось в том, что во Франции к власти пришел именно Клемансо — наиболее ярый сторонник войны до победного конца.

О решениях конференции Антанты, прошедшей в конце октября 1917 года в Рапалло, разведывательное управление австро-венгерского Верховного командования благодаря имевшимся связям получило достаточно полную информацию, и на ее основании мы смогли составить точную картину создавшейся обстановки. Из нее вытекало, что 170 дивизий, имевшихся на Французском театре военных действий, могли быть усилены четырьмя находившимися еще в Англии и пока не в полной мере боеспособными дивизиями, а также десятью англо-французскими дивизиями, переброшенными с итальянского фронта.

Последнее становилось возможным из-за того, что наступление с целью отвоевания Венеции переносилось на более поздний срок, чтобы дать отдых итальянской армии. А поскольку фронт во Франции удерживало около 110 англо-французских дивизий, то 74 дивизии до весны 1918 года можно было рассматривать в качестве свободного резерва, к которому следовало добавить и американские войска, не имевшие опыта в проведении больших наступательных операций. Усиление же фронта в Македонии за счет сил, задействованных на фронте во Франции, исключалось, а за счет находившихся в Сирии и Месопотамии восьми английских и пяти индийских дивизий было вряд ли возможным. Таким образом, сколь-либо серьезных действий со стороны салоникской армии ожидать не приходилось.

Здесь следует заметить, что Соединенные Штаты Америки в воинственности не уступали своим союзникам. Об этом свидетельствовало то, что 7 декабря 1917 года они официально объявили войну Австро-Венгрии. Что же касается Англии, то Великобритания с самого начала войны обнаружила непревзойденное искусство разжигать в нейтральных странах враждебные настроения по отношению к центральным державам. Это искусство строилось на опыте, приобретенном в то время, когда она мастерски организовала травлю Наполеона I. Теперь же англичане приступили к развертыванию грандиозной по своим масштабам пропаганды по созданию революционной ситуации в Австро-Венгрии и Германии, чтобы компенсировать тем самым почти непрерывные неудачи Антанты.

Если первоначально агентурной работой, выпуском агитационной литературы и ее нелегальной переправкой в Германию и Австро-Венгрию руководил лишь один англичанин С.А. Гест, то с начала 1916 года этим занимался уже начальник разведотдела генерал-майор Джордж Макдоноу совместно с бывшим руководителем службы разведки бригадным генералом Дж. К. Кокериллом. Они организовали распространение листовок на фронте, используя те же приемы, что и наши разведорганы. Теперь же англичане развернули огромную организационную структуру, где виконт Нортклифф руководил работой против враждебных государств, а его брат лорд Ротермир — против нейтральных стран. Непосредственно же австро-венгерской секцией ведали Уикхэм Стид и Ситон Ватсон, немецкой соответственно Г.Дж. Уэллс, а затем Гамильтон Файф.

Распространением агитационного материала на итальянском фронте у англичан ведала специальная пропагандистская комиссия во главе с итальянским полковником Сицилиани, находившаяся в Падуе. В качестве представителей других стран в ее работе принимали участие: англичанин подполковник Б. Гранвиль-Бэкер, француз майор Грусс, а также личности, символизирующие так называемые «угнетенные народы», у которых лучше получалось «находить общий язык со своими земляками по ту сторону фронта».

Ежедневно англичанами на фронте при помощи самолетов, снарядов, ракет и патрулей распространялось около миллиона экземпляров пропагандистских листовок. Кроме того, поставленные в окопах граммофоны призывали чехов, словаков и южных славян переходить на сторону противника. Работа же в глубоком тылу велась при помощи так называемых «гражданских каналов» организации Геста, а также через голландцев, швейцарцев и испанцев, разъезжавших по Австро-Венгрии и Германии под видом коммерсантов. При этом английский агент Джексон, ответственный за агитационную работу, приобрел в Роттердаме типографию и начал издавать информационный бюллетень, а также скупать голландские газеты. Он же организовал пункты по нелегальной пересылке агитационных материалов, попутно занимаясь военным шпионажем совместно с руководителем английской диверсионной службы в Роттердаме Тинсли.

Активная пропаганда противника естественно опиралась на известные чешские и югославские круги, а также на поляков и румын. При этом в ней очень умело подчеркивалась опасность, которая угрожала уставшему от войны населению Австро-Венгрии в связи с подчинением империи германскому политическому и экономическому влиянию. Широко использовались также утверждения князя Лихновского^[339] и Мюлона^[340], которые в свое время возложили ответственность за развязывание мировой войны на Австро-Венгрию и Германию. Много материала неприятельская пропаганда находила и в различных австрийских, а также венгерских газетах, таких как «Рабочая газета», «Вечерка», «Рабочая воля», «Словенец», «Народни листы», «Работник», «Львовский курьер» и др.

В этой связи следует упомянуть, что когда на одной конференции английских пропагандистов возник вопрос, стоит ли им организовать отдельную агитацию на немецких пролетариев Австро-Венгрии, то было принято решение использовать только печатные материалы для немецкоговорящего австро-венгерского трудового народа, поскольку большевистская пропаганда и так делала свое дело.

Такое объяснялось тем, что уже в 1917 году враждебные нам газеты без труда находили в наших печатных изданиях нужный им пропагандистский материал. Не случайно в марте 1918 года «Вечерку» за подстрекательскую и деморализующую население манеру изложения событий пришлось закрыть, а «Рабочей газете» было сделано предупреждение о недопустимости постоянного высмеивания армии и нападок на союзников.

Между тем в проводимой против нас пропаганде активное участие стали принимать и американцы. Что же касается способов, использовавшихся английской пропагандой, то они достаточно полно изложены в книге Кэмпбелла Стюарта «Тайны Большого дома». В свою очередь, итальянцы помимо Рима имели пропагандистский центр в Берне, который возглавлял профессор Боргезе.

Стоит отметить, что итальянцы, оказавшись в трудном положении, стали охотно прислушиваться к советам Эдварда Бенеша об улучшении отношений с их соперниками на Адриатическом море — южными славянами. В результате в начале 1918 года между ними начались переговоры, и югославскому комитету было разрешено делегировать в итальянское Главное командование своего представителя доктора Ямбришака, отличившегося созданием в России плохо оснащенных и использовавшихся как пушечное мясо формирований из сербских добровольцев.

Не отказывалась Италия и от помощи чехов, подтверждением чему служит тот факт, что некий подполковник Штефаник уговорил итальянское правительство сформировать одну чехословацкую бригаду. Однако военный министр генерал Альфиери^[341] не дал на это своего согласия, мотивируя свой отказ тем, что не хочет иметь в составе армии бригаду, состоящую из преступных элементов, предателей и введенных в заблуждение людей. Но 21 марта 1918 года он вышел в отставку, а сменивший его генерал Витторио Италико Зупелли оказался более уступчивым. Тем не менее Зупелли настоял, чтобы небольшому соединению в 8000 человек было присвоено название «Экспедиционный корпус франко-чешской армии».

Вскоре газеты Антанты возвестили, что в мае эта бригада получила боевое крещение. Однако наш агент в Падуе сообщил, что ее главной задачей являлось переманивание на сторону итальянцев солдат-славян. О том, насколько по душе была итальянскому Генеральному штабу подобная затея, свидетельствовал приказ, обнаруженный 17 июня 1918 года в пулеметном гнезде возле города Фагаре, настоятельно требовавший поддержки чехословацкой пропаганды.

В апреле 1918 года в Риме состоялась конференция «угнетенных народов Австро-Венгрии», на которой интересы южных славян представляли уже упоминавшиеся англичане Генри Уикхем Стид и Сетон-Уотсон. При этом Эдвард Бенеш охарактеризовал ее как сильный удар по монархии и выразил надежду, что она окажет сильное влияние на население Богемии. В то же время его стремление к созданию собственного государства строилось не на пустом месте — оно опиралось на чехословацкие войска в России и Италии, а также на чешскую армию во Франции. Последняя, правда, несмотря на все предпринимавшиеся авантюры, представляла собой формирование, не превышавшее по численности бригаду. Рассчитывал Бенеш и на резервы, имевшиеся в Америке. По его замыслу, все эти силы должны были одновременно двинуться на Прагу. Кроме того, среди наших солдат чешской национальности стали распространяться призывы записываться в новую чешскую армию.

Конечно, записавшиеся в чешские легионы Бенеша перебежчики, попав в наши руки, подвергались смертной казни через повешение. Однако за все лето на итальянском фронте эта участь постигла всего лишь тридцать семь изменников, оказавшихся чересчур неосторожными.

И все же пока чехи и южные славяне были еще далеки от достижения своей цели. Тем не менее на своем сборище, прошедшем 3 июня 1918 года в Версале, Антанта решила создать независимое польское государство и признать правомерность устремлений к свободе и самостоятельности чехов, словаков, а также южных славян. Однако уже в августе 1918 года Италия одобрила предложение межсоюзнической конференции в Большом доме по вопросам пропаганды лишь после долгого колебания, не соглашаясь вначале с проведением агитации за создание свободного и единого югославского государства.

Не были единодушными по этому вопросу и югославы за границей. Как только Милан Прибицевич, ставший к тому времени полковником югославских добровольческих подразделений в Америке, отправил первых 2800 человек на фронт в Македонии, хорватские и словенские легионеры, узнав, что эти люди должны сражаться за «Великую Сербию», потребовали переброски их на фронт во Францию.

О методах, при помощи которых наших пленных заставляли вступать в легионы, хорошо написал Милан Ходза из отдела цензуры при центральном справочном бюро Красного креста, представивший 5 июля 1918 года доклад, сделанный им на основе своих наблюдений. Так, один из пленных писал: «С нами, славянами, здесь поступают мерзко, заставляя сражаться против нашей родины». И подобные высказывания встречались в письмах довольно часто. В таких посланиях нередко просматривалось не только разочарование в действиях ура-патриотов, но и политическое отрезвление в отношении Антанты. «Какое безобразие, что они не могут победить без помощи военнопленных», — замечал один из них. При этом на чересчур жестокие методы принуждения к вступлению в легион особенно жаловались словаки. Словенцам же внушалось, что их братья на родине систематически подвергаются политическим репрессиям.

Особенно резкий протест в отношении действий ирредентистски настроенного майора и его помощника, заправлявших в лагере для военнопленных в Кирсанове, выразил один из наших пленных офицеров. За верность «преступному режиму» его и еще 25 других офицеров морили голодом, задерживали денежное содержание и подвергали другим репрессиям.

Принуждение к предательству шантажом, явное нежелание неприятельских офицеров иметь какие-либо дела с изменниками, слабое намерение французов покончить с габсбургской монархией и становившееся все более заметным нежелание Италии создавать несущую в себе угрозу большую Югославию заставили Масарика весной 1918 года перебраться из России в Северную Америку. А поскольку президент США Вудро Вильсон совсем не ориентировался во взаимоотношениях европейских стран, то здесь Масарик нашел благодатную почву для осуществления своих разрушительных планов.

В начале мая под приветственные крики восторженных 250 000 чехов он торжественно въехал в Чикаго. Вскоре Масарик снискал уважение американского правительства, признавшего равноправие между чешской и североамериканской армиями. Тогда же он получил от основанного лордом Нортклиффом газетного концерна внушительные средства для чешской пропаганды. В общем, при стремлении американцев добиться желанного прекращения войны бесплодные до той поры усилия этого частного апостола мира получили полное содействие.

В начале 1918 года в Цюрихе состоялась конференция Международного католического союза, а спустя три дня после ее окончания через цензурный отдел в Фельдкирхе прошла открытка с сообщением о том, что один из участников конференции вступил в переговоры с представителями американского правительства. На то, кем был этот участник, указывало письмо надворного советника Ламмаша к своей дочери от 31 января 1918 года, в котором он сообщал о своем отъезде в Берн для переговоров с представителями Вильсона. Это послание его дочь аккуратно передала в Цюрих.

Такая откровенность в дипломатических делах и конспиративность в переписке этого миротворца плохо вязались друг с другом. И хотя она велась в невинном «коммерческом» стиле и содержала целый ряд псевдонимов, раскрыть скрывавшихся под ними людей нам не составило труда. Так, кайзер Карл фигурировал как «заведующий книгоиздательством», под выпускавшим «афоризмы» Отто подразумевался граф Чернин, Мейнл^[342] «выдвигал прекрасные предложения по перестройке старого школьного здания» и т. д. Даже швейцарцам такая манера письма показалась подозрительной, и в отношении этих миротворцев было начато расследование.

Все сведения, собиравшиеся борцами за мир, немедленно передавались в американское посольство в Берне. По донесениям наших агентов, деятельность сторонников мира создавала у руководителей стран Антанты мнение о том, что монархия вследствие своего бедственного положения остро нуждалась в прекращении войны и развал центральных держав или, по меньшей мере, отрыв Австро-Венгрии от Германии — это вопрос ближайшего времени. А такое, естественно, не способствовало появлению у противника стремления к заключению мира.

Между тем развитие событий внутри самой Австро-Венгрии и без того внушало серьезные опасения. Трудности в решении вопросов продовольственного обеспечения, бессилие властей в борьбе со спекулянтами и рвачами, наживавшимися на войне, усиливали вызванное голодом и нуждой недовольство широких масс населения. И это недовольство сделалось лучшим союзником всех элементов, стремившихся к государственному перевороту.

Дело дошло до того, что обычно отличавшиеся верноподданническими чувствами немцы оказались раздробленными между различными социалистическими учениями. Охватившая простых людей нужда способствовала постоянному росту численности социал-демократической партии, особенно в Венгрии. Стали завязываться более прочные связи между ее левым радикальным крылом и большевиками. В результате в январе 1918 года в Вене была найдена листовка революционного содержания, призывавшая «трудовой народ» к всеобщему восстанию. В то время в одной только Вене бастовало более 100 000 рабочих, а вскоре волна забастовок прокатилась по Будапешту, индустриальным районам Богемии, Моравии, Силезии, Верхней Австрии и Штирии, с предъявлением требований социального характера и скорейшего заключения мира.

Между тем на собраниях стали раздаваться революционные призывы, а 16 января 1918 года «Рабочая газета» опубликовала воззвание к рабочим и работницам, сильно смахивавшее на подстрекательство к совершению революционного переворота. На это Верховное командование практически никак не отреагировало, ограничившись лишь высказыванием центральному органу цензуры удивления по поводу того, что он допустил появление такой статьи. Никаких мер тоже не последовало, хотя было очевидно, что постоянная рубрика в этой газете, освещавшая гражданскую войну в России и восстания в Германии, разжигала антимонархические и усиливала стачечные настроения в самой Австро-Венгрии. Забастовки же радикалы и анархисты использовали для большевистской агитации.

Разведывательные органы не раз предупреждали командование о недопустимости дальнейшего пребывания на свободе Отто Бауэра, который, по имевшимся сведениям, во время пребывания в русском плену был обучен самим Троцким ведению большевистской пропаганды, а затем специально заслан в Австро-Венгрию вместе с бывшим шпионом Рабиновичем-Нейманом из Одессы. Мы считали, что одних его высказываний в адрес военного министерства в «Рабочей газете» вполне хватало для начала специального расследования, и в дальнейшем поступавшие относительно Бауэра донесения нашу подозрительность только усиливали. Выяснилось, что он являлся руководителем женской организации австрийских рабочих, последовательницы которой снабжались из Гааги прокламациями, печатавшимися под лозунгом: «Женщины, проснитесь!» Когда же по совету русских народных комиссаров возник вопрос о необходимости учреждения социалистической академии, то, по сообщениям газеты «Наше слово», в конце июня 1918 года ее членами единогласно от Германии были выдвинуты Карл Либкнехт и Роза Люксембург, а от Австрии — Отто Бауэр.

Особенно обрушивались социал-демократы на воинственную Германию. Так, 20 февраля 1918 года небезызвестный Карл Реннер заявил: «Социал-демократы ни при каких условиях не согласятся с тем, чтобы австрийская армия и в будущем использовалась в интересах нашего военного союзника!»

Между тем в Тироле и Форарльберге из-за недовольства проведенной амнистией и слабости местных властей стало шириться движение за присоединение к Баварии, на что армейское Верховное командование, как всегда объективно оценивая обстановку, обратило внимание министерства внутренних дел. Когда же министерство стало принимать соответствующие меры, социал-демократы, особенно в Тироле, исходя из своей установки их поддержали, инсценировав движение «Долой Германию!».

На Пасху верноподданнические чувства австрийских немцев подверглись серьезному испытанию, когда поползли слухи об инспирированной графом Чернином неудавшейся и совсем не нужной афере Сикста^[343], закончившейся приходом к власти во Франции Клемансо. Эта история выставила кайзера в весьма невыгодном свете, не говоря уже о том, что мы потеряли столь важные симпатии к нам французов.

В Богемии, наряду с националистическим, стало наблюдаться усиление социал-демократического и антисемитского движения. А начало 1918 года ознаменовалось крупным революционным митингом, прошедшим как раз в День трех королей^[344]. Причем власти на это отреагировали довольно мягко.

Между тем органы контрразведки уже давно старались перекрыть каналы связи чехов с зарубежными подстрекательскими центрами. Однако окольный путь через Германию все еще оставался открытым, и поэтому в середине января 1918 года в Фельдкирхе под председательством начальника пражской земельной жандармерии генерал-майора Венцеля фон Резача прошла конференция разведывательных органов, признавшая необходимым создать центральный разведывательный пункт в Мюнхене. Но это решение было осуществлено лишь в сентябре!

До той же поры чешская разведка, имевшая свои ячейки при французских консульствах в Цюрихе и Женеве, могла по-прежнему переправлять корреспонденцию через Баварию. Стоило ли после этого удивляться хорошей осведомленности чехов в Австро-Венгрии обо всех мировых событиях? К тому же им всегда шли навстречу их земляки, служившие в австрийских государственных органах.

В феврале 1918 года в Богемии рабочее движение стало все более принимать радикальные формы. Поэтому штатгальтеру пришлось прибегнуть к единственному, на его взгляд, верному способу — призыву военнообязанных агитаторов на военную службу, что очень не понравилось социал-демократам, в том числе и в Вене.

Поездка кайзера в охваченные волнениями районы Богемии в определенной степени подействовала успокаивающе. Однако затушить настроения, направленные на достижение полной независимости, не удалось. Более того, депутат Хрубан от имени Чешской клерикальной партии заявил: «Мы хотим такую Австрию, которая была бы построена при опоре на ее естественную основу и представляла бы собой федерацию свободных и равноправных народов под скипетром легитимного Габсбурга!»

Подобные заявления явно основывались на вере в способность американского президента Вильсона оказать необходимое влияние на все заинтересованные стороны и устранить разногласия между входившими в Австро-Венгрию народами, которые практически не имели четко выраженных границ областей своего проживания и чьи интересы зачастую были прямо противоположны друг другу. Такая вера являлась большим заблуждением и в конечном итоге привела к крушению империи Габсбургов. Но до того времени в мае 1918 года даже столь мягкое австро-венгерское правительство почувствовало необходимость ввести чрезвычайное положение в районе городов Кладно^[345] и Раковниц^[346] из-за охвативших их бунтов и грабежей.

Серьезные негативные последствия имело опубликованное 19 мая 1918 года постановление кабинета Зайдлера^[347] о новом административном делении Богемии, отвечавшем интересам проживавших там немцев. В результате проводившиеся 15 и

20 мая торжества по случаю пятидесятой годовщины со дня закладки фундамента Чешского национального театра в Праге, к величайшему изумлению властей, превратились в настоящую оргию враждебности по отношению к государству. Толпа с восторгом приветствовала Крамара, Клофача, а также Разина и распевала национальные песни подстрекательского характера. Причем в этой вакханалии принимали участие не только южные славяне, поляки и итальянцы, но и представители венгерских словаков.

При этом пражская полиция оказалась слишком слабой, чтобы положить конец подобным бесчинствам. Она даже не стала ограничивать свободу передвижения зачинщиков и наиболее злостных активистов этого безобразия, поскольку против такого выступило министерство внутренних дел. В результате публикации в чешских газетах стали приобретать все более злопыхательский характер, а еженедельник «Омладина» в Пльзене вообще осмелился напечатать такие строки: «Зачем свергать министра, надо ликвидировать корень зла и низложить короля!»

Вот так они отблагодарили кайзера за амнистию! Чешские же государственные служащие, естественно тоже страдавшие от последствий наступившего бедственного положения народа, провели в Праге собрание, на которое пригласили Клофача и бурными овациями приветствовали доктора Крамара.

Что касается поляков, то после революции в России они сначала стали склоняться на сторону центральных держав, но присоединение Холмщины по Брестскому миру к Украине вызвало среди них бурное негодование. Непродуманное одобрение этого положения графом Чернином, стремившимся добиться скорейших поставок зерна с Украины, в так называемом «Хлебном мире»^[348] на практике вылилось в большую ошибку.

Вначале волнения были зафиксированы в польском вспомогательном корпусе, попытавшемся в районе Черновцов пробиться в Россию для соединения с тремя довольно слабыми польскими корпусами, симпатизировавшими Антанте и державшимися особняком в условиях царившего там хаоса. Во главе заговора стоял полковник Йозеф Халлер фон Халленбург, которому удалось скрыться. Остальные заговорщики, около 150 офицеров, в основном лейтенантов, и 3000 солдат, после слабого сопротивления были задержаны несколькими крепкими австро-венгерскими офицерами и унтер-офицерами, а затем интернированы в Хусте^[349]. 19 февраля 1918 года польский вспомогательный корпус был расформирован.

По странному стечению обстоятельств в этом заговоре, больше походившем на театральную постановку, принял участие мой сослуживец по «Эвиденцбюро» Вальдемар Загорский, ставший к тому времени майором и артиллерийским командиром. А ведь он всегда старался держать легион вдали от политики. Но на этот раз Загорский последовал за заговорщиками, поскольку «не смог отказаться, как поляк». Впоследствии, будучи уже генералом и начальником польской авиации, он был арестован, а в 1927 году загадочным образом бесследно пропал.

Следует отметить, что в бунтах принимали участие все поляки, проявляя при этом полное единодушие. Поэтому органам контрразведки во главе с ротмистром Хинтцем пришлось принять особые меры, которые привели к громкому судебному процессу, проходившему с июня по сентябрь 1918 года в городе Сигету-Мармацие.

Несмотря на бдительность венгерской пограничной полиции, многим легионерам при помощи железнодорожников удалось бежать из Хуста, а перед самым процессом были арестованы три дамы в одежде сестер милосердия легиона, которые при помощи фальшивых документов пытались организовать бегство еще нескольких легионеров. Эти аресты вновь вызвали в Польше большой резонанс, в результате чего поляки стали считать сам процесс общим для всех делом, а подсудимых расценивать как мучеников, страдающих за Польшу. Тогда 28 сентября 1918 года кайзер Карл, учитывая «заслуги польского народа, плечом к плечу с австрийцами сражавшегося на войне и доказавшего свою нерушимую преданность императору и империи», прекратил процесс.

Между тем о тесном единении поляков с Австро-Венгрией уже давно не могло быть и речи. Теперь они стремились только к самостоятельности и воссозданию единого независимого государства. Втайне от властей в Польше шла неутомимая работа по созданию собственной военной организации, костяк которой составила 1-я бригада Пилсудского из польского легиона. Поляки сформировали собственную контрразведку для противодействия нашей разведке, вели наблюдение за деятельностью наших разведорганов, прослушивая телефонные разговоры и организовав пассивное сопротивление железнодорожных, почтово-телеграфных и государственных служащих, что сильно затрудняло нашу работу. Положиться можно было лишь на полицейские управления Кракова и Лемберга.

Влиятельные поляки, находившиеся в Вене, узнав, что мы располагаем такими сведениями, называли это необоснованным очернительством со стороны офицеров разведки, среди которых особую ненависть у них вызывал начальник разведпункта в Пшемышле майор Густав Хучала, а также офицер разведки ротмистр Киллиан, являвшийся начальником военной полиции в Тарнове. Эта ненависть и являлась причиной постоянных требований поляков об их отзыве.

Успокаивало только то, что сельское население Польши, несмотря на попытки духовных лиц, учителей и представителей различных обществ распалить у него национальные чувства, политическими вопросами интересовалось в гораздо меньшей степени, чем городская интеллигенция. К тому же преодолеть разрыв между правящим классом и прежде столь угнетаемым, а теперь таким недоверчивым крестьянством было не так-то легко. К этому следует добавить, что в Восточной Галиции стремившиеся к созданию собственного королевства поляки наталкивались на ожесточенное сопротивление со стороны украинцев. А вот в русской Польше консервативные и радикальные элементы в данном вопросе были едины. Поэтому национальное руководство и делало ставку именно на эту часть населения.

Немало забот доставляли и южные славяне — в Сербии после снятия чрезвычайного положения отмечался быстрый рост грабежей, а Черногория вообще находилась в состоянии скрытого восстания. В ней даже были предательски застрелены несколько наших агентов. Причем вина за это отчасти лежала и на самих властях, проявлявших преступную халатность. Другого объяснения тому, что, когда трибунал приказывал наряду жандармов привести для дачи показаний секретного агента N, на обратном пути этого засвеченного таким образом работника находили убитым, просто не находилось.

Агрессивная деятельность южнославянского и италофильского движений стала распространяться и на Боснию, Герцеговину, а также на Далмацию. В майских призывах южных славян о необходимости создания собственного государства речь о том, чтобы оно входило в состав монархии, уже не шла. Все радикальнее становилась и словенская пресса. Ее публикации начали носить откровенно большевистскую и антинемецкую направленность, и в некоторых фронтовых полках ее подписку нам пришлось отменить.

А вот русско-румынское братание закончилось сразу же после того, как начался отход русских войск с фронта. Побросавшие без приказа свои позиции русские солдаты разбрелись по всей Румынии и принялись жечь и грабить все подряд, что, естественно, заканчивалось серьезными конфликтами. Разрыв завершила выдача Бухарестом Румынии бессарабцев 7 мая 1918 года.

Для нашей разведки отток в результате этого в Румынию 300 000 человек, способных носить оружие, из которых 65 000, состоя еще в армии, оставили Добруджу, добавил забот. Ведь они побросали и вооружение, дав тем самым русским возможность при их отходе прихватить с собой около тысячи орудий и большое число пулеметов.

Между тем в самой Румынии проходила реорганизация, что делало ее еще более опасным противником, чем в начале войны. К тому же в мирных намерениях румын у нас не было никакой уверенности, поскольку они постоянно откладывали ратификацию мирного договора. Поэтому нашей разведке приходилось проявлять особую бдительность.

Работе австро-венгерских разведорганов благоприятствовало то обстоятельство, что наши фронтовые органы пропаганды поддерживали связь с румынскими постами боевого охранения, а интернированные по большей части в Молдавии агенты стали возвращаться, причем зачастую в сопровождении перебежчиков. Последних, хотя они и были уже демобилизованы, перед отправкой домой для получения соответствующей информации мы направляли в специальный лагерь, располагавшийся в Валахии. Затем полученную таким образом картину дополняли посылаемые нами в Яссу агенты. Очень хорошим источником информации являлись также шифрограммы, передававшиеся оттуда по радио греческим поверенным в делах.

Просмотр трофейных румынских документов показал, что румынское ирредентистское движение, направленное на присоединение к Венгрии, как установили профессор Янчо и государственный архивариус доктор фон Гагы, не было искусственно вызвано только неверными действиями румынского государственного аппарата. В апреле 1918 года дела обстояли так, что румынское правительство уже не могло ни сдерживать, ни тем более подавить это движение.

Между прочим, в самой Венгрии, где органы управления крепко держали ситуацию в своих руках, стали тоже наблюдаться довольно тревожные явления. Поэтому в начале января 1918 года в Будапеште пришлось распустить так называемый «Галилейский клуб», чья революционная деятельность стала распространяться даже в провинции. В частности, в городе Надьканижа была отмечена агитационная работа среди железнодорожников врачом ландштурма доктором Евгением Хамбургером. С забастовкой же в Будапеште удалось справиться лишь после десятидневного локаута. Затем распространители листовок революционного содержания были задержаны и отданы под суд. В апреле же в Будапеште удалось арестовать целую банду под руководством Лео Левковице, состоявшую из пятидесяти революционеров. Тогда же в городе Клаузенбург^[350] женщины за задержку выплат алиментов избили бургомистра и занялись грабежом.

В целом внутреннее положение Австро-Венгрии очень точно охарактеризовал один из агентов Антанты в перехваченном нами донесении от 29 мая. Он писал:

«Славянское население (особенно в Богемии и Моравии) будет упорно сопротивляться заготовкам хлебопродуктов и их дальнейшему равноправному распределению… Следует отметить, что за последние шесть месяцев (то есть с ноября 1917 по май 1918 года) пропагандистскими пунктами (принадлежавшими Антанте) роздано около 21 000 револьверов и свыше 6000 винтовок.

Выводы:

Австро-Венгрия находится на грани экономической катастрофы и политического распада. Славяне рассчитывают только на Антанту, а нашими лучшими союзниками являются социал-демократы. Из общего числа депутатов порядка 140–150 постоянно находятся в оппозиции.

Правительство политически недееспособно, слабое и не в состоянии энергичными мерами подавить оппозиционные партии. Болезненное стремление уклоняться от решения возникающих проблем и не придавать им значения приводит к терпимому отношению ко всем политическим направлениям.

Наша пропаганда почти не встречает отпора, а славянские и социал-демократические газеты регулярно помещают переданные им нами статьи.

Достигнутые нами крупные успехи являются залогом конечной победы. Почва везде хорошо подготовлена, поэтому намеченное на осень выступление не встретит больших трудностей и быстро приведет к цели.

Теперешнее положение в Австрии мало чем отличается от российского — авторитет государственной власти подорван, а военная дисциплина ослабла. Даже скептик будет вынужден прийти к выводу, что в короткий срок, максимум в течение года, дальнейшее развитие обстановки в этой стране приведет к желаемой нами катастрофе.

Однако напористой пропагандой этот срок можно значительно сократить. При этом расходы будут невелики, так как нам за незначительное вознаграждение будут помогать славяне и социал-демократы, ведь сегодня в Австрии за небольшие деньги можно купить буквально каждого. Логика подсказывает, что нам следует продолжать пропаганду более энергично (воздействие на газеты, прокламации и т. п.). Сейчас слова поражают лучше, чем снаряды, а ведь бумага дешевле пушек. В целом такое бескровное наступление приведет к цели в кратчайшие сроки. Поэтому в подобных условиях говорить о мире было бы неразумно».

В довершение всего этого руководство внешней политикой было пущено на самотек и отличалось полной пассивностью. Такой вывод напрашивался из доклада инженера доктора Карла Штокхаузена, который сообщил мне в феврале 1918 года о намерении князя Вида вернуться в Албанию и создать там армию для облегчения положения наших войск и изгнания итальянцев. Сам я, правда, сомневался в возможности мобилизации для этого 50 000–100 000 человек и считал, что объявление войны Антанте со стороны Албании только навредит миролюбивым инициативам кайзера Карла. Кроме того, мне было известно, что Штокхаузена в министерстве иностранных дел выслушали с неудовольствием. И тем не менее меня сильно удивила реакция нашего МИДа на инициативу князя, запретившего в населенных албанцами областях проведение какой-либо агитации и организацию политических митингов.

Получалось, что немцы, турки, греки и итальянцы широко использовали в своих целях пропаганду, а Австро-Венгрия, которая завоевала большую часть своей империи и научилась бороться даже с кровной местью, что свидетельствовало об огромном к ней уважении, вела себя так, как будто была в этом совершенно не заинтересована. Поэтому от имени разведывательного управления я выступил против подобной пассивности и предложил организовать пропаганду в пользу нашего императора как будущего монарха Албании или, как минимум, ее защитника. В конечном итоге мне удалось отстоять свою точку зрения и даже добиться издания соответствующих директив, но было уже слишком поздно.

Единственным твердым и непоколебимым оплотом верности кайзеру и монархии, несмотря на плохое снабжение продовольствием, нехватку самых элементарных вещей и осуществление пополнения фронтовых частей слабо пригодными для военных действий новобранцами, оставалась большая часть армии. Надо признать, что военное министерство учло печальный опыт русской революции, успех которой, как признавали сами революционеры, основывался на слабом им противодействии со стороны армейских органов пропаганды. Поэтому в начале февраля 1918 года оно приказало вести постоянные занятия с солдатами, сочетая муштру с воспитанием и строжайшей цензурой солдатской переписки, а 10 марта 1918 года по распоряжению Верховного командования был произведен внезапный тщательный осмотр солдатских вещей во всей действующей армии.

Во время обыска, конечно, были найдены отдельные экземпляры прокламаций революционного или ирредентистского содержания. Однако, к нашему удовлетворению, мы смогли убедиться, что в целом армия пока не оказалась подверженной тлетворному влиянию социалистических идей, распространявшихся враждебными государству элементами.

Тем не менее в марте 1918 года наконец-то был организован специальный орган по противодействию неприятельской пропаганде, который стал издавать соответствующие приказы, осуществлять выпуск печатных материалов и инструктировать офицеров, выделенных для ведения контрпропагандистской работы в действующей армии. Во главе этого органа стал барон полковник Эгон фон Вальдштеттен.

А 21 и 22 мая 1918 года, как раз в годовщину сражения возле Асперна^[351], под моим председательством в военном министерстве прошло последнее весеннее совещание руководителей четырех главных контрразведывательных пунктов. В нем приняли участие: заслуженный работник контрразведки правительственный советник Шобер, начальник отделения фон Илошвай, регирунгссекретарь^[352] Златарич (Аграм) и подполковник Карл Весселы (Сараево).

После этого совещания, проходившего, несмотря ни на что, в торжественной и приподнятой обстановке, я продолжил работу по подготовке разведывательной службы к намеченному большому наступлению в Италии. Ведь тогда мне еще верилось, что судьба народов и государств решается исключительно на полях сражений и после поражения оружие слагают также различные подпольные разрушительные силы.

Битва при Пьяве. Четкие приготовления разведывательного ведомства

С начала февраля 1918 года от наших агентов стало поступать все больше донесений об уходе англо-французских войск из Италии. Однако вскоре выяснилось, что все эти сообщения являлись результатом проводившихся противником мероприятий по введению нас в заблуждение. К концу февраля они все еще оставались в Италии. Это оживленное движение неприятеля за рекой Пьяве, а также ряд других признаков позволяли прийти к выводу, что заявления газет Антанты после совещания в Версале о выводе войск из Италии в качестве последней операции союзников являлись дезинформацией.

Многое говорило о том, что наступления итальянцев у Пьяве следовало ожидать к середине марта с началом оттепели. Однако такому предположению противоречило большое внимание, которое итальянцы уделяли Западному фронту в Тироле, куда продолжали прибывать подкрепления и где развернулась их 7-я армия.

Затем было объявлено о закрытии границ со Швейцарией и Испанией начиная с последней недели февраля и до середины марта. Подобное мы правильно расценили как мероприятие по маскировке переброски французских и английских войск во Францию. Вскоре нами была раскрыта и дезинформирующая радиоигра в эфире англичан, полностью подтвердив наши предположения — расшифрованные радиограммы свидетельствовали, что к середине марта в Италии оставались лишь 12-й французский и 14-й английский корпуса, которые в конце марта противник перебросил в район уже упоминавшегося плато Семи общин.

Как показали послевоенные итальянские труды по истории войны, наши данные полностью соответствовали действительности. Мы немного ошиблись лишь в оценке итальянских сил во Франции. Там находилось не шесть-семь пехотных бригад, как мы предполагали, а только четыре, составлявших 2-й корпус генерала Конте Альберико Джузеппе Альбриччи.

Тем временем, а именно 23 марта, кайзер Карл утвердил решение начальника Генерального штаба генерал-полковника барона фон Арца о проведении отвлекающего удара в районе Тонале^[353], а главного — вдоль железной дороги Одерцо — Тревизо. Однако в дальнейшем этот план изменили, предусмотрев атаки по всему фронту от Вело-д’Астико до самого моря. При этом начало наступления с конца мая несколько раз переносилось — сначала на 7, а затем на 15 июня, что итальянцы расценили как успех своей фронтовой пропаганды.

Тем временем наша разведывательная служба готовилась к обеспечению решительного удара. Освободившиеся на русском фронте станции телефонного подслушивания позволили увеличить их число на Юго-Западном фронте до восьмидесяти двух, что было особенно важно, поскольку условия местности и редкие боевые столкновения сильно уменьшили количество пленных и перебежчиков.

Надо признать, что вначале разветвленная проводная связь, работу которой итальянцы вновь наладили, заметно уменьшала результативность нашей службы радиоразведки. Поэтому нас весьма порадовало, когда в марте офицер связи 20-го итальянского корпуса первый лейтенант Скарселла по нескольку раз в день начал передавать шифрованные радиограммы с детальной сводкой боевой обстановки. Часто стали выходить в эфир и итальянские наблюдатели в районе Тонале и на Пасубио, а также командующий 1-й итальянской армией генерал-лейтенант Гульельмо Пекори-Джиральди.

Для того чтобы показать эффективность работы нашей радиоразведки, приведу навскидку следующие знаменательные показатели — с 1 по 4 мая в результате полученных данных радиоперехвата и пеленгации нам удалось определить расположение всех армейских командных пунктов, двадцати из двадцати пяти штабов корпусов, тридцати семи из пятидесяти семи пехотных дивизий и всех кавалерийских дивизий.

Затем противник внезапно прекратил использование радиосвязи и стал выходить в эфир только в экстренных случаях, что оказалось следствием приказа итальянского Главного командования, найденного нами позднее среди трофейных документов. Однако благодаря распоряжению итальянского начальника связи полковника Кардона об обязательных донесениях радиостанций наша радиоразведка перед началом наступления давала почти такие же богатые результаты, как прежде на русском фронте. Кроме того, Кардон оказался настолько любезен, что предупредил нас о предстоящей 6 июня смене шифров.

Между тем приготовления разведывательного управления армейского Верховного командования к предстоящему наступлению достигли невиданных ранее масштабов — к ним были привлечены практически все сотрудники разведорганов, включая «Эвиденцбюро». Мы предусмотрели даже возможности поэтапного перемещения разведпунктов, чтобы при быстром продвижении войск избежать возникновения разрывов в ведении разведки, как это имело место в предыдущем наступлении. Приобретенный опыт нас многому научил.

Мы знали, что итальянцы ожидали нашего наступления еще с середины апреля, и поэтому организовали патрулирование, а также проведение разведки боем силами штурмовых групп, чтобы определить направление главного удара. По полученным сведениям, в первой половине мая противник полагал, что главный удар будет нами нанесен на участке между Юдикарией^[354] и рекой Пьяве, а вспомогательный — на Западном фронте в Тироле. Для уточнения этих данных неприятель предпринял 24 мая довольно крупную атаку в районе горы Цугна-Торта, о чем еще 16 мая нас предупредил один перебежчик. Благодаря этому мы встретили атакующих во всеоружии и дали решительный отпор. Два дня спустя в таких же целях итальянцы атаковали нас в районе Тонале, что подтвердило показания пленных о том, что нашего наступления они ожидали именно здесь. Видимо, до противника дошли сведения о намечавшемся нами вспомогательном ударе.

А 1 июня мы обнаружили усиление итальянцами своих позиций на фронте возле реки Пьяве, куда они перебросили целый корпус. Кроме того, было отмечено и выдвижение в восточном направлении большей части резервной армии. Таким образом, было очевидно, что наши планы о проведении здесь наступления для противника больше тоже не являлись секретом. Тем не менее основное внимание он уделял участку фронта между городом Азиаго и верхним течением реки Пьяве.

К этому времени итальянцам удалось значительно усовершенствовать свои вооруженные силы — они почти полностью восстановили понесенные в предыдущем сражении потери в орудиях, создали пулеметные и минометные полки, а число авиационных эскадр довели до 135.

Тем не менее наше Верховное командование смотрело в будущее с оптимизмом и рассчитывало на полную победу. При этом большие надежды возлагались на инициативу младших командиров.

Перед самым началом наступления я объехал всю линию фронта и пришел к выводу о том, что разведывательная служба подготовилась к нему образцово, а затем, 15 июня, полный ожидания побед, отправился на командный пункт командира 3-го корпуса, располагавшегося в крепости Вере-на, сильно разрушенной огнем нашей артиллерии два года назад. Мне хотелось стать непосредственным свидетелем наступления на ставших уже знаменитыми плоскогорьях Южного Тироля.

Следует сразу отметить, что полученные нами данные о положении войск противника по состоянию на 15 июня 1918 года оказались весьма точными.

Наступление 11-й армии, на которое мы возлагали столь большие надежды, потерпело неудачу, причем наши войска понесли большие потери. Главная причина этого заключалось в том, что передовые линии обороны противника, на которых была сосредоточена наша артиллерийская подготовка, оказались занятыми весьма слабыми силами. Когда наступавшая пехота ворвалась во вражеские окопы, неприятельская артиллерия, частично сменившая свои позиции и мало пострадавшая от обстрела, открыла мощный заградительный огонь. В то же время вторая линия неприятельской обороны была полностью готова к отражению атаки.

Из показаний пленных вскоре выяснилось, что противник не только знал из показаний перебежчиков о намечавшемся наступлении, но и точное время его начала, что явилось следствием неосторожных телефонных разговоров, которые осуществлялись в нарушение установленных строжайших правил. Оказалось, что столь хорошую службу сослужила итальянцам станция подслушивания, установленная ими после обеда 14 июня. Измену же наших перебежчиков они рассматривали как результат хорошей работы пропагандистской комиссии, которой после сражения генерал Диас выразил особую благодарность.

В связи с неудачей 11-й армии наше июньское наступление захлебнулось. Мы не смогли воспользоваться и успехами, достигнутыми на реке Пьяве. Захватив сначала населенный пункт Монтелло, наши войска, не получив подкрепления, вынуждены были отойти назад за реку. И это при том, что радиоразведка, несмотря на частую смену итальянцами шифров, что затрудняло дешифровку радиограмм, своевременно обеспечивала командование необходимой информацией о противнике.

Между прочим, военнопленные — и итальянцы, и англичане, и французы — единодушно восхищались отвагой и умелыми действиями наших войск в ходе наступления. Однако при этом они не скрывали своего убеждения в том, что Австро-Венгрия обречена на гибель вследствие наступившей в империи разрухи, и прежде всего голода. Когда же мы пытались доказать им, что такие взгляды основаны на очернительстве итальянской прессы, действовавшей в пропагандистских целях, то в ответ они приводили выдержки из австрийских газет, о содержании которых были хорошо осведомлены. А их пессимистические публикации не оставляли сомнения в том, что Австрию вскоре ждет печальный конец.

Пропаганда Антанты и атака мятежников после битвы при Пьяве

Неудачный исход сражения на Пьяве и быстрое ухудшение условий жизни внутри страны лили воду на мельницу неприятельской пропаганды, пытавшейся с помощью славян и румын подорвать боевой дух нашей армии и склонить солдат к переходу на сторону противника. В тылу же толчка извне и вовсе не требовалось — парламент постоянно начал нападать на правительство, а среди населения стали распространяться самые дикие слухи. Им охотно верили, особенно если они исходили от отдельных офицеров, в связи с чем военное министерство вынуждено было принять против таких болтунов строгие меры, выпустив соответствующий приказ и начав привлекать их к ответственности. На то, насколько исходившая от них критика была обоснованна, показывают результаты многолетней работы так называемой «комиссии по расследованию случаев измены солдатскому долгу во время войны».

Самое скверное заключалось в том, что дьявольски изощренная пропаганда использовала общий негативный настрой населения для возведения поклепов на монарха и разрушения главного связующего звена отдельных частей империи — верности правящей династии. И очень печально было то, что эта пропаганда шла не только от противников, но и из дружественной Германии, в связи с чем цензурный отдел в Вене отдал распоряжение о цензуре всей поступавшей оттуда почты. Однако сил для осуществления этой работы не хватало.

Нападки были направлены прежде всего против императрицы, которую после июньского неудачного наступления стали самым отвратительным образом всячески обвинять в неудачах на фронте. Источником этой скверны являлись обученные итальянцами предатели-перебежчики, начавшие распространять слухи о том, что она якобы распорядилась не применять боевые газы, что сильно ослабило воздействие нашей артиллерийской подготовки. При этом ни слова не говорилось о том, что к тому времени противник заметно усовершенствовал средства химической защиты и заблаговременно убрал большую часть войск из подвергшихся артиллерийскому обстрелу окопов передней линии обороны.

Слухи, не имевшие в своей основе ни капельки правды, деловито распространялись внутренними врагами, действовавшими по принципу «А я слышал, что…». Думается, не надо говорить, что бороться с подобным явлением — дело неблагодарное. Показательным в этой связи является то, что даже в Бадене, служившем местом размещения ставки Верховного командования, начальник управления федеральной земли фон Бозицио вынужден был приказать жандармерии принять самые жесткие меры в отношении распространителей слухов.

Следует отметить, что среди всех этих злопыхателей своеобразной белой вороной оказался предводитель рабочих христианский социалист Куншак^[355]. На собрании, проходившем в ратуше на тему «Подрывная работа англичан и их австрийские пособники», он заступился за свою оболганную императрицу и каленым железом заклеймил в качестве британских марионеток Крамара, Клофача и их сообщников.

Удручающее впечатление от поражения на реке Пьяве совпало с резким ухудшением продовольственного положения перед сбором нового урожая. После неоднократного урезания норм снабжения населения хлебом 18 июня 1918 года бургомистр Вены доктор Вайскирхнер выступил с заявлением о том, что население находится на грани выживания и его терпение достигло своего предела. Конечно, опубликование принятой по этому поводу резолюции было запрещено.

Приобретенный ранее хозяйственный опыт побудил Верховное командование использовать все свое влияние для того, чтобы на этот раз уборка урожая была организована самым серьезным образом. Однако квартирмейстерское управление не могло не отметить то обстоятельство, что работа органов государственного управления «настолько сильно страдает от политических и национальных противоречий, что одними только организационными мерами с ними справиться не в силах… Не подлежит никакому сомнению, что никогда ранее в ходе мировой войны воздействие внутриполитической обстановки не отражалось столь сильно на проведении войсковых операций через вопросы продовольственного обеспечения армии. Несомненно, что дальнейшее увеличение трудностей в снабжении войск недопустимо».

К сожалению, у государственного аппарата не хватило энергии и сил повторить в империи те мероприятия, которые в свое время дали столь успешные результаты на территории оккупированной Сербии и позволили удовлетворить запросы населения. В результате стали сбываться самые мрачные опасения — власть проявила полное бессилие в борьбе с подпольной торговлей и спекуляцией, что вызвало возмущение населения. Махровым цветом расцвело мешочничество, причем обнищавшие горожане за бесценок обменивали у крестьян на продовольствие свое последнее имущество. Естественно, это создало благоприятные условия для распространения революционной заразы.

Примером в решении вопросов, связанных с необходимостью урегулирования проблем в оплате труда, продовольственного обеспечения, а также в противодействии враждебной революционной пропаганде среди обычно законопослушных рабочих, является деятельность заместителя военного коменданта Штайнфельда^[356] генерал-майора Рудольфа фон Дитериха. В результате даже взрыв 18 сентября 1918 года на фабрике по производству боеприпасов в Веллерсдорфе, во время которого погибло 280 человек и многие были тяжело ранены, не спровоцировал волнений среди рабочих. А ведь тогда забастовки вспыхивали практически повсеместно, причем особенно большим размахом отличались протесты на заводах «Шкода» и в округе Нойнкирхен. Ими были охвачены даже работники венской трамвайной сети. Причем в последнем случае 3600 человек службы охраны, из которых каждый шестой болел гриппом, попали в настоящую критическую ситуацию. Им не смог помочь даже гарнизон, который оказался в состоянии выделить всего одиннадцать рот по сорок солдат в каждой.

Между тем на конференции австрийских социал-демократов было заявлено, что рабочие созрели для революции и для ее начала следует дождаться только грандиозной битвы на Западном фронте, чтобы их выступление не смогла подавить прусская армия. К тому времени железнодорожники в Германии тоже оказались ненадежными, что ясно показал случай, произошедший в середине августа, когда во время разгрузки вагона с углем в нем были обнаружены кипы революционных прокламаций, напечатанных Антантой.

В Богемии ситуация была еще хуже. В своем докладе от 10 июля 1918 года штатгальтер сообщал о наступившем голоде и всеобщем обнищании, а также о случаях расхищения собственности, о росте беспризорщины и негативного влияния репатриантов. Он потребовал увеличения численности жандармерии с 3600 до 6000 человек, а после некоторого колебания и привлечения 1900 солдат ландштурма для оказания помощи жандармам.

И без того печальную картину еще в более мрачном свете высветила созванная мною 18 июля конференция офицеров разведывательных пунктов с участием представителей органов власти. На ней говорилось о том, что в стране появились новые агитаторы, которые, судя по всему, поддерживали через Будапешт и Румынию контакты с окопавшимся в Париже Бенешем. Тлетворное влияние подрывной агитации сказывалось даже на деятельности тех предприятий, где рабочие не могли пожаловаться на несправедливое вознаграждение их труда и были решены вопросы продовольственного обеспечения. Особенно остро это ощущалось в районах добычи каменного угля. Рост числа антимилитаристских организаций и стремление народа запастись оружием говорили о многом.

В начале августа поступила дополнительная информация о наблюдавшемся усилении связей чешских агитаторов в Богемии с Антантой. В частности, речь шла о контактах с чешскими революционными кругами английского военно-морского атташе Бойла через Буковину и Галицию.

Отовсюду поступали сообщения о готовящемся совместном восстании чехов, поляков и югославов, намечавшемся на 28 сентября. Говорили даже о том, что чехи тайно приступили к выпуску собственной валюты.

14 июля, в годовщину взятия Бастилии, Национальный комитет Чехословакии^[357] опубликовал воззвание с призывом перейти от слов к делу в вопросе борьбы за создание независимого государства. А 4 августа в городе Нимбурк бывший министр Прасек заявил, что народ Богемии сможет добиться независимости «сейчас или никогда».

Чрезвычайно бурную деятельность не только в Австро-Венгрии, но и за ее пределами развили также югославы. Небезызвестный Корошец стал рассылать своим землякам и солдатам на фронте поздравительные открытки, на которых рядом с его фотографией красовалась надпись: «Выше голову! Грядет час освобождения!» В парламенте же, видимо желая отомстить за заведенное на него уголовное дело за агитацию на массовом митинге в городе Обер-Лайбах против военного займа и государственной целостности, вместе с некоторыми словенскими единомышленниками он обрушился на «отвратительную практику» осуществления цензуры писем военнопленных. Делалось это с явным намерением нанести смертельный удар по нашей разведке, которая использовала данный проверенный временем способ для выявления дислокации войск противника и порядка их подчиненности.

Между прочим, я уже давно успел убедиться, что этот способ добывания информации не укрылся от неприятеля и он тоже активно его использовал. Жаль было только, что в то тяжелое время парламент не нашел ничего лучшего, чем растрачивать свои силы на рассмотрение разного рода нелепых заявлений и депутатских запросов, основанных на поверхностном преподнесении информации.

В связи с оголтелой агитацией, развернувшейся среди австрийских южных славян, в 1918 году всякая политическая и националистическая деятельность в районах их проживания была запрещена. Тем не менее 18 августа в Лайбахе прошел крупный парад славянских вооруженных отрядов. Тогда же в Далмации широкое распространение нашли различные злоупотребления печатным словом и проходили сербофильские демонстрации. В частности, 5 августа, в День Кирилла и Мефодия^[358], они были организованы при пассивном попустительстве местных властей.

Уже упоминавшийся Трумбич, который к тому времени впал у итальянцев в немилость из-за того, что без их разрешения вступил в переговоры с Пасичем о присоединении Триеста и Истрии к будущему югославскому государству, буквально завалил наши позиции на фронте подстрекательскими листовками. В них фельдмаршал Бороевич сравнивался с боснийским князем Бранковичем, которому сербский фольклор приписывал вину за поражение на Косовом поле в 1389 году, и утверждалось, что он якобы не имеет права продолжать воевать с Италией, которой «принадлежали сердца и силы союзников, а также всех угнетенных народов Австро-Венгрии».

В областях, где проживали поляки, национальное революционное движение склонялось на сторону социалистов-революционеров, находивших опору в усталости населения от войны и складывавшейся там экономической ситуации.

14 августа я провел в Кракове совещание с офицерами разведки, работавшими в этих районах, из которого сделал вывод, что положение там становилось все более удручающим — агитация за независимость, в которой явно просматривалось влияние Антанты, поддерживавшей тесные связи со сторонниками движения за воссоздание «Великой Польши», усиливалась. В связи с этим военное министерство поручило военному следователю подполковнику Рудольфу Крафту провести тщательное расследование деятельности подпольной военной организации поляков в Галиции.

Обыск, проведенный в доме обер-лейтенанта запаса Леона Касубского в Пшемысле, дал богатый материал, и Крафт отправился в Лемберг. Там обнаружились новые свидетельства того, что польская подпольная военная организация под руководством генерала Халлера фон Халленбурга^[359] пустила щупальца по всей Польше и Галиции. Причем следы вели в Россию и Украину. Однако пока велось следствие, наступил октябрь, и вся работа разведорганов по распутыванию хитросплетенных нитей заговора так ничем и не закончилась.

Еще в июне из Швейцарии к нам поступила информация о том, что известный миротворец граф Михай Каройи^[360] сформировал организацию, которая стала оказывать влияние на проведение мероприятий в Австро-Венгрии в интересах венгров. Однако полученный сигнал, к сожалению, остался без внимания, в результате чего этот деструктивный граф после окончания войны получил в свои руки рычаги управления венгерским государством.

Другому же миротворцу де Йонгу в августе удалось установить контакты с «Рабочей газетой». О том, в каком ключе он работал, можно судить по заключительному абзацу одного из его писем: «Есть только одна победа, которую может достичь Германия. И ей является победа над собственными привилегированными классами, выказавшими себя как предатели».

В то время, как нам сообщил один священник, в Швейцарии объявился некий борец за трезвость профессор Уде, который начал провозглашать на весь мир, что Австро-Венгрия полностью выдохлась.

В июне военное министерство обратило внимание высших эшелонов власти на последствия подстрекательских действий отдельных безответственных политиков, направленных на разжигание национальных вопросов, а также на всеобщее снижение авторитета законодательства и уважения к закону вследствие постоянно повторяющихся амнистий, что пробуждало у агитаторов надежды на возможность остаться безнаказанными.

Вскоре после этого армейское Верховное командование обратило внимание властных структур на то, что политическая борьба, а также подстрекательские публикации в газетах превратились в настоящий кошмар для фронтовых офицеров, и призвало премьер-министра принять самые жесткие меры для наведения порядка и положить конец внутренней борьбе, раздирающей страну на части. Но все так и осталось без изменений. Только цензуре наконец-то стали снова уделять больше внимания.

Между тем голодающая и пообносившаяся армия продолжала выполнять свой воинский долг. В июне в Граце был арестован один денщик, который сам себя выдавал за «заговорщика». Он соорудил себе кокарду в виде красной пятиконечной звезды, а также прикрепил такую же эмблему на ножны от штыка, явно намекая на большевистские символы. Стали поступать также многочисленные донесения о том, что солдаты начали договариваться между собой о том, чтобы в случае мятежа в первую очередь расправиться с офицерами. Все это явно было перенято у русских. Однако военное министерство решилось обязать офицеров, ответственных за политико-моральное состояние войск действующей армии, бороться с большевистскими тенденциями только в сентябре 1918 года. Тогда же на мое разведывательное управление вновь возложили руководство всей пропагандой, направленной против неприятеля.

Между тем все большую тревогу стали внушать безобразия, творимые дезертирами. Принимаемые же меры из-за мягких приговоров, отсрочек наказаний и прочей мягкотелости своей цели не достигали. Так, если к августу 1918 года число дезертиров исчислялось в 100 000 человек, то, по сведениям генерала Эмиля Ратценхофера, являвшегося во время войны заместителем начальника железнодорожной службы, к концу октября оно возросло уже до 250 000 человек, что составляло около 5 % всего личного состава вооруженных сил.

Дезертиры, убежавшие в Швейцарию и даже образовавшие там свои союзы, были сравнительно безвредны, опасность представляли только их банды, слухи о бесчинствах которых, впрочем, являлись сильным преувеличением. А вот в Среме они являлись настоящим бедствием. Там из-за попустительства властей, взявших курс на вхождение в Королевство Хорватия и Славония, объединилось около 5000 дезертиров и беглых военнопленных, начавших, по-видимому, в контакте с агентами Антанты устраивать революционные выступления. Об их настрое хорошо говорят строки из любимой ими песни:

Да здравствует наша императрица Цита!^[361]Она не допустит расстрела нас, бандитов.

Наряду с ухудшением внутреннего положения непрерывно обострялось и внешнее. Правда, еще не верилось, что неудачи Германии во Франции послужат началом целой череды поражений и отступлений, но ситуация на Балканах уже внушала серьезные опасения.

В Албании, как раз в то время, когда наши войска, находясь в бедственном положении, тем не менее захватили в качестве трофея новый шифр, замена командующего на генерал-полковника барона фон Пфланцера привела к кардинальному изменению ситуации, и 30 июля мы перехватили порадовавший нас переданный по радио приказ итальянского командования. В нем сообщалось, что нам удалось восстановить положение по всему фронту.

На этом светлом фоне черным пятном проявлялись настроения болгарского народа — усилившаяся агитация агентов Антанты в Болгарии приводила ко все большему числу народных волнений, что не могло не вызвать у нас серьезного беспокойства. К этому добавлялись поступавшие с начала июня донесения наших агентов в Швейцарии о переговорах болгарских эмиссаров с американским послом в Берне. По сведениям же майора Кюнцля, в Софии вовсю обхаживали американского консула Мэрфи, а Эссад-паша, основываясь на беседе с Франше д’Эспере^[362], пришел к выводу о том, что болгары не окажут серьезного сопротивления на фронте и пойдут на заключение сепаратного мира. Его предположение косвенно подтверждалось открытыми заявлениями скверно снабжавшихся болгарских солдат о том, что они останутся на позициях только до Митрова дня^[363], то есть до октября, если война будет продолжаться.

До нас дошли сведения и о том, что в начале сентября бывший болгарский министр Гешов встречался на франкошвейцарской границе с Пашичем. Причем на этой встрече в качестве нежелательного свидетеля присутствовал также некий французский чиновник. Вскоре майор Кюнцль подтвердил, что Гешов действительно ведет переговоры о мире. Между прочим, болгары не раз зондировали почву у румынского премьер-министра Маргиломана, выясняя позицию Румынии в случае заключения Болгарией сепаратного мира. Маргиломан же, желая не прогадать, сообщал об этом центральным державам!

Такое объяснялось тем, что румыны желали не упустить свою выгоду и понимали, что им не стоит сидеть сложа руки, дожидаясь окончания войны. Ведь провозглашенное Вильсоном право наций на самоопределение давало им весьма призрачные надежды на приобретение новых территорий, и они хотели их заполучить еще до начала мирных переговоров. Поэтому не стоило доверять результатам народного референдума в Трансильвании. Как сообщил заместитель венгерского государственного архивариуса Гагы, ему предлагали за вознаграждение в 50 000 румынских леев организовать агитацию за присоединение к Румынии среди трансильванских секеев^[364]. Естественно, такое им было с негодованием отвергнуто.

В связи с этим наша разведка зорко следила за Румынией, и от нее не укрылось, что румыны спешно вооружались и провели мобилизацию, заменив свежими силами личный состав шести из семи пехотных дивизий. Кроме того, ими была полностью обеспечена мобилизационная готовность к выступлению в десятидневный срок еще восьми дивизий, а также егерей и конницы.

Такова была обстановка к 14 сентября 1918 года, когда граф Буриан от имени австро-венгерского правительства обратился ко всем воюющим, нейтральным и союзным государствам с предложением мира. Такое новое проявление стремления к миру со стороны кайзера было встречено народом с пониманием. Даже социал-демократы немедленно использовали это как повод для объявления начала демократической перестройки империи, чтобы якобы не давать предлога государственным деятелям Антанты для ведения войны во имя свободы. Однако если наша мирная инициатива была встречена уставшими от войны народами с воодушевлением, то пропагандистская машина Антанты стала использовать ее как новое доказательство слабости Австро-Венгрии, одновременно выставляя такую инициативу как следствие длительной череды неудач на фронте Германии.

Уже на следующий день произошло событие, открывшее путь лавине, которая решила судьбы центральных держав, — болгарский фронт был прорван.

Еще с конца июля к нам стали поступать донесения о подготовке 2-й сербской армии к наступлению на участке Доброполье — гора Ветреник. Одновременно стало известно, что греческие войска дали возможность высвободить французам свои дивизии, которые могли составить костяк ударной группы. Поэтому наша разведслужба вовремя и неоднократно предупреждала командование о грозящей опасности, но на наши сигналы не обращали внимания, а генерал Людендорф вообще не хотел ни о чем слышать и, как образно выразился царь Борис^[365], «перетянул тетиву». В результате к 17 сентября болгарский фронт был прорван на участке шириной 40 км и на глубину в 10 км, а затем образовалась гигантская брешь, сил на заполнение которой уже не хватило.

Конец разведывательной службы

События, связанные с катастрофой австро-венгерских вооруженных сил, подробно изложены генерал-майором Хуго Кирхнаве на основе заметок полковника Генерального штаба Франца Бейера и архива армейского Верховного командования, а печальная гибель старой Габсбургской монархии мастерски описана в труде архивариуса Генерального штаба подполковника доктора Глайзе-Хорстенау «Катастрофа». Поэтому я могу ограничиться только изложением судьбы разведывательных органов в последние недели их существования.

Сразу хочу отметить, что разведывательная служба до последнего момента выполняла свой долг, не имея, однако, возможности активно вмешиваться в вихрь событий и выполняя по сути функции их регистратора.

Разведотдел белградского генерал-губернаторства под руководством майора Генерального штаба Людвига Шафранека был передан в распоряжение армейской группы фельдмаршала барона фон Кевесса, которой досталась неблагодарная задача собрать по крупинкам оставшиеся слабые силы и образовать новую линию обороны против салоникской армии. Этот разведывательный отдел, словно предвидя свою новую задачу, заблаговременно организовал разведку, что позволило вновь развернуть разведывательные пункты в городах Валево, Ужице, Крушевац, Косовска-Митровица, Колашин, Ипек и Приеполе.

Болгарская разведка прекратила работать, а вскоре была парализована и деятельность австро-венгерского военного атташе в Софии. В таких условиях, когда неприятель весьма быстро продвигался по стране, где орудовали банды, и население было по отношению к нему настроено дружески, времени у нас для налаживания работы практически не было. Тем не менее разведывательная служба все же смогла хотя бы в основных чертах информировать командование о положении противника.

Армейской же группе Пфланцера, которая вследствие продвижения салоникской армии уже не могла более держаться в Албании, был придан располагавшийся в городе Цетинье разведывательный отдел во главе с майором Лангауэром. Его агентурная сеть состояла из 138 агентов, часть которых была оставлена на покидаемой нашими войсками территории.

Когда армейская группа подошла к Которскому заливу^[366], там уже была установлена власть далматинских и герцеговинских национальных советов, которые повели себя так, что исполнение приказа от 5 ноября о разделении войск по национальному признаку и отводе их за реку Сава стало невозможным. В результате генерал-полковник был вынужден вступить с представителями Антанты в переговоры об эвакуации австро-венгерских частей морским путем.

После разгрома Болгарии у Турции не оставалось иного выхода, как искать спасения путем заключения сепаратного мирного договора, и вскоре офицер нашей разведки доложил о том, что переговоры по этому вопросу между турками и Антантой начались. 30 октября перемирие было подписано, и на этом работе нашей разведслужбы на территории Турции был положен конец.

Между тем наша агентура в Италии доложила, что командование итальянских вооруженных сил провело серьезную подготовку для масштабного наступления, которое по всем признакам планировалось осуществить на реке Пьяве. Одновременно вследствие новостей об одержанных противником победах во Франции, на Балканах и в Палестине наблюдался заметный подъем морального духа итальянских войск, чему способствовали также массированная пропаганда и многочисленные военные празднования.

Однако итальянцы благоразумно не спешили с началом наступления, дожидаясь, когда после опубликования кайзеровского манифеста от 17 октября процесс разделения империи на национальные государства наберет достаточную силу. Однако еще до того, как Каройи в качестве нового властителя Венгрии внес путаницу в ряды австро-венгерской армии путем отзыва с фронта венгерских частей, в действующую армию просочились слухи о происходивших событиях в тылу, которые дали богатые всходы из сеявшихся годами подстрекательских зерен неповиновения. В результате солдаты некоторых частей самовольно оставили свои позиции и отправились по домам, дав тем самым не решавшимся перейти в наступление итальянцам сигнал к атаке.

В таких условиях итальянская армия наступала успешно, но наша радиоразведка, несмотря ни на что, продолжала работать безукоризненно. Даже 1 ноября было перехвачено и расшифровано 65 шифрограмм, позволивших точно установить группировку итальянских войск и направления их продвижения. Это важнейшее средство австро-венгерской разведывательной службы прекратило свою работу лишь после заключения перемирия 3 ноября.

А вот наши органы цензуры исчезли намного раньше — еще тогда, когда «национальные государства» получили возможность самостоятельного существования. Причем особенно бурно проходила ликвидация цензурного отдела в городе Фельдкирх, заболевший руководитель которого был вынужден бежать в Швейцарию, — население Форарльберга^[367] особенно возбудило то обстоятельство, что среди цензоров насчитывалось много евреев.

Разрушение воинской дисциплины в армии вызвало опасения в том, что привнесенные из России учения, а также проводившаяся на протяжении многих лет в самой Австро-Венгрии работа различных политических деятелей могут привести к перерождению армейских формирований в большевистские полчища, которые по возвращении с фронта начнут захлестывать земли бывшей империи, придавая новый импульс набиравшим там силу волнениям.

Поэтому свой долг армейское Верховное командование видело в борьбе с подобными явлениями. Оно еще верило в возможность дальнейшего существования Австро-Венгрии на основах, изложенных в кайзеровском манифесте, и не придавало серьезного значения объявлению парижским Чешским национальным советом Чехословакии самостоятельной республикой, так же как и провозглашению Трумбичем создания независимой Югославии.

По поручению Верховного командования я приступил к обсуждению соответствующих мер по недопущению развала государства с министром внутренних дел фон Гайером, который познакомил меня с депутатами Тузаром и Корошецом. В его присутствии я переговорил с обоими. При этом Тузар, в то время вице-председатель палаты депутатов, обнаружил полное понимание всей остроты возникшей обстановки, а Корошец направил меня в Аграм к Светозару Прибичевичу^[368] с рекомендательным письмом, которое у меня хранится до сих пор.

Однако обстоятельства, связанные с взаимодействием с германской разведкой, вынудили меня срочно выехать в Мюнхен, а когда 30 октября я вернулся оттуда, обстановка уже коренным образом изменилась. Повсюду возникли независимые национальные государства, которым теперь предстояло противостоять большевизму самостоятельно.

Моя миссия в Богемии так и не была осуществлена, поскольку начать планировалось 28 октября, но именно в тот день была объявлена чешская национальная независимость^[369], и надобность в ней отпала. К тому же там ее трактовали неверно, считая, что она связана с вмешательством в чешские дела армии, тогда как речь шла лишь о мероприятиях по защите Чехии и других земель от большевизма.

Поскольку мое присутствие в Вене облегчало совместную работу с венским полицейским управлением, то по согласованию с начальником Генерального штаба я перенес свой служебный кабинет в помещение «Эвиденцбюро», а руководство разведывательным управлением в Бадене поручил своему заместителю подполковнику Нордеггу.

Штатная численность разведывательного управления тогда быстро сокращалась. Когда после заключенного перемирия с Италией итальянские войска стали продвигаться вдоль южной железной дороги и возникла необходимость не допустить захвата итальянцами нашего архива, то оставшихся сотрудников оказалось недостаточно для просмотра накопившихся в управлении 300 000 экземпляров документов. Поэтому их ящиками отправляли в баденский отель «Херцогхоф» и сжигали в большой печи его котельной.

После этого началось прощание с персоналом. При этом мы стремились по возможности исполнить пожелания своих отправлявшихся в неизвестность дорогих товарищей по оружию. Со слезами на глазах прощались с нами и вернувшиеся из-за рубежа на родину наши верные помощники.

До той поры мы, как офицеры и служащие австро-венгерской армии, не обращали внимания на национальную принадлежность наших сослуживцев, которая теперь превратилась в разъединяющий барьер. Лично мне не известны случаи, когда кто-нибудь из многочисленных сотрудников разведывательного аппарата перед его ликвидацией начал бы выпячивать свою национальность. Как люди чести, они до последнего оставались верными своей присяге и хранили верность до того момента, когда Верховный главнокомандующий разрешил им переход в соответствующие структуры новообразованных национальных государств.

Заключение

После окончания войны люди стали проявлять к шпионажу большой интерес. Возникла даже своеобразная шпиономания — за последние десять лет о разведке написано больше, чем до этого за целое столетие, не говоря уже о шпионских кинофильмах. Когда речь идет о рассказах и романах, то возражать против этого не стоит. Нет смысла выступать и против показа читателю того вреда, который несет в себе государственная измена шпионов, предавших интересы своего отечества. А произведения, основанные на реальных историях и показывающие трудные будни разведки, можно только приветствовать.

Однако вряд ли можно одобрить произведения тех авторов, которые якобы сами руководили работой разведорганов и под этой вывеской, пользуясь неосведомленностью широкой публики, излагают совершенно невероятные шпионские истории, возмущающие истинных специалистов. В такой писанине, где излагаемые события лишь отдаленно напоминают шпионаж, без всякого зазрения совести извращается сама суть разведывательной работы.

Особо следует сказать о воспоминаниях разных псевдоофицеров или агентов разведки, которые якобы были очевидцами или участниками всех крупных событий прошедшей войны и якобы продолжают работать и теперь. Одни из них плетут небылицы о сегодняшних шпионских аферах в Каире, другие рассказывают сказки о своих вчерашних похождениях в Петербурге, третьи живописуют приключения, будто бы имевшие место позавчера в Гибралтаре, четвертые — о якобы произошедших позапозавчера в Вашингтоне и т. д. Эти всезнайки изображают дело так, как будто были посвящены во все тайны.

Не проходит и дня, чтобы мне не задавали вопросов, читал ли я ту или иную статью о шпионаже и все ли изложенное в ней соответствует действительности. Самое интересное состоит в том, что авторы подобных историй, которым я говорю, что тот или иной случай является ложью или не мог произойти описываемым ими образом, все равно продолжают угощать читателя своими измышлениями. Но хуже всего обстоит дело, когда ложь исходит от действительно служивших в разведке людей, которые ради лишних строк разбавляют реальные события значительной долей фантазии.

Многочисленные фальшивки, к которым широкая публика проявляет постоянный интерес, к сожалению, приводят к формированию ложного стереотипа о работе органов разведки, что несет в себе угрозу для ее будущего, так как разведывательная работа нуждается в широкой поддержке со стороны населения. Поэтому моя книга и призвана развеять многие неверные суждения о деятельности разведки.

В то же время боязнь нанести вред еще здравствующим людям при разговоре о шпионаже заставляет меня проявлять максимальную осторожность. Приходится ограничиваться теми случаями, где вынесенный уже приговор или смерть позволяют раскрыть карты. И я хорошо осознаю, что отсутствие щекочущих нервы эпизодов, когда просто констатирую, что сведения поступили конфиденциальным путем или от агентуры вообще, заметно снижает привлекательность книги. Но даже столь осторожные ссылки для знающих лиц могут оказаться достаточными, чтобы и теперь обвинить или скомпрометировать кого-нибудь из видных деятелей, которые в силу своей разговорчивости, будучи при этом совершенно безобидными людьми, невольно стали ценными помощниками сотрудников нашей разведки.

На основе своего богатого опыта могу сделать общий вывод, что в разведке наиболее важными являются такие человеческие качества, как рассудительность и последовательность, знание людей и компетентность, понимание особенностей оборонительных сооружений противника и владение языками. Естественность, здравый смысл и осторожность — вот лучшие свойства разведчика. Фальшивые бороды, трюки с переодеванием и тому подобные фокусы лучше отбросить, ведь именно естественность является лучшим средством маскировки. Когда, например, разведчик отправляется в Италию под видом художника, большая шляпа, бархатная куртка с небрежно повязанным галстуком и клетчатые панталоны ему не помогут, если этот «художник» не умеет рисовать. А если умеет, то ему вполне достаточно будет и обычного штатского костюма, к которому не следует надевать кавалерийские ботфорты со шпорами. Не стоит в таком случае носить и белье с инициалами «А. Х.», имея паспорт на имя Феликса Дурста.

Вполне понятно, разведывательная работа требует строжайшей секретности. Но это не имеет ничего общего со стремлением делать из всего тайну и говорить только шепотом.

Получаешь документ или донесение, даешь деньги и обговариваешь следующее задание — вот и все, что происходило при встрече с моими лучшими агентами. К сожалению, по соображениям необходимой осторожности, я не имел права даже намекнуть, где и при каких обстоятельствах происходили эти встречи. Само собой разумеется, что все они были незаметными и создавали впечатление полной случайности, исключающей всякую подозрительность.

Для правильной оценки достижений разведывательной службы во время мировой войны требуется сравнение полученных ею результатов с действительностью, что теперь сделать довольно легко, поскольку реальные события подробно описываются в многочисленных исторических трудах. Чтобы не утомлять читателя, я ограничился лишь теми моментами, которые представляли особый интерес для вышестоящего командования, остановившись, в частности, на развертывании войск противника перед началом той или иной операции, поскольку выявление этого всегда является наиболее трудной задачей для разведывательной службы. И сегодня, не рискуя оказаться нескромным, можно утверждать, что наши расчеты, основанные на сопоставлении и комбинировании различных данных, были очень близки к действительности. Во всяком случае, наша разведывательная служба не уступала неприятельской, а зачастую намного ее превосходила.

В более поздних фазах войны, за исключением боевых действий против Сербии, выдающуюся роль сыграла радиоразведка. Однако я напрасно в течение многих лет искал в послевоенных трудах какие-либо сведения о том, что наши непосредственные противники также пользовались этим средством получения информации. А вот другое наше изобретение — подслушивание телефонных разговоров — неприятель перенял довольно быстро. Причиной этого явилось то обстоятельство, что применение такой системы непосредственно на фронте нельзя было сохранить в строжайшем секрете, как радиоразведку, которая до конца войны оставалась величайшей тайной австро-венгерской армии. Такое, между прочим, являлось знаковым показателем — все офицеры и солдаты, работавшие в этой области, независимо от своей национальности оставались верны своему долгу и строго охраняли доверенный им секрет.

Третье новейшее средство разведки — авиация — стало развиваться только во время войны, и было бы чрезвычайно желательно, чтобы один из наших отважных летчиков когда-нибудь обстоятельно изложил результаты воздушной разведки.

Просмотр различной переписки применялся с незадавних времен и является одним из древнейших способов получения информации. Однако систематическая обработка писем военнопленных с применением последних достижений в области техники и химии, как это делали мы и немцы (о деятельности других государств в данной сфере я сведениями не располагаю), вряд ли имела место когда-либо ранее. И надо отметить, что лучшими предпосылками для того, чтобы этот источник добывания сведений стал одним из важнейших, явились длительные сроки ведения войны и огромное количество военнопленных.

В связи с этим стоит признать, что значительная часть сведений о противнике была нами получена именно от военнопленных. Причем временами, на отдельных участках фронта этот источник информации оказывался единственным. Но и русские, сербы, а также итальянцы тоже находили словоохотливых помощников среди ирредентистски настроенных австро-венгерских пленных соответствующих национальностей. Наше же положение в этом вопросе было менее благоприятным.

Очень ценные сведения мы получали от неприятельских генералов. Причем при этом нам не приходилось применять какие-либо меры принуждения. Кроме того, подробные донесения составлялись на основе показаний взятых в плен итальянских, французских и английских летчиков. Так, например, со слов одного из летчиков итальянской эскадры, возглавляемой д’Аннунцио^[370] и бомбардировавшей в 1918 году Вену, мы составили доклад на семи машинописных страницах с несколькими схемами. Мне самому довелось допрашивать пленных итальянцев, которые наперебой старались давать нам нужные сведения и даже с яростью поправляли друг друга. При этом я, естественно, не оказывал на них никакого давления. Интересно, откуда у них такая разговорчивость?

Разумеется, у подавляющей части неприятельских офицеров было не так-то легко получить какие-либо сведения. Но нередко вовремя предложенная сигарета или стакан вина делали настоящие чудеса. Кроме того, пленных было так много, что не имело никакого смысла долго возиться с теми, кто не желал говорить. К тому же установленные в бараках подслушивающие устройства позволяли записывать откровенные беседы пленных, считавших, что их никто не слышит.

Поэтому наше Верховное командование неоднократно предупреждало всех военнослужащих о недопустимости разглашения сведений о своих войсках в случае попадания в плен и грозило за это репрессиями после возвращения на родину. Тем не менее трофейные документы свидетельствовали, что многие наши пленные солдаты, независимо от своей национальной принадлежности, давали такие показания, которые можно квалифицировать только как явную измену родине. Правда, среди таких предателей венгров и немцев было меньше всего.

Так называемый «психоз военнопленного» не может объяснить такую разговорчивость, ведь он возникает лишь спустя известное время, но не в момент захвата в плен. Понятно, что весьма ценные для противника сведения о своей фамилии, наименовании части и годе рождения давались охотно, ведь пленный в этот момент думал о своих близких и полагал, что таким путем, скорее всего, известит их о своей судьбе. Кроме того, часто он не понимал, что факты, казавшиеся ему общеизвестными, являлись для противника весьма ценным откровением.

Подобное заблуждение особенно усиливается в том случае, если ведущий допрос, пользуясь знанием отдельных деталей, умело делает вид, что ему и так все хорошо известно. Однако когда допрос длится часами и все время вращается вокруг вопросов, носящих секретный характер, пленный по идее должен проявить осторожность и замолчать. Но он тем не менее продолжает говорить.

Подлинную причину такой преступной болтливости я усматриваю в страхе, который испытывает беззащитный пленный перед противником, перед возможными издевательствами над ним со стороны конвойных или надзирателя. Кроме того, на некоторых могут повлиять прежние рассказы об ужасах, творимых неприятелем с солдатами, попавшими в плен, и вообще о жестоком отношении противника к пленным. В таком случае оказавшийся в плену солдат может полагать, что своими ответами он заслужит лучшее к себе отношение в будущем. Ведь ему неизвестно, что дальнейшая судьба попавшего в плен мало зависит от его первых показаний.

Поэтому я все время ловлю себя на мысли, что мы мало внимания уделяли инструктажам солдат о том, как нужно вести себя в плену. Правда, этот вопрос является весьма щекотливым. Но несомненным остается одно — вред, причиненный нам показаниями попавших в плен, был очень велик.

Успехи, достигнутые во время войны в использовании вышеназванных источников получения информации, несколько оттеснили на задний план агентурную разведку. Но она не потеряла своего значения. Неоднократно создавались такие ситуации, когда единственным источником сведений о противнике являлись донесения от наших агентов. Поэтому нам всегда приходилось держать под рукой известное число таких людей, правильное использование которых столь же важно, как и специальная их подготовка. В последней нуждаются и привлекаемые к агентурной работе военнослужащие.

Если в мирное время мы вынуждены были постоянно бороться с недостатком денежных средств, то с развертыванием военных действий это препятствие отпало. За все годы после начала войны общие расходы на разведку, за исключением денежного довольствия военнослужащих разведорганов, составили около 20 миллионов крон.

В среднем личный состав разведывательной и контрразведывательной службы без органов цензуры и контроля за репатриантами насчитывал около 300 офицеров, 50 служащих, 400 полицейских агентов и 600 человек рядового состава. Кроме того, в ходе войны к работе в разведорганах было привлечено в общей сложности до 2500 офицеров и чиновников. Однако большинство из них использовалось очень короткое время, поскольку я стремился по возможности сохранить проверенных и хорошо сработавшихся друг с другом кадровых сотрудников разведки.

Личные дела и записи, касавшиеся привлеченных агентов, были сожжены, и поэтому я могу сказать лишь ориентировочно, что общее их число достигало 2000 человек. При этом часть из них была отстранена от работы по непригодности и ненадежности, а некоторые, подозревавшиеся в шпионаже на обе стороны, были отданы под суд или интернированы. К концу войны действовать продолжало около 600 агентов.

К сожалению, жертвы, как, например, гибель Ларезе, были неизбежны. Много убитых и раненых мы потеряли также во время проведения подрывной пропаганды на русском фронте. В этой связи особого упоминания заслуживает судьба бывшего сотрудника венской университетской библиотеки лейтенанта доктора Грегора Паламара. Будучи кадетом, он был направлен в разведотдел штаба 7-й армии, где в начале 1916 года ему поручили завербовать одного офицера из русского разведотдела в Борщове. Одна женщина, считавшаяся нашим надежным агентом, подготовила соответствующую почву и в середине февраля 1916 года организовала встречу Паламара с русским офицером за неприятельскими позициями по ту сторону Днестра. Все шло по намеченному плану, как вдруг прямо во время переговоров к ним ворвались несколько крепких казаков и с криком «Шпион!» набросились на нашего Паламара.

Его этапировали через ряд инстанций в штаб 9-й армии, где, угрожая повесить, стали принуждать выдать сведения о нашей армии. Но Паламар молчал, и тогда его бросили в застенок в Каменце-Подольском, а оттуда перевели в еще более страшное узилище в Бердичеве, где находился штаб русского Юго-Западного фронта. Осознание противником того факта, что нашего офицера подлым образом заманили на встречу сотрудники русского разведывательного отдела в Борщове, дало ему относительную свободу в качестве интернированного лица в Киеве, где с ним стали работать несколько русских офицеров. Что ему только не предлагали, обещав даже обменять его на пленного русского офицера. Однако бравый кадет молчал, а чтобы не вернуться назад с пустыми руками, занялся сбором различных сведений военного характера.

К сожалению, его надежда на обмен не оправдалась. Более того, против него начали новый судебный процесс и вновь бросили в темницу, заковав в цепи, словно матерого преступника. Паламара приговорили к смертной казни, но затем помиловали, заменив расстрел двадцатью годами каторжных работ.

Революция не принесла ему свободы. Его новый тюремщик оказался настоящим извергом, которого во всем поддерживали охранники — бывшие австро-венгерские сербы. Только в январе 1918 года нашего мученика в Киеве освободили украинцы. Однако к тому времени к городу стали приближаться большевики, и над Паламаром вновь нависла угроза ареста. Ему его удалось избежать, совершив побег. После долгих скитаний, полных лишений, он наконец добрался до Вены, и первым шагом императорского офицера была просьба об аудиенции у монарха, чтобы лично доложить государю о своей деятельности.

Государственный переворот принес многим офицерам разведки тяжелые испытания. Руководители крупных разведпунктов, разумеется, стремились прибыть в ликвидируемое разведывательное управление армейского Верховного командования, но большинству из них это удалось с риском для жизни и после различных притеснений со стороны новых властителей едва начавшихся формироваться государственных образований. У некоторых же такое вообще не получилось.

При отходе из Албании сильно пострадал разведотдел майора Лангауера, а офицеры разведки из Ипека и Колашина пали под пулями сербских партизан. Руководитель разведывательного пункта в Аграме был арестован, и ему угрожали расстрелом. Однако после изъятия у него секретного архива он оказался в числе интернированных лиц, выйдя на свободу только в 1919 году.

Хуже всего пришлось офицерам разведки в новой Польше. От смерти и зверской расправы их спасло только быстрое бегство. Руководитель разведпункта в Петркуве-Тры-бунальском подполковник Леффлер был жестоко избит, а с майором Моравским, поляком по национальности, из Кракова, и вовсе обошлись очень гнусно. Многочисленные попытки на протяжении длительного времени узнать о его судьбе так и закончились ничем.

Руководитель разведывательного отдела Люблинского военного округа майор Генерального штаба Винценц Хаузвис с трудом смог сбежать в Германию, но от явки с рапортом в Вену отказался, так как ему было предложено возглавить новообразованный разведывательный орган в Чехословакии. Там, судя по всему, охотно брали на вооружение опыт нашей разведки. Однако чешские властители так и не успели ознакомиться с нашими наработками, которые им были так нужны, — у них произошла целая череда государственных измен.

Впрочем, наши специалисты ценились повсюду. Так, офицеров разведки старого режима по прямому назначению стали использовать новые власти в Австрии и в Венгрии, а майор Болдескул возглавил разведывательное управление в Варшаве. О том же, как относились к генерал-майору Фишеру румынские власти, он сам подробно рассказал в своих воспоминаниях.

Резкому сокращению числа шпионских процессов начиная с 1916 года наряду с другими обстоятельствами способствовала и деятельность нашей контрразведки, которая широко развернула свою работу после начала войны. Это лишний раз доказало, что рутина, захлестнувшая органы полиции и жандармерии, являлась главной причиной роста шпионажа, расцветавшего ранее буйным цветом.

Стоит заметить, что вопросами контрразведки в конце войны интересовались и ясновидящие, такие как фрау Паупе, а также графологи, среди которых был и Рафаэль Шерман^[371]. Самое интересное заключалось в том, что нашему разведывательному управлению ни о каких якобы выдающихся способностях последнего ничего известно не было. Когда же во время очередного визита Шермана я решил проверить его дар на предмет сотрудничества с нами, то он быстро откланялся и больше, естественно, не появлялся.

Фактором, неразрывно связанным с работой разведки, является измена. Предательство неистребимо, так же как войны, являющиеся вечным спутником человечества. Причем когда ненависть, оскорбленное самолюбие или жажда наживы и власти получают перевес над чувством долга, изменники не боятся даже презрения как со стороны врагов, так и друзей. И наиболее действенным противовесом этому явлению, как ни странно, выступает национальный и религиозный фанатизм, особенно тогда, когда они охватывают широкие массы населения, легко подпадающие под их влияние.

Будучи хорошо осведомлен о фактах измены против нас и в нашу пользу, я могу утверждать, что в Австро-Венгрии случаи предательства происходили не чаще, чем в других странах. Но у нас говорилось о них больше, чем следовало, и слишком неумело, что давало враждебной пропаганде богатый материал для склонения к измене косящихся в сторону заграницы предводителей различных организаций и их сторонников. Поэтому с началом войны в Галиции и на юге империи за шпионаж в пользу противника и создание для него благоприятных условий было осуждено действительно много людей, что явилось следствием непонятной слепоты наших властей в мирное время, а лучше сказать — их терпимости в отношении зарубежной пропаганды.

Факты предательства со стороны русинов и сербов действовали нашим солдатам на нервы, но высшее руководство рассматривало это явление как незначительное и не заслуживающее внимания. Такое отношение к данному вопросу отчасти основывалось на жалобах Генеральных штабов враждебных нам государств о том, что их агенты из числа местных жителей наших областей не приносили желаемых результатов. А если учесть, что противник получал информацию путем подслушивания телефонных разговоров, допроса пленных и через своих агентов, то роль изменников может представиться еще более незначительной.

Однако измену нельзя всегда считать причиной неудач, хотя на нее обычно стремятся свалить всю вину.

Так, в России и Италии каждое поражение вызывало настоящую болезненную шпиономанию. Между прочим, перебежчики, выдававшие противнику планы намеченных наступлений, были и у нас — таково свойство отдельных личностей, желающих подобным способом избежать участия в больших сражениях. Однако хорошо продуманное планирование и осуществление войсковых операций в значительной степени минимизировали наносимый предателями ущерб.

Но бывало и иначе. Так, во время июньского наступления 1918 года помимо измены перебежчиков негативную роль сыграла плохая работа органов войсковой разведки, не заметивших контрмер, предпринимавшихся итальянцами, которые оттянули с передовой линии огня свои войска и изменили расположение своих артиллерийских батарей. К этому добавилась безответственная болтовня по телефону, давшая противнику гораздо больше сведений, чем размытые данные, полученные от перебежчиков. Именно усиление итальянцами радиоразведки и развертывание ими станции подслушивания в том районе, который ранее считался у нас относительно безопасным с точки зрения возможности перехвата телефонных разговоров, и дали неприятелю необходимую информацию.

Проходившие в Австро-Венгрии и закончившиеся вынесением обвинительного приговора процессы над шпионами коснулись и около 150 иностранцев, что составило примерно четверть от общего числа осужденных. А вот в Германии в первые три года войны за государственную измену было осуждено 84 иностранца, составлявших треть от всех предателей, что свидетельствует о том, что в Германской империи в шпионской деятельности принимало участие несколько меньше изменников, чем у нас. Однако при этом стоит отметить, что в Австро-Венгрии большая часть осужденных приходилась на русофильски и сербофильски настроенную интеллигенцию. Поэтому крики «Измена!», получившие у нас слишком большое распространение, не всегда были уместны.

Иначе обстояло дело с государственными преступниками, добивавшимися развала государства. Они были куда опаснее, чем те маленькие люди, которые слепо верили своим предводителям и в большинстве своем, подпав под влияние непонятных им, но тем не менее привлекательных лозунгов, неосознанно рисковали своей головой, невольно участвуя в шпионской деятельности. Поэтому наши органы контрразведки при взаимодействии с ответственными деятелями, прежде всего с уже упоминавшимся начальником венской полиции и будущим австрийским федеральным канцлером доктором Шобером, стремились обезвреживать именно таких «вожаков».

Органам контрразведки удавалось противостоять влиянию большевизма и захлестывающим фронтовых солдат волнам национализма вплоть до горестного конца. А вот в тылу наши успехи были гораздо меньше. Тем не менее случаи неповиновения и бунты в действующей армии смогли пробить губительные бреши в нашей стабильной обороне на реке Пьяве только после того, как прекрасная старая монархия развалилась под ударами изнутри.

Задачи разведывательной службы во время мировой войны вышли далеко за рамки, отводившиеся ей в момент ее создания. Она должна была иметь глаза и уши повсюду, как вовне, так и внутри страны, занимаясь не только чисто военными вопросами, но и действуя в области политики, экономики и техники. В том гигантском противостоянии, не ограничившемся лишь рамками полей сражений, было бесчисленное множество точек приложения усилий, которые требовалось либо использовать, либо защищать.

И эту миссию разведка, которая в мирное время пользовалась весьма слабой поддержкой и уважением со стороны государства, выполнила с честью, превратившись в грозное оружие. Такое стало возможным только потому, что обе ее основные ветви — разведка и контрразведка — стремились честно выполнить свой весьма нелегкий долг. И я, как сотрудник разведорганов, которому выпала великая честь их возглавить, как непосредственный участник тех счастливых и одновременно печальных событий, надеюсь, что мое неприукрашенное изложение материала поможет объективному читателю правильно оценить успехи разведки Австро-Венгерской империи.

Приложения

1

Имеется в виду война между Францией и Австрией в 1800–1801 гг. Австрия участвовала в ней в составе так называемой Второй коалиции, созданной для противодействия влиянию революционной Франции по инициативе Великобритании и включавшей в себя, наряду с Австрией и Англией, Россию, Неаполитанское королевство, Турцию, несколько немецких княжеств и Швецию. В ходе этой войны Австрия потерпела поражение и была вынуждена подписать мирный договор в городе Люневиль. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иного.)

2

Имеется в виду война между так называемой Третьей коалицией в составе Австрии, России, Великобритании, Швеции и Неаполитанского королевства, с одной стороны, и Францией, Испанией, Баварией и Италией – с другой. Эта война известна также как русско-австрофранцузская война 1805 г.

3

Военный конфликт между Австрийской империей и Великобританией (так называемой Пятой коалицией, самой непродолжительной за всю историю Наполеоновских войн), с одной стороны, и Французской империей Наполеона и его союзниками – с другой. Эта война была вызвана стремлением Австрии взять реванш за поражение в русско-австро-французской войне 1805 г. и ликвидировать тяжелые последствия Пресбургского мира 1805 г. Главные военные события разворачивались в Центральной Европе с апреля по июль 1809 г. После генерального сражения 5–6 июля 1809 г. в районе селения Ваграм, располагавшегося в 18 км северо-восточнее Вены, война закончилась победой французов.

4

Радецкий Йозеф (1766–1858) – граф, австрийский фельдмаршал. В 1809–1813 гг. был начальником штаба австрийской армии, в 1813–1814 гг. – начальником штаба главнокомандующего союзными войсками в войне против Франции. В 1831–1857 гг. являлся главнокомандующим австрийской армией в Северной Италии и генерал-губернатором австрийских владений в Северной Италии.

5

Имеется в виду австро-итало-французская война, известная в Италии как Вторая война за независимость Италии, в Австрии как Сардинская война, а во Франции как Итальянская кампания – военный конфликт между Францией и Сардинским королевством, с одной стороны, и Австрийской империей – с другой. Для Италии эта война являлась национально-освободительной, тогда как Франция в ней стремилась расширить свое влияние на Апеннинском полуострове и вытеснить с него австрийцев. 24 июня 1859 г. при Сольферино состоялось последнее и самое крупное сражение, обернувшееся кошмаром для австрийской армии, которая потеряла 18 процентов всего своего личного состава. Австрийские войска, отступая после битвы, покинули Ломбардию. По Виллафранкскому перемирию, подписанному между Францией и Австрией, Австрия отдавала Франции Ломбардию. Венеция же оставалась под Австрией. В свою очередь, Франция получала от Сардинского королевства Савойю и Ниццу, а взамен обязывалась отдать Ломбардию Сардинскому королевству. В 1860 г. австрийский император Франц-Иосиф решил взять реванш за поражение в 1859 г., но Сардинию спасло вмешательство России, не желавшей усиления Австрии.

6

Йозефштадт – в данном случае имеется в виду населенный пункт в Чехии, где при впадении в Эльбу ее левого притока Меттавы австрийским императором Иосифом II была основана крепость, считавшаяся до 1888 г. одной из важнейших в австрийской монархии.

7

Битва при Лиссе – первое в истории морское сражение броненосных эскадр, состоявшееся в ходе австрийско-итальянской войны 20 июля 1866 г. близ острова Лисса (ныне остров Вис) в Адриатическом море между итальянским флотом под командованием адмирала Карло ди Персано и австрийским флотом под командованием контр-адмирала Вильгельма фон Тегеттхоффа.

8

Ирредентизм (от итал. irredento – «неискупленный», «неосвобожденный») – политика государства, партии или политического движения по объединению народа, нации, этноса в рамках единого государства. Возник как политическое движение в Италии в конце XIX – начале XX в., направленное на присоединение к Италии пограничных территорий Австро-Венгрии с итальянским населением – Триеста, Трентино и других.

9

Т р и е н т, или Тренто, – город в Южном Тироле. В настоящее время относится к Италии.

10

Пацификация – правительственная политика, направленная на насильственное усмирение этнических и национальных меньшинств.

11

В настоящее время относится к Черногории.

12

Крымская война (1853–1856), называемая иногда также Восточной войной, – война между Российской империей и коалицией в составе Британской, Французской, Османской империй и Сардинского королевства. Боевые действия разворачивались на Кавказе, в Дунайских княжествах, на Балтийском, Черном, Белом и Баренцевом морях, а также на Камчатке. Но наибольшего напряжения бои достигли в Крыму, поэтому война и получила название Крымской.

13

Клембовский Владислав Наполеонович (Владимир Николаевич) (1860–1921) – российский военачальник, генерал от инфантерии. Весной и летом 1918 г. находился в тюрьме в качестве заложника советской власти. Затем был освобожден и принят на службу в РККА, однако в гражданской войне не участвовал, занимаясь военно-исторической работой. С августа по октябрь 1918 г. был председателем Военно-исторической комиссии по изучению опыта мировой войны, а затем ее членом. В 1920 г. был членом Особого совещания при Главкоме РККА, после чего ушел на преподавательскую работу. В конце того же года был арестован по обвинению в пособничестве полякам и умер в Бутырской тюрьме после четырнадцатидневной голодовки.

14

Урсын-Прушинский Станислав Наполеон (1857–1929) – офицер Генерального штаба, полковник, командир уланского полка № 13 австро-венгерской армии.

15

Кениггрец – ныне город Градец-Кралове в Чехии.

16

Ванновский Петр Семенович (1822–1904) – русский военный и государственный деятель, военный министр (1881–1898) и министр народного просвещения (1901–1902). Генерал от инфантерии, генерал-адъютант.

17

Неготин – город в Восточной Сербии, находящийся недалеко от границы Сербии с Румынией и Болгарией.

18

Мюрцштегское соглашение между Россией и Австрией было подписано 20 сентября 1903 г. во время встречи Николая II с Францем-Иосифом в Мюрцштеге. Оно предусматривало совместные дипломатические действия по вопросу о реформах в Македонии. Начав активную политику на Дальнем Востоке, Россия стремилась обезопасить себя от агрессивных действий Австрии на Балканах.

19

Ландвер – особый вид резервных войск в Германии и Австрии.

20

Дивизионный генерал – генеральское воинское звание, существующее в ряде стран, таких как Франция, Бразилия, Италия, Испания, Польша, Швейцария и т. д. Стоит выше, чем бригадный генерал, но ниже, чем корпусной генерал, и примерно соответствует генерал-лейтенанту российской армии.

21

Имеется в виду Петербургская военная конвенция, заключенная в 1892 г. в рамках русско-французского союза, определившая военные обязательства России и Франции в случае войны против стран Тройственного союза, сложившегося в том же 1892 г. в составе Германии, Австро-Венгрии и Италии.

22

Ренненкампф Павел Карлович (1854–1918) – российский военный деятель конца XIX – начала XX в., участник китайского похода русской армии, Русско-японской войны и Первой мировой войны. Командующий 1-й русской армией, победитель 8-й германской армии при Гумбиннене.

23

Имеется в виду китайский купец, получивший гражданство Российской империи и звавшийся в российских документах Тифонтай Николай Иванович.

24

Имеется в виду Витольд Йодко-Наркевич (1864–1924) – польский политический деятель, революционер, публицист и дипломат, сторонник союза с Германией, Австро-Венгрией и Италией, выступавший за войну между империями – участницами раздела Речи Посполитой и выдвигавший идею вооруженного восстания против России.

25

Петервардейн, или Петроварадин, – бывший город в Сербии, а ныне район города Нови-Сад, расположенный на правом берегу Дуная в болотистой местности. На протяжении нескольких веков через Петервардейн, прозванный дунайским Гибралтаром, проходила граница между христианским и исламским мирами.

26

Гарибальди Риччотти (1847–1924) – итальянский политический и военный деятель.

27

Каринтия – ныне это федеральная земля на юге Австрии, граничит с Тиролем на западе, Зальцбургом на севере и Штирией на северо-востоке. На юге Каринтия граничит с Италией и Словенией.

28

Рооп Владимир Христофорович (1865–1929) – русский генерал, герой Первой мировой войны.

29

Лугано – город в швейцарском италоговорящем кантоне Тичино.

30

Чертов остров – один из трех островов архипелага Иль-дю-Салю в 13 км от побережья Французской Гвианы, служивший в 1852–1952 гг. тюрьмой для особо опасных преступников.

31

Темешвар, или Тимишоара, – в настоящее время третий по величине город Румынии, исторический центр области Банат, расположенный на западе страны.

32

А г р а м – название города Загреб во времена Австро-Венгерской империи.

33

Лемберг – ныне город Львов.

34

Перем ышль – ныне польский город Пшемысль. В русском языке в историческом контексте традиционно используется название Перемышль.

35

Панславизм – сформировавшаяся в конце XVIII – первой половине XIX в. в странах, населенных славянскими народами, идеология, в основе которой лежат идеи о необходимости славянского национального политического объединения на основе этнической, культурной и языковой общности.

36

Фон Лангенау Фридрих Карл Густав (1782–1840) – барон, генерал-майор, который в 1812 г. был начальником штаба саксонского контингента наполеоновской Великой армии. В мае 1813 г. перешел на службу Австрии. В 1814 г. командовал дивизией, а в 1815 г. стал генерал-квартирмейстером австрийской армии Верхнего Рейна.

37

Новопазарский санджак – исторический регион на границе Сербии (юго-запад) и Черногории (северо-восток). Наименование регион получил от названия административной единицы во время турецкого владычества (до 1912 г.). В Средние века регион был центром сербского государства Рашка, его столица Рас находилась недалеко от современного города Нови-Пазар, поэтому сербская часть санджака известна также как область Рашка.

38

«Словенский юг» – организация радикальной молодежи, образованная в Белграде в мае 1903 г. и ставившая своей целью объединение южнославянских народностей.

39

Данилов Юрий Никифорович (1866–1937) – российский военный деятель, генерал от инфантерии, имевший в русской армии прозвище Данилов-черный, чтобы отличать его от сослуживцев – генералов Данилова-рыжего и Данилова-белого. Будучи генерал-квартирмейсте-ром, играл ключевую роль в планировании военных операций в русской армии в 1914–1915 гг., поскольку начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии Николай Николаевич Янушкевич не имел стратегического опыта управления войсками.

40

Ускюб – ныне город Скопье, столица Северной Македонии.

41

Скутари – ныне город Шкодер в Албании.

42

Граф фон Хетцендорф Франц Ксавьер Иосиф Конрад (1852–1925) – начальник Генерального штаба австро-венгерских войск накануне и во время Первой мировой войны, с 1916 г. – генерал-фельдмаршал.

43

Фридъюнг Генрих (1851–1920) – австрийский историк и публицист.

44

Малобабич Раде (1884–1917) – сербский военный, знаменосец сербской армии и член организации «Единство или смерть»; казнен по приговору Салоникского процесса по обвинению в покушении на наследника сербского престола Александра Карагеоргиевича.

45

Бан – правитель земли, области.

46

Спалайкович Мирослав Иванович (1869–1951) – сербский дипломат, политик. В 1913–1919 гг. являлся посланником Сербии в России. Именно он убедил министра иностранных дел России С.Д. Сазонова предоставить в июле 1914 г. гарантии Сербии после австрийского ультиматума. Отклонение ультиматума Сербией впоследствии стало поводом для начала Первой мировой войны.

47

Рейхсрат, или государственный совет, – двухпалатный законодательный орган, парламент «австрийской» части Австро-Венгерской монархии, действовавший в период с 1867 по 1918 г. Рейхсрат состоял из двух палат – верхней (палаты господ) и нижней (палаты депутатов).

48

Масарик Томаш Гарриг (1850–1937) – депутат парламента австрийских земель (рейхсрата) в 1891–1893 и 1907–1914 гг. C 1915 г. участвовал в подпольной организации «Мафие» – Движении за независимость Чехословакии. При этом Масарик находился в тесной связи с британским истеблишментом, а заодно и разведкой. В 1917 г. приехал в Россию, где участвовал в создании Чехословацкого корпуса, а после падения Австро-Венгерской империи был заочно (находился в США) избран первым президентом Чехословацкой республики, после чего через месяц вернулся в страну.

49

Броды – ныне город на северо-востоке Львовской области Украины.

50

Имеются в виду власти Далмации – исторической области на северо-западе Балканского полуострова.

51

Землин – немецкое название бывшего города в Сербии Земун, который ныне является районом Белграда.

52

Пьяве – река в Северной Италии.

53

Зара, или Цара, Задр, – главный город королевства Далмация, вассального государства, существовавшего с 1815 по 1918 г. под властью Габсбургской монархии. Ныне Задар в Хорватии.

54

Имеется в виду фон Бек-Ржиковский Фридрих (1830–1920) – начальник Генерального штаба вооруженных сил Австро-Венгрии в 1881–1906 гг.

55

Имеется в виду княжеское графство Горица и Градишка в составе Австрии, существовавшее на приграничных территориях современных Словении и Италии.

56

Истрия – название полуострова в Адриатическом море в северной части Хорватии.

57

Антивари, или Бар, – город в Черногории, расположенный недалеко от берега Адриатического моря.

58

Агадирский кризис – обострение международных отношений накануне Первой мировой войны, вызванное оккупацией французами марокканского города Фес в апреле 1911 г.

59

Имеется в виду итало-турецкая война 1911–1912 гг., в ходе которой Италия захватила области Османской империи Триполитанию и Киренаику, а также грекоязычный архипелаг Додеканес. Официально считается, что она началась 29 сентября 1911 г., а закончилась 18 октября 1912 г.

60

Урбанский Август Юлиус, с 1908 г. – Урбанский фон Остромиц (1866–1950) – полковник, возглавлявший «Эвиденцбюро» австровенгерского Генерального штаба в 1909–1914 гг.

61

См.: Приложение № 1. «Эвиденцбюро» Генерального штаба перед началом войны».

62

Имеется в виду майский переворот 11 июня (29 мая по старому стилю) 1903 г. в результате убийства короля Александра I Обреновича и его супруги королевы Драги, что привело к концу существования династии Обреновичей, которая правила Сербией с середины XIX в.

63

«Народная оборона», или «Народна одбрана» по-сербски, – сербская националистическая группа, созданная в 1908 г. как реакция на австро-венгерскую аннексию Боснии и Герцеговины.

64

Сокольство – спортивно-гимнастическое движение в славянских странах, основанное в 1862 г. в Праге Мирославом Тыршем для противостояния культурному влиянию Австро-Венгрии.

65

Варешанин Марьян, барон фон Вареш (1847–1917) – австровенгерский военачальник хорватского происхождения, губернатор Боснии и Герцеговины в 1909–1911 гг. В 1910 г. чудом избежал гибели после покушения на него со стороны сербской организации «Черная рука».

66

Сетон-Уотсон Уильям Роберт (1879–1951) – британский государственный деятель, публицист и историк.

67

Скупщина – название парламента в некоторых балканских странах.

68

Сербская прогрессивная партия – первая политическая партия в Королевстве Сербии, созданная так называемыми мла-доконсерваторами в 1881 г.

69

Балканский союз, или Балканская лига, – военно-политический блок Сербии, Черногории, Греции и Болгарии, направленный против Турции на протяжении Балканских войн 1912–1913 гг.

70

Адрианополь – ныне турецкий город Эдирне.

71

Имеется в виду теракт, организованный революционерами Тодора Александрова 19 июля (1 августа) 1912 г. на рынке города Кочани в Македонии, где был взорван осел с ношей динамита. По официальным турецким данным, во время взрыва погибло 9 человек, в основном мусульмане. В ответ началась резня христиан – было убито около 40 человек и 250 ранено. В основном это были болгары.

72

Спалайкович Мирослав Иванович (1869–1951) – сербский дипломат, считавший, что без России славянство не выполнит своей исторической задачи. В 1913–1919 гг. был посланником Сербии в России. Именно он убедил русского министра иностранных дел С.Д. Сазонова предоставить в июле 1914 г. гарантии Сербии после австрийского ультиматума.

73

Савов Михаил Попов (1857–1928) – болгарский генерал, военный министр Болгарии, дипломат.

74

Цетинье, или Цетине, – историческая и культурная столица Черногории.

75

Германштадт, по-венгерски Себен, – комитат в Седмигра-дии (Венгрия).

76

Тройственный союз – военно-политический блок Германии, Австро-Венгрии и Италии, сложившийся в 1882 г., который положил начало разделу Европы на враждебные лагеря и сыграл важную роль в подготовке и развязывании Первой мировой войны.

77

Эссад-паша – османский офицер, представитель Албании в законодательном органе Османской империи и политический деятель возрожденного Албанского государства начала XX в. Будучи османским военачальником, в годы Балканских войн перешел на сторону Балканского союза и провозгласил в Центральной Албании государство.

78

Вид Вильгельм (полное имя Вильгельм Фридрих Генрих цу Вид; 1876–1945) – первый и единственный князь Албании.

79

Сосновец – город на юге Польши.

80

Семиградье, или Трансильвания, или Эрдей, – историческая область на северо-западе Румынии.

81

Королевство Хорватия и Славония – соединенное королевство, входившее в состав Австро-Венгерской империи и принадлежавшее к ее Транслейтанской части; состояло из Королевства Хорватия, Королевства Славония и лежащей между ними так называемой бывшей хорватско-славонской Военной границы.

82

Торн – немецкое название города Торунь в Польше.

83

Во времена Германской империи система Генерального штаба включала в себя центральный Большой Генеральный штаб в Берлине, штабы соединений и прикомандированных к дивизиям офицеров Генерального штаба. Начальник Генерального штаба являлся шефом всех офицеров Генерального штаба, независимо от места их службы.

84

Последнее письмо – см. фото на вклейке. (Примеч. авт.)

85

Фон Зигринген Теодор Кернер (1873–1957) – австрийский политик, президент Австрии в 1951–1957 гг.

86

Свечин Александр Андреевич (1878–1938) – генерал-майор царской армии и комдив РККА, военный теоретик, публицист и педагог, автор классического труда «Стратегия», вышедшего в 1927 г. 29 июля 1938 г. по обвинению в участии в контрреволюционной организации приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР к смертной казни и в тот же день расстрелян. Реабилитирован 8 сентября 1956 г.

87

Свечин А.А. Стратегия. 2-е изд. М.: Военный вестник, 1927. С. 108.

88

Штуб е н р и н г – название одного из отрезков старинной венской улицы Рингштрассе. Сейчас в бывшем здании военного министерства размещается правительство Австрии.

89

Темешвар – ныне город Темишоара в Румынии.

90

Эссег – немецкое название города Осиек в восточной части Хорватии.

91

Митровица – город, находящийся на границе «сербского» Северного Косово и остальной «албанской» части республики. Сербы добавляют к названию Митровица слово «Косовска», потому что на севере Сербии есть еще город Сремска Митровица. У косовских албанцев Митровица всего одна, поэтому они не прибегают к уточнениям.

92

Сусак – город в Хорватии.

93

Землин – немецкое название бывшего города в Сербии Земун. Ныне район Белграда.

94

Имеется в виду Королевство Далмация – вассальное королевство, существовавшие с 1815 по 1918 г. под властью Габсбургской монархии. Столицей королевства был город Задар. Оно было сформировано из части иллирийских провинций Французской империи, территории которых были возвращены Габсбургам по условиям Венского конгресса в 1815 г.

95

Пь е м о н т – в настоящее время административная область на северо-западе Италии. Вокруг Пьемонта в 1859–1860 гг. фактически произошло объединение Италии.

96

День Петра и Павла – христианский праздник в честь святых апостолов Петра и Павла. Празднуется в Русской православной церкви и в других православных церквях, использующих юлианский календарь, 12 июля. В православных церквях, перешедших на новоюлианский календарь, а также в католической церкви отмечается 29 июня.

97

Вахау – долина Дуная в Нижней Австрии между городами Мельк и Кремс, приблизительно в 80 км западнее Вены.

98

Нота была составлена 19 июля 1914 г., и ее текст согласован, но вручение отложено из-за визита 20–23 июля в Санкт-Петербург президента Франции Раймона Пуанкаре. Австрийцы считали, что глава Французской Республики может быстро согласовать свою позицию с Россией, и поэтому решили не давать возможному противнику такого удобного случая. Требования ультиматума приведены в приложении № 4.

99

В данном случае имеются в виду включенные в результате Балканских войн 1912–1913 гг. в состав Сербии территории Косова, часть Македонии и значительная часть турецкого Новопазарского санджака.

100

Потиорек Оскар (1853–1933) – австро-венгерский полководец, фельдцейхмейстер с 30 октября 1908 г. В 1911–1914 гг. являлся австро-венгерским наместником Боснии и Герцеговины.

101

Кастельнуово – итальянское название провинций Южной Далмации, называвшихся также Албания Венета или Венецианская Албания, вошедших в 1814 г. в состав Австрийской империи.

102

Сан-Джованни-ди-Медуа – старинное название города Шенджин, расположенного на берегу Адриатического моря на северо-западе Албании.

103

В и д д и н – устаревшее название болгарского города Видин, расположенного на правом берегу реки Дунай.

104

Город Ниш расположен к юго-востоку от Белграда на реке Нишава, а Кладово находится на востоке Сербии.

105

Австро-Венгрия вступила в Первую мировую войну 28 июля 1914 г., ровно через месяц после убийства эрцгерцога Франца-Фердинанда и его супруги в Сараево боснийским сербом Гаврилой Принципом, 18-летним студентом, а также членом националистической организации «Черная рука». Вступлению в войну предшествовали предъявление ультиматума Сербии и начало всеобщей мобилизации. После втягивания в вооруженный конфликт последней Австро-Венгрия через пять дней после того, как это сделала Германия, 6 августа объявила войну Российской империи и Бельгии. В ответ Великобритания и Франция вступили в войну на стороне России.

106

Константинополь – название Стамбула до 28 марта 1930 г.

107

Садгора – основанный в 1770 г. бывший город на Буковине, располагавшийся на левом берегу реки Прут в 6 км к северу от центра города Черновцы. Ныне северная часть Черновцов.

108

Белжец – село, известное с 1515 г., расположенное в настоящее время в Польше на юго-востоке Люблинского воеводства. В 1939–1943 гг. рядом с ним находился нацистский концентрационный лагерь смерти.

109

Кашау – немецкое название города Кошице, расположенного в настоящее время в Словакии.

110

Мехов – русское название польского города Мехув в составе Келецкой губернии Российской империи.

111

Царство Польское – территория в Центральной Европе, находившаяся в составе Российской империи по решению Венского конгресса с 1815 по 1915 г. Автор часто называет его «русской Польшей».

112

Подолия – русская земля по течению Днестра и Южного Буга.

113

Волынь – историческая область на северо-западе современной Украины в бассейне южных притоков Припяти и верховьев Западного Буга.

114

Отдел IIIb немецкого Большого Генерального штаба специализировался по нескольким направлениям. Это тайная разведывательно-информационная служба, контрразведка, дезинформация противника и диверсионная служба.

115

Рагуза – до 1918 г. название хорватского города Дубровник.

116

Ландтаг – парламент земли в Германии и Австрии, а также парламент княжества Лихтенштейн.

117

В брошюре раскрывались шесть целей работы организации: 1) повышение, воодушевление и укрепление чувства национализма; 2) регистрация и привлечение добровольцев; 3) формирование добровольческих групп и их подготовка к вооруженной акции; 4) сбор добровольных взносов, в том числе денежных средств и других вещей, необходимых для реализации поставленных задач; 5) организация, снабжение и обучение специальных революционных групп, предназначенных для ведения военных действий за независимость; 6) развитие деятельности по защите сербского народа по всем направлениям.

118

Хрибар Иван (1851–1941) – словенский политический деятель, один из лидеров либерального движения. В 1896–1910 гг. был бургомистром Любляны.

119

Станислав – название города Ивано-Франковск на западе Украины до 1962 г.

120

Москаль – шовинистическое прозвище, употребляемое по отношению к русским в украинском, польском и белорусском языках. Первоначально так в них называли солдат и чиновников Российской империи.

121

Глушкевич Мариан Феофилович (1877–1935) – галицко-рус-ский общественный деятель и русский поэт. Выступал за достижение национально-культурного единства русского народа в его трех ветвях (великороссы, малороссы и белорусы).

122

Дудыкевич Владимир Феофилович (1861–1922) – галицко-русский общественный и политический деятель, юрист, доктор права, директор гимназии в Станиславе и депутат Галицкого сейма в 1908 г. Активный участник Русской народной партии в Галиции. Организатор Русского народного совета Прикарпатской Руси и первый его председатель (1914–1915).

123

Яворский Юлиан Андреевич (1873–1937) – галицкий литературовед, фольклорист, историк и поэт, общественный деятель русофильской ориентации. Вместе с Владимиром Дудыкевичем организовал Карпато-русский освободительный комитет, задачей которого было содействие включению Карпатской Руси (Галиция, Буковина и Закарпатье) в состав Российской империи. Отвергая большевизм, в 1925 г. эмигрировал в Чехословакию.

124

Буштеград – город в Чехии.

125

К л о ф ач Вацлав Ярослав (1868–1942) – чешский политический деятель. В 1890 г. примкнул к партии младочехов. В 1897 г. основал Национально-социалистическую партию и в 1901–1918 гг. являлся депутатом австрийского рейхсрата. В начале Первой мировой войны был арестован австрийскими властями по обвинению в госизмене, амнистирован и освобожден в 1917 г. В 1918 г. являлся вице-председателем Чешского национального комитета, в 1918–1920 гг. – министром обороны Чехословакии, в 1920–1924 гг. – вице-председателем сената Чехословакии, а в 1925–1926 гг. – его председателем. Перед Второй мировой войной проповедовал идейную общность чешского и германского национал-социализма.

126

Гогенмаут – название чешского города Високе-Мито до 1918 г.

127

Непосредственным предлогом для проведения обыска и ареста послужил донос местной жительницы Виктории Була, помогавшей Н.К. Крупской вести домашнее хозяйство.

128

Засанье, правильнее Перемышль-Засанье, – северная часть города Пшемысль, расположенная на левом берегу реки Сан.

129

Яссы – город в Румынии, бывшая столица Молдавского княжества.

130

Цихович Януарий Казимирович (1871 – дата смерти неизвестна) – российский военачальник, генерал-лейтенант. После революции служил в Красной армии, в июне 1921 г. эмигрировал в Польшу.

131

Кевесс Герман фон Кевессгаза (1854–1924) – австро-венгерский военачальник, командовавший армиями во время Первой мировой войны, генерал-фельдмаршал.

132

Тарнополь – название до 1944 г. города Тернополь, расположенного в настоящее время на западе Украины.

133

Имеется в виду русская Ивангородская крепость возле польского города Демблин, при впадении реки Вепш в Вислу, построенная в 1832–1847 гг. по инициативе наместника и светлейшего князя Варшавского Ивана Федоровича Паскевича.

134

Битва при Танненберге (26–30 августа 1914 г.) – крупное сражение между российскими и германскими войсками в ходе Восточно-Прусской операции Первой мировой войны.

135

Сражение при Комарове (26 августа – 2 сентября 1914 г.) между русской 5-й армией и австро-венгерской 4-й армией – одна из важнейших операций Галицийской битвы 1914 г., завершившаяся успехом австро-венгерских войск.

136

Эверт Алексей Ермолаевич (1857–1918) – русский военачальник, генерал от инфантерии. В 1915–1917 гг. являлся главнокомандующим армиями Западного фронта.

137

Барон Зальца Антон Егорович (1843–1916) – русский генерал от инфантерии. С началом Первой мировой войны на базе Казанского военного округа была сформирована 4-я армия, командующим которой и был назначен Зальца. После неудачи его армии 10–12 августа 1914 г. в бою у польского города Красник Зальца был снят с занимаемой должности и вернулся на место командующего Казанским военным округом. С 8 ноября 1914 г. был комендантом Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге.

138

Никитин Владимир Николаевич (1848–1922) – генерал от артиллерии Русской императорской армии. После начала Первой мировой войны с 17 августа 1914 г. по 19 октября 1915 г. командовал 7-й армией. С июня 1916 г. по 1 марта 1917 г. являлся комендантом Петропавловской крепости, сменив умершего барона Зальца. После октября 1917 г. эмигрировал.

139

Рутения – одно из средневековых латинских названий Руси.

140

Вислока – река на юго-востоке Польши, многоводный правый приток верхней Вислы.

141

Лечицкий Платон Алексеевич (1856–1921) – генерал от инфантерии Российской императорской армии. В начале Первой мировой войны командовал группой войск, направленной на помощь 4-й армии после ее неудачи у польского города Красник. 9 августа 1914 г. назначен командующим 9-й армией, действовавшей на правом фланге Юго-Западного фронта. Командовал армией в Галицкой битве, Варшавско-Ивангородской операции, Брусиловском прорыве. После Февральской революции оставил командование армией. С 1920 г. служил в РККА, а с января 1921 г. являлся инспектором пехоты и кавалерии Петроградского ВО. В 1921 г. арестован как руководитель контрреволюционной организации и умер в московской Таганской тюрьме.

142

Нида – река на юге Польши, левый приток Вислы.

143

Новиков Александр Васильевич (1864–1931) – русский военачальник, генерал-лейтенант Российской императорской армии. С 13 октября 1914 г. командовал 1-м кавалерийским корпусом. С 31 января 1915 г. состоял в распоряжении Верховного главнокомандующего, а 25 июня того же года был назначен командиром 43-го армейского корпуса. 2 апреля 1917 г. был переведен в резерв при штабе Петроградского военного округа, а 28 апреля уволен со службы по болезни с правом ношения мундира и пенсией. В 1918 г. добровольно вступил в РККА. В 1922 г. вышел в отставку, а 29 ноября 1930 г. был арестован.

144

Фон Гинденбург, полное имя Пауль Людвиг Ганс Антон фон Бенекендорф унд фон Гинденбург (1847–1934) – немецкий военный и политический деятель, главнокомандующий на Восточном фронте против России в 1914–1916 гг., начальник германского Генерального штаба в 1916–1919 гг. Прусский генерал-фельдмаршал. Рейхспрезидент Германии в 1925–1934 гг.

145

Фон Корытовский Витольд (1850–1923) – австро-венгерский государственный деятель, последний штатгальтер образованного после первого раздела Польши в 1772 г. Королевства Галиция и Лодомерия в 1913–1915 гг.

146

(1899–1900) и командуя 52-м драгунским Нежинским полком на Русско-японской войне (1904–1905).

147

Стрый – ныне город областного значения во Львовской области Украины.

148

Ян III Собеский (1629–1696) – крупный польский полководец, король Польский и великий князь Литовский с 1674 г. В его правление, ознаменовавшееся затяжными войнами с Османской империей, Речь Посполитая в последний раз пережила взлет как европейская держава.

149

Евреинов Сергей Дмитриевич (1869–1931) – царский чиновник, исполнявший в 1914–1915 гг. обязанности черновицкого и перемышленского губернатора на австро-венгерской территории, занятой русскими войсками в ходе наступления, за что 1 января 1915 г. был произведен в чин статского советника.

150

Д а н к л ь Виктор, полное имя – граф Виктор Юлиус Игнац Фердинанд Данкль фон Красник (1854–1941), – австрийский военачальник, командовавший 1-й, а затем 11-й армией во время Первой мировой войны.

151

Цешин – город на юге Польши, на границе с Чехией.

152

Иосиф-Фердинанд (1872–1942) – австрийский эрцгерцог, сын герцога Тосканского Фердинанда IV, военачальник, генерал-полковник.

153

Фон Бём-Эрмоли Эдуард (1856–1941) – австрийский военачальник, командовавший 2-й армией в Сербии, а затем на Восточном фронте. В результате конфликтов с германским командованием фельдмаршал Бём-Эрмоли приказом императора был смещен с поста командующего 2-й армией, его пост занял генерал от инфантерии Альфред Краусс, а сама 2-я армия переименована в Восточную армию.

154

Бороевич фон Бойна Светозар (1856–1920) – военачальник Первой мировой войны. В войну вступил командиром корпуса в составе 4-й армии. В июне 1915 г., после вступления Италии в войну против держав Центральной Европы, переведен на итальянский фронт и назначен командующим 5-й армией. Отбил несколько наступлений превосходящих итальянских сил. С 1917 г. являлся командующим группой армий «Бороевич», состоявшей из 1-й и 2-й армий «Изонцо». 1 февраля 1918 г. произведен в фельдмаршалы. Сменил эрцгерцога Евгения на посту главнокомандующего войсками на итальянском фронте.

155

Барон фон Пфланцер-Балтин Карл (1855–1925) – австровенгерский военный деятель, генерал-полковник. После начала Первой мировой войны служил на Восточном фронте. В июле 1918 г. стал командиром 19-го армейского корпуса, действовавшего в Албании. В сентябре 1918 г. стал командующим группой армий «Албания», которая на заключительном этапе войны действовала на итальянском фронте.

156

П о з е н – немецкое название польского города Познань, а также других территориальных образований с центром в этом городе.

157

Ченстохау – немецкий вариант произношения названия польского города Ченстохова.

158

Имеется в виду Фридрих Австрийский, герцог Тешенский (1856–1936), назначенный 11 июля 1914 г. главнокомандующим вооруженными силами Австро-Венгрии. После смерти Франца-Иосифа он 2 декабря 1916 г. был смещен с поста императором Карлом I и некоторое время оставался заместителем главнокомандующего, а 11 февраля 1917 г, окончательно отстранен от командования. После распада Австро-Венгрии вышел в отставку и уехал в свои венгерские имения.

159

Ландштурм – в Германии и Австрии то же, что ополчение в России.

160

Каттаро – город, крепость и военная гавань в Австрийской Далмации, ныне город Котор в Черногории.

161

Д р и н а – река на границе Боснии и Герцеговины и Сербии, правый приток Савы.

162

Срем – плодородный участок Среднедунайской низменности между реками Дунай и Сава, лежащий частью в Хорватии, а большей частью – в Сербии.

163

Штатгальтер – наместник главы государства в землях Австро-Венгрии до 1918 г.

164

Князь фон Тун-Гогенштейн Франц Антон (1847–1916) – австро-венгерский государственный деятель.

165

В одной газетной заметке от января 1932 г. сообщалось, что газета «Чешске слово» утверждала, будто бы Клофач был арестован на основании лишь только письма Орта, на что Орт подал в суд на ответственного редактора данного издания. Однако судья мог апеллировать только к материалам судебного заседания австро-венгерского венского земельного суда на процессе против Клофача. Эти материалы дела после распада Австро-Венгрии в Прагу привез с собой упоминавшийся ранее бывший военный дознаватель Кунц, хотя сам он в этом процессе участия не принимал, и передал их чешскому министерству обороны. А теперь самое интересное – материалы не смогли обнаружить ни в министерстве, ни в архиве, оставшемся после крушения монархии, ни у самого Клофача. Поэтому Клофач обратился с просьбой известить его о нахождении документов. (Примеч. авт.)

166

Марнское сражение – крупное сражение между немецкими и англо-французскими войсками, состоявшееся 5 – 12 сентября 1914 г. на реке Марна в ходе Первой мировой войны, закончившееся поражением немецкой армии. В результате битвы был сорван стратегический план наступления немецкой армии, ориентированный на быструю победу на Западном фронте и вывод Франции из войны.

167

Букс – город в Швейцарии.

168

Союз освобождения Украины (1914–1918) – украинская политическая организация, созданная 4 августа 1914 г. при содействии министерства иностранных дел Австро-Венгрии политическими эмигрантами из Российской империи с целью оказания поддержки центральным державам в войне против России.

169

Новоселица – ныне город в Черновицкой области Украины.

170

Резанов Александр Семенович (1878 – дата смерти неизвестна) – полковник Российской императорской армии, один из тех, кто стоял у истоков российской контрразведки.

171

Имеются в виду события 9 (22) января 1905 г. в Санкт-Петербурге, известные также как Кровавое воскресенье – разгон шествия петербургских рабочих к Зимнему дворцу, имевшего целью вручить царю Николаю II коллективную петицию о нуждах трудящихся. Шествие было подготовлено легальной организацией Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга во главе со священником Георгием Гапоном.

172

6 рублей в месяц с началом Первой мировой войны получал рядовой, исполнявший обязанности полкового горниста, а обычный рядовой в окопах – всего 75 копеек. Самым высокооплачиваемым из солдат был фельдфебель (звание равное современному старшине), который в военное время получал 9 рублей в месяц. Это не так уж и мало, если учесть, что при последнем царе Николае II корова стоила от 8 до 10 рублей.

173

Тешен – исторический город в Силезии, разделенный в 1920 г. на два: большая часть (с историческим центром) стала польским городом Цешин, остальная – чешским городом Чески-Тешин.

174

Венизелос Элефтериос Кириаку (1864–1936) – греческий политик, несколько раз занимавший должность премьер-министра с 1910 по 1933 г. Его взгляды всегда отличались крайним национализмом. В отличие от короля Константина I, симпатизировавшего Германии и настроенного нейтрально, Венизелос был сторонником войны Греции на стороне Антанты. В результате конфликта между ним и королем в 1916 г. Греция размежевалась на две части, контролируемые соответственно королем и Венизелосом, каждая из которых управлялась своим правительством. Конфликт завершился изгнанием короля летом 1917 г., коронацией его сына Александра и вступлением Греции в войну на стороне Антанты.

175

Гунарис Димитриос (1866–1922) – премьер-министр Греции с 10 марта по 23 августа 1915 г. и с 8 апреля 1921 по 16 мая 1922 г. Лидер Народной партии и основной политический противник Элефтериоса Венизелоса.

176

Дедеагач – ныне Александруполис, город на северо-востоке Греции.

177

Бургас – самый большой город Юго-Восточной Болгарии и четвертый по населению в стране после Софии.

178

Трентино – автономная область, которая сейчас располагается в Северной Италии на границе с Австрией.

179

Граф Кадорна Луиджи (1850–1928) – итальянский полководец, маршал с 1924 г. В 1914 г. был назначен начальником Генштаба. После вступления Италии в Первую мировую войну фактически являлся главнокомандующим Королевской итальянской армией.

180

Имеется в виду итало-турецкая война, также известная в Италии как Ливийская война, а в Турции как Триполитанская война, – война между Королевством Италия и Османской империей с 29 сентября 1911 г. по 18 октября 1912 г., в результате которой Италия захватила области Османской империи Триполитанию и Киренаику (территорию современной Ливии), а также грекоязычный архипелаг Додеканес, включая остров Родос.

181

Банат – историческая область в Центральной Европе, получившая название от титула «бан» и разделенная в настоящее время между Сербией, Румынией и Венгрией.

182

Имеется в виду Августовская или Восточно-прусская операция 1915 г., называемая в немецкой литературе Зимним сражением в Мазурии, – наступление 8-й и 10-й немецких армий против 10-й русской армии в ходе Первой мировой войны 7—26 февраля 1915 г. в районе города Августов, имевшее серьезные стратегические последствия. Благодаря стойкости солдат 10-й армии, и прежде всего бойцов 20-го корпуса генерала П.И. Булгакова и соседнего 3-го Сибирского корпуса, был сорван весь план германского командования на 1915 г. по разгрому русского фронта. Немцам пришлось по ходу кампании импровизировать, и в итоге нанести поражение русским армиям они не смогли – для Германии кампания 1915 г. закончилась провалом.

183

У н г в а р – до 1918 г. венгерское название города Ужгород (Украина).

184

Имеется в виду Карпатская операция, называемая также Зимнее сражение в Карпатах, проходившая с 7 января по 20 апреля 1915 г.

С конца декабря 1914 г. русское Главное командование Юго-Западного фронта приступило к подготовке операции прорыва через Карпаты для вторжения в Венгрию. Главная задача при этом возлагалась на 8-ю армию Брусилова, 4 корпуса которой, сосредоточившись на участке от Дукельского перевала до Балигрода, должны были наступать на Гуменное в Венгерскую равнину. Австро-венгерское командование также готовилось к наступлению, пытаясь деблокировать осажденную русскими крепость Перемышль. 7 (20) января 1915 г. главнокомандующий ЮгоЗападным фронтом отдал приказ о наступлении. Почти одновременно (22)—11 (24) января 1915 г. австро-германские войска тоже начали наступление в Карпатах, нанося два удара: один от Ужгорода на Самбор, а другой от Мункача на Стрый. Сражение в Карпатах принесло огромные потери для обеих сторон, но не дало стратегических результатов ни одной из них. Однако русские войска в Карпатах смогли надежно прикрыть осаду Перемышля.

185

«Пасхальное сражение» в Карпатах началось 1 апреля 1915 г. В нем приняли участие три русские и четыре немецкие армии. Русские в ходе этого сражения пытались перейти Бескиды и Восточные Карпаты на фронте 8-й армии, а австрийцы стремились остановить армию Брусилова, одновременно стараясь выбить армию Радко-Дмитриева из района Мезо-Лаборча и продвинуться на Стрыйском направлении.

186

Речь идет о так называемом Пулавском, а точнее, 1-м польском легионе или 739-й новоалександрийской дружине – польском воинском формировании, созданном во время Первой мировой войны по инициативе Польского национального комитета и насчитывавшем около 1000 добровольцев, воевавших в составе Российской армии.

187

П и о т р ку в, также Петроков, – старое название польского города Петркув-Трыбунальски на реке Страва в Лодзинском воеводстве.

188

Ревель – историческое название города Таллин.

189

Сухомлинов Владимир Александрович (1848–1926) – военный министр Российской империи с марта 1909 г. В июне 1915 г. после поражений русских войск на фронтах Первой мировой войны был снят с должности, а в марте 1916 г. арестован по обвинению в злоупотреблениях и измене в связи с осуждением за шпионаж некоторых близких к нему лиц (С. Мясоедова, А. Альтшуллера и других). После шестимесячного заключения переведен под домашний арест, а после Февральской революции 1917 г. снова арестован. В сентябре 1917 г. за неподготовленность армии был приговорен судом к бессрочной каторге, замененной заключением в крепость. 1 мая 1918 г., как достигший 70-летнего возраста, освобожден; эмигрировал в Финляндию, а затем в Германию.

190

Ф и у м – ныне хорватский город Риека.

191

Центральные державы – военно-политический блок государств, противостоявших Антанте в Первой мировой войне. Такое название происходит от того, что страны – основательницы этого блока, Германская и Австро-Венгерская империи, располагались в центре Европы.

192

Имеется в виду Бонч-Бруевич Михаил Дмитриевич (1870–1956) – русский и советский геодезист, военный теоретик, генерал-майор Российской императорской армии и генерал-лейтенант Красной армии. Доктор военных и технических наук, автор многих трудов.

193

Иванов Николай Иудович (1851–1919) – русский военный деятель, генерал от артиллерии Российской императорской армии, участник Русско-японской и Первой мировой войны.

194

Радко-Дмитриев (1859–1918) – болгарский и русский генерал. После поражения 3-й армии и ее отхода на реку Сан Радко-Дмитриев был заменен на посту командующего армией генералом Л.В. Лешем и понижен до командира корпуса.

195

Корольков Георгий Карпович (1863–1936) – генерал-лейтенант Российской императорской армии. Дослужился до командира 4-го Сибирского армейского корпуса, но в сентябре 1917 г. освобожден от должности по болезни с назначением в резерв чинов при штабе Московского ВО. Добровольно вступил в РККА и служил на командных и преподавательских должностях. Автор ряда исследований по истории Первой мировой войны. Позже до 1926 г. работал в штабе РККА. В 1926 г. вышел в отставку. В 1930 г. служил в уставном отделе штаба РККА. Арестован по делу «Весна» как бывший генерал. Умер в Москве.

196

Лондонский пакт – секретное соглашение между Италией и странами Антанты, подписанное в Лондоне 26 апреля 1915 г. представителями Италии, Великобритании, Франции и России и определявшее условия вступления Италии в Первую мировую войну. Согласно соглашению, Италия покидала Тройственный союз и присоединялась к Антанте.

197

Д’Аннунцио Габриэле (1863–1938) – итальянский писатель, поэт, драматург, летчик и политический деятель. В 1915 г. произносил речи, разжигая страсти в массах римлян и помогая втянуть Италию в войну против Германии и Австро-Венгрии.

198

Территориальная милиция – ополчение итальянской армии.

199

Капелло Луиджи Аттилио (1859–1941) – итальянский генерал-лейтенант. Командовал пехотным полком, затем бригадой, дивизией, а с 28 сентября 1915 г. – 6-м армейским корпусом, действовавшим в районе Горицы. 28–29 июня 1916 г. на позиции его корпуса была проведена химическая атака. С 12 сентября 1916 г. командовал 22-м, затем 5-м и 6-м армейскими корпусами, Горицкой группой войск и армией. В марте 1918 г. снят с поста, а в 1919 г. отдан под суд, разжалован и уволен из армии. После прихода к власти фашистов вступил в фашистскую партию, но в 1923 г. был из нее исключен за принадлежность к масонской организации. В 1925 г. арестован и обвинен в подготовке покушения на Муссолини. После этого он был брошен в тюрьму и освобожден только в 1936 г.

200

Фельдкирх – старинный австрийский город на западе страны, расположенный на реке Илль, притоке Рейна, всего в трех километрах от границы с Лихтенштейном.

201

Массауа, или Массава, – город и административный центр провинции Сэмиэн-Кэй-Бахри в Эритрее, порт на Красном море. В разное время был колонизирован Португалией, Египтом, Османской империей, Великобританией и Италией.

202

Фругони Пьетро (1851–1940) – итальянский военный деятель. С 1870 г. служил в итальянском Генеральном штабе. В 1923 г. ему было присвоено звание генерала армии.

203

Каринтский – происходит от названия австрийской земли Каринтия, граничащей на юге с Италией и Словенией.

204

Паренцо, или Пореч, – город в Хорватии, на западном побережье полуострова Истрия.

205

Фиуме – принадлежавший до Первой мировой войны Австро-Венгрии город, который ныне является хорватским городом Риека, находящийся в северной части Далмации, рядом с полуостровом Истрия.

206

«Пополо д’Италия» («Народ Италии») – итальянская газета, основанная Бенито Муссолини 15 ноября 1914 г. в результате его раскола с Итальянской социалистической партией.

207

Сципион Сигеле (1868–1913) – известный итальянский социолог и криминолог.

208

Брошюра «Современная Галиция» должна была служить русскому командному составу справочником о политических партиях Галиции и их отношении к России, но, попав в руки австро-венгерской разведки, к сожалению, сыграла роковую роль в разгроме русского движения Галичины.

209

Янчевецкий Дмитрий Григорьевич (1873–1938) – русский журналист, писатель-востоковед.

210

Реннер Карл (1870–1950) – австрийский политический деятель, социал-демократ и теоретик австромарксизма, первый федеральный канцлер Австрии после распада Австро-Венгерской империи и первый президент Австрии после Второй мировой войны. В.И. Ленин обвинял К. Реннера в предательстве интересов рабочего класса и стремлении искусственно затормозить революционный подъем в Австрии.

211

Имеется в виду то обстоятельство, что после победы русской армии в Галицийской битве поляки Восточного легиона отказались воевать против России, вследствие чего легион 21 сентября 1914 г. был распущен.

212

«Сокол» – полувоенная организация, действовала в Польше с 1867 г.

213

Имеется в виду план включения завоеванных польских земель в состав Австро-Венгрии по образцу Австрийской Польши, как это было после первого и третьего разделов Речи Посполитой в 1772 и 1795 гг.

214

Всеобщая украинская рада – украинская политическая организация, возникшая 5 мая 1915 г. в Вене путем расширения руководящих органов галицкой Главной украинской рады за счет представителей эмигрантского Союза освобождения Украины. Всеобщая украинская рада претендовала на роль органа, представляющего интересы всего украинского народа в Первой мировой войне, высшего и единственного представительного органа украинского народа на территории Австро-Венгрии. Всеобщая украинская рада выдвигала требования самостоятельности для украинских территорий, входящих в состав России, а также территориально-национальной автономии и объединения в один автономный край этнических украинских территорий, находящихся в составе Австро-Венгрии. Рада, в частности, пыталась добиться от австрийских властей введения украинской администрации в оккупированных районах Холмщины и Волыни, согласия на разделение Галиции на украинскую и польскую части. Немецкие и австро-венгерские власти не поддерживали идею независимости Украины, но удовлетворили ряд второстепенных требований, в частности по организации отдельных лагерей для украинских военнопленных, где рада осуществляла антироссийскую пропагандистскую работу.

215

Помянковский Йозеф, точнее, Ян Юзеф Клеменс (1866–1929) – фельдмаршал австро-венгерской армии, военный уполномоченный военной миссии Австро-Венгрии в Османской империи в годы Первой мировой войны и дипломат, один из авторов формирования австрийской восточной политики.

216

Пашич Никола (1845–1926) – сербский и югославский политик и дипломат, идеолог «Великой Сербии». Дважды занимал должность мэра Белграда и несколько раз премьер-министра Сербии, а также премьер-министра Королевства сербов, хорватов и словенцев.

217

Рущук, или Русел, – старое название болгарского города Русе, расположенного на правом берегу Дуная.

218

В начале войны Болгария провозгласила нейтралитет, однако вскоре болгарское правительство приняло решение выступить на стороне центральных держав, объявив войну Сербии. В Первую мировую войну Болгария вступила 14 октября 1915 г.

219

Барон Кевешш фон Кевешшхаза Герман (1854–1924) – австро-венгерский военачальник, командовавший армиями во время Первой мировой войны, генерал-фельдмаршал. Последний главнокомандующий австро-венгерской армией.

220

Фон Г а л ь в и ц Макс (1852–1937) – германский военный деятель, воинское звание генерал от артиллерии присвоено 4 ноября 1911 г. В операции против Сербии командовал 11-й немецкой армией.

221

Саркотич фон Ловчен Стефан (1858–1939) – австро-венгерский военный и политический деятель. В октябре 1915 г. командовал австро-венгерскими войсками при разгроме сербских и черногорских армий.

222

Сэр Гамильтон Иан Стэндиш Монтит (1853–1947) – британский генерал, наиболее известный командованием Средиземноморскими экспедиционными силами во время неудачной для союзников Дарданелльской операции в ходе Первой мировой войны.

223

Мостар – город в Боснии и Герцеговине.

224

Тиса Иштван (1861–1918) – венгерский государственный деятель, премьер-министр Венгрии в 1903–1905 и 1913–1917 гг.

225

Ламмаш Генрих (1853–1920) – австро-венгерский и австрийский государственный и общественный деятель, последний министр-президент Цислейтании. Был известен как убежденный пацифист и сторонник нейтралитета Австрии.

226

Либкнехт Карл Пауль Фридрих Август (1871–1919) – деятель германского и международного рабочего и социалистического движения, один из основателей Коммунистической партии Германии.

227

Иннихен – в настоящее время местечко Сан-Кандидо в Италии.

228

Корошец Антон (1872–1940) – словенский и югославский государственный и религиозный деятель, единственный президент Государства словенцев, хорватов и сербов в 1918 г., премьер-министр Югославии в 1928–1929 гг., католический священник.

229

Обер-прокурор Святейшего синода – один из высших государственных чиновников в царской России, руководивший на правах министра Святейшим синодом Российской православной церкви и Ведомством православного исповедания, которое обладало статусом государственной религии. Должность обер-прокурора Синода была учреждена императором Петром I в 1722 г.

230

Омладина – сербское тайное общество, имевшее своей целью объединение всех частей сербского народа в независимом государстве.

231

Бенеш Эдвард (1884–1948) – чешский государственный и политический деятель, второй президент Чехословакии. В годы Первой мировой войны – один из руководителей движения за независимость Чехословакии.

232

Череп-Спиридович Артемий Иванович (1868–1926) – генерал-майор Российской императорской армии, публицист.

233

Амзельфельде, или Косово поле, – местность в Косово, обрамленная горными хребтами Динарского нагорья.

234

Лесина – остров, принадлежащий Далмации.

235

Имеется в виду восстание против Османской империи, начавшееся в 1875 г. в Невесине и вскоре распространившееся по всей Боснии и Герцеговине. Восстание привело к началу сербско-турецкой и черногорско-турецкой войн, а также положило начало так называемому Великому восточному кризису, закончившимся Берлинским конгрессом 1878 г. Сербия и Черногория получили независимость, а Австро-Венгрия оккупировала Боснию и Герцеговину, территория которых де-юре оставалась частью Османской империи.

236

В данном случае имеется в виду судебный процесс над словацким националистом Войтехом Тукой, который был близок к фашистской НСДАП. В 1929 г. он был арестован чехословацкими властями и приговорен к пятнадцати годам тюремного заключения.

237

Эрцгерцог Фридрих Австрийский, герцог Тешенский (1856–1936) – австрийский фельдмаршал, германский генерал-фельдмаршал. Главнокомандующим вооруженными силами Австро-Венгрии был назначен 11 июля 1914 г., но после смерти Франца-Иосифа 2 декабря 1916 г. был смещен с этого поста императором Карлом I. Некоторое время он еще оставался заместителем главнокомандующего, однако 11 февраля 1917 г. был окончательно отстранен от командования.

238

К началу Первой мировой войны в России существовали чешское (около 60 000 человек) и словацкое (порядка 2000 словаков) землячества, объединенные во многих ведущих центрах Российской империи в культурно-просветительные и благотворительные общества. Осенью 1914 г. в Петрограде был сформирован оргкомитет по подготовке съезда чешских и словацких обществ в России и выработке устава единой организации, руководящим центром которой должен был стать Совет чехов в России. Проект устава комитет представил на утверждение в российское Министерство внутренних дел, по рекомендации которого создаваемую организацию назвали Союз чешских (впоследствии чехословацких) обществ в России.

239

Фон Фалькенхайн Эрих Георг Себастьян Антон (1861–1922) – немецкий военный деятель, военный министр Германии в 1913–1914 гг., начальник Генерального штаба Германии в 1914–1916 гг.

240

Випава – город, ныне в западной части Словении недалеко от границы с Италией.

241

Алексеев Михаил Васильевич (1857–1918) – русский военачальник, генерал от инфантерии, генерал-адъютант, участник Русско-турецкой и Русско-японской войн. В годы Первой мировой войны являлся начальником штаба армий Юго-Западного фронта, главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта и начальником штаба Верховного главнокомандующего.

242

Лайбах – старое, до 1918 г., немецкое название города Любляны, ныне столицы Словении.

243

Авереску Александру (1859–1938) – румынский военный, государственный и политический деятель. Во время Первой мировой войны командовал армиями, а затем Южной группой армий. В 1918, 1920–1921 и 1936–1937 гг. занимал пост премьер-министра Румынии.

244

Головин Николай Николаевич (1875–1944) – генерал Русской императорской армии. Руководил разработкой и непосредственно участвовал в осуществлении более 130 операций. В годы Гражданской войны служил у Колчака, а с 1920 г. находился в эмиграции в Париже. Автор многих военно-теоретических трудов. Во время Второй мировой войны сотрудничал с фашистами, за что французскими коммунистами был приговорен к казни, но скоропостижно умер.

245

Ионеску Таке (1858–1922) – государственный деятель Румынии. В 1895–1905 гг. занимал министерские посты в нескольких консервативных кабинетах. После тщетных попыток стать вождем Консервативной партии покинул ее ряды и в 1908 г. создал Консервативнодемократическую партию. Последняя скоро распалась, и Ионеску, не входя официально ни в одну из партий, примыкал то к консерваторам, то к либералам.

246

Братиану Ион (1864–1927) – лидер румынской Либеральной партии. Начиная с 1910 г. неоднократно возглавлял правительство Румынии. Занимая пост премьера в период Второй балканской войны, Братиану выступал за войну с Болгарией в целях отвлечения внимания народных масс от вопросов внутренней политики.

247

Имеются в виду итоги Второй Балканской войны, проходившей с 29 июня по 29 июля 1913 г., за раздел Македонии между Болгарией, с одной стороны, и Черногорией, Сербией и Грецией – с другой, а также подключившимися к военным действиям против Болгарии Османской империей и Румынией.

248

Брашов – один из десяти крупнейших городов Румынии, центр исторической области Цара-Бырсей.

249

Плесс – немецкое название польского города Пщина в Силезском воеводстве.

250

Фон Макензен Антон Людвиг Фридрих Август (1849–1945) – германский генерал-фельдмаршал времен Первой мировой войны. Являлся убежденным монархистом и после прихода к власти в Германии нацистов взглядов своих не изменил. Именно поэтому Гитлер и Геббельс подозревали престарелого Макензена в нелояльности, но никаких репрессий против него не применяли.

251

Фон Штрауссенбург Артур Арц (1857–1935) – австровенгерский полководец. В румынской кампании командовал 1-й армией, в которой насчитывалось всего 10 000 человек и входившей, в свою очередь, в состав немецких войск.

252

Тиса Иштван (1861–1918) – венгерский государственный деятель, премьер-министр Королевства Венгрия в 1903–1905 и 1913–1917 гг.

253

Секелюдвархей – ныне город Одорхею-Секуйеск в Румынии.

254

Добруджа – историческая область на севере Балканского полуострова на территории современных Румынии и Болгарии.

255

Мангалия – ныне город в Румынии.

256

Коложвар, или по-немецки Клаузенбург – название до 1974 г. города Клуж-Напока на северо-западе Румынии.

257

Рахово – старое название болгарского города Оряхово.

258

Валахия – историческая область, расположенная на юге современной Румынии между Карпатами и Дунаем.

259

Систово – ныне болгарский город Свиштов.

260

Эрцгерцог Евгений Австрийский (1863–1954) – с 23 ноября 1916 г. австрийский фельдмаршал и Великий магистр Тевтонского ордена в 1894–1923 гг.

261

Саррайль Морис Поль Эммануэль (1856–1929) – французский дивизионный генерал. В октябре 1915 г. назначен командующим союзными войсками на салоникском фронте. Под его руководством войска Антанты на Балканах проводили операции против германо-болгарских войск в 1915–1916 гг. В конце 1917 г. был смещен с поста командующего союзными армиями и отозван во Францию.

262

Б и т о л а – город в юго-западной части Северной Македонии на реке Драгорна на Битольской (Монастырской) равнине.

263

Поградец – город в Восточной Албании, центр округа Поградец в области Корча.

264

Эпир – географический и исторический регион в Юго-Восточной Европе, расположенный между горной грядой Пинд и Ионическим морем.

265

Константин I (1868–1923) – король эллинов в 1913–1917 и 1920–1922 гг., второй монарх на греческом престоле из династии Глюксбургов и первый Глюксбург, родившийся в Греции.

266

Имеется в виду Сербский добровольческий корпус – воинское формирование, сформированное во время Первой мировой войны для боевых действий на стороне Антанты из бывших военнослужащих австро-венгерской армии, являвшихся представителями южнославянских народов.

267

Доктор Брандл и надворный советник Штайнхойзл впоследствии находились под следствием за участие в нацистском путче в июле 1934 г. (Примеч. авт.)

268

После распада Австро-Венгрии был послом Австрии в Москве. (Примеч. авт.).

269

Имеется в виду Вторая конференция Циммервальдского движения, проходившая в апреле 1916 г. в деревне Кинталь, вблизи Берна. На конференции присутствовали 43 делегата из Германии, Франции, Италии, России, Польши, Сербии, Швейцарии и Португалии.

270

Корнилов Лавр Георгиевич (1870–1918) – русский военачальник, генерал от инфантерии. Военный разведчик, военный атташе, путешественник-исследователь. Герой Русско-японской и Первой мировой войн. С июля по август 1917 г. являлся Верховным главнокомандующим Русской армии.

271

Йодко-Наркевич Витольд (1864–1924), известный также под псевдонимами А. Вронский и Йовиш, – польский политический деятель, революционер, публицист и дипломат, один из организаторов Польской социалистической партии, секретарь временной Комиссии конфедерации сторонников независимости Польши. Во время Первой мировой войны являлся создателем Польской национальной организации и Центрального национального комитета. Выступал за войну между империями – участницами раздела Речи Посполитой и выдвигал идею вооруженного восстания против России. Был сторонником союза с центральными державами.

272

Сикорский Владислав Эугениуш (1881–1943) – польский военачальник и политик. С 1914 г. – член галицийского Главного народного комитета, а с 1916 г. – начальник его военного отдела. В этот период начался серьезный конфликт между ним и Пилсудским, поскольку, в отличие от Пилсудского, Сикорский выступал за воссоздание польского государства под эгидой Австро-Венгрии, Пилсудский же предполагал более сложную геополитическую комбинацию. В 1916–1918 гг. Сикорский занимался вербовкой поляков в австрийскую армию.

273

Фон Билинский Леон (1846–1923) – австро-венгерский и польский государственный деятель, ученый-экономист. Министр финансов Цислейтании в 1895–1897 и 1909–1911 гг., министр финансов Австро-Венгрии в 1912–1915 гг., министр финансов Польши в 1919 г.

274

Костюшко Тадеуш (1746–1817) – руководитель Польского восстания 1794 г. Участник Войны за независимость в Северной Америке в 1775–1783 гг. C 1792 г. в польской армии. В 1794 г. возглавил польские войска, был ранен в бою и взят в плен русскими войсками. До 1796 г. просидел в Петропавловской крепости. Умер в Швейцарии, прах перевезен в Краков.

275

Верность нибелунгов – имеется в виду верность до смерти, воспетая в средневековой германской эпической поэме «Песнь о нибелунгах», написанной неизвестным автором в конце XII – начале XIII в.

276

Падеревский Игнаций Ян (1860–1941) – польский пианист, композитор, государственный и общественный деятель, дипломат. С января по декабрь 1919 г. занимал пост премьер-министра и министра иностранных дел Польши.

277

Смедерево – город в Сербии на стечении Моравы и Дуная в 50 км от Белграда. В Средневековье город был столицей и самым крупным городом Сербии. В 1458 г. город был полностью захвачен Османской империей и в 1459 г. преобразован в санджак Смедерево.

278

Имеется в виду конфликт Петра Карагеоргиевича с королем Миланом, подозревавшим его в желании захватить власть в стране.

279

«Великий восток Франции» – либеральная масонская организация Франции, основанная в 1773 г.

280

Валларса – ныне населенный пункт в Италии, расположенный в регионе Трентино – Альто-Адидже в провинции Тренто.

281

Фон Штюргк Карл (1859–1916) – австро-венгерский государственный деятель, граф, премьер-министр Цислейтании в 1911–1916 гг. Известен как автор идеи о роспуске рейхсрата в марте 1914 г.

282

Джолитти Джованни (1842–1928) – итальянский политический деятель, который пять раз был премьер-министром Итальянского королевства. Во время Первой мировой войны пытался предотвратить вступление Италии в войну, возглавляя лагерь сторонников нейтралитета.

283

Четверной союз – военно-политический блок Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции, который противостоял странам Антанты в Первой мировой войне и был создан после распада Тройственного союза в результате выхода из него Италии.

284

Чернин – полное имя Оттокар Теобальд Отто Мария граф Чернин фон унд цу Худениц (1872–1932), девятый министр иностранных дел Австро-Венгрии с 23 декабря 1916 по 14 апреля 1918 г.

285

Нивель Роберт Жорж (1856–1924) – дивизионный генерал, главнокомандующий французской армией во время Первой мировой войны, сторонник агрессивной наступательной тактики.

286

Биссолати Леонида (1857–1920) – итальянский политик-социалист. С июня 1916 г. и по декабрь 1918 г. занимал должность министра без портфеля, выступая в качестве своего рода посредника между правительством и армией.

287

Имеется в виду Сикст Бурбон-Пармский (1886–1934) – старший сын последнего герцога Пармского Роберта I и его второй жены Марии-Антонии, инфанты Португалии.

288

Турну-Северин – ныне город-порт на Дунае Дробета-Тур-ну-Северин на юго-западе Румынии.

289

Ромейко-Гурко Василий Иосифович (1864–1937) – российский генерал от кавалерии. Весной 1917 г. командовал войсками Западного фронта Русской императорской армии.

290

Фердинанд I (1865–1927) – король Румынии из династии Гогенцоллернов-Зигмарингенов с 10 октября 1914 г. по 20 июля 1927 г.

291

Эрцгерцог Иосиф (1872–1962) – последний фельдмаршал в истории Австро-Венгрии. Это звание ему было присвоено перед самым окончанием войны 24 октября 1918 г.

292

Стоход – река, протекающая в пределах Волынской области Украины, правый приток Припяти.

293

Балабанов Михаил Соломонович (1873–1934) – российский социал-демократ, известный под псевдонимом М. Дубровский, меньшевик, историк.

294

Христиания – одно из названий столицы Норвегии Осло с 1624 по 1924 г.

295

Королевство Польское, носившее также неофициальное название Регентское королевство Польша, – марионеточное государство, основанное в ноябре 1916 г. при поддержке Польской социалистической партии и ряда других польских партий и признанное Германской империей, а также Австро-Венгрией. Было образовано в пределах оккупированной Германией и Австро-Венгрией российской территории Царства Польского без обозначения определенных границ. Существовало как государство-сателлит Германии, однако идея государственности Польши никогда не приобретала поддержку в Германии и фактически была нацелена только на вовлечение польских сил в военные действия, предпринимаемые центральными державами.

296

См. приложение 3.

297

Имеется в виду съезд делегатов чешско-словацких обществ в России.

298

Т р у м б и ч Анте (1864–1938) – австро-венгерский и хорватский политик и юрист, лидер Хорватской крестьянской партии, первый министр иностранных дел Королевства сербов, хорватов и словенцев.

299

Лаксенбург – дворцово-парковый ансамбль неподалеку от Вены.

300

Цугсфюрер – воинское звание младшего командного состава в австро-венгерской армии, соответствующее сержанту.

301

В годы Первой мировой войны Испания придерживалась нейтралитета.

302

Пасуб ио – обозначение трех горных массивов с тремя самостоятельными хребтами, которые отделены друг от друга низинами.

303

О том, как в действительности разворачивалось сражение возле Зборова, в котором наши войска, в том числе и чешские солдаты, проявили настоящий героизм, можно прочитать в многочисленных изданиях, вышедших в свет после войны. (Примеч. авт.)

304

В районе города Маутхаузен располагался один из наших лагерей для итальянских военнопленных. (Примеч. авт.)

305

Джавид-бей Мехмет (1875–1926) – османский экономист, редактор и политик, входивший в партию «Единение и прогресс». Участвовал в движении младотурок, но после создания республики был казнен по обвинению в покушении на Ататюрка.

306

Дане в Стоян Петров (1858–1949) – болгарский государственный деятель, юрист и лидер Прогрессивно-либеральной партии, до Первой мировой войны несколько раз занимавший пост премьер-министра, а в 1918–1920 гг. – министра финансов Болгарии.

307

Кирков Георги (1867–1919) – один из основателей Болгарской рабочей социал-демократической партии (тесных социалистов), писатель и публицист.

308

Имеется в виду территория бывшей Федерации семи общин. Так называлось небольшое суверенное государство на юге Тироля, ликвидированное Наполеоном в 1807 г., после поражения которого эти земли отошли к Австрийской империи. 21 октября 1866 г. территория была присоединена к Итальянскому королевству и ныне известна как «Плато Семи муниципалитетов», поделенное между провинциями Виченца и Тренто.

309

Полк «Дойчмейстер» – название 4-го австро-венгерского Нижнеавстрийского пехотного полка, который раннее назывался Императорский и королевский 4-й пехотный полк гроссмейстера Немецкого ордена. Полк образован в 1696 г. по договору императора Леопольда I с Великим магистром (гроссмейстером) Тевтонского ордена Францем Людвигом Пфальц-Нейбургским, который и стал первым командиром полка.

310

Франценфесте – немецкое название населенного пункта Фортецца, расположенного в регионе Трентино – Альто-Адидже в итальянской провинции Больцано.

311

Корошец Антон (1872–1940) – югославский политичический и государственный деятель, один из лидеров клерикальной Словенской народной партии.

312

Верстовск Карл (1871–1923) – австро-венгерский политик словенской национальности, депутат рейхсрата.

313

После Первой мировой войны господин Штрибрны, вполне понятно, стал министром Чехословацкой республики. Правда, в последние годы он стал нарушать нормы приличия, но с этим пусть разбираются его коллеги. (Примеч. авт.)

314

Диас Армандо (1861–1928) – военный деятель Италии. По окончании Первой мировой войны получил почетное звание герцога Победы.

315

Орландо Витторио Эмануэле (1860–1952) – итальянский политик, председатель Совета министров Италии в 1917–1919 гг. В 1922 г. поддержал приход к власти Муссолини, однако после убийства социалиста Джакомо Маттеотти в 1924 г. осудил фашистов. В 1935 г. после вторжения Италии в Эфиопию вновь высказал поддержку действиям Муссолини.

316

Ф о ш Фердинанд (1851–1929) – французский военный деятель, военный теоретик и военачальник времен Первой мировой войны, маршал Франции c 6 августа 1918 г.

317

Монте-Граппа – гора в альпийских предгорьях на северо-востоке Италии.

318

Ладины – немногочисленный народ, проживающий в восточной части Швейцарии и в Тироле.

319

Имеется в виду Московское государственное совещание – всероссийский политический форум, созванный Временным правительством и проходивший в Москве с 12 (25) по 15 (28) августа 1917 г. для информирования граждан России о политической ситуации в стране и объединения поддерживающих правительство сил среди разных слоев и групп российского общества.

320

Рузский Николай Владимирович (1854–1918) – генерал-адъютант, генерал от инфантерии, член Военного и Государственного советов, участник Русско-турецкой 1877–1878 гг., Русско-японской 1904–1905 гг. и Первой мировой войн. Заговорщик, играл важную роль в событиях Февральского переворота.

321

Духонин Николай Николаевич (1876–1917) – русский военачальник, генерал-лейтенант, исполнял обязанности Верховного главнокомандующего русской армией в ноябре – декабре 1917 г. 9 (22) ноября 1917 г. Ленин, Сталин и Крыленко вызвали Духонина по телефону, потребовав немедленно вступить в мирные переговоры с австро-венгерским и германским командованием, на что Духонин заявил, что такие переговоры может вести только центральное правительство, а не командующий армией. После этого ему объявили, что его снимают с поста, но он должен продолжать выполнять свои обязанности до прибытия нового главнокомандующего прапорщика Крыленко. Затем он был арестован. На железнодорожном вокзале Могилева один из революционных матросов выстрелил ему в голову, а потом его добили штыками и прикладами.

322

8 января 1918 г. президент США Вудро Вильсон представил американскому конгрессу проект документа, который частично лег в основу Версальского мирного договора, завершившего Первую мировую войну. 14 пунктов Вильсона, определившие судьбу Европы на десятилетия вперед, предусматривали, в частности, сокращение вооружений, вывод немецких частей из России и Бельгии, провозглашение независимости Польши и создание «общего объединения наций». По сути, они были альтернативой разработанному В.И. Лениным Декрету о мире.

323

Бела Кун (1886–1938) – венгерский и советский коммунистический политический деятель и журналист. В марте 1919 г. провозгласил Венгерскую советскую республику, просуществовавшую 133 дня.

324

Самуэли Тибор (1890–1919) – венгерский политический деятель, один из основателей Венгерской коммунистической партии.

325

Руднянский Эндре (1885 – ориентировочно 1943) – деятель венгерского и международного коммунистического движения, один из руководителей Коминтерна на начальном этапе. В 1921 г., незадолго до 3-го конгресса Коминтерна, пропал со значительной суммой коминтерновских денег. Исчезновение так и не было раскрыто. Исключен из партии заочно.

326

Чичерин Георгий Васильевич (1872–1936) – российский революционер, советский дипломат, нарком иностранных дел РСФСР и СССР в 1918–1930 гг. Член ЦИК СССР 1—5-го созывов, член ЦК ВКП(б) в 1925–1930 гг.

327

Шейдеман Филипп Генрих (1865–1939) – немецкий политик, социал-демократ, провозгласивший 9 ноября 1918 г. Германию в результате Ноябрьской революции республикой, первый премьер-министр (канцлер) Веймарской республики.

328

Бауэр Отто (1882–1938) – австрийский политический деятель, революционер и публицист, теоретик австромарксизма, генеральный секретарь Социал-демократической партии Австрии.

329

Дойч Юлиус (1884–1968) – австрийский политик и социал-демократ, депутат Национальрата в 1920–1933 гг.

330

Имеется в виду конференция рабочих организаций Германии, Австро-Венгрии, Болгарии, а также группы нейтральных стран – Швейцарии, Дании, Голландии, Швеции и Норвегии.

331

Штегер-Штайнер – полное имя барон Рудольф Штегер-Штайнер фон Штайнштеттен (1861–1921) – австро-венгерский военачальник, последний военный министр Австро-Венгрии в 1917–1918 гг.

332

Гельсингфорс – главный город Великого княжества Финляндского Российской империи, ставший затем столицей Финляндии Хельсинки. Шведское название города – Гельсингфорс – официально использовалось в русском языке до 1926 г.

333

Скоропадский Павел Петрович (1873–1945) – генерал-лейтенант Русской императорской армии, ставший после революции

1917 г. гетманом всея Украины, в должности которого пребывал с 29 апреля по 14 декабря 1918 г. 14 ноября 1918 г., через несколько дней после известия о Компьенском перемирии, означавшем конец Первой мировой войны, гетман Скоропадский подписал «Грамоту» – манифест, в котором заявил, что будет отстаивать «давнее могущество и силу Всероссийской державы», и призвал к строительству Всероссийской федерации как первого шага к воссозданию великой России. Манифест означал крах всех усилий украинского национального движения по созданию самостоятельной украинской государственности и оттолкнул от гетмана украинских националистов, развернувших на Украине антигетманское восстание под руководством Симона Петлюры 14 декабря

1918 г. Скоропадский подписал манифест об отречении и бежал из Киева вместе с уходящими германскими войсками.

334

Стефан Карл Ойген Виктор Феликс Мария Австрийский (1860–1933) – австрийский эрцгерцог из тешинской ветви династии Габсбургов. Австро-венгерский адмирал с 29 октября 1911 г.

335

Александровск – название до 1921 г. города Запорожье на реке Днепр, являющегося ныне административным центром Запорожской области Украины.

336

Краусс Альфред (1862–1938) – австро-венгерский генерал пехоты, командовавший с 16 мая 1918 г. созданной из 2-й армии Восточной армией на Украине.

337

Имеется в виду декрет Совета народных комиссаров от 28 (15) января 1918 г. «О Всероссийской коллегии по формированию Рабочей и Крестьянской Красной армии».

338

Имеется в виду так называемый Брестский мир – сепаратный мирный договор, подписанный 3 марта 1918 г. в городе Брест-Литовск представителями Советской России и центральных держав и обеспечивший выход РСФСР из Первой мировой войны. Заключению Брестского мирного договора предшествовали соглашение о перемирии на Восточном фронте и мирная конференция, проходившая в три этапа с 22 декабря 1917 г.

339

Князь Лихновский Карл Макс (1860–1928) – германский дипломат. В 1916 г. написал записку, в которой резко осуждал прусский милитаризм и внешнюю политику Германии, возлагая на германское правительство ответственность за возникновение мировой войны. По отношению к Советской России занимал резко враждебную позицию.

340

Мюлон Иоганн Вильгельм (1878–1944) – немецкий военный промышленник и дипломат.

341

Альфиери Витторио (1863–1918) – итальянский генерал. В 1911–1913 гг. командовал колониальным корпусом в Итальянском Сомали, после начала Первой мировой войны с августа 1915 г. по апрель 1916 г. занимал пост генерал-интенданта итальянской армии. Затем стал генеральным комиссаром по вопросам снабжения и заместителем военного министра. После поражения итальянской армии при Капоретто сменил генерала Джардино на посту военного министра. В 1918 г. назначен командиром 26-го армейского корпуса, с которым участвовал в боях в среднем течении Пьяве. Тяжело заболел и скончался незадолго до конца войны.

342

М е й н л Джулиус (1869–1944) – австрийский предприниматель.

343

Афера Сикста – так иногда называют безуспешные попытки кайзера Карла в январе – июне 1917 г. тайно договориться о мире c Антантой через Сикста Бурбон-Пармского.

344

День трех королей – праздник в Австрии, завершающий 6 января череду других рождественских праздников и призванный напоминать библейскую историю о том, как взошла Звезда и три короля (в православной традиции – языческие жрецы-волхвы) отправились в долгий путь, чтобы принести новорожденному Иисусу свои дары.

345

Кладно – крупнейший город Среднечешского края примерно в 30 км от Праги.

346

Раковниц – немецкое название чешского города Раковник, располагающегося тоже в Среднечешском крае чуть дальше Кладно примерно в 50 км от Праги.

347

Зайдлер – полное имя Эрнст Зайдлер фон Фойхтенегг (1862–1931) – австро-венгерский государственный деятель, министр-президент Цислейтании в 1917–1918 гг.

348

«Хлебный мир» – так в Австро-Венгрии называли сепаратный мирный договор, подписанный 9 февраля 1918 г. в ходе мирных переговоров с Советской Россией между Украинской Народной Республикой и центральными державами в Брест-Литовске. Центральными державами признавался суверенитет УНР, а в обмен на это УНР обязалась не вступать в союзы, направленные против центральных держав, и поставлять им продовольствие и сырье.

349

Х у с т – в настоящее время город областного подчинения в Закарпатской области Украины.

350

Клаузенбург – немецкое название нынешнего города Клуж-Напока на северо-западе Румынии.

351

Имеется в виду Асперн-Эсслингская битва (21 и 22 мая 1809 г.) – сражение, в котором Наполеон сделал попытку переправиться через Дунай и остаться не замеченным противником. Но ему это не удалось, поскольку эрцгерцог Карл атаковал переправлявшихся солдат наполеоновской армии. И хотя Наполеон в ходе этого сражения разбит не был, тем не менее оно явилось его серьезной неудачей.

352

Регирунгссекретарь – государственный чиновник среднего ранга.

353

Тонале – высокий перевал через Альпы в Северной Италии между Ломбардией и Трентино-Альто-Адидже.

354

Юдикария – немецкое название тектонического разлома в Альпах.

355

Куншак Леопольд (1871–1953) – австрийский государственный деятель, отличавшийся антисемитскими взглядами. С 1892 по 1934 г. возглавлял христианско-социальное рабочее объединение, а в 1913–1919 гг. являлся членом Национального совета Нижней Австрии. После 27 апреля 1945 г. совместно с Карлом Реннером, Адольфом Шерфером и Иоганном Копленигом подписал Декларацию о независимости Австрии.

356

Штайнфельд, также известный как «Сухая равнина», является южным регионом Венского бассейна в Нижней Австрии.

357

Национальный комитет Чехословакии – орган чешского, а затем чехословацкого национального представительства в конце Первой мировой войны. Основан 13 июля 1918 г.

358

День равноапостольных Кирилла и Мефодия в России отмечается 24 мая как День славянской письменности и культуры.

359

Халлер фон Халленбург, известный в Польше как Юзеф Халлер (1873–1960), – офицер австро-венгерской армии, польский генерал. Служил в польском легионе, воевавшем на стороне Австро-Венгрии, командуя батальоном, полком, а с 1916 г. 2-й бригадой польских легионеров.

360

Михай Адам Дьёрдь Миклош Каройи граф де Надькаройи (1875–1955) – кратковременный лидер Венгрии в 1918–1919 гг. во время недолгой первой Венгерской Народной Республики, где занимал пост премьер-министра с 1 по 16 ноября 1918 г. и президента с 16 ноября 1918 г. по 21 марта 1919 г.

361

Имеется в виду последняя австро-венгерская императрица Цита Бурбон-Пармская.

362

Франше д’Эспере Луи Феликс Мари Франсуа (1856–1942) – военный и государственный деятель Франции.

363

Имеется в виду Дмитриев день – день в народном календаре у славян, приходящийся на 26 октября (8 ноября). Название происходит от имени святого Дмитрия Солунского. У восточных и южных славян относился к ежегодным праздникам и считался рубежом зимы.

364

С е к е и – одна из субэтнических групп, составляющих венгерское национальное меньшинство на территории современной Республики Румыния.

365

Борис III (1894–1943) – царь Болгарии в 1918–1943 гг. из Саксен-Кобург-Готской династии. Имел чин германского адмирала и был чрезвычайно популярным монархом. Вступил на престол в возрасте 24 лет после отречения отца и поражения Болгарии в Первой мировой войне.

366

Которский залив – крупнейшая бухта на Адриатическом море, окруженная территорией Черногории.

367

Форарльберг – федеральная земля на крайнем западе Австрии.

368

Прибичевич Свет оз ар (1875–1936) – австро-венгерский, а также югославский политический и общественный деятель, публицист, министр внутренних дел и образования в Королевстве сербов, хорватов и словенцев.

369

28 октября Чехия празднует свой главный национальный праздник – День образования независимой Чехословацкой Республики, который ранее называли Днем Республики.

370

Д’Аннунцио Габриэле (1863–1938) – итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель. В 1915–1918 гг. участвовал в боях на фронтах Первой мировой войны вначале в авиации, а затем после ранения в пехоте. Дослужился до майора. После войны стал одним из лидеров националистического движения, связанного с фашистскими организациями. С 1919 г. поддерживал Муссолини. При фашизме в 1924 г. получил титул князя, а в 1937 г. возглавил Королевскую академию наук.

371

Шерман Рафаэль (1874–1945) – польский графолог, самопровозглашенный экстрасенс и писатель. С юных лет увлекался почерковедением и коллекционированием конвертов.