Глава 7

Со стороны это, должно быть, выглядело забавно. Не обращая внимания на хмуро нависшие тучи, на недобро зашумевший в деревьях ветер, на потемневшие небеса, Феликс вновь обследовал место преступления, глубоко погрузившись в размышления. Он ходил мелкими шажками, не поднимая головы, внимательно глядя себе под ноги, делая крутые повороты, петляя, будто немецкая заводная игрушка с ключиком в боку. Вдоволь насмотревшись на изросшую в колосья траву, на песок, камешки и дорожную пыль, встал перед стволом дерева, точно споткнулся, почти уперся лбом в выросшее перед ним живое бревно. Прочертил взглядом вертикаль снизу вверх, запрокинул голову — и теперь уже в таком положении снова принялся вышагивать по порядком истоптанному отрезку лесной дороги.

Он и не думал, как выглядит со стороны. Он вообще не предполагал, что кто-то за ним может наблюдать.

А между тем этот кто-то давно уж не сводил с Феликса насмешливых глаз, прислонясь к стройной белоствольной березе, скрестив руки на груди, склонив голову к плечу, так что золотистые кудри тяжелыми завитками рассыпались по шершавой бересте…

Поглощенный раздумьями и логическими построениями, Феликс, заметив наконец-то затаившегося, но вовсе не скрывавшего своего присутствия наблюдателя, от неожиданности не очень-то по-мужски ойкнул и отпрянул назад. Но едва не сорвавшееся с губ ругательство проглотил и сдержанно поинтересовался:

— Как, вы здесь? В такую рань? Подсматриваете?

— Отнюдь! Просто любуюсь, — почесав нос, со смешком ответил Винченце. Приобняв на прощанье березку, двинулся к нему, тоже задрал голову, обозрел склоненные к дороге ветви. — Хотя в вашем странном селении все настолько любят друг за другом следить, ходить по пятам, что, похоже, я тоже могу запросто подцепить эту занозу.

— Заразу, — поправил Феликс.

— Не ругайтесь! — укорил его итальянец. — Будущему духовенства не пристало сквернословить.

— Простите. Но это так необычно, видеть вас до захода солнца.

— А, — повел плечом Винченце, — не хочу вас смущать, но если вы еще не заметили — собирается гроза. Погода наконец-то испортилась, красивого заката сегодня ожидать не стоит. И сумерки нынче начнутся чуть пораньше обычного. Я бы даже сказал, уже начались…

— Что же вас привело сюда, позвольте узнать?

— То же, что и вас, — обследую местность.

— Вы это про поиски клада?

— Не только его, драгоценного… — Маркиз повел носом, точно к чему-то принюхиваясь.

— А можно спросить, откуда вам стало о нем известно?

— Извольте, — бросил Винченце, не глядя на Феликса, и быстрым шагом пошел прочь от дороги. Углубился в заросли малины — но не врезаясь напролом, а маневрируя меж колючих кустов, точно ласка среди куриных насестов. — Странно, вы не спрашиваете, что именно содержит этот клад. Пожалуй, я не стану вам врать, будто это сокровище некогда было украдено у моего предка… Я узнал о нем из первых рук — из записок законного владельца, коим был преискусный в своем деле алхимик. Заметьте, в свое время в этом ремесле ему не было равных! Впрочем, в другие времена тоже… — заявил он, как не мог не отметить Феликс, с какой-то особенной гордостью.

— Но почему же сам алхимик не забрал свое сокровище? — спросил Феликс, продираясь следом. — Выходит, он был еще жив, если в этих записках сам написал…

— Увы! Он знал, кто похитил его ларец. Но ему было неизвестно, где вор его припрятал. Мне пришлось проглотить немало пыли в ваших губернских архивах, прежде чем я это выяснил… Удивительно, кстати, до чего же летописцы любят переписывать недостоверные сведения! И притом со вершенно несведущи в географии. Вы не представляете, синьор Феникс, каких только сплетен я не начитался, прежде чем добыл нужные координаты.

— И вы узнали, что ваш клад зарыт недалеко от Малых Мухоморов.

— Ха! — воскликнул Винченце, и Феликс вздрогнул от этого резкого звука. — А известно ли вам, любезный мой друг, отчего это несчастное селение получило свое название? Знаете ли вы, что ядовитые грибы здесь совсем не причастны? Ну слушайте сказку. Много лет назад — и даже не здесь, а выше по реке, c'era una volta^[54] разбойник по прозвищу Муха. Это о нем, о его похождениях нынче ночью с замиранием сердца слушали детишки. История умалчивает, отчего к нему прилепилась эта кличка, важно лишь то, что он здесь жил и его так звали. После явления призрака невинно загубленного юноши разбойник раскаялся в своих прегрешениях, бросил криминальное свое занятие и зажил честным крестьянским трудом. Даже часовню сам построил — вон она там, до сих пор стоит. Из его подворья разросся хуторок, который летописцы записали в свои талмуды и по тугоухости иль из других соображений переиначили из «у Мухи-вора» в Мухоморы. Потом хутор сгорел, и строиться заново начали на новом месте. Так, в общем, и появились Малые Мухоморы.

— Выходит, деревню в честь разбойника назвали? — подытожил Феликс.

— Non solo!^[55] — кивнул Винченце. — Я на днях имел удовольствие услышать песню про того же самого Муху — в пятьдесят куплетов с припевом! Даже записал на память. Ох, любит же народ из всякого сброда себе героев делать, а потом еще и легенды слагать. Где справедливость в истории, скажите?

Так они двигались некоторое время, не прерывая беседы, вдоль склона оврага.

— Боюсь вас огорчить, но теперь и я не могу удержаться от этого вопроса: а что же представляет собой клад? Могу предположить, раз вы им так заняты, в нем должна быть какая-то особая ценность.

— На raggione Lei^[56], там не просто золото, — вздохнул Винченце. Но так и не ответил.

Вдруг встал, будто пораженный видом открывшегося взору болота, — и устремился вперед, то есть вниз, с криком: — Mi fulmini il cielo!^[57] Я убью этих бобров! На шапку пущу! Звери!!

— Каких бобров? — опешил Феликс. Начал спускаться осторожно, помня о коварстве папоротника, ориентируясь на восторженно-негодующие возгласы итальянца, доносящиеся из-за зарослей, — При чем здесь бобры?

— На шапку пущу! — не унимался итальянец. — Нет, на помпоны для коврика!

— Да что вам сделал бедный зверь?

— Плотину! — размахивая руками, закричал в ответ Винченце и указал куда-то вдаль, вдоль недвижной воды старицы. — Вы понимаете, Феникс, птица вы моя! Это же бобры, собаки такие, мой клад спрятали! Они протоку перегородили, запрудили и совершенно отрезали от реки. Она обмелела, заросла и стала канавой! Полностью слилась с окружающей местностью, со всеми этими топями — потому-то я ее и не заметил. Ну как, скажите на милость, среди сплошных болот отличить нужное?! Эти бобры совсем меня запутали. Я ориентировался на ручей, протоку, рукав — на что угодно, но не на квакающую трясину! Найди я раньше эту канаву, я сразу бы отыскал свой чертов клад! Мне не пришлось бы проторчать здесь столько времени — и уж тем более звать на помощь аборигенов. — Теперь-то я все понял, теперь-то я точно знаю… — бормотал он, шагая по ярко-зеленой лужайке мягкого мха, марая некогда блестящие сапоги в затхлой жиже. — Все, они у меня в руках. Ну держитесь, анархисты, черта с два вы получите свою rivoluzione… Ой, а это еще что такое? — Тут он обнаружил вставшую перед носом сухую осину — ту самую, у которой на ветке висел и покачивался ржавый обод бочки.

Винченце обошел дерево кругом, хлюпая в трясине. Тронул пальцем обод и, пока тот качался, внимательно смотрел, уперев руки в бока и, точно кот, водя глазами туда-сюда.

— Интересное явление, — подытожил он, возвращаясь к Феликсу на сухую твердую землю. — И часто у вас тут, саго amico, в лесах растут мироточащие деревья?

— Это всего лишь лампадное масло, — сказал Феликс.

— М-да? — Винченце, скрестив руки на груди, вновь обратился к осине. — Когда ударит молния, эта коряга вспыхнет как факел. Не хотел бы я в тот момент оказаться рядом.

Темнота опустилась незаметно. Небеса точно треснули надвое молнией. Зашлепавшие по листве капли обрушились ливнем.

— Эй, поторопитесь, синьор Феникс! Не знаю как вы, а я уже сегодня принимал ванну.

За стеной воды и шума, то и дело разрываемой громом и треском ослепительных вспышек, Феликс едва различил его голос. А уж куда он вдруг делся — совсем не понял. Только почувствовал, как кто-то схватил его за ногу и потянул вниз. Поскользнувшись на раскисшей земле, ломая кустики, сквозь пощечины мокрых листьев он съехал по обрыву и оказался в крепких объятиях итальянца. Винченце вовремя подхватил его, не позволив сорваться дальше по круче, — и втолкнул в темную, прелую, но относительно сухую дыру.

Отряхнувшись, убрав прилипшие, намокшие волосы с глаз, Феликс обнаружил, что укрылись они от грозы под корнями вывороченной ветром вековой ели. Точно огромное подземное чудовище распахнуло свою пасть, разорвав крутой склон оврага, ощерившись голыми корягами и клочьями травянистого дерна, нависшими наподобие козырька у них над головами.

— Уф, che tempo, infernale!^[58] — весело вздохнул Винченце, принявшись всего себя отжимать: хвост, потерявший блеск золота, пышность локонов и стягивавшую его ленту; полы куртки, манжеты рукавов и, не снимая, штаны — сколько мог стянуть узлом в кулаке. С вытянувшихся из-за этих манипуляций коленок вода налилась в голенища сапог. — Надеюсь, это ненадолго, тучи скоро рассеются…

В ответ ударил гром, оглушил, разнесся по трепещущему лесу раскатистым басом…

Феликс, задумавшись, смотрел сквозь сизую пелену на зеленеющее внизу болото, жадно, точно губка, вбирающее в себя дождевую воду, на почерневшие стволы деревьев, раскачивающиеся ветви. Невозмутимый Винченце чистил ногти узким кинжальчиком с золоченой рукоятью, тихонько мурлыча себе под нос витиеватую заморскую мелодию. И внимательно поглядывал, косился на Феликса, явно что-то имея на уме…

Словно выстрел, прозвенел чих.

— Будь здоров, — сказал Феликс, не обернувшись.

— Это не я, — ответил Винченце и, быстро перехватив кинжал лезвием вниз, метнулся, эффектно развернувшись, в глубь «норы».

Через секунду — нет, меньше, — глаза Феликса удивленно распахнулись, различив в полутьме дерущихся.

Винченце вынес — именно вынес — ближе к свету своего противника. Тот сопротивлялся, дрыгал ножками, бил кулаками, отчаянно плевался из растрепанной бороды. Но Винченце крепко его держал, прижав локтем плечи деда к себе, а другой рукой, с угрожающе нацеленным клинком, придерживал.

— Отпусти, ирод! Супостат! — вопил неосмотрительно чихнувший. — Пусти, говорю, нехристь нерусская! Нечисть иноземная!

— От нечисти слышу, — ответил Винченце.

Так как пленный старичок норовил выскользнуть из рук, оставив вместо себя пустую душегрейку, Винченце опустил его на землю, перехватил за шиворот и заведенную за спину ручку, для чего самому пришлось присесть на одно колено.

— А-а! — снова заверещал дедок, собравшийся было уд рать, да вновь почувствовавший на себе железную хватку. — Изверг лютый! Спасите — помогите — убивают!!

— Не волнуйся, я не причиню тебе вреда, я всего лишь хочу поговорить, — сказал Винченце — скорее даже Феликсу, чем старичку.

Феликс же сразу узнал в пойманном того деда с корзиной ягод, что встретился ему несколько дней назад неподалеку от озера.

— О чем мне с тобой разговаривать, засланец заморский? Нешто запамятовал, как в прошлый раз чуть бороды не лишился! Вместе с головой.

— А, вспомнил меня, значит?

— Разве забудешь, — проворчал старичок.

— Так, может, ты еще вспомнишь, почему твоя борода попала под угрозу?

— Нет, не помню, — убежденно и честно сказал дедок.

— Да как же? — вкрадчиво попенял ему на ухо Винченце, — Про разбойника Муху забыл? Как промышлял тот, бесчинствовал в твоем лесу, на путников нападал, странников грабил, убивал?

— Дык когда ж это было-то? Сколько воды утекло! — шмыгнул старичок.

В лицо Винченце смотреть ему было неудобно, не выкрутишься, потому он уставился на Феликса, всем видом бессловесно взыскуя заступничества и справедливости. Поймав растерянный взгляд, Винченце уверенно подмигнул.

— А клады, которые он зарывал в твоей земле, помнишь?

— Ну как-то, что-то… — замялся старичок.

— Все на месте — тебе доверенные сокровища?! Отвечай!! — вдруг гаркнул, потеряв терпение, Винченце.

Со страху и от неожиданности старичок рухнул, распластался по дождливой сырости:

— Все сохранил, валенками клянусь! Вон, у березняка три заветных, там под белым камнем один заговоренный, по ельничкам парочка, да в тине подальше притоплено кой-чего по мелочи…

— А те, что на берегу, они целы?

— Сжалься, батюшка! — завыл дедок. — Не доглядел! Упустил! Детишки давеча один откопали. Но другой нетронутый, в целости и сохранности! Как был, лежит себе укромненько…

— Вот, полюбуйтесь, синьор Феникс, — сказал Винченце, поднявшись и отряхнув руки. — Сведения из первых уст. А всего-то и нужно было проявить чуть-чуть настойчивости.

Старичок сел, подобрав ноги, сложил руки на груди, напыжился, насупился — словом, изо всех сил показал обиду за причиненное оскорбление.

— Какой же я идиот! — продолжил монолог итальянец, воздев руки к небу. Ему было тесно в земляной дыре — он зашагал взад-вперед под струйками воды, льющимися с растопыренных корней ели. — Надо было еще тогда поймать этого мелкого обормота и подпалить его драгоценную бороду! Кому, как не ему, знать, где зарывал этот проклятый Муха свои проклятые сокровища. Но нет, вместо этого я устраивал маскарады с переодеванием, изображал призрака, выл нахолоде до хрипоты! Идиот, глупец, болван!.. — И не найдя подходящих слов, он перешел на итальянский.

— У, ругается, а и то красиво! — с уважением признал старичок. — Ладно, недосуг мне тут с вами прохлаждаться.

И исчез. Без хлопка, без дыма — просто пропал, точно шагнул за невидимую стену и сам за нею стал невидим.

Ливень меж тем вновь сменился мелкой моросью. Небо чуть просветлело.

— Опять сбежал? — опомнился Винченце.

Феликса вдруг озарила догадка:

— Так это были вы сами?.. Это вы и есть тот самый путешественник, о котором вы вчера рассказывали ребятам? Это вы везли ларец новгородскому князю, это вас подстерегли и ограбили на дороге разбойники? Но… — тут мгновенное озарение столкнулось со здравым смыслом, — но как же тогда понимать ваши слова, что путешественника убили, бросили умирать посреди снежного леса, в лютым мороз? А после призрак невинно убиенного юноши пре следовал главу шайки… И тот в конце концов раскаялся, бросил свое ремесло… Так вы рассказывали легенду или все-таки сказку?

Винченце с какой-то печалью во взгляде посмотрел на него, не перебивая, не думая оправдываться.

— Это была не сказка, а быль, — произнес он. — И все произошло именно так, как я и рассказал. Если хотите подтверждений, спросите у любой местной старухи, она споет вам не одну песню про удалого разбойника. И у нескольких вариантов будет подобная концовка. Но без таких подробностей, конечно, какие вы слышали вчера.

— Но как это возможно? Когда же это случилось на самом деле?..

Винченце промолчал.

Вслед за облачками потянулись сизые тучи. Солнце скрылось в тусклой дымке, небо потемнело. Порывами подул холодный ветер.

Сегодня сумерки сгустились гораздо раньше обычного. Отметив это мимоходом, Глаша поспешила к Полине Кондратьевне. Она собиралась предупредить ее о подступающей грозе, помочь закрыть в доме все окна и…

К своему удивлению, хозяйку терема она встретила в саду на окраине — недалеко от дороги, по которой скоро вернутся с полей деревенские. Кстати, они наверняка тоже заметили резкую перемену погоды и уже заторопились домой.

Глаша хотела было окликнуть старшую подругу, но промолчала, увидев, как странно она себя ведет. Поэтому, помедлив, спряталась, забравшись между отцветшей сиренью и крыжовником: решила понаблюдать.

Ямина прошлась по саду, внимательно оглядывая, точно выбирая, яблони, дотягивалась, трогала листки, терла унизанными перстнями пальцами. После, видимо, найдя подходящее местечко, кинула на траву теплую шаль, достала из кармана платья какой-то непонятный красный мячик и большую двузубую вилку, какой пирожки в печке накалывала.

Затаив дыханье, Глафира следила за каждым ее движением. Полина Кондратьевна делала все молча и быстро, торопливо, но точно. Вот она вытащила шпильки из волос, распустила уложенную косу, растрепала, взбила в беспорядке пряди. Вот взялась за подол платья — старого, нелюбимого, как знала Глаша, — с треском разорвала ткань до пояса. Так же обошлась с рукавом, и ворот безжалостно рванула на груди. После взяла алый мячик, осторожно ткнула его вилкой — и брызнувшими тонкими струйками облила себя с ног до головы, особенно старательно вымазав шею, грудь и разорванный край подола. Сдувшийся в шкурку мячик сунула за вырез нательной рубашки на груди.

Оглянувшись по сторонам, Полина Кондратьевна поставила ногу на пенек (это в прошлом году старую сливу, кислую-прекислую, спилили) и подтянула юбку до бедра. Зажав вилку в кулак, с силой воткнула себе в мякоть полной икры — даже не отвернувшись, не зажмурившись, поразилась Глаша. Стиснув зубы, сдержала крик. Выдернув вилку, вытерла окровавленные зубцы об одежду и, размахнувшись, закинула ее далеко — за забор, в заросли крапивы.

Лишь после этого, согнувшись пополам от боли, издала такой душераздирающий вопль, что и без того оглушенная Глаша отпрянула в крыжовник и села на торчащий колючий сук.

Содрогнув еще раз безмятежную тишину сада протяжным истерическим криком, Полина Кондратьевна без сил повалилась на постеленную шаль.

Вскоре прибежали напуганные деревенские.

Не враз опомнившаяся Глаша оказалась перед бездыханно лежащей Яминой одной из первых.

— Ах, батюшки! Что стряслось-то? — заохали над головой, когда она склонилась над подругой. — Вся в кровище! Вот ужас-то!.. Убили? Зарезали?! Держите душегуба! Он где-то тут спрятался!.. Не боись, от нас не убежит. Уж я ему задам!..

— Стойте! — выпрямилась Глаша. — Никто никого не зарезал! Никого ловить не надо! Она жива. Просто без чувств. Ее нужно перенести в дом…

— Пропустите, — сквозь толпу протолкалась Марьяна-ведунья. Нагнувшись над окровавленной Яминой, быстро ее осмотрела, пощупала, принялась расстегивать платье: — Ее нужен воздух, расступитесь!

— Беременная, что ли… — пробормотала она так тихо, что слышала одна Глаша.

Глаша помогла справиться с пуговицами, при этом незаметно вытащила из-под рубашки лоскутки от мячика. Почему-то из всего увиденного он больше остального поразил ее.

Кто-то принес воды, плеснули в лицо, дали попить. Едва придя в себя, на посыпавшиеся со всех сторон вопросы Ямина отвечала слабым голосом, запинаясь:

— Не помню, как тут оказалась… Он набросился из темноты… Схватил… Ах, как больно!.. У него клыки, волчьи…

— Так волк, что ли?

— Нет, — помотала она головой, — человек!.. Он меня… Ох-х, не могу сказать!.. И укусил, клыками своими укусил — в шею и сюда… — и, прижав к шее дрожащее пальцы, подтянула другой рукой юбку, обнажив кровоточащую рану на ноге.

Над поляной пронесся общий вздох-стон.

— Кто?! — заорали мужчины, сжав кулаки.

— Да что ж это за нехристь? — охнули бабы, прикрыв в ужасе ладонями рты.

— Это… — прошептала чуть слышно пострадавшая. Все подались вперед, силясь расслышать. — Это… — повторила она с волнением в голосе, несколько громче. — Это тот иностранец, что гостит в усадьбе барона…

Это услышали все.

И, словно в подтверждение, небеса разразились громом. И молнией. Дважды.

Хлынул ливень, и застывшие в страхе люди увидели, как струи дождя полились сверху, сквозь листву деревьев им на плечи, на головы, окрашивая белые рубахи и светлые платки в красноватый цвет. Алые капли падали, алые разводы растекались по загорелой коже, по темнеющей на глазах материи…

— Это знак! Это проклятье свыше! — истошно закричали в толпе, до того оцепенело молчащей.

— Это наказание за то, что крещеные люди приютили у себя чертово отродье! — поддержал еще один визгливый голос.

— Убить его! На костер! Удавить! Утопить! — наперебой взорвалась криком толпа.

Зарычав, рассвирепевший народ гурьбой двинулся прочь из сада, с окровавленной якобы жертвой остались лишь три старушки, знахарка и Глафира.

Последняя, отойдя в сторонку, разжала кулачок и воззрилась на лежащий на ладони клочок измазанной красным кожицы.

— Свиной пузырь? — прошептала она. — И… — лизнув палец, — клюквенный соус, кислый!

Вновь зарядил дождь, и вновь под серебристым покровом Феликс не заметил, как исчез из вида итальянец.

Поднявшийся ветер свистел в кронах, деревья раскачивались, скрипели ветви. То и дело грохотал гром.

В очередной белой вспышке Феликс увидел…

На открывшейся поляне стояла толпа народа, ощетинившись вилами, косами и топорами. Чадили тусклые факелы. У мужиков, что впереди, горели безумием глаза, от них валил пар, капли дождя отскакивали брызгами от потных загривков, широких плеч.

Винченце застыл перед нацеленными на него орудиями труда — тонкий силуэт перед пышущей грудой ярости. На выскочившего из-за деревьев Феликса он медленно поднял руку:

— Стой, Феникс, не двигайся. Не кричи и не сопротив ляйся. Они озверели. Вон, даже лопаты принесли, чтоб сразу закопать.

— Послушайте, люди! — Феликс не внял его предостережению и шагнул вперед, заслонив собой Винченце. — Давайте поговорим…

— Он и монашка околдовал! — пронзительно завопил женский голос.

И толпа ринулась на них двоих.

— Ну идемте узе домой, сколо глоза глянет, — продолжала канючить Ариша, цепляясь за рукав брата.

Ребят не напугали сгущающиеся тучи — ответственные блуждающие огоньки и эту ночь провели на берегу реки в поисках клада. Однако удача все не желала им улыбнуться, погода портилась, и надежда отыскать сокровища слабела с каждой каплей, пока что изредка падавшей с потемневшего неба.

— Какие глаза глянут? — поддразнил девочку Прошка.

Ему тоже совсем не хотелось оказаться в грозу здесь, у реки, а не в тепле и сухости у себя дома. Но снова сдаваться, впустую потратив уйму времени, было обидно.

— Крова-а-авые глазищ-щ-щи чудищ-ща из кустов, — подхватил Тишка замогильным голосом.

— Где? — пискнула Ариша, оглянувшись кругом. — Да ну тебя, дулак!! Вот гломыхнет глом, весь пломокнешь, заболеешь и чихать будешь! Бабка тебя будет голчицей колмить — и поделом тебе!..

— А ну цыц! — шикнул на нее брат.

От неожиданности не привыкшая к такому обращению с его стороны девочка замолкла.

Все как один уставились на свечку в его руке: голубоватое пламя разгорелось, зашипело, стало зло плеваться яркими искрами. Лягушка, до того тихо дремавшая в берестяном туеске, громко подала голос. За ней раскричались и остальные лягушки, сидевшие у ребят кто в мешочке, кто в поставке под крышкой.

— Это они к дождю, — неуверенно предположил Прошка.

Тишка освободил свою, и лягушка с готовностью спрыгнула на землю.

— Квакнулась, — прокомментировала Ариша.

Сделав два скачка, лягушка дальше удрать не спешила, наоборот, уселась на месте и принялась, раздувая горло пузырем, оглушительно орать.

— Может, ты ее слишком сильно обдымил папоротником? — спросил Прошка.

— Все по инструкции, — важно заявил Тишка. — Как синьор Викентий велел.

Тогда ребята отпустили всех лягушек — и все они дружно запрыгали к тому месту, где сидела первая. Сгрудившись, занялись хоровым пением, поглядывая на замерших хозяев.

Ради проверки Прошка забрал двух квакушек, отнес на несколько шагов, покрутил — но они спешно прискакали обратно.

— Лопату тащите! — закричала засиявшая Ариша. — Где лопата? Опять потеляли, олухи?!