2

Сначала ничего не предвещало беды.

Полет проходил вполне нормально. Уверенно набирая предельную высоту, басисто гудели двигатели, ритмично шелестели лопасти. Настроение было приподнятым — не каждый день приходится преодолевать высочайшие горные массивы. Но, как говорится, держал ушки на макушке.

Ярко, по-летнему светило солнце. С высоты открывалась широкая панорама. Ослепительно поблескивали покрытые ледниками хребты, темнели впадины и расщелины, пугающе торчали скалы и обрывистые выступы. Тень вертолета мягко скользила по ледяным полям, скалам, расщелинам. Внизу, под винтокрылой машиной, широко распластав крылья, царственно парил орел. Он, казалось, не обращал никакого внимания на гудящую железную птицу.

Включив внутреннее переговорное устройство, Екимов спросил у летчика-оператора:

— Как самочувствие, капитан?

— Нормально, командир, — ответил Александр Зайцев, штурман эскадрильи, постоянный напарник Екимова в полетах. — Но высота дает о себе знать. Кислорода стало в воздухе поменьше.

— Это и чувствуется, — подал свой голос в переговорном устройстве бортовой техник, старший лейтенант Андрей Зубин. — Раслабуха сплошная по всему организму идет.

— Тут нам не Кавказ! — сказал Екимов.

— Летим гораздо выше, чем на Кавказе, — подтвердил Зайцев.

— Орла слева внизу видишь? — спросил Екимов.

— Красавец! — ответил Зайцев. — Идет параллельным курсом.

— А как наш?

— Порядок, командир! Выдерживаем направление по карте, — доложил штурман и добавил. — Впереди по курсу главный хребет.

— Вижу! К нему и подлетаем.

И вдруг все разом изменилось. Майор поначалу даже не заметил, как чуть-чуть резче, чем обычно в таком полете, потянул ручку управления на себя. На Кавказе привык одолевать вершины и на этот пустячок сразу даже не обратил внимания. Но именно этого «пустячка», этих «чуть-чуть» оказалось вполне достаточно. Они оказались необратимыми, роковыми.

Мощный боевой вертолет в одно мгновение оказался непослушным. Ручка управления, словно этого только и ждала, она, как живая, самопроизвольно и активно пошла назад, на Екимова. Такого еще никогда не было. Майор оторопел. В следующее мгновение Екимов пытался остановить ручку, парировать ее самопроизвольное движение назад. Но к удивлению ничего не получалось. Ручка дошла до самого крайнего положения и встала намертво. Он в отчаянии напряг мышцы, оперся спиною в кресло летчика, но ручка не поддавалась. Она стала «дубовой», словно ее заклинило. Хоть плачь, хоть кричи.

Тем временем боевая машина захрапела, как норовистый конь, задрожала всем своим железным телом, и стала самовольно, с упрямым упорством задирать нос в небо. Она круто полезла вверх, на горку. С каждой секундой увеличивался опасный угол подъема. Огромная невидимая силища подхватила неуправляемый вертолет, как легкое перышко, и понесла.

— Командир, ты живой? — раздался в наушниках тревожный возглас штурмана. — Володя? Отзовись?!

— Да живой пока…

— Что случилось?

— Ни хрена не пойму… — честно признался Екимов.

— Командир, что происходит? — вторил штурману бортовой техник. — Сваливаем в мертвую петлю? Неужели нам кранты?!..

— Прекратить сопли-вопли! — оборвал его майор.

— Так дела хреновые, хуже некуда!

Екимов поспешно включил наружную связь. Назвал свой пароль. В эфир понесся его тревожный голос:

— Борт стал неуправляем. Авария! Заклинило ручку управления!

— Повторите! — запросили из управления полетами.

Екимов повторил и назвал свои координаты.

— Что предпринимаете?

— Борюсь за живучесть корабля! — прокричал Екимов на морской манер.

А что еще он мог ответить?

Майор не мог понять, что же произошло, что случилось с еще недавно послушной боевой машиной, почему она упрямо задирает нос? Екимов бросил тревожный взгляд на прибор авиагоризонта и отметил, что стрелка показывает опасный угол тангажа, перевалив уже за шестьдесят градусов. Тревога быстро перерастала в холодный парализующий страх.

Ну, вот и все! Отлетался…

Мгновенно вспомнилась семья: жена, дети, старики-родители… И тут в памяти воскресла присказка отца-фронтовика: «Никогда не дрейфь, Володька! Безвыходных положений не бывает!» Екимов грустно улыбнулся и сжал зубы. Усилием воли подавил неприятную дрожь в коленях. «Володька, не дрейфь! — приказал он себе. — Не паникуй! Думай, думай, думай!» В воспаленном мозгу вспыхивали вопросы: «В чем загвоздка? Что случилось? Где причина?! Почему отказ управления? Где произошла авария? Что вышло из строя?» Один за другим отбрасывались в сторону, словно оторванные листки календаря, спешные предположения, пока не выкристаллизовался и не определился правдоподобный ответ: «Произошел внезапный обрыв поводка тарелки автомата и начался перекос несущего винта. Под действием встречного воздушного потока, несущий винт стал самопроизвольно заваливаться назад, а сам вертолет пошел на неуправляемую мертвую петлю…»

Что же делать?! Что можно предпринять?! Как выкарабкаться из мертвой петли?…

В те критические секунды Екимов даже предположить не мог, что вертолет попал в глубокий «подхват» — весьма опасный режим полета боевой машины. О «подхвате», о причинах его возникновения, велись теоретические споры, ибо большинству вертолетчиков в такой режим самим попадать не приходилось.

Как не растерялся, не дрогнул, майор сам не знает. Выручили выдержка и самообладание, а еще — острое желание спастись, выжить. Выжить, во что бы то ни стало! Спасти самого себя, спасти экипаж, — штурмана и бортового техника, судьба которых сейчас в его руках… Он хорошо знал технические качества своего вертолета, верил в его летные возможности. Действовал почти автоматически. Но, как потом выяснилось, правильно. Уловил момент падения скорости. Как-то непроизвольно, словно кто-то подсказал, уменьшил «шаг» несущего винта. Всего на чуть-чуть, на пару градусов. Скорость подъема упала почти до нуля. И сразу, со спасительным облегчением почувствовал, что ручка управления стала медленно подаваться. Она пошла! С трудом, но все же послушно пошла от себя. Нагрузка, страшная сила, которая давила на ручку управления, а через нее на его руки, на его тело, вдруг ослабла и… мгновенно исчезла. Так же внезапно, как появилась и проявила себя.

Вертолет снова становился послушным!

Екимов, еще окончательно не веря в спасение, стал осторожно, не спеша, но уверенно выводить боевую машину в нормальный горизонтальный полет и первым делом проверил показания приборов. Они, как по команде, показывали «норму»! Только теперь майор облегченно вздохнул и почувствовал, как расслабляется напряженное тело.

Спасены!

За стеклами вертолета снежные склоны, ядреный мороз, а с него ручьями стекал пот, застилал глаза, катился по щекам, по шее, по спине, словно майор в полном зимнем обмундировании оказался в парной бане. А сердце счастливо бухало в груди. Протер глаза кулаком. Очухался. Отдышался. Двигатели работали уверенно и наполняли кабину радостным и приятным гулом. А Екимов дотошно анализировал каждый момент сложной ситуации.

— Что случилось? Что случилось? — запрашивали с земли. — Отвечайте! Отвечайте!

— Теперь все нормально! Справились сами. Разрешите продолжать полет?

— Разрешаю.

А в голове звучал один единственный вопрос, на который Екимов не находил вразумительного ответа: «Так что же все-таки произошло?»

Этот вопрос прозвучал в наушниках. Его задал штурман дрогнувшим от пережитого волнения голосом.

— Сначала подумал, что отказало управление, — ответил Екимов, размышляя вслух, — а потом мне вдруг показалось, что возникли нелады с автоматом перекоса.

— И что же было на самом деле? — допытывался Зайцев. — Может «подхват»?

«Подхват»? — мысленно повторил Екимов, и только теперь все стало ему ясно. Как же он раньше об этом не догадался? Вот что они пережили! И вслух произнес:

— Боюсь, что да!

— Это был «подхват», командир? — переспросил штурман.

— Попал в самую точку.

— Самый настоящий?

— Да, Шура, — подтвердил Екимов и добавил: — Натерпелся страху по самое горло…

— Главное, что выкарабкались!

— И остались живыми, — вставил слово бортовой техник.

— Ты-то как? — спросил его Екимов.

— Отделался шишками, — признался тот. — Никак не ожидал такого кульбита! Честно говоря, не успел ухватиться руками за что-нибудь, ну и улетел к дальней стенке свой кабины, там и зажало. Черт-те что в голову полезло. Показалось, что всем нам кранты.

— А ты думаешь, у меня поджилки не затряслись? — признался штурман.

В эти радостные минуты Екимов невольно вспомнил, как уже переживал подобную передрягу, как натерпелся страху, впервые попав в «штопор». А теперь этот самый «подхват»… Еще тот сюрприз! Как говорят два сапога, но не пара, поскольку оба на левую ногу…

«В полете — думай о полете!» — этой железной формулы Екимов придерживался безоговорочно и настоятельно советовал то же подчиненным. Но сегодня полет был необычным, исключительным. Он снова и снова вспоминал недавние события, не спеша прокручивал в голове эпизод за эпизодом, припоминал мельчайшие подробности. И чем больше думал и анализировал, тем явственнее вырисовывалась картина нестандартной ситуации.

А ведь такое может запросто случиться с каждым летчиком, кому выпала судьба попасть в горный Афганистан. Никакой страховочной гарантии на этот счет ни у кого нет. Екимов вспомнил, как пару недель назад, в штабе ВВС 40-й Армии, он стал невольным очевидцем серьезного разбирательства вероятных причин, которые привели к гибели экипажа вертолета Ми-8 на этом же перевале. Командиром был летчик 1-го класса, человек опытный, имевший боевые награды. К нему, как военному специалисту, никаких претензий, естественно, не было. Но вертолет разбился, и люди погибли. Пленка радиообмена зафиксировала тревожный голос командира:

«У меня отказало управление!..»

«У меня заклинило управление!..»

А потом — тишина…

Комиссия пришла к выводу, что подвела техника. Но когда были доставлены и исследованы останки вертолета и записи в технической документации, оказалось, что по всем показателям боевая машина находилась в отличном состоянии. И возник вопрос без ответа: с одной стороны — великолепный и опытный летчик, а с другой — вертолет в отличном состоянии. А люди погибли…Что же произошло на самом деле?

Теперь майор Екимов знал, что тогда произошло, какая страшная трагедия разыгралась в горах. Одно слово «заклинило» в том радиообмене убедительно и бесспорно доказывало: вертолет попал в «подхват». В этом Евдокимов убедился сам, испытал его на собственной шкуре. У него тоже «заклинило управление». Еще как «заклинило»! На всю жизнь запомнил.

Да, ему, Екимову, повезло. Здорово повезло! Случайно попал в мощный восходящий воздушный поток и удачно выскользнул из него. Счастливчик! Майор грустно улыбнулся: «случайно попал» и также случайно «удачно выскользнул». Неужели так будет докладывать он о случившемся? И примерно так рассказывать летчикам своей эскадрильи? Нет, нет! Так дело не пойдет, так не годится. Он командир, подчиненные ждут от него конкретных советов, обмена опытом и ясных четких рекомендаций. А у него самого этого опыта с гулькин нос. Майор так и подумал: «с гулькин нос». Хотя, если б у него спросили что-нибудь насчет этого самого носа какого-то загадочного Гульки, то вряд ли Екимов что-либо понятное и вразумительное смог растолковать. Просто существует такая поговорка. И еще Екимов подумал, что нечто подобное и еще более загадочное происходит с «подхватом». Да, он реальность. Он есть, он существует. В него можно запросто попасть. Но главный вопрос состоит не в том, чтобы в него попасть, а в том, как из него, из этого «подхвата» выкарабкаться? Особенно здесь в горах, в районе боевых действий.

И майор Екимов принял решение.

Он с детства был дотошным и настырным. До всего старался докопаться сам, до самой мелочи, чего бы это ему не стоило. Не терпел половинчатости, неопределенности и особенно недоделанности. Любое дело всегда доводил до конца.

Екимов включил переговорное устройство.

— Внимание! Приготовиться! — и тоном, исключающим любое возражение, произнес: — Идет на повтор!

— Опять в «подхват»?! — переспросил штурман, не скрывая тревоги.

— Да!

Спорить и возражать командиру никто не стал, поскольку каждый понимал, что это бесполезная трата сил и времени.

И все началось с самого начала.

Двигатели натужно загудели, увеличивая обороты несущих лопастей. Скорость вертолета стала быстро расти.

Только теперь майор Екимов был уже совершенно другим. Не испуганно-обеспокоенным и тревожно-растерянным, а предельно-сосредоточенным. Он сознательно шел навстречу опасности. Смертельной опасности.

Под винтокрылой машиной и рядом с ней вздымались горы, простилалась холодная, покрытая вечными льдами, безмолвная пустыня. Ослепительно поблескивали льдистые наросты и уплотненный снег. Ничего живого. Даже орлы не забираются сюда, предпочитают летать значительно ниже. Случись что-нибудь, никто не поможет, не спасет. Даже если они и уцелеют, то на такой высоте, на ледяном ветре и ядреном морозе, успеют окоченеть, превратиться в ледяшки, прежде чем к ним долетят спасатели.

Но ни о чем таком в эти минуты Екимов не думал. Мозг его бесстрастно, с точностью расчетного устройства, фиксировал состояние винтокрылой машины. Скорость нарастала с каждой секундой. Майор знал, что на высоте свыше трех тысяч метров над уровнем моря диапазон между максимальной и минимальной скоростью значительно уменьшается. Приборы показывали высоту выше трех тысяч.

Екимов уловил-таки то роковое мгновение, когда винтокрылая машина начала входить в «подхват», хотя и произошло это внезапно. Как и в первый раз. Вертолет, словно живой, чуть встрепенулся, его охватила странная дрожь, и он опять стал торопливо задирать нос. Майор зафиксировал скорость — почти двести пятьдесят…

Боевая умная машина в эти мгновения вдруг стала непослушной, норовистой, неуправляемой. Она, казалось, взбесилась, и делала то, что хотела, что ей вздумается. Ручка управления отяжелела, каменно застыла. Только теперь Екимов и не пытался ее сдвинуть, не тратил силы зря. Вертолет упрямо и задиристо шел вверх, увеличивая угол тангажа, грозя перейти в «мертвую петлю». Быстро росла перегрузка, и дикая сила навалилась на майора, вдавила в кресло. На Екимова, как и в первый раз, холодной волной накатил страх, прошиб пот. А вдруг на этот раз им не удастся выкарабкаться? Во рту стало сухо. Майор сжал зубы так, что желваки заходили под скулами. Время, казалось, застыло, текло невыносимо медленно. В висках отдавались тревожные удары сердца. Почему-то вспомнился второй парашютный прыжок. Он был пострашнее первого. А сейчас Екимов не один, в его руках не только судьба машины, но и экипажа. Не слишком ли он рискует?

Но вот майор с радостным облегчением увидел, что скорость полета начала падать. Стрелка остановилась, задрожала и медленно поползла в обратную сторону. Екимов облегченно вздохнул. Вот они те долгожданные мгновения, когда наступает перелом! Теперь надо быть предельно внимательным, чтобы не упустить, не прозевать критического момента. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы скорость упала до нулевой отметки. Вертолет тогда может сорваться и начать падение хвостовой балкой вниз. Если попытаться уменьшить шаг несущего винта до минимальных значений, чтобы ускорить падение скорости, то лопасти сблизятся с хвостовой балкой, могут ударить по ней и отрубить. По этой причине гибли многие вертолетчики, не знакомые с аэродинамическими особенностями высокогорной местности.

— Есть! — произнес Екимов вслух, когда стрелка стала приближаться к нулевой отметке.

На этот раз он действовал сознательно, хотя руки работали автоматически. И запоминал, запоминал. Ручка управления легко пошла от себя. Грозный вертолет враз присмирел, снова стал послушным, управляемым. Екимов плавно вывел боевую машину в горизонтальный полет, и только тогда позволил себе слегка расслабиться. Победно улыбнулся пересохшими губами. Смахнул со лба пот, который стекал из под шлема и противно щипал глаза. Тело обмякло, навалилась усталость. Теперь-то он познал повадки «подхвата»!

Включил переговорное устройство и спросил:

— Живы?

— Ну, командир, ты даешь! — выдохнул Зубин и признался: — До самых печенок проняло!

— Натерпелся страху, не передать словами! Все поджилки тряслись, — в голосе штурмана эскадрильи капитана Зайцева еще чувствовалось пережитое волнение. — Покруче, чем в первый раз! Особенно когда машина резко вверх пошла. Но я запомнил, кажется, все моменты, командир! Запомнил! И момент входа и особенно выхода из проклятого «подхвата»!

«Эксперимент удался, — устало подумал майор Екимов и еще раз победно улыбнулся. — Не зря рисковали!»