3

— Извините за опоздание! — раздался от двери мягкий вкрадчивый голос с легким татарским акцентом. — Застрял в пробке.

В комнату вошел смуглый молодой человек приятной наружности с тонкой черной бородкой и такими же усиками, в тюбетейке и расшитом длинном халате, накинутом поверх черного костюма от Валентино. Это и был Рифат Назимов.

— Здравствуйте, здравствуйте, — легонько поклонился он всем и отдельно, чуть глубже — Лисецкому. — Еще раз простите, что прерываю.

— Ну, что хорошего скажете, Рифат Вагапович? — задиристо повернулся к нему Лисецкий. — Решились вы наконец к нам присоединиться, или все еще думаете?

— Пока еще думаем, — кивая и улыбаясь, ответил Назимов. — Хотел вот послушать, чтобы лучше понять. Цели, так сказать, и задачи.

— Смотрите, не опоздайте, — буркнул Лисецкий, подавляя раздражение. — А то наш поезд уйдет. Другие вон рвутся. Мы ведь не всех принимать будем.

— Так это маленькие партии, — вежливо улыбнулся Назимов. — А мы — большие.

— Это в каком месте вы большие? — недружелюбно бросил ему Баранов. — Денег потому что больше других просите?

— Кстати, какая тема сегодняшней передачи? — поспешно проговорил Лисецкий. Он опасался, что Баранов своей грубостью испортит ему проделанную дипломатическую работу.

— Федеративное устройство и национальный вопрос, — откликнулся Киршбаум. — Там солидная публика собирается. Гайдар будет выступать. Верховный муфтий, — он стрельнул глазами на Назимова, давая тому понять, что в мусульманском мире есть лица и повыше него. — Из губернаторов Титов будет. Из Саратовской области.

— Из Самарской, — недовольно поправил Лисецкий.— Вечно их с Аяцковым путают! Уж лучше бы Аяцков был. Тот, конечно, тоже болтун, но в нем хоть чванства поменьше. Я Титова терпеть не могу. Павлин самодовольный. А сам меня во всем копирует. Идеи у меня ворует. Даже галстуки стал покупать, как у меня. Он только себя и слушает. Как заведется — не остановишь. Он мне слова сегодня не даст сказать.

— Даст, — возразил Баранов. — Мы с ведущим все согласовали.

— А о чем мне говорить-то? — спохватился Лисецкий. — Вы мне текст заготовили?

— А как же? Обижаете, — Киршбаум протянул Лисецкому страницы с отпечатанным текстом. — Вот, пожалуйста, ваши тезисы. Полная самостоятельность всем регионам. Свободные экономические зоны.

— Суверенитет им и Ельцин обещает, — нахмурился Лисецкий. — Тут я ничего нового не скажу. А надо, чтобы я запомнился. Раз я на такое дело иду, у меня образ должен был ярким. Лозунг мне необходим убойный. Слоган.

Лисецкий блеснул новомодным словечком.

— А чего тут думать-то? — вмешался Баранов. — Лисецкий — наш президент! Вот и лозунг.

Журналисты невольно заулыбались.

— Хороший ты человек, Миша, — заметил ему Лисецкий. — Но уж больно простодушный. Если бы все так легко решалось, зачем бы мы здесь сидели?

— А я и не знаю, чего мы здесь сидим, — упрямо ответил Баранов. — Вот взять, например, и нанять в агитаторы распространителей «Гербалайфа». Они же все что угодно людям втереть умеют. Клиентура у них своя. Платить им за каждую голову. Пусть один агитатор по десять тысяч избирателей гарантирует. Им это раз плюнуть! А чтобы не мухлевали, военных к ним приставить. Военные за ними следить будут. И победа гарантирована! А по Деньгам, знаете, какая экономия выйдет? Я уже считал...

— А что, неплохая идея! — оживился Лисецкий. Остальные отвели глаза.

— Так вот, я опять насчет передачи, — вернул их к прерванной теме Киршбаум. — Мы не просто даем суверенитет. А мы обещаем вплоть до отделения! — Он тонко улыбнулся. — Это большой шаг вперед.

— Если все отделятся, кто же останется? — недоуменно спросил Баранов.

— Необходимо говорить о правах русских в России, — непререкаемо заявил Дружинин. — Коренное население в настоящее время является у нас наиболее униженным. Мы затравлены компрадорским правительством и продажной прессой. У нас выработался комплекс национальной неполноценности. Мы уже сами себя стыдимся.

— Давить надо русской идеей! — брызгая слюной, поспешно поддакнул Топорков. — Это сильный слоган.

Назимов беспокойно завозился.

— Мусульманское население может не понять русскую идею, — осторожно проговорил он. — А это почти половина избирателей.

— Русская идея сейчас непопулярна, — авторитетно возразил Киршбаум. — Люди не хотят жить, как в России. Они хотят жить, как в Америке.

— Тут даже не в этом дело, — покачал головой Лисецкий. — Не в том, что они хотят или не хотят. А в том, что русскую идею Жириновский оседлал. Тут нам его не перешибить.

— А может, все-таки попробовать? — не отставал Топорков.

Дружинин закусил мундштук трубки и незаметно пихнул его в бок. Он уже понял, что русская идея не зажигает Лисецкого, и безнадежно опустил глаза в стол. Дружинин вообще давно разочаровался в Лисецком, стеснялся своего участия в этом проекте и своего пребывания здесь, но в деньгах нуждался остро, а так много, как в штабе Лисецкого, ему нигде не платили.

В отличие от него, Топорков ничего не стеснялся. Он считал, что брать надо, где дают. А гнуть свое. В этом ему виделась русская правда.

Лисецкий с грустью посмотрел на красное лицо Топоркова, подвинул к себе список членов делегации и незаметно вычеркнул его фамилию из списка. Еще немного подумал и вычеркнул заодно и Дружинина. Потом взглянул на часы и поднялся.

— Ну, вы тут спорьте, а я поеду, — объявил он, подхватывая пальто. — А то на важную встречу опоздаю. Увидимся на телевидении, — последняя фраза была адресована Киршбауму.