Глава 5. Будни
Матери почти привыкли к тому, что их дети с наступлением сумерек исчезают из дому. Почти всюду шли примерно такие разговоры:
— Куда тебя опять несет? — спрашивала мама. — Разве не видишь: на улице льет как из ведра.
— Я в штаб.
— Никаких штабов! Садись и делай уроки.
— Я уже все сделал.
Обычно мать не верила и желала убедиться собственными глазами. Найдя, что все уроки действительно приготовлены, она говорила:
— Ну ладно, беги! Только чтобы вовремя был дома!
— Мамуленька, милая, — сын делал самую умильную рожицу и умоляюще глядел на мать, — дай мне несколько полешек. У нас кончилось топливо, и сегодня моя очередь добывать.
— Что с тобой поделаешь, — вздыхала мать и разрешала взять дрова.
А из окна бывшей сторожки в углу большого двора лился радушный, приветливый свет. Из трубы вилась тоненькая струйка дыма. Значит, штаб уже обитаем. Там уже сидели Майгонис, Алька, Вовка и один из близнецов — кажется, Тедис. Старшие что-то мастерили: вокруг валялись куски проводов. Вовка сматывал их в большие клубки. Тут велись подготовительные работы к проведению телефонной линии.
Возле плиты в качалке сидела Мара. Тихонько покачиваясь вперед и назад, она читала вслух.
— Тсс! Не мешай! — остановил Майгонис только что вошедшего Янку, который с грохотом бросил на пол охапку дров.
Мара звонким голосом и с выражением читала:
«Штаб? Это штаб? Это кто? Дубинин? Вовка? Слушай, это говорит Крупеня, который на секторе «Волга».
Слушай, скажи начштабу: немцы сбросили в шурф бочки с горючим, а потом мин штуки три. Взрыв, понимаешь… От горючей смеси обшивка ствола занялась. Пожар получается. А тут склад у нас, баталерка как раз рядом. Ты доложи скорей».
— Эх, и повезло этому Володе! Не старше нас, а уже партизанский разведчик и связной. А у нас что? Школа, дом, школа, дом, — вот и все, — брюзжал Майгонис.
— Не перебивай! Мара, читай дальше! — Остальные не захотели его слушать.
По железной крыше барабанил осенний дождь, а в домике всем вместе было так хорошо…
Однажды после обеда Алька стоял у ворот и грыз семечки. Скучно, во дворе никого нет. К Альке подбежал Вовка.
— Ты что делаешь? Ты что делаешь?
— А что? — не понял Алька.
— Посмотри, как заплевал тротуар! Придется тебе вечером повторить устав! Три раза! — Вовка злорадствовал над бедой командира.
— Ладно, ладно уж, повторю. А ну-ка пусти! — Алька отодвинул Вовку и подошел к бабушке Заринь, которая в этот момент вошла в ворота с тяжелой корзиной картошки в руках.
— Позвольте, я вам помогу, — учтиво сказал Алька и взял у старушки корзину.
— Отдай сейчас же! Еще рассыплешь как в тот раз дрова!
— Ничего, бабушка, я отнесу.
— С чего это вдруг ты стал такой услужливый? — недоверчиво спросила старушка.
— Бабушка, все ребята сожалеют, что тогда так получилось. Мы больше так не будем.
Они подошли к квартире старушки.
— Хотите, я принесу вам дров из подвала? — предложил Алька. — Вам трудно, там крутая лестница.
Это верно: с такими старыми больными ногами нелегко спускаться в подвал. И мальчуган вроде бы неплохой.
Она дала Альке ключ и корзину.
— Выбирай щепочки помельче. Только не забудь потом запереть сарайчик. Да ты поди, и не знаешь, который мой-то?
Альке ли не знать! Он знал подвал не хуже собственного кармана. Вскоре корзина со щепками и чурочками была доставлена бабушке Заринь. Она протянула Альке конфету. Алька глотнул слюну, но от конфеты отказался. Он уже не маленький!
— Если вам что понадобится — дрова или там хлеб принести из магазина, или еще чего, позовите кого-нибудь из наших, — сказал он изумленной старушке и был таков.
Бабушка Заринь только покачала головой.
А вечером в штабе все чуть со смеху не лопнули! Самому командиру бригады пришлось повторять устав. Когда он сбивался, Вовка кричал:
— Неправильно! Неправильно! Начинай сначала! Ага, зачем плевал на тротуар!
Потом настал черед Лары. Но чтобы все было понятно, сначала надо рассказать о Майгонисе. Как вы уже заметили, его имя нисколько не отвечает его натуре и характеру. Ведь «Майгонис» на латышском языке обозначает — нежный, ласковый. А наш Майгонис дерется, плохо учится, в школе плохо себя ведет. За все это ему не раз приходилось выслушивать по своему адресу разные остроты.
— Зачем ты меня так назвала? — спросил он как-то у матери. — Могла бы назвать Айваром или Янисом. Ну хоть бы Альфонсом, что ли. А то «Майгонис». Мальчишки смеются — «нежненький!».
— Разве я могла предполагать, что из тебя выйдет такой шалопай? Я думала, у меня сын будет вежливый, тихий, скромный, — печально ответила мать. Поведение сына доставляло ей немало горя.
Подобные речи Майгонису не нравились. Ему становилось как-то не по себе. Но самое плохое было то, что его не принимали в пионеры. Все ребята ходят на костры, устраивают экскурсии, только он один не у дела.
— Сначала докажи, что ты можешь хорошо учиться и хорошо себя вести, тогда мы тебя примем в пионеры, — недавно сказала ему вожатая.
Что ж, он докажет! Ведь во время большого похода он обещал это полковнику и дяде Кришу. У него осталась всего лишь одна двойка — по арифметике.
Случилось так, что именно теперь учительница назначила Майгониса санитаром. Майгонис надулся от важности. Теперь он имеет право осматривать руки и уши у всех Янисов, Лар и Аннушек и помечать в своем списке: «У Анны грязные руки. Янис не вымыл ушей». Хуже всего получилось с Ларой. Вот об этом я и хочу вам рассказать.
Майгонис увидел, как Лара мелом что-то усердно пишет на дверце классного шкафа, и стал ее бранить. Тут прозвенел звонок на урок, и Майгонис успел лишь пригрозить: «Ну, погоди, после уроков я с тобой еще побеседую!» Но после уроков Лара удрала. Майгонис был возмущен до глубины души. Ему, Майгонису Весминю, поручили наблюдать за чистотой в классе, а тут эта Ларка пачкает двери!
— Послушай, какое дело бригаде до того, что происходит у вас в классе? — недоумевал Янка.
— Как это «какое дело»? Разве мы только дома должны хорошо себя вести? Когда я получал двойки, меня из бригады исключили, да? Теперь я требую исключить Лару.
Майгонис был прав. Так оставить это дело было нельзя. Решили вызвать Лару и поговорить с нею.
Лара пришла насупившись.
— Чего вам надо? У меня нет времени, надо делать уроки!
— Скажи, Лариса Путнынь, ты сегодня измазала мелом дверцу шкафа? — официально задал ей вопрос Майгонис.
— Чего ты привязался? Ну, измазала, тебе-то какое дело?
— Мне есть дело. У себя дома, ты, понимаешь ли, можешь мазать, сколько влезет, но класс — общее достояние. На что он будет похож, если все так исчертят стены, как ты? А еще дежурная!
— Зачем ты вообще-то мазала? — поинтересовался Гунтис.
— Как вы не понимаете! Меня должны были спросить по естествознанию. Я нарисовала схему насоса. Если б учительница велела мне нарисовать схему на доске, так я бы срисовала оттуда.
Поднялся хохот. Кто не знает схемы насоса! Сразу видать — девчонка! Мальчики до тех пор мучили Лару, пока она не научилась рисовать схему чуть ли не с завязанными глазами.
Так тоненькие невидимые ниточки тянулись из школы к дому, связывая учение с игрой и отдыхом. Всякое интересное дело в пионерском отряде, экскурсия или просто какое-нибудь происшествие в школе живо обсуждалось всей бригадой.
— Ребята, мы сегодня ходили на экскурсию в Музей революции, — однажды рассказал Альфонс. — Там есть подпольная типография, знаете, макет. Вот хитро устроено! В квартире отодвигается ванна, под ней ступеньки вниз. Там в двойной стене типография. Есть и другой выход — от подвала до самой крыши железная лестница. Все как настоящее, даже лампочка горит.
— Зачем они лезли в подвал? Разве нельзя было где-нибудь в комнате? — не понял Вовка.
— Вот чудак! Это были революционеры. Их бы схватили и посадили в тюрьму. Тогда ведь было не то, что теперь.
— Бригада! Предлагаю в следующее воскресенье всем вместе пойти в Музей революции, — сказал Алька.
— Я пойду с вами и все покажу, — предложил свои услуги Альфонс.
Так и сделали.
Дядя Криш хорошо помнил свое детство, помнил, как руки у него так и чесались что-нибудь привинчивать, мастерить, строить.
— С ребятишками я и сам молодею, — признался он как-то полковнику.
— Откровенно говоря, я тоже, — засмеялся полковник.
Больше они об этом не говорили, но было видно, что возня с ребятами им обоим по душе. Поэтому нечего удивляться, что дядя Криш не один вечер проводил в штабе, объясняя и показывая, как налаживать телефон.
Наконец телефон был поставлен.
В штабе к стене была прибита дощечка, на ней кнопка, трубка и звонок. Отсюда во все квартиры тянулись провода. На конце каждого из них было точно такое же устройство. Нажмешь кнопку в штабе — сейчас же во всех квартирах затрещит звонок, снимешь трубку и — пожалуйста: разговаривай со штабом или с любой квартирой.
— Это называется селектором, — сказал дядя Криш.
Алька тут же произвел испытание новой установки. Ребята разошлись по своим квартирам. Алька нажал кнопку.
— Алло! — крикнул он в трубку.
— Алло! — откликнулись мальчики и девочки.
— Вовка у аппарата?
— Конечно, у аппарата, — отозвался Вовка.
— Попроси к телефону товарища полковника, — приказал Алька.
Через минуту ребята услышали знакомый голос:
— Я слушаю.
— Товарищ полковник, наш телефон уже действует! — кричал Алька. — Если надо что-нибудь сообщить, пожалуйста, звоните.
— Поздравляю. Хорошо поработали. Только не надо так громко кричать в трубку. Если в воскресенье будет свободный часок, зайду к вам поиграть в рич-рач или в шашки.
— Я вызываю всех вас на партию в шашки, — вмешался в разговор дядя Криш.
— Дядя Криш? — воскликнул Алька. — Принимаю вызов. Значит в воскресенье, договорились? — еще раз переспросил Алька.
— Договорились, — ответил полковник и повесил трубку.
Насколько полезная вещь селектор — ребята поняли очень быстро.
Однажды Янка никак не мог справиться с заданием по русскому языку. Он позвонил и вызвал к аппарату Альку.
— Знаешь что, у меня с русским не клеится. Сам леший не разберется, когда надо писать «и», а когда «ы».
— Ты не ругайся, — ответил Алька, — Бери-ка тетрадку да ступай ко мне, я тебе все объясню.
Для Альки это — пустяшное дело: ведь он учится в русской школе.
— Хи-хи-хи! — ехидно посмеивалась в селектор Лара. — Кто этого не знает! Всякий младенец знает, где пишется «и», а где «ы».
Она все еще помнила историю с насосом.
— Не вмешивайся. Не с тобой разговаривают, — одернул ее Алька, а потом созвонился с Альфонсом, чтобы тот помог ему по латышскому языку.
Плохие оценки у ребят нашего двора как-то незаметно исчезали. Даже Майгонис подтянулся. С тех пор как его назначили санитаром, он дошел до того, что даже стал каждое утро тщательно мыть уши и шею. А то какой из него санитар, если он сам ходит грязный! Теперь, когда у ребят появился собственный штаб и жить стало так интересно, никто из них не хотел, чтобы его исключили из бригады.
Однажды во всех квартирах прозвучал голос Андриса:
— Скорей собирайтесь в штаб. Есть новость!
Во дворе ребята еще издали услыхали бодрый марш. В штабе на столе стоял радиоприемник. Андрис сдержал слово.
— Двухламповый, — гордо объявил он.
— Это ты сам?
— Сам. Все сам.
— Кто бы мог подумать! Наш Андрис — и вдруг такой мастер! — удивлялись ребята.
Приемник был особенный, не похожий ни на один из тех, что стоят у каждого дома. Андрис вложил его в простой фанерный ящик, у которого впереди было вырезано круглое отверстие. Это отверстие он затянул материей. Но сзади все было открыто, и там были видны лампочки, какие-то катушки и сплетения всяких проводов.
— Это громкоговоритель, а это выпрямитель. Тут вот трансформатор, а тут переменный конденсатор. Глядите, эти катушки я сам намотал, — Андрис гордился своими познаниями в радиотехнике. — Он и Москву принимает.
Андрис объяснил, как обращаться с приемником. Оказалось, это так просто, что даже Вовка быстро все понял.
— Вы знаете, что аппарат полагается зарегистрировать? — спросил полковник, когда после обеда зашел в штаб и осмотрел приемник.
— Я уже был там, но на мое имя не регистрируют. Мал еще, говорят, — пожаловался Андрис.
— Товарищ полковник, почему это так? — возмутился Алька. — Разве только у взрослых могут быть собственные приемники? Ведь Андрис сам его сделал.
— Я все улажу, — успокоил ребят полковник.
Начались игры. Вовка увлекся игрой в рич-рач. Каждую сбитую кость противника он сопровождал громким ликующим возгласом:
— Ага! Не путайся под ногами у советского солдата! Ага! Получил?
Потом все слушали музыку по новому приемнику.
— Кем ты будешь, Андрис, когда вырастешь? — спросил полковник. — Наверно, инженером?
— Я — инженером? Ну, нет, — с полной уверенностью ответил Андрис. — Я буду летчиком.
Оказалось, что все мальчики хотят стать летчиками. Даже Майгонис, который всегда мечтал о кораблях, теперь заколебался.
— А кто будет учиться на врачей, на учителей, на токарей, на трактористов? — спросил полковник.
— Пусть девочки учатся, — небрежно ответил Гунтис.
— Вот как? Разве девочки не могут быть летчицами? — воскликнула Мара. — Как же в «Записках штурмана» пишется про женщин-летчиц? Я тоже буду летчицей.
— Видите ли, друзья мои, каждый из вас прав лишь отчасти. Что получится, если все мальчики будут летать по воздуху, а девочкам будет разрешено только ходить по земле? Как ты думаешь, Гунтис? Мара права, девочки тоже могут стать летчицами. В нашей стране можно выбрать любую профессию. Но разве поэтому все должны стать летчиками? Хороших животноводов или, скажем, токарей ценят нисколько не меньше, чем летчиков. Главное — как каждый справляется со своим делом. В любой профессии можно стать Героем труда.
— Расскажите, пожалуйста, как вы стали летчиком, — пристали к полковнику ребята.
— Это длинная история, — начал полковник и пересел поближе к плите. — Когда мне было четырнадцать лет, началась гражданская война. Я тогда жил далеко от Москвы, в деревне, которая называлась Каменская. Это потому, что кругом поля были усыпаны камнями. Мимо деревни протекала речка, прозванная Каменкой. Речушка это небольшая, но быстрая, и текла она по дну глубокого оврага. Местами берега оврага обрывались стеной и прямо из этой стены росли деревья. За речкой начинались дремучие леса.
В этом овраге у нас, мальчишек, была потайная пещера. Попасть туда можно было либо сверху, спустившись по веревке, либо снизу, пробравшись через густые заросли кустарника. В пещере у нас хранились удочки, была куча сухих листьев вместо постели и еще кое-какие вещи.
Однажды после купания, когда мы грелись на песке, мой друг Тимка вдруг говорит:
Глянь, Миша (Миша — это я), какие следы. Здесь прошел чужой. У наших мужиков таких сапог нету».
На песке лежать приятно, вставать неохота.
«Чего мелишь попусту, откуда тут взяться чужому следу?»
А Тимка свое:
«Вон и вон», — тычет он пальцем. И верно: на мокром песке были ясно видны отпечатки кованого сапога, и шли они прямо к нашей пещере. Тут мы бесшумно, как кошки, — по следам. Видим: где сучок надломлен, где след на рыхлом песке, — значит, мы на верном пути. Подобрались к пещере — у меня сердце чуть не остановилось — в пещере лежит бородатый дядька, а рядом с ним патронташ и винтовка.
«Тимка, — шепчу я, — беги скорей в деревню, позови кого-нибудь из взрослых. И пусть на всякий случай захватит веревку».
Тимка убежал, а у меня сердце бьется, будто выпрыгнуть хочет. Что, коли наши подойдут, а он проснется да начнет стрелять? Хороший человек не полез бы в пещеру, а пошел бы в деревню. Тихонько, шажок за шажком, подобрался я к чужаку, схватил винтовку и патроны прибрал. Потом сам спрятался в кустах. Тут у меня страх как рукой сняло.
Прибежал Тимка, запыхался.
«Идут! — шепчет он мне. — Где винтовка?» — Я показал глазами на кусты, а Тимке тумака в бок — молчи!
Пришли наши, связали чужака и отвели в деревню. Он оказался белым разведчиком, которого заслали в нашу деревню.
Вскоре после того в Каменскую пришли белые, а мы ушли все через речку в леса. Отец, как и многие из нашей деревни, пошел в красные партизаны. Нас с Тимкой не принимали. Говорят: ни вояк из нас, ни стрелков не выйдет.
«А если б у нас была винтовка, тогда приняли бы?» — спросил я.
«Тогда пришлось бы принять», — ответил сосед наш Сидор: он тут был командиром.
Мы с Тимкой притащили винтовку и патроны того белогвардейца. Сидор очень обрадовался, потому что в нашем отряде было мало оружия.
«Ну, ладно, — говорит, — будете в разведчиках».
Так началась моя солдатская жизнь.
А летчиком я стал вот как.
Однажды в наш партизанский лагерь принесли раненого советского летчика. Нам с Тимкой поручили за ним ухаживать. В то время самолетов было очень мало, мне даже и видеть их не приходилось. Но летчик с таким восторгом говорил о полетах, что мы с Тимкой решили стать летчиками. Думали: свободные, как птицы, будем носиться в воздухе и бить врага.
Когда война кончилась, комиссар меня спросил:
«Кем ты хочешь быть?»
Я ответил:
«Летчиком».
«Хорошо. Будешь летчиком».
И послали меня учиться в Москву.
— А что с Тимкой?
— Тимка пошел в разведку в одну деревню, занятую белыми, и не вернулся. Позднее мы узнали, что его поймали и повесили. Тимка никого не выдал, умер, как герой.