3

Скляров задумчивый стоял на ходовом мостике.

Корабль винтами натужно пахал море. Ветер безжалостно гнал волны, крутил их в дикой пляске. Глухо и надрывно стонало море. «Бодрый» то зарывался носом в кипящую воду, то оседал на корму. Всех, кто нес вахту на верхней палубе, окатывали ледяные брызги. Скляров то и дело подносил к глазам бинокль. Море пустынно, и только у самой кромки горизонта тонкой мачтой тыкалось в небо рыболовецкое судно.

Сумрачно, загадочно море. Сколько глаз хватает — темная, свинцовая вода, и кажется, нет ей конца и края; глухо плещут за бортом волны, шумят, надрываются, прислушайся, и ты услышишь, как дрожит, стонет корабль. Скляров молча глядит на темно-серую воду, изредка хмурит брови, и такое чувство у него на душе, будто один он среди разбушевавшейся стихии. Невольно на память ему приходят слова Серебрякова: «Чтобы понять море, надо им жить». — «Да, жить, — сказал себе Скляров, опуская бинокль, — кажется, я им живу. Давно живу. И все же оно меня не обожает, сердитое, как старик горец, у которого отняли посох... А Серебряков, видно, не зря так сказал — чтобы понять море, надо им жить. Нет, не зря. Впрочем, он мог это сказать, потому что флотской службе отдал тридцать лет...»

Скляров, однако, не считал себя новичком на море. Ему уже не раз приходилось в сложных условиях обнаруживать «противника», и он испытывал азарт, когда черный холст воды рвали глубинные бомбы. Сейчас этого не было. Уже не верилось, что в районе, столь опасном для плавания, может появиться подводный «противник». Перед выходом в море адмирал говорил, что ночью, в крайнем случае на рассвете, подводные лодки «синих» попытаются атаковать на главном направлении. Склярову стало также известно, что вчера ракетоносцы нанесли внезапный удар по «противнику», чтобы упредить его, не дать ему возможности произвести пуски ракет с атомными боеголовками. Такая же задача поставлена перед кораблями «красных». Но пошли уже вторые сутки, а лодки не обнаружены. Берег тоже молчит. Запросить бы штаб, но адмирал строго предупредил, чтобы на связь выходил в особых, крайних случаях.

«По сути у меня и есть сейчас особый случай, — рассуждал Скляров. — Я не знаю, где находится противник, не знаю, где основные силы кораблей противолодочной обороны, а уйти из этого района без приказа не могу».

На мостик поднялся старпом. В черном блестящем реглане, в сапогах он был похож на рыбака. Смахнув с лица капли воды — у борта его накрыла волна, — он доложил о том, что хорошо отдохнул и теперь может хоть сутки стоять на мостике.

— Вам тоже пора отдохнуть...

Но Скляров, казалось, не слышал его, он всю ночь не сходил с мостика и теперь беззлобно сказал:

— Послушай, старпом, может, надули нас подводники?

— Я и сам теряюсь в догадках, сотни миль остались за кормой, а лодки — тю-тю, — поддакнул Комаров. — Что крабы попрятались на глубинах... Так вы пойдете в каюту.

— Пока нет, Роберт Баянович. Я все равно сейчас не усну...

В черные тучи куталось солнце, изнутри освещая их. Казалось, что кто-то зажег огромную свечу и прикрыл ее слюдяным колпаком. Палуба блестела от воды, будто смазанная лаком. Натужная дрожь корабля от работающих турбин ощущалась всем телом. Для Склярова, отдавшего морской службе уже немало лет, обстановка была самой привычной. Никто не знает, что его ждет в море каждый день, то ли удача, то ли разочарование. Склярова не это заботило, он всегда знал, чего хочет, что надо ему; в каждом походе он чувствовал себя одухотворенным, даже в самой сложной обстановке. Никто на корабле и мысли не допускал, что Скляров мог в чем-либо ошибиться. Он верил людям, и эту веру подкреплял строгим контролем. С виду Скляров был добродушным, а в деле — строгим, неотступным. Был случай, когда радист по своей халатности не принял срочную радиограмму. Скляров тут же, на ходовом мостике, объявил ему взыскание. Грачев попытался было возразить, ссылаясь на сильные помехи в эфире. Но Скляров был неумолим. «Помехи? — Капитан второго ранга сжал губы так, что они посинели. — Снег, дождь — помехи, да? А если снаряды на палубе будут рваться, если кровь прольется, то как же радиосвязь? Боюсь, что в такой обстановке ваш радист совсем слух потеряет».

На мостик поднялся Грачев.

— Перехвачена радиограмма, товарищ командир. — Старший лейтенант протянул ему листок. — Передатчик работал где-то рядом с маяком, милях в тридцати от нас. Запеленговал мичман Крылов. Раскодировали легко.

Скляров вслух прочел:

— Да, не повезло капитану «Горбуши», — усмехнулся старпом.

Скляров, однако, молчал. И дело тут вовсе не в том, что траулер лишился хода; настораживало другое — если это «Горбуша», то зачем понадобилось капитану судна кодировать радиограмму? Такой текст, как правило, передается открыто.

— Давайте запросим «Горбушу»? — предложил Грачев. — Я мигом свяжусь. Ведь это такой случай...

— Это невозможно, — сухо заметил Скляров. — Вы что, разве забыли о приказе адмирала?

Скляров свернул листок, заглянул в рубку штурмана. Капитан-лейтенант Лысенков, черноглазый, с добродушным лицом, разложив на маленьком, узком столике карты и штурманские принадлежности, что-то высчитывал на бумаге. Увидев командира, он выпрямился, хотел было доложить курс, но Скляров остановил его: «Не беспокойтесь!» Командир склонился над картой и глазами разыскал маяк, расположенный на самой вершине огромной скалы. Скалу называли «Стрелой», она была отвесной и острой вершиной, казалось, вонзалась в небо. Когда тучи спускались над морем, они обволакивали ее, но огонь маяка далеко был виден кораблям.

— Значит, передача велась отсюда? — Скляров подозвал к себе Грачева и указал точку на карте.

Грачев согласно кивнул.

Скляров оторвался от карты, глянул на штурмана:

— Сколько миль до маяка?

— Сорок две.

— Так, сорок две, — повторил Скляров. — А какая здесь гидрология моря?

Лысенков еще матросом служил на Севере, после училища четыре года плавал штурманом и театр знал отлично.

— Камень, песок, подводные скалы, — перечислил штурман и уточнил, что это — ближе к фарватеру. А у берега — ил, течение, косяки касаток.

— А косяки при чем? — усмехнулся капитан второго ранга.

— Для справки, товарищ командир. Тюленей там много, это и приманивает касаток.

«Противник», почуявший опасность, сразу вроде бы умнеет. Тут надо быть настороже, чтобы и самому не ошибиться.

— Вот прочтите, — и Скляров отдал радиограмму Лысенкову.

— Все ясно, — подал голос штурман, — траулер радирует в базу. Только к чему последняя фраза: «Жду ваших указаний»? Каких еще указаний, если любому моряку ясно, что в таких случаях делать.

— И меня это смущает, — Скляров свернул листок. — Нет, тут какая-то маскировка.

И Скляров, уже не сомневаясь в том, что «противник» замышляет какое-то дело, приказал Грачеву внимательно слушать волну, на которой перехватили депешу.

— Ухо держите востро. Уж не мы ли оказались для кого-то «сетью», лишившей их хода?

— Может быть, — поддержал командира старпом.

Скляров, глядя на Комарова, невольно залюбовался им. Ладный, всегда в отутюженной форме, он нравился ему. «Форма — зеркало души», — не однажды говаривал старпом матросам, по-своему переиначивая известную пословицу. И лицом хорош — бронзовое, открытое, умное. Вырос на Кавказе, неподалеку от аула Мегеб в Дагестане — родины прославленного подводника, Героя Советского Союза Магомеда Гаджиева. Должно быть, потому и с новичками всегда начинал беседу о Гаджиеве. Отец Комарова в годы войны служил на Балтике, был акустиком на тральщике. В одном из походов обнаружил шум винтов немецкой лодки. По его данным командир атаковал ее глубинными бомбами. Комаров-старший был награжден орденом. «Сынок, ты видел сколько у меня медалей? — спрашивал его отец. — Десять, а орден один. Так это за ту самую субмарину...»

После окончания военно-морского училища Комаров-младший служил на Балтике, командовал сторожевым кораблем. Потом попал на Север. В прошлом году Комаров вступил в должность старшего помощника на «Бодром». Капитан первого ранга Серебряков ему говорил: «Старпома называют железным человеком, не стану утверждать, так ли это, но хотел бы предупредить, что без сердечности к людям ничего не сделаешь, иначе самому море станет в тягость». Комаров проявил себя грамотным офицером. Как-то на учениях во время поиска подводного «противника» корабль потерял контакт с субмариной. В последний момент Комаров, однако, вывел корабль на боевой курс, и подводная лодка не ушла, она была вынуждена всплыть от взрывов глубинных бомб. Уже после на берегу на «Бодрый» пришел командир подводной лодки и, дружески пожимая Склярову руки, — он был давно знаком с командиром «Бодрого», — попросил показать ему старпома. «Я люблю таких отчаянных, как он. Ведь я же выбросил искусственные помехи, ушел в сторону подводной скалы, и все же он не струсил, умело маневрировал и накрыл лодку. Конечно, я мог бы уйти, сделать вид, что бомбы разорвались где-то рядом, но я люблю честный поединок и потому всплыл, а значит, признал себя побежденным».

А Комарову он сказал, и тоже не без улыбки: «Вы — храбрец, риск вам по душе. А вот я, кажется, себя переоценил. А точнее — вас недооценил».

«Комаров настоящий романтик, хотя и не восхищается морем», — подумал сейчас Скляров, и эта мысль его как-то согрела. Ему всегда было приятно, что рядом находились мыслящие люди.

Скляров подошел к переговорной трубе, запросил пост акустиков.

— Что слышно?

— Чист горизонт!

Скляров в душе чертыхнулся, когда наконец дадут о себе знать лодки «противника»? Он стоял у правого крыла мостика и, казалось, безучастно глядел на серо-зеленое море. Оно катило сизые, белопенные волны. Вдали эти волны были небольшими, но чем ближе подходили к кораблю, тем становились крупнее, словно набухали, и вот уже глухо, надрывно ударяли в железный борт корабля. Солнце висело над головой, то и дело его закрывали грязно-черные тучи, и тогда густо-синее небо с косяками белых, как морская пена, облаков становилось каким-то угрюмым, далеким и совсем чужим.

«Я боюсь моря, Паша, и не потому, что не умею плавать, — горластое оно твое море, какое-то дикое и злое, — пришли Склярову на память слова жены. — Кажется, я немножко привыкла к нему и все же боюсь».

На рассвете, когда он уходил на корабль, Зина уже не спала; она в халате ушла на кухню, быстро вскипятила ему чай, достала масло, колбасу и, сидя за столом, глядела, как он ел.

— А чего сама не ешь, тебе ведь надо... — сказал он.

Она улыбнулась, голубые глаза заискрились:

— Ты знаешь, о чем я сейчас вспомнила?

— Ну, говори.

— Как мы купались на речке. Я тогда еще была студенткой. Поплыла через речку, хотела доказать тебе, какая я сильная, да выбилась из сил, течение меня понесло в сторону. Хочу тебе крикнуть, чтобы помог, да не могу — стыдно. А потом ты как-то сам догадался, что мне тяжело, и подплыл. Я тогда чуть не захлебнулась, а ты даже не заметил. Вот так!

«Я-то заметил, да промолчал и сейчас тебе не скажу», — подумал Скляров.

— Ты когда теперь вернешься? — глухо спросила она; лицо Зины стало хмурым, искорки в глазах угасли. Ей всегда становилось грустно, когда он уходил в плавание; она сразу чувствовала себя одинокой, словно ее высадили на далеком и необитаемом острове, где живут звери да птицы на деревьях вьют гнезда.

Он сказал, может быть, вернется через день, может, через два, а то и неделю пробудет. И тут, чтобы хоть как-то ободрить жену, успокоить, он ласково сказал:

— Я буду думать о тебе. — Он привлек ее к себе. — Только рожай мне сына. Наследника. Может, плавая в далеком море, я и ему прокладываю белую дорогу.

— Не надо, Паша, загадывать, — также ласково ответила она. — Я тоже об этом думаю. Но не надо загадывать. — Она отбросила со лба челку светло-рыжих, как стебельки пшеницы, волос. — Мог бы и не уходить в море, пока я вот в таком положении. Одна же я тут остаюсь...

— Служба, Зинуша. А ты вовсе тут и не одна. Жена комбрига Серебрякова рядом, соседка Валя, кстати, тоже ведь недавно дочь родила.

Она положила свою руку ему на плечо.

— Только ты не думай, Паша, что я слабая. Ты такое не думай, а то если будешь так думать, то и самому страшно станет... Не за меня страшно, ты понял? Ну вот и хорошо... — Зина помедлила. — Если что, то я сразу же вызову «скорую помощь». Я боюсь... Не за себя, Паша, за сына боюсь. Надо, чтобы он жил, ведь так?

— Надо, Зинуша, надо. — Он поцеловал ее в теплую щеку. — Я давно этого жду.

У порога она обняла его на прощание, шепнула:

— Гляди, Паша, море кусается... Береги себя... И меня тоже береги...

Скляров почувствовал, как озяб. К нему подошел старпом Комаров.

— Извелись моряки, а «противника» нет, — сказал он. — Может, возьмем курс к острову Скалистый, что находится от нас примерно в ста милях?

— Я бы очень хотел пройти туда с ветерком, но адмирал даст по шее, — усмехнулся Скляров. — Не тебе даст, старпом, а мне. Нам определен район поиска, значит, будем здесь и загорать.

— Так ведь обстановка изменилась?

— Роберт Баянович, ты что, хочешь схлопотать мне выговор? Нет уж, на твою удочку я не клюну. Замполит сказал, что у меня не хватает терпения. Понял? А я вижу , что и ты этим страдаешь... Скажи лучше, чтобы вестовой принес горячего чаю.

Старпом предложил командиру побыть за него на ходовом мостике, пока он пьет чай. Однако Скляров наотрез отказался:

— Акустики могут обнаружить подводную цель.

«Выходит, он не надеется на меня, — с огорчением подумал старпом. — Да ведь я уже не раз выходил в атаку на лодки, и пока срыва не было...» Словно догадавшись о его мыслях, Скляров сказал:

— Ты, конечно, можешь тут остаться за меня. И лодку атакуешь, если ее обнаружат акустики. Я тебе доверяю. Но сейчас я не могу уйти с мостика. Даже на минуту не могу уйти. А почему — я и сам не знаю. Злость какая-то во мне сидит. — Он сделал короткую паузу. — Роберт Баянович, а что капитан «Горбуши» Серов разве не уехал в отпуск? Я слышал, что он собирался.

— Не уехал. «Горбуша» сейчас где-то на промысле. Сдал он путевку. Сам днями мне говорил. А ему следовало бы отдохнуть в санатории, подлечиться. Раны-то ноют...

«Корни его тут, на Севере, и никуда он отсюда не уедет, вот как я», — подумал Скляров и кивнул старпому:

— Где там чай?

Комаров поспешил к трапу.

...Кесарев собирался на вахту. Ночью он спал мало: трижды его поднимал с койки сигнал боевой тревоги, и теперь чувствовал усталость во всем теле. Правда, после того как корабль отразил воздушный налет ракетоносцев «противника», он крепко уснул, но на рассвете его разбудил начальник радиотехнической службы капитан-лейтенант Влас Котапов и сообщил ему, что он заступает вахтенным офицером.

— Кто сказал?

— Старпом.

— По графику моя вахта днем. Это чего же так? — В голосе Кесарева послышалось недовольство.

Но Котапов уже ушел.

Сейчас Кесарев злился в душе на старпома, ему казалось, что кто-то из офицеров увильнул от вахты, но он никогда не спорил, поворчит, бывало, поворчит, но так, чтобы старпом не слышал.

Кесарев выглянул из каюты. Корабль шел вдоль острова. Дул ветер. Прояснился светло-оранжевый горизонт, прояснилась чернота неба, оно все больше голубело, словно невидимый художник наносил краску. На острове хорошо просматривались каменные глыбы, густые заросли можжевельника, берег — белый, потому что его усеяли чайки. На рассвете птицы всегда собираются на берегу, а с наступлением утра, с первыми лучами солнца они отправляются в полет и целыми днями кружатся над морем в поисках рыбы.

«Зябко, надо теплее одеться», — подумал Кесарев. Он прикрыл дверь каюты, надел под китель шерстяной свитер. В это время к нему вошел Грачев.

— Как жизнь, Сергей? — Он сел на стул. — На вахту, да? А я свою отстоял.

— Спать охота, страсть, — признался Кесарев.

— Что, не выспался дома?

Кесарев, застегивая на кителе пуговицы, сказал, что дома отдохнуть ему не пришлось: Наташа проверяла тетради, потом готовила ужин, а он ей помогал.

— Врешь ты, Сергей, — грубо бросил Грачев.

Кесарев резко обернулся, брови его дрогнули.

— Что это значит?

— А то, что ты, голубчик, дома не ночевал, вот и все, — Грачев посмотрел ему в глаза.

— Я? — У Кесарева покраснело лицо.

— Да, ты. — Грачев встал, заходил по каюте. — Я все знаю. Я и раньше догадывался... Ты был у Веры. Что глаза пялишь? Ты был у нее. Мне сказала Наташа.

Кесарев побледнел:

— Наташа? Ты что, был у нас дома?

— Был... Она плакала, Наташа. Очень даже плакала. Я пытался убедить ее, что ты где-то на кораблях, зашел, мол, дружков проведать и прочее. Кажется, я убедил ее. — Петр присел к нему рядом. — Послушай, Сергей, зачем она тебе, эта Алмазова? Ведь у нее своя семья...

— Нет у нее семьи, — зло прервал его Кесарев.

— Муж есть...

— Вот что, милый Петенька, — Кесарев подошел к нему так близко, что видел в его глазах злые огоньки, — ты мою личную жизнь не тронь. Может, я захочу совсем уйти к Вере? И ни Скляров, ни ты мне не помеха.

— А сын? Ты о нем подумал? — Грачев ударил кулаком по спинке дивана. — Ты, ты... подло обманул Наташу. Я должен, я обязан тебе это сказать. Бедная Наташа!

— Бедная? — Кесарев ехидно усмехнулся. — А чего, позволь спросить? Я что, бил ее или бросил где-то на дороге, да? Странно, весьма странно!

— Ты обманул ее. Это же подло! — Грачев хотел сказать еще что-то, но тут открылась дверь, и в каюту вошел старпом Комаров. Он сердито посмотрел на Кесарева.

— Почему опаздываете на вахту? Делаю вам замечание...

— Я готов на вахту, я мигом... — Кесарев схватил на вешалке шинель. — Извините, Роберт Баянович...

«Кажется, Вера его совсем увлекла», — грустно вздохнул Грачев. Он заглянул в радиорубку, где матрос Гончар нес радиовахту, а потом спустился в свою каюту и устало прилег на диван. Задумался. Незадолго до учений капитан «Горбуши» Серов пригласил его к себе в гости. «У меня есть где-то фотокарточка, на которой я заснят вместе с твоим отцом, — говорил ветеран. — Если понравится, могу подарить ее тебе». Но когда Грачев пришел, то Серова дома не оказалось.

— Еще утром он ушел в порт, — сообщила ему дочь Вера. — Дежурный он. Даже не смог прийти домой за регланом, так я туда отнесла ему. Может, в обед заскочит.

Петр стоял на крыльце, не зная, то ли ему идти на корабль, то ли подождать капитана. Вера сама выручила его.

— Заходи, Петя, — сказала она. — Я не одна... Муж вернулся из рейса. Вчера вернулся. Познакомлю тебя с ним.

— Ну, если так, тогда зайду, — улыбнулся Петр.

Вера представила его мужу. Тот уже немного выпил, грубо сжал руку Грачева в своей мускулистой руке и, улыбаясь, сказал:

— Борис Алмазов, понял? Ну вот и хорошо. Только сам я без алмазов. Я не люблю алмазы. Моя слабость — деньги... Да ты, парень, садись, выпьем...

Петр сел рядом с хозяином. Алмазову было лет тридцать. Густая черная борода ярко оттеняла его белую шею. Лицо, широкое, румяное дышало силой. В серых, чуть раскосых глазах горели искорки.

— Вы моряк, да? — говорил он Грачеву. — А я рыбак. На Баренцевом море пролегла моя дорожка. Белая, вся в пенистых кружевах... Мало кто знает, почему я с пятнадцати лет на море. Вера тоже не знает, хотя и моя жена. Она не спрашивала, а я сам не говорил ей. Она любит только себя...

Вера сердито заметила:

— Борис, не дури!

Но тот, казалось, не слышал ее. Он стал жаловаться на свое трудное детство, сказал, что рано потерял отца. У матери их было четверо малышей. Вот и пришлось ему идти в рыбаки, потому что они хорошо зарабатывают.

— А вы давно служите на флоте? — спросил он Грачева.

— Пять лет...

— Тогда моря ты еще мало испил, кореш, салажонок еще ты, — буркнул Алмазов.

Вера сердито его одернула:

— Борис, да ты что? Петя из морской семьи. Его отец на Севере воевал. С моим отцом плавал на подводной лодке... — Она хотела еще что-то сказать, но муж прервал ее:

— А я что? Моря всем хватит... — Он посмотрел на Грачева. — Я, знаешь, тонул. И где? В Саргассовом море!.. Вам, коллега, не приходилось там бывать?

Вера, не мигая, глядела на Грачева. На ее лице играла кокетливая улыбка, и хотя она молчала, Петр догадывался, что ей интересно было его послушать.

— В тех местах не плавал.

— Рыбаки называют его «дамским морем», — продолжал Алмазов. — Вода там синяя до черноты, вот как глаза у моей Веруси. А над ним такое же синее небо. На море никогда не бывает штормов. Вот где житуха! Вода теплая и прозрачная, как родник. А знаете, кто открыл Саргассово море? Колумб! Во время первого своего плавания в Новый свет. Сколько там водорослей! Этот самый Колумб испугался, принял их за опасные рифы. Чудак, правда? И крабы там водятся. Погоди, как же их величают? — он стал ладонью тереть лоб.

— Краб портунус, — подсказал Петр.

— Вот, вот, портунус. Ночью я свалился за борт. По глупости... С боцманом поспорили, кто быстрее по шторм-трапу взберется. Так этот самый портунус ущипнул меня за ногу... Ну, что, выпьем еще? — Он потянулся к бутылке, но жена отвела его руку в сторону.

— Хватит, Борис. — Она тяжко вздохнула, посмотрела на Грачева. — Беда с ним... Капитан «Чайки» списал его на берег, так отец взял его на «Горбушу».

— У него же не сердце, у твоего капитана, а поплавок, — съехидничал Алмазов. — В ту ночь я отстоял свою вахту, а потом до рассвета рыбу солил. Что, железный я, да? Не железный, вот и выпил с устатку...

«Ох и хлебнет Вера с ним горя», — подумал Петр.

— Ты не очень-то глотку дери, — попрекнула Вера мужа. — Капитан добрый, другой бы уже давно погнал с судна.

Алмазов притих.

Вера принесла горячее. Петр вдруг почувствовал, что проголодался, и теперь ел с аппетитом.

— Вкусно? — спросила Вера.

— Очень. Как женюсь, приду к вам за рецептом.

Вера сказала, что она, наверное, умеет готовить не хуже других.

— Кто?

— Твоя Ира...

Наступила неловкая пауза. Вера заметила, как он покраснел, растерянно взялся за пуговицу на кителе и стал ее вертеть.

— Да, она моя — Ира, — наконец сказал Грачев. В его голосе Вера уловила обиду, но никак не могла понять, отчего он вдруг рассердился. И чтобы хоть как-то успокоить его, она весело сказала:

— Ира — милая девушка, она мне сразу понравилась, как только вы пришли к нам. Отец сказал, что она тебе хорошая пара. А я, Петр, тебя никак не пойму, — продолжала Вера. — Если любишь ее — женись. Зачем откладывать?

— Она учится, ей еще два года, — вздохнул он.

Вера тряхнула волосами.

— А ты подумай, подумай... Семья — это же добрый узелок на душе! Что, боишься детьми обзаводиться? Я и сама пока на это не решаюсь, да и Борис не хочет пока детей.

Петр встал и, поблагодарив за гостеприимство, сказал, что ему пора. Вера тоже поднялась из-за стола. Она позвала мужа, чтобы вместе проводить гостя, но тот махнул рукой, мол, проводи сама, у него что-то голова болит.

Они вышли во двор. Ветер, который с утра гулял над городом, утих, и на густо-синем небе высыпали звезды. Яркие и холодные, как вода в заливе. Они долго молчали, потом Вера спросила:

— Ну, как тебе Борис?

«Хвастунишка», — чуть было не вырвалось у Петра.

— Ты его лучше знаешь, — уклонился он от прямого ответа.

Вера промолчала. Они подошли к берегу. Море шумело, волны глухо плескались у камней, словно шептались о чем-то своем. А вот и причал. На нем тускло горел свет. Но Петр еще издали разглядел на палубе «Бодрого» чью-то фигуру. Так это же Кесарев! Увидев Веру, он сбежал по трапу.

— Ты?..

Он смущенно глядел на Петра, потом загасил папиросу и, нагнувшись к Грачеву, шепнул:

— Иди... Я ей пару слов скажу...

Петр взял Веру за руку.

— Отцу передай привет от меня. Скажи, что я приду к нему. Вот сходим в море, и я приду. Ладно?..

Кесарев пошел проводить Веру, а Петр направился к себе в каюту.

Теперь Грачев знал, что Кесарев давно встречается с ней. Но скрывал это от всех, даже от него, Грачева. И Вера тоже хороша.

— Роберт Баянович, где мы? — Это спросил Скляров, поднявшись на ходовой мостик.

— В ста милях от острова Скалистый, — Комаров зевнул, бросил взгляд на шкафут, где у торпедных аппаратов стоял Кесарев и о чем-то говорил со своими минерами, потом обернулся к Склярову. — Я сделал Кесареву замечание за опоздание на вахту.

— Небось ворчал? — спросил командир, разглядывая море в бинокль. — Нам никак нельзя расхолаживать людей... А ветер набирает силу, как бы не заштормило. Где там боцман, пусть проверит еще раз, все ли на палубе закреплено.

— Я уже сам проверил. Да, а море то кислое. Расплакалось почему-то.

«Бодрый» взял курс ближе к скалам. Солнце выглянуло из-за туч, и море засветилось причудливыми огоньками. Склярову, в бытность курсантом, довелось проходить практику на Тихом океане, там он не раз наблюдал свечение моря. Порой оно было таким ярким, что его отблески на небе создавали иллюзию огромного зарева. Бывший капитан ледокольного парохода «Седов», Герой Советского Союза К. С. Бадигин, во время плавания в центральной части Северного Ледовитого океана в январе 1940 года в своем дневнике записал:

Но Скляров, прочитав эти слова, сделал в записной книжке пометку:

Море всегда казалось Склярову сказочным, и хотя оно бывает коварным и свирепым, он не переставал восхищаться им. На берегу он тосковал по морю, хотелось дышать им, ощущать на себе его соленые брызги. Порой ему казалось, что волны несут не корабль, а его самого, несут, кружат в своем светло-зеленом хороводе.

— Море отливает серым цветом, красиво, а? — сказал Скляров, глядя на старпома.

— Меня оно не чарует, — отозвался Комаров. Он никогда не восхищался морем. Всякий раз в разговоре с молодыми матросами он подчеркивал, что море — злое, оно в любую минуту готово беспощадно расправиться с тобой, стоит лишь ослабить нервы. «Я мог бы быть приверженцем капитана Немо и даже членом экипажа «Наутилуса», — сказал как-то он Склярову, — но я не вышел бы из лодки на мрачной глубине, если мне не гарантируют безопасность. Трусость? Никак нет. Просто не в моей натуре бравировать. Иногда приходится слышать, что любовь к морю превыше всего и что она и только она помогает человеку переносить все невзгоды походно-боевой обстановки. Я позволю себе не согласиться с этим. Нет, любовь к морю, это еще не все, это не главное.

— Что же главное? — вопрошал Скляров.

— Долг, сознание необходимости твоей службы, необходимости во имя нашего великого дела. Без этого понимания любовь к морю слепа, и при первом же серьезном испытании она рассеивается, как дым.

— Согласен, — сказал командир. — Но в таком сочетании она имеет великую силу.

И Скляров рассказал об одном моряке-балтийце, который ослеп после ранения. Он сильно тосковал по морю и попросил свозить его на родную Балтику.

Такие беседы возникали у них часто, и всякий раз Скляров все более убеждался, что Комаров — человек мыслящий, что хотя он и не знал стихов про корабли и бригантины — привязанность к своей профессии у него в крови.

Корабль вышел на узкий фарватер, и Скляров приказал капитан-лейтенанту Котапову открыть дополнительную вахту на станции кругового обзора.

— А может, откроем еще одну вахту акустика? — предложил Грачев, заступивший вахтенным офицером.

Комаров покосился на него:

— Подводная лодка не акула. Обнаружим... И глубины здесь небольшие, зачем людей без нужды перегружать.

— Разве вы не помните эти места? — Грачев поправил ремешки бинокля, висевшего у него на груди.

Скляров вопросительно посмотрел на него. Грачев напомнил командиру и старпому, что три года назад в этом районе конструктор Савчук испытывал новую торпеду. Акустик тогда внезапно заболел, и вместо него на вахту заступил радист Крылов. Он вовремя обнаружил подводную лодку, и ее удалось атаковать. Но торпеда долго не давала о себе знать. Савчук очень волновался: не утонула ли? И только когда лодка «противника» всплыла, стало известно, что торпеда дважды проходила под ней. Ограничители выдержали заданную глубину. А потом показалась и сама торпеда.

— Тогда стало ясно, что здесь плохая гидрология моря, сигналы, которые регулярно посылает акустическая станция, тонут в мягком илистом грунте. Значит, лодке легче форсировать этот район.

— Так, так, вспомнил, — сказал командир. — Открывайте дополнительную вахту. Пусть мичман Крылов и заступит. Только предупредите Котапова.

— Есть!

Ветер все яростнее рвал-гребешки волн, с силой бросал их на корабль, и все, кто находился на мостике, уже изрядно промокли. Из боевого информационного поста дважды докладывали, что корабль находится в полосе действия береговых радиолокационных станций. Котапов попросил у командира разрешения выключить приборы и оставить лишь вахту на индикаторе станции кругового обзора.

— Пусть люди отдохнут, товарищ командир.

— Акустикам докладывать через каждые пять минут! — приказал Скляров. — А вам, Котапов, ко мне на мостик.

Когда тот прибыл, довольно жестко спросил его:

— Что, потянуло на отдых? Устали?

Котапов смущенно передернул плечами.

— Не я устал, товарищ командир. Матросы... Тяжело им. Вот я и решил, что пока на море тихо, дать им отдохнуть.

«Ишь ты, какой субчик нашелся, — чертыхнулся в душе Скляров. — Он, значит, заботится о людях, а я, выходит, нет. Ну и добренький же!» А вслух не глядя на офицера, сердито сказал:

— На учениях каждая минута может стать для корабля роковой. Бдительность — наше оружие. Что, разве я плохо объяснил? — В голосе командира прозвучала ирония; впечатление такое, что он хотел над Котаповым посмеяться. — Шутить с вахтой опасно, — добавил капитан второго ранга.

Котапов почувствовал себя так, словно ему отвесили пощечину.

— Товарищ командир, я ведь тоже в ответе за корабль... — начал он говорить, но, увидев, как хмуро Скляров сдвинул к переносью брови, умолк.

— Может быть, но я командир, а не вы, и будьте добры выполнять мои распоряжения быстро и точно. Ясно?

— Вас понял, — уныло отозвался Котапов.

Скляров был сердит, ему казалось, что Котапов еще мало чего сделал для корабля, чтобы вот так заявлять. Радиотехническая служба на «Бодром» была на хорошем счету, но его заслуги в этом не было: в передовые службу вывел предшественник Котапова капитан третьего ранга Родимцев, который уехал учиться в военно-морскую академию. До прихода на этот корабль Котапов плавал на сторожевом корабле. Взял его к себе Скляров по совету старпома Комарова — служил Котапов на одном с ним корабле.

Скляров прошелся вдоль ходового мостика. Ему стало как-то неловко, зря накричал на Котапова, и чтобы смягчить свой гнев, он подошел к нему и участливо спросил:

— Скажите, как чувствует себя жена? Она что, все еще в госпитале?

— Спасибо, она уже дома, месяц пробыла в госпитале и выписалась, — отозвался Котапов. Немного помолчав, он спросил: — Разрешите мне идти?

— Пожалуйста, — Скляров тронул его за плечо. — Я верю, что людям тяжело, верю, что и вам нелегко, хотя вы стараетесь это скрыть. Но море есть море — оно всегда держит нас в напряжении... А вам обязательно быть командиром корабля, я уверен, что со временем так оно и будет! — и громко засмеялся.

Котапов, однако, не растерялся, он улыбнулся, сказал:

— А вы фантазер, Павел Сергеевич. Извините, но это так...

Скляров, однако, не рассердился.

— Фантазия есть природная сила человека. Не мои это слова, а Достоевского. Вот оно что, Котапов. Ладно, идите...

Корабль рыскал на волнах, он то зарывался носом в воду, то прыгал вверх, и удерживать его на точном курсе было нелегко. Старпом, невеселый, с серым осунувшимся лицом, шагнул к командиру.

— Пойду к радиометристам, — сказал он, вопросительно взглянув на Склярова.

— Идите, поддержите Котапова. Кажется, в нем нервы напряжены до предела. А я погорячился. Вдруг показался мне нытиком.

— Нет, не нытик. Крепкий Котапов. Не зря ведь его наградили...

— Знаю, — прервал его Скляров. — Лет пять назад атаковал чужую субмарину.

— И замечу, не простую, — добавил Комаров. — Зубы у нее были атомные.

Скляров усмехнулся:

— И это знаю. Только награда не индульгенция на вечное отпущение грехов. Что, станете возражать?

— Я безмолвствую, когда говорят истину, — улыбнулся старпом.

Склярова одолевали тревожные мысли. А что, если лодки решили прорваться в другом месте? Продолжать поиск в этом районе или изменить курс?

Пошел снег — сухой, колючий. Ледяные волны по-прежнему обрушивались на палубу, набегали на надстройки и, пенясь, откатывались обратно в море. Из рубки выскочил штурман, посмотрел в сторону темного горизонта, подошел к Склярову.

— В сорока милях берег. Скалы...

— Ну и что? — прервал его капитан второго ранга.

Штурман пояснил: в этом районе грунт скалистый, и лодки вряд ли решатся сюда зайти. Скляров не мог ему возразить, ибо вдоль берега густо тянулись подводные скалы.. Глубины в этих местах небольшие, в скалах — своеобразные лабиринты. Район для плавания весьма опасный. В самом деле, зачем лодкам тащиться к скалам? Поразмыслив, Скляров изменил курс, и корабль занял место левее гряды малых островков.

На мостик поднялся Грачев. Он протянул командиру папку с радиограммами, поступившими из штаба маневров. Это была сводка за сутки, но Склярова она не обрадовала, а еще более насторожила; уединившись под железным козырьком мостика, куда не проникал ветер, он читал депеши. Обстановка на учениях накалялась. Воздушные ракетоносцы «красных» нанесли внезапный удар по отряду надводных кораблей. Противолодочный крейсер, атакованный бомбардировщиками, вызвал на помощь истребителей-перехватчиков с ближайшего аэродрома; наши корабли «Москва» и «Красный Кавказ», получив радиодонесение от воздушного разведчика, неотступно преследуют три подводных ракетоносца «синих»; атомная подводная лодка «противника» пыталась атаковать крейсер «Мурманск», но ее обнаружили гидросамолеты и точно сбросили радиобуи, кольцом обложив ими лодку. Она пыталась уклониться неожиданным маневром, но попала в зону действия радиобуя, тот автоматически сработал и указал координаты ее местонахождения. Гидросамолет снизился над морем и сбросил на лодку самонаводящуюся торпеду. Лодка вышла из игры. Корабли «красных» на полуострове Рыбачий высадили морской десант. Скляров бывал в тех местах — берег там крут, гранитные скалы, серые громадные валуны...

«Везде кипит боевая работа, и только у нас тишь да гладь», — подумал Скляров.

Он читал дальше. Одно из донесений насторожило его. В океане постигла неудача ракетный крейсер, который был торпедирован подводной лодкой «синих». Оказывается, вахтенный акустик крейсера принял шумы винтов подводной лодки за косяк рыбы, и это стоило кораблю крупной неприятности.

«Вот-вот, за косяк рыбы», — вздохнул Скляров. Он отдал Грачеву папку, а сам запросил пост акустиков. Вахтенный ответил, что на глубине тихо, и все же капитан второго ранга предупредил — слушать внимательно, потому что лодки могут находиться где-то рядом.

Скляров пригласил на мостик замполита капитана второго ранга Леденева и попросил еще раз пройти по боевым постам, поговорить с людьми, ознакомить их с ходом маневров. События на всех морских театрах развиваются с нарастающим размахом, и кто знает, как поведет себя «противник».

— Меня что волнует? Если атомные лодки «синих» попытаются в нашем районе занять позиции для залпа, тогда корабль окажется в эпицентре «боя», — сказал Скляров. — Сплоховать нам нельзя. А ребята уже приустали, глаза от бессонницы слипаются. Вот вы с людьми и поработайте, не дайте им скиснуть.

Замполит сказал, что слабаков вроде нет. А кое-кто просто молодец. Например, Котапов. Всю ночь не спал. Радиометристы у него молодые, за ними глаз да глаз нужен.

— Так ведь наше дело такое — учить людей...

Скляров задумчиво глядел на свинцовое море. Оно хранило тайну, спрятало в своих глубинах подводные лодки «синих». Приказ адмирала гласил: не дать «противнику» осуществить свой замысел. Он попытался представить себе размах учений. В маневрах участвуют все флоты. На различных широтах Мирового океана пролегли их курсы. Борьба сил «синих» и «красных» приобретает упорный характер. И в этом районе идет незримое противоборство. Атомные подводные лодки «противника» стремятся нанести удар по главной базе флота, уничтожить надводные корабли и аэродромы... Надо быть настороже.

«Лодки где-то неподалеку, — неотступно думал Скляров. — Они скоро начнут действовать».

Корабль изменил курс и попал в полосу течения. Его то и дело сносило в сторону, тут требовалась точная штурманская прокладка. Скляров заглянул в рубку штурмана. Лысенков возился у столика без тужурки, в одной рубашке.

— Что, жарко? — спросил командир.

Лысенков выпрямился.

— Жарко, товарищ командир, — отозвался тот. — А я только хотел к вам...

— Что?

— В этом месте, где мы находимся, сильное течение, ни одна лодка сюда не зайдет.

— А мы сейчас развернемся — и к острову. Грунт там илистый, и лодки могут воспользоваться...

— Не исключена возможность, товарищ командир...

Корабль шел вдоль скалистого острова. На каменистых выступах вскрикивали чайки. Скляров небрежно бросил:

— И птицам не спится...

Вдали, на фоне посветлевшего неба показалась скала. Скляров мысленно представил себе мрачную глубину, каменные глыбы под водой и, возможно, притаившуюся там лодку. Она, наверное, выжидает, пока «Бодрый» уйдет подальше и тогда... тогда даст ход. «Но я не позволю ей первой атаковать корабль, — усмехнулся в в душе Скляров. — Не позволю, если даже придется подойти впритык к скале».

Скляров хорошо знал своих людей. Знал, на что способен каждый. И все-таки больше полагался на свое искусство командира. С волнением, которое знакомо только тем, кто бывал в бою, ждал он встречи с «противником», но не хотел, чтобы противник оказался слабым и он бы легко одолел его. То, что дается легко, то и легко уходит из сердца. А Скляров стремился к тому, чтобы каждый выход в океан был для моряков суровым экзаменом на зрелость и волю к победе. «Если глоток морской воды вызывает у тебя тошноту, то берегись: как бы звук выстрела не вызвал медвежью болезнь», — говорил он морякам. Люди понимали его с полуслова, с полужеста. Все, что он знал и умел, он отдавал так просто и так доходчиво, что это даже не бросалось в глаза. Человеку казалось, будто он сам до всего дошел.

Ну, а этот поход, чем он кончится для «Бодрого»?