на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



1987

Сначала я не верил, что Уэйн больше не вернется. Каждый день я ждал, что вот сейчас сниму телефонную трубку и услышу его голос или приду в школу, а тут он: стоит себе в кугуарской куртке, опершись о свой шкафчик, со своей фирменной кривоватой усмешкой. Каждый день, проезжая мимо его дома, замедлял ход и внимательно вглядывался в плотно задернутые шторы, как будто так можно было угадать, где он сейчас находится. Миссис Харгроув установила автоответчик, просто так трубку брать перестала, и мои регулярные звонки были бесполезными.

— Не думаю, что он вернется, — мягко сказала Карли в один из первых теплых дней весны. У нас не было одного урока, и мы вышли посидеть на трибунах перед футбольным полем, насладиться хорошей погодой. Уэйна не было уже больше месяца.

— Конечно вернется, — сказал я. — Что ты такое говоришь!

Она вложила свою руку в мою и посмотрела на поле.

— А ты бы вернулся?

Я покачал головой.

— Но где же он сейчас? Мог бы хотя бы мне позвонить. Чтобы мы знали, где он. Я же его лучший друг, в конце концов.

Карли прижалась ко мне и поцеловала меня в щеку:

— Он обязательно позвонит, просто пока не готов.

Я уткнулся в ее макушку и поцеловал в пробор.

— Интересно, звонил ли он Сэмми, — сказал я.

С тех пор как Уэйн исчез, Сэмми превратился в человека-невидимку. В школе он теперь появлялся нерегулярно, и если приходил, то двигался по коридорам как призрак вдоль стен, незаметно проскальзывая в классы. Волосы у него теперь не были уложены в кок, они отросли и липли к голове; он всегда выглядел помятым, как будто спал не раздеваясь. В те редкие моменты, когда я с ним сталкивался, он говорил со мной коротко и формально, тщательно отводя глаза.

Считаные разы я заезжал к нему домой, движимый не дружбой, а надеждой разузнать что-то про Уэйна. Но Сэмми был неизменно угрюм и общаться не хотел. Я проводил в его комнате минут десять, после чего разговор иссякал.

— Джо, с ним что-то не так, — сказала однажды Люси, провожая меня по ступенькам до машины. — Я не могу до него достучаться.

— Я тоже, — сказал я. — Похоже, он послал весь мир к чертовой матери.

Она облокотилась о мою машину и закурила, подрагивая от вечернего холода, и казалась сейчас очень маленькой и беззащитной. На пьедестале, который я мысленно возвел для нее, она всегда представлялась мне в преувеличенном виде, и я каждый раз поражался, когда обнаруживалось, насколько я ее выше. Я подумал: ничего не стоит сейчас подойти и обнять ее.

— Я, наверное, скоро свихнусь, — сказала Люси, покачав головой. — Он практически ничего не ест, со мной не разговаривает. Я вообще не понимаю, что мне делать! Я всегда старалась быть ему хорошей матерью. Сэмми, между прочим, далеко не подарок. — Она выдохнула дым и нервно замахала рукой, разгоняя его. — Понятно, что меня не назовешь образцом материнства, чего уж тут. Мне было чуть больше, чем тебе, когда Сэмми родился. Совсем еще девчонка. Я всегда говорила, что нам только лучше без его подонка отца, но кто его знает. Может, будь у него отец… — Голос ее умолк, и она посмотрела на меня с грустной улыбкой. — Черт-те что несу, да?

— Все нормально.

— Прости, Джо. Совершенно не собиралась на тебя все это вываливать. Просто… Не знаю… Я в отчаянии.

И тут я понял кое-что про Люси. Пока она не родила Сэмми, она парила по жизни на крыльях своей безупречной внешности. А потом она развелась, и в ее жизнь вошли такие бедствия, против которых красота была бессильна. Она чувствовала, что не в состоянии помочь Сэмми, и презирала себя за это.

— Все нормально, — повторяю я, — жалко только, что я больше ничем не могу помочь.

— Главное, заходи, — сказала она. — Ему сейчас совсем нельзя без друзей.

— Он не хочет меня видеть. Почти не разговаривает со мной.

Она сжала мою руку:

— Джо, не бросай его. Он придет в себя. Он всегда приходит в себя.

— Хорошо, — сказал я, — не буду.

Но я его бросил. Я ничего не мог с собой поделать: всякий раз, как я видел его, безнадежно уставившегося в пространство, меня охватывала такая ярость, что я сам начинал за себя бояться. Мне хотелось заорать на него, стукнуть его как следует, сказать, что я проклинаю тот день, когда он появился в Буш-Фолс. Я предложил ему дружбу, а он вместо благодарности разрушил колею, по которой катилась моя жизнь. Подспудно я осознавал, что рассуждаю по-детски, что тут затронуты более важные и сложные истины, но знание это совершенно не уменьшало моей злости.

— Перестань преследовать миссис Харгроув, — сказал мне как-то вечером отец, просунув голову в дверь моей спальни на пути к себе. Он был потный, сгорбленный после работы, глаза полуприкрыты от усталости. Брюки почти светились на коленках и вытерлись на отворотах, и на какую-то долю секунды я почувствовал к нему острую жалость. Без маминого напоминания ему и в голову не приходит купить себе новые штаны.

— Что?

— Эта несчастная женщина и так достаточно натерпелась. Не хватает еще, чтобы ты звонил ей денно и нощно.

— Я не звоню ей денно и нощно, — сказал я.

— Слушай, она прямо-таки бросилась на меня у выхода из супермаркета и сказала, что она из-за тебя с ума сойдет.

— А она и так с ума сошла.

— Прояви уважение, — сказал отец сурово и вошел в мою комнату, чего не случалось с момента избрания Рейгана. — Если бы кто-то из моих сыновей оказался гомосексуалистом, я не уверен, что я бы лучше справлялся с ситуацией.

— Я тебе так скажу, — едко ответил я. — Ты бы вообще не справился.

Я видел, как в глазах его на мгновение зажглась ярость, но он был слишком уставшим, чтобы спорить со мной.

— Уэйн уехал по собственной воле. Если бы он захотел с тобой поговорить, то дал бы знать, как с ним связаться.

— А ты и рад, что он уехал, — бросил я ему в лицо.

Отец кивнул:

— Уэйну нужно было уехать. Так было лучше для всех, включая его самого. И он это понял. Когда ты станешь старше, ты тоже поймешь. — При этих словах он повернулся к двери.

— Полная чушь, — сказал я.

Он на секунду замер, но оборачиваться не стал.

— Просто оставь ее в покое, — сказал он. — Я не хочу больше об этом говорить.

Когда он ушел, я стал колотить кулаками по стене и бил, пока не разодрал костяшки, а потом еще и еще, и кровяные дорожки размазывались по белой штукатурке, как шоколад. Он, без сомнения, слышал грохот, но, видимо, не счел нужным вмешиваться.


Через несколько дней отец уехал в двухдневную командировку, и Карли пришла ко мне, чтобы заняться любовью в моей постели. Это была такая роскошь — настоящая кровать, где можно не бояться, что в любую секунду тебя обнаружат, такая редкость, что мы никогда не упускали этой возможности. И вот когда мы уже часа два как этим занимались, раздался дверной звонок.

— Кто это? — спросила Карли. Я лежал на спине, она лежала на мне, тоже на спине, а ее ноги и руки были на моих ногах и руках. Она иногда любила так лежать после того, как мы кончили, — ей хотелось, чтобы наши тела соприкасались в как можно большем количестве точек.

— Никто, — сказал я. — Не обращай внимания.

Но звонок не утихал, поэтому я выскользнул из-под нее и натянул шорты.

— Сейчас вернусь, — сказал я.

— Я буду греть твое место.

Она растянулась на постели, позволяя разглядеть все ее обнаженное тело, на котором сверкали еще не высохшие после занятий любовью капельки пота.

— Джо.

— А.

— Я тебя люблю.

— И я тебя люблю.

Моя улыбка погасла, когда, открыв дверь, я обнаружил на крыльце Сэмми, который вертел в руках ключи от машины.

— Привет, Джо, — сказал он, вставая. — А я думал, тебя дома нет.

«Так чего ж ты не ушел?»

— Как дела? — спросил я.

— Нормально.

— Отлично. А в чем дело?

— В чем дело? — повторил он, обдумывая вопрос. На нем были джинсы и голубая ветровка, жирные волосы липли к голове, ему явно следовало помыться. На краю подбородка и пониже висков виднелись разрозненные клочки щетины — я впервые увидел, что на лице у Сэмми могут расти какие-то волосы.

— Сам точно не знаю, в чем дело, — сказал он. — Я сидел в своей комнате, слушал «Бобби Джин» по сотому разу и вдруг понял, что не могу дышать. Мне срочно понадобилось выйти из дому.

— А почему «Бобби Джин»?

— Ты в слова там когда-нибудь вслушивался?

— Может быть. Не знаю.

Сэмми сверкнул своей особой презрительной улыбкой, предназначенной для тех простых смертных, которым никогда не понять всей многомерной красоты песен Спрингстина.

— Это песня о человеке, у которого лучший друг уезжает из города, не попрощавшись, — сказал он. — Обязательно послушай еще раз.

— Может, послушаю.

Сэмми кивнул, глубоко погруженный в свои мысли.

— Джо, — сказал он, — пока все это не случилось, мы же были с тобой друзьями?

— Конечно.

— Так почему же мы больше не друзья?

Голая прямота этого вопроса застала меня врасплох, и мне пришлось на минуту отвести взгляд, прежде чем ответить:

— Не знаю. Я пытался оставаться твоим другом, — и в моих собственных ушах эти слова прозвучали фальшиво.

— Ты на меня злишься?

— Конечно нет.

— Потому что я бы тебя понял, — сказал Сэмми. — Я бы с этим не согласился, но я бы тебя понял.

Я глубоко вздохнул. Совершенно не хотелось говорить об этом сейчас.

— Сэмми, я на тебя не злюсь.

Он пристально посмотрел мне в глаза, пытаясь оценить уровень моей искренности. Через некоторое время он кивнул.

— Отлично, — сказал он. — Мне кажется, сейчас я совсем не смог бы этого вынести — если бы ты на меня злился.

— Сообщи, когда для этого будет подходящий момент, — сказал я и, спохватившись, скроил широченную улыбку, чтобы он не подумал, что я всерьез.

Он улыбнулся:

— Договорились.

Он повернулся, чтобы спуститься с крыльца, но замер на полпути, хотел было что-то сказать, но сам себя прервал, и потом поднял на меня глаза.

— Знаешь, я ведь совсем не собирался быть таким, — произнес он нерешительно.

— Каким таким?

Он с улыбкой обвел себя рукой:

— Таким. Голубым. Можешь мне поверить, какое-то время я изо всех сил пытался им не быть. Даже когда мы сюда переехали, я еще думал, что, может, на новом месте, где никто меня не знает, я смогу измениться. — Он жалобно улыбнулся: — Видимо, не могу, как и Уэйн.

— Я не думаю, что Уэйн твердо решил, про себя, какой он, — сказал я чуть более резко, чем сам хотел. — Я думаю, он уехал, чтобы самому во всем разобраться.

Сэмми посмотрел на меня долгим взглядом, а потом покачал головой:

— Если бы Уэйн не был твердо уверен, он бы не уехал.

— Ладно, — сказал я, быстро меняя тему. Не хватало еще, чтобы Сэмми выступал экспертом по моему лучшему другу. — Ты сейчас куда?

— Не знаю, — сказал он, пожав плечами. — Думал просто покататься. — Он посмотрел на меня с нижней ступеньки крыльца. — Поехали со мной?

Я чуть было не согласился. С тех пор как Уэйн уехал, а Сэмми погрузился в эту депрессию, у меня в общем-то не осталось друзей, с которыми можно было бы просто поболтаться где-то и повалять дурака, и мне этого страшно не хватало. Но наверху в постели меня ждала Карли, нагая и возбужденная, и, конечно, с этим ничто не могло сравниться.

— Может, завтра? — сказал я. — Я сейчас в некотором роде занят.

Сэмми посмотрел в дверной проем за моей спиной и ухмыльнулся:

— Я мог бы и догадаться. — С этими словами он спустился с крыльца и обошел материнский «шевроле».

— Сэмми, — окликнул его я.

— А?

— Увидимся.

Он распахнул дверцу и посмотрел на меня поверх крыши.

— Не поминай лихом, — сказал он.

Пока я поднимался обратно, мне показалось немного странной окончательность этих слов, но особенно поразмышлять над этим возможности не было, потому что, когда я вошел в спальню, я обнаружил, что Карли прыгает на моей кровати, по-прежнему бесподобно нагая, и все мысли о Сэмми мгновенно улетучились из моей головы.

— Мне стало немного скучно, — сказала она смущенно.

— Я так и понял.

— Тебе как-то особенно дороги эти шорты?

— Нет вообще-то, а что?

— Потому что если ты не снимешь их в течение пяти секунд, я отправляюсь домой.

Я улыбнулся и бросился в кровать, и в течение нескольких последующих часов мир погрузился в темноту, и ничего не существовало за пределами вселенной, ограниченной четырьмя стенами моей спальни.


В ту же ночь, когда Карли уже ушла, я достал кассету «Рожденный в США» и включил песню «Бобби Джин». Сэмми был прав. Я раньше никогда не вслушивался в слова, и меня потрясло, насколько точно они описывали мои чувства с тех пор, как Уэйн уехал. Спрингстин аккуратно избежал указания пола Бобби Джин, и слушатель может интерпретировать песню по собственному желанию. Когда он спел последнюю строфу про то, что Бобби Джин где-то скитается, на автобусе или на поезде, и как ему просто хочется в последний раз повидаться с ним или с ней, я буквально задрожал. Мне не хватает тебя, — печально доносилось из динамиков. — Удачи и прощай, Бобби Джин. Босс протянул имя еще на один бит, а потом мощно вступил Кларенс на саксофоне, с таким леденящим душу стоном и скорбным скрежетом, что я опустился на пол и стал раскачиваться в такт музыке, только потом осознав, что плачу.


Я еще не знал, что Сэмми мертв, когда вошел наутро в школу и встретил Карли, хихикающую с подружками у шкафчиков. Увидев меня, она быстро с ними распрощалась и примчалась, чтобы поцеловать меня.

— Привет, герой-любовник, — сказала она, легко поймав мое настроение. — Вчера было очень здорово.

— Что за веселье? — спросил я, указывая на ее подружек, которые по-прежнему стояли тесной группой и жарко жестикулировали.

— Шерил прошлой ночью рассталась с девственностью, — ответила Карли. — Она была у водопадов с Майком, и кто-то бросился в воду.

— Шерил Сэндс была девственницей? — спросил я скептически.

— Ну, только в строгом смысле слова.

— Ясно. Так что, на самом деле кто-то прыгнул в водопад?

— Говорят, да.

— Вот так, все хорошее — обязательно мимо меня.

— Простите, любезнейший, — сердито возразила Карли, — а кто вчера получил часов пять, если я не ошибаюсь, «всего хорошего», причем для этого не пришлось ждать, пока какой-нибудь идиот рискнет своей жизнью и здоровьем.

— В связи с этим вопрос, — сказал я. — Кто же прыгнул?

Карли равнодушно пожала плечами:

— Не знаю.

Никто не знал. Вся школа просто говорила о том, что накануне вечером кто-то прыгнул в водопад, и те парни, которые при этом присутствовали, гордо делились цветистыми историями о том, какие сексуальные дивиденды они поимели в результате этого важного события. Информация о личности смельчака и о последствиях его прыжка в воду оставалась пока неизвестной.

Если в маленьких городках новости распространяются быстро, то в средней школе маленького городка они путешествуют со скоростью света. Мы все уже разошлись по классам, когда появился Мыш, опоздавший на уроки и распираемый новостью о самоубийстве Сэмми, но каким-то невообразимым образом эта информация просочилась сквозь стены классных комнат, расползлась как клещ с дежурными, опоздавшими и выходившими в туалет.

— Это просто слухи, — прошептала мне на ухо Карли, накрыв ладонью мою руку, когда я задрожал на стуле. Но я вспомнил, как Сэмми заехал ко мне накануне вечером, как необычно официально прозвучало его прощание, и все стало на свои места.

По радио раздался голос Линкрофта, как всегда, слишком громкий и с призвуками брызжущей слюны, который объявил немедленный сбор всей школы в актовом зале. Все похватали сумки и учебники и выскочили из кабинетов, приглушенно переговариваясь на ходу. Я почувствовал, как на лбу у меня выступает холодный пот, и понял, что Сэмми мертв. Кроме того, я понял, что совершенно не в состоянии сидеть в переполненном актовом зале и выслушивать, как наш бухой директор подтверждает этот факт. Карли оказалась на несколько шагов впереди меня, и я вдруг почувствовал, что у меня нет сил сказать ей, что я ухожу с уроков, поэтому я просто свернул в сторону и целеустремленно направился к выходу. Я уже давно заметил, что учителя гораздо реже пристают с расспросами, если двигаться уверенно.

Я сидел в отцовской машине на школьной стоянке, раскачиваясь и колотя кулаками по рулю, и кричал изо всех сил, до боли в горле. Через некоторое время я завел мотор и поехал к Сэмми домой. Стояла теплая, безоблачная погода, и, пока я ехал по центру Буш-Фолс, абсолютная нормальность окружающих улиц начала побеждать то безумие, которое царило у меня в голове: я постепенно уверился в том, что я ошибся, что кто-то просто-напросто пустил идиотскую шутку. Вполне вероятно, что школьный сбор объявили по совершенно другому поводу. С каждым перекрестком я все больше убеждал себя в том, что Сэмми просто пропустил школу и что сейчас я обнаружу его в его комнате, вероятно погруженного в тяжелые раздумья, но совершенно живого. Я перескажу ему идиотские слухи, он улыбнется и скажет: «Не дождетесь!» — а я скажу, что решил прогулять школу, и предложу куда-нибудь сходить.

Таким образом мне удалось не смотреть правде в глаза до конца поездки. И тут я подъехал к перекрестку у его дома, увидел, что напротив крыльца стоят полицейские машины, и правда снова дала о себе знать тщательно выверенным ударом в пах. Я съехал на обочину и просидел в машине еще минут пятнадцать, пока Мьюзер со своим заместителем не вышли с мрачными лицами из дома и не сели в машину. Когда они уехали, я выбрался из машины и тихо поднялся по ступеням дома Хаберов. Входная дверь за внешней стеклянной была раскрыта, поэтому мне был виден и весь длинный коридор, и кухня, где за столом сидела Люси, зажав голову руками, и громко, монотонно плакала.

Не знаю, сколько времени я так простоял, глядя на нее, оглушенный ее безутешными рыданиями и парализованный ощущением собственного горя и вины. Я уже решил уйти, но в этот момент она подняла голову и увидела меня сквозь стеклянную дверь. Я думал было бежать, ноги уже сами поворачивали к выходу, но ее взгляд пригвоздил меня к месту.

— Джо, — тихо сказала она, совершенно не удивившись тому, что я подглядываю за ней с крыльца.

Я вошел в кухню и неловко встал у стены, а она уставилась на меня красными от слез, ввалившимися глазами.

— Моего Сэмми больше нет, — сказала она высоким, срывающимся голосом, как возмущенно сказал бы ребенок, оторвавшись от рыданий.

— Знаю, — сказал я.

— У меня ничего не было, кроме него, — сказала она, некрасиво вытирая сопли тыльной стороной ладони. — И теперь я не знаю, что мне делать.

Последняя фраза потонула в новых рыданиях, и Люси зарылась головой в ладони на столе. Я сел рядом и обнял ее, и она вся обмякла, как будто все кости разом расцепились, и тело ее сотрясалось в моих руках с каждым новым всхлипом.

— Теперь у меня никого нет.

Я хотел сказать, что у нее есть я, но знал, что это уже не так, поэтому я просто держал ее в объятьях и ничего не говорил. Некоторое время мы сидели в этой печальной, бессмысленной симметрии: сын без матери и мать без сына, без каких-либо точек соприкосновения, неспособные никак помочь друг другу. Уходя, я чувствовал не печаль и не жалость, а только вскипающее бешенство из-за своей полной никчемности и нарастающую уверенность в том, что пора сваливать из Буш-Фолс.


Тело Сэмми вытащили из речки Буш в тот день, рано утром. Машину нашли в лесу над водопадом, и хотя никаких сообщений о подробностях его смерти в печати не появлялось, я могу хорошо представить, как все было. Как раз тогда, когда мы с Карли завершали свой сексуальный марафон в моей спальне, Сэмми приехал к водопадам и запарковался. Пока в стоявших вокруг машинах многочисленные парочки ласкали и гладили друг друга в неудобных позах, Сэмми включил диск Спрингстина, может быть, мы даже одновременно с ним слушали «Бобби Джин», и влил в себя столько пива, сколько потребовалось, чтобы выбросить из головы мысли о последствиях задуманного. В конце концов он вышел из машины, посмотрел вниз, на водопады, и сочетание темноты и алкоголя сделало свое дело: бурлящие воды внизу не показались ему такими уж страшными. Потом Сэмми сделал последний, глубокий вдох и решительно бросился с утеса в воду.

И может быть, ровно в эту минуту ему было хорошо от собственной смелости, оттого, что он смог принять это решение. Может быть, на один только миг, пока темные воды еще не успели свирепо поглотить его, именно тогда он наконец почувствовал себя свободным. А может быть, я все это сказал себе просто потому, что знал: пойди я с ним, а не останься дома, чтобы подольше позаниматься сексом, Сэмми не прыгнул бы вниз.


Остаток учебного года прошел как в тумане. Я ходил на занятия, встречался с Карли, закончил школу, но это как будто происходило не со мной: я все видел, но ничего не чувствовал. Как будто в тот день на кухне у Люси у меня внутри что-то выключили и я на шаг отдалился от собственной жизни.

Встретив меня в коридоре, Шон Таллон отпустил какую-то остроту насчет Сэмми, и я, не задумываясь, двинул ему точно в нос, так что кровь хлынула невероятным фонтаном. Вряд ли Шону было особенно больно, скорее он был совершенно поражен, но, быстро оправившись от удивления, он отдубасил меня своим старым гипсом на сломанной руке на глазах у гогочущего Мыша. Потом я с каким-то отстраненным интересом исследовал свои синяки в зеркале, но никакой боли не помню.

Сломанная Шонова рука и исчезновение Уэйна — все это совершенно вывело баскетбольную команду из строя. Они вылетели в первом же раунде, и впервые за двадцать лет буш-фолские «Кугуары» не вышли в финал штата.

Примерно через неделю после гибели Сэмми в окно кабинета Дугана влетел булыжник, разбив витрину с наградными кубками. Проводились расследования, но так и осталось невыясненным, кто это сделал. Спустя годы я начал думать, что это был я сам, иногда даже вспоминается тяжесть камня в руке перед броском, но это воспоминание такое смутное и неправдоподобное, что у меня нет никакой уверенности. Может, я просто услышал об этом и пожалел, что не сделал этого сам.


Глава 23 | Книга Джо | Глава 25