15. Не откладывайте жизнь на завтра
– Птицы притихли. Вы не замечаете?
Ступин стоял у приоткрытого окна. Минуту назад оружейники удалились, бурно обсуждая меж собой новые идеи. Точнее, не так уж и новые – иногда для того, чтобы шагнуть в другую техническую эпоху, конструктору не хватает пары слов или цифр. Штабскапитан вынул сигаретку из портсигара, повертел ее в руках и положил обратно.
– Все время забываю про этот всероссийский поход против курения. В здании нельзя.
– Птицы – наверное, перед грозой. Будет вечером или ночью.
– У вас это явление природы не создает тревожного предчувствия?
– Как обычно. Инстинкт. Все живое должно укрываться от грозы.
– Некоторые люди считают, что гипноз и телепатия есть у животных. Млекопитающих. Они так между собой разговаривают, выясняют отношения, сообщают опасность, подавляют жертву, наконец, объясняются во влечении. Потом у людей возникла связная речь и этот дар начал отмирать. Как хвост. У вас разгадали тайну телепатии?
– Пока нет, – коротко ответил Виктор. После встречи с Вольфом Григорьевичем ему не хотелось чтолибо рассказывать на эту тему. Пусть сами изучают.
– Ответили вы искренне, хотя тема вам неприятна. Не будем ее трогать. Тем более день был напряженный. Идея реактивной ступени на противотанковой гранате, отстреливаемой из динамореактивного ружья – просто и гениально. Как и надкалиберный кумулятивный боеприпас, вместо того, чтобы пробивать броню за счет скорости снаряда. У нас ведь на динамореактивное оружие ухлопали кучу денег и завели в полный тупик…
– Не переживайте. У нас в свое время тоже.
– Да, и этот, как вы его назвали – «Колосс»?
– «Колос». Ручная установка для зенитных ракет. У нас, к сожалению, эта идея уже опоздала. Появились самонаводящиеся комплексы, там ракета идет на тепло двигателей, как собака за зайцем.
– А нам так без электрики и батарей – в самый раз. И, знаете, для чего используем? Для партизанских формирований. Для нападений на аэродромы противника, уничтожать самолеты на земле. В стоящие под брезентом бомбардировщики и без теплового наведения не промажут. Или в грузовики с боеприпасами, бензовозы. Ваша будущая Россия – страна талантов… Да, пока мы тут все это обсуждали, курьерским самолетом из Минска прилетел еще один человек, который жаждет с вами поговорить о военном деле. Я предлагал отложить на завтра, но настоять сложно, потому что это генераллейтенант. Если вы чувствуете, что утомлены, и ваше состояние не позволяет вести беседу, так ему и передадим.
– Ну, вообще то… А что, кстати, за генерал?
– Вряд ли вам это имя чтото скажет. Есть рода войск, что прокладывают путь к победе, но громких имен полководцев в истории не оставляют. Кстати, он в этом году получил еще и звание профессора. Его фамилия Карбышев.
– Карбышев? Тот самый?
– Чем он известен?
– Его фашисты… гитлеровцы в концлагере замучили, но он не предал Родину.
– Вы хотите сказать, что они держали генераллейтенанта в обычном лагере военнопленных и подвергали издевательствам? Это не пропаганда? Судьбу высших чинов в плену решает не какойнибудь пьяный фельдфебель! Это уровень старшего комсостава, людей, имеющих понятия об офицерской чести… дворян, наконец! Может, он был убит при побеге?
– Нет. Его с другими заключенными обливали водой на морозе… ну, как у Лажечникова в «Ледяном доме», долго думали, что он умер, превратившись в ледяную статую, но лет двадцать назад нашли свидетелей, и выяснили, что он был убит всетаки не от холода, а от удара палкой охранника по голове.
– Если это не военная пропаганда, я скоро поверю, что фачисты – это марсиане. Так что ответить?
– Конечно, «да». Говорить об усталости человеку, который такое вынес ради Родины… у нас, но какая разница…
– Я распоряжусь, чтобы подали кофе и чтонибудь закусить. У вас едят горький шоколад? Это пайковый, фабрики Абрикосова, из чистого какао, он хорошо восстанавливает силы. Или, может, немного коньяку? Это бодрит.
– Ну, тогда уж лучше кофе с коньяком.
– Однако, ваш большевистский режим дал народу не только научные знания и прекрасные песни, но и привил хороший вкус.
– Что есть, то есть. Да, в СССР еще будет модным пить чай или кофе с рижским бальзамом. Таким в глиняных бутылочках.
– А вот этого не доводилось. Но, полагаю, скоро наверстаем.
«Значит, Прибалтика. Похоже, дальше восстановления империи в старых границах речи и в самом деле не идет. Про Индию, Константинополь или куданибудь в Европу намеков не было. Пока не было.»
С Карбышевым получился в основном монолог. За два часа Виктор рассказал ему про мостленту, гордость советских инженерных войск, которую без зазрения совести скопировали потом американцы, про траншейные канавокопатели, которые можно выпускать как просто гражданскую технику для ирригации полей, про заграждения на низких кольях, про катковые минные тралы и удлиненные заряды для разминирования, про минные раскладчики и мины для них, механизмы которых можно делать на фабриках заводных игрушек, развитие которых отныне обретало стратегическое значение. Ну, и, конечно, про сами мины – простые с деревянными корпусами и аммоналовым зарядом, которые можно делать в самих войсках, про прыгающие мины и мины направленного действия, наподобие американского «Клеймора», про мины, пробивающие кумулятивным зарядом днище танка, десантные и сплавляемые по реке, для разрушения вражеских мостов. Про магнитные мины для диверсий и радиоуправляемые фугасы, про тихие мины с пистолетным патроном или небольшим зарядом тетрила, дробящие кости ноги солдат противника на множество осколков. Особенно Виктор напирал на необходимость производства в России пластичной взрывчатки и боеприпасов из нее, чтобы упростить подрыв конструкций зданий и техники, а также кумулятивных зарядов для уничтожения ДОТов и бункеров. Из того, чему их когдато обучали на военной кафедре, Виктор выбирал наиболее простое, что в тридцать восьмом можно было без труда делать на гражданских фабриках.
– Разрешите обратиться, товарищ генераллейтенант?.. – начал Ступин после того, как Виктор завершил свой рассказ. Карбышев сделал жест рукой.
– Давайте проще и без чинов. Хотите спросить мое мнение по поводу сообщенного?
– Так точно.
– Я вообщето ждал рассказа о какихто сверхъестественных оборонительных линиях или изобретениях, основанных на какихто новых принципах… То, что я услышал, гораздо ценнее в будущей войне. Почти все можно было делать уже вчера. Кроме пластической взрывчатки, конечно. Но производство ее надо создавать уже в ближайшее время, это настоящая революция в инженерных боеприпасах. Например, вот эта вот лента, про которую рассказывал господин Еремин, кумулятивная… для разрезания стальных балок и тросов. В условиях маневренной войны у нас все меньше будет времени для подготовки объектов к подрыву. А для диверсий в тылу противника просто незаменима.
«Йесс! НАТО пусть локти кусает – у нас все это появится раньше! А то задолбали в боевиках – Си4, Си4… Пусть мир знает Karbysheff Plasticine!»
На улице стояла жара и духота, особенно ощущаемая после выпитого кофе. Над накалившейся броней сухопутных дредноутов, как над асфальтом шоссе, дрожал воздух. Деревья не спасали и, казалось, даже сами слегка посерели и поникли.
Жаль, с Карбышевым не удалось подробнее поговорить, подумал Виктор. Не о средствах уничтожения, а просто, как с человеком. Сколько уже живых легенд здесь перевидал, даже Королева с Мессингом, а ни с кем толком и не побеседовал.
И вообще, за прошедшее время можно было сделать гораздо больше. Как бездарно растрачиваем мы порой дни своей жизни! Можно подумать, что за ее порогом нас ожидает вечность, в которой мы можем сделать все то, что не получилось, за что не решились взяться или что отложили до лучших времен. Никогда не надо откладывать жизнь на завтра. Неизвестно, что завтра будет и будет ли завтра вообще. Вон, Карбышев, несмотря на свои почти шестьдесят, полон сил, но в нашей реальности через несколько лет его убьют, и помешать этому Виктор уже не сможет. А тут Карбышев вышел от них даже помолодевший, как будто жизнь только начинается. Еще бы – столько новых планов впереди…
Если бы Виктора сейчас просили, какой строй он считает самым лучшим, он бы ответил – тот, при котором у человека есть возможность жить будущим. Огромным, светлым, прекрасным, наполненным радостью открытий. Как в юности.
«МерседесБенц» урчал мотором на дорожке, как сытый кот. Ступин не спеша потягивал сигаретку.
– Не спешите. Мотоциклетный патруль проверит дорогу и позвонит из Бежицы.
– Меня прямо уже охраняют, как Сталина… я имею в виду, в нашей реальности.
– Я понял. Знаете, нам психологически препятствуют условности, привычка к словам. Вас шокирует слово «фачизм», меня – «советский», «коммунисты», «демократия». Стараюсь не обращать внимания. И вы, и мы – Россия.
– А вторая реальность?
– Ну, ее я знаю только с ваших слов… Вы говорите, у них государственный атеизм, но церкви они не оскверняют?
– Нет. Религия там вроде памятника старины. Ею любуются, протирают тряпочкой, возможно, даже восхищаются, но в бога не верят.
– Иногда кажется, что и у нас тоже, но боятся сказать. Блюсти нравственность, помогать сирым и убогим, спасать падших духом, утешать можно и без рассказов о жителе Иудеи, якобы творившем чудеса. Точнее, можно придумать и новую идею, с чисто русскими корнями. Но все боятся нового и держатся за привычное.
– Вы очень откровенны.
– Без откровенности нет доверия.
«Угу. Войти в доверие. Не будем забывать всетаки, что это – другая реальность. С коричневой чумой покончить в наших общих интересах… а насчет остального посмотрим.»
Из дверей выскочил молодой человек в штатском, но с военной выправкой, и отрапортовал Ступину, что патруль благополучно добрался до Бежицы и препятствий на дороге не отмечено.
– Ну, с богом, – промолвил штабскапитан и пожал Виктору руку.
Кортеж двигался в том же порядке, но, как показалось Виктору, более медленно и осторожно. Виктора неминуемо сморило бы, если бы не действие выпитого кофе, которое одновременно пробудило аппетит. «Доберусь до места – первым делом в американскую диетку…»
«Мерс» тормознул. Виктор огляделся. Они были на дамбе, ведущей к мосту у вокзала БрянскОрловский. Впереди стоял грузовой «Опель», слегка стукнувшийся с тракторной тележкой с сеном, выезжавшей из поймы, так, что проезжая часть была загорожена полностью. Возле водителя, виновато мявшего кепку в руках, уже стоял дюжий сотрудник гужавтоинспекции и составлял протокол. Мотоциклист сопровождения подъехал поближе; местный дэпээсник начал чтото ему докладывать, показывая рукой то в одну, то в другую сторону.
«Только что столкнулись», подумал Виктор, «патруль доложил, что дорога свободна. И дорожная полиция сразу же на месте ДТП, не то, что у нас…»
– Назад! – заорал Виктор. – Назад!
Быгов, сидевший за рулем, резко дал газ, одновременно выворачивая вправо для разворота большую как на автобусах, баранку руля. Валентин схватил изза спинки кресла МП28, чуть не стукнув Виктора кожухом по затылку; сидевший впереди Антон защелкал тумблерами рации.
– «Клен», я «Береза»! На девятнадцатый подкрепление!
«А если это глупость, паранойя? Вдруг гаишник просто случайно рядом оказался? Ладно, лучше ложная тревога, чем…»
И не успел Виктор закончить фразу, как увидел, что патрульный, взмахнув руками, начал откидываться навзничь в седле своего мотоцикла, а «шофер» и «гаишник» бросились наземь; донесся хлопок. Быгов успел развернуться назад; Виктор через лобовое стекло увидел, что «ФордМАЗ» принял вправо на обочину, пропуская их на узкой дороге, а охрана выскакивает из открытой машины со своими машиненпистоле, чтобы прикрыть. Застучали отрывистые очереди. Пятидесятисильный мотор взревел, обратная дорога была свободна, и Виктор уже было подумал, что они выскочили, как вдруг совсем рядом чтото громко хлопнуло, как китайская петарда, машину повело вправо и они ткнулись радиатором в придорожную осину.
– Камера, твою мать! Из машины!
Виктор поймал ручку двери гдето возле правого плеча, дернул и вывалился на откос, поросший мягкой невысокой травкой, мысленно проклиная аккуратность дорожных строителей и тех, кто содержал дороги. Густой бурьян и кусты здесь оказались бы более кстати. Следом за ним выпал Валентин, наполовину оставшись в машине, его автомат, клацнув, свалился асфальт у колеса, а сам Валентин повис ничком и не шевелился; на спине его появилось красное пятно, и Виктор вдруг понял, что тот убит. По другую сторону шоссе слышались очереди и мат. Крылом бабочки распахнулась передняя дверца, и справа от Виктора скатился и замер Антон, лежа навзничь и както нелепо раскинув руки; его остановившиеся глаза смотрели прямо на Виктора. На стеклах беспомощно раскрытых дверец машины появилась сетка мелких трещин и дырочки от пуль; тут изза капота в каком – то немыслимом акробатическом кульбите появился Быгов; он протянул было руку к автомату Валентина, но тут же вскрикнул, схватившись за правое плечо, потерял равновесие, успел сделать полшага и свалился под откос возле Виктора.
«Снайпер! Со стороны поймы!»
И тут Виктор понял, что уже давно представляет собой на этой насыпи самую лучшую мишень.
«Почему я до сих пор живой?»
Чтото вжикнуло совсем рядом и вверху и ударилось в багажник. Быгов пытался зажать рукой раненое плечо; изпод пальцев его показалась кровь. Очереди с другой стороны шоссе затихли – там, видимо, уже было все кончено.
– Укройтесь… вниз, к канаве…
– Нет! – Виктор вырвал из кармана свой браунинг – хорошо, что он не зацепился за подкладку – передвинулся, прикрывая собой Быгова и сунул ему свой пистолет в левую руку.
– Берите меня в заложники!
– Что?
– Никс шиссен! – завопил Виктор что есть мочи. – Никс шиссен! Он меня убьет!
Как ни странно, на другой стороне его поняли.
– В сторону прими! – закричали от грузовика. – В сторону!
– Не могу! Если я двинусь, он меня убьет!
– Если он двинется, убью! – взревел Быгов. – Он мой заложник!
– Я заложник!
С другой стороны донесся ответ, который в нашей реальности должен озвучивать с эстрады Михаил Задорнов. Предложив сначала набрать побольше воздуху. С другой стороны заорали:
– Мужики! Вы чего, охренели?
Виктор замялся. В американских боевиках переговорщики никогда такого не спрашивали.
Но долго думать не пришлось. До слуха Виктора долетели вопли вроде «Атас!», а со стороны вокзала резко и отчетливо застучал пулемет. Чтото зашипело и грохнуло на шоссе так, что у Виктора зазвенело в ушах. Послышался сухой стук коротких очередей – Виктору вдруг показалось, что стреляют из «Калашниковых». Гдето залаяли собаки.
«Спецназ? Наш спецназ? Нет, наверное тогда уж из второй реальности. Сто пудов, это они меня сюда спровадили, а теперь прикрывают.»
В небе чтото зажужжало, послышался треск, как будто рвали полотно. Над самой насыпью пронеслась тройка истребителей – бипланов с кругами на голубых плоскостях.
«От этих толку мало. Бандюки по кустам рассредоточатся. Главное, чтобы своих не зацепили. Да, а как же снайпер?»
– Не стреляйте! Здесь свои! – донеслось от машины, и через мгновенье возле Быгова и Виктора оказалось человек пять в пятнистом камуфляже и с автоматами; Виктор успел рассмотреть, что это были «федоровы» с ребристыми, как у «калашей», рожками.
– Живы?!
– Он ранен! – Виктор кивнул на Быгова. Ктото из «спецназовцев» уже присел возле него и разрезал рубашку, чтобы перебинтовать рану.
– За мной, быстро!
– А… – Виктор хотел было спросить про Быгова, но его потащили наверх. Прикрывало его трое.
На шоссе Виктор увидел одного из охранников из «ФордМАЗа»; тело лежало посреди шоссе, на булыжниках, под ним расплывалось темное пятно, а правая рука еще продолжала сжимать автомат. Ноги второго виднелись из травы на обочине возле машины. Чуть поодаль на дороге стоял небольшой броневик, граненый, с наклонными листами, с пулеметом в восьмигранной башенке; видимо, этот пулемет и вел огонь. На углу бокового бронелиста виднелась здоровая вмятина и пятно копоти. Еще дальше, у самого моста, стояли на обочине три зеленых опелевских грузовика. Мимо них к полю боя приближался легкий бронеавтомобиль, похожий на обшитую стальными листами легковушку, без башни и с круглыми бойницами спереди и по бокам. Машина подъехала, открылась дверь и Виктора буквально втолкнули внутрь.
– С вами все в порядке?
На переднем сидении был Ступин, тоже с автоматом Шмайссера на коленях.
– Нормально! Раненых подберите! Без них не поеду!
– А, черт! Давайте, кто есть!
В машину помогли забраться Быгову.
– Здесь еще одно место есть! Еще одного взять!
– Нету больше!
– Как нету? – удивился Виктор, но дверь уже захлопнули снаружи, машина сдала назад и начала разворачиваться.
– Это бой, господин Еремин. В бою убивают. – сухо ответил штабскапитан и повернулся к Быгову. – Как вам удалось уцелеть?
– Разрешите доложить… Пришлось взять господина Еремина в заложники.
– Как – в заложники?!
– Не верьте ему, он в шоке, – заступился Еремин. – Это я взял его в заложники. Точнее, я взял в заложники себя. Им. Пользуясь его беспомощностью.
– Зачем? Вы так уверены, что «Хуммель» в случае неудачи не ликвидирует вас?
– Ну, это… сбить с толку, выиграть время. Потом, на открытом месте меня сто раз уже могли ухлопать. Терять было нечего.
– Ладно. Пес их знает, как тут правильно действовать. Короче: у Задолговой вам оставаться опасно. Вас перевезут на оперативную квартиру у Стальзавода. Дом в глубине двора, так что попасть туда или через калитку, или через забор, за этим присматривают. На этой квартире сейчас размещена ваша новая знакомая Елена Васильевна. В квартире две комнаты, так что друг друга не стесните, а Елена Васильевна сможет спокойно изучать ваш феномен на время, пока вам будут противопоказаны прогулки.