Рассказ Томми (продолжение)
Даллас было видно издалека – торчали высотные здания, ничего не дымилось, и мелкие постройки пригорода тоже были в полном порядке. Элвин совсем помрачнел, и сказал что это хреново. Потому что в бомбёжке люди всё-таки выживают, а после этой обработки с небес вообще ничего живого не остаётся. Город стоял во всей своей безжизненной красе: не было видно ни единого движения, не было слышно ни единого звука. Ну, не то, чтобы раньше, подъезжая к городу, я сразу начинал замечать что-то помимо заходящих на посадку самолётов… но уже явно ощущалась какая-то мелкая суета живого города. Понимаешь, что она была, только в прошедшем времени. На фоне мощного, невероятного ощущения города, в котором закончилась жизнь. Хочется сказать, что оно было жутким, но это правда лишь отчасти: больше оно было именно невероятным, с оттенками всех эмоций одновременно.
Людей, стоявших у дороги, мы увидели ещё издалека. Смотря на приближавшуюся машину, они оживились, но это не было оживлением радости или страха. Они деловито перегруппировались и приосанились, будто полицейские, которые засекли радаром твоё превышение допустимой скорости и, чувствуя себя хозяевами ситуации, собираются жестом приказать тебе остановиться, при этом сохраняя готовность действовать жёстко, если ты вздумаешь выкинуть какой-нибудь фокус.
Я ещё успел заметить рейнджерский джип, вэн-пикап и ружья в руках двоих человек, прежде чем Элвин схватил меня за плечо и повалил на сиденье, прошипев, чтобы я так и лежал дальше и не высовывался, что бы ни произошло. У меня никаких вопросов по этому поводу не возникло. Было ясно, что происходит что-то нехорошее, что именно – непонятно, но лучше не высовываться. Дальше мне оставалось только смотреть на лицо Элвина и слушать, слушать во все уши.
Затормозили мы достаточно резко, на меня посыпались пакетики с заднего сиденья, но даже для того чтоб убрать их, шевельнуться я не посмел. Элвин смотрел в окно, ожидая пока к дверце подойдут, и лицо у него было очень спокойное и серьёзное, я такого не видел, даже когда он бредил отравленный. Всегда была мимика, эмоции, всегда можно было сказать – веселится он, придуривается, грустит или сосредоточенно соображает. А тут в одно мгновение появилась маска самого обычного, спокойного и скучного взрослого человека. Вот в тот момент я окончательно понял, что дело наше дрянь.
Снаружи низкий глухой голос приказал Элвину выйти из машины. Голос говорил с северным акцентом – точнее, без расхожего у нас южного говора. Рейнджером его хозяин быть не мог, совершенно точно.
Элвин ответил, что не может из-за больной ноги, но человек снаружи перебил его, рявкнув, что была команда на выход. Мой чернокожий друг поднял голос и сказал, что он уже сказал, что не может выйти, и раз его собеседник так хреново слышит, то сейчас он ему покажет, почему именно – и открывает дверцу. Ох, зря он это сделал… или не зря, учитывая ружье, которое наверняка было нацелено ему в морду. В общем, как только Элвин приоткрыл дверь, как снизу взметнулась рука, которая сгребла его за рубаху на пузе и выдернула из кабины. Я едва успел соскользнуть с сиденья на пол, под бардачок. Здоровый мужик, стоявший у дверцы, даже скользнул по мне взглядом, но не заметил – видимо, в своей повидавшей за трое суток виды куртке я был похож на кучу тряпья.
Вывалившись наружу, Элвин вскрикнул, совсем негромко. Так бывает, когда тянет заорать в десять раз сильнее, чем ты вообще способен и потому голос моментально трескается и переходит в сипение. Он сипел долго, может, несколько секунд, а потом начал медленно и тяжело дышать. Даже если бы и пытался что-то сказать, то наверняка не смог бы, странно было, что он вообще не потерял сознание. Стоявшие рядом мужики – мне было видно макушки двоих – просто смотрели на него и ничего не делали. Может, действительно жалели калеку, а может, им было просто интересно.
– Что, змея укусила? – спросил кто-то безо всякого сочувствия. Этот говорил уже с нашим привычным акцентом. Наверное, Элвин кивнул, потому что вопросы насчёт ноги прекратились. Макушка с редким ёжиком волос, которую мне было видно из кабины, исчезла – её хозяин присел на корточки. Я снова услышал его глухой голос, звучавший, будто через шерстяное одеяло:
– Ты где фуру потерял, чёрная задница? – спросил он. И тут же, не дожидаясь ответа: – Понимаешь, как нехорошо поступил с нами, да? Стоим мы тут, значит, ждём гостей. Тут едешь ты. А гостинцев-то и нету! Где фуру потерял, тебя спрашиваю?
– Отцепил. Чтобы топлива хватило, – наконец последовал сдавленный ответ.
– И куда же ты так спешил, родной? В Даллас? Погреть лапки в беззащитном городе? С грузовичка на порш пересесть? А, гуталин безногий?
Элвин какое-то время терпел эти бредовые претензии, а потом раздались звуки ударов, и он закричал, что не такой, и что едет к своей семье. Северный акцент тут же пошутил о том, что сейчас может устроить ему свинцовый экспресс на встречу со всей роднёй сразу, но глухой голос его перебил, ехидно поинтересовавшись какой – не такой? Выходило, что в городе не осталось ни одного жителя, и ехать туда можно было только с одной целью: мародёрствовать. Но хуже всего было то, что эти мужики цеплялись к каждой фразе, каждому ответу Элвина, выворачивая их наизнанку самым невыгодным для него образом:
– А какие мы? А? Какие, скажи? Пытаемся не загнуться – да. Или что ты имел ввиду? Мне правда интересно! Отвечай! Отвечай, мать твою!
Это было настолько дико, что не умещалось в голове. Очень походило на школьные разборки, когда серия из нескольких вопросов в любом случае приводит к тому, что одного человека избивают. Какой в этом был смысл? Да никакого. Все просто нутром чуют, чем ситуация закончится, но не переходят сразу к главному, им нужно взять разгон. Возможно, для кого-то это срабатывает как таблетка от совести, сколько бы там её ни осталось.
Они спрашивали, Элвин отвечал, и его били. Он спрашивал и вместо ответа его снова били. Я лежал на полу, трясся от страха и жалости к своему другу, и гонял в голове одну мысль по кругу: «Я ничего не могу сделать, я ничего не могу сделать». Были мысли и о том, что так поступать нельзя, что меня ожидает та же участь, что любой поступок в данном случае лучше, чем бездействие, но они все суетились где-то там, далеко. На первом плане пульсировала только одна мысль, страшнее и безнадёжнее которой я ничего в этой жизни ещё не встречал, да и не встречу многие годы спустя. Эдакая гарантия погибели, стопроцентное подчинение своей беспомощности и добровольное ожидание наихудшего. Конечно, я видел заткнутый с правой стороны сиденья револьвер, я, чёрт побери, только на него и пялился, не отводя глаз! Но: «Я ничего не могу сделать», – просто дрожал и слушал, как избивают моего друга, единственного друга в этом диком новом мире. Веришь, до сих пор не могу себе простить этого поступка. В такие моменты человек перестаёт быть человеком, разжалует себя в животное. А потом сбивается с ног, пытаясь вернуть утраченное – ну, если он ещё способен на это, конечно.
– Ладно, хватит с него пока. Джереми, сбегай за водичкой. Фил, проверь кабину. По любому должно быть что-то полезное, – звучит глухой голос, и я весь внутри холодею, будто мешок со льдом проглотил.
Раздаются шаги человека, подходящего к открытой водительской дверце. Как ты думаешь, что произошло? Да, мысль: «Я ничего не могу», сменилась паническим страхом за свою мелкую семилетнюю задницу, и руки сами потянулись к револьверу и вытащили его из-за сидения. Ствол очень удобно опёрся о подушку сидения, осталось только взвести курок… и эта задача оказалась мне не по силам. И в обычном состоянии сделать это было непросто, а тут я так перенервничал, что мои руки вслед за моим характером превратились в мягкую и влажную, ни на что не годную хрень. Пока звучали шаги – идти там было совсем чуть-чуть, всё происходило прямо возле нашего трака – так вот за эти считанные секунды я, наверное, раз пять попытался взвести курок, и ничего не смог сделать. Мои потные пальцы просто соскальзывали со спицы, не отводя курок даже на миллиметр, полностью безрезультатно.
Вот я вижу мелькнувшую впереди руку, которая схватилась за стойку и напряглась, поднимая вверх остальное тело. Я понимаю, что иных вариантов нет, и двумя руками вцепляюсь в рукоятку, проталкивая внутрь скобы пальцы – так много, как только получится. Пальцы потные и тонкие, пролазят все. Я начинаю давить на спуск, и кое-что удаётся, курок начинает своё движение назад! Но, отклонившись немного, замирает: моих силёнок больше не хватает, чтобы отжимать спуск дальше. Вслед за рукой снизу появляется голова и грудь. Толстая морда с седой щетиной и небольшим ёжиком.
Первые пару секунд он смотрит на меня совершенно непонимающим взглядом, непросто привыкая к зрелищу маленького пацана с огромным револьвером в руке там, где быть ему совсем не следовало. За это мгновение я давлю на спусковой крючок изо всех сил, от напряжения запрокидывая назад голову и чуть прикрываю глаза. Курок приходит в движение и отходит назад, ему остаётся совсем немного до того, чтобы сорваться и ударить по капсюлю. Мужик, наконец, понимает, что сейчас произойдёт и меняется в лице: его брови взлетают вверх, глаза округляются, рот чуть открывается и губы вытягиваются трубочкой, он отталкивается рукой от стойки и начинает падать спиной вперёд. И в этот момент раздаётся выстрел.
Хотя, по правде говоря, сам выстрел я не помню, потому что в ту же секунду перестало существовать – и мир вокруг, и я сам. Целая вечность небытия… или только одна секунда, невозможно сказать. Сам знаешь, как бывает от неслабого сотрясения мозга. А потом мир вокруг начинает проступать, а мир внутри от него нефигово так отстаёт. Сначала слышу человеческие голоса, но пока только как звук, не понимая, кто и о чём говорит. Потом открываю глаза и вижу небо, легко вспоминая, как оно называется. Потом начинаю думать о том, кто такой тот, кто на это небо смотрит, то есть я. Вспоминаю своё имя. Ощущаю спиной металлическую рифленую поверхность и вижу вокруг неё бортик с выпуклостями для колес внизу, не сразу прихожу к выводу, что это вэн, в кузове которого я лежу, и что кузов открытый, потому что мне видно небо. Пробую встать, но тело меня почему-то не слушается, ограничиваюсь тем, что чуть приподнимаюсь. В голову тут же ударяет кровь, и её напор отдаётся тупой болью в подбородке и губах. Облизываю губы – они большие и почти ничего не чувствуют, имеют вкус крови. Ага, вот и вертикальная рана, из которой идет кровь.
Через борт мне видно только головы людей – это четыре мужчины, которые курят, разговаривают и смеются. Смеются так с открытой душой: запрокидывая голову, широко открывая рот и поднимая брови, мне это в них сразу нравится. Ещё думаю, как хорошо, что рядом есть такие приятные душевные люди. Ещё раз пытаюсь подняться, но не выходит: руки как будто прилипли к туловищу, и ногами тоже не особо пошевелишь. Осматриваю себя и вижу, что лежу «солдатиком» и связан тонкой веревкой, будто колбаска. Начинаю соображать, почему это так, подозреваю, что меня связали вот эти приятные на вид мужики. От этой мысли становится грустно, потому что зачем хорошим людям связывать меня, хорошего мальчика? Звуки их голосов начинают пробуждать в памяти что-то, и в этом же направлении работает логика: раз меня связали, значит или я не хороший, или они? А если они? Почему? Что-то вспоминается.
Мало-помалу, в голове восстанавливаются недавние события, причём в обратном порядке. Вот морда за открытой дверцей, вот дрожащий в моих влажных руках револьвер, вот очень хорошо запомнившееся ощущение пальцев, сжавшихся в пучок внутри спусковой скобы. Вот морды уже нет, а есть только напряжённая рука, вот я безуспешно пытаюсь взвести курок, тянусь за револьвером, холодею от ужаса, умираю от страха за себя и за…
Элвин! Чуть не вскрикиваю, когда вспоминаю его. Образ весёлого чернокожего паренька одним рывком поднимает в памяти события последних трёх дней и становится жутко. А потом всплывают и воспоминания о бомбёжке, о развалинах и кусках человеческих тел, о родителях и сестре, которых больше нет, и становится совсем хреново. Так хреново, что дыхание прерывается и в горле появляется поганый горький вкус полного отчаяния. Когда за несколько секунд вспоминаешь, что все твои любимые люди погибли, а мир теперь больше похож на свалку, по которой рыскают крысы, сознание говорит: «Нахрен это», и пытается убежать, но безуспешно – самый его хвост защемило что-то в груди. Может быть, сердце, которое тоже очень хотело бы остановиться, сжавшись в комок.
Я лежу, связанный по рукам и ногам в кузове, среди головорезов, в одного из которых я к тому же стрелял. Убил? Не знаю, вне зависимости от этого дело швах. Причём я уверен, что быстрой и легкой смерти, которой я сейчас был бы так рад, мне не подарят. Очень скоро они будут делать со мной такие ужасные вещи, которые сейчас я и представить себе не могу, это несомненно. Потому что они «плохие» люди, которые думают и чувствуют совсем по-другому. В русском языке, которого я тогда ещё не знал, есть очень правильное слово для таких инвалидов души – «нелюдь». Я его как первый раз услышал, так сразу понял, о ком идёт речь…
Я лежал и плакал. Плакал навзрыд, но делал это совершенно бесшумно, чтобы оттянуть тот момент, когда они обратят на меня внимание и займутся мной всерьёз.
Слушаю, о чём говорят мужики. Они много матерятся, перебивают друг друга и бурчат с диковинными акцентами, не вынимая сигарет изо рта, но многое мне всё же удаётся разобрать. Становится ясно, что они в числе прочих бежали из Хэммонд Барс, недавно построенной тюрьмы сверхстрогого режима. Я понимал, о чём идет речь, потому что открытие этой тюрьмы стало очень громким событием – жители Далласа протестовали, так как в городе уже было три тюрьмы, и в одной из них как раз накануне случился крупный бунт, который еле-еле удалось подавить усилиями национальной гвардии. Граждане, понятное дело, считали, что их спокойствие лишний раз подвергается опасности, в то время как сенатор уверял, что новая тюрьма наоборот разгрузит обстановку, так как построена с использованием всех новейших секьюрити системс, и сбежать из неё невозможно. К тому же Хэммонд Барс была расположена за городской чертой, и вроде как это обстоятельство делало её ещё более безопасной. Видимо, потому заключённые этой тюрьмы и смогли избежать смертельной обработки с небес.
Также я узнал, что сбежавшие, и в тюрьме не сильно дружившие друг с другом, за её стенами моментально разделились на враждующие группы. Многих уничтожили сразу. Остановившие нашу машину были бывшими копами и рейнджерами из разных уголков страны, которые были разжалованы и заключены после того, как грубо превысили свои полномочия. Сверхстрогий режим за неправильный переход улицы не дают, они наверняка были убийцами и, вполне возможно, психопатами. Самой многочисленной и сильной из всех группировок беглых арестантов оказались чернокожие из разных штатов, которые быстро снюхались. Судя по всему, они перебили большинство других беглецов, причём вселили в сердца выживших такой ужас, что остановившие нас бывшие копы пока только осторожно мечтали о том, как войдут в город через пару дней, когда всё поуляжется. Не знаю – то ли чернокожие их каким-то образом отслеживали, то ли совсем рядом укрепились… Как несколько тысяч человек могут контролировать мегаполис? До сих пор интересно, чёрт возьми. Но, совершенно точно, Элвин попал под горячую руку именно из-за всех этих событий.
А потом они начали обсуждать меня. А именно, они решали, что сделать со мной, когда очнусь: видимо, убивать связанного и оглушённого ребёнка не хотелось даже таким нелюдям, как они. Блин, я лежал и слушал это и непременно бы обоссался – если бы было чем. Они даже не рассматривали вариант оставить меня в живых, но просто придумывали, как повеселее убить меня! Обсуждали разные способы, которые имели свои названия вроде «сделать свинью» и всякое другое, от чего у меня волосы дыбом стояли даже там, где их не было, тело гусиной кожей покрывалось. С наслаждением так обсуждали, предвкушая. Но не все.
Один голос, высокий такой и с картавинкой, пытался возражать и говорить, что «пацан ни в чём не виноват» и что «давайте убьём его просто так», что остальным сильно не нравилось. Они говорили, что пацан такой же кусок мяса, как и все остальные, и что, раз уж ему всё равно придётся умереть, то почему бы не сделать это красиво и интересно. И постоянно подкалывали картавого, издавая дурацкие кудахчущие звуки и что-то шутя насчёт женских стрингов. Тот не срывался, спокойно возражал, но его давили массой. Потом они ещё много спорили, и неожиданно картавый предложил дать мне сыграть в русскую рулетку с тем самым револьвером, из которого я стрелял в Фила. Притом, револьвер должен был оставаться в том же состоянии, в котором был сейчас, то есть с пятью патронами и всего одним пустым гнездом.
Идея всем очень понравилась. Я ещё не понимал что такое «Русская рулетка», но очень скоро мне предстояло узнать об этой забаве всё. Действительно, задумка была, чёрт побери, изящной, к тому же картавый выторговал мне быструю и безболезненную смерть.
Бах, бах, бах! Три невероятно громких удара в борт отдаются в моей гудящей голове.
– Просыпайся, стрелок!
Над бортом появляется широко ухмыляющаяся морда Фила, живого и здорового. Он встречается со мной взглядом и лыбится ещё шире:
– Что, не ожидал увидеться вновь? Подъём! Игру для тебя придумали!
Борт откидывается, он подтаскивает меня за ноги поближе, переворачивает на живот и развязывает узлы, а затем грубо срывает веревки. Я пытаюсь подняться, и это удается далеко не сразу, тело будто ватное. Видимо, лежал я не долго, иначе бы вообще не смог пошевелиться. Местность вокруг уже другая, трассы не видно. Есть небольшая асфальтовая дорога и здание какого-то магазина с размалёванными витринами. Я могу рассмотреть своих палачей.
Фил – невысокий коренастый мужик, типичный рабочий из промзоны, с короткими толстыми пальцами и грязью под обломанными ногтями. Одет он в арестанский оранжевый комбинезон, поверх которого наброшена клетчатая рубаха Элвина. За ним стоят ещё двое, долговязый худой тип в форменной голубой рубахе и джинсах и ещё один, пониже, в длинном потёртом пальто. Все они, каждый на свой манер, но одинаково жутко скалятся. Немного в стороне стоит ещё один тип небольшого роста в полицейской форме, которая ему явно великовата. У него смуглый цвет кожи, чёрные волосы и тонкий нос. Он не улыбается, а просто пялится, не отрываясь, своими чернющими глазами. У каждого из них одинаковый ёжик волос и щетина.
Я сразу спрашиваю, где Элвин, в ответ на что они дружно ржут, а потом длинный своим глухим голосом радостно сообщает что если я интересуюсь своим чёрным дружком, то он мёртв. «И убил его именно ты, малыш». После этих слов смех становится ещё громче и неприятнее. Я понимаю, что это чушь, что я не мог даже случайно попасть в Элвина, потому что не видел его, и он лежал гораздо ниже того места, куда я целился. Я говорю, что это невозможно, и они опять ржут, повторяя: «Ты убил его, тыыыы!». Я начинаю спрашивать, как вообще это могло произойти, но Фил одним ударом по спине выбивает меня из кузова, и я падаю на землю, едва успевая выставить вперёд руки и коленки.
– Вставай, парень. Сейчас будешь играть в рулетку. Со смертью! – говорит длинный комично торжественным тоном, и мне опять хочется обмочиться. Кажется, даже чуть-чуть подтекло, но они не заметили.
Я дрожащим голосом прошу пощады, просто бормочу глупые слова о том, что очень хочу жить, и не убивайте меня, пожалуйста.
– Зачем ты нам нужен? Кормить тебя по приколу? Так это не прикольно! – отвечает длинный, и вся компания снова ржёт.
– Я… я буду вам полезен! Я буду помогать! – лепечу в ответ и сам поражаюсь тому, как жалко это звучит. Только жалось, похоже, здесь не сработает.
– Помогать? Чем же?
– Да всем! Всем! Буду делать то же, что и вы! Не убивайте!
– Да ну? А может, шмальнёшь при первой возможности, а? Как Фила? – длинный сгибается, наклоняясь ко мне и щуря глаза, Фил хохочет уже совсем нечеловеческим гундосым голосом.
– Нет, я больше не буду! Честно!
– Конечно, не будешь. Никогда.
Длинный вытаскивает из-за ремня большой револьвер Элвина и, держа за ствол, помахивает им в воздухе:
– Как пользоваться этой штучкой ты уже знаешь, правда? Вот это своё умение ты сейчас нам и покажешь. Здесь осталось незаряженным одно гнездо – именно то, из которого вылетела пуля в Фила. Но не попала, ему повезло. Есть один шанс из шести, что тебе повезёт так же, как ему, с тем же самым гнездом. Разворачивайся!
Я пока не понимаю, чего от меня хотят, и длинный сам разворачивает меня на месте так, что все остаются у меня за спиной. В руки мне тыкается холодная сталь револьвера:
– Держи! Вставляй ствол в пасть, крути барабан и нажимай на спуск. И даже не думай, чтобы развернуться и шмальнуть в нашу сторону, понял?
Чтобы мне было понятнее, в затылок упирается ствол ружья. Я начинаю всхлипывать и дёргаться, еле удерживая револьвер в руках. Меня больно тыкают стволом в затылок и повторяют что нужно делать, слышу лязг взводимого затвора. Так страшно и грустно и обидно, что тупо подчиняюсь всем приказам. Послушно просовываю ствол между зубов и кручу барабан. Нажимаю на спуск. Не выжимаю. Нажимаю снова и снова – не получается.
– Ну, чего ты тянешь? Давай! Чик – и всё, мать твою! – орёт Фил.
– Да погоди, он кажется не может… Дай сюда!
У меня вырывают револьвер, взводят курок и снова суют в руки:
– Всё, теперь легко получится. Раз-два-три, давай!
После выкрика: «Давай!», судорожно давлю на спуск. Он громко щёлкает, и ничего не происходит. Воцаряется полная тишина. Опускаю револьвер, разжимаю пальцы и роняю его на землю. Плакать больше не хочется. Сейчас меня застрелят просто так.
– Ннихрена себе везунчик! – выдыхает Фил.
– Не везунчик. Судьба у него такая, – заявляет картавый. Фил отвечает ему, грубо рифмуя слово судьба с матерным словом. Ствол, давивший мне в затылок, опускается, револьвер отбрасывается ударом ноги.
– Прикольно. Драма та ещё. Но вальнуть его надо, вы как считаете? – раздаётся глухой голос длинного. В ответ звучат одобрительные поддакивания, из которых выбивается картавый голос, звучащий очень сильно и уверенно, вовремя повторяющий про судьбу. Я медленно поворачиваюсь, никто на это не реагирует.
Смуглый доказывает всем остальным, что это слишком уж невозможное совпадение, Фил и мужик в пальто неловко клоунничают, передразнивая его слова. Длинный, повернувшись через плечо, смотрит на меня сверху вниз и жует губу, а затем произносит:
– Судьба у него простая, и нехер вообще об этом говорить. И раз уж ты больше всех про это трындишь, Мигель, то и кончать малого будешь тоже ты. Складно получается, правда?
Раздается хихиканье. Мигель некоторое время смотрит на длинного, не меняясь в лице, затем кивает, подбирает револьвер, подходит ко мне и хватает за воротник сзади:
– Хорошо. Но не здесь. Я отъеду с ним.
Хихиканье перерастает в гогот. Длинный оглядывается на подельников и тоже начинает хохотать, сначала запрокидывая голову, а потом складываясь чуть ли не пополам. Затем машет в нашу сторону ружьем: «Давай, давай, судьбоносец херов!». Все ржут так, что едва не катаются по земле. Никак не реагируя на это, Мигель открывает дверцу, забрасывает меня на сиденье, а затем обходит машину, садится за руль и сразу рвёт с места в направлении города. Я пытаюсь привстать, чтобы посмотреть в зеркало заднего вида, но машину так трясет, что я тут же падаю назад на сиденье.
Мы едем молча, Мигель правит в сторону города и нарочно не встречается со мной глазами, когда я пялюсь ему в морду, молчаливо спрашивая, что происходит. Вскоре он сбрасывает скорость и начинает отрывисто говорить, также не отрывая глаз от дороги:
– Знаешь, почему Сэм сказал мне сделать это? Потому что он знает – не сделаю. И остальные тоже знают. И поручили просто, чтобы потом был повод меня подоставать, понасмехаться. На тебя им наплевать, и ты сам это знаешь. Мне тоже наплевать. Но я верю в судьбу. И в то, что некоторые люди нужны для чего-то особенного. Не знаю, кому именно – Деве Марии, Христу, Мохаммеду, ещё какой силе. Но такие люди так просто не умирают, и я считаю, что не вправе обрывать их жизни. Хотя бы потому, что сам потом за это буду в ответе перед Тем, что повелело тебе жить. Ты выжил после того, что случилось три дня назад – это раз. Потом тебе повезло в рулетке, при шансах один против пяти. Это два. И, в-третьих, ты встретил Мигеля, который понял, что происходит. Не вздумай меня благодарить или ещё что, в другой ситуации я бы замочил тебя и через секунду забыл об этом. Но я уверен, что твоя судьба – выжить, во всяком случае, сегодня. Дальше не моё дело. Всё, я сказал, не вздумай задавать вопросы.
Я и не думал. Я переваривал услышанное. На тот момент мало что понял, но усёк одно – сегодня мне умереть не судьба. И сидящий рядом со мной головорез не хочет меня убивать, хотя, может даже, и очень хочет это сделать. Дальше я ехал молча, смирно держа руки на коленях, чтобы Мигель, ни дай Бог, вдруг не передумал.
Подъехав к зданию закусочной, с которого достаточно условно начинался город, он остановил машину и кивком приказал мне вылезать из салона. Я повиновался. Тогда он тоже вышел и подошёл ко мне, держа в протянутой руке револьвер:
– Держи. Думаю, он должен быть у тебя. Судьбоносный.
Я медленно потянул руку к хромированному Кольту, но тут Мигель передумал и заткнул его за пояс:
– Нет, нифига. Понтовая вещица, лучше оставлю себе. Да и один хрен ты не можешь с ним управляться, малой ещё. На вот, держи, – сказал он и достал из кармана чёрный пистолет небольших, по сравнению с Кольтом, размеров.
Затем вытащил из него магазин, закинул его в кусты у входа в закусочную:
– Хочу быть уверен, что не выстрелишь мне в спину. Вот смотри – сюда вставляешь магазин, а вот так взводишь. Понял, нет? А, похер, не мое дело.
Сунув пистолет мне в руки, он повернулся, открыл дверцу и нырнул в машину. Я едва успел выкрикнуть один-единственный вопрос, ради которого готов был пожертвовать своим шатким положением оставленного в живых:
– А как же Элвин? Что с ним случилось?
– Ничего. Не думай об этом, – ответил Мигель и, резко развернувшись, в несколько мгновений скрылся из виду.
* * *
Я стоял и смотрел на пустынный хайвэй. На душе было… никак. Снова исчезли все люди, снова непонятный и пустынный мир заявил о себе, снова нужно было начинать сначала. Кажется, я начал привыкать к этому.
Местность здесь выглядела ещё более мрачно. И без того скучная декабрьская трава пожухла и почернела, я попробовал потрогать её пальцем – она хрустела и ломалась. Деревья и кусты, высаженные для красоты, тоже выглядели совершенно безжизненными, хотя и относились к тем видам, что остаются зелёными на протяжении всей зимы. С них осыпались листья и хвоинки, и становилось ясно, что вскоре останутся только мёртвые стволы с торчащими сучьями. Не было слышно щебета птиц, не было видно никаких живых существ, даже кошек и собак, что обычно толкутся возле таких забегаловок в надежде получить брошенный кем-то из посетителей кусок. Я обошёл здание и заглянул на свалку, обычно кишащую разной живностью от енотов до огромных тараканов, но и там не было ни единого движения. Не было даже зловония гниющих отходов, что странно, учитывая то, что мусор не вывозился минимум трое суток. Кругом было пропитано упадком и неминуемой смертью. Накатывало полное ощущение того, что смерть затронула эти земли и теперь осваивалась в своих безраздельных владениях, которые покидали теперь даже самые мелкие намёки на жизнь и движение. В фильмах часто можно было увидеть что-то похожее, если речь шла о городах-призраках. В Штатах такие города были не то чтобы обычным явлением, но попадались – заброшенные шахтёрские поселения, например, которые вымирали, как только заканчивались ресурсы шахты. И они всегда изображались одинаково, с запылёнными и заколоченными окнами, прорастающими через трещины асфальта и зданий растениями и непременным перекати-поле на улицах. А здесь не было ни зелёных веточек, ни перекати-поля, да и фасад закусочной был абсолютно целым. То, что окружало меня, не походило даже на город призрак, это было гораздо страшнее и мертвее.
Насмотревшись на это, я ощутил себя чужим, случайным существом среди окружавшего безмолвия. Конечно, очень скоро смерть заявит свои права и на меня, одним из многих неведомых мне способов. Содрогнувшись, я вспомнил о пистолете, что сжимал в руке – увесистый кусок металла, который напомнил мне о том, что говорил Мигель. Я не должен был умереть, и вот эта штука была символом борьбы, которую нужно будет вести. А также правом на будущее, вроде билета на поезд, покидающий проклятые земли. Единственное, что может пистолет – это ранить и убивать, защищая своего хозяина. Я смотрел на него, вертя в руках и так и сяк, и своими очертаниями, своим цветом, своей тяжестью он твердил мне одно: «Борись». Во всём видимом мире были только я, Смерть и вот это «Борись». Трудно и страшно. Но больше ничего не остаётся. Борись.
Я полез в кусты и после недолгих поисков нашарил в кучке сухого мусора магазин с патронами. Вставить его в рукоять правильным образом оказалось несложно. Что дальше? Дальше в кино всегда взводили затвор. Я попробовал, но мне удалось только немного оттянуть его. Попробовал снова, и получилось ещё хуже. Снова и снова – он едва сдвигался. Что же теперь – не судьба? Шанс утрачен ввиду невозможности его реализовать?
Борись. Вижу дерево с торчащим небольшим сучком. Подхожу, вешаю пистолет на сучок за спусковую скобу, обеими руками вцепляюсь в кожух и резко откидываюсь назад, чуть не повисая в воздухе. Щелчок! Пружина взведена. Пистолет будто прибавляет в весе из-за переполняющей его готовности в любой момент выпустить огонь и гром и разящий на своём пути кусочек металла. Из-за боязни случайно выстрелить, я беру его за ствол, точнее за прикрывающий его кожух, вроде как молоток, и разглядываю. Вроде понятно, вот спусковой крючок, вот кнопка выброса магазина, с которой я некоторое время играюсь. Вот флажковый переключатель непонятного назначения, может указывать на отметки в виде одной или двух белых точек. Щёлкаю его туда-сюда, ничего не происходит. На рукоятке в эдакой загогулине красуется надпись «Лок», то есть «замок» по-английски. Что и для чего здесь запирается, мне было непонятно совершенно, ну и Бог с ним.
Входить в здание закусочной не хотелось. Так, совершенно по-детски, было страшно. Но рано или поздно сделать это было нужно – хотя бы потому, что желудок уже скручивало от голода. Потянул время, походил вокруг да около, чуть позаглядывал внутрь, привставая на цыпочках. Не увидел ничего, кроме низкого потолка с лампами и труб вентиляции. Тогда я открыл дверь, вошёл внутрь и, что называется, обмер. Постепенно так обмер, секунды за три, пока до сознания доходило окружающее.
Внутри были люди. Немало, около десятка, может. Трое сидело за столиками, остальные лежали в проходах. Они были в обычных, нормально выглядящих одеждах, с обычными же волосами, и, если бы один из них не лежал на полу прямо в двух метрах от входа, лицом в мою сторону, я бы далеко не сразу увидел, что…
Их кожа была грязно-серого цвета, сухой и сплошь покрытой широкими трещинами. Тело, которое лежало прямо возле входа и будто смотрело на меня, скалило зубы в самой жуткой на свете улыбке – да и не улыбка это была, а просто щёки до предела разъехались в стороны, а губы вверх и вниз, и оставался только огромный оскал с одним металлическим зубом посередине. Брови уехали чёрти куда вверх, до самых волос, собрав всю кожу лба в мелкую гармошку, а глаза… Ох, глаза были вытаращены, как будто изнутри черепа их пальцем выталкивали. Правый глаз ещё и закатился кверху, а левый вовсе лопнул посередине, была только дырка вроде как на гнилом яблоке. И это было, наверное, к лучшему: не знаю, что было бы с моим сердцем, если бы вдруг этот тип смотрел прямо на меня. Его ноги были согнуты в коленях и поджаты назад, а руки выставлены вперёд и скрючены так, что казалось, правой он прижимал к груди какой-то невидимый предмет, а левой, с чуть отогнутым указательным пальцем, тянулся ко рту, как будто говоря: «Посмотрите на лицо! Кажется, с ним что-то не в порядке!».
Пальцы были скрючены, все мышцы, где их обычно видно под кожей, проступали, будто тело набито изнутри округлыми булыжниками. Всё, что только могло напрячься в человеческом теле, было напряжено и перенапряжено, и зафиксировано так навеки. Мемориал невероятной боли, испытать подобную которой другим способом вовсе невозможно.
Так я в первый раз увидел человека, поджаренного этим излучением с орбиты. Я даже не то чтобы отпрыгнул назад – меня как невидимым локомотивом снесло, зацепился пятками за порог и вылетел наружу. Но в полёте успел мельком разглядеть и остальных людей: каждый из них был скрючен и вывернут на свой манер. Кто-то вытянул руки прямо перед собой, открыл рот и выпростал язык; кто-то поджал колени к груди и обхватил плечо и голову руками, так что стал похож на гигантское яйцо; кого-то растопырило так, будто каждая часть его тела пыталась убежать прочь, все в разные стороны. А за столиком возле окна, кажется, я заметил совсем небольшой комок, в красном платьице и с русыми кудрями.
Невозможно даже отдалённо представить муки, в которых умирали эти люди. И я, честное слово, до сих пор не представляю, что происходило в головах существ, которые придумали такой способ уничтожения. Насколько нужно ненавидеть жизнь как таковую, и наслаждаться чужим страданием! Ведь в городах были не только мужчины, женщины, дети и старики. Были животные, птицы, рыбы, насекомые…Чёрт побери, даже бактерии! Миллиарды миллиардов живых существ умирали, превратившись в тугие клубки боли! Ох, не могу просто так спокойно об этом думать, в голове не укладывается.
И вот я лежу на асфальте, зажмурив глаза так, что больно стало, и боюсь пошевелиться. Мне кажется, что все эти люди сейчас только и думают о том, что вот он я живой и совсем рядом, в то время как они – мёртвые. И они не просто раскрывают рты и скалятся, а зовут меня к себе. И руки тянут вперёд, чтобы забрать меня туда, где они теперь будут находиться вечно, в царство ужаса и боли. Ещё чуть-чуть и раздастся шёрох: это они подползают ко мне. Но вот я жду минуту, вторую, а ничего не шуршит. Я приоткрываю глаз и ожидаю увидеть, как эти несчастные обступили меня со всех сторон, испепеляют полным укоризны взглядом, но ничего такого не наблюдаю – только серое небо и полосатый навес. Приподнимаю голову и вижу внутри помещения те же тела, только из-за ракурса не видно лиц. Есть время, не паникуя, привыкнуть к этому зрелищу, а также к тому, что никто из лежащих не собирается шевелиться, а тем более ползать или хватать меня. Я встал, поднял пистолет, и медленно пошёл вдоль здания, в сторону чёрного хода. Держать пистолет вскинутым, конечно, не получалось – так и таскал его дальше, держа за ствол.
Чёрный ход находился возле помойки. Я дёрнул за ручку и дверь поддалась, пропуская меня сразу на кухню. Конечно, первым делом я заметил лежащего на полу худого мужика в замызганном фартуке, надетом просто поверх майки и штанов. А дальше… дальше была видна плита, на которой стояли сковороды с чёрными огарками, и за ней, в углу, находился огромный холодильник. То есть вот, в трёх метрах от меня была целая куча еды, но чтобы добраться до неё, нужно было преодолеть растянувшееся посреди помещения окаменевшее и потрескавшееся тело, которое, к тому же, ещё и лежало лицом вниз. Естественно, мое воображение тут же нарисовало десять тысяч сценариев того, как мёртвая голова сейчас поднимется, и я увижу самую страшную на свете гримасу, а потом он схватит валяющийся рядом нож, и… и так далее.
Я опять замер на месте, понимая, что войти необходимо, но никакой смелости на это не хватало. Долго стоял, пялился на это тело и представлял себе всякие ужасы. Потом понял, что сюжеты закончились и я повторяюсь. Мне это наскучило, а голод усилился. Устал бояться. И я просто так вошёл внутрь, перешагнул тело и открыл холодильник.
Солнце уже клонилось к закату, и этим зрелищем я любовался, сидя на ступеньке у чёрного хода и уплетая за обе щеки бутерброды с арахисовой пастой. Раньше никогда не удавалось наесться его досыта, мама считала, что это вредная пища. Теперь у меня была целая огромная банка этой пасты и куча запаянных в полиэтилен булочек, так что можно было питаться такими бутербродами хоть целые сутки напролёт. Помимо этого, в моём распоряжении теперь имелось около трёх десятков полуфабрикатных котлет, несколько больших пакетов крекеров, сухие концентраты кофе и молока, а также полтора десятка больших банок с консервированными овощами. Были ещё яйца и много фруктов и овощей, но они слегка потемнели и местами потрескались. Я даже не думал о том, чтобы попробовать что-то из преображённых продуктов на вкус.
Из питья нашлось несколько пакетов молока, две большие упаковки колы (наученный горьким опытом, в её сторону я даже не посмотрел), очень много пачек апельсинового сока и наполовину полная двадцатилитровая бутыль очищенной воды. Ну и, конечно, была целая гора сладостей, которые я начал подъедать сразу же, как нашёл. И даже находившиеся рядом тела не портили мне аппетит – просто старался не смотреть в их сторону, и было нормально.
Сразу после еды, а наелся я, конечно, по самое «не могу», начало клонить в сон. Просто валило с ног. Мозги работали ровно настолько, чтобы побыстрее найти подходящее место и отключиться. Ночевать в одном помещении с окаменевшими жмурами мне тогда ещё было страшно, и я просто нашёл на стоянке машину с открытой дверью, залез на заднее сиденье и там вырубился. Проспал всю ночь, безо всяких кошмаров, только голова болела и подташнивало, из-за сотрясения, наверное. И, когда проснулся следующим утром, былые страхи уступили место спокойствию и деловитости. В сложных условиях дети взрослеют не ровно, а такими вот рывками. За одну ночь, будто пару лет прибавил.
На следующий день, как позавтракал хлебом с пастой, уже спокойно ходил среди тел в помещении – они не ожили, чтобы сожрать меня минувшей ночью, в самый подходящий момент, а значит, и бояться их было уже некстати. После я решил проверить машины, чтобы найти что-нибудь полезное. Не представлял тогда, чем же это самое полезное может оказаться, просто понимал что сделать это будет разумно – ну и интересно было, конечно, тоже. Слава Богу, хватило мозгов не трогать машины с маячками сирен. К такой полезешь и всё, придётся делать ноги, пока на сирену не заглянул кто-то из вчерашних беглых заключённых. Какого сорта были эти люди, и чего от них можно было ожидать, я усёк совершенно чётко.
Машин без сигнализации было всего две – одна, в которой я спал, небольшая такая, трёхдверная, и старый угловатый универсал. Уж не помню, чего я там нашарил, всякие мелочи вроде зажигалок, отвёрток и небольших ножей, но главными находками оказались бинокль и большой картонный ящик в кузове универсала. Внутри оказалось множество книг, может с пол кубометра. Книги были пропыленные, местами с пятнами плесени, связанные шнурками в стопочки, но все они были в неплохом состоянии. Судя по всему, они лежали на чердаке или в чулане без дела многие годы, а потом отправились в последний путь и не доехали. Может, на свалку их везли, может в приют какой сиротский, но в итоге достались они мне. И вот этот ящик был большой удачей, одной из самых больших удач в моей жизни. Что бы я делал в перерывах между едой и сном, среди безжизненной пустоши в компании мёртвых тел? Наверняка бы дичал и сходил с ума, или глупости какие начал вытворять. Человек без культурного досуга опускается моментально, в считанные недели, и с ребёнком это произошло бы куда быстрее. Но я начал читать.
Читать я научился рано, года в три или четыре, наверное. Только не особенно любил это дело, ленился. Больше просил кого-то из родителей почитать вслух или просто смотрел мультики. Однако – умел, и делал это достаточно бегло. Книг было очень много, а картинок в них мало, так что выбирал я себе чтиво поначалу из того, что было попроще. Детских книг там вообще не оказалось, но зато была Библия, с которой я усилиями религиозной мамы был знаком, и этот текст не отпугивал своей сложностью. Не знаю, читал ли ты Библию. В прошлые времена у этой книги была весьма неоднозначная слава из-за людей, которые её навязывали другим, и те, кто от природы склонен упираться, идейно её не читали, или пролистывали просто так, не вчитываясь и не вдумываясь.
Я не скажу, что сам понял оттуда так уж много, а главное правильно, но у меня складывалось своё видение прочитанного, и бывало даже, что оно шло вразрез с тем, что рассказывала мне мама. Там есть, где покопаться и над чем подумать. Хотя вот видишь – я уже начинаю тебе навязывать. После Библии я дошёл и до Сэллинджера, до Фолкнера, Стейнбека, Хэмингуэя и Воннегута. С первого раза понимал единицы книг, чаще со второго или, бывало, с третьего. Многие не понимал совсем, но были среди них и такие, что нравились мне, несмотря на эту непонятность. Забавное ощущение.
Читая все эти истории, повести, романы и притчи, я вроде как жил полноценной жизнью среди людей, я дышал их поступками, я думал их словами, я видел их всех как живых. Книги дали мне то, что обычно люди получают, общаясь с другими людьми разных взглядов. Причём это был настолько качественный и достаточный опыт, что впоследствии я никоим образом не чувствовал себя ущербным или неадекватным в обществе тех людей, которые взрослели обычным образом. Во многом даже наоборот, что интересно.
Я многократно переживал сложные ситуации во взаимоотношениях, я понимал, как могут существовать несколько противоположных точек зрения таким образом, что каждая из них по-своему верна. И, когда начал уже понемногу дуреть от этого, понял, что все точки зрения всё равно не учтёшь и уж тем более не примешь, так что единственным вариантом остаётся делать только то, что сам считаешь нужным. Просто, да? А для ребёнка это целый прорыв, просто взрыв под черепушкой…
Конечно, питаться всё время только хлебом и арахисовой пастой я не мог, на третий день такой диеты бутерброды уже в глотку не лезли. Тогда я начал подъедать крекеры и сухое молоко, ел его просто ложкой. Потом захотелось мяса, и я пробовал есть котлеты сырыми. Пару дней было даже ничего, пока не начались рези в животе, тогда понял, что готовить их всё-таки нужно. Условно сухой древесины вокруг было предостаточно, все растения вместе с остальным городом умерли несколько дней назад. В попытках её разжечь я извёл, чуть ли не половину газа в зажигалке, сильно опалил себе пальцы, но успеха так и не достиг. Потом я пробовал использовать для растопки мёртвую траву, но она сгорала очень быстро и пламя давала свершено несерьёзное. Думаю, что и дерево само по себе было не особо горючим, хотя и не уверен в этом – ведь древесина, даже такая, должна была сохранить свою энергетическую ценность? Эх, жаль, тогда я такими вопросами не задавался, знаний не хватало. Не горит и не горит, чёрт с ним, будем искать что-то другое.
Хреновая манера, с таким подходом были загублены многие хорошие планы. Но мне повезло – возле чёрного хода нашлась маленькая жаровня для барбекю. Такие были в каждом доме, очень популярная штука в Штатах, и я, конечно, много раз видел, как ею пользуются взрослые. Меня конечно близко не подпускали, чтобы не подпалил себе ничего и не схватился за решётку, но издалека я видел весь процесс. Ничего сложного: насыпать углей, полить горючей жидкостью, поджечь и дать прокалиться, потом накрыть решёткой с мясом. Это получилось у меня с первого раза, если не считать сожженных бровей и ресниц: конечно же, я перелил горючего. Угля в мешке оказалось совсем немного, и я решил пожарить сразу мясо, впрок.
То, что продукты не портились обычным образом, то есть не гнили и не плесневели, я уже подметил, хотя и не нашел этому объяснения. А значит, можно было обходиться без холодильника, храня уже приготовленную пищу просто так.
Гораздо сложнее приходилось с гигиеной. Первое время даже радовался, что никто не ругает за грязную шею и немытые руки перед едой, а потом пошла сыпь и зуд. Помыться, сам понимаешь, без работающего водопровода никак – первое время перебивался влажными салфетками из машины, а когда они закончились, тратил воду на то, чтобы увлажнить тряпку, и вытирался ею. Один раз утром выпала роса, удалось какое-то её количество собрать на тряпку и обтереться, но такое счастье больше не обламывалось. Сдуру попробовал мыться колой и потом пришлось извести два стакана воды чтобы отмыться от этой липкой гадости. В итоге постепенно привык большую часть времени ходить грязным.
Такая жизнь продолжалась около двух недель, я не вёл учёт времени и пропустил Новый Год. Даже хорошо, что пропустил: встречать его в моем положении было бы невероятно тоскливо. Я пропустил только праздник, но пришествие нового года как такового ощущалось во всём. Небо постепенно затянуло серыми тучами, которые более не расходились несколько лет подряд. И ты, конечно, понимаешь, что происходило дальше – с того самого момента начало постепенно, день за днем, холодать, и в Техасе настала такая же суровая зима, как в Висконсине или даже где-нибудь в Канаде. Только снега было намного меньше – собственно, его вообще почти не было. Так, пару раз несколько снежинок в воздухе поболтало, и всё. Наверное, это связано с тем, какие именно регионы накрыло похолоданием и с зимней розой ветров. Такая вот странная зима случилась в Техасе в 2013 году.
В город начала возвращаться жизнь. Когда я первый раз увидел скачущую по мёртвой траве мышку, то чуть было не помчался за ней вслед, чтобы поймать, посадить в банку и назначить своим лучшим и единственным другом. На следующий день два раза видел высоко в небе птиц. А потом всякие мелкие животные стали попадаться чаще и чаще – они стремились в сторону города, хотя иногда норовили поковыряться в помойке, которая к тому времени уже начинала попахивать. Заодно начали пропадать и мои оставшиеся котлеты. Да, жизнь возвращалась во всех формах, и бактерии с плесенью не были исключением. Скоро, очень скоро все отключенные холодильники и морозильные камеры, а вслед за ними и продукты долгого хранения на полках магазинов, превратятся в зловонные рассадники крыс, насекомых, и болезней. Необходимо было менять место своего проживания, и делать это как можно быстрее.
Признаться, разведке окрестностей я не посвятил ни минуты своего времени, предпочитая часами напролёт читать книги и уплетать за обе щеки съестные припасы, количество которых казалось мне едва ли не бесконечным. Но пару раз я вылезал по пожарной лесенке на крышу закусочной и долго пялился в бинокль, просто из любопытства. Ничего, что могло бы оказаться интересным, поблизости не было – сплошь поля, да рассекавшая их трасса. В отдалении были видны два фургончика с раскрытыми дверями и электростойка. Никакого движения, ни единого звука кроме едва слышного посвистывания ветра. Трасса тянулась от горизонта до горизонта, и более-менее значительные постройки вдоль неё начинались примерно в полумиле, то есть километре в сторону города. Одна из них явно была заправкой, с торчащим высоким столбом, на котором висел щит, наверняка с ценами на бензин и фигурным логотипом на верхушке. Вторая – уродливое двухэтажное серое здание с маленькими окнами, могла быть вообще чем угодно. Дальше уже начинались более крупные строения, рассмотреть которые более подробно я не смог, но, кажется, это были красивые загородные коттеджи с двускатными крышами.
В такой ситуации с направлением поисков особых вариантов не было. Только я стоял на крыше с биноклем за несколько дней до того, как серые облака затянули небо. Теперь же стало действительно холодно, я постоянно ходил замёрзший и даже в машине мог находиться, только завернувшись в найденный в закусочной плед. Вылезать из-под него приходилось каждый раз через силу, будто на подвиг отправлялся. О том, чтобы выдвигаться в путь в домашних шортах и лёгких кедах, не приходилось даже думать. Можно было проделать в пледе дырку и сделать пончо, но мне-то нужно было утепляться снизу, сверху вполне надёжно спасала куртка.
Ох, решение у меня вызрело ещё немного раньше, но я всячески старался избегать его. Да, совсем рядом была тёплая одежда, подходящая мне по размеру. И она была, скажем так, не свободна. Толстые шерстяные штаны и мягкие сапоги были надеты на девочку, лежавшую в дальнем углу в зале закусочной, рядом со своей мамой. Два застывших трупа – маленький детский и побольше, взрослой женщины, мёртвой хваткой вцепившейся в руку своей дочери. Наверное, когда всё началось, она хотела спасти малышку, вытащить её из этого места, да так и прицепилась к ней навечно, когда все мышцы начали каменеть от боли. Теперь она сидела, сгорбившись и скрючившись в страшный колобок, двумя руками вцепившийся в плечо девочки.
Девочка выглядела совсем иначе – выгнувшись спиной над лавкой, она вытянулась, как по стойке смирно, только одно плечо уходило вперёд и вниз, а другое назад-вверх. Её лицо было похоже на другие, те же вытаращенные глаза, растянутый рот с оскаленными зубами, трещины на лбу и щеках. Но это было детское лицо, и оттого оно выглядело намного страшнее. А еще её глаза не закатились наверх, и смотрели прямо перед собой.
Сам не свой я подошёл к этим соединившимся навсегда телам и долго смотрел в лицо девочки, привыкая к этому зрелищу. Она была, наверное, на пару лет старше меня, это можно было предположить по её росту. Я смотрел на нее, а она, конечно, же, на меня, пока я сидел на корточках прямо напротив. Несколько раз, чтобы избавиться от наваждения, мне приходилось вставать и делать шаг в сторону – тогда становилось видно, что смотрит она вовсе не на меня, а просто вперёд, и до стоящего рядом семилетнего мародера ей никакого дела нет. Нужно было убедиться, что ей всё равно, что она потом не погонится за мной, и не будет приходить ночью, чтобы вернуть свои вещи.
Первым делом я взялся за мягкие сапоги и поспешил рвануть их на себя. Слишком резко получилось, сапоги так и не соскочили, зато сама девочка пришла в движение – её пятки заскользили вперёд по полу, а затылок вниз по стене, и сама она двигалась вперёд-вниз, пока не опёрлась спиной о лавку. Мама, увлечённая тем же движением, завалилась на бок и упёрлась в стену, её рука слегка захрустела. Обе фигуры, найдя новые точки опоры, замерли. Я бы, наверное, умер со страху, если бы они двигались как живые люди – но они просто осели, как два мешка с углем или как высохшие коряги. Просто два безжизненных предмета, ничего общего с людьми, даже мёртвыми.
Понемногу, медленно-медленно, я стянул сапоги, и стало понятно, почему они так трудно поддавались: было видно, как под носками пальцы ног девочки напряглись и растопырились веером во все стороны. Я их тут же примерил, пришлись впору, даже были свободны, позволяя дополнительно утеплиться. Впрочем, от идеи стянуть также и носки я отказался, смотреть на выкрученные агонией пальцы было уже чересчур. Такая смешная мысль в сравнении с тем, что мне ещё предстояло совершить.
Честно, я не помню, тряслись ли у меня руки, когда я взялся за штаны. Уверен, что так оно и было. Помню только, какой была шерстяная ткань на ощупь, и какой твердой оказалась плоть под ней. Сжав в кулаках ткань, медленно тащил её вниз, и, что было сил, сопротивлялся с искушением поднять голову и встретиться с остановившимся взглядом умершей в жутких муках девочки, с которой я сейчас снимал штаны. По непонятной причине очень хотелось это сделать, будто приказ какой-то в голове звучал: «Подними голову, маленький паршивец! Посмотри мне в глаза! Сделай это!». Нет, не поддался. Снял успешно.
Даже, невзирая на неприятный сюрприз – под штанами не оказалось колгот, и мне пришлось смотреть на посеревшую слоящуюся кожу её ног. Эти чёртовы хлопья остались на внутренней поверхности ткани, так что потом пришлось выворачивать штаны наизнанку и долго их вытряхивать. Закончив с этой задачей, я сорвал с одного из столов скатерть, поганую синтетическую тряпку жуткой расцветки и, не глядя в сторону девочки с её матерью, накрыл их с головой. Лишь после этого повернулся и подоткнул скатерть так, чтобы она уже точно не сползла. Взгляд этой девочки был теперь надёжно скрыт, и, если не произойдет ничего экстраординарного, я больше никогда его не увижу. Носить украденные сапоги и штаны было не страшно и не противно, они воспринимались как добытый с великими сложностями трофей и потому ощущались как нечто родное, приятное, заслуженное. И, конечно, в них я чувствовал себя намного теплее, что не могло не радовать.
В качестве походной сумки я взял рюкзачок, лежавший на одном из стульев у стойки. На моей спине он был как настоящий полноразмерный рюкзак на взрослом человеке. Наученный неприятным психологическим опытом, я даже не пытался предположить, кому из посетителей он принадлежал, и что именно очередной окоченевший труп будет обо мне думать. Поэтому я просто вывернул на пол его содержимое – пачку каких-то документов и бельё, – забросил его на спину и уверенно вышел наружу. Не оборачиваясь, не дрожа и ни о чём не сожалея.
В сапоги, чтобы не хлябали на ногах, я набил обрывки газет, получилось очень даже удобно и тепло. Штаны вовсе налезли как родные и грели превосходно, даже не пришлось поддевать под них затёртые грязнючие шорты. Пистолет я так и не придумал куда заткнуть, чтобы удобно было доставать, и, как раньше, нёс его просто в руке. Еды и воды я решил не брать, так как рассчитывал вернуться до наступления темноты, то есть часам к четырём. Слава Богу, у меня всегда были на руке мои электронные часы, так что не пришлось лишний раз ничего воровать у жмуров. Я их сохранил и много лет спустя ещё носил потом в кармане как талисман.
Идти было совершенно не холодно, ощущалась только лёгкая прохлада, которая только ускоряла шаг. Это важный момент, потому что впоследствии я старался по любой погоде одеваться именно таким образом, чтобы было чуть прохладно. Пару раз потом чуть насмерть не замёрз, но то уже было намного позже.
Всю дорогу вокруг не происходило ничего, даже птиц не видел. Абсолютно спокойная картина, даже до скучного прям. Шёл я такой весь подготовленный с пистолетом в руке, и едва ли не ждал всяких неприятностей, чтобы с блеском их отразить и превозмочь. Дурное состояние, словом.
Уже подходил к заправке, когда услышал сзади быстро приближающийся рёв мотора. Всю браваду как рукой сняло, за полторы секунды и следа от неё не осталось. Что делать? Вокруг ни деревца, ни куста, не говоря уже о каких-то стенах, до заправки добежать никак не успевал вообще. Стою, ноги дрожат а сзади этот звук нарастает. Не скажу, что решение я принял осознанно, это, скорее, биологический инстинкт сработал. В общем, я просто упал на обочину, скатился с асфальта на землю, так и замер, вроде как мёртвым притворился. В любой другой ситуации такой поступок был бы самым дурацким из всех возможных, жучиный манёвр просто какой-то: плюхнуться на спину и типа ты умер… Но, знаешь, на мёртвой земле он оказался действительно разумным: даже не притормозив, машина пронеслась мимо так быстро, что аж ветром рвануло за куртку. Может, на меня вовсе не обратили внимания? Или они таких валяющихся на обочине мёртвых мальчиков видели уже много раз? А может, просто спешили? Подумав о том, что пассажиры проехавшей мимо машины могли просто от кого-то бежать, я решил на всякий случай поваляться ещё немного. Лежал, пока не начал серьёзно замерзать, и, так и не дождавшись никаких преследователей, встал, попрыгал, чтобы согреться и продолжил путь. Я не сожалел о том, что почём зря валялся на холодной земле. Я знал, что поступил разумно.
Заправка оказалась уже разорённой. Видимо тот, кто хозяйничал на стеллажах маленького магазинчика, куда-то жутко спешил – по всему помещению валялось множество бутылок с колой, пивом и всякими автомобильными смазками. Но из еды не осталось ровным счётом ничего, за исключением чипсов, пакеты с которыми тоже были разбросаны по полу. Я сразу взял себе несколько пачек, но потом посмотрел на колу, подумал, и вытряс их из рюкзака на пол. Тот, кто здесь побывал, явно соображал в том, что следует есть и пить в наших условиях, а от чего стоит воздержаться. И его примеру стоило последовать. На самом деле потом я понял, что чипсы не так уж страшны, просто от них пить хочется, питательная ценность сомнительная, и пропоносить может – опять-таки, ненужные потери влаги.
А вот пить мне тогда хотелось уже достаточно серьёзно, но ни одной бутылки воды или сока не было, только поганая кола. Она так манила своим изобилием, своей пёстрой этикеткой, что я оттуда убегал, чуть не падая. Чувствовал: ещё пару секунд посмотрю, и всё, сдамся. Стану пить эту гадость, пока не лопну к чертям. Но, слава Богу, успел сбежать.
Угловатое здание с узкими окнами, которое было расположено после заправки, обмануло все ожидания: стёкла были изнутри хорошенько так залеплены пылью, а двери были крепко заперты. То есть воды и еды внутри, судя по всему, не было, и, чтобы убедиться в этом самостоятельно, искать способы залезть внутрь мне совершенно не хотелось. Что оставалось делать? Поворачивать назад ни с чем? Чтобы через пару дней, когда закончится последняя еда и вода, опять тащиться сюда? Вот уж хрена. И, несмотря на то, что до таунхаусов оставалось идти ещё едва ли не дальше, чем назад к закусочной, я решил идти вперёд.
Дошёл и перешёл, чего уж там. Я шёл по трассе, справа и слева от меня были дома, и дверь каждого из них была выломана. Иногда, если это была лёгкая стеклянная дверь, то она была разбита лишь частично, чтобы можно было засунуть внутрь руку и отпереть замок. Иногда двери были такими крепкими, что взломщики предпочитали протаранить ворота гаража на цокольном этаже и бросить искорёженную машину прямо в проломе – видимо, найти себе новые «колеса» они могли без проблем в любом соседнем доме. Вокруг были только опустошённые жилища, и выломанные двери и ворота походили на открытые от удивления рты. То ли дома действительно так проектировали, чтобы они были похожи на лица, то ли детская фантазия так изменяет… Я шёл и пялился на них, потихоньку предаваясь отчаянию, пока не заметил впереди справа что-то большое и чёрное.
При ближайшем рассмотрении объект оказался лёгким грузовиком-двухтонкой с жёстким кузовом и обгоревшими дочерна боками. Двери были открыты, из водительской свешивался на ремне безопасности обуглившийся труп, пассажиру повезло больше – прежде чем упасть и догореть, он смог отбежать от машины метров на двадцать. Я подходил к остову медленно, по спирали, и у меня была куча времени, чтобы заметить и следы торможения на асфальте, и валяющиеся стреляные гильзы, а после и множество дырок на бортах грузовика. К остову вела кривая линия из длинного тёмного пятна, метавшегося по дороге от левой обочины к правой и снова к левой, можно было очень легко представить, как машина с простреленным и горящим бензобаком начинает вилять из стороны в сторону в тщетных попытках сбить огонь, и в итоге проигрывает эту битву.
Интересно, что машина не взорвалась. Область бака была изрешечена сплошь, впрочем, как и весь остальной кузов, видимо, бензин так и хлестал наружу, и давление в малом объёме, необходимое для мощного взрыва, просто не достигалось. Во всяком случае, к такому выводу я пришёл, потратив немало времени на раздумья и перечитав много всякой литературы на эту тему. А что, в фильмах машины всегда взрывались, даже если их аккуратно перевернут или ещё что подобное сделают. Интересно было потом разобраться, как оно на самом деле происходит. Почувствовав себя настоящим следопытом, я попытался определить, как давно произошла перестрелка и, конечно, у меня ничего не получилось, только почём зря испачкал руки сажей. Да я и понятия не имел, как такие вещи можно определять, просто показалось, что сейчас подойду, порастираю гарь между пальцев и сразу пойму. Зато кое-что заметил.
Следы покрышек и горелого бензина тянулись со стороны города, и задний борт кузова был изрешечён сильнее всего. И дураку было бы понятно, что машину преследовали новые хозяева Далласа, которые чувствовали себя настолько уверенно, что не экономили патронов, отгоняя чужаков от своих владений. А также они не стремились захватить машину или её груз – задняя дверь почерневшего от копоти грузовика была плотно прикрыта, не в пример дверям кабины. Скорее из интереса я подошёл, повернул ручку, и, к моему великому удивлению дырявая искореженная дверь легко открылась наружу.
Вот бывают в жизни такие моменты, когда ты готов хоть на колени падать в приступе благодарности… сам не знаешь к чему. Когда на ровном месте тебе просто так тупо везёт, самая паршивая ситуация превращается в праздник, устроенный для тебя Случаем. Или Судьбой. Её величеством Халявой, короче. Кузов грузовика оказался доверху заполнен жестяными банками с разной консервацией. Здесь были и большие трёхлитровые банки с разными овощами, и низкие жестянки-диски с цельной рыбой, и маленькие аккуратные баночки с филе тунца, и угловатые банки с дешёвыми мясными консервами, и целая куча всего другого. Из открытой двери вся эта радость вывалилась на меня таким потоком, что сбила с ног и перепачкала пестрой и невообразимо вкусно пахнущей жижей. Конечно, во время обстрела грузовика многие банки были тоже продырявлены прошедшими через борта навылет пулями, так что внутри кузова царил такой хаос, что просто описать невозможно.
Я хватал грязными руками размазанные по металлу помидоры и заталкивал их в рот, тут же лез пальцами в развороченную банку с селёдкой, хватал целую рыбину и вгрызался ей в спину, а в это время тянулся за прилипшими к двери изнутри комочками розового паштета, при этом, не спуская глаз со стоящих там же в кузове упаковок воды. Это было счастье, полное и окончательное. Прощайте, подгоревшие котлеты и солёные крекеры! Прощай, тёплая вода с привкусом пластика по два глотка в час! Тогда я был уверен, что это Бог послал мне такой роскошный подарок, оттого, что очень хотел, чтобы я, во что бы то ни стало, выжил. В общем-то, и сейчас продолжаю думать так же, хотя и не могу назвать себя верующим.
Запихнув в себя все вышеупомянутое и многое сверх того, я сделал несколько глотков воды из бутылки, и меня тут же вырвало. Блевалось очень легко, потому что было чем. Между спазмами я открывал глаза, смотрел на цветастую лужу у своих ног и улыбался от радости. Я был невероятно богатым человеком, у меня было столько еды, что можно было позволить себе поступать с ней таким образом. И всё равно её хватило бы на столько дней, что я не смог бы их даже сосчитать, просто потому, что не знал таких больших чисел. Я чувствовал себя самым богатым транжирой мёртвого мира – ел, блевал, и снова ел, потому что мог себе это позволить. Сразу скажу, что спустя пару часов меня ещё и пропоносило с такой силой, что думал: ещё чуть-чуть и задница треснет. Хороший такой урок о вреде жадности, убедительный.
Немного очухавшись от этой эйфории, я снова обрёл способность мыслить и прикинул, что ценную находку необходимо как можно быстрее и как можно лучше спрятать. Но куда? Первой идеей было найти самый крепкий и наименее пострадавший дом и оборудовать в нём свою маленькую крепость, но в памяти опять всплыли вытянувшиеся в беззвучном вое рты-проломы. Нет, это была явно плохая идея. Те люди, которые уже вскрыли столько домов, с лёгкостью проломят любую стену, если узнают, что за ней находится еда, тем более консервированная. А держать оборону, пускай даже и с пистолетом, я долго не смогу, это совершенно точно. Значит, нужно выбрать себе для укрытия такое место, в которое никто не сунется. Самый неинтересный и скучный дом во всей округе.
Мне снова повезло, во второй раз подряд. Даже задумался, на сколько же лет вперёд я растратил свою удачу за последние полчаса: один из соседних домов выглядел самым жалким из всех, что я видел сегодня. Дверь была выломана, но при этом для чего-то роллета, закрывавшая вход в гараж была криво приподнята и изломана с одного конца домкратом, так что под ней образовалась кривая щель, в которую без особых усилий мог протиснуться взрослый человек. От двух выбитых окон на первом этаже вверх по кирпичному фасаду вытянулись чёрные прокопчённые полосы. Вдобавок, добрая половина ограды была снесена найденным мной грузовиком счастья. Всем своим видом этот дом вызывал ощущение полного отчаяния, его рот-провал будто стонал: «Вы у меня забрали ВСЁ, оставьте меня с моим горем в покое!». Лучшего убежища нельзя было найти на всей трассе.
Сортировка банок и перетаскивание уцелевших в дом заняли у меня почти всю ночь. Дело очень тормозилось тем, что я старался не оставлять следов, ведущих аккурат к моему новому убежищу, и мне это удавалось. Простреленные и взорвавшиеся банки я просто вываливал на асфальт – все равно на нём было уже слишком сильно напачкано, чтобы эти пятна можно было замыть или как-то прикрыть.
Свою добычу я складывал в ближайшей комнате. Позже я собирался перепрятать в чулан или подвал или ещё куда-нибудь подальше. Расстояние от машины до выломанной двери было небольшим, метров может около тридцати, но за ту ночь я прошёл в общей сумме, наверное, никак не меньше десяти километров. Я понимал, что нельзя терять ни единой минуты времени; а после того, как два раза споткнулся и упал грудью прямо на выпирающие края банок, понял ещё, что и спешить тоже не следует. Работал аккуратно и упорно, как муравей. Не скуля и не ноя, даже в мыслях. Мне дали богатую добычу и дали время, чтобы прибрать её в убежище. Ходка за ходкой, банка за банкой. Постепенно устаканился ритм шага, количество переносимых за раз банок и способ их укладки в маленькую пирамиду. Вниз, как правило, шла большая плоская банка селёдки, а сверху на неё ставилась одна банка овощей или три баночки мясного паштета или две банки рыбных консервов. Бутылки воды я выковыривал из упаковок и носил по две штуки за раз. Когда я выбился из сил, то уменьшил количество переносимых за раз вещей и начал делать частые перерывы. Усталость была просто невероятной, абсолютной, но она вся ушла в мозги, тело работало почти на полном автоматизме. Я помнил, сколько надо сделать шагов от машины до двери, знал, сколько вдохов-выдохов на это потрачу, ощущал, через сколько ходок придётся сесть на ступеньку передохнуть. В таком режиме безмозглого робота я работал и работал долгое время, даже не смотря на экранчик своих наручных часов, чтобы, не дай Бог, не выбиться из ритма. Настал момент, когда, взглянув в кузов, я пришёл к выводу, что там осталась лишь куча мусора, и организм сразу же намекнул: «Еще 15 секунд и я отключаюсь, а ты как знаешь». Едва успел в дом зайти, рухнуть на кровать и во что-то тёплое завернуться.
Проспал я весь день, и проснулся уже затемно. Лежал, смотрел в потолок и думал о своём новом положении. Теперь у меня есть целый дом и куча провианта, но стоящая под окнами сожженная машина не оставляла возможности расслабиться и успокоиться. Кто эти люди, стреляющие друг в друга вместо того, чтобы сообща искать способы выжить? Я не знал и даже не догадывался. Видимо, та часть мира, которая не погибла в атаке с небес, попросту сошла с ума. Наверное, такая судьба для всех людей теперь была – свихнуться или умереть. Вот Элвин был хорошим, и где он сейчас. А я? Почему я до сих пор жив? Потому что тоже свихнулся? Или скоро умру? А может, Мигель был прав, и у меня вообще другая судьба? Кстати, где пистолет, который он дал мне…
А пистолета не было. Я помнил, как держал его в последний раз в руке, а затем уже как я начал есть разметанные по кузову комки вкусной жижи обеими руками. Что произошло между этими двумя событиями, я не помнил совершенно. Сразу из-под одеяла пулей вылетел во двор, благо накануне я заснул не раздевшись и даже не снимая обувь. Пистолет лежал на самом, мать его, видном месте посреди улицы на большой жестяной банке возле заднего правого колеса грузовика. Вчера я курсировал к дому и назад мимо левого борта, и, потеряв из виду проклятую пушку, просто забыл о ней. Вся эта композиция – развороченный грузовик и лежащий рядом на кокетливой подставочке пистолет – выглядела так нелепо, будто составивший её человек просто мечтал быть замеченным. Дескать: «Вот, для вашего удобства я перетаскал всю еду в один из домов поблизости и оставил рядом пистолет, чтобы вы могли без лишних затруднений пристрелить меня прямо во сне. И спасибо, что без сдачи!». А может наоборот, кто-то нашёл пистолет где-нибудь на земле и положил его на самое видное место, чтобы подманить меня, а затем… ох, ладно.
Конечно, это было глупо – возиться с маленьким беззащитным ребёнком вместо того, чтобы просто убить его или просто отпустить. Но глупо было и забивать насмерть искалеченного Элвина, и заставлять меня стрелять себе в рот из револьвера с одним патроном, и затем отпускать тоже было неразумно. Словом, от этих выживших психов можно было ожидать чего угодно. Простояв так чёртову уйму времени в дверях, я медленно двинулся вперёд и, подойдя достаточно близко, рванулся вперёд изо всех сил, схватил пистолет и припустил назад. Влетев в двери, споткнулся, растянулся на полу, но тут же обернулся и вытянул руки со стволом в сторону дверного проёма. Никто за мной не бежал. Обошлось. В этот раз пронесло.
Я потом ещё раз сходил к грузовику, нашёл достаточно много пропущенных раньше целых банок и отнёс их на общую кучу. В доме всю свою богатую добычу я решил разложить по разным местам, было ощущение, что так надёжнее. Получилось пять разных схронов – в подвале, в платяном шкафу и за кухонным диваном на первом этаже, в кладовке на втором этаже и на чердаке. Старался распределять запасы таким образом, чтобы в каждом отдельном месте был примерно одинаковый набор продуктов. Схрон за диваном на кухне был самым ненадёжным, и уничтожать провиант я решил начать именно с него. Нормально устроился, достаточно грамотно.
Физический голод был утолен, а вот интеллектуальный разыгрался с невероятной силой. В моём доме жили, видимо, совсем узколобые люди: из чтива мне удалось обнаружить лишь дурацкие журналы с машинами и с голыми бабами. Смотреть, конечно, было интересно, но хотелось ведь читать! Так и вышло, что регулярные рейды по окружающим территориям я начал совершать из жажды знаний. Достаточно быстро удалось набрать серьёзную библиотеку и, в общем-то, решить проблему. Единственное, что было жаль одну недочитанную книгу, которую я оставил в закусочной, но возвращаться туда было страшно из-за девочки, у которой мне пришлось украсть одежду и обувь.
В окрестных домах тоже попадались окоченевшие тела, и многие из них были повреждены мародерами. Причём, я даже не упоминаю о таких мелочах, как открученные ради обручальных колец пальцы, и сорванные уши. Бывали и приколы вроде насаженного задницей на столбик забора мужчины, скрутившегося в позу эмбриона, или тел, вставленных головой в унитаз. Уверен: будь у мародеров больше времени, они бы гораздо изощрённее скульптурных групп наворотили.
Мимо частенько проезжали машины, раза по два-четыре в день. Причём легковые часто менялись, а вот грузовики наоборот, оставались теми же. Если утром едет в город – то вечером обязательно проедет назад, бывает что уже без сопровождения, обстрелянный. Возле домов ни разу никто не притормаживал, все стремились строго в город, либо назад. Всегда спешка, всегда на больших скоростях – один раз торчащий под окнами обгоревший грузовик протаранили так, что его снесло под соседний дом, кверху колесами. Поначалу пугался очень, а потом ничего, смотрел на это как на цирк. Кресло, в котором я обычно читал, стояло в комнате на втором этаже, напротив окна, так что света на книгу падало достаточно, а меня снаружи можно было увидеть только если, зная, специально высматривать. В этом я абсолютно уверен, специально проверял, вешая на кресло свою куртку и разгуливая по противоположной стороне улицы в разное время суток. И так часто получалось, что сижу читаю, слышу рёв моторов, опускаю книгу и несколько секунд смотрю остросюжетное кино за окном, а потом дальше читаю. Роскошно!
Отхожее место я себе присмотрел с умом, за бэкъярдом, то есть садиком на заднем дворе. Там была обязательная для американских таунхаусов лужайка. Мёртвая, конечно, как и вся остальная растительность этой многолетней зимой, а за ней рядок деревьев, забор и небольшой пустырь, за которым уже в свою очередь начинались вездесущие поля. Вариант гадить прямо во дворе даже не рассматривался, я лазил через забор и там, с видом на горизонт, расслаблялся, так сказать. Потом обязательно закапывал, в целях маскировки убежища. И вот что интересно – прямо посреди поля был непонятный объект в виде возвышения с небольшой площадочкой. От забора его было очень плохо видно, даже в бинокль, да и само это возвышение было невзрачным. Может, я бы никогда им и не заинтересовался, но, сам понимаешь, когда каждый день по несколько минут пялишься на одну и ту же непонятную штуку, то интерес к ней постепенно растёт, и однажды тебе приходится встать и сходить посмотреть, что за хрень такая глаза мозолит. У меня это переполнение чаши терпения произошло неделе, наверное, на третьей.
Подходя поближе, я увидел полупрозрачные обрывки непонятно чего, разбросанные по полю. Небольшие такие клочки, но их было очень много. На ощупь что-то вроде парашютной ткани, только сделанной вроде как из хрустящего целлофана.
То, что они имеют отношение к объекту, было несомненно: тёмная площадка находилась в самом центре облака этих лоскутов, которые раньше, видимо, были частью упаковки объекта. Я понимаю, что ты уже давно догадался, что это был за объект, но послушай – он выглядел иначе, чем тот, который вы видели в лесу. Думаю, что тот, который увидел я, был ещё в походном, неактивном состоянии. Так вот, он выглядел как большая металлическая плита, размером примерно два с лишним на один метр, причём более длинные стороны этой плиты были скошены книзу, а между ними, аккурат посередине плиты, едва заметной щелью был очерчен очень вытянутый прямоугольник, во всю длину плиты.
Я провёл кончиками пальцев по плите – её поверхность производила впечатление металла, только почему-то не была холодной. Погладь я так обычный кусок железа – и рисковал бы примёрзнуть к нему, наверное. Плита явно уходила вглубь, в землю, насколько глубоко – я не знал, до края пальцем в мёрзлой земле не докопался.
Походив ещё вокруг плиты и по ней самой, ковырнув ногтем щели, постучав пяткой по поверхности и не услышав гулкого звука металла в ответ, я заскучал и вернулся к дому. Но впредь я начал ходить к этой плите регулярно. Меня не покидало ощущение того, что этот объект прилетел с неба – то есть, оттуда же, откуда на Землю обрушилось истребление – и был так или иначе связан со всеми этими событиями. Более того, он валялся здесь далеко не просто так, а наверняка был для чего-то нужен и просто ждал своего часа. Значит, его можно было как-то расшевелить, включить. И почему бы мне не разобраться в том, как это можно сделать?
Ежедневные визиты к плите стали для меня регулярным занятием и развлечением, наряду с чтением. Я подкопал плиту и выяснил, что она имеет в толщине никак не меньше полуметра, а на её нижней стороне есть входящие в грунт штыри. Я пробовал надпилить плиту ножовкой, но лишь испортил три полотна, не оставив на странном объекте ни царапины. Пробовал повредить молотком – безуспешно, только ушиб себе кисть сотрясающейся от ударов рукояткой. Пробовал просунуть листок бумаги в щель на поверхности, но он почти сразу остановился. Все эти нехитрые эксперименты, как и многие другие, подобные им, не привели ни к чему. Отчаявшись, я хотел даже выстрелить в плиту с близкого расстояния, но хорошо, что пожадничал тратить патрон, а то мог и рикошет в лобешник поймать.
Тогда я подошёл к вопросу более тонко, в духе того способа, который мне раньше уже позволил отыскать на руинах липкую ленту для починки бензобака. Мысленно поделив всю поверхность плиты на зоны я принялся обшаривать каждый её квадратный сантиметр, последовательно воздействуя на него всеми мыслимыми способами: нажимая, поглаживая, простукивая. Это снова привело меня к успеху, хотя и окольным путём: на скошенном торце плиты я заметил совсем уж тонкую щелку, описывающую правильный квадрат, а над ней еще одну – обычную длинную щель. Квадрат легко подался внутрь, как только я нажал на него, но это действие не произвело никакого эффекта. Я нажал ещё раз, а затем, быстро, сразу два раза, вроде как даблклик, также никаких результатов. Нажимал снова и снова, зажимал его и удерживал в таком положении, словом, делал всё, что обычно можно делать с важными кнопками в бытовой технике. Абсолютно никаких результатов, плита с неба наотрез отказывалась вести себя так же просто и предсказуемо как стиральная машинка или плейер.
С тупым упорством я продолжал снова и снова давить на этот квадрат, и вдруг обратил внимание, что в своем крайнем утопленном положении он слегка проворачивается по часовой стрелке. Вжал, начал вращать – легко пошёл. Провернул на четверть – и расположенная чуть выше длинная щель выпустила наружу тонкий прямоугольник, который тут же выгнулся наверх, засветился, и я понял, что смотрю на сенсорный экран. Весь сплошь в непонятных письменах и мелких картинках, а в одном углу – чистый незаполненный ничем круг. Ну, понятно же, что консоль управления, только чем именно, и с каким эффектом? Смотрю на всю эту страшную тарабарщину на экране и не знаю как реагировать и чего делать, а рука сама собой поднялась и рраз – пальцем ткнула в пустой круг. Тут же из плиты раздалось тонкое жужжание, какие-то моторы пришли в движение. Но я не дожидался их полного срабатывания – тут же отдёрнул руку, будто от горячего, и все звуки прекратились.
Впечатлений на тот момент мне было уже через край, Так что я взял ноги в руки и на третьей скорости рванул к дому. Там сидел в кресле ещё часа два, наверное, трясся весь, не мог успокоиться. Будоражило ощущение вот этого прикосновения к могучей и зловещей штуке из чужого мира. Когда я начинал думать о том, что же она может сделать, то трясти начинало ещё сильнее, едва из кресла не выбрасывало. Поэтому оставалось думать просто так, раз за разом, прокручивая в голове произошедшее, от этого трясло в обычном режиме, не слишком сильно. Думаешь, я туда больше не ходил? А вот как бы ни так.
Каждый день я приходил туда снова и снова, раскрывал экран и осторожно тыкал пальцем в разные его части. Как правило, малейшего нового эффекта мне хватало, чтобы насмерть перепугаться и вернуться назад в дом, но уже на следующий день я смелел немного больше и пробовал что-то ещё, сверх уже достигнутого. Так, мало-помалу, я выяснил, что массив текста на основном экране это не что иное как отдельные слова, нажатие на каждое из которых ведёт в отдельный раздел с ещё одним массивом слов, и так на три уровня вниз, иногда даже на четыре. Три слова в самом низу экрана вели к разделам, не похожим на все остальные, при этом на экране появлялась клавиатура – видимо, это был функционал для углубленной отладки аппарата, или вовсе его программирования. Нажатия по всем остальным словам только меняли картинку, не задействуя никакие страшно жужжащие механизмы, так что я постепенно перекликал их все. Один раз мне удалось даже наклацать что-то похожее на схематическое изображение земного шара, сплошь усеянного надписями и покрытого какой-то совершенно непривычной разметкой. Но, к сожалению, повторить мне это больше не удалось, хотя я много сотен раз воспроизводил ту же последовательность нажатий.
Конечно, в конце концов я набрался храбрости и для того, чтобы снова нажать на пустой круг в нижнем углу экрана. Со всей ответственностью собрал волю в пучок и ткнул пальцем в самый центр этой кнопки. Механизм срабатывал до тех пор, пока я держал палец на экране – стоило его убрать, как звук моторов изменял тон и становилось понятно, что изменения, которые начали происходить, откатываются к исходному состоянию. Поигравшись с такими тычками пару раз, я почувствовал себя очень грамотным в деле освоения техники из иного мира человеком и не отпускал палец от круга до самого конца.
А произошло вот что:
Длинная полоса материала в центре площадки утопилась в конструкцию и отъехала в сторону, из образовавшейся широкой щели наверх выдвинулся эдакий прямоугольный порог. Затем центр порога вздыбился и стало понятно, что это два уложенных параллельно бруса, закреплённых на внешних краях. Их внешние края сдвигались навстречу друг другу, к центру, а противоположные концы поднимались в воздух, образуя сразу фигуру, похожую на приземистую букву «Х», которая затем вытянулась и в итоге превратилась в единый столб. Знакомая уже картинка, да?
Жужжание прекратилось, движение остановилось, но я, зачарованный увиденным, всё не отнимал палец от экрана. И тогда, спустя несколько мгновений, снова раздался звук сервопривода, но к нему примешался другой… его и звуком-то назвать, наверное, нельзя было. Скорее, чувство возмущения в атмосфере, которое сопровождалось чем-то вроде подвывания с присвистом, опять-таки, воспринимаемого больше всем телом, чем только ушами.
Торчащий посреди площадки столбик разделился на два вертикально стоящих бруса, которые начали разъезжаться в разные стороны. Сразу кроме этого их движения видно ничего не было, но потом, аккурат между ними, я увидел, как пространство поплыло. Это было похоже на марево над асфальтом в жаркую погоду, только там потоки струятся снизу вверх, а здесь искажения были похожи на ромб, который на глазах растягивался вширь и колебался. Затем ромб дрогнул и превратился в прямоугольник, грани которого, не прекращая колебаться, растягивались вслед за удаляющимся к противоположным концам площадки столбам. Теперь плывущее марево осталось только по контуру, в центре прямоугольника было что-то светлое и находящееся в постоянном движении. Не смогу описать, на что это похоже – помесь ряби на стоячей воде и кишащего опарышами куска мяса. Бурлящая невнятность, скажем так и успокоимся, ага?
Столбы достигли крайнего положения у самой кромки площадки и остановились. Прямоугольник между ними, продолжая издавать свою потустороннюю вибрацию, тоже замер, и, подрагивая, ждал от меня каких-то действий. Я отнял руку от экрана и ничего не изменилось. Встал в полный рост, подошёл к бурлящей невнятности, всмотрелся в неё и ничего не разглядел. Ощущалось напряжение в воздухе, и более ничего – никаких перепадов температуры, дуновения ветра или еще чего. Просто напряжение. Я подумал, не швырнуть ли туда, вперёд, ком грязи, но как раз в этот момент раздался звук, от которого меня чуть в воздух не подбросило. Со стороны экрана ритмичными взвизгиваниями рвала тишину в клочья сирена. У меня не было времени соображать, что это может значить, а равно и желания дожидаться того, что случится после этих тревожных звуков. Я вполне привычно развернулся и во весь опор побежал к дому. Сзади раздался громкий щелчок, будто от хлыста, и мне по спине ударила волна воздуха. Скорее от неожиданности, а не от удара, я споткнулся, рухнул на землю и, свернувшись калачиком, закрыл голову руками.
Пролежав некоторое время и, так и не дождавшись ничего плохого, я поднялся и посмотрел на плиту. Она так же безмятежно лежала на прежнем месте, прямоугольник исчез, а вертикальные столбики медленно и беззвучно возвращались на исходную позицию – друг навстречу другу в центре площадки. Сомкнувшись, они замерли. Экрана у бокового торца видно не было, судя по всему, он тоже автоматически сложился на прежнее место.
Итак, передо мной был самый настоящий телепорт, подобные которому я так часто видел по телевизору и в компьютерных играх. То, что это был именно он, я знал наверняка: слишком очевидно сработало раздвигание пространства над скошенной для удобного заезда плитой, да и мелькнувшая на экране консоли планета с надписями намекала на великие возможности для путешествий. А звуки сирены просто предупреждали о том, что до закрытия прохода остаётся совсем немного времени. Судя по этому беспокойству и по щелчку, прогулявшемуся звуковой волной у меня по спине, промедление в близости от активированного портала смертельно опасно. Может и надвое рассечёт схлопывающимся пространством, дело нешуточное.
Вот только куда именно влёк меня открывшийся проход? Земля ли была на экране консоли? А надписи на ней – населённые пункты или, скажем, точки в открытом море? Ничего не зная о существах, построивших эту штуку и сбросивших её к нам, нечего было и пытаться предположить, куда ведёт телепорт. А если, например, забросить туда видеокамеру на верёвочке, и тут же выдернуть её назад? Или, ещё лучше, поймать птицу, привязать ей к лапке шнурок, и выпустить вперёд, в бурлящую невнятность? Вряд ли там окажется что-то вроде открытого океана, ведь вода тогда проливалась бы через портал сюда, к нам… Тысячи, миллионы таких мыслей толкались у меня в голове. И я знал, что обязательно выберу парочку самых лучших.
Эксперименты с телепортом стали моим регулярным занятием, наряду с чтением книг, едой, сном и всем прочим. Ощущение великих возможностей не отпускало меня буквально ни на секунду. Я жил с будоражащим ощущением того, что являюсь хранителем и единственным исследователем этого чуда техники. Каждый день я подходил к плите, активировал телепорт и начинал с ним играть, насколько хватало моей небогатой фантазии.
Первым делом я заметил, что устройство невозможно запускать два или более раз подряд, так как оно, судя по всему, должно было перезаряжаться после каждого использования. На сенсорной панели консоли рядом с кругом запуска телепорта постоянно находился ряд неизменяемых символов, и перебирая их, я научился регулировать время работы открытого портала. Кстати, от его продолжительности очень зависело время перезарядки. Разобраться в письменности инопланетян даже приблизительно я не смог, просто запомнил несколько закорючек и два-три варианта их порядка.
Конечно, швырял туда, в портал, камни и комья грязи – эффекта вообще никакого. Ни звука там, ни вспышки, просто будто растворялись в этой ряби, и всех делов. Потом я нашёл швабру подлиннее и, держа за самый кончик рукояти, тыкал ею в портал. Ожидал, что вот сейчас я её вытащу, а она будет обледеневшей или мокрой, или там лианами увитой. Но ничего такого со шваброй не происходило, ничего к ней не прилипало и температура её не менялась. Я много раз пытался найти какое-нибудь небольшое живое существо вроде мыши или таракана, чтобы привязать к нему ниточку и устроить запуск первого земного телепортонавта. Несколько раз я видел издали бегающих вдоль стен крыс, но ловить их было слишком трудно и, в конце концов страшно. Очень жалею, что не догадался тогда найти видеокамеру и привязать её к швабре: вот это были бы интересные кадры! Ну, ничего, скоро мы этим займёмся.
Зато можно было получше рассмотреть, как искажается пространство между столбами, когда в него попадает посторонний предмет. Как только швабра касалась плоскости портала, рябь становилась не такой однородной, в ней возникали едва заметные волнообразные искажения, плавно обтекавшие дерево ручки вокруг точки прикосновения. Если я останавливался и движение прекращалось, то искажения тоже исчезали. В такие моменты я старался разглядеть грань реальности, то место на ручке, где её начинала поглощать рябь портала. Несмотря на то, что постоянное движение и копошение в этой ряби было в больше степени иллюзией – если зайти сбоку, она выглядела идеально плоской – обнаружить это место мне так и не удалось. Уходившая вперёд тонкая металлическая труба на конечном участке своей длины где-то в сантиметр-два, просто становилась нечёткой, растворялась.
Вдоволь наигравшись со шваброй, я набрался смелости проверить, что произойдёт, если не убирать её из портала до самого момента закрытия. Щелчков от схлопывания я на тот момент наслушался уже достаточно, чтобы относиться к происходящему спокойно и не падать мордой в землю. Стою, держу в руках поперечину, слушаю сирену. Тут вдруг швабру из рук влево кааак дёрнет! Вся рябь за полсекунды схлопнулась к центру – как двери лифта, только намного быстрее. А рукоять швабры упиралась не в центр плоскости, вот её и рвануло. Столбы медленно вернулись к исходному положению в центре платформы.
Наконец, можно было посмотреть линию среза. Результат оказался предсказуем, но оттого не менее интересен: трубка рукояти швабры будто была отпилена ножовкой, ровно и так, что осталась острая грань. С той лишь разницей, что на металле не было следов, обычно оставляемых зубцами полотна, будто после ножовки ещё дополнительно зашлифовали. Вот и всё, как говорится, никаких чудес.
Плотно экспериментировать с консолью я боялся. Нашёл две области, с которыми более-менее разобрался, прокрутка функций и настройка таймера с запуском, а остальное не трогал, страшно было попасть на что-то вроде самоуничтожения или сбить важные настройки, так что потом вообще хрен запустишь. Включал шарик планеты с обозначенными точками, и вращал его в разные стороны – это был высший пилотаж. Но как-то разбираться нужно было, я же был не кто попало, а Хранитель Телепорта! Завёл себе блокнот, в который переписывал по очереди все символы с консоли. Я понятия не имел, что с ними дальше делать, просто казалось, что это важное занятие. И была наивная вера в том, что однажды, когда я чуть подрасту и стану умнее, посмотрю в эти записи и с первого взгляда сразу так всё пойму, все закономерности вычислю.
Думаю, не нужно говорить, что всё это время у меня была одна большая мечта: шагнуть в портал и увидеть что-то такое, чего я раньше никогда не видел. Может быть, там меня ждут чужие земли, которых не коснулось Истребление, где живут добрые и счастливые люди. Или там будут джунгли, в которых моментально освоюсь, сделаю себе одежды из шкур и стану повелителем зверей. А может вообще какие-то сказочные страны, где живут волшебники и колдуны… до сих пор не знаю, какая между ними разница. Больше всего на свете я мечтал об этом, и сильнее всего боялся – совершить шаг в рябь между столбов телепорта. Это должно было произойти рано или поздно, иначе бы я сошёл с ума, наверное.
Не знаю, сколько времени я бы ещё находился в этом пограничном состоянии: перерисовывал инопланетные значки, швырял каменюки… Но однажды меня заметили. Или выследили, не знаю. Это было рано утром, я проснулся и пошёл облегчиться к забору. А когда я открыл заднюю дверь, то через коридор, через всю толщь дома, увидел на улице фургон, из которого вылезали чёрные ребята с автоматами. Сразу вспомнилось о сбежавших зеках, сразу тело развернулось на 180 градусов, а ноги понесли его вперед с такой скоростью, что сам себе удивился, отстраненно так – мол, во дела… Как я одним махом перелетел через забор, даже не помню, помню только ощущение торца доски на ладони и оклики, раздавшиеся с улицы в этот момент.
Кажется, в меня стреляли. Не буду врать, пули у виска не свистели, но бахнуло сзади несколько раз точно. Бежал кстати глупо, по прямой, даже странно, что не попали. Но мне хотелось как можно скорее попасть к своей заветной двери в другой мир, чтобы скрыться за ней. Страх перед неизвестностью полностью заместился страхом перед расправой, так что никакие «но» и «а если» не мешали. Подбежал к плите, упал на бок и проехал на нём с метр. Выжал фиксатор панели и, пока она раскладывалась, осмотрелся. Так и есть, чёрные с автоматами, бегут за мной, расстояние метров пятьдесят. Я сжимаю зубы, чтобы не заорать от страха, и тыкаю пальцами в экран, столбы начинают расходиться.
За несколько секунд до появления портала мои преследователи подбегают и начинают тыкать в меня автоматами с той стороны плиты, что-то приказывая сделать. Из-за того, что они кричат все наперебой, я могу расслышать только слова ругани. Держу руку на панели, между столбами появляется и расширяется ромб портала – мои преследователи с криками: «Воу!» «Воу!» чуть отпрыгивают назад и обалдело смотрят на происходящее, а потом начинают ещё более агрессивно тыкать в мою сторону автоматами и орать. Чувствую – ещё несколько секунд и изрешетят, точно. Медленно встаю с поднятыми руками, делаю пару шагов и бросаюсь в портал, головой вперёд… Он ещё не успел полностью открыться, иначе ноги бы наверняка отрезало.
А потом мне стало никак. Точнее, показалось, что я чувствую себя никак, потому что определённым образом я себя чувствовал, но таким образом – впервые в жизни. Вот та невнятность, которая открывалась глазу снаружи, здесь была повсюду, окружала меня, была моими ощущениями и моими мыслями. Вроде онемения в груди, что бывает, когда летишь на качелях вниз, только здесь это ощущение тебя полностью заполняет и подчиняет. И тут меня, также головой вперед, выплюнуло в снег.
Холод сразу помог прийти в себя и меня вывернуло. Тошнило очень долго и мучительно, и, когда закончились спазмы, я едва был способен подняться на ноги и устоять. Портал схлопнулся уже давно, и я в своих блевательных заботах даже не обратил внимания на его звук. Я находился возле плиты со столбиками на самом дне балки. Вокруг было много деревьев и кустов – все они тянули свои голые ветви-щупальца к ночному зимнему небу. Я попробовал закричать, но выдавил из себя лишь слабый стон. Затем я чуть отдохнул, собрался с силами и всё-таки крикнул. Никакого результата.
Здешние холода были намного сильнее техасских, я начал замерзать почти моментально. Помню, ещё пытался вылезти из балки и всё время соскальзывал вниз из-за того, что руки и ноги отказались мне служить, превратившись в твёрдые и бесчувственные коряги. Уже ноги по колено не ощущаю, а руки по плечо – но всё равно пытаюсь ползти вперёд, только полируя обнажившуюся под снегом промёрзшую землю. Потом – забытье. Собачий лай. Ощущение горячего языка на лице. Призрачное видение смотрящего на меня бородатого мужика в шапке с опущенными «ушами». Невероятный, космический уют у него за пазухой под тулупом и густой запах табака от шерстяного свитера. Я как будто снова оказался в утробе, чтобы вскоре родиться в новом мире.