На берегах Туры, 2035 г.
Вагон шёл мягко, время от времени выдавая колёсами такой милый сердцу перестук. Мы ехали уже пятнадцатый час, но я никак не мог насытиться этим восхитительным звуком. В нём была дивная стабильность и гармония, ощущение неизбежности прибытия к пункту назначения, переживание успешности всех начинаний. Давным-давно я не переживал ничего подобного, и вот сижу, как ни в чём не бывало, за столиком в плацкартном вагоне, и любуюсь на мелькающие за окном весенние пейзажи. Будто и не было тех двадцати с лишним лет, что отделяли меня от последней такой поездки. Тук-тук, тук-тук, мы мчимся вперёд. И пускай рядом вместо разношёрстного народа в потёртых дорожных одеждах сидят одетые в камуфляж бойцы, добрая половина из которых до этого никогда в поезде не ездила – они также задумчиво смотрят за окно, читают и занимаются своими мелкими делами.
Ездить в тёмное время суток у нас всё ещё считалось небезопасным, потому на пути к Верхотурью поезд останавливался переждать ночь под Екатеринбургом. Это лишало удовольствия насладиться сном в покачивающемся вагоне, что с лихвой возмещалось зрелищем залитых солнцем равнин и лесов, проплывающих мимо на следующий день.
Поезд шёл медленно – в километре перед ним ехала дрезина разведчиков, которые постоянно сообщали машинисту по рации состояние путей. К тому же тихий ход позволял экономить солярку и не так сильно раздалбливать старые шпалы. Вообще, пути сохранились на удивление хорошо, Влодек обещал до конца года провести подробную проверку каждого метра полотна. В челябинском депо ребята отыскали старющий паровоз – если проверка Влодека даст добро, то его можно будет вернуть в строй и гонять на полной скорости. Паровоз машина неприхотливая, хоть на дровах ездить может. А до тех пор будем наслаждаться видом окрестностей на скорости в пятьдесят километров в час.
Вагон слегка накренило вправо, и поезд притормозил километров, наверное, до двадцати. Колёса зазвучали более звонко: мы выехали на мост. За окном раскинулась красивейшая картина устья слияния двух рек с чистой водой, окружённого с трёх сторон заросшими буйным лесом берегами. Здесь Большой Актай впадал в Туру. Из окна напротив было видно, как Тура, темнея своими водами, устремляется к излучине, за которой где-то совсем близко уже ведутся восстановительные работы на ГЭС.
Солнышко висело уже в самом зените, и свет его отражался на мелкой водной ряби миллионами и миллионами маленьких сполохов. Лучшей картины для первого визита к нашей будущей цитадели нельзя было себе и представить. Поезд медленно катился вперёд, навстречу приближающемуся берегу, также заросшему деревьями, как и все земли вокруг. Только здесь над густыми кронами можно было разглядеть движущиеся туда-сюда металлические мачты с роликами на кончиках. Грузоподъёмные краны, которых я насчитал три штуки, беспрерывно шевелили своими стрелами, будто хвастаясь тем, в какой бурной и значительной стройке они принимают участие. Ещё одна удивительная сцена, подобной которой я не видел без малого четверть столетия. Интересно: когда подобные зрелища перестанут меня так волновать? Надеюсь, что этот момент настанет нескоро.
Как только вагон остановился, я как сопровождающий офицер вышел на платформу первым, чтобы доложиться главному по складу. От пристроенного совсем недавно к платформе пологого пандуса, через расчищенную площадку размером с футбольное поле, к мелькающим за редкой лесополосой новым постройкам вела хорошо утрамбованная грунтовка. По ней к нам двигалась группа людей в рабочих комбинезонах и жёлтых монтажных касках – одно фантастическое видение прямиком из давно минувшего прошлого. Один из подошедших носил каску белого цвета, он сразу направился ко мне и произнёс формальное приветствие, присовокупив к нему искреннюю широкую улыбку. Я узнал в нём парня из отряда Велеса, имя которого не смог бы вспомнить самостоятельно, не представься он первым.
Получив из моих рук накладную, он бегло изучил её и, довольно покивав головой, отчеканил:
– Спасибо, в полном порядке. Я, старший по складу Викинг, груз принял и приступаю к разгрузке. – А затем, уже спокойнее добавил: – Атаман Томми очень ждёт вас в командном пункте.
– Это где именно его искать?
Викинг повернулся и указал вытянутой рукой на продолговатую тень за деревьями:
– Прямо по дороге, и, как деревья закончатся, сразу налево. Вооон, видите фуру? Это и есть наш командный пункт. Мобильный.
– Ага, вижу. Здорово устроились, молодцы! А где у вас здесь искупаться можно с дороги?
– Вот, по этой тропинке спускаетесь к реке, и там будет удобный пляжик. Водопровод, к сожалению, ещё не наладили, но к запуску ГЭС аккурат успеваем.
– На когда запуск планируете?
– Томми настаивает, чтобы до первого мая управились. Ну что я хочу сказать… На данный момент аккурат укладываемся в срок, без жертв.
Я всё ещё думал об услышанном, пока спускался к реке, раздевался и доставал умывальные принадлежности из сумки. Любопытно, сдача ГЭС к первому мая – это красивый символичный жест в честь забытого праздника, или часть плана постройки? Разумнее было бы не спешить с запуском такого важного объекта, и посвятить всё доступное время его отладке и проверке. Меньше месяца ведь осталось, а там же ещё вся эта энергетическая инфраструктура – линии, трансформаторы, подстанции. Впрочем, если Влодек руководит работами, то мне со своими дилетантскими мыслишками там явно не место. И ладно.
Холодная вода Туры помогла избавиться от ненужных мыслей. В этом сезоне вода не бодрит, как в марте, и не ласкает, как в июле, она просто холодная. В самый раз, чтобы отмыться после дороги и не плескаться почём зря. Помню, в былые времена много говорили, что в Туре купаться нельзя, можно схлопотать кожных болезней и проблем с потрохами. Но сегодня это была чистейшая река. Природа сама очищается, если ей не мешать.
Командный пункт я нашёл без проблем, длинная фура метров двадцати в длину стояла на самом краю стройплощадки. В глаза сразу бросились три момента: чёрные панели на крыше, аккуратно нарисованный на борту жёлтой краской логотип в виде вписанной в круг птицы и приставленная с откинутому борту лесенка из арматурных прутьев. Сварочным аппаратом здесь воспользоваться никак не могли, лесенку явно по случаю стащили из посёлка. Заходить внутрь я не спешил, дал себе две минуты полюбоваться зрелищем стройки.
Раскинувшаяся перед глазами картина радовала, как может радовать ребёнка свежераспечатанная коробка с конструктором. Не самое точное выражение, но запас удачных сравнений я исчерпал ещё в пути. Площадка была никак не меньше пяти-шести гектаров в размере, причём, судя по едва различимому среди рёва моторов звуку бензопил, её активно расширяли. Хорошо было видно, как два автокрана на разных флангах одной стороны площадки таскают бетонные плиты и аккуратно составляют их в узкую траншею, умещая каждую между забитыми в землю столбами. Возводимый вдоль береговой линии участок стены уходил вдаль, за деревья. Кто знает, какую территорию уже сейчас отмерили для будущего города… Планов постройки я не просматривал уже месяца три, а они с тех пор минимум два раза корректировались. Да и как их было увидеть в Верхнеуральске – разве что просить кого-нибудь из сопровождающих поезд привезти копию. Нужно будет обязательно прогуляться вдоль стены, посмотреть.
Что делал третий кран, мне разглядеть не удалось. Зато хорошо было видно три экскаватора, прокапывавших расширявшуюся от центра площадки систему траншей. Для водопровода и канализации, надо полагать. На противоположной стороне площадки стояли, дожидаясь окончания работы лесорубов, два бульдозера. В противоположной от реки стороне, на самом дальнем фланге, стояло ещё несколько машин, но что это была за техника, я уже не рассмотрел. По всей площадке сновали небольшие группы людей в оранжевых касках, больше всего их было у кранов. В комбинезонах была примерно треть работающих, остальные донашивали старые полевые костюмы.
Я смотрел на людей и не мог понять странное ощущение, поднимавшееся в душе. Что-то здесь было не так… Но что? Снова и снова я всматривался в суетящиеся фигурки, пока наконец не понял: каждый из рабочих занят делом. На ком не останови взгляд, увидишь как он, шустро орудуя лопатой, подравнивает канаву, или ковыряется отвёрткой в какой-то металлической хреновине; или, тыча пальцем в развёрнутый план, обсуждает что-то с напарником. Каждый из них делал что-то полезное. Исключение составляла группка мужиков в сторонке, они, приспустив лямки комбинезонов, сидели в тени и явно наслаждались регламентным отдыхом. Никакого отлынивания, никакой имитации бурной деятельности. Ничего подобного я никогда раньше не видел. Ни в старые времена в городе, ни позже в Краснинском. Сколько я ни таращил глаза в ожидании привычной картины – один человек машет лопатой, а пятеро других со скучающим видом наблюдают за его потугами – ничего подобного я не увидел. На душе вдруг стало так легко и радостно, что хоть на месте прыгай. Вместо этого я развернулся и мелким шагом взбежал по лесенке в фуру.
Интерьер командного пункта напоминал обстановку штабного барака в Верхнеуральском. За тем лишь исключением, что был намного более пронзительным и, в целом, армейским.
Стулья стояли в два ряда вдоль бортов, будто часовые перед приёмной большого командира… или, с другой стороны, в них могли угадываться курсанты, решившие устроить впавшему в немилость сослуживцу «коридор страсти». На стенах, то есть внутренних поверхностях бортов висела хорошо знакомая карта Урала, утыканная флажками гораздо плотнее, чем когда-либо, а также подробная карта свердловской области и несколько экземпляров плана строительства. Рядом же находилась и большая белая доска для черчения фломастерами.
Стол здесь был только один – старомодный письменный исполин на двух ногах-тумбах. Никакой лакировки или резьбы, только грубые формы и покрывшийся от времени пятнами шпон. На столе был раскрыт ноутбук самого франтовского вида, в корпусе из полированного металла, рядом стояла стопка старющих книг с нечитабельными названиями на корешках. А за столом сидел мой друг Томми. Медленно расплываясь в улыбке, он ждал, пока я прошёл к столу, встал по стойке смирно и произнёс:
– Здравия желаю! Атаман Феликс прибыл с докладом о положении дел касательно учебной подготовки молодых бойцов, формирования женских отрядов, а также продвижения в изучении интерфейса захваченной прыжковой точки. Разрешите начать?
– Не разрешаю. Иди сюда.
Томми поднялся и протянул мне ладонь. Пожав друг другу руки, мы коротко крепко обнялись и тут же отстранились, рассматривая друг друга.
– Симпатичная гимнастёрка у тебя, атаман. Кого-то ты мне в ней напоминаешь. Бороду отращивать не собрался?
– Спасибо за лестную шутку, надо будет об этом задуматься. Ну, как доехал, с удовольствием? Почуял ветер перемен?
– Ох, да не то слово. До сих пор сам не свой. Знаешь, вот только сейчас начинаю верить в то, что у нас получится. Раньше я это знал, а теперь ещё и верю. Тяжело пояснить разницу, это на уровне ощущений…
– Ну говори, говори! Давай, не стесняйся восторга!
– Главное, еду я в поезде, смотрю на стройку с кранами и бульдозерами, со строителями самыми настоящими… Ну что тут скажешь: фантастика, да и только! Кстати, откуда столько техники, откуда горючее? шуршит, работает, никаких следов экономии.
– Ооо… брат, да ты ничего не знаешь, – Томми вздёрнул подбородок и посмотрел из-под расслабленных век покровительственным взглядом всезнающего и всемогущего человека, – под Серовым взяли состав, двенадцать цистерн солярки. Чуть не два дня ковырялись с поездами, чтобы вытянуть его на нужный путь, зато теперь… Мы на коне.
– Двенадцать? Это, получается, сколько литров…
– Почти полторы тысячи тонн, Феликс. В литры можешь сам пересчитать, Да-да, это очень много. Кстати, смешно глаза таращишь, только перед женщинами так делать не надо.
– Слушай, так этого же хватит на…чертову уйму времени!
– Да, количество изрядное. Но всё же гораздо меньше, чем нам необходимо на всё. Лет на пять должно хватить, ежели строительство будет идти намеченными темпами. Впрочем, я искренне надеюсь, что с появлением новых рабочих рук и по завершении инженерной подготовки ряда наших талантов дело пойдёт быстрее и нам придётся пересматривать планы. Как бы нам не везло с захватом готового топлива и дальше, придётся вскоре восстанавливать НПЗ – тут в области есть один, совсем новый, один год только поработать успел.
– Где же вы храните всё это топливо?
– Ага, понимаешь! Тут непростой момент, который мы, признаться, упустили при планировке. Пока негде. Состав стоит прямо на путях, чуть севернее, под круглосуточной охраной. Из-за этого нам необходим больший гарнизон, и мы, считай, потеряли железнодорожную ветку. Чтобы перецепить локомотив, приходится толкать состав чёрт-те куда на юг. Пока что вариант решения только один – спешным образом достроить… не знаю, как это называется, запасной путь, что ли. По эту сторону заграждения, разумеется.
– Томми, это же опасно. Считай, в обнимку с бомбой спать. Первая же серьёзная атака…
– Да я понимаю, – махнул рукой Томми, – но выбора у нас сейчас особого нет. Подземный резервуар строить? Извольте, в наши планы это сейчас никак не вписывается. Поиздержимся, знаете ли, и на материалах и на трудозатратах. Потом – обязательно. А пока обойдёмся запасными путями и навесиком над ними. Да и такого противника, чтобы артиллерию смог подогнать, я лично пока ещё не встречал.
Странная, манерная речь Томми с каждым его словом занимала меня больше, так что было сложнее следить за деталями самого разговора. Старомодные словечки и фразы необычных конструкций сплетались достаточно гладко, но я не мог не заметить этой небольшой перемены. Не прекращая разговора, я прогуливался вдоль стен, рассматривая обстановку и касаясь кончиками пальцев бумаги схем и карт, и торчащих в них булавок, пока не подошёл к столу вплотную. Взгляд мой упёрся в затёртые корешки книг.
– Кстати, что читаешь сейчас? Уж не серебряный ли век? Больно уж слог у тебя необычный проклюнулся, дружище.
– Заметно, да? – на лице Томми заиграло детское выражение, сочетавшее в себе смущение и торжество. – Наверное, Достоевский. Я сейчас очень плотно всю русскую литературу девятнадцатого века читаю. На каком именно авторе слог вывернул, даже не скажу сейчас.
– Да заметно – не то слово! Прямо живой укор всем нечитающим.
– И хорошо, что укор, – нахмурился Томми, – учебники читать мы уже всех приучили, и во многом благодаря тебе. А вот художественное – увы! Человеку ж не только тело и мозги питать надо… Душа, знаете ли, тоже должна что-то впитывать извне. Ну и потом, положа руку на сердце, давайте вспомним, был ли в русской литературе другой, столь же плодотворный и ценный период, как девятнадцатый век? Понимаешь, это будто все самые великие умы и сердца от литературы, которые были суждены провидением русской культуре, просто взяли и появились в одном столетии! Кто, кто ещё так глубоко вдавался в суть человеческого внутреннего мира? Вся русская душа… Вот она – очищена от шелухи и лежит перед тобой, трепещет!
Давненько я не слышал таких разговоров. Меня от них коробило, ибо мысль об исключительности русской души, якобы требовавшей определённого подхода, почти всегда упиралась в рассуждения о нашей неполноценности. Кажется, я начал изображать безучастие, чтобы не поддерживать неприятную тему разговора. Томми понял – когда он ничем не взволнован, более чуткого и участливого собеседника просто не сыскать.
– Ну что? Может, прогуляемся? Посмотришь наше хозяйство, о своих делах расскажешь.
– С удовольствием. А перекусить тут у вас где можно?
– Не перекусить, а полноценно отобедать! Как раз через полчаса будет готово.
Мы шли вдоль городской черты. О ней можно было говорить конкретно, потому что на каждом своём участке эта самая черта была обозначена совершенно точно. Иногда мы проходили мимо стремящихся к небесам законченных участков стены, другой раз шли вдоль подготовленной к укладке плит узкой траншеи с вбитыми направляющими столбиками. Столбики при ближайшем рассмотрении оказались соединёнными попарно крупными стальными швеллерами – не лучшее конструкторское решение в общем, но просто блестящая находка в нашем положении. Местами не было даже траншеи – только намеченная вешками линия среди дожидающихся выкорчевки пней.
Немало сил было положено на то, чтобы первым делом зачистить лес по периметру планируемого города, чтобы лишить предполагаемого противника возможности атаковать внезапно, из чащи деревьев. Стена леса, которую я наблюдал от командного пункта, представляла собой внутренний лесной массив, зачистка которого могла подождать своей очереди несколько месяцев. Своевременный вывоз негодной для строительства древесины также представлялся проблемой, решать которую приходилось по мере возможности – сложенные штабелями, свежеспиленные стволы сохли на солнышке в разных местах площадки, грозя всему вокруг небывалым пожаром.
Городская черта, по состоянию на данный момент, представляла собой более-менее правильный прямоугольник размерами полтора на три километра. Погрешность присутствовала на прибрежной части площадки, где необходимо было учитывать капризное поведение подтопляемых почв, в то же время как можно теснее прижимаясь к восстанавливаемой Верхотурской ГЭС.
Рассматривая ограждение, я не мог не обратить внимание на косой сетчатый рисунок поверхности плит и торчащие из них металлические проушины. Так что, когда Томми сказал, что забор строится из разбираемой неподалёку «бетонки», мне оставалось лишь понимающе покивать головой. Бетонное покрытие дорог было одним из самых дешёвых, поэтому его широко применяли в таких отдалённых районах. Наковырять плит на девять километров протяжённости забора оказалось совсем несложно, но вот доставка их на площадку оказалась делом крайне хлопотным и затратным. Хотя в целом, такое развитие событий было очень благоприятным, так как позволяло быстро развернуть полномасштабное строительство в соответствии со всеми планами.
Томми много и с упоением говорил о том, что территория в четыре с половиной квадратных километра – не более чем минимальная площадка для строительства самых необходимых объектов.
«В будущем границы города будут постоянно раздвигаться. Уже через пару лет мы поглотим Верхотурье, так что к этой осени там нужно будет разворачивать обеззараживание и травлю паразитов. Городские экспедиции уже получили задание на захват всей нужной химии», – добавил он. А затем помолчал и продолжил серьёзным голосом:
«Сначала мы думали, что Верхотурье, как и многие маленькие города без канализационной системы, пал жертвой эпидемий. Здесь действительно был обычный, средних размеров рассадник дряни, куда без ОЗК лучше не соваться. Но город вымер не от заразы и не из-за проблем с продовольствием. Я сам ходил туда несколько раз и могу сказать, что люди погибли, во-первых, одномоментно, а во-вторых, быстро. В домах была еда и всё, что нужно для жизни, а человеческие останки больше лежали на кроватях или на диванах. То есть, они успели почувствовать себя плохо, и этот момент продлился совсем недолго, понимаешь? Очень много тел было в больничном коридоре. Да, я специально нашёл больницу, и все догадки подтвердились. Хочешь знать, какие? Ты никогда не задумывался, почему нам так гладенько удалось завладеть железной дорогой? Почему на отрезке пути в пятьсот километров, от самого Челяба, мы ни разу не встретили сопротивления? Куда подевались все люди? Больше десятка крупных посёлков, и все они мертвы… Везде та же картинка, что и в Верхотурье, то есть ни эпидемией, ни войнами ни природными катаклизмами объяснить случившееся не получается. Как будто сама Смерть вот так взяла и прогулялась на север от Челябинска, до самой Туры, а может и дальше.
И тогда мне стало интересно, я начал копать информацию, в архивах открытых источников. Сам ведь знаешь – Урал ещё со времен Союза просто битком набит стратегическими силами. Начиная от частей РВСН и заканчивая хранилищами химического оружия. В общем, одно такое хранилище, позже перепрофилированное или, скорее, замаскированное под завод по уничтожению этого самого химического оружия нашлось аккурат под Челябинском. В полусотне километров к востоку… И какое хранилище! Больше пяти тысяч тонн зарина и VR, тринадцать процентов всего потенциала СССР! Даже если завод не филонил и реально уничтожил большую часть запаса, оставшегося уверенно хватало для того, чтобы зачистить сотни и сотни квадратных километров.
Объект этот достаточно крупный, хорошо выделяющийся на фоне всего окружения. Я уверен, что при выжигании Челябинска завод тоже могли уничтожить – считай, за компанию. А ещё я абсолютно уверен, что в тот день… двадцать третьего декабря две тысячи двенадцатого года над всем Уралом дул сильный южный ветер.
Военные отравляющие газы быстро распадаются, в этом их суть. Уже через пару месяцев от них тут и следа не осталось. Года через три восстановился животный мир. Растения вообще не заметили эту напасть, их нервно-паралитические субстанции не берут. А вот люди исчезли быстро и полностью. Так что здесь у нас ни врагов, ни союзников – никого нет. Остаётся лишь одно – колонизировать эти земли практически с нуля. Как снять людей с насиженных старых мест? Да как это всегда и делалось: налоговое послабление, увеличение помощи, содействие при переезде. Ну и близость к нашей твердыне, знаешь ли, дорогого стоит. Уверен, что вскоре от желающих отбоя не будет. Особенно когда электричество появится».
Обед оказался чудо как хорош для временного лагеря на краю стройплощадки: крупный жареный судачок, пшеничная каша, рагу из весенних овощей и кофе из цикория. Рыба – единственный пока еще непривозной продукт – водилась здесь в изобилии и подавалась к столу три раза в день. Как мне рассказали, перегородив сетью Актай в самом узком месте, где он впадает в Туру, можно было за ночь поймать столько рыбы, что её хватало на несколько дней пропитания. Больше проблем было с тем, чтобы её вытащить, почистить и приготовить. Немалая часть улова погибала, не дождавшись свидания с солдатской тарелкой.
Посуда вообще вся была одинаковой, из одной партии. Лёгкие миски и кружки, штампованные из тоненького металлического листа были очень неустойчивыми, обжигали руки и начинали ржаветь в местах скола покрытия. Но при этом, они чудесно составлялись в стопки, почти ничего не весили, и, что мне особенно понравилось, создавали особую атмосферу единства. Когда командующий питается такими же нехитрыми блюдами из покрывшейся пятнышками ржавчины плошки, что и солдат, это сближает. Создаёт правильный моральный климат. Так поступали едва ли не все великие военачальники, кто не спешил возвыситься за счёт мелкого комфорта, но сосредоточивался на важных делах. Приятно становиться в один ряд с такими личностями, как: Александр Македонский, Суворов, Наполеон, Фидель Кастро… Других имён сразу и не назову, но помню, что их ещё очень и очень много.
Впрочем, обедали мы в отдельной офицерской палатке. Да, именно так она и называлась, хотя никакого табеля о рангах ещё не существовало, но деление на рядовой состав, офицеров и генералов уже наметилось вполне чётко. Наши вооруженные силы росли, крепли и более своим устройством напоминали нормальную полноценную армию. Деление на автономные отряды под предводительством своенравных атаманов закладывало в рядах единой армии вроде как трещинки, которые со временем могли раздаться вширь, да и просто отдавало некой старинной неполноценностью. Ликвидировать такую структуру сразу и решительно было глупо, слишком уж многие бойцы разных рангов могли воспринять идею в штыки и поднять ропот, а потому мы позволили этой реформе проходить тихо и спокойно, естественным образом. Конечно же, мягко направляя ход этого процесса в нужном направлении. Любые конфликты старательно локализовались и подавлялись в зародыше, не преступая границ обычной бытовой ссоры между равными людьми. Вытравить из человеческого сознания деление людей на «своих» и «не своих» полностью невозможно – так уж мы устроены, но пока все атаманы полностью лояльны к Томми, серьёзных проблем ждать не приходилось.
На первый взгляд всё выглядело вполне спокойно и оптимистично. На второй взгляд – тоже… Но у меня росло нехорошее предчувствие, которым я никогда ни с кем не делился, потому что не мог описать его суть даже самому себе. Но, услышав о том, что в ближайшее время мы можем не опасаться никакой внешней угрозы, я, наконец, понял одну вещь.
– Значит, крупных баталий в обозримом будущем не планируется?
– Я думаю, бои скоро вообще прекратятся, – заметил Томми, отделяя от жареной рыбины спинку и отправляя её в рот, – если ты имеешь ввиду людей, конечно.
– Ну да, я о них. А чего серожопых-то бояться, мы со своей стороны калитку притворили наглухо.
– Да ну? Я когда уезжал, точка была заперта в бетонном боксе с бойницами и круглосуточным оцеплением.
– Именно так и было. Но! – я не отказал себе в удовольствии выдержать паузу и назидательно поднять в воздух длинную рыбью кость, – я, как твой заместитель, нашёл менее накладное, и не в пример более надёжное решение.
– Интересно, и какое же? – Томми подался вперёд.
– Мы заблокировали раздвижную рамку телепорта. Просто скрутили её тросом и повесили замок.
Томми прекратил жевать и посмотрел мне в глаза:
– Вы уверены, что это не повредит…
– Да, абсолютно. Мы для проверки попробовали запустить, так там нагрузка с механизма сбрасывается, чтобы привод не полетел. Затея дельная, охрану сократили до двух человек. И нет риска, что нам с того конца пришлют, скажем, бомбу.
– Ааа. Ну, смотри, с тебя же потом спрошу за каждый винтик, – Томми вернулся к содержимому своей миски, – как вообще исследование продвигается? Давненько от Шепа новостей не было.
– Там хорошо, много интересного. Но сначала я хотел с тобой поделиться одной мыслью.
– Ну, говори, что там.
Я придвинулся чуть поближе и слегка склонил голову. Любые разговоры о мятеже ведутся исключительно полушёпотом, будто из суеверного страха ненароком пробудить это страшнейшее событие:
– Как ты думаешь, чем будут заниматься бойцы, не видевшие врага месяцами и годами?
– Известно чем. Работать на стройках, тренироваться в поте лица, учиться. В спасательных операциях участвовать обязательно. Ты к чему клонишь?
– Ещё раз. Боец не видит врага. Он воспитывает свой характер, укрепляет тело, совершенствует навыки. Но ему не на кого направлять свою… природную непереносимость, скажем так. И, как, по-твоему, что будет происходить дальше?
Томми хмыкнул, дёрнул плечом, а потом поднял взгляд. Я продолжил:
– Ладно ветераны – они спаяны в боях и по мелочёвке ссориться не будут. Но молодые! Им же только повод дай. И этих поводов будет со временем больше и больше. Сначала это будут обычные разборки в коллективе – кто старший, кто сильный, кто решает. На уровне дедовщины. Потом пойдут бытовые моменты. Пойдёт своячество по отрядам, по баракам. Вспомни случай с обрезанной музыкой! Идея единой крепкой армии у нас кое-как работала, пока армия была меньше, и состояла из бывалых вояк. Но молодёжь в больших коллективах просто не сможет не делиться на группы. Поначалу эти группы будут соперничать между собой, потом дело может перерасти в серьёзные столкновения. Ты же изучал военную историю, знаешь, как оно бывает. Связисты против танкистов, десантники против инженеров… И здесь дело не в родах войск, которых у нас, конечно, не так много. Дело в людях, которые находятся рядом друг с другом, и по какой-либо причине думают о своих соседях, как о «других».
Формулируя мысли на лету, я по обыкновению смотрел вниз перед собой, в поверхность стола. Посмотрев в лицо Томми, я увидел непонятный прищур человека, которому есть что добавить к сказанному. Но он молчал, и я говорил дальше:
– Так вот, человеку для того, чтобы проникнуться враждебностью к своему ближнему… Ох слово-то какое манерное, не важно… Ему для этого нужно на самом деле совсем немного. Ты не знаешь, но, допустим, в многоквартирных домах самые сложные отношения всегда между соседями. Чем люди ближе друг другу исходно, тем сильнее они начинают вздорить, когда появляется малейший повод. Вот, вздорить – очень меткое слово! Спорить по каким-то вздорным вопросам, по мелочам!
– Я понял, – кивнул Томми, – подведи итог. К чему ты ведёшь и что предлагаешь?
– Хорошо. Я считаю, что рано или поздно проблемы в обществе у нас начнутся. Причём, не в посёлках, где люди достаточно широко расселены, а в армии, где бараки стоят рядом, где много молодых горячих голов и где каждый вооружен. Что по этому поводу делать – я пока не знаю. Но, мне кажется, что остановить этот процесс невозможно, что всё, что мы можем – это как-то урегулировать его, направить в нужное нам русло, например. Постоянные состязания в сдаче нормативов, в успешных выполнениях боевых заданий. Главное – не врать себе о том, что люди достаточно разумны и самодисциплинированны, чтобы быть единой силой. Я верю в наши идеи больше, чем во что-либо, я мечтаю о том, чтобы они сплотили всех живущих. Но я учил историю, и знаю, что это возможно только в самые трудные времена перед лицом внешнего врага.
Я старался говорить негромко, но под конец немного разошёлся и, видимо, повысил голос. Томми поднял палец, предлагая мне помолчать и, не меняя позы, дождался, пока из палатки не вышли последние люди с грязной посудой в руках. Когда их голоса снаружи стихли, он подался вперёд и заговорил негромким спокойным голосом:
– Ты говоришь любопытные вещи. Да, опасность разлада и бунта существует всегда. Я был бы трижды идиотом, если бы не задумался об этом и не предпринял какие-то конкретные меры, верно? Так вот. Раз уж об этом зашёл разговор, скажу я тебе одну вещь. В настоящий момент мы уже активно работаем над созданием внутренней разведки. Тщательно разбавляем новые и не очень отряды людьми, которым мы можем доверять. Пока отряды малочисленны, а молодых бойцов, в чьей верности мы можем быть уверены на все сто процентов вовсе нет, процесс идёт очень непросто. Но он движется. Эта программа – целиком в ведении Мухи, и это обстоятельство меня, честно говоря, успокаивает, здесь ему можно довериться. Осведомителей приходится воспитывать и проверять прямо по ходу действия, давая ложные поводы для беспокойства, контролируя и проверяя через других агентов. Это очень непросто, пока больше похоже на какую-то мышиную акробатику, ей Богу. Но сейчас, в относительно спокойной ситуации, мы уже нарабатываем свои методы и готовим кадры.
– Предлагаешь начинать с тотальной слежки? Устроить шпионское государство?
– Нет, десять тысяч раз нет! Но пока наша армия не имеет нормальных форм, пока мы плохо представляем, с какими сложностями можем столкнуться в дальнейшем, нужно работать и в этом направлении тоже. И не говори больше о шпионах, это разведка. Что за манера спешить с выводами! В данный момент нам нужно быть готовыми ко всему, действовать на упреждение, обеспечить себе возможность пресечь любую смуту в зародыше… И наладить работу спецслужб, что всегда пригодится. Один хороший разведчик сам по себе стоит целой армии! Ты ведь читал Сунь Цзы, должен понимать.
– Я прекрасно всё это понимаю. Но… Устоим ли мы перед соблазном приставить шпика к каждому офицеру? Не просрём ли ценности свободы? Такие вещи могут происходить незаметно.
– Знаешь, за прошедшее время слово «свобода» брало в рот столько подонков, что оно до конца времён пропиталось их ядовитой слюной. Так что давай будем обращаться с ним поаккуратнее. Тем более, что свобода в любом, а тем более в нашем обществе, всегда относительна. Многие за таковую почитают анархию, и вот как раз им нельзя оставлять ни единого шанса. Но ты тоже говоришь дело, и мы будем сочетать разумное управление с чётким контролем. Великое множество раз я думал над тем, насколько проще было бы построить жёсткий деспотизм, но это не наш путь. Я хочу видеть свободный рынок, свободу совести и свободу творчества. Но свобода как безвластие и вседозволенность, какой её понимает большинство тех, кто работает на полях в своих посёлках, это полный крах всего. Такую свободу нужно травить без малейшей передышки, постоянно. И в этом наш самый важный бой.
Мне было нечего возразить. На фоне таких уверенных и хлёстких аргументов любые замечания касательно опасности тоталитаризма звучали бы как детский лепет. В знак того, что тема исчерпана, я кивнул и начал медленно прихлёбывать кофе. За несколько мгновений до того, как пауза в разговоре стала неловкой, Томми смягчился в лице:
– И всё же, как там Шепард? Где полные энтузиазма отчёты?
– Ты знаешь, он сейчас в таком состоянии, что лишний раз лучше не дёргать. Взлохмаченный весь ходит, бреется раз в неделю, мало с кем общается. Отчётов не пишет, говорит, что скоро будет такой отчёт, что все обалдеют, а пока, мол, не приставайте. В последнем сообщении значилось, что интерфейсная часть полностью разгадана и частично расшифрован язык пришельцев. Таки действительно, он настолько похож на язык индейцев майя, что можно брать учебники, каталоги иероглифов, и прямо вот так напропалую читать! Одна беда: майянский язык достаточно плохо известен, и всё, что у нас есть, это правила писания и несколько сотен слов. К счастью, на данный момент нам достаточно и этого. Я изучил схему работ и могу сказать, что главная задача сейчас упирается в расшифровку системы координат, используемой пришельцами, и разработку способов их интерпретации в наши координаты – широту и долготу. Если они используют ту же двадцатиричную систему счисления что и майя, то ждать нам осталось не так уж и долго.
– Отлично. Просто замечательно! Нужно перевозить точку сюда, я хочу следить за всеми работами. Что планируется дальше, кстати?
– Собственно, что я и сказал. Будет подобрана модель интерпретации, а там останется только её правильно приложить к системам координат. Делать это придётся понятно как – ставить эксперименты, отправлять в неизведанные дали экспедиции. А потом пытаться понять, где это они только что погуляли.
– Слушай, а может еще всё-таки попытаться сунуть туда видеокамеру на длинной ручке? Ну как я хотел, ещё когда пацаном был, да не успел?
– Мы уже попробовали один раз. Ничего не получилось. Точнее, мы не смогли увидеть то, что находилось по ту сторону портала, но зато кое-что поняли о принципах работы самой точки. Камера не записала вообще ничего, после кадров с приближающимся порталом сразу же следовали кадры, отснятые уже возвращаемой камерой. Пять секунд пребывания ТАМ будто не существовали вовсе.
– Ха. И о чём это нам говорит? И как быть с тем, что я всё-таки запомнил во время единственного своего прыжка?
– Говорит это о том, что телепортация происходит через какое-то хитрое пространство или измерение, которое характеризуется как раз отсутствием пространства как такового. А заодно, и времени. Объяснение, конечно, ни к чёрту, но это всё, что мы можем сказать на данный момент. Твои же воспоминания о некотором пребывании ТАМ были, судя по всему, просто растянувшимся впечатлением от входа и выхода. Хотя, опять-таки, точно сказать не берусь. Нужны эксперименты, много экспериментов.
Томми подпёр подбородок рукой и с мечтательной улыбкой устремил взгляд куда-то за откинутый вход палатки, в блиставший полднем весенний день.
– Отрадно слышать такие вещи. Стало быть, продвигаются дела, а то я уж огорчаться начал. Отчёты с Шепарда сбивай исправно, а то устроили тут вольницу. Я понимаю: научная работа, творческий поиск, ранимая натура… Но важность работы невероятная, так что проконтролируй, чтобы к отчётам прикладывались все теоретические наработки, полнейшая документация. А то ишь, раскапризничался, деловая колбаса. Ладно, давай дальше рассказывай. Как движется подготовка молодняка? И что там у тебя с девушками происходит?
От последнего вопроса я чуть не вздрогнул. Вовремя понял, что меня спрашивают о подготовке женских отрядов, а не о тонкостях личной жизни, ситуация в которой была стабильной, компромиссной и безрадостной, как тысяча сухпайков в голодный год. В районе Верхнеуральска женщин было не так много, как в посёлках, и в основном это были жёны или подруги наших бойцов. Некоторое время я регулярно катался к старым знакомицам в Краснинский. Потом одну из них, Светку, уговорил переехать в лагерь – остальные не согласились. Дом, который она там оставила, был не в пример лучше того, в который мы въехали вместе. Сознательно пошла на жертву, чтобы всегда мужик рядом был. Стараюсь не думать о том, что это может быть любовь, напоминаю себе, что мужиков нынче мало и в любом случае Светке очень повезло, как бы я к ней ни относился. Да и как можно относиться к подруге, если каждый день общаешься с Той, от которой дыхание сбивается и мозги клинит? Хреново – становишься мелочным, раздражительным, требовательным. А потом и бесчувственным, чтобы нервы хоть как-то беречь.
Нельзя сказать, что с Мирой у меня не было никаких шансов с самого начала, и от этого на душе делается только гаже. Когда мы только начинали разрабатывать систему организации женских отрядов, она очень трогательно, с терпеливой доброжелательностью указывала на важные моменты, которые я упускал. Объясняла, для чего нужно изменять некоторые нормы дисциплины, и почему командирами обязательно должны быть мужчины. Настаивала на том, что курсантки не должны иметь права на личную жизнь, пока дисциплина не окрепла. Вносила дополнительные пункты в накладные снабжения учебных лагерей. Словом, позволяла мне быть ведущим направления, при этом вкалывая ничуть не меньше, но на позиции ассистента. Все эти долгие вечера, которые мы проводили вместе, склонившись над схемой или сидя плечом к плечу у компьютера… Я, будто даже через одежду, чувствовал, как её локон щекочет мое плечо. Я млел, я цепенел и обмирал, наслаждаясь этим ощущением, подобного которому не чувствовал наверное с самой юности. У меня было много женщин, в том числе и любимых, но чувство, которое пробудил во мне этот рыжевласый ангел, было несравненно боле сильным и полноценным. Настолько мощным, что я просто не знал, как с ним управляться. И в результате сделал наихудшим образом.
Я слишком долго собирался с духом, неизвестно почему полагая, что результат предрешён. Ну, в самом деле – такой неожиданный поворот, соединившей нас в работе судьбы, такое буйство чувств, разве может быть иное развитие ситуации?
Затем я слишком прямо и грубо действовал, когда решился объясниться. Нет, конечно, не в смысле применения силы. Просто вывернул на неподготовленного человека все свои чувства сразу. Не углядел, что она к этому времени уже успела изрядно остыть. И, в конце концов, я не осознал своих ошибок вовремя, не изменил поведения, продолжая упрямо ломиться в закрывающиеся плотнее двери души этой девушки. Что может быть отвратительнее, чем седеющий мужик, натворивший самых, что ни на есть, детских ошибок? Наше общение превратилось в неприятную необходимость для неё и сущую муку для меня. Стоит ли говорить, что разработка программы была завершена в рекордные сроки? Причём, настолько качественно, что ни одного повода встретиться и согласовать дополнительные моменты не возникло.
С женскими отрядами сложилось не в пример проще и благополучнее, чем с одной девушкой-офицером. Всё ещё давя впечатление от неприятных воспоминаний, я отчеканил официальным тоном:
– Могу с уверенностью сказать, что эксперимент удался. Учебная программа показала хорошие результаты, можно её развивать и внедрять. От мужской программы принципиально не отличается. Уделяется большее внимание предварительной проверке курсанток, учебные планы немного скорректированы и есть свои нюансы в снабжении тренировочного лагеря. Главной реальной проблемой программы в будущем станет разработка планов по объединению женских отрядов с мужскими. Нужно учесть и грамотно обработать целый ряд вопросов как психологического, так и бытового характера, и процесс этот будет небыстрым. Прежде всего, мужчины и женщины должны привыкнуть к мысли о том, что в боевом строю они на равных. Ещё сложнее будет как-то обуздать естественное природное влечение, которое может создать проблемы с дисциплиной, внимательностью и надлежащим выполнением воинского долга в целом. Пройдёт очень много времени, может быть, годы, пока мы опытным путём найдём нужные нам решения. Это обязательно случится, но быстрых результатов ждать не следует. Я считаю, что разумнее всего будет оформлять солдатские пары через комиссариат.
Томми внимательно слушал, изредка кивая. Несколько раз он вовремя прятал улыбку, но к концу моего доклада успокоился и тихо ответил:
– Хорошо. Вижу, в проблематике межполовых отношений ты становишься экспертом. Если честно, я думал, что это произойдёт несколько иначе… Ну, идём на станцию сходим, похвастаюсь тебе нашими успехами. Представляешь, там, на складе, были совсем новые машины, ещё в фабричной упаковке, нам только и осталось что установить их! Вся возня – с инфраструктурой…
* * *
Меня разбудил телефонный звонок недавно установленного аппарата. К празднику нового, 2037 года в Городе запустили АТС, так что теперь на каждого генерала приходилось по одной телефонной линии. Остальные бойцы пока довольствовались одним аппаратом на барак, но к празднованию дня основания города, четвёртого августа, планировалось обеспечить личными телефонами и всех офицеров. Томми вообще очень любил всякие регулярные праздники, круглые даты и прочие годовщины – каждое значимое событие у нас либо приурочивалось к какому-нибудь празднеству, либо само по себе создавало ещё один красный день календаря. Пару раз на заседаниях эта тема поднималась, и тогда наш куратор произносил небольшую проникновенную речь о том, как важно ощущать ход новой истории, отмечая главнейшие события в бытовой традиции. Правда, никаких выходных и отгулов в честь знаменательных дат не полагалось, эти дни отмечались только поздравлениями. Также по праздникам было принято раздавать поощрения и награды отличившимся на боевых и трудовых фронтах.
Внеочередное собрание боевых генералов, посреди ночи. Проскрипев в трубку сонным голосом, что буду через десять минут, я оделся, наскоро умылся и вышел из дома. Вяло шевелившиеся мысли быстро набрали разгон и начали наперебой предлагать самые пессимистичные варианты случившегося: вторжение противника, саботаж на объекте, восстание поселения, мятеж в армии, убийство офицера, предательство генерала, тревожные новости от Шепарда… остальное могло подождать, как минимум, до утра.
На улице было тихо и пустынно, попадавшиеся по дороге часовые привычно выпрямляли спины и отдавали честь. В ночное время им позволялось стоять по стойке «вольно». Никаких тревожных сирен, никакой суеты – Город спал спокойно. Уже отрада…
В приземистом двухэтажном штабном здании свет горел только в коридоре и на верхнем этаже, в зале собраний. На шторах двигались тени людей, неспешно рассаживавшихся в кресла. Взлетев по лестнице, я пригладил волосы и вошёл в зал. За большим овальным столом под массивной люстрой уже сидело пять человек, все заспанные и молчаливые. Симон сразу подскочил со своего места у дальней стены возле проектора и подошёл ко мне:
– Здравия желаю. У нас важное донесение от разведки. Сейчас дождёмся остальных и начинаем.
– Понял. А что вообще случилось, в общих чертах?
– Сам не знаю. Полчаса назад разбудили, приказали всех срочно собрать.
– А кто разбудил-то?
– Томми, с ним ещё Муха и какой-то солдатик из взвода 2М4.
– 2М4? Это по старой системе какой?
– Группа Монгола, четвёртый отряд. Экспедиционный корпус.
Обойдя стол, обменявшись со всеми рукопожатиями и недоумёнными гримасами, я сел в своё кресло справа от места нашего Командора. Звание у Томми было такое же, как и у остальных заседающий в штабе, то есть генерал, а кличка Командор приклеилась к нему недавно и неожиданно крепко, с подачи кого-то из офицеров. Иначе его в третьем лице уже и не называли. Томми никогда не стремился выделить своё положение номинально, даже наоборот, подчёркивал равенство всех генералов, хотя по факту и обладал всей полнотой власти. Лидерство его никем не оспаривалось, и просвечивающие, время от времени, диктаторские замашки принимались как нечто само собой разумеющееся. Почему-то ему нравилась эта игра в равенство, хотя и верил в неё, похоже, только он один. Как бы там ни было, кличку Командор он воспринимал подчёркнуто нейтрально, и лично у меня не было сомнений в том, что до момента её укоренения на верхней строчке табели о рангах осталось не так уж много времени.
Когда все собравшиеся полным составом допивали уже по второй чашке чая, дверь кабинета, наконец, открылась, и в зал вошли Муха, Томми, и молодой чернявый парень, удивительно незапоминающейся внешности, с нашивками рядового. Увидев такое количество высших чинов, он устремил взгляд в пол и позволил Мухе увлечь себя к одиноко стоящему креслу возле проекционного экрана. Томми коротко поприветствовал собравшихся, плюхнулся в своё кресло, затем откашлялся и произнёс официальным тоном:
– Любезные судари… в нашей армии сложилась неожиданная ситуация, требующая глубокого осмысления её истоков и решительных мер пресечения. Я говорю о мятеже. Благодаря усилиям рядового Гаврана, – он кивнул в сторону также смотревшего в пол паренька, – являющегося по совместительству агентом нашей внутренней разведки, мы смогли вовремя узнать о назревающем заговоре. Предлагаю сейчас заслушать его доклад, после чего мы все вместе разберёмся в происходящем и примем взвешенное мудрое решение. Прошу!
После слова «мятеж» Томми не сделал никакой паузы, и пробежавшее по генеральским лицам выражение крайнего смятения моментально уступило место сосредоточенному прищуру. Услышав приглашение к докладу, Гавран мелко кивнул, поднял неожиданно спокойный взгляд своих чёрных глаз и заговорил:
– Гавран, агент первого выпуска школы разведки. В четвёртый отряд меня внедрили во время последнего переформирования, шесть с половиной месяцев назад, с заданием отслеживать настроения в коллективе, фиксировать возможное появление альтернативной иерархии среди военнослужащих и вести наблюдение за бойцами, попадающими в категории подозрительных и неблагонадёжных личностей.
Начиная с самых первых отчётов, я обращал внимание на рядового Ацтека, как на физически очень сильного человека с крутым характером и склонностью командовать другими. Учебный лагерь он закончил в семнадцатилетнем возрасте с идеальным личным делом, никак свою индивидуальность не проявив. Высочайшие показатели по всем физкультурным нормативам, теория и матчасть – «хорошо», стрелковая подготовка – «удовлетворительно»… В составе отряда он первые дни держался особняком, а затем уверенно начал преобладать над окружающими в психологическом плане. Влезал в чужие конфликты, разнимая спорщиков, позже сам задирал сослуживцев. Давил авторитетом, угрозами физической расправы, постепенно выдвинулся вперёд, как неформальный лидер, и необходимость давить отпала, все и так слушались. С командиром отряда и генералом группы держался абсолютно спокойно и невыразительно, в отсутствие командования опять превращался в неформального лидера. В других отрядах группы были свои лидеры, но Ацтека они почитали за старшего.
Параллельно с укреплением авторитета Ацтека, накалялась ситуация в отношениях с расквартированными по соседству отрядами других войск, большей частью гарнизонными. Началось всё с того, что у гарнизонных пропал компьютер, и по их жалобе наш офицер не вполне правомочно устроил досмотр личных вещей. Ацтек с несколькими наиболее приближенными бойцами пошли на разборки и там произошёл какой-то конфликт… О его сути они не распространялись, но с тех пор соседи были обозначены нашими верными и прямыми врагами. Теперь взаимное воровство и диверсии происходили постоянно, и офицерам, по понятным причинам, никто не доносил. Рукоприкладства избегали всеми силами, хотя планы строили постоянно. Гарнизонные Ацтека с его сворой откровенно побаивались, но не верили, что он осмелится нарушить устав. Однако, в конце концов, это случилось – возникла перебранка, соседи перегнули палку с провокациями, и дело обернулось серьёзной дракой с двумя сломанными носами, одним переломом руки, отбитыми почками и помятыми рёбрами. На разбирательстве все гарнизонные указали на Ацтека как зачинщика драки, и посторонние свидетели их слова подтвердили. Все участники потасовки со стороны экспедиторов получили гауптвахту и наряды. Ацтека лишили поощрений за спортивные достижения и вычеркнули из всех списков на повышение в звании, что он принял особенно близко к сердцу.
После того случая, группа участвовавших в драке стала ещё плотнее, даже по отношению к другим, абсолютно преданным Ацтеку бойцам. Это никого не настораживало и не удивляло, в том числе и офицера Мороза, что теперь можно смело засчитать ему в проступок… Мы как раз были в долгой экспедиции дальше Серова, никакого другого общения, кроме как со своими, не было. Мне кажется, это во многом ускорило развитие событий.
Штрафники всякий раз, как появлялась возможность, уединялись и много говорили – мне не удавалось подобраться поближе, чтобы выяснить, о чём именно. Затем в их компанию начали вливаться другие бойцы, и здесь я получил шанс разговорить их. Выяснилось, что Ацтек всерьёз планирует подстроить аварию в бараках гарнизонных бойцов и, помимо того, собирается организовать покушение на Мороза, причём таким образом, чтобы было похоже на несчастный случай. Сам Ацтек планирует каким-то образом на всём произошедшем поправить свою репутацию и быстро получить офицерский чин. Он не слишком сообразителен, но далеко не туп, и, скорее всего, у него действительно есть хороший рабочий план. Здесь меня почти раскрыли. Были очень сложные разговоры, еле-еле получилось отбрыкаться, но… моя миссия здесь завершена. Последнее что, удалось выяснить – в четверг вечером у заговорщиков будет очень важная сходка. Уверен, что можно будет взять с поличным. Информация эта поступила ещё вчера, но за мной сейчас внимательно наблюдают, поэтому пришлось потратить время, чтобы симулировать язву, и улизнуть через медсанчасть. Сообщить офицеру я не мог, это привело бы к… нежелательным последствиям, как для него, так и для меня самого.
– Вот такая ситуация, – прервал воцарившееся молчание Томми, – о серьёзной угрозе говорить не приходится, но прецедент нехороший. Что делать будем? Как считаешь, Монгол?
Монгол разжал пальцы и на стол со стуком выпали две половинки сломанного карандаша. Его лицо кривилось, будто от сильнейшей изжоги. Поборов волнение, он встал, походил взад-вперёд по зале, потом развернулся лицом к собранию и сказал:
– Ну а какие тут могут быть варианты? Я своей вины в этом бардаке не отрицаю, хотя мы все понимаем, что эта каша могла завариться в любом корпусе. Моё мнение как генерала такое, что нужно брать их, а затем казнить, публично. В уставе у нас это чётко прописано.
– Поддерживаю, – поспешил вставить Ерш.
– Кого именно казнить? Весь отряд или только зачинщиков? А что делать с остальными? И сколько их, этих остальных?
Все взгляды устремились к Палычу, вывалившему сразу столько вопросов. Опершись на трость, он тоже встал, но выходить к центру залы не стал, продолжив с места:
– Вы понимаете, к каким последствиям это может привести? Устраивая массовые репрессии, мы, во-первых, открыто признаём, что в нашей армии могут случаться серьёзные мятежи. Во-вторых, показываем, что серьёзно боимся их. И, в-третьих, даём будущим смутьянам идола, погибшего борца против системы Ацтека. Бред? Для всех нас, собравшихся сегодня здесь за этим столом – безусловно. Но для рядовых бойцов, многие из которых ещё прошлым летом за коровой кизяки убирали, это может стать красивой романтической идеей. Сами ж были молодыми, вспомните, сколько дурного энтузиазма вызывали всякие разговоры о сопротивлении, о бунте как таковом. Я готов спорить, что половина из вас превратилась, в своё время, в атаманов, очень вовремя сбросив с насиженного места своего поселкового князька. И сделали вы это вместе со своими сторонниками, которых сначала было тоже совсем немного. Сейчас кучка беспредельщиков не может представлять для нас опасности, но она может подать пример другим горячим головам, в которые пока ещё слишком часто ударяет подростковая моча. Уничтожим один очаг, но сколько их может появиться в дальнейшем? Пацаны поймут, что под них копает разведка, и оттого станут более осторожными. Чтобы опережать их, нам придётся всё больше и больше сил тратить на внутреннюю безопасность, но кто знает, как долго мы сможем заниматься этим? Нам нужно бороться с самим явлением бунта, предвидеть и отсекать все его метастазы, понимаете? Нельзя принимать вот эту дурную игру, нужно перевернуть стол и швырнуть карты в морду сдающему! Я закончил.
– Дело говоришь, Палыч, – заметил Томми. Его глаза снова начали сужаться в сверкающие хитростью щелочки, – на корню проблему решать надо. Любезные судари, вы согласны?
Собрание одобрительно загудело. Монгол нахмурился, и взгляд его заметался по лицам присутствующих. Палыч, по своему обыкновению, смотрел прямо в стол и поглаживал бороду, которая стала уже совсем белой, с отдельными прядями мышиного цвета. Томми схватил чью-то чашку, опрокинул в себя остатки плескавшейся в ней жидкости и громко хлопнул ею о блюдце:
– Что ж, отлично! В кои-то веки по первому же замечанию у нас образуется полное единодушие взглядов. Я так понимаю, что вас уже распирает от замечательных идей. Давайте, кто первый оккупирует наше внимание?
Удивительным образом каждый из присутствующих нашёл с кем переглянуться.
– Ты же к чему-то ведешь, да? – пробасил с другого конца стола Велес.
– Веду, конечно. У нас есть замечательная абстрактная мысль, а конкретики не хватает. И кажется мне, что ранее никто обо всём этом не задумывался, верно? На одном благоразумии Палыча далеко не уедем.
– Так ведь и задумываться раньше не с чего было…
– Конечно не с чего. И вот смотрите какая ситуация получилась – меньше двух дней в запасе, а мы, оказывается не готовы!
– Томми, при всём уважении, ты перегибаешь палку, – снова подал голос Ерш, – мы, конечно, понимаем твою нервозность. Но, чёрт побери, мы обычные люди, а не какие-нибудь ясновидящие. И ничего странного в том, что никто ничего не придумал по вот этой, только что всплывшей, теме, нет! Может, хватит срывать злость?
– Знаешь, я недавно вычитал одну мысль, – Томми снова взялся за чашку с чаем, на этот раз за мою, – не ахти какая свежая, но точная. Так вот: «Любое обобщение является ложью, и всякий, кто произносит слова "все, всегда, никто, никогда" и так далее, лжёт вам в глаза». И хрен с ним, что это утверждение противоречит само себе… Так вот, судари, если вы расписались в своей беспомощности, то послушайте, что скажут те, кто думал раньше и видел дальше вашего. Феликс!
Я поднялся со своего места, испытывая жуткое неудобство. Со стороны Томми было очень грубо вот так противопоставить меня всему коллективу, он явно распалился. Быстрее и неожиданнее, чем раньше. Ну да – ночь, стресс. Надо будет потом с ним об этом поговорить. Ни с кем другим командор свои психологические сложности не обсуждает…
Наш разговор почти двухлетней данности не остался всего лишь пустыми словами. Мы достаточно часто возвращались к этой теме, говорили долго и с увлечением. На фоне достаточно спокойной ситуации в армии, это стало чем-то вроде нашего хобби: со всей серьезностью прорабатывать сценарии предотвращения катастроф, которые могут никогда не произойти. Мы не относились к этому чересчур серьёзно, и, вероятно, оттого мыслили более раскованно и смело. Мы цитировали классиков, со снобистским наслаждением анализировали вслух исторические события, потрясавшие крупные и не очень империи, и так постепенно пришли к единой точке зрения.
По всему выходило, что сдерживание сепаратистских процессов тупым применением силы нам не подходило. Этот подход был слишком недальновидным, ему не хватало гибкости, разумности и внутреннего баланса. Он был похож на борьбу с пожаром при помощи старых одеял: вполне эффективно, но есть риск, что загорится само одеяло. Нашей целью было как-то упорядочить естественные на данном этапе деструктивные процессы и сделать так, чтобы их сдерживание не приводило к дополнительным тратам сил и ресурсов. Томми привёл меткую аналогию, суть которой до меня дошла не сразу: расползание трещины на твёрдом материале можно остановить, если взять дрель и на самом кончике этой трещины просверлить небольшое отверстие. Увидев моё замешательство, он пояснил: «Нам нужно усугубить происходящее таким образом, чтобы его самопроизвольное развитие прекратилось. Сечёшь?».
У меня самого в голове прыгала старая мудрость: «Не можешь остановить – возглавь», но как применить её конкретно к нашей ситуации – я совершенно не понимал. Ещё несколько минут мозгового штурма – и в наши головы практически одновременно шибанула одна мысль: нужно узаконить неформальные солдатские объединения, предоставить их участникам больше степеней свободы в уставном порядке и разработать особую систему взаимоотношений с лидерами. В разговоре сразу всплыло слово «клан», и за него мы решили дальше и держаться. Такое решение позволяло вытащить кулуарные события на поверхность, сделать их заметными и прозрачными. Любая смута в первую очередь отразилась бы на жизни самого клана, и в ней же себя исчерпала бы. Также мы избавляли себя от многих организационных хлопот на низких уровнях, ограничиваясь тесным общением с клановым лидером.
Помимо того, постоянная конкуренция кланов приведёт к тому, что они будут сами друг друга контролировать, своевременно вынося весь сор из чужой избы. Нам оставалось только следить за тем, чтобы конкурентная борьба проходила в рамках правил по уставному порядку… и обрабатывать доносы. Во избежание конфликтов между двумя моделями власти – клановая иерархия плотно привязывалась к табели о рангах. Поначалу это наверняка будет вызывать некоторое возмущение, но потом очень прочно войдёт в быт. Нашивки достаточно объективно отражают влиятельность и опыт того, кто их носит, а сопливым курсантам на руководящих позициях в любом случае не место.
Конечно, мы понимали опасность чрезмерного усиления одного из кланов, или их объединения. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы поднять списки личного состава, взять калькулятор и увидеть критическую черту, преступая которую клан становился армией. Самое время подумать о том, чтобы возглавить неудержимое. Напрямую манипулируя админресурсом, а также ослабляя другие кланы при помощи внедрённых агентов, мы будем иметь возможность постоянно поддерживать на вершине самые лояльные объединения. Если же, несмотря ни на что, ситуация начнёт выходить из-под контроля, мы всегда будем знать её ключевых деятелей, на которых в частном порядке можно будет воздействовать одним из многих способов, которые предлагает история политической борьбы тем, кто её любит и учит.
Смелость этого эксперимента позволяла назвать его чистой авантюрой. Но десятки часов обсуждения развеяли всю нашу опасливость, мы точно представляли на что идём. Видели схему ситуации во всей её полноте, со всеми вероятными ответвлениями и поправками. Адекватный страх выкипел, оставив в сухом остатке чистые кристаллы твёрдой уверенности. Особенно в нашей задумке Томми нравилось то, что люди начнут постигать полноценную политическую жизнь, но при том, что все жизненно важные решения по-прежнему будут приниматься в зале совещаний с овальным столом… Во главе которого непоколебимо стоит его кресло. Томми также верит в свободу и знает, что на данный момент его жёсткое руководство – это единственный гарант движения к ней. И никаких парадоксов, что лишний раз подтверждает наша идея с организацией солдатских кланов.
Всё это я детально изложил в своём докладе. В ответ прозвучали все предсказуемые опасения и возражения, которые были тут же крыты давно продуманными и сформулированными аргументами. После этого продолжали звучать неконструктивные эмоциональные возражения, отвечать на которые было утомительно и бестолково. Вмешавшийся Томми предложил отложить обсуждение на неделю с тем, чтобы все успели поразмыслить над услышанным, а также для того чтобы мы, черт побери, приняли план действий на послезавтра.
* * *
В колонках раздался мягкий щелчок, и на экране появилось изображение удаляющейся ладони. Затем стало видно её хозяина, улыбающегося бойца в городском камуфляже и лёгком шлеме чёрного цвета.
– Ну что, фурычит?
– Та вроде да, тут лампочки нет.
– Работает нормально, можете начинать, – произнёс я в микрофон.
– Так точно, генерал!
Изображение болтануло вверх-вниз: боец, нёсший на своём шлеме камеру, машинально кивнул. В кадре замелькали собирающиеся в тесную группу солдаты, командир ещё раз повторил в краткой форме брифинг операции:
– Противник в количестве от двадцати четырех до тридцати человек сосредоточился в центре спортивной площадки пятого сектора. Наша задача разделиться на четыре группы по количеству подходов к площадке, взять её в оцепление, по сигналу сойтись и произвести арест. Уйти не должен никто. В случае сопротивления аресту – по моему сигналу используем слезоточивый газ в гранатах и аэрозолях. Каждый из вас вооружен дробовиком с травматическим боеприпасом, им вы можете пользоваться без сигнала на своё усмотрение, прицельная стрельба в голову запрещена. При контакте с часовыми использовать тазеры.
Быстро раздав ряд мелких указаний, командир дал сигнал к началу операции, изображение начало подрагивать в такт мелких шагов. Всего в операции принимало участие двадцать пять бойцов, четверо из которых, по одному на каждую группу, несли на своих шлемах камеры. Благодаря этому, сидящие в зале генералы могли наблюдать ход операции на большом экране, куда Симон выборочно выводил изображение с разных камер. Канал связи был выведен в эфир, так что мы могли слышать все команды и разговоры. Тактического смысла в этом не было, мы скорее обкатывали новую технологию.
Камера шла вторым номером, сразу за командиром. Две стены одноэтажных бараков образовывали хорошо просматриваемый коридор. Группа Альфа продвигалась вперёд по пустынному проходу. Часы показывали 20:14 – традиционные ежедневные полтора часа сводного времени для рядового состава уже начались. Для упрощения операции офицеры всех бараков пятого сектора, кроме интересующего нас барака 2М4, заняли своих подопечных внеочередными учениями, так что улицы были свободны от посторонних.
Впереди засияли фонари спортплощадки, до выхода к ней оставалось около пятидесяти метров. Уже можно было разглядеть стоящих в центре площадки плотной группой заговорщиков. Всё было обставлено так, будто они собрались поиграть в баскетбол и выясняют игровые моменты. Освещение улиц было намного слабее, так что собравшиеся на площадке не должны были заметить штурмовиков вплоть до самого последнего момента. Прозвучала команда надеть респираторы и приготовить гранаты, в полной тишине защёлкали пряжки ремешков.
И тут я вздрогнул от громкого свиста. Изображение чуть смазалось от резкого движения камеры вверх, в кадре появился человеческий силуэт, стремительно убегавший по крыше. Эфир тут же взорвался сообщениями:
– Альфа контакт! Мы упустили его!
– Гамма контакт!
– Бета Контакт!
– Дельта – часовой обезврежен!
– Бета – движение прямо по курсу!
Масса людей на площадке пришла в движение, заговорщики начали метаться, но после нескольких команд, выкрикнутых зычным твёрдым голосом, разделились на две группы, устремившиеся к выходам с площадки.
– Гранаты к бою! Готовность к огневому контакту!
Впереди замелькали тени. Выскочившие в проход заговорщики застыли на месте, увидев штурмовую команду, и попытались развернуться и убежать в противоположном направлении, но столкнулись с напиравшими товарищами. Получилась куча-мала, несколько человек упало, как раз в этот момент вперёд полетели гранаты, оставляя за собой в воздухе едва заметные ленты белесого дыма. Толкотня впереди стала более ожесточённой. Кто-то попробовал залезть по водосточной трубе на крышу барака, но тут же упал на землю и закрыл лицо руками. Несколько человек, утыкаясь носами в сгиб локтя, отчаянно рванулись вперёд по спинам лежащих товарищей. Двое из них тут же потеряли ориентацию, начали врезаться в стены и падать, тех же, кто успел подбежать, штурмовики встретили ружейным огнём. Несколько мгновений – и впереди была лишь куча едва шевелящихся, захлёбывающихся кашлем тел, кто-то громко стонал.
Экран мигнул несколько раз, и мы увидели похожие картины, полученные с других камер. Проход, блокированный группой Дельта, был чист, пытающиеся прорваться заговорщики, по случайности, побежали в других направлениях. В свете зажигаемых подствольных фонарей было видно подрагивавшее на земле тело часового, из плеча которого торчали два металлических цилиндра с тонкими проводками.
– Дельта, у нас чисто!
– Вас понял! Альфа, Бета, Гамма – приступить к аресту! Дельта зачистить площадку!
– Выполняю!
В нижней части кадра появился ствол вскинутого к плечу дробовика. Не меняя порядка, группа быстро двинулась вперёд, в мутное газовое облако у выхода к площадке. Там, за сеточным заграждением, ползали на четвереньках в попытках отыскать выход те, кому повезло вдохнуть совсем немного газа. Лидер группы, услышав что-то, поднял руку в жесте «Остановиться!» и осторожно заглянул за угол.
Метнувшаяся вперёд огромная тень отшвырнула его прочь, так что лидер потерял равновесие и, в попытке не упасть, с силой ударился о стену. Высокий боец, левой рукой прижимавший к лицу тряпку, одним прыжком подскочил к оператору, коротко размахнулся правой, и на секунду изображение смазалось от резкого движения. Потом мы увидели кусок стены, землю, снова стену и, наконец, ночное небо. Бах! Бах! Прогремело несколько выстрелов. Ругань, снова выстрелы. Изображение пришло в движение. Стена, земля, отталкивающиеся от неё руки, кровавый плевок. Выстрелы не прекращались. Оператор встал на ноги и выпрямился – мы увидели конвульсивно извивающееся на земле тело, по которому практически в упор стреляли из дробовиков сразу несколько бойцов. Выстрелы прекратились только после того, как лежащий свернулся калачиком, выставил вперёд руку и взвизгнул что-то вроде: «Не надо». Его перевернули на живот и упаковали в наручники, отчитались в эфир.
Все команды сообщили о совершённых арестах и успешной зачистке территории. Командир операции, находившийся в группе Альфа, доложил о том, что единственный бежавший через крыши заговорщик был задержан в четвёртом секторе часовыми. Время 20:21, операция завершена успешно.
Решения своей судьбы заговорщики, в своей совершенно не уютной общей камере, под которую был переоборудован недостроенный гараж, дожидались недолго. Ровно одного заседания хватило на то, чтобы поразмыслившие на досуге о сложившейся ситуации генералы сообща приняли разумные решения. Врать горожанам о сути происшествия нам не пришлось: несколько дней, прошедших до вынесения вердикта, официальная точка зрения заявляла о том, что в одном из бараков возникло хулиганское объединение, члены которого готовили ряд преступлений, направленных против спокойствия Города. Скрывать имена заговорщиков не было никакого смысла, поэтому они первейшим делом были преданы огласке.
Попытку поднятия мятежа решили инкриминировать только зачинщику – Ацтеку. Остальные участники после допросов, показавших их полную несамостоятельность в революционных делах, были объявлены рядовыми хулиганами. В качестве меры пресечения было решено разослать их по отдалённым гарнизонам, командующие которых были предупреждены о непростом прошлом пополнения. Это было великодушно по отношению к проштрафившимся, что обязательно оценят остальные бойцы.
При этом отрицать существование заговора мы не собирались. Объявляя тридцать человек хулиганами и одного мятежником, мы ясно давали понять всем и вся: формально мятеж действительно был, однако фактически он являлся лишь хулиганской выходкой и не более того.
Ацтек должен быть казнён в строгом соответствии с Уставом, это обсуждению не подлежало. Но то, что именно должно было с ним случиться, мы обсуждали достаточно долго. Поймавший правильное направление мысли Палыч, тогда сказал: «Для нас гораздо важнее не казнить его как человека, но уничтожить как лидера и как символ. Его имя должно вызывать воспоминания исключительно о том, как своевольный и гордый человечек совершил самую большую ошибку в своей жизни. Его поступок должен быть достоин исключительно жалости и отвращения. Память об этом человеке должна остаться наихудшая».
Эти слова были исключительно верны, но от них веяло просто дьявольской бесчеловечностью, будто перед нами стоит задача уничтожить саму человеческую душу Ацтека. Я снова и снова всматривался в лица окружающих, но не видел в них ничего похожего на это ощущение. Они лишь кивали головами, и мне не оставалось ничего иного, кроме как присоединиться к ним. В конце концов, Палыч, как всегда, говорил дело. Иногда поступить по необходимости – значит пойти против совести, главное не почувствовать вкуса к этому ощущению вседозволенности. Оставалось только разработать достойное воплощение замысла.
Казнь решили провести на площадке, приготовленной для возведения нового складского бокса, за восьмым сектором у самой стены. Места было достаточно много, чтобы вместить всех незанятых на дежурстве офицеров, а также с пару сотен рядовых. Такое количество зрителей сочли вполне приемлемым. Поначалу в расстрельную группу набрали пятерых человек, но затем рассудили, что одного палача для выстрела в затылок с близкого расстояния будет более чем достаточно. Расстрельная команда – это привилегия известных революционеров и прочих значительных людей.
Мы наблюдали за всем происходящим на штабном экране, нельзя было придавать статусности мероприятию личным присутствием высших чинов. Вот Ацтека выводят из комендатуры, он держит спину прямо и без особых эмоций осматривается по сторонам. Картинно поднимает скованные наручниками руки и вытирает нос. Получает несильный тычок прикладом в спину, кривится и начинает шагать вперёд.
– Клюнул, сто процентов клюнул, – сказал Муха, – смотри, какой спокойный. Он только внешне лидер, а на деле перед реальной угрозой тушуется. Значит, верит, что спасение близко.
Процессия из осуждённого и пятерых конвоиров неспешным, будничным шагом приближалась к месту казни. Два с половиной сектора, пять сотен метров по прямой, как стрела, улице. Ничего не происходило… Квартал за кварталом, ближе и ближе. Показалась площадка и обступившие её зрители. Стоящий у дороги сортир. Какого чёрта ничего не происходит? Ацтек остановился, что-то сказал конвоиру справа, который держал его за шиворот. Последовал ещё один тычок в спину, но конвоир обернулся и заговорил с офицером, который шёл сзади. Тот кивнул и положил руку на висящую в кармане разгрузки рацию.
– Старший лейтенант Лис. Осуждённый говорит, что ему нужно в туалет. Я намерен разрешить – обгадится ещё.
– Разрешаю, лейтенант. Пускай идёт, – ответил по рации Муха. Голос его был невозмутим и уверен, а вот лицо растянулось в страшной улыбке ребёнка-садиста, вытаскивающего из силков запутавшуюся белку.
– Вас понял, конец связи.
Ацтек пригнулся и вошёл в помещение сортира – убогую деревянную постройку, возведённую прямо над канализационными стоками. Просто четырёхсторонняя ширма вокруг двух «рабочих» мест над дерьмовой ямой. Подключать воду и обустраивать унитазы, дескать, смысла нет – через пару месяцев здесь будет полноценное шлакоблочное здание. Трогательная забота о работающих на объекте… Конвоиры остались снаружи, у входа.
Вот прошла минута времени. Вот прошла вторая. Один из конвоиров стучит в дверь, окликает оправляющегося осужденного. Не услышав ответа, стучит ещё раз, сильнее. Затем ударом ноги выламывает дверь, с полторы секунды всматривается внутрь и, отпрянув, кричит: «Побег! Осуждённый сбежал!»
– Есть! – Муха торжествующе вскинул сжатый кулак с такой силой, что вслед за ним сам подскочил в кресле. И тут же выбежал в коридор, отдать несколько самых важных распоряжений.
На экране было видно, как некоторые зрители-бойцы пытаются броситься вдогонку, но офицеры их усмиряют, восстанавливая построение. Завыла сирена, пробежало несколько солдат. Постепенно беспокойство улеглось, только протяжный вой напоминал о том, что случилось несколько минут назад. Всё замерло в ожидании, в том числе и буравящие взглядами экран генералы в штабе. Наконец, дверь открылась, и вошёл улыбающийся Муха:
– Поймали голубчика, в лучшем виде. Смотрите же! Самое интересное!
По улице четверо конвоиров тащили отчаянно извивавшегося Ацтека. Выглядел он ужасно – с ног до головы весь в нечистотах, через порвавшуюся гимнастёрку была видна сплошь покрытая синяками спина. С трудом вытащив брыкавшегося богатыря на центр площадки, его поставили на ноги, чтобы зачитать приговор. Трудно представить, что мог чувствовать человек в его положении – Ацтек упёрся подбородком в грудь, избегая встречаться взглядом с кем-либо, и затих. В воцарившейся тишине каждое слово приговора был замечательно слышно без всякого мегафона.
Когда очередь дошла до объявления подписавших приговор лиц, Ацтек, не поднимая головы, резко подался вперёд, встряхнув руками – и они легко выскочили из хватки удерживавших конвоиров. «Как по маслу», – подумалось мне, и от этой мысли чуть не стошнило. Осуждённому удалось пробежать около десяти метров – замечательный результат для двух секунд, что понадобились для того, чтобы вскинуть автомат и прицелиться. Огонь открыли сразу несколько человек с разных позиций, Ацтек вскинул руки, запутался в собственных ногах и повалился на землю.
Я лишь мельком взглянул на картинку, переданную с камеры подбежавшего к телу бойца. В протоколе зафиксируют: «Застрелен при попытке к бегству», а я запомню лежащего в луже крови и дерьма совсем ещё молодого парня, из которого наверняка ещё можно было слепить сознательного и честного воина. Но тут ничего не попишешь. Великому делу, которым мы все занимаемся, нужны как орденоносные герои, так и враги, униженные и втоптанные в грязь. A la guerre comme a la guerre.
* * *
После давнего разговора с Томми насчёт исследования прыжковой точки я нахлобучивал Шепарда нещадно и регулярно. Его глубоко оскорбляло происходящее, он подолгу мог красноречиво и убедительно рассказывать о том, что жёсткая отчётность и контроль мешают научной работе, что работа в таких условиях просто не может продвигаться продуктивно. Однако, при этом всячески отвергал помощь лаборантов, выдавая им только самые рутинные задания, не подпуская никого к святая святых своего исследования. Во многом из-за этого мне приходилось выжимать из него подробнейшие недельные отчеты с пояснительными записками, сопроводительной документацией и схемами. Затем все полученные данные передавались лаборантам, которые вникали в новую информацию и даже, случалось, находили в этих выкладках серьёзные ошибки. Это могли быть выверенные формулы пересчёта систем счисления с одним неверным коэффициентом, пропущенная таблица или что-то подобное – мелочь, искажавшая суть, превращавшая многостраничный отчёт в бесполезную графоманию.
Указания на такие ошибки всегда вызывали у него одну и ту же реакцию: Шеп хмурился, поджимал губы, кивал, и говорил, что впредь будет работать аккуратнее. Иногда даже благодарил за помощь. В таких случаях сетовать на помехи в работе было бы просто глупо, и, со временем, ошибки, а равно и причитания насчёт системы нормоконтроля, с его стороны прекратились. Однако наш главный исследователь совершенно замкнулся в себе и практически перестал контактировать с окружающими по не связанным с работой вопросам.
До того, как это случилось, мы с ним часто общались. Шепард охотно шёл на разговор, часто сводя его к языку майя и вообще всей их культуре, в которой он разбирался теперь, пожалуй, лучше, чем любой другой из всех нынеживущих. Впрочем, говорил он больше сам с собой, не обращая особого внимания на то, что собеседник уже явно путается и кивает скорее из вежливости, чем в знак согласия. Его речь изобиловала именами богов и всякими названиями, в произношении более напоминавшими птичий клёкот, запомнить которые не было никакой возможности. Шеп рассказал о том, что наши инопланетные интервенты именуют себя странниками – именно так он расшифровал отсутствующий в майянских каталогах сложный иероглиф, образованный из знаков «человек» и «движение». Настаивал на том, что именно так и следует их называть, отходя от грубого солдафонского слова «серожопые». Много сетовал на то, что многие знаки, опираясь лишь на скудные данные о письменности майя, расшифровать пока невозможно, и надеялся, что учёным следующих поколений это всё-таки удастся. Справедливости ради стоит заметить, что своими исследованиями алфавита и языка пришельцев он делился особенно охотно, даже оформлял их в удобные красивые документы… Чего не скажешь о таблицах, касающихся функционирования прыжковой точки и представляющих собой свалку, в которой сам чёрт обе ноги сломит.
С особенным запалом Шеп любил пересказывать легенды индейцев майя, согласно которым Странники являлись то ли богами, то ли их детьми или посланниками, имевшими непосредственное отношение к появлению разумной жизни на Земле. Зачем инопланетянам это понадобилось, набожные индейцы не упомянули, зато подробно и в красках расписали несколько холокостов, устраиваемых человечеству с завидной регулярностью. Дескать, не оправдали надежды администрации, повинны смерти.
Это выглядело смешным и притянутым за уши, но тот факт, что истребление 23 декабря 2012 года идеально укладывалось в зашифрованный в майянском календаре график посещений Земли Странниками, заставлял крепко задуматься. Шепард с неумелым энтузиазмом обрушивал на меня новые и новые сведения в пользу своей точки зрения. Он открыто уже заявлял о том, что люди, своим неразумным поведением, очевидно, сами подписали себе смертный приговор. Что человечество упустило важнейший шанс на достижение чего-то настолько значительного, что альтернативой могла стать лишь хладнокровная расправа над миллиардами живых, мыслящих существ.
Спрашивать о том, чем же наши собратья провинились перед небесными прокураторами, было бесполезно. В ответ Шепард пускался в долгие рассуждения о падении нравов, о неправильном отношении к жизни и к миру вокруг, о хищнической растрате ресурсов планеты. Говорил от души, но слишком уж неуверенно, выдернутые откуда-то изящные мысли соединялись в общую речь его собственными неказистыми умозаключениями аналогичного содержания. Вместе это создавало ощущение человека, попавшего в полную зависимость от сторонних убеждений. Обычно так выглядят люди, которые чересчур доверяют некоему авторитету, ловят каждое его слово и с радостью меняют свои собственные мысли на только что услышанные. Чтобы человек сам себя так загнал – это я видел впервые.
Вот уже полтора месяца, как по всем отчётам вырисовывалась следующая картина: «интерфейс полностью изучен, система интерпретации координат почти завершена, осталось лишь доделать самую малость». Лаборанты в один голос твердили, что запускать точку можно хоть прямо сейчас, не хватает только некоторых простейших расчётов, которые Шепард сделал ещё давным-давно.
Мы сначала на такое положение вещей не реагировали, давая исследователю время подтянуть все упущения. Однако в итоге моё терпение лопнуло и, с одобрения Штаба, я назначил предварительные испытания на ближайшую субботу. На врученный приказ Шепард смотрел как на фотографию мамы, которую отвинтили с надгробия и похабно разрисовали. Я, было, настроился выслушивать забавные отговорки, но он только кивнул и тихо ответил: «Так точно».
В ночь с четверга на пятницу он вошёл в «мавзолей» – укреплённое здание, внутри которого располагался бокс со стенами метровой толщины, хранящий в себе прыжковую точку. При себе он имел объёмный рюкзак «с оборудованием», как было пояснено караульному. Поверхностный досмотр выявил кучу осциллографов, мультиметров и прочих изерительных приборов, некоторые из которых были в нескольких экземплярах. Тщательным досмотром пренебрегли – как я узнал позже, Шепард завёл себе мерзкую привычку поднимать шум и скандалить каждый раз, как его вещи раскручивались чуть не до винтиков, чем и отбил у караульных желание выполнять свой долг в полной мере.
Пока он находился внутри, караульный наблюдал за действиями исследователя через бойницу. Он смотрел, как приборы закреплялись в разных местах Точки, соединялись между собой, подключались к одному маленькому приборчику, и внезапно понял, что увиденное совершенно не напоминает обычные ритуалы с измерительной аппаратурой. Зато очень похоже на минирование объекта для разового подрыва с гарантированным разрушением.
Караульный окликнул Шепарда, приказав ему остановиться, в ответ на что учёный начал пререкаться и запускать Точку, утверждая, что ему нужно произвести последние замеры перед демонстрацией. Тогда караульный взял его на прицел и приказал прекратить работу, убрав руки от аппаратуры. Шепард медленно повиновался, пока рамки точки расходились, растягивая вширь Врата. А затем сделал шаг и исчез навсегда.
Проверка корпусов измерительных приборов выявила более двадцати килограмм тротила.