Пентхаус Григори, Верхний Ист-Сайд, Нью-Йорк.

24 декабря 1999 года, 12.41

Персиваль поднялся в материнскую спальню, строгую белоснежную комнату под самой крышей. Сквозь стеклянную стену был виден весь город, серый мираж зданий с голубыми просветами неба. Лучи солнца скользили по гравюрам Гюстава Доре, которые давным-давно подарил Снейе отец Персиваля. На гравюрах были изображены легионы ангелов, нежащихся в солнечном свете, крылатые посланники располагались по кругу согласно иерархии. Когда-то Персиваль ощущал родство с ангелами на картинах. В теперешнем положении он смотреть на них не мог.

Снейя спала, вытянувшись на кровати. В забытьи, когда ее крылья были спрятаны, она походила на невинного упитанного младенца. Персиваль окликнул ее, положил руку на плечо. Она уставилась на него пристальным взглядом. Аура покоя, окружавшая ее, испарилась. Снейя села на кровати, развернула крылья и уложила их на плечи. Они были великолепно ухоженными, ряды цветных перьев тщательно уложены, словно их перебирали перед сном.

— Чего ты хочешь? — спросила Снейя. — Что случилось? Ты отвратительно выглядишь.

Стараясь оставаться спокойным, Персиваль ответил:

— Нам надо поговорить.

Снейя спустила ноги с кровати, подошла к окну. Было уже за полдень. В угасающем свете ее крылья блестели, как перламутровые.

— Я думала, всем известно, что я сплю.

— Я бы не беспокоил тебя, но дело срочное, — ответил Персиваль.

— Где Оттерли? Она вернулась, все прошло успешно? Я желаю знать подробности. Мы давно не использовали гибборимов столь масштабно.

Она волнуется, понял Персиваль.

— Я сама должна была пойти, — сказала она, сверкнув глазами. — Огни пожаров, взмахи крыльев, крики ничего не подозревающих — совсем как в былые дни.

Персиваль прикусил губу. Сказать было нечего.

— Твой отец приехал из Лондона, — сообщила Снейя, облачаясь в длинное шелковое кимоно.

Ее крылья, здоровые и бесплотные, совсем как крылья Персиваля когда-то, легко скользнули сквозь ткань.

— Идем, он как раз сейчас обедает.

В столовой сидел мистер Персиваль Григори Второй, нефилим лет четырехста от роду. Его сходство с сыном было поразительным. Он снял пиджак, крылья торчали сквозь рубашку. Школьником Персиваль нередко попадал в неприятности и оказывался в кабинете отца, и тогда крылья торчали так же нервно. Мистер Григори был строг, сварлив, холоден и безжалостно агрессивен, и крылья соответствовали характеру. Узким отросткам с унылыми перьями цвета рыбьей чешуи недоставало ширины и размаха. В общем, отцовские крылья были полной противоположностью крыльев Снейи. Персивалю нравилось, что родители так непохожи. Они жили раздельно уже почти сто лет.

Мистер Григори постукивал по столу авторучкой времен Второй мировой войны. Еще один признак нетерпения и раздражения, с детства знакомый Персивалю.

— Где ты был? Мы весь день ждем от тебя известий, — наконец произнес он.

Снейя обернула вокруг себя крылья и уселась за стол.

— Да, дорогой, расскажи нам — какие новости из монастыря?

Персиваль тяжело опустился на стул во главе стола, поставил рядом с собой трость и вздохнул. Руки дрожали, его бросало и в жар и в озноб одновременно. Одежда пропиталась потом. Каждый вдох опалял легкие, как будто воздух обернулся пламенем. Он медленно задыхался.

— Успокойся, сын, — презрительно бросил мистер Григори.

— Он болен, — резко сказала Снейя и положила жаркую ладонь на руку сына. — Успокойся, дорогой. Рассказывай, что случилось.

Отец разочарован, а мать выглядит беспомощной. Как собраться с силами, как поведать о несчастье? Снейя все утро не отвечала на телефонные звонки. Он много раз пытался дозвониться ей, в одиночестве возвращаясь в город, но она не брала трубку. Он предпочел бы сообщить ей новости по телефону.

— Миссия провалилась, — обреченно выдохнул Персиваль.

По голосу сына Снейя поняла, что все гораздо хуже.

— Но это невозможно, — проговорила она.

— Я только что из монастыря, — продолжал Персиваль. — Я видел собственными глазами. Мы потерпели страшное поражение.

— А что с гибборимами? — спросил мистер Григори.

— Их нет, — ответил Персиваль.

— Отступили? — уточнила Снейя.

— Убиты.

— Невероятно! — воскликнул мистер Григори. — Мы послали туда почти сотню отборных солдат!

— И ни одного из них больше нет, — подтвердил Персиваль. — Их сразу же убили. Я заходил в монастырь и видел тела. Все гибборимы мертвы.

— Этого не может быть, — сказал мистер Григори. — Подобного поражения не случалось за всю мою жизнь.

— Это было необычное поражение, — проговорил Персиваль.

— Ты хочешь сказать, они вызвали ангелов? — недоверчиво спросила Снейя.

Персиваль положил руки на стол, радуясь, что сумел унять дрожь.

— Я бы никогда не подумал, что это возможно. Почти не осталось в живых ангелологов, которые владели бы искусством вызывать ангелов. В Америке таких людей вообще нет. Но это — единственное объяснение.

— А что говорит об этом Оттерли? — спросила Снейя, отодвинула стул и встала. — Вряд ли она согласится, что они были в силах вызвать ангела. Эта практика почти умерла.

— Мама, — выдавил из себя Персиваль, — во время атаки мы потеряли всех.

Снейя перевела взгляд с Персиваля на мужа, словно тот мог подтвердить или опровергнуть слова сына.

Дрожащим от стыда и отчаяния голосом Персиваль продолжал:

— Я видел ужасный вихрь ангелов. Они падали на гибборимов, а Оттерли была с ними.

— Ты видел ее тело? — спросила Снейя.

Она шагала по комнате из конца в конец. Крылья крепко прижимались к телу — непроизвольная физиологическая реакция.

— Ты уверен?

— Сомнений нет, — ответил Персиваль. — Я видел, как люди избавлялись от тел.

— А что с сокровищем? — в ярости спросила Снейя. — Что с твоим сотрудником, которому ты так доверял? Что с Габриэллой Леви-Франш Валко? Скажи, ты хоть как-то возместил наши потери?

— Когда я оказался там, их уже не было, — ответил Персиваль. — «Порше» Габриэллы остался в монастыре. Они забрали то, за чем пришли, и уехали. Это все. Надежды больше нет.

— Позволь мне назвать это своими словами, — проговорил мистер Григори.

Отец обожал Оттерли и сейчас должен пребывать в черном отчаянии, но он говорил с ледяным спокойствием, которое так пугало Персиваля в юности.

— Ты позволил сестре пойти в атаку в одиночку. Ты упустил умертвивших ее ангелологов, а заодно и сокровище, которое мы искали тысячу лет. И ты полагаешь, что можешь умыть руки?

Персиваль смотрел на отца с ненавистью и тоской. Как случилось, что тот не потерял с годами силу, а он, Персиваль, так молод и так слаб?

— Ты последуешь за ними, — приказал мистер Григори и встал в полный рост, хлопая серебристыми крыльями. — Ты найдешь их и вернешь инструмент. Постоянно держи меня в курсе, как продвигаются поиски. Мы должны победить.

Верхний Уэст-Сайд, Нью-Йорк

Эванджелина свернула на Западную Семьдесят девятую улицу, медленно двигаясь позади городского автобуса. Остановившись на красный свет, она мельком взглянула на Бродвей, на полуденный городской пейзаж, и в ее душе поднялась радостная волна узнавания. Она провела тут много уик-эндов с отцом. Они бродили по улицам, обедали в какой-нибудь тесной закусочной, благо их здесь хватало. Беспорядочные толпы спешащих людей, слякоть, множество зданий, постоянное движение — Нью-Йорк остался ее старым знакомым, несмотря на годы, которые она провела вдали от него.

Габриэлла жила в нескольких кварталах отсюда. Хотя Эванджелина с самого детства не бывала в доме бабушки, она хорошо его помнила — фасад из гладкого песчаника, изящную металлическую ограду, вид на парк. Она нередко вызывала в памяти эту картину. Но теперь она думала о Сент-Роузе. Она пыталась изо всех сил, но не могла забыть, как сестры смотрели на нее, когда она выходила из церкви. Словно она виновата в нападении, словно самая юная обитательница монастыря натравила на них гибборимов. Уходя, Эванджелина не отрывала взгляда от дорожки. Только так она смогла добраться до гаража, ни разу не оглянувшись.

В конце концов Эванджелина не выдержала, посмотрела в зеркало заднего обзора и увидела покрытый сажей снег и мрачных сестер, собравшихся на берегу реки. Разоренный монастырь был похож на разрушенный замок, лужайку покрывал пепел. Эванджелина тоже изменилась. В мгновение ока она перестала быть монахиней, сестрой-францисканкой от Непрестанной Адорации, и превратилась в Эванджелину Анджелину Каччаторе, ангелолога. Они въехали на шоссе, по обе стороны дороги выстроились сотни берез, похожие на мраморные столбы, и Эванджелине показалось, что она разглядела тень огненного ангела, который подал ей знак двигаться вперед.

По дороге в Нью-Йорк Верлен сидел впереди, а Габриэлла разместилась сзади. Она извлекла содержимое кожаного футляра и стала его рассматривать. Наверное, Эванджелина не так легко переносила отсутствие в Сент-Роузе подходящих собеседников, и пока они ехали, девушка откровенно говорила с Верленом о своей жизни, о монастыре и даже, к ее удивлению, о родителях. Она рассказала ему о детстве, проведенном в Бруклине, как ей запомнились прогулки с отцом по Бруклинскому мосту. Она рассказала, что знаменитый проход вдоль всего моста был единственным местом, где она чувствовала беззаботное чистое счастье, и что это до сих пор самое ее любимое место на свете. Верлен продолжал расспросы, и она отвечала с такой готовностью и открытостью, будто знала его всю жизнь. Уже много лет она не говорила ни с кем, подобным Верлену — красивым, умным. Много лет она не чувствовала ничего по отношению к мужчинам. Ее прежние мысли о мужчинах внезапно показались ей детскими и поверхностными. Безусловно, он понимал: ее поведение забавно и наивно.

Когда Эванджелина нашла стоянку, Габриэлла повела их с Верленом к дому из песчаника. На улице почему-то никого не было. По тротуару мела поземка; припаркованные автомобили покрылись тонким слоем льда. Но в окнах дома горел свет. Эванджелина заметила за стеклом движение, как будто их прибытия ждали. Она представила себе листы «Таймс», разбросанные на толстых восточных коврах, чайные чашки, расставленные по краям стола, огонь, разожженный в камине, — так бывало в детстве по воскресеньям, когда ее брала к себе Габриэлла. Воспоминания ребенка, ностальгия, романтика. Что ждет ее теперь?

Как только Габриэлла отперла замок, кто-то повернул большую медную ручку и распахнул дверь. Их встретил похожий на медведя темноволосый человек с двухдневной щетиной, одетый в толстовку с капюшоном. Эванджелина никогда его не видела. Но Габриэлла, наверное, хорошо его знала.

— Бруно.

Она тепло обняла его, хотя такое совсем не в ее характере.

Мужчине на вид было лет пятьдесят. Эванджелине подумалось, что, несмотря на разницу в возрасте, Габриэлла могла бы выйти за него замуж. Габриэлла выпустила Бруно из объятий.

— Благодарение Богу, ты здесь.

— Разумеется, я здесь, — сказал он и тоже отступил назад, чтобы лучше рассмотреть ее. — Члены совета ожидали тебя.

Бруно улыбнулся Эванджелине и Верлену и пригласил в прихожую. Эванджелина узнала запах дома Габриэллы — книг и старинной мебели — и ощутила, как с каждым шагом рассеивается ее беспокойство. Битком набитые книжные шкафы, картины в рамах — портреты знаменитых ангелологов, — аура серьезности, которая заволакивала комнаты, как туманом, — все в доме из песчаника было точно таким, как помнила Эванджелина.

Снимая пальто, она увидела свое отражение в зеркале — и не узнала себя. Темные круги вокруг глаз, вся в копоти. Никогда еще она не казалась себе такой серой, заурядной и неуместной здесь, в доме бабушки. Верлен подошел к ней сзади и положил руку на плечо. Еще вчера подобный жест наполнил бы ее душу ужасом и смятением. Теперь она пожалела, когда он убрал руку.

В свете всего произошедшего непростительно, что ее мысли заняты им. Верлен стоял в нескольких дюймах. Она встретилась с ним в зеркале глазами, и ей захотелось, чтобы он оказался еще ближе. Чтобы лучше понять его чувства. Чтобы он сказал ей что-нибудь такое… что ему тоже приятно ловить ее взгляд.

Эванджелина снова вгляделась в отражение. Как же она смешна — растрепанная, грязная. Верлен, в строгой черной одежде и ботинках на каучуковой подошве, должен считать ее нелепой. Монастырские манеры накрепко впечатались в ее сознание.

— Интересно, как вы оказались здесь, — сказала она, пытаясь догадаться, о чем он думает. — Вы случайно попали в эту заваруху.

— Безусловно, — сказал он, покраснев, — это удивительное Рождество. Но если бы Габриэлла не нашла меня и я бы не впутался во все это, я бы не встретил вас.

— Может, это было бы к лучшему.

— Ваша бабушка немного рассказала мне о вас. Я знаю, что не все так просто. Я знаю, что вас отправили в Сент-Роуз из предосторожности.

— Я была согласна и на большее, — ответила Эванджелина.

— Вы вернетесь туда? — спросил Верлен так, словно ее ответ много значил для него.

Эванджелина прикусила губу. Понимает ли он, какой это сложный вопрос?

— Нет, — наконец проговорила она. — Никогда.

Верлен придвинулся ближе и взял Эванджелину за руку.

Бабушка, предстоящая работа — все померкло. Он потянул ее прочь от зеркала и повел в столовую.

На кухне что-то готовилось, комнату заполняли ароматы мяса и помидоров. Бруно пригласил их к столу, застеленному льняной скатертью, на котором стоял фарфоровый сервиз Габриэллы.

— Вам надо пообедать, — сказал Бруно.

— Мне правда кажется, что сейчас не время, — рассеянно проговорила Габриэлла. — Где остальные?

— Сядь, — приказал Бруно. — Надо поесть.

Выдвинув стул, он подождал, пока Габриэлла сядет.

— Это займет всего минуту.

С этими словами он скрылся на кухне.

Эванджелина села рядом с Верленом. В тусклом свете поблескивал хрусталь. Посреди стола стоял графин с водой, в ней плавали кусочки лимона. Эванджелина налила напиток в стакан и подала его Верлену. Их пальцы встретились. Прикосновение подействовало на нее как разряд молнии. А ведь они познакомились только вчера! Как быстро померкли воспоминания о Сент-Роузе! Казалось, прошлая жизнь — всего лишь сон.

Вскоре вернулся Бруно с большой дымящейся кастрюлей с чили. Эванджелина и не думала про обед — она привыкла к бурчанию в животе и легкой головной боли — следствию вечной нехватки воды. Но как только на столе появилась пища, девушка почувствовала, что голодна. Эванджелина помешала ложкой бобы с помидорами и кусочками колбасы и принялась за еду. Чили был острым, во рту вспыхнул пожар. В Сент-Роузе сестры питались овощами, хлебом и мясом без приправ. Самое изысканное блюдо, которое она ела за все эти годы, был сливовый пудинг, его обычно готовили на Рождество. Она закашлялась, прикрывая рот салфеткой.

Верлен вскочил и налил ей воды.

— Выпейте, — сказал он.

— Спасибо, — поблагодарила она, отдышавшись. — Я так давно не ела ничего подобного.

— Это пойдет тебе на пользу, а то у тебя вид, словно ты не ела несколько месяцев. — Габриэлла встала, оставив еду на тарелке. — Хорошо бы тебе привести себя в порядок. Кое-какая моя одежда тебе подойдет.

В ванной она велела Эванджелине скинуть замызганную юбку и пропахшую дымом рубашку и выбросила все это в мусорную корзину. Она дала Эванджелине мыло и чистые полотенца, показала, как включать воду, чтобы принять ванну и душ. Выдала джинсы и кашемировый свитер. Одежда отлично подошла Эванджелине. Когда Эванджелина переоделась, Габриэлла одобрительно осмотрела ее. Совершенно другой человек. Они вернулись в столовую, и Верлен с изумлением уставился на Эванджелину.

После еды Бруно повел их по узкой деревянной лестнице наверх. Сердце Эванджелины колотилось. В прошлом она не часто сталкивалась с ангелологами — случайные встречи во время прогулок с отцом или бабушкой, косвенные и мимолетные. Беглое знакомство с миром, в котором жила ее мать, всегда вызывало любопытство и страх одновременно. Честно говоря, при мысли встретиться лицом к лицу с членами ангелологического совета душа уходила в пятки. Разумеется, они будут спрашивать ее, что произошло утром в Сент-Роузе. Безусловно, их глубоко заинтересуют действия Селестины. Эванджелина не знала, что отвечать.

Возможно, поняв ее смятение, Верлен коснулся пальцами руки Эванджелины, и этот жест успокоения и заботы снова пронзил ее словно ударом тока. Она заглянула в его глаза. Они были темно-карие, почти черные, очень выразительные. Заметил ли он, почувствовал ли, как у нее перехватило дыхание? Она не ощущала своего тела, поднимаясь вслед за бабушкой по ступенькам.

Наверху они вошли в комнату. Когда Эванджелина в детстве приходила к бабушке, комната эта всегда была заперта. Она помнила резные украшения на тяжелой деревянной двери, огромную медную ручку, замочную скважину, сквозь которую пыталась подсматривать. Но видела только тонкие полосы неба. Все оказалось просто: в комнате было множество узких окон. Сквозь стекла пробивался пепельно-фиолетовый свет надвигающихся сумерек.

Стены кабинета украшали картины: конечно же, ангелы — разноцветные фигуры в сияющих одеждах, распростершие крылья над арфами и флейтами. Эванджелина увидела забитые до отказа книжные полки, старинный секретер и множество роскошного вида кресел и диванов. Несмотря на великолепие убранства, комната выглядела неухоженно — краска сыпалась с потолка, сворачивалась чешуйками на стенах, края массивной батареи парового отопления заржавели. Бабушка, как и прочие ангелологи, в последние годы нуждалась в деньгах.

В дальнем конце комнаты обнаружились старинные стулья и низкий стол с мраморной крышкой, за которым и собрались ангелологи. Кое-кого Эванджелина узнала — много лет назад она встречала их с отцом, хотя и не понимала, кто все эти люди.

Габриэлла представила Эванджелину и Верлена совету. Там были Владимир Иванов, красивый пожилой русский эмигрант, он состоял в организации с тридцатых годов, с тех пор как бежал из СССР; Мичико Сейто, замечательная молодая женщина, стратег ангелологии и международный координатор, управлявшая глобальными финансовыми делами в Токио; Бруно Бехштейн, ученый-ангелолог средних лет, он переехал в Нью-Йорк из Тель-Авива.

Эванджелина лучше всего помнила Владимира, хотя он сильно постарел. Его лицо было исчерчено глубокими морщинами, и он выглядел очень серьезным. В тот день, когда отец поручил ее заботам Владимира, тот был необыкновенно добрым, а она всячески не слушалась его. Что заставило его вернуться к работе, которой он ни за что на свете не хотел больше заниматься?

Габриэлла положила на стол кожаный футляр.

— Добро пожаловать, друзья. Когда вы прибыли?

— Утром, — ответила Сейто-сан. — Хотя следовало явиться гораздо раньше.

— Мы приехали сразу, как только узнали о том, что случилось, — добавил Бруно.

Габриэлла указала на три пустующих кресла. Изящные резные подлокотники потерлись и потускнели.

— Садитесь. Все мы устали.

Эванджелина опустилась в мягкое кресло, Верлен — рядом с ней. Габриэлла угнездилась на краю, переложив футляр к себе на колени. Ангелологи смотрели на нее с пристальным вниманием.

— Добро пожаловать, Эванджелина. Давно не виделись, дорогая.

Владимир указал на футляр:

— Я и представить себе не мог, что нас сведет вместе такое.

Габриэлла наконец отщелкнула застежки. В футляре оставалось все то же — блокнот «Ангелология», запечатанные конверты с письмами Эбигейл Рокфеллер и кожаный мешочек из дарохранительницы.

— Это ангелологический журнал доктора Серафины Валко, — пояснила Габриэлла. — Мы с Селестиной нередко обращались к этим записям, к магической книге Серафины — так мы в шутку называли блокнот, хотя шутка это лишь отчасти. Здесь множество ее работ, заклинаний, секретов и заметок про ангелологов прошлого.

— Я думала, блокнот утерян, — сказала Сейто-сан.

— Не утерян, а очень хорошо спрятан, — ответила Габриэлла. — Я привезла его в США. Он находился у Эванджелины, в Сент-Роузе, в целости и сохранности.

— Хорошо придумано, — одобрительно кивнул Бруно и взял блокнот у Габриэллы.

Взвесив его на ладони, он подмигнул Эванджелине, и она улыбнулась в ответ.

— Скажите, — попросил Владимир, — что вы еще нашли?

Габриэлла вытащила из футляра кожаный мешочек и медленно развязала стягивающий его шнурок. Внутри лежал необычный предмет из тонкого металла, размером с крыло бабочки. В пальцах Габриэллы он засиял. Он казался гибким и легким, но когда Габриэлла дала его подержать Эванджелине, девушка почувствовала, какой он твердый и негнущийся.

— Это плектр лиры, — пояснил Бруно. — Очень умно придумано — хранить его отдельно.

— Как вы помните, — сказала Габриэлла, — преподобный Клематис после первой ангелологической экспедиции отослал плектр в Париж, где он оставался у европейских ангелологов до начала девятнадцатого века, пока мать Франческа не привезла его на хранение в США.

— И построила вокруг него часовню Поклонения, — добавил Верлен. — Это видно на тщательно выполненных архитектурных чертежах.

Владимир, казалось, не мог оторвать глаз от предмета.

— Можно? — спросил он наконец.

Он осторожно взял плектр у Эванджелины и положил на ладонь.

— Он прекрасен, — сказал Владимир.

Эванджелину тронуло, как нежно он проводил пальцем по металлу, будто читал шрифт Брайля.

— Невероятно прекрасен.

— Еще бы, — кивнула Габриэлла. — Он сделан из чистого валкина.

— Но как его хранили в монастыре все эти годы? — спросил Верлен.

— В часовне Поклонения, — ответила Габриэлла. — Эванджелине известно больше, чем мне, — ведь это она нашла его.

— Он был в дарохранительнице, — сказала Эванджелина. — Она была заперта, а ключ нашелся в малой дарохранительнице над ней. Я точно не знаю, как он туда попал, но его, наверное, хотели очень хорошо спрятать.

— Великолепно, — сказала Габриэлла. — Лучшего места, чем часовня, не найти.

— Почему? — поинтересовался Бруно.

— Часовня Поклонения — место непрестанной адорации сестер, — объяснила Габриэлла. — Тебе известен ритуал?

— Две сестры молятся перед Святыми Дарами, — задумчиво проговорил Владимир. — Они меняются каждый час. Правильно?

— Именно так, — подтвердила Эванджелина.

— Они сосредоточены во время поклонения? — спросила Габриэлла.

— Конечно, — ответила Эванджелина. — Это время высочайшей концентрации.

— А на чем сфокусировано их внимание?

— На Святых Дарах.

— И где они находятся?

Подытоживая ход мыслей бабушки, Эванджелина проговорила:

— Разумеется, сестры направляют все свое внимание на Святые Дары, которые спрятаны в малой и большой дарохранительницах. Поскольку плектр был там, сестры невольно следили за инструментом, пока молились. Непрестанная адорация оказалась сложной системой безопасности.

— Совершенно верно, — кивнула Габриэлла. — Мать Франческа придумала потрясающий метод охраны плектра двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. При таких бдительных, постоянно присутствующих стражах плектр невозможно было обнаружить, тем более украсть.

— За исключением, — сказала Эванджелина, — нападения в сорок четвертом году. Мать Инносента погибла на пути в часовню. Гибборимы убили ее, прежде чем она успела дойти туда.

— Потрясающе, — проговорил Верлен. — Сотни лет сестры принимали участие в продуманном до мелочей фарсе.

— Вряд ли они считали, что это фарс, — возразила Эванджелина. — Они выполняли две обязанности сразу — молитву и охрану. Ни одна не знала, что находилось в дарохранительнице. Я понятия не имела, что дело гораздо серьезнее, чем ежедневное поклонение, чем молитва.

Владимир погладил металл кончиками пальцев.

— Звук должен быть весьма необычным, — сказал он. — Около полувека я пытался представить себе, как зазвучала бы кифара, если провести по струнам плектром.

— Но экспериментировать с лирой нельзя, — сказала Габриэлла. — Вам известно так же, как и мне, что могло бы случиться, если бы кто-нибудь заиграл на ней.

— И что могло бы случиться? — спросил Владимир, хотя и так было понятно, что он знает ответ на вопрос.

— Лиру создал ангел, — сказал Бруно. — Ее мелодия прекрасна и разрушительна одновременно и может повлечь очень странные — некоторые сказали бы жуткие — последствия.

— Хорошо сказано, — улыбнулся ему Владимир.

— Я цитирую ваше главное произведение, доктор Иванов, — ответил Бруно.

Габриэлла зажгла сигарету.

— Владимиру очень хорошо известно, что говорить о возможных последствиях — пустая трата времени. Есть только теории — в основном его собственные. Сам инструмент не был изучен должным образом. Он никогда не попадал к нам надолго, но из отчета Клематиса и из записей Серафины Валко и Селестин Клошетт известно, что лира обладает необъяснимой властью. Даже те, у кого добрые намерения, не могут противиться желанию заиграть на ней. Именно это делает ее настолько опасной.

— Если дернуть струну, мир, каким мы его знаем, может прекратить свое существование и исчезнуть, — сказал Владимир.

— Он может превратиться в ад, — вступил Бруно, — или в рай. В легенде говорится, что Орфей нашел лиру во время путешествия в подземный мир и заиграл на ней. Эта музыка возвестила новую эру в истории человечества — началось процветание науки и земледелия, искусство стало оплотом человеческой жизни. Это одна из причин, почему Орфея так чтят. Это был пример воздействия лиры.

— Это невероятно опасные романтические измышления, — резко сказала Габриэлла. — Как известно, музыка лиры разрушительна. Утопические мечты, подобные вашим, недопустимы.

— Ну хорошо, — сказал Владимир и указал на предмет, лежащий на столе. — Часть лиры здесь, перед нами, ждет подробного изучения.

Все взгляды обратились на плектр. Эванджелина подумала о том, какую силу, очарование, искушение и желание он излучает.

— Я не понимаю одного, — сказала она. — Какую выгоду надеялись получить наблюдатели, играя на лире? Это были обреченные существа, низвергнутые с Небес. Как могла музыка спасти их?

— В самом конце отчета преподобного Клематиса приведен сто пятидесятый псалом, написанный им собственноручно, — ответил Владимир.

— Музыка ангелов, — прошептала Эванджелина.

Это был один из ее любимых псалмов, она помнила его наизусть.

— Да, — подтвердила Сейто-сан. — Именно так. Музыка хвалы.

— По-видимому, — сказал Бруно, — наблюдатели пытались возместить Создателю убытки, воспевая ему хвалы. Сто пятидесятый псалом дает совет тем, кто желает получить благосклонность Небес. Если бы их попытки оказались успешными, заключенных в темницу ангелов снова бы приняли в небесное воинство.

— Это — одна версия, — сказала Сейто-сан. — Вполне возможно, что они пытались уничтожить Вселенную, от которой были отлучены.

— Цель, — добавила Габриэлла, вертя в руках сигарету, — которой им так и не удалось достичь. Ну а теперь давайте вернемся к цели нашей встречи. За последние десять лет из европейских тайников были украдены все небесные инструменты, которыми мы владели. Мы предполагаем, что их забрали нефилимы.

— Кое-кто полагает, что их созвучие освободит наблюдателей, — сказал Владимир.

— Но любой, кто читал книги, согласится, что нефилимы не думают о наблюдателях, — сказала Габриэлла. — Ведь еще до того, как Клематис попал в пещеру, наблюдатели играли на лире, надеясь призвать нефилимов на помощь, но потерпели полную неудачу. Нет, нефилимам инструменты нужны для себя.

— Они хотят излечить свою расу, — добавил Бруно. — Они хотят снова стать могущественными, чтобы и дальше порабощать человечество.

— И они так близки к своей цели, что мы больше не можем сидеть сложа руки, — сказала Габриэлла. — Я уверена, они забрали остальные небесные инструменты, чтобы защититься от нас. Но лира им нужна для другого. Они пытаются вернуть себе великолепие и совершенство, какого у них не было уже сотни лет. Хотя нас тревожило постоянное молчание Эбигейл Рокфеллер, так сказать, по вопросу местонахождения лиры, мы не беспокоились, что ее найдут. Но все провалилось. Нефилимы взяли след, и нам необходимо приготовиться.

— Мне кажется, миссис Рокфеллер хотела как лучше, — проговорила Эванджелина.

— Она была дилетантом, — пренебрежительно сказала Габриэлла. — Она интересовалась ангелами так же, как ее богатые подруги интересовались благотворительными балами.

— Она делала доброе дело, — возразил Владимир. — Не забывайте, если бы не она, мы бы не получили такой громадной поддержки во время войны. Она профинансировала экспедицию в сорок третьем году. Она была набожной женщиной и верила, что большое богатство должно идти на благие цели.

Владимир откинулся на спинку стула и скрестил ноги.

— Которые, к счастью или нет, оказались тупиком, — пробормотал Бруно.

— Не обязательно, — сказала Габриэлла.

Она сунула плектр обратно в мешочек и достала из футляра серый конверт. На лицевой стороне — ряд латинских букв, вписанных в квадрат. Если Селестина не ошиблась, там лежали письма Рокфеллер. Габриэлла положила его на стол перед ангелологами.

— Селестин Клошетт велела Эванджелине привезти нам это.

Ангелологи с неподдельным интересом склонились над символом.

— Что это означает? — спросила Эванджелина.

— Это ангелологическая печать, квадрат SATOR-ROTAS, — ответил Владимир. — Мы уже многие сотни лет ставим такую на документы. Это говорит о важности документа и удостоверяет, что его послал один из нас.

Габриэлла обхватила себя руками, словно продрогла.

— Сегодня у меня была возможность прочитать письма Инносенты к Эбигейл Рокфеллер, — сказала она. — Мне стало ясно, что Инносента и Эбигейл Рокфеллер косвенно затрагивали вопрос о местонахождении лиры, хотя ни Верлен, ни я не смогли понять как.

Эванджелина почувствовала дежавю, когда Владимир с решительным спокойствием взял у Верлена конверт. Он закрыл глаза и стал шептать непонятные слова — то ли заклинание, то ли молитву. Потом он открыл конверт.

Там лежали старые выцветшие конверты размером с ладонь Эванджелины. Поправив очки, Владимир поднес письма поближе, чтобы рассмотреть почерк.

— Они адресованы матери Инносенте, — сказал он и положил их на стол.

Всего было шесть писем, на одно больше, чем написала Инносента. На лицевой стороне каждого конверта виднелись гашеные марки — одна красная за два цента и одна зеленая за цент.

Эванджелина взяла письмо и увидела имя Рокфеллер, вытисненное сзади. Рядом был написан обратный адрес на Западной Пятьдесят четвертой улице, меньше чем в миле отсюда.

— Я уверена, в этих письмах говорится, где спрятана лира, — сказала Сейто-сан.

— Думаю, мы не сможем сделать окончательный вывод, не прочитав их, — сказала Эванджелина.

Без дальнейшего промедления Владимир открыл конверты и выложил на стол шесть небольших открыток из толстой кремово-белой бумаги с золотой рамкой по краям. На всех были одинаковые рисунки — греческие богини с лавровыми венками на голове танцевали в окружении херувимов. Два ангелочка — упитанные, похожие на младенцев херувимы с округлыми крылышками — держали в руках лиры.

— Это классический дизайн ар-деко в стиле двадцатых годов, — сказал Верлен. — Надписи выполнены тем же шрифтом, который использовался для обложки журнала «Нью-йоркер». Характерное симметричное расположение ангелов. Два херувима с лирами — зеркальные отображения друг друга, типичный мотив в ар-деко.

Наклонившись над открыткой так низко, что волосы упали на глаза, Верлен продолжал:

— Это определенно почерк Эбигейл Рокфеллер. Я много раз изучал ее дневники и личную корреспонденцию. Это, несомненно, он.

Владимир сгреб открытки и быстро пробежал глазами по строчкам. Затем с видом человека, который слишком много лет терпеливо ждал, он отодвинул их и встал.

— Там ни о чем таком не говорится, — сказал он. — Первые пять открыток напоминают какие-то перечни. В последней открытке вообще ничего нет, за исключением имени: «Элистер Кэрролл, попечитель, Музей современного искусства».

— В них должна быть какая-нибудь информация о лире, — сказала Сейто-сан, перебирая открытки.

Владимир мгновение смотрел на Габриэллу, словно обдумывая вероятность того, что он что-нибудь пропустил.

— Пожалуйста, — предложил он. — Прочтите их. Скажите, что я не прав.

Габриэлла одну за другой читала открытки и передавала их Верлену. Он быстро проглатывал их содержание — Эванджелина только удивлялась, как ему удается понять, что там написано.

— По стилю и содержанию они ничем не отличаются от писем Инносенты, — вздохнула Габриэлла.

— А о чем в них говорится? — спросила Сейто-сан.

— В них обсуждается погода, благотворительные балы, званые обеды и участие Эбигейл Рокфеллер в ежегодном сборе средств для монастыря Сент-Роуз, — ответила Габриэлла. — Они не дают непосредственных указаний, где искать лиру.

— Мы возлагали на Эбигейл Рокфеллер все наши надежды, — сказал Бруно. — Что, если мы были не правы?

— Я бы не стала недооценивать роль матери Инносенты в этой переписке, — проговорила Габриэлла и взглянула на Верлена. — Она была известна невероятной хитростью и могла уговорить других тоже пойти на хитрость.

Верлен сидел молча, рассматривая открытки. Наконец он поднялся, вынул из сумки папку и положил на стол рядом с открытками четыре письма. Пятое осталось в монастыре, его забыла там Эванджелина.

— Это письма Инносенты.

Он смущенно улыбнулся Эванджелине, как если бы она и теперь осуждала его за то, что он украл их из архива Рокфеллеров.

Верлен разложил открытки Рокфеллер и письма Инносенты в хронологическом порядке. Затем одну за другой взял четыре открытки миссис Рокфеллер, положил перед собой и стал рассматривать их лицевые стороны. Эванджелину озадачили действия Верлена. Еще больше она изумилась, когда он заулыбался, словно что-то в открытках насмешило его.

— По-моему, миссис Рокфеллер была гораздо умнее, чем мы думаем, — наконец сказал он.

— К сожалению, — наклонилась к открыткам Сейто-сан, — я не понимаю, где в письмах указания на интересующий нас предмет.

— Позвольте, я покажу вам. Все здесь, на открытках. Переписка разложена в хронологическом порядке. В письмах миссис Рокфеллер нет прямых указаний на местонахождение лиры, и поэтому можно предположить, что в них не содержится ничего особенного. Но им придают смысл ответы Инносенты. Я сегодня утром показывал Габриэлле, что в письмах Инносенты есть повторяющийся шаблон. В четырех из них она комментирует какое-то произведение искусства, которое Эбигейл Рокфеллер вложила в свою корреспонденцию. Сейчас я вижу, — Верлен указал на открытки миссис Рокфеллер, — что Инносента, несомненно, комментировала эти четыре листка.

— Прочтите нам ее высказывания, Верлен, — попросила Габриэлла.

Верлен взял письма Инносенты и зачитал предложения, где превозносился художественный вкус Эбигейл Рокфеллер, те самые отрывки, которые он утром показывал Габриэлле.

— Сначала я подумал, что Инносента говорит о рисунках, возможно даже, об оригинальных художественных произведениях, вложенных в письма. Это стало бы находкой века для ученого, занимающегося современным искусством, такого как я. Но, глядя правде в глаза, надо признать, что для миссис Рокфеллер подобное было бы крайне нетипичным. Она была коллекционером и любителем искусства, но не художником.

Верлен взял из разложенных бумаг четыре кремовые открытки и передал их ангелологам.

— Это и есть открытки, которыми восхищалась Инносента, — сказал он.

Эванджелина осмотрела открытку, которую ей дал Верлен. На ней было великолепное четкое изображение херувимов-близнецов со старинными лирами в руках. Открытки были приятными глазу и очень соответствовали вкусу женщины вроде Эбигейл Рокфеллер, но Эванджелина не видела ничего, что помогло бы раскрыть тайну.

— Присмотритесь к херувимам, — попросил Верлен. — Обратите внимание на построение лир.

Ангелологи рассматривали открытки, по очереди передавая их друг другу.

— В рисунках есть неправильность, — сказал Владимир. — На каждой открытке лиры различаются.

— Да, — кивнул Бруно. — Количество струн на правой и левой лирах неодинаковое.

Эванджелина заметила, как бабушка рассматривает свою открытку и улыбается, словно наконец поняла ход мыслей Верлена.

— Эванджелина, — обратилась к ней Габриэлла. — Сколько струн ты видишь на каждой лире?

Эванджелина присмотрелась к своей открытке и увидела, что Владимир и Бруно правы — количество струн на каждой лире было разным. Но она это восприняла скорее как странность самих открыток, а не как серьезное доказательство.

— Две и восемь, — ответила Эванджелина, — но что это означает?

Верлен вынул из кармана карандаш и по порядку записал цифры под лирами. Затем передал карандаш остальным и попросил их сделать то же самое.

— Мне кажется, это не самая удачная интерпретация музыкального инструмента, — разочарованно сказал Владимир.

— Количество струн на каждой лире, вероятно, было методом шифровки информации, — сказала Габриэлла.

Верлен забрал открытки у Эванджелины, Сейто-сан, Владимира и Бруно.

— Вот эти цифры: двадцать восемь, тридцать восемь, тридцать и тридцать девять. В таком порядке. Если я прав, то, соединив эти цифры, мы поймем, где находится лира.

Эванджелина уставилась на Верлена. Для нее цифры были совершенно бессмысленными.

— Вы думаете, это адрес?

— Не совсем так, — ответил Верлен, — но последовательность цифр может указать на адрес.

— Или координаты на карте, — предположила Сейто-сан.

— Но где? — спросил Владимир. — В Нью-Йорке сотни тысяч адресов.

Нахмурившись, он задумался.

— Это меня и смущает, — сказал Верлен. — Очевидно, эти цифры должны иметь для Эбигейл Рокфеллер особую важность, но я не знаю, как именно это определить.

— Какую информацию можно передать с помощью восьми цифр? — спросила Сейто-сан, словно прокручивая в мозгу варианты.

— Или с помощью четырех двузначных чисел, — добавил Бруно.

Его забавляло это сомнительное упражнение.

— И все числа находятся в промежутке между двадцатью и сорока, — заметил Владимир.

— В открытках должно быть что-то еще, — сказала Сейто-сан. — Эти числа слишком случайные.

— Большинству людей, — возразила Габриэлла, — они покажутся случайными. Но для Эбигейл Рокфеллер эти числа должны были формировать логический порядок.

— Где жили Рокфеллеры? — спросила Эванджелина Верлена, понимая, что вопрос относится к его области знаний. — Может быть, числа указывают на их адрес.

— В Нью-Йорке у них было несколько адресов, — ответил Верлен. — Но лучше всего известна их резиденция на Западной Пятьдесят четвертой улице. К тому же Эбигейл Рокфеллер финансировала Музей современного искусства.

— Там нет числа пятьдесят четыре, — возразил Бруно.

— Подождите, — начал Верлен. — Не знаю, почему я не обратил на это внимания раньше. Музей современного искусства был одним из важнейших предприятий Эбигейл Рокфеллер. К тому же он стал одним из первых публичных музеев и памятников, которые спонсировали они с мужем. Музей современного искусства был открыт в тысяча девятьсот двадцать восьмом году.

— Двадцать восемь — первое число в открытках, — сказала Габриэлла.

— Верно! — волнение Верлена росло. — Цифры два и восемь могут указывать на этот адрес.

— Если дело в этом, — сказала Эванджелина, — то должны быть три других тайника, где хранятся три копии лиры.

— Какие цифры остались? — спросил Бруно.

— Три и восемь, три и ноль, три и девять, — ответила Сейто-сан.

Габриэлла наклонилась ближе к Верлену.

— Может быть, — предположила она, — там переписка?

Верлен сосредоточенно нахмурился.

— Может быть, — наконец сказал он. — Музей средневекового искусства Клойстерс, который был большой любовью Джона Д. Рокфеллера-младшего, открылся в тысяча девятьсот тридцать восьмом году.

— А в тысяча девятьсот тридцатом? — спросил Владимир.

— Строительство Риверсайдской церкви должно было закончиться приблизительно в тридцатом году. Честно говоря, я никогда не считал ее интересной.

— Остается тридцать девятый год, — сказала Эванджелина.

Ожидание того, что они вот-вот сделают открытие, волновало ее, от возбуждения она едва могла говорить.

— Рокфеллеры построили что-нибудь в тысяча девятьсот тридцать девятом году?

Верлен перебирал множество адресов и дат, систематизированных у него в памяти.

— А ведь и правда. Рокфеллеровский центр, их собственное детище в стиле ар-деко, открылся в тридцать девятом году.

— Числа, сообщенные Инносенте, должны указывать на эти места, — сказал Владимир.

— Молодец, Верлен, — похвалила Сейто-сан, взъерошив ему волосы.

Атмосфера в комнате мгновенно изменилась, наполнилась беспокойным ожиданием. Эванджелина с удивлением смотрела на открытки. Они оставались в подвальном хранилище больше пятидесяти лет, и ни она, ни другие сестры даже не подозревали об этом.

— Как бы то ни было, — резюмировала Габриэлла, призывая всех сосредоточиться, — лира может находиться только в одном из этих четырех мест.

— Тогда самым целесообразным будет разделиться на группы и обыскать их все, — сказал Владимир. — Верлен и Габриэлла пойдут в Клойстерс. Там полно туристов, поэтому вынести оттуда что-нибудь нелегко. Думаю, лучше всего с этим справится тот, кто знаком с правилами музея. Сейто-сан и я отправимся в Риверсайдскую церковь. А Эванджелине и Бруно достанется Музей современного искусства.

— А Рокфеллеровский центр? — спросил Верлен.

— Сегодня там невозможно ничего сделать, — пояснила Сейто-сан. — Ведь сегодня канун Рождества. Там просто сумасшедший дом.

— Именно поэтому я думаю, что Эбигейл Рокфеллер выбрала его, — возразила Габриэлла. — Чем труднее добраться до лиры, тем лучше.

Габриэлла дала каждой группе открытку, связанную с местом, куда они направляются.

— Я очень надеюсь, что открытки помогут нам найти лиру.

— А когда мы ее найдем? — спросил Бруно. — Что тогда?

— Да, это огромная дилемма, — проговорил Владимир, проводя пальцами по седым волосам. — Сохранить лиру или уничтожить ее.

— Уничтожить? — воскликнул Верлен. — Но ведь, по вашим словам, лира не имеет цены!

— Этот инструмент не только очередной древний артефакт, — сказал Бруно. — Его нельзя просто взять и выставить в Метрополитен-музее. Его опасность намного перевешивает историческую ценность. Нет другого выбора, кроме как уничтожить его.

— Или снова спрятать, — сказал Владимир. — Есть множество мест, где можно хранить лиру.

— Мы уже пытались в сорок третьем году, Владимир, — ответила Габриэлла. — И потерпели неудачу. Хранение лиры подвергнет опасности будущие поколения, даже если спрятать ее в самый безопасный тайник. Ее необходимо уничтожить. Это совершенно очевидно. Вопрос только в том как.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Эванджелина.

— Одно из основных качеств небесных инструментов, — пояснил Владимир. — Их создали на Небесах, и уничтожить их могут только небесные создания.

— Не понимаю, — признался Верлен.

— Только небесные создания или существа, в которых течет кровь ангелов, могут уничтожить небесный предмет, — сказал Бруно.

— Включая нефилимов, — добавила Габриэлла.

— Поэтому, если мы хотим уничтожить лиру, — вступила Сейто-сан, — нам надо отдать ее в руки тем самым существам, от которых мы хотим уберечь ее.

— Такая вот головоломка, — хмыкнул Бруно.

— Но тогда зачем вообще искать ее? — растерялся Верлен. — Вытаскивать из тайника что-то важное, только чтобы уничтожить его?

— У нас нет выбора, — сказала Габриэлла. — Нам предоставляется редкая возможность завладеть лирой. Как только она окажется у нас, нам придется найти способ избавиться от нее.

— Если она окажется у нас, — добавил Бруно.

— Мы напрасно тратим время, — поднялась Сейто-сан. — Будем решать, что делать с лирой, когда завладеем ею. Мы не можем допустить, чтобы ее нашли нефилимы.

— Сейчас почти три, — посмотрел на часы Владимир. — Встретимся в Рокфеллеровском центре ровно в шесть. У нас будет три часа, чтобы замкнуть контакты, обыскать здания и собраться снова. Ошибаться нельзя. Планируйте самый быстрый из возможных маршрутов. Необходимы скорость и точность.

Встав с кресел, они надели пальто и шарфы, приготовились выйти в холодный зимний сумрак. По пути к лестнице Габриэлла обратилась к Эванджелине:

— Несмотря на спешку, нельзя забывать об опасности нашей работы. Предупреждаю: будь очень осторожна. Нефилимы будут следить за нами. Они очень долго ждали этого момента. Инструкции Эбигейл Рокфеллер — самые ценные бумаги, которые ты когда-либо держала в руках. Если нефилимы поймут, что мы их нашли, они безжалостно нападут на нас.

— Но как они узнают? — удивился Верлен.

Он шел рядом с Эванджелиной.

Габриэлла грустно и выразительно улыбнулась.

— Мой дорогой мальчик, они точно знают, где мы. У них осведомители по всему городу. Нас ждут всегда и везде. Даже сейчас они рядом, наблюдают за нами. Пожалуйста, — повторила она, многозначительно взглянув на Эванджелину, — будь осторожна.

Музей современного искусства, Нью-Йорк

Эванджелина прижала руку к кирпичной стене, идущей вдоль Западной Пятьдесят четвертой улицы. Ледяной ветер обжигал кожу. Стеклянные окна отражали Сад скульптур, одновременно открывая вид на замысловатые произведения музея. В залах горел неяркий свет. Посетители и смотрители перемещались по галереям. Их было видно с того места, где стояла Эванджелина. Темное отражение сада в стекле было исковерканным, искаженным, нереальным.

— Похоже, они скоро закрываются, — сказал Бруно, засунул руки глубоко в карманы лыжной куртки и направился ко входу. — Нам лучше поспешить.

В дверях Бруно пронесся сквозь толпу и пробился к кассе, где высокий худой человек с козлиной бородкой и в очках в роговой оправе читал роман Уилки Коллинза. Он поднял глаза, перевел взгляд с Эванджелины на Бруно и сообщил:

— Через полчаса закрываемся. Завтра музей закрыт на рождественские праздники, снова откроемся двадцать шестого.

С этими словами он снова уткнулся в книгу, совершенно позабыв о существовании Бруно и Эванджелины.

Бруно перегнулся через стойку и сказал:

— Мы ищем кое-кого, кто может работать здесь.

— Нам запрещено раскрывать личную информацию о служащих, — ответил человек, не отрываясь от романа.

Бруно опустил на стойку две долларовые купюры.

— Нам не нужна личная информация. Мы просто хотим знать, где его можно найти.

Глянув поверх роговых очков, человек протянул руку к стойке, и купюры исчезли у него в кармане.

— Как его зовут?

— Эл истер Кэрролл, — ответил Бруно и придвинул к нему открытку, найденную в шестом письме Эбигейл Рокфеллер. — Слышали когда-нибудь о таком?

Человек осмотрел открытку.

— Мистер Кэрролл не служащий.

— То есть, вы его знаете, — с облегчением сказала Эванджелина, немного удивившись тому, что имя принадлежало реальному человеку.

— Мистера Кэрролла все знают, — сказал человек, вышел из-за стойки и повел их на улицу. — Он живет напротив.

Он указал на элегантный довоенный жилой дом, слегка покосившийся от возраста. Здание имело медную мансардную крышу с множеством больших круглых окон, налет патины делал ее темно-зеленой.

— Но он все время околачивается где-нибудь поблизости. Он из старой гвардии музея.

Бруно и Эванджелина поспешили через улицу к дому. На лестничной площадке они обнаружили имя «Кэрролл» на медном почтовом ящике: квартира девять, этаж пять. Они вызвали дряхлый лифт. В деревянной кабине пахло цветочно-пудровой эссенцией, словно в лифте недавно спускались пожилые дамы, собравшиеся в церковь. Эванджелина нажала черную кнопку с белой цифрой пять. Дверь лифта заскрипела, закрываясь, кабина покачнулась и медленно поползла вверх. Бруно вынул из кармана открытку Эбигейл Рокфеллер.

На пятом этаже было две квартиры, за обеими дверями царила тишина. Бруно нашел нужную дверь с прикрученным к ней номером девять и постучал.

Дверь скрипнула и приоткрылась. На них смотрел старик, большие голубые глаза блестели от любопытства.

— Да? — еле слышно прошептал человек. — Кто это?

— Мистер Кэрролл? — представительно и вежливо спросил Бруно, как будто стучался в сотни подобных дверей. — Простите, что помешали. Очень жаль, но нам дала ваше имя и адрес…

— Эбби, — сказал он, не отрывая глаз от открытки в руке Бруно. — Входите, пожалуйста. Я вас ждал.

С дивана спрыгнули два йоркширских терьера с красными бантами на челках над глазами и бросились к двери, лая так, словно отпугивали злоумышленников.

— Глупые девочки, — сказал Элистер Кэрролл.

Он подхватил их, сунул под мышки и понес по коридору.

Квартира была просторной, со старинной мебелью. Каждый предмет казался одновременно сокровищем и чем-то забытым, будто обстановка кропотливо подбиралась так, чтобы не обращать на нее внимания. Эванджелина села на диван, подушки еще хранили тепло собак. В мраморном камине горел небольшой, но жаркий огонь. На лакированном журнальном столике в стиле чиппендейл стояла хрустальная ваза с леденцами. Кроме аккуратно сложенной «Санди таймс» на краю стола, ничто не указывало на то, что в комнату входили в течение последних пятидесяти лет. На каминной доске Эванджелина заметила цветную литографию в рамке. Это был портрет женщины, полной и розовощекой, похожей на насторожившуюся птицу. Эванджелина сразу же поняла, что это миссис Эбигейл Рокфеллер.

Элистер Кэрролл возвратился без собак. У него были короткие, тщательно подстриженные седые волосы. Одет он был в коричневые вельветовые брюки и твидовый пиджак.

— Простите моих девочек, — сказал он, усаживаясь в кресло у огня. — Они не привыкли к обществу. У нас почти не бывает гостей. Увидев вас, они чуть с ума не сошли от радости.

Он обхватил руками колено.

— Ну, довольно об этом, — сказал он. — Вы пришли ко мне не за любезностями.

— Может быть, вы расскажете, почему мы здесь, — попросил Бруно, присоединяясь к Эванджелине на диване, и положил на столик открытку миссис Рокфеллер. — Тут нет пояснений, только ваше имя и название «Музей современного искусства».

Элистер Кэрролл надел очки. Взяв конверт, он осмотрел его вблизи.

— Эбби писала это при мне, — сказал он. — Но у вас только одна открытка. Где остальные?

— Нас шестеро, мы работаем вместе, — пояснила Эванджелина. — Мы разделились на группы, чтобы сэкономить время. У моей бабушки два конверта.

— Скажите, — спросил Элистер, — вашу бабушку зовут Селестин Клошетт?

Эванджелина изумилась, услышав имя Селестины, особенно от человека, который никак не мог знать ее.

— Нет, — ответила она. — Селестин Клошетт умерла.

— Очень печально слышать, — сказал Элистер и расстроенно покачал головой. — И еще мне жаль, что лиру ищут разные люди. Эбби дала совершенно четкие указания, чтобы лиру получил один человек — либо мать Инносента, либо, если время будет упущено, женщина по имени Селестин Клошетт. Я хорошо помню это — я помогал миссис Рокфеллер в этом вопросе, и именно я привез эту открытку в монастырь Сент-Роуз.

— Но я думал, миссис Рокфеллер была неизменной владелицей лиры, — сказал Бруно.

— О нет, — покачал головой Элистер. — Миссис Рокфеллер и мать Инносента договорились, когда вернут объекты под наше попечение, — Эбби не собиралась всю жизнь нести за них ответственность. Она намеревалась вернуть их, как только почувствует, что это безопасно, а именно в конце войны. Мы понимали, что Инносента или, если потребуется, Селестин Клошетт позаботятся о конвертах, а когда придет время, четко последуют содержащимся в них инструкциям. Это было необходимо, чтобы гарантировать безопасность объектов и безопасность человека, участвующего в возвращении.

Бруно и Эванджелина переглянулись. Эванджелина была уверена, что сестра Селестина ничего не знала об этих инструкциях.

— Мы не получали никаких особых указаний, — проговорил Бруно. — Только открытку, которая привела нас сюда.

— Возможно, Инносента не успела передать информацию до своей смерти, — предположила Эванджелина. — Я уверена, Селестина выполнила бы пожелания миссис Рокфеллер, если бы знала о них.

— Понятно, — кивнул Элистер, — вижу, планы оказались нарушены. Миссис Рокфеллер считала, что Селестин Клошетт уедет из монастыря и вернется в Европу. Я помню, что мисс Клошетт была там временным гостем.

— Она бы не смогла уехать, — сказала Эванджелина, вспомнив, какой слабой и больной была Селестина в последние дни жизни.

Элистер Кэрролл прикрыл глаза, словно обдумывая, как лучше поступить. Затем решительно поднялся с места и сказал:

— Что ж, делать нечего, надо продолжать. Пожалуйста, идемте со мной. Я хочу показать вам, какой у меня великолепный вид из окна.

Они подошли вслед за Элистером к стене с большими круглыми окнами, теми самыми, которые Эванджелина заметила еще с улицы. Внизу распростерся Музей современного искусства. Эванджелина прижала ладони к медной раме. Прямо под окнами, аккуратный и ухоженный, лежал знаменитый Сад скульптур. Его прямоугольный пол был облицован серым мрамором. В центре сада поблескивал обсидианом узкий бассейн. Там, где на мраморные плиты попадал снег, они из серых становились фиолетовыми.

— Отсюда я могу круглосуточно наблюдать за садом, — негромко объяснил Элистер Кэрролл. — Миссис Рокфеллер купила эту квартиру именно для этой цели — я охраняю сад. Я видел, как многое изменилось за годы после ее смерти. Сад переделывали и перепроектировали; выросла коллекция скульптур. Мы не могли предвидеть, что попечители посчитают необходимым так решительно все изменить. Сад Филипа Джонсона тысяча девятьсот пятьдесят третьего года — символический и современный, который знают сейчас, — стер все следы того сада, который знала Эбби. Затем, из каких-то особых соображений, сад Филипа Джонсона решили модернизировать — пародия, ужасная ошибка в приговоре. Сначала сняли мрамор — прекрасный мрамор из штата Вермонт с уникальным серо-голубым оттенком и заменили его худшей разновидностью. Позже поняли, что оригинал был гораздо лучше, но это уже другой вопрос. Мрамор снова сняли и заменили похожим на оригинал. За этим было бы невозможно проследить, если бы я не взял дело в свои руки.

Элистер Кэрролл скрестил руки на груди.

— Дело в том, что сокровище изначально было спрятано в саду.

— А сейчас? — затаив дыхание, спросила Эванджелина. — Его больше там нет?

— Эбби спрятала его в полом постаменте статуи «Средиземное море» Аристида Майоля. Она считала, что Селестин Клошетт уедет через несколько месяцев, самое большее — через год. На это время сокровище было в безопасности. Но до смерти Эбби в сорок восьмом году Селестин так и не уехала. Вскоре Филип Джонсон создал современный Сад скульптур. Я взял на себя задачу перепрятать лиру, прежде чем перевернут весь сад вверх дном.

— Это, должно быть, трудно, — сказал Бруно. — Особенно при системе безопасности в Музее современного искусства.

— Я пожизненный попечитель музея и имею туда почти такой же полный доступ, как и Эбби. Забрать сокровище было нетрудно. Я просто объяснил, что статую увозят на очистку, и забрал его. Нам очень повезло, что я это сделал, — если бы я оставил его на месте, сокровище бы обнаружили или повредили. Когда Селестин Клошетт так и не объявилась, я понял, что должен не сдаваться и ждать.

— Но ведь должны быть лучшие способы сохранить такую ценность, — возразил Бруно.

— Эбби полагала, что сокровище будет в наибольшей безопасности там, куда приходит много народа. Рокфеллеры вместе создали великолепные общественные центры. Миссис Рокфеллер, как женщина практичная, хотела использовать их. Конечно, имея такие бесценные художественные произведения, для хранения частей сокровища музеи были самыми безопасными местами на острове Манхэттен. В Саду скульптур и Клойстерсе всегда полно посетителей. Риверсайдская церковь — более сентиментальный выбор. Семья Рокфеллер построила ее на месте бывшей школы мистера Рокфеллера. А Рокфеллеровский центр — это великий символ силы и влияния Рокфеллеров. Эти учреждения отображали диапазон их власти. Разумеется, миссис Рокфеллер могла сдать все четыре части сокровища в банковское хранилище и оставить там, но это было не в ее стиле. Потайные места символичны — два музея, церковь и торговый центр. Две части — искусство, одна часть — религия, и одна часть — деньги. Вот точные пропорции, в каких миссис Рокфеллер желала остаться в памяти.

Бруно взглядом показал Эванджелине, как забавляют его речи Кэрролла, но ничего не сказал.

Элистер вышел из комнаты и вскоре вернулся с длинной прямоугольной металлической шкатулкой. Он подал ее Эванджелине вместе с маленьким ключиком.

— Откройте ее.

Эванджелина вставила ключ в замочек. Заржавевший механизм с трудом провернулся и щелкнул. Открыв крышку, Эванджелина увидела тонкую золотистую рейку на ложе из черного бархата.

— Что это? — с удивлением спросил Бруно.

— Перекладина, разумеется, — сказал Элистер. — А вы чего ожидали?

— Мы думали, — сказала Эванджелина, — вы хранили лиру.

— Лиру?

Элистер улыбнулся, как будто ему наконец-то позволили открыть тайну.

— Нет-нет, мы не прятали лиру в музее. По крайней мере, не все ее части.

— Вы взяли на себя смелость демонтировать ее? — спросил Бруно.

— Было слишком опасно скрывать ее в одном месте, — кивнул Элистер. — Поэтому мы разобрали ее. Теперь она состоит из четырех частей.

Эванджелина с недоверием уставилась на Элистера.

— Но ведь ей тысячи лет, — наконец сказала она. — Она должна быть необычайно хрупкой.

— Это удивительно крепкий инструмент, — ответил Элистер. — И в нашем распоряжении была помощь лучших профессионалов, которых можно купить за деньги. Теперь я присяду, если вы не возражаете.

Он снова привел их к камину и сел в кресло.

— У меня есть много информации, которую мне поручили передать вам. Как я уже упоминал, миссис Рокфеллер предполагала, что за частями лиры придет один человек и соберет их в определенном порядке. Она очень тщательно все распланировала. Сначала надо было прийти в Музей современного искусства — для этого она оставила открытку с моим именем, затем в Риверсайдскую церковь, Клойстерс и, наконец, к Прометею.

— К Прометею? — спросила Эванджелина.

— К статуе Прометея в Рокфеллеровском центре, — сказал Элистер и выпрямился в кресле так, что внезапно показался более высоким, более аристократичным, чем раньше. — Все было устроено таким образом, чтобы я мог дать вам определенные инструкции, советы и предостережения. В Риверсайдской церкви вы найдете человека, некоего мистера Грея, служащего семьи Рокфеллер. Эбби доверяла ему, но я искренне не понимаю почему. Нельзя сказать, остался ли он внимательным к пожеланиям миссис Рокфеллер после стольких лет — он несколько раз приходил ко мне требовать деньги по самым разным поводам. По мне, бедность никогда не была хорошим знаком. В любом случае, если сумеете, то не связывайтесь с мистером Греем.

Кэрролл вынул из внутреннего кармана твидового пиджака листок бумаги, развернул и положил на журнальный столик.

— Здесь показано точное местонахождение стоек лиры.

Он подал бумагу Эванджелине, чтобы она могла рассмотреть нарисованный лабиринт.

— Лабиринт в алтаре Риверсайдской церкви подобен найденному в Шартрском соборе во Франции, — объяснил Элистер. — Традиционно лабиринты использовались для медитаций. Для нашей цели под центральным цветком лабиринта был устроен небольшой тайник, бесшовный отсек, который можно удалить или заменить, не повреждая пол. Эбби спрятала туда стойки. Их можно извлечь, следуя этим инструкциям.

— Что касается струн, — продолжал он, — это совсем другой вопрос. Они спрятаны в Клойстерсе, и их надо получить у директора, женщины, которой сообщили о пожеланиях миссис Рокфеллер. Она знает, как поступить. Музей будет открыт еще полчаса или около того. У директора есть приказ позволить полный доступ. Если я позвоню, то доступ будет разрешен. Другого способа сделать это, не вызвав беспорядков, не существует. Говорите, ваши партнеры сейчас там?

— Моя бабушка, — сказала Эванджелина.

— Когда она отправилась туда? — спросил Элистер.

— Она сейчас будет там, — ответил Бруно, посмотрев на часы.

— Это очень плохо, — побледнел Элистер. — Поскольку все планы нарушились, кто может сказать, какие опасности ожидают ее? Мы должны вмешаться. Пожалуйста, скажите мне имя вашей бабушки. Я сейчас же позвоню.

Он снял трубку телефонного аппарата с диском и набрал номер. В двух словах он объяснил ситуацию собеседнику. Элистер говорил с директором как с хорошей знакомой, и Эванджелина поняла, что он раньше общался с ней и обсуждал подобную ситуацию. Повесив трубку, он сказал:

— Я очень рад — сегодня в Клойстерсе не происходило ничего необычного. К тайнику никто не подходил. К счастью, время еще есть. Директор сделает все, что в ее силах, чтобы найти вашу бабушку и помочь ей.

Он открыл дверцу шкафа и надел тяжелое шерстяное пальто, повязал на шею шарф. Вслед за ним с дивана поднялись Эванджелина и Бруно.

— Надо идти, — сказал Элистер, ведя их к двери. — Члены вашей группы больше не в безопасности — никто из нас не в безопасности с той минуты, когда вы взялись возвращать инструмент.

— Мы собирались встретиться в Рокфеллеровском центре в шесть, — сказал Бруно.

— Рокфеллеровский центр в четырех кварталах отсюда, — сказал Кэрролл. — Я пойду с вами. Думаю, я смогу быть вам полезен.

Клойстерс, Метрополитен-музей,

парк Форт-Трайон, Нью-Йорк

Верлен и Габриэлла вышли из такси и поспешили по дорожке к музею. Перед ними возвышалась группа каменных зданий, дальше виднелся парапет набережной Гудзона. Верлен раньше много раз посещал Клойстерс, находя в его прекрасном сходстве со средневековым монастырем источник утешения и убежище от городской суеты. Ему было приятно чувствовать причастность к истории, даже если во всем этом был налет искусственности. Его заинтересовало, что Габриэлла подумает о музее, ведь в Париже она видела настоящую историю — древние фрески, распятия, средневековые статуи, составляющие коллекцию Клойстерс, были собраны в подражание Музею Средневековья в Париже, о котором он только читал.

В самый разгар праздников в музее было полно людей, желающих провести день в спокойном созерцании. Если за ними следили, а Верлен подозревал, что да, в такой толпе было нетрудно оторваться от преследования. Он изучил фасад из известняка, внушительную центральную башню, толстую внешнюю стену. Он не сомневался, что существа уже в здании, поджидают их.

Быстро поднимаясь по каменной лестнице, Верлен обдумывал предстоящую задачу. Их послали в музей, не сказав ни слова о том, как именно проводить поиски. Он знал, что Габриэлла — профессионал своего дела, и верил — она найдет способ выполнить свою часть миссии, хотя это казалось трудным. Задание было настолько сложным, что, несмотря на всю любовь к головоломкам, ему захотелось развернуться, подозвать такси и поехать домой.

В арке, служившей входом в музей, к ним поспешила миниатюрная женщина с рыжими волосами. На ней была шелковая блузка, на шее блестела нитка жемчуга. Верлену показалось, будто она стояла у двери, ожидая их прибытия, хотя он знал, что этого не может быть.

— Доктор Габриэлла Валко? — спросила она.

Верлен узнал знакомый акцент и догадался, что женщина, как и Габриэлла, родом из Франции.

— Я Сабина Клементайн, помощник директора по реставрации музея Клойстерс. Меня отправили помочь вам в вашем предприятии.

— Отправили? — переспросила Габриэлла, с подозрением оглядывая женщину. — Кто отправил?

— Элистер Кэрролл, — шепнула она, жестом приглашая следовать за ней. — Он действует от имени Эбигейл Рокфеллер. Пожалуйста, идемте, я по пути все объясню.

Подтверждая предположение Верлена, вестибюль был переполнен людьми с фотокамерами и путеводителями. Посетители ждали возле кассы в книжном магазине, очередь змеилась вдоль прилавков, уставленных стопками книг по средневековой истории, художественной литературой, научными трудами по готической и романской архитектуре. В узкое окно Верлен увидел темные воды Гудзона. Несмотря на опасность, он чувствовал, как расслабляется. Музеи всегда успокаивали его. Возможно, если бы покопался в себе, он бы понял, что это одна из причин, почему он стал специализироваться в истории искусств. По строгому зданию с собранием фасадов, фресок и дверных проемов из обветшалых строений Испании, Франции и Италии бродили туристы, щелкающие фотоаппаратами, молодые пары, держащиеся за руки, пенсионеры, изучающие нежные размытые цвета фресок. Его презрение к туристам, столь сильное всего за день до этого, превратилось в благодарность за их присутствие.

Они шли по музею через соединенные между собой галереи, одно помещение сменялось другим. Хотя им некогда было останавливаться, Верлен смотрел на произведения искусства вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы подсказать, где найти то, зачем они пришли в Клойстерс. Может быть, какая-нибудь картина или часть скульптуры соответствует какой-нибудь открытке Эбигейл Рокфеллер, хотя он в этом сомневался. Рисунки Рокфеллер были слишком современными, истинный пример нью-йоркского ар-деко. Все же он осмотрел англосаксонский сводчатый проход, скульптурное распятие, стеклянную мозаику, несколько колонн с акантовым украшением, отреставрированных и вымытых до блеска. Инструмент мог лежать в любом из этих шедевров.

Сабина Клементайн привела их в просторный зал, яркий свет из огромных окон заливал гладкие широкие доски деревянного пола. На стене висела серия гобеленов. Верлен их сразу узнал. Он изучал их в рамках цикла «Шедевры мировой художественной истории» на первом курсе магистратуры, постоянно сталкивался с их репродукциями в журналах и на плакатах, хотя по некоторым причинам он какое-то время не приходил в музей. Сабина Клементайн подвела их к знаменитым гобеленам «Охота на единорога».

— До чего же они красивые, — сказал Верлен, рассматривая густо-красный и ярко-зеленый цвета вышитых растений.

— И жестокие, — добавила Габриэлла.

Она указала на гобелен с убийством единорога. На нем половина охотников спокойно и безразлично наблюдала, как другая половина направляет копья к горлу беспомощного существа.

— В этом проявлялось огромное различие между Эбигейл Рокфеллер и ее мужем, — сказал Верлен. — Эбигейл Рокфеллер основала Музей современного искусства и скупала Пикассо, Ван Гога и Кандинского, а ее муж собирал искусство средневекового периода. Он терпеть не мог модернизм и отказался поддержать страсть жены к нему. Он думал, что это профанация. Забавно, как часто прошлое считается священным, а современный мир не ценится.

— Зачастую имеются серьезные основания, чтобы с подозрением относиться к современности, — сказала Габриэлла и оглянулась на группу туристов, словно проверяя, нет ли слежки.

— Но без преимуществ прогресса, — заметил Верлен, — мы бы до сих пор оставались в «темных веках».

— Дорогой Верлен, — сказала Габриэлла, взяла его под руку и шагнула в глубь галереи, — вы действительно считаете, что «темные века» остались позади?

Сабина Клементайн подошла к ним ближе и заговорила шепотом:

— Мой предшественник велел мне запомнить шифр, хотя до сих пор я не понимала, зачем это нужно. Пожалуйста. Слушайте очень внимательно.

Габриэлла с удивлением повернулась к ней, и Верлен заметил промелькнувшее на ее лице выражение снисходительности, пока она слушала Сабину.

— Аллегория охоты рассказывает историю в истории, — зашептала Сабина. — Следуйте курсом существа от свободы к пленению. Не обращайте внимания на собак, придумайте скромность в девице, отклоните жестокость резни и ищите музыку, где существо живет снова. Как рука ткала эту тайну на ткацком станке, так рука должна и распутать ее. Ex angelis — инструмент сам себя обнаружит.

— Ex angelis? — уточнил Верлен, как будто во всем ключе это была единственная смутившая его фраза.

— Это латынь, — пояснила Габриэлла. — Означает «от ангелов». Не сомневаюсь, что это описание ангельского инструмента — изготовленного ангелами. Но это очень странный способ передать информацию.

Она с благодарностью взглянула на Сабину Клементайн, впервые за все время признавая законность ее присутствия здесь, затем продолжила:

— Инициалы Е. А. часто ставились на печатях документов, которыми обменивались ангелологи в Средние века, но эти буквы были аббревиатурой слов «Epistula Angelorum», или «письмо ангелов», а это совсем другое. Миссис Рокфеллер, вполне вероятно, этого не знала.

— Может быть, здесь есть какое-нибудь объяснение этому? — спросил Верлен, наклоняясь над плечом Габриэллы, которая рассматривала открытку Эбби Рокфеллер.

Габриэлла перевернула открытку. Там было несколько бледных линий, расположенных по длине, рядом с каждой было написано число.

— Здесь какой-то рисунок, — сказала Габриэлла. — Но он точно ничего не объясняет.

— То есть у нас есть карта без ключа, — сказал Верлен.

— Возможно, — кивнула Габриэлла и попросила Сабину повторить шифр.

Сабина повторила слово в слово:

— Аллегория охоты рассказывает историю в истории. Следуйте курсом существа от свободы к пленению. Не обращайте внимания на собак, придумайте скромность в девице, отклоните жестокость резни и ищите музыку, где существо живет снова. Как рука ткала эту тайну на ткацком станке, так рука должна и распутать ее. Ex angelis — инструмент сам себя обнаружит.

— Инструкция говорит нам следовать порядку охоты, которая начинается на первом гобелене, — сказал Верлен, пробираясь сквозь толпу. — Здесь охотники едут в лес, где обнаруживают единорога, решительно преследуют его, а затем убивают. Собаки, которых миссис Рокфеллер советует игнорировать, принадлежат охотникам, а девица, должно быть, одна из женщин, что стоят рядом и смотрят. Мы должны пропустить все это и посмотреть там, где существо живет снова. Это здесь.

Верлен подвел Габриэллу за руку к последнему полотну.

Они стояли перед самым знаменитым гобеленом с изображением пышного зеленого луга, усыпанного полевыми цветами. Укрощенный единорог прислонился к круглой изгороди.

— Похоже, это тот самый гобелен, на котором надо искать «музыку, где существо живет снова», — сказала Габриэлла.

— Хотя на первый взгляд здесь нет ничего похожего на музыку, — сказал Верлен.

— Ex angelis, — пробормотала Габриэлла, словно пробуя слова на вкус.

— Миссис Рокфеллер не использовала ни одной латинской фразы в письмах к Инносенте, — заметил Верлен. — Видимо, латынь здесь предназначалась для того, чтобы привлечь наше внимание.

— Ангелы изображены почти на каждой картине, практически везде, — расстроенно сказала Габриэлла. — Но здесь нет ни единого.

— Вы правы, — согласился Верлен, разглядывая единорога. — Эти гобелены довольно странные. Хотя «Охоту на единорога» можно интерпретировать в соответствии со словами миссис Рокфеллер как аллегорию, больше всего напоминающую распятие Христа на кресте и воскресение, это одно из немногих произведений, где нет явных христианских фигур. Ни изображений Христа, ни картин из Ветхого Завета, ни ангелов.

— Обратите внимание, — сказала Габриэлла, указывая на углы гобелена, — везде вытканы буквы А и Е. Они есть на каждом гобелене и всегда соединены. По-видимому, это инициалы господина, заказавшего гобелены.

— Может быть, — сказал Верлен.

Он присмотрелся к буквам и заметил, что они вышиты золотыми нитями.

— Но смотрите — буква Е в каждом случае обращена назад. Буквы были повернуты в обратном направлении.

— А если развернуть их, — продолжила Габриэлла, — то получим Е. А.

— Ex angelis, — кивнул Верлен.

Он так близко подошел к гобелену, что мог разглядеть сложные рисунки нитей, составляющих ткань сцены. От материи пахло глиной, потому что на нее сотни лет воздействовали пыль и воздух. Сабина Клементайн, которая молча стояла неподалеку в ожидании момента, когда сможет быть полезной, подошла ближе.

— Позвольте мне, — негромко сказала она. — Вы здесь ради гобеленов. Они — моя специальность.

Не дожидаясь ответа, Сабина подошла к первому панно и начала:

— Гобелены «Охота на единорога» — великие шедевры эпохи Средневековья, семь панно, вытканных из шерсти и шелка. Вместе панно изображают дворянскую охоту — вы можете видеть собак, рыцарей, дев и замки, окруженные фонтанами и лесами. Точное происхождение гобеленов остается загадкой даже после многолетних исследований, но искусствоведы соглашаются, что стиль указывает на Брюссель, примерно тысяча пятисотый год. Первое документальное письменное упоминание о гобеленах с единорогом появилось в семнадцатом веке, когда гобелены были внесены в список как часть состояния благородной французской семьи. Они были найдены и отреставрированы в середине девятнадцатого века. Джон Д. Рокфеллер-младший заплатил за них в двадцатые годы миллион долларов. По моему мнению, это была выгодная покупка. Многие историки считают, что это самые великолепные образцы средневекового искусства в мире.

Верлен внимательно смотрел на гобелен. Его притягивали яркие цвета и молочно-белый единорог в центре тканого панно.

— Скажите, мадемуазель, — попросила Габриэлла слегка изменившимся голосом, — вы пришли помочь нам или провести экскурсию?

— Вам понадобится гид, — многозначительно ответила Сабина. — Видите стежки между буквами?

Она указала на инициалы Е. А. над единорогом.

— Похоже, что проводилась значительная реставрация, — сказал Верлен. — Гобелен был поврежден?

— И довольно сильно, — подтвердила Сабина Клементайн. — Гобелены украли из замка во время Французской революции, много десятков лет ими укрывали от мороза плодовые деревья в крестьянских садах. Хотя ткань была любовно и кропотливо восстановлена, повреждения можно увидеть, если присмотреться.

Пока Габриэлла рассматривала гобелен, ее мысли, казалось, сделали новый скачок.

— В распоряжении миссис Рокфеллер было огромное количество мест, где можно спрятать инструмент, — сказала она. — Судя по шифру, который она дала в качестве инструкции, она действительно собиралась спрятать его здесь, в Клойстерсе.

— Похоже на то, — согласился Верлен, выжидающе глядя на нее.

— Для этого ей нужно было найти место, которое бы хорошо охранялось, но было доступно, чтобы инструмент в конце концов можно было вернуть.

Габриэлла глубоко вздохнула и осмотрела зал — люди собрались в группки перед гобеленами. Она понизила голос до шепота:

— Мы прекрасно понимаем, что спрятать нечто громоздкое вроде лиры в таком музее, как Клойстерс, практически невозможно. И тем не менее мы знаем, что она это сделала.

— Вы предполагаете, что на самом деле лиры здесь нет? — спросил Верлен.

— Нет, я говорю не об этом, — сказала Габриэлла. — Я имею в виду совершенно обратное. Не думаю, что Эбигейл Рокфеллер послала бы нас туда — не знаю куда. Я размышляла о том, почему для одного инструмента имеются четыре тайника, и пришла к выводу, что Эбигейл Рокфеллер проявила недюжинную изобретательность, пряча лиру. Она не только нашла самые безопасные места, но и придала лире, скажем так, более безопасную форму. Мне кажется, мы найдем инструмент не в том виде, в каком ожидаем.

— Теперь вы меня запутали, — сказал Верлен.

Сабина сказала:

— Любому ангелологу, который провел семестр, изучая небесное музыковедение, историю ангельских хоров или любой другой семинар, где делается упор на конструкцию инструментов, известно, что уникальный резонанс лиры обеспечивают струны. Многие небесные инструменты сделаны из драгоценного металла, известного как валкин, а струны лиры сделаны из неопознанного вещества. Ангелологи долгое время считали, что это скрученные нити шелка и пряди волос ангелов. Но каким бы ни был материал, звук необычен из-за вещества, из которого сделаны струны, и из-за того, как они натянуты. Каркас, несмотря на намерения и цели, взаимозаменяем.

— Вы учились в академии в Париже, — изумленно проговорила Габриэлла.

— Bien s^ur,^[49] доктор Валко, — кивнула Сабина, едва заметно усмехнувшись. — Как еще мне бы удалось занять такой пост? Наверное, вы не помните, но я слушала ваш семинар «Введение в способы ведения духовных войн».

— В котором году? — спросила Габриэлла, пытаясь вспомнить ее.

— В первом семестре восемьдесят седьмого года, — сообщила Сабина.

— Мой последний год в академии, — проговорила Габриэлла.

— Это был мой любимый курс.

— Мне очень приятно слышать это, — ответила Габриэлла. — А теперь вы можете отплатить мне, помогая отгадать загадку: «Как рука ткала эту тайну на ткацком станке, так рука должна и распутать ее».

Габриэлла смотрела на Сабину, повторяя строчку из письма миссис Рокфеллер и надеясь увидеть проблеск узнавания.

— Я здесь, чтобы помочь распутать головоломку, — сказала Сабина. — И теперь я понимаю, что мое предназначение — избавиться от гобелена.

— Миссис Рокфеллер вшила струны в этот гобелен? — спросил Верлен.

— Точно, — ответила Сабина, — она наняла очень искусного профессионала, чтобы для нее сделали эту работу. Ну да, они там, в гобелене «Пленение единорога».

Верлен скептически уставился на ткань:

— Ну и как же, черт побери, мы достанем их оттуда?

Удивленная Сабина сказала:

— Если оставленные мне сообщения не лгут, процедура была выполнена умело, никаких повреждений не останется.

— Странно, что Эбби Рокфеллер выбрала в качестве защиты такое изящное произведение искусства, — заметила Габриэлла.

— Вы должны помнить, — сказала Сабина, — что когда-то эти гобелены находились в личном владении Рокфеллеров. Они висели в гостиной Эбигейл Рокфеллер с тысяча девятьсот двадцать второго года, когда их купил ее муж, и до конца тридцатых годов, когда они привезли их сюда. Миссис Рокфеллер очень хорошо знала гобелены, включая их слабые места.

Сабина указала на очень тщательно отреставрированный участок ткани.

— Видите, какой он неровный? Один разрез реставрационной нити, и он разойдется по шву.

Музейный охранник подошел к ним из дальнего конца зала.

— Вы готовы, мисс Клементайн? — спросил он.

— Да, спасибо, — ответила Сабина. — Но надо сперва очистить галерею. Пожалуйста, позовите остальных.

Ее манеры стали жесткими и профессиональными.

— Я договорилась о том, чтобы освободить помещение, — пояснила она Габриэлле и Верлену. — Нам нужна свобода действий, чтобы работать над гобеленом, а эту задачу невозможно выполнить в такой толпе.

— Вы сможете это сделать? — спросил Верлен, глядя на переполненный зал.

— Разумеется, — ответила Сабина. — Я — помощник директора по реставрационным работам. Я могу осуществить ремонт, если посчитаю это целесообразным.

— А это? — спросил Верлен, указывая на глазок крошечной видеокамеры.

— Я обо всем позаботилась, месье.

Верлен внимательно посмотрел на гобелен, понимая, что у них очень мало времени, чтобы определить местонахождение струн и извлечь их. Как он изначально и подозревал, наибольший дефект содержала ткань над рогом единорога, в верхней трети гобелена. Он висел высоко над полом, футах в шести. Возможно, придется забраться на стул или табурет, чтобы достать дотуда. Ракурс не был идеальным. Если шов будет трудно расходиться, придется снять гобелен со стены, расстелить его на полу и работать так. Но это только в самом крайнем случае.

Вошли несколько охранников и стали удалять посетителей из зала. Когда помещение опустело, охранник встал около двери.

Как только все вышли из галереи, Сабина подвела к гобелену невысокого лысого человека. Он положил на пол металлический ящик и установил стремянку. Не взглянув на Габриэллу и Верлена, он взобрался на стремянку и начал осматривать шов.

— Лупу, мисс Клементайн, — велел он.

Сабина открыла ящик, показался ряд скальпелей, нитей, ножниц и большая лупа. Яркий свет, льющийся из окон по всей комнате, сфокусировался на ней в огненный шар.

Верлен наблюдал, как работает мужчина, и был очарован его уверенностью. Он мечтал овладеть навыками реставратора и даже был на показе, где демонстрировались химические процессы, используемые для чистки ткани вроде этой. Держа в одной руке лупу, а в другой скальпель, человек ввел кончик лезвия в ряд тугих аккуратных стежков. Повинуясь малейшему давлению, стежки мгновенно распадались на части. Разрезая таким способом один стежок за другим, он проделал в гобелене отверстие размером с яблоко. Реставратор продолжал работу с концентрацией хирурга.

Встав на цыпочки, Верлен смотрел на разрезанную ткань. Ему были видны только расплетенные цветные нити, тонкие, как волосы. Мужчина попросил из ящика инструмент, и Сабина вручила ему длинный тонкий крючок, который он вставил в отверстие в ткани. Затем он сунул руку прямо между буквами А и Е. Потом потянул, и глаз Верлена поймал яркую вспышку — с крюка свисал переливчатый шнур.

Верлен сосчитал струны, которые реставратор вручил ему. Они были тонкими, словно капилляры, и такие гладкие, что скользили между пальцев Верлена, будто вощеные. Пять, семь, десять струн, мягких и роскошных, висели у него на руке. Человек спустился со стремянки.

— Это все, — сказал он таким голосом, словно только что осквернил святыню.

Сабина взяла струны, скатала их в тугой клубок, сунула в матерчатый мешочек и застегнула молнию. Вложив его в руку Верлена, она сказала:

— Следуйте за мной, мадам, месье.

Она повела Габриэллу и Верлена к выходу из галереи.

— Вы знаете, как присоединять их? — спросила Сабина.

— Я уверена, что справлюсь, — ответила Габриэлла.

— Да, конечно, — кивнула Сабина.

По мановению ее руки вокруг них сгрудились охранники, по трое с каждой стороны.

— Будьте осторожны, — сказала Сабина и на парижский манер поцеловала Габриэллу в обе щеки. — Удачи.

Когда охранники провожали Габриэллу и Верлена через музей, оберегая от вездесущей толпы, Верлен подумал, что все его исследования, все разочарования и бесплодные поиски, которыми полна жизнь ученого, — все это вело к сегодняшнему триумфу. Габриэлла шла рядом с ним, женщина, которая помогла ему понять его призвание ангелолога и его будущее — как он в глубине души надеялся — с Эванджелиной. Они проходили арку за аркой. Тяжелая романская архитектура уступала место светлым решетчатым конструкциям готики. Мешочек со струнами лиры был крепко зажат у него в руке.

Риверсайдская церковь, Морнингсайд-Хайтс,

Нью-Йорк

Риверсайдская церковь — внушительный собор в неоготическом стиле рядом с Колумбийским университетом. Владимир и Сейто-сан прошли по лестнице к деревянной двери, украшенной железными пластинами. Под сапожками Сейто-сан на высоких каблуках хрустел посыпанный солью лед, черная шаль уютно укутывала плечи.

Церковь заливал медовый свет. Владимир поморгал, привыкая к освещению. Церковь была пуста. Поправляя галстук, он направился мимо углубления в стене со стойкой администратора, за которой никого не было, поднялся по ступенькам и оказался в большом вестибюле. Стены были облицованы кремовым камнем до места слияния арок — одна переходила в другую, словно надутые ветром паруса в переполненной гавани. Пройдя через несколько широких двустворчатых дверей, Владимир убедился, что в нефе тоже никого.

Его первым порывом было обыскать церковь, но он сдержался. Его внимание привлекли две медные мемориальные доски на стене. Первая была посвящена щедрости Джона Д. Рокфеллера-младшего в деле строительства церкви. Вторая установлена в честь Лоры Селестии Спелман-Рокфеллер.

— Лора Селестия Спелман была свекровью Эбигейл Рокфеллер, — шепнула Сейто-сан, прочитав надпись на доске.

— Думаю, Рокфеллеры были набожными, особенно кливлендское поколение, — сказал Владимир. — Джон Д. Рокфеллер-младший оплатил строительство этой церкви.

— Это объясняет выбор миссис Рокфеллер, — сказала Сейто-сан. — Здесь было бы невозможно хранить что-то без помощи изнутри.

— Без помощи изнутри, — проговорил кто-то высоким скулящим голосом, — и большого количества наличных.

Владимир обернулся и увидел, что в холле появился похожий на жабу старик в элегантном сером костюме, с аккуратно причесанными седыми волосами. В его левый глаз был вставлен монокль на золотой цепочке, свисающей вдоль щеки. Владимир непроизвольно отступил.

— Простите, что напугал, — сказал человек. — Меня зовут мистер Грей, и я заметил вас здесь.

Мистер Грей казался полуслепым. С выпученными глазами он оглядывал холл и наконец остановил взгляд на Владимире и Сейто-сан.

— Я спросил бы, кто вы такие, — сказал мистер Грей, указывая на открытку Эбигейл Рокфеллер в руке Владимира. — Но я уже понял. Можно?

Мистер Грей взял у Владимира открытку, внимательно осмотрел и сказал:

— Я видел ее раньше. Я помогал печатать эти открытки, когда служил посыльным у миссис Рокфеллер. Мне было только четырнадцать. Один раз я услышал, как она говорила, что ей нравится моя услужливость, и я расценил это как комплимент. Она давала мне разные поручения — отправиться в центр города за бумагой, на окраину — в типографию, снова в центр, чтобы заплатить художнику.

— Тогда вы, наверное, можете объяснить нам значение этой открытки? — попросила Сейто-сан.

— Она верила, — продолжал мистер Грей, не обращая на нее внимания, — что ангелологи явятся.

— И мы пришли, — сказал Владимир. — Что нам делать дальше?

— Я без утайки отвечу на ваши вопросы. Но сперва мы пойдем в мой кабинет, где сможем поговорить более открыто.

Они спустились по каменной лестнице из вестибюля. Мистер Грей шел очень быстро, перешагивая через ступеньки. Внизу перед ними открылся полутемный коридор. Мистер Грей рывком распахнул дверь и ввел их в узкий кабинет, заваленный бумагами. Стопки невскрытой почты едва не падали с края металлического стола. Пол усыпан стружками от заточенных карандашей. Рядом с картотекой висел настенный календарь 1978 года, открытый на декабре.

Как только они оказались в кабинете, мистер Грей взорвался от возмущения:

— Нечего сказать! Вы бы еще позже пришли! Я уж начал думать, что здесь какое-то недоразумение. Миссис Рокфеллер была бы вне себя от ярости. Да она бы в гробу перевернулась, если бы я умер, не передав пакет так, как ей хотелось. Требовательная женщина миссис Рокфеллер, но очень щедрая — моим детям и внукам принесет пользу наша договоренность, даже если я, который полжизни ждал вашего прихода, умру! Я был всего лишь юношей, когда она наняла меня, чтобы наблюдать за работой церковного офиса. Я только приехал из Англии, не имея никакого положения. Миссис Рокфеллер дала мне место в этом кабинете и велела постоянно ждать вашего прибытия, и я наконец дождался. Разумеется, были приняты меры предосторожности на тот случай, если я испущу дух раньше, чем вы придете, — а это может случиться в любой день, поскольку, увы, моложе я не становлюсь, — но не будем думать о грустном, сэр. В этот важный час мы должны думать только о пожеланиях нашей благотворительницы и ее мыслях, обращенных на единственную святую надежду — на будущее.

Мистер Грей моргнул и поправил монокль.

— Ну, пора приниматься за дело.

— Отличная мысль, — поддержал его Владимир.

Мистер Грей подошел к картотеке, вытащил из кармана связку ключей и стал подбирать их, пока не обнаружил подходящий. Повернув ключ, он выдвинул ящик.

— Сейчас посмотрим, — пробормотал он, прищурившись. — Вот они! Те самые бумаги, которые нам нужны.

Он пролистал страницы и остановился на длинном списке имен.

— Это, разумеется, формальность, но миссис Рокфеллер распорядилась, что пакет могут получить лишь те, кто указан в списке, или же потомки этих людей. Есть в этом списке ваши имена, или имена ваших родителей, или бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки?

Владимир просмотрел список. В нем присутствовали все выдающиеся ангелологи двадцатого века. Он нашел свое имя в середине последнего столбца, рядом с именем Селестин Клошетт.

— Будьте добры, распишитесь здесь и здесь. И еще раз здесь, на этой строчке внизу.

Владимир внимательно прочитал бумагу — длинный юридический документ, в котором, на первый взгляд, подтверждалось, что мистер Грей выполнил задачу и передал объект.

— Видите ли, — как бы извиняясь, сказал мистер Грей, — я получу вознаграждение только после того, как осуществлю передачу, о чем будет свидетельствовать ваша подпись. Юридический документ очень необычный, а адвокаты неумолимы. Очень тяжело жить, не получая компенсации за свой труд, — думаю, вы можете себе это представить. Все эти годы я едва сводил концы с концами в ожидании вашего прибытия и мечтал покинуть этот жалкий кабинет. И вот вы здесь.

Мистер Грей подал Владимиру ручку.

— Просто формальность.

— Прежде чем подписать, — сказал Владимир, отодвигая документ, — я хочу, чтобы вы отдали мне предмет.

Лицо мистера Грея окаменело.

— Конечно, — коротко ответил он.

Он сунул контракт под мышку и положил ручку в карман серого пиджака.

— Сюда, — сказал он дрогнувшим голосом, вывел их из кабинета и повел обратно по лестнице.

Когда они вернулись наверх, Владимир помедлил, не решаясь выйти из затененной ниши в зале. Всю юность он посвятил изучению небесного музыковедения, оно все глубже вводило его в закрытый мир ангелологов. После войны он перестал заниматься этой дисциплиной. Он скрылся в скромной пекарне, изготавливал кондитерские изделия и пироги. Такая простая работа успокаивала. Он поверил, что усилия оказались бесполезными, что человечество ничего не может сделать, чтобы остановить нефилимов. Он вернулся только после того, как Габриэлла сама приехала к нему, умоляя присоединиться. Она сказала, что он нужен им. Он засомневался, но Габриэлла могла быть весьма убедительной, да и он начал замечать нерадостные изменения. То ли усердная учеба в юности помогла, то ли простая интуиция — Владимир понял, что мистеру Грею доверять нельзя.

Мистер Грей, прихрамывая, шел по центральному проходу нефа, ведя Владимира и Сейто-сан по прохладной темной церкви. Владимир сразу узнал мшистый аромат ладана. Несмотря на многочисленные витражи, было темно, почти ничего не видно. Под потолком на толстых тросах висели готические канделябры — узорные круги из окислившегося железа с укрепленными на них свечами. В алтаре возвышалась массивная готическая кафедра проповедника с вырезанными по бокам фигурами. По всей церкви были расставлены рождественские пуансетии, горшки украшены ярко-красными лентами. В тени перед ними располагалась апсида, отделенная от нефа толстым темно-бордовым шнуром.

Мистер Грей отцепил бархатный шнур и опустил его на пол. Звон ударившейся о камень застежки эхом разнесся по нефу. В мраморном полу был выложен каменный лабиринт. Мистер Грей нервно постучал по нему кончиком ботинка.

— Миссис Рокфеллер спрятала его сюда, — сказал он, скользящим движением проводя ботинком по полу алтаря. — В центр лабиринта.

Владимир прошел по диаметру лабиринта, тщательно осматривая каменную кладку. Казалось невозможным, что там что-нибудь спрятано. Надо было или выломать камни — но он не мог себе представить миссис Рокфеллер за этим занятием, — или же должен был помочь кто-нибудь, кто занимается уходом и сохранением предметов искусства.

— Но как? — спросил Владимир. — Он выглядит совершенно гладким.

— Ax да, — кивнул мистер Грей и подошел к Владимиру. — Это просто иллюзия. Посмотрите внимательнее.

Владимир присел на корточки и осмотрел мрамор. Вдоль границы центрального камня шел тончайший шов.

— Его практически не видно, — сказал Владимир.

— Отойдите, — сказал мистер Грей.

Примерившись, он надавил на середину камня. Камень приподнялся над полом, словно на рессорах. Одним движением мистер Грей вытащил его из лабиринта.

— Невероятно, — восхитилась Сейто-сан, выглядывая у него из-за плеча.

— Нет такого, чего не могли бы добиться отличный каменщик и большие деньги, — сказал мистер Грей. — Вы были знакомы с покойной миссис Рокфеллер?

— Нет, — ответил Владимир. — Мы не были знакомы лично.

— Ах, очень жаль, — покивал мистер Грей. — У нее было острое чувство социальной справедливости, смешанное с недальновидностью поэтической натуры, — редкое сочетание в женщинах ее положения. Сначала она заявила: когда придут ангелологи, чтобы забрать объект, который находится на моем попечении, я должен привести их, кто бы они ни были, к лабиринту и спросить ряд чисел. Миссис Рокфеллер уверила меня — тот, кто придет, будет знать эти числа. Я их, конечно, запомнил.

— Числа? — переспросил Владимир, озадаченный неожиданной загадкой.

— Числа, сэр.

Под камнем обнаружился сейф с кодовым замком.

— Вам нужны числа, чтобы открыть его. Думаю, вы сейчас напоминаете себе Минотавра, пробирающегося по каменному лабиринту.

Он засмеялся, наслаждаясь их смятением.

Владимир уставился на сейф. Дверца блестела в углублении пола. Над ней склонилась Сейто-сан и спросила:

— Сколько чисел в каждой комбинации?

— Этого я вам не могу сказать, — ответил мистер Грей.

Сейто-сан поочередно повернула диски.

— Открытки Эбигейл Рокфеллер были напечатаны специально для того, чтобы Инносента могла сделать расшифровку, — медленно проговорила она, словно раздумывая. — Ответы Инносенты подтвердили, что она сосчитала струны лир на открытках, и я думаю, она записала числа.

— Последовательность была такая, — сказал Владимир, — двадцать восемь, тридцать, тридцать восемь и тридцать девять.

Сейто-сан повернула все четыре диска в соответствии с числами и попыталась открыть дверцу. Она не поддалась.

— Это единственная последовательность чисел, которая у нас есть, — проговорила Сейто-сан. — Эта комбинация должна подойти.

— Четыре числа и четыре диска, — сказал Владимир. — Это составляет двадцать четыре возможные комбинации. Нам ничего не остается, как испробовать их все. Но у нас нет времени.

— Мне кажется, — сказала Сейто-сан, — в числах был определенный порядок. Вы помните хронологию? Верлен сказал нам последовательность, в которой числа появились на открытках.

Владимир немного подумал.

— Двадцать восемь, тридцать восемь, тридцать и тридцать девять.

Сейто-сан повернула диски, тщательно выставляя числа. Взявшись за металлический рычаг, она потянула ручку сейфа. Дверца открылась без сопротивления, выдохнув мягкий поток воздуха. Опустив руки в сейф, Сейто-сан достала тяжелый мешок зеленого бархата и развернула его. Стойки лиры отбросили на каменный лабиринт волны золотого света.

— Какая красота, — восхитилась Сейто-сан, поворачивая их, чтобы рассмотреть со всех сторон.

Основание было закругленным. Две одинаковые ручки выгибались и закручивались, словно буйволиные рога. Золотые поверхности были гладкими и отполированными до блеска.

— Но здесь нет струн.

— К тому же нет перекладины, — сказал Владимир.

Он опустился на колени рядом с Сейто-сан.

— Это только одна часть лиры. Самая важная часть, но одна она ни к чему не годна. Вот почему нас послали в четыре разных места. Лиру спрятали по частям.

— Надо сказать остальным. — Сейто-сан бережно уложила лиру обратно в бархатный мешок. — Они должны знать, что искать.

Мистер Грей, дрожа, стоял между ними.

— Вы не знали комбинации, — сказал ему Владимир. — Вы ждали, когда мы придем и дадим ее вам. Если бы вы ее знали, то сами открыли бы сейф.

— Пусть вас не волнует, что я знаю и чего не знаю, — выпалил мистер Грей.

Его лицо покраснело и вспотело.

— Сокровище не принадлежит никому из нас.

— Что вы имеете в виду? — недоверчиво спросила Сейто-сан.

— Он имеет в виду, — раздался из дальнего конца апсиды знакомый голос, от звука которого кровь застыла в жилах Владимира, — что игра закончилась много лет назад. И эту игру проиграли ангелологи.

От страха у мистера Грея монокль выпал из глаза. Ни секунды не колеблясь, он пронесся от апсиды в боковой проход нефа. Серый костюм мелькал, пока он пересекал полосы света и снова скрывался в тени. Владимир заметил в приделах церкви силуэты гибборимов. В тусклом свете виднелись их белые волосы и красные крылья. Существа поворачивались вслед мистеру Грею подобно подсолнухам, поворачивающимся навстречу солнцу. Убежать ему не удалось. Гибборимы схватили мистера Грея. Ангелологи попали в западню. Персиваль Григори ждал их.

В последний раз Владимир встречался с Григори много десятков лет назад, когда был молодым протеже Рафаэля Валко. Он видел, какие злодеяния совершала семья Григори во время войны. Он знал, какую огромную боль они причинили ангелологам — Серафина Валко потеряла жизнь из-за козней Персиваля Григори, Габриэлла тоже была близка к гибели. В то время у Персиваля была потрясающая, но внушающая страх фигура. Теперь же это был слабый больной мутант.

Повинуясь жесту Григори, гибборимы подвели к нему мистера Грея.

Без предупреждения Григори снял с трости набалдашник из слоновой кости. Оказалось, в трости спрятано стальное лезвие кинжала. На мгновение лезвие вспыхнуло в слабом свете. Одним быстрым движением Григори шагнул вперед и погрузил кинжал в тело мистера Грея. Удивление на лице Грея сменилось недоверием, а затем бессильным безутешным страданием. Персиваль Григори вытащил нож, и мистер Грей рухнул на пол, хрипя. Вокруг него тут же натекла лужа крови. Его глаза остекленели, и он умер. Так же стремительно, как достал из ножен кинжал, Персиваль вытер лезвие чистым белым шелковым платком и сунул обратно в трость.

Владимир увидел, что Сейто-сан беззвучно крадется к заднему выходу из церкви. Когда Персиваль заметил ее, она была почти у двери. Персиваль поднял руку и указал гибборимам на женщину. Половина существ повернулась к ней. Остальные окружили апсиду. Их одежды доставали до самого пола. Следующим жестом Персиваль велел существам схватить Владимира.

Его держали мертвой хваткой. Владимир вдыхал аромат их кожи, чувствовал холод их тел. Существа взмахивали крыльями, гоняя потоки зябкого воздуха.

— Она отнесет лиру Габриэлле! — крикнул Владимир, пытаясь вырваться из тисков существ.

Персиваль окинул Владимира презрительным взглядом.

— Я надеялся увидеть мою дорогую Габриэллу. Я знаю, что она стоит за этой небольшой миссией по возвращению лиры. За эти годы она стала неуловимой.

Владимир закрыл глаза. Он вспомнил, что внедрение Габриэллы в семью Григори произвело сенсацию в ангелологическом сообществе. Это была самая главная, самая важная подпольная работа в сороковые годы. Она подготовила почву для современного наблюдения за семьями нефилимов и принесла полезную информацию. Но для всех это оказалось опасным наследием. Даже спустя много лет Персиваль Григори все еще жаждал мести.

Тяжело навалившись на трость, Григори подошел к Владимиру.

— Говори, — велел он, — где она?

Персиваль наклонился к Владимиру так близко, что он разглядел фиолетовые мешки под глазами, похожие на огромные синяки на белой коже. Его зубы прекрасно сохранились, они были такими белыми, что казались сделанными из жемчуга. И все же Персиваль постарел — около рта виднелась сеть глубоких морщин. Ему должно быть около трехсот лет.

— Я помню тебя, — сказал Персиваль, как будто сравнивая человека, стоящего перед ним, с образом, вызванным в памяти. — Встречал в Париже. Я вспоминаю твое лицо, хотя время изменило тебя почти до неузнаваемости. Ты помогал Габриэлле обманывать меня.

— А ты, — сказал Владимир, обретая спокойствие, — предал все, во что верил, — свою семью, своих предков. Даже сейчас ты не забыл ее. Скажи, тебе очень сильно не хватает мисс Габриэллы Леви-Франш?

— Где она? — прошипел Персиваль, впиваясь взглядом в глаза Владимира.

— Этого я тебе никогда не скажу, — ответил Владимир дрогнувшим голосом.

Он понимал, что этими словами подписал себе смертный приговор.

Персиваль разжал руку, трость упала на пол, грохот эхом разлетелся по всей церкви. Он положил длинные холодные пальцы на грудь Владимира, словно хотел почувствовать биение его сердца. Электрический разряд сотряс Владимира, и он мгновенно забыл обо всем, чувствуя лишь боль. Легкие отчаянно требовали воздуха. В последние минуты жизни Владимир не мог оторваться от жутких прозрачных глаз своего убийцы. Они были светлыми, с красными кругами, такими яркими, что казалось, в морозном воздухе горит огонь.

Когда сознание стало покидать Владимира, он вспомнил восхитительное ощущение от стоек лиры, какими тяжелыми и прохладными они были в его руках и как ему хотелось услышать небесную мелодию.

Рокфеллеровский центр, каток для фигурного катания,

Пятая авеню, Нью-Йорк

Конькобежцы медленно катались по кругу. Разноцветные огни падали на блестящий лед, неслись под лезвиями и исчезали в тени. Неподалеку, напротив внушительного серого здания была установлена огромная рождественская елка. Красные и серебристые лампочки на ней вспыхивали, словно миллион светлячков, заключенных в стеклянные конусы. Ряды величественных ангелов-вестников с тонкими белыми крыльями, похожими на лепестки лилий, стояли под елкой, подобно легиону часовых. Их проволочные тела светились, длинные медные трубы были подняты, воспевая хвалу Небесам. Магазины — книжные, магазины одежды, канцтоваров и шоколада — начинали закрываться, отсылая клиентов в вечерние сумерки с подарками и хозяйственными сумками в руках.

Плотнее запахнув пальто, Эванджелина спряталась в коконе тепла. Она прижимала к себе холодную металлическую шкатулку с перекладиной лиры. Рядом стояли Бруно Бехштейн и Элистер Кэрролл, всматриваясь в толпу вокруг катка. Площадь заполняли сотни людей. Из небольших репродукторов звучала песенка «White Christmas», с катка доносился веселый смех. До назначенной встречи оставалось пятнадцать минут, но ангелологов нигде не было видно. Свежий воздух пах снегом. Эванджелина вдохнула, и ее сотряс приступ кашля. Она едва могла дышать. Неприятное ощущение в груди за последние часы развилось в изнуряющий кашель. Каждый вдох давался ей с трудом.

Элистер Кэрролл снял с себя шарф и аккуратно повязал его вокруг воротника Эванджелины.

— Вы замерзли, милая, — сказал он. — Надо защищаться от ветра.

— Я его не замечаю, — сказала Эванджелина, оборачивая шею толстой мягкой шерстью. — Я слишком волнуюсь, чтобы чувствовать что-то. Остальные уже должны быть здесь.

— В такое же время года мы пришли в Рокфеллеровский центр с четырьмя частями лиры, — сказал Элистер. — В Рождество сорок четвертого года. Я привез Эбби сюда в полночь и помог ей успокоиться, она ужасно волновалась. К счастью, она заранее позвонила в службу безопасности и сообщила им, что мы приедем. Их помощь оказалась наиболее полезной.

— То есть вы знаете, что здесь спрятано? — спросил Бруно. — Вы это видели?

— О да, — ответил Элистер. — Я сам упаковал колки лиры в защитный футляр. Это было настоящее испытание — найти подходящий футляр, чтобы спрятать колки здесь, но Эбби была уверена, что это лучшее место. Я нес футляр в собственных руках и помогал миссис Рокфеллер прятать его. Колки очень маленькие, поэтому футляр весит как карманные часы. Они настолько компактны, невозможно поверить, что это очень существенная часть инструмента. Но это факт — без колков из лиры нельзя извлечь ни ноты.

Эванджелина попыталась представить себе маленькие винтики, думая о том, как они прилажены к перекладине.

— Вы знаете, как снова собрать ее? — спросила Эванджелина.

— Как и во всем, надо следовать определенному порядку, — сказал Элистер. — Когда перекладину соединяют с ручками стоек лиры, струны необходимо накрутить на колки, каждую с определенным натяжением. Думаю, труднее всего будет настроить лиру. Это требует умения.

Внимательно разглядывая ангелов возле рождественской елки, он добавил:

— Уверяю вас — лира совершенно не похожа на стереотипные инструменты, которые держат ангелы-вестники. Проволочных ангелов привезли в Рокфеллеровский центр в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году, через год после того, как Филип Джонсон закончил Сад скульптур, и спустя десять лет после того, как было спрятано сокровище. Хотя прекрасные внешне существа появились совершенно случайно — миссис Рокфеллер к тому времени скончалась, и никто, кроме меня, не знал, что тут спрятано, — я находил символику довольно тонкой. Собрание ангелов-вестников очень соответствует случаю, вам не кажется? Приходя сюда на Рождество, каждый чувствует — здесь лежит сокровище ангелов и ждет, когда его найдут.

— Футляр спрятан возле елки? — спросила Эванджелина.

— Вовсе нет, — ответил Элистер.

Он указал на статую с противоположной стороны катка. Бронзовый Прометей блестел в лучах света.

— Футляр вмонтирован в статую Прометея. Он лежит там, в своей бронзовой темнице.

Эванджелина посмотрела на статую. Это была парящая фигура, которую, казалось, застали во время полета. В его тонких и длинных пальцах пылал огонь, похищенный из очага богов, ноги окружало бронзовое кольцо зодиака. Эванджелина хорошо знала миф о Прометее. После кражи огня у богов Зевс приковал его к скале и послал орла вечно клевать его тело. Наказание Прометея соответствовало его преступлению — огонь отметил начало развития инноваций и технологий человечества, боги стали не нужны.

— Я никогда не видела эту статую вблизи, — сказала Эванджелина.

В свете от катка скульптура, казалось, излучала сияние. Прометей и похищенный им огонь были словно одним непокорным целым.

— Ее нельзя назвать шедевром, — сказал Элистер. — Но она идеально подходит Рокфеллеровскому центру. Пол Мэншип был другом семьи Рокфеллер. Они хорошо знали его работы и поручили ему создать скульптуру. В мифе о Прометее есть нечто большее, чем мимолетная ссылка на моих бывших работодателей, с их изобретательностью, лживостью и жестокостью. Мэншип понимал, что эти ссылки будут указывать и на Джона Д. Рокфеллера-младшего, который использовал все свое влияние, чтобы построить Рокфеллеровский центр во времена Великой депрессии.

— Они указывают и на нас, — сказала Габриэлла, изумив Эванджелину своим появлением. — Прометей несет в руке огонь, но благодаря миссис Рокфеллер он несет нечто не менее важное.

— Габриэлла! — воскликнула Эванджелина.

Она почувствовала огромное облегчение, обнимая бабушку. Только теперь, ощутив слабые объятия Габриэллы, она поняла, как сильно волновалась.

— Остальные части лиры у вас? — нетерпеливо сказала Габриэлла. — Покажите мне их.

Эванджелина открыла шкатулку с перекладиной. Габриэлла положила ее в кожаный футляр, где хранился матерчатый мешочек со струнами лиры, плектр и блокнот «Ангелология». Только собрав части инструмента в футляр и удостоверившись, что он надежно закрыт, Габриэлла заметила Элистера Кэрролла, стоящего поодаль. Она осторожно изучала его, пока Эванджелина не представила их друг другу, объяснив, какие отношения связывали его с миссис Рокфеллер, и то, что он предложил помощь.

— Вы знаете, как извлечь колки из статуи? — настойчиво спросила Габриэлла. — Вам известно, где они спрятаны?

— Мне известно их точное положение, мадам, — ответил Элистер. — Это запечатлелось в моей памяти более полувека назад.

— Где Владимир и Сейто-сан? — спросил Бруно, внезапно осознав, что не хватает двоих ангелологов.

Верлен посмотрел на часы. Он стоял так близко к Эванджелине, что она тоже могла видеть цифры. Было восемнадцать тринадцать.

— Они уже должны быть здесь, — сказала Эванджелина.

Бруно взглянул на залитую светом статую Прометея.

— Мы не можем больше ждать.

— Мы не можем ждать ни секунды, — кивнула Габриэлла. — Здесь показываться слишком опасно.

— За вами следили? — спросил Элистер, встревоженный волнением Габриэллы.

— Габриэлла считает, что да, — ответил Верлен, — хотя нам удалось завершить работу в Клойстерсе без проблем.

— Это часть их плана, — сказала Габриэлла, изучая толпу, словно враги могли скрываться среди покупателей. — Мы ушли из Клойстерса, никем не потревоженные, потому что нам позволили это сделать. Мы не можем ждать ни минуты. Владимир и Сейто-сан будут здесь совсем скоро.

— В таком случае давайте сейчас же приступим к делу, — сказал Элистер с замечательным спокойствием, которое напомнило Эванджелине о преданных сестрах монастыря Сент-Роуз, куда ей больше не суждено вернуться.

Элистер повел их по краю площади и вниз по бетонной лестнице. Пройдя мимо пластикового ограждения катка, они оказались возле статуи. Перед ними в небо вздымался небоскреб «Дженерал электрик», возле его огромного фасада было установлено множество флагов, среди которых были американский, британский, французский, португальский, немецкий, голландский, испанский, японский, итальянский, китайский, греческий, бразильский и корейский. Безжалостный ветер трепал их, и они колыхались, словно разноцветные волны. Наверное, годы уединенной жизни в Сент-Роузе заставили Эванджелину живо интересоваться толпой. Она рассматривала людей, собравшихся вокруг катка. Там были подростки в узких джинсах и лыжных куртках, родители с маленькими детьми, юные влюбленные и пары средних лет. Все весело катались на коньках. Эванджелина вдруг осознала, как невероятно далеко от мира она жила.

Внезапно она заметила в пяти футах от себя фигуру в темной одежде. Высокое бледное существо пристально смотрело на нее большими красными глазами. На его лице застыла угроза. Эванджелина в панике огляделась по сторонам. Гибборимы молча стояли среди толпы.

Эванджелина схватила Верлена за руку и притянула к себе.

— Смотри, — шепнула она, — они здесь.

— Тебе надо уходить, — сказал он. — Сейчас же, пока нас не захватили.

— По-моему, слишком поздно, — сказала Эванджелина, оглянувшись.

Ее страх нарастал. Гибборимов становилось все больше.

— Они повсюду.

— Идем со мной, — сказал он и потянул ее прочь от ангелологов. — Мы можем уйти вместе.

— Не сейчас, — ответила Эванджелина, прижавшись к нему так, чтобы только он мог слышать ее. — Надо помочь Габриэлле.

— А что, если мы потерпим неудачу? — попытался уговорить ее Верлен. — А если с тобой что-нибудь случится?

Она усмехнулась и ответила:

— Ты единственный человек в мире, кто знает о моем любимом месте. Однажды я бы хотела прийти туда с тобой.

Эванджелина услышала, как кто-то окликнул ее, и они оба обернулись. Их подзывала Габриэлла.

Они подошли к ангелологам. Элистер осматривал толпу. На его лице застыл страх. Эванджелина проследила за его взглядом — около статуи Прометея собралась группа бледных существ. Крылья они тщательно скрыли под длинными черными плащами. Гибборимы окружали высокого изящного мужчину, тяжело опирающегося на трость.

— Кто это? — спросила Эванджелина.

— Это, — ответила Габриэлла, — Персиваль Григори.

Эванджелина сразу же узнала это имя. Это был клиент Верлена, Персиваль Григори из печально известной семьи Григори. Убийца ее матери. Она смотрела на него издали, остолбенев от ужаса. Она никогда не встречалась с ним прежде, но Персиваль Григори уничтожил ее семью.

— Твоя мать была очень на него похожа, — проговорила Габриэлла. — Такая же высокая, светловолосая, с большими голубыми глазами. Меня всегда беспокоило, что она слишком сильно на него похожа.

Габриэлла говорила так тихо, что Эванджелина едва могла слышать ее.

— Меня ужасало, как сильно моя Анджела похожа на нефилима. Больше всего я опасалась, что она вырастет такой же, как он.

Прежде чем Эванджелина смогла осознать страшное значение сказанного, Григори поднял руку и существа, прячущиеся в толпе, сделали шаг вперед. Множество фигур, укутанных в черное, бледных, похожих на скелеты, возникли из ниоткуда, словно материализовались из холодного сухого вечернего воздуха. Эванджелина, преисполненная благоговейного страха, смотрела, как они направляются к ней. Вскоре темные фигуры окружили весь периметр катка. Катающиеся начали останавливаться, перепуганные вторжением гибборимов. Люди прекращали гипнотическое кружение и поглядывали на собирающихся вокруг существ. Многие останавливались не из страха, а из любопытства, чтобы рассмотреть странные фигуры. Дети с удивлением показывали на них пальцами, а взрослые, привыкшие к ежедневным городским происшествиям, не обращали внимания на странные события. Одним быстрым движением гибборимы перебрались через ограждение. Коллективный транс неподвижности мгновенно разрушился. Испуганные люди внезапно оказались окружены со всех сторон. Ангелологов поймали в центр сложной сети.

Кто-то позвал Габриэллу. Сквозь толпу пробиралась Сейто-сан. Эванджелина сразу же поняла, что в Риверсайдской церкви произошло что-то ужасное. Сейто-сан была ранена. Порезы на лице, пальто порвано. И что хуже всего, она была одна.

— Где Владимир? — спросила Габриэлла, беспокойно оглядывая Сейто-сан.

— Разве его еще нет? Мы расстались в Риверсайдской церкви. Там были гибборимы и Григори. Я не знаю, как им пришло в голову отправиться сюда, разве что Владимир сказал им.

— Вы оставили его? — спросила Габриэлла.

— Я убежала. У меня не было выбора.

Сейто-сан достала бархатный сверток, спрятанный под пальто, и бережно прижала его к груди, словно младенца.

— Другого способа выбраться оттуда вместе с этим не было.

— Стойки лиры, — кивнула Габриэлла и забрала сверток. — Вы нашли их.

— Да, — ответила Сейто-сан. — Удалось забрать остальные части?

— Все, кроме колков, — ответила Эванджелина. — А они там, среди гибборимов.

Подозвав Бруно, Габриэлла заговорила с ним тихим повелительным голосом. Эванджелина прислушалась, но не смогла разобрать слов бабушки, только настойчивость, с которой они были произнесены. Наконец Габриэлла взяла Эванджелину за руку.

— Иди с Бруно, — сказала она и вложила ей в руки кожаный футляр с деталями инструмента. — В точности следуй его указаниям. Ты должна унести это отсюда как можно дальше. Если все пройдет хорошо, я вскоре присоединюсь к вам.

Контуры катка задрожали и расплылись перед Эванджелиной — ее глаза наполнились слезами. Несмотря на обещание бабушки, она почувствовала, что никогда больше не увидит ее. Наверное, Габриэлла поняла, о чем она думает. Она подошла и крепко обняла Эванджелину. Чмокнув ее в щеку, Габриэлла шепнула:

— Ангелология — не просто занятие. Это призвание. Твоя работа только начинается, дорогая Эванджелина. Ты уже стала тем, кем я надеялась, что ты станешь.

Не говоря больше ни слова, Габриэлла повела Элистера сквозь толпу. Пройдя вдоль катка, они исчезли среди шума и круговерти.

Бруно подхватил Верлена и Эванджелину под руки и повел их вверх по лестнице к главной площади торгового комплекса. Сейто-сан шла следом. Они не останавливались, пока не оказались среди флагштоков перед статуей Прометея. Сверху Эванджелина видела, в какой опасности остались Габриэлла и Элистер — каток кишмя кишел существами.

— Что они делают? — спросил Верлен.

— Идут в самую гущу гибборимов, — ответила Сейто-сан.

— Мы должны им помочь! — воскликнула Эванджелина.

— Габриэлла дала нам четкие указания, — возразил Бруно, хотя беспокойство в его голосе и глубокие складки между бровями говорили о том, что ему бы хотелось нарушить приказ. — Она знает, что делает.

— Вполне возможно, — сказал Верлен. — Но как, черт побери, она собирается выбраться оттуда?

Внизу нефилимы расступились, пропуская Габриэллу и Элистера к Григори. Габриэлла казалась меньше ростом и более хрупкой среди окружавших ее существ, и реальность происходящего до глубины души поразила Эванджелину. Те же страсть и преданность, которые заставили преподобного Клематиса спуститься в глубину ущелья и предстать перед неизвестностью, а еще стремление узнать тайну убийства ее собственной матери — вот движущие силы, которые заставляли Габриэллу сражаться с Персивалем Григори.

Краем сознания Эванджелина поняла, что задумала бабушка. Пока Габриэлла препиралась с Григори, отвлекая на себя его внимание, Элистер подбежал к статуе Прометея. Элистер должен был выполнить задание у всех на глазах. Осторожно войдя в фонтан, он пробрался к постаменту. Водяная дымка осаживалась на его одежду и волосы. Он поднимался к золотому кольцу возле ног Прометея. По-видимому, постамент обледенел — Элистер вытянул руку и ухватился за что-то. Со своего места Эванджелина не могла рассмотреть, что именно он делает, но ей показалось, что он открепляет что-то позади кольца. Вскоре у него в руках оказалась маленькая бронзовая коробочка.

— Эванджелина! — позвал Элистер.

Шум фонтана заглушал голос, и она едва услышала его.

— Лови!

Элистер бросил коробочку. Она пролетела над статуей Прометея, над прозрачным пластиковым ограждением катка и упала к ногам Эванджелины. Она подняла ее с тротуара и зажала в руке. Коробочка была продолговатой и тяжелой, как золотое яйцо.

Прижимая футляр к груди, Эванджелина еще раз окинула взглядом площадь. С одной стороны каток был заполнен беззаботными людьми, снимающими коньки. Гибборимы медленно окружали Элистера. Он казался слабым и уязвимым по сравнению с гибборимами, и когда существа приблизились к нему, Эванджелина коснулась мягкого шерстяного шарфа, который он дал ей. Ей хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь ему спастись. Но она никак не могла к нему приблизиться. Через минуту существа покончили бы с Элистером Кэрроллом и взялись бы за ангелологов.

Бруно осмотрелся в поисках путей отхода. Наконец он принял решение.

— Идемте, — сказал он и повел Верлена и Эванджелину через площадь.

Григори что-то пролаял и, вытащив из кармана пистолет, направил его в голову Габриэллы.

— Идем, Эванджелина, — нетерпеливо позвал ее Бруно. — Скорее.

Но Эванджелина не могла следовать за ним. Переведя взгляд с Бруно на бабушку, она поняла, что должна действовать быстро. Она знала, что Габриэлла предпочтет, чтобы она пошла с Бруно, — без сомнения, футляр с лирой был гораздо важнее, чем жизнь любого из них. Но все же она не могла уйти, оставив бабушку на верную гибель.

Она пожала руку Верлену и, оторвавшись от него, побежала к бабушке. Она очутилась на льду, понимая, что подвергает их жизни опасности. Но даже теперь она не могла бросить Габриэллу. Она потеряла всех. Кроме Габриэллы, у нее больше никого не было.

На льду двое гибборимов удерживали Габриэллу рядом с Григори, схватив ее за руки. Гибборимы расступались перед Эванджелиной и снова смыкались позади нее. Она не могла отступить.

— Давай, — сказал Григори, направляя на Эванджелину трость.

Взглянув на бронзовую коробочку, которую бросил ей Элистер, он добавил:

— Неси ее сюда. Дай мне ее.

Эванджелина подошла ближе. Она до глубины души поразилась ужасному состоянию Григори. Он был совершенно не таким, каким она себе его представляла. Он сутулился, выглядел слабым и изможденным. Он протянул иссохшую руку, и Эванджелина положила ему на ладонь бронзовую коробочку, найденную в статуе Прометея. Григори поднес ее к свету и внимательно осмотрел, как будто не понимая, что может содержать в себе такая маленькая коробка. Улыбаясь, он опустил ее в карман, а затем одним движением руки выхватил у Эванджелины кожаный футляр.

Рокфеллеровский центр,

каток для фигурного катания,

Пятая авеню, Нью-Йорк

Верлен знал, что крылья существ спрятаны под черными плащами, и понимал, какое смятение они могут вызвать, если развернут их. Но обычному человеку существа казались всего лишь шеренгой странно одетых людей, выполняющих на льду какой-то причудливый обряд. Гибборимы последовали приказам Григори и собрались вокруг него в центре катка, создав между Григори и ангелологами непроницаемую стену. Они поглотили бы все внимание Верлена, если бы не Эванджелина, окруженная темной ордой этих существ.

— Стойте здесь, — велел Бруно Верлену. — Сейто-сан, идите к лестнице. Я пойду к другой стороне катка и попробую отвлечь Григори.

— Это невозможно, — возразила Сейто-сан. — Смотрите, сколько их.

Бруно помолчал, разглядывая каток.

— Мы не можем оставить их там, — с болью проговорил он. — Мы должны попытаться.

Бруно и Сейто-сан побежали прочь, оставив Верлена беспомощно наблюдать сверху. Он едва удерживался от того, чтобы перепрыгнуть через барьер на лед. Ему было больно видеть Эванджелину в опасности, но он не мог спасти ее. Он знал ее всего один день, и все же мысль о том, что он потеряет будущее, которое могло у них случиться, пугала его. Он окликнул ее по имени, и она через толпу существ подняла на него взгляд. Она услышала, как Верлен зовет ее, в тот самый момент, когда Григори толкнул Эванджелину и Габриэллу к выходу с катка.

На секунду Верлену показалось, что он видит себя со стороны, наблюдает свои страдания. Он понимал иронию своего положения — покинутый трагикомический герой, который смотрит, как его любимую женщину увозит подлый злодей. Удивительно, как любовь заставила его почувствовать себя одновременно голливудским штампом и абсолютным оригиналом. Он любил Эванджелину, это он знал наверняка. Он бы все для нее сделал.

На противоположной стороне катка Бруно следил за существами. Было понятно, что он не сможет сразиться с гибборимами, потому что их слишком много. Даже если бы они втроем вступили в схватку, они бы не смогли добраться до Габриэллы и Эванджелины. Со своего места на лестнице Сейто-сан ожидала сигнала начинать. Но Бруно, как и Верлен, понимал безнадежность ситуации. Они ничего не могли предпринять, только смотреть.

Неясный рокот перекрыл городской шум. Сначала Верлен не мог определить его источник, но спустя несколько секунд едва слышное жужжание превратилось в отчетливое рычание мотора. Прокладывая путь через толпу, к катку приближался черный джип, похожий на те, которые были припаркованы перед монастырем Сент-Роуз.

Как только джип подъехал, Григори махнул пистолетом Габриэлле и Эванджелине, подталкивая их к лестнице. Верлен пытался разглядеть Эванджелину, но ее плотно окружали гибборимы. Когда конвой прошел мимо Сейто-сан, он заметил ее нерешительность. На мгновение ему показалось, что она ринется мимо гибборимов и сама захватит Григори. Но, понимая, что слишком слаба, она осталась на месте.

Григори, угрожая пистолетом, заставил Эванджелину и Габриэллу сесть в джип и быстрым движением захлопнул дверцу. Верлен с отчаянием выкрикнул имя Эванджелины. Беспомощность сменилась гневом. Он побежал за джипом мимо рождественских огней, мимо ангелов-вестников с золотыми трубами, поднятыми в черное вечернее небо, мимо огромной елки, украшенной разноцветными гирляндами. Джип выехал на дорогу и скрылся. Эванджелину увезли.

Гибборимы разошлись — они поднимались по лестнице и исчезали в толпе смущенных людей, ускользали, как будто ничего не произошло. Когда на льду никого не осталось, Верлен сбежал вниз и вышел на каток, где только что была Эванджелина. Он скользил взад-вперед на подошвах кед, стараясь удержать равновесие. Разноцветные пятна света падали на блестящий лед, окрашивая его золотым, голубым и оранжевым. В центре катка ему что-то попалось на глаза. Он присел на корточки. Проведя пальцем по холодной поверхности, он поднял сверкающую золотую цепочку. Кулон в виде лиры был вдавлен в лед.

Восточная Сорок восьмая улица и Парк-авеню,

Нью-Йорк

Персиваль Григори приказал водителю повернуть на Парк-авеню и ехать на север в его квартиру, где ждали Снейя и отец. Широкая улица была забита машинами; они то и дело останавливались в пробке. Черные ветви зимних деревьев были украшены тысячами цветных огоньков, которые вспыхивали и гасли, напоминая ему, что человеческие секты до сих пор отмечают свои праздники. Ощущая под пальцами древнюю потертую кожу футляра, Персиваль понимал, что на этот раз Снейя будет довольна. Он воображал, как бросит к ее ногам лиру и Габриэллу Леви-Франш Валко. Оттерли погибла, и он оставался последней надеждой Снейи. Конечно, это с лихвой искупит все, что было.

Габриэлла сидела напротив, вся воплощенное презрение. Со дня их последней встречи прошло больше пятидесяти лет, и все же его чувства к ней были столь же сильными — и столь же противоречивыми, — как и в тот день, когда он приказал схватить ее. Габриэлла ненавидела его, это очевидно, но его всегда восхищала сила ее чувств, неважно, была ли это страсть, ненависть или опасение. Он считал, что ее власть над ним закончилась, и все же слабел в ее присутствии. Она потеряла юность и красоту, но до сих пор была опасно притягательной. Хотя он мог немедленно отнять у нее жизнь, она совершенно не боялась. Но все изменится, как только они доберутся до его матери. Снейю никогда не пугала Габриэлла.

Когда джип притормозил на светофоре, Персиваль стал рассматривать девушку рядом с Габриэллой. Она была как две капли воды похожа на Габриэллу, которую он знал пятьдесят лет назад, — сливочно-белая кожа, разрез зеленых глаз. Казалась, перед ним очутилась Габриэлла из его фантазий. На шее девушки блестел золотой кулон в виде лиры. Точно такой же кулон Габриэлла носила в Париже, и Персиваль знал, что она никогда с ним не расстается.

Внезапно, прежде чем Персиваль успел отреагировать, Габриэлла рывком открыла дверцу джипа, схватила лежащий на коленях Персиваля футляр и выпрыгнула на улицу, девушка следом за ней.

Персиваль закричал. Не остановившись на красный свет, джип свернул направо, на Пятьдесят первую улицу, и, нарушая правила, помчался навстречу движению. Но когда он почти догнал женщин, они увернулись, перебежали Лексингтон-авеню и исчезли на лестнице, ведущей в подземку. Персиваль схватил трость и выскочил через дверь, которую Габриэлла оставила открытой. Он бежал изо всех сил, пробираясь через толпу, и его тело все больше болело с каждым шагом.

Он никогда не бывал в нью-йоркском метро, и терминалы по продаже карточек, схемы и турникеты были для него странными и нечитабельными. Он недоумевал, как все это работает. Много лет назад он был в метро в Париже. Открытие метрополитена на рубеже последнего столетия привлекло его туда из любопытства, и он не раз ездил в поезде, потому что это было модно. Но метро быстро потеряло привлекательность для него. В Нью-Йорке о таком транспорте не могло быть и речи. Мысль о том, чтобы давиться в толпе людей, вызывала у него тошноту.

У турникетов он остановился, чтобы отдышаться, и попытался пройти через металлическую перекладину, закрывающую проход. Она оказалась заблокирована. Он попытался пройти во второй раз, но перекладина снова не пустила его. С размаху ударив тростью о турникет, он разочарованно выругался и заметил, что окружающие смотрят на него как на ненормального. Когда-то он с легкостью перепрыгнул бы препятствие. Пятьдесят лет назад ему понадобилось бы несколько секунд, чтобы поймать Габриэллу и ее помощницу. Но теперь он беспомощен, хотя и Габриэлла тоже не могла двигаться так быстро, как когда-то. Ему ничего не оставалось, как пройти через эти дурацкие металлические барьеры.

Молодой человек в спортивном костюме вошел в метро и вытащил из кармана пластиковую карточку. Персиваль подождал, пока он подойдет к турникету, и как только молодой человек собрался провести картой через считывающее устройство, Персиваль вытащил кинжал и, прижав его кончик к спине человека, ткнул, собрав все силы. Молодой человек качнулся вперед, врезался в турникет и упал к ногам Персиваля. Пока человек стонал от боли, Персиваль выхватил карту из пальцев раненого, провел через считывающее устройство и прошел в метро. Издали он услышал громоподобный грохот поезда, приближающегося к платформе.

Станция метро на углу Пятьдесят первой улицы

и Лексингтон-авеню,

поезд № 6 в сторону центра, Нью-Йорк

Поезд подъехал к станции. Эванджелина глубоко вдохнула горячий спертый воздух, ощутив запах нагретого металла. Двери открылись, и на платформу хлынул поток пассажиров. Они с Габриэллой пробежали до метро меньше квартала, но бабушка до сих пор не могла отдышаться. Эванджелина усадила ее на блестящее пластиковое сиденье. Бабушка откинулась на спинку, пытаясь сидеть прямо. Эванджелина подумала, сколько времени они продержатся, если Персиваль Григори последует за ними.

В вагоне было пусто, только пьяный мужчина растянулся на сиденьях, и через пару секунд Эванджелина поняла, почему рядом с ним не было других пассажиров. Мужчина заблевал все вокруг себя, и в воздухе висела острая вонь. Ее чуть не вырвало, но она ни в коем случае не могла рискнуть и снова выйти на платформу. Эванджелина попыталась выяснить, в какой поезд они сели, и, найдя схему, определила, что они находятся на зеленой линии 4–5–6. Она проследила южное направление линии и увидела, что та заканчивается станцией «Бруклинский мост — Сити-Холл». Она хорошо знала улицы около моста. Если бы им только удалось добраться туда, она без проблем нашла бы место, где спрятаться. Надо немедленно уезжать. Но двери, которые, как думала Эванджелина, сейчас закроются, стояли открытыми.

Из громкоговорителя раздался резкий голос, он очень быстро что-то говорил, глотая слова. Объявление, как предположила Эванджелина, должно было иметь какое-то отношение к задержке на станции, хотя она почти ничего не понимала. Двери не закрывались. Она впала в панику при мысли о том, что они оказались в ловушке, но внезапное волнение бабушки отвлекло ее.

— Что случилось? — спросила Эванджелина.

— Его нет, — в страхе проговорила Габриэлла, хватаясь за шею. — Мой амулет пропал.

Эванджелина инстинктивно коснулась своей шеи и ощутила холодный металл золотого кулона-лиры. Она сразу же начала расстегивать цепочку, чтобы отдать бабушке, но Габриэлла остановила ее:

— Теперь кулон нужен тебе больше, чем когда-либо.

С кулоном или без, ждать было слишком опасно. Эванджелина выглянула на платформу, проверяя расстояние до выхода. Едва она собралась взять бабушку за руку и вывести из поезда, когда в окне, исписанном граффити, появилась фигура их преследователя. Хромая, он спустился по лестнице на платформу. Эванджелина присела и потянула вниз Габриэллу, надеясь, что он их не увидел. К ее облегчению, прозвучал сигнал, и двери начали закрываться. Поезд поехал, загрохотали колеса.

Но когда Эванджелина подняла взгляд, ее сердце упало. Перед глазами была окровавленная трость. Сверху вниз на нее смотрел Персиваль Григори, его лицо исказилось от гнева и усталости. Он хрипло, с трудом дышал, и Эванджелина подумала — они убегут от него на следующей станции. Она не сомневалась, что он не сможет последовать за ними даже по самой невысокой лестнице. Но когда Персиваль вытащил из кармана пистолет и жестом велел Эванджелине и Габриэлле стоять на месте, она поняла, что спасения нет. Ухватившись за металлическую перекладину, Эванджелина прижала к себе бабушку.

— Вот мы и встретились, — прошипел Персиваль, наклонился и взял у Габриэллы кожаный футляр. — Думаю, на этот раз мы имеем дело с настоящей вещью.

Пока поезд пробивался через темноту туннелей, изгибаясь по кривой подземного прохода, Персиваль положил футляр на пластиковое сиденье и открыл его. Поезд остановился на станции. Пассажиры начали входить, но, едва почувствовав вонь, исходящую от пьяницы, все вышли и пересели в другой вагон. Персиваль, казалось, ничего не замечал. Он достал стойки лиры, завернутые в зеленую бархатную ткань, вытащил из кожаного мешочка плектр, вынул из шкатулки перекладину и размотал струны. Из кармана он вынул бронзовую коробочку, которую Элистер Кэрролл извлек из статуи Прометея в Рокфеллеровском центре, открыл ее и осмотрел колки из валкина. Части лиры лежали перед ними, покачиваясь в такт движению поезда, и ждали, чтобы их собрали вместе.

Персиваль вытащил со дна футляра блокнот. Кожаная обложка и застежка в виде золотого ангела поблескивали в мигающем свете. Он переворачивал страницы, пролистывая знакомые разделы исторической информации, магических квадратов и символов, и остановился там, где начались математические формулы Анджелы.

— Что это за числа? — спросил он.

— Смотри внимательнее, — ответила Габриэлла. — Тебе точно известно, что это такое.

Пока он быстро прочитывал текст, выражение его лица менялось от испуганного до восхищенного.

— Это формулы, которые ты скрывала, — наконец сказал Персиваль.

— Ты хочешь сказать, — уточнила Габриэлла, — это формулы, ради которых ты убил нашу дочь.

У Эванджелины перехватило дыхание, когда она наконец поняла смысл загадочных слов Габриэллы. Персиваль Григори был ее дедушкой. Осознание этого наполнило ее ужасом. Григори казался не менее ошеломленным. Он пытался что-то сказать, но его настиг приступ кашля. С трудом переведя дух, он наконец произнес:

— Я тебе не верю.

— Анджела не знала, кто ее отец. Я уберегла ее от боли узнавания этой правды. Но Эванджелину уберечь не смогла. Она стала свидетелем подлости своего деда.

Персиваль перевел взгляд с Габриэллы на Эванджелину. Черты его измученного лица отвердели, когда он полностью понял значение слов Габриэллы.

— Я уверена, — продолжала она, — Снейя будет весьма рада узнать, что ты дал ей наследника.

— Человек не может быть наследником, — фыркнул Персиваль. — Снейе нужна только ангельская кровь.

Вагон дернулся и остановился. Это была станция «Юнион-сквер». Белые огни платформы ослепительно сияли. Двери открылись, и вошла группа веселящихся людей. Они, казалось, не замечали ни Персиваля, ни зловония и уселись поблизости, громко переговариваясь и смеясь. Встревоженная Габриэлла подвинулась, чтобы закрыть футляр от любопытных глаз.

— Не надо выставлять инструмент напоказ, — сказала Габриэлла. — Это слишком опасно.

Персиваль махнул Эванджелине пистолетом. Она стала одну за другой собирать части в футляр. Когда ее пальцы коснулись металлических стоек лиры, ее охватило странное ощущение. Сначала она не обращала на него внимания, думая, что это просто страх и паника, которые вселял в нее Персиваль Григори. Затем она услышала что-то неземное — сладкая, прекрасная музыка заполнила ее сознание, каждое повышение и понижение тона заставляло ее трепетать. Звук был настолько блаженным, таким бодрящим, она сосредоточилась, чтобы слышать его более отчетливо. Она взглянула на бабушку, которая начала препираться с Григори. Сквозь музыку Эванджелине не было слышно, что говорила Габриэлла. На нее словно опустился широкий стеклянный купол, отделив от мира. Ничего больше не имело значения, кроме инструмента, лежащего перед ней. И хотя это потрясающее воздействие ощущала на себе она одна, она знала, что музыка не была игрой воображения. Лира призывала ее.

Без предупреждения Персиваль захлопнул крышку футляра и вырвал его у Эванджелины, разрушив чары, которые наслал на нее инструмент. Огромная волна отчаяния захлестнула ее, и, прежде чем поняла, что делает, она набросилась на Персиваля, отнимая у него футляр. К ее удивлению, она с легкостью отобрала инструмент. Новая сила переливалась по ее телу, невиданная прежде энергия. Зрение стало более острым и четким. Она прижала к себе футляр, готовая защищать его.

Поезд остановился на следующей станции, люди вышли, равнодушные к зрелищу. Раздался сигнал, и двери закрылись. Они снова остались одни, не считая вонючего пьяницы в дальнем конце вагона.

Эванджелина отвернулась от Габриэллы и Персиваля и открыла футляр. Части были там, ждали, когда их соберут. Она быстро подсоединила перекладину к стойкам, ввернула колки и прикрепила струны, медленно оборачивая их вокруг колков, пока они не натянулись. Эванджелина ожидала, что процесс будет сложным, но она с легкостью прилаживала каждую новую деталь к предыдущей. Натянув струны, она почувствовала, как они вибрируют под пальцами.

Она погладила лиру. Металл был холодным и гладким. Она скользнула пальцем по крепкому шелку струны и повернула колок, слушая, как меняется нотный регистр. Эванджелина взяла плектр и провела им по струнам. Шум метро, угрозы Персиваля Григори, невозможность унять колотящееся сердце — все исчезло, кроме ритмичной, сладкой вибрации, во много раз более мощной, чем прежде. Она четко воспринимала реальность — раскачивание поезда, трость Персиваля с рукояткой из слоновой кости — и все же чувствовала себя как во сне. Звук был настолько чистым, настолько мощным, он совершенно ее усмирил.

— Стой! — воскликнула Габриэлла.

Голос доносился словно издалека.

— Эванджелина, ты не понимаешь, что делаешь!

Она смотрела на бабушку словно через призму. Габриэлла стояла рядом, но Эванджелина едва видела ее.

— Никто не знает, как правильно играть на лире, — сказала Габриэлла. — Ужасы, которые ты можешь обрушить на мир, невообразимы. Прошу тебя, остановись.

Персиваль глядел на Эванджелину с благодарностью и удовлетворением. Звуки лиры начали оказывать на него свое волшебное воздействие. Сделав шаг вперед, он коснулся лиры пальцами, дрожащими от нетерпения. Вдруг выражение его лица изменилось. Он уставился на нее взглядом, в котором смешались ужас и восхищение.

Глаза Габриэллы наполнились страхом.

— Эванджелина, дорогая, что случилось?

Эванджелина не могла понять, о чем говорит Габриэлла.

Она оглядела себя, но не заметила изменений. Тогда она обернулась, увидела свое отражение в широком темном окне, и у нее захватило дух. Над плечами, сверкая в нимбе золотого света, поднималась пара сияющих воздушных крыльев, настолько красивых, что она не могла отвести от них взгляда. Она слегка напрягла мышцы, и крылья развернулись во всю ширину. Они были такими легкими, такими невесомыми, что ей на мгновение показалось, будто это просто игра света. Она развернула плечи, чтобы рассмотреть крылья поближе. Перья были фиолетово-прозрачными, в прожилках серебра. Она глубоко вздохнула, и крылья задвигались. Вскоре они стали двигаться в такт дыханию.

— Кто я? — пробормотала Эванджелина, внезапно осознав реальность случившейся с ней метаморфозы. — Кем я стала?

Персиваль Григори подошел к Эванджелине. То ли на него так повлияла музыка лиры, то ли его новый интерес к ней, но он изменился. Из высохшего сгорбленного старика он превратился во внушительного мужчину, рядом с ним Габриэлла казалась совсем маленькой. Его кожа светилась внутренним огнем, голубые глаза блестели, спина выпрямилась. Бросив трость на пол, он сказал:

— У тебя такие же крылья, как у твоей прапрабабушки. Я только слышал, как отец рассказывал о них, но они означают величайшую чистоту нашего рода. Ты стала одной из нас. Ты — Григори.

Он положил ладонь на руку Эванджелины. Его ледяные пальцы заставили ее задрожать, но это ощущение наполнило ее удовольствием и мощью, словно она всю жизнь прожила в закрытой раковине, которая вдруг открылась. Внезапно она почувствовала себя сильной и живой.

— Идем со мной, — мягко сказал Персиваль. — Идем знакомиться со Снейей. Идем домой, к твоей семье. Мы дадим тебе все, что ты хочешь, все, что ты когда-то хотела иметь, все, что пожелаешь. Ты больше ни в чем не будешь нуждаться. Ты будешь жить долго после того, как теперешний мир исчезнет. Я покажу тебе как. Я научу тебя всему, что знаю. Только мы можем дать тебе будущее.

Глядя в глаза Персиваля, Эванджелина осознала его возможности. Ей принадлежали его семья и его власть. Она могла получить все, что потеряла, — дом, родню. Габриэлла не дала бы ей ничего подобного.

Она поразилась, увидев, как изменилась бабушка. Она оказалась всего лишь слабой и ничтожной женщиной, хрупким человеческим существом со слезами на глазах.

— Ты знала, что я такая же, как они, — сказала Эванджелина.

— Мы с твоим отцом обследовали тебя еще маленькой девочкой и увидели, что легкие у тебя сформированы как у ребенка-нефилима, — ответила Габриэлла. — Но из наших исследований — и из работы, которую Анджела провела по поводу угасания нефилимов, — мы знали, что у большого процента нефилимов крылья не вырастают вообще. Генетики здесь недостаточно. Нужно много других факторов.

Габриэлла коснулась крыльев Эванджелины, словно ее притягивала их мерцающая красота. Эванджелина отпрянула с отвращением.

— Ты хотела обмануть меня, — сказала Эванджелина. — Ты думала, что я разрушу лиру. Ты знала, кем я стану.

— Я всегда боялась, что это будет Анджела — она была похожа на Персиваля как две капли воды. Но я считала, даже если случится самое плохое и она станет походить на него физически, духовно она будет выше.

— Но мама была не такой, как я, — возразила Эванджелина. — Она была человеком.

Возможно, почувствовав, какое смятение царит в мыслях Эванджелины, Габриэлла сказала:

— Да, твоя мама была человеком во всем. Она была нежной и сострадающей. Она любила твоего отца всем своим человеческим сердцем. Может быть, это было материнским заблуждением, но я полагала, что Анджела сумеет бросить вызов своему происхождению. Ее работа заставила нас поверить в то, что существа вымирают. Мы надеялись, что появится новая раса нефилимов, у которой будут преобладать человеческие черты характера. Я думала, если ее биологическое строение будет как у нефилимов, то она станет первым существом этой новой породы. Но это была не судьба Анджелы. Это твоя судьба.

Когда поезд, грохоча, остановился и двери открылись, Габриэлла притянула к себе внучку. Эванджелина едва могла разобрать слова Габриэллы.

— Беги, Эванджелина, — быстро прошептала она. — Возьми лиру и разрушь ее. Не поддавайся искушению. Только от тебя зависит, как поступить правильно. Беги, дорогая, и не оглядывайся.

Эванджелина мгновение оставалась в тепле и безопасности бабушкиных объятий. Так же она чувствовала себя когда-то в присутствии матери. Габриэлла еще раз прижала ее к себе и отпустила, слегка подтолкнув.

Станция метро «Бруклинский мост — Сити-Холл»,

Нью-Йорк

Персиваль взял Габриэллу за руки и вытащил из поезда. Она была легкой, запястья тонкие и хрупкие, как прутики. Он никогда не считал ее достойным соперником, но в Париже она была достаточно сильна, чтобы сопротивляться. Теперь же она настолько ослабела, что он запросто мог справиться с ней. Ему было почти жаль, что она не такая сильная. Он хотел, чтобы она боролась, пока он будет ее убивать.

Пришлось довольствоваться ужасом в ее глазах. Он сжал ее воротник, и крошечные пуговки черного пальто раскатились по бетону платформы, словно множество жуков, бегущих от света. Обнажилась бледная морщинистая кожа, в верхней части груди изогнулся широкий розовый шрам. Добравшись до полутемной лестницы в конце платформы, он бросил ее на ступеньки и склонился над ней, закрыв своей тенью. Она попыталась откатиться, но он удержал ее на холодном бетонном полу, прижимая коленом. Он не позволил бы ей уйти.

Он положил руки ей на сердце. Оно быстро и сильно билось в его ладони, словно маленький зверек.

— Габриэлла, мой херувим, — проговорил он.

Она не взглянула на него и не сказала ни слова. Но, скользя ладонями по ее коже, он мог чувствовать ее страх — ладони стали влажными от ее пота. Он закрыл глаза. Он жаждал ее много десятков лет. К его восторгу, она корчилась под ним, но бороться не было смысла. Ее жизнь принадлежала ему.

Когда он снова посмотрел на Габриэллу, она была мертва. Большие зеленые глаза оставались открытыми, столь же ясные и красивые, как в тот день, когда он встретил ее. Он не мог этого объяснить, но на него вдруг нахлынула нежность. Он коснулся ее щеки, ее темных волос, ее маленьких рук в тесных кожаных перчатках. Убийство было великолепным, и все же сердце его болело.

Какой-то звук заставил Персиваля обернуться. Наверху лестницы стояла Эванджелина, ее восхитительные крылья распахнулись. Он никогда такого не видел — они росли из спины в прекрасной симметрии, подрагивая в такт ее дыханию. Даже в расцвете юности его крылья не были настолько королевскими. Но он тоже стал сильнее. Воздействие музыки добавило ему энергии. Когда он завладеет лирой, его сила и власть станут такими, как никогда прежде.

Персиваль подошел к Эванджелине. Мышцы больше не сводило судорогой, ремни вокруг тела не жгли и не кусали. Эванджелина прижимала к себе лиру. Металл сиял. Персиваль боролся с желанием выхватить у нее инструмент. Он должен оставаться спокойным. Ее нельзя спугнуть.

— Ты ждала меня, — улыбнулся он Эванджелине.

Несмотря на силу, которую дали ей крылья, в ней чувствовалась невинность.

— Я не могла уйти, — призналась она. — Я хотела увидеть своими глазами, что значит…

— Что значит быть одной из нас? — подсказал Персиваль. — Ах, тебе придется многое узнать. Я должен тебя многому научить.

Склонившись над ней с высоты своего роста, Персиваль положил руку на спину Эванджелины и провел пальцами у основания крыльев. Когда он нажал на точку, где крылья отходят от позвоночника, она вдруг почувствовала себя уязвимой.

— Спрячь их, — велел Персиваль. — Кто-нибудь может тебя увидеть. Крылья надо показывать без свидетелей.

Следуя указаниям Персиваля, Эванджелина спрятала крылья, их воздушная субстанция перестала ощущаться, как только они скрылись из вида.

— Хорошо, — сказал он и повел девушку по платформе. — Очень хорошо. Ты очень скоро всему научишься.

Персиваль и Эванджелина поднялись по лестнице и прошли через первый этаж станции. Оставив позади неоновый свет, они вышли в холодную ясную ночь. Перед ними возвышался Бруклинский мост, его массивные башни освещали прожектора. Персиваль поискал такси, но на улицах было пусто. Им пора возвращаться. Снейя, конечно же, ждала. Больше не в силах сдерживаться, Персиваль забрал лиру у Эванджелины. Он прижал ее к груди, согревая свое приобретение. Его внучка принесла ему лиру. Скоро его сила вернется. Ему хотелось только одного — чтобы Снейя была здесь и стала свидетелем славы Григори. Тогда его триумф был бы полным.

Станция метро «Бруклинский мост — Сити-Холл»,

Нью-Йорк

Без лиры чувства вновь вернулись к Эванджелине, и она начала понимать, какие чары наложил на нее инструмент ангелов. Он пленил ее, загипнотизировал, но девушка осознала это только тогда, когда у нее забрали лиру. Ужаснувшись, она вспомнила, как просто стояла в стороне, пока Персиваль убивал Габриэллу. Бабушка билась в его руках, а Эванджелина была так близко, что слышала ее последний вздох, но только наблюдала за ее муками, не чувствуя ничего, кроме отстраненного, почти клинического интереса к процессу убийства. Она смотрела, как Персиваль положил руки на грудь Габриэллы, как Габриэлла боролась и как она потом затихла, словно из нее высосали жизнь. Наблюдая за Персивалем, Эванджелина поняла удовольствие, которое он получал от убийства, и ей очень захотелось испытать подобное ощущение.

Слезы навернулись на глаза. Габриэлла умерла, как и Анджела? Ее мать боролась и страдала в руках Персиваля? С отвращением Эванджелина дотронулась до своих плеч, провела по спине. Крыльев не было. Хотя она ясно помнила, как Персиваль учил ее прятать их, и почувствовала, как крылья оказались у нее под одеждой и невесомо легли на кожу, она была не уверена, что они существовали. Может, это было страшным сном. Но лира в руках Персиваля доказывала, что все случилось именно так, как она помнила.

— Помоги мне, — приказал Персиваль.

Расстегнув пальто, а затем шелковую рубашку, он показал, где начинается путаница ремней.

— Отстегни их. Я должен лично убедиться.

Пряжки были маленькими и тугими, но ей вскоре удалось открыть их. Эванджелине стало дурно, когда ее пальцы коснулись холодной белой кожи дедушки. Персиваль снял рубашку, и ремни упали на землю. Его ребра были покрыты ожогами и синяками. Она стояла так близко, что ощущала запах его тела. Его близость вызывала у нее отвращение.

— Смотри, — торжествующе сказал Персиваль.

Он повернулся, и Эванджелина увидела небольшие розовые отростки, покрытые золотыми перьями.

— Они возвращаются, я точно знал, что так и будет. Все изменилось теперь, когда ты с нами.

Эванджелина смотрела на него, слушала его слова, взвешивая стоящий перед ней выбор. Было бы просто последовать за Григори, присоединиться к его семье и стать одной из них. Возможно, он был прав, когда сказал, что она — Григори. Но в ее сознании эхом отозвались слова бабушки: «Не поддавайся искушению. Только от тебя зависит, как поступить правильно». Эванджелина отвела взгляд от Персиваля. Бруклинский мост уходил в ночное небо. Она вспомнила Верлена, как ему доверяла.

— Ошибаетесь, — сказала она в безудержном гневе. — Я никогда не присоединюсь к вам и к вашей семье убийц.

Эванджелина ринулась вперед и, вспомнив о сильном чувстве незащищенности, которое она ощутила, когда Персиваль тронул ее за основание крыльев, схватила мягкие отростки на его спине, новые крылья, которые он с такой гордостью показывал ей, и толкнула его на землю. Ее изумила собственная сила — Персиваль рухнул на бетон. Пока он корчился в агонии у ее ног, она использовала свое преимущество, чтобы перевернуть его на живот. Она почти оторвала ему одно крыло. Из раны сочилась густая голубая жидкость. Эванджелина видела, как схлопнулись его легкие.

Когда Григори умер, его тело изменилось. Жуткая бледность кожи стала менее заметной, золотые волосы растрепались, глаза стали черными и пустыми, а крошечные крылья превратились в тонкую металлическую пыль. Эванджелина наклонилась, сгребла пыль и пустила сверкающие частички по холодному ветру.

Лира лежала под боком у Персиваля. Эванджелина вытащила ее, успокоенная, что инструмент снова у нее, хотя ее пугала мысль о гипнотическом воздействии, которое он может оказать. Переполненная отвращением от вида трупа, она побежала прочь от тела Персиваля, как будто оно могло ее заразить. Издали она видела переплетение тросов моста. Прожекторы освещали гранитные башни, поднимающиеся в холодное вечернее небо. Ей безумно захотелось войти на мост и найти там отца, ждущего ее, чтобы отправиться домой.

Поднявшись по бетонному пандусу, она оказалась на деревянной платформе, которая привела ее к пешеходному проходу в центре моста. Прижав к себе лиру, Эванджелина побежала. Ветер изо всех сил толкал ее назад, но она упрямо продвигалась вперед, не отрывая глаз от огней Бруклина. Проход был пуст, хотя по обеим сторонам проносился поток автомобилей, фары мерцали между планками ограждения.

Добравшись до первой башни, Эванджелина остановилась. Пошел снег. Густые влажные хлопья опускались через петли тросов и садились на лиру в ее руке, на мост, на темную реку внизу. Город протянулся вокруг, его огни отражались в обсидиановой поверхности Ист-ривер, словно это был единственный очаг жизни в бесконечной пустоте. Глядя на длинный мост, она почувствовала, как ее сердце остановилось. Никто ее не ждал. Ее отец умер. Мать, Габриэлла, сестры, в любви к которым она выросла, — никого не осталось. Эванджелина была совершенно одна.

Она напрягла мышцы, и крылья тут же развернулись во всю ширину. Ее удивило, как легко ими управлять, как будто они были у нее всю жизнь. Она взобралась на перила ограждения, насмехаясь над ветром. Сосредоточившись на сверкающих в темной дали звездах, она балансировала на узкой стальной полоске. Порывы ветра пытались побороть ее, но, изящно распуская крылья, она сохраняла равновесие. Эванджелина оттолкнулась. Ветер поднял ее в воздух и понес мимо толстых стальных тросов в небесную бездну.

Эванджелина направилась к вершине башни. Тротуар далеко внизу был покрыт чистым белым снегом. Она почти не ощущала ни своего тела, ни морозного воздуха. Пристально глядя на реку, Эванджелина задумалась и, внезапно решившись, стала действовать.

Она взяла лиру в руки. Сжав ладонями холодные стойки, она почувствовала, что металл размягчился и потеплел. Когда она сжала лиру еще сильнее, металл потерял прочность, как будто взаимодействие валкина с ее кожей вызвало химическую реакцию и металл начал медленно плавиться. Вскоре лира нагрелась так сильно, что стала обжигать ладони. В руках Эванджелины она превратилась в огненный шар, гораздо более яркий, чем пылающие в небе огни. В какой-то момент ей захотелось не уничтожать лиру. Тогда, вспомнив слова Габриэллы, она швырнула огонь как можно дальше. Он упал в реку, как метеор. Его свет растаял в кромешной тьме.

Дом Габриэллы Леви-Франш Валко,

Верхний Уэст-Сайд, Манхэттен

Верлен хотел быть полезным ангелологам, но у него не было знаний и необходимого опыта, чтобы помогать. Поэтому ему пришлось со стороны наблюдать за невероятными усилиями, которые прикладывали ангелологи, пытаясь определить, где находятся Габриэлла и Эванджелина. Он снова и снова прокручивал в мыслях детали похищения — толпы гибборимов на катке, Габриэлла и Элистер, спускающиеся на лед, исчезновение Григори. Наконец его охватило странное спокойствие. От недавних событий он словно оцепенел. Возможно, это был шок. Он не мог соотнести тот мир, в котором жил накануне, с миром, в котором оказался теперь. Опустившись на диван, он смотрел через окно в темноту. Всего несколько часов назад на том же самом диване рядом с ним сидела Эванджелина, так близко, что он ощущал каждое ее движение. Сила его чувств к ней сбивала с толку. Неужели он встретил ее только вчера? И теперь она заполнила все его мысли. Он отчаянно пытался найти ее. Но для этого ангелологи должны найти нефилимов. Это казалось таким же невозможным, как схватить тень. Существа на катке испарились, растворились в толпе, как только уехал Григори. Это, как понял Верлен, было их самым главным преимуществом — они появились ниоткуда и исчезли в ночи, невидимые, смертоносные и неприкосновенные.

После того как Григори покинул Рокфеллеровский центр, Верлен присоединился к Бруно и Сейто-сан на главной площади, и все трое сбежали. Бруно поймал такси, и вскоре они уже мчались по жилым кварталам города к дому Габриэллы, где их встретил джип местных агентов. Бруно вошел в дом и открыл ангелологам комнаты наверху. Верлен наблюдал, как он время от времени внимательно смотрит в окна, словно ожидая, что Габриэлла вернется в любой момент.

Вскоре после полуночи они узнали о смерти Владимира. Верлен услышал новость из Риверсайдской церкви с жутким спокойствием, словно потерял способность удивляться жестокости нефилимов. Двойное убийство Владимира и мистера Грея было обнаружено вскоре после того, как Сейто-сан убежала оттуда со стойками лиры. О непонятном состоянии тела Владимира, обугленного до неузнаваемости, как и тело Элистера Кэрролла, разумеется, сообщили бы наутро во всех источниках. Верлен начинал различать почерк нефилимов. Поскольку один ангелолог погиб, а двое пропали без вести, понятно, что миссия провалилась.

Решительность Бруно только возросла после вести о смерти Владимира. Он начал отрывистым голосом давать указания остальным, а Сейто-сан уселась за позолоченный секретер и стала звонить по телефону, прося о помощи и информации своих людей на улицах. В центре комнаты Бруно повесил карту, где город делился на сектора, и разослал повсюду агентов, используя любой, самый малейший шанс найти место, где скрывается Григори. Даже Верлену было известно, что на Манхэттене живут сотни, если не тысячи нефилимов. Григори мог обнаружиться где угодно. Хотя его квартира на Пятой авеню уже была под наблюдением, Бруно послал дополнительных агентов в парк. Когда стало ясно, что его там нет, Бруно вернулся к картам и новым бесплодным поискам.

Бруно и Сейто-сан высказывали самые разные теории, одна маловероятнее другой. Хотя их активность не ослабевала ни на миг, Верлен ощутил, что усилия тщетны. Внезапно все попытки ангелологов определить местонахождение Григори показались ему бессмысленными. Он понимал, что ставки высоки и последствия провала могут оказаться непредсказуемыми. Ангелологам была нужна лира. Об Эванджелине они почти не думали. Только теперь, сидя на диване, который они делили накануне, он наконец-то окончательно понял, в чем дело. Если он хочет найти Эванджелину живой, он должен сам что-нибудь сделать.

Не сказав никому ни слова, Верлен накинул пальто, сбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и выскочил из дома. Он вдохнул морозный ночной воздух и проверил часы — третий час рождественского утра. Улица была пуста; весь город спал. Верлен забыл надеть перчатки. Он сунул руки в карманы и двинулся на юг вдоль западной части Центрального парка, настолько погрузившись в мысли, что не замечал резкого холода. Где-то в этом городе-лабиринте ждала его Эванджелина.

Когда он вышел в центр и начал двигаться к Ист-ривер, Верлена одолела сильная злость. Все быстрее он шел мимо темных витрин магазинов, разрабатывая в уме всевозможные планы. Он не мог смириться с тем, что потерял Эванджелину. Он прикидывал и так и эдак, придумывал самые разные способы найти ее, но в голову не приходило ничего толкового. Конечно, было безумием думать, что он справится там, где не справились Бруно и Сейто-сан. В тумане разочарованности и неудовлетворенности перед его мысленным взором встали шрамы, которые покрывали тело Габриэллы. По спине побежали мурашки. Он не мог позволить себе даже представить возможность, что Эванджелину будут пытать.

Вдалеке он увидел Бруклинский мост, освещенный снизу прожекторами. Он вспомнил ностальгические воспоминания Эванджелины. Мысленным взором он видел ее профиль, когда она везла их из монастыря в город и рассказывала, как в детстве гуляла здесь с отцом. Чистота ее чувств и печаль в голосе заставили его сердце заныть от боли. Он видел этот мост сотни раз, но сейчас он нашел отклик в его душе.

Верлен посмотрел на часы. Было уже почти пять утра, и небо за мостом окрасил слабый свет. Город казался зловещим и притихшим. Разбив утренние сумерки, промелькнули фары случайного такси. Струйки пара изо рта извивались и таяли в ломком воздухе. Строгий и мощный мост возвышался напротив зданий на берегу. Мгновение он просто смотрел на это сооружение из стали, бетона и гранита.

Словно достигнув непредусмотренного, но окончательного пункта назначения, Верлен хотел развернуться и возвращаться в дом Габриэллы, когда его взгляд уловил какое-то движение в вышине. Он поднял глаза. На западной башне с распахнутыми крыльями стояло существо, как будто изучая город. В предрассветных сумерках он разглядел только сужающиеся изящные крылья. Он напряг зрение, чтобы лучше рассмотреть неземное великолепие, и тут обнаружил кое-что необычное. Другие существа были огромными — гораздо выше и сильнее людей, — а это было очень маленького роста. Существо почти скрывали огромные крылья. Он в страхе смотрел, как оно расправляет их, готовясь к полету. Когда оно встало на край башни, у Верлена перехватило дыхание. Чудовищным ангелом была его Эванджелина.

Первым порывом Верлена было окликнуть ее, но у него пропал голос. Его ошеломили ужас и отвратительное ощущение предательства. Эванджелина обманула его, и, что еще хуже, она лгала всем. Отпрянув, он повернулся и побежал, кровь стучала в ушах, сердце колотилось. Морозный воздух обжигал легкие при каждом вдохе. Он не мог сказать, болит его сердце от холода или оттого, что он потерял Эванджелину.

Но несмотря на свои чувства, он знал, что должен предупредить ангелологов. Габриэлла сказала ему однажды — неужели это было только вчера утром? — что, если он стал одним из них, ему нет пути назад. Теперь он понял, насколько она была права.