32. МОСКВА. ПЕТР ДЖАНГИРОВ И ЕГО РОДНЯ

Джангиров и Коля Швец лениво катали по зеленому сукну шары в бильярдной ночного клуба «Евразия», принадлежащего Петру Михалычу. Шары были хорошие, старые, густой желтизны, будто их точили не из слоновой кости, а из бивней мамонта. Раскат по столу имели ровный, мягкий и друг в друга чокались негромко, но очень четко. Как реплики игроков, думающих сейчас меньше всего о результате партии.

– Мне звонил из Вены Монька. Картина у него, – сказал Джангиров. – Спрашивает, где Бастанян?

– Боюсь, шеф, об этом надо спрашивать твоего замечательного родственничка, – осторожно заметил Швец.

– Надо во что бы то ни стало найти Нарика… – велел Джангиров.

– И убить! – готовно предложил Швец. Джангиров, покачав головой, криво усмехнулся:

– Лев, сожрав ишака, громче реветь не станет…

Швец аккуратно пригладил светлые вьющиеся волоски вокруг розовой лысины, которую носил вызывающе лихо, как десантный краповый берет, сказал сочувственно:

– Я тебя понимаю, шеф… Скоро держава шлепнет Ахатку, а если я уберу Нарика, то прекратится твое существование в качестве дяди. Какой, к хренам, дядя при дохлых племянниках? Это как президент Горбачев при мертвом эсэсэре. А тебе всех регалий мало, ты еще хочешь быть заслуженным дядей Российской Федерации. За это, дорогой босс, надо платить. Родственные чувства в наше время редкость, большую цену держат…

– Заткнись…

– Могу. Уже заткнулся. Но если мы ему не организуем заплыв в соляной кислоте – знаешь, есть такая успокаивающая ванна с соляночкой, чтобы от Психа за неделю следа не осталось, – он нам большие неприятности соорудит…

– Много ты разговаривать стал, – вздохнул Джангиров. -И нахально…

– Прости великодушно, шеф, – поклонился смиренно Швец. – Повинную плешь меч не стрижет. Или не сечет. Но, любя тебя всей душой, не могу не отметить – племянничек у тебя невыносимо шустрый. Он как дворняга – если дерьма не сожрет, у него голова болит. Ему давно надо намордник надеть… Мы сами взрастили этого говноеда на свою голову.

– Коля, надо найти Бастаняна, ты это понимаешь? – сказал Джангиров. – Пока власти не трехнулись. Не дай Бог, если его станет вызволять РУОП… Где сейчас обитает Нарик?

– Понятия не имею, – пожал плечами Швец. – Если честно сказать, я и не очень старался узнать…

– Почему?

– По причине бесполезности, – развел руками Швец. – Ты меня прости, шеф, я тебя давно знаю и очень ценю за твою настоящую, а не надувную крутость. Но в вопросе с Нариком ты проявляешь какую-то непонятную мне либеральную мягкотелость. Ты ведь до сих пор рассчитываешь уговорить его, урезонить или напугать.

– Нарика не напугаешь, – хмыкнул Джангиров.

– Вот именно! – воздел палец Швец. – У него особый вид храбрости злых отвязных дураков, которые просто не понимают опасности. И договориться с ним невозможно, он любое предложение мира воспринимает как нашу слабость. Поэтому мне от тебя нужна четкая и ясная команда. Тогда, глядишь, за недельку я этот вопрос решу. Радикально и навсегда… Мне только надобна ясность…

И от двух бортов резким клопштоссом загнал в лузу партионный шар. Точку поставил.

Джангиров поместил кий на стойку, бросил на стол купюру с овальным портретом майора американской национальной милиции Джорджа Вашингтона, устало сел в кресло, закрыл глаза.

– Покорнейше благодарим-с! – смахнул с сукна банкноту Швец и вроде бы ее и в карман не клал, а растворилась хрусткая бумажка в его цепких пальчиках бесследно. Наверное, так же, как должен был исчезнуть Псих Нарик в ванне с соляной кислотой. Хорошо опробованный рецепт успокоения и упокоения плохих, вредных людей под названием Аш-Хлор. 50 литров НСl – и шандец котенку! А то, что сейчас называется противным и опасным сумасшедшим, известным под именем Нарик Нугзаров, способно будет только немного повредить трубы городской канализации, куда его придется через несколько дней слить.

– Налей мне коньяку, – велел Джангиров. Он не мог объяснить очень многое своему помощнику Коле Швецу, который всю жизнь ходил в маскировочном скафандре веселого, доброжелательно-мягкого, улыбчивого человека, прячущего под этим камуфляжем безжалостного людобоя. А поскольку Джангиров и ценил-то Швеца больше всего за этот беспощадный людоедский талант и беспредельно циничный, быстрый, изворотливый ум, то он ни при каких обстоятельствах не мог допустить, чтобы Швец заподозрил его в неготовности в любой момент подвергнуть кого угодно исключительной мере воспитания – преданию смерти.

И говорить Швецу что-либо о памяти, о чувствах, о голосе крови – бесполезно. Скот. Только сено не ест. А жрет живое мясо. Хищный кровоядный скот.

Бессмысленно рассказывать Швецу о том, что он знает мальчишек-близнят Ахата и Нарика двадцать семь лет – со дня их рождения, когда он прилетел из Москвы на празднества по этому случаю. Молоденький выпускник Высшей школы КГБ лейтенант Джангиров был допущен пред светлые очи тигрино-желтого цвета своего шурина – Рауфа Нугзарова. И был обласкан, поощрен и признан полноценным родственником. Безродный перекати-поле Швец не понимает, не знает, не предполагает, что это такое – быть членом достойной, уважаемой семьи. Он живет в уверенности, что «ты, я, он, она – вот и вся моя семья».

А быть родственником, близким сородичем достопочтенного Рауфа Нугзарова, доктора юриспруденции, первого заместителя председателя верховного суда республики, составляло большую честь и невероятные перспективы в будущем. Надо было только одно – чтобы муэллим Рауф тебя считал хорошим родственником, надежным человеком, верным, любящим и почтительным парнем.

Молодой Джангиров и был хорошим, надежным, верным, любящим и почтительным парнем. А кто во всей республике был непочтительным с Рауфом Нугзаровым, замечательным правоведом и абсолютно неподкупным судьей?

Нугзаров садился председательствующим только в самые трудные, самые большие хозяйственные процессы – по шесть месяцев, по году слушались дела. И не было случая, чтобы приговоры, постановленные верховным судьей Нугзаровым, когда-либо отменялись или пересматривались в надзорных инстанциях. Ни один виновный не ушел от ответственности, ни один невиновный не испытал боли незаслуженной кары. «Edem das seine», – усмехался Рауф в красиво подстриженные щеголеватые усы. Каждому свое – вековой принцип римского права, кощунственно оскверненный беззакониями гитлеровцев, развесивших этот священный лозунг права на воротах концлагерей. А если Рауф Нугзаров отправлял кого-то в лагеря, наши, исправительно-трудовые, то только за дело, за реально совершенные преступления.

Более того, не часто, приблизительно раз в два года, он демонстрировал невероятную комбинацию из милосердия и принципиальности, заменяя особо, разнузданным расхитителям и теневым бизнесменам безусловно заслуженную ими смертную казнь на максимальный срок лишения свободы – 15 лет в лагерях строгого режима.

Счастливые родственники строго наказанного хозяйственного злодея приносили муэллиму Рауфу сто тысяч рублей.

Слава Аллаху, всей системе советского правосудия и верховному судье Нугзарову в частности!

Родственники твердо знали, что за вторые сто тысяч их нежно любимый злодей – папа, сын, брат – через три-четыре года не будет догнивать в безымянной могиле, а воссоединится, уже полностью перевоспитанный, в своем доме с родней, друзьями и близкими.

Таким образом, эти сто тысяч рубликов были для Рауфа не низкой взяткой, а актом высокого и разумного гуманизма. И Аллах наградил его за великодушие и добрые дела в этом мучительно запутанном мире, подарив ему то единственное, чего не хватало судье для полного счастья, – сыновей-близнецов! Двойное счастье!

Рауфу уже грянул полтинник, а его жене Динаре, сестре Джангирова, было вдвое меньше, и любовь-благодарность судьи Нугзарова к ней была безмерна. Она распространялась даже на ее брата, очень скромного, очень вострого, очень перспективного парня – этот маленький, невзрачный пострел, похожий на мальчишку-недоростка, везде поспел. Через неделю для Рауфа он стал незаменим, и тогда верховный судья позвонил своему дружку и дальнему родственнику – председателю КГБ республики. Давай, мол, возвратим из Москвы домой такой замечательный национальный кадр! И звездная карьера Джангирова стартовала. Он скакал по чинам, званиям и должностям, как джейран по горам.

А между тем прекрасные мальчики-мажоры Ахат и Нарик подрастали, радуя мир и родителей почти физиологической убежденностью в том, что вся эта прекрасная жизнь принадлежит им полностью. Учились, к сожалению, неважно. Да ладно! Рауф шутил, что неучи должны быть умнее ученых – мозги не замусорены лишним. Молодые пока, пусть перебесятся. Заматереют – остепенятся. А будущее их – обеспечено и гарантировано.

Десять лет назад – мальчишек Джангиров уже воткнул на первый курс юрфака университета – его вызвал из Москвы к себе срочно Рауф – разговор не телефонный.

– Ты мне был все эти годы старшим сыном, – сказал Нугзаров, как всегда спокойный, величественно-красивый, весь платиново-седой. Только очень бледный.

Джангиров наклонил голову и приложил руку к сердцу.

– Я назначаю тебя своим душеприказчиком, – тихо сказал Рауф и печально добавил:

– Я умираю.

Джангиров испуганно дернулся, но Рауф остановил его:

– Рак поджелудочной железы… С метастазами… Мне осталось два-три месяца… Я хочу сделать распоряжения…

Джангиров ошеломленно молчал.

– У меня есть кое-какие сбережения. Динара, твоя сестра, будет обеспечена полностью. Речь идет о мальчиках. Они уже джигиты, но пока еще ветер в голове.

Я хочу, чтобы они ни в чем не нуждались, но оставить им все деньги сейчас я не хочу – это может им повредить. Мне нужно, чтобы ты разместил деньги в сберкассе с исполнительной записью, что вклад можно будет получить только через десять лет – они уже станут зрелыми людьми и смогут тогда распоряжаться этими деньгами по своему усмотрению. А пока будут жить на проценты…

– О какой сумме идет речь? – спросил Джангиров.

– Сумма серьезная – один миллион двести тысяч рублей…

Джангиров онемел – для советского времени эта цифра звучала как дозировка пенициллина или межзвездная дистанция.

– Сколько? – недоверчиво переспросил Джангиров.

– Миллион двести, – повторил Рауф и горько усмехнулся. – Добрые поступки в этом мире вознаграждаются…

Помолчал и со вздохом заметил:

– Я верховный судья. А он – Единственный… – и показал рукой вверх, куда-то на потолок.

Джангиров лихорадочно считал в уме – три процента на срочный вклад в миллион двести составляют 36 тысяч в год, то есть племяши в течение следующих десяти лет будут получать от покойного папаши пенсию по полторы тысячи рублей в месяц каждый. До вхождения в права собственности на миллион с довеском!

Фантастика! Он сам, полковник КГБ, начальник отдела в центральном аппарате Комитета, получал со всеми доплатами, выслугами, компенсациями и звездочками 542 рубля в месяц.

– Об этих деньгах никто, кроме Динары, не должен знать. И в первую очередь – мальчики, – сказал Рауф. – Ты будешь ежемесячно выдавать им их проценты, а через десять лет, даст вам Аллах дожить в здоровье и благе, ты снимешь вклад и разделишь между ними… Пусть они живут по-другому, не так, как нам с тобой в молодости досталось…

Рауф умер через два месяца, был похоронен со всеми государственными почестями, и тут выяснилось, что управлять его наследством – совсем непростая, совершенно неслабая работа. Основная проблема была в том, что Джангиров не мог внести ни в одну сберкассу такую астрономическую сумму, не привлекая к себе внимания, в первую очередь – собственной конторы.

Но Джангиров сделал.

Он выполнил все, в чем поклялся Рауфу. Для начала он не сдал паспорт покойного и на его документы открыл счет в одной из московских сберкасс, куда пробил на должность заведующей свою старую агентессу. Джангиров объяснил ей, что это один из секретных счетов КГБ и о нем надлежит забыть на десять лет – со счета он должен будет снимать только проценты. И сам сделал исполнительную запись от имени Рауфа о том, что вклад может быть востребован наследниками только через десять лет.

И этой охранительной мерой от безумств подросших лихих братцев собственноручно уничтожил громадное состояние.

Видит Бог – он выполнил дословно клятву, данную благодетелю Рауфу, ни одной копейки не прилипло к его рукам. Но деньги эти таяли на глазах, как брошенная в большой огонь глыба льда. Перестройка, инфляция, павловский конфискаци-онный грабеж, ГКЧП, распад страны, крах рубля, «черные вторники», черная жизнь.

А сделать что-либо Джангиров уже не мог, намертво заякорив миллионный вклад десятилетним мораторием. И агентесса его надежная, завсберкассой, которую он мог заставить переделать документы и выдать деньги, сука рваная, кинула его – потихоньку оформила документы и съехала в Израиль.

А племяши – мальчики удалые Ахат и Нарик – уже давно пустились во все тяжкие. Университет бросили, резонно рассудив, что юриспруденцию можно изучать и со встречной полосы права. Они показали себя людям как настоящие жизнелюбы – не оказалось греха и порока, который бы парни не изведали всласть. Карты, бега, «железка», рулетка, машины, мотоцикл «хонда», больше похожий на двухколесный «роллс-ройс», все кабаки столицы, пробуждающейся от тусклого советского забытья к сладко-пряной жизни, хороводы блядей, гарнированные нежными томными блондинчиками.

Тьфу!

Жалкие три тысячи, которые выдавал им Джангиров, иссякали за несколько дней. Нужны деньги! Деньги! Настоящие деньги, а не эти жалобные гроши, которые ссужал дядя.

Когда Ахат проиграл в блэкджек за один вечер 240 тысяч рублей, крутой авторитет Гия Ткварчельский предупредил: или бабки будут у него завтра, или Ахата ставят на «счетчик» – два процента в день будут набегать на сумму долга.

Впрочем, есть еще один путь – киевские куркули, хохлы мордастые, торгующие компьютерами, задолжали ему полмиллиона. Пусть, мол, боевые братья отберут бабки, вернут Гие, и тогда – квиты. Поехали в Киев и с удивительной легкостью отобрали долг – даже стрелять не пришлось, врезали этим салоедам по кумполу рукоятками пистолетов и вернули Гие акушерский саквояжик с полумиллионом.

Квиты! И даже с процентами – благодаря Гии получили они удивительное знание о том, как возникают легко и быстро огромные деньги. Разошлись с ним по-братски, и началась для Ахата и Нарика шальная, стремная, сладкая бандитская жизнь.

Много позже, когда Джангиров вылетел со службы и всерьез занялся коммерцией, он пытался неоднократно заинтересовать бизнесом племянников, привлекая их к своим отдельным делам, старался прикрыть их. Но бесполезно. Им понравилось быть бандитами. До этого они уже испробовали все вкусности жизни, а тут вдруг открылась новая невероятная радость – вал-дохать людей по-черному, испытывая сладостное ощущение власти над маленькими испуганными человечками, кайфовать от бандитского куража, пьянящего чувства своей силы и ужаса жертв.

Они купили себе воровской венец и окончательно сошли с ума от сознания своей силы.

Смеялись, когда Джангиров им говорил, что никакой силы у них нет, это слабость беззащитного мирного населения, преданного и брошенного им на растерзание развалившейся государственной властью. «И однажды вы дорого поплатитесь, дорогие племяшки, самочинные воры в законе». А они смеялись и шутили.

До тех пор пока, успешно взяв среди бела дня отделение Сбербанка, не наткнулись на случайный милицейский патруль. Осатаневший от безнаказанности и кокаина, Ахат располосовал их из автомата «АК-47», да незадача приключилась – заглох их джип, навалились откуда-то другие менты, водителя Рамиса застрелили на месте, Ахата повязали, а Нарик и Мамочка ушли…

Ахат прошел следствие в глухой «несознанке» и получил of Суда «вышку».

Обезумевшая от ужаса и горя Динара рассказала Нарику о деньгах отца, которыми управлял Джангиров, и теперь Псих подступал с ножом к горлу, грубо намекая, что дядя «скрысятничал» их наследство…

Джангиров сидел в глубоком кресле, прикрыв глаза, медленно, осторожно размышлял, искал безошибочное решение. В черной каменоломне его души тяжко шевелились валуны давно умерших чувств.

Тихо зателебенькал звонок внутренней связи. Своей кошачьей крадущейся поступью к телефону двинулся Швец, снял трубку, долго слушал, потом сказал:

– Подожди, я спрошу у шефа… – Зажал микрофон ладонью и сообщил:

– Звонит начальник охраны… Там явился Нарик с четырьмя обормотами… Все вооружены – металлоискатель лопается от звона… Нарик вопит, хочет с тобой говорить…

Начальник охраны их с оружием не пускает… Уже вызвал по тревоге наряды…

Сейчас там может начаться большая канонада…

– Ступай, проводи их сюда, – устало сказал Джангиров.

– С оружием? – удивился Швец.

– Валяй, – махнул рукой босс. – Как войдут, возьмите каждого под прицел…