на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 12

Агнес не сказала мне, куда мы идем, и я был благодарен ей за молчание, поскольку желание так переполняло меня, что я не смог бы выдавить ни единого членораздельного звука. Господь благосклонно взирал на нас, заставляя нас склонять головы и подталкивать друг друга вверх, положив руки на бедра. Козы, спавшие под фиговым деревом, не обратили на нас никакого внимания. Сумчатая крыса промелькнула за камнями и исчезла в пурпурных зарослях герани. В кронах деревьев заливались вьюрки и малиновки, по голубому небу, гонимое невидимом ветерком, проплыло серое облачко. Склон был крутой, так что я протянул Агнес руку, однако ее рука была не слабее моей, так что, когда я оступался, это она помогала мне не упасть. Мы карабкались все выше, и наше дыхание смешивалось все больше, пока не только дыхание, но также наши шаги и мысли стали едины. И когда мы добрались до просеки между деревьев, то, упав на землю, обнялись так крепко, что даже воздух и тот не мог проникнуть между нами.

Я целовал ее губы и подмышки, расстегнул ей рубашку, выпустив на волю ее маленькие груди. Она изголодалась не меньше моего и, резко притянув меня к себе, кусала мои губы, издавая нежные мяукающие звуки и обхватывая меня ногами. От нее пахло щелоком, а когда я заглянул ей в глаза, в них больше не было печали.

Неожиданно Агнес оттолкнула меня и, усевшись, изогнулась, чтобы посмотреть на два своих белых полумесяца. Они покрылись красными пятнышками, поскольку мы впопыхах упали на муравейник и насекомые остервенело кусали нас обоих. Но мы были так охвачены желанием, что не могли остановиться, а потому быстро поползли по траве, подыскивая удобное местечко, и там, перевернув Агнес и поставив ее на колени, я оседлал ее сзади.

Боже! Какое же наслаждение мы оба испытали! Мы так долго ждали друг друга, что не могли остановиться. Солнце скрылось за тучи… мы ничего не замечали. Поднялся ветер, а мы все стонали от наслаждения. На нас упали капли дождя — сначала медленно и неохотно, а затем тучу словно прорвало под собственным весом, и ливень стекал струями с моего лица на лицо Агнес, а с ее спины на землю. Когда выглянуло солнце, мы все еще занимались любовью — и взорвались вместе, как фейерверк во время летнего солнцестояния.

Потом Агнес лежала в моих объятиях, а я говорил ей о любви. Она хмурила брови, будто не понимая. Я повторил все от слова до слова, и только тут до меня дошло, что она посмеивается надо мной, потому что Агнес широко улыбнулась мне — я впервые увидел ее улыбку — и страстно меня поцеловала. Я ласкал ее груди, а потом поцеловал в живот, где остались следы от рождения ребенка.

— Ему сейчас было бы семь, — сказала она, перестав улыбаться.

Она вскочила и заставила меня танцевать до тех пор, пока мы не забыли обо всех своих напастях. Поймав бабочку, Агнес показала ее бьющиеся крылья и промолвила: «Это мое сердце», — а потом подбежала к дереву и взобралась на него, ловко перебираясь с одной ветки на другую. Оседлав крепкий сук, она тихо спела мне грустную монотонную песенку.

— Che с’е dimale? [30] — спросил я.

— Niente, — ответила она и спрыгнула в мои объятия. После чего, крепко сжав в ладонях мое лицо, добавила: — Ты никому не расскажешь об этом.

— Но я хочу рассказать всему миру!

Она покачала головой.

— Мир отнял у меня мужа, сына и мою страну. Я не хочу, чтобы он отнял тебя тоже.

— А Миранда? Могу я ей сказать?

— Только Миранде.

Я положил ее на землю, сгорая от желания сунуть ей голову между ног, чтобы насладиться ее прелестью, потому что, не считая свежеснесенных яиц, это было единственное лакомство, которое никто не мог отравить. Но стоило мне нагнуться между ее колен, как по моему лицу пополз муравей. Агнес расхохоталась так звонко, что ее смех разнесся по холмам. Она поджала ноги и смеялась, пока не выбилась из сил. А потом протянула ко мне руки.

Мы почти уже подошли к дворцу, когда мимо проскакала лошадь.

— Это горбун Джованни, — сказала Агнес и уткнулась лицом в мое плечо.

— Он вернулся вчера. Нам не стоит его бояться.

— Но никто не должен знать! — воскликнула она с тревогой в глазах.

— Он нас не заметил, — сказал я ей. — Без очков он слеп, как летучая мышь. Иди вперед, а я пойду следом, так что никто не увидит нас вместе.

Я тихо прокрался на кухню, напевая про себя монотонную песенку Агнес. Кровь у меня бурлила от восторга. Поварята сразу же догадались, что я кого-то трахнул, но не знали кого.

— Тебе понравилось, да? — со смехом спрашивали они. Поскольку я обещал Агнес хранить тайну, то ничего не сказал и, опасаясь проболтаться от счастья, быстро ушел из кухни в свою комнату.

Миранда стояла у окна, разговаривая с птицами. Увидев меня, она передернулась, как Пьеро, и, заикаясь, спросила:

— Г-г-где ты был?

А потом закряхтела, как Федерико, расхвасталась, как Томмазо, и я рассмеялся до слез. Мне хотелось рассказать ей об Агнес, но поскольку Миранда впервые так развеселилась, я решил сначала выслушать ее.

— Тебе нравится моя прическа?

Она убрала волосы со лба, как диктовала современная ода.

— Ты очень хорошенькая!

На самом деле ее прическа мне не понравилась, поскольку голова у нее стала похожей на яйцо, однако это не имело никакого значения.

— Все девочки так причесываются! — сказала Миранда, глядя в ручное зеркальце. — Я хотела бы, чтобы у меня волосы были посветлее. Я каждый день сижу на солнце, но все зря. Может, мне нужны накладные волосы?

Похоже, она готова была щебетать так весь вечер, так что я перебил ее:

— Миранда! Я познакомился с одной женщиной.

— С женщиной?

— Агнес. С прачкой из Боснии.

— А-а, с этой блондинкой! И что дальше? Она будет… — Миранда вдруг напряглась, положила зеркальце и повернулась ко мне. — Она будет жить с нами?

— Я еще об этом не думал…

— Нет! Я не хочу!

— Но…

— Нет!

— Миранда…

— Нет! — крикнула она и топнула ножкой.

Я даже сам не ожидал, но ее выходка так меня разозлила, что я крикнул в ответ:

— Если я этого захочу и она согласится, мы тебя спрашивать не станем!

Миранда сверкнула на меня глазами и отвернулась. Я положил ей руку на плечо, она ее стряхнула. Я схватил ее за плечи, повернул к себе и, взяв за подбородок, заставил посмотреть мне в глаза.

— Ты думаешь, я забуду твою маму?

Она медленно кивнула.

— Я никогда ее не забуду. Обещаю! Но ты тоже должна мне кое-что пообещать. Не говори никому об Агнес, ладно?

Миранда удивленно глянула на меня:

— Хорошо, я обещаю.

Я весь день спрашивал себя, почему Миранда мне солгала. Даже слепому было видно, что она не думала о матери.

За ужином в тот же самый вечер Джованни взахлеб рассказывал, какие выгодные сделки с шерстью ему удалось провернуть. Он одарил прислугу всякими безделушками, привез герцогу Федерико из Германии золотой шлем с драгоценными камнями и вовсю похвалялся своей новой одеждой, особенно английским камзолом, который сшили так искусно, что он скрывал его горб.

— Я пробыл в Лондоне всего неделю. — Джованни вздохнул. — Посол в Париже давал обед в мою честь, n’est-ce pas [31]? Одна голландская графиня хотела выйти за меня замуж, но — s’blood! [32] — там жуткая холодина, n’est-ce pas?

Каждое предложение начиналось или кончалось словами «n’est-ce pas», «Voila!» [33] или «s’blood!», так что слуги еще долго называли его за спиной «мисс Неспа». Он сказал Федерико, что пора заплатить папе индульгенцию за его, Джованни, кардинальскую шапку. Герцог пожевал губу и ничего не ответил, но, как говорится, его молчание было красноречивее слов, и с этого началась моя дорога в ад. Что ж, на все воля Божья, конечно.

Вернувшись из дальних краев, Джованни привез с собой кукол, одетых по последней моде. Его сестра Эмилия отдала их своему портному, чтобы тот скопировал фасон, а затем подарила кукол дочери придворного. В прошлый раз повезло Джулии, подружке Миранды. На сей раз куклы достались дочке Пьеро.

— А мне никогда не подарят кукол, — надулась Миранда.

— Почему ты так решила?

— Потому что ты дегустатор!

Она выплюнула эти слова так, словно они были отравлены.

— Неблагодарная! — крикнул я, схватив ее за руку. — Ты ешь дважды в день и спишь на кровати под крышей! Трижды в неделю ты ходишь на занятия. А я, между прочим, каждый день сталкиваюсь лицом к лицу со смертью! Ты поэтому не хочешь, чтобы Агнес жила с нами? Потому что она прачка, да?

Миранда прикусила губку. На глазах у нее выступили слезы.

— Моя рука! — прошептала она.

В гневе я так крепко сжал ее руку, что аж косточки затрещали. Я отпустил ее, и Миранда выбежала из комнаты. После этого она не разговаривала со мной несколько дней.

— У тебя нет оснований дуться, — сказал я. — На самом деле это ты меня обидела!

И тем не менее она отказывалась со мной говорить. Спасла меня Агнес, которой в голову пришла замечательная идея.

— Ты говорил, что был дровосеком, — сказала она. — Вырежи ей куклу из дерева!

Несмотря на то что Миранда не хотела ее признавать, Агнес по доброте душевной придумала, как ее утешить. Забравшись вместе с ней в тот день на вершину холма, я нашел старый ольховый сук и, пока Агнес спала, вырезал из него куколку. Потом, взяв на кухне ягодного сока, нарисовал нос и рот, раскрасил ноги, руки и волосы. Агнес нарумянила кукле щеки, и когда та была готова, я положил ее на кровать Миранды, а сам спрятался неподалеку. Я услышал, как Миранда вошла в комнату — а через миг дверь распахнулась, и она выбежала с криком:

— Babbo! Babbo! Какая прелесть!

Она держала куклу в руках, покрывая ее поцелуями.

— Феличита! Я назову ее Феличита!

И закружилась по коридору с сияющими глазами, как обычно, когда была счастлива.

Я хорошо помню тот день, поскольку за ужином Джованни вновь потребовал, чтобы Федерико заплатил индульгенцию за его кардинальский сан. Он говорил с таким жаром, что у него запотели очки. Сняв их, чтобы протереть, Джованни уставился на Федерико полными злобы выпученными глазами. Федерико доел мясо, а затем, бросив кость Нерону, заявил:

— Я не дам этому козлу ни единого скудо, и точка!

— Ты нас оскорбляешь! — заверещала Эмилия. — Если бы не мое приданое и не мой брат, этот замок погряз бы в нищете!

Федерико медленно поднялся, утирая рукавом жир с подбородка. Я стоял у него за спиной. Он резко развернулся, стукнул меня кулаком по лицу и сбил с ног. Не откатись я в сторону, он зашагал бы прямо по моему телу, клянусь! Придворные быстренько побежали за ним. Никто не хотел оставаться с Джованни, который задумчиво сидел за столом, в то время как Эмилия что-то шептала ему на ухо.

Porta! Сколько можно держать крышку на кипящем котле? Что-то должно было случиться. Я не знал, что и когда, но был уверен, что добром это не кончится. Хуже того — я нутром чуял, что мне достанется по первое число. Я не мог спать. Любая мелочь — дырочка на лосинах, слишком горячее блюдо, резкое слово, — на которую раньше я не обратил бы внимания, задевала меня. Поэтому, когда Миранда со слезами заявила, что Томмазо бросил Феличиту на пол и сломал ей руку, я готов был убить его.

Я нашел юношу прямо перед вечерней в маленькой часовенке собора Святой Екатерины.

— Уго! — сказал он, проглотив кусок яблока. — Я ждал тебя.

Я не ответил. Томмазо оглянулся, чтобы удостовериться, что мы одни.

— Федерико опять отказался платить индульгенцию за Джованни.

Если этот плут думал, что я попадусь на его дурацкие уловки, то он глубоко ошибался.

— Подожди! — воскликнул он, когда я взобрался на скамью. — Ты знаешь, что из Венеции едет мать Джованни Пия?

— Ну и что?

— Из Венеции! — повторил он так, словно я никогда не слышал это название. — Это город отравителей. У них есть прейскурант. Двадцать золотых за убийство торговца, тридцать — за солдата, сотня — за герцога.

— Откуда ты знаешь?

Он пожал плечами с таким видом, словно об этом знали все.

— Мне Лукка говорил.

— Эта Пия везет с собой отравителя?

— Как знать? Разве ты на месте Джованни…

Он осекся, но я и так все понял.

— Мне кажется, ты все это придумал, чтобы избежать порки.

Томмазо хлопнул ладонью по лбу, а потом всплеснул руками так, словно я ужасно его обидел.

— Ты же сам просил меня быть твоими глазами и ушами!.. Что ж, дело твое. — Он выбрался в проход между скамьями и направился к двери. — Только не говори, что я тебя не предупреждал!

Я не погнался за ним, поскольку по крайней мере часть его слов была правдой. Все знали, что в Венеции больше отравителей, чем в Риме — римлян. Они целыми днями придумывали все новые отравы и жаждали их испробовать. Купить яд мог любой вельможа или богатый купец — были бы деньги. А у Пии они были. Я закрыл глаза, чтобы помолиться, однако передо мной появился не лик Божий или Пресвятая Богородица, а ухмыляющаяся физиономия моего брата Витторе.

Ужин был похож на мой первый банкет во дворце. Я жевал, как обреченный. Желудок у меня съежился. Каждое новое блюдо вызывало у меня все больше подозрений, и я так перетрясся от страха, что, когда подали молочный пудинг, я его понюхал, поднес поближе к глазам, повернул чашку другой стороной, снова понюхал, подцепил чуточку на палец, попробовал и сказал:

— Молоко сдохло.

Нижняя губа Федерико упала на подбородок.

— Сдохло? Как это понимать?

— Оно прокисло, ваша светлость. Боюсь, у вас от него разболится желудок.

Я думал, он поблагодарит меня, вышвырнет пудинг и поест фруктов, но герцог, смахнув со стола несколько подносов, позвал повара Кристофоро.

— Уго говорит, что молоко сдохло.

— Чтоб он сам сдох! — огрызнулся Кристофоро, принюхиваясь к пудингу. — Ваша светлость! Этот придурок Уго слишком много о себе возомнил.

— Я пробую блюда для герцога вот уже почти год, — заорал я на него, — и знаю желудок его светлости не хуже своего собственного! Если я придурок, то ты злодей. Бог, он все видит!

— Ты обвиняешь меня в том, что я сделал что-то с едой? — взревел Кристофоро, угрожая мне кухонным ножом.

— Я тебя не обвиняю. Хотя, если подумать…

— Basta! — сказал Федерико и протянул повару чашку. — Ешь!

Кристофоро моргнул. Его зоб раздулся на глазах.

— Ваша светлость! Разве не он должен…

— Ешь! — гаркнул Федерико. Кристофоро съел ложку пудинга.

— Пальчики оближешь! — Он съел еще две ложки и рыгнул. — Если вы желаете, чтобы я доел его, ваша светлость…

— Нет! — рявкнул Федерико и выхватил чашку у него из рук.

— Приготовить вам еще?

— Да, — буркнул герцог.

Я хотел незаметно выскользнуть из зала, пока Федерико не кончил ужин, но стоило мне шевельнуться, как он спросил:

— Куда ты?

— Он пошел поесть пудинга, — под всеобщий хохот ответил Кристофоро.

Мальчишка-подавальщик сказал мне потом, что, когда я ушел, они продолжали судачить обо мне. Кто-то заявил, что слуга, позволяющий себе говорить, когда его не спрашивают, явно спятил. По словам Пьеро, мне повезло, что герцог не убил меня за наглость, а Бернардо добавил: если, мол, стулья начнут запрыгивать на стол, настанет конец света. Но мне все равно, что они там болтали, поскольку Федерико сказал: «Чем больше он хочет жить, тем лучше для меня. Но если он еще раз выкинет такой же номер, я заставлю его съесть все до последней крошки — просто чтобы убедиться».

Чекки дал Кристофоро несколько монет, чтобы загладить обиду. Короче, хотя насчет пудинга я ошибся, все обошлось. Я облегченно вздохнул, и мне вдруг ужасно захотелось взять Агнес в горы и любить ее, пока член не обмякнет. Мы давно не были вместе, так что я с ума сходил от желания.

Но ворота были уже заперты на ночь, а во дворце Агнес не давала мне тронуть ее пальцем.

Если Федерико и беспокоил приезд Пии, виду он не подавал. Правда, он убил человека на поединке и сжег деревню, предварительно конфисковав у крестьян все добро, но это было в порядке вещей. Герцог нашел себе новую шлюху по имени Бьянка, красивую (если не считать родимого пятна на лбу) и хорошо сложенную. Она всегда носила шарф или шляпу, надвинутую на самые брови, и при определенном освещении казалась похожей на арабку.

— Он и использует ее, как арабку, — взвизгнула Эмилия, когда они уходили из-за стола.

Я понимаю, почему Федерико предпочитал Эмилии потаскух. Я понял бы его, даже если бы он предпочел овец, коз или кур. В этой женщине не было ни единой привлекательной черты — ни в фигуре, ни в лице, ни в голосе. Говорят, в молодости она была тоненькой, миловидной и заводной. Однако жизнь с Федерико ожесточила ее, и я не сомневался, что она пыталась отравить других его шлюх и попробует отравить Бьянку, а если сможет, то и самого герцога.

Мысли о яде преследовали меня. Я лежал на просеке вместе с Агнес, и мне приснилось, что я ем какую-то гниль, в которой копошатся личинки, а потом у меня лопнул живот и оттуда выползли змеи и драконы. Когда я проснулся, Агнес сидела на своем любимом дереве.

— Я вижу Боснию, — сказала она и принялась фантазировать, что делал бы ее сын, будь он жив.

Обычно эти разговоры меня не раздражали, но сейчас у меня в мозгу теснились мысли о недовольстве Федерико, воплях Эмилии и приезде из Венеции ее матери Пии, и я отвернулся от Агнес.

Я днями ломал голову, маясь от мигреней, как вдруг меня осенило. Я же могу испытать свои амулеты! Почему я раньше до этого не додумался, не знаю, но Господь в мудрости своей дал мне ответ именно тогда, когда я в нем нуждался. Однако чтобы испытать их, мне нужны были яды.

При первой же возможности я спустился по Лестнице Плача в Корсоли. Лестницу построил брат герцога, Паоло, и, говорят, после того как Федерико отравил его, по ступенькам, несмотря на летнюю жару, начала стекать вода — в точности как слезы.

Вечер был теплый, последние лучи осеннего солнца окутали город оранжевым сиянием. Эхо лениво разносило по улицам ребячьи крики, из окна доносилась колыбельная. Свернув за угол, я увидел Пьеро, задремавшего на стуле. Я стоял и думал, будить ли его, — и тут он внезапно открыл глаза, как будто я вошел в его сновидение.

— Уго! — хрипло сказал он. — Что ты тут делаешь? Отбросив колебания, я попросил его рассказать мне о действии ядов и противоядий.

— Ядов? Я ничего не знаю про яды.

Потирая голову, словно в надежде нащупать там еще прядь волос, он поднял стул и вошел в свой магазин. Я последовал за ним. Все полки были забиты банками и чашками с травами и пряностями, костями, высушенными растениями, органами животных и прочими непонятными штуковинами.

Пьеро нервно передвинул стоящие на прилавке весы.

— Если бы герцог узнал, о чем ты спрашиваешь, через час у него был бы новый дегустатор.

— Послушай, ну кому повредит, если ты научишь меня паре вещей, которые спасут жизнь мне и моей дочери? А может, и тебе. Или ты не скажешь мне, потому что ничего не знаешь?

Прежде чем он успел ответить, я добавил:

— Ты каждую неделю приносишь герцогу новое снадобье, а он все жалуется, что не может просраться. Но ведь трахаться он тоже не может!

Последнее было неправдой:

— Это тебе герцог сказал?

— Нет, Бьянка.

На улице стемнело. Зазвонил колокол, предупреждая всех, что сейчас закроют ворота. До нас донеслись голоса стражи.

— Ты врешь! — нервно засмеялся Пьеро.

Стража прошла мимо дверей.

— Нет, не вру! — громко ответил я.

В дверь постучали.

— Пьеро! Все нормально?

Пьеро уставился на меня. Если бы меня застукали в магазине, нам обоим не поздоровилось бы. Я открыл рот, словно намереваясь сказать что-то еще, и тут Пьеро крикнул:

— Все в порядке!

— Buona notte.

Мы стояли во тьме, пока голоса не смолкли.

— Меня могут убить за такие штучки, — сказал Пьеро. — Если люди увидят нас вместе, они решат, что мы замышляем заговор против Федерико.

На это я ответил, что я соглядатай герцога. Иначе разве я осмелился бы так разговаривать с ним? А потом поклялся, что сохраню свой визит к Пьеро в тайне, о которой не проболтаюсь даже самому себе.

Но он все мялся и жался.

— Если ты хочешь узнать о болиголове, почитай про смерть Сократа. Это все, что я могу тебе сказать.

— А кто такой Сократ?

— Грек, которому приказали выпить яд в наказание за преступления против государства. Прежде чем выпить яд, Сократ произнес тост. Да, он был настоящий храбрец! — Я кивнул, хотя мне это казалось глупым. — Умирая, он велел своим друзьям отдать один из его долгов.

Это звучало еще глупее, но я придержал язык.

— Что это? — Я взял с полки сосуд с розовыми лепестками. — Я видел его раньше.

— Поставь на место! — Пьеро протянул ко мне толстенькие ручки и выхватил склянку. — Это шафран луговой. Смертельно опасен. Смертельно. Одна капля — и во рту у тебя горит, как в аду. Три дня ты мучаешься жуткими болями в желудке. А потом умираешь.

Стало быть, ему известно кое-что о ядах! Надо слегка польстить ему и сказать, что я буду счастлив, если он научит меня всему, что знает сам.

— Ты, должно быть, очень смелый, если живешь в окружении таких смертельно опасных веществ. Я бы побоялся.

— Уго! — сказал он с улыбкой. — Мы же не дураки, верно? Пока человек знает, что делает, ему ничего не грозит.

— Но разве всегда должно пройти несколько дней, прежде чем яд…

— …убьет кого-нибудь? Нет. — Пьеро осторожно поставил сосуд на место. — Горький миндаль убивает за несколько часов, и мучения при этом еще сильнее. Я никогда не использовал их, — торопливо добавил он, — но мне говорили, что одна женщина в Губбио так отравила своего мужа.

— Федерико тоже отравил брата этим ядом?

— Нет, это был аконит. Но я не…

— А Лукка? — перебил я его.

— Лукка? Он был неряхой. Редко мылся, и под ногтями у него была грязь. Федерико просто сказал всем, что Лукка пытался его отравить, чтобы запугать… — Он снова осекся. У него задергалась щека. — Я слишком много болтаю.

— Это я тоже видел, — сказал я и быстро взял другую склянку.

— Обычный одуванчик, ничего особенного. А вот это… — Пьеро взял другую банку, — волчья ягода. Ты наверняка их видел, они растут повсюду. От них все тело начинает зудеть, а руки словно покрываются волчьей шерстью. Потом ты умираешь. В принципе от ядов всегда умираешь. Порой истекая кровью, порой мучаясь от поноса, порой изнемогая от того и другого одновременно. Но умираешь всегда, причем с ужасной болью. Вот это белена. — Он показал на пахучее зеленое растение. — Лучше всего она растет на человеческом дерьме. — Пьеро так разошелся, что жаждал поделиться со мной всеми своими познаниями. — Ты слыхал о Цезаре Борджиа? Он придумал отраву, названную тарантеллой. — Пьеро закрыл глаза, словно стряпал зелье. — Это слюна свиньи, подвешенной вниз головой, которую бьют до тех пор, пока она не взбесится.

Я спросил, как можно узнать, что свинья взбесилась. Пьеро хихикнул.

— Дня через три, не больше. Ты бы тоже сошел с ума, если б тебя подвесили вверх ногами и избивали, верно? Но все отравы вместе взятые не так ядовиты, как эта. — Он взял маленькую склянку с серебристо-серым порошком. — Мышьяк. Доза размером в полногтя может убить человека. Мало того: он безвкусен и не имеет запаха. От него сразу же начинаются рвота и неудержимый понос, а также безумная головная боль. Тебе кажется, будто тебе в череп забивают гвозди. Да, и еще ужасный зуд. Кроме того, некоторых людей мучают головокружения и кровотечение сквозь кожу. А в конечном итоге — полный паралич.

Он облизнул губы, кивая в такт своим словам, словно стараясь убедиться, что ничего не упустил.

— Императоры в древнем Риме принимали по нескольку крупинок в день, чтобы выработать иммунитет.

— И это помогало? — спросил я.

— Кто знает? — хихикнул он. — Они все давно мертвы.

— А что мог бы применить отравитель из Венеции?

— Из Венеции? — Пьеро повернулся ко мне лицом. — Кто-то едет из… — У него опять задергалась щека. Он окунул пальцы в банку с жиром, рассеянно втирая его в лысину. — Что ты слышал?

— Ничего. Я просто спросил. Buona none.

Я возвращался во дворец, сжимая в руках горстку украденного мышьяка, и все вспоминал, какое лицо сделалось у Пьеро, когда я сказал ему о Венеции. На кратчайший миг в глазах его мелькнул лучик надежды — как птичка, пролетевшая мимо на фоне заката. Этот лучик надежды напомнил мне еще раз: как бы я ни старался спасти Федерико, никто не станет оплакивать его смерть.


Глава 11 | Дегустатор | Глава 13