Глава 1

– Мистер Борн, когда именно вас начало мучить это воспоминание? – спросил доктор Сандерленд.

Не в силах усидеть на месте, Джейсон Борн расхаживал по удобному, уютному помещению, похожему скорее на личный кабинет в жилом доме, чем на приемную врача. Кремовые стены, обшитые красным деревом, антикварный письменный стол из мореного дуба на гнутых ножках, два кресла, небольшой диванчик. Стена за спиной доктора Сандерленда была увешана многочисленными дипломами и впечатляющей коллекцией международных наград за выдающиеся достижения в психологии и психофармакологии, связанные с его основной специализацией: человеческой памятью. Внимательно изучив их, Борн остановил свой взгляд на фотографии в серебряной рамке на письменном столе.

– Как ее зовут? – неожиданно спросил он. – Вашу жену?

– Катя, – после некоторого колебания ответил доктор Сандерленд.

Психиатры всегда с неохотой раскрывают информацию личного характера о себе и своих близких. «Но в данном случае…» – подумал Борн.

На снимке Катя была в горнолыжном костюме. На голове вязаная полосатая шапочка с помпончиком. Светловолосая, очень красивая. Глядя на ее позу, Борн почему-то подумал, что она чувствовала себя перед объективом фотоаппарата очень уверенно. Катя улыбалась, и в ее глазах отражалось солнце. Морщинки в уголках глаз делали ее совсем беззащитной.

Борн почувствовал, что у него наворачиваются слезы. Раньше он сказал бы, что это слезы Дэвида Вебба. Но эти две враждующие личности – Дэвид Вебб и Джейсон Борн, день и ночь его души, наконец слились воедино. И хотя Дэвид Вебб, в прошлом профессор лингвистики Джорджтаунского университета, действительно все глубже погружался в тень, ему удалось смягчить самые безумные, антиобщественные черты Борна. Борн не мог существовать в мире Вебба, в нормальном мире, точно так же, как Вебб не смог выжить в жестоком теневом мире Борна.

Его размышления прервал голос доктора Сандерленда:

– Пожалуйста, мистер Борн, сядьте.

Борн послушно сел. Расставшись с фотографией в серебряной рамке, он испытал какое-то странное облегчение.

На лице доктора Сандерленда застыло выражение искреннего сочувствия.

– Эти воспоминания, мистер Борн, – насколько я понимаю, они начались после смерти вашей жены. Такое сильное душевное потрясение не могло не…

– Нет, не тогда, – поспешно остановил его Борн.

Однако это была ложь. Осколки воспоминаний поднялись на поверхность в ту самую ночь, когда он увидел Мари. Они разбудили его – кошмары, не покинувшие его даже после того, как он зажег яркий свет.

Кровь. Кровь у него на руках, на груди. Кровь на лице женщины, которую он держит на руках. Мари! Нет, не Мари! Какая-то другая женщина, бледная кожа шеи, проступающая сквозь потоки крови. Он бежит по пустынной улице, а живительная влага, вытекая из страшной раны, обливает его, капает на булыжную мостовую. Несмотря на ночную прохладу, он обливается потом, дышит учащенно. Где он? Почему он бежит? Боже милосердный, кто эта женщина?

Вскочив с кровати, он оделся и, выскользнув из дома, побежал по просторам канадских полей, хотя на дворе стояла ночь. Он бежал до тех пор, пока у него не защемило в груди. Призрачно-белый лунный свет преследовал его вместе с кровавыми осколками воспоминаний. Ему не удалось оторваться ни от одного, ни от другого.

И вот сейчас он лжет врачу. Черт побери, а почему бы и нет? Борн не верил доктору Сандерленду, хотя его посоветовал ему Мартин Линдрос, заместитель директора ЦРУ и его близкий друг. Линдрос показал Борну впечатляющие рекомендации психолога. Его фамилию он узнал из списка, составленного аппаратом директора ЦРУ. Борн понял это и не спрашивая друга: его предположение подкрепило имя Анны Хельд внизу каждой страницы. Анна Хельд была помощником директора ЦРУ, его неизменной правой рукой.

– Мистер Борн? – подтолкнул его доктор Сандерленд.

Впрочем, какое это имело значение? Борн видел лицо Мари, бледное и безжизненное, ощущал рядом присутствие Линдроса, слышал голос коронера, говорившего по-английски с заметным французским акцентом:

«Вирусное воспаление легких распространилось слишком далеко, мы не смогли спасти вашу жену. Вы должны утешать себя тем, что она совсем не страдала. Просто заснула и больше не проснулась. – Коронер перевел взгляд с умершей на ее убитого горем мужа и его друга. – Если бы она только вернулась из этой лыжной прогулки чуточку пораньше…»

Борн прикусил губу.

«Мари заботилась о детях. Джеми на последнем спуске подвернул ногу. Элисон ужасно испугалась».

«Она не обратилась к врачу? А если бы речь шла о растяжении связок – или даже переломе?»

«Вы ничего не понимаете. Моя жена… вся ее семья живет за городом, они фермеры, люди крепкие. Мари с самых ранних лет научилась сама заботиться о себе в лесной глуши. Она ничего не боялась».

«Иногда, – заметил коронер, – немного страха совсем не помешает».

«Вы не имеете права судить Мари!» – воскликнул Борн, давая выход гневу и горю.

«Вы слишком много времени проводите с мертвыми, – осуждающе промолвил Линдрос. – Вам следует поучиться общаться с живыми людьми».

«Приношу свои извинения».

У Борна перехватило дыхание. Повернувшись к Линдросу, он сказал:

«Мари позвонила мне, она решила, это обыкновенная простуда…»

«Совершенно естественное предположение, – ответил друг. – В любом случае все ее мысли были поглощены детьми».

– Итак, мистер Борн, когда начались эти воспоминания? – В произношении доктора Сандерленда определенно проскальзывали нотки румынского акцента.

Это был мужчина с высоким, широким лбом, волевым подбородком и приметным носом, внушающий доверие, вызывающий на откровенность. У него были очки в стальной оправе, а его волосы по-старомодному зализаны назад. Никаких персональных компьютеров, никакой бегущей строки с вопросами. И в первую очередь полная сосредоточенность. На докторе Сандерленде были строгий костюм-тройка из плотного твида, белая сорочка и красный галстук в белый горошек.

– Ну же, ну же. – Доктор Сандерленд склонил набок свою массивную голову, что придало ему сходство с совой. – Надеюсь, вы меня простите, но я не сомневаюсь в том, что вы – как бы это получше выразить? – скрываете правду.

Борн тотчас же насторожился.

– Скрываю?..

Достав дорогой бумажник из крокодиловой кожи, доктор Сандерленд вытащил из него стодолларовую купюру. Положив ее на стол, он сказал:

– Готов поспорить, что воспоминания начались после того, как вы похоронили свою жену. Однако наше пари не будет иметь силу, если вы не пожелаете сказать мне правду.

– Кто вы такой – детектор лжи в человеческом обличье?

Доктор Сандерленд мудро промолчал.

– Уберите деньги, – наконец сказал Борн. Он вздохнул. – Разумеется, вы правы. Воспоминания начались в тот самый день, когда я последний раз видел Мари.

– В какой форме это произошло?

Борн поколебался.

– Я смотрел на нее – в погребальной конторе. Сестра и отец уже опознали Мари, и ее тело забрали от коронера. Я смотрел на нее – и совершенно ее не видел…

– А что вы видели, мистер Борн? – Голос доктора Сандерленда был мягкий, беспристрастный.

– Кровь. Я видел кровь.

– И?

– Ну, на самом деле крови не было. Никакой крови. Это было внезапно всплывшее воспоминание – без предупреждения, без…

– Но именно так всегда и происходит, правда?

Борн кивнул.

– Кровь… она была свежая, блестящая… в свете уличных фонарей она казалась голубоватой. Она покрывала это лицо…

– Чье лицо?

– Не знаю… лицо какой-то женщины… но это была не Мари. Это была… какая-то другая женщина.

– Вы можете ее описать? – спросил доктор Сандерленд.

– В том-то все и дело. Не могу. Я ее не знаю… И в то же время я ее знаю. Я знаю, что я ее знаю.

Последовала непродолжительная пауза, которую доктор Сандерленд нарушил еще одним вопросом, казалось не имеющим никакого отношения к разговору:

– Скажите мне, мистер Борн, какое сегодня число?

– Таких проблем с памятью у меня пока что нет.

Доктор Сандерленд склонил голову набок.

– И все же, будьте добры, уважьте мою просьбу.

– Сегодня вторник, третье февраля.

– Прошло четыре месяца со дня похорон, с тех пор, как вас начали мучить воспоминания. Почему вы ждали так долго, прежде чем обратились за помощью?

И снова наступило молчание.

– На прошлой неделе произошло одно событие, – наконец сказал Борн. – Я увидел… я увидел своего старого друга.

Алекса Конклина, идущего по улице Старого города в Джорджтауне, куда Борн вывез Джеми и Элисон. Теперь он не скоро отправится куда бы то ни было вместе со своими детьми. Они вышли из кафе-мороженого, дети держали в руках пломбиры в вафельных стаканчиках, и вдруг откуда ни возьмись появляется Конклин собственной персоной. Алекс Конклин, наставник, человек, сотворивший личность Джейсона Борна. Невозможно представить, чем бы он был сегодня, если бы не Конклин.

Доктор Сандерленд поправил очки.

– Простите, не понимаю…

– Этот самый друг умер три года назад.

– Однако вы его увидели.

Борн кивнул.

– Я окликнул его по имени, а когда он обернулся, я разглядел, что у него на руках что-то… точнее, кто-то. Женщина. Окровавленная женщина.

– Та самая окровавленная женщина.

– Да. В тот момент мне показалось, что я схожу с ума.

Именно тогда он решил отправить ребят домой. Сейчас Элисон и Джеми живут в Канаде вместе с сестрой и отцом Мари на огромном семейном ранчо. Для них так лучше, хотя Борн страшно по ним скучает. Однако не стоит, чтобы они видели отца в таком состоянии.

Сколько раз с тех пор он переживал заново те самые мгновения, которых боялся больше всего: видел бледное безжизненное лицо Мари, забирал ее вещи из больницы, стоял в полумраке погребального зала вместе с директором похоронной конторы, глядя на тело Мари, на ее застывшее, восково-белое лицо, покрытое густым слоем грима, хотя сама она почти не пользовалась косметикой. Склонившись над ней, Борн протянул руку, и директор дал ему носовой платок, которым он вытер помаду и румяна. После этого он поцеловал Мари, и холод ее губ пронзил его электрическим разрядом: «Она умерла, она умерла. А это значит, нашей совместной жизни пришел конец». Борн с глухим стуком опустил на гроб крышку и, повернувшись к директору, сказал: «Я передумал. Гроб будет закрытый. Я не хочу, чтобы ее видели такой – особенно дети».

– И все же вы последовали за ним, – настаивал доктор Сандерленд. – В высшей степени любопытно. Учитывая ваше прошлое, амнезию, психологическая травма, вызванная внезапной кончиной супруги, подтолкнула появление этих необычных воспоминаний. Вы не можете предположить, каким образом ваш покойный друг может быть связан с этой окровавленной женщиной?

– Нет.

Но, разумеется, это была ложь. Борн подозревал, что переживает заново одно старое задание – на которое Алекс Конклин послал его много лет назад.

Доктор Сандерленд сплел пальцы.

– Ваши воспоминания могут вызываться самыми разными чувствами – главное, чтобы они были достаточно сильными: зрительным образом, запахом, тактильным ощущением. Обычно такое происходит во сне. В вашем случае все отличие заключается в том, что ваши «сны» реальны. Это ваши воспоминания; все это происходило на самом деле. – Он взял чернильную ручку с золотым пером. – Несомненно, первой в этом списке идет пережитая вами травма. Поверить в то, что вы видели человека, про которого вам достоверно известно, что он умер, – стоит ли удивляться, что эти воспоминания являются вам все чаще и чаще.

Справедливо сказано, однако стремительное увеличение кошмаров привело к тому, что психическое состояние Борна стало просто невыносимым. В тот день в Джорджтауне он ведь бросил своих детей. Хоть и на минуту, но все же… Тогда, осознав то, что с ним случилось, Борн пришел в ужас; он до сих пор не мог прийти в себя.

Мари больше нет – жуткая, бессмысленная реальность. А теперь его терзали не только воспоминания о Мари, но и те древние молчаливые улицы, злорадно глядящие на него, улицы, обладающие какими-то знаниями, которых у него не было, знающие о нем что-то такое, о чем он сам не мог даже догадаться. Кошмар принимал такую форму: накатывались воспоминания, и он просыпался в холодном поту. После чего долго лежал в темноте, абсолютно уверенный в том, что больше не сможет заснуть. Но рано или поздно сон все-таки приходил – тяжелый, наркотический. И, поднимаясь из этой бездонной пучины, Борн поворачивался в кровати, еще не проснувшийся окончательно, и, как всегда, искал рядом с собой теплое, восхитительное тело Мари. А затем снова ощущал удар – товарный поезд, на полном ходу врезающийся ему прямо в грудь.

Мари умерла. Она умерла, ее больше нет…

Из черного забытья Борна вывел сухой, ритмичный скрип золотого пера по бумаге.

– Эти воспоминания буквально сводят меня с ума.

– Тут нет ничего удивительного. Ваша страсть раскопать собственное прошлое поглощает все ваши силы. Ее можно даже назвать одержимостью – определенно, лично я употребил бы именно этот термин. А одержимость нередко лишает тех, кто ею страдает, возможности вести то, что можно назвать нормальной жизнью, – хотя сам я терпеть не могу это выражение и употребляю его крайне редко. В любом случае, думаю, я смогу вам помочь. – Доктор Сандерленд развел руки. У него были большие мозолистые ладони. – Позвольте для начала объяснить природу вашего недуга. Воспоминания вызываются, когда под действием электрических импульсов синапсы головного мозга испускают нейротрансмиттеры – говоря нашим жаргоном, синапсы «выстреливают». Этот процесс производит временное воспоминание. Для того чтобы сделать воспоминание постоянным, должен произойти процесс под названием консолидация. Не буду утомлять вас подробным рассказом о нем. Достаточно сказать, что для консолидации требуется синтез новых белков, вследствие чего этот процесс происходит в течение нескольких часов. И в любой момент он может быть прерван или изменен – самыми различными вещами, например серьезной травмой или потерей сознания. Именно это и произошло с вами. Пока вы находились в бессознательном состоянии, ваш головной мозг, функционируя ненормально, превратил ваши постоянные воспоминания во временные. Белки, рождающие временные воспоминания, распадаются очень быстро. Через считаные часы, а то и минуты эти временные воспоминания исчезают.

– Однако мои воспоминания время от времени всплывают на поверхность.

– Это происходит потому, что травма – физическая, эмоциональная или сочетание того и другого – может очень быстро затопить отдельные синапсы нейротрансмиттерами, тем самым, скажем так, возродив уже утерянные воспоминания. – Доктор Сандерленд улыбнулся. – Все это я рассказал для того, чтобы вас подготовить. Идея полного стирания памяти, хотя теперь она и стала близка, как никогда, по-прежнему остается уделом научной фантастики. Однако в моем распоряжении имеются самые совершенные процедуры, и я могу с уверенностью заявить, что в моих силах заставить ваши воспоминания всплыть навсегда. Но вы должны дать мне две недели.

– Я даю вам только сегодняшний день, доктор Сандерленд.

– Я настоятельно рекомендую…

– Сегодняшний день, – еще более решительно повторил Борн.

Доктор Сандерленд долго смотрел на него, задумчиво постукивая ручкой по нижней губе.

– В данных обстоятельствах… надеюсь, мне удастся подавить воспоминания. Это далеко не то же самое, что их стереть.

– Понимаю.

– Ну хорошо. – Доктор Сандерленд хлопнул себя по бедрам. – Пройдемте в смотровой кабинет, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь. – Он поднял длинный указательный палец, призывая к осторожности. – Полагаю, мне не нужно вам объяснять, что человеческая память является ужасно скользкой тварью.

– Не нужно, – подтвердил Борн, ощущая новую волну тревоги, нахлынувшую на него.

– Следовательно, вы понимаете, что я не даю никаких гарантий. С огромной долей вероятности можно утверждать, что мои методы дадут желаемый результат, но вот только на какой срок… – Он пожал плечами.

Кивнув, Борн встал и прошел следом за доктором Сандерлендом в соседнее помещение. Оно оказалось просторнее рабочего кабинета. Пол устилал безликий линолеум, какой можно встретить в любой больнице; вдоль стен тянулись шкафчики из нержавеющей стали, заполненные различными медицинскими приборами. Один угол занимала небольшая раковина, под которой стояло мусорное ведро из красной пластмассы с предостерегающей надписью «БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОПАСНОСТЬ». Центральную часть помещения занимало нечто похожее с виду на очень удобное футуристическое кресло из зубоврачебного кабинета. С потолка к нему спускались плотным кругом несколько механических рук. На тележках с резиновыми колесиками стояли два медицинских аппарата неизвестного Борну назначения. В целом помещение имело деловой, стерильно чистый вид операционной.

Усевшись в кресло, Борн подождал, пока доктор Сандерленд отрегулирует высоту и угол наклона спинки. Затем врач подкатил одну тележку и подсоединил восемь проводов, отходящих от аппарата, к различным точкам у Борна на голове.

– Сейчас я проведу две серии анализа волн вашего головного мозга, сначала – когда вы будете в сознании, затем – когда вы будете в бессознательном состоянии. Мне очень важно правильно определить активность процессов и в первом, и во втором случае.

– А что потом?

– Все будет зависеть от того, что я найду, – ответил доктор Сандерленд. – Но лечение будет заключаться в воздействии на определенные синапсы головного мозга специальными сложными белковыми соединениями. – Он склонился над Борном. – Видите ли, ключом является миниатюризация. Это как раз то, в чем я специализируюсь. Нельзя работать с белками на таком элементарном уровне, не будучи экспертом в миниатюризации. Вам приходилось слышать о нанотехнологиях?

Борн кивнул:

– Создание электронных устройств микроскопических размеров. В первую очередь, крохотных компьютеров.

– Совершенно верно. – У доктора Сандерленда блеснули глаза. Казалось, он был очень рад широте познаний своего пациента. – Эти сложные белки, эти нейротрансмиттеры ведут себя как наноузлы, связывая и укрепляя синапсы в тех участках вашего головного мозга, куда я их направлю, тем самым блокируя или восстанавливая воспоминания.

Внезапно Борн сорвал с себя электроды, вскочил с кресла и, не сказав ни слова, выскочил из кабинета. Быстрым шагом, переходящим в бег, он пересек отделанный мрамором коридор, постукивая по каменным плитам пола так, словно за ним гналось какое-то многоногое животное. Что он делает, позволяя кому-то копаться у себя в голове?

Две двери туалетных комнат рядом. Распахнув настежь дверь с буквой «М», Борн ворвался внутрь и застыл перед белой фарфоровой раковиной, упираясь в нее напряженными руками. В зеркале он увидел свое лицо, призрачно-бледное. А за ним – кафельную плитку, как в погребальной конторе. Борн увидел Мари – неподвижную, руки сложены на плоском, атлетическом животе. Казалось, она качается на лодке, плывет по быстрой реке, которая стремительно уносит ее прочь от него.

Борн прижался лбом к зеркалу. Шлюзовые ворота открылись, навернувшиеся на глаза слезы свободно потекли по щекам. Он вспомнил Мари такой, какой она была, ее развевающиеся по ветру волосы, кожу на шее, нежную, словно атлас. Вспомнил то, как спускались они на плоту по вспененной паводком Снейк-ривер, как сильные, почерневшие на солнце руки Мари погружали весло в бурлящую воду, как в ее глазах отражалось бескрайнее западное небо. Вспомнил, как предложил ей выйти за него замуж на строгой гранитной лестнице Джорджтаунского университета; Мари была в черном платье в полоску, поверх которого была накинута шубка из стриженой овчины, они шли, держась за руки и смеясь, на факультетскую рождественскую вечеринку. Вспомнил, как принесли они друг другу клятву верности; солнце опускалось за остроконечные заснеженные вершины Канадских скалистых гор, они стояли, сплетя руки с новенькими обручальными кольцами, прижимаясь губами к губам, а их сердца бились в едином ритме. Борн вспомнил рождение Элисон. За два дня до праздника Всех Святых Мари сидела за швейной машинкой, дошивая маскарадный костюм пирата-призрака для Джеми, и вдруг у нее отошли воды. Роды получились долгими и очень тяжелыми. В конце у Мари началось кровотечение. Тогда Борн чуть ее не потерял. Он крепко сжимал ее руку, усилием воли призывая ее не уходить. И вот теперь он потерял ее навсегда…

Борн поймал себя на том, что всхлипывает, не в силах остановиться.

А затем, подобно неумолимому вурдалаку, из глубин памяти снова поднялось окровавленное женское лицо, заслоняя образ любимой Мари. Капала кровь. Безжизненные глаза смотрели на него невидящим взором. Что ей нужно? Почему она его преследует? В отчаянии стиснув виски, Борн застонал. Ему безумно хотелось покинуть этот этаж, это здание, но он понимал, что не может это сделать. Только не сейчас, когда его мучает собственный мозг.

Доктор Сандерленд ждал у себя в кабинете, поджав губы, терпеливый, словно каменное изваяние.

– Итак?..

Борн, все еще не в силах избавиться от окровавленного лица перед глазами, сделал глубокий вдох и кивнул:

– Начинайте.

Он уселся в кресло, и доктор Сандерленд снова закрепил у него на голове электроды. Затем он щелкнул тумблером на аппарате и начал крутить ручки настройки, одни быстро, другие медленно, осторожно, чуть ли не робко.

– Не волнуйтесь, – мягко успокоил Борна доктор Сандерленд. – Вы ровным счетом ничего не почувствуете.

И Борн действительно ничего не почувствовал.

Наконец доктор Сандерленд щелкнул другим тумблером, и из щели поползла длинная полоска бумаги, подобная той, какие используются для записи электрокардиограмм. Врач всмотрелся в распечатку волн головного мозга бодрствующего Борна.

Не высказывая вслух никаких замечаний, он лишь кивал, соглашаясь с собственными мыслями, а на лбу у него тем временем сгущались грозовые тучи. Борн не мог определить, хороший это знак или нет.

– Ну ладно, – наконец произнес доктор Сандерленд.

Отключив устройство, он откатил тележку в сторону и подкатил вместо нее другую.

Из кюветы, стоящей сверху сверкающего хромированными поверхностями устройства, доктор Сандерленд взял шприц. Борн успел заметить, что шприц уже наполнен прозрачной жидкостью.

Доктор Сандерленд посмотрел ему в глаза.

– Этот укол не отключит ваше сознание полностью, а только погрузит в глубокий сон. Меня интересуют дельта-волны, самые медленные из волн головного мозга. – Откликнувшись на отточенное до совершенства движение большого пальца врача, из иголки брызнула капелька жидкости. – Мне нужно посмотреть, нет ли в рисунке ваших дельта-волн каких-либо необычных всплесков.

Борн кивнул и, как ему показалось, тотчас же проснулся.

– Ну, как себя чувствуете? – спросил доктор Сандерленд.

– Кажется, лучше, – ответил Борн.

– Хорошо. – Доктор Сандерленд показал ему распечатку. – Как я и подозревал, в характере ваших дельта-волн была аномалия. – Он указал на дернувшуюся вверх кривую. – Вот видите? И вот здесь тоже. – Он протянул Борну вторую распечатку. – А теперь взгляните на рисунок ваших дельта-волн после лечения. Аномалия существенно уменьшилась. Судя по этим диаграммам, можно с высокой степенью вероятности предположить, что в течение следующих дней десяти ваши воспоминания полностью прекратятся. Хотя я должен вас предупредить: не исключено, что в ближайшие сорок восемь часов они значительно ухудшатся – это время потребуется синапсам для того, чтобы адаптироваться к курсу лечения.

Когда Борн вышел из клиники, массивного здания из известняка на К-стрит, построенного в духе греческого Возрождения, короткие зимние сумерки уже переходили в ночь. Ледяной ветер с Потомака, пахнущий фосфором и гнилью, вцепился в полы его пальто, закручивая их вокруг голеней.

Отвернувшись от пронизывающего вихря пыли и мелких камешков, Борн увидел свое отражение в витрине цветочного магазина – на фоне пестрого обилия ярких цветов, так похожих на цветы на похоронах Мари.

Затем, чуть правее, открылась отделанная бронзой дверь магазина, и вышла женщина с красиво упакованным букетом в руках. Борн ощутил аромат… чем же таким пахнуло от букета? Ах да, гардениями. Это действительно были гардении, тщательно укутанные от зимней стужи.

Теперь Борн мысленно нес на руках ту самую женщину из его неведомого прошлого, ощущал ладонями ее теплую, пульсирующую кровь. Женщина оказалась моложе, чем он предполагал раньше, лет двадцати, не больше. Вдруг у нее зашевелились губы, и у него по спине пробежала холодная дрожь. Женщина еще жива! Она искала взглядом его лицо. Из полуоткрытого рта потекла струйка крови. И вырвались слова, сдавленные, невнятные. Борн напряг слух, стараясь их разобрать. Что она говорит? Пытается что-то ему сказать? Кто она?

Новый порыв пронизывающего ветра вернул Борна в промозглые вашингтонские сумерки. Жуткое видение исчезло. Неужели оно было вызвано из глубин его памяти ароматом гардений? Есть ли здесь какая-то связь?

Борн развернулся, готовый направиться обратно к доктору Сандерленду, хотя тот и предупреждал его, что первое время ему может стать еще хуже. В этот момент у него зазвонил сотовый телефон. Мгновение Борн размышлял, не оставить ли звонок без внимания. Затем раскрыл аппарат и поднес его к уху.

Он очень удивился, поняв, что это Анна Хельд, помощник директора ЦРУ. Он мысленно представил себе эту высокую, изящную брюнетку лет тридцати пяти, с классическими чертами лица, пухлыми губками, похожими на бутон розы, и ледяными серыми глазами.

– Здравствуйте, мистер Борн. Директор хочет с вами встретиться.

У нее было среднеатлантическое произношение – то есть нечто промежуточное между британским английским ее родины и акцентом Америки, ставшей ей вторым домом.

– А у меня нет никакого желания его видеть, – холодно ответил Борн.

Анна Хельд вздохнула, судя по всему стараясь взять себя в руки.

– Мистер Борн, после Мартина Линдроса никто лучше меня не знает о том антагонизме, который вы питаете к Старику – и к Центральному разведывательному управлению в целом. Видит бог, вы имеете на то достаточно причин: вас несчетное число раз бесцеремонно использовали, после чего без сожаления бросали, чем вызвали ваш справедливый гнев. Однако сейчас вам действительно нужно прийти к нам.

– Сказано весьма красноречиво. Однако мое решение не поколеблет все красноречие мира. Если директор ЦРУ желает мне что-то сказать, он может передать это через Мартина.

– Старик хочет поговорить с вами как раз о Мартине Линдросе.

Борн поймал себя на том, что стиснул телефон мертвой хваткой. Ледяным голосом он произнес:

– Что случилось с Мартином?

– В том-то все и дело. Я ничего не знаю. Никто ничего не знает, кроме Старика. Еще до обеда он заперся в центре связи и с тех пор не выходил оттуда. Даже я его не видела. Три минуты назад он меня вызвал и приказал доставить вас к нему.

– Именно так он и выразился?

– Дословно он сказал вот что: «Мне известно, как близки между собой Борн и Линдрос. Вот почему он мне нужен». Мистер Борн, прошу вас, приезжайте. У нас код «Скала».

На жаргоне ЦРУ код «Скала» означал чрезвычайную ситуацию.

Дожидаясь вызванного такси, Борн размышлял о Мартине Линдросе.

Сколько раз за последние три года он обсуждал с Мартином интимную, нередко болезненную тему потери памяти. С Мартином Линдросом, заместителем директора ЦРУ – человеком, который, казалось, меньше всего подходил для роли исповедника. Кто бы мог предположить, что он станет близким другом Джейсона Борна? Уж определенно не сам Борн, обнаруживший, что его подозрительность и мания преследования достигли апогея, когда почти три года назад Линдрос впервые появился в офисе Вебба. Разумеется, рассудил Борн, он заявился сюда для того, чтобы еще раз попытаться завербовать его в разведку. И это предположение было вполне естественным. В конце концов, Линдрос использовал свою новообретенную власть, чтобы преобразовать ЦРУ в более мускулистую, более чистую организацию, способную иметь дело с растущей угрозой, которую представлял радикальный, фундаменталистский ислам.

Такие перемены были просто немыслимы всего пять лет назад, когда Старик правил Центральным разведывательным управлением железной рукой. Но сейчас директор ЦРУ действительно состарился – стал полностью соответствовать своему прозвищу. Поползли слухи, что он теряет хватку, что настала пора ему самому с почетом уйти на покой, пока его не выгнали. Борну очень бы этого хотелось, однако велика вероятность, что подобные слухи распускал сам Старик, чтобы вывести на чистую воду врагов, которые, как ему было прекрасно известно, прятались в чащобах внутри Кольцевой магистрали.^[1] На самом деле у старого ублюдка еще оставался порох в пороховницах; его связи с влиятельными стариками, составлявшими незыблемый фундамент Вашингтона, по-прежнему были крепки.

…К тротуару подъехало красное с белым такси; Борн сел в машину и назвал водителю адрес. Устроившись на заднем сиденье, он мыслями снова ушел в себя.

К его полному изумлению, во время того разговора тема привлечения на службу так и не была поднята. За ужином Борн начал узнавать в Линдросе совершенно другого человека, не имеющего ничего общего с тем, с кем он вместе трудился на оперативной работе. Сам факт преобразований ЦРУ изнутри превратил его в изгоя в собственном ведомстве. Линдрос пользовался абсолютным, непоколебимым доверием Старика, видевшего в нем себя в молодости, однако главы семи отделов его боялись, потому что он держал в кулаке их будущее.

У Линдроса была близкая подруга по имени Мойра, но, кроме нее, друзей у него больше не было. И он проникся особым сочувствием к судьбе Борна. «Ты не можешь вспомнить свою жизнь, – сказал Линдрос за первым из многих ужинов, которые они провели вместе. – А у меня нет жизни, которую я мог бы вспомнить…»

Вероятно, их бессознательно влек друг к другу тот глубокий, неизгладимый удар, который пришлось пережить обоим. Из обоюдной неполноты родились дружба и доверие.

Наконец неделю назад Борн по состоянию здоровья на время покинул Джорджтаун. Он позвонил Линдросу, но его друг бесследно исчез. Никто не смог ему ответить, куда тот пропал. Борну недоставало того тщательного, рационального анализа, которому его друг подвергал нарастающую иррациональность рассудка Борна. И вот сейчас Мартин Линдрос оказался в центре таинственной загадки, которая перевела все ЦРУ в чрезвычайный режим.

Как только Костин Вейнтроп – человек, называвший себя доктором Сандерлендом, – получил подтверждение того, что Джейсон Борн действительно покинул пределы здания, он быстро и аккуратно сложил свое оборудование в наружный карман черного кожаного портфеля. Из главного отделения, разделенного пополам, Вейнтроп достал портативный компьютер и тотчас же его включил. Это не был обычный компьютер; Вейнтроп, специалист по миниатюризации, дополнению к его основному ремеслу – изучению человеческой памяти, лично переделал его под собственные нужды. Подключив к последовательному порту цифровой фотоаппарат с высоким разрешением, он вывел на экран четыре подробных снимка лаборатории, сделанные с различных ракурсов. Сравнивая их с тем, что было у него перед глазами, Вейнтроп позаботился о том, чтобы все снова стало в точности таким же, как было, когда он вошел в кабинет за пятнадцать минут до появления Борна. Покончив с этим, Вейнтроп погасил свет и прошел в кабинет.

Взяв со стола фотографию, он бросил долгий взгляд на женщину, которую назвал своей женой. Ее действительно звали Катя, и она была его женой. Именно полная откровенность помогла ему завоевать доверие Борна. Вейнтроп относился к тем, кто верит в силу достоверности. Вот почему он поставил на стол фотографию своей жены, а не незнакомой женщины. Создавая себе «легенду», превращавшую его в другого человека, Вейнтроп считал крайне важным добавлять в нее крупицы того, во что верил он сам. Особенно если приходилось иметь дело с таким опытным человеком, как Джейсон Борн. Так или иначе, фотография Кати произвела на Борна желаемый эффект. К несчастью, снимок также напомнил Вейнтропу, где она сейчас находится и почему он не может с ней встретиться. На мгновение его пальцы согнулись, сжавшись в такие крепкие кулаки, что побелели суставы.

Встряхнувшись, Вейнтроп быстро взял себя в руки. Хватит этой болезненной жалости к самому себе; его ждет работа. Поставив компьютер на край письменного стола настоящего доктора Сандерленда, Вейнтроп вывел на экран увеличенные фрагменты цифровых фотографий кабинета. Как и прежде, он тщательно проверил каждую мелочь, убеждаясь в том, что все в кабинете осталось в точности таким же, как он застал. Ни в коем случае нельзя было оставлять следы своего пребывания здесь.

Запищал сотовый телефон с расширенным диапазоном, и Вейнтроп поднес его к уху.

– Все сделано, – сказал он по-румынски. Вейнтроп мог бы воспользоваться и арабским, родным языком своего заказчика, но по обоюдному согласию было решено, что румынский будет меньше привлекать к себе внимание.

– Ты удовлетворен? – Голос был другой, ниже и грубее властного голоса человека, который нанял Вейнтропа, человека, привыкшего добиваться беспрекословного повиновения своих неистовых последователей.

– В высшей степени. Я отточил процедуру до совершенства на тестовых примерах, которыми вы меня обеспечили. Все обговоренное на месте.

– Доказательства этого проявятся в самое ближайшее время. – Доминирующие интонации нетерпения были приправлены едва различимым оттенком беспокойства.

– Наберитесь терпения, друг мой, – сказал Вейнтроп, оканчивая разговор.

Вернувшись к работе, он убрал компьютер, цифровой фотоаппарат и соединительный кабель, затем надел твидовое пальто и фетровую шляпу. Взяв портфель, лжедоктор Сандерленд напоследок еще раз внимательно оглядел кабинет. В его узкоспециализированном ремесле не было места для ошибок.

Удовлетворившись, Вейнтроп щелкнул выключателем и в полной темноте вышел из кабинета. В коридоре он взглянул на часы: 16.46. Он задержался на три минуты дольше намеченного, но все равно с большим запасом уложился во временной интервал, установленный заказчиком. Сегодня действительно был вторник, третье февраля, как и сказал Борн. По вторникам у доктора Сандерленда приема не было.