Глава 15

Газета, в которой уже второй год трудился в качестве корреспондента Игорь Баркан, называлась «Горожанин». Когда она впервые увидела свет, такое название показалось многим претенциозным и даже смешным, поскольку поселок Красная Горка (до переименования, состоявшегося в сорок девятом году, значившийся на всех картах как Пьяная Горка) мог считаться городом лишь с очень большой натяжкой. Но потом к названию все понемногу привыкли, и оно перестало веселить потенциальных подписчиков. Главный редактор, он же директор, он же владелец газеты, был человеком грамотным и компетентным, так что мало-помалу «Горожанин» заметно потеснил издававшуюся в поселке с незапамятных послевоенных времен районную газету «Красногорский рабочий». Статус солидного, независимого издания требовал определенных жертв – в частности, внимания, хотя бы и показного, к деятельности и высказываниям власть имущих, а также лояльности, пусть себе и кажущейся, по отношению к ним же. Времена ежедневных скандальных разоблачений прошли: власть научилась, во-первых, лучше прятать свое грязное белье, а во-вторых, окорачивать прессу так, чтобы избежать обвинений в ограничении свободы печати.

Из этого следовало, что Игорь Баркан родился слишком поздно; поступая на факультет журналистики, он мечтал потрясать умы и свергать правителей, что ели хлеб беззакония и запивали его вином хищения. Но времена переменились слишком быстро, а первый же острый репортаж о злоупотреблениях на красногорской овощной базе, опубликованный Барканом в «Горожанине», вызвал такую ответную реакцию, что потрясать умы Игорю как-то сразу расхотелось. Вдруг выяснилось, что каждый бандит и ворюга, не говоря уж о лицах, стоящих у кормила власти, окружен целой стаей голодных адвокатов и юрисконсультов – специалистов по разрыванию в мелкие клочья возмутителей спокойствия с последующим пожиранием оных. Шеф Баркана, стреляный газетный воробей, усвоил это давным-давно, и «Горожанин» при всей своей презентабельности и солидном объеме в двадцать четыре страницы казался Игорю таким выхолощенным и пресным, что размещенный на первой полосе прямо под названием рекламный лозунг «Всегда есть что почитать!» неизменно вызывал у него саркастическую улыбку. «Читать, как всегда, нечего», – ворчал он, перелистывая свежий номер газеты и стыдливо отводя глаза от собственных заметок.

В данный момент Игорь Баркан возвращался с пресс-конференции, которую в рамках предвыборной кампании устроил мэр Красной Горки. Вообще-то, присутствовать на таких мероприятиях полагалось главному редактору, но шеф был человек занятой и большой любитель пропустить рюмочку в приятной компании местных бизнесменов и чиновников, так что на протяжении почти всего последнего года сваливал такую работу на Баркана, в качестве утешения наградив его шутливым прозвищем «наш парламентский корреспондент». Поначалу Игоря это безумно раздражало, но постепенно он привык и даже начал находить какое-то удовольствие в том, что вся мэрия, вплоть до главы местной администрации включительно, знает его в лицо и что чиновники раскланиваются с ним на улице, а в коридорах мэрии даже жмут руку. Это удовольствие ему тоже не нравилось, поскольку свидетельствовало о набирающем силу конформизме, наличие которого у себя Игорь Баркан когда-то гордо отрицал. Но тут уж ничего не поделаешь – человек слаб, ему проще приспособиться к условиям, чем переделать их под себя. И потом, вы когда-нибудь думали, что получится, если все кому не лень начнут сами писать для себя законы и перекраивать мир по собственному разумению? Бардак получится, и больше ничего. Мор, глад и семь казней египетских. А Игорь Баркан не бандюга какой-нибудь, ему всего этого не надо. Ему надо, чтобы кругом был порядок, чтоб прилавки ломились от дешевой жратвы и выпивки, чтоб дома было тепло, из кранов текла вода, унитаз исправно функционировал, чтоб на улицах горели фонари и чтоб шпана боялась милиции, а не наоборот. А что для этого нужно? Сильная и компетентная власть, вот что. Нет, в самом деле! Власть ругать все горазды, всем подавай перемены, а как только эти перемены наступают и из крана перестает течь горячая вода, сразу же сломя голову бегут жаловаться.

Игорь подумал, что так должен рассуждать племенной хряк. В загоне тепло, светло, корыто полно до краев, а остальное нас, хряков, не касается, пускай хозяева голову ломают, на то они, понимаешь, и сапиенсы. Еще три года назад он таким не был, но люди меняются, вырастают из юношеского максимализма и начинают понемногу постигать несложное устройство мира.

И все же…

Баркан миновал старинное кирпичное здание музыкальной школы, прошел мимо обстроенной лесами церкви. На лесах вяло копошились немногочисленные штукатуры, внизу, задрав бороду, с недовольным и озабоченным видом расхаживал батюшка, отец Геннадий, в заляпанном по подолу известкой подряснике и испачканной мелом скуфье. Игорь вежливо поздоровался – у батюшки он в прошлом году брал интервью – и, подняв голову, отыскал взглядом тарахтевший высоко в небе легкомоторный самолет. В голове у него мгновенно родилась заметка: «Предприниматель Н., в нетрезвом состоянии совершая облет Красной Горки на принадлежащем местному аэроклубу легкомоторном самолете, из хулиганских побуждений выбросил за борт коньячную бутылку, которая пробила насквозь крышу двигавшегося по шоссе Красная Горка – Вязьма рейсового автобуса. По счастливой случайности никто из пассажиров автобуса не пострадал. Против хулигана возбуждено уголовное дело».

Баркан вздохнул. Раньше шеф еще отваживался публиковать подобные заметки хотя бы в первоапрельском номере, но потом отказался от этой практики – тоже, надо полагать, повзрослел, устал отвечать на возмущенные звонки лишенных чувства юмора идиотов, принимающих любую набранную типографским способом чушь за чистую монету. А на сочиненную Игорем Барканом шутку отреагировало бы, во-первых, руководство аэроклуба (мы-де не допускаем на борт пьяных, сколько бы денег они нам ни предлагали, и вообще, не было такого случая!), а во-вторых, все до единого частные предприниматели Красной Горки, обожавшие полетать на самолете и совершавшие такие полеты, как правило, именно в состоянии более или менее сильного подпития. Как говорится, на воре шапка горит… А ведь все это не просто люди, а – снимите шляпу! – рекламодатели, за счет которых газета как-то сводит концы с концами…

Игорь Баркан снова тяжело вздохнул. Заметку он придумал, конечно, глупую, шутовскую, но это все-таки было интереснее того, что ему предстояло. А предстояло ему теперь битых полдня сидеть и снимать с диктофона косноязычное выступление господина мэра, переводя его по ходу дела на удобопонятный русский язык. Пресс-конференция! Каждый год одно и то же, и даже, кажется, по той же самой бумажке. Мог бы просто сделать ксерокопии и разослать в редакции по факсу. Тем более что много времени и бумаги на это не ушло бы. Кто там был-то, на этой так называемой пресс-конференции? Главный редактор «Красногорского рабочего», алкоголик с железным здоровьем, медвежьей фигурой и вечно недовольным выражением лица, сам Баркан от «Горожанина» да еще этот бедняга Смирнов, который в одиночку тянет на себе хлебозаводскую многотиражку, – вот тебе и все представители красногорских масс-медиа…

Миновав заросшее старыми липами место, где когда-то, по слухам, размещалось кладбище немецких солдат, а теперь не было ничего, кроме деревьев, вытоптанной травы, собачников и алкашей, выпивающих и закусывающих среди мусора и следов собачьей жизнедеятельности, Баркан перебежал дорогу перед носом у груженного гнилыми досками и горелыми кирпичами самосвала и свернул к себе во двор. Мусор опять не вывезли (да здравствует сильная и компетентная власть!), после недавнего дождя контейнерная площадка воняла, как… как контейнерная площадка после дождя; на сломанной скамейке перед подъездом сидели пенсионерки и неработающие молодухи, все, как в униформу, одетые в застиранные байковые халаты, поверх которых красовались китайские пуховики, вьетнамские кожаные куртки и даже одна стеганая телогрейка. Некоторые держали у ноги порожние мусорные ведра.

Он миновал подъезд со скамейкой, женщинами и мусорными ведрами и подошел к своему, скамейку перед которым собственноручно изничтожил позапрошлой ночью. Этот акт вандализма создал ненормальное скопление сплетниц на уцелевших скамейках, зато обеспечил Баркану беспрепятственный проход домой. Вообще-то, болтливые бездельницы у подъезда не особенно ему мешали, но зато раздражали безумно – почему, Баркан и сам не знал.

Около того места, где раньше стояла скамейка, уже топтался военный пенсионер Гаврилыч с ножовкой в руке и с молотком за поясом неизменных камуфляжных брюк. Он чесал затылок и горестно вздыхал, прикидывая, с чего начать. Начинать было не с чего: на этот раз Баркан потрудился на славу, не только свалив скамейку, но и доставив ее измельченные, разрозненные обломки на контейнерную площадку в соседнем дворе, где располагалась жилконтора и откуда мусор вывозился более или менее регулярно.

– Здорово, пресса, – сказал Баркану Гаврилыч. – Видал, чего делают, суки? Уже третий раз!

«Будет и четвертый, и пятый, если понадобится», – подумал Игорь.

– Написал бы ты про это дело статью, что ли, – сказал пенсионер, окидывая оценивающим взглядом росший посреди двора старый тополь.

– Не поможет, – сочувственно сказал Баркан. – Да и не напечатают. Кому это надо? Ни сенсации, ни дохода…

– Это точно, – согласился Гаврилыч, сопроводив свои слова энергичным плевком. – Нынче никому ничего не надо, кроме денег. Придется самому справляться. Поймаю засранцев – ноги повыдергиваю!

Пользуясь тем, что сосед продолжал разглядывать совершенно непригодный для строительных нужд тополь, Баркан позволил себе тонкую, ироничную, змеиную улыбку. Он знал, почему военный пенсионер Гаврилыч так близко к сердцу принимает «скамеечную» проблему. В отставку он ушел подполковником, а жена его, Анна Константиновна, могла без труда держать под каблуком хоть генерала, хоть маршала, хоть самого президента. Эта почтенная дама любила посидеть на скамейке перед подъездом, обсуждая со своими не менее почтенными соседками и подругами всех, кто имел неосторожность пройти мимо; сидеть она предпочитала не где-то там, вообще, а именно перед своим подъездом, на своем боевом посту.

– Надо материал поискать, – заявил Гаврилыч, сунул ножовку под мышку и, опасливо покосившись на окна своей квартиры, быстро зашагал наискосок через двор.

Судя по избранному направлению, строительные материалы он рассчитывал найти в окрестностях пивного ларька. Угроза подкараулить ночного вандала и повыдергать ему ноги была пустым звуком: еще со времен своей героической военной службы в Забайкалье в начале восьмидесятых годов прошлого века Гаврилыч не ложился спать, не приняв предварительно на грудь чекушку и граммов этак тысячу пивка. После такого «лекарства» спал он как убитый, несмотря на неоднократные и громогласные заявления о том, что просыпается от малейшего шороха. Его почтенная супруга постоянно жаловалась на сердце и плохие нервы, на основании чего по вечерам стаканами употребляла настойку валерианы (естественно, спиртовую) и корвалол. Ее храп был слышен даже во дворе, в чем Баркан не раз убеждался, распиливая на куски очередную скамейку и выкорчевывая опорные столбики. Так что со стороны Гаврилыча и его супруги ему ничто не угрожало.

Придя к такому оптимистичному выводу, Игорь потянул на себя оснащенную мощной пружиной дверь и вошел в подъезд. Эта дверь, спасибо хозяйственному Гаврилычу, всякий раз норовила хорошенько поддать входящему под зад, так что по ступенькам первого лестничного марша Баркан не столько взошел, сколько взлетел, уворачиваясь от очередного посягательства коварного механизма на самую мозолистую и натруженную часть своей фигуры. Дверь вхолостую бабахнула внизу – как показалось Игорю, разочарованно. Настроение у него было игривое – улучшилось после встречи с Гаврилычем, который терпеливо строил то, что Баркан регулярно и с удовольствием ломал.

Похожая на круглый леденец кнопка вызова лифта светилась ровным оранжевым огоньком, из чего следовало, что лифт либо занят, либо снова испортился. Баркан прислушался. В шахте было тихо. Ни на что не надеясь, корреспондент потыкал пальцем в обезображенную следами потушенных об нее окурков кнопку. Как и следовало ожидать, это действие не возымело никакого эффекта. Пробормотав нехорошее словечко, не делавшее чести его университетскому образованию, Баркан пошел по лестнице.

Где-то в районе третьего этажа он услышал шаги – кто-то спускался сверху ему навстречу, по-стариковски шаркая подошвами. Вскоре, миновав еще одну лестничную площадку с намертво заваренным люком мусоропровода, Баркан почти нос к носу столкнулся с каким-то пожилым, незнакомым ему гражданином весьма благообразной наружности. Гражданин был одет в поношенный, но очень аккуратный кремовый плащ и фетровую шляпу – тоже старенькую, видавшую различные виды, но старательно вычищенную. Лицо у него было молодое, розовое и гладкое, так что о возрасте говорили только седая профессорская бородка, мощные очки в старомодной оправе да шаркающая стариковская походка.

– Виноват, – пробормотал Баркан, беря правее, чтобы обойти старика.

– Прошу прощения, – с отменной вежливостью ответил тот, одновременно с корреспондентом всем корпусом подаваясь в ту же сторону.

– Ч-ч… пардон, – сказал Баркан, делая шаг влево.

– Ах, простите, – откликнулся старик, в то же мгновение суетливо шагая в сторону и опять перекрывая дорогу.

Налицо было рядовое недоразумение из тех, что сплошь и рядом случаются с вежливыми, интеллигентными людьми, неспособными из-за свойственной им излишней предупредительности разминуться друг с другом даже в чистом поле, а не то что на узком лестничном марше. Когда это не шло вразрез с его интересами, Игорь Баркан был безупречно вежлив и весьма предупредителен; взяв еще левее, он остановился и прижался лопатками к стене, чтобы пропустить старого растопырю мимо себя и покончить, наконец, с этим нелепым топтанием на месте. Он даже сделал рукой плавный приглашающий жест, каким обычно сопровождают фразу: «Только после вас»; старикан не остался в долгу, левой рукой со старомодной вежливостью приподняв шляпу и наклонив голову в знак благодарности.

Одновременно с этим правая, свободная рука пожилого господина вдруг стремительно метнулась вперед, со страшной силой ударив журналиста в грудь. Ощущение было, как от молодецкого удара кувалдой или от столкновения с автомобилем; шаркнув лопатками по стене, корреспондент потерял точку опоры и вниз головой полетел со ступенек. Когда его затылок вошел в соприкосновение с кафелем лестничной площадки, раздался звук, какой можно услышать в бильярдной при столкновении шаров. Перед глазами Баркана вспыхнуло полотнище яркого белого света, и стало темно.

Драчливый старикан присел над распростертым на полу корреспондентом, все еще держа в левой руке снятую с головы фетровую шляпу. Его правая ладонь сжалась в кулак и приподнялась на уровень плеча, но еще в одном ударе не было нужды: Баркан был без сознания.

Пожилой господин, в каждом движении которого теперь сквозила молодая легкость, жестом профессионального медика пощупал у Игоря пульс, оттянул веко, чтобы посмотреть, как там поживает зрачок, и напоследок запустил ладонь под стриженый затылок корреспондента. Пальцы ощутили наливающуюся гулю весьма впечатляющих размеров, но крови не было. Старикан поприветствовал это открытие коротким, деловитым кивком, положил свою шляпу на пол рядом с головой Баркана, перевернув ее, как будто собирался попрошайничать прямо тут, на лестнице, и, одним резким движением сорвав с себя бородку вместе с усами, бросил их в шляпу. Следом отправились очки и седой парик; вынув из кармана объемистый целлофановый пакет, человек спрятал в него шляпу, а потом снял и как попало запихал туда же поношенный кремовый плащ. Под плащом обнаружилось модное демисезонное полупальто, наброшенное поверх черного делового костюма с белой рубашкой и галстуком.

Все эти манипуляции заняли примерно полминуты. И интеллигентный старикан волшебным образом преобразился. Теперь это был сухопарый темноволосый мужчина лет сорока, одетый и причесанный, как находящийся при исполнении служебных обязанностей чиновник или переодетый в штатское офицер Службы безопасности. Новому образу не соответствовал только мятый, бесформенный полиэтиленовый пакет, но у фальшивого старика было предусмотрено и это. Одним гибким движением поднявшись с корточек, он перешагнул через распростертого на заплеванном кафеле Баркана и, запустив руку за трубу мусоропревода, извлек оттуда плоский матерчатый портфель. Пакет с плащом и шляпой, старательно сплющенный и умятый, превосходно туда поместился; туда же перекочевали бумажник журналиста с остатками последней получки и старенький диктофон с записью выступления красногорского мэра. Спустя еще минуту прекрасно одетый и аккуратно причесанный гражданин деловитой походкой вышел из подъезда.

Отсутствие перед подъездом традиционной скамейки было ему на руку; Баркан не смог бы сделать своему обидчику лучшего подарка, даже если бы действовал из осознанного желания избавить того от ответственности за его противоправные действия. Неугомонный подполковник в отставке Гаврилыч до сих пор искал строительные материалы под ядовито-желтым навесом около пивной палатки, а его супруга, зоркая и наблюдательная Анна Константиновна, сидела на скамейке около соседнего подъезда спиной к злоумышленнику. Позже, узнав от следователя, что никакого старика в кремовом плаще во дворе никто не видел, Баркан получил отличную возможность поразмыслить на старую как мир тему о преступлении и наказании, а также о падениях в ямы, которые сам же и выкопал для кого-то другого.

К каким выводам пришел в результате этих размышлений корреспондент «Горожанина» Игорь Баркан, неизвестно. Известно лишь, что после того случая построенная пенсионером Гаврилычем скамейка осталась невредимой стоять у подъезда и стоит там, наверное, до сих пор. Судьба данного непрезентабельного сооружения более не имела никакого отношения к описываемым событиям; вообще, во всей этой истории заслуживающим внимания является только тот факт, что в конечном итоге Игорь Баркан, корреспондент, на некоторое время оказался прикованным к больничной койке с переломом двух ребер и легким сотрясением мозга.