10

Я решил во что бы то ни стало дойти до Зайчиного Дерева, кого бы я ни встретил в пути. Потом, конечно, необходимо было идти в парилку яд выгонять из организма, если не будет угара, а то в последнее время частенько так стало, что идешь туда потеть, чтоб голова не болела, а там еще худший похмель схватишь. Печь, говорят, на исходе; истопник сказал, что в стенах печи дыры! Когда же наконец этот город приличную баню получит? Мужики говорят: «Кому это надо?» У хозяина города (человек наверняка здесь временный, как уже повелось) своя сауна. У кого нет сауны — в ванне моется, а если ты такая бестолочь, что и ванны не имеешь, — зачем тебе мыться, не мойся совсем.

Вот и Деревянный мост, а рядом баня. Отсюда триста метров до Клуба водителей моторных лодок. Это всего-навсего дощатый настил с будкой сторожа — одним словом, пристань, — а название-то какое пришпандорили… Отсюда и начинается Променад Серьезных и Глубоких Размышлений. Он с обеих сторон, как уже известно, обсажен огромными тополями. Я было подумал, что им сто с лишним лет, но Сависаар говорит, что их посадили после войны. Возможно; откуда мне знать, с какой скоростью растет тополь.

Потом по левой стороне встретится утиное болото, справа остается река, затем место старого ресторана (миллион лет назад здесь был ресторан), за ним деревянная общественная уборная в хорошем состоянии, поворот — справа пляж, слева болото, куда теперь возят мусор; Сависаар ходит сюда гулять со стамеской; он ею выковыривает дикорастущий хрен и меня этому научил; потом идет Зайчиное Дерево (небольшое, с метр), Дамоклов Меч (оторванная сухая ветка, висящая над тропой), Длинная Рука (ветка, протянутая через дорогу), Бесстыжее Дерево (оно действительно такое изображает, что неприлично даже говорить). Обреченная Юность (дерево, начавшее расти из сгнившего двухметрового обрубка) и, минуя древний дом рабочих (людскую) старой помещичьей усадьбы, кончается Променад опять же общественной уборной, на сей раз каменной, но тоже в хорошем состоянии, после нее аттракционы и парк Тяхтвере, окруженный улицами с именами писателей.

Именно в этом районе Таймо носится со своей почтовой сумкой, здесь проживают наиболее видные граждане города, как, например, ректор университета, ученые да профессора, ну, и литераторы тоже, мыслители и зубные техники (здесь-то и сделали мне три зуба), и здесь Таймо ежедневно изучает настроение местных собак, они тут у каждого, и у всякой собаки свой нрав. Сильно боюсь, как бы какая-нибудь из них не укусила Таймо… Хотя собаки вообще-то хорошо относятся к детям, а Таймо врач сказал, что у нее сердце пятилетнего ребенка…

Если ее укусит собака, для меня в этом хорошего мало. Кто, кроме меня, станет за ней ухаживать? Есть у нее немало родственников по республике, но ведь у всех хлопот полон рот, так что, хотя все они вроде дружные, однако из-за каждого, скажем, укуса к Таймо не побегут.

Но и укушенному жить нелегко. Как-то зимою, когда я еще в Москве находился, она позвонила и жалобно сообщила, что сломала палец и на него наложили гипс, а у нее в раковине и везде белье замочено… Пришлось бежать за билетом и ехать в Тарту, чтобы выстирать и отжать это белье, — не вечно же ему мокнуть, еще сгниет.

Едва прошел я мимо Клуба водителей моторных лодок, как появились бегуны. Ведь здесь из примерно равных отрезков Променада — под тополями и вокруг болота — образуется средняя дистанция около километра, причем уединенное место, этим пользуются и школьники со своими физруками, и марафонцы, и бегающие от инфаркта. А так все носятся и мешают тихо наслаждаться жизнью тем алкоголикам, которые обожают пить водку на природе, а здесь удобно — тут и там по Променаду расположены скамейки, очень во всех отношениях располагающие.

А вот бредут потихоньку еще одни постоянные посетители моего Променада — три старушенции: черная, серая и рыжая. Вероятно, старушки — одинокие, и подружила-то их схожесть положения, они тоже нуждаются в общении. А вот бежит, тяжело дыша, одна несчастная: полная, высокая девушка-подросток. Если разобраться, ей не больше пятнадцати. Пот с нее градом льет, а ведь она не по школьной программе старается — ей хочется избавиться от лишнего веса.

Интересно было бы узнать, результатом чего является такая чрезмерная упитанность. Возможно, родители перекормили ее еще в раннем детстве, не понимая, что из-за неумного чадолюбия дочка станет несчастной на всю жизнь, неизвестно, как теперь сложится ее судьба. Удастся ли ей стать любимой, выйти замуж, не говоря уж о том, что полному человеку, а тем паче толстому, особенно женщине, жить вообще трудно. Вероятно, мог бы быть полезным какой-нибудь художественный фильм, в котором бы главная героиня показала всю сложность жизни толстой девушки. Может, иные родители задумались бы, прежде чем пичкать, порою насильно, своих детей. Но кто поставит такой фильм, с такой героиней? Режиссеры, увы, тоже любят хорошеньких и стройных, словно только они отражают жизненную правду.

Ну вот, еще сто метров — и будет зеленый дружок, Зайчиное Дерево.

Однако что бы это могло там в канаве валяться с правой стороны, что-то красное? Мотоцикл! Ого! Интересное место для мотоцикла. Канава глубокая и заросшая — высокая трава да кустарник. Метров за триста в стороне стоят дома, там улица расположена… Ну да, улица Фасоли, за ней идет улица Гороха — здесь же суповой район, богатый бункерами и монополиями. Но если кто-то оставил свой мотоцикл в таком месте, как это объяснить? От домов далековато, и люди здесь бегуны да гуляющие, могут и украсть, эта же штука стоит, наверное, больше тысячи рублей, хотя я в мотоциклах, к моему стыду, разбираюсь плохо. И ветровое стекло имеется у него, но как будто немного треснутое, да и зеркала (две штуки) валяются разбитые рядом.

Это явно брошенный мотоцикл. У кого-то угнали и здесь бросили. В Эстонии по радио каждое утро, наряду с дорожно-транспортными происшествиями, передают сообщения об угнанных автомобилях и мотоциклах. Раньше крали лошадей, теперь «Жигули»… Происшествий и угонов в республике одинаково много. Мне почему-то жаль того времени, когда на дорогах вместо «Жигулей» да «Москвичей» степенно танцевали лошади с повозками… Как и всякий отрезок времени, он тоже имел достаточно сложностей, но его темп был более размеренный, спокойный. Я иногда думаю, что, хотя в Эстонии немногим больше миллиона народа, в то время когда в Москве восемь, несчастных случаев здесь на дорогах больше, чем в Москве. Хотя дистанцию эстонцы-водители соблюдают, это да. Но что от нее толку, когда гоняют с такой скоростью, что фактически нельзя перейти дорогу. Москвичи едут вплотную, впритык, но гоняют меньше, и совершенно, на мой взгляд, недисциплинированный московский пешеход может лавировать между машинами в транспортном потоке спокойно. Здесь же, если у человека неправильно развит глазомер или плохая реакция, — до беды недалеко. Что же до угонов, этим увлекаются дети, то есть молодежь, то есть тоже дети, но уже большие, а то и просто огромные дети… Если ему лет пятнадцать-шестнадцать, мозгов маловато, рост же метр девяносто.

Я уже прошел мимо, но приостановился посмотреть, как на этот мотоцикл отреагирует спортивного вида встречный парень. Он мотоцикл заметил, тоже приостановился и довольно долго задумчиво рассматривал это ярко-красное явление в канаве, потом пошел дальше, и я тоже пошел было дальше, и если бы я так поступил, то, пожалуй, сделал бы правильно. Но опять приостановился от мысли, что тот парень, конечно, пошел своей дорогой, но мог бы и не идти, если бы меня, скажем, рядом не было. Если бы я здесь не стоял, он мог бы вытащить эту штуку — колеса ведь вертятся — и катить в удобное место. И тогда… Когда бы получил обратно свой мотоцикл тот несчастный, у кого его угнали? Если бы получил вообще…

Хотя, спрашивается, какое мое дело! Я вообще-то не отношусь с симпатией к самоуверенным молодым щеголям, которые, развалившись в отцовском автомобиле, обнимая небрежно красотку, гоняют по городу; мотоциклистов такого типа тоже не люблю, а владелец красного зверя в канаве, очевидно, к таким и относился, как мне показалось из-за двух разбитых зеркал… Пожилые одним зеркалом довольствуются и на ветровое стекло никаких эмблем и картинок не приклеивают, а на этом, кажется, Софи Лорен.

Только несправедливо приговорить кого-нибудь к потере мотоцикла лишь на том основании, что он молод и симпатизирует Софи Лорен. Может быть, что деньги на мотоцикл он заработал летом в стройотряде..

Я прикинул, что дойти до отделения милиции — всего пятнадцать минут, Зайчиное Дерево за это время не высохнет. И я повернул обратно.

Да, для Зайца побывать в Тарту — все равно как попасть в Париж иной, жаждущей романтики, красотке. Когда Зайчишка бывает в Эстонии, следовало бы снимать кино с первых ее шагов… Поехать куда-нибудь путешествовать для нее — что маленькому ребенку очутиться в цирке, а если еще в Эстонии — в магазине игрушек. Тогда мы целыми днями бродим по городу, делаем круги. Особенно же понравилась нам красивая тенистая аллея на берегу Эмайые, что в переводе означает «река-мать».

Как-то мы шли по аллее (будущему Променаду Серьезных и Глубоких Размышлений), болтали, мечтали и, когда завернули налево после того места, где когда-то был ресторан, у нее носом пошла кровь. С ней такое бывает часто, и врачи объяснили причину. Она наклонилась, чтобы дать крови выкапаться до конца, тогда и голова у нее переставала болеть, а я побежал к реке намочить платок. Пустячок, конечно…

Была осень, шелестели листья под ногами. А затем я ее проводил на вокзал — она уехала в Москву. Потом я один совершал прогулки по тем же дорожкам, естественно, вспоминал Зайца: во что она была одета — синие джинсы, не очень элегантно на ней сидевшие, коричневая куртка с капюшоном, которую купили в Нарве, на голове очень симпатичная и идущая к ее личику сиреневая кепочка — память о нашей поездке в Таллин… Дойдя до того места, где Зайчишка совсем недавно, только что, проливала кровь, я нашел вырванное с корнем деревце сантиметров в пятнадцать. Отыскал железку, с ее помощью вырыл на обочине ямку и посадил это деревце в честь маленького Зайца. Чтобы не потерять это место, на дереве по соседству вырезал знак… колдовской, три надреза. Пока не уехал, приходил проверять, прижилось ли, и поливал водой из реки. В каждую поездку в этот город я приходил навещать дерево, радуясь, что живет оно, что растет. Я назвал его Зайчиным Деревом, и стало оно для меня словно живым собеседником. Уже давно я его не видел, но… Пойду скажу про мотоцикл дежурному по отделению милиции и вернусь.

До отделения идти не понадобилось. Скоро встретил двух сержантов Госавтоинспекции и обратился к ним. Я объяснил, что нашел мотоцикл, что он, наверное, брошен, и хотел уйти, но они никак не могли понять, где это место. Оказывается, оба они русские, по-эстонски не очень хорошо говорят. Объяснил еще раз по-русски. Один понял. Другой, упитанный и чем-то недовольный, — нет. Ему не очень-то и хотелось. Пошли все вместе. Точнее, я пошел впереди с тем худеньким, а тот, который не хотел, и было видно, что ему вообще не улыбалось идти куда-то вытаскивать чей-то мотоцикл, он, ворча себе под нос, тащился, отстав метров на сто.

Мотоцикл где был, там и валялся. Да ведь, если подумать, одному человеку его не вытянуть, пожалуй. В этом я убедился, когда два милиционера с трудом начали его вытаскивать. На свою беду дернуло же меня спросить:

— Вам помочь?

Они, конечно, не отказались. Я спустился к ним. Один сунул в карман два зеркальца, другой изучал Софи Лорен.

— Красавица, — сказал он, не знаю даже, в чей адрес — Софи Лорен или мотоцикла.

— Угнанный, — констатировал второй, — у нас вроде уже есть заявка на него…

Стали тянуть, тут я зацепился за фиговину, с помощью которой мотоцикл заводят, а может, и не за нее, но разорвал брюки, причем на всю длину по шву. В таком виде не очень-то погуляешь!

Очень мне нужна была такая благотворительность! Как же все-таки мудро поступили те, кто прошел мимо этого проклятого мотоцикла, словно его здесь и не было. Ведь, как сказала Таймо, «если не звонили, никто не приходил…» Мог же я тоже сказать: «Если мотоцикл мне на дороге не мешает, значит, его нет».