Брюс и вечные часы

Про этого Брюса мало ли рассказывают! Всего и не упомнить. Я еще когда мальчишкой был, слышал про него, да и теперь, случается, говорят. А был он ученый – волшебством занимался и все знал: и насчет месяца, солнца, и по звездам умел судьбу человека предсказать. Наставит на небо подзорную трубу, посмотрит, потом развернет свои книги и скажет, что с тобой будет. И как скажет, так и выйдет точка в точку. А вот про себя ничего не мог узнать. И сколько ни смотрел на звезды, сколько ни читал свои книги – ничего не выходит.

– Вижу, говорит, один туман.

Ну, все-таки хотел добиться. Мучился-мучился, да уж потом откровение во сне ему было. Сам рассказывал.

– Приходит, говорит, неизвестный старец и пальцем погрозил:

– Ты, говорит, сверх меры хочешь захватить. А ты, говорит, будь тем доволен, что тебе дано. А ежели, говорит, будешь пытать сверх указанного, все отымется и будешь ты наподобие пня или чурбана…

Ну, он после этого и остыл…

Ладно, говорит, что будет, то будет…

А про других хорошо узнавал. Вот и насчет погоды… Ведь это он календарь составил, все распределил по дням, по месяцам, по годам… Вот потому-то и называется «Брюсов календарь». А в отношении погоды брал он от птиц, животных… и от природы брал – от зари, облаков. Взять хоть воробья. Ну, какая из него птица? Ни пения, ни красоты… щелкни его по башке, он и подохнет… А ведь как погоду предсказывает! Ежели назавтра вёдро, так он тут и давай прыгать «жив-жив» и весь такой пушистый станет. А ежели к дождю, то молчит, насупится. Тоже и ворона… Ну, эта как закаркала, то обязательно дождь или снег пойдет. От этого чорта не жди ясного дня…

Вот Брюс и примечал все. Да тут много из своей головы брал. Но только не в календаре дело, а тут все больше по волшебству он работал, тоже вот и машины выдумывал. И, жил он при Петре Первом, Петре Великом. В Сухаревой башне ему помещение было отведено, там и составлял разные порошки, составы. Книги у него редкостные были, вот из них-то он и брал. Конечно, без ума не возьмешь, а у него ум обширный был.

Ну, всего не упомнишь, что он повыдумал. А вот насчет вечных часов я знаю хорошо, это помню, как все дело произошло. И трудился он долго, может, лет десять, а все-таки выдумал. И такие часы выдумал, что раз завел их – на вечные времена пошли без остановки. И как завел он их – ключ в Москву-реку забросил. И как был жив Петр Первый и Брюс был жив, то часы шли в полной исправности. Из-за границы приезжали, осматривали. Хотели купить, только Петр не согласился.

– Я, говорит, не дурак, чтобы брюсовские часы продавать. Ну, те и утерлись, – отъехали ни с чем.

Ну, значит, при Петре и при Брюсе ходили часы. А стала царицей Екатерина, тут и пришел им конец. Конечно, затея глупая, женская.

– Мне, говорит, желательно, чтобы ровно в двенадцать часов дня из нутра часов солдат с ружьем выбегал и кричал:

– Здравия желаем, Ваше Величество!

Это вроде как раньше были часы с кукушкой: «дон… ку-ку… дон…ку-ку…». А то еще с перепелом: «Пить пойдем… пить пойдем…» Так это что же? Это штука не мудреная, это кто знает – может устроить, тут такой механизм. А вечные часы для этого не годятся, они не для того сделаны, чтобы на птичьи голоса выкрикивать или чтобы солдаты с ружьем выбегали… Они для вечности сделаны, чтобы шли и чтобы веку им не было. А Екатерина в этом деле ничего не смыслила. Она так полагала: постучат молотком и готово дело. Ну, а вразумить-то ее некому было. Министры эти – «слушаем, говорят, все исполнено будет». Тоже – ветер в голове погуливал. Ну как можно так говорить, ежели не знать механизма? Они думали: стоит только сказать, и все готово будет. И приказали привести самого лучшего мастера. Вот разыскали немца. Пришел и только глянул на часы, а уж говорит:

– Можно. Но только, говорит, я меньше пяти тысяч не возьму, и чтобы мне квартира при дворце и чтобы харчи первоклассные.

А министры говорят:

– Все будет, делай.

Вот и начал немец делать. Осмотрел часы.

– Дурацкая, говорит, работа. Это, говорит, дурак делал.

Ну ладно, пусть будет дурак. Посмотрим, как ты, умная голова, станешь делать…

Вот он разобрал часы и начал мудрить. Дня три проработал – ничего не выходит. Приходят министры.

– Сделал, спрашивают, солдата?

А немец сердится:

– Я, говорит, не волшебник, чтобы в такой короткий срок солдата сделать.

Ну, министры говорят:

– Ладно, делай, не станем мешать, – и пошли…

А немцу не везет: никак не может потрафить в точку. Не спорится дело… Начал по-своему механизм переделывать. А толку нет. Кушанье каждый день хорошее: курятина, поросятина, индюшатина, разные там супы да макароны. Ну, и вина вдоволь. Вот прошел месяц, идет сама Екатерина.

– Ну что, сделал? – спрашивает.

Тут немец и признался:

– Никак, говорит, не могу поставить на точку зрения. Вот Екатерина видит, что зря была ее затея и говорит:

– Не надо делать солдата, собери часы, как они были.

– Это можно, – говорит немец.

А какое там «можно»! Три недели собирал и ничего не вышло. А потому и не вышло, что он брюсовские пружины изломал, винты изломал, колеса искалечил, маятник тоже испортил. А которые сам сделал пружины – они не годятся, ломаются. Видят министры: не выходит у немца дело. Докладывают царице.

– В шею, говорит, немца, а найдите такого, который мог бы собрать часы.

Вот взяли немца за рукав, вывели за ворота, да и дали по шее. Он и полетел торчмя головой. После того многие мастера приходили. Посмотрят, понюхают и отворотят морду, не по зубам кушанье. Но все же отыскался один такой русский разудалый молодец – у хозяина в подмастерьях служил. И взял он на себя такую отвагу, чтобы часы в полный порядок привести.

– Все, говорит, в лучшем виде исполню, только чтобы мне награда царская была и чтобы харчи хорошие.

Министры и рады:

– Все будет, и награду деньгами дадим, и золотую медаль, только собери часы. А насчет харча, говорят, не беспокойся.

Вот и принялся тот мастер работать. И стучит, и гремит, и пилит, и молоточном пристукивает, и припаивает, и меха у него горят – жар раздувают… И на весь дворец напустил дыму, копоти этой. Вот приходят министры. Видят – суетится человек, работа так и кипит у него.

– Вот, говорят меж собой, мастер так мастер, не сравнять с немцем.

– Ну как? – спрашивают. – Подвигается? А тот и говорит:

– У нас подвинется. Мы, говорит, знаем дело. Тут, говорит, разве такая пружина нужна? А колесо? Нетто это колесо? Это лабуда, а не колесо. А министры одобряют его:

– Это, говорят меж собой, настоящий спец.

Тут сейчас один министр побежал, припер ему бутылку вина.

– Пей, говорит, на доброе здоровье!

Ну, тому это и на руку – высосал всю бутылку. В башке зашумело, он и давай свою специальность оказывать: чего немец не успел изломать, так он докончил. А министры бегут к царице:

– Так и так, докладывают, очень хорошего мастера мы отыскали: работа так и кипит. Часы скоро готовы будут.

Царица и рада.

– Ну, и слава Богу, – говорит.

А этот «хороший мастер» стучал, стучал молотком, видит: дело не подвигается вперед, и не знает, что тут делать, как тут быть, как тут горю подсобить. По его расчетам дело пустяковое, а примется собирать часы – ничего не выходит. И сам он за этой работой обалдел и стоит истукан-истуканом, на эти винты, гайки да колеса смотрит, бельмы свои вытаращил…

Оно и понятно. Брюс над этими часами 10 лет мозговал, а этот чертогон за месяц захотел в порядок привести их. А главное – не тот состав у него в голове был… У Брюса-то ум какой был? Один на всю Россию… Ну, может Петр Первый превышал его. Да и как сказать? В одном-то деле и превышал, а в другом не доходил… Ну, а у этого похвальбишки какой-такой ум? Глупость одна. А раз в башке нет, из… спины не достанешь: спина есть спина – такой и почет ей. Вот в чем тут дело.

А министрам не терпится, хочется, чтобы он поскорее собрал часы. Идут к нему. А тот уже вделся_, инструменты сложил в сумку – собрался уходить.

– Ну, как? – спрашивают министры.

– Хитра механика! – говорит хваленый мастер. – Тут, говорит, и сам чорт ни чего не поделает, а уж где мне: мое дело маленькое.

Тут министры и приступили к нему:

– А как же, говорят, подлая твоя душа, ты хвалился, что сделаешь?

– А он отвечает: – Что ж из того, что хвалился? Спервоначала, говорит, я думал, что штука тут не важная, а на поверку вышло – не нашего ума это дело.

Тут один министр развернулся – бац его в ухо! Тот и завертелся кубарем. А другой министр вцепился ему в волосья и давай таскать. И принялись они тут вдвоем разделывать своего «спеца»: один за патлы теребит, другой то в ухо засмолит, то по зубам стебанет… И невмочь стало мастеру, и тут заорал он на все горло:

– Караул! Убивают!

И вышел переполох на весь дворец. Бежит царица, бегут генералы:

– Что это такое? – спрашивает царица. – За что бьете мастера?

А министры говорят:

– Его, подлеца, убить мало! Нешто, говорят, это мастер? Это мазурик, он и нас, и вас обманул, с первого раза обнадежил, соберу, мол, часы, а теперь пошел на попятную, «не моего, говорит, ума дело».

– Ну хорошо, – говорит царица. – Я это дело разберу, – и приказала взять мастера под арест.

И посадили этого поганца за решетку. Потом такое определение сделала Екатерина: министров со службы вон, а мастеру дать сто розог. Ну, разложили его степенство и нарисовали ему на спине разгонами_ и маятники, и пружины, и колеса, потом с зашейным маршем проводили из дворца. Так он, словно окаянный, бросился бежать, как будто собака бешеная гналась за ним. И после такой прокламации баста хвалиться, только одно и знал: «наше дело маленькое». Вот как градусник понизился! А то «я» да «мы». А что такое «я»? Прохвост, и больше ничего. Только людям голову морочить можешь. Много таких «спецов» – свиньям хвосты закручивать! А ежели ты не брешешь языком, а с умом дело свое делаешь, то ты и есть настоящий спец. И цена тебе настоящая. Тоже вот и с брюсовскими часами: ну как можно было их разбирать да исправлять, ежели ты ихнее устройство не знаешь? После-то Екатерина каялась, сколько потом выписывала она этих мастеров! Только результату не вышло настоящего. Да и как ему выйти-то? Ведь каждый по-своему крутил, завинчивал, да молотком пристукивал. Ну и докрутились, достучались – все изломали, исковеркали и уж понять нельзя было – часы ли это были или еще какая машина. И лежали, лежали эти пружины да колеса, да и выбросили их, чтобы глаза не мозолили. После-то ученые кинулись их искать, да где найдешь, ежели от них и звания не осталось? Человек столько ума положил, а тут такое хамское обращение. Вот и толкуют: «Брюс», «Брюс»…

Ну, Брюс-то, Брюс, а вот мы-то и не можем ценить его… Ну, что осталось после него? Все изломали, все испакостили. Вот только Сухаревская башня осталась, да, говорят, еще книги. Только говорят, а доподлинно-то никто не знает…

Записано в Москве в августе 1924 г.; рассказывал рабочий-штукатур Егор Степанович Пахомов.