Глава восемнадцатая. Послед

19 сентября Дорогой Томас!

Вчера вечером Бог велел мне повиниться перед тобой в том, чего я никому никогда не открывала, даже Господу. Много лет тому назад в Адене я отвернулась от Бога, так же, как Он отвернулся от меня. Меня постигло такое, через что не должна проходить ни одна женщина. Я не могла простить мужчину, обидевшего меня, не могла простить Бога. Лучше бы я умерла. Но я прибыла сюда, в Миссию, скрыв горечь и позор под облачением монахини.

В книге Иеремии, 17, сказано: «Лукаво сердце человеческое более всего и крайне испорчено; кто узнает его?» Лукаво было мое сердце, когда я прибыла в Эфиопию.

Но наша работа изменила меня. Я осталась бы твоей ассистенткой до скончания века. А теперь все опять меняется.

Несколько месяцев тому назад ты был словно одержим бесом, и я пыталась дать тебе утешение. Теперь у меня под сердцем ребенок. Не вини себя.

Было нелегко укрыть свое тело от матушки, от посторонних. Много раз я собиралась сказать тебе. И не знала как. Но сейчас в меня вселился страх. Сроки подходят. Вчера вечером ребенок энергично шевелился. Это заставило меня задуматься: а вдруг Томас хочет, чтобы я осталась? Я появилась в Миссии и перед тобой, прячась от мира и с лукавым сердцем. Не годится, чтобы наше расставание было таким же.

Я должна бежать из Миссии, чтобы мой позор не пал на нее, как когда-то бежала сюда, чтобы скрыть свое бесчестье. Если, получив это письмо, ты придешь ко мне, я буду знать: ты хочешь, чтобы я осталась с тобой. Но что бы ты ни предпринял, моя любовь к тебе останется неизменной.

Мэри.

За операцией – обычной ваготомией и гастроеюностомией по поводу язвы двенадцатиперстной кишки – мне стоило немалых трудов сосредоточиться. Дорога домой показалась мне неизведанным путем.

Она любила его. Любила так сильно, что бежала из Адена к нему. Пятна крови на одежде, в которой она прибыла в Миссию, сказали мне то, о чем она не могла говорить. Преодолев все преграды, она предстала перед доктором – перед мужчиной, – с которым встретилась на корабле, отплывшем из Индии. А потом, многие годы спустя, она любила его так сильно, что готова была расстаться с ним. В последнюю минуту она решилась написать ему и обо всем рассказать. И принялась ждать, придет он, или нет.

И Томас Стоун пришел. Конечно же, она заметила, что он рядом. Он взял ее на руки, понес, пустился бегом, каждая его слезинка, что упала ей на лицо, знаменовала любовь. Он пришел не из-за письма, он его так и не получил, – просто в глубине души он знал, что наделал, и знал, что делать, ибо в душе его жила любовь.

Я представил себе, как Гхош после смерти мамы в поисках Томаса Стоуна заходит к нему в бунгало. На столе лежит новая книга с закладкой, где-то на видном месте – письмо. Стоун не видел ни книги, ни письма, поскольку всю предыдущую ночь проспал в кресле у себя в кабинете, как делал нередко, а после смерти мамы не появлялся у себя на квартире. Почему Гхош просто не отправил письмо Стоуну по почте? Во-первых, у него поначалу не было адреса. Всякая связь с Томасом прервалась. Правда, с течением лет Гхош, скорее всего, установил его местонахождение. В конце концов, Эли Харрису оно было всегда известно. Но по-видимому, Гхоша обидело упорное молчание: пусть, мол, старый друг заботится о моих детях, а я ни при чем. Шли годы, и Гхошу стало казаться, что, переслав письмо, он окажет Стоуну медвежью услугу. Более того, это может привести к катастрофе: вдруг Стоун, как всегда боялась Хема, возьмет и заявит о своих правах на детей. Да он, в конце концов, не поймет, о чем письмо, – не поверит ему!

Поняв, что смерть его не за горами, Гхош ощутил себя хранителем письма. Что, если оно спасет Стоуна, снимет камень с души? Что, если Стоун, хоть и с запозданием, вспомнит о своих сыновьях, восстановит справедливость? Ведь обида у Гхоша давно прошла.

И Гхош отдал книгу и закладку Шиве, а письмо – мне, тщательно спрятав его от меня. Я поразился благоразумию умирающего, вложившего письмо за картинку в рамке. Он препоручил дело судьбе – как это было похоже на Гхоша! Когда еще я разыщу Томаса Стоуна? Когда еще найду письмо? А если найду, передам ли адресату? Все это Гхош предоставил на мой выбор. Это тоже любовь. Гхош мертв уже четверть с лишним века, а по-прежнему учит меня, что доверие возникает только из подлинной любви.

– Шива, – произнес я, глядя в небо, где звезды разогревались перед ночным представлением, и вспомнил ту ночь, когда мне пришлось поспешно бежать и Шива подсунул мне «Краткие очерки» отца с закладкой внутри.

Несколько слов, написанных мамой на закладке, указывали на то, что письмо существует. Годы спустя я спросил его в телефонном разговоре: «Шива, что заставило тебя дать мне книгу?» «Хотел, чтобы она была у тебя» – таков был краткий ответ. Любое наше действие или бездействие меняет мир, сознаем мы это или нет.

Придя к себе, я сел, трясущимися руками разложил письмо на коленях и набрал номер Томаса Стоуна. Отцу было уже далеко за восемьдесят, почетный профессор. По словам Дипака, глаза старика подводили, но движения были настолько точны, что он мог оперировать в темноте. Тем не менее сам он проводил операции редко, предпочитал ассистировать. Некогда Томаса Стоуна прославила книга «Практикующий хирург. Краткие очерки тропической хирургии». Теперь он был знаменит как пионер, осуществивший прорыв в деле пересадки органов. Моя судьба послужила доказательством, что такая операция возможна, а смерть Шивы показала, какому риску подвергается донор. Многие дети с непроходимостью желчных протоков были спасены благодаря пересадке части печени от родителей.

В трубке я слышал тишину вакуума, окружающего Землю, затем из невероятной дали раздались высокие сдвоенные тоны телефона, живые и энергичные, столь отличающиеся от хрипения вялых аналоговых сигналов местных абонентов. Я представил себе телефонную трель и эхо в квартире, которую когда-то вскрыл, словно банку сардин, лишь бы только Томас Стоун узнал о сыне.

Я подумал о маме. В нескольких словах она изложила всю свою жизнь. Наверное, она написала письмо ближе к вечеру того дня, когда начались боли. Ночью ей стало хуже, потом наступил шок, и на следующий день она умерла. Но она дождалась Томаса Стоуна. Он поступил правильно, хотя целых полвека не подозревал об этом.

Томас Стоун ответил после первого звонка. Неужели он еще не спал, ведь в Бостоне уже миновала полночь?

– Да?

Голос у отца был четкий и настороженный, будто он ждал этого звонка. (Травма, обширное кровоизлияние в мозг или ребенок, умирающий от билиарной атрезии?) Этот голос принадлежал человеку, отдавшему все свое искусство и опыт, заключенные в девяти пальцах, делу спасения людей и передавшему их следующему поколению врачей, он был рожден для этого и больше ничего не умел.

– Стоун слушает, – повторил он, и голос его звучал совсем близко, словно он находился со мной в одной комнате и ничто не разделяло два наших мира.