3. ЕСТЕСТВЕННАЯ КРАСОТА

Теперь нам предстоит коснуться тон сферы красоты, которая фигурирует во многих сочинениях по эстетике как красота дикой природы. Именно эта природная красота девственных лугов, красота закатов и восходов, великолепие волнующегося под солнцем океана и очарование ландыша в лесистом овраге — все то, чего не касалась рука человека, к что ни с какой стороны не является плодом человеческого труда, — не раз становилась камнем преткновения эстетических концепций, так или иначе видящих в красоте запечатленную вне человека человеческую сущность. Если в результатах творческого труда пресловутое «объективное запечатление» в физических качествах или свойствах предметов и явлений общественной или духовной человеческой сущности еще можно как-то, с грехом пополам, аргументировать, то здесь подобное «запечатление» выглядит абсурдным.

Что же действительно может вызывать в нас эстетическое переживание красоты природных образований и процессов?

Выше говорилось, что поскольку творчество человека, направленное на создание все более закономерных, все более организованных материальных структур и систем во всех областях деятельности, объективно явилось более или менее осознанным продолжением всеобщей тенденции гармонического в целом саморазвития вселенной, постольку эстетическое восприятие также изначально развивалось способным непосредственно фиксировать в ощущении красоты не только существенность и внутренние гармонические взаимосвязи создаваемого человеком, но и существенность и гармоничность природных процессов и явлений. Возникнув в универсальной творческой практике, когда человек научился творить «по законам красоты», то есть когда он стал человеком — родовым существом, не своевольно вмешивающимся в противостоящую жизнь, не разрушающим ее в процессе животной ассимиляции, но формирующим процессы и явления так, как их формирует природа, в соответствии с их собственной внутренней логикой и с логикой общего развития, — «созидательное» эстетическое чувство само постепенно обрело универсальность. Обрело способность чутко воспринимать существенность и гармоничность явлений уже вне прямой зависимости от их фактической включенности в конкретную творческую практику, способность непосредственно ощущать внутренние, закономерные связи во всем окружающем, в том числе и в том, что пока еще не явилось объектом сознательного преобразования, венчающего на человеческом этапе стихийное самопреобразование материи.

Это и не могло быть никак иначе, так как всякое творческое преобразование практически оказывалось выявлением в труде внутренних гармонических потенций, присущих самой объективной действительности, и, следовательно, непосредственное ощущение этих потенций изначально было существенно важным для практики.

Ощущая красоту мира, человек не только видел перед собой бескрайнюю арену приложения творческих сил, точнее говоря, воплощенных в нем природных созидательных возможностей. Он получал постоянный дополнительный творческий импульс, учась у природы в процессе собственной, поначалу не слишком умелой деятельности. Да и не только поначалу. С точки зрения современных футурологических изысканий, уже нет абсолютной уверенности в том, что в дальнейшем техника, архитектура, как и многие иные области человеческой деятельности, в своем развитии не будут сближаться с утвердившимися в природе формами и процессами. Вспомним, к примеру, идеи рыбообразных и шагающих «движителей» П. Митурича, не дающие покоя авиаконструкторам машущие крылья, проекты строений, приближающиеся к растительной архитектонике, свидетельствующие, что гребной винт, колесо и многие другие не имеющие, природных аналогов решения тех или иных проблем — быть может, лишь начальный этан в развитии конструкторских идей. Во всяком случае, та же ракета, как и локация, как и энергия атомных реакций, — эти новейшие достижения технической мысли оказываются прямым творческим развитием искони существующих и задолго до появлении человека действующих в природе естественных механизмов.

Если стремление к красоте создаваемого в процессе труда мы сравнивали с «созидательным голодом», то универсальное ощущение красоты природы сравнимо не только с волшебной силой, которую черпал из земли древний Антей, но и с ариадниной нитью, ведущей человека вперед в его неустанном стремлении к гармонии и целесообразности.

Что же касается субъективного момента восприятия красоты природы, то здесь такой момент теряет эту жгучую остроту, которую мы отмечали, говоря о красоте создаваемого и уже созданного, прежде всего о красоте общественных явлений, где личное отношение к предмету теснейшим образом связано с социальными мотивами. При восприятии красоты природы характер индивидуального вкуса, хотя он также в значительной мере обусловлен общественными взглядами и оценками, в никак не меньшей степени оказывается связанным с глубоко интимными, всегда своеобразными, индивидуальными привязанностями. Это именно та сфера (до недавнего времени казавшаяся главной сферой эстетического переживания), которая наиболее отвечает распространенному мнению, что «на вкус, на цвет товарищей нет». В то же время и здесь, скажем ври эстетическом восприятии женской красоты в ее естественно-физическом смысле, так же отчетливо выступает социальный момент, о котором справедливо писал в своей диссертации Чернышевский.

Итак, поскольку объективным источником ощущения красоты, как мы это стремились показать на протяжении всей работы, выступает та или иная непосредственно воспринятая гармоническая взаимосвязь явлений, в которой какой-то своей гранью проявилось всеобщее диалектическое единство развивающейся действительности, мы в принципе, казалось бы, могли видеть красоту во всей окружающей природе. Однако это не так. При всей действительной необъятности объективного поля деятельности и субъективных мотивировок эстетического восприятия природы существуют известные границы, за которыми эстетическое чувство уже не способно воспринимать природные явления красивыми.

Такого рода примеры обычно приводят сторонники общественной природы прекрасного, дабы дискредитировать идею не зависящего от человеческого к нему отношения объективного источника эстетического переживания. Так, изысканное цветосочетание малиново-алого с жемчужно-белым, когда это бусы на бархате, обрамляющем стройную шею красавицы, становится пугающе безобразным, если речь идет, скажем, об открытой ране, обнажившей кости и сухожилия. По-своему гармоничное устройство тела спрута или жабы большинством людей воспринимается как нечто отвратительное. Наконец, если бы, скажем, гипотеза о захвате Луны земным притяжением соответствовала действительности, можно было бы со всей уверенностью сказать, что наше прекрасное полночное светило, столько раз воспетое поэтами, по мере его приближения из черной бездны, наводило на современников события вес больший ужас. Неумолимо растущий багровый и сияющий диск казался бы им зловещим, ужасным, отталкивающе безобразным, предвещая несметные несчастья. Столь же ужасными, по дошедшим источникам, воспринимались суеверно настроенными очевидцами и приближающиеся к Земле кометы...

В чем же здесь дело? И как это соотносится со воем, что мы говорили выше?

Во-первых, следует иметь в виду то обстоятельство (Чернышевский), что эстетическое восприятие естественных явлений, как и всякое эстетическое восприятие, в значительной степени детерминируется существующими общественными идеалами, в соответствии с которыми люди, чье мировоззрение социально и исторически ориентировано, легко воспринимают гармоничность одних явлений и не замечают других, не менее гармонических связей и взаимодействий, как бы выпадающих из их поля зрения. История эстетического сознания дает нам неисчерпаемое количество примеров по-разному ориентированных вкусов и эстетических пристрастий, отнюдь не ограничивающихся сферой эстетического восприятия природы. Немалую роль здесь играют и многообразные предвзятости эстетического вкуса, о которых говорилось выше. С ними, например, в периоды изменения моды в самых разных областях, мы сталкиваемся постоянно в повседневной жизни. Так что многогранная субъективная обусловленность эстетического восприятия природы ничем принципиально не отличается от всех других случаев ощущения красоты.

Во-вторых, нельзя забывать, что для эстетического восприятия, в отличие от теоретического мышления, всегда в принципе способного холодно отвлечься от личных эмоции и беспристрастно и всесторонне оценить объект исследования, характерна сугубая непосредственность и эмоциональность. Эстетическое сознание не может воспринимать мир иначе, нежели в глубоко интимной, глубоко субъективной реакции всегда конкретного данного индивида на ту или иную внешнюю причину. Поэтому в некоторых случаях способность воспринять красоту чего-либо может усиливаться соответствующей индивидуальной психо-физической настроенностью субъекта, в других — ослабляться, а в третьих — начисто атрофироваться. Причем на степень готовности и способности эстетически воспринять данное явление влияет не только все то, что человек носит в себе как представитель человечества XX столетия, в бесчисленных поколениях хозяин и преобразователь природы, но и могучие голоса наследственного подсознания, таящиеся в глубинах нашей непосредственности, все неистребимое существо теплокровного млекопитающего, да и просто всего живого, миллионы лет боровшегося за место под солнцем.

Вполне вероятно, что неспособность эстетически воспринимать гармоничность, скажем, змеи или паука, связанная с чисто физиологическим отвращением, приобретающим порой совершенно экстравагантные формы непреоборимого ужаса, вызвана как раз генетическими, неподсудными никакой логике и воле «воспоминаниями» теплокровного организма о беспощадной борьбе за существование с иными, чуждыми самой нашей биологической природе грозными формами прошлой жизни. Ведь несомненно существуют и почти каждому знакомы некие, подчас совершенно непонятные, инстинктивные движения души — сотрясающие до мозга костей неожиданным отвращением к какой-нибудь бахромчатой, губчатой или пупырчатой поверхности, к каким-нибудь импульсивным замедленным шевелениям, к копошащимся скоплениям насекомых или пресмыкающихся, — которые никак не находят объяснения в историческом и современном опыте человека XX столетии, для которого безобидная лягушка или тот же домашний паук представляют к представляли в обозримой ретроспективе куда меньшую опасность, нежели, например, крупные млекопитающие хищники, вполне могущие тем не менее быть воспринятыми эстетически (разумеется, при условии личной безопасности наблюдающего).

С другой стороны, эстетическое восприятие, также вследствие своей непосредственной природы, оказывается неспособным ощутить гармоничность тех или иных процессов просто потому, что эти процессы в повседневной жизни, формирующей субъективный эстетический вкус, не воспринимаются непосредственно. Так, если гармоничность внешнего строения и движения человеческого тела на протяжении всей истории эстетического сознания неизменно. даже вопреки тем или иным запретам, оставалась могучим источником ощущения красоты, то столь же объективная гармоничность естественных физиологических процессов, протекающих в здоровом человеческом организме — пищеварения, кровообращения, обмена веществ, — оставляет нас, как правило, эстетически равнодушными. В то же время, когда те или иные физиологические процессы оказываются предметом увлеченного изучения и творческой практики специалиста, они вполне могут привлечь к себе и эстетическое внимание. Известны, например, многочисленные случаи, когда хирург совершенно искренне восхищается «красотой» заживающего хирургического шва, всякому иному человеку (с точки зрения которого мы здесь и поставили кавычки) показавшегося бы, по крайней мере, эстетически безразличным. С этим мы уже сталкивались выше, говоря об эстетических вкусах радиолюбителя. То же самое можно сказать и о бессчетном количестве все новых, открываемых наукой явлении и процессов микромира или космического характера, недоступных непосредственному восприятию обычного человека.

Однако, когда мы говорим о негативной эстетической реакции (н не только по отношению к природным явлениям), мы имеем в виду не просто субъективную неспособность или объективную невозможность воспринять явление красивым, как и не парализацию эстетического ощущения под воздействием реальной или даже мнимой личной опасности. Мы имеем в виду именно эстетическое отрицание — активное чувство безобразности, антикрасоты того или иного объекта восприятия. И такие случаи при эстетическом восприятии природы несомненно существуют.

Прежде всего, ощущение безобразности, как уже отмечалось, может быть вызвано совершенно объективной, непосредственно воспринимаемой дисгармоничностью, болезненностью, тем или иным физическим уродством объекта восприятия, зрительно как бы побеждающими, уничтожающими, ставящими под сомнение само гармоническое жизненное начало, конкретные проявления которого вызывают в нас чувство красоты. Явное противоестественное искажение пропорций, скажем, пропорций черт лица или частей тела при некоторых заболеваниях, язвы и наросты, распад живых тканей и другие явления, как правило, вызывают не только чувство сострадания или огорчения и грусти, если речь идет не о мучениях живых существ, но и более или менее активную отрицательно эстетическую реакцию.

Но бывают случаи, когда, казалось бы, уже не объективная дисгармония, но, напротив, собственная гармоничность, внутренняя закономерность тех или иных явлений и процессов способны вызвать непреоборимое ощущение безобразности. Ведь даже нарастание симптомов болезни может с известной точки зрения рассматриваться и как закономерный процесс роста жизнедеятельности микроорганизмов, завладевших своей добычей, а эта жизнедеятельность, взятая в собственной связи безотносительно к разрушениям, которые она производит в чужом организме, может представлять собой вполне гармонический процесс поступательного развития. Однако в данном случае никакие специальные знания предмета, никакая увлеченность его исследованием не способны заставить нормальное человеческое чувство воспринять подобную, гармонию и закономерность как нечто прекрасное, так же как никакая грация и пластическая гармоничность движении хищника, подкрадывающегося к зазевавшемуся ребенку, ни у кого не сможет вызвать эстетической радости. Напротив, как то, так и другое будет ощущаться тем ужаснее и эстетически безобразнее, чем неотвратимее станут развиваться события.

На первый взгляд может показаться, что мы здесь снова имеем дело с чисто субъективной оборонительной реакцией сознания, атрофирующей всякие эстетические ощущения. Такой вариант, конечно, возможен, но не менее характерен и другой, когда (не исключая прочих реакции) развитое эстетическое чувство в некоторых ситуациях способно зафиксировать отвратительность, безобразность гармоничности, скажем, тех или иных образовании или движений, безобразность закономерности и органичности какого-либо процесса и т. д. Подобное сложное эмоциональное состояние, когда, воспринимая гармоничность чего-либо, мы в то же время ощущаем безобразность объекта восприятия, бывает вызвано, как представляется, тем, что эстетически фиксируя частную гармонию, наше восприятие столь же непосредственно фиксирует дисгармоничность более общего плана. Последнее может произойти тогда, когда то или иное наблюдаемое явление, гармоничное в самом себе, объективно вступает в антагонистическое противоречие с общими процессами гармонического развития, становится угрозой более высоким формам. Когда закономерное развитие частного, активного процесса начинает покушаться на целостность и само существование явлений и процессов, представляющих несравненно более высокие формы гармонии.

В подобном эстетическом «отрицании отрицания» гармонии видится и суть эстетического неприятие всего, что так или иначе отрицает человека — высшее, наиболее гармоническое начало современного мира, — собственная сущность которого заключается во всесторонней духовной и практической гармонизации действительности. В этом особом, именно эстетическом отрицании нет ничего субъективно эгоистического. Ведь эстетическая негативная реакция столь же бескорыстна, что и ощущение красоты. Как последнее субъективно, но бескорыстно утверждает гармонию, так первое субъективно, но бескорыстно отвергает явления и процессы, покушающиеся на гармонию (точнее, воспринимающиеся таковыми), и прежде всего на ее наиболее высокие и сложные формы, воплотившиеся в человеке и его творческой деятельности.

Эстетически отвергая как безобразное все, что воспринимается несовместимым с человеком и его человеческим миром, эстетическое восприятие выступает здесь не в качестве элементарного средства биологического самосохранения вида, борющегося за существование наряду с другими видами живых существ, но как субъективный регулятор вполне объективно достигнутого уровня саморазвития материи в направлении все более сложных и гармонических форм и процессов, высшими из которых являются человек и его творческая созидательная деятельность.

Чернышевский писал, что прекрасно то в природе, «что говорит нам о человеческой, жизни». Тем более человек не может ощущать красивым то, что отрицает человеческую жизнь.

Мы сталкиваемся здесь с методологически интересным случаем, породившим множество досадных недоразумений.

Да, человек не может ощущать как красивые те явления и процессы, которые отрицают человеческое начало и поэтому ни в коей мере не могут стать существенными явлениями развивающейся человеческой сущности. Из этого верного положения подчас делается вывод, что, следовательно, в явлениях, воспринимаемых как красивые, должна объективно присутствовать некая особая человеческая сущность, которая и рождает при созерцании этих явлений ощущение их красоты. Как уже не раз отмечалось, подобные идеи не выдерживают критики — никаких общественных или духовных объективных человеческих сущностей в физических формах и качествах природного порядка, конечно, содержаться не может.

Дело здесь совершенно в другом. Природные явления, не отрицающие человеческую жизнедеятельность, человек рассматривает теоретически и непосредственно образно воспринимает как самую внешнюю, но благоприятную, полезную, необходимую среду человеческого существования. Именно в этом смысле можно говорить о человеческой существенности подобных физических явлений. Последние, во-первых, породили человека как физическое существо, во-вторых, составляют ту необходимую физическую среду, где он может жить, в-третьих, открывают то поле деятельности, которое подвластно его творческим усилиям. В этом, и только в этом смысле образы «человеческой» природы как самого внешнего тела человека образно воспринимаются существенными явлениями человеческой сущности.

«[...] Если движение, воспринимаемое нервами от предметов, представляемых посредством глаз, способствует здоровью, — писал Спиноза, — то предметы, служащие причиной этого движения, называются красивыми. В противном случае они называются безобразными» 30.

В этом несколько прямолинейном положении заложена несомненно справедливая мысль, которую не хотят понять некоторые современные «духовидцы», пытающиеся в естественной, физической природе найти объективные, общественные или идеальные, человеческие качества или свойства. Человек с самого начала и теперь также ощущал и ощущает себя — и лично, и как общественного человека — вполне реальным, вполне материальным физическим существом. Спиритуалистическим существом человек становится исключительно в идеалистической философии. Поэтому, говоря, что в физически противостоящих ему явлениях человек видит отрицание собственной сущности и не может воспринимать ее образно, а в «своих» предметах и в явлениях еще не обработанной природы, подтверждающих его сущность (и в этом смысле существенных для нее), человек видит свой образ, — отнюдь не следует думать, будто в дереве или в солнце он визуально узнает свою духовную или общественную человеческую сущность. Он видит в них лишь физическое, естественное явление, существенное для физической человеческой жизни, для его естественного тела, от которого неотделимы ни человеческий разул, ни воля, ни способность к творчеству.

Следует отметить решающий момент этого рассуждения. Он вовсе не в том, что человек обязательно видит красоту в тех явлениях, которые объективно не отрицают его физической сущности, В таких явлениях он может видеть или не видеть красоту в зависимости от многих обстоятельств. Было бы весьма странным, если бы все, что не грозит нам физическим уничтожением, мы квалифицировали как прекрасное. Решающим здесь, как уже говорилось, является то обстоятельство, что человек не может видеть красоты там, где он чувствует отрицание человеческой жизни. И не может потому, что он непосредственно ощущает в явлениях, противостоящих человеческому существованию, их объективное несоответствие всей тенденции развития мира, в котором общественно-человеческая сущность должна занимать место, которое занимает.

Здесь эстетическое чувство, даже слабо развитое в других отношениях, выступает весьма определенно и бескомпромиссно. Ибо направлено оно уже не на стимулирование дальнейшего творческого процесса самопреобразования материи, но на защиту самого человеческого этапа ее развития.

Перед лицом подобной угрозы объединяют свои усилия не только все «цивилизованные» эмоции, но и самые глубины подсознания, эстетически отвергая подчас даже то, что сегодня уже «усмирено» эволюцией, что лишь когда-то было, а может быть, ( кто знает?) потенциально все еще остается безжалостным, слепым врагом разумного человеческого начала.

Во всяком случае, эстетическое ощущение трубит здесь тревожный сигнал опасности...

И тем не менее иногда даже в момент крайней физической угрозы смелый и решительный человек не может не ощутить подлинно эстетического волнения.

Альпинисты, разведчики, моряки, полярники, космонавты — все, кто рискует жизнью, выполняя свою работу, отнюдь не лишаются способности воспринимать противостоящие им, подчас весьма грозные явления, как и свое столкновение с ними, со своеобразным восхищением, в значительной мере окрашенным эстетически.

Возникнув в борьбе с окружающей действительностью, продолжив своей практикой процесс поступательного развития мира, человек все время оставался и остается активным борцом. Борьба и преодоление препятствий, иногда несравненно более могучих, чем он сам, — отличительная черт человека, идущего по пути достижения чело не чес ни к разумных целей. В практике, направленной на уничтожение разрушительных катаклизмов и драматических столкновений, человек постоянно сталкивается с ними, вскрывает их, форсирует события, сознательно использует разрушительные силы. С появлением целенаправленного человеческого труда в мире, обретшем в лице человека осознанную перспективу самопреобразования, утвердился вопрос: во имя чего? Борьба во имя ближайшей или дальней цели, борьба во имя тех или иных идеалов сделалась определяющей чертой человеческой деятельности.

Эта целенаправленная борьба определила в сознании человека и его отношение к тем драматическим событиям, в которых он так или иначе вынужден участвовать. Люди не всегда осознают, что, восхищаясь чем-то грозным, опасным, восхищаясь самим фактом борьбы, они в данном столкновении или в его возможности эстетически воспринимают прежде всего самоутверждение человечности — величайшей новой сущности преобразующей себя материи. Храбрый человек, эстетически наслаждающийся опасностью, наслаждается своей человеческой способностью противостоять стихиям, побеждать их, утверждать себя именно как человеческое существо, способное «усмирить» то, что ему противостоит.

Подчас, видя ужасные события, неизбежные в общем процессе становления человечности, мы способны воспринять их эстетически как нечто грандиозно прекрасное. Так воспринимаются кровопролитная освободительная борьба, революции, подвиги людей, идущих на смерть. Способность увидеть ужасное, грозное или страшное событие, в общей перспективе, в едином процессе становления человечности ощутить его не как нечто отрицающее этот процесс, но как неизбежное в данных обстоятельствах явление общего прогрессивного движения, явление, происшедшее ради продолжения этого движения, во имя него, и породила, собственно, понятие трагедии.

Итак, подводя итоги, можно резюмировать следующее.

Эстетическое восприятие как особое «творческое чувство» способно ощутить прекрасными новые, создаваемые в практике объективно-«истинные» явления во всех сферах физического и общественного преобразования действительности. В то же время оно способно воспринимать красоту и «нетронутой» природы, непосредственно раскрывая в ней глубинную тенденцию диалектического развития в сторону все более сложного, все более гармонического единства закономерно развивающихся процессов и явлений. Тенденцию, которая обрела в человеческой практике форму разумного, целенаправленного самопреобразования материи.

То же, что объективно отрицает эту всеобщую тенденцию, что активно препятствует непосредственно в образной форме ощутить гармоничность и целесообразность, представляется эстетическому сознанию безобразным.

Объективным источником ощущения безобразного может быть, во-первых, всякое отрицание целесообразности, закономерности, гармонии, цельности, здоровья (в широком смысле этого слова) развивающихся естественных и общественных процессов и явлений и, во-вторых, те даже и закономерные и целесообразные в самих себе явления и процессы, суть которых тем не менее содержит или может при известных условиях содержать в себе отрицание общего диалектического развития, и прежде всего существование и развитие человеческого разумного начала самопреобразующеися в практике человека природы*.

* Особую сферу, требующую специального анализа, составляет взаимоотношение красоты и безобразия в области конкретной человеческой истории. В самом общем виде мы касались этой проблематики. однако не исчерпали ее даже в первом приближении. Тема такого специального исследования могла бы быть обозначена как «Красота против красоты», ибо наиболее острые и интересные его аспекты видятся связанными со столкновениями противоположных субъективных идеалов, с выяснением их объективной обусловленности, степенью реальной прогрессивности диалектически взаимосвязанных исторических явлений и процессов.

При более общем взгляде на вопрос можно убедиться, что не существует принципиальной разницы между характером объективной основы красоты «нетронутой» природы и красоты произведений рук человеческих. Ее не существует и между объективной основой безобразности незакономерных, нецелесообразных, «больных» явлений, с одной стороны, и любых явлений, противостоящих человеку и его человеческому миру, — с другой. Основой ощущения красоты в обоих случаях является воспринятое в образе, пробивающееся сквозь все случайности мироздания закономерное гармоническое начало развития мира, обретающее в практике человека форму разумной, единой целесообразности. Основой ощущения безобразного во всех случаях оказывается отрицание этого закономерного начала мирового процесса, будь то отрицание гармоничности тех или иных локальных явлений или отрицание разумного, творческого, человеческого начала.

Ведь отрицание человеческого начала так же нельзя рассматривать иначе, как «болезнь» общего процесса, поскольку познание и творчество человека заняло в мире принадлежащее ему место.