Глава 41

КТО ЗАБОТИТСЯ О БЕССМЕРТИИ ДУШИ…

В ту ночь я проснулся уже в третий раз — лежал и пялился в потолок, пока его дубовые балки не проявились отчетливо в свете луны, похожие на прутья темницы.

Темницы этого мира.

Я лежал в раздумьях, пока тяжесть долгих минут до того не сдавила мне грудь, что я, в приступе удушья, едва сдержав крик, выскочил из постели на безжалостный холод.

Сон пропал окончательно. Я стоял у окна и смотрел на пустынную улицу и серые тени аббатства, едва различимые в свете туманной луны. Потом встал на колени в молитве и надежде на то, что Господь откроет мне свои замыслы, хотя бы на этот раз. Или же сама ночь разбудила меня, призывая проникнуть в еще более мрачные глубины тьмы?

Мысль об этом наполнила меня страхом, побороть который могли лишь мысли о Нел Борроу, лежащей без сна в зловонном, сыром подземелье, разделив его с холодом, смятением и крушением надежд.

Однажды я тоже побывал там, и мысль о подземелье была мне невыносима. Я знал, что должен предпринять что-нибудь. Склонив голову над сомкнутыми в молитве ладонями, я тихо заплакал, и слезы полились из глаз, словно кровь.

Кровь.

Что это здесь? Чья это кровь? — ликовал Файк, держа перед доктором Борроу его сумку с железными уликами.

Пятна крови. Поросячьей или куриной. Боже праведный.

Я медленно поднялся с колен, затем лихорадочно натянул на себя старое бурое домашнее платье. И тотчас бросился в спальню Дадли, даже не подумав о том, что он может снова встретить меня острием своего клинка.

Правда, этого не случилось. На этот раз Дадли спал.

— Робби…

Хотя и не очень крепко.

— Наконец-то. — Дадли лежал неподвижно. — Джон Ди. Где тебя так долго носило?

— Слушай, — сказал я. — Хирургические ножи. Они не приносили ножей с собой.

— Ножи?

— Файк. Он не приносил их. Эти ножи — ножи Нел, а кровь… кровь могла принадлежать даже Мартину Литгоу, но ее…

— Какой в этом смысл?

— Они не приносили ножей… принесли кровь. Они принесли кровь, чтобы пролить ее на что-нибудь… на что угодно… во время обыска. На одежду — кто знает? Пузырек крови. И находка ножей, должно быть, стала подарком судьбы.

— Джон…

— Вот что он делает. Подставляет людей — аббата с кубком, Кейт Борроу с подложными уликами и могильной землей… Файк подтасовывает улики.

— Когда такая мысль пришла тебе в голову?

— Только сейчас. Не мог уснуть.

— И поэтому решил разделить бремя бессонницы со мной? Как милосердно.

— На случай, если забуду.

— Да ну тебя, — рассердился Дадли. — Сам знаешь, что тебе этого не доказать, и мы оба понимаем, почему ты здесь.

Он поднялся с постели, сбросил с себя одеяло, и в свете луны я разглядел, что он уже был одет в уличное платье.

— Одевайся, полоумный, — велел Дадли. — Если другого выхода нет, лучше сделать это еще до рассвета.

«Я не прошу тебя выходить с лопатой и потайным фонарем», — говорил мне Сесил перед нашим отъездом в Гластонбери.

Нам потребовалось некоторое время, чтобы найти лопату. Лучшие инструменты Ковдрей, должно быть, держал под замком. Единственная лопата, которую нам удалось отыскать, была старой и ржавой, с трещиной на черенке.

— Мог бы хотя бы все подготовить, — ворчал Дадли.

— Я не знал.

— Все ты знал. Мы оба знали. Просто никто из нас не отважился завести об этом разговор.

И мы продолжили разговор не раньше, чем городская окраина и сладковатый дым яблоневых поленьев остались позади нас. Перед тем как мы тронулись в путь, я нашел масляный фонарь и зажег его от огня в камине пивного зала. Я держал фонарь притушенным, пока мы не покинули город, продвигаясь в свете бледной луны, затянутой влажной дымкой.

Лестницу через стену мы нашли без труда. Дадли поставил ногу на ступень, но тут же опустил ее снова на землю. Тихо рассмеялся.

— Ты знаешь, который час?

— До рассвета еще далеко, это самое главное, но если хочешь точнее… — Я поднял взгляд на луну. Редкие звезды были видны сквозь туман, но я разглядел Юпитер на юге. — По моим расчетам, сейчас около полуночи.

В Лондоне в это время ходил бы дозорный с колотушкой и псом.

Двенадцать часов пополуночи, проверьте замки и засовы.

Следите за огнем в очаге и свечами,

И пусть Господь дарует вам спокойную ночь.

Спокойная ночь. Домашний уют. В Гластонбери сейчас на улице были только совы да мы, и я нигде не находил никакого уюта. Я был городским человеком, особенно с наступлением ночи, когда даже в Мортлейке…

Говорят, если человек заботится о бессмертии своей души, то не станет ходить мимо вашего дома после заката и на Мортлейкское кладбище. Опасаются, как бы не раскрылись могилы.

Боже мой, если б только Джек Симм видел меня сейчас, готового добровольно покрыть себя позорным пятном некромантии…

— Мы накануне воскресенья — вот что я хочу сказать, — объяснил Дадли. — Мы затеяли это дело в шабаш.

— Да.

— Я бы помолился о божьем благословении, но боюсь, что это уже само по себе богохульство.

Деревянный крест оказался не совсем там, где я приметил его днем, однако ночью глазам доверять нельзя. Я смотрел на него и думал о том, как часто Нел опускалась перед ним на колени, и представил тот ужас и гнев, который она испытала бы, узнай о наших намерениях. Благородный дворянин и презренный колдун. Да простит меня Господь.

Зная, что мне начинать первым, я поставил фонарь на траву и потянулся к кресту. Вкопанный неглубоко, он сразу поддался и с тихим чваканьем легко вышел из грунта.

— Там, что, вода? — спросил Дадли.

— Вода здесь повсюду.

Я положил крест возле могилы. Огляделся. Лес вокруг садового участка стоял, словно войско, затаившееся в тени перед началом боя. Слышались шорохи: видимо, вышли на охоту ночные звери. Или неуспокоенные души людей, чьи кости недавно рассеяли по этой земле, словно конский помет?.. Я поднял лопату и опустил взгляд на траву, залитую огнем фонаря.

— А если Борроу солгал? — сказал я. — Он уже лгал нам раньше.

— О да. Врать он умеет, — ответил Дадли. — Одно из требований его ремесла. Конечно же, вам будет лучше… Главный вопрос в другом: что он за человек, если хоронит личные бумаги жены, даже не выяснив, что написано в этих бумагах?

— Человек, который знает их содержание. Или полагает, что знает. Озлобленный безбожник. Человек, одновременно разбитый горем утраты и исполненный холодного гнева. Человек, который считает покойную жену виновницей своего несчастья.

— И что же можем найти мы в этих бумагах?

— Возможно, мы не найдем в них ничего важного, — ответил я. — Или узнаем, наконец, истинную причину, по которой Файк преследовал Кейт Борроу и охотится за ее дочерью.

С соседних полей донесся прерывистый кашель старой овцы. То ли знак одобрения, то ли недоброе предзнаменование.

— Копай, — сказал Дадли.

И я воткнул лопату в могилу Кейт.