XI

Более скверной ночи, чем эта, я даже и припомнить не могу. Едва я улегся рядом со Сказкой, как мои раны стали напоминать о себе — особенно та, что на бедре. Пока я был разгорячен, их не чувствовалось, но когда начал остывать — а этому в немалой степени способствовал дом, боль возобновилась. Поначалу я лишь молча стискивал зубы, но боль — она как радость: ее нужно выражать вслух. Вскоре, сам того не замечая, я начал подвывать.

— Что с тобой? — испугалась Сказка.

— Нога болит…

— Давай сменю повязку?

— Чем сменишь? В этом сарае ничего нет, НИЧЕГО! Даже вода — и та перекрыта!

Тогда она взяла меня за руку, как мать берет за руку своего малыша, и мне стало чуть полегче…

Однако будущее все равно виделось мне в черном цвете.

То, что с нами происходило, было очень скверно. В считанные часы я вновь сделался прежним Капутом, Правда, на этот раз богатым, но загнанным в угол, как никогда. Сколько раз я уже мечтал покинуть Францию и зажить новой жизнью где-нибудь далеко, под ярким солнцем!.. И каждый раз судьба опять заворачивала меня обратно, словно вечного пленника своей неласковой родины!

Кажется, мне все же удалось заснуть, потому что я пришел в себя уже намного позже. Я открыл глаза, зашевелился — и меня мгновенно скрутила боль, которая не ушла, а лишь притупилась было от усталости и тревоги. Я закричал. Сказка подскочила:

— Что?!

— Ничего, девочка, просто неудачно повернулся — и заболело…

Она поднялась, заметно сутулясь: изогнутые сиденья машины не располагали к приятному отдыху.

— Видишь, говорил я тебе: это не «Континенталь»…

В помятом платье и с растрепанными волосами она все равно была очень красивой: настоящая туземка, вышедшая из тропического леса. Уже наступило утро, в окна светило солнце. Мне стало лучше только оттого, что я смотрел на нее.

Я встал, едва сдерживая страдальческое мычание.

— Послушай, — сказала она. — Меня вот что беспокоит: нам здесь нечего есть, нечего пить… Мы не сможем здесь долго оставаться. Знаешь пословицу: голод и волка из лесу выгонит…

Действительно, положение было паршивым.

— Пойди-ка взгляни, не завалялось ли что-нибудь в машине. А я пока осмотрю дом.

Я отправился на освоение берлоги. Похоже, тот, кто повесил на ворота табличку «продается», был изрядным оптимистом. Чтобы купить такой товар, нужно было по — настоящему любить развалины и одиночество. Во всех углах воняло гнилью, на стенах змеились трещины, там и сям висели оборванные провода… Пол местами вздулся; но главное — в комнатах не было ни одного предмета, ни единой вещицы… Я еще никогда не бывал в таком безнадежно пустом доме. Впору было завопить от отчаяния. Обшарпанные, затянутые паутиной комнаты по очереди обдавали меня своим ледяным дыханием. В некоторых были выбиты оконные стекла, а ставни болтались на одной петле. Тут можно было снять отличный фильм ужасов. Если призраки действительно существуют, то они наверняка уже избрали это место своей штаб-квартирой…

Я вернулся в нашу «спальню». Через минуту на пороге появилась Сказка. Она держала в руке что-то, завернутое в носовой платок.

— В машине была только коробочка аспирина и склянка рома. Господа полицейские берегут свое здоровье…

Она решительно сунула мне в рот две таблетки аспирина, и я проглотил их, запив глотком рома.

— Зато я нашла кое-что в саду…

В носовом платке у нее оказалась ежевика и несколько кисловатых яблок. Мы съели все это, пытаясь внушить себе, что еда придаст нам сил.

— Ну, что будем делать теперь?

— Теперь, Сказка, нам предстоит самое трудное: ждать.

— Ты думаешь?

— Уверен. Время работает на нас. Это будет невесело, но от этого зависит наша жизнь.

Она кивнула.

— Чем бы нам скоротать время?

— Для начала достанем из колес деньги…

Монтировки у нас не было, а резина на этих «непробиваемых» была невероятно жесткой. Я провозился с ободком довольно долго, но дальше дело пошло само собой. По мере того как я вынимал доллары, Сказка складывала их на полу. Вскоре набралась порядочная пачка.

Манипуляции с деньгами, казалось, нимало ее не возбуждали. Напротив, она казалась какой-то задумчивой.

— Знаешь что? — пробормотала она вдруг. — Этот жандарм почти что оторвал нам крышку багажника…

— Да, ну и что?

— В багажнике лежала банка с маслом. Ее пробило пулей, и масло вытекло…

— Ну и черт с ним.

— Тебе не кажется, что оно могло оставить на дороге следы?

Я обдумал это предположение.

— Знаешь, крошка, масло на дороге не особенно привлекает внимание…

— Пятна, может быть, и не привлекают. Но сплошная полоска может показаться полицейским подозрительной, особенно если она начинается на месте столкновения…

— Банка наверняка опустела задолго до того, как мы свернули в лес…

— Нет, масло льется из дырки довольно медленно.

Ее опасения смутно раздражали меня, тем более что я находил их немного детскими. Так или иначе — нам все равно нельзя было покидать сейчас свое укрытие. У нашей машины было не больше шансов пройти незамеченной, чем у разъяренного быка, вбежавшего в посудную лавку. Да и моя ободранная рожа бросалась бы в глаза не меньше, чем сама машина. Оставив после себя столько убитых жандармов, я не сомневался, что их коллеги видят мой портрет даже во сне.

В этот раз я передал этим господам слишком уж горячий привет… Они мигом бросят все остальные дела и займутся моей скромной персоной. Я сознавал, что у меня почти нет надежды проскочить сквозь ячейки расставленной сети…

Я уже почти управился с первым колесом, когда Сказка вздрогнула и прислушалась. Она жестом велела мне молчать, и я сразу превратился в живой радар… Я вовсю напрягал слух, но не улавливал ничего, кроме шелеста травы на ветру.

— Чего ты?

— Мне послышалось, что где-то хлопнула дверца…

— Да ладно!

Я взял ее за плечи и поцеловал.

— Не накручивай себя, а то еще и не такое почудится. Ну сама посуди: если легаши сюда доберутся, то разве станут они хлопать дверцами?

— Иногда это делаешь машинально, — возразила она.

Она подошла к окну, но за кустами ничего нельзя было разглядеть.

— Я залезу на чердак и посмотрю оттуда.

— Ну конечно! Чтобы тебя сразу увидели?

— Нет, я осторожно…

— Ну давай, если это тебя успокоит.

Она вышла — проворно, будто козочка.

Я принялся за второе колесо, но хотя аспирин и облегчил мои страдания, руки у меня сильно дрожали, и спина была покрыта потом.

Я вытер лоб рукавом. Черт побери, неужели я боюсь? Эта дурацкая история с банкой масла донимала меня все сильнее и сильнее. Действительно, если мы, сами того не подозревая, сыграли в Мальчика-с-пальчик, загребалы не заставят себя ждать…

Я глотнул рома, но он будто не дошел до желудка: горло сжимал страх. Лезвие ножа, сильно притупившееся о металлическую прослойку первого колеса, никак не хотело резать второе. Я еще не успел проткнуть его, когда услышал, как Сказка бежит вниз по изъеденной червями деревянной лестнице.

Она ворвалась в комнату, красная и взбудораженная.

Я выпустил из рук колесо.

— Скорей! Скорей! — выдохнула она. — Они уже тут!

— Что?

— На берегу стоят три полицейских фургона… Полно жандармов, каски на солнце блестят… Они окружают поместье!

Она не произносила, а будто выплевывала слова. От ее знаменитого спокойствия не осталось и следа: ее трясло от страха. Но вместо того чтобы передаться мне, ее мандраж вылечил меня от моего собственного. В таких случаях я всегда обретал свой «self-control^[5]»…

— Ладно, смываемся, только без паники!

— Да как же нам смываться?! Говорю тебе, их везде полно!

— Слушай, перестань скулить и делай, как я. Прорвемся…

Она замолчала.

Я бросил отчаянный взгляд на два оставшихся колеса. Раскурочивать их было уже некогда. Мое состояние, заработанное таким жестоким, таким безжалостным путем, разваливалось на огромные куски и таяло на глазах. Три четверти я уже потерял. Однако собственная шкура была дороже…

Я торопливо распихал по карманам доллары из первого колеса; карманы живописно оттопырились.

Затем я осмотрел револьвер Анджело. В барабане осталось всего три патрона. Попробуйте выдержать осаду с тремя патронами…

— Пошли. Полезем через заднее окно.

Она молча устремилась за мной.

Мы открыли ставни в одной из дальних комнат; я прислушался, но услышал лишь тополиную песню ветра.

— Прыгай, Сказка!

Она влезла на подоконник и спрыгнула прямо в росшую у стены крапиву. Ей, видно, было так страшно, что она даже не почувствовала ожога от прикосновения этих поганых кустиков.

Я прыгнул вслед за ней. От толчка у меня страшно закололо в боку. Я зажал бок рукой, а когда отнял руку, она была липкой от крови: рана открылась вновь. Дело было дрянь.