Глава 7

Бурцев следовал за кипрским капитаном по утыканной стрелами шаткой палубе нефа. Шли к трюмовому люку. Ничего ж себе, путьдорожка! Палуба – скользкая от крови. Всюду трупы, брошенное оружие, размотанные, будто гигантские силки, канаты, прочий корабельный инвентарь.

Бурцев обратил внимание на две запасные мачты. Обе лежали посередке, деля палубу надвое. Видать, ломались мачты частенько, раз приходится возить с собой запас. Имелись на борту также запасные рулевые весла. И с полтора десятка – никак не меньше – тяжеленных якорей. Огромных, железных, двурогих, с деревянными поперечными штоками. Однимдвумя здоровенный неф, конечно, не удержишь, но пятнадцать штук! Это уж явный перебор. Тоже, видать, про запас взяты? Наверное, якоря набирали с таким расчетом, чтоб не жалко было оставлять на дне, ежели зацепится. Вручнуюто поднимать такую тяжесть – замаешься, а механических, якорных шпилей и воротов пока не изобрели. Трюм открывали втроем – Бурцев, Жюль и Гаврила со своей универсальной отмычкой. Удар булавы – и сбитый замок летит в сторону. Люк откинут. Затихли все. Что ж, ваше величество, на выход… И в самом деле, королева вышла первой. Алиса Шампанская оказалась хрупкой женщиной средних лет и довольно привлекательной внешности. Худенькое скуластое лицо. Огромные карие глаза. Грустныепрегрустные, правда. Волнистые темные волосы. Брови, изогнутые тонкой дугой. Только ранняя седина немного портила эту печальную красоту. И скорбно изогнутые губы. Мда, улыбалась титулованная особа нечасто. По крайней мере, в последнее время. Зато держалась Алиса Шампанская с поистине королевским достоинством. Даже в перепачканном трюмной грязью платье.

Жюль и его матросы приветствовали госпожу, дружно опустившись на колено. В глазах капитана светились восторг и обожание. У Бурцева даже мелькнула мысль, что отнюдь не только верноподданический пыл заставлял Жюля рисковать своей и чужими жизнями. Блин! Да ведь этот усач влюблен в королеву без памяти! За ее величеством следовала скромная свита: пара испуганных придворных дам, мальчикпаж, еще несколько моряков из команды Жюля и трое хмурых израненных мужчин. Судя по наряду – знатные рыцари или бароны, до конца защищавшие свою госпожу и представлявшие интерес для пиратов с точки зрения получения выкупа. Последним вышел крепкий коренастый араб.

– О! – удивленно выдохнул пан Освальд. – Сарацин!

Сарацин носил просторный халат, широкие штаны и добротные сапоги. Араб был уже в летах: благородная седина просвечивала в иссинечерной курчавой бороде, густо серебрила виски. На щеке виднелся старый шрам. Умные глаза смотрели прямо. Горделивая осанка выдавала человека, не привыкшего угодливо гнуть спину. Даже перед королевой.

Вот к этомуто сарацину и бросился вдруг Сыма Цзян. Бурангул, чуть помедлив, тоже шагнул к незнакомцу. Подошел и Дмитрий.

– Хабибулла! Твоя моя не узнавай! – Китаец по давней своей привычке коверкал уже не русский – татарский. Вот только с чего он взял, что арабу знаком этот язык?

А араб язык степных кочевников знал. Араб улыбался. В густой бороде виднелись крупные крепкие зубы.

– Вай! Сыма Цзян?! Садык!^[178] Иптэш!^[179] И ты, Бурангул, тоже здесь?! И ты, Димитрий?! Вот так встреча! Салям алейкум!

– Алекумасаляма! Алекумасаляма! – Маленький сухонький китаец аж подпрыгивал от радости и потешно, будто крыльями, размахивал руками. Бурангул скалился во весь рот. Дмитрий же попросту сгреб Хабибуллу в охапку и троекратно расцеловал по русскому обычаю.

Все присутствующие, включая королеву, ошарашенно пялились на происходящее. Бурцев тоже ну ни хрена не понимал.

– Какого, Сема?!

– Васлав, это та самая арабская мудреца, про которая моя твоя говорилась в Силезская княжества. Вспоминайся! Хабибулла – создателя большая порока хойхойпао.

Бурцев «вспоминался». Хабибулла… Хабибулла… Действительно, в самом начале их знакомства, еще в Польше, в лагере Кхайдухана, Сыма Цзян рассказывал о строителе мощной метательной машины – требюшехойхойпао. Китаец говорил, будто этот арабский ученый муж, как и он сам, отправился в поход с татаромонгольскими туменами, надеясь отыскать магическую башню перехода. Но ведь тот Хабибулла погиб. Так, по крайней мере, утверждал Сыма Цзян.

– Как твоя живая? Твоя должна быть мертвая! – жизнерадостно хихикал китаец.

– Ляа^[180], – покачал головой Хабибулла. – Разве ты видел меня мертвым, Сыма Цзян?

– Нет, но многая другая говорила, что польский стрела попалась в твоя голова…

– Никогда не верь другим, верь лишь своим глазам, садык. В Малой Польше возле Кракова убили моего коня. А стрела, что пустил в меня польский лучник, лишь оцарапала мне щеку, – Хабибулла тронул шрам, уходивший под бороду. – Я отстал, остался один. А потом… потом, слава Аллаху, мне улыбнулась удача. Я вышел к колдовской башне ариев, Сыма Цзян!

Китаец так и охнул:

– Твоя добралась до Куявия? Твоя нашла Взгужевежакрепостя?

Хабибулла удивленно вскинул брови:

– Я нашел башню в Силезии. И никакой крепости, ни города, ни селения там не было и в помине. Меж двух холмов у небольшой реки вдоль дороги, ведущей к городу Вроцлаву и проложенной беженскими повозками, валялись глыбы, которые не под силу поднять человеку. Среди этих глыб я и обнаружил основание башни. Древние манускрипты не обманули. В башне ариев действительно таится великая магия колдовских врат. Жаль, не было у меня времени и возможности изучить ее досконально. Но я тогда чудом выбрался из силезских лесов. Сгинул бы, наверное, на чужбине, если бы вновь не повстречал воинов Кхайдухана, возвращающегося после Легницкой битвы. Велик Аллах в милости своей! Всевышнему не угодна была моя смерть. Но и от заветной башни Он отвел меня, едва явив ее. Может быть, потом… Может быть, в другой раз…

Сыма Цзян прицокивал языком и качал головой, подобно китайскому болванчику. Бурцев чесал репу. Судя по словам араба, Хабибулла вышел к развалинам той самой башни, откуда начался его, Василия Бурцева, путь в тринадцатом веке.

– А теперь скажи, мудрый Сыма Цзян, кому мы обязаны своим спасением? спохватился Хабибулла.

– Ну, моя, конечно, – важно надулся китаец. – И моя многая друга. А больше вся вот…

Старик указал на Бурцева:

– Мэ хэза^[181]? Кто это? Ваш военачальниккаид?

Сыма Цзян кивнул. Хабибулла подошел ближе:

– Эсмик э? Как твое имя, о благородный воин?

Хабибулла говорил потатарски. Бурцев ответил на том же языке:

– Ну, Василий. Вацлав…

Хабибулла приложил руку ко лбу, потом – к устам, к сердцу. Чуть склонил голову:

– Салям алейкум! И шукран^[182]. Благодарю тебя за помощь, о НуВасилийВацлав.

– Алейкум ассалям! – вежливо отозвался Бурцев. Тоже отвесил уважительный поклон. – Только без «ну», пожалуйста. А твое имя Хабибулла, так?

Эсми^[183] Хабибулла ибн Мохаммед ибн Рашид ибн Усама ибн…

Бурцев торопливо вскинул руку:

– Прошу, уважаемый, позволь называть тебя просто Хабибулла.

Всех «ибнов» ему все равно не запомнить.

– Кваэс. Хорошо. Я твой вечный должник, о благородный ВасилийВацлав. И мой меч – твой меч.

– Да ладно, чего уж там. Земля круглая. Сочтемся какнибудь.

– Земля плоская, – серьезно возразил Хабибулла. – И расстелена Аллахом подобно ковру. И укреплена горными твердынями, дабы не колебалась. И еще земля удерживается на рогах быка, а бык – на рыбе, а рыба – на воде, а вода – на воздухе, а воздух – на влажности, а на влажности обрывается знание знающих. Но, клянусь Аллахом, отныне я буду сопровождать тебя по этой земле, сотворенной Им, всюду, каид ВасилийВацлав.

– Всюду? А может, всетаки не надо? – осторожно спросил Бурцев.

– Надо! – упрямо сказал Хабибулла. – Я уже поклялся именем Аллаха.

Бурцев вздохнул. Кажется, еще одним человеком в его дружине станет больше, хочет он того или нет. А впрочем… Преданный сарацин в Палестине им пригодится. Да и еще один меч лишним никогда не будет.