V

У ворот нас уже ждал Кунингунулл. Вместе с ним был еще один воин-эдуй. Немного в стороне стоял молодой трибун из сословия всадников, которому Цезарь хотел преподать урок. Всем своим видом и поведением юноша старался дать понять окружающим, что предстоящая поездка ему совсем не по душе. Трибун, очевидно, не привык ждать кого-либо, поэтому свою злость он вымещал на рабе, всячески издеваясь над ним и придираясь к каждой мелочи. Именно этот раб должен был присматривать за лошадьми, на которых мы могли бы пересесть, когда наши животные устанут. Командиром нашего разношерстного отряда назначили римского офицера, который получил приказ как можно быстрее доставить меня в оппидум эдуев.

Через несколько часов мы уже скакали рысью по мрачным ущельям Юры. Ванда ехала верхом бок о бок со мной. Предыдущей ночью ей снились плохие сны, и она утверждала, будто внутренний голос предупредил ее, что ей лучше не оставаться одной в Генаве. В самом деле, настали смутные времена, поэтому, отправляясь в путь, нельзя было сказать с уверенностью, вернешься ли ты назад. Могло случиться все что угодно. Например, римляне ожидали, что аллоброги в любой момент поднимут восстание. Никто не удивился бы, если бы Цезарь вдруг изменил свои планы. К тому же в пути обстоятельства могли кого угодно вынудить предпочесть направление, противоположное тому, которое было выбрано изначально. Перед волей богов все мы, смертные, были настолько же бессильны, как щепка перед могучими волнами океана. Взглянув на Люсию, я понял, что она немного устала. Несколько недель подряд она доедала в шатре Нигера Фабия остатки еды, которую щедро приправляли специями, поэтому сейчас мою любимицу начали беспокоить боли в желудке. Я поднял Люсию к себе и уложил на живот поперек седла после того, как она наелась травы на обочине дороги и тут же вырвала последние остатки пряных арабских блюд.

Очень долго мы ехали молча, лишь изредка перебрасываясь фразами. Впереди скакал Кунингунулл с одним из своих воинов, которого звали Дико, следом за ними — я и Ванда, а два римлянина замыкали нашу небольшую процессию. Офицер, которого назначили главным, был опытным военным из штаба самого Цезаря. Он отвечал за планомерное использование ресурсов, обнаруженных в так называемой «дикой местности, заселенной варварами». Тщательно записывая и сопоставляя количество имевшихся в его распоряжении запасов, он должен был помогать правильно планировать работу вспомогательных войск, которые обеспечивали легионы всем необходимым: зерном, кормом для лошадей, водой и дровами. Наверняка любой встретивший нас подумал бы, что мы очень странная компания. Двое ехавших впереди разговаривали на кельтском, мы с Вандой обменивались фразами на германском, поскольку не хотели, чтобы нас кто-нибудь подслушал, а хмурые римляне, почти все время молчавшие, лишь изредка обращались друг к другу на латыни.

На раба, который ехал самым последним и вел в поводу лошадей, никто не обращал внимания — к нему относились так, словно он был частью поклажи, которая тем не менее могла выполнять кое-какие несложные поручения.

Еще утром мы вброд перешли Родан и поехали вдоль правого берега. Нам приходилось пробираться через образованные отвесными скалами ущелья, при одном взгляде на которые душу наполняла тоска, а в голове начинали лихорадочно метаться мысли о злых духах и привидениях. В сумерках валуны с причудливыми контурами и очертания утесов на фоне пока еще светлого неба казались еще более угрожающими. Нам чудилось, будто мы видим чьи-то глаза в густых кустах, корни которых, словно высохшие руки мертвецов, торчали из земли. Всех нас не покидало ощущение, будто за нами постоянно следят. Неужели мы оказались в царстве теней, населенном душами умерших? Ветер уносил звуки наших голосов, словно невесомые снежные хлопья, бросал их на каменные глыбы и швырял назад в ущелье, исказив до неузнаваемости. Слова, сказанные абсолютно спокойным тоном, казались отчаянным криком о помощи, который никто из нас не хотел слышать.

Похоже, сопровождавшим нас римлянам еще не случалось попадать в такие ситуации — они притихли и, пытаясь держаться с достоинством, прилагали максимум усилий, чтобы мы не подумали, будто в их сердца закрался страх. Молодому трибуну постоянно приходилось останавливаться, чтобы опорожнить свой мочевой пузырь. Этот факт всех нас очень забавлял, и на каждую его просьбу сделать остановку мы отвечали сдержанными ухмылками.

Вечером весь наш небольшой отряд собрался у костра. Раб молол зерно, замешивал тесто и пек на углях небольшие лепешки. Такой хлеб назывался «panis militaris^[46]». Нашу трапезу дополняли галльский сыр, сало и поска — прекрасно утоляющий жажду напиток из воды и уксуса. Обоим офицерам хлеб совершенно не понравился. И наверняка (конечно, если бы у них была такая возможность) они бы с удовольствием выпили разбавленного вина вместо этой горьковатой бурды.

— Фусцинус! — заорал на своего раба молодой трибун. — Твой хлеб невозможно есть. Меня от него тошнит!

— Панис милитарис всегда быть черный, господин, — ответил Фусцинус, нисколько не смутившись. — Так меня научить, господин.

Фусцинусу наверняка уже перевалило за тридцать. Скорее всего, он стал рабом, еще когда был юношей. Всем своим видом и сдержанными ответами на нападки господина Фусцинус показывал окружающим, что готов выполнять любые приказания. Раб был воплощением покорности. Его имя образовалось от уменьшительной формы слова «темнокожий». Если бы какой-нибудь хозяин вышел в Риме на форум и заорал: «Фусцинус!» — то наверняка к нему сбежались бы сотни рабов, получивших такое же имя. У раба был просветленный взгляд человека, который многое пережил и уже смирился со своей судьбой.

Несмотря на довольно высокий рост и очень крепкое телосложение, Фусцинус вел себя чрезвычайно послушно и во всем беспрекословно подчинялся своему хозяину, словно собака, которую дрессировали с применением невероятно жестоких методов. Следует признать, что есть немало людей и собак, которые подчиняются исключительно из страха. Не знаю, приходилось ли рабу молодого трибуна когда-либо служить в армии и сражаться на поле боя. Меня так и подмывало спросить об этом Фусцинуса, но я решил, что лучше не задавать ему подобных вопросов. Взглянув на него в очередной раз, я понял, что этот человек перенес за свою жизнь очень много страданий.

При любой удобной возможности римский трибун изображал из себя невероятно богатого патриция, который считал ниже своего достоинства употреблять в пишу блюда, отличающиеся от той изысканной еды, к которой он привык. На самом же деле он был всего лишь всадником! А всадником в Риме мог стать любой гражданин, располагавший суммой в четыреста тысяч сестерциев и больше.

— От Фусцинуса вряд ли можно дождаться приличного белого хлеба, — попытался блеснуть своим остроумием юнец. В ответ на его шутку офицер лишь устало улыбнулся. Ему наверняка перевалило за сорок, так что на вздор, который несут заносчивые молокососы, он уже не обращал никакого внимания. Разве они что-то понимают в жизни?

— Белый хлеб нехорошо, господин, черный хлеб хорошо для желудок…

— Вы только послушайте, что говорит этот чернокожий иберийский засранец! Он пытается нас поучать. Значит, ты имеешь наглость утверждать, будто все, кто живет в Риме, питаются неправильно?

— С каких это пор в Риме живут только всадники и патриции? — нехотя спросил офицер у молодого трибуна.

Оба кельта тихо рассмеялись. Похоже, они поняли, на что намекал командир нашего отряда. Кунингунулл порылся в своей сумке, достал оттуда кусок хлеба и бросил его трибуну.

— Вот, отведай галльского хлеба. Он белый. Дрожжи для его выпечки мы делаем из пены, образующейся на поверхности бочек, в которых бродит пиво. Поэтому хлеб получается очень мягким белым и воздушным.

Молодой римлянин с отвращением поморщился, услышав объяснение Кунингунулла, и начал внимательно рассматривать хлеб. Наконец, решившись попробовать его, трибун откусил небольшой кусок с таким видом, будто его заставили зубами оторвать голову дохлой крысе. Все сидевшие вокруг костра наблюдали за ним. Через некоторое время, тщательно прожевав хлеб, трибун протянул буханку офицеру со словами:

— Подобную выпечку вы могли бы покупать у галлов для своих солдат. Им она наверняка придется по вкусу.

Офицер взял в руки ломоть галльского хлеба, откусил немного и, даже не дожевав его, проворчал:

— Совсем недурно! — По его лицу было видно, что хлеб ему очень понравился. Затем командир нашего отряда вновь обратился к Кунингунуллу: — Но наши легионеры обязательно должны есть panis militaris, в противном случае их желудки не смогут переваривать пишу.

Офицер распорядился, кто в какое время должен нести стражу, лег на попону, укрылся шерстяным одеялом и уснул. Молодой трибун устроился на земле неподалеку от офицера и долго рассказывал всякую чушь. Никто не обращал на него внимания. Я, Ванда, эдуи и раб римлянина еще несколько часов сидели у догоравшего костра.

— Скажи, друид, ты уже принял решение? Ты служишь в канцелярии Цезаря? — спросил меня Кунингунулл, передав по кругу бурдюк с вином.

— Да, я подписал контракт, так что теперь должен повсюду следовать за Цезарем и выполнять приказания, полученные от него или от его представителей. Я не смогу отправиться к Атлантикусу вместе с остальными кельтами.

Кунингунулл нервно отмахнулся.

— Гельветы никогда не доберутся до Атлантикуса. Подумай сам, друид. Сейчас это понятно всем. Цезарь надавил на все рычаги и прибегнул к хитрости, которая позволила ему получить под свое начало шесть легионов. Как ты думаешь, что произойдет, если он в ближайшее время не воспользуется столь мощным войском? Да в Риме его в лучшем случае просто высмеют, а в худшем случае обвинят в намерении устроить военный переворот. Цезарь игрок, который раз за разом ставит самого себя в такое положение, из которого есть только один выход. И никаких путей к отступлению. Он готов рискнуть всем, в том числе и своей жизнью, но он знает, чего хочет. Все или ничего.

Я лишь пожал плечами.

— А что плохого сделал тебе Цезарь, друид? — поинтересовался второй эдуй, пристально глядя на меня. — Неужели ты до сих пор не понял — Цезаря нельзя победить. А это значит, что нужно сделать его своим союзником. Я и Кунингунулл — два живых примера. Мы были сыновьями бедного князя, у нас не осталось почти никакого имущества. Никто из соплеменников не воспринимал нас всерьез. Наверняка рано или поздно наступил бы день, когда нам пришлось бы стать рабами, чтобы выплатить свои долги.

— Он говорит чистую правду, — подтвердил Кунингунулл. — Поступив на службу к Цезарю, я получил воинское звание и стал командиром небольшого отряда. Мне назначили приличное жалованье, позволяющее неплохо жить! Мы имеем право участвовать во всех грабежах наравне с остальными легионерами. Когда закончится срок моей службы, я получу римское гражданство, а нынешний проконсул сделает меня князем или царем наших племен. Я спрашиваю тебя, друид, кто мы такие? Рабы Цезаря или его союзники? Нет, мы пользуемся лишь могуществом этого римлянина, чтобы заставить наши племена вновь уважать нас. Поверь, мы добиваемся уважения, которого в самом деле заслуживаем!

— А что мы получили бы взамен, решив встать на сторону тех, кто собирается сражаться против Цезаря? — спросил Дико, второй эдуй. — Взгляни на аллоброгов. Что происходит с их племенами? Римляне буквально задушили их непомерными налогами. Аллоброги должны предоставлять в распоряжение проконсула провинции вспомогательные войска и сами платить этим солдатам жалованье. Немалую часть выращенного ими зерна аллоброги обязаны отдавать Риму. Одной из их многочисленных обязанностей является поддержание в надлежащем состоянии дорог, используемых римлянами. Те же, кто отказывается или не может платить налоги и выполнять возложенные на них обязанности, становятся рабами. Нам, эдуям, не приходится мириться с такой несправедливостью. Если бы среди аллоброгов нашелся хотя бы один кельт, который был бы дружелюбно настроен по отношению к Риму, то Цезарь сегодня же сделал бы его царем. Но аллоброги упрямы и глупы.

В течение нескольких следующих дней мы ехали на северо-запад. Мы скакали по землям, принадлежащим секванам. Окружающая местность выглядела так, как будто несколькими днями раньше здесь прошли двести пятьдесят тысяч человек со всем своим имуществом, нагруженным на телеги, и скотом. Трава была вытоптана, а в тех местах, где кельты разжигали костры, виднелись огромные кучи пепла. Однажды, забравшись на одну из многочисленных возвышенностей, мы заметили вооруженный арьергард гельветов. Часть колонны скорее всего уже перемещалась по землям эдуев и приближалась к Арару. Наверняка переправа через реку окажется довольно сложным заданием для такого количества людей и займет немало времени. К сожалению, среди кельтов не было ни одного человека, который обладал бы такими же способностями и знаниями, как Мамурра.

Мы разбили лагерь на склоне холма и долго наблюдали за всадниками и телегами, двигавшимися в хвосте колонны гельветов. Тем временем Фусцинус начал готовить нам ужин. Он вскипятил воду, а затем добавил туда муки грубого помола, соли, лука, чеснока, специй и разных овощей. Через некоторое время раб подал нам эту кашу в виде простого, но очень вкусного блюда с бобами и жареным салом. К сожалению, по пути мы разбили все яйца. Люсии выпала честь вылизать испачканную желтками и белками кожаную сумку, в которой мы их везли.

Когда наступили сумерки, я почти слово в слово услышал те же разговоры, которые наши спутники вели уже несколько дней подряд. Молодой трибун выказывал свое недовольство всем и всеми, срывая злость на рабе; офицер со скучающим видом слушал его бессмысленные тирады, а оба эдуя без устали продолжали рассказывать мне, как им повезло — лучшей возможности зарабатывать на жизнь, чем служба в римской армии, они не знали и, похоже, в самом деле были вполне довольны своей судьбой. Однако мне совсем не нравилось, что они все чаще и чаще поглядывали в сторону Ванды. Сначала они рассматривали мою возлюбленную исподтишка, когда я не мог этого заметить, но сейчас нагло, в открытую пялились на нее. Взгляды эдуев казались такими жадными, будто они были готовы в любой момент наброситься на Ванду и сорвать с нее всю одежду. Заметив такие неприятные перемены в их поведении, я велел своей возлюбленной ни на шаг не отходить от меня. Я коротал время, упражняясь в стрельбе из лука, но старался при этом не упускать из виду похотливых эдуев и римлян.

Если честно, то я хотел произвести впечатление на обоих эдуев, офицера и молодого трибуна, чтобы удержать их от опрометчивых поступков. И мне это удалось. Частично. По крайней мере, тем вечером. Наблюдая за тем, как я стрелял излука, оба римлянина и эдуи тоже захотели попробовать, насколько ловко они смогут обращаться с этим оружием. Должен признать, что меткость, с которой стрелял Кунингунулл, меня действительно поразила, но мои стрелы все равно попадали в цель чаще и точнее, чем выпущенные им. Одним словом, я оказался самым лучшим стрелком. Моим единственным недостатком было то, что я не мог стрелять из лука на бегу. Чтобы сделать точный выстрел, мне приходилось опираться на что-нибудь устойчивое.

На следующее утро молодой трибун заявил, что ему надоела эта однообразная и скучная военная жизнь, он, дескать, сыт ею по горло. Римлянин поинтересовался у эдуев, нет ли поблизости какого-нибудь города, в котором можно было бы немного развлечься. Ему хотелось искупаться в термах, выпить вина и порезвиться со смазливыми дикарками.

— Оказавшись в такой глуши, ты должен свыкнуться с мыслью, что развлечения ты будешь видеть только во сне, — осадил юнца офицер.

— Друид, за сколько ты согласишься продать мне свою рабыню? — обратился ко мне трибун с таким видом, словно я должен немедленно предоставить Ванду в его распоряжение. Я улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— А если я прикажу тебе продать ее мне?

В ответ я вновь покачал головой.

— Ты не имеешь права отдавать мне приказы, трибун.

— Боюсь, ты ошибаешься, галл! Я могу приказывать тебе а ты должен подчиняться моим приказам! — заорал молокосос и с грозным видом подошел ко мне. Я даже не встал на ноги.

— Иди сюда, рабыня! Ты отправляешься вместе со мной! Прогуляемся в лес!

Ванда не знала, как ей реагировать на все происходящее. Молодой трибун просто не оставил мне другого выбора. Я спокойно взглянул ему прямо в глаза.

— Трибун, поверь мне, есть кое-что получше, чем развлечения с какой-то германской рабыней!

— Что же это, друид?

— Я могу приготовить для всех вас зелье, которое удовлетворит твои желания искуснее, чем все женщины Галлии, вместе взятые. Это дурман богов.

— Он прав, — согласился со мной офицер. — Мамурра рассказывал мне об этом удивительном напитке. Друид может сварить для тебя такое зелье, что твои гениталии покажутся тебе размером с ослиные. Ты будешь умирать от желания.

— Это правда, друид?

— Да, — все так же спокойно ответил я. — Зачем мне врать?

— Так начинай же немедленно готовить свой напиток! — не выдержал трибун.

Я даже не пошевелился.

— В чем дело, друид? Почему ты до сих пор сидишь на месте сложа руки?

— Мне понадобится горячая вода…

Молодой трибун лишь взглянул на своего раба, и тот сразу понял, что ему следует делать.

— … а еще мне понадобятся некоторые… травы…

— Что ты хочешь этим сказать, друид?

— Я вернусь примерно через час. Вам не придется ждать меня долго. К тому времени я найду все, что мне необходимо.

— Ты знаешь, какое наказание тебе грозит в случае дезертирства, галл! — ухмыльнулся молодой трибун.

— Я друид Цезаря, — спокойно ответил я. — Ты в самом деле думаешь, будто я попытаюсь сбежать лишь по той причине, что тебе так приглянулась моя рабыня? — Я сделал короткую паузу и добавил: — Стоило мне только захотеть, и ты давным-давно был бы мертв! Но какое мне дело до тебя, если я должен выполнить поручение самого Цезаря? И, можешь мне поверить, что бы ни случилось — я не ослушаюсь его приказа!

Я дал Ванде знак следовать за мной. На лицах тех, кто оставался в лагере, отразились смешанные чувства, когда они поняли, что моя рабыня уходит вместе со мной.

Когда мы проезжали по лесу, я видел много кустов лещины. Вот что понадобится мне для приготовления зелья. Лесные орехи повышают кровяное давление во всем организме человека. Но я хотел добиться другого, более впечатляющего результата, поэтому мне нужно было насобирать небольших красных ягод. Их сок опасен для жизни человека. Собирая плоды с кустов, нужно обязательно закрывать глаза и срывать их только левой рукой.

— Ты уверен, что у тебя все получится, как ты задумал? — обеспокоенно спросила Ванда.

Она сидела на огромном пне и, нахмурившись, наблюдала за мной. По ее лицу было видно, что она сильно переживает.

— Конечно! Я ни мгновения в этом не сомневаюсь! — ответил я самоуверенно. — Однажды я уже готовил подобное зелье. Конечно, не точно такое же, но оно должно было иметь похожее действие…

Ванда наморщила лоб и с еще большим беспокойством взглянула на меня.

— Корисиос! Когда ты пробовал приготовить отвар, о котором только что сказал? И кто его пил?

— Не мешай мне и сиди тихо! Я должен сосредоточиться!

Ванда начала гладить Люсию, которая стояла рядом, прижавшись к ее ногам.

— Видишь вон ту скалу? — спросил я.

Ванда молча кивнула.

— Я пойду в лагерь один, без тебя. Мне потребуется примерно час на приготовление отвара. Затем я вернусь к тебе. Жди меня у подножия скалы и никуда не уходи.

— Как прикажешь, мой господин, — пробормотала моя возлюбленная. По ее лицу было видно, что она все еще сомневается в успехе.

Увидев, что я вернулся в лагерь без Ванды, эдуи и римляне были явно разочарованы. Мне пришлось тут же успокоить их и заверить, будто зелье, которое я им сейчас приготовлю, поможет им испытать ни с чем не сравнимое наслаждение. Я велел своим спутникам оставить меня одного, чтобы я мог спокойно, без помех, приготовить чудодейственный отвар.

Когда вода закипела, я бросил в котелок необходимые ингредиенты, лихорадочно размышляя, не слишком ли много воды я решил использовать, ведь в таком случае зелье могло получиться недостаточно концентрированным. Конечно, настоящим друидам легко рассуждать — у них всегда под рукой их священные бронзовые котелки, позволяющие благодаря шкале на внутренней стороне стенок набирать ровно столько жидкости, сколько требуется для того или иного отвара. Мне же приходилось довольствоваться грязной посудиной римлян, в которой совсем недавно готовили бобы. Закончив все приготовления, я громко позвал римлян и эдуев. Попросив молодого трибуна дать мне его пугио, я опустил лезвие кинжала в котелок, вынул его и, немного подумав, сказал:

— Пусть отвар продолжает кипеть на медленном огне. Постоянно подкладывайте дрова, а когда испарится вот столько жидкости, — я показал пальцем примерно на середину клинка, — снимите котел с огня и дайте содержимому остыть. Ни в коем случае не вздумайте пить его горячим или теплым! Когда отвар остынет, можете выпить столько, сколько захотите. С наступлением сумерек действие отвара начнет постепенно ослабевать, а затем закончится вовсе. Жидкость, оставшаяся в котле, тоже потеряет свою колдовскую силу.

— Куда это ты собрался? — поинтересовался молодой римлянин, с недоверием взглянув на меня.

— Я не должен отчитываться перед тобой, трибун, — ответил я совершенно спокойно.

— Друид, — строго сказал офицер, командовавший нашим отрядом, — мы оказались в этой глуши по одной-единственной причине: у нас есть приказ, который мы должны выполнить. Запомни: с наступлением сумерек ты должен быть в лагере. Мне не нужны стражники, которые будут дремать на своем посту!

Я кивнул и успокоил римлянина:

— Можешь не волноваться. Если вы будете строго придерживаться всех моих указаний, то мое зелье вас не разочарует. Наверняка вы попросите меня завтра приготовить еще. А теперь я отправлюсь в лес и обращусь к богам с просьбой порадовать вас яркими видениями и приятными ощущениями. Незадолго до наступления сумерек я вернусь в лагерь.

— А ты уверен, что мы не захотим развлечься с твоей рабыней? — спросил Дико.

— Если бы я был в этом не уверен, то она осталась бы здесь, в лагере.

По лицу эдуя можно было понять, что он мне не верит. Он указал пальцем на облачко дыма, которое, очевидно, поднималось от расположенного невдалеке от нашего лагеря маленького селения.

— В крайнем случае мы отправимся вон туда, — сказал Кунингунулл со смехом. — Мы можем делать все что угодно, не опасаясь наказания. В конечном счете во всех бесчинствах обвинят гельветов.

Я велел рабу помочь мне забраться на лошадь и не торопясь поехал прочь. Я ни разу не обернулся. Оказавшись примерно в миле от лагеря, я сдавил пятками бока своей лошади и поскакал так быстро, как только мог.

Эдуи в предвкушении сняли котелок с огня. Жидкость почти остыла. Молодой трибун в очередной раз окунул палец в отвар, чтобы Убедиться, что его можно пить. Решив больше не ждать, он ухмыльнулся и зачерпнул полную кружку странно пахнущего зелья. Затем его примеру последовал офицер и оба эдуя. Сделав всего лишь несколько глотков, они наверняка очень сильно удивились когда почувствовали огонь в паху. Когда они начали кататься по земле, растирая руками гениталии, не в состоянии даже дойти до лошадей, чтобы взобраться на них и поскакать в селение, раб Фусцинус сложил руки — поскольку своей кружки у него не было, — набрал в ладони жидкости из котелка и начал жадно пить ее, с опаской поглядывая на своего господина, офицера и кельтов. Командир отряда кое-как встал на ноги и поковылял в лес. Опершись левой рукой о ствол ближайшего дерева, он правой рукой схватил себя за половой орган и с громкими стонами начал судорожно дергаться. Оба эдуя, тяжело дыша, доползли до своих лошадей. Кунингунулл забрался в седло и уже скакал прочь, а Дико, попытавшись запрыгнуть на коня, немного не рассчитал и перелетел через него. С диким криком эдуй схватился обеими руками за гениталии. В то же самое мгновение Фусцинус подкрался сзади к молодому трибуну и схватил его за шею. Изнеженный римлянин оказался в крепких руках раба, пальцы которого сжимали его, словно кандалы. Фусцинус придавил трибуна к земле, поставил его на колени и вонзил свой член в его задний проход. Римлянин заорал словно сумасшедший, начал извиваться всем телом, бить руками по земле и просить всех богов по очереди смилостивиться над ним. Раб схватил его за запястья, заломил руки за спину и сильнее придавил к земле. У трибуна не было ни малейшего шанса вырваться из рук своего мучителя.

Фусцинус навалился на римлянина всем телом, вдавив в землю лицо своего господина, который не мог даже пошевелиться. Раб размашисто двигал бедрами вперед и назад. Раз за разом тело его жертвы содрогалось от мощных ударов сзади. У трибуна уже не было сил кричать, по его лицу текли слезы, но Фусцинус не обращал никакого внимания на его страдания. Нет, не этого молодого заносчивого трибуна хотел изнасиловать раб. Единственным его желанием было унизить и опозорить всю Римскую республику, которую символизировала его беспомощная жертва. Сваренное мной зелье превратило Фусцинуса в настоящего дикого зверя.

Тяжело дыша, офицер вернулся в лагерь. Достав свой гладиус, он хотел броситься на раба сзади и убить его, но тут же вновь почувствовал зуд в паху. Лицо римлянина исказила мучительная гримаса. Офицер рухнул на колени, схватился обеими руками за свой половой орган и начал тереть его, чтобы поскорее избавиться от болезненной эрекции. Дико с красным лицом неподвижно лежал на спине. На его губах, на подбородке и шее белела пена, штаны были спущены до колен. Эдуй не шевелился. Его эрегированный пенис торчал вертикально вверх, словно жезл центуриона. Дико был мертв.

Конечно, я не находил себе места от беспокойства, но, разыскав Ванду у подножия скалы, я взял себя в руки. Спрятавшись за огромным валуном у обочины дороги, мы ждали, как будут развиваться события. Приближавшееся к нам облако не предвещало ничего хорошего. Я попросил Ванду помочь мне взобраться на скалу. Когда я оказался наверху, она подала мне лук и колчан со стрелами. Еще раз внимательно взглянув на дорогу, я велел ей крепко привязать лошадей к ближайшему дереву.

— Друууииииид! — услышал я чей-то крик. Скорее всего, это был Кунингунулл. Можно было подумать, что он не скачет, а летит на своей лошади, — с такой скоростью бедное животное мчалось по пыльной дороге. Вот это вид! Эдуй разделся донага, все его тело было кроваво-красным, словно он заболел какой-то странной, экзотической болезнью. Резко остановив коня, Кунингунулл соскочил на землю и дико огляделся по сторонам. Прихрамывая и не переставая тереть свой пенис, эдуй приближался к подножию скалы.

— Друииид, где твоя рабыня?!

Я натянул тетиву, а затем разжал большой и указательный пальцы правой руки. Тетива, скрученная из жил животных, со свистом вернулась в исходное положение. Стрела мгновенно преодолела расстояние, отделявшее меня от Кунингунулла, и вонзилась в его грудь на два пальца ниже золотого обруча. Эдуй даже не вскрикнул. Он схватился обеими руками за торчавшую из его тела стрелу и взглянул на меня. Теперь Кунингунулл понял, кто в него стрелял. Он глядел мне прямо в глаза. Решив избавить его от мучений, я выпустил вторую стрелу. Она со свистом вонзилась в левую руку эдуя, которой он держался за древко первой стрелы.

Пронзив запястье эдуя, вторая стрела глубоко вошла в его туловище. Я безразлично смотрел на Кунингунулла и почти не шевелился. Сосредоточившись, я достал из висевшего за спиной колчана еще одну стрелу и вновь натянул тетиву.

— Зачем ты это делаешь, Корисиос? Может быть, с него хватит? — спросила Ванда громким встревоженным голосом, словно при помощи одной-единственной фразы она хотела избавиться от волнения и сковавшего ее нервного напряжения. Третья стрела пронзила правую руку Кунингунулла и тоже пригвоздила ее к груди эдуя. Сделав еще несколько шагов, тот упал на колени и начал медленно вращать головой. Через несколько мгновений его глаза закрылись, и эдуй рухнул на землю, зарывшись лицом в придорожную пыль.

— Почему все его тело было таким красным?

— Похоже, здешний климат ему не подошел…

— Корисиос!

— Откуда мне знать? — грубо ответил я. — У него резко повысилось кровяное давление, по телу разлился жар, превративший тело Кунингунулла в настоящий вулкан. Я же говорил тебе: я знаю, что делаю. Сантониг много рассказывал мне об этом зелье. У человека, выпившего такой отвар, в жилах начинает бушевать настоящая буря. Не могу понять, почему ты задаешь мне эти вопросы?

Еще несколько часов мы ни на шаг не отходили от подножия скалы. Наконец, я решил, что нужно вернуться в лагерь и посмотреть, что там случилось. Прежде чем отправиться в путь, я выдернул из груди Кунингунулла все стрелы и закопал их подальше от дороги, а затем снял с него золотой обруч, решив принести это украшение в жертву богам воды.

— Как ты думаешь, что они делают? — спросил я Ванду. — Они еще живы и бродят, не находя себе места, вокруг лагеря? У них такие же красные лица, как у этого эдуя?

— Если бы только лица, — пробормотала она еле слышно. — Я одного не могу понять: кто из нас друид? Ты или я?

— Нам во что бы то ни стало нужно узнать, как разворачивались события в лагере.

— Только не говори мне, что ты в самом деле хочешь вернуться туда!

— Я должен узнать, что случилось!

— Совсем не обязательно возвращаться в лагерь, — со злостью выкрикнула Ванда, — чтобы понять, как разворачивались события! Я и так могу сказать тебе, что случилось. Словно голодные волки, они набросились друг на друга. И по крайней мере один из них выжил. Вот он-то и расскажет римлянам, что ты убийца и предатель! Видишь, что ты натворил, Корисиос! Тебе следовало продать меня и отправиться в Массилию! Теперь ты не сможешь выплатить Кретосу свой долг. Купец наверняка будет искать тебя. Но теперь к нему присоединятся римляне, потому что, вне всякого сомнения, они захотят услышать твою версию происшедшего с офицером, молодым трибуном и двумя эдуями.

Ванда была абсолютно права. Похоже, я сам себе вырыл яму и оказался теперь в безвыходном положении! Но что мне оставалось делать? Я уверен, что этой ночью они бы все вместе набросились на Ванду, а я бы не смог защитить ее. В поединке с тремя опытными воинами и одним молодым римлянином у меня не было никаких шансов остаться в живых. Меня ничто не спасло бы!

— Послушай, ведь совсем рядом с нашим лагерем находится ущелье. Если мы переберемся на противоположную сторону, то сможем узнать, что случилось, не подвергая себя большой опасности. Возможно, все не так уж плохо… Я хочу всего лишь убедиться… Возможно…

— Ты хочешь сказать, что во всем случившемся можно попытаться обвинить гельветов?

— Что значит «обвинить»? Я не собираюсь никого ни в чем обвинять. Но нельзя исключать возможности, что именно так и подумают римляне…

Итак, мы перебрались на противоположную сторону ущелья и не торопясь направились к тому месту, откуда можно было увидеть лагерь. Мы с Вандой вовсе не удивились бы, если бы из кустов нам навстречу выскочил римлянин или эдуй с красным лицом и эрегированным пенисом. Мы постоянно оглядывались по сторонам, боясь быть застигнутыми врасплох.

Через некоторое время Ванда спросила:

— Корисиос, что за зелье ты сварил для этих несчастных?

— Ванда, пойми меня правильно. Я еще не стал друидом. Пока что я всего лишь ученик, — попытался защититься я.

— Ты раньше давал кому-нибудь такое зелье?

— Да… Однажды я напоил им осла…

— Осла?! — воскликнула Ванда, изумленно глядя на меня.

— Да, иногда нам приходится испытывать действие отваров на животных. А поскольку мы слишком любим кур, собак и лошадей, то у нас не остается другого выхода. Из всех четвероногих больше всего для подобного эксперимента подошел осел.

— И что же с ним случилось?

— Похоже, зелье пришлось ему по вкусу, поскольку он выпил полведра. Все до последней капли. Его член разбух до невероятных размеров; бедное животное не понимало, что с ним происходит, и не находило себе места. Этот осел словно сошел с ума. Он прыгал без разбору на ослиц и мулов, слезая с них лишь тогда, когда те начинали отбиваться от него задними копытами или кусаться. В конце концов нам пришлось убить жертву нашего эксперимента. После того как мы выпустили в него несколько стрел, осел наконец рухнул на землю. Затем мы позвали крестьянина, который одним мощным ударом топора перерубил сонную артерию и убил осла. Из раны фонтаном хлынула кровь. Если честно, то я не видел такого ни разу в жизни. Даже у белых волов — мы иногда приносим их в жертву богам, — которые гораздо больше осла, не такое сильное кровотечение. Обычно из раны сразу выливается какое-то количество крови, после чего животное падает на землю. Но в жилах того осла бушевала самая настоящая буря! Из его пасти хлопьями падала пена.

Ванда некоторое время угрюмо молчала. Затем она вновь спросила меня:

— И ты приготовил им такое зелье?

— Послушай, для умелого музыканта, прекрасно владеющего, скажем, флейтой, нет ничего более скучного, чем играть мелодии, сочиненные кем-нибудь другим. То же самое касается и меня. Поверь, мое сравнение вполне уместно, хоть я и не музыкант. Я попробовал немного изменить дозировку в этом зелье, которое делает из мужчины похотливого зверя.

— Что это значит?

— Думаю, вразумительный ответ на этот вопрос могут дать тебе только боги, — улыбнулся я. — Ведь именно боги руководят руками друида, готовящего разнообразные отвары!

Ванда растерянно взглянула на меня.

— Я даже не знаю, чего мне хочется больше, — чтобы наши спутники были живы или чтобы они умерли.

— А что еще я мог сделать, скажи пожалуйста? Я готов на все, чтобы защитить тебя, Ванда!

— Ты хочешь сказать, что лучше мне было оставаться в Генаве?

— Да, Ванда! Тебе следовало послушаться меня и остаться в лагере десятого легиона, а затем отправиться вместе с Авлом Гиртом дальше! Теперь же мне остается надеяться, что все боги вдруг решат прийти мне на помощь. Если кто-нибудь из наших замечательных спутников выжил и ему удастся сообщить Цезарю о моей далеко не безобидной шутке, то проконсул устроит на меня настоящую охоту, словно на белого тигра, а когда поймает меня, то непременно распорядится отдать медведям, чтобы те растерзали меня прямо на арене.

— Ты ведь сам говорил, что хочешь когда-нибудь увидеть Рим.

— Да, но я никогда не упоминал, что хочу стать кормом для диких животных.

Когда мы наконец добрались до небольшой возвышенности на противоположной стороне ущелья, было еще светло. До нашего слуха не доносилось ни звука. С первого взгляда я не заметил в нашем лагере ничего подозрительного. Могло возникнуть впечатление, будто наши спутники решили немного отдохнуть. Молодой трибун ничком лежал на земле. Казалось, что он уснул. Офицер сидел, прислонившись к дереву. Я подумал, что он тоже задремал. Вдруг я заметил, как кто-то идет по лесу к лагерю. Это был Фусцинус. Он волочил за собой по земле что-то тяжелое.

Через некоторое время я рассмотрел, что тащил за собой раб. Это было тело эдуя Дико. Фусцинус протянул его за ногу через весь лагерь. Оказавшись рядом со своим хозяином, раб подхватил тело кельта под руки и уложил его на спину римлянина. Затем Фусцинус огляделся по сторонам и стер накидкой следы на земле. Вдруг он замер и прислушался. Похоже, раб сильно волновался. Забрав у мертвого кельта меч, Фусцинус направился к лесу. Подойдя к дереву, у которого сидел офицер, раб наклонился, взглянул на него, затем выпрямился, замахнулся мечом и одним ударом отрубил римлянину голову. Лишь сейчас я заметил лошадей, привязанных к одному из деревьев неподалеку от лагеря. Похоже, Фусцинус навьючил на них все ценное, что оставалось в лагере, и собирался отправиться в путь.

Мы с Вандой видели достаточно, чтобы понять, как развивались события. Из всех наших спутников выжил лишь один — раб Фусцинус. Нам нужно было срочно придумать историю, которая звучала бы как можно более правдоподобно.

— Ты же мастер сочинять небылицы! — прошипела Ванда и отвернулась от меня.

— Итак, мы с тобой отправились в лес собирать ягоды. Когда мы вернулись назад в лагерь, то обнаружили вокруг костра только трупы. Раб исчез. По-моему, звучит вполне правдоподобно.

— А что случилось дальше? — не унималась Ванда. Она повернулась и посмотрела на меня так, словно я говорил полную ерунду.

— Затем мы решили продолжить свой путь и отправились дальше, к Бибракте. Ведь у меня есть приказ, который я должен выполнить.

Ванда смягчилась.

— Сейчас это похоже на правду, — сказала она, подумав. — Меня пугает только одно. Поскольку всю эту кашу заварил именно ты, то что-нибудь обязательно пойдет не так. Мне начинает казаться… Как бы это лучше объяснить… Одним словом, у меня создается такое впечатление, будто в тебе не живут никакие боги. Просто они издеваются над тобой, чтобы убить время.

Мы поскакали дальше на северо-запад. Нам нужно было добраться до Бибракте, нерушимой столицы эдуев. По пути мы остановились у одного из священных источников, где я принес в жертву богам воды оружие и украшения Кунингунулла. Чтобы мое желание сделать жертвоприношение не выглядело так, словно я хотел всего лишь избавиться от компрометировавших меня предметов, я бросил в воду несколько сестерциев. Признаюсь: в тот момент я очень неохотно расставался с деньгами, но сделал над собой усилие и решил, что так будет лучше. Жаль, что нельзя принести в жертву богам свои долги.

Размеры оппидума эдуев поразили меня. Так же как и в оппидуме тигуринов, мастерские стояли отдельно от жилых домов, что было, на мой взгляд, вполне разумно. Однако, располагая постройки в той части оппидума, где работали ремесленники, эдуи тоже руководствовались здравым смыслом. Например, мастерские, в которых постоянно разводили огонь, выстроили на самом краю поселения и на некотором расстоянии от остальных мастерских. Командир стоявших у ворот стражников тут же отдал двоим из своих воинов приказ провести нас к жилищу Дивитиака. Дом друида был расположен на самом краю жилой части оппидума. Как раз напротив него находились мастерские чеканщиков, а также ремесленников, покрывавших украшения и разнообразные изделия эмалью. Проехав по улицам Бибракте, я тут же отметил, что оппидум буквально заполонили мелкие торговцы и купцы, прибывшие сюда из Рима. Лицо одного из них показалось мне знакомым. Через несколько мгновений, присмотревшись повнимательнее, я понял, что мне доводилось общаться с ним в Генаве. Это был Вентидий Басс, который занимался продажей телег и ручных мельниц для зерна. Купец как раз торговался с несколькими эдуям, отказываясь снизить цену на одну из своих телег. При этом ему приходилось зорко следить за ребятишками, обступившими его мулов. Дети то и дело пытались вытянуть что-нибудь, плохо спрятанное в тюках. По улицам бегали собаки, поросята и свиньи, но Люсия не обращала на них никакого внимания.

Дивитиака не было дома. Его раб сообщил нам, что друид отправился в гости к своему брату Думноригу. К своему удивлению, я понял, что этот раб был кельтом. Похоже, это был один из тех бедолаг, которые, не рассчитав собственные силы и способности, влезли в долги, а затем были вынуждены продать себя в рабство, поскольку никакого другого имущества у них не оставалось. Я уже успел убедиться в том, что в большинстве случаев кредиторы довольно быстро теряют терпение. К сожалению, мне пришлось удостовериться в этом на собственном горьком опыте, поскольку Кретос не оказался исключением из общего правила.

Пробираясь среди телег и вьючных животных, мы некоторое время ехали в обратном направлении, а затем начали подниматься по широкой дороге на холм. Здесь находились самые богатые и большие дома, принадлежавшие знати. Значит, жилище брата Дивитиака тоже располагалось в этой части оппидума.

Перед домом заклятого врага Рима Думнорига собралась огромная толпа. Если где-нибудь собирались хотя бы два кельта, то начинался ожесточенный спор. А толпа споривших друг с другом кельтов поднимала такой шум, что я с трудом слышал самого себя. Среди зевак я заметил также римлянина Фуфия Циту, происходившего из сословия всадников. Насколько я понял, он передал эдуям просьбу Цезаря обеспечить его войска зерном и теперь хотел обсудить цену. Однако вскоре я догадался, что причиной спора стала не цена, а вопрос, стоит ли вообще продавать Цезарю зерно. Мы оказались рядом с домом Думнорига в самый разгар оживленной дискуссии.

— Князь Дивитиак! Цезарь отправил ктебе своих послов! — закричал во все горло всадник, который сопровождал нас от самых городских ворот.

Толпа немного расступилась, и мы смогли кое-как протиснуться немного ближе к небольшому деревянному помосту, примыкавшему к одному из домов, перед которым собралось так много жителей Бибракте. Здесь нам пришлось слезть с лошадей и пробираться дальше, ведя их в поводу. Наконец мы увидели кельта с гордо поднятой головой, пышными усами и толстым золотым обручем на шее. Он стоял на возвышении, широко расставив ноги, на его лице играла искренняя приветливая улыбка. С добродушной иронией он смотрел на второго кельта, стоявшего на расстоянии вытянутой руки от него. Этим вторым кельтом был Дивитиак, высокий, худой старец с глубокими морщинами вокруг рта, из-за которых казалось, будто на его лице застыло выражение горечи и стыда. Я сразу понял, что он узнал меня, но друиду, происходящему из рода князей, не подобает показывать при таком количестве свидетелей, что он узнал простого кельта. Хоть наши друиды и кричали на каждом углу, что они являются связующим звеном между богами и людьми, находясь при этом ближе к первым, нежели к последним, в этом отношении они оставались самыми простыми смертными со всеми присущими им недостатками. Но что значит «простыми смертными»? Разве есть такой бог, который не был бы высокомерен, не испытывал бы зависти или ненависти?

— Что же, события принимают интересный оборот! Теперь сам Цезарь пишет ему письма! — воскликнул с ухмылкой кельт, стоявший на возвышении рядом с Дивитиаком, глядя, как друид разворачивает послание от проконсула. — Если честно, то мне было бы стыдно пресмыкаться перед римлянином, уподобляясь змее…

Кельты, окружавшие возвышение, на котором стояли братья, громко засмеялись и выразили свое одобрение словам Думнорига, хлопая ладонями по бедрам.

— Эдуи! — воскликнул Дивитиак, обращаясь к толпе. — Разве вы забыли, кто отобрал у арвернов независимость и лишил их права господствовать в землях Галлии? Кто сделал это? Рим или, может быть, мой брат Думнориг? Эдуи, опомнитесь! Кто за несколько последних лет помог нам в три раза увеличить количество племен, которые платят нам дань? Рим или мой брат Думнориг? Разве мы должны сейчас платить огромные налоги, как это делают аллоброги? Разве нами правит римский наместник, который решает, какие из наших традиций и обычаев подходят его государству, а какие могут быть опасными для него? Вот что я скажу вам: наш народ самый уважаемый из всех кельтских народов. Именно поэтому Цезарь ищет дружбы с нами. Он не хочет враждовать с эдуями. Это союз равных. Мой же брат Думнориг постоянно выступает за союз с гельветами. Но что сейчас делает это племя? Как они поступают с нами? Они бегут, словно испуганные куропатки, от приближающихся к землям кельтов диких орд Ариовиста. А теперь ответь мне, Думнориг: разве дружественное нам племя может так поступать с нами?

Думнориг разозлился, поскольку он чувствовал, что настроение толпы несколько изменилось — речь его брата Дивитиака оказала свое действие на простолюдинов, собравшихся, чтобы послушать своих князей.

— Гельветы такие же кельты, как и мы! Они приносят жертвы тем же богам…

— Арверны тоже кельты, — прервал Дивитиак своего брата. — И тем не менее они угрожают нам. Секваны тоже кельты, но они разоряют наши поля и сжигают наши деревни!

— Чем подкупил тебя Цезарь? Может быть, он пообещал своими руками надеть на тебя царскую корону?! — воскликнул Думнориг, дрожа от переполнявшей его сердце ярости.

— Если кто-то и хотел стать царем, то это ты, Думнориг. Заметь, не я, а ты и твои друзья из племен гельветов и секванов. А если разобраться, то какая нам польза от союза с этими племенами? Зачем нам нужна дружба с гельветами и секванами? Послушайте меня, эдуи! Если Рим станет нашим союзником, то мы сможем рассчитывать на помощь самого великого государства, имеющего непобедимую армию! Заключив союз с римлянами, мы можем отказаться платить какие-либо пошлины за проезд или провоз товаров через земли наших соседей. Так почему бы нам не сделать Рим своим другом? Что мы теряем?

Дивитиак с видом победителя и пророка поднял вверх правую руку, в которой он держал свиток папируса, и продолжил:

— Сам Цезарь спрашивает у меня, Дивитиака, не творят ли гельветы бесчинств на наших землях, не сжигают ли наши селения, не разоряют ли поля наших крестьян! Стоит мне сообщить, что гельветы опустошают принадлежащие нам земли, как Цезарь тут же покарает их. Если проконсул пожелает, он может стереть их в порошок! Сейчас судьба гельветов полностью в моих руках! Никто не пресмыкается перед Римом, Думнориг! Запомни: Цезарь сам предлагает мне свою помощь! По одной простой причине — он всерьез относится ко всем обязательствам Рима, вытекающим из того, что римляне относятся к эдуям как к дружественному им народу!

— Если у нас и есть настоящие друзья, то ими являются гельветы, Дивитиак, — ответил Думнориг нахмурившись, — они дали нам в заложники детей, женщин и мужчин, являющихся членами самых благородных семей, желая доказать нам, что их намерения ни в коем случае не могут быть враждебными. Именно поэтому ни один гельвет ни за что не станет нападать на наши селения или разорять поля. Итак, Дивитиак, если ты считаешь, что гельветы собираются творить бесчинства в наших землях, то можешь прямо сейчас отправить их вождям отрубленные головы заложников. Но прежде чем ты сделаешь это, брат, покажи мне хотя бы один сожженный двор или ограбленную деревню, хотя бы одно опустошенное ими поле! Вели женщинам, которых они лишили чести, обвинить гельветов, — пусть все обиженные расскажут, что сделали с ними воины этого племени! Но если тебе нечего сказать, то лучше замолчи! Навсегда!

Дивитиак молчал. Воцарилась гробовая тишина, ни один из присутствующих не решался даже шепотом произнести хотя бы слово. Все словно завороженные смотрели на тощего старца, стоявшего на возвышении.

— Эдуи, — нерешительно начал Дивитиак, — должны стать самым могущественным из всех кельтских племен. Каждое племя, которое становится по каким-либо причинам слабее, укрепляет наше могущество. Поселившись на побережье Атлантикуса, гельветы рано или поздно смогут подчинить своей воле живущие там племена, которые испокон веков живут за счет своего превосходного умения строить корабли и ходить под парусом. Это значит, что наступит момент, когда гельветы будут полностью контролировать торговлю с Британскими островами. Нет, эдуи, щенок, которого вы имеете глупость защищать сегодня, станет завтра волком и загрызет всех ваших овец!

Спор между двумя братьями продолжался до самого утра. Рабы жарили на вертелах свиней, князья велели принести пиво и вино для собравшихся. Говорить спокойно уже никто не мог, аргументы выкрикивали и при необходимости придавали им вес при помощи кулаков. Когда же у Думнорига сложилось впечатление, будто кто-то обидел его жену, происходящую из племени гельветов, дискуссия превратилась в массовую драку. Что тут скажешь — настоящий народный праздник, который собравшиеся отметили именно так, как принято у кельтов.

Не думаю, что друид Дивитиак мог похвастаться своим гостеприимством. Очевидно, именно поэтому нам пришлось переночевать на постоялом дворе, принадлежавшем нескольким торговцам. Немного позже туда же явились Фуфий Цита и Вентидий Басс. Общение с упрямыми эдуями настолько утомило их, что они тут же выпили по кубку неразбавленного вина. Их рабы и погонщики устроились на ночлег под открытым небом, прямо в телегах. Так купцам представлялась возможность сэкономить на плате за услуги постоялого двора, и, что не менее важно, они могли спать спокойно, поскольку рабы и слуги, ночуя там же, где находились все товары, сохраняли их от воров. Конечно, для Фуфия Циты полученное от Цезаря поручение обеспечить зерном его легионы, расположенные в Галлии, могло стать сделкой всей его жизни. Любой торговец, у которого появлялась возможность заработать на поставках армии чего бы то ни было, возвращался в Рим богатейшим человеком. Оба римлянина пили вино, разговаривали о таможенных пошлинах, деловых связях и путях следования торговых судов. У каждого из них было достаточно великолепных, на их взгляд, идей, которые позволили бы буквально за одну ночь превратить всю территорию Галлии в огромный рынок. Фуфий Цита грезил о Кенабе, расположенном севернее Бибракте, в самом сердце Галлии.

— Как ты думаешь, Цезарь в самом деле решился пойти на столь отчаянный шаг? Неужели он действительно хочет завоевать всю Галлию? — спросил Басс довольно громко.

— Насколько я понял, Цезарь планирует длительную военную кампанию. Он и в самом деле решил установить контроль над землями галлов. Просто-напросто этого пока что никто не понял. Или не захотел понять. Если Цезарь говорит мне, куда я через два месяца должен доставить определенное количество зерна, то я знаю, где будет следующий лагерь и сколько солдат там будет, а также в какой местности будут сражаться легионы, находящиеся под командованием Цезаря. Кенаб расположен на северо-западе, на полпути к Британским островам. Поверь мне, тот, кто вовремя осядет там и начнет с умом заключать сделки, станет вторым Крассом.

— Но ты не должен забывать о торговцах из Массилии! — предупредил своего собеседника Вентидий Басс. — Повсюду, где можно неплохо заработать, появляются эти проныры. Эти жалкие и подлые греки все портят! Ни в коем случае нельзя было отдавать в их руки Массилию!

— Если Цезарю удастся захватить Галлию и удерживать контроль над этими землями, то все галльские рынки будут в полном распоряжении римских купцов. И уважаемым жителям Массилии об этом прекрасно известно. Поговаривают, что они хотят подкупить Ариовиста, чтобы тот напал на римские войска в Галлии и вышвырнул их оттуда.

Ванда уснула в моих объятиях. Долгий путь лишил меня сил. Закрыв глаза, я тут же почувствовал, как все части моего тела наливаются тяжестью. Через некоторое время я забылся беспокойным сном, а римляне до самого утра продолжали рассказывать друг другу небылицы про вождя германцев Ариориста и про коварных купцов из Массилии. Да, я слышал, будто после победы Мария граждане этого города удобряли свои поля телами погибших германцев и кельтов. Якобы именно поэтому вина из Массилии имеют особенный привкус и кроваво-красный цвет, такой же, как цвет крови их врагов.

Мне не понравилось в Бибракте. Ожесточенное противостояние между эдуями, выступавшими за союз с Римом, и теми их соплеменниками, которые терпеть не могли римлян, породило множество совершенно абсурдных ситуаций. Казалось, что этим ядом пропитано все вокруг — воздух, стены домов, городские ворота и частокол на земляном валу. Те, кто поддерживал Дивитиака и хотел дружбы с Римом, конечно же, покупали горшки только у гончаров, ненавидевших Думнорига и считавших его идеи бредом сумасшедшего. В то же время их соплеменники, на дух не переносившие римлян, покупали бочки только у бондарей, которые не хотели даже слушать друида Дивитиака. Если утром находили мертвую свинью с перерезанным горлом, то можно было с уверенностью сказать, что следующей ночью подожгут дом, принадлежащий одному из эдуев, которого хозяин свиньи ненавидел за его политические взгляды. Даже при вынесении обвинительного или оправдательного приговора учитывалось, кого поддерживает обвиняемый — Дивитиака или Думнорига.

Находиться в Бибракте с каждым днем становилось все опаснее. Некоторые семьи спешно покидали оппидум. Мы с Вандой решили последовать их примеру. Дивитиак продиктовал мне свой ответ Цезарю на кельтском языке, я записал все на папирус, после чего друид заверил послание своей печатью. Затем папирус свернули в свиток и запечатали сургучом.

Перед отъездом мы купили на рынке свежего белого хлеба, копченых колбасок и целый бурдюк вина. На лотке одного из ремесленников, обрабатывавших стекло, мы увидели удивительно красивый браслет из синих стеклянных бусинок. Мне очень понравилось это украшение, но оно наверняка не принесло бы ни радости, ни счастья ни мне, ни Ванде. Старик объяснил нам, что такого светящегося синего оттенка ему удается добиться при помощи окисляющихся металлов. Кобальт и свинец давали синий цвет, медь — зеленоватый, а железо — красно-бурый. Когда я спросил, сколько стоит браслет, ремесленник поинтересовался, где я ночевал — в доме, принадлежащем одному из сторонников Думнорига, или в жилище эдуя, поддерживающего Дивитиака. Похоже, цена зависела только от моего ответа. В тот самый момент я понял, что у меня нет ни малейшего желания покупать что-либо в этом оппидуме, жители которого грызлись между собой, словно бешеные собаки. Разве могло принести счастье и доставить радость что-либо, созданное на земле, отравленной ядом ненависти?

Выехав за ворота, мы направились по дороге, ведущей на юг. В пути мы часто останавливались и делали длительные привалы, когда хотели перекусить или видели неподалеку от дороги какую-нибудь покрытую молодой зеленой травой и согретую весенним солнцем полянку, которая так и манила к себе влюбленных, словно уговаривая их прилечь и обняться.

Через два дня мы заметили вдалеке облако пыли, размеры которого свидетельствовали о том, что его поднимали копыта примерно дюжины лошадей. Это значило, что к нам приближался небольшой отряд всадников. Мы тут же съехали с дороги и спрятались в густом кустарнике, росшем на обочине. Если по пустынной дороге в Галлии скакали двенадцать всадников, то это не предвещало ничего хорошего. В этой местности на каждом шагу можно было столкнуться с воинами, которых изгнали из племени. Они жили тем, что нападали на одиноких путников или на небольшие селения, жители которых не могли защитить свое имущество. Думаю, что князь арвернов Вёрцингеториг в свое время тоже промышлял разбоем. Но на этот раз я ошибся в своих предположениях. Всадники оказались гельветами, которые с громкими воплями спасались от погони. Их преследовали римские всадники, в задачи которых, очевидно, входило патрулирование и разведка местности. Немного не доскакав до того места, где мы с Вандой съехали с дороги, кельты разделились на три группы. Одна группа продолжала скакать дальше по дороге, несколько замедлив темп, а две других, резко свернув направо и налево, совершенно неожиданно атаковали с флангов римлян, которые ни мгновения не сомневались в легкой победе над спасавшимися бегством варварами. Третья группа, которая некоторое время перемещалась прямо, не съезжая с дороги, тоже развернулась и напала на совершенно растерявшихся римских всадников спереди. Подвергшиеся атаке с трех сторон одновременно, римляне почти не оказали сопротивления и были буквально сметены кельтами.

В поединке «всадник против всадника» у римлян не было ни малейшего шанса на победу. Их головы летели с плеч, словно тыквы, и падали в придорожную пыль. Молодые кельтские воины тут же соскакивали с коней, снимали с отрубленных голов шлемы и пытались привязать к седлу ту часть тела врага, в которой, как мы верили, скрывалась вся сила и жил дух человека. Но у большинства легионеров волосы были слишком короткими, поэтому закрепить их на видном месте никак не удавалось. С громкими проклятьями воины швыряли головы в мешки. Когда в живых не осталось ни одного римлянина, кельты, сняв с трупов украшения и забрав у мертвецов все деньги, умчались прочь, так же, как и прискакали сюда — с пронзительными криками и улюлюканьем. В поводу кельты вели лошадей, принадлежавших убитым легионерам.

Цезарь высылал дозоры и разведчиков далеко на север. Опираясь на этот факт, можно было сделать только один вывод: рано или поздно он собирался оказаться здесь со своими легионами. Теперь я уже не сомневался в том, что гельветы никогда не доберутся до Атлантикуса. Побывав в Бибракте и узнав, в каком положении оказались кельты во главе с Дивиконом, я понял, что у моих соотечественников не осталось даже тени надежды, поскольку, как я успел понять, во всех кельтских оппидумах происходило примерно то же самое, что и в Бибракте, — воины враждовали между собой, а знать плела интриги ради получения власти и манипулировала мнением простых кельтов. Для князей и вождей из одного племени не могло быть ничего желаннее, чем поражение, нанесенное третьей стороной тем кельтам, которых они считали своими противниками. Свои личные интересы они ставили выше интересов всего кельтского народа. Брат шел на брата, о единстве не могло быть и речи. Мы, любители сражаться не ради победы, а ради самой битвы, не имели ни малейшего шанса на победу в борьбе против этой превосходно организованной римской военной машины, состоявшей из закаленных, натренированных и дисциплинированных легионеров, которые благодаря умелому планированию своевременной поставки припасов и вооружения могли вести войну в течение многих лет. Если гельветам потребовалось три года на подготовку своего длительного перехода к Атлантикусу, то Цезарь смог в течение нескольких недель наладить доставку всего необходимого для своих приближающихся ускоренным маршем солдат. Кроме того, в любом кельтском племени проконсул мог найти союзника в лице князя или вождя, который обеспечил бы ему полную поддержку, зная, что легионы Цезаря помогут ему расправиться с претендующими на власть соперниками — будь то воинственно настроенный сосед или собственный брат.

— Что же ты собираешься теперь делать, господин? — спросила Ванда, внимательно выслушав все мои невеселые мысли, высказанные вслух.

— Лучше спроси у богов, — в отчаянии ответил я.

— Именно поэтому я и задаю вопрос тебе. Ведь в тебе живут боги.

Я заметил за Вандой одну особенность: она очень любила интерпретировать однажды услышанную фразу на свой лад и доводить ее до абсурда. При этом моя возлюбленная оставалась совершенно серьезной, ведь она очень редко смеялась над чем бы то ни было. Нет, она в самом деле говорила со мной совершенно серьезно.

— Ну да, конечно же, боги живут во мне. Какие тут могут быть сомненья? — с грустной улыбкой сказал я. — Вот только, похоже, они решили ненадолго переселиться в более удобное жилище и чуть-чуть передохнуть.

— А вот я не думаю, что римские разведчики собираются в ближайшее время отдыхать. Мне кажется, что здесь все буквально кишит римлянами.

— Мы направляемся в лагерь Цезаря и выполняем его личный приказ, — заметил я. — У меня в руках ответ Дивитиака на послание проконсула. И оно должно быть как можно быстрее доставлено в Генаву.

— Неужели ты не понимаешь? Они приколотят тебя гвоздями к кресту, как преступника!

— За что? — ответил я с наигранным удивлением. — Неужели ты думаешь, что я стал бы возвращаться к Цезарю, если бы имел хоть какое-нибудь отношение к тому печальному инциденту в нашем лагере, в результате которого погибли два эдуя, римский офицер и молодой трибун? Я держу в руках ответ, написанный самим Дивитиаком, и могу тем самым доказать, что я верен Цезарю.

— Твои аргументы довольно убедительны, — усмехнулась наконец Ванда. — Мне кажется, что боги вновь вернулись в тебя.

Мы продолжали ехать на юг.

Добравшись через несколько дней до Арара, мы (Ванда, Люсия и я) поняли, что часть огромной колонны гельветов находилась как раз в этой местности. С большим количеством скота и тяжело груженных телег, которые постоянно ломались, гельветы передвигались очень медленно. Путь через ущелья Юры оказался для них гораздо труднее и опаснее, чем я предполагал. То тут, то там мы видели на обочинах разбитые повозки и мертвых домашних животных. Поскольку наступили сумерки, вожди приказали прекратить переправу через реку и разбить лагерь здесь. Примерно три четверти всех гельветов успели переправиться на противоположный берег Арара. На этом берегу остались в основном тигурины — около восемнадцати тысяч мужчин, женщин, детей и стариков. Они собирались переправиться следующим утром на самодельных плотах, сколоченных здесь же, и на связанных между собой лодках. Несмотря на длительное ожидание под Генавой и на трудный переход, тигурины, похоже, не теряли присутствия духа. Поскольку Цезарь запретил кельтам ступать на территорию римской провинции, им пришлось идти в обход. Но сейчас тигурины были абсолютно уверены, что больше никакие неожиданности им не помешают. Конечно, никто не хотел даже думать о войне. В лагере мы узнали, что гельветы в самом деле обменялись заложниками с эдуями и секванами, чтобы подтвердить свои мирные намерения.

Само собой разумеется, ни один гельвет не стал бы грабить селения, нападать на крестьян или опустошать поля на землях эдуев или секванов, подвергая опасности жизнь своих соплеменников, которые стали заложниками. Но наверняка каждому понятно, что двести пятьдесят тысяч человек должны как минимум чем-то питаться и рубить дрова для костров, так что следы их пребывания окажутся гораздо более заметными, чем те, которые оставило бы стадо диких свиней. У одного из воинов я спросил, как мне найти Дивикона, Наммея и Веруклетия, но он сообщил мне, что оба вождя и друид уже переправились на противоположный берег. Тигурины начали располагаться на ночлег. Вокруг довольно большого лагеря выставили всего лишь несколько дюжин часовых. Кельты были уверены, что на много миль вокруг нет ни одного легиона, кроме того, они собирались переправиться через реку рано утром, поэтому все хотели как следует отдохнуть перед еще одним утомительным днем. Однако во время четвертой ночной стражи, когда уже начало светать, с разных сторон послышались громкие встревоженные крики. Я мгновенно проснулся и прислушался. Сначала я подумал, что кто-то из тигуринов выпил слишком много вина и решил устроить небольшую потасовку, но когда до моего слуха донесся металлический скрежет кольчуг, сначала очень слабый, а потом все более отчетливый, раздающийся где-то совсем рядом, я не на шутку встревожился. Буквально через несколько мгновений отдельные нечеткие звуки превратились в угрожающий звон железа, становившийся все громче.

— Ванда! — закричал я. — Это легионы Цезаря! Скорее седлай лошадей!

Ванда тут же проснулась и помчалась к нашим лошадям. Весь лагерь был уже на ногах. Одни воины спускали на воду плоты, другие готовили к бою оружие, до полусмерти испуганные женщины пытались успокоить громко плачущих детей и как можно быстрее погрузить на телеги все свое добро: одеяла, домашнюю утварь и одежду.

Ванда помогла мне забраться в седло. Из-за непривычного шума и тревожных криков наши лошади начали нервно перебирать ногами и тихонько ржать. В лучах восходящего солнца мы наконец увидели бесконечные ряды римских легионеров, которые, спускаясь по холму, приближались к нашему лагерю. Могло показаться, что какой-то всемогущий бог вдруг натянул на склон шкуру убитого им огромного невиданного зверя, покрытую серебряными и железными ворсинками. На самом же деле каждый отдельный волосок был пилумом, который, конечно же, держал в руках римский легионер. Плотные ряды, словно живая стена, стремительно приближались к крайним палаткам лагеря. «Pila deorsum!» — раздались команды, выкрикиваемые грубыми мужскими голосами, и легионеры, идущие в первых рядах, метнули свои пилумы.

Тем временем послышались громкие заунывные звуки туб, и легионеры начали перестраиваться в прямоугольники и клинья. Некоторые пилумы застряли в земле, но большинство из них несли смерть, пронзая своими гибкими краями тела убегающих женщин, плачущих детей, с ненавистью смотревших на врага стариков и полуобнаженных воинов, которые бесстрашно встречали легионеров. Бежать было бессмысленно. Нас окружили со всех сторон. Римские солдаты, выстроившись в прямоугольники, буквально сметали тигуринов с пути. Там, где кельтские воины успели стать плечом к плечу и выставить на пути легионеров что-то вроде стены из щитов, прямоугольники без труда прямо на ходу перестраивались в клинья, которые разбивали строй кельтов словно гигантский живой таран. Тех, кому чудом удалось выбраться из этого ада, прорвавшись через окружавшие нас ряды легионеров, тут же настигала римская кавалерия. Это были небольшие отряды вспомогательных войск Цезаря, состоявшие в основном из аллоброгов, арвернов и эдуев. Задачей ауксилии во время этой битвы было преследование спасавшихся бегством. Эти кельты воевали на стороне Цезаря. Не было никакой необходимости следить за сороками и пытаться объяснить, что предвещает их полет. Я и так понимал: Цезарь приказал убивать всех подряд. Нет, он не ставил перед собой цели не дать кельтам вторгнуться на территорию его провинции или победить их. Проконсул решил уничтожить восемнадцать тысяч тигуринов. Всех до одного, чтобы никого не осталось в живых.

— Accelerate! Accelerate!^[47] — слышались отовсюду приказы центурионов, следивших за своими солдатами на поле боя.

Вдруг моя рука сама собой потянулась к золотому колесу нашего бога солнца Тараниса. Крепко сжав свой амулет, я закричал так громко, как только мог: «Дядюшка Кельтилл!» Ванда обеспокоенно взглянула на меня, словно лишний раз напоминая мне, что медлить нельзя. Мы сдавили пятками бока наших лошадей и помчались так быстро, как только могли, вверх по склону холма. Рядом с нами свистели пилумы и пролетали огромные камни, выпущенные из катапульт. На некотором расстоянии от нас скакало около дюжины всадников из вспомогательных войск. Они преследовали нескольких тигуринов, надеявшихся спрятаться в лесу и пережить эту резню. Именно благодаря им мы спаслись… Вернее, могли бы спастись… Потому что совершенно неожиданно от основной группы отделились четыре воина и направились прямо к нам. Двое из них, скорее всего аллоброги, немного замедлили темп, чтобы обойти нас сзади, а еще двое пришпорили лошадей и бросились наперерез, чтобы не дать нам возможности свернуть в лес.

Не могу точно сказать, о чем я думал в те мгновения. Наверняка я лихорадочно пытался найти хоть какой-нибудь выход из сложившейся ситуации. Сам того не ожидая, я вдруг достал из-под туники запечатанный сургучом папирус, крепко сжал его и начал размахивать им над головой, словно сумасшедший.

— Да здравствует Цезарь! — кричал я что было мочи. Знаю, кому-то это может показаться позорным и даже низким, но я в самом деле кричал тогда: «Да здравствует Цезарь!»

Один из всадников, который тем временем уже успел поравняться со мной, прокричал в ответ:

— Ты кто такой?

Этим всадником оказался молодой арверн Верцингеториг. Вместе со своими воинами, которые, так же как и их предводитель, были по приказу вождей изгнаны из своего племени, он сражался теперь на стороне римлян. Я показал ему золотой амулет, болтавшийся у меня на поясе.

— Я Корисиос, друид Цезаря! Я друг Лабиэна, друг примипила десятого легиона, а также друг…

— Тогда останови своего коня, друид! — со смехом ответил Верцингеториг. Он наконец-то узнал меня. Я придержал лошадь, хотя совершенно не был уверен в том, что поступаю правильно, и позволил всадникам, которые скакали следом за мной, сократить дистанцию. Сбоку к нам приближалась легкая нумидийская кавалерия.

— Немедленно проведите меня к Цезарю! — воскликнул я с наигранным возмущением и злостью. Я старался держать себя как можно более уверенно и говорить тоном офицера, привыкшего отдавать приказы. Из своего личного опыта я знал, что стоит как следует прикрикнуть на человека, как он тут же начинает тебе подчиняться.

— Не тот ли ты друид, который отправился в оппидум эдуев вместе с Кунингунуллом и Дико? — спросил один из воинов Верцингеторига.

Я молча кивнул. Арверн молчал, но по выражению его лица я понял, что ему было что-то известно о судьбе, постигшей Кунингунулла и Дико. Меня охватил смертельный ужас. Мне стало так плохо, что я едва не вырвал. Неожиданно я почувствовал на своем теле невидимую кольчугу, которая сковала мои мускулы и не давала вздохнуть полной грудью. О бегстве теперь не могло быть и речи. Всадники ехали в нескольких шагах от меня и Ванды. Сделав большой крюк, мы обогнули лагерь тигуринов. Со склона холма мне было прекрасно видно, что происходит внизу: легионеры методично завершали так внезапно начатую ими резню. По крайней мере, мне удалось остаться в живых. Но одна мысль не давала мне покоя: может быть, боги сохранили мою жизнь лишь для того, чтобы я, распятый римлянами, в муках умер на кресте?

Украдкой взглянув на Верцингеторига, я понял, что он привык к сценам, подобным той, которая разыгрывалась перед нашими взорами в лагере тигуринов. Война была делом его жизни. Арверн с улыбкой наблюдал за легионерами, которые добивали раненых и преследовали тех, кто надеялся спастись бегством. Иногда он бросал взгляд на меня, чтобы посмотреть на мою реакцию.

— Почему ты сражаешься на стороне Цезаря, Верцингеториг? — спросил я воина, чтобы прервать тяжелое, мучительное молчание.

Арверн широко улыбнулся.

— С того самого момента, как я и мои воины начали служить в римской кавалерии, нам неплохо живется. До этого нам приходилось промышлять разбоем, грабя купцов и путников. Раньше мы были изгоями, а теперь, занимаясь фактически тем же, чем занимались на большой дороге, мы получаем приличное жалованье.

Верцингеториг и его воины весело рассмеялись.

— Но я давно хочу задать тебе один вопрос, друид. Когда я видел тебя последний раз, ты предсказал мне, что однажды я обязательно вернусь в Герговию. Но ты не сказал, когда именно, — арверн снова рассмеялся. — Знаешь ли, мои воины и я с огромным нетерпением ждем того момента, когда мы сможем вернуться в Герговию и спросить у моего любимого дядюшки, почему мой отец так рано отправился к нашим пращурам.

Я смутно припоминал встречу с высоким молодым арверном и наш разговор. Но тогда меня беспокоили проблемы несколько иного характера. Я сам думал, что вот-вот увижусь со своим дядюшкой Кельтиллом в царстве мертвых.

— Что тебе пообещал Цезарь? — спросил я у Верцингеторига. — Корону царя арвернов, не так ли?

— Царю все равно, кто помог ему взойти на трон. Разве ты со мной не согласен?! — заорал один из всадников. Все воины, подчинявшиеся Верцингеторигу, были молоды и беззаботны. Они получали удовольствие, подвергая себя смертельной опасности во время сражений.

— Друид, — с недовольным видом сказал предводитель отряда, — ты не хочешь отвечать на мой вопрос?

— Ты не хочешь слышать ответ, Верцингеториг. Вот и все, — спокойно произнес я.

Верцингеториг передал нас группе римлян и аллоброгов и тут же поскакал вниз к реке, туда, где на некотором расстоянии от разгромленного лагеря тигуринов его воины ждали своего командира.

Палатку Цезаря установили на небольшой возвышенности. Отсюда открывался вид на всю долину, благодаря чему проконсул мог наблюдать за ходом битвы. Гонцы скакали сюда во весь опор, чтобы сообщить своему полководцу, где именно находятся в данный момент когорты, а затем так же спешно возвращались назад, на поле боя. Мы стояли всего в нескольких десятках шагов от палатки и ждали, когда кто-нибудь из охранявших нас стражников сообщит Цезарю о том, что они привели меня и Ванду.

Вдруг я услышал чей-то слабый голос. Кто-то звал меня:

— Друид…

Аллоброги и римляне, охранявшие нас, словно зачарованные смотрели на поле боя и не замечали ничего вокруг.

— Друид… — Мне показалось, что говоривший испытывает невыносимые мучения, может быть, даже молит о смерти, которая наконец избавит его от страданий. Вполне возможно, что со мной говорили боги. Ванда повернулась ко мне. Она шевелила губами по не могла сказать ни слова, на ее лице застыл ужас. Повернувшись и взглянув туда, куда смотрела Ванда, я увидел огромный крест, вкопанный в землю. Гвоздями к нему был прибит темнокожий мужчина крепкого телосложения: Фусцинус.

Только этого мне не хватало!

— Что там, наверху, делает Фусцинус? — спросил я, совершенно не подумав. В самом деле, я вовсе не хотел сказать ничего глупого или смешного. Но аллоброги, по-видимому, неправильно поняли меня.

— Фусцинус любуется небесными светилами! — сухо ответил один из стражников.

Следующие мгновения показались мне часами. Они тянулись медленно, словно капли застывающей смолы. Что я должен был отвечать на вопросы Цезаря? Я совершенно забыл, в какой последовательности происходили события. Именно в этом проблема всех лжецов. Фусцинус, умоляюще глядя на меня, вновь прохрипел:

— Друи-и-ид…

Распятие на кресте является, пожалуй, самым жестоким из всех видов казни и в то же время наиболее мучительным для приговоренных к смерти. Именно поэтому римляне применяют такой вид наказания к рабам, сбежавшим от своих хозяев, и к преступникам. Мне оставалось надеяться только на то, что я буду обезглавлен. Что же случится с Вандой и Люсией? Ванда наверняка будет распята на кресте. А Люсию, скорее всего, утопят. Я содрогнулся от таких мыслей и обеими руками схватился за золотое колесо, висевшее у меня на груди. Я клялся всем богам, что больше никогда в жизни не стану использовать во вред другим людям те скромные знания, которые успели передать мне настоящие друиды. Мне больше не хотелось становиться одним из избранных, которые служили связующим звеном между небом и землей и являлись живыми книгами, хранящими всю мудрость кельтов. Я произносил про себя торжественные клятвы, обещая никогда не осквернять своими глупыми выходками божественные знания.

— Таранис, бог солнца, дай мне силы и мудрость, — молил я богов, едва шевеля губами. — Беленус, бог и великий целитель, повелитель света, помоги мне справиться с этими трудностями. Артио, богиня леса, приди мне на помощь! — Если честно, в тот момент мне было все равно — я не стал бы возражать, если бы она, обернувшись медведицей, вышла из чащи и спасла нас. — Камулус, бог войны, сделай так, чтобы тигурины собрались с силами и сравняли с землей этот военный лагерь римлян. Цернуннос, царь зверей, дай моей лошади крылья! Эпона… — Нет, лучше не обращаться к богине Эпоне! — Суцеллус, разбей своим молотом эти римские легионы! И — заклинаю всех вас Тевтатом! — сделайте наконец хоть что-нибудь!

Совершенно отчаявшись, я схватился другой рукой за фигурку дикого кабана, висевшую у меня на поясе. В тот момент я бы не отказался от помощи любого бога. Главное, чтобы она пришла вовремя.

— Корисиос! — Авл Гирт вышел из палатки и с улыбкой предложил мне войти внутрь. Мы с Вандой спешились и вошли следом за римлянином в палатку Цезаря. Там над большим столом, на котором была разложена карта, склонились сам Юлий Цезарь и Гай Оппий. Услышав наши шаги, оба подняли головы и смерили меня холодными взглядами. В тот момент мне хотелось провалиться сквозь землю. Чтобы хоть как-то отвлечь от себя внимание, я тут же протянул Цезарю папирус, на который записал послание, продиктованное мне Дивитиаком.

— Проконсул, я доставил тебе ответ друида Дивитиака. Я и моя рабыня скакали так быстро, как только могли. Но в этой местности очень неспокойно, нам постоянно приходилось прятаться от банд мародеров и разбойничьих шаек, — проговорил я так быстро, как только мог.

Похоже, все присутствующие очень удивились, услышав от меня подобное объяснение. Наконец, Авл Гирт широко улыбнулся. Насколько я понял, он был рад услышать то, что я сказал.

— Я же говорил вам, что Корисиосу можно доверять, — произнес Авл Гирт, обращаясь к Юлию Цезарю и Гаю Оппию. Затем он повернулся ко мне: — Нашим солдатам удалось схватить раба Фусцинуса. Он пытался бежать. Именно Фусцинус рассказал нам, что на вас напали всадники-гельветы, которые занимались мародерством в той местности. Мы думали, что все вы погибли.

— Он не обманул вас, — соврал я. — На нас напали несколько дюжин молодых воинов. Но за что вы распяли Фусцинуса?

Гай Оппий ухмыльнулся:

— Этот раб скакал не в том направлении.

— К тому же у него был пугио, принадлежавший молодому трибуну, — добавил Авл Гирт.

— Насколько я понимаю, Фусцинус бежал, когда завязался неравный бой, пытаясь спасти свою жизнь. — Я очень хотел хоть как-то помочь рабу.

— Каким же образом ему в руки попал кинжал, принадлежащий офицеру?

— Если честно, то я не знаю. Неужели никто не выжил? — спросил я, стараясь сохранять спокойствие.

Цезарь переглянулся со своими подчиненными. Мне ответил Гай Оппий:

— Их обнаженные тела нашли в одном из ущелий. Врач легиона установил, что перед смертью над молодым трибуном жестоко надругались.

— Порой ранняя смерть одного из членов семьи может спасти весь род от огромного позора, — холодно заметил Цезарь. — Я не думаю, что молодой трибун был хоть на что-то способен. Он обливал себя благовониями, словно уличная девка, и думал только о том, как бы вкусно пожрать. А вот офицера, который отвечал за правильное планирование поставок и прекрасно справлялся со своими обязанностями, мне в самом деле жаль. Он тоже думал только о жратве. Но у него была такая работа.

Проконсул с улыбкой развернул перед собой папирусовый свиток с посланием Дивитиака и с довольным видом бегло прочитал текст. Затем он передал свиток Авлу Гирту.

— Я хочу, чтобы как можно быстрее подготовили пятьдесят копий этого письма. Гонцы завтра же должны отправиться с ними в Рим. Пусть вся республика узнает, что наш союзник попросил Рим о помощи! — Цезарь повернулся ко мне и указательным пальцем указал на стул, приказывая садиться к столу. Похоже, мне следовало начинать писать, хотя битва еще не закончилась, в мыслях полководец уже выиграл ее и думал о том, где и когда состоится следующий бой. Цезарь начал диктовать:

— Глава двенадцатая. Когда же Цезарь узнал от своих разведчиков, что три четверти всех гельветов успешно переправились на противоположный берег, а приблизительно четвертая часть осталась на этом берегу Арара, он во время третьей ночной стражи (в полночь) выехал из своего военного лагеря с тремя легионами, чтобы настичь ту часть, которая не успела совершить переправу. Именно они и были атакованы. Поскольку гельветы были не в силах оказывать сопротивление и даже не подозревали о приближении легионов, почти все они были без труда уничтожены.

Цезарь на несколько мгновений задумался, а затем обратился к Авлу Гирту:

— После того как мы закончим двенадцатую главу, нам нужно будет дополнить одиннадцатую и упомянуть о просьбе наших союзников эдуев оказать им помощь.

Авл Гирт молча кивнул и тут же приготовился писать. Цезарь, стоя за его спиной, продолжил диктовать:

— Глава одиннадцатая. Гельветы уже прошли через ущелья, а также оставили позади земли, принадлежащие секванам. Оказавшись на территории эдуев, они начали разорять поля.

Авл Гирт прекратил писать и, подняв голову, вопросительно взглянул на проконсула.

— Но, Цезарь, ведь на полях еще не созрело зерно…

— Ну и что же из этого? — грубо ответил тот. — Разве я просил тебя упоминать в этой главе точную дату или обращать особое внимание на данное обстоятельство? Неужели ты думаешь, что кому-нибудь в Риме придут в голову подобные мысли? Твое дело писать, Авл Гирт. Вот и пиши то, что я тебе диктую.

Цезарь продолжил:

— …на территории эдуев, они начали разорять поля. Эдуи, будучи не в состоянии самостоятельно дать отпор и защитить от них свое имущество, отправили посланников к Цезарю и попросили оказать им помощь. В прошлом это племя неоднократно доказывало, что оно с должным уважением относится к заключенным им союзам, а поскольку эдуи имеют великое множество заслуг перед римским народом, мы не могли спокойно наблюдать, как буквально на глазах у нашего войска гельветы уничтожают поля эдуев, угоняют в рабство детей и захватывают города.

Мы услышали, как к палатке на полном скаку приближались несколько всадников. Возле входа они остановились и соскочили с коней. Тут же в палатку вошел гонец. Он поднял вверх правую руку и прокричал:

— Приветствую тебя, Цезарь! Наши легионеры успешно уничтожили тигуринов, оставшихся на этом берегу реки. Лишь некоторым удалось бежать в близлежащие леса. Солдаты спрашивают у своих центурионов, разрешаешь ли ты им начать собирать добычу.

— Прочешите леса. Ни один тигурин не должен пережить этот день. Только после этого центурионы могут разрешить своим подчиненным начать собирать вещи, принадлежавшие убитым варварам.

Гонец поклонился проконсулу и выпалил:

— Да будет так, Цезарь!

Он почти бегом покинул палатку. Послышался лязг сбруи, а затем удаляющийся стук копыт. Цезарь взглянул на меня, дав понять, что теперь я должен записывать, и вновь начал диктовать:

— Продолжение главы двенадцатой. Оставшиеся в живых попытались спастись бегством и скрылись в близлежащих лесах. Ими оказались тигурины, поскольку весь народ гельветов разделен на…

Цезарь перестал диктовать и обратился ко мне:

— Из скольких племен состоит народ гельветов?

— Из четырех, — ответил я.

— Итак, — невозмутимо продолжил Цезарь, — поскольку весь народ гельветов разделен на четыре племени. Именно племя тигуринов еще при жизни наших отцов покинуло принадлежащие ему земли, убило консула Луция Кассия, а его войско угнало в рабство. Случилось так, что по воле случая или же по решению великих бессмертных богов именно эта часть гельветского народа не успела переправиться через реку. Тигурины, которые полстолетия назад нанесли римлянам столь значительное поражение, наконец поплатились за свою дерзость и понесли заслуженное наказание. Так Цезарь отомстил за оскорбление, которое было нанесено не только всему Римскому государству, но и ему лично, поскольку тигурины в той же самой битве, закончившейся поражением римлян, убили не только консула Кассия, но и легата Луция Пизо, деда тестя Цезаря Луция Пизо.

Цезарь медленно обвел взглядом всех присутствующих. Он был серьезен и задумчив. Мы изо всех сил старались держаться с достоинством под его тяжелым испытующим взглядом. Вдруг с его лица исчезло мрачное выражение, он мгновенно расслабился и широко улыбнулся.

— Скажи мне, друид, почему ты все же решил вернуться в мой лагерь?

— Я не вижу никаких причин, которые могли бы помешать мне сделать это, — ответил я с невинным видом. — Ты пробовал сосчитать, сколько кельтов каждый день покидают твой лагерь, чтобы выполнить поручения, а затем возвращаются?

Цезарь опять улыбнулся и воскликнул:

— Ты не такой, как все, друид! И ты это прекрасно знаешь. Почему же я должен сравнивать тебя с другими кельтами?

Он пристально смотрел на меня. Нет, в его взгляде не было злости, но и особо приветливым я бы его тоже не назвал. Я понимал, что Цезарь пытается прочитать мои мысли по глазам и проверить, смогу ли я выдержать его взгляд. Если честно, то я чуть не рассмеялся. Я всего лишь представил себе, будто в палатке находится дядюшка Кельтилл и наблюдает за всем происходящим, поддерживая меня во время этого испытания. И я с достоинством выдержал его. Приветливой улыбкой Цезарь дал понять, что он вполне доволен увиденным.

— Ты умеешь толковать сны, друид? — спокойно спросил он.

— Иногда, — ответил я уклончиво.

— А предсказывать будущее?

— Уже сейчас я могу с уверенностью сказать, что ни один гельвет не дойдет до Атлантикуса.

Похоже, услышанное поразило Цезаря до глубины души. Насколько я понимаю, он был очень суеверным человеком. Но знатное происхождение и должность проконсула запрещали ему придавать хоть какое-нибудь значение словам молодого кельта, который не принадлежал к роду князей или вождей. Цезарь ни за что в жизни не подал бы виду в присутствии подчиненных, будто сказанное мной показалось ему важным, даже несмотря на тот факт, что я сделал предсказание, которое он надеялся услышать. Я на собственном опыте убедился: хорошие предсказания с удовольствием выслушивают не только суеверные люди, но и те, кто считает ясновидение полной чепухой. Они приходят вновь и вновь, чтобы узнать больше о своем будущем, хоть и продолжают утверждать, будто не верят в предсказания.

Цезарь со своими легионами оказался в совершенно незнакомой, дикой местности среди враждебно настроенных варваров. Он не имел ни малейшего представления о том, что могло ожидать его здесь. Проконсул не знал, насколько опасными могут быть войска его противника. Сейчас же он услышал обнадеживающее предсказание от кельта, который прекрасно знал эти края и живущих здесь людей. Логично было бы предположить, что мои слова помогли Цезарю вновь обрести уверенность в себе. Пусть моими устами не говорили его, римские, боги, но он понимал, что это было предсказание, сделанное кельтским друидом, который наверняка в душе желал победы свои соплеменникам. Проконсул обратился к Авлу Гирту:

— Составь список всех племен, живущих поблизости, и включи его в эту главу. Напиши, что они тоже обратились к Цезарю с просьбой защитить их от произвола гельветов. Пусть это будут галльские племена, которые отправили ко мне гонцов и попросили меня, проконсула провинции Нарбонская Галлия, стать судьей над ними.

Затем он повернулся ко мне и добавил:

— Друид, мы собираемся построить мост через Арар, чтобы наши войска смогли переправиться на тот берег и догнать гельветов. Как ты думаешь, что они предпримут в ответ?

— Они отправят к тебе своих послов, Цезарь.

Проконсул кивнул.

— Ты будешь переводить мой разговор с ними, а затем напишешь тринадцатую главу для моей книги. Теперь можешь немного отдохнуть.

Я уже выходил следом за Вандой из палатки, когда Цезарь спросил, нет ли у меня какого-нибудь желания, которое он мог бы исполнить.

— У меня есть одна просьба к тебе, — сказал я неуверенно. — Подари мне жизнь раба Фусцинуса.

— Фусцинуса?

Я утвердительно кивнул.

— Скажи, друид, почему ты захотел спасти шкуру этого чернокожего?

— Если он будет обязан мне жизнью, то у меня появится раб, преданный мне до самой смерти.

Цезарь задумался, затем взглянул на меня и отдал приказ немедленно убить раба Фусцинуса.

— Запомни, друид, ты никогда не должен заступаться за того, кто решил выступить против Цезаря.

Когда мы вышли из палатки проконсула, Фусцинус все еще висел на кресте. Его глаза были закрыты, он не хрипел и не дышал. Его грудь пронзили три пилума.

Один из слуг Цезаря провел меня и Ванду к выделенной нам палатке, которую уже установили рабы, числившиеся при канцелярии проконсула. Войдя внутрь, я с удивлением обнаружил, что они даже успели посыпать землю чистой соломой и застелить шкурами животных. Мы с Вандой не чувствовали под собой ног от усталости. Мы тут же прилегли, чтобы немного отдохнуть, а Люсия начала обнюхивать все предметы в нашем новом жилище.

— Вот мы и опять дома, — усмехнулся я, глядя Ванде в глаза и положив руку на ее бедра.

— Да, господин, — ответила она с улыбкой.

Вдруг на стенке нашей палатки появился силуэт человека очень крепкого телосложения. В то время как кожаная крыша совершенно не пропускала свет, стенки жилища офицера, служившего в римской армии, были из грубой льняной ткани, которая, конечно же, просвечивалась. Но кем был мужчина, который, крадучись, ходил вокруг нашей палатки? В первое мгновение, глядя на него, я подумал, что это германский гладиатор.

— Друид Корисиос, мне нужно с тобой поговорить, — услышал я голос со стороны входа.

Я неохотно выпустил Ванду из своих объятий, встал и громко ответил:

— Входи же!

Когда этот человек оказался внутри, мне показалось, будто в нашей палатке совсем не осталось свободного места. По простой тунике я понял, что передо мной раб. Он был таким высоким, что вынужден был наклонить голову, чтобы не упираться макушкой в кожаную крышу палатки. Почему-то я сразу же сравнил его с башней.

— Я — Криксос, раб десятого легиона и личная собственность самого проконсула. Он дарит меня тебе. Тем самым проконсул хочет выразить тебе свою благодарность за верную службу.

По лицу Криксоса было видно, что его буквально распирает от гордости. Мы с Вандой удивленно переглянулись.

— И куда же нам тебя девать? Где ты будешь спать? — поинтересовался я. До сих пор не было ни одной ночи, во время которой мы с Вандой устояли бы перед соблазном насладиться близостью друг друга.

— Не беспокойся, хозяин, — усмехнулся Криксос, уверенно глядя на меня, — я позабочусь о том, чтобы тебе выделили новую палатку. Больше этой. Префект лагеря уже подыскал для тебя новое, вполне подходящее жилье. Пока оно не освободится, я буду спать здесь, прямо у входа, под открытым небом.

— Скажи нам, Криксос, что ты умеешь делать.

— С превеликим удовольствием! — лицо раба буквально сияло. — Я убираю в палатке и чищу одежду, забочусь о том, чтобы у господина всегда были свежие продукты и вкусная еда. Я отменно готовлю самые разнообразные изысканные блюда, господин, а если кто-нибудь попытается навредить тебе, то я переломаю ему все кости.

— А ты умеешь делать что-нибудь еще? — спросил я недоверчиво.

— Конечно, мой господин! Я могу беззвучно подкрасться к стражнику и мгновенно задушить его, умею читать стихи на греческом и способен достать что угодно, конечно, если это можно купить за деньги.

Я несколько раз кивнул, давая своему новому рабу понять, что вполне доволен услышанным.

— Значит, тебя зовут Криксос? Точно так же, как знаменитого соратника самого Спартака?

Красс, самый богатый человек в Риме, примерно тринадцать лет назад жестоко подавил восстание Спартака. Тогда мой дядюшка Кельтилл как раз служил наемником в войске Красса. Но сенат принял решение устроить триумфальное шествие не в честь Красса, а в честь Помпея, который, возвращаясь в Рим, расправился с жалкой кучкой рабов, а затем распространил слух, будто на самом деле восставших рабов победил он, Помпей. Этот пример в очередной раз подтверждал, что Цезарь абсолютно прав. Какой толк от победы на поле битвы, если победитель не может сообщить о ней своему народу? Думаю, что значение сообщений о ходе кампании в Галлии, регулярно отправляемых проконсулом в Рим, очень трудно переоценить. А я был одним из писцов в его канцелярии, что, если разобраться, позволяло мне пользоваться многими привилегиями: в мое распоряжение предоставили офицерскую палатку, где я мог поселиться вместе со своей возлюбленной; сам проконсул подарил мне сильного, как медведь, раба и назначил жалованье, позволявшее неплохо жить и к тому же постепенно выплачивать долги Кретосу. Похоже, боги наконец-то услышали мои мольбы и смилостивились надо мной.

— Друид, может быть, у тебя есть какие-нибудь пожелания?

— Да, Криксос. — Я задумался и добавил: — Принеси нам белого хлеба и вина с пряностями.

Раб улыбнулся, низко поклонился и вышел из палатки.

— Что ты скажешь по этому поводу? — спросил я у Ванды, когда мы остались одни.

Она несколько раз кивнула головой, показывая, что столь неожиданные перемены к лучшему поразили ее.

— Похоже, твои боги наконец-то взялись за работу! Что ты сделал, Корисиос? Неужели ты угрожал им?

— Я тебе всегда говорил, что боги вовсе не прочь пожить в моем теле, а значит, заинтересованы в том, чтобы со мной не случилось ничего дурного, — усмехнулся я.

Теперь лагерь больше напоминал огромный муравейник. Все куда-то спешили, рабы, легионеры и гонцы проходили быстрым шагом или пробегали мимо нашего жилища. Силуэты, беспрестанно мелькавшие на стенках палатки, отбили у нас всякую охоту оставаться внутри. Мы вышли наружу и уселись около костра, разведенного всадниками-преторианцами из личной гвардии Цезаря. Они молча переворачивали прутьями в горячей золе лепешки с маком. Рабы подносили своим хозяевам сильно разбавленное вино или родниковую воду. Я не переставал поражаться порядку и организованности, царившим в римской армии. Не важно, где Цезарь отдавал приказ разбить лагерь, не важно, как долго его солдаты находились в пути прошлой ночью — у его легионеров всегда было вдоволь еды и питья.

Вспомогательные войска, обеспечивавшие легионы провиантом и всем необходимым, имели огромнейшее значение. Мы, кельты, долгое время не могли понять, что, уничтожив несколько звеньев в цепочке доставки или разбив немногочисленные вспомогательные отряды, можно было полностью парализовать огромное войско и уничтожить его без единой битвы. Через некоторое время Криксос отдал мне хлеб и вино. Я попросил его принести то же самое для всех солдат, собравшихся у костра.

Внизу, у реки, еще горели телеги тигуринов. Легионеры снимали с трупов украшения, срезали кошельки с деньгами и забирали все ценное, что только могли найти. Конечно же, каждый надеялся, что ему удастся награбить побольше золота, ведь оно не занимало много места и везде было в цене. Продукты питания организованно отвозили на склад. Лошади также становились собственностью легиона. Но солдатам разрешали делать что угодно с волами, овцами, козами и свиньями. Командование считало, что от этих домашних животных легиону не будет никакой пользы — во время ускоренных маршей они наверняка стали бы обузой, кроме того, рабам пришлось бы постоянно заботиться о корме для них. Итак, легионеры ловили животных и тут же продавали их торговцам. Гиены Римской республики, которые все это время следовали за тремя легионами на безопасном расстоянии, уже успели разбить свои палатки неподалеку от лагеря. Сейчас они орали во все горло, предлагая немедленно купить у солдат награбленное ими. Торговцы и купцы всегда расплачивались наличными, поэтому каждая гиена, занимавшаяся торговлей, вынуждена была содержать свою личную армию, которая защищала жизнь и имущество своего хозяина.

Немного позже разведчики сообщили, что гельветы, переправившиеся на противоположный берег, продолжили свой путь и даже не пытались вернуться на этот берег Арара. Они хотели любой ценой избежать битвы и решили по-прежнему продвигаться в сторону Атлантикуса. Цезарь велел Мамурре немедленно начать строительство моста через реку. Хотя проконсул не отдавал приказ прекратить грабеж, нашлось довольно много добровольцев, пожелавших участвовать в сооружении грандиозной конструкции. У каждого были на то свои причины: одни хотели произвести хорошее впечатление на своих центурионов, другие надеялись, что во время следующей битвы они благодаря своим заслугам окажутся на более выгодной исходной позиции. Все легионеры прекрасно понимали, что в лагере тигуринов можно найти золото. Но его там было не так уж и много. Значит, легендарные сокровища гельветов оказались вместе с князьями и вождями на том берегу реки. Через некоторое время прибыли еще три легиона с тяжелой поклажей. Таким образом, войска объединились, и под командованием Цезаря оказалось шесть легионов.

Мне уже приходилось наблюдать, как под Генавой Мамурра возводил вдоль земляного вала многоэтажные сторожевые башни. Но гениальные идеи и методы строительства, используемые этим распутником и кутилой при сооружении моста, затмили все виденное мною ранее. Моим соплеменникам кельтам понадобилось несколько дней, чтобы переправиться через реку. Мамурре же вполне хватило суток. Когда к вечеру следующего дня мост был полностью закончен, на противоположном берегу Арара появились посланники гельветов, которые попросили Цезаря разрешить их делегации перейти через реку, чтобы провести переговоры. Кельты были поражены увиденным до глубины души. Некоторые даже поговаривали о колдовстве. Но я уже, кажется, упоминал, что Рим завоевал мир не при помощи меча, а при помощи простой лопаты. Идеи Мамурры были настолько гениальными, что Цезарь почти не упоминал в своих отчетах о его вкладе в успех военной кампании в Галлии. По-видимому, проконсул не хотел, чтобы еще кто-нибудь мог претендовать на его лавры.

От имени Цезаря гонцам кельтов сообщили, что проконсул готов провести переговоры на следующий день. Затем он велел выкопать огромные рвы и похоронить в них убитых. К тому времени Цезарь уже отдал своим солдатам приказ прекратить грабеж. На самом деле ни в лагере тигуринов, ни на телах убитых уже не осталось ничего ценного. Купцы и торговцы, имевшие разрешение на подобную деятельность, — среди них был и римлянин с уродливым носом — начали прочесывать поле битвы со своими наемниками в поисках одежды и металлических предметов, которые можно было перепродать. То тут, то там слышались недовольные голоса — это стервятники возмущались, когда легионеры пытались прогнать их.

Следующим утром Цезарь велел переставить свою палатку поближе к берегу реки. Здесь, ожидая прибытия делегации кельтов, он продолжил диктовать письма, с которыми гонцы должны были немедленно отправиться в Рим. В тот же день в штаб проконсула прибыл Валерий Прокилл, принц из племени гельвов.

Земли этого народа граничат на севере с территорией, принадлежащей аллоброгам, а на юге — с землями воконтов. Отец принца получил от тогдашнего губернатора Валерия Флакка римское гражданство, после чего в соответствии с установившейся традицией взял новое имя и стал называть себя Валерий Кабура. Даже будучи полностью зависимым от Рима и являясь его марионеткой, он должен был предоставить заложников, чтобы доказать свою преданность. В числе этих заложников оказался и его сын. Валерия Прокилла отвезли в Рим, когда он был еще маленьким мальчиком. Там он провел все свое детство и получил хорошее образование.

Итак, Валерий Прокилл был одной из тех странных «духовных химер» — наполовину римлянин, наполовину кельт. На примере таких, как он, многие ученые пытались доказать, что первостепенным является воспитание и образование, а происхождение не играет совершенно никакой роли. На тот момент земли гельвов находились под властью Массилии. Прокилл, насколько я мог судить, был примерно на десять лет старше меня и пользовался особым расположением самого Цезаря. Этот кельт, выросший в Риме, не раз выступал в роли переводчика во время переговоров с разными кельтскими племенами. Кто знает, возможно, Цезарь вызвал его потому, что до сих пор не доверял мне. Но я не исключал возможности, что проконсул мог руководствоваться и другими соображениями. Возможно, он собирался вести в Галлии военные действия одновременно против нескольких племен. В этом случае ему, конечно же, нужны были несколько переводчиков.

Примерно в полдень на противоположном берегу реки у моста появился Дивикон в сопровождении нескольких гельветов благородного происхождения и примерно дюжины простых воинов. Цезарь велел Валерию Прокиллу передать кельтам, что он готов встретиться с ними и начать переговоры. Гордо подняв голову, князь тигуринов ехал на своем коне по деревянному мосту, балки которого поскрипывали от ударов копыт. На расстоянии примерно четырех шагов за ним следовали остальные кельты. Выйдя из своей палатки, Цезарь, окруженный своими ликторами, ждал, когда делегация гельветов перейдет через мост. Кельты прибыли верхом, но римляне решили встретить их стоя на земле, а не сидя на конях. Дивикон остановил лошадь в нескольких шагах от Цезаря, резким движением руки отбросил с лица пряди седых волос, развеваемых ветром, и дрожащим от гнева голосом воскликнул:

— Мы не ослушались твоего запрета! В соответствии со всеми твоими указаниями мы не нарушили границу римской провинции и отправились к побережью по другому, более трудному и опасному пути! Так почему же ты хочешь воевать против нас на чужой территории, которая не принадлежит Риму? Разве не ты сам, будучи консулом в Риме, принял закон, в соответствии с которым проконсулы не имеют права вести военные действия за пределами вверенных им провинций? Тебе прекрасно известно, что заставило нас покинуть родные края. Мы, гельветы, не хотим войны. Наш народ желает мира! Если римский народ согласится заключить мирный договор с гельветами, мы будем готовы принять любые условия и отправиться в те земли, в которых ты велишь нам поселиться. Скажи нам, на какой территории должны жить гельветы, и прекрати преследовать нас за пределами римской провинции! Но если ты хочешь продолжить войну против нас, то я хочу напомнить тебе о поражении, нанесенном лично мною римским войскам, и о смелости гельветов. Вчера ты вероломно напал на одно из наших племен и безжалостно уничтожил не только воинов, но и беззащитных женщин, детей и стариков в то время, когда остальные гельветы никак не могли прийти им на помощь. Но знай, Цезарь, такой поступок ни в коем случае не делает тебе чести и не свидетельствует о смелости твоих солдат. Мы, гельветы, научились у своих пращуров побеждать в честной битве. Мы не пытаемся спасти свои шкуры, прибегая к хитрости и подлому обману! Поэтому берегись, Цезарь! — пророкотал Дивикон и, сжав кулак, поднял вверх правую руку, словно грозя самим богам. — Говорю еще раз: берегись, Цезарь! Если ты думаешь, что твое войско непобедимо, то ты глубоко ошибаешься. Стоит нам только захотеть, и уже завтра оставшиеся в живых легионеры будут бежать в Рим, чтобы сообщить сенату о твоем поражении и об очередном унижении римского народа!

Не знаю, почему с Цезарем разговаривал именно Дивикон. У старца был болезненный вид, а огонь в его глазах погас. Он уже не мог обратить в бегство одним своим видом целый легион. Сейчас его вряд ли испугался бы даже самый трусливый трибун. Дивикон скорее походил на старика, часы которого в мире живых сочтены, чем на вождя, чье войско пятьдесят лет назад победило римлян. Произнося речь, он окончательно истощил свои силы. Некогда славный вождь тигуринов сидел на своем коне и, тяжело дыша, ждал ответа Цезаря.

Когда Прокилл закончил переводить последнее предложение, а Дивикон дал понять, что он не собирается добавлять что-либо к уже сказанному, Цезарь с невозмутимым видом обратился к вождю тигуринов:

— То, как вы обошлись с нашими предками полстолетия назад, Рим ни в коем случае не забыл. И никогда не забудет. — Проконсул решил вновь вернуться к той старой истории, но не стал упоминать имя Луция Пизо, деда своего тестя. Цезарь говорил довольно долго, но у меня создалось такое впечатление, что у него на самом деле не было ни одной достаточно веской причины, которая убедительно объяснила бы всем присутствующим, включая Дивикона, почему римские легионы так подло напали на тигуринов за пределами римской провинции. Ведь кельты не нарушали границ и не ослушались запрета Цезаря.

— Даже если бы я оказался достаточно милосердным, чтобы забыть тот позор, пережитый моим народом, — продолжил проконсул, — как я могу оставить без внимания попытку гельветов силой вторгнуться на территорию моей провинции и пройти по землям, принадлежащим Риму?

— Мы сейчас находимся в свободной Галлии, Цезарь! — прервал проконсула Дивикон. — Если бы мы приняли решение пройти по вверенной тебе провинции, то мы непременно поступили бы именно так! Но мы желаем жить в мире с римским народом. Именно поэтому гельветы пошли по другому, гораздо более опасному и трудному пути. Почему во время переговоров в Генаве ты не сказал нам, что будешь преследовать нас в любом случае независимо от того, куда мы направимся? Что тебе от нас нужно, Цезарь? Что ты ищешь в этих землях? На каких основаниях ты ввел свои войска в Галлию?

— Наши верные союзники эдуи обратились к римскому народу с просьбой оказать им помощь. На бесчинства гельветов жаловались также другие племена. Например, аллоброги и амбарры.

— Кто дал тебе право выступать в роли судьи, вершащего судьбы народов Галлии? Нам, кельтам, не нужны судьи, которые не знакомы с нашими обычаями! О нашей любви к свободе слагают легенды, и тебе следовало бы знать, что именно эта черта нашего характера стала причиной гибели не одного вражеского войска.

Похоже, Цезарь оказался в безвыходной ситуации, даже несмотря на свое знаменитое красноречие. В присутствии своих ликторов, трибунов, легатов, центурионов и тысяч легионеров он должен был перечислить хотя бы несколько достаточно веских причин, которые оправдывали бы его подлое нападение на тигуринов и давали бы ему полное право продолжать преследование гельветов за пределами римской провинции. Проконсул понимал, что молчать ему ни в коем случае нельзя, поэтому он не дал прямого ответа на вопросы князя тигуринов, а продолжил:

— Вы гордитесь своими победами и в то же время удивляетесь, почему римский народ так и не покарал вас за ту дерзкую выходку. Сам этот факт говорит о многом и позволяет сделать однозначный вывод относительно вашего образа мыслей и ваших взглядов на отношения с соседями. Но я бы посоветовал тебе, Дивикон, задуматься над тем, что я сейчас скажу: бессмертные боги, желая наказать кого-нибудь за его коварство, нередко позволяют человеку довольно долго наслаждаться безнаказанностью и даже делают его счастливым. Они поступают так с одной-единственной целью: потом, когда настанет час расплаты за злодеяния, провинившийся должен в полной мере ощутить на себе всю силу их гнева и сломаться от внезапной перемены в его судьбе.

Из-за отсутствия весомых аргументов Цезарь вновь вернулся к этой старой истории, пересказывая ее на новый лад и грозя гневом богов. Он должен был говорить, и он говорил, ведь Дивикон призывал проконсула к ответу. На самом же деле вождь тигуринов и римский полководец в прямом и переносном смысле говорили на разных языках. Один из них хотел мира, другой же, ведя переговоры, планировал, где и как он совершит следующее нападение. Цезарь посмотрел на меня, а затем обвел взглядом всех, кто принадлежал к его ближайшему окружению. Проконсул прекрасно понимал, что сейчас, услышав его неубедительную речь, многие вполне могли разочароваться в нем. Недоброжелатели наверняка сообщат в Рим об этих переговорах с гельветами, и тогда Цезаря, скорее всего, обвинят в ведении военных действий, не одобренных сенатом, за пределами римской провинции. Это значит, что ему следовало немедленно предложить Дивикону заключить мир на условиях, совершенно не приемлемых для кельтов.

— Несмотря ни на что, я готов перестать преследовать тебя и твоих соплеменников, — совершенно неожиданно заявил Цезарь, — если вы предоставите мне заложников, которые будут гарантами выполнения моих требований, и полностью возместите эдуям нанесенный им ущерб.

— В соответствии с договоренностями, заключенными нами с эдуями, мы обменялись с ними заложниками, которые вернутся к своим семьям только после того, как мы покинем земли, принадлежащие этому племени. Если бы мы причинили эдуям какой-либо вред, то нам давным-давно вернули бы наших родных, но они были бы на голову короче! Но, насколько тебе известно, этого не произошло.

— Тогда предоставьте своих заложников и римскому народу, — продолжал настаивать Цезарь.

— Мы, гельветы, испокон веков брали заложников у других племен и народов, но никогда не отдавали своих соплеменников в заложники римлянам.

Дивикон развернул коня, даже не дождавшись ответа Цезаря. Вождь тигуринов давно понял, что эти переговоры не имели смысла, так как проконсул не собирался идти на уступки. Цезарь лишь притворялся, будто он тоже хочет мира. Он согласился встретиться с Дивиконом лишь для того, чтобы сразу же после окончания переговоров отправить в Рим гонцов с письмами примерно следующего содержания: он, проконсул провинции Нарбонская Галлия, сделал все возможное для решения проблемы мирным путем, однако его попытки не увенчались успехом. По лицу Цезаря было видно, что он вполне доволен достигнутым результатом — старец Дивикон наконец-то сам решил прекратить переговоры.

Проконсул тут же собрал трибунов, легатов и центурионов в своей палатке.

— Как настроены солдаты? — первым делом спросил он.

Все взгляды были обращены на Луция Сперата Урсула. Он лучше других знал, что радует легионеров и чем они недовольны.

— Им не раз приходилось слышать о легендарной смелости и отваге гельветов, поэтому сейчас они несколько удивлены и разочарованы столь легкой победой. Нашим легионерам пришлось сражаться против полусонных воинов, женщин и детей. Они считают, что это была не битва, а резня, в которой у защищавшихся не оставалось никаких шансов. Поэтому боевой дух солдат сейчас не на самом высоком уровне.

— Надеюсь, они довольны добычей? — поинтересовался Цезарь.

Примипил ответил не сразу. После довольно продолжительной паузы он отвел глаза и наконец сказал:

— Нет, Цезарь. Они говорят, что ты велел им атаковать лагерь нищих крестьян.

Проконсул задумался, на его лице было написано беспокойство.

— Цезарь, позволь мне высказать свое мнение, — произнес я громко.

Повернувшись, Цезарь взглянул на меня так, словно я был всего лишь мышью, которая осмелилась выбраться из своей норки и отвлечь его своим едва слышным писком от важных дел. В голосе проконсула слышались нотки недовольства.

— Говори, друид, только постарайся выражать свои мысли коротко и ясно.

— Цезарь, — начал я, — если ты скажешь своим солдатам, что они уничтожили все племя тигуринов, то они, без сомнения, зададут вопрос: «Где сокровища, принадлежащие вождям?» А разве сам Дивикон не тигурин? Почему же он, а также многие другие вожди и князья до сих пор живы?

Услышав мои слова, проконсул тут же осознал свою ошибку: ложью он сам себя загнал в ловушку. Но, насколько я понял по его виду, он вовсе не был раздражен тем фактом, что я указал ему на его оплошность в присутствии офицеров. Нет, Цезарь самодовольно ухмыльнулся, словно ему доставляло неимоверное удовольствие слушать, как кельтский друид пытается помочь ему плести паутину лжи и интриг.

— Ты прав, друид! — ответил мне проконсул. — Там, где есть крестьяне, нет золота. Там, где есть золото, нет места крестьянам. Все богатства сосредоточены в руках знати. А если среди убитых не было ни одного вождя или князя, это может означать только одно — они успели переправиться на противоположный берег. Раз они на той стороне Арара, значит, все золото находится там же…

— Что же я должен сказать легионерам? — спросил примипил несколько растерянно.

— Скажи, что с их стороны было бы крайне глупо полагать, будто кельты оставили свою армию, чтобы охранять коз и овец. Все воины успели переправиться через реку. Золото гельветов уже на противоположном берегу Арара. А еще, Луций Сперат Урсул, напомни солдатам о том, как римский полководец Кепио около пятидесяти лет назад обнаружил под Толосой более пятидесяти тонн золота и серебра в священных местах и в озерах кельтов. Обязательно расскажи об этом легионерам. А также разреши им написать письма домой.

Затем проконсул обратился к легатам:

— Вся наша кавалерия должна немедленно переправиться через реку. Отдайте соответствующие приказания. Пусть следуют за гельветами по пятам и постоянно, я повторяю: постоянно — а это значит днем и ночью! — сообщают, где находятся галлы и что происходит в их лагере. Но запретите кавалерии ввязываться в бой.

Когда все отправились выполнять приказания Цезаря и его палатка опустела, он велел мне записывать под диктовку все сказанное им, а затем начал по памяти восстанавливать свой разговор с Дивиконом. Иногда он обращался за помощью к Прокиллу, чтобы более точно сформулировать ту или иную мысль. В общем и целом проконсул довольно правдиво передал содержание своей беседы с вождем тигуринов, однако решил опустить заявление Дивикона о том, что гельветы не нарушали границ римской провинции и не собирались делать этого. Цезарь также не упомянул, что гельветы и эдуи обменялись заложниками, поскольку, узнав об этом, каждый более или менее здравомыслящий человек тут же задал бы вопрос: «Почему эдуи до сих пор не отомстили гельветам и не убили их заложников?» Итак, данные детали, которые могли только навредить Цезарю, просто не были записаны.

Но проконсул совершенно выпустил из виду следующий факт: в одном из своих предыдущих посланий он упоминал о том, что гельветы и эдуи обменялись заложниками. Заметив это упущение, я решил промолчать и не обращать на него внимание Цезаря. Пусть все узнают, что наместник провинции Нарбонская Галлия не всегда основывает свои послания на фактах! Должен признать: рассматривая все сообщения Цезаря как единое целое, вряд ли кому-нибудь удалось бы обнаружить противоречия. Но разве мог кто-либо из купцов или солдат с уверенностью утверждать, что эдуи в самом деле попросили Рим о помощи? Кроме того, сколько человек видели своими глазами послание Дивитиака с просьбой защитить земли его племени от бесчинств гельветов, которое, между прочим, было доставлено Цезарю после того, как он вместе со своими войсками пересек границу римской провинции? Сейчас проконсул мог диктовать что угодно — его главной целью было правильное толкование выгодных для него фактов и замалчивание тех событий, упоминание которых могло навредить. Он не мог утверждать, что эдуи обезглавили заложников гельветов, чтобы отомстить последним за грабежи и убийства, если этого на самом деле не произошло, ведь о подобном событии обязательно стало бы известно абсолютно всем. Если головы заложников оставались у них на плечах, то у противников Цезаря в Риме имелись все основания подвергнуть сомнению утверждение, будто эдуи жаловались ему на бесчинства гельветов. Проконсул решил прибегнуть к самому простому решению: он ни словом не упомянул о тех событиях и фактах, которые могли разоблачить его, и надеялся на помощь всемогущих богов.

— Цезарь, возможно, нам следует добавить упоминание о том, сколько солдат находятся под твоим командованием и сколько воинов у галлов? — спросил Авл Гирт.

Проконсул задумался. Данное замечание казалось вполне разумным, и Цезарь не стал отрицать этого. Прокилл начал подсчитывать численность римских войск:

— Во время атаки на лагерь тигуринов у нас было три легиона по шесть тысяч солдат и четыре тысячи всадников. Итого восемнадцать тысяч легионеров и четыре тысячи всадников.

Все находившиеся в палатке взглянули на меня.

— Сколько человек в племени тигуринов? — спросил Авл Гирт.

— Восемнадцать тысяч мужчин, женщин и детей. Из них примерно четверть может держать в руках оружие. Это значит, что восемнадцать тысяч римских легинеров и четыре тысячи всадников сражались против четырех с половиной тысяч тигуринов. Но, поскольку Дивикон был не единственным тигурином, который успел переправиться на противоположный берег Арара, то можно предположить…

— Ты убедил меня, друид, — задумчиво сказал Цезарь. — Мы будем упоминать цифры в посланиях лишь в том случае, если я посчитаю такое упоминание целесообразным. Когда сто человек съедают зажаренного дикого кабана, то в этом нет ничего удивительного. Если же сто человек умудряются во время трапезы расправиться с десятью тысячами диких кабанов, то у всех, кто об этом узнает, перехватит дух! Наше тайное оружие — это время. У нас его предостаточно. Мы, римляне, привыкли поглощать блюда, разрезанные на маленькие кусочки. По тому же принципу я буду вести войну в Галлии — уничтожать войско врагов постепенно, по частям. Значит, мы назовем численность галлов лишь тогда, когда будем иметь возможность сообщить сенату и народу Рима, что сто римских легионеров съели десять тысяч диких кабанов.