Взаимные отношения великих держав. — Ошибки французского кабинета. — Возгласы и бессилие. — Вспышка народных страстей во Франции. — Угрозы Германии. — Приготовления к войне в Европе. — Обязательства, принятые союзными державами. — Объявление Мухаммеду Али их решений. — Нота генеральных консулов. — Отказ паши, его самохвальство, его жалобы в Порту и упование на Францию
Прежде чем приступить к описанию четырехмесячной кампании, которая в исходе 1840 г. решила спорное дело между султаном и пашой египетским, бросим обратный взгляд на состояние Европы относительно этого вопроса и на переговоры, предшествовавшие открытию военных действий в Сирии.
Бельгийское дело сперва, затем четверной союз по поводу долгих волнений Пиренейского полуострова, а всего более, может быть, общая досада на преобладающее в Турции с 1829 г. влияние России значительно сблизили в течение одного десятилетия кабинеты Англии и Франции. Казалось, вековая народная ненависть, истощенная в буйный период наполеоновских войн, уступала, наконец, место чувству миролюбивому между двумя народами. Под министерством вигов в Англии, под влиянием Тьера, который слыл в это время страстным англофилом во Франции, при дружественных отношениях молодой королевы Виктории с опытным старцем, управлявшим Францией с 1830 г., — все благоприятствовало постепенному скреплению союза между двумя западными державами. Взаимные чувства народов и правительств были, можно сказать, запечатлены в залог грядущего мира торжественными похоронами бренных останков Наполеона, освобожденных в 1840 г. от посмертного плена. Все эти благие начинания с шумом рушились трактатом 3 (15) июля [1840 г.] и отстранением Франции от восточного дела по поводу ее разногласия с общими видами великих держав.
Было ли вправе жаловаться на это отстранение правительство, которого сомнения, нерешимости и внутренние опасения целый год длили неизвестность по делу, от которого очевидно зависело сохранение европейского мира? В противность торжественным обязательствам, им [французским правительством] принятым коллективной пятисрочной нотой в кризисе 1839 г., французский кабинет подчинял теперь правосудное решение дела угодности и согласию египетского паши. Кабинет Тьера, убедившись в невозможности привлечь к своим видам другие державы и укрепить за Мухаммедом Али Сирию в потомственное владение, направлял все свои усилия к тому, чтобы мимо посредничества Европы, в противность ноте 15 (27) июля [1839 г.], примирить Порту с пашой и под влиянием критических обстоятельств, угнетавших Османскую империю в эту эпоху, узаконить притязания счастливого вассала. Не говоря уже о том, что подобное заключение вовсе не подобало достоинству и самолюбию великих держав, какие поруки представляло оно в будущем? После опыта семилетней постоянной тревоги, разрешившейся кризисом 1839 г., было ли благоразумно предоставить вопрос о войне и мире Европы ненасытному честолюбию египетского паши и его сына, капризу 17-летнего султана и проискам гаремов и вельмож или первой вспышке народных страстей в Сирии и в Анатолии?..
Обязавшись обеспечить целость и неприкосновенность Османской империи, французское министерство произвольно поясняло теперь, что целость и неприкосновенность империи не только останутся ненарушимыми, но даже будут упрочены отторжением навсегда обширной ее области в удовлетворение прихотей Мухаммеда Али. Основываясь на подобной гипотезе, оно называло Мухаммеда Али вернейшей опорой власти султанов, «стражей престола от всяких внутренних и внешних напастей». Ужели отказ египетского паши от всякого участия в отчаянной борьбе султана против России, а затем кампания 1832 г. и возгласы его к Европе о независимости, и постоянные его угрозы новым походом в Малую Азию, и укрепления Колек-Богаза, и изменническое задержание флота в Александрии, и вероломные окружные письма к пашам, и янычарское притязание о свержении верховного везира, — ужели все эти враждебные посягательства вассала оправдывали произвольную гипотезу, на которой основывалось ходатайство французского двора в его пользу?
С другой стороны, Франция указывала на Дунайские княжества, одаренные особенными политическими правами, и даже на отторженное от Турции Греческое королевство. Но при этом упускалось из виду именно то самое, на чем были основаны и чем были оправданы великодушные заботы России о судьбе единоверных и единоплеменных народов, равно как и согласие Европы на независимость Греции, а именно — развитие внутреннего самобытного элемента народного, элемента христианского, сопряженного с политической жизнью племен и уже несовместного с фанатическим владычеством поблекшего полумесяца. Что же касается арабского народного элемента и политического его олицетворения в семье румелийского турка, мы уже имели случай заметить, что публицисты и путешественники, которых теории руководили народным мнением во Франции, верили в призрак.
При таком расположении умов после суетных сопротивлений Тюильрийского кабинета видам великих держав трактат 3 (15) июля показался оскорбительным народному самолюбию французов, взволновал страсти и привел в недоумение правительство, осужденное подчинять политические свои акты впечатлениям толпы. Журналы, всегда готовые раздувать пламя народных страстей, хором испустили жалобный вопль на всю Европу и преимущественно на Россию и на Англию, которые играли первенствующую роль в развязке восточного дела и которых единомыслие делало бессильными все возгласы. Вопль на Россию был уже десять лет сряду обычной нотой всех журнальных напевов Парижа; но Англия, эта десятилетняя подруга, великодушная наперсница Июльской революции, вновь стала вероломным Альбионом классической эпохи войн революционных и Наполеоновых. Журналы требовали войны, но было очевидно, что ни Англии, ни России Франция не могла угрожать войной. Оглядываясь вокруг, она могла убедиться в том, что она союзников не имела. Чтобы принять участие в открывшейся на Востоке войне и искать там союзника в египетском вассале, надлежало прежде всего владеть морем… а состязаться в Средиземном море с Англией, когда Черноморский флот был готов к походу, а Балтийский оставался за плечами, было безумно.
По необходимости, воинственные порывы журналов обратились на соседнюю Германию. Заговорили о вожделенной рейнской границе, о Бельгии, о завоеваниях в Европе, о революционном воззвании к народам, словом, о возобновлении борьбы, ознаменовавшей последние годы [XVIII] столетия. Эти возгласы нашли отголосок в политических прениях палат. Правительство, со своей стороны, вместо того чтобы благоразумным спокойствием умерить порыв народный, отвечало Лондонскому трактату королевскими приказами от 29 июля, которыми призывались к ружью до 140 тыс. конскриптов и открывались кредиты на усиление флота 10 тыс. матросов, 5 кораблями, 13 фрегатами и 10 большими пароходами.
Толки журналов при воинственных распоряжениях кабинета возбудили суровое внимание Европы. Германия от одного конца до другого встрепенулась как один человек и с негодованием вспомнила бедствия, испытанные ею в наполеоновский период, когда она служила поприщем французского честолюбия и полем европейских войн. На воинственные вызовы французов поэтическая Германия отвечала патриотическими песнями, отголоском пятнадцатого года. Куплеты заключались объявлением французам: «Нет, не пить вам наших рейнских вин, не обнимать вам наших белокурых дев», а конфедерация поставила на ноги миллион войска.
Франция, которая десять лет сряду вопияла против трактатов 1815 г., успокоивших народы после двадцатилетних треволнений, убедилась в том, что ей не было дано безнаказанно нанести руку ни на одно из государств, которых существование обеспечено трактатами. С другой стороны, чувства, обнаруженные в 1840 г. всеми германскими племенами, и общий энтузиазм при первом призыве правительств к защите угрожаемой родины доказали Франции, что в случае войны европейской сочувствия народов не будут на ее стороне и что на революционный призыв ее не встанут массы от Зунда до Мессины, от Немана до Савойи, как были в том уверены оракулы журналов и палат.
Союзные державы, споспешествуя сохранению европейского мира и желая отстранить всякое недоразумение относительно предстоявшего решения восточного дела, дали Европе новый залог своего бескорыстия. Едва были обменены ратификации трактата 3(15) июля, представители России, Австрии, Англии и Пруссии подписывали в Лондоне с османским послом протокол 5(17) сентября, которым торжественно обязывались не домогаться в исполнении трактата никакого исключительного влияния, никаких приобретений, никаких торговых преимуществ.
Перейдем к Востоку. На основании трактата были сделаны Мухаммеду Али в начале августа предложения Порты ее комиссаром Рифат-беем[239]. Генеральным консулам союзных держав было поручено подкрепить предложения эти. В следующей ноте, поданной Мухаммеду Али от генеральных консулов, ясно и отчетливо изложена сущность дела.
«Конвенцией 3 (15) июля положение Мухаммеда Али совершенно изменилось; доселе он был в разрыве с Портой только; ныне, если отринет предлагаемые ему условия, он будет в открытой вражде со своим государем и с великими державами, подписавшими трактат. Вся политическая система Европы основана на верном исполнении трактатов. Так, несмотря на предстоявшие великие затруднения при решении вопросов о Греции, о Бельгии, об Испании, заключенные о них трактаты были совершенно исполнены, хотя не всех европейских государств виды относительно этих вопросов были одинаковы.
Нельзя ласкать еще себя суетной надеждой какого-либо изменения в постановлениях трактата. Сроки, назначенные для принятия положенных условий, отстраняют всякую о том мысль. Вникнем в последствия принятия или отказа помянутой конвенции.
Принятием положенных условий светлейший паша докажет Европе и потомству, что он был не только счастливым завоевателем, подобно многим другим предшественникам, которые не сумели вовремя остановиться и упрочить свой подвиг, но что он в то же время государственный муж и глубокомысленный политик. Что может быть завиднее славы основания нового владетельного дома, признанного законным государем и всей Европой? На краю славного поприща что может быть утешительнее собственного убеждения в том, что основанное мною перейдет к моим детям и никто у них его не отторгнет?
В наш век не обширные пределы, не материальная сила служат залогами благосостояния государств; государства обеспечены трактатами, на которых основаны их неприкосновенность, их права в политической системе Европы. Взглянем на карту; небольшие владения, убогие всякими средствами, обступлены могущественными державами; ни притеснения, ни неправосудия они не страшатся; вся Европа сторожит их честь, их безопасность. Ввиду таких порук могут ли еще Мухаммед Али или его преемники жалеть об утрате областей, которые доселе никакой пользы не принесли, которые поглотили не только собственные доходы, но сверх того и большую часть доходов Египта? Паша хорошо ведает, каких пожертвований людьми и деньгами стоит ему занятие Сирии и Аравии.
Еще не все: вместо несчастных ссор между Османской Портой и его светлостью упрочится искренняя дружба и единство, основанные на тождестве политических выгод и веры. Мусульманский народ стяжает вновь свое древнее могущество и благосостояние. В случае внешней опасности Турция может опираться на Египет и Египет на Турцию для защиты общего отечества.
Грядущая судьба Мухаммеда Али и его семейства, благосостояние Египта и Турции, политические выгоды Османской империи, которой Мухаммед Али называет себя усерднейшим поборником, — все ему предписывает принять условия, несравненно более почетные и выгодные, чем приобретение области, многоценное и неверное. Ему предстоит еще блистательное поприще: обеспеченный в своих владениях, он может посвятить всю свою деятельность упрочению и развитию тех прекрасных учреждений, которыми он одарил Египет. Богатые области Нубия, Судан и Сеннар представляют обширное поле успехам науки и гражданственности, Мухаммед Али заслужит тем прозвание восстановителя Египта, древней колыбели наук.
Взглянем теперь на последствия отказа его светлости: всего прежде предстоит употребление военной силы. Паша хорошо ведает, какими средствами владеют четыре великие державы, и не может ласкать себя мечтой сопротивления даже одной какой-либо из них.
Было бы роковым заблуждением в нынешних обстоятельствах возложить свои упования на чье-либо внешнее содействие. Кто может остановить решение четырех великих держав, кто им противостанет? Кто решится пожертвовать собственными выгодами, своей безопасностью из сочувствия к Мухаммеду Али? Да будет ли в том существенная польза? В могущей воспоследовать общей борьбе Мухаммед Али будет первой жертвой и неминуемо погибнет. Всякое заступничество извне вместо пользы ускорит только его падение.
Четыре великие державы подвинут достаточные силы, чтобы побороть всякое сопротивление в достижении постановленной цели. Паша навлечет на себя всю ответственность войны; он будет причиной появления европейских войск в Египте и в Азии. Мусульманские народы узнают в нем виновника зол войны, им предпринятой ради личных только видов. Мухаммед Али объявил, что он прольет много крови, прежде чем уступить. Европейские державы, напротив того, домогаются по возможности избегнуть кровопролития мусульман и христиан, служащих под знаменами блистательной Порты. Где нужно, предстанут достаточные силы, чтобы одним ударом рассеять всякое сопротивление.
Можно ли сомневаться в том, что Мухаммед Али падет, но падет ли со славою?.. Нет, ибо нет в том никакой славы, чтобы пасть по собственной ошибке, со слепой дерзостью вступая в борьбу безнадежную. И собственная слава, и мудрость равно предписывают уступить закону необходимости и силе обстоятельств. А когда Мухаммед Али падет, его имя перейдет ли в потомство? Нет, потому что его завоевания не потрясли мира подобно завоеваниям Чингисхана, Тимура, Александра и Наполеона. История просто скажет: под царствованием султана Махмуда правил Египтом даровитый и предприимчивый паша. Он с успехом вел войну противу своего государя. Молодой преемник Махмуда, при восшествии своем на престол, простер к нему руку с предложением мира и первых почестей в империи. Паша отверг эти предложения, тогда Европа его наказала. Имя его затерялось среди имен многих других пашей, которые бунтовались и были побеждены.
Отвергая предлагаемые условия, Мухаммед Али воображает, может быть, что державы не решатся прибегнуть к деятельным мерам для исполнения конвенции 3 (15) июля. Если и допустить это несбыточное предположение, надеется ли паша продлить тем нынешнее состояние дел (status quo)? Но какое государство может существовать, когда меч великих держав постоянно висит над ним, когда его торговля уничтожена и сообщения прерваны?
Мухаммед Али может пожертвовать выгодами своими и своего семейства ради честолюбия, ради видов преступных. Он может с огнем и мечом ворваться в Малую Азию, не щадя народа мусульманского, угрожая империи, и тем подать повод к призыву иноземных войск; но это покушение не пребудет безнаказанным. Если Ибрахим-паша подвинется вперед, обратный путь будет навсегда закрыт. В Анатолии его ожидает неизбежное поражение, может быть, могила; его погибель повлечет за собой гибель Мухаммеда Али и всего его семейства.
Европа с прискорбием прибегнет к войне, когда необходимость того потребует. Державы, заключившие Лондонский трактат, недоступны чувствам ненависти и мщения. Трактат основан на правосудии, на приличиях политических, на спокойствии в будущем; единственной его целью было упрочение Османской империи. Он предписывает Мухаммеду Али то самое, чего требуют собственные его выгоды, его честь; но вместе с тем, и всего прежде, он необходимо приноровлен к условиям общего европейского мира. Паша должен хорошо вникнуть в эту истину.
Итак, да покорится он закону необходимости, да примет с признательностью от рук своего молодого и великодушного государя и целой Европы славный дар — основание нового владетельного дома, под охранительной их эгидой.
Тем он передаст свое творение потомству, будет благословляем своими наследниками и внесет свое имя в скрижали истории.
Александрия, 7 (19) августа».
Таковы были внушения великих держав, но ни логические доводы, ни ясные политические соображения, основанные на опыте и на здравом смысле, не могли вразумить страстного старика. Он слепо возлагал свои упования на Францию, с часу на час ожидая известия о европейской войне. Когда французский кабинет спросил у него, как долго мог он устоять в Сирии противу союзников, паша отвечал, что он в состоянии продолжать войну по крайней мере пять лет. Было ли искренним это дерзновенное убеждение, или паша надеялся хвастливыми речами вернее вынудить содействие французского правительства? В таком случае, по крайней мере, он не был вправе обвинять потом Францию, он сам виновен в умышленном напыщении своих средств пред державой, искренне к нему расположенной. Между тем в обеспечение преданности эмира ливанского паша писал к нему, что Франция в самом непродолжительном времени высылает к нему 100 тыс. войска, 24 линейных корабля и 700 тыс. мешков (20 млн руб. серебром) для отражения союзников.
Докладом в Порту при первом известии о Лондонском трактате он горько жаловался, «что сделанные им предложения через Сами-бея были отвергнуты», — вспомним, что эти предложения были косвенны и условны, были только попыткой к переговорам и что никакой существенной уступки он не делал, — «что европейские державы посягали на независимость империи, что он, пребывая верным своему султану, денно и нощно молясь о сохранении его могущества, готов защищаться против врагов ислама; что он уповает на Аллаха, благословением коего двенадцать с лишком столетий охраняется мусульманский народ от всяких напастей, и иншалла будет и ныне спасен от злого умысла неверных».
Эти правоверные и верноподданнические возгласы вслух ислама были направлены единственно к тому, чтобы воспламенить в народе фанатизм, омрачить пятном ереси союз Порты с христианскими державами и стяжать народное сочувствие. В то же время французское посольство в Константинополе истощало меру угроз, чтобы отклонить турецкое правительство от ратификации трактата. Попирая священные основы народного права и дипломатические приличия, посольство стремилось к тому, чтобы возбудить негодование в народе и свергнуть министерство, которое предпочло выгоды империи прихотям Франции.
В ожидании прибытия союзных сил к сирийскому берегу и открытия военных действий проходили сроки, трактатом предоставленные Мухаммеду Али. В одной из своих конференций с Рифат-беем и с генеральными консулами паша суетливо рассчитывал, что у него 200 тыс. войска, что нужно вдвое более для поборения его, что союзные державы не могут послать на него столько сил, что он бросится вперед очертя голову, «как старый турок, исполненный веры в предопределение», поднимет Анатолию, курдов, Дагестан, черкесские племена, что войнам не будет конца и в Азии, и в Европе, и т. п.
Без сомнения, и подозревать нельзя, чтобы Мухаммед Али сам верил в эти бредни, но, решившись однажды отвергнуть предложения союзных держав в ожидании европейской войны, он умышленно играл роль удальца, чтобы, с одной стороны, бросить в недоумение представителей великих держав, а с другой — распространить молву, благоприятную своим видам. В содействии Франции он был уверен. Французское министерство не давало ему в это время положительного обещания открыть войну, но французы, окружавшие Мухаммеда Али, убеждали его, что Франция будет вовлечена в войну силой обстоятельств и настроением народного чувства, раздраженного журналами. При всем том старый паша не выдержал до конца своей героической роли: в конференции 17 (29) августа, пред исходом второго срока, он был встревожен известием о решительных действиях коммодора Непира пред Бейрутом и смиренно объявил, что он принимает предложение о потомственном обладании Египтом, предоставляя себе просить у своего государя как особенной милости управления Сирией. Ему отвечали, что всего прежде надлежало исполнить постановленное в трактате — сдать флот, очистить Сирию, а потом уже ходатайствовать о милости. Эта непреклонность бросила старого пашу в болезненное раздражение. «Не мучьте меня, оставьте меня», — кричал он генеральным консулам и не хотел слушать никаких советов, никаких представлений. В день исхода последнего срока нервы его были в таком расстройстве, что он слег и письменно объявил свой отказ, чтобы избегнуть новых объяснений.
С тем Рифат-бей возвратился в Константинополь, генеральные консулы были отозваны, и неприятельские действия открылись у сирийских берегов.