Пожалейте чудовищ

— Когда-то я была красоткой, — сказала старуха. — Соседские мальчишки вечно торчали у наших дверей, надеясь кто на ласковое слово, улыбку, а кто и на поцелуй, как будто моя красота, доставшаяся мне просто так, безо всякого труда, в их глазах значила больше, чем ум Эммы, быстрее всех в школе справлявшейся с домашним заданием, или музыкальный талант Бетси. Мне всегда казалось, что это несправедливо. Ведь я ничего не сделала, чтобы быть красивой, тогда как мои сестры много трудились над своими способностями.

Чудовище не ответило.

— Чего бы я только не отдала за ум или хоть какой-нибудь талант, — продолжала старуха. — С таким богатством и стареть не страшно.

Она плотнее укуталась в изодранную шаль, зябко повела тощими плечами. Посмотрела на своего компаньона. Тот сидел, бессмысленным взглядом уставившись в голую стену перед собой, чудовищные шрамы на его лице были почти неразличимы в тусклом свете.

— Н-да, — заключила она. — Что поделаешь, у каждого свой крест. Мне, по крайней мере, есть что вспомнить, не только дурное, но и хорошее.

Снег валил так густо, что видимость практически свелась к нулю. Мокрые, тяжелые снежинки вертелись и крутились, точно танцующие дервиши, налипали на дороги и тротуары, расстраивая движение, затрудняя ходьбу настолько, что она превращалась в подвиг сродни эпическому. Время и пространство исчезли. Привычное стало чужим, город преобразился. Даже давно знакомые предметы ветер и снег изменили до неузнаваемости.

Гарриет Пирсон безнадежно опаздывала, иначе она просто слезла бы со своего велосипеда и пошла пешком, ведя его рядом. От ее дома до библиотеки не больше мили, можно дойти, и довольно быстро. Но боязнь опоздать, окончательно и бесповоротно, здравомыслия ей не прибавила, вот Гарриет и неслась как сумасшедшая по узкой полосе между залепленным снегом тротуаром и забитой машинами проезжей частью, выжимая из своего велика все, на что тот был способен, с трудом удерживая равновесие на скользкой дороге.

Так называемые водонепроницаемые ботинки, которые она прикупила неделю назад на распродаже, уже промокли насквозь, и джинсы до самых колен тоже. Хорошо хоть старенькое пальтишко из верблюжьей шерсти надежно защищало от холода и уши не мерзли в вязаных наушниках. Чего совсем нельзя было сказать о руках и лице. Пальцы в тоненьких перчаточках застыли от холода, щеки горели на ветру, снеговая шапка, которая покрывала наспех завязанный на макушке узел из длинных темно-русых волос, уже начала подтаивать, и ледяные ручейки стекали Гарриет за шиворот.

«Господи, и зачем только меня понесло в эту дурацкую страну? — думала она. — Летом жарища, зимой холодище...»

Англия в эту минуту казалась ей привлекательной, как никогда. Правда, там не было Брайана, которого она повстречала в Ньюфорде три года назад, когда приехала сюда на каникулы, того самого Брайана, который не меньше ее жаждал, чтобы она оставила Англию, того самого Брайана, который бросил ее, не прошло и двух месяцев с тех пор, как они поселились вместе. Она решила не уезжать. Твердо вознамерившись пустить на новой родине корни, Гарриет на удивление легко пережила это трудное время, даже не потому, что ей удалось организовать и упорядочить свое существование, а потому, что некому было жалеть ее и приговаривать покровительственно: «Бедная моя девочка, я же тебе говорила», как это наверняка сделала бы ее мать.

Теперь у нее была работа, хорошая, хотя на чей-то вкус и не бог знает что, очаровательная квартирка, которую она ни с кем не делила, и довольно широкий круг общения — правда, подружки в нем явно преобладали над возможными объектами романтического интереса, короче, Гарриет своей новой жизнью была довольна. Только вот погода подкачала.

Полагаясь больше на интуицию, чем на видимость, Гарриет свернула с Йор-стрит на Келли и уже поздравляла себя с тем, что добралась до места целой и невредимой, да еще с приличным запасом времени, как вдруг высокая темная фигура шагнула из метели прямо ей навстречу. В отчаянной попытке избежать столкновения девушка вывернула руль, увы, слишком резко и не в ту сторону.

Переднее колесо велосипеда со всего размаху въехало в поребрик, и Гарриет взмыла над рулем: еще один объект, презревший, подобно снежинкам, законы гравитации, но, увы, ненадолго, ибо, увлекаемая собственной тяжестью, она тут же рухнула на гору мешков с отбросами, которые кто-то выставил на тротуар дожидаться завтрашней мусорной машины.

Гарриет встала на ноги и, сплевывая снег, захромала к велосипеду: оглушенная ударом, она плохо соображала. Присела у обочины, горестно уставилась на погнутое колесо. И тут только вспомнила, зачем ей понадобилось поворачивать так резко.

Она повернула голову и увидела чьи-то ноги, подняла взгляд выше, еще выше и наконец уперлась взглядом в лицо. Человек показался ей настоящим великаном. Может, все дело было в росте самой Гарриет — всего сто пятьдесят сантиметров с небольшим, либо в том, что она смотрела на него снизу вверх, но мужчина показался ей не ниже двух метров, а может, и выше. И все же не это едва не заставило ее вскрикнуть от ужаса. Ну и рожа... Квадратная голова крепко сидела на прямых широких плечах. Большой нос свернут на сторону, левый глаз чуть выше правого, уши — как два кочана цветной капусты, огромный лоб, совершенно прямая линия волос. Грубые белые шрамы исполосовали лицо, будто сшитое из отдельных кусков бездарью портнихой, любительницей приложиться к бутылке. Гарриет невольно вспомнила персонажа знаменитого фильма ужасов и не удивилась бы, если бы увидела болты, торчащие из его шеи.

Разумеется, никаких болтов там не оказалось, и все же чудовищный рост этого человека и то, как он стоял и молча глазел на нее, напугали Гарриет, и ей продолжало казаться, будто ей навстречу из снежной вьюги и впрямь вышло чудовищное создание самого Виктора Франкенштейна. Ощутив потребность сократить хотя бы разницу в росте, девушка поспешно встала на ноги. От резкого движения у нее закружилась голова.

«Прошу прощения», — хотела сказать она, но язык не слушался, слова слились в какую-то непонятную кашу, и у нее вышло: «Плофу плофеня».

Голова продолжала кружиться, колени подогнулись, тротуар закачался под ногами, и Гарриет потеряла равновесие. Великан поспешно шагнул вперед, и она нырнула прямо в его протянутые руки, чувствуя, как сознание застилает черная пелена.

«Черт меня подери, — успела подумать она. — Я же в обморок падаю».

В жестянке на открытой конфорке коулмановской горелки весело булькала вода. Склонившись над посудиной, старуха опустила туда пакетик чая, потом затянутой в перчатку рукой сняла ее с огненного кольца.

«Осталось всего два», — подумала она.

Протянув руки к плите, она некоторое время сидела, наслаждаясь теплом.

— Я вышла замуж по расчету, не по любви, — снова обратилась она к своему компаньону. — Моего Генри нельзя было назвать красавцем.

Взгляд чудовища приобрел осмысленность и сосредоточился на ней.

— Но со временем я его полюбила. Не за деньги, не за комфорт его дома или уверенность в завтрашнем дне, хотя они много значили для девушки, которой, несмотря на всю ее красоту, будущее не сулило ничего, кроме тех же наемных квартир, где она родилась и выросла.

Чудовище не то проворчало, не то прохрюкало что-то нечленораздельное, но опытное ухо старой женщины уловило в этом звуке вопрос. Они так давно были вместе, что она научилась понимать его без слов.

— Я полюбила его за доброту, — сказала она.

Гарриет пришла в себя от холода. Дрожа, она села и огляделась: она была в незнакомой комнате, покрытая ворохом одеял, от которых несло плесенью. Помещение, судя по всему, представляло собой часть большого заброшенного здания. Стены абсолютно голые, если не считать остатков краски и штукатурки да фрагмента граффити, жизнерадостно предлагавшего всякому, кто его прочитает, предпринять некое действие, которое, с точки зрения Гарриет, осуществить было физически невозможно.

Мебель тоже отсутствовала. Единственным источником света служила короткая толстая свеча, стоявшая в луже застывшего воска на подоконнике. Снаружи завывал ветер. В комнате, как и во всем здании, было тихо. Однако, прислушавшись, Гарриет уловила еле слышное бормотание, которое доносилось откуда-то издалека. Похоже, кто-то вел нескончаемый монолог с самим собой, потому что один и тот же голос бубнил и бубнил, не переставая.

Свое падение с велосипеда и двухметрового гиганта Гарриет помнила смутно, как сон. Когда она только очнулась, у нее было стойкое ощущение, что она находится не там, где ей положено, но теперь и оно ослабло, тоже как во сне. То есть, конечно, ее беспокоил вопрос, где же она все-таки оказалась, но не слишком. Сознание словно заволокло туманной дымкой.

Она встала, подумала немного, вытянула из кучи одно вонючее одеяло, накинула его себе на плечи, как шаль, и направилась к двери — единственному выходу из комнаты. Шагнув за порог, она оказалась в коридоре, просторном, но таком же заброшенном и пустом, как комната, из которой она только что вышла. Идя на голос, она прошла весь коридор насквозь и попала в какое-то фойе. У самого входа она остановилась, прислонилась к стене и стала изучать открывшуюся ей странную сцену.

Семь свечей в лужах воска горели на семи деревянных ящиках, полукругом расставленных перед какой-то старухой. Та сидела спиной к стене, поджав под себя ноги, покрытые примерно полудюжиной юбок. Ветхая шаль скрывала седые волосы женщины и спускалась ей на плечи. Лицо, все в паутине морщинок, было худое, осунувшееся от холода и недоедания. Рядом с ней, на полу, стояла коулмановская горелка, на которой в большой жестянке кипела вода. Другую жестянку, поменьше, женщина держала в руках, судя по запаху, который наполнял комнату, в ней было что-то вроде травяного чая. Женщина негромко разговаривала с кем-то невидимым для Гарриет.

Старуха подняла голову и поглядела на Гарриет в тот самый миг, когда та начала прикидывать, как бы к ней подойти. Ее глаза вспыхнули отраженным светом, как зрачки кошки, выхваченной из мрака подворотни фарами проезжающего автомобиля.

— А ты, милочка, кто такая? — спросила женщина.

— Я... меня зовут Гарриет. Гарриет Пирсон. — У нее вдруг возникло странное желание сделать этой старухе книксен.

— Можешь называть меня Флорой, — отозвалась старуха. — Вообще-то мое имя Анна Бодекер, но Флора мне нравится больше.

Гарриет рассеянно кивнула. Гладкий поток вяло текущих мыслей впервые натолкнулся на острый клин беспокойства. Она вспомнила, как упала с велосипеда... неужели она головой ударилась?

— А что я здесь делаю? — спросила она.

Глаза старухи насмешливо сверкнули.

— Откуда же мне знать?

— Но... — Туман в голове Гарриет, похоже, сгустился еще сильнее. Она пару раз моргнула, потом откашлялась. — А где мы? — начала она снова.

— Где-то к северу от Грейси, — ответила Флора, — в той части города, которую люди твоего поколения, если я не ошибаюсь, именуют хип-хапом. К сожалению, точного адреса назвать не могу. Хулиганы, видишь ли, все таблички с домов посрывали, но, думаю, мы сейчас неподалеку от пересечения Флад-стрит и МакНил-стрит, где прошло мое детство.

Сердце Гарриет упало. Значит, она в Катакомбах, в районе, некогда бывшем голубой мечтой всех застройщиков Ньюфорда. Старым, усталым многоквартирным домам, бизнес-центрам и заводам предстояло уступить место раю по образцу яппи, снос прежних построек уже шел полным ходом, когда проекту вдруг было отказано в финансировании, и подрядчикам срочно пришлось сворачивать работы, чтобы не разориться вчистую. Кварталы заброшенных домов, перемежающиеся заваленными строительным мусором пустырями, — вот и все, что осталось от города мечты. Сейчас только бездомные, байкеры, наркоманы, люди, скрывающиеся от полиции, и вообще всякого рода отщепенцы селились здесь, самовольно захватывая опустевшие дома.

В целом Ньюфорде не было места опаснее этого.

— Как... как я сюда попала? — снова спросила Гарриет.

— А что ты помнишь? — вопросом на вопрос ответила Флора.

— Я ехала с работы домой на велосипеде, — начала Гарриет и выложила все, что помнила, о метели, о великане, который вдруг вышел перед ней на дорогу из вихрящегося снега, о том, как она упала. — И тут я, наверное, потеряла сознание.

Она подняла руку и начала ощупывать голову в поисках какой-нибудь ссадины или кровоподтека, но ничего не обнаружила.

— Он тебе что-нибудь сказал? — спросила Флора. — Ну тот... мужчина, которого ты испугалась?

Гарриет мотнула головой.

— Значит, это был Фрэнк. Он тебя и принес сюда.

Гарриет принялась вдумываться в смысл старухиных слов.

— Значит ли это, что кроме Фрэнка есть кто-то еще? — спросила она наконец. Когда она попыталась вспомнить иссеченное шрамами, обезображенное лицо гиганта, ей показалось, что память играет с ней злую шутку. Второй человек с таким лицом просто не может существовать.

— В каком-то смысле их двое, — ответила Флора.

— Вы не очень ясно выражаетесь.

— Сожалею, но иначе не могу.

«Не очень-то похоже на то, чтобы она сожалела», — подумала Гарриет.

— Так, значит... Фрэнк э-э-э... немой? — произнесла она вслух.

— Ужасно, правда? — отозвалась Флора. — Та кой высокий, здоровый парень — и немой.

Гарриет согласно кивнула:

— Но я все равно не понимаю, в каком это смысле их двое. У Фрэнка что брат есть?

— Он, как бы это сказать... — Старуха замялась. — Спроси-ка ты лучше у него сама.

— Но ведь вы же говорите, что он немой.

— Думаю, сейчас он в том коридоре, в самом конце, — продолжала Флора, не обращая вниманияна возражения Гарриет. Рукой она указывала на выход, противоположный тому, через который девушка попала в фойе. — Он обычно уходит туда поиграть.

Гарриет долго стояла и смотрела на старуху. Эта Флора, Анна или как там ее наверняка выжила из ума. Нормальные люди так себя не ведут.

Наконец она поглядела туда, куда показывала старуха. Мысли все еще путались. Долгое стояние утомило ее куда больше, чем должно было бы, язык, казалось, распух и занял собой весь рот.

Пойти домой — вот все, чего ей хотелось в тот миг. Но если она и впрямь в Катакомбах, самой ей отсюда не выбраться, она ведь не знает дороги. Да и защита от всяких кровожадных типов, которые, по слухам, нередко попадаются здесь, тоже не помешает. Хотя кто знает, может, этот самый Фрэнк еще страшнее их окажется...

Она оглянулась на Флору, но та по-прежнему не обращала на нее никакого внимания. Только закуталась поплотнее в свою шаль да отпила чаю из жестянки.

«Вот черт», — подумала Гарриет и двинулась через фойе.

Уже на середине коридора она услышала голос: ребенок тихонько мурлыкал какую-то песенку. Слова она разобрала не раньше, чем оказалась на пороге комнаты, занятой еще одним эксцентричным обитателем этого дома.

Фрэнк, скрестив ноги, сидел на полу посреди комнаты, перед ним были разбросаны вещички из сумочки Гарриет. Сама сумочка валялась в углу. Гарриет уже хотела тихонечко выйти из комнаты, пока Фрэнк ее не заметил, но его пение буквально пригвоздило ее к месту. Тот детский голос, который она слышала еще в коридоре, принадлежал ему, с его искореженных губ срывались эти высокие, невозможно сладкие звуки. Так могла бы петь маленькая девочка, прыгая через скакалку:

Фрэнк и Гарриет во саду

Целовались на дубу,

Поцелуй, за ним и свадьба,

Вот и Фрэнк коляску катит.

Лицо Фрэнка показалось Гарриет еще чудовищнее по контрасту с этим детским голосом. Он подбрасывал разные предметы из ее сумочки в воздух и ловил их на лету, не давая им упасть. Ее паспорт, кредитка, старые, еще из дома, фотографии, какие-то обрывки бумаги с записанными на них адресами и телефонами, бумажные деньги, банковская карта... выплясывали трепетное фанданго в воздухе под аккомпанемент его голоса, а его пальцы, такие толстые и неуклюжие, двигались с поразительной ловкостью и даже грацией. Помаду, пудреницу, ключи и мелкие монеты он выстроил напротив себя по линеечке, как солдатиков на игрушечном параде. Справа от него, на деревянном ящике, рядом со свечой, лежала полуобгоревшая десятидолларовая купюра. На другом ящике, по его левую руку, свернулась калачиком дохлая кошка: на первый взгляд могло показаться, что она спит, но остекленевшие глаза и распухший язык, вывалившийся из полуоткрытого рта, разрушали это впечатление.

Гарриет почувствовала, как в горле у нее нарастает крик. Она попятилась и тут же натолкнулась на стену. Детский голос смолк, и Фрэнк поднял голову. Фотографии, купюры, обрывки бумаги, как снег, посыпались ему на колени. Он смотрел на нее не отрываясь.

В первое мгновение Гарриет не сомневалась, что глаза, которые смотрят на нее с этого обезображенного лица, тоже совсем детские. Чистота и безмятежная невинность их взгляда странно не вязались с изуродованной шрамами плотью. Но уже в следующий миг они изменились, и хищный, коварный ум глянул из них на Гарриет.

Одним взмахом руки Фрэнк смел с колен клочки бумаги и денег.

— Моя, — гулко проревел он. — Девчонка моя!

И качнулся вперед, чтобы встать, но Гарриет уже летела прочь по коридору, который привел ее сюда.

— Тяжелее всего смотреть, как они умирают, — сказала старуха. — Один за другим: родители, друзья, домашние...

Ее голос прервался, воспаленные глаза погрустнели. Чудовище невозмутимо наблюдало за ней.

— Хуже всего было, когда умерла Жюли, — продолжала старуха. Когда она произнесла имя дочери, голос ее дрогнул. — Конечно, родители не должны переживать своих детей, неправильно это. — И она пристально посмотрела на чудовище. — Но, с другой стороны, как еще узнаешь, на что похожа эта боль?

Чудовище запрокинуло голову, и беззвучный вой рванулся из его груди.

Влетев в комнату, где она оставила Флору, Гарриет увидела, что старухи там нет. Ящик со свечой и печка были на месте. На краешке плиты, рядом с горелкой, стояла жестянка, до половины наполненная чаем.

Гарриет оглянулась: неуклюже волоча ноги, приближался Фрэнк.

Надо во что бы то ни стало выбираться отсюда. Пусть воет метель, пусть она не знает дороги, пусть по Катакомбам ни пройти ни проехать из-за мусора, все ерунда. Главное...

— Вот ты где, — раздался голос прямо у нее за спиной.

Сердце Гарриет пропустило удар. Резкий короткий вскрик неожиданно для нее самой сорвался с ее губ, она шарахнулась в сторону и попятилась от темного угла за дверью, откуда донесся этот самый голос. Но даже поняв, что это всего лишь старуха, она не перестала пятиться. Кто бы ни была эта самая Флора, ей она не друг, это девушка знала совершенно точно.

Тем временем, не сводя с нее голодного взгляда криво посаженных глаз, в фойе ввалился Фрэнк. Сердце Гарриет рванулось в галоп. Горло пересохло. Мышцы груди напряглись и так сдавили ребра, что дышать стало невмоготу.

«О Господи, — пронеслось у нее в голове. — Скорее отсюда, пока не поздно».

Но пошевелиться не было сил. Руки и ноги точно свинцом налились, и она испугалась, что сейчас снова потеряет сознание.

— Ну-ну, Самсон, — сказала старуха. — Не надо так напирать, а то помрет еще со страху.

Монстр послушно замер в дверях, но есть Гарриет взглядом не перестал.

— Са-Самсон? — слабеющим голосом переспросила она.

— Да, в этой несчастной головушке кого только не сыщешь, — отозвалась Флора. — А все из-за травм, которые он перенес в детстве. У него болезнь — как, бишь, доктор Адамс ее называл? Расщепление личности, вот. По-моему, еще до несчастного случая доктор точно установил, что в голове Фрэнка уживается семнадцать человек. Одни совсем безобидные, как Фрэнк или малышка Бесси. Зато другие, Самсон к примеру, имеют несчастную склонность к насилию, когда что не по ним.

— Доктор? — снова переспросила Гарриет. Казалось, вылавливать из сказанного старухой отдельные слова и повторять их за ней — это все, на что она была теперь способна.

— Да, его поместили в сумасшедший дом еще в юности. Но самое интересное в том, что он, похоже, понимает, сколько разных людей живет в его голове. Он считает, что его отец, когда сшивал его заново, использовал фрагменты разных людей, а теперь эти куски чужой плоти завладели частями его сознания и распоряжаются ими, как хотят.

— Это... — Гарриет кашлянула, прочищая горло. — Это и был... несчастный случай?

— Ну нет, какой же это несчастный случай, — возразила Флора. — И не верь, если кто-нибудь станет утверждать обратное. Его отец совершенно точно знал, что делает, когда запустил им в зеркальное стекло...

— Но...

— Ну и, конечно, человек он был бедный, за операцию заплатить не мог, вот и заштопал сынка, как умел.

Гарриет со все нарастающим ужасом смотрела на чудовищную фигуру.

— Это... это все неправда, — выдавила наконец она.

— Почему же, все это записано в его медицинской карточке, которая хранится в доме для умалишенных, — ответила Флора. — Его отец во всем сознался, когда его самого заперли. Бедняга Фрэнк. Ему-то это не помогло, слишком поздно было, вот и пришлось его тоже запереть, хотя он-то ни в чем не был виноват, разве только в том, что родился от папочки-маньяка.

С усилием Гарриет оторвала взгляд от обезображенного лица Фрэнка и поглядела на старуху.

— А вам это откуда известно? — спросила она.

— Так мы с ним в одном сумасшедшем доме были, — отозвалась Флора. — Разве я тебе не сказала?

— Нет, не сказали.

Флора пожала плечами:

— Давно это было. Помяни мое слово, вот доживешь до моих лет и тебе будет казаться, что все было давным-давно.

Гарриет хотела спросить, за что же туда попала сама Флора, но у нее не хватило духу. Да и в конце концов, так ли уж ей необходимо это знать? К тому же есть еще один вопрос, не задать который она просто не может. Она плотнее запахнулась в одеяло, запах которого давно перестал ее беспокоить, — ее била дрожь, хотя и не от холода.

— А что будет теперь? — отважилась она.

— Я не вполне понимаю твой вопрос, — ответила Флора, но хитрая усмешка, притаившаяся в ее глазах, яснее ясного говорила, что все она прекрасно поняла.

— Со мной что теперь будет? — гнула свое Гарриет.

— Ах, с тобой, — отозвалась Флора. Бросила нежный взгляд на страшилище в дверях. — Фрэнк хочет иметь семью.

Гарриет покачала головой.

— Нет, — прошептала она, еле слыша саму себя. — Ни за что.

— А тебя, дорогуша, никто и спрашивать не будет. Не похоже, чтобы кто-то бросился тебя спасать, по крайней мере не в такую погоду. Да, собственно, даже если и потеряет тебя кто-нибудь, где искать-то будет? В этом городе люди каждый день пропадают. Печально, но ничего не поделаешь, в тяжкие времена живем, и по заслугам.

Гарриет по-прежнему качала головой.

— Подумай хотя бы раз в жизни о ком-нибудь, кроме себя, — продолжала старуха. — Я таких, как ты, навидалась. Того гляди, лопнете от самодовольства; можно подумать, весь мир вокруг вас вертится. Все-то у вас гости, танцы, театры, клубы, кабаре, а о тех, кому не так повезло в жизни, и не вспоминаете. Убудет от тебя, что ли, если ты подаришь немного любви и нежности бедному одинокому чудовищу?

«Наверное, я сошла с ума, — подумала Гарриет. — И мне все мерещится: и это чудище, и эта старуха, хладнокровная, как маньяк. Не может этого быть на самом деле».

— По-твоему, он сам в восторге от своей внешности? — продолжала допрашивать ее Флора.

Ее голос зазвенел, и монстр тут же забеспокоился, как пес, который ощетинивается, когда его хозяин злится.

— Все это не имеет ко мне никакого отношения, — заявила Гарриет и сама поразилась, что еще может защищаться. — Я не такая, как ты думаешь, и то, что случилось с этим... с Фрэнком, случилось не из-за меня.

— Ошибаешься, имеет, — ответила старуха. — Забота, семья, самопожертвование, совестливость и настоящее непреходящее чувство — все это имеет самое непосредственное отношение к его истории.

— Силой любовь ни из кого не выжмешь, — спорила Гарриет.

Флора вздохнула:

— В том-то и дело, что во времена, подобные на шим, сила — единственный способ. Общество тяжело больно, дитя мое; твой отказ признать истину столько же результат, сколько и причина этой болезни.

— Сама ты больная! — завопила Гарриет.

Она кинулась к входным дверям, молясь про себя, чтобы они оказались незапертыми. Монстр был далеко, да и двигался, по счастью, слишком медленно. Старуха стояла ближе и сразу кинулась к ней, но ужас придал Гарриет сил, и она буквально отшвырнула ее с дороги. Скорее, скорее прочь из этого дома, на улицу, туда, где метель.

Первый же порыв вьюги едва не запихнул ее внутрь, но она удержалась, налегла на сопротивляющуюся дверь и оказалась-таки на улице. Снежные вихри налетали со всех сторон, подгоняемые сумасшедшим, капризным ветром, так что Гарриет скоро потеряла всякое представление о том, куда она идет, но остановиться боялась. Ничего не видя из-за снега, борясь с ветром, она упорно лезла через сугробы, одержимая одним желанием — уйти как можно дальше от проклятого дома.

«О Господи, — подумала она в какой-то миг, — там же моя сумка осталась. А в ней паспорт. У них есть мой адрес. Они найдут меня дома или на работе, когда им заблагорассудится».

Но думать было некогда, борьба с ветром и снегом отнимала все силы. Гарриет и сама не могла бы сказать, как долго она брела через метель. Может быть, всего час, а может, и целую ночь. Ее трясло от холода и страха, когда она в очередной раз споткнулась, упала и поняла, что больше уже не встанет.

Она лежала на земле, а восхитительное ощущение тепла разливалось по всему ее телу. И тут она поняла: не надо сопротивляться. Лучше просто закрыть глаза и уплыть в то темное, теплое, которое давно манит ее к себе. Она перекатилась на бок и уставилась в белое небо. Снег немедленно залепил ей все лицо. Она подняла руку и провела окоченевшей ладонью ото лба к подбородку.

Она была готова признать свое поражение. Готова сдаться, потому что нельзя ведь сделать больше, чем ты можешь, а у нее уже не осталось сил. Она...

Вдруг кто-то высокий шагнул из метели и остановился рядом с ней, заслонив собой небо. Снег скрывал его лицо, так что Гарриет различала лишь контур, темный силуэт на фоне белизны.

«Нет, — взмолилась она. — Только не назад. Я лучше здесь умру».

Человек присел рядом с ней на корточки, и Гарриет еще нашла в себе силы замолотить по нему окоченевшими кулачками.

— Тише, тише, — сказал кто-то добродушно, легко отводя ее слабые удары. — Давай-ка мы тебя отсюда вытащим.

Руки Гарриет опустились. Это был не монстр, а полицейский. Значит, она каким-то чудом все-таки выбралась из Катакомб.

— Как ты здесь оказалась? — снова раздался голос.

«Чудовище, — хотела сказать она. — Ужасное страшилище. Оно напало на меня». Но с ее замороженных губ сорвалось только:

— Он... апал...

— Сначала отвезем тебя туда, где потеплее, — решил полицейский, — а потом уже разберемся с человеком, который тебя обидел.

Следующие несколько часов прошли как в тумане. Ее привезли в больницу, отогрели, долго проверяли, не отморозила ли она себе что-нибудь. Потом какой-то детектив долго разговаривал с ней, терпеливо составляя из ее путаных, сбивчивых фраз подробное описание того, что с ней случилось, и только потом ее наконец оставили в покое.

Когда она ненадолго выплыла из охватившей ее дремоты, ей показалось, что в ногах ее кровати стоят двое полицейских. Она не была уверена, что видит их на самом деле, скорее все это походило на финальную сцену какого-нибудь романа Агаты Кристи, где автор сообщает некие подробности, без которых разгадать тайну преступления невозможно.

— Это, наверное, еще до тебя было, — сказал один полицейский, — но описание, которое она дала, подходит.

— Нет, почему, я помню, — ответил другой. — Эти двое были постоянными обитателями отделения для сумасшедших преступников в психиатрической лечебнице Зеба, пока Кросс не убил их крышеправа во время отключения электроэнергии.

Первый кивнул:

— Не знаю, кто из них двоих хуже, Кросс с этой жуткой рожей или Бодеккер.

— Это которая всю свою семью отравила?

— Точно, но я хорошо помню, что сделал Кросс с тем парнем в лечебнице: он его просто пополам разорвал.

— А я слышал, это его Бодеккер науськала. У бедного ублюдка своих-то мозгов, говорят, вообще нет.

Смутно, как будто издалека, Гарриет скорее почувствовала, чем увидела, как первый полицейский посмотрел в ее сторону.

— Повезло ей, что вообще жива осталась, — добавил он, снова обращаясь к напарнику.

Много дней спустя Гарриет перелистает подшивки старых газет и убедится, что все, о чем говорили двое полицейских у ее постели, правда, но тогда ее мозг отказывался это воспринимать и она продолжала думать, что все это ей пригрезилось. А потому она снова закрыла глаза и отплыла от берегов реальности в страну снов, где за ней гонялись призраки и чудовища. Последние прятали свои ужасные лица под масками, они-то и были хуже всех.

По-настоящему она проснулась гораздо позже, когда ей ужасно захотелось в туалет. В комнате было темно. За окном по-прежнему завывал ветер.

На ощупь она пробралась в ванную, сделала там свое дело и остановилась перед зеркалом. Света едва-едва хватало, чтобы разглядеть свое отражение. Лицо, которое глянуло на нее из зеркала, показалось Гарриет призрачным, так что она даже не узнала себя сначала.

— Чудовища, — прошептала она не то со страхом, не то с жалостью, не в силах понять, говорит ли это ее собственная совесть или обвиняющий голос сумасшедшей женщины все еще звучит у нее в ушах.

Она еще долго смотрела на призрачное отражение в зеркале, потом все-таки вернулась в постель.

— Ничего, найдем тебе другую, — сказала старуха.

Чай давно остыл, но снова зажигать конфорку и заваривать еще чашку у нее не было сил. Она сидела, сложив руки на коленях и не отрывая взгляда от жестянки на плите. Вода в ней уже подернулась тонкой ледяной корочкой.

— Вот увидишь, — добавила она. — Мы найдем тебе другую девушку, сами сделаем, как твой отец в свое время. Возьмем кусочек от одной, кусочек от другой, и будет подружка как раз тебе под стать, вот увидишь. С ниткой и иголкой я всегда неплохо управлялась, в мое время без этого и замуж никто бы не взял. Сейчас-то, конечно, все по-другому, иначе все стало. Сама иной раз диву даюсь, зачем я еще живу...

Монстр таращился в окно, за которым по-прежнему падал снег, хотя и совсем тихо, — слабое подобие недавно бушевавшей метели. Он не подавал виду, что слушает, но старуха продолжала говорить.