6.2. Референция и стиль
Тем не менее бывают случаи, когда на референцию можно посмотреть сквозь пальцы, чтобы получить возможность передать стилистическую интенцию оригинального текста.
Мой роман «Остров накануне» основывается, в сущности, на переработках барочного стиля, со множеством явных и скрытых цитат из поэтов и прозаиков той эпохи. Естественно, я призывал переводчиков не переводить мой текст буквально, но по возможности находить эквиваленты в поэзии XVII в., принадлежащей их литературной традиции. В главе 32 главный герой описывает тихоокеанские кораллы. Поскольку видит он их впервые, ему приходится прибегать к метафорам и уподоблениям, черпая их из известного ему растительного или минерального царства. Стилистическая особенность, поставившая передо мной значительные лексические проблемы, состоит в том, что герой, которому нужно назвать различные оттенки одного и того же цвета, не мог то и дело повторять такие слова, как «красный», «карминный» или «цвет герани»: ему приходилось вносить разнообразие, прибегая к синонимам. И не только из соображений стилистических, но и в силу риторической необходимости создавать «гипотипосисы»{, то есть вызывать у читателя «зрительное» впечатление бесконечного разнообразия цветов и красок. Поэтому перед переводчиками здесь вставала двойная проблема: найти в своем языке подходящие цветовые референции и такое же число более или менее синонимичных терминов для одного и того же цвета.
Например, Лосано (Lozano 2001: 59) столкнулась с аналогичной проблемой уже в главе 22. Отец Каспар пытается описать Роберту цвет оперения таинственной Пламяцветной Голубки, но обнаруживает, что слово «красный» сюда не подходит, и Роберт пытается дать подсказку:
Rubbio, rubeo, rossetto, rubeolo, rubescente, rubecchio, rossino, rubefacente, suggeriva Roberto. Nein, nein, si irritava padre Caspar. E Roberto: come una fragola, un geranio, un lampone, una marasca, un ravanello.
[Багряное, багровое, червленое, пурпурное, алое, <…> кровавое, огненное, рдяное <…>? предлагал Роберт. А иезуит на это: бледно, невыразительно. Роберт снова: цвета клубники? герани? малины? редиса? <…> кошенили?][120]*
Лосано отмечает: кроме того факта, что в итальянском тексте использовано восемь названий красного, тогда как испанский должен ограничиться семью, проблема состояла еще и в том, что в XVII в. герань называлась по-испански pico de sig"ue~na («клюв аиста»{), и «это приводило к весьма нежелательным последствиям: с одной стороны, трудно понять такое слово, которое в итальянском языке является вполне обычным и обиходным, а в испанском, напротив, вышло из употребления (его место заняло слово geranio, “герань”, в XVII в. не встречавшееся); с другой стороны, термин, своею формой отсылающий к элементам царства животного, вторгся в ряд элементов царства растительного». Поэтому Лосано заменила герань гвоздикой (clavellina):
Rojo, rubro, rubicundo, rubio, rufo, rojeante, rosicler, suger'ia Roberto. Nein, nein, irrituna clavellina, una frambuesa, una guinda, un rabanillo. (Lozano)
[† Красный, багровый, рдяный, алый, червленый, рудой, багряный? предлагал Роберт. Наин, найн, раздражался отец Каспар. А Роберт: как клубника? гвоздика? малина? вишня? редис? (исп., Лосано)]
И далее Лосано комментирует: «…благодаря этому получился неявный ассонанс, сопоставимый с неизбежным fresa / frambuesa: clavellina / rabanillo».
Но вернемся к кораллам. Здесь тоже не предполагалось, что операция перевода на другой язык вполне может оказаться успешной. Поэтому я предложил переводчикам по своему усмотрению менять оттенки, если у них не находилось синонимов для одного и того же цвета. Важно было не то, чтобы какой-нибудь коралл был красен или желт (в водах Тихого океана можно найти кораллы всех цветов); важно было, чтобы одно и то же слово не повторялось дважды в одном и том же контексте и чтобы читатель (как и герой) был захвачен опытом восприятия чрезвычайного разнообразия цветов (передаваемого разнообразием лексическим). Перед нами тот случай, когда лингвистическая изобретательность, преодолев поверхностный уровень оригинального текста, пусть даже в ущерб непосредственному значению слов, должна служить поддержкой воссозданию смысла текста, того впечатления, которое намеревался произвести на читателя оригинал.
Вот мой оригинальный текст и решения, принятые четырьмя переводчиками:
Forse, a furia di trattenere il flato, si era obnubilato, l’acqua che gli stava invadendo la maschera gli confondeva le forme e le sfumature. Aveva messo fuori la testa per dare aria ai polmoni, e aveva ripreso a galleggiare ai bordi dell’argine, seguendone anfratti e spezzature, l`a dove si aprivano corridoi di cretone in cui si infilavano arlecchini avvinati, mentre su di un balzo vedeva riposare, mosso da lento respiro a agitare di chele, un gambero crestato di fior di latte, sopra una rete di coralli (questi simili a quelli che conosceva, ma disposti come il cacio di fra’ Stefano, che non finicse mai).
Quello che vedeva ora non era un pesce, ma neppure una foglia, certo era cosa vivente, come due larghe fette di materia albicante, bordate di chermisi, e un ventaglio di piume; e l`a dove ci si sarebbero attesi degli occhi, due corna di ceralacca agitata.
Polipi soriani, che nel loro vermicolare lubrico rivelavano l’incarnatino di un grande labbro centrale, sfioravano piantagioni di mentule albine con i glande d’amaranto; pesciolini rosati e picchietati di ulivigno sfioravano cavolfiori cenerognoli spruzzolati di scarlattino, tuberi tigrati di ramature negricanti… E poi si vedeva il fegato poroso color colchico di un grande animale, oppure un fuoco artificiale di rabeschi argento vivo, ispidumi di spine gocciolate di sanguigno e infine una sorta di calice di flaccida madreperla…
[Или от стесненных легких у него в голове помутилось, и вода, затекавшая в маску, переиначила контуры, обновила цвет? Он высунул голову за воздухом и опять распростерся над закраиной обрыва, исследуя разломы природы, глинистые коридоры, куда юркали виноцветные рыбы-пульчинеллы и сразу под скатом брезжил в огнецветной люльке, вздыхая и поводя клешнями, молочно-белый хохлатый рак, а сама сетка была выкручена из нитей, перевитых, будто косы чеснока.
Затем он воззрился на то, что не было рыбой и не было водорослью, на что-то живое, на мясное, вздутое, бледное, разваленное на половины, чьи закраины рдели, а навершием служил веерный султан. Там, где полагалось глядеть глазам, торчали сургучные подвижные жужжальца.
Полипы тигровой окраски, в липучем пресмыкании вывертывая плотскость крупной срединной губы, терлись о голые тулова голотурий, каждое из которых – белесый хлуп с амарантовыми ядрами; рыбешки, медно-розовые под оливковой муругостью, выклевывали в пепельного цвета кочанах пунцовые бисерины и отщипывали крохи от клубней, леопардовых по масти, испеженных чернильными наростами. Рядом дышала пористая печень цвета пупавника, простреливали воду ртутные зарницы, бенгальские огни, на заднем плане выставлялись лихие ости в кровавых пятнах, отсвечивал на боках какого-то кубка матовый перламутр…[121]*]
Perhaps, holding his breath so long, he has grown befuddled, and the water entering his mask blurred shapes and hues. He thrust his head up to let air into his lungs, and resumed floating along the edge of the barrier, following its rifts and anfracts, past corridors of chalk in which vinous harlequins were stuck, while on a promontory he saw reposing, stirred by slow respiration and a waving of claws, a lobster crested with whey over a coral net (this coral looked like the coral he knew, but was spread out like the legendary cheese of Fra Stefano, which never ends).
What he saw now was not a fish, nor was it a leaf; certainly it was a living thing, like two broad slices of whitish matter edged in crimson and with a feather fan; and where you would have expected eyes there were two horns of whipped sealing-wax.
Cypress-polyps, which in their vermicular within revealed the rosy color of a great central lip, stroked plantations of albino phalli with amaranth glandes; pink minnows dotted with olive grazed ashen cauliflowers sprayed with scarlet striped tubers of blackening copper… And then he could see the porous, saffron liver of a great animal, or else an artificicial fire of mercury arabesques, wisps of thorns dripping sanguine and finally a kind of chalice of flaccid mother-of-pearl… (Weaver)
[† Возможно, от столь долгой задержки дыхания в голове у него помутилось, и вода, проникая в маску, затуманивала формы и оттенки цветов. Он высунул голову, чтобы набрать воздуху в легкие, и снова стал парить вдоль края барьера, следуя по его трещинам и разломам, по меловым коридорам, где торчали винные арлекины, а на выступе он увидел отдыхающего омара с гребнем цвета сыворотки, который, поколыхиваясь от медленных вздохов и поводя клешнями, возлежал на сетке из кораллов (эти кораллы походили на те, что он знал, но раскидывались, как сказочный сыр Фра Стефано, никогда не иссякающий).
То, что он увидел теперь, не было ни рыбой, ни листом; это было, несомненно, нечто живое, похожее на два широких ломтя белесого вещества, с карминной каемкой и веером из перьев; а там, где полагалось быть глазам, торчали два подергивающихся сургучных рожка.
Кипарисовые полипы, которые, червеобразно извиваясь, показывали крупную розоватую губу посередине, терлись о заросли фаллосов-альбиносов с амарантовыми головками; розовые рыбешки, испещренные оливковыми крапинками, пощипывали пепельно-серые кочаны, спрыснутые пунцовым, и полосатые клубни с чернильными наростами… А дальше виднелись пористая шафрановая печень какого-то крупного животного, фейерверки из ртутных узоров, пучки терний, истекающих кроваво-красным, и, наконец, нечто вроде чаши из дряблого перламутра… (англ., Уивер)]
Peut-^etre, `a force de retenir son souffle, s’'etait-il obnubil'e, l’eau qui envahissait son masque lui brouillait-elle les formes et les nuances. Il avait mis sa t^ete `a l’air pour emplir ses poumons, et avait recommenc'e de flotter sur les bords de la barri`ere, `a suivre les anfractuosit'es et les trou'ees o`u s’ouvraient des couloirs de cretonne dans lesquels se faufilaient des arlequins ivres, tandis qu’au-dessus d’un escarpement il voyait se reposer, anim'e de lente respiration et remuement des pinces, un homard cr^et'e de mozzarella, surplombant un lacis de coraux (ceux-ci semblambles `a ceux-l`a qu’il connaissait, mais dispos'es comme le fromage de Fr`ere Etienne, qui ne finit jamais).
Ce qu `a cacheter.
Des polypes ocell'es, qui dans leur grouillement vermiculaire et lubrifi'e r'ev'elaient l’incarnadin d’une grande l`evre centrale, effleuraient des plantations d’olothuries albugin'ees au glande de passe-velours; des petits poissons ros'ees et piquet'es d’olivette effleuraient des choux-fleurs cendreux 'eclabouss'es d’'eclarate, des tubercules tigre'es de ramures fuligineuses… Et puis on voyait le foie poreux couleur colchique d’un grand animal, ou encore un feu d’artifice d’arabesques vif-argent, des hispidit'es d’'epines d'egouttantes de rouge sang et enfin une sorte de calice de nacre flasque… (Schifano)
[† Возможно, от задержки дыхания сознание у него помрачилось, и вода, проникая в маску, затуманивала формы и оттенки цветов. Он высунул голову из воды, чтобы наполнить легкие, и снова поплыл по краям барьера, вдоль его трещин и проломов, где открывались кретоновые коридоры, в которые проскальзывали пьяные арлекины, а под обрывом он увидел отдыхающего омара с молочно-белым гребнем, который, колыхаясь от медленного дыхания и покачивания клешней, нависал над сеткой из кораллов (они походили на те, что он знал, но располагались, как сыр Брата Стефана, никогда не иссякающий).
То, что он увидел теперь, было не рыбой, но и не листом: наверняка нечто живое, вроде двух широких ломтей белесоватого вещества, окаймленных кармином, с веером из перьев; а там, где полагалось быть глазам, шевелились два рожка из сургуча.
с головками цвета бархатника; розовые рыбешки, испещренные оливковыми крапинками, слегка касались пепельно-серых кочанов, словно обрызганных алым, клубней в полоску с наростами цвета сажи… А дальше виднелись пористая лиловатая печень какого-то крупного животного, а еще – фейерверк из ртутных арабесок, купы терний, истекающих кроваво-красным, и, наконец, нечто вроде чаши из дряблого перламутра… (фр., Скифано)]
Vielleicht hatte sich infolge des langen Atemanhaltens sein Blick getr und Spalten, in denen sich weinselige Harlekine tummelten, w"ahrend reglos auf einem Felsvorsprung, bewegt nur durch langsames Atmen und Scherenschwenken, ein Hummer hockte mit einem Kamm wie aus Sahne, lauernd "uber einem Netzgeflecht von Korallen (diese gleich denen, die Roberto schon kannte, aber angeorndet wie Bruder Stephans Hefepilz, die nie endet).
Was er jetzt sah, war kein Fisch, aber auch kein Blatt, es war gewi
Getigerte Polypen, die im glitschigen Wurmgeschlinge ihrer Tentakel das Fleischrot einer gro
Und weiter sah man die lilarote por(Кroeber)
[† Возможно, от долгой задержки дыхания в глазах у него потемнело или же из-за воды, проникающей в маску, формы и оттенки цветов стали расплываться. Он поднял голову и сильно вытянул шею, чтобы наполнить легкие свежим воздухом, и поплыл дальше по краю подводной пропасти, вдоль ее ущелий, трещин и разломов, где кишели хмельные арлекины, а на выступе скалы неподвижно, лишь слегка поколыхиваясь от неспешного дыхания и покачивания клешней, притулился омар со сливочным гребешком, подстерегая кого-то над сетью, сплетенной из кораллов (они были точно как те, что Роберто уже знал, но располагались, как дрожжевой грибок Брата Стефана, никогда не иссякающий).
То, что он увидел теперь, было не рыбой, но и не листом, это точно было нечто живое: два больших ломтя белесоватого вещества, окаймленные кармином, с веерообразным султаном; а там, где предполагались глаза, торчали два рожка из сургуча, ощупывая все вокруг.
Тигровые полипы, которые в скользком сплетении своих щупалец раскрывали телесно-красную крупную губу посередине, прикасались к зарослям фаллосов-альбиносов с амарантовыми головками; розовые рыбешки с оливково-коричневыми крапинками прикасались к пепельно-серым кочанам в алых пятнышках и к пламенеющим желтизной клубням с черноватыми ветками… А дальше виднелись пористая красно-лиловая печень какого-то крупного животного или фейерверк из ртутных арабесок, игольники, полные кровоточащих терний, и, наконец, нечто вроде чаши из тусклого перламутра… (нем., Кребер)]
Quiz'iase obnubilado, el agua le estaba invadiendo la m'iale formas y matices. Hab'ia sacado la cabeza para dar aire a los pulmones, y hab'ia vuelto a sobrenadar al borde del dique, siguiendo anfractos y quebradas, all'ian pasillos de greda en los que introduc'ianse arlequines envinados, mientras sobre un pe~nasco ve'ia descansar, movido por una lenta respiraci'ia, pero dispuestos como panes y peces, que no se acaban nunca).
Lo que ve'ia ahora no era una pez, mas ni siquiera una hoja, sin duda era algo vivo, corno dos anchas rebanadas de materia albicante, bordadas de carmes'i, y un abanico de plumas; y'iamos esperado los ojos, dos cuernos de lacre agitado.
P'i acariciaban coliflores cenicientas sembradas de escarlata, raigones listados de cobre negreante… Y luego ve'iase el h'igado poroso color c(Lozano)
[† Может, от задержки дыхания у него помутилось в голове, вода проникала в маску, затуманивала формы и оттенки цветов. Он высунул голову, чтобы набрать в легкие воздуха, и снова поплыл по краю плотины, вдоль трещин и разломов, где открывались меловые проходы, куда заходили виноцветные арлекины, а на скале он увидел рака с перламутровым гребнем, который, чуть покачиваясь от медленного дыхания и помавания клешнями, бездействовал над сетью из кораллов (они походили на те, что он знал, но располага
То, что он увидел теперь, было не рыбой, но и не листом: несомненно, нечто живое, вроде двух широких ломтей белесоватого вещества, окаймленных кармином, и веер из перьев; а там, где мы ожидали бы увидеть глаза, – два рожка из шевелящегося сургуча.
Сирийские полипы, похотливо извиваясь, показывали алую крупную губу посередине и ублажали заросли ментул-альбиносов с амарантовыми головками; розовые рыбешки в оливковых крапинках ласкали пепельно-серые кочаны, усеянные алыми пятнышками, полосатые корневища из черноватой меди… А дальше виднелись пористая лиловатая печень какого-то крупного животного, или фейерверк из ртутных арабесок, игольчатые купы кровоточащих терний и, наконец, нечто вроде чаши из дряблой жемчужницы… (исп., Лосано)]
Хотя переводчики сделали все, что было в их силах, чтобы прислушаться к моим предложениям относительно цветовой гаммы, следует отметить, что во фразе si vedeva il fegato poroso color colchico di un grande animale я оставил цвет неопределенным, поскольку colchico{ может означать желтый, лиловый или какой-нибудь иной цвет.
Однако Уивер остановился на saffron («шафрановом»), а Кребер – на lilarote («красно-лиловом»). Уивер говорит о cypress-polyps («кипарисовых полипах»), Скифано – о polypes ocell'es («полипах, покрытых глазами»), Лосано – о p'olipos sirios («сирийских полипах»), хотя в оригинале речь шла о polipi soriani («полипах тигровой окраски»), вызывающих в памяти тигровую мантию. С точки зрения здравого смысла это значит рассказывать разные истории, и, если бы в школе прилагательное soriano («тигровой окраски») перевели как ocell'e (
Немецкий переводчик нашел для моих полипов тигровой окраски выражение getigerte Polypen («тигровые полипы»). Вероятно, это выражение позволило ему поддержать ритм своего дискурса, тогда как Уивера, Лосано и Скифано смутил бы столь буквальный эквивалент – еще и потому, что полоски напрямую упоминаются чуть выше, где говорится о tuberi tigrati («клубнях в полоску»), которые как раз и превращаются в striped tubers («полосатые клубни»), tubercules tigr'ees («клубни в полоску») и raigones listados («полосатые корневища»), в то время как Кребер, который уже использовал прилагательное getigerte («тигровый»), решительно меняет и форму, и цвет, говоря о gelblich geflammte Knollen schw"arzlichen Astwerks («пламенеющих желтизной клубнях с черноватыми ветками»).
Строчкой ниже я упоминаю mentule albine con i glande d’amaranto. Mentula — латинское название мужского полового органа; и Уивер, и Кребер перевели это слово phalli («фаллосы»), тогда как Лосано придумала неологизм, выглядящий вполне по-испански (m'entulas), как она сделала и со словом hispidumbres («игольчатые купы»). Возможно, Скифано счел, что соответствующее французское слово не позволит ему удержать взятый им ритм или сохранить звуковой символизм, который представлялся ему необходимым. Поэтому он переводит olothuries («голотурии»): это слово предполагает фаллообразную форму, и к тому же Скифано осознает, что анатомический намек тут же подкрепляется упоминанием «головки» (glande).
В первом абзаце я говорю о коридорах из cretone, это архаизм, обозначающий землю, богатую мелом. Уивер переводит chalk («мел»), Лосано – greda («глина» и «мел»), тогда как Кребер избегает этого слова и говорит более обобщенно о Schluchten und Schriinden und Spalten («ущельях, трещинах и разломах»), т. е. о расселинах в скалах. Что же до Скифано, то он, кажется, понял слово cretone как cretonne («кретон», а это вид ткани). Но, может быть, он хотел сохранить звучание итальянского слова, а на этой странице, полной сравнений и метафор, даже подводный коридор, похожий на ткань, вполне возможен.
Еще одна явная вольность допущена при переводе моего прилагательного avvinati, означающего цвет вина; но оно существовало только в итальянском языке эпохи барокко, и с первого взгляда его можно понять как avvinazzati («пьяные»), Уивер выходит из положения при помощи слова vinous, которое может означать как «пьяный», так и «бордовый»; Лосано же указывает на этот цвет, прибегнув к редкому слову envinados («виноцветные»). Напротив, Кребер и Скифано предпочитают «этиловую» изотопию и переводят как weinselige («хмельные») и ivres («пьяные»). Я не уверен в том, что здесь речь идет о простом недопонимании: возможно, у обоих переводчиков в их языках не нашлось столь же изысканного слова, и они предпочли перенести «винную» коннотацию с цвета на колеблющиеся движения этих рыб с окраской арлекинова плаща. Мне важно отметить следующее: когда я читал их переводы в рукописи, этой перемены я не почувствовал, а это знак того, что ритм и живость сцены, как мне показалось, воздействуют прекрасно.
Короче говоря, переводчики должны были принять следующее интерпретативное решение: фабула заключается в том, что Роберт видит такие-то и такие-то кораллы; однако ясно, что воздействие, которое стремится оказать текст (intentio operis[122]*), состоит в разнообразном цветовом впечатлении. Стилистический прием, к которому прибегли, чтобы передать это цветовое впечатление, основывается на том, чтобы всячески избегать повторения одного и того же цветообозначения; поэтому цель перевода – добиться того же соотношения между количеством терминов и количеством цветов.