Универсальные и знаковые понятия

Фрейд, подобно миллионам других людей, воспринимал Первую мировую войну как разрушительную и казавшуюся бесконечной катастрофу. Однако, к некоторому удивлению основателя психоанализа, несмотря на все его уныние и приступы беспокойства, эти годы волнений и тревог оказались полезными для работы. Пациентов у него было мало, редакторская работа тоже почти не отнимала времени, психоаналитические конгрессы не проводились. Почти все его последователи были в армии, и Фрейд чувствовал себя одиноким. «Я часто ощущаю такое же одиночество, как первые десять лет, когда вокруг меня была пустыня, – жаловался он Лу Андреас-Саломе в июле 1915 года. – Но тогда я был моложе и все еще наделен безграничной энергией, чтобы терпеть». Фрейду не хватало бесед с пациентами, которые обычно побуждали его к теоретическим рассуждениям и гонорары которых позволяли ему исполнять обязанности надежного кормильца семьи. «Моя психическая конституция, – писал мэтр Абрахаму в конце 1916 года, – настоятельно требует зарабатывания и траты денег для семьи и реализации комплекса отца, который мне хорошо известен». Тем не менее годы войны были далеко не бесплодными. Вынужденное и неприятное безделье подрывало дух основателя психоанализа и одновременно высвобождало время для широкомасштабных проектов.

В ноябре 1914 года в письме Андреас-Саломе, размышляя о войне и «непригодности» человека к цивилизации, Фрейд уже намекал, что втайне занят «всеобъемлющими и, возможно, чрезвычайно важными вещами». Вполне вероятно, что он начал думать об официальном оформлении фундаментальных идей психоанализа. В декабре мэтр писал Абрахаму, что, если плохое настроение окончательно не убьет интерес к работе, он может «подготовить теорию неврозов с главами о судьбе влечений, вытеснения и бессознательного». Это лаконичное заявление содержит набросок его секретных планов. Месяц спустя Фрейд еще немного приподнял завесу тайны, сообщив фрау Лу, что его «описание нарциссизма» когда-нибудь назовут метапсихологическим^[188]. Связь, которую основатель психоанализа проводил между нарциссизмом и метапсихологией, была очень важна. В первых размышлениях о нарциссизме, до начала войны, Фрейд еще не прошел в дверь, которую распахнул. Теперь он был готов исследовать более широкие последствия своих идей.

Основатель психоанализа принялся за работу над «теорией неврозов» быстро и энергично. В начале 1915 года он начал писать статьи, которые впоследствии получили общее название – работы по метапсихологии. Мучительная история создания книги, которую Фрейд планировал, даже больше сохранившихся фрагментов дает основания предположить, что он работал над чем-то важным для себя – или внутри его происходило нечто важное. В середине февраля 1915-го мэтр просил Ференци отправить его «статью о меланхолии прямо Абрахаму». Книга должна была содержать главу о меланхолии. По старой привычке, еще со времен Флисса, Фрейд отсылал черновики близким друзьям. В начале апреля он сообщил Ференци, что закончил две главы, и приписал такую работоспособность, «вероятно, чудесному улучшению работы моего кишечника». Совершенно очевидно, мэтр не считал возможным отказаться от аналитической скрупулезности, результатами которой делился с другими: «Я оставляю открытым вопрос, чем обязан этому, механическому фактору, грубому военному хлебу, психологическому фактору или вынужденной перемене отношения к деньгам». Настроение его оставалось приподнятым. В конце апреля Фрейд сообщил Ференци, что первые три главы, «влечения, вытеснение, бессознательное», готовы и будут опубликованы в этом году в журнале Internationale Zeitschrift f"ur Psychoanalyse. Он не считал «вводную» статью – о влечениях – очень привлекательной, но по большей части был доволен и объявлял о необходимости еще одной статьи, в которой сны будут сравниваться с шизофренией. «Черновик ее уже готов».

Вслед за ней довольно быстро было опубликовано несколько других статей – одна на любимую тему Фрейда, о сновидениях, а другая, обманчиво краткая, «Печаль и меланхолия». В обоих работах мэтр усилил то плодотворное и парадоксальное направление мысли, которое впервые появилось в очерке о нарциссизме: в них рассматриваются способы, которыми либидо может отказываться от внешних объектов – во сне или в периоды депрессии. В середине июля Фрейд мог сообщить Ференци: «Да, я работаю мрачно, но упорно; 10 из 12 статей готовы. 2 из них, однако (о сознании и тревоге), нуждаются в переделке. Я только что закончил [статью о] конверсионной истерии; невроз навязчивости и синтез переноса невроза по-прежнему отсутствуют». В конце июля он признавался Андреас-Саломе, что «плодом» этих месяцев, «вероятно, будет книга, состоящая из 12 эссе, предваряемых [главой о] влечениях и их судьбе». Далее Фрейд прибавлял, что «она только что закончена, за исключением необходимой правки». Казалось, что, несмотря на войну, книга основателя психоанализа о метапсихологии вскоре увидит свет.

В марте 1898 года Фрейд говорил Флиссу, что метапсихология предназначена для того, чтобы разъяснить ту часть его психологии, которая выходит за рамки сознательного – или, как он выразился, стоит «позади» него. Совершенно очевидно, что основатель психоанализа придавал термину полемический оттенок: метапсихология должна была стать соперницей грандиозной и тщетной философской мечте – метафизике и победить ее. Но когда Зигмунд Фрейд двумя годами раньше впервые использовал это слово, он еще не определил его точное значение. Метапсихология, писал он в декабре 1896-го, – это его «идеальный и проблемный ребенок». В начале 1915 года метапсихология – по-прежнему идеальная, но больше не проблемная и уж точно не ребенок, – казалось, была готова для официального представления. Книга, писал Фрейд Абрахаму в мае, будет называться «Подготовительные материалы к метапсихологии», и он представит ее «непонимающему миру в более спокойные времена». Несмотря на то что мэтр выражал абсолютную уверенность, название свидетельствует о колебаниях, приступе неуверенности. Фрейд, как известно, не отличался скромностью; в период работы над этими статьями он прямо говорил Ференци: «Скромность – я в достаточной степени дружу с правдой или, лучше скажем, с объективностью, чтобы не обращать внимания на эту добродетель». Описывая свою будущую книгу Абрахаму, основатель психоанализа определил ее как характерную для уровня главы VII «Толкования сновидений». Однако в том же письме он отметил: «Думаю, в целом это будет прогресс». Очевидно – предложенное им осторожное название сие лишь подтверждает, – у Фрейда имелось подозрение, что работа, которую он заканчивал, представляла собой одновременно новое направление и возврат к прежнему теоретизированию. Она могла устареть уже в момент публикации…

В действительности статьи Фрейда по метапсихологии представляют не только исторический интерес. В 20-х годах прошлого столетия он многие вещи сформулировал бы по-другому, даже смотрел бы на них иначе. И добавил бы свежий материл. Безусловно, изменения были возможны, но само здание психоанализа осталось бы узнаваемым. Среди статей, которые мэтр в конечном счете решил опубликовать, первая, о влечениях, вероятно, потребовала бы самой глубокой переделки, поскольку уже в работе о нарциссизме он ясно дал понять, что его разделение влечений на две категории, влечения «Я» и сексуальные влечения, оказалось несостоятельным. И действительно, в статье 1915 года «Влечения и их судьба» Фрейд откровенно признавался, что его «классификация», скорее всего, нуждается в пересмотре: она «не имеет значения обязательного условия», это всего лишь «вспомогательная конструкция, которой нужно придерживаться лишь до тех пор, пока она оказывается полезной».

В этой вводной статье он в основном повторяет определение влечения, данное 10 годами раньше в «Трех очерках по теории сексуальности». Это «психический репрезентант возникающих внутри тела и достигающих души раздражителей» – «рабочая нагрузка», как Фрейд определил сие в своей часто цитируемой фразе, «возложенная на душевное вследствие его связи с телесным». Чтобы понять работу влечения, отмечает мэтр, по-прежнему в согласии с «Тремя очерками», можно определить некоторые термины, такие как «напор» (беспрерывная энергетическая активность), «цель» (удовлетворение, которое достигается удовлетворением возбуждения), «объект» (он может быть необыкновенно разнообразен, поскольку пути удовлетворения может определять все, что угодно, в том числе собственное тело и опыт удовольствий) и «источник» (соматический процесс, в результате которого может возникнуть раздражитель и который лежит за пределами компетенции психологии). Фрейд уделил особое внимание комментариям о подвижности влечений, особенно сексуальных: об этом убедительно свидетельствует история любви. Любовь, напоминал основатель психоанализа читателям, начинается как нарциссическая поглощенность собой, а затем поднимается по сложной лестнице развития и связывается с сексуальными инстинктами, предоставляя широкий выбор способов удовлетворения. А ненависть, придаток любви, ее противоположность и компаньонка, предоставляет еще больше возможностей для разнообразия. Неудивительно, что амбивалентность, сосуществование внутри личности любви и ненависти к одному и тому же человеку, является самым естественным и распространенным состоянием. Представляется, что люди обречены выбирать себе путь среди противоположностей: любви и ненависти, любви и безразличия, любви и ответной любви. Другими словами, подводит итог статья, судьба влечений определяется «воздействием трех важных полярностей, господствующих в душевной жизни»: столкновением активности и пассивности, внешнего и внутреннего мира, удовольствия и неудовольствия. Эту часть конструкции Фрейду переделывать бы не пришлось.

Прослеживая судьбу бессознательных энергий, основатель психоанализа отметил, что их трансформация позволяет обеспечить частичное удовлетворение, если непосредственное удовлетворение блокировано тем, что он с дразнящей краткостью называет «видами защиты от влечений». В статье о влечениях мэтр, возвращаясь к теории конца 90-х годов XIX века, приводит перечень из этих методов защиты, обещая впоследствии рассмотреть их более подробно, однако в другой статье 1915 года, «Вытеснение», предпочитает для них общее название. Но даже после 20-х годов, когда Фрейд возродил старый термин «защита», а «вытеснение» оставил как название одного из нескольких механизмов, он все равно продолжал считать его образцом защитных действий. Как образно выражался сам мэтр, это был краеугольный камень, фундамент, на котором зиждется здание психоанализа – «его важнейшая часть».

Зигмунд Фрейд всегда гордился данным открытием. Он был убежден, что первым углубился в основы работы психики. Когда Ранк показал ему пассаж из Шопенгауэра, высказавшего подобные мысли на несколько десятилетий раньше, основатель психоанализа сухо ответил, что оригинальностью он обязан своей неначитанности. В каком-то смысле сие лишь подчеркивало его новаторство, и Фрейд с особым удовольствием отмечал, что у этой идеи был его любимый источник – сеансы психоанализа. Переведя сопротивление пациентов в слова, писал мэтр, он смог сформулировать теорию вытеснения.

Таким образом, термин «вытеснение», который основатель психоанализа использовал в 1915 году, обозначал ряд психических маневров, предназначенных главным образом для того, чтобы не дать бессознательному желанию стать осознанным. Почему, спрашивал Фрейд, вообще возникает вытеснение? Ведь удовлетворение требований желания доставляет удовольствие, и представляется странным, что психика себя этого удовольствия лишает. Мэтр не дал подробного ответа, но, судя по всему, он считал психику человека полем битвы. Существует слишком много удовольствий, которые оборачиваются страданием, поскольку психика человека не монолитна. Сильные желания могут вызывать такое же сильное неодобрение или страх. Самым ярким примером таких внутренних конфликтов служит эдипов комплекс во всех его разнообразных проявлениях: сексуальное желание мальчика, направленное на мать, представляется безнравственным и запретным, исполненным опасности, а желание смерти отцу угрожает угрызениями совести и другими катастрофическими последствиями.

Фрейд лишь вскользь коснулся этих теоретических вопросов. В свойственной ему конкретной манере он предпочел иллюстрировать свое общее положение примерами из клинической практики. У одного пациента, страдавшего истерией страха, характеризовавшейся смесью эротических чувств к отцу и страха перед ним, эта истерия исчезла после осознания и сменилась фобией животных. Другая пациентка, лечившаяся от конверсионной истерии, пыталась подавить не столько свои неприличные желания, сколько аффекты, изначально связанные с ними. И наконец, больной, страдающий неврозом навязчивости, заменял враждебные импульсы, направленные против любимого человека, разного рода суррогатами – чрезмерной совестливостью, самокритикой, озабоченностью мелочами. В этих ярких примерах можно узнать кое-кого из самых известных пациентов Фрейда – «человека с крысами», Дору, «человека-волка».

Примитивная форма вытеснения появляется еще у младенца и постепенно расширяется, чтобы цензурировать не только импульс, который не должен получить выражение, но и его производные. Энергичные действия вытеснения, отмечал основатель психоанализа, повторяются снова и снова: «вытеснение требует постоянных затрат энергии». Вытесненное не уничтожается. Старая поговорка тут не действует: с глаз долой вовсе не значит из сердца вон. Вытесненное хранится на недоступном чердаке бессознательного, где продолжает блаженствовать, требуя удовлетворения, поэтому торжество вытеснения в лучшем случае временное и всегда сомнительное. Вот почему Зигмунд Фрейд рассматривал конфликты, которые осаждают человека, как по сути своей неразрешимые, вечные.

В «Бессознательном», третьей и, что важно, самой объемной статье из опубликованных работ по метапсихологии, основатель психоанализа довольно подробно обрисовал арену, на которой разворачивается большинство этих конфликтов. Несмотря на то что теория бессознательного представляла собой наиболее оригинальный вклад Фрейда в общую психологию, его взгляды на психику имеют долгую и авторитетную предысторию. Платон уподоблял душу колеснице с двумя крылатыми конями, один из которых благороден и прекрасен, а другой груб и высокомерен. Они тянут колесницу в разные стороны, почти не слушая возничего. Христианские богословы, выступавшие с иных позиций, учили, что после грехопадения Адама и Евы человечество разрывалось между обязанностями по отношению к Творцу и своими низменными побуждениями. И конечно, идеи Фрейда о подсознании витали в воздухе XIX столетия и уже приняли довольно сложные формы. Поэты и философы размышляли об идее душевной жизни, которая недоступна для сознания. За 100 лет до того, как основатель психоанализа занялся бессознательным, такие романтики, как Сэмюэль Колридж, говорили о «сумеречных областях сознания», а классик романтизма Гёте находил чрезвычайно привлекательной идею недостижимых глубин души. Уильям Вордсворт в «Прелюдии» прославлял глубокие закоулки в своем сердце как царство, в котором он с удовольствием живет. Он писал о том, что чувствует инстинктивную связь с красотой, а в его душе есть пещеры, куда не проникает солнце. Некоторые влиятельные психологи XIX века, самым известным из которых был Иоганн Фридрих Гербарт, широко использовали эту идею. А из тех философов, влиянию которых Фрейд сопротивлялся, но полностью избежать его не мог, Шопенгауэр и Ницше неоднократно предостерегали от переоценки сознания в ущерб бессознательным силам психики.

Непревзойденный объясняющий диапазон теории Фрейда придавало то обстоятельство, что он приписал бессознательному (с той точностью, какая только возможна в этой неопределенной области) главную роль в формировании и поддержании психологического конфликта. В 1915-м основатель психоанализа еще не мог связать бессознательные механизмы с соответствующими психическими инстанциями. Это произошло лишь после того, как в 20-х годах он завершил свою так называемую структурную модель психики. Однако Фрейд мог со всей определенностью заявить, что, поскольку психика подчиняется строгим законам, постулат о существовании ее скрытой области является необходимостью. Только этим можно было объяснить такие разнообразные явления, как гипноз, сновидения, оговорки и описки, симптоматические поступки, непоследовательное и кажущееся иррациональным поведение. Предположение о динамичном бессознательном, утверждал мэтр, было не только обоснованным, но и необходимым.

Чтобы прояснить и уточнить, что отличает истинное бессознательное от того, о чем мы просто не думаем в данный момент, Фрейд повторил уже проведенное в «Толковании сновидений» различие между предсознательным и бессознательным. Именно последнее – неупорядоченное хранилище самых взрывоопасных материалов, старых и новых, – содержит вытесненные идеи и аффекты, а также влечения в их первозданной форме. Влечения, решительно заявлял основатель психоанализа, становятся осознанными лишь с помощью посредника или маскировки. Странное место это динамическое бессознательное: до краев заполненное желаниями, неспособное к сомнениям, не терпящее задержки, не понимающее логики. Несмотря на то что оно не поддается непосредственному исследованию, его следы психоаналитик находит повсюду. В статьях по метапсихологии, которые с такой скоростью выходили из-под пера Фрейда, он стремился доказать, раз и навсегда, важную роль бессознательного.

Однако по какой-то неясной причине с книгой все пошло не так. В середине июля 1915 года Фрейд намекал Ференци, что не совсем доволен статьями, что в них не хватает необходимой отточенности. Два месяца спустя он снова писал Ференци: «Двенадцать статей как будто готовы». Небольшая оговорка мэтра «как будто» – sozusagen – очень важна. Он вносил изменения, заново все обдумывал, медлил, вероятно не в состоянии справиться с какой-то неисчезающей неудовлетворенностью. Первые три статьи, о влечениях, вытеснении и бессознательном, должным образом появились в объявленное время, в 1915 году. Но затем была тишина.

Вне всяких сомнений, Фрейд обнаружил, что отступление от клинических подробностей для получения всеобъемлющей картины – опасное предприятие. В нем снова пробудилась потребность свободного полета мысли; он был не в состоянии обуздать собственную фантазию. В апреле, закончив статью о вытеснении, Фрейд описал Ференци эту работу – «свой производственный механизм» – как «чередование смелой игры воображения и безжалостной реалистичной критики», но с наступлением лета он заставил умолкнуть критику и дал волю воображению. В июле мэтр отправил Ференци черновик, как он ее назвал, «филогенетической фантазии», которая развивала оригинальные идеи, впервые высказанные в «Тотеме и табу». Это была двенадцатая, последняя статья по метапсихологии. Она стала – ни больше ни меньше – попыткой показать, что современные желания и тревоги, прошедшие через тысячелетия, коренятся в детстве человечества. Одно из самых широких последствий этой фантазии Ламарка^[189] воплотилось в предложение Фрейда поставить ряд неврозов в соответствие с исторической – или, скорее, доисторической – последовательностью. Основатель психоанализа предполагал, что соответствующие эпохи, в которые современные люди приобрели свои неврозы, могут воссоздавать ход событий в далеком прошлом человечества. Например, истерия может быть наследием ледникового периода, когда молодое человечество под угрозой замерзания трансформировало либидо в тревогу. Это состояние ужаса, должно быть, вызвало мысль, что в условиях такого холода биологическое воспроизводство является врагом самосохранения, и примитивные усилия по регулированию рождаемости, в свою очередь, стали причиной истерии. И так далее – по всему перечню душевных расстройств. Ференци выражал Фрейду свою поддержку и даже проявлял энтузиазм, но в конечном счете их совместное фантазирование прекратилось. По мере того как неисправимое отсутствие эмпирических данных становилось очевидным, теория утрачивала правдоподобие. Но пока филогенетическая фантазия была жива, она одновременно радовала и тревожила мэтра.

Не все время Фрейда было занято теоретизированием, фантазиями, а также тревожным чтением газет и не менее тревожным ожиданием писем от сыновей с фронта. В зимних триместрах 1915/16 года и 1916/17 года он прочитал три цикла вводных лекций перед довольно большой и постоянно растущей аудиторией, намереваясь впоследствии опубликовать их. Выступал основатель психоанализа в обычное для себя время, в субботу вечером, там же, где и всегда, в Венском университете, объясняя «врачам и неспециалистам обоего пола» основы психоанализа. Среди самых внимательных его слушателей была дочь Анна. Фрейд начал с короткого курса из четырех лекций об оговорках, затем перешел к более обширному курсу о сновидениях и закончил самым длинным, по теории неврозов.

Зигмунд Фрейд почти два десятилетия был лучшим популяризатором самого себя. Объемную и сложную книгу «Толкование сновидений» он сократил до ясного и понятного конспекта «О сновидении». Он писал главы для коллективных трудов по психиатрии. Он составлял статьи для энциклопедий. Он читал лекции на собраниях еврейского общества Бней-Брит, членом которого состоял. В 1909 году в Университете Кларка он в пяти лекциях блестяще изложил суть своих открытий. Но самыми всесторонними и успешными экскурсами в высокую журналистику оказались именно эти вводные лекции. Их читали повсюду и охотно переводили: при жизни Фрейда в Германии было продано около 50 тысяч экземпляров, а перевод был сделан как минимум на 15 языков, в том числе китайский, японский, сербско-хорватский, иврит и идиш, а также на шрифт Брайля. Фрейд, имевший за плечами многолетний опыт, использовал все доступные средства убеждения. Он облегчал интеллектуальную нагрузку на слушателей и читателей, пропуская самые запутанные теоретические проблемы, приводил тщательно подобранные истории из жизни и уместные цитаты, добродушно принимал возражения и время от времени признавал свое невежество или фрагментарность знаний. Сама последовательность лекций была хитрой попыткой совращения: начиная с ошибочных действий, мэтр знакомил аудиторию с идеями психоанализа при помощи обычных, зачастую забавных событий повседневной жизни. Переходя к сновидениям, еще одному проявлению психики, знакомому всем, он медленно, но неуклонно покидал твердую почву здравого смысла, а к теории неврозов и психоаналитической терапии приступал только после рассказа о законах психики и о вездесущности бессознательного. Абрахам был не единственным, кто хвалил эти выступления за «элементарность» в лучшем смысле этого слова, то есть за то, что они не предъявляли к аудитории серьезных требований. Отточенная, абсолютно уверенная манера донесения своих мыслей Фрейдом, полагал он, не могла быть неэффективной.

Абрахам был прав, но основатель психоанализа проявлял необыкновенную строгость к этим искусным резюме своих идей. Он тоже называл свои лекции элементарными, но для него сие означало, что для образованных читателей, таких как Лу Андреас-Саломе, они «не содержат ничего, что может сказать вам что-либо новое». Несправедливо принижая их красноречие и новаторские формулировки, Фрейд не слишком жаловал свои лекции. Они были, писал он фрау Лу, «грубым материалом, предназначенным для масс». Над таким материалом, признавался мэтр Абрахаму, он работал, когда очень уставал.

Теперь Фрейд часто жаловался на усталость. «Неослабевающее напряжение военных лет, – писал он Ференци уже в апреле 1915 года, – истощает силы». В мае 1916-го ему исполнилось 60 лет, и, благодаря Макса Эйтингона за поздравления, он писал, что вступает в «возраст маразма» – Greisenalter. Следующей весной Абрахаму пришлось удивиться еще больше. Поздравляя Фрейда с шестьдесят первым днем рождения, он ярко описывал его «свежесть и радость от творчества», – в ответе мэтр мягко пожурил его за создание идеализированного образа и повторил свои сетования: «На самом деле я стал довольно старым, болезненным и легко устающим».

Тем не менее Фрейд время от времени забывал об усталости – благодаря неожиданным поворотам событий, которыми его не переставал удивлять мир. Смерть императора Франца Иосифа 21 ноября 1916 года после почти 68 лет пребывания на троне почти не взволновала основателя психоанализа. Его больше занимали хорошие новости о воюющих на фронте сыновьях, которые он два дня спустя сообщил фрау Лу, – с его «воинами» все в порядке. Чуть позже внимание мэтра привлекла неограниченная подводная война, начатая Германией 1 февраля 1917 года. Абрахам убедил себя, что эта кампания может вскоре принести победу и мир, но Фрейд не разделял его оптимизм и дал подводным лодкам полгода, чтобы они проявили себя. «Если, – писал он Ференци в апреле, – сентябрь не продемонстрирует потрясающей эффективности подводных лодок, Германия лишится иллюзий, и последствия будут ужасными». Через шесть недель после того, как Германия начала подводную войну, Фрейд оставил в семейном календаре, где обычно отмечались дни рождения и юбилеи, краткую запись: «Революция в России». Февральская революция смела династию Романовых и привела к власти временное правительство, исполненное либеральных намерений и стремившееся заключить сепаратный мир.

С учетом того, с каким вниманием основатель психоанализа следил за новостями, может показаться удивительным, что в своих «Лекциях по введению в психоанализ» он практически не упоминал о войне. Как будто, сосредоточившись на подведении итогов и популяризации, он мог на какое-то время спастись от ежедневного бремени. Тем не менее Фрейд не до конца сопротивлялся желанию напомнить слушателям, что над ними висит грозовая туча, сеющая смерть и разрушения. «А теперь перенесите свой взор с индивидуального на Великую войну, которая все еще опустошает Европу, – говорил он в одном из своих нравоучительных пассажей, – подумайте о безграничной жестокости, свирепости и лживости, широко распространившихся по всему культурному миру». Неужели всего лишь кучке бессовестных карьеристов и соблазнителей удалось накликать всю эту беду? Неужели миллионы, идущие за вожаками, не были сами соучастниками преступления? Неужели кто-то решится утверждать, что в душевной конституции человека не заложено зло? Влияние войны на перемену взглядов Фрейда, особенно в отношении агрессии, полностью проявится лишь через несколько лет. Однако это отступление от темы, почти не имеющее отношения к лекции о цензуре сна, свидетельствует о том, как много в эти годы размышлял мэтр о человеческой неуживчивости.

В 1917-м он желал лишь одного – окончания бойни. В апреле этого года Соединенные Штаты вступили в войну на стороне антигерманского блока, что сделало перспективу победы Центральных держав еще более туманной. В октябре Фрейд с еще бо2льшим, чем обычно, пессимизмом, заявил о неудаче немецкой подводной войны. Его мрачное настроение усиливалось тем, что война все сильнее отражалась на быте. Жизнь в Вене становилась тяжелее и тяжелее. Не хватало продуктов, не говоря уж о топливе. К дефициту прибавился рост цен на предметы первой необходимости. Официальные цены, и без того высокие, не шли ни в какое сравнение с ценами процветающего черного рынка. Фрейд жаловался близким друзьям, особенно зимой, когда семье не хватало еды, а он сидел в неотапливаемом кабинете и пытался писать. В январе 1918 года основатель психоанализа драматически озаглавил письмо Абрахаму «Холодная дрожь!» (K"altetremor!). Редкие продуктовые посылки от Ференци из Будапешта и друзей из Нидерландов приносили семье облегчение, но надеяться только на них было нельзя.

В этой пугающей ситуации Зигмунд Фрейд осторожно относился к слухам, что ему могут дать Нобелевскую премию. Его кандидатуру выдвинул австрийский врач Роберт Барани – последний лауреат премии по физиологии и медицине, но в этой области она не присуждалась с 1914 года. Тем не менее Фрейд продолжал следить за событиями. 25 апреля 1917 года он кратко отметил в календаре: «без Нобелевской премии в 1917». Конечно, мэтр бы очень удивился – с учетом того сопротивления, которого ожидал, – узнав, что выбор остановили на нем. Но Фрейду очень хотелось получить почетную награду… Он бы обрадовался признанию и мог воспользоваться деньгами.

В 1917-м, через три года после начала войны, его все раздражало. Фрейд подбадривал себя, собирая скверные шутки о войне, по большей части непереводимые, примитивные каламбуры. Вот пример таких шуток, один из самых невинных. «Дорогие родители, – пишет еврей, служащий в русской армии, – у нас все прекрасно. Мы ежедневно отступаем на несколько верст. Если будет на то воля Божья, надеюсь к Рош Ха-Шана быть дома». Между тем Эрнест Джонс продолжал сердить Фрейда своими предсказаниями. Когда осенью 1917 года он бестактно предположил, что сопротивление немцев, вероятно, продлит войну, Фрейд назвал это типично английской манерой. Конечно, писал он Абрахаму в ноябре 1917-го, «все мне еще очень интересно». И тут же прибавлял: «…старею быстро, и иногда появляются сомнения, доживу ли я до конца войны, увижу ли вас когда-нибудь, и т. д.». В любом случае он действовал так, «словно конец всего этого неминуем». Так или иначе, мэтр решил опубликовать еще две свои статьи по метапсихологии.

Естественно, Фрейда интересовали события в России – большевистская революция и приход Ленина к власти, поскольку они вели к выходу Российской империи из войны. Его очень обрадовала новость о заключенном в декабре перемирии между большевистским режимом и Центральными державами. Как и декларация Бальфура, которая давала евреям надежду на свое государство… К тому времени основатель психоанализа утратил все остатки иллюзий насчет справедливости «его» позиции и непобедимости немецкого оружия. «Я оцениваю положение в высшей степени пессимистически», – писал он Ференци в октябре. Фрейд пришел к выводу, что, если в Германии не случится парламентской революции, война продолжится до полного поражения. Раньше он был убежден, что страны антигерманского пакта лгали относительно своих целей в войне. Теперь убедился, что и другая сторона была такой же лживой. В октябре 1917 года мэтр признался Абрахаму, что испытывает отвращение к работе и ко многому другому, включая «ваше любимое немецкое отечество». Грандиозное наступление немцев в марте 1918-го оставило его равнодушным: «Я признаюсь себе, что очень устал от войны и она мне противна». Фрейд предполагал, что мысль о победе Германии, которая казалась еще возможной, может подбодрить Абрахама, но сам эту тему не поднимал. Он жаждал земных благ: «Я был хищником; вероятно, непривычная диета вносит вклад в мою апатию». Все – возможно, за исключением высшего военного командования Германии – с волнением предвкушали наступление мира после того, как в январе 1918 года президент США Вудро Вильсон представил конгрессу свою программу из 14 пунктов, которая дала надежду на прекращение бойни. Фрейд давно ждал дня наступления мира как «горячо ожидаемой даты».

Все это время Зигмунд Фрейд донимал друзей комментариями к своему циклу статей по метапсихологии. Весной 1916 года он сказал Лу Андреас-Саломе, что как книгу цикл невозможно напечатать до окончания войны. Размышляя о смерти, основатель психоанализа, как обычно, думал о себе. Срок жизни непредсказуем, а ему бы очень хотелось увидеть изданную работу. Довольно любопытно, что мэтр сделал смерть одной из главных тем в статье «Печаль и меланхолия», которую наконец издал в конце 1917-го. Эта работа – возможно, больше других, написанных в то время и соперничающих в этом отношении с «Введением в нарциссизм», – намекала на пересмотр Фрейдом его идей, который произошел после войны.

Меланхолия, утверждал основатель психоанализа, напоминает печаль отсутствием интереса к внешнему миру, постоянным плохим настроением, безразличием к работе, утратой способности любить. Но помимо этого для меланхолии характерны самобичевание, низкая самооценка и бредовое ожидание какой-либо кары. В печали данные ощущения тоже присутствуют, но особым образом: они утратили объект, к которому были сильно привязаны и с которым отождествлялись. Фрейд уже несколько лет настаивал на том, что все любовные чувства амбивалентны, практически всегда содержат элементы гнева и враждебности. Меланхолики сердятся на себя, их ненависть к себе и самоуничижение служат доставляющими удовольствие выражениями садистской ярости к утраченному объекту. Страдающие этим нарушением психики доходят до самоубийства – крайний результат меланхолии – только в том случае, когда их «Я» открыто угрожает себе как объекту ненависти. Задолго до того, как Фрейд официально поднял такое влечение, как агрессия, до уровня либидо, он ясно представлял силу агрессивности – в данном случае направленной на себя самого.

Это одна из причин, почему работа «Печаль и меланхолия» оказалась пророческой. Другой было краткое изложение мэтром такого аспекта, как самобичевание. Свойственные меланхоликам самоуничижение и клевета на себя, писал он, служат убедительными доказательствами раскола их «Я». Такое «Я» создает нечто вроде специальной инстанции, предназначенной для критики и, как правило, осуждения. Это, отметил Фрейд, пограничное, болезненное проявление того, что люди обычно называют совестью. Основатель психоанализа не дает отдельного названия сей критикующей инстанции, но у нас нет оснований сомневаться, что она тесно связана с тем, что он впоследствии назвал «Я-идеал» или «Сверх-Я»^[190].

Таким образом, «Печаль и меланхолия» отражает переходный период в мышлении Зигмунда Фрейда. А что с остальными семью статьями, написанными, но не отданными в печать? Остальные, писал мэтр Ференци в ноябре 1917 года, заслуживают того, чтобы о них забыли: «Der Rest darf verschwiegen werden». Он мрачно признавался Абрахаму, которому всецело доверял, что сейчас неподходящее время для книги. Шли месяцы, но настроение Фрейда не менялось. В начале лета 1918 года в письме Лу Андреас-Саломе, давно убеждавшей его опубликовать эти статьи, мэтр возражал, немного загадочно, что его останавливает не только усталость, но «также другие указания». И эти таинственные указания победили. В какой-то момент, устав от спасительных намеков и оправданий, Фрейд положил конец своей нерешительности. Он просто уничтожил остальные статьи…

Конечно, поступок был необъяснимый. Теоретические головоломки раньше не останавливали основателя психоанализа, а трудности изложения его не пугали никогда. Разумеется, многое объясняет война. «Воины» – Мартин и Эрнст – ежедневно подвергались опасности, и Фрейд считал, что теперь не время для оригинальности. Но, с другой стороны, в 12 главах книги по метапсихологии он и не претендовал на оригинальность. Кроме того, в его распоряжении было больше времени, чем мэтр хотел и даже мог продуктивно использовать. А еще Фрейд обнаружил, что работа, когда он заставлял себя ею заняться, становилась утешением. Книга по метапсихологии могла стать желанным отвлечением от газет. Словом, истинные причины неудачи этого проекта крылись в нем самом.

Безмолвная драма так и не опубликованной книги прежде всего обусловлена временем ее создания. Основы теории, которые основатель психоанализа собирался со всей определенностью изложить, чтобы поддержать своих сторонников и возразить противникам, ускользали от него. Он не обращался в другую веру. Шибболеты психоанализа – динамическое бессознательное, работа вытеснения, эдипов комплекс, конфликты между влечениями и сопротивлениями, сексуальное происхождение неврозов – остались неизменными, однако очень многое стало открыто для сомнений. Работа о нарциссизме была первым ярким симптомом серьезной переоценки ценностей, и в этом смысле уничтожение семи статьей по метапсихологии выглядит симптоматичным. В годы войны Зигмунд Фрейд не очень ясно представлял, что нужно делать. Как и в конце 90-х годов XIX столетия, он переживал этап скрытого творчества, когда мучения были признаком будущих великих открытий, смутно осознавая (по его же собственному выражению), что «забеременел» новыми идеями.