Глава третья

Понедельник, 10 апреля, 15:38

Когда кеб (мчавший почти галопом) остановился и побагровевший Генри Джеймс вылез наружу, Холмс демонстративно взглянул на часы:

– Вы опоздали на восемь минут, Джеймс. Я уже думал не ждать, а идти по своим делам.

Джеймс, побагровев еще больше, расплатился с извозчиком и повернулся к Холмсу:

– Не смейте корить меня за опоздание! Во-первых, вы оскорбили меня в публичной телеграмме, потребовав явиться «если можете и даже если не можете». Возможно, вы неудачно пытались пошутить, мистер Холмс, однако джентльмен не позволяет себе таких слов в публичной телеграмме другому джентльмену. Что до времени… во-первых, вы прекрасно помните, что я потерял мои дорогостоящие часы, когда вы ночью протащили меня через кладбище Рок-Крик и другие непроизносимые вслух места, так что вынужден был полагаться на уличные циферблаты, которые в Америке печально известны своей ненадежностью. И наконец, мне пришлось мчаться на Центральный бостонский вокзал, забирать багаж и везти его по запруженным улицам на новый Северный вокзал, который, вопреки названию, находится вовсе не на севере, а далеко на западе Бостона. Там мне пришлось оставить багаж на хранение, что было непросто, поскольку в это время дня на вокзале чертовски людно, а затем драться за кеб с бостонцами, которые в умении цивилизованно занять очередь лишь на полступеньки отстоят на дарвиновской лестнице от каннибалов Южных морей. И я даже не стану говорить, какие мои собственные важные планы чуть не сорвались из-за…

Джеймс умолк, потому что Холмс улыбался ему в лицо, отчего писатель еще сильнее разозлился и побагровел.

– Например, план взойти сегодня вечером на борт «Шпрее»? – спросил Холмс.

– Откуда вы… как вы… когда вы… – захлебнулся Джеймс.

– Увы, – проговорил Холмс, – даже наш любимый телеграф, отправляем ли мы телеграмму другому джентльмену или бронируем каюту на корабле, далеко не так приватен, как следовало бы. Остаются бланки и копии бланков, вполне доступные для любопытствующих – тем более если любопытствующий входит в телеграфную контору через минуту после того, как отправитель оттуда вышел. Особенно удобно, если уметь читать буквы вверх ногами – простой трюк, который я освоил еще в детстве.

Джеймс сложил руки над внушительным брюшком и стиснул зубы, чтобы не дать гневным словам сорваться с языка.

Кеб еще не уехал, и Холмс крикнул извозчику:

– Подожди здесь еще минут пятнадцать, любезный!

Он протянул свернутую купюру, кебмен кивнул, приложил два пальца к шляпе и отъехал к тротуару на противоположной стороне улицы.

– Вы считаете, наше дело займет всего пятнадцать минут? – тихо, чтобы не слышал извозчик, прошипел Джеймс. – Я опоздал на поезд и на пароход в Англию из-за пятнадцатиминутного дела?

– Конечно нет, – ответил Холмс. – Как я и обещал, мы отбываем в Чикаго через… – он вновь глянул на часы, – без малого девяносто минут. Однако насущная наша проблема состоит в том, что здесь нет дома четыреста двадцать шесть с половиной… сразу после четыреста двадцать шестого идет четыреста двадцать восьмой.

Джеймс вздохнул, дивясь непроходимой глупости человека, которого многие считают «гением».

– В Бикон-Хилле над каретными сараями есть комнатки. Отправляя туда почтовую корреспонденцию, в адресе указывают дробь.

– Отлично! – произнес Холмс таким тоном, будто сам и сообщил этот общеизвестный факт. – Вон там, в глубине за четыреста двадцать шестым домом, каретный сарай или гараж.

И он зашагал по мощеному проулку.

Джеймс поймал высокого сыщика за рукав:

– Обычай требует подходить к каретному сараю с проезда позади домов. Нам надо пойти в обход.

– Что за нелепый обычай! – сказал Холмс, продолжая упрямо идти вперед. – Гараж виден отсюда.

Он указал левой рукой, хотя каретный сарай уже потерялся из виду в конце идущего под уклон проулка.

Когда они свернули влево – все эти улочки и многие дома были памятны Джеймсу по детству и по тем временам, когда он бывал в Бикон-Хилле уже взрослым, – писатель схватил сыщика за плечо и сказал:

– Холмс, у меня для вас срочные известия чрезвычайной важности. Выслушайте меня. Это куда существенней, чем проверять какой-то адрес, который почти наверняка окажется тупиком. Два дня назад я…

Холмс мягко снял его руку со своего плеча:

– Джеймс, не сомневаюсь, что вы имеете сообщить мне нечто важное. Но все по очереди, старина. Мы поговорим с тем, кто живет по этому адресу, а в кебе по пути к вокзалу вы сможете на досуге рассказать мне все, что вашей душе угодно.

Джеймс чуть не развернулся и не зашагал обратно. Лицо его вновь густо побагровело. Глядя мимо Холмса, он поклялся себе, что не скажет ни слова, пока тот не попросит. Да, он, Джеймс, знает планы профессора Мориарти, включающие политические убийства, восстание анархистов и беспорядки с участием банд. Однако если Холмс будет вести себя таким образом, то пусть, черт побери, и дальше остается в неведении.

– Кто живет в «половинках» над каретными сараями? – спросил сыщик таким тоном, будто ничего важнее сейчас нет. – Прислуга?

Джеймс подумал было ответить молчанием, однако глубоко укорененная привычка к вежливости взяла свое.

– Нет. Как и в Англии, в Америке, если семья может позволить себе держать слуг, они живут в доме, обычно на верхнем этаже. Помещения над каретными сараями по традиции за очень низкую плату сдают белым – приличным людям, чей род занятий привел их к бедности. Это могут быть местные учителя, иногда студенты, хотя последние обычно рассматриваются как нежелательные жильцы для тихого района… если, конечно, они не предъявят многочисленные рекомендательные письма.

– Конечно, – сказал Холмс.

Он отыскал лестницу на второй этаж действующего (если судить по сильному запаху конского навоза) каретного сарая и, нетерпеливо прыгая через две ступеньки, устремился наверх. Он несколько раз постучал в дверь. Джеймс, отдуваясь, успел подняться на лестничную площадку, прежде чем дверь осторожно приоткрылась и в нее выглянула седая старушка с бельмом на правом глазу.

Холмс снял цилиндр:

– Добрый день, мэм. Меня зовут Шерлок Холмс, а это мой товарищ доктор… извините, мистер Джеймс. Я старый друг мисс Ирэн Адлер, дамы, которой вы пересылаете письма, приходящие сюда на имя мисс Ребекки Лорн Бакстер, и меня привели к вам поиски ее нового адреса.

– Как, вы сказали, вас зовут? – спросила старушка.

– Э-э… мистер Шерлок Холмс, мэм, – повторил он медленнее. – А с кем я имею удовольствие беседовать?

Женщина с белыми волосами, болезненно белой кожей и бельмом на глазу, помедлив, ответила:

– Миссис Гэддис.

– Вы, случайно, не трудились учительницей долгие годы, миссис Гэддис? – спросил Холмс. – Ваш выговор наводит на такую мысль.

– Я преподавала двадцать восемь лет, прежде чем меня с почетом и благодарностями проводили на покой, и моей пенсии не хватает даже на эти две комнатенки над вонючей конюшней, – сказала миссис Гэддис. – Однако дама, которая платит мне пять долларов в месяц за пересылку ее почты, не упоминала вашего имени, так что, боюсь, мне придется закрыть дверь, мистер Холмс.

Холмс как можно менее грубо вставил левую ногу в закрывающуюся дверь и словно невзначай уперся в створку ладонью.

– Она наверняка оставила какие-нибудь инструкции на случай моего прихода, – негромко произнес он. – Я знаю веселый нрав мисс Адлер и убежден: она придумала загадку или вопрос, чтобы я мог подтвердить свою личность и получить у вас ее адрес.

Миссис Гэддис прищурила здоровый глаз:

– Дама, которая платит мне за пересылку почты – и я не скажу куда и даже на какое имя, – и впрямь сказала, что однажды ко мне может постучать англичанин с йоркширским акцентом, и если это случится, я должна буду задать ему вопрос для подтверждения его личности.

Холмс, державший шелковый цилиндр в руке, поднес его к зализанным волосам и символически приподнял.

– Я – тот лондонский джентльмен, – весело произнес он, пытаясь игривым тоном расположить к себе суровую миссис Гэддис. – Быть может, вы слышите это по моему акценту.

– Акценты можно менять, как шляпы и носки, – ответила миссис Гэддис все так же хмуро. – Однако я задам вопрос, который поручила мне задать моя благодетельница… если, конечно, сумею правильно его вспомнить.

Джеймс чуть не улыбнулся, когда на лице Холмса мелькнула паника при мысли, что поиски Ирэн Адлер зайдут в тупик из-за старческой забывчивости.

Однако время, хоть и затуманило зрение бывшей учительницы, пощадило ее память.

– Вот что я должна спросить английского посетителя, – сказала она, вытаскивая вопрос из закутков памяти, словно древний пергамент с высокой полки книжного шкафа. – «Какие были мои слова к нему в нашу последнюю короткую встречу?»

Холмс рассмеялся:

– Ее последние слова ко мне были: «Доброй ночи, мистер Шерлок Холмс». Однако, когда она их произнесла, я ее не узнал, потому что худой, коротко стриженный юноша в котелке и длинном пальто с поднятым воротником бросил их на ходу в то время, как мы с доктором Ватсоном отпирали дверь нашего дома на Бейкер-стрит. Мисс Адлер – актриса и переодевания любит, по крайней мере любила, не меньше моего.

– Ответ верный, – сказала миссис Гэддис, продолжая хмуриться. – Подождите здесь, я принесу бумажку, на которую списала ее адрес.

Старушка вернулась меньше чем через полминуты (Джеймс через плечо Холмса успел заглянуть в ее маленькую, но опрятную, даже по-своему уютную комнатку), протянула Холмсу листок и сказала:

– Полагаю, мистер Холмс, на этом наш разговор окончен.

Сыщик протестующе поднял палец.

– Вовсе нет, – весело ответил он. – Элементарные приличия, не говоря уже о вежливости, требуют от меня символического знака признательности за ту неоценимую услугу, которую вы оказали моему доброму другу мисс Адлер и мне.

Миссис Гэддис замотала головой и выставила руку, словно говоря «нет», но сыщик быстро вложил ей в ладонь двадцатидолларовую банкноту, и старушка так и не успела сказать, что собиралась.

– Учителя – самые недооцененные из всех тружеников, – быстро сказал Холмс, словно не замечая слабых попыток миссис Гэддис вернуть ему купюру.

Он еще раз приподнял цилиндр, затем, надев его поплотнее, бегом устремился по лестнице. Джеймс кивнул, тоже улыбнулся якобы благодарно и поспешил за Холмсом.