Глава CX

ЧЕРТЫ ХАРАКТЕРА

Мое повествование займет еще много глав; а ведь бывают жизни, о которых можно рассказать в нескольких словах, и от этого они не менее полны и законченны. В пять-шесть лет Иезекиил, казалось, решил оправдать мои мечты, в нем угадывались самые разнообразные черты характера; его влекло к безделию и к проповедям. Впрочем, слово «безделие» употреблено здесь не в осуждение; часто Иезекиил размышлял о чем-то, иногда он глубоко задумывался, точь-в-точь как его мать, когда была маленькой. Но внезапно мальчик оживлялся и шел угощать соседских девочек сладостями, которые я ему приносил; правда, он шел к ним после того, как сам наедался до отвала, но ведь и апостолы стали распространять учение Христа лишь после того, как прониклись им. Эскобар, как опытный негоциант, уверял, что малыш хотел гарантировать ответное угощение, когда у соседок будет что-нибудь вкусное. Он посмеялся над собственной шуткой и объявил, что непременно возьмет Иезекиила в компаньоны.

Не меньше, чем сладкое, мальчик любил музыку. Как-то раз я попросил Капиту сыграть ему на рояле песенку разносчика кокосов с улицы Матакавалос…

— Я не помню ее.

— Не говори так; ты забыла негра, продававшего сладости?..

— Я помню негра, продававшего сладости, но совершенно забыла его песенку.

— А слова?

— И слова тоже.

Читательница, которая, наверное, припомнила слова, если только она читала мою книгу внимательно, будет поражена такой забывчивостью, тем более что ей, вероятно, часто доводилось в детстве и юности слышать подобные песенки. Кое-что вылетает из головы, ведь не все она должна хранить в памяти. Именно так ответила Капиту, и у меня не нашлось возражения. Но я сделал то, чего она не ожидала, а именно: побежал за моими старыми записками. В Сан-Пауло, будучи студентом, я попросил одного преподавателя музыки записать мелодию песни разносчика. Он сделал это с удовольствием (достаточно было пропеть мелодию), и я сохранил листочек; за ним-то я и побежал. Немного спустя я протянул его Капиту, прервав романс, который она исполняла. Она одной рукой проиграла несколько нот.

Мотив показался Капиту прелестным; она рассказала сыну историю песенки, а потом сыграла ее и спела. Иезекиил воспользовался этим и выпросил у меня немного денег, чтобы опровергнуть текст песни.

Мальчик воображал себя и доктором, и военным, и артистом, и танцором. Я не дарил ему молитвенников, зато в деревянных лошадках и саблях у него не было недостатка. Когда по улицам проходили войска, он выбегал полюбоваться на них — все дети так поступают. Однако далеко не все смотрят на военных, проходящих под барабанный бой, такими горящими глазами. Иезекиил приходил в неописуемый восторг.

— Смотри, папа! Иди скорее сюда!

— Иду, сынок!

— Погляди на командира! Погляди на его лошадь! Погляди на солдат!

Заметив однажды, что мальчик трубит, складывая ладони наподобие рожка, я подарил ему игрушечную трубу. Я купил оловянных солдатиков и гравюры, изображающие сражения; он долго разглядывал рисунки, а потом начал расспрашивать меня — что это за пушка, почему один солдат упал, а другой стоит над ним с обнаженной шпагой. Все его симпатии были на стороне второго солдата. Как-то раз (о, детская непосредственность!) он нетерпеливо спросил меня:

— Но, папа, почему он не прикончит его шпагой?

— Так нарисовано, сынок.

— А зачем он так нарисовал себя?

Я рассмеялся и объяснил, что солдата нарисовал не он сам, а гравер; пришлось объяснить, кто такой гравер и что такое гравюра; словом, малыш отличался любознательностью, как некогда Капиту.

Таков был характер Иезекиила в детстве; приведу еще один пример. Однажды (дело происходило в доме у Эскобара) мальчик увидал кота с мышью в зубах. Кот остановился, не выпуская добычи изо рта. Иезекиил тихонько присел на корточки и стал наблюдать за ним. Мы спросили, что его так заинтересовало; он досадливо отмахнулся, прося не мешать ему. Эскобар проговорил:

— Наверное, кот опять поймал мышь. Нам просто житья нет от мышей. Давайте посмотрим.

Капиту захотелось взглянуть на сына; я последовал за ними. Действительно, кошка поймала мышь — история банальная и малоприятная. Мышь была еще жива и шевелила лапками, а моего сынишку зрелище это совершенно поглотило. Впрочем, так продолжалось недолго. Кошка, увидев людей, испугалась; малыш, не отрывая от нее глаз, сделал нам знак молчать; наступила полная тишина. Я написал сперва «благоговейная», потом вычеркнул это слово, а теперь решил вставить его обратно, ибо в действиях кошки и мышки ощущалось нечто ритуальное. Тишину нарушали только затихающие взвизгивания мыши, лапки ее уже почти не двигались. Я почувствовал отвращение и хлопнул в ладоши, чтобы спугнуть кота; он убежал. Меня не успели остановить. Иезекиил пришел в отчаянье.

— Зачем, папа?

— А что? Мышь все равно уже съедена.

— Я знаю, но мне хотелось посмотреть.

Капиту и Эскобар рассмеялись; я и сам нашел, что он очень мил.