Глава 11

Утром Колычев решил задержаться дома и не спеша просмотреть копии документов, переданных ему присяжным поверенным Сундуковым.

Петя к завтраку не вышел. Напившись кофе, Дмитрий ушел к себе в кабинет, открыл папку с бумагами и углубился в работу.

Встретились приятели только за обедом.

— Топтыгин, ты собрался посвятить себя светской жизни? По слухам, вчера ты настоящим франтом отправился куда-то с визитом…

— Я даже догадываюсь, кто эти слухи распускает! — Петр выразительно посмотрел на Василия, разливавшего суп. — Половник не вырони, соглядатай! Смотри, я тебя к ногтю-то прижму!

— Ну за что это вы меня так, Петр Сергеевич? Я без всякой задней мысли давеча сказал Дмитрию Степановичу, что вы ушедши, и ей-Богу, обиды тут для вас нету…

Приятели захохотали.

— Ты, Петя, очень уж грозен! Совсем застращал парня.

— Его застращаешь, пожалуй. Знаешь, Митя, а сестра Витгерта — такая необыкновенная женщина…

— Господи, это ты к чему вдруг?

— Да так, просто, ты не думай…

— Да что мне думать об этом? Необыкновенная так необыкновенная. Я сейчас уйду по делам. Если что-то срочное, пошли за мной в дом, где жила покойная Синельникова.

Дом Серафимы Кузьминичны Загоруевой, тетушки Маргариты Львовны, окружал большой сад, а за садом был просторный хозяйственный двор с коровником, птичником и другими постройками.

Парадные ворота, выходившие на улицу из сада, были закрыты и занесены снегом. Пришлось обходить забор и искать второй вход с переулка. От калитки хозяйственного двора вели в разные стороны натоптанные дорожки. Видимо, жизнь тут кипела и зимой.

Почуяв чужого, из будки вылезла, гремя цепью, большая собака и залилась лаем. Тут же из дверей коровника выскочила баба в шерстяном платке, цыкнула на собаку и молча уставилась на Колычева.

— День добрый! Я — судебный следователь Колычев. Мне бы желательно с хозяйкой, с Серафимой Кузьминичной, поговорить. Доложи ей.

— Доложить-то, батюшка, доложу. Да не знаю, примут ли барыня. Они вчера племянницу похоронили, так все еще в слезах, не оправились.

— А ты, голубушка, доложи, что следователь по судебной надобности пришел, глядишь, и примет меня хозяйка.

Баба кивнула и прошла в дом, по пути объясняя что-то сама себе. Вскоре дверь открылась, и женский голос из глубины прихожей прокричал:

— Извольте пройти, господин следователь!

В доме еще не все успели убрать после вчерашних поминок. В зале стояли развернутые столы, на них стопками вымытые, но пока не спрятанные в буфет тарелки. Девочка лет пятнадцати раскладывала по кучкам столовые приборы — вилки к вилкам, ножи к ножам, мельхиор и серебро отдельно.

Вскоре к Колычеву вышла хозяйка, маленькая кругленькая женщина в трауре, с черной кружевной наколкой на седых волосах. Ее розовое лицо распухло от слез, а глаза, и так небольшие, превратились в щелки. Серафима Кузьминична постоянно подносила к ним платок и вытирала бегущие по щекам слезы.

— Здравствуйте, Дмитрий Степанович! Спасибо, что навестили. Простите, что еще не убрано у меня. Почитай, весь город был вчера на поминках по Риточке, только вас не было. Вы уж, голубчик, на девять дней непременно приходите, Риточку помянуть. Я сейчас распоряжусь на стол подать, вы не откажите старухе, закусочки, блинков и рюмочку на помин души красавицы нашей…

Серафима Кузьминична зарыдала в платочек. Так, рыдая, она и проводила Колычева в соседнюю комнату, где уже накрывали стол.

Дмитрию не терпелось поскорее перейти к делу, по которому он пришел, но пришлось посидеть с хозяйкой за столом, выпить пару рюмок водки, попробовать блинов, пирога, домашних солений.

— Вы, голубчик, икорки берите, семги. Это Федул Терентьевич мне к поминкам прислал. И еще повар от них был, из ресторана, закуски готовил. И официант… Дай Бог ему здоровья, Бычкову-то, уж так он помог и с похоронами, и с поминками. Со всей душой, ничего не скажешь! По высшему разряду Риточку проводили. Я бы одна и не справилась. А другой-то родни у нас с Риточкой не было… Соседи, конечно, помогли и товарки Ритины по комитету. Но уж Федул-то Терентьевич расстарался так расстарался — шутка ли, сам городской голова хлопочет, тут уж ни в чем ни отказу, ни помехи не будет! Господи, как я надеялась, что у них с Ритой сладится — он вдовец, она тоже вдовая, вот бы и пара. Рита такая красавица была, одевалась по моде, за нарядами только в Москву или в Петербург ездила, ну чем ему не жена? А он все тянул со сватовством, все тянул, вот и дотянул. Зверь какой-то, будь он проклят, ирод проклятый, девочку мою жизни лишил. А я одна на всем свете осталась, а ведь мечтала деток Ритиных нянчить.

Риточка, она, конечно, настоящая дама была, Институт благородных девиц окончила, по-французски знала, книжки читала, на фортепьяно тоже играть умела. Мое-то воспитание было домашнее, нас в старину не баловали. А Риточка ко мне, несмотря на простоту мою, со всей душой. Она, как мужа потеряла, горемычная, не знала, куда и податься. Я ее тогда к себе пригласила — житье здесь дешевое, все ведь свое — яички, молочко, сметанка, овощи, яблоки… Комнату я ей лучшую отдала. Да и душой пригреть сиротку мою после всех бед кто, кроме тетки, сможет, если мать уже в могиле? Думала, Рите в наследство и дом, и хозяйство отпишу, а вышло-то, что не она меня, старуху, похоронила, а я ее, девочку мою, красавицу ненаглядную…

Серафима Кузьминична залилась слезами. Дмитрий сначала был не в силах прервать ее долгий монолог, а теперь не знал, как задать рыдающей женщине вопрос о бумагах Маргариты, Но тетушка сама вдруг подошла близко к нужной теме:

— Я и вещи Ритины тронуть боюсь. Зайду в ее комнату — все как при ней, словно на минуту вышла. Аж душа у меня заходится. Пеньюарчик на кровати брошен — на бал последний Рита торопилась, не убрала, духами ее пахнет, бумаги на столе по стопкам разложены. Там, может, что важное по делам комитета? Я уж думала, позвать кого надо — разобрать бумаги-то. Ритиных дамочек комитетских хотела пригласить или Варвару Ведерникову. Она девица толковая, только уж очень сурова, тяжело с ней говорить, прости Господи. Так и тут Бычков выручил.

«Я, — говорит, — зайду самолично, Серафима Кузьминична, после поминок, и бумаги, какие после Маргариты остались, все просмотрю, не извольте беспокоиться. Все важное, — говорит, — отберем».

— Серафима Кузьминична, и я как раз о бумагах Маргариты Львовны хотел поговорить с вами.

— О бумагах? Да вам-то зачем бумаги ее?

— Надеюсь, мне в них подсказка выйдет, где убийцу искать.

— Ну воля ваша, смотрите. Да только Федул Терентьевич вот-вот подойдет…

Папка с документами, о содержании которых Колычев уже знал по Варвариным копиям, лежала в верхнем ящике письменного стола.

«Какая удача, что услужливый Бычков еще не появился в доме Синельниковой. Удалось-таки его обойти. Теперь оригиналы бумаг у меня, — думал Дмитрий. — Но они изобличают почтенного городского голову только в воровстве, а отнюдь не в убийстве. Ясно, что у него был повод избавиться от Маргариты, ясно, что он как владелец гостиницы легко мог достать дубликат ключа от номера Витгерта и выкрасть его револьвер, чтобы демонстративно бросить чужое оружие на месте преступления. Он был в черном плаще и маске с большим носом на балу, значит… Да ничего все это еще не значит! Одни домыслы и косвенные улики, на которых следствие не построишь… И как мне загнать этого хитреца в ловушку, совершенно не понятно. Ладно, как бы там ни было, бумаги теперь у меня в руках, а копии нужно вернуть Варваре, раз уж она так ими дорожит».