Глава 5. Клуб

После приятного дня, проведенного на виноградниках, вдоволь попив доброго вина, часть мужского населения Иссуара по вечерам посещала республиканский клуб, дабы убедиться, что обсуждение политических прав не исключает права смеяться, петь и молоть чепуху около той самой трибуны, с которой произносятся речи.

Этим вечером в клубе было особенно оживленно. Мадозе собирался выступить и изложить свои взгляды; несколько известных ораторов, приехавших издалека, записались для участия в прениях. Однако местные демосфены надеялись, что им удастся показать чужакам перлы иссуарского красноречия. Булочник Бурассу и садовник Монтавуан не уступили бы своей очереди высказаться даже за целую бочку бургонского.

Жены республиканцев, а также реакционеров (словечко это было в ходу) толпились снаружи у окон и дверей зала, образуя нечто вроде второй аудитории, щедро расточавшей ораторам рукоплескания и свистки. Во время перерывов здесь так же горячо разглагольствовали о политике, как и в самом клубе. Вот образчик ежевечерней болтовни тех, кому чрезвычайно хотелось выйти из-за кулис на авансцену, вопреки воле мужчин, решивших, что их жены не должны пользоваться правом голоса^[78].

— Скажите, Симона, вы слышали, о чем говорил этот толстяк?

— Как же! Он рассказывал о гражданине Лe-Дюр-Роллене^[79] и о его содержанках.

— О каких содержанках?

— О Ламеннэ, и еще о Ламартине^[80], обо всех этих негодяйках^[81], на которых мы выбрасываем лишние сорок пять сантимов^[82].

— Что вы там мелете, старая дура?

— Чистую правду, юная нахалка!

— Тише вы! Из-за вас ничего не слыхать!

— На трибуне Монтавуан… Как он складно говорит! А ведь простой крестьянин, вроде нас. Его следовало бы избрать в депутаты! Наши мужья проведут его в совет, или пусть сам черт там заседает!

— Проводите кого хотите, Симона, только заткнитесь!

— Заткнись сама, дьявольское отродье, недоумок!

Впрочем, славные женщины зря опасались, что не услышат Монтавуана: за пять минут он успел лишь несколько раз произнести раскатистым басом: «Гр-р-раждане!» Как опытный оратор, он после каждого возгласа делал длинную паузу, чтобы дать слушателям возможность сосредоточиться. Но крестьяне начали перешептываться и, чертыхаясь, проявляли нетерпение.

Монтавуан только что вернулся с винодельни, и благодетельные пары еще не успели улетучиться из его головы, вследствие чего он видел все окружающее сквозь легкую дымку. Наконец он выдавил из себя:

— Граждане! Все мы — дети любви…

— В таком случае, ты не похож на свою мать! — крикнул какой-то рабочий.

Оратор сообразил, что дал маху, и поправился:

— Все мы — дети родины… — Ободренный продолжительными аплодисментами серых блуз, Монтавуан продолжал: — А раз мы — дети родины, она должна нас кормить, ведь всякая мать кормит своих детей.

— Верно, как дважды два!.. — послышались голоса. — Твоими устами, Монтавуан, глаголет сама истина! Ты будешь нашим депутатом, черт возьми!

Оратор приосанился.

— Увы, — продолжал он, — родина для нас — мачеха… Она равнодушна к тому, что мы подыхаем от голода. — Он оживился. — Да, от голода, а главное, от жажды…

— Монтавуан, дружище, не прибедняйся! — вмешался чей-то насмешливый голос. — Ведь у тебя брюхо до отказа набито колбасой и шкварками: ты же только вчера зарезал свинью килограммов на пятьсот!

Эту реплику встретили аплодисментами.

— Увы, свинью я действительно зарезал… Отличная была свинья! — признался Монтавуан.

— Но все-таки не такая, как ты!

В зале раздался шум, крестьяне роптали: Монтавуан принадлежал к числу их ораторов.

— Ему не дают говорить потому, что он носит, как и мы, серую блузу!

— Это не помеха: выражается он не хуже учителя!

— Эх, где заступы? Жаль, черт подери, что с нами нету заступов!

Среди общего гомона оратор спустился с трибуны.

— Граждане! — крикнул Артона. — Я не могу председательствовать ка собрании, где попирают достоинство республики! Я подаю в отставку.

— И преотлично! Катись отсюда! Ты — аристократ, подкупленный префектурой!

— Вер-рно! Он продался! Долой Артона! Долой аристократов! Долой крыс! — неслось со всех сторон.

— Чего вы рычите, словно свора псов? — крикнул мельник Брут. — Вместо того, чтобы послушать тех, кто может научить уму-разуму…

Но его голос потонул в шуме.

На трибуну взгромоздился Бурассу.

— Вы правы, — завопил он. — Артона подкуплен, но не префектурой, а Генрихом Пятым, который находится здесь, в нашем городе!

Если бы молния ударила в середину зала, это не произвело бы большего впечатления.

— Генрих Пятый?! У нас?! — раздались голоса.

— Да, у нас! — подтвердил Бурассу, гордый успехом своего сообщения. — В доме… Вы знаете этот дом… этот дом… там, на улице… как бишь ее?.. Словом, где живут эти люди, которых никто никогда не видит.

— На Собачьей улице, что ли? — спросил нотариус, известный всем своим легитимистскими убеждениями.

— Вот-вот! На Собачьей улице. Там как раз и видели короля с целым мешком пуль за спиной.

— Вы порете чушь! — возразил нотариус. — Генрих Бурбонский в Лондоне!

— Да, да, в логове! — ничего не разобрав, заорали крестьяне. Большинство из них знало о республике только то, что при ней можно себе все позволить. Они видели в этом позднем отблеске Великой революции^[83] лишь возврат к тем временам, когда делили земли аристократов. Вот почему перспектива проникнуть в дом, обитатели которого слыли богачами, весьма соблазняла всех носивших серые блузы. Они единодушно стояли за то, чтобы немедленно нагрянуть с обыском, и уже сорвались со своих мест, намереваясь бежать на Собачью улицу.

Мадозе, ринувшись к трибуне, остановил толпу. Престиж богача помог ему: люди, не желавшие внимать красноречивому Артона, замолкли, слушая выскочку.

Мадозе хотел явиться к маркизе, предварительно заручившись своего рода полномочиями, которые бы открыли перед ним двери таинственного дома на Собачьей.

— Граждане! — начал он. — Будучи кандидатом в депутаты, я собирался изложить вам свои взгляды, но лучше действовать, чем говорить. Сообщение гражданина Бурассу заставляет меня перейти к более важному вопросу. Пребывание в нашем городе претендента на престол — опасность, которую мы, безусловно, должны предотвратить. Но, граждане, чтобы захватить такую ценную дичь, надо не вспугнуть ее. Идти туда всем скопом было бы крайне неблагоразумно. Поручите мне разузнать прежде всего подноготную, и тогда мы приступим к делу.

— Браво, браво! Идите и возвращайтесь поскорее!

— Итак, вы уполномачиваете меня обследовать дом на Собачьей улице?

— Да, да!

— Нет! Нет! Мы пойдем сами! — орали крестьяне.

Однако большая часть собравшихся доверяла Мадозе, и последний при голосовании одержал верх.

— Берегитесь, чтобы эти аристократишки не обмишурили вас! — крикнул чей-то голос.

Мадозе лукаво и многозначительно ухмыльнулся.

— Еще до конца собрания вы сможете решить, что следует предпринять.

С этими словами он раскланялся и покинул зал.

— Ура, Мадозе! Да здравствует республика! Долой аристократов! Долой крыс! — таковы были возгласы, провожавшие его до дверей.

Выйдя на площадь, Артона стал прохаживаться под деревьями перед помещением клуба, вслушиваясь в яростные крики, доносившиеся из этой странной школы политической мудрости. Глаза его были влажны, сердце сжималось от тоски.

— Ну что, хватит с тебя? — спросил язвительный голос и чья-то рука опустилась на плечо бывшего председателя клуба. — Все люди безумны, черт меня побери!

— Да, дорогой Понт-Эстрад, вы правы, — ответил Артона. — К сожалению, толпа безрассудна и эгоистична; невежество ослепляет ее, не дает людям увидеть их подлинные, интересы. Но терпение! Дайте только свету знания проникнуть в эти темные умы, и тогда вы увидите, к каким результатам приведет всеобщее избирательное право!

— Несчастный! Твое так называемое «всеобщее» право (на самом деле крайне ограниченное, поскольку женщины его лишены) не что иное, как нож в руках упрямого и вдобавок слепого ребенка. Он использует это оружие против самого же себя, вот увидишь!

— Возможно. Но в принципе…

— Оставь меня в покое с твоими принципами! Ты меня заставляешь говорить о политике, как будто я принадлежу к числу охотников запускать руку в казну, или, подобно всем вам, верю (либо притворяюсь, что верю) в возможность улучшить человеческую породу не на научной основе, ас помощью вздорных теорий, выдуманных от начала до конца всякими фантазерами и утопистами… Все дело в фонарях^[84], старина! — Внезапно он остановился. — Кстати о фонарях: на улицах Иссуара почти такая же темь, как и в мозгах большинства здешних обывателей. Скажи, как пройти на Собачью улицу?

При этом неожиданном вопросе Артона вздрогнул.

— Собачью? — повторил он. — Вы хотите пойти на Собачью улицу?

— Да, мне надо предупредить жителей одного дома, чтобы они были готовы к непрошеному визиту граждан из деревни. Они, по-видимому, не прочь выпить за здоровье Генриха Пятого, но только не за свой счет, а за счет тех, чье предполагаемое богатство и таинственный образ жизни возбудили жгучую зависть и свойственное всем провинциалам дурацкое любопытство; они хотят теперь во что бы то ни стало удовлетворить его.

— Как, они говорили об этом? — взволнованно спросил Артона. — Неужели они не оставят в покое этого несчастного?..

— Кого?

— Гюстава де Бергонна.

Последовало долгое молчание. Нечаянно проговорившись, Артона остановился, словно пригвожденный к месту, в то время как Понт-Эстрад, тоже очень взволнованный, ходил взад и вперед по площади. Барон явно попал в затруднительное положение. Наконец со свойственной ему решительностью он нашел выход.

— Черт побери! Я думаю, тебе следует немедленно предупредить Валентину и ее мужа.

— Предупредите их сами, господин де Понт-Эстрад. Ведь вы собирались их навестить.

— Да… Но я не знал, что… Кто бы мог предположить? Нет, Нет! Я не пойду… Нельзя же, явившись к друзьям прямо из Индии, сразу затеять разговор о глупости и злобе людей, которых они избегают! Ты должен пойти и сообщить им о моем приезде.

— Не могу, — произнес Артона сдавленным голосом. — Повторяю вам: я рассорился с Гюставом, рассорился не на жизнь, а на смерть. Все, что я могу сделать, — это защищать со своими друзьями их дом. До маркиза Бергонна доберутся лишь через мой труп.

— Успокойся, черт возьми! Что ты вспыхиваешь, как порох? Покуда нет особых причин тревожиться: гражданин Мадозе, этот хитрец, поддерживающий у вас равновесие между партиями, взял Бергоннов под свое покровительство. Повторяю, сейчас опасаться нечего. Пожалуйста, не волнуйся. Завтра я навещу наших друзей. Пока до свидания: вернусь в клуб узнать, что еще подкинет Мадозе этой своре.