15

Салим на цыпочках подошел ко мне. С моей головы соскользнула паранджа, я лежала, распластавшись на полу. Вдалеке слышался шум двигателя. Они забрали Махмуда. Сын сел рядом, а Самира наблюдала за нами с безопасного расстояния.

– Мадар-джан, – прошептал Салим, не в силах дальше выносить эту тишину.

– Сынок, поднимитесь с сестрой наверх и ложитесь спать, – перебила я, прежде чем он успел что-либо спросить, – а я буду ждать вашего отца.

У меня не было для него ответов.

Я знала, что ему страшно. Он хотел быть полезным и сделать нечто такое, чтобы Махмуд им гордился.

Самире тогда едва исполнилось пять лет. Она была продолжением меня. Ее настроение отвечало моему – так приливы и отливы подчиняются луне. Стоило мне задуматься, дочка умолкала, сдувая темную челку со своего наморщенного лобика. Если я радовалась, Самира бегала вприпрыжку. Той ночью она молчала и дрожала. Крепко сжав кулачки, она лежала в постели, а на подушке расплывалось темное пятно от слез.

Салим проснулся на рассвете и спустился в гостиную. Я сидела на диване, привалившись головой к стене. Наверное, для него это было страшное зрелище.

– Мадар-джан!

Ему пришлось позвать меня дважды.

– Да, Салим.

У меня пересохло в горле. Голос охрип.

Салим не знал, что сказать. Он просто чувствовал, что должен нарушить молчание и понять, что происходит.

– Мадар-джан, ты спала?

Я сидела, обхватив руками живот, еле доставая распухшими ногами до пола.

– Да, сынок.

Салим недоверчиво посмотрел на меня и предложил сделать чай. Я увидела его, сжавшего руки за спиной, с лицом, искаженным страхом, и поняла, что ему нужна мать.

– Еще рано, – ответила я, – давай помолимся за твоего отца.

Мы не стали греть воду для омовения.

– Во имя Аллаха, – прошептала я и начала мыть руки и лицо.

Ледяная вода привела меня в чувство. Не следует проявлять слабость. Я умылась и сполоснула уши, руки и ноги.

Как и много раз прежде, мы с Салимом стояли на коленях и кланялись, произнося фразы, которые знали с раннего детства.

Глядя в одну точку, я думала о том, что случилось ночью.

Я не знала, вернется ли мой муж.

В нашем доме время остановилось в ожидании знака.

Салим немного помог мне по дому, а потом, хотя и был очень мал, пошел со мной на рынок, чтобы купить самое необходимое. Рядом со мной никого не было. Мои сестры бежали из Афганистана вместе с Кокогуль. Отец остался присматривать за своим садом. Он жил в часе ходьбы от дома, где поселились мы с Махмудом. И семья Махмуда рассеялась по миру. Его сестры жили в Австралии. У нас оставались только кузены и кузины. Они, как и мы, отчаянно старались прокормить свои семьи и выжить при новых порядках. Я послала весточку нашим семьям. Они очень расстроились, узнав о нашем несчастье, но помочь ничем не могли. Сестры Махмуда умоляли держать их в курсе, если вдруг я что-то узнаю.

Раиса, жена Абдула Рахима, узнав, что моего мужа забрали, часто заходила к нам. Иногда она приносила блюдечко масла или горшочек риса. Она всегда была верной подругой, но после исчезновения Махмуда я стала бояться ее визитов. Ее мокрые от слез глаза напоминали о том, как трагично все обернулось.

Ее материнская нежность убаюкивала нас, как ее бесчисленных детей, а на широкой груди можно было обрести покой. В эти безрадостные дни Раиса часто навещала нас. Не переставая говорить, она быстро наводила порядок на кухне и готовила из наших запасов что-нибудь на скорую руку.

– Ферейба-джан, есть новости? – неуверенно спрашивала она.

– Пока нет, но со дня на день жду, – отвечала я и верила в это. Махмуд мог сотворить чудо. Меньшего я от него не ждала.

– Если что-нибудь понадобится тебе или детям…

Я держалась. Наводила в доме порядок, чтобы детям хорошо спалось. Днем Самира копировала мое поведение, но по ночам темные волосы ее челочки прилипали к покрытому холодным потом лбу. Во сне она стонала. Я понимала этот язык, но отказывалась на нем говорить.

Я нашла тетрадь Салима. Обложка сзади пестрела черточками. Он считал дни с той ночи. Сорок семь значков.

В нашем доме не стало хозяина. Кабульские звери могли сожрать нас в любой момент. В день, когда почувствовала сильные боли, я поняла, насколько мы оторваны от мира теперь, без мужчины в семье. Я лежала, отвернувшись к стене, когда боль становилась нестерпимой. Дети молчали. Каждый из нас играл свою роль, делая вид, что все нормально.

Но страх, что внутри меня оборвется жизнь, страх, что Махмуд вернется и не найдет со мной одного из своих детей, заставил меня выйти из дома даже без надлежащего сопровождения. Я накинула паранджу и взяла Салима за руку. Дочь я оставила с Раисой-джан. Она прижала ее к груди, провожая меня. Больше она ничем не могла помочь.

– Салим-джан, прости, если слишком сильно сжимаю тебе руку, бачем, сынок.

Накатила такая сильная и острая боль, что я согнулась чуть ли не пополам.

– Тебе очень плохо, мадар-джан? – тихо спросил Салим, когда мы миновали нашу улицу.

– Нет, бачем, я надеюсь, что все будет в порядке. Все наладится, как только папа вернется.

Я заметила выражение сомнения на лице сына. Мне уже не удавалось поддерживать в них веру. Самира тоже это чувствовала. С каждым днем она все глубже уходила в себя.

– У тебя сейчас родится ребенок? – спросил Салим.

Он задавал практичные вопросы. Как он походил на отца! Я только сейчас заметила, насколько он повзрослел за этот год.

– Нет, бачем, упаси боже! Еще рано. Детям нужно девять месяцев и девять дней. Девять месяцев и девять дней, – повторила я, а в ушах у меня звучал голос свекрови. Она многим успела поделиться со мной и вместила в эти несколько недолгих лет весь путь отношений матери и дочери. Именно она приводила в дом акушерку, когда меня мучили схватки. Я рожала ее внуков, а она держала меня за руку. И чем быстрее приближалось время этих родов, тем сильнее мне ее не хватало.

Прижимая одну руку к животу, не поднимая глаз от земли, я не заметила, что из-за угла вышли трое. Нам осталось всего метров сто до входа в больницу.

– Женщина, ты всякий стыд потеряла? Где твой махрам?

Под ноги мне полетел сгусток слюны. Я на шаг отступила. Сын крепче сжал мне руку. Я попыталась выпрямиться.

– Это мой сын. Он сопровождает меня в больницу. Меня мучают сильные боли, я… в положении.

Может быть, именно они приходили за Махмудом? Может быть, они что-то о нем знали? Прежде чем я осмелилась спросить, мне на плечо опустилась дубинка. Я скорчилась, защищая руками живот.

– Пожалуйста, не надо! – крикнул Салим, закрывая меня собой.

– Только распутницы так открыто говорят о подобных вещах! Тебе не стыдно перед сыном? Где его отец? Или у него нет отца?

Меня трясло от гнева, но я промолчала, стиснув зубы. Мне следовало мыслить практично.

– Просим прощения. Пожалуйста, позвольте продолжить наш путь, – сказала я.

– Возвращайся к себе. Иди домой со своим сыном и постарайся вести себя как достойная мусульманка. В больницу тебе не нужно. Держи свои женские заботы при себе и не позорь сына. Не надо, чтобы его видели с тобой.

Живот и плечо пронзала боль, но я поднялась на ноги, схватила перепуганного сына за руку и пошла прочь. Не успела я ступить и двух шагов, как почувствовала удар по спине, а затем еще два. Они били меня, чтобы лучше закрепить урок. Я сжала Салиму руку, не зная, чего от него ожидать.

– Мадар!

Он злился.

– Молчи, бачем, – прошептала я, – давай вернемся домой, сынок. Со мной все в порядке.

У Салима от гнева горело лицо. Ему тяжело было держать себя в руках, хотя именно этого я от него хотела. Взяв его с собой в качестве сопровождающего, я тем самым попросила его быть мужчиной, главным в семье. А теперь, умоляя его молчать, я хотела, чтобы он снова стал маленьким мальчиком. Спотыкаясь, я тащилась домой, а он помогал мне идти. Афганцам легче проглотить мешок ногтей, чем свою гордость.

Мы несколько раз останавливались, чтобы я отдышалась. Я прислонялась к стене. Оказалось, что путь домой намного длиннее, чем я думала.

Три дня я пролежала в постели, моля Бога не оставить меня и моего ребенка. Боль то накатывала, то отступала. Раиса приходила утром и оставалась у нас до самого вечера. Она готовила детям еду, клала мне на лоб мокрое полотенце и заставляла пить воду из медной чаши с выгравированной на ней сурой из Корана. Салим и Самира грустили и ни на минуту не расставались. Они держались друг за друга, как двое заблудившихся путников, которые стараются согреться промозглой холодной ночью.

На третий день Раиса вбежала в наш дом, вытащила из кармана мешочек и бросила в чашу горсть мелких темных семян. Заливая их кипятком, она шептала молитвы над ароматным паром. Потом села у меня за спиной, прислонившись к стене, примостила меня у себя на коленях, словно ребенка, и поднесла чашу к моим запекшимся губам. У меня не хватило сил спросить, что она приготовила. Я просто проглотила теплую жидкость.

Раиса нарезала зачерствевший хлеб и долила воды в мясной бульон, который мы пили уже четвертый день. Деньги у нас еще оставались, но на рынках еды не было. Два дня ракетных ударов… Торговцы и хозяева магазинов попрятались, а чрево Кабула урчало от голода за окнами, в которых не светились огни.

Ночью я проснулась. На мое лицо падал серебряный лунный свет. Я глубоко вздохнула и почувствовала, что ребенок шевельнулся. Боль в боку и спине утихла. Я заставила себя сесть. Голова кружилась совсем чуть-чуть. Я выпрямилась.

Слава Богу!

Салим смотрел на меня с осторожной надеждой. Он не верил этому миру, а я не могла найти слов, чтобы вернуть ему эту веру. Одних слов, может быть, и не хватило бы.

Я отправила Салима поблагодарить Раису-джан и передать ей, что теперь она может заниматься своей семьей, не переживая за меня. Салим вернулся и сказал, что Абдул Рахим и Раиса скоро зайдут к нам.

Я поставила воду для чая и открыла кухонный шкаф, ища, чем бы их угостить. Только их доброта позволила нам пережить эту неделю.

Они тихонько постучались в наши ворота. Я встретила их во дворе и провела в гостиную. Мне не терпелось показать Раисе, что я поправилась.

– Тебе бы еще лежать, Ферей-джан, – упрекнула она меня.

– Пусть Аллах дарует вашей семье много счастливых лет! – Я крепко обняла ее и расцеловала в обе щеки. – Не знаю, как отблагодарить вас. Вы помогли мне встать на ноги и кормили моих детей, а у вас ведь своя семья. Мы с Махмудом никогда этого не забудем.

Раиса посмотрела на меня так, словно едва не проглотила что-то горькое и теперь ей не терпится это выплюнуть.

– Ферейба-джан, нам нужно кое-что обсудить, – сказал Абдул Рахим, – Салим-джан, бачем, иди присмотри за сестрой.

Когда Абдул Рахим, наш добрый великан-сосед, назвал Салима «сынок», я все поняла. Все, что мне следовало узнать, содержалось в этом ласковом, на первый взгляд обыденном обращении, которое он произнес инстинктивно, пытаясь смягчить горе и заполнить пустоту. Абдул Рахим был любящим отцом и знал, что нужно мальчику. Мальчику нужно, чтобы кто-то ерошил ему волосы, клал руку на плечо, смотрел, как он возится с поломанными часами.

Мальчику нужно быть чьим-то сыном.

Бачем…

Неудивительно, что Махмуд так уважал наших соседей. Он видел их доброту задолго до того, как им пришлось ее проявить.

Мой сын остался без отца. Все мои дети остались без отца.

Салим, мой послушный мальчик, отправился к Самире. Я знала, что он будет подслушивать, но ничего не сделала. Все равно никого из нас я не могла защитить от реальности. Я села и приготовилась слушать Абдула Рахима.

– Мой брат работает на… две недели назад… его забрал Талибан… он осуждал их действия… смелый… человек с убеждениями… рабочие нашли тело… записка в кармане… «простите, что втянул вас в это»…

Раиса обхватила меня руками и зарыдала. Ее тяжелая грудь вздымалась и опускалась. Все эти недели я знала правду, но мне нужно было услышать, как это произносят вслух, чтобы поверить.

Махмуд никогда не вернется. В последний раз мы виделись здесь, всего в нескольких метрах от места, где я теперь сидела. В ту последнюю минуту он сказал мне все, что нужно. Его судьба была написана у него на лице. Он все знал с того момента, как эти люди вошли в наш дом.

Салим снова проскользнул в гостиную и подошел к Абдулу Рахиму. Тот сидел сгорбившись, сложив руки на коленях.

– Дядя! – позвал мой сын.

Абдул Рахим посмотрел ему в глаза.

– Мой отец… Он не вернется?

Это спросил не ребенок, а мужчина, который хотел знать, чего ожидать от будущего и что будущее ожидает от него.