Глава 23

В которой Софи посещает оккультную вечеринку, на которой кое-что узнает об особенностях шестой послеатлантической эпохи, но ничего – о судьбе Ирен

Софи Домогатская относилась к тому сорту людей, которые, если сумели понять, что ошиблись, всегда признают свои ошибки. Таких людей немного, но все же они встречаются. Уникальность же Софи состояла в том, что для этого признания ей не требовалась никакая внутренняя работа, и ни малейшего насилия над собой. Констатировала она свои ошибки так же легко, как ясным летним утром встают с постели здоровые физически и преисполненные амбиций юноши. Встали и пошли, не оглядываясь назад.

В небольшой, но уютной гостиной огромной квартиры генерала Платова на Гороховой улице Софи потребовалось около четверти часа, чтобы сообразить, что все ее домашние заготовки и предположения относительно кружка Ачарьи Дасы ничего совершенно не стоят.

Неожиданным оказался уже сам состав собравшихся. По рассказам и прежнему опыту Софи полагала увидеть с десяток-полтора более-менее экзальтированных учениц, окружающих учителя, пару мятущихся юнцов и некоторое количество определенного вида мужчин, с больным кишечником, в меру побитых жизнью, но все еще воображающих себе что-то в духе Михаила Лермонтова.

Собравшееся в гостиной общество составляли совершенно не те люди.

Софи, которую Даса представил как новую адептку, интересующуюся оккультными вопросами, легко вошла в разговор. Разумеется, в нем были и чакры, которые то открывались, то закрывались (Софи отчего-то представляла их чем-то вроде дыхательного отверстия у виноградных улиток), какие-то каналы, по которым куда-то текла непонятная, но очень могучая энергия, и прочие загадочные вещи. Но все это поначалу было вполне обходимо и не становилось самоцелью.

Невысокий, коренастый юноша с восточным лицом разъяснял собравшимся главу из недавно изданной и уж наделавшей шуму книги своего дяди «О системе врачебной науки Тибета». С ним о чем-то спорил высокий, сухощавый, со следами недавно перенесенной лихорадки мужчина. Как после выяснила Софи, восточный юноша звался Осор Бадмаев и был племянником практикующего в Петербурге известного бурятского врача, а мужчина по фамилии Вельяминов являлся сотрудником Института Экспериментальной Медицины, который вместе с экспедициями, предпринятыми институтом для борьбы с чумой и холерой, объездил не только всю Россию, но бывал и в Индии, в Персии, в Манчжурии и в Китае.

Закутанная в шаль женщина с худым умным лицом беседовала с двумя коротко стриженными девушками о сравнительных аспектах женского медицинского образования в России и Германии. Софи поняла, что одна из девушек – студентка того самого института, о котором ее спрашивала Надя Коронина, и, разумеется, воспользовалась случаем, чтобы расспросить ее. В результате все три собеседницы сами заинтересовались экзотическим (в подаче Софи) образом таежной целительницы-самоучки и взяли с Софи слово, что она при первой же возможности снабдит их адресом этой удивительной сибирской женщины-врача.

В общем, столоверчением, вызыванием духов и принесением в жертву черных петухов в гостиной даже не пахло.

«Да, – решила про себя Софи. – Ирен все это, несомненно, могло заинтересовать. Но что ж здесь делала глуповатая и эмоциональная Ксения? Какова была ее роль? Сохла по красавчику Дасе? Давала деньги на содержание всего этого?»

Ее размышления были прерваны явлением сразу двух новых и, о неожиданность! – знакомых ей лиц. Первым оказался Константин Ряжский – удачливый промышленник из дворян (что, несомненно, являлось скорее исключением, чем правилом в общей картине капиталистического Петербурга), когда-то приятель Ефима Шталь, вроде бы порвавший с бароном после событий, касавшихся сводного брата Ефима – Михаила Туманова. Одно, весьма короткое, время Софи и Константин приятельствовали. Причем, нельзя было сказать, что Ряжский ухаживал за Софи. Скорее, это она стремилась привлечь его внимание. Потом, после всех историй с сапфиром, Ефимом и Тумановым, и замужества Софи, их отношения прервались.

Теперь Софи, естественно, удивилась, но и секунды не потратила на то, чтобы на манер графа Толстого порассуждать о пути исканий, приведшем Пьера Безухова к масонам (то есть Константина Ряжского в оккультный кружок Ачарьи Дасы). Она просто нешуточно обрадовалась и кинулась к нему.

– Костя, я так рада, что вы тоже здесь. Знакомый и заведомо здравомыслящий человек. Пойдемте сядем.

Константин Ряжский выглядел намного более пораженным встречей, чем Софи. Причем, если бы Софи хоть чуть-чуть пригляделась, то наверняка заметила бы не слишком положительный характер этого удивления.

– Здравствуйте, Софья Павловна. Как вы тут…? – некоторое время Константин явно колебался, потом все-таки склонился и светски поцеловал руку Софи. Адепты приветствовали друг друга каким-то мудреным образом: прикладывая ладонь ко лбу, к груди и, кажется, проделывая еще что-то. Подобные мелочи Софи не интересовали, да и свою руку она почти вырвала у Константина, торопясь взглянуть ему в глаза.

– Костя, вы ведь видели здесь, знали Ирен, не так ли?! Вы же не могли ее не заметить! Она моя сестра, и Даса говорил, что у вас здесь все под кличками, а ее так и звали – Ириной…

– Да, мы с Ириной неоднократно встречались на собраниях, – сухо подтвердил Ряжский.

– Ну так что? Что вы скажете про нее, про все это?

– Ирина была самым сильным медиумом из всех, которых я когда-либо видел и о которых мне доводилось слышать, – подбирая слова, сказал Константин. – Она многое могла переживать и познавать через свое эфирное тело. Иногда это действительно содержало важные откровения из духовного мира…

Из сказанного Константином Софи не восприняла ничего, кроме формы глагола «быть». Она вздрогнула и схватила Ряжского за руку.

– Была?! Вы думаете… вы думаете, что ее больше нет в живых?

Константин видимо побледнел, но голос его по-прежнему оставался суховато-рассудительным:

– Я имею в виду только то, что последние события, быть может, просто отвратили Ирину от всех этих занятий и развернули в сторону другой, более обыденной жизни. Этим и только этим я объясняю ее отсутствие…

– Ах вот как! – Софи облегченно перевела дух. – Но… зачем же ей в таком случае прятаться от родных? От подруги? Если она просто решила порвать со всем этим… Может быть, ей что-то угрожает? Что вы имели в виду, Костя, когда говорили: известные события? Что именно?

– Я, может быть, отвечу вам, – сказал Ряжский, аккуратно, но решительно отцепляя пальцы Софи от своего рукава. – Но сначала вы мне ответьте: что вы здесь делаете? С вашим твердым материализмом, и хорошо известным мне презрением ко всему, что хоть сколько-то выходит за рамки осязаемого и умопостигаемого? Каковы ваши намерения?

– Да очень простые, – быстро ответила Софи. – Ирен исчезла. Полиция этим заниматься не хочет, считает, что она по своей воле, а больше некому получается. Вот, я узнала, что она все последнее время проводила с этими… ну, то есть, с вами, и вот… Иду, как гончая по следу. А что еще сделать? Посоветуйте, Костя!

– И что ж… – в глазах Ряжского появилась задумчивость. – Сколько я вас знаю, со следа вас уж ничем сбить нельзя?

– Да разве только Ирен найдется, – Софи развела руками. – А так что ж… Да вот еще напасти по одной не ходят!

– Что ж еще? – спросил Ряжский.

– Гриша, – Софи вполне доверяла Константину, помня его, как человека не слишком общительного и доброжелательного, но, несомненно, порядочного и надежного. – Брат мой революцию делал, потом в крепости сидел, нынче в Сибири в ссылке. Так вот жена его пишет: совсем плох. Тоже что-то делать надо, и медлить нельзя. Голова кругом: думаю, думаю, и ничего придумать не могу…

– Может быть, вам, госпожа Безбородко, стоит хоть раз положиться на судьбу и не бросаться всем телом на колесо дхармы, надеясь, что оно от этого закрутится быстрее? – философски спросил Ряжский.

Софи досадливо поморщилась.

– Костя! Ну хоть вы-то ерунды не несите! Боги и дхармы сами по себе, а, если крутиться не станешь, так ничего и не сделается. Вы-то уж это не хуже меня знаете… Так что за «известные события»?

– Я имел в виду смерть Ксении Мещерской, которая, несомненно, произвела на Ирину глубокое впечатление.

– А вы сами знаете, или хоть предположить можете, отчего Ксения погибла?

– К сожалению, нет, но очень хотел бы знать, – в рыже-серых глазах Константина блеснул нехороший огонек, который ничего доброго не сулил убийце. – Но мне лучше других понятно, что все это, – Константин скупым жестом обвел рукой гостиную, где собралось уж много народа. – Действительно может быть опасным. В нашем мире много дверей. Но не всем и не во все следует заходить и даже соваться…

– Ксеничке уж точно не следовало, – согласилась Софи, не слишком понимающая, о чем идет речь. – А что ж Ирен?

– Под настоящим оккультным руководством из нее вполне можно было сделать высшего медиума, – заметил Ряжский. – Но это было бы слишком опасно для нее. Ей не следовало позволять…

– Что позволять? Кому? Дзегановскому-Дасе?

– Простите, Софья Павловна… Но я действительно более ничего не знаю…

Второй неожиданностью оказалась Любочка Златовратская. Увидав ее, Софи позволила себе на пару мгновений задуматься, и тут же решила, что все правильно: неглупая, получившая образование, приученная в родительском дому к вдумчивому чтению Любочка вполне могла найти в кружке Дасы одновременно и светское развлечение (которых ей так не хватало в ее вынужденном затворничестве), и пищу для ума.

– Софи?! Вы… здесь?! – Любочка отчего-то выглядела не только удивленной, но и встревоженной неожиданной встречей.

«Неужели боится, что я Николаше донесу?» – внутренне усмехнулась Софи.

– Здесь, здесь, – проворчала она, коротко обнимаясь со старинной приятельницей. – Неужто не знаете: Софи Домогатская по своей всем известной взбалмошности может оказаться ну совершенно где угодно!

– Вы… вы увлеклись теперь оккультными учениями? – осторожно поинтересовалась Любочка.

– Вот еще! – фыркнула Софи, понизив, впрочем, голос почти до шепота. – Идите, Любочка, сюда, в уголок, я вам расскажу.

Люба послушно двинулась вслед за Софи. С подвижного лица ее не сходила удивленно-тревожная гримаска.

Софи в трех словах обрисовала ситуацию, напоследок призвав Любочку стать ее единомышленницей и помочь в поисках сестры.

– Но почему вы решили, что смерть Ксении и исчезновение Ирен связано между собой? – серьезно спросила Любочка. – Ирина, сколько я ее знала (немного, надо признать), все время находилась как будто бы внутри себя, и с Ксенией практически никогда не общалась.

– Не знаю точно… Но что-то мне подсказывает… Думается, что вряд ли это обыкновенное дело даже и в оккультных кружках – одну убили, другая чуть не вслед за тем исчезла… Проще предположить, что связь все-таки есть. Да и Густав Карлович также считает, а за ним – ого-го! – сорок лет полицейского опыта…

– Густав Карлович? – Любочка нахмурила густые брови. – Кто же это?

– Это бывший полицейский следователь, который негласно расследует смерть Ксенички по поручению князя Мещерского. Он со мной, естественно, своими предположениями не делится, но у меня в его окружении есть свой агент! – с ноткой гордости за свою ловкость сказала Софи.

Любочка нахмурилась еще больше.

– Значит, Мещерский с помощью этого Густава Карловича ведет свое расследование, а вы, Софи – свое?

– Да, да, именно так. Меня, конечно, больше интересует найти Ирен, но и Ксеничку тоже жаль, хотя и не вернешь уже, что б ни выяснилось… Она вообще-то безвредная была, как я ее помню. У кого рука поднялась, ума не приложу… А что ж вы мне, Любочка, скажете?

– Я?… – Златовратская задумалась. – Что ж – я? Я ведь с обеими накоротке не была… Ну вот разве что… Мы тут после смерти Ришикеш (это так здесь Ксению звали) под руководством учителя сначала неделю постились, а потом проводили, можно сказать, свое расследование, на тонком, эфирном плане…

– Ну, да, да! «Дух императора Наполеона, ответь: кто Ксению Мещерскую придушил?»

– Если тебе не интересно, Софи, так я не буду… – обиделась Любочка.

– Да нет, очень интересно, – спохватилась Софи. – Рассказывай!

– Тонкости и методики тебе уж явно не нужны, – заметила Любочка. Софи поспешно закивала. – Потому скажу сразу про результат. В результате же коллективного сеанса медитации получилось, что Ксения погибла из-за тех препятствий, которые воздвигаются духами тьмы на пути прохождения эфирного тела через сферы тройственной души.

– О, Господи! – вздохнула Софи. – А в чем же это материально-то выразилось, можно узнать? Удавку-то ей на шею кто накинул? Духи тьмы лично или как?

– Ну, этого мы, к сожалению, узнать не можем… – потупилась Любочка.

– И какой тогда прок? – пожала плечами Софи.

Между тем наконец приступили к тому действию, ради которого, по-видимому, и собрались. Вот тут уж расселись в странных на взгляд европейца позах, погасили электрические лампы, зажгли свечи и какие-то ароматические палочки, хором затянули что-то ритмическое и заунывное. Софи тихо приткнулась в уголок. Любочка куда-то исчезла. Ряжский сидел на ковре в первом ряду, развернув кисти ладонями вверх. Даса, в тех же белых одеждах, воздев руки, дирижировал происходящим и быстро и изящно соединял пальцы в явно что-то обозначающей последовательности. Софи попыталась было следовать за ним, но быстро сбилась.

Потом по очереди приветствовали всех собравшихся, которые, в свою очередь, выражали желание и готовность приступить к какого-то рода мистическим действиям. В этом затянувшемся эпизоде Софи заинтересовал лишь один момент.

– Сегодня Ирины телесно нет с нами, – сказал Даса и, как показалось Софи, нашел ее взглядом. – НО я чувствую, что ее иехида нас не покинула, находится среди нас и оказывает нам поддержку…

– Простите, что перебиваю, уважаемый Ачарья Даса, – как могла вежливее обратилась Софи. – Но что такое «иехида»?

Многочисленные ученицы тихонько, но яростно зашипели, как потревоженный во пне клубок устроившихся на зимовку змей. Перебить учителя! Да что она себе позволяет! Эта неизвестно откуда взявшаяся выскочка!

Но Даса по виду не обиделся и не возмутился совершенно.

– Очень хороший вопрос, – доброжелательно сказал он. – Кто сможет ответить на него нашей гостье? Ты, Патни?

– Слушаюсь, учитель.

Юленька склонила голову, приложила ладошку ко лбу и отрапортовала звенящим голоском, не глядя на Софи:

– Иехида – это эзотерическая высшая индивидуальность или атма-буддхи-манас, когда объединены в одно. Эта доктрина содержится в «Халдейской книге чисел», которая учит семеричному делению человеческих качеств. Во время зачатия святой посылает д'юк-на или призрак образа тени, подобный лицу человека. Это замышляется и оформляется в божественный целем, т. е. образе тени элохима. Именно целем ожидает дитя и принимает его в момент его зачатия, и этот целем есть наша лингашарира. Руах с нэфеш образуют подлинную личность человека, а также его индивидуальность. Эта комбинация есть то, что теософы называют двойственным манасом, высшим и низшим эго, слитым с атма-буддхи и ставшим одно.

– Исчерпывающе, Патни, я сам бы не сумел объяснить лучше, – сказал Даса, едва заметно улыбнулся Софи и склонил голову. Юленька польщенно зарделась.

Софи же больше вопросов не задавала. Если Даса планировал с помощью Патни-Юленьки нейтрализовать беспокойную гостью, то это удалось ему как нельзя лучше.

Последующее действие по характеру вполне напоминало проповедь, хотя тема ее и не была объявлена.

Было и что-то вроде практической части (или причастия? – Софи, хотя и получила когда-то начальное религиозное образование, совершенно не разбиралась в христианской и прочей эзотерике.)

Впрочем, у Дасы речь шла о конкретных образах (а не о чувствах, которые предписывалось испытывать в христианской церкви. Сама попытка предписаний в этой области с детства вызывала у Софи энергичный протест). Предложение же «представить» что-либо никакого протеста не вызывало, и Софи охотно пыталась выполнить звучащие рекомендации.

Сначала следовало представить себе черный крест, как символический образ для уничтожения низших влечений и страстей. Потом на пересечении его перекладин следовало поместить семь сияющих алых роз, расположенных в круге (Софи для простоты сплела их в венок и дополнила милым сердцу образом старого сельского кладбища) и олицетворяющих собою образ крови, уже очищенной от этих самых влечений.

Потом от всего этого следовало отказаться. «Я погружаюсь не в образ, а в мою собственную душевную деятельность, порождающую образ…» (Софи послушно оставила странную могилку с крестом и розами и отправилась побродить по кладбищу, выходившему на косогор спокойной среднерусской реки).

– Вы слишком привыкли к тому, – вещал между тем Даса. – Что ваша внутренняя жизнь определяется внешним впечатлением. Углубляться в самого себя следует не затем, чтобы копаться в своей душе, а для переработки и приведения в порядок добытого в жизни опыта. В тиши и покое… (Софи остановилась на косогоре и, глядя на медленно текущую реку, попыталась собрать в единую систему все, что говорили ей по поводу Ксении и Ирен Дашка, Любочка, Даса и Костя Ряжский.)… Нет надобности искать переживания, они имеются всюду («Вот это уж точно!» – мысленно горячо поддержала Дасу Софи)… Мне самому понадобилось объехать весь мир, чтобы понять это… А теперь будем молчать. Благоговейное молчание – ключ для познания сверхчувственных миров…

В этот вечер сверхчувственные миры явно не были благосклонны к Софи. В молчании ей ничего не открылось. Впрочем, тут же подумала Софи, может быть, во мне просто недостаточно благоговейности…

Дальнейшее напоминало уже не проповедь, а скорее, лекцию в Университете. Причем Ачарья Даса говорил куда понятнее, и употреблял значительно меньше заумных слов, чем Патни. Софи, которая вообще не любила терять времени попусту, придерживалась мнения, что в любом месте и теме можно почерпнуть что-то здравое. Внимательно вслушиваясь в разглагольствования Дасы и стараясь следить за его мыслью, она и не заметила, как увлеклась.

Сначала ей казалось, что все, о чем говорит Ачарья, к ней лично не относится. Но из услышанного сумела понять, что даже и у нее есть надежда, так как «в пятом послеатлантическом периоде познания о сверхчувственных мирах будут вливаться в человеческое сознание, и повторится то, что внес в развитие человечества третий период – египетско-халдейский. Тогда душа обычного человека еще напрямую воспринимала факты сверхчувственного мира».

Пока Софи тщетно пыталась вспомнить, кто такие халдеи, Даса сообщил собравшимся, что шестой послеатлантический период – это период развития России, и ведущую роль в нем сначала будет играть интеллигенция, которая в России уже сейчас существенно отличается от интеллектуалов западных стран и Америки. Интеллигент в России – это человек, пробужденный для духовной жизни. (Софи тут же поняла, что никак не может отнести себя к интеллигентам и даже немного загрустила от этого. Потом встряхнулась и напомнила себе: ну вот, Ирен – пробудилась, стала интеллигенткой, и что вышло?!).

В это время Даса почему-то перекинулся из России на Британские острова. Это тоже, в свете дел Веры и компании, показалось Софи интересным.

Оказалось, что «кольцо заговоров, которое начинается в Лондоне, тянется по Западной Европе, идет в южную, в балканские страны и заканчивается в Петербурге (Софи попыталась вообразить себе кольцо, расположенное на географической карте описанным образом, но потерпела поражение. В кольцо непременно попадала неупомянутая Дасой мусульманская Турция, арабы и прикаспийские кочевники. Потом на память почему-то пришло «кольцо Нибелунгов», и соответствующая музыка из оперы Вагнера).

«В англо-саксах заключен ведущий элемент пятой послеатлантической эпохи (Недолго вам осталось радоваться, – вспомнила Софи. – Мы – следующие!). Услышанное именно в оккультной области может прояснить бесконечно многое, что происходит в обычном мире. Миссия британского народа заключается в распространении по всей земле коммерциально-индустриальной универсальной монархии. Позади распространения материальной культуры действуют оккультные импульсы.»

После этого, леденящего кровь «непробужденных», утверждения Даса снова вспомнил про Россию.

«Если учреждается британская коммерция, то должен быть создан относящийся сюда русский полюс. Эти две области необходимы для создания циркуляции. Таким образом, задача англо-саксонских оккультных братств: создать противоположность между британской индустриальной империей и тем, что выявляется из русского элемента одновременно с происходящей на основании спиритуальных задатков подготовкой шестой послеатлантической эпохи.

Противополюс в лице будущих русских, которые, конечно же, еще менее, чем сегодня, будут склонны заниматься бездуховной коммерцией…

(«Это отчего же?! – мысленно возмутилась Софи и взглядом просверлила затылок Ряжского, как будто ожидая от него противостояния Дасе. – Я многих уже и теперь знала и знаю, которые вполне склонны и способны. А уж к шестой послеатлантической…»)

Если в мире не получат распространения духовные импульсы, то мы будем иметь с Запада только экономические истины. («И то неплохо! – вздохнула про себя Софи. – С паршивой овцы хоть шерсти клок…»)

Изначальное знание постепенно угасло, усилилась зависимость от территории. Англосаксы воображают в себе миссию мирового господства.

Но есть еще и социальный вопрос, о котором вы все знаете. Он существует сегодня в виде всемирно-исторического импульса, и никто уже не может закрывать глаза и отрицать его существование. Великие социальные импульсы, живущие в современном человечестве (особенно в пролетариате), частично перехвачены марксизмом и тем самым фальсифицированы, – это, в сущности, самые спиритуальные силы души, но повернутые материалистически («Эх, надо было Олю Камышеву с собой взять, – подумала Софи. – Она бы прямо сейчас ему и сказала!») Оккультисты Запада больше уже не справляются с социальными импульсами европейского человечества. В их среде зреет мысль создать поле для эксперимента, где должны быть изжиты и доведены ad absurdum социальные импульсы, являющиеся, с их точки зрения, лишь утопией. Этим полем для эксперимента видятся для них славянские страны. Западный мир не предназначен для разрушения его социалистическими экспериментами, – так они рассуждают. – для этого существует восточный мир. А потом западный мир будут защищать, указывая на восток: вот, мол, к чему приводит социализм, когда он распространяется так, как это нежелательно для западного мира! Тем самым хотят вызвать антипатию ко всем социальным движениям и идеалам.

После прекращения эксперимента Восток превратится в область, где трудятся, а Запад – в область, где распоряжаются тем, что Восток извлекает из природы…»

– Но где же выход, учитель? – не выдержал кто-то из адептов. Как показалось Софи, это был юноша-бурят.

– Выход видится в том, чтобы пронизать Землю вновь приобретаемой общей для всех духовностью. Без различия наций, вер, цвета кожи и социального положения. Но экономически – мы просто не успеваем. Запланированный и спровоцированный западными оккультистами социальный взрыв может последовать раньше, чем промышленная Россия встанет на ноги. Из этого следует, что сейчас развитие промышленности в России – духовно-мистическая задача…

«Так вот почему Константин здесь!» – догадалась Софи, разглядывая энергично кивающий затылок Ряжского.

После, как принято и в Университете, уже запланировано задавали вопросы.

– Каким же образом сейчас Запад управляет Востоком на материальном плане бытия?

– Держать в руках Восток можно, поддерживая лишенную науки религию. И наплевать, что это – мистическое безличное православие или такой же безличный коммунизм. Плодоносящий синтез науки и религии оставлен для внутренних оккультных кружков англо-саксонской расы – ведь только так можно направлять ход мировых событий.

– Каково соотношение теософии и масонства?

– Современное франкмасонство содержит мало следов теософического влияния. Какими бы точными и прекрасными не были мысли Сведенборга, Пернетти, Паскуале, Сен-Мартена и Шастанье, они оказывают крайне слабое влияние на современное общество.

– Следует ли, живя в миру, стремиться к аскезе? Ограничивать свои природные импульсы?

– Борьба с природой – это бессмысленная мечта аскетов. Как будто бы природа не является самим божьим законом… Христианская церковь сделала из природы восставшую силу и тем придала материи более смысла, чем у нее есть на самом деле. Вольтер и прочие порождены вовсе не ересью или язычеством. Они порождены самим христианством. Языческий бог – это гений природы, грациозный как весна, и страшный, как морская буря. Язычество породило истины орфиков, герметиков, неоплатоников. Атеизм и вульгарный материализм порождены христианской церковью.

Некоторое время послушав ответы Дасы на вопросы учеников, Софи подобралась поближе. «Ну, может быть, в этот раз он не будет на меня Юленьку натравливать…» – подумала она и задала свой вопрос.

– А если человек все-таки не верит ни в каких богов?

– Человек, который честно живет без религии, лишает себя большой помощи, но он не наносит ущерба Богу. Бесплатные дары не заменяются наказаниями, когда от них отказываются, а Бог – не ростовщик, который заставляет людей оплачивать проценты того, чего они не занимали…

– А как же христианский ад? – тут же пискнула одна из учениц.

– Ярость, когда не можешь ничего понять и ни во что не веришь, бешенство, когда не можешь любить – вот это и есть настоящий ад, – серьезно ответил Даса, глядя на Софи, а не на юную ученицу.

– То есть, вы хотите сказать, учитель, что все христианские легенды всего лишь… – упрямо наклонив круглую башку, начал бурят Осор.

– Легенда зачастую содержит больше правды, чем история! – прервал его Ачарья Даса. – Смотря как взглянуть, смотря как взглянуть…

– О! О… – залепетали окружающие Дасу ученицы, видимо, в восхищении от открывшейся им глубины истины.

– В чем же тогда должна заключаться цель и деяния пробужденного? – поправляя пенсне, строго спросил врач Вельяминов, который явно относил себя к интеллигентам.

– Человек, в целом реального мира, есть существо, предназначенное к тому, чтобы привести к единству все многообразные существа, развившиеся в лоне природы, с целью побудить их принять участие вместе с ним в управлении космосом и в беспрерывном осуществлении божественной мысли.

– Вот это сказал! И все слова русские, – с уважением пробормотала Софи и протолкавшись поближе к Дасе, спросила. – Скажите пожалуйста, Даса, а что бы мне такое прочесть? Вот, особенно про то, где верующие и неверующие. И про природу…

Даса задумался. Потом сказал (несколько учениц еще прежде достали блокнотики и карандаши и стали записывать):

– Вам, Софи, я порекомендовал бы для начала почитать труды Альфонса Луи Константа, известного под именем Элифас Леви Захеда. Это христианский отступник, умнейший человек. «Ключ к великим тайнам», «Майдонский колдун», «Наука о духах», «Великий Аркан». Хотя бы что-то из этого…

– Спасибо, – поблагодарила Софи и в этот момент снова увидела Любочку Златовратскую.

Женщина неотступно, не обращая внимания на окружавших ее людей, наблюдала за Софи.

(прим. авт. – Не давая никакого толкования сему факту, автор считает нужным сообщить читателю, что все вышеописанное вовсе не придумано им (автором) с учетом знания последующих исторических событий. Все это действительно обсуждалось в оккультных кружках Европы и России на рубеже веков, до всяческих войн и революций, которые потрясли цивилизованный мир в 20 веке.)

Словесная вязь текла из-под двери непрерывным потоком, от которого у Дашки, старательно пересчитывавшей бокалы в буфетной, чесалось в носу, и вот-вот готов был начаться насморк. Надо же, думала она в смятении, ведь так складно говорит, и по отдельности каждое слово понятно, а вместе… ну, ничего! И не дура ж она вроде. Или таки – дура? Господа-то вон понимают! Надо будет потом у Софьи Павловны спросить.

Она снова покосилась на полуоткрытую дверь, прикусывая губу, чтобы громко не захихикать. Нет, ну взрослые ж люди, ей-Богу. Сидят в чудных позах, растопыря ладони. Дамы – все, как одна, набеленные, губы у кого свекольные, у кого лиловые, у кого вовсе черные, под глазами – тьма, одеты в балахоны какие-то. Когда дама в теле, это уж совсем нелепо. Вот мужчины – те ничего, респектабельные вполне. Только неужто и им все это интересно?.. А если притворяются, то зачем? Дашка, не вдумываясь в смысл текущих из-за двери речей – да и как вдумаешься в то, что непонятно по определению?! – инстинктивно не сомневалась в том, что все происходящее – игра и притворство. Всякие тайны и чудеса она, конечно, обожала, но они для нее могли быть только земного свойства. А мистика… мистика – это книжка, роман про арабского шейха на белом верблюде, на которого (шейха, конечно, а не верблюда – хотя…) худой, смуглый и горбоносый учитель Ачарья Даса был похож просто до ужаса!

Где-то в белоснежных одеждах у него был спрятан кинжал, которым он ту несчастную наверняка и зарезал. Или ее задушили? Дашке неприятно было думать о таких подробностях. А как не думать, когда вот он, убийца – рядом, и ее, если догадается, кто она такая, точно так же может!.. Нет, тут же возражала она себе, он – не убийца, он сам в опасности, его охранять надо! В дверь, вместе с речами, текли невиданные ароматы из курильниц, развешанных по всем комнатам, и от этих ароматов мысли окончательно путались и рождались невнятные и нелепые грезы наяву…

– …Вы знаете, кто ее убил?

Голос Учителя вдруг произнес короткую фразу, надо же – совершенно понятную! Дашка вздрогнула. Голос донесся не из той комнаты, где они все медитировали, а совсем с другой стороны. С площадки черной лестницы! Каким-то образом Даса туда переместился, она и не заметила.

Она сделала несколько осторожных шагов к этой черной двери. Надо же посмотреть, с кем он разговаривает. И почему – там?

– Я почти уверен…

– И вы решили сказать мне?

– Кому ж еще, как не вам?

Даса говорил спокойно. А тот второй, наоборот – очень нервничал. Дашка никак не могла его разглядеть. Дверь была хоть и стеклянная, но стекло – матовое, и виден был только силуэт, все время клонящийся то в одну сторону, то в другую.

– Это не имеет отношения… к нашим делам…

– А к чему же имеет? Или – к кому?

Второй не ответил. Но – дернулся особенно сильно, и Дашка испугалась: вот сейчас возьмет и набросится на учителя! Почему-то у нее не было сомнений в том, что он может это сделать, уж очень голос у него какой-то… судорожный: то тянет, то запнется, то букву проглотит. Старается звучать небрежно-иронически, да куда там.

– Я не могу пока… Это близко меня самого касается…

Даса ничего больше не сказал. Дверь скрипнула. Дашка поспешно отбежала в дальний угол, к посуде и бутылкам. Вот они сейчас войдут, и им сразу про нее все будет ясно!

Ачарья Даса вошел один. С тем, вторым, расстался, даже не попрощавшись. Когда он проходил мимо Дашки, она низко склонилась над бокалами, делая вид, что его не замечает (и то сказать, шаг у него был бесшумный). Даса не остановился и ничего не сказал. Но она отчего-то была совершенно уверена: он знает, что она подслушивала. И сейчас, идя мимо, смотрит на нее и улыбается.