Вскрытия

Судебная тяжба, копирование, предметы, письма… Жизнь Леонардо в начале 1508 года полностью посвящена писанию. Кипы бумаги на его столе в доме на виа Ларга все растут, а сам он кажется карликом за огромным столом, заваленным исписанными листами. Плечи художника начинают сутулиться, его беспокоит зрение, борода начинает седеть. Занимается он и живописью, хотя об этом мы почти ничего не знаем: таинственные «две Мадонны разного размера» для короля Людовика, работа над «Моной Лизой», помощь Рустичи в создании скульптурной группы для Баптистерия, а возможно, и последние штрихи к гигантскому фрагменту «Битвы при Ангиари» (впрочем, об этом не сохранилось никаких документов, как нет документов и об отношениях художника с гонфалоньером). Леонардо обрывает отношения столь же легко, сколь легко он бросает недописанные картины. Психиатр сказал бы, что этому он научился у собственного отца.

Но более всего во Флоренции Леонардо занимает совсем другое – то, что откроет в его жизни новую страницу, увлечет надолго, станет серьезнейшим делом. На этот раз он вооружается не карандашом и кистью, но скальпелем. В знаменитом меморандуме, составленном в конце 1507-го или в начале 1508 года, Леонардо описывает вскрытие трупа старика:

Примерно в то же время Леонардо вскрывает труп двухлетнего ребенка, «у которого я нашел все совершенно противоположное тому, что было у старца».^[774]

Особый интерес у Леонардо вызывает сердечно-сосудистая система. Рядом с рисунком, изображающим поверхностные вены руки, он пишет о различиях между венами и артериями «старца» и «мальчика». Он считает, что смерть старика была вызвана «слабостью, вследствие недостатка крови в артерии, питающей сердце и другие нижние органы». Артерии старика он «нашел очень усохшими, истощенными и увядшими», и «эти вены, помимо утолщения оболочки, увеличиваются в длину и извиваются как змея». Леонардо также замечает, что печень, лишенная достаточного притока крови, «становится похожей на застывшие отруби, как по своему цвету, так и по своему веществу», что кожа старого человека становится «цвета дерева или сухого каштана, потому что эта кожа почти совсем лишена питания». Позже, уже другими чернилами, он записывает для себя небольшое напоминание: «Представить руку Франческо-миниатюриста, на которой заметны многие вены». На другом листе Леонардо размышляет над тем, сердце или печень является ключевым элементом сосудистой системы, и приходит к выводу (соглашаясь с Аристотелем, а не с Галеном), что главным является сердце, которое он считает источником, из которого растет «древо сосудов».^[775]

Очень земные, практичные выражения – змеи, отруби, дерево, каштаны – совершенно не похожи на тот метафизический язык, которым описаны анатомические наблюдения, сделанные в конце 80-х годов XV века, когда художника более всего занимало «сосредоточение чувств», направление движения «жизненных духов» и другие средневековые постулаты. Точно так же решительно уходит Леонардо от метафизики в небольшом трактате об оптике (Парижская книжка MS D), написанном в конце 1508 года. Эта работа посвящена восприимчивости глаза и отсутствию каких-либо невидимых или «духовных» лучей, исходящих из него. Глаз может быть «окном души», как любил говорить Леонардо, но в то же время он – это миниатюрная машина, рабочие части которой можно выделить и изучить.

К тому же периоду 1508–1509 годов относятся великолепно нарисованные схемы легких и органов брюшной полости, возможно свиньи. И схемы эти вновь сопровождаются ботаническими аналогиями.^[776] Это говорит нам о том, что Леонардо решает для себя проблему того, как показывать анатомию, – ищет технику рисования, в которой поверхностная детализация сопровождалась бы полной прозрачностью. Вазари рассказывает такую историю: «Часто он тщательно очищал от жира и пищи кишки холощеного барана и доводил их до такой тонкости, что они помещались на ладони, и, поместив в соседней комнате кузнечный мех, к которому он прикреплял один конец названных кишок, он надувал их так, что они заполняли собой всю комнату, а она была огромная, и всякий, кто в ней находился, вынужден был забиваться в угол». Он любил пугать непосвященных – театр всегда привлекал его.

К этому же времени относится знаменитый рисунок, на котором показана раскрытая женская вульва. Половые органы выглядят нереально разверстыми, даже если художник рисовал только что родившую или многодетную женщину.^[777] Мне хочется сравнить это странное преувеличение с ранним текстом Леонардо о «пещере» и предположить, что его страх «пред грозной и темной пещерой» – это бессознательное проявление антагонизма по отношению к тревожным тайнам женской сексуальности. В рамках фрейдистской интерпретации «чудесная вещь», которую можно обрести внутри пещеры, вполне может быть тайной возникновения жизни и рождения. Однако в примечаниях к рисунку Леонардо довольно лаконичен: «Морщины или складки влагалища указали нам местоположение привратника такой цитадели, который всегда находится там, куда направляется стечение этих морщин по их длине». Женская вульва в любовной поэзии традиционно называлась «замком» или «крепостью», которую осаждает и захватывает настойчивый мужчина.^[778]

Анатомические вскрытия плеча и шеи, Виндзор, 1508–1509

На другом листе Леонардо изображает стоящую женщину и ее матку в начале беременности, мужские и женские гениталии, матку коровы с небольшим плодом и фрагмент плаценты коровы, ткани которой Леонардо описывает как «скрученные, подобно чертополоху».^[779] Эскизы репродуктивных органов кажутся мне тесно связанными с темой воспроизводства в «Леде» – это визуальное эхо Леды. На оборотной стороне листа мы видим великолепные эскизы рта и его мышц. Здесь же находятся призрачные губы, неуловимая улыбка Чеширского кота, улыбка Моны Лизы.

Записки о старике, сделанные в конце 1507-го или начале 1508 года, являются первым указанием на то, что Леонардо лично занимался вскрытиями. Однако, судя по всему, он делал вскрытия и до того. На другом анатомическом листе, датированном 1508 годом, Леонардо утверждает, что лично вскрыл – disfatto, то есть разделил на части – «более десяти человеческих тел».^[780] Он гордится своим искусством обращения со скальпелем. Чтобы достичь «истинного и совершенного знания» кровеносных сосудов человеческого организма, ему пришлось удалить «вплоть до мельчайших частиц, все мясо, находившееся вокруг этих вен, не окровавливая их, если не считать незначительного кровоизлияния из волосных вен». Он также пишет о серьезных проблемах, связанных с отсутствием замораживания: «И одного тела было недостаточно на столь долгое время, так что приходилось действовать понемногу над столь многими телами, дабы завершилось полное познание; и это возобновлял я дважды, дабы рассмотреть различия». Леонардо описывает сложности, даже ужасы подобной работы: «Ты [читатель и потенциальный анатом] наверняка будешь остановлен тошнотой, подступающей к горлу».

Некоторые вскрытия, в частности старика и мальчика, несомненно, были выполнены в больнице Санта-Мария-Нуова. Леонардо хорошо знал это место: здесь находился его банк, и здесь он оставлял на хранение свои рукописи. Вероятно, он получил официальное разрешение на вскрытие – в 1506 году даже «доктора и ученики» флорентийской студии должны были получать от городских властей разрешение на публичное вскрытие в Санта-Кроче.^[781] Но похоже, что не все выполненные Леонардо вскрытия были осуществлены в этой больнице. Художник прочувствованно пишет о страхе «находиться в ночную пору в обществе подобных мертвецов, четвертованных, ободранных, страшных видом своим». Возможно, он немного позирует, но, судя по всему, некоторые вскрытия Леонардо выполнял в собственном доме или в студии, и тогда ему действительно приходилось проводить ночь среди мертвых тел, от чего он был избавлен в Санта-Мария-Нуова.

Женские половые органы и эскиз анального сфинктера, 1508–1509

Отношение к вскрытиям в те дни было противоречивым. Они разрешались, но по-прежнему считались чем-то неприглядным, сомнительным, порождавшим слухи и суеверия. Вскрытие считалось чем-то сродни черной магии. Чаще всего вскрывались трупы, снятые с виселиц, что делало этот процесс еще более зловещим. Леонардо стремился отделить себя от подобных слухов. Вот почему в рассказе о вскрытиях он ожесточенно писал:

Позднее, в Риме, исследования Леонардо послужили причиной конфликта художника с Церковью, и он был «обвинен в анатомии» недоброжелателем, рассказавшим о его поступках папе. Обстановка еще более ухудшилась во всемя Контрреформации. Полвека спустя инквизиция приговорила великого бельгийского анатома Андреаса Везалия, автора книги De humanis corporis fabrica (1543), к смерти за похищение тел и вскрытия. Приговор заменили паломничеством в Иерусалим, но на обратном пути ученый скончался в возрасте пятидесяти лет.

Читая записи Леонардо о ночах, проведенных в обществе мертвецов, очень живо представляешь себе вскрытия, проводимые за закрытыми дверями, мерцающий свет свечей, страх перед обвинением в ереси. Но для Леонардо исследования и постижение истины всегда были важнее личного комфорта и безопасности.