на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Берлин, конец сентября 2009 года

— Слушай, я не могу долго говорить, мы все еще в Атлантическом океане и только завтра с утра будем на Барбадосе. Звонки с корабля стоят целое состояние, я только хотел тебе сказать, что бабушка умерла. — И его отец сделал многозначительную паузу.

Алекс сглотнул. Ему казалось, что он в любой момент может упасть в обморок, но одновременно он почувствовал, как в нем закипает злость. Даже сейчас для отца, казалось, важнее всего было то, сколько будет стоить телефонный разговор, если произнести лишнее слово. Это было так низко, так мелочно и так скаредно, что становилось тошно.

Он ничего не сказал, а просто ждал. Не хотел затягивать телефонный разговор и провоцировать скандал.

— У нее сегодня утром снова случился инсульт, и сразу же после этого она мирно уснула. В ее последние минуты я был рядом и держал ее за руку.

— И что теперь? — спросил Алекс почти беззвучно. Он не мог смириться с мыслью, что бабушки больше нет.

— А теперь у меня целая куча проблем. Я не имею ни малейшего понятия, как быстрее переправить труп с Барбадоса в Германию. Это повлечет за собой ужасные бюрократические заморочки. Но если бабушка попадает под территориальное право корабля, то ее просто с документами самолетом отправят во Франкфурт, как любого живого пассажира. Алекс, могу тебе сказать, я рад, что ее смерть была безболезненной и легкой, но было бы лучше, если бы она подождала еще пару дней, пока мы снова не оказались бы в Германии. Я надеюсь, что попаду на запланированный рейс во Франкфурт и не буду вынужден продлевать свое пребывание в Карибском море еще на пару дней.

— Бедненький! Это был бы ужасный удар для тебя!

Матиас пропустил его язвительный тон мимо ушей. К такому со стороны Алекса он привык. Проблематично было только тогда, когда он на это попадался. В этом случае ссора была как бы заранее запрограммирована.

— Пожалуйста, сообщи об этом матери и раздобудь себе приличный черный костюм. Ты же не можешь появиться на похоронах в джинсах и растянутом пуловере.

Во второй раз у Алекса отнялась речь. Но если у Матиаса нет никаких других забот, это хорошо!

Как часто бывало, он ничего не ответил, просто отключился.

Еще полчаса, и ему придется уходить. Сегодня у него смена начиналась с двенадцати, и до полуночи он не сможет выйти из ресторана. Алекс с трудом поднялся с матраца и пошел под душ. Там он, как и каждое утро, выпил несколько глотков воды из-под крана, другого завтрака у него никогда не было.

Он вытер насухо волосы, оделся и закурил. Первая сигарета всегда была невкусной. Он больше кашлял, чем курил, словно его легкие возмущались и защищались от того, что он ежедневно творил с ними. Но он не мог этого изменить. Алкоголь и сигареты были единственными вещами, ради чего еще стоило жить.

Но сегодня все было по-другому. Бабушка была мертва.

Он видел, что это надвигается, и часто думал, что такое может случиться, но снова и снова гнал эти мысли из головы.

И только сейчас он осознал, что слишком редко приходил проведывать бабушку Генриетту, но если уж приходил, то с удовольствием проводил время у этой пожилой дамы. У нее всегда были безукоризненные прическа, макияж и одежда, ее квартира всегда была идеально чистой и прибранной, и, когда она подавала ему чай с печеньем и просила: «Ну, мальчик, расскажи-ка мне, что у тебя нового», он с удовольствием разговаривал с ней и действительно наслаждался теми немногими часами, которые проводил у бабушки.

Она была настоящей дамой, говорила тихо и в изысканных выражениях, а после каждого приема пищи курила сигарету с мундштуком. Еще ребенком он не мог насмотреться, как блестят кольца на ее худых длинных пальцах. Когда он стал старше и начал курить, она молча подсовывала ему пепельницу, и он знал, что она все время надеялась и даже ожидала, что он станет курить поменьше. Но она ничего не говорила и никогда не высказывала никаких претензий. И никогда не просила: «Ну-ка помоги мне… Ты мог бы купить мне то-то…» Она просто сидела, сложив руки на коленях, и внимательно его слушала — и тогда, когда он еще приносил плохие отметки из школы, и теперь, когда Алекс рассказывал о войне на первоклассных кухнях этого мира. И высказывала свое мнение. Мягко, но четко и ясно.

— Профессия повара не для тебя, мальчик мой, — заявила она ему пару лет назад. — Работа, и прежде всего твое окружение и твои коллеги, — все это примитивно, тупо, ординарно и связано с насилием. У меня такое ощущение, что кухни являются собранием подонков, асоциальных личностей и неудачников. Прекращай это. Уходи оттуда. Научись чему-нибудь другому. Не дай себе опуститься и спасайся, пока еще можешь. Тебе там не место.

— Да чепуха это, бабушка! И я люблю готовить.

— Возможно. И такое может быть. Однако там у тебя нет шансов приготовить что-то хорошее. Что-то сотворить. Что-то чудесное, очень вкусное и новое. Ты готовишь по приказу. Ты подаешь в аккордной системе. Ты по шестнадцать часов в день находишься в состоянии стресса. Ты швыряешь бифштекс на сковородку, ты набиваешь дерьмом кастрюлю. Как ты изящно выразился, продукты питания для тебя не средство наслаждения, не прекрасный материал, с которым ты имеешь право работать, а какие-то вещи, которые ты вынужден отбивать, бить, швырять, лупить, месить и всякое такое прочее, не знаю что еще. Ты этого не любишь. Ты не любишь свою работу. Разве ты сказал хотя бы один-единственный раз: «Бабушка, сегодня я приготовлю тебе нечто особенное! Что-то, что я сам изобрел и чего еще не видел мир! У меня есть великолепная идея, давай вместе попробуем, будет ли это вкусно!»? Нет. Ты никогда ничего не придумывал. Ты всегда был рад, если тебе удавалось переработать пятьдесят килограммов бобов, которые уже начали портиться и никто этого не заметил. Ты был рад, когда удавалось продать пропущенный через мясорубку салат как шпинат. Ты испытывал облегчение, когда санитарные врачи не замечали, что вы переклеили этикетки на мясе, у которого срок хранения истек несколько лет назад. Ты был доволен, когда удавалось выдать четыреста порций и никто не пожаловался, хотя на самом деле в твоем распоряжении были продукты только на триста пятьдесят порций. Твоя профессия и твоя работа состоят из стресса и мошенничества. Вы соскребаете грязь с пола и швыряете ее на сковородку. Вы плюете в суп, если не любите кого-то из клиентов. Вы без стеснения чихаете в овощи, когда простужены. Для вас вопрос не заключается в том, чтобы приготовить прекрасное блюдо, чистое и вкусное, на высочайшем уровне, чтобы осчастливить гостя и предложить ему за его же деньги что-то адекватное, — вам до лампочки все, что вы делаете, вы рады каждому дню, который вам удалось прожить. Рады тому, что не свалились без сознания, что никому на голову не упала сковородка, никому не пролился горячий жир на руку и никому не воткнулся нож в живот. Это же не жизнь, Алекс! У тебя нет друзей, нет семьи, нет свободного времени, нет ничего. Ты только спишь и работаешь. Ты даже нормально не ешь. Только время от времени пробуешь овощ или соус. Пожалуйста, оставь это. И если ты хочешь получить другое образование, то все равно, сколько бы оно ни продолжалось, сколько бы ни стоило, — я дам тебе деньги.

Алекс не стал бы слушать проповеди ни от кого, а вот бабушке это говорить разрешалось.

Может быть, она сказала это слишком рано, ведь пару лет назад он еще был не в состоянии понять, насколько она была права.

«Бабушка! — кричал его внутренний голос. — Проклятье, бабушка!»

В ресторане «Раутманнс» он попал из огня да в полымя. Там было так же, как и везде. Как и в каждой гостинице. Он бесплатно работал бесчисленное количество сверхурочных часов, вкалывал за зарплату, которой хватало лишь на то, чтобы не умереть с голоду, а рабочая повседневность в хваленом ресторане была ни капли не лучше, чем где-то еще. Наоборот.

Он знал; что долго не выдержит, что нужно что-то изменить, но бабушка этого уже не увидит. Она не сможет порадоваться, если он решится и уйдет оттуда.

И от этой мысли у него разрывалось сердце.


Через пять часов он уже был весь в поту, перед ним стояло шестнадцать сковородок, а его мочевой пузырь готов был лопнуть. Его коллега, который отвечал за мясо и за то, чтобы стейки были прожарены ровно настолько, насколько нужно, готовил с точностью до секунды. Если тарелка должна была подождать, поскольку овощи еще не были готовы, то мясо остывало. Значит, ему придется держать мясо в печи дольше, и оно будет пережаренным, мертвым, как говорили повара, то есть испорченным.

Они были шестеренками одного механизма — если один выпадал, то разваливалась вся система, и не только одного блюда, а всех сразу, что вызывало эффект снежного кома, который иногда мог спровоцировать длительные задержки.

Алекс уже почти три недели работал в ресторане. До сих пор у него не было никаких проблем, ему никогда раньше не хотелось во время наивысшего напряжения в работе сбегать в туалет, но сегодня он не выдержал.

— Вот дерьмо! — заорал он, пытаясь перекричать поваров и раздраженного начальника кухни. — Мне надо в туалет!

— Сейчас нельзя! — крикнул кто-то в ответ.

Алекс слышал обычное:

— Давай, нам нужно подавать!

— Стол номер семнадцать заказал крокеты, идиот!

— Быстрее двигайся, задница!

— Какая свинья сожрала спаржу для жирного мешка за столом номер пять? — и так далее.

Он сжал зубы и продолжал варить, жарить, припускать на медленном огне и распределять порции по тарелкам.

— Я больше не выдержу! — крикнул он ученику повара, который забирал тарелки из мясного отдела и подавал сюда. — Я сейчас лопну! Или наделаю в штаны!

— Давай, — невозмутимо ответил тот. — Тут все так делают. Меня вообще удивляет, что ты орешь. Тут всем фиолетово, так что давай поливай!

— Поцелуй меня в жопу, — только и сказал Алекс, и это могло означать все, что угодно.

— Он на какую-то долю секунды расслабился — и начал мочиться в штаны. Просто пустил струю, в то время как варил брокколи, готовил спаржу на водяной бане и припускал в сливочном масле лук.

На его рабочем месте образовалась лужа, которую, однако, видно было только пару секунд. Затем все перемешалось с отходами овощей, остатками мяса, мучной пылью и было растоптано тяжелыми рабочими ботинками.

Алекс сразу же почувствовал себя лучше и обогатился некоторым опытом.


Шеф-повару Клеменсу Маевски молодой выскочка Александер фон Штайнфельд все это время был словно бельмо на глазу, хотя тот, собственно, был не так уж молод. У него были несколько лет стажа и гора неприятного опыта за плечами. Так что его невозможно было подловить на мелочах, он работал быстро, ничем не выделялся и довел свою систему — не вызывать ни у кого неудовольствия, лишь бы его оставили в покое, — до совершенства.

А этого Маевски терпеть не мог.

Он с первого момента невзлюбил Алекса, а то, что его отец, этот напыщенный гомик, буквально уболтал Маевски взять своего сына на работу и он просто не мог сказать «нет» одному из лучших и богатейших клиентов ресторана «Раутманнс», выводило его из себя больше всего.

До сих пор Алекс не дат Маевски ни единого повода выкинуть его с работы, значит, придется попытаться выжить его отсюда иным способом.

А такое ему до сих пор всегда удавалось.

Когда час пик прошел и в кухне постепенно стало спокойнее, Маевски увидел девять соусов для салатов и бифштексов, которые Алекс приготовил на завтрашний день. Аппетитные, аккуратные, в затянутой пленкой стеклянной посуде. Там не было ни единой кляксы на краю, не было следов, которые говорили бы о том, что пришлось вытереть какую-то капельку. Алекс работал просто безукоризненно.

Маевски сорвал со всех емкостей пленку, взял подсохший кусок багета и попробовал каждый соус в отдельности. Жадно и бесцеремонно.

У Алекса застыла кровь в жилах, когда он увидел, что Маевски специально крошит багет и эти крошки падают в соусы.

Шеф-повар закончил есть и заявил:

— Это еще что такое? Позаботься, чтобы в твоих соусах не было крошек. Где ты находишься? Так ты можешь работать в какой-нибудь грязной столовой, но не у нас!

В кухне не было ни одного человека, который не слышал бы этого.

Алексу пришлось взять себя в руки, чтобы не броситься на Маевски с ножом. Он сжал кулаки так, что хрустнули пальцы, тяжело перевел дух и молча начал вылавливать крошки из соусов.

Но Маевски еще не закончил.

Незадолго до конца рабочего дня, когда все были уставшими и нервными, когда у всех было только одно желание — как можно быстрее уйти домой, Маевски указал Алексу на шесть десертных тарелок, на которых были различные соусы. На самом деле они были одинаковыми, в том числе и на вкус.

— Мне хотелось бы получить заключение от нашего знаменитого дворянина, начальника по соусам. Попробуй вот это и скажи мне, умный засранец, какой соус к чему подходит. Ты выпил всего лишь четыре кружки пива — значит, справишься.

Алекс совершенно точно знал, что Маевски хочет разозлить его, но выбора не было. Ему нужно было пройти через это.

Он не торопился. Попробовал раз, второй, третий… Соусы к этому времени уже остыли и превратились в слизь. На вкус они были как соленая каша-размазня с легким оттенком приправ и чеснока.

Маевски смотрел на него, высоко подняв брови, и барабанил пальцами по плите, оставляя там жирные отпечатки.

Остальные стояли в сторонке тихо, как мыши.

Алекс глубоко вздохнул и сказал:

— Я не вижу между ними никакой разницы. Это один и тот же соус. Ничего особо оригинального — бульон, овощи, приправы, сливки. Подходит ко всему, никому не противно, но никто и не упадет со стула от изумления. Если нужен совет, как придать ему особый шарм, я с удовольствием помогу.

На лицах коллег появились ухмылки.

Маевски расхохотался во все горло и ударил себя по бедрам. Потом вытер слезы с глаз и заорал:

— Вы только посмотрите, господин барон пропил свои вкусовые пупырышки! Но не беспокойся, это можно восстановить путем тренировки, и на втором году обучения в профучилище я тоже лучше не умел! Вопрос только в том, что ты здесь делаешь как шеф по соусам, если на вкус не можешь различить даже пару каких-то жалких блюд!

Коллеги, которые почти все были подчиненными Алекса, громогласно расхохотались, что поддало Маевски жару.

— Да ты же инвалид, мальчик! Если мы и дальше будем предоставлять тебе работу, то получим компенсацию от государства! Это великолепно, но только до тех пор, пока тебя не допускают до людей, с твоим-то вкусом. Потому что ты находишься на одном уровне с хромым бегуном-марафонцем или со слепым художником!

Хохот усилился. Теперь даже ученики, которые вели себя сдержанно, обнаглели.

— Эй ты, лежачий больной, нуждающийся в уходе, иди-ка сюда!

Алекс никак не реагировал.

— Как насчет того, если с этого момента мы станем называть нашего господина барона лежачим больным? Разве это не здорово? — Он указал через открытую дверь на ящик с киви, который стоял в коридоре перед холодильником. — Эй ты, лежачий больной, сходи и пересчитай киви, но только правильно, понял? Потому что если ты будешь считать так же, как пробуешь соусы, нам придется, к сожалению, перевести тебя в команду инвалидов!

Хохот продолжался, и Маевски чувствовал себя великолепно. Наконец-то он снова был королем на своем острове. И если Алекс готов терпеть издевательства, то он больше не станет сожалеть, что сделал одолжение этому напыщенному гомику, этой фифе и принял на работу его избалованного сынка.

Алекс взял ящик с киви и исчез в холодильнике.

Его переполняла ненависть.


предыдущая глава | Забирая дыхание | cледующая глава