Ветер, свистевший в перильцах вышки, загасил свечи. От этого еще чернее показалась ночь и еще ярче зарево, из бледно-розового превратившееся уже в багрово-красное и охватившее всю северную часть неба. Огонек на макушке Быштыма погас, растворился в пламенных разметах зарева. Оттуда, со стороны огненного моря, еле слышными вскриками долетали звуки набата, словно стая медных птиц неслась, моля о помощи.

Вот зарево вспыхнуло особенно ярко, осветив толпу у стены дома, нагие березы господского сада и черные пятна вороньих гнезд на них. Огненные блики легли даже на Белую, и она в их отсветах текла медленная и темная, как сапожный вар. И тотчас же, покрывая тревожные вопли набата, над горами гулко охнул пушечный выстрел и звонко раскатился по реке. Воронье сорвалось с гнезд и с оглушительным карканьем закружилось над домом. Словно догоняя первый, покатился гул второго выстрела. Задребезжали стекла. За спиною Шемберга шептал Агапыч:

— Его ли гонят, он ли по заводу бьет?

Управитель не ответил. Вцепившись в перила, не отрываясь смотрел на зарево…

По тракту бешеной дробью рассыпался стук копыт лошади, мчавшейся галопом. Шемберг прислушался. Сюда, к заводу. Всадник прогремел по гати заводской плотины, затем цоканье подков послышалось на дворе и замерло около дома.

— Уснать, кто это. Шиво! — бросил Шемберг через плечо Агапычу. Шихтмейстер поспешно спустился в дом.

Снова, один за другим, раскатились два пушечных выстрела. Люди внизу закричали все разом. Агапыч, вынырнув на площадку вышки, сказал запыхавшись:

— Оттеда, с Петровского завода, питейной продажи целовальник. Насилу от душегубов вырвался. Да вы спуститесь вниз, он вам в порядке все обскажет…

В зале, где в уголке еще лежал убитый какаду, Шемберг увидел молодого парня в длиннополом кафтане и сапогах выше колен.

— Батюшка барин, — бросился он к управителю, — бегите, душеньки свои спасайте! Разорили наш завод, душегубы, кабак мой сожгли, как же я теперь ответ-то буду держать?..

— Не мели без толку! — услышал Шемберг за своей спиной спокойный голос. Обернулся. Секунд-ротмистр, совершенно одетый, даже с пристегнутой саблей, стоял около печи.

— Когда напали на завод? — спросил ротмистр.

— Скоро после полуночи. Потаенно прокрались, а потом как загалдят!..

— Много их?

— Сила несусветимая! С дрекольем, с пиками, на слом бросились, избы предместья пожгли, в ворота ломиться начали…

— А гарниза ваша?

— Да што гарниза! У пушек клинья вытащили, ворота отбили и с хлебом-солью их встретили. Это уж бунтовщики счас палят. Заводской ахвицер да управитель в каменной конторе заперлись. Да где уж, доберутся и до их! И ваши мужики там, — обернулся парень к Шембергу, — Жженый Павлуха да еще некоторые…

— Ладно! Иди, — сказал ротмистр, — и, когда парень скрылся за дверями, задумчиво потер подбородок. — Та-ак. В мыслях не держал, что бунт столь яростен будет. — И, обращаясь к Агапычу, попросил: — Не откажи, сударь, вахмистра ко мне кликнуть.

— Што фы предположены делать? — забеспокоился Шемберг.

— Неужель, сударь, не догадываетесь? — улыбнулся нехорошо ротмистр. — Ретироваться надо. Здесь остаться — наверняка эскадрон погубить, а теперь, при временах столь тревожных, в нашей фортеции каждый солдат на счету будет.

— А я как? — растерялся Шемберг.

Ротмистр пожал плечами:

— Я вас не бросаю. Коль в седле сидеть умеете, поедете с моим эскадроном. Я не варвар, как думают некоторые, — съязвил он, многозначительно поглядывая в угол на трупик какаду. — Жизни вас лишать желания не имею.

— Мейн готт! — протянул к нему умоляюще руки управитель. — Прошу фас, господин секунд-ротмистр, забудьте эти мои глюпие слофа! Я сознаюсь, што быль дурак. Но как же я брошу здесь деньги, меха, солото? Господин граф накажет меня за это!

— Вас я беру, — холодно оборвал его ротмистр, — а до остального мне дела нет. Из-за вашей рухляди я голову терять не намерен…

— Рукляди! — в ужасе всплеснул руками управитель. — Графский солото — руклядь! Уф!..

«Не о графском ты золоте заботишься, а о своем. Насосался у нас здесь», — со злобой подумал Агапыч. И, подкравшись к управителю, шепнул ему на ухо:

— Подарочек ахвицеру посулите, он и перестанет ломаться…

Шемберг, хлопая туфлями, побежал в спальню и тотчас же вернулся, неся в охапке громадный сверток. Бросил его сразмаху на пол. По паркету рассыпались звериные шкурки: пламенем вспыхнул мех лисицы, бесстрастно-холодно забелели горностаи рядом с бессценным черным соболем и голубым песцом…