XXIII

На следующий день рано утром адъютант герцога фон Ласфельд уже стоял перед князем Филиппом. Ему было приказано лично передать князю собственноручное письмо герцога и немедленно привезти его ответ.

Князь Филипп раскрыл запечатанное герцогской печатью письмо и прочел:

«Ваша светлость любезный дядя!

Торжества, назначенные по случаю моего бракосочетания с дочерью вашей светлости принцессой Адельгейдой, сегодня ночью мною отменены через моего гофмаршала. Прошу разрешения вашей светлости отложить эти торжества на два года и ожидаю от вас соответствующих распоряжений.

Приказ о разрешении Монтебелло вернуться сегодня ночью послан мною в главное полицейское управление Кронбурга.

Пребываю к вам благосклонный. Альфред».

Когда князь прочел это письмо, несколько минут прошло в полном молчании.

Наконец фон Ласфельд сказал:

— Его высочество приказал немедленно привезти ваш ответ.

— Вы сейчас получите, — отвечал князь. — Могу я попросить вас подождать несколько минут в соседней комнате?

Он сам открыл дверь, ведшую в приемную, и просил адъютанта обождать его здесь.

Затем он вошел в свой кабинет и позвал камердинера.

— Попросите сюда ее светлость принцессу Адельгейду вместе с графиней Шанцинг.

Камердинер исчез. Князь Филипп принялся ходить большими шагами из одного угла комнаты в другой. Кулаки его были сжаты. Этого он не спустит. Этот племянник-герцог в своем безудержном капризе издевается не только над министерством и целой страной, но и над ним и его семейством. Слава Богу, что устроилось хоть с Матильдой. Он только этого и дожидался, чтобы действовать без помехи. Он никогда не относился серьезно к этому обручению с его дочерью. Слава Богу, что вчерашняя выходка и его нарочно придуманная просьба о возвращении Монтебелло своевременно выяснили положение.

Однако, что скажет Адельгейда, которая блаженствовала при мысли сделаться скоро герцогиней этой страны? Герцогиней и вместе с тем супругой этого невменяемого сумасброда, у которого, по-видимому, нет ничего общего с остальными смертными, населяющими эту землю.

О, Бауманн фон Брандт был слишком прав! Он, бывавший ежедневным гостем в Лаубельфингене, пока не вернулась туда герцогская благосклонность, всегда предсказывал ему это. Он всегда поддерживал взгляд, что Альфред при своем болезненном настроении когда-нибудь кончит очень худо. Теперь это как будто начинает сбываться. Какой позор, какой скандал перед всей страной, перед всей Европой! За несколько дней до бракосочетания герцог вдруг откладывает его на два года! Что это значит? Конечно, это начало неизбежного разрыва. Это была целая система. Постепенно отшатываться, прикрываться всякими предлогами, а затем неизменно свергать своих любимцев, которые уже не должны когда-либо попадать ему на глаза.

Так он поступил с Бауманном фон Брандтом, с Монтебелло, со своим духовником, с начальником театров Глаубахом! Так же он поступит, очевидно, и с ним и его дочерью. Пройдут два года, никто и не услышит потом о свадьбе его с его дочерью.

Нет, он должен предупредить его. Он должен будет узнать, с кем он имеет дело, кого он хотел одурачить так же, как дурачил других.

Вошла Адельгейда в сопровождении графини Шанцинг.

Судя по вчерашним событиям, она не ждала ничего хорошего. Она не спала всю ночь, и теперь имела усталый и болезненный вид.

— Грезы кончились, дорогая моя, — начал князь. — Прочти это письмо.

Адельгейда вздрогнула.

Шанцинг должна была поддержать ее.

— Позвольте мне сесть, папа.

И она опустилась на диван.

Буквы письма герцога прыгали у нее перед глазами. Наконец она поняла.

— На что же вы решились?

— Вернуть от моего имени твое слово.

Адельгейда испуганно взглянула на него.

— И…

— Неужели ты думаешь, что в моих жилах не течет гордая кровь нашего общего царственного предка? Что это такое — отсрочка на два года? Это начало разрыва, который он, по своему обыкновению, облекает в более мягкие формы.

— Неужели это так?

— Конечно.

— А страна, народ, столица, общественное мнение — весь мир будет винить меня одну. Это невозможно, в последний час!

— Выбрось из головы и его, и его причуды, — горько возразил князь. — У него все возможно, он ставит себя выше всех и всего — выше обязанностей, любви, дружбы, уважения, чести, наконец, герцогской присяги. Он идет через всех смертных. Никто не в состоянии удержать его, ни дядя, ни невеста. Даже и ты не можешь этого, Адельгейда.

Девушка громко зарыдала.

— Матильда, Матильда, что ты мне говорила!

Князь не обратил на это внимания.

— Господин фон Ласфельд ждет вашего ответа. Надеюсь, что моя дочь будет горда и даст его высочеству единственный возможный ответ на его письмо. Надеюсь, что моя дочь может в этом случае уполномочить меня действовать. Герцог желает получить немедленный ответ.

Адельгейда овладела собою.

Выпрямившись во весь рост, она встала около отца.

Гордость ее проснулась.

В течение этой недели она надеялась терпеливо перенести от него все — его капризы, его неприступность, постоянное беспокойство, когда его лакеи, не обращая на нее внимания, стучали у дверей Лаубельфингена и Филиппсбурга в любой час дня и ночи.

Отец прав. Только резкий разрыв, после которого уже ничего нельзя будет поправить, мог сказать миру то, что она хотела, только он один мог еще ее спасти! И на этот-то путь и надо было теперь ступить.

Князь Филипп заметил перемену в настроении дочери, которую произвела возмутившаяся в ней гордость, и поспешил ей на помощь.

— Поверь мне, даже с самым простым дворянином ты будешь счастливее, чем на троне с герцогом, который не признает другого солнца, кроме солнца своей милости. Прими быстрое решение, оно принесет тебе спасение. Некоторое время рана будет болеть, потом она закроется и зарубцуется. А затем время покажет, что этот разрыв был на твое счастье.

Ни слова не сказала Адельгейда.

Несколько недель минувшего лета, недель ее юной любви, которые теперь навсегда миновали, быстро промелькнули перед ее мысленным взором. Ее романтическое стремление к «Лебедю», который кружится около Лаубельфингена, посещение Острова роз, помолвка, его удивительный подарок, праздник на озере в Турме с горящими на воздухе инициалами ее имени, его поведение в Кронбурге, наконец, таинственность, с которой он делал приготовления к свадьбе, устраивая ее апартаменты, и которой он окружил изготовление бюста. Неужели Матильда была права, и в конце концов она, действительно, стала жертвой? Неужели он в самом деле не такой же мужчина, как все остальные, он, который, по словам сестры, считает себя Богом, он, на которого можно только взирать, но не вожделеть. Неужели она поплатилась теперь за то, что имела вожделение к нему?

Ее опять охватил страх, который она в последнее время все более и более испытывала перед ним. Да, отец был прав, тысячу раз прав.

— Я жду твоего ответа, Адельгейда. Его высочество требует немедленного ответа на свое письмо, и барон Ласфельд ждет его.

Адельгейда сняла с пальца украшенное брильянтами кольцо с герцогской короной и с буквой А, сделанной из жемчуга, и, не говоря ни слова, положила его на письменный стол отца.

— Еще одну минуту, — прошептала она.

Она была бледна, как смерть. Но в ее прекрасных голубых глазах не было слез. По ее плотно сжатым губам пробежала судорога.

— Подожди еще минуту, отец, а потом конец всему. Все падет на меня, я знаю это. Тот, кто стоял на солнце ослепительного дня, как я, тот не должен удивляться, что мир будет еще смотреть на него недели две. И мир отомстит мне. Он смешает с грязью мое имя и мою честь, да, да. А я не в состоянии даже буду защищаться. Но его ярость будет бесконечна. Да, отец, ты прав. Лучше поступить так. Терпеть больше нет сил.

Она направилась к двери.

— Куда ты идешь?

— Я уже сказала, подожди одну минуту.

Князь стал терпеливо ждать.

Через несколько минут Адельгейда вернулась с небольшим футляром в руках. В нем лежал «Лебедь». Адельгейда еще раз посмотрела на эту изумительную ювелирную работу, потом положила его в футляр и также оставила его на столе.

— Это гордость моего девичьего сердца, великая надежда в жизни — вот, что я отдаю теперь обратно в его руки. То был единственный день в Лаубельфингене, который никогда уже не повторится в моей бедной жизни. Солнце светило в мою честь, в честь меня высоко развевался штандарт на его дворце. То был сон, который еще не снился ни одной дочери какого-нибудь князя. В мечтах всех женщин этой страны он был чем-то большим, чем все другие смертные. По своей красоте и возвышенности он стоял высоко над всеми, недаром же Матильда называла его богом. Обливаясь кровью, я спускаюсь сегодня с высоты, высь которой, может быть, знаю одна я. Но я не жалуюсь.

— Неужели ты так высоко ценишь его, так высоко ставишь его над другими? — спросил князь Филипп, чрезвычайно удивленный.

— Да, отец. И я поняла его, хотя я другого закала, чем он, хотя я и не обладаю способностью Матильды смотреть на него, как на бога. Я надеялась, что им можно будет руководить. Но теперь уж поздно об этом говорить. То, что вы в гневе назвали герцогскими капризами, — это не то, это нечто другое. Подумайте сами! Восемнадцатилетним сказочным принцем он спустился с чистых высот Гогенарбурга, где его держала в одиночестве суровая воля его отца, в эту столицу. Царство красоты сияло во всем том, что за короткий срок — несколько недель нашего счастья — он успел сказать мне и, быть может, только одной мне. Его душа — это царство красоты, которая никогда не может понять нашего мира с его грубой чувственностью и расчетливым разумом.

Адельгейда вдруг ослабла и склонилась на руки графини Шанцинг.

Раздался тихий стук в дверь.

— Извините, ваша светлость. Но я рискую навлечь гнев герцога. «Немедленный ответ», — таков был его категорический приказ.

Князь Филипп сел за письменный стол, и, по желанию Адельгейды, написал герцогу следующее решительное письмо:

Князь запечатал это письмо княжеской печатью и передал его фон Ласфельду, который должен был доставить его в собственные руки герцога.